Неполная обойма [Владимир Борисович Свинцов] (fb2) читать онлайн

Владимир Свинцов Неполная обойма

Рабочий день в горисполкоме начинался как обычно. К восьми часам уборщицы освободили объемистые корзины от бумаг, наполнили графины в кабинетах свежей водой, пропылесосили ковры и дорожки, и теперь незаметные, как мыши, подбирали последние соринки.

В восемь десять черная «Волга» доставила председателя горисполкома — Василия Васильевича Хрулева, немного тяжеловатого для своих сорока пяти лет, уже седоволосого, осанистого. Не спеша он вылез из машины, прикрыл дверцу, посмотрел на проспект вверх, повернулся — посмотрел вниз и взошел на крыльцо. «Волга» чуть слышно тронулась с места и завернула за угол. Василий Васильевич открыл массивную дверь старинного особняка, в котором располагался горисполком, пропустил вперед двух тощих секретарш, подобострастно поздоровавшихся с ним, и ступил в вестибюль.

Дежурный милиционер таращил сонные глаза и тянул руку к козырьку:

— Здравжелав, Вась Васич! Как ночевали?

— Ничего, Чепурной. Нормально. Печень что-то... А так ничего, — бодро ответил председатель.

— Травками пользуйтесь. Зверобой пить нужно... — подал совет дежурный.

— Может, «Зубровку»? — пошутил председатель, ступив на первую ступеньку широкой мраморной лестницы.

— Не-е-е, не знаю, — не понял милиционер. — А вот зверобой... Он ото всех болезней и эта... силу укрепляет мужскую. Я вот принесу на следующее дежурство.

— Спасибо, — улыбаясь своей шутке, председатель повернул на второй пролет, поэтому Чепурному пришлось повысить голос:

— А вы никуда? А то принесу...

— Нет-нет, — донеслось сверху. — В городе буду.

— Ладно, — Чепурной, довольный разговором, окончательно проснувшись, поправил тяжелую кобуру на ремне, подошел к лестнице, спустился на три ступеньки вниз, открыл дверь во двор. Черная «Волга» председателя стояла уже у гаража, и шофер Степан тер и без того сверкающие бока ее.

— Привет начальству! — крикнул ему Чепурной.

— Привет-привет от старых штиблет, — обычной шуткой ответил Степан.

Исполнив обязательный ритуал, дежурный вернулся на свое место, в дверях появились другие сотрудники горисполкома. Всех Чепурной знает, ведь работает здесь мало-нимало пять лет. Со всеми здоровается. С кем — с почтением, с кем — по-дружески... Шли по одному, по двое. Основная масса пойдет к девяти.

Первый заместитель председателя горисполкома Артур Григорьевич Дудян вошел как всегда стремительно, кивнул дежурному и стал подниматься по лестнице. Чепурного это немного обидело. Обычно за руку подержится, спросит о здоровье, о самочувствии... Хоть и дежурные слова, а приятно. Но сегодня... Ладно, кому-кому, а Артуру Григорьевичу простить можно. Не человек — душа. Никогда никому не откажет, всегда поможет. Некоторые, правда, болтают всякое... Но на каждый роток не накинешь платок. Со зла они, по злобе...

Без пятнадцати минут девять народ повалил гуще. Чепурной еле успевал отвечать на приветствия. Все свои, ни одного чужого.

Без пяти девять скрипнули тормоза у подъезда. Чепурной автоматически глянул на настенные часы. Дверь открылась, и в вестибюль вошло высокое начальство — подполковник Куценко, начальник горотдела милиции, с ним — в штатском, не раз его видел Чепурной, заместитель председателя КГБ области.

Дежурный вытянулся как мог и доложил, что происшествий не произошло. Пожал обоим руки и проводил до лестницы.

Следом за начальством в двери прошмыгнула пенсионерка Слезнева. Бывшая учительница, бессменный депутат, полная, тяжело дышащая, она словоохотливо сообщила, что Артур Григорьевич пригласил ее к себе на девять ноль-ноль. Жалобу написали жильцы дома, в котором живет сама Слезнева. Она посетовала на то, что жалобщики не пришли к ней, а сразу написали в горисполком, и что ей теперь от Артура Григорьевича попадет. Только она стала перечислять жалобщиков пофамильно, как ударили часы — минутная стрелка прыгнула на цифру двенадцать. Девять часов!

Слезнева, прервав себя на полуслове, неожиданно прытко рванулась вверх по лестнице. В приемную Дудяна она влетела запыхавшись, потому и задержалась, прижимая правую руку к левой стороне груди.

Секретарь Дудяна — Олечка копалась в сумочке. Перед ней на столе лежала стопка книг. Нетолстые, одинаковые, новые. Несмотря на прерывистость дыхания и дрожь в ногах, Слезнева обладала еще довольно острым зрением. Потому смогла прочитать на обложке: «Дети Арбата».

— Олечка! — с придыханием прошептала Слезнева, и столько трагизма было в шепоте, что секретарь Дудяна подняла голову. — Слезнева умоляюще сложила руки и показала глазами на книги.

Олечка, зная характер пенсионерки и досадуя на себя за неосмотрительность, моментально убрала книги в стол, но сказала:

— У нас. В киоске. Только... — она приложила пальчик к губам.

Слезнева заколебалась. Идти к Дудяну — опоздаешь в киоск, это точно. Идти в киоск — рассердится Дудян. Хотя как бывший ученик, он мог бы и подождать. Все же не решилась, спросила:

— Артур Григорьевич у себя?

Олечка, подкрашивая губы, нервно дернула плечиком, что лишало Слезневу последнего шанса. И она неохотно потянула за красивую медную ручку. Вошла в тамбур, толкнула следующую дверь. За огромным столом никого не было. Повернув голову вправо к окнам, Слезнева вздрогнула. У крайнего окна, ближе к двери, на ковре лежал хозяин кабинета.

Слезнева тихо ойкнула, попятилась назад и, крикнув Олечке: «Артуру Григорьевичу плохо!», ринулась вниз по лестнице.

Олечка последний раз глянулась в зеркало, поправила локон на лбу и вошла в кабинет шефа. Тот лежал на спине, откинув правую руку. Губы кривились от боли. Олечка опустилась на колени:

— Артур Григорьевич! — негромко окликнула она. — Артур... — И тут увидела кровь, сначала на ухе, потом на ковре. — Артур Григорьевич! Что с вами?! — закричала она и дотронулась до темного пятна на ковре. Но тут же отдернула руку и бросилась вон, с ужасом глядя на свой палец. Он был красным.

I

Старший следователь городской прокуратуры Сиповский Виктор Ильич подошел к зданию, где располагалась прокуратура, немного запыхавшимся, но довольным. Глянул на часы — без пяти девять. Можно отдышаться, обозреть, так сказать, окрестности, а через четыре минуты... И Виктор Ильич представил, как через четыре минуты секретарша шефа, очень даже симпатичная — Софья Ивановна, пусть привычно, но удивится и скажет обычную фразу:

— Виктор Ильич, по вас хоть кремлевские куранты проверяй.

Правда, сегодня чуть не получился конфуз. На перекрестке улиц Партизанской и Комсомольской — толпа. Причем на проезжей части. Сиповский подумал — уж не сбили ли кого? Так нет, люди на забор смотрят. На нем что-то написано. Пока протолкался, пока прослушал пересуды... Выдрался из толпы и припустил бегом. Куда только милиция смотрит? Хулиганы распоясались. Позавчера пришлось дискотеку прикрыть, так они, видишь, что отчебучили?! На заборе. Масляной краской. Огромными буквами: «Долой бюрократов! Даешь дискотеку!» На целый квартал. Дожились! Дождались демократии! Черте что...

Нет-нет! Не нужно ярлыков. Виктор Ильич очень даже за перестройку, но перестройку плановую, спокойную. Чтобы все в рамках закона и партийной дисциплины. Раньше, конечно, было плохо. Ни гласности, ни демократии... Но зато такого безобразия не допустили бы, будьте покойны. А где, простите, милиция? Вот уж кому перестройка нужна! Сколько времени народ любуется на надпись, а их никого — ни одного человека, — как повымерли.

За квартал перед прокуратурой Виктор Ильич перешел на быстрый шаг. Должен успеть. Если вдруг сослуживцы увидят... Можно сказать — бег от инфаркта, или... Да хоть что говори, но в прокуратуру, как штык, в девять ноль-ноль. Ни в коем случае не изменить себе. Пусть некоторые скалят зубы. Пусть! Виктор Ильич твердо убежден, что личная недисциплинированность не способствует плодотворной работе. Следователь всегда должен быть строго дисциплинирован и в хорошем настроении. Да-да! Хорошее расположение духа способствует раскрытию самых запутанных преступлений. И никто его не переубедит в обратном.

Сиповский сделал несколько сильных выдохов, словно штангист перед рывком, и шагнул в коридор. Сейчас должен быть сигнал. Точно! «Пи-пи!» Из приемной выглянула Софья Ивановна, Софочка-душечка, и пропела:

— Виктор Ильич, ну вы всегда... По вас хоть кремлевские куранты проверяй.

— Доброе утро, Софья Ивановна, — Сиповский поцеловал ей ручку. — Сегодня вы, как никогда, неотразимы.

Он не кривил душой. Ух, хороша! Если бы не работали они вместе... Нет, он бы и сейчас не побоялся. Просто есть кое-какие наметки на повышение по службе, а значит — Софочка будет в подчинении, что чревато...

— Будет вам, — повела плечиком довольная секретарша.

— Что шеф? — сделал строгое лицо Сиповский.

— Слу-ша-ет пос-лед-ние из-вес-ти-я! — раздельно произнесла Софья Ивановна и приложила правую руку к красивой прическе.

— Софочка, мне срочно, всего на полчасика, нужно в детский садик, — умильно глядя в глаза секретарши, проговорил Виктор Ильич.

— К воспитательнице?

— Нет, боже упаси, к заведующей. Я ей вчера звонил, договорился. Хочу перевести Владика. Садик очень хороший. Правда, чуть дальше...

— Красивая?

— Кто? — не понял Сиповский, но тут же сообразил и включился в игру. — Ах, все бы отдал — и сердце, и зарплату, если бы не вы, Софочка...

Та, довольная финалом игры, погрозила пальчиком:

— Смотрите у меня. Я ревную, — и шепотом добавила: — Скажу, что поехал в...

— В финотдел, за сведениями по кооперативам. Буду через полчаса, — подсказал Виктор Ильич, сделал прощальный жест рукой и выскользнул в дверь.

На самом деле у него была необходимость побывать в детском садике номер тридцать шесть, но чуть позже. В первую очередь — к столовой ОРСа речного пароходства, где ему обещали тушенку. Да, обыкновенную говяжью тушенку. Нет, наверное, все-таки необыкновенную, раз ее приходится доставать, если честно, с использованием служебного положения. По великому блату. А отпуск на носу, и хочется забраться к черту на кулички, куда-нибудь далеко-далеко в горы. А там святым духом не проживешь. Потому и приходится поступаться некоторыми принципами.

В столовой ОРСа Сиповского ждала неудача. Простояв у закрытого кабинета минут пятнадцать, он выяснил, что заведующую срочно вызвали к начальству и когда будет — неизвестно. Виктор Ильич глянул на часы, да, теперь и в садик не успеть. Черт! Когда мы доживем до чисто деловых отношений? Сказала — приходи к девяти-десяти, значит всё. Десять минут десятого, он здесь, а заведующей нет на месте. И начальству можно сказать — жду человека, обещала. И начальство должно понять. Не скоро всё это. Ох, не скоро!

Только Сиповский вступил в коридор прокуратуры, как из приемной выглянула Софья Ивановна и крикнула кому-то:

— Ровно полчаса. Я же говорила. Вот он!

В коридор вышел прокурор и окончательно испортил настроение:

— И что из себя козюлить?! Претензия на немецкую точность. Тогда нужно было в финотделе быть... Болтаетесь непонятно где... А ну живо со мной в горисполком!

— Доброе утро, Владислав Викторович, — напомнил Сиповский обязанность каждого культурного человека, а начальника тем более — здороваться. — Что это вы с утра на взводе?

— Будешь на взводе. Двадцать пять минут жду, — и тут же прикрикнул сердито: — Быстро в машину! Стреляли в Дудяна. Он тяжело ранен.

— Кем? — Виктор Ильич остолбенел.

— Вот и узнаешь. Едем, — шеф заторопился во двор.

Сиповский заскочил в кабинет, схватил папку и побежал следом.

Город был полон привычным гулом. Июнь раскрасил газоны цветами. В скверах сверкали радугой поливальные фонтанчики. Шум моторов, скрежет тормозов, шорох шин...

На улицах машин прибавилось. Перед злосчастным перекрестком Партизанской и Комсомольской опять затор. Ни объехать, ни развернуться. Шеф нервничал, кусал губы:

— Пешком нужно было! Ходьбы всего пять минут. Нет, на машине, баре клятые! Все уже на месте, а прокуратура всегда... — он бросал сердитые взгляды на шофера, но Сиповский добрую половину их брал на себя. — Куценко уже там... Забелин там...

— Кто? — удивился Виктор Ильич знакомой фамилии.

— Кто-кто! Заместитель председателя КГБ области. Вот кто!

— Он-то зачем?

— Затем, что тебя не спросили. Проверить, как прокуратура на место происшествия выезжает, — и закричал сердито: — Скоро там?

Наконец тронулись. Виктор Ильич прильнул к стеклу, стараясь рассмотреть причину затора. Ну конечно же! Наряд милиции, прибывший ликвидировать надпись на заборе, вместо того, чтобы закрыть палаткой надпись и потом закрасить ее или соскоблить, натянул веревки с красными флажками, как при сбрасывании снега с крыш, при этом занял половину проезжей части. Зато теперь все, кто медленно двигался через перекресток, могли вдоволь полюбоваться «творением» нашей золотой молодежи.

Сиповский аж зубами скрипнул от головотяпства местных властей и хотел спросить, как получилось, что начальник милиции и представитель КГБ области оказались на месте преступления раньше, но сдержался, боясь вызвать гнев шефа.

Милиционер у дверей горисполкома козырнул и сказал:

— Вас ждут у САМОГО.

Шеф бегом на второй этаж. Сиповский, хотя и не отставал, но в душе сетовал, — зря спешим. Нужно войти при спокойном дыхании. Дудяну все одно не поможешь, а на смех себя выставишь, — будешь как рыба ртом воздух глотать. Но попробуй сказать об этом вслух. Шеф на пределе — взбесится, еще инфаркт хватит...

В кабинете председателя горисполкома словно совещание какое. Сам хозяин кабинета, заведующий административным отделом горкома КПСС, начальник горотдела милиции, незнакомец в штатском, очевидно, заместитель председателя КГБ.

Заведующий административным отделом — Охлов Викентий Павлович так глянул на вновь прибывших, что прокурор только крякнул и сразу полез в карман за платком.

— О какой законности и правопорядке в городе может идти речь, если на чрезвычайное происшествие, подчеркиваю, на архичрезвычайное происшествие прокуратура к обеду собралась...

— Всё! Вперед! — начальник милиции поднялся и пошел из кабинета. За ним потянулись остальные.

Дверь кабинета первого заместителя председателя горисполкома была заперта, хотя рядом стоял по стойке «смирно» милиционер. Прокурор потребовал ключ, но как часто бывает в таких случаях, ключа не оказалось, кто-то зачем-то запер кабинет, а кто именно — не могли вспомнить. Нервничали, суматошно толклись, хоть двери ломай. Наконец принесли запасной ключ, кстати тут же нашелся и пропавший...

Прокурор пропустил впереди себя эксперта, и только когда тот исследовал дверь, сделал снимки внутри кабинета, прошел по ковровой дорожке к письменному столу. За ним начальник милиции, гость из КГБ, Сиповский. Войдя, все как по команде повернули головы направо. Неподалеку от окна, на полу виднелось темное пятно, над ним уже вилась откуда-то взявшаяся большая зеленая муха. На ковровой дорожке лежали россыпью — раз, два... шесть патронов от пистолета. Все подавленно молчали.

Сиповский был опытным следователем и понимал выгодность и невыгодность своего сегодняшнего положения. Если преступление будет раскрыто быстро, а такие преступления раскрываются либо в один-два дня, либо следствие тянется годами, то это еще больше укрепит его положение в глазах горкома партии, руководства города, да и области тоже. А если быстро раскрыть не удастся? Да-а-а!

Мысли эти мгновенно пронеслись, немного мешая Сиповскому, так как основным занятием его в данный момент был тщательный осмотр места происшествия и составление протокола. Так называемые первичные следственные действия. Основа основ!

— Осмотр производится в условиях ясной погоды, без осадков, при естественном освещении, температура воздуха плюс двадцать два градуса Цельсия, — скороговоркой диктовал Виктор Ильич. Это было привычно. Прелюдия, так сказать. А вот теперь... теперь необходимо все внимание, все умение. Сиповский оглянулся и тоном, не терпящим возражений, бросил через плечо:

— Всех, кто не занят осмотром места происшествия, попрошу освободить кабинет, — повернулся на каблуках и в упор глянул на замешкавшегося начальника милиции.

«Так, остались понятые, лица словно мукой присыпаны. Непривычно им. Еще это пятно на полу... Шеф держится молодцом», — не мог не отметить Сиповский, хотя не помнил, чтобы когда-либо прокурор города почтил личным присутствием место убийства какого-то гражданина города. Впрочем, сегодняшнее рвение его понятно. Случись что — выгонят, не дадут до пенсии дожить. А пенсия, конечно, персональная. «Вот тоже остатки от времени застоя — все видят, не специалист прокурор, бывший партийный работник, из секретарей, знают — не на месте, и человек не сказать чтоб уж очень... Держат. Тянут до пенсии. Неудобно выгонять. Неэтично. А то, что дело страдает, люди — наплевать».

Сиповский встретился с встревоженными глазами шефа и отвернулся.

— Осмотром обнаружено, двоеточие... Кабинет первого заместителя председателя расположен в здании горисполкома, которое находится на западной стороне улицы Центральной, номер восемь. Кабинет представляет собой прямоугольной формы помещение, расположенное по длине с севера на юг. Длина кабинета — двенадцать метров, ширина — шесть. Восточная сторона кабинета обращена на улицу Центральная и имеет два окна. Створки их плотно закрыты на шпингалеты. Рамы и стекла с внутренней стороны без повреждений. Через стекло видна пыль между внутренней и внешней рамами. На пыли следов не имеется...

Сиповский неторопливо прохаживался по ковровой дорожке — три шага в одну, три — в другую сторону. Руки за спину. А беспокойство росло. Ничего, что бы указывало на личность преступника или на мотив преступления не было.

— Верхняя дверца железного ящика, в скобках — сейфа, приоткрыта. При опылении порошком алюминия поверхностей железного ящика и дверцы, на них найдены бесцветные следы пальцев и след ладони, которые перекопированы на дактилоскопическую пленку.

На нижней полке, справа — бутылки с коньяком, штук...

— Стоп! Стоп! — шеф резво вскочил со стула. — Это не записывать!

— Почему? — вздыбился было Сиповский.

— Бутылки не тронуты, к ним никто не касался, так что — ни к чему. Вы меня понимаете, Виктор Ильич? Не нужно!

— Дело в том... — сопротивлялся Сиповский. — Закон требует описать все предметы, вдруг на них отпечатки пальцев?

— Чьих?

— Ну, хотя бы тех, кто принес их сюда!

— Вы что, не знаете, для чего они здесь? — шипящим голосом произнес прокурор.

— Нет. Для чего? — спросил Сиповский.

— День рождения скоро у Дудяна. Пятьдесят лет.

— Да-а?! — поразился Сиповский. — Когда?

— Через две недели.

— Надо же... — сказал Сиповский, а сам подумал: «Мне-то что, меня не пригласят...»

— Вот именно. Мы расследуем убийство, вернее, покушение на убийство. У-бий-ство! Бутылки здесь ни при чем, — сердито произнес прокурор и снова сел. — Продолжайте.

Решительность шефа подействовала. И хотя Сиповский был прав, он кашлянул в кулак, и уже с меньшим энтузиазмом продолжил:

— Слева пузырек с этикеткой «Чернила фиолетовые», в нем около тридцати граммов жидкости. При осмотре, в косых лучах электрического света на поверхности стенок пузырька обнаружены хорошо видимые следы пальцев рук...

Щекотливое дело — расследование преступления, связанного с высоким начальством. Очень! Тут как на кончике ножа. Тут тебя могут и одеть, и обуть. Махом козлом отпущения сделают. Именно поэтому спорить с шефом не резон. За ним — сила. Недаром выдерживают до пенсии. Где-то у него мощная рука. Да и за свою персональную пенсию он любого подставит...

— На верхней полке различная документация, в скобках — ведомости, бланки, нормативные документы и так далее, скобку закрыть, а также записная книжка, — продолжал диктовать Сиповский, искоса поглядывая на шефа. Тот никак не реагировал. «А зря! — возликовал Виктор Ильич. — В записных книжках бывают такие секреты, что — ох!» Потому чуть погромче продолжал:

— Красного цвета обложка. Стандартная. С записями и адресами...

Шеф повел носом подозрительно, но промолчал. Сиповский продолжал диктовать, а сам с нарастающим беспокойством крутил головой — где же гильза? Нет гильзы. Нет! Шесть заряженных патронов тускло желтели на ковровой дорожке, а гильзы нигде не было видно. В таких диких преступлениях обязательно жди сюрприза, да не одного... Это Сиповский знал точно.

Среди бела дня, под носом у постового милиционера, в помещении, кишащем сотрудниками, тяжело ранен один из, если не первых, то вторых людей города. И следов пока никаких, иначе бы оперативная группа уголовного розыска, работавшая по делу еще до приезда прокурорской группы и работающая сейчас, дала бы знать.

Ну, а насчет сюрпризов, пожалуйста, один уже есть. Даже два. Патроны допотопные какие-то, от пистолета иностранной марки. И гильза отсутствует. Вполне возможно, что пистолет самодельный. А значит, на пулегильзотеку надежда плоха.

И еще, почему эти шесть «маслят» лежат на полу? Почему?

У Сиповского сжалось внутри от нехорошего предчувствия. Преступление необычное какое-то... А ведь, и дураку ясно, отыграются на нем.

Виктор Ильич чуть ли не автоматически писал постановления о производстве экспертиз и все посматривал на дверь. Но никто из опергруппы не открывал ее, не радовал интересными сообщениями. Шеф не выдержал ожидания, ушел со словами:

— Не гоняешь их, толку нету.

В последний раз окинув кабинет взглядом, Виктор Ильич поблагодарил понятых, собрал бумаги и вышел в приемную.

— Что с Артуром Григорьевичем? — спросил он у зареванной секретарши.

— Только что звонила. В сознание не приходил. И кто его так, господи?! За что?

Да-а! А если не придет в сознание? Сиповский опечатал кабинет, взял сохранную расписку у секретарши.

— Где начальник уголовного розыска?

Секретарша поспешно ответила:

— Третья дверь налево.

— Набери-ка мне его номер телефона, — сказал он строго. И пока начальник уголовного розыска — капитан Гуреев докладывал ему о проделанной работе, Виктор Ильич внимательно смотрел на секретаршу Дудяна. Он не мог не отметить ее привлекательность, точеную фигурку... «Глазки доверчивые, а слезы прямо-таки умиляют...» — подумал и пошел к оперативникам. Дошел до двери кабинета, где работал уголовный розыск, и уже хотел открыть ее, но глянул на часы, передумал и стал спускаться на первый этаж, в столовую. Подходило время обеда. И хоть еще не чувствовал голода, а так, на всякий случай — когда-то придется...

Столовая горисполкома была недорогая, но самая лучшая в городе, ну, может горкомовская еще... Все работники прокуратуры питались здесь и имели специальные пропуска. Здесь же раз в месяц их отоваривали колбасой и всякими другими деликатесами, естественно, не по кооперативным ценам.

Сиповский спустился в полуподвал, вдыхая ароматные запахи, и попытался настроиться на обед, но не тут-то было. В голове прокручивались версии покушения на убийство первого заместителя председателя горисполкома. Причем, все они были неясные и не очень обоснованные. Он даже не мог сейчас представить всех сложностей. Например, нужно допросить председателя горисполкома. Обязательно. Как он отнесется к этому? Может, сейчас, в период гласности, полегче, а раньше — ой! Как-то возникла необходимость допросить заведующего отделом горкома, так что бы-ы-ыло! Пыль до потолка, святых выноси. И тридцать седьмой год вспомнили, и всех наркомов и министров внутренних дел, а так ничего и не вышло. Отказался давать показания и все.

Виктор Ильич не хотел думать о неприятных вещах и ему это удавалось с трудом. Сейчас главное что? Выяснить: «Кто последний выходил из кабинета Дудяна?» Или хотя бы: «Кто последний раз его видел живым и здоровым?»

Как это сделать. На первый взгляд просто, но... Вот тут и начинается. Первый и основной свидетель, конечно, секретарша, но, как известил Сиповского по телефону капитан Гуреев — начальник уголовного розыска города, она твердит одно: как пришла без двадцати девять, так никуда и не отлучалась. Никто не заходил и не выходил. Значит, покушение произошло раньше. Когда?

Необходимо допросить всех, кто работает на втором этаже. Потом — тех, кто работает на третьем. Ведь они идут через второй. Тогда и первый нельзя оставить без внимания — убийца не из окна выпрыгнул. Шоферов не забыть, они с утра во дворе толкутся... Дежурного милиционера... Их, наверное, уголовный розыск прощупал — Гуреев работу знает, хоть и строптивый мужик. А на втором этаже кабинеты: председателя, замов, начальников отделов... Мать моя женщина! С ними как? Врагов на всю жизнь наживешь.

Проскальзывает версия о самоубийстве, но это так... Дудян не такой человек, чтобы стреляться, а главное — где тогда пистолет? Что же он, застрелился и проглотил пистолет? Ерунда!

Ах, как некстати это «ЧП». Столько дел... Столько дел!

В детский садик насчет Владика — раз. Тещу-пенсионерку нужно устроить на работу в трамвайный парк — абонементы продавать. Работа легкая, через два дня, и двести пятьдесят рэ... Красота! Она бы и по дому, и на даче успевала, и к пенсии приличный кусок. Договорился встретиться с начальником отдела кадров, и именно сегодня...

Мысли Сиповского были прерваны дежурным милиционером. Козырнув, он громким шепотом, так, что чуть не все сидящие в столовой услыхали, сказал:

— Прокурор к телефону зовет.

«Балда!» — рассердился Сиповский, но подумал: — «Вдруг что-то интересное, или Дудян в себя пришел?» Демонстративно, не торопясь допил компот, вытер губы салфеткой и, делая вид, что не замечает обращенные на него взгляды, пошел из столовой.

— Где вы шляетесь? Полчаса не могу найти, — голос шефа был ворчлив, но вселял надежду.

— Что еще случилось?

— Хватит и того, что есть. Что вы сделали за все это время? Есть подозрения? Наметки?

— Пока ничего. Глухо, как в танке, — проговорил Сиповский мрачно.

— Вы этот жаргон бросьте. Работать нужно. Работать! Теперь, а известно ли вам, что еще вчера у меня подписан приказ об отпуске? Сегодня я, так сказать... и не прокурор вовсе. Исполняете мои обязанности, как всегда, вы... Но раз такая обстановка...

«Уйдет, — понял Сиповский. — А мне за двоих сразу: и за прокурора города, и за следователя, ведущего расследование...»

— Так-таки ничего-ничего? — опять спросил прокурор. — Может, санкцию дать на арест или на обыск? Ты не стесняйся.

— Да нет же, — с досадой ответил Сиповский. — Никакого просвета, и у милиции ни черта!

Прокурор помолчал, затем с тяжелым вздохом сказал:

— Понятно, не до отпуска сейчас. Да к тому же помощь запросил из области, встретить нужно. Ты уж не обижайся.

«Я?! Обижаться?! — чуть не закричал от радости Виктор Ильич. — Молодец, шеф! Спрос со старших... Если уж они не смогли...» — он воспрянул духом и глянул в окно. Листья деревьев ярко зеленели и тянулись к нему сквозь стекла. День прекрасный, солнечный. И вообще... неплохо.

С легким сердцем Сиповский вышел из горисполкома и направился в прокуратуру. Жизнь все-таки прекрасна и удивительна, хорошо вот так идти по улице, видеть летний день, вдыхать, пусть загрязненный промышленными отходами, воздух. Пусть такой, но с удовольствием.

Подмигнув Софье Ивановне, он зашел к себе в кабинет и тут же прозвучал телефонный звонок. Виктор Ильич подумал, что опять — шеф, поэтому легкой рукой снял трубку. Звонили из приемной председателя горисполкома. И, о чудо! — Председатель горисполкома — сам ПРЕДСЕДАТЕЛЬ хочет, чтобы его допросили по делу о покушении на Дудяна. Сиповский тряхнул головой. Сон? Нет. В трубке женский голос ясно произнес:

— Василий Васильевич ждет вас у себя немедленно.

Поистине великая вещь — перестройка! И Сиповский, еще не совсем придя в себя от удивления, схватил папку и, даже не заметив встревоженных глаз прекрасной Софочки, рванулся назад — в горисполком.

II

Капитан Гуреев — начальник уголовного розыска города, только собрался к зубному врачу — слетела коронка, как зазвонил телефон. Узнав от начальника милиции о происшествии в горисполкоме, Гуреев, прихватив двух оперативников, сразу же выехал туда. Присутствие в горисполкоме начальника милиции, конечно же, помогло — он вызвал скорую помощь, опергруппу, обеспечил охрану места происшествия, не было обычной в таких случаях толкотни и толпы. Гурееву оставалось только разыскать преступника. Только розыск... Но ведь это самое главное и самое трудное. Всего однажды за свою долгую практику Гурееву не пришлось искать воров, взломавших дверь сельского магазина. Гуреев как раз тогда собрался в отпуск. Куплены билеты. Даны телеграммы. Но по укоренившейся практике в райотделе милиции, где он тогда работал, отпускник в последние сутки обязан отдежурить. А требование общее — преступление, совершенное во время дежурства, должно быть раскрыто дежурной службой. Так что редко кому удавалось уехать в отпуск вовремя.

Ночью, из дальней деревни поступил сигнал от лесничего, проезжавшего мимо магазина «Смешанные товары». Заметив, что на дверях сорван замок, он достучался до председателя сельского Совета и позвонил в райотдел милиции. Оперативная группа выехала немедленно. Служебно-розыскная собака след не взяла. Послали за заведующей магазином, чтобы вместе с ней зайти в торговый зал и определить размеры похищенного. Все это время оперативники работали — будили местных жителей, опрашивали их, фотографировали место взлома, проводили первичные следственные мероприятия... Дежурный по райотделу — Гуреев, тогда еще лейтенант, понимал, что отпуск его «плакал», что придется сдавать билеты. И он уже примирился с этим. Наконец привезли заведующую — толстую заспанную женщину, которая при виде взломанной двери упала в обморок. Оказалось, что дневная выручка осталась у нее в подсобке, не в сейфе (сейфу она не доверилась), а в мусорной корзине под бумагами.

Взяв понятых и жалобно стонущую заведующую, Гуреев наконец открыл дверь и вошел в магазин. Там на мешках с краденным товаром лежали воры. Двое. Они крепко спали. Тут же валялись бутылки с водкой и из-под водки. Решив обмыть удачное мероприятие, они явно перестарались.

Дав задание двум оперативникам, что приехали с ним, Гуреев принялся за допрос секретарши. Олечка, всхлипывая и шмыгая покрасневшим носиком, твердо стояла на своем — пришла без двадцати девять, и с этого момента никуда не отлучалась. Никто за это время не входил в кабинет шефа и не выходил. Время преступления сдвигалось. Верхний предел был бы установлен — выстрел прозвучал до восьми сорока, но мешало одно обстоятельство. Олечка утверждала, что придя на работу, заглянула в кабинет и видела Дудяна живым и даже поздоровалась с ним. Непонятно! Если самоубийство — был бы пистолет. Может, Олечка? Гуреев целых полчаса бился с ней, довел до истерики, но выяснить ничего не смог. На всякий случай он осмотрел ее рабочее место, впрочем, не надеясь на успех. Что-то здесь было не так...

Вторым Гуреев допрашивал дежурного милиционера, которого в связи с чрезвычайным происшествием домой на отдых не отпустили. Смена его кончилась, оружие у него изъято для экспертизы. Милиционер обиженно дул губы. Правда, милиционером его можно назвать условно. Ни милицейской хватки, ни оперативной сообразительности у этих «служащих» госпартаппарата не сыщешь. Скорее всего они что-то среднее между сторожем и вахтером, только что форма милицейская. От них и требуется немного — стой, проверяй документы, спрашивай к кому, ну и иногда выводи слишком эксцентричных особ. Вот и все. А там хоть трава не расти. Не принимают их преступники всерьез, потому и кражи из гардеробов.

Так что надеяться Гурееву на помощь дежурного приходилось осторожно, разве только какой сержант из патрульной службы переведен сюда? Вряд ли. Места здесь теплые, блатные. Люди на очереди стоят, на неофициальной, конечно. Кормушка еще та...

Сержант Чепурной не оправдал даже малых надежд. Правда, козырял лихо. По минутам расписал ему утро Гуреев, а толку никакого. Помнит Чепурной, что приехали начальник милиции и с ним в штатском из КГБ без пяти девять. Ну, и начальство запомнил. А так — кто шел, что нес, куда пошел? Бесполезно. Обленились, отупели. По мнению Гуреева, так гнать их всех надо в народное хозяйство. Ведь, если посчитать по всей стране в целом, большая армия нахлебников наберется — молодые, здоровые. Ничего бы с госпартаппаратом не случилось. У дверей пенсионера побойчей и хватит...

Минут двадцать потратил начальник уголовного розыска с дежурным милиционером. Ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знает. Службу нес, как положено. Потерпевшего боготворит. Считает самым авторитетным в горисполкоме — отзывчивым, добрым. Он даже его дочери помог с квартирой.

— Как это? Ни за что, ни про что? — удивился Гуреев, зная, что в городе с квартирами трудно. Да и не только в городе...

— Дежурил я, Артур Григорьевич шел. Я к нему обратился. Он помог, — монотонно пояснял сержант.

— Дочь хоть на очереди стояла?

— Где? На какой-такой очереди? Попросил Артура Григорьевича — он откликнулся. Веселый всегда. Шутить любит. Да он один из всех... Правда, сегодня смурной шел.

Только это и записал Гуреев. Еще несколько минут пытал он Чепурного — смурной — это как? Бесполезно — смурной и все.

Зашел опять к Олечке, может что вспомнила. Нет. Никуда не отлучалась, никто не входил, никто не выходил. Вот так! Глаз с нее не спускать, в конце работы задержать придется.

— Кто может подтвердить, что вы не отлучались никуда эти двадцать минут? — вопрос глупый, но иной раз кое-что проясняет.

— Депутат Слезнева, — сразу ответила Олечка, потом, правда, прикусила губу.

— Кто такая? Что с утра здесь делала?

— По жалобе ее Артур Григорьевич вызывал.

— Как найти?

— Только что здесь была.

— Найди ее и ко мне.

Зашел к сотрудникам. Заняты с людьми. Оба головой качают. Как раз Сиповский позвонил, спросил про дела-делишки. Беспокоится. На всякий случай сказал насчет Олечки. Получил приказ найти Слезневу. Вернулся в приемную.

— Где твой депутат?

— Поискала-поискала, нет нигде, — и опять в слезы. Ну, Олечка!

Записал адрес Слезневой. Поговорить с ней нужно, но есть дела посрочнее. Шофера́ теперь. Да и пора в больницу позвонить или лучше съездить...

Больница неподалеку. Главного хирурга Гуреев знал хорошо. Но тот как раз был на операции. Оперировал не Дудяна, его нельзя, у него состояние критическое. Чтобы не терять время даром, Гуреев решил осмотреть одежду потерпевшего. Разыскал кастеляншу. Тоже знакомая и тоже по этим делам. Потому дала одежду Дудяна без разговоров.

Обращали на себя внимание три обстоятельства: 1. Довольно большая для повседневного ношения сумма денег — тысяча четыреста пятьдесят три рубля шестьдесят восемь копеек. Тысяча — в банковской упаковке — десятками. 2. С «мясом» оторванная на рубашке пуговица. Причем пуговица эта лежала в кармане пиджака. 3. Связка ключей — семь штук. Зачем таскать с собой такую тяжесть?

Со всем этим нужно разобраться. Гуреев забрал с собой деньги, ключи, пуговицу — оставил расписку. Вернулся в горисполком. Зашел к оперативникам. Молодой — лейтенант Смирнов, прямо-таки страдал от огорчения — ничего существенного. Одна только деталь. На позапрошлой неделе, в среду, Олечка — секретарша Дудяна, вернулась домой поздно, после полуночи, чего никогда не было. Якобы ездила куда-то с Дудяном. Муж устроил скандал, ходил жаловаться к председателю горисполкома. Почему-то с тех пор между секретаршей и шофером Дудяна словно черная кошка пробежала — не разговаривают, хотя были дружны. Вот и все.

У капитана Стецко новость — шофер председателя, после того, как привез шефа, видел незнакомца, который вышел из горисполкома через черный ход во двор, примерно, в половине девятого.

Гуреев приказал приметы этого человека сообщить всем постам милиции, перекрыть выезды из города. И хотя время упущено, надеялся, что где-то этот человек всплывет. Приметы броские.

— Нужно найти депутата Слезневу, — Гуреев протянул адрес лейтенанту. Помолчал. — Да, узнай, почему у Дудяна утром сегодня было плохое настроение. Жену не допрашивать, пока, — закряхтел недовольно. Это придется самому.

Не хотел он, чтобы его подчиненные имели неприятности. А с женами руководящих работников деликатно нужно и очень осторожно. Иначе жди беды.

— Тебе, капитан, — обратился Гуреев к Стецко, — самое тонкое и трудное задание. Нужно установить, кто проходил мимо приемной Дудяна в это время с других этажей? Кто и зачем? Короче, постарайся начертить маршруты всех сотрудников от входа и до рабочего места. Тогда мы узнаем, кто отклонился от маршрута. Кто и почему? Работа трудоемкая, рассчитана надолго, это — резерв, это на тот случай, если расследование затянется. Мы тебе помогать будем, но основной упор на тебя. Ясно?

Теперь к обоим. Обед здесь. В столовой. Дежурный милиционер проводит, а то могут не накормить. Постараюсь и я подоспеть. Пока же поищу шофера Дудяна. Очень мне с ним повидаться хочется. Вперед! — Гуреев взмахнул рукой в знак окончания разговора и вышел.

Гараж горисполкома во дворе. Двор влажно блестит недавно политым асфальтом. Чисто. Нет обычного автомобильного хлама. Слева, в углу двора, два прицепа для УАЗов, в полной боевой готовности. Чувствовалась опытная и твердая рука завгара или механика. Приземистое из белого кирпича здание гаража с широкими воротами, обшитыми досками, тянется по всей длине вдоль забора, а справа еще и загибается под прямым углом. Здесь двое ворот. Они как бы отдельно. По отсутствию следов колес, по пыли видно, что открываются редко.

Посередине гаража одни ворота открыты, за ними виднеется зеленый зад УАЗика. Гуреев подошел ближе, чтобы спросить про шофера Дудяна, но сообразил: все машины, судя по времени, в разгоне. Значит, это машина Дудяна, и шофер должен быть где-то здесь.

Вот он! Белобрысый, с нагловатинкой глаза. Одет в джинсы и безрукавку с непонятным рисунком. Крутит ключом гайку на какой-то железке. Крутит осторожно, чтобы не измазаться.

— Привет, Николай! — по-свойски поздоровался Гуреев.

Шофер глянул быстрым взглядом и не ответил, только дернул плечами. «С характером», — понял Гуреев. Сталкивался он с такими типами, что отблеск могущества шефа стараются перенести на себя. И зачастую в мелочах становятся диктаторами не только для окружающих, но, некоторым образом, и для начальства. Такие быстро обрастают жирком в прямом и переносном смысле, отсюда и поведение, и тон разговора. Зная мелкие и крупные грехи начальства, они волей-неволей заставляют с собой считаться. На уговоры не откликаются, к бедам других глухи, понимают только — сила на силу.

— Ты меня знаешь? — громко спросил Гуреев.

— Ну.

— Почему не здороваешься, или мама не научила?

— Сирота я, — хмыкнул довольно. Сострил.

— Ну-ка, сирота, выгони машину из гаража.

— Чего это? Без разрешения шефа?

— Сегодня я тебе и шеф, и мама. Быстро!

— Некуда торопиться, — пробурчал, долго тер руки тряпкой, кряхтя полез в машину.

Сколько ему лет? Двадцать пять или сорок? И так и так можно дать.

Мотор завелся сразу, и машина рванулась назад так стремительно, что Гуреев хотя и успел отскочить, почувствовал бедром твердость железа. Специально так! Он аж задохнулся от ярости, и прихватил локоть вылезавшего шофера так, что тот вскрикнул.

— Не балуй у меня. Смотри, сирота, кое-какие делишки за тобой водятся.

— Какие еще? — прошипел шофер.

И Гуреев рискнул. Выхода не было. Время дорого.

— За Ольгу, секретаршу шефа, как оправдываться будешь? Под сто семнадцатую^[1] метишь?

— Я... Она... Не насиловал я ее... — Шофер растерялся, потом сжал кулаки. — От, сучка, сама же напросилась...

— В суде расскажешь... — Гуреев обрадовался, что попал в точку.

— Я? В суде?! — опешил шофер.

— Не надо все валить на нее, — смягчился Гуреев. Эти молодцы смелы до поры... — Сам-то... Обманом увез — сказал, что шеф зовет.

— И это... Вот трепло... От, корова безрогая... — Долго и изощренно ругал секретаршу шофер, а Гуреев еле сдерживался, чтобы не рубануть ребром ладони по шее этого подлеца.

— Куда пойдешь работать, если выгонят за эти штучки?

— Артур Григорьевич меня не выгонит. Он знал об этом, он даже подсказал — чего, мол, она из себя строит... Ее он вытурит, — не очень уверенно сказал шофер. — А вы... вы никому не скажете?

Гуреев не ответил, спросил другое:

— Где вы вчера вечером были?

— Дома.

— И так напиться?

— С какой стати? — сделал удивленные глаза шофер.

— Вот именно. За километр перегаром несет.

— Это я пивка, сегодня, за здоровье шефа...

— Понятно, — Гуреев открыл дверцу и стал осматривать машину. За машиной следили хорошо. — Открой багажник, — приказал.

— Еще чего?! Обыск не имеете права... — вскинулся шофер.

— Это не обыск, осмотр.

— Санкцию прокурора...

— Я тебе сейчас пропишу санкцию... Грамотей! Чего боишься? Что у тебя там? — Гуреев сам поднял ручки багажника вверх. Откинул крышку. Какие-то бумажные мешки. Сильно пахнуло уксусом и луком, даже стойкий машинный запах не перебивал. В одном мешке переносная шашлычница. Другой полон пустых коньячных бутылок. В третьем большая кастрюля, в ней приготовленное для шашлыка мясо.

— Вчера не голодные были? — усмехнулся Гуреев.

— Уехали рано.

— Вот что, Николай, мне нужно знать, откуда эти ключи, — Гуреев умышленно ушел от шашлычной темы, чтобы шофер успокоился, забыл, что проговорился. Протянул связку ключей, взятых из пиджака Дудяна в больнице.

— Этот, — шофер показал на ключ зажигания с маркой «ГАЗ», — от УАЗика, — он похлопал по крылу машины рукой. — Этот — от «Жигуленка» шефа...

— Где он его ставит? — Гуреев долгим взглядом посмотрел в сторону двух обособленных гаражей во дворе.

— Нет, здесь — нет. В одном запчасти. В другом «Волга» председателя стоит.

— Личная?

— Конечно. Дома у него гараж есть, да тут сподручнее — за ней и посмотрят, и смажут...

— Кто?

— Мы — шофера, когда стоим на ремонте. Не жалко, да и начальство все ж...

— Ясно. Какой ключ от гаража?

— Здесь нет. Один у меня в машине, а другой дома у шефа. Вот смотрите, — он достал из-под сиденья прямо-таки огромный ключ. — Знаете, где делали?

Гуреев пожал плечами.

— На военном заводе, — гордо сказал шофер.

— Давай дальше, — Гуреев кивнул на связку.

— Этот отквартиры. Этот от кабинета, — шофер незаметно передвинул один ключ и взялся за следующий, но Гуреев следил зорко.

— Не балуй!

— От Марьиной квартиры.

— Как фамилия?

— Да это так... — но встретившись со взглядом капитана, смолк.

— Как фамилия любовницы? Где работает?

— В госстрахе. Копыткова.

— Дальше.

— От дачи, — и встряхнул связку. — Все.

«Опять один пропустил. Желтый. Приметный. Ладно, потом...» Гуреев наклонил голову, скрывая усмешку:

— И на том спасибо. Очень важную информацию ты мне выдал. Так кто, говоришь, вчера был на пьянке? Из-за чего произошла ссора?

Шофер прямо-таки остолбенел.

— Откуда вы...

— Не отвлекайся!

— Из-за Машки. Хвостом вильнула, сучка, а шеф взбесился... Поддатый сильно был. А эти...

— Здешние? Из области?

— Втроем пили. Всё. — Замкнулся шофер.

«Начальство высокое, что ли? — не понял Гуреев. — Чего он скрывает? Мясо заранее и с запасом готовилось...» — но не стал настаивать, сказал только:

— Дуру гонишь. Не с тобой же Машка хвостом вильнула...

Шофер молчал.

— Вот почему у Дудяна было утром плохое настроение, — негромко, словно про себя, произнес Гуреев. — С похмелья маялся. Да еще ссора с любовницей...

— Шеф с похмелья никогда не болеет, — с обидой за начальство сказал шофер. — А с Марьей они помирились.

Гуреев выхватил из связки желтый ключик:

— Так говоришь, от чего он?

— От дачи, я же сказал, — и вдруг изменился в лице так, что просто нельзя было не обратить внимания. — Не этот. Я ошибся. Другой.

— Вторая дача?! — понял Гуреев. Ну, этого он от Дудяна не ожидал просто. Правда, слухи ходили разные, но чтобы так, в наглую...

— Нет-нет, — бормотал шофер. — Это... Я не знаю. Шеф сказал...

— Будет. Не знаешь, значит не знаешь... — успокоил его Гуреев. — Хотя такому шустряку, как ты, положено знать. Скажи, ты не догадываешься, кто стрелял в твоего шефа?

Шофер молча пожал плечами.

— У кого из ваших знакомых, — Гуреев умышленно выделил «ваших», — есть пистолет иностранной марки?

— Ни у кого нет, — мрачно ответил шофер. — Только у шефа.

Теперь пришла очередь удивляться Гурееву:

— Какой марки?

— «Браунинг». Да он старый, предохранитель не работает...

— Где он его хранил?

— В сейфе, а когда в машине.

— Зачем в машине?

— Марью учил стрелять. Дуру эту... — Чувствовалось, что он с любовницей не ладил. То ли уж ревность какая?

«Интересно, — рассуждал Гуреев, возвращаясь в здание горисполкома. — Если в Дудяна стреляли из собственного пистолета, как он мог отдать его? Кому? Зачем? Не означают ли валяющиеся на полу патроны, что он пытался зарядить обойму, что была борьба? — Тут он вспомнил про оторванную пуговицу. — Откуда у Дудяна пистолет? Зачем ему незарегистрированный пистолет? С кем произошла вчера ссора?» — Вопросов накапливалось многовато. Оставалось одно — допросить Марью Копыткову.

В коридоре первого этажа Гуреев столкнулся со своими сотрудниками, они чуть ли не строем шествовали за дежурным милиционером в столовую. Он присоединился к ним.

Лейтенант Смирнов проговорил тихо:

— Товарищ капитан, человек, схожий по приметам, был замечен на железнодорожном вокзале. Сел в пригородный поезд на Атайск.

— Та-ак! — протянул Гуреев. — Что предприняли?

— От вашего имени попросили дежурного линейного отдела милиции сообщить приметы на станцию Заря. Есть там у них сержант Усенко. Чтобы он в штатском прошелся по вагонам и, если обнаружит объект, понаблюдал за ним. Установит, кто такой, а потом задержит.

— Молодец, — похвалил Гуреев. Часто он был доволен лейтенантом, и все пристальнее приглядывался к нему. — Даже если твой сержант и не обнаружит этого типа в поезде, поиск сузится. Сколько станций до Зари?

— Четыре.

— Уже легче. Пригородный идет до Атайска?

— Да.

— Что у тебя, капитан? — обратился он к Стецко.

— Ничего существенного. Отклонения от маршрута незначительные, и все не в нашу пользу. Один только...

— Кто?

— Заведующий торговым отделом Кашеваров.

— Ну?

— Видели его у дверей приемной. То ли выходил, то ли мимо шел.

— Торговый отдел в другом здании...

— Потому и интересно. Мне ничего не оставалось, как прямо спросить у Кашеварова по телефону. Он пояснил, что шел к председателю, но тот был занят. Ждать долго, потому вернулся назад в отдел.

— Что тебя беспокоит? — спросил Гуреев, зная, что Стецко просто так не возьмет на заметку и не будет докладывать.

— Дружны они с Дудяном. Очень.

— Ну?

— Мог бы заглянуть к дружку, раз мимо шел, — пробурчал недовольно Стецко.

«Действительно», — подумал Гуреев.

Вошли в столовую. Стали в очередь. Да и очередь, так — одно название, человек пять-шесть. Зато в меню разнообразие: и окрошка, и свекольник, и бефстроганов, и печень... Гуреев к еде всегда безразличен, потому выбрал окрошку, на второе — печенку, подумал и взял бутерброд с красной рыбой — все-таки редкость, — компот.

Капитан Стецко выбирал тоже недолго — копченой колбаски, свекольник, бифштекс двойной... Указав пальцем на взятый Гуреевым бутерброд, громким шепотом сказал:

— Зря вы... Баловство. Лучшая рыба — это колбаса, мясо, сало... Оце да!

Лейтенант Смирнов торопливо поставил на поднос бутерброд с черной икрой, с красной рыбой, сервилат... Кассирша, презрительно щурясь, отсчитала сдачу.

— Вот гадина, — виновато потупясь, произнес лейтенант, садясь за стол. — Так посмотрела, словно я что-то у нее украл. И эти все... — он мотнул головой на очередь. — Глядят — кусок в горло не лезет...

— А как ты думал? — спокойно сказал Стецко, с аппетитом уплетая свой обед. — Ты придешь, второй... а оно убывает. Не хватит кому? Им. А кусок сладкий.

— Я кассирше сейчас этой икрой в морду залеплю, — зловеще пообещал лейтенант.

— Молодой, горячий, — усмехнулся Стецко.

— Ты зато очень холодный, — сверкнул глазами Гуреев.

Стецко, хмыкнув смущенно, наклонился пониже над тарелкой. Дальше обедали молча.

III

Дежурный линейного отдела милиции принял сообщение о человеке в серой шляпе, коричневой куртке, коричневых брюках и с обвисшими светлыми усами в одиннадцать пятнадцать, о чем аккуратно записал в журнал. Оставив за себя помощника, он вышел на перрон, чтобы самому проинструктировать патрульных. Грузный, с узкими плечами и довольно солидным брюшком, которого он стеснялся, дежурный дослуживал в железнодорожной милиции тридцатый год. Давно можно было уйти на пенсию по выслуге лет, но он все тянул. И не потому, что начальство уговаривало, просто не мог себя представить на другой работе. Да и к тому же имел наглядный пример своих друзей.

Все его однокашники по спецшколе МВД СССР уже на пенсии. По выслуге лет. Каждый по двадцать пять лет отбухал в милиции. Кто майором ушел, кто капитаном — как он. Высшего образования нет, должностной потолок не позволяет, так и будешь всю жизнь в капитанах. Приходят друзья и домой и на службу. Видит он их взгляды, слышит бодренькие речи и все понимает. Работали они, жили интересами службы двадцать пять лет. Двадцать пять! Это ж надо! Четверть века! И наконец освободились. Освободились от нервотрепки, от муштры, от погон, от командиров. Дождались. Сподобились. В сорок пять лет пенсионеры. Сил полно, энергии... А они — пенсионеры. Устроились — кто куда. Володька Куцын — бригадир сторожей на мясокомбинате. Хвастается — всегда с мясом. Получает много. Ни от кого не зависит. Пенсионер. Ворует колбаску помаленьку... Да-а, всю жизнь ловил воров, а теперь...

Колька Бакланов — завхоз в больнице. Не завхоз — заместитель главного врача по хозяйственной части. Приезжает в гости на «Скорой помощи». Выпивать стал — доступ к спирту имеет. Любит прихвастнуть, как обманул врача-психиатра, «закосил», чтобы не препятствовали ему выйти на пенсию. Но с каждым разом грустнее у него глаза. Надоели простыни, мыло, швабры, ведра... Никому он в этой больнице не нужен. И попадает ему так же, как и на прежней службе, если что... Не рад он спиртику этому... И попивает поди потому. Э-э-эх! Да и Володька ест ворованную колбасу без аппетита.

Так-то вот. Не торопится на пенсию дежурный линейного отдела милиции. Иной раз, правда, ругнется: «Брошу все к черту!» А куда? К Володьке за колбаской краденой, или к Кольке наволочки считать? В гражданскую оборону еще... Нет. Лучше уж здесь, среди своих.

Патрульный сержант Оносов припомнил, что несколько раз видел на вокзале человека, сходного по приметам. Первый раз ему гадала цыганка, почему сержант и обратил внимание. Как известно, к цыганам у линейной милиции особое отношение. Очень уж много хлопот доставляют. Заметив приближающегося сержанта, цыганка рванула вдоль стоящего состава. Человек в коричневой куртке и со светлыми усами тоже почувствовал себя неуютно и поспешил смешаться с толпой. Это было непонятно, но сержант Оносов строго выполнял инструкцию — не возбуждать у пассажиров нездоровое настроение. И все же решил при удобном случае познакомиться с этим гражданином поближе. Второй раз он увидел его в очереди в буфете. Тоже неудобно спрашивать документы при всем честном народе. Вещей при нем не было, и интерес этот человек возбуждал только тем, что явно избегал милиции.

Еще пару раз он попадался на глаза, но все в неудобных местах. Последний раз Оносов видел его в третьем вагоне пригородного поезда на Атайск.

Дежурный линейного отдела милиции поспешил к телефону. Он хорошо знал капитана Гуреева, от имени которого ему звонили. По службе не раз контачить приходилось. В капитанах Гуреев долго не засидится. Высшее образование имеется — Высшая школа МВД СССР. К таким специалистам начальство относится бережно. Да и человек неплохой.

Дежурный набрал номер, подумал: «Хоть поздороваться. Видеться редко приходится». Но, к сожалению, Гуреева у телефона не оказалось. Даже поздороваться не пришлось. Какой-то лейтенант стал советовать — мол, свяжитесь по селектору со станцией Заря, там есть сержант Усенко... Ты смотри, надо же... Лейтенант. Без году неделя в милиции, а туда же, советует. Оскорбился дежурный. Что, он хуже этого лейтенанта знает, как поступить в данной ситуации? Молоко лучше бы обтер!

Рассерженно фыркая, дежурный бросил трубку, но тут же вызвал по селектору станцию Заря. Гонор гонором, а дело делом.

— Слушаю, сержант Усенко, — бодро раздалось в динамике.

— Я знаю, вы человек добросовестный, сержант, — любил дежурный дать аванс. — Задание очень ответственное. Необходимо переодеться в штатское, пригородный к вам прибудет через двадцать минут. Время есть, хотя не так и много... — И дежурный очень подробно, чем всегда вызывал неудовольствие, объяснил суть задания. Добавил:

— В Атайске на помощь вам выйдет усиленный патруль. Вместе с ним задержите подозрительного, проверьте документы, наличие оружия, и обратным ходом доставьте сюда, в отдел.

Кое-что дежурный повторил еще раз, потому как по голосу почувствовал — не с энтузиазмом воспринял приказ сержант. А теперь как раз многое зависело от него. Знал дежурный, часто теряются концы на железной дороге. Очень часто. Сел человек в поезд и как в воду канул. Прозевает сержант Усенко, не задержит подозрительного, а вдруг он и есть тот, кто совершил покушение на первого заместителя председателя горисполкома — шутка сказать! Где тогда искать этого человека?

Сержант Усенко принял приказ без радости потому, что ждал с пригородным поездом на Атайск, с этим самым поездом, свою невесту.

Получается — встретил невесту, проводил ее домой, а сам — ту-ту! И дай бог к вечеру вернуться. Пока до Атайска, пока назад в город, пока обратно... Черт! Ни раньше, ни позже... И подмениться не с кем.

Он запер кабинет, сказал со значением начальнику станции:

— На специальном оперативном задании я, — и пошел домой.

Неделю, как сержант Усенко получил квартиру в новом четырехквартирном доме. Квартира шикарная — две комнаты, кухня... Теперь все препятствия к женитьбе устранены. Пожелания невесты выполнены. Теперь все... Вероника поклялась: «Как квартира будет, так и свадьба». Неделю эту сержант Усенко упирался до изнеможения — занимался ремонтом квартиры. Штукатурил трещины, подправлял рамы, красил их, очищал от краски стекла, клеил обои, белил потолок... С полами только не успел. Скрипят как проклятые... Новый дом называется, да спасибо хоть такой... Мебель купил самую необходимую. Денег не густо. Ничего, лишь бы Вероника приехала.

Переодевшись, сержант поспешил к пригородному. Вовремя успел — локомотив показался из-за поворота. Стоянка десять минут. Расчет простой — встретить Веронику, проводить в новую квартиру. Пускай осмотрится, отдохнет с дороги. Ну, а он... Что поделаешь — служба. Но к ночи вернется. Обязательно.

Вероника вышла из пятого вагона. С легкой сумкой, в цветастом сарафане, вся воздушная такая... Сержант задохнулся от волнения. Бережно взял будущую жену под руку и повел в новую квартиру, зло оглядываясь на местных парней, жадно льнувших глазами к Веронике.

По дороге сержант, заикаясь от несправедливости сегодняшнего приказа, объяснил сложившуюся обстановку.

— Недолго я. Махом... До Атайска два часа. И с этим же поездом обратно, — заунывным голосом обещал сержант.

— На кой мне это нужно, — не соглашалась Вероника. — Я в городе-то никогда одна не бываю...

Сержант аж зубами заскрежетал. С трудом уговорил он невесту дождаться его, и уже во весь опор помчался к трогающемуся поезду. Вскочил в последний вагон. Отдышался и не спеша направился к голове поезда.

Человека, о котором шла речь, сержант обнаружил в третьем вагоне. Не мог он раньше выйти! Тогда бы с соседней станции доложил, и — привет! Приметы сходились. Вислые светлые усы, коричневая куртка, серая шляпа лежала рядом на сиденьи. Правда, не очень он похож на убийцу, но рассуждать сержанту не приходилось, приказ есть приказ. Он только мысленно торопил поезд, который, как все пригородные поезда, не очень спешил.

Сержант Усенко не мог усидеть на месте. Прошел во второй вагон, вернулся, сел неподалеку от своего подопечного и стал к нему присматриваться. Обыкновенный человек, лет тридцати. Усы какие-то, словно не его, словно наклеенные. На голове во́лос темнее.

Очевидно, очень уж внимательно присматривался сержант, потому как человек забеспокоился и несколько раз глянул в его сторону. Сержант вынужден был выйти в тамбур, ругая себя за неосторожность. Но переживал он недолго, вновь погрузился в размышления о скорой женитьбе, о Веронике, легкомысленно расценив обстановку — куда его подопечному деться? Если попытается выйти на следующей остановке, он его задержит и будет везти под конвоем до самого Атайска, где сдаст в руки патруля, а сам придумает что-нибудь и рванет назад — к Веронике. Ах, Вероника-Вероника!

На следующей остановке «Полевая» поднадзорный сержанта не сошел. Но и у окна третьего вагона его не было. Сержант прошел весь поезд из конца в конец и обнаружил его на верхней полке шестого вагона, обычного, плацкартного. Куртку он снял и лежал, отвернувшись к перегородке. Сержант Усенко сел в соседнем купе, бесцеремонно подвинув девчонку. И когда подопечный обернулся, сержант не отвел глаза. Пусть знает, что ему от него не уйти. Так лучше. Пистолет под мышкой придавал сержанту уверенности.

Поднадзорный, очевидно, смирился с опекой, потому как положил голову на руки и закрыл глаза. Ну что ж, понимает человек, что так, видать, ему на роду написано. Судьба!

В судьбу сержант верил. Вот хотя бы взять его самого. Бабка внушила ему с малолетства, что будет он носить погоны всю жизнь. Мальчишкой он гордился этим и с радостью пошел служить срочную. Служба же выдалась такая трудная, что стало ясно — бабка ошиблась. Сержант, он и в армии имел это звание, поспешил снять погоны сразу после демобилизации, уехал в город, и устроился на завод. Здесь он познакомился с Вероникой. Жили они оба в общежитии. Общежитие сносное. Но все равно оно не устраивало Усенко. Он не был создан для временных жилищ. Он был фундаментальным, основательным каким-то и мучился в общих туалетах, в общей спальной комнате. Ему очень хотелось иметь свой дом, свое хозяйство... Но в родной деревне никого не осталось. Бабка-ведунья умерла. Мать переехала в город к старшему брату. А в деревню тянуло. И уехал бы сержант, если бы было куда приклонить голову. Но куда? Да и Вероника теперь держала. Продружили они тогда уже месяца два, так это сейчас называется. И Вероника сама, первая сказала грубо:

— Все. Хватит, а то так и до детишек доиграемся.

— Я не против, — решительно произнес Усенко, хотя эта решительность возникла только что. Думал он над их отношениями. Как не думать. Первая женщина в его жизни. Но по-крестьянски осторожный, он испугался той легкости, с которой Вероника переступила дозволенную грань. У нее опыт уже был. Впрочем, дозволено-недозволено, понятия относительные, так сказала Вероника, когда он в непонятной вспышке ревности упрекнул ее. Этим она была ему противна. За это он ненавидел ее. Но теперь, когда вдруг определился разрыв в их отношениях, сердце поступило вопреки разуму.

— Давай сыграем свадьбу. Я буду тебе хорошим мужем, — добавил он.

— Чокнутый? — Вероника отступила на шаг, окинула его взглядом. — Где жить будешь?

— Снимем квартиру.

— За квартиру сорок-пятьдесят рэ в месяц.

— Ну и что? Я мало зарабатываю, да? — сейчас сержант готов был на все. — Дворником еще пойду, им служебные квартиры дают...

— Нет. Снимать углы, скитаться по квартирам — это не по мне, — сказала она зло, и непонятно — на что она злилась.

— Что же по тебе? — он тоже разозлился. Впервые в жизни предложить руку и сердце женщине, и его же мордой об стол...

— Погуляю еще, — уклонилась она от ответа.

И тогда, неожиданно для себя, он выдал уже сформировавшуюся мечту:

— Поедем в деревню. В колхоз. Квартиру нам сразу дадут, — и заметив протест в ее лице, заторопился: — Дадут. Двое работающих... Можно недалеко от города...

— Ну, если только неподалеку от города, — издевательским тоном произнесла она и ушла не попрощавшись.

Издевки он не заметил. Но именно тогда он и вспомнил предложения военкомата — надеть снова погоны, только теперь уже в милиции.

Так сержант Усенко оказался на станции Заря, кстати, неподалеку от города, в ожидании квартиры. Год прошел. За это время вырывался он в город не однажды, встречался с Вероникой. Поначалу она удивилась, потом рассердилась, но он был настойчив и, наконец, дала слово — если получит квартиру, значит, все, значит — свадьба. За год поблекло на ее лице то надменное выражение, что бесило сержанта. Что-то случилось. Отдавалась она ему безропотно, и эта безропотность возбуждала у сержанта бешеную ревность. Значит, не только с ним она так. Значит, каждый может... Немного успокаивало лишь то, что скоро увезет он ее отсюда, и тогда... Тогда она будет только его.

Целый год ожидания! А когда, наконец, Вероника приехала... Этот приказ! Сержант бросил злой взгляд на верхнюю полку. Лежащий зашевелился. Поднялся, сел. Легко спрыгнул в проход. Обулся. Взял куртку, и чуть не хлестнув ею по лицу сержанта, бросил на плечо и пошел к выходу из вагона. Сержант, теперь уже не скрываясь, следом. В тамбуре поднадзорный нервно закурил. Протянул пачку сигарет сержанту. Тот отрицательно мотнул головой. На самом деле он не курил. Давно уже. И начинать не собирался.

— Из милиции?! — не вопросительно, а как бы даже утвердительно сказал мужчина, и переложил с плеча на плечо куртку.

Сержант кивнул. Чего теперь скрывать? Пускай знает. Не будет дрыгаться...

— За мной? — опять полувопросительно-полуутвердительно, но с каким-то раздумьем.

Эта раздумчивость встревожила сержанта Усенко, и он внимательно присмотрелся. Выглядит утомленным, а может это из-за усов? Уж слишком уныло они висят по сторонам рта. Сложен неплохо. Может оказать сопротивление. Сержант демонстративно потрогал рукоятку пистолета под мышкой.

— Может, простишь, а? Понимаешь, деньги мне нужны очень. Вот к сестре и ездил. Начальство, оно, знаешь, не всегда... Отпусти. А?

Поднадзорный, очевидно, прочитал ответ на лице сержанта, потому вдруг так сильно толкнул его в грудь, что тот влетел через раскрывшуюся дверь в вагон, зацепился за что-то ногой и упал. Когда сержант вновь вбежал в тамбур, в нем никого не было. В открытую дверь врывался сильный ветер. Под стук колес мимо проплывали облитые солнцем сосновые стволы недалекого бора.

Ругаясь на чем свет стоит, сержант Усенко высунулся далеко из вагона, но поезд как раз изгибался, делая поворот, и ничего не было видно. Рвать стоп-кран бесполезно. За эти несколько минут поезд ушел далеко, и искать человека в бору безнадежно. Целый отряд нужен для прочесывания. Ехать до Атайска, там писать рапорт, выслушивать нелестные слова в свой адрес...

Расстроился сержант Усенко сильно и, чтобы как-то успокоиться, всю дорогу повторял слова, что скажет Веронике, и которые, конечно же, заставят ее остаться с ним не на выходные дни, навсегда. Пусть хоть здесь повезет...

Бегом он преодолел расстояние от станции до своей квартиры. Квартира была пуста. Устало опустился в кресло сержант Усенко, понимая, что сегодняшней неудачи по службе не было бы, будь все благополучно в его личной жизни.

IV

Старший следователь городской прокуратуры Сиповский нервничал. День к концу, а следствие не продвинулось ни на шаг. Позвонил начальнику уголовного розыска, пригласил к себе. Сам достал записную книжку Дудяна и стал тщательно ее просматривать. Записи обычные: телефоны, адреса, имена... Некоторые Сиповскому были знакомы, некоторые — нет. «Эти из областного центра, — отмечал он шестизначные номера. — Заграничный адрес. Болгария... Это — Чехословакия...» Вспомнил Виктор Ильич, — ездил Дудян за границу по туристическим путевкам. Долго листал он записную книжку, но ничего интересного не нашел. Записал несколько ему непонятных адресов, и хотел уже отложить, заняться другими делами, как вдруг за обложкой заметил листок. Снял обложку. Листок небольшой. На нем план какого-то строения. В углу два крестика, и пометка — «глубина один метр». Ну, прямо как в детективном романе. Клад какой, что ли? Тогда два клада. Два крестика...

Где же это может быть? Отбросил и книжку и листок. Не до кладов. Знал, завтра с него спросят обязательно. Спросят за бездеятельность, за безынициативность.

Удивительно. Не первое же убийство раскрывает, и не второе... Уже со счета сбился. «Но те были не такие», — оправдывался Виктор Ильич перед собой.

Гуреев быстрым шагом зашел в кабинет. Бросил папку на стол. Сел.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Сиповский, и двинул листок с планом.

Гуреев достал сигарету, закурил. Предлагать не стал, знал — Сиповский не курит. Долго вертел в руках план, потом спрятал в папку.

— Возьму, подумаю на досуге.

— Как ты считаешь, это покушение на убийство? — каким-то жалким голосом спросил Сиповский и возненавидел себя за этот тон.

— Не сам же он себя, — чуть помедлил с ответом Гуреев. — Хотя на его месте я бы это сделал.

— С чего бы?

— Никогда не думал, что наш первый зам такая грязная личность, — Гуреев выпустил дым в потолок и замахал рукой, разгоняя его.

— Ну уж! — воскликнул Сиповский, и глянул на дверь. — Откуда взял? Я кого ни допрашиваю, все в один голос: «Замечательный человек. Деловой. В момент перестроился...»

— Ты кого допрашивал?

— Как кого? Работников аппарата.

— Лизоблюды. А ты послушай, что простой народ говорит, — Гуреев похлопал по папке. — Один инвалид, сегодня записан на прием, прямо сказал: «Взяточник и вор. И я могу это доказать. Только меня слушать не хотят». Понял? И выдал такое, что волосы у меня дыбом. Квартирами торгует, пьет по-черному за государственный счет, никого не стесняясь...

— Болтовня. Приходили как-то письма от таких доброжелателей. Я проверял — ничего, — придав голосу твердости, сказал Сиповский.

— Как сказать. Я кое-что проверил, — подтверждается.

— Ты бы лучше делом занялся, — повысил голос Виктор Ильич. — Покушением на убийство, а уж потом... если прикажут... — и он ткнул пальцем в потолок.

— Здорово ты перестроился, — съехидничал Гуреев. — Прямо как Дудян.

— Чего ты пристал к Артуру Григорьевичу? Чем тебе он не нравится? Пока жив-здоров был, гнулись перед ним, а теперь...

— Не гнусь я ни перед кем, ты меня знаешь. Подчиняться — подчиняюсь, а гнуться — извини, — резко произнес Гуреев и продолжил: — Вот у меня какие данные еще... Две дачи. Установил — железно. Любовница...

— Любовница — это хорошо, — перебил Сиповский, чтобы свести на шутку горячий разговор. — На даче, да с любовницей...

— Пьянствует в компании каких-то друзей из области. Те за сто километров прутся. Неспроста. На середине пути встречаются. Шашлыки... то-се... Позвонил начальнику ОБХСС, тот по секрету — материалу предостаточно, мол, но не позволяют...

— Ну вот, видишь — не позволяют. А ты куда? — растерянно сказал Сиповский и вспомнил про коньячные бутылки в сейфе Дудяна. — Коньяк пьют?

— Конечно. Целый мешок пустых бутылок в машине...

— Может, шофер насобирал где... — слабо сопротивлялся Виктор Ильич, хотя далеко-далеко мелькнуло: «Взять, да ударить разом и по Дудяну и по прокурору. Вот будет...» Потому и закричал на Гуреева: — Что ты мне вкручиваешь? Взятки, то-се... Ты мне убийцу давай. А все остальное к делу не относится. По мне хоть десять дач...

— Не узнаю тебя, Виктор Ильич, — удивился Гуреев. — Шесть лет вместе работаем, никогда ты не был мокрой курицей. Что с тобой. Чего раскис?

— Неважно что-то чувствую себя сегодня, — солгал Сиповский и неожиданно для себя попросил: — Давай съездим к жене Дудяна. Допросим.

В другое время он бы этого не позволил. Придет в себя Дудян, мало ему не будет. Как? Жену — допросить?! И сейчас колебался, но нужно... Да и притом — вдвоем...

— Один боишься? — усмехнулся Гуреев. И эта усмешка опять разозлила:

— Хватит языком чесать. Ты обязан со мной ехать. Возможно, что по материалам допроса придется сразу проводить оперативно-розыскные мероприятия.

— Я не против, но может Стецко тебе дать, а я пока бы...

— Нет, — твердо сказал Сиповский. — Кстати, что с незнакомцем в коричневой куртке и с белыми усами?

— Упустили, — с огорчением произнес Гуреев и тяжело вздохнул. — С поезда спрыгнул, стервец. На ходу. Сержант промедлил со стоп-краном...

— Вот она — советская милиция! — злорадно воскликнул Сиповский. — Вот ваша работа! Преступник из-под носа уходит.

— Ну уж — преступник... — возразил Гуреев.

— А что? Почему убегал?

Этот аргумент путал карты капитану Гурееву. Чувствовал он — не тот это человек. Не связан он с покушением на убийство. Приметы слишком броские. Да и по времени не подходит. В полдевятого он покинул через черный ход горисполком. А Олечка без двадцати девять здоровалась со своим шефом. Разве только она и покрывает этого типа?

Сиповский был уверен твердо — раз бежал, значит виноват. Честный человек от милиции не бегает. Зачем?

— Вы одного человека... Вам в рот положили, разжевали... Проглотить не можете, — если честно, то Виктор Ильич еще и прикидывал, как прикрыться этим беглецом перед завтрашним спросом. — Тоже мне...

— Знаешь, не заводи... А то и я... Прокуратуру знаю с несколько иной стороны, — не выдержал Гуреев. — Лучше давай любовницу допросим. Полезней будет, да и прижать есть чем, а так что́ — с голыми руками... Вчера они вместе с Дудяном и еще кем-то пили. И Дудян ее приревновал. Может, на этой почве? Может, ниточка и потянется...

— Что ж, будь по-твоему, — согласился Виктор Ильич. Очень уж не хотелось ему ехать к жене Дудяна. — Когда?

— Сейчас. Машина ждет. Я хотел сам, да вдвоем лучше.

— Тоже боишься? — отомстил Сиповский.

— Мне-то что? — засмеялся Гуреев. — Любовница — не жена.

— Не скажи, — возразил Виктор Ильич. — За нее может быть больше...

Дверь открыла симпатичная женщина лет тридцати. Ничуть не стесняясь под пристальными взглядами двух мужчин, пригласила в комнату, усадила в кресла.

— Попить хотите? Боржоми, кофе... На улице жарко.

— Нет-нет, — поспешил Сиповский. Все-таки какая-то часть могущества первого заместителя председателя горисполкома витала и здесь.

— Извините, Мария Ивановна, но я бы боржомчику с удовольствием... — назло следователю сказал Гуреев.

Женщина принесла с кухни запотевшую бутылку и два красивых стакана. «Квартирка-то двухкомнатная», — отметил Гуреев и спросил:

— Вы знаете нас? А то мы не представились...

— Нет. Не имела чести, — радушно улыбнулась та.

— И так сразу... Впускаете. Угощаете... — не выдержал Виктор Ильич.

— Вы ведь от Артура Григорьевича? — женщина чуть встревожилась.

— Да, от него, — успокоил Гуреев, но вдруг, решившись, сказал: — Артур Григорьевич в тяжелом состоянии находится в больнице.

Женщина всплеснула руками:

— Что с ним? Сердце?

— Нет. Огнестрельная рана.

Сиповский укоризненно глянул на Гуреева.

— Огнестрельная? Из пистолета? — ахнула женщина.

— Из какого пистолета? — не упустил Виктор Ильич.

— Да так я...

— Ну-ну! Откуда у Дудяна этот пистолет?

— Он как-то рассказывал, — женщина теребила пояс на платье. — Это еще, когда в комсомоле он работал. Отобрали у кого-то.

— В горкоме комсомола? — уточнил Виктор Ильич.

— Не знаю. Артур сказал, — она спохватилась, что назвала Дудяна просто по имени, но махнула рукой. — Он сказал — в комсомоле было...

— Что за пистолет? Марку помните?

— Иностранный. Браунинг.

— Где он хранил его?

— В сейфе. Или в машине возил... — у нее глаза налились слезами.

— А он не объяснял вам, какая необходимость иметь ему незарегистрированный пистолет? — Сиповский говорил с раздражением. На самом деле, на кой черт он его таскал? Может, боялся кого?

— Он смеялся — память о бурной молодости.

— Что, на самом деле бурная была? — заинтересовался Гуреев.

Женщина пожала плечами.

— Давно знаете Дудяна? — задал вопрос Сиповский.

— Три года.

— А в любовницах сколько? — прямо глядя ей в глаза спросил Гуреев.

— Я... Вы знаете... — женщина вскочила, выбежала в другую комнату.

«Вот оно! Вот оно!» — долго не могла она привыкнуть к своей роли. Нет, она никого не винит. Кого же тут винить? Никто не насиловал. Сама. Она тут же вспомнила подругу, что не видела с того самого Нового года по старому стилю, уже два с половиной года.

Приехала Мария из другого города. Там разошлась с мужем. Бросила все. Близких никого нет. Одна только школьная подруга, преуспевающая в должности заведующей городским отделом культуры. Написала письмо. Получила ответ. Немного суховатый, но можно простить, привыкла к официальщине. В письме говорилось, что работа найдется, и с квартирой определится, но не сразу.

Приехала. Стала работать у подруги в отделе. Дудяна видела. Как же — начальство. Он на нее сразу глаз положил, стал интересоваться — кто такая, откуда? Вот тогда у подруги и созрел план быстрого получения квартиры. Отказалась Мария от него. Как это низко! Подумать стыдно! По этой причине с подругой поссорилась. Поссорилась как с подругой, а как с начальником? На работе каждый день встречаешься.

Под старый Новый год подруга предложила помириться. Сама — первая. Пригласила к себе в гости. Оказалось — не только ее, но и Дудяна. В самый разгар веселья он подошел. Сел рядом. Она сначала сторонилась, потом — ничего. Весело было. Песни пели. Плясали. После двенадцати Дудян предложил прокатиться на машине. Она неожиданно согласилась. Катал их шофер на горисполкомовской машине. Катал лихо. Заметно было, что он сильно навеселе. Она очень боялась, потому, наверное, и согласилась заехать на дачу.

На даче натоплено. Стол накрыт. Чувствовалось, что не случайно. Но это-то как раз и поднимало в собственных глазах. Утром — позднее раскаяние. Да что толку? Уволилась с работы. Стыдно перед подругой. Артур Григорьевич, да чего там — Артур! — сам устроил в Госстрах. Работа нормальная, и заработок, и время свободное. А через два месяца квартира подоспела. Вот так вот! А теперь уже два с половиной года — любовница...

— Не извиняюсь, — не обращая внимания на протестующие жесты Сиповского, жестко сказал Гуреев. — Меня сейчас интересуют не ваши моральные ценности. По всей видимости, Дудяна хотели убить. С утра он не приходит в сознание. Состояние крайне тяжелое. И если вы, как это называется, питаете какие-то чувства, то должны помочь найти преступника.

Мария вошла, но не села, а прошла к окну:

— В близких... отношениях... мы с Артуром Григорьевичем уже два с половиной года...

— Точнее нельзя?

— Зачем вам? — вспыхнула женщина.

Гуреев упрямо молчал.

— С четырнадцатого января позапрошлого года.

«Нужно глянуть дату в ордере», — подумал Гуреев, но спросил другое:

— Кто вчера с вами был на... — он не мог подобрать слова. Пьянка — неудобно, женщина все же. — На... С кем вы вчера вечером встречались?

— Вчера вечером? — деланно удивилась Мария.

— У нас мало времени, так что не нужно отвлекаться. Известно, что вчера вечером вы участвовали в пьянке, — теперь ему удобно было говорить так. — Были люди посторонние, кроме вас, Дудяна и шофера. К кому вас приревновал Дудян?

Мария сухими глазами посмотрела сначала на Сиповского, который писал, низко наклонившись над столом, потом на Гуреева:

— Артур вообще вспыльчивый человек, особенно когда выпьет. Но отходит быстро, — она помолчала. — Вчера он заехал за мной в пять вечера.

«Секретарша сказала, что в это время Дудян был в горкоме, — вспомнил Гуреев. — Крепко они все повязаны».

— Артур сказал, что приедут друзья, что нужно поговорить о делах...

— Часто бывали такие встречи? — спросил Сиповский.

— Как сказать... Как когда...

— Бывало и в рабочее время?

— В чье?

— Ах, извините, — сорвался Гуреев. — Я запамятовал, что вы работаете в Госстрахе, что рабочий день вы планируете по мере выезда на пьянки...

— Это деловые встречи, — возмутилась Мария.

— Понятно, — не дал вспыхнуть ссоре Сиповский. — Жена Артура Григорьевича знает о вас?

— Вряд ли. Хотя мы, женщины, обычно догадываемся, когда у мужчины есть другая, — почти кокетливо проговорила хозяйка.

— Так кто составил вам вчера компанию? — Гуреева так и подмывало спросить — одна ли ты у Дудяна? И чувствуешь ли ты это?

— Из области приезжали двое на «Волге».

— На личной или служебной?

— На черной. В номерах я не разбираюсь. Представительные. Одного зовут Леонид Семенович, другого — он пониже ростом и рангом, просто — Вася. Фамилий не знаю. Где работают — тоже. Похоже, что в какой-то солидной организации, что-то вроде треста.

— Еще кто?

— Как всегда — Юлий Николаевич.

— Кашеваров, — догадался Гуреев. — Завторготделом горисполкома.

— Да, — Мария наклонила голову, потом резко подняла. — Не нужно выставлять им, будто я — предательница. Хотя... Как вам будет угодно.

— Кашеваров всегда с вами?

— Юлечка? Мужчина холостой. А потом — магазины под ним — продукты, то-сё... Сейчас, сами знаете, сложности...

«Почему он не зашел к Дудяну утром? — подумал Гуреев. — Если только поссорились. А иначе, как бы не торопился...»

— К нему Дудян вас приревновал?

— Ой, что вы, — засмеялась хозяйка. — К нему ревновать уже нельзя.

— Почему? — заинтересовался Сиповский, отложил ручку, помассировал пальцы.

— Он только внешне мужчина, — продолжая улыбаться, разоткровенничалась Мария.

— Откуда вам известно? — продолжил игру Сиповский.

— Да уж известно.

— К кому же тогда? К Леониду Семеновичу? — Гуреев презирал продажных женщин. Тем более таких.

— Нет! Он же мне в дедушки... Вася немного похулиганил, ну и я, чтобы позлить.

— Враги были у него? — Сиповский почувствовал, что и здесь нет той ниточки, которая привела бы к раскрытию преступления, оправдала бы его перед завтрашним спросом. А спрос будет серьезный.

Он представил лица прокурора, председателя горисполкома и САМОГО. Ой!

— Враги? — удивилась Мария. — Враги — это что? Сплетники, недоброжелатели. А враги? Вряд ли...

— Может, он боялся кого?

— Он?! Боялся?!

Это было сказано так, что Сиповский вновь почувствовал всесилие первого заместителя председателя горисполкома.

— Какие дела решались на таких вот... встречах?

— Разные... — хозяйка задумалась, потом, что-то вспомнив, сказала: — Месяца два назад... На рыбалке. Артур был не в настроении. Я спросила причину. Он ответил, нехотя так: «Письмо получил». Я насторожилась, думала от женщины. Он засмеялся. Настроение у него менялось очень быстро. «Нет, — говорит. — От одного бывшего сотрудника». Артур помрачнел, махнул рукой и добавил: «Все под богом ходим». Я почему-то поняла, что письмо из тюрьмы. Почему это я вспомнила? Немного погодя, Артур сказал, как бы про себя: «Еще грозит, гад!» Тут нас позвали к костру...

— Про кого он говорил? Кого имел в виду? Может, догадки какие? — сыпанул вопросами Сиповский.

— Нет. Не знаю.

— Почему утром у Дудяна было плохое настроение? — спросил Гуреев.

— Понятия не имею. Он у меня никогда не ночевал.

— И все же?

— Нет-нет. Я тут ни при чем. Очевидно, мамзель, так он называл свою жену, испортила ему утро.

— Он не отдавал вам на хранение документы, письма?..

Хозяйка помедлила, потом словно очнулась:

— Нет, что вы...

А Гурееву подумалось: «Хорошо бы произвести здесь обыск», хотя понимал, что никаких оснований не имеет, да и прокурор не пойдет на это.

— Вы не вспомните, сколько было патронов к пистолету? — Сиповский опять терял присутствие духа. — И где они хранились?

— В последний раз все выстрелили, но в сейфе у него еще были. Немного, правда. Артур сказал: «На одну обойму осталось». Он пытался достать, но все никак не получалось. Марка не наша, а другие не подходили...

— Значит, восемь штук, — подытожил Гуреев, потом спросил:

— У Дудяна есть дача?

— Конечно. Мы не раз там отдыхали.

— Где?

— На даче?

— Где?

— Садовод «Солнечный».

— А вторая?

— Не поняла, — хозяйка растерялась. — Я вас не понимаю.

— Не прикидывайтесь, — грубо сказал Гуреев. — Где вторая дача?

— Ах, вы имеете в виду...

— Да!

— Но она еще не достроена.

— На кого оформлена?

— На меня.

— А вот этот ключ? — Гуреев достал из кармана связку и указал на желтый ключик.

— Это... Ее нет. Ее уже нет.

— Как это?

— Артур ее продал.

— Все ясно. Мария Ивановна, мы просим вас завтра быть у старшего следователя прокуратуры, — Гуреев указал на Сиповского. — В какое время, Виктор Ильич?

— В одиннадцать.

Когда сели в машину, Сиповский заговорил раздраженно:

— Зачем ты на негативные стороны жмешь? Даром тебе не пройдет. Шлюха эта сразу доложит...

Гуреев, закуривая, огрызнулся:

— Очень уж ты мягкий. Не к лицу прокуратуре...

— Что же я должен орать на нее?

— Орать не нужно, но построже. Знает она многое. Овечкой прикидывается. О, черт! Про оторванную пуговицу на рубашке Дудяна забыл спросить, — всполошился Гуреев. — Не забудь завтра.

— Что за пуговица?

— С «мясом» оторвана. В кармане пиджака лежала.

— Хорошо, спрошу, — Сиповский помолчал, потом сказал: — Скорее всего в Дудяна стреляли из его же пистолета.

— Видишь, какие сложности в этом деле. Медицина и так, и так показывает — и убийство и самоубийство возможно. Ясно только, что стреляли почти в упор. Пулю не извлекали?

— Нельзя операцию делать, вот врачи и медлят. А если предположить, что Дудян заряжал обойму, готовил оружие защищаться от кого-то и не успел. Тот оказался сильнее. Произошла борьба, оторвана пуговица...

— Вряд ли в этот раз оторвали пуговицу. Некогда в такой ситуации подбирать ее и класть в карман, — возразил Гуреев.

— Пусть так, но все равно преступник завладел пистолетом Дудяна и выстрелил в него. Потом забрал пистолет и скрылся.

— Мы не знаем, что за пуля в голове потерпевшего, и не можем найти гильзы. А у любовницы спросить — работает ли выбрасыватель у пистолета, не догадались. Она-то наверняка знает, раз стреляла из него.

— Маху дали, — согласился Сиповский. — Завтра спрошу.

— Завтра тебя уже со сковородки снимать будут, — усмехнулся Гуреев.

— А тебя?

— Меня тоже. Давай в больницу заедем. Мало ли чего...

Главный хирург, рассматривая свои длинные пальцы, сказал:

— Везти больного в область нельзя. Оперировать — тоже. Ждем хотя бы малейшего улучшения, тогда сразу приступим. У нас все готово.

— Он так и не приходил в сознание? — с надеждой спросил Сиповский.

— Нет. И, если откровенно, боюсь — не придет. Состояние крайне тяжелое.

— Может быть, он в бреду... Фамилии какие... Имена...

— Спросите у медсестры. Она постоянно находится при нем. Пойдемте, я провожу вас.

Но и медсестра не обрадовала. Бормотание было бессвязным. Только несколько раз прорывалось: «Я не хочу! Не хочу я!» И все. Чего не хочет первый заместитель председателя горисполкома, было покрыто тайной.

V

К восьми часам следующего дня в кабинет председателя горисполкома были вызваны: старший следователь прокуратуры Сиповский, начальник горотдела милиции Куценко и начальник уголовного розыска Гуреев. Прокурор не присутствовал, поехал встречать прибывшую из области следственную группу.

Аппаратчики выглядели подавленными. В шесть утра, не приходя в сознание, скончался первый заместитель председателя горисполкома Дудян Артур Григорьевич.

Собрались здесь по инициативе заведующего административным отделом горкома КПСС Охлова Викентия Павловича. В горкоме неудобно, времена не те. В милиции — не солидно. Пусть председатель горисполкома потеснится. Просили власть — получите. Грубо? Ничего. Еще пожалеют, что добивались. Кому много дано, с того много и спросится. Охлов был в плохом настроении, и это понятно. Смерть Дудяна не продлит ему жизни. Руководство нервы попортит. Это же надо, среди бела дня, в самом горисполкоме! И не можем найти даже подозреваемого... Посмотрим, как отчитываться будут, голубчики?

— К сожалению, — начал замогильным голосом Сиповский.

«К сожалению!» — возмутился Охлов. И хотя решил не выступать сегодня, понял, что не удержится.

— Несмотря на активные действия следственной группы, преступник пока не найден...

«Говорить научились. Работать бы еще... — прокомментировал Охлов. — Причин могут найти много, а вот преступника...»

— Почему не найден преступник? — громко спросил председатель горисполкома. — Чем вы занимались?

— Дело в том... — начал Сиповский.

— В чем?

«Правильно-правильно! Если уж убийцу ответственного работника так ищут, как тогда вообще?» Сам Охлов еще недавно работал в милиции. И очень этим гордился. Нет, нетем, что работал, а тем, что там сейчас не работает. Потому как из милиции в партийные органы попасть просто невозможно. Не принято это. Наоборот — да! Наоборот — пожалуйста, с повышением в должности, с почетом. А так — нет. И у него получилось случайно, по любезности однополчанина отца. Он работает в обкоме, шишка большая, вот и посодействовал. Так бы — черта лысого! Пахал бы до сих пор в милиции. А о ней у Охлова не самые лучшие воспоминания. Тот же Гуреев... До того зануда... Был бы Охлов сейчас в его подчинении — загонял бы. Да и начальник милиции хорош. Но теперь — шалишь! Теперь он сам кого хочешь... Здесь тоже давят сверху, но не так. Далеко не так. Да и не отвечаешь непосредственно, не крутишься как в милиции, не бегаешь высунув язык.

Знает Охлов, какие разговоры о нем идут, не из лучших, мол, состоит аппарат горкома. Это про него. Да и не только... Ах, я не лучший?! Тогда терпите. Тогда не обессудьте. И имею на это полное право.

Сегодня ранним утром у Охлова дома раздался телефонный звонок. САМ — первый секретарь горкома, спросил:

— Как обстоят дела у прокуратуры?

Когда Охлов путано, словно он лично виноват, стал объяснять — почему, как? — первый грубо оборвал:

— Перестаньте валять дурака! Я спрашиваю о конкретных виновниках проволочки. Разберитесь сегодня и доложите мне к девяти ноль-ноль. Да, вы знаете, что Артур Григорьевич умер? Похороны в субботу. По высшему разряду.

Для Охлова это была неожиданность. Он как-то не представлял такого исхода. Ну, ранен. Ну, тяжело. Но ведь медицина сейчас всесильна. Он очень расстроился и потому не нашел ничего лучше, как спросить:

— Где?

— На кладбище, естественно, — издевательским тоном сказал первый и отключился.

Охлов еще долго держал телефонную трубку, вслушиваясь в резкие гудки и ругая себя за несообразительность, представляя, как теперь не раз и не два первый будет вспоминать этот разговор и, конечно, не наедине. Потому и разыгралась желчь. А председатель еще миндальничает.

— В чем дело? Почему следствие не продвинулось ни на шаг?

«А ведь ему достанется, — подумал Охлов. — Да еще как! Такой случай в горисполкоме... Отправят в село дорабатывать до пенсии, или в директора завода турнут...»

Сиповский не ответил на вопрос председателя, и тогда, тряхнув головой, знал Охлов эту привычку, «бросился на амбразуру» начальник уголовного розыска:

— Кое-какие соображения у нас есть.

— Меня интересуют не ваши соображения, а конкретный убийца. Убивают прямо в горисполкоме, а вы пока еще соображаете. Хорошо хоть не потеряли эту способность, — переключился председатель с Сиповского. Тот сел и вытер пот со лба.

— Не так все просто, — попытался быть спокойным Гуреев.

— А вы хотели, чтобы кто-то за вас все сделал? Может быть, я или Викентий Петрович? — председатель широким жестом показал на Охлова.

— Вы занимайтесь своими делами, а мы — своими, — тряхнул головой Гуреев.

— Мы-то занимаемся, а вот вы... — и опять понес. Охлов поморщился — нельзя же так по-детски.

— Если вы, наконец, дадите возможность сказать...

— Хорошо. Дадим, — вмешался Охлов и заметил, как побагровел председатель. Он, очевидно, придумал новые колкости, а ему не дали...

— Круг поиска внезапно расширился и не по вине следственной группы. Всплыли некоторые обстоятельства, о которых мы раньше не подозревали. Эти обстоятельства характеризуют Дудяна резко с негативной стороны.

— Что-о-о?! Вместо того, чтобы искать убийцу, вы копаетесь в грязном белье. Да кто вам позволил? Дудян — уважаемый в городе человек... — окончательно вышел из себя председатель. — Да как вы смеете?

— Приходится копаться в грязном белье. Это наша обязанность.

— И что вы там откопали? — зловещим шепотом спросил Охлов. Он уже принял решение, но еще терпел.

Гуреев рассказал о скандале, о попойке, о любовнице в двухкомнатной квартире, о двух, нет, трех дачах...

— Ну и что? — удивился председатель. — Какое отношение имеет все это к делу? С этим мы разберемся сами...

— Я считаю, что прямое, — твердо сказал Гуреев. — Очевидно, сообщники не поделили чего-то или испугались провала, потому убрали Дудяна...

— Бред! — воскликнул председатель. Охлов с ним был абсолютно согласен. — Бред собачий! Ищете мафию? Играете в сыщики? Нет ее у нас! Не было и не будет! Понятно, чтобы спихнуть нераскрытое дело, вы и нас посчитаете виновными. Не выйдет! Вы забываете, какой сейчас год! Это вам... Работать нужно как следует, а вы не работаете...

Охлов не вмешивался, хотя его так и подмывало. Поосторожничал. Сведения, что выдал сейчас начальник уголовного розыска, опасны не только для председателя. И если они верны, а он знал капитана Гуреева, то шуму будет много. Нужно срочно сообщить первому. Он встал и пошел к выходу из кабинета, бросив на ходу:

— Буду через пару минут.

Выйдя в приемную, Охлов попросил секретаршу соединить его с первым секретарем горкома. «В приемной, наверное, никого — рано. А сам трубку не возьмет», — забеспокоился Викентий Петрович. Но секретарша первого оказалась на месте.

— Надежда Ивановна, здравствуйте. Нужен сам, срочно.

— На это только наши способны, — сердито отдуваясь в трубку, сказал первый, после того, как Охлов доложил обстановку. — Отстранить их от дела. Обоих. Под любым предлогом.

— А если и областные?.. — поосторожничал Викентий Петрович.

— Нет, они идут целевым назначением. Им все это ни к чему. Для них главное — выполнить задание. Ну, поговори с ними, пригласи их ко мне, как прибудут.

— Есть, — по милицейской привычке ответил Охлов, но тут же поправился: — Хорошо.

— Чего хорошего? — вспылил первый. — Понимать должен — позор на всю область, что там область — на Союз... А ведь клялся Дудян, божился, что бросит этими делами заниматься. Последний раз ему поверили. Сволочи, всё вам мало. Все вы хапаете...

— Кто? — не понял Викентий Петрович.

— Все! Дудян, ты...

— Я-то при чем? — испугался Охлов, ему нисколько не улыбалась перспектива вернуться назад в милицию. Успел он кое-кому поднасолить там...

— Кому машину опять просишь? Какой-такой теще? Сколько их у тебя? Думаешь, один ты умный?! Смотри у меня! — первый бросил трубку.

Это был удар. Викентий Петрович на самом деле добивался машины своему двоюродному брату. Влетел он с этим обещанием. Родня набежала, понимают — не простой человек теперь Охлов. Закатили пир. В разгар гульбы брат и прицепился: «Достань «Ниву». Викентий Петрович увиливал долго. И тому были причины. Одну машину он взял как бы для себя — это родному брату жены. Тут свой родной брат пристал. Пришлось доставать как бы на отца своего. А эту на кого? Не будешь же говорить правду. Засмеют — двоюродному брату... Был бы тесть живой. Он фронтовик... Можно быстро протолкнуть. Но умер в прошлом году. Тут жена брата сказала таким шепотом, что перекрыла пьяный шум:

— Чего пристал к человеку? Видишь, не может он. Величина не та.

Это больно задело:

— Могу, — сказал Викентий Петрович. — Могу, но не хочу.

— Брату?! Не хочешь?! — завопила родня.

Отступать некуда. Хмель бил в голову. Пьяные голоса родни раздавались в ушах глухим эхом.

— Не хочу, — упрямился Викентий Петрович. — Потому как... Потому как он меня обидел.

— Обидел? Когда? — вскинул клонившуюся в дремоте голову двоюродный брат.

— Не помнишь? Нет? Ты меня бил...

— Я?! — таращил пьяные глаза брат. — Когда?

— Говори когда... Мы его счас... — орала родня.

— В детстве. В школу мы шли... Не помнишь? Снежком по носу...

— У-у-у! — взревели, довольные шуткой. — Винись. Винись, Колька! Становись на колени.

Взлохмаченный Колька, отец двух взрослых дочерей, стал на колени и пополз к Викентию Петровичу. Родня ревела от восторга. Викентий Петрович царским жестом поднял повинившегося брата. Расцеловал в мокрые от пьяных слез щеки. Усадил рядом. Как в таком случае поступить? Тут не то что «Ниву», самолет пообещаешь...

И ведь договорился мирно с Дудяном, с завторготделом Кашеваровым... Кто же донес первому? Кто?

Потому и заходил в кабинет председателя горисполкома Охлов ощетинившись:

— До чего договорились? — спросил он.

— Ни до чего... Преступника нет. Убит всеми уважаемый в городе человек. Да! — подчеркнул председатель. — Всеми уважаемый! Ваши домыслы и догадки держите при себе. О мертвых плохо не говорят.

— Решением первого, — не осмелился взять на себя ответственность Охлов, — Сиповский отстраняется от следствия за совершенную бездеятельность, — он глянул на поникшего старшего следователя прокуратуры орлом и не удержался, добавил от себя: — Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Гуреева отстранить за некомпетентность. Вы забываете, что работаете в уголовном розыске, а не в ОБХСС, — ударил он своего бывшего начальника, но все-таки прежняя боязнь, за которую он себя ненавидел, сыграла. — Лично вы определенную работу проделали, но... решение первого... я не могу...

Гуреев тряхнул головой:

— Кто будет работать по делу?

— Сейчас подъедет группа из областного центра.

— Уже приехали, — взглянув в окно, сказал председатель.

— Они приехали руководить, а не работать, — не унимался Гуреев, с усмешкой глядя на бывшего подчиненного, и эта усмешка выводила Охлова из себя.

— Разберетесь, — сказал он сердито и, изобразив дежурную улыбку, уставился на дверь.

Первым вошел худощавый, в очках с желтой оправой, старший следователь по особо важным делам областной прокуратуры — Шамин Клим Дмитриевич. Улыбался он так радостно, будто вернулся к родным людям после длительного отсутствия. За ним, тяжелым шагом, полный, потный, с одышкой — начальник уголовного розыска УВД области, полковник Туренко Дмитрий Иванович. Этот наоборот, мрачный, недовольный чем-то. Последним поспешно прошмыгнул в дверь прокурор города.

Прибывшие поздоровались со всеми за руки.

— С благополучным прибытием вас, — спохватился Викентий Петрович.

— Нам и дома было неплохо, — с улыбкой сказал Шамин.

Туренко уставился глазами на графин, и Гуреев, зная тягу своего начальника к воде, поспешил налить в стакан.

— Устроились в горкомовской гостинице? — спросил председатель горисполкома.

— Куда там, и слушать не захотели. Сразу сюда, — недовольным тоном сказал прокурор.

— Мы должны сообщить вам печальную весть, Артур Григорьевич Дудян умер, не приходя в сознание, в шесть часов утра. Сегодня, — чуть не смахнул слезу председатель.

Охлов знал, что к смертям приехавшие привычны, с Дудяном не знакомы, так если, понаслышке. Единственно, что их может обеспокоить, что потерпевший уже ничего не скажет, поэтому переменил тему:

— Первый просил, как только прибудете, сразу к нему. Он вас ждет.

Шамин глянул на Туренко и сказал за обоих:

— Не будем отрывать время у занятого человека. Дело сделаем, тогда и повидаемся.

Туренко молчал. О немногословности начальника уголовного розыска области ходили чуть ли не легенды. Будто, когда он сердится, вопросы допрашиваемому пишет на бумажке. Будто, когда розыск идет трудно, он в день говорит три-четыре слова. Зато, когда дело идет успешно, он — красноречив, может сказать целое предложение сразу.

Шамин, шутя, взял прокурора за рукав и, обращаясь к председателю горисполкома, сказал:

— Извините нас. Если понадобится помощь, попросим, не постесняемся. Пошли, — и уже на ходу Сиповскому:

— Все материалы мне.

Потом Туренко:

— Дмитрий Иванович, через час сбежимся, посоображаем.

Тот молча кивнул, поднялся и пошел к двери. Гуреев следом. Начальник милиции задержался, заметив жест Охлова.

— Тяжело? — спросил Туренко у Гуреева, как только они вышли из здания горисполкома.

— Не так тяжело, как обидно. Ну, прямо как пацанов... — Гуреев вспомнил, как давно уже, учась в школе милиции, два года подряд проходил практику у Туренко. Вспомнил, что нужно рассказывать подробнее, а уж он будет хмыкать или вставит одно-два слова. — От дела отстранили и меня, и Сиповского — обоих. Сиповского — за бездеятельность, меня — за некомпетентность. А у Дудяна — две дачи, любовница. Бабенка, конечно, знает много. Позавчера вечером, накануне убийства, пила-гуляла с Дудяном и компанией.

— Люди?

— Установили четверых: ее, Дудяна, шофера и завторга — здешнего. Двое из областного центра. Знаем только имена.

— Еще?

— Ничего стоящего, только мелочи. Был один, но по времени не подходит, хотя повел себя странно. При следовании поездом обнаружил сотрудника линейного отдела милиции, спрыгнул на полном ходу.

— Преследовали?

— Нет. Сотрудник растерялся, не сорвал стоп-кран.

— Больницы по дороге?

— Нет, но известим. Сейчас. Мое упущение, — разозлился на себя Гуреев. На самом деле, при прыжке человек мог повредить ногу, элементарно разбиться о столб, или еще что... Надо же, как он пропустил это?..

— Спецкомендатуры^[2] по пути следования?

— Ну конечно, в самом Атайске. На авторемзаводе. — «Ну как же я! — отчаялся Гуреев. — Потому что с самого начала не верил в причастность этого человека к преступлению. И все равно нужно было запросить спецкомендатуры о самовольно отсутствующих, передать приметы... Вот влип!»

— Нервничаешь, — Туренко положил руку на плечо Гуреева и тот почувствовал, как она тяжела.

— А тут еще отстранили... — попытался свалить часть вины Гуреев и устыдился этого.

— Отменяю, — усмехнулся Туренко.

Это не обрадовало, потому как Гуреев сам понимал — отстранить его от следствия может только начальник, ну — прокурор. И ни в коем случае другие. Так уж привыкли — по инерции, — что ни поп, то и батька...

— О деле, — прервал его невеселые мысли Туренко.

— Примерно в половине девятого первый заместитель председателя горисполкома Дудян Артур Григорьевич пришел к себе на работу.

— Живет?

— Неподалеку. За четыре квартала.

— Добирается?

— Обычно пешком. Без двадцати девять пришла на работу его секретарша. Заглянула в кабинет, поздоровалась.

— Живой?

— Да. Сидел за столом. Сейф открыт. Поздоровался нормальным голосом. Тут все прерывается — сразу после девяти, минута-две десятого, депутат-пенсионерка Слезнева заглянула к Дудяну в кабинет.

— Зачем?

— Он ее вызвал на девять ноль-ноль по жалобе, — Гуреев помолчал, ожидая вопроса, и не дождавшись, продолжил: — Слезнева заглянула в кабинет, Дудян лежал на полу. Она сказала об этом секретарше и ушла.

— Удивительно.

— Она сказала: «Артуру Григорьевичу плохо». Наверное, подумала — что-то с сердцем. Сама этим страдает...

— Тем более...

— Крови, очевидно, не видела, — Гуреев выговаривал слова виновато, потому как все эти «очевидно», «наверное» его самого не устраивали. Знал, законный вопрос последует.

— Допросили?

— Не можем найти. Соседи говорят, что иной раз она ночует у подруг или брата. Проходите, товарищ полковник, — Гуреев открыл дверь горотдела милиции.

Дежурный, наверняка предупрежденный, вышел чеканя шаг. Туренко выслушал рапорт, пожал дежурному руку и пошел по коридору. Бывал он здесь не раз. Работники уголовного розыска относились к нему по-разному — он это знал. Некоторые не понимали его молчаливости. Другие — боготворили.

Ехал в эту командировку Туренко неохотно. Не давали покоя три дерзких разбоя в областном центре, с одинаковыми признаками. В Заречной стороне за последнюю неделю участились квартирные кражи, а главное (мог начальник уголовного розыска области иметь обычные человеческие слабости!), дочь родила ему внука. Совсем недавно. Два дня тому назад. Он его еще ни разу не видел, но уже любил. Любил сильно. Первый внук. Внук — не внучка!

В короткие, предотъездные минуты он с удовольствием слушал жену, собиравшую его в дорогу:

— Нос твой, глаза мои. Подбородок крутоват — не отцов. Нет, подбородок тоже твой. И самое главное — молчун. Другие на разные голоса заливаются, а он только кряхтит. Врач говорит: «Может, немой родился?»

Она укладывала в портфель рубашки, бритву, полотенце и говорила, говорила... Знала, что он слушает ее, что ему это приятно. Конечно, приукрасила она немножко — кто его сейчас разберет, на кого внук похож? Да и про врача придумала.

Щелкнул замок портфеля. Она потянулась к мужу, медленно вставшему, всем своим маленьким, уже постаревшим телом, чмокнула в щеку, сказала обычную шутку:

— Не балуй там, — и ждала, когда захлопнется дверь, чтобы вытереть слезы — три ножевых ранения, одно пулевое... «Господи! Да до каких пор?!»

Знал Туренко о всех маленьких хитростях своей жены. Знал, трудно ей с ним. По сути, одна детей вырастила. Когда ему?

Не хотелось ехать еще и потому, что был уверен в капитане Гурееве, а каждый приезд начальника в помощь подчиненному не способствует авторитету последнего.

Нервозную обстановку в кабинете председателя горисполкома Туренко почувствовал сразу. Нажим на розыск, следствие, надо сказать — привычное дело. Здесь с перестройкой хуже, чем где бы то ни было. Так, где-то маячит на горизонте... С одной стороны — погоны, привычная обязанность подчиняться, с другой — не встречающий отпора бюрократизм привыкших повелевать, не всегда знающих суть дела, и не желающих вникать в него.

Кабинет начальника уголовного розыска города обычный — три на четыре метра, развернуться двоим сложновато. Стандарт. В таких работаем...

— Пенсионерку бы, — произнес Туренко и опустился на стул Гуреева. Тот понял, что до окончания работы по делу выселен со своего места. Молча собрал бумаги, положил на приставной столик, сел за него.

— Найдем. Сегодня, — пообещал Гуреев. — Есть у меня расторопный лейтенант. Правда, я ему уже одно дельце препоручил...

— Ну?

— Дежурный милиционер горисполкома показал, что Дудян в то утро был не в настроении, что для него редкость.

— Веселый?

— С похмелья не болеет. С любовницей помирился...

— Жена?

— Любовницу допросили, жену — нет.

— Хм?

— Неудобно. Траур.

— Еще? — Туренко читал копию протокола осмотра места происшествия.

— Шесть патронов от «Браунинга» лежали на полу россыпью. Обратил внимание?

Туренко молчал.

— На рубашке Дудяна пуговица оторвана с «мясом». Находилась в кармане пиджака. Вот, наверное, и все.

— К жене, — Туренко поднялся и шагнул к двери.

Когда Гуреев, отдав необходимые распоряжения насчет спецкомендатур и больниц вблизи от железной дороги, сел в машину, Туренко коротко бросил:

— В прокуратуру.

Гуреев понял — будет перераспределение обязанностей, и допрашивать жену Дудяна ему не придется. Если откровенно — он обрадовался. Не любил допросы со слезами...

VI

Только закрылась дверь за следственной группой, как председатель горисполкома Хохлов Василий Васильевич кашлянул, проверяя голос, и обвел оставшихся строгим взглядом. Прокурора и начальника милиции он знал давно. Не один год работают вместе, и всегда находили общий язык. А вот заведующий административным отделом Охлов... Его назначение на эту должность было для всех неожиданностью. Как так, из милиции... темная лошадка... Теперь председатель знает, кому обязан новым начальством, и, хотя неуверен в Охлове, делать нечего, придется советоваться и с ним.

— Как вам эта спешность-поспешность приехавших? — бросил он пробный камень. Причем, хотя и обращался ко всем, но ясно было, отвечать нужно прокурору. Прокурор вызвал следственную группу, встречал...

— Василь Васильевич, уж я ли не стараюсь, — прокурор встал и заговорил виноватым голосом. — Чуть ли не силу применял, шоферу приказал в гостиницу ехать, нет, ни в какую...

— Плохо старался, — не принял объяснения председатель горисполкома. — Да, а откуда у уголовного розыска сведения про дачи и так далее?.. Откуда просочились? И почему этим занимается Гуреев? — теперь пришла пора подниматься подполковнику Куценко.

— Чего молчишь? Смотри, чтобы твой обэхээсник не влазил. И так позору хватили. На весь Союз выставились.

— Не будет он без моего разрешения, — сумрачно взглядывая исподлобья, сказал начальник горотдела милиции.

— Смотри... Теперь о похоронах, — Хохлов был снова в своей стихии, растерянности как не бывало. — Комиссия соберется в четырнадцать ноль-ноль. В малом зале горисполкома. Вам присутствовать обязательно. Пока свободны. Викентий Петрович, прошу остаться, — обратился он к Охлову. Подождав, когда прокурор и начальник горотдела милиции выйдут, председатель горисполкома вежливо спросил:

— У первого были?

— Нет. По телефону общался. — Охлов видел заискивание председателя, но не знал как себя вести, потому что не знал позиции первого.

— Что он?

— Сердит. Очень.

— Да-а! — председатель тоскливыми глазами уставился в окно. — Обо мне говорили?

— Нет, — сказал правду Охлов, хотя его так и подмывало пугнуть этого всегда самоуверенного человека.

— Когда у него будете?

— Сейчас собираюсь.

— Я вас попрошу, — председатель вышел из-за своего огромного стола. — Викентий Петрович, вы человек... вы не так давно работаете в аппарате. У каждого руководителя полно врагов. У вас тоже они есть...

Об этом Охлов знал и сам. Тут он был с председателем горисполкома согласен. Раз работаешь, значит кому-то досаждаешь своей деятельностью.

— Я попрошу, — Василий Васильевич подошел вплотную и положил руку на плечо Охлову. Вот этого жеста тот как раз и не любил. От этого жеста веяло панибратством. И если за секунду до того он решил про себя выступить на стороне председателя, потому как такой человек всегда может пригодиться, то теперь передумал. Не мог сейчас он терпеть такое. Поди, когда в милиции работал... — Вы уж, пожалуйста, за мной не заржавеет...

Надо же, сам председатель горисполкома... Разве прежде это могло быть? Никогда! Но как еще поведет себя первый? У него тоже семь пятниц на неделе... «Ладно, сориентируемся по обстановке» — решил он и поднялся.

— Я буду стараться, но... ситуация для вас архинеприятная, — плеснул он масла в огонь.

— Понимаю-понимаю, — председатель проводил до двери кабинета.

Охлов, подняв голову, твердым шагом прошел мимо секретарши и ожидающих приема.

На самом деле Викентий Петрович был на перепутьи и не знал, как себя вести по отношению к председателю горисполкома. Понимал, ошибиться нельзя. Если не замолвит словечко, а тот останется на прежней работе... или, наоборот, а тот — тю-тю... Как преемник его на это посмотрит?

Первый был на месте. Один. Читал газету.

— Что? — поднял глаза, снял очки.

— Сказали, после раскрытия преступления заедут доложить.

— На кой черт тогда они мне нужны?!

Охлов промолчал.

— Ладно. С этим ты не справился. Готовься к наказанию.

— За что? — вскинулся Охлов.

— Если в официальных документах будут зафиксированы дачи Дудяна и тому подобное, жди комиссию, — не отвечая на вопрос, сказал первый и крутнул в руках очки.

— В горисполком комиссия?

— Там своя будет. Та нас не касается. К нам нагрянут из обкома. Потому и наказать тебя придется. Не усмотрел, не был настойчив, не указал вовремя, не предупредил... Еще неизвестно, кто убийца и за что убили. Вот найдут...

— Не найдут, — в сердцах воскликнул Охлов. Его тревожило обещание наказания, вдруг да попрут отсюда... Правда, о наказаниях для вида он слышал. Уедет комиссия и выговор снимут. А вдруг нет?

— Почему не найдут? — поднял брови первый.

— Да, — махнул рукой Охлов. Сам не знал, зачем ляпнул, но отступать было некуда. Он считался самым компетентным в горкоме по вопросам милиции. — Не те ищут.

— А ты возьмись сам. Тряхни милицейской выучкой, — прищурился первый. — Утри нос некоторым областным... Честь тебе тогда и хвала! Давай, я разрешаю, — чувствовалось, очень понравился такой расклад ему.

— Если вы... Я попробую, — бормотнул Охлов, но мысль пронзила: «Вдруг... Вот было бы... Ну, тогда...»

— Предгорисполкома волнуется? — спросил первый.

Охлова всегда удивляла его способность к быстрой смене тем разговора.

— Что с ним будет? — на всякий случай поинтересовался он.

— Будет всем, — первый скосил глаза на пульт, где замигала желтая лампочка, но продолжил: — В худшем случае пошлют председателем горисполкома в город поменьше, или директором завода. Мне выговор. Тебе строгий... Прокурора отправят на пенсию. Начальника милиции понизят в должности. Вот и все.

На пульте мигнула красная лампочка, и низкий гудок заставил первого схватить трубку.

— Да, слушаю, — он махнул рукой, отсылая Охлова из кабинета.

— Да-да! Принимаем меры. Конечно-конечно! Благодарю! За мной... Ну, вы меня знаете...

«Страхуется, — понял Охлов. — Высокие инстанции задействовал, так что может и ничего... Ну объявят выговор, потом снимут... А вот, если бы повезло...»

Сказав секретарше, что поехал по вопросам похорон Дудяна, Викентий Петрович вызвал дежурную машину. До двух часов время было. Он должен успеть. Да, еще пообедать домой. Теща такой борщ готовит...

Ехали по окраинным улочкам, где черная «Волга» с горкомовским номером, конечно же, редкость небывалая. Пыль, поднятая машиной, предательски показывала направление движения. Приказав шоферу дожидаться около захолустного магазинчика, Охлов дальше пошел пешком. Завернул за угол, еще за один. Перешел улочку и вошел в тупик. В глубине его зеленели ворота из плотно пригнанных досок. Звякнул кольцом. Залаяла собака, но не сердито, так, по обязанности.

Викентий Петрович оглянулся, — никого! Наконец, затопали с той стороны ворот, и голос настороженный:

— Кто?

— Мамай, открой. Я это — Охлов.

— Гражданин начальник! — загремел засов. Здоровенный, лохматый старик с монгольским разрезом глаз не мог скрыть удивления. — Сто лет... Какими ветрами?..

— Ехал мимо... — Охлов вошел в небольшой двор. Сзади громыхнул засов. — Не бойся, никто не видел.

— Теперь ты не легавый, теперь мне бояться нечего. Так что милости прошу, — Мамай сделал приглашающий жест.

В дворике чисто. В самодельном фонтанчике журчит водяная струя. В углу беседка, увитая плющом. Прошли в нее. Сели.

— Зоя! — крикнул Мамай.

Через минуту молодая, приятной внешности женщина принесла два стакана и бутылку «Столичной». Поставила на стол и ушла.

— Не-не! — замахал руками Охлов, еще не хватало пить с Мамаем.

— Ничего, теперь ты не легавый, теперь тебе можно.

— Нельзя, я на работе.

— Тогда разговора не будет, — пригрозил Мамай. Он выхватил откуда-то нож, нажал кнопку. Грозно блеснуло острое лезвие. Мамай подковырнул ножом пробку на бутылке. — Когда с хвостиками пробки будут делать, начальник? Неудобно. Холодное оружие приходится всегда с собой носить, — Мамай скривился в усмешке.

Неоднократно судимый за кражи, «вор в законе», Мамай последние пять-шесть лет прочно осел здесь, на окраине города, и «завязал». Сидел безвылазно дома и на самом деле милиции не доставлял хлопот. Вернее, беспокойство, само собой, было, но ни в одной краже он замешан не был. Тоже — не доказано. Гуреев не верил этому вновь испеченному агнцу с монгольской рожей. Охлову удалось установить личный контакт с «вором в законе», и тот, хотя и соблюдал «воровской этикет», не сдал ни одного преступника, все-таки иной раз помогал дельными советами.

На что он жил, неизвестно. Очевидно, что-то осталось от награбленного, ну и женщины помогали. С ним проживали две молодые, лет по тридцать, женщины, непонятно кем ему доводящиеся. Обе они работали, одна на мясокомбинате, вторая на ликероводочном заводе. Работали нормально. На вопрос: «Кем Мамай вам доводится?», отвечали: «Братик».

Черт-те что! То ли религию новую Мамай придумал, то ли еще что... Но жалоб не поступало. Живут дружно. Пьянок не бывает, скандалов тоже.

Охлов, работая в милиции, пытался докопаться, каким образом Мамай влияет на местную шпану. Но не смог этого сделать, хотя влияние чувствовалось. А раз так, значит в курсе он, кто убил Дудяна.

Для этого и ехал Охлов сюда. Решал он наиважнейшую задачу — как заставить Мамая сдать убийцу? Потому и вынужден был согласиться на выпивку:

— Ладно. Налей понемногу. А закусить...

— Вера! — крикнул Мамай.

Вера уже торопилась с нарезанной колбасой и миской малосольных огурцов. Была она чем-то похожа на Зою, такая же ядреная, со скромно потупленными глазами.

— Хорошо тебе, — не удержался Охлов. — Две...

— Сестры они мне, — строго сказал Мамай.

— Пусть так. Одна водку с работы тащит. Вторая — колбасу...

— Завязал я, начальник, — монотонно произнес Мамай и плеснул по полстакана. Стукнул по бутылке ногтем:

— Дрянная водка стала. Пить муторно.

— Это смотря сколько выпьешь, — повеселел Охлов.

— Пью редко, только ради гостя, — Мамай поднял стакан.

— Какой я тебе гость, — возразил Викентий Петрович, тоже поднимая стакан.

— Как раз... Теперь ты не легавый. Теперь я тебя на хрен не могу послать. Потому как — гость...

— А раньше... — произнес Охлов и прикусил язык.

— Что, не было?

Было. Два раза. Первый раз, ночью Охлов постучался к Мамаю, нужны были какие-то сведения. Не открыл ворот Мамай, загнул таким смачным матом, что Викентий Петрович больше стучать не осмелился. Второй раз прикрикнул он на Мамая... У-у, рожа монгольская!

— Ладно. Давай выпьем. Ох, давно я этим делом не занимался, — засмеялся чему-то Мамай и махнул в широко открытый рот из стакана.

Викентий Петрович тоже выпил и схватил малосольный огурчик. Вкусный, с чесночком...

— На самом деле, водка дрянь, — вспомнил он слова хозяина и передернул плечами.

— Во! — обрадовался тот. — Куда вы только смотрите, начальники? Или другую пьете?

— Ту ж самую, — успокоил его Охлов. — Ты лучше вот что скажи...

— Весь внимание, — Мамай положил недоеденный огурец на край стола, вытер ладонью губы.

— Про убийство первого заместителя председателя горисполкома Дудяна слыхал?

— А как же. Кто его?

— Вот те на! Я хотел у тебя спросить!

— Не-е-е! — затряс лохматой головой Мамай. — Это кто-то из ваших сподобился.

— Как — из наших? Каких наших? — не понял Викентий Петрович.

— Меж собой подрались начальники.

— Думай, что говоришь, — отшатнулся Охлов.

— Говорю, что знаю.

Вот рожа монгольская! Крутит чего-то. Не хочет говорить.

— А из наших, кто?

— Ищите у себя, — Мамай снова взялся за бутылку. — Давай еще по маленькой.

— Нет, ты расскажи толком, — настаивал Охлов. — Ты с этим делом не шути. Расскажи, что знаешь.

— Знаю только, что ни один вор в этом деле не замешан. Нет на ворах крови, начальник. Это я точно знаю.

— Откуда? — разозлился Охлов. Надо же, так хорошо все продумал. — Говоришь, завязал...

— Что завязал, истинная правда, а то, что знаю... Ты в ментовке не работаешь, а нюхаешь, — и засмеялся довольный, от чего узкие глаза его совсем не видны стали. Точными, уверенными движениями разлил оставшуюся водку по стаканам и вдруг облизнулся плотоядно.

«Пьет, гад! — подумал Викентий Петрович и вспомнил, что ему больше шестидесяти. — Правильно, шестьдесят шесть. А здоров, черт!» — Позавидовал, но тут же заметалась растерянно мысль: «Как же теперь быть? Что же я первому скажу?»

— Ну, хоть какие-то подозрения у тебя есть? — опять подступился он. — Наметки какие?

— Наметки у Гуреева или Молчуна...

«Молчун? A-а, Туренко. Он и о его приезде знает?! Может быть, Гуреев у него был? А, может, он меня ни во что ставит?»

— Ты знаешь, кем я теперь работаю?

— Конечно, — Мамай чокнулся со стаканом Охлова и опять рывком плеснул в себя водку. Понюхал осторожно огрызок малосольного огурца, крякнул, сунул его в рот. — Как не знать?

— Знаешь, что мне милиция подчиняется?

Мамай посуровел, лицо его, покрытое сетью морщин, стало строгим, он даже перестал жевать.

— Поэтому ты меня со счетов не сбрасывай. Подумай, нельзя ли кого подставить из твоих врагов? Есть же они у тебя. Думай, а то... — Охлов не успел договорить. Мамай поднялся во весь свой немалый рост и навис над ним.

— Ты кого пугаешь, сука? Мамая пугаешь? Чист я. Завязал. Я никогда никого не подставлял. Это у вас так заведено, у начальства. Ты где сейчас работаешь? В партии? Иди к своим коммунистам. Занимайся своим делом. Не лезь в чужие.

Воры воруют, милиция их ловит... А ты что? И грозишь?! Я завязал, но еще раз появишься здесь, замочу. Иди отсюда!

— Ты что? Ты чего? — не понял Охлов.

— Иди добром, начальник. Хочешь мокрое дело на воров спихнуть — не выйдет! И меня не пугай, я уже ничего не боюсь.

Охлов встал: «Ишь осмелел! Не гоняет тебя Гуреев. Ну, я ему!..» Он повернулся уходить.

— Постой, — воскликнул Мамай. — Выпей, что тебе налили. Не уходи врагом.

Охлов хотел сказать этому хмырю пару ласковых, но, взглянув в узкие, как лезвие ножа, глаза Мамая, молча выпил и зашагал к воротам.

У горкомовской машины стояло несколько человек. И только Охлов подошел, как посыпались вопросы:

— Когда улицу заасфальтируют?

— Когда магазин построят, этот заваливается?

— Детсад далеко.

— Автобус не ходит.

— Обращайтесь в горисполком, товарищи, — Охлов открыл дверцу.

— Ты что за начальник, если честные люди тебе ни к чему, если ты к вору ездишь?

Охлов похолодел. Если первый узнает о его визите к Мамаю... И ведь оглядывался, никого не было.

— Поехали! — приказал он шоферу и глянул на часы. «Без двадцати два! Обедать не успеть...» — с досадой подумал он. — В горисполком!

И полез в карман, где лежали мятные конфеты. Отбить запах.

В малом зале горисполкома собрались все, кто имеет отношение к печальной процедуре похорон. Таких набралось человек двадцать. Председателя горисполкома не было еще. И Охлову что-то не хотелось его видеть. Какое-то опустошение почувствовал он. Ему вдруг его работа показалась суетной и не нужной, но это только на секунду.

Председатель горисполкома, вошедший прямо перед началом работы комиссии, вопросительно глянул на Охлова, но он сделал вид, что не понял взгляда, и подумал: «Может быть, уже нашли убийцу?»

VII

Старший следователь по особым делам Шамин Клим Дмитриевич ехал в машине к жене Дудяна. Нужно было выяснить несколько коренных вопросов, чтобы разграничить поиск, не отвлекаться в сторону. Машина шла по городу, залитому солнцем. Но Шамин не интересовался городом. Его беспокоили два несоответствия в деле. Первое — патроны рассыпаны на полу. Он был согласен с Сиповским — похоже, что Дудян спешно снаряжал обойму. Против кого он готовил оружие? Чьей жертвой пал? Это должен быть кто-то свой. Хорошо знакомый. Только так мог Дудян оплошать, отдать оружие. Пусть была борьба, но ведь потерпевший подпустил убийцу очень близко, на короткую дистанцию, хотя мог сам применить оружие. Ведь в обойме уже было два патрона... А борьба? Ничто на нее не указывало, кроме оторванной пуговицы.

Да, пуговица путает. При драке, тем более, когда ставка — жизнь, не ищут оторванную пуговицу, не кладут ее в карман, хотя бы машинально.

И в другом... Все так скользко и непонятно... Выстрел произведен в упор. В таком случае лучше, нет, нельзя так говорить, нагляднее — мгновенная смерть. Тогда медицинская экспертиза обычно дает категорическое заключение — убийство это или самоубийство. Да и из-за чего Дудяну, преуспевающему руководителю городского масштаба, стреляться? И уж если что... Тогда где пистолет?

Все-таки нужно назначить комплексную экспертизу — судебно-медицинскую, баллистическую и трассологическую. Может быть она внесет какую-то ясность...

Убийство, конечно, странное, необычное. Вернее — нестандартное. Обычных убийств не бывает. Странное тем, что нет видимой причины. Кому помешал Дудян? Кто поспешил его убрать? Шамин созвонился с прокуратурой и ОБХСС области — нет у них в производстве дел, по которым хотя бы намеком проходил кто-то из этого города. В материалах городского ОБХСС на Дудяна ничего сверхъестественного. А по тем шатким основаниям, как то: две дачи, любовница — Дудяна никто убивать не станет. Из-за любовницы? Ерунда! Тут что-то совсем другое, тут должно всплыть что-то весомое.

«Посмотрим, что скажет жена, — подумал Шамин. — Хотя надежды мало. Ее состояние... Да и потом, жены в таких случаях просто не знают, чем занимаются на работе и тем более после работы их высокопоставленные мужья».

И еще, что мучило Шамина — почему секретарша Дудяна не видела выходящего из кабинета убийцу? Ведь не испарился же он...

Сразу после допроса жены Дудяна нужно заняться этой Олечкой. Что-то она путает... Если она постоянно находилась на месте — должна видеть, кто выходил из кабинета. Одно из двух: либо она знает убийцу и покрывает его, либо не было ее в приемной. Тогда почему она лжет? Сказала первый раз неправду, а теперь боится признаться? Хороший вкус у покойного. Хороший! Секретарша красивая. Интересно, какова жена?

Шамин не стыдился своих мыслей даже в такой ситуации. Работая по особым делам, он привык в какой-то мере к кровавым драмам. Скорее не привык, притерпелся. Да и к тому же он был молод. Что такое тридцать три года? Возраст Иисуса Христа. Кажется, в этом возрасте он творил чудеса. Но в отличие от Шамина Иисус Христос не преклонялся перед женской красотой, и ему не попадало за это. Может, потому, что у него не было начальства, а, может, потому, что он не нравился женщинам?

Шамин с удовольствием ехал в любую командировку. Потому как в командировке кипела жизнь. Жили новые люди. Красивые женщины. Шамин любил все красивое — одежду, книги, мебель... В его холостяцкой однокомнатной квартире была модерновая обстановка, и он не жалел времени на ее обустройство. Эх, ему хоть бы две комнаты... Но, при разводе шикарная двухкомнатная квартира была разменена на две однокомнатные. И он считает размен удачным. Правда, помогло начальство, иначе жить бы ему на подселении, в одной комнате, совместная кухня и санузел — кошмар! То ли дело сейчас. Кухня у него! Да что там говорить... И все своими руками. Женщины только увидят — падают без чувств от зависти.

С первой и единственной своей женой Шамин разошелся из-за разницы взглядов на современную жизнь. «Не считайте меня циником, — прямо сказал он начальству, когда его вызвали на ковер. — Детей у нас нет. Никому я ничем не обязан. Люди мы взрослые, но с жутко разными характерами. Я жизнелюб, она — бука. Винюсь, не разглядел раньше... Только не нужно меня воспитывать, не нужно мне приписывать подрыв моральных устоев. Встречаюсь я с женщинами исключительно одинокими и в одиночестве своем несчастными. Они ищут утешения и находят его у меня. Что здесь такого? Не ловелас я и не развратник. Но по складу своего характера не могу вытерпеть совместной жизни с одной женщиной больше года. Хоть вешайте. Всё!»

И начальство от него отступилось. Жалоб нет. Работает — как никто. Это без хвастовства. А потом, начальство же понимает, именно такой он им нужен — ночь-полночь, командировка хоть в преисподнюю...

Шамин был доволен собой. Жизнь у него протекала интересно. Был он честолюбив, но понимал — прокурором области его не назначат, помощником тоже. Побоятся. Опять из-за его так называемых моральных качеств. Да и «старший следователь по особо важным делам» звучит даже солиднее чем «прокурор» или тем паче — «помощник». Вот тут он не понимал Сиповского. Сидит сейчас он с разнесчастным лицом, хоть самому плачь. Как же, начальство осердилось. Хотелось подойти и сказать: «Будешь ты прокурором. Будешь!» А ведь такой взаправду будет. Таких и ставят.

Дом, в котором жил Дудян, был явно привилегированного происхождения. Трехэтажный, давней постройки, в окружении тенистых деревьев. Вздохнув глубоко, чтобы настроиться на скорбный лад, Шамин поднялся на третий этаж. Позвонил.

Дверь открыла женщина в темном платье. Молча пригласила в квартиру.

— Мне бы Наталью Константиновну, — негромко сказал Шамин. — По телефону была договоренность.

— Проходите, — женщина указала на одну из дверей.

В комнате полумрак из-за плотно закрытых штор. Пахло чем-то приятным, церковным. Несколько женщин, все в темном, подняли глаза на вошедшего и вновь опустили. Они были разного возраста, но все прекрасны.

Шамина всегда удивляло, как красит русскую женщину траур. Это исторически, что ли? Сколько претерпела страданий русская женщина и сколько стерпит еще? Мужчины воюют, совершают подвиги, едут на стройки, ищут приключений, воруют, безобразничают, а в конечном счете страдает женщина — мать, жена, сестра, дочь. Женщина! Она терпеливо сносит все — разлуку, грубость, подчас побои, любит и ненавидит, зная, что с ней не считаются. Но вот итог — горький или возвышенный — всё одно, мужчины возвращаются — с наградами или с израненной душой. И женщина опять поздравляет, обмывает раны, а то и тело. Вот так и сейчас...

Шамин расчувствовался от этих мыслей и с благоговением поцеловал руку вдове, успев оценить ее удивительную красоту. «Господи! Имел бы я такую женщину... Неужели любовница еще лучше? Надо же, какая красота!»

Конечно, с огромным удовольствием Шамин отложил бы допрос, но крайне необходимо было выяснить несколько моментов. И все-таки, он не мог вот так сразу. Женщины молчали, глубоко задумавшись, или тихо-тихо говорили несколько слов, и опять умолкали. И Шамин тоже поддался этому настроению, сложил чинно руки на коленях и застыл, вслушиваясь в самого себя.

Вскоре женщина, что встречала приходящих, ввела в комнату мальчика лет шести-семи. Присутствующие завсхлипывали, приведя в недоумение Шамина, который был проинформирован, что с молодой своей женой Дудян жил четыре года, что дети от первой жены большие — дочери семнадцать лет, сыну пятнадцать. Кто же это? Плачут женщины, как над сиротой.

И Шамин вдруг подумал — почему мужчины в возрасте за сорок заводят новую семью? Очевидно, к этому времени человек достигает каких-то высот, меняется психологически. Старое окружение его не устраивает. Старые друзья отстают, останавливаются на определенном этапе, становятся неинтересными. Жизнь не терпит пустоты, поэтому начинаются лихорадочные поиски новых, близких к новой обстановке, к новым интересам. Часто ломается семейная жизнь, появляется новая семья, молодая жена.

Правда, этот этап превращения чреват. Задерживает продвижение по службе, иной раз отбрасывает назад. Течение мыслей очень понравилось Шамину, и он, с неохотой прервав их, пошел за хозяйкой в другую комнату. Это явно была гостиная, Шамину трудно было сориентироваться в квартире, по всей видимости она была как-то перестроена или объединены две, потому как занимала весь третий этаж подъезда. В этой комнате был и цветной телевизор, и кресла, и ковер на полу, но не чувствовалось тепла, словно она не жилая.

Здесь при ярком солнечном свете, рвущемся из окна, вдова была еще прекраснее. Шамин старался не глядеть на нее и все-таки нет-нет, против своей воли, вглядывался в ее лицо. Немного удлиненное, с высоким лбом ирезко очерченными полукружьями бровей, оно необыкновенно смягчалось пухлыми губами и идеальным носом. Глаза большие, задумчивые. У рта залегла скорбная морщинка, не сегодняшняя — давняя.

Допрос не получился. Не было того контакта между допрашивающим и допрашиваемым, которым так дорожит следователь. Вдова была чем-то очень встревожена. Отвечала медленно, тщательно взвешивая слова. Шамин старался задавать вопросы так, чтобы нельзя ответить просто: «да» или «нет». И все-таки узнал немного. Про пистолет не знала. Про любовницу не знала и знать не желает. Уходил на работу в целой рубашке, за одеждой она следит. Про вторую, а тем более третью дачу не слышала... И так далее...

Провожала Шамина та же женщина, что и встречала. И Шамин шепнул ей в коридоре:

— Мне бы с вами поговорить.

— Через двадцать минут я буду дома. Запомните адрес: Восточная улица, дом четыре. Это недалеко. Там и поговорим. А зовут меня, между прочим, Валя.

— Понял, — сказал Шамин тихо, но добавил громко: — Попить не найдется?

Валя провела его на кухню, дернула дверцу одного из трех холодильников, звякнула бутылкой с минеральной водой. Улыбнулась, показывая ровные белые зубы, и ткнула пальцем во внушительное чрево «Минска-6». Коньячные бутылки лежали на боку, ровными рядами.

«То ли загодя подготовились к похоронам, то ли успели купить уже», — и сделал зарубочку на память. Валя, конечно же, знает, откуда коньяк.

Шамин был опытным следователем и любил свою работу. Он знал, если по горячим следам не установлены причины преступления, значит, как правило, предстоит кропотливая, часто длительная работа, и преступление раскрывается путем изнурительного и скучного копания в мелочах. Потому его сейчас интересовало о Дудяне все.

Сиповский и Гуреев сделали много, нужно отдать должное. Допрошены люди, те, кто по каким-то причинам могли быть недовольны первым заместителем председателя горисполкома. Проверены все, кто в ближайшее время побывал на приеме или кто записан на прием. И ничего — никаких конфликтов, выходящих за рамки обычного. Допрошены сотрудники горисполкома...

Поэтому, да простит покойный, если в его праведной и правильной стороне жизни причины случившегося не найдены, необходимо искать их в стороне противоположной.

Разговор с женой Дудяна практически ничего не дал. Да и на разговор с Валей надеяться не приходилось. Но Шамину почему-то хотелось с ней встретиться. Хотя бы потому, что она так легко согласилась на эту встречу. Вдруг! Правда, это уже больше оперативная работа, чем следственная, ну да ладно, Туренко не обидится. Поэтому Шамин остановил машину за квартал и, приказав шоферу быть через час здесь же, пошел по адресу.

Дом четыре на Восточной утопал в зелени. Небольшой, прямо-таки игрушечный, но очень ухоженный, дом так и просился под вывеску «Отличник санитарного состояния». Хозяйка уже ждала. Она переоделась, сменила темное платье на веселый легкий сарафан и очень в нем смотрелась. «Лет ей далеко за тридцать, а ничего. Право слово — ничего! — отметил Шамин, с удовольствием поглядывая на Валю. Но тут же вспомнилась яркая красота вдовы, красота, бьющая в глаза, дразнящая. — Нет, другой такой женщины я не видел. Это...»

— Окрошку будете? — прервала его размышления хозяйка. — Холодненькая. Со сметаной.

Шамин сглотнул слюну и согласился. Окрошка на самом деле была очень вкусной, из домашнего кваса. Хозяйка решительно махнула рукой и достала бутылку коньяка. «Опять коньяк! Такой же молдавский, — наметанным глазом определил Шамин. — Хорошо живут. У нас, в центре, днем с огнем не сыщешь...»

— За покойничка, — пояснила хозяйка, открывая бутылку.

— Что вы можете сказать об убийстве? — решился перейти на серьезные темы гость.

— Все-таки убили? — недоверчиво косясь на него, спросила Валя. — Я думала — сам насмелился.

— Как сам? — не понял Шамин.

— Может, совесть пробила.

— Откуда у вас такие мысли? Или подсказал кто?

— Большенькая уже, свое мнение имею. Собственное.

— Дудян на работе характеризовался только с положительной стороны, — поддразнил Шамин.

— Все одинаковы — и те, кто дает характеристики, и те, кому дают, — не поддалась хозяйка.

— Что же вы так на всех?

— Не на всех, только на начальство. Пить будете или на работе нельзя?

— Наверное, лучше не надо, — сказал Шамин и продолжил разговор. — Начальство плохое у вас? Так ведь перестройка. Многое изменилось, еще изменится.

— Может, где и меняется, а у нас нет, — возразила Валя, подливая окрошку в тарелку гостя. — Видите, как я живу? — и повела рукой с поварешкой.

— Хорошо! — искренне воскликнул Шамин.

Лицо хозяйки покраснело от негодования:

— Хорошо?! Одна комната на троих?!

— Нет-нет, — спохватился гость. — Я не в том смысле. Я про то, что очень уютно у вас, по-домашнему тепло...

— Тепло... — не могла успокоиться хозяйка. — Когда все трое дома, жарко — повернуться негде. Правда, сын с весны в армии, полегче стало... Я к тому, что... — она сбилась, помолчала, потом сказала уже спокойнее: — Видели, какая квартира у Наташки?

«У Дудяна», — понял Шамин и кивнул.

— Вот! Зачем ей пять комнат на двоих? Зачем? — хозяйка, сердито блестя глазами, продолжала: — А низачем, потому что муж ее — начальство. Да и не муж, так... Он бы с ней давно разошелся, но боится. За первый развод ругали, за второй — выгонят. Хотя... все они одной веревочкой связаны.

— Где эту веревочку найти?

— А вот, — хозяйка постучала ногтем по бутылке.

— Пьют?

— Пить все пьют, а где коньяк берут? — в рифму со злостью произнесла хозяйка.

— И где же они берут?

— Где-где? — передразнила хозяйка. — Конечно, на «Молдавке». Завод по розливу молдавских вин. Слышали про такой? Дудян директору особняк построил, потом главному инженеру, те и накачивают городское начальство коньяком.

«Еще одно... — отметил Шамин. — Разнообразна деятельность у Артура Григорьевича», — но спросил другое:

— Вы ведь тоже не покупаете?

— Само собой. Я на «Молдавке» всю жизнь проработала. Значит, по-вашему, начальству можно, а мне нет?

— ОБХСС ничего?

— А чего они?! Отнимут, акт не составляют. Значит, себе.

— И, по-вашему, из-за этого греха, — Шамин ткнул пальцем в этикетку, — Дудян застрелился?

— У него грехов, что у собаки блох. А квартиры, а дачи, а машины? Думаете, народ не видит? Всё мы видим, всё мы знаем... — хозяйка опять занервничала. — А вы не знаете?

— Откуда? — совершенно искренне ответил Шамин.

— Хреновый тогда ты следователь, — неожиданно переходи на ты, сказала хозяйка. — Все знают, а ты не знаешь.

— Болтовня!

— Болтовня?! — воскликнула та и выдохнула тяжело: — Эх! Нигде правды нет. И жаловались, и писали. Господи, куда только ни писали... А все письма назад, к нашему начальству — разберитесь! Вот они и разобрались...

Шамин молчал, и хозяйка, подождав немного, продолжила:

— Я сама три года тому назад просила Наташку о квартире. Мы с ней вместе работали — здесь вот, на Молдавке. От нас она и ушла, когда с Дудяном спуталась. Просила я ее: «Поговори со своим, подружка моя милая. Видишь же, как живу?» А она мне, как только язык повернулся: «За однокомнатную квартиру — тысячу рублей, за двухкомнатную — две... И так далее... Комната — тысячу рублей». Особенно меня поразило это: «И так далее...» Как быстро она такой стала! Ведь хорошая была, добрая и такая же, как мы, бабы-одиночки, несчастная — и на́ тебе!

— Вы не купили квартиру? Почему? Денег не было? Или из моральных побуждений? — Шамину было интересно, почему Валя рассказывает об этом сейчас? Ведь у ее подруги горе. Или месть? Нет. Обычно жалость является очень мощным фактором у женщин, и тогда даже смертельно обиженные стараются умолчать, скрыть плохое, следуют поговорке: «О мертвых плохо не говорят».

— Сначала отказалась. Обиделась сильно. Мне бы можно и подешевле — подруга все-таки. Потом спохватилась, да поздно. Отказали уже они мне. Побоялись, видать, — хозяйка помолчала, очевидно, вспоминая то время, а, может, разговор. Потом продолжила: — Деньги что?! Деньги были, да и заняли бы добрые люди. Дело не в этом. Вот Наташка — все у ней сейчас есть. Все! Кроме счастья. И теперь его не будет.

— Почему? Женщина молодая, красивая, — возразил Шамин.

— Порченная она теперь всем этим, — Валя махнула рукой и заговорила с горечью. — Ребенка своего, от первого мужа, впервые в эту квартиру привела, вот он и боится, словно зверек затравленный. Условились они с Дудяном, чтобы Валерочку он никогда не видел. «Моих не нужно, но и твоего!» Так вот. От старой жены у него двое детей осталось. Так он им квартиру в Казахстан поменял и ни разу не был. Разве человек это? — она выкрикнула этот вопрос. — И Наташку взял зачем? На красоту польстился. Купил он ее. И она продалась. И осуждать как? Трудно ей жилось. Мужик был выпивоха. Все с себя спускал. Бил часто. Ревновал ужас как. Все это я знаю. На моих глазах все это было. Разошлись они, как только Валерочка народился. А через два года Дудян ее и приметил. К этому времени намоталась Наташка страшно. Валерочка болезненный рос. Думали помрет. Семя-то пьяное. По бюллетню Наташка постоянно. Алименты какие? Так, рублей десять-пятнадцать. Проживи попробуй...

Когда за Дудяна вышла, матери в деревню сынка отвезла. Каждый месяц по восемьдесят рублей высылала. Правда, полегче ей стало. В лабораторию перевели. Потом она совсем бросила работу. Совсем барыней стала. А что, он ее красоту всегда на показ выставлял. Особо если комиссия какая... Она их как хозяйка встречала. Мужики прямо таяли. Один, московский, из министерства какого-то, предложил к нему переехать. Пока в качестве сестры или как, потом, мол, зарегистрируемся — все по закону. Квартиру сразу давал.

— Ну и что она? — спросил Шамин, чтобы не молчать. Все это было ему знакомо и не очень интересно. Не интересно, как специалисту, потому как доказать что-то в таком случае обычно не представляется возможным. Не интересно, как человеку — грязи этой он насмотрелся более чем достаточно. И еще один мазок его не мог ни удивить, ни возбудить.

— Отказалась она. Хотя со мной советовалась, значит, думала об этом. Испугалась, что за журавлем погонится — синицу потеряет. Да и синица, так себе... Он же ей каждый день изменял. Вот мужики, ну что еще надо?

Шамин слушал вполуха, ждал удобного момента прекратить разговор и распрощаться. Понимал, что Валю теперь можно допросить официально. Некоторых людей, что купили квартиры у Дудяна, она знала. А ему хотелось выяснить — почему она пригласила его, завела этот разговор? Не дождавшись разгадки, он спросил прямо. Хозяйка смутилась и ответила:

— Жалею уже об этом. Поначалу зависть нехорошая к Наташке пересилила. Как же, мужнин труп в морге, а она вещи по знакомым прячет, боится, что лишится всего опять. А теперь кто за ее красоту деньги такие платить будет? Времена не те. Затаились начальники, выжидают куда перестройка повернется. Надеются, вдруг на старое поклонится...

Шамин распрощался и вышел на улицу.

VIII

Лейтенант Смирнов был доволен собой. Нашел он пенсионерку Слезневу. Право слово — неуловимая. Если проследить ее путь, то можно просто дивиться ее подвижности. А началось так.

Выпросила она у киоскерши горисполкома две книжки. Всего две! А это означало — одну нужно оставить себе, а другую отдать самому дорогому человеку. Тут Слезнева испытала затруднения. Если бы у нее было сто экземпляров... Хотя бы пятьдесят. А то две... Даже если она себе не оставит... Успела прочитать в журнале «Дружба народов». И все равно две книги — это мало. Одной подруге отдать, вторая, если узнает — обидится.

Вот и пошла Слезнева по друзьям и подругам. Решила, увидит на месте. Разберется в этом щекотливом деле по обстановке.

Первой была учительница Скулова Надежда Петровна. Вместе работали, вместе на пенсию ушли. Посидели, поговорили, чайку попили. Спросила Слезнева:

— «Дети Арбата» читала?

— Ничего не читаю, — честно созналась Скулова. — Не до этого. Дача все соки из меня выжала. Никогда не думала, что шесть соток — так много. Руки уж не те, за день так намотаешься — падаешь замертво. Не до чтения.

Поджала Слезнева губы — разве такой можно дарить книгу?

Следующей была Настина Галя, бывшая ученица. Работает в столовой завпроизводством. Снабжает свою старую учительницу продуктами. Иногда.

— Галочка, милая, есть у одной женщины, — Слезнева специально так сказала, чтобы было куда отступать, — «Дети Арбата». Хочешь?

— Нина Константиновна, ну их, этих детей. У самой двое. Если только младшему, Кольке?

— Ты что? — удивилась своей ученице Слезнева. — Это же про Сталина. Про культ личности.

— А-а! — Галя неожиданно заинтересовалась. — Постой-постой! Вспомнила. Директор обувного магазина эту книгу искал. Я у него спрошу, если не достал...

Посидела Слезнева в подсобке, съела столовскую котлетку. Галя до директора обувного магазина не дозвонилась, и Слезнева, очень довольная этим обстоятельством, пошла дальше.

Эльвира Олеговна Рогова была предельно занята, но приняла Слезневу радушно. Включила телевизор, напоила чаем. Рассказала о внуках. Показала их. Разговаривая, не переставала вязать свитер зятю. И такой уж он у нее умный, такой разумный, такой душевный... Слезнева книгу даже предлагать не стала. Не себе возьмет — зятю.

Заночевала она у брата. Недавно овдовевший, он был рад гостье. Вместе готовили ужин, вместе смотрели телевизор. Перед сном Слезнева сказала:

— Дали мне почитать «Дети Арбата». Только на один день.

Брат аж задрожал:

— За ночь прочитаю.

Утром отдал книгу, сумрачный такой, молча позавтракал, молча пошел на работу.

«Ну и ладно. Прочитал и вернул как новенькую. Все бы так», — и тут вспомнила Слезнева про директора своего, Виктора Сидоровича Косенко. Быстренько собралась к нему в школу. Знала, для директора лето — не отдых. На самом деле ремонт в школе шел полным ходом. Директора застала в кабинете.

— Нина Константиновна, как вы себя чувствуете? Рад видеть вас. Может, придете в этом учебном году — поработаете?

— Здравствуйте, Виктор Сидорович. Мимо шла, дай думаю зайду, — чувствовала Слезнева, занят директор сверх меры, но знала характер его — уделит несколько минут. Трудно одному мужчине в женском гудящем муравейнике. Но справляется. — А насчет работы, нет-нет, не обессудьте. Да и не за тем шла.

Телефон зазвонил резко, требовательно.

— Извините. — Директор долго говорил о краске, не соглашался на замену белил слоновой костью. Наконец положил трубку. — Еще раз извините, Нина Константиновна, сами понимаете...

Слезнева без слов подала ему книгу. Тут же пожалела, но поздно. Не выхватил из рук, взял бережно.

— Любопытно, — но без особого энтузиазма произнес директор. — Наслышан-наслышан.

— Да вы что?! Вы знаете, что это такое? — с придыханием зашептала Слезнева. — Про Сталина. Про культ. Еле достала. По великому блату.

— Хорошо-хорошо. — Директор листал книгу. А Слезнева не поняла, что «хорошо». Про блат или про культ? — Спасибо, Нина Константиновна, с удовольствием прочитаю, но лучше бы про сегодняшний день. Ведь только разговор о перестройке, а дело не продвинулось ни на йоту. Боюсь с ремонтом запоздать к учебному году. Вы бы помогли как депутат?

— Напишите о ваших нуждах, завтра зайду — заберу, — с обидой в голосе произнесла Слезнева. Ему такую книгу! А он о ремонте. Неблагодарный. И не вырвешь. Эх, зря!

С таким настроением шла она к бывшему председателю горисполкома товарищу Данаеву. «Лучше бы ему книгу отдала. Он-то поймет! Он-то...» Данаева она помнила еще с той поры, когда была девчонкой. Впервые она депутатом стала еще при нем, и вот бессменно тридцать два года.

Дмитрий Эммануилович был у себя в одноэтажном шикарном коттедже. Широкий, моложавый, будто застывший в шестидесятилетнем возрасте, он никак не походил на восьмидесятилетнего старца. Дмитрий Эммануилович не сидел — восседал на веранде и читал газету под ласковый шумок вентилятора. Глянув на гостью поверх очков, бывший председатель горисполкома молча указал на кресло-качалку. Слезнева не любила это место, в нем было очень неудобно. Ей казалось, что Данаев знает об этом, но умышленно не предлагает другого.

— Хотите, я вам подарю замечательную книгу, — совершенно искренне сказала Слезнева, с трудом и опаской укладывая свое тело в неустойчивое кресло.

— Ну-ну, — все так же глядя поверх очков, промычал Данаев и крикнул: — Вера!

— Несу-несу. — В дверях появилась жена, неся на вытянутых руках поднос, на котором всегда в готовности стояли чайник, стаканы в подстаканниках и все «причиндалы».

Из кресла-качалки, в полулежачем положении, Слезневой было очень неудобно пить чай, поэтому она всегда отказывалась.

Дмитрий Эммануилович, прихлебнув из большого бокала чай, отложил газету и взял книгу. Небрежно листнул и бросил на стол:

— Слезнева! — так он называл ее тридцать два года. — Ты так и не поумнела, — говорил грубо, громко. Впрочем, это была его обычная манера. — Что ты мне принесла? Я за Иосифа Виссарионовича голову отдам. Жаль, что она сейчас никому не нужна. Я с его именем на пулеметы шел. Я по его приказу, израненный весь, кирпич на стройку таскал на носилках. Я его послевоенную политику, политику восстановления народного хозяйства, воплощал в жизнь. И воплотил! И, между прочим, при нем такого бардака, как сейчас, не было в стране. И быть не могло, потому как авторитет власти блюли и уважали. И с твоим Дудяном разобрались бы быстро. Мое мнение: прежде, чем перечеркивать все сталинское, нужно посмотреть на сегодняшнее. Сравнить. Чем же лучше вчерашнее правительство, позавчерашнее? Да и сегодняшнее... Решительности не хватает. Ни у того, ни у другого, ни у третьего. Запомни, перестройку одними уговорами не осуществить! Наказывать нужно, и строго. А вы фамильярничаете. Вас только и хватает из подворотни лаять на людей решительных. Ошибки? Ошибок у вас еще больше. Это я тебе авторитетно заявляю. А теперь иди, Слезнева. Иди и забери свою вредную книжку. Книжка эта — топор, которым автор рубит сук, а на этом суку зиждется сегодняшняя ваша политика. Одно только могу тебе сказать — Иосиф Виссарионович многих нынешних руководителей поставил бы к стенке. А Дудяна в первую очередь. И народ бы это одобрил. Иди, Слезнева, очень ты меня сегодня огорчила. Иди!

На выходе от Данаева и поймал неуловимую Слезневу лейтенант Смирнов. Рассказав об исключительности ее показаний и этим полностью восстановив уязвленное Данаевым самолюбие, лейтенант направился выполнять второе задание, которое он считал очень важным — выяснить, почему у Дудяна было вчера утром плохое настроение?

Любовницу и жену Дудяна допрашивали, но отмены задания не было, значит, выяснить причину плохого настроения не удалось, значит, причина эта кроется в небольшом промежутке времени, с момента, как он вышел из дома и пришел на работу.

Шагая по тротуару, лейтенант соображал, как приступить к делу, и пришла на ум великолепная, просто гениальная мысль — пройти тем путем, что и Дудян утром. Может быть, и ему испортят настроение. Интересно, кто?

Именно от дома, в котором жил первый заместитель председателя горисполкома, и начал лейтенант Смирнов. Перво-наперво он прошел до горисполкома и засек время. Шел не быстро и не медленно. Шел так, как ходят обычно люди, не боящиеся опоздать. Итак, всего пятнадцать минут. Если бы знать, когда вышел Дудян из дома? Но для этого нужно звонить или домой Дудяну, или в милицию Гурееву, что, конечно, нежелательно.

«А если отсчитать обратно? — лейтенант Смирнов присел на лавочку и задумался. — Чепурной говорит, что обычно Дудян приходил к половине девятого. Это если не было никаких срочных дел. Вчера тоже не было никаких срочных дел. Дудян пришел без двадцати девять. Значит, десять минут он где-то находился, с кем-то разговаривал или заходил к кому-то. Ну второе вряд ли... Пока зайдешь, пока... За десять минут не успеть. Скорее всего, первое. Отсюда и настроение плохое. Постой! Тогда он и пошел быстрее. Да, раз настроение плохое, он шел уже не так... Значит, стоял он с кем-то больше десяти минут». — Лейтенант был очень доволен собой, потому как понимал, если Дудян простоял с кем-то на улице, то, естественно, его кто-то видел. Теперь оставалось только найти этих людей и все. Ну уж это-то лейтенант сделает. Разобьется, а сделает!

Лейтенант вернулся назад, к дому Дудяна. Огляделся. Дома здесь старой постройки и стоят в отдалении от тротуара. Кто мог видеть Дудяна в такой час? Те, кто шел на работу. Лейтенант глянул на часы, до конца рабочего дня оставалось два часа. Ждать, когда люди пойдут с работы? Конечно, но... чем сейчас заниматься? Неужели никто больше не видел? Не может быть. О! А дворники? Правда, в сухую погоду им работы мало. Все равно, если добросовестный человек — выйдет утром, где бумажку подберет, где газон подправит...

Лейтенант зашел в первый двор от дома Дудяна. Два старика сидели на лавочке неподалеку от грибка с недавно привезенным песком и очень внимательно наблюдали за игравшими там маленькими мальчиком и девочкой. Так внимательно, что лейтенант тоже стал присматриваться. Что же там необычного? Нет, дети как дети. Игра как игра. «Ах, вон что, — догадался он. — Деды не хотят разговаривать друг с другом, вот и делают вид, что заняты...» Он подошел поближе и сказал:

— Добрый день. Как мне найти дворника?

Старики повернули головы, смерили лейтенанта с ног до головы и оба враз ответили:

— День добрый. А кого вам нужно?

— Дворника, — терпеливо повторил лейтенант.

— Вот мы и спрашиваем — какого?

— Что же их здесь — десять?

— Ты откуда, братец? Не знаешь, чьи это дома? — спросил один, тот, что в шляпе, второй отвернулся.

Хотел лейтенант спросить: «Чьи они?», да понял уже и подумал: «Неужели для домов начальства даже дворников больше? Наверное. А эти двое, видать сразу, из бывших. Второй, что без шляпы, даже на детей с презрением смотрит, то ли привычка такая...»

Первые два дворника ничего не видели, потому как не выходили на свою территорию, которая, кстати, узнал лейтенант, меньше, чем в обычных домах. Зато третья — Полина Григорьевна — как раз на участке была. Бутылку с кефиром кто-то разбил на асфальте. Собирала осколки в совок. Видит — идет Дудян. Поздоровался. Нет, настроение хорошее. Веселый был. Про мужа спросил:

— Илья Петрович курит всё, не бросил?

— Курит, сигареты дорогие стали, так табак где-то достает.

— Ну-ну! Привет ему! — и пошел дальше.

— А вот у дома номер четырнадцать остановил его мужчина. Обличьем знакомый, а припомнить не могу. Да и далековато уже... — виновато сказала Полина Григорьевна. — И стали они разговаривать. Долго беседовали. Мужчина тот все наступал на Артура Григорьевича, все подпрыгивал...

— Полина Григорьевна, миленькая, кто же это был? Вспомните, — умоляюще попросил лейтенант.

— Я уж и так стараюсь. Как прознала про несчастье, так вот и тужусь. Вдруг, думаю, пригодится...

— Может, еще кто видел? — с надеждой подался к дворничихе лейтенант. — Кто проходил в это время?

— Так шли люди... Человека два-три. У нас работающих мало здесь живет, в основном — пенсионеры. Зато гонору, гонору-то... Господи! Один на днях кричит: «Уволю! Ноги твоей завтра не будет!» А из самого песок сыпется. Никак не отвыкнет командовать...

— Может, он и видел, как Дудян с незнакомым мужчиной разговаривал?

— Нет. Он в магазин и то к обеду соберется. А потом, какой незнакомец?

— Ну, тот, что с Артуром Григорьевичем разговаривал?

— Разве я сказала — незнакомец! Не-ет! Знакомый. Вот откуда только — не припомню.

Так, больше ничего не добившись, лейтенант Смирнов пошел к соседнему дому под номером четырнадцать. Он весь дрожал от азарта — понимал, что появилась ниточка. Правда, тоненькая, прямо-таки тонюсенькая, но надежда. Нужно теперь найти тех двух-трех работающих, которые видели Дудяна с мужчиной. Узнать, что за собеседник испортил первому заместителю председателя утренний моцион? «Только вот зачем он нам нужен? — вдруг дошло до лейтенанта. — Разве настроение Дудяна связано с убийством? По-моему, так убивают и веселых, и грустных». Но все же он не мог ослушаться приказа, тем более результат был близок. Поэтому зашел в подъезд, огляделся. Чисто и тихо. Висит список жильцов. Нигде в домах раньше лейтенант такого не видел. Слышать слышал, а вот видеть... «Ну что ж... Квартира первая? А почему бы и нет? Начинать так с начала...»

Лейтенант нажал кнопку звонка и тут же отдернул руку, потому что за дверью взвыла вдруг сирена. Надо же?! До чего люди не додумаются...

— Кто? — голос старческий, но еще твердый.

— Милиция, откройте, пожалуйста, — смиренно произнес лейтенант. Черт его знает, кто скрывается за дверью с сиреной?

— Милиция?! — дверь открылась. Высокий, худой старик, выбритый до блеска, внимательно смотрел на лейтенанта. Из комнаты пахло резко... «Нафталином, что ли...» — подумал лейтенант, но удивиться ему не пришлось, так как хозяин потребовал:

— Документы!

Лейтенант протянул удостоверение. Хозяин сходил за очками. Долго рассматривал, читал, шевеля губами... Лейтенант уже пожалел, что сунулся в эту квартиру.

— Вот какие теперь у вас удостоверения, — сказал хозяин, отступая на шаг и делая знак рукой. Лейтенант зашел в коридор и остановился, но сильная рука толкнула его вперед, в большую комнату, и первое, что бросилось ему в глаза — портрет Сталина. Большой. Почти во всю стену. На портрете Сталин стоял во весь рост, правая рука заложена за борт кителя. Лейтенант перевел взгляд на хозяина, тот, конечно же, видел реакцию гостя, поэтому сердито поджал губы.

— Садитесь, — приказал он.

Лейтенант сел на твердый, с прямой спинкой стул. Хозяин в упор рассматривал его. Молчание было тягостным.

— Чем могу быть полезен? — хозяин чуть наклонил голову, но не отвел взгляд.

— Вчера... — начал лейтенант.

— Сколько тебе лет? — перебил его хозяин.

— Двадцать четыре. — Тревожно было на душе. Дед какой-то странный. А тут еще этот портрет...

— Двадцать четыре?! А мне семьдесят восемь...

— Вы хорошо выглядите... — не нашел ничего лучшего сказать лейтенант.

— Н-да! В двадцать четыре года я был тоже лейтенантом... — сказал хозяин и глубоко задумался.

Времени у лейтенанта не было, хотелось побыстрее выполнить задание, да, может, еще что дадут. Дело интересное. Но тут помимо воли мозг произвел простейшие арифметические действия и оказалось, что хозяин квартиры лейтенантом был в 1935 году.

— Вы в милиции работали или в НКВД? — сразу заинтересовался лейтенант.

— Что, ищешь, кто расстреливал так называемых невинных? — очнулся от воспоминаний хозяин. — А про приказ что-нибудь слышал? За невыполнение приказа у вас что бывает? У нас просто ставили к стенке. А у вас? Языком мелете... Всех тех под одну гребенку чешете — все невиновные! А шахты кто взрывал? А коров кто травил? А руководящих работников кто стрелял? А на железных дорогах крушения... — хозяин подался вперед: — Сейчас вы все хорошие. Мы все плохие. А у вас сколько невиновных в тюрьмах сидит? В каждой газете, каждый раз читаю. Вас кто заставляет невиновных сажать? Нас — понятно, или ты, или тебя. А вот вы... Вас... — на губах хозяина появилась пена. Он схватился за грудь, низко наклонился, закашлялся.

Лейтенант, воспользовавшись этим, неслышной тенью выскользнул на лестничную площадку, закрыл дверь квартиры.

— Фу-ух! — перевел дух. «Вот это он мне дал прикурить. Значит, и он расстреливал, раз так говорит... Нет, нужно начинать со второго этажа. Первому окна закрывают высокие кусты. И как я сразу не сообразил? Зато со второго и третьего этажей видна хорошо улица. Большинство пенсионеров страдает близорукостью, а вдаль видит отлично. Лишь бы не нарваться еще на такого...» Лейтенант в несколько махов преодолел два лестничных проема. Позвонил.

В квартире номер три дверь не открыли. Дома были. Спросили:

— Кто? Милиция? Покажите документы...

Поднес удостоверение к глазку.

— А зачем мы вам? Что нужно?

Ну не будешь же через дверь разговаривать. Ну дела-а-а! Ну сограждане!

— Помрете от любопытства, если не откроете! — громко прошептал лейтенант, но и после этого дверь не открыли.

На лестничной площадке две квартиры. Позвонил в квартиру номер четыре. Открыли сразу. Наверное, пока препирался с соседями, лейтенанта разглядели и поверили. Небольшого роста с худым морщинистым лицом старик пригласил в комнату.

— Чем обязан? — спросил он.

Лейтенант, еще не остывший от возмущения, отрывисто рассказал, что работает по расследованию убийства Дудяна и что его интересует, с кем он вчера утром стоял, вот здесь — напротив.

— Так-так! А что это вам дает? — последовал вопрос и взгляд, полный такого жгучего любопытства, что лейтенант почувствовал себя вознагражденным за все свои труды.

— Тогда мы узнаем, почему у Дудяна было вчера утром плохое настроение.

— Так-так! Очень интересно! — старик заметался по комнате. — Прямо название детективного романа: «Почему у убитого было плохое настроение?» Или просто: «Почему у убитого плохое настроение?» А что, есть же болгарский детектив, кажется, «Ничего нет лучше плохой погоды». Читали? Нет?

Его прервал телефонный звонок.

— Простите, — старик поднял трубку. — Алле? Да, я — Иван Афанасьевич. У меня, конечно. Товарищ из МУРа, — лицо сделалось хитрым-прехитрым, он подмигнул лейтенанту и продолжил: — Есть у них отдел по особо важным делам. Да, наши попросили помощи. Да. Это заместитель начальника отдела. Из самой столицы. Молодой?! Молодой, да ранний. Такие вещи рассказывает — дикий ужас! Кровь леденеет. Сейчас спрошу. — Он зажал трубку ладонью и довольно захихикал:

— Сосед, тот, что вам не открыл. Сгорает от любопытства. Просится сюда. А я его не пущу, пусть помается, — и, не дожидаясь согласия лейтенанта, заговорил в трубку:

— Извини, Иван Афанасьевич. Уперся, ни в какую. Говорит, служебная тайна. Только мне. Я-то под честное слово. Что? Понимаю, но не могу. Да, обиделся. Говорит, как так, заслуженный человек, столько пробыл на партийной работе, орденами награжден, и милиции не открыл. Откуда? Да они сейчас все знают. Говорит, пришел специально, осведомлен, что жена твоя у дочери в Кинешме. Прямо так и сказал. Да. Хорошо. Объясню. Извинюсь. Ладно, зайду.

Он положил трубку и упал на диван, покатываясь со смеху. Потом вскочил и кинулся на кухню. В его возрасте и такая прыть!

— Как я его? — закричал он. — Зловредный мужчина, я вам скажу. Любопытен, но потенциальный трус. — Хозяин появился в дверях с большим красивым бокалом. — Кваску, пожалуйста.

Это было очень кстати, но пришлось рассказать о ходе расследования, то, что лейтенант знал и что можно было рассказать. Минут двадцать старик не отпускал лейтенанта. За это время дважды звонил дверной звонок и раза три телефон. Но хозяин никак не реагировал, а когда провожал гостя, вдруг сказал:

— Артур Григорьевич стоял вчера с бывшим начальником горжилотдела Северцевым.

— А где он сейчас работает?

— Где работает? — переспросил старик. — Очевидно, пока еще нигде. Он только что вернулся из мест не столь отдаленных. Спорили они. Причем напирал да и победителем оказался Северцев. Он как бы грозил Дудяну.

— Откуда это вам известно? — удивился лейтенант.

— А вот, — и старик с гордостью достал из шифоньера бинокль. — Цейсовский, с войны! Сейчас таких нет. Посмотрите сами.

Да, видимость была чудесной.

— Вы уж того... — зашептал старик лейтенанту на ухо в коридоре. — Не заходите к соседу. Ничего он вам больше не скажет, зато я с него сейчас выдавлю. Сейчас он у меня раскошелится, — и сделал многозначительный жест рукой.

«Кому горе, а кому игрушки», — подумал лейтенант, торопясь в отдел. Чувствовал он, не зря старался.

Начальник уголовного розыска области внимательно выслушал лейтенанта, спросил:

— Фамилия?

— Северцев.

Туренко мотнул головой. Ему понравился шустрый лейтенант.

— Фамилия?

— Лейтенант Смирнов, — подсказал Гуреев, с беспокойством поглядывая на шефа. Не забрал бы способного оперативника.

— Что Северцев?

— Три года тому осужден за управление транспортом в нетрезвом состоянии, повлекшим за собой гибель людей. Пьяный, как свинья, выскочил на «Жигулях» на автобусную остановку в час «пик». Двое погибли, — пояснил Гуреев. — Руководство города горой за него встало. Но поделать ничего не смогли. Общественное мнение. Дали все же три года.

— Только-то?

— Люди жаловались, писали — бесполезно. Вот вернулся... — Гуреев нервно тряхнул головой. — С Дудяном дружны были, не разлей вода.

— Интересно.

— Я как раз и подумал, не вместе ли продавали квартиры?

— Допросить! — Туренко решительно пристукнул ладонью.

— Понятно. Вася, — обратился Гуреев к лейтенанту. — Хоть и устал ты, но лучше тебя никто не сделает. Бери машину, вези его сюда.

— В прокуратуру, — поправил Туренко.

— А мы как же? — воспротивился Гуреев. — Нам тоже не мешало бы знать...

— Нет времени.

Вот и поговорили, называется. «Учуял что-то шеф», — догадался Гуреев и приказал:

— Быстро, лейтенант.

— Это я мигом, — лейтенант выскочил из кабинета.

— Шустрый, — одобрительно прогудел Туренко, и Гуреев понял, что угроза лишиться сотрудника реальна, потому поспешил принять меры.

— Суетится. Ошибки допускает. Пацан еще.

— Остепенится, — издевательским тоном произнес Туренко, заметив ухищрения своего подчиненного.

— У меня всего три толковых работника, — взмолился тот. — Один в отпуске сейчас. Товарищ полковник, у меня по штату двоих недокомплект. А нагрузка?! Если его заберете, я... Я не знаю... — в отчаянии проговорил Гуреев.

— Просто отмечаю, — успокоил его Туренко.

«Да, просто... — усомнился Гуреев. — Нужно убирать Смирнова, подальше с глаз начальства...»

«Интересный юноша», — отметил Туренко. Понимать Гуреева он понимал, но и его самого понять нужно. Оперативная обстановка в области сложная, впрочем как и во всей стране. Рост преступности заметен. Специальные школы милиции и Высшие школы МВД СССР выпускают достаточно, но не каждый человек с дипломом юриста может быть оперативным работником. Далеко не каждый! Тут, если хотите, талант нужен. А талант по крупицам собирается... Никто лучше Туренко не знает обстановку по кадрам в Уголовном розыске области. А она очень непростая... По многим позициям. Уйдут на пенсию нынешние оперы, и не всегда их можно заменить достойными, потому как их нет...

Так что Гуреев испугался вполне обоснованно...

IX

Следователь Шамин был весь во власти бумаг. Еще раз перечитывал он заключения экспертиз — дактилоскопической, трассологической, судебно-медицинской, протоколы допросов, служебные записки, оперативные сводки. Чувствовал, что упустил он какую-то деталь. Поэтому не складывалась общая картина преступления. Не было одного важного звена — мотива убийства. Вернее, их было много, как и версий. Только единственного самого правдоподобного, самого обоснованного — не проглядывалось. А ведь что-то тревожило Шамина, значит где-то он подходил близко к истине. Где? В разговоре с кем?

Он вновь и вновь просматривал написанные красивым почерком Сиповского протоколы. Сам Сиповский уехал в деревню Березовку, в колхозную больницу, куда поступил человек с переломом ноги. Приметы его совпадали с приметами неизвестного, что был в утро убийства Дудяна в горисполкоме и что бежал от сержанта милиции Усенко.

Шамин уже перестал удивляться прозорливости и предусмотрительности начальника угрозыска области. Работал он с Туренко давно, и, если другие ворчали на его медлительность и молчаливость, он знал его быстрым, решительным. Нельзя считать, что они дружили. Нет. Да и встречались только при расследовании особо важных дел. Но сошлись характерами и были довольны друг другом. Во-первых, они никогда не связывали инициативу друг друга. Второе, не перехватывали один у другого важных свидетелей, чтоб себе приписать добытые сведения. Все шло в общую корзину, в результате выигрывало дело.

Вот и сейчас сообщил Туренко о бывшем начальнике горжилотдела Северцеве и попросил допросить его. По тону и необычной многословности Шамин понял, какое значение этому допросу придает начальник уголовного розыска области. Ну скажите, кто из работников милиции да из коллег Шамина лишился бы добровольно такого лакомого куска? Ясно же, Северцев знает о Дудяне много, причем такого, о чем работники следствия пока только подозревают.

Может он быть реальным убийцей или соучастником? Вполне. Поэтому, пока шустрый лейтенант Смирнов разыскивает Северцева, Шамин решил еще и еще раз перепроверить свои версии. Для этого он стал просматривать материалы в уже довольно пухлом деле об убийстве Дудяна.

Протокол осмотра места происшествия составлен тщательно. Чувствуется опыт Сиповского. Но протокол не дает ответа да и не может дать, почему патроны лежат на полу россыпью, почему в пистолете неполная обойма? Если взять за основу слова любовницы Дудяна, то в обойме было всего два патрона. Опасаясь кого, Дудян спешно снаряжал обойму? Кто помешал ему? Шамин уверен, что этот «кто-то» и явился причиной гибели Дудяна.

Он пододвинул к себе блокнот и пометил в нем: «Еще раз попытаться выяснить принадлежность оружия. Чье оно? Откуда?» Обычно у пистолетов богатая биография. Но тут как раз другой случай. Пуля, извлеченная из Дудяна, по пулегильзотеке не проходит. Но кто-то же работал в комсомоле вместе с Дудяном. Может, знают, откуда пистолет? Что значит — «комсомольская юность»? Упустила милиция, упустила! Завтра дать задание.

Потом взялся за листок из записной книжки. Гуреев снял копию и пообещал попробовать отыскать строение, указанное в плане, и посмотреть, что там, под этими крестиками. По всей видимости, это план подвала. Но где этот подвал?

Ожидать чего-то сверхъестественного от этого листочка нечего, а вдруг?..

Еще раз осмотрел листок, отложил его в сторону, взялся за протокол допроса председателя горисполкома. Удивился — что это, дань моде? Или попытка обелить своего сотрудника? Неужели какие-то важные сведения по делу?..

Очевидно, и Сиповский был парализован ожиданием этого, иначе бы не записал общие, пустые фразы, которыми характеризовал председатель своего первого заместителя: «идейно выдержан», «предан делу», «быстро перестроившийся» и так далее. Ни одного живого слова. Нет, в конце — «был наказан за неустойчивость в семейной жизни». А похвал сколько!.. Этот бы протокол допроса да в Президиум Верховного Совета — точно бы схлопотал орден Дудян, пусть посмертно.

Заключение судебно-медицинской экспертизы показалось Шамину недостаточно квалифицированным. Нет категоричности вывода. Осторожничают врачи.

«Самоубийство? — это как-то по-особому прозвучало в мыслях Шамина. — А почему, собственно, Дудян должен стреляться?» Вспомнился разговор с Валей: «Совесть заела!» Нет, такие люди не стреляются. Для этого нужен чрезвычайный повод. Мощный стресс, и, конечно, не проснувшаяся совесть тому причиной. Люди, облеченные властью и греющие около нее руки, давно ничего не боятся. У них двойная защита — положение и партия. И неизвестно, что сильнее. Если кто-то настырный, безумный пройдет все бюрократические заслоны и сможет разоблачить руководящего работника повыше масштабом, ему останется самое трудное — лишить человека его положения. Потому что пока этот руководитель член партии — суд к производству дело не примет. А назвать человека преступником может только суд. И начинается извечная карусель: исключить из партии можно только тогда, когда доказано, что человек — преступник. Но суд не берется это доказывать, пока руководящий товарищ не исключен из партии...

Следствие закончилось. Суд дело не принимает, а родная партийная организация, учитывая умелое руководство предприятием, инициативу в выполнении планов и так далее, и тому подобное... ограничивается выговором, редко строгим... И из партии не исключает. Попробуй что-то сделай...

Поэтому Дудяну пугаться было нечего. Взаимоотношения между руководителями, «отцами» города, таковы, что Дудяна не раз журили за дачи, пьянки... Грозили снять с работы. Но дальше угроз дело не шло. Правда, первый секретарь горкома на последнем совещании сказал: «Все! Больше прощать не буду. Отдам под суд, если что...» Но это так... Обычный прием...

Кто же тогда выстрелил? Кто забрал пистолет?

После допроса депутата Слезневой стало ясно, что секретарь Дудяна Олечка лгала, что не было ее в приемной, что болтала она с киоскершей и не видела, кто входил и кто выходил из кабинета. Пришла Олечка на работу, заглянула в кабинет, поздоровалась с еще живым Дудяном и ушла. Пришла к девяти, села как ни в чем не бывало. При ней только Слезнева рвалась в кабинет. Остается вопрос, почему заведующий торговым отделом Кашеваров не заглянул к другу и начальнику? Неужели так спешил? Хотя... накануне виделись... Но спросить, как обошлось с женой? Как самочувствие? Пожать руку... Может, излишняя сентиментальность? Нет, все-таки нужно проверить.

Телефон звякнул и умолк. Потом зазвонил громко, пронзительно. Междугородная. Слышимость плохая, но можно разобрать:

— Алло! Алло! Сиповский говорит. Записывайте — Зарубин Петр Алексеевич, 1950 года рождения.

— Виктор Ильич, кого вы мне даете? — старался перекричать шум в эфире Шамин.

— Человека, который был утром в горисполкоме.

— Он причастен к делу?

— По всей вероятности — нет.

— Зачем же он мне? Привезите протокол допроса и все. А сейчас вкратце, что он сказал?

— Был у сестры. Она работает уборщицей в горисполкоме — Поварова Людмила Алексеевна. Просил денег. Был до восьми тридцати. Так что по времени не подходит. Он условно осужденный. Из спецкомендатуры Атайска уехал самовольно. Потому, боясь наказания, спрыгнул на ходу поезда от сотрудника милиции. Перелом ноги. Сам передвигаться не может.

— Сообщите в спецкомендатуру и возвращайтесь назад. Да, кстати, узнайте, не видел ли чего подозрительного он.

— Узнавал, конечно, — обида явно звучала в голосе Сиповского. Еще бы, загнали как последнего стажера к черту на кулички и еще сомневаются в знании элементарных истин.

— Все. Хорошо. Возвращайтесь. Когда будете? — не очень ласково произнес Шамин.

Он не был жестким человеком. Просто любил свою работу и потому не мог делить ее на грязную и чистую, на нужную и ненужную, знал на собственном опыте, иной раз в самой грязи и выловишь золотинку истины. Поэтому не понимал амбиции Сиповского. Раз нужно, при чем здесь чины?

Конечно, можно было послать другого, так как из показаний Степана, шофера председателя, уже возникли сомнения в причастности к преступлению неизвестного — по временипребывания в горисполкоме. Но этот человек мог тем же путем вернуться еще раз. Потом очень уж подозрительно себя вел. Сиповский был послан в больницу потому, что никого более свободного под рукой не оказалось, да и нужно было разобраться в этой непонятной истории раз и навсегда.

Шамин внимательно изучал дело, отрываясь только на телефонные звонки. Их было несколько, в основном, доброжелатели-анонимы сообщали разные подробности о жизни и деятельности первого заместителя председателя горисполкома и других влиятельных лиц города. Ничего нового они не дали. Но один звонок был символичен — звонок из приемной первого секретаря горкома. Просили явиться пред светлые очи в восемнадцать тридцать. Не удержались на заданной ноте. Сработала давняя привычка. Шамин усмехнулся горько. Сколько было таких вызовов за годы его работы? Сейчас перестройка — полегче. Не очень, но все-таки. Понимал, разговор будет неприятный. Забеспокоились «отцы» за честь мундира, за свое благополучие. Понимают, схлопочут на орехи. Придется идти, никуда не денешься. Ничего, к тому времени Сиповский будет на месте, займется неотложными делами.

Наконец привезли Северцева, бывшего начальника горжилотдела. Был он невысок, но кряжист. Годы, проведенные в местах не столь отдаленных, укрепили его физически. Предрасположенный к полноте, он сейчас был в форме, подтянут, напружинен. Беспокойство чувствовалось в каждом его движении. Смотрел исподлобья.

Шамин не стал расставлять ему ловушки. Побоялся, что он замкнется, начал обычно. Фамилия, имя, отчество, год рождения. Неторопливо заполнил бланк протокола, дал расписаться. Руки у Северцева дрожали.

— Вы знаете, что Дудян скончался сегодня утром? — задал первый вопрос Шамин.

— Нет, то есть да, — сбивчиво ответил Северцев.

— Вы не волнуйтесь. Чего уж теперь волноваться... Отвечайте, тщательно обдумав, — подсказал Шамин, пристально глядя на допрашиваемого.

— Я не убивал его, — не выдержал Северцев. — Зачем мне это?

— Сначала прошу ответить на мои вопросы, — твердо сказал Шамин.

Северцев понимал, что ему будут лепить это убийство. За три года лишения свободы он достаточно подковался в разных милицейских штуках, и учителей было у него достаточно. Понимал и шаткость своей позиции. Алиби его в момент выстрела никем не могло быть подтверждено. Потому как, придя домой после разговора с Дудяном, Северцев включил телевизор и завалился на диван. Очевидно, нервное напряжение было велико, так как он не заметил, как уснул. По этой причине сказать какая шла передача, о чем, он не мог.

— Состав преступления, за которое вы отбывали срок? — Шамин говорил медленно, пристально глядя на сидящего перед ним.

— Статья двести одиннадцатая часть вторая Уголовного Кодекса РСФСР, — бравируя отчеканил Северцев.

— Я прошу рассказать, за какие действия вменена вам эта статья.

— Разве вы меня... Поверьте, я не убивал Дудяна, — растерялся Северцев, — а тот случай к делу не относится.

— Я прошу вас рассказать, за что вы были судимы? — настаивал Шамин.

— Пьяный за рулем... Не справился с управлением... Вот за это, — пробормотал Северцев.

— Подробнее.

— Узнайте из приговора, — огрызнулся Северцев.

Шамин понимал, что необходимо разговорить допрашиваемого, но озлоблять нельзя.

— Встреча с Дудяном была преднамеренна? Вы специально готовились к ней? — решил отступить он.

— Нет. Вернее, да. Я ждал его. Знал, по какой дороге ходит он на работу, — не стал скрывать Северцев, потому что жене сказал: «Пойду поговорю с этим подонком!» Жена на допросе скрывать этого не будет. В колонии были опытные учителя, те, что не первую ходку делали, те, которых защищали лучшие московские или ленинградские адвокаты. Они учили: «В малом признаться не грех. Покайся, слезу пусти... В главном чтобы тебя не поймали. Тут стой твердо».

Нет, не будет он брать убийство Дудяна на себя. Своих грехов хватает. Но кое в чем признаться придется.

— Я ждал его вчера утром, — сказал Северцев.

— Зачем, если не секрет? — спросил Шамин. Колебания Северцева были понятны ему. Наверняка, он все обдумал, как только узнал о ранении Дудяна. Знал, что его так или иначе найдут. Поэтому определенную линию поведения выработал. Хотя, естественно, все в мелочах продумать не смог. За других как сказать? Вот, тут-то и закавыка.

— Не секрет, просил устроить на работу, — осторожно произнес Северцев, чувствуя шаткость своей позиции.

— Что ж утром из-за этого его ждать в засаде, словно соловей-разбойник? — небрежно произнес Шамин. Он инстинктивно чувствовал сопротивление допрашиваемого, поэтому подбирал тон. — Почему бы сюда, в горисполком, не прийти?

— Тут не фонтан.

— Чей?

— Ну... Охрана может не пропустить... А потом — неудобно. Все ж меня знают, — сказал Северцев и опустил глаза в пол. На самом деле ему было неудобно туда приходить.

— Несоответствие небольшое, — сказал Шамин. Северцев так и сжался весь. Насторожился. — Как же охрана вас не пропустила бы, если вас все знают?

— Ну как... Милиционер не знает меня.

— Чепурной? Он вас отлично знает. Работает давно. Отзывается о вас хорошо, — возразил Шамин. — Пропустил бы, слов нет.

— Он-то пропустил, да как-то...

— Вы на радостях встречи Дудяну пуговицу оторвали от рубашки.

Северцев похолодел. Могут пришить черте что...

— Я... обнялись. Пуговица и того... Я ее нашел, отдал Артуру.

— Давайте для протокола поточнее — вы не пришли к Дудяну, потому что неудобно или потому что не пропустила бы охрана? — настаивал Шамин, словно его не интересовала ни пуговица, ни то что Дудяна назвали просто по имени. — Это очень важно.

Северцев растерялся, он не находил ничего важного в этом. Что знает следователь? Почему он придает значение этому?

— Может быть, вы не хотели, чтобы ваш разговор слышали другие? — Шамин добился, чего желал — неуверенности Северцева. Нужно усилить ее, запутать его в его же показаниях, выявить ложь, но осторожно. Главное чтобы он не замкнулся, не замолчал.

— Да, конечно, — обрадовался Северцев. — Там не поговоришь.

— Почему? Двери закрыты. Двери двойные. Секретарша никого не пустит...

— Так-то оно так, — не понимал Северцев, куда клонит следователь. — Да это... все равно кто-нибудь войдет...

— Что же секретного в вашем разговоре?

— Нет-нет, — всполошился Северцев. — Совершенно ничего... Только о моей будущей работе. И все.

— Тогда почему опасаться, если кто-то войдет?

Северцев молчал.

— Может быть, Дудян не хотел с вами встречаться? — подкинул ему лесенку Шамин.

— Конечно! Хотя — почему?

— И я думаю — почему бы это? Если только, чтобы не портить себе авторитет? Хотя и бывший друг, а зэк, из тюрьмы...

— Конечно. Он же все-таки первый зам, — согласился Северцев.

— И тем не менее на виду у всех вы с ним простояли более пятнадцати минут, — решил поднажать Шамин. — Чем это объяснить? На виду у всех! И Дудян не постеснялся вас. Кроме этого, разговор носил резкий характер. Вы ссорились.

— А чего он... — начал было Северцев, но спохватился: — Не хотел он помочь мне.

— В чем?

— Я же сказал, — раздражаясь, произнес Северцев. — В устройстве на работу.

— Не горячитесь. Тщательно обдумывайте свои ответы, — снова посоветовал Шамин, зная, что этими словами только усилит растерянность и раздражение допрашиваемого.

— Что вы меня все предупреждаете, — не замедлил вспыхнуть тот.

— Потому что вы говорите неправду, о чем будете жалеть.

— Мне жалеть нечего, — упрямо произнес Северцев, но тут же спохватился: — Я говорю правду.

— Как же вас понять? Позавчера только вернулись домой, а на следующее утро сразу побежали подстерегать Дудяна. Заметьте — домой к нему вы не пошли. На работу тоже. Встретили его на улице. Значит, вы боялись не того, что вас с Дудяном увидят. Не стеснялись этого. А боялись, что вас услышат и что Дудян не захочет с вами возиться.

— Почему это? — вырвалось у Северцева.

— Потому что ваш разговор носил сугубо секретный характер и касался не будущей вашей работы, а прошлой. Вернее, прошлых махинаций с квартирами.

— Но-но! — воскликнул Северцев. — Это еще доказать нужно.

— Это как раз доказано. За это я не беспокоюсь. Мне бы теперь разобраться — какое ваше участие в убийстве?

— Не убивал! Тут вы уж мне не шейте. С квартирами было, от этого не отказываюсь, а мокрое дело... извините.

— За что могли убить Дудяна? Только за то, что не поделили доходы. Кто мог убить? Только вы. Только у вас были основания. Но мне не понятно — зачем? Если он не отдал вам деньги живым, значит, мертвым тем более не отдаст, — рассуждал вслух следователь.

— Вот именно, — обрадовался Северцев, — поэтому не было смысла мне его убивать, и я его не убивал.

— Но сумма-то большая. Могли погорячиться. Вон как вы руками размахивали, грозились...

— Да я только грозился, но на убийство не пошел бы. Нет.

— Я понимаю вас. Но мне нужны доказательства.

Северцев молчал, соображая. Этого как раз ему нельзя было давать.

— Значит, вы вернулись домой вечером позавчера... Узнали от жены, что конечно же, Дудян не дал ей ни копейки из вашей доли. Так?

— Да, — согласился Северцев. Почему не признаться, раз это доказано.

— Ночью вы плохо спали из-за этого. Расстроились?

— Конечно.

— Поэтому и разговор начали с угроз?

В это время дверь открылась. Туренко кивнул в знак приветствия и уселся в углу кабинета, стул под ним скрипнул. Северцев обернулся и посмотрел на вошедшего. Он ему был незнаком. Но раз так бесцеремонно входит, значит, шишка большая.

— Не отвлекайтесь, — попросил Шамин. — Почему вы ваш утренний разговор с Дудяном начали сразу с угроз?

— А чего ж он, скотина...

— Давайте без оскорблений. Вы оскорбляете уважаемого в городе человека... — сделал замечание Шамин, упирая на слово «уважаемый».

— Какой такой «уважаемый»? — взвился Северцев. — Он такой же преступник, как и я. Даже больше! — В сознании его утвердились два момента. То, что спекуляция квартирами доказана, так сказал следователь, и то, что нужно отказываться от «мокрого» дела. — Торговал квартирами? Торговал. Денежки пополам со мной делил? Делил. А тут, эта уважаемая скотина, заныкала моих восемь тысяч. Воспользовался тем, что я сел по другому делу...

— Не отвлекайтесь, — подогрел его Шамин. — Известно всем, что вы, пьяный совершенно, находясь за рулем автомашины, въехали на большой скорости на автобусную остановку, где было много людей. В результате наезда погибло двое, несколько человек ранены. Почему же вам дали такой маленький срок?

— Во! И он мне — «я твои деньги отдал судье, прокурору...» Врет все! Знаю я точно, не давал он им никаких денег.

— Но вы грозили ему. Грозили смертью.

— Нет, — воскликнул Северцев. В это время за его спиной скрипнул стул. Он развернулся и посмотрел на человека, что недавно вошел в кабинет. Тот сидел, закрыв глаза, будто дремал. Что за черт! Кто это и почему спит?

— Как это нет? — отвлек его на себя Шамин, понимая выгодность ситуации. — Ведь вы сами, только что...

— Я сначала пригрозил, что поеду в областной центр в КГБ и все расскажу.

— Почему же сразу в КГБ?

— Потому что милиция ему подчиняется. И они против него не пойдут.

— Ну, допустим, это здешняя милиция. А областная?

— Все куплено, вы плохо знаете Дудяна.

— Совсем не знаю, — подстроился Шамин.

— Тем более. Его если пугать, то только КГБ. Высказывания у него различные. Порнографические фильмы привез из-за границы...

— Сейчас КГБ по-другому к этому относится.

— Не уверяйте меня, что все уже перестроились. И потом, одно дело — простой гражданин, а другое — первый заместитель председателя горисполкома. Потому сказал я ему: «КГБ тебя возьмет. Оно тобой очень заинтересуется». А потом уже сказал, что убью. Хотя делать этого, естественно, не собирался. На фига это мне?..

— Дудян испугался ваших угроз?

— Он испугался не меня, а КГБ. И пообещал долг вернуть, не весь, правда, половину только. Остальные потом, позже.

— Когда?

— Не сказал он. Но мне хотя бы половину пока...

— Значит, он откупиться от вас хотел?

— Причем — откупиться? Он мне долг вернуть пообещал...

— И все-таки испугался он угрозы сообщить в КГБ или того, что вы его убьете? — резко уточнил Шамин, видя как открылись глаза Туренко, как жадно слушает он разговор. Что-то его заинтересовало, потому и настаивал Шамин на подробностях, чтобы помочь ему.

— КГБ он боялся как огня. Он сам мне говорил... Уж если где-то работают, так там... Да и грешки за ним водились. Фильмы эти... За границей вел себя не очень... Знакомства всякие... Вот и боялся.

— Поточнее?

— Ну, считал что с милицией и прокуратурой справится, а туда не достанешь. Да, наверное, так.

— А вас? Вашей непосредственной угрозы убийством?

— Меня тоже. У меня характер вспыльчивый. Если что, я могу... — Северцев спохватился и замолчал.

— Он знал об этом?

— О чем?

— О вашем характере?

— Да, конечно.

— Было?

— Один раз. По пьянке, — неохотно сказал Северцев. — Тоже из-за денег. Обмануть он меня хотел. Я его и схватил за горло. Чуть не задушил. Как-то так получилось... Не помнил себя. Хорошо, не одни были. Оттащили меня, — сзади опять скрипнул стул. Северцев не выдержал, обернулся резко, так, что хрустнули шейные позвонки. Тот, в углу, встал со стула и так же молча кивнув пошел к двери. Подождав, когда дверь за ним закроется, Северцев спросил почему-то шепотом:

— Кто это?

Шамин взглянул на часы. До назначенного первым секретарем часа оставалось тридцать минут. Сиповский должен был уже вернуться. А где же Гуреев?

X

Если честно, капитану Гурееву было не до тайны Дудяновских кладов. Работы было так много, что он никак не мог выкроить время повнимательнее присмотреться к плану из записной книжки. Но где-то все-таки точил червячок, и он, отправив Стецко обедать, вытащил план и уселся за свой стол, не за приставной, пользуясь тем, что полковник Туренко отсутствовал.

Трудно было отвлечься от сегодняшних забот, сосредоточиться на маленьком белом клочке. Бумага обычная, стандартная. Одна восьмая листа. Квадрат, расчерченный двумя перпендикулярными линиями, смещенными влево и вверх. В большом четырехугольнике в правом нижнем углу два крестика друг за другом. Над чертежом надпись. Кроме этой надписи, ничто не говорило, что это план строения. «Глубина один метр». Значит, чертеж снят с поверхности земли. Значит, речь идет или о подвале каком-то, или о строении с земляным полом. Ну, насчет земляных полов сейчас редко... А если подвал? Тогда строение должно быть небольшим. И гадать нечего — дача. Дача Дудяна? Естественно, не та, что продал, и не та, что строит, а та, что в садоводстве «Солнечный».

Знал Гуреев это садоводство. В живописном месте, на берегу реки. Лет пять тому возмечтала жена его о даче и обязательно на берегу реки. Сунулся тогда Гуреев в это садоводство. Что ты! Со свиным рылом в калашный ряд... Только по решению горисполкома. А решения горисполкома быть не могло. Кто бы стал решать для старшего оперуполномоченного уголовного розыска? Может, сейчас... А что, дача прокурора там, начальника милиции, вот и Дудяна...

Гуреев взял с собой эксперта-криминалиста, помощника дежурного по горотделу. В таких случаях важно, чтобы кто-то был в форме. Прикинул, — полчаса езды до садоводства, там полчаса, ну — час. Час что там делать? За полчаса управятся. Обратно... Итого: полтора часа.

Ах, как жаль было этих полутора часов. Ведь после признания Олечки время убийства ограничено всего десятью-пятнадцатью минутами. Пришла Олечка на работу, поздоровалась с Дудяном и сразу отправилась в киоск за книгами. Вернулась, конечно, не через одну-две минуты... Вернулась и стала заниматься своей косметикой. В девять пришла Слезнева. Значит, что-то случилось в период с без семнадцати-двадцати девять до без трех минут девять. Четырнадцать-пятнадцать минут! В этом случае особое значение приобретает работа Стецко, он выясняет по минутам: кто где был и что делал. Сколько же нужно будет допросить, перепроверить... А тут целых полтора часа коту под хвост!

Гуреев, прищурив глаза, прислушался к шуму мотора, и прикидывал: теперь нужно бы допросить Кашеварова, завторготделом. Ох, как нужно! Но Туренко вдруг воспротивился категорически. Неужели он Кашеварова заподозрил? Этого... Нет, Юрий Николаевич не позволит... Гуреев его отлично знает. Уж чего-чего, а убить... Он курицу боится зарезать, да он и стрелять не умеет...

Машина, плавно тормознув, остановилась.

— Товарищ капитан, — тихо окликнул его помощник дежурного сержант Бубарев. — Приехали.

Ворота садоводства были закрыты и заперты на большой висячий замок.

— Чего это они средь бела дня?.. — недовольно буркнул Гуреев.

— Чтобы машины не пылили, — улыбнулся сержант Бубарев, белозубый, смешливый.

— Пойди, скажи — пусть откроют, и спроси, где дача Дудяна, — распорядился Гуреев. Неохота самому вылезать, что-то разморило.

Сержант вернулся через несколько минут с виноватой улыбкой.

— Не открывает, товарищ капитан. Ни в какую. Говорит, идите пешком.

Ведь вот до чего дошло. Даже сторожа на дачах начальства на милицию ноль внимания. Это черт знает что! Чуть к верхам приобщился и уже корчит из себя... А все потому, что видят кругом непорядок, как же — в такое престижное место только с решения горисполкома, а горисполком решает, что горком прикажет... Гуреев почувствовал, как в нем закипает злость. Не потому, что ему отказали в участке тогда, пять лет назад. Кстати, у него так и нет дачи. Жене расхотелось. Он и рад, слава богу, а то бы извела: навоз, саженцы, стройматериалы...

В сторожке два крепких старика играли в карты.

— Здорово, отцы! — поздоровался Гуреев.

— Доброго здоровья, — ответили те бодрым дуэтом и глянули с любопытством. Наверное, сержант проинформировал их, кто приехал в милицейской машине.

Гуреев без приглашения сел на табурет, глянул в окно, крикнул:

— Сержант!

— Слушаю, товарищ капитан, — вырос тот в дверях.

— Составить протокол по форме в том, что сторожа в рабочее время играют в азартные игры. Фамилия? — обратился он к близсидящему.

— Я это... не сторож вовсе. Зашел... по пути... — бормотнул тот.

— Укажи в протоколе о нахождении посторонних в дежурке, а также, что сторож оказал противодействие уголовному розыску в раскрытии особо опасного преступления — убийства должностного лица. Все! — он встал, снял с гвоздя большой ключ. — Протокол доставить мне. Я буду на даче зверски убитого первого заместителя председателя горисполкома Дудяна.

На сторожа было жалко смотреть.

— Кто же знал, что уголовный розыск. Сказали: «Милиция! Милиция!» Я ежели б знал... Пускать никого не велено, только что со стройматериалами, и черные «Волги». А раз такое дело...

— Без моего ведома никого не выпускать, — ляпнул Гуреев, не представляя к каким последствиям это распоряжение приведет...

Дача Дудяна была двухэтажной. Первый этаж из красного кирпича, второй из дерева. На окнах металлические ставни, карнизы резные. Баня, гараж, беседка и участок, конечно же, не четыре сотки.

Гуреев обошел вокруг дачи, примерил ключ из общей связки, тот, что указал шофер Дудяна. Замок открылся. Толкнул дверь. Ступая на цыпочках, прошелся по первому этажу. Планировка, подходящая к чертежу. В большой комнате, под паласом, обозначен люк в подвал.

Где-то в душе Гуреев надеялся, что дача не подойдет к плану из записной книжки Дудяна. И они тут же вернутся в город, к важным и очень срочным делам. Выходит, зря надеялся.

— Сержант, двух понятых, — приказал Гуреев, эксперту же сказал:

— Запечатлей для потомков этот дворец.

Без понятых делать ничего нельзя, поэтому Гуреев прошел в беседку, сел. Эксперт сфотографировал дачу и присоединился к нему, спросил:

— Интересно, сколько такая дача стоит?

— Мне тоже интересно, — буркнул Гуреев. Говорить не хотелось. Он понимал, такую или такие дачи, потому как в садоводстве «Солнечный» маленьких дач не было видно, на зарплату, мягко говоря, не построить.

В беседке прохладно, тихо. Прошло пять минут, десять... Гуреев начал нервничать. Долго помощник дежурного ищет понятых. И вдруг сообразил в каком садоводстве он находится. «Черт!» — ругнулся про себя и встал:

— Пойду, помогу сержанту.

Сержанта в улочке не было видно, но Гуреев помнил, когда тот выходил из ворот дачи Дудяна, то повернул налево. Он тоже повернул налево и медленно двинулся по дороге мимо дач, одна другой лучше. Да, дачи были классные. Некоторые просто сказочные, воздушные. Некоторые громоздкие, насупленные. А вот... Гуреев вытаращил глаза. Перед ним стояло на тупом конце яйцо. Громадное! Удерживалось оно в вертикальном положении тремя металлическими подпорками. Вход в это оригинальное строение был снизу. Судя по окнам, забранным легкими решетками, в яйце было три этажа. Гуреев несколько минут стоял, пялил глаза. Надо же!

В конце улочки, у двухэтажного недостроенного терема стоял сержант и разговаривал с женщиной. Женщина была в открытом купальнике. «Это что же получается?! — рассердился Гуреев. — Мы его ждем, а он тут шуры-муры!..» Подошел ближе. Собеседница сержанта не отличалась красивым лицом, из-за короткого носа оно было как-то сплюснуто, зато у фигуры все прелести так и выпирали из купальника. Сержант, завидя начальство, лихо козырнул и доложил:

— Никто не соглашается быть понятыми, товарищ капитан.

— И даже эта прекрасная женщина? — Гуреев подошел к забору. — Здравствуйте!

— Так точно!

Женщина посмотрела на Гуреева внимательным взглядом и произнесла звонким голосом:

— Ни к чему между соседями.

— Какой же он вам сосед? — без всякого пыла, очевидно, уже устав повторять это, сказал сержант. — Через десять участков.

— Все равно. Мы здесь недавно. С таким трудом достали участок... Решение горисполкома добивались... И, нет-нет...

— Одно другому не мешает, — вмешался Гуреев. Где-то он ее видел, не в купальнике конечно. — Вы должны исполнить свой гражданский долг. Просто обязаны.

— Не теряйте времени. Заставить вы меня не можете. Знаю. Муж не так давно носил погоны...

Гуреев уже открыл рот, хотел спросить: «Кто?», как вдруг прозрел: «Жена Охлова это. Вот кто! — и тут же подумал: — Быстро он осваивается на новой работе».

— Тем более, вы знаете, как тяжело работнику милиции...

— Я сказала, всё, — резко почти крикнула та и пошла в дом.

— Пойдем, сержант, — Гуреев двинулся дальше, сержант за ним, но с заметной неохотой.

— Она пятая отказалась, — оправдывался он. — Никого не уговорить...

«Кажется, ее зовут Тамара, — почему-то вспомнил Гуреев. — Она хорошо пела на день Советской милиции. — Глянул на часы. — Ого! Выбиваемся из графика. Что-то нужно предпринять».

— Ты вот что, — обратился он к сержанту. — Выбирай дачи похуже, победнее. Там народ посговорчивей. Ты одного понятого добываешь и я одного. Ты направо, я налево. И поторопись, пожалуйста.

Маленький домик Гуреев отыскал не скоро. Причем не с краю садоводства, а в самом центре. И не один, а несколько. Давние, неказистые. Наверное, самые первые дачи, не зараженные еще гигантоманией и роскошеством. Постучал калиткой. Из двери выглянула старушка.

— Мать, можно вас на минутку? — крикнул ей Гуреев.

Та подошла. Было ей лет семьдесят — семьдесят пять. Но старушенция шустрая и, по всему видать, любопытная.

Гуреев представился:

— Начальник уголовного розыска, я за помощью. Очень прошу поприсутствовать понятой при обыске одной дачи.

— Это какой-такой? — живо откликнулась она.

— Во-он там, — указал рукой Гуреев. — Дача Дудяна — первого заместителя председателя горисполкома. Знаете?

— Это которого убили? Кто ж его не знает. А что так далеко забрел? Что ж, больше никого не нашел? — бабуля на самом деле была любопытной.

— Никто не соглашается, — тяжело вздохнул Гуреев.

— Понятно почему, вдруг завтра к ним ты придешь.

— Зачем? — не понял Гуреев.

— С обыском.

— A-а! Ну не все же...

— Не все, — согласилась старушенция. — Вот нас если с Власывной взять... — указала она рукой на соседнюю хибару. — Еще человек пять найдутся.

— Мать, а эту... Власывну нельзя с собой взять? — обрадовался Гуреев.

— Отчего же нельзя?! Можно... — она пролезла через кусты малины. Забора между участками не было. Стукнула в окошко:

— Власывна! Подружка, выдь на свет, божий одуванчик.

Власывна была на самом деле похожа на одуванчик. Белый волос вился вокруг сморщенного лица, и если бы не длинный, кривой нос, напоминающий нос бабы-яги, сошла бы она за одуванчик. Зубов у одуванчика не было, но говорила она быстро, хоть и шепелявя:

— Што шлучилошь? Шего вшполошилашь?

— Прошу вас поприсутствовать при обыске в качестве понятой, — пояснил Гуреев и добавил:

— Очень прошу.

Он не беспокоился, что сержант приведет с собой человека, и кому-то придется отказать. Почти уверен был, не согласится никто.

Довольный Гуреев вскоре поприник. Уж очень много вопросов задавали старушки.

К обыску приступили сразу, лишь только Гуреев объяснил права и обязанности понятых. Сержанта ждать не стал, торопился.

Открыли подвал. «Естественно, бабули туда не полезут», — подумал Гуреев и попросил эксперта:

— Лопату найди.

В подвал вели деревянные ступени. Стены подвала бетонированы, потом уже обшиты деревом. Слева от лестницы выключатель. Совсем хорошо. Не нужно из машины фонари тащить.

Подвал вместительный, сухой. Стеллажи. На полках банки пустые и уже заполненные всякой фруктовой продукцией.

Эксперт-криминалист спустился с лопатой, за ним шофер и подоспевший сержант.

— Что? — спросил у сержанта Гуреев.

Тот только плюнул с досадой и прошептал какое-то слово.

Неожиданно в подвал запросились и бабули:

— Сам же говорил, что мы должны все видеть, — заявили они в один голос.

— Тесно здесь, — попробовал отговорить их сержант.

— В тесноте, да не в обиде, — выставили ему аргумент старушки и полезли вниз.

Тесновато стало, но делать нечего. Гуреев прикинул по плану и вогнал лопату в земляной пол.

А у сторожки скапливался дачный люд. Скапливался и волновался. Так как сторож неукоснительно выполнял приказ Гуреева, про который он сам забыл: «Никого без моего ведома не выпускать».

XI

Полковник Туренко вышел из прокуратуры, сел в машину. Ему бы сейчас пройтись, подумать, но не было времени. То, что Шамина пригласили в горком, тревожило. Перестройка перестройкой, а повадки у большинства руководителей, к сожалению, остались прежними.

Зной еще держал город, хотя людей на улице прибавилось. Конец рабочего дня. Туренко смотрел на пестро и красиво одетых женщин и удивлялся — то ли красота их так влияет на наряды, то ли, на самом деле, наши женщины умеют выбрать в магазинах из ничего. О преступлении и преступниках не думал. Наоборот, ему нужно было обязательно отвлечься. И он торопился это сделать. Зашел в кабинет начальника уголовного розыска города, достал из сейфа материалы дела, но тут же спохватился, набрал по коду свой домашний телефон:

— Привет! — глухо сказал он в трубку.

— Дима, милый, — радостно заговорила жена. Туренко уселся в кресло поудобнее и прикрыл глаза. Со стороны казалось, что он дремлет. — Как ты там? Скоро домой? Питаешься где? В столовке? Кормят ничего? У нас все нормально, — не дождавшись ответа, жена привычно перешла на домашние новости. А Туренко думал: угроза комитетом госбезопасности Дудяну, и внезапное появление в горисполкоме заместителя из КГБ вдруг предстали в ином свете. Соединились. Не отпуская телефонную трубку от уха, Туренко потянулся к бумагам, разыскивая нужную — показания дежурного милиционера Чепурного. Да, без пяти девять в вестибюле появились начальник милиции и заместитель председателя КГБ. Они шли к председателю горисполкома. О цели их визита Дудян знать не мог. Но он видел их в окно. Да, он стоял у окна, заряжал обойму...

— Звонил брат из Красноярска, приглашал на пятидесятилетие, — вклинился в мысли голос жены. — Ты меня слышишь?

Полковник Туренко глухо кашлянул, этим давая знать, что слушает внимательно.

В такой обстановке угроза Северцева принимала реальные очертания. Очевидно, против Северцева Дудян и снаряжал пистолет. Где он, этот пистолет? Неполная обойма. Остался еще патрон. Пистолет мог забрать только один человек.

— Внучек тебе привет передает. Была сегодня в роддоме. Здоровье хорошее. Скоро выпишут. Знаешь, как назвали? Димой. Слышишь? Ты меня слышишь? — забеспокоилась жена.

— Да. Привет, — Туренко положил трубку, но последние слова все-таки расслабили его. Полковник чуть помедлил, стараясь сохранить это, но тут же поднялся, пошел в соседний кабинет. Лейтенант Смирнов корпел над бумагами.

— Нужен, — коротко сказал Туренко, а когда вышли к машине, добавил: — В отдел торговли.

Шофер завел машину, лейтенант, явно подражая начальству, приказал:

— На Титова.

Но не удержался, пояснил:

— К торготделу горисполкома. Быстрее.

Полковник Туренко усмехнулся. Лейтенант нравился ему, и он опять решал непростой вопрос — надо бы забрать молодого смышленого оперативника к себе в Управление. Надо. Там и рост, и наука. Но с другой стороны — оголишь участок. Оставить — пользы будет меньше. Забрать — Гуреев взвоет...

Секретарша заведующего торговым отделом горисполкома была уже готова закончить свой трудовой день. Стоя у зеркала, она подкрашивала губы. Сумка лежала на столе.

— Здравствуйте. Юлий Николаевич у себя? — спросил лейтенант, сама вежливость.

— Кто вы? Как доложить? — секретарша посмотрела на вошедших.

— Он один?

— Да!

— Мы без доклада, — лейтенант было двинулся вперед, но тяжелая рука отстранила. Полковник Туренко первым вошел в кабинет.

Завторг Кашеваров поднял глаза и рванул на себя ящик стола.

— Не сметь! — крикнул Туренко, устремляясь вперед.

Кашеваров уже поднес пистолет к виску. Туренко дотянулся через стол и с такой силой вывернул руку, что Кашеваров закричал от боли. В дверь заглядывала испуганная секретарша.

— Понятых! — бросил Туренко.

Кашеваров сидел, откинувшись в кресле, и был почти без сознания. Лицо бледное, будто на самом деле он застрелился. Полковник осмотрел пистолет. Система «Браунинг», неухоженный. Ржавчина на деталях. Номер не забит, не спилен, значит, можно попытаться проследить его биографию. Попробовал оттянуть затвор. Не получилось. Вынул обойму. В ней один-единственный патрон. Теперь затвор открывался легко. В прорези показалась гильза. Но выбрасыватель не сработал. Туренко несколько раз с силой отвел затвор назад — бесполезно. Он взял ручку со стола завторга. Кашеваров, немного придя в себя, внимательно следил за его действиями. Туренко подковырнул гильзу ручкой и выбросил ее. Вложил обойму, щелкнул затвором. Заряженный пистолет положил на стол перед Кашеваровым:

— Стреляйтесь.

Кашеваров вскочил со стула и бросился от стола.

— Я не хочу! — трясущимися губами произнес он. — Не хочу! Не хочу как Дудян.

Лейтенант Смирнов ввел двух понятых — упирающуюся секретаршу и еще какого-то мужчину.

— Протокол, — приказал Туренко.

Лейтенант достал ручку и стал писать. Туренко взял со стола пистолет и, словно взвешивая его на руке, сказал:

— За это — три года, — помедлил, глядя на бледного Кашеварова и добавил: — За Дудяна — пятнадцать.

— Он сам застрелился. Сам! — взвизгнул Кашеваров. — Я зашел спросить — как он после вчерашнего... то есть позавчерашнего... А он лежит...

Туренко приблизился к нему, держа пистолет на ладони. Кашеваров не сводил с пистолета глаз, и в его глазах стоял ужас.

— Не надо. Я прошу. Я все скажу. Мы только... Я не убивал. Машины — да. Машины продавал, но меня заставлял — он, Дудян. Честное слово! Иначе бы я...

— Кто был с вами?

— Позавчера? Леонид Семенович Шемко и Василий Бешенцев.

— Кто такие?

— Из области. Директор плодоовощторга и зам его, — поспешил ответить Кашеваров.

— Зачем?

— Машину нужно — ноль девятую...

— Сколько?

— Как всегда — кусок. Тысяча. Только я себе, нет... Мне... Только триста рублей.

— Почему?

— Так начальство распорядилось, — Кашеваров пришел в себя, стал говорить медленнее. — Дудяну четыреста...

— Остальные?

— Тому, кто машины распределяет.

— Точнее!

— Я, правда, не совсем в курсе...

— Ну!

— Николаю Афанасьевичу.

Туренко молчал. Тяжелый взгляд его просто давил, и Кашеваров, удивляясь его непонятливости, добавил:

— Стаднюку. Опять не понимаете? Удивительная неосведомленность, не знать Николая Афанасьевича Стаднюка, — Кашеваров до того оправился от испуга, что чуть не рассмеялся, уж очень комичная ситуация. — Николай Афанасьевич, — он со значением поднял вверх указательный палец и погрозил им, — заместитель председателя облисполкома, ведает торговлей. Через него, и только через него, идут машины в продажу. Все до одной.

Туренко хотел выругаться в сердцах, ему бы не знать Стаднюка, но как-то не верилось. Подошел к телефону, набрал номер прокуратуры, сказал негромко:

— Шамина.

— Товарищ полковник, — раздался голос Сиповского. — Он у первого. Вызвали его.

— Пригласили, — поправил Туренко и, тяжело отдуваясь, заговорил: — Дудян застрелился сам, увидев в окно подъехавшего заместителя председателя КГБ. Подумал, что за ним. Пистолет нашли у завторготделом Кашеварова. Хотел застрелиться тоже, но техника подвела да и перепугался насмерть, — он мельком глянул на протестующего Кашеварова и продолжил: — Спекуляция машинами. Выход на область.

— Товарищ полковник! Товарищ полковник! — вдруг закричал Сиповский, да так громко, что лейтенант поднял голову от протокола. — Ничего не предпринимайте, слышите? Шамина вызвал первый! Как они там договорятся... Сами знаете, чтобы потом... Вы меня поняли? Я вас предупредил. Ничего не...

— Прекратите истерику, вы, страж закона! Немедленно в горком, сообщите Шамину. Или лучше мне номер телефона, я сам... — Записав номер телефона, Туренко бросил трубку и, глядя на Кашеварова потемневшими от ярости глазами, сказал:

— Лейтенант, коли эту скотину до самой задницы. Все из него выдави. Все! — и отошел к окну, не замечая испуганных взглядов понятых.

— Стаднюка не возьмете, — дрожащим голосом произнес Кашеваров. — Не возьмете ни за что. Он депутат...

Молчали все — лейтенант, понятые, полковник Туренко. И, ободренный их молчанием, Кашеваров заговорил смелее:

— А его не возьмете, и нам не докажете. Вы думаете, вашего следователя зря первый вызвал?! Не зря! Так что не очень старайтесь...

Полковник подвинулся от окна к столу, крутнул на пальце «Браунинг». Кашеваров моментально втянул голову в плечи.

— Осмелел, гад! За шефом вслед не хочешь? Говори как на духу! — Эх, как ему хотелось нажать курок — пусть вверх...

— Я все... Я сейчас... Пишите... — заторопился Кашеваров.

Полковник, чтобы избежать соблазна, опять отошел к окну. Во дворе шоферы в открытую дули пиво из трехлитровой банки. Туренко пересилил себя, постарался отвлечься, заставил думать: «Кто же в городе по квартирам шарит? Кто?» Но уловка не удалась. И вдруг улыбка тронула губы. «Внук у меня — Дмитрий! Митя!» — и захотелось домой. Захотелось так сильно, как давным-давно не хотелось. «Сегодня в ночь выехать, к утру — дома», улыбка погасла, потому что знал — никуда не уедет, пока не размотает все здесь, потом уже в город, чтобы и там до конца...

Но это потом, а сейчас... Сейчас ему очень нужен был Гуреев. Нужен для проведения срочных оперативных мероприятий. Но тот выполнял задание Шамина — искал «клад» Дудяна по плану, найденному в записной книжке. Как у него дела?

Гуреев еле успел до отъезда Шамина в горком.

— Вот, — вывалил он из мешка на стол три круглые коробки из-под кинолент. — Еле докопался до них.

— Что там? — Шамин вытянул шею, глядя как Гуреев ножом подковыривал крышки.

— В одной, что была под первым крестом, — облигации трехпроцентного государственного займа. На шестнадцать тысяч рублей. Почему и задержались. Закопано в подвале на даче, а там где понятых найдешь? Пока упросили... Каждый занят сверх меры. Недаром их «садистами» называют. Столько мне крови попортили... Пока переписали номера...

Шамин нетерпеливо махнул рукой.

— Зато в этих двух... — Гуреев сделал паузу, странно улыбаясь. — Две бабки, понятые, поди до сих пор плюются. Хотя помолодели лет на сорок, — он неожиданно захохотал и стал вытаскивать пачки фотографий и передавать их Шамину. Фотографии были любительские. На фотографиях голые женщины, с партнерами и без них. В разных позах и состояниях.

— Да-а! — протянул Шамин. — Ка-ка-я мразь!

— Вы еще не все знаете. Вот эта дама вам знакома? — Гуреев протянул несколько снимков. На них молодая красивая женщина со страдальческим лицом и мужчина. Женщина видимо сопротивлялась, но была сломлена. Где-то эту женщину Шамин видел.

— Постой-ка! — воскликнул он. — Это же... Это же — Олечка, секретарша Дудяна.

— Совершенно верно, а мужчина — шофер его. Вот — любовница Дудяна Мария Копыткова, — Гуреев передал еще несколько фотографий. — Вот жена... Тут есть из аппарата горисполкома, горкома и так далее...

— Зачем ему это нужно было? — удивился Шамин.

— Гад — потому... Некоторые фотографии — результаты его амурных побед, некоторые — компрометирующие материалы, чтобы держать в руках кого-то, некоторые — просто ради хохмы... Фотограф он неплохой, чувствуется... Аппаратура прекрасная. Вот и ухитрялся фотографировать в самые так сказать... интимные, что ли, моменты...

— Грязная свинья! — только и мог вымолвить Шамин. Для него, преклоняющегося перед женской красотой, женским телом, все это было кощунством, на самом деле — грязью. — Понесете со мной в горком, — показал он на фотографии. — Пусть первый секретарь полюбуется на моральный облик своих руководителей.

— Тут он некоторых узнает, — многозначительно пообещал Гуреев.

— Не нужно об этом. Противно. А где порнографические фильмы? Те, о которых говорил Северцев.

— Скорее всего, они у Марии Копытковой. Где ж еще смотреть?

Шамин достал из папки ордер на обыск:

— Меня довезете до горкома, и сразу — туда.

Секретарь горкома поднялся из кресла, сделал навстречу несколько шагов, крепко пожал руку, пригласил сесть. Помолчали. Каждый из присутствующих в этом шикарном кабинете понимал, что разговор будет трудный, не разговор — поединок, и словно примерялся к противнику.

Первый секретарь горкома был очень плотный мужчина. Только искусно сшитый костюм скрывал приличное брюшко. Впрочем, в его возрасте, пятидесяти пяти-шестидесяти лет (обычный возраст мятого жизнью, прожженного руководителя), избыточный вес естественнен. Желтоватый цвет лица говорил о нездоровой печени. Привычная надменность во взгляде, в изгибе губ...

Шамин понимал, что положение его не ахти какое прочное, потому как следствие в начальной стадии, и только-только переходило в решающую, когда результат может быть и через минуту, и через сутки. Но именно сейчас ему нечего сказать существенного, и единственное доказательство, что может не спасти, нет, ослабить пресс первого на следствие — фотографии. Потому он и выложил их на приставной столик незамедлительно.

Первый сначала небрежно, потом все более заинтересованно стал просматривать фотографии. Надменность с лица исчезла, глаза заблестели, легкий румянец покрыл щеки. Не часто первому приходится видеть такое. Некоторые фотографии он откладывал в сторону. Шамин внимательно наблюдал за ним, и, заметив это, первый чуть смутился и пробормотал:

— Ах, Артур Григорьевич... Надо же... — и не понять было по тону, осуждает он его или нет. — Человек наш, советский...

Артур Григорьевич Дудян! Шамин припомнил все, что знал об этом человеке из уголовного дела: родился в 1949 году в деревне. Окончил десять классов. Год проработал в колхозе. Затем институт. Факультет механизации. По окончании распределили в колхоз. Там выбрали комсоргом, освобожденным. Потом секретарем парткома. Следующий этап — инструктор горкома и, наконец, первый заместитель председателя горисполкома. Обычная биография партийного и советского руководителя. Обычная... Обычная? Может быть, и дошли мы до ручки, потому что руководят нами люди обычные? Обычной биографии. Обычной судьбы. Ничего не испытавшие — без царя в голове.

Где же отвернул от праведного пути Дудян? Когда стал циником? Когда стал плевать на общественное мнение, на мнение людей о себе? Когда? Будучи комсоргом? Секретарем парткома? Инструктором горкома? Или уже первым заместителем председателя горисполкома?

Когда?! В школе? В институте? Нет, конечно. Не было у него тогда власти над людьми, значит, не мог он на них смотреть сверху.

Первый нажал кнопку переговорного устройства, сказал:

— Прокурора мне, — потом стал набирать номер телефона. Набирал раз за разом, сердито хмуря брови. То ли абонент был занят, то ли набирал он каждый раз другой номер. Шамин видел его в профиль. Ничего необычного. Разве щеки слишком полные, чуть не закрывают нос. Кому он звонил? С кем хотел говорить? С секретарем обкома? Вряд ли, не выяснив позиции Шамина, не попробовав воздействовать на него... Нет. Гласности неблаговидные дела в городе он предавать не намерен. Это ясно.

Первый глянул в бумажку на столе:

— Э-э-э! Клим Дмитриевич, наслышан о вас, наслышан. Рад с вами познакомиться... Руководство ваше хорошо отзывается о вас как о специалисте и вообще...

«В открытую жмет, — обеспокоился Шамин. — Неужели звонил в областную прокуратуру? — и тут же сообразил, если звонить в прокуратуру, значит, нужно сообщить подробности, а это не в интересах первого. На пушку берет!»

— ...приятно поговорить с интеллигентным человеком...

«Разучились вы разговаривать с людьми, — подумал Шамин. — Делите всех на две категории — кто повыше, с ними подобострастно, с теми что ниже, или криком, или вот так — грубой лестью... А почему он считает меня ниже... — запротестовал Шамин и подобрался весь. — Потому что на меня можно нажать, если не лично, то через областные связи, — и улыбнулся недобро. — Ну-ну! Попробуй!»

А первый уже пробовал:

— Я не в курсе ваших дел. Не знаю, в чем нуждается следствие, в чем оно продвинулось, в чем затормозилось и кто этому препятствует. Я имею на это право...

Молчать было неудобно:

— Дело продвигается туго, но в этом нет вины конкретных лиц, скорее, мы не совсем готовы к специфике... к побочным явлениям, которые вдруг обнаружились.

— Говорите яснее. Что вы имеете в виду?

— Хотя бы вот это... — Шамин указал на груду фотографий.

— Что же здесь специфического? — спросил первый, спохватился, ноШамин уже засек его.

— И у вас это есть?

— Не цепляйтесь к словам. Конечно, это непорядок, когда руководитель, коммунист...

— А дачи? А облигации трехпроцентного займа?

— С дачами мы разбирались. Наказывали Дудяна. Предупреждали...

— Что же не конфисковали?

— Мы не имеем права, только суд... — лицо первого покрылось красными пятнами. — А облигации?.. Почему вы не допускаете, что они куплены на трудовые деньги?

— И у вас столько же?

— Молодой человек, — первый поджал губы. — Какую связь вы находите между смертью Дудяна и облигациями трехпроцентного займа?

Заметив, что Шамин хочет возразить, жестом остановил его:

— Я считаю, что вы идете не по правильному пути. Правда, сейчас модно выискивать негативные черты у руководителей. Не знаю, надолго ли эта мода... Но в данном случае у меня возникли сомнения — не слишком ли малочисленна ваша областная следственная, или как ее там называют, группа? Придется попросить помощи у вашего руководства.

— Конечно, — согласился Шамин. — Мы быстрее и полнее раскрутим, как вы выразились, негативные черты и раскроем преступление.

Первый помолчал, очевидно, прикидывая варианты:

— Хорошо, подождем. А не скажете вы мне...

— Разрешите? — в дверях возник прокурор города.

— Да! — первый недовольный, что его прервали, мотнул головой.

— Извините, что не так быстро... — стал оправдываться прокурор. — Я был...

— Вы хотя бы однажды приходили вовремя? — повысил голос первый.

«С этим он не стесняется. Это — свой. Вот и срывает злость. Тут я в более выгодном положении», — подумал Шамин, искренне жалея опустившего виновато голову прокурора.

Отчитав прокурора, первый ткнул пальцем в фотографии на столе:

— Полюбуйтесь. Вы не попали в эту коллекцию?

Прокурор подошел, стал просматривать фотографии, чувствовалось, хоть и боится он начальство, но любопытство пересилило. Он только не знал, какое свое отношение к этому высказать? Он не знал отношения первого...

Загудел зуммер, и хорошо поставленный голос секретарши произнес:

— Очень настойчиво следователя по особым делам областной прокуратуры... Простите, старшего следователя, добивается наш следователь, простите, старший следователь Сиповский.

Первый встрепенулся и опять уколол прокурора:

— В вас уже не нуждаются.

Шамин подошел к столу, сказал в микрофон:

— Слушаю.

— Клим Дмитриевич! — взволнованный голос Сиповского прозвучал на весь кабинет. — Звонил Туренко. У него важные новости.

— Хорошо, сейчас иду.

Первый проявил неожиданную прыть, наклонился над микрофоном:

— Сиповский, слушайте, с вами говорит первый секретарь горкома партии.

— Я узнал вас, — осевшим голосом ответил Сиповский.

— Здесь, рядом со мной ваш непосредственный начальник. Доложите о новостях, только чтобы без всяких там... Ну!

— Товарищ первый секретарь, я только со слов Туренко...

— Давай хоть чужое, если своего нет, — с досадой приказал первый. Прокурор стоял рядом, навострив уши.

— Дудян застрелился сам, увидав в окно подъехавшего заместителя председателя КГБ, — Сиповский старался подражать начальнику уголовного розыска области. То ли это ему импонировало, то ли он боялся неточностей и за это попасть в немилость. — Артур Григ... В общем, Дудян подумал, что за ним, что выполнил свою угрозу Северцев. Пистолет нашли у завторготделом Кашеварова. Он его подобрал у раненого Дудяна. Хотел сам застрелиться...

— Кто? — выкрикнул первый. Взгляд жесткий, глаза сужены.

— Кашеваров.

— Этот с чего?

— Махинации с машинами, выход на область.

— Живой?

— Техника подвела...

— Какая еще техника? — рассвирепел первый.

— Пистолет...

— Застрелиться и то не могут, сволочи! — первый выключил микрофон. — А ты куда смотрел? — накинулся он на прокурора. — В общем, давайте так... — Первый опять глянул в бумажку. Не привык он запоминать имена людей, временно оказавшихся на его пути. Да и зачем? — Клим Дмитриевич, теперь вам все ясно? Дело сворачивайте! Причина смерти Дудяна выяснена, спасибо. И о каждом шаге ставьте меня в известность. Или прокурора... Хотя нет, я буду в городе неотлучно. Только меня. Ясно?

— Да. Разрешите идти? — Шамин поднялся, подошел к приставному столу и стал собирать фотографии. Когда он потянулся к тем, что отобрал первый, тот поднял руку:

— Оставьте, мне нужно для принятия мер.

— Не могу, — твердо сказал Шамин. — Они оформлены протоколом, приобщены к уголовному делу.

— Здесь же прокурор! — вспыхнул первый.

— За дело отвечаю я. У прокурора хватит других обязанностей, — смягчил немного Шамин.

— Ну-ну! — многозначительно протянул первый и отвернулся. На прощанье руки не подал, занялся телефоном.

«Вот сейчас он начнет принимать меры, — понял Шамин, покидая кабинет первого секретаря горкома. — Сейчас он начнет давить на все педали, чтобы дело Дудяна спустить на тормозах. Застрелился — и все! Бывает, мало ли чего стряслось с человеком... может, с женой поссорились... А остальное все нормально». И хотя в первом поединке Шамин вышел победителем, вернее, не так... И хотя не поддался он сейчас, на этом пресс не кончится. Он только начался. Он будет возрастать. Давить начнут не только здесь, в городе, но и в более высоких инстанциях. И конечный результат пока неизвестен...

1987-1988 гг.

Примечания

1

Имеется в виду «Статья 117 УК РСФСР. Изнасилование. Изнасилование, то есть половое сношение с применением физического насилия, угроз или с использованием беспомощного состояния потерпевшей, — наказывается лишением свободы на срок от трех до семи лет». — Прим. Tiger’а.

(обратно)

2

Спецкомендатуры в СССР — часть структуры МВД. Спецкомендатуры осуществляли контроль за лицами, приговоренными судом к принудительным работам. Осужденные проживали в общежитиях при спецкомендатурах и не имели права покидать пределы административного района, в котором они работали, без разрешения администрации предприятия и спецкомендатуры. Полковник Туренко спрашивает Гуреева, отработана ли версия о том, что подозреваемый относится к числу приговоренных к принудительным работам и без разрешения покинул место работы. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

Оглавление

Владимир Свинцов Неполная обойма

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

*** Примечания ***