Убит по собственному желанию [Лев Александрович Данилкин] (fb2) читать онлайн

После пятого романа читатель вправе требовать объяснений. С какой радости Б. Акунин ― это псевдоним? Где этот Б. Акунин был раньше? Почему все романы разные? Причем здесь Бакунин?

В Москве у «Приключений Эраста Фандорина» несколько тысяч поклонников. Из них человек пять знают, кто скрывается за псевдонимом «Б. Акунин». Пока я не вошел в кружок посвященных, чтение текстов этого автора было процессом не менее драматичным, чем происходившие на корабле» Левиафан» (я начал с третьего романа) события. В каждой главе находил я улики против отдельных участников довольно быстро составившегося круга подозреваемых в авторстве. Имя! Имя! ― круг все сужался, получался такой же, как «Левиафан», герметичный детектив в духе Агаты Кристи ― с ограниченным количеством потенциальных преступников. Но я так и не смог догадаться ― кто именно.

Все это мешало мне читать прекрасную книгу ― загадки путались. Под каким-то предлогом я нашел издателя и сказал, что мне нужно снестись с автором ― хотя бы и анонимно. Тот пообещал передать, и, действительно, скоро в моей почте появился мэйл со странным набором букв в графе «адрес»; письмо было коротким и заканчивалось, помнится, фразой «Примите и проч. Б. Акунин». Я с трудом удержал себя от того, чтобы для составления ответной эпистолы не воспользоваться письмовником; сами знаете, в таких случаях хочется соответствовать, а на ум ничего кроме «милостиво повелеть соизволил» нейдет.

До встречи ― электронный Б. Акунин согласился на нее с тем условием, что я даю слово никому не раскрывать его тайну ― я все размышлял, с кем мне предстоит свидание. Приходили на ум самые дикие варианты. Пелевин, совсем съехавший на таинственности? Иностранец-славист, пишущий докторскую о массовой литературе? Женщина, слишком красивая, чтоб прослыть умницей? Больше всего шансов, казалось мне, было увидеть монотонно гудящий компьютер и розовощекого м.н.с., разработчика программы «Дискурсивный имитатор: Куприн-2000» при нем.

Читатель ждет уж фразы «Б. Акунин оказался симпатичным молодым человеком лет двадцати трех с дискмэном за поясом и огромным сафьяновым портфелем подмышкой». Или «... геркулесовых размеров монстром в бархатной панаме со священническим крестом на вздувшейся багровыми жилами шее». Ничего подобного. Мучайтесь.

На самом деле, любой мало-мальски догадливый человек быстро поймет, кто (или что) это за Б. Акунин. Ну, право же, у кого такой большой и своеобычный словарный запас ― это раз. Какая тема муссируется в этих текстах слишком уж часто ― это два. Не слишком ли много иностранных языков знает автор ― это три... (хватит наводок!). Все очень просто. Задача на одну трубку, как сказал бы Шерлок Холмс. Фандорин бы посидел минут десять в медитации и тоже выдал бы подробнейшую информацию, как искать своего родителя.

Вы обратили, конечно, внимание на то, что у Эраста Петровича Фандорина странные методы вести расследование. То он хлопает ни с того ни с сего в ладоши, то дерется на мечах, то выводит на рисовой бумаге иероглифы, то барахтается в наполненной колотым льдом ванне. Чудак. Что за следователь без странных привычек?- кто колется и играет на скрипке, кто выращивает цветочки, кто пьет абсент ― аналогии понятны. Эраст Петрович ко всему прочему еще и заикается и обладает серебряного цвета висками ― в противоположность темной шевелюре на всей остальной голове. Занятно, что эти особые приметы появились на наших глазах, после «Азазеля», ― Фандорин индивидуализовался, он меняется, мы даже ― вот уж давно за собой не припомню ― искренне сочувствуем ему и входим в личные обстоятельства. Сериал ― что ж вы хотите.

Самое тяжелое для автора серии детективов ― одомашнить сыщика. Тут недостаточно заставить его мыть посуду и мучиться, ехать ли в воскресенье на дачу или попить пива со школьными приятелями. Одомашнить ― не только наделить особыми приметами, но ― не менее важное (а, пожалуй, самое важное- это-то и упускают многочисленные детективщики!) ― создать стабильную и «укутывающую» среду вокруг него, со своей мифологией и топографией. Цивилизованная среда необходима как компенсация криминальной дикости, постоянно вторгающейся в это освоенное пространство. Так у Конан-Дойля возникает Лондон, Бейкер-стрит и культ джентльмена, у Сименона ― Париж с его подчеркнутой буржуазностью и т.д.

Б. Акунин поступил оригинальнее и эффективнее ― его Фандорин существует не только в связи с Москвой, но и внутри, бесспорно, наиболее стабильного и освоенного пространства из всех существующих в России ― литературе.

Романы о Фандорине представляют собой фактически сплошной центон из мотивов, сцен, реплик, характеров классической русской (и не только!) литературы. От Карамзина до Мисимы, от Шекспира до Булгакова, от Гомера до Куприна. Наиважнейший источник, кстати, все же должен быть обозначен ― Достоевский, главный русский детективщик. Дело не в количестве заимствованных мотивов (двойники, фальшивые биографии, газетные вырезки, клубы самоубийц, письма и скандалы ― все это досталось от Ф.М.)., а в том, что стержень насквозь цитатного акунинского текста ― авантюрный герой Эраст Петрович Фандорин. Авантюрных героев очень мало в классической русской литературе ― едва ли не Достоевским все и ограничивается. Все остальные слишком зависят в своем поведении от социальных, семейных, биографических и прочих мотивировок. С авантюрным же героем может произойти все что угодно ― он человек и только. Все остальное ― костюмы, маски, декорации. Авантюрный герой Фандорин, существующий внутри известных нам текстов, воспринимает их совершенно по-иному. То, что для нас, читателей, воспитанных на классических текстах, -драматургический прием, для него ― улика (звук лопнувшей струны или сорвавшейся бадьи в чеховской пьесе наверняка не случаен- чудит не автор и не звукорежиссер, а крадется преступник). Для нас ― психологическая деталь (кресла Собакевича и диван Манилова), для него ― вещественные доказательства. Для нас ― пейзаж, соответствующий настроению персонажей, для него ― место преступления. Для нас ― объемный характер, для него ― объект, принадлежащий к какому-либо психотипу и поэтому требующий особой методики дознания. Фандорин прочитывает литературу с помощью авантюрного кода ― обнаруживается много любопытного. Особые поручения Фандорина ― это как бы расследование литературных преступлений: можно легко представить себе, как он распутывает аферу с мертвыми душами, дело студента Раскольникова и обстоятельства гибели г-жи Карениной. Забавный способ обхождения с литературой.

Фандорин в некотором смысле чудовищно невежественен. Как Шерлок Холмс не знает, что земля ― круглая, так Фандорину, внутри литературы, на самом деле, существующему ,не приходит в голову поразмышлять над весьма интересными ситуациями, в которых он то и дело оказывается: может, права азазелевская старушка, может, зря влезли в дело Соболева? Эта литературщина, из которой ничего не следует, которая остается на уровне сюжета, ― многого стоит. Читатель ждет уж идеи, проклятого вопроса, диалога с Соней, Чертом, на худой конец, со старцем Зосимой ― но остается чистая цепочка событий, поддающаяся логическому осмыслению, прогнозу и анализу, но невозведению в статус общечеловеческой Прото-Ситуации (встреча со злом, человек на распутье и т.п. чушь) ― ничего лишнего.

Акунин -Тарантино наоборот. У того персонажи традиционно плоские начинали рассуждать о совершенно им не свойственных вещах; у Акунина напротив ― им бы пора уже как-то начать идеологизировать, воздуха в рот набрать да и выпалить все ― но нет, молчат, бесстрастные, играют в детектив. От этого «наивность» текста представляется многозначительной, а автор ― истинным убийцем. Вы и убили-с! ― хочется прошипеть ему после очередного изящного разрешения сложнейшей ситуации. Так оно, впрочем, и есть; но об этом после.

То, что пространство, в котором совершаются преступления, ― литература, обнаруживается сразу. Б. Акунин заимствует сцены, мотивы, типажи ― очень много из Достоевского, Гоголя, Лермонтова, Толстого, Пушкина и т.д. Удовольствие от чтения, от этой явной вторичности ― не в узнавании конкретных цитат и параллелей ― вот «Идиот», а вот «Герой нашего времени», а вот «Война и мир». Это вам не кроссворд из «Книжного обозрения». Так, скорее, задается ритм чтения: как нечто неновое, знакомое, домашнее, уютное. Характерно при этом, что фандоринское пространство ― Москва, с ее идущими еще от Толстого коннотациями неподдельности, настоящести, искренности; противоположен ей Петербург, где «идеи».

Отчего автором выбрана для Фандорина именно эпоха последней четверти девятнадцатого века? («Азазель» ―1876 год, «Декоратор» ― 1889). Прежде всего, наверное, потому, что это время триумфа русской литературы, время наивысшей ее престижности (пародийный штрих ― Фандорин даже гостиницу выбирает ту, в которой сам граф Толстой останавливался). С другой стороны, это время отчасти напоминает наш конец 20 века ― становление либерализма, окончательный выбор прозападного пути, «разгул преступности». Параллели совершенно не навязываются автором ― это незавуалированный рассказ про нас. Если что-то и есть, то, скорее, какие-то комические соответствия ― малиновые кафтаны купчиков, поиск денег на достройку и роспись Храма, московский губернатор, афера – «пирамида» etc. Как ни странно, цикл о Фандорине ― неплохая пара к солженицынскому «Красному колесу». Почти тот же период, тот же набор исторических лиц. Но если для Солженицына это ― ключевой период, задавший всю дальнейшую российскую нестабильность, то Акунин никогда не нисходит более чем до легкой иронии. Это не Россия, которую мы потеряли, это герой, который остался только на бумаге. Фандорин ― герой нетрагический и немятущийся. Он плоский, линейный и жизнеутверждающий. Он ― единственный классицистский персонаж в этом многослойном постмодернистском повествовании.

Серия книг об Эрасте Петровиче ― непросто череда похождений ловкого ищейки; это еще и жизнеописание. Каждой книге соответствует какой-то год, и промежутки между ними иногда довольно значительны. Фандорин взрослеет и меняется ― в отличие от раз и навсегда сложившихся сыщиков Кристи и нестареющих суперменов типа Бонда. Там герой ― только логическая машина с идиотскими привычками или плэйбой с белыми зубами. Для Акунина Фандорин важен как личность.

Фандорин ― образец, Фигура. Но странная. Не типичный представитель эпохи, не винтик государственной машины, не «честный профессионал», не обиженный эпохой маргинал ― известные в советском и новорусском детективе типажи. Фандорин ― чудак, чиновник особых поручений, при этом обслуживающий даже не Государство, а более слабую его ветвь, московскую, как д'Артаньян при королеве, а не при Ришелье. Фандорин ― совершенно не соответствующий своей эпохе тип; именно поэтому можно предположить, что Фандорин не списан с какого-то чудака той эпохи, а специально сделан для нас, нынешних читателей, неприемлющих никакой идеологии и действовать тоже не желающих. Фандорин ― фигура русского либерализма конца 19 века, но не идеолог, а деятель: он спасает Россию от заговоров иностранных козней, он не дает ей превратиться в восточнославянскую диктатуру (история с Соболевым). Фандорин ― мечта нынешнего либерала: человек светский, способный к действию, безусловно нравственный, при этом чудак, то есть имеющий представление о ценности приватности, privacy, человек. Судя повсему, похож на своего героя и автор: он не предлагает своего героя как образец для внелитературной действительности в той манере, как это всегда делала русская литература ― нате!, а использует его для себя, для друзей дома с хорошим вкусом ― «угощайтесь!» Фандорин ― с одной стороны, Новый Герой, с другой, ― библиотекарь, ряженый бравым следователем, и распутывает он некровавые преступления и заговоры, а бродячие сюжеты, блуждающие сны и перепутавшиеся мотивы.

Акунин ― не просто «наши второстепенные поэты», не мастеровитый жанровый сочинитель, книги которого лет через пять будут стоять в каждом приличном доме рядом с Дюма и Стивенсоном. Не только. В соседях наверняка окажется и «Имя розы» Эко, и Павич, и Борхес, и много еще кто. Акунин ― автор многоуровневый.

Верхний слой ― лубочный, «наивный»: здесь комичное имя главного героя («Фандорин» ― тут чувствуются воспоминания автора о красавце Жане Маре в роли журналиста Фандора и о моде на все прибалтийское 70-х годов ― вроде бы и наш, и не наш ― кр-расота!), здесь любимый прием фокусирования на персонаже через несобственно прямую речь («Завтрак Клариссе подавала кривляка мадам Клебер. Поразительное умение делать из своей слабости орудие эксплуатации!»). Приемом этим Акунин пользуется слишком уж часто, смакуя речевые и ментальные особенности воображаемых авторов этих монологов. Смысл этого приема ― усиление позиции персонажа за счет замещения им позиции автора. Автор в «наивном» тексте не нужен. Здесь же лубочное «благородство» поступков Фандорина ― он становится суммой качеств, уплощается; несмотря на те авантюрные ситуации, в которых он оказывается, мы знаем, как он отреагирует ― это успокаивает, хотя и «разборчивому» читателю не очень интересно.

Следующий слой- собственно детективный, строящийся на сюжетных ситуациях, сделанный очень искусно и ловко. «Конан Дойль, Агата Кристи, Жорж Сименон и даже Эдгар По в гробу переворачиваются от зависти», ― как писали про Акунина в газетах. Грубо, но правда.

Далее идет слой литературный, чтение как узнавание каких-то других текстов, сцен, ходов, приемов ― ничего не значащее, просто создающее ощущение среды.

Затем ― римейк. Римейк ― термин кинематографический, обозначающий фильм, снятый по сценарию или по мотивам уже существующего и укоренившегося в сознании фильма, но другим режиссером, с другими актерами. В римейке главное ― не сюжет, а игра актеров и режиссерское решение, формальные особенности. Что с детективным жанром, по сути сюжетным, очевидно несовместимо. У Акунина достаточно много римейков отдельных сцен из классической русской литературы. Более того, по замыслу автора, один из его будущих детективов станет римейком фильма «Адъютант его превосходительства» . Автор и герои как бы ничего не будут знать и на полном серьезе отыграют сюжетные ситуации, но читателю вся интрига будет известна заранее. Разве можно сказать после этого, что «Фандорин» ― это обычный детектив, а не чисто игровой, литературный проект прежде всего!

(Выбор текста для римейка может быть самым невероятным; я убежден, например, что повесть «Декоратор» ― отчасти римейк рекламы Nescafe «Это Ангелина!»; сам мастер детективного жанра, правда, решительно заявил, что сначала он написал «Декоратора», а уж потом появилась реклама ― верите ли?)

Но и это не конец. Потрясающая вещь ― «Смерть Ахиллеса». По ней очень четко видно, что Б. Акунин много сложнее, чем кажется и уж тем более чем хочет казаться. «Смерть Ахиллеса», если повнимательнее приглядеться, ― наполнена аллюзиями на «Одиссею» и, что уже совершенно немыслимо для какого-то жалкого детектива, ― на джойсовского «Улисса». Это римейк римейка ― вот роскошный проект! Также, как Джойс, Акунин помещает гомеровских героев в другую среду, ― не Дублин, но Москву ― и выписывает ее любовно, тщательно. (Когда-нибудь Петр Вайль напишет главу о Москве, и, как знать, не станет ли именно Б. Акунин genius loci первопрестольной?) Совпадает трехчастная композиция. Далее идут соответствия по главам: Аид ― и похороны Соболева, хитровские лестригоны и циклопы, сирена певичка Ванда, замещающие то Одиссея, то Телемака Фандорин и Ахимас. Финальная встреча их ― явный римейк конца «Улисса». Плюс куча совпадающих мотивов ― Нестор Грушин, Евмей Ведищев, Эол Караченцев и так далее.

Гомеровско-джойсовский пласт ― игра, понятная единицам, очень тонкая и по сути переводящая Акунина из разряда мастеров беллетристики в современного ― постмодернистского, черт бы побрал это слово, ― автора. Акунин ― русский Левша, подковавший самого Джойса. «Смерть Ахиллеса» без каких-либо сомнений можно печатать с огромными комментариями, больше, чем к «Улиссу». До этого не дошел даже Эко в «Имени розы».

(Мне вспоминается один случай: я расспрашиваю Акунина о том, пользовался ли он рецептами Умберто Эко для создания интеллектуального ретро-детектива; а Акунин к Эко относится достаточно скептически; в конце концов мне была рассказана история, как однажды они где-то столкнулись с итальянским семиотиком и посмотрели друг на друга с нескрываемым неудовольствием ― поняв неожиданно, что внешне довольно похожи).

Что сказать про последнюю, пятую книгу, которую вы только что прочли? «Особые поручения» ― вещь странная, гениальная и пронзительно тоскливая.

На первый взгляд все просто -две совершенно разных повести, одна очень веселая, вторая ― очень печальная. Общего между ними -только контрастность по отношению друг к другу. Однако если прочесть пятую книгу повнимательнее, все окажется гораздо сложнее. Я бы сказал, что в «Особых поручениях» противник Эраста Фандорина ― немного не мало сам Автор. Это детективная исповедь, очередной жанровый кунштюк г-на Акунина.

«Пиковый валет» ― акунинский шедевр, квинтэссенция его стиля, моцартиански легкий водевиль с переодеваниями. В первой повести царит райская атмосфера (даже райский Змей присутствует ― момусовский удав), читатель смеется карнавальным масленичным смехом. Антагонист Фандорина ― веселый «насмешник и злопыхатель» Момус, «глумливый дурачок». Все так же легко микшируются сцены из русской классики, очень мило соединяясь в прекрасный динамичный текст. Об аферисте и обманщике. Фандорин его в конце концов отпускает.

«Декоратор» ― повесть о маньяке, серийном убийце. Тоже с переодеваниями, но гораздо менее забавными. Некто кромсает женские тела, аккуратно складывая из внутренностей хитроумные композиции. Надо сказать, метафора «тело-текст» достаточно проста, филологи пользуются ей как обыденной. Персонаж по имени Jack the Ripper выдает Автора с потрохами. Это он ― Потрошитель. Жертвы Акунина- не тела, но чужие тексты. Он не выращивает деревья -не создает новые тексты, а создает композиции из старых. Он не садовник, он ― Декоратор. Разрывая известные тексты на цитаты, потроша их блестящим скальпелем своего странного таланта, он обнаруживает в них некую Красоту. Писатель-Декоратор-андрогин: вспомним, как ловко Акунин имитирует несобственно прямую речь своих персонажей ― и мужчин, и женщин. Серийный убийца Автор выдает на гора все новые и новые исполосованные трупы ― очередные книги из серии «Приключения Эраста Фандорина». Но не все коту Масленица ― когда-то надо и расплачиваться. За Масленицей следует Великий пост и его апофеоз ― Страстная неделя, смысл которой ― покаяние. Вторая повесть «Особых поручений» -покаяние Декоратора Акунина. «Декоратор» ― про комплекс вины перед «нормальной» литературой, про угрызения совести Автора. Кто поймет эту исповедь, кто увидит ее за банальным триллером?- Разве что очень проницательный читатель. Помимо базовой метафоры «тело ― текст», намеков на настоящее содержание «Особых поручений» несколько. Интересно, что Декоратор хочет свалить всю вину за свои преступления на персонажа по имени Захаров ― точно так же, между прочим, зовут и акунинского издателя, которому кое-кто одно время приписывал авторство фандоринской эпопеи. Это раз. Интересно, что Соцкий, Потрошитель, описывается не без симпатии; умирая, он произносит «Господи, какое счастье!» Это два. Интересно, что Фандорин ведет себя совершенно скандальным, немыслимым для «благородного» персонажа образом, верша самосуд. Декоратор ― экстраординарный преступник; с ним особые отношения.

Герой, расправляющийся с Автором, ― потрясающее зрелище! Похоже, Акунину удалась сцена, равная которой есть лишь у Линча в «Твин Пиксе»: когда агент Купер (на которого Фандорин здорово похож) видит в зеркале вместо своего отражения ужасного Боба, за которым он охотится. Акунин увидел в зеркале Декоратора ― и поспешил призвать на помощь своего Фандорина. Совершенно борхесовская история. Впрочем, возможно, мне все привиделось.

Итого: с Б. Акуниным оказалось страшно интересно. В надоевшем пыльном доме, имя которому ― Русская Литература, обнаружилась еще одна комната, наполненная разными хитроумными приспособлениями. В ней очень весело проводить время ― прятаться, искать труп в подполе, ждать маньяка и пугать гостей склянками с ядами.

В дурацкой наивности ― а не в двойном дне, не в аллюзиях на Джойса! ― серьезность акунинского проекта .В Акунине есть что-то от битовского Левы Одоевцева ― он никогда не позволит издеваться над этими святыми для него стенами. Играть ― да, но не более. Никаких членовредительских, как у Сорокина, экспериментов. Действительно хорошие шутки, действительно занимательный сюжет, сентиментальные концовки ― что еще нужно, чтобы провести вечер с книжкой в руке? Единственный жестокий поступок добрейшего г-на Акунина ― акт самоумерщвления, явленный миру в «Декораторе». Незачем так беспокоиться из-за русской литературы -она того не стоит.

P.S. Будем надеяться, Декоратор все же жив и кромсает трупы дальше. Хочется, знаете ли, прочесть еще семь обещанных романов.

ИЮЛЬ 1998