Шаг. Рассказы [Александр Воронин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Александр Воронин Шаг. Рассказы
«Вирус ЗР»
Аромат утреннего кофе в квартирах категорически упирался признавать соседство мусорки под окном несмотря на то, что щедрое солнце выдавливало краску на оную прямо из тюбиков. Мятые опустошённые бутыли искрили блесками бриллиантов и красовались своими откровенно синими и жёлтыми пробками. Отсутствие внутреннего содержания не навевало сомнений преподносить цацки как показатель своей значимости, пусть и надутой. Пёстрые боксы компакт-дисков по-прежнему не утеряли своей привлекательности и здесь, среди пирамид отходов, обрезков пластика, сопревших рам, трёх башмаков и одной бесконечности, скрученной из велосипедного колеса. Сверху на железном баке, набитом таким разнообразием, распласталась увесистая таблетка спрессованной земли – клумба в обрамлении крашенной автомобильной покрышки. Утерявший жизнеспособность пырей, некогда был её фаворитом. Красная пузатая машина вела себя тихо – спала. Рядом. Урвала когда-то себе здесь место для ночлега и прижилась. Утомлённые ранним пробуждением птички к этому часу чирикали, уже еле шевеля клювами. Баба Аня, тощая пенсионерка в серых хархарах, но полная оранжевого уровня энтузиазма, копошилась в поисках того, что может пригодиться ей в хозяйстве. Сейчас она потрошила старый обессиленный диван. На пальце вместо перстня красовался свежий трофей – розовая соска. Процесс разложения всего, что попадало ей в руки, на элементарные составные был действием абсолютно неуправляемым, как и её неумолкаемое ораторство. Два независимых движка одного агрегата. Языкоблудила она везде и всегда. Громко, визгливо. Бегающая поблизости детвора поначалу думала, что театр кукол со спектаклем разместился прямо в этих больших ржавых баках. Периодически баб Анины монологи дополнялись смехом на козлиный манер или напевами одной какой-нибудь строчки, вроде «сало-овей мой, сало-говей». Молчаливую бабу Аню этот свет уже и не припомнит. Тот свет слегка встревожен предчувствием. Но вся её мусорная болтовня никому вреда не наносит и настроения не портит. Зато точно известно, что в абсолютной тишине человек может выдержать не более сорока часов. Сценарии ей не нужны, зрители не важны. Просто, сама с собою: – Творогом надо было расплачиваться. Машина, значит, у него немецкая, мотоцикл немецкий, а они всё воюют и победу празднуют. Трудом надо воевать, а не штыком. А творогом расплачиваться. Что ж мы, зря его из отходов делаем? Сыр прекрасный… этот… голландский. Балет не космос, но тоже ничего. А творог что, выбрасывать? Набор её случайных фраз притормозила своим появлением необычная семейная парочка, уже больше года как поселившаяся в здешнем доме. Издалека это была обычная семья: он и она. Только ближе было видно, что их кардинально вывернутое восприятие мира спутало и их архетипические функции с полами: он был в роли «она», а она – в роли «он». Более того, ещё ближе – ночью (некоторые видели это сами в нарочито честное окно этой семейки), она пристёгивала специфический пояс с рычагом, а он, скинув свой ненавистный повседневный костюм, облачался только в кожаный ошейник и капроновые чулки. Днём у неё были какие-то другие, психологические, рычаги управления. Семейка эта была всеми недовольна, всем давала прозвища (но как раз этим она недалеко ушла от патологической ненависти и зависти разумных на земле). Тому, кто лично не получал, с подобострастием доносили скамеечные старожилы. Баба Аня сопроводила парочку траурным взглядом и смачно сплюнула им вослед, втиснув дребезжащую меж зубов оговорку: «Зэ-эР тот-та, вирус проклятый». «Кликуша, шут помоечный», – раздалось в два рта. Услышав их ответ на плевок собственного убеждения, баба Аня пнула по колесу местный автомобиль. Дремавший артист, резко пробудившись, стал мигать фарами и загорланил свою арию, будто он вовсе и не спал весь спектакль, а внимательно следил за действием и своим выходом на сцену. Похожие трели раздаются на рынке из пластмассовых свистулек, в которые наливают воду. Когда завыла сигнализация, все птицы в округе – которые не столько пели, сколько больше трепались языками – вмиг замолкли, прислушиваясь снова и снова к неопознанному солисту. Баба Аня сделала «ханды хох» и, вертя воображаемых «петрушек», стала блеять. Из окна, распахнутого на втором этаже, высунулся молодой хозяин машины. В правой руке он держал чашку, другой рукой поглаживал живот, стирая с футболки пролившийся кофе: – Баб Ань, вы опять?! – Ага. Люблю, – говорит, – когда птички по-настоящему поют, не то что эти балаболки (адресовала притихшим воробьям)… и тебе просыпаться пора: утро проспал и день так проспишь. – Да я ж не спал, уже выходить собрался, – с этими словами Сергей отключил сигнализацию. – Кофе вот пролил, баб Ань… Не шалите уже, а то у меня от таких концертов не только футболки будут мокрыми. В кармане куртки нащупывая документы и деньги, Сергей вышел из дома. В свободной руке он держал телефон, в голове – мысли, в глазах – сомнения. Поэтому ему было не до того, о чём громко переговаривалась та самая странная парочка. Покинув магазинчик, оккупировавший территорию первого подъезда, они поравнялись с Сергеем. – Это этот недотрога? – спросила особь мужского пола. – Ага, – утвердила бабмужик, брезгливо перекосив губы. – А ты, давай-ка, – пригрозила она своему, – не засматривайся на него! Сергею уже двадцать один, а он только лишь, что целовался да обнимал приличных девушек в темноте… Статуи Венеры Медичи и подобные живописные полотна великих не оседали в его голове конспектами идей произведений, а способствовали разбросу семени на поля воображения, обнародованные великим Фрейдом. – Глупости: видеть мёртвого и думать, как о живом, – услышал Сергей голос человека-радио из помойки и, увидев за баками лохматую голову бабы Ани, в шутку проявил зрительскую активность: – Кто видит? – А я тут больше никого не вижу, – сказала она, резко сменив тон, понизив его на обычный. Мы часто хотим услышать что-то о своём будущем, далёком или совсем близком. Да кто же знает? И в то же самое время, если нам бы сказали что-либо не входящее в пределы наших фантазий, мы бы не поверили. Не вопреки, а потому что «это просто исключено». – Разве глупости? Так у многих, когда видят умершего, вспоминают его живым, – ювелирно нейтрализовал Сергей только что услышанное. Он всё-таки сомневался, что это адресовалось ему. – Нет. Обычно смотришь на живого и думаешь о нём как о мёртвом, – баба Аня имеет на всё свой взгляд. – Вот ходит тут парочка дегенера-атов, – продолжила она снова на свой театрально-кукольный манер, некоторые слова с оттяжкой распевая. – Какой им творог, когда «Вируса ЗР» нахлебались? Трудом надо воевать. А матрёшка? Она ж в Японии придумана, а мы творог из отходов… – наступила она на хвост своего конька. – Баб Ань, пожалуйста, не пинайте мою машину. Она что Вам мешает? – Ладно, не буду. Не мешает, а красиво так, как соловей поёт. «Сало овей, мой…» Но ты лучше поменяй сигнализацию, поставь какую-нибудь гадкую, а то боюсь: не удержусь да стукну. – А что за «Вирус ЗР» вы упоминаете? – Сергей попытался в очередной раз дознаться, что же это за вирус: болтология или она со знанием дела упоминает его в своих словоизвержениях. – Вирус, он и есть вирус. Сало… Говей! Мой! И-хи-хи… «Так… я собирался Марине позвонить», – вспомнил Сергей, покидая несанкционированную трибуну у помойки вместе с её оратором. Он включил телефон и несколько секунд шёл в раздумьях. Выключил. Засунул обратно в карман. Боясь показаться навязчивым, и всё же распираемый желанием услышать этот непринуждённый звонкий её тембр, с характерными нотками задорности и независимости, так несколько раз он доставал, через мгновение прятал и снова доставал, пока наконец решился и нажал вызов. Тишина. Ну вот! Он так и думал! Не берёт трубку! Не желает, наверно, разговаривать. Эх, не надо было звонить! И вдруг в чаще гудков просекой Маринин голос: «Перезвоню через минуту, хорошо?» При этом слово «хорошо» прозвучало так хорошо, что Сергей зашагал бодрой, почти подпрыгивающей походкой. Минут пять он не выпускал экран из виду, чтобы по озарившемуся телефону, опередить чуть запаздывающий гудок и скорее связаться с желанным абонентом. Но вместо вербального контакта с Мариной вступил в банальный с Витьком, с которым столкнулся нос к носу. – Витя, привет! Ты сегодня какой-то довольный?! – сказал Сергей спроста, поделившись своим хорошим настроением с приятелем. – Никакой я не довольный, – резко нахмурился Витя. – С чего ты взял, что я довольный?! А почему ты сказал «сегодня», ты хотел почеркнуть, что я постоянно недовольный? – Да просто сказал… Мне показалось… – Да нет, ты не просто сказал. Ты меня подмахнуть хотел, что вот, дескать, я смурной постоянно, а ты, значит, весь такой хорошенький? – Да нет же, Вить, говорю же: мне показалось… – Вот именно! Показалось! – Хотел тебе предложить на спектакль сходить, – Сергей не переводил разговор, а действительно думал при встрече обязательно сказать Витьку. – А чего это ты мне на спектакль предлагаешь идти? Типа, я сухарь домашний, да? Ну, конечно! Вы все такие а-ахрененные ребята, а мне – на спектакль иди, развивайся, мол. – Так, и мы же идём! – Ну, конечно! Раз вы идёте, то надо и этого чурбака тащить просвещать. А чего ты мне навязываешь, я может, и сам бы пошёл. Нет же, подковырнуть надо! – Я действительно, просто, по-товарищески, тебе предложил. – Вот это предложил! Ну спасибо! Глянул на меня и подумал небось, если не я, то кто хоть ещё этого хмыря в свет вытащит? А не надо меня жалеть! – Ай, Витёк, ну тебя! – Сергей махнул рукой и пошёл, не оборачиваясь. И ощущал ещё долгое тюканье по затылку: – Конечно! Ну тебя, Витёк! Я понимаю, кому я нужен нелюдимый, весь такой похмыра… Нет, чтобы просто так, по-товарищески, предложить сходить куда-нибудь или постоять поболтать о том, о сём… Не прошло и пяти минут, как на смену этому явлению возникла самая настоящая анорексичка. Вживую так близко это зрелище Сергей видел впервые. Спереди только тощие ноги бросились в глаза. Прошла мимо. Посмотрел вдогонку. Худющая. Когда идёт, кажется, что весь позвоночник внутри неё болтается, как коленчатый вал с эксцентриками. Её реально колебало по оси влево-вправо с таким характером движения, как колеблются головы автомобильных собачек у лобового стекла. Направляясь к рядам местного рынка, она проигнорировала мясное и булочное и зацепилась у лавок с зеленью. Неисправима! Сергей шагал с такой скоростью, что безукоризненно попадал на зелёный свет светофора на протяжении всего пути. Слева, по-весеннему жужжа, то разгоняясь, то отставая, катились автомобили. Вот посреди дороги лежит одна перчатка. Пока её безжалостно давили колёса автомобилей, она умудрилась сложиться этим неприличным заморским знаком: «А фиг вам!» И уже никакая трёпка не могла её разжать. Знак ли это какой или случайность? Намёк разумным? Пусть ты сегодня один – не сдаваться! Истинная свобода – она ведь в голове. Никто не запретит тебе мыслить так, как хочешь, даже если внешне обстоятельства складываются совсем по-другому… Пустая остановка. В центре бетонной стенки, запятнанной старыми обрывками, наклеена бумажка «Клеить запрещено». Вокруг, соблюдая субординацию, осторожно доклеено несколько помельче: «Да, не будем клеить», «Зря вы это клеили», «Сказано же, не клеить!», «Никого!!!» Не последний ли запрет разогнал с этой остановки потенциальных пассажиров?! Народившимся месяцем, мелко-мелко семеня бежевыми туфлями, маленькая бабулька прокатилась по дорожке, и тоже мимо. Декорации города сменялись быстро. О, какая нарядная ёлочка! Молодые светло-зелёные побеги дружно, по всему конусу укутали махровым пледом свою хозяйку. Проходившая мимо деловой походкой девушка переложила документы в другую руку и на ходу по-детски погладила ель. Телефон молчал. Пришёл в солидный офисный центр. В коридорчике толпился народ. Сбоку двухметровые стеклянные ставни, ограждающие самое пекло работы, были сомкнуты в связи с обеденным перерывом. Мало-мальски адаптировавшись в загущенной обстановке, Сергей понял, что все присутствующие ожидали только подступ к чавкающему здесь терминалу. Пьяная длинновилая девушка, в драных рыболовных сетях вместо чулок, с чёрными свалявшимися патлами вместо причёски, острила над своим бойфрендом, который уже пару минут тщетно силился попасть картой в картоприёмник: – Ну, что ты никак не вставишь, совсем совать разучился?! – Молчи, дура! Я только что все силы на тебя потратил! – он развернулся к ней с попыткой поцеловать и практически сразил её этим намерением, но в зону его грубого виража попали случайные зрители, которых он сразил попутно перегаром. Увидев полуобморочных, патлатая взяла себя в руки, а горе-сователя – за плечо и развернула его обратно к терминалу. – Давай скорей! Иначе мы сдохнем у этого автомата, так и не похмелившись, хотя вот и денежку, и очередь дождались. – Ваша клоунада закончится в конце концов?! – не выдержала девушка в сером пальто. – Протрезвеете, тогда и приходите. – Ты-ы!! – длинновилая резко огрызнулась. – Побирушка! Деревенщина на шпильках! Закрой хайло! Пришла тут тыр… тырминал обирать, как липку… Щас мы своё законное возьмём… И сами поскорее отсюда, чтоб вас никого не видеть, а то от вас тошнит. И было похоже, что её правда тошнило. В школе в старших классах Сергей дружил со многими своими сверстниками, с некоторыми даже просто из сочувствия. Когда ему казалось, что над кем-то подшучивают с издёвками, становилось жалко такого парня, и он искренне начинал с ним дружить для моральной поддержки, вопреки стадному гипнозу. И в дальнейшем эта новоявленная черта характера нет-нет, да и находила себе социальные мишени. Хотя в девяти случаях из десяти, опыт подтверждал: «Вот зачем ты с ними связывался?!» Здесь Сергей просто вызвался помочь, чтобы избавить скопившихся от затянутого ожидания и спасти жизнь этой молодой паре, отправив их поскорее в вино-водочный отдел, который, говорили они, у Тамарки лучше магазинного. Они доверительно дали ему карту и потом ещё пару минут спорили, вспоминая пароль. Удивительно, но, когда Сергей, интуитивно выхватывая цифры из их смердящей математической считалочки, шлёпнул финальную кнопку, сим-сим открылся с первого раза! Он передал им деньги и вернул выпотрошенную карту. «Спасибо» только от них и заработал, – закинув очередное в свою виртуальную копилку, – остальные, видно, не так уж и спешили. Как раз в это время закончился перерыв, и он пошёл в основной зал, потому что надо было вообще-то ему туда. Белая девушка в белой блузе, туго сходящейся на третьей и четвёртой пуговичках, издалека увидела Сергея и предложила пройти в отдельную кабинку. По её взгляду и недвусмысленным жестам было понятно, что и она сейчас подойдёт. И он вошёл. О, сколько их тут! Пока он ждал пригласившую его сюда, эти предложили ему съездить на море, поразвлекаться там с такими же упругими красавицами на песчаном пляже, и всё это всего за один рубль! И это не тот рубль, за который когда-то можно было навсегда купить молодую тёлку или несколько овечек. Сейчас постный батон стоит тридцать рублей. «Пришла «моя», – мысленно так сказал Сергей. А вслух спросил: «Это всё, что они мне тут понаобещали – правда?» Она сказала: «Да!» И что-то ещё стала говорить, но он уже в мечтах предался курортной неге: его тело лапали солнце, девушки и мягкая изумрудная вода. Под всхлипывания волн – одна капля окатила его лицо, и он чётко ощутил её солёный вкус – он достал из кармана квитанции и, деликатно прервав монолог говорящей за стеклом Оксаны (неконтролируемо спускаясь с её губ на третью пуговичку, прочёл попутно на бейджике), попросил, пусть оплату за свет чуть поубавит – нет, не на рубль, чтобы сразу же двинуться к морю, а поболее, – а то не хватает всё оплатить. Когда раскрасневшийся Сергей вышел из кабинки, его встретил знакомый грузин (так и назовём его Грузин). Он посмотрел на Сергея, закачал головой, как та собачка, что в автомобиле, и сказал: «Серожа, вай-вай!.. Ты чего такой счастливый оттуда вышел?» И вместо ответа услышал встречный вопрос: «Ты хочешь на море? С девочками отдыхать там будешь, коктейли через трубочку потягивать?! Всё это за один рубль, и при этом тебе ещё «спасибо» скажут!» «Да ну! Брешешь!» – не поверил честному человеку Грузин. Сергей в приоткрытую дверь показал ему рекламные плакаты на стенах, где девушки были одна другой загорелее. Молочная кассирша снова всё подтвердила, мило сияя хитринкой. Сергей закрыл за ним дверь, оставив его там наедине с реальной белой девушкой в белой блузе, шумом морского прибоя (при достаточно развитом воображении) и внушительной рекламой, обратная сторона которой расшифровывается блошиным почерком тут же под картинкой, и вышел на улицу. Марина перезвонила через пятьдесят минут. – Скажи, пожалуйста, это так девушки игнорируют или интригуют? – поинтересовался Сергей. Марина посмеялась и сказала, что её отвлекли неожиданные визитёры (то одни, то другие), но теперь она освободилась. – Марина, я вчера просидел в библиотеке часа четыре, но бесполезно. Пожалуй, надо честно себе признаться: в роли поисковика я – просто лох. Дома иной раз битый час ищешь то, что лежит перед носом. Но зато я вчера вычитал сенсационную новость в «Литературной газете»! Кажется, за номером 835-м двадцатилетней давности. Представляешь, оказывается: десятого февраля в том же году впервые в истории человечества родился мальчик с отпечатками пальцев, уже имеющимися у другого человека! Представляешь?! Правда, этого другого уже нет в живых, но отпечатки новорожденного точно такие же, как у великого Александра Сергеевича Пушкина! Ты представляешь?!! Я пересмотрел другие газеты за тот период плюс-минус в неделю, но нигде этой сенсационной новости больше не встретил. Пришёл домой, в нете поискал – даже и близко ничего нет. Ты что-нибудь слышала про это? – Нет, не слышала. А ты ничего не путаешь? Отпечатки пальцев же никогда не повторяются, хоть нас будет и пятнадцать миллиардов одновременно много тысячелетий подряд. Есть люди без отпечатков, это слышала, но с одинаковыми – нет. – Так вот и я думаю: об этом бы трезвонили везде! Может, я действительно что-то не так понял, попутал… Хотя малыша Данилой назвали… А ты теперь когда будешь работать? – Сегодня как раз и буду. А завтра я уезжаю на целую неделю. Так не хочется, но надо… Хочешь, приходи, вместе посмотрим. О, эти неудачные совпадения: – Очень жаль, но сегодня я не смогу. Мы с приятелем договорились сходить наконец по одному делу, которое откладывалось уже несколько раз. Я же ему пообещал. После обеда он должен позвонить. – Ну, ладно… С другой стороны, лохам я не доверяю, и это – моё кредо! Я сама посмотрю подшивки газет. И твоё присутствие в принципе только мешало бы… А что про твой этот «Вирус ЗР», значит, совсем ничего не попалось? – Не-а. Может, это просто поговорка такая у бабы Ани. Но тут я точно не ослышался. Она это произносит с чувством безнадёжности: «А-а! Вирус ЗР!» Махнёт рукой и дальше упражняется в ораторском искусстве. – Ладно, поищем, вдруг что попадётся… Ну что, – сменила Марина тему, – «Рассказы русских художников» читаешь? – Да. Классно! Спасибо, что предложила! Сейчас читаю Перова «На натуре. Фанни под № 30». – Серёжа, у меня посетители. Потом ещё созвонимся. Пока! – Марина скоро проговорила это и положила трубку. – Пока… Можно было в любой абсолютно день сходить. Угораздило же на сегодня с Веней договориться… Теперь с Мариной на целую неделю оборвано будет общение, когда вроде всё только начинается… – Толька, привет! Куда ты идёшь? – увидел Сергей ещё одного знакомого. – Привет, Серж! Иду в открывшийся магазин ритуальных услуг. – У тебя что-то случилось? – Нет, у меня всё в порядке, – улыбнулся Толька на тридцать два счастливых зуба. – Просто так, на всякий случай… – Ясно… – А ты чего не на тачке? – Да ходил квитанции оплатить, тут недалеко. Пешком быстрее и полезнее. И с тобой вот увиделся-поздоровался. Когда бы ещё?! – Это да! Прошло несколько дней. Веня так и не позвонил, и не пришёл. У него были свои планы, но он не считался с чужими. Ему было всё равно, что кто-то из-за него откладывал свои дела, бестолку сжигая в ожидании драгоценное время, отменял свои встречи, какие-то визиты. Да мало ли что… До этого Сергей ему уже звонил несколько раз, тогда Веня сказал: – Я сам тебе позвоню. – Точно? – Точно… Невольно проанализировав его поступки, Сергей понял, что это прямо-таки «человек-забор». Непробиваемый, скрытный, достучаться до него тяжело порой, и не все слова, которыми он пестрит, соответствуют реальности. Так… деревенское граффити. Запел телефон. Только звонит Толька. У него умер отец, и он просит отвезти их с мамой в морг на опознание. Отца он почти не помнит и при встрече, если такая до этого момента могла бы случиться, пожалуй бы, не узнал. Отец жил один, и никого у него родных больше не было. Хорошо, Толька. (Только, что ж хорошего?) Да, Толька, конечно… Вот тебе и всякий случай… Красный пузатый автомобиль припарковался около глухого длинного забора. Морг – это всегда жутко, особенно когда ты ещё молод. Сергею, когда-то в клочья кромсавшему своё душевное состояние тем, что пришлось рубить курице голову, трудно представить, чем наполнены люди, там работающие. Толька, его мама и Сергей прошли через калитку. Пересекавший путь трясущийся маленький мужичок в чёрном до пят халате, ассоциировался с чёрным котом. Он маякнул вошедшим курс и исчез. Все трое дружно поплевали через левое плечо и двинулись осваивать территорию. Одна из створок широкой двойной двери, какими обычно комплектуют коровники, была приоткрыта. Мама Тольки сказала: – Постойте тут, я сейчас всё узнаю. Прямо на углу этого здания росла покалеченная в молодости, сильно сгорбившаяся вишенка. Сплетением голых ветвей и взъерошенных многочисленных побегов она была похожа на дикобраза. Оказалось, что надо было пройти дальше, и там кто-то в белом халате, отдалённо напоминающий ангела, будет сопровождать до возвращения на землю. ? Стоя около «правильного» входа одноэтажного здания, Ольга Павловна спросила: – Сергей, ты тут будешь ждать или с нами пойдёшь? Переминаться под дверью с ноги на ногу добрые полчаса, а то и более – не дело. Идти было жутковато, но очень любопытно, и он пошёл с ними. Их встретила пожилая работница, действительно в белом халате. Её глубоко посаженные глаза и по-бульдожьи морщинистое лицо только усилили сгущающийся хоррор. Складки даже не колыхнулись, когда она внутриутробно буркнула что-то вроде: «Идёмте за мной» и повела к лифту. Дневной свет холла на ближайшие полчаса захлопнулся в тот момент, когда она нажала кнопку «–2». Там она попросила «подержать» лифт и отошла в полумрак. Вернулась с каталкой, на которой лежал труп. И не хуже, чем Сергей водит авто, юрко въехала в вертикально кочующий саркофаг, распластав по стенкам всю троицу. За мгновение до этого Сергей успел набрать воздуха, словно собрался плыть под водой. Сердце двинулось в пятки не от того, что сдёрнулся лифт, готовый теперь причалить в «минус один», а от такой тесной компании в закупоренном пространстве. И это не тележка от тряски иногда слегка касалась примагниченного Сергея к стене, это раскуроченный труп поднимался и карабкался по нему кровавыми руками. Неузнаваемый мужчина с изуродованным после аварии телом. Это хотя бы родственник? – Это не ваш, – в складках лица санитарки обнаружился рот. Однако спокойствия это не вернуло. Так долго под водой, Сергею показалось, он не плавал. Запаха вроде не было, но выдох он сделал только, когда двери расползлись, и все дружно вышли на огромную автопарковку. Правда, вместо машин там были столы и каталки, и на них – трупы, трупы… В морге коренастый мужчина (тоже в одеянии ангела, слегка окроплённом бордовым, на голое волосатое тело) обсуждал денежный вопрос с кем-то по телефону. Было слышно, как в трубку сказали: – Я через часок буду у тебя. И когда наши легко ранимые души под запах ароматного кофе сольются в математическом экстазе, нам обоим сразу станет легче. Патологоанатом взял тёмно-тёмно-коричневую чашку и плюхнул в неё шипящим кипятком. Напиток получился цвета чашки, лишь белая эмаль внутренней стенки тонкой вздрагивающей каёмкой отделяла одно от другого. Чёрная тень, напоминающая тарантулового монстра, нервно металась над всем этим, пока зажатая в тисках большого и указательного пальцев чайная ложка тонула в круговороте своего служебного танца. Звёздочки бликов, рождаемые электрическим светом на поверхности вожделенного растворимого напитка, не успев появиться, тут же бесследно пропадали. – Этого – в сто восемнадцатую, – сказал он впалоглазой и отхлебнул. Она уходила молча, слегка даже опережая событие, будто это он под её гипнозом произнёс задуманное ею число. И тут подвезли свежую девушку. Ей на вид – не более тридцати лет. Это было ухоженное, красивое тело с модными стрижками. Теперь понятно почему мама всегда говорила папе: «Надень в дорогу свежие трусы и носки». Чтобы в любой ситуации оставаться опрятным. Правда, эти здесь уже все без одежды… И что может быть важнее трагедии, кроме самой трагедии? За эти пять минут, пока главный с санитаркой о чём-то говорили, Сергей самопроизвольно включившимся внутренним фильтром абстрагировал эту женщину от катастрофы, которая с ней произошла. Умом он всё понимал, но супрематистский рой эмоциональной диффузии, овладевший им, не позволял размышлять жива она или нет, и он только любовался всем её телом, позволяя взглянуть на доселе запретные взору прелести. Ах, как же эта девушка была красива даже сейчас… Лёгкая ссадина на виске нисколько не портила её. Вот так когда-то Перов приходил выбирать себе натуру для своей «Утопленницы». У великого художника и этот случай был необычным. Так совпало, что покойница оказалась знакомой. Его учителю была нужна натурщица для создания образа Богородицы. Девушку они нашли в публичном доме. Но когда она узнала, кого с неё пишут, устроила настоящую истерию. «Как же можно с меня, – рыдала Фанни, – изображать лик Пречистой Девы Марии!» Больше Фанни не приходила… И вот художник ещё раз к ней пришёл, и она уже не могла возразить. И ещё было у него в рассказе: «Чем больше смотрю на покойницу, тем только живее и живее она мне представляется. Точно несколько дней назад мы с ней виделись!» Сергей смотрел сейчас на новопреставленную нынешнюю Фанни, и всё живее она ему представлялась. Какие неуправляемые глупости! «Так вот про что говорила баба Аня! Как она могла это знать?!» – вдруг пришли на ум её слова. Эту Фанни не укатили, нет, она уплыла, улетела… Как явилась ниоткуда на этой планете, так и исчезла в никуда… И вот приставленная вместо ангела санитарка привезла Толькиного отца. Сергей посмотрел и сказал: – Толька, а он похож на тебя… – Мне всегда говорили, что я очень похож на отца и конституцией тела, и голосом, и лицом. И вот смотрю я… на себя в старости. Понимаю, что это не точная копия, а всё же… Толька задумчиво постоял, будто разглядывая, а будто что-то припоминая и договорил: – Седой, но без залысин, большие густые брови, родинка небольшая под глазом (у меня в уголке глаза тоже с этой стороны), лицо добродушное… Да, в старости я буду симпатичным дедом… Толькина мама признала своего бывшего, поговорила ещё немного с главным (главным тут кофеманом), и бывшего увезли назад, в холодный металлический бокс. Он въехал туда, как закрывают спичечную коробку. Все трое вернулись на землю. Красная пузатая машина заняла своё место около помойки и задремала. Сергей, не обращая внимания на «воюющую трудом» рядом бабу Аню, плотно остановился и стал смотреть вдаль. На фоне остывающей плазмы заката, пара уличных фонарей воспринималась сварочными огоньками. Разгуливающая уже по небу луна была полная, лишь слева внизу, по краешку, её слегка коснулся небесный ластик. – Завтра или скорее, послезавтра будет полнолуние, – сказал Сергей. Баба Аня примолкла. И несколько секунд изучающе пообследовав пятнистый круг невозмутимо выдала: – Я смотрела по календарю: полнолуние будет только через две недели. – А это что по-вашему?! – Сергею даже слегка затереть сарказм не удалось. – А-а… – махнула рукой. – Баб Ань, а как вы угадали про «думать, как о живом»? – Чего? Я ничего не помню, – она ухватила через плечо мешок и ушла. Сергей поднялся в свою квартиру и вскоре сел за компьютер. Несколько усердных вечеров подтвердили, что труд вознаграждается. Нашлась кое-как кое-какая информация о Даниле. Этот уникальный мальчик, действительно, был. Отпечатки его пальцев, действительно, как и у Александра Сергеевича, но только не все, а больших и указательных пальцев. Дальше судьба не отважилась экспериментировать, потому что суждено ему было родиться в семье алкоголиков. Вот поэтому ни «Аргументы…», ни «Комсомольская правда» не стали публиковать этот факт. Не удержалась лишь «Литературка» не озвучить такую сенсационную новость в надежде в дальнейшем, что у мальчика проявятся задатки того, кто через века «поклеймил» подушечки его пальцев, и он не пойдёт по стопам родителей. Но, увы, дальше родителей он не пошёл в школу (не осилил до конца даже второй класс), зато рано стал алкоголиком, одновременно и тунеядцем, и шпаной. И на девятнадцатом году жизни скончался. По иронии судьбы мальчика звали Данила Тесников. Если сложить начальные буквы, получится Дантес. История повторяется, потому что новоявленный Дантес убил алкоголем в себе двоих: и Данилу, и, судя по отпечаткам, Пушкина. Похоронен он будучи сиротой на родине, под Фрязино. Местные жители сообща поставили ему памятник. Некто Диzzи на форуме даже выложил фото. На гранитной плите под выгравированным портретом крупно изображён отпечаток большого пальца. Только вместо задуманного отображения факта в истории получилось впечатление, что на сей раз сам Пушкин не великим словом, но непосредственно своим могучим пальцем придавил недостойную гниду. Наконец-то неделя завершила свою тянучку. На спектакль Сергей сам так и не сходил. Возможно, он упустил из виду день или час. Отсутствие Марины в городе никоим образом не влияло на его планы… но это только внешне. На самом же деле, не было уже никакого желания, и он только и коротал время, погрузившись в поиски зацепившей его информации. Но что ни делается, то к лучшему. После того, как на двенадцатой минуте восемь голых геев стали кувыркаться на сцене, абсолютно все зрители ушли прочь, и спектакль самооборвался. Иксообразной трусцой режиссёр выскочил на сцену и крикнул в спину толпе: «Дурачьё! Ё-о!», а затем повернулся к обмякшим апполонам: «А вы у меня умнички!» – и застыл в умилении. Раздался долгожданный Маринин звонок: – Серёжа, привет! Ты без меня скучал? – при этом она так произнесла его имя, что он почувствовал, как тёплый лазерный луч просканировал его насквозь с шеи до колен. – Марина, привет! Я с нетерпением ждал, когда снова смогу с тобой поговорить. – А как насчёт встретиться за чашечкой кофе? Мне есть тебе что рассказать. – С огромным желанием. Можно в кафе, что около твоей работы. У меня тоже есть новости. Если только у нас не одно и то же. Ты случайно не про… – Стоп. Ничего не говори пока. А сам дома ты сможешь поставить кипяток на двоих? – Да, конечно же! Я просто постеснялся предложить… – Ну вот и замечательно! Синий свет электрического чайника погас. Крупные клокочущие пузыри быстро стали уменьшаться, пока превратились в шипящую рябь газировки. Но вскоре и эти признаки кипятка оставили своё внешнее проявление. Сергей приготовил кофе, в то время как Марина организовала сладкий стол. – Я даже думаю, как появится возможность – съездить и посмотреть на этот памятник «вживую», так сказать. Поговорить, может, с кем из очевидцев. Прямо, очень всё это любопытно!.. Марина, – Сергей поднёс чашечку на блюдечке и слегка локтем коснулся её плеча. Ах, как хорошо! – А что у тебя? Не томи… Но о каком томлении могла быть речь? Он был счастлив уже от того, что её аура излучала на всё здесь своё тепло и незримый свет, и он пребывал в этом мистическом, загадочном нечто. – Неужели про вирус что-то узнала? Я весь интернет перерыл… Чудом вот только Данилу изъял из бездны, – Сергей подсел рядышком к Марине. Любоваться ею визави очень приятно, но сидеть рядом и ощущать волнительные вибрации… Это эмоции совсем другого уровня. Уж не кинестетика ли – откуда ни возьмись – ненароком вмешалась со своими наворотами? – Хорошо, когда есть брат ФСБэшник! Хотя нелегко и ему было добычу заарканить, – Марина слегка подалась вперёд и, вытянув губы для поцелуя, коснулась ими чашки. Два глотка, последовавших один за другим: её – напитка, и Сергея – умиления. – Сам чего не пьёшь? – спросила гостья. И тут Сергей увидел, как чашка в её руках, нагло ему ухмыльнувшись, снова двинулась в интимные объятия мягких губ, для которых она, собственно, и слеплена… – Да… и я… Его же, взогретый кипятком кусок фарфора, был не то что хладнокровен, а так и оставался обыкновенным сервизным клоном. Сергей медленно вложил указательный палец в его керамический курок. – Вирус этот – не вирус, а синтетическое вещество. Ещё в шестидесятых годах учёным было дано задание – получить препарат, моментально ускоряющий процесс разложения. Трупы ли на войне в больших количествах, свинокомплексы ли, пущенные под откос под предлогом африканской чумы, или любые другие организмы, чтобы можно было в считаные часы произвести в удобрения. Во время эксперимента произошёл взрыв. Учёные погибли, а вместо вещества немедленного разложения образовались частицы с обратным эффектом. Все, кто глотнул вместе с воздухом эту заразу, внешне ничем не отличаются от остальных, но в головах их начинается процесс замедленного разложения сознания. Ветер, естественно, разнёс эти частицы в разных количествах по разным местам. И сейчас даже из двух людей, находящихся рядом, один может вдохнуть блуждающую эту частицу, а другой – нет. Народ окрестил её «Вирус ЗР» – вирус замедленного разложения. Она трансформирует сознание и совсем не в лучшую сторону. Чем больше доза, тем сильнее воздействие. – Так вот чем можно объяснить дурацкие реформы в образовании, где даже биномы стали разлагаться гораздо медленнее, пошлости на телевидении и в эстраде, ложное приписывание погибшему шестилетнему ребёнку езду на велосипеде в состоянии опьянения, да много всего… – Поэтому эта информация засекречена. Вот и в этом окошке свет погас. Баба Аня хотела всё-таки «на посошок» стукнуть по колесу красного пузатого автомобиля, но, рассуждая сама с собою, что автомобиль немецкий, а немцев она очень любит (какие же они умные! Умнички!), она взяла под мышку куски пластика и, подмигнув машинёнке: «Спи, спи. Солдат ребёнка не обидит!», – медленно пошла в темень. Ни одна дверь подъездов этого дома в эту ночь так и не открылась.Внезапное воскрешение
1 В доме Кутюровых жаркое полуденное солнце на время кутюровской сиесты было поубавлено ставнями и плотными шторами. В уголке общей комнаты тихонько бубнил неугомонный телевизор. Галина после сытного обеда отдыхала в кресле и листала журнал. – Вить, а ты веришь в загробную жизнь? Супруг, зыбко дремавший на диване, приоткрыл щелки глаз и дипломатично пофилософствовал: «Галочка, ну как тебе сказать?!.» – и снова сомкнул веки. – А вот Рината Литвинова пишет: «Я верю в любовь до гроба и после гроба…» Такая у ней концепция. А ещё глянь, что тут прочитала: «Один старец ложился спать в выкопанную могилу»… Галина угомонила раскрытый журнал у себя на груди, закатила глаза, немного поразмышляла и сказала что-то вроде: «Круто!» Тогда Витя покинул диван, взял лопату и ушёл в огород. 2 – Ты либо дурак?! – сказала она, когда увидела, между чесноком и клубникой вспененный чернозём, внутри которого обозначился чёткий контур углубления два на полтора. – Да это ж я не тебе, Солнышко! – в своём ответе Витя был искренен. – Ты точно с дубу рухнул! – резюмировала она. Витя было начал закапывать, но неизменная Галина фраза «Ты либо дурак?!» приостановила и снова смутила его. – Будет компостная яма, – разъяснила она. И день начал свою тянучку, а работы на своём участке в эту пору всегда прорва. – Вот у моей подружки муж молодец! – Галина стояла, широко расставив ноги, сделав продолжительный наклон до самых корешков сорняка. Из-под мышки торчал отполированный черенок лопаты, и говорила она, словно в микрофон, зарытый прямо тут, под землёй. – И на огороде какие-то новшества внедряет, и струи бобра пьёт, и из кури́ных яиц уколы внутримышечно делает, а из бы́чьих – деликатесы на сковороде. – Дорогая, я вычитал, что у индетерминантных сортов огурцов три нижних пасынка удаляют. Давай для пробы на двух-трёх плетях попробуем? – Виктор свои размышления просто озвучивал вслух. Отвечать ниже пояса он не мог, а выше – Галины не наблюдал. – Я тебе попробую! Огородником себя возомнил? Взведёная пружина разогнулась, и Витя встретился с супругой лицом к лицу. – Из пятидесяти кустов, только пару для пробы пропасынкуем… – мужаясь, повторил он, дабы быть уверенным, что услышан. – Ты меня десятка молодых огурцов лишить хочешь?! Да или нет, я спрашиваю? – Нет, не хочу. – Вот то-то… – Зая, глянь-ка, это не Светка идёт? – Витя увидел за штакетником по улице шла женщина, похожая на его сестру. – По сравнению со Светкой, эта идёт, словно сваи вколачивает. Да и чего Светка пойдёт круголя, если с остановки до кумы той дорогой намного ближе. Сколько, кстати, там накукарекало? – Куме-то? – улыбнулся Витя. – Со́рок соро́к… – Это я и так знаю. Не пора ли собираться, говорю, идти? Витя посмотрел на часы: – Пора. Не так уж и много времени понадобилось, чтобы собраться в гости, но темнеет в это время суток очень быстро. Витя потянулся к выключателю и разом переменил освещение – ярко-жёлтое пространство комнаты почернело, а чёрный квадрат окна, наоборот, вдруг засветился тускло-синим отсветом уходящего в вечность дня. Кутюровы пошли к куме. 3 На ж/д переезде, показавшийся вдалеке поезд походил на недозрелую маленькую электричку. Каково же было удивление, когда мимо проехал товарняк в четыре вагона. Обычно, краёв таких поездов не бывает видно… Обмельчали нынче времена, но не запросы. Уже минут сорок как Светлана выехала на воплощении своей мечты – собственном автомобиле. Пусть для начала это всего лишь потрёпанный Опелёк, пусть даже поддавшийся местами натиску напористой ржавчины. Не скоро эти и другие недостатки будут вменяться ему. Страстная мечта не может быстро опротиветь! Никто из близкого окружения ещё не знает о её приобретении. Это будет сюрприз! Сразу за переездом паслась белая машина с синими номерами и полосами. – Мальчик… А если бы цвет был розовый, то – девочка. Не успела Светлана выплескать этот каламбур, преодолевая рельсы, как из авто вышел отделочник Джамшут, но, правда, в форме представителя власти, а не комбинезоне строителя. Игнорируя по соседству действия большого шлагбаума, миниатюрный в его руках опустился и снова преградил путь Опелю. – Гражданочка, почему нарушаем?! – спросил он в окошко с приспущенным от недержания стеклом. Светлана, нервно сжимая руль, прикидывала, что она могла нарушить? – Что же вы так руль тискаете?! – речь Джамшута была без акцента. – Я… оператор машинного доения, – хлопая глазками вдруг произнесла Светлана. По части врать, она мастерица, в отличие от своего брата Виктора. И, похоже, слетевший с карминовых губ, этот аргумент должен разжалобить полицейского. – О как! – встрепенулся держатель серьёзной палочки. – А я машинист оперативного доения! Лейтенант полиции Обераев, – ответил полицейский и продемонстрировал свой документ. То ли шутник, то ли совсем без страха?! – Позвольте поинтересоваться? – сказала Светлана. «Разговаривать надо по-человечески, – подумала она и стала поправлять белые кудри. – Он же тоже, всё-таки, человек». – Вы не пристегнуты ремешочком. И заехали на переезд, не дождавшись зелёного света. «Блин, забыла пристегнуться, правда… А шлагбаум ведь поднялся…» В попытках избежать штрафа, Светлана стала что-то говорить про полную рассинхронизацию шлагбаума и светофора, про грудь, которую жалко, да и вредно плющить ремнями, про то, что будь у неё возможность, она вообще жила бы в другой стране. Поговорили по душам. Джамшут… Хотя зовут его как-то по-другому… Джамшут сажает самшит, Светланин знакомый, которого, если впихнуть в форму и поставить рядом, мама родная не отличит. …Этот смягчился и выписал минимум. Включая первую передачу, Светлана всё же буркнула себе под нос: «Понаехали тут!» Штраф лёгонький выписали. Счастливого пути пожелали. Пьяной садиться за руль строго настрого запретили. На юбилей успела вовремя. Почему бы и не повеселиться? 4 Вечер свернулся окончательно и ушёл. Последние остатки зарева сопроводили его уход. Праздник у кумы был в разгаре. Взрослые уже подвыпили и вели непринуждённые беседы, почти не обращая внимания как сытая мелкотня стрекотала в просторной части комнаты. – Я буду оратором, – сказал Ярик и начал носиться и орать, что есть мочи. – Я буду декоратором, – ещё одну диковинную профессию выдал пятилетний Глеб. – А я – иллюстратором… – Алёнка не сводила глаз с коричневой полосы, возникающей на велюровых обоях. Зажав маркер в кулаке, как букет, она сосредоточенно рисовала на стене гигантские ромашки. – А я – ассенизатором! – не ударил в грязь лицом и Петька, заслышав такой перечень непростых профессий. – Ух ты! А как это? – все посмотрели на Петьку. – Это… наверное, – стал он выдвигать свою версию, – те, кто осеняет идеями и декораторов, и иллюстраторов!?. – Классно! – никто не знал значения этого слова, и Петькина дефиниция пришлась всем по душе. – Осени меня на создание лучшей декорации… А меня на новые иллюстрации, – загалдели будущие художники. А Ярик просто продолжал носиться и орать. Атмосфера весеннего солнечного настроения, с обновлённой палитрой цвета, дымом костров, жужжанием пчёл, была явно перенесена в стены этих ночных посиделок. Желтый свет люстр, клумбы праздничных яств, дым сигарет и сплошной гул бесед, где каждый мог выдавать свою версию полёта шмеля, вторили прекрасному дню. – Какой бы зять не был чужой человек, но внук – это уже родная кровинушка! – соседка баба Тоня любовалась своим внучеком Яриком. – Смотри как доча твоя загорела! – продолжала она разговор с Федюней, соседом, тоже приглашённым на юбилей. – На чуркутеперь похожа. – Дочурке… до чурки… чуток… далеко… – не то мямлил, не то уже сомневался Федюня. – Пап, пап! – подбежала Алёнка. – А нам сегодня в садике прививку делали! – Какую? – полюбопытствовал отец. Проносившийся мимо, как ураган, Ярик выкрикнул: – Манту делали. – Нет, папа, не волнуйся, не в ман…у, а вот сюда, в руку! – и показала на запястье образовавшийся пятачок. – Сказали, не мочить. И дети снова унеслись в свои игры. – Господа! – муж юбилярши театральным тоном вынудил всех обратить на себя внимание. – А вот ещё одна брехенька, но коротенько… Все улыбнулись лёгким авансом. – Да сядь уже, угомонись! Артист хренов! – попыталась юбилярша избавить гостей от всякой ерунды. – Я рождён дарить себя человечеству! – тон супруга был воистину масштабным. – Только дома ничего не хочешь делать! – два сапога были явно одной парой хорошего театра. – Дома?! Дома – это слишком мелко… Кстати, надо заметить, сегодня мы сажали картошку, – далее последовал пилотаж высшего актёрского мастерства, когда диалог двоих со сцены, концентрируясь в мысли, вобравшей в себя несформулированную мощь столетий вне временного пространства, обрёл форму нескончаемо цитируемых афоризмов и, всей своей масштабностью, минуя партнёра в мизансцене, полетел к зрителю. – Сегодня мы сажали картошку, а посеялась мысль: «Умереть в труде не так постыдно будет, как в праздности»! Чем не тост?! Давайте выпьем! Но в меру, чтобы все могли ещё вернуться в исходное состояние и доделать свои земные дела. И пока все чокались и пили, он успел поведать коротенький, с перчиком сказ про каких-то Гриню и Груню. Там был настоящий экс-сказ. Озорной в его исполнении, хоть и слышанный гостями много раз. 5 Светлана сидела на кровати в спаленке, с отодвинутыми занавесками в дверном проёме, и листала фотоальбом, когда к ней подсел новый знакомый. – Когда-то и у меня была молодость, весна, Италия… – вдруг сказала она, наигранно вздохнув. – Ну почему же было? Вы и сейчас ещё молоды, свежи… и с талией, да и не только… – он откровенно рассматривал Светлану в упор, – фигура у вас прекрасная. – Спасибо! Вас, кажется, Алик зовут? Я раньше о вас не знала… – Я случайно здесь оказался… Мы с Егором неделю назад познакомились. Вчера к нему погостить приехал, а тут вот у его друзей – юбилей приключился… Много Светлане не понадобилось, чтобы понять, что ей уже наскучило быть одной, что ей сейчас приятно общество этого молодого человека. Пусть он значительно моложе её, она будет стремиться соответствовать во всём. Может, и жизнь наконец-то наладится. Он остроумен, весел, и кажется, у них возникла взаимная симпатия. – А сейчас все идём на праздничный салют! – кума, стойко приняв кучу тостов, вовсю старалась привносить в вечеринку задор. Несколько гостей вышли из дома, кто-то прильнул к окнам изнутри. Полная луна, лениво поднявшаяся над горизонтом, в мутную охру размыла вокруг себя ночной ультрамарин. Витя подошёл к сестре. Заметив, как явно начинают завязываться отношения у Светланы с этим Аликом, он решил поделиться с ней своими опасениями: – Свет, не внушает он мне доверия. Ты вот молодец, что с прошлым завязала. Машинёнку взяла – это хорошо, только в кредитах теперь по уши, а молодчик этот тебе на шею сядет, я это вижу. Поверь мне. Не потянуть тебе такой воз навьюченный. Салют прозвучал, как понос, но это не помешало ему чуть ярче озарить несколько соседских домов и сорвать шлепки аплодисментов. – Если у нас получится, и мы будем вместе, я на всё пойду ради него, хоть в тюрьму… – Светлана была мягка и светла. Она действительно изменилась за последнее время, а может, за сегодняшний вечер. Наконец-то дело дошло до чая. Хозяйка, предлагая тортик, спросила: – Галина, твоему мужу кусочек с ро́зочкой положить? – Нет, – говорит, – без розочки. Он кроме меня, никакие другие не признаёт. Кума пошла дальше по гостям, а Галина тихонько спросила у мужа: – Вить, ну что, ты со Светкой поговорил? – Ды поговорил. А толку-то что?! В другую душу ведь не влезешь! В своих часто не можем порядок навести. Витя разрезал свой кусочек тортика. Раздался баян. Половинку Витя подложил супруге и, не то заслышав баян, не то про тортик (и то, и другое было уместно), сказал: – Зай, дерзай! 6 Сидя дома – далеко не уедешь. Сакурность в новых отношениях побуждала писать стишки и колдовать над салатиками из каких-нибудь морских моллюсков или заморских изысков. С одной стороны. Её. С другой – жужжание молодого шмеля, до времени постигшего, что цветы должны раскрывать ему свои бутоны и привлекать нектаром, породило в нём царско-потребительское поведение. И вот уже не он, а цветы сами летели к его ногам, только период их быстротечен. Будни удавом накидывали свои кольца и, спокойно выжидая каждого очередного выдоха, стягивались всё плотнее и плотнее. Всё гуще становились и сумерки. Пока Алик слизывал грим с её лица и добрался до плоти, ему стало подташнивать от этого косметического крема на приторном тортике. – Если бы ты знал, как я могу делать людей счастливыми! Просто мне всегда не везло… – Светлана пребывала в состоянии благоухания от Алика, от осознания, что он молод, а она – без пяти минут его молодая жена, пусть уже и не молода. – Свет, а давай медовый месяц проведём на Гавайях?! – Алик, солнышко. На Гавайи обязательно слетаем, немного погодя. Потерпи. С деньгами пока туго. Ты же знаешь, что на мне кредит большой висит, коллекторы уже названивали, а помимо – квартира, коммунальные, продукты каждый день. Сегодня ещё «письма счастья» от гибэдэдэшников принесли, будь они не ладны! Но я постараюсь как-нибудь подработать, чтобы ты ни в чём не испытывал нужды, мой котик. – Света… как-нибудь не надо! Узнаю, изменяешь – терпеть не буду! – Что ты, Отелло мой! Как ты мог об этом подумать!? Алик немного помолчал, будто даже всхрапнул слегка, но тут же бодро заговорил: – Светка, кажется, у меня созревает мысль, как можно разбогатеть. Но мне надо чуток обдумать… – Когда в тебе просыпается теоретик, а судя по твоим рассказам, это происходит, когда сам ты засыпаешь, то твоим идеям может позавидовать любой гений. Так что спи уже, мой Билл Гейтс! Подложив руку под голову, получилось, что Алик лёг ухом на ладонь. И через минуту, когда звуки телевизора у соседей, топот гарцующих котят и тиканье часов заметно ушли на второй план, он услышал отчётливо не шум прибоя или гул электрических проводов, а мощный непрерывный перегон нефти по нефтепроводу. Он приподнял голову, и всё разом прекратилось. Но всё легко вернулось, лишь голова снова опустилась на ладонь. Несколько минут с собственным нефтепроводом наедине (мысленно) – и в конструкции по закачке денег только что был заварен последний шов. Большие деньги – колыбельная для совести и генератор желаний. Алик повернулся к Светлане: – Свет, ты знаешь, я вот о чём подумал. Это хорошо, что твой старый паспорт нашёлся. – Так ты правда его не прятал, чтобы в ЗАГС не идти?! – Правда, правда… – А я думала, это ты. Но я быстренько дубликат сделала, чтоб ты не отвертелся. – Да как ты могла такое подумать?! Ладно, слушай. Беспроигрышный вариант… И тут Алик выдал то, от чего они долго ещё не могли уснуть. 7 Гениальную аферу решили реализовать не откладывая. По «потерянному» паспорту Светлана купила в ипотеку трёхкомнатную квартиру в другом городе и сразу оформила завещание на «близкого ей человека». Под прежней фамилией и застраховала жизнь в компании «Сургутнефтегаз» на сумму, фантастически превышающую стоимость квартиры. А по дубликатному она зарегистрировала свои отношения с этим «близким ей человеком» и сменила фамилию. Недолго молодожёны прожили в браке. Чета Кутюровых Виктор и Галина, давно не получавшие вестей от сестры, собирали урожай на огороде, когда получили телеграмму от Алика, что «…Светлана скоропостижно скончалась от сердечного приступа. Предана земле…» – От, гад! Это он её ухайдокал! – в один голос заголосили они. – Ни обратного адреса, ни где похоронена… Спустя некоторое время в офис «Сургутнефтегаз» пришёл убитый горем Алик, выложил на стол свидетельство о смерти супруги и акт вскрытия тела. Страховщикам ничего не оставалось, как возместить страховую сумму. 8 – Светка, ну что ты там опять скандалишь? – Алик добивал фашистов, управляя танком Т-34. – О-от соседей бог послал, что слева, что справа! – Светлана была сильно возбуждена. – Они у меня доиграются! Я их всех повыкидываю отсюда! – Светка, угомонилась бы ты! Живём припеваючи. На Гавайях отдохнули, тачку тебе крутую взяли. Квартира шикарная… на халяву… Да всё на халяву! Стук в дверь. – Откройте, полиция! – Светка, что за Ёкарный Бабай? – встревожился Алик. – Да это соседи, небось, полицию вызвали. Я ж им сейчас такой разгон устроила, пусть знают с кем связались! 9 В доме Кутюровых жаркое полуденное солнце загасили ставнями и плотными шторами. В уголке общей комнаты горланил неугомонный телевизор. Витя и Галина ждали заставки «Омск-тайм». Как только куранты пробили двенадцать, Витя сказал: – Может, выключим вообще!.. Ох, стыдно людям в глаза глядеть! – А ты-то тут причём? Оставь уже, посмотрим, что хоть там было на самом деле. Заставка повертелась с различными выкрутасами по всем углам и уступила экран диктору, который начал без промедления: – Новости дня. В Омске в этот час начался, пожалуй, весьма необычный процесс: на скамье подсудимых – покойница. При этом слове Галина ойкнула, будто отравленная стрела попала в её сердце. Диктор продолжал: – А вернее, женщина, которая числится умершей. Но этого дама добивалась специально, а всё для того, чтобы вместе с мужем провернуть одну очень прибыльную аферу. – Говорил ведь ей, – дрогнул и Виктор. – Фальшивую справку из морга о смерти они купили по интернету за 25 тысяч рублей. В итоге всё прошло действительно гладко, но даже беспроигрышные варианты бывает, отказывают. Дамочка очень скандальной оказалась. («Тьфу ты!» – сплюнул воздухом Виктор.) Соседи не выдержали и вызвали полицию. Проверка по полицейской картотеке – и тут всплывают прошлые судимости данной гражданки по подделке санитарных книжек. (Виктор встал и начал ходить по комнате). Полицейских это обстоятельство поначалу поставило в тупик. Ведь по всем документам Светлана – покойница. А тут она жива и здорова. Правда, в суде этот факт Светлана требует ещё доказать. (Тьфу ты!) Подсудимую окружили друзья и знакомые. Родственников среди них нет. Все они пришли в суд не для того, чтобы поддержать девушку, а просто убедиться, что она действительно жива. Ведь для всех Светлана умерла. А тут такое внезапное воскрешение. Правда, сама подсудимая от такого пристального внимания пытается скрыться… Виктор не выдержал и выключил телевизор. Галина не возражала, а только подошла к нему, крепко обняла и часто-часто зашмыгала носом.Шаг
1 А потом солнце спряталось, но солнечные зайчики разбросанных по земле жёлтых листьев продолжили праздничную игру светотени, начатую небесным светилом с деревьями. Некоторые, более лёгкие на подъём, листья кружили свои экспрессивные танцы. Другие же, расположившись вразброс на газоне или скучковавшись около бордюров, наблюдали за своими собратьями. Были и те, кто просто проносился мимо, и те, кто шаловливо прыгал и скакал, не обращая внимания на всё это великолепие осеннего шоу, которое они собой и являли. Кто-то тут же, путаясь под ногами, играл в догонялки, а потом навсегда! навсегда улетал в неизвестном направлении, но с такой лёгкостью, словно через пять минут собирался вернуться и продолжить. – Алло, тётя Валя, – Артём вышел из автомобиля и поставил его на сигнализацию, – здравствуйте! Как вы там? – Всё хорошо, – родной голос тёти как всегда мягок. – Как твои успехи? Когда мы тебя увидим на экранах и воочию?! – Я, наконец, свободен, как птица, сделавшая свой первый полёт. Вот как раз сегодня и собираюсь к вам приехать… Как там Анечка, наверное, уже невеста?! За два года, это было предельно ясно, в таком возрасте девушки меняются до неузнаваемости. – Да! Красавица! Десятый класс же!.. – тётя Валя обожала свою внучку, как все классические бабушки на планете. – Увлеклась сейчас рисованием. Меня цветными карандашами нарисовала, как живую! – Так вы ведь и так живая! – Артём расхохотался от души и договорил: – Долгих вам лет жизни ещё!.. А что маманька, с вами так и не общается? Он знал тяжёлый нрав матери, и всё же каждый раз надеялся, что сёстрам в дружном общении легче коротать любые дни, особенно непогожие. – Нет. Она сейчас с Зинкой только дружбу водит… С ней часами по телефону трещит. Тебе-то звонит хоть иногда? – Мне? Да только нервы если потрепать… – улыбка не прекращалась. – Что у вас ещё нового? – У нас, Артёмочка, теперь на улице водопровод есть. Колонку прямо около нашего дома поставили! Глава в честь этого пышный праздник устроил. Шарики цветные. Музыка… – чуть ли ни напела это слово тётя. – Вместе с городской мэрией голубую ленточку перереза́ли. Глава перед всей толпой торжественно так ручку нажал на колонке и даже стакан подставил, и воды сам лично испил! Скорая, правда, рядышком дежурила… – Вот это да! Ну наконец-то! А вас чем там, на празднике угощали, калачами?! – Да ну, скажешь тоже! Калачи… и не только калачи – это у них, в кулуарах. А нам – шарики воздушные и водичка из колонки. Раздался параллельный звонок. – Хорошо, тётя Валечка, вечером уже буду у вас, наговоримся. Мне тут звонят… – Артём пока никому не говорил, что у него есть девушка. Развитие их отношений ещё не преодолело период туманности. – Давай, Артёмочка, до встречи! – Да, до вечера!.. Алло, Кира, привет! Ну что, ты едешь? – Тём, привет! Ну да, я всё решила. Послезавтра летим в Дубай. Есть как раз пара «горящих путёвок». А к твоим как-нибудь в другой раз наведаемся. Или ты как? Артём, рано напитавшийся мудрости, спокойно принял возможную, хотя и не очень приятную весть, но своего решения не поменял: – Кир, я в деревню. Очень давно не был и раз уж собрался… – Тём, но ты не против, если я тогда без тебя слетаю?! Пока подвернулась реальная возможность. Очень уж хочется всё это посмотреть. Там, говорят, испробовали уже первое в мире воздушное такси!.. – Ух ты!.. А у наших воду на улице провели! Представляешь, здорово как! Буквально перед тобой звонила тётя Валя, говорит, глава пышный праздник устроил… Кира сблизилась с Артёмом после катастрофы на съёмочной площадке, когда он, месяц пролежав в палатах белых халатов, снова стал ходить и смог продолжить съёмку в фильме. Во время съёмок оставленный грузовик вдруг покатился по крутому склону. Оказались неисправными тормоза. Артём, не раздумывая, запрыгнул в кабину, чтобы увести автомобиль с горной боулинговой дорожки смерти в сторону от съёмочной группы вместе с дорогостоящим оборудованием. В той группе была и Кира. Грузовик рухнул с восемнадцатиметровой скалы прямо в ненасытное Чёрное море. К счастью, Артём был профессиональным водителем и смог выбраться до того, как чуть не ушёл на дно, но повредил спину. Боль была такой невыносимой, что трудно было не поддаться страшному искушению наложить на себя руки. Из чувства ли благодарности или прозрения, но с новоявленным супергероем близко сдружилась Кира. Своими регулярными посещениями она привнесла в его покалеченную жизнь совсем другие краски. Каждый её визит как новый яркий мазок поверх мрачного холста. И вместо жуткого замысла на его полотне нарисовался солнечный натюрморт с букетом незабудок. Это теперь и спасло Артёма. То, что сейчас для него стало огромным шагом, для Киры было обычным делом: она умела рисовать цветы. Но натюрморт сделан, насколько это возможно, и вот он отставлен в сторонку. Ей бы с Артёмом по-хорошему пуд соли надо было съесть, да только вот на солёненькое её вообще не тянуло. Оставив автомобиль на стоянке, Артём через несколько метров повернул на Базарную. Историческое название улицы не девальвировано временем. Горячим свинцом, заполняющим любую выемку, разношёрстные бутики растеклись по земле и заполнили всевозможные пространства нижних ярусов безразлично какой архитектуры. Прошёл «Шаверму», «Шаурму», «Элит Эстетик», аптеку Губернаторскую, «Сальваторе Ферогано», «Донер-кебаб», «Магию золота 585», аптеку №585, «Дюрюм», отделение гастроэнтерологии, «Вайн Бутик», гипермаркет «Монстр». Под щиколоткой «Монстра» расположилось летнее кафе «Пивасик». Поскучивающий охранник вальяжно опёрся задницей на сезонные перила. Двумя руками он обхватил рацию, будто из брандспойта собирался затушить костровой очаг, а может, так ожидал какого-нибудь улова на чуткую антеннку своего маленького прибора. Радующее периодическим своим визитом солнце щурило его белобрысый взгляд, тщетно укрывавшийся в тени длинного козырька бирюзовой кепки. Ещё не успели перила получить частичку дозорского тепла, как перед цепким взором зацокала эффектная мулатка. Казалось, её тело не знает осени. В расстёгнутой наполовину ярко-жёлтой блузе, донельзя укороченных джинсовых шортах, в босоножках, неприлично прибавляющих рост, она… прилетела от Армани и шла сейчас к Юдашкину, не иначе. Заблестевшие глазки пивного цербера выкатились из теневого укрытия. Брови ушли в кепку. А когда дыхательно-гортанный аппарат готов был выдать восторженный рык самца, Вася (это предположение подтвердилось бейджиком) только и сумел обхватить губами воздух, потому что подоспевший ангел деликатности лишил на время его голоса. И с этими застывшими губами, готовыми вот-вот выдать: «Ух! Ё!», он синхронным вращением головы сопроводил гарцующую красавицу, пока пена мыслей не замылила окончательно его взор. Но ни рука, ни плечо, ни колено даже не дрогнули за всё это время, демонстрируя профессиональную выдержку. Далее в одной из ниш красной линии, а точнее, в закутке между расплодившимися этими бутиками, замаячили две пары рук, рассекающие воздух, и было слышно качание речитатива. Это акыны местного разлива забитовали сплетни своего квартала в четыре четверти обсосанного рэпа, чей «минус» скачан был с «фанера точка ру». На них были футболки не по размеру, причём одна торчала из-под другой («из-под пятницы суббота»). Драные штаны без ремня на заднице не держались, и корна стягивала колени. У нас это называлось «колхоз», а сейчас «оверсайз» они это называют! Ни одарив, ни обидев и взглядом ребят, Артём проскочил в магазинчик. Там было всего несколько покупателей. Сформировавшаяся за последние два года привычка наблюдать за образами сразу выделила одну фигуру. Это был сухой нумизмат. Но если сказать «сухой нумизматик», то это колоритнее изобразит его внешность. Жидкие, с проседью волосы до плеч. Глаза размером с линзу очков: две подробные монокартины зрачков, ограниченные рамкой оправы. Сухое тёмное лицо и острый, с горбинкой нос. Приготовившись к спринтерскому забегу в мир старинных монет, он наклонился к витрине и принял характерную стартовую позу, вот только, соприкоснувшись лбом со своим прохладным призрачным двойником-отражением. Тишина ожидала выстрела. Но никто не решился. И без него застывшая фигура уже превратилась в дискобола. Вместо диска во взведённой руке красовалась папка. Смиренная продавщица по-церковному протёрла мягкой тряпочкой стекло, отомкнула витрину и подала чеканный кругляшек, на который твёрдо было указано существующим для этой функции пальцем. Нумизмат достал из кармана маленький чёрный квадрат и слегка тряхнул его. Как падающая стрелка часов, вывалилась оттуда линза, сквозь которую он принялся изучать монету. – А вот это «875» – это проба? Продавщица, понимая заранее, что ничего толкового не скажет, потому что продажа монет в магазине канцтоваров – это, так сказать, опция в нагрузку, тем не менее, воспользовавшись лупой посетителя, стала осматривать серебряную поверхность. – Не могу вам подсказать, – наконец-то выдохнула она изначально еле удерживаемую фразу, – раз серебро, то, пожалуй, проба… Будете брать?! – и истомившийся взаперти вопрос тоже обрёл свободу. – Да-да… Прилавок около кассы, в полтора квадратных метра, буквально весь, был заставлен стаканчиками, набитыми букетами цветных авторучек. Нумизмат решительным шагом подошёл к шариковой клумбе и, машинально опустив на неё ладонь, спросил у стоящего там кассира-продавца: – Это не Чан Кайши? Я не узнал человека на аверсе этой монеты. Если это Чан Кайши, то это великий человек… 75 рублей стоит, правильно? – Да, 75 рублей, – стойко перенеся ураган незнакомых слов, подтвердила кассирша. Нумизмат уложил голову Чан Кайши в полиэтиленовый пакетик и протянул деньги. Возникла заминка со сдачей, и тогда он, проявив деликатную находчивость, спросил: – А ручки у вас есть? – Вмятины от них, уверена, сейчас красуются на вашей ладони… – А-а, хорошо. Одну тогда, пожалуйста… Теперь вариации со сдачей в кассе разрулились. Нумизмат кинул звон современных монет в задний карман и тут же ощупал себя лёгкими похлопываниями в области гениталий по всему тощему экватору. Выходя из магазина, он снял очки – обыкновенные, глубоко посаженные, совсем не приметные глаза. Он ушёл. В тёмно-синей рубашке, скрупулёзно им подобранной на рынке к тёмно-синим потёртым джинсам. За спиной болталась потёртая спортивная сумка «Абибас». Папка, легко помещающаяся в сумке, продолжала в руке создавать иллюзию значимости. «Вот так великий Чан Кайши был куплен за 75 рублей», – подумал Артём, и в этот момент снова зазвучал телефон. Артём взял трубку: – Алло! Мам, привет!.. Всё нормально. Как сама? Что у тебя там хорошего?.. Но с этого номера, как и обычно, ничего хорошего не зазвучало. – Нет, мам… Да нет же… Ты за этим мне позвонила? Ох, мама, мама, – в очередной раз Артём, услышав мамин лесоповал негодований, невольно перешёл на Вы, – когда хоть Вы будете рядом…?! После слова «рядом» должно было прозвучать «в своих мыслях», но это незаконченное предложение вдруг стало скрытным каламбуром, потому что уже летело: – Когда ты́ надумаешь показаться… – Да я не об этом… А приеду вот как раз сегодня. Проведать-то зайду, хорошо?! Новый монолог в трубке закончился словами «Вот и всё!» Последнее время у неё появилась поговорка: «Вот и всё!» Причём произносила она её точно с одной интонацией, как бы напевая на нос. И означала она – с небольшими вариациями – один и тот же укор: «Вечно у тебя не как у людей, а на самом деле всё гораздо проще». Вот и всё! 2 И любимая тётя Артёма, и мать живут в одной деревне. Отец давно умер от пьянки, а мать… она просто никогда не любила своего единственного сына. Хотя ожидала тогда двойню. Из-за сложности родов спасти можно было только одного ребёнка. Родился Артём. Но мать всегда называла его Акулёнок. Если бы в свидетельстве можно было так написать, так бы и было, наверное, написано. Неизвестно, могла она знать или нет, да только у тигровых акул, действительно, эмбрионы борются друг с другом в чреве матери, и рождается лишь один, съевший остальных. Мать не скрывала, что вообще не любит детей, а этого «с дуру прибретила». Вот только люди видят всё: «Нин, тебе Господь своего ангела в сыновья дал. Посмотри, какой красавец голубоглазый, и по характеру совсем не в вас уродился!» Но лишь унижения да упрёки были её воспитательным процессом. Мать своими укорами доводила Артёма до слёз. Каждый и до сих пор, как кинутый в него камень, оставляющий болезненную рассечену на душе. Иконы были свидетелями и плакали. Не моленные ни разу в этом доме, они висели как атрибут, чтобы внешне всё было как у людей. Только… эти плакали… Во втором классе Артём принёс домой маленького котёнка. Еле дожидаясь конца уроков, прибегал он домой и нянчился с новым другом. Мать, иногда, бывало, под настроение, кидала тому скибку хлеба, натёртую колбасой (к такому способу «подменить» она частенько прибегала и в жизни). Но через несколько дней котёнка не оказалось дома. Мать битые два часа равнодушно отнекивалась. А потом Артём обнаружил его в конце сада. Удавленным. Проволокой. Вокруг ствола яблони. Маячить от любви до ненависти было для неё природным генератором, заряжающим её ежедневной энергией, сметающей всё вокруг. Необходимых два полюса этого мощного агрегата. И даже в этом сомнительном механизме всё же что-то испортилось, заклинив совсем не там, где любовь. Неделей несдерживаемого рёва страдания Артёма не закончились, они лишь с лица опустились в сердце от посторонних глаз. Более четырнадцати годков не сумела задержать дитя дома. Уехал Артём в районный центр и поступил в училище. Несмотря на недостаточный возраст, его приняли, так как был недобор студентов. Общежитие стало новым родным домом. С того времени началась самостоятельная жизнь. Это был первый трудный, осознанный шаг. Несколько раз до этого возникало желание уйти из дома, да только страшно было идти в никуда, а обременять никого не хотелось. После училища он уехал в столицу и устроился барменом в ресторане. Ловко жонглирующего бутылками парня с волнистыми светло-русыми волосами и ясными ультрамариновыми глазами приметили и пригласили сниматься сначала в роликах, а затем и в кино. Он чётко помнит этот день, когда по шахматным клеткам брусчатки он шёл, и каждый его шаг превращался в шах собственным сомнениям. Он шёл к краю тротуара, обрывающегося у киностудии, не чтобы упасть, а чтобы стать ферзём. И сейчас он гулял по улицам будущей кинозвездой. Съёмки окончены, и скоро фильм выйдет в прокат во всех кинотеатрах. И только тётя всё это время созванивалась и беспокоилась за судьбу Артёма, а мать лишь через свою сестру передавала иногда ему вымороженные приветы. Сама редко когда изъявляла желание разговаривать. 3 Осень сплетничала с ветром, отрывая прочитанные листки жёлтой бульварной прессы с деревьев. Автомобиль «Доджи» несколько часов назад покинул столицу. У калитки Артёма уже встречали тётя Валя и племянница. – Артём, привет! – Аня подбежала и обняла родного гостя. – Автомобиль «Доджи»?! – сразу приметила она. – Ды тот же, ага… – улыбался Артём. – Приветики, Анют! Точно! Невеста уже! – О! «Кубики»! – и это сразу отметила она, ласково проведя ладонью по торсу, пока обнимала. – Ты вообще-то, почему тут, а не дома? Ведь учебный год начался. Он взял племянницу «под крыло», и так они пошли к калитке. – Ты что, не рад меня видеть? – наигранно вопрошала она. – Очень рад! Как ты такое могла подумать… Здравствуйте, тёть Валя! – Здравствуй, Артёмочка! – прослезилась тётя Валя, обняла и трижды поцеловала любимого племянника. Стол в гостиной уже томился ожиданием уютной домашней болтовни под вкусное жаркое и крепкий чай с вареньем. И всё же Артём вначале достал гостинцы и подарки. Ане, конечно, набор очень дорогих цветных карандашей, планшеты с бумагой для рисования и много ещё разных приятных коробочек, баночек, брошечек, рюшечек… – Аня, так ты чего не в школе? – А у нас ремонт не успели сделать. – За лето? Такой серьёзный ремонт? – Не, его неделю назад только начали… Наверно, с неделю ещё дома проваляемся. Артём, а когда твоё кино выйдет? – Ну, не моё – я всего лишь роль сыграл. Через неделю во всех кинотеатрах. – Ух ты! А ты и Куценко, и Бондарчука видел? – Так Бондарчук-то и взял меня. И вместе с ним, и с Гошей на площадке работали… – О-от кому-то завидный жених достанется! – Они уже женаты. А вообще, да, есть же талантливые люди! В разных сферах. Сколько их!! Реально талантливых!! Музыкантов, художников… – Всё равно лучших не будет… Но я вообще-то, Тём, про твою невесту… – А я причём? Я не талант… Честно сказать, Анют, женщины восхищаются певцами, актёрами… Но пусть это будут чужие мужчины, – тон Артёма тонко сменился. И дальше он иронично посмеялся: – Свои, понимаешь ли, должны всё-таки, дома сидеть и полочки строгать. – Тебя ещё пригласили в каком-нибудь фильме сниматься? – Знаешь, я больше не хочу. После того, как дался этот фильм: этот грузовик, интриги, ещё один момент, где его чуть не удушили во время сцены, он действительно больше сниматься не хотел. – Тёма, – вклинилась тётя Валя, – мать когда ты думал навестить, завтра? – Хотел, тётя Валя, сейчас съездить. – Да отдохни, завтра уж съездишь. А там, смотри сам… На днях матери твоей было плохо. Водила её в больницу. Но, слава Богу, как говорится, всё в рамках возраста. Так вот, в больнице ей сказали, что результат анализа «на сахар» отрицательный. А она ж, привыкшая быть всегда в числе первых, даже и мысли не допускала, чтобы кто-то ей сказал что-то отрицательное. И закатила там настоящую истерику. И как ни пытались ей вразумить, что это хорошо, она сказала, что у неё должно быть всё на высшем уровне! Ведь в голову-то ей только и втемяшилось: «У вас – отрицательно!» – Я думал: она всё же изменилась… – Да, с возрастом люди меняются… и редко в лучшую сторону… Ну, что, – тётя Валя уже продумывала активный отдых на шаг вперёд, – завтра по грибочки, может, прогуляемся? Говорят, пошли опять. – Точно! – подхватила Аня, – Давай, Тём?! По лесу сейчас приятно походить. – Отличная идея! – А-ха-ха! – Ань, ты чегой-то? – спросила бабушка. – Бабуль, да я вспомнила, как мы с тобой, когда прошлый раз по грибы ходили, дядь Митю встретили… Помнишь? – снова засмеялась Аня. – Тём, у нас тут недалеко дядя Митя есть такой. Недели три назад это было. Он подогнал прицеп к большому муравейнику около дома. Достал снеговую железную лопату и, ловко подцепив ею весь муравьиный дом-град, уложил насыпную пирамиду на прицеп. «Отвезу в лес, – говорит, – там им будет лучше. Муравьи, они же умные, сами поймут. Потом расскажут своим собратьям, и те все переберутся в лес. И всем будет хорошо». А на прошлой неделе у него около дома, на том же месте, появилось теперь два муравейника. Говорю: «Дядя Митя, видать бестолковые они?» А он рассудил: «Напротив, я же говорил, они очень умные! Они рассказали своим, что не надо самим так далеко ноги мять: дядя Митя сам в лес на прицепе отвезёт. О как!» – Ань, рассмешила ты меня!.. – Смотри, чтобы «кубики» не ссыпались от смеха в трусы! – Болтушка! Ладно, поеду маманьку проведаю, а то поздно будет… Спасибо, тётя Валечка! Очень вкусно! – На здоровьица, Артёмочка. Привет там передавай. – Хорошо. – Аня, а ты пока в шкафу на своей полке порядок наведи. Когда ещё обещала… – Ба, наведу, но чуть попозже, ладно?! – Ань, ругаться будем? Твоё «попозже» уже неделю тянется. Там делов‑то… Перед Артёмом не стыдно? – Ничего, бывает… – сказал Артём, обуваясь. – Бывает, и мне вроде лень иной раз. Но я тут же вспоминаю про правило «трёх минут»… – А что это за правило? – спросила Аня. – Я когда-то случайно до этого дошёл, а потом ещё и вычитал. И это сберегло мне кучу нервов. Те дела, которые можно сделать за три минуты, делай сразу, не откладывая. – М-м, толково! А ведь я на самом деле то из-за лени, то просто устраивала тянучку, которая потом «делала мне нервы». Спасибо! Пойду применять… 4 Минут семь езды, и вот уже Артём зашёл в дом, такой родной, но какой-то такой пустой. Двери были не заперты. Мать услышала и вышла из комнаты навстречу. Они обнялись. – Здравствуй, сынок! Как доехал? – Мам, привет! Отлично… Как ты? – Лучше всех! Ты же знаешь, у меня не может быть по-другому… – театрализованный оптимизм в отличие от возраста не увядал. – Пойдём на кухню, я тебе гостинцев привёз… – А-а, пойдём, пойдём. Я как раз чай себе заварила. Они прошли на кухню. Артём невольно взглянул на иконы в углу: взгляд с них так и оставался печальным. Он достал из пакета продукты и присел на стул около обеденного стола. Под гипнотически внимательным молчанием матери Артём реально ощутил, что он только что сдал оброк, «спасибо» за который не полагается. Мать откусила бутерброд, запила чаем. Слегка щурясь, посмотрела на пачку, откуда только что отреза́ла вязкие полоски: – Масло, восемьдесят два с половиной процента жирности… Двадцать пять из них я чувствую. А куда же они в такой маленькой пачке остальные упрятали? – Сейчас всё научились делать… особенно китайцы, – улыбнулся Артём. – Это масло тоже китайцы сделали? – спросила она серьёзно и хотела уже отложить бутерброд. – Не, мам, не волнуйся… – А я и не волнуюсь. Просто, не хочется уже. Ты мне шоколадного привези-ка… и сырку какого-нибудь из нашего магазина. – Хорошо, мам. У продавщицы вашей спрошу, какой посоветует. – У Таньки?! Она боится попробовать даже колбасу в своём собственном магазине… Ты на свой вкус возьми. – Так я вот привёз на свой вкус… – Ну, хочется другого. Вкус же у всех разный. У тебя один, у меня – другой, у Таньки его нету. Вот и всё!.. Ладно, как твои дела? – спросила она, всё-таки кусая бутерброд. Артём хотел заполнить пустоту встречи, поведав о своей кинематографической жизни: об успехах, о драме, о больнице, о друзьях, но быстро замолчал, как только услышал: «Это не важно. Главное, тебе ведь заплатили?!» Понятно, что пора расходиться. Вот и повидались. Вот и поговорили. 5 Никто толком не знает, где он родился, но сюда он прилетел прямо из Франции. Юго-западный, с ароматом изысканной свежести. Ветер всегда находит, чем пошуметь: где-то потреплет кусок фанеры, где-то – угол железа, вырвавшийся из-под шляпки гвоздя, а то и просто с глухим свистом прорежет сети полуголых уже деревьев. Желтовато-тусклое утро. Вдалеке звенит циркулярка, сортируя доску на рейки и опилки. Это был будний день. Торопиться сранья, дабы опередить наплыв грибников, нужды не было, поэтому отлично выспавшись, тётя Валя, Аня и Артём попили чай-кофе и поехали за грибами. Не успели поставить машину и отойти от неё на пару шагов, как грузди стали путаться под ногами и сами проситься в пакеты. В течение получаса был набит полный мешок. Теперь можно спокойно поэкспериментировать с географией. И единогласным решением они направились в рощу. Чтобы туда попасть, машину надо было оставлять по эту сторону посадок. Наши грибники прошлись по посадкам – получили порцию затравки, и потом Артём спустился по длинному, очень крутому склону один. Внизу было болотистое место, а он хотел узнать, можно ли здесь перебраться на ту сторону. Было действительно сухо. Артём приподнялся на другой холм и позвал Аню с тётей. Стар и мал медленно, опасливо спускались, пока достигли дна. Оказавшись в тростниковых зарослях, тётушка первая полностью исчезла из виду, а следом Анина голова поплыла по макушкам растительности, и казалось, что перед ней сами собой расступаются тростник и глухая крапива. Вот и роща. Для грибников это был лес бизнес-класса. Скучная, неинтригующая срезка тут напрочь отсутствовала. Куда приятнее с маленьким взрывом радости обнаруживать очередной гриб, после кропотливого поиска под опрелой листвой, пробираясь местами сквозь терновники и густую поросль. Потом вдруг в нужном месте появлялись пенёчки, чтобы присесть отдохнуть, родник – чтобы смыть жар и утолить жажду и само собой, здесь безупречно чистый воздух. Прямо из кустов молодого орешника выстрелил вальдшнеп. Его самого Аня не видела, но ей понравилось это слово в рассказах Семёнова. Только там не вальдшнеп стрелял, а в него, но здесь и была ведь идиллия! И хотя в роще грибов было мало, но зато уж, если попадались подберёзовики, то они были огромные, при этом крепкие и нечервивые. Когда Артём первый находил такую добычу, то не срезал её, а звал дам посмотреть-полюбоваться этой красотой. Срезанные, казалось ему, производили уже не такое впечатление, чем, когда видишь эту громадину в траве под берёзами, облепленную сухими былинками. И когда, подходя, девушки радовались и восклицали: «Ого!», Артёму было от этого ещё приятнее. Обратно он хотел повести свой «народ», по более пологому склону. Поэтому дал распоряжение всем сидеть и набираться сил, а сам снова пошёл в разведку. В этот раз его кроссовки нахлебались болотистой воды, штаны позабрызгались, и всем пришлось возвращаться тою же тропой, какую протоптали сюда. Все уже еле волочили ноги. Тётушка, хватаясь за пучки высокой, ещё не досохшей травы, пыталась ползти в гору. Шаг вперёд, два – назад. И смех, и грех. Пока она на четвереньках покоряла новую пядь вершины, Артём шутил: «Если вдруг сорвётесь и будете вниз лететь, вы сумку бросайте! Вы-то ведь встанете, отряхнётесь и снова поползёте, а грибы в труху попортите!» Затем он взял один конец палки, которую, к своему счастью, она не выбросила. «За другой, – сказал ей, – крепко держитесь!» И вот так, буксиром, встянул её на гору. Только ввалились с уловом и присели пообедать, как тёте Вале позвонила Зинка: – Валь, Артём у тебя? – Да, а что? – Он сегодня матери не звонил, а то я что-то до неё не дозваниваюсь? – Сегодня не звонил. Он вчера у неё был. И она была бодра. Артём тут же набрал номер матери, но гудки протянулись до упора. «Может, вышла куда, такое уже бывало», – подумал он, но слегка забеспокоился. Через час поехал к ней, купил продукты, что заказывала. За это время ещё раза три пытался дозвониться. Бесполезно. Что же случилось? Сердце стало стучаться, требуя воли, чтобы самолично всё видеть. Подъехал. Калитка оказалась закрыта изнутри. Настойчиво надавил на кнопку звонка – не до этикета… Минут через пять слышно скрипнула дверь на веранде. Идёт. – Ты что, убивать меня приехал? – грозно вместо приветствия с крыльца произнесла мать. – Ты что, мам? Что ты такое говоришь?! – опешил Артём. – Ты ж теперь богатая знаменитость! Тебе теперь легко откупиться будет… – надрывно закончила она и пошла обратно. Артём хотел завернуться и вправду уйти. Но пенёк около забора заманил залезть на него, чтобы увидеть мать в широкой раме веранды. Она прислонилась к окну и, игнорируя преграду двойного стекла, прокричала: – Что смотришь?! – Мам, объясни хоть, в чём дело? – эта тонкая нить диалога могла в любой момент отсечься. – А ты не понял? – Нет, конечно. А что я должен понять? Объясни хоть… Окно опустело, и тяжёлая фигура матери снова возникла на крыльце: – Ты зачем у меня телефон украл? – Открой, давай вместе поищем. Я не брал, – слова, упускающие шанс надежды, самовольно слетали с уст Артёма. Но вдруг клацнул засов калитки. Мать распахнула дверь. Впустила. Зашли в дом, а телефон в спальне посреди кровати лежит вместе с зарядкой. – Ну, Зинка! Это ж надо так по-свински поступить! – негодовала потом тётя Валя. Потому что, когда Зинка названивала, мать Артёма в это время рядом сидела и кляла самыми страшными словами своего сына. А Зинке нет бы сказать: "Что там случилось? Нинка вот, у меня сидит. Телефон не нашла…» – А то, – тут тётя Валя спародировала, – «не дозваниваюссь!» И Артём сразу бы подъехал, и мать отвёз, и телефон давно нашли. А мать, если б не срывалась из дома, то вскоре обнаружила его. Телефон работал. Артём, как только увидел, позвонил-проверил. Вернуться домой у матери уже не было сил, и Зинкин сын отвозил её. Он даже в дом не пошёл, хотя всегда был свободно вхож. Значит, тоже поверил. Запёкшаяся кровь обиды подкатила к горлу и перехватила дыхание так, что слёзы стали наворачиваться на глаза, как в ещё недалёком детстве. Артём вышел из дома и сел на скамеечку во дворе. «Как могла мать так думать на меня, всю жизнь в чём-то подозревать, упрекать, гнобить, когда я ни разу даже малейшего повода не давал?.. – размышлял он, оперевшись локтями на колени и свесив голову. – Да, кормила, обувала, одевала, как она это твердила… и только… Но мне совсем неважно было, что я ел, во что был одет. Я только хотел светлой, всепрощающей материнской любви. Я видел: у некоторых моих друзей были такие взаимоотношения с родителями, и мне иной раз тоже хотелось вместе с другом в тот момент подойти и обнять его маму и по-деловому посоветоваться с отцом – у меня такое было невозможно. К счастью, у меня есть тётя Валя. Без неё, наверное, я бы не выжил, не жил…» На земле лежала посеревшая маленькая щепочка. И сквозь задумчивый, набухший росой взгляд ему показалось, что эта щепочка начала слегка покачиваться и затем поползла. За спиной, тревожа тишину, гроздья спелой листвы на берёзе дрожали сильно и мелко… Среди этих звуков высоко на макушке послышался плач котёнка. Артём развернулся и увидел маленькое беззащитное существо. Ему показалось, у того тоже блестели глазки. Котёнок пытался подползти близко к чердачному окну, в которое скреблась ветка, с трудом его державшая. Сорвавшись с места, Артём заскочил на веранду, а оттуда забрался на чердак. Отсканированный на полу солнцем оконный проём помог быстро сориентироваться. Он распахнул окно и стал поудобнее. В какой-то момент напомнил вчерашнего «дискобола»: слегка пригнувшись, отставив правую руку для равновесия, готовый взять старт к своей цели, затмевающей всё вокруг. И он шагнул. Стоя на карнизе и держась одной рукой за створку распахнутого окна, он ухватил котёнка и успел его переместить внутрь чердака. Роковая случайность – и соскользнувшая нога не оставила шансов остальным точкам опоры. А потом солнце спряталось… Через несколько часов тёте Вале позвонили из больницы: – Артём жив, но в очень тяжёлом состоянии. У него открытые переломы правой руки и ноги, и повреждена спина. Будет ли ходить – шансы пятьдесят на пятьдесят. Тётя с племянницей сразу приехали к нему. И потом тётя Валя постоянно была с ним, а Аня, начав учёбу, при первой возможности проведывала, пока Артёма поставили на ноги и выписали. Полиция сразу приехала к матери и много расспрашивала всё больше про суицид, а та всё легко им объяснила: «Хоть он мне и сын, да скажу прямо: зазвездился! Думал, крылья за спиной сработают… Ан нет… Вот и всё!» Кира сменила телефон и, говорят, место жительства. Фильм собирал огромные кассовые сборы. Имя Артёма было у всех на устах. Мальчики, не сведущие, кто такой Штирлиц, все хотели походить на нового героя. Девочки залепили страницы в соцсетях его портретами. Артём сидел на диване и гладил своего котёнка, который только начал осознавать, что попал в добрые руки, в настоящую семью. Тётя Валя заварила чай. Отпив глоток, Артём посмотрел в окно: солнечные зайчики разбросанных по земле жёлтых листьев, испытав несколько серьёзных заморозков, утеряли свой цвет и потускнели… и стали совсем безразличны.Аппендицит
Я с корнем вырвал эти неоценённые страницы из своего дневника, чтобы как можно скорее поделиться накопленным опытом с теми, кому это не нужно. Залепин О.Ж. (ЗОЖ) 5 марта После обеда я покинул улицу вместе с её свежим воздухом, потому что у меня начал побаливать живот (низ живота). И не столько больно, сколько подташнивающее состояние ощущалось в неестественной для этого области, всё там же, под пупком. Но к вечеру боль усилилась. Я выпил две таблетки какого-то дрота… Жена подсказала: дротаверина. Потомприсовокупил к ним пенталгин… потом отвлекающий сытный ужин, пронизывающий укол папаверина, паллиативное лобзание котов и что-то ещё. Сплошная чехарда в голове, потому что супруга всё это время уговаривала вызвать скорую. Я тянул, как мог: телепатически прятал телефоны, просил есть и пить, сам переключал телевизор на захватывающие сериалы, наконец, подсовывал ей любимчика Стёпочку, кота породы турецкий ван (определили сами (!) благодаря интернету). Стёпочку, забредшего к нам, как и остальные, с помойки. Тянул, так как чётко осознавал, что терпеть надо до утра. Что ночью поднимать медперсонал, а точнее даже, собирать по заснеженным сёлам заспанных людей не гуманно. Правый бок почти не болел, тошноты, рвоты – ничего этого не было. Решили проверить симптом Щёткина-Блюмберга. Проговаривать поначалу это было больнее, чем делать. «У жены, – обнаружил я, – при виде больных проявляются пацифистские замашки. Они-то и не позволили ей сделать пальпацию по-настоящему». Но и прыжки собственных пальцев по батуту паха пока ничего не показали. Несколько позже, когда бешеное вращение Земли склонило-таки меня укутаться в одеяло и лечь в кровать, вот тут-то и подобрались боли конкретно к правому боку. Я ещё раз попробовал нажать (очень стало больно) и резко отпустить – стало ещё больней. «Ну, здравствуй, аппендэктомия! – примерно так подумал я. – Завтра познакомимся с тобой воочию…» Полнолуние было такое яркое, что из-за него на тёмно-синем небе было почти не видно звёзд. Но они переместились на таинственно-голубой снежный покров и бесконечно мерцали теперь на нём. До четырёх утра я не мог заснуть… мучась от красоты и от боли. Потом силою воли боль слегка притупил и выкроил пару часов для дрёмы. Но последняя об этом так ничего и не знает. 6 марта Визит в нашу больницу не примечателен. Скажу лишь, что до белых барханов около гаража мы накануне не добрались, и поэтому машина, чуть выкатившись, чтобы только закрылись ворота, сразу увязла в сугробе. Пришлось сейчас навёрстывать вчерашнее. Супруга ругалась и отнимала лопату: боялась, что внутри меня может так рвануть, что я позабрызгаю всё вокруг. К счастью, Господь послал нам на помощь хорошего прохожего. В больнице Местников подтвердил диагноз. Сказал, что спустя шесть часов боль переходит туда, где ей надлежит быть. Только потом диагностируется эта гадость. Снегу было много. Эту неделю мели метели. Около больницы с трудом разъезжались. Потом мы с женой отогнали свою «ласточку» (простите больного за сентиментальность) домой. Через несколько минут в окно мы увидели скорую. На ней, не спеша, и поехали куда надо. Это хирургия, детка! Стационар. Здесь все перекроены. В палатах пахнет газами и прелой мочой, а фекалии могут быть рассыпаны прямо по коридору. Здесь быстро не ходят… и не выходят (кроме блатных и дезертиров). Второй этаж – это стимул к жизни (естественный отбор), укрепление силы духа нации. Здесь стонут от боли так, как Джигурда от кайфа. Здесь не важно: день или ночь – кому день, кому ночь. Перед операцией мне поставили капельницу, сделали пару уколов в левое плечо и один в вену. Я был почти спокоен. Через спинку кровати перекинуты белые подштанники. Перед от зада абсолютно не различим (закройщику не доплатили, и он вторую половину лекала спустил в унитаз): получилась ширинка на пуговичках и там, и там. Сосед по палате сказал: – Раз шаровары висят, значит сегодня будут чекрыжить, – и перекрестил по диагонали воздух. Тут он вспомнил, что у него третий микроинсульт, что с каждым микроинсультом он видел, как из его палаты увозили трупы: – Пообедал мужичонка в 14.30, а в 14.45 его уже накрыли простынёй. Бывает, в душу вселится геенна Пустых тревог, сомнений и обид… Вот дали мне команду выбрить в области паха. Смотрели все. Я тоже. На что там смотреть? Затем перебинтовали эластичными бинтами ноги, как мумии, и велели явиться в операционную. Перед выходом супруга сказала: – Помолись хоть своими словами… И, мгновение поразмыслив, в качестве варианта предложила: «Отче наш, Иже еси на Небесех…» Я давно так не смеялся и трясущийся переступил порог, над которым висело красным: «Тихо! Идёт операция». Меня попросили на топчане принять позу эмбриона. Я доверился, а мне в позвоночник всадили укол. Затем уложили на спину и заковали руки, чтобы я не сбежал. А как бы я мог сбежать, если я перестал чувствовать ноги, кроме, что они погорячели?! Я был скован, но не волновался, и было вроде не холодно, но всё время, пока шла операция, меня сильно колотило от пояса и выше. Нижняя часть приклеилась к столу, она была независимой подвеской. За моей головой медсестра что-то стала готовить к намечающемуся времяпрепровождению в операционной со мной. – Оп-па! – недовольно воскликнула она после какого-то щелчка. Ассистентка в это время включила рабочий свет: одна лампа не работала. – Когда успела?! – вопросила она лампу. – Как думаешь, что-нибудь будет видно? – приняла участие санитарка (простите, младший медперсонал). – Там будет видно, – загадочно рассудила ассистентка и стала приспосабливать то, что сейчас высветилось, к тому, что час назад выбрилось. – Да что ты будешь делать?! – после нового щелчка опять негодовала медсестра. Я сразу вспомнил, как дважды микроинсультник провожал из палаты невыживших. Анестезиолог, видимо, прочувствовала этот момент и стала мне поглаживать щеки. Чаще надо было мне предаваться правильным воспоминаниям! Пришёл хирург. Все расступились, как плюсы от плюса. Его притянуло к моему минусу, и понеслось. Я же ведь точно был спокоен: не чувствовал боли, возни, но тело моё непослушно содрогалось. Было стыдно слегка. Во время операции вели светские беседы и шутили. Санитарка сказала: – Я чувствую себя тем котёночком… – Которому «ды на, подавись!» – продолжил я, и все заулыбались. Улыбку не скроет ни какая маска. Хирург сказал: – Вы тоже читали? Я признался, что слышал этот анекдот уже давно. «Котёночек» пояснила, что у нас в хирургии без шуток нельзя. Я прикинул последствия возможных шуток хирурга и кое-как растянул улыбку. 1:0 – медики открыли счёт. Анестезиолог спросила: – У вас зубки все свои? Думается, в конце этого предложения она ставила не только вопросительный знак, но и восклицательный. Я помотал головой и языком приподнял нижнюю челюсть. Она рухнула куда-то там, вне поля моего зрения. 1:1. Жалко, очень приятная девушка. Все, кроме хирурга (он бывалый!), на пять минут забыли про операцию. Они разом засуетились и, тесно сгрудившись за моей спиной, нашёптывали что-то пробуждающее. Показалось, раздался откачивающий запах нашатыря. А, может, под действием наркоза я что-то не так себе вообразил… – У нас всё хорошо, – сказал хирург. – Слава Богу! – ответил я в омерзительном своём колотуне, не чётко контролируя интонацию. Операция закончена. Всем спасибо! Хирургу – за его золотые руки. Анестезиологу – за теплоту её рук и за эти снайперские уколы, от которых у пациентов всё немеет там, где этого желает она. Всему медперсоналу – за заботу и вежливость. Меня перекинули на каталку и повезли в палату. Я хотел помочь хрупким женщинам передвинуть своё тело, но они сказали: «Даже и не пытайся. Это бесполезно!» И это было удивительно. Я рукой схватил себя за ляжку – это было не моё тело: труп, только ещё горячий. И казалось, что можешь управлять им – ан, нет! Женщины везли меня, будто игрались со мной в аттракционе. Надо мной были неподвижны их головы, и быстро мелькали квадраты потолка под озорной лёгкий смех. В палате, перебазируясь с каталки на кровать, из-за большого перепада высоты я реально успел ощутить себя звездой, парящей в руках довольных фанаток. Закончился звёздный час, начались реабилитационные будни. 7 марта Двое суток, как я не вкушал плотской пищи. Только пару глотков воды сегодня, и пока всё. К счастью, есть и не хотелось. В 16.00 можно попить куриного бульона. Ну что ж, попью. Здесь массово все страдают клинофилией*. Кажется, я тоже подцепил это дело. 8 марта Гуляю по коридору. Смотрю: на столе в холле резинка от консервной банки свёрнута в знак «бесконечность». Прохожу мимо: нет, оказывается, «восьмёркой». Ведь сегодня 8 Марта! Но только Тот, Кто крутит ход Вселенной… Ясно, что этот знак послан с намёком: «Девушки, оставайтесь законсервированными в своей цветущей молодости на долгие, долгие годы!» С праздником Вас! Ну всё, лирика обозначена. На сегодня её довольно. В палате нас было трое, коек тоже. Два моих соседа – старички как на подбор, обоим в районе семидесяти. Но сходство их не в этом. Трапезничают они, когда захочется, это тоже нормально. Но вот сам процесс – это то, в чём они собратья особого племени. Ложками они так гремят по тарелкам, будто не едят, а только требуют еду. Пыхтят, будто сошлись на арене бойни два враждующих темпераментных клана. Ну, а чавкают – членораздельно, смачно, с оттяжкой. Иногда звук ещё такой, будто обе челюсти соскочили со своих мест, и всё это колумесится в чане ротовой полости. При этом один тут же харкает и сплёвывает в банку. В акустике полупустой комнаты даже падающая капля из крана издаёт звук таранящего землю самолёта. Второй – сильно тугой на ухо. Ему легче хотя бы, когда он не видит. Я с трудом выдерживаю натиск рвотного рефлекса, но шансы его вели́ки. В палате чисто. Из трёх лампочек работает одна (не из операционной ли?), но не около моей кровати. Ручка на двери болтается с одной стороны, изнутри. На неё накинута марлевая удавка, закатанная в жгут, и сбоку перекинута на ту сторону. За эту тесёмочку выходящие и тянут, чтобы закрыть дверь. Прогуливаясь по коридору, я обратил внимание на остальные двери – это отработанная система, а не частный случай. Сегодня что-то стал покашливать – больно отражается на шве. 9 марта Мельчайший снег сыпал на землю с тихим свистом и сапом. Он не искрил, не кувыркался, он наступал несметной татарской Ордой. Мой взор окружён серыми панельными пятиэтажками с синими и оцинкованными балконами. В центре композиции, за небольшой котельной, – горстка детей. Все дружно пинали сугробы, и лишь одна девочка в этом не участвовала, она в сторонке щёлкала семечки, сдобренные неуёмным снегом. На протоптанных дорожках, перпендикулярных друг к другу, застыли две дворняжки: белая и чёрно-белая. Окрас как у двух моих котов, Беляшика и Тимы. Друг на друга не смотрят. Стоят долго, не шевелясь: растерялись, куда податься. Белая – ко мне улыбающейся мордашкой. Беляш почти всегда со мной на руках или коленках. Ляжет да ещё обязательно лапкой обнимет. А Тима-Тишуня – такой тихий кот, такой тоже ласковый и умный! Как они там, наверное, и не скучают? Сап постепенно стал походить на храп. Дети развернулись, и все дружно двинулись к одному подъезду. Девочка шла впереди и непрерывно щёлкала семечки. И ей плевать на «Орду», северный ветер и всё остальное. Чёрно-белая дворняжка понеслась туда, где только что были дети. Туда же подбежало ещё несколько собак, и они продолжили детскую игру. Протяжный натужный храп резко оборвался и спросил: – Что ты там в окне увидел? Я не стал забивать мозги соседу и ответил: – Снег идёт. Белая собачка ещё чуток постояла и, высвобождая меня от пристального интереса, скрылась из виду. Я отошёл от немого окна и сел на кровать. В палате снова раздалось театральное посапывание вперемежку с художественным посвистыванием. 10 марта Открылась дверь в палату, и резкий, звонкий голос сказал: – Та-ак, кто тут у меня? Знакомлюсь… Вошла маленькая, очень маленькая кудрявая женщина. Некогда русая копна была затушёвана «Басмой» и присобрана на затылке резинкой. В детстве имевшая сходство с рисованной куколкой, сейчас предо мной стояла не то цыганка, не то португалка. – Здесь все ходячие, – глаз санитарки пристрелян в яблочко. – Мариика! – сказал я. – Вроде пока не переименовывали, – из её ответа чётко было понятно, что она уже столько перевидала тут больных и общаться с ними умеет… И ушла, не поинтересовавшись, кто я, почему знаю её… В течение всего дня она игнорировала меня. Даже сейчас, протирая полы, упорно не смотрит в мою сторону. День заканчивается. Я снова путешествую от одного края крыла до другого, вдруг навстречу идёт Мариика с медсестрой. Целый день я думал, поговорить ли с ней или всё так и оставить? И вот, выползая из затенённых частей прямой кишки коридора, мы встретились на освещённом участке. – Мариика, – решился я, – ты меня не знаешь? Сорок лет назад мы виделись с тобой каждый день, кроме выходных. Я твой одноклассник! А потом, после начальной школы, вы уехали… – Залепин? – припомнила она. – Да, – радостно улыбнулся я. – То-то я думаю, что-то знакомое. ЗОЖ тебя все звали? Ты ж ещё отличником был? – Ну да, – я расплывался, действительно убеждаясь, что она вспоминает. – А мы с тобой не за одной партой сидели? Я честно этого не помнил, но, окрылённый неожиданной встречей спустя почти сорок лет с одноклассницей, ответил уклончиво: – Вполне возможно… – Да, да… Ты же ещё отличником был, – повторно утвердила она свои воспоминания. Мне было приятно, что в таком неожиданном месте так неожиданно я встретил детство, ушедшее, как навсегда разрушенный бабушкин домик. Когда однажды ты собираешься и приезжаешь в родные места и вместо домика, двора со всеми постройками видишь одиноко покачивающуюся калитку, а к её столбику прижаты три угловых кирпичика бывшего фундамента, всё остальное – поросшая высоченным бурьяном равнина. – Ты мне ещё списать не дал, – продолжила она. – Ты сам решил, а мне чушь какую-то сказал. И ты «пять» получил, а я – «два». – Да не может быть! – моя живая улыбка стала каучуковой, хотя сколько я себя помню, знаний мне никогда не было жаль, мне всегда было жаль их нехватки. – Да-да, ты «пять», а я – «два». – Мариик, ты прости меня за ту «двойку», – попытался я отквасить её внутренний мир. – Ладно, я не злопамятная, – харахористым тоном ответила она, – хотя, если б тебе аппендицит резали на моей смене, ух, я бы отыгралась! Ну ладно, будь здоров! Мы разошлись. Для чего меня дёрнуло подойти к ней? Наверное, для этого рассказа. Каким бы ни был Он Благословенным, В один момент её не удалит… Сосед по палате что-то там ворочается и кряхтит (я обычно не вижу, потому что лежу к нему затылком): «Хрен её… О-о, ну кому ты…» Телефона у него нет, он его в первый день уронил в ведро безвозвратно. Как-то он менял памперс. Снял старый, встал, чтобы плотно, со всеми застёжками, экипироваться в свежий. Стоит, растерянно смотрит под ноги, а там уже приостывший кипяток из «краника» журчит на пол, на линолеум. – О-о, – говорит. – А он сыт! Несмотря на то, что осень и зима уже позади, с ног до головы кожа седого брутала в памперсе была такой смуглой, точно до этого он только и посещал солярии, где про него ещё и частенько забывали. 11 марта На часах 10.10. Ничего особенного, кроме того, что я только что вышел из туалета. Как в воду глядел – сегодня седьмые сутки. Ну что сказать? Чувствую, что, не спотыкаясь теперь об аппендицит, всё прошло, как будто более гладко. Выговорился, так сказать, за двоих. Минут пять, после того как я вышел из «ораторской», оставалось ощущение недосказанности. На двери туалета табличка «У нас не курят». Хорошо было бы ещё поставить двоеточие и поимённо указать кто. Бывает, в душу вселится геенна Пустых тревог, сомнений и обид… Но только Тот, Кто крутит ход Вселенной, Каким бы ни был Он Благословенным, В один момент её не удалит Из той души, которая молчит, Как только что на топчане целебном Хирург отрезал твой аппендицит. Навеяло, так сказать, по мотивам… 12 марта Снятие шва – это такая ерунда! Местная клинофилия лечится моментально при выписке домой. Ура, еду домой! Дома меня с радостью встретили супруга и дочка. Супруга сказала: – Наконец-то ты вернулся, теперь есть за котами кому присматривать! Дочка добавила: – И горшки за ними убирать, а то мы уже задолбались! А я и вправду очень рад своему дому! – Стёпа, Тишуня, Беляшик, и вам приветики! На сегодня это, пожалуй, всё. *Клинофилия – склонность к времяпровождению в постели с увеличением времени сна.Крыша
Большая стена золотистого зала отделана рельефным природным камнем белого цвета с небольшими вкраплениями изумруда и янтаря. Точно в центре её, достойно царского места, расположился камин. Роскошный наряд его порталов составляют исключительно мраморные плиты, где на молочных берегах красуются неповторимые зигзаги кисельных рек. Не один миллиард лет создавалась, наполняясь изысканнейшей графикой с дотошными правками, эта прочная трёхмерная топография вечности. Обузданное мастерами во служение эстетике всё это сейчас блестит и переливается, будто залито летним проливным дождём, а не лучами уютного интерьерного освещения, располагающего для душевной беседы. За стеклом, обрамлённым искусным кованым орнаментом, шаманит свои танцы многоликий огонь. Вторя ему, над уступом разместился «театр пантомимы» – это пятнадцать скомпонованных гипсовых масок разного размера, с различными гримасами, на которые только способен мим. Ни одна маска не повторяется. Мы с другом сидим в креслах, исполненных в виде сплетения голых ветвей, за пластиковым столиком в супермаркете, пьём кофе и совсем не подразумеваем, что где-то сейчас потрескивает обугленными полешками аристократическая обстановка. Исполинский стеклянный свод над нами, образованный треугольными рамами, раскинулся по всей ширине здания и, плавно изгибаясь, словно гирляндой из гигантских мыльных пузырей, протянулся вперёд. По левую сторону от нас, подсвечиваясь по рёбрам белыми и синими огоньками, со сводчатого потолка свисают декоративные большие октаэдры. Некоторые спускаются далеко вниз, через все этажи. Мы на самом верхнем, на четвёртом. Около сплошь стеклянных перил, служащих рамой для ромбовой инсталляции, организуя ряды купе, расположились кожаные диванчики со столиками на четыре места. У кого компания поболее, приставляют с торца заимствованные по соседству стульчики. Около каждого столика – пляжные зонтики. Но сейчас солнце сюда не попадает, оно переместилось на ту часть этажа. Лёгкая ретро-музыка создаёт атмосферу южного курорта. Мы вспоминаем те счастливые для меня дни, когда мы оставляли все прочие свои заботы и в точно назначенное время несколько недель подряд, а то и месяцев, встречались неизменно в одном и том же, выбранном нами месте. На шабашке. Игорь придумывал и продумывал дело, а я тогда вдруг решил, что надо начинать строительный дневник. Дневник не получился, но первая запись на отдельном листке всё-таки сохранилась. Я захватил её с собой, чтобы, читая, вместе окунуться во времена двадцатилетней давности. Эта корявая рукопись местами уже изрядно затёрлась, и всё же я пытаюсь разобрать не только слова со стёртыми буквами, но и собственный почерк, и смысл плохо выстроенных фраз… Попутно мы делаем остановки, комментируя фактами, которые выхватываются лучами эмоций на тёмных полках чулана памяти… К месту нашей р..оты, возле м..Зина х. б.л..дей)… – Секундочку, так-так… – край листа сильно затёрт. Я действительно с трудом вникаю в этот набор букв, и только знание событий, происходящих на этом листе, безошибочно реставрирует текст. Дубль два. К месту нашей работы, возле магазина (хозяин Бельдей), подкатил автомобиль сочно-зелёного цвета. Дверца «пирожка» распахнулась, и оттуда вышла… полуобнажённая нога хрупкой блондинки… Я читал неспешно, местами отрываясь ещё на капучино и блинчики, а мимо нас ходили посетители кафе. Много молодых девушек имели на себе минимум одежды. – Было бы смачнее, если б в последней фразе ты написал наоборот! – проникнувшись темой, вставил Игорь. – Поставить рядом два таких слова как «полуобнажённая» и «блондинка» на бумаге, это не в мыслях. Тут усилия нужны. Я тогда пытался, но рука немела, и у меня так и не получилось… Передо мной, за спиной Игоря, обёрнутая зеркальным металлическим листом массивная колонна. Я в ней кривой, но очень-очень стройный. Спокойно доедаю блинчик и приступаю к другому. И, наверное, каблук коснулся земли и, даже цокнул пару раз, пока Она не увела свои ноги с асфальта на обочину. Наверное… Но я ничего этого не видел, а лишь почувствовал жаркое дыхание в затылок в тот момент, когда услышал бархатный Её тембр: «Мальчики, мне нужна крыша!» – Поэтично. Хотя, если честно, у неё вообще-то звонкий, заливистый голос. И она маленькая ростом. И была в босоножках… Давай дальше. Я повернулся и… вспотел. – А ведь тогда жарища, действительно, была из редких! Не было такой тени, которая бы удовлетворяла, – Игорь поднял стаканчик и уголком рта поймал торчащую из него г-образную соломинку. Сделав глоток, он комфортно откинулся на спинку. Незримые кондиционеры исправно несли службу. – Так что вполне возможно! Увидел Её. Мой кулак сжевал панамку на затылке (лёгкое предвкушение романтичных фантазий вызвало нервное напряжение), заодно обтирая капельки увлажнившихся волос (издержки реальности никто не отменял). Затем я украдкой окинул взором себя: чумазый пупок, драные джинсы, шлёпки, украшенные цементными шестерёнками, потом Игоря (в шортах и сланцах, он продолжал тюкать киркой кирпичики, не реагируя на всё происходящее), и я подумал: «Ну как она смогла в нас разглядеть «крышующих», когда нам самим неплохо бы иметь «крышу»?! – В те годы это слово напрочь утеряло свой смысл и ассоциировалось исключительно с навязчивыми «опекунами». А Игорь, не успев расфокусироваться со своего молотка, с пол-оборота был категоричен: «Я не Ван Дам – скакать по крышам сараев!» Она легко и звонко рассмеялась, повторяя почти эхом: «Нет, это я не Вам Дам!» И при этом посмотрела так (!!!) как будто исключительно нам… Взгляд не обманул: «Мальчики, я вам дам возможность заработать!» – Всё так и было! Слово в слово! Не успели мы попробовать на вкус последнюю фразу, как феерическое разноцветное шоу разыгралось прямо перед нами и только для нас: зелёный «пирожок» скушал голубоглазую блондинку в жёлтой блузе, и сам затерялся в облаке пурпурного дыма, возникшего, как волшебный Джин. А затем и дым бесследно растворился в оранжевом пространстве улицы… Как ничего и не было! Мы переглянулись: то было явь или видение?! И стали ждать. Ждём час-другой, день-другой, месяц-другой. Уже практически забыли. И вот… (Я не сильно до этого верил в телепортацию!) – Мы что, всё ещё у Геннадия Григорьевича работали?! – запамятовал я. – К тому времени мы уже перебрались на новый серьёзный объект. Но я не забуду, Сань, как ты мне позвонил и предложил эту первую нашу шабашку у Бельдея. – Я не знал, штукатурил ли ты когда, а речь была именно об этом, а не о кладке, но я был стопроцентно уверен, что с тобой вместе мы сделаем и саму штукатурку, и все эти побочные навороты: пилястры, русты, молдинги, сандрики. Пока я говорил это Игорю, мне подумалось, что много есть людей, у которых что-то хотелось бы перенять или какими-то чертами, возможностями их обладать самому. И есть такие, в чьё тело даже можно переселяться полностью. Но спроси напрямую своего кумира: «Есть ли в тебе то, чем ты недоволен?», – скорее всего твой идеал, как человек порядочный, что-нибудь выдумывать начнёт. А, то даже скажет, что больше недоволен, чем доволен. Стремиться всегда есть куда! Это понятно. Вот сидит Игорь, с виду обычный парень, пьёт кофе с блинчиком вприкуску, а какой результативный тренер и педагог ныне, а в прошлом – волейболист. Дружить и отдыхать с ним легко и интересно. Нужен ли конструктивный совет в быту или решение дизайнерской задачки – всегда подскажет. «Гурман эстетики», – при более близком знакомстве охарактеризовал его мой знакомый. Многие знают фильм «Ночной дозор», но мало кто знает, что главному герою Антону Городецкому дали имя в честь сына Игоря. Я помню этот, озарением осенивший меня интуитивный момент, когда Игорь отказал Бекмамбетову из-за своей скромности (которой у него в достаточной степени хватает), чтобы тот не называл персонажа его именем, но именем сына согласился. У Игоря я не расспрашиваю подобные вещи: знаю, отнекиваться начнёт. Но я-то предвидел, что подобное должно было случиться, и вот раскрываю эту тайну. Я помню, как Игорь однажды сказал своему брату, что если бы он немного подучился медицине, то был бы и там хорошим специалистом. Я думаю, даже авторитетным хирургом. Только вот такие вещи надо произносить оглядываясь, а то некоторые наслушаются подобного и решат: «А чем они не ваятели?» Был у меня случай, когда туговатый бывший охранник, случайно пару раз подержавшийся за шуруп мастера, начал потом даже указывать, что делать. Тут уж хотелось охраны от него самого. Как плохо быть бездарностью!! Как хорошо тем, кто этого не понимает! Одна студентка рассказывала, как её подружка скачала в интернете картинку и выдала за свой рисунок. Она с полчаса «слушала» галиматью, как та всю ночь не спала, чтобы такой шедевр состряпать, потом, наконец, в затянувшуюся, не предвещающую саморазоблачения переписку кинула «художнице» ссылку, откуда сворована картинка. Ну и та сразу стала отшучиваться. Что это? Попытка виртуально возвеличить себя для впутанных поклонников или признание заниженной самооценки? Думала, что среди миллионов картинок в интернете эту никто не сможет обнаружить?! Некоторые могут. А какие соображения по поводу того, что кто-то реальный попросит принести этот классный рисунок, чтобы полюбоваться им и порадоваться за друга? Всё-таки, осознавая бездарность, надо не терять совесть. Порядочность – это не такое уж частое явление и вполне может называться даром. А уж быть порядочным по силам каждому. Удивительная штука – совесть. Она дана человеку Всевышним. И каждый, оправдывая себя, убеждая, разубеждая, всё равно понимает нутром, правильно он поступил или в дисбалансе с совестью. Это камертон поступков. Только у некоторых толстая кожа, и они, бывает, с трудом вникают в глубинный этот звук. Но он есть. Это не навык, не мастерство, не труд. Это то, что изначально вложено и нерушимо пребывает в нас всегда. Это и есть присутствие Бога в нас. Часто ради своего комфорта мы идём против совести. Топим котят, выскребаем будущих детей, не даём в долг, делаем дела не в силу способностей, ругаемся, врём… этот список, пожалуй, бесконечен. И во всех случаях ты, вроде, прав. Но что-то «тинькает» в это время внутри тебя, иногда звучно, а иногда еле-еле слышно. Когда Геннадий Григорьевич спросил меня прямо: «Ты вообще штукатурил?», я чуть телефон не выронил от волнения, но припоминая, как в армии затирал ладошкой на стене четыре кирпича, откинувших от себя ненавистную цементную паранджу, сказал: «Ды… штукатурил». И тогда он произнёс свою знаменитую фразу: «Мне «ДЫ» – не надо!» И я сослался тогда на Игоря, сказав, что этот парень делает всё как нужно. – Ты тогда меня инструктировал: только «ды» не говори, типа «ды делал, ды можем»… – К счастью, тогда решили вместо штукатурки облицевать кирпичом магазин. Я уже попробовал, что такое кладка, и ты «ды кусочек стенки в сарае замуровывал»… – У меня сосед на тачке завозил тяжеленное бревно во двор. А там возвышенность. На пригорке сил не хватило. И под гору, как тараном выбил кусок стены сарая. Это единственное, что я возвёл из кирпича к тому моменту. – Зато ты потом меня научил, хоть никогда до этого и не пробовал сам, некоторым строительным хитростям, до которых додумывался, да и многому, что в жизни пригодилось. Моё же первое знакомство с кладкой тоже случилось в армии. Разбивая парк для городка, где живут семьи военных, я задумал в одной из её зон поставить кирпичную арку с висячим фонариком и полукруглой скамьёй. У нас в роте было два каменщика – они выложили колонны и остановились. «А мы, – говорят, – не знаем как арки выкладывать». Уже второй накренённый их кирпич не смел противостоять мощи земного притяжения и в который раз невинно грохался с двухметровой высоты. Это сейчас в интернете можно найти всё, ну или почти всё. А тогда и арок-то, кроме как на старинных памятниках архитектуры, днём с огнём… Не то, чтобы процесс видеть. Я никогда не видел мастерок даже. Но додумался сделать шаблон (приятно было потом узнать, что так и делают профессионалы). Каменщики начали теперь на опору выкладывать кирпичи, но получалось криво (они не улавливали угол сектора). «Красиво – не всегда правильно, но вот некрасиво – это всегда неправильно», – пофилософствовал я и решился взять мастерок. Белый кирпич был измазан со всех сторон цементным раствором, но уложить раствор туда, куда следовало, я так и не смог. Он издевался надо мной: его практически невозможно было подцепить из ведра, а когда это всё-таки удавалось, он потом всё равно скатывался с гладкого полотна кельмы, как ребёнок с горки. И скатывался куда зря. А ребята так и не смогли правильно ставить кирпичи. «Вы наноси́те раствор (нашлось конструктивное решение), а я буду кирпичи укладывать». Это первая моя кладка – без мастерка, зато сразу арка! А потом, дома уже, пришлось снова брать кельму в руки, и полны вперёд! – А когда дяде Гене мы показали эскиз, набросанный авторучкой на тетрадном листе, он изумился: «Правда всё так и будет?! И даже вот эти цветочки-аппликации на стёклах?» – «Правда. И даже вот эти цветочки. Вообще, это же мы накидали набросок для уточнения и потом более детальной прорисовки». – А он говорит: «Этого достаточно. Я сохраню листок и в конце сравню». В конце он действительно достал листок, смял его и сказал что-то вроде: «Обычно все рисуют эскизы лучше, чем делают…» За потолком медленно проплывало белое взлохмаченное облако, как разыгрываемая часть шоу этих великолепных декораций, в которых мы пребывали. Рядом, на «купейных» местах, кофейничает семья. Мальчик равнодушно похрустывает картофелем фри и восторженно вертит головой во все стороны. Прямо над ними, с трудом вырываясь из обилия всевозможных подсветок и вывесок, свисают большие кашпо с вечноцветущими синтетическими цветами. Осень зашла за середину. Серёга (Вау! Как у матёрых профи, на втором объекте у нас появился подсобник!). Серёга увидел Её в первый раз. Его грудная клетка сжалась и выдавила: «Буду бриться!», кадык интеллигентно добавил: «Каждый день!» И мы стали обсуждать планы на предстоящую весну и знакомиться. Она сказала: «Семейное положение – отлично!» И подвела резюме, что в общем никаких отклонений от планов с её стороны не будет. Серёга подтвердил и упрочил свои намерения: «Буду бриться и духориться!» – От Серёги это услышать было забавно, потому что он был убеждённый молчун, и скромен на редкость! А как подсобник – настоящий пахарь! – Кстати, по поводу «отклонения от планов», – напомнил Игорь, откуда там взялась эта фраза. – Это же началось с того, что она говорила: недостающие перегородки и крышу делать точно по плану, чтобы никаких отклонений. Потому что всё, что уже возведено, именно так и строилось. Но когда мы увидели, что план строителями брался лишь иногда, в минуты их глубокой депрессии, то предложили ей свои креативные идеи. И к обоюдному удовольствию, она их приняла. А как было не принять, практически, высший пилотаж архитектурной мысли?! – Мы ж не какие-нибудь Лахманы, чьи заборы обставили всю страну! Тут штучный товар, индивидуальный подход! – я был абсолютно согласен. – Он вроде успешным архитектором стал в Америке, но по какой-то иронии в России только его бетонные ограждения и реализовали. Но зато как! Куда бы ты ни шёл – обязательно в «стену» упрёшься! – Я догадываюсь, по какой иронии. Читал когда-то, что его фамилия переводится как «человек, который смеётся», – и тут я слегка замечтался. – Посмеивался довольно, наверное, получая отчисления от выпуска каждой плиты… – Пятьдесят рублей, полагаемые к медали, только и получил за забор, – несмотря на улыбку, не покидающую его уста, в глазах друга я увидел искреннюю печаль. Нет, не за преуспевающего ныне американского бизнесмена Бориса Лахмана, точнее, не столько за него в тот давнишний момент, сколько за массовые заборы абсурда и нелепостей, которыми отгорожены наши соотечественники. «Соседский» малыш наконец-то дожевал жареную соломину картофеля и побежал к игре-автомату «Купи сувенир». Из разжатого кулачка он, смакуя, опустил несколько монет в тайную прорезь монетоприёмника. Кран за стеклом лениво прошёлся туда-обратно и продолжил свой тихий час. Тогда на помощь подошёл брат. Игрушки то не цеплялись, то цеплялись, но поднимаясь, падали от толчка крана, только всё это малышу было безразлично. Он носился между родителями и автоматом, чтобы, получив очередную горстку медных круглячков, с удовольствием спускать её в прорву, обёрнутую в красочные цвета, не дожидаясь даже конца сеанса. – Я не забуду, как мы́ договаривались о цене. Ты предложил начать с космической суммы и постепенно шуткой-смехом спуститься до желаемой, – мне и этот эпизод ярко врезался в память, и это воспоминание всегда сопровождается искристой улыбкой. – Ага, – Игорь тоже озорно засмеялся. – А когда она уже согласилась выше того, что нас устраивало, мы сказали, что теперь мы не согласны и назвали ещё ниже, свою. – Это было очень весело! Всё время, пока мы находимся здесь, улыбки не покидают нас. Народилась весна, – освежились и планы. Аисты налево-направо разносили детей… Птеродактиль скинул пару мужиков. Одного нам – помощника Мишу (ну, а как это вообще возможно – без двух подсобников!?), а другого Ей – парня на три буквы – «Юру»! Серёга сказал: «Не то что бриться – пить теперь буду!» – А ведь Серёга действительно вскоре умер по причине алкоголя… – Да, Юра этот, неожиданно свалившийся, убил всю романтику производства. Вот тебе и «никаких отклонений от планов»! Миша, правда, не врубился: «Ребята, вы же говорили, что на работе будете время проводить до глубокой ночи!?» А мы даже, не дожидаясь вечернего кофе, домой сворачиваемся… Хотя, если б… – Помнишь, Миша увидел клумбу у неё во дворе и спросил: «Что это за цветы?» А ты ему говоришь: «Это хризантемы». – Нет, не помню… Ну и? – А ему совсем не понравилось звучание слова «хризантема». Он, привыкший к словам «резец», «верстак» и «фреза», в слове «хризантема» первые три буквы воспринял как размазню. Как если бы вместо «фреза», говорили «хреза». Правда ведь, не звучит?! Работаем активно, но уже без огонька: «огнетушитель» под боком околачивается. Она, как это сейчас модно, «спонсором» его называет. Хотя спонсор, на наш взгляд, это не тот, кто много возражает! (В их комбинации это слово не к тому приставлено, ну да ладно). И вот этот «спонсор на три буквы» хулиганит: то – не то, а это – из Белгорода. Спонсорства не прослеживается… А Ей приходится отдуваться: «Мальчики, да не спешите, да отдохните, да что ж вы в такую погоду работаете?» И при очередном телефонном разговоре после исторически истерического смеха (думаю, волновалась!), скрипя зубами, блефанула: – Может, вам денег дать?! Моё проявление выдержки: «Мы что, похожи, что нам уже надо дать?!» Игорю не очень понравилось, и он на другой конец трубки переправил честное: – Мне надо дать! А Она ему: – Подождёшь! И вот здесь никаких отклонений от планов с её стороны не было… P.S. Несмотря на небольшую её финансовую задержку (эта была нестрашной), от работы и сотрудничества мы на самом деле получали удовольствие! И, хотя каждый сейчас занимается своим делом, ту работу, вообще, тот период я вспоминаю светло и с эмоциональным подъёмом! В идеале: работа должна приносить удовольствие! Ведь это, откинув сон, половина, а то и бо́льшая составляющая жизни… – Ну вот и всё, – я свернул невзрачный листок, который подарил только что час приятных эмоций. Но их шлейф будет ещё тянуться до конца дня, а может, и гораздо дольше. – Это действительно было классно! И многое помнится, хоть уже и двадцать лет прошло! Да и на других наших работах есть, что вспомнить… Игорь, – переключившись теперь на свой, недавно завершённый объект, я ещё раз поблагодарил друга за помощь, – без твоей поддержки и непосредственного участия я бы не справился. А идею с пятнадцатью мимическими масками, что ты предложил для каминной, реально воплотили. Получилось великолепно! Мы разошлись по своим делам. На знаю, куда отправится сейчас Игорь: украшать ли стеклянными лестницами новые интерьеры, повезёт ли команду своих подопечных в Сочи или Москву (впрочем, к чему повторяться с этими городами?), может, в школе остались ещё какие дела… а я сегодня же возьму авторучку и сяду за письменный стол. С меня рассказ. Я этого хотел. А пока там, где меня никто не слышит, душа рвётся песней в зелень мая. И я, слегка морща нос, горланю пару строк «Калинового моста»: «В сочных травах О-о-Ольга… Кто нам крикнул: «Горько?!»Поездка в деревню
Примерно классе в шестом я один решился поехать в деревню к бабушке с дедушкой. Мама наставляла меня: – Будь внимательнее и аккуратнее. В городе, переходя дорогу, смотри по сторонам и не спеши где не надо, а где надо – пошустрее будь, а то машина раздавит. Наш автобус довезёт тебя до автостанции, это конечная. Там перейдёшь на другую сторону улицы и дальше – едешь на троллейбусе. Номера́ маршрутов… – Да знаю, знаю, – вставил я деловито. Взрослый ведь уже! – мне не хотелось, чтобы такое ответственное и увлекательное событие сорвалось. – Потом садишься на трамвай. Напоминаю: и трамвай, и троллейбус – это транспорт, работающий от тока. Потными и сопливыми руками его не лапай, где зря. Пересадка, помнишь где… (Кивнул). Трамвай довезёт тебя прямо до Южного автовокзала. На вокзале алкашей и слащавых сторонись. Алкаши покалечить могут, а слащавые – заманят и на органы порежут. Покупаешь билет, помнишь до куда?! (Кивнул). Хорошо. Когда доедешь до места, не перепутай проулок, он слишком длинный… Чтобы возвращаться не пришлось. А по-другому к обрыву туда, где лодка, там не пройти. В том проулке ещё и собаки могут шататься. Моя ухмылка выказала: «Ерунда!», а мама продолжала: – Если не загрызут, то от бешенства сорок уколов в живот надо будет колоть. Держись проулка того, что правее. Реку вброд не вздумай переходить – течение быстрое, а ниже по течению глубина большая, можешь утонуть. Переплыви на лодке. Да в лодке сиди смирно и лодочника болтовнёй своей не отвлекай. Лодочник, ты помнишь, живёт справа за обрывом. (Кивнул). Если он тебя не увидит, подойди к краю обрыва и покричи. Да не свались от натуги, иначе костей не соберёшь. Там этажей пятнадцать отвесной высоты. (Кивнул). От сомнительных личностей держись подальше, а то ведь пять километров до деревни по бескрайним лугам, да потом мимо леса идти. Лосей или волков вдруг увидишь, остановись, постой и руками, как пугало, не маши, не провоцируй, и они сами уйдут в поисках другой еды. А если какие добрые попутчики будут, то лучше с ними и иди. (Уже надоело кивать. Скорее бы в маленькое путешествие!) Держась правее, по проулку я точно вышел на край высоченного обрыва. Далеко внизу протекает река, а за ней, намного ниже, чем я стою, раскинулся бесконечный простор: всё это огромный луг с мягким ковролином травы, лишь вдалеке, мелко штопая горизонт, едва угадывается край леса. И вот уже лодочник доставил меня на ту сторону, и, с усилием втыкая весло в дно, направил лодку обратно. Другой маршрут ей неведом. Я поднялся по белёсому, с переливами голубой глины, склону. Один… В путь! Парусником. В бесконечность простора и воодушевления! Солнце надо мной тоже сияло. Оно там вверху, а я здесь внизу. Минут через десять с левой стороны ко мне стал приближаться ещё такой же, одинокий путник. Я знал, что откуда он шёл, там тоже есть тропинка. Однажды нам пришлось добираться тем путём, потому что кто-то сказал, что лодочник в больнице. Для этого нужно проехать ещё несколько остановок и по очень, очень длинному, высоко парящему навесному мостику перейти реку. Прямо, тропа индейцев, захватывающая дух! Но идти оттуда дальше. – Одна головня и в печи гаснет, а две – и в поле дымятся, – сказал мне путник, приблизившись. Ближайшая деревня здесь, – это куда я иду. Все остальные – дальше. Вместо привета, нарисованная, как я понял, перспектива – сгореть заживо посреди поля – удручающа, только вот сказать, что пойдём порознь, было глупо. Как это было бы возможно?! Да и на вид он приличный мужичок. Среднего роста. Обычное серое, впрочем, как и его одежда, лицо. Я подумал даже, что где-то мог видеть этого человека: кажется, среди рабочих коммунального хозяйства. По зелёной глади, утвердившись со скоростью, мягко рассекая тёплую плазму воздуха, мы дошли до небольшого холмика, дежурившего около самой тропинки. Не велик ростом, но велик значением этот вечный страж – «середина пути позади». Эта фраза, вслух или мысленно, произносится всегда, независимо от направления. Вскоре выпятилась и краюшка леса. – Давай пойдём по лесочку, – предложил Битюля (можно просто: дядя Беня). – Воздух там приятный и тенёк прохладный. И наш катамаран чуть дал лево руля. Я тайком огляделся в очередной раз – ни-ко-го! Две тёзки Срубили по берёзке, Потом ещё по ёлочке… Девчонки – комсомолочки.Хорошо, тому живется Кого мамка родила, А меня родил папаша Мамка в городе была.
Я улыбнулся, но не сильно.
Кто сидит не развлекается, Не танцует, не поет — Пусть на нас не обижается: В виде штрафа – рубль дает! Сыпал путник свои шутки-прибаутки. Мы вошли в лес. Как только луг позади плотно закрылся шлюзами сосен, Битюля (ну и имя!) предложил сделать перекур. Он кинул сумку на землю и полез в карман за спичками. «Не в поле, а в лесочке, выходит, буду я поленом костра», – как от холода от этой мысли стало потряхивать мою нижнюю челюсть. Лес нервно зашипел. Битюля прикурил папиросу и, щурясь, сквозь стиснутые зубы подозвал меня: «Иди сюда!». И, не сомневаясь, что я сейчас подойду, как крыса на флейту, он сосредоточился на содержимом своей ноши. Замер. «Вначале на органы порежет, а остатки в огне сокроет», – подумал я, но преодолевая волнение, спросил: – Всё в порядке? – Огурцов нет. Одни грядки, – не задумываясь ответил он и, засунув руку по локоть в мелкозубую пасть сумки, продолжил: – Насти, власти, профсоюз… Сам без… булок остаюсь! А, вот! Он протянул мне сладкую ватрушку. – Нет, дядя Беня, спасибо большое, я не проголодался! «Сдобой маньяки заманивают», – четко анализировал я развивающиеся события. – «Спасибо» на хлеб не намажешь и в карман не положишь. Ешь, пока рот свеж, а завянет – не заглянет. Проглоти́ть, а там как хотить. Его, и без того дурацкие шуточки, стали напрягать. Мне не терпелось скорее дойти до деревни, где можно будет почувствовать себя уже в относительной безопасности. – Да бери, не стесняйся, – он затянулся смачно.Всучил мне сдобу и другую себе взял. – Сейчас покурим, жевнём и дальше пойдём. Но когда мы перекусили, мы дальше не пошли. Ему захотелось, понимаете ли, отлить. – А как же, Санёк… на дорожку. Брызнем немножко. Давай, давай… Мы стояли рядом. Я вспомнил как моему другу одноклассник так же полштанины нечаянно замочил… Дело было на дискотеке. Отошли они в кустики. Струя оказалась непредсказуемой. Дискотека на этом незапланированно для них закончилась. Дискотека-то ладно… Я на всякий случай плавно развернулся, от греха подальше. Далее (хотел сказать «вдруг», но это было не вдруг. Битюля не переставал поддерживать натужную беседу даже и на фоне журчания): – Видишь, корявый какой?! Это его пчёлы покусали. «…Пчёлы покусали…» Это как такое возможно?!» – я не посмел произнести это вслух. – Да, – подтвердил он словно мои догадки. – А до этого шарики загнили. Был у нас один. Говорят, с детства шарики сильно любил… Вот он мне и нашпиговал… подшипниковые. Правда, он говорил, что больше нельзя, а я от жадности ему: давай ещё, давай ещё! «Наше ваше тревожить, что надвое помножить», – сказал мне тогда «шаровик» и не стал перечить. А я с тех пор всегда и всем говорю – жадничать не надо!.. Хотя долго позвякивали на моём валу подшипники… – Битюля умилённо примолк, словно услышал этот слесарно-бильярдный звон, зовущий в прошлое. – А потом – мышиные ушки вживлял… Нам сторож иногда подбрасывал мышей. – Какой сторож? – я действительно не мог вообразить: какой сторож, кому, куда… – Ну, который на зоне нас, зэков, сторожил. Шутковал так, – пояснил он. – А мы не обижались и даже благодарили. У нас там свои хирурги свои шутки экспериментировали. Так вот, прижились ушки! Бабе моей нравилось! А как с бабой разошёлся, так и ушки отрезал. Сжёг мосты, так сказать. А по правде – надоели… Хотя мыши с детства меня не пугали, но я вдруг чётко услышал, как в этом сосновом бору затрепетала одинокая осинка моего духа. Минуты обрели статус вечности. Дрожащими руками я застегнул штаны. – Тряси не тряси, а последняя капля в трусы, – этой фразой Битюля и рассказ из своего прошлого сейчас отрезал. Но потрусить ещё потрусил. Даже казалось, что он пытался просушить. – Вот теперь налегке и дальше двигать можно. Эх, бахилы вы, бахилы, Напиталися водой. Ничего не заработали, Пошлёпали домой. Наконец-то краюшка леса закончилась, и мы вплотную приблизились к деревне. Показались люди: кто-то отгонял телушку хворостиной, кто-то возвращался, пересчитав баранов, а кто и просто стоял перед домом. Просто стоял. Как будто просто. Коммутируя свежеуловленные новости. Сканируя лукавым взглядом любого незнакомца, с моментальным выявлением диагноза – это чужаки по духу или только по прописке. Вот и на нас смотрели, не скрывая подробнейшего любопытства. И это был тот случай, когда я такому прицелу был несказанно рад. – Не гогочет, не ревёт, и забота не берёт, – кивнул Битюля в сторону местных зевак. На первой развилке, откуда, к счастью, ещё далеко до дома моей бабушки, он попрощался. Финогей и баба Марфа Живут дружно лет уж сто, Только иногда друг друга Донимают: «А ты кто?» – выдал он финальную и ушёл малоизвестной мне тропой. Я был жутко рад, что он не увидел, где живут мои дедушка с бабушкой! Вот только прибаутка его последняя… Совпадение или он, правда, знал, что их зовут Финогей и Марфа?! И всё же, кто был моим попутчиком, я никому не рассказал, дабы не пришлось откачивать валерьянкой и нашатырём.
Последние комментарии
5 часов 24 минут назад
9 часов 39 минут назад
9 часов 49 минут назад
9 часов 54 минут назад
10 часов 14 минут назад
10 часов 23 минут назад