Женщины [Арина Амстердам] (fb2) читать онлайн

Арина Амстердам Женщины

Женщины

«Удивительно, какие чудесные дети рождаются от плохих отцов. Уверена, бог подарил мне Симону в виде компенсации за ее папашу!» — подумала Лиза, сонно шлёпая в шерстяных носках на кухню, откуда тянуло ароматом кофе и горячих оладушек с вареньем. За распахнутым окном со вчерашнего вечера лил дождь.

Симона, она же просто Сима уже сидела на высоком стуле с коллагеновыми патчами под глазами, жеманно куря мамин карандаш для бровей и листая комиксы. Ей на днях исполнилось девять, и по этому поводу на горизонте маячил аквапарк с подружками.

Лиза налила себе чай и положила на тарелку несколько оладий. Симона взяла в руки резиновые фигурки Дональда и Гуфи.

«А папа почему меня никогда не поздравляет?» — спросила она как бы от имени Дональда.

«А папа у нас — унитаз на лыжах!» — ответила она себе и Дональду с помощью ухмыляющегося Гуфи, и отложив их, снова закурила карандаш.

Лиза обернулась и в изумлении уставилась на дочь.

— Сима! Что за выражения!

— Я слышала, как тётя Ира сказала, что мой отец — унитаз на лыжах. А что такое унитаз на лыжах, мам?

— Это любой отец, бросивший своего ребенка. И любой мужчина, скрывший от женщины, что уже женат. Убивать таких мало!

— Согласна. Мам, а ты смогла бы убить человека? Ну, теоретически.

— Нет, не смогла бы. Но я знала одну женщину, которая смогла. Завалила мужика утюгом по затылку, замотала труп в покрывало, загрузила в багажник и отвезла на кладбище.

— Да ладно, утюгом? И он прям реально рипнулся?

— Реально рипнулся.

— Расскажи!

— Не хочу, это страшная история. Строго восемнадцать плюс.

— Ну мне уже почти восемнадцать! Девять — это ровно половина, так? А ты представь, что сегодня баллы удваиваются. Всё, мне восемнадцать!

— Не хочу! У тебя будет психотравма.

— О-о-о! Режим «яжмать»! — саркастически протянула девочка.

— Ничего подобного, просто я здравомыслящая женщина, которой есть дело до ментального здоровья ее ребён…

— Яжмать. Типичная яжмать. Яжмать-яжмать-яжмать! Наседка. Ну расскажи-и-и-и!

— Ладно… Хорошо, слушай, но я предупредила. Это во-первых, жесть, а во-вторых, большой секрет.

— Ой, ты меня знаешь, я умею хранить секреты любого размера.

— Знаю, да. В общем, когда я была беременна тобой, мне приходили в голову весьма странные прихоти. Например, я стала часто ездить на одно деревенское кладбище, где мы годом раньше познакомились с твоим отцом. Последний раз я посетила это место, когда ты уже родилась.

— Вы познакомились на кладбище? Ауф-ф-ф! Ты не говорила. Какая кавайная крипота!

— Да, он тогда приехал возложить цветы на могилу своего брата, тот погиб еще в 90-е годы при невыясненных обстоятельствах. Я была там же, только у своих родных. Так мы и познакомились. Твой отец там жил совсем рядом, на своей даче, а я в Москве. Нам с ним нравилось встречаться в этом месте и вместе ходить на «наше» кладбище, это была милая традиция, немного в духе английской готики. И вот когда твой отец узнал, что я беременна, — я узнала, что он козёл. До этого он кукарекал мне про то, что мы непременно поженимся, а оказалось, он уже женат!

— Козёл кукарекал? Получается, я козленок? Или цыпленок? Коплёнок? Или цизлёнок?

— Не перебивай. Оказалось, что он женат и разводиться не собирается, более того, с самого начала не собирался. Моя беременность не входила в его планы. Я была раздавлена этой новостью. Мне было страшно за нас с тобой — и очень, очень обидно. Он решил, что поступит ужасно благородно, если откупится от меня и исчезнет. Купил мне убитую однушку в Подольске и запретил даже думать о совместном родительстве. Я поплакала, потом продала этот клоповник и купила небольшой салон красоты, хотя никогда не мечтала об этой сфере. Но когда у тебя растет живот, ты зарабатываешь там, где платят деньги, а не витаешь в иллюзиях о карьере по специальности. О юриспруденции пришлось забыть. Так я стала хозяйкой небольшой цирюльни и маникюрошной — а также матерью одиночкой: отец твой к тому времени пропал окончательно.

— Унитаз встал на лыжи…

— Си-и-и-има! В общем, да, встал. Но когда ты родилась, я решила, что надо всё-таки показать ему дочку. Фамилию тебе дала, разумеется, свою, отчество заменила вторым именем, чтобы первое не так сиротливо смотрелось. В графе отец поставила прочерк. Но зачем-то написала ему сообщение «Родион Валерьянович, поздравляю, у вас дочь. Я назвала ее Симона. Вес 3.270, рост 55 см».

Он не ответил. Я очень ждала, несколько раз звонила даже, но он сбрасывал. Чтобы не плакать попусту, я на третий день погрузила тебя в автокресло и поехала к прабабушке в деревню, под Чехов. Вот где тебе были по-настоящему рады! Прабабушка и мою бабушку, вырастила, и мою маму, и меня потом тоже, и тебя. Пообедав, я решила оставить тебя с ней и сходить ненадолго на кладбище за лесом. Там мои бабушка и дедушка и еще несколько родных. В душе я надеялась, что Родион позвонит или даже внезапно приедет без звонка, но интуиция подсказывала: хрущевка в Подольске была подарена не просто так. Это безоговорочно отступные. Он уже не придёт. Ну и наплевать, помню, думала я, шагая по утоптанной тропинке через лесок. Но было совсем не наплевать. Совсем. Вырастешь — поймешь.

— Было лето?

— Ну ты же только родилась! Конечно, август.

— А, ну да, логично.

— В общем, когда я пришла на кладбище, было уже около девяти вечера. Еще светло, но среди крестов ни души. Я стала прибирать могилы и говорить с их обитателями, рассказывать о тебе, о подлеце-Родионе, о своих таких смутных планах на будущее. Сумерки спустились незаметно. Я обратила внимание, что уже темно, только когда стало трудно различать предметы. Тогда меня накрыл жуткий страх. Кулаковское кладбище — это лес деревьев, памятников и оградок. В общем, погост в самом настоящем лесу.

— Как твое любимое кафе на Покровке? Оно тоже «Лес» же.

— Ну, поверь, там другой лес. Совсем другой. В общем, было довольно темно уже — и страшно до жути. Я встала с могильного бугорка и поскорее пошла к выходу. Песок под ногами разъезжался, быстро идти не получалось, и казалось, все время кто-то шел сзади. Там у кладбища одиноко стоит автобусная остановка. Она всегда там была, я помню ее с детства. Вдруг ее обогнул Мерседес и свернул на песчаную дорожку к кладбищу, прямо мне навстречу. Из авто выскочила женщина и попыталась достать из багажника что-то очень большое и тяжелое. Она сопела, материлась и плакала.

— Труп?

— Да.

— Гонишь!

— Нет, это действительно был труп, Сим. В покрывале, весь обмотанный бечевкой. По ступням — они торчали — я поняла, что мужской. Я подошла и встала как вкопанная. Женщина рыдала и озиралась. Меня она словно не видела. Неожиданно для самой себя я спросила «Вам помочь?»

— Идите к черту! — ответила она.

Я пожала плечами и пошла дальше, размышляя, должна ли я позвонить в полицию или следует забыть об этом и дать ей шанс уйти от правосудия, какая бы там предыстория ни случилась. Вдруг меня окликнули.

— Да, помогите. Девушка. Девушка! Помогите мне, — и снова рыдания. Мимо проехала машина и опять всё затихло. На черно-изумрудном небе тревожно качались верхушки сосен.

«Помогите мне избавиться от этого…», — взмолилась женщина и протянула ко мне руки. На одной из них блеснул браслетик Пандора, и сердце моё сдалось без боя.

— Это фетишизм, ма!

— Ты или слушаешь, или идёшь учить сольфеджио.

— Слушаю! — испуганно выпалила Симона.

«Я не виновата, — продолжила дама, и шармики на ее запястье позвякивали от дрожи. Даму по-настоящему трясло. В ее дыхании, надо сказать, доминировали алкоголь и табак. «Он сам меня довёл, — лепетала она, — Я не хотела его убивать! Не знаю, как это получилось. Я не хотела, правда! Но в руке был утюг. Не понимаю, как я… Помогите, я не смогу одна его вытащить!..»

И вот знаешь, Симона, я ненавижу мужчин, которые заставляют женщин страдать. Я поняла, что помогу ей, чем только смогу. Да, это было опасно. Но в тот момент боль от подлости Родиона заслонила мне здравый смысл. Я поняла, что ради себя и ради всех брошенных и обиженных женщин нашей страны… Да не только страны, всего мира. Короче, я решила, что помогу ей зарыть этого павиана.

Мы выгрузили его тушу на песок и поволокли. Труп весил как рояль. Мы вдвоём с трудом затащили его вглубь кладбища. Всё это время я благодарила небеса, что его голова замотана в покрывало: увидь я мёртвое человеческое лицо со следами утюга, чего доброго начала бы сомневаться, ударилась бы в гуманистические сопли и возможно, вышла бы из игры. А тут просто покрывало — и из него босые ноги.

Наконец мы добрались до весьма забытого, судя по виду могил, участка кладбища. Доскакав зайцем до бабушкиной могилы, я достала из-под лавочки сапёрную лопатку, вернулась к трупу и жене трупа и, выбрав максимально заброшенный холмик, начала копать. Лопаткой сняла слой дёрна и аккуратно отложила в сторону.

— Для дальнейшей маскировки раскопок?

— Правильно. Дальше было физически тяжело, но морально на удивление просто, знай себе копай. Дама тем временем бессильно плюхнулась на соседний холмик и едва слышно причитала всякую околесицу. Толку от нее не было никакого. Она говорила про троих детей своего мужа от прошлого брака, оставленных ее мужу женщиной, которую тот бросил ради нее, и теперь оставшихся на ее шее. О том, что теперь неясно, как с ними быть, это ведь не ее дети, они ей не нужны. Своих она ему так и не родила. Помимо отца они, вероятно, лишатся и частной гимназии, потому что одной ей такие траты не потянуть да и на кой ей это всё. Причитала она и о том, как он любил смотреть хоккей, жуя куриные крылышки в соусе тартар. Как храпел, словно чёртов боров. Как обожал кошек и терпеть не мог собак, а она — наоборот. Как заботился о своей мамаше, а о ней, супруге, не заботился совсем. Как засматривался на молоденьких. Как то и дело после работы пованивал женскими духами, и как ей приходилось притворяться слепой и слабоумной, чтобы ненароком не разоблачить его измены и не схлопотать развод. И что так и не свозил ее в Италию, помешанный на своем дурацком Египте. Она говорила и говорила, помочь мне копать ей, по-моему, и в голову не приходило, но я сделала скидку на ее нервы и продолжила рыть песчаную почву одна.

И тут вдруг покойник в покрывале замычал.

Потом зашевелился.

Дама тихо, но истерично заверещала, — и не понимая, что делаю, я мгновенно рубанула котолюбивого собаконенавистника лопаткой по голове. Удар, еще удар, я рубила, и черное пятно крови разливалось по покрывалу. Сима, ты грызешь ногти, прекрати, или я перестану рассказывать! Наконец покойник затих… Я в ужасе смотрела на него, судорожно пытаясь определить, убийца я — или просто уборщица, зачищающая довольно неряшливое убийство, совершенное до меня.

Потом я снова стала копать. Дама сидела молча, в ее глазах тем временем явственно наметилось сумасшествие. Я же в тот момент соображала на удивление хладнокровно.

Когда яма была готова, я любовно обстучала лопаткой края и утерла пот. Знаешь, даже в тусклом свете луны результаты моего труда не тянули на гробницу фараона, только на временный приют внезапного покойника. Знаешь, эдакую койку в хостеле для нежданно «рипнувших». Но помню, я гордилась своим шедевром. Вырыть яму в одиночку саперной лопаткой — это тебе не… В общем, неважно. Сразиться со мной в могильном мастерстве всё равно было некому. Дама тем временем докуривала пачку сигарет и сверкала отчетливо бесноватыми стеклянными глазами.

«Я отпишу тебе эту машину, — нервно выпалила она, глядя на меня абсолютно безумным взглядом, — Хочешь? Новая!»

Я стояла и смотрела на нее как истукан. Слов не было. Мне казалось, это всё сон.

«Не надо мне ничего, — ответила я, — Особенно машину не надо!»

При мысли о всё еще стоящей у ворот кладбища импровизированной труповозке мне стало дурно. Потом вдогонку озарило, что на этом Мерседесе я без вариантов — зато с большой помпой — меньше чем за сутки въеду прямиком за решетку. От этой мысли стало еще хуже.

«Ок, — сказала дама, — тогда я переведу тебе деньги! Ты меня спасла. Моя астролог говорит, что долги надо оплачивать сразу, иначе они повисают на карме»

«Не надо мне ничего! — начала было я, но она властно спросила: «У тебя Сбер? Привязан к телефону?»

«Не надо ничего…»

«Диктуй номер!» — рявкнула она. Лопатка оставалась у меня, но аффект был явно не на моей стороне. Пытаясь избежать конфликта, я назвала свой телефон.

«Какой простой», — удивилась дама, набирая цифры, и вдруг подняла на меня глаза. В них были шторм, буран и сам сатана, — «У меня уже есть твой номер!» — прошипела она.

«В смысле?»

Она показала экран.

«Лиза Кладбище», — прочитала я.

Ничего не поняв, я смотрела на нее. Она на меня. В этот момент мой телефон зазвонил. Это был Родион. Наконец-то! Я судорожно решала, с чего начать рассказ, с рождения дочери или с новости о трупе какого-то храпливого котолюбца, который сейчас зарою на нашем с ним любимом погосте. Схватив трубку, я выпалила «Алё…» — и застыла.

«Алё!» — ответил женский голос, и я услышала его одновременно и из динамика телефона, и снаружи, в воздухе. Медленно, в миге от обморока я перевела взгляд на тело в покрывале. Дама смотрела на меня с ненавистью.

«Так это ты тут шляешься ночами! Как я сразу не догадалась! Родечку своего поджидаешь? Моего, гадюка, моего, а не своего! На, стерва, забирай его, теперь он твой!» — она пнула грузный труп. Земля поплыла у меня из-под ног.

«Это что, Родион?» — беззвучно прошептала я.

«Да, это из-за тебя я его убила. Из-за твоего сообщения! Ну, где твой дитёныш, которого ты там от моего мужа родила?!»

Вряд ли бы я так быстро сообразила, что к чему, но уже в следующий миг перед глазами просвистело лезвие сапёрной лопатки. Вжжжжух — сталь рассекла темноту прямо у лица — вжжжжу! — и погоня понеслась.

«Бесстыжая девка!» — орала дама, размахивая оружием и не отставая ни на шаг, пока я петляла среди стволов деревьев, оград и частокола крестов. То и дело ее лопатка рубила воздух, с лязгом ударяя по гранитным камням. Я знала, что мое спасение в том, чтобы добежать до шоссе и броситься к первой же машине, какая окажется на пути — иначе конец. Она явно поняла мой умысел, потому что гнала меня как егерь взмыленного зверя обратно, к трупу Родиона.

«Что я тебе сделала?» — прокричала я, пытаясь выиграть хоть пару лишних метров.

«Ты разрушила мой брак… и убила моего мужа…»

«Не убила, а добила, — парировала я, срезая в прыжке через могилу. — Убила его ты! И вообще, кто так убивает, овца! Что ты за баба такая, ни родить, ни убить нормально! Что ты вообще умеешь! Что он в тебе нашёл!»

И вдруг — ограда, которой нет конца! Метров десять в длину. Угол в угол приходящая в другой такой же огороженный периметр вечного покоя. Бежать некуда.

Я упала на корточки, сжалась и закрыла лицо ладонями, готовая принять град смертельных ударов своей же лопатки. «Сколько их я переживу, прежде чем меня не станет?» — мелькнула мысль. Она подскочила ко мне — и издала победный возглас. Страшный, как сама смерть. И тут на меня упало что-то тяжелое. «Вот он какой, удар лопатки», — подумала я. — «Странно, что почти не больно. Тяжело, душно, но не больно». Я была практически мертва от ужаса, и не знаю, сколько длилась эта вязкая вечность под необъяснимым грузом. Но постепенно стало доходить: это странное ощущение — не удар стального лезвия. Скорее бетонная плита. Надгробие? Она решила прикончить меня могильной плитой? Плечо и шею ломило. Я боялась шелохнуться. И тут в наступившей тишине тихонько запищал младенец. Я узнала бы этот голосок из тысячи. Это плакала моя Симона!

— Я?! — изумлённо спросила девочка, широко распахнув глаза.

— Ты. В ночной тиши твой крик звенел над кладбищем, как пожарная сигнализация. Я осторожно открыла глаза: на мне лежала бездыханная жена Родиона, а за ее спиной, опираясь на окровавленную тяпку, стояла прабабушка, прижимая к груди слинг с пищащей тобой.

— Детке пора бы сисю и на боковую, — спокойно сказала она и подала мне руку. Встав на ватных ногах, я вытащила тебя из слинга и, сев на могилу, приложила к груди. Ты замолкла и принялась сосать. Потом уснула.

— Сидеть на могиле — плохая примета, — опомнилась я устало, но с места не стронулась. Бабушка отёрла лезвие тяпки пучком травы и стала озираться, куда бы его припрятать. Подошла к могиле и сунула в вазу с давно истлевшими тряпичными цветами.

«Так-то вот», — сказала она, и оперлась на тяпку.

«Что будем делать?» — спросила я.

«Хоронить. Отпевать ее что ли, полоумную!»

«Где хоронить? Я тут рядом вырыла яму, ба…»

«У меня столько вопросов, что теряюсь, с какого и начать… Какую яму ты вырыла?»

«Я рыла могилу по ее просьбе…»

«Зачем это? Ей самой что ли?!»

«Ну, выходит, ей…»

«Ладно, подробности письмом. В подходящей могиле-то хоть рыла?»

«Что значит подходящей?»

«Рыть надо в могиле, на которую родичи не приходят. В заброшенной!»

«Ну естественно, бабуль, чем меньше просмотров…»

«… тем ниже рейтинг!» — ответила та. Я в изумлении подняла глаза.

«…тем меньше шансов сесть годков на пятнадцать, Лизок, что ты какая, совсем без юмора! — пояснила она. — «Ну что махонькая-то, наелась, спит?»

«Спит…»

«Ну, суй назад — и поволокли эту тревожную».

Я осторожно опустила тебя к бабусе в слинг, ты даже не шелохнулась.

Пыхтя и отдуваясь, мы потащили даму вглубь погоста, к приготовленной для Родиона яме. — Тут у Лукьяшкиных дед схоронен, — деловито сообщила прабабушка, — лет двадцать уже лежит, но они к нему не ходят. Бесстыжие совсем наследнички, квартиру получили — и забыли, от кого. Срам! Вся деревня знает, что они сюда не наведываются. Неруси, что с них!.. А место хорошее, задичалое, никто не шастает. Мадаме этой в самый раз будет. То-то деду Лукьяшкину компания!»

Я молчала. Мне было мало дела и до морального облика наследничков-Лукьяшкиных, и до пригодности Родионовой жены их деду в компаньонки. В другой раз, может быть, задумалась бы, но тут, пойми меня правильно, Сим, было немного не до них.

Мы почти уже дотащили дамочку до могилы старика.

«Бабуль, там это, не пугайся… еще муж ее», — призналась я.

«Где?» — опешила прабабушка.

«Лежит».

«Как лежит?»

«Ну, так. Остывает. Вероятно, остыл уже…»

«А, ну, остыл дык нестрашно. Не зябнет, значит. Где лежит-то?»

«Вон, за памятником. Я привела ее сюда копать, мы его притащили, и тут она на меня…»

«Дома расскажешь. Еще мертвяки есть?»

«Нет, только эти двое…»

«Ну, двое — не четверо. Мы маненько поглубже выкопаем, — и им хватит. Да… Если кто придет по твою душу, ну там, из органов каких дотошных, ты вали всё на меня, Лизок. Мне девятый десяток, кто меня посадит!»

Я машинально кивнула.

Мы молча углубили яму и спихнули трупы в ее чёрную тьму. Засыпали землей и закрыли кусками дёрна. Получилось довольно аккуратно. Ты даже ни разу не проснулась. Дед Лукьяшкин, кстати, тоже.

Прибрав следы, мы крадучись вышли с кладбища, обогнули зловещий Мерседес, пересекли шоссе и побрели домой через лесок. Когда пришли, было около четырех часов утра. Уже почти рассвело. Мычали коровы, кое-где вскрикивали петухи. Мы вошли в остывшую за ночь избушку и поставили чайник. Пока он закипал, помылись в садовом душе и оделись в чистое. Ты к тому моменту давно спала в старой резной колыбельке, выструганной еще моим прапрадедом накануне революции. Мы с бабулей налили чая и стали завтракать. Позавтракали — и спать легли. И знаешь, такое блаженство было утонуть в перине после этой ночи. Быть живой — и спать на пуховой перине.

— И вас так и не поймали?

— Ну слушай, это было девять лет назад. Мы с тобой мирно завтракаем на собственной кухне, и сейчас ты сядешь учить сольфеджио. Ну, выходит, не поймали, Сим!

— Мам, а давай лучше в деревню, к твоей прабабушке?

— А давай!

Уже в машине Симона задумчиво спросила:

— Мам, ну ты же сказала, что не могла бы никого убить. Я же спросила, «могла бы» — ты сказала, что нет.

— Сим, ты спросила «могла бы — теоретически». Теоретически — нет, я бы не смогла. А практически — запросто. Или я не Яги правнучка?