Русская история [Ян Шайн] (fb2) читать онлайн

В дачном поселке «Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев» по субботам жарили шашлык, топили баньку, устраивались с огородным хозяйством. Ребятня бегала друг к другу в гости рисовать плакаты к объявленному на воскресенье конкурсу. Подростки вились стайкой вдоль лесополосы с известным секретом, потянуть дым из цигарки. На участке, освоенном потомками члена исполнительного комитета Народной воли Анны Павловны Прибылевой-Корба, скончавшейся в конце тридцатых девяностолетней старухой, бушевал костер. Молодые мужчины и женщины швыряли в глотку огнищу порубленную топором мебель, тряпье и газетный сор. Заправлял тризной Сева Прибылев, незаконный праправнук русского революционера Александра Прибылева, мужа Анны Павловны. У Александра Васильевича детей не народилось, Сева приходился заслуженному эсеру кровником по родному брату, унаследовавшему право на аренду дачно-земельного участка в связи со смертью невестки.

Называться прямым наследником народовольцев Прибылевых было удобно при раздаче дефицитного жилья, продуктов, производственных назначений. В семье Севы привилегиями пользовались умеренно – не требуя лишнего, своего не упуская. К тридцати годам Сева успел защитить диссертацию, жениться и развестись, академическое издательство включило в план его рукопись. Он владел видавшей виды отцовой машиной, дачей, занимал в ведомственном доме жилплощадь и тосковал по неведомому миру за пределами границ СССР. Пестро одетый, немного расхлябанный, он дразнил Севу с экрана кинотеатров, страниц журнала «Иностранная литература». Казалось, движение карьер в нем подчиняется персонально сверстанной цели, независимой от сводной программы, задуманной оберегать чужую удачу. Надежда обнаружить себя в объятиях научной славы, с полагающимся по статусу почитанием, обратилась в веру. Разыскав в запутанном родстве прусского музыканта, поселившегося в Петербурге при царствовании Александра Благословенного, Сева подал прошение о переселении в Германию и получил разрешение. В короткий срок он завершил дела, выписался из квартиры, сдал паспорт.

Прощальный костер тушили под хохот жен и подруг. Пьяные товарищи Севы выстроились возле тлеющих головешек, спустили до колен штаны, веселый общительный сосед взамен салюта грохнул из двустволки, от страха на крышу сарая сиганула кошка. Смех и потеху сменили слезы, истеричные напутствия, призывы наверстать на чужбине упущенное время. Севу лапали нежные руки, всякий лез целоваться покуда не пришел последний в город автобус. В продолжение шумной посадки тостовали забугорную и шапочную, под клекот клееной гитары затянули «Охоту на волков». Ворча на темень и разбитую дорогу, водитель подгонял подгулявшую компанию, к безотказному до любой просьбы дяде Севе допустили детишек. Малыши-погодки сонно чмокнули его в щеку, по-стариковски наказали быть здоровым и счастливым в личной жизни. Десятилетняя Лара ухватилась пятерней за шею, притянула ухо к губам, прошептала: «Дождись, я вырасту и стану твоей возлюбленной», – после чего прикусила мочку, подарила задорным взглядом, запрыгнула в тускло освещенный салон автобуса.

Прошло двадцать пять лет. Профессора кафедры русского языка и литературы университета города N, земля Баден-Вюртемберг, Всеволода Прибылева пригласили в Россию с лекциями. Инициатором выступил Фонд, затеянный в память о философах, изгнанных из страны. С дороги германского гостя принимали в офисе окнами на Москву-реку, вкусно кормили в модном ресторане – разоренной погромом 1915 года немецкой аптеке. Президент Фонда, молодящийся старичок, рассказывал о злодеянии голосом краеведа, со значением щурил глаза, пересаливал с паузой. Его сопровождал мужчина без отличий и руководитель проекта – красивая женщина с улыбчивым лицом. Размещая Прибылева в гостинице, она назвала профессора Севочкой, прощебетала на ухо: «Я выросла», – лизнула языком висок.

– У литературоведа Егорова, специалиста по русскому XIX веку, есть наблюдение: «Страдание – чрезвычайно сложное и емкое понятие: это и боль, и болезнь, и интенсивность, и этическая высота и признак настоящего человеческого чувства в противовес бездушию, тупому безразличию, серенькому бесстрастному существованию»¹. Вслед за ведущими поэтами золотого века, он выводит формулу «счастья страдания» – «это трагическое счастье возвышенного чувства, насыщенной страстями жизни»². Курс лекций, с которым я пожаловал, носит название «Счастье страдания в русской культуре». Изучение этого предмета – суть моего творческого и духовного поиска.

Профессор Прибылев бегло осмотрел аудиторию: черно-белый портрет Ломоносова, унылые лица студентов, восторженную Лару.

– Трагическое счастье годится для штучного человека, людской массе его не вынести. Здесь пограничье моего интереса. Я не верю в счастливых людей, пуще не верю «счастливым» людям. А в трагическое счастье верю, ибо понимаю, нет «штучному человеку» иного пути. Сам тратился на отыскивание «счастливого счастья», ведь оно, по существу, неосведомленность. Человек хвалится, мол, счастье привалило, поговоришь, оказывается, он и не знает, что такое счастье. Другой «испытывает радость к жизни и любовь к живому», выясняется, ему совершенно наплевать на то, что в самолете, покинувшему курортный городок, взорвали ни в чем не повинных детей. Такое «счастье» можно грузить на тонны.

Лектор достал из затрепанного портфеля термос, налил в чашку чай.

– Кинорежиссер Микеланджело Антониони возвел некоммуникабельность в отношениях с действительностью до абсолютной величины. Из этого выросло учение. Как вы считаете, кто истинно счастлив в жизни – «неспособный выстроить свое будущее» Чацкий, или «испытывающий радость к жизни» Молчалин?

Не ожидая ответа, он закруглил выступление скоморошьим наскоком.

– Актеры-трагики, особливо прославленные, во все театральные эпохи были замечены в невоздержании по питейному делу, а также охочие до блудодейства. И знамо пошто, велики затраты на счастье страдания. На сегодня – все!

Сева Прибылев имел в Германии репутацию недовольного господина. Ухабистая черта характера не приручила к его судьбе друзей. Третий брак с педантичной докторшей выродился в пакт о неразглашении обоюдного равнодушия. Немка большей частью жила в квартире при клинике, редко посещала совместно купленный дом. Трусость и пристальное внимание соседей не позволяли завести любовницу, на собаку не хватало времени. От второго брака с ресторанной певицей у Севы рос двадцатилетний сын. Ребенком он решил забыть тягостного в общении отца, с тех пор утешался в компании маменькиного сожителя, таксиста курдского происхождения. На службе профессора почтительно не замечали, труд анализировать шараханья русской души считался праздным, его место сохранялось благодаря милости правительственной программы. Позади четверти века Прибылев понял, что жизнь в эмиграции не получилась, не вышла, оказалась пошлостью и существованием. Вероятные мотивы – виновники краха тщательно спутали следы роковых поступков, подсветили победы искушений и соблазнов. Спасти положение могла идея с героическим подбоем, профессор выбрал «счастье страдания». Вдохновленный пушкинской строкой – Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…³ – он объяснил себе предопределенность собственной участи, уверовал в нее, принялся сооружать научное здание – многостраничное исследование ненасытной до страданий русской литературы.

Лара прожила похожую жизнь. Окончила философский факультет Московского университета, направилась учительствовать в советскую школу – гнездилище двуличия и лжи, разваливших страну. Вышла замуж за предпринимателя. Брак без любви и детей подкармливал жирный кус, отрезанный мужу при разделе государственного имущества. В тоскливые вечера она пробовала выпивать, развлекаться в обществе мужчин-стриптизеров. Невдалеке от душевного опустошения поступила на работу в учрежденный на средства мужа Фонд. Составляя квартальный обзор книжных новинок, наткнулась на Севу, автора популярных в профессиональной среде сочинений. Чтение увлекло Лару, доктрина «великой ценности счастья страдания и трагизма»⁴ почудилась шпаргалкой, женщина перевела дух, ей открылась беспочвенность зачастившего раскаяния.

– «Ведь, все, в конечном счете, имеет свой смысл. И смысл, и причину», – так говорит главный герой в фильме «Сталкер» режиссера Андрея Тарковского. «Лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь», – так говорит его жена. Напомню содержание фильма. В предместье промышленного города находится Зона, охраняемая армией и полицией территория. По слухам, Зона обрела всесилие над человеком вследствие падения метеорита, однако, есть и другие версии. Следом за попыткой усмирить неизведанное явление с помощью оружия, человеку в Зону вход воспрещен. Запрет обходят при содействии проводников, сталкеров, цель – попасть в Комнату, где исполняются самые заветные желания. По сюжету фильма Сталкер ведет в загадочную комнату Профессора и Писателя. Герои разнообразно беседуют на философские, нравственные, этические темы. Цитируют Ветхий Завет, Евангелие, Лао-цзы. Анализ диалогов кинофильма не умещается на страницах настоящей лекции. В прицеле Сталкер и его жена. Они живут нищими в полуразрушенной, сырой квартире. У них тяжело больна дочь. Жизнь странной семьи образуется вокруг промысла Сталкера, с ним связаны взаимные упреки, скандалы, примирения, иного занятия, которому под силу заменить опасные рейды, у главного героя нет. В кульминационном эпизоде фильма Сталкер кричит: «Все мое здесь, понимаете? Здесь, в Зоне. Счастье мое, свобода моя, достоинство – все здесь. Я ведь привожу сюда таких же, как я – несчастных, замученных. Им не на что больше надеяться, а я могу – понимаете? – я могу им помочь! Никто не может, а я – гнида! – я могу! И от счастья плакать готов, что могу им помочь. Ничего не хочу больше».

Сталкер скорбит о загнанных в угол, как может, делит с ними страдание, служит ему «и от счастья готов плакать». А вот, что он говорит жене о причине страдания: «Эти писатели! Ученые! Они же не верят ни во что. У них же… орган этот, которым верят, атрофировался! За ненадобностью!.. Боже мой, что за люди… Ты же видела их, у них глаза пустые. Они ведь каждую минуту думают о том, чтобы не продешевить, чтобы продать себя подороже! Чтоб им все оплатили, каждое душевное движение! Они знают, что «не зря родились»! Что они «призваны»! Они ведь живут «только раз»! Разве такие могут во что-нибудь верить? И никто не верит. Не только эти двое. Никто! Кого же мне водить туда? О, Господи… А самое страшное…, что не нужно это никому. И никому не нужна эта Комната. И все мои усилия ни к чему!».

Чье-то неверие или иное несоответствие убеждениям Сталкера в состоянии поколебать его дух? Нет, он будет продолжать свое дело, то есть, водить в Зону, сострадать и страдать. Это мука? Несомненно. Но и счастье. А что жена? Прислушайтесь к финальному монологу подруги Сталкера: «И горя было много, и страшно было, и стыдно было, но я никогда не жалела и никогда никому не завидовала. Просто такая судьба. Такая жизнь, такие мы. А если бы не было в нашей жизни горя, то лучше бы не было. Хуже было бы, потому что тогда и счастья тоже не было бы…».

О господи, дай жгучего страданья

И мертвенность души моей рассей…⁵

Курс лекций, рассчитанный на месяц, перевалил за половину. Непротивление подчинило профессора Ларе – меняя маски изощренной блудницы и терпеливой к капризам сестры, женщина вторглась в его жизнь. В выходные дни любовники махнули за город в поселок «Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев». Старое место изменилось, небольшие наделы широко шагнули в лес, превратились во владения с неохватными хоромами, строением для охраны и прислуги. Дача Прибылевых сгинула, на ее фундамент взгромоздился четырехэтажный уродец, собственность приятеля Лары, финансового воротилы. Хозяин подолгу жил в Италии, Англии, иных заморских землях, покровительствуя Ларе, он дозволял ей прибегать к услугам пустующего дома.

Благоухающее ароматом шиповника лето, закатило в окно ранним пением птиц. Лара спала голой с улыбкой на лице. Профессор рассматривал узоры на деревянном потолке и сладостно думал о привалившей радости узнать по себе заботу, небывалое до сей поры уважение, блаженство мужской силы, умноженное восторгом молодой распутницы. На подступах к ликованию от каждодневной нужности незнакомым людям, он примечал покинутые лужки, на которых паслись забывшие его – благодарение и признательность. Сева знал, что в аудиториях его ждут студенты, в офисах их наставники, в совещании и общем отдыхе начальство наставников, любящая женщина в доме. Да вот только…

Да вот только все чужое, и дом, и студенты, и отдых. То, что было его, обреталось в постылом краю воспоминанием длиной в двадцать пять лет. Там отирали углы верные друзья – книжные шкафы, открывался из кабинета простой, но привычный вид. Там, без очевидной любви и признания, дожидалась гарантированная свобода от унижений, голода, нищеты. «Боже мой, что делать!» – взывал внутренний голос. «Нельзя быть чужим в своем отечестве! Нельзя! А свое ли оно? Столько лет ломали, и, не зачистив руин, застроили пакостью. Здесь отеческие гробы и детство, юность, родной язык, тысячелетняя история моего народа. А он тебя помнит? Дудки! Добро пожаловать! Немецкий славист Всеволод Прибылев с визитом. Гость. Станешь своим, пнут под зад, вышвырнут на обочину. Нетушки, не выйдет! Что за несчастье?!».

День вышел постный, раздраженность Севы испортила утро. Профессор связался с нудным романом, Лара загорала, оголив ягодицы. Обедали супом из пластиковых коробок, консервами. От скуки отправились на станцию в продуктовый магазин. Набив рюкзак копченой рыбой, пивом, парным мясом и бутылкой коньяка под шашлык, повернули в обратный путь. Из старенького «Москвича» Лару окликнули. Пухлая, громкая, не то соученица, не то дворовая соседка, выскочила навстречу, запричитала, заохала, потащила ехать к ней на дачу. Забубнила отговорки, отобрала рюкзак, вместе с ним затолкала любовников в автомобиль.

Ветхая деревянная постройка находилась в ближней деревне. Помимо домика и кухни, на участке поместился яблоневый сад. Машину встречала детвора, слепленные по материнской фигуре девчушки пяти, семи и девяти лет, их долговязый папаша, дворняга с вертлявым хвостом. Гостей усадили на веранде, хозяйка дома Катерина выставила угощение – пирог с яйцом, моченые яблоки, соленые огурчики, штоф водки. И так у нее славно вышло расставить на столе, толстыми пальчиками прихватить куски, переложить в тарелку Ларе, затем Севе, налить в рюмки, вновь запричитать о времени и роке, расцеловать подругу, что всем сделалось на душе покойно и уютно. Покончив с закуской, мужчины принялись жечь дрова. Девочки обступили Лару с выкройками платья для кукол. Катерина шинковала лук, готовила маринад для мяса.

Поздний ребенок, она родилась, когда матери исполнилось сорок девять лет, рано стала сиротой. Домохозяйка. Муж мечтает о сыне. Разговор о детских болезнях, работе в пекарне, убаюкал Лару, не в силах сдержать сонливость, она улеглась в гамак, закрепленный между двух кряжистых деревьев. Девчонки увязались за ней, придумали накручивать волосы тети на бигуди. Вскоре понесло дымком, Катерина нарубила салат. Коньяк пришелся кстати, ужинали шумно, помногу смеясь над проделками ребятни. Когда малышня уснула, с чаем, вареньем и домашней выпечкой завязался разговор. Лара призналась, что замужем за другим мужчиной, Сева обругал Германию. Муж Катерины, Семен, принес початую бутылку, несмотря на уговоры, принудил Севу пить теплую водку. Дальше пустился в рассуждение, что есть счастье рядового человека. Его счастье – печь хлеб, возиться с детьми, тискать жену, ждать появления наследника. Профессор вступил в спор, предпринял попытку расширить список. Разогретая гремучим напитком беседа растеряла дружелюбие, Семен набычился, ухнул залп бранных слов, изготовился дать волю кулакам. Катерина схватила его под грудки, вытолкала в спальную комнату, осталась сторожить смутьяна, пока не уснет. С извинениями и сказе о тяжкой доле кормильца просидели до глубокой ночи. В шесть утра, не прощаясь с хозяевами, любовники добрели до шоссе и с попуткой вернулись в дом богатея.

– Не могу с вами согласиться, именно оправданию человека, антроподицее, посвящена значительная часть трудов русской философии. На то есть твердое основание – красный петух революций и Первая мировая война. Ну, об этом как-нибудь в следующий раз.

Внимание, не прозевайте своеобразие монтажа некрасовских строк

Но мне избыток слез и жгучего страданья

Отрадней мертвой пустоты… ⁶

с высказыванием Николая Бердяева: «Если бы не было страданий, не был бы унижен и бессилен человек, то не было бы и духовности… Духовность есть порождение несчастья, страдания, искание избавления в нереальном, иллюзорном… Духовность есть болезненный нарост, порожденный страданием»⁷.

Давайте разбираться, поэт противопоставляет страдание «мертвой пустоте», философ настаивает на том, что из страдания зачинается духовность. Что тогда есть «мертвая пустота»? Полагаю, бездуховность – злейший враг русской культуры. Если страдание порождает духовность, а сбережение духовности есть безусловное счастье, то, возможно, в этом истолкование «счастья страдания». Догадка поддерживается утверждением: «Задача, стоящая перед духовной жизнью, заключается совсем не в том, чтобы объяснить и оправдать страдания жизни, а в том, чтобы их просветлить и духовно пережить»⁸. Что более непосильно – посадить дерево, вырастить его, или уберечь, спасти? То-то, господа. Буду рад ответить на один дельный вопрос. Прошу.

Из двух десятков взметнувшихся рук, Лара выбрала с татуировкой разукрашенного сорняка. Девушка с косичкой благодарно кивнула головой.

– Профессор, дайте определение духа, исходя из образа мысли русской философии.

– Смею напомнить, я филолог, следовательно, к философии обращаюсь из выгоды для своего предмета. Боюсь, мне не под силу…

– А если коротко, одной фразой, – голос Лары прозвучал звонко, по-пионерски, так председатель пионерского отряда класса «А», вызывал на соревнование пионерский отряд класса «Б».

– Одной фразой?! – Прибылев задумался, дошел до стены с огромным окном, поискал глазами в кроне тополя, коляске с младенцем, у дальней скамейки, в изножье монумента естествоиспытателю. Ухмыльнулся, зло посмотрел на любовницу.

– Простое решение вас не устроит. Извольте. «Дух есть действие сверхсознания в сознании»⁹. И ради Бога, увольте меня от разъяснений.

Кладбищенскую землю засыпало тополиным пухом. Свернув у надежного ориентира, громоздкого памятника купцу второй гильдии, Сева отыскал заросшую бурьяном могилу матери. Елизавета Корнеевна умерла от рака груди, на ту пору Севе исполнилось шесть лет. Мама лежала на высоких подушках, смотрела на сына, перед тем, как его уведут, прошептала: «Сыночка, кошечка, кошечка…». О маме Сева ничего не помнил, исчезло, улетучилось. Разве, что музыка. Мать играла на рояле однообразную мелодию, взбирающуюся вверх по черно-белым клавишам. Достигнув вершины, она, спотыкаясь, катилась вниз.

В тот же день Сева навестил в богадельне отца. Партийная инфраструктура сохранилась двумя больницами, санаторием на берегу Черного моря, домом престарелых. Преимущество быть вылеченным, а в старости досмотренным, распространялось на заслуженных партийцев, членов их семей. Николай Лукич Прибылев состоял в льготном списке по причине родства с народовольцами.

– Ну, что озолотился? – отец встретил Севу в инвалидном кресле.

Узнав о намерении Севы иммигрировать в Германию, фронтовик Прибылев отрекся от сына. Прошедшие четверть века они не виделись, не имели друг о друге вестей.

– Все служишь немчуре?! Наращиваешь, так сказать, мощь противника!

Сева неловко развел руками, будто прыщ, выдавил на лице ничтожную улыбку.

– Скажи сынок, доходно быть предателем? Сладко кормят дезертиров?! Не ври, перебежчикам от всякой власти презрение! Клятвоотступник! Продажная шкура! Пошел вон, власовец!

На крик ветерана сбежалась обслуга. Старик рычал, лицо налилось кровью, потрясая костлявой рукой, он вопил вслед уходящему сыну: «Подавись своей колбасой! Каратель!».

Возвращение мужа из командировки в Китай стреножило привычку Лары просыпаться в постели любовника. Не помышляя бросать обеспеченную жизнь, она позволяла себе мечты. В безопасной грезе ей покорялся переезд в город N, земля Баден-Вюртемберг, удавалась роль хозяйки просторного жилища. Плотно смежив веки, она путешествовала в соседние страны женой профессора, этакой Анной Карениной при ротмистре Вронском. На многочисленных приемах Лара ловила ликующие взоры. Колкие замечания, остроумные реплики, загадочное молчание создавали ей имя новой Склодовской-Кюри. Кафедра университета, личная научная школа, заветная премия… В конце вояжа выяснялось, что препятствием к возведению карьеры является отсутствие усердия; академический мирок современной Европы убог и скучен; к тому же, перешагнув за шестьдесят, мужчины стремительно дряхлеют.

Заключительная лекция Всеволода Прибылева прошла с театральным аншлагом. На ней присутствовали члены попечительского совета Фонда, представители министерства образования, съемочная группа телевизионного канала. В завершении двухчасового выступления профессор обратился к аудитории с вопросом.

– Из чего возникает страдание? Ну, же! Для того чтобы наладить цепочку не хватает звена. Духовность – страдание – неизвестное, так из чего? Страдание, милостивые государи, порождает свобода. «Можно уменьшить страдание, отказавшись от свободы. Достоинство человека, то есть личности, то есть свободы, предполагает согласие на боль, способность пережить боль»¹⁰.

Никак иначе.

Вдобавок к щедрому гонорару профессора наградили памятным значком, приглашали не забывать, на банкете Лара познакомила Прибылева с супругом. Последующий день из-за нелетной погоды провели в аэропорту. С окончанием романа любовники чувствовали усталость. К ароматам влечения и страсти подмешались нотки ненависти. Не скрываясь, Лара и Сева подгоняли расставание, с чрезмерной дотошностью переспрашивали адреса электронной почты, уточняли график отпусков. Объявили посадку, ткнувшись лбами, мужчина и женщина заторопились к остывшим очагам.

Сообразно традиции русского рассказа, за кратковременным счастьем, женщине полагается скончаться родами, или от чахотки. Судьба мужчины решиться на войне. Особенности нынешней русской жизни распорядились по-своему…

Спустя два месяца от прибытия из России, профессор Прибылев получил письмо. Лара вспоминала совместное приключение, сетовала на одиночество, абзац, причастный к изысканной проказе, вогнал Севу в краску. Вернувшись со службы, он переоделся в домашний костюм, не спеша пообедал сосисками с горошком, вымыл посуду. За просмотром вечерних новостей выпил две рюмки ликера, принял душ, и прежде пойти спать отослал московской грешнице наставление:

Блаженно-бережно таи

дар лучезарный, дар страданья, —

живую радугу, рыданья

неизречимые свои…¹¹

ПРИМЕЧАНИЯ

¹Аполлон Григорьев. Сочинения в 2-х т.т., вступительная статья Б.Ф. Егоров т.1, Из-во Москва «Художественная литература» 1990

²там же

³Александр Пушкин «Элегия». Собрание сочинений в 10-ти т.т. «Государственное издательство художественной литературы», Москва, 1956

⁴Аполлон Григорьев. Сочинения в 2-х т.т., вступительная статья Б.Ф. Егоров т.1, Из-во Москва «Художественная литература» 1990

⁵Федор Тютчев «Есть и в моем страдальческом застое…». «Библиотека поэта» (Большая серия), «Советский писатель», Л. 1957

⁶Николай Некрасов «В неведомой глуши, в деревне полудикой…». Собрание сочинений в 3-х т.т. «Государственное издательство художественной литературы», Москва, 1959

⁷Николай Бердяев «Дух и реальность», из-во «Республика, 1994

⁸там же

⁹там же

¹⁰Николай Бердяев «О рабстве и свободе человека», из-во «Республика, 1995

¹¹Владимир Набоков «Молчи, не вспенивай души…». Собрание сочинений в 10-ти т.т. «Симпозиум», Санкт-Петербург, 2000

©Ian Shine, 2017