Прошу актеров повторить убийство [Мацей Сломчинский] (fb2) читать онлайн

Казимеж Квасневский Прошу актеров повторить убийство

Я слышал, что иногда преступники в театре бывают так глубоко потрясены, что под воздействием игры признаются в своих злодеяньях. Убийство, хоть и немо, говорит своим языком.

Я попрошу актеров повторить убийство…

В. Шекспир. Гамлет

Глава первая

Было прохладное весеннее утро, одно из тех, когда погода постоянно меняется: то посылает дождь, то короткое прояснение.

Выглянув через левое окошко такси, Анна увидела голубое чистое небо, посмотрев же направо, прямо над сквером, мимо которого они проезжали, низкую и быстро проплывающую черную тучу.

Анна откинулась на сиденье, невольно прикоснулась к капюшону своего непромокаемого плаща и смущенно улыбнулась. Этот молодой, так странно выглядевший человек таскался за ней почти три часа, и это доставило ей удовольствие, хотя теперь, когда она уже потеряла его из виду, Анна не призналась бы в этом даже сама себе. Улыбка исчезла с ее лица так же быстро, как и появилась.

— Идиотка… — шепотом сказала она себе, стараясь говорить так тихо, чтобы водитель не мог ее услышать. — Это будет нелегкий день.

Она закрыла глаза и мысленно добавила: «Да. Наверное, так и будет. Это может быть самый трудный день в моей жизни…»

Машина резко повернула, она открыла глаза. Перед ней было невысокое, потрескавшееся здание вокзала. Анна посмотрела на часы. Без десяти минут десять. Можно было особенно не спешить. Поезд из Закопане придет только минут через двадцать.

Она расплатилась с таксистом, быстро взбежала по ступеням, ведущим в здание вокзала, и осмотрелась вокруг. Около касс стояли небольшие очереди за билетами. Она прошла через зал наискосок и подошла к одному из автоматов, продающих перронные билеты. Роясь в сумочке в поисках нужной монетки, она взглянула в зеркальце, вмонтированное в стенку автомата. В нем показалось усталое лицо без улыбки, сжатые губы и полные беспокойства глаза. Она машинально поправила выбившиеся из-под капюшона пряди светлых волос и выпрямилась, нетерпеливо стукнув пальцами по корпусу автомата. И только тогда заметила, что в другой руке все еще держит монетку.

Она быстро сунула ее в отверстие, прочитала инструкцию и нажала на кнопку. Автомат щелкнул, и в маленьком пластмассовом корытце появился билет. Анна еще с минуту смотрела на него, не отдавая себе отчета в том, что больше уже ничего не произойдет. Потом быстро протянула руку, взяла билет и направилась к выходу на перрон. Было уже две минуты одиннадцатого.

— Поезд из Закопане еще не пришел, правда? — спросила она контролера с явным беспокойством. Если утром она невнимательно посмотрела на расписание и Марыся уже успела приехать, это было бы роковым стечением обстоятельств.

— Нет, — контролер тщательно прокомпостировал перронный билет и посмотрел на ее. — Но сейчас, наверное, подойдет. Объявления еще не было.

Она облегченно вздохнула. В эту самую минуту вокзальный репродуктор известил резким женским голосом:

— Пассажирский поезд из Закопане прибывает на четвертый путь! Повторяю: пассажирский поезд…

Анна ускорила шаги, выходя из зала. Но поезда еще не было, и она остановилась, запыхавшись, у ближайшего фонаря. Дыхание постепенно успокаивалось. Она снова мимолетно подумала об этом молодом человеке, но мысль эта появилась и исчезла в какую-то долю секунды, потому что вдали, среди сети проводов и семафоров, появился низкий зеленый электровоз, а за ним — цепочка вагонов. Поезд был так далеко, что его шум сюда не доносился, потом он приблизился. Анна расстегнула плащ и сняла с головы капюшон.

В эту минуту светило солнце, и от луж на перроне поднимались маленькие облачка пара. Поезд был уже близко.

Электровоз медленно подтянул цепочку вагонов до конца перрона и остановился.

Анна миновала оба почтовых вагона и остановилась перед спальным, из которого как раз вышел кондуктор и протянул руку, чтобы помочь сойти какой-то старушке. За старушкой была видна группа пассажиров, столпившихся в проходе. Они начали спускаться вниз и поочередно оказывались на перроне. Семь. Восемь. Все.

Она подошла ближе к двери вагона, чтобы не дать себя унести человеческой толпе, которая уже двигалась по перрону. Потом быстро обернулась. Возможно, в конце поезда есть еще один спальный вагон.

Кто-то легко коснулся ее плеча. Она быстро повернулась и во второй раз сегодня облегченно вздохнула.

Перед ней стояла молодая девушка, одетая в дорожный костюм и расстегнутый непромокаемый плащ. В одной руке она держала маленький чемодан, в другой сумочку. Она наклонилась вперед и, не выпуская из рук багажа, слегка коснулась губами щеки встречающей.

— Привет, Аня! Я боялась, что ты не получила телеграмму и не придешь. Хорошо, что ты здесь.

Когда они стояли вот так напротив друг друга, с первого взгляда можно было понять, что их соединяет близкое родство. Они были почти одинаково сложены, и обе были одинаковые: светлые волосы, светлая кожа, светлые глаза.

— Привет, малышка! Ты не поехала в спальном? — Анна постаралась придать своим словам вид ничего не значащего любопытства и с удовольствием убедилась, что это ей удалось.

— Я решила ехать в последний момент, и мест уже не было. Пойдем…

Девушка, уже не улыбаясь, потянула ее в сторону выхода. Они медленно двинулись среди густой, обремененной багажом толпы, которая обтекала их с двух сторон. Какое-то время они молчали.

«Почему она ничего не говорит?.. — подумала Анна, не глядя на сестру. — Потому что собирается сделать или уже сделала самую большую глупость в своей глупой жизни».

Она старалась побороть охватившую ее злость, но не выдержала и, искоса взглянув на сестру, твердо сказала:

— Вечером я получила твою телеграмму. Я знаю, что ты не любишь различного рода корреспонденции. Ты просила, чтобы я пришла встретить тебя на вокзал. Я пришла. Что случилось?

Девушка пожала плечами.

— Марыся… — сказала Анна тихо и удивилась, что сестра услышала ее среди шума толпы.

— Да?

— Я спрашиваю: что случилось?

— Ты же знаешь, что случилось.

— Знаю и не знаю. Знаю, что могло случиться. Что может случиться. Не хочешь же ты сказать, что бросаешь Романа из-за этого… сопляка?

Мария остановилась, поставила чемодан и начала искать в сумочке билет. Анна нетерпеливо смотрела на ее красивые пальцы, перебирающие десятки предметов внутри сумочки. Она подумала, что еще никогда не была так зла на свою сестру, как сейчас.

— Можешь это назвать и так, — сказала Мария, продолжая поиски. — Бросить мужа из-за красивого мальчишки. Тебе, вероятно, это так и представляется. У меня нет к тебе никаких претензий. Это я его люблю, а не ты. Вот он! — она вынула билет и подала Анне, которая машинально взяла его. Потом она подняла чемодан, и они пошли дальше. Носильщик, обвешанный вещами, неожиданно разделил их, крича: «Прошу прощения! Прошу прощения!» Потом они снова шли рядом в толпе к выходу.

— В конце концов для тебя это просто слова… те или иные, а для меня это самая важная вещь в жизни, — сказала Мария.

Анна подала контролеру оба билета, и они оказались перед вокзалом. Она схватила сестру за локоть. Они стояли теперь в стороне, у решетки, и толпа двигалась в некотором отдалении от них.

— Это неправда! Он не может быть для тебя самым важным. Подумай о Романе!

— Я думала. И думаю, но это ничего не меняет. Впрочем, я сказала Роману о Хенрике…

— Ты сказала ему?!

— Да, ведь это он мне велел уехать куда-нибудь на недельку и все обдумать. Ты же знаешь, какой он спокойный. Я поехала в Закопане. Но мне не понадобилась неделя, чтобы все решить. Я вернулась. Дала тебе телеграмму, потому что хочу, чтобы ты была при этом. Это для меня не так просто. Роман был всегда так добр ко мне.

— Да, он был всегда добр к тебе! — сказала Анна, не в силах сдержать неожиданную ненависть к девушке, которую воспитала и любила не только как сестру, но и как дочь. — Это правда, он был слишком добр к тебе! Слишком добр! Слишком!!!

Она повернулась и быстро пошла к стоянке такси. Младшая сестра побежала за ней, догнала и преградила ей путь.

— Не оставляй меня одну! — со страхом сказала она. — Он ведь поймет…

— Наверное! — Анна хотела обойти ее, но не пошевелилась. Не могла. Не могла оставить ее одну. Мария, как будто поняла это, сказала быстро и умоляюще:

— Он добрый. Ты увидишь, как он спокойно это воспримет. Он сам говорил мне, что на двадцать лет старше меня и что… Он не раз так говорил. Пойдем со мной, он любит тебя.

Анна опустила голову, потом снова подняла ее. В ее глазах не было ни желания, ни беспокойства, только отчаяние.

— Ты испортишь жизнь и себе, и ему, — тихо сказала она. — Почему такие прекрасные, талантливые, трудолюбивые мужчины, как Роман, берут всегда в жены таких идиоток, которые думают только о новых нарядах и новых любовниках?

— У меня не было любовника. Я не хотела быть такой, какой ты говоришь, и поэтому сказала ему… Я хотела быть честной по отношению к нему…

Они медленно пошли к стоянке такси.

Такси, уносящие прибывших пассажиров, уже разъехались, и появились новые, пустые машины.

— Хотела быть честной! Ты могла сделать так, чтобы он никогда не узнал об этом. Это нечестно: доставлять страдание человеку, чтобы облегчить себе жизнь.

— Значит, честнее было бы его обманывать?

Анна ничего не ответила. Они уже стояли около машины. Он нервно рванула дверку, которая сразу поддалась, и села в машину Мария сунула ей свой чемодан, который старшая сестра, снова совершенно машинально, поставила себе на колени. Когда дверки закрылись и машина тронулась с места, Мария наклонилась вперед и обратилась к водителю:

— Дубовая, двенадцать.

— Дубовая? — Он на секунду повернулся к ней. — А где это?

— На Окенце. Маленькая улица, застроенная виллами. Последний дом перед лесом. Поезжайте. Потом я вам покажу.

И она откинулась на сиденье.

— Но зачем ты хочешь меня в это втянуть? — спросила старшая сестра. Она машинально барабанила пальцами по краю чемодана.

— А кого? — искренне ответила Мария. — Ведь у меня на свете есть только ты. Ты воспитала меня, Аня, и…

— И ты хочешь, чтобы Роман поблагодарил меня за то, как я хорошо тебя воспитала?! — она помолчала. — Я не должна ехать туда с тобой, — неуверенно добавила она. Она знала, что поедет, что должна поехать. Что бы ни случилось в жизни ее сестры, она всегда возьмет на себя столько ответственности, сколько сможет.

— Ты должна! — Марыся взяла ее за руку. Анна хотела выдернуть руку, но не выдернула. — Ты объяснишь ему. Он тебе верит…

— Тебе тоже верил…

Обе молчали. Машина медленно ехала в длинной колонне автомобилей и остановилась перед красным огнем светофора.

— Посмотри, — тихо сказала Мария, показывая на маленькую овальную табличку, прикрепленную на боковой стенке между сидениями: «Частное такси — 2224».

Анна подняла голову. С минуту она смотрела в пространство, ничего не понимая. Потом услышала голос сестры.

— Такси номер 2224… совсем как у меня… Даже странно… Мне было двадцать два года, когда я вышла за него, а теперь мне двадцать четыре…

Анна посмотрела на нее внезапно повлажневшими глазами.

— Марыся, Марыся, Марыся… — сказала она и опустила голову. Мария заметила две слезинки, которые упали на поверхность чемодана и сразу же превратились в блестящие мокрые пятнышки.

— Не плачь, ну, не плачь, — сказала она приглушенным голосом.

— Неужели ты в самом деле должна это сделать? Если он дал тебе время на размышление, подумай еще. Потом будет уже поздно.

И она снова замолчала, не закончив фразу. Потому что знала, что уже слишком поздно. Ничего уже нельзя было изменить. Роман…

Она не хотела думать о Романе. Повернула голову к Марии, которая твердо сказала:

— Должна… Ты можешь мне верить или нет, но я в самом деле люблю Хенрика. И знаю, что Роман сам бы не захотел, чтобы я осталась с ним, любя кого-то другого. Впрочем, он позволил мне сделать выбор. И я выбрала. — Она замолчала, а потом добавила с неожиданным отчаянием: — Я не могу поступить иначе… не могу…

Водитель с любопытством посмотрел в зеркальце, в котором были видны два молодых женских лица. Он увидел, что младшая из женщин, закрыв лицо ладонями, положила голову на плечо старшей и прижалась к ней.

Глава вторая

Вилла была небольшая, двухэтажная, расположенная среди ухоженного молодого сада, явно заложенного в тот момент, когда было окончено строительство дома. От улицы ее отделяла сетка и растущая вдоль нее живая изгородь, которая частично загораживала открывающийся вид. Асфальтированная дорога, ведущая сюда из города и тянущаяся между виллами, стоящими в окружении молодых садов, в этом месте заканчивалась и переходила в обычную грунтовую, которая проходила через не застроенные ещё поля и, миновав небольшой, чудом сохранившийся тут лесок, а скорее березовую рощицу, соединялась с далеким шоссе. По нему мчались маленькие, с этого расстояния, грузовики и легковые автомобили.

На улице было очень тихо. Городской шум доносился сюда в виде постоянного, никогда не кончающегося гула, но он был таким монотонным, что уже через минуту ухо переставало его воспринимать и он становился частью этой тишины. Соседствующий с виллой дом, стоящий на краю улочки, был отделен от нее не застроенным еще участком и находился в каких-нибудь ста метрах. Нигде вокруг не было ни одной живой души.

Со стороны города подъехало такси, остановилось, и через минуту оттуда вышли две женщины. Они подошли к калитке. Тяжелая темная туча закрыла солнце, и улочка в одно мгновенье приобрела какой-то мрачный вид.

Мария нажала на ручку двери. Нажала еще раз и полезла в сумочку, поставив чемодан на тротуаре. Она вынула связку ключей и вставила один из них в замок. Открыла калитку и вошла первая, забыв о чемодане.

Анна наклонилась, взяла чемодан и пошла за ней, закрывая ногой калитку. Она посмотрела на окна виллы, они были закрытыми. Ей не удалось заметить там ни малейшего движения. Она вздрогнула.

Идущая перед ней Мария машинально задевала связкой ключей кусты роз, растущие по обеим сторонам дорожки. Первые капли дождя, большие и редкие, упали на землю.

Они поднялись по широким плоским ступеням и остановились на крыльце виллы. Анна снова вздрогнула и посмотрела на крепкую входную дверь, сделанную из гладко обработанного дуба и снабженную табличкой, гласящей: «МАРИЯ И РОМАН РУДЗИНСКИЕ».

«С сегодняшнего дня одно из этих имен перестанет тут фигурировать», — подумала она. В стеклянную крышу над их головами внезапно забарабанил ливень. Прогремел гром.

Мария после короткого, почти незаметного колебания нажала на кнопку звонка, который тихо зазвенел в глубине дома. Они стояли в ожидании.

За ними, в глубине улочки, такси, заслоненное пеленой дождя, развернулось и отъехало.

Мария еще раз нажала на кнопку звонка. Они снова подождали.

— Может быть, он вышел? — сказала Анна. — Ведь в это время он всегда в мастерской.

Мария пожала плечами.

— Я ему тоже послала телеграмму, что приезжаю. Он не ушел бы, не поговорив со мной. — Внезапно она дернулась и схватила сестру за руку. — Слушай, а если он там, но не хочет мне открывать? — спросила она испуганно. — Может быть, он не хочет меня впустить? Что я буду делать?

— Поедешь ко мне, — быстро сказала Анна и обернулась. От такси не осталось и следа. Дождь лил по-прежнему. До самого горизонта небо было покрыто низкими тяжелыми тучами.

— Хорошо! Поедем! — Мария повернулась и хотела взять чемодан. Но рука ее медленно остановилась. — Но у меня же есть ключи, — тихо сказала она. — Не знаю, что это со мной. Наверное, я сошла с ума…

Она быстро сунула ключ в замок, и дверь бесшумно открылась. Мария остановилась на пороге, вглядываясь вглубь пустой прихожей.

— Я не пойду, — тихо сказала она. — Он там и не хочет со мной говорить.

Анна легко отодвинула ее и вошла первая. Не поворачиваясь, она слушала, что Мария идет за ней, и закрыла за собой дверь. Теперь они стояли в полумраке, очень похожие друг на друга, неподвижные, прислушивающиеся.

Анна набрала в грудь воздуха.

— Ромек! — громко сказала она, пожалуй, немного слишком громко. Тишина. — Его плащ висит, — вполголоса сказала она, показывая на вешалку. — В таком случае, он здесь? Он взял бы его с собой, ведь с самого утра сегодня плохая погода. Ромек!..

Мария подошла к полуоткрытой двери в одну из двух передних комнат.

— Ромек! — Она заглянула туда и сразу убрала голову. — Нет. Его нет. Наверное, он ушел в куртке.

Она быстро подошла к другой двери.

— Здесь его тоже нет.

Анна стояла посредине прихожей, наблюдая за ее передвижениями.

Мария подошла к третьей двери, расположенной по другую сторону прихожей.

Она задержалась на секунду, держа ладонь на ручке двери, потом нажала ее и заглянула внутрь. Открыла дверь шире и остановилась на пороге.

— Добрый день, Роман, — тихо сказала она прерывающимся голосом. — Почему ты не отвечаешь? Мы звоним, кричим и… Ромек!

В ее голосе было что-то такое, что Анна вздрогнула, потом быстро подошла к двери и остановилась около нее.

Это была большая светлая столовая, в которой стоял сервант, стол и стулья, которым было около пятидесяти лет. Анна не обратила ни малейшего внимания на странную меблировку. Она бывала здесь часто и знала, что все это принадлежало родителям Романа Рудзинского. Он не избавился от этой тяжелой и слишком громоздкой мебели, скорее всего, сохранив ее в память об умерших, хотя Марыся очень протестовала.

Роман Рудзинский сидел у окна, положив голову на руки. Он выглядел так, как будто уснул минуту назад. Лица его не было видно.

Взгляд Анны скользнул на пол, где валялась разбитая чашка. За спиной она слышала прерывистое дыхание сестры. Чувствуя, как ее собственное сердце неровно бьется в груди, она подошла к сидящему.

— Ромек, это я, — тихо сказала она. — Я приехала с ней, чтобы…

Он ничего не ответил и не пошевелился. Анна мягко положила руку на его плечо.

Она подумала, что сидящий хочет стряхнуть ее ладонь со своего плеча. Но это было не так.

Хватило этого легкого прикосновения, чтобы тело Романа Рудзинского тяжело упало со стула на пол.

Анна отшатнулась, судорожно вдохнув воздух.

За собой, как будто на огромном расстоянии, она услышала высокий, пронзительный, почти нечеловеческий крик Марии:

— Рома-а-ан! Рома-а-аан! Рома-а-аан!!!

Она медленно обернулась.

— Если это ты его убила, — тихо сказала она, с удивительным спокойствием, которого не могла себе объяснить, — имей, по крайней мере, столько достоинства, чтобы держать себя прилично.

Крик девушки оборвался на середине.

— Я?.. Я не убивала его, — прошептала Мария и посмотрела на нее испуганными глазами. — Как я могла его убить?

— Но умер он из-за тебя, правда? — сказала она, встав на колени около неподвижного тела и прикоснувшись ладонью к его лбу. Он был холодным, таким холодным, что у нее мелькнула мысль, как мертвое тело может быть настолько холоднее всего того, что его окружает…

— Нет, не из-за меня. Нет. — Голос Марии стал гораздо громче.

А потом она закричала высоким, прерывающимся голосом. — Не-ет!!! Не-е-ет!!! Не-е-еет!

— Перестань, — сказала Анна, поднимаясь с колен. — Лучше подумай о том, что ты скажешь милиции. Я должна пойти к телефону и позвонить туда.

— Милиции?.. Но ведь он… Он не…

Анна прошла мимо нее и направилась к двери. Когда она оказалась в прихожей, Мария побежала за ней.

— Не оставляй меня там. Не оставляй меня…

— Не бойся. Не оставлю тебя, — усталым голосом сказала Анна и подняла телефонную трубку.

Глава третья

Капитан Зентек сидел в своем микроскопическом кабинетике и бессмысленно смотрел на небольшую стопку листов, минуту назад принесенных машинисткой. Он знал на память содержание этого протокола. Трое молодых людей вышли в полдень из дома, немного пошатались, потом зашли выпить по рюмочке. Одной рюмочкой дело, естественно, не закончилось, они продолжали пить и в конце концов в десять часов вечера решили поехать в Беляны. В автобусе они отказались платить за билеты. Начался скандал с кондуктором, потом драка, кондуктор оказался в больнице, а трое молодых людей за решеткой. Дело закрыто. Они получат то, что им положено, и, выйдя из тюрьмы, может быть, в дальнейшем не станут так легко ввязываться в такие скандалы. Все они признались сразу же, жалели о происшедшем, сказали, что ничего не помнят, что во всем виновата водка. На остальных листах были записаны показания пассажиров, избитого кондуктора, характеристики с места работы, заключение для прокурора…

Зентек, вздохнув, взял ручку и поставил свою подпись на последнем листке. Все это было очень просто, не требовало ни малейших усилий и не давало никакого удовлетворения. Правда, может быть, и хорошо, что в стране совершается так мало умышленных убийств. Скорее неумышленные. Водка, неожиданные, ненужные драки между совершенно незнакомыми людьми, пьяная гордость… Но Зентек с семнадцати лет мечтал, что будет офицером милиции, который… Теперь ему было уже тридцать лет, и он с чувством легкого сожаления, в котором не хотел признаться даже себе, с каждым днем все больше убеждался в том, что в работе офицера, ведущего расследование, было гораздо меньше того, о чем рассказывали криминальные повести, и гораздо больше тяжелой, обычной, рутинной работы, не требующей никаких взлетов и озарений, а скорее просто честности, тщательного выполнения ежедневных заданий и умения работать в коллективе. Впрочем, ему нравилась эта работа. И если ему приходилось встретиться лицом к лицу с какой-либо криминальной загадкой, он чувствовал себя гораздо более счастливым, нежели при выполнении остальных служебных обязанностей. Только настоящие криминальные загадки встречались исключительно редко.

Он еще раз просмотрел подписанные листы, чтобы проверить, все ли там в порядке. Потом скрепил бумаги скрепкой и вложил в бумажник папку с очередным номером. Затем осмотрелся и потянулся за следующей стопкой листов. В этот момент зазвонил телефон.

Зентек быстро поднял трубку. За окном снова начался дождь, хотя несколько минут назад еще светило солнце. Но в кабинете было душно, и капитан много дал бы, чтобы оказаться в эту минуту на улице, в поле, в лесу, где угодно. До отпуска было еще четыре, нет, пять недель.

— Это вы, Зентек? — сказал знакомый голос в трубке.

— Да, шеф.

— Немедленно придите ко мне. Звонят из Окенца, там произошла какая-то непонятная история. То есть история понятная, но они не очень хотят сами ей заниматься. Известный человек, знаете ли…

— Убийство?

— Нет. Самоубийство. Но я хочу, чтобы туда кто-то подъехал.

— Да, шеф. Еду.

Через пятнадцать минут он был уже на месте. А через час, стоя у окна спиной к большому кусту сирени с распустившимися цветами, молча смотрел, как два человека, одетых в белую одежду, склонились над носилками, подняли их, а вместе с ними неподвижное тело, накрытое простыней.

Зентек перевел взгляд с носилок на человека, который, не обращая ни малейшего внимания на происходящее в его присутствии, собирал в этот момент со стола в пробирку разлившийся напиток. Носилки слегка ударились о фрамугу двери, лежащее на них тело заколыхалось. Один из несущих тихо выругался. Потом дверь тихо закрылась, явно с помощью кого-то, кто стоял в прихожей.

— Когда вы сможете мне сказать, пан доктор, все, что мне хотелось бы знать?

Стоящий закрыл пробирку и всунул ее в кожаную сумку, предварительно обернув носовым платком.

— Прежде всего, вы хотите знать, капитан, сам он покинул этот свет или кто-нибудь помог ему в этом, не правда ли? — усмехнулся он. — Возможно и то и другое, но… — и он заколебался.

— Но что? — Зентек отошел от окна и остановился напротив него. — Что-то вам не нравится?

— Не знаю, — доктор пожал плечами. — В моей профессии нельзя поддаваться впечатлениям и внушениям, а только фактам. — Он легонько постучал пальцами по кожаной сумке, а потом посмотрел на стол. — К счастью, это не мое дело, а ваше. На мой взгляд, что-то здесь не складывается, но, как я уже сказал, мне не хотелось бы делать никаких предположений… Я поеду сейчас вместе с носилками, и там сделают вскрытие. Нужно будет провести анализ этого, — и он снова легонько постучал по сумке, — и сравнить с тем, что находится у него в желудке. Думаю, что сразу можно предположить, что мы там найдем. Это значит — девяносто девять процентов за то, что это цианистый калий. Все классические проявления: запах, синие губы. — Он покачал головой. — Через два-три часа попробую более точно вам рассказать обо всем.

— А что вам не понравилось, доктор? — повторил Зентек.

— Вот это…

Вытянутый, пожелтевший от никотина палец показывал на стол.

— Сахарница?

— Да.

Зентек усмехнулся.

— Я сразу об этом подумал. Вы, как обычно, интересуетесь следствием?

— Как обычно. Меня интересует, что могло произойти в комнате, где найден объект вскрытия. Впрочем, всегда важно знать, кого ты режешь и при каких обстоятельствах был найден труп. Это никогда не повредит.

— Когда примерно он умер?

— Во всяком случае, наверняка, сегодня утром. Не раньше. Думаю, что мне удастся точнее определить время смерти. А откуда у него мог взяться цианистый калий?

Зентек пожал плечами.

— Представьте себе, доктор, что у него дома была целая банка этого препарата. Причем совершенно легально. Это известный химик. Профессор. Я звонил к нему на работу. Там сказали, что он держал большое количество этого препарата дома. Он был ему постоянно для чего-то нужен. У него тут в подвале лаборатория.

За окном раздался звук клаксона. Врач потянулся за шляпой, лежащей до сих пор на одном из стульев.

— Это меня. Я поехал. Как с вами связаться, капитан?

— Я буду либо тут, — Зентек заглянул в записную книжку, — телефон 61027, либо в комендатуре. Телефон вы знаете, правда?

— Само собой. До свидания.

Зентек проводил его до дверей, закрыл за ним, вернулся и остановился посередине комнаты. Взгляд его скользнул по висящим на стене двум старинным немецким натюрмортам. Огромный омар, лежащий на золотистом блюде, свисающий на темном фоне заяц и корзина, полная светло-красных яблок, на несколько минут отвлекли его внимание. Потом он взглянул на стол.

Это был большой, тяжелый и темный стол. Он бы предназначен для того, чтобы стоять в столовой дома гораздо более обширного, чем эта маленькая, светлая вилла. Поверхность его была матовой и гладкой. На одном конце стола лежала маленькая соломенная циновка, а на ней стояло блюдце. На блюдце была ложечка. Рядом, в нескольких сантиметрах от блюдца, стояла открытая серебряная сахарница.

Вдоль всей поверхности стола тянулся мокрый след, который обрывался на краю. Именно под этим местом на полу лежала разбитая чашка.

Зентек обошел стол и остановился за стулом, на котором сидел Роман Рудзинский в ту минуту, когда настигла смерть. Да. Чашка могла выпасть у него из руки и покатиться по столу, остатки напитка вылились, а чашка разбилась, упав со стола на пол.

Зентек наклонился и внимательно посмотрел на поверхность сахарницы. В одном месте явно кто-то погрузил туда ложечку и зачерпнул немного сахара.

Это было все. Капитан выпрямился и направился к двери.

Милиционер, сидящий на стуле в прихожей, сорвался с места.

— Где сейчас находятся эти две пани?

— Там, гражданин капитан, — сказал он и показал рукой на дверь, расположенную напротив.

Зентек кивнул головой, направился к ведущей вниз лестнице и начал медленно опускаться по ступеням. Это была винтовая лестница. Через минуту он оказался перед маленькой дверью, теперь полуоткрытой и ведущей в широкий подвал, вернее, в слегка углубленную в землю комнату. Он вошел туда, не принимая никаких мер предосторожности, так как отпечатки пальцев были здесь уже сняты, и осмотрелся. Он был уже здесь полчаса назад, но тогда еще не испытывал этого возбуждения, которое охватило его после разговора с доктором.

Он подошел к длинному лабораторному столу и, вытянув руку, отворил дверки маленького шкафчика, стоящего в углу. На белом фоне на ней был нарисован череп в цилиндре, с сигаретой, зажатой в зубах, от которой исходили кольца дыма, нарисованные красным мелом. Здесь Роман Рудзинский держал яды, и шкафчик обычно был заперт на ключ. Но все ключи висели в углу комнаты, так что практически в любое время шкафчик можно было открыть. А поскольку в доме не было маленьких детей, а посторонние не имели, по всей вероятности, доступа в лабораторию, этот ключ не имел никакого значения. Яд мог взять отсюда сам Рудзинский. Впрочем, его мог взять оттуда любой, кто знал о его существовании.

Зентек закрыл глаза. Хотя у него еще не было никаких доказательств, кроме очень туманного предположения, он уже знал, что видит только поверхностное. Это была видимость… А какой была правда? Кто еще был актером, участвующим в этом драме?

В комнате наверху ждали разговора с ним две женщины: жена умершего и ее сестра. Они могли знать все, могли и ничего не знать…

Он потряс головой и распрямился. В комнате над ним кто-то медленно прошел с одного места на другое. Звук шагов был похож на удары маленьким молоточком. Дамские туфельки на шпильках.

— У меня здесь телеграмма, — вполголоса сказал он и полез в карман, где лежала сложенная бумага. — Наверное, надо будет начать с этого. Впрочем, посмотрим.

Он взглянул еще раз на череп в цилиндре и вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Глава четвертая

Мария неподвижно сидела на тахте. Она уже не плакала. В доме слышались шаги, какие-то люди открывали и закрывали двери, разговаривали приглушенными голосами, передвигали вещи. В голове она чувствовала совершенную пустоту. Ей казалось, что с той минуты, когда она вместе с Анной перешагнула порог этого дома, прошли столетия.

Она выпустила из рук мокрый от слез платочек и посмотрела на часы. Подходило к двенадцати. Неполных два часа…

Анна стояла у окна и, отодвинув занавеску, смотрела на сад, заливаемый в эту минуту потоками дождя. Низкие тучи висели над городом, видневшимся на туманном горизонте. Она думала о дне, очень отдаленном от нынешнего. Так же шел дождь, и в доме была такая же атмосфера: чужие, тихо ступающие люди, охватившее всех ощущение трагедии, которая недавно произошла и заполнила собой все помещения. Это был день смерти матери. С этого дня они остались одни. Марыся, еще маленькая, и она, девятнадцатилетняя девушка, взявшая на себя огромную ответственность, хотя прекрасно понимала, что это превышает ее силы. Потом были трудные годы, настолько трудные, что она сама не знала, как удалось им пережить их относительно спокойно. А потом Марыся окончила школу, пошла учиться дальше, и в нее влюбился профессор. В день их свадьбы Анна была самым счастливым человеком на свете. «Интересно, — подумала она вдруг, — что тогда тоже шел дождь».

Когда в дверь постучали, они обе вздрогнули. Мария быстро подняла голову. Анна повернулась от окна и замерла, держа руку на занавеске.

— Прошу, — тихо сказала ее младшая сестра и машинально поправила волосы.

Мужчина, который вошел и бесшумно закрыл за собой дверь, скорей был похож на молодого ученого, чем на милиционера. В его чертах не было самоуверенности, которая в глазах Анны была неотьемлемой принадлежностью представителя власти. Он приятно улыбнулся и сказал вполголоса:

— Добрый день. Моя фамилия Зентек, я капитан милиции, прислан сюда из Главной комендатуры. Мне очень жаль, что приходится беспокоить вас в такой грустной ситуации, но… — он развел руками. — Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени. Кто из вас был женой умершего профессора Рудзинского?

— Умершего… — повторила Мария. — Умершего… — повторила она еще раз, как будто значение этого слова никак не могло дойти до нее. — Это я.

— А вы сестра этой пани, не правда ли? — Он коротко взглянул на Анну и одновременно чуть-чуть наклонил голову, как будто хотел извиниться за то, что вмешивается не в свое дело.

— Да, — Анна подтвердила это легким кивком головы и улыбнулась ему. — Может быть, вы хотите поговорить с моей сестрой наедине? Если нет, я предпочла бы остаться с ней.

— Речь идет только о некоторых мелких формальностях, необходимых для подписания окончательного протокола следствия. — Зентек извиняюще улыбнулся, как будто предупреждая то, о чем собирался сказать. — И если вы не имеете ничего против этого, я бы хотел поговорить с каждой из вас отдельно.

— Разумеется. — Анна направилась к двери. — Я буду ждать, пока ты меня не позовешь, — спокойно сказала она. — Я буду рядом, — она показала рукой на стену. Потом взялась за ручку двери и улыбнулась сестре. Поколебалась еще минуту, как будто хотела что-то сказать. Но не сказала ни слова и вышла. Марыся не заметила ее улыбки и минутного колебания. Она смотрела на Зентека.

— Пожалуйста, садитесь. — Неопределенным жестом она показала на стоящие у стены стулья.

— Благодарю вас.

Но тем не менее он не принял этого приглашения, а подошел к окну и не торопясь выглянул.

— Это ваша собственная вилла, не так ли?

Она молча кивнула головой.

— По-видимому, совсем новая?

— Строительство закончено в прошлом году.

Он вернулся, взял стул и перенес его от стены, поставив так, чтобы сидеть прямо напротив хозяйки дома.

— Прошу простить, что я буду говорить о таких болезненных вещах, но, к сожалению, я должен это сделать. Поэтому я хотел бы попросить вас как можно подробнее ответить…

Он повысил голос и посмотрел на нее. Она не пошевелилась Зентек посмотрел на ее бледное красивое лицо и подумал, что она должна очаровательно выглядеть в обычной обстановке. Да, но сейчас обстановка была необычная. Он кашлянул и слегка наклонился к ней.

— У вас было только два комплекта ключей от дома, правда?

Вопрос явно был неожиданным, потому что Мария Рудзинская вздрогнула, и на секунду ему показалось, что в глазах ее мелькнул испуг. А может быть, это ему только показалось, потому что она сразу же ответила:

— Да, только два.

— И вы уверены, что никогда не существовало никаких других ключей? Хотя бы от автоматического замка? У нас часто продают замки с тремя ключами, а потом один из них лежит где-нибудь в каком-нибудь ящике. Прошу вас вспомнить, не было ли у вас чего-либо в этом роде?

— Нет, — решительно потрясла она головой. — Были только два комплекта: один на кожаной тесемочке, другой — на металлическом кольце. — И, предупреждая его вопрос, добавила: — Мой муж так разделил их специально, потому что я очень рассеянна и несколько раз случалось так, что я забирала с собой оба комплекта в сумочке.

— Понимаю. А ваша прислуга, например, не могла иметь своего комплекта, чтобы иметь возможность, приходя утром, не будить никого из домашних? Ведь обычно так бывает, не правда ли?

— Нет, потому что она жила здесь, с нами. Впрочем, это были специальные замки. На нашей улице были несколько случаев краж, и поэтому муж недавно привез из-за границы специальный замок и ключи. Он хотел иметь уверенность, что никто чужой не сможет попасть в дом. А прислуга жила здесь, пока я ее не уволила.

— А когда вы ее уволили?

— Две недели назад и не успела еще обзавестись новой. Мой муж очень не любил чужих людей, и ему было очень тяжело привыкать. Но вы спрашивали не об этом. — Она смущенно улыбнулась.

— Ничего, это не имеет значения. Я спрашивал о ключах потому, что дом был заперт изнутри. Даже все окна были тщательно заперты. Ключи профессора мы нашли в боковом кармане его пиджака, а ваши ключи были с вами в Закопане, и с их помощью вы попали в дом, не правда ли?

— Да.

— Из этого следовало бы, что в минуту смерти ваш муж находился в доме совершенно один.

— Я… я ничего не знаю, простите… — Мария невольно вздрогнула. — Когда мы открыли дверь, в доме никого не было, только он…

— Да. — Зентек задумался. — Разумеется, можно принять во внимание возможный визит кого-то извне. Этот некто мог его отравить.

— Отравить? Романа?..

В ее голосе было столько недоверия, что капитан быстро сменил тему.

— Мы должны принять во внимание все, даже самые неправдоподобные возможности, — и, не делая паузы, спросил: — Ваш муж был рассеянным человеком? Ведь он был профессор, а говорят, что рассеянность профессоров вошла в поговорку.

— Рассеянным? Нет, — она протестующе покачала головой. — Наоборот. Он был очень собранный и пунктуальный. — По ее тону капитан почувствовал, что покойный профессор Рудзинский был в глазах своей жены человеком даже слишком деловым и пунктуальным. — Он никогда ничего не терял. Любил, чтобы все было всегда на своем месте.

— Понимаю, — Зентек кивнул головой. — Значит, вы исключаете возможность ошибки со стороны профессора?

— Ошибки? Какой ошибки?

— Профессор мог быть занят в лаборатории и, например, мог так задуматься, что сам по ошибке всыпал себе яд в чай, вместо сахара. В конце концов цианистый калий — это тоже белый порошок, правда, более мелкий.

— Нет, это невозможно. Я не могу этого себе представить.

— Ну он же мог перепутать чашку или всыпать в нее то, что было под рукой. Такие вещи иногда случаются, когда человек чем-то очень занят или захвачен какими-то важными мыслями, которые не дают возможности подумать о чем-то ином.

Он заметил, что при последних словах она серьезно на него посмотрела и тихо сказала:

— Муж никогда не брал яд в столовую. Никогда вообще не выносил его из лаборатории. Он не мог ошибиться.

— В таком случае, видимо, следует сделать вывод… — капитан замолчал, а потом продолжал безразличным голосом: — Если профессор был дома и не мог совершить ошибки, то, по всей вероятности, он всыпал яд в чашку, отдавая себе отчет в том, что он делает.

Она закрыла глаза. И когда снова открыла, он не заметил в них слез, которые надеялся увидеть. Глаза были совершенно сухими задумчивыми, и, хотя в этот момент она смотрела на Зентека, капитан знал, что она не видит его, потому что у нее перед глазами стоят картины и дела, о которых они еще не говорили.

— Я понимаю, — тихо сказала она.

— В таком случае вы также поймете, для чего я должен задать вам, еще один вопрос: не догадываетесь ли вы о причинах, по которым ваш муж принял это самое трудное для человека, последнее решение?

Он замолчал. Она не отзывалась, по-прежнему глядя в никуда. Этот вопрос был очень важным. Еще важнее был ответ. Но вместо него он услышал вопрос, заданный по его адресу:

— А почему вы думаете, что я могла бы знать эти причины?

Зентек развел руками.

— Но вы же были самым близким для него человеком. Обычно в таких обстоятельствах мы спрашиваем людей, которые знали покойного лучше всех. А, во-вторых, мне пришло в голову, что, быть может, — он полез в карман и вынул оттуда сложенный бланк телеграммы, — эта телеграмма могла иметь что-либо общее с самоубийством профессора Рудзинского. Мы нашли ее у мертвого. По-моему, она была отправлена вами.

И он быстро прочитал:

«Все обдумала. Приезжаю завтра утром. Марыся».

— Это от вас?

— Да.

Зентек наклонился и бесшумно прочитал исходные данные, двигая губами, как человек, который хочет выучить текст на память.

— Телеграмма отправлена вчера после полудня на почте в Закопане, не так ли?

Она молча кивнула головой.

Зентек осторожно сложил бланк и сунул его обратно в карман, потом снова наклонился к ней.

— Мой вопрос звучит так: не думаете ли вы, что эта телеграмма, — он говорил, ровно и тщательно выговаривая слова, как учитель, который хочет помочь стоящему у доски ученику, — могла нарушить психическое равновесие вашего мужа?

— Я… я не знаю. — Голос ее сломался, и она неожиданно расплакалась. Зентек встал, потом снова уселся. Он ждал, не двигаясь. Постепенно плечи девушки перестали вздрагивать. Тихо, давясь слезами, она сказала:

— Да, вы правы… это я его убила, я, я!

— Что вы имеете в виду? — мягко спросил капитан.

Она выпрямилась и вытерла глаза.

— Он умер из-за меня, — в отчаянье сказала она. — Он, конечно, сам всыпал себе этот яд, но если бы не я, он жил бы и до сих пор.

— Вы уверены в этом?

Она снова молча кивнула головой.

— Расскажите мне обо всем, хорошо? Так будет лучше всего. Как вы знаете, милиция не может привлечь к моральной ответственности человека, если он не совершил никакого поступка, послужившего непосредственной причиной несчастья. Подлежит наказанию только доведение до самоубийства. Но вам никакая ответственность не грозит. Правда только поможет нам в быстром проведении следствия.

— Впрочем, вы и так узнали бы обо всем, правда? Это… это очень заурядное дело. Мы женаты два года, и недавно в моей жизни появился другой человек. Я боролась с этим, но в конце концов поняла, что именно это и есть настоящая любовь, а то… — Она замолчала и посмотрела на него неуверенно. Но явно пришла к выводу, что должна рассказать все, как есть. — Роман был на двадцать лет меня старше. Когда два года назад он признался мне, что любит меня и хочет, чтобы я вышла за него замуж, он сам сказал, что, наверное, я слишком молода и не смогу прожить с ним много лет. Но тогда я не любила никого другого, а он был очень добр ко мне, и я думала… — Она замолчала. — Никогда нельзя верить, что… — она снова замолчала. — Я никогда никого не любила и, может быть, даже думала тогда, что то чувство, которое я испытываю к Роману, и есть любовь? Не знаю… Но недавно я поняла, что это не так. Мой муж был очень умным человеком. Он всегда понимал меня. Я думала, что и на этот раз он меня поймет. Я не могла его обманывать. Он не заслужил этого. Впрочем, я бы и не смогла этого сделать. Я хотела уйти к человеку, которого люблю. И все рассказала Роману.

Она покачала головой и вытерла платком глаза, в которых снова заблестели слезы.

— И что тогда произошло?

— Роман совсем не казался подавленным, я не могла даже предположить, что он сделает что-то такое. Он велел мне уехать одной на неделю, куда захочу, и подумать. Он сказал, что я слишком молода и что часто женщины в моем возрастепринимают внезапную страсть и небольшое чувство за большую страсть и огромную любовь. Он не хотел, чтобы я ушла, тем более… — она снизила голос почти до шепота, — что между мной и Хенриком ничего еще не было, только… — И она добавила с каким-то удивлением: — Нужно действительно любить кого-то, чтобы даже не думать ни о ревности, ни о собственной гордости, ни о том, что всегда в уходе жены есть что-то унизительное, а думать только о счастье другого человека…

— И вы уехали?

Она кивнула головой и, предупредив его следующий вопрос, продолжила:

— В Закопане. Я должна была вернуться в среду. Тогда между мной и Романом должен был произойти последний разговор, и Роман обещал мне, что бы я ни решила, он всегда мне поможет. Но мне не нужно было так долго там находиться, чтобы понять, что муж не прав, принимая мое чувство за мимолетный каприз. Я знала, что на самом деле люблю Хенрика. Я не могла сидеть там бессмысленно целую неделю. Поэтому я послала ему телеграмму, что возвращаюсь сегодня. Но не написала в ней, что я решила, а только, что все обдумала… Я хотела приехать сюда с вокзала вместе с сестрой и поговорить с ним. Но он, наверное, догадался. Но как он мог догадаться?..

— Если я правильно понял, вы сказали мужу, что любите Хенрика, правда? Ваш муж знал, кто скрывался под этим именем?

— Да. Хенрик Шульц был его ассистентом. Я познакомилась с ним как с ассистентом Романа. Но он уже несколько месяцев им не является. Он нашел работу на фабрике, производящей соду.

— Он сделал это из-за вас или, вернее, из-за вашего мужа?

— Не знаю. Я не спрашивала его об этом. Я не хотела с ним об этом разговаривать. Он только говорил мне, что предпочитает работать на производстве, потому что это более самостоятельная работа. Роман, то есть мой покойный муж, не считал Хенрика за самого способного из своих ассистентов. Может быть, он ошибался, но… — она развела руками. — Правда, я не хотела с ним об этом разговаривать. Я знаю, что мой муж так думал, не зная о том, что я люблю Хенрика. И… и я не вижу, какую связь это может иметь со смертью моего мужа.

— Наверное, никакой. Если я спрашиваю о мелочах, то только для того, чтобы потом к ним не возвращаться и ориентироваться во всем деле. Исходя из времени, когда нас поставили в известность о случившемся, я сделал вывод, что вы приехали не утренним скорым поездом, а пассажирским в десять с минутами. Это так?

— Да.

— Муж не встречал вас на станции. Это вас не удивило?

— Нет, хотя до сих пор он всегда приходил встречать меня. Но я не сказала ему часа приезда и подумала, что, наверное, он был утром, а потом уже ждал дома, не зная, изменила ли я свое намерение и не осталась ли там еще на день или два. Впрочем, в этой ситуации он вообще мог не прийти встречать меня, правда? Вся наша прежняя жизнь распалась, и мы стали друг для друга иными после того разговора, когда я рассказала ему о Хенрике.

— А сестра ждала вас на перроне, да?

— Да.

— Вы дали ей телеграмму, разумеется?

— Да.

— И потом вы поехали прямо сюда?

— Да.

— На такси?

— Да.

— Вы, конечно, не запомнили номера такси. Каким образом вы могли бы его запомнить?

Мария развела руками с тем же самым грустным, полным невольного очарования движением. Потом неожиданно выпрямилась.

— Сейчас… — поколебавшись, сказала она. — Ведь об этом был какой-то разговор. — Она провела ладонью по лбу. — Ах, да! Я вспомнила. Аня, то есть моя сестра, сказала… Нет, это я ей сказала… Сказала что-то о том, что мне было двадцать два года, когда я выходила замуж, а теперь мне двадцать четыре, и этот номер мне запомнился.

— Номер такси?

— Да. Этот номер был на такой маленькой табличке в середине автомобиля. Уже знаю! Две тысячи двести двадцать четыре! Вы понимаете? Двадцать два — двадцать четыре.

— Двадцать два — двадцать четыре, благодарю вас. И еще один вопрос, может быть, немного щекотливый, но в свете этих событий обязательный: вы не предполагаете, что в жизни вашего мужа могла существовать другая женщина? Если не с давних пор, то, может быть появилась в течение последних дней? Бывает так, что мужчина, которого хочет оставить женщина, делает нечто вроде спектакля, даже если в самом деле и не испытывает в этом никакой потребности.

— Нет, я в это не верю. Наверное, нет. Если бы Роман хотел так поступить, он не предложил бы мне поехать в Закопане. Может быть, после развода со мной он захотел бы показать всем, что его это задело меньше, чем люди могли бы предположить, он и нашел бы себе кого-нибудь. Хотя я в этом тоже сомневаюсь. Это был человек не того сорта. И уж, наверное, не сделал бы этого теперь.

— Понимаю. — Зентек встал. — Большое вам спасибо. Это все.

Она кивнула ему головой и посмотрела на окно.

— Если у меня возникнут к вам еще какие-либо вопросы сегодня или завтра, где я могу вас найти? Вы останетесь здесь?

Она протестующе покачала головой.

— Ни за что! Одна, здесь? Нет. Я поеду к сестре.

— И там я смогу вас найти, правда? Еще раз благодарю вас. Ах, да, еще один, совершенно формальный вопрос: где вы останавливались в Закопане?

Мария, которая сделала движение, как будто тоже хотела подняться со стула, упала обратно и тихо вздохнула.

— В «Ройяле», — сказала она устало. — Я не знала, где остановиться, но по дороге в Закопане встретила в вагоне мою старую приятельницу, которая как раз ехала к мужу. Она уговорила меня, и с вокзала мы вышли вместе.

— Вы находились там в обществе вашей приятельницы и мужа?

— Да. Мне было очень плохо, и я чувствовала себя очень одинокой. Если бы окаю меня никого не было, я бы сошла с ума. Я сама постоянно искала их общества. Впрочем, они, наверное, догадывались, что в моей жизни происходит что-то важное и неприятное, потому что были со мной очень добры и вчера проводили меня на вокзал.

— Я мог бы узнать их имена?

— Козловские. Инженер Ян Козловский и его жена Малгожата. Но они останутся там до конца месяца.

— Это не имеет значения, — безразличным голосом сказал Зентек.

Она удивленно на него посмотрела.

— Зачем вы спрашиваете меня обо всем этом?

— Простая формальность.

И он развел руки своим любимым, немного беспомощным жестом и слегка поклонился ей. Она ответила грустной улыбкой.

Он тихо вышел и закрыл за собой дверь, остановившись в прихожей, немного подумал. Потом постучал в дверь расположенную рядом с той, из которой он только что вышел. Капитан Зентек был человеком, который не выносит никаких насильственных действий и излишней экспрессивности в поведении. Услышав вполголоса произнесенное приглашение, он вошел.

Глава пятая

— Мое имя Анна Страховская, — ответила молодая женщина, отворачиваясь от окна, у которого она стояла в той же самой позе, в какой он застал ее до этого в комнате ее сестры. — О чем вы еще спрашивали?

— Я просил вас назвать адрес и место работы, если вы работаете.

— Разумеется, работаю, — она легко пожала плечами.

Зентек стоял напротив нее, украдкой разглядывая ее. Может быть, она не была так красива, как младшая сестра, но характер у нее несомненно был более сильный. Он заметил, что на ее лице уже не было заметных следов событий этого утра. Зато он увидел легким след пудры и почти незаметный слой туши на ресницах. Она спокойно перешла на середину комнаты и уселась около маленького столика.

— Прошу вас, садитесь.

Даже находясь в чужом доме, она держалась гораздо более по-хозяйски, нежели ее сестра, которая была в нем хозяйкой.

— Благодарю вас. — Он уселся и вынул блокнот.

— Я живу на Вспульной, 104, номер квартиры — 28. Работаю в Народной библиотеке, в отделе старинных изданий.

— По образованию вы историк?

— Да, я закончила исторический факультет. Мария — моя младшая сестра. Других родственников у меня нет. Это все, что я могу вам рассказать о себе.

— Я хотел бы, если можно, услышать несколько разъяснений касающихся этого печального события.

— Пожалуйста. — Она подняла брови с легким нетерпением. — Но я не думаю, что…

— Когда вы получили телеграмму от сестры? — спокойно прервал он ее.

— Вчера вечером.

— Вы могли бы рассказать подробно, что вы делали с минуты получения телеграммы и до минуты, когда оказались с сестрой в этом доме?

— Пожалуйста, если вы думаете, что это необходимо. — В ее голосе, однако, чувствовалась абсолютная уверенность что эти сведения ему совершенно не нужны.

— Да. Это будет мне необходимо для составления протокола и установления всех обстоятельств дела.

— Я не знала, что милиция, расследуя случаи самоубийства, так интересуется тем, что делали после него или перед ним люди, совершенно не связанные с умершим.

Зентек развел руками.

— Прошу вас относиться к этому как к моей личной назойливости, — сказал он с легкой усмешкой. — А в свое оправдание я могу сказать что, во-первых, вас нельзя назвать человеком, совершенно не связанным с умершим, а во-вторых, у нас еще нет стопроцентной уверенности, что это самоубийство.

Говоря это, он смотрел на нее и с тихим удовлетворением убедился, что выражение лица Анны Страховской внезапно изменилось.

— Как это? Ведь он не… Вы думаете, что это не самоубийство?

— Этого я не сказал. Но в случае внезапной смерти милиция всегда должна иметь уверенность что мы имеем дело именно с самоубийством. Иначе следствие нельзя считать законченным. Отсюда мои, как вы это определили, ненужные вопросы.

— Я понимаю, — ее голос немного смягчился. Он заметил, что она попыталась улыбнуться. Но ей это явно не удалось. — Вы спрашивали меня, что я делала с той минуты, когда получила телеграмму. Я была уже в постели, когда ее принесли. Поскольку Марыся не написала, каким поездом она приезжает, я подумала, что она приедет скорым, который приходит в Варшаву около шести утра. Я поставила будильник, но спала так плохо, что он мне не понадобился…

— Прошу прощения, что прерываю вас. Причиной вашей бессонницы была именно телеграмма от сестры?

Несколько секунд, что трудно было бы назвать временем, необходимым для размышления, Анна Страховская не отвечала, потом кивнула головой.

— Да.

— Почему? Ведь сам факт возвращения вашей сестры из Закопане, по-видимому, не являлся для вас причиной особого волнения?

— Нет. Разумеется, нет. Но я предпочла бы об этом не говорить. Это дела, которые меня не касаются.

— Они касаются вашей сестры, не так ли?

— Да.

— Прошу меня извинить, но именно дела вашей сестры, которая была женой умершего, интересуют меня больше всего. Поэтому я должен настаивать, чтобы вы ничего от меня не скрывали.

Она молчала, Зентек развел руками.

— Я вижу, что вы не хотите об этом говорить. Попробуем облегчить этот разговор. Может быть, ваша бессонница была результатом того обстоятельства, что вы, как любящая старшая сестра и единственная родственница Марии Рудзинской, начали опасаться за ее будущее, видя, что девушка хочет совершить большую глупость, а, может быть, даже трагическую ошибку, разведясь с умным, добрым, состоятельным и любящим мужем только для того, чтобы уйти к молодому человеку, о котором вы были не самого высокого мнения и который, по вашему мнению, в подметки не годился умершему?

— Вы уже знаете…

Она наклонила голову, но сразу же выпрямилась.

— Знаю.

— Это было не совсем так, — тихо сказала она.

Вся отчужденность, с которой она до сих пор к нему относилась, внезапно исчезла.

Зентек понял, что перед ним очень усталая, страдающая женщина, которая теперь расскажет даже больше, чем он хотел.

— Расскажите мне, искренне и спокойно, обо всем так, как вы это видите. Думаю, что это будет полезно и для вашей сестры. Прошу поверить, что в милиции работают такие же люди, как и все остальные. И расспрашивание вас не является для меня удовольствием. Я хотел бы, чтобы все дело было как можно быстрее закончено, и чем быстрее мир о нем забудет и чем меньше будет атмосферы сенсации вокруг него, тем лучше будет для всех заинтересованных лиц и для памяти умершего. До получения от сестры телеграммы вы ориентировались в ситуации?

— Не полностью. Я бывала здесь только тогда, когда, меня приглашали. Это совсем не значит, что мой зять плохо ко мне относился и что Марыся не хотела меня видеть. Просто после их женитьбы я пришла к выводу, что моя роль опекунши в жизни сестры окончена и я не должна вмешиваться в ее личные дела. Поэтому достаточно много работая (а кроме занятий в библиотеке я пишу диссертацию) и относительно редко с ними обоими встречаясь, я не могла слишком много знать о жизни Марыси. Но я не была бы ее сестрой, если бы не знала, что в последнее время в жизни малышки что-то произошло. Видите ли, пан капитан, я воспитала ее и прожила с ней много лет в одной комнате. Я знаю каждую интонацию ее голоса и знаю, о чем она думает, даже если она ничего мне не говорит. Но я даже не предполагала, что дело зашло так далеко. Если бы я знала…

— Вы попробовали бы вмешаться?

— Безусловно, — решительно сказала она. — Даже если бы то, что сегодня произошло с Романом, вообще не произошло бы, я считала бы, что это преступление со стороны Марыси. Она была для него больше, чем жена. Он был человеком одиноким и намного старше ее. Мне всегда казалось, что он, в каком-то смысле, относится к ней и как к дочери. Он очень заботился о ней. Для меня это особенно ужасно: он поверил в нее и начал для нее жить. Ничего удивительного, что он расстался с жизнью, когда понял, что она бросает его ради этого… этого… — она замолчала.

— Но всего этого вы еще не знали, получив телеграмму, правда?

— Нет. Но я уже догадывалась, что Марыся завязала роман с Шульцем. Я видела их два раза на улице. Они, к счастью, меня не заметили. Потом Марыся позвонила мне, что уезжает. Я ни о чем не спрашивала, хотя поняла по ее голосу, что… — она снова замолчала. Потом тихо добавила: — Я неправильно себя вела.

— И вы не попытались поговорить об этом с профессором Рудзинским? У вас были не слишком хорошие отношения?

— Напротив. Мы очень любили друг друга. Но я же не могла ему ничего сказать… Впрочем, я об этом думала. Никто на моем месте не поступил бы так. Я думала, что если даже Марыся и завела с кем-то мимолетный роман, то у нее хватит ума не говорить об этом мужу. В конце концов ни одна женщина так не делает, если не хочет уйти. Мне в голову не могло прийти, что она собирается уйти от него. В течение нескольких дней, когда она отсутствовала, Роман ни разу мне не позвонил, а я была уверена, что если бы он что-то знал или хотя бы подозревал, обязательно поговорил бы со мной. Неожиданная телеграмма Марыси меня разволновала. Я не могла уснуть. Она всегда была самовольна. Может быть, это моя вина, потому что я слишком избаловала ее, когда она была малышкой. — Она потрясла головой, как будто хотела освободиться ото сна. — Но вы меня спрашивали не об этом?

— Это не имеет значения. Я благодарю вас. Вы объяснили мне некоторые подробности, которые были мне не совсем ясны. Теперь, может быть, вернемся для порядка к моему первому вопросу: что вы делали с минуты получения телеграммы? Вы не могли уснуть и…

— Да, я не могла уснуть. Потом немного задремала и встала, когда зазвонил будильник. Я оделась и поехала на вокзал, но Марыся не приехала. Оказалось, что есть еще один поезд из Закопане, пассажирский в десять часов. Я уже не хотела возвращаться домой и подумала, что неизвестно, что этот день может принести, поэтому нужно хотя бы позавтракать. Поэтому я пошла в кондитерскую и выпила кофе, а потом, чтобы убить время, гуляла по улицам…

— Утро было не слишком подходящее для прогулок. Время от времени, по-моему, шел дождь. По крайней мере, с семи часов, когда я встал, — вполголоса заметил Зентек.

— Да. Меня немного намочило, но я не могла сидеть на месте. Вы понимаете это ощущение: меня «носило» по городу.

— Понимаю. Это понятно в такой ситуации. А в какой кондитерской вы были? Я не предполагал, что в такое время в Варшаве можно где-нибудь позавтракать, кроме как в вокзальном буфете. Кафе открываются гораздо позже.

— Я была в отеле «Савой», внизу, на аллеях Ерусалимских.

— Ах, да. Я забыл. Там открывают в шесть. А потом вы вернулись на вокзал?

— Да. Я зашла так далеко, что чуть не опоздала и должна была поймать такси, но успела. Я вышла на перрон и, когда увидела, что Марыся не вышла из спального вагона, пережила минутное облегчение. Я подумала, что, может быть, к счастью, она одумалась. Но она все-таки приехала. Подошла ко мне сзади и коснулась моего плеча. Мы сразу начали ссориться. Тем более что уже на перроне она сказала мне о своем решении. Тогда я взорвалась. Я жалею об этом даже сейчас. Она совершенно разбита. В конце концов это не ее вина, что он так поступил. Тысячи людей разводятся, и самоубийство не является единственным выходом, чтобы… — она замолчала. — Я не хотела сказать ничего плохого о профессоре Рудзинском, — быстро сказала она. — Это был очень, очень порядочный человек. Я мало встречала таких людей, как он. К сожалению, он не смог вынести этого удара. А я тоже не смогла помешать тому, что собиралась сделать моя сестра. Но как я могла это сделать? Я только в такси узнала, что Роман уже в курсе всех событий и она возвращается, чтобы окончательно его оставить ради того… Все уже свершилось.

— Вы по-прежнему отговаривали ее от этого шага?

— Конечно, отговаривала! Даже на перроне и в такси! Я верила, что еще можно что-то исправить. Я знала Романа и думала, что он был бы готов ее простить. К сожалению…

— Да. Благодарю вас. Если у меня будут еще какие-нибудь вопросы к вам, я смогу отыскать вас дома, правда?

— Да. Сейчас я заберу отсюда Марысю, и очень сомневаюсь, что мы сегодня куда-нибудь пойдем…

Капитан поднялся.

— До свидания.

Она чуть заметно поколебалась, а потом протянула ему руку.

Глава шестая

В прихожей Зентек остановился. Дежурный милиционер поднялся, как автомат, при его приближении.

— Эти две женщины могут свободно покинуть дом и взять с собой любые вещи, которые сочтут необходимыми, — сказал капитан. — После их ухода опечатайте дом и заберите ключи в комендатуру. Попросите их оставить и второй комплект ключей.

— Так точно, гражданин капитан.

— А впрочем, нет. Оставим им ключи и не будем опечатывать дом. Я только позвоню в Институт химии, чтобы приехали и забрали отсюда цианистый калий и другие химические препараты, которыми можно воспользоваться, как ядами, — усмехнулся он. — Скажите этим женщинам, что они могут приходить сюда, когда захотят. Мы не будем чинить препятствий.

— Так точно, гражданин капитан.

Зентек подошел к телефонному аппарату. Он соединился с Институтом химии и поговорил с директором. Потом набрал номер комендатуры.

— Вы должны быстро найти в городе таксиста с номером… — он замолчал, потому что дверь комнаты, где он разговаривал с Анной Страховской, открылась. Молодая женщина вышла оттуда, проходя, взглянула на капитана, стоящего с трубкой в руках, и вошла в комнату, где ждала ее младшая сестра.

— Алло! Алло! — нервно сказал человек на другом конце провода. — Это вы, капитан Зентек? Почему вы молчите?

Дверь в комнату Марии Рудзинской закрылась.

— Не всегда человек может говорить, когда хочет, — заметил Зентек. — Речь идет о водителе такси номер двадцать два — двадцать четыре. Пусть его найдут. Я хотел бы поговорить с ним через час в комендатуре.

— Это подозреваемый? — спросил голос. — Задержать его?

— Да нет, что вы! Из того, что мне известно, следует, что это самый невинный из всех водителей. Я хотел бы с ним поговорить о пассажирках, которых он вез сегодня утром с вокзала. Но ничего ему не говорите об этом, ладно?

— Все понял. Что еще, капитан?

— И передайте полковнику, что я зайду к нему с докладом в конце дня.

— Понятно: такси двадцать два — двадцать четыре, водителя через час привезти в комендатуру и сказать шефу, что будете у него перед концом рабочего дня.

— Правильно. Благодарю.

Зентек осторожно положил трубку на рычаг и постоял, задумавшись. Потом поднял ее снова и снова положил. С доктором следовало поговорить не по телефону. Он не любил этого. Впрочем, он, наверное, еще находится на вскрытии.

— Машина ждет у дома? — спросил он милиционера.

— Так точно, гражданин капитан.

— Хорошо. Доложите мне позднее, были ли люди из Института химии и забрали ли яды и уехали ли эти женщины.

— Так точно, гражданин капитан.

Зентек снял с вешалки свой непромокаемый плащ, надел шляпу и вышел.

На пороге он остановился и внимательно осмотрел замок. Французский. Мария Рудзинская говорила правду. Разумеется, говорила правду.

Но капитан Зентек был человеком педантичным и любил проверять любую полученную информацию.

Через двадцать минут он открыл дверь, снабженную табличкой: «ОПЕРАЦИОННАЯ».

Он заглянул туда, потом тихо вошел и остановился у порога. Доктор снял маску и выпрямился.

— Посторонним вход воспрещен, — весело сказал он. Потом повернулся к ассистентам в масках. — Все готово. Доведите дело до конца!

Потом он подошел к Зентеку.

— Ну что? — спросил капитан, оглядываясь, но стараясь при этом не смотреть на стол, на котором…

— Вам нужно срочно знать, что содержится в остатках пищи?

— Срочно.

— Тогда пойдемте. — Доктор указал ему головой на боковую дверь и направился вперед. В дверях он обернулся: — Впишите данные, продиктованные мной, в протокол и сразу дайте мне подписать. И прошу приложить туда результат анализа содержания желудка. Он уже должен быть готов.

— Все будет сделано, пан доктор.

Доктор и Зентек вошли в небольшую белую комнату, где не было никакой мебели, кроме стенного шкафа и ряда умывальников.

— Мы провели исследование. — Доктор снял халат, маску и начал мыть руки. — Все указывает на цианистый калий. Разумеется, смерть наступила мгновенно. Он ничего перед этим не ел, то есть не ел ничего в последние десять-двенадцать часов. Наверное, только ужинал. Обнаружен хлеб с маслом, яйцо и какой-то сыр, но это было уже очень трудно определить. Ужинал он, скорее всего, между девятью и десятью часами вечера.

— Алкоголь?

— Ни капли.

— Когда он примерно умер?

— Не раньше семи тридцати утра и не позже восьми! Хороший результат, не правда ли? Какая точность! — засмеялся он и начал вытирать руки.

— Значит ли это, доктор, что вы можете дать показания перед судом, не говоря «правдоподобно» или «со всей точностью»?

— О Боже! — вздохнул врач и повесил полотенце в шкаф, стоящий здесь же. — Если я говорю, что «не раньше» или «не позже», значит, могу дать такие показания даже перед всем народом!

Раздался стук в дверь. Вошел ассистент, несущий два листка бумаги.

— Протокол, пан доктор. А это анализ содержимого пробирки и содержимого желудка.

— Хорошо. Спасибо.

Доктор потер руки, взял поданную ассистентом ручку и размашисто подписал протокол.

— Можно это забрать?

— Пока не надо.

Когда ассистент вышел, доктор подал Зентеку оба листа. Капитан наклонился над ними, но через секунду поднял голову.

— Мне не приходилось никогда прислуживать во время мессы, — сказал он, — а здесь, как мне кажется, сплошная латынь.

— Правильно! — Доктор взял у него оба листка. — Следственный офицер, говорящий по латыни, сам был бы интересным объектом для вскрытия. Мы нашли бы в нем сокровища, которые и не снились Али-Бабе! К счастью, это пока нам не грозит. Если вы хотите, капитан, услышать то, что здесь написано, сказанное в простых, солдатских словах, то это звучит следующим образом: жидкость, собранная на столе, имела такой состав: чай плюс сахар, плюс цианистый калий. Часть этого коктейля оказалась в пищеводе, во рту и на губах профессора Рудзинского, послужив причиной того, что он немедленно расстался с этим лучшим…

— …из миров! — закончил капитан и снова взял листки бумаги в руки. — Интересно, — сказал он. — Интереснее, чем это казалось вначале.

— Почему? Ведь мы с самого начала об этом знали. Я был уверен, что ответ из лаборатории будет именно таким.

— Все равно. Это очень усложняет дело.

— Что усложняет? Я сказал, что это цианистый калий, и это оказался цианистый калий! Сказал, что там сахар, и там оказался сахар!

— Цианистый калий — это ерунда. — Зентек протянул руку. — Спасибо, доктор. Не раньше семи тридцати и не позже восьми, то есть между половиной восьмого и восемью?

— О Боже! — повторил врач. — Сколько раз вам это повторять?

— Никогда не бывает слишком много. — Капитан усмехнулся. Он был очень систематичным человеком и хотел лишний раз убедиться. — До свидания. Еще раз спасибо.

— Не за что. Для меня это было сплошным удовольствием! Но на вас трудно угодить. Цианистый калий — ерунда! В следующий раз я дам вам попробовать! Не такая это ерунда, как вам кажется! Привет!

Через десять минут Зентек был уже у себя, в своем маленьком кабинетике, который он покинул несколько часов назад. Он уселся и положил ручку на лист бумаги, подперев голову рукой. Но ничего не написал. Дежурный, который постучал в дверь кабинета, застал его в той же самой позе.

— Таксист здесь, гражданин капитан.

— Давайте его сюда.

Он выпрямился и одним движением сгреб бумаги с поверхности стола в ящик.

Человек, который показался на пороге, был одет в синий пиджак. В руках он держал кепку.

— Садитесь, пожалуйста, — любезно сказал Зентек, но водитель не двинулся с места.

— По какому делу вы меня вызвали? — спросил он. — Если речь идет о тех вчерашних пьяницах, то я не хотел их брать и никогда таких не возьму, какие бы у них ни были удостоверения. Они сказали, что для меня это плохо кончится, и, как я вижу…

— Садитесь, пожалуйста, — снова сказал Зентек, — и забудьте об этих пьяницах.

Водитель сел. Он пошевелил губами, как будто хотел что-то сказать. Капитан наклонился к нему над поверхностью стола.

— Вы были сегодня на Главном вокзале?

— Что?

— Я спрашиваю, были ли вы сегодня на Главном вокзале? То есть заезжали ли вы сегодня на Главный вокзал?

— Конечно. Даже несколько раз. А что, нельзя?

— Можно. У нас к вам нет никаких претензий. Я хотел бы только знать, были ли вы на вокзале в десять часов с минутами?

Водитель по-прежнему смотрел на капитана подозрительно.

— А что, я должен это помнить? Я не смотрел все время на часы.

— Наверное. Но пассажиров вы как-то запоминаете, не так ли?

— Ээ, я их столько вожу…

— Меня интересуют две женщины, которые сели в машину в десять часов с минутами и попросили отвезти их на Дубовую.

— Да, помню. Такая маленькая улица.

Внимательно посмотрев на него, Зентек заметил, что в лице водителя внезапно вспыхнул интерес, но тут же погас. Лицо его снова стало безразличным. Капитан понимал это: люди не любят давать показания. Сколько раз дела тянулись бесконечно только потому, что кто-либо, даже совершенно честный человек, не хотел рассказать милиции о своих наблюдениях, чтобы его не «таскали по судам».

— А этих женщин вы помните?

— Молодые какие-то, по-моему, блондинки.

— А вы случайно не слышали, о чем они разговаривали?

— Это меня не интересует. Я веду машину и все.

— Разумеется. И никогда ничего не слышите, особенно если об этом спрашивает милиция.

Водитель ничего не сказал.

— Ну? Так как там было? Вы ничего не вспоминаете? Вы ведь еще не старый человек. К вам в машину садятся две молодые женщины, и вы даже не взглянули в зеркало, чтобы посмотреть на красивые мордашки.

— Я женат, — упрямо сказал водитель, но при этом усмехнулся, зная, что в разговоре с другим мужчиной эти слова звучат совершенно неправдоподобно.

— Поймите же, — Зентек тоже усмехнулся, — что никто от вас ничего не хочет. Нас интересуют эти две женщины. Меня интересует, как они вели себя в машине. Ссорились ли, или шутили, или молчали и смотрели в окна. Всякая такая ерунда, вы понимаете? Попробуйте припомнить, как это было. Все это останется между нами. Вы можете быть спокойным.

Водитель внимательно посмотрел на него.

— А что, они преступницы? — с сомнением спросил он. — Выглядели вполне порядочными женщинами.

— Значит, вы все же к ним присматривались.

— Ну постольку поскольку…

— И что?

— И ничего. Одно только меня удивило. Человек, который ездит на такси, много всего видит, вы же понимаете. Иногда и не такие чудеса случаются. Но обычно ночью, когда люди уже под банкой.

— Ну и какие же чудеса произошли у вас в машине сегодня утром?

— Никаких. Только они обе плакали. Сидели и полдороги плакали. Я думал, что какое-то несчастье у них произошло, умер кто или еще что-нибудь. Но, наверное, нет, потому что они немного ссорились.

— А вы слышали, о чем они разговаривали?

— Нет. Может быть, несколько слов, не помню. Впрочем, они говорили очень тихо. Всхлипывали.

— А потом что?

— Ничего. Вышли из машины в конце этой Дубовой. Красивый дом. Я пригляделся к нему, когда разворачивался, потому что там дальше нет дороги. Они стояли на крыльце. Уже начался дождь. Я даже подумал, не крикнуть ли их.

— Зачем?

— Потому что на счетчике у меня был двадцать один злотый, а эта, младшая, дала мне пятьдесят и сразу пошла к калитке.

— И вы ее окликнули?

— Нет. Я подумал, что если она дала мне пятьдесят, так, наверное, знает, что делает. Впрочем, если бы у меня была такая вилла, то я тоже давал бы возможность людям заработать. Видно было, что она не бедная.

— И это все?

— Все.

Зентек записал его фамилию и адрес, задал еще несколько вопросов, на которые получил не слишком интересные ответы, и, улыбнувшись, распрощался с водителем.

Когда дверь за ним закрылась, капитан встал и снял с вешалки плащ. Он ни в чем еще не был уверен, но наверняка знал, что хочет познакомиться с этим человеком.

Глава седьмая

Лаборатория была очень светлой. Четыре больших окна выходили в сад, находящийся внутри четырехугольника, который образовывали здания. Хенрик Шульц сидел на парапете одного из окон. В руках у него была стопка бумаг, покрытых какими-то символами, и присматривался к человеку, стоящему у большой черной доски. Третий из присутствующих сидел за большим, покрытым инструментами столом и также смотрел в сторону доски.

Все трое были молоды и одеты в белые халаты.

— Подиктуй мне, Хенек, — сказал стоящий. — Мы проверим этот первый образец, а потом посмотрим. Где-то тут есть ошибка.

— Конечно, есть! — сказал сидящий за столом. — С шести часов мы бьемся тут и… — он махнул рукой. — Диктуй ему, Хенек, а я буду проверять на бумаге. — Он взял ручку.

— Начали! — сказал Шульц. — HCl плюс…

Раздался стук в дверь. Человек у доски нетерпеливо опустил руку, в которой держал мел, и крикнул:

— Входите!

Дверь открылась, и старый посыльный просунул в нее голову. Он заметил Шульца и сказал ему:

— Пан директор звонил, что просит пана магистра зайти к нему.

— Сейчас?

— Да.

Шульц слез с парапета и положил бумаги на стол.

— К директору? — с сомнением спросил он. — А вы не ошиблись, пан Ковальский?

— Нет. Я сам снял трубку в дежурке на первом этаже.

— Хорошо. Я иду.

Посыльный закрыл дверь.

— Чего директору от меня нужно?

— Он выплатит тебе аванс! — с шутливым восторгом заметил сидящий за столом. — Вернешься, и пойдем его обмывать. Через пятнадцать минут обеденный перерыв.

— Ну, мы пойдем дальше без тебя, — сказал стоящий у доски человек.

— Нет, подождите. Это не продлится больше нескольких минут. Наверное, снова какая-то техническая поправка в этом новом агрегате.

Они кивнули головами. Он вышел. Прошел по нескольким длинным коридорам. Перед тем как войти в кабинет директора. Шульц поправил галстук. Потом сделал несколько шагов и остановился перед матовой табличкой, на которой было написано: «ГЛАВНЫЙ ДИРЕКТОР».

Он вошел туда. Секретарь в приемной кивнул головой на обитую кожей дверь.

— Директор ждет.

Шульц неуверенно постучал в дверь. Потом, не слыша ответа, отворил ее. Остановился на пороге и поклонился. Напротив директора сидел человек, который при звуке отворяемой двери повернул голову. Шульц окинул его беглым взглядом. Он был ему незнаком. Он снова посмотрел на директора.

Директор встал.

— Это и есть магистр Шульц, — обратился он к сидящему, который тоже поднялся с места. — Пан магистр, этот пан хочет с вами поговорить об одном… хм… частном деле. Вы оставайтесь здесь, панове, а я немного пройдусь по предприятию. У меня есть кое-какие дела… да, дела. В понедельник всегда следует немного осмотреться в своем хозяйстве.

И он вышел. Шульц отодвинулся, чтобы пропустить его, и закрыл за ним дверь. Потом повернулся к человеку, стоящему у стола.

— Моя фамилия Зентек, — тихо сказал тот, — я послан сюда из комендатуры Народной милиции.

Шульц поднял брови.

— Из милиции? Я слушаю вас.

— Вы не ожидали моего визита?

— Не понимаю вас.

Шульц все еще не двигался с места. Зентек любезно указал ему на стул. Магистр подошел и уселся.

— Это значит, не ожидали, — повторил гость, как будто хотел убедиться в чем-то, что должно быть для него совершенно ясным и без того. — Никто вам сегодня не звонил из города?

— Нет. Никто. Вы не могли бы выражаться яснее?

— Конечно, конечно, — Зентек улыбнулся. — Только, как бы это сказать, вы меня немного удивили. Я думал, что вы уже что-то знаете.

— Но о чем?

— Вы, кажется, хорошо знали профессора Рудзинского. Впрочем, я напрасно спрашиваю. Вы же были его ассистентом. Правда?

— Да. Был. Знаю его.

Зентек молча посмотрел на него. Молодой ученый спокойно сидел на стуле, глядя на него без особого интереса. Капитан кашлянул.

— Я вижу, что должен вам все объяснить. Так вот, когда сегодня утром я прибыл на виллу профессора Рудзинского, то застал его мертвым.

— Что?! — Шульц сорвался со стула.

— Да. Он выпил слишком большую, если можно так выразиться, дозу цианистого калия, растворенного в чае.

— Боже, — сказал молодой химик и закрыл глаза. — Когда Марыся об этом узнает… — он оборвал фразу.

— Если вы имеете в виду жену профессора, то я нашел ее около трупа. Она приехала утром из Закопане. С ней была ее сестра и…

— Приехала? Как это приехала? Это невозможно! — все самообладание Шульца исчезло. Он встал и, схватив Зентека за плечи, потряс его.

С неожиданной ловкостью и силой капитан высвободился и мягко, но решительно посадил Шульца обратно на стул.

— Прошу вас успокоиться, — тихо сказал он. — Я пришел к вам сюда, потому что дело очень серьезное. Я прошу вас взять себя в руки и постараться помочь мне, как можно подробнее отвечая на мои вопросы. Впрочем, сначала я хотел бы услышать, что вы можете сказать о том, что произошло. Только прошу вас, ведите себя как взрослый человек. Кроме того, я хотел бы добавить, что мне известно, какие чувства связывают вас с супругой Рудзинского.

Воцарилось молчание. Шульц закрыл глаза и с минуту сидел совершенно неподвижно. Он был очень бледным. Зентек внимательно посмотрел на его красивое лицо и короткие волосы. «Ученые стригутся теперь, как еще несколько лет назад стриглись молодые мальчишки», — подумал он и невольно коснулся своих собственных немного длинных волос. Но Зентек был родом из маленького городка и был несколько консервативен в своих вкусах.

Шульц открыл глаза.

— Цианистый калий, — чуть слышно сказал он. Он выпрямился. — Мария вернулась, — сказал уже громче. — Ну да… Вы хотите попросту знать, не я ли убил профессора Рудзинского. Вы думаете, что мы, химики, лучше остальных людей знаем, как можно убить при помощи яда, — он замолчал. — Ну что ж, вы правы. Вы предполагаете, что мотивом могла послужить моя любовь к его жене. — Было видно, что он старается сохранить самообладание. — Да, я убил его. Этого вам достаточно?

— Конечно, — Зентек кивнул головой. — Моим заданием, как вы понимаете, было выяснение всех обстоятельств смерти профессора и поиски убийцы. Ваше признание упрощает мое задание и освобождает всех заинтересованных лиц от массы хлопот. Но я все же попросил бы вас, чтобы вы поподробнее рассказали мне обо всем. Позднее, когда вы уже подпишете протокол, я смогу передать дело прокурору.

— Что… Что, вы хотите, чтобы я говорил об этом здесь?

— Да. Какое это имеет значение, где разговаривать, правда? Разумеется, я должен буду забрать вас в комендатуру. Но мне хотелось бы, чтобы вы мне здесь коротко рассказали обо всем.

Шульц, уже совершенно спокойно, кивнул головой.

— Как хотите.

— В таком случае, я вас слушаю.

— Ну что ж. Думаю, что убийца ничего не может сказать в свое оправдание. Может быть, только то, что мы не любили друг друга: ни он меня, ни я его. Это был жесткий человек.

Он замолчал. Но Зентек не пошевелился. Он ждал, внимательно глядя на него своими спокойными, голубыми глазами. Шульц набрал в грудь воздуха.

— Когда Мария рассказала ему о себе и обо мне, он потребовал от нее, чтобы она уехала на неделю и после возвращения дала ему ответ, останется ли она с ним или уйдет ко мне. Я знал, что он не позволит ей самой сделать этот выбор. Это было только первое побуждение. Он мог выиграть. Она осталась бы с ним навсегда, если бы ему удалось ее сломить. Я очень любил ее. И боялся, что он все еще имеет на нее слишком большое влияние. Я боялся, что Мария может вернуться к нему. Она не позволила мне поехать с ней. Я дал ей слово, что останусь тут. Но я не мог спать по ночам. Я знал, что если Рудзинский не исчезнет с моей дороги, все может случиться…

Он снова замолчал. И снова Зентек не пошевелился.

— Я позвонил ему сегодня ночью… то есть под утро, в четыре часа… и попросил о встрече. Я не знал еще тогда, что я сделаю. Но знал, что я его убью. Но цианистый калий я на всякий случай взял с собой. Я не хотел этого… правда. Ведь он мог согласиться отдать мне Марию. Я хотел его просить, умолять, сделать все, что он захочет, только бы он отдал ее мне и не оказывал на нее давления. Я думал, что мне удастся его уговорить. Думал, что все обойдется без трагедии. Поверьте мне. Ведь никто не убивает, если только его к этому не вынуждают.

— Когда как, — спокойно заметил Зентек. — Чаще всего люди убивают, потому что им кажется, что они должны это сделать. Никто не должен убивать. Если бы был должен, то не подвергался бы наказанию. Абсолютная необходимость совершить какой-либо поступок не наказывается ни в какой из стран мира. К сожалению, убийство своих ближних еще не признано неотъемлемым правом граждан. Пожалуйста, продолжайте.

— Да. Рудзинский спокойно сказал мне, чтобы я приехал, раз мне этого хочется. И я приехал…

— Да?..

— Наш разговор длился около получаса. Он вначале пытался отнестись ко мне как к мальчишке. Я не позволил ему этого. Временами мы говорили весьма возбужденно. Но его самообладание, видимо, многого ему стоило, потому что он вдруг схватился за сердце и сел. Тогда я подумал, что у меня нет другого выхода. Я сделал вид, что жалею о происшедшем. Начал обращаться к нему «дорогой профессор», просил простить меня. Потом пошел в кухню и налил ему чаю. Всыпал в чашку цианистый калий, сам не понимая, что делаю. Подал ему чашку. Рука у него дрожала, но он сразу выпил чай. Я смотрел на него, когда он подносил чашку ко рту. Это было страшно… Потом он упал, как будто кто-то его ударил палкой. Он был мертв. Это произошло в течение секунды…

Он снова набрал в грудь воздух и замолчал.

— Ну дальше, — сказал Зентек, — я слушаю вас.

— Потом, — Шульц задумался, — потом я вытер все предметы, к которым прикасался, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Тихо закрыл за собой дверь. Она захлопнулась. В шесть утра у меня была назначена здесь встреча с двумя приятелями. Мы занимаемся решением одной очень важной проблемы. Уже два месяца нам не удается ее разрешить. Я приехал минут за пятнадцать до назначенного времени. И сразу принялся за работу.

— Во сколько вы приехали сюда?

— Примерно без четверти шесть.

— И это все?

— Все.

— Та-ак. И с шести часов вы отсюда не выходили?

— Нет. Мы без перерыва работали до той минуты, когда пришел посыльный и вызвал меня к директору.

— А ваши коллеги будут готовы подтвердить, что вы не расставались с ними с шести часов утра?

— Конечно. Но зачем это вам нужно? В конце концов вас интересует, что я убил Рудзинского, а не то, чем я занимался после этого.

— Разумеется, разумеется. И все было бы как нельзя лучше, если бы не тот факт, что в Варшаве вы не единственный химик.

— Я вас не понимаю.

— У нас в милиции тоже есть свои химики, и они совершенно определенно заверили нас, что профессор Рудзинский не мог умереть до половины восьмого утра.

— Это, должно быть, ошибка.

Но в голосе Хенрика Шульца уже не было той уверенности, с которой он описывал ход убийства.

— Боюсь, что нет. В ваших же интересах я предпочитаю верить им, а не вам. Поэтому давайте честно скажем себе, что вы не могли убить профессора, даже если бы хотели. Если ваши слова подтвердятся, то вы будете иметь то, что в криминальных романах называется «железным алиби», — Зентек слегка усмехнулся. — Впрочем, по совершенно иным причинам я ни на минуту не подозревал вас в отравлении Рудзинского.

— Вы меня — нет?..

Шульц встал, но сразу же опустился на стул снова.

— Вы меня не подозревали? — шепотом спросил он.

— Нет.

Шульц провел по лбу ладонью. Потом взглянул на сидящего напротив него человека. В глазах его было отчаяние.

— Что бы вы об этом ни думали, она этого не делала! — воскликнул он. Потом взял себя в руки и добавил уже тише: — Она не способна совершить преступление. Если бы вы ее знали, понимали бы это…

Зентек развел руками.

— Поскольку вы являетесь представителем одной из точных наук, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что не сказал ни слова на тему ее вины. Я мог бы даже совершенно спокойно сказать, что я не знаю, кого вы имеете в виду. И что самое удивительное, с той минуты, когда я вошел в эту комнату, я ни разу не сказал, что профессор Рудзинский был убит. Это вы, без всякого давления с моей стороны, признались в совершении преступления, в котором вас никто не обвинял. И когда мы пришли к выводу, что вы не могли совершить этого преступления, вытеперь пытаетесь с помощью эмоций доказать мне, что его также не совершила еще какая-то иная особа. Кого вы имели в виду?

— Как это? — прошептал Шульц. — Вы не имеете права издеваться надо мной!

— Конечно, у меня нет такого права. Поэтому я не издеваюсь.

— Значит, она не… — он снова замолчал.

Капитан покачал головой.

— Я помогу вам, — мягко сказал он. — Вы имели в виду, если я правильно понял ход вашего размышления, Марию Рудзинскую, жену умершего. Это так?

— Да.

— Так вот, согласно нашим, правда, еще не проверенным данным, пани Рудзинская приехала в Варшаву сегодня в 10.05 утра. По крайней мере, мы знаем, что в это время она находилась на Главном вокзале. В восемь часов же профессор Рудзинский был уже мертв.

Шульц медленно поднял руку к шее, расстегнул пуговицу рубашки и ослабил узел галстука.

— Слава Богу! — тихо сказал он. — Слава Богу! Значит, он предпочел совершить самоубийство, нежели расстаться с ней. Это ужасно. Но очень похоже на него. Он не знал компромиссов. Боже мой, бедная Мария…

— Пани Мария пока жива и здорова, чего нельзя сказать о ее муже, — сухо заметил капитан. Он встал. — Я хотел бы еще немного поговорить в вашими коллегами. Вы меня подождете здесь?

— Я?

— Да, разумеется, вы, — Зентек снова слегка усмехнулся.

Совершенно неожиданно Шульц тоже усмехнулся.

— А что было бы, если я бы вас обманул? Вы вернулись бы сюда, а меня нет. Сбежал…

— Не дальше ворот, — капитан усмехнулся. — Там находятся двое моих людей, у которых имеется достаточно подробное описание вашей особы. Если бы вы вышли отсюда один, они попросили бы вас дождаться меня.

— Понятно. Значит, вы все-таки меня подозревали?

— Я всего лишь скромный офицер милиции, а не ясновидец, пан магистр. Кроме того, не только преступники совершают глупости. Мне не хотелось бы вам напоминать, что десять минут назад вы упорно старались мне внушить, выказывая при этом незаурядные актерские способности, что это вы убили профессора Рудзинского. Кто знает, что вам могло бы прийти в голову еще? Поэтому прошу простить мне те мелкие средства предосторожности, которые я вынужден был принять. Не будете ли вы столь любезны назвать мне двух ваших приятелей?

— Конечно, конечно!

Разговор с обоими молодыми химиками принес ожидаемый результат. Они подтвердили слова Хенрика Шульца.

— Ну что ж, пан магистр, — сказал капитан, спускаясь вместе с ним по главной лестнице здания. — Наверное, будет лучше всего, если вы сейчас поедете домой, не правда ли? Я думаю, после всего, что случилось, работа вряд ли пойдет вам впрок.

Шульц, который шел с опущенной головой, буркнул что-то в ответ. Было видно, что он внезапно утратил всю свою энергию. Его красивое, приятное молодое лицо в течение последнего часа стало лицом совсем другого человека, гораздо более старшего и более опытного.

— О чем вы беспокоитесь? — спросил Зентек. — Ваши товарищи по работе готовы показать под присягой, что с шести утра вы не расставались с ними.

Шульц остановился, держа руку на широких мраморных перилах лестницы, и поднял глаза.

— А как, как она это восприняла?

— Очень мужественно, без истерики и разных ненужных спектаклей, которые так любят женщины. В связи с этим у меня есть к вам одна просьба…

Капитан взял его под руку и направился вниз с ним вместе.

— Я слушаю вас.

— Пани Рудзинская перенесла все это правда очень мужественно, но было видно, что она находится на границе своих возможностей. Поэтому я хотел бы, чтобы вы не пытались с ней связаться сегодня, даже по телефону. Вы меня поняли?

— Да, понял, — почти безвольно. — Я поеду к ней завтра. Она остановилась у своей сестры, правда?

— Да. Она, наверное, не скоро вернется в ту виллу…

Они стояли уже на тротуаре. Шульц невольно огляделся, но никого не увидел. Как бы отвечая на вопрос, капитан сказал:

— Мои люди сидят в автомобиле.

И он показал на незаметную серую «варшаву», стоящую в нескольких десятках метров от ворот.

— Я должен найти такси, — Шульц беспомощно оглянулся.

— Я подвезу вас.

Капитан мягко взял его под руку и помог дойти до автомобиля.

Глава восьмая

Лестничная клетка была тесной. Этот дом был построен за много лет перед войной и по странному стечению обстоятельств уцелел. Зентек медленно поднимался на четвертый этаж. Дождь уже давно перестал. Вторая половина дня была жаркой и душной. Посмотрев на табличку у двери, он прочел на ней:

«АННА СТРАХОВСКАЯ»

Он облегченно вздохнул, медленно поднял руку к звонку и нажал на белую костяную пуговку, минуту подождал. Снизу доносились приглушенные голоса улицы. Он услышал быстрые шаги внутри квартиры, и дверь отворилась.

На пороге стояла Анна Страховская. Она была одета в темно-красный халат, плотно облегающий ее маленькую фигурку. Только теперь капитан увидел, что она невысока ростом и худощава. Раньше ему казалось, что она более плотного телосложения.

«Интересно, — подумал он. — Люди, имеющий сильный характер, всегда на вид занимают меньше места. Но тогда мне не показалось, что у нее сильный характер…»

Он молча поклонился, ожидая, что хозяйка посторонится и впустит его.

— Это вы? — спросила она с легким удивлением. Она не казалась недовольной или испуганной.

— Я. Можно к вам?..

— Пожалуйста.

Только теперь в ее голосе зазвучало сомнение. Она отошла на шаг. Капитан снял шляпу и втиснулся в темную прихожую. Он осмотрелся, стараясь, чтобы глаза привыкли к полумраку. Заметил вешалку и пристроил туда свою шляпу. Хозяйка закрыла за ним дверь и встала с ладонью на дверной ручке, не двигаясь с места. Зентек опустил руку и ждал.

Анна придержала рукой полу халата и быстро подошла к застекленной двери в конце прихожей, открыла ее и сказала:

— Пришел этот пан из милиции.

Никто ей не ответил. Она повернулась к Зентеку.

— Пожалуйста, заходите. Вы к сестре или ко мне?

— К вам обеим, если это не причинит вам особенного беспокойства.

Он остановился в открытых дверях. Перед ним было открыто окно, а за ним темный массив стоящего напротив дома. Мария сидела на простой тахте, очень низкой и покрытой темно-голубым покрывалом. Голову она повернула к вошедшему. Легким кивком головы она ответила на его поклон.

— Прошу прощения, что я должен еще раз сегодня побеспокоить вас.

Она молчала. Ему даже показалось, что она сделала легкое, нетерпеливое движение головой. Может быть, это только вливающийся в окно ветерок пошевелил ее волосами.

— Чего вы хотите? — Анна показала ему на стул и уселась рядом с сестрой.

Зентек не стал садиться.

— Час назад я навестил магистра Хенрика Шульца на его работе. И прошу вас вообразить, что не успел я даже представить ему подробно все случившееся, как он немедленно признался в отравлении профессора Рудзинского.

— Признался… — сказала Мария так тихо, что они едва услышали ее.

Внезапно, прежде чем сидевшая рядом с ней Анна успела вскочить с места, она подскочила к открытому окну, поставила ногу на подоконник и…

Быстрота, с какой капитан Зентек пролетел через всю комнату, схватил ее и упал вместе с нею на диван, была поистине ошеломляющей.

— Пусти! — Мария боролась, как сумасшедшая. Зентек схватил ее за плечи и уложил. Девушка несколько раз конвульсивно дернулась. Потом она успокоилась.

Только в эту минуту Анна вскочила с места, подбежала к окну, закрыла его и встала перед ним, распахнув руки.

Зентек поднялся, потом подал девушке руку и помог ей подняться. Она встала, подбежала Анна. Глаза у нее были испуганные, она прижала Марию к груди и начала быстро, нескладно говорить:

— Тихо, тихо, перестань! Он лжет… он лжет…

— Не лжет, — вздохнул Зентек, отряхивая брюки и предусмотрительно занимая положение между женщинами и окном. — Вы не дали мне закончить фразу. Пан Шульц действительно признался в убийстве профессора, но мы знаем, что он не мог его совершить.

— Не мог…

Мария высвободилась из объятий сестры, сделала два неуверенных шага, обессиленная уселась на тахту. Анна подошла к ней и встала рядом.

Зентек смотрел на них совершенно неподвижно: одна сидела с лицом, спрятанным в ладони, другая стояла выпрямившись рядом с ней в своем кроваво-красном на солнце халате. Они напоминали ему какой-то скульптурный дуэт в мраморе. Он только не мог вспомнить, где он его мог видеть.

— У пана Шульца есть то, что называется «железным алиби», по крайней мере, так я его проинформировал, — сказал он.

— Но почему?.. — Мария подняла голову, она не смогла закончить эту фразу.

Капитан же немедленно ответил своим деловым, вежливым и спокойным голосом:

— Скорее всего, он в первый момент подумал, что это вы убили своего мужа. И поэтому решил взять вину на себя. Не хотел, чтобы вы подверглись наказанию, убив другого мужчину из любви к нему. Очень логично, если посмотреть на все это с его стороны. Я бы сказал даже, что это очень благородно. Впрочем, надо признать, что в благородстве вы ему не уступаете. Минуту назад вы хотели выскочить с четвертого этажа только потому, что я сказал вам о вине пана магистра Шульца. Из этого можно сделать два вывода: первый, что вы должны очень любить друг друга, и второй, что наша любимая Народная милиция, представленная здесь моей скромной персоной, — настороже.

— Перестаньте, пожалуйста! — резко сказала Анна. — Вы не имеете права говорить в моем доме все эти глупости! Это не относится к процессу следствия, если вы ведете какое-то следствие. Прошу вас спрашивать о том, что вас интересует. А потом прошу вас уйти!

— Разумеется. Прошу прощения, но мне казалось, что я должен проинформировать вас о ходе следствия в так близко касающемся вас деле. В конце концов несколько минут назад я спас жизнь вашей безрассудной сестре и, хотя это относится к моим обязанностям, я не могу рассчитывать на какую-то благодарность с вашей стороны, но мне кажется, что…

Он не закончил и развел руками, как обычно, по-мальчишески и беззащитно.

— Вы правы, — сказала Анна почти так же резко, как и до этого. — Я прошу прощения.

— Благодарю вас. Прошу вас поверить мне, что моя работа не принадлежит к самым приятным. Все стараются ввести меня в заблуждение. Буквально все. И это повторяется все время. А я ведь не детектив из сказки. — Он замолчал. — Но несмотря на это, иногда мне все же удается докопаться до правды. Сам не знаю, как это происходит… До свидания. Я уж пойду. Мне кажется, что нужно еще немного, чтобы выяснить все это дело, но… у меня еще много работы. — Он поклонился. Мария ответила ему машинальным поклоном. Он повернулся к дверям, потом слегка кашлянул.

— Вы, может быть, покажете, где выход?

Она не ответила, посмотрела на него широко открытыми глазами, в которых был дикий, почти звериный страх, медленно поднесла руку ко рту и заслонила его, как бы стараясь сдержать крик.

Зентек повернулся и тихо вышел.

Когда он медленно спускался по лестнице, на его губах все еще играла улыбка. Но он не был счастлив и был не уверен, не стоит ли перед угрозой компрометации себя как профессионала.

Глава девятая

Капитан Зентек вошел в кафе и осмотрелся. Было довольно пусто. За двумя или тремя столиками сидели люди, разговаривая приглушенными голосами. Какие-то старушки сидели, склонившись над чашками чая. В другом конце сидели две молодые девушки и скучающий мужчина, играющий ручкой черного зонтика, который он не оставил в гардеробе. В баре женщина со слишком черными и слишком блестящими волосами занималась, как всегда, протиранием бокалов. Два официанта, сидящие за служебным столиком утомленные и скучающие, записывали что-то в своих блокнотах.

Капитан медленно пересек зал и остановился, опершись локтем о стойку бара.

— Заведующий здесь?

Черноволосая барменша подняла голову, не переставая протирать бокалы.

— А зачем он вам?

Зентек еще больше наклонился и вынул из кармана милицейский жетон, незаметно показав его ей. Барменша поставила бокал, из-под пирамиды черных уложенных волос блеснул короткий любопытный взгляд.

Она сделала жест пухлой ладонью.

— Там его кабинет. Наверное, он у себя.

— Благодарю вас, — сказал капитан.

Она ничего не ответила. Он неторопливо направился к двери, спрятавшейся за портьерой. Нажал на ручку и вошел без стука.

Толстый, седеющий человек поднял голову над стопой счетов, лежащих перед ним на столе.

— Что вы себе…

— Милиция, — спокойно сказал капитан. Он вынул удостоверение, неторопливо показал его и уселся. — Вы заведующий этим кафе?

— Да.

— Послушайте, пан заведующий, у меня есть к вам одно дело. Сегодня рано утром здесь, по-видимому, была одна женщина. Я хотел бы убедиться, действительно ли она здесь была. Как вы думаете, кто-нибудь из вашего персонала мог бы ее опознать?

— Она пришла сюда с вами?

— Нет, но вот ее фотография. Сейчас у вас в зале тот же персонал, который был утром?

— Да. Они сменяются в шесть вечера. Во сколько это могло быть?

— Примерно между шестью тридцатью и семью, не могу вам назвать точное время.

— Проще всего пригласить сюда обоих официантов и пусть посмотрят.

— Только не обоих сразу, хорошо?

— Хорошо, пан капитан.

— Вы меня знаете?

— Разумеется, — спокойно сказал заведующий. — Это моя профессия.

Зентек усмехнулся, заведующий встал и вышел. Через минуту он вернулся, ведя за собой одного из официантов.

— Пану капитану нужно, чтобы мы сказали, была ли эта женщина сегодня утром около семи утра в нашем кафе.

Официант наклонился над лежащим на поверхности стола снимком. Какое-то время смотрел на него. Зентек молча приглядывался к нему.

— Да, вроде бы это она. Была тут такая с самого утра. Посидела немного и ушла. Но я ее не обслуживал, ото сделал Янковский.

Он выпрямился. Еще раз посмотрел на фотографию. Потом кивнул головой, как бы желая подтвердить, что не ошибся.

— Тогда пригласите сюда Янковского, — буркнул Зентек.

Официант взглянул на заведующего.

— Позовите его, пан Вацек.

— Хорошо, пан заведующий.

Официант вышел.

— Дисциплина, как в армии, — усмехнулся Зентек.

— А что делать? Вы же знаете это место. Днем тихо и спокойно, а ночью! Нужно иметь лошадиное здоровье. Рядом вокзалы и огромный отель. — Он посмотрел на фотографию. — Знаю их почти всех, но этой, по-моему, не видел. Воровка?

— Нет, — капитан протестующе покачал головой. — Историк.

Заведующий не понял. Он наморщил лоб. В эту самую минуту вошел Янковский.

— Вы меня вызывали? — спросил он, покосившись на Зентека.

Заведующий кивнул головой в сторону капитана, который, не говоря ни слова, пододвинул фотографию. Официант взял ее в руки, присмотрелся к ней и положил обратно на то же самое место, с которого брал.

— Была здесь она сегодня? — спросил заведующий.

— Столько людей сюда приходит, пан заведующий…

— Этому пану нужно это знать.

— Была. По-моему, с самого утра. Красивая и не такая уж молодая, правда? Очень вежливая. Да, я ее помню, пан заведующий. Она заказала кофе и два рогалика с маслом.

— Сколько тогда могло быть времени? — спросил Зентек.

Он слушал очень внимательно, но мысли его были далеко. Он знал, что должен еще узнать в «Орбисе»… А потом пойти поговорить с полковником. У этого разговора будет неожиданный исход. Об этом он тоже уже знал. Он чуть слышно вздохнул, но сразу же пришел в себя. Диалог между заведующим и официантом начинал становиться любопытным.

— Пришла вскоре после шести или перед шестью. Кофе выпила весь, а к рогаликам даже не притронулась. Заплатила и вышла.

— И сколько было времени, когда она ушла?

— Трудно сказать. Она сидела у нас, может быть, с полчаса. По-моему, не дольше.

— Это все, что мы можем вам сказать, — заведующий сделал официанту знак, что он может уйти.

— Похоже, что все… пан заведующий.

Зентек уловил чуть заметное колебание в последних словах говорящего.

Когда официант уже был у двери, он спокойно сказал:

— Вы, кажется, хотели что-то еще добавить, пан Янковский?

— Что?

Человек остановился и повернулся к нему.

— Мне так показалось.

— Э, нет. Такая ерунда, что и не стоило вспоминать. Обычное дело, — официант был явно зол на себя.

— Я капитан милиции из Главной комендатуры, — Зентек неодобрительно покачал головой. — Мы очень не любим, когда от нас скрывают информацию, которую должны дать. Я не в прятки пришел играть с вами. Итак, вы что-то еще знаете?

— Да, пан капитан. Ясное дело. Мне только показалось, что…

— Говорите, — спокойно сказал Зентек. — Мы уж сами как-нибудь решим, пригодится нам это или нет.

— Это был этот Франек, пан заведующий, — сказал официант человеку за столом. — Вы знаете, какой?

— Какой Франек? — спросил Зентек.

— Да есть тут один такой, — заведующий поморщился. — Часто приходит сюда. Даже слишком часто.

— Ну? — Зентек неожиданно встал и подошел к официанту. — Это очень важное дело и любая информация, которую мы получим, останется только между нами, понимаете?

— Это так? Потому что, видите ли, пан капитан, эти ребята не очень любят шутить. И если они узнают, что человек рассказывает о них там, где не нужно… Тогда могут быть неприятности. Не у вас, а у меня.

— Я понимаю. Спите спокойно. Вам нечего бояться. Они ни о чем не узнают.

— Очень прошу вас, пан капитан, чтобы не узнали. Потому что, видите ли, этот Франек ходит сюда с девицами и подсовывает их гостям из провинции. Много служащих сюда приезжают в командировки из разных мест и обычно не знают, чем бы заняться вечером, а как выпьют, то все начинают искать дамского общества, поскольку они мужчины. Тогда эти дамы каким-то чудом оказываются там, где их ищут. Вы понимаете?

— Понимаю. Что дальше?

— Так вот, этот Франек пришел сегодня примерно в то же самое время, что и она. Где-то прошлялся всю ночь и зашел выпить пивка. Когда эта женщина вошла, он спросил меня, знаю ли я ее. Я сказал, что не знаю и что никогда ее не видел, и сразу же его предупредил, чтобы он оставил свои штучки, потому что она выглядит порядочной женщиной. Нам не нравится, когда такие вещи происходят здесь, потому что милиция в последнее время очень…

Заведующий громко закашлял.

— Это значит, милиция в последнее время очень следит, чтобы ничего такого здесь не было. И нам это тоже не нужно. Он все понял и только издали на нее смотрел. Было видно, что она ему понравилась, а, может быть, у него были какие-то свои планы. Я его не спрашивал об этом. Нас интересует только то, что делается в кафе, а вне его каждый человек может вести себя как угодно, мы не вмешиваемся в его дела.

— Это прекрасно, — заметил капитан. — Так что с этим Франеком?

— Как только она расплатилась и встала, он бросил мне десятку на столик и, даже не подождав сдачу, пошел за ней. Его не было часа два, может быть, больше. Потом он вернулся и выпил еще одно пиво. Я спросил его: «Пан Франек, ну как там дамочка?»

Он меня обругал потихоньку, а потом рассказал, что полгорода за ней исходил, и так и эдак пытался с ней заговорить, но ничего из этого не вышло. Явно порядочная какая-нибудь. Злой был, как черт. Потом расплатился и вроде бы поехал домой, спать. Такие ведь тоже должны отсыпаться, не правда ли, пан капитан?

— Наверно. — Зентек встал. — А как его зовут, этого Франека?

— А кто его знает, пан капитан. Говорят «Франек», и все тут. Они там не торопятся называть фамилии. Друзья называют его «Тучка». У каждого из них есть какое-то прозвище: то «Тучка», то «Сухой» или как-нибудь по-американски. У девиц тоже разные прозвища, они дают их друг другу: «Никита» или «Сильвия», хотя все просто «каськи», пан капитан.

— Франек — Тучка, — сказал Зентек, как бы про себя. — Хорошо. Спасибо. — Официант вышел. Капитан оглянулся.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном?

— Разумеется. А я немного пройдусь по залу.

Заведующий направился к двери. Зентек улыбкой поблагодарил его. Когда дверь закрылась, он поднял трубку и набрал номер.

— Юрек, это ты? Говорит Зентек. Да, я на месте. У меня есть к тебе один вопрос. Мне нужна фамилия молодого человека, который известен в кафе отеля «Савой» как Франек-Тучка.

Он с минуту слушал. Потом вынул блокнот и записал в нем что-то, прижимая трубку плечом.

— Да. Спасибо. Достаточно. Привет.

Он положил трубку и направился к двери, провожаемый к выходу заведующим, быстро вышел из кафе, успев поймать быстрый любопытный взгляд черноволосой барменши.

На улице было очень тепло. Он не спеша подошел к своей неприметной серой «Варшаве» и сказал водителю:

— Бюро «Орбис». Дирекция.

Машина рванула с места. Зентек сидел на заднем сиденье, удобно раскинувшись и закрыв глаза. Он знал, что не успеет повидаться с полковником до конца рабочего дня. Но знал также, что полковник его подождет. Это было важное дело.

Машина остановилась. Капитан вошел в здание и по покрытым толстым ковром ступеням направился наверх, в кабинет главного директора. Он мог получить информацию в бюро. Но ему не хотелось, чтобы информация о его визите сюда стала известна. Никогда не известно, кто с кем знаком в этом удивительном миллионном городе, где все знают друг о друге все, а иногда даже больше чем все.

Директор принял его сразу.

— Мне бы хотелось, пан директор, чтобы сведения были получены так, чтобы никто не догадался, что они нужны милиции.

— Нет ничего легче. — Представительный мужчина с сединой на висках нажал кнопку на столе. Когда вошла секретарша, он сказал:

— Нам поступила рекламация из спортивного клуба. Я хотел бы, чтобы вы немедленно принесли мне сведения о занятых местах в спальных вагонах из Закопане в Варшаву.

— На какой день, пан директор?

— Ночь со вчерашнего на сегодняшний день.

— Хорошо, пан директор.

Они немного подождали. Она появилась снова, принеся два зеленых листка. Положила их на стол.

— Благодарю вас.

Она удалилась, даже не взглянув на незаметного, не самым лучшим образом одетого человека, сидящего напротив директора.

Когда она вышла, директор взглянул на принесенные ею листки и показал пальцем:

— Вот видите, пан, здесь, где штемпелем проставлена большая буква «Д», это дамские купе. В первом вагоне были заняты только два места в одном купе второго класса. Верхние места были свободны. В первом классе ехала только одна женщина. Во втором вагоне ехала вообще только одна женщина. Впрочем, это не имеет значения, потому что оба вагона были заполнены менее чем наполовину.

— Понятно. А не было в этот день какой-нибудь брони, от которой в последнюю минуту отказались? Вы понимаете, о чем идет речь: иногда «Орбис» закупает все места, а потом оказывается, что отменяется какая-нибудь заграничная экскурсия и вагон идет пустой, хотя до этого многим людям было отказано в покупке билета.

— Нет. — Директор наклонился над бумагами. — Все купленные билеты и бронь должны были быть записаны здесь. Это исключено.

— Благодарю вас.

Капитан встал, пожал директору руку и вышел. Он выглядел еще более задумчивым. Ничего не совпадало. Неужели человек, планирующий умышленное убийство, может совершить такую простую ошибку? Нет. Наверняка, нет.

Но сначала все нужно проверить и исключить все несовпадения.

Он уселся в машину и назвал маленькую улочку в отдаленном предместье.

Через двадцать минут машина остановилась перед маленьким домиком, расположенным на задворках длинного ряда серых зданий. На покосившейся крыше сидели голуби, которые при виде подходящего Зентека взвились, сделали небольшой круг и с тихим воркованием уселись обратно.

Капитан подошел к двери и громко постучал.

Старая женщина, грязная, худая, одетая в платье неопределенного цвета и выцветший фартук, неожиданно появилась в темном проеме.

— Вы что ищете?

— Я хотел бы поговорить с Франеком Ремишевским. Он здесь?

— А по какому делу?

— Да есть у меня к нему одно дельце. — Зентек снова вытащил из кармана свой жетон.

— Милиция?

— Милиция.

— Что вам снова от него нужно?

Она не казалась испуганной, только сердитой. Зентек не знал — на милицию или на Франека.

— Пока ничего не нужно. Я хочу с ним поговорить по одному делу. Он дома?

— Спит.

— Так разбудите его. Я подожду здесь.

Она оглянулась.

— Войдите.

Повернулась и первая вошла из коридора в темную комнату. Франек Ремишевский спал под грязным толстым одеялом, но сразу же открыл глаза, услышав в коридоре шаги. Он сел на кровать и быстрыми темными глазами внимательно взглянул на вошедшего.

— Из милиции, — сказала женщина. — Хочет поговорить с тобой.

Франек кивнул головой.

— Хорошо. Пусть мама уйдет.

Она вышла, но перед этим подняла со стула разбросанную одежду сына. Зентек сел.

— Ну? — сказал Тучка. — Я спал…

— Но не со вчерашнего вечера, правда?

— Наверное, нет. Кто бы столько мог выдержать в постели?

— Вот именно. Дело простое. Я хотел бы узнать, что вы делали сегодня, Ремишевский?

— Ничего не делал.

— Прекрасное занятие. Но расскажите мне поминутно это ваше ничегонеделанье: где были, с кем разговаривали, кого встречали, все.

— За весь день?

— Ну хотя бы между шестью и десятью утра.

— Это уже лучше. А о чем идет речь?

— О том, чтобы вы точно припомнили, что делали сегодня между шестью и десятью утра.

— Это я уже слышал. Но зачем это вам нужно?

— Хотим это знать.

— Но человек не должен сразу вам все выкладывать.

— Не должен. Мы можем поговорить позднее в Главной комендатуре. Только не знаю, будет ли вам удобнее спать там под арестом. Таких одеял у нас там нет.

— Я ничего плохого не сделал. Что вы меня пугаете арестом?

— Я вас не пугаю, Ремишевский. Хотите — говорите, нет — нет. Машина ждет.

— Могу и поехать, — Ремишевский пожал плечами. — Ничего вы мне не сделаете. И нечего меня пугать. Впрочем, покажите мне удостоверение. Без этого я не поеду.

— Очень разумно.

Капитан вынул удостоверение и подал ему. Франек медленно прочитал то, что было там написано, шевеля губами, и повернулся к Зентеку.

— Так вы капитан из Главной комендатуры?

— Как видите.

— Но, клянусь Богом, я ничего плохого не сделал!

— В жизни или сегодня утром?

Франек откинулся на подушку.

— Что случилось?

— Это я вас спрашиваю.

— Не понимаю. Но раз вы хотите знать, то пожалуйста. Не будем упрямиться. В половине седьмого я заглянул в «Савой» выпить кружечку пива. Вы, наверное, хотите узнать, где я был до этого?

— Не хочу.

— Не хотите?

— Нет. Я хочу знать, что вы делали сегодня между семью и десятью утра. Не больше.

— Ну хорошо. — Франек пожал плечами. — Я заглянул в «Савой» выпить кружечку пивка, а потом вышел и прогулялся по городу.

— Один?

— Один.

— Без всякой причины? Только затем, чтобы пройтись?

Франек подозрительно посмотрел на него, потом усмехнулся.

— Это законом не карается.

— Что не карается законом?

— Вы знаете что.

— Нет, не знаю. Зато знаю, что карается. У меня нет времени, Ремишевский. Одевайтесь и пойдемте. Там в комендатуре мы с вами обстоятельно поговорим. Заранее могу вам сказать, что мы найдем достаточно материала, чтобы вас продержать все лето.

— Никого нельзя держать без санкции прокурора.

— Мне рассказывал один прокурор, что вы снитесь ему по ночам, как барышне жених. Жить без вас не может. Он очень обрадуется, когда мы вас ему покажем.

— Пошел за одной бабенкой, которая завтракала в «Савое».

— И долго вы за ней ходили?

Смуглое красивое лицо Франека еще раз осветила улыбка. Это была не слишком приятная улыбка, но Зентека в этот момент интересовало совсем другое.

— Часа три. Сам не знаю, что это на меня нашло. Она была старше меня и не так, чтоб очень. Но я увязался за ней.

— И что-нибудь из этого вышло?

— Да что вы! Ничего. — Франек еще раз усмехнулся, полез под подушку и вынул оттуда пачку сигарет. Он протянул их Зентеку, но тот качнул головой, отказываясь. Тогда он сам закурил и глубоко затянулся. — Я заговаривал с ней пару раз. Она постоянно меня отшивала, а под конец сказала, что позовет милиционера. Их как раз было двое недалеко, поэтому я смылся.

— А она?

— Села в такси.

Зентек вынул из кармана бумажник, а оттуда фотографию.

— Это она?

Франек наклонился.

— Да. — Он поднял на капитана глаза. — Так речь была не обо мне, а о ней?

Зентек ничего не отвечал. Он забрал фотографию и положил ее обратно в бумажник.

— Сколько могло быть времени, когда она села в такси?

— Может быть, без четверти десять, а, может быть, немного больше. Но нет, немного больше, потому что в половине одиннадцатого у меня была встреча с одним типом в «Савое», а я пришел за несколько минут раньше, чем он.

— Как же могло случиться, что вы за ней отправились, Ремишевский? Сами же говорите, что она была старше вас.

— Ну и что? Разве тем, кто старше, это не нужно?

— Наверное, нужно. Но она, как видно, на вас не польстилась.

— Не польстилась, — признал Тучка и лег на подушку с сигаретой в зубах. — Я думал, что это порядочная женщина. А оказывается, вы ею занимаетесь. Как человек может ошибиться!

— Я старше вас, и то ошибаюсь, — капитан усмехнулся и встал. — Может быть, вы мне еще потребуетесь, Ремишевский. Не забывайте того, о чем вы мне сегодня рассказали.

— Не забуду, шеф. Можете быть спокойны.

Капитан уже взялся за ручку двери, когда до него донесся голос Франека.

— А кто это такая, капитан?

— Да так, ничего особенного. Просто немного нервная особа. Зарубила десять человек топором, преимущественно ухажеров, — сказал Зентек и вышел.

Женщина вошла в комнату.

— Что он от тебя хотел?

— Да так, поговорить приходил. Капитан из Главной комендатуры. Комик какой-то.

Франек рассмеялся и укрылся с головой одеялом.

— Пусть мама подберет с пола сигареты, они упали. Теперь буду спать. Скоро нужно будет вставать на работу.

— На работу, — пожала она плечами. — За такую работу Бог Еву из рая выгнал.

— И правильно сделал, — Франек зевнул.

Глава десятая

Как полковник, так и его дежурный заместитель, заступивший в ночную смену, были в милицейской форме. Зентек положил шляпу на стул и вздохнул, потом достал платок и вытер вспотевшее лицо.

— Вижу, что вы уже набегались, капитан. — Полковник уселся и поставил локти на стол.

Его заместитель стоял у окна и тоже смотрел на Зентека. Оба они были явно чем-то заняты.

— Что ж, можно и так сказать, шеф, — сказал капитан, вынул блокнот и, не заглядывая туда, продолжил: — В игру могут входить трое подозреваемых, и, разумеется, следует принять во внимание и возможность самоубийства. Все трое подозреваемых имеют алиби.

— Значит, самоубийство? — спросил заместитель. — Нужно будет побыстрее найти решение этого вопроса. Это был известный человек, и завтра в газетах появятся некрологи. Дело уже получило достаточную огласку, весь город уже в курсе.

— Мне не хватает еще подтверждения алиби Марии Рудзинской. Я не знаю точно, выехала ли она из Закопане пассажирским поездом. Она могла, например, приехать скорым, который прибывает в Варшаву в пять утра, убить мужа, а потом сделать вид, что встретила сестру, выйдя из вагона. Она не ехала спальным вагоном до Варшавы, хотя на пути в Закопане воспользовалась именно им. Никто не видел ее выходящей из поезда…

— Это интересно.

— Весьма.

— А как она это объясняет?

— Я ее еще не спрашивал об этом. Час тому назад я проверил в «Орбисе» все данные. Но она утверждает, что знакомые проводили ее на вокзал в Закопане. Если она села в пассажирский, то должна была им и приехать.

— А не могла она как-то догнать скорый? На такси или каким-то иным способом?

— Нет. Ей пришлось бы ехать сто пятьдесят… — он заглянул в блокнот, — сто пятьдесят пять километров в час в темноте. Я подсчитал. Впрочем, у нее нет машины. Вряд ли бы она рискнула воспользоваться такси в подобной ситуации. Современные убийцы не такие глупые. Она догадалась бы, что мы возьмем под наблюдение всю трассу и что ни один таксист не забудет, даже через месяц, такую долгую поездку с единственной пассажиркой. Кроме того, разве существует такси, которое может ехать со скоростью сто пятьдесят пять километров в час?

— Это правда, — признал полковник. — А ни у кого из них нет машины?

— У Шульца есть, — буркнул Зентек. — Я проверил в отделе регистрации автомобилей. Я думал об этом…

— Послушайте. — Заместитель подошел к нему и положил ему руку на плечо. — А если этот Шульц выехал ночью за ней и привез ее сюда. Она же могла выйти на любой станции, вскочить в его машину и приехать сюда на рассвете. А потом вернуться на перрон и сделать вид, что только что приехала из Закопане.

— Да, это нужно будет проверить. — Зентек записал что-то в блокноте, говоря громко: — Что делал Шульц ночью? — он поднял голову. — Не знаю, шеф, но я уверен, что тут все не так просто. Боюсь, что все их показания только подтвердят имеющееся у нас данные и окончательно очистят их от подозрений.

— Подумаем еще, — сказал полковник. — Во всяком случае существует возможность, что пан Хенрик Шульц выехал навстречу Марии Рудзинской, она пересела с поезда в его автомобиль и успела приехать в Варшаву так рано, чтобы успеть убить своего мужа и дать возможность Шульцу появиться на работе в шесть утра.

— Да, — согласился Зентек, — это версия номер один.

— А какая версия номер два?

— Версия номер два очень проста: самоубийство. У профессора была причина, чтобы покончить счеты с жизнью, и у него был цианистый калий, который был ему для этого нужен.

— А почему мы не принимаем во внимание эту версию? Это ведь самая простая возможность, и она может в конце концов оказаться правдой.

Капитан развел руками.

— Ох, я готов был бы сразу подписать протокол, закрывающий следствие, и сказать себе, что смерть профессора ни меня, ни милицию больше не должна интересовать. Можно квалифицировать это как личную трагедию, завершившуюся таким печальным финалом. Но только…

— Только что?

— Сахар.

— Какой сахар?

— В чашке. Он ведь умер, сидя за столом. Выпил чай, в котором был цианистый калий. На столе, рядом с ним, стояла сахарница. Он взял оттуда сахар, всыпал его в чай и размешал, и только потом выпил и умер.

— Ну и что? — Заместитель придвинул стул и уселся рядом с Зентеком, заглядывая через плечо к нему в блокнот. — А кто может запретить совершить самоубийство с помощью цианистого калия, всыпанного в сладкий чай?

— Никто не может. Но я не представляю себе этого. Я весь день сегодня езжу, разговариваю с людьми, но ни на минуту не перестаю думать об этой сахарнице. Потому что, подумайте, панове, человек хочет покончить жизнь самоубийством. Он химик, и дома у него есть цианистый калий. Умирает он рано утром, в это время года уже светло. Ночью он размышляет, вечером пришла телеграмма от любимой женщины. Из этой телеграммы ему становится ясно, что эта женщина безвозвратно оставляет его. И он решает уйти с ее дороги. Что он должен сделать?

— То, что сделал.

— Да. Но не таким способом. Приняв решение, он должен был спуститься вниз в лабораторию, взять оттуда определенную дозу цианистого калия, пойти на кухню, взять чашку воды, всыпать туда яд и выпить.

— Понимаю, — сказал полковник. — Но, в конце концов, он мог налить себе чая, усесться за столом и долго думать над тем, лишать ему себя жизни или нет. В конце концов, он мог всыпать яд в уже подслащенный, приготовленный чай.

— Мог. Но в таком случае мы должны были бы признать, что он сделал себе в кухне чай, спустился с ним в подвал, всыпал туда яд, вернулся в столовую, всыпал туда сахар, подумал, как вам хочется, шеф, и только тогда выпил все вместе: чай, цианистый калий и сахар одним глотком.

— Почему это?

— Потому что он же должен был в чем-то принести этот цианистый калий: при нем в столовой не найдено никакой коробочки, бумажки, в которой он мог бы принести яд. Значит, если он не принес яд в столовую в чем-то, он должен был бы принести его в чашке чая. В таком случае отпадает предположение, что он сначала подсластил чай, а потом всыпал туда яд. Сахарница была в столовой, и из нее была взята ложечка сахара в чай.

— Понятно. Но это еще не исключает самоубийство полностью. Просто делает его не вполне правдоподобным.

— Вот именно. А там, где самоубийство является неправдоподобным, нужно немного поломать голову над поисками другого решения этой задачи. В конечном итоге не только профессор Рудзинский мог прийти к выводу, что его смерть облегчит другим жизнь. Другие тоже могли прийти к этому выводу, и, притом, гораздо раньше. Впрочем, у нас нет никаких доказательств того, что Рудзинский вообще хотел покончить с собой.

— Да, но…

— Я понимаю, шеф. Мне самому ясно, что если алиби этих людей будет доказано, нам придется признать, что это самоубийство. И в этом случае следует исключить действия кого-то постороннего. Только хороший знакомый мог помочь приготовить чай. Впрочем, я думал…

— Над чем?

— Над тем, не могла ли Мария Рудзинская каким-то образом подложить яд в этот чай раньше, еще до отъезда. Я думаю о чашке, о чае, о сахаре. Но нет. Это также следует исключить. Ее не было несколько дней. Трудно допустить, что профессор, живя в доме, только сегодня утром в первый раз взял сахар или чашку. Нет. Впрочем, цианистого калия там было много. Он должен был быть растворенным в чае, иначе Рудзинский мог бы его заметить. Нет, мы должны признать, что яд был всыпан в чашку сегодня, незадолго до того, как профессор выпил чай. А сделал ли это он сам или кто-то другой — вскоре будет известно. В конце концов профессор умер сегодня утром, следовательно, нельзя сказать, что следствие затянулось.

— Пока нельзя, — усмехнулся полковник. — Может быть, вы несколько усложняете все и дело окажется гораздо проще, чем вы думаете. С другой стороны, ничем нельзя пренебрегать. Между нами, я всегда предпочитаю самоубийство. Раз человек уже мертв, лучше, чтобы он погиб от собственной руки, чем от чужой.

— Увы, — Зентек снова развел руками. — Я доложу вам о ходе следствия завтра утром, шеф. Я должен еще проверить алиби пана Шульца. Но это, по всей вероятности, будет нетрудно.

И он вышел, задумавшись. Хотя он изложил все дело довольно просто и рассказал обо всех выводах, которые успел до этого времени сделать, он не был доволен. Так как машину он отослал, ему пришлось идти пешком.

Через десять минут он стоял перед дверью квартиры, на которой была прикреплена табличка:

«ХЕНРИК ШУЛЬЦ»

Глава одиннадцатая

Хенрик Шульц выглядел не самым лучшим образом. Он был бледен, и, хотя постарался вежливо улыбнуться при виде Зентека, капитан заметил, что молодой химик чем-то взволнован.

— Чай или кофе? — спросил хозяин, когда они уселись. В эту минуту Зентек вспомнил, что с самого утра у него ничего не было во рту.

— Большое спасибо… Сейчас я буду обедать, немного поздно, конечно, но при моей профессии я не привык к регулярному приему пищи.

— А, может быть, все-таки?..

— Нет, нет. Я только на минуточку и сейчас пойду… — сказал он. — Речь идет о кое-какой дополнительной информации.

— Я к вашим услугам.

— Вы не разговаривали сегодня с пани Рудзинской, даже по телефону?

— Нет. Я сделал так, как вы этого хотели. Впрочем, не только потому, что этого хотели вы. Вы не имеете никакого права запрещать людям общаться между собой.

— Разумеется. Это было только предложение с моей стороны.

— Да. Но, мне кажется, что при этом вы проявили большую деликатность. Может быть, я не смог бы от этого удержаться, а ведь вы были правы, говоря, что Марии лучше сегодня побыть одной со своей сестрой. В такую минуту, хотя мне хотелось бы все время быть с ней; она не должна меня видеть. Боюсь только, что эта… что это несчастье повлияет на ее отношение ко мне. Вы видели ее?

— Видел. — Зентек слегка улыбнулся. — Не думаю, что она изменила свое отношение к вам. Она даже доказала это. Но не об этом я хотел с вами поговорить. Вы могли бы рассказать мне, что вы делали в течение прошедшей ночи? Я знаю только, что вы делали с шести утра. А что вы делали до этого?

— Я был на бридже.

— Вы уверены в этом? — капитан нахмурился.

— Я вас не понимаю.

— Нет, нет, ничего. Значит, вы были на бридже?

— Да. Честно говоря, я прямо с игры поехал на работу. Поэтому сейчас я такой сонный. — Он провел по лбу ладонью. — К сожалению, я не могу уснуть. Мне очень хочется спать и в то же время не хочется. Не знаю, поймете ли вы меня.

— Прекрасно понимаю, пан магистр. Я гораздо чаще испытываю такие ощущения, нежели это можно предположить. Значит, вы были на бридже. Там, разумеется, присутствовали самое малое четыре человека?

— Даже пятеро, включая меня. Нет, шесть, потому что хозяйка дома не играла. Она только подала нам ужин и в двенадцать легла спать.

— Я моту узнать где вы играли в бридж?

— Да. У моего приятеля, тоже химика. Его зовут Ян Ростовский. Вспульная, 140, квартира 204. Это новые дома. Вы найдете без труда, потому что это последний подъезд, первый этаж.

Зентек снова усмехнулся.

— Почему вы думаете, что я пойду навешать вашего приятеля?

— Для меня это совершенно ясно. Вы не уверены, что профессор Рудзинский совершил самоубийство, и даже если вы в этом уверены, то все равно вы должны обойти все места и все проверить. Вы не похожи на человека, который отступает на полпути.

— Благодарю вас. — Зентек поклонился. — Я никогда не предполагал, что я тоже могу быть объектом психологических наблюдений.

— Это неизбежно, — Шульц слабо улыбнулся. — Вы, наверное, этого не ощущаете, но, по-моему, во всем мире полиция возбуждает интерес. Не говоря уже о том, что даже самый честный человек в присутствии представителя власти держится так, как будто у него на совести преступление.

— Это результат вполне естественного желания оказаться абсолютно безупречным человеком. Стоит только подумать об этом, ичеловек сразу начинает неестественно себя вести.

— Речь идет не только об этом. Всегда существует возможность ошибки со стороны властей. И до тех пор, пока правда не установлена, все являются подозреваемыми, отсюда и неуверенность.

— С другой стороны, чем больше доверия представителям власти, тем меньше возможности ошибки. У вас, кажется, есть автомобиль?

— Да.

— Можно узнать, где этот автомобиль находится?

— Стоит перед домом.

Шульц подошел к окну, отдернул штору и показал черный «вартбург-де-люкс», стоящий у тротуара.

— Неплохая машина, — Зентек одобрительно кивнул головой. — К сожалению, мы, скромные служащие милиции, можем позволить себе в лучшем случае мотоцикл. — Он отошел от окна. — А признаюсь вам, я не выношу мотоциклов. Ну, я пойду. Прошу орошения, что отнял у вас столько времени.

— Это не имеет значения. — Хозяин проводил его в прихожую. — Я к вашим услугам всегда, когда в этом будет необходимость.

— До свидания, — Зентек отворил входную дверь.

— Подождите.

Он обернулся. На лице Шульца было смущенное выражение.

— Да. Слушаю.

— Вы сказали, что Мария как-то продемонстрировала в вашем присутствии свои чувства ко мне. Что это было?

— А, ерунда. Она хотела выброситься в окно.

— Как это? Не шутите так!

— Я говорю совершенно серьезно. Когда я сказал ей, что вы признались в убийстве профессора Рудзинского, я не успел даже закончить фразу, как она прыгнула к окну. Четвертый этаж, как вы знаете. Вдобавок окно было открыто настежь. Она была уже ногой на подоконнике, когда я ее схватил.

— Как вы могли это сделать? Так нельзя поступать!

— Не понял. Вы думаете, что лучше было бы дать ей выброситься?

— Как вы могли ей об этом сказать? Это нечестно!

— Насыпать человеку в чай цианистого калия тоже не слишком честно, — спокойно ответил капитан. — Кроме того, я не собирался спровоцировать такой поступок. Вы должны признать что прыжок собеседника через окно вряд ли принадлежит к вещам, которые легко предположить заранее. До свидания.

Шульц открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но тут же закрыл его и даже не ответил на прощание капитана. Зентек приостановился.

— Я хотел бы, чтобы вы меня правильно поняли. Мне кажется, что я честный человек и никогда ни к кому не применял недозволенных или обманных приемов. Вы верите мне?

Шульц посмотрел на него. В полумраке его смуглое лицо неожиданно показалось Зентеку серым. Он тяжело дышал.

— Разумеется, пан капитан. Я верю вам. Но вы также должны меня понять.

— Думаю, что я понимаю вас. Но, по-моему, вам следует поехать к пани Рудзинской. Иначе вы так и не восстановите душевное равновесие.

— А вы?

— Что я?

— Вы не едете к ней снова?

— По-моему, влюбленные всегда одни на свете, пан магистр. Сомневаюсь, чтобы присутствие офицера милиции могло что-то прибавить к этому. Нет. Я не поеду. У меня масса других дел. До свидания.

На этот раз Шульц ответил ему. Зентек закрыл за собой дверь, усмехнулся и спустился вниз.

На улице он остановился. Черный «вартбург» стоял напротив подъезда. Капитан подошел к нему и внимательно осмотрел машину. Потом быстро взглянул на окна здания. Но ни одна занавеска там не шевельнулась.

— Наверное, звонит ей, — сказал Зентек тихо, потом наклонился.

На грязном кузове сзади какая-то детская рука небрежно написала непонятные слова, едва заметные под слоем пыли. Первое из них было частично стерто спереди, второе сзади, и вначале они показались ему совершенно непонятными. Надпись гласила: «…СЛА ПОБЕД…»

Капитан выпрямился, обошел машину еще раз и медленно отошел от нее. На углу улицы он оглянулся. Черный «вартбург» обогнал его и резко повернул, исчезнув на перекрестке.

Зентек задержал проезжающую мимо машину такси. Отворил дверку и со вздохом упал на сиденье.

— Куда? — спросил водитель.

Капитан взглянул в блокнот.

— Вспульная. 140. Или нет, к молочному бару на Вспульной. Знаете, на углу?

— Знаю.

Машина тронулась. Зентек сидел с закрытыми глазами, мерно колыхаясь в такт движению автомобиля. Он пытался размышлять о деле Рудзинского, но не мог. Он отдавал себе отчет в том, что если не выпьет хотя бы чашки горячего какао и не съест двух рогаликов с маслом, он не сможет думать ни о чем.

Машина остановилась. Он расплатился, вошел в бар и, обжигая губы, выпил чашку какао, заедая его булкой с маслом. Потом направился на Вспульную.

Ян Ростовский подтвердил все сказанное Хенриком Шульцем.

— Я так и думал, — сказал Зентек в телефонную трубку вечером, глядя на ужин, который его жена Малгожата как раз поставила на стол. — Знаете, шеф, все это немного жутко.

— Что ж, из этого, однако, вытекает, что Рудзинский расстался с жизнью по собственной воле, — задумчиво сказал полковник. — Иной возможности не вижу.

— Остается еще Закопане, шеф, — вздохнул Зентек.

— А вы не послали туда телефонограмму, чтобы они допросили этих ее приятелей?

— Нет, шеф. Я сам завтра туда поеду. То есть не только сам…

— А с кем?

— Если вы позволите, я хотел бы взять с собой безутешную вдову.

— Зачем вам она?

— Хочу поговорить с ней в Закопане. Кроме того, шеф…

— Что такое?

— Ничего. Но послезавтра мы будем уже что-то знать наверняка, или…

— Или?

— Нет. Без всякого «или». Послезавтра мы уже будем знать наверняка, как все произошло на самом деле.

— У вас есть какая-то теория на этот счет?

— У меня есть уверенность. То есть почти есть уверенность.

— Действительно?

— Действительно, шеф. Но это очень запутанная история. Я не хотел бы об этом говорить сейчас, потому что… — он рассмеялся, — боюсь скомпрометировать себя.

— Что ж, благословляю вас. Послезавтра доложите результат.

— Обязательно, шеф. Я буду у вас с самого утра.

— Желаю успеха.

— Спасибо, шеф. Доброй ночи.

Он положил трубку на рычаг.

— Что, эта безутешная вдова — шестидесятилетняя дама с седыми волосами? — спросила Малгожата с безразличием, накладывая ему на тарелку котлеты. — Будет невкусно, я уже три раза разогревала.

— Что ты, это просто превосходно! — сказал Зентек, кладя в рот первый кусок. — А что сегодня по телевизору? Посмотри.

— Это значит, что ей двадцать пять лет и ноги у нее начинаются от шеи, — сказала жена, включая телевизор, и села рядом.

— Ну, не совсем от шеи, — Зентек энергично запротестовал. — Самые длинные и красивые ноги в мире только у одной женщины.

— У кого?

— У тебя…

И он улыбнулся ей своей мальчишеской веселой улыбкой.

— Ты этими своими невинными голубыми глазками очаровывай лучше своих преступников, — сказала она, смеясь. — Ешь! Ты же говорил, что умираешь с голоду.

— О Боже, я совсем об этом забыл! — вскрикнул он и с огромной скоростью начал атаковать беззащитную котлету. Но уже через минуту задумался. Сидевшая напротив него жена встала, обошла стол и поцеловала его.

— Что, это так трудно? — тихо спросила она.

— У-жас-но… — кивнул он головой, потом добавил: — Но, по-моему, я уже начинаю что-то понимать. Увидим. Все выяснится очень скоро. Мне кажется, что ошибки тут быть не может.

— Тогда ешь.

Он послушно взялся снова за нож и вилку.

Глава двенадцатая

Снова та же самая дверь с табличкой:

«АННА СТРАХОВСКАЯ»

Зентек остановился и с минуту постоял, глядя на дверь, потирая ладонью свежевыбритый подбородок. Он был без шляпы, потому что день выдался отличный: жаркий и безоблачный.

Он позвонил. Подождал несколько минут, а когда уже собирался нажать на кнопку звонка во второй раз, дверь отворилась. Он не услышал шагов внутри квартиры и невольно взглянул на ноги женщины, которая открыла дверь.

Анна Страховская была обута в туфельки без каблуков, сделанные из тонкой голубой кожи, была в голубом домашнем платье, старательно причесана. Он подумал, что в эту ночь она, наверное, спала, но, взглянув на ее лицо, усомнился в этом. Это было лицо измученной женщины, на несколько лет старше той, с которой он разговаривал вчера.

Она отпрянула на шаг, пытаясь улыбнуться.

— Добрый день, — Зентек поклонился и переступил через порог. — Ваша сестра дома? Я зашел на минуточку, потому что у меня к ней есть одна просьба.

— Нет. Сестра вышла минуту назад. Прошу вас.

Когда они оказались в комнате и уселись, она без всякого недовольства посмотрела на него. Но в ее взгляде было столько усталости, что он сказал, стараясь не придавать своим словам ненужных интонаций:

— По-моему, вы сегодня плохо спали?

— Да, я не могла уснуть. Это все было ужасно. Может, я не должна так к этому относиться, но мне трудно к этому привыкнуть. Мне кажется, что я сейчас проснусь и что все это неправда.

— К сожалению, — Зентек развел руками, — я бы тоже хотел, чтобы это был просто ночной кошмар. Но мы должны принимать действительность такой, какая она есть.

Они оба замолчали. Зентек не шевелился, поглядывая в окно и легонько покачивая головой, как будто в такт какой-то знакомой песенке.

— Можно узнать, какое у вас дело к сестре? — наконец спросила она. — Мария чувствует себя сегодня намного лучше.

— Я очень рад. Я хотел как раз предложить ей, чтобы она поехала со мной на один день в Закопане.

— Не понимаю?..

Он быстро добавил:

— Разумеется, это совсем не обязательно. Ваша сестра может отказаться. Но я подумал, что через два дня похороны и что, возможно, было бы лучше, если бы вся эта история, говоря языком метафор, сошла в могилу вместе с покойным профессором Рудзинским. Что бы мы ни думали о его смерти, все-таки мы остаемся жить, не правда ли? Я думаю, что для всех заинтересованных лиц известие, что они могут начать жизнь как бы заново, без всяких новых потрясений, было бы очень… как бы это сказать… очень важно.

— Да… наверное. Но почему это еще не закончилось? Вы не удовлетворены результатами следствия?

Она старалась говорить очень свободно, но он заметил, что это дается ей с большим трудом. Она не умела хорошо играть. И как бы в подтверждение его слов она слегка покраснела. Румянец на щеках привел к тому, что ее лицо снова помолодело.

— Может быть, я слишком дотошный, а, может быть, это просто результат моей профессиональной деятельности. Понимаете, нам часто приходится сталкиваться с делами на вид совершенно простыми, которые при более подробном рассмотрении начинают усложняться и приводят к совершенно неожиданным ситуациям.

— И вы… вы ждете таких неожиданностей?

— Вы хотите, чтобы я был совершенно искренним?

— Да. Но я не знаю, будете ли вы искренним, даже если будете меня в этом заверять.

— Что ж, весьма разумно. Но я постараюсь ответить вам как можно подробнее. Я скажу вам то, что мне кажется самым важным и не дает мне спокойно спать. Речь идет об этом сахаре в чае…

Он замолчал и заметил, что сидящая напротив него женщина всматривается в него с почти болезненным вниманием.

— О каком сахаре?

Спокойно и, ничего не скрывая, он рассказал ей о своих наблюдениях в комнате, где умер Рудзинский.

Анна какое-то время молчала. Потом тихо сказала:

— И какие выводы вы из этого делаете? Вы думаете, что Роман… что профессор Рудзинский был отравлен кем-то, кто подал ему этот чай?

— Мне так кажется.

— Потому что, если цианистый калий был в чае, значит, профессору кто-то принес эту чашку и поставил ее перед ним, правда?

— Да.

— И это должен был быть кто-то, кого он хорошо знал, потому что никто незнакомый не подал бы ему чай, можно также предположить, что этот человек и приготовил ему чай. Если бы Роман сам его приготовил, то сам бы и принес. И тот, другой человек, не имел бы шансов отравить его.

Он кивнул головой.

— Вы все поняли правильно. Здесь нужно еще добавить, что по определению врача смерть наступила не раньше семи утра и не позже семи тридцати. Это было время, когда только кто-то близкий мог подать ему утренний чай. Рудзинского бы это не удивило, и он воспринял бы это как само собой разумеющееся. Скорее всего, он каждый день в это время пил чай, как и все остальные. Правда, на столе не было следов завтрака, но у профессора могло не быть аппетита, он мог сказать: «Знаешь, мне что-то ничего не хочется». Люди возбужденные или очень взволнованные обычно не могут есть, но почти всегда могут пить.

— Да. — Анна кивнула головой. — В первый момент вы показались мне человеком скорее назойливым, нежели интеллигентным. Я вижу, что ошиблась. По-моему, все это вы знали с первой минуты, только вы хотели познакомиться с нами и понять, кто и зачем мог это сделать. А потом, наверное, вы устанавливали, кто мог в это время отравить Романа. Это было не слишком трудно, теперь вы уже сделали все необходимые выводы и забавляетесь со мной, как кот с мышкой.

— Я всего лишь скромный офицер милиции, — Зентек снова развел руками. — К моим обязанностям относятся поиски того человека, который всыпал этот несчастный цианистый калий в чай профессора Рудзинского, или…

— Или?.. — прошептала она.

— Или поиски доказательств того, что профессор сам всыпал в свой чай и сахар, и цианистый калий…

— Но в другую возможность вы не верите?

— Это не вопрос веры. Пан Шульц располагает железным алиби, а ваша сестра, если верить ее словам, находилась в эту минуту за много-много километров от места происшествия.

— Остаюсь только я. Вы пришли сюда, потому что вы предполагаете, что это я убила зятя, чтобы облегчить жизнь сестры.

— Облегчить? — он решительно покачал головой. — Вы не принадлежите к числу людей, которые убивают, чтобы себе и другим что-либо облегчить. Нет. Это вообще в расчет не входило.

— Понимаю. Я убила его, чтобы не позволить ему погубить счастье моей сестры, чтобы не компрометировать ее в глазах света, чтобы она в конце концов стала владелицей прекрасной виллы, машины и женой молодого человека, которого любит больше всего на свете. Вы думаете, что я до сумасшествия люблю ее и готова даже убить ради нее. Да?

Зентек внимательно посмотрел на нее.

— В этом описании есть определенные правдоподобные факты. Вы были для нее и отцом, и матерью в одном лице. По всему вашему поведению видно, что вы готовы защитить ее перед любой опасностью, невзирая ни на какие последствия.

Анна грустно улыбнулась.

— Я боюсь, что вы даже гораздо умнее, чем я думала несколько минут назад. Вы угадали. Видимо, я должна признать, что вы дошли до истинного положения вещей.

Она замолчала и спрятала лицо в ладонях.

Зентек встал и подошел к ней. Он наклонился над ней и тихо спросил:

— Что я угадал?

— Все. У них у обоих алиби, не правда ли? А у меня нет. Вы же знаете от меня, что я позавтракала в «Савое», а потом гуляла по улицам как раз в это время, когда Рудзинский был отравлен. К сожалению, у меня нет алиби. Я не встретила никого знакомого. Впрочем, как я могла кого-то встретить? В это время я была у него. Я позвонила ему и сказала, что хочу с ним поговорить, что Марыся не приехала этим поездом, что… Я уже не помню точно, что я говорила. Он сказал, что ждет меня. Я приехала. После нескольких минут разговора я поняла, что он ненавидит Марысю. Он совершенно изменился по отношению к ней за эти несколько дней ее отсутствия. Это был очень жестокий человек. Он был уверен, что она его обманула. Считал ее отъезд большим оскорблением и неблагодарностью. Он прямо заявил мне, что не даст ей развода и сделает все, чтобы уничтожить этого молодого человека. Он мог это сделать. Он был большим ученым, известным профессором. А тот только начинал свою научную карьеру. Сама не знаю, как это все произошло. Я испугалась за Марысю, за то, что он будет ее преследовать, что… Он ее так ненавидел, правда… Я боялась его. У него было такое страшное лицо. Я сказала ему, что он очень разволновался и должен выпить чашку чая. Оставила его одного в столовой и быстро пошла в кухню. А потом было уже слишком поздно… Он, конечно, верил мне. Ему даже в голову не могло прийти ничего, он выпил.

Она замолчала.

— Это все, — через минуту добавила она тихо. — Потом, когда я вошла туда с Марысей, я сама не могла в это поверить. Все это было как кошмарный сон.

— Да-а-а… — Зентек в сотый раз со времени короткого знакомства с ней развел руками. — Преступление — это страшная вещь. Нельзя перестать о нем думать. Говорят, что убийц на протяжении всей жизни не оставляет сознание совершенного преступления. Я, хотя никогда не был убийцей, не могу перестать думать об убитых, по крайней мере, до тех пор, пока не найду виновника их смерти. То, что вы рассказали, звучит очень убедительно. Можно было бы даже поверить в это, если бы не некий Тучка.

— Тучка?

— Да. Франек — Тучка. С той минуты, когда вы вышли из «Савоя», он таскался за вами, как злой, вернее, в этих обстоятельствах скорее, как добрый дух. Он отстал от вас только около десяти. Видите, как иногда бывает: эти назойливые ночные рыцари вместо того, чтобы испортить репутацию порядочной женщины, могут ей очень помочь.

— Он? Тот человек, который тогда… Откуда вы знаете о нем?

— Я, правда, всего лишь скромный офицер милиции, но стараюсь недостаток интеллигентности восполнить трудолюбием. Я нашел этого молодого человека и имел с ним вчера пополудни очень плодотворную, по крайней мере для меня, беседу. Он был очарован вами, о чем сказал мне в своей несколько грубоватой манере. Он не забыл о своем поражении, но мне показалось, что он не держит на вас зла.

— Значит, вы с самого начала знали? С той минуты, когда я начала говорить?..

— Прошу меня извинить, но в мои обязанности не входит затыкать рот людям, которые рассуждают на темы интересующих меня событий. Я не могу также доказывать им, что они невиновны. Скорее можно предположить, что я должен делать обратное. Я пришел сюда и еще с порога сказал, что целью моего визита является разговор с вашей сестрой. Я даже пояснил вам, что я хочу ей предложить. Вы сказали, что я интеллигентнее, чем показался вам с самого начала. На это я тоже не стал возражать из чистой лени. А потом вы рассказали мне правдоподобно неправдоподобную историю об убийстве профессора Рудзинского. Я должен был выслушать ее до конца, хотя бы потому, что признания невиновных в совершении преступления в этом деле становятся весьма регулярными. Этот факт тоже может иметь какое-то значение. Но, как я уже сказал, существует вероятность того, что профессор Рудзинский совершил самоубийство. Думаю, что будет лучше, если ваша сестра поедет со мной сегодня вечером в Закопане. Потом мы, возможно, сможем закрыть расследование. Прошу вас только верить мне, что установление точного алиби всех заинтересованных лиц очень важно. Я зарезервировал два места в спальном вагоне. Когда ваша сестра вернется, прошу вас сказать ей, что через час я позвоню. И прошу вас повлиять на нее, чтобы она послушала моего совета.

— Но зачем нужно присутствие Марии в Закопане?

— Я уже говорил вам. Для установления ее алиби. Вы, может быть, не поймете этого, но я знаю случаи, когда люди клялись в том что провели с человеком «икс» определенное время, а тем временем оказывалось, что он в это время был где-то совсем в другом месте. Дело не идет о ложных показаниях. Но бывают разного рода мистификации и ошибки. Присутствие вашей сестры в Закопане действительно необходимо, если мы хотим точно установить, что произошло тем роковым утром.

Он замолчал. Какое-то время они смотрели прямо друг другу в глаза.

— Хорошо, — сказала Анна. — Я скажу ей, что вы были здесь и что она должна поехать с вами.

— Благодарю вас.

Он попрощался и вышел. Анна осталась одна. Она вернулась в комнату и уселась на тахту. Сидела долго, совершенно неподвижно, глядя в окно на кусочек голубого неба над крышей противоположного дома. Звонок в дверь прозвучал хрипло. Анна встала, поправила волосы и пошла открывать. Но это был не капитан Зентек, хотя она надеялась, что это вернулся он.

На пороге стояла Марыся, а за ней Хенрик Шульц, увешанный завернутыми в бумагу свертками и сверточками.

Анна отошла на шаг и молча впустила их. Когда они были уже в комнате, Марыся уселась на тахту и глубоко вздохнула.

— Кошмар! — взволнованно сказала она. — Я вынуждена купить все эти траурные вещи, ты понимаешь? Это ужасно, но иначе нельзя. Он не сделал мне ничего плохого, а на похоронах будут его коллеги и весь институт.

— Конечно, — сказала Анна. — Здесь был человек из милиции.

— Снова?

— Да. Он был очень вежлив, но хочет, чтобы ты поехала с ним сегодня вечером в Закопане.

— Как это? Ведь послезавтра похороны Романа.

— Он хочет, чтобы ты поехала с ним на один день. Послезавтра утром вы вернетесь.

Шульц, который до сих пор молчал, внезапно подал голос:

— В Закопане? Почему в Закопане? Он что, с ума сошел?

Мария медленно встала и покачала головой.

— Ничего не понимаю. Я должна поехать с этим капитаном милиции?

— Да. Он заказал уже места в спальном вагоне. Из того, что он рассказал мне, вытекает, что он хочет до конца проверить алиби всех. По-моему, он хочет устроить тебе очную ставку с этими твоими приятелями и узнать, каким поездом ты выехала, во сколько и так далее.

— Боже, он и в самом деле думает, что кто-то из нас мог?..

— Он для того и существует, чтобы так думать, — мягко сказал Шульц. — Трудно требовать от милиции, чтобы ее сотрудники обладали сверхделикатностью чувств. Они никогда бы ничего не раскрыли, не используя всех возможных способов и комбинаций для того, чтобы найти правду. Думаю, что мы не должны ставить им в этом никаких преград. Чем быстрее они со всем этим покончат, тем лучше. Впрочем, этот тип производят впечатление достаточно приличного человека. Он вежлив и в меру интеллигентен. Чего еще можно требовать от милиционера? А то, что он исполнительный, так это его профессия.

— Наверное, — Мария вздохнула. — Как мне все это уже надоело. Может быть, ты прав, Хенек. Если они этого хотят, я поеду и сделаю все, что они от меня ждут.

Анна подошла к ней и положила руку ей на плечо.

Мария повернула к ней голову. Сестра ничего не сказала.

— Что? — спросила Мария. — Что ты хочешь сказать?

— Послушай… Ты… ты уверена, что твое алиби выглядит именно так, как ты сказала?

— Не понимаю…

Анна молчала. Неожиданно Мария протянула руки и прижала ее к себе.

— Ах ты, моя глупышка! — сказала девушка с чувством. — Ты на самом деле подумала, что я… обманула их? Аня, как ты могла?

Анна разразилась плачем.

— О Боже, Боже, Боже! Как бы я хотела, чтобы все это было уже позади!

— Тихо, дорогая, тихо! Хенрик, оставь нас одних сейчас, хорошо? Аня, дорогая моя. Все хорошо и будет хорошо, вот увидишь. Неужели ты в самом деле подумала, что это я его убила?

Плача, Анна кивнула головой. Потом подняла на сестру счастливые, заплаканные глаза.

— Как я рада! — радостно сказала она, как будто они не говорили все это время об умершем человеке, как будто уже не помнила, что полчаса назад сама призналась в совершении преступления, как будто на свете не существовало ничего, кроме ее чувств. — Как я рада!

Она вытерла слезы.

— Ты большая глупышка! — повторила Мария.

Анна схватила ее за руку.

— Обещай мне, что ты поедешь с ним сегодня! Ты должна это сделать. Обязательно. Он еще будет звонить.

И как будто слова ее обладали какой-то магической силой, телефон зазвонил.

Мария подошла к нему.

— Алло! А, это вы? Да, она передала мне. Что? Разумеется поеду, раз это необходимо. Да. Буду. До свидания.

Она повесила трубку.

— Это был он, правда?

— Да. Он будет ждать меня у выхода на перрон в половине одиннадцатого. А послезавтра утром мы вернемся.

Глава тринадцатая

— Хорошо, — Зентек просмотрел содержимое чемодана, а потом закрыл его. — Вы запаковали все, о чем я просил?

— Так точно, гражданин капитан. Жилет, коньяк, карту.

— А там все готово?

— Я проверял. Все приготовлено.

— А где мой ключ?

— В чемодане, гражданин капитан.

— Хорошо. Спасибо. Скажите полковнику, что послезавтра и вернусь.

— Еще какие будут приказания?

— Что же еще? Разве еще недостаточно того, что у нас есть покойник, но нет убийцы? У всех прекрасные, железные алиби. Словом, милиция в стране чудес!

— Хорошо. Я передам это шефу. Он будет очень доволен.

— Жилет, ключи, коньяк, карта… — повторил Зентек. — Нет, ничего не забыли.

Он пожал руку молодого хорунжего, взял чемоданчик и вышел.

И из комендатуры поехал прямо домой.

Малгожата уже ждала его с ужином. Когда они поели, она встала и, вынимая из шкафа чистые рубашки, спросила:

— Когда ты вернешься? Только говори правду. Тебе всегда кажется, что выезд будет короткий, а потом все затягивается.

— Это не моя вина, дорогая моя барышня, что убийцы не являются к нам с букетами цветов и машинописным текстом в трех экземплярах, где содержится подробная и собственноручно написанная версия преступления. Не знаю почему, но мне с этим еще не приходилось встречаться.

— Меня не интересуют убийцы. Меня интересуют твои рубашки. Я не люблю, когда ты мотаешься по свету с грязными воротничками. Я должна знать, на сколько дней тебя собирать.

— Я вернусь послезавтра утром.

— Это точно?

— Точно. Насколько… — он не закончил фразу.

— Насколько, что?

— Ах, ничего. Вернусь послезавтра утром. У меня есть один план.

— Какой план?

— Да так, один…

Больше она не расспрашивала. Она знала, что он никогда ничего не говорит о своих планах. Хотя он доверял ей, как никому на свете, но все же посчитал бы это нарушением служебной тайны. Она вынула две чистые рубашки и осторожно положила их в пластиковый пакет.

— Только не ройся там, потому что помнешь все еще до одевания. А никто тебе там на месте их не погладит. Если только эта веселая вдовушка не захочет это сделать…

— Не захочет. Будь спокойна.

Она положила пакет с рубашками на остальные вещи, лежащие в чемоданчике, и выпрямилась.

— Я всегда беспокоюсь, когда тебя нет.

— Не бойся. Это совсем не опасное путешествие. Я уезжаю со слабой женщиной и вернусь с ней же.

— Я, быть может, не являюсь криминальным экспертом, но немного читала о том, сколько плохого может сделать одна слабая женщина. Если речь идет о моем личном мнении, то одна женщина может сделать гораздо больше плохого, чем две.

— Да, наверное. Но я не знаю женщины, которая хотела бы повредить твоему мужу.

— Если бы она пришла к выводу, что ты, например, начинаешь ее подозревать в совершении преступления, ей могло бы прийти в голову, что тебе хорошо было бы заткнуть рот навсегда.

— Это очень драматично! — Зентек поцеловал ее в щеку и взял чемодан за ручку. — Но они почти никогда не имеют претензий к милиции. Скорее, наоборот, стараются быть для нас как можно более симпатичными.

— Еще лучше! Ты хочешь сказать, что уезжаешь в Закопане с красивой молодой особой, которая будет делать все, чтобы показаться тебе как можно более симпатичной?! — Она рассмеялась. — Знаешь что? Может быть, лучше сразу ее арестовать?

— О Боже! — вздохнул капитан. — Мы не учли только одного.

— Чего именно?

— Именно того, что пани Мария Рудзинская признана тобой убийцей, хотя ты даже не знаешь, что произошло в их доме, никогда не видела ни одного из этих людей, не знаешь хода следствия или моего плана…

— Это правда, — Малгожата серьезно кивнула головой. — Но я только твоя жена, и мне всегда кажется, что тебе что-то угрожает. Убийца, которого ты разыскиваешь, может оказаться человеком, который находится рядом с тобой. Если бы с тобой ехал кто-либо другой, а не слабая женщина, мне всю ночь представлялось бы, что он душит тебя в спальном вагоне.

— Но я еду в мужском купе, а она в женском. Я думаю, что простая девичья скромность удержит ее от вторжения в мое купе и от покушения на мою жизнь. Входить без приглашения в мужское спальное купе — это больше, чем преступление, это плохое воспитание.

— А пани Мария Рудзинская — особа деликатная, правда, и переполненная разными тонкими чувствами?

— Ну… может быть, это не совсем так. Я скорее сказал бы, что она немного капризна и слишком в себя влюблена. Но, по-видимому, очень любит того молодого человека, если хотела из-за него оставить мужа.

— О Боже, неужели вы, мужчины, не понимаете, что женщина не тогда бросает мужа, когда влюбляется в кого-то другого, а, напротив, влюбляется в кого-то другого, когда хочет бросить мужа?

— А разве это не одно и то же?

— Разумеется, нет.

— Да, — сказал капитан после недолгого размышления. — Разумеется, нет. Но в этом случае это мало что дало бы нам. До свидания, дорогая. Я вернусь послезавтра утром. Очень рано. Если не успею зайти домой, позвоню из комендатуры.

— Будь осторожен, — сказала она, прощаясь с ним в прихожей, как бы шутя, как они всегда разговаривали между собой, когда речь заходила о профессиональных делах. Но в голосе ее чувствовалось беспокойство. — Я не люблю, когда ты едешь один, в гражданском и не знаешь точно, что будешь там делать и что тебя может ждать…

— Ну что ты? Разумеется, я точно знаю, что буду там делать. Проверю алиби пани Рудзинской. Я уверен, что все, что она рассказала нам, совпадает с истиной. Но я должен увидеть этих людей. Я никогда не умел пользоваться только написанными показаниями. Когда я сам не знаю тех, кого допрашиваю, мне все время кажется, что там что-то неверно.

— Если ты уверен, что она сказала правду, зачем же ты едешь? Ведь это означает, что профессор Рудзинский совершил самоубийство и милиция может закрыть следствие.

— Не совсем так, — буркнул Зентек, — не совсем так…

— Как это?

— До свидания, дорогая! — Он поцеловал ее и быстро вышел. На лестнице остановился и посмотрел на часы. До условленной встречи с Марией оставалось еще четверть часа. Серая «Варшава» ждала перед домом. Он уселся и, закрыв глаза, неподвижно сидел до тех пор, пока водитель не затормозил и не сказал:

— Вокзал, гражданин капитан.

— Что, уже? — Зентек выскочил и махнул рукой на прощанье.

Войдя в зал, капитан осмотрелся. Он сразу заметил Марию. Она стояла, выпрямившись, около маленького элегантного чемоданчика. Была одета в легкий темно-серый плащ, на голове у нее был берет более светлого оттенка, несколько сдвинутый назад и открывающий красивый лоб. Она не видела его. Какое-то время он наблюдал за ней, потом подошел и снял шляпу.

— Добрый вечер. По-моему, я пришел точно. А вы пришли чуть раньше, правда?

— Да. Я звонила в справочную и, по-видимому, плохо расслышала время отправления. Мне показалось, что поезд отходит на полчаса раньше, а вы ошиблись.

— А где ваша сестра и пан магистр? Я думал, что они придут провожать вас.

— Я не позволила им этого. Аня расстроена и постоянно плачет. Видите ли, она всегда вела очень правильную жизнь, без всяких потрясений, она избегала их. Потому что человек всегда ведет такой образ жизни, который соответствует его характеру, даже если все складывается не так, как он хочет. А Хенрик… — она заколебалась. — Он постоянно хочет меня от всего защищать. Как будто я не взрослая женщина, которая как-никак перенесла большую трагедию и, как видите, не сломалась и не утратила самообладания.

— Да, вижу, — Зентек усмехнулся. — Я думаю, что вы держитесь очень мужественно. Если не вспоминать об одном… хм… эпизоде, когда вы хотели выпрыгнуть из окна, то можно сказать, что вы ведете себя, как взрослый, сильный человек. — Он взял ее чемоданчик в левую руку, а свой в правую. Когда они оказались на перроне, он спросил, как бы заканчивая начатую в зале фразу. — Может быть, вы скажете мне, почему вы хотели тогда выскочить из окна?

Она остановилась.

— А вы не знаете, почему?

— Мне кажется, знаю, но хотел бы услышать это от вас.

Она покачала головой.

— Но ведь это очень просто. Вы только представьте себе женщину, которая оставляет мужа, притом самого лучшего из мужей, ради другого мужчины и… и вдруг узнает, что тот, другой, — убийца. Я почувствовала вокруг себя пустоту. Подумала… нет, пожалуй, я тогда вообще ничего не думала, только вдруг мир как будто стал уходить у меня из-под ног. Я хотела убежать от этого. Окно было открыто. Если бы я выскочила, все бы уже закончилось. Никто бы меня больше не преследовал. Мои знакомые… весь мир, в котором я жила… больше не существовали бы. А кроме того, я в самом деле люблю Хенрика. Если бы он оказался убийцей… Даже сейчас я думаю, что не пережила бы этого. Видите ли, у меня немного иное отношение к смерти, чем у большинства людей. Люди считают, что смерти нужно избегать любой ценой. Мне кажется, что это неправильно. Я всегда так думала. Когда я была совсем маленькой, то хотела убить себя из-за двойки по французскому. Я боялась слез Ани. Она всегда плакала, если мне что-то не удавалось. Она принадлежит к числу людей, которые каждую мелочь считают началом большой трагедии. Я пошла тогда на пруд в Лазейках и хотела утопиться. К счастью, я засмотрелась там на лебедей и раздумала. А потом я была такая голодная, что решила вернуться домой.

— Ваша сестра расстроилась?

— Нет. Потому что я не сказала ей об этом. А потом я исправила эту двойку, и все забылось! — Она рассмеялась. — Пойдемте, а то поезд уедет без нас, а вы ведь должны проверить мое алиби на месте.

— Должен. — Зентек тоже усмехнулся. — У меня ничего не может «забыться». Но я надеюсь, что уже послезавтра вы избавитесь навсегда от моего общества, и тогда вы снова сможете попробовать жить с помощью того способа, который вы так хорошо описали.

— Во-первых, этот способ я давным-давно оставила. Если бы я его не оставила, Роман бы, наверное, был жив. Я смогла бы его обманывать…

Они подошли к спальному вагону и подали контролеру билеты.

— У пана седьмое место, а у пани девятое, — сказал кондуктор. — Оба места нижние.

Они прошли через коридор. Вагон был почти пустой. Сезон в горах должен был начаться только недели через четыре.

Капитан подал ей чемоданчик, потом нашел свое место. Купе, в котором находилось его место, было пустым. Зентек повесил плащ, закурил сигарету и вышел в коридор, выглянул через окно. По перрону еще шли последние пассажиры и провожающие. Человек в белой шапке толкал перед собой свою тележку, выкрикивал:

— Пиво, сигареты, лимонад!

Капитан проводил его взглядом.

— Сколько еще времени до отправления? — спросил у него за спиной молодей девичий голос.

Мария вышла из своего купе и встала рядом с ним, держа в руках незажженную сигарету. Он быстро вынул из кармана спички и дал ей прикурить.

— Три минуты. — Он взглянул на часы. — Нет, даже две.

— Вы тоже едете один? — она заглянула в его купе. — Не люблю путешествовать с кем-то. — Она вернулась к окну и оперлась локтями о край опущенной рамы.

— И я тоже. Поэтому я очень доволен, что так получилось. Я мало спал в течение последних дней. — Зентек смешно покачал головой. — Слава Богу, что уже через месяц отпуск. Нет, через пять недель.

— А куда вы поедете? — Он заметил, что в первый раз она с интересом на него взглянула.

— Не знаю. Наверное, в Закопане. Я люблю горы.

— И я. Если бы могла, я бы постоянно жила в горах. Вы занимаетесь лазаньем по скалам?

— Никогда не пробовал. Скорее немного занимаюсь туризмом.

— Я тоже нет. Сначала Анна не пускала меня ни на одну опасную туристическую трассу, не говоря уж о скалолазанье, а потом я ездила с Романом, а он… он был немного солидный. Кроме того, он боялся высоты… Мы просто ходили на прогулки.

Зентек с трудом удержался от вопроса, занимается ли скалолазаньем магистр Хенрик Шульц. Из того, что она рассказала, можно было сделать вывод, что он член клуба по скалолазанью.

На перроне высокий голос с напевной, профессиональной интонацией прокричал:

— Прошу садиться!.. Двери закрываются!..

Кто-то еще пробежал, склонившись вбок под тяжестью чемодана, хлопнули какие-то двери, и перрон за окном дрогнул и поплыл. Зашумели колеса, скорый поезд до Закопане отправился в путь.

Через несколько минут, когда вагон набрал скорость, Зентек закрыл окно.

— Вы хотите кофе?

— Да, выпью с удовольствием, но вам советую выпить чая. Вы мало спали сегодня ночью, а завтра вы должны быть в форме. Иначе вы не справитесь с моим алиби. — Она весело, беззаботно рассмеялась, как будто среди огней города, которые медленно исчезали на ночном горизонте, она не оставляла еще не похороненного человека. А ведь, как бы ни умер этот человек, это был ее муж. Еще совсем недавно, как она сама говорила, ей показалось, что она его любит. Но этот смех был, наверное, ее самым лучшим алиби. Казалось неправдоподобным, что кто-то, кому есть что скрывать, мог так свободно смеяться в присутствии офицера милиции, ведущего следствие.

— Я справлюсь, — Зентек ответил ей улыбкой. — В таком случае — два кофе.

Он заказал кофе и вернулся, неся в обеих руках чашки и ловко балансируя с ними в колышущемся коридоре вагона.

— Может быть, мы сядем у меня?

Она взяла чашки у него из рук и направилась в купе. Поставила их на столик и быстро постелила одеяло на свою постель.

— Садитесь, пожалуйста.

Зентек сел и потянулся за чашкой.

Поезд с каждой минутой увеличивал скорость. Окно купе было задернуто шторкой. Он заметил за ней только быстро промелькнувшие огни какого-то городка. Прутков? Миланувек? Да, наверное, это Миланувек… Мысли его текли лениво, так как занимали только часть его сознания, потому что одновременно он задавал себе вопросы. «Чего она от меня хочет? Что это, простое любопытство? Или хочет поближе узнать меня, чтобы понять, с кем имеет дело? А может быть, пытается меня очаровать? Нет, наверное, нет. Хочет только узнать, что мне известно об этом деле, что я подозреваю, о чем догадываюсь…»

— Я могу вас о чем-то спросить?

Она не смотрела на него в эту минуту. Взяв лежащий на блюдце сахар, она стала медленно развертывать обертку.

— Разумеется. Пожалуйста.

— Вы в самом деле подозреваете кого-то из нас или только должны выполнить все эти действия, чтобы иметь чистую совесть и сказать себе, что вы полностью убедились в нашей невиновности?

— И то и другое. Впрочем, ваш вопрос неточен. Пока я не буду уверен, что никто из вас не мог совершить этого преступления, я должен буду подозревать, что профессор Рудзинский был все же убит.

— Понимаю, — она бросила сахар в кофе и с минуту тщательно размешивала его ложечкой, всматриваясь в темную поверхность напитка. — Вы сегодня разговаривали с Аней, правда?

— Да. Я зашел к вашей сестре, чтобы повидать вас. Речь шла об этой поездке. Я подумал, что если я просто по телефону попрошу вас сопровождать меня в Закопане, вы откажетесь.

Она усмехнулась.

— Вы так верите в силу вашего личного воздействия?

— Бог мой, нет! Просто я по опыту знаю, что людям значительно легче отказать, когда их по телефону просят о том, что им делать не хочется.

— А вам так важно было, чтобы я поехала?

— Да, мне было важно, чтобы вы поехали, — повторил он, как эхо.

Он поднес чашку к губам и попробовал сделать глоток. Кофе обжигало губы, но его запах отогнал первую волну сна, которая попыталась нахлынуть на него. Поезд мерно колыхался.

— Когда я вернулась, Анна была очень взволнована.

Он ничего не ответил. Мария немного помолчала. Выпила глоток кофе. Зентек мимолетно подумал о том, что все люди, которых он до сих пор знал, могли пить напитки, для него слишком горячие.

— Что вы рассказали Анне?

— Немного. Ничего важного, насколько я помню.

— А что она рассказала вам?

— Разве она не рассказывала вам об этом после вашего возвращения?

— Нет. Она только сказала мне, что вы приходили. Она была очень взволнована и настаивала, чтобы я поехала с вами в Закопане.

— И больше ничего?

— Нет.

— Хм… — Зентек снова попробовал коснуться губами края чашки. Кофе все еще был для него слишком горячий. — Это был достаточно неожиданный для меня разговор. Ваша сестра говорила, а я ограничился только ролью слушателя.

— И о чем говорила моя сестра?

Мария уже не улыбалась. Она поставила чашку на столик и повернулась в сторону говорящего.

— Ах, она попробовала объяснить мне, достаточно, впрочем подробно, как убила профессора Рудзинского.

— Что-о?!

— Рассказала мне об этом с мельчайшими подробностями.

— А… а вы?

— А что я? — Зентек хотел развести руками, но в последнюю минуту вспомнил, что в одной из них держит чашку кофе. — Я выслушал ее.

— Но… Но вы же ее не арестовали?

— Нет, — капитан покачал головой. — Не арестовал ее.

— Почему?

— Потому что у нее есть своего рода алиби. То есть это не то алиби, о котором можно мечтать, так как оно опирается только на свидетельские показания, человека, которому не поверил бы ни один суд, если бы против нее были какие-то существенные доказательства. Тем не менее это все-таки алиби, и показания этого человека решительно перевешивают ее признание в убийстве.

— А алиби Хенрика подтвердилось, правда?

— Да. Оно полностью подтверждено, если верить показаниям врачей, которые установили время смерти вашего мужа. А у нас нет никакого повода, чтобы им не верить.

Она наклонилась к нему.

— Скажите мне честно, вы не верите в то, что мой муж совершил самоубийство?

Он повернулся к ней и посмотрел прямо в ее большие, красивые глаза.

— Не верю, — наконец сказал он. — Если бы верил…

— Если бы верили?..

В эту минуту она была так же серьезна, как он. Не осталось ни следа от той свободы, с какой она начинала этот разговор.

— Если бы верил, закрыл бы следствие.

— И вы будете искать до тех пор, пока не найдете что-нибудь?

Зентек ничего не ответил, только ухмыльнулся извиняющейся улыбкой.

— А вы… вам никогда не приходило в голову, что очень часто было бы справедливее оставить дела такими, какие они уже есть? Он уже мертв. Неужели осуждение другого человека что-то здесь изменит?

— Это вы спрашиваете у меня как у частного лица или как у представителя милиции?

— Я спрашиваю вас как частное лицо.

— Может быть, этот вопрос я задал вам напрасно. Потому что в этом случае мои личные взгляды вполне совпадают с точкой зрения общества. В противном случае, я не мог бы работать в милиции.Трудно было бы работать, ощущая такой глубокий внутренний конфликт. Боюсь, что в глубине души я так же суров, как и буква закона. Честно говоря, уважаемая пани, я ненавижу убийц, даже если эти люди внешне вполне симпатичные и заслуживают снисхождения. Я не могу найти никакого оправдания для человека, который отнимает у другого жизнь. И наверное, в действительности такого оправдания быть не может.

— Жаль… — тихо сказала она.

— Почему вы об этом жалеете?

Она немного помолчала.

— Анна говорила вам, что сделала это ради меня? — неожиданно спросила она.

— Да. То есть приблизительно так это можно сформулировать.

— Это необыкновенный человек, — прошептала она.

— Не думаю. Просто она любит вас больше, чем себя. Она думала, что это вы убили Романа Рудзинского, и хотела принять на себя вашу вину со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Да. Я знаю об этом. Но откуда она знала?

— Что знала?

— Что это я убила Романа?

— А это вы его убили?

Она молча кивнула головой. Дверь в коридор была открыта. Прошел какой-то человек в пижаме, с полотенцем на плече, держа в руках белый пластмассовый стаканчик для полоскания рта. Зентек повернул голову к девушке. Она сидела неподвижно, уставившись взглядом в пол.

— Прошу вас, расскажите все.

Его голос был ласковый и мягкий.

— Я мало что могу вам рассказать. Знакомые действительно проводили меня на поезд, я села туда, но в Новом Тарге вышла. Было темно, а у меня был только маленький чемоданчик. Это было нетрудно. Я знала, что стоянка такси находится около вокзала. Велела таксисту везти меня на полной скорости, которую можно выжать из машины. Я хотела догнать скорый поезд, который вышел из Закопане на два часа раньше, чем пассажирский. В конце концов мы догнали его, и я пересела туда и приехала в Варшаву. Потом все уже было просто. Я поехала домой, открыла дверь своим ключом. Роман уже не спал. По-моему, он не спал всю эту ночь. Получил вечером мою телеграмму и ждал меня. Я сказала ему… — ее голос слегка задрожал, — что я остаюсь с ним и что поняла, как он мне дорог. Я поклялась, что уже никогда не доставлю ему беспокойства. Потом сделала ему чай. Он выпил… — она замолчала. — Я вышла и захлопнула за собой дверь. Потом пешком пошла через весь город на Западный вокзал. Когда пассажирский из Закопане подъехал я в него села. Сестра ждала меня на Главном вокзале. Это все.

Она подняла голову и посмотрела на него. Капитан спокойно поднес к губам чашку. Кофе был уже не такой горячий. Он сделал два глотка, встал и поставил чашку на столик. Девушка не пошевелилась.

— На какой станции вы сели в скорый? — неожиданно спросил он.

— На какой станции?.. — он увидел в ее глазах явное колебание. — В Кракове.

— Прошу вас подумать. Точно в Кракове?

— Точно.

Но в ее голосе не было уверенности.

— Боюсь, что вы совершили ошибку. Скорый поезд выезжает из Закопане на два часа раньше, чем пассажирский. Поскольку вы доехали до Нового Таргу, эта разница увеличилась до двух с половиной часов. К этому следует прибавить час (это при очень быстрой езде), который должен был потратить автомобиль на поездку из Нового Таргу до Кракова. Все это время скорый поезд не стоял, а шел без остановок. В ту минуту, когда вы доехали до Кракова, скорый поезд был уже на пути от Кракова в Варшаву и приближался к Кельцам. Если бы даже вы поехали дальше с самой большой скоростью, то, приняв во внимание, что была ночь, а ни одно такси в Польше не является гоночной машиной, а также приняв во внимание то, что в сравнении с шоссе Закопане — Краков шоссе Краков — Варшава нисколько не короче, нежели железнодорожный путь, вы могли бы обогнать скорый поезд на его последней остановке в Радое, но и то только, если бы вам удалось развить совершенно невероятную скорость. Поскольку такой скорости не могла бы развить ни одна машина-такси в нашей стране и поскольку вы утверждаете, что вы точно нагнали скорый поезд в Кракове, мы должны признать, что вы говорите неправду.

— Но я…

Зентек удержал ее движением руки.

— Прошу вас подумать: ведь в Новом Тарге найдется относительно небольшое количество такси. Вы не предполагаете, что через несколько часов мы могли бы уже с абсолютной уверенностью установить, что ни в одну машину позавчера вечером не садился никто, желающий проехать половину Польши в погоне за скорым поездом, которого все равно не удалось бы догнать? Прошу вас избавить меня от ненужной работы. Вы согласны?

Она низко наклонила голову. Потом подняла руки и спрятала в них лицо. Зентек молчал, глядя на нее. Наконец она выпрямилась.

— Ей… ей в самом деле ничего не грозит?

— Вы имеете в виду свою сестру?

— Да.

— Хотя, как я уже сказал вам, алиби ее опирается только на показания одного человека, который не заслуживает доверия властей, однако на этот раз, как мне кажется, он говорит правду. Разумеется, всегда существует некий процент возможности лжесвидетельства в ее пользу… А вы спрашиваете об этом для того, чтобы дать мне понять, что вы хотели взять на себя ответственность за преступление, совершенное вашей сестрой, в уверенности, что она совершила его ради вас? Боже мой! В этом деле есть только три заинтересованных человека! И в течение двадцати четырех часов все трое признаются в совершении убийства! Неужели вы не можете дать специалистам возможность спокойно выполнять свою работу? Еще день-два, и в конце концов я сам признаюсь в этом убийстве, чтобы уже никогда не слышать всех этих неловко сконструированных версий!

Он взглянул на часы и встал.

— Уже поздно, и я, к сожалению, больше не смогу составить вам компанию. Я почти не спал в эту ночь, а завтра у нас будет нелегкий день. Доброй ночи!

Она тоже встала, протянула ему руку и даже не улыбнулась.

«Сейчас скажет, что она очень несчастна», — подумал Зентек.

Но ошибся. Мария Рудзинская грустно улыбнулась ему.

— Вы удивительный человек, — тихо сказала она.

Глава четырнадцатая

Он проснулся. Солнце проникало в купе через щелку в задернутой занавеске. С минуту он лежал неподвижно, стараясь вспомнить, где он находится. Поезд шел медленно, тяжело преодолевая подъем. Кто-то постучал в дверь.

— Через двадцать минут будем на месте! — сказал кондуктор, просовывая в щелку руку с билетом.

Зентек встал, умылся и полез в чемодан за чистой рубашкой. Ему вспомнилась Малгожата и ее слова об удушении в купе. Он улыбнулся.

Через пять минут, одетый и выбритый, он вышел в коридор. Мария уже стояла там, глядя на пологие склоны гор, которые показались, когда вагон повернул на одном из множества колец серпантина.

— Добрый день! Как спалось?

В его голосе было столько радости жизни и удовольствия от прекрасного утра, что она улыбнулась.

— Прекрасно. Я думала, что всю ночь буду думать о всех этих делах. Но как только я положила голову на подушку, все куда-то исчезло. Сама не знаю, когда я уснула. Наверное, сразу.

— Совсем как я сказал. — Он показал рукой на горы. — Там еще лежит снег. Боже, как бы мне хотелось быть сейчас там!

— Вдали от всяких преступлений и подозрений?

— Как можно дальше! Но что ж… — он развел руками. — Еще месяц. Время бежит очень быстро, так что выдержу как-нибудь.

— У вас всегда интересная работа?

— Ну что вы, откуда! Масса бюрократических занятий, актов, показаний, совещаний и разных других дел, которые и не снились читателям детективных романов.

— Что ж, по крайней мере, хоть вы один чем-то довольны в этих страшных обстоятельствах. — Она помрачнела. — Все еще не могу поверить в то, что все это правда.

Зентек ничего не ответил. Они молча смотрели на маленькие домики в долине и на видимую вдалеке гряду гор, которая росла и приближалась по мере того, как поезд подходил к станции.

— Все. — Мария оторвалась от окна. — Закопане.

Зентек вошел в купе и взял чемодан. Потом в коридоре мягко взял чемоданчик из ее рук и направился за девушкой.

Утро было прекрасное, и горы выглядели, как пейзаж с рекламного плаката.

Мария остановилась.

— Жаль, что сегодня нужно будет возвращаться, — вполголоса сказала она. — Если бы я могла, никогда не уезжала бы отсюда. В Закопане весь мир там… — она сделала рукой жест в направлении долины, исчезающей за поворотом, — кажется совершенно нереальным. Если бы я могла остаться здесь, я бы уговорила себя, что там ничего не было.

Они вышли из вокзала. Зентек остановил подъезжающее такси.

— В «Ройяль», — сказала Мария. Она упала на сидение и закрыла глаза.

Капитан невольно подумал, что мог бы долго ехать рядом с этой девушкой, поглядывая на нее краем глаза, как в эту минуту. Она была очень красива.

…Послеполуденное солнце осветило комнату, выглядывая из-за верхушек двух больших елей, растущих по обе стороны ворот сада при отеле.

— Какое впечатление произвела на вас пани Рудзинская во время своего пребывания здесь? — спросил капитан, одновременно благодаря движением головы за сигарету, предложенную ему хозяином номера.

— Ну что ж, ее пребывание было таким коротким, что трудно говорить о каком-то общем впечатлении. — Это говорила жена инженера Козловского. — Марыся с первой минуты, когда я встретила ее в спальном вагоне по дороге сюда, производила впечатление человека, чем-то угнетенного. Я, разумеется, ни о чем не хотела ее спрашивать. Но в конце концов на следующий день, когда мы пошли на прогулку, она рассказала мне, что полюбила какого-то молодого человека и собирается развестись с мужем. Она просила меня, чтобы я никому об этом не говорила. Я дала ей слово. Тогда она рассказала мне, что любит этого человека больше жизни и сама не знает, как поступить, потому что муж был к ней всегда очень добр и для него будет страшным ударом ее уход.

— И вы никому об этом не рассказывали?

— Только мне, — вмешался муж. — Но это, наверное, совершенно понятно. У нас нет секретов друг от друга.

Зентек, который был хорошо знаком с жизнью, понимающе наклонил голову, одновременно пытаясь скрыть улыбку. Сколько людей думало именно так. Жены, не имеющие секретов от мужей, мужья, ничего не скрывающие от жен. А потом оказывалось, что их жизнь была пронизана маленькими секретными коридорами, о которых никто или почти никто даже не подозревал. Но речь шла не об этом.

— Вы провожали ее на вокзал по ее просьбе или инициатива, если можно так выразиться, шла от вас? Вы были, вернее, являетесь приятельницами, правда?

— Ну, может быть, это слишком сильное определение. — Хозяйка дома слегка усмехнулась. — Мы знакомы, я люблю Марию, она очень милая, интеллигентная и веселая женщина, мы часто встречались в кафе, были вместе с нашими мужьями на нескольких приемах. Но между нами никогда не велось никаких доверительных бесед, это было знакомство не такого типа. Только здесь. Но я не удивляюсь этому. Она осталась одна с такой серьезной проблемой. Вся ее жизнь зависела от того, что она здесь решит. Поэтому было вполне естественно, что она искала какого-то близкого человека, которому могла бы довериться. А поскольку в нашем кругу мы с мужем не пользуемся репутацией сплетников, то, может быть, именно поэтому она заговорила с нами о своих делах. Впрочем, Закопане находится так далеко от мира. Все, что там, в Варшаве, представляется важным, здесь кажется неправдоподобным и далеким.

— Да, понимаю. Но мы говорили о проводах пани Рудзинской на вокзал.

— Я совсем забыла! Известие о смерти профессора так нас потрясло, а теперь еще этот визит. Мы никогда в жизни не имели никаких дел с милицией: ни я, ни муж.

— Подожди, дорогая, — Козловский снисходительно улыбнулся. — Мне кажется, пану капитану нужна конкретная информация, а мы тем временем засыпаем его нашими впечатлениями…

— Это ничего, это ничего, — Зентек поклонился хозяйке дома. — У нас есть время. Вас, разумеется, интересует эта беседа, раз вы первый раз имеете дело с милицией. У меня всегда создается впечатление, что люди немного боятся разговоров с нами и в то же время бывают немного заворожены ими так, как будто мы, люди со следственной службы, являемся кем-то вроде жителей другой планеты. Впрочем, в этом есть и доля истины. Преступление — это что-то из ряда вон выходящее в жизни человека, даже если он относительно часто читает о них в газетах. Но вижу, что я сам начинаю делать отступления. Итак, как было с этими проводами на поезд?

— Это было так… — Зентек заметил, кто в этой семье является основным рассказчиком. — Марыся заявила мне после обеда, что хочет вернуться. Я даже отговаривала ее, потому что она сказала мне, что решила оставить мужа. Мне кажется, что для такого решения никогда не может быть слишком поздно. Но она производила впечатление человека, который… Я не могу это определить. Она хотела поскорее вернуться, как будто боялась, что если останется здесь дольше, то может изменить свое решение и останется с Рудзинским. В ней происходила внутренняя борьба. Мы понимали это, и нам было ее жаль. До обеда она почти не дотронулась. Я пошла с ней на почту, так как ей нужно было дать две телеграммы.

— Она показывала их вам?

— Нет, но сказала мне, что хочет отправить их мужу и сестре. Ее старшая сестра ее воспитала, вы знаете…

— Знаю. А после отсылки телеграммы вы с ней не расставались?

— Нет. До самого отъезда. Марыся не просила меня об этом прямо, но я видела у нее несколько раз в глазах слезы и не могла в этой ситуации оставить ее одну.

— А что было потом?

— Марыся хотела возвращаться скорым, чтобы как можно быстрее оказаться дома. Но когда я начала ее отговаривать и описывать, какие последствия может иметь для нее этот неразумный поступок, какие бывают коварные и непостоянные мужчины и как нужно беречь хорошего мужа, когда он есть, она как будто чуть-чуть начала колебаться. Я подумала, что, может быть, рассудок в ней возьмет верх. Я все время посматривала на часы и, признаюсь вам, была счастлива, когда заметила, что Марыся уже не может успеть на скорый поезд. Это отдаляло ее от Варшавы, по крайней мере, до завтра. Я была уверена, что вечером мне удастся повлиять на ее решение. Может быть, это было не наше дело, меня и моего мужа, но я чувствовала, что в таких обстоятельствах Марыся будет только благодарна мне за то, что мы вмешивались в ее личную жизнь.

— Да, разумеется. Вы отнеслись к этому как к своему долгу перед обществом. А что было потом?

— Потом вдруг Марыся стала терять самообладание. Она стала истерично и беспорядочно бросать вещи в чемодан. Она не могла запаковать вещи, так была взволнована, поэтому сунула только самые необходимые вещи в маленький чемодан и выбежала. Я позвала мужа, мы догнали ее и хотели задержать. Но в конце концов она ведь сама себе хозяйка. Нам не оставалось ничего другого, как проводить ее на станцию. Пассажирский поезд еще не отошел. Мы стояли с ней на перроне. Я пыталась еще ей внушить, что в таком состоянии она вообще не должна ехать, но она молчала. И тогда мы поняли, что больше нельзя вмешиваться в ее дела. Она была отчаянно настроена. Впрочем, поезд уже дал сигнал к отправлению. Я поцеловала ее, она грустно мне улыбнулась… А потом уехала. Мы стояли на перроне, пока поезд не скрылся за горизонтом, а потом вернулись сюда. Это все.

— Так. Благодарю вас.

Зентек встал.

— Простите, пожалуйста…

— Слушаю вас, — он остановился, держа ладонь на дверной ручке.

— То, что мы рассказали… — инженер Козловский искал слова, — я надеюсь, это совпадает с тем, что показала пани Рудзинская, правда? Мы не хотели бы, моя жена и я, чтобы это в какой-то степени могло… ну вы понимаете меня?

— Да. Разумеется. Наоборот. Ваши показания освобождают пани Рудзинскую от подозрений, что она выехала, например, поездом, который отходил раньше…

— Слава Богу!

Зентек заметил, что его собеседник облегченно вздохнул.

— Ну, я уже должен идти. Пани Рудзинская ждет меня. До свидания.

Он вышел. Они посмотрели друг на друга.

— Весьма симпатичный парень, — заметил муж.

— Да, но на орла не похож.

— Бог мой, как будто мир опирается только на орлов!

Они шли медленно. До захода солнца было еще далеко. Оно освещало вершины скал, круто обрывающихся в Белую долину.

— А почему вы не поехали в спальном вагоне? — внезапно спросил Зентек.

Хотя он говорил вполголоса, слова его прозвучали неожиданно громко, как бы отлетая от близкой отвесной скалы.

— Потому что там не было мест…

— Были. Я сам это проверил. Половина мест до Варшавы были совершенно свободными.

Она остановилась.

— Да? Вы, наверное, правы. Я не спрашивала об этом, поэтому не знаю. Я солгала. Я могла сказать и правду, но боялась, что вы мне не поверите и не поймете меня. А теперь я должна это сделать, а то вы будете меня подозревать Бог знает в чем. Впрочем, вы и так подозреваете меня все время. Он был богат, мой муж. То есть богат, с нашей точки зрения. Он много зарабатывал, и у него было достаточно денег на обеспечение весьма комфортабельных условий жизни. Но я не хотела больше пользоваться его деньгами, когда приняла окончательное решение. Я не хотела ни гроша ни из его денег, ни из денег Хенрика, до тех пор пока не получу развода и не выйду снова замуж. Я знала, что Анна мне поможет. Хотя она сама зарабатывает не так уж много. Но я могла рассчитывать, что она даст мне кров и пищу и одолжит деньги на самое необходимое, но не больше. Поэтому я сразу решила начать экономить.

— И поэтому поехала пассажирским?

— Я не хотела ехать скорым. Если бы пассажирский отъезжал первым, я поехала бы скорым. Просто я до последней минуты не могла решиться и села на тот поезд, который оставался. Вы понимаете?

— Понимаю.

Глава пятнадцатая

Они сидели в купе поезда. Вагон был почти пустой.

— Здесь немного холодно, — сказала Мария. — В горах всегда так. Не знаю, почему. Я никогда не разбиралась в таких вещах. Чем теплее бывает днем, тем холоднее ночью… — Она помолчала. — А почему мы не поехали в спальном вагоне?

Зентек, который как раз поправлял багаж на сетке, расположенной над сиденьем, повернулся и уселся напротив нее.

— Почему? Что ж… Речь идет о том, чтобы мы закончили это путешествие точно таким же способом, как его закончили вы.

— Вы все еще думаете об этом деле?

— Нет. Во всяком случае, уже не так интенсивно, как до этого. В конце концов все уже ясно. Но нужно довести это дело до конца, чтобы иметь возможность закрыть следствие.

— Хорошо, — бледно усмехнулась она. — Если это означает, что мне уже никогда не придется обо всем этом думать, то я готова идти с вами в Варшаву даже пешком.

— Это очень далеко, — вздохнул Зентек. — Боюсь, что мое начальство обвинило бы меня в злоупотреблении служебным положением и в превращении следствия в туристические прогулки.

— Может быть, это и лучше, — снова улыбнулась она, но эта улыбка была чуть более веселой. — Я ужасно хочу спать… Этот воздух усыпляюще на меня действует.

Она сняла туфли и вытянулась на скамейке. Зентек встал и накрыл ее своим плащом.

— Спасибо, капитан, — сонно сказала она, не открывая глаз.

Он уселся напротив и с минуту смотрел на ее спящее красивое лицо, потом закурил. Поезд тронулся.

Зентек сидел, опершись на локоть, куря и вглядываясь в окно, за которым убегали разбросанные огни Закопане.

Была ночь. Мария спокойно спала. Капитан сидел в той же самой позе, вглядываясь в окно, за которым начали появляться огни большого города.

Он встал и снял чемодан с полки. Потом мягко коснулся пальцами щеки девушки.

— Пани Мария, — вполголоса сказал он. — Пани Мария, мы выходим.

Она вскочила. Чувствовалось, что она еще не совсем проснулась.

— Что это? Варшава?

— Нет, Краков.

Она сразу же пришла в себя.

— Краков? Как это? Краков?..

— Да. У нас здесь есть одно дело, это долго не продлится. Она молча пошла вперед, потом прошла через весь перрон, пробираясь через толпу, которая обтекала их и устремлялась к широкому выходу.

Когда они оказались на улице, Зентек осмотрелся.

— Это, наверное, та, правда?

Она ничего не ответила. Они двинулись в направлении отгороженной части площади, над которой висела освещенная табличка:

«ОХРАНЯЕМАЯ СТОЯНКА АВТОМОБИЛЕЙ»

Они вошли туда. Капитан вынул из кармана ключи. Подошел к голубому «вартбургу», рядом с которым стоял с сигаретой во рту какой-то человек в серой одежде.

Капитан открыл ключом дверку машины, включил двигатель и приглашающим жестом указал девушке место рядом с собой.

— Пожалуйста.

— Но куда?.. Куда вы собираетесь ехать?

— Как это куда? В Варшаву!

— А почему не поездом?

— Ну что ж, так мы будем там на два часа раньше… если по дороге ничего не случится.

Она спокойно посмотрела на него и села.

Машина тронулась. Они долго молчали. Краков остался у них за спиной, и началась продолжительная поездка по ночному пустому шоссе. Только когда они миновали последние строения города, капитан тяжело нажал на газ, «вартбург» рванулся вперед, как стрела, выпущенная из лука.

Сто… сто десять… сто двадцать…

Зентек посмотрел на часы.

— Мы должны быть в Варшаве между шестью и семью часами, если нам ничего не помешает. Но я надеюсь, что никаких препятствий к этому не будет. Эта машина не выглядит такой уж быстроходной, но однако это быстрый и хороший автомобиль, правда?

— Да, действительно.

Она сказала это совершенно спокойно, глядя на простирающееся впереди шоссе, освещенное светом фар.

— У пана Шульца такая же машина, правда?

— По-моему, да… Я не очень хорошо разбираюсь в автомобилях.

— Но ведь у вас есть права на вождение автомобиля?

— Да. У нас была машина. Но муж любил водить ее сам. Он говорил, что это отвлекает его от дел. Он ведь работал больше десяти часов в сутки. Я мало водила машину. Я не любила этим заниматься, признаюсь вам. Предпочитаю, когда это делает мужчина, который сидит рядом со мной. — Она усмехнулась. Капитан также ответил ей улыбкой.

— Это понятно. Но ведь не всегда имеется такой мужчина, который сидит рядом. Иногда это просто невозможно.

— Женщина должна уметь жить так, чтобы всегда был этот самый человек за рулем. Мы не со всем умеем сами справляться.

— Ну, это не всегда. Я знаю женщину, которая прекрасно умеет и размышлять, и действовать… А знаете что? Мне пришло теперь в голову, что если бы вы, например, хотели убить своего мужа и если бы могли найти себе сообщника… именно того мужчину, о котором вы упоминали минуту назад, то этот способ добраться из Закопане до Варшавы идеально для этого подошел бы! — и с энтузиазмом повторил, делая крутой поворот и не снижая скорости:

— И-де-аль-но! Кажется, я еду слишком быстро. Офицер милиции не должен нарушать правил дорожного движения. Но сейчас ночь, шоссе пусто и можно быть уверенным в том, что никаких препятствий на дороге не будет. О чем это мы говорили? Ах, да, о вас. Так вот, если бы я был на вашем месте и хотел бы убить своего мужа, я сел бы в Закопане на пассажирский поезд, поехал бы, разумеется, не спальным вагоном, потому что тогда кондуктор должен был бы знать, вышел ли я из вагона или продолжаю невинно спать в своей постели. Потом вышел бы в Кракове, а там уже ждал бы меня автомобиль, поставленный туда гораздо раньше моим сообщником, который оставил бы его на платной стоянке. Я сел бы в этот автомобиль и, двигаясь так же быстро, как мы сейчас, хотя и не догнал бы скорого, но это не имело бы для меня никакого значения. Важно было бы только перегнать пассажирский поезд. Мне только нужно было бы, чтобы я мог успеть убить в Варшаве мужа, а потом я успел бы на Западный вокзал, поставил бы там машину среди других машин на паркинге, потом сесть в пассажирский поезд и въехать на Главный вокзал. Все тогда было бы прекрасно: знакомые проводили меня на поезд в Закопане, сестра встретила меня в Варшаве, мы едем домой и, к своему удивлению и испугу, находим там труп человека, которого я собственными руками убил несколько часов назад. Правда, что это было бы…

Он не закончил, потому что в двигателе вдруг что-то заскрежетало, один раз, потом второй. Зентек затормозил.

— Черт возьми! А я уже думал, что смогу показать вам, как быстро можно доехать до Варшавы. А тем временем…

Машина остановилась. Капитан открыл дверь, потом обошел машину и вынул сумку с инструментом. Мария стояла рядом на шоссе в полумраке, освещенная фарами.

— Если бы позавчера на этом шоссе случилось бы что-либо подобное с другим «вартбургом», профессор Рудзинский еще жил бы, — сказал Зентек, поднимая капот автомобиля. — Может быть, вы подержите это? Это нож для резины. — Он вынул из сумки длинный, острый нож и подал ей. Потом повернулся к ней спиной и низко склонился над двигателем.

Мария стояла за ним, держа нож в руке, едва заметная в полумраке. Внезапно лицо ее исказилось. Она молниеносно подняла нож и ударила изо всей силы.

Раздался сухой треск. Нож сломался, и его острие задрожало в отверстии разорванного пиджака, потом упало на асфальт и слегка звякнуло. Зентек выпрямился, молниеносно повернулся и схватил девушку за руку.

Он усмехнулся.

Она смотрела на него ничего не понимающими глазами.

— Панцирный жилет, — сказал он, как бы отгадав ее мысли. — Прошу прощения за эту маленькую инсценировку, но я знал, что вы не сможете побороть искушение.

— Пустите меня, — тихо сказала она.

— Не знаю, могу ли я это сделать. А если вы начнете убегать в темноте? Разумеется, я вас поймаю. Но лучше, чтобы ничего такого не произошло.

— Ничего такого не произойдет. — Она была совершенно спокойна. — Вы можете меня отпустить. Я сяду в машину.

И все же, несмотря на ее заверения, он, крепко держа ее под руку, проводил ее к машине и помог усесться, а потом захлопнул за ней дверь.

Он опустил капот и спрятал сломанный нож в карман. Потом сел на свое место, и машина тронулась.

— С машиной ничего не было, — сказал он, прибавляя газ. — Мне только нужна была абсолютная уверенность. Первое подозрение возникло, когда я понял, что машина пана Шульца не стояла у его работы, когда я в первый раз к нему пришел. Потом, когда я наконец смог увидеть этот автомобиль, на багажнике была наполовину стертая надпись; видимо, какой-то мальчик написал на ней: «…СЛА ПОБЕД…» Никто из тех, кто не знает Кракова, не понял бы, что там написано. К тому же нужно интересоваться спортом. «Висла» — победитель» — это излюбленная надпись болельщиков этого клуба. Эта надпись не могла быть оставлена в Варшаве. Ни один варшавский мальчишка не написал бы этого. И тогда я подумал, что напрасно ломаю себе голову, как вы могли догнать скорый поезд. Вам совершенно не нужно было этого делать. Пан Шульц тоже не должен был поставить туда свою машину непосредственно перед вашим приездом. Скорее всего он приехал в Краков около полудня… Ведь было воскресенье. Он оставил его на паркинге и вернулся скорым поездом Краков — Варшава, тем, который прибывает в Варшаву в десять часов вечера. Оттуда он пошел на бридж к знакомым. Вот так выглядит ваше алиби, — он замолчал. — Прошу вас поверить мне, я правда не хотел, чтобы это были вы. — Он повернулся к ней.

Мария сидела неподвижно. Голова ее была неестественно откинута назад. Зентек затормозил. Машина остановилась. Он склонился над ней.

— Мертва, — вполголоса сказал он.

Беспомощно развел руками. Потом вздохнул и нажал на газ. Машина рванула с места.

Дорога в свете фар была совершенно гладкой. Несмотря на это, капитан чувствовал рядом колыхание бесчувственного тела… Он наклонился вперед и крепче взялся за руль.

Автомобиль с сумасшедшей скоростью летел в сторону Варшавы.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая