Мост [Иван Алексеевич Васильев] (fb2) читать онлайн

Иван Васильев Мост

Темнота вокруг и ничего более.

Он поморгал, дабы убедиться, что глаза открыты, и он больше не спит, и это не дурацкий сон. Темнота никуда не делась. Он машинально ущипнул себя за грудь и вскрикнул. Это не сон, подумал он, слушая, как его голос убегает от него прочь. Слушая свой крик, который уже затихал где-то вдали, в его пустой голове, подобно ему же самому в этой тьме, что-то зашевелилось, какой-то вопрос. Он ещё не сформировался, но уже начал плодиться, знаки вопроса множились, но пока что ещё без слов перед ними.

Его крик, убежавший уже слишком далеко, внезапно обрёл силу, он будто добрался до какой-то своей финишной точки и сообщил об этом тому, кто его выпустил, громко крикнув в ответ, и затих.

Все знаки вопроса, плодящиеся в голове, слились в один большой, перед которым плавно проявилось слово, будто выходило из тумана: «Что».

Его глаза были напуганы, тело покрыто мурашками, он встал, не осознавая того, что сидел и остался стоять, смотря в ту часть темноты, где затих его голос, ничего не видя, и с засевшим вопросом в голове.

Он стоял так какое-то время, думая над вопросом в голове. Он думал, что вопрос был ещё не полностью сформирован и являлся всего лишь началом из многих, которые зазвучали в его голове друг за дружкой, словно трек-лист какого-то странного музыкального альбома. Что это за место? Что стало с моим криком? Что стало со мной? Что, вообще, происходит? Много «что» в его голове и ни одного ответа. Зябко передёрнув плечами, он пошёл вперёд, туда, где затих его голос.

Он шёл уверенно, не вытянув руки вперёд для проверки препятствий перед ним, и его ноги твёрдо делали шаг, не опасаясь потерять твёрдость под собой и куда-нибудь провалиться. Куда здесь можно упасть и во что врезаться, думал он, если я в ничто или в нигде. Он остановился. Слушая ответы своего разума на его вопросы, он слушал так же и тьму.

Он слышал какой-то шум, нет, это не отголоски его голоса вновь зазвучали, это было похоже на шум бурлящей реки. Где-то рядом течёт река, пришла ему в голову логичная мысль, и он завертелся на месте, пытаясь уловить в какой стороне бежит эта река, напевая беззаботно свою песню. Вращаясь на месте, как сверло дрели, он вроде бы уловил направление речной песни, и это был хоть какой-то повод для радости, вытащивший из него улыбку, но другая мысль остановила его, жёстко забив улыбку обратно вглубь, как молоток гвоздь, не оставив даже шляпки.

Из какой стороны я шёл и куда? Как это теперь определить? По каким ориентирам?

Он стоял, не двигаясь, опечаленный этими мыслями, а песня реки вливалась ему в уши. Вот он – ориентир, он его слышал, но он ему был бесполезен, потому что он не помнил, когда его начал слышать, а может, слышал изначально, просто не придавал этому значения.

Он повернул голову и оглянулся, непонятно зачем он так сделал, ведь чернота не собиралась покидать его глаз, но это движение дало ему новую зацепку о поющей реке. Звук изменился. Он его слышал, но как-то не так. Он вернул голову на место, и слышимость стала прежней. Он повторил ещё несколько раз это движение, будто робот, пытающийся повернуться, но из-за какой-то сломанной шестерёнки у него не получается завершить движение, и он пробует его сделать снова, прежде чем понял, что происходит со звуком. Звук становился чуть глуше при повороте головы, потому что уши от него отворачивались.

Он встал в исходное положение, ушами к звуку, и подумал, разведя руки в стороны, река течёт оттуда туда или оттуда туда, он показал темноте откуда и куда, тыча в неё руками. Потом задумался, ощупав себя, о том, что он сухой, хотя, судя по звуку, находится на пути этой реки. Это показалось ему странным, ничего более вокруг не вызвало такого чувства, даже обсидиановая тьма.

Он поставил ступни вместе и начал поворачивать правую на пятке в сторону, будто стрелки часов, и остановился, когда пробило три часа, по ощущениям. Повернувшись на девяносто градусов, он пошёл медленно вперёд, в этот раз вытянув руки, и проверяя куда ступает, носком ботинка тыча перед собой. Он не знал, идёт против течения или по, его целью было добраться до самой реки.

Шум течения нарастал, а вместе с ним нарастало и напряжение внутри идущего, ему становилось страшно с каждым сделанным шагом. От той напряжённости и скопившегося страха, он не устоял на ногах и завалился на задницу, когда носок его ботинка скользнул вниз по краю, будто съехав с бордюра. Он был напуган, но не потерял направления своего движения, больше инстинктивно ,чем осознанно, упав назад.

Он сидел, покрывшись мгновенно потом, словно у него была лихорадка, и в ушах стучал барабан его сердца, а песня реки продолжалась без изменений, как и окружившая его тьма. Не вставая, он пополз на четвереньках, как младенец, туда, где исчезала твёрдость под ногами. Нащупав край, он остановился, лёг на живот и опустил руки в пустоту, ничего не ухватив, и ни во что не уперевшись. Он думал, что, возможно, здесь начинается лестница, и руки нащупают ступени или окунутся в эту реку, но ничего не произошло.

Отползнув немного назад от края, он встал, развернулся на сто восемьдесят градусов, использовав тот же метод со ступнями, и, опустившись на четвереньки, пополз вперёд, решив не рисковать падением снова. Всё то же самое – край, и никаких ступеней.

Огорчившись этим открытием, он сел на задницу и вновь задался вопросом, что это за место, что это за река, до которой не получается добраться, хотя она по обеим сторонам от него. Мысль, которая должна была бы прийти раньше, но немного опоздала, сорвалась с его губ, когда он собрался приложить ухо к поверхности, на которой сидел.

– Это мост?

Он ожидал услышать бурлящие потоки реки под собой, бегущие непонятно куда и откуда и приглушённые толщиной моста, но он так и застыл, покрывшись вновь мурашками, как ёж иголками, когда услышал спокойное и шипящее «Да-а-а…» Так мог бы сказать человек в момент блаженного наслаждения, или в мучениях перед смертью.

Ухо не дошло до поверхности моста сантиметр, когда он замер, оно нависало над ней как НЛО в поле, прежде чем улететь ввысь. Он сел, бесполезно озираясь по сторонам, и думая, что он не один такой здесь, есть ещё кто-то, тот, кто ответил на его вопрос. И в нём боролись два чувства: желание спросить, кто это, и что происходит, и страх, узнать ответы на свои вопросы. Но жажда к знанию победила.

– Кто ты?

Тишина. Он повысил голос и повторил вопрос. Ответ снова не прозвучал, только река рассказывала свою историю, плескаясь где-то. Его пробрало зло, и он выкрикнул свой вопрос, который так и остался без ответа, только голос реки слышался во тьме. Даже его собственный не отражался эхом, как в первый раз, он будто бесследно исчез во тьме, как сахар в кипятке.

Да что это за место? Вновь мысли атаковали его. Кто мне ответил? С того момента, как он здесь, он сам лишь себе отвечал. Следующая мысль, с яркостью и жаром солнца, затмила все остальные. Кому мне? Кто я?

Последний вопрос был прост, но он не смог на него ответить. Его память была такой же тёмной, как и всё вокруг него. Он бы рад покопаться в своих воспоминаниях, но их нет, словно какой-то вор ограбил его, не оставив ничего, даже имени.

Он потряс головой, пытаясь выкинуть все мысли о себе, так как сейчас его интересовало лишь одно, куда-нибудь выбраться, где есть свет, всё остальное потом. Он не допускал даже варианта, что не сможет выбраться из этой темноты никогда, он был уверен, что не ослеп, но никак не мог это достоверно проверить. Но мог проверить кое-что другое. Подобравшись уже привычными действиями к краю, он сел и снял ботинки. Прислушавшись, и ничего нового не услышав, кроме бегущей реки, он вытянул руку с одним ботинком вперёд, за край пропасти, и разжал пальцы. Ботинок камнем устремился вниз. Затаив дыхание, он ждал. Ждать пришлось долго, прежде чем у него возникли сомнения, и он потянулся рукой к поверхности, на которой сидел, проверить, вдруг ботинок лежит рядом. Но будто только этого и ждал, раздался всплеск, далёкий и едва слышный.

Он недоумённо уставился в темноту, пытаясь представить на какой высоте расположен этот мост. Он подумал, что хорошо, что он не шагнул с этого моста, чтобы сделать этот шаг неплохо бы иметь за спиной парашют. Он пополз к противоположной стороне, чтобы провернуть то же самое со вторым ботинком. Длительное ожидание и тихий всплеск, где-то далеко внизу.

Что же он узнал? То, что мост высок, и то, что теперь у него нет ботинок. Пошевелив пальцами на ногах, он снял носки и бросил их в сторону, уже не заботясь, куда они упадут, встал на ноги и нахмурился. Мост, на котором он стоял, оказался тёплым. Он не замечал этого, когда ползал на четвереньках, занятый другими мыслями, а также, когда шёл по нему в обуви, зато сейчас ощутил, будто у моста был подогрев. Он потоптался на месте, наслаждаясь исходящим теплом, которое ещё успокаивало, он ведь думал, что придётся продолжать путь босиком по холодному и шершавому, как наждачная бумага, покрытию, о которое легко поранить ноги, а оказалось всё не так. Помимо тепла под ногами, мост оказался ещё и приятным на ощупь для его ступней, мягкий и слегка пружинящий, как резина.

Немного потоптавшись на месте, он совершил небольшую прогулку от края до края моста и выяснил кое-что новое, знание, которое ему может помочь в слепой ходьбе по мосту. Мост был тёплым посередине и холодным по краям, с каждым шагом к краю тепла становилось меньше, и наоборот, чем ближе к центру, тем теплее, это походило на костёр, разведённый зимним днём, к которому ты двигаешь замёрзшие руки, чем ближе – тем жарче, чем дальше – тем холоднее.

Он немного приободрился, допуская то, что такой перепад температуры сохранится на протяжении всего моста, значит, можно смело идти вперёд, не боясь свалиться, если только на пути не встретится дырка, в которую он пролетит, как в открытый люк. Но об этом долго думать ему не пришлось, так как вопрос, крутившийся в голове, интересовал его больше. А где этот перёд?

Он осмотрелся по сторонам, в поисках начала и конца, жест, больше проделанный автоматически от такой мысли, чем осознанный, он ведь знал про чёрную кошку в чёрной комнате и невозможности её там найти. Но одна мысль, которая могла ему с этим помочь, лениво, как улитка, заползла к нему в голову, немного напугав свежестью воспоминаний. Крикни, говорила она.

Он помнил, что пошёл на эхо своего крика, именно так он выбрал направление тогда и крикнул сейчас, желая, лишь, чтобы в этот раз эхо его голоса не сбилось в этой тьме с пути и пробежало бы прежним маршрутом.

Вновь его голос зазвучал в темноте, вновь он удалялся от него, затихая. Он смолкал в одной стороне, будто знал, где выход, и уносился туда. Наверное, так и есть, думал он, напрягаясь в ожидании, когда его голос вновь крикнет. Новая идея пришла ему в голову. В тот раз, когда его голос крикнул, он, наверное, указывал ему и говорил: «Сюда, здесь выход.»

С окончанием этой мысли, затих и его голос, в этот раз без крика. Выдохнув, он выбрал направление и пошёл по тёплой мостовой.

Он шёл, не зная сколько прошло времени, не зная какое преодолел расстояние, он, как-то даже не думал об этом. У него, каким-то образом, получилось ни о чём не думать, просто идти вперёд, слушая бегущую реку, наверное, её голос был приятнее, поэтому он и не слышал своих мыслей. А мост всё не кончался. Он временами подходил к краю, проверяя на месте ли края, обжигающие ступни холодом, и возвращался обратно на центр моста.

Помимо кружащей всюду темноты, он обратил внимание ещё на одну странность, которая происходила уже с ним. Его ноги, не уставая, продолжали нести его вперёд, а его желудок не требовал пищи. И он немного порадовался этому, ведь если он устанет, он сможет сесть или даже лечь (теплота центра моста к этому располагала) и передохнуть, но вот как ему утолить голод, он не знал. Поэтому и шёл, радуясь в душе этим мелочам.

Его длительная ходьба и шум реки вызвали закономерный вопрос о длине моста, и у него появилось сомнение, что под мостом течёт река, скорее уж этот мост переброшен через океан, учитывая, сколько он по нему идёт. В какой-то момент он даже подумал, что великая китайская стена сжалась бы от страха, увидев величие этого моста. Да я бы и сам сжался, думал он, если бы только увидеть его.

Сделав два шага, он остановился, скорчив гримасу отвращения. Два шага назад что-то влажно хлопнуло под его ногами, испачкав чем то мокрым его пятку. Звук был похож на то, что кто-то высморкался, поэтому он и состроил гримасу, представив, что его пятка в чьей-то сопле. Конечно, это была не сопля, но что это, он не знал. Отойдя на холодный участок, он обтёр пятку о край моста, будто идя по тротуару наступил в дерьмо и решил его соскоблить о ближайший бордюр. Это что-то было липким, но он избавился от него, закрепив результат чистки ещё и брючиной, хорошенько потерев о неё пятку. Покончив с этим он вернулся на центр моста.

Он развернулся в ту сторону, откуда шёл. Одно из его чувств здесь было бесполезным, тьма – это козырь, с которым не справятся глаза. Но слепые ведь не слепы, подумал он, пошевелив пальцами на руках, может, и я что-нибудь увижу их способом.

Пришедшая мысль была наивной, но он сел на корточки и пошёл гуськом назад, водя руками по тёплому мосту в поисках места, где что-то хлопнуло. Хоть это расстояние и приравнивалось двум шагам, на корточках оно стало длиннее. Он очень медленно двигался, потому что его руки, ощупывающие мост, не давали никакой картины, как он надеялся. Всё, что они давали – это непонятные команды его страху проснуться. Он не мог понять, что это за мост, из чего он сделан? То, что гладили его ладони и пальцы, было непохоже ни на один из металлов, ни на бетон или кирпич, хотя временами пальцы натыкались и на металл, он цокал по ним ногтем, но его было немного, стоило сместить палец на сантиметр, и цокот пропадал. Поверхность моста не была ровной. Его пальцы временами проваливались в какие-то канавки, и он думал, что, возможно, мост выложен брусчаткой, но ведя пальцем по этим канавкам, он не мог определить форму, так как линия постоянно изгибалась, то продолжаясь, то упираясь в тупик, это была не брусчатка, додумал он.

Он поразился сам себе, как он прошёл такое длинное расстояние, шлёпая босиком по этому мосту, и не обратил внимания на странность поверхности моста.

Его палец коснулся чего-то сырого и мокрого, и он одёрнул его, будто обжёгся, сунув его в кипяток. Сердце его забилось быстрее, ему было противно ощущать эту сырость теперь и на руках, ему не хотелось думать, что это; но он думал, воображая страшное. Тяжело и учащённо дыша, он опустил руку на поверхность моста, с первого раза угадав и попав пальцем в центр этой сырости.

Она была такой же тёплой, как и сам мост. Его желудок взбунтовался, пытаясь вытолкнуть что-нибудь наружу, но он давно не ел, не помнил, когда, вообще, ел, поэтому не стал особо обращать на это внимание, а погрузил палец в эту сырость, борясь с возникшим отвращением. Все пугающие его чувства быстро сдались под напором интереса, который принёс уже надоевший вопрос: «А это что ещё такое?» Этот вопрос, как он заметил, для него полезен, хоть и остаётся почти всегда без ответа. Вот и сейчас, сердце берёт привычный ритм, к нему присоединяется и дыхание, и не так уже становится противно и страшно искать ответ на этот вопрос, хотя палец по прежнему тонет в этой отвратительной влаге моста.

Его палец погрузился наполовину в эту тёплую влагу, прежде чем упёрся в жёсткое дно. Проведя пальцем по дну, он обвёл всю эту лужицу, по объёму и по форме она ему напомнила половину куриного яйца, он помешал пальцем эту жижу, тут же додумав прошлую картину, содержимое яйца сваренного вкрутую.

Он вытащил палец и покатал сырость на пальцах, словно пытался скатать нитку в шарик. Потом поднёс руку к лицу и понюхал её. Запах был незнакомый, но неприятный, волоски на шее встали дыбом. Ещё и от того, что пришедшая в голову ему мысль о яйце сваренном вкрутую, привела с собой и другую, попробуй это на вкус.

Взмахом руки он стряхнул эту мерзость со своих пальцев, которая приземлилась на мост со звуком, будто кто-то харкнул, в то же время представив, как облизывает их. Его сморщенное лицо было недовольным. Недовольным от того, что в его голову приходят и такие дурацкие мысли. Он встал на ноги, думая, что, наверное, впереди его поджидают новые вопросы, на которые опять же не будет ответа, только догадки или дурацкие предложения его мозга. На чьей он, вообще, стороне?

Злобно подумав, он повернулся и вновь пошёл вперёд, думая, что смог бы ответить на все возникшие у него вопросы сам, будь у него фонарик.

Спустя десяток шагов он успокоился и начал считать шаги, чтобы ни думать ни о чём. Ещё много раз у него под ногами что-то лопалось, как и тогда, но он был сосредоточен на числах, обтирал ноги и шёл вперёд. Его шаг замедлился, но не от усталости, которой он по-прежнему не испытывал, а от чисел, которые менялись в его голове с каждым сделанным шагом. Он не успевал проговаривать число, пока делал шаг в обычном ритме, на половине числа он уже начинал делать следующий шаг, не закончив с числом предыдущего. Поэтому и решил замедлиться, хоть он и произносил числа в своей голове, всё равно, не мог делать это быстро. Шестизначные числа проще и быстрее представить в виде цифр, чем слов.

Сосредоточившись на больших числах, он даже не почуял, как с его волосами на голове заиграл ветер. И, будто, за это игнорирование, ветер подул сильнее, пытаясь поиграть с самим идущим. Он слегка упирался ему в плечо, но числа в голове оказались сильнее ветра, ноги несли его вперёд, подстраиваясь под мысленный счёт. Будто, от такого к себе невежества, набрав полную грудь воздуха, ветер подул, хорошенько толкнув счетовода в бок, из-за чего тот, оступившись, начал падать. Перебирая ногами, в попытке остаться на ногах, он словно был одним из лебедей в балете «Лебединое озеро», его быстро несло, не без помощи ветра, к краю моста.

Все числа в голове мгновенно разлетелись, исчезнув, словно падающие в небе звёзды. Сердце замерло, когда он испуганными глазами таращился в темноту и не видел, куда он падает. Только ощущение полёта, и вытянутые вперёд руки помогали его разуму рисовать на чёрном холсте возможную картину.

Удар. Его тело сотрясло. Боль. Шум реки стал невыносимо громким. Его трясёт в бурлящих бешеных потоках реки. Я сейчас утону, подумал он, наглотаюсь самой тьмы и исчезну в ней.

Его трясло. Он лежал и корчился, тяжело и шумно дыша, на мосту. Ему потребовалось немного времени, чтобы понять, что это его сердце так бешено колотилось, гоняя по венам с шумом кровь, которая отдавалась в уши и дёргала всё его тело, а не бурлящая, по-прежнему где-то далеко внизу, река. Поняв это, он медленно сел, прижимая руки к груди, будто хотел обнять и утешить себя, но выглядело так, будто он собрался ложиться в гроб. Локти и ладони жгло огнём. Он ободрал их при падении и застонал сейчас, едва не плача, сравнив эту боль с огнём, который был бы хорошим антидотом против тьмы, которая, к сожалению, пока ещё с ним.

И всё-таки нервное напряжение от возможности внезапного падения, сожгло его внутренние предохранители, до сих пор державшие его бодряком, и он захныкал. Ладони болели, но он, всё равно, положил их на мост и стал искать дорогу на центр тёплого моста. Он хныкал и терпел колючую боль в ладонях от прикосновений к мосту и, всё же, вернулся на центр, где повалившись на спину, заплакал.

Так необходимый сейчас ветер, который мог бы подуть на раны, как мать, облегчив боль, обидевшись, где-то отсиживался в этой тьме. Река, которая могла омыть раны, даря прохладу, была далека. Только мост хоть как-то пытался помочь, согревая внезапно замёрзшее тело.

Но даже это не было утешением. Он замер без движений, позабыв о боли, в объятиях ужаса, когда услышал, так же как и в первый раз, чей-то голос, который пытался его успокоить «Ш-ш-ш-ш-ш». И больше ничего: ни звука, ни слова. Да и зачем ему ещё что-то говорить, если и этого хватило, чтобы он замолчал, перестав хныкать.

В этот раз он не задавал вопросов, лёжа на мосту, он пытался понять, кто мог это сказать, если сказанное прозвучало так близко, что всё его тело сковал ужас от дыхания, которое он ощутил шеей.

Стараясь взять себя в руки, он сел, потом встал, ему, по-прежнему, было холодно от страха, поэтому эти действия не дались ему легко, ещё и мысль в голове, намекающая на его состояние рассудка, старалась утянуть тело вниз. Меня успокаивал мост? – в недоумении подумал он, сделав растерянный шаг вперёд, и вновь остановился. Что-то крепко держало его ногу за штанину, словно ветки кустарника вдоль тропинки в лесу цеплялись за одежду. Насколько он знал, на мостах не бывает кустов. Больно сглотнув сухость во рту, он подумал, но на мостах сокрытых тьмой – кто знает?

Он потянул ногу на себя – она не освободилась, он чуть дёрнул её, и она поддалась вперёд, но то, что держало её, дёрнуло обратно, вернув ногу на место. Ему было страшно до этого, но стало ещё ужаснее, всё внутри него затрепыхалось, будто кто-то кусочком льда водил по всем его органам, когда он услышал едва слышный смех. Это был точно смех, хоть и звучал так же болезненно вяло, как и у предыдущих говорунов. Он только сейчас понял, что услышанные голоса отличаются, принадлежат разным… кому? Мостам? Ответ для него сейчас был неважен, важно было освободить ногу.

Сделав дрожащий вдох, он нагнулся к застрявшей во тьме ноге, и попытался отцепить руками то, что его держало. Нащупав это, он отпрыгнул и вновь упал, в этот раз на колено свободной ноги, чашечку от центра прострелила боль, перед его мысленным взором на мгновение мелькнул образ бьющегося блюдца, разлетающегося осколками, которым он видел свою чашечку. Он хотел кричать, но у него не получалось, так же как и перед этим неудачным прыжком, его голос, словно сам боялся и не хотел выходить.

Он стоял в таком положении, с поселившимся внутри страхом, думая лишь о том, что его разодранные руки болят, и им нельзя доверять, они могут ошибаться. Но он сам не верил себе, болели разодранные ладони, а не уцелевшие пальцы, которыми он и ощупал то, что его удерживало.

Он не испытал страха, когда его пальцы наткнулись на чужие пальцы, крепко державшие его за штанину. Наоборот, испытал небольшое облегчение от того, что нашёл ещё кого-то. Настоящий ужас с ним поздоровался, когда его пальцы скользнули вверх по державшей его руке, когда его пальцы попытались схватиться за запястье, на котором отсутствовала кожа, мышцы – всё, кроме костей. Будто, это была рука скелета, одетая, в прямом смысле, в кожаную перчатку, обшитую изнутри мехом из мышц и сухожилий.

Он забыл как дышать и втянул голову в плечи, когда едва слышный смех раздался вновь. Его штанину больше ничто не держало. Когда его отпустили, он резко упал на бок. Так сильно он пытался вырваться из этой хватки.

Мысли атаковали его разум различными пугающими образами, он отмахивался от них, лёжа на мосту размахивая руками, но это не помогало, они всё равно проникали в его голову и представали перед его мысленным взором в ярких и живых красках, и он, нехотя, но смотрел на всё это, так как в реальной тьме не на что было смотреть. Он встал, махая руками, всё ещё пытаясь отделаться от атаковавших мыслей, как от назойливых комаров. От ощущений страха и ужаса он тоже не против был бы избавиться. Он хотел бы, чтобы они не оставили и следа, как и его прошлая память.

Вдруг, резко закрыв глаза и прикрыв их руками, как человек в фильмах, когда на него тёмной ночью мчится автомобиль с включенными фарами, он застыл. Он пытался разгадать, что это за образ возник в его голове, такой ослепительно яркий и так больно выжигающий глаз, будто само солнце поселилось в его глазницах, что упустил тот момент, что поднятые к глазам руки, вправду, немного защищают от этого огня.

Его глаза задвигались за занавесом век, сначала медленно, потом всё быстрее они тёрлись о веки. Он видел очертания своих рук, своих пальцев и ладоней, тёмные силуэты на фоне красного неба, проступающие словно фигуры за простынёй в театре теней. Тьма внутри него ушла, прихватив и все страхи и ужасные мысли, радугой внутри расцвела в нём радость.

Он улыбнулся, наконец, поняв, что жгучий свет не в его голове, а пытается в неё проникнуть. Проникнуть снаружи, из этой тьмы. Которой, судя по всему, сейчас нет. Он открыл глаза и опустил руки, щурясь, и с улыбкой уставившись на этот свет.

Глазам было больно, но он продолжал смотреть, потому что никогда не видел такого красного солнца, на таком чёрном небе, будто наступила ночь, но солнце не пустило на своё место луну. Может, здесь такой день, подумал он, не заметив ни одной звезды в небе, и вдруг увидел, как рядом с солнцем появилась одна, потом – ещё. По всему небу стали появляться звёзды так быстро, будто кто-то рассыпал банку с бисером.

Смыкающиеся веки пытались защитить глаза, ещё не привыкшие к свету после длительного пребывания в темноте. И он опустил взгляд себе под ноги, на мост, пытаясь найти там спасение. Он сгорал от нетерпения рассмотреть этот мост, попробовать увидеть его начало и конец. В душе трепетала радость, на лице улыбка, что не придётся идти больше во тьме. Но в него вновь стал заползать ужас, пропитывая его всего, как вода губку, когда глаза увидели мост под ногами.

Его рот открылся, а глаза расширились, несмотря на доставляющий им боль свет, когда он увидел, что стоит на человеческих телах. Переплетения рук и ног, голов и туловищ было повсюду на всей поверхности моста, которую он мог видеть. Мост был гладким, ни одна из частей тела не выпирала, будто по мосту прошлись катком, укладывая этот человеческий асфальт. Он, в ужасе, смотрел себе под ноги, его ноги внезапно ощутили слабость и подогнулись, но, сделав шаг назад, он не позволил себе упасть на эти тела. Всеми силами он старался удержаться и не упасть, страшные мысли говорили ему, что упав, он может стать частью этого моста, эти конечности схватят его и притянут, расположив на нужном месте, как выпавший кирпич из стены здания. Он до ужаса этого испугался, забыв о том, что недавно ползал и даже валялся на этом мосту. Он устоял на ногах, но балансировал, будто на протезах во время землетрясения, твёрдость никак не хотела приходить. От этой пляски, под его пяткой вновь раздался влажный хлопок, и он больше машинально, чем осознанно, посмотрел, что это было, сдвинув в сторону непослушную ногу. У него перехватило дыхание, и в глазах застыл страх, когда он увидел, что снизу, точно с таким же страхом, смотрит на него глаз, словно он смотрелся в кем-то обронённое карманное зеркальце и видел только свой глаз. А расположенная рядом глазница была заполнена кровавым месивом, след которой вёл к его ноге.

И без того ватные ноги вовсе перестали принадлежать ему, и он рухнул на четвереньки, пытаясь непослушными руками не угодить в глаза на мосту. Сердце быстро билось в груди, словно хотело преодолеть скорость света, его трясло не только от того, что он увидел, но и от того, что понял. Сколько он раз слышал эти хлопки, шагая по этому человеческому мосту, сколько он раздавил сотен глаз? Ему становилось дурно от этих вопросов и мыслей.

Находясь в таком паршивом состоянии, он услышал опять этот смех и повернул к нему голову. По спине пробежал холодок, когда он увидел улыбающийся рот на мосту и торчащую ту самую костлявую руку в «кожаной» перчатке, которая прихватила его за штанину. Рот ещё раз хохотнул, а рука помахала в приветственном жесте. Его глаза, в страхе, забегали по мосту, ища ответ на внезапно возникший дурацкий вопрос: «Она машет мне, она меня видит, где её глаз?»

В поисках глаза, он посмотрел назад, потом вперёд, обнаружив с десяток глаз, и обнаружил ещё то, что не может определить длину моста, так как метрах в тридцати спереди и сзади, мост растворялся, его видимость скрывалась в красном тумане, будто утреннее испарение над озером крови. Виденный им туман вытеснил мысль о глазе и напомнил о реке, и он, дрожа, как вымокший на морозе, пополз к краю моста, думая, что если бы он упал чуть раньше с моста в реку и утонул или разбился, было бы не так уж и плохо.

Он смотрел вперёд, перед собой, пока полз к краю; болевшие ладони начало приятно холодить, температура моста, как он знал, падала у края и он опустил взгляд, не понимая для чего ему это надо, но желая выяснить, почему. В этот момент он будто сам стал продолжением моста, став мгновенно холодным, настолько, что если бы он начал потеть, то только кристаллами льда.

Под его руками оказались скелеты. Голые и холодные. Повернув голову назад, он увидел, что центр моста занимали тела с плотью, и чем дальше к его краям, тем меньше плоти на них оставалось, а у краёв она исчезала полностью. В центре моста был «товар» посвежее и, чем дальше от него, тем тухлее.

Его желудок пустой, как и он сам, захотел стать ещё опустошённей, выворачиваясь и сгибая его в рвотном спазме. Не желая испачкать мост, хотя, как этот ужас можно испачкать, он высунул голову за его край и открыл рот, издавая горловые рвотные, но сухие звуки. Он не проронил ни капли. Изо рта. Только две капли слезы, соединившись на переносице, слетели вниз одной бриллиантово блестящей каплей.

Его взгляд, тоскливо блуждавший долгое время во тьме, в отличии от своего хозяина, был голодным до зрелищ и старался ничего не упустить, невзирая даже на то, что тот от увиденного уже лежал на этом мосту. Он вцепился и проследил за каплей, за её стремительным побегом от этого нечеловеческого кошмара, пробуждая чувство зависти у своего хозяина к её свободе. Но ненадолго. То, куда она летела, нельзя было назвать свободой.

Он смотрел вниз на то, что считал быстрой и бушующей рекой, он даже не обращал внимания, что там не было тумана, который лишь, словно шарф, обвивал мост, на то, как мост выглядел с боку, сплошные ряды черепов усеивали его стены, будто катакомбы Парижа. Это было мелочью по сравнению с тем, что он видел внизу.

Далеко внизу не было реки, не было течения, одно большое море или океан цвета крови, он не мог определиться с его размерами. Сомнения не было, что это и есть та «река», которую он слышал. И она никуда не текла. А весь шум, который он принимал за течение, издавали барахтающиеся и колотящие по поверхности, плавающие в нём руки и ноги. Ему повезло то, что мост был высок. Поэтому ему не было видно их идеальные срезы на местах ампутаций, словно ровные линии, как у разобранных кукол, и то, что это из них, на местах этих срезов, сочилась вся эта кровь, в которой ни на секунду не останавливаясь, ладони и пятки шлёпали по поверхности. Будто черви, копошащиеся в кровавом куске мяса, подумал он, возвращаясь на мост.

Ему было жутко и страшно, ему казалось, если бы его препарировали на живую и показывали ему его же органы, он перенёс бы это гораздо легче, чем вот это вот всё. Сердце больно било в грудь, частые вдохи, как холостые выстрелы, не несущие урон, не насыщали кислородом.

Мост, река – всё было ужасным. Такое мог сотворить только Мулцибер, послышалась ему своя мысль, но он не был в этом уверен, с отвращением посмотрев на улыбающийся неподалёку рот, который своей улыбкой, вроде бы, соглашался с верностью хода его мысли, и в отличии от него, знал, кто такой Мулцибер. Всё было страшно непонятным. И вдруг. Он вспомнил про красное солнце и звёздное небо. Что-то лёгкое пощекотало его мозг при упоминании звёзд. Да! Звёзды! Хоть что-то знакомое в этом ужасном месте.

Запрокинув голову, он посмотрел на звёздное небо. При первом его взгляде, когда появился свет, глаза были ещё не привыкшие, и не разглядели всех деталей и всей красоты, зато теперь он насладился видом полностью. В его глазах угасал страх, сердце замедлялось, будто уставший бегун, переходящий на шаг, дыхание становилось ровным, как во время сна. Он смотрел на звёздное небо, которое смотрело на него в ответ. Миллионы глаз, воспалённые и нет, карие и изумрудные, привидевшиеся звёздами ранее, перемигивались с ним.

Он устало поднялся на ноги, зажмурился и вяло пошёл по краю моста в сторону, где надеялся найти выход. Через веки пробивался красный свет, ступни замерзали, словно он шёл по льду, но это его не волновало. Как и некоторые из вопросов, на которые он так и не получил ответ. Всё, что его сейчас интересовало, так это то, чтобы исполнилось его единственное желание.

Пусть тьма снова придёт.