Д.В. Сарабьянов Русская живопись. Пробуждение памяти [Дмитрий Владимирович Сарабьянов] (fb2) читать постранично, страница - 2

национального своеобразия русского искусства. При этом надо иметь в виду, что такая задача должна решаться в трудных условиях информационной перенасыщенности, известной растерянности искусствоведческой науки перед лицом сложного взаимодействия разных направлений в области современного гуманитарного знания.

Не претендуя на завершенность и точность формулировок, рискну высказать некоторые суждения по поводу того, какими способами можно было бы выйти сегодня из сложившейся кризисной ситуации. Эти размышления прошу не принимать как некие формулы сложившегося метода, к тому же использованного уже в разработке задач, выдвинутых содержанием сборника. Эти рассуждения имеют сугубо предварительный характер и прежде всего касаются современной искусствоведческой науки в целом, а уж вслед за этим — конкретной проблематики настоящего сборника.

Думаю, что современное отечественное искусствознание могло бы воспринять некоторый опыт гуманитарных наук — с тем, чтобы приобщиться к современному научному мышлению. На первом месте, с моей точки зрения, здесь оказывается и философия. Классическая философия, как известно, хорошо послужила искусствознанию — и в тот момент, когда формировалась эта наука, и в современном рассмотрении исторических явлений^[5]. Наверняка еще остались скрытые резервы для полноценного использования философии как исторической параллели искусству. Но более важная задача — освоение опыта современной неклассической философии в целях усовершенствования методологии нашей науки. Разумеется, освоение опыта философии должно происходить без ущерба для специфики искусствознания. В своей реплике на мою статью о некоторых методологических вопросах искусствознания А.В. Михайлов справедливо заметил:

Видимо, переносить в науки о культуре какие-либо готовые результаты философии вполне бесперспективно. В лучшем случае это обращает искусствознание в прикладную область философии. В последнем нет ничего, собственно, «дурного», но ясно ведь, что у науки об искусстве есть и свои дела. Тем не менее такое разделение науки об искусстве (наук о культуре) и философии не отделяет их друг от друга, но сближает. У наук о культуре есть свои проблемы — уже осмыслить себя изнутри они могут лишь сами; осмысляя себя, они и становятся на почву философии, — малопродуктивное извне становится продуктивной внутренней силой^[6].

При этом надо иметь в виду, что сама эта «почва философии» сегодня чрезвычайно обширна.

С первого взгляда может показаться, что сближение с философией еще более отдалит науку от конкретного исследования произведений искусства. Опасность такого отдаления сегодня достаточно велика. Читая искусствоведческие книги и статьи, слушая доклады на многочисленных конференциях, с недоумением замечаешь, что о самом искусстве все реже и реже идет речь; что смысл искусства, который мог бы быть нам доступен при созерцании конкретного произведения, все более часто ускользает из нашего поля понимания, оплетается сложной наукообразной паутиной. Если недавно наши исследования были «замусорены» формально-стилевыми терминами, словами, которые якобы принимали участие в формальном анализе произведения, на самом деле достаточно оторванном от его сути, то теперь превалирует «замусоренность» другого рода. Модная терминология, далеко не всегда обязательная, понятия, заимствованные из соседних, иногда весьма далеких от искусствознания научных сфер, — все это — типичные проявления того внешнего «поумнения», которое только затуманивает жизненный, человеческий (или божественный) смысл искусства. Не скажу, что все искусствоведы подвержены этой болезни. Во многих работах ощущается чуткое отношение к конкретному художественному явлению. Не буду приводить примеры. Но такие работы не устраняют опасности, о которой вдет речь.

Призывая к сближению с философией, я не думаю, что это сближение повлечет за собой еще большую словесную и терминологическую перенасыщенность нашей науки, что поднимется новая волна засорения нашего профессионального искусствоведческого языка чужими словами — философскими терминами (без которых, кстати, иногда и не обойдешься). Сами философы, между тем, когда они пишут об искусстве, весьма далеки от этой опасности. В качестве доказательства я могу принести три текста: знаменитый отрывок, посвященный «Башмакам» Ван Гога из работы Мартина Хайдеггера «Истоки художественного творения», статью Мишеля Фуко «Придворные дамы» (из книги «Слова и вещи»), посвященную «Менинам» Веласкеса, и работу Гастона Башляра «Введение в Библию Шагала» (в книге «Новый рационализм»). Все эти тексты впечатляют проникновением в живое жизненное содержание произведений, движением мысли по прямому пути к сущности данного художественного явления.

Дело, конечно, не в самих текстах, а в тех перспективах, которые открывают для