Сражайся как девчонка [Даниэль Брэйн] (fb2) читать онлайн

Сражайся как девчонка Даниэль Брэйн 

Глава первая

В любом туристическом месте есть табличка «Опасно! Не заходить!». И всем гидам половину туристов я настоятельно рекомендую искать там, где находиться строго запрещено.

— Женщина! Женщина с ребенком, ну куда вы? Туда же нельзя! Слышите? Женщина!

Гид, отмахнувшись от приставучей пожилой дамы с буклетами — кто в наше время таскает с собой буклеты? — кинулась вслед девице на каблуках, просочившейся в узкий лаз в высоком деревянном заборе. Мальчишка лет десяти пропал в дыре секундой раньше. Отпихнув гида, в лаз кузнечиком скакнул немалых габаритов мужик — я хмыкнула: снесет хлипкую фанерную преграду, но нет, у мужика имелись сноровка и опыт.

— Вернитесь все немедленно! Слышите? — И как последний аргумент: — Мне придется вызвать полицию!

Еще бы это помогало. Турист отлично понимает, что он несет деньги, а стало быть, туристические компании будут из кожи вон лезть, чтобы угодить и вашим, и нашим. Пьянь громит номер в отеле и мешает спать остальным постояльцам? Постараемся угомонить, прочим посулим какой-нибудь бонус. Гоп-компания гоняется за одинокими женщинами? Кажется, они разберутся между собой сами. Насвинячили — уберем. Испортили — починим. Недовольны — прогнемся.

— Ну? — я повернулась к растерянному водителю. — Что вы смотрите, чего вы ждете? Несчастного случая?

Он отступил от меня на шаг. Я смущала всю группу. Автобус окинула придирчивым взглядом, пареньку посоветовала во время движения не есть, подергала на трех сиденьях ремень безопасности, прежде чем нашла меня удовлетворивший. Слишком пристально следила за соблюдением правил, кривилась, машинально подсчитывая допущенные нарушения, а когда мы заехали на водопад, оценила крепость ограждения. Непроизвольно. Я не хотела.

— Девушка… — с ненавистью взмолился водитель. У него сжались кулаки — да, брат, понимаю, на твоем месте я бы тоже мечтала меня удавить.

Я зашипела. Мне сорок девять, но дело не в этом, и не моя же вина, что за двадцать пять лет не придумали ничего, кроме этих сексистских кличек. Нет, «женщина» звучит еще хуже, а водитель принял мою гримасу на свой счет.

— Девушка, что вы от меня-то хотите?..

Экскурсия шла наперекосяк. Гид заикалась и корчила из себя клоуна, водитель пытался доказать, как он лих, чем уже, я надеялась, заработал себе увольнение, координатор экскурсии в офисе, вероятно, убежал на больничный, потому что гиду он больше не отвечал. Двух мужиков сняли с автобуса и оставили трезветь в придорожной кафешке, потому что я пригрозила, что не только направлю жалобы во все существующие инстанции, но и потребую выплаты компенсаций всем, кроме этих двух пьянчуг.

— Вызывайте полицию, пусть составляют протоколы на всех нарушителей, — процедила я.

Это так не работает. Знаки носят предупреждающий характер, и я сомневалась, что здесь хоть какой охраняемый объект. Зато я видела фотографии того, что скрыто забором, и подсчитала количество травм на этой локации за прошлый год. Вид, который открывался там, за преградой, по мнению любителей запечатлеть свои физиономии на фронтальную камеру стоил сломанных рук и ног.

Я предполагала, что потревоженные стражи закона на меня посмотрят как на идиотку — так, как смотрел сейчас озверевший водитель. Пускай, я переживу, не в первый раз и, видимо, не в последний. На меня часто смотрят как на идиотку и вешают ярлык «скандальная баба», не подозревая, что каждое мое подобное замечание в иной ситуации стоит сотни, тысячи долларов.

Может, у меня и склочный характер, но идиотам не платят такие огромные деньги. Я всего лишь скромный эксперт по безопасности транспортных и туристических объектов — очень скромный, восьмой номер в мировом списке. И, например, я близко не подойду к круизным лайнерам, к казино, к крупным отелям и к аэропортам… Мое имя на восьмом месте стоит объективно, и на позиции выше я честно не претендую.

На меня двадцать пять лет назад смотрели как на идиотку: «Лера, иди работай, забери свой никому не нужный проект!».

Я уходила и делала что могла — в своем родном городе, в знакомом порту, объясняла и уговаривала, искала другие случаи — несчастные, разумеется — на производстве. Я ночами прорабатывала все и вся, рисовала схемы, выкидывала их в мусорное ведро и перерисовывала снова. С распространением интернета я знакомилась с международной практикой, искала чужие решения, разрабатывала свои и раз за разом вызывала скорую помощь, потому что никому это было не надо — выкладки двадцатичетырехлетней девчонки-стивидора, и только дед, бывший инженер по технике безопасности нашего порта, улыбался и кивал, и мной гордился. Из-за деда мои закидоны терпели, а когда его не стало — мне было тогда двадцать шесть — я плюнула и пошла на второе высшее.

Я училась лишь для того, чтобы доказывать руководству порта все аргументированней и весомей. Чтобы ко мне прислушались, наконец, и устранили вопиющие косяки, которые гробили и людей, и грузы. Я ездила, как заочник, на сессии два раза в год, и когда меня перед защитой вызвал декан, я даже не удивилась. Могла что-то не сдать, упустить, и хотя дипломная работа научником была благополучно подписана, мало ли, что могло выплыть?

Но в кабинете меня ждал сухощавый мужчина, при виде которого я в свои неполные тридцать лет почувствовала, что взмокла. Никакой романтической подоплеки. Просто вид у него был такой, словно он явился за мной специально, и очки его в оправе стоимостью в четыре мои зарплаты недобро поблескивали.

— Я за вами, Валерия, — с сильным акцентом сказал мужчина, и я, дернув плечами, чтобы отлепить от моментально вспотевшей спины рубашку, спросила:

— Зачем?

Он был старым другом и коллегой моего научного руководителя. Тот не вытерпел, похвастался перед ним моей дипломной работой, и я еще не защитилась, как уже получила предложение, отказаться от которого не смогла. И не захотела.

С тех пор прошло двадцать лет, и опыт работы в организации, название которой знающие люди произносят с благоговейным придыханием, и опыт создания аналогичной структуры на родине, и привычка оценивать, замечать мельчайшие риски, мгновенно анализировать их и выдавать решения привели меня к противостоянию с взъерошенным уставшим водителем на вершине одной из самых прекрасных гор одного из самых загадочных регионов на юге.

Слава богу, что не Эльбрус, иначе водитель закопал бы меня в снегу и убедил всех, что так и было.

Людям нужно море впечатлений. Эмоций. Новых знакомств, желательно разовых, быстротечных. Утомленные, пресыщенные жители миллионников рвались на берега неизведанной Турции, зарывались в пески Египта, литрами потребляли безлимитный «олл-инклюзив», самые отчаянные и обеспеченные радовали кошельками и мобильниками проворных тайских обезьян — «какая техника безопасности?». Немудреный испуганный контингент, первый раз увидевший что-то за пределами своего привычного мира, безумно боялся сонных пограничников, зато в любом опасном месте лез хоть к черту на рога ради пары корявых сэлфи.

Я пошла к лазу и в спину услышала:

— Что это за цаца такая вообще?

— Этот, тайный покупатель, наверное…

Хуже, подумала я. Много хуже. Я читала все отзывы об этой турфирме, и не скучный гид и шаткие сиденья меня смущали. Другое. Не мне обвинять местные власти, что они не поставили здесь бетонный забор, но мне указать на ошибки организаторов тура, цена которых — человеческая жизнь или две. Многих тянет сюда, в заповедный край, к покрытым мхом безмолвным горам, где море плещется внизу, солнце хлещет безжалостными лучами, поднимается ветер…

Вот черт! Я решительно ступила в лаз, внимательно смотря себе под ноги. В отличие от большинства туристов я была в хороших горных кроссовках, и мне не грозило сверзнуться вниз на скользких камнях, и все же я предусмотрительно взялась за крепкое деревце, прежде чем выпрямиться и посмотреть вперед, туда, где рассосались вдоль обрыва человек тридцать — мужчины, женщины, дети — и позировали с глупыми улыбками на фоне провала. Красивый вид, почему бы им не повернуться, раз уж они сюда пришли, не запечатлеть первозданную красоту для тех, кто здесь никогда не был? Кому интересны их неестественные улыбки на расплывшемся фоне гор?

Промозглый порыв окатил меня с ног до головы, и тело тут же покрылось мурашками. Ветронепродуваемая куртка лежала в рюкзаке за моей спиной, но надевать ее у меня не было времени.

— Дамы и господа! — крикнула я. Голоса хватило: в родном порту не сможешь орать — много не наработаешь. — Возвращаемся в автобус! Время!

Пугать их нельзя. Сейчас двинутся, с ворчанием, с недовольными лицами, но пойдут. Гид, беспомощно бегавшая туда-сюда, агрессивно клацнула в мою сторону челюстями и вспомнила про висящий на шее компактный мегафон.

— Дамы и господа! Возвращаемся в автобус!..

Как быть с подобным качеством услуг? Квалификация персонала настолько позорная, что я испытала испанский стыд. Даже если все эти фирмы скинутся — мои услуги они не потянут, останутся без штанов. Связываться с властями? Я поморщилась и, потому что ветер снова дохнул холодом, отпустила деревце и потянула с плеч рюкзак. Группа неохотно сползалась к лазу. Я услышала за оградой нечто похожее на полицейскую «крякалку» — дорожная полиция, хоть что-то. Наконец-то.

— А-ай!

Я и сама с трудом удержалась от крика. Горы непредсказуемы и опасны. В горах даже при пасмурной погоде можно легко обгореть, в горах нельзя пренебрегать солнцезащитными очками, умиротворение сменяется ураганом за считанные секунды — что и произошло. Словно чья-то рука задернула занавес, и все потемнело в единый миг.

Волна туристов рванула к лазу, снося друг друга. Пока гром не грянет… живой пример. Гид, умничка, схватила за руку мальчишку, того самого, проскочившего вместе с матерью, и еще одну девочку, и потащила их к проходу. С той стороны заборчика я разобрала какие-то крики, но разборки шли явно не из-за нас.

Я успела отпрыгнуть с пути людей, иначе бы меня просто смяли, и утерла с лица брызнувшие ледяные капли. Дождь попробовал нас на вкус и хлынул стеной, в трех метрах ничего не было видно. Схватившись снова одной рукой за многострадальное деревце, вторую, на которой повис рюкзак, я протянула гиду, вцепилась ей в плечо. Руки гида были заняты — она держала детей, девочка сжалась, дрожа от холода, а мальчишка орал, не переставая:

— Мама! Мама!

— Где она! — крикнула я. — Ты ее видел?

Мальчишка помотал головой. Я дернула гида ближе к себе, она едва не упала, оторвала от нее девочку — и рюкзак шмякнулся в грязь, — сунула малышку в руки крупной женщине, которая давила телом всех, кто мешал ей протиснуться в лаз.

— Вынесите ребенка!

Плюс — меня очень сложно ослушаться. За столько лет я выработала настолько командный голос и настолько уверенный тон, что мало кто осмеливался возражать.

Женщина плечом спихнула в образовавшуюся лужу какого-то мужика и исчезла в проходе с девочкой.

— Выходите! — крикнула я гиду. — Пришлите полицейских сюда! — И повернулась к мальчику: — Как зовут твою маму?

— Лара…

Вытянешь руку — ничего не увидишь. Шум ливня, вой ветра. По прогнозу должно быть тепло и солнечно. Для этой местности необходимо корректировать программу, постоянно отслеживать погоду в режиме онлайн: это несколько незаметных минут. Секунды до катастрофы.

Этим никто, никто не подумал заниматься, а в горах даже связи толком нет.

— Лара! Лара-а! Где вы?

Не видно ни зги. Пригибаясь, коченея от сильного ветра, я мелкими шажками шла наощупь. Где полиция, черт бы ее побрал? Они если и зайдут, то меня не заметят. Светоотражающий жилет для туристов и персонала, надо запомнить…

Я наткнулась на что-то живое, копошащееся в ногах, наклонилась и ухватилась за мокрую блузку.

— Лара? Вы ранены?

— Туфля… погодите, я ищу туфлю…

— Идиотка!

Недопустимо орать на людей — это закон. Но мне такие законы не писаны. Я сама себе здесь закон, никто меня не уволит с занимаемой должности.

У тебя ребенок чуть не потерялся, а ты ищешь дрянную шмотку?

— Вставай! Живо!

Если она и хотела — легко сказать. Я не чувствовала ни рук, ни ног, я была в плотных джинсах и просторной футболке, Лара — в платье. Кто отправляется в горы в платье? Порыв ветра сшиб меня с ног, я поскользнулась на растекшейся глине, Лара завизжала, поползла в сторону, я не успела разжать закоченевшие пальцы и заторможенно рванулась за ней, наконец выпустила ее, услышала чей-то зовущий голос издалека — а затем истерический визг.

Обрыв!..

Я кое-как схватила Лару за ногу, растянулась на земле, судорожно вспоминая, что делать в таких ситуациях. Мне нужно что-то, что поможет мне удержаться, и я обязательно должна рассчитать свои силы, потому что Лара потянет меня за собой, и конец нам обеим. Полицейские услышат наш крик, у них должны быть фонарики, край обрыва обозначен светоотражающими элементами, они заметят и опасность, и нас…

Ничего. Под рукой ничего, во что я могла бы вцепиться, и решение я приняла моментально. Хватка моя ослабела, нога Лары выскользнула, визг оборвался, а в следующий миг я почувствовала сильный удар в лицо, затем — удушающий рывок за ворот футболки откуда-то снизу, грохот с небес оглушил меня и ослепила молния. Я хлебнула воды, подавилась мокрой землей, закашлялась, задохнулась, перепутала верх и низ, в глазах заискрило, и следом меня сильно дернуло снова и опять окатило водой.

Еще грохот, еще промозглая тьма. Меня колотил озноб, а затем сильно шлепнул кто-то по щеке, и я открыла глаза.

— Лежи, лежи…

Я ни слова не могла вымолвить, а хотела сказать — дайте немного тепла. У вас должны быть согревающие одеяла. Мы не в дикой местности, в конце-то концов.

— На вот, хлебни, легче станет.

Я пыталась прогнать пятна перед глазами. Воняло непонятной палью, зверьем и гнилью, грохот вроде бы стих, и наступила тишина, такая мертвая, что мне стало на мгновение страшно. Кто-то неведомый, остро пахнущий — лошадьми? — ткнул мне в зубы деревянную кружку, и мои разбитые губы обожгло так, что я взвизгнула.

— Чего орешь? Эк тебя приложило-то… Но хоть живая. — Я рассмотрела говорящего: насупленный бородатый мужик. Не пытаясь гадать, что все это значит, я отвела его руку с обжигающей дрянью. Но, что бы ни было в кружке, меня перестало так ненормально трясти.

— Где Лара? — спросила я, с трудом ворочая языком.

— А? Да ты одна в той телеге-то живая была! Гляди, даже не ранена, — ответил мужик и убрал кружку. Она глухо стукнула о дерево — и опять тишина. — Лежи, лежи… ночью капитан из города выводить людей будет, проберусь, скажу, что у меня тут одна… Ты купчиха будешь? Или дворянка? По одежке не разобрать, баба бабой, но какая ты баба, на руки свои посмотри, ты же ничего тяжелей пялец и не держала…

Мужик бормотал что-то странное, и я взглянула на свои руки. Свои и какие-то не свои. Нет маникюра, нет кольца, нет смарт-часов, только порванные тряпки. Не понимая ничего и почти ничего перед собой не видя, я подняла руки к лицу, к голове. Губы разбиты, на лбу свежая ссадина, волосы… Не мои волосы? Где мой короткий темный «боб», недавно завитый, теперь у меня спутанная копна… светлых волос?

— Лежи пока, я схожу до капитана. А то уйдут, они последние, беда будет тогда и тебе, и мне. Ты, девка, брошку сними. Тебе она ни к чему, только беду накличешь, а мне благодарность за спасение и труды.

Я всматривалась. Темная комната. Пламя свечи дрожит в уголке. Вонь, как в общественной… конюшне. И да, где-то фыркают лошади.

— Что здесь происходит? — пробормотала я.

— Э, девка… крепко тебя ударило, — сокрушенно ухмыльнулся мужик. — Но ведь живая. Что происходит? — Он смотрел на меня, я ничего не могла прочитать в его глазах: ни сочувствия, ни неприязни, лишь равнодушие. — Крестьянский бунт.

Глава вторая

— Бунт?..

Какой, к чертовой матери, бунт? Мы были в горах, налетел шторм. Там и крестьян никаких нет, если не считать множество пасек и аутентичных туристических локаций… Я застонала, откинулась на жесткое ложе, успев заметить, что на мне длинная роба, как на средневековых крестьянках.

— Бунт, девка, бунт, — кивнул мужик и начал обстоятельно собираться: сунул за пояс топорик, потянулся за курткой. Мне стало жутко. Необъяснимо: возможно ли, чтобы меня от травм накрыли такие галлюцинации?

— Чего они хотят?

— Известно чего, — буркнул мужик. Я заметила — он хромал. — В княжестве голод. Неурожай, а тут еще порт, приходят корабли, продают иноземное… Вот и громят все. Что возьмут, то их. Корабли, почитай, на рейде, а кто и вовсе ушел…

— А вы?

Я задавала глупые вопросы. Какая мне разница, что с мужиком, когда я — что я? Кто я? Галлюцинации скоро кончатся. Я в машине скорой помощи или уже в больнице, придет нормальный анестезиолог — и я увижу белый свет, вылизанные стены палаты и уставшую медсестру.

— А что я? Я извозчик. Мое дело тут сторона, — отмахнулся мужик и пальцем потушил свечу. Палью завоняло еще сильнее, словно чем-то пропитали фитиль. — Лежи, главное, и не выходи никуда. Прибьют.

Хлопнула дверь. Я лежала. Что случилось с телегой, на которой я ехала? Какая телега? С кем я была? Что стало с этими людьми — все погибли?

Я пошевелилась. Боли не было, я осторожно ощупала тело. Наверное, есть синяки, но я не чувствую травм из-за шока, и это плохо, но — это сон. Медикаментозный и странный. Я поднялась, подкралась к окну, и половицы под моими ногами прогибались и чуть слышно поскрипывали.

Я разглядела разграбленную лавку с вывеской с изображением корабля. Разбитые окна, дверь на одной петле, от порога в темноту тянется тонкая дорожка рассыпанного зерна. Что я знаю о бунтах крестьян? Ничего, я не историк, и все, что кое-как я сдавала, забывала тут же, после экзамена. Но то, что известно каждому: нет ничего страшнее крестьянского бунта…

Голодные, впавшие в отчаяние люди. Неурожай привел к тому, что им нечего продавать, а иностранные товары, которые привезли в город, им не купить — не на что. Никто никогда не заботился, чтобы хоть как-то сгладить подобную ситуацию. Извозчик сказал — здесь княжество, местному правителю на все наплевать, особенно если порт далеко от столицы. Если бунт только в одном регионе, его будут блокировать, чтобы он не выплеснулся на всю территорию. И какой-то капитан выводит привилегированных жителей — купцов и дворян, потому что их не пощадят озлобленные крестьяне.

По улице заметались отблески факелов, и я отпрянула от окна с гулко бьющимся сердцем. Мне было страшно не оттого, что я видела это все как наяву и чувствовала холод и запахи, меня пугала моя реакция на то, чего быть не могло никак. Но и во сне мы испытываем страх? От этого никуда не деться.

Я ущипнула себя — больно. Не сон? Как это вообще… возможно? Я погибла там, на этой горе, Лара стянула меня с обрыва? Я сама не удержалась? Как знать. Но если я умерла, почему оказалась здесь? А где должна? Куда после смерти попадают наши души? Есть ли у человека душа?

Обхватив себя руками за плечи, я вернулась к кровати, села, уставилась на свои ноги. Кожаные туфли ручной работы — я наклонилась и попыталась их рассмотреть. Похоже, что я и вправду богата, а платье для маскировки. И брошь, извозчик сказал про какую-то брошь.

Я ощупывала одежду — брошь должна быть на самом виду, но я не нашла ее и расстроенно выдохнула. Для меня ничего не значит эта побрякушка, и ее ценность измеряется только в деньгах, которые я за нее могу выручить. Я поискала в платье карманы, но кто бы еще их пришил.

На улице послышались голоса. Я сидела, не двигаясь, но за окном было темно, и я осмелилась подняться, подойти и выглянуть. Два мужика, по виду действительно крестьяне, негромко спорили и тянули друг у друга мешок, но разговор у них шел, судя по всему, деловой. С ножом никто не кидался, свободными руками мужики отчаянно жестикулировали, потом один из них сдался и, вытащив что-то из кармана, протянул второму мужику. Они мирно разошлись в разные стороны: один — с мешком, второй — с платой.

Может, ночью было спокойно, или же то, что опасно, происходит не здесь, подумала я. Извозчика не было. Я походила по комнате, подумав, подошла к столу, на котором было что-то накрыто грязной салфеткой, и обнаружила ломоть хлеба и кружку с чем-то кисло пахнущим. Хлеб я отломила и съела, кружку не тронула. По столу пробежал таракан, но мне было недосуг возмущаться нечистоплотностью спасшего меня человека.

Мог он меня не спасать, а отправиться за кем-то, кому я по какой-то причине нужна? Раздался звон стекла, послышались вопли и звуки драки, по подбадривающим крикам я догадалась, что месиво идет среди своих…

В одном извозчик прав: мне не следует выходить на улицу. В таком виде, в этом платье, которое путается у меня под ногами, я никуда не убегу. Я не просто добыча, но еще и источник денег, которых у меня пусть и нет, но это мне не поможет.

Время текло непонятно. Не было часов, и то мне казалось, что я сижу бесконечно долго, то что извозчик только что ушел. Зачем он спас меня, что ему было нужно? По доброте душевной или у него была другая причина? Ведь ту же брошь он мог забрать, а меня бросить.

Проехала телега со скрипучим колесом. Я снова подобралась к окну, следя за тенями. Крестьяне вычищали город где-то на другом его конце, и ни единого огонька так и не мелькнуло за плотно закрытыми ставнями вторых этажей домов напротив. Эта улица уже разорена и сюда не вернутся?

Я осматривалась. Полати, стол, свечка, интересно, что нет ничего, говорящего о религии, или я просто не вижу, не замечаю. Я протянула руку к давно потухшей свече, хотя понятия не имела, как зажечь ее и стоит ли, и в этот момент грохнула дверь, заржала испуганно лошадь и раздались уверенные голоса.

— Это конюшня Хромого Жака. Осторожней тут, Жак тот еще жучара. Где он сам?

Громыхание сапог заставило меня замереть. Кто-то остановился напротив двери комнатки, где была я.

— Эй, Марсель, помоги-ка мне выкатить эту телегу!

— Может, возьмем лошадей?

— Хорошо бы, но они у него блажные. Не справимся. Рико, посмотри-ка, где Жак? Спит, небось, старый пьяница!

Голоса были грубые, взвинченные. Мне показалось — матросские, как и шаги. Опыт бывшего сотрудника порта меня не обманывал — даже на слух я могла отличить характерную походку вразвалочку и монотонные громкие голоса, привыкшие перекрикивать ветер и волны. Дело принимало скверный оборот… Город грабили все, кто мог себе это позволить, и мой хмурый хозяин счастливо избежал расправы, потому что ушел.

Я подбежала к окну, и сердце мое замирало оттого, что я ждала услышать стук в дверь. На мое счастье, туфли были бесшумные, а скрип половиц скрали ругань и ржание лошадей. Как поднимается это окно? Оно должно открываться! Я судорожно ощупывала деревянную раму, стараясь не думать, что кто-то может прохаживаться снаружи, и не сразу поняла, что проклятое дерево наконец поддалось.

Я рванула раму наверх, впустила в комнату прохладный воздух и смрад средневековья. На секунду голоса за дверью затихали, и тогда я различала и шум моря, и щебет ночных птиц. Я еще молодая и ловкая, подумала я, я легко взберусь на подоконник и выскочу из ловушки, и я действительно подтянулась, зацепилась платьем за что-то, дернулась, затрещала ткань, но я уже перекинула ногу, а в следующую секунду повисла на руках.

Окно оказалось низким, я осела на загаженную брусчатку, тяжело дыша, поднялась и метнулась в разоренную пекарню. Или что это было — с вывеской с кораблем, но это значения не имело. Здесь уже успели поживиться и с большой вероятностью в ближайшее время сюда не пойдут.

Погони за мной не было. Я пробежала магазинчик, чуть не полетела на пол, поскользнувшись на рассыпанном зерне, и быстро взбежала по лестнице.

На втором этаже, в бывшей спальне, я приблизилась к окну и выглянула, прикрываясь порванной занавеской. Кто-то торчал в окне комнаты, из которой я благополучно сбежала, и оглядывал улицу.

Мне конец, если я не уберусь отсюда или не найду хоть какой-то выход. Хозяева лавок, складов, богатых домов покинули город, а я осталась по неведомой мне причине, может быть, в той телеге была вся моя семья? Хозяйскую спальню основательно потрепали: стащена перина, простыни нет — в нее, возможно, собрали украденное. В шкафу болталось только драное грубое платье.

Я кралась вдоль стен, чтобы меня не заметили с улицы. Платье мне ни к чему, надо искать другую одежду. Булочник, а скорее всего, лабазник, был мужчина. Даже если он в шесть раз шире меня — штаны и куртка лучше, чем бестолковая женская тряпка. Я толкнула дверь в соседнюю комнатку и не поверила удаче.

Не детская, потому что игрушек нет, но кровать узкая, и сапоги, стоявшие у порога, подсказали, что здесь жил подросток. Сапоги почему-то никто не взял… и вообще эту комнату особо не тронули. Что в спальне побывали не мародеры, а сами хозяева унесли самое ценное, я догадалась не сразу, только когда на коленях, все еще опасаясь быть замеченной с улицы, доползла до старого сундука.

Обитатель этой комнатки, наверное, давно вырос и покинул ее, и мать с отцом — или кто они ему были — не подумали спасать то, что он носил, когда был моложе. От пыли и вони ядреных трав у меня зачесался нос настолько невыносимо, что я скорчилась и до крови прикусила губу, чтобы не зачихать. И, несмотря на это, я выдернула из сундука все, что подвернулось мне под руку, и раскидала перед собой.

Когда желание чихать сменилось на отвратные сопли, и я даже не могла от них избавиться, кроме как утереть подолом платья, я оценила свою добычу. Мало чем я отличалась от тех, кто сейчас грабил город, хмыкнула я. Но у меня были на выбор двое штанов — смешных, пусть мне было не до смеха, рубашка, жилет и куртка. И если все остальное я могла еще как-то примерить, то куртка была пошита на мальчика лет десяти.

За окном бликовали факелы. Я превратилась в слух и комок нервов, и как же тяжело было разобраться в дурацком платье! Какая-то куртка — черт! Я успела сунуть в рот глубоко уколотый палец и не взвыть от боли. Я отшвырнула куртку в сторону, мельком подумав, что столбняк я себе могла уже заработать — что мне попалось такое острое?.. Рубаха на мне почти до пят, юбка, под ней еще одна… я стаскивала это все, разделась до исподнего, истерически хохоча про себя, что я готовая уже жертва, обнаружила, что на мне нет белья, рискнула опять нырнуть в сундук, предусмотрительно задержав дыхание. Какие-то панталоны я выцепила — пожелтевшие, я сказала себе, что это от времени, и, стащив последнюю рубаху и скинув туфли, влезла в панталоны, затянула веревочки.

Хрупкая, худенькая фигурка, я точно еще нерожавшая девушка или очень молодая женщина… Проверку я оставила на потом. Штаны надеть было сложно, они оказались мне велики, болтались по лодыжкам, а по идее они должны держаться на завязках сразу под коленями. Но лучше так, чем… Я взглянула на голые ноги, снова полезла в сундук и вытащила вообще все, что там находилось, но чулок не обнаружила. Пришлось надеть туфли на босу ногу, благо они были настолько мягкие, что я надеялась — мозоли до крови я не натру.

Тому, что на мальчике женские туфли, я быстро нашла объяснение: именно потому, что они не натирают. На улице били стекла и ругались. Я дрожащими руками застегивала рубашку, и мной владело желание сжечь на костре того, кто пришил к ней штук двадцать мелких, как горошина, пуговиц. Жилетка была без застежек, с одной лишь цепочкой, и я поняла, что замерзну к чертовой матери без куртки в любое время, кроме жаркого дня. Ничего, мальчишка в женских туфлях и куртке от женского платья — сойдет. Нужно найти, чем отрезать волосы, и для этого мне придется спуститься вниз, но это опасно.

Может, у мальчишки нашелся бы нож? Но нет, комната была давно нежилой. Звуки на улице становились все громче, туда я не сунулась бы уже ни за что и даже подумывала, что хорошо бы переждать в доме, но кто знает, вдруг и до этих комнат кто-нибудь доберется?

Моя практика не знала подобных случаев. В ряде критических ситуаций безопаснее оставаться на месте, чем куда-то бежать, но какой сейчас была ситуация и насколько критической?

Даже если бы я выла и топала как стадо слонов, меня никто бы уже не услышал. Сюда я прошла через торговый зал — где торговля, там обязательно должен быть склад, где наверняка есть что-то наподобие ножниц. Я спустилась на первый этаж — вопли с улицы стали отчаянными, но не прямо за дверью — скользнула за лестницу в поисках двери на склад. Она оказалась приоткрытой, оттуда сквозило и воняло мышами, и хотя я терпеть не могла мышей, какие сейчас, к черту, мыши? Мне нужно думать, как выбраться отсюда. Где Жак? Если он вернулся, и мне стоит?..

Я понятия не имела, почему на пустом теперь складе висит на стене серп. У меня руки тряслись, когда я снимала его с гвоздя — острый настолько, что порезаться можно было, лишь на него глядя. Свободной рукой я скрутила волосы в жгут и полоснула по нему серпом, а затем отбросила в сторону и серп, и свою бывшую косу.

Вышло криво, волосы были длиной до плеч — отрезать сильнее я побоялась, слишком близко лезвие прошло к моей голове, но для мальчишки нормально. Я направилась к противоположной стене, где по моим просвещенным представлениям должны находиться обычные для складов широкие распашные двери, и наткнулась на что-то в темноте.

Человек?.. Я наклонилась. Нет, просто мешок. Вон и дверь — ворота. Главное — тихо…

Улочка, на которую выходил этот ход, оказалась узкой и безлюдной. Я приоткрыла дверь, выбралась наружу. Мне нужно пройти до конца улицы — и ни на кого не наткнуться, затем обойти квартал и добраться до дома Жака. Если он меня еще ждет и если из дома исчезли незваные гости.

Мощеные улицы с пятнами конского — и не только — дерьма, зажатые между домами темные переулки. Темное все — освещения нет. Каменные здания соседствуют с деревянными, два-три этажа, нижний всегда — разоренные ныне лавки. Я услышала слабое всхлипывание наверху, за закрытыми ставнями, но не стала ничего выяснять — не мое дело, и все же в городе еще кто-то есть. Мяукала раздраженная кошка, злорадствовала вдалеке выпь, а может, сова, и напоминая, что не все так покойно, раздавались отрывистые крики, звенело стекло, трещало дерево.

Я подняла голову. Черное полотно, прореха — серпик луны, акварельные жемчужные полосы — скопления звезд. Ночь без фильтров, первозданная, как задумано, не засвеченная сиянием городов, на фотографиях казалось — красиво, вживую пугало по-животному, до мерзкого холодка. Смотришь и ощущаешь себя беспомощным и ничтожным.

До безнадежности.

Я кралась, как полночный вор, в тени, под стенами, и ветер поднялся зябкий и неприятный. Куртка от платья меня не спасала, голые ноги покрылись мурашками и продрогли. Мне попадались брошенные вещи, мешки, телега… Я дошла до арки и остановилась. Мне было страшно туда идти.

У меня ни оружия, ничего. Кто я такая? И за всеми этими мыслями пришла очевидная: я не подумала, как я сюда попала, почему я так молода и есть ли у меня шанс выбраться на свободу.

Арка была глубиной метров пять, может, семь, я шла по ней не дыша. Небо постепенно светлело, звезды меркли — сегодня Жак меня вывезти из города точно не сможет, и те, к кому он ходил, наверное, скрылись. Я выглянула из арки — никого, далекие крики тают в камне улиц, а мне необходимо дойти до дома извозчика.

Рядом с очередной опрокинутой телегой лежала женщина. Я заметила ее не сразу, на платье ее и обнаженных до колен ногах не было крови, но стоило подойти ближе, как я убедилась — ее уже не спасти. Я поборола желание пощупать у женщины пульс на шее, и дело было не в том, что я боялась испачкаться в крови, просто я ничем, совершенно ничем не могла ей помочь. Она вздрагивала, такая же невысокая, маленькая и хрупкая, как новая я. Крестьянка или скорее служанка — платье почти как то, что было на мне, и оно все-таки не крестьянское, слишком сложное… Женщина спасала, должно быть, хозяйское добро, и ничего не осталось. Нелепая гибель.

Все, что я могла для нее сделать — укрыть своей курткой.

Немного бессмысленного милосердия, чтобы успокоить нечистую совесть. Мне нужно бежать от смерти самой.

Цокот подков по брусчатке застал меня на середине тесной улочки. Я метнулась в проход, прижалась к шершавой холодной стене. Если мне повезет, сюда даже никто не глянет. Ветер здесь, в переулке настолько узком, что можно дотронуться до стены напротив, был лют, я заледенела в мгновение ока, но выйти, броситься наутек я не могла. На другом конце прохода вспыхнули факелы…

Умереть можно не только от кистеня или ножа, или веревки. Грязная вода, немытые руки, лекарь-коновал, переохлаждение. Что-то из этого ждет и меня, но кистень вернее и без мучений.

Я не успела дернуться в сторону. Приоткрылась дверь, и чья-то рука рванула меня к себе с такой нечеловеческой силой, что я потеряла равновесие и больно ударилась о брусчатку бедром. Чтобы не заорать, потому что где для меня было опаснее, я закусила пальцы, удачно подвернувшиеся прямо ко рту, и в следующий момент полетела в кромешную темноту по воле моего похитителя. Я рухнула во что-то шуршащее и мягкое, ушибленная нога отозвалась резкой болью, а единственное светлое пятно — от приоткрытой двери — схлопнулось и исчезло.

Глава третья

Здесь были люди, и они не желали мне зла. Я застонала от боли в ноге и, не обращая внимания на шепотки вокруг, ощупала саднящее место. Перелома нет, только ушиб, и, похоже, он не кровил.

— Эй, юноша, опасно бродить в такое время.

Я ухмыльнулась, и кто-то неудачно зажег свечу рядом с моим лицом. Я зажмурилась, но усмешку успели заметить.

— Дерзкий юноша, — укорил меня некто. Мужчина, по голосу давно не молод. Пламя свечи — знакомо-вонючей — растекалось на метр-полтора, и я разглядела собравшихся. Много. Мужчины, женщины, дети, старики, бледные лица-пятна и тела темной тенью. — Кто будешь?

— Валер, — ответила я. Легче всего назваться привычным именем, иначе в самый неподходящий момент не сообразишь, что орут тебе в ухо. Может, таких имен тут не было, я ориентировалась на Жака и Рико, с другой стороны, какая разница, спрос с родителей.

Светил на меня высокий сухощавый старик. Если бы я видела в доме Жака и там, где я разжилась вещами, что-то, относящееся к религии, я сказала бы, что он священнослужитель. Пока я отметила, что здесь у всех изумительно равнодушные лица, и это я посчитала плохим и хорошим знаком одновременно. Плохо: показатель, что катастрофа зашла так далеко, что люди уже не истерят, не торгуются, не пытаются отрицать. Хорошо: в этой стадии люди способны мыслить трезво и подчиняться распоряжениям специалистов.

Которые сами ни черта не знают о том, как быть.

— Вале-ер, — протянул старик и обвел меня свечой с головы до ног. На губах его мелькнула насмешка. — Монашек? Или послушник?

— С чего вы взяли? — пробормотала я. И как расценивать то, что меня приняли за монашка? — Нет… мещанин.

— Откуда? — продолжал допрос старик.

Я неопределенно махнула рукой. Город я не знаю, выкинь меня за дверь, и я заблужусь — в лучшем случае, в худшем — наткнусь на крестьян или матросов, и тогда мне несдобровать. Старик опять растянул тонкие губы, и кто-то невидимый из темноты произнес:

— Оставил бы ты мальчика, Рош. Смотри, как ему досталось. — И следом обратился уже ко мне: — С корабля сбежал? То правильно… Матросы вашего брата не любят. А пресвитер? Живой?

Я помотала головой и пожала плечами.

Люди сами создали мне правдоподобную легенду: Валер, послушник на корабле, который успел удрать до того, как его пустили по доске или повесили не рее, как, возможно, пресвитера; теперь важно придерживаться ее и делать вид, что все, что связано с моим прошлым, меня травмирует и разговаривать на эту тему я не желаю.

И еще это значит: мне нужно поотпираться.

— С чего вы решили, что я монах? — возмутилась я. — Я с отцом приехал.

— Волосы порезаны криво, — ткнул пальцем Рош, — одежа, какую добыл. Так-то верно, лучше в бабьих туфлях, чем на дереве болтаться…

Рош резко замолчал и задул свечу. Все замерли и затихли. Кто-то пробежал по переулочку, потом донеслись вопли, крики, чей-то плач совсем рядом. Мне в плечо кто-то дышал и всхлипывал, но в темноте я ничего не могла увидеть, лишь нащупала руку — детскую? — и бережно сжала, получив ответное переплетение тонких пальчиков.

— Можно, я с тобой буду? — услышала я шепот на ухо. — Я Мишель. Они моих родителей убили и сестру, а я убежала. Мне двенадцать.

Я кивнула, не особо понимая, различила Мишель мое согласие или нет. Бедные дети, боже мой, за что им все это, или они привыкли?

— Тихо там, — прошипел Рош. — Беду накличете.

Я протянула руку — Мишель прижалась к моему плечу. Выбрала, бедная малышка, самого безопасного спутника — монашка, неизвестно, кто здесь прячется. И сколько. И куда собирается бежать, когда возможность представится.

Вопли стихли, но мы сидели еще достаточно долго, пока Рош не распорядился глухим шепотом:

— У кого там хлеб? Дайте всем. Понемногу, чтобы хватило. И смотрите, чтобы Фуко не протянул свои руки дважды.

Пошло движение. Тишина меня не пугала, наоборот, я была шокирована здравомыслием и организованностью людей. Так не бывает в первые дни, это стадия, когда уже все привычны, когда даже самый безмозглый сделал вывод и понимает, что приведет к гибели всех или хотя бы его одного. Сколько дней уже длится бунт? Какие области им охвачены? Реагируют ли как-то местные власти, есть ли у нас хоть какой-нибудь шанс? Мне повезло, что меня заметили — услышали шаги? Маловероятно. Высматривали улицу? Уже вернее, значит, в двери есть прорезь или окно.

В меня ткнули куском черствого хлеба, и я получила ответ на свой вопрос, как давно идет бунт. Что-то все же у меня не сходилось… Что?

— Давно вы здесь? — спросила я у Мишель. Глаза мои немного привыкли к тьме, я рассмотрела, что у нее светлые волосы. — Куда-то пытаетесь дойти?

Не больше шести-семи часов, иначе вонь, характерную для таких убежищ, я почувствовала бы даже здесь, в средневековом городе. Здесь было смрадно, но не пахло дерьмом. Мишель помотала головой.

— Мы только пришли сюда. Шестой день так…

— Болтаешь много! — шикнул на нее Рош, поднялся и направился к двери. Я держала хлеб в руке — он был слишком твердый для того, чтобы я могла разлепить свои разбитые губы и не поранить их еще сильнее.

Я оказалась права — в двери была прорезь с задвижкой. Тихо захныкал ребенок, мать принялась его успокаивать. Рош какое-то время стоял у двери, потом закрыл задвижку, зажег свечу, проговорил:

— Светает. Арман с остальными сегодня уже не дойдут. Нам сидеть тут до вечера, как темнеть начнет, выйдем, поищем новое место. Повезет, так в соседний квартал уйдем, не повезет, так хоть куда приткнемся.

— И так уже сколько нас осталось, — возразил кто-то. — Кто живой, кто мертвый, уже не знаешь. Сидели бы здесь, ждали помощи.

Помощи? Я повернулась к Мишель. Поесть мне бы надо, но… я протянула ей свой кусок. С провизией все очень плохо. С информацией еще хуже. Они пытаются перебираться от свободного места к свободному месту группой? Кто успевает, а кто нет? Та изувеченная несчастная, которую я накрыла своей курткой, тоже из этих людей?

— Много нас здесь? — спросила я у Мишель.

— Все, кто на рыночной площади был, — отозвалась она. — Много было. А сейчас только те, кто сюда дошли. Не хочу дальше идти, мне страшно. Скажи им, что надо здесь сидеть. Ты святой, тебя послушают.

Помогла бы кому та святость, солнышко… Все, кто был на площади, когда начался бунт, а он вполне мог начаться именно с рынка, ломанулись в безопасные места. Добежали не все, повезло единицам. Теперь они стараются выйти из города, и у них почти нет еды, с водой тоже проблемы, и их слишком много, чтобы такие перебежки остались бы незамеченными. План города? План строений? Хотя бы еда и вода. Вода — главное.

Когда начался этот бунт? Шесть дней назад. Шесть дней, и они до сих пор не вышли из города.

— Рош, — позвала я, — есть бумага и перо?

— Тебе зачем? — окрысился он недобро. — Молиться будешь?

— Нет. Надо нарисовать план города. Здесь достаточно людей, могут сказать, где какие дома им знакомы, где находятся лавки. Сколько у нас еды? — продолжала я, игнорируя, что Рош смурнеет. — Вода есть? Здесь женщины и дети. Если мы не выберемся…

— Какой ты умный, — проворчал Рош. — Точно есть за что вас вешать. Сиди, коли жизнь дорога, и закрой рот, или выкину тебя на улицу прямо в пекло.

— Отстань от мальчика, — услышала я снова знакомый голос из темноты. Туда свет не доставал. — Иди сюда, ко мне, брат Валер, у меня бумага есть и перо, помолимся… Мне сейчас только молитва и поможет.

Я поднялась. Нога заныла, Мишель просительно посмотрела на меня, но не встала следом: молитва, наверное, была делом интимным, только указала мне, куда идти. И я пошла, переступая через руки и ноги, считая людей и вещи, оценивая размер убежища.

Маленькое. И много вещей. Тюки, свертки. Все это они тащат с собой или оно здесь было? Сомнительно, тогда этот дом разграбили бы в первую очередь. Пока я шла, донеслось активное шевеление и следом характерная вонь, и я поняла — вот кто-то не вытерпел. Прочие не сказали ни слова, тоже привыкли за эти дни и относятся как к неизбежному. Плохо: не в эстетике и приличии дело, а в антисанитарии.

Я насчитала человек десять, прежде чем добралась до угла и смогла рассмотреть крупного, статного мужчину. Он чем-то чиркнул, зажег свечу. Рядом с ним не было никого, одни тюки, и на одном покоилась перемотанная грязными окровавленными тряпками искалеченная нога.

Мужчина указал мне сесть рядом с ним. Я послушалась. Хотя бы узнаю, как молятся, если мне повезет, узнаю, потому что он подаст мне пример. Если удача будет не на моей стороне — меня вышвырнут. Есть здесь боги? Так помогите мне.

— Садись, брат, поговорим с Молчащими, — предложил он. — Кто видит, тот знает, кто знает, тот знак подаст, — и он приложил руку ко лбу.

С ним тоже все очень плохо. Лицо горит, и пока мужчина в трезвом рассудке, но долго ли еще он протянет, неясно. Я тоже приложила руку ко лбу и постаралась рассмотреть его ногу. Нет, даже опытный хирург не смог бы для него ничего сделать. Пальцы ноги казались практически черными. Я, имея понятие лишь о первой помощи в критических ситуациях, лишенная даже стерильных перевязочных средств, абсолютно бессильна.

Мужчина зашуршал бумагой, заскрипел пером. Он выводил что-то, я думала: какой бы тут ни был язык, я его понимаю, а что насчет письменности? Но он закончил писать, протянул мне вначале перо, затем лист бумаги — плотный, желтый, рыхлый, — и поднес поближе свечу.

Я взглянула на каракули, заранее готовая к тому, что ни черта не разберу. Но нет, я легко сложила незнакомые знаки в слова и поняласмысл. И потому смотрела на лист, не поднимая головы и думая, что ответить.

«Бегите отсюда, моя госпожа. Они вас не пощадят».

Он узнал меня? Или понял, что я переодета? Что мне грозит, если меня разоблачат? И знаю ли я, та, которая я из этого мира, этого обреченного человека? Он протягивал мне теперь и заляпанную чернильницу, подталкивал к ответу, а я никогда в жизни не держала в руках перо и не понимала, как писать эти буквы.

Вышло так же механически, как и чтение.

«Мне некуда бежать».

Отличный ответ — исчерпывающее отчаяние. Быстро, пока мужчина не выхватил у меня лист, я дописала: «Что с вашей ногой?».

Он забрал у меня бумагу, покачал головой, кивнул чуть заметно в сторону двери. Потом приложил ладонь к губам — новый знак, надо запомнить и попытаться понять, когда какой жест делать, — поднес бумагу к свече и уничтожил улики.

— Вам никто не может помочь? — спросила я, имея в виду его ногу.

— Разве целитель, брат Валер, — улыбнулся мужчина. Как его имя? Он не назвался, значит ли это, что он знает меня, а я должна знать его? Спросить казалось безумием, он может моментально решить, что обознался, и выдать меня. Меня не пощадят — я чем-то прославилась? Чья-то родственница? Он принял меня за другого человека?

С другого конца убежища донеслось недовольное бурчание, близкое к серьезной ссоре. Голоса были тихими, но очень злыми, принадлежали мужчине и женщине, и я увидела, как Мишель перебирается ближе ко мне в поисках защиты.

— Тихо там! — Рош оказался рядом со спорщиками, и они сразу утихли. — Хотите, чтобы нас тут нашли? Жить надоело?

— Мы сдохнем с голоду! — громко возразила женщина, и я услышала звук пощечины, а затем плач ребенка.

— Рот закрой, — угрожающе посоветовал Рош. — Или выкину вон на улицу, там сдохнешь от чего-то другого. И ублюдка своего заткни, пока он нас всех не выдал.

Снова наступила тишина, вонь дерьма усилилась — кто-то воспользовался моментом. Мишель взяла меня за руку, я сидела и пыталась понять, что мне делать.

Выводить всех отсюда — не вариант. Сидеть здесь — еще большее безрассудство. Сюда обязательно доберутся, вопрос — когда. Запертое помещение — нужно заглянуть, и пусть дверь выглядит солидной, это совсем ничего не значит. Будем сопротивляться, кто знает, могут вызвериться и поджечь.

Город вообще могут сжечь, и мы сгорим вместе с ним. Пусть неумышленно, но одна искра, поднимется ветер, и я воочию увижу то, о чем читала в исторических книгах. Что еще грозит тесной компании людей, если исключить смерть от жажды и голода, поножовщину и нападение? Болезни, от которых спасения нет. Мне сложно было сказать, какой это век, я плохо разбиралась в одежде и мода могла отличаться от известной мне. Но медицина как наука, которая могла помогать, а не калечить или продлять мучения, начала развиваться в середине девятнадцатого века. То, что я вижу, не похоже на наш девятнадцатый век.

Я слушала звуки улицы. Если бы не слова Роша, что скоро рассвет, и не яснеющее небо, которое я видела своими глазами, то догадаться, что время суток сменилось, я не смогла бы. Ни цокота копыт, ни скрипа телеги, ни голосов. Я бы сказала, что по сравнению с ночью стало спокойнее, и это меня озадачило. Почему? Ночью меньше людей, проще скрыться, крестьянам и мародерам бояться нечего, если только друг друга. Стало быть, восставшие и те, кто решил воспользоваться ситуацией в городе, избегают друг друга и прямых столкновений? Силы их неравны или цели разные?

Я кивнула Мишель и мужчине. Он сидел, откинувшись на стену, прикрыв глаза, и ровно дышал. По лицу его шли темные лихорадочные пятна.

— Позаботьтесь друг о друге, — прошептала я. — Это Мишель, и ей очень нужен кто-то рядом, — обратилась я к мужчине, надеясь, что он в сознании. — Побудьте с ней, брат мой.

— А ты куда? — всхлипнула Мишель. — Не уходи, мне одной страшно!

— Ты не одна, — я погладила ее по голове, подумав, что монаху — можно. — Только держитесь друг друга, и можете помолиться.

Мужчина открыл глаза.

— Меня зовут Фредо, — сообщил он, — не бойся меня, Мишель. Перед братом святым как перед Молчащими я клянусь, что не причиню тебе зла… да и не мог бы, даже если бы и хотел, — он показал пальцем на свою ногу, и Мишель ойкнула и прижалась ко мне. Нежности нежностями, но мне было некогда заниматься утешением сирых.

Я поднялась и отправилась в обратный путь через тюки и тела. Рош сидел на каком-то мешке, глядя на меня зверем. Куда пропал благостный старичок, я не гадала. Чем-то кто-то его разозлил, и еще: почему этот человек здесь главный?

— Что ты бродишь, — заворчал Рош на меня. — Голодный? Свежака по твою святую душу не завезли. Отхожее место там, — он махнул рукой, — в самом темном углу. Чего тебе еще надо?

Я села рядом. Просто расчет: или Рош не решится нападать на монашка, или то, что меня за него приняли, мне не поможет.

— Что здесь происходит днем? — негромко спросила я. Лучше, если прочие меня не услышат. — Почему вы перебегаете ночью? Из города нужно выбраться как можно скорее.

— Вот дурной. Давно от настоятельской юбки отклеился? — незло буркнул Рош. — Ночью грабят и убивают. Днем грабят и убивают. Ночью темно, днем ясно.

— Днем грабят и убивают больше? — прищурилась я. — Сейчас тихо. Как будто сейчас и есть ночь.

— Ты чего от меня хочешь? — завопил Рош, но шепотом. Наверное, полагал, что меня это напугает. — Чтобы я тебя вышвырнул? Или в дерьмо носом ткнул?

— У нас нет еды. Нет воды. Мы сидим среди дерьма, среди нас раненые, — перечисляла я, прямо глядя в глаза Рошу. — Некоторым, наверное, уже не помочь. Среди нас дети и женщины. Ты хочешь как лучше, ты хочешь, чтобы все были живы и в безопасности. — И дальше я применила тот козырь, какой была и должна. — Ты взял на себя ответственность за них, тебе отвечать за них перед Молчащими. Так скажи, почему вы крадетесь ночью, а не выходите днем, на рассвете, когда никого на улице нет?

Рош выслушал меня, наклонился ко мне так близко, что я ощутила исходящий от него запах давно немытого тела и старости и изо всех сил постаралась не морщиться. Взгляд я не отводила: бояться мне нечего. Этот старик представляет не так много угрозы, как хочет внушить.

— Ты дурной, — произнес он уверенно. — Днем никто из нас не убежит. Вон, — он ткнул рукой в тюк, на котором сидел, — попробуй перетаскай это все. Никто не готов расстаться с добром, да и не будет. А за один мешок прикончат, а днем так всех. Ночью кому-то удается сбежать, днем все на виду.

Но нас много. На большую группу людей, даже с детьми, нападать опасно. Огнестрельное оружие еще не в ходу, если оно и имеется, то заряжать его долго. Мародеры собираются в небольшие группки — так проще делить добычу. Три, даже четыре человека не будут кидаться на такую толпу, а если и будут, всегда есть шанс бросить им наживку и скрыться.

Мешки. Мне пришла в голову мысль. Мешки. Жаль, нет золотых монет, если есть, то никто мне не даст их, можно и не пытаться.

Как скрыться среди людей? Не выделяться. Притвориться одним из них. Показать, что ты свой, а не противник. Если ночь — время матросов, вероятно, оставшихся в городе на тот момент, когда начался бунт и капитаны спешно уводили суда из порта, то день — пора бунтарей.

Они крестьяне. Может, какие-то мелкие торговцы и мастеровые. Они или злее, или добрее, зависит все от того, насколько они испуганы и на кого-то смертельно обижены. Проверить это пока нельзя. Я не видела погибших, и женщина, которую я накрыла курткой, оказалась недавней жертвой — ночной — и единственной.

В любом случае, в восставших меньше агрессии и умения убивать, чем в матросах. Большинство крестьян примкнули к совсем небольшой группе зачинщиков определенно из страха быть причисленными к врагам, и этим я собираюсь воспользоваться.

Я умею просчитывать риски. Я умею спасать людей. Мне никогда не приходилось оказываться в ситуации, близкой к этой, но всем остальным — тоже. Нам надо только выбраться из ловушки, которая ошибочно кажется безопасной. За городом наверняка нет хотя бы одной угрозы — матросов, там есть вода, есть еда и нет скученности.

Там выгребная яма хотя бы не в двух шагах.

Ночью я все равно не увижу город, пройду мимо очевидного выхода, легко заблужусь, привлеку внимание. Больше того: если меня снова примут за монашка, на этот раз матросы, мрачный прогноз Фредо сбудется. Дерево найдут, если очень уж захотят, на нем меня и повесят.

— Дай мне мешок, — попросила я. — Прикажи набить его легким и малоценным. Я пойду искать убежище и выход из города.

Глава четвертая

А ему нечего терять, думала я, глядя на сузившиеся глаза Роша. Я ему чужой человек, меня не жалко. Вот барахло может быть жалко, но без мешка мне идти нельзя.

От решения Роша зависело все. Именно из-за вещей, будь они трижды неладны.

— Поступай как знаешь, — вдруг сказал Рош. — Кто вас знает, может, и правда вас Молчащие ведут. А если не вернешься?

— А может, и не вернусь.

У меня тысячи причин уйти насовсем и только одна — вернуться. Та маленькая девочка, которая пришла ко мне за защитой. И дети, и раненые. Прочие сами выберутся, если захотят, но не они.

— Но я постараюсь. Сейчас я принял твою ношу, Рош, и мне отвечать перед Молчащими.

— Соберите ему мешок, — скомандовал Рош негромко. Я опять подумала: кто он? Его слушаются беспрекословно, но он точно не священнослужитель. Городской чиновник? Рыночный смотритель? Привык распоряжаться и ждет подчинения, но есть и те, к кому он сам готов прислушаться, тот же Фредо. Или я. — Так пойдешь? Волоса спрячь, а лучше обрежь короче. Знаю, что вам грешно. Ну тогда выбирай, жизнь или покаяние, — он хохотнул.

Значит, здесь такой постриг: волосы монахам обрезают по плечи и грубо, так, что это заметно со стороны. Интересный обычай, а мне повезло, что я угадала. Плохо, что фортуна — старуха ветреная, полагаться на ее благосклонность — успокоение так себе.

Люди завозились. Толстый мужчина, наступив на кого-то в темноте — раздался сдавленный стон — принес пустой мешок и бросил передо мной, к мешку начали пробираться люди и кидать туда всякое дерьмо. Я смотрела, что они с собой тащат. Драные шмотки, какие-то горшки, частью битые, один, такой здоровый, что он занял бы весь мешок, я жестом приказала выкинуть, и принесшая его женщина одарила меня злобным взглядом.

— Хватит, пожалуй, — оценила я усилия, заодно пересчитав, как могла, людей. Двадцать три человека, не учитывая тех, кто и не подошел, и таких немало, набито здесь битком, как в метро в час пик. Изначально группа была намного больше, что неудивительно, на рынке в базарный день находились сотни — продавцы, покупатели, зеваки и воришки. — Сейчас открой мне окошко, я посмотрю, что на улице.

Рош усмехнулся, но не возразил. Я завязала мешок, подумала, развязала его, веревкой перехватила волосы в хвост, а горловину мешка скрутила. Это неудобно, но подскажет, что я ничего не утаиваю и ничего стоящего у меня нет.

Наверное. Я не знала, какими ценностями здесь живут, даже примерно.

Переулок был пуст. Светало — последние минуты сумерек, еще четверть часа, и взойдет солнце. Стояла тишина, где-то далеко процокала лошадь, и снова все стихло.

— Ну, иди, брат Валер, на спасение или на погибель, — в спину мне пожелал Рош. — Мешок обратно принеси, то не твое. Люди мне поверили.

Высказав про себя все, что я думаю про людей, я кивнула. Рош отодвинул деревянный брусок, подождал, приоткрыл дверь.

— Приведешь сюда кого — я тебя сам зарежу, святоша. Рвать меня будут, а я успею. Помни это.

Я выскользнула в утренний холод и задрожала. Справиться с ознобом было невозможно, Рош сразу закрыл дверь, отрезая мне путь к отступлению, я постояла, трясясь и прикидывая, куда дует ветер. Дневной бриз идет с моря, ночной — с берега, сменяясь незадолго до полудня и вечером. В переулке мне было не понять, в какой стороне море, и я, подобрав мешок, прошла в том направлении, куда шла и не попала вчера. Брусчатка, камни, тряпки, ставень качается на ветру, пустая телега, чье-то тело… Улица уходила вверх и довольно круто, море должно быть внизу. Я вышла на середину дороги и присмотрелась: я вроде видела блеск воды, но я признала, что это мне кажется. Клочья тумана наползали с моря — значит, море здесь неглубокое и порт дальше, пока непонятно где, можно идти вверх по улице, вниз или пробираться между домами на восток, вопрос, где ближе и безопаснее.

Безопаснее не торчать у всех на виду. За мной могли наблюдать, в городе осталось немало жителей, и, протискиваясь в очередной узкий проулочек, я подумала, почему не ушел мой спаситель, еще и с лошадьми — лошади это и скорость, и дополнительный заработок. К Жаку заявились матросы, дом они не разоряли — между ними нейтралитет или договоренность? Насколько правильно я поступила, сбежав оттуда, может, спасла себе жизнь?

Я вышла еще на одну улочку, совсем тихую, дома здесь были куда скромнее, чем там, откуда я начала свое путешествие по этому миру. Хлопнул ставень, рядом со мной упал камень, и не дожидаясь, пока второй раз некто не промахнется, я кинулась бежать по направлению к морю. По улице отдавались только мои шаги и ничего больше. Мертвый город… полный живых, таящихся за стенами, неизвестно, кто откроет тебе дверь и накормит, а кто метнет камень. Остановилась я шагов через сто, обнаружив неприятную вещь: это тело, юное и легкое, непривычно к бегу, а стало быть, к физическим нагрузкам, и Жак прав, я не крестьянка и не мещанка, я какая-то богатая девица, и быть мной рискованно.

Фредо решил, что я ушла. Подумал, что это правильно, успокаивает сейчас Мишель, и он же не позволил ей подойти ко мне. Я поставила мешок наземь, встряхнула руками, потянула затекшие плечи, перевела дух, и за бьющимся гулко сердцем не заметила, что на улице я уже не одна.

— Эй ты, убогий! А ну стой! Показывай, что там у тебя в мешке!

Бежать — не вариант, голоса раздались слишком близко. К тому же в городе я не ориентировалась совсем, поэтому я подхватила мешок, повернулась на окрик, улыбаясь и прижимая к себе свою ношу как самую великую ценность в мире.

Это были не крестьяне, по крайней мере, на вид. И не матросы, но кто тогда? В городе есть люди, значит, перераспределение добра происходит при участии самих горожан. Трое мужиков, довольно крупных, выглядели они не агрессивно, больше озабочено. Если это некая городская полиция — мне несказанно повезло, но маску снимать было преждевременно.

Один из мужиков подошел ко мне и рванул мешок из рук. Я не сопротивлялась, но состроила огорченную физиономию. На это мужики не обратили никакого внимания, один из них хмыкнул, поняв, что мешок не завязан, сделал характерный жест, словно собирался вытрясти содержимое прямо на мостовую, потом передумал, опустил мешок на брусчатку, присел и принялся в нем копаться.

Досмотр он проводил вполне профессионально, выкидывая все то, что ему показалось не стоящей дрянью. Я следила за вещами ревностно, понимая, что двое оставшихся не у дел наблюдают за мной хотя бы краем глаза.

— Ну? — нетерпеливо спросил один из стоящих. — Есть что?

— Ерунда в основном, — буркнул ревизующий мои сокровища мужик и поднял голову. — Где взял? Ну? Что молчишь? — спросил он у меня. — Язык проглотил? Немой, что ли?

— А-а-ы.

Выдав эту жалобную речь, я указала рукой на какую-то тряпку. Что это было, я не имела понятия, но если я хотела двигаться дальше, мне нужно было собрать хотя бы часть барахла. Оно еще не раз меня выручит, если я сейчас смогу уйти целой и невредимой.

— Гляди, и впрямь убогий, — неподдельно удивился мужик. — Где взял? — рявкнул он, но не выпрямился. Я насупилась, потом, обнаглев, быстро наклонилась, схватила тряпку и прижала к груди, не забыв налепить на этот раз на лицо идиотскую улыбку полностью счастливого человека. Затем я, одной рукой продолжая держать трофей, другой указала куда-то, по моим прикидкам, в центр города.

Было скверно, что мужики никак не обнаруживали, кто они есть. Мне приходилось притворяться.

— Где достал? Тьфу, что с тебя взять, — проворчал мужик и поднялся. Я предусмотрительно отошла на шаг, не сводя взгляд с мешка. Мужик потерял ко мне интерес и обратился к подельникам: — Подобрал, наверное, с телеги какой. Тут обноски одни, ничего ценного.

— Странно, что он тут бегает, — заметил до сих пор молчавший мужик. Самый здоровый из них, заросший бородой по самые глаза. Опасность еще не миновала, и я не загадывала, что они будут делать через пару минут. — Может, голодный?

— Конечно, голодный, ну накорми его, — издевательски протянул второй мужик. — Брось его и пойдем. И дерьмо его брось.

— Мешок пригодится, — возразил первый и, к моему огорчению, все-таки вытряхнул из мешка все, что в нем было. И пока я примеривалась, как бы мне половчее заплакать, мужики развернулись и ушли. Я тут же упала на колени, сгребая в кучу свой спасительный хлам и поглядывая им вслед, но мужики даже не обернулись. Через несколько домов один из них замахал рукой, подзывая остальных, уже ушедших немного вперед, и все трое вошли в какую-то гостиницу или лавку. Вывеска на двери обреченно закачалась.

На мое счастье, в мешке была драная рубаха, в которую я собрала то, что поместилось. Остальное пришлось бросить посреди улицы, и я поспешила исчезнуть. Я не узнала, кто эти люди, но вряд ли патруль, скорее те, кто торопится вынести то, что не успели другие. Я добежала до первого узкого проулка и юркнула туда, пока меня еще кто-нибудь не заметил — второй раз мне могло так и не повезти.

Солнце взошло, и это стало понятно по тому, как резко потеплело. Только что меня потряхивало, а теперь я ощущала, как мне становится жарко, и сперва эта мысль меня испугала. Если я заболею, дни мои сочтены, лечить меня в эту эпоху некому даже в спокойные времена. Но нет — я приложила руку ко лбу, никакого жара, кроме солнца, которое палило где-то за крышами и через полчаса обещало подняться достаточно высоко и сделать мою жизнь еще более невыносимой. Например, жечь глаза.

Пока я шла, присматривала двери, похожие на ту, за которой скрывалось убежище группы Роша. Но та улица была торговая, богатая, эта нет, и стены низких двухэтажных деревянных домов в переулке были глухими, разве что на втором этаже цеплялись друг за друга узенькие балконы, и их назначение стало понятно, как только я вгляделась, что творится на брусчатке. Про башенки в замках и старинных домах я слышала, даже видела их на таких же тесных улочках европейских городов, здесь же люди не стеснялись и использовали для нужд организма балконы. То, что кто-то мог проходить внизу, и, скорее всего, не один раз проходил, их не тревожило абсолютно.

На соседнюю улицу я выглядывала с опаской — там слышались голоса. Я успела увидеть фигуру — женскую, судя по юбке, и услышала, как хлопнула дверь. Но город все равно оживал, оживал быстро, и, стоя в вонючем проулке, я поняла, какую ошибку я совершила, когда вышла на улицу в ясный день.

За женщиной появились другие люди. Сперва был похмельный стон, затем плеск воды, крики и разухабистый смех. Гремели ставни, кто-то уже дрался, я забилась обратно в проулок и прокляла Роша всеми словами, которые пришли мне на ум. Цензурными из них были только предлоги и местоимения.

Мне хотелось есть, подкатывала тошнота и желудок начало неприятно резать болью. Мимо проулка кто-то постоянно шлялся, я, переборов брезгливость и ругая себя за неосмотрительность и за то, что сунулась в город, не вызнав подробностей, пристроилась в загаженной выемке под балкончиком. Если бы кто-то в этот момент решил воспользоваться балкончиком по назначению — моя судьба была бы незавидна.

Единственный плюс во всем этом был — мне не потребовалось много времени, чтобы разобраться, кто эти люди и что происходит. Люди были пришлыми — они ругались, вопили, делили дома для грабежа, кто-то уже снаряжал лошадь, — и между собой они явно не ладили, но старались держаться в рамках. По крикам и ругани стало ясно, что они из разных деревень, но соотношение сил было примерно равным, и поножовщины не произошло.

По крайней мере, сейчас.

Искать укрытие здесь, на окраине города, а я предполагала, что это почти окраина, не было смысла. Сбылись бы самые мрачные предсказания Роша, и я вернулась на улочку, где меня встретили три мародера.

У судьбы дурное чувство юмора: я осторожно высунула нос и первое, что увидела, одного из старых моих знакомых, покидающего тот самый дом с вывеской, куда они заходили. На этой улице было еще спокойно — где-то визжало точильное колесо, задавая оптимистичный настрой, и негромко плакал ребенок, но людей не было.

Может, не стоит бежать из города, подумала я. Может, достаточно будет где-то укрыться так, чтобы продержаться, пока не придет подмога? Раздобыть еду, которой наверняка нет, потому что крестьяне, занявшие дома на соседней улице, тоже нуждались в хлебе насущном. Вдобавок к голоду остается риск пожара и антисанитарии, но, возможно…

Мысль додумать я не успела. Дверь неподалеку хлопнула несколько раз, плач ребенка стал громче, сначала я расслышала женские голоса — один визгливый, но неразборчивый, тихий, второй умоляющий, и слова я тоже не разобрала. Затем дверь захлопнулась, и один из голосов отчаянно заметался по всей улице:

— Пусти меня, Аннетт! Пусти, я же родня тебе!

— Проваливай со своим ублюдком! — каркнули ей в ответ грубым старушечьим басом. — Будет она еще тут строить глазки! И не вопи, пока тебя не отправили прямо в пропасть!

— Да будь ты проклята, старая карга, вместе со своей невесткой и сыном! — завопила женщина с улицы, и тут же из множества окон раздалось:

— Заткнитесь, вы, пока нас всех тут не перерезали!

— Чтоб вы сгорели со всем вашим хламом!

— Тебе первой и перережут горло, Жаннет!

Ставни никто не открывал настежь, но ругались из щелей увлеченно. Я чуть высунулась и посмотрела на происходящее: молодая женщина с младенцем, который даже плакать перестал, быстро шла в моем направлении.

Она была мне опасна меньше, чем все остальные, и я буквально выскочила ей наперерез и замахала руками. Женщина остановилась, всматриваясь в меня — фигуру она различила, но солнце, уже взошедшее над домами, слепило ей глаза и не давало убедиться, что я тоже не несу ей угроз.

— Иди сюда! — зашептала я. — Я тебя не трону!

— Да боялась бы я тебя, — ухмыльнулась женщина. Я смогла ее рассмотреть: лет двадцать, вряд ли больше, и — о чудо! — на ней намотано подобие слинга. В руках у нее не было ничего, и это, возможно, было причиной, почему она все-таки подошла ко мне с моей рубахой вместо мешка: все хоть что-то, может быть, нужное. — Ты чего по улицам ходишь? Смерти не боишься или дурной?

— А ты-то куда идешь? — спросила я, отступая и давая женщине протиснуться в проулок. Крики наконец стихли, и я понизила голос: — Да еще с младенцем?

Женщина скривила губы. Она была похожа на булочницу или молочницу, судя по некогда чистенькому чепцу, полненькая, со вздернутым носиком.

— Аннетт, дрянная баба, решила, что я вот этого прижила и явилась к ней совращать ее дебелого сынка, — пояснила она, хотя я просила другие ответы. — А младенец… Да этому младенцу цены нет. — Ее глаза мечтательно прищурились, я нахмурилась.

— Пойдем туда, быстро, — скомандовала я, пока улица опустела, и потянула ее к дому, который покинули мои знакомцы. Шла я уверенно, и женщина последовала за мной, впрочем, выбора у нее не было.

Дверь оказалась не заперта. Я потянула ее, шагнула внутрь. Пахло какими-то травами и спиртом — дом лекаря? Где он сам? Я втащила женщину за собой, прикрыла дверь, настороженно вслушивалась, но до моих ушей не доносилось ни звука. Дом был пуст.

— Это дом Лазаря, — прошептала женщина. — Он еще в первый день сбежал. Нехороший дом. Что тебе здесь нужно?

— Надо его осмотреть, — бросила я, не придав ее словам никакого значения. Нехорошие дома бывают в фильмах ужасов — мы здесь в гораздо более паршивой ситуации. — Я Валер.

— Люсьена, — отозвалась женщина, а я, кинув на пол свою не нужную больше кладь, осматривалась. Прилавок, везде разгром, рассыпаны травы — от них такой запах, опрокинуты стулья, стол сдвинут. Что здесь могли искать? Я пожала плечами, вернулась к двери, с трудом задвинула в пазы засов.

Хороший дом или же нет, здесь достаточно места. Убежище я нашла — даже если с Рошем тридцать-сорок человек, мы разместимся. Уже не такая критичная теснота, как в той каморке — лабазе или амбарчике. Я прошла по залу, пытаясь найти хоть какую зацепку, что могло тут понадобиться тем трем мужикам, да и тем, кто побывал здесь до них, но от моего взгляда ускользали все существующие подсказки. Разве что выглядит посолиднее, чем дом, в котором я нашла себе одежду, а улица, кстати, беднее…

Ребенок опять захныкал. Люсьена выругалась, сняла исторический слинг, принялась разворачивать ткань.

— Мокрый, — сказала она недовольно, кивнув на ребенка. — И голодный. У этой проклятой Аннетт хотя бы невестка кормящая. Вздумала тоже, что мне нужен ее никчемный сын… — Она повернулась ко мне. — Жаль, что ты не кормящая баба, Валер. Больше было бы проку.

Я уже собиралась пройти в заманчиво приоткрытую дверь за прилавком, но меня остановили ее слова.

— Ты ему не мать и не кормилица? — уточнила я. — Откуда тогда ребенок, где его мать?

— Она уже была не жилец, — скривилась Люсьена. — Не знаю, кто ты, но, видимо, или отмеченный Молчащими, или блажной, что смерти не боишься. — Она помолчала, взяла ребенка на руки, укачивая его и смотря на детское личико как-то слишком оценивающе. — Не знаю, кто ты, но если поможешь мне сберечь этого ребенка, то так и быть, я откажу тебе половину того, что мне за него заплатят. Отец или его жена, кто-то из них двоих озолотит меня… нас, вот увидишь.

Я нащупала за спиной прилавок и оперлась о него. Все, кого я встретила в этом мире меньше чем за день, разве что, может быть, кроме Фредо и Мишель, все поглаживали острый кинжал за пазухой. Благородная вроде бы цель Люсьены не вязалась с тем, что она говорила. Мать ребенка мертва, но отец и его жена готовы осыпать Люсьену золотом за спасение малыша? Почему кто-то из них двоих?

— Поясни? — попросила я негромко. — И следить за младенцем придется тебе. Я, знаешь ли, этому не обучен.

— Пояснять нечего, — Люсьена торжествующе погладила ребенка по щечке, и он снова захныкал. — Его отец даст мне денег, если я верну ему сына. А графиня мне заплатит, надеюсь, втрое больше, если я ребенка отцу не верну. Так что думай, кого из них нам нужно с тобой отыскать первым.

Глава пятая

Ладно, решила я. Все эти мексиканские страсти позже, они сейчас не так и важны. Главное, что я знаю, где найти кормилицу для малыша, но для того чтобы привести ее — ее и всех, кто захочет сюда перебраться — я должна убедиться, что дом безопасен и выдержит возможный штурм. Что мы не окажемся тут в ловушке.

Я подошла к окнам. Часть была забрана ставнями, часть нет, я присмотрелась — в чем причина и могу ли я как-то закрыть окна, желательно изнутри. Оказалось, что нет, ставни можно закрыть, находясь в доме, но и сорвать их с улицы не составит труда.

— Кто этот Лазарь? — спросила я, переходя к следующему окну. — Сколько человек здесь жили?

И что могло понадобиться тем троим? Последний, кого я видела выходящим отсюда, шел с пустыми руками. Те двое, вероятно, что-то унесли.

— Бакалейщик, но вообще торговал питейными травами, — Люсьена ходила взад-вперед, укачивая малыша. Он хныкал, периодически начинал плакать, но замолкал, значит, был не голоден и не так уж его беспокоило то, что его потащили куда-то из уютной кроватки. — Он сбежал вместе с женой и матерью, бросил все, ну, может, самое ценное и забрал. Денег у него было много, это да.

Три человека — очень плохо. Три человека — мало для того, чтобы в доме было достаточное количество запасов. Бакалея, если она была, растащена, пустых полок полно. Я осмотрела все окна, так и не приняв решение: безопасно здесь оставаться или нет? Окна можно забаррикадировать, если я найду чем.

— Слуги у него были? — я все-таки подошла к такой заманчивой двери, и хотя там, за прилавком, царила практически темнота, открыла ее полностью и заглянула. Я была готова к тому, что меня постигнет неудача, но чувство разочарования все равно обидно кольнуло. Из всего ценного — только порванный мешок с мелкой крупой, теперь рассыпанной по каморке.

Люсьена дошла до конца зала, пошла обратно, и когда ребенок переставал похныкивать, я слышала, как под ее ногами шуршат травы.

— Были, да разбежались все, — усмехнулась она. — Может, конечно, Лазарь с собой увез все скверное, а может, оно и в доме… Толку гадать, все равно нам деваться некуда. Слышишь? Может, поищешь какой подвал, чтобы нам, если что, укрыться?

На улице раздались крики, какие-то бесшабашные, не злые, так не бьют врага, так весело и задорно грабят там, где не встречают никакого сопротивления. Растаскивают имущество, пьют, если есть что пить, но в один прекрасный момент выясняется, что кому-то досталось больше, кому-то меньше, и тогда радостная эйфория превращается в мясорубку. Я догадывалась, что агрессия матросов подлежит хоть какому-то управлению и подчинению авторитетам, а две группы крестьян из разных селений способны устроить настоящую резню.

— Сядь пока сюда, — велела я, не без труда задвинув тяжелый стул за прилавок. — И будет хорошо, если малыш уснет. Его крик точно привлечет к нам внимание.

Пока дверь была открыта — это значило, что из дома вытащили все ценное. Деньги, а кто то был — сам Лазарь или мародеры — неважно. Закрытая дверь — нехороший знак, но как это исправить, я не знала. Люсьена послушалась, устроилась на стуле, и по тоскливому ее лицу было понятно, как сильно она жалеет, что я не женщина, на которую можно свалить часть хлопот с ребенком.

Нет, подумала я, никаких шансов тебе я не дам. Здесь царит шовинизм — отлично, я этим воспользуюсь. Каждый должен заниматься тем, в чем он хорош. Я никогда не была в ситуациях, подобной этой. Я никогда ее не отрабатывала и даже не задумывалась над тем, что подобное может когда-то случиться. Не в этой жизни… В другой и произошло.

И все же. Я могу сделать больше, чем кто-то иной. И есть один крайне неприятный момент.

— Ты же местная? В чем скверна этого дома? — Я оперлась на стойку, смотрела, как Люсьена удобно устроилась в укрытии и сидела с ребенком в обнимку.

— Померли они все, — помолчав, ответила она. — Сначала сын, потом жена его, потом отец Лазаря, потом брат… Нехорошее дело и дом нехорош.

— Но ты спокойно сюда вошла? — усомнилась я.

— А что делать? — невозмутимо пожала плечами Люсьена. — Я работала у портного на улице Флер. Когда все это началось, он быстро стал собираться. Удрал со всей семьей еще до того, как закрыли городские ворота.

Очень паршивая для меня новость насчет ворот.

— А меня оставил добро стеречь. Так я же не дура, как явились на нашу улицу, удрала через окно. Сидела в подвале, потом и туда нагрянули. Все разбежались, а его мать, — она кивнула на младенца, — под горячую руку попалась, не отдавала нажитое. Ну… — она опять взяла паузу, многозначительно пожевала губами. — Я из-под телеги вылезла, взяла ребенка — и к Аннетт, да долго там не прожила. Вот дрянь же она какая!..

— А от чего они умирали?

— Да откуда я знаю?..

Смерть целой семьи в эту эпоху не редкость. Я присела на короточки, пощупала травы. Они высохли, но лишь оттого, что их безжалостно рассыпали. Сухость была не ломкой, свежей, если можно так сказать. Трав много — стало быть, Лазарь вел торговлю, и вел успешно, у него не было недостатка в клиентах, и вряд ли кто заразился чем-то от него или прочих. Если причина смерти — болезнь, то не инфекционная, иначе весь город бы слег или вымер.

Я обследовала открытые полки между прилавком и лестницей, выяснила, откуда идет запах спирта. Мутная жидкость еще оставалась на дне то ли банки, то ли графина, и мне показалось, она не питьевая, поэтому ее и разлили — вот здесь, я нашла пятно и, чтобы проверить свою версию, плеснула немного жидкости на грязное блюдце и потерла пальцем: маслянистое. Странно.

— Что ты там ищешь? — поинтересовалась Люсьена лениво. — Не вздумай это пить. И вообще — это дерьмо такое, жаль, стража не знала, что Лазарь это хранит у себя дома…

— Почему? — я вернула банку на место. Лучше поверить на слово там, где не знаешь, куда лезут руки.

— Запретили после пожара. Он еще до моего рождения был, пожар, город знатно выгорел, — вздохнула она. — Пятьдесят плетей и штраф триста гольденов. Дом на эти деньги хороший можно купить. Это для ламп, — пояснила она. — У вас, наверное, тоже предпочитают масло.

Я кивнула. Почему она решила «у вас» — понятно, я веду себя как человек не местный. Горючая жидкость, может, использовалась для каких-то снадобий? Или для сушки трав? А я могла бы сунуть руки и в кислоту, просто профи, вместе с годами враз потеряла и квалификацию.

— Сиди здесь, — приказала я. — Если услышишь, как кто-то ломится в дверь…

Мы обе одновременно вытянули шеи и прислушались. Как-то фантастически быстро все происходящее на улице я начала воспринимать как досадный фон, а там уже творилось что-то серьезное, вопли набирали злые нотки, зазвенели стекла.

— Если кто-то будет ломиться в дверь, не вопи, поднимайся и беги ко мне… наверх. Где тут может быть кухня?

— За лестницей посмотри, вон там, — посоветовала Люсьена, и я отправилась, куда было сказано. — Дикий ты совсем, деревенский, что ли? — бросила она мне вслед.

На кухне я вряд ли найду еду — мои приятели заходили сюда и за провизией тоже, а до них наверняка побывала еще масса народу. Но на кухне может быть что-то, похожее на оружие, хотя бы нож. Один, но лучше два, потому что одна я совсем не воин, а Люсьену нельзя сбрасывать со счетов. Она может запросто накинуться на меня, если что-то ей не понравится или она вдруг решит, что те люди на улице ей не враги, а я — да. Мне нужно оружие — для самозащиты.

Дверь на кухню поддалась не сразу, и я поспешно отогнала охватившее меня чувство надежды и облегчения. Если дверь не смогли открыть другие, не смогу и я, но даже если открою, не факт, что ее заперли сами хозяева, а не первые мародеры. Я толкнула сильнее, потому что находиться в неизвестности было невыносимо, и поняла, что блокировало дверь изнутри, стоило мне только взглянуть на пол.

Одного из мужчин я узнала моментально: он досматривал мой мешок. Второй, кажется, бородатый, он лежал на животе, и я не стала его переворачивать, чтобы уточнить, не так это было и важно. Значит, ушел тот, нетерпеливый, и в отличие от этих двоих он ушел живым.

Первый убит был мастерски, одним ударом и насмерть, нож ему загнали по самую рукоятку и крови не было совсем. Бородатый умер не сразу, под ним натекло крови порядком. Общая вонь в городе, к которой я притерпелась и перестала ее замечать, отбивала запах крови, но так будет недолго, стоит жара. Это причина, по которой бунтовщики убирают покойников с улиц. Какой бы это ни был дикий с моей точки зрения век, но в вопросах жизни и смерти они разбирались: второе с первым пересекаться не должно, иначе долго живые не протянут.

Я неверно оценила опасность, которая мне грозила. И, возможно, сама чудом осталась в живых, столкнувшись с этой троицей.

Что они искали в этом доме, за что двое из них поплатились жизнью? Почему без проблем ушел третий, что не поделили эти? Деньги? Все деньги Лазарь должен был забрать с собой.

Я осматривала кухню с порога, потому что тела мешали войти, и пыталась понять, что случилось. Я отмела причастность третьего мужика — лучшим доказательством тому было расположение тел. Кто из покойников начал резню — неизвестно, но я не собиралась искать виноватого.

Младенец в торговом зале начал плакать. У меня мало времени, мне нужно вернуться в убежище Роша, убедить кормящую женщину пойти со мной, но до того необходимо понять, не приведу ли я ее и, может, кого-то еще в место более опасное. Морщась от металлического привкуса на языке, я переступила через руку покойного, обошла его, подошла ко второму. Он мог быть еще жив — в полумраке сложно было рассмотреть, дышит он или нет.

Он не дышал и уже остывал, и я, присев, поняла причину. Он выдернул нож из раны и ускорил конец, который и так был неизбежен. Спасти человека с таким ранением с уровнем медицины этих времен нереально, продлить мучения — это умели, так что для него это был все-таки лучший исход.

Свой мешок я увидела чуть поодаль, но он меня не интересовал, разве то, что туда могли кинуть, и я все же в него заглянула. Ничего ценного, причина ссоры была не в мешке.

Потом я увидела то, что обнаружить в этом доме не ожидала. Это переворачивало все мое представление об этой эпохе, и я снова спросила себя, где я и что это за место. Чтобы убедиться, что зрение не обманывает, я подставила руку под кухонный кран, мало похожий на привычный — загнутая трубка, торчащая прямо из стены, и рычаг, как на сифоне, только огромный. На моих пальцах осталась влага — здесь был водопровод, и он работал.

Это плюс. В доме есть вода. И два трупа. Что еще есть? Подвал? Еда? Канализация?

Детали я видела плохо: в стене было окно, но слишком маленькое и расположенное высоко, чтобы в кухню проникало достаточно света. Может, его назначение было — отводить печной угар, потому что для освещения повсюду были расставлены и развешаны непонятные стеклянные лампы с маслянистой жидкостью, и я не стала бы их зажигать, даже если бы было чем. Я просто шла — шаг, другой, повозить по полу ногой, чтобы понять, есть неровности или нет.

Подвал, точнее, плотно прикрытый лаз, я обнаружила прямо под телом. Дерево было залито кровью. Стоит проверить, что там, или нет?

Раздумывала я не больше секунды. Эти двое в подвал заглянули в первую очередь и там ничего не нашли, затем сцепились — причина могла остаться мне не известной. Но раз сюда не вернулся третий, не забрал мешок и припасы, значит, подвал терпит — до того, как я приведу в этот дом тех, кто захочет пойти, до того, как смогу хоть чем-то помочь несчастному малышу, который и так лишился матери, а теперь был еще и средством шантажа.

Я нахмурилась, вспомнив в рассказе Люсьены странности. Недоговоренности, и теоретически я могла что-то знать, как и каждый житель этого города, но судя по тому, что сказала Люсьена, подробности были мало кому известны. Это тоже потом.

Плач малыша стал тише, но при этом настойчивее и надрывнее. Ребенок хотел есть, и Люсьена догадалась уйти с ним наверх. Я понадеялась, что она забилась в комнату, где плач слышен меньше всего. Прежде чем это проверить, я убедилась, что кухонную утварь растащили, единственные два ножа, которые мне так любезно подкинула ехида-удача, были в крови и стали причиной смерти двух человек, но я взяла их, обмыла под краном — вода не холодная, а словно нагретая в баке на крыше дома и, конечно, вонючая, — порылась в мешке, нашла не то драный ремень, не то часть конской упряжи, подпоясалась ей и заткнула ножи. Вызывающе, провокационно, но, может, мне повезет найти куртку, которая прикроет мое оружие. Да, я моментально начну страдать от жары, но не буду притягивать взгляды.

Я вышла из кухни, поднялась по лестнице на второй этаж. Дома здесь были похожи друг на друга не меньше, чем типовые квартиры эпохи роботов и сотовой связи: лестница, широкий коридор, тяжелые двери с обеих сторон. Одна из них была приоткрыта.

— Напрасно ты сидишь здесь, — сказала я очень недовольной моим замечанием Люсьене. — Окно выходит на улицу, плач ребенка слышен, не сомневайся. Поищи комнату без окон.

Люсьена сделала вид, что меня не расслышала, и отвернулась. Ее избирательной глухоте я оказалась не удивлена, намного больше меня беспокоило то, что ребенок голоден.

И еще — то, как он оказался у этой девицы. То, что она мне навешала в виде недоваренной лапши.

— Люсьена? — я повысила голос и заорала почти ей в ухо. — Поищи комнату без окон! Или ту, которая выходит во двор, не на улицу. Там, — я ткнула пальцем в сторону коридора, — какие-то две каморки справа от лестницы.

Кухня была бы идеальна, если бы там не лежали трупы.

Мне нужно задать Люсьене вопрос, но я совершенно не уверена в том, что она мне ответит, ответит правду и что у меня есть время методично ловить ее на лжи. Откуда у нее информация, что этот младенец — ребенок какого-то графа, если с его матерью она была почти не знакома?

— Пойдем! — обозлилась я, рывком заставила Люсьену подняться с места и потащила вон из комнаты. Это была, скорее всего, хозяйская спальня — как и следовало ожидать, разоренная, но не так беспощадно, как спальня в том доме, куда сначала забралась я в поисках одежды. А комнатушка, в которую я Люсьену втолкнула, определенно была когда-то каморкой слуги: узкая незастеленная кровать, одинокий стул и окно будто бойница под потолком. — Вот здесь сиди! — рявкнула я, видя, что она собирается мне возразить. — Он не прекратит плакать, пока не наестся, и я сделаю все, чтобы он перестал орать. Но мне нужно время — час, может, два.

Два часа — за это время весь город, который еще не ввязался в драку, сюда сбежится на детские крики. Мысль, мелькнувшая у меня в голове, была безумна, но могла и сработать.

— Корми его, — приказала я.

— Чем?

— Грудью! Не говори, что ее у тебя нет! — я дернула Люсьену за воротник платья и вспомнила, что я мужчина. Руку пришлось тут же поспешно убрать. — Мне плевать, что у тебя нет ни ребенка, ни молока. Если он будет сосать пустую грудь, может, замолкнет на какое-то время. Может быть, нет. Но ты пробуй. Я скоро вернусь.

Не дожидаясь, пока она начнет орать пуще младенца, я захлопнула за собой дверь и выбежала из комнаты. Когда я уже подкралась к окну в торговом зале, услышала, что малыш перестал кричать. В лучшем случае мой план сработал, в худшем — в худшем я предпочла не думать.

Предосторожность оказалась не лишней. На улице все так же орали, но далеко, били стекла, но тоже неблизко, все, что было где-то там, пока мне не угрожало. Напротив дома Лазаря стояла телега с грустной грязной лошадью, на козлах сидел сутулый мужик, другой быстро грузил на телегу скарб — хлам, которым побрезговали те, кто успел сюда раньше.

Кинув в кучу прочего барахла треснувший, рассхошийся таз, мужик ткнул в плечо сидевшего на козлах, что-то сказал ему, и оба посмотрели в мою сторону.

Я шарахнулась от окна, прижалась к стене спиной, сердце подпрыгнуло прямо в горло, а рука сама собой нащупала нож. Какие у меня варианты? Люсьена с ребенком закрыта в комнате наверху, и пока младенец молчит, но…

С улицы дважды дернули дверь.

Глава шестая

Засов казался мне более чем надежным, но окна, низкие, в которые никакого труда не составляло пролезть, вызывали серьезные опасения. Рукоятка ножа легла в мою ладонь, и я не представляла, что буду делать, если эти двое ворвутся сюда.

Даже если я пулей взлечу наверх, даже если мы успеем спрятаться где-то сЛюсьеной, остается младенец, который будет вопить и плачем нас выдаст. Убьют ли нас? Возможно, нет, если мы не окажем сопротивления и не будем биться за барахло и еду, которой, впрочем, все равно нет.

Дверь снова дернулась. Я слышала, что эти двое что-то между собой обсуждают, но что — разобрать не могла. Шум с улицы и мое безудержно колотящееся сердце.

За окном мелькнул силуэт, потом второй. Я видела только тени, но мне стало ясно, что мужики оценивают рациональность визита в дом. Они должны сообразить, что пока будут шариться здесь, их лошадь с добром останется без присмотра, и, погнавшись за двумя зайцами, они могут и награбленное непосильным трудом потерять. Я редко надеялась на то, что люди умнее, чем я о них думаю, обычно я исходила из количества совершенных глупостей. Время словно остановилось, нож начал выскальзывать — так вспотели руки, потом тень за окном осталась одна, затем я услышала, как зацокали копыта, и исчезла вторая тень.

Я выбрала очень странное место, чтобы укрыться или хотя бы переждать какое-то время. Дом, который считается нехорошим, но в который все мечтают зайти. Что будет, если чья-то новая попытка проникнуть сюда окажется успешной? Люсьену, вероятно, не тронут, один ушедший отсюда живым обнадеживал, но смущали те, кто остался здесь насовсем…

Я вернулась в кухню, опустошила и забрала мешок, не глядя на покойников, потому что бояться мертвых — последнее дело, когда кругом так много живых, затем прошла дальше по коридорчику. Окна с этой стороны дома были годны только для мыши, даже если я смогу забраться под потолок, я в них не пролезу. Но в последней комнатке мне повезло: узко, конечно, но не настолько, чтобы я в своем новом теле не смогла протиснуться.

Окошко выходило в очередной тесный переулок. Прямо над моей головой был, разумеется, балкончик, под ногами — то, что с него регулярно падало. Я даже не стала очищать туфли, прижала к себе мешок так, чтобы скрыть от посторонних взглядов ножи, и выглянула на улицу. Теперь — найти убежище Роша, а уж дом Лазаря отыщут и без меня.

Уже готовясь выйти на всеобщее обозрение, я отступила, встряхнула мешок и аккуратно его сложила. Меньше вопросов: я еще ничего не награбила, я только ищу, чем поживиться.

Я так и прошла до того места, где встретилась с теми тремя, двое из которых уже мертвы. Я миновала две группы мародеров — одни выкатывали какие-то бочки, скорее всего, пустые, и азартно потирали руки, вторая группа грузила на телегу без лошади мебель, и хотя у меня было крайне слабое представление о старинных видах транспорта, то, как телега перекосилась, подсказало, что с места целой она не тронется. Третья группа меня заприметила.

— Эй, ты! — Я ждала окрик, и потому не ускорила и не замедлила шаг. — Эй, глухой, что ли? Куда идешь?

— Куда иду, там меня нет, — огрызнулась я. — Не лезь, иначе нам обоим навешают.

Парень, который ко мне приблизился, был выше меня на две головы и раза в три шире, и вид у него был простецкий и раздраженный.

— Кто это тут такой важный, а? — он растянул в улыбке практически беззубый рот, и я вспомнила, что стоматология в эти времена не могла похвастаться успехами. Но, может, зубы он растерял и в драке.

— Фредо, — ответно осклабилась я. Зачем выдумывать? — Я лично не хочу, чтобы он мне второй раз морду расквасил.

Парень будто прикидывал, не опередить ли неведомого ему Фредо, но махнул рукой и пропал в открытой двери дома. Там не грабили, там, судя по звукам, пили. Больше пьяных — меньше способных на активные действия, жаль, что это все кратковременно.

Мне пришлось поплутать. И пока я искала знакомый — да почти незнакомый, черт возьми! — переулок, наблюдала и делала выводы. Несмотря на то, что народу днем много, они не так агрессивно настроены, грабят, вывозят все, что не успели до них. Заняты делом. Почему Рош был так убежден, что днем опаснее?

Потому что у них были вещи. Крестьянам неважно, кто идет мимо них, им важно, с чем он идет. Пустой мешок сейчас был моим спасением, как полный — прежде.

Первую дверь я перепутала. Она показалась мне знакомой, но я вовремя заметила, что окошко на ней другой формы, и отправилась искать другой переулок. На второй раз мне повезло, и я несколько раз ударила по толстому дереву. Ответа не было, я постучала еще.

Неужели они куда-то ушли?..

И когда я была готова развернуться и — чем черт не шутит? — пойти искать другую кормилицу, услышала, как поехал в пазу засов. Да, Рош не стал рисковать и приоткрывать окошко, но и отворяя мне дверь, он рисковал не меньше.

— Быстро ты, — прошептал он и вдернул меня в щель. — Я думал, ты уже не вернешься. — Он задвинул засов, отобрал у стоящего рядом старика свечу и сунул мне чуть ли не в лицо. — Чего мешок пустой? Я тебя предупреждал?

Я спокойно отвела его руку. Важно мешок не уронить, иначе ножи Роша доконают.

— Был бы полный, я бы не вернулся. Место, где мы сможем укрыться, есть. Большой дом, хорошие засовы, только окна надо заставить изнутри мебелью. Есть вода, с едой скверно, — быстро говорила я, и вокруг меня собирались люди. Кто это был, я рассмотреть не могла, потому что дерьмом несло так, что у меня на глаза навернулись слезы. Я только почувствовала, как Мишель, растолкав прочих, подбежала ко мне и вцепилась в руку. — Днем идти безопасно, если идти без вещей. Кто хочет… — я утерла рукавом слезы. — Женщины, дети, раненые. Женщины с детьми. Кто хочет, может пойти со мной.

По темноте с редкими пятнами света пошел шепоток. Кто-то зашевелился, но никто ничего не сказал. Ждали, что решит Рош.

— Без вещей, — протянул тот. — Вот ты ловкий. Сам голодранец, так и другие чтобы нищими стали?

— Пусть нищими, но живыми, — пожала я плечами. — Мишель, Фредо пойдет с нами? Фредо!

— Не ори! — рявкнул Рош, но мы с Мишель уже пробирались к раненому.

Ему стало хуже — я слышала по дыханию. Он вряд ли сможет дойти. Но надо убедить его, потому что здесь нет никаких шансов, что он доживет до утра. В доме Лазаря, может, тоже, но травы, которые можно собрать — если кто-то в них понимает, возможно, они смогут помочь.

— Кто пойдет со мной, бросьте вещи, — негромко скомандовала я, — и помогите Фредо подняться.

Я, то и дело промокая глаза, всматривалась в лица. Ничего не разглядеть, ни решимости, ни испуга, только бледные проплешины во тьме с тремя дрожащими огоньками.

— Милосерден ты, брат, — проговорил Фредо с трудом и наконец открыл глаза.

Я замотала головой. Молчи и оставь душещипательные речи. То, что я собираюсь тащить тебя, и так противоречит всем правилам выживания.

— Найди большой мешок, а лучше два, — сказала я Мишель. — Мы положим Фредо на них и так дойдем. Тут недалеко.

Вранье, конечно. Но я всегда могу объяснить, что понятие расстояния субъективно.

Мишель скакнула в сторону, поднялась какая-то женщина, пошла сперва к двери, потом направилась к нам. По дороге она пнула сидящую на мешке старуху, схватила мешок, вытряхнула из него барахло и перебросила мешок мне. Старуха опомнилась и подняла вой, тут же схлопотав оплеуху от Роша. Он возвышался над всеми нами как судия.

Ничего хорошего я от него не ждала.

Но люди засуетились. В основном женщины — здоровые, крепкие, и два мужика, к несчастью, более хлипкие. Но все вместе они в состоянии донести Фредо, если что, поменяются. Он только стонал, пока его клали на импровизированные носилки, а я смотрела, где кормящая женщина. Та, которая мне была нужна больше всех, сидела и не двигалась. Ребенок спал.

— Ты, — окликнула я, — как тебя зовут? Пойдем с нами. Подумай о ребенке. Подумай о себе.

Как в эту эпоху женщины заводят детей? Как получится. Может, ей плевать на младенца. Только мне не плевать. И что делать?

— Идите, — разлепил губы Рош. — Идите на смерть. Коли жизнь не мила, так идите.

Я начала пробираться к матери. Вонь меня убивала, но приходилось терпеть. Судя по запаху, все было хуже, чем я думала, кто-то болен чем-то — и хорошо, если не инфекционным…

— Пойдем, — сказала я, нависнув над женщиной. — Поднимайся и пойдем. Смотри, нас много, нас никто не тронет. Им неинтересны люди, идущие просто так.

— Верь ему, — услышала я и оглянулась. Кажется, та самая решительная женщина, которая стряхнула старуху с мешка. — С ним говорят Молчащие. Я ему верю. Открывай дверь, Рош, мы идем, и ты, Жизель, не будь дурой, а ты, Меме, уберись с моей дороги, а то я припомню тебе еще раз, как ты не платил моим девочкам.

Ого. Эту даму и впрямь тяжело напугать, она видела многое.

Фредо подняли слишком резко, он не удержался от стона, а я, потеряв терпение, рванула на себя женщину с ребенком за плечо. Рош коротко расхохотался, сунул свечу кому-то стоящему рядом, в ее свете я увидела, как что-то сверкнуло в его руке, и обернулась, и только после сообразила, что где-то выронила мешок.

Рош тоже увидел мои ножи, и я была уверена, что его это не удивило.

— Ну давай, святоша, покажи, как ты управляешься с ними, — добродушно предложил он. — Я за каждого из этих людей перережу тебе твою поганую глотку, помяни слово мясника.

Я пожала плечами. Возможно, здесь принято рвать рубаху на груди, в мире, где за косой взгляд стреляются на дуэли, а если после этого и выживают, гостят лет двадцать в королевской тюрьме.

— Я не собираюсь драться с тобой, — пояснила я, а Рош уже наливался кровью. Нет, дружище, я дитя совершенно другого времени. Умей ждать, оскорбляйся, когда хочешь быть оскорбленным. — Ты не хозяин им всем, они сами решат, куда им идти и что им лучше.

— Слабак, — зашипел Рош. Дворянином он не был, но кому когда мешало подражать аристократии, причем ладно бы в чем-то дельном. — И еще хочешь вести за собой? — Он сплюнул.

Я опять пожала плечами. Отличный жест.

— Разве я кого-то веду? — и удивление у меня вышло безупречно. — Я предлагаю. Хотят…

— Что ты заладил? — подскочила к Рошу мадам. Никогда бы не подумала, что проникнусь к человеку ее профессии симпатией, может, конечно, и преждевременной. — Хочешь тут в дерьме по уши плавать — плавай! Жизель, отрывай задницу, а-а, ты всегда была трудна на подъем, но Молчащие свидетели, не для того я выкручивала из тебя твоего заморыша, чтобы ты сейчас протянула ноги. А ну пошла!

Она повернулась ко мне и утерла выступивший на лбу пот. Солнце шпарило, в убежище было жарко.

— Прости, брат святой, я баба простая. Анаис Парре меня зовут. Подохнуть вот так — нет, благодарю, — она мотнула головой. — Сочтут Молчащие наши грехи да и выпустят нас на волю. А там, по милости их… — она не договорила, отмахнулась от меня, повернулась к мужикам и женщинам, стоявшим возле Фредо: — Поднимайте его, ну! Вот деревянные! Правда, кто в борделе не гость, тот и жизни не рад.

Я не удержалась от усмешки, но согласилась с Анаис. Логика в ее словах и правда была. Поднялась Жизель, прижимая к себе ребенка, зашевелились люди, давая пройти процессии, которую я с тяжелым сердцем сравнила с похоронной. Вот черт, это скверное, совсем не нужное мне сравнение, но что делать.

— Постой, — я схватила Анаис за руку. — Ты умеешь… принимать роды? Так?

— А что, кто опростаться готов?

— Нет. Но ты немного понимаешь в целительстве?

— Немного? — Анаис фыркнула. — Да ты, брат… а, какой с тебя спрос, с вашим-то целибатом. Да у меня бы девочки помирали как мыши в засуху, кабы я не умела работать ножом… Рош, уйди с моей дороги. Я тебе не монашек. Ты меня плохо знаешь.

Нет, это иллюзорно — что все с шутками и легко. Рош не подумал посторониться, а Анаис, за чьей спиной стояли два мужика и две женщины, держащие пустые мешки, на которых лежал Фредо, не думала отступать. И пока я перешагивала через тюк, на мгновение потеряв бдительность, ситуация накалилась.

— Я тебе не мальчик наивный, — бросила Анаис без какой-либо злобы, просто констатируя факт. Они стояли друг напротив друга — мясник с ножом и хозяйка борделя с острым кинжалом. — Он ведь прав, — она еле заметно кивнула в мою сторону, — никто никого не насильничает. Хотят — идут. Не хотят — не идут. Да? — она повысила голос, но не повернула головы. Поразительно, хотя и закономерно: с кем имела дела эта женщина? Да со всеми, кто сейчас готов нас убить. С матросами, с крестьянами, с такими, как Рош. Она бесценна.

Одна из женщин опустила свой край мешка, и Фредо болезненно вскрикнул. Я закусила губу, в один миг перемахнула преграды из барахла, отпихнула женщину, вцепилась в мешок, и на моей свободной руке повисла Мишель.

Анаис легонько толкнула Роша, он пошатнулся, но не упал. К лучшему, как знать, что бы здесь началось, если бы он от злости спровоцировал людей бездумным приказом. Анаис, даже не проверив, что творится на улице, отодвинула засов, толкнула дверь, и тесное, вонючее убежище залило ярким светом. Я ослепла на мгновение, но рванула мешок, и люди пошли, те, кто и так собирался. Спотыкаясь, чувствуя страх и ненавидящие нас взгляды, мы пробирались к выходу: я, Фредо, Мишель, двое мужчин, женщина слева от меня. Мы шли, смаргивая слезы, держа в поле зрения крепкую фигуру Анаис. В свете дня она была похожа на посланца свыше.

Я услышала возню. Мне оставалась пара шагов до двери, до свободы или же до смерти, но, может, смерть подкрадывалась со спины? Оглянуться я не могла, да и толку: я смотрела на свет, позади была темнота. Люди, несущие Фредо, сбились с шага, Мишель ойкнула и выпустила мою руку. Спасибо, девочка, мне еще не хватало тебя пестовать, с облегчением подумала я.

Анаис обернулась.

— Ты, — велела она Мишель, — возьми младенца. Учись, учись, лет через шесть своих будешь нянчить. А ты, Жизель, не прикидывайся лядащей, возьми вон край, смени брата.

Я разжала руку. Как бы то ни было, крепкая… бывшая сотрудница дома терпимости более вынослива, чем хрупкая аристократочка, переодетая монашком. Героизм хорош там, где не остается иного выхода.

За нами закрылась дверь, и в последнюю секунду протиснулась в щель худая изможденная женщина. Я не видела ее раньше, вероятно, она скрывалась где-то в тенях.

Десять человек вместе со мной, плюс Люсьена и младенец в доме. Много? Спасенных — да, но речь о том, сколько из нас останутся живы… Я ведь этого и добивалась? Спасти как можно больше людей, выйти из города.

Плохая компания: женщины, раненый, дети. Для нападения — очень хорошая. Я просчиталась, но большего, наверное, сделать и не могла, и помощь Анаис — очередная удача. Огромная, я и рассчитывать на подобное не могла.

Мы шли молча. Кто-то думал, что он совершил большую ошибку. Я — что мне нечем такую ораву кормить. Я шла впереди, показывая дорогу, и дай мне памяти не заплутать, хотя дом Лазаря должен быть всем известен. Анаис немного отстала, остальные плелись за нами, толкаясь с носилками в невозможной тесноте проулка, беднягу Фредо шпыняли, и он изо всех сил старался не стонать в голос. Мишель вдруг встрепенулась и протиснулась мимо меня, прижимая к себе ребенка, кинулась вперед, звонко стуча по мостовой деревянными туфельками.

— Стой, вострая! — негромко крикнула Анаис. — Вот девка бездумная! Куда?

Мишель остановилась, но не потому, что расслышала крик. Она вытягивала шею, выглядывая из-за угла на улицу, тяжело дышала, а потом обернулась к нам, и на личике ее был написан священный ужас.

Глава седьмая

— Там… лошадь! — выдохнула Мишель, округлив глаза, ее это почему-то смертельно перепугало. — Посмотрите, там лошадь!

Я встала как вкопанная. Где лошадь — там люди. Не хватало мне сейчас этих людей.

Мишель застучала туфельками, бросаясь ко мне. За спиной я услышала нарастающий ропот, приглушенный вскрик и тяжелое дыхание Анаис.

— Стой, — придержала я Мишель. — Я пойду посмотрю. Я осторожно. Сколько людей, что они делают?

— Там нет людей, — пробормотала она и по привычке уткнулась мне в плечо, но мне некогда — некогда, солнышко, я понимаю, как тебе одиноко и страшно — быть старшей сестрой или матерью. Я вручила Мишель Анаис, жестом заставила всех замолчать и побежала по переулку. Мои туфли были бесшумными.

На улице — широкой, красочной, яркой, в утренних сумерках я не рассмотрела ее красоту — действительно стояла лошадь. Упитанная, крепкая тягловая лошадь, совсем не похожая, в моих представлениях дилетанта, на изящную верховую. Лошадь была запряжена в телегу, на которой лежали два набитых мешка. И было тихо, разве что где-то за стенами домов угадывалось присутствие людей.

Я метнулась обратно. Такие решения принимаются моментально, пока ситуация не изменилась в худшую сторону. Увы, но я не могла руководствоваться опытом, только проецировать навыки на то, что проанализировать и спрогнозировать возможности не было никакой.

— Кладем Фредо на телегу, — распорядилась я. — Фредо, друг, они побегут так быстро, как смогут, потом бросят тебя как мешок, тебе будет больно, придется терпеть. Кто умеет управлять лошадью? Ты? Как тебя зовут? — обратилась я к кивнувшему мужику. — Фуко? — Обжора, помню. — Сразу садишься на козлы и правишь к дому Лазаря. Знаешь, где он? Отлично. Остальные — остальные группой, стараясь не разделяться, не бежать, идут к дому Лазаря и не вмешиваются ни во что. Спокойно идут и ждут меня там, не пытаясь войти. Всем понятно? Вы — несите Фредо, а вы — пошли, пошли к дому Лазаря!

Я прижалась к стене, пропуская ошеломленных людей. Женщина, присоединившаяся к нам последней, отступала обратно к убежищу, Жизель бросила свой край мешка и тоже вжалась в стену. Анаис перехватила мешок, и все бросились к телеге — путаясь, мотыляя Фредо, я видела, что по его губе течет кровь. Иначе никак… Это же просто мещане. Их вершина — выносить барахло при пожаре, и вот как сейчас.

Мишель сунула ребенка матери и кинулась было за мной, я остановила ее.

— Бегите к дому Лазаря!

— Это поганый дом! — взвизгнула Жизель и тут же получила от меня оплеуху. Черта с два, милая, черта с два.

Фредо швырнули на телегу, он не выдержал и закричал. Анаис расталкивала людей, столпившихся возле телеги, мне нужно скоординировать их, пока все не пошло не так. У нас оставались секунды, а кто-то уже лез в телегу…

— Нет! — крикнула я, бросаясь к телеге. — Ты…. Фуко, садись и гони. Слезай, ты, дерьма кусок! — я дернула второго мужика, уже сидевшего рядом с Фредо, свесив ноги. Подбежала Мишель… — Гони!..

Медленно, очень медленно, но их нельзя упрекать. Я вспоминала отработки эвакуации из торговых центров, вокзалов, автостанций… Люди теряются в непривычной им ситуации, главное — не давать им впасть в панику. И у меня почти получилось. Почти.

— Де-ед! — детский вопль полоснул по ушам. Телега тронулась, я успела сволочь с нее мужика, сдернула обиженно заревевшую Мишель. — Де-душ-ка-а!..

— Го-ни!.. — Такой ор, что соблюдать режим тишины бесполезно. Внезапность уже не мое преимущество, теперь важна скорость и то, что все разбегутся. Надеюсь, придут, куда я им велела. — Нет, Мишель, стой, нет!

Она побежала обратно в проулок, а я не смогла ее задержать. Посреди улицы остался стоять только вытолканный из телеги мужик, и вслед за бодро рванувшей лошадью несся мальчишка лет двенадцати. Я прыгнула наперерез.

— Нет. Нет, малыш, прости. Не знаю, кто ты… Дрянь мелкая!

Да он почти с меня ростом, сильный и ловкий. То, что я взрослая, ничего не меняет, даже прежняя я не смогла бы с ним справиться, а нынешнюю меня мальчишка пнул по пострадавшей ноге. Я взвыла, но его не выпустила. Телега должна уехать. Потом я ее отдам. Наверное. Это не точно, лошадь нужна и мне, но где мне держать эту проклятую лошадь и чем кормить?..

Парнишка вырывался, мужик ничего не предпринимал, но телега откатила уже достаточно, чтобы я выпустила пацана. Я разжала руки, пока мальчишка меня не перекалечил, и на мое собственное плечо легла чья-то ладонь.

— Какой ты прыткий, — и сильные пальцы стиснули меня так, что из глаз брызнули слезы, а затем некто оторвал меня от земли.

Почему некто, успела подумать я в бесконечно долгие мгновения, пока на меня неотвратимо надвигалась загаженная неровная брусчатка. Я прекрасно узнала голос. Вчера он меня спас, сегодня никто не помешает ему меня прикончить.

— Жак, — простонала я, корчась и борясь с приступом адской боли. Если я что-то себе сломала — проще сдохнуть прямо тут, посреди улицы, под палящим солнцем. — Я знаю тебя, ты — Жак.

Я перевернулась на спину, и это отняло у меня все силы. Ножи бликовали от яркого света, а я и рукой не могла пошевелить. Я ведь могла и пораниться… черт, черт.

— Деда! Они увели Розину! Они увели нашу телегу!

Воспитательные меры здесь однообразны и примитивны. Я услышала сильный шлепок и затем — детский рев, еще один шлепок.

— А ты куда сбежал, пащенок? — рявкнул Жак. — Я тебе что сказал — ни на шаг от телеги!

И еще один шлепок.

— Хватит, — взвизгнула я.

Не в моем положении диктовать кому-то условия. Вся моя бесштанная армия разбежалась, понимать бы куда. Надо мной нависла тень, Жак наклонился, взял меня за ворот рубахи и грубым рывком поставил на ноги. Я была ему даже благодарна — раз я стояла, значит, не покалечена или просто не осознала пока.

— Жак…

Он не отпускал меня и всматривался. Сомнений не было, он меня узнал, и все, что меня занимало — что он будет делать: еще раз выкинет меня на обочину жизни или все-таки попробует что-то выпытать.

Жак ослабил хватку. Я пошатнулась, он тут же подхватил меня на руки, я не сопротивлялась. Пусть несет, лишь бы не в канаву швырнул. Я умудрилась утереть рукавом слезы, рассмотрела, что Жак идет туда, куда Фуко угнал телегу, а за нами плетется зареванный мальчик.

— Я отдам ее, — пробормотала я. — Мне нужно было довезти раненого.

— Сбежала, — кивнул Жак без особых эмоций, припомнив мне ночь.

— К тебе пришли, — перебила я. — Мне там было оставаться опасно.

— Знаю. Хорошо, что сбежала. Как тебя зовут?

— Для всех и для тебя я сейчас — Валер, — ответила я. Спросить, нашел ли он капитана? — Телега будет у дома Лазаря. Знаешь, где это?

Жак кивнул, остановился, спустил меня на дорогу. Я постояла, попробовала пошевелить руками и ногами. Больно, и у меня определенно ушиб всего переодетого монашка, но если мне и в этот раз повезло, обойдется без травм внутренних органов.

— Не знаю, кто туда придет, — продолжала я. — Ты тоже решил бежать, бежим вместе. Нас было десять человек… сколько осталось, не имею ни малейшего представления. И в доме двое. Если… они еще ждут.

Если их уже не прикончили, подумала я. Самое паршивое, что здесь все обманчиво мирно. Ссоры пустячные, добыча грошовая, будто это не бунт, а ролевая игра. Убивает бдительность, расслабляет, не дает шанса на выживание. Так людям, запертым во время пожара во вроде бы безопасном месте, кажется, что смерть обойдет их стороной, раз нет открытого пламени. Как бы не так.

— Молчащие хранят, — коротко откликнулся Жак. — Мне с тобой не по пути… Валер, — хмыкнул он. — Но как знаешь. Еда есть? Дом тот плохой.

Он пошел вперед, я за ним. Может, он знает короткую дорогу, и тогда я быстрее доберусь до кровати. Спать. Я голодна, я смертельно устала, и у меня болит все мое несчастное тело. Хуже того, я прекрасно знала, что я лягу и, разумеется, сразу усну, но пробуждение мое будет похоже на ад. И не факт, что я быстро оправлюсь.

— Нет еды, — в спину Жаку буркнула я. Он хромал, но шел быстро, я поспевала за ним с трудом, и каждый шаг отдавался болью. — Что в доме Лазаря могли искать?

— Деньги, — дернул он плечом. — У него постоянно искали деньги. Видела… видел его дом? Узкие окна, на второй этаж не пробраться, не подобраться. Лавка внизу закрывается так, что ее грабь не грабь, там одни травы, дрянь, которую он накосил на полях, а не то, чем он торгует на самом деле. Но чтобы Лазарь удрал без своих трав и денег? Да он легче сдох бы или поджег свой дом.

Я вспомнила горючую жидкость. Выходит, сам Лазарь разлил все специально? Но слова Жака меня утешили. Я не увидела ничего из того, о чем он говорил, ни дома-крепости, ни ловушек, разве что окна, да, успела заметить. Но раз так, это неплохое убежище, пусть там и умирали люди и до сих пор два покойника ждут, пока их предадут либо земле, либо забвению.

— А из-за чего два человека могли друг друга убить? — спросила я. — В кухне дома Лазаря?

Жак остановился, обернулся ко мне. Мальчишка тоже подошел, ему разговор был интересен.

— Это Симон, — представил мне паренька Жак. — Внучок мой, внучатый племянник. Был подмастерьем у сапожника, тот тоже сбежал, гаденыш, а мальчонку оставил добро стеречь.

— Это добро теперь в телеге? — прищурилась я. Жак неприятно ухмыльнулся. — Ладно. Лучше бы там была еда. И хорошо, что у тебя осталась хотя бы одна лошадь.

— Розина — кобыла с характером, — Жак расплылся в злобной ухмылке еще хлеще. — Ходит в упряжи, только дай, а запрячь ее не каждый сможет. Пойдем, Валер. Глянем, какие там у тебя еще секреты припрятаны… в доме Лазаря… да, те два человека, — отмахнулся он. — Говорю же, Лазарь тот еще жук. — Настала очередь мне ухмыльнуться: точно такую же характеристику дали самому Жаку его ночные гости. — Мог оставить на видном месте немного своих настоящих замечательных трав. Их заваривать надо уметь, да и мешать требуется, иначе можно не только кого-то убить…

Очень плохо. Я бы подпрыгнула на месте и поторопила Жака, если бы сама могла за ним успевать. Люсьена может не знать, что за дрянь приготовлена каждому, кто явится в дом, куда его не приглашали. Но Жак, казалось, считал мои опасения, положил руку мне на плечо — я дернулась, потому что в прошлый раз этот успокаивающий жест не принес мне ничего хорошего, — махнул Симону и потащил меня в очередной проулок. Сантиметров сорок, не больше, от стены до стены. Жак в нем застрянет!

Удивительно, но он не сбавил скорость, а вот я отставала все сильнее и сильнее. Я сознавала, что меня «накрыло» — усталостью, голодом, болью, прошло шоковое состояние человека, которого швырнуло из огня да в полымя, с этого света на тот, в условия слишком даже для меня экстремальные… Я потрясла головой, ловя расплывающуюся реальность, и поплелась за Жаком. Нельзя расслабляться, некогда, не сейчас.

Мы выныривали из проулков, сталкивались с людьми и пропадали в проулке новом. Один раз окликнули — «Жак!», но он не повел даже ухом. Затем я услышала ругань и детский плач и не сразу сообразила, что мы пришли, и вот окно, из которого я вылезала.

— Стой! Подсади меня.

Жак остановился, медленно развернулся и неспешно обвел меня взглядом. Неприятный у него взгляд.

— Симон, — окликнул он. Почему нет, у мальчишки получится лучше, чем у меня, пролезть в окно. Пацану не понадобилась даже помощь — он пропал как хорек в дыре, а я пошла на вопли и крики.

— Хватит! — заорала я, высовываясь из переулочка. — Сейчас вам откроют дверь. Все хорошо.

Хорошо, да не очень. Лошадь, мешки, Фредо, Фуко. Что он там жует?.. Анаис, Мишель, младенец, Жизель расселась как барыня на телеге. Остальные или еще не дошли, или вернулись к Рошу, или пропали по дороге сюда. Если Люсьена и ребенок в доме — одиннадцать человек. Очень много. Еды у нас нет.

Жак подошел к телеге, уставился на Фредо. Я посмотрела тоже — все плохо. Настолько, что…

— Мне нужна твоя помощь, — сказала я, дернув Анаис за рукав. — Сейчас нас впустят, и тогда…

Я не договорила. За дверью рухнуло что-то и загремело, потом вылетело стекло, детский плач так хлестнул по ушам, что дернулся даже Фредо, который был вроде бы без сознания. Я представила, что Люсьена сцепилась с Симоном не на жизнь, а на смерть, а может, и не Люсьена, а может, два покойника ожили и в доме зомбиапокалипсис…

Нет. Затихло все, кроме крика ребенка, и дверь приоткрылась. Я робко шагнула вперед.

— Это я, — крикнула я предупредительно, — Валер.

— Ага, я так и понял, — услышала я голос Симона. Он вышел, щурясь на солнце.

Я повернулась.

— Снимайте Фредо, несите его… — если Жак не поможет, Фредо умрет тут же, на улице, от болевого шока. — Заходите все в дом. Жак… А вы?

Жак. Жук Жак, что он вообще делал на той улице? И так спокойно, словно принимал овес для своих кобыл от лабазника?

— Я же сказал, нам с тобой не по пути, — напомнил он и нахмурился. Женщины неловко пытались стащить Фредо, он стонал в голос, и Жак все же отвлекся от меня.

Все, кроме Симона, который теперь не отходил от телеги, и меня, зашли в дом под марш — вопль ребенка. Малыш Жизель проснулся тоже, и я хмыкнула: добро пожаловать в ад. Симон вздрогнул и напрягся: к нам, абсолютно точно к нам, шли два мужика и женщина. Твердым шагом, как хозяева города, и отвратная весть — кто тут хозяин в этот самый час?

Я дождалась, пока Жак вернется. Он закрыл за собой дверь, встал напротив меня, проследил, куда смотрит Симон, и протянул руку к одному из мешков.

— Я дам тебе немного хлеба, а ты взамен заберешь его, — он кивнул на мальчика. — От него мне толку нет. Решай. Только быстро.

— Давай хлеб.

Пока те трое не подошли, и разбирайся с ними сам, старый лис. А они уже близко, и Симон, который следил за ними испуганно, ни слова не говоря, прошмыгнул в дом. Следом — я с двумя кирпичами хлеба, которые успел всучить мне Жак.

Я задвинула засов и осмотрелась.

— Фуко, — приказала я, и тот в два прыжка подскочил ко мне, голодными глазами глядя на хлеб. — Нет. Сперва ты и Симон найдете что-нибудь… вон хотя бы тот стол, перевернете его и задвинете окна. Окно, которое разбито. Потом так же закроете и другие окна. Понятно? Потом — обед. И помните, это все, что у нас пока есть.

Откуда у Жака хлеб? Неважно. Потом спрошу у мальчишки, если он знает, ответит. Или нет.

Жизель сориентировалась быстрее всех. Никакого стыда и смущения женщины этого сословия в эти времена не испытывали: она без малейших колебаний вывалила из робы обе налитые молоком груди и кормила младенцев. За ее спиной стояла измученная Люсьена. Фредо положили прямо на пол, Мишель сидела рядом с ним, и я покачала головой, но — это потом.

Я выглянула в окно. Вроде тихо, день скоро начнет угасать, наступит ночь, пора иных опасностей этого мира. Тех троих уже не было, и телега Роша медленно удалалясь вверх по улице, провожаемая взглядами занимающихся мародерством крестьян.

— Никто из них не выходит из города, — вслух заметила я. — Это странно. Почему закрыты ворота? Их не выпускают?..

Мои реплики повисли в воздухе. Кашлянула Анаис.

— Его надо перенести… наверх, — негромко сказала я. — И ты уверяла, что знаешь, как лечить.

— Я могу из любой бабы достать хоть десяток младенцев, — хохотнула она. — Но многого ты от меня не требуй, святой брат.

— Он умрет, если мы ничего не сделаем.

— Он и так умрет.

«Знаю», — хотела ответить я, но промолчала. Может, нет. То, что я приняла за серьезное заражение, может оказаться грязью. Да, состояние Фредо дрянь, но кто знает, возможно, его рано хоронить.

Люсьена не вытерпела, кинулась помогать Фуко и Симону. Мальчишка был глупый, но ловкий, а вот у Фуко руки явно росли из неверного места. Но худо-бедно под крики Люсьены стол они перевернули и окна забаррикадировали, а я поняла наконец, что громыхало, когда Симон открыл дверь. Люсьена, предоставленная сама себе, наплевала на вопль ребенка, а может, он удовлетворился сосанием пустой груди и уснул, и его приемная мать соорудила возле двери — зачем возле двери? — замысловатую конструкцию, которую и обрушил Симон, благо что без последствий для себя самого.

— Пока хватит, — устало сказала я Люсьене и ее криворукой бригаде. Меня опять повело, а желудок сильно кольнуло. — Я сейчас дам вам хлеб… Тут есть вода. — И два трупа. Черт бы это все побрал. — Я сейчас ее принесу. Анаис, тебе придется постеречь хлеб, может, заодно и нарежешь его?

Кому из присутствующих я могу вручить нож? Той, у кого и так свой имеется. Я положила на прилавок каменные буханки и пошла в кухню. По испуганному взгляду Люсьены я догадалась, что она туда тоже наведалась. Но молчит — здесь никого не удивить двумя покойниками?

В мешке я видела горшок, так себе, без того битый, но сколько-то воды я смогу туда налить, вяло думала я, опускаясь перед раскиданным барахлом на колени. Лечь бы сейчас прямо здесь и уснуть. На пару минут. Это ведь ничего не изменит? Но сперва мне надо немного поесть…

Я налила воды в горшок — вонючей, мутной теплой воды. Подумала, выплеснула налитое, повисла на невероятно тяжелом рычаге, спуская воду, подождала, пока она станет немного светлее и не будет так противно вонять. Но я уже не могла отличить, откуда исходит запах… Откуда бы ни исходил, этих двух постояльцев нам придется выкинуть из дома, когда стемнеет. Шатаясь, я пошла назад, в торговый зал, где священнодействовала Анаис, нарезая острым ножом бруски хлеба.

Мне тоже достался кусок. Никогда в своей жизни я не ела ничего тверже и вкуснее, и никогда в жизни мне не давался кусок хлеба такой болью и кровью. Мало соображая, что делаю, я макнула хлеб прямо в горшок и держала его так, ждала, что он размокнет. Горшок у меня отобрал Фуко, хлебнул от души, на него смотрела страждущими глазами Мишель, а я стояла со своим размокшим куском как голодный гоблин, и вид, наверное, имела точно такой же.

Анаис резким жестом воткнула нож прямо в стойку — я охнула. Она и голову размозжит так же непринужденно. Мне очень повезет, если не мне.

Я толкнула Фуко, чтобы он оставил немного воды остальным. Он сразу уставился на мой кусок хлеба, и я, пока не лишилась своей скудной еды, поспешила запихнуть ее в рот.

— Держи, — с набитым ртом проговорила я, передавая горшок Мишель. Анаис обернулась.

Будь я не настолько измотана и не так сильно избита — а ведь это были свои, что будет, когда — если — я доживу до чужих? — я успела бы отскочить. Но соперничать с женщиной, которая была в два раза крупнее меня, здоровая и сильная, я не могла.

Она выбила горшок из моей руки, он отлетел метра на два и разбился вдребезги. Мишель вскрикнула, Жизель вскочила, а Анаис схватила меня за грудки. Сейчас вторую руку она протянет к ножу — и мне крышка.

— Ах ты рыбья твоя душа! — зашипела она, притягивая меня к себе ближе. Я захрипела. Сил сопротивляться у меня не было — зато у меня был еще один нож. — Угробить нас захотел? Кто тебя подослал, пащенок? А ну говори!

Глава восьмая

— Во-первых, поставь меня на пол, — твердо, насколько могла, выдавила я. Воздуха мне не хватало. — Во-вторых, это был единственный целый горшок.

Рука моя нащупала нож за поясом. Недооценивать противника очень опасно. Даже если этот противник — девчонка.

Но и Анаис привыкла к взбрыкам девушек, знала бы она, кто я, и мне несдобровать. Пока меня защищал образ монашка — я этим пользовалась. Можно вытащить нож, но сколько я после этого проживу?

— Именем Молчащих, ты меня задушишь, — прохрипела я. Безрезультатно. — Там… кх-хе… вода в кухне. Пойдем вместе.

Анаис выпустила меня, и я не знала, что сработало: имя местных божеств или факт, который уже можно было проверить. Я пыталась отдышаться, во всем был один плюс — очередная встряска согнала с меня невыносимую сонливость, и у меня затеплилась надежда, что я сперва закончу дела, а потом упаду и просплю, сколько получится.

— Следи за хлебом, Фуко, — прокаркала я, и все на него посмотрели. Отлично, значит, сожрать лишнее ему уже не позволят, ибо кто устережет самих сторожей. — Пойдем, — кивнула я Анаис. — Сама все увидишь. Только это был последний горшок, — напомнила я еще раз с очевидным упреком.

— Тут есть еще, — подала голос Люсьена, отправилась за стойку и в самом деле вытащила оттуда горшок. Неизвестно, что в нем было, что-то жирное, но, судя по запаху, съедобное. Я вручила горшок Анаис — пусть у нее будут заняты руки.

Если я смогу вернуться в свой мир, если мне выпадет такая возможность, что я напишу? «Пособие для выживания в экстремальных условиях для попаданок»? Как художественная литература должна иметь определенный успех, только вот я в жизни не писала ничего, кроме курсовых, статей, регламентов и монографий.

— Погоди, — придержала я Анаис, когда мы зашли за лестницу и услышать нас не могли. — Там два трупа. Что нам с ними делать?

Руки Анаис дернулись, я взглянула на горшок с подозрением. Слишком мал для того, чтобы его надеть мне на голову, слишком хрупок, чтобы пережить удар по моей голове.

— Откуда они там взялись?

— Я видел, как сюда зашли три человека, — поделилась я, не сочтя нужным скрывать подробности. Но не все. — А потом видел, как один из них отсюда вышел. Где были еще двое, я тогда не знал, но потом, когда стал осматривать дом… — Я подошла к двери, легонько ее толкнула. — Дверь не сразу открылась, одно из тел подпирало ее изнутри. Они зарезали друг друга, а тот, третий, этого, я полагаю, так и не узнал.

Анаис смотрела на меня недоверчиво, но я очень надеялась, что разум возобладает. То, что я, такая тощенькая пигалица, способна справиться даже со средней мещанкой, вызывает сильные сомнения у любого здравомыслящего человека.

— И вот еще что, — продолжала я, раз уж Анаис развесила уши. — Лазарь торговал питейными травами. Что-то знаешь о них?

— Еще бы, — тоже негромко, в тон мне, отозвалась она. — Можно заваривать для бодрости, можно от простудной хвори, можно роженице давать. Вот для бабы я тебе что угодно намешаю, а остальное — уж извини. Так, для девочек своих сама у Лазаря покупала, драл, паршивец, с меня три шкуры.

— Для чего твоим… девочкам эти травы?

— Известно для чего, — хмыкнула Анаис. — Хотя тебе, наверное, нет. — Она пожевала губами, думая, как бы мне попонятнее объяснить. — Роды — это больно, невинная твоя душа, а чтобы родов не было — так и еще больнее…

— Сможешь найти эти травы? — перебила я. — Знаешь, как они выглядят?

— Если есть — чего не смогу. Только Фредо они уже вряд ли помогут.

— А ты попробуй, — предложила я и толкнула дверь сильнее.

Я, конечно, пролезла в щель, Анаис пришлось сделать для себя проход шире, но она даже горшок мне не отдала. Все так же темно, пахнет… пованивает, с досадой отметила я, от тел надо избавиться срочно. Анаис мельком взглянула на трупы, прошла к крану, только тут передала горшок мне и резко нажала на рычаг.

Из крана с фырчанием полилась сильная вонючая струя. Я стояла, и скрестила бы на груди руки, если бы мне позволял горшок, а вода все лилась, и я гадала — чем она воняет, чем? Нечистоты? Нет, непохоже, да и как бы они сделали водопровод с подачей воды прямо из сточной канавы?

— Не врал, — с искренним изумлением заметила Анаис. Я пожала плечами. — Ну? Она все такая же дрянная, сливай не сливай. И воняет тухлыми яйцами.

— Откуда она идет, как ты думаешь?

— Думать нечего. Она тут в городе одна сохранилась, скважина. Ее еще до большого пожара пробили, был тут такой купец заезжий, Марио… А потом мало у кого трубы остались, — пробормотала Анаис. — Ну, в моем веселом доме была труба, а как прохудилась, мы ее и забили…

Скважина?.. Тухлые яйца?.. Сероводород?

Анаис опять нажала на рычаг, словно рассчитывая, что где-то там что-то по волшебству переключится и вода пойдет наконец чистая, а я стояла, гипнотизируя струю, брызгавшую во все стороны, и чувствовала себя как человек, которому показали изнанку фокуса или рассказали конец интересного детектива, и смысл пропал читать еще двести страниц.

Вся семья Лазаря умирала? Проклятый дом? Неудивительно, потому что отравление сероводородом запросто могло отправить на тот свет любого человека с ослабленным организмом, вдыхал он пары или пил эту воду. Правила посещения сероводородных купален в числе прочих туристических мест повышенного риска я разрабатывала, только вот химическую и медицинскую часть писали эксперты — соответственно химик и два доктора, а я из их объяснений уже ничего не помнила… А в самих купальнях никогда не была.

Никто никогда не знает, о чем придется в будущем сожалеть.

Я поставила горшок на раковину и отвела руку Анаис от рычага. Выжившие Лазарь, его жена и мать, наверное, предпочитали пить разбавленное вино, как и все в этом веке, у кого была такая возможность. А может, и не разбавленное вовсе. А остальные — отец Лазаря, сын Лазаря и его жена, кто-то еще — мир их праху.

— Можно сказать, что воды у нас нет, — буркнула я. Поблагодарить Анаис за то, что она дала мне ключ к разгадке? И посеять в ней еще пару зерен сомнения. — Но раз уж ты здесь, давай спустимся и посмотрим, что там внизу, в подвале.

Анаис с готовностью обернулась. Она кипела жаждой деятельности тогда, когда не кипела гневом. Я не могла сказать, хорошо это или нет, и в какой момент она перехватит у меня инициативу. Смогла бы она еще справиться с тем, что намерена на себя взять.

— Повезет, узнаем, почему эти двое друг друга прикончили, — кивнула она. — А то пока я не очень верю твоим словам, святошенька Валер.

Да чтоб тебя разорвало с твоими предубеждениями, непоследовательная ты женщина. То меня ведут Молчащие, то я стою как кусок дерьма, в зависимости от выгоды, которая маячит у тебя перед глазами.

Не испытывая никакого почтения к мертвым, Анаис оттащила оба тела к стене — пыхтя, но явно не надорвавшись. Итак, я собираюсь спуститься в подвал с женщиной, которая вооружена не хуже меня и намного меня сильнее. Я собираюсь спуститься в подвал, из которого двое несчастных вылезли уже сумасшедшими и отправили друг друга к праотцам.

— Воды нет, — повторила я. Это самая поганая из всех новостей, если не считать состояние Фредо. — Где они могли брать воду?

— Как и все, — Анаис с тяжелым хеканьем подняла крышку погреба, а потом обернулась ко мне с очень жалостливым выражением на лице. — Ты что, в скиту жил?

Этот вопрос я оставила без ответа.

— И все же? — А вот на свой вопрос я очень хотела получить ответ. — Привозили воду? Сейчас не привозят?

Анаис кивнула и начала спускаться. Я не любила помещения, из которых был только один выход, но тоже подошла к лестнице и заглянула в провал. Темнота, воняет плесенью и чем-то кислым, только крупная фигура мелькает едва различимо. Затем Анаис чиркнула чем-то, и в подвале заплясало оранжево-серое пятно.

— Может, — донесся ее голос уже из глубин подвала, — тут осталось вино. Разбавить его этой водой, и можно пить… А, вон и правда, смотри-ка, тут еще…

— Стой! Нет! — завопила я, теряя последние остатки сонливости и неприязни перед подвалом. Многовато для меня разгадок за четверть часа. — Не смей это пить!

— Ты мне еще ука… — возмутилась Анаис, но я уже стояла перед ней и с радостной мстительностью выбила у нее из рук бутылку, а потом отскочила в сторону, больно ударившись обо что-то бедром.

Этот мир меня доконает.

Источник света, что там Анаис держала, погас.

— Вот потому они и прирезали друг друга, — объяснила я, падая на колени, пока Анаис не пришла в себя от моего нахальства, ну и пока я не потеряла из памяти место, куда укатилась бутылка. Даже если содержимое пролилось, травы останутся. — Скажи мне, какая трава безвредна в небольших дозах и даже полезна, а в сильной концентрации лучше сдохнуть от жажды, но отвар из нее не пить?

Я нащупала бутылку. Вино действительно вылилось, но в бутылку былочто-то плотно набито. Я осторожно понюхала, погоняв над горлышком воздух. Пахло чем-то похожим на нашу мяту с примесью едко-хвойного.

— Да все они такие, — озадаченно буркнула Анаис. — Если бы нашли ростки кадинлара, я бы их Фредо дала пожевать. Тогда бы он не то что уснул, ходить бы смог…

— Ходить не надо, — предупредила я и, поднявшись, протянула ей бутылку, но в руки не дала, просто сунула под нос. — Чем пахнет?

Анаис потянула носом. Я ждала. Она не великий эксперт, может и ошибиться, но в любом случае я не должна была позволить ей это выпить, этим вином угостились те двое невезучих или же другим. Лазарь, покидая дом, сделал все возможное, чтобы те, кто сюда проникнет, целыми и невредимыми не ушли. Нюхала Анаис долго, чиркнула своей интереснейшей зажигалкой — два камня, сплетенные чем-то смахивающим на проволоку, и свисающий шнурок, — потом требовательно сказала:

— Дай сюда. Вот, похоже, это и есть кадинлар, но я не уверена. Если только с чем-то он смешан…

— И что будет, если ты глотнешь? — прищурилась я. Шнурок снова погас.

— Да ничего, если глотну. Так, слегка пошатает. А если выхлебаю — ну, не знаю, при мне никто столько вина с кадинларом не пил. — Зато я знаю, мрачно подумала я. Крыша съедет. — Парочку штук вытащу и дам Фредо, может, поможет.

На парочку штук я согласилась. У меня все равно не было выбора, и эта трава подвернулась удачно, но мы стали смотреть, что есть еще. Погреб оказался богатый, но насколько безопасный, я даже прикинуть была не в состоянии. Осветительный прибор, которым Анаис передо мной хвасталась, был не слишком большим подспорьем.

Бутылки, часть выпита, я понюхала эту часть, опознала кадинлар. Трава, скорее всего, дорогая, но Лазарь предпочел покарать любого, кто покусится на добро, которое он не смог физически вывезти. Трава начисто забивала запах вина, а может, я не учуяла его там, наверху, из-за общей вони в кухне. Мука — ее обнаружила Анаис, и судя по ее ругани, в ней тоже нашлось что-то весьма ядовитое. Забористые выражения бывшей хозяйки борделя меня не удивили, то, что она сказала после того, как поносить Лазаря ей надоело, обрадовало.

— Тут можно взять муки, с самого низу, — изрекла Анаис уверенно. — Просеять еще, если сито найдем, но ничего, это ларанжа, она тут никому не повредит, даже если и попадется.

— Что она делает?

— Если некрепко заварить или с гиделлой смешать, мужскую силу дает, но пить неделями надо, если крепкий отвар сделать — он бессонницы сдохнешь. — Анаис продолжала копаться на стеллажах, и я ей не мешала. Она разбирается в местном быте намного лучше меня. — Ну а у нас тут разве что ты оскоромишься, — хохотнула она, — и то вряд ли. А ростки тризы я выберу. Сам сюда пальцы не суй, уколешься — останешься без руки.

Я подумала, откуда у нее такие познания, или это естественно и нормально — отличать всю эту странную гадость и уметь с ней обращаться? Удивилась бы я, оказавшись в девятнадцатом веке в селе и обнаружив, что помещица может принять отел у коровы, что в мое время было навыком исключительным? А если бы мне критически не повезло и я сидела бы у костра и смотрела, как потрошат мамонта?

— Жадная сволочь, — подвела итог Анаис, закончив осматривать погреб и повернувшись ко мне. «Зажигалку» она бережно спрятала на необъятной груди. — Все попортил, что мог и как мог, но травы оставил никчемные. Кадинлар заберу и муку, а остальное пусть так и валяется.

Я покорно взяла бутылку, Анаис подхватила мешок. Муки было много, и я подозревала, что она и помимо трав может быть напичкана всякой гадостью, но: мне ли сейчас воротить нос от безвредных личинок?

Лезть наверх оказалось непросто — это вниз я скатилась, напуганная собственной догадкой, теперь подтвердившейся, — у меня болело все тело, двоилось в глазах и снова нагнала невероятная усталость. Мне мешала бутылка, которую я наконец догадалась засунуть за пазуху, руки отказывались держаться за перекладины, ноги то и дело норовили соскользнуть. Анаис только ворчала на меня сквозь зубы, и я хмыкала — это она сознательно возносит хулу на монаха или монах тут больше так, сословие привилегированное, но не настолько, чтобы за несколько бранных слов можно было получить покаяние года на три? Но мне ее ругань была безразлична, я не принимала ее на свой счет.

Потом я слушала, как взбирается Анаис, и отыгралась на ней, едва ее голова появилась над уровнем пола:

— Скинем их в подвал и задвинем его чем-нибудь так, чтобы туда никто не залез.

Люсьена, конечно же, удивится, не найдя двух мертвецов, но вряд ли начнет бегать за каждым, выпытывая, куда они делись. Совсем дурой она не кажется, с ребенком сообразила, с баррикадами у двери тоже…

Анаис пнула ко мне мешок, поплевала на руки и поволокла первое тело к подвалу.

— Кто твои родители? — спросила она.

— Понятия не имею. Я сирота.

Не знаешь, что ответить — выбери тот вариант, к которому не придерешься.

Мы вернулись в торговый зал, и я выяснила, что Люсьена и Жизель с детьми ушли наверх. Фредо лежал на полу, рядом с ним прикорнула Мишель, и она не сводила взгляд с Фуко и хлеба. Симон сидел на стуле и болтал ногами.

А на улице уже начинало темнеть. Сумерки скользили по старым камням, опускались сизой туманной ватой. Анаис принялась возиться с бутылкой, которую я прежде поставила на стойку, а я поманила Симона и Мишель.

— Вам тоже нужно отдохнуть, — сказала я и задумалась. Комнат тут не то чтобы мало, но… Симон — мальчик, Мишель — девочка, а я — ни то ни другое. Черт. — Найдите себе комнатки, ночью нужно будет по очереди дежурить у постели Фредо и, если что, разбудить взрослых.

Они кивнули, но я заметила, что им обоим не очень хотелось идти наверх. Симон, наверное, беспокоится за деда, а малышка Мишель боится оставаться одна.

— Можешь лечь вместе с Жизель и Люсьеной, — шепнула я. — И если они будут возмущаться, пригрози им вон ей, — и украдкой указала на Анаис.

— Иди, иди, — та махнула мне рукой, не отрываясь от своего занятия, но что конкретно она творила с бутылкой, я не видела из-за ее спины. — На ногах уже не стоишь. Мы с Фуко занесем его, ну-ка, вострый, да-да, ты, — она ткнула в Симона, — сбегай найди комнату наверху. — А ты иди, брат, поспи немного. Досталось тебе сегодня крепко.

Я, шатаясь, пошла к лестнице, меня обогнал Симон и догнала Мишель. Малышка тяжело вздыхала, а я думала — дала бы и мне Анаис что-то из трав, чтобы после того, как я проснусь, я не орала от боли во всем избитом теле…

Я ткнулась в первую попавшуюся комнатку и не глядя рухнула на жесткую узкую кровать. Мне показалось, что уснула я прежде, чем щека коснулась матраса — больше на кровати не было ничего.

Я спала и не должна была видеть сны, потому что слишком вымоталась, слишком устала. Стресс, который я испытала за этот день, был сильнейшим в моей в общем-то долгой и полной непростых событий жизни. Но я очнулась в собственном сне от состояния невероятного счастья — такого счастья в своей жизни наяву я тоже не ощущала никогда.

И я откуда-то знала, кто причина этому счастью, рвущемуся изнутри волнами нежности и умиротворения.

Я была в незнакомом саду — окружавшем, может, замок, дворец, особняк, каменный и монументальный. Я видела только стены сквозь заросли и задыхалась от чувств и ароматов цветов, я теряла сознание от близости человека, который даже не прикасался ко мне. Я не смотрела в его сторону, лишь улыбалась.

Мы были не ровня — я знала и об этом. Я, хозяйка всей этой роскоши, и он, простой офицер. Я, титулованная особа, и он, титулованный выше, но, увы, происходивший из потерявшей влияние, некогда приближенной к князю семьи. Или даже к самому королю — кто знает, это все давно быльем поросло. Я знала, что нас разделяет: мои деньги, титул, заслуженный моим дедом за преданность княжеству и короне, и его опала, безвестность и то, что когда-то — глупо, но это так — наши семьи стояли по разные стороны трона.

Мы были не ровня, но нам обоим было на это плевать.

В своем сне я знала не только это. В какой-то момент он решил не портить мне жизнь мезальянсом. Что было от той его связи — меня не волновало. Я не намерена была этого человека кому-то вдруг отдавать и терять фантастическую эйфорию, доступную — дарованную — свыше не каждой. Я знала, что мой отец согласился на брак, ему, как потомку того, кто заслужил титул, деньги и почести не древностью рода, а потом и кровью, все условности были глубоко безразличны. Я вышла замуж — и я была самой счастливой женщиной на Земле, или как, черт ее побери, называлась эта планета, если ей вообще хоть кто-то когда-то давал название.

Я вышла замуж, разрушив чью-то жизнь, но я была эгоистична в своем выстраданном счастье. Я с трудом справлялась с собственными эмоциями в странном сне, и над нами звонили колокола.

Я открыла глаза, потому что сказка внезапно кончилась. Было темно, холодно, тело мое онемело. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

Но было необходимо, хотела я того или нет, была я в силах или не в состоянии.

— Пожар! Молчащие прокляли этот город! Пожар! Пожар!..

Глава девятая

Пожар в эту эпоху — стихийное бедствие. Страшнее чем голод, опаснее чем эпидемии. Скученность построек, горючие материалы, отсутствие воды, песка и путей эвакуации, узкие улицы, неровные дороги, стремление жителей во что бы то ни стало сберечь свое добро и ветер, разносящий пламя. Захочешь удрать, не убежишь, помешают или не успеешь.

Закусив губы — они только поджили, и я почувствовала, как по лицу течет кровь — и собрав все возможные силы, я поднялась с кровати, приказав себе не орать от боли. Поддамся ей — и можно лечь и ждать своего часа. Я бы утешила себя мыслью «хуже быть не может», но прекрасно знала, что может и будет, если я прямо сейчас не заставлю себя двигаться и сойти вниз.

Кричали на улице. Внизу Люсьена выглядывала в окно, и еще я услышала, как не спеша спускаются остальные.

Я тоже подошла к окну, заглянула в щелочку между ставнями. Люсьена встревоженно пыхтела мне в ухо.

— Что там? — спросонья, хрипло спросила Анаис. — Горит где-то?

— На нашей улице не видать, — проговорила Люсьена. — Молчащие помилуют, нас обойдет. Да, Валер? Что-то видишь?

Любопытствующее население — вижу, да. Все высунулись в окна и смотрят в сторону, противоположную той, в которую смотрю я. И никто ничего не предпринимает, а мне необходимо понять, сколько у нас есть времени.

Глубоко дыша и убеждая себя, что мне не больно, что я просто отлежала себе все что могла, я быстро пошла наверх. За мной потащились и остальные, и их бы я с удовольствием оставила внизу.

— Как там Фредо? — спросила я у Анаис. — Что с ним? Смотрела его ногу?

— Спит, — бросила она. — Смотреть там нечего.

— Жар спал?

— Да я щупала? — возмутилась она. — Он и не дается, орать начинает. Перебудить тут всех, и младенцев? Оно мне надо?

— Но он хотя бы в сознании? — раздраженно выдохнула я, распахивая дверь комнатки, которую занял Симон. Он сидел на кровати, сонно хлопая глазами.

Я прошла к узкому окну под потолком. Черт бы побрал этого параноика Лазаря и того архитектора, который пошел у него на поводу. Мне пришлось вытянуть руки, подтянуться и запрыгнуть на кровать, и от этого немудреного движения меня чуть не скрутило, как от удара током. Надо терпеть, организм поймет, что иначе ему крышка, и все ресурсы мобилизует на выживание, отключив такую сильную боль. И немного разомнутся мышцы — один сплошной ушиб, хорошо если нет ни трещин, ни переломов, ни травм внутренних органов.

Горело в той стороне, откуда я пришла. Где были дом Жака и лавка, в которой я раздобыла себе одежду. Языки пламени лизали крыши домов, и новость скверная: площадь возгорания уже большая, не один дом и скорее всего не два.

Я почти что свалилась с кровати, точнее, упала на нее своей пятой точкой, пострадавшей не меньше, чем все остальное тело, и, облизав кровящие губы, сказала:

— Собираемся и уходим отсюда. Будите всех, Анаис, если у тебя еще осталась та трава… ты говорила, что Фредо сможет идти?

— Куда идти? — неприязненно проворчала Анаис. — Ночью?

— Ночью. Сейчас до нас никому не будет никакого дела. Не до того, чтобы грабить других, спасти бы себя и то, что уже награбил.

— Вот еще глупости, — она уперла руки в бока. Говорили мы громко, а может, причиной были крики с улицы, потому что в дверях, не решаясь войти, маячили Жизель, Мишель, младенцы у них на руках, Фуко и Люсьена за их спинами. — Что, сильно горит? Потушат.

— А если нет? — парировала я. — Я опять же никого не неволю. Уходят те, кто хочет уйти. Люсьена и Жизель с детьми, Симон и Мишель возьмут одеяла, Анаис и Фуко помогут идти Фредо. Давайте, времени у нас очень мало, спускаемся вниз. Фуко, бери хлеб. Одевайтесь, на улице холодно.

— Куда мы пойдем?

Я сделала все правильно, мне было проще. Я знала их по именам, а значит, сразу раздала всем задания, и им в голову не пришло, что я никому из них не оставила выбора. Все идут, но Фуко почему-то засопротивлялся.

— К воротам, — пояснила я и, взяв Симона за руку, повела его к двери. Все расступились. — Их откроют, раз в городе начался пожар. Мишель, Симон, быстро возьмите пару небольших одеял и спускайтесь, Анаис и Фуко, дайте Фредо трав и выводите его тоже. Не копайтесь.

— Не откроют! — услышала я в спину, но даже не обернулась. Не откроют прямо сейчас, пока ситуация не критическая, но откроют, когда поймут, что город обречен, или даже чуть раньше. Они сами, те, кто запер ворота, удерут еще до того, как их сомнет обезумевшая толпа. И значит, мы должны оказаться там прежде всех прочих, кто сейчас лишь смотрит, но не спешит.

При любой эвакуации важны не только организованность и оперативность, но и распределение людских потоков. При пожаре — особенно. Избежать давки, избежать образования толпы.

— Быстрее! — рявкнула я и сама пошла по комнаткам собирать одеяла. — Большие не бери и тяжелые, если намокнут, все равно придется их бросить, просохнуть они не смогут.

Одеяла, как назло, были большие и невероятно тяжелые. Словно камнями набитые, но, скорее всего, они были просто стеганые, из шерсти, или ватные, кто разберет. Одно я скинула на пол, второе, больше похожее на плед, перебросила Мишель. Потом мне попалась куртка — драная, наверное, ее снял кто-то из забредших сюда мародеров и примерил хозяйскую, но мне сойдет.

— Пошли, — скомандовала я, — нам надо добраться до ворот как можно скорее. Симон, возьми у Фуко хлеб.

— Нам не откроют ворота.

— Что? — какое-то немыслимое упрямство. Разве что стражники сами успеют уйти, а ворота запрут снаружи, но это бред. Ни одно укрепление не закрывается извне, это не колония и не склад, задача — не пустить чужаков, а не запереть жителей в городе. И теперь мне то же самое твердил двенадцатилетний мальчишка.

— Нам не откроют ворота, — упорствовал Симон, глядя на меня исподлобья. — Из-за канваров. Дед встречал капитана, который выводил за плату людей, а от него получал немного припасов. Ворота открывали только страже.

— Тогда город не горел. — Мне некогда было с ним препираться. Да, я случайно узнала, чем промышлял извозчик Жак, впрочем, ничего удивительного, каждый выживает как может, и как может, так и наживается. Понятно, почему Жака особо не трогали, и хлеба этот говнюк мог бы дать нам и побольше. Я продешевила.

Мне пришлось остановиться, потому что Фуко и Анаис сводили вниз Фредо, и трава, которая стала причиной смерти двух человек, свое действие оказала. Фредо хромал, его шатало, шел он медленно, но не стонал. Мне показалось, что он в состоянии переставлять ноги лишь потому, что его направляют, куда идти. Он мог открыть рот и сказать, что я не Валер, а неизвестная госпожа, но вряд ли ему поверили бы и начали разбираться.

Колокол все звенел, крики не утихали. Промчалась куда-то лошадь, по всей улице мотало телегу, как будто она была без одного колеса. Но я понимала — видела, слышала — что это еще не паника, а суета, так, незначащее мельтешение, и значит, у нас еще есть время.

Я не стала смотреть, что на улице, просто отодвинула засов и открыла дверь.

— Где ворота? — спросила я у Анаис. Фредо висел на ее плече больше, чем на плече Фуко, и в самом деле был немного не в себе, как после наркоза. — Куда нам идти?

— Туда, — Анаис махнула свободной рукой. — Но зря стараешься, ворота они не откроют.

— Да почему?!

Я, конечно же, пошла вперед, и вопрос бросила больше в сердцах, чем рассчитывая получить ответ. Без разницы! Мы должны выбраться, пока пожар не охватил весь город. Отсюда я не видела, что творится там, где бушует пламя, но ветер разнесет его по крышам, и очень скоро.

— Пошевеливайтесь!

Мимо нас пробегали люди. Не с ведрами, без вещей, это были не матросы — разве что один походил на морского волка, но он никуда не бежал, он курил трубку, прислонившись к стене, и проводил нас задумчивым взглядом. Брать у нас было нечего, мы напоминали большую семью, спасающуюся бегством. Повод, благо что, был не только у нас.

Даже если пожар не разгорится, неважно. Мы выберемся.

— Они нас не выпустят, — крикнула Люсьена мне прямо в ухо. — Надо было остаться в доме.

— Не выпустят — почему? — я чуть обернулась к ней, но темп не сбавила. Шла я достаточно быстро, чтобы за мной успевали и Люсьена с Жизель, и Фуко с Анаис и Фредо. Дети могли выдержать любую скорость в течение некоторого времени. — Куда теперь?

— Налево, — и Люсьена слегка подтолкнула меня. — Они закрыли ворота от канваров. Ты что? У вас не запирают?

— Ты говорила, что ворота заперли не сразу, — вспомнила я. — Твой хозяин успел удрать.

— Канвары подобрались близко, вот и закрыли. Их всегда тянет туда, где можно поживиться.

— Чем? — не поняла я. — В городе считай что голод. Не сегодня, но через неделю, если это все не закончится, мы бы принялись за мышей.

Мы шли по узкому переулку. Здесь были странные дома — три, иногда четыре этажа, но похожие на бараки. Деревянные, какие-то хлипкие, с пустыми проемами окон, и я сперва удивилась — кто разбил все окна, потом поняла: тут и не было стекол. Слишком дорого. Это трущобы, где ютились бедняки, и сейчас они пустуют.

— Отсюда все ушли? — спросила я, указывая на провал окна.

— Или побежали грабить. Кто, думаешь, занял большинство домов? — хохотнула Люсьена. — Или полагаешь, что Аннетт жила на той торговой улице? Все, кто пялится из окон, почти все, прибежали отсюда. Голодают, страдают от жажды, но готовы убить любого, кто попытается выкинуть их из чужих домов. Вон туда сворачивай, а лучше пусти меня вперед, я знаю дорогу…

Канвары. Кто это? Чем они так опасны? Монстры? Чем эти твари, подобравшиеся к городу, могут угрожать нам?

Я шагнула и оказалась у выхода на широкую площадь. Здесь, наверное, тоже была торговля, но не такая праздничная, как на рынках, больше это место напоминало развал или знакомые мне прилавки у оживленных, но далеко не федеральных трасс: перевернутое ведро и старый ящик. Прохудившиеся ведра и разбитые ящики и горшки валялись повсюду вперемешку с конскими лепешками и раздавленными овощами. Воняло гнилью и дерьмом, посреди площади темнела мерзкая лужа.

Но за площадью, за покосившимся бараком, я видела нечто, похожее на сторожевую башню. Ворота — и тишина.

Но нет. Я заметила, что мы были не первые: кто-то успел раньше нас, и подле башни, запертой, без единого человека рядом, стояла телега, на которой кто-то лежал и сидел. На телегу падали отблески огня, и выглядела она зловеще.

— Розина!

— Стой!

Я не успела перехватить Симона, он кинулся к телеге, а я в отсвете редких факелов с башни не могла ничего толком разобрать, но, кажется, сидящие обернулись.

— Эй, вы! — завопил Симон. — Где Жак? Это мой дедушка!

Я повернулась к Анаис и Фуко. Фредо улыбался блаженно, как умалишенный, прочие столпились вокруг. Допустим, Симона я отдам старику, он в любом случае не откажет, а что делать с раненым, Мишель и младенцами? Может быть, на наше счастье, там, в телеге, кормящая мать? Жестом приказав всем оставаться на месте, я направилась к телеге. Там громко возмущался Симон и требовал сказать, где дед.

Что если деда, Жака, там нет? Если проблема — только запрячь лошадь, как он говорил? На мальчишку молча смотрели два человека, мужчины, и ничего ему не отвечали, а я поняла, что все намного хуже, чем я могла предполагать, слишком поздно.

Одного из мужчин я не видела раньше — тощий, как половина весла, седой, морщинистый, с бородой.

Второго я предпочла бы вообще никогда не встречать.

Две наши предыдущие встречи для меня окончились благополучно не иначе как чудом.

Но шаг я не сбавила и сделала вид, что я не я. Темно, да и сколько таких как я этот человек встречал в городе за неделю? Куда больше меня занимал вопрос, почему он здесь, а не ищет своих подельников. Я могла бы ему указать место, где они: в подвале дома Лазаря.

— Где дедушка? — продолжал вопить Симон, и тощий высокопарно ответил:

— Не кричите, юноша. Разбудите господина Мижану.

Я обошла телегу по широкой дуге. Лежал, как было несложно догадаться, пресловутый господин Мижану, но интересовала меня не телега, а лестница на сторожевую башню.

— Эй, ты, куда ты пошел? — Голос я узнала. Тот самый второй, нетерпеливый, и сейчас он тоже проявлял нетерпение. Я прикинулась, что не только немая, но и глухая.

Я начала подниматься по лестнице, держась за перила. Организм вытворяет странные вещи: то черпает ресурсы ниоткуда, то вдруг, как теперь, напоминает, что его возможности не безграничны. Боль вернулась, и чтобы отвлечься от нее, я посмотрела вниз. Конечно, да, мой приказ забыли, как только я повернулась спиной, и все уже стояли возле телеги. На площади появились еще люди — скверно. Нам надо всем, кто уже здесь, покинуть эту огненную ловушку как можно скорее.

Я остановилась на площадке и посмотрела на город. Горит. Горит сильнее, чем раньше, но это пока нет ветра. По прошлой ночи я точно могла сказать, что он поднимется чуть позднее, это приморский город, климат в нем стабилен. До того, как поднимется ветер, мы должны отсюда уйти.

Плохо, плохо. Помимо того, что двое знают, что я девушка — Жак и Фредо, причем Жак стопроцентно, — есть еще человек, перед которым я притворялась не тем, кто я есть.

С этой паршивой мыслью я толкнула тяжелую дверь башни, и она, к моему изумлению, отворилась легко, как декорация из папье-маше.

— …Дам! — оглушил меня голос. — Хоть триста гольденов, Жак. Хоть пятьсот.

«Дом на эти деньги можно купить», — вспомнила я.

— У господина Мижану нет трехсот гольденов, — с мнимой покорностью ответил Жак. — Есть двадцать. Двадцать гольденов тебе, Ару, и двадцать тебе, Кристофер. Это хорошие деньги, чтобы вы открыли ворота.

— А ты еще кто?

Да, странно было бы, если бы мой приход остался незамеченным. И как играть? Покорность Жака и деньги Мижану не помогают.

— Разве это так важно? — я дернула плечом. — Нас десять человек, там женщины и дети, у нас нет ни единого гольдена, и мы просто хотим покинуть город, вот и все.

Вся надежда сейчас на то, что Жак поймет и мне подыграет. Осознает, что его тактика успеха не имеет, а вот моя может сработать, если он поможет мне.

— Думаешь, если ворота заперты, то это просто так? — сощурился на меня толстый стражник. — Чтобы мы просили побольше денег? Которые нам все равно никто не даст? Здесь остались одни нищеброды.

— Город горит, — возразила я. Жак косился на меня очень недобро. — Если не открыть ворота, люди передавят друг друга, пытаясь спастись.

— Подумаешь, загорелись два-три дома, — отмахнулся второй стражник. — Как загорелись, так и потухнут.

Все может быть. А может, нет.

— А если нет?

Я поймала взгляд Жака. Старый ты лис, тебе не меньше моего нужно отсюда выбраться, и этот господин в телеге явно обещал тебе целое состояние, из которого ты согласен отдать десятую часть.

— Я скажу тебе, что будет, — я снова повернулась к стражнику. — Ворота будут закрыты до тех пор, пока вы сами не поймете, что пора бежать. И к тому времени площадь будет забита людьми. Они будут пытаться взобраться на стены, кому-то это удастся, и их тут же стащат — чтобы уцепиться или потому, что нечего быть более везучим и ловким. Кто-то уйдет, но их будет мало. Ворота будут раскачивать — без результата. Остальные начнут штурмовать башню. У них не получится — лестница узкая, дверь вы запрете. Но когда пламя начнет лизать крыши домов вокруг площади, вы захотите открыть дверь… И лица людей будет последнее, что вы увидите. Вас разорвут голыми руками. А остальные… Мало кому повезет спастись, большинство навсегда останется на этой площади — растоптанные, раздавленные…

— Хватит! — заорал толстый стражник. — Хватит, заткнись, замолчи, ты…

Тощий сильно его толкнул, я не подозревала такой силы в тщедушном теле.

— Он говорит с Молчащими, — прохрипел тощий. — Ты не понял?

— Он был в Реккате, — взвизгнул толстый.

— Нет, не был. Я даже не знаю, где это, — покачала головой я.

— Но он рассказал про пожар в Реккате! — толстый отскочил в сторону и от меня, и от тощего напарника. — Оттуда мало кто выбрался…

Я не была в Реккате, идиоты. Я видела многое пострашнее и делала все, чтобы такого больше не повторилось. Каждый раз катастрофы одни и те же, они лишь вместе с веками меняют причины и масштабы. И количество жертв.

— Какая разница, был он там или не был, — Жак постарался их перекричать — получилось, стражники посмотрели на него. — Здесь будет то же самое. Возьмите гольдены и откройте ворота, пока еще есть возможность остаться в живых.

Толстый стражник переглянулся с тощим, и тот указал рукой на дверцу — вроде бы на балкон, мол, я вам сейчас покажу.

Стражник распахнул дверцу, и я увидела серебряное от миллиардов звезд небо. В городе оно точно такое же, но там, за стенами, небо было свободным. А стражник вышел на балкон и махнул нам.

— Закрой-ка дверь, Ару, а то сбудутся слова этого… монашка, — проворчал он. — Раньше, чем мы с тобой думаем. А вы двое, идите сюда. Жак, ты знаешь, почему люди выходили только с капитаном?

Жак подтолкнул меня к балкону. И это зачем? Ты, менеджер по кобылам, должен не на их стороне быть, а на моей! Но я пошла, мне ничего больше не оставалось.

Каменный балкон, но кажется ненадежным. Не украшение, не укрепление, и тогда он здесь для чего, чтобы атакующим было проще забраться на башню? Я подошла к перилам и глянула, что внизу: ров, заполненный водой, а в нем… О боже.

— Тенкелы, — Жак положил мне руку на плечо. Проклятье! — Спящая смерть.

— Это их они так боятся? — пробормотала я. — Этих… водных… зверей?

— Нет, — ответил Кристофер и вытянул руку. — Тенкелы не повернут головы, пока кто-то не заплещется в их логове. Но если открыть ворота… смотри туда.

Я проследила в направлении, куда он указывал. Ничего. Степь или лесостепь, или что-то похожее, я могла различить кустарники, редкие деревья, холмы и белые в свете ночи соцветия каких-то трав. И огни, мелкие, будто бы светлячки кружили между холмами.

— Канвары, — спокойно сказал он. — Они совсем близко. Чуют поживу.

— Ворота закрыты, — я всматривалась: кто это? Твари или же люди? — Это от них вы прячетесь?

Здесь нет огнестрельного оружия? Я покосилась на Кристофера: у него за плечом нечто, смахивающее на древний штуцер, но я ни черта не понимаю в оружии. Заряжать его все равно целая эпопея.

— Если канвары войдут в город, крестьянский бунт покажется детской шалостью, — пояснил Жак. — Пока убийства — ради домов и денег, ради еды. Канвары истребят всех до единого просто потому, что смогут. Не видела, — на мое счастье, он проглотил последнее слово, опомнившись в последний момент, — что они тащат как добычу? Обломки бочек. Бревна. Черепки.

— Они… разумны?

Впереди невменяемые создания, позади огонь. Что страшнее? Что нас убьет с гарантией?

— И да, и нет. Они понимают речь, общаются между собой. Но разум в них я бы тебе искать не советовал.

Жук. Еще какой, и говорит он, когда забывается, не так по-простому. Кто он такой? Кто каждый из тех, кто ждет нас внизу? Кто я, черт возьми, мы же все притворяемся кем-то в надежде, что тот, кто нас знает, промолчит.

— И все-таки, откройте ворота, — тихо, но твердо произнесла я. — Слышите? Это доносится с площади. Если мы оглянемся, увидим, что пламя уже разгорелось. И там, возле башни, очень много людей. Откройте ворота и уходите сами. Канвары… их не хватит на всех, в отличие от огня.

Я повернулась и пошла обратно в помещение. Пока я сделала все, что могла. И я думала, какие еще могу привести им аргументы. Этим все не кончится, точно нет.

— Я знаю, как мы пройдем мимо канваров, — проговорила я, глядя на запертую дверь. И за ней уже кто-то терся. — Понадобится немало удачи, но мы сможем пройти мимо них.

Глава десятая

Я опасалась, что меня спросят, как мы сможем пройти мимо канваров, но стражников больше заботили те, кто стояли под дверью и периодически — робко — стучались, а Жак так и не сказал мне ни слова. Стражники, потоптавшись, оттерли меня в сторону и открыли-таки дверь, потому что других вариантов у них и не было. Я обернулась к Жаку.

— Как капитан выводит людей? — спросила я. — Почему канвары на них не нападают?

— Ружья, — исчерпывающе откликнулся Жак.

— Тогда, — довольно ухмыльнулась я, — если ты хочешь от того господина в телеге получить заработанное или не потерять то, что уже заработал, уговори идти с нами одного из них, — и я указала на стражников.

— С нами?..

— Да, потому что со мной твой внук, ты не забыл? И еще восемь человек.

Не дожидаясь, пока Жак опомнится, я умудрилась проскользнуть на площадку мимо стражников и нескольких человек, которые донимали их просьбами. Не слишком настойчиво, как я могла оценить, донимали, а центр города уже полыхал, в воздухе носились черные хрупкие хлопья — чем они были когда-то? — и все запахи перебивала гарь.

Я повернулась к стражникам — стояла я немного за спинами поднявшихся на башню мужчин, но что было нужно, и Ару, и Кристофер увидели: мое очень выразительное покачивание головой.

Толстый Ару растолкал просителей и протиснулся к перилам на лестнице, где уже стояла я. И оба мы посмотрели вниз.

Не много, не мало… Раз, два, четыре, шесть, восемь, десять… одиннадцать телег вместе с нашей, а запряжены только три. На многих сидят люди, пока что не паникуют. Пока у них еще есть время ждать.

— Они готовы уйти, — веско заметила я, — несмотря на канваров. Лучшее, что ты можешь сделать для них, это открыть ворота.

— Мне придется их сразу закрыть, — буркнул Ару. — Зачем мне надо, чтобы меня отправили на рудники?

— Тебя отправят на поле в качестве удобрения, если ты сам не уйдешь отсюда. Видишь? — Я вытянула руку и показала на пламя над крышами. — Еще полчаса, час, и поднимется ветер. Думаю, те, кто сейчас внизу, помнят Реккату и пожар, который уничтожил весь город. И полагаю, их памяти стоит доверять.

Ару быстро пошел вниз, я за ним. За нами, я слышала, застучал сапожищами Жак. Я обогнала стражника, поискала взглядом нашу телегу. Все на месте, надо же, и даже никто не скандалит, из прочей толпы доносятся разговоры. Их делегаты до того, как у всех сдали нервы, добились своего, стражники вышли, и потому народ безмолвствует и готов к спокойному бегству, впрочем, это пока, только пока.

— Вы, — крикнула я негромко, — вы оба. Ты и ты, старик. Слезайте. А вы кладите сюда Фредо, — приказала я Анаис и Фуко. Фредо сидел как ни в чем не бывало на брусчатке все с тем же умиротворенным выражением лица. — Жизель и Люсьена, если вы чувствуете, что не сможете нести детей, кладите их на телегу, но учтите, что в таком случае вы вверяете их Жаку и больше никому.

— Эй, — повернулся ко мне полубоком громила, — я тебя видел?

— В гробу я тебя видел, — грубо отозвалась я. — Слезай, пока стражник не дал тебе по шее. А вы шевелитесь. Сейчас откроют ворота, и мы будем… — Я посмотрела на другие телеги. Крепкая на вид лошадь, на телеге смурная баба и три мужика. Судя по количеству барахла — бывшие жители покинутых трущоб. Еще одна телега — мужик и две вполне боеспособные, если что, женщины. — Будем третьими, вот за ними. Если получится. Но в давку не суйтесь.

Мне на плечо легла рука. Дурацкая у них тут манера, никакого уважения к личному пространству. Что будет, когда узнают, что я женщина?

— Ты вот что, — услышала я голос Ару. — Найди Диану. Это моя жена. Диана Лекур. Обещаешь?

Как я могу обещать? Ни соцсетей, ни полиции, ни какого-либо учета. Дианой Лекур, дружище, может назваться любая, а где будет настоящая — не ведомо никому.

— Я обещаю, что сделаю все возможное, — кивнула я, с трудом вынося эту пятерню на плече. — Но будет лучше, если ты пойдешь с нами. Иди к воротам.

Ни седой, ни мой старый знакомый не спешили покидать телегу и пускать на нее Фредо. Жизель положила младенца рядом с господином как-его-там, и ничего он не спал, облизывал нас неприятным масляным взглядом. Люсьена малыша оставила при себе. Что там было у Соломона про матерей? Великий царь не учел, какой у женщины может быть интерес помимо любви к своему ребенку. Деньги, деньги, младенец на руках у Люсьены стоит огромных денег, и вот такой каламбур: он в лучших руках.

Анаис стащила громилу, словно он был котенком, и мне показалось, что они неплохо знакомы. Все может быть, учитывая ее род занятий, и я допускала, что не один раз он получал от нее кочергой.

— Что вылупился? — гаркнула она. — Здесь тебе не бордель, разглядывать нечего! Взял, положил его, живо, вон идет уже хозяин кобылы, и вы двое, — рыкнула она теперь уже на Мишель и Симона, — тоже садитесь.

— Розина не вывезет, — важно изрек Симон и одернул Мишель.

Я спешно похлопала Анаис по руке и, когда она обернулась, покачала головой: нет, дорогая, мальчик прав, скорость и выносливость лошади — главное. Хватит ей и двух немощных и одного ребенка.

— Готовы? — я притянула Мишель к себе. Фуко и громила положили на телегу внезапно начавшего сопротивляться Фредо, и Анаис тут же решила этот вопрос оплеухой. Ару уже возился возле ворот, люди начали подтягиваться… пускай.

Это жестоко, но я не могу вытащить всех. Я и так спасаю их от смерти. Может быть, канвары рванутся в город. Может быть, они вообще не заметят нас всех. Может быть, пламя их испугает. Все может быть, но это неточно. Управлять толпой в этих условиях — на грани фантастики, слишком шумно, меня не расслышат и мне не подчинятся. Кто-то пройдет раньше, кто-то позже. Кто-то выживет, кто-то нет, это надо принять.

Но. Но. Но.

Я бросила взгляд на телегу. Что-то похожее по контурам на ружье — кочерга? Сабля? Нет, кажется, трость. Мужчина на телеге возмущенно дернулся, я замахнулась на него этой тростью. Не до тебя сейчас, лежи и, возможно, будешь жив.

— Слушайте все! — заорала я. Бесполезно. Никто не услышал. — Слушайте! Держитесь группами, как будто вас выводит капитан! Возьмите в руки все, что издалека похоже на оружие! Эй, слышите? Держите в руках то, что канвары примут за оружие!

Я охрипла, и из губы опять пошла кровь. Зато совесть мгновенно заткнулась. Непрофессионально. Что есть профессионал без достижений науки и налета цивилизации на тех, кому он кидает спасательный круг? Я бы еще обезьянам нарисовала на полу клетки пути эвакуации из зоопарка. Бесчеловечно? Негуманно? Спасай тех, кого можешь спасти — первое правило в моей… бывшей работе.

Поток людей хлынул в ворота, едва они открылись настолько, что в них возможно стало протиснуться. Я не видела, где стражник Ару — в такой давке его могли смять и даже этого не заметить.

— Я с тобой разберусь, — услышала я. — Когда уберется этот жучара Жак и свалит отсюда стражник.

— Нелады со стражей? — как больно мне ни было, но я презрительно оттопырила губу. — Тогда лучше молчи, целее будешь. Как тебя зовут?

— Бриан, — чуть подумав, ответил громила. Почему он решил не портить со мной отношения? Из-за Анаис? Из-за того, что я в числе тех, кто договорился со стражей? Из-за Жака?

— Отличное имя. А я Валер. Мы теперь с тобой в одной лодке и грести будем, пока не выплывем.

— Или не потонем.

— Или так. — А еще я всегда могу показать тебе козырь — двух твоих мертвых дружков, и вся моя команда соврет, что их видела. Не я такая, жизнь здесь такова, что всех доказательств — «слово и дело». А улики сейчас пожрет огонь, учитывая, что Лазарь все как предвидел. Дом его — пороховая бочка.

Люди орали, беспокоились, ворота распахивались сильнее. Как я и думала, никто не обратил внимания на мои слова, никто — но не Бриан. Он вытащил из проезжавшей мимо телеги очень похожую на мою трость, и я подумала — вот ей, случись что, он и расквасит мне голову. С превеликим удовольствием.

— Жак! — крикнула я. — Давай! Все — быстро, быстро!

Возник просвет. Основная масса протолкнулась, прочие, те, кто был без лошадей, не смели тронуться с места из-за…

— Не смотри туда, просто не смотри туда! — заорала я вцепившейся мне в руку Мишель. — Жак, гони!

Телега дернулась, я едва не упала, потому что не успела вовремя отстраниться. Мне нужна хоть какая-то опора, я слишком слаба, промелькнула издевательская мысль и тут же исчезла. К черту все, бежать, пока есть возможность!

Мы все — и за нами еще несколько человек из толпы — кинулись к воротам. На тело какого-то мужчины я сама старалась не смотреть и как могла отвлекала Мишель. Вот чем опасны давка и паника, и ведь еще не началось по сути ни первое, ни второе.

— Ару! — крикнула я стражнику, прислонившемуся к стене. По его виску стекала кровь, но сильно пострадавшим он не выглядел. — Бежим!

Бежим, друг, потому что у тебя есть то, чего нет у нас. И тебя не похвалят за то, что открыл ворота. Наверное.

За воротами была… тьма. Пелена звезд над головами, словно застывший ветер, бесконечная равнина и огоньки. Тоже застывшие, будто канвары не поняли, что происходит, почему все бегут прямо к ним в руки. Во рву слева от нас забеспокоились твари, плеск был как от с высоты падающей воды, но, наверное, тенкелы не выбирались на сушу.

Жак и телега оказались далеко впереди. За своей спиной я слышала тяжелое мужское дыхание, но не оборачивалась — кто это. Стражник Ару бежал нога в ногу со мной.

— Ради Дианы, — сообщил он, хотя я не требовала от него никаких объяснений. — Ради нее я не готов сгореть там, в проклятом Фриарте.

Я узнала название города за несколько часов до того, как он превратится в руины и пепел. Лучше поздно, чем никогда, я не вечно буду монашком Валером, когда-нибудь мне придется сказать, кто я и откуда. Оттуда, чего больше не существует, и памяти у меня, извините, нет.

Ничего у меня нет, кроме воспоминаний или же ощущений из сна, и неизвестно, мои ли они или подсознание творит непонятное.

Колонна беженцев растянулась примерно на полкилометра. Впереди зажгли факел, я отчетливо видела, как он светится, и из-за того, что телеги были груженые, возницы сбросили скорость — дать лошадям немного отдыха, а хозяевам барахла — угомонить нервозность за сохранность вещей. Жак тоже придержал лошадь, и мы подтягивались к нему. Я тащила за собой перепуганную Мишель, но в общем все обошлось… сравнительно малой кровью. Я предпочитала рассчитывать на худшее — как в этот раз.

Я додумалась использовать трость по назначению. Идти мне сразу же стало намного легче, Мишель наконец отцепилась от меня и шла, держа за руку Симона.

— Куда ведет эта дорога? — спросила я Ару.

— В Лекейн. Но до него сутки пути, а в деревни я не советовал бы соваться.

— А куда повернули они? — я указала на первую телегу, которую было сложно потерять из виду из-за факела. — Лекейн там?

— Нет, там деревни… — Ару утер кровь с лица. — И мне кажется, что они…

Он придержал меня за плечо, я зашипела. Не от боли, от раздражения: надоели. Но нахмурилась и тоже стала вглядываться туда, где только что горел факел.

— Что там… — начала было я, и все перекрыли вопли ужаса издалека. Огоньки вспыхнули разом там, где погас факел, они походили на светящихся муравьев, накинувшихся на добычу. — Жак!..

Что — Жак? Стой? Тогда мы следующие. Гони? Тогда спасутся только те, кто на телеге.

Канвары в нескольких сотнях метрах от нас сделали то, что не смогли ни огонь, ни крестьянский бунт, ни запертые ворота. Люди заметались, кто-то бросился вперед, кто-то назад, все сталкивались, вопили, размахивали руками, вторая телега, которая шла впереди, была в полсекунды опрокинута, вещи с нее разлетелись по всей дороге. Были ли канвары людьми или нет, они сообразили, что добычи на всех не хватит, и обратили свое внимание на нас. Часть огоньков начала потрошить телегу, часть — людей, часть отделилась в нашу сторону — счет пошел на минуты. Одна или две.

— Стреляй, — хрипло скомандовала я Ару. — Когда они подойдут ближе — стреляй… на поражение.

Они боятся стражников с оружием — и значит, у нас будет только одна попытка доказать, что мы тоже умеем кусаться.

— Стреляй в канваров, — уточнила я, ощущая неприятный холодок по всему телу. — Попадешь в кого-нибудь из людей — считай, выстрел потратил. Нужно попасть именно в канвара. Сможешь?

Ару хмыкнул, хотя я была уверена, что за криками он меня вообще не расслышал. Люди неслись сломя головы обратно к городу, и я разбирала — «ворота, закрывайте ворота». Откуда донесся ор — из города ли или вопил кто-то из тех, кто оказался за псевдо-спасительными стенами, или кто-то от отчаяния голосил, не успев добраться до ворот — я не знала. Мы сгрудились, и чего я не знала тоже, так это того, все ли из моей группы со мной или кто-то побежал в город, а кто-то — куда глаза глядят.

Огоньки приближались, и Жак внезапно стегнул лошадь, резко взяв вправо. Канвары пришли с другой стороны, возможно, Жак что-то знал? Куда он?..

— Стреляй, — прохрипела я Ару и толкнула Мишель и Симона за телегой. — Бегите! Симон, беги к деду и позаботься о Мишель!

Ару медлил, а я уже могла различить тех, кто пугал этот мир сильнее, чем люди, хотя — кто опасней людей? Монстры?..

Но канвары не были монстрами. Сначала они мне показались похожими на гоблинов или орков, как их изображают в играх или кино: крупнее человека и массивнее, несколько неуклюжие внешне, они передвигались легко, но медленно, как бы парадоксально ни прозвучало. Как огромная обезьяна, подумала я, и руки у них были такими же непропорциональными, как у горилл, и узкий нависший лоб, и лысая голова, а единственный глаз ярко светился — вот что было теми самыми непонятными огоньками.

— Они же циклопы, — ахнула я. — Ару, стреляй в…

Он прицелился. Я перестала его торопить, понимая, что убойная сила местного оружия невелика, канваров надо подпустить совсем близко, и только взглянула в ту сторону, куда умчалась телега и убежали Мишель и Симон. Их уже не было видно за холмом. Мне надо было отправить туда остальных? Нет, потому что детей заметить труднее, они выносливее в этом возрасте и намного ловчее.

Мы стояли против канваров одни, вся — я надеялась — моя группа. Кто-тоубежал вперед — и за ними уже неслись тени и огоньки, кто-то назад, и мы пока что их прикрывали. Кто-то кинулся следом за телегой Жака — вот черт, огоньки направились и в ту сторону тоже. Первого канвара я видела уже метрах в двадцати — и грохнул оглушительный выстрел.

Все звуки для меня пропали разом, канвар дернулся и упал на спину в полной тишине, прочие застыли, уставившись на погибшего соплеменника. Они и действовали общей стаей — пусть часть и рванула за другой добычей, это были какие-то отщепенцы, ренегаты, я увидела, как огоньки погасли в степи один за другим, но те, кто стояли перед нами, человек — штук? Единиц? Особей? — двадцать вытаращились на неподвижное тело, а Ару снова поднял ружье.

Его слишком долго перезаряжать, сообразила я, Ару не успеет и действует наудачу. Что же, пусть ему и всем нам повезет.

— Бегите! — крикнула я остальным, но куда? — Бегите туда, где Жак!

Я сама себя не слышала, Ару что-то мне говорил, и я не разбирала, что именно. Бриан схватил меня за плечо и поволок, зачем-то махая тростью, я в который уже раз закусила свои разбитые в мясо губы, чтобы не заорать и не отвлечь канваров от…

Черт, поняла я, они потеряли вожака и сейчас пытаются выбрать следующего?..

— Иди сам! — рявкнул Бриан, и я порадовалась, что слух ко мне возвращается. Жизель, седой с телеги, Анаис, Люсьена с ребенком… прочих я не видела. Мелькнул Фуко. Я остановилась — Ару все еще стоял на дороге, и что будет, когда канвары между собой разберутся?

— Ару! — заорала я, и мой крик послужил стае сигналом. Но нет, они не накинулись на Ару, просто один канвар обернулся, грустно посмотрел на нас и засадил стоящему рядом конкуренту в ухо.

В два прыжка Ару соскочил с дороги и догнал нас. Один канвар, меньше прочих, отпрыгнул от начавших драку соплеменников и собрался припустить за нами, Ару показал ему ружье, и канвар с печальной харей, моргнув сияющим глазом, вернулся и послушно вписался в драку. Его тут же вырубили, дальше я уже ничего не видела, потому что Бриан опять дернул меня в высокую траву.

— Там где-то остальные твари, — предупредила я. — Они в траве.

— Залегли, испугались выстрела, — разобрала я слова Ару. — Но память у них короткая, так что времени у нас не особо много. Бежим.

Белая сияющая трава. Красиво. Оказаться бы здесь в удобной походной одежде, с хорошим фотоаппаратом на шее и легким рюкзаком, набитым едой, с фырчащим неподалеку проходимым джипом. Мечты, мечты. Я чуть не подвернула ногу, Фуко даже упал, но сразу поднялся. В двух шагах от себя я заметила сияющий глаз и ткнула в него тростью не глядя. Не попала, но канвар отскочил. Бриан метко бросил в него свою трость. Идиот, пусть и влепил монстру по лбу.

Следующие два канвара поднялись как зомби из могил прямо у нас на пути. Анаис швырнула в них камень, я наставила трость как ружье. У них проблемы с краткосрочной памятью, то есть они уже забыли, что одного из них только что пристрелили, но прекрасно помнят, как выглядит жуткая палка, которая несет смерть. Один канвар дрогнул, второй моргнул. Ару, дико ругаясь — запомнить бы хоть пару слов! — пытался на бегу зарядить ружье. Анаис подняла еще один камень, метнула, попала, канвар взвыл.

— У-уй-ую! — заорал он и шарахнул себя кулачищем в грудь.

Из могилы поднялся третий. Глаза их смотрели на нас не мигая.

Четвертый.

И пятый. Кажется, нам конец.

Глава одиннадцатая

Стоял дикий ор — голосили женщины, кричали мужчины, плакали дети, и наши два младенца не отставали, все перекрывал рев канваров, припустивших к городу или гнавших отдельных беглецов дальше в степь. Ару — нет, ему не хватит времени — все еще заряжал ружье. Я в отчаянии подняла и навела на канваров свою трость, и грохнул выстрел.

Канвар, в которого прежде Анаис попала камнем, замертво отлетел на спину в траву. Завизжала Мишель, да, зрелище отвратительное. Командование канварами тотчас принял на себя новый монстр и моментально поймал пулю — или чем здесь стреляли ружья — наконец от Ару.

— Бежим! — Ару рванул меня за рукав. — Быстрее, пока они не опомнились!

Раз в год и палка стреляет, но я материалист. Друг или враг дал нам шанс на спасение? Я перепрыгнула через неглубокую канавку, за мной грузной ланью плюхнулась Анаис, а затем я все-таки оглянулась.

Рош сбежал с пригорка, держа в руках ружье, и помчался к нам мимо остолбеневших канваров. Кто бы ожидал от этого пожилого человека такую прыть? Где все его люди? Откуда у него ружье — какая разница, если он направил его не на нас? Пока не на нас, кто знает, что будет завтра.

— Дедушка-а!

Симон вопил где-то там, невидимый, скрытый травой и проклятыми холмами. Я — и кто-то еще, я не разбирала — взлетели на вершинку очередного холмика, по пятам нас преследовали канвары. Целеустремленно и методично, размахивая руками как на плацу, они топали по нашим следам.

Нам крышка.

— Дедушка, нет, нет, нет!

Жаку, возможно, крышка уже настала.

Рядом со мной остановился Ару, заряжая ружье. Мимо пробежала Люсьена с заходящимся в плаче ребенком, Жизель, Фуко… Рош проскочил в опасной близости от канваров, крайний махнул огромной ручищей, не достал никого, но скорости не прибавил. Куда им торопиться, в самом деле?

Я, пока воспоминания монстров были свежи, наставила на них трость. Должно же что-то остаться у них в головах, хоть какая-то связь между тем, что я так уже делала и один из них был застрелен? Один глаз, два, три… Четыре, пять, шесть. Морды перемазаны в крови и идущие позади выглядят более агрессивно. Уже попробовали убивать или, точнее, вспомнили, каково это.

Ару выстрелил, прикончив канвара, и дернул меня за собой. Рош опять задержался, зарядил ружье — ему, наверное, больше повезло с модификацией, — но стрелять пока не стал. Меня удивляло, как грузный Ару бежит, даже не задыхаясь.

— Дедушка!..

Тень пронеслась мимо нас, едва не сбив Ару, огромная, двухголовая, многоногая, и я только глядя ей вслед поняла, что это был человек на лошади.

— Симон! Где вы?..

Рош поскользнулся, я получила в плечо сильный толчок горячим дулом ружья. Может, я зря трепыхаюсь? Не чужие, так свои меня отправят на тот свет, сами того не желая. Кто был на лошади — Жак?

Мои ноги тоже потеряли опору, я выронила трость, шлепнулась на тысячу раз отбитый зад и поехала с холмика под вопли, рев, стоны и истерический плач Симона. Рош выстрелил где-то позади, канвар издал оглушительный хрип.

Я утерла слезы и прямо перед собой увидела седую старуху. Она сидела в траве, закрыв глаза, кажется, невредимая. Ни слова не говоря, я поднялась, вцепилась ей в воротник и потащила ее за собой. Старуха взвизгнула, мне на выручку пришел Рош и пинком заставил ее подняться.

Я бежала на плач Симона. Вот брошенная телега, лошади нет. Господин Мижану — старик, но крепкий, Фредо, Жизель с младенцем, Люсьена, Мишель… почти все. Бриан, седой бородач с телеги, Фуко… кого не хватает? Я, Рош и Ару, Анаис держит какой-то прут в руке. Мы все живы? И старуха, черт бы ее побрал. Только этого балласта мне не хватало.

Мы живы, но это пока.

Что там сказал Жак? Что берут канвары как трофеи?.. Всякий хлам?

— Телега! — я, оказывается, сорвала голос, да на мне вообще не осталось живого места. — Кидайте все с телеги! Как можно дальше и в разные стороны! Задержим их!

Анаис с готовностью махнула прутом, точнее, веткой, на Фредо. Тот все еще был под действием трав, но угрозу заметил и кулем рухнул с телеги. Люсьена резво сунула ребенка Жизель в свободную руку и первая схватилась за рогожу, покрывающую мешки.

— Ты что себе позволяешь, ты! — голос у господина Мижану оказался противным, писклявым, а хватка — неожиданно цепкой. — Не тобой нажито, девка кабацкая!

— Я тебя сейчас им, — кашлянула я — надеюсь, не кровью, и наугад ткнула туда, откуда вот-вот должны были появиться канвары, — скормлю, старый козел!

Или Бриан меня скормит, что вероятнее.

— Один прощелыга сбежал! — надрывался господин Мижану, вырывая у Люсьены рогожу. — А ну пошли вон! Голодранцы! Нищеброды! Отребье, выродки!

— Ты закончил? — осведомилась я хрипло, и, к моему вящему удивлению, Бриан легко выдернул из-под Мижану рогожу так, что тот шлепнулся, судя по звуку, с телеги прямиком на Фредо.

— Уо-о-ы у-йу-у-у!

Они и правда что-то говорят, поняла я, похолодевшими руками вытаскивая из телеги первое, что попалось под руку, небольшое, и кидая канвару. Шкатулка? Рулон ткани? И кидаю я как девчонка, счастье, что канвар подачки не заметил, иначе бросился бы прямо к нам. Мижану вскочил на ноги и тянул у Анаис какую-то шмотку, Бриан швырнул далеко в сторону что-то крупное и блестящее — раз, другой — в противоположную сторону, сработало, канвар увидел, рванул туда, за ним его соплеменник.

Все равно они слишком близко.

— Бросайте все! — заорала я. — Бросайте телегу! Они разорят ее, мы успеем уйти!

Или не успеем. Но попытаться обязаны. В любом случае мы дали Ару и Рошу возможность зарядить ружья — снова грохнули выстрелы.

— Бежим! Все бежим!

Где-то должен быть наш хлеб… Бриан сдернул с телеги мешок и первый пропал в траве. Я отыскала Мишель и Симона, схватила их за руки. Остальные сами…

Нам лучше рассредоточиться. Каждый сам за себя. Есть ли моя вина в том, что так вышло, был ли у меня иной выход и время подумать? Я узнаю, когда поднимусь на холм, бесконечно от меня далекий. Трава путается, хватает за ноги, бежать тяжело, какое счастье, что канвары медлительны, но лучше все же, если Рош или Ару будут неподалеку…

Дыхание срывалось, и последние метры я преодолела через адскую боль. Тело этой девчонки нежное, удивительно, как она вынесла все испытания с честью. Я могла сказать, что держит меня — двое детей, ненужные, брошенные, осиротевшие; двоих детей я могла попытаться спасти, вот мой предел. Отсюда, с холма, я увижу, куда нам бежать, имеет ли смысл, хотя — да, имеет, вот прямо сейчас сбежать с вершины и затаиться в траве, как та старуха, на которую не наткнулись бы канвары, если бы мы не понеслись в ее сторону…

Увы, ошибки неизбежны в такой ситуации, я давно это приняла, но насколько редко настигало отчаяние! Для меня это было сродни понятию любого студента медицинского вуза: потери будут. Но вот они есть — на твоем же операционном столе.

— Смотри… — Мишель замерла, указывая на город.

Я захлебнулась порывом ветра. Что там, в стороне города под названием Фриарт? Зарево на половину неба, ворота… открыты, насколько я могу разобрать, и месиво, месиво перед ними, и яркие сияющие глаза. Позади — смерть, впереди — тоже. Смерть вокруг, и нет выхода.

Нас обдало ледяным воздухом, и, будто вздохнув, секунду подумав, пламя над городом вспыхнуло до небес. Мишель стиснула мою руку, Симон, наоборот, отпустил меня и утер глаза рукавом.

Совершенно привычно для человека моего времени и моей профессии видеть взрыв. Не один Лазарь хранил у себя дома запрещенную жидкость. Ветер гнал огонь по уцелевшим домам, и выглядело это как чья-то кара. Город погиб — и облегчения от того, что мы его успели покинуть, я не испытывала.

— Бежим, — я тронула Симона за плечо. — Нас здесь хорошо видно, нам нужно спуститься и укрыться в траве. Пойдем.

Я оглянулась. Два, четыре, семь… и еще два канвара рыщут между холмами. Десятый выскочил ниоткуда и бежал так стремительно, что я захолодела. Проклятье… Они куда ловчее, чем мне казались. Выстрел, канвар упал. Хорошо. Никто из монстров не идет в нашу сторону.

Нет воды, нет еды, дети могут быть ранены, мы все трое замерзнем уже к утру, но пока у нас задача-минимум — выжить. Выжить хотя бы этим двум малышам, потому что остальных я, возможно, уже потеряла.

— Смотри!..

Да-да, рассеянно кивнула я, присматривая канавку, и лучше, если она будет покрыта травой.

— Да смотри же!

Симон заступил мне дорогу и указывал рукой куда-то… трава, холмик, нет, малыш, нам не нужен холм, нам нужно… похоже на какой-то ров? Я, так и не выпуская руку Мишель, побежала туда, Симон несся рядом.

— Это старые пути контрабандистов! Ух ты! Мне дедушка про них столько рассказывал!

Ах ты старый трусливый черт. Так вот откуда у Жака связи, лошади, неприкосновенность. Скольких он снабжал нелегальным товаром, если здесь вообще взбрело в голову кому-то что-то запрещать, кроме огнеопасной жидкости? Кто он такой изначально — бывший судовладелец? Купец? Чиновник? Попавшийся когда-то на нехорошем и сменивший вид деятельности?

— Куда они ведут?

— Наверное, к морю…

Логично. Я раздвинула заросли, сунула нос. Воняет падалью, может, даже дохлым канваром, воздух затхлый, неподвижный, а почему? Я сделала шаг, еще один. Донесся выстрел, рев канвара, Мишель вздрогнула.

— Пойдем, пойдем, — поторопила я. — Здесь противно, но должно быть безопасно.

Из города мы правильно ушли, меня не подвел многолетний опыт просчета возможных рисков — там, где я этот опыт имела. Что здесь? Куда я веду детей, что это за место, кто нас там ждет? Какие, к чертовой матери, риски, когда я не знаю этот мир?

Будь оно все трижды проклято в конце-то концов…

Это была траншея, ров, ход, незаметный с поверхности. Узкий, мы могли идти только друг за другом, неровный, под ногами то камни, то выбоины. Выпрямиться в полный рост нельзя — но контрабандистам и не нужно. Они шли, сгорбившись под тяжелыми мешками. Я все еще слышала вопли, стоны, рев канваров, выстрел, другой… Сквозь вонь в траншее я чувствовала запах гари и паленого мяса. Что же, не одна смерть, так другая. А потом может быть третья, четвертая. В это время долго не жили даже там, где не было ни бунтов, ни войн, ни монстров.

Разбираться со всем будем по мере возникновения проблем.

Дверь возникла перед глазами так неожиданно, что я моргнула, но Симон, восторженно дыша, бросился к ней, протиснувшись мимо меня, и распахнул ее.

Вот откуда шел смрад, догадалась я. Там явно не кто-то один скончался.

— Вот это да! — Надо было крикнуть мальчишке, чтобы он возвращался немедленно, но: эта дверь открыла нам ход в убежище. — Я знаю, что это! Идите сюда!

Я не разделяла его восторга. Из одного места, где нам грозила гибель, мы пришли в другое, и из этого другого попали в третье. Что меня немного примиряло с этой дверью: если это продолжение хода контрабандистов, оно приведет нас к морю. Там рыбаки, там, возможно, на рейде стоят корабли, и хотя бы детей я спрячу от всего этого кошмара.

Не факт, что не будет другой кошмар. Возненавидеть бы этот мир, но чем мне помогут эмоции. И: долго находиться там, где так несет мертвечиной, опасно.

— Ничего не трогать! — предупредила я. — Не отходить от меня!

Мишель зашла, я закрыла дверь. Если никто не видел, как мы зашли сюда, у нас есть фора. Коридорчик был отделан деревом — наверное, чтобы края не осыпались, а может, здесь хранили контрабанду, и было темно, очень темно.

— Мне бы вечное кресало, — помечтал Симон. — А вообще дедушка говорил, чтобы я сюда никогда не совался. Знаете почему? Здесь живут духи бездны, и если они видят свет, сжигают все огнем. А без света ничего не видно… ой.

— Ты в порядке? — похолодела я.

— Ага. Я хорошо вижу в темноте, идите за мной, — и я, потому что тоже уже различала тени, увидела, как он вернулся, протянул руку Мишель и повел ее за собой. — Я не ходил сюда. А там, дальше, ну, может, и не здесь, есть ход в саму бездну. Оттуда никто никогда не возвращался, вот так.

— Ты меня пугаешь! — захныкала Мишель.

— А ну тихо! — прикрикнула я. — Неизвестно, насколько хорошо нас слышно с поверхности.

Не слышно. Потому что и я не слышала ничего, кроме капающей воды. Душно, нет движения воздуха, очень сложно дышать, как удавку накинули. Но тепло, где-то есть источник питья, значит, до утра мы можем здесь продержаться. При условии, что вода не заражена.

Мишель закашлялась. Я нагнала ее, умудрилась в темноте положить руку ей на лоб. Мишель непонимающе закрутила головой, я головой покачала: температуры нет.

— Хочешь пить?

— Не знаю. Голова кружится. И трудно идти. И здесь воняет.

— Это потому что место проклято, — важно проговорил Симон. Я ничего не ответила. Головокружение, вонь, затхлый воздух, все это в совокупности… Вдохнуть полной грудью невозможно.

Переход кончился, мы оказались на развилке. Влево — чуть светлее из-за расщелины, вправо — темнота, я принюхалась: смердит из прохода слева. А справа? Тоже смердит, как бы не сильнее. Не может быть, чтобы не было выхода, разве что его засыпало. И плохо, что теперь начинается лабиринт, и это не просто окоп, покрытый сверху настилом, а ход в холме. Заблудимся, и конец.

Я сунула в рот палец, обильно облизала его, поднесла к проходу слева, отогнав Симона, чтоб он своим дыханием не сбивал эксперимент. Мне показалось, что есть колебание воздуха, и то же самое я проделала с ходом направо. Рискнуть? С правой стороны я не ощутила ничего. Чтобы убедиться, я прошла влево, за расщелину, опять облизала палец.

— Пойдем, — приказала я, ощутив еле заметное движение воздуха. — Давайте, быстро. Мишель, я знаю, что ты устала.

— Давай останемся здесь, — чуть слышно попросила она. — Здесь тепло.

— Да, но там вода, слышишь? — я подпихнула ее к проходу. — Дойдем туда и там останемся. Пошли.

Темно. Очень темно, настолько, что различить почти ничего нельзя. Какой-то источник света все же был, иначе мы потерялись бы совершенно, а я видела тени детей перед собой. Может, где-то проникал свет извне? Тогда бы было сильнее движение воздуха. Тогда что светится — какие-то камни? Водоросли? Насекомые? Знание физики у меня было практически на нуле, единственное, что я могла сказать точно: паршиво. Паршиво, если здесь что-то светится неживое.

Прямо перед моими глазами вспыхнул и тут же улетел в темноту оранжевый огонек, и я выругалась. Прекрасно и лучше и быть не может, теперь это насекомое сбило мне зрение! Мишель заныла и села на землю.

— Ну хватит хныкать! — со взрослой досадой сказал Симон. Голос его звучал несколько в отдалении. — Смотрите, тут есть проход, но он засыпан. И там светло. Идите сюда.

Я обняла Мишель, подняла ее и повела на голос. Она прижалась ко мне, а мне снова было не до утешений. Симона я увидела, как только проход расширился и мы очутились в небольшой пещерке, с левого края которой шел тусклый свет, а с правого края воняло совсем уж невыносимо. Не было сомнений, что там кто-то умер, и не было никакого желания умирать рядом с ним.

Был вопрос: почему он умер? Но выяснять было некогда.

Мне было нехорошо. Меня мутило, начали слышаться какие-то звуки, и я пока списывала все на усталость и затхлый воздух в смеси с запахом разложения. Я подошла и отстранила Симона, всматриваясь в дыру.

— Узковато, — я едва не ударила кулаком по давно слежавшейся куче земли. Природа вмешательства в ее дела не простила — обвал произошел довольно давно. — Но если мы заберемся выше, вон туда, то сможем пробраться все трое. Давай. Ты первый, потом поможешь залезть Мишель.

Какое счастье, что со мной дети, и я сама — костлявая и мелкая. Будь я немного крупнее, и я осталась бы здесь вместе с этим… Почему он умер, почему не ушел назад?

Симон карабкался как обезьянка — ловко и уверенно. Я растормошила Мишель, которая стала совсем убитая. Она морщилась, плакала, и мне пришлось хорошенько прикрикнуть, чтобы заставить ее подниматься. Впрочем, она была настолько вареная, что не возражала.

Очередь была за мной. Избитой, уставшей, голодной. Или я вылезу, или останусь здесь. Как тот, кто смердит до головокружения.

Почему он не ушел? Почему?

Что сказал Симон? Я вцепилась в каменную землю, попробовала подтянуться. Что он мне сказал? Если опустить, что это простая байка, которой Жак пугал внука, чтобы тот не совался куда не надо?

Духи бездны видят свет и сжигают все огнем. Какой-то газ?..

Похоже, да, и тогда нам повезло, что его интенсивность не так велика. Или этот вонючий бедняга решил прикорнуть в ожидании подельников и не проснулся. В любом случае: выбираться наружу. Мое лицо было уже напротив расщелины, оттуда нахорошо сквозило, значит, выход там есть. Лучше мерзнуть у входа.

От свежего воздуха голова закружилась еще сильнее, и я впилась, ломая остатки ногтей, пальцами в землю. Не хватало съехать вниз, чтобы все усилия были впустую. Я подтянулась, перевалилась — просочилась в расщелину, что-то уперлось мне в живот — черт! Я сунула руку за пояс, вспомнив про нож и что он мне уже очень давно не мешал, но выяснилось, что нож я потеряла, а боль причинял острый камень. Плевать. Я посмотрела, что там, внизу: приятного мало, я сейчас съеду вниз головой в дерьмо и лужу, но я все же крупнее детей и иначе в дыру не пролезу.

Стены пещеры были покрыты множеством светлячков. Я проехала на животе, раздавив по пути тех, кто смог уцелеть после спуска Симона и Мишель. Черт с ними, решила я, садясь на зад и отскребая насекомых от одежды. Вот и вода. И воздух. И вони нет.

Я подошла к мокрой от влаги стене, помедлила, рукой провела по струйкам, еще подумала, осторожно попробовала воду на язык.

— Можно пить, — озадаченно вынесла я вердикт, — но только очень немного. Очень. Помочить губы и хватит.

Потому что черт знает, что это за источник. Симон пить не стал, а Мишель лизнула камень — я махнула рукой, — а потом замерла, всматриваясь куда-то.

— Слышите? — спросила она таинственно. — Там кто-то плачет.

Глава двенадцатая

Мне казалось, что это птица. Свила гнездо в расщелине и грустно, протяжно поет в ночи. И было странно слышать после пережитого кошмара это призывное, спокойное пение, но что я знала о местных птицах?

— Точно-точно, — поддакнул Симон. — Где-то там. Там выход. Здесь должен быть выход, знаете почему? Потому что контрабандисты использовали этот ход.

Я кивала его словам, но что-то меня тормозило. Заваленный выход, или вход, или проход, все же был завален людьми? И несмотря на то, что мне жуть как не хотелось возвращаться туда, где пованивало и где был газ, я себя пересилила. Пожалела, что нож потерян и трости нет, потому что ковырять землю пришлось руками, потом я встала, посмотрела на потолок пещеры. Да, проход засыпали люди, здесь не было такой земли и тем более камней, их принесли сюда специально.

— Валер? Ты хочешь туда вернуться? — Симон подбежал ко мне и тоже начал раскапывать землю. — Но там точно нет выхода. А почему?

— Я-то откуда знаю, — растерянно протянула я. Интересно, как давно свободно использовали этот проход? Покойник относительно свежий, возможно, случайно забрел и надышался газом, а может, не знал, что хода нет? В отличие от мертвеца, бесспорно недавнего, земля слежалась несколько лет назад, если не десятилетий.

Мы вышли в центр пещеры. Здесь можно было бы остаться на время, но теперь меня пугал газ, и я не могла даже примерно сказать, с какой интенсивностью и периодичностью он вырывается из-под земли.

— Пойдем, — сказала я. — Попробуем найти другой выход. Если не найдем, придется лезть обратно.

Пещера была круглая и природная. Я поискала палку, прутик, что угодно, Симон понял, что я хочу сделать, и тоже принялся носиться в поисках того, что могло бы послужить своего рода факелом, Мишель поступила проще: стряхнула со стен светлячков и держала их в ладонях.

— У нас нет еды? — печально спросила она. Я посмотрела на Симона, он вздохнул. Да, кто бы берег там, на дороге, кусок хлеба, себя и то сберегли с трудом. — Тогда пойдем. Там все еще кто-то плачет.

Выход мы обнаружили сразу — довольно заметный проход рядом с мокрой стеной, и там вода капала нам на головы. Светлячки у Мишель норовили разлететься, и мы с Симоном вернулись и набрали своих. Теперь я преодолевала еще и нелюбовь ко всему, что ползает и имеет несколько пар ног, но желание выжить было сильнее любой неприязни. Шли мы долго и все время вниз, потом захлюпала вода, я пошла первая, осторожно щупая ногами землю: не хватало еще, чтобы где-то оказался обрыв. Я вымокла, лужи кончились, зато пол еще больше пошел под уклон.

Мне это все не нравилось, но хотя бы мы видели, куда идем. Я оценивала крепость потолка, поднимая руки вверх: держится. Если не будет каких-то внезапностей на пути, я должна успеть среагировать.

Я среагировала: разглядела ступени, и мы начали долго, утомительно спускаться. Я взмолилась про себя, чтобы не начались такие опасные лестницы, какие сохранились местами в старинных замках, и на это было надежды мало. Мы и находились в старинном замке или в его аналоге, только вот «старинный» было уже для меня синонимом «современности». То, что ступени рукотворные, сомнений не было никаких.

— Я знаю, что это, — объявил Симон. Мишель тут же закапризничала:

— Все-то ты знаешь!..

— Тихо, — оборвала ее я и повернулась к Симону: — И что? Куда ведет ход?

— Это крепость Дувар, — он явно важничал. — Она же старый маяк, давно уже не работает. Здесь было пламя из скалы, а потом случилось что-то, и находиться тут стало опасно, маяк построили новый, ближе к городу, а эту крепость забросили. Ей уже лет… — он хотел почесать затылок, но мешали светлячки в руках. — Много. Очень. Даже мой отец еще не родился тогда.

— Нам главное выйти куда-нибудь, — кивнула я. — Идем осторожно.

Полусказки Симона мне ничего не прояснили толком. Пламя из скалы? Газ? Затем он вышел из-под контроля? Возможно, хотя и невероятно для этого времени — газовый маяк. Может быть, пошли новые разломы. Скальные породы бывают нестабильными, отсюда пещеры. Мы находились практически на берегу, это так, и берег, скорее всего, был крутой и скалистый, просто холмы скрывали его от нас. Сейчас мы спускались к морю.

Если это крепость, понятно, почему заложили проход, были то контрабандисты или кто-то из стражи: допустим, Симон не ошибся со временем, отцу его должно быть лет тридцать-тридцать пять, да, похоже на то, что за этот срок земля осела — получился лаз, который нам так помог — и окаменела. Стражники могли заделать дыру, из которой шел газ, а контрабандисты — перекрыть охране крепости возможность проникнуть в их ход. Мне, собственно, было уже несущественно, кто едва не запер нас и стал причиной смерти одного бедолаги, а может, и не одного.

Ступени кончались, затем начинались снова. Я затруднялась сказать, на сколько метров мы спустились, но вряд ли больше, чем высота трехэтажного дома. Прямо перед собой я увидела дверь и толкнула ее.

Дверь открылась. Не без труда, но все же. Я подняла руки с остатками светлячков над головой: опять лестница, деревянная, черт знает, сколько ей лет, и, кажется, люк.

— Я попробую подняться, — проговорила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Высота метра два, но чтобы свалиться и переломать себе все что можно — достаточно. Учесть время и медицину, даже если и будет врач под рукой… Лучше было остаться в городе или стать развлечением для канваров, та смерть хотя бы быстрая и почти без мучений.

Я потрогала ногой ступени. Должны выдержать. Или нет, но скорее да, если я не буду спешить. И это не главное: нужно еще как-то открыть тот люк, для этого надо приложить усилия, надавать на это дерево. Шансы? Пятьдесят на пятьдесят, или выживу, или не выживу.

Почти не дыша, давно забыв про боль в теле, держа в голове опаснейший в моей жизни подъем, я начала взбираться по лестнице. Пару раз ступени чуть треснули, и только. Метр остался позади, я кинула вниз взгляд — Мишель и Симон смотрели на меня, не отрываясь.

Еще через несколько ступеней я потопталась, исследуя их и стараясь понять, насколько они крепкие, потом вытянула руку и попыталась сдвинуть люк. Он вроде поддался, и от неожиданности я едва не загремела вниз. Пока я соображала, какие-то доли секунды, пока перехватывала руками перекладины, темнота над моей головой пропала, ослепил свет, показавшийся мне ужасающе ярким, а следом я поняла, что прямо в нос мне уткнулось дуло ружья.

— Эй, ты! — услышала я удивленный голос Бриана. — Эй, это ты, доходяга?

— Дай мне руку, — выдохнула я. — Ты один?

— Нет, — хохотнул он и запросто выдернул меня на поверхность, чуть не вывернув мне все суставы. Я смаргивала, в глазах стояли слезы. — Я думал, вас порвали на куски.

— Вытащи детей, — приказала я и села. Мишель и Симон уже верещали внизу, но — черт возьми, как мы легко отделались.

Мы находились в круглом каменном зале. Что это было когда-то? Насколько большим был по меркам крепости этот зал? Метров двадцать в диаметре, высота потолков метров семь, все это черное, словно покрытое копотью, огромное количество узких проемов окон, гулко, холодно, но не настолько, чтобы не переставая стучать зубами. Я смотрела: Анаис, Фредо, Фуко, Жизель с ребенком, Люсьена с ребенком, старуха, которую мы подобрали. Не все. Но совесть, кольнув, сразу заткнулась: я сделала все, что могла.

— Я привел их в эту проклятую крепость, — проворчал Бриан, садясь со мной рядом и вытягивая ноги. — Все равно деваться было некуда. Где-то там остальные затерялись на верхней лестнице… Может, и все уже. Зато есть еда.

Жизель положила ребенка на колени Люсьене, встала, подошла к давно покосившемуся столу, как ни странно, сложенному из камней. Я рассмотрела, что на нем что-то лежит: мешок? Жизель повернулась к нам, протянула три ломтя хлеба.

— Немного, потому что мешок порвался, пока мы бежали, — пояснила она. — Но мы утром выйдем.

— Почему здесь воняет? — спросил Симон. Мишель устала настолько, что с трудом держала свой кусок. — Здесь воняет, фу, как в зверинце господина Ли из Чина.

Я отмахнулась. Пусть воняет. Зато нет газа: на столе горели три кривые свечи, и взрываться ничего не собиралось. Самую опасную проверку провели до того, как мы сюда явились, но и подвергли нас огромнейшему риску. Взорвись этот зал, нас бы засыпало камнями в подземелье в доли секунды, хорошо, если сразу насмерть. Но — мы выбрались, мы почти все живы, даже Фредо храпит как ни в чем не бывало, скоро рассветет и мы спустимся — или просто выйдем — на побережье.

Анаис подошла к мешку, покопалась в нем, вытащила четвертую свечу, и хотя спокойно могла зажечь ее от трех уже горящих, использовала свою «зажигалку». Симон завистливо вздохнул. Я подумала: ритуал или хвастовство? Или так по какой-то причине свеча гореть будет лучше?

— Давайте спать, — предложила я, дожевав хлеб, и перехватила неприязненный взгляд Бриана. — Что? У тебя другие планы?

— Мы и так уже спали, — буркнул он. — У меня слух острый, я вас услышал. Ложитесь, если найдете где. Эй, дрищ, а куда ты направился?

— Искать, где лечь, — бросила я. Нам оставалось место только на полу, но спать на камне мне или детям — не самое оптимальное решение. Я взяла одну из свечей, пересекла зал, думая, почему они остались тут, неудобное же место, и сквозит уже сейчас. И остановилась. — Почему вы все здесь? Это единственное помещение?

— Выйди и посмотри, — посоветовал Бриан, без всяких проблем устраиваясь на полу — где и сидел. Я вспомнила мультик про семью первобытных людей и способ, каким они ночевали… Оригинально, но создатели наверняка изучали исторические источники, и лучше люди на тот момент ничего не придумали, кроме как спать друг на друге. — Не сверни себе только шею.

Своевременное предупреждение, подумала я, особенно сейчас, когда я настолько уже плохо соображаю, что не способна заметить элементарную опасность вроде торчащего из кладки булыжника. Поэтому я вняла, смотрела и по сторонам, и под ноги, и разглядывала странные борозды на полу, неглубокие, и даже поскребла гарь на стенах, когда подошла ближе…

— Этот зал был… — я защелкала пальцами. Как правильно выразиться? — Здесь горел огонь маяка?

— Что-то вроде того, — не поднимая головы, ответил Бриан. — Если тебе приспичит спуститься, хотя я не знаю зачем, учти, что лестница еле живая. Наверх идти проще, спускаться можно только при дневном свете, иначе костей не соберешь.

Я высунулась в один из оконных проемов. Море внизу — не совсем под маяком, чуть дальше, может, прошел отлив, а может, оно отступило со временем. Скалы — нет, это разрушенная крепость, и не похоже на взрыв газа, напоминает землетрясение или атаку с моря. Последнее вероятнее, потому что маяк остался цел. И лестница, вереница каменных разбитых ступеней, и мерное шуршание.

Что?

— Что? — повторила я вслух за собственным подсознанием и дернулась вбок, в тень стены, так, чтобы меня не было видно снизу. — По этой лестнице кто-то идет.

Кто-то зашевелился, я не повернула головы, я всматривалась: кто там, что там? Ветер приносил морскую соль, и она оседала на моих губах вместе с липкой вонью звериного логова. Волны набегали на скалы и то и дело заглушали шаги и голоса.

— Канвары? — прошептала я тому, кто подошел ко мне сзади. — Они могут сюда прийти?

— Они ушли отсюда, — Бриан был уверен в том, что говорил. — И вряд ли вернутся.

— Почему? — я напрягала зрение. Слишком далеко те, кто сюда направляется. И их трое… четверо. А у нас горит свет, и тушить его поздно.

— Ну, себе они не настолько враги, — хмыкнул Бриан. — Там внизу колония кратов — самки и яйца. Канвары ловят самок, жрут яйца, потом с моря возвращаются самцы и ждут, пока канвары спустятся пожрать снова. Самка крата довольно мелкая, ее не проблема камнями забить, а вот самец — ему лучше не попадаться. Острые клыки, сильный удар хвоста, а канвары с первого раза опасности плохо запоминают. Но судя по вони, краты неплохо их проучили, канваров там валяется с добрый десяток, так что обратно я этих тварей сюда не жду.

— Значит, еды у нас тоже нет, — заключила я.

— Есть, мы же не идиоты, — возразил Бриан и — когда-нибудь мое терпение кончится и я рявкну — взял меня за плечо и подвинул в сторону, чтобы самому посмотреть вниз. — Спустимся на рассвете, возьмем три-четыре яйца, пока самки поползут к морю. Это канвары несутся на гнезда как на штурм крепости. Если все делать тихо, то обойдется.

— Если это не канвары, то кто тогда?

Я повысила голос, ведь опасности не было. И поняла, что теряю баллы собственного профессионализма со скоростью стремительно тающей линией жизни в какой-нибудь незамысловатой мобильной игрушке. Грохнул выстрел, в темноте промахнулись, конечно, но меня обдало крошкой пыли и засыпало глаза.

— Кто идет? — заорал Бриан, судя по злобе в голосе, ему досталось еще сильнее. — Кто идет, стреляю!

— Вы люди?

Рош? Я с трудом проморгалась, все равно ничего не увидела, кроме пятен.

— Нет, рванина ты подзаборная, говорящие задницы! — рыкнул Бриан. — Убери ружье, или я прикончу тебя на месте!

— Это свои, — кашлянула я. Каменная пыль попала и в горло. — Эй, вы, там! Поднимайтесь сюда, только осторожно!

— Какого канварьего дерьма они нам тут нужны? — зашипел на меня Бриан, но его прервали.

— Много ты на себя берешь, любитель сладкого, — Анаис бесцеремонно толкнула его в плечо. — Я твою поганую душонку насквозь вижу. Эй, вы, там, не переломайте ноги, лечить вас нечем.

— Мы сами вылечим, — раздался знакомый голос. Седой с телеги? Кто там еще?

Мне оставалось только ждать. Кто бы к нам ни поднимался, это были все-таки люди. Больше того: это были люди, которым удалось спастись, несмотря на то, что я — признаю — растерялась. Не то чтобы я активно пыталась достучаться до собственной совести и бесполезной уже восьмой позиции в мировом списке. Ситуация, в которой я оказалась, никакими регламентами была не предусмотрена, обстоятельства, как в дрянной локации непродуманной игры, возникали все новые и новые, и бездарь-разработчик забыл указать, что делать, чтобы пройти уровень…

Господин Мижану и Ару. Блестящие масляные глазки владельца добра на телеге я, казалось, различила прежде всего прочего. Он тоже меня узнал.

— Паршивый мальчишка, — каркнул он. Сейчас припомнит и трость, и разорение телеги, но нет, Мижану было достаточно, что он меня приложил. Все четверо прошли мимо нас в зал, как к себе домой, а я услышала, что с лестницы покатился вниз крупный камень. Погано, если она до утра не доживет.

— На рассвете разбуди, если не будешь спать, — попросила я Бриана, — сходим за яйцами. Возьмем Ару и Роша. — Они ловкие. — Подкрепимся, заодно разведаем обстановку. — Больше я не буду соваться наобум, время для того, чтобы осмотреться, у меня будет. Бриан глянул на меня исподлобья, и в принципе на этом суета завершилась. — И затушите свечи, свет отовсюду видно, — прибавила я, чтобы хоть немного реабилитироваться в собственных глазах.

Я плюнула на неудобства. Стало совсем темно, близился, наверное, скорый рассвет, и у меня оставался какой-нибудь час измучить тело на камнях до такой степени, чтобы совершенно лишиться возможности двигаться. Анаис спала сидя — ей, может, было не привыкать, Симон и Мишель прикорнули в обнимку у нее на коленях. Я, морщась, сдерживая стоны, пыталась воткнуться между Люсьеной и Жизель, пока не попала рукой по чьей-то груди и не получила по затылку.

— Я монах, — обиженно проворчала я.

— Так и лежи смирно, — Люсьена пнула меня локтем в ребра. Черт. Надо было шлепнуться на Ару, вряд ли он стал бы сейчас разбираться, какого я пола, зато он мягкий.

Слишком уставший организм плохо спит — так бывает при сильном стрессе. Не могут толком уснуть люди, оказавшиеся под завалами, в холоде, голодные. Я дремала, осознавая, в какую яму себя загоняю: еще чуть-чуть, и рванет. Я физически не выдержу. Я мало ела, замерзла, любой звук моментально вырывает меня из зачатков сна. У меня все болит, и еще — я существо из другого мира. Тело, в котором я живу, невосприимчиво к местным инфекциям, ведь так? Я могу не беспокоиться хотя бы об этом?

Кто-то бормотал во сне. Я изводилась завистью: спит как ни в чем не бывало. Может, поэтому я не сразу распознала, что кашель, который я слышу, не рядом, но голос точно не принадлежал никому из нас.

- Эй, Лекле, бросай-ка тут якорь! Лучшее место, чтобы дождаться нашего корабля.

Глава тринадцатая

Я подскочила. Как оказалось — не я одна: Бриан, Рош, даже Фуко настороженно всматривались в проемы окон, будто там могли что-то разглядеть.

— Ти-хо! — прошипел Рош, ощерившийся словно еж, и во мраке это было отчетливо видно. — Их там много.

Много или мало — у нас всего два ружья, а у матросов наверняка больше. Не обращая на шипение Роша внимания, мягко и бесшумно поднялся со своего места Ару и прокрался к проему. Я не усидела и тоже заняла позицию у соседнего окна.

И что?..

Только тени, но их можно пересчитать. Две, четыре… восемь, девять… Вооруженные. У некоторых по два ружья, обнесли какой-то склад, не иначе, или прикончили оружейника. Они бродили между обломков крепости и переговаривались между собой. До нас долетали лишь обрывки фраз.

— …наверх?..

— Там «Старая ведьма» сто лет назад все разрушила, ноги переломаем. Смердит тут, как бы самим от вони не сдохнуть…

— Они же не стреляли по маяку?

— Куда попали, туда и попали…

Я услышала, как Рош заряжает ружье. Ару жестом поманил Бриана на свое место и тоже отправился за ружьем. Да, допустим, что снизу не расслышат характерные щелчки, мешает шум прибоя, но стоит нам выстрелить…

— Стреляли-то давеча тут или нет? Горожане, что ли?

— По канварам? Может, и горожане. Гляди, сколько тут канварьего дерьма, да и их самих дохлых хватает… Тебе не нужен битый ночной горшок, Парель? Как для тебя притащили!

— Я тебе его сейчас на башку надену, Куше!..

— Интересно, куда они делись, проверить бы. — Кого ты имеешь в виду, пожиратель рыбы во всем ее многообразии? Канваров или нас?..

— Сидел бы ты тихо!

Да-да, кивнула я, сидели бы вы тихо. Рош дулом ружья отодвинул Бриана, пристроился у окна, выцеливая тень.

— Нет! — беззвучно завопила я, удерживаясь, чтобы не повиснуть на дуле: еще пальнет. — Их слишком много и оружия у них тьма. А у нас? Пока мы зарядим, они поднимутся выше и всех нас тут перестреляют или же перережут.

А еще, когда взойдет солнце, металлический блеск оружия матросы заметят сразу. Двоих, ну пусть четверых, при самом удачном раскладе мы снимем, но остальные пятеро? Если их там не больше. На шхунах этого времени должна быть большая команда, подумала я, судорожно вспоминая всех персонажей «Острова сокровищ» с криминальными наклонностями. Там главные герои были неплохо вооружены и какое-то время тоже сидели в крепости, но вроде потери и они понесли, и немалые. А сколько нас?

— Шестнадцать человек на сундук мертвеца, — вполголоса пропела я с кривой ухмылкой.

— Ты что бормочешь? — окрысился Рош.

— Да так, ерунду всякую… — Минус Люсьена и Жизель с детьми, минус Мишель, минус старуха, минус ни к чему не годный сейчас Фредо, это уже семеро, а если посмотреть правде в глаза и вычесть Анаис, Симона и меня, то боеспособными останутся лишь Рош, Ару, Бриан и Фуко. На Мижану и его подручного старикашку я бы тоже не очень рассчитывала… — Давайте так, дежурьте тут, потом разбудите меня и Бриана, мы вас сменим и, может быть, сходим за яйцами вниз. Может, к тому времени матросы и уберутся.

— Не много ты на себя берешь? — рука Роша дернулась, будто он собрался на меня замахнуться.

— В самый раз. Я своих людей вывел, а ты?

Я развернулась и пошла обратно к женщинам. Жизель как раз кормила ребенка Люсьены, и я снова вспомнила странный рассказ, как малыш оказался у Люсьены, и неувязки, множество неувязок. Но сейчас не до выяснения обстоятельств, выжить бы всем. Дожить до утра. Почему каждую чертову ночь в этом чертовом мире я ставлю себе одни и те же задачи? Замкнутый круг. Теперь мне в нем жить… полагаю, недолго.

Я легла, но слушала голоса. Они затихали, наверное, матросы тоже неслись как ужаленные от пожара, вымотались и скоро заснули. Я не сомневалась, что они поставили караульного, хоть одного, и надеялась только, что ему не приспичит взбираться по лестнице. Пошли ведь сюда Мижану, Рош, седой и Ару? Но тогда у нас горел свет.

Завтра мне надо непременно все взвесить и прекратить действовать без достаточного представления о том, что происходит. Чудес на мою долю Молчащие и без того отсыпали с излишком, щедрость их может и иссякнуть.

На удивление: я смогла заснуть и проснулась на какой-то миг от негромкого почавкивания младенца. Все верно, сквозь сон подумала я, дети не должны проголодаться и закричать, Жизель умница. Хотя и так себе мать…

Ничего мне не снилось. Ни тот мир, ни этот. Беспросветная тьма. Безысходность, уныние, тлен. Никаких мыслей, ощущений, воспоминаний. Может, к лучшему, потому что когда я открыла глаза, почувствовала себя по-странному отдохнувшей.

Почему я открыла глаза?

Крики, грохот, камни летят.

Камни?.. Обвал?..

Ару метался по залу, довольно потирая руки. За окном брезжил рассвет. Сколько же времени я спала, часа два? Опять обман организма, он мне за это жестоко отомстит.

— Тихо, тихо, — прыгал Ару от Бриана к Мижану и от нас с Люсьеной и Жизель до Анаис. — Тихо, мы тут нашли кое-что и разрушили лестницу. Теперь они сюда точно не сунутся.

— Что? Зачем? — Я села. Как мое тело? Еще не сообразило, что с ним такое, мне это аукнется. — Как вы ее разрушили?

— У меня былонемного пороха. А вечное кресало взяли вон у нее, — Рош кивнул на Анаис. — Да не дергайся ты, у меня рука верная, кому нужно твое старое мясо…

Я, приказав себе не оценивать ситуацию сгоряча, подошла к окну, прилепилась к стене, осторожно выглянула. Светало, над морем разлили желтую краску, матросы ругались и отпрыгивали от лестницы и камней, которые все еще продолжали падать. Ару и Рош подорвали лестницу на самом верху, там, где к ней близко подходила скала, и теперь вместо десятка ступеней зияла широкая трещина, а следующие ступени были расколоты, и наступить на них было нельзя без риска для жизни.

— Хотя бы выглядит натурально, — пробормотала я и следом взяла и выругалась. Монахам можно, если надо отвести душу. И я утешала себя, конечно, и заодно Ару, торчащего за моей спиной, что никто к диверсии не придерется. Видно, что лестницу подорвали, но, возможно, это видно только из маяка.

А расщелина метров пять-шесть. И хорошо, если там и был провал, а не скала повредилась от взрыва.

— Вы нас здесь заперли, — сказала я, повернувшись к остальным. Никто уже не спал, все стояли и сидели полукругом. Глаза Жизель наполнились слезами, а лицо Фуко перекосилось. Но — есть выход, хотя и придется копать. В прямом смысле слова, потому что пролезем только мы с Симоном и Мишель, ну и младенцы.

И горько плакали наши яйца. И воду придется добывать из подземелья. Как туда спускаться без света, вечное кресало использовать нельзя, там газ.

— Давайте посмотрим, сколько у нас еды, — предложила я миролюбиво. — От этого будем отталкиваться. На сколько дней нам хватит провизии.

Рош и Бриан наградили меня злобными взглядами. Анаис же сволокла со стола мешок, и Мижану открыл было рот, чтобы заорать, но его тут же одернул седой.

— Это мой мешок! — возмущенно запыхтел Мижану. — Я тяжело болен!

— Нам нельзя шуметь, мой господин, иначе те ужасные бессердечные люди внизу узнают, что мы тут, — принялся убеждать его седой. Голос у него при этом был вязкий и приторный, как у завзятого льстеца, а выражение лисьего лица — подхалимским и брезгливым одновременно. Я как изображение на экране смартфона смахнула картинку, подкинутую воображением. — Они нам все оплатят, мой господин, каждый кусок хлеба.

— Куда мы денемся, — хмыкнула я. Анаис хохотнула, Рош тоже издевательски хрюкнул. Наблюдательному человеку хватило бы, чтобы понять, чего господину Мижану его претензии будут стоить, но он, видимо, был настолько уверен в своей правоте, что даже расслабился.

Провизии было не много, но и не мало. Шесть буханок хлеба, но здоровых, больше среднего батона раза в два, и пусть одним хлебом сыт особо не будешь, но и с голоду не умрешь. Поделить на пять человек каждую возможно вполне, получается тридцать кусков, на два дня хватит. Пока я производила в уме подсчеты, Анаис вытащила что-то, завернутое в тряпку, и под всеобщий очень тихий, почти неслышный, но довольный вой продемонстрировала нам чью-то вяленую ногу. Увы, но больше в мешке не было ничего, если не считать той буханки, которую вчера не доели.

— Горшки? — упавшим голосом спросила я. — Что-то, куда можно набрать воду?

— Это ты, — злобно выпалил Мижану, — пащенок, приказал разграбить мою телегу! Ты знаешь, что там было?

— Да мне сейчас, поверь, на это плевать, — пожала я плечами. — Было — сплыло. Живой остался и ладно. Ару, на пост, остальные… давайте завтракать.

Моему присутствию на троне оставались считанные минуты. Женщинам было без разницы, кто распоряжается, быть бы сытым и целым, а вот мужчины недобро дергались. Я, отламывая от хлеба кусок, легкомысленно поздравила про себя всех пятнадцать человек с тем, что, потеряй я место главнокомандующего, прочие тут же займутся выяснением, кто главный.

Совсем как канвары. Или они не настолько дикие, или люди от дикарей недалеко ушли.

— Что-то ты ухмыляешься, — с набитым ртом процедил Рош. — Мне твоя рожа все меньше нравится.

— Я от твоей тоже не в восторге, — отозвалась я, пропихивая в горло сухомятку, — но гневить Молчащих и роптать, что не то лицо, не та стать — не стал бы.

Мишель отнесла Ару его порцию и села рядом со мной. Все молчали, но обстановка накалялась. Жизель отряхнула крошки, пригладила волосы, уселась поудобнее и принялась кормить детей. Я с облегчением отметила, что прошлая ночь, как и предыдущая неделя, не сказались на количестве ее молока.

— Бумага есть? — спросила я, когда завтрак закончился.

— Помолишься о спасении? — скривился Рош.

— Да, конечно, — с самым серьезным лицом призналась я. — Давно надо было.

Я припомнила жесты, которые делал Фредо. Рука ко лбу перед началом молитвы, потом — рука к губам, и не перепутать. Пока искали бумагу и перо — как я догадалась, отказать мне в молитве было кощунством — я проверила, как там Фредо, и положила перед ним его кусок хлеба.

Спит. Жар спал, нога под тряпками. Я не стала его тревожить, к лучшему, что он спит, меньше боли, меньше страданий. Рассвело уже достаточно, чтобы я могла усесться в углу и заняться тем, чем была должна, лишь бы никто ко мне не присоседился, никто мне не нужен сейчас, молитва интимна.

Раздражение мое быстро достигло предела: писать пером и чернилами было пыткой. Я обляпала весь лист и перемазалась сама, но кое-как, искажая масштаб и все мыслимые пропорции, изобразила карту: зал-маяк, колодец, из которого мы вылезли, путь, который мы проделали, основные вехи, оставшиеся в памяти. Вода. Внизу довольно воды, во что ее собирать?

И что делать, если у Жизель пропадет молоко? В эти века младенцев кормили грудью лет до трех, но это при условии, что мать жила себе относительно припеваючи.

Меня не трогали. Анаис пошла заниматься с Фредо, я на них косилась, но так, невнимательно. Симон и Мишель играли с камнями в углу. Было зябко. Откуда-то из угла потянуло вонью — как я ни хотела избежать дерьма в нашей жизни, судьба показала мне шиш. Рош может быть горд и доволен.

Я спрятала карту, приложила руку к губам, поставила чернила на стол и подошла к окну. Ару стоял на посту — привык, но пора бы его сменить кем-то не менее толковым.

— Моя очередь, — сказала я. — Спасибо.

Над морской гладью носились чайки — крупнее наших, и орали они резче, периодически устраивая потасовки из-за кем-то пойманной рыбы. Матросы развлекались: пили и играли, похоже, в карты. Я насчитала шесть игроков, еще трое просто пили и человек пять валялись на камнях. Один все бродил возле разрушенной лестницы, и я пришла к выводу, что не таким и необдуманным был подрыв. Мы могли бы договориться, но…

Я посмотрела на Жизель. И не одна я.

— Сыты, можно и плоть потешить, — прищурился Бриан и сделал шаг. Люсьена подняла голову, скривила губы. — Ну, что морщишься? Три бабы, если старуху не считать, хотя и она, может, кому пригодится.

Хворый Мижану подпрыгнул. Рош лениво повернул голову, но интереса не проявил. Ару? Фуко?..

Черт. У этих людей нет никаких границ, кроме собственных сиюминутных желаний. У всех этих людей в этом времени. У женщин здесь нет никаких прав, кроме права угождать сильным — мужчинам.

Где решение? Есть ли оно вообще?

Я вставлю не туда свои пять копеек, и пиши пропало окончательно. Если бы я еще знала хоть что-то из местной религии, могла бы сыграть на этом, но пока — рука ко лбу, рука к губам и молиться письменно.

— Ишь, ушлые, — я наморщила нос. — Здесь слуг ни у кого нет.

Лицо Мижану, который выезжал из города с двумя слугами, вытянулось, но сказать я ему ничего не позволила.

— Вам и хлеба, и крышу над головой, и бочок рядом теплый? Все наслаждения разом? Какие господа нашлись важные. У кого плоть играет, тому и за водой идти, — преувеличенно возмущенно вынесла я решение. — Ару сменился с караула, я теперь на посту стою, Рош лестницу взорвал… — Я дернула плечом, мол, вывод напрашивается сам собой. Кто сделал что для общего блага, а кто поприсутствовал. — Поищите-ка тут что небитое, горшок или кувшин, а где воду набрать, я расскажу.

— Тебе, святой братец, поди, и ласки неведомы. — Бриан не намерен был отказываться от удовольствия, но я напирала на то, что прохлаждаться и развлекаться не время. Рош и Ару, самые авторитетные, должны были встать на мою сторону, но нет. — Так мы быстро.

— Нас там, кто внизу, про скорость твою не спросит. И дети орать начнут. Хочешь нас выдать? Так мы тебя первого отсюда и выкинем.

Мижану сел. Вот ему мне особенно хотелось надеть на мерзкую физиономию не то маску, не то намордник. Ару улегся уже было спать, но приподнялся на локте, посмотрел на Бриана, на Жизель, на Люсьену, и лег обратно.

— Эй, господинчик, — окликнула я Мижану, — так не пойдет. Вставай, раз уж оклемался, и ищи горшок. А ты иди сюда, только у окна не маячь, покажу, где искать воду. Давай, давай, на обед будет мясо, сытное, но мы после него без воды измаемся. И учти, там, в подземелье, свет зажигать нельзя, пойдете на ощупь, до самой пещеры…

Сейчас я уладила назревающий конфликт, сгладила острый момент. Надолго ли? Ару опять привстал, пнул ногой Мижану, который только чудом не завопил.

— Симон, иди сюда, на мое место, — приказала я. — Стой и выглядывай из окна осторожно, если что не так, сразу скажешь. — Затем я вынула карту, показала ее подошедшему Бриану. Рош, который, казалось, в мою сторону не смотрел, бросил:

— Хорошие у тебя молитвы. Смотрю, плодотворные.

— Как Молчащие надоумят, так я тому и следую, — гордо вздернула голову я и повернулась к Бриану: — Тебе придется вести этого немоща, пусть он воду несет, только не разлил чтобы… Найдите уже кто-нибудь горшок или кувшин!

Убедившись, что Симон не манкирует своими обязанностями и наблюдает за матросами, я объяснила Бриану, куда идти — выше и выше. Заблудиться было сложно, ход один, но я не однажды повторила: не споткнитесь, не разлейте воду, и сказала, где ее набирать. Как они это будут делать, вода течет по стене? Загадка. Разве что там, возле выхода из пещеры в проход?..

— И там же можно светлячков набрать, — закончила я, — и обратный путь будет легче. Лестница, которая ведет от люка вниз, деревянная и не очень надежна, постарайтесь ее не сломать. И вот что…

Я обвела всех тяжелым взглядом. Только Рош, заснувший уже Ару и старуха не повернули ко мне головы, но даже Фредо прислушался.

— Люсьена, Жизель и Мишель ходят за детьми, Анаис и опять же Мишель — за раненым и вон за старухой, в чем ее душа держится, — озвучила я. — Я, Рош, Ару, Фуко, Симон и Бриан — добывают еду и стоят на карауле. А вы, — я указала на седого и следом на Мижану, — будете делать что скажут. Что можете? Кроме как на баб заглядываться?

— Я целитель, — гордо выпрямился седой. — Личный лекарь господина Мижану. Он мне платит.

— Глянь, какое его величество, — осклабился Рош, все так же не смотря на нас. — Лекарничать будешь кого прикажут. За кусок хлеба. Поди вон его осмотри, — он кивнул на Фредо, — а то в обед дулю получишь.

Ну, с удовлетворением отметила я, принцип «кто не работает, тот не ест», по крайней мере, сработал. Не у меня первой, метод испытанный. Теперь важно, чтобы вклад каждого не начали измерять по важности сделанного.

— Я не пойду никуда, — опять заартачился Мижану. Он даже отошел от всех подальше, чтобы никто его не достал и снова не пнул. Он бы и завопил, но опасался, потому что угроза выкинуть вон прямо на скалы была отнюдь не пустая. Не то чтобы я позволила бы ее реализовать, но никто об этом пока не догадывался.

— Никто не отлынивает, — я развернулась на каблуках, подошла к Мижану. Он выше меня, но при стычке мне проиграет, и трусоват, что тоже играет роль. — Никто никому не мешает делать его работу. Никто не орет, не возмущается, не жалуется. Уяснил? — Я дождалась кивка, потом кивнула тоже и продолжила: — Подумай своей головой, Мижану, куда набирать воду будешь.

— А вот в сапог можно, — сказал за моей спиной Симон, и я подавилась воздухом.

Дикое время, дикие люди. А Симон уже с готовностью снимал сапог, и у меня волосы на голове шевелились. Толку от такой воды, можно напиться из любой вонючей лужи, но как это до всех донести?

— А кроме сапога, — сглотнула я, — варианты есть?

— Хоть в чем пусть принесут, — отозвалась из глубины зала Люсьена. — Дети и так кряхтят, солома вся мокрая, я вон все юбки изорвала. Постирать бы хоть как да сушить повесить.

Ах черт, подумала я, еле удержавшись от того, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу. Дети. Пеленки. Памперсы тут никто еще не изобрел. Удивительно, что Люсьена и Жизель до сих пор справлялись, но должен был наступить момент, когда элементарная стирка потребуется.

— Снимай сапог, — распорядилась я. — И второй снимай тоже.

И будем надеяться, что мастерство местных мастеров учитывает такой способ использования обуви.

— А пить что? — спросил Бриан. — Я не свинья из сапога хлебать.

Я выглянула в окно. Без изменений, разве что в карты матросы перестали играть и сидели теперь полукругом, что-то рассказывая друг другу и размахивая руками. Один торчал на камне, на самом краю, наверное, высматривал шхуну на горизонте.

— У них там есть еда и что-то еще, — я указала на мешки. Если это были мешки между камнями. — Они пили, бутылки должны остаться. Оружие, конечно, они не забудут, но бутылки должны тут бросить. Когда они уйдут…

— Когда они уйдут, и мы уйдем, — вмешался Рош. Да, он теперь ловит каждое мое слово и ждет, когда я ошибусь. Он неглуп, сам на трон не полезет, рассчитывает, что его возведут и усадят.

— Не уйдем, — перебила я, — ты кое-что забыл.

Глава четырнадцатая

Разрушенная лестница. Единственный путь отсюда, если не считать ход, по которому мы пришли. Или если попробовать спуститься… где и подниматься станет только сумасшедший.

Я небрежно кивнула на трещину в скале.

— Лестница, — я прищурила глаз. Вышло ехидно. — Ее больше нет. Ни Фредо, ни женщины, ни старуха, ни Мижану перебраться через разлом не смогут. Ты, полагаю, тоже. — Рош расплылся в неприятной улыбке и все так же смотрел в сторону. — Никто, разве что я и Симон. Придется выбираться через подземный ход, и надо идти в пещеру и долго разрывать земляной завал, потому что через щель, что сейчас, пролезем я и дети…

— И как ты собираешься добраться до мешков? — Рош соизволил взглянуть на меня: лицо вроде бы бесстрастное, во взгляде ликующая ненависть.

— Придумаю, — заверила я и тут же отсекла все возможные возражения: — Молчащие говорят, важно их слышать. — Теперь попробуй открыть рот против убойного аргумента. В религиозном обществе есть свои плюсы.

Мижану все-таки никуда не пошел. Разохался, хватаясь за бок, и выглядели его страдания весьма естественно. Целитель, который точно так же и не подумал исполнять приказ Роша и заниматься Фредо, засуетился возле Мижану, и я закусила губу. Рош хочет почувствовать себя главным? Сейчас самый подходящий момент.

— Что думаешь насчет тех двоих? — тихо спросила я, встав за плечом Роша. — Этот господинчик и его лекаришка не собираются ничего делать для нас. Может, считают, что мешка, который принес Бриан, достаточно.

Рош изучающе посмотрел на меня. Возможно, он понимал, что мой ход — только хитрость, и я уступаю ему право принять решение, хотя все давно решила сама.

— Как скажешь, — добавила я. — У тебя были люди такие, как Мижану. — И я не спросила, где они. — Как ты тряс богатеньких?

— В деньгах, что ли, дело, — Рош немного расслабился. — А ты по виду сам не из голытьбы, что тебе за трудности? — И выдал рецепт: — Не давать жрать — землю есть будут. Вот ту, которую, говоришь, надо копать.

Мы понимающе переглянулись. Консенсус временно был достигнут, но я почувствовала себя выжатой как лимон.

Я отправила с Брианом Симона: мальчишка уже был в подземелье и ориентировался хоть как-то. Я велела Люсьене снять туфли, потому что Симону они были впору, приказала распеленать детей, благо было тепло, и, несмотря на возмущение и возражения, вручила изгаженные тряпки Симону: прополоскают хоть где, уже без разницы. К моему удивлению, Бриан отнесся к поручению равнодушно и, свернув тряпки, сунул их онемевшему от обиды Симону. Сама я заняла пост у окна и проглядела все глаза: матросы, карты, еда, выпивка, небольшая драка, горизонт, какой-то корабль… прошел мимо. Солнце пекло и резало глаза, я подумала, что стою на посту уже довольно, и поманила чем-то очень пристыженного Фуко.

Дети не спали. Младенец Люсьены — он оказался мальчиком — лежал у нее на коленях, вокруг была раскидана для просушки мелкая солома. Я удивилась: в этом мире придумали прообраз памперсов, впрочем, почему бы и нет, кто знает, как обходились в моей реальности. Если история не сохранила какие-то решения, не значит, что их не было вовсе.

— Ты знаешь, как его зовут? — шепотом спросила меня Жизель: Люсьена спала. — Моего — Рене. Я хотела назвать его Лакрим, «слезы», а она, — Жизель кивнула на Анаис, — сказала, что раньше надо мне было думать.

— Наверное. — Я присела рядом. — Почему же ты родила?

— Не знаю, — Жизель невесело улыбнулась. — Наши говорили, что рожать не так больно… Врут все люди, нечего их и слушать. Потерпела бы, и свободна была. А так и сама чуть не померла, кабы не хозяйка наша.

Мне хотелось спросить, почему она вообще пошла работать в публичный дом, но я промолчала. Разные у женщин были причины.

— Она хорошая, — продолжала Жизель. — Помогла мне, когда я на улице оказалась. Кабатчик, у которого я на кухне была, меня сневолил, а жена его меня за это и выгнала. И куда мне? Опять в кабак? Замуж-то уже и не взяли бы порченую… А тут хоть крыша над головой и работа легкая.

М-да, подумала я, кому как. Особенно с такими последствиями.

— А у нее, — Жизель кивнула теперь на Люсьену, — дите непростое. Она таит, но раз дала мне кормить, что я, не рассмотрю?

— Непростое? — нахмурилась я. Люсьена успела посвятить и Жизель в свои планы по поводу загадочного младенца? — Что в нем непростого?

— А ты чепчик ему приподними.

Я была заинтригована. Родимое пятно? Какая-то примета, по которой Люсьена и узнала, кто мать малыша и кто отец? Я осторожно поднесла руку, готовая к визгу, но младенец отнесся к моему интересу спокойно, лежал и сосал палец. Я потянула завязочки, потом чепец. Ничего… редкие светлые волосенки, ребенок как ребе…

Что?..

— Куда свои руки суешь? — И моментально я получила сильный шлепок по ладони. — Все-то тебе надо!

— Иди-ка сюда, — сквозь зубы проговорила я, сузив на Люсьену глаза, и схватила ее за рукав. Должна она понять намек, что я не забыла ее россказни и предложение: отдать ребенка и получить за него много денег. — Прояснить кое-что надо. А ты, — бросила я Жизель, — последи пока за детьми.

Люсьена поднялась крайне неохотно, но на нас уже начали коситься, и мне пришлось налепить на физиономию самую добродушную из улыбок, а Люсьене — поклониться мне. Жизель сидела как пришибленная, но не вмешивалась и ничего не уточняла. Как и многие, она считала, что лучше прикинуться, что не видела и не слышала ничего, так, может, и уцелеть можно.

— Это отхожее место, — фыркнула Люсьена, когда я подвела ее к такой заманчивой нише. Оттуда действительно воняло, но из зала так точно было не разобрать. — Здесь молиться совсем непристойно.

Ну да, вот к чему был ее поклон, а мне помешало понять ее знак незнание мира. Под общими взглядами я была вынуждена пересечь зал и занять угол, где я чертила план подземелья. По дороге я захватила чернильницу, и это сразу снизило любопытство. Особенным благочестием, насколько я успела заметить, эти сословия не страдали, но к чужой религиозности относились с почтением.

— Ну? — спросила я, копаясь за пазухой. У меня оставалась еще бумага, возьму ее в руки, издалека будет похоже, что мы молимся. — Откуда ты знаешь, чей это ребенок? Ты сидела в подвале с его матерью? Ты мне врешь.

Я старательно завозила пером по бумаге и наклонилась так, чтобы не было видно, что я открываю рот. Люсьена сидела к прочим спиной.

— Ладно, — подумав немного, вздохнула она. — Теперь и эта дура Жизель все знает.

— Что именно и почему?

— Потому что такие, длинноухие, с людьми уже лет пятьдесят как не водятся, — выплюнула Люсьена. — Не знаю, как с госпожой сошелся ее муж.

— С какой госпожой, какой муж? — быстро спросила я.

— С графиней Эрикой де Лантор, — Люсьена вся скривилась, я озадачилась, что за счеты у нее к незнакомой графине, но сообразила, что гримаса ее не в адрес графини, а в мой. — Ты же не местный… Саму графиню я и не видела, она же такая, наверное, вся… — Она покрутила кистями рук в воздухе, изображая, вероятно, даму высоких запросов. — Фриарт ей не по нраву, грязно и отребье всякое водится, а вот Альмин Верраде… — Она таинственно замолчала.

— Граф? — уточнила я.

— Ты почему такой тупой? — с досадой дернула плечом Люсьена. — Он не граф, он эльф. Был здесь командующим княжеским гарнизоном и уехал вместе с князем к престолу недели три назад.

Интересно, связан ли отъезд князя с бунтом? Точно сказать нельзя — никак.

— Ну и когда я увидела ушки, сам понимаешь. Может, та погибшая женщина была и не мать, а кормилица, но какая разница? Отец-то все равно… другого быть не может.

Еще как может, но тебе сложноваты такие допущения.

— В остальном тоже соврала?

— Нет, — как-то чересчур откровенно сказала Люсьена. — Но ребенок точно Верраде. Других эльфов тут нет и никогда не было. Их в королевстве нет, не простили они королю, что те же де Ланторы подобрались близко к трону… А, то дело господское. Графиня богата, и ребенка лучше отдать ей. У нее денег тьма, она и задумываться не будет.

— И что она с ним сделает?

— Понятия не имею, — Люсьена опомнилась и отняла у меня бумагу и перо. Теперь была ее очередь «молиться». — И опять то уже не мое дело. Я денег хочу и уехать отсюда. Но тебе, Валер, пробраться к де Ланторам будет легче, меня и на порог, наверное, не пустят.

— И куда пробираться?

— В Лантор. — «Ну и дурак же ты, братец, как меня угораздило с тобой только связаться», — написала бы она, если бы знала грамоту. — Это… далеко. Нужна лошадь.

Я глубоко вздохнула и отобрала у нее бумагу и перо.

— И не греши больше, — усмехнулась я. — Нужно отсюда выбраться для начала, и обязательно с кормилицей. Береги ребенка и Жизель. Кстати, как его зовут?

— Мне не сказали.

Вот черт, подумала я абсолютно богохульно. Но, возможно, не здесь, чертей тут, может, и не водилось никогда даже в легендах. Я оставила Люсьену и прошла к окну — крайнему, за ним виднелась отвесная скала, поросшая засохшим бурьяном.

Маяк выбили в скале, а может, частично природа потрудилась над созданием этого зала. Из этого окна и думать нечего спускаться — почти вертикальная стена, зацепиться не за что даже «кошками». Я проверила прочность каменной кладки возле окон и пошла дальше.

Отвес, обрыв. Эта часть скалы скрыта от матросов, но… но почему бы и нет? Я снова попыталась раскачать камни, они держались достаточно крепко. Если бы мне веревку, но где ее взять, и у меня слишком слабые руки, чтобы спускаться, а Ару выдержит разве что морской канат. Я перешла к окнам, откуда меня уже легко могли увидеть снизу, пришлось осторожничать, но толку, я смотрела и так, и этак, и вывод был неутешителен: легче спуститься там, где гладкая скала, по веревке, если ее отыщем, чем здесь, по разрушенной лестнице, будучи отличными мишенями для скучающих матросов.

Они не собирались никуда уходить.

— Они орали, что еще несколько дней ждать, — с тоской глядя вдаль, сообщил Фуко. — И делили имущество. Подрались даже. А сейчас вон, играют в карты… А может, они все-таки отсюда уйдут?

Это вряд ли. Фуко был прав, матросы распотрошили некоторые мешки с награбленным, и я превосходно видела, сколько у них добра. Они его не бросят, будут ждать, пока за ними придет корабль. Не для того они старались, чтобы сбежать с пустыми руками.

Я опять пошла к окнам, выходящим на скалу. По пути заглянула в нишу, такую же, как та, в которой устроили отхожее место, и подумала, что пока не загадили и ее, стоит поселить тут женщин с детьми. Если младенцы заплачут, их не будет так слышно.

У окна я прикинула расстояние до места, откуда можно спускаться уже без страховки. Метров пять — огромная высота. Нет, больше, семь или восемь, и тот, кто будет болтаться тут, покойник по умолчанию. Или сорвется, или матросы увидят и пристрелят. А если…

Если по возможности незаметно украсть бутылки, сунуть их в импровизированный мешок, чтобы их быстро затянули наверх, а самому притаиться вон в той щели? Ее не видно из крепости, но: что потом? Где гарантия, что смельчака, который будет рисковать собой ради нескольких емкостей для воды, затащат тоже? Что успеют затащить живого?

— Что там такое?

Я повернулась к Мишель. Она выглядела несчастной, потерянной, как выброшенная игрушка, а я не могла проявить к ней немного нежности уже по другой причине. Сколько я проживу? Мишель только что потеряла семью, как она воспримет еще одну потерю близкого человека или того, кого будет считать таковым?

— Я думаю, как бы спуститься вниз, — я улыбнулась. — Но не получится, у нас нет веревок. Придется сидеть здесь.

Не к чему ей пока знать подробности.

— У них много оружия, — невпопад сказала Мишель, надув губы. — Это матросы со шхуны «Брижит». И были еще с «Солей». Они ворвались к нам, когда нас грабили крестьяне. Муку, хлеб, вещи хозяйки и матушки… А у хозяйки и драгоценности были. Но нас крестьяне не трогали, взяли только одно ружье и хозяина прикладом ударили. А матросы вбежали и всех убили. И крестьян, и господина Суару, и госпожу, и моих родителей, и сестренку. Я упала под лавку и так лежала. Было даже не страшно…

Я не выдержала и прижала ее к себе. Мишель рассказывала о самом страшном в ее жизни так просто, будто не приняла еще все за факт.

— Никто не двигался, и я тоже. Я долго так лежала, пока все не ушли. А потом рассвело. И я посмотрела — все мертвые, одна я живая. И оружия, которым господин Суару торговал, больше нет. Ни еды, ничего. Только… только мертвые повсюду, черепки и крупа рассыпана.

— Много оружия было у господина Суару?

— Много, — кивнула Мишель. — Он был самым богатым торговцем в городе. Он даже страже оружие продавал. Отец был у него старшим приказчиком. — Она слегка отстранилась, но так, чтобы не вырваться из моих объятий, и начала считать, загибая пальцы: — Три на одной стене, три на другой, потом над прилавком — один, два, три, четыре, и еще, если зайти за прилавок, там стена, и там еще — раз, два, три… четыре…

— Четырнадцать ружей? — быстро посчитала я. Мишель замотала головой.

— Нет. Я дальше считать не умею. — Она подняла голову, посмотрела мне в глаза. Поразительная девочка, капризничает, как все дети, когда устала, но держится, пережив такую трагедию. Чем это объяснить — стрессом? Или этот мир настолько жесток, что если из десяти детей выживают двое, а мать переносит благополучно все эти роды, то это чудо? — Там было очень, — она выделила это слово, — много оружия. Прямо вот очень-очень. Не четырнадцать. Много больше.

Где-то все это оружие лежит в мешках… В моей голове зародился изумительный по наглости и безрассудству план. Нереализуемый абсолютно. Не стоит даже пытаться. Даже думать. Это как покупать лотерейный билет в надежде, что вот уж на этот-то раз…

Снизу донесся изумленный короткий вскрик и очень знакомый неразборчивый рев.

— Ложись! — заорала я, уже не думая, что нас кто-то услышит. Там, в крепости, сейчас не до нас. — Ложись!

Короткий приказ, спокойный и ясный, но здесь он не сработал как надо. Разные времена, разные нравы. Я плашмя шлепнулась на пол, подмяв под себя Мишель, и закрыла голову руками, остальные же бессмысленно крутили головами, а кто-то, как я успела увидеть, рванул к окнам.

Грохнул выстрел. Не по маяку, по канварам, вернувшимся туда, где у них всегда имелся паек и место, где нагадить. И тут же раздалась канонада — отрывистая, короткая, и вопли боли, и страха, и ярости.

Мишель лежала не шевелясь. Я приподняла голову — Анаис приняла точно такую же позу, и Ару, и Фуко, кто-то забился в щели, Мижану стоял памятником и тряс головой. Его прихвостень — доктор — валялся как убитый. Дети проснулись и заплакали, но, к счастью, и Люсьена, и Жизель находились от окон далеко, что не исключало рикошета.

— Ложись! — гаркнула я. На этот раз получилось, и как только пристроился на полу последний, Мижану, шальная пуля выбила из стены каменную крошку.

— Молчащие карают нас! — взвыл доктор.

— Заткнись! — рявкнул Рош и проворно, извиваясь как змея, пополз ко мне. Я тут же спрятала голову: расспросов мне сейчас не хватало. — Эй, ты, рыбий сын! — Черт, почему рыбий? Монахи едят одну рыбу? Или это аллюзия на немые молитвы? — Что там происходит?

— Канвары вернулись к кормушке, — в пол проговорила я. — А то сам не понял? Эти твари умеют лазить по стенам?

Рош не ответил. Может, пожал плечами, но мне как-то недосуг было поднимать голову. Еще одна пуля влетела, потом другая. Кто-то ныл — доктор или Мижану, или оба, Люсьена громко взывала к милости Молчащих.

— Там, у матросов, тьма оружия, — сообщила я. — Судя по бойне, которая идет, канвары пытаются выжить матросов из крепости, и желательно без мешков. Твои прогнозы?

Рош обругал меня нецензурно.

— Хулишь, — заметила я недовольно. — И без того тошно. У меня была мысль спуститься по скале и попробовать разжиться чужими трофеями. К сожалению, нас опередили. И спускаться… рискнет только умалишенный.

— Откуда знаешь про оружие?

— Мишель сказала. Неизвестно, правда, те ли это матросы, которые ограбили магазин, в котором работал ее отец, или другие…

— Они сами говорили, с каких они кораблей, — из-под меня вмешалась Мишель. — И я узнала некоторых из них. Если бы я не была девчонкой, я бы сама их всех убила. Вот.

Вопли и стрельба уходили в сторону, но недостаточно далеко, чтобы я дала команду подниматься. Закончилось все, впрочем, довольно быстро, и теперь канвары рычали где-то на самом берегу, оттуда же пронзительно свистели потревоженные звери, а матросы выплескивали друг на друга раздражение и брань. Слышались стоны: кого-то задел канвар, а может, свои в перестрелке.

— Пока лежите, — предупредила я и скатилась с Мишель. Путь до окон я преодолела так же по-пластунски, и в отличие от Роша была я, к сожалению, неуклюжей. Я выпрямилась, прилепилась к стене, мысленно обратившись к Молчащим, с превеликой осторожностью выглянула.

Матросы отбились, как и следовало ожидать. Пара человек сидели раненые, прочие бегали и размахивали ружьями. Канвары ревели вдалеке, но четыре свежих трупа я насчитала.

Сколько их тут? А что с оружием? Да, кое-что монстры унесли, кое-что растеряли по дороге, матросы собирали раскиданные вещи, один издал душераздирающий вой, тряся над головой разорванным в хлам мешком, и через ругань и крики я выяснила, что в этом мешке была часть оружия. На головы канваров сыпались кары, я прикидывала, что потом. Ничего обнадеживающего.

Канвары вернутся. Не сразу, позже, но вряд ли они оставят столько добра лежать просто так. И теперь у них есть оружие.

Я села на пол, прислонившись к стене. Поймут ли канвары, что стащили то, что их убивает? И как этим самым убивать других?

Но зарядить ружья канвары однозначно не смогут.

— Люсьена, Жизель, — позвала я и махнула рукой, — вон там — подходящая ниша. Да, как раз зеркальная той, где у нас отхожая яма… Идите туда с детьми, сейчас там душно, но ночью будет тепло и теперь уже безопасно. Мишель, ты и Симон тоже будете спать там.

Все зашевелились. Ару подполз к окнам, выглянул. Я не протестовала: стражник мог заметить многое из того, что упустила я.

— У них есть оружие, — простонала я. — У канваров. Это нам чем-то грозит?

— Не думаю, — неуверенно ответил Ару. — Я никогда не слышал, чтобы они стреляли… Хотя, конечно, иногда ружья попадают им в лапы.

— Лапы или руки? — Почему меня озаботил этот вопрос?

— Лапы, — Ару был все еще полон сомнений. — Наверное. А что?

Я открыла рот, чтобы изложить свои соображения касательно разумности канваров и обсудить их, если Ару окажется сведущим, но рычание откуда-то совсем с другой стороны заставило меня вздрогнуть.

Ни слова не говоря, я шмякнулась на четвереньки и как подбитый краб, задом кверху, поползла к окнам у выгребной ямы, стараясь не высовывать филейную часть выше края окон. Окна узкие, но пуля-то дура, и сколько их уже залетело сюда, хотя стреляли точно не в нашу сторону. Рычание канваров напоминало разговор, и как только я поднялась на ноги, убедилась, что подозрения были не напрасны. Три канвара, двое из которых были вооружены, но держали ружья, на мое счастье, как палки, и третий, видимо, главный, обсуждали, как ловчее забраться на маяк.

Сердце у меня упало в живот и там тревожно заколотилось.

— Все вниз! — страшным голосом скомандовала я. — Все, кроме Роша и Ару, прячьтесь в лазе!

Глава пятнадцатая

Болен был Мижану или нет, рванул к люку в полу как здоровый, растолкав женщин и Мишель. Фредо и старуха остались на месте, да и куда им было бежать… Я слушала, как ругаются на оружие Рош и Ару, орут младенцы и вопит благим матом застрявшая в люке Люсьена, старалась не дышать вонючим воздухом и не сводила взгляд с канваров.

Что им надо на маяке? Они ищут убежище — матросы выгнали их из крепости, звери — с побережья, а ума, чтобы передислоцироваться в принципиально иное место, канварам недостает. Если бы мне еще понять, матросы с оружием причина того, что они таращатся на скалу и прикидывают, как взобраться, или разрушенная лестница, а матросы — так, досадная помеха и малозначимое препятствие.

Я видела, что спуститься тут можно при наличии веревки или достаточной ловкости. Спуститься — здесь, подниматься — с другой стороны, опять же если будут веревка, ловкость и немалая доля везения, но втащить на отвесную скалу человека легче, раз — и он наверху, здесь же… или ему придется быстро бежать, или нам — волочить его по камням, и стена эта выглядит менее надежной, и камни сами по себе срываются вниз, пусть и мелкие. Канвары на осыпь реагировали с обидой: отпрыгивали и ревели, один попытался ударить камень ружьем.

— Ару? — окликнула я. — Попробуй сбить выстрелом камень с той стороны, чтобы матросы не видели. Да, выстрел они услышат, но, может, решат, что это канвары? — План человека, которому жизнь не мила. — Но это в том случае, если эта троица начнет сюда забираться и мы поймем, что затея увенчается успехом…

— Ты умом скорбный? — Рош просунул дуло ружья между мной и стеной, и я была уверена, он сделал это специально.

— Если попытки канваров будут тщетными, пусть сами себе расшибут головы на этих камнях, — выдохнула я сквозь зубы. — Но если нет, придется им помочь. Один выстрел матросы спишут на случайность. Как минимум три — уже нет. Нам надо, чтобы матросы сами подняли ор и начали стрельбу по канварам, которые на берегу. Идея ясна?

— Неплохая, — одобрил Ару. Я подумала — зря, Рош совсем окосел от злости.

Выяснять отношения между собой нам было не время. Канвары догадались, что ружья лишние, побросали их и предприняли попытку штурмовать стену.

Один разогнался и взбежал по откосу, камни под ногами — лапами? — покатились, и канвар с ревом поехал на пузе вниз. Соплеменники отскочить не успели и полегли как кегли. Один отполз, второй поднялся, взял ружье и методично принялся избивать незадачливого покорителя вершин. Бил он зверски и прицельно, но башка у монстров была железобетонная. Канвар вскочил, выхватил ружье и вытянул агрессора по шее, а когда тот с воем подпрыгнул, улучил момент и столкнул его вниз по уклону.

Канвар не разбился и даже не покалечился, поднялся, начал орать и размахивать кулаками, после чего убрался на побережье. Двое оставшихся смотрели на маяк и, мне показалось, отчетливо нас видели.

— Одним залпом? — предложил Рош, и Ару задумался.

Я задержала дыхание. Да или нет? Матросы вряд ли пойдут разбираться, кто прикончил канваров, но выстрел привлечет внимание к маяку. Сомнительно, что они к нам тоже полезут, но что если есть иные методы добить нас, кроме стрельбы? Газ, тут газ…

— Ждем, — покачала головой я. — Шансов влезть сюда у них не так много.

В следующие минут двадцать я выяснила, что канвары, отдельные особи, способны делать выводы и обучаться, пусть и медленно. Один уже не взбегал, а пытался то зайти, то заползти, второй стоял в стороне, чтобы снова не быть сбитым. Потом они поменялись местами, но выше пятой части пути по склону проделать им не удалось.

— Хороши бы мы были, если бы выстрелили, — заметил Ару, глядя вслед расстроенным канварам. — Думаете, вернутся?

— Думаю, да, — пробормотала я. — Они забудут через час, как пытались сюда залезть. Но ход неплохой…

— Какой ход? — переспросил Ару, но я уже направилась к люку. Туда залезли все, кто мог двигаться, и я только молилась, чтобы уцелела лестница и никто не зажег свет.

Первое, что я увидела, откинув люк, был мокрый как мышь Бриан, а второе — сапог, пролетевший в полсантиметре от моей головы. Я не успела заорать, что вода была нужна нам как воздух, потому что сапог просвистел обратно и попал на этот раз четко в цель. Бриан, подавившись криком, рухнул с лестницы, а я обернулась к Рошу, и, черт меня возьми, он довольно улыбался во все оставшиеся в его возрасте зубы.

— Лестница еле живая, идиоты! — проорала я почти беззвучно. Но лестница уцелела, Бриан тоже, все выбирались, щурясь на свет, Мишель кинулась мне на шею, я заметила, как Рош сжал ружье, а Ару заступил между ним и взбешенным Брианом.

Бриан не хотел портить отношения со стражником даже сейчас.

— Я до тебя доберусь, вшивый паяц, — прошипел он Рошу, потирая ушибленную сапогом скулу.

Симон вылез последним, с обиженным лицом вручил мне мокрые, не сказать чтобы отстиранные пеленки, вытащил из-за пояса туфлю, снял вторую и очень недовольно кинул их Люсьене. На правой ноге Симона красовался сапог, и прежде чем подобрать второй, отлетевший в сторону, он мрачно мне пояснил:

— Этот протекает.

Черта с два. Еда есть, воды нет. Сейчас самым большим моим страхом было услышать, как матросы колотят бутылки. Вряд ли у них полно выпивки, многое еще и побилось по пути в крепость, и когда вино у них кончится, а кончится оно скоро, они начнут вымещать зло на таре.

Черт, черт, черт.

Чтобы отвлечься, я отправила женщин в нишу, приказала вымести оттуда камни, посмотрела, куда пристроить свечу. На небольшом уступчике, и я даже предполагала, что свет не будет виден снаружи, но понятное дело, проверять я не хотела. Мишель охотно помогала, Анаис занялась нашим обедом.

Пить хотелось всем. Я подошла, проверила прочность ткани мешка… безнадежно. Да, он порвался по шву, но где гарантия, что веревка из мешка выдержит вес человека, если мне и удастся располосовать его так, чтобы благополучно спуститься? Или — подняться, если я решу воплотить в жизнь другой план?

— Что за дерьмо? — услышала я раздраженный голос Анаис и обернулась. — Валер, сколько хлеба у нас оставалось?

Она стояла, держа в одной руке нож, в другой — буханку, от которой уже успела отрезать, и я не сразу поняла, что она имеет в виду.

— Мясо режь, — проскрипел Мижану. — Мне — мясо!

— Без воды ты на стенку полезешь с мяса, — рявкнула на него я и посмотрела на хлеб. Сколько оставалось — пять буханок? — Вроде пять, — неуверенно ответила я. — Но не четыре точно.

— И куда она делась?

Анаис смотрела мне в глаза обвиняюще, я — ей, причем обе мы понимали, что сама по себе такая огромная буханка пропасть никак не могла и сожрать ее в одиночку нельзя было тоже. Сухомятку, так, чтобы никто не заметил?

— Когда вы лезли в подземелье, — спросила я, — сколько их здесь лежало?

Анаис пожала плечами. Разумеется, за хлебом никто не следил. По крайней мере, уцелела нога.

— Отнеси ее туда, где младенцы, — негромко посоветовала я, и Анаис замахнулась, чтобы повторить свой фирменный злобный удар ножом по столу, но — тут был камень. Так, под общее молчание, провожаемая голодными взглядами, она унесла ногу в нишу, где уже устроились Жизель и Люсьена с детьми.

Нам позарез нужна вода. Ночью, как стемнеет, мы обязаны предпринять вылазку. Какими угодно силами и средствами.

Я взяла свой кусок, еще один и пошла к Фредо. Он встретил меня спокойной улыбкой, которая мне не понравилась совершенно, и которая не пропала, даже когда внизу, на самом берегу, заорали канвары с матросами и трубно заголосили какие-то звери. Канвары вопили испуганно, матросы, которые не могли зрелище пропустить, восторженно, и, конечно, они сделали несколько выстрелов, чтобы канвары не вздумали лезть в крепость. Ару и Рош разошлись на посты.

— Как ты? — стараясь, чтобы ответная улыбка была искренне-заботливой, а не тревожной, выдавила я и села. — Прости, но воды у нас… нет.

— Молчащие милуют тех, кто смотрит с надеждой, — произнес Фредо. Есть он не стал, отломил небольшой кусок, остаток протянул мне обратно. Скверный знак. — Не беспокойся за меня, брат.

Я отыскала доктора среди остальных. У нас есть доктор, так какого черта эта шваль только подтявкивает своему господину?

— Эй, ты, клистирная трубка, — а это было напрасно, он даже ухом не повел — не понял, что я имею в виду. — Целитель! Иди сюда.

Тот нехотя повернул в мою сторону голову — будто не слышал.

— Иди, или тебе самому уже никакой лекарь не поможет, — угрожающе отозвался со своего поста Рош. — Я тебе лично переломаю обе ноги.

— Не стоит, — остановил Фредо, коснувшись моей руки. — Травы матушки Анаис помогли, мне не больно. А прочее… на прочее воля уже не наша.

— Она что-то сделала? — уточнила я. — Кроме того, что дала тебе отвар трав?

Анаис говорила, что Фредо не позволил ей осмотреть его ногу, но, может, она не пыталась? Или в самом деле она ничем не могла помочь, как и доктор, который все-таки подошел, даже присел, наклонился над грязными вонючими тряпками. Руки у целителя были такие загаженные, что, когда он протянул их к узлу, я чуть не двинула его в челюсть. Толку с этого лечения, черт, с Фредо и так все… паршиво донельзя.

Надо мной нависла чья-то тень.

— Ешь, что ли, — с жалостью попросила Фредо Анаис. — Кроме еды, чем тут поможешь? Вона, этот какими руками тебе в раны лезет? Что же ты, окаянный, творишь? Совсем добить его хочешь?

У меня отвисла челюсть. Анаис имеет понятие о гигиене? Доктор вспылил.

— Ты, ты!.. Девка! Всякая бордельная… дрянь меня учить целительству будет? — губы у него затряслись, голова по-черепашьи втянулась в плечи, на лице появился тошнотный шакалий оскал. — Да кто ты такая?

— Я, свиная твоя душонка поганая, столько баб с того света вернула, что тебе и не снилось, — выплюнула Анаис, глядя на доктора с невероятным презрением. — Я столько младенцев повынимала…

— Повынимала, говоришь, оторва? — Да у него только что перья не растопорщились. Вздорный, дерьмовый, один в нем плюс — не притворяется, уже легче. — Асколько в утробе порезала, а? А? А?

А вот это, насколько я помнила, в любые эпохи в моем мире был смертный грех. А здесь?

— А ты иди, попробуй, порежь, — Анаис внезапно успокоилась и самодовольно ухмыльнулась. — Бабу с чревом я тебе враз найду, как выберемся отсюда. Порежь да спицей поковыряйся, а я погляжу, сколько она у тебя после того протянет. А ну пошли, поможешь мне пеленки развесить да новые нарвать. Пошел!

Такие нравы: ты это сделаешь, или я тебя возьму и убью. Мотивирование примитивное, но работает. Доктор поднялся, все еще злющий, все еще негодующий, но покорившийся: целые кости дороже гордости. Я припомнила, что связываться с Анаис не рисковал даже Рош. Одни боялись Пью, другие — Флинта, а меня боялся сам Флинт…

— Просьба к тебе, святой брат, — дождавшись, пока мы остались вдвоем, тихо проговорил Фредо, по-прежнему улыбаясь. Я его еле расслышала за криками с улицы. — Будете бежать — оставьте меня. Мне недолго мучиться.

Почему единственный человек, который понимает все обстоятельства, тот, кому терять уже нечего? Я была знакома с Фредо слишком мало, чтобы забыть о своем опыте совершенно, посочувствовать и пообещать — нет, ни за что, погибнем все, включая детей и младенцев, но тебя до последнего будем тащить… Даже если бы я провела с ним всю жизнь, признала бы его правоту. Вот только Фредо знал, кто я сейчас, и не подозревал о моей бывшей профессии, так на что он надеялся — на благоразумие? На то, что я подчинюсь? На что-то иное?

— Откуда ты меня знаешь? — одними губами спросила я.

Фредо утер внезапно выступивший на лбу пот. Я смотрела на него, не отрываясь, сознавая, что из его ответа не выцеплю всю свою подноготную. Кто я? Кроме того, что я единственный человек, который может хоть как-то удержать одиннадцать взрослых человек от резни и пятнадцать человек спасти от смерти?

Он может сказать все сейчас, а может отговориться. И может не дожить до утра.

— Мы люди маленькие, — Фредо чуть дернул ногой — от боли? — Я видел вас раньше, еще до того, как это все началось, в городе.

— И узнал?

— Что вы… не монашек Валер? — печально улыбнулся он одними глазами. — Конечно. Кто я для вас? Так, один из черни. Вы хотите спасти мне жизнь… не стоит того.

Из множества навыков мне остро не хватало одного: уметь допрашивать людей, выводить их на откровенность. Или, возможно, не было времени. Было не место. Или — ни к чему?

Что сказать — я буду спасать каждую жизнь? Мне не достанет актерского мастерства соврать так безукоризненно. Я никогда не ставила целью научить спасать всех, я учила спасать максимум. Только это должно быть в мыслях у тех, кто отвечает за безопасность людей, иначе жертв будет неизмеримо больше.

— Я узнаю, остались ли у Анаис травы, — я поднялась. У этих трав есть интересный эффект — эйфорический, Фредо под их воздействием должен назвать мне имя — мое имя. Или опасно, потому что если он закричит, будет на чем-то настаивать, не выйдет ли, что в погоне за не самой необходимой мне правдой я выдам себя?

Из ниши, где были женщины и дети, раздался вскрик, шлепок и следом детский плач. Бриан выдернул за руку из ниши Люсьену, бледная Жизель прижимала к себе ребенка, пытаясь заглушить его крик. Я в два прыжка преодолела расстояние между нами. Меня на секунду опередила Анаис, и я увидела, как она замахнулась ножом на Бриана, услышала, как взвизгнула Люсьена, сжимаясь в комок, и, отдавая себе отчет прекрасно, что сперва — тишина, затем — разборки, я, забыв о своих синяках и ссадинах, о том, что у меня тело юной аристократочки, а не годами тренированного профессионала, резким ударом ноги вышибла у Анаис нож.

— Тишина! — навык орать шепотом просто бесценен. — Люсьена, иди к ребенку, пока и он не начал вопить. Анаис… отпусти меня, будь добра. Ты, — дернув шеей, потому что хватка Анаис была невероятно сильной и воротник меня душил, повернулась я к Бриану, — очень внимательно послушай меня.

Никто не пошевелился, кроме Жизель и Мишель, которые пытались утихомирить ребенка. Симон подошел, поднял нож и положил его на стол рядом с едой.

— Ты хочешь с ним близости? — выкашляла я. Придется потерпеть, потому что Анаис готова оторвать мне голову тоже, но, видимо, я говорю — говорят Молчащие. Удобная здесь религия для монахов. — Люсьена? Что ты молчишь? Отвечай!

Она помотала головой.

— Не хочешь? Значит, так, — я не скрывала злобы. Неуместно для монаха? Плевать. — Никто. Никого. Ни к чему. Не принуждает. Понятно?

Анаис отпустила меня наконец.

Бриан подумал и разжал пальцы, и на предплечье Люсьены я увидела явственные синяки. Положение женщин здесь таково, что свара никого не заинтересовала: Ару удивленно оглядел меня с ног до головы, и то, скорее всего, касалось того, как я удачно выбила нож, а Рош погрозил кулаком всем разом, чтобы заткнулись.

— Ее, — Бриан со смешком указал на Жизель, — нельзя тоже? Она падшая.

— Я неясно сказал? — вспылила я. — Ты знаешь, каким способом можно… все разрешить. Вон там, где выгребная яма. И запомните все, — я специально повернулась к Бриану спиной: разговор с ним на эту тему окончен. — Третий раз повторять никому не стану. Никаких. Принуждений. Женщин. Все услышали?

— А что… — взвизгнул Мижану.

— Захлопни пасть, — бросил Рош.

Интересно, подумала я, глядя вслед ушедшему — нет, не к отхожему месту, просто к стене — Бриану, низвергни они меня, выдай меня Фредо или же я сама проговорись, что мне грозит? Как унижение, как указание на мое место. И Анаис, что Анаис, что я о ней знаю, какой был ее путь до владелицы дома терпимости и как мало ей хватило, чтобы мгновенно присмиреть: моя воля. Мужчины или монаха?

Но вряд ли монахи здесь машут ногами как ниндзя. Ладно, я монах с какого-то корабля, неизвестно, какие у нас были нравы и развлечения помимо молитвы и вахт.

— Молчащие создали нас во имя любви и света, — я сделала, шаг, другой и ловила взгляды: равнодушные, тоскливые, испуганные, ненавидящие. — Молчание их не есть безразличие их. — Рош демонстративно отвернулся. — Кто скажет, что заповедано о мужчине и женщине?

Кто-то же должен это знать? Если нет, придется срочно придумать.

— Покорна и смирна жена будет, — уголок губ Анаис дернулся, и она была полна решимости вогнать эти слова сказавшему их впервые обратно в глотку.

— И?..

Не может все ограничиться пятью словами. Хотя посыл и так ясен и не отличается от знакомого мне.

— Заботлив и справедлив будет муж. Хранит он очаг свой, крепит дух, держит плоть в аскезе и добродетели, — четко, как на уроке, оттарабанил Симон. Я усомнилась, что до него, как и до остальных, донесли смысл. — Не обратит жена взор на чужого мужа, не возлежит му…

— А ну, рано тебе еще это знать! — опомнилась Анаис и наградила его легкой плюхой. — Возлежит… Эй, ты, старый хрыч, куда о пеленки вытираешь поганые руки? Я сейчас тебя в ту дыру упихну и пойдешь заново все стирать!..

Ловко она ушла от возможных расспросов, подумала я. Знала, что они будут, из-за реакции, из-за того, что накинулась на Бриана с ножом?

— Есть еще та трава из дома Лазаря? — я подошла к ней в момент, когда она уже схватилась за тряпку, и что мне не попало — так, повезло. — Фредо нужно…

— Ее и так было немного, — Анаис хлестко расправила тряпку, и мне этот хлопок показался оглушительным. — Ну, действие ее кончилось. Что делать? Да ничего тут не сделать, такой же вон коновал ему ногу заматывал, теперь все уже… Попробуй молиться.

Нет, она на меня не злилась за выбитый нож, наоборот. Она была зла на себя за несдержанность и изображала крайнюю занятость, только чтобы я не утащила ее на допрос, или что я могу под видом молитвы и исповеди.

— Странный ты, — заметил Ару, когда я подошла посмотреть, что внизу. Половина матросов спит, вторая следит за канварами, те торчат кучками на камнях ниже крепости и выше прибрежной полосы, на которой греются огромные туши, похожие на наших морских котиков, и между ними побираются чайки. Идиллическая картина. — Обычное же дело, ну, для мирских людей. Посмотри лучше, сколько этих тварей тут набралось. А баба…

— А твоя Диана? — перебила я, загодя отскочив так, чтобы не вылететь в окно. Фигурально, я не пролезла бы, но и очередная попытка прикончить меня ни к чему. — Подумай над этим.

Мне надо поспать. Пока есть возможность, пока есть время. Я сменила Роша на Фуко, который вел себя все более и более странно, а теперь еще и икал, черт, не хватало, чтобы у него поехала крыша, предупредила всех, что ночью попробуем выбраться за водой, окоротила Симона, который изъявил желание принять участие в вылазке, и, уже наплевав на все и вся, растянулась на камне на пороге женской ниши. Может, на меня не наступят, перешагнут.

Снилась мне чушь, а я предпочла бы темноту без видений и сновидений. Кареты, лошади, эльф в офицерском мундире, канвары на вертеле — их едят? Эльф засмеялся и предложил мне кусок, я благоразумно отказалась и начала читать лекцию о равноправии. Меня слушали все внимательно, а я, как ни старалась, не могла ни слова из собственной лекции разобрать. Бриан плакал — видимо, проняло.

Открыла глаза я, наверное, от досады: такая проникновенная речь, на них я не мастер, но что-то взяло и щелкнуло в голове. За окнами было темно, на месте Ару — Бриан, без ружья, но это понятно, на месте Фуко — Симон. Спит. Я резко села, стиснула зубы — больно, дожить бы мне в этом мире до бани, раз нет других способов лечения. Баня тут есть? Если нет, объяснить, для чего она, и заставить соорудить проще, чем толкать вдохновленные речи об уважении чужих границ и рассчитывать, что их кто-то оценит.

— Тихо, — прижала я палец к губам. — Только не спи больше. Ты на посту.

Симон виновато потупился. Я пошла посмотреть, что в крепости: спокойно, но осколки бутылок блестят… Медлить нельзя.

— Эй, — окликнула я и тронула Бриана за плечо. — Пора попробовать выбраться. С той стороны, где отхожее место, рискнем спуститься, но понадобится страховка. Разбужу Роша и Ару.

Я отошла буквально на пару шагов и обернулась. Бриан не пошевелился.

Глава шестнадцатая

Как это могло произойти?..

Я оглянулась на Симона — он опять клевал носом. Доверить пост ребенку — неправильное решение, но исходить пришлось из степени ответственности каждого. Видел ли он что-нибудь или нет?

Удар Бриану нанесли мастерски. Вогнали нож в спину по самую рукоятку — прямо в сердце. Ни капли крови, и заметить сразу невозможно, тем более из темноты зала. Нож я опознала, с ним Анаис бросилась на Бриана, и я же выбила у нее этот нож, а Симон положил его на стол. Любой мог потом им воспользоваться, и поэтому все тот же вопрос.

Кто?..

И как быть, когда нужна вылазка, нужна сейчас, потому что и так уже все страдают от обезвоживания, срок критический, еще чуть-чуть — и все. Я повернулась к Бриану спиной — никакого вреда он больше не причинит никому и никому не будет навязывать свою волю.

Я тряхнула головой — слипшиеся от грязи патлы — и подошла к спящему Ару. Постояла, прислушиваясь: притворяется или нет? Храпит естественно и монотонно, но кто мешал профессиональному стражнику прикончить кого-то и преспокойно лечь спать? Впервой ли?

— Ару? — я присела, потормошила его. — Пора вставать. Тихо. Тс-с. Нам нужно выбраться за бутылками.

Следом я разбудила Роша и Фуко. Вот Фуко, как мне показалось, не спал, икал не переставая, поворчал, но поднялся. Анаис тоже встала, заметив шевеление: она спала не с женщинами, в нише ей не было места.

— Фуко, смени Симона, — приказала я. Мальчик уже давно на посту, вдруг вспомнила я, почему его не сменили? Фредо не спал, чуть постанывал. — Анаис, посмотри, как там Фредо, раз уж проснулась… Мы идем за бутылками.

— Хранят вас Молчащие.

Я не сказала, что Бриан мертв. Поднимется суматоха. Куда-то все равно надо будет деть тело, на такой жаре разлагаться оно начнет моментально. Но это после, дела в порядке очередности. Я собиралась — проверила, нет ли в одежде прорех, которые могут за что-нибудь зацепиться, застегнулась как могла, убедилась, что туфли не соскочат, если я побегу, перевязала волосы так, чтобы они не лезли в глаза. За мной наблюдали Ару и Рош, которым, казалось, все было безразлично: спускаться — значит, спускаться.

— И долго ты еще будешь охорашиваться? — спросил Рош. Я пропустила его ехидство мимо ушей и, только закончив, направилась к посту Бриана. Тишина. Матросы дрыхнут, где-то тоскливо орет невидимый канвар, море шлифует прибрежные валуны. Я запечатлела все это в памяти, сама не знаю зачем, и пошла к окнам, из которых мы собрались вылезать.

Да, подумала я, глядя на узкие прорези. Ару не протиснется в них, как его ни крути. Он и сам это понял, привалился к стене и ждал, не уходил. Рош просунул голову в окно, покрутил ей, выпрямился.

— Мы с тобой пролезем, — кивнул он. — Ему придется остаться.

— Его задача — прикрывать нас, — объяснила я. — Хотя бы из маяка. Если бы мы нашли веревку, можно было втащить в мешке бутылки, а потом поодиночке затянуть нас, но веревки нет, поэтому план меняется. Здесь мы спустимся, а вернемся через ход, которым мы с Симоном и Мишель пришли сюда. Это долго, но гарантированно, и мы по пути сможем набрать воды. Ару, принеси мешок, в котором была еда.

Мы с Рошем уставились на склон.

— Прибой шумит, камни падают, — сказала я. — Нас не услышат, если мы скатимся на спине вниз. Потом прокрадемся к матросам и соберем тару, которая подвернется. Матросы спят, наверное, выпили последнее.

— Чего бы им не спать, канвары тупые, нападают, так орут, — ухмыльнулся Рош. Вернулся Ару с мешком и с ним — озабоченная Анаис.

— Ты мясо забрал? — спросила она у меня. — Я всем на ужин нарезала мясо. Тебе оставался кусок.

Я насторожилась, но соврала и кивнула. Мясо и нож. Спрошу у Роша, потом у Ару. Им не будет смысла юлить, ведь я еще ничего не знаю. Анаис ушла, Ару протянул мешок, и Рош, ловко скатав его, сунул себе за пазуху.

— Ару, наблюдай за матросами, но не вмешивай в это других. Просто… чтобы знать, если с нами что-то случится, и выстрелить, если что. Отвлечь матросов. Понимаешь? Не злить, просто отвлечь.

Он кивнул. Я выдохнула и взялась за выветренный за столько лет камень руками.

Авантюра. Причем сумасшедшая. И то, что Бриан мертв, обнаружат.

— И вот что, — добавила я, обернувшись к Ару. — Что бы ни произошло, от землетрясения до… атаки канваров, даже если они из подземелья полезут, не буди никого без необходимости.

Буду надеяться, что стражнику, считай что кадровому военному — но что здесь есть профессиональная армия? — этого приказа достаточно.

— Пошли.

Ободрав щеку и руку, я оказалась снаружи. Узкий уступ, камни шатаются под ногами, и один я, раскачав, даже скинула. Пусть создаст шум до того, как мы начнем спускаться, это даст нам немного форы.

Вылез Рош, и я опять отметила, насколько он вынослив и гибок. Почти бесшумно, без слов одобрив мой план, он опустился на спину и оттолкнулся. Этого хватило, он начал скользить по склону, я выждала, пока он окажется на середине, и тоже улеглась.

Черта с два!.. Мне показалось, что меня в бетономешалку засунули, но было не больно, скорее неуправляемо и оттого некомфортно. Не успела я расслабиться, как меня что-то сильно пнуло в бок, мне удалось не заорать, и уже через несколько секунд я была внизу, на том самом месте, откуда пытались вскарабкаться канвары. Рош отряхивался и презрительно смотрел на меня.

— Как девка неуклюжий, — обласкал он меня. Был недалек от правды. — Впрочем, вам, с вашим-то воздержанием, все едино. Вставай, пошли.

Мы шли тем же путем, что и канвары, и могли легко наткнуться на них, поэтому осторожничали и высматривали, чисто ли, прежде чем двинуться дальше. Ару перестал видеть нас, как только мы завернули за огромный валун. Канваров не было, по крайней мере, живых. Один сдох — уполз умирать сюда, раненный в стычке с матросами. Я наклонилась над ним, Рош ушел чуть вперед, но, поняв, что я задержалась, вернулся.

— Что тебе эта мертвечина?

— У него может быть что-то нужное нам, — и, преодолев не то что брезгливость, скорее неприязнь перед неизвестной мне формой жизни, я дернула то, что служило канвару одеждой.

Простыня с дыркой, подвязанная истертой веревкой, и такие же простынные недоштаны. Канвары ходили босыми, тут поживиться нам нечем, но вот простыня…

Я начала развязывать веревку. Рош догадался, что я хочу сделать, занялся штанами. Канвар смотрел на нас мутным безжизненным глазом, и если бы я не видела раньше, на что способны эти твари, испытала к нему даже сочувствие. Но — это животным можно простить инстинкт, не тем, кто обладает зачатками разума.

От безысходности я докатилась до того, что раздеваю трупы. Но улов оказался отличный, Рош быстро скатал тряпки и приказал:

— Жди здесь.

Он пропал так быстро, что я не смогла среагировать, а он побежал в сторону маяка. Что он собирается сделать? Я последний раз взглянула на канвара, в груди которого виднелась заметная дыра, почти без крови, и кинулась следом за Рошем.

Он, чтобы меня черти порвали — черти, не канвары, мироздание! — взбирался на откос на четвереньках, и я замерла на месте, как стояла. Невозможно. Невозможно, и зачем? Вариант: он намерен от меня избавиться и потому бросил здесь. Вариант два: он понес Ару будущую веревку, потому что решил не полагаться на единственный план с подземельем. Умно.

Первый вариант мне казался реалистичнее, поэтому когда я увидела, что Рош сунул добычу Ару и, обменявшись с ним парой слов, начал спускаться, искренне удивилась.

— Чего приперся сюда? — буркнул Рош. — Не поверил?

Я не ответила. Очевидно и так, а обиды разберем, когда вернемся. Все с теми же предосторожностями, оглядываясь и слушая, мы отправились за стеклотарой, и это меня веселило.

Над нами пеленой сияли звезды, легкий ветер метался и хихикал меж скал, и где-то нашептывало легенды море. Дикая, дикая ночь. В моем мире, наверное, не осталось мест, где природа главнее. Разве что самые укромные уголки, где человек еще не воткнул вышки сотовой связи, куда не успели заглянуть камеры спутников и жадность людская не сунула буры в землю.

Дикая ночь, дикий мир. Мои размышления прервал рев зверя и довольный хохот канвара, и этим все ограничилось.

Скалы кончились, мы прилипли к расщелине — я ниже, Рош выше. Перед нами были обломки крепости — иначе их не назвать. Осколки, возможно. Нет, не руины, руины нетронуты, а здесь…

— По маяку палили с моря, — шепотом сообщил Рош. — Камня на камне тут не оставили.

— Я слышала другую версию, — пробормотала я. — Сам маяк…

— Сам маяк закрыли намного позже. Оставаться здесь стало небезопасно, вот и все. — Он помолчал. — И что теперь?

Матросов с этой позиции мы не видели, но я, задрав голову, прикинула, что бежать до них нам метров сто. Шансов, что мы проскочим, практически нет. Хотя…

— Завтра начнем разбирать окна, — прошептала я. — Чтобы по тому склону смогли выбраться все. Это будет быстрее, чем раскапывать проход в подземелье.

— Ты приперся сюда, чтобы это сказать? Там у тебя не было времени?

— Я понял, что выбраться таким образом вполне возможно. А сейчас у нас два варианта: или мы пробираемся абсолютно неслышно, или заставляем матросов кинуться на берег. Что лучше и что сработает?

— Хочешь, чтобы ошибка была за мной, — оскалился Рош. — Молодец. Но так не пойдет, приятель. Мне хватило, — он выразительно провел пальцем по шее, — и ошибок, и смертей.

— Кем ты был?

Я обошла скалу, приближаясь к маяку. Там тоже стена, надо добраться до нее, так вернее. И оттуда уже доставать бутылки. Хотя бы две, но этого будет критически мало, они побьются. Рош шел за мной.

— Циркачом. Акробат, канатоходец. Втроем мы и рухнули, я уцелел. Больше я в цирк не ногой и тебе не советую.

Я остановилась.

— Жонглер?..

— Эту туфту даже цирковые ослы умеют.

— Если я кину тебе бутылку, поймаешь?.. — Рош кивнул. — А если кину издалека?

Рош снова кивнул. А я кидать не умею, так что риск больше с моей стороны.

— Тебя цапнут и тут же повесят, — напророчил Рош.

— Не на чем, — возразила я, но он был прав. И все же кинуть несколько бутылок, не бегая туда-сюда, разумнее.

— Тогда стой.

Я и не двигалась с места, но Рош потащил меня зачем-то обратно — к скалам, подальше от крепости. Я не сопротивлялась, было любопытно, что он задумал, но явно не прирезать меня, это он мог сделать и раньше.

— Встань, — приказал Рош. — Ноги шире, колени не сгибай. Еще шире. Стой ровно. Руку сюда, — он то пинал меня носком сапога, то дергал, но на этот раз я даже внутренне не возмущалась, понимая, что от этого зависит успех всей операции. — Держи, — мне в ладонь правой руки лег камень. — Выпрями руку, еще, деревянный ты, бездарь полный! Теперь опусти руку. Еще! Кидай камень мне.

Он отскочил, а я размахнулась и бросила. Сама удивилась, но Рош камень поймал и тут же перекинул мне. Возможно, это была его заслуга, но и я поймала.

— Я отойду дальше, кидай, руку так же держишь, но отведи дальше за спину. Еще дальше. Еще! Замахиваешься и бросаешь. Давай!

Я набрала камней, благо их полно валялось под ногами, и по очереди побросала их Рошу. Он отходил дальше и дальше, и когда у меня не получилось докинуть, он махнул рукой.

— Запомни расстояние, это твой предел. Но ты молодец, быстро учишься.

Жить захочешь — и не так раскорячишься, подумала я. Отпнув камень ногой, я пошла обратно к крепости. Холодало, или, может, здесь, на берегу, ветер был злее. Стена прикрыла нас, и я сообразила, что преимущество за нами и мы, похоже, выберемся из этой передряги целыми и невредимыми.

— Они пьяны практически вусмерть, — заключила я, когда мы выглянули из проема в стене. Матросы лежали кто где, в самых разнообразных позах, часть их них храпела — большая часть. — Моя очередь тебя удивлять. Были бы они трезвые, проснулись от холода. Я пошел.

Я развернулась, чтобы не тратиться на рефлексии, и протиснулась в щель. Не природа постаралась, ядро влетело в стену крепости и она треснула; под моими ногами, как я ни старалась идти тихо, перекатывались камни и трещали обломки кирпича. Это была внутренняя стена крепости, о ее назначении я не догадывалась, но для чего-то выложили метра на два в высоту по всему периметру красный кирпич. Эпохи меняются, даже миры разные, но есть то, что неизменно: кирпичная кладка и, конечно, распил.

Мне нужно было пройти метров двадцать до первой бутылки. Она поблескивала, манила, но могла быть обманкой — битой или треснутой. Я убеждала себя, что с пьяного сна и в темноте никто все равно не разберет, своя я или чужая, и всегда я могу развернуться и уйти, сделав вид, что мне срочно надо отлучиться по необхо…

Я еле сдержалась, чтобы не выругаться, и отметила, что матросы вопросами этикета не морочились. Впрочем, воняло здесь так, что экскременты терялись на общем фоне. Главное, заметила я себе, чтобы бутылки были чистые.

Первую я нашла довольно скоро: в ней оставалось на дне вино, и я его вылила, бутылку быстро проверила на просвет и стиснула в руке: кидать ее Рошу сейчас? Если мне придется разбираться с матросами и включать отсутствующий у меня актерский талант, то хоть жертва будет не напрасной. То, что я сложу здесь, на обломках, голову, я допускала, полагаться на удачу — оптимистично, но нерационально…

Рош коротко мотнул головой, и я подобрала вторую бутылку метрах в трех от первой. Под ногами хрустнуло что-то, ближайший ко мне матрос поднял голову и посмотрел на меня мутным взглядом.

— Есть там еще чего?

Я демонстративно перевернула бутылку вверх дном, и матрос продолжил спать. К сожалению, бутылка оказалась битой, но рядом я обнаружила целую. Вот только Рош в дыре был от меня далековато.

Я приблизилась, припоминая расстояние, на которое могла кинуть бутылку, подошла еще чуть, встала в стойку, которую мне показал Рош, замахнулась и бросила. Рука дрогнула, но Рош метнулся вперед и поймал. По выражению лица стало понятно, какими эпитетами он меня наградил.

Со второй бутылкой вышло сноровистее, я отправилась дальше собирать трофеи. Пьяные или нет, но матросы что-то бормотали во сне, кто-то меня обругал, но не проснулся. А казалось бы, неподалеку канвары, но нет, они даже караул не выставили. Возможно, не могли решить, кто останется трезвым.

От легкости задачи на меня нашла неумная бравада, и я находила бутылки, складывала их на место, откуда могла их бросать, и отбегала за новыми. Шесть, восемь. Еще немного — но битых было достаточно и большая часть находок шла в утиль. Рош крыл меня последними словами, порывался выскочить и начать забирать бутылки из сложенной кучи, и я, полностью признавая его правоту, никак не могла справиться с нахлынувшими эмоциями. Тоже своего рода стресс, как истерика, и на мое счастье я ударилась мизинцем ноги о камень и прекратила буйствовать.

Три бутылки улетели, с четвертой я промахнулась, и она с оглушительным звоном разбилась о стену. Рош пропал в щели, я шлепнулась на землю, чудом не разрезав руку о крупный осколок.

— Кому там больше всех надо? — раздался ор. — Гиммо? Ты, что ли, полудурок? Я тебе сейчас эту бутылку о голову расшибу, идиот!

Голос был относительно трезвый. Я замерла, одним глазом косясь на оставшиеся бутылки: еще восемь, очень жаль их терять. Минут десять я выжидала, хотя Рош уже подавал мне знак, потом решила — какого черта? Что так, что этак нас заметят, и к чему этот дерьмовый цирк? Что на нас обоих нашло? Как дети, ей-богу.

А затем совсем рядом я увидела пустой мешок. Я потянула его к себе — не рваный. Заорав про себя от счастья, я быстро сунула в мешок бутылки, поднялась и прыжками направилась к щели. Рош уже исчез, и я скакнула в провал и замерла.

Неизвестно, как смог пробраться сюда канвар, как он нигде не застрял и не произвел шума. Он смотрел на меня сверкающим глазом и в руке сжимал ружье, а когда я сделала шаг назад, замахнулся.

Я забросила мешок за спину, холодея от страха, и под мелодичный перезвон бросилась через крепость, наступая на руки, ноги, осколки стекла. Канвар взревел, матрос в шаге от меня поднял голову.

- Полундра!..

Глава семнадцатая

Ару видит нас и мысленно уже отпел. Где Рош? Успел убежать или?.. Я приметила подходящий пролом в стене, догадываясь, что это может быть и ловушка. Матросы орали и, не сообразив зарядить ружья, швырялись в канвара чем ни попадя.

Канвар был не один. Меня в который раз спасло чудо, и я успела свернуть за пару метров до того, как в замеченном мной проломе показался сверкающий глаз, а затем начался ад — и бойня, равной которой я еще, пожалуй, не видела.

Канвары рванули из всех щелей, и я, слившись со стеной, оставшись по чьей-то милости незамеченной, сбилась со счета в первые же секунды. Тридцать монстров? Сорок? Под сотню? Они, скорее всего, собрались всей стаей и атаковали крепость неожиданно. Но и матросы оказались не дураки, умудрились занять оборону и дать по канварам первый залп. Вот тогда мне стало кристально ясно, что если не канвары, то пули меня непременно достанут.

Я упала, прикрывшись мешком. Так себе защита. Я ползла все к той же щели, и над моей головой свистели пули, летели осколки стекла и кирпичная крошка. Ни один бродяга на моей памяти не рисковал жизнью так ради десятка бутылок, и случаев мародерства, подобного моему, я не припоминала. Воровали все, даже самописцы разбившихся самолетов, но не под обстрелом же, черт побери!

Когда я уже почти достигла пролома, рядом со мной свалился подстреленный канвар. Еще чуть-чуть, и огромная туша зацепила бы бесценный мешок, но пронесло, и я подумала — какой кретин-демиург играет в свою игрушку, и мог бы он наделить меня чем-то посущественней избитого тела и отмороженной головы, раз уж добавил мне неуязвимости?

Я заползла за прикрытие стены — тотчас две пули угодили в то место, где я только что была. Я поднялась — и канвар, забившийся в развалины, испуганно распахнул единственный глаз.

— Тихо, зараза, или я тебя голыми руками прибью, — заорала я. Канвар задумчиво посмотрел на зажатый в лапе камень размером с половину моей головы.

Кинет так кинет, решила я, удирая из последних сил. Кинул. Не попал, и на том спасибо.

Рош должен ждать меня с той стороны, где стена отвесная. Я туда попасть никак не могла, потому что подозревала, что в рядах канваров полно дезертиров и они прячутся, пользуясь тем, что сородичи считать не умеют. Но: Рош ведь забрался на другой, относительно пологий откос, и я смогу. Я помнила, какие он делал движения.

Добралась до склона я на последнем издыхании. Да, карабкаться наверх, как это проделывал Рош, действительно проще, чем пытаться взбежать, но — но: видеть не значит повторить самому. Я сползала, стоило мне на секунду сбросить скорость, бутылки звенели так, что я ужасалась — целых осталось хорошо если штуки три.

Перед моим носом шлепнулась веревка. До нее нужно было проползти метра полтора, и этот метр показался мне марафонским. Я содрала руки в кровь, колени, кажется, тоже, мешок держала зубами, но вцепилась в конец веревки, которая еще не так давно служила посмертным саваном, и отдалась на милость того, кто потащил меня вверх.

— Выплюнь мешок, — услышала я. Ару. — Выпусти его, дай сюда, иначе ты не пролезешь. Эй, слышишь?

Я выплюну, а ты меня скинешь вниз. Я мотнула головой.

— Дай сюда!

Власть на стороне сильного. Терять зубы раньше положенного природой срока не стоит, здесь никто не вставит мне ничего даже за все золото мира. Ару передал кому-то мешок, пропихнул меня через проем, содрав с меня еще три шкуры, и зачем-то поставил на ноги.

— Что, — простонала я, пытаясь удержаться, — проверь бутылки… — и тряпкой я привалилась к стене.

— Ты ранен? — Анаис. — Говорить можешь?

Не очень, но выбора нет.

— Рош… у тех окон, — прохрипела я, — у той стены… веревка…

Ару вручил мешок Анаис, и вместе с Фуко они побежали на другой конец зала, волоча за собой веревку, как дохлую змею. Я отерла лицо, узнала знакомые лица. Мишель, Симон, Жизель, старуха, а она что тут забыла, карга?..

Анаис деловито копалась в мешке, и у меня не было сил предупредить ее, что там полно битого стекла. Но она и так все понимала, была осторожна и четыре целые бутылки передала стоящим рядом людям.

Я села на пол.

— Вода, — сказала я. — Симон… и… Жизель, только не ты… Анаис?

Я закрыла глаза. Адреналин уходил, и мне стало до невозможности зябко. Кажется, меня даже трясло, потому что кто-то накрыл меня курткой. Я открыла глаза.

— Рош?..

— Его нет, — отозвался Ару. — Возможно…

— Да, — кивнула я. — Он столкнулся с канваром.

— Я видел, — поморщился Ару. Он сидел на полу рядом со мной, сжимая ружье. — Там уже все затихло.

Я и не обратила внимания. Гул в ушах и сердце колотится слишком громко.

— И что там?

— Канвары убрались обратно на берег. Слышишь, орут?..

Черт с ними. Пусть до смерти доорутся. Я опять посидела с закрытыми глазами и наконец повернула голову. Ару словно хотел мне что-то сказать.

— Что-то произошло?

— Бриан мертв, — Ару почти прошептал — так тихо, чтобы никто его не услышал. — Никто не заметил, все из-за того, что началось там, внизу… Пока я его положил, вроде как спящий, но…

— Но так себе выглядит, понимаю, — ухмыльнулась я, — все бегают, а ему нипочем. Я еще до вылазки обнаружила, — пояснила я, потому что новость восприняла слишком спокойно для человека, который слышит об этом впервые. — Когда я легла спать, на посту стояли ты и Фуко, а когда проснулась — Бриан и Симон. Вы сменились до ужина или после?

— Сразу после. А что? — пожал плечами Ару. — Я знаю, кто его убил и за что.

Я молчала.

— Содержательницами разгульных домов так легко не становятся, — продолжал Ару. — Анаис в городе… особа известная после одного случая. Тогда был и суд, и даже казнили троих. Сам князь присутствовал на суде и назначил наказание.

— А Бриан? — спросила я. Черт, как холодно, неужели я заболеваю? Если да, то это конец. Я от воспаления легких умру раньше, чем Фредо от гангрены. — Он был замешан?

— Нет, — Ару, впрочем, ответил не сразу. — Он в городе объявился не так и давно. Может, года два или чуть больше. А тех всех поймали — князь в подобных вопросах суров, а король и того пуще.

Итак? Я опять закрыла глаза. Анаис? Да, возможно. Она сильная, и если Ару мне не врет, а ему смысл врать лишь в одном случае — если он и есть убийца, она легко могла нанести подобный удар. И ее, в отличие от других, Бриан подпустил бы к себе без проблем: женщина.

— И что ты намерен с этим делать? — поинтересовалась я. Ару вопросительно посмотрел на меня. — Ты же стражник.

— Сейчас дело такое, — неопределенно ответил он. — Кто-то выжил, кто-то нет. А я — что я, а я вообще ничего не видел и не знаю. А ты?

— И я нет…

Люди ослабли. Настолько, что даже атака канваров не посеяла паники. Обезвоживание, вот что опасно, и я наблюдала его плоды. Анаис и Симон ушли за водой, я надеялась, что они вернутся как можно скорее, остальные разошлись по своим углам. Ару отправил Фуко с ружьем на пост, причем поменял дислокацию: теперь опасный участок был возле отхожего места. Я доползла до стены, подмяла под себя какую-то тряпку, свернула ее, другую запихала под голову, кое-как сжалась в комочек под курткой. Меня трясло, тело ломило, саднили раны, и я подумала — в это время люди иначе относились к смерти потому, что она и вправду избавляла от страданий.

Я не спала, но проваливалась в забытье. Яркими вспышками возникал мой прежний мир, и я, кажется, рыдала от счастья. Загруженные трассы, отели из стекла и бетона, заходящее солнце на высотках на Третьем кольце горит, как маяк в ночи, запах авиационного керосина, дождь в самом центре, холодный и липкий, такси и бешеные коробки каршеринга… Я кричала, стоя в самой толпе, но люди не слышали. Я горела, но словно никто не видел. Я чувствовала, что рядом есть кто-то, кого я никак не могла увидеть, как ни старалась…

Мне в рот попадало что-то теплое и противное, я плевалась, но пила, слишком уж настойчивый был этот кто-то — не тот, кто рядом, этот был осязаем и пах совершенно не так, как люди из моего мира; мне смачивали холодом лоб; я уходила отсюда и сотню раз закрывала глаза — а толку, все равно: стекло, солнце, трассы, замок, цветы, канвары, старинный город, машины, лошади, все вперемешку, и тот, кого нельзя разглядеть.

Но он был близко, а я упряма, и в какой-то момент я просто схватила его за тонкую руку в полной уверенности, что это женщина. Мать, может быть, этой девочки, в чьем теле — ах да, у меня новая жизнь… — я снова живу. Но нет, этот кто-то был мужчиной, если, конечно, не переоделась в мужской костюм моя мать.

Мне показалось, что он назвал мое имя, но я не разобрала его сквозь раздавшийся грохот.

— Повтори? — попросила я, а он засмеялся. Я обозлилась, подняла голову, не выпуская его руки. Красивое, как нарисованное лицо. Светлые волосы, синие, как будто у него линзы, глаза. И уши.

Уши?.. Я шарахнулась в сторону, он продолжал улыбаться мне, словно его не смущала моя реакция. Я отдернула руку, потому что — какие, к чертовой бабушке, детские сказки, когда…

И очнулась. За окном бушевала гроза.

— Ты проснулся!

Мишель едва не кинулась мне на шею, я же только непонимающе могла хлопать глазами.

— Сколько времени… — Голос не повиновался. — Я так уже… лежу?

Но состояние мое было сносным, если не считать ломоты в теле от лежания на камнях. Сверкнула молния, гром прогремел как набат.

— С ночи?.. — Мишель нахмурилась. — Анаис, как вернулась, подогрела тебе воды и добавила травы. У нее какие-то были. — Все-таки она пересела поближе ко мне. — Она еще ходила туда вместе с Ару, а потом Бриан пошел…

Я дернулась, но вовремя опомнилась. Что она имеет в виду? Но Мишель бережно прикрыла меня курткой, и я, приняв ее заботу, решила пока не вставать, осмотреться.

— Будешь есть? — спросила Мишель. — Там еще есть твое мясо. Я сейчас принесу. И воды, воды всем хватило. Анаис сказала, что те, кто может, сами будут ходить пить.

Логично. Опасно, потому что проход может обвалиться, но не невозможно. Стоило подумать об этом сразу, хотя есть и те, кому воду придется носить. Фредо, Жизель, старуха, Мишель… но все-таки, что с Брианом? Я же видела нож, Ару видел нож, если это инсценировка для меня, то какой в ней смысл?

— Позови Ару, — негромко крикнула я вслед Мишель. — Если спит — разбуди, это важно.

— А ему, — Мишель обернулась и обличающе ткнула пальцем в сторону Мижану, — ничего приносить не будут. Сам сходит.

И это тоже вполне логично. Если Анаис путь в подземелье показался относительно легким, почему бы и нет.

Я наконец села, поджав под себя ноги. За окном буря, ветер врывается в узкие проемы окон, свистит как футбольный фанат и поднимает пыль, и кидает пригоршни ливня. На посту никого… ружье Роша стоит одиноко.

Рош не вернулся?..

— Оправился? Вот и хорошо. — Ару навис надо мной, затем уселся рядом, протянул мне мясо. Я посмотрела на еду с интересом. Появился аппетит — великолепно. — Я там…

— Бриан? — одними губами спросила я, и Ару наклонился поближе. Я куснула мясо и пыталась теперь разомкнуть челюсти.

— Все уснули, я сделал вид, что он отправился за водой. Парой бутылок пожертвовал. Ты же понимаешь, что он не вернется. Сбежал — так бывает. Или свалился где-нибудь и утонул.

— Его не найдут? — уточнила я, когда смогла говорить. — Те, кто отправится в подземелье? Анаис предполагает, что за водой можно ходить. Мне так не показалось, там темно и свет зажигать нельзя.

Мне не показалось, в подземелье опасно, тогда что двигало Анаис? То, что она оценивала трудности, связанные с подъемом и спуском, но не возможные последствия неосторожности. Не подумала, что любой может переломать себе ноги. В моем прежнем мире об этом не подумали бы девятьсот девяносто девять человек из тысячи, а единственной насторожившейся была бы я сама.

— Вечное кресало можно, — отмахнулся Ару. — Гномская поделка, интересно, как такая дорогая штучка попала к Анаис? Вытрясла из клиента, у которого не было денег, голову даю на отсечение. Ну, — он подумал, морщась, — я бы туда всех не посылал, — и наклонился еще ниже: — Не только из-за Бриана.

А вот Ару об этом подумал наверняка.

— И где он?

— В одном месте воды выше колена, там и лежит.

Удивительное пренебрежение к мертвому даже для стражника. Но если Ару знал, кто есть Бриан, а он не мог быть не в курсе, учитывая, что ему было известно, сколько тот уже в городе, то объяснимое. Я и сама не могла сказать, что смерть человека, который дважды пытался учинить насилие, вызывает у меня сожаление. И мы еще до того, как я свалилась в беспамятстве, условились с Ару, что Анаис не подлежит выдаче властям.

Если это она виновна в убийстве Бриана.

— Надеюсь, воду ты набирал не оттуда, — пробормотала я. Ару оскорбленно скривился, я подумала — стражник знает, чем грозит трупный яд, а остальные? — Что там внизу? Почему нет поста?

Ару протянул мне руку, я позволила ему помочь мне подняться. Неизвестно, чем поила меня Анаис, но трава оказалась действенной. А еще здесь есть не только дерьмо на стенах, канвары и твари в воде — надеюсь, только пресной, — но и гномская… магия? Мысль вызвала у меня невеселую улыбку. К эльфам — о, черт, мне же приснился эльф! — я была безразлична, что нельзя сказать о гномах, и посмотреть на них хотя бы одним глазком я была бы не прочь.

Но пришлось смотреть на канваров.

Матросы укрылись кто где мог, но им было не привыкать к ледяной воде и буре, так что то тут, то там торчали вытянутые ноги, кто-то и вовсе разгуливал, отходя от вчерашней попойки, а канвары — Ару показал чуть дальше, и я увидела целую стаю, сбившуюся на дальних от крепости камнях. Буря их в прямом смысле прибила, они сидели неподвижно и смотрели на крепость, такую близкую и недоступную.

— Интересно, — пробормотала я, — почему они не лезут на штурм? Самое подходящее время, и выстрелить, наверное, матросы не смогут, порох намок.

— Они не идиоты, порох спрятали, — усмехнулся Ару, — а канвары всегда так в холод и дождь. Зимой их вообще не видать, прячутся, есть надежда, что…

— Погоди, — перебила я и дрожащей рукой указала на печальную стаю монстров, а затем на матросов. — Погоди, стой. Это единственный шанс выйти. Ты понимаешь?

По выражению лица Ару я понимала, что… что-то здесь не так. И догадывалась, что именно.

С чем я осталась? Нас четырнадцать человек, и не могу себя винить, что двоих я не уберегла. Одного я записала бы на свой счет, и то с натяжкой. Но у меня четыре женщины и четверо детей — цена за ошибку будет слишком высокой.

— Думаешь выбраться через окна? Бесполезно. Я пробовал раскачать камни — на всякий случай. Вам могла понадобиться помощь, но поверь, пропихнуть в эти щели возможно только парнишку. Тот завал внизу я тоже успел изучить. Мы не сможем его раскопать, нам нечем, или это займет месяцы.

— Что предлагаешь? — сухо спросила я.

— Ждать. Ждать помощи, она явится. Капитан стражи ждет подмогу от короля.

Откуда у тебя такие сведения?

— Откуда ты это знаешь? — А у меня усмешка тоже весьма недоверчивая. — Тебе кто докладывал? Ты простой стражник.

— Который каждый раз открывал капитану ворота, — напомнил он. — Может быть, он и врал, чтобы мы в городе не дергались.

— И это было бы совсем грустно, — заметила я и потерла лицо. Мясо было сытным, но тяжелым, черт побери, в желудке у меня была неприятная тяжесть, и я вдруг ужаснулась пришедшей в голову мысли. Эта девочка, которая может быть давно уже замужней дамой, может оказаться в положении…

Я отмахнулась от Ару, который обеспокоенно заглядывал мне в глаза и протягивал бутылку с водой. Нет, брат, прости, но тут ты мне ничем не поможешь. Я даже не уверена, что готова отдаться в умелые руки Анаис, зато с каждой секундой крепла убежденность, что вот так, как Жизель, мыкаться я не готова. Нет, нет, я никто, звать меня никак, какие дети в мире, где лекарь моет руки раз в пару лет, и то если не забудет. Какие дети, когда мне придется не только вручить Анаис свое здоровье, но и пополнить ряды ее трудолюбивого персонала. Была богачка, может быть, до этого бунта, да вся сплыла, если верить Жаку.

Да, если верить Жаку. Кому я могу верить, кроме себя?

— Очень холодно, — обронила я, и Ару удивленно захлопал глазами. Черт, да, мужчинам этого времени — привычный климат. — У нас кормящая мать, два младенца и двое детей. Надо что-то придумать. Знаешь…

Я поискала взглядом Анаис — она сидела у стены и как всегда возилась с пеленками. Доктора и Мижану она умудрилась заставить работать, что меня не могло не порадовать, хотя их кислые физиономии недвусмысленно намекали, что они не столько работают, сколько делают вид.

Вечное кресало? Я потерла пальцами виски: так лучше думалось о вещах, которые для меня сродни были управлению МКС или разработкой вакцины. Мы можем им что-то зажечь? Им — да, но проблема: жечь нечего. И никакая вылазка не поможет нам добыть столько веток, чтобыподдерживать здесь огонь. Хотя…

У нас есть отличное топливо. Если забыть о брезгливости, если подумать о том, что таким образом мы избавимся от источника потенциальной заразы, и если точно знать, что нам удастся его поджечь.

— Как работает вечное кресало?

— Думаешь купить у нее? — понимающе склонил голову Ару. — Не продаст. Оно стоит целое состояние, потому что…

— Как работает?

Анаис зажгла свечу от кресала, не от рядом горящей свечи. И тогда я решила, что она просто хвалится, но что если в этом был смысл?

— От него загорится все, что возможно. Камень — исключено, металл — нет, точнее, такие кресала стоят как королевство. Но даже от того, что есть у нас, можно…

Мне хватило. Теперь — убедить Анаис, что мне необходимо осквернить ее сокровище. У меня имелся аргумент, но не было гарантий, что его не проигнорируют.

Это, конечно, авантюра из авантюр, то, что я собираюсь сделать, но если и приниматься за безнадежное дело, то пока не стемнело, чтобы не было видно огня.

— Возьми веревку, — распорядилась я, — натяни ее от сих до сих. На нее мы повесим сушиться пеленки и заодно закроем пламя от лишних глаз.

Ару умел исполнять приказы, и за эту часть плана я была спокойна. Оставались Анаис и аргумент. Не спорю, что мне хотелось отыграться на тех, кто постоянно отлынивал от работы и поддерживал Бриана в его мерзости. Но Бриан расплатился за все сполна — настала очередь Мижану и его доктора.

Я села на пол напротив Анаис.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я. Она нахмурилась. — За травы. За то, что я не умер этой ночью.

— Пустое, — без тени улыбки отозвалась Анаис. — Ты делаешь больше для нас для всех.

— Могу сделать еще кое-что, — осторожно, но с энтузиазмом начала я, — чтобы согреть женщин и детей. Ару натягивает веревку, на нее можно будет повесить пеленки. — Анаис оторвалась от своего занятия и посмотрела на меня с интересом. — Будет недолго, но тепло. И мне понадобится твое кресало. И твои помощники. А тебе помогут Мишель и Симон.

Глава восемнадцать

— Хочешь сжечь эту парочку? — хохотнула Анаис. — Хорошее дело, но орать они будут — куда там канварам. А ну тихо! — И Мижану достался подзатыльник. — Никто тебя, немочь, жечь не станет. А что у нас жечь?

Я выразительно потыкала пальцем в направлении сортира.

— Можно сложить как раз вон там, — палец переместился в сторону ниши: рядом нечто вроде углубления, в котором можно соорудить импровизированный камин. — И поджечь. А помощники твои мне нужны для того, чтобы перенести топливо из выгребной ямы…

Я ожидала чего угодно: плюхи, воплей, сомнений в моих умственных способностях и категоричное «нет» использованию вечного кресала. Вопли Анаис действительно мгновенно заткнула плюхой, только вот не мои. Мижану свалился набок, хватаясь за пострадавшую щеку, и я предполагала, что он местами лишился зубов. Доктор был умнее, орать не стал и заранее увернулся, но ему все равно досталось за компанию.

— А кресало тебе зачем?

— Я не уверен, что дерьмо так легко загорится, — призналась я. — Но кресало подожжет его точно.

Анаис сдвинула брови. Я приготовилась все свое красноречие положить на этот алтарь.

— Ладно, — сказала она, — это дорого, но я отрежу тебе немного фитиля и брошу на, ха-ха, это же надо такое придумать! Ха-ха-ха, да простят меня Молчащие, но они и верно ведут вас, монахов! Ха-ха-ха-ха!

Веселящаяся Анаис собрала вокруг нас всех, за исключением Фредо и старухи. Вышли даже Жизель и Люсьена, и взгляды их были полны укора: сейчас детей разбудишь! Анаис поняла без слов, хохотать перестала и отлично действующими пинками согнала с мест Мижану и доктора.

— Марш носить что велено!

— Вот этими вот руками?! — доктор выпучил глаза — мимика у него была обезьянья. — Да что ты, сдурела, баба?

Напрасная попытка оказать сопротивление женщине, которая держала в страхе и повиновении каждого, кто переступал порог ее неблагочестивого заведения.

— Можешь в камзол навалить, — разрешила Анаис, — но я бы на твоем месте носила руками. Они у тебя в таком дерьме, что хуже уже не будет.

— Потом пойдете в подземелье и вымоете руки, — прибавила я. Заодно и проверим, я права в своей оценке опасности пути к источнику или Анаис.

Да, вонь стояла неимоверная. Я даже сбегала к окну проверить — не засуетились ли матросы. Но они если и нашли повод, чтобы собраться, то им была явно не наша задумка, а что-то творящееся на море: смотрели они туда и махали руками в сторону горизонта. Канвары мерзли, зато звери плескались у берега: огромные туши и тушки поменьше мелькали в волнах.

Скандал не подняли ни доктор, ни Мижану. Я вся извертелась, ожидая взрыва, но нет. Это было и странно, и закономерно одновременно, но странно больше, и я была настороже. Ветер вскоре выгнал вонь, и Ару с криком опередил обоих дерьмоносителей, чтобы они не хватались руками за люк.

— Тряпку, тряпку им дайте, они же сейчас за лестницу возьмутся! — спохватилась я. — Ару, не пускай их пока, пусть ждут!

На мгновение я поймала взгляд доктора: не к добру, и когда он вернется, надо удвоить бдительность, иначе ночью мне перережут горло. Анаис, которая как раз закончила развешивать пеленки, подергала одну и обернулась к столу.

— Эй, Фуко, ты куда нож дел? Ты сегодня хлеб и мясо делил! А… — Фуко пожимал плечами, и я, конечно, догадывалась, что это значит: не было у него ножа, но почему у Анаис такие интонации, раздраженные, искренние, из всех реакций на пропажу самые естественные, и самые сложные для имитации реакции на пропажу, которой не было. — Ну что стоишь? Где нож? А хлеб где? Почему только две буханки?..

Фуко попятился и развел руками. Анаис, ворча себе под нос, оторвала от пеленки кусок, разорвала его на три части, скомкала и перебросила Ару, и тот уже выделил по тряпке Мижану и доктору, третий оставил на потом, когда руки у обоих будут уже относительно чистые.

— Дай еще тряпку, — попросил он Анаис. — Они ее намочат и на обратном пути протрут ступени лестницы.

Умно. Пока Анаис, бормоча ругательства, возилась с тряпками, а Ару заставлял Мижану и доктора бросить использованную ткань на кучу дерьма, я оценивала новое происшествие.

У нас не должно остаться так мало еды. И если к ножу у меня нет вопросов, я прекрасно знаю, где нож, то где хлеб?

— Может, они сожрали? — Фуко показал сперва на Мишель и Симона, а затем — на доктора и Мижану. Я повернулась — Ару как раз засовывал Мижану в карман чистую тряпку и давал наставления. — А нож… не видел я его. Я своим мясо резал.

В подтверждение он показал нам ножик — больше похожий на перочинный. Много таким не нарежешь, но все не руками рвать. Я нахмурилась: что-то сверкнуло на миг и навело на тут же пропавшую мысль. Что именно? Пойму, ухвачу разгадку целиком.

— Дай посмотреть, — предложила я, и Фуко без возражений отдал ножик.

Рукоятка помещается мне в руку, лезвие длиной сантиметров пять-шесть. Я с предосторожностями потрогала лезвие: тупое. Убить можно, резать затруднительно. Но Бриана убили не этим ножом.

Анаис обернулась, протянув мне руку.

— Дай-ка, — потребовала она. — Мне нужно кусочек фитиля горящего отрезать. Не совать же мне кресало в кучу дерьма.

Ару выпихнул доктора и Мижану в лаз.

— Я болен! — завопил Мижану из бездны. — Я себе все переломаю!

— Вот доктор тебя там и вылечит, — утешил его Ару. — А ну пошел!

Анаис ругалась уже в полный голос: кресало она зажгла, но отрезать горящий фитилек ей никак не удавалось. Нож был слишком тупым, он даже не рвал фитиль, а оставлял на нем заломы — и только. Перед моими глазами мелькали кусочки пазла, которые я никак не могла сложить в нужном порядке. У меня ведь есть готовая картинка, так что не так? Что я упускаю?

Анаис плюнула, сообщила мне, что за результат не ручается, оторвала руками который уже по счету кусочек с пеленки, в которую заворачивать теперь можно было разве что хомячка, подожгла его и бросила на кучу. Тряпка тлела, дерьмо и не думало заниматься.

— Ну, я предупреждала, — разочарованно протянула Анаис. — И эти двое уже ушли, а кроме них руки в дерьмо совать никому не стоит.

Тряпка вспыхнула вдруг, обдав пламенем кучу, у меня заслезились глаза от резкой вони, Мишель громко крикнула «фу-у!», Анаис замахала руками, а я, избавленная от резкости восприятия, сложила пазл за доли секунды.

Хлеб. Я приблизилась к столу, утерла рукавом слезы.

— Верни нож?

Если мой следственный эксперимент удастся, все поймут все без слов. Я надавила лезвием на целую еще буханку, толстая корка не поддавалась, я нажала сильнее, короткими движениями, с усилием, начала резать, сыпались крошки, срез получался неаккуратный. Точно такой же, как на буханке, в которой уже не хватало порядочных размеров куска.

Когда ты учишься — ты боишься. Все знаешь, но применять знания страшно. Рука становится крепче, глаз вернее, и каждый успех ты празднуешь как второе рождение. Эйфория от понимания, что все вышло как надо и даже лучше, застит взгляд, взрывает мозг и трясет уставшее тело. Мир кажется ярким и прекрасным, жизнь удивительной, свершения становятся по плечу, и тем сильнее бьет последующая неудача.

С опытом эмоции пропадают. Вышло — прекрасно, не вышло — попробуем как-то иначе. И потому я не испытывала ничего, кроме удовлетворения и скрытой гордости. Хотя бы этими чувствами надо питать свое эго, чтобы быть и дальше готовым покорять Эверест.

Я подняла голову и посмотрела на Фуко. Как там сказал Рош в первые минуты нашего с ним знакомства?.. «Смотрите, чтобы Фуко не протянул свои руки дважды».

— Я не могу! — взвизгнул Фуко, опять начиная пятиться. — Я не могу ничего с этим сделать! Я голоден! Я постоянно хочу есть!

Нет ничего опаснее, чем признаться, что ты только что предал всех, кто с тобой в одной лодке. И не те времена, чтобы тебя внесли в черный список, удалили из «друзей» и запретили переступать порог. Беги, глупец, у тебя есть целых три шанса: через окна ты не пролезешь, ножа у нас нет и Ару не станет тратить на тебя пулю.

— Он болен, — негромко, но веско заметила я. Чем? Да чем угодно от глистной инвазии до гипертиреоза. Придет клистир, напугаю его этими терминами. — Вернется доктор, у него и спросим чем.

— Я болен, да, болен, — быстро, на коротком дыхании, признавался Фуко. — Мне все время хочется есть.

Люсьена сочувственно кивала головой. Анаис ее сострадания не разделяла.

— А нам что теперь есть? — угрожающе спросила она металлическим голосом. — Тебя, болезный? Тебя нам надолго хватит.

— Никакого каннибализма! — объявила я во весь голос. Непонятное слово, не страшно, переживут. — И… разошлись все, все работаем. Кому нечего делать — я вас займу.

— Иди к дерьму сядь поближе, — Анаис грубо толкнула Фуко в плечо, и тот съежился. — Аромат его хорошо от обжорства лечит.

Я вернулась на пост возле окна. Ветер гонял по крепости ошметки краденого барахла и птичьи перья, крепчал, выл, и матросы забились в скалы, а звери покинули разволновавшееся море. Пенились белые буруны, воюя с ливнем, растекались по камням плевками, с шипением сворачивались, как змея перед броском.

Я ждала настоящую бурю. По всем предвестникам — скоро грянет.

Возникла проблема новая: у нас недостаток еды. Да, нас стало меньше, но не настолько, чтобы оставшийся хлеб и нога… чья нога? Я не привыкла есть то, чему не знаю названия и к чему не приложили заявленный, как минимум, состав, но кто меня сейчас спрашивает? Чтобы остатки еды помогли нам продержаться до прихода помощи. Если эта помощь придет, если они вообще свернут в крепость. Надежда была на то, что канвары уберутся, завидев…

Стоп.

Я напряглась, даже прочертила обломанными до крови ногтями по стене и не ощутила боли. Канвары реагировали на оружие в руках стражи, и я сама смогла в этом убедиться, когда мы драпали от них в первый раз. Но сейчас они вопреки всему, что мне рассказывали, не только кучковались возле крепости, но и проникли туда без криков. Что с ними такое?

Ответ напрашивался сам собой: им нужно что-то в крепости. А мне что нужно?

— Симон? — позвала я, не покидая поста. — Спроси у Анаис, из чего мы можем сделать длинную тонкую веревку? Она даст тебе кусок ткани, нарвешь его и свяжешь… настолько тонкую веревку, как сможешь, хорошо? И прибереги немного хлеба.

Я любила рыбалку как способ уединения. Если люди и есть, то они там молчат. Но последний раз я была на рыбалке еще когда жила на море, да и то я предпочитала дышать воздухом, наслаждаться тишиной и спокойно думать. Я не то что не поймала ни единой рыбины, у меня даже удочка была без крючка: зачем мне вещь, которая может нанести травмы, если я не собираюсь ее использовать?

— Что ты хочешь сделать?

— Рыбу ловить, — мрачно буркнула я. — Была мысль насчет яиц вон тех тварей, но уж больно там много самцов и канваров.

— А рыбу ты откуда будешь ловить?

— Уйду подальше. — Если уйду, хмыкнула я. Я собираюсь подвергать жизнь опасности? Не в первый раз. А у меня есть выбор? Да. — Меня больше волнует, будет ли рыба клевать.

— Не будет, — со смешком ответил Симон. — Рыба же не дура. Веревку будет видно.

— А на что вы вообще тут ловите рыбу? — не подумав, спросила я и прикусила язык, но, кажется, не сказала ничего лишнего. Решит, что «тут» — в этом краю. — И что вместо крючка?

Симон нахмурился, почесал голову. Я вздохнула: то, что я себе ничего не чешу, просто отсрочка. Будут и вши, и язвы, и все прелести этого века. Даже если я потом, когда-нибудь, вдруг, напялю на себя роскошное платье и диадему. Я незаметно для Симона нюхнула свою подмышку и отметила, что только вонь отовсюду мешает людям от меня шарахаться.

— Бечевка нужна, а крючок… можно из любой деревяшки сделать. Только ты все равно не пройдешь никуда, — подытожил Симон. Хороший парнишка, из него выйдет толк, если учить…

«Тут рыбы нет!» — «Да кто это говорит?» — «Директор катка!» Смешно, конечно. Тут рыба есть. И мясо есть. Вон оно, разлеглось под дождем, чистое, вкусное…

— А кто-нибудь пробовал есть вон тех тварей?

— Кратов? — Симон почесал голову с другой стороны. — Ну, это надо ждать, когда появятся выводки.

— Птенцы?

— Ну какие птенцы? — И этот пацанчик смотрит на меня как на идиотку. Знакомо, очень знакомо. — Выводок. Они же не птицы!

А яйца кладут как эндемики Австралии? Яйцекладущие млекопитающие? Как попали в наш — мой прежний — мир, кстати, такие уникальные звери?..

— Взрослых есть нельзя?

— Не-а. Они жесткие. Ну, вон, твои туфли из кого?

Я опустила голову. Хорошие туфли.

— Из кожи кратов?

— Из мяса кратов. Ты такой смешной! — хихикнул Симон, а я обернулась на раскат грома, и мне стало совсем не до веселья.

Матросы оживились. Не все, но человек шесть что-то обсуждали и периодически махали руками в сторону маяка.

— Позови Ару, быстро, — приказала я Симону и утерла мокрое от ливня лицо.

«А я всегда смогу сварить собственную обувь…»

Один матрос подошел к взорванной лестнице, затем другой. Они ходили вдоль разлома, орали, размахивали руками, кивали будто бы мне — как старой знакомой. Ару подошел, положил руку мне на плечо, я кивнула.

— Будут пытаться подняться? — предположила я.

— Не думаю. Они должны знать, что можно попытаться взобраться по той стене, по которой лезли вы с Рошем. Тебе было сложно, но ты и не матрос.

— Тогда что им надо?

Ару не ответил. Один из матросов, осматривающих разлом, подбежал к прячущимся в скалах приятелям, выскочил оттуда секунд тридцать спустя, сжимая что-то в руке. Вспыхнул огонек.

— У него вечное кресало? — удивилась я. Впрочем… почему нет? На корабле, наверное, незаменимая штука.

— Стащил у кого-то в городе, — равнодушно откликнулся Ару. — А может, прикончили капитана или капеллана…

— Они собираются поджечь газ, — перебила я.

Насколько это опасно? Даже предположить нельзя. Все может рвануть, а может остаться неизменным. Но помешать мы им никак не могли. Два ружья и, скорее всего…

— А сколько у нас пороха?

Попробовать подорвать окна возле склона? Тоже огромный риск, но если правильно рассчитать силу взрыва… и некому. Матрос шел и что-то высматривал, иногда щелкая кресалом.

— Только на мое ружье. То, что было у Роша, погибло с ним.

Вспышка, другая. Это походило на газовую горелку и выглядело так же безопасно, разве что пламя поднялось метра на полтора, но оставалось ровным. Матрос завопил, остальные стали выползать из укрытий и собирать все, что было раскидано, и все, что оставалось в мешках и было аккуратно сложено. Те, кто не занимался сборами, заряжали оружие.

Дерьмо прогорело, вонять стало сильнее, зато ливень начал стихать. Море волновалось по-прежнему, затишье временно, и кто умел предсказывать погоду на море лучше, чем моряки?

Застучали в люк — вернулись Мижану и доктор. Анаис наорала на них, я не поняла за что, но мне было плевать. Плевать, сейчас все изменится для нас, только вот улучшит или ухудшит?

Матросы собрались, столпились, потом один восторженно крикнул — я тоже увидела почему: корабль. Из-за скалы слева показался корабль, я сомневалась, что в такое волнение кто-то спустит за матросами шлюпку, но ошиблась. Еще до того, как шхуна бросила якорь, с борта скинули что-то огромное, тяжело плюхнувшееся в воду и поднявшее тучу брызг. И это послужило сигналом: матросы дали первые залпы из ружей и с криками бросились к берегу, не забывая стрелять.

Канвары даже не вздумали атаковать. Сидели себе и сидели, как каменные. Горел газ, плот подбирался к берегу, и краты лениво расползались. Людей они не боялись.

— Ару? — я легонько толкнула его локтем. — Если из кратов делают обувь, почему они не реагируют на людей?

— Потому что на них охотятся только в море. На суше они собьют хвостом, костей не соберешь. В море проще. Да и работа эта сложная, охотников на кратов по пальцам пересчитать, а уж кожевенников тем более, — и Ару многозначительно замолчал. Я повернула голову — и он тоже смотрел на мои туфли.

Черт. Видимо, тут каждый второй догадывался, что я не бедная. Эй, люди, не бедная я была! Сейчас у меня из богатств хорошо если невинность. И жизненный опыт не отобрать.

— А сколько стоят туфли из кратов?

— Монет двести. У твоего монастыря, наверное, были богатые покровители, раз у тебя такие дары.

— Ага, — не стала спорить я. Удобно, очень. Удобно быть монахом, жаль, у меня вряд ли получится прожить им всю жизнь. Это если я ее проживу, эту жизнь, потому что ко всем моим проблемам добавились еще и туфли, за право обладать которыми мне запросто перережут горло. Хотя?..

— Если они такие дорогие, почему никто не попытался меня разуть?

Ару засмеялся. Обидно мне не было, я радовалась такой удачной легенде. Она помогала мне руководить, спасала от мелких и крупных неприятностей.

— А куда их девать? — все еще усмехаясь, продолжал Ару посвящать меня в тонкости мирской жизни. — Они садятся в точности по ноге, пока свежие, и хоть кажутся мягкими, носить их кому-то еще невозможно, запросто натрешь ноги так, что будешь помирать от гангрены. Знаешь, как мы ловим разбойников? Есть подозрение — смотрим человеку на ноги. За нападение на богатых людей в княжестве полагается смертная казнь, а нам, страже, за пойманного душегуба — хорошая награда.

— Очень справедливый закон, — ехидно заметила я. Плот пристал к берегу.

Матросы грузили свое добро, те, кто встречал их, удерживали плот на волнах. Затишье кончилось, дождь припустил с новой силой и почти скрыл от нас и берег, и дальние скалы. Я позвала Симона на пост, поманила Ару за собой — нам надо было срочно понять, что делать дальше.

После некоторых препирательств Ару согласился, что единственный вариант — уходить сейчас, подорвав окна. Нет матросов, канвары примерзли, дождь нам спасение, а не смерть. Смешно, но именно на камнях и в бурю я уже погибала однажды — сменила комфортную и успешную жизнь на существование. Была богатой — стала нищей. Была известной — стала никем. Жила в благополучном просвещенном мире — оказалась в богом забытой дыре. Имела перспективы — получила риск быть ограбленной, избитой, обесчещенной, скончаться в муках от болезни, которую у нас могли вылечить за несколько дней…

Ару бережно высыпал на ладонь порох, когда рука его сильно дернулась и драгоценная пыль просыпалась на пол. И пол — пол тоже дрогнул. И я вздрогнула.

Затем затрясся маяк, и в метре от меня упал, глухо стукнув, крупный камень, и мне показалось, что скала разваливается на куски.

Все меры, что я знаю, катастрофически бесполезны. Все до единой. Держаться стен, бежать, прятаться…

— Под стол! — заорала я. — Прячьтесь под стол женщины и дети!..

Глава девятнадцатая

Скала трескается. Маяк рушится. Знали ли матросы, к чему приведет поджог газа? Уже неважно.

Все трещало, дрожало мелко, я рухнула на пол в момент, когда Мижану отпихнул Люсьену с ребенком и ужом ввернулся под стол. Я схватила его за ногу и дернула на себя.

— Люсьена, живо в укрытие!

Она меня вряд ли слышала. Мижану орал и пытался вырваться, я не отпускала, Жизель закатилась под стол и свернулась трясущимся комочком. Ребенка в ее руках не было, и Люсьена, сунув эльфенка Мишель, кинулась за Рене.

— Убей его! — безумно шептал мне на ухо доктор. — Убей, убей! Мы убьем его и поделим его деньги! У него много денег, я знаю, где они!

— Пусти, дрянь! Пусти меня, ты, рыбье отродье! — вопил Мижану, и я терялась в треске, криках, плаче детей и оглушительном «убей». Терялась, но не теряла самообладания.

С грохотом осыпалась кладка, открыв новый вид из прежде узких окон, поднявшуюся пыль прибило ливнем. Я на мгновение потеряла хватку, и Мижану вывернулся.

— Пусти!

Немощный стервец не хотел умирать легко и просто. Я дернулась в сторону, успев дать увесистого пинка Симону, который замешкался, и больше не смогла дышать.

— Сдохни!..

— Убей его!..

Я не нуждаюсь в твоих советах, ублюдок. Я убью, защищая свою жизнь, даже если ее останется после того считанные секунды. Мижану добрался до моей шеи, давил, и у меня темнело в глазах и рвало адской болью легкие.

Я из последних сил подняла руку и ткнула пальцем Мижану в глаз.

Маяк тряхнуло снова — и я промазала, но попала в ноздрю, Мижану взвыл, но лишь немного ослабил давление, убрав одну руку. Я кашлянула, хватая воздух, и тут же получила сильный удар в лицо.

— Убью!

— Убей!

Мижану замахнулся, я перехватила его руку и рванула на себя, выворачивая суставы, и смогла подтянуться и достать ногой до его живота. Мижану захрипел, я всадила локтем ему в солнечное сплетение, следующий удар нанесла в подбородок, и наконец хватка на моем горле пропала.

Я дралась как девчонка — но умеючи драться. Я использовала каждый миг, чтобы атаковать противника, и мое тело, никогда не знавшее битв, подчинялось новому разуму.

Я побеждала.

— Убью!

— Убей!..

Нет необходимости. Пещера раскололась как керамический чайник, град камней и слежавшейся земли осыпал нас, когда Мижану кинулся на меня снова — а я не стала сопротивляться.

Стихло все, кроме шума ливня и воплей канваров. Канвары?.. Так близко?..

Я глубоко вдохнула, выдохнула, распинала ногами камни, сбросила с себя Мижану.

— Все живы? — спросила я. Царило молчание, и я, испытав животный страх, заорала: — Все живы? Ответьте мне!

Перед глазами крутилось то, что некогда было маяком, ориентиром, на который шли из бурного моря измученные корабли. Все растекалось, и я не знала, дождь тому причиной или слезы, или что-то еще. Я села.

— Все живы?..

Я почувствовала тяжелую руку на плече и сглотнула.

— Почти, — ответил Ару. Я обернулась.

Даже после смерти господин Мижану не избавился от ненависти. Глаза его были открыты, уже залиты водой, и тускнел сочащийся злобой взгляд. Я протянула руку, взяла его за волосы и повернула окровавленную голову.

— Камень, — уверенно сказал Ару, и я кивнула. Камень. Человек, а тем более я, не ударит с такой силой. — За свою никчемную жизнь этот подонок сделал одно хорошее дело — спас тебя.

Я осматривала пещеру. Жизель, Мишель, Люсьена, младенцы, Анаис, Фредо, Фуко, доктор, старуха. Симон?..

— Симон?.. — за одно слово я сорвала голос до рези в горле.

— Он здесь, — успокоил меня Ару. — Все хорошо. Могло быть гораздо хуже.

Я поднялась, жестом велев всем оставаться на месте. Ару придерживал меня, и я заметила, что правая рука у него двигается как-то странно.

— Все в порядке, просто камнем ушибло, — остановил меня он, а я уже хотела пнуть ни к чему не годного доктора. — Осторожно, не упади.

Своевременное замечание. Пол маяка был усеян камнями, прямо над головой зияла дыра, через все помещение по полу вдоль окон шла неширокая трещина. Неширокая и неглубокая, но выдержит ли она мой вес и сколько продержится?

— Стой здесь, — приказала я Ару. — На всякий случай дай мне веревку.

Он исполнил приказ — свалились пеленки, а сколько ухищрений, чтобы их высушить. Один конец веревки Ару протянул мне, другой обвязал вокруг собственного бедра. Я закрепила свой конец на талии.

Трещину я перешагнула, готовая в любую секунду отпрыгнуть назад, но скала выстояла. Вес этой девочки был не больше пятидесяти килограммов.

Окна осыпались, я с трудом нашла уцелевший простенок, чтобы притаиться, и выглянула вниз, в крепость. Что там? Канвары, усмехнулась я, как же иначе, вот зачем им было нужно сюда, и мне стоило догадаться еще тогда, когда я услышала про их нетерпимость к низким температурам. Какое-никакое, но укрытие, а сейчас еще и огонь. Тепло.

Газ из скалы или ливень, подмывший скалу, были причиной того, что мы едва не погибли? Бестолковые или нет, дикие или не очень, канвары грелись у пламени, и рожи у них были бесконечно довольные.

— Вот же дрянь, — услышала я и повернулась. — Ружья, — Ару с досадой крутил головой, — Симон, найди ружья, скорее.

Зашуршали камни, люди ожили, я вернулась к наблюдениям за монстрами. Полно, да такие ли канвары чудовища? Убивают развлечения ради — да. Животные тоже так делают. А ради чего был готов убить меня Мижану? Кто больший монстр — существо, близкое по сознанию к зверю, или же человек, которому дан для чего-то разум?

Я дернула веревку, обратив на себя внимание Ару, и отправилась смотреть окна возле сортира. Разочарование бывает разным — в ожиданиях, в людях, но сильнее всего оно бьет тогда, когда не оставляет и шанса.

— Эти окна уцелели, — скрипнула я зубами. — А порох? Порох уцелел?

Конечно же, нет. Дорога открыта — через огонь и трещину в скале в логово повеселевших канваров, освоивших первую ступень пирамиды Маслоу, удовлетворивших свои базовые потребности.

Я перешагнула расщелину, вернулась в стабильную часть маяка — или мне она таковой показалась — и отвязала веревку.

— Идите все сюда, — позвала я. — Будем думать, что делать дальше.

— Может, получится выйти через лаз? — предположил Ару, сматывая веревку. — Не всем, но хотя бы тебе и женщинам?

Симон протянул ему ружья. Одно выглядело целым, второе погнул упавший камень, и Ару отбросил его в сторону, дальше к окнам. Жест отчаяния, но мне ли упрекать? Доктор сидел в отдалении от прочих и не сводил взгляд с мертвого Мижану.

Очередную жертву мы принесли кому-то. Интересно, а что Молчащие, странные боги этого мира, не они ли требуют от нас чью-то кровь?

— Выводи их, — настаивал Ару. — Жизель, младенцев, Симона, Мишель. Люсьена и Анаис не пролезут.

— А вы?

Он прав, он прав, но — но, о котором опять никто не подумал.

— Я не уверен, что подземелье стабильно… Я имею в виду, — поправилась я, но уже без досады — так, не поняли — переиначу, — неизвестно, можно ли там пройти и насколько велик риск обрушения. И пещеру могло засыпать.

— Треснул маяк, — возразил Ару. — А не скала.

— Да, но в случае со скальной породой наверняка сказать нельзя, — продолжала я. — Надо разведать.

Кого отправлять? Я оглядывала людей. Симона? Жизель? Нет. Пойти самой? Кто умрет и как мне принять решение, когда у меня выбор между собственной жизнью и жизнями тех, кто не умеет, не обучен, не нанимался?

Выход есть всегда, если внимательно смотреть по сторонам и многое слышать. Есть ли время сейчас на это?

Я подошла к телу Мижану. Обносить брошенные дома, воровать, накрывать умирающих своей одеждой, грабить покойников — чему меня еще научит этот мир? Это ведь я должна нести в него прогресс и свет, а получается наоборот. Это я должна рассказать, что надо мыться, как перестроить город, чтобы он стал безопаснее, как сделать водопровод — как, кстати, — я должна научить их мыть руки, особенно докторов, объяснить, как важно знать грамоту. В кино и книгах такие как я не строили разве что атомные электростанции дикарям, но общество в целом, как и отдельные люди, должно дорасти до знаний и технологий. Можно учить ребенка английскому языку, но не управлению самолетом…

Я начну с малого, так? Гигиена, образование, безопасность. Я начну — кто мне даст, кто я такая, никаким монашеством не объяснить мои предполагаемые попытки, и это если какой-то действующий монах в два счета не разоблачит меня. Прогресс и учение? Моя дорога — в дом веселых девиц с искалеченными жизнями и печальными лицами. Мой удел — доживать, а не командовать.

Может, спустя пару недель я буду вспоминать эти дни как самые счастливые в моей жизни.

Я опустилась на колени, принялась расстегивать камзол Мижану. Я услышала крик доктора, глухой удар, и даже не обернулась. Деньги. У Мижану были деньги и драгоценности… Вот они.

Я повернулась к доктору и держащему его за шкирку Ару с браслетом в руке.

— Я прикончил его в честном бою, — сказала я, — и это мои трофеи. Я дам тебе кое-что, если ты только вернешься. Так что это в твоих интересах, кусок дерьма. И учти, ты последний, кто из вас троих выжил.

Я грабила покойника, и совесть моя молчала. Мы все заслужили эти богатства, поделим по справедливости. Ару волок доктора к люку, и тот негромко бормотал угрозы в мой адрес. Подоспела Анаис и дернула люк, но ничего не произошло.

— Держи-ка его, — Ару вручил доктора Анаис, — я попробую.

Я с такой силой сжала очередную побрякушку, что острый край до боли врезался в ладонь. Откуда у Мижану столько драгоценностей, он не выглядит аристократом. Переодет, как я? Другая причина? Я, чтобы отвлечься от стараний Ару открыть люк, присмотрелась к рукам Мижану. Нет, даже с учетом того, что мои собственные руки изрезаны в мясо за эти дни, даже если я была не аристократкой, а обеспеченной горожанкой, я не работала, а Мижану — да. Ростовщик? Скупщик? Нечестный на руку ювелир?

Ару выпрямился и покачал головой.

— Заклинило, — он вздохнул. — Похоже, ты прав и скала действительно…

— Сдвинулась, — подсказала я. Ару кивнул, я продолжила собирать побрякушки. Увлекает, как примитивная игрушка на смартфоне. А этика? К черту этику там, где ее не завезли.

— Мы все умрем, — прошамкала вдруг старуха. — Мы здесь все скоро умрем. И ты — ты умрешь первый.

— Закрой свой рот!

Люсьена выждала, пока старуха возмущенно пожует губами и успокоится, и отпустила ее только тогда.

— Надо пробовать открыть люк, — покачал головой Ару. — Не может быть, чтобы его так заклинило. Может, удастся разломать? Фуко, иди сюда.

— Стой, — я схватила его за руку. — Ты не умрешь. — Ару посмотрел на меня так, словно вопрос был решенный, и не в его пользу. — Даже не думай. Ты единственный, на кого я могу положиться. И помни: Диана.

Он мне ничего не ответил. Следующие минут двадцать я слушала ругань и размеренный стук. Люк поддавался, но с трудом. Фуко весь взмок, Ару орудовал погнутым ружьем, а я кусала губы.

Что если выхода там нет? Что если скала опять начнет рушиться? Что если канвары решат заглянуть сюда? Что если мы не выберемся или выберемся не все?

Я подошла к Фредо и села рядом с ним. Он не открыл глаз, нащупал мою руку и сжал ее.

— Я узнала, у Анаис осталась та трава, — проговорила я. — Тебе хватит, чтобы уйти вместе с нами. Мы попробуем прорваться. Обязательно.

Самовнушение может подействовать, но лаз из пещеры в тоннель слишком мал. Много ступеней ведет наверх. Изможденные люди дойдут до пещеры и там останутся навсегда, не в состоянии ни вернуться, ни выбраться. Должен быть выход? Я обязана его найти.

— Ты обещал мне, брат, — напомнил Фредо. — Уходите. Оставьте мне оружие и уходите. Все сразу. Времени у вас больше нет.

Наверное, он более объективен.

— Зачем тебе ружье?

— Канвары, — коротко объяснил Фредо. Да, канвары. Я кивнула, смоталась к окну, уже не опасаясь трещины, и убедилась, что они как сидели, так и сидят. Шхуна разворачивалась в открытое море. Я вернулась, села, нерешительно протянула руку к вонючим тряпкам. — Не стоит.

Фредо дернул ногой и застонал. Я должна найти решение — я обязана. И пока я боролась с отчаянием, убеждая себя, что сдаваться рано, что все может измениться за пару секунд, нас в очередной раз тряхнуло, от люка донесся треск, а следом — вопль восторга и разочарования одновременно. Я снова покинула Фредо, и я уже знала, что увижу.

Я приблизилась, опустилась на колени, заглянула в провал. Высоко. Слишком.

— У нас есть веревка, — я посмотрела на Ару. — Спустимся по ней. План меняется, пойдем без разведки. Маяку конец.

— И кто-то останется, — возразил он.

— Нет. Привяжем веревку к столу, — я наклонилась ниже. Из моего кармана выпала побрякушка и пропала во тьме, доктор взвыл, Анаис наградила его оплеухой. — Уходим. Все. Анаис… дай Фредо что-нибудь. Что-нибудь, — повторила я очень тихо. — Пусть это будет другая трава. Главное, чтобы он поверил, что это та самая…

«Он все равно не жилец», — прочитала я по ее тоскливому взгляду. Да, не жилец и должен быть умереть уже давно. Сепсис развивается быстро. Анаис отвернулась.

Я отошла к стене, прислонилась к ней и закрыла глаза. Мне нужно вспомнить симптомы. Я ведь читала о них и читала много, я не один материал готовила на случай, если произойдет катастрофа, а помощь быстро не подоспеет. Септический шок — пара дней. Острый сепсис — пять-двадцать восемь суток. Данные усредненные. Лихорадка, слабость, потоотделение, бледность кожных покровов, кровоизлияние в склеры глаз, учащенный пульс. Чем лечить? Антибиотики, стимулирование иммунной системы. Без медицинской помощи шансов нет.

Тогда почему Фредо до сих пор еще жив?

Я наконец-то задала себе этот вопрос. Почему? Помогли травы? Нет, Анаис уверяла, что они лишь обезболят. Я верила ее заключению потому, что она, не будучи медиком, опыт имела и очень немалый. Одно доказательство ее умений — даже два — я видела на расстоянии пары метров.

Я сидела рядом с Фредо, не двигаясь. Веревку уже привязали и ждали моей команды, мысленно торопя, но все-таки не протестуя. Все понимали, что Фредо останется здесь навечно. Мишель плакала.

Я положила руку Фредо на запястье.

— Прости, — произнесла я и вздохнула. Прости, да, Mississippi one, Mississippi two, Mississippi three… — Прости.

Для всех я прощалась и не убирала руку. Mississippi one, Mississippi two, Mississippi three. Мне надо узнать, кто я такая, и тогда я рискую погибнуть вместе с Фредо. Mississippi one, Mississippi two, Mississippi three. Он положил руку на мою, лежащую на его пульсе, и Мишель, уже не сдерживая рыданий в голос, кинулась на шею Анаис, чем меня отвлекла. Черт, все сначала.

Mississippi one, Mississippi two, Mississippi three. Отличный способ считать секунды, когда нет под рукой часов. «Все врут», как утверждал знаменитый доктор, но Фредо не врал. Почти. Он болен или уже выздоравливает, но не умирает, нет-нет.

— Идите все, я вас догоню, — сказала я чуть поспешней, чем нужно. — Последняя молитва — все, что я могу для него сейчас сделать.

И, чтобы не выглядеть голословной, я вытащила из-за пазухи лист бумаги. Только бы никто не вспомнил, что чернильница пропала при обрушении маяка.

Я провожала взглядом людей, пропадающих в люке: Симон, Мишель, Фуко, Люсьена спускалась дважды, передавая Мишель и Симону детей, Жизель — никуда не годная мать, но могу ли я обвинять ее? Мне самой, быть может, предстоит пройти через это. Доктор, Анаис, старуха, Ару был последним. Знал, дрянь такая. Получил взятку? Он проговорился или специально навел меня на эту мысль? Разбойники, в том числе и Бриан, не обратили внимания на мои туфли. Еще бы, ведь их никто не сможет носить.

В провале метался свет вечного кресала, потом исчез и затухли голоса. Я скомкала бесполезную уже бумагу, отбросила ее.

— Скажи мне… ты же меня не выдал. Какие причины были для этого у тебя?

Одна, возможно. Я молчу, что он разбойник, он — что я женщина. Где мы могли пересекаться, когда?

— Вы приказали забрать мою мать, — охотно отозвался Фредо, прикрыв глаза. — Помните? Старушка в синем платье. Возле дома на улице Анери. Вы велели своей охране вышвырнуть из телеги владельца трактира и заплатили вознице в два раза больше, кинули гольдены прямо в грязь, и он собирал их азартно, как свинья. Но моя мать уехала. Я был в долгу. А вы и не взглянули тогда в мою сторону.

Кто я такая? Кто я была, раз потратила кучу денег ради чужой старухи, и никто не осмелился возразить мне?

— Твоя нога. С ней все не настолько плохо, верно? — И я почувствовала, как напрягся Фредо. Осторожно. Лишнее слово — и даже то, что я спасла его мать, меня не спасет. — Ты натер ее чужими туфлями? Ты ее всего лишь натер? И Ару, стражник, обо всем догадался.

Я оставила себе призрачный шанс. Может, я выведу Фредо на откровенность. Если я буду так убедительна, что убью одним выстрелом сразу двух зайцев.

— Ты знаешь, что я влиятельна. Скажи правду, и я сумею помочь тебе еще раз. Но я должна знать, как все обстояло на самом деле.

Мне нужно имя — мое имя. Или имя того, кто примет меня такой, какая я есть.

— Ты был как-то связан с Брианом? Ты убил его?

— Да.

Вот и все, ответ прозвучал свободно, стало быть, или Фредо точно знал, что я не выдам его при любых обстоятельствах, или между нами шел разговор как в кино: преступник, его зловещие планы и сыщик, без пяти минут труп. В отличие от кино никто не явится в последний момент, когда Фредо облегчит душу и решит, что мне пора и честь знать. Но он вздохнул и усмехнулся:

— Туда ему и дорога.

— Не спорю, — согласилась я. Фредо сел и начал разматывать тряпки.

Мне пора уходить, но никто не вернется за мной, так что не страшно. Что там, под тряпками, куда никто не должен был заглянуть? Когда-то я прочитала, что «Бриллиантовая рука» — не вымысел до такой степени, что даже способ, которым перевозили ценности через границу, создатели фильма бережно сохранили.

Но под тряпками не было ничего, кроме шматов грязи и деревянных дощечек, имитирующих кривизну. Просто стертая в кровь нога, перевязанная небрежно.

— Я думала, у тебя там сокровища. — И, признаться, я была несколько разочарована. — Что за дела у тебя были с Брианом?

— Какие сокровища, госпожа, — засмеялся Фредо. — Одно оправдание моей хромоты для стражи. Они же знают… Но больно уж хороши были те сапоги, удержаться не смог. А ведь только один и примерил, болван.

Не Фредо ли искали в городе трое громил, последний из которых покоится в темных водах обреченного подземелья?

— Мы были с ним в одной банде, потом разошлись. Я не хотел бы, чтобы он меня выдал.

— Врешь, — резко подалась вперед я. — Ты недавно мерил украденные сапоги. Не ври — и за тобой не будет погони. Ару все знает, можешь поверить, и он первый донесет на тебя. Возможно, — добавила я, — он видел, что это ты прикончил Бриана. Поэтому говори все как есть.

И главное: назови мое имя. Все это я затеяла ради каких-то двух слов. Что тебе стоит?

— Я был болен, — поморщился Фредо. Менял версию? Правдоподобно. — Лихорадка. Они четверо, и Бриан с ними, пошли без меня на большую дорогу. Понимаете, госпожа, мне все равно полагалась доля. И…

Снаружи рвануло пламя. Так ярко, что я рефлекторно пригнулась, закрывая руками уши, уже зная, что за этим последует.

Взрыв.

Глава двадцатая

Я была уверена, что нам крышка. Я даже не сопротивлялась. Взрыв грохотал в ушах, меня засыпали обломки и осколки, и бесконечные доли секунды я думала, что умираю спокойно. Я сделала все что могла, моя жизнь была не бесполезной, мне выпал бонус — квест сложный, непродуманный, но интересный. Этот уровень оказался непроходимым.

Но грохот и каменный град прекратились, я подняла голову, и я все еще была жива. Фредо смотрел на меня и был жив тоже.

— С возвращением с того света, — пробормотала я. Фредо меня не расслышал, иначе бы непременно спросил откуда. Здесь, возможно, нет никакого рая. Нужен ли рай после смерти тому, кто не считает свою жизнь адом?

Канвары выли, рыдали, стонали — совсем как разумные люди, потерявшие кого-то дорогого. Где-то коротко прошел запоздалый обвал.

Маяк устоял.

— Черта с два…

Я утерла лицо, поднялась на ноги, шатаясь и пытаясь вернуть пещере четкость, а она растекалась зигзагами, как изображение на испорченном старом телеэкране. Камни, обломки камней и кирпичей усыпали пол, но вдруг кирпичи вздрогнули.

И еще раз, и еще, и только в одном месте.

— Фредо! — завопила я. — Веревка! Там есть кто-то живой!

Веревка дернулась снова, и — нет, она не была причиной, просто последней каплей — каменная опора стола, к которому ее привязали, рассыпалась на глазах, и плита опасно накренилась.

Я кинулась на камни животом, понимая, что не успею, что я чересчур далеко, но Фредо удалось ухватить ускользающий конец и тут же намотать на руку. Я подскочила, поскальзываясь на обломках, балансируя руками, бросилась к люку.

— Эге-ге-гей! Кто там? Вы живы? Кто там? Отзовитесь!

Я была права — но что с того теперь толку. Подземелье опасно, скала нестабильна. Не так существенно то, от чего она рухнула, я все равно не могла на это никак повлиять.

— Валер! Валер, это мы! Вытащи нас!

Анаис. Нас — значит, она не одна, но остальные могут быть ранены. Анаис дергала за веревку, и я потянула ее в ответ, мол, поняла, и махнула Фредо: тяни!

Кто бы он ни был, он был не дурак, знал, что легче тащить лежа, не тратя силы на то, чтобы удержаться на ногах. Анаис не из легких, но она крепкая и выносливая, какого черта она сама не взбирается, ранена? Но когда она показалась, я поняла: Анаис держала левой рукой детей, и я приняла у нее подозрительно тихих младенцев.

— Почему они молчат? — страшным голосом спросила я. И попробуй соврать или не ответить — я выпрямилась и поставила ногу рядом с ее кистью. — Почему. Они. Молчат?

— Я дала им немного травы. Той, которой лечила тебя, — зло и очень быстро заговорила она. — Если ее пожевать и дать пососать палец в слюне младенцу, он будет спать. Ару сказал, что может быть обвал от кри…

Я сделала шаг назад, присела и дернула Анаис наверх. Однако у меня появляются силы? Дух руководит телом, как интересно. Анаис выбралась, я передала ей детей.

— Где остальные?

— Мишель и Симон там, Ару. И Фуко, и….

Я скинула веревку обратно.

Мишель и Симон, Жизель — на ее лбуобширная, но неглубокая рана. Я тотчас вручила ее попечению Анаис. Люсьена…

— Валер, — услышала я голос Фредо сквозь несмолкающие печальные крики канваров. — Веревка не выдержит. Она не выдержит больше никого.

— Кто там остался?

— Мужчины, — откликнулась Люсьена. — Ару, Фуко и этот коновал.

— А старуха?

— Побежала вперед и попала под обвал. А мы сразу кинулись назад. Так…

Кто самый легкий? Кого с гарантией выдержит веревка? Самый легкий тот, чью жизнь я с удовольствием принесла бы в жертву другим жизням. Что я сейчас собираюсь сделать? Нарушить все правила, которые я сама писала бессчетное количество лет. Нарушить главный принцип: как можно меньше потерь.

Легко принимать решение, кому жить, кому нет, если жизни — числа и заданные параметры. Когда твое личное отношение примешивается к оценке происходящего, все оказывается не так.

Я плашмя упала на пол, подобралась к люку. Канвары заорали громче и испуганнее.

— Там пожар! — крикнул от окон Симон. — Все горит! Они подожгли скалу! И дохлых канваров сколько!..

К черту.

— Фуко?.. — Он отозвался, и голос я еле разобрала. Из двух зол, точнее, из двух возможностей, выберу меньшее. Фуко весит меньше Ару. — Фуко, сюда, быстро. Сейчас мы тебя вытащим. Хватайся! Только не вздумай лезть по веревке сам! Понял? Виси на ней! И не дергай ее ни в коем случае!

Веревка полетела вниз, и Фредо подвинулся ближе ко мне.

— Как ваше имя, госпожа? Как вас зовут? Я должен знать, чье имя напишут монахи в Храме Молчания. За кого молитва людей будет вечна.

Я ослышалась?..

Что…

— Тяни, — приказала я. Шанс упущен. К черту тайны, важнее жизнь. — Тяни!

Из колодца донеслись звуки борьбы. Короткие, оборвавшиеся внезапно, и веревка натянулась.

— Тяни!..

Сила тяжести и сила трения. Физика, беспощадная, ты неизменна. Было правильнее заставить Фуко лезть наверх самому? Вряд ли. Плавный подъем безопаснее, чем рывки. Пару раз мне казалось, что все, конец, но голова Фуко показалась, а затем и обе руки.

— Хватайся! Быстро!

Мы вцепились в него одновременно с Фредо — в момент, когда Фуко неосторожно разжал руки — и успели выволочь на поверхность. Фредо выпустил Фуко сразу, начал осматривать веревку. Дело дрянь, она больше не выдержит. Тем более вес Ару.

— Хорошая молитва творит чудеса, — прокашлял Фуко, извиваясь на полу среди обломков. Он тоже был ранен, но несильно. Если бы всех спасала молитва, но она лишь дает надежду. Нередко напрасную.

— Ару?.. — крикнула я, и далеко-далеко прошла тряска. Маяк долго не протянет. — Ару?.. Держи веревку! Хватай ее там, где я сейчас завяжу узел! И руки держи над головой, ты понял? Над головой!

Руки у меня тряслись как никогда в жизни. Плохо работающий способ, очень плохо. Никто не выяснял, когда он срабатывает, когда нет, и у меня росли подозрения, что это плацебо: веревка выдержит, крепления прочные, стены тоже, огонь далеко. Человеку, чтобы спастись от неминуемой гибели, нужно быть абсолютно уверенным в том, что в процессе спасения ему ничего не грозит. Что несколько секунд намного менее рискованны, чем бесконечное ожидание в обманчиво безопасном месте.

Что, как правило, совершенно не так.

Ару был тяжелый, Фредо напрягся. Фуко кинулся помочь — я остановила: нельзя. Нельзя натягивать веревку сильнее, Фредо должен справиться сам.

— Эта старая дрянь ему предсказала, — с ненавистью просипел мне в ухо Фуко, — что он из нас умрет первым.

— Эта старая дрянь уже умерла, — отрывисто ответила я. — Испортила свое же пророчество.

Ой, не факт. Не факт, что старуха погибла под обвалом. Но я не верю в пророчества — я верю в себя. В удачу. И в то, что порой не случается неизбежное.

— Хватай его!

Мы с Фуко так же слаженно, как до того с Фредо, схватили Ару за куртку и потянули, но он был слишком тяжел, и Фредо помог нам, все так же не поднимаясь на ноги. Еще немного — и Ару выбрался сам.

— Веревка цела, — удивленно хмыкнула я. — Тащим доктора.

— Нет необходимости, — Ару тоже с усмешкой посмотрел на меня. — Он намеревался вылезти первым, но приказ есть приказ.

— Валер! — Симон не вытерпел, все были спасены, риска получить по ушам за вмешательство не было, поэтому он размахивал руками и чуть не прыгал. Я перешагнула трещину и все же дала ему подзатыльник. — Там корабль! — возмутился Симон. — Там какой-то корабль! Идет сюда!

К черту корабль. Еще чуть-чуть, и горящий газовый факел дотянется до окон. Я дернула Симона от окон, и маяк как по сигналу опять затрясся.

— Все сюда! — крикнула я, поднимая руку. За окном темнело, пламя ровно и яростно жрало все вокруг. Вот так, наверное, горел работающий еще маяк, и так же газ вырвался из-под контроля. А может, иное соединение примешалось к привычному, усилив огонь. Я могла лишь предполагать, не помня школьный курс физики. — Идите все сюда, к стене! Все!..

Будем ждать. Трещина расширится, нависающая над крепостью часть маяка не выдержит и рухнет вниз. Есть вероятность, что она частично засыплет расщелину и потушит огонь. Слабая вероятность, но есть. Ни ливень, ни град, ни буря не затушат газ, гореть он будет бесконечно долго, пока не выгорит все целиком или по счастливой случайности что-то не перекроет ему доступ к поверхности.

— Теперь мы умрем? — спросила Мишель, обнимая меня со спины и прижимаясь. — Матушка говорила, что если умереть вместе с монахом, у тебя не будет грехов.

— Это так, — вот зачем существует ложь во спасение. Главное — сказать убежденно.

— А корабль? — спросил Симон. — Он шел сюда. Я видел. Они нас спасут.

— Да. — Белая ложь, как говорят англоязычные граждане, оставшиеся где-то там далеко-далеко. Все когда-то кончается. И обязательно благополучно. — Просто надо немного еще подождать.

Трещина с хрустом стала шире, и тело Мижану, которое кто-то спихнул к ней опасно близко, как языком слизало небытие.

— А где Фредо? — завертелась Анаис. — Эй, куда он делся?

Я вздрогнула. Ару, Фуко, Люсьена, младенец, Жизель, плачущая, уткнувшаяся в свое дитя. Где Фредо? Ему некуда было уйти. Я вскочила, кинулась к люку. Он спятил? Какой в этом смысл? Никто не видел, что он может ходить! Никто бы его после всего, что он сделал для нас, не бросил, была бы у нас самих возможность спастись…

— Фредо?..

Мой вопль утонул в провале. Даже если Фредо ушел туда, то не ответит. Веревка не свисает в лаз, а спрыгнуть — он же не сумасшедший?.. Я посмотрела на валяющиеся на полу детские пеленки. Мы идиоты, могли усилить веревку ими, пусть и уцелела всего пара штук… Я идиотка. Теряю навыки. Или: а я их имела когда-нибудь? Когда ничего, кроме собственной головы, на которую ты получаешь все шишки? Не база происшествий, не следственный архив, не собранная профессионалами аналитика, а жизнь? Непредсказуемая, настоящая?.. В которой никогда все до конца не предусмотришь?

Прогресс в нашем деле — всегда чьи-то смерти. Техника безопасности пишется кровью. И еще — мой разум начинает вступать в конфликт с телом, и что побеждает, гормоны молоденькой девушки или опыт?

Я подняла эти две пеленки, одну протянула Люсьене, другую Мишель.

— Накройтесь, — велела я. — Если огонь доберется сюда, вам не будет так жарко.

Вранье. Но пусть они в это верят. Все равно это будет быстро, хотя и больно. И никому не нужно об этом знать.

— Симон?.. — позвала я. — Ты где? Накройся…

Что?.. И этот мальчишка куда-то делся?.. Я повернулась в сторону отхожего места, и Симон действительно стоял там.

— Валер, — очень по-взрослому сказал он, показывая себе за спину, — там выход. Там больше нет никакой стены.

Там, где был доступный для спуска склон, где были окна, в которые я в прошлый раз пролезла с усилием, теперь зияла дыра. Залитый ливнем откос, мокрые скалы, соленый воздух с примесью дерьма и пали и — свобода. Жизнь. Может быть. Я смотрела, не веря глазам, опасаясь озвучить: мы спасены. Опасалась ввести всех в заблуждение, но никаким газом не объяснить одинаковые галлюцинации.

— Поднимайтесь все, быстро! Быстро! Жизель, Люсьена, вы с детьми, Анаис идет с вами. Мишель идет вместе с Симоном и Фуко. Ару первый, с ружьем, я замыкаю. Ложитесь на спины и скатывайтесь!

Потому что так я увижу, какая из групп попала в беду и кому нужна помощь. Успею я помочь, смогу ли? Нет, но сориентирую тех, кто еще в безопасности.

— У меня остался один выстрел, — заметил Ару, остальные засуетились. Люсьена начала собирать пеленки, я выхватила одну и чуть не огрела Люсьену от злости, но поняла, что она хочет сделать, и перебросила пеленку Жизель.

— Намотай ее на себя и спрячь ребенка! Не мешкайте! Все на выход!

Ару что-то еще произнес, но его слова потонули в чем-то непознанном. Земля содрогнулась, и это был не газ, потому что не последовало взрыва. Просто удар, словно огромный зверь шарахнул хвостом по крепости и сотряс маяк. Канвары взревели как сигнал тревоги.

— Землетрясение? — я обернулась к Ару, выпихивая наружу Жизель с ребенком. Маяк странным образом выдержал толчок, лишь осыпав нас каменной пылью. Трещина в полу стала шире, один край ушел сантиметров на тридцать вниз.

— Нет. По крепости кто-то стреляет. Бегите так быстро, как сможете! Скорей! Прыгайте! Ложитесь на спины!

Жизель топталась на месте, я потеряла терпение и легонько пнула ее под колено ногой, она завалилась на спину, и я столкнула ее со склона.

— Не поднимай голову!..

Дура. В крепость попал еще один заряд, беззвучно разошлась трещина, рухнула так же приглушенно стена, потолок, помедлив, начал сыпаться, а потом грохот камней заглушил даже ор канваров.

Я прыгнула. Не легла, осторожничать было некогда, рядом со мной свалился Ару, и вместе мы, обгоняя друг друга, понеслись, обдирая спины. Мокрая земля скользила лучше, чем сухая, камни били больнее, ливень смывал с меня кровь и грязь. Будто перерождение — или омовение, мрачно успела подумать я до того, как Ару, скатившийся в силу веса быстрее, рывком поднял меня на ноги.

— Бежим!

Ару бросился вперед, размахивая ружьем, как я понимала, уже бесполезным. Я пихнула в спины Мишель и Симона и побежала за ними, держа в поле зрения всех. Из меня сыпались плохо спрятанные драгоценности — кому-то здорово повезет откопать их когда-нибудь здесь, в руинах.

Снова выстрел, а следом взрыв. И даже кричать было без толку — не услышат, я подавилась воздухом, волна сшибла меня с ног и как мячики раскидала всех остальных, прошла над нами, накрыв одеялом из крошева. Я подняла голову — на ногах устоял один Ару, наученный опытом, он успел отскочить за крупный камень, и теперь, отбросив ненужное ружье, выдергивал детей из-под упавших женщин. Люсьена, впрочем, свалилась не на живот. Жажда наживы, жадность творят чудеса, Люсьена ценой своей жизни готова спасать малыша, чтобы продать его и забыть о его существовании.

— Целы! — крикнул Ару, и я ему не слишком поверила. — Бежим, бежим!

Нам нужно взобраться выше, Ару вел нас туда, откуда он спускался вместе с Рошем, доктором и Мижану. Из четверых в живых остался только один, и я сказала себе — нет никаких знаков судьбы. Тут же я споткнулась, едва не упала и мысленно дала себе оплеуху: смотреть лучше под ноги и по сторонам.

Нас нагнал грохот нового выстрела. Я цеплялась за траву на склоне и выше уже видела дрянную лестницу. Ливень размыл ее совершенно, я ясно различала, как расходятся вместе с глиной плохо пригнанные деревянные ступени, поток грязи льется прямо на нас, но Ару упорно гнал нас наверх, то и дело оглядываясь в сторону моря.

— Куда? — завопила я, когда Анаис, попытавшаяся уцепиться за лестницу, оступилась и съехала на коленях вниз. Ее подхватил Фуко. — Мы не сможем подняться!

Мне очень не нравится, что снова льет дождь и я карабкаюсь куда-то, хватаясь за скользкие камни. Никаких ассоциаций. Никаких. И придержала за плечо ревущую от испуга Мишель.

— Все сюда! — рявкнул Ару, он смог пристроить на лестницу Анаис и пытался забросить туда же Люсьену — метр до крайней, держащейся еще кое-как ступени. Ерунда для меня прежней, непреодолимое препятствие сейчас. — Сюда! Быстро!

Какого черта мы пытаемся забраться на холм там, где вся конструкция на соплях держится? Можно идти вперед по склону. Дольше, но никто не спешит, особенно на тот свет.

— Не смотрите назад! Не смотрите вниз! Лезьте выше! — надрывался Ару.

Вот это он зря — подсказал им, чего делать не следует. Анаис схватилась за остатки поручня, и он обломился под ее весом, но Анаис удержалась. За ней лезла Люсьена, прижимая ребенка. Жизель все еще возилась, пытаясь намотать слинг.

Я подскочила к ней, затянула концы пеленки на талии, после — на шее, пнула ее вперед и только тогда обернулась.

Они смотрели на нас — последние выжившие. Так в детских книжках рисуют стаю волков: полукругом сидят, ждут, пока жертва полностью обессилит и свалится с дерева, готовая к употреблению. Немного — особей десять, одиннадцать, вон еще один, и еще… пятнадцать, с лихвой на нас хватит.

Самый крупный канвар взревел и протянул вперед руку. Хари у канваров были недовольные, они начинали понемногу примерзать, но дойдет ли до них, что им давно пора закоченеть, когда рядом приятная и легкая добыча, на которой так замечательно выместить злобу?

Прошлая атака на крепость, удачная поначалу, пока матросы не подняли хай, была свежа в канварьей недолгой памяти. Они и на нас наступали тихо, выставив вперед руки — лапы? — как зомби в дрянном кино. Я быстро бросила взгляд на лестницу — кажется, все-таки все забрались, Ару ждал только меня.

— Валер!..

Канвары поднимаются по откосу, метров пятьдесят у меня есть в запасе. Я кинулась к лестнице, успев увернуться от пролетевшей сверху гнилой доски.

— Лезь, — сурово приказал мне Ару. — Давай лезь. Меня эта лестница все равно не выдержит.

Последний шанс? Я неожиданно для себя обняла его крепко, насколько хватило сил. От Ару пахло порохом, подземельем и тонной дерьма, и я смирилась, что эти запахи останутся со мной вечно.

— Прощай, — прошептала я, зная, что он не слышит. И, не дожидаясь ответных слов, подпрыгнула, стремясь ухватиться за лестницу.

Я старалась подтянуться на слабых руках, проклинала немощный век и не годных ни к чему его жителей. Перекладина выскальзывала, я почувствовала, как сильные руки подхватили меня и закинули выше, я вцепилась в деревяшку и поняла, что она не держится ни на чем и я падаю.

Размокшая земля встретила меня как мать родная, и как огромное количество матерей, которые вечно хотят «как лучше», окатила грязью с ног до головы. Я вскочила, готовая умереть, раз так сталось, и сперва меня сбили с ног, а потом опять земля задрожала.

— Лежи, — разобрала я слова Ару. — Они снова стреляют.

— Какого черта они стреляют по нам? — завопила я. — Кто это?

Грохнул залп из сотен орудий, над головой моей зачпокали пули. Я вжалась в землю, прикрытая телом Ару, и в ушах стоял противный вопль старухи. Канвары орали, пробивая истерический старческий визг, и еще, как мне показалось, я слышала человека.

— Ты живой? — спросила я, замирая от страха, когда на мгновение все затихло. Ару не ответил, но несильно двинул меня по башке. Удивительная у людей здесь забота, и странно, что ее в неизменном виде сквозь эпохи протащили в покинутый мной двадцать первый диджитал-век. Бью ради твоего же блага, а пора бы и научиться словам.

Еще залп, еще, и последнее — стон канвара и ружейный выстрел. И тишина. Ару подождал, слез с меня, я, отряхиваясь как собака, поднялась на четвереньки. Живая, и Ару тоже жив. Повезло. Повезло, что те, кто нас спас, нас не убили. Потрясающе повезло. Как бы к черту такое спасение.

— Где наши? — хекнула я. Рот забился грязью, я подавила рвотный рефлекс и вытащила склизкий лист, задрала голову — никого. И вокруг, сколько я видела, никого, кроме Ару, который тоже казался пустотой озадаченным. Никого, кроме кучи дохлых канваров.

Мистика?

Не критично. Главное, что мы живы. Оторвать головы и сказать спасибо от всей души тем, кто чуть не нашпиговал нас пулями, возможно, я смогу позже.

— Ну что, идем к нашим? — с легкомысленным смешком предложила я, вставая наконец на ноги. — Должен быть какой-нибудь путь наверх.

Глава двадцать первая

— Какого черта они по нам стреляли?

Мы шли, поддерживая друг друга, по мокрой траве, вымокшие как мыши, и волосы мои повисли паклей. Баня, я хочу в баню.

— Кого ты постоянно поминаешь?..

— Э-э… — Я шмыгнула носом и провалилась по лодыжку в чью-то затопленную нору, Ару дернул меня, чтобы я не свалилась совсем.

— Спасибо. Это что-то вроде… поговорки на кораблях, — выкрутилась я. — Матросские суеверия.

— Ни разу не слышал, — озадаченно признался Ару. — А стреляли — да по канварам, по кому же еще.

— А как же мы?

Ару пожал плечами. Я вздохнула. Убей врага, устрани потенциальную или мнимую опасность, сколько при этом погибнет невинных людей — плевать. Я отмела предположение, что нас посчитали за бунтарей, иначе добили бы непременно, но нет, они ликвидировали угрозу и ушли.

— Думаешь, это люди с корабля, который видел Симон?

— Возможно.

— Как-то быстро они здесь оказались, — усомнилась я и замолчала.

Идти было сложно, а главное — ни звука, ни оклика от тех, кто успел подняться. Я признавала, что это правильно, потому что опасности не смотрят в лицо, если есть возможность повернуться к ней задом, если риск получить пинок смерти в тыл ничтожен — беги, не бойся. Жизнь бесценна. Мы шли и не видели ничего похожего на тропинку или лестницу, но постепенно забирались выше. Часики тикали — прошло полтора, может быть, два часа, а конца пути не было видно.

Дождь утих. Перестал резко, словно наверху перекрыли кран, и мне стало немного легче. Странно, даже не холодно, но я двигаюсь, трачу энергию, а ела я не то чтобы досыта, так что скоро придет мне каюк. И, чтобы отсрочить неминуемое, я ускорялась и торопила Ару.

Слева показался расколотый холм — скала, поросшая прибитым ливнем бурьяном, и мы направились туда, не говоря друг другу ни слова. Я шла и завидовала Диане: ей повезло. Настоящий мужик не обязательно бритый с кубиками, он может быть и такой — грузный, надежный, заботливый, насколько умеет, готовый пожертвовать собой ради других и очень, очень неглупый. А у меня если и имелся тут муж, то какой-нибудь Жак или Мижану, причем последнее вероятнее. А если и не имелся, то будет, потому что где я здесь другого найду?

Матримониальные переживания прервал громкий свист. Очень странный, короткий и нервный. Ару придержал меня за плечо.

— Погоди. Это нехорошо.

— Кто это? — удивилась я. С какими обитателями этого мира я еще не знакома? С драконами? Только этого дерьма мне недостает.

— Канвары, конечно. Самка. Не знаю, как она тут оказалась, но это…

Свист повторился. Меня пробрала дрожь.

— У них есть привязанности и чувства. Но самки обычно сидят в логове, а если эта рванула за мужиком…

Свист прозвучал совсем призывно и коротко: «фьють», и обрушилось ржание лошадей, пальба и грохот.

— Да стой ты!..

Я дернулась, но вовсе не для того, чтобы взглянуть хоть одним глазком, кого там месят. С меня хватило по самое не балуй, а стрельба и лошади подсказали мне, что кто бы там ни был — это не наши. Крики боли и свист — Соловей-Разбойник какой-то! — заставили дернуться еще раз, шальная пуля залетела в наше укрытие и наткнулась на камень над моей головой. Я закрыла ладонями уши и посмотрела страдальчески на Ару.

— Давай ляжем, — отчаянно артикулируя, чтобы он меня понял, предложила я. — Так безопаснее, — и первая, презрев немыслимые неудобства, обреченно шлепнулась животом в грязь.

Ару не спешил упасть рядом, стоял и прислушивался. Будь на его месте кто-то другой, я бы предположила, что он бережет шмотки, но после всего пережитого бессмысленно щадить даже взятый в кредит лет на десять лакшери-бренд. Ару что-то сказал, отвернув голову, так что я ничего не расслышала, и собрался сделать шаг. Я подскочила, скользя по грязи и камням туфлями, и схватила его за штаны.

— Там наши, — крикнул Ару. — Там наши!

— Куда ты собрался? — Чертов герой, иногда у людей жажда помереть любой ценой доминирует над базовыми инстинктами. Верно, что человек инстинктами не живет, вывод: животные намного умнее. — Куда? Чем стрелять будешь — горохом? Там одна самка!

— Там не одна самка! — проорал Ару и легко вырвался из моей хватки. Я шмякнулась локтями в грязь, переваривая его слова. Не одна самка?

Поведение животных не входило в мои компетенции. Экотуризм по диким местам, где бродят нервные шатуны, не развит, на сафари в клетках держат людей, чтобы не причинили вреда природе. Но школьных знаний мне все же хватало, чтобы понять: канвары вырвались из привычной среды обитания, вырвались массово; по времени они смогли разгуляться, но их пугала эта часть мира, враждебная, вооруженная, убивающая. Как любые звери, канвары метались, пытались и выжить, и поразвлечься, напоминая породу людей, предпочитающих пить запоем. Над моей головой просвистела еще одна пуля, расплющилась о скалу и отскочила, упав прямо перед моим носом. Я тронула ее — раскаленная.

Свист, стрельба, крики и конское ржание. Любопытство жгло, а разум вдавливал глубже в грязь. Перед моими глазами что-то мелькнуло, я заерзала, зарываясь в жижу глубже, пока не осознала, что это не канвар, а человек.

Старичок при регалиях с пистолетом или чем-то похожим в правой руке. Он выглядел слишком богато и самоуверенно для простого дворянчика или мещанина. Это подмога, но криворукая, столько времени не разберется с канварами. Старичок повернулся ко мне спиной, принялся заряжать оружие, я лежала и думала: крикнуть ему, что свои же зацепят, или, если я подам голос, его от неожиданности хватит инфаркт? Был вариант, что он развернется и пальнет прямо в меня, и это мне нравилось еще меньше. Несмотря на то, что выглядел старичок хлипко, с такого расстояния промахнуться никак невозможно.

Я начала отползать назад, чтобы между нами было хотя бы несколько метров, но старичок пальнул, и я вскочила на ноги.

— Эй! Эй, вы! Господин!

Старичок обернулся, и шляпу с перьями с него сшибла пуля. Какой идиот стреляет сюда прицельно, наверняка? А не от старика ли тут избавляются?..

— Господин, идите сюда, скорей, там опасно! — крайне вежливо завопила я. Старик моему появлению не удивился и опять занялся оружием.

А еще лучше заряди и дай мне пистолет, осел, потому что ты без сомнения какой-то чиновник. Если тебя сейчас грохнут, может быть так, что вся стража от греха подальше разбежится, пока твой труп не повесили на нее.

— Эйе-э-э?

Самка канвара впечатляла больше, чем самец. Я остолбенела от ее внушительных размеров, а старичок присел от ее дикого визга. Самка была молодая и длинноволосая, в лапе держала камень, и я ждала, что она замахнется быстрее, чем старичок обернется.

Решение созрело мгновенно. Лучший раздражитель — надлежащий крик.

— Уа-а-а! Уа-а-а!

Один черт я вся в дерьмище и кровище. И то, что я свалилась на бок, скрючившись и визжа, имитируя брошенного канваренка, было незначительной мелочью в отличие от того, что детеныш канвара мог издавать совершенно другие звуки. Все, что я знала: они должны быть противные, бьющие по нервам соответствующей особи.

Главное, чтобы не по нервам старичка, иначе он не на того потратит бесценную пулю.

Канвариха разжала пятерню, и камень поднял брызги грязи. Старичок отскочил вбок, канвариха, глазея на меня изумленно, приблизилась и цапнула меня за шею. Господи ты боже мой, мелькнула у меня мысль, она сейчас мне ее и переломит.

Канварихе я не нравилась. Я не переставала орать, она подняла меня на высоту глаз, обнюхала и скривилась. Пальцы сжались на шее сильнее, и когда до гибели мне оставались считанные доли секунды, старичок опомнился и выстрелил.

Канвариха взвыла, разжала пальцы, я полетела с добрых двух метров в грязь, успев пожалеть, что она меня не прикончила. Старикашка промазал, попал ей в бедро, и теперь кандидатом в покойники стал он, и чего ради я рисковала жизнью? Я подобрала камень, не чувствуя боли нигде и признавая, что это шок от количества переломов, и бросила. Словно слону дробина.

Грохнул выстрел, на этот раз из ружья, и я с пробуксовкой рванула в сторону. Карвариха рухнула, дернув ногой и наподдав мне еще напоследок. Я громко выругалась, и чертями дело не ограничилось, к изумлению старика.

— Господин наместник! Господин наместник! Вы живы?

Выстрелы еще доносились, но визга и ржания стало значительно меньше. Я увидела стражника, а позади, с дымящимся еще от выстрела ружьем, стоял Жак.

— Вот он, — ткнул в меня пальцем самоуверенный старичок, — ведите его в экипаж. Скорее.

Я оценила ситуацию моментально. У стражника ружье заряжено, так что если я дам от них деру, то не успею, и пуля нагонит меня до того, как я скроюсь за скалами. Да и там пространство открытое, не сбежать, а стражник в два шага оказался возле меня и поволок куда было велено.

— Куда ты меня тащишь? — заорала я. — Там стреляют!

Жак смотрел на меня исподлобья. Узнал, и лицо у него было даже не удивленным. Значит, он удрал за подмогой на лошади. Умно, а главное, результативно.

Схватка шла уже вдалеке. Шесть трупов канваров, все самки, один стражник сидит, привалившись к камню, возница висит на лошадях, герольд прячется под телегой. Ару возится с ружьем, стоя ко мне спиной, кажется, целый. Стражник забросил меня в экипаж, нам вслед плюнула пуля, и я растянулась между сиденьями, поклявшись всем вокруг, что меня не заставят подняться и иерихонские трубы.

Следом пришел отчаянный старичок. За ним захлопнули дверь, он уселся, подвинув меня ногой, я отметила рев канвара, и все затихло.

— Сядь, смелый юноша, — приказал старичок. Я бы на твоем месте так не спешила, огрызнулась я мысленно, потому что кто знает, в какой момент снова начнется пальба. — Сядь. Ты вообще меня понимаешь?

Произнес он это с сомнением, будто подозревал, что я и в самом деле ребенок-маугли. Все может быть, хмыкнула я, поднимаясь, чтобы не портить с ним отношения, кто знает, возможно, канвары и вправду воспитывают детей.

— Да, ваше…. э? — я села, и то, что тело от движений не разрезало пополам приступом боли, а значит, и в этот раз обошлось без серьезных травм, мне здорово подняло настроение. Вот это закалка.

— Превосходительство, — охотно подсказал старичок. — Ты из города?

— Да, — кивнула я. Осторожно. — Точнее, нет, я случайно попал сюда, когда начался бунт…

— А откуда ты родом?

Да что ты такой любопытный? Я выдохнула сквозь зубы, не опасаясь, что старикан примет это на свой счет: мне больно, пусть так и думает.

— Я сирота. Я не знаю.

— Ваше превосходительство, — напомнил старик ворчливо, но дружелюбно. — Что ты хочешь в награду?

«Ящик водки и всех обратно», — чуть не вырвалось у меня. Организм раньше разума сообразил, что самое страшное кончилось, на меня нападала веселая эйфория, и я помнила, чем все кончилось в прошлый раз, когда мы с Рошем так неосмотрительно скакали по крепости промеж пьяных матросов. Карета тронулась, я ослабела внезапно настолько, что голова моя мотнулась и ударилась о стенку. Вот черт.

Домой хочу. В прежний мир. Старичок смотрел на меня с сочувствием, но чем он мог мне помочь, будь он хоть королем местных гномов? Я сознаю, что вся моя жизнь отныне похожа на кучку дерьма, и Жак меня выдаст, и мне придется искать Анаис, чтобы хоть как-то пристроиться. И если мне несказанно повезет, я получу от Люсьены обещанную мне долю, смогу заключить с Анаис сделку и стану не работницей, а совладелицей городского борделя. Карьера мечты, но в этом мире — возможно.

— Простите, ваше превосходительство, — со смешком ответила я. Нервы ни к черту. — Я подумал, что не готов ответить на ваш вопрос…

— Охотно верю, — всплеснул он руками. — Тогда пока я прикажу разместить вас в лагере. Помоетесь, поедите и выспитесь. Это был отважный поступок, но опрометчивый. Не хотите вступить в ряды королевской стражи?

Ему пришлось даже переспросить, потому что у меня от упоминания мытья выступили на глазах слезы. И желание рассмеяться от логики: «Наша стража ищет дураков». Пытаясь стереть с лица идиотский оскал, я помотала головой.

— Нет, ваше превосходительство. В стражу… не стоит. А вымыться — о Молчащие, да.

Старичок кивнул, наклонился, порылся под сиденьем, достал туесок — резную баночку из бересты или чего-то подобного, открыл крышку, протянул туесок мне. От запахов меня замутило. Еда! Благословен будет день, когда мать тебя родила, старый хрыч.

Питался старикан как бог — я имела весьма условное представление о средневековой кухне, знала только, что еда была жирная, пресная и несытная. Но в туеске я нашла обалденный хлеб, фрукты — кисловатые, брызжущие прозрачным соком, они утоляли жажду лучше воды, куски мяса… Мне не было стыдно, что я лишила благодетеля трапезы, я только сейчас поняла, как я голодна, и сколько я уже не спала? Сколько я в этом мире? Я сбилась со счета дней и ночей, но ведь прошло не более пяти суток?..

Старик не приставал ко мне с расспросами. Доедая последний кусок, я осмелела и выглянула в окно, отодвинув шторку. Жак ехал рядом, поймал мой взгляд, и поди разбери, что он подумал. Меня разморило, мне было уже все равно. Я искала Ару — где он? Но стражники были все на одно лицо, безразличие стерло разом, меня затрясло, но потом я увидела Ару в арьергарде. Живой и, кажется, даже не ранен.

Паленая вонь становилась пуще, мы практически подъехали к городу. Старичок посмотрел в окно, я, когда он отодвинулся, тоже — так и есть, устоявшие стены, дымящиеся еще, все-таки ливень оказался кстати, иначе и камня на камне здесь не осталось бы.

— Его будут восстанавливать? — спросила я. — Город?

Старичок выпучил глаза.

— Молчащие! Ну конечно! — он опять всплеснул руками. — Фриарт не первый раз горит, как все города…

— Учтите проходы между домами, — бесстрастно сказала я, откинулась на сиденье и прикрыла глаза. — Так, чтобы люди в случае опасности могли покидать город беспрепятственно. Ворот определенно должно быть больше, столько, чтобы люди могли выходить и выезжать через наиболее безопасные с учетом того, откуда будет дуть ветер. Дома надо строить дальше друг от друга — хотя бы кварталами, так огонь не будет перекидываться быстро, и необходимо избегать при строительстве горючих материалов. — Карету тряхнуло. — И еще — не помешает пожарная служба из добровольцев, и в их распоряжении — телеги и лошади для эвакуации неходячих, младенцев и стариков.

Я замолчала, хохотнув. Меня понесло, зачем все это? Выспаться, найти Люсьену с эльфенком — и деру отсюда как можно скорее и как можно дальше. В Лантор, да, точно, туда. За деньгами и перспективой создать самый безопасный веселый дом в истории всех миров.

— Это все? — кротко спросил старичок, и карета остановилась. Кто-то завозился с той стороны, но команды от наместника не поступало, и дверь оставалась закрытой. — Это все?

— Нет. Но какое это имеет значение? — пожала плечами я и встала, толкнув дверь кареты. Забыла про «превосходительство» — старик стерпел.

Стражник отбежал на почтительное расстояние. Вероятно, наместник не очень любил, когда ему намекают на возраст, и предпочитал демонстрировать самостоятельность.

— Вы ранены? — донеслось мне вслед.

Черт… Черт. Значит, я все еще в состоянии шока. Я распахнула пошире дверь, пытаясь понять, откуда такой пугающий вывод. Пошевелила ногами, вильнула задом. С меня натекла тьма воды и грязи, что он сумел увидеть?

Я опустила взгляд на пол кареты. Ничего. Только на пороге — капля крови. Черт, черт. Откуда она?

Дрожащими руками я провела у себя под носом. Ничего. Осмотрела штаны. Грязные, на них ничего не заметить. Голова? Уши?.. Старичок распахнул глаза, приоткрыл рот — мимика у него была выразительная. Еще и наблюдательный, гад, что ты видишь, что не вижу и не чувствую я?..

- Вы женщина? – пискнул он, перепугав меня до смерти, и я, даром что на меня таращились, наверное, все вокруг, догадавшись наконец обо всем, провела рукой по штанам чуть ниже паха.

Ненавижу средние века.

Ненавижу. Но как минимум есть один плюс – Анаис клиентки в моем лице не дождется.

Глава двадцать вторая

Я никому ничего не докажу. Проверить легче легкого, и для меня проверка будет не то чтобы унизительной, но мучительной наверняка. Нравы этих времен я уже уяснила. И если признаться, оставить себе небольшой шанс, есть вероятность, что я отделаюсь поркой и, может, монастырем. Если здесь существуют женские.

Старик подозвал жестом стражника, что-то сказал ему, тот кивнул, обернувшись на меня с удивлением, но каким-то ленивым, словно не новость его удивила, а то, что это известно кому-то еще. Шла за стражником я покорно, и единственная мысль была — спать, мыться и снова спать, обещал же старикан дать мне приют ненадолго, но, возможно, уже изменил свое мнение.

Меня привели в шатер — огромную продуваемую палатку со множеством пологов и ходов, препоручили заботам пожилого сурового мужика, показали место — серый полог, казенная кровать, шнурок, в который надлежало звонить, если что было нужно, пообещали прислать целителя и ушли. Я осталась одна, гадая, зачем мне целитель и нужен ли, пришла к выводу, что он должен подтвердить догадку вельможного старикана, наплевала на то, что стирка в это время занятие трудоемкое, и растянулась на кровати. Пока явится мой палач — я посплю.

Но никто не явился. Я спала без задних ног и без сновидений, пачкая простыни и не думая ни о чем и ни о ком — передышка. И понятия не имела, сколько прошло времени и что изменилось, пока я была потеряна для этого мира, черт бы его побрал.

Проснулась я не от звуков, не от того, что кто-то рядом ходил. Открыла глаза, чувствуя утомление и бодрость одновременно, как бывает после слишком долгого сна. Голова побаливала и кружилась, вставать не хотелось, было относительно тихо, воняло гарью и традиционно дерьмом.

Мимо полога кто-то прошел, я насторожилась, но это были не по мою душу. И доктор не появился, только еда поджидала меня на сундучке, которого вчера не было. Рядом с сундучком, под короткой лавкой, на которой были сложены простыни, я увидела ночную вазу и чуть не прослезилась от заботы, но горшок — это так комфортно после поз, в которых мне пришлось застывать до сих пор.

Горшком я пренебречь никак не могла. И если закрыть глаза, можно представить, что я нахожусь в своем мире. Неправильно, сперва стоило слопать завтрак, подумала я, прикрывая крышкой результаты стараний, и решила узнать, что будет, если я дерну шнурок.

Ничего. Явился стражник, взял горшок, я хмыкнула — вот это сервис.

— Погоди, — выговорила я, и голос был нечеткий и хриплый. — Я хочу принять ванну.

Стражник чуть не выронил горшок.

— Помыться, — поправилась я. — Это можно?

Стражник кивнул и вышел. Я села на постель, испачканную порядком, вытерла руки о простыню и принялась завтракать. Есть мне хотелось, организм отдохнул и требовал свое, и раз выпала такая возможность, упускать ее глупо.

Фрукты, хлеб, разбавленное вино, больше похожее на кислый сок, и мясо. Съедобное, а не та нога, в которой я едва не оставила зубы. Я думала, где Ару, куда делся Жак, хорошо бы их всех увидеть, а еще надо найти Люсьену и бежать отсюда как можно скорей. Дожевав кусок и поняв, что больше в меня не влезет, я составила посуду на пол — нет гигиены, значит, нет, — и открыла крышку сундука.

Загадка. Или старикан решил, что у меня от пережитого крыша поехала, или здесь в порядке вещей бача-пош и бурнеша. Если так, подумала я, расправляя мужскую одежду, то я почти спасена. Почти, потому что черт знает, что у меня за семья и как относятся к бача-пош в этом мире. В нашем мире они имели намного больше привилегий, чем женщины, а здесь могли и камнями забить.

И тряпки. Рванина, но чистая, и о том, зачем они в сундуке, догадаться было несложно. Я так и сидела с камзолом и тряпками, разложенными на коленях и кровати, когда явился стражник и пригласил меня мыться.

Я ожидала общественные бани, но нет. Такое же отделенное занавесками тесное пространство с огромной бочкой, ковшом, висящим на ней, и низкая лавка. Я скинула на лавку чистое белье, разделась, оценив ущерб, причиненный мне с момента, как я пришла в этот мир. Неслабо, все тело сплошной синяк, но кроме царапин и ссадин, порой глубоких и обширных, ничего, что говорило бы, что жить мне осталось недолго. Раскидав по полу грязное белье, я забралась по приступочке в бочку.

Комфорт как он есть: даже стульчик, на котором с трудом, из-за роста, но можно сидеть. В норме голова человека должна торчать над краями бочки, у меня все ниже ноздрей оказалось под водой, но я не жаловалась, наоборот. Прекрасно. Блаженство. Не помню, чтобы я испытывала подобное — горячо, расслабляюще, чисто. Относительно, поскольку я подозревала, что ополаскиваться мне придется все той же водой, зато я обнаружила плавающую в бочке мочалку, и не думая, из чего она сделана, пустила ее в ход.

Пусть идет время, мне наплевать. Чем дольше я провожусь, тем позже наступит расплата. Пока вода не остыла совсем, я плескалась, затем вылезла, наплескав на пол, сдернула простыни с лавки, обмоталась ими, посидела, прислушиваясь. Раздавались приглушенные голоса, что-то упало, дерьмом тоже внезапно завоняло как-то явственно. Я отжала волосы, оделась, отметив, что замену туфлям никто не нашел… интересно. Эта одежда все же мужская, обуви моего размера у них нет?

Я отдернула полог и вздрогнула. Стражник, который меня привел, дежурил, ждал, пока я выйду, значит, я под арестом. Погано. Но я кивнула, ловя мокрой еще головой ветер и радуясь, что на улице жарко.

— Господин наместник ожидает вас, — раздался голос, и я, обернувшись, заметила еще одного чиновного старичка. — Вильфонт, адъютант его превосходительства.

Я скривила в ухмылке ту сторону лица, которую Вильфонт не видел.

— Я провожу вас, господин, — продолжал Вильфонт, а я размышляла, как бы удрать. Если разбит лагерь стражников, то что-то похожее, причем недалеко, должны соорудить и уцелевшие горожане, и Люсьена с эльфенком по идее пока пристроились там. — Его превосходительство весьма благодарен вам за ваш героизм и полагает, что его высочество и его величество вас также отметят. Это честь.

Велика честь, когда нечего есть… а мне нечего, надо вернуться к себе и хотя бы еды набрать, если ее уже не утащили. Сколько нам тащиться до Лантора? Так и эльфенок вырастет и начнет говорить.

Вильфонт вывел меня из шатра, и я погрузилась в мельтешение, суету и крики. Люди бегали хаотично, натыкались друг на друга, ругались, но перед нами расступались, когда нас видели. Когда нет — толкали. Мы отошли далеко от шатра, и я уже не поручилась бы, что помню, какой мне нужен. Кажется, вон тот, самый здоровый, но они все были площадью метров триста. Муравейники. Интересно, как их делают?

Я не утерпела и спросила у Вильфонта. Он рассмеялся и с охотой пояснил:

— Гномская работа. Любая вещь, созданная гномами, стоит своих денег, господин.

Он даже не спросил, как меня зовут. Впрочем, для меню им мое имя не нужно, а казнить можно и безымянного…

Одежда была мне по размеру, но не такая удобная, как та, которую я стащила. Зато она обезличивала меня, и никто не обращал на меня внимания: форма и форма. Вильфонт привел меня к красному шатру, попросив подождать. Я кивнула и пару раз мысленно хлопнула себя рукой по лбу. Самая важная локация для атаки? Вон та, ее отлично видно с этого холма. Ну или от наместника и правда кто-то очень хотел избавиться.

Вильфонт вернулся.

— Подождите немного здесь, господин, за вами выйдут, как его превосходительство освободится. У него нежданный гость.

«И ты бы еще дольше провозился», — не сказал, но явно подумал он. Я пожала плечами: подожду, но вот сесть некуда — это печаль.

Я думала, он уйдет по делам, но он вернулся в шатер. Я заскучала. Мерить шагами пятачок у входа было тоскливо. Сбежать? А если мне дадут денег?

Начинало смеркаться. Я спала сутки, не меньше. После ванны голова звенела, а может, это сверчки собрались в траве, отчитывала кого-то в кустах птаха. Обитатели лагеря бросали дела и кучковались для вечерних сплетен. Неподалеку от шатра старикана начали разводить костер, и я все думала пойти туда немного погреться: ветерок холодил тело, я могла и простыть. Но куда интересней было, насколько дистанция от костра до шатра безопасна.

Разговоры доносились до меня любопытные. Обсуждали канваров — их пытались выгнать из развалин города, но местами они умудрились окопаться и даже держать какую-то оборону. На месте уже зачищенном нашли все самое ценное — битую посуду, целый склад оружия и сожженные шмотки. Недогоревшее тряпье канвары защищали пуще жизни. По оценке стражников, в город сбежалось порядка семи-восьми стай общей численностью особей триста, не считая не вынесших разлуки самок, и в город пока никого не пускали. Трупы канваров скидывали в ров, где их с удовольствием и без остатка доедали те самые водные твари.

Рядом с нашим лагерем была и тюрьма, куда отправили всех, замеченных в мародерстве, а также бунтовавших крестьян, не успевших удрать в деревни. Я услышала знакомое имя — Кристиан — и подумала, тот ли это стражник, напарник Ару, или другой. Он сейчас был в охране тюрьмы и помогал ловить бунтарей и мародеров, и я сомневалась, что кто-то вообще разбирался, кто прав, а кто виноват. Я все хотела понять, где же могут разместиться жители города, и покинула пост возле шатра, подошла ближе.

Обсуждали, кто выжил и кто погиб. В доме Лазаря нашли два трупа. Благодарю, я в курсе. Несколько групп людей задохнулись в подвалах. На площади возле ворот была давка, и как хорошо, что тенкелы не знают меры в еде. Так вот зачем эти твари в воде, не только для охраны, сообразила я. Но и тенкелов нельзя закармливать до смерти, тут же просветили меня, поэтому завтра целый отряд отправляют копать новое кладбище. Графиня де Лантор не успела покинуть город, жива, пусть и обезображена, не иначе как Молчащие своей милостью помиловали ее.

Я сделала шаг вперед. Стражники поохали и вернулись к подсчету канваров. Фронт работ их волновал больше, чем графиня.

Я оглянулась на шатер. Ничего. Меня давно бы уже окликнули, но то ли разговор у наместника затянулся, то ли он про меня забыл. Я всегда могу сказать, что мне стало нехорошо и я пошла искать лазарет, ведь доктора мне так и не прислали?..

Палатка лазарета должна выделяться, думала я, пробираясь по лагерю. В конце концов, у меня такая разбитая физиономия, что я ничего не теряю, решила я и поймала первого попавшегося стражника. Он пожал плечами и указал мне на неприметный плоский шатер, мимо которого я уже дважды успела пройти.

На входе меня остановили.

— Я к ее… — К кому? — К графине де Лантор, — поспешно, но все же с достоинством сказала я. С такой рожей…

— Ее сиятельство пока очень слаба, — неглядя на меня, доложил мужчина в окровавленном фартуке. Ну хотя бы у него были относительно чистые руки.

А у меня было дело, не требующее отлагательств. Мои синяки костоправ проигнорировал и взашей меня не погнал.

— Я от командующего Верраде, — многозначительно представилась я, очень надеясь, что все запомнила верно. Целитель изменился в лице. Ну да, по моей физиономии можно предположить, что у Верраде я служу в прямом смысле мальчиком для битья.

Целитель перехватил какого-то мутного низкорослого типа с бородой и что-то ему сказал. Теперь моим проводником был гном из сказки, но важно, чтобы он привел меня куда нужно и не попытался по дороге прикончить.

Зрелище в лазарете было не из приятных: что медицина тут карательная, что санитария на нуле. Стоны, невыносимая вонь, кровь как на бойне. На мое счастье, гном оказался разговорчивым, а может, хотел набрать себе очки.

— Это невероятно, что ее сиятельство выжила! — тараторил он, волоча меня через лабиринты из раненых, отмучившихся и каких-то тюков. Возможно, с трупами. — С такой раной! После пожара! Ее успели вывезти еще до того, как канвары ворвались в город. Благословение Молчащих! Она все время звала господина Верраде, только недавно пришла в сознание, все еще очень слаба и плачет. Вот сюда, осторожно, господин, ох, дохлый канвар, не обращайте внимания, это эксперимент с переливанием крови. Господин королевский целитель считает, что это хорошая возможность проверить, насколько способ поможет выжить.

— Не поможет, — вздохнула я, и гном поперхнулся от обиды.

— Сюда, — оскорбленно буркнул он. Я зашла.

Такая же отгороженная пологом койка с лежащей женщиной. Голова перевязана, слава Молчащим, что тряпки чистые, пусть уже пропитавшиеся кровью. Невысокая, маленькая, хрупкая, и как жаль, что правая половина лица ее изувечена… Я уже видела ее?

Женщина не открывала глаза, я оглянулась. Вот и лавка, такая же, как моя, но вместо простыней на ней корпия, длинные полосы ткани и одежда. Грязная, но сложенная рядом с перевязочным материалом. С точки зрения санитарии сущий идиотизм, с учетом того, что это вещи графини — не удивляет. Не выбрасывать же без спросу аристократическое барахло.

И вещи тоже мне отлично знакомы. Платье, но если платье я еще могла перепутать, то куртку — нет. А еще на куртке было что-то острое, то, что впилось мне в руку, когда я переодевалась.

Вот оно. Что-то твердое прямо под пальцами. Я щупала и никак не могла понять, что спрятано, пока не догадалась, что так хитроумно вывернули декоративный клапан. Шипя сквозь зубы, я вернула клапан в надлежащее положение, и все стало для меня на свои места.

Брошка. Жак пророчил, что я накличу с ней беду, подбирался к ней, но тайком не снял. Точно ли это та самая куртка? Скорее да, потому что я запомнила, что меня укололо, вот только проверять не хотела еще раз. Да, и похоже, что я или Жак вывернули клапан. Жак — вероятнее, но почему он не взял эту брошь?

Ответ напрашивался один. Жак опознал ее, но не рискнул обладать ей, не имея возможности в любой момент получить подтверждение, что она у него законно, по воле владельца. И что тогда? Играет ли роль эта проклятая брошка?

Жак хотел меня вывезти из города. Жак не выдал меня, он со мной не спорил. Он поехал за помощью, бросив внука. В чем смысл?

— Мой господин?

Я подпрыгнула от слабого голоса и повернулась. Женщина открыла глаза — глаз, второй был замотан тряпками. Она смаргивала, может, мучилась от боли, но не стонала. Я старалась не думать, насколько ей плохо, но думала, кто она.

Графиня Эрика де Лантор.

— Ваше сиятельство, — негромко сказала я, подходя к кровати. — Малыш Верраде жив, я знаю, где он.

— Ваше сиятельство… — простонала графиня. — Ваше сиятельство? — Она вскрикнула, словно что-то осознавая, приподнялась, закусив губу от боли. — Ваше… сиятельство… Альмин… Альмин… у вас?.. Вы, вы, вы…

Она разрыдалась, закрыв лицо руками, и истошно закричала от боли, я метнулась за полог, едва не обрушив на себя всю конструкцию. Шатер зашатался, кажется, весь, но устоял.

— Врача! — заорала я так, что пробудила и мертвых. — О черт. Целителя! Да хоть кого-нибудь!

В лазарете забегали, я, опять чуть не свернув на себя полог, кинулась к корчившейся на постели графине. Она не в себе, да и мне следовало как-то иначе подобрать слова. Но какого черта у нее такая реакция?

— Эй, эй, эй, — забормотала я, пытаясь оторвать от ее лица руки и одновременно осматриваясь. Кто бы поставил сюда воды. — Ваше сиятельство… — Твое же сиятельство, что ты орешь, будто он тебе сын родной? — Ваше сиятельство, я… вот истеричка! — Я потеряла терпение, с силой оторвала руку от лица графини и так же сильно шлепнула по здоровой щеке. — Так лучше, — довольно заметила я, когда она враз перестала рыдать и уставилась на меня. — Прошу прощения. Так вот, малыш Верраде…

Графиня снова надула губы.

— Нет! — рявкнула я. — Не реветь. — Меня за подобное обращение с аристократкой вздернут, это не Жизель и не Анаис, хотя попробовала бы я на Анаис так наехать, живо осталась бы без волос. — Просто дайте нам… мне немного денег. — И не нужно ехать никуда, ни в какой Лантор. Милая, дай мне денег, и я выкуплю долю в борделе. Тебе титул, мне бордель, все по-честному, не находишь? — Мне это все… — Мне это все совершенно не нужно. Я тряхнула головой. — Я сейчас…

— Эрика!..

Топот множества ног, и полог не устоял, и не моя неловкость была тому причиной. Тряпка полетела в сторону, сдернутая сильной рукой, и я открыла рот и закрыла, опомнившись и понимая, что вот сейчас-то мне и конец.

Я сижу на постели раненной аристократки, богатой как Крез влиятельной дамы, проникла сюда обманом и надавала дамочке оплеух. Это я уже на три виселицы натворила, и маячивший за спиной офицера старикан вряд ли мог кого убедить, что его жизнь ценна не меньше и он обещал меня наградить.

— Эрика, — произнес офицер, переводя растерянный взгляд с меня на лежащую на кровати жену. Неправильный лазарет, тут не раненые, а сумасшедшие. У офицера был ошарашенный вид, я, глядя ему прямо в глаза, обескураженно пожала плечами и наконец-то сообразила отпустить графиню.

Я же видела этого эльфа. Очень похож на эльфа из сна, и это не воображение, а воспоминания. Где я могла пересечься с ним, где, когда? Но если меня видел Фредо, чем эльф хуже? Даже этот эльф… Альмин Верраде.

Дед, протяни руку помощи, скажи, что я тебе срочно нужна. Меня ведь сожрут, у этого эльфа уже и рука неприятно дернулась. Чтобы вытащить шпагу и сделать из меня шашлычок, ему даже напрягаться не надо.

— Эрика, ты жива, — произнес Верраде, подходя ко мне и опускаясь передо мной на колени. Он взял мои руки в свои, потом повернул голову, потупил взгляд, улыбнулся лежащей графине, и только что уши не прижал, как нашкодивший в тапки кот. — Виолетт…

— Он жив, — прошептала она. — Он жив. У меня есть сын. У нас есть сын.

Я в эти игры уже не играю, подумала я и встала, вырвавшись из ослабевшей хватки эльфа. Он потерянно смотрел то на меня, то на жену. Не на жену? Какого черта?.. Старикан все еще не сбежал, ему, как и прочим собравшимся — да тут человек тридцать лезли друг другу на головы — было невероятно интересно, чем закончится семейная драма.

Мне — нет.

— Найдете меня в шатре его превосходительства, — сухо бросила я. — Я скажу, где и у кого забрать ребенка. Ваше превосходительство?..

Спаси меня, старый пень, и будем квиты.

Старикан кивнул, махнул рукой, и собрание расступилось, давая нам с ним дорогу. В полном молчании мы покинули лазарет — если не считать стонов и криков тех, кто боролся за жизнь, а не смотрел реалити-шоу.

Так же молча мы дошли до шатра. Там нас уже ждали — стражник, но с виду не рядовой, вытянулся перед наместником.

— Ваше превосходительство! — гаркнул он и дальше стал докладывать тише. — Мы наведались на старый маяк. Как сказал Рош, там прятались люди. Никого не нашли, кроме дохлых канваров и среди них — мертвого городского ростовщика. И вот это, — он сунул руку в карман и вытащил пару потерянных мной украшений. Почему только два? Остальные уже прикарманили, может, даже он сам. Да, у меня было целое состояние, но кого обвинять, кроме местных портных, не умеющих делать нормальные карманы в одежде. — Люди пропали, ваше превосходительство, все до единого, живого мы на маяке никого не нашли. По словам все того же Роша, завел их туда некий Валер, парнишка, который выдавал себя за монаха.

Вот это да, отметила я про себя, но этому не удивилась. Рош жив, больше того, он быстро выбрал козла отпущения. И тем более не стоит изумляться, что козел — это я. Впрочем, я смогу отбрехаться, почему маяк, как мы туда попали, да и Ару… А что Ару, у меня нет совсем никаких гарантий, что он будет на моей стороне.

— Выдавал себя за монаха? — нахмурившись, переспросил наместник. — Это точно? — Стражник уверенно кивнул. — Как плохо. За это следует смертная казнь.

Глава двадцать третья

Отчаиваться рано, но лучше смотреть правде в глаза. Королевам рубят венценосные головы. А я простая дворянка, и отец легко принесет меня в жертву собственному положению при дворе. Отречется от дочери, плюнет вслед, чтобы не запятнаться о богохульный поступок.

Быть зависимой от человека, приближенного к трону, хуже, чем плясать на городской площади за пригоршню монет. От меня откажутся, не моргнув глазом, мой супруг уже сориентировался, не дурак. И все же. Шанс, что Рош не станет на меня показывать пальцем, ничтожен, но все же есть. А остальные?..

Меня выдадут вольно или невольно, радостно, как Мишель, или сквозь зубы, как, к примеру, Ару. Я ведь не Анаис, заслуживающая сочувствия, и не Фредо, за которым погони нет и уже не будет. Я враг потому, что я — графиня. Тронуть мираж, и окажется — ни один титул не гарантирует, что тебя не нагнут над деревянной колодой и крепкий мужик в балахоне и с топором не устроит трехминутное представление для скучающей публики.

Жак ведь прикинулся, будто меня не узнал, чтобы я со страху не удрала, не лишила его денег, которые он мог получить от моей семьи за мое возвращение с того света.

Старикан отпустил стражника, сам поднял передо мной полог. Почетно быть приговоренным, но пока нет доказанной связи между графиней де Лантор и мальчишкой с разбитого маяка, или наместник отлично это скрывает. Не опрометчиво ли я пообещала вернуть младенца? Нет, до Люсьены дошли бы слухи, и она, возможно, выболтала бы все если не Верраде, то людям вокруг.

— Ваше превосходительство, — окликнула я, ступая на мягкий ковер. Неплохо он тут устроился, золотое что-то в углу… Ночная ваза? Да ты не чужд роскоши, старый пень. — Анаис Парре, малышка Мишель, Люсьена и Жизель. Пусть их приведут, у них ребенок Верраде.

Наместник с поклоном указал мне на стул, я села. Раз он так извивается, пускай, мне уже можно от всей души наплевать на условности. Например, без спроса что-нибудь взять со стола. Я снова проголодалась.

— Благородно с вашей стороны, ваше сиятельство, — сдержанно заметил наместник. Я так и застыла с протянутой к куску мяса рукой. Старик сел, и взгляд его был подобострастный. — Такая жертва.

Что ты знаешь о жертвах, мой повидавший жизнь друг? Посчитай их в погибшем городе. Подумай, как людей можно было спасти.

— Вы помните, что я вам говорила в карете, ваше превосходительство? — спросила я с невежливо набитым ртом. — Как перестроить город?

Я проглотила неприятное жирное мясо, подумала, взяла хлеб, пристроила на него менее жирный с виду кусок. Вечерняя трапеза наместника отличалась от походной, и, может быть, стол был более дорогим, но точно не более вкусным. Я дожевала бутерброд, покопалась в вазе с фруктами, извлекла из нее огурец, куснула как он и был и захрустела.

— Лагерь, в котором живут горожане, и тюрьма, в которую вы отправили бунтарей. Это бессмысленно, — перескочила я на другую тему. Наместник кивнул, во взгляде его появилась возмущенная осмысленность.

Извини, старче, это начало.

— Вы предлагаете зачинщиков отпустить, ваше сиятельство? Но они государственные преступники!

Я налила в бокал вина. Твое здоровье, ваше превосходительство. Оно тебе еще пригодится — береги его. И ничего страшного, что я запиваю вином огурцы, глаза такие не делай.

— Украли ношеные шмотки? — скептически скривилась я. — Ваше превосходительство, вы считаете — те, кого действительно следует вздернуть, сидели и ждали на куче краденого барахла? Забудьте про тех, кто никого не убил, распорядитесь, чтобы стражники приняли от горожан заявления о пропаже особо ценных вещей. Подумайте, что может быть по-настоящему ценным, какие приметы смогут помочь отличить одну вещь от другой, развесьте описания везде, где сможете. Предупредите, что в случае недонесения о попытке продажи вещей из списка владельцы скупок и горожане будут преследоваться по закону. Ищите насильников и убийц, а не гоняйте людей, которые хватали, что плохо лежало.

Я отпила — выпила залпом кислое, невкусное вино, отдающее горечью полыни, облизала губы. Начали подживать, скоро я вернусь к своей новой внешности, и на моем лице не будет отметин этих событий. Право, немного жаль. У этой девочки нескоро появятся морщины и та усмешка, которая безошибочно определяет людей, справляющихся… С чем бы то ни было.

— Отправьте всех, кто сидит в лагере и за кем не числится преступлений, на расчистку завалов, на помощь тем, кто в ней нуждается. Найдите плотников, каменщиков, любых мастеровых, и если есть, хоть какого-нибудь архитектора. Я расскажу ему, что нужно сделать, — пообещала я и выгадала себе немного времени. Я ни на миг не забывала, что мне грозит смертная казнь.

Давным-давно родилась легенда о женщине, которая очень хотела жить. А может быть, у нее ничего не вышло, и посторонний рассказчик придумал все это сам — рецепт спасения, алгоритм выживания. Заинтересуй, получи шанс, жди результата. Шехерезада смогла — в истории или же в сказке. А я?

Я — графиня Эрика де Лантор. Богата, красива — наверное, если меня отмыть, знатна и авторитетна. В эти странные времена авторитет давался по праву рождения, вон и старикан смотрит мне в рот, уже потянулся к чернильнице, другая рука шарит в поисках то ли пера, то ли бумаги.

Дай отсрочку, старый козел. Что тебе стоит?

— На пересечении самых широких улиц нужно сделать городскую больницу… лечебницу, — поправилась я. — Родильный дом. Приют для женщин.

— Ваше сиятельство говорит о борделе? — уточнил старикан, сдвинув брови, и быстро записал что-то на желтом листе.

— Нет. Напротив. Не то чтобы я считала гулящих женщин злом, но они имеют право пользоваться защитой властей, как все остальные. А в приюте должны принимать тех, кого гонят из дома, бьют, кому некуда деться.

Старикан отложил перо, втянул шею в плечи. Посчитал, что я повредилась умом, и не может решить, звать ли стражу? Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда. Я привыкла уважать немощь и старость.

— Врачебная помощь, ясли и детский сад, учителя, чтобы выучить женщин грамоте. Договоренности с торговцами и ремесленниками, которые будут не против взять себе учениц, если кто-то из веселых девушек захочет сменить специальность.

— Кто будет за это платить?

Оказывается, он отлично соображает. Заслуживает уважения, а мне приятно говорить с ним на одном языке.

— Вы. Я. Другие богатые горожане, — пожала плечами я. — Я не предлагаю, чтобы всю жизнь женщины жили за счет благотворителей, лишь до тех пор, пока они не начнут сами работать. Сроки можно установить. И самое главное.

Я положила руку на лист, исписанный убористым мелким почерком, перевернула его к себе. Это обвинение, чтобы ничего не забыть, или план действий? Меня повесят, а вот это вот все наместник представит королю как собственные идеи?

— Мне нужны городские целители. Все без исключения, и повитухи. И еще: отыщите Лазаря, предложим ему должность городского аптекаря.

Наместник пристроил локти на стол, сложил ручки домиком и долго, не сводя с меня напрочь отсутствующий взгляд, молчал и не шевелился. А я продолжала кидать крючки, не рассказывая, что за рыба.

Я играю в игру. «Построй город». Набрасываю план проектов и действий. Когда у меня руки дойдут до школы, больницы, работного дома и биржи труда? Когда я смогу посетить порт, если он уцелел, если нет, то полностью его перестроить, потому что я знаю, как лучше, я работала, я училась. Когда я изображу план общественных бань, городских туалетов, ведь в городе есть вода, непригодная для питья, но мыться и смывать отходы ей допустимо. И канал — канализация, озвучила я, наместник покачал головой, спрятался от стыда в ладонях.

Мне хочется жить, мой вельможный друг, и потому я живописую, зная, что без меня ты никогда не реализуешь эти утопичные планы. И потому, когда меня потащат на плаху, ты вывернешься, но спасешь мою жизнь. Мне хочется начать все сначала. Смертей станет меньше, богатых — больше, дерьма на улицах не станет совсем. Ты со мной, наместник, или ты против, ты хочешь все оставить как есть до следующего пожара, до пламени, которое все сотрет?

Заглядывали разные люди, наместник махал рукой, значит, все они не приносили никакие важные вести. Я наелась как в последний раз, вытерла руки белой салфеткой. В городе нет воды, а наместник регулярно отдает вещи в стирку. Во все века власти всех стран одинаковы. Это тоже надо исправить, но потом. Очень сильно потом.

— Ваше превосходительство, их привели, — за полог просунулся очередной стражник, осмотрелся, словно принюхался, зашел, вытянулся. — Прикажете провести?

Я пересела, заняв место в углу, не то на пуфике, не то на мешке с вещами, а наместник решил доесть что осталось. За пологом раздались голоса, заплакал ребенок. Я узнала щебет Мишель, бормотание Люсьены. Младенец плакал, и приглашать к наместнику никого не спешили.

— А что будет с парнишкой, который выдавал себя за монаха? Ему отрубят голову или повесят?

Наместник выронил изо рта кусок. Я посмотрю, какая реакция будет у тех, кто сейчас войдет в этот шатер. Мое слово против свидетельств городской черни, наместник, за которого я все решила, и деньги. Никто еще не отказался от баснословного барыша.

Ответить старикан не успел, потому что полог приподнялся, и зашли четверо: Люсьена, Мишель, стражник и Ару, и вот ему я ободряюще улыбнулась.

Мишель дернулась ко мне, Ару ее остановил.

— А где Жизель и Анаис Парре? — я постаралась, чтобы голос не дрогнул. Они должны были выжить все. У Жизель есть ребенок…

— Разбитные девахи? — многозначительно, как у члена тайной ложи, уточнил у меня стражник. — Сбежали обе, ваша милость, еще вчера уехали с какой-то телегой. Но пара девок из борделя осталась, если хотите.

— Нет, спасибо, девки из борделя мне не нужны, — отказалась я, введя стражника в ступор, и повернулась к наместнику: — Ару Лекур. Стражник, без которого я бы не выжила.

Чистая правда. Без Роша тоже, но с Рошем и Жаком я разберусь потом.

— Мишель, сирота, ее родители служили у оружейника Суару. И я хотела бы забрать ее, ваше превосходительство.

Ару крепче стиснул плечо Мишель. Я не смотрела на нее потому, что она могла с эмоциями не справиться.

— Воля ваша, ваше сиятельство. Девке нет и пятнадцати, стало быть, малолетняя, либо монастырь, либо опекун, — безразлично сказал старикан. — Я препятствий к тому не вижу. В прислуги или…

— Вместо дочери. Вместо сестры, — поправилась я. — У девочки хороший потенциал.

— О да, — закивал наместник, — она миленькая. Ее можно удачно выдать замуж.

— Я говорю об ее уме, — раздраженно перебила я. — И Люсьена, которая спасла и выкормила младенца Верраде и… Виолетт. — Прозвучало, будто я смертельно обижена на измену, и я обернулась к стражнику. — Отведите Люсьену в лазарет. А вы, ваше превосходительство, дайте ей пятьсот гольденов, позже сочтемся.

Стоил ли эльфенок огромных денег? Не нужный отцу, возможно, не нужный матери. Или этот роман между эльфом и его бывшей пассией только начинал набирать обороты? Верраде даже не знал, что у него есть сын. Не интересовался? Сбежал, ухватился за богатую дурочку с могущественным отцом?

Но Люсьена заслужила награду.

— Нет пятиста, есть триста, — заворчал наместник, принимаясь копаться в стоящем на столе сундучке. — Двести дам, за остальным пусть завтра приходит, — и, жестом подозвав Люсьену, он вручил ей мешочек. Младенец молчал, не покряхтывал, а у Люсьены лицо было невыразительным и деревянным.

А дурочка-графиня и рада была быть влюбленной. Нет, мне ближе простые люди с их беспринципностью и упертостью. Даже подлость их вызывает нечто, близкое к уважению, простые люди — достойные соперники. Им не стыдно и проиграть.

— Даруют Молчащие вам благословение, — пролепетала Люсьена, неуклюже присев, а я тряхнула головой, отгоняя досаду на свое новое тело, в котором оказалось всего в изобилии, кроме мозгов. — Ваше превосходительство. Ва-ваше сиятельство, — она бросила на меня перепуганный взгляд.

Прижимая к себе мешочек бережней, чем ребенка, Люсьена в сопровождении стражника вышла, и мне казалось, что она уже не отойдет от своего конвоира ни на шаг. Слишком большие деньги она получила, слишком, и завтра не явится за остатком, если не идиотка. Пока никто ничего не прознал, сбежит.

Я указала на полог Мишель — мол, выйди, и так и не поняла, была она довольна, что я собираюсь заняться ее судьбой, или нет.

— В городе есть хорошие повитухи? — вспомнив, что Анаис успела исчезнуть, спросила я невпопад, и бедный старикан утер со лба пот. Впечатлений для него было с избытком. — Родильный дом, — прибавила я, и он вздохнул. — Ару Лекур…

Мы встретились взглядами. Оскорбительна несправедливость. Кому-то муж, а кому-то эльф. Верраде красив, конечно, но эффектный трус и приспособленец, даже старикан его обойдет по всем статьям, начиная с политики, кончая канварами. Наместника я видела в схватке и в деле, а вот Верраде с бабами не смог разобраться. Лопух.

— Ару Лекур, — повторила я, — если он сам не против, станет вашим помощником и правой рукой, ваше превосходительство. Я знаю, что могу на него положиться, и уверена, что точно так же на него можете рассчитывать вы. Охрана города, пожарная служба, правопорядок и расследование преступлений…

Ару втянул живот и боялся дышать. Я его практически короновала. Старик печально смотрел на белый платок и шмыгал носом. Его достало все, что связано с графиней де Лантор, но выставить меня прочь он не смел.

— Увы, ваше сиятельство. Я наместник во Фриарте временно, — притворно-плаксиво пожаловался он. — Пока не выгонят отсюда канваров. Я генерал, а не градоправитель. Все это, — указал он на исписанную бумагу, — прекрасно, но не я, ваше сиятельство, верну город к жизни. Но я не возражаю против стражника Лекура, нет-нет.

— А кто? — настороженно спросила я и быстро глянула на Ару, но он спокойно ждал свой приговор. Приятель, главное, чтобы сначала приговор не озвучили мне…

— Альмин Верраде, возмо…

— Нет.

Была не была? Старикан отвлекся на собственные заметки, я посмотрела на Ару, и он кивнул. Мы понимали друг друга уже с полуслова — городской стражник и аристократка. Люди разного достатка и разных сословий. Разных миров, но это та тайна, которая явной не станет ни для кого никогда.

— Верраде ничего не умеет. Я возглавлю город, ваше превосходительство. Не забывайте, вы у меня в долгу. Так сделайте все, чтобы я заняла этот пост.

Так для всех будет лучше. Для меня, для старикана, для города. Принимай решение, милый друг, или все, что мне останется, это уехать. А я не хочу отсюда никуда уезжать, особенно в замок, который видела во сне. Хоть в родителях я хочу пока не разочароваться.

— А Рош? — внезапно спросил наместник, и сердце мое пропустило удар. Он знает, он все понял, на таких должностях не сидят идиоты, и это неудивительно, мои криво обрезанные патлы еще никого не смогли ввести в заблуждение.

Легко быть той, кто может смотреть свысока и швыряться деньгами. Как сказал мне Фредо?.. Бросила гольдены в грязь.

Эрика де Лантор та еще мелкая высокомерная стерва. Ее благодеяния как плевки сквозь зубы.

— Пусть отыщет монашка, и там посмотрим? — с кривой усмешкой предложила я, и наместник, подумав, кивнул. Бегай, Рош, пока не собьешь себе ноги. Скажи, что Валер — графиня де Лантор, если осмелишься. Никого нет, кто мог бы подтвердить твои показания. Кстати. — А где Фуко?

— В городской дружине, — улыбнулся Ару. — Помните Кристиана?.. Они сейчас в окружном дозоре.

Мне нужны надежные люди. А остальных, по мере возможности, прочь.

За плотной тканью шатра несколько голосов грянули веселую песню и тут же заткнулись, сообразив, что место для кутежа выбрали неподходящее. Наместник посмотрел на нас с Ару и недовольно вздохнул.

— Какого черта?..

— Забавное выражение, — я картинно приподняла одну бровь. Хоть иногда надо соответствовать статусу. — Что оно значит?

Интересно, как через пару лет в глазах обывателей будет выглядеть этот загадочный черт? Молва быстро припишет ему и легенду, и возможности. Я подумала — стоит найти художника и попытаться ему объяснить, что это должен быть герой милого мультика. «Чертенок номер тринадцать».

Рисовать я не умею, попробую на словах.

Ару объяснения не потребовались.

— Что-то вроде поговорки на кораблях. Матросские суеверия, — сказал он и поклонился сперва мне, следом наместнику. — Если ее сиятельству или его превосходительству что-то понадобится, любой стражник знает, где и как меня можно найти.

Я поднялась, рассеянно глядя ему вслед, и крикнула уже в спину:

— Ты нашел Диану?

— Диану? — он обернулся, с улыбкой помотал головой. — Она никогда не жила во Фриарте. Она в безопасности. Но, ваше сиятельство, я, конечно, скучаю по ней.

— Она приедет в новый Фриарт, — пообещала я, и Ару, кивнув, удалился. Наместник шумно вздохнул.

— Не будет ничего сложного в том, чтобы убедить короля, — проговорил он, снова глядя на список. — Будто сами Молчащие сказали вам… удивительно. — Он потыкал в бумагу пальцем, посмотрел на меня, и я вспомнила.

— Что за жертва?

У старикана волосы дыбом встали на голове.

Я готова поспорить на половину своего состояния: он уедет отсюда при первой возможности и как угодно вынудит короля назначить меня правителем города, только чтобы никогда меня больше не видеть.

— Вы сказали, что я принесла огромную жертву.

— Ах, вы об этом, — выдохнул он. — Согласно закону, ваш брак будет считаться недействующим, если выяснится, что ребенок был зачат вашим мужем и этой женщиной до вашего с ним законного брака. Или вы можете приказать засечь изменников розгами как обманутая…

Я то ли кашлянула, то ли издевательски хохотнула.

— Побойтесь Молчащих, ваше превосходительство, — поморщилась я. — Я похожа на человека, который будет делить мужика?

Я не изнеженная графиня. Ни выражения, ни рассуждения не выдают во мне томную барышню. Нет беды, если за несоответствие гендерным стереотипам здесь дворянок не вешают.

Не дожидаясь, пока наместник подберет слова для ответа, я кивнула и скользнула за полог. Ну вот, я научилась обращаться с капризной тканью.

Мишель, увидев меня, опустила плечи и робко подняла голову. Я подошла к ней, хотела взять за подбородок, но передумала.

— Ты не рада? — спросила я, но она не ответила. Что же, для нее перемены серьезнее, чем для меня или для Ару. — Пойдем домой.

Я пошла по шумящему лагерю, накрытому звездами. Ночь умиротворенная. И невероятно хочется жить.

— А где наш дом?

Я оглянулась. Мишель догнала меня, стояла рядом, смотря мне в глаза, и я с улыбкой протянула ей руку.

— Где построим.

— А где построим? — Мишель вложила ладошку в мою, и я сжала тонкие девчоночьи пальчики. Никогда не хотела иметь детей, а вот так сложилось, что я не могу оставить эту малышку — и не хочу.

— Где захотим, — ответила я. — Построим где захотим.

И будем жить обязательно долго и счастливо.

Конец

Оглавление

Сражайся как девчонка Даниэль Брэйн 

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцать

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья