Русско-турецкая война 1686–1700 годов [Андрей Геннадьевич Гуськов] (fb2) читать онлайн

ВВЕДЕНИЕ

В последние полтора десятилетия отечественная историография переживает взрывной рост исследований, посвященных войнам и военному делу в России раннего Нового времени. Особенно это касается судьбоносных событий середины XVII в., когда Русское государство оказалось вовлечено в конфликты практически со всеми крупнейшими странами региона — Речью Посполитой и союзным ей Крымским ханством (война 1654–1667 гг.), а также Швецией (война 1656–1658 гг.). Появляются новые исследования и по военным событиям эпохи Смуты, Смоленской войны и Русско-турецкой войны 1672–1681 гг. Основная часть их посвящена детальному описанию отдельных кампаний, но встречаются и обобщающие работы^[1]. Нельзя сказать, чтобы подобный научный интерес, отражающий в том числе и запросы современного российского общества, совсем не затрагивал «последнюю» войну Московского царства — Русско-турецкую войну 1686–1700 гг., однако внимание исследователей к данной теме на фоне остальных военных конфликтов следует признать явно недостаточным.

И дело здесь даже не в задачах изучения частных событий указанной войны, которые постепенно решаются отдельными исследователями. Основной лакуной, на наш взгляд, является отсутствие концептуального осмысления войны как целостного военно-политического процесса от момента заключения Русским государством союза с Речью Посполитой 1686 г. до подписания Константинопольского мира 1700 г. В отечественной науке это противостояние до сих пор дробится на отдельные крупные кампании: «бесславные» Крымские походы 1687 и 1689 гг. В. В. Голицына и «удачные» Азовские походы 1695–1696 гг. Петра I. Одной из очевидных причин этого является устоявшаяся традиция противопоставления «петровского» и «допетровского» периодов истории России, водораздел между которыми как раз проходит по рубежу конца 1680-х — начала 1690-х гг. И хотя общее понимание того, что юридически Россия находилась в состоянии войны с Османской империей и Крымским ханством все эти годы, несомненно, присутствует во многих работах, в том числе современных, оно мало влияет на сложившуюся историографическую традицию.

Само представление о данной войне в научном и общественном сознании, отраженное в таких системообразующих сводах человеческого знания, как энциклопедии, словари и учебные пособия, долгое время было (а частично и остается) весьма нечетким и противоречивым. В изданиях XIX — начала XX в. военные операции 1687–1689 и 1695–1696 гг. определялись исключительно как локальные события. Крымские походы объяснялись ответными действиями на нападения татар, Азовские — пониманием Петром важности владения Азовом и желанием получить выход к морю «по кратчайшему направлению»^[2]. События же войны Священной лиги с Турцией 1683–1699 гг. никак не сопоставлялись с действиями России. Впервые о взаимосвязи боевых действий различных государств против Османской империи сказано в обобщающей статье «Турецкие войны России», написанной А. Василенко для «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона. Автор прямо указал на «присоединение России к священному союзу против турок» и на ее обязанность после заключения Вечного мира с Речью Посполитой вступить в войну и напасть на Крым. Действия Петра против Азова соотнесены с «исполнением священного союза», а поездка в Европу, переговоры в Карловицах и подписание Константинопольского мира представлены звеньями единой цепи событий^[3].

В советский период авторы словарных статей постепенно перешли к системному описанию самой войны 1686–1700 гг. Так, в первом издании «Большой советской энциклопедии» в разделе, посвященном русско-турецким войнам, в перечислении действий русских правителей упоминается, что Петр I «продолжал неоконченную Софьей войну с Турцией»^[4]. Первое же выделение конфликта в качестве самостоятельной «Русско-турецкой войны 1686–99 гг.» состоялось в 1969 г. в «Советской исторической энциклопедии»^[5]. Аналогичное описание обнаруживается в «Советской военной энциклопедии» 1980 г.^[6] «Русско-турецкую войну 1686–1700 гг.» видим в новом справочнике по военному делу^[7] и электронной версии Большой российской энциклопедии^[8].

Подобная эволюция словарно-энциклопедических дефиниций определенным образом свидетельствует о формировании общественно-научных представлений о войне как о целостном феномене, пусть и в самом общем, справочном, виде. Это, как представляется, дополнительно свидетельствует о необходимости появления комплексного научного описания ее событий, тем более что как факт российской истории война до сих пор отсутствует в специализированных учебных пособиях. В качестве примера можно привести новейшее издание книги «Военная история России», где упоминаются лишь Крымские и Азовские походы, а о самой войне — не сказано ни слова^[9].

А. И. Филюшкин — известный отечественный специалист по истории Ливонской войны 1558–1583 гг. — отмечал, что ее изучение идет путем накопления «критической массы» работ, позволяющей изложить в обобщающем фундаментальном труде новую концепцию предмета исследования^[10]. Однако, учитывая историографическую специфику избранной темы, авторы настоящей книги решили пойти иным путем, видя свою основную задачу в формировании целостной картины войны 1686–1700 гг. на основе комплексного описания и анализа событий, происходивших на разных театрах военных действий. При этом, что важно подчеркнуть, многие из них, включая походы на Крым, Азов и днепровские городки, рассматриваются с привлечением значительного количества малоизвестных либо не введенных в научный оборот источников. Предложенная работа, таким образом, сочетает и концептуальное обобщение, и новый фактический материал и поэтому может стать дальнейшим импульсом для более детального исследования отдельных кампаний Русско-турецкой войны и связанных с ней событий политического или экономического характера.

Изучение Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. как единого процесса может способствовать преодолению ее недооценки в историографии. Например, в сравнении с Северной войной 1700–1721 гг., начавшейся немедленно после подписания мира с Портой. Между тем война 1686–1700 гг. продемонстрировала не только исключительно военные, но и военно-экономические и военно-организационные возможности, которых достигло в своем развитии Московское царство первых Романовых и которые потом подверглись фундаментальной трансформации в ходе Петровских реформ. С другой стороны, война, несомненно, повлияла на систему взглядов самого Петра I, и в первую очередь — касавшихся вопросов внешней политики и военного строительства. Именно в ходе нее он получил первые навыки ведения боевых действий, а также опыт реализации крупных инфраструктурных проектов, в дальнейшем пригодившийся в ходе Северной войны. Достаточно вспомнить, что одним из итогов данной войны стало создание военно-морского флота. Кроме того, в те годы Россия впервые в своей истории выступила членом международной коалиции — Священной лиги. Важность этого опыта для российской дипломатии трудно переоценить.

В связи с этим в рамках основной исследовательской задачи авторы не замыкаются лишь на описании военных действий, но и затрагивают, по возможности, военно-мобилизационные усилия, логистику, специфику малой войны в отдаленных и периферийных регионах, идеологическое обрамление кампаний и военно-дипломатическую активность русского правительства. Последняя, в частности, имеет определяющее значение для понимания причин войны, оценки ее результатов и осмысления ключевых итогов противостояния. Может быть, не все указанные аспекты в рамках обобщающей работы удалось рассмотреть в равной степени систематически, однако в целом представленный материал выполняет задачу обеспечения комплексного взгляда на историю войны.

В процессе работы удалось выделить три основных хронологических периода хода войны, обусловленных как активностью в ходе боевых действий, так и внутригосударственными конфликтами — борьбой за власть между Милославскими и Нарышкиными, движением старообрядцев, стрелецким восстанием и др.: 1) «Крымский» период — 1686–1689 гг.; 2) «Оборонительный» период — 1690–1694 гг.; 3) «Османский» (или «Турецкий») период — 1695–1700 гг. За рамками данной хронологии остались боевые действия на Кавказе, специфика которых заставила выделить их в отдельную главу.

Русско-турецкая война не была первым столкновением России и Османской империи и в определенном смысле предопределялась наследием предыдущего конфликта, разворачивавшегося в 1672–1681 гг. В более широком смысле истоки этого противоборства были обусловлены ростом международного влияния Русского государства в Восточной Европе и нараставшим вмешательством Порты в дела региона, начиная со второй половины XVII в. Сам исследуемый конфликт стал частью Великой турецкой войны 1683–1699 гг. — многолетнего противостояния Османской империи и ее сателлитов, с одной стороны, и участников Священной лиги (римский папа, Священная Римская империя германской нации, Речь Посполитая, Венеция и Россия) — с другой. На завершающем этапе конфликта активные действия России подтолкнули Османскую империю к миру, повлияв, таким образом, на ход европейской истории. При подготовке мира Московское государство, опять-таки впервые, участвовало в качестве полноправной стороны в международном конгрессе — Карловицком (1698–1699 гг.), итоги которого стали составным элементом так называемой Вестфальской системы международных отношений. В войне 1686–1700 гг. Россия не была главным противником Порты, а днепровский, донской и прочие театры военных действий являлись для Стамбула почти до самого окончания боевых действий военно-политической периферией. Тем не менее этот конфликт стал прелюдией многочисленных русско-турецких войн XVIII–XIX вв., имевших для обеих стран уже решающее значение. Неудача Прутского похода 1711 г. свела на нет большую часть достижений России на южном направлении, достигнутых в результате войны 1686–1700 гг. Последнее стало и причиной того, что этот конфликт редко привлекал внимание ученых, изучавших формирование противоречий между Россией и Турцией в Северном Причерноморье и последовавшее геополитическое противостояние двух держав.

Как уже отмечалось, акцентирование внимания исследователей на Крымских и Азовских походах как на отдельных кампаниях не позволило ученым адекватно оценить реальные масштабы войны. Между тем боевые действия затронули огромные пространства. На западе они достигали территории Белгородской (Буджакской) орды и Очаковского вилаета Османской империи; на севере — городов и крепостей засечных черт Московского государства; на юге — акватории Азовского моря и Северного Причерноморья. На юго-востоке и востоке отдельные события проходили на Северном Кавказе, Каспийском море и в Поволжье.

В ходе войны 1672–1681 гг. Россия ограничивалась отстаиванием своих позиций на Правобережной Украине и стремлением объединить все казацкие земли под властью царя. В связи с этим именно османам пришлось посылать значительные массы войск далеко за пределы своих границ, чтобы взять обороняемый русскими войсками Чигирин, а затем поддерживать вооруженной рукой марионеточного гетмана на Правобережной Украине — Юрия Хмельницкого. В ходе конфликта 1686–1700 гг. положение принципиально изменилось. Теперь Россия вела наступательные действия сначала на Крым, а затем на Азов и турецкие крепости в нижнем течении Днепра. Последние имели для османских властей большое значение с точки зрения блокирования выхода донских и запорожских казаков в Черное море. Данные крепости также позволяли контролировать наиболее удобную для татар днепровскую переправу. Первоначально были построены два укрепления: на правом берегу Днепра — Казы-Кермен (Дуган, Казикермень); на левом, крымском берегу — Ислам-Кермен (Аслан, Аслам-Кермен, Шах-Кермен, Шингирей, Шахин-Керман, Ислам-городок и др.). Между крепостями лежал Таванский остров, омываемый Днепром и его протокой — Конскими Водами. В 1679 г. турки дополнительно соорудили на Таванском острове вспомогательные крепостицы — Мустрит-Кермен (Тавань) напротив Казы-Кермена и Муберек-Кермен (Шингирей) напротив Ислам-Кермена. В период паводков на острове между Мустрит-Керменом и Муберек-Керменом появлялась еще одна протока. Очевидцы строительства укреплений на Таванском острове сообщали о намерении османов соединить их цепями с городами на берегах Днепра, перекрыв таким образом русло и Днепра, и Конских Вод^[11]. Устье Днепра и его лиман контролировались из Очакова и Кинбурна, сооруженного напротив. Дельту Дона перекрывали укрепления Азова и связанные с ним форты (крепость Лютик и башни-«каланчи»). Последним из опорных пунктов, за который шла упорная борьба, был город Терки в низовьях Терека, недалеко от побережья Каспийского моря. Город оставался единственным опорным пунктом русского правительства на Кавказе. Он позволял контролировать важные торговые пути данного региона.

В связи с уже отмеченными особенностями восприятия Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. в науке и общественном сознании сложно говорить о существовании разветвленной историографии этого конфликта. Войне в целом посвящено лишь небольшое число публикаций, среди которых нет ни одной научной монографии.

Одним из первых общий обзор военных действий 1686–1700 гг. через призму участия в них украинского казачества сделал харьковский историк В. Н. Заруба. В концептуальном плане его изложение несет отпечаток, с одной стороны, советской историографии о прогрессивности борьбы России и Украины с турецко-татарской экспансией, с другой — не лишено тенденций, свойственных находившейся в 1990-е гг. в процессе становления современной украинской историографии, гиперболизирующей и героизирующей роль запорожского (украинского) казачества в истории Восточной Европы^[12].

В исследовательской литературе достаточно подробный анализ всех событий с 1686 по 1700 г. впервые осуществил В. А. Артамонов, который рассмотрел их в рамках политико-дипломатических взаимоотношений Речи Посполитой, России и Крыма^[13], а затем в качестве составной части более масштабного события — Великой турецкой войны 1683–1699 гг.^[14] Позднее понятие «Русско-турецкая война 1686–1700 гг.» стало регулярно использоваться в статьях, посвященных локальным сюжетам военной истории данного периода. К примеру, походам калмыков^[15], боевым действиям казаков^[16], российской дипломатии^[17] и проч.

Здесь надо отметить, что не все историки согласны с принятыми нами хронологическими рамками войны. К примеру, П. А. Аваков в своих работах пишет о «Русско-турецкой войне 1686–1699 гг.»^[18] Вопрос о том, считать ли завершением войны 1699 или 1700 г., по-разному может решаться даже внутри одного справочного издания. Так, в электронном варианте Большой российской энциклопедии в статье «Русско-турецкие войны» имеется раздел «Война 1686–1700»^[19], а в тексте статьи «Азовские походы 1695–96» говорится уже о войне 1686–1699 гг.^[20]

Разница в датах связана с тем, что одни исследователи считают окончанием войны официальное прекращение боевых действий по Карловицкому перемирию 1699 г., а другие — Константинопольский мир 1700 г., окончательно утвердивший итоги конфликта. Нам представляется более правильным использовать вторую дату, поскольку в промежутке между перемирием 1699 г. и миром 1700 г. стороны активно готовились к возможному возобновлению боевых действий, российские войска высылались на рубежи для отражения возможных нападений, экономика не переводилась «на мирные рельсы», по-прежнему имели место отдельные вооруженные столкновения. Кроме того, поддержанная нами датировка более широко распространена в текущей историографии. Подчеркнем, что указание на 1699 г., как на время окончания войны, нельзя считать ошибкой.

В целом ныне существующая историография войны 1686–1700 гг. по сути является суммой историографий отдельных ее кампаний, часто никак друг с другом концептуально не связанных. Некоторые из них, как, например, победоносные и поэтому наиболее значимые Азовские походы, относительно неплохо исследованы, другие, такие как события осады Терков, не знакомы даже специалистам по военной истории второй половины XVII в. В связи с этим авторы не видят смысла анализировать во введении все работы, касающиеся отдельных эпизодов четырнадцатилетнего конфликта, либо исследования, затрагивающие его опосредованно, в связи с анализом иной, хронологически смежной темы. Те из них, что сохраняют научное значение для комплексного изучения Русско-турецкой войны 1686–1700 гг., читатель обнаружит в примечаниях, снабженных при необходимости критическими комментариями.

Остановимся поэтому на ключевых, наиболее дискуссионных проблемах войны 1686–1700 гг., связанных в первую очередь с ее самыми заметными составляющими — Крымскими и Азовскими походами.

Говорить о серьезном научном изучении Крымских походов можно, пожалуй, только начиная с Н. Г. Устрялова, чей нарратив до сих пор задает тенденции отображения этого события, причем сугубо в хронологических рамках правления царевны Софьи Алексеевны и князя В. В. Голицына. Причины походов историк излагал на основе официальных царских манифестов, говоривших о необходимости покончить с татарскими набегами, захватом пленных, выплатой казны (первый поход) и желанием воспользоваться сложным положением Крыма и Турции, которые терпят поражения от христианских государей на остальных фронтах (второй поход). Желая оттенить успехи и прогрессивность петровских преобразований, историк не жалел черных красок для характеристики правления Софьи и Голицына, что нашло свое отражение и в оценке Крымских походов. Первый поход, закончившийся поспешным отступлением, был, по мнению ученого, попросту «бесславным». Устрялов подробно (на материале розыска по делу Ф. Л. Шакловитого) рассмотрел переговоры Голицына с крымцами под Перекопом во время второго похода, однако, не увидев в них никакой логики, объяснял их как реакцию русской стороны на крымские предложения о мире на условиях 1681 г. Голицын, по мнению Устрялова, только и ждал завершения переговоров, чтобы поспешно отступить. Действия главнокомандующего под Перекопом для него «странны и непостижимы». Очень много в оценке событий упирается в личность боярина, «малодушие» которого заставило войско отойти назад с такой поспешностью^[21].

С. М. Соловьев в рамках своего фундаментального труда пытался нащупать основы политики голицынского правительства в отношении ханства (военный натиск на Крым с целью заставить его согласиться на выгодные условия мира), однако в последующей историографии эта тенденция развития не получила. Историк трактовал причину первого похода в духе официального манифеста, целью второго — считал взятие Крыма, имевшего для Голицына важное значение и с точки зрения внешней политики, и для победы над «внутренними врагами». Он частично очертил политическую стратегию боярина («освободиться от дани татарской»), отметив недооценку им военных аспектов всего предприятия: «Голицын испытал эту трудность в первом походе, избежал ее во втором, достиг Крыма и тут только увидал, что не решен был заблаговременно главный вопрос: что такое Крым и как его завоевывать? Думали, что стоит только вторгнуться в Крым с большим войском, татары испугаются и отдадутся на волю победителя; не подумали об одном, что и за Перекопью та же безводная степь, как и на дороге к полуострову, что татары могут истребить все и заморить врага голодом и жаждою». Мирные переговоры под Перекопом Соловьев считал вынужденными, начатыми в надежде, что хан, «испугавшись нашествия, согласится на выгодные для России условия». В целом, резюмировал ученый, «результаты движений русского войска были ничтожны»^[22].

Известный русский военный историк князь Н. С. Голицын именно Крымскими походами завершил в своем обширном нарративе военную историю «Древней России». Описав достаточно подробно походы на основе данных Н. Г. Устрялова и С. М. Соловьева с использованием дневника П. Гордона, он вынес, пожалуй, самый суровый в дореволюционной историографии приговор военным предприятиям царевны Софьи и канцлера В. В. Голицына, оценив участие России в антиосманской коалиции как «ничтожное и жалкое в сравнении с употребленными на то силами, средствами и пожертвованиями». Единственную пользу походов Н. С. Голицын видел в отвлечении крымского хана «от подания помощи турецкому султану». Для историка «неискусные и потому неудачные походы» символизировали очевидный кризис и упадок военного искусства «старой» России, подчеркивая необходимость и своевременность Петровских реформ^[23].

Из специальных трудов особенно ценным в дореволюционной историографии является статья А. Х. Востокова, сохранившая научное значение до сих пор. Автор сумел отыскать текст тайного наказа В. В. Голицыну в первый Крымский поход, который раскрывал истинные цели московской политики: путем переговоров добиваться перехода крымского хана под верховную власть царей. Помимо этого, А. Востоков привел и ряд других уникальных фактов, не указав, правда, ни фондов (предположительно это архив Разрядного приказа), ни архивных шифров документов, которыми он пользовался^[24]. К сожалению, эта замечательная заметка практически не привлекала внимания исследователей Крымских походов.

Оценки Крымских походов советской историографией были весьма противоречивыми. С одной стороны, историками советской эпохи была воспринята устряловская тенденция негативной оценки политики регентства, в том числе военной, в качестве противопоставления ее последующим Петровским реформам. С другой — в их работах международная роль России в коалиции держав Священной лиги всячески гиперболизировалась и неоправданно преувеличивалась.

Оригинальную, но мало соответствующую действительности концепцию походов в 1949 г. привел в своей статье М. Н. Белов, оперировавший донесениями нидерландского резидента Г. фан Келлера и материалами польских посольских книг. По его мнению, первый поход в Крым носил разведывательный характер, поскольку царские рати «не имели плана движения по степи» (на самом деле имели и разрабатывали) и шли на Крым крайне медленно. Главная задача похода 1687 г., с его точки зрения, состояла в том, чтобы «лишить союзников всякого предлога обвинить Россию в неисполнении взятых на себя обязательств». Автор полагал, что московский двор не отважился атаковать Крым из-за трудностей мобилизации и недостатка средств (на самом деле мобилизация и сбор ресурсов прошли довольно успешно); боязни восстания в тылу царских войск нерусских народов и населения южных окраин; отсутствия помощи от союзной Речи Посполитой (ее и не ждали, и это ясно из русско-польских переговоров конца 1686 — начала 1687 г.). Причины неудачи второго похода Белов совершенно безосновательно видит в отказе союзной Польши поддержать действия армии Голицына. Анализируя переговоры под Перекопом, исследователь ошибочно утверждает, что Крым якобы уже заключил сепаратный мир с Польшей при участии Австрии, что давало Голицыну «право на аналогичные действия». Условия, которые обсуждались на переговорах, остались Белову неизвестными^[25].

По сравнению со статьей М. Н. Белова более взвешенной и основательной выглядит работа Г. К. Бабушкиной, опубликованная в те же годы в рамках подготовки кандидатской диссертации. Автор уже традиционно трактовала главную причину походов как постоянное нарушение мира Крымом, не совсем обоснованно рассуждая о возможности заключения ханом союза со Швецией и Польшей. Причину неудачи походов она видела в природных условиях, прежде всего в степном пожаре 1687 г. и в плохой подготовке Голицыным всего предприятия. В духе общей линии советской исторической науки она подчеркнула и отказ союзников — Польши и Австрии (последняя, на самом деле, не имела официального соглашения с Россией) — от выполнения своих обязательств. Традиционным является и общий вывод, сформулированный в виде распространенного в советской историографии утверждения, что, предпринимая походы, Голицын пытался «осуществить назревшую задачу борьбы с турецкой опасностью»^[26].

Примерно также, то есть предельно обще (ликвидация угрозы России и Украине со стороны Крымского ханства), была сформулирована основная причина Крымских походов и в текстах советских специалистов по внешней политике России раннего Нового времени А. Н. Мальцева и И. Б. Грекова. Они также подчеркивали, что походы оказали существенную помощь «союзникам» России по Священной лиге. Совместный раздел Грекова и Мальцева в «Очерках истории СССР» подводил своего рода черту под разработками советской историографии в отношении событий 1687–1689 гг. В нем констатировалось, что завоевание Крыма оказалось сложной задачей, но одновременно подчеркивалось важное международное значение Крымских походов^[27].

В новейшей российской историографии (после 1991 г.) обозначенную проблематику напрямую затрагивают в своих работах А. С. Лавров и В. А. Артамонов. Первый автор, учитывая основную направленность его монографии (политическая борьба в 1682–1689 гг.), описывает историю Крымских походов как необходимый, но второстепенный сюжет. В связи с этим исследователь не пытается выяснить военно-стратегические цели походов. Он констатирует неудачу первого похода, называет второй «бесславным», а переговоры с крымцами под Перекопом в 1687 г. по каким-то причинам объявляет «тайными». Историк пишет о них на основе лишь показаний капитана Филиппа Сапогова от 30 августа 1689 г., но почему-то опускает все остальные свидетельства участников переговоров, которые также опубликованы в третьем томе «Розыскных дел о Федоре Шакловитом и его сообщниках». Лавров не совсем точно реконструирует обсуждавшиеся на них условия, по свидетельствам иностранцев И. Давида и де ла Невилля, проигнорировав официальную отписку Голицына с сообщением о переговорах, опубликованную Н. Г. Устряловым^[28].

Наиболее объективными и научно обоснованными на сегодняшний момент являются оценки Крымских кампаний В. В. Голицына, данные В. А. Артамоновым. Он отметил, что при подготовке первого похода были допущены серьезные просчеты: не намечено промежуточных баз (это все же не совсем так), не проведено учений. При этом ученый подчеркивает высокий потенциал русской мобилизационной системы. Справедливым стоит считать его замечание, что одна из ошибок Голицына состояла в отказе от атаки на османские крепости на Днепре. Второй поход, с точки зрения В. А. Артамонова, был вынужденной платой правительства Софьи за мир с Польшей 1686 г. Оценивая его, автор, пожалуй, впервые сформулировал цели, которые хотело достигнуть правительство на минимальном уровне: заставить Крымское ханство отказаться от поминок и набегов. Важным, но заслуживающим конкретизации, стало также наблюдение, что экспедиции Голицына мало чем помогли Священной лиге^[29].

Помимо В. А. Артамонова, из современных исследователей, чьи труды значимы для изучения истории Крымских походов, следует выделить А. П. Богданова. Его работы помогают получить представление о формах и содержании пропаганды русского правительства, призванной сформировать представление о военных акциях России у союзников по антиосманской коалиции. Кроме того, они содержат ряд интересных наблюдений о том, как воспринимало Крымские походы само русское общество^[30]. Следует, однако, с осторожностью относиться к попыткам проецирования этих публицистических оценок на реальный ход военно-политических событий. В отличие от своих коллег, Богданов считал, что отряды «царственной печати оберегателя» (В. В. Голицына) смогли полностью выполнить в 1689 г. задачу блокады Крыма: «Политическая цель похода была достигнута: хан молил о милости и обещал “покориться под державу великих государей”»^[31]. Последнее не находит подтверждения ни в дипломатических документах, ни в материалах Разряда.

Из работ зарубежных историков следует выделить монографии англоязычных русистов — Л. Хьюз (Великобритания) и П. Бушковича (США). Цели походов Л. Хьюз характеризует, основываясь на царских манифестах, подчеркивает, что Голицын стремился к славе завоевателя Крыма, а в оценке первого похода принимает точку зрения М. Н. Белова. Описывая обстановку под Перекопом с опорой на донесения Голицына, опубликованные Устряловым, исследовательница, тем не менее не сообщает содержание переговоров и считает, что военный аспект покорения ханства составлял основное содержание голицынской политики^[32]. П. Бушкович считал, что первый Крымский поход по вине Голицына обернулся «позорным провалом», так же как, впрочем, и второй. Неудачу переговоров под Перекопом он связывает с отказом Голицына заключить предложенный ханом мир, поскольку якобы это противоречило союзу с Польшей^[33].

Таким образом, Крымские походы и как часть Русско-турецкой войны 1686–1700 гг., и как самостоятельный ее этап до сих пор не изучены на уровне, отвечающем современному развитию исторической науки. Несмотря на конкретные факты, присутствующие в вышеупомянутой работе А.Х. Востокова, и свидетельства о переговорах 1689 г., содержащиеся в издании «Розыскные дела о Федоре Шакловитом…» и в опубликованных Н. Г. Устряловым отписках В. В. Голицына, в историографии по-прежнему отсутствует внятное понимание того, зачем В. В. Голицын ходил на Крым, какие цели были скрыты за пресловутой «ликвидацией крымской/османской угрозы» и какими средствами «оберегатель» планировал их добиться. Военные меры главнокомандующего воспринимаются чересчур буквально, их военно-дипломатический аспект либо игнорировался, либо рассматривался (переговоры 1689 г.) как некая случайность, побочное, вынужденное обстоятельство неудачной кампании. Отсутствие достоверных и подробных сведений о том, как вело себя Крымское ханство во время и после походов Голицына, вызывает веер конъюнктурных оценок от указания на важное международное значение якобы «бесславных» и «провальных» походов (тезис этот до сих пор жив в некоторых учебниках истории) до отрицания их существенного значения в борьбе Священной лиги против османов. Причем оценки эти в обоих случаях не подкреплены анализом конкретно-исторического материала.

В отношении событий 1695–1696 гг. (Азовские походы)^[34], пожалуй, наиболее сложным остается вопрос о том, почему же для Петра приоритетом стал именно Азов, а не Перекоп или Казы-Кермен? Первоначально выяснить ответ на него пытались через определение автора идеи: кто из соратников Петра I предложил юному государю идти на Азов?^[35] Однако такая постановка проблемы оказалась необоснованно упрощенной. Беспристрастный взгляд на военно-политическую историю России того времени позволяет убедиться, что в случае начала наступательной войны против Османской империи и Крыма у московского командования при выборе объекта нападения имелось всего три варианта — Азов, Перекоп и Казы-Кермен. У всех этих городов российские войска уже успели побывать между началом войны в 1686 г. и петровскими походами. Соответственно специально привлекать к ним внимание царя не требовалось, но выбор одного из трех направлений удара все равно предстояло сделать.

Утверждалось также, что Азов стал первоочередной целью, поскольку царь желал построить там флот. Однако П. А. Аваков в недавней работе убедительно показал, что строить морской флот в Азове Петр до лета 1695 г. не планировал. По крайней мере, в современных событиям источниках об этом не говорится. Появление идеи о строительстве флота стало результатом первого похода, а не его причиной. Целью же похода было активизировать участие России в войне с Османской империей^[36]. С тем, что Петр хотел возобновить активные боевые действия, трудно не согласиться, но выбора направления удара это не объясняет.

Не удалось найти ответа и в указе о начале первого Азовского похода от 12 февраля 1695 г., приведенном в главе 6^[37]. В нем причиной похода названы «неправды» крымского хана. Крымские набеги действительно разоряли окраины России. Татары убивали и уводили в плен множество русских людей. Нападения со стороны Крыма были хорошим объяснением повода для походов, обращенным к подданным, которым приходилось платить дополнительные налоги. Однако бросается в глаза, что русские войска отправлялись не к Перекопу, являвшемуся воротами в Крым, а к османским крепостям, хотя турецкий султан в документе не упомянут.

С. М. Соловьев писал о причинах похода на Азов следующее: «Лефорт хотел, чтоб Петр предпринял путешествие за границу, в Западную Европу; но как показаться в Европе, не сделавши ничего, не принявши деятельного участия в священной войне против турок. Не забудем, что тотчас по взятии Азова предпринимается путешествие за границу: эти два события состоят в тесной связи»^[38]. При таком подходе получается, что Азов был выбран в качестве наиболее легкой добычи, призванной создать для Петра славу победителя турок. Против высказанной Соловьевым гипотезы выступил еще А. Г. Брикнер, отметивший, что не существует данных, позволяющих утверждать, что Петр планировал поездку за границу до похода на Азов^[39]. В результате вопрос о выборе направления удара в кампанию 1695 г. так и остается открытым.

Одним из важнейших эпизодов Русско-турецкой войны стала оборона днепровских городков в 1697 г. Боевые действия этого года получили освещение в основном в работах по украинской истории. Впервые описание оборонительных действий вокруг днепровских городков мы встречаем в работе Д. Н. Бантыша-Каменского, охарактеризовавшего ключевые события осады Казы-Кермена и Тавани на основе документов из архива Коллегии иностранных дел («Малороссийские дела»)^[40]. Более объемно их осветил Н. И. Костомаров в труде «Мазепа», впервые опубликованном в 1882 г.^[41] Автор расширил источниковую базу исследований и высказал некоторые критические замечания в оценке действий российских и украинских военачальников: «Поход под Таванск гетмана и князя Долгорукова никак не может быть признан славным подвигом. Правительство, однако, не поставило гетману на вид неудачи этого похода…»^[42] Д. И. Яворницкий (Эварницкий) в трехтомной монографии о запорожских казаках привел новые факты о походе по Днепру войск белгородского воеводы и украинского гетмана, о нюансах обороны Тавани, высказал несколько предположений о причинах отхода от городков основных сил Я. Ф. Долгорукова и И. С. Мазепы, называя его для последнего «бесславным»^[43].

После долгого перерыва исследования событий 1697 г. были продолжены уже упомянутым В. Н. Зарубой. В своей монографии, используя новый архивный материал, историк вновь остановился на основных эпизодах боев июля — сентября 1697 г., уточнив несколько дат и количественные характеристики войск^[44].

Из работ последнего времени следует выделить параграф «Кампания 1697 г. на Днепре» в справочнике О. А. Курбатова и Ю. В. Селезнева. В нем перечислены основные действия войск обеих сторон, обозначены ключевые воинские формирования, участвовавшие в кампании, указано, что «летом 1697 г. русско-казацкое войско кн. Я. Ф. Долгорукова и гетмана Мазепы отразило масштабное наступление турецко-татарских сил». Авторы подвергли критике прежние оценки событий, отвергнув ее «бесславный» характер для гетмана и князя. По их мнению, «своими продуманными действиями царские командующие сковали главные силы крымского хана и сераскер-паши в низовьях Днепра», а героизм защитников Тавани и Казы-Кермена способствовал провалу всего наступления турецкой армии в Причерноморье^[45].

В целом же историография событий 1697 г., по сути, не получила серьезного развития после работ XIX столетия. Исключением является последняя работа, в которой была обобщена информация предшествующих исследований и предложена принципиально иная оценка действий руководства российско-украинских войск. Вместе с тем до сих пор остается малоизученным сам ход обороны городков, взаимодействие их гарнизонов, численность войск, атаковавших российские опорные пункты. Исследователям не удалось найти объяснение того, как воевода В. Бухвостов сумел отразить натиск почти десятикратно превосходящих сил врага.

О боевых действиях на Северном Кавказе систематических исследований до настоящего времени вообще не проводилось. Между тем упоминания об отдельных событиях встречаются на страницах разных публикаций уже более столетия. В частности, о походе крымских татар в черкесские владения в 1688 г. писал П. Л. Юдин^[46], а Д. И. Яворницкий публиковал документы об аналогичной акции 1692 г.^[47] Тем не менее даже в обобщающих работах последнего времени данному сюжету уделяется не более одной-двух страниц^[48]. Отдельные эпизоды фигурируют в исследованиях на смежные темы. К примеру, в работах по калмыцкой истории данного периода^[49]. Исключением является вопрос об участии в войне бежавших с Дона на Аграхань казаков-старообрядцев. Исследования по этой теме были начаты еще В. Г. Дружининым^[50] и успешно продолжаются в наше время. Значительный вклад в изучение данного вопроса сделан Д. В. Сенем^[51].

Спорные темы имеются и при обращении к вопросам дипломатии периода Русско-турецкой войны. Особо следует выделить вопрос о вхождении России в состав Священной лиги. Он имеет значительную историографию, группирующуюся вокруг двух точек зрения. Часть исследователей полагали, что заключение Вечного мира с условием проведения военных операций против Крымского ханства, вассала Османской империи, обусловило присоединение России к войне Священной лиги, что приравнивалось к включению в ее состав^[52]. Еще С. М. Соловьев писал, что с 1686 г. «Россия вступала в общее действие с европейскими державами, с Польшей, Австрией и Венецией, явилась членом этого союза, который назывался священным»^[53]. Ему же приписываются слова, что в 1686 г. Российское царство вступило «в концерт европейских держав»^[54]. Данной точки зрения придерживается и ряд современных исследователей^[55]. Причем, по мнению одного из них, «платой за ее (России. — Авт.) вхождение в антиоттоманский союз с европейскими державами была ненужная ей война с крымцами, однако она соглашается на “меньшее зло”, чтобы оставить за собой завоеванные земли Украины и Смоленщины»^[56]. Кстати, некоторые авторы без тени сомнения доходили до утверждений, что Москва внесла основополагающий вклад в борьбу с «бусурманами» в 1680–1690-х гг.: «Своими успехами союзники были в значительной степени обязаны России»^[57].

Оппоненты вышеизложенной концепции утверждали, что помощь полякам и военные операции против Крыма и Азова являются «внешними действиями» по отношению к конфликту и лишь в 1697 г. с подписанием Венского договора К. Нефимоновым Россия стала полноправным членом Священной лиги^[58].

Точка зрения второй группы представляется более аргументированной, однако не такой однозначной. Дело в том, что представление о деятельности антиосманского союза во многом исходит из понимания системы международных отношений более поздней эпохи. Обязательность выполнения условий договоров, надежность союзнических обязательств, их содержание, гарантии участникам переговоров — все это в XVII в. находилось еще в процессе становления. Представляется, что для московского правительства смысловые различия «вступления» в Лигу или «присоединения» к ней не несли особой содержательной нагрузки в рамках борьбы с «бусурманами». Все участники боевых действий против османов и турок — и в 1687, и в 1689, и в 1695, и в 1696 гг. — полагались соратниками по борьбе. Поэтому российские дипломаты вполне осознанно заявляли в 1690 г.: «ваше Цесарское Величество общей наш союзник»^[59]. Таким образом, по нашему мнению, стремление исследователей однозначно определить точную дату вступления России в антитурецкую коалицию не может быть реализовано.

Остаются дискуссионными или малоисследованными и многие другие вопросы. Например, миссия К. Н. Нефимонова, результатом которой стало заключение первого в истории страны многостороннего соглашения, до сих пор не являлась объектом специального исследования. Единственным исключением стал анализ действий российского посланника, носивший, впрочем, вспомогательный характер, в работе Д. и И. Гузевичей, посвященной истории Великого посольства^[60].

В заключение остановимся на вопросе источников по истории Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. Попытка осуществить общую характеристику использованных источников показала, что они гораздо более многочисленны и разнообразны, чем предполагалось перед началом работы над книгой. Нам пришлось отказаться от намерения полностью охватить даже выявленный источниковый материал и сосредоточиться на документах, которые позволяют систематически изложить основные события.

Совокупность источников, использованных в работе, включает походные журналы, мемуаристику, но в первую очередь — актовый материал военного и дипломатического характера^[61]. Публикация походных журналов была начата еще в XVIII столетии. Журналы 1695 и 1696 гг., составлявшиеся в походной канцелярии ПетраI^[62], изучены с источниковедческой точки зрения Т. С. Майковой^[63]. В числе их недостатков — крайняя лапидарность. Кроме того, журналы велись лишь во время крупнейших походов. К источникам данного типа примыкают Дворцовые разряды, которые также ограничены сведениями лишь о важнейших событиях и назначениях^[64].

Из мемуарной литературы наиболее ценны дневники П. Гордона. Благодаря личности составителя они во многом остаются непревзойденным источником информации по важнейшим военным предприятиям исследуемого периода. Тем более что в настоящее время все тексты Гордона стали доступны широкому кругу исследователей благодаря блестящей публикации Д. Г. Федосова^[65]. Следует, однако, помнить, что и у этого источника есть свои недостатки. Во-первых, в ряде случаев Гордон тенденциозен, что для источников личного происхождения естественно. Во-вторых, далеко не все данные сам генерал получал из первых рук. Иногда доходившая до него информация оказывалась сильно упрощенной, а то и искаженной. Это следует учитывать, когда речь идет о тех событиях, очевидцем которых Гордон не являлся. В целом же дневниковые материалы и другие нарративные источники оказались для нашей темы существенно менее ценными, чем делопроизводственные документы, поскольку последние содержат более полную и точную информацию. К примеру, изначально мы широко привлекали такие источники, как «Дневные записки» И. А. Желябужского^[66], «Сказание о взятии города Азова»^[67] и др., однако постепенно, по мере расширения знакомства с документами РГАДА, отказались от них в пользу документов Разрядного приказа. Из опубликованных эпистолярных материалов широко использовались письма Петра I, Лефорта и Мазепы^[68].

Основой работы стал актовый и делопроизводственный материал, хранящийся в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА). Базовым следует считать фонд № 210 «Разрядный приказ». Именно в нем аккумулировались документы, связанные с самыми разными аспектами боевых действий — от шпионских донесений и расспросов пленных до ведомостей о выдаче жалованья и росписей полков. Поскольку важнейшую роль в войне играло украинское казачество, то еще двумя опорными собраниями стали фонд № 124 «Малороссийские дела» и фонд № 229 «Малороссийский приказ». Важным участником конфликта являлось донское казачество, что потребовало глубокой проработки фонда № 111 «Донские дела».

Второй по значимости блок — коллекции дипломатических материалов, из которых систематически опубликованы лишь документы по связям с Австрией^[69]. В исследовании активно использовались архивные материалы фондов «Сношения России с Турцией» (№ 89) и «Сношения России с Крымом» (№ 123)^[70]. Особое внимание к ним связано с тем, что именно Османская империя и Крымское ханство выступали основными противниками России. Из других собраний нами привлекались дела из фонда № 79 «Сношения России с Польшей».

Были использованы также отдельные документы из фондов № 115 «Кабардинские, черкесские и другие дела», № 119 «Калмыцкие дела», № 155 «Иностранные ведомости (куранты) и газеты», № 138 «Дела о Посольском приказе и служивших в нем» и № 248 «Сенат и его учреждения».

Специфической источниковедческой проблемой стал поиск документов, освещающих события войны на Северном Кавказе. Данный регион ведался в приказе Казанского дворца, документы которого не сохранились. В какой-то мере их удалось заменить материалами Терской и Астраханской приказных изб, дела которых отложились в Научном архиве СПбИИ РАН в фонде № 178 и частично опубликованы Е. Н. Кушевой^[71].

Привлеченные источники, в том числе и впервые вводимые в научный оборот, позволили создать целостную картину Русско-турецкой войны 1686–1700 гг., выявить ее основные этапы и обосновать предлагаемую нами периодизацию. В работе показано, что выступление России на стороне антитурецкой коалиции обусловлено совокупностью политических, экономических, военных и иных факторов. Рассмотрен вопрос о вовлечении в события различных социальных, религиозных и национальных групп населения — казаков, старообрядцев, калмыков, татар, башкир, горских народов Кавказа и др. Проанализированы связанные с войной политические, дипломатические и идеологические, военно-организационные и другие вопросы.

Исследование дополняют карты и иллюстрации. Карты Крымских и Азовских походов неоднократно публиковались как в учебной, так и в научной литературе. Есть такие карты и в данной монографии. Их принципиальная новизна состоит в том, что мы поставили перед собой задачу представить походы в комплексе с другими боевыми действиями, отразив не отдельные походы, а кампании соответствующего периода в целом. К примеру, походы В. В. Голицына дополнены рейдом Г. И. Косагова по Арабатской Стрелке, походы Петра к Азову — действиями армий И. С. Мазепы и Б. П. Шереметева и турецко-татарских войск и т. д. (рис. 2–5). Впервые в историографии подготовлена карта, дающая общее представление о театрах боевых действий, на которых разворачивались события Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. Поскольку поместить на одну карту все походы и сражения технически невозможно, мы отметили населенные пункты, которые непосредственно подвергались нападению противника, а также те, в чьих окрестностях появлялись отряды врага. Карта не является полной, особенно в части городков донских казаков, а также поселений Османской империи и Крымского ханства. Добиться желаемой полноты не позволяет характер источников. Тем не менее карта позволяет в полной мере оценить масштабы исследуемых событий. Здесь же отражены территориальные изменения, произошедшие по итогам войны (рис. 8). Проведенные границы основаны на статьях заключенного в 1700 г. Константинопольского перемирия и материалах размежеваний, осуществленных пограничными комиссиями в 1704–1705 гг. Из-за отсутствия точной привязки объектов граница показана с большой степенью допущения (например, относительно ее западной части указывалось, что линия разграничения давалась «на письме» без установки межевых знаков и шла «через степь», пересекая несколько рек без каких-либо ориентиров места их пересечения). Найти документальные свидетельства того времени по размежеванию территории в центральной части (от р. Днепр до устья р. Миус), к сожалению, не удалось. Поэтому картографирование данного отрезка проводилось по информации, приведенной А. И. Ригельманом^[72].

Изначально авторы планировали подготовить целый ряд карт, посвященных отдельным сражениям и осадам. Однако в ходе работы выяснилось, что составлению таких карт должны быть предпосланы масштабные историко-географические исследования. Поэтому мы ограничились схемами обороны Тавани 1697 г. (рис. 6, 7). При ее подготовке впервые реконструирован общий план Таванской переправы (в настоящее время о. Тавань скрыт водохранилищем) и находившихся здесь укреплений. Недостаток карт в определенной степени компенсируется публикацией планов XVII–XVIII столетий. В их числе — планы месторасположения новопостроенных городов Новобогородицка и Новосергиевска (рис. 9, 10), план построенной в 1698 г. новой крепости Казы-Кермен (рис. 15), а также план осады Азова в 1695 г. (рис. 11), который в значительной степени является основой для представленных в научной литературе схем осады города.

Несколько иллюстраций посвящено теме идеологического «сопровождения» боевых действий. Из имеющегося обилия иллюстративного материала мы остановились на малоизвестных гравюрах Л. Тарасевича, восхваляющих Б. П. Шереметева за взятие Казы-Кермена и других городков на Таванской переправе (1695 г.). На первой из них изображено изготовление победоносного меча для воеводы (рис. 1), а на второй — «Ликование днепровских вод» по поводу освобождения от иноверного ига (рис. 17). Тема триумфа продолжена гравюрой А. Шхонебека, изображающей фейерверк в Москве в честь взятия Азова. Она лучше всего показывает, какие новации внес царь Петр в дело прославления своих побед. Иллюстративный ряд продолжен портретами полководцев Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. — В. В. Голицына, Б. П. Шереметева и Я. Ф. Долгорукова (рис. 12–14).

Авторы выражают свою благодарность за помощь, советы и ценные замечания при написании монографии: П. А. Авакову, О. Г. Агеевой, В. А. Артамонову, Н. В. Башнину, А. В. Белякову, Н. Ю. Болотиной, А. В. Виноградову, Э. Зицеру, Д. Ю. Козлову, О. А. Курбатову, Д. В. Лисейцеву, А. В. Малову, С. Б. Манышеву, Я.В. Мартыновой, Е. Е. Рычаловскому, Д. В. Сеню, А. В. Топычканову, И. А. Устиновой, В. Г. Ченцовой, И. Шварц.

Отдельную благодарность за поддержку издания книги авторский коллектив выражает издательству «Русское слово» и его генеральному директору Марине Ивановне Лобзиной.

Глава 1 ПРИЧИНЫ И ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЙНЫ. РУССКО-КРЫМСКО-ОСМАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 1682–1686 гг. И ПРИСОЕДИНЕНИЕ РОССИИ К СВЯЩЕННОЙ ЛИГЕ

Итоги Русско-турецкой войны 1672–1681 гг. Мирные переговоры в Крыму и Турции

Говоря о причинах и предпосылках вступления России в войну с Османской империей и Крымским ханством, следует прежде всего принять во внимание итоги предыдущей «долгой» войны, продолжавшейся с 1672 по 1681 г. Такая датировка включает период 1672–1676 гг. — попытки подчинить власти России Правобережную Украину, во главе которой стоял турецкий вассал П. Дорошенко. Это позволяет более объективно оценить поставленные Россией цели. К 1676 г. главная из них, казалось, была достигнута — Дорошенко капитулировал, царский гарнизон занял Чигирин, знаки гетманской власти, пожалованные правобережному гетману султаном, отправились в Москву^[73]. Однако этот несомненный успех привлек к действиям России пристальное внимание уже самой Порты, которая в том же году победоносно завершила войну с Польшей, добившись от последней уступки Подолии и значительной части Правобережной Украины. Теперь России пришлось отстаивать завоевания предыдущих лет: в походы на Чигирин в 1677 и особенно в 1678 г. двинулись крупные османские контингенты. В ходе второго похода Чигирин был взят османской армией. Это означало, что все завоевания предыдущих лет оказались утеряны^[74]. Более того, в 1679–1680 гг. турецкие инженеры и крымско-турецкие войска укрепили систему крепостей на нижнем Днепре, значительно ограничив военные возможности запорожских казаков, а русское правительство и гетманская администрация, ожидавшие турецкого нападения на Киев, не решились этому помешать^[75].

Советская историография, сводившая войну 1672–1681 гг. лишь к ее последней, оборонительной фазе (1676/1677–1681 гг.) и акцентировавшая внимание на героизме защитников Чигирина, порой стремилась изображать итоги русско-османского противостояния, по которым Россия смогла отстоять перед лицом крымско-татарской экспансии Левобережье и Киев, излишне оптимистично^[76]. Между тем мирные соглашения, заключенные Россией в 1681–1682 гг. с Турцией и Крымским ханством, не принесли ей особых выгод. Попытки послов В. М. Тяпкина и Н. М. Зотова добиться признания за Россией части Правобережной Украины ни к чему не привели. После трудных переговоров хан Мурад-Гирей одобрил образец соглашения (черновой вариант был ему представлен 3 января, беловой на татарском — 9 января), по которому перемирие заключалось на 20 лет, границей между Портой и Россией объявлялся Днепр, на правом берегу за царем признавался Киев с пригородами и земли Запорожской Сечи. При этом хану и султану запрещалось строить города и заселять территории Правобережной Украины (в том числе за счет перебежчиков из царской державы) между Днепром и Южным Бугом, позволялись вольные промыслы запорожских казаков и свободная кочевка татар в нижнеднепровских степях. Однако после консультаций с султанским двором текст грамоты, на которой должен был присягать Мурад-Гирей, переписали «с убавкой». Тяпкин и Зотов отказались принимать новую грамоту, им угрожали заковать их в кандалы. Из новой редакции договора были удалены пункты о вольных промыслах для казаков, условие сохранения пустой территории между Бугом и Днепром трансформировалось в обязательство обеих сторон «на Днепре по обоих сторон городов и городков не делать». На этом тексте, датированном 3 января, Мурад-Гирей принес присягу 4 марта 1681 г., после чего он был все-таки принят Тяпкиным и Зотовым в ходе отпускной аудиенции. Также им вручили и грамоту великого везира Кара-Мустафы с одобрением мира, территориальные условия которой были еще более жесткими: о русской власти над Запорожьем в ней не говорилось. Наконец, по условиям заключенного договора Россия, должна была выплатить хану «казну» за три прошедших года^[77].

Несмотря на принятие Тяпкиным и Зотовым ханской перемирной грамоты, Россия продолжила добиваться пересмотра положения о Правобережной Украине. Выехавшим в Константинополь в июле 1681 г. для ратификации мира окольничему И. И. Чирикову и дьяку П. Б. Возницыну было поручено добиваться сохранения за царем Запорожья и хотя бы части земель Правобережья^[78]. Однако и эти планы пошли прахом. Согласно конечным условиям русско-турецкого соглашения, содержавшимся в султанской «утвердительной грамоте», врученной Возницыну (Чириков по дороге умер), границей между двумя державами стал Днепр, за Россией на Правобережье признавался лишь Киев с пригородами, левобережным казакам позволялось заниматься промыслами в низовьях Днепра и на Правобережье только при условии уплаты соответствующих пошлин. Также запрещалось строить новые города вдоль Днепра и препятствовать свободному переходу жителей Лево- и Правобережной Украины на противоположный берег^[79]. Для Москвы соглашения, «подписанные» в Бахчисарае и Адрианополе, фиксировали положение, фактически существовавшее до начала войны: Россия удержала за собой Левобережье с Киевом. При этом главная цель, ради которой Москва ввязалась в 1672 г. в противостояние с османским вассалом Дорошенко, а затем и с самой Портой — присоединение казацких земель на правом берегу Днепра, выполнена не была. Османская империя же закрепила за собой уступленные Польшей территории — Правобережье с разоренным Чигирином и Немировым.

Хотя и В. Тяпкин в Крыму, и П. Возницын в Стамбуле приняли ханскую шертную грамоту и султанскую ратификационную грамоту («ахднамэ»), Москва не признавала пункты русско-крымско-османских договоров о свободном переселении жителей между крымско-турецкими и российскими владениями, о запрете восстановления старых и постройки новых городов на обоих берегах Днепра, требовала признания за землями между Южным Бугом и Днепром статуса незаселенной буферной зоны. Все это убедительно показывает, что заключенные мирные соглашения отнюдь не устраивали русское правительство, ставившее задачи их ревизии. Подобные инструкции давались направленным в Крым русским посланникам Н. Мельницкому и Ф. Мартынову. Однако их переговоры в начале июня 1682 г. с ханским везиром Ахмед-агой ничего не дали. Крымская сторона заявляла «что де Василей Тяпкин отдал образцовую запис и в той де образцовой записе те статьи, что от Днепра до Богу городов не строить, хотя и написаны были, а ханово де величество в шертную грамоту велел писать то, на чем возможно миру состоятца». Все претензии русской стороны на изменение договора и возвращение к проекту Тяпкина от 3 января 1681 г. отвергались^[80].

В августе 1682 г., получив неутешительные известия об условиях договора с султаном, в Москве начали подготовку нового посольства в Османскую империю во главе с окольничим К. О. Хлоповым и дьяком В. Постниковым. С царскими грамотами к султану и великому везиру Кара-Мустафе для «обвещения» о посольстве был послан подьячий Михаил Тарасов. Главной задачей посольства Хлопова было добиться от турок признания Запорожской Сечи и ее земель владениями царя, запрета заселения земель между Южным Бугом и Днестром и приема переселенцев из царской державы. Если бы султан отказался пересматривать соглашение, выдав новую подтвердительную грамоту против старого образца, Хлопову и Постникову велено было «такой салтановой грамоты не принимать»^[81].

Между тем М. Тарасов прибыл 11 ноября в Адрианополь, куда должен был прибыть и султанский двор. К султану его не допустили, царские грамоты ему пришлось отдать в ходе аудиенции у везира. А 20 декабря Кара-Мустафа-паша вызвал Тарасова, вручил ему ответную грамоту султана и свое письмо, заявив, что Порта отказывается принять русских послов, о чем посланнику следовало «наскоро» написать в Москву. Также русскому дипломату были высказаны претензии касательно враждебности левобережных казаков в отношении подданных султана — жителей Правобережной Украины. Отписка Тарасова была получена в Москве 6 февраля 1683 г. При получении этих известий Хлопов и Постников были задержаны в Севске, а затем и вовсе возвращены в Москву^[82]. Более того, по сведениям польского резидента Самуэля Проского, Порта приняла Тарасова весьма враждебно. На аудиенции у везира его всячески унижали (contempserunt): ответные грамоты ему вручили без традиционной церемонии, стоя, не получил он и обычного в таких случаях кафтана и вообще никаких подарков. Тарасову было предписано в течение десяти дней покинуть Адрианополь, перед выездом ему даже запретили посетить православное богослужение в связи с наступающим Рождеством. Проский считал, что русских дипломатов просто «вытолкали… в шею»^[83].

Мир с Портой и Крымом не принес и спокойствия на южные рубежи России. В марте 1682 г. ехавший на воеводство в Тор М. Г. Мезенцев подвергся нападению татарского отряда и вместе со своими спутниками попал в плен. В апреле донские казаки писали в Москву о набегах «азовцев» на пограничные города Тор, Изюм и Маяцкий^[84].

Несмотря на это, направленные осенью 1682 г. в Крым очередные «годовые посланники» — стольник Никита Тараканов и подьячий Петр Бурцов — должны были убедить хана в намерении России нерушимо сохранять мир. Также как и их предшественники, русские дипломаты должны были добиться пересмотра не признававшихся Россией статей мирных договоров и освобождения захваченного в плен воеводы М. Г. Мезенцева.

Однако крымская сторона встретила посланников недружелюбно. Уже при встрече на «розменном месте» крымцы обещали подвесить их за ноги. В течение двух месяцев после приезда в Крым посланники выслушивали угрозы «доправить» на них недостающую, по мнению татар, часть поминков. А в конце декабря 1682 г. Тараканова и Бурцова избили, подвергли пыткам, а их имущество разграбили. Возможно, подобное грубое обращение с Таракановым и Бурцовым косвенно было связано с интригами ксендза Костанецкого — неофициального польского представителя в Бахчисарае. Он получил от короля Яна Собеского инструкции всячески поощрять агрессивные шаги Крымского ханства в отношении России, указывая на слабость Москвы из-за недавних стрелецких волнений в столице^[85].

Угрозы и оскорбления, хотя и в меньшей степени, сопровождали и пребывание в Крыму последующих русских годовых посланников. Так, 3 апреля 1684 г., после того как посланники И. Протопопов и Д. Парфеньев вручили «любительные поминки» «калгиной матери и женам ево, и детям, и бекчам», а ближним людям калги — «великих государей жалованье по росписи», к ним на двор прибыл «дворецкой» с «кормом» и с объявлением, что калга велел «на них, посланниках, им подарков взять десять пар соболей, десять шуб, хребты бельи, десетеры цки черева бельи». Однако Протопопов и Парфеньев «в тех дачах им отказали и говорили, на Москве у великих государей послом их корм даетца, а подарков на них не спрашивают и тово корму посланники не взяли». Дворецкий уехал, но вместо него вскоре явился «копычейской голова да копычейской кегья с копычеи», требуя «вышпомянутых дач». Когда русские дипломаты опять отказали, татары на них «кричали с великим шумом и словами бесчестили и на коем дворе стояли, тот двор заперли и животов золотых и денег, и соболей, и шуб, и цков бельих искали». П. Хивинца, толмача посольства, арестовали и увезли для расспросов на двор калги. В дальнейшем люди калги неоднократно приезжали к послам, настаивая на выдаче требуемых подарков якобы в соответствии с прецедентом: их выдавали предыдущие годовые посланники Мельницкий и Тараканов. После очередных отказов татары «взяли сильно у посланников у Дмитрея Парфеньева двои цки хребтовые да двои цки черевьи бельи», а потом «из двора пошли и ворота отперли». Вслед за ними поехал разменный бей Велиша Сулешев, который добился частичного возврата награбленного («привез двои цки хребтовые, которые взяты и отдал, а сказал, калга салтан тех цков имать не велел»). В дальнейшем копычеи калги вновь привозили «корм», но посланники отказывались брать его, даже когда от них не требовали подарков немедленно, опасаясь, что домогательства немедленно последуют вскоре после этого^[86].

Стабилизация внутриполитического положения в России, выразившаяся в том числе в возникновении правительства регентши царевны Софьи Алексеевны при малолетних царях Иване и Петре, в котором главную роль играл глава Посольского, Иноземского и других приказов — князь Василий Голицын, давала возможность русскому правительству подумать об укреплении позиций страны во внешней политике. Одним из важнейших внешнеполитических направлений было, безусловно, крымско-турецкое. Навязанные русской стороне невыгодные условия мирных договоров, пренебрежительное обращение (вплоть до пыток и прямых издевательств) в отношении русских дипломатов, необходимость выплачивать поминки не обладавшему полным суверенитетом правителю — крымскому хану, не платившиеся аж с 1658 года^[87], — все эти вопросы, подрывавшие престиж самодержавного государя и ограничивавшие укрепление российского влияния на южном и юго-западном направлениях, требовали первостепенного внимания. Возможность исправить ситуацию представилась с началом новой войны Османской империи против коалиции христианских государств.

Начало войны Османской империи с коалицией христианских держав и Россия. Первые переговоры о русско-польском союзе

В 1683 г. османы организовали грандиозный поход на Вену, осадив город. Началась длительная война Порты с европейскими странами (1683–1699). На помощь австрийцам пришел известный польский полководец и король Речи Посполитой Ян Собеский, который, возглавив союзное войско, нанес османам под стенами Вены сокрушительное поражение. В 1684 г. был заключен союз Австрии, Польши, Венеции и папы римского, получивший название Священная лига. Союзники стремились втянуть в него и Москву, рассчитывая, что она сможет взять на себя борьбу с Крымским ханством^[88].

В.В. Голицын понимал, что Австрия и Речь Посполитая видят в России желанного союзника по антитурецкой коалиции. Еще накануне Венской битвы, весной — летом 1683 г., в Варшаве и Москве прошли русско-польские переговоры. Они были вызваны желанием русской дипломатии подтвердить мир от имени новых царей Ивана и Петра. В ходе них Россия выдвинула обязательное общее условие антиосманского союза с Речью Посполитой: признание условий перемирия 1667 г. основой для «вечного» русско-польского мира^[89].

После победы под Веной в Варшаве рассчитывали, что под влиянием новостей о военном триумфе польского короля Москва станет более уступчивой. Ян Собеский отправил осенью 1683 г. в русскую столицу своего представителя Яна Окрасу, предлагая немедленно заключить антитурецкий союз. В. В. Голицын отказался, заявив, что все вопросы должны обсуждаться на пограничной Андрусовской комиссии двух государств, начало которой было намечено на январь 1684 г. Однако одиннадцать съездов русской и польской делегаций, прошедших в январе — марте 1684 г., не принесли никакого результата. Польско-литовская сторона не соглашалась на «вечную» уступку в пользу России Левобережной Украины, Киева и Смоленска. В результате переговоры закончились ничем^[90].

Правительство царевны Софьи и князя В. В. Голицына все же рассчитывало, что Речь Посполитая заключит в Андрусово союз и Вечный мир на условиях Москвы. В поддержку планов Вечного мира в столице был созван собор служилых людей^[91], а русские переговорщики во главе с боярином князем Я. Н. Одоевским получили в марте 1684 г. официальный царский выговор за слишком быстрое возвращение в Москву после подписания «разъезжих писем», не предприняв попыток продолжить переговоры неофициально^[92].

Осенью 1684 г. русско-польские отношения обострились из-за захвата украинским гетманом Иваном Самойловичем земель Великого княжества Литовского между реками Сож и Днепр (так называемое Посожье или Засожье). Гетман сделал это самовольно, без какого-либо распоряжения из Москвы. Он представил русскому правительству дело как акт восстановления давней справедливости, обещал предоставить «подлинные свидетельства» принадлежности Посожья Войску Запорожскому со времен Б. Хмельницкого, одновременно выражая готовность очистить спорные земли, если появится соответствующее царское распоряжение. Самойлович, очевидно, был недоволен возможным русско-польским сближением, которое в случае заключения прочного мира делало невозможным объединение некогда единого казацкого Гетманства (Правобережной и Левобережной Украины) в ближайшее время.

Между тем в Польше отказывались воспринимать захват так называемых Посожских сел как локальный пограничный конфликт, видя в нем новую угрозу эскалации отношений с Россией в условиях, когда Речь Посполитая была связана войной с Османской империей и Крымским ханством. Приезжавшие в Москву польские представители требовали немедленного возврата земель, а шляхта на варшавском сейме 1685 г. вовсю трубила об угрозе нового московского нашествия. Русское правительство оказалось в сложной ситуации. С одной стороны, оно было не готово резко одергивать Самойловича за его самовольные действия, с другой — было вынуждено прикрывать их перед польско-литовской стороной формулировками о локальном пограничном споре, который может быть разрешен на съезде порубежных судей. Договор о таком съезде был заключен в июле 1685 г. с прибывшим в Москву польским посланником Яном Зембоцким. Однако теперь уже и Варшава была не довольна действиями своего дипломата, посчитав, что своим согласием на межевание ныне существующих границ он фактически признал их как постоянный рубеж между двумя государствами. Речь Посполитая саботировала пограничную комиссию. В итоге она не состоялась^[93].

Военные кампании против турок и татар 1684–1685 гг. оказались для Польши неудачными^[94]. Поэтому Варшава вынуждена была поторопиться урегулировать Посожский конфликт, который изначально задумывался украинским гетманом как средство обострения русско-польских отношений. На сейме 1685 г. было принято решение об отправке посольства в Россию для заключения мира и союза. Теперь польская сторона в целом готова была удовлетворить территориальные претензии Москвы, хотя и надеялась выторговать хоть небольшие уступки для поддержания престижа республики. Взамен в Варшаве ожидали от России активных действий, которые бы полностью парализовали военный потенциал Крымского ханства. На формирование этой позиции в немалой степени повлияли папская и австрийская дипломатии, которые не только оказывали давление на королевский двор, подталкивая его к союзу с Россией, но и предпринимали собственные дипломатические усилия в русской столице^[95].

14 мая 1684 г. в Москву торжественно въехали австрийские послы С. Блюмберг и И. Жировский, которые были направлены в Россию одновременно с переговорами по созданию Священной лиги в Линце. Блюмберг и Жировский объявили В. В. Голицыну и его товарищам, что готовы заключить с Россией антитурецкий союз и от имени австрийского императора Леопольда I, и от имени польского короля Яна III Собеского. В Вене рассчитывали, что русские войска будут действовать на черноморском направлении, организовав поход на Азов, а на Крым отправят запорожских казаков в сопровождении «пеших» полков. Австрийские дипломаты выразили также готовность посредничать в заключении мира между Москвой и Варшавой, но официальных полномочий не предъявили. Российская сторона твердо отстаивала ранее сформулированную позицию: союз может быть заключен только одновременно с Вечным миром, по которому будут признаны ныне существующие русско-польские границы.

Пытаясь переубедить русскую дипломатию, Блюмберг и Жировский предлагали заключение отдельного русско-австрийского союза, без участия Польши, но Голицын вновь отказал, потребовав гарантий от «цесаря», что Речь Посполитая заключит Вечный мир. Таких гарантий австрийцы дать не могли. В июне 1684 г. они покинули русскую столицу. Отказывая Австрии в посредничестве между Польшей и Россией и заключении отдельного союза с Веной, В. В. Голицын подталкивал австрийскую дипломатию убеждать Яна Собеского принять условия Москвы^[96].

В апреле 1685 г. в Москву прибыл гонец от императора Леопольда I И. И. Курц с сообщением, что «цесарь» готов содействовать заключению Вечного мира между Россией и Речью Посполитой, которая склоняется к его подписанию «на пристойных статьях». В задачу Курца входило и налаживание отношений между Святым престолом и Москвой. Он передал в Посольский приказ грамоту папы римского Иннокентия XI с официальным объявлением о заключении Священной лиги и призывом к царям присоединиться к ней. Курц уверял, что царский титул в послании написан в соответствии с выдвигавшимися ранее российской стороной требованиями и сообщал от имени папы, что Святой престол будет добиваться смягчения позиции польского короля в отношении России. В Посольском приказе, правда, в последний момент отказались дать ответную царскую грамоту на имя Иннокентия XI, но это не заставило Вену и Рим отказаться от давления на Яна Собеского с целью принятия им территориальных условий, выдвигаемых Россией^[97]. Папский нунций в Речи Посполитой Опцио Паллавиччини еще осенью 1684 г. пытался добиться этого от польского короля. Решение о снаряжении польско-литовского посольства в Россию летом 1685 г. также было принято не без его усилий^[98].

Таким образом, события второй половины 1683 — первой половины 1684 г. показали России, что вступление в антиосманскую коалицию вполне реально. Более того, Москва являлась для Вены и папского престола достаточно желанным партнером по Священной лиге, учитывая регулярные действия крымских и белгородских татар на венгерском и польском театрах военных действий. Даже несмотря на неудачу Андрусовских переговоров 1684 г., в Москве могли надеяться, что достижение взаимоприемлемого соглашения с Варшавой возможно в обозримом будущем. В этих условиях русская дипломатия посчитала возможным частично попытаться усилить свои позиции в отношениях с Портой и особенно Крымским ханством.

Россия, Турция и Крым в 1683 — начале 1685 г.

После поражения под Веной политика Османской империи в отношении России смягчилась, поскольку султанский двор опасался ее возможного присоединения к Священной лиге. Об этом свидетельствовал более теплый прием в Турции подьячего Алексея Васильева, который отправился туда в 1683 г. Так же как и его предшественник, М. Тарасов, он должен был требовать учесть мнение русского правительства в вопросах касательно Запорожской Сечи, земель между Южным Бугом и Днестром и др. В грамоте султана Мехмеда IV, привезенной в Москву Васильевым в августе 1684 г., Порта уверяла в своем намерении нерушимо соблюдать мир, однако в просьбе Москвы пересмотреть невыгодные для нее положения мирного договора было отказано^[99].

В отношениях с Крымом русская сторона также настаивала на пересмотре не устраивавших ее статей Бахчисарайского и Адрианопольского договоров. 28 марта 1684 г., ознакомившись с информацией о переговорах гетмана И. Самойловича с посланником крымского хана Хаджи-Гирея, правительство предписало гетману направить к хану своего представителя. Последний должен был убедить Хаджи-Гирея, чтобы турецкий султан «уступил им, великими государем на той стороне Днепра земли по Днестр или б по Бог или хотя по самой последней мере по Рось реку и по урочища, как неперед сего написано было о том в наказе Василью Тяпкину, да чтоб и запорожцом против прежняго во всяких добычах допускали чинить свободной промысл и проход безо всякого отягчения в пошлинах и в ымании добычи половины»^[100].

В условиях понятного миролюбия Порты, которая терпела поражения в боях с союзниками по Священной лиге, в русской столице взяли курс на ужесточение позиции в отношении Крыма. Это намерение русского правительства окончательно определилось осенью 1684 г., после переговоров с Польшей и Австрией, в ходе подготовки новой крымской «размены» — операции по обмену годовыми посланниками и передачи направлявшимся в Крым русским дипломатам новой казны для хана. В указанные годы она проходила под Переволочной, сотенном центре на территории Полтавского полка. Важность событий размены зимы 1684/85 г. и отсутствие даже кратких ее описаний в историографии^[101] заставляет нас уделить ей несколько страниц в данной главе.

Царские указы об очередной посольской размене под Переволочной появились в августе 1684 г. Крымские послы в Москве — Дербиш имельдеш-ага, Умер-ага и Бурю-челибей должны были отправиться домой в сопровождении русских дипломатов — стольника Евдокима Савина сына Языкова и неназванного подьячего, тогда как русские посланники И. Протопопов и Д. Парфеньев вместе с новыми крымскими посланниками — прибыть в Москву. Организацию размены, в том числе передачу крымской стороне казны, предполагалось поручить окольничему и воеводе Белгорода князю Дмитрию Нефедьевичу Щербатову. 7 сентября Щербатов выехал в Ахтырку во главе направленного на размену отряда^[102].

К октябрю в Москве окончательно определились с решением о прекращении миссии русских годовых посланников в Крыму и татарских в Москве. Более-менее точную дату и официальные мотивы такого решения мы знаем благодаря отпуску царской грамоты к гетману И. Самойловичу от 14 октября 1684 г., в которой они были изложены. Гетмана информировали, что правительство предписало Щербатову передать казну крымской стороне, «приняв посланников наших Ивана Протопопова и Дмитрия Парфеньева», новых посланников к хану не отпускать и татарских дипломатов не принимать, «и впредь в обоих сторонах как… царского величества посланником в Крыму, так и хановым послом на Москве годовым не быть для того, что в прежние времяна живучи, хановы послы на Москве чинили и ныне чинят всякие мирным договором и дружбе противности, от чего в прошлых годех… учинилась с предками хановыми недружба и ссора, и война всчалась, и была многие годы». Другой причиной отмены миссий годовых посланников было «ругателное мучение» в отношении Н. Тараканова и П. Бурцова. Оно оценивалось как «великих государей… превысокому имяни… великое безчестие». В то же время Россия сохраняла обязательства выплаты ежегодной казны в полном объеме. Щербатов должен был до последнего отстаивать указанную позицию и «розъехатись» с главой крымской делегации на размене — разменным беем Велишой Сулешевым, если тот откажется принять казну без посланников^[103].

21 ноября Щербатов вдруг получил указ, что вместо него проведение размены поручено Л. Р. Неплюеву. Сдав дела, Щербатов через два дня отбыл в Белгород^[104]. Не исключено, что замена была произведена намеренно. Неплюев был одним из доверенных людей В. В. Голицына, и вполне вероятно, что именно ему «посольских дел оберегатель» хотел доверить важную и ответственную миссию прекращения обмена годовыми посланниками с Крымом. Назначение Неплюева, видимо, свидетельствовало о решительном намерении русского правительства понизить уровень дипломатических отношений с ханством.

Леонтий Неплюев получил царский указ о выезде на размену 17 ноября. 25 ноября, по пути в Ахтырку, на территории Сумского полка Неплюева встретил подьячий Посольского приказа Михаил Ларионов, который вручил севскому воеводе «большой» и «тайный» наказы^[105]. Неплюев выступил на размену из Ахтырки 5 января. 7 января на территории Полтавского полка, в селе Стасовцах к Неплюеву присоединился с казацким отрядом (1 тыс. человек «казаков и компанейщиков») гадячский полковник М. Василевич^[106]. Татары во главе с разменным беем Велишей Сулешевым подошли к Переволочне 10 января. Неплюев пришел на разменное место спустя три дня. 13 января в Переволочне севский воевода «роспечатал тайной наказ», который предписывал «с розменным беем съехатись и розмену учинить и казна отдать по указу великих государей и по ноказу, а новых крымских посланников на розменном месте у Велиша бея отнюдь не принимать и к Москве не пропускать и великих государей посланников в Крым никоторых не отпускать (курсив наш. — Авт.)»^[107].

13 января Неплюев уговорил Сулешева отпустить в русскую ставку Протопопова и Парфеньева. Одновременно Терешка, человек Протопопова, тайком вывез из крымского стана посольские документы^[108]. На следующий день Неплюев отпустил в крымский стан татарских посланников, а 15 января на переговорах заявил Сулешеву об отказе посылать в Крым русских годовых посланников и принимать таковых с татарской стороны. При этом Неплюев подтвердил готовность выплатить поминки для Селим-Гирея, но потребовал от Велиши-бея заключить соглашение об изменении порядка их вручения: «впредь казну, золотые и птицы, и соболи, и шубы и всю крымскую кладь принимать ему бею и хто впредь по нем будет по росписям» на «розменном» месте, а не в Крыму, как это было ранее^[109].

Крымцы неоднократно просили Неплюева изменить решение, однако воевода, не уставая, повторял, что годовые посланники «отставлены вовсе безо всякого повороту». Татары просили Неплюева подождать до получения ханского ответа, собирались на совет, обсуждая что делать — уехать без казны с риском быть подвергнутым наказанию либо принять «крымскую кладь» без посланников. Воевода после долгих споров согласился подождать ответа Селим-Гирея. Крымского посланника ожидали не раньше 8 февраля, но не дождались: в татарском стане вспыхнуло недовольство из-за голода и зимней стужи. Крымцы не хотели слушать уговоров Велиши-бея и «почели вьючитца на лошади». Попытки Неплюева задержать татар успеха не имели. 5 февраля посланный Неплюевым за Днепр отряд убедился, что крымский лагерь пуст, и Сулешев со всеми при нем бывшими отрядами «с розменного места пошол в Крым подлинно». В тот же день русские войска выступили из Переволочны, прибыв в Севск 13 февраля. Так и не врученная разменному бею казна отправилась назад в Москву^[110].

Русско-крымские отношения в 1685 — начале 1686 г.

Твердая позиция русской стороны на зимней размене и решительный отказ возобновлять миссию годовых посланников вызвали определенное беспокойство в Крыму. По свидетельству толмача Леонтия Посникова (покинул Бахчисарай 21 февраля 1685 г.), где-то в первой половине марта Селим-Гирей созвал в Бахчисарае съезд с участием калги, нураддина и других крымских «старшин», после которого гонец Чек-ага, который ехал в Москву с Л. Посниковым, был задержан в Перекопе, а затем 24 марта заменен на другого — Айстемир-мурзу Сулешева. Заменена была и ханская грамота, предназначавшаяся царям. Какие решения были приняты на ханском съезде, доподлинно неизвестно, но Чек-ага говорил Посникову, что по распоряжению Селим-Гирея «крымскою кладь ныне возьмут и впредь имать будут без посланников»^[111]. Учитывая последовавшие дипломатические шаги Крыма весной — летом 1685 г., с уверенностью можно предположить, что при ханском дворе решили смягчить позицию в отношении Москвы, особенно накануне новой военной кампании. Среди прочих миссий об этом особенно свидетельствовало уже упомянутое посольство Айстемир-мурзы.

Весной 1685 г. в Крым направился толмач Василий Козлов с уведомлением хана Селим-Гирея о необходимости выдачи новой шертной грамоты (привезенная Протопоповым и Парфеньевым грамота хана русское правительство не устроила) и подтверждением позиции русского правительства, что казна будет передаваться только на разменном месте. Крымскую сторону, учитывая длительность стояния русских войск в Ахтырке осенью 1684 г., просили впредь заблаговременно сообщать о выезде из Крыма разменного бея^[112]. По возвращении В. Козлов сообщил, что хан Селим-Гирей на разменного Велишу-бея «кручинился, что он казны и без посланников не принял»^[113].

27 апреля в сопровождении Л. Посникова в Москву прибыл Айстемир-мурза (Устемир-мурза) Сулешев (племянник разменного бея Велиши Сулешева), получив аудиенцию у царей 29-го числа. Перед ней он, судя по всему, встречался с В. В. Голицыным, который заявил, что «никогда отнюдь посланников в Крым не пошлют». Крымский же гонец привез грамоту Селим-Гирея, в которой хан настаивал на возобновлении миссии годовых посланников, считая, что отказ от нее направлен против «учиненному миру и дружбе». Однако одновременно, видимо понимая тщетность указанных требований, Селим-Гирей заявлял, что Велиша-бей уехал с разменного места без его распоряжения из-за голода и «нестерпимой стужи» и выражал готовность принять казну и поминки за один год и без посланников, при условии, что все будет отдано «с телеги». Хан просил дать знать, когда российская сторона будет готова провести новую встречу под Переволочной. Наиболее,однако, удивительным было признание Селим-Гиреем фактов насилия в отношении русских дипломатов и их осуждение: «А что при Мурат-Гирее хане послом вашим утеснение и мучение было и то и нашему ханову величеству непригоже показалось и послов мучить — государем непригожешь». Вместе с тем хан подчеркивал, что вина за это лежит на его предшественнике, Мурад-Гирее: «а после того бесчестья которые приезжали в Крым с казною послы ваши, и мы, ханово величество тех послов ваших с честию отпустили». Поэтому в конце своего послания Селим-Гирей выражал надежду на сохранение дружественных и мирных отношений с Россией.

Ханская грамота была заслушана русским правительством 30 апреля. В результате последовал указ о подготовке новой посольской размены для передачи крымцам казны за два года — «на нынешней 193-й и впредь на 194-й годы по старым росписям сполна». Одновременно подтверждалось предыдущее решение: «крымских послов не принимать и на Москве им не годовать». Все эти предложения должны были быть изложены в царской грамоте к Селим-Гирею с подтверждением намерений России пребывать с ханством «в дружбе и в миру». С этими решениями были, несомненно, связаны памяти, данные из Посольского в Сибирский приказ о подготовке «крымской клади» («всю крымскую кладь и на розмену розменное платье и мяхкую рухлядь готовить»). 7 мая Айстемир-мурза получил отпускную аудиенцию^[114].

С возвращавшимся в Бахчисарай Айстемир-мурзой выехал русский толмач П. Хивинец. Он вез для Селим-Гирея царскую грамоту от 13 мая с уверением, что цари «изволяют» содержать мир «без нарушенья», готовы провести новую размену и выдать хану казну на два года, но посылать новых годовых посланников категорически отказываются. Помимо прочего, в послании содержались обвинения крымской стороны в затягивании сроков посольской размены, которая по договору, заключенному еще К. О. Хлоповым в 1683 г., должна была проходить в августе, а также касательно «упорства» Велиши-бея Сулешева, который отказывался взять казну без посланников и ушел в Крым без объявления российской стороне и без ханского указа^[115].

26 мая из Бахчисарая выехал новый крымский гонец — Котлуша-мурза Сулешев, который прибыл в Москву в сопровождении В. Козлова (из Севска он поехал наперед) в июле 1685 г. (аудиенция у царей была дана гонцу 14 июля). Его миссия свидетельствовала об определенных колебаниях российского курса крымской политики. Котлуша-мурза должен был добиться, чтобы «великие государи указали свое государево жалованье, казну, давать против прежнего с посланники». О том же хан говорил в Бахчисарае на отпуске и В. Козлову. Кроме того, татарский гонец привез новую шертную грамоту Селим-Гирея (список в деле отсутствует), а также «листы» хана, калги и нураддина. Из последних сохранились только тексты послания калги Девлет-Гирея, а также письмо ханского визира Батыр-аги В. В. Голицыну. Девлет-Гирей, вторя, по-видимому, грамоте отца, Селим-Гирея, требовал, чтобы «впредь на нынешней и за прошлой год на два годы казны и поминки для обновления нашего и дачи по-прежнему отдавать велите в августе месяце с посланники». Батыр-ага подтверждал отправку ханской шерти и выражал готовность жить с Россией «в покое и в тишине». 7 августа Котлуша-мурза получил отпускную аудиенцию^[116].

Однако не успел он покинуть столицу, как туда прибыло еще одно татарское посольство во главе с ханским гонцом — Зорумом-агой (Зурум-батыром) в сопровождении возвращавшегося из Крыма толмача Петра Хивинца. Оно, наоборот, скорее сигнализировало о смягчении позиций Крымского ханства. В доставленной посланниками грамоте Селим-Гирей выражал готовность принять казну за два года «хотя и бес посланников, буде с телегами и со всем отдадут», однако просил, чтобы «для отдачи поминок по росписям» был прислан толмач, «которой бы умел грамоте». Одновременно хан заверял царей в своем намерении сохранять с Россией мир и настаивал на возобновлении миссий годовых посланников, полагая, что в предыдущие годы им «безчестья не было». Он обещал вскоре выслать на «разменное» место Велишу-бея Сулешева. 10 августа грамоты были заслушаны правительством. Принятое решение подтверждало намерение русской стороны выдать казну за два года, но посланников в Крым не посылать. На новую размену указали готовиться Л. Р. Неплюеву и дьяку М. Жаденову. Им же велели передать крымской стороне казну «с телегами, на которых будет привезена, и с коробами» (как показано выше, Селим-Гирей специально акцентировал на этом внимание). Но если «бей учнет просить под ту казну подвод до Крыму и в том ему отказывать, а буде учнет говорить с прошением и отговоритца в том от него будет не мочно и ему давать за подводы сто рублев, а по самой конечной мере дать ему вместо подвод двесте рублев, а подвод не давать». 14 августа крымским посланникам дали царскую аудиенцию. Указ о выдаче «корма» в дорогу, означавший отпуск из Москвы, был получен только 4 сентября^[117].

Несмотря на колебания Крыма в вопросах годовых посланников и постоянные попытки зондирования намерения Москвы восстановить этот дипломатический институт, в целом позиция ханского двора в отношении России очевидно стала более дружественной. Об этом свидетельствовало и изменение отношения к русским дипломатам в Крыму, что подтверждается свидетельством П. Хивинца. Если год назад ему угрожали и держали под арестом, то теперь, по прибытии в Крым 25 июня его «поставили» на армянском дворе. Уже на третий день Селим-Гирей дал ему аудиенцию, сам принял царскую грамоту. «Съестной и конской» корм Хивинец получал «нескудной». На отпускной аудиенции в начале июня Селим-Гирей уверял русского дипломата, что «с великими государи, с их царским величеством в дружбе и любви быти желает наипаче прежних ханов»^[118]. По сообщениям Хивинца, заверения России о намерении соблюдать мир даже после отмены годовых посланников оказали влияние на ханский двор. Когда в Крым приехал польский посланник с предложениями мирных переговоров, Селим-Гирей, сначала принял и отпустил его «с честью», поскольку опасался «за нерозменою прошлою великих государей с стороны войны», однако когда «после розмены присланы великих государей грамоты к хану, что мирной договор здержан будет без нарушения, и хан де тех полских гонцов з дороги поворотил и велел посадить их в Козлове (Гезлев. — Авт.) за караулом, а животы их все у них отобрал»^[119].

С возвращавшимся в Крым Котлушой-мурзой Сулешевым поехал с царской грамотой от 14 августа толмач Иван Иванов. Грамота отвечала на послания хана, доставленные не только указанным крымским дипломатом, но и с Зорумом-агой. Великие государи подтверждали готовность соблюдать мир и провести размену в установленные сроки, заявляли о строгих запретах казакам и иным царским подданным нападать на крымские владения. При этом послание содержало длинный перечень нарушений мира со стороны Крыма и Турции, которые выражались в частых набегах подданных хана и султана на русские и украинские пограничные города^[120].

21 августа Л. Р. Неплюев и дьяк М. Жаденов выехали из Севска на новую посольскую размену. Сбор войска проходил в Красном Куте почти месяц. Во второй половине сентября Неплюев двинулся в Переволочну. 28 сентября, вскоре после выступления, под Рублево к нему присоединился посланный из Москвы обоз с казной и подарками хану и его окружению. Встреча с Велишой-беем под Переволочной произошла в начале октября. В этот раз в ходе переговоров 5 октября споры разгорелись из-за требований крымской стороны доставить казну до Бахчисарая с русскими лошадями и извозчиками, а посланных Селим-Гирею охотничьих птиц — с русскими кречетниками. Неплюев категорически отказывался, предлагая Велише 200 руб. жалованья (за два года) за доставку. Бей не желал брать деньги и вместе с сопровождавшими его татарами трижды демонстративно выходил из Разрядного шатра и садился на коня. «У вас по вся годы во всем новая перемена, — недовольно заявлял Велиша Сулешев, — прежде посланников годовых не захотели есте давати, а ныне уже подвод и кречетников не даете». Он настаивал, что транспортировка казны русской стороной — это требование самого хана, и просил согласия Неплюева написать Селим-Гирею письмо. Окольничий не желал ждать и тем более уступать, поэтому через несколько дней Велиша-бей и его товарищи согласились принять казну на условиях Неплюева. К 10 октября русские уполномоченные передали крымцам охотничьих птиц, «любительные поминки» за два года, 200 руб. жалованья Сулешеву, «розменное платье» представителям крымской делегации и проч. В ходе переговоров Неплюев и представитель гетмана Самойловича — гадячский полковник Михаил Василевич в очередной раз подчеркнули неприемлемость для России условий перемирия 1681 г., навязанных В. М. Тяпкину. От крымской стороны требовали не заселять правобережных городов до Южного Буга и не «перезывать» туда людей с левого берега Днепра. В договорной грамоте (шерти), на которой присягнули Велиша Сулешев и остальные члены крымской делегации, эти условия были зафиксированы как обязательства крымско-турецкой стороны (дополнительно тут было записано, что Запорожская Сечь — владение великих государей), так же как отмена годовых посланников, необходимость принимать «крымскую кладь… на розменном месте» и писать царский титул в ханских грамотах полностью.

Дополнительно «для высокой монаршеской чести» Неплюев добился, чтобы крымцы принимали царское жалованье, положенное им лично, стоя, а не сидя, как раньше. Уже завершив все дела, окольничий принимал у себя Велишу-бея и остальных «знатных татар». Здесь Неплюев использовал еще один дипломатический трюк. Он впервые уговорил гостей стоя выпить за царей, султана и хана заздравную чашу под залп из пушек. Причем, когда дошла очередь до Селим-Гирея, артиллеристы по приказу Неплюева дали залп, «убавив» четыре пушки и подчеркнув тем самым неравенство крымского хана султану и царям. Уже 12 октября Неплюев с Жаденовым прибыли на р. Коломак, где распустили войско. В Севск окольничий и дьяк вернулись 16 октября^[121].

Ханский гонец Усеин-челибей, прибывший 4 января 1686 г. в Москву, сообщал, что где-то во второй половине ноября Селим-Гирей «пришел… из войны к Днепру в Казыкермень», где «дождался с розмены с казною розменного бея», после чего «пошол с розменным беем и с казною в Крым». Это была последняя в истории выдача царских поминков крымским ханам.

Довольный удачной военной кампанией в Польше^[122], Селим-Гирей, с одной стороны, всячески старался сохранить мир с Россией, с другой стороны, вновь корректировал свой курс в отношении нее. Будучи в Казы-Кермене, Селим-Гирей «бею и всем татаром тутошним жителем заказал жестоко под смертною казнью, чтоб они с казаками и з запорожцы жили смирно и задоров и грабежу никакова не чинили, и торговых бы казаков в Крым пропускали без задержания». Вместе с тем он уже в который раз указывал Москве, что прекратить отправку в Крым годовых посланников «было непристойно, потому что положено изстари, что посылать с казною годовых посланников». Хан просил восстановить этот дипломатический институт. Ему вторил ханский везир Батыр-ага: «…казна без посланников подобна тому, как конь без узды»^[123].

В ответной царской грамоте хану и письме Голицына Батыр-аге (от 20 января 1686 г.) русская сторона окончательно ставила точку в претензиях Крыма на возобновление миссий годовых посланников. Внимание Селим-Гирея обращалось на то, что Л. Р. Неплюев заключил с Велишой-беем договор о присылке казны без обмена дипломатами. В Москве ожидали скорой присылки подтверждающей его ханской шертной грамоты^[124]. 20 января гонец был отпущен без царской аудиенции, после встречи с В. В. Голицыным в Посольском приказе^[125].

В целом политику Крымского ханства в отношении России следует оценить как весьма чуткую и осторожную, при этом не лишенную колебаний в зависимости от обстоятельств. До военной кампании против Польши тон ханских грамот был более мягким, после ее успешного завершения он вновь ужесточился: в Бахчисарае не теряли надежду возобновить миссии годовых посланников. Россия же окончательно отказала в этом Крымскому ханству, но вместе с тем не была готова идти на дальнейшее обострение отношений и прекратить выплату поминков, продемонстрировав, впрочем, в том числе языком дипломатического ритуала, что текущая ситуация в русско-крымских отношениях Москву не устраивает. Причиной подобной двойственности было, по-видимому, то, что переговоры с Австрией и особенно с Речью Посполитой как главным партнером Москвы по будущей антиосманской коалиции так и не были завершены. С этой точки зрения дальнейшая политика России в крымском вопросе зависела от итога русско-польских переговоров о мире и союзе, которые начались в Москве в феврале 1686 г.

Посольство Н. Алексеева в Турцию и переговоры о заключении Вечного мира и союза с Речью Посполитой в 1686 г.

В 1685–1686 гг. Россия, пользуясь стремлением османов не обострять с ней отношений, сумела решить важный для себя религиозно-политический вопрос — добилась перехода Киевской митрополии из-под власти Константинопольского патриарха под верховенство патриарха Московского и всея Руси^[126]. Ездивший с этой целью в Константинополь русский агент, грек Захарий Иванов (Софир), сообщал, что в самой империи ситуация была весьма нестабильной: он стал свидетелем восстания сипахов (воинов, служивших за земельный надел в кавалерии) в Адрианополе в августе 1685 г. Русский агент узнал, что османское правительство рассчитывает и далее сохранять мир в отношениях с Россией^[127]. Направленный в Турцию для окончательного решения вопроса о митрополии подьячий Н. Алексеев не только с санкции великого везира Сары Сулеймана-паши получил грамоты константинопольского патриарха Иакова о передаче Киевской митрополии под власть Московского патриарха, но и добился ряда уступок, включая отказ султана от заселения полосы земель на Правобережной Украине и отмену пошлин для казаков с соляной добычи и рыбной ловли в низовьях Днепра. Успех посольства Алексеева стал возможен в том числе и благодаря тому, что до Стамбула не успели дойти известия об очередных союзных переговорах России и Речи Посполитой в первой половине 1686 г.^[128]

Решение о заключении Вечного мира с Польшей и вступлении в антиосманскую коалицию далось русскому правительству не просто. Уже Андрусовские переговоры 1684 г. показали, что в русских правящих кругах существуют трения на этот счет. Накануне переговоров влиятельная группировка боярства выступала против мира с Речью Посполитой, и даже за то, чтобы «всчать» с ней войну^[129]. В кругу этих людей идеи украинского гетмана Самойловича, не желавшего урегулирования отношений с Речью Посполитой на условиях признания за ней Правобережной Украины, должны были найти понимание и поддержку. Сам же он сообщал в Москву, что ему «учинилось ведомо, бутто некоторые из особ честных в царствующем граде то говорят, что против полской стороны воевать не хотят, паче же бутто советовати починают, чтоб с нею ласково во всем поступати»^[130]. Гетман недвусмысленно намекал в первую очередь на персону самого «оберегателя посольских дел» В. В. Голицына и регентшу цареву Софью.

В феврале 1686 г. в Москву прибыло великое посольство Речи Посполитой во главе с познанским воеводой К. Гжимултовским и литовским канцлером М. Огинским для переговоров о мире и союзе. Первоначально польско-литовские дипломаты требовали немедленного возвращения захваченных И. Самойловичем Посожских сел. После долгих споров В. В. Голицын, возглавлявший русскую делегацию, согласился возвратить Посожье, однако далее переговоры застопорились. В итоге девять официальных встреч прошли безрезультатно: стороны не могли окончательно договориться ни по территориальному вопросу, ни по сумме русской компенсации шляхте за утраченные имения, ни по условиям союза. В конце марта официальные переговоры были прерваны, продолжившись через «обсылки» между Посольским приказом и квартирой польско-литовских дипломатов в Москве. В апреле послам Речи Посполитой были выдвинуты новые требования — передачи России полосы земель на Правобережье от Киева до Запорожья, включая города Канев, Чигирин, Черкассы, Бужин и др. Есть все основания полагать, что требования эти были сформулированы под нажимом антипольской группировки в русском правительстве. Более того, русская сторона предлагала после заключения договора обратиться с предложениями о мире к хану и султану, а срок организации похода на Крым в проекте соглашения не оговаривался. Послы категорически отказались идти на подобные уступки. Наконец компромисс по всем вопросам был найден. 26 апреля 1686 г. юные цари Иван и Петр утвердили заключенный мир и союз торжественной присягой в Грановитой палате.

По итогам Вечного мира Россия закрепила за собой все завоевания 1667 г. — Левобережную Украину, Киев и Смоленскую землю. Дополнительно она получила полноту власти над Запорожской Сечью, которая по Андрусовскому перемирию признавалась совместным владением двух стран, а также значительно увеличила свои территории вокруг Киева. Возникший на переговорах вопрос о спорных землях на Правобережье Днепра был отложен до дальнейших переговоров, пока же они должны были оставаться пустыми. В качестве компенсации за утраченные имения шляхте Польши и Литвы выплачивалось 146 тыс. руб. Оборонительный союз против Крыма и Порты заключался навечно, наступательный — до конца войны. Россия должна была организовать вооруженные походы на Крым уже в следующем году, а в текущем — перекрыть пути нападения татар из Крыма на Речь Посполитую.

Отдельным русско-польским соглашением было оформлено возвращение Посожья. Гетман Самойлович послушно вывел оттуда своих казаков, но в преддверии ратификации договора польской стороной без согласования с Москвой отправил посланцев к королю и коронному гетману С. Яблоновскому, настаивая на передаче России спорных территорий вдоль правого берега Днепра. Этот демарш ни к чему не привел, лишь усилив недовольство Самойловичем со стороны правившей политической группировки во главе с В. В. Голицыным^[131].

* * *

Вечный мир и союз свидетельствовали об осторожности внешнеполитической стратегии Москвы, которая не присоединилась к Священной лиге непосредственно, а лишь через отдельный союз с Речью Посполитой. Это позволяло России участвовать на равных в будущих переговорах участников Лиги с Портой, но давало относительную свободу в реализации союзнических обязательств, по которым Москва де-юре несла ответственность только перед Варшавой, чье положение в коалиции слабело из-за ряда неудачных кампаний. Сложившаяся ситуация открывала перед Русским государством возможность не только добиться в отношении Крымского ханства и Османской империи реализации тех целей, которые казались недостижимы ранее как военным, так и дипломатическим путем, но и сформировать новые. В первую очередь речь шла о русско-крымских отношениях, баланс которых Москва, недовольная теми преимуществами, которые ханы получили по соглашениям 1681–1682 гг., надеялась решительно изменить, предприняв для этого ряд шагов уже в конце 1684–1685 гг. Именно поэтому крымский фактор был важнейшим военным аспектом присоединения России к антиосманской коалиции, что со всей очевидностью проявилось в Крымских походах 1687 и 1689 гг.

Глава 2 КАМПАНИЯ 1686 г. И ПЕРВЫЙ КРЫМСКИЙ ПОХОД 1687 г

Отношения с Речью Посполитой после заключения Вечного мира и дипломатическая подготовка первого Крымского похода

По договору о Вечном мире Москва обещала начать войну в текущем 1686 г., послав войска в Сечь и на переправы через Днепр, «где крымския войска обыкли переправлятися», а также повелев начать войну донским казакам. В следующем, 1687 г. должен был состояться поход «многими силами на самой Крым». Стороны обязались помогать друг другу при наступлении противника, ссылаться между собой и не заключать сепаратный мир. Польский король также «обнадеживал» нового союзника, что «цесарь» и Венеция не заключат мира, пока Россия продолжает войну^[132].

После заключения договора с Речью Посполитой Россия отнюдь не спешила объявлять войну Крымскому ханству. Прибывшие весной в русскую столицу крымские гонцы были отпущены из Москвы 7 июня 1686 г. без каких-либо официальных заявлений на этот счет. Более того, сопровождавший их толмач Василий Козлов вез в Бахчисарай царскую грамоту, в которой подтверждалось намерение царей пребывать с ханом «в дружбе». Лишь 21 августа новому крымскому гонцу, Мубарекше-мурзе Сулешеву, въехавшему в Москву в конце мая, было официально объявлено об «убавке» царского жалованья, поскольку «ныне с ханом и с крымским юртом война». Одновременно ему сообщили о задержании в русской столице. Весь май и лето русская дипломатия не только скрывала от Бахчисарая свое фактическое присоединение к антиосманской коалиции, но даже попыталась через посредство гетмана Левобережной Украины Ивана Самойловича передать хану Селим-Гирею предложения выхода из-под верховной власти османского султана и принятия протектората русских царей^[133].

Вскоре после заключения договора о Вечном мире и союзе с Россией польский король Ян III Собеский двинул войска в Молдавию. Эта летне-осенняя кампания закончилась неудачей, что обусловило некоторое разочарование польско-литовских правящих кругов заключенным союзом, тем более что отдельные крымские отряды сумели пройти в Молдавию и Венгрию^[134]. В связи с этим выехавшие в Речь Посполитую для принятия королевской присяги на договор русские послы Б. П. Шереметев и И. И. Чаадаев объявляли польской стороне, что появившиеся в Молдавии татары — лишь «малая часть» крымцев, проникших туда прежде заключения мира и направления царских войск на Запорожье. Был предъявлен и подлинник грамоты Селим-Гирея с утверждением, что он остался в Крыму. Сообщая о подготовке похода на ханство (была оглашена роспись разрядных полков), русские послы ставили его осуществление в зависимость от ратификации Вечного мира. Поэтому, после некоторых колебаний, Ян Собеский подтвердил его. В ходе дальнейших переговоров в декабре 1686 г. русская сторона, опираясь на ст. 10 договора, требовала от польских коллег выступить в поход на Белгородскую орду в марте 1687 г. Коронные и литовские дипломаты отвергли этот план, предложив России иную схему действий в течение года: переправиться на правобережье Днепра, атаковать турецкие крепости на Днепре (Казы-Кермен и др.) и Очаков, захватить их и уже оттуда двинуться на Крым синхронно с ударом Речи Посполитой на земли Белгородской Орды. Однако план этот согласован не был. Русская сторона отказалась также заключать отдельные военные соглашения с представителями Австрии или Венеции^[135].

В конце декабря Ян Собеский направил в Москву гонца Александра Скопа, который вновь попытался убедить русское правительство и в первую очередь В. В. Голицына принять разработанный им план кампании. Доказывая, что изнуренные прошлогодними кампаниями коронные и литовские войска не смогут выйти в поле раньше мая, Собеский предлагал союзнику план из трех этапов. На первом этапе, ранней весной, русское войско должно было осадить и взять турецкие крепости в низовьях Днепра, а также Очаков и Кинбурн. Король полагал, что часть русских сил можно будет направить и для взятия Азова. На втором этапе король про сил Россию выслать ему в подкрепление около 20–30 тыс. московских и казацких войск, которые совместно с армией Речи Посполитой должны были ударить на Белгородскую Орду, численность которой, по мнению Собеского, выросла до 70 тыс. человек из-за переселения ногайцев из Крыма. Разгромив ее, на третьем этапе, Собеский обещал не только отправить русские войска назад, но и прибавить к ним часть своего войска для совместного с главными силами русской армии овладения Крымом.

В ответной царской грамоте предложенный польским двором план полностью отвергался. Марш на турецкие городки и Очаков объявлялся весьма трудной задачей для русской армии. Лишь только после исполнения операции против Крыма Россия соглашалась штурмовать днепровские крепости при возможной поддержке польско-литовской стороны. Более того, королю напоминали о необходимости хотя бы в апреле отправить войска против Белгородской Орды (согласно букве союзного договора) и сообщали о скором выступлении в поход русских войск. В Польше, однако, не собирались выполнять просьбы Голицына о начале кампании весной. Сам же главнокомандующий, убежденный в необходимости нанесения главного удара именно по Крымскому ханству с целью его военно-политического подчинения в той или иной форме, также не собирался принимать польские предложения, даже перед лицом того, что никакой помощи (хотя бы в виде отвлечения на себя сил Белгородской Орды) московская армия в ближайшее время не получит^[136].

Боевые действия донских и запорожских казаков в 1686 г.

Речь Посполитая ожидала от России более активных действий, тем более что одним из условий договора о Вечном мире и союзе было обязательство организовать походы донских и запорожских казаков на османские владения, Крым и направить войска в низовья Днепра, чтобы перекрыть маршруты татарских набегов на Речь Посполитую^[137]. Распоряжения казакам действительно были направлены с уведомлением об этом представителей Речи Посполитой^[138]. Вскоре донцы опустошили окрестности Темрюка (800 человек под предводительством атамана Фомы Голодного), а затем осадили Лютик. Осада не увенчалась успехом из-за мелководья р. Донец, по которому казацкие челны не смогли подойти к укреплению. На обратном пути под Азовом путь им преградил турецкий гарнизон. Казаки не сумели прорваться речным путем вверх на Дон и отошли на р. Миус, где отряд разделился. Часть возвратилась домой по суше, а остальные остались охранять суда. Вскоре атаман Фрол Минаев прислал туда «запасы и на перемену свежих людей». Казаки числом в 600 человек вышли в море и разорили окрестности Азова, после чего беспрепятственно вернулись домой по реке. В 1686 г. донской атаман сообщал также в Москву о выходе 30 казацких судов на морской промысел к берегам Турции^[139]. Известно также, что донцы вместе с запорожцами совершили набег под Казы-Кермен — главный из четырех турецких фортов в низовьях Днепра, но были разбиты. Об этой вылазке долгое время было практически ничего не известно. В опубликованной Д. И. Яворницким отписке царского генерала Г. И. Косагова последний приводил жалобы кошевого атамана, как триста казаков «пропало под Казыкерменем»^[140], а донской атаман Фрол Минаев, прибыв в Москву в декабре 1686 г., сообщал, что в неудачном походе под турецкую крепость участвовало 600 донцов^[141]. Из другой, более ранней отписки Косагова выясняется, что около 22 июля донских казаков, запорожцев и калмыков, «которые хадили ис Сечи для промыслу на поле… под Казыкерменем… казыкерменские тотаровя побили и в полон побрали многих людей, данских казаков трицтать человек да запорожских четыряста человек, а калмык де убит адин». Об этом русскому генералу сообщили сами запорожцы во главе с кошевым, прибывшие в его лагерь на Великом Лугу в тридцати верстах от Сечи 29 июля^[142]. Наконец, прибывший в Москву 1 августа 1686 г. гетманский гонец, сотник наемного полка Ильи Новицкого Иван Михайленко, сообщил, что три недели назад (то есть где-то в начале второй декады июля) «под Казыкермен подходили запорожские казаки человек с 400 да донцов и калмыков со 100 человек, и как пришли запорожцы под Казыкермень и турки и татаровя побили с полтораста человек, а з 250 человек взяли живьем»^[143].

Можно предположить, что совместный отряд донцов, запорожцев и калмыков (около 500 человек; свидетельство Ф. Минаева явно грешит преувеличением), ходивший под турецкий «городок» с целью захвата добычи и пленных, нарвался на многочисленное войско противника либо на засаду. Казаки не только понесли достаточно значительные потери (от полтораста до нескольких сотен), но большое количество их, видимо попав в окружение, сдались на милость победителя. Поражение стало одним из крупнейших для запорожцев в последние годы и, несомненно, сказалось на падении их боеспособности в текущем и следующем году. Не случайно вскоре после этого кошевой атаман в ответ на призывы к военным акциям против турок и татар заявлял, что сил для войны с Крымом у него в данный момент нет^[144].

Поход к Запорожью корпуса Г. И. Косагова

Казацкие набеги не были в 1686 г. столь активными, чтобы однозначно свидетельствовать об открытии Россией полномасштабных военных действий против Крыма. Подобных локальных конфликтов с обеих сторон было немало и в мирные годы^[145]. Важным индикатором этого должна была стать посылка обещанного полякам экспедиционного корпуса к Перекопу^[146]. Корпус этот, численностью около 6 тыс. солдат и рейтар при 13 пушках под командованием генерал-поручика Григория Косагова, действительно был направлен в район Запорожской Сечи в июне 1686 г.

Указ о направлении в Запорожье Косагов получил в первых числах мая, непосредственно после заключения договора о Вечном мире. Уже 6 июня он прибыл в Колонтаев — слободской город Белгородского полка, располагавшийся недалеко от Полтавы, где был назначен сбор войск. В пути он получил наказ и «списки ратным людям». Из полков Белгородского разряда по наряду в походе должны были принять участие рейтарский полк И. М. Гопта (1000 солдат и 32 начальных человека); солдатский Старооскольский полк полуполковника Ивана Гранковского (1324 рядовых и начальных людей); солдатский Хотмыжский полк полковника Готфрида Эрнеста (Яков Эрнест) (958 рядовых и начальных людей), а также полк «новоприборных» солдат (1166 рядовых, из них 166 отправлены в Брянск для «стругового дела», и 14 начальных людей), направленный из Москвы. Кроме того, к войску Г. И. Косагова должны были присоединиться по 500 человек казаков из Сумского, Ахтырского и Острогожского слободских полков (всего 1500 человек), 230 конных донских, яицких и орешковских казаков, поселенных в городах Белгородского полка (Курск, Ливны, Воронеж, Новый Оскол, Лебедянь и др.), 20 пушкарей «розных городов», 19 курских новокрещеных калмыков. Всего русское войско по спискам, включая двух жильцов и двух городовых детей боярских, а также Косагова, должно было насчитывать 6278 человек (в наряде ошибочно — 6268 человек). Орудия и полковые припасы Косагов получил из Севского и Белгородского полков. Продовольствие (700 четвертей муки) было направлено из Киева по Днепру уже 1 июня. Сопровождавшие провиант 60 солдат и стрельцов должны были дожидаться Косагова в районе Запорожья. 8 июня Косагов сообщал в Москву о прибытии в Колонтаев сумских и ахтырских казаков во главе со стольником Иваном Литвиновым, а также рейтарского полка И. М. Гопта. Между тем задерживалось прибытие денежной казны на жалованье ратным людям, пушек, пороха и свинца для «новоприборного» полка из Рыльска, пушек, барабанов и знамен для всего войска. «А бес того, — сетовал генерал-поручик в письме главе Севского разряда Л. Р. Неплюеву, — и не в такой далней поход итить непристойно». Косагов был «зело опасен, что походу ево медлитца, чтоб де ему не поставлено было в леность и не в раденье». Наконец необходимые припасы прибыли, и после сбора всех войск Григорий Косагов провел им смотр и раздал жалованье рейтарскому и солдатским полкам. В целом явка на службу была высокой и к 20 июля составила 5569 человек, или почти 90 % от наряда^[147].

25 июля корпус Косагова пришел «в запорожские места в Великой Луг», 29 июля сотня казаков и кошевая старшина во главе с атаманом Федором Иваником прибыли в расположение русских войск, заявив, как писал Косагов, что «о приходе нашем… с… ратными людми в Запорожье они радосны». Запорожская делегация предложила царскому отряду идти к Каменному Затону, расположившись у Днепра. Косагов послал «для осмотру тамошних мест» отряд ратных людей с рейтарским подполковником Дмитрием Моконаловым и сумских казаков во главе с наказным полковником — межирецким сотником Иваном Штепой. С ними пошли и запорожцы Лукьян Андреев и Алексей Семенов, которых кошевой оставил Косагову «для вожества». Вернувшись, посыльные сообщили, что «у Каменного Затону войсковые запорожские казаки стоят куренями», в связи с чем там не будет достаточно фуража для русской конницы, да и запорожцам, в свою очередь, «от ратных людей конскими кормами учинитца великая скудость». В результате 1 августа Косагов, перейдя реку Конские Воды, расположился «укрепя обоз у изрогу Ушковского против перебоины Конской (значение топонимов не ясно. — Авт.) от Сечи за четыре мили^[148]». Ратные люди укрепили лагерь со стороны степи: «для крепости зделали окопец земляной». 8 августа Косагов поехал к Ф. Иванику, чтобы вручить ему царскую грамоту и окончательно договориться о месте размещения русских войск^[149]. Судя по всему, соглашение об освобождении запорожцами стоянки у Каменного Затона было достигнуто. Покинувший русский лагерь в конце августа и прибывший в сентябре 1686 г. в Москву с отпиской Косагова донской казак сообщал, что генерал и воевода стоит «обозом у реки Днепра на берегу в урочище на Каменном броду»^[150].

В дальнейшем в течение 1686 г. никаких активных действий Косагов не вел, ограничившись постройкой земляной крепости в Каменном Затоне. Крепость строилась на «крымской стороне» Днепра — на левом берегу реки в районе современной Каменки-Днепровской, напротив располагавшейся на правом берегу Запорожской Сечи. Строительство Каменного Затона было вторжением на татарскую территорию, вызовом Крымскому ханству.

Важными задачами Косагова были охрана провианта для российских войск, которые должны были действовать на нижнем Днепре, взаимодействие с запорожскими казаками, сбор информации о действиях крымских татар^[151]. С приближением зимы, пережить которую солдатам Косагова предстояло в диком и необжитом крае, в Каменном Затоне стало расти число дезертиров. В своих отписках Косагов неоднократно жаловался, что царские ратные люди «из Запорожья многие… бежали». Часть беглецов посланные Косаговым отряды отлавливали и возвращали в лагерь, после чего подвергали наказанию кнутом^[152]. Видимо, отчасти в связи с этим прибывший к гетману Самойловичу в начале января 1687 г. русский представитель Семен Алмазов должен бы предложить ему «помыслить», не стоит ли отозвать корпус Косагова из Каменного Затона, чтоб «могли те ратные люди к весне на ту ж их царского величества службу пригодитца», либо же «пристойно и неприятелю страшнее в том месте стоять и зимовать»^[153]. Гетман высказался против вывода корпуса Косагова с Запорожья, считая, что зимующие там ратные люди «згодятца на грядущую их монаршескую службу», когда царские войска двинутся на Крым^[154].

В целом в 1686 — начале 1687 г. русская политика в отношении Крымского ханства и тем более Османской империи не отличалась активностью. Россия вполне сознательно избегала резкого разрыва мирных отношений с ханом, стремясь, с одной стороны, дезориентировать его относительно своих истинных военных планов на будущий год, а с другой — воспользоваться ситуацией, чтобы прозондировать настроения в Бахчисарае касательно перехода под верховную власть царей. При этом Москва всеми силами стремилась создать впечатление у своего польского союзника, что она полностью выполняет положения договора о союзе, очерчивавшие ее военную активность в текущем году. По субъективным (бездействие отряда Косагова и запорожских казаков, неудачи донцов) и объективным (невозможность полностью блокировать сообщение между Крымом и Белгородской Ордой) причинам удавалось ей это с трудом. При этом русское правительство стремилось сохранять свободу рук в рамках своего опосредованного присоединения к Священной лиге, не обременяя себя дополнительными обязательствами.

Состояние корпуса Г. И. Косагова к весне 1687 г.

Зимовка далась солдатам Косагова непросто. В конце января — начале февраля 1687 г. он писал в Москву, что ратные люди «многие заскорбели, во ртах вкинулась цынга и ноги пухнут». Лекарств в нужном количестве в отряде не оказалось, лишь в мае в Каменный Затон были отправлены необходимые запасы из Киева^[155].

7 марта в Сечи был допрошен взятый в плен татарин Алей, а также вышедшие из Очакова «волохи», сообщившие, что «хан де крымской имеет намерение многолюдством приходит под Сечю и под… обоз х Каменному Затону по нынешнему вешняму времени вскоре». 10 марта кошевой Филон Лихопой предложил русскому военачальнику послать с запорожцами «на сторожу вопче» ниже по Днепру своих ратных людей на пятидесяти лодках, чтобы предупредить возможное нападение татар или гарнизонов турецких крепостей («поставить заставу крепкую»). Косагов, однако, не мог этого сделать, поскольку не имел пригодных для похода судов («а которые… лотки присланы из городов Белгородцкого полку и те худы, к походу не годятца»). Здоровых ратных людей в отряде Косагова также было немного, «многие болны цынгою, рты и ноги попухли, а иные мытом и огневою лежат, такими ж болезньми, какими болели ратные люди на Дону». Русский военачальник, сообщая об этом Голицыну, полагал, что в случае нападения крупных сил крымцев на его лагерь «от наступления многих воинских сил обронитца будет неким» и в связи с этим просил прислать подкрепление. К отписке прилагалась «перечневая роспись», фиксировавшая состояние корпуса Косагова на исходе зимы на 11 марта (см. таблицу 2.1, с. 50)^[156].

Кошевой, однако, не удовлетворился отказом Косагова и 11 марта направил к нему посланца — знатного казака Мартина, избранного полковником для похода на низ Днепра, настаивая, что «той посылке не быть ни по которой мере не мочно», поскольку сечевикам стало известно о приходе в Очаков и Казы-Кермен турецких судов с «прибавочными людьми». По настоянию запорожцев Косагов купил отсутствующие у него для похода лодки (надо думать, у сечевиков) и снарядил отряд из ста ратных людей, донских казаков, «черкас» Сумского, Ахтырского и Острогожского полков во главе с наказным полковником последнего Демьяном Хижняком. Вместе с запорожцами они двинулись в путь 13 марта. Через месяц «заставу» должны были сменить^[157].

Таблица 2.1. Количество больных и здоровых солдат в корпусе Г. И. Косагова на начало весны 1687 г. 27

	Здоровых	«Цынгою огневою и мытом болных»
Рейтар	555	296
Донских казаков	215	7
Калмыков	21	—
Солдат:
Старооскольского полка	607	218
Хотмыжского полка	445	262
Новоприборного	403	250
Слободских казаков:
Сумского полка	388	53
Ахтырского полка	433	20
Острогожского полка	404	18
«Земянцов»*	80	—
Пушкарей	19	2
Итого	3570	1126

* Видимо, служилые люди г. Землянска. Дополнительно посчитаны вместе с «жителями» Острогожского полка (483 чел.).

Как видно, численность корпуса Косагова из-за дезертирства упала ниже 5 тыс. человек, а в строю из-за болезней и вовсе находилось 3,5 тыс. С возвратом дезертиров обратно в Каменный Затон возникали проблемы. Острогожский воевода стольник Борис Леонтьев распорядился отправить обратно 50 бежавших из Запорожья казаков, однако до Каменного Затона добралось только 30, остальные «не доходя Корочи, з дороги бежали». Да и пришедшие жаловались на воеводу, что он «стращал их казнью, а иных хотел бить кнутом и от того имал взятки». Косагов считал, что часть указанных в привезенной провожатыми росписи острогожских казаков как высланных на службу на самом деле «из домов не высыланы», кроме того, Леонтьев «староосколского полку салдат, нетчиков и беглецов и пушкарей» также до сих пор не прислал на Запорожье («знатно в высылке им наровит»). Генерал считал, что острогожский воевода берет с дезертиров и назначенных на службу взятки в обмен на негласное разрешение остаться дома. Роспись высланных острогожцев, их челобитную и «взяткам роспись» Косагов отправил Голицыну. Тот, впрочем, лишь переслал жалобу в Москву, сообщив генералу, что ждет указа великих государей^[158].

Отписки Косагова были доложены Голицыну 21 марта. Главнокомандующий решил, чтобы его солдаты, несмотря на угрозу нападения, по-прежнему оставались в Каменном Затоне и в случае необходимости «советуя с кошевым атаманом и с Войском низовым запорожским, тем неприятелем чинили отпор и чинили поиск и промысл». Голицын обещал послать на Сечь подкрепление в случае необходимости^[159]. Чтобы поддержать боевой дух Косагова и его людей, 26 марта Голицын распорядился отправить к ним царское жалованье — 4 тыс. руб. с капитаном Иваном Оберучовым^[160]. А днем ранее главнокомандующий написал гетману Самойловичу (с распоряжением направить свою грамоту запорожцам и кошевому Ф. Лихопою), «чтоб они от неприятелей были во осторожности и з генералом и воеводою з Григорьем Ивановичем имели совет и согласие и от того ж неприятеля были во осторожности и чинили над ним промысл как возможно и где пристойно сопча, алегкомысленных людей ото всяких непристойных слов унимали»^[161]. В Киев воеводе И. В. Бутурлину 31 марта была послана грамота немедленно отправить в Каменный Затон «з добрыми гребцы» собранные в городе специально «для запорожского отпуску» железные скобы, пеньку, а также «смолу всю» для ремонта неисправных судов. Начальнику речного каравана следовало приказать, чтобы он «плыл с теми припасы днем и ночью безо всякого замедления, не мешкая нигде ни малого времяни»^[162]. Наконец, в тот же день в Курск воеводе А. И. Хитрово был послан указ срочно (не дожидаясь царской грамоты из Разряда) выслать в Киев «курских стрельцов и казаков, и пушкарей, а половину… коренных, а не наймитов и малых робят с добрым отставным дворянином». Отряд должен был «однолично» прибыть туда до 15 апреля, чтобы затем двинуться на стругах «з хлебными запасы» в Запорожье «по первой полой воде»^[163].

Подготовка похода на Крым: сбор служилых людей

Осенью 1686 г. Россия начала подготовку к полномасштабному походу против Крымского ханства. Официальное объявление служилым людям и шире — всему русскому обществу — о начале войны против Крымского ханства проходило в несколько этапов. 3 сентября было издано распоряжение о необходимости готовиться к будущей кампании в связи с намерением крымского хана прийти войной «к их государским украинным и малороссийским городам»^[164]. 19 сентября были посланы соответствующие окружные грамоты по городам. Сроки и места сбора войск обещали объявить позже^[165]. Спустя две с половиной недели — 7 октября грамоты послали повторно, и вновь без указания мест и сроков сбора^[166].

22 октября был объявлен указ о составе войск и местах их сосредоточения для последующего направления в малороссийские города с целью «береженья и поиску над неприятелскими людми». Большой полк поручался боярину князю В. В. Голицыну и его товарищам: боярину князю К. О. Щербатову, окольничему В. А. Змееву, думному генералу А. А. Шепелеву, думному дьяку Е. И. Украинцеву, дьякам Перфилию Оловенникову, Михаилу Воинову, Григорию Протопопову. Новгородским разрядом командовал боярин А. С. Шеин, в товарищах у него значились князь Д. А. Барятинский, дьяки Еремей Полянский и Андрей Юдин. Главой Рязанского разряда в будущем походе назначался боярин князь В. Д. Долгоруков с товарищами — окольничим П. Д. Скуратовым, дьяками Львом Протопоповым и Автомоном Ивановым; главой Севского полка — окольничий Л. Р. Неплюев с дьяком Михаилом Жаденовым; Низовой полк передавался стольнику И. Ю. Леонтьеву и дьяку Артемию Волкову. Большой полк и ополчение «Низовых городов» должны были собираться в Ахтырке (позднее местом сбора Низового полка стал Чугуев^[167]), Новгородский разряд — в Сумах, Рязанский разряд — в Хотмыжске, Севский полк — в Севске, а затем идти в Красный Кут^[168]. 25 октября грамоты с информацией об этом были посланы в города. Служилым людям велено было ждать приказа «о высылке», после чего ехать «в те вышеписанные указные места… тотчас безо всякого мотчанья и переводу, не отымаясь ничем»^[169]. 9 ноября роспись полков была отправлена царской грамотой польскому королю Яну Собескому вместе с грамотами о крымском «промысле», предназначенными для Австрии и Венеции^[170].

9 ноября была дана отдельная грамота Л. Р. Неплюеву — готовить на будущую кампанию Севский полк. Причем, так же как и в предыдущих подобных документах, никаких четких указаний именно о походе на Крым в ней не было, а формулировка о целях и задачах кампании была такой же, как и в указе 22 октября. Время сбора вновь обещали объявить дополнительно^[171]. Это произошло лишь 28 ноября, когда московским чинам с Постельного крыльца были оглашены даты сосредоточения войск: к 25 февраля, крайний срок — к 1 марта 1687 г. Словно оправдываясь за такое позднее объявление, правительство подчеркивало, что служба «сказана» всем участникам кампании «до нынешних сроков за долгое время». Грамоты в города с объявлением сроков датированы 1 декабря, формулировки целей и задач грядущей «службы» в них были по-прежнему крайне размытыми и неконкретными^[172]. Отдельно был назначен срок сбора для формирований Белгородского полка — 15 марта для «дальних» городов, 25 марта — для «ближних»^[173].

С целью сбора ратных людей в города послали стольников и дворян с денежным жалованьем рейтарам, копейщикам и солдатам. Раздав жалованье, они должны выслать первые партии ратных людей в полки «без мотчанья», а с остальными идти в пункты сбора самим^[174]. В грамоте от 9 февраля 1687 г. воеводу Ахтырки стольника Афанасия Ивановича Левшина информировали о сборе там Большого полка к 25 февраля и 1 марта и приказывали записывать приезды «всяких чинов» ратных людей. Аналогичные грамоты были посланы воеводам в Сумы и Хотмыжск. Курский стрелец Ганка Варфоломеев повез из Разряда книги для записей приездов во все три города^[175]. Записывать приезды в Большой полк Левшину поручалось до появления в Ахтырке кого-либо из уполномоченных на это товарищей главного воеводы. Этим уполномоченным стал В. А. Змеев, которому 15 февраля было приказано срочно выехать к месту службы. Он также должен был принять у Левшина «полковой наряд и пушки, и зелье, и свинец, и всякие пушечные припасы, которые присланы из городов». В помощь Змееву из Путивля решили послать дьяка Петра Исакова. Оба они должны были внимательно следить, чтобы «хто чюжим имянем за очи и подставою в приезды не записался»^[176]. Змеев прибыл в Ахтырку 22 февраля, через некоторое время послав Голицыну списки приехавших на службу до 2 марта^[177].

12 января 1687 г. московским чинам велено было «к нынешней службе совсем быти наготове и по нынешнему наряду ехать в указные места в полки бояр и воевод». Объявлялось, что и возглавляющие разрядные полки военачальники во главе с В. В. Голицыным будут вскоре отпущены из Москвы. Глава Разрядного приказа думный дьяк В. Г. Семенов отметил на указе распоряжение послать в города новые грамоты «о высылке ратных людей»^[178]. Однако мобилизация проходила медленно, в том числе, возможно, из-за поздно объявленных сроков сбора. 28 февраля, уже когда миновало три дня с наступления первого срока явки в места сосредоточения войск, царское правительство обратилось к столичному дворянству: «А из вас многие на их государскую службу в те полки по се число не едут, живут на Москве и в деревнях и домех своих». Тех, кто не выедет на службу «тотчас», не дожидаясь «государского гневу и опалы», грозили «имать и приводить в Розряд и чинить им наказанье, а у иных поместья и вотчины отписаны будут на них, великих государей и розданы в роздачю безвозвратно»^[179]. 14 марта в царской грамоте В. В. Голицыну правительство, оценивая явку служилых людей «из многих городов» в целом удовлетворительно, все же отмечало, что из отдельных городов стольники и дворяне «ратных людей выслали немногих, и в приезде объявилось самое малое число, а сами они, стольники и дворяне в полки наших великих государей ратных людей с собою никово не привели». Более того, в Разряде узнали, что в некоторых городах царские уполномоченные «от роздачи» царского жалованья «имали… у ратных людей взятки и чинили себе вычеты». От Голицына требовали похвалить тех стольников и дворян, кто привел ратных людей полностью и в срок и не уличен во взятках и вычетах. Их разрешали отпустить к Москве. Тех же, кто плохо провел мобилизацию, предписывалось отставить в Большом полку до царского указа, расписав их в чины и сотни. Все жалобы на взятки и вычеты полагалось расследовать, допросив ратных людей «сполна». Уличенных в указанных преступлениях приказывалось «при всех… бить кнутом нещадно и те все взятки и вычеты доправить на них сполна и отдать тем людем, с ково что взято или у ково что вычтено», а после наказанья записать их на службу «з городами». Распоряжение касалось и остальных воевод разрядных полков^[180].

13 октября из Разряда послали память в Аптекарский приказ с требованием назначить в войско доктора, аптекаря, 13 лекарей и столько же их учеников, а также сторожа для лекарств. Только 16 февраля из Аптекарского приказа сообщили, что на службу «наряжены» доктор Захарий ван дер Гульст; аптекарь Юрий Госен; лекари-иноземцы Яган Термонт, Андрей Бекер («в полку гетмана Ивана Самойловича»), Адольф Евенгаген, Яков Вульф, Александр Квилон, Яган Фолт, Петр Рабкеев, Карлус Еленгузен; русские лекари Артемий Петров, Яков Починской, Василей Подуруев, Кузьма Семенов, Федор Чаранда, Иван Венедихтов, Андрей Харитонов, Данила Либедев; 13 «лекарского дела учеников» и отдельно — ученик и сторож для заведования «лекарственной казной» — всего 33 человека^[181].

Для службы в Большом полку назначили переводчиков Посольского приказа Ивана Тяжкогорского (переводчик «полского, латинского и цесарского языков»), «с турского и татарского» Сулеймана Тонкачова (Тонкачеева) и Петра Татаринова, толмачей «татарского языку» Полуекта Кучумова, Петра Хивинца и Василия Козлова^[182].

Сбор оружия, амуниции и прочего

27 октября из Разряда была послана память в Оружейную палату с указом «в полки бояр и воевод… взять в Розряд полковые болшие знамена»; в Большой полк — «знамя болшое, на котором писан образ Спасов Нерукотворенной», в Новгородский и Рязанский разряды, а также в Низовой полк — «полковые знамена, которые в тех полкех наперед сего бывали». Кроме того, в указанные полки следовало выдать 80 «сотенных знамен камчетых и тавтяных розных цветов теми ж образцы, каковы наперед сего деланы». Если в Оружейной палате были уже готовые знамена, их следовало прислать немедленно, а остальные «в указное число делать»^[183].

Оружие и снаряжение для армии посылалось в пункты сбора из Москвы, Киева, городов Белгородского и Севского разрядов, а также некоторых других. В сентябре в Белгород из столицы было отправлено оружие для копейщиков и рейтар — 3270 «карабинов с курки и с перевезми», 4370 «пар пистолей с олстры», а также мушкеты для солдатских полков — 2959 шт. Общий вес оружия, разместившегося на 193 подводах, составил почти 3 тыс. пудов. В Севск на 165 подводах выслали 2861 карабин и 4436 пар пистолетов в ольстрах для рейтар и копейщиков, 1753 мушкета для солдат; а также 2 тыс. пудов ружейного пороха и столько же пушечного на 267 подводах. Грамоты воеводам Севска (Л. Р. Неплюеву) и Белгорода (М. А. Голицыну) об отправке всего вышеперечисленного датированы 8 сентября. А 25 ноября последовал указ переправить все оружие и снаряжение в Ахтырку (грамоты воеводам посланы спустя три дня). Неплюев получил грамоту и отправил груз в Ахтырку 10 декабря. Тамошний воевода А. Левшин принял его в конце декабря «и устроил все в одном анабре»^[184]. 24 января появился указ отправить в Ахтырку 3603 «мушкета добрых», 101 «мушкет з замками» и другую амуницию из Киева^[185].

Наконец 8 декабря последовал царский указ об отправке полковых припасов, знамен, полковых пушек, пушечных и гранатных ядер, огнестрельного оружия, пороха, свинца и фитиля, кузнечных и окопных снастей из мест хранения в пункты сосредоточения Большого полка, Рязанского и Новгородского разрядов^[186]. В Большой полк (в Ахтырку) следовало доставить оружие и снаряжение из Белгорода, Курска, Суджи, Тамбова и Козлова, Нового Оскола; в Новгородский разряд (в Сумы) — из Путивля, Рыльска, Переяславля-Рязанского (из последнего — солдатские знамена); в Рязанский разряд (в Хотмыжск) — также из Путивля и Рыльска и дополнительно из Севска и Ряжска^[187]. Кроме того, в городах Белгородского полка было приказано изготовить для «безоружейных» копейщиков и солдат 1017 копий и 13 146 бердышей. 13 февраля в Разряде был дан указ об отправке указанного оружия в Ахтырку^[188]. 1 марта в Большой полк были отправлены знамена для посыльных воевод и сотенные знамена, большой полковой (разрядный) шатер, а также «полковые припасы» для нужд шатра (свечи, бумага, щипцы, стулья, ведра с чернилами и др.)^[189].

Обеспечение войска продовольствием и прочими хозяйственными припасами

Одной из наиболее насущных задач русского правительства была подготовка баз снабжения огромной по тем временам армии, которая должна была идти в небывало дальний поход, несравнимый с предыдущими подобными мероприятиями (Чигиринские кампании 1677–1678 гг., Киевский поход 1679 г.) по масштабам, длительности и природным условиям театра военных действий. Поэтому важным элементом организации снабжения стала подготовка продовольственных баз в местах сосредоточения войск и недалеко от маршрута движения армии.

10 августа 1686 г. правительство с участием патриарха Иоакима обсуждало подготовленный Разрядом обширный доклад, касавшийся изыскания для войска основных продовольственных запасов. Оно утвердило предложение сбора «сверх окладу стрелецкого хлеба в запрос» по следующей норме: ржаной муки по полуосьмине, овсяных круп и толокна — по четверти четверика^[190] с одного двора. Таким образом, для снабжения войска провиантом в дополнение к сборам стрелецкого хлеба вводился чрезвычайный налог, рассчитанный исходя из количества тяглых дворов по переписи 7186 (1677/1678) г. Обложению не подлежали только дворы участников Крымского похода. Отдельно с 60 тыс. податных дворов Белгородского разряда было решено взять вместо запросного хлеба «сухарей по осмине з двора». Хлебные запасы субъектам налогообложения следовало собрать осенью и «по первому зимнему пути» доставить «на своих подводах и в готовых четьвертных кулях» в назначенные места в декабре 1686 г. — первых числах февраля 1687 г.

В августе — сентябре 1686 г. в Разрядном приказе энергично составляли и пересчитывали сметы, определяли места поставок и закрепляли за ними соответствующие города. 22 августа «хлебной збор» было поручено «ведать» думному дворянину и печатнику Д. М. Башмакову в Печатном приказе. При этом спустя два дня новый наряд для сбора хлеба и круп велено было составить в Разряде. 28 августа по городам были посланы грамоты с указанием собирать запросный и стрелецкий хлеб (брался вместо ржи мукою) «вместе» и отвозить в назначенные для сбора продовольствия пункты «с великим поспешением»^[191]. Этими пунктами стали места сосредоточения разрядных полков — Ахтырка, Сумы и Хотмыжск, а также Смоленск и Брянск. В последние два предназначенный для армии продовольственный резерв следовало доставлять для дальнейшего сплава по Днепру и Десне через Киев в Запорожскую Сечь и Каменный Затон. Предполагалось, что потребление провианта войском за три месяца составит 42 500 четвертей (3,4 тыс. т) всех вышеозначенных припасов (30 тыс. четвертей сухарей, 5 тыс. четвертей муки, 7,5 тыс. четвертей круп и толокна). Для их перевозки в походе предполагалось мобилизовать 11 667 подвод^[192].

Для приема хлеба во все указанные города были направлены стольники И. А. Аничков (Смоленск), Ф. Г. Давыдов (Брянск), Д. Г. Баранчеев (Сумы), А. И. Левшин (Ахтырка), Г. К. Елагин (Хотмыжск)^[193]. Они получили специальные указные статьи «под наказами» — «для приему хлебных запасов велено им учинить по городам приходные книги и под статьями хто помещики и вотчинники платили и которые не платили, подписывать имянно и те книги прислать в Розряд с подлинною очисткою»^[194]. Для «весу муки ржаные» и прочих продуктов уполномоченным были посланы из Разряда наборы гирь разной массы^[195].

В царских грамотах, рассылавшихся воеводам на местах, «огурщикам», которые не поставят хлеб в феврале, грозили батогами. Воеводы в городах, получив царские грамоты, рассылали по уездам для контроля сбора «хлеба» подьячих и служилых людей. Где-то в середине февраля 1687 г. в очередных посланиях из столицы приказывалось должников, до сих пор не сдавших «хлеб», «в торговые дни бить батоги нещадно и учиня наказанье давать на крепкие поруки, что им поставить припасы в феврале месяце»^[196].

Инциденты, которые при этом происходили, можно рассмотреть на примере Переяславля-Рязанского. Уже в апреле 1687 г. тамошний воевода Лаврентий Усов жаловался в Москву, что он неоднократно посылал в уезд площадных подьячих и служилых людей «для справки и записки» так называемых отписей о платеже запросного и стрелецкого хлеба (судя по всему, выдавались в пункте назначения, в данном случае в Хотмыжске, куда обложенное податью население должно было доставлять «хлеб» самостоятельно) и сбора «сказок» о том, «которым помещиком и вотчинником» велено быть на государевой службе либо разрешено остаться дома. Однако население («уездные люди») крайне неохотно выполняло эти распоряжения: «прикащики и старосты и крестьяне сказок о том (о службе помещиков и вотчинников. — Авт.) не дают и в плотеже тех хлебных запасов отписки для справки и записки в Переяславль Рязанской апреля по 9-е число… многие не едут, толко в том платеже с отписми уездных людей объявилось самое малое число». Более того, когда площадной подьячий Сенька Сарыков со служилыми людьми приехал с вышеозначенными целями в село Строевское помещика Петра Михайлова, местный староста Сенька Андреев и крестьяне царскому указу «учинились не послушны и собрався многолюдством и з дубьем за ними посылными людьми гонялись и хотели бить, в платеже стрелецкого хлеба сказак им не дали, что тот хлеб послан ли в Хатмышской и отписей в том платеже не кладут». Л. Усов жаловался, что ему не хватает людей для исполнения царских распоряжений («переяславских многих служилых людей посылать мне холопу вашему некого»), так как их в Переяславле-Рязанском «самое малое число» — половина местных стрельцов на службе в Астрахани, пушкари и приставы «ныне посланы» на службу в Крымский поход, а остальные стрельцы и пушкари все в «россылках за… великих государей денежною казною до Москвы и в розные городы в праважатых и в уезд для высылки ратных людей на… великих государей службу в полки и для иных… великих государей многих дел из розных приказов». Воевода предупреждал, что уже жаловался на нехватку людей неоднократно, и просил не подвергать его опале за медленный сбор «хлеба» и задержку с отправкой в полки ратных людей^[197]. В Москве не обратили внимания на жалобы Усова касательно нехватки служилых людей, выслав ему грамоту с приказом арестовать старосту С. Андреева и «за то ослушанье в торговой день при многих людех… у съезжей избы бить батоги нещадно и вкинуть в тюрму, покамест отписи положат»^[198].

Запасы начали поступать в намеченные пункты в конце 1686 — начале следующего года. Ф. Давыдов, впрочем, сообщал, что к 26 ноября в Брянске «не объевился не один человек». У Д. Баранчеева на 6 января в Сумах с запасами было не лучше: привезли лишь 184 четверти с осьминой ржаной муки, круп — 35 четвертей с четвериком, столько же толокна, сухарей — 35 четвертей с осьминой^[199].

13 февраля на Постельном крыльце был объявлен царский указ. В нем со ссылкой на посланных для приема провианта стольников сообщалось, что на данный момент в Смоленске, Брянске, Ахтырке, Сумах, Хотмыжске «хлебных запасов в привозе… самое малое число». В свою очередь, городовые воеводы жаловались, что во многих уездах крестьяне «чинятца непослушны, с тем хлебом по указным местам не едут». В связи с этим правительство делало выговор дворянству, что оно не исполнило требование послать в свои поместья и вотчины письма с требованием сбора и доставки окладного хлеба: «И вы о том в поместья свои и вотчины знатно, что не писали и людей своих с письмами не посылали, их великих государей указу учнились ослушны ж». Землевладельцам, которые не заплатят запросный хлеб в феврале, грозили изъятием поместий и вотчин, их приказчикам — торговой казнью и сибирской ссылкой^[200].

После указа дело пошло активнее, уже в феврале Баранчеев сетовал (отписка подана в Разряд 8 марта), что «ныне государи… из городов всякие полковые казны Новгородцкого разряду многое число в привозе и городовые всякие росправные дела записать, государи, некому, подьячих нет, а сам грамоте не умею, а которой, государи, подьячей со мною с Москвы, и тот непрестанно у хлебнова приему сидит, и день, и ночь, а сумских, государи, жителей, хто б умел по рускому писать, нет не одново человека»^[201].

К февралю поступление припасов еще более активизировалось, что видно на примере Ахтырки. Воевода А. Левшин сообщал в конце февраля, что, приняв с 17 по 27 февраля запросный и стрелецкий хлеб с Комарицкой волости и Шацких дворцовых волостей, заполнил все имевшиеся на тот момент для хранения запасов помещения (три сарая, выделенных ахтырским слободским полковником И. Перекрестовым, два сарая, построенных заново): «хлебных и всяких ратных припасов класть стала негде и делать не в чем и некому, а белагородскоя, государи, казна множественная февраля в 23 день пришла и до конца меня погубила». Остро встала проблема с соломой для накрытия амбаров («и всего пущи на крышку соломы добытца негде»). Из-за «скудости великой… анбарной» Левшин разместил более 1 тыс. четвертей сухарей у себя на дворе, заполнив помещения до самого потолка («сверх потолков под крепкими крышками»). Прибывший к тому времени один из полковых воевод — В. А. Змеев, «видя… скудость анбаров», отдал под хранение продовольствия построенную его работниками конюшню, в которой Левшин разместил 1863 пуда 10,5 фунтов коровьего масла, а также «хлеб» из Шацких волостей. Пытаясь обеспечить подвоз соломы из ближайших к Ахтырке городов, Левшин писал в Белгород к воеводе М. А. Голицыну. В отписке на царское имя ахтырский воевода жаловался, что не может привлечь к работам и подводной повинности население близлежащих местечек (ахтырских казаков), которое «живет лготно», и просил соответствующего указа из Москвы. В то же время он отмечал, что «охтырчане… горадавые службы с роботы не сходят и подводы на обе стороны безпрестанно гоняют и уголь жгут и многия в целовалниках, и стоят на карауле, и от нестерпимыя государи работы почели горадовые службы бегать»^[202]. Из Разряда о нехватке площадей для хранения припасов отписали В. В. Голицыну, поручив ему решать вопрос «по своему разсмотренью»^[203]. 30 марта Левшин подал роспись собранных хлебных запасов прибывшему в Ахтырку главнокомандующему^[204]. В итоге Левшин принял «на корм… ратным людем» около 27 тыс. четвертей хлеба, построив для их хранения семь сараев и три погреба, а также починив уже три имевшихся погреба. Помимо хлеба, воевода «многую казну, пушки, и зелье, и свинец, и ружье и всякие полковые припасы принял и устроил по местом и подводчиков отпустил, не замотчав». В июле 1687 г. Левшину была отправлена царская грамота с похвалой за то, что он не только принял и разместил провиант и иные припасы, вовремя отправил их в полк к Голицыну, но и организовал хранение тех, которые «остались за походом» («и то все свозил и собрал вместе, и устроил тот наряд в сараи, а припасы в новые погребы, а остаточные хлебные запасы отпустил в Китай» (городок на р. Орели. — Авт.), прислав в Разряд соответствующие книги^[205].

Хотмыжский воевода Г. Елагин, готовивший запасы для войск Рязанского разряда, тоже получил царскую грамоту с милостивой похвалой за то, что «хлебные запасы и всякие припасы принимал», сделав два больших сарая, «с великим радением и поспешением, и устроил все в пристойных местех и бережение к тем хлебным запасом и к всяким полковым припасом держал болшое», позаботившись и об «остаточных хлебных запасах» и «полковых припасах», которые войска не забрали с собой^[206].

Не утомляя читателя цифрами нарядов, которые несколько раз менялись, приведем количественные данные тех запасов, которые в итоге удалось аккумулировать в пунктах сбора. В Смоленске к 25 июня 1687 г. было собрано 30 674 четверти муки, 9628 четвертей круп и толокна; в Брянске (в росписи дата не указана) — 20 341 четверть муки, 2618 четвертей круп и 2636 четвертей толокна; в Сумах (здесь и далее с пометой — «за расходом») на 10 апреля — 9403 четверти муки, 2934 четверти круп и толокна, 10 245 четвертей сухарей; в Ахтырке на 24 марта — 5124 четвертей муки, 2122 четверти овсяных круп, толченого проса и толокна, 15 428 четвертей сухарей; в Хотмыжске на 10 апреля — 9528 четвертей муки, 4719 четвертей круп и толокна, 9897 четвертей сухарей^[207]. Всего в пяти городах, таким образом, было собрано более 135 тыс. четвертей хлебных запасов, то есть почти 11 тыс. т продовольствия! Следует подчеркнуть, что в целом заявленные валовые суммы нарядов были исполнены почти на 90 % (по последнему наряду планировалось собрать 155 911 четвертей с осьминой^[208]).

Хлеб, собранный в Брянске и Смоленске, необходимо было водным путем отпустить в Киев и далее вниз по Днепру до Запорожья. Для этого 22 августа в Брянске было велено изготовить 150 стругов «болших и пространных» по 10 сажен в длину, полторы сажени в ширину, вместимостью на 200 четвертей хлеба каждый. Помимо этого, приказывалось починить струги, оставшиеся от прошлого киевского «стругового отпуска», а в случае если они не подлежат починке — «розбить и делать заново». Струговое дело, как и хлебное, было поручено стольнику Ф. Г. Давыдову. Повинность по постройке речных судов была возложена на близлежащие города, которые в связи с этим были освобождены от сдачи запросного хлеба. В итоге мастеровыми людьми из Белева было сделано 42 струга, из Болхова — 13, из Карачева — 17, из Орла — 19, из Кром — 6, из Брянска — 35, из Калуги — 20; всего 152 струга. 26 апреля из собранных в Брянске запасов было отправлено в Киев по Десне и Днепру на 127 стругах (дополнительно был послан один запасной) с головой брянских стрельцов В. Щеголевым 19 958 четвертей муки, 2607 четвертей круп, 2600 четвертей толокна — всего 25 145 четвертей. В Брянске осталось 24 струга, да 11 старых, которые «в починку не годятца»^[209]. Из Смоленска караван из 177 стругов вышел почти на месяц позже — 25 мая. Он вез 23 446 четвертей муки, 5930 четвертей круп и толокна. 21 августа в Москве получили отписку из Смоленска, что «остаточные запасы» по 6 августа в Киев не отпущены, поскольку «людей, которым быть на стругах», недостаточно: из Москвы и других городов прислано 150 человек, из Новгорода — 71 солдат. В ответ послан царский указ расписать по 7 человек на 31 струг и отпустить суда в Киев «безо всякого мотчания»^[210].

27 января по указу великих государей на жалованье 55 тыс. ратным людям Большого полка было послано 5625 пудов соли в Ахтырку из Орла. Соль по наряду из Приказа Большой казны была доставлена туда из Нижнего Новгорода «на болховских, на карачевских и на орловских… подводех» (281 шт.), которые были собраны «для полковых подъемов»^[211].

23 февраля было указано отпустить с Сытного дворца на жалованье ратным людям рыбий жир, рыбий кавардак, сушеные снетки и коровье масло. В Сумы со стряпчим Афанасием Буториным и подводчиком Федором Мальгиным было послано 449 пудов 3 четверти рыбьего кавардаку, 1007 пудов 30 гривенок «з деревом» рыбьего жира, 664 пуда снетков; в Ахтырку со стряпчим Михаилом Кашинцевым — 961 пуд снетков («куплены в Осташкове»). Подьячие Большой таможни Герасим Богданов повез 1863 пуда 10,5 фунта «з деревом» коровьего масла в Ахтырку, а Иван Невежин — столько же в Сумы. По отпискам воевод весь ценный груз был принят в пунктах назначения сполна. Дополнительно в Севске велено было изготовить 1 тыс. ведер сбитню и 1 тыс. ведер уксусу, для чего туда из Москвы, из Приказа Большого дворца, было послано 10 пудов перца и солод, а также деньги на покупку хмеля, «всякой посуды» и 200 ведер вина (для сбитня). 200 пудов меда на те же цели велено было собрать «с рыльских и з севских дворцовых бортных ухожаев». Севский воевода Неплюев рапортовал, что «збитню и уксусу указное число зделано сполна»^[212].

Помимо хлеба и другого продовольствия, в места сбора разрядных полков шли и другие запасы, в частности деготь и пенька, причем в немалых количествах. Во второй половине марта 1687 г. в города Белгородского разряда — Болховец, Боровлю, Верхососенск, Добрый, Карпов, Коротояк, Краснополье, Мирополье, Олешню, Ольшанск, Салтов, Сокольск, Суджу, Усерд, Усмань, Хотмыжск — были направлены грамоты В. В. Голицына, подкрепленные чуть позднее царскими указами из Разряда за подписью дьяка И. Ляпунова, с распоряжениями о высылке под Ахтырку дегтю и пеньки «против прежних таких же полковых зборов, как збирано в прошлых годех по наряду ис Курска и из Белгорода с прибавкою». Норма сбора дегтя составляла примерно одно ведро с десяти дворов (в случае Коротояка оно было семивершковое, в остальных — восьмивершковое). Касательно пеньки нормативы были разные, доходя до пуда пеньки также с десяти дворов. Жители указанных городов должны были «устроить» деготь в бочки и доставить его на подводах в лагерь за свой счет. В соответствии с этими указаниями в течение апреля в Большой полк Голицына было направлено из Коротояка 73 ведра дегтю и 50 пудов пеньки; при этом воевода Иван Большой Кульбакин жаловался, что в Коротояке своего дегтя не было и жители купили его «с великою нуждою в Землянску, на селце на Воронежи, на Усмони и в ыных розных городех самою дорогою ценою по полтине и алтын по двадцати ведро». Из Сокольска прислали 50 ведер дегтю и 50 пудов пеньки; из Суджи — только 19 с половиной ведер дегтю; из Доброго — 80 ведер дегтю и 80 пудов пеньки («конапати»), при этом с 206 дворов деготь (20 ведер) «не взято», поскольку «тех дворов жители городовые службы» уже были по царскому указу отправлены с подводами «и со всякими путевыми припасы» в полк А. С. Шеина; из Усмани — 94 ведра и три четверти дегтю и 47 пудов 16 гривенок пеньки; из Усерда — 39 с половиной ведер дегтя, из Олешни — две бочки по двадцать ведер; из Болховца — 37 ведер дегтя, пеньки — 10 пудов 20 гривенок; из Салтова — 16 ведер дегтя, из Краснополья — 10 ведер^[213]. Всего с указанных городов в Большой полк было доставлено почти 423 ведра дегтя и более 237 пудов пеньки. Воеводой Харькова В. Сухотиным было выслано в Большой полк 133 ведра дегтя, да «поскони» (холст из волокна конопли) 50 пудов^[214].

Сено на корм подъемным лошадям, «которые бывают под шатровою казною и под нарядом и подо всякими припасы», также было велено заготавливать в Севском и Белгородском полках, причем в последнем главным образом в слободских городах Сумского, Харьковского и Ахтырского полков. Сенная подать составила два «зимних воза» с двора. В итоге в Севском полку было заготовлено 24 390 возов, городах Белгородского полка — 116 427 возов; всего 140 817 возов^[215].

Помимо государственного снабжения, для организации торговли в походе в войско были привлечены и члены Гостиной сотни. Именным указом купцу Ивану Молявке велели «быть» на царской службе «для купецких дел в полку» В. В. Голицына. В январе 1687 г. Молявка подал челобитную с просьбой выехать в Ахтырку заранее, чтобы строить там «для торгового промыслу всякие строения». 21 января воеводе Левшину была послана специальная грамота с указанием не препятствовать купцу и его людям «торговать и всякие торговые промыслы заводить»^[216].

Мобилизация подвод и численность обоза

16 июля по царскому указу, данному в ходе похода двора в село Коломенское, решено было мобилизовать для военной экспедиции на Крым 5321 «лошедь с телеги и с хомуты, и с узды, и с возжи, и с ужищи, как им в том походе быть». Подводы предназначались для Разряда под хлебные запасы и для Иноземского приказа «под пушки и под полковые припасы, и под церковную утварь». Деньги на указанный транспорт велено было собрать «с татарских и с черемиских, и всяких ясачных людей, которые ведомы в Казанском приказе» (по 6 алтын 4 деньги с 53 211 дворов). Сумма на покупку подвод должна была быть собрана к 4 ноября 1686 г. Для сбора денег следовало послать выборных посадских людей из тех городов, уезды которых были обложены подводной податью, а «дворян и подьячих ис тех городов для того збору не посылать, для того…, что от них тем ясачным и иным уездным людем чинятца напрасные напатки и великие убытки». В итоге было собрано 30 200 руб. и все они были отосланы в Иноземский приказ для приобретения лошадей под артиллерию и полковые припасы.

Для Разряда подводы были изысканы двумя другими указами. Первый появился 24 августа и носил скорее частный характер, поскольку по нему подводной податью (лошадь с телегой с 5 дворов) облагались служилые люди отдельных городов: Тамбова, Верхнего и Нижнего Ломова, Наровчатовского городища и расположенных в Темниковском уезде Красной Слободы и Троицкого острога. Лошади с подводами должны были быть присланы в Белгород к 1 декабря. Второй указ — от 19 сентября носил более всеобъемлющий характер, касаясь всех городов Севского и Белгородского полков, с которых полагалось также с 5 дворов взять по подводе «с подводчики». В оклад должны быть положены даже дворы тех служилых людей, кто участвовал в походе. В итоге по этим двум указам было мобилизовано и отправлено: в Большой полк — 6906 подвод с подводчиками (в том числе 454 подводы, собранные с Тамбова и других городов по указу 24 августа); в Новгородский разряд — 1664 подводы; в Рязанский разряд — 1366 подвод; в Низовой полк, собиравшийся в Красном Куте, — 35 подвод. К этому числу надо прибавить еще 340 подвод, пункт отправки которых в документах Разряда не был указан, но которые были высланы по назначению. Всего, таким образом, с Белгородского и Севского полков, а также отдельных городов, упомянутых в указе от 24 августа (Тамбов и др.), было мобилизовано 11 311 подвод^[217]. К этому количеству стоит добавить еще около 4,3 тыс. подвод с лошадьми (считая по 6 руб. лошадь и по 1 руб. подвода), которые должны были быть закуплены в Иноземском приказе. Учитывая частные телеги и подводы воевод, начальных людей, служилых людей московских чинов, общую численность русского обоза в первом Крымском походе можно оценить примерно в 20 тыс. повозок^[218]. Это в целом коррелирует с одним из нарядов Разрядного приказа, который оценивал численность подвод, необходимых для перевозки хлебных запасов, в 11,7 тыс. (см. об этом выше). Цифра в 20 тыс., однако, не учитывает другую, приводившуюся выше, которая ее многократно перекрывает. Речь идет о 141 тыс. возов сена, собранных на корм лошадям. Не ясно, однако, был ли в данном случае воз с сеном конкретной единицей транспорта, прибывшей в армию, или скорее единицей меры собранного сена. В любом случае вряд ли вся 141 тыс. возов была поставлена в войско одномоментно. Указанные проблемы затрудняют окончательное определение численности обоза в первом Крымском походе. С уверенностью можно утверждать, что она варьировалась в рамках нескольких десятков тысяч единиц гужевого транспорта.

Финансовое обеспечение первого похода

В сентябре были приняты решения о введении единовременного денежного налога на жалованье служилым людям по прибору — копейщикам и рейтарам (ок. 20 тыс. человек), солдатам и стрельцам (ок. 40 тыс. человек). Исходя из заявленной численности, изыскать следовало от 560 до 700 тыс. руб. В итоге с церковных и светских (включая дворцовые имения) владений следовало собрать по рублю с двора. Служилые люди, участвующие в грядущем «крымском промысле», от подати освобождались. Посадские люди должны были заплатить по полтине со двора, «именитые люди» Строгановы — 20 тыс. руб., торговые иноземцы — 2 тыс. руб.^[219]

Правительство осознавало могущие возникнуть трудности при достаточно срочном сборе столь огромной суммы. Об этом свидетельствуют предпринятые летом усилия по организации в Севске монетного двора, который для финансирования Крымского похода должен был чеканить так называемые чехи — низкопробную монету, равную номиналом копейке и аналогичным польским деньгам (полугрошевикам), обращавшимся в южных регионах России. Попытки эти были не слишком удачными — много чехов отчеканить не удалось. Известно также о попытке изыскать дополнительные средства путем обмена 10 тыс. золотых червонных на польские чехи в южных регионах, в том числе в Севске. В результате этой операции к апрелю 1687 г. было получено более 12,5 тыс. польских полугрошевиков. Все они были приняты в казну на жалованье ратным людям^[220].

Мы не знаем, сколько в итоге было аккумулировано в казне денег на нужды похода, однако можем подсчитать суммы, отправленные на жалованье войску в течение весны — лета 1687 г. 27 февраля на жалованье ратным людям Севского и Белгородского полков, которые должны быть в Большом полку, Новгородском и Рязанском разрядах, из Новгородского приказа было истребовано 53 тыс. руб., а из Печатного — 27 тыс. руб. Вся эта сумма (80 тыс. руб.) была отправлена в Ахтырку с подьячим приказа Большой казны Семеном Белым^[221]. 1 марта в полк к В. В. Голицыну с разрядным подьячим Любимом Судейкиным была послана «соболиная казна» стоимостью 1 тыс. руб. «для полковых расходов»^[222]. 10 марта на жалованье ратным людям Большая казна и Печатный приказ выдали в Разряд 19 и 13 тыс. руб. соответственно. Деньги эти (32 тыс. руб.) были высланы в Большой полк с подьячими Кузьмой Рудеевым и Федором Кляусовым. Они же повезли 1900 руб. на всякие полковые расходы (из Большой казны)^[223]. 17 апреля последовал царский указ отправить в Большой полк очередную порцию жалованья ратным людям: из Большой казны 26 700 руб., из Печатного приказа — 3300 руб. 19 апреля с этими деньгами (30 тыс. руб.) из Москвы выехал подьячий Василий Русинов^[224].

Голицын указанную казну получил 1 мая^[225]. Копейщикам и рейтарам была выдана половина жалованья (по 10 руб. человеку) с обязательством, что другая его половина будет выдана «в полкех». Однако на нее полученных денег не хватило. 26 мая в Москве получили отписку Голицына с известием, что «приходят к Розрядному шатру, бьют челом… великим государем о… жалованье начальные люди розных чинов о кормовых месячных денгах, а копейщики и рейтары о другой половине о десяти рублех, а салдаты розных полков о кормовых денгах». «А у меня, холопа вашего, — жаловался главнокомандующий, прося прислать деньги, — вашей великих государей денежной казны в Болшом полку нет»^[226]. В ответной царской грамоте (от 30 мая) обещалось, что «денежная казна прислана будет»^[227]. Однако вплоть до середины июня, когда русские войска уже маршировали под палящим солнцем по безводным и выжженным степям, этого так и не случилось. В отписках от 10 и 19 июня Голицын жаловался, что не получил денег, а между тем офицеры и солдаты приходят к нему «с болшою докукою», напоминая об обещанных выплатах^[228]. Лишь 1 июля, когда войска уже возвращались из неудачного похода, подойдя к Самаре, появилась царская грамота Голицыну с уведомлением о скором отпуске из Москвы «многой казны» с дьяком Исаем Ляпиным. Голицыну предписывалось выслать эскорт для встречи и сопровождения денег в Полтаву^[229]. Дополнительно о посылке Ляпина должен был во всеуслышание объявить отправленный в армию с важной миссией думный дьяк Ф. Л. Шакловитый^[230].

В соответствии с принятым решением 5 июля было приказано доставить в Разряд из Приказа Большой казны — 40 тыс. руб., из Новгородского приказа — 10 тыс. руб., из Приказа Большого дворца — 5 тыс. руб., из Казанского приказа — 3361 руб. 5 алтын 3 деньги, из Сибирского — 1 тыс., из Печатного — 3 тыс. Всего предполагалось собрать 62 361 руб. 5 алтын 3 деньги. В результате деньги были собраны по указанной разнарядке, за исключением Большой казны, откуда было изъято 32 199 руб. 20 алтын 2 деньги «да чехов на восмсот на тринатцать алтын». Всего удалось собрать 55 361 руб. 5 алтын 3 деньги. Чтобы покрыть разницу, дополнительно «в тое ж посылку по грамотам из Приказу Болшие казны велено послать из городов ис Колуги и из ыных» 1 тыс. руб., из Севска — чехов на 6 тыс. руб. Как видно, в отличие от первых «траншей», в этот раз необходимую сумму (62 300 руб.) собрали с большим трудом, выгребая деньги буквально отовсюду. 8 июля транспорт с деньгами из 15 ямских подвод (не считая подвод дьяку и подьячим) выехал из Москвы с дьяком Исаем Ляпиным и подьячими: приказа Большой казны Никитой Алферьевым, Судного дворцового приказа Тимофеем Антроповым, Приказа княжества Смоленского Леонтием Березиным^[231]. Всего за время крымской кампании в Большой полк было выслано 198 099 руб. 20 алтын 3 деньги; чехами 1100 руб. 13 алтын, то есть почти 200 тыс. руб.^[232] Эта сумма не учитывает денег, посланных со стольниками и дворянами для сбора ратных людей по городам и высылки их в полки. Есть данные об отправке в январе 1687 г. 42 300 руб. ратным людям Новгорода, Пскова и других городов, готовившихся к выезду на службу^[233].

В целом известные траты правительства на жалованье ратным людям составляли от чуть менее половины до трети суммы, ассигнованной царскими решениями в сентябре 1686 г. Однако даже эти деньги летом 1687 г. собирались с определенными трудностями и напряжением финансовых сил Российского государства.

Сбор информации о маршруте

По требованию Москвы гетман Иван Самойлович прислал подробное описание нескольких путей возможного наступления на Крым, составленное со слов казацкой старшины Полтавского полка, отметив места переправ и указав необходимые расстояния и время в пути. Двигаясь от пограничных с Диким полем городков Полтавского полка вдоль левого берега Днепра,войску предстояло переправиться через его приток Орель (где «мосты и гребли суть»), приток последней Чаплинку (переправа на «Песчаном» у «водяных плесов»), Кильчень, впадавшую в Самару, где для переправы было необходимо наводить мосты. Двигаться вдоль берега Днепра, как ранее шел корпус Косагова, основной армии идти не рекомендовалось. Предлагался путь на расстоянии 5–15 верст от берега Днепра с подходом к самой реке лишь в двух местах, через урочище Татарка, речки Вороная, Оскоровка, Московка, Конские Воды, Янчокрак к «урочищу» Плетенинский Рог, располагавшемуся «против Сечи», и к речке Рогачик. Отмечалось, что на описанном пути «вода бывает наипаче же милостивого и несухого лета… и дрова суть, чтоб есть сварить». Оттуда войску через Черную долину следовало двигаться на небольшую речушку Каланчак, откуда до Перекопа оставалось 20 верст. Возле перешейка в пяти верстах «в леве и в праве много есть колодезей водяных», при этом «за Перекопью внутри самого Крыму глубокие колодези, а в леве по-над морью Гнилому и в праве по-над морью Черному мелкие колодези в пять, в шесть или в семь сажен». От Перекопа до Карасу-базара (ныне Белогорск) было четыре дня ходу с тяжелыми «торговыми телегами», где уже «обретаются речки и после ровнины начинаютца горы»^[234]. Позднее гетман особенно предупреждал, что на расстоянии шестидесяти верст от Ислам-Кермена (Шах-Кермена) до Перекопа «совершенно дров нет», а «воды колодезные» лишь «в двух местах», одно из которых — на Каланчаке. Самойлович полагал, что, запасшись водой там, можно взять Перекоп и идти «внутрь Крыму», однако на самом полуострове войска будут ждать еще более тяжелые испытания, поскольку «за Перекопью на полтораста верст, вплоть до Ак-Мечети (ныне Симферополь. — Авт.) и Корасова (Карасу-базар. — Авт.) вод текущих нет и леса там не обретаются», а колодцы, если и есть «глубиною великою по несколько надесять сажен», которые татары к тому же могут «заметывать или воды в них портить». И лишь добравшись до этих городков, царские войска смогут «вод доволных достать», поскольку там «суть речки текущие и дрова там уже будут». Однако до этих мест, на расстоянии двухсот верст, начиная от Ислам-Кермена (Шах-Кермена), «дров не будет и воды суть скудны», резюмировал гетман. Он полагал, что потребуется заготовка больших запасов воды на Каланчаке и дров на днепровских берегах^[235].

Информация Самойловича, несмотря на ее ценность, в целом, однако, не была абсолютной новостью для русского правительства. Благодаря тому, что на протяжении десятилетий в Крым регулярно ездили русские «годовые» посланники, послы и гонцы, в архивах Посольского приказа должно было сохраниться немало и собственных описаний пути в ханство, было немало и очевидцев, которые могли дополнить их при необходимости. Еще в 1677 г. «в дому» В. В. Голицына была переписана «книга», называвшаяся «История о приходе турецкаго и татарского воинства под Астрахань», который состоялся в далеком 1569 г. Это был рассказ очевидца похода, возможно пленного казака, описывавшего не только саму экспедицию, но и управление и тактику войск противника^[236]. Описание пути в ханство, одно из наиболее свежих и хронологически близких к рассматриваемым событиям, принадлежит известному дипломату В. М. Тяпкину, который вместе с дьяком Н. Зотовым в начале 1681 г. заключил Бахчисарайское перемирие^[237]. Таким образом, русское правительство должно было прекрасно представлять себе трудности пути, которые могли ожидать войско, характер будущих боевых действий и могло по крайней мере частично к ним подготовиться.

Крымское ханство накануне похода. Русско-крымские отношения осенью 1686 — в начале 1687 г.

В октябре 1686 г. в русскую столицу пришла грамота Селим-Гирея. Он сообщал царям о получении известий, «что недружба и война с вами зачалась», ссылаясь на послания донских атаманов в Азов. Хан заявлял, что ему известно о посылке царских «ратных людей» на Крым (корпус Косагова) и Азов (донских казаков). Ввиду этих угроз крымское войско во главе с ханом в текущем году якобы так никуда и не выступило из-за Перекопа. Ответная царская грамота от 6 октября не подтверждала и не опровергала опасения Бахчисарая, одновременно предлагая Селим-Гирею вместе с султаном заключить мир с Речью Посполитой, возвратив ему завоеванные ранее земли (Подолию). В начале ноября в Москве наконец-то официально отпустили гонца Мубарекшу-мурзу Сулешева, предписав, однако, гетману Самойловичу задержать его до Рождества — «до больших снегов», чтобы в Бахчисарае не получили информации о готовящемся походе и не упредили его набегом на российское пограничье. Селим-Гирей не ответил на предложения мирных переговоров с Речью Посполитой, заметив лишь, что обороняется от польских войск, но выразил готовность возобновить мир с Москвой на условиях выплаты поминков. В ответной царской грамоте от 4 января 1687 г. крымской стороне предложили провести пограничный съезд «меж Запорожья и Казыкерменя» для обсуждения спорных проблем^[238].

Несмотря на отказ России открыто объявить войну хану, в Крыму готовились к вооруженному отпору. Захваченные в плен крымцы сообщали в начале марта 1687 г., что Селим-Гирей «прибирается на оборону Перекопа и имеет там поставить девять тысяч человек пехоты с мушкеты». Помимо этого, хан велел мобилизовать население Крыма «для поделки валу перекопского», собираясь выступить туда с войском «скоро по весне». Пленники сомневались, что Порта окажет Крыму какую-то помощь («о посылке янычан на помочь Крыму от турчина не слышно никаких вестей, а сказывают насилу то будет, понеже турки и без того много дела имеют»), хотя, как было показано выше, турки послали дополнительные контингенты в Очаков и Казы-Кермен^[239]. По свидетельству татарских пленников, доставленных по приказу гетмана И. С. Мазепы в Москву в январе 1689 г., крымцы, узнав о подготовке первого похода на ханство, «встащили перекопского замку на башню 4 пушки, а всех де в Перекопи будет пушек по всему городу малых и болших со 100»^[240]. Другие пленные, пойманные уже во время самого похода 1687 г., сообщали, что, узнав о подготовке русского наступления, Селим-Гирей велел еще зимой «переписывать людей всякого чину, которой бы могл лошадью владеть и велят покупать лошадей, чтоб были у всех лошади». Они не знали, сколько войска хан собрал по переписи, но оценивали общую численность ханской армии в 40 тысяч всадников^[241]. Даже если это приуменьшенная цифра, крымская орда, без сомнения, значительно уступала в численности русской армии, которая должна была выступить в поход на Крым.

Вышедший из Крыма в июле 1687 г. уроженец Каменца-Подольского Ивашко рассказал, что когда на полуостров пришли известия о походе Голицына, «то по всему Крыму заказ был под смертью, чтоб у всех пленные были в день скованы, а ночью в ямах, а сажали их в ямы такия: у села или у деревни или улицею выкопана одна яма, чтоб в ней вместилось человек пятьдесят и болши в такия ямы в ночь неволников сажали. А в день всякой своево имали на работу, а ноч придет и паки также в ямы метали, при нем у них того было с месяц»^[242].

21 марта крупный татарский отряд совершил набег под Тор — крепость, расположенную в пределах Белгородского разряда. Неприятель, внезапно появившись из близлежащего леса, застал жителей врасплох: «многих людей в полон взяли, на лугах, по дорогам без щету». Местные казаки пытались дать отпор налетчикам, но понесли потери. Захватив около двухсот пленных, татары отошли в неизвестном направлении. «А на бою товарыщей многих поранили, из руских людей и из наших, и сторожей двух полевых, и много учинилось нам пропажи», — сообщал харьковскому полковнику Григорию Донцу торский сотник Максим Корсунец. Донец, в свою очередь, сообщил об этом В. В. Голицыну^[243]. Трудно сказать, был ли татарский набег под Тор разведывательным или обычным походом за добычей (тем более что начавшаяся война освобождала татарских военачальников от ответственности за нарушение мира).

Помимо военных, Селим-Гирей предпринял и дипломатические усилия с целью создания антирусской коалиции, обратившись к правителям соседних с Россией государственных образований — Калмыцкой орды, Хивинского и Бухарского ханств и др. 15 апреля 1687 г. атаман яицких казаков Яков Васильев послал с царской грамотой к калмыцкому тайше Аюке казака Григория Жегулу в сопровождении толмача. При встрече Аюка рассказал посланцам Яицкого войска, что к нему «приехали послы крымские, а говорят де те крымские послы, что идут де они в Хиву и в Каракалпаки, и в Бухары, и в ыные земли от крымского хана с писмами, те земли подымать на… государские городы, где кому спорушны которые… государские городы, те бы земли, на те… великих государей городы ишли войною». Тайша не скрывал от Жегулы, что откликнулся на просьбу Крыма о помощи и отправил к Селим-Гирею отряд в 3 тыс. человек и 20 тыс. лошадей. Казаки возвратились на Яик 8 мая, доложив «в кругу» о результатах миссии. Полученные известия встревожили яицких казаков, которые писали на имя царей и царевны в своей отписке: «И мы, холопи ваши, Яицким войском слыша такие вести, живем с великою опаскою». Ее доставил в Москву 4 июня 1687 г. станичный атаман Иван Хлынов^[244]. В результате из Москвы срочно (10 июня) направили грамоты воеводе Белгородского полка князю М. А. Голицыну, его сходному воеводе князю М. Г. Ромодановскому и воеводе Воронежа В. И. Лаговчину. Голицыну предписывалось, чтобы он жил в Белгороде «с великим береженьем и осторожностью и про приход их (калмыков или иных отрядов. — Авт.) проведывал всякими мерами», оповестив об угрозе сходных воевод М. Г. Ромодановского и А. И. Хитрово, наказных полковников Ахтырского, Сумского и Харьковского полков и воевод городов по черте и за чертой, «чтоб воинские никакие люди безвесно не пришли и грацким и уездным жителем на полях и на всяких издельях какова дурна не учинили»^[245].

Подготовка Крымского похода сопровождалась разработкой политических планов в отношении ханства, намеченных ранее. Русское правительство в конце декабря 1686 г. направило к гетману Самойловичу своего представителя Семена Алмазова. Данный ему наказ проливает определенный свет на ту стратегию, которой придерживалось русское правительство в первые месяцы после заключения русско-польского договора о союзе и какие дипломатические шаги оно готово было предпринимать. Алмазов должен был объявить, чтобы Войско Запорожское было готово к выступлению к 1 марта 1687 г., но при этом подчеркнуть, что Россия не отказывается от созыва пограничной комиссии, которую она предлагала Крыму ранее и о которой Самойлович был извещен, с целью приглашения хана к мирным переговорам с Россией и Речью Посполитой. В Москве полагали, что «хотя тот съезд и будет, однако мочно выразуметь и познать неприятелские намерения, а их государскому намерению и воинскому… походу помешкою то быть не имеет, а имеет то способно быть к лутчей и безопасной свободности к тому воинскому приготовлению, а ему хану в нынешнее зимнее время от воинского ж незапного зимняго нахождения одержание». В подобных переговорах русское правительство видело средство «к лучшему и способному впредь примирению» между Варшавой, Москвой и Бахчисараем. Гетман Самойлович, хотя и сомневался, что крымцы согласятся на проведение пограничной комиссии (в том числе и из-за зимней бескормицы) и что ее удастся организовать до 1 марта, предлагал поручить «съездное дело» Григорию Косагову, зимовавшему со своим корпусом в новопостроенном Каменном Затоне. Туда должен был отправиться русский представитель с соответствующими полномочиями. Самойлович, впрочем, не разделял опасения Москвы, что хан может организовать какой-то набег в конце зимы из-за наступающего «разлияния вод» и конской бескормицы. Он также сомневался, что крымцы согласятся обсуждать что-либо, кроме возобновления выплат царской «казны».

У гетмана было свое видение развития ситуации в случае русско-украинского наступления на Крым, которое, несомненно, отражало в себе и общие представления политических кругов Москвы о возможных итогах кампании против ханства или оказывало влияние на их формирование. Самойлович полагал, что даже если в результате похода на полуостров «хан или салтаны, или мурзы, или беи помышляти учнут о побежищи своем во время утеснения своего за море», то население Северного Крыма — «многие татары горние, которые на побежищи способности не имеют», возможно пожелают вести переговоры с царским правительством, чтобы «о целости своей им, великим государем, челом ударить»^[246].

В русле этих консультаций в феврале 1687 г. в подготовленные для Голицына «тайные статьи» о походе (см. о них подробнее далее) было включено и положение о переговорах с Крымским ханством. Если Селим-Гирей станет просить мира и будет готов заключить его и за «сторону салтана турского», В. В. Голицыну следовало действовать в соответствии с буквой русско-польского договора о Вечном мире, предложив крымской стороне принять на себя мирные обязательства и в отношении Речи Посполитой. Предусматривалась и вторая возможность, что хан «придет в познанье и не похотя себе и юртам своим от наступления полков разорения», начнет «бить челом великим государем… в вечное подданство». В этом случае Голицын должен был «хана и всего ево владения людей под высокодержавную руку великих государей принять и их государскою милостию обнадежить». Условия принятия царского подданства главнокомандующий должен был определить сам, в ходе переговоров^[247]. Московское правительство, таким образом, надеялось, что хан уступит перед демонстрацией военной мощи русского государства и примет предложения о царском подданстве. Голицын как глава русской дипломатии и главнокомандующий армией должен был сформулировать условия этого акта.

При этом официально провозглашалось, что Россия намерена «бусурманское гнездо… искоренить» и, захватив полуостров, заселить его казаками и «верными» татарами^[248]. Распространялись слухи, что в Крыму будет создано вассальное царям государство во главе с имеретинским царем Арчилом, изгнанном турками со своей родины и получившим убежище в России^[249]. Это, несомненно, должно было сделать Крым более уступчивым на будущих переговорах и податливым на московские альтернативы.

Наказы В. В. Голицыну: тайный и официальный

В ходе аудиенции у царей 20 февраля старший воевода В. В. Голицын традиционно должен был получить из царских рук наказ и списки служилых людей. Однако вместо этого великие государи лично заверили главнокомандующего, что «нынешнее настоящее воинское дело изволили» они «положить на него, ближнего боярина и оберегателя». Голицыну таким образом следовало действовать «по своему усмотрению, как Бог вразумит и наставит, а наказу ему не будет» (выделено курсивом А. Х. Востоковым. — Авт.). А. Х. Востоков, описавший указанный случай, считал отсутствие наказа фактом беспрецедентным, объясняя его «неограниченной привязанностью правительницы к своему любимцу и желанием ее как можно выше поставить его в глазах войска и двора». По его мнению, Голицын, «смущенный» подобным обхождением, все же просил Софью Алексеевну дать ему некие инструкции — в виде «тайных статей». 27 февраля, буквально вслед покинувшему столицу главнокомандующему, с указанными статьями к нему выехал другой доверенный человек царевны — глава Стрелецкого приказа Федор Шакловитый. Князь получил статьи уже на следующий день, 28 февраля. Статьи известны нам в подробном изложении А. Х. Востокова, не указавшего, к сожалению, шифр использованного им архивного дела^[250].

В разрядной книге тайный наказ, посланный с Шакловитым, отсутствует, но при этом в ней сохранился другой «наказ к ближнему боярину и оберегателю», с которым к В. В. Голицыну спустя две недели, 15 марта отправился сын одного из полковых товарищей главного воеводы — князь Иван Осипович Щербатов^[251]. 28 марта Голицын сообщал о его прибытии в Ахтырку^[252]. Этот шаг, судя по всему, свидетельствовал о решении правительства, пусть и с опозданием, все же полностью соблюсти положенные нормы, выдав большому воеводе официальный полковой наказ. Сравнение этого текста с пересказом А. Х. Востокова показывает, что во многом оба наказа были схожи, однако между ними существовало и несколько принципиальных отличий, в частности официальный наказ содержал объяснение причин начала войны с Турцией и Крымом (см. подробнее в гл. 10).

Значительная часть обоих наказов была посвящена сбору, организации армии, ведению военных действий, обращению с продовольственными запасами, заготовленным фуражом и др. Здесь в содержании тайных статей Шакловитого и официального наказа Щербатова имеются некоторые различия, однако они не принципиальны и могут быть в том числе объяснены неполным пересказом А. Х. Востоковым введенного им в научный оборот документа. Указания по подготовке войска к походу носили в основном, видимо, традиционный характер: запись приездов «по чинам, по городам и по полкам», проведение смотра, выявление нетчиков; инструктирование генералов и полковников, чтобы они провели смотры своих полков, в том числе обучив новобранцев («и стрельбе и всякому ратному строю велеть их учить почасту, чтоб у них у всех ружье было всегда вцеле и стрелбе и всякому ратному строю навычны и к походу и к бою всегда были наготове») и др. Служилых людей московских чинов следовало расписать по ротам/сотням, назначить им сотенных голов и вручить знамена^[253]. Рекомендации по ведению военной кампании также имели общий характер (время и место выступления, соединения с остальными корпусами и гетманом, маршрут до Крыма и др.) и отдавались целиком на усмотрение бояр и воевод, а фактически — В. В. Голицына. Главнокомандующему, остальным боярам и воеводам, а также гетману следовало «имети между собою совет и любовь не лицемерную, а розни б никакие меж собою и безсоветства отнюдь не было». Различных нарушителей установленных порядков полагалось судить по уложению и «градским законам». В случае попыток крымцев атаковать пограничье русского государства необходимо было направить войска на перехват набега и сообщить об этом в малороссийские и другие пограничные города. Важной была констатация и тайных статей, и официального наказа, что «дело» Крымского похода «положено на нем, ближнем боярине и оберегателе с товарищами».

В наказе Голицыну были расписаны все воеводы разрядных полков и их товарищи, а также состав Большого полка и остальных подчиненных непосредственно главнокомандующему полков (Севского, Низового, а также полка Косагова), места и срок сбора войск и др. Сходным товарищем Голицына был написан также киевский воевода И. В. Бутурлин, кроме того, воеводы городов Севского и Белгородского полков должны были быть «послушными» приказам главнокомандующего. Воеводами у большого наряда были назначены стольники, отец и сын Михаил Петрович и Иван Михайлович Беклемишевы.

Было в обоих наказах и несколько конкретных указаний. Во-первых, перед выходом из Ахтырки, основного места сосредоточения Большого полка, Голицыну следовало объявить о запрете ратным людям отпускать из войска домой лишних людей и лошадей после начала похода — все это надлежало сделать до выступления в поход, чтобы тем они «в обозе меж ратными людьми смуты не чинили». Следить за этим должны были специальные заставы. Во-вторых, необходимо было «приказать накрепко» запретить чинить обиды и убытки жителям городов, через земли которых войску предстояло пройти, брать у них безденежно еду и фураж. Русским ратным людям главнокомандующий и остальные бояре и воеводы должны были приказать, чтобы они с казаками, которые будут в походе с гетманом Самойловичем, «задоров и ссор, и нелюбья никакова не чинили и никаких им досадных и поносных слов не говарили и ничем их не укоряли, для того, что они, Войска Запорожского казаки (в тайном наказе упомянуты также калмыки «и иных народов» люди. — Авт.) великим государем служат верно и всегда на их государских службах бывают с ними ратными людьми вместе и над неприятельскими людми промышляют за одно». В-третьих, Голицыну и остальным воеводам следовало «над генералы и над полковники и над началными людми смотрить и беречь, и приказывать им с великим страхом, чтоб они, будучи на их, великих государей службе полков своих ратных людей для своих прихотей и корыстей ничем не теснили и обид и налог никаких им не чинили и никакова изделья делать и работы никакие работать на себя и на друзей своих не заставливали». Запрещалось также отпускать домой без разрешения из полков ратных людей, тем более за взятки (этой рекомендации в статье А. Х. Востокова нет, возможно, она просто пропущена автором). В-четвертых, взятых пленных полагалось немедленно допрашивать, после чего возвращать тому, кто их захватил с правом держать у себя или продавать русским и служилым иноземцам. Если пленник мог себя выкупить, «окуп» также полагался тому, кто его захватил, если пленника меняли на русского человека, то его хозяин получал с него выкупную сумму (эта рекомендация почему-то есть только в тайном наказе).

Большое значение придавалось поддержанию боевого духа русских войск в ходе полевых сражений и осад крепостей, в котором ведущую роль должно было сыграть духовенство во главе с протопопом Рождественского кремлевского собора Захарием и сопровождавшим его причтом. Перед генеральным сражением следовало провести молебен для войска: «петь молебное пение с прошением о победе», в ходе битвы возить по полкам животворящий крест, воодушевляя ратных людей сражаться «за святые Божие церкви и за них, великих государей, и за все Московское государство против врагов креста Христова» (в тайном наказе эта тема изложена более развернуто; сражаться полагалось в том числе и за «избавление единокупельной братии своей, православных христиан»). В случае победы требовалось «петь благодарствие по чиновной книге»^[254].

Дипломатическая часть тайного наказа касательно переговоров с Крымом^[255] уже освещалась выше. В официальном наказе боярам и воеводам предписывалось в случае получения сведений о направлении послов в Москву из Крыма и Турции не пропускать их в столицу, но «чинить договоры» с ними «по тайным статьям», посланным с Шакловитым, информируя об этом великих государей. Никаких условий заключения соглашения с Крымом, обнародованных в тайных статьях, здесь не содержалось^[256] — и это, пожалуй, было главным принципиальным различием обоих наказов. А. Востоков также отмечает, что Голицын получал право непосредственно сноситься с союзником — польским королем^[257]. В официальном наказе главнокомандующий, бояре и воеводы получали право переписки с коронными и литовскими гетманами, а также с сенаторами Речи Посполитой^[258].

В целом несомненно, что сам отпуск воеводы Большого полка без наказа был неслыханным прецедентом, и поэтому правительство Софьи после некоторых колебаний предоставило Голицыну не только «тайные статьи», но и официальный наказ. Оба документа давали главнокомандующему обширные военные и политические полномочия, однако выделить в них особенное и общее с другими подобными документами (особенно в военной части) сложно без сравнительного изучения в контексте других подобных источников. Можно, однако, сравнить тайные статьи 1687 г. и, например, статьи от 8 апреля 1678 г., направленные главнокомандующему русской армией на юге Г. Г. Ромодановскому и гетману Ивану Самойловичу касательно ведения военных действий или постановления царя и Боярской думы от 12 апреля 1678 г. о полномочиях Г. Г. Ромодановскому для переговоров с Турцией. Следует отметить, что оба последних документа по сравнению с тайными статьями Голицыну были приняты при участии не только царя, но и патриарха, и широкого круга думных чинов, скреплены боярским приговором. Несмотря на полномочия действовать в зависимости от ситуации, и в первом, и во втором случаях правительственные инструкции все же гораздо более конкретно очерчивали те условия, в которых гетман и боярин могли вести военные действия (укреплять Чигирин, снабжать его продовольствием и др.), на которых Ромодановский (с ведома Самойловича) мог договариваться с турецкой стороной; содержали возможные варианты переговоров и предлагали примерные аргументы русской стороны, подчеркивали необходимость информировать о ходе дипломатических контактов посольских дьяков^[259]. В сравнении с этими инструкциями политические полномочия Голицына были чрезвычайно широкими, по сути, подменяя собой власть царей и Боярской думы. Более того, в случае «тайных статей» Шакловитого их делегирование, судя по всему, произошло совершенно непублично, без официального правительственного утверждения. Наказ, посланный с Щербатовым, должен был частично исправить это положение (хотя утверждался ли он царями и думой, также не ясно). Однако что касается военных функций Голицына, то здесь суждение А. Х. Востокова, относящего к «чрезвычайно широким полномочиям» главнокомандующего среди прочего «право суда и расправы в войске»^[260], представляется излишне преувеличенным. Скорее думается, что конкретные военные рекомендации и традиционные военно-гражданские компетенции воеводы Большого полка должны были «прикрыть» в тайных статьях именно фактически неконтролируемые возможности Голицына принимать важные политические решения без оглядки на Москву.

Подготовка выступления

Выехав из Москвы в конце февраля, в начале марта Голицын проехал Тулу, в 15 верстах от которой, в Ясной Поляне, главнокомандующему «явилися» запорожские казаки, которые везли отписку Косагова и грамоту царям от крымского хана. «Оберегатель» отправил запорожцев в Москву со своим сыном Алексеем, провожавшим отца^[261].

16 марта на пути к месту сосредоточения войск, в Белополье (сотенный город Сумского полка), Голицын встретился с гетманом Иваном Самойловичем для обсуждения будущего похода. Выступать было решено в день св. Георгия, 23 апреля, поскольку стало очевидно, что ранее войска собраться в «указные» места не смогут, а фураж для лошадей не будет доставлен. Соединиться русская армия с гетманскими отрядами должна была за Ворсклой, не доходя р. Орели. Кроме того, было решено направить подкрепление в Каменный Затон к Косагову, чтобы устрашить «неприятеля» и «привести его к замешанию и войск ево разделению»; выслать гонцов на Дон с призывом к донским казакам атаковать крымские владения, а к калмыкам — с указом соединяться с русскими войсками для похода на Крым, наконец, к коронным и литовским гетманам, а также к молдавскому и валашскому господарям — с призывом активизировать борьбу против турок и татар. Для снабжения вой ска провиантом гетман также должен был разослать универсалы по Украине, приглашая купцов везти продовольствие в расположение русских войск.

Однако самым важным решением было постановление Голицына и Самойловича отправить посланника к крымскому хану с обвинениями в нарушении мира путем набегов и захвата людей на российском пограничье (в том числе 2 тыс. человек в Полтавском полку) и одновременно с предложением «наградить те помянутые убытки», заключив за себя и за османского султана мир с царем и польским королем. Хану следовало предложить прислать послов прямо в русский лагерь^[262].

2 апреля последовало распоряжение Голицына, адресованное харьковскому слободскому полковнику Г. Донцу о выделении в распоряжение Большого полка десятерых проводников («вожей»), которые знают маршруты до Перекопа, на которых есть «лес и вода на многих ратных людей и конские кормы и чтоб там и переправ великих не было и от Днепра б (путь. — Авт.) был не в далеких местех»^[263].

Упомянутые выше письма донским казакам были направлены Голицыным 11 апреля с «нарочным посыльщиком» Алексеем Дуровым. Тогда же в полк к Косагову было отправлено обещанное подкрепление — 1 тыс. казаков Харьковского полка с «полными запасы», с указанием «чинить промысл» над неприятелем^[264]. Дуров прибыл на Дон 30 апреля, предъявив свои послания в войсковом кругу. Казаки во главе с атаманами Фролом Минаевым и Семеном Лаврентьевым охотно откликнулись на призыв, заявив что «в скорых числех» снарядят отряды на судах для набега на османские владения на Дону и отправят конное войско в Большой полк к Голицыну, как только прибудут калмыцкие отряды^[265]. Аюке царская грамота была направлена еще раньше из Москвы с находившимся там станичным атаманом Яицкого войска Андреем Головачем. Ее отвез уже упоминавшийся Жегула, которому тайша, отправивший к тому времени помощь крымцам (см. об этом выше), заявил, что намеревался послать на службу царям «своих калмык тысечю, а пошлет ли или нет, того подлинно не ведомо»^[266]. В итоге Аюка в текущем году саботировал оказание помощи России, не отправив на царскую службу даже символический тысячный отряд^[267].

29 марта, уже после отъезда В. В. Голицына из Москвы, появился указ об учреждении сотен с должностями поручиков, ротмистров и хорунжих и росписи по ним московских чинов. Этим же указом в Большом полку назначались посылочные воеводы (стольники князь И. М. Кольцов-Мосальский, князь Б. Е. Мышецкий, В. М. Дмитриев-Мамонов) и воевода у знамени (стольник князь П. Л. Львов). В. В. Голицын, получив указ и списки начальных ротных должностей, объявил о нем московским чинам и городовым дворянам в Разрядном шатре Большого полка 8 апреля, велев расписать их всех по ротам, а городовым — еще и выбрать из своей среды ротмистров, поручиков и хорунжих^[268]. Этот указ, данный в том числе по инициативе главнокомандующего, доставил ему немало хлопот. Часть московской знати восприняла его в штыки, некоторые отказались принимать ротные списки и осуждали принятое решение. Лишь высланные из Москвы по просьбе Голицына грозные указы успокоили недовольных^[269].

В. В. Голицын писал сыну о своем прибытии в Ахтырку «в добром здравии» 22 марта^[270]. Вместе с ним на место сбора прибыли Л. Р. Неплюев, Е. И. Украинцев, П. Оловянников, М. Воинов и товарищ воеводы Рязанского разряда окольничий П. Д. Скуратов. Отсюда главнокомандующий написал Долгорукову и Шеину, интересуясь, как у них обстоят дела со сбором войск^[271]. В. Д. Долгоруков с товарищами прибыл в Хотмыжск 23 марта (по другим данным, днем позже). К этому времени в его разрядном полку в наличии было 6895 человек, то есть меньше половины от назначенных по наряду. Шеин прибыл в Сумы 27 марта^[272].

12 апреля из Москвы «для высылки ратных людей в полки» были посланы стольники Борис Гаврилович Леонтьев — в города по Тульской дороге (Серпухов — Тула — Орел — Мценск — Ахтырка), его брат Иона — в города по Калужской дороге (Калуга — Лихвин — Белев — Болхов — Карачев — Севск — Рыльск). Им велено было всячески подгонять тех, кто идет медленно на государеву службу и «в дороге на станех и в городех на посадех, и в слободах, и в уездех в селех, и в деревнях стоят многие дни и недели», да к тому же еще «побивают и грабят» местных жителей, насильно забирая у них «всякие их пожитки и съесные харчи и конские кормы». Стольники должны были объявлять с «великим подкреплением», что царским указом «велено итить на крымские улусы кончае апреля з 23-го числа». Ослушникам грозили лишением поместий, а также «быть в торговой казни безо всякого милосердия и пощады». Допускалась и насильственная высылка ратных людей в полки, для чего стольникам следовало брать стрельцов и пушкарей ближайших городов (их воеводам отправлены грамоты чинить царским уполномоченным всяческое содействие)^[273].

Состав и численность русской армии в первом походе

В основной поход должна была выступить огромная по тем временам армия в составе пяти разрядных полков: Большого, Новгородского, Рязанского, Севского, Низового. Севский и Низовой были также подчинены Голицыну, поэтому основных оперативных соединений было три: Большой полк, Новгородский и Рязанский разряды (это со всей ясностью следует и из текущих документов Разрядного приказа). Н. Г. Устрялову наряд на первый поход был неизвестен, историк оценивал численность русской армии в 100 тыс. человек, опираясь на известную ему численность войска во втором походе (что в целом логично) и ограничившись публикацией перечневой росписи Большого полка на 15 апреля (29 833 человека)^[274]. Заслуга обнаружения общих данных наряда на первый Крымский поход принадлежит, по всей вероятности, крупному исследователю русского военного дела XVII в. А. В. Чернову, опубликовавшему основные параметры численности армии по категориям служилых людей и оценивавшего ее в 112 902 тыс. человек^[275]. Спустя более чем полвека эти данные еще раз обнародовали И. В. Ширяков^[276] и В. С. Великанов, причем последний дал раскладку уже по типам ратных людей, указав общую численность стрелецких, солдатских, конных полков «нового строя»^[277]. В другой статье Великанов повторил эти данные, добавив к ним роспись Севского полка^[278]. Полная роспись русского войска в первом походе, таким образом, ранее не публиковалась и не анализировалась. Особенно важно, что в литературе нет данных о численности трех главных соединений: Большого полка, Новгородского и Рязанского разрядов. Учитывая, что данные по составу и численности русской армии имеют большое значение не только для истории Крымских походов, но и вообще для истории русского военного дела раннего Нового времени, ниже данные наряда на первый поход приводятся полностью. Помимо текста в книге Московского стола № 75, обнаруженного А. В. Черновым и использованного В. С. Великановым, существует еще один список — в разрядной книге первого похода (№ 131). Оба этих списка в целом идентичны, хотя сличение их позволило устранить несколько мелких ошибок. Данные по разрядным полкам приводятся ниже в соответствующих таблицах в том порядке, как это дано в наряде.

Таблица 2.2. Наряд для Большого полка^[279]

Московские чины	Стольники	1105
	Стряпчие	730
	Дворяне	1036
	Жильцы	1055
	Всего	4376 (в реальности 3926)1
Новокрещены и иноземцы-кормовщики, которые из Разряда высланы в Иноземский приказ	Стольники	18
	Стряпчие	7
	Дворяне	35
	Жильцы	36
	Мурзы	3
	Романовские мурзы и татары	31
	Ярославские мурзы-новокрещены и татары	256
	Всего	386
Полк смоленской шляхты генерал-майора В. И. Швыйковского	Смоленская шляхта	446
	Бельская шляхта («что велено писаться смоленской»)	120
	Рославльская шляхта	77
	Дети смоленской шляхты, написанные в стольники, стряпчие и в жилецкие списки	84
	Смоляне	11
	Кормовые иноземцы	4
	Всего	742
Городовые дворяне и дети боярские	Замосковные города	228 (Владимир: 35; Суздаль: 37; Муром: 19; Юрьев-Польский: 2; Нижний Новгород: 47; Романов: 78; Лух: 10)
	Украинные города	61 (Тула: 23; Соловский уезд: 28; Кашира: 3; Алексин: 2; Одоев: 5)
	Заоцкие города	10 (Лихвин: 1; Мещовск: 3; Козельск: 1; Серпейск: 5)
	Белгородский полк	406 (Курск: 112; Мценск: 14; Белгород: 130; Ельня: 3; Хотмыжск: 1; Салтов: 3; Козлов: 3; Воронеж: 46; Новосиль: 2; Обоянь: 59; Ливны: 19; Лебедянь: 14)
	Всего	705
Копейщики	Полк полковника Мартина Болмана
	начальные люди	47
	рядовые (Москва, Владимир и др.)	1446
	Полк полковника Тобиаса Колбрехта
	начальные люди	43
	рядовые (Мценск и др.)	1483
	Всего	3021
Рейтары	Полк генерала Ивана Лукина
	начальные люди	45
	рядовые (Владимир, Москва и др.)	1259
	Полк полковника Петра Рыдара
	начальные люди	35
	рядовые (Тула и др.)	877
	Полк полковника Андрея Гулица
	начальные люди	36
	рядовые (Ярославль и др.)	987
	Полк полковника Николая Фанвердина
	начальные люди	32
	рядовые (Можайск и др.)	1041
	Полк полковника Богдана Корсака
	начальные люди	37
	рядовые (Смоленск и др.)	785
	Полк полковника Данилы Пулста
	начальные люди	36
	рядовые (Белгород и др.)	1028
	Полк полковника Ягана Фанфеникбира (Фанфеника)
	начальные люди	32
	рядовые (Ливны и др.)	875
	Полк полковника Ицыхеля Булирта (Буларта)
	начальные люди	32
	рядовые (Мценск и др.)	764
	Всего	7909 (8 полковников; 285 начальных людей; 7616 рейтар)
Слободские казаки	Сумский полк Герасима и Андрея Кондратьевых	6000
	Ахтырский полк Ивана Перекрестова	4000
	Харьковский полк Григория и Константина Донцов	4000
	Всего	14 005
Всего конницы		31 1442
Московские выборные полки	Полк думного генерала А. А. Шепелева3
	полковники	5 (Иван Захаров, Никита Борисов, Иван Кишкин, Алексей Битяговский, Алексей Чаплин)
	начальные люди	172
	рядовые	6716
	Полк генерал-поручика П. Гордона
	полковники	2 (Алексей Бюст, Кондратий Кром)
	начальные люди	115
	рядовые	3379
	Всего	10 390 (1 генерал-поручик, 7 полковников, 287 начальных людей, 10 095 рядовых)
Стрельцы	Полк полковника Ивана Цыклера
	капитаны	10
	стрельцы	1000
	Полк полковника Бориса Щербачева
	капитаны	7
	стрельцы	709
	Полк полковника Бориса Головнина
	капитаны	8
	стрельцы	803
	Полк полковника Семена Резанова
	капитаны	9
	стрельцы	912
	Полк полковника Сергея Сергеева
	капитаны	8
	стрельцы	842
	Белгородский жилой полк московских стрельцов полковника Данилы Юдина
	капитаны	8
	стрельцы	787
	Всего	5114 (6 полковников, 5 подполковников4, 50 капитанов, 5053 стрельца)
Солдаты	Полк генерал-майора графа Давида Вильгельма фон Граама (Давыда Вилгеймона), барона морфинского
	1-й полк:
	начальные люди	40
	рядовые (Белгород и др.)	1528
	2-й полк:
	начальные люди	28
	рядовые (Яблонов и др.)	1011
	Полк полковника Михаила Вестова
	начальные люди	32
	рядовые (Курск и др.)	1763
	Полк полковника Юрия Фамендина
	начальные люди	28
	рядовые (Ефремов, Землянск)	1489
	Полк полковника Елизария Кро
	начальные люди	31
	рядовые (Ливны)	1592
	Полк полковника Михаила Горезина
	начальные люди	31
	рядовые (Добрый)	1309
	Полк полковника Петра Эрланта
	начальные люди	28
	рядовые (Мценск и др.)	1205
	Полк полковника Александра Ливенстона
	начальные люди	29
	рядовые (Ельня и др.)	1245
	Полк полковника Гаврилы Фанторнера
	начальные люди	29
	рядовые (Усмань и др.)	1129
	Солдаты, не расписанные по полкам	467 (Валуйки: 162; Чугуев: 174; Салтов: 62; Харьков: 69)
	Всего	13 023 (1 генерал-майор; 8 полковников; 276 начальных людей; 12 438 солдат)
Всего пехоты		28 527 человек
Всего войск		59 671 человек (в реальности 59 2215)

¹ Неточность (разница в 450 человек) присутствует в обоих списках наряда.

² Так указано в сводной ведомости. В реальности по отображенным числам общее количество конницы — 30 694 человека (разница возникла из-за ошибки в численности московских чинов).

³ В подсчете не учтен.

⁴ В росписях по полкам не указаны.

⁵ Разница возникает из-за расхождений в численности московских чинов (450 человек).

Таблица 2.3. Наряд для Севского разряда^[280]

Московские чины	Стольник	1
	Дворяне	16
	Жилец	1
	Всего	18
Дворяне и дети боярские полковой службы	Брянск	112
	Белев	88
	Болхов	90
	Карачев	99
	Орел	80
	Стародуб	92
	Почеп	37
	Рославль	31
	Трубчевск	67
	Новгород-Северский	109
	Рыльск	108
	Чернигов	41
	Путивль	128
	Каменный	15
	Всего	1097
Полки копейного и рейтарского строя	Полк генерал-майора Андрея Цея
	начальные люди	34
	рядовые (Брянск и др.)	1113
	Полк полковника Томаса Юнгора
	начальные люди	32
	рядовые (Белев и др.)	1426
	Всего	2607 (1 генерал-майор, 1 полковник, 66 начальных людей, 25391 рядовых)
Солдаты	Полк полковника Тимофея Фандервидена
	начальные люди	29
	рядовые (Брянск и др.)	1191
	Полк полковника Франца Фангольстена
	начальные люди	29
	рядовые (Белев и др.)	1753
	Полк полковника Юрия Шкота
	начальные люди	29
	рядовые (Путивль, Недрыгайлов и др.; донские казаки)	1057
	Всего	4091 (3 полковника, 87 начальных людей, 4001 солдат)
Итого		7808 (в реальности 7813)2

¹ В книге № 75 ошибка: 2532. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 83 об.

² В действительности численность составляет 7813 человек из-за разницы в численности конницы (в наряде — 3717 человек; в действительности — 3722 человека).

Таблица 2.4. Наряд для Низового полка^[281]

Служилые города	Категории служилых людей	Численность
Астрахань	Дети боярские	18
	Ногайские мурзы и табунные головы	50
	Конные стрельцы	500
	Всего	568
Терки	Дети боярские	14
	Новокрещены	61
	Окочены	75
	Уздени	80
	Гребенские казаки	200
	Всего	430
Царицын	Дети боярские	5
Саратов	Дети боярские	9
	Иноземцы	10
	Конные стрельцы	100
	Всего	119
Самара	Дети боярские	20
	Иноземцы	50
	Конные стрельцы	50
	Яицкие казаки	300
	Всего	420
Уфа	Дворяне, дети боярские, стрелецкие сотники	60
	Иноземцы	30
	Новокрещены	15
	Конные стрельцы	100
	Конные казаки	100
	Всего	305
Итого		1847

Таблица 2.5. Наряд для Новгородского разряда^[282]

Московские чины	Стольники	45
	Стряпчие	10
	Дворяне	54
	Жильцы	32
	Всего	141
Дворяне и дети боярские полковой службы	Новгород	464
	Псков, Пусторжев, Невель («служат со псковичи»)	116
	Ржев	175
	Зубцов	65
	Торопец	59
	Великие Луки, Пусторжев и Невель («служат с лучаны»)	49
	Тверь	8
	Новый Торг (Торжок)	28
	Старица	7
	Новокрещены и кормовые черкасы Новгорода	138
	Всего	1109
Гусары	Полк полковника Михаила Челищева
	начальные люди	14
	рядовые (Новгород, Псков и др.)	465
Копейщики	Полк полковника Ивана Лопухина
	начальные люди	14
	рядовые (Новгород, Псков и др.)	499
Всего в гусарском и копейном полках		994 (2 полковника, 28 начальных людей, 964 гусара и копейщика)
Рейтары	Полк генерал-поручика Афанасия Траурнихта
	начальные люди	38
	рядовые (Новгород)	1300
	Полк полковника Михаила Зыкова
	начальные люди	32
	рядовые (Новгород, Псков и др.)	1145
	Полк полковника Карлуса (Карла) Ригимана (Ригимона)
	начальные люди	30
	рядовые (Зубцов и др.)	945
	Полк полковника Данилы Цея
	начальные люди	31
	рядовые (Кострома и Галич)	700
	Полк полковника Ивана Вуда
	начальные люди	32
	рядовые (Галичане и др.)	668
	Полк полковника Ивана Барова
	начальные люди	32
	рядовые (Обоянь и др.)	850
	Всего	5809 (1 генерал-поручик, 5 полковников, 195 начальных людей, 5608 рейтар)
Всего конницы		8053
Стрельцы	Полк полковника Родиона Остафьева
	капитаны1	7
	стрельцы	750
	Полк полковника Ильи Дурова
	капитаны	9
	стрельцы	909
	Всего	1679 (2 полковника, 2 подполковника, 16 капитанов, 1659 стрельцов)
Солдаты	Полк полковника Владислава Сербина
	начальные люди	26
	рядовые (солдаты из Новгорода, олонецкие и новгородские стрельцы)	1082
	Полк полковника Якова Ловзина
	начальные люди	28
	рядовые (Псков и др.)	1019
	Полк полковника Артемия Росформа
	начальные люди	26
	рядовые (Торопец и др.)	1601
	Полк полковника Николая Фливерка
	начальные люди	30
	рядовые (Владимир и др.)	1669
	смоленские стрельцы четырех полков	921
	Полк полковника Варфоломея Ронорта
	начальные люди	25
	рядовые (Кострома и др.)	1595
	Два полка смоленских солдат полковника Павла Менезия (Мезениуса)
	начальные люди	30
	рядовые	1505
	Всего в солдатских полках	9023 (в реальности 95632)
Всего пехоты		10 702 (в реальности 11 242)
Итого		18 755 (в реальности 19 295)

¹ В обоих стрелецких полках указано «подполковники и капитаны», но первые на самом деле, судя по всему, не подсчитаны.

² По росписи: 6 полковников, 165 начальных людей, 8852 солдата. Ошибка в подсчете числа солдат, которое по ведомостям составляет 9392 человека. Разница составляет 540 солдат. В дальнейшем она влияет на все общие суммы ведомости.

Таблица 2.6. Наряд для Рязанского разряда^[283]

Московские чины	Стольники	9
	Стряпчие	15
	Дворяне	18
	Жильцы	26
	Всего	681
Дворяне и дети боярские полковой службы	Рязань	83
	Мещера	27
	Коломна	9
	Ряжск	24
	Казанцы, иноземцы старого и нового выезда, новокрещены	500
	Всего	681
Рейтары	Полк полковника Ягана Фанговена
	начальные люди	34
	рядовые (4 стана Рязани; Шацк, Мещера)	1091
	Полк полковника князя Никифора Мещерского
	начальные люди	29
	рядовые (Каменский стан Рязани)	1106
	Полк полковника Федора Коха
	начальные люди	29
	рядовые (3 стана Рязани, Ряжск, Михайлов)	806
	Полк полковника Христофора Ригимана (Ригимона)
	начальные люди	28
	рядовые (Ефремов, Козлов)	964
	Полк полковника Ивана Кулика Дорогомира
	начальные люди	32
	рядовые (Нижний Новгород и др.)	704
	Всего	4828 (5 полковников, 152 начальных человека, 4671 рейтар)
Всего конницы		5577
Стрельцы	Полк полковника Сергея Головцына
	капитаны2	9
	стрельцы	967
	Полк полковника Василия Боркова
	капитаны	7
	стрельцы	710
	Всего	1697 (2 полковника, 2 подполковника, 16 капитанов, 1677 стрельцов)
Солдаты	Полк полковника Василия Кунингама
	начальные люди	31
	рядовые (Рязань и др.)	1995
	Полк полковника Ивана Францбекова
	начальные люди	29
	рядовые (Тула и др.)	1148
	Полк полковника Ивана Девсона
	начальные люди	29
	рядовые	1038
	Полк полковника Николая Балка
	начальные люди	29
	рядовые (Ряжск, с. Поплевино)	1629
	Полк полковника Мартина Болдвина
	начальные люди	29
	рядовые (Козлов и др.)	1696
	Полк полковника Петра Бансыря
	начальные люди	28
	рядовые (Касимов и др.)	1361
	Всего	9048 (6 полковников, 175 начальных людей, 8867 солдат)
Итого		16 322

¹ В книге № 75 ошибочно указано 69 человек. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 93.

² В обоих стрелецких полках указано «подполковники и капитаны», но первые на самом деле, судя по всему, не подсчитаны.

Всего в главной армии по наряду должно было быть 104 403 человека, более 50 тыс. конницы и около 54 тыс. пехоты^[284], а с учетом погрешностей даже больше — 104 498 человек. Поскольку мы не знаем, где были допущены ошибки — в конкретных или обобщающих цифрах, оба варианта численности как всей армии, так и Большого полка, Севского и Новгородского разрядов (при подсчете их численности обнаружены погрешности) можно считать релевантными, тем более что количественная разница во всех случаях небольшая.

Отдельно от войск для главной армии в наряд были включены находившиеся при гетмане И. Самойловиче два стрелецких полка полковников Петра Борисова (10 капитанов, 1 тыс. стрельцов) и Андрея Нармацкого (10 капитанов, 1 тыс. стрельцов)^[285], а также корпус Г. И. Косагова в Запорожье, численность которого была посчитана, судя по всему, по нарядам 1686 г. в количестве 6085^[286]. Сложение этих сил с численностью основной армии дает цифру, близкую к той, которая приведена А. В. Черновым (см. выше). К этой армии должны были присоединиться казаки Войска Запорожского, численность которых традиционно оценивается в 50 тыс. человек^[287]. Хотя точных данных о количестве гетманских войск в источниках выявить не удалось.

Ядро армии составлял Большой полк, куда было включено более половины войска, а с учетом подчиненных Голицыну Севского разряда и Низового полка — почти две трети всей армии. Под непосредственной властью главнокомандующего оказалось 2 московских выборных полка — элитных частей русской армии, 9 солдатских полков, 8 рейтарских и 6 стрелецких; еще 3 солдатских полка и 2 полка копейного и рейтарского строя было в Севском разряде. Низовой полк даже по наряду имел самую малую численность, не имея в своем составе полков нового строя и комплектуясь служилыми людьми поволжских городов.

По наблюдениям В. С. Великанова, в Большой полк влилась основная часть формирований Белгородского разряда, который как отдельный разрядный полк в походе не участвовал^[288]. Это касалось и слободских казаков. По спискам 7195 г. в Белгородском полку насчитывалось четыре полка «черкас» полковой службы: Сумский полк — 8008 человек, Ахтырский — 5096 человек, Харьковский — 7557 человек, Острогожский — 2295 человек; всего 22 956 человек.^[289]. Как видно, казаки этих полков участвовали в Крымском походе отнюдь не в полном составе, часть из них была включена в резервную армию прикрытия, которая должна была расположиться на южных границах (см. об этом далее). Наряд по слободским казакам для Большого полка был прислан в Разряд из Иноземского приказа еще 26 ноября 1686 г., а 2 февраля 1687 г. из Разряда направили соответствующие грамоты полковникам трех самых крупных полков — Андрею Кондратьеву (Сумский полк), Ивану Перекрестову (Ахтырский полк) и Григорию Донцу (Харьковский полк). Они должны были выбрать «самых лутчих и знатных и пожиточных и конных и оружных людей». Слободские полки должны были быть «во всякой готовости» к «приходу бояр… и воевод» в пункты сосредоточения войск^[290].

Следующим по значимости и мощи был Новгородский разряд А. С. Шеина, включавший один гусарский, один копейный, шесть рейтарских, два стрелецких и семь солдатских полков. Несколько меньше формирований вошло в Рязанский разряд: пять рейтарских, два стрелецких и шесть солдатских полков.

16 мая В. В. Голицын провел общий смотр собравшегося войска, отправив в Москву перечневую роспись ратных людей. Всего под командой главного воеводы насчитывалось: московских чинов — 3389 человек; кормовщиков московского чина (иноземцы, романовские и ярославские мурзы и татары, новокрещены) — 353 человека; в полку смоленской шляхты В. Швейковского — 638 человек; смоленских, дорогобужских, бельских и рославльских грунтовых рейтар — 152 человека; смоленских и вяземских копейщиков и рейтар, включая начальных людей — 663 человека. В двух копейных полках (московском и белгородском) было 3032 человека; в трех московских рейтарских полках — 3169 человек; в первом выборном полку А. А. Шепелева — 8437 человек; во втором полку П. Гордона — 3504 человека; в трех солдатских белгородских полках — 6135 человек; в пяти стрелецких полках — 4077 человек; в Сумском полку — 4528 человек. Всего в основной части Большого полка оказалось 15 926 человек конницы и 22 153 пехоты. Итого 38 079 человек^[291]. Отдельно в составе Большого полка были сформированы полки князя К. О. Щербатова и В. А. Змеева. Под командой К. О. Щербатова числилось 112 человек московских чинов, 313 человек городовых дворян и детей боярских, 1950 человек в двух рейтарских полках, 2667 человек в солдатских полках, 709 человек в московском стрелецком полку. Всего 5751 человек (2375 человек конницы, 3376 человек пехоты). Более многочисленным был полк В. А. Змеева, состоявший из служилых людей сотенной службы городов Белгородского полка (54 завоеводчика, 28 есаулов, 226 сотенных людей; всего 308 человек); двух рейтарских полков (1761 человек); трех солдатских полков (4407 человек); харьковского слободского полка (4569 человек). Общая численность полка Змеева составляла 11 045 человек (6638 человек конницы, 4407 человек пехоты).

В полку И. Леонтьева состояло всего 1211 человек^[292], в Севском полку — 8207 человек^[293] (3809 человек конницы, 4398 человек пехоты), включая 11 человек московских чинов и 975 человек городовых дворян и детей боярских. В копейных, солдатских и рейтарских полках Севского разряда насчитывалось: начальных людей — 153 человека, копейщиков — 382 человека, рейтар в двух полках — 2288 человек; в пяти солдатских полках — 3971 человек, у большого наряда — 422 человека «севских и иных городов казаков и пушкарей и кузнецов».

В Новгородском разряде насчитывалось: 163 человека московских чинов и 939 человек городовых чинов («новгородцов всех пятин и пскович и пусторжевцов и невлян, ржевич, зубчан, торопчан, лучан, пусторжевцов, старшичан полковые службы») — всего 1102 человека; 321 человек начальных людей у гусар, копейщиков, рейтар, солдат и 257 гусар, 378 копейщиков, 4824 рейтар — итого 5780 человек; в шести солдатских полках насчитывалось 4426 человек, в четырех московских стрелецких полках — 2315 человек. Всего в Новгородском разряде было 13 623 человека (6882 человека конницы, 6 741 — пехоты).

Рязанский разряд был укомплектован в составе: 81 человек московских чинов (9 стольников, 20 стряпчих, 24 дворянина, 28 жильцов); городовых дворян и детей боярских — 177 человек; казанцев, иноземцев старого и нового выездов — 172 человека; новокрещенов — 131 человек; рязанцев — 96 человек; мещерян — 15 человек; коломничей — 7 человек; ряшен — 20 человек; в пяти рейтарских полках насчитывалось 5288 человек, в шести солдатских полках — 5497 человек, в двух московских стрелецких полках — 1638 человек. Всего под командой князя В. Д. Долгорукова было 13 122 человека (5987 человек конницы, 7135 — пехоты).

Вся выступившая в поход главная армия насчитывала 91 038 человек (42 828 человек конницы, 48 210 — пехоты)^[294]. Таким образом, несмотря на поздние объявления сроков сбора, неоднократные жалобы правительства и военачальников на медленный сбор ратных людей, их явка на службу оказалась в итоге весьма высокой и составила почти 90 %! Все это свидетельствовало об эффективности московской военной машины, сумевшей мобилизовать столь значительные силы за весьма короткий период. Важным фактором, однако, было то, что сделать это удалось почти на два месяца позже запланированного. На юге наступал летний зной, и это должно было значительно осложнить действия столь крупной армии, выступавшей на Крым.

Первый Крымский поход^[295]

23 апреля, в день св. Георгия (эта дата официально считалась днем начала похода) Голицын отпустил из Ахтырки «полку своего генералов, полковников с… конными и пешими людьми» в обоз на речку Мошенку. В следующие два дня он отправил туда «шатровой наряд и пехотные ж московские стрелецкие полки», и, наконец, 27 апреля, «прося у всемогущего Бога помощи, а при том у предстателницы и надежды нашие християнские, у пресвятыя и преславные владычицы нашие Богородицы и приснодевы Марии, заступления и взяв непобедимое оружие животворящий крест Христов», двинулся в поход сам с оставшимися ратными людьми, «устроясь обозным ополчением». Одновременно главнокомандующий написал Шеину и Долгорукому, чтобы они шли к нему «в сход… не омедлясь». Соединение войск планировалось у р. Мерло. Гетман Иван Самойлович выступил в поход из Батурина в Гадяч вместе с гетманской артиллерией 23 апреля, как и было уговорено с Голицыным, разослав универсалы о выступлении во все полки. Сбор украинского войска, видимо, состоялся в Гадяче, откуда оно двинулось к Полтаве. Гетман должен был соединиться с основным войском уже за р. Мерло^[296].

Русское войско стояло «обозом на речке Мошонке» до 30 апреля. В этот день Большой полк, «устрояся воинским ополчением», пошел к р. Мерло, намереваясь переправиться через нее и уже на другом берегу соединиться с Шеиным и Долгоруким^[297]. 30 апреля из Сум выдвинулся Новгородский разряд боярина А. С. Шеина, а из Хотмыжска — Рязанский разряд боярина князя В. Д. Долгорукова^[298].

2 мая Голицын ездил за Мерло, чтобы обозреть местность, где предстояло разбить лагерь^[299]. В этот день произошла трагедия: товарищ В. Д. Долгорукова, П.Д. Скуратов, упав «с лошади, убился, ногу правую в берце переломил пополам и от того лежит конечно болен». Осмотревший его лекарь заявил, что «за тою болезнью вести ево в дорогу никоторыми мерами невозможно». Сообщая об этом в Москву, Голицын добавлял, что назначил вместо него товарищем Долгорукова Ивана Петровича Скуратова, сына упавшего с лошади окольничего^[300]. В Москве, однако, 11 мая указали назначить иного товарища — стольника князя Бориса Ефимовича Мышецкого^[301]. Уже 17 мая в столице стало известно, что Скуратов умер. Голицыну предписывалось отпустить сына с телом умершего отца в Москву^[302].

Между тем подошедшие к Мерло полки переправлялись через реку. Сам боярин и воевода переправился 5 мая. 8 мая армия выступила на юго-запад «прямоугольным вагенбургом», который только по фронту занимал более километра, а в длину — более двух, в составе которого, по уже упоминавшемуся свидетельству П. Гордона было 20 тыс. подвод. Сам он двигался в авангарде, защищая левое крыло лагеря, а генерал А. А. Шепелев — правое и часть фронта. В середине двигалось пять стрелецких полков. За день войско прошло 6 верст, разбив лагерь недалеко от Рублевки, которая, в свою очередь, располагалась вблизи р. Ворсклы^[303].

9 мая Большой полк «против города Рублева» случился с Рязанским и Новгородским разрядами. Выступив 10 мая, войско прошло 8 верст и разбило лагерь в верховьях речушки Свинковка. 13 мая (у Гордона — 12 мая) объединенная армия пришла на Коломак, переправившись через реку «против Полтавы» на следующий день. Здесь, по наблюдению Гордона, войско имело хорошие запасы травы, леса и воды. Далее марш шел в междуречье Коломака и Ворсклы. В своей отписке 14 мая Голицын писал в Москву, что по царскому указу ожидает высланный в полк образ Донской Богоматери (о его отправке см. подробнее в главе 10 с. 441–442). Он жаловался, что это замедляет поход: «того образа ожидаю и для того иду в пути медленно и походу нашему чинитца от того мотчание… — А время нам, холопем вашим, приспело поспешать в предприятой путь». Голицын сетовал, что гетман Самойлович «присылает… безпрестанно, что случатца ему с нами и итит в поход без замедления»^[304]. 15–18 мая войско вновь простояло на месте, в том числе из-за праздника Св. Троицы^[305], а также по причине общего смотра войск, устроенного 16 мая (см. об этом выше). В. В. Голицын в очередной отписке вновь недовольно сообщал о своем стоянии в обозе до 19 мая за Коломаком в ожидании иконы. Он нервничал, что от посланного с Донским образом Жирово-Засекина до сих пор нет вестей^[306]. «Изволь донесть, что в той посылке?» — недовольно восклицал по поводу указанной миссии Голицын в грамотке своему соратнику Ф. Л. Шакловитому в Москву^[307]. 16 мая Голицын, вновь жалуясь на «мотчание», сообщал, что отправил Л. Р. Неплюева к И. Самойловичу, чтобы разрешить охватившее гетмана «сумнение» из-за задержки марша. Самойлович, располагавшийся с войском в 30 верстах от русского лагеря (в Новых Санжарах), нарекал через своих посланцев, что войску от долгого стояния на одном месте не хватает конских кормов, и интересовался причинами промедления^[308]. Неплюев, помимо ряда текущих вопросов, должен был подтвердить гетману намерение Голицына послать гонца к хану и вручил список с грамоты, которая будет отправлена в Крым. Самойлович ответил, что напишет от себя к хану, опираясь на его содержание^[309].

19 мая армия, пройдя «около 2 черкасских миль»^[310], разбила лагерь у верховья р. Томлик, «что впадает в Ворсклу в полутора милях^[311] ниже Полтавы» (видимо, р. Тагамлык). В этих местах все еще были обильные запасы воды, но уже трудно было достать дерево. 20 мая войска двинулись в путь, перейдя через два истока р. Липянки (приток Орели; впадала в нее недалеко от Нехворощи). Поменяв направление марша, армия двинулась на юг, добравшись до р. Орчик. Здесь на привале уже была выставлена вооруженная охрана: Гордон пишет, что от каждого полка выделили по 100 «мушкетеров» и орудию. Заставы окружали лагерь на расстоянии 300 сажен. Каждый пост был прикрыт рогатками. Движение ускорилось: за 19–20 мая было пройдено более 30 км (4 «черкасских» мили), а за 12–13 мая — 18 верст (около 20 км)^[312].

24 мая армия Голицына пришла к р. Орели. Главнокомандующий сообщал в Москву о намерении переправиться через реку и уже там «ожидать чюдотворного пресвятые Богородицы образа». Он вновь раздраженно подчеркивал, что это ожидание замедляет продвижение войска, в которое царский посланец — князь Жирово-Засекин до сих пор не прибыл^[313]. Вообще в отписках Голицына этого периода сквозит нескрываемое раздражение организованной Софьей акцией в поддержку своего фаворита. Посылка иконы оказалась медвежьей услугой, очевидно замедлявшей марш на Крым, и в своих отписках главнокомандующий ясно давал это понять.

27 мая к лагерю русской армии у р. Орели наконец-то прибыл князь Жирово-Засекин в сопровождении архимандрита Донского монастыря Никона. На следующий день, за полторы версты от ставки главнокомандующего, протопоп Захарий с остальным духовенством встречал присланные реликвии «с животворящими кресты и со святыми иконы». За ним шел В. В. Голицын с товарищами и сходными воеводами, московскими чинами, начальными людьми и рядовыми разных полков, которые встречали Донскую икону и мощи св. Георгия, как писал главнокомандующий, «с великим усердием и радостию, а многие со слезами, моля у Господа Бога и у ней, пресвятой его Богоматере о победе над неприятели креста святого». Приняв икону и мощи, протопоп и священники торжественно, «с молебным пением» препроводили их в полковую церковь, где был отслужен молебен о здравии великих государей и о победе «над враги креста Христова». Во время службы была освящена вода, которой окропили «знамя великих государей», а также полковые и ротные знамена, «всяких чинов ратных людей, так же наряд и всякие полковые припасы». Позднее Жирово-Засекина Голицын отпустил в Москву, а архимандриту Никону с прибывшим духовенством велел быть «при образе»^[314]. В день приезда Жирово-Засекин объявил ратным людям о царской милости и торжественно вручил В. В. Голицыну, остальным воеводам и их товарищам привезенные мечи, палаш и сабли. К Самойловичу вручать меч и объявлять казакам о царской милости Жирово-Засекин ездил отдельно^[315]. Однако чувство раздражения миссией Жирово-Засекина не оставило Голицына, несмотря на внешне торжественный прием царского посланца. «А Засекин у нас зело поступал спесиво и хотел делать прихоти, толко я ему мало чего спускал», — писал главнокомандующий Шакловитому^[316].

28 мая, как отмечается в описании пути Донской иконы (фактически статейном списке Жирово-Засекина), войско Голицына начало переправу через Орель, переправлялось два дня, 30-го числа пришло на р. Чаплинку (в тот же день состоялась переправа через нее), куда пришел и Самойлович. Голицын поехал к гетману, где «ближняго боярина встретили гетманские дети Григорей и Яков с компаниею за пять верст, а гетман Иван Самойлович з генералною старшиною и с полковники в ратном ополчении за две версты и приятно и любовно меж собою увиделись и переговоря, гетман поехал к себе в обоз, а боярин и воевода стал ставитца на стан». В тот же день русские военачальники ужинали у Самойловича «в великом приятстве и между собою в согласии». На этой встрече решено было двинуться к р. Самаре на следующий день. 31 мая обозы «рушились на первом часу дня»^[317]. За 20 верст до Самары, в районе р. Кильчени, войско начал донимать зной. Сама река полностью пересохла от жары и для добычи воды войску пришлось копать колодцы глубиной в аршин (ок. 70 см). Через Самару армия переправлялась 4–7 июня по 12 наведенным мостам, пропускавшим две телеги в ряд. Пока войска готовились к переправе и переходили реку, русские военачальники и казацкая старшина приглашали друг друга на обеды. 3 июня гетман обедал у Голицына. Хозяин и гости пили заздравную чашу за государское здоровье, а в это время в лагере Большого полка дали троекратный залп из полковых орудий. 4 июня бояре и воеводы обедали у ахтырского полковника И. Перекрестова, а 5 июня — у полтавского. Теперь во время осушения «государевой чаши» трижды палили казацкие пушки. 7 июня Самару перешли последние отряды: роты московских чинов во главе с Голицыным^[318]. Украинские источники несколько нарушают идиллию русско-украинской дружбы, отраженную в русских источниках, использованных А. Востоковым. По сообщениям «Летописи Самовидца» и доноса на гетмана, полки Самойловича переходили реку первыми и по каким-то причинам спалили за собой мосты, построенные служилыми людьми Севского разряда. Это стало причиной инцидента («спора») между гетманом и русским командованием, а также замедлило переправу^[319].

3 июня на р. Овечьи Воды шедшие на соединение с войском Голицына донские казаки и джунгары («черные калмыки») натолкнулись на татарский отряд, направленный ханом на разведку. Крымцы (ок. 1 тыс. человек «выборных» татар из Перекопа, «и из иных городов и деревень») под предводительством Маметжана-мурзы перекопского, сына некоего Билюш-аги, вышли из Перекопа три с половиной недели назад, то есть в начале мая. Селим-Гирей послал их для «взятия языков под полки и под украинные городы», чтобы проверить показания ранее захваченного языка — «руского человека», который сообщил, что «войска великих государей московские и черкаские многочисленные идут на Крым войною и уже те войска в Ахтырке». Отряд двигался правее наступавшей на Крым армии: из Перекопа на Молочные и на Конские воды «по вершинам речек, которые тянут к Днепру», добравшись около 20 мая (через 14 дней после выхода) под Коломак и оказавшись, таким образом, в тылу войска Голицына. Здесь татары захватили «под городом и по дорогом» около 90 пленных «и поворотились назад, а под полки бояр и воевод итить не посмели». На р. Овечьи Воды крымцы заметили погоню. Они «поворотились… навстречю» нападавшим, «а кош отпустили наперед». Казаки и калмыки, «немного постреляв, ударили на них вдруг и их сломили, не дали им ни мало исправитца и розшибли их надвое». В ходе ожесточенной схватки около 500 человек были убиты, 50 захвачены в плен, кроме того, донцы и калмыки «руской полон отбили весь», бросившись преследовать остальных татар. Захваченные и допрошенные позднее пленники не знали, сколько человек спаслось, но полагали, что среди спасшихся был их предводитель Маметжан-мурза. Победители не только освободили 90 пленников, но и захватили 400 лошадей, сабель и саадаков и «многое число» другого оружия. 8 июня в лагерь к В. В. Голицыну явились А. Дуров, донской станичный атаман Петр Кондратьев, есаул Иуда, 12 рядовых казаков и три человека джунгар. Они привезли двух захваченных на Овечьих Водах пленных крымских «черных» татар — Дунайко Маметева (из Перекопа) и Арзакая Муслина («из-за Чингару из деревни Кенегеса»), которые дали вышеприведенное описание стычки на Овечьих Водах^[320].

Перейдя Самару, русская армия расположилась в следующем порядке: Большой полк в центре на берегу реки, с правой стороны — Новгородский и Рязанский разряды, с левой — Севский разряд и московские выборные полки, далее вверх по реке — войско И. Самойловича. Стрелецкий капитан Еремей Дмитриев, посылавшийся из Москвы с серебряным окладом к Донской иконе, сообщал 7 июня в Стрелецкий приказ, что в русских войсках не наблюдается каких-то проблем с продовольствием и фуражом, в том числе потому, что лошадям достаточно подножного корма. Свидетельством этого были цены на «хлебы и калачи», которые немногим превышали московский уровень. Дмитриев также сообщал об удивлении «черкас», никогда не видевших столь многочисленного войска^[321]. Путь русской армии лежал далее к речке Татарке, где был разбит лагерь у Острой Могилы, а затем через реки Вороная и Оскоровка^[322]. Последнюю русское войско достигло 8 июня^[323].

9 июня русские войска пришли к р. Московке, «которая в Днепр впадает близ урочища Великого Луга не в давном разстоянии от Сечи Запорожской»^[324]. Перейдя, по выражению Гордона, этот «ручей с некоторым трудом и потерей времени», русские и украинские отряды расположились в полях двумя верстами далее, пройдя за день около 3 миль. Шотландец отмечал отсутствие в этих местах леса, недостаток травы и воды. Видимо в связи с этим, армия разделилась на несколько колонн, часть из которых, перейдя р. Московку, пришла к еще одному притоку Днепра, р. Конские Воды (Конка, Конская), 11 июня^[325]. В этот день к реке подошли Севский разряд Л. Р. Неплюева, Новгородский разряд А. С. Шеина, а за ними, «часов за пять до вечера», гетманские войска. Самойлович расположился «от устья речки Каменки по Конской вниз неподалеку от реки» и собирался выслать разъезды, чтобы «осмотреть, до которых мест горело поля и мочно ль у урочища Ганчакрака, до которого от Конской днище, конскими кормами удоволствоватца». Неплюев, сообщая об этом подходившему к Конским Водам Голицыну, рекомендовал главнокомандующему расположить войско «между полков Алексея Семеновича и гетманского», поскольку «на той стороне близ Конской стоять негде, потому что поля погорело»^[326].

На следующий день, 12 июня, к Конским Водам подошли остальные отряды, среди которых был и регимент Гордона. За Конкой начинались угодья запорожских казаков. 13 июня, переправив армию через Конку, В. В. Голицын устроил военный совет, на котором, по свидетельству Гордона, «было много прений и мало здравомыслия». К этому моменту стало очевидно, что степи впереди выжжены татарами (впереди виднелись дымы и даже языки пламени), что делало переход по и так наиболее безводным и безлесным местам до Перекопа еще затруднительнее. По результатам долго длившегося совета было принято решение двигаться вперед, «в надежде, — как писал Гордон, — услышать что-либо о нашем вестнике, посланном к татарам», или встретить крымское войско^[327].

Балтазар де Лозьер, французский офицер на русской службе, участвовавший в первом Крымском походе и произведенный за это в подполковники, сообщал своему корреспонденту, шведскому дипломату и переводчику Ю. Спарвенфельду, что татары, которые «отнюдь не зевали», лишили русскую армию фуража. Армия, приблизившись к Запорожью, «внезапно оказалась окруженной огнем, и все вокруг нас было покрыто золой, так как пожар застал нас посреди знойной пустыни». «Все это дьявольски поразило нашего генералиссимуса», — писал де Лозьер, чье описание кампании в целом составлено в довольно ироничном тоне^[328].

Подходя к Великому Лугу и владениям запорожских казаков, Голицын писал в Каменный Затон к Г. И. Косагову, приказывая ему, чтобы он «над неприятели над турскими и крымскими людми сухим и водяным путем чинил промысл». 11 июня Косагов сам прибыл к Голицыну в обоз на р. Конские Воды. Он рассказал о походе на судах по Днепру к Казы-Кермену русско-запорожского отряда. Вылазка была организована по договоренности с кошевым атаманом Филоном Лихопоем, который участвовал в ней во главе запорожцев. Русскими ратными людьми командовал подполковник «салдацкого строю» Михаил Гепник. Напротив урочища Каратебеня русская судовая рать встретила «казыкерменцев» на трех легких морских судах — ушколах (ушкалах). Они в самом начале июня отправились из Казы-Кермена вверх по реке по приказу тамошнего коменданта Бекир-бея «для языков под Сечю». Возглавил турецкую флотилию Галиль-ага. Между русскими и турецкими судами произошел бой, в ходе которого турки были разбиты, казаки и солдаты Косагова за- хватили два ушкола, «а на тех ушколах знамена да пять пушек, да турков дватцать девять человек». Галиль-аге удалось уйти на третьем ушколе «с неболшими людьми». Казаки и русские ратные люди «пришли все с того бою в целости». Трех турок Косагов доставил в полк к Голицыну 11 июня. Они рассказали, что Селим-Гирей находится в Крыму, ожидая себе на помощь против русской армии «нагайской орды с Урак-улою». Хан планировал выйти за Перекоп, получив известия о подходе русской армии к Крыму «в ближние места» и «за Перекопью дать бой». По словам пленников, на городках, расположенных на Таванском острове и в Ислам-Кермене (Шах-Кермене), «ратных людей по тысячи человек», в самом Казы-Кермене и остальных крепостях — 130 пушек^[329].

Между тем 14 июня русская армия продолжила свой поход по выжженным степям, страдая от пыли, докучавшей людям начиная от р. Самары, и удушливого запаха гари. Войско шло по выгоревшей земле, пересекло речки Ольбу (здесь еще было «изобилие травы и воды») и Янчокрак (ныне впадает в Днепр в районе современного с. Каменского в Запорожской обл.). 16 июня армия подошла к р. Карачекрак (ныне впадает в Днепр возле города Васильевка). Трехдневный марш (пройдено было 6 миль) сильно истощил войско. Травы для лошадей не хватало, дров не было вообще. Люди, по свидетельству Гордона, начали болеть «и выглядели очень уныло». В тот же день прошел ливень, несколько прибивший пыль и дававший надежду на скорое появление травы, однако состояние войска было тяжелым, лошади были крайне истощены и не могли далее тянуть орудия и возы с продовольствием^[330].

Голицын в своих отписках свидетельствовал, что армия пришла к р. Карачекрак, расположенной в 20 верстах от Сечи, 15 июня. До Перекопа оставалось пройти 120 верст, однако путь этот представлялся весьма затруднительным. Главнокомандующий жаловался, что «от Перекопи до речек Карачакрака и до Янчакрака и до Олбы и до реки Конской орды крымкие степи все выжгли и конские кормы добываем с великою трудностию, а близ полков наших нигде крымские орды не явятца и бою с нами не дают». С целью обнаружения невыжженных мест с запасами травы Голицын выслал отряды на Плетенинский Рог, до р. Белозерки и до Черной долины «и до иных урочищ, которые близ Перекопи». В зависимости от вестей, которые принесут высланные вперед разъезды, главнокомандующий собирался принять решение о дальнейших действиях. «А зачем в пути нашем до сего времяни замедление чинилось и о том к вам, великим государем, писали мы, холопи ваши, во многих отписках», — заканчивал Голицын послание, вновь напоминая о задержавшей армию миссии Жирово-Засекина^[331].

Перейдя Карачекрак, войска «шли подле той речки, пришли на устье ее к Днепровым заливам, и в том месте стали на зженых местех». Главнокомандующий с горечью констатировал, что «конских кормов в том месте нигде добыть не могли», хотя посылали новые отряды «подле Днепра в далные места верст по дватцати и по тритцати и болши и нигде никакими мерами конских кормов добыть не могли ж». Те разъезды, которые ранее были посланы к Черной долине, вернувшись, сообщили, что до р. Белозерки и далее, к турецким крепостям на Днепре и до самого Перекопа «все степи по самой днепровой берег вызжены без остатку». Идя к Днепру, Голицын рассчитывал добыть фураж на многочисленных днепровских островах в районе Великого Луга, но обманулся. «А река Днепр, — писал он, — велика и по островам везде залило водою». Г. И. Косагов сообщил Голицыну, что вода обычно уходит, обнажая острова, только к Успению (15 августа), однако до этого времени, констатировал боярин и воевода, «ратным людем конскими кормами пробыть отнюдь невозможно». Более того, те, кто с севера нагонял двигавшийся к Перекопу обоз, сообщали, что позади армии многие территории также выжжены^[332].

Тяжелейшие условия, в которых русская армия продвигалась на Крым в течение почти двух недель, начиная с 9 июня, красочно описал известный в дальнейшем как ближайший сподвижник царя Петра I Франц Лефорт, участвовавший в первом походе на Крым. Обширные фрагменты его письма брату Ами были переведены с французского языка еще в XIX в. для «Военного сборника». Лефорт отмечал, что одной из главных проблем для огромной армии были не только степные пожары и жара, но и недостаток питьевой воды. Проблемы с ней начались, когда войско подошло к р. Конские Воды (хотя не совсем «здоровая» вода была уже в р. Самаре), «скрывавшей в себе сильный яд, что обнаружилось тотчас же, как изнее стали пить». «Эта вода, — пишет далее Лефорт, — для многих была пагубна, смерть произвела еще большие опустошения. Ничего не могло быть ужаснее мною здесь виденного. Целые толпы несчастных ратников, истомленные маршем при палящем жаре, не могли удержаться, чтобы не глотать этого яда, ибо смерть была для них только утешением. Некоторые пили из вонючих луж или болот; другие снимали наполненные сухарями шапки и прощались с товарищами; они оставались там, где лежали, не имея сил идти от чрезмерного волнения крови». В. В. Голицын, несмотря на начавшиеся проблемы, не желал отказываться от дальнейшего продвижения, хотя, как пишет Лефорт, «мы уже не имели травы, все степи были выжжены». Вода Ольбы также оказалась «ядовитою, а все кругом было уничтожено: мы видели только черную землю да пыль и едва могли рассмотреть друг друга. К тому же вихри свирепствовали постоянно. Все лошади были изнурены и падали во множестве. Мы потеряли голову». Единственной надеждой оставалось наконец найти татарское войско, чтобы дать хоть какое-то сражение, которое оправдало бы столь тяжелый поход. Однако все было напрасно. После подхода к реке Янчокрак (Anziakra, в переводе «Анцике») «армия расстроилась в конец; все роптали, потому что болезни свирепствовали страшно; артиллерию везли те солдаты, которые еще не совсем изнурились» (последнее свидетельство перекликается с известием П. Гордона). Чтобы добраться до Карачекрака (Kararakra, в переводе ошибочно «Янчакрак»), пришлось, по выражению Лефорта, напрячь последние силы. «Здесь, — пишет он, — армия очутилась в бедственнейшем положении. Вода повсюду была черная, в малом количестве и нездоровая; жара стояла невыносимая; дождя не выпало ни капли; во весь поход ни следа травы; и солдаты, и лошади едва тащили ноги». В описании Лефорта, несомненно, присутствуют некоторые элементы литературности, стремление сгустить краски в описании, предназначенном для брата Ами, тех трудностей, через которые прошло русское войско, включая и его самого. Однако, с другой стороны, швейцарец приводит и конкретные примеры тяжелого положения армии. В частности, от тягот похода погибло трое иностранцев-полковников Во (Voud; возможно, И. Вуд), Фливерс (Flivers; возможно, Н. Фливерк) и Бальцер (Balzer; возможно, П. Бансырь), а также до двадцати офицеров (подполковников, майоров, капитанов). Голицын, по словам Лефорта, был в отчаянии и даже «горько плакал»^[333].

В этих условиях 17 июня был устроен новый военный совет. Традиционно в литературе он описывается с основой на краткое известие П. Гордона^[334]. Дневник шотландца во многих аспектах, касающихся крымского похода, является незаменимым в своих подробностях источником, однако в данном случае наиболее информативной оказывается отписка В. В. Голицына с описанием прений о дальнейших действиях войска. Поскольку этот совет имеет судьбоносное значение для истории первого похода, рассмотрим его подробнее. Итак, 17 июня обсуждались вопросы, «как в том деле поступать и какой промысл над Крымом или над городки учинить и мочно ль нам с войски на ту сторону реки Днепра переправитца и конскими кормами пробыть и над городками промышлять и сенами запастись». Против марша к городкам выступил Самойлович, заявивший, что он посылал разведчиков в указанные места, но и там «все степи вызжены». «А за Днепр нам с полки переправлятца нельзя, — пересказывал Голицын гетманские слова, — и не на чем, потому что Днепр широк полою водою, а естьли б и суды были, и менши б месяца переправитца невозможно и в том время… великих государей полковые и ратных людей лошади от бескормицы померли, потому что конских кормов отнюдь добыть нигде невозможно, да и на той стороне Днепра поля вызжены и итить тою стороною под городки невозможно». Степи, полагал Самойлович выгорели «для того, что жары великие, а дождей нет». Языки, доставленные к гетману, заявили, что дождей в указанной местности якобы не было уже три года. Дополнительно, как писал Голицын, положение армии ухудшало то, что «от тех пожаров и от сухой земли стоят пыли великие и от земли зной великой».

В этих условиях воеводы и гетман решили послать Л. Р. Неплюева с русским отрядом и черниговского полковника Г. Самойловича с казаками к Каменному Затону на соединение с Г. И. Косаговым, чтобы всем вместе «промышлять» над днепровскими крепостями «сухим и водяным путем, чиня доволство мирным договором с полским королем и чтоб хана удержать и ис Крыму на полские войски не пустить». Полагалось, что на свободных от воды днепровских островах корма для лошадей объединенного войска Неплюева и Самойловича будет достаточно («а лошади свои пустить им на острова, где пристойно»). Остальное войско должно было отступить «в те места, где обыщутца конские кормы и ожидать в тех местех… великих государей указу и смотреть над неприятелем к промыслу удобного времени, буде где войско случай употребляти будет». В тот же день о решении было объявлено по армии. Новость была воспринята войском с облегчением, поскольку многие солдаты и офицеры свидетельствовали, что «лошади у них многие померли, а иные стали». 18 июня Неплюев и Самойлович двинулись к Каменному Затону. Посылая роспись его войск, Голицын пояснял, что пехоты в отряде Неплюева больше, нежели конницы, поскольку «конным ратем конскими кормами прокормитца будет невозможно». После этого в тот же день главная армия двинулась в верховья р. Карачекрак, намереваясь затем повернуть к днепровскому берегу в поисках стоянки с обилием травы для лошадей^[335].

Поход Л. Р. Неплюева и Г. Самойловича. Сражения у Каменного Затона и на р. Каменке

Вместе с Л. Р. Неплюевым в поход отправился Севский разряд в полном составе, усиленный рядом формирований Большого полка, включая 11 человек московских чинов (двух стольников, шесть дворян и трех жильцов), два солдатских полка (генерал-майор Д.В. фон Граам, полковник, 98 начальных людей и 5030 «урядников и салдат»), 2 тыс. сумских казаков во главе с полковником А. Кондратьевым, 1500 казаков харьковского и 500 — ахтырского полка. Формирования собственно Севского разряда включали 981 человек городовых дворян и детей боярских, копейный полк (401 копейщик), два рейтарских (2734 рядовых) и пять солдатских (4216 рядовых; всего в копейном, рейтарских и солдатских полках насчитывалось 154 начальных человека), 502 казака из Севска и других городов, пушкарей и кузнецов, бывших «у наряду»^[336]. Всего полк Неплюева насчитывал 18 129 человек. С Г. Самойловичем отправились Черниговский, Переяславский, Миргородский, Прилуцкий полки, два сердюцких полка (в том числе сердюцкий полк Герасима Василевича), конный охотный полк И. Новицкого, глуховская сотня, «в которой болши 1000 человек добрых», компания Г. Пашковского (500 человек), возвратившаяся «с полской стороны» (то есть с правобережья Днепра); всего около 20 тыс. человек. Вместе с полком Косагова, численность которого составляла на тот момент около 5 тыс. человек, объединенный русско-украинский корпус насчитывал более 43 тыс. человек^[337]. Сопровождавший войско обоз с провиантом насчитывал 554 подводы, на которых разместилось 6296 четвертей сухарей, муки и круп^[338].

Семь дней добирались Неплюев и Самойлович «от речки Карачакрака… самыми бескормными горелыми месты» до Каменного Затона. В ходе марша «от всеконечныя бескормицы под нарядом шатровым, и под полковым, и под припасами полковыми, и под хлебными запасами… подъемныя полковыя, и подводныя у… ратных людей многия лошеди от великия и необъятныя бескормицы попадали». В отписках В. В. Голицыну и великим государям Неплюев сообщал, что от Каменного Затона вниз до р. Белозерки «к Перекопу и к Шахкерменю, и около Сечи и речки Бозавлука, и вниз по Днепру до самого Казикерменя, а в верх по Кадак по обе стороны Днепра поля все вызжены по самую днепровую воду без отстатку». На протяжении марша до Каменного Затона Неплюев и Самойлович нигде не обнаружили не только противника, но и даже следов его передвижения^[339].

Из-за выжженной степи по обеим берегам реки идти к Казы-Кермену вдоль Днепра было невозможно. А придя в Каменный Затон, Неплюев обнаружил, что и по реке сплавиться нельзя — у Косагова не оказалось достаточного числа судов. Имевшиеся в наличии 120 лодок были слишком «уски и шатки» для транспортировки провианта, амуниции, пушек и могли вместить лишь самое «мало число» ратных людей. Подножного корма в горелых степях не было, полая вода от берегов отступала крайне медленно, и ее падение ожидалось лишь к концу июля — началу августа (падение уровня воды давало надежду на появление у берегов травы). Конских кормов не хватало даже запорожцам и людям Косагова, не говоря уже о казаках Самойловича и ратных людях Неплюева. Имевшегося продовольствия могло хватить на месяц с небольшим (по расчетам Неплюева, войску требовалось на месяц 5 тыс. четвертей провианта). Дополнительный провиант из Кодака доставить также не представлялось возможным — лодки оттуда не могли спуститься ниже из-за порогов, а провести продовольствие по суше было нельзя «за безлошадством»^[340].

В одной из несохранившихся цедул (записок, прилагавшихся к письмам) глава Севского разряда предлагал главнокомандующему ограничиться постройкой форта вблизи Казы-Кермена на одном из ближайших днепровских островов или высылкой разъезда для разорения окрестностей крепости (содержание известно из ответа Голицына).

Голицын получил послания от Неплюева 23 июня, написав ему ответ в тот же день (отправлен 24 июня) с приказом действовать по ранее согласованному плану и, переправившись на правый берег Днепра, попытаться атаковать днепровские крепости: «х Казыкерменю притить и ошанцоватца, и над ним чинить промысл». При этом Косагов должен был остаться в Каменном Затоне «для того, чтоб было на что оглядоватца хану». «А буде вам с Григорья взять с собою, — рассуждал далее главнокомандующий, — то хан с ордами будет свободен и пошлет часть орды против вас на оборону Казыкерменю, а достолные орды все или пополам розделя, волно ему будет обратить великих государей наших на украинные городы или на полского короля». Вообще Голицын, судя по всему, не слишком был доволен жалобами Неплюева на невозможность двигаться к Казы-Кермену, который лишал его последней надежды одержать в кампании 1687 г. хоть какой-то крупный успех. «А буде почаяте себе на той стороне Днепра какую трудность и неудобной над Казыкерменем промысл, — писал он, — то не для чего на ту сторону и переправливатца и в переправе ратным лишние труды принимать, стоять вам пристойно на сей стороне в Григорьеве обозе». В этом случае Голицын предлагал «кормы конские добывать с островов и с той стороны Днепра» и требовал «промышлять над Шахкерменем (Ислам-Кермен. — Авт.) и плавною [ратью] над Таванскими городками». Князь полагал, что если войско Неплюева и Г. Самойловича «будет оборачиватца на сей стороне Днепра», хану даже будет «страшнее», а у русских солдат поубавится поводов «во отчаяние впадывать». По мнению Голицына, продовольствие из Кодака можно попытаться «отискать», а падеж лошадей пережить («что некоторые лошади падут и в том воля Божия»). Предложение Неплюева построить «городок» на одном из днепровских островов вблизи Казы-Кермена он отвергал^[341], полагая что нет смысла делать это, не предприняв попытки взять османские укрепления, да и удержать такую крепость будет крайне сложно («и надобно великими людми держать, а не держать великими людми и тем толко стыд набыть, а городка не удержать, придетца покинуть или неприятель, пришед, выгонит»). Не одобрял главнокомандующий и идею Неплюева послать разъезд под Казы-Кермен: «прилично тем неприятеля не устрашишь, разве бы и послать сколко возможно, чтоб пашню и огороды потоптать и обжечь». «Выбирай из сего, что пристойнее», — резюмировал Голицын, заканчивая письмо^[342].

24 июня Голицын получил отписку Неплюева на имя великих государей, содержание которой уже разбиралось выше, среди прочих документов. Это окончательно вывело главнокомандующего, чьи военно-политические планы терпели крах, из равновесия. «А отписку твою к Москве не пошлю, — возмущался Голицын, — и посылать неприлично, а тебе прежнее мое намерение объявляю, что быть тебе с ратными людми там, где ты ныне». Далее излагались рекомендации и требования из предыдущего письма, причем еще раз четко подчеркивалась главная цель «промысла» над днепровскими крепостями: «тем доволствы мирным договором с полским королем учинить и хана с ордами в Крыму удержать, а великих государей на украинные городы и на полского короля не допустить»^[343].

Отдельно Голицын написал Косагову, призывая его не только «в делех государских и в промыслу не слабеть», но и поддержать упавшего духом Неплюева, убеждая его, чтобы он «к промыслу потрудился с прилежанием неоплошно». Косагов передал эти пожелания главе Севского разряда, и тот, несомненно, уже получивший персональный выговор от Голицына за малодушие, уверял главнокомандующего в письме от 28 июня, что «готов даже до смерти сиротской мой подвиг неотменно имети», но при этом продолжал настаивать на огромных трудностях, ставивших под угрозу продолжение похода. Теперь Неплюев указывал не только на массовый падеж лошадей, но и на активное дезертирство харьковских и ахтырских казаков («одни сумские еще держатца», — писал он), вслед за которыми стали разбегаться и остальные ратные люди. Более того, сотник ахтырского полка Никита Уманец заявил «на соблазн» бывшим в полку Косагова слобожанам, что их отряд прислан «на перемену» гарнизону Каменного Затона «и теми словами учинил им к побегу повод», что, видимо, усилило недовольство в их рядах, позже вылившееся в открытый бунт. Что касалось плана похода, то окольничий, командовавший экспедиционным корпусом, колебался: сам он склонялся к тому, чтобы все же идти вниз по Днепру «воденым путем», тогда как запорожцы предлагали русско-украинскому войску переправиться через реку на правый берег и маршировать вдоль него. В конце концов Неплюев решил переправляться, задержавшись у реки на некоторое время из-за «немерных ветров»^[344].

1 июля Неплюев, Косагов и Г. Самойлович получили информацию от выходца из Крыма о передвижениях крымского хана (позднее она была подтверждена прибывшим в расположение войск Неплюева П. Хивинцем и сопровождавшим его полтавским казаком Ивашко, а также другими выходцами из плена). Суммируя все эти известия, реконструировать действия армии Селим-Гирея в конце весны — начале июля можно следующим образом.

Как уже отмечалось, известия о планирующемся русском походе на ханство заставили Селим-Гирея мобилизовать все доступные силы и средства. К лету 1687 г. все «татаровя, у которых добрые и худые лошади», были «высланы на голову» в войско, вышедшее за Перекоп навстречу Голицыну. Крепость на перешейке прикрывали «пешия татаровя» (4 тыс. человек), которые были «поставлены по валу». Как свидетельствовал побывавший в ставке хана русский гонец П. Хивинец, «в Крыму кроме малых робят, которые на лошедях ездить не смогут, никого не осталось». Под знамена Селим-Гирея прибыли отряды «темрюцких и шавколовых черкес и едисанцов, [всего] тысяч с пять», а также азовские татары. В конце мая Селим-Гирей находился недалеко от Перекопа. В течение июня крымские войска, не имея возможности из-за палящего зноя длительно находиться на одном месте («от великих жаров конские кормы худы»), двигались на восток к Тонким Водам (пролив рядом с Арабатской косой), далее на север к верховью Молочных и Конских Вод, а затем, повернув, «перешли на другую сторону Перекопи на колодез Колончак, а с Колончака под Шахкермен». Оттуда ханское войско двинулось вверх по Днепру до р. Рогачик^[345].

По сведениям, полученным Неплюевым, стоя на Молочных Водах, Селим-Гирей ожидал подхода русской армии, намереваясь «у Конской… учинить бой». В это время из Сечи в османские крепости «передался казак» с сообщением о разделении русского войска, «чтоб одним стоять против крымских войск, а другим идти от Запорожья на Крым и ис тех де разделенных войск много число уже в Запорожья пришли». Именно поэтому Селим-Гирей откочевал с Молочных Вод на Каланчак и выслал в район Каменного Затона «для языков» два отряда («станицы») числом 12 и 40 человек. Отправленные в разведку татары добрались до р. Рогачик и, простояв в засаде («в скрыте») пять дней, выяснили, что корпус Неплюева и Самойловича действительно подошел к лагерю Косагова. Однако языков им взять не удалось. Недовольный Селим-Гирей якобы даже «на тех посылных кричал с великим сердцем и поставил на том, что ему, перебрався на самых добрых лошедях притти безвестно» на Каменный Затон. При этом часть орды хан решил переправить через Днепр, чтобы атаковать те русские войска, которые уже находились на правом берегу. По оценкам выходца из плена, татарского нападения следовало ожидать 1 или 2 июля. В этих условиях Косагов и Неплюев, «оставя за Днепр переправу, дожидалися ханского приходу у Каменного Затону» до 4 июля, укрепляя вал Каменного Затона («покрепилися валовою крепостию»). К этому времени на правый берег Днепра переправились рейтары и копейщики генерал-майора А. Цея и солдаты генерал-майора Д.В. фон Граама. Переправа шла медленно из-за малого количества судов и сильных ветров. Однако атака крымцев не состоялась, и Самойлович с Неплюевым все-таки переправили остальные назначенные в поход войска «на казикерменскую сторону», оставив с Косаговым на левом берегу «в окопе в заставе» пять пехотных полков и рейтарский полк.

Между тем 4 июля подойдя к р. Рогачик, Селим-Гирей послал к Каменному Затону шеститысячное войско нураддина Азамат-Гирея, султана Шан-Гирея, азовского бея, двух черкесских мурз с крымскими, азовскими татарами, едисанцами и черкесами. 5 июля на рассвете («в оддачю часов ночных») это войско атаковало передовые разъезды у лагеря Косагова («заставных» ратных людей) в Каменном Затоне. Начался бой. Часть нападавших бросилась «на стада конские за реку Конскую». Л. Р. Непюлев, «послыша пушечную и мелкого ружья стрелбу», переправился обратно за Днепр. Вместе с Косаговым и остальными войсками они двинулись на противника «наступателным образом, и был бой до шестаго часу дни». В результате «те неприятелские люди, видя от… ратных людей наступление и крепкой бой и от пушечной и из мелкого ружья стрелбы во своих босурманских силах на люди и на лошеди упадок, боевое спорное место уступили… ратным людем». Русские «многих турских и крымских людей побили», кроме того посланные Косаговым курские калмыки и донские казаки на конях и на лодках преследовали тех татар, которые во время боя переправились «чрез реку Конскую на островы» и отогнали пасшихся там лошадей. Стада удалось отбить, многие татары были перебиты, а остальные, «оставя ружья и платья, плыли на островы наги». Донские казаки и курские калмыки преследовали их, захватив «немалое число кафтанов и саадаков, и иного ружья». Остатки разбитого противника «пошли по Днепру вниз» к Ислам-Кермену.

Несмотря на выигранное сражение, положение русско-украинского отряда у Каменного Затона продолжало оставаться сложным. Еще до нападения татар Неплюев выслал Голицыну очередное письмо с жалобами на катастрофическое состояние своего отряда, голод, конскую бескормицу и падение лошадей («клячи все стали, а иные померли»), нарастающее дезертирство, особенно среди слободских и городовых казаков (последние к тому же, убегая, «лошедей крадут и людей побивают и грабят непрестанно»), огромное число больных (500 человек) в своем отряде и особенно в корпусе Косагова («а все лежат с болезнью цынжалою»), где в строю осталась якобы едва тысяча человек (на самом деле больше: см. об этом далее). В отряде Г. Самойловича и вовсе началось брожение. «И хто как хотят, те так и делают казаки, толко Черниговской полк да сотня глуховская да кумпанейцы и сердюки держатца», — писал Неплюев. Сам гетманский сын в этих условиях не желал и слышать о походе на Казы-Кермен («А з гетманским сыном о таком добывании я говорил, и он говорил, чтоб я такого намерения не писал, а ево де полчаня ждать не будут»). Неплюев уговаривал Голицына отложить казыкерменский «промысл» до весны, отмечая, что дойти туда «сухим путем… за многими причинами невозможно», а на лодках сможет доплыть лишь небольшой отряд в 600 человек, что даже в случае взятия крепости удержать ее будет крайне трудно. «Милости у тебя, государя моево прошу, не погневайся государь мой, что я преже сего к тебе, государю моему писал о нуждах бескормных, а то писал самую правду», — заканчивал письмо Неплюев^[346]. Жалобы Неплюева подкреплял Косагов, направивший главнокомандующему подробную роспись большого количества больных и дезертиров из своего корпуса^[347]. Голицына, как это часто бывает, «самая правда» от Неплюева не только не удовлетворила, но скорее усилила его и без того немалые раздражение и досаду. В результате окольничий получил от князя новую порцию нотаций. Голицын порицал Неплюева за разделение войск, хотя сам рекомендовал это делать ранее, за медленное продвижение, за просьбу отложить «промысл» до весны и проч. и по прежнему требовал проведения операции против турецких крепостей^[348].

Однако все настойчивые требования главнокомандующего результата не возымели. Единственной военной активностью, которую проявили русские военачальники в сложившихся условиях, стала их переправа на правый берег (хотя Голицын вполне допускал и действия вдоль левого берега, против Ислам-Кермена) и отправка 13 июля вниз по Днепру разведывательного отряда для захвата языков во главе с дворянским ротмистром Федором Юрасовым (10 калмыков, 20 копейщиков, 10 донских казаков, 70 сумских, ахтырских и харьковских казаков, казаки Терновой сотни). Неплюев сообщал Голицыну, что отряд послан на шесть дней, а люди в нем «самыя добрыя»^[349]. Рейд не был успешным. Ратные люди Юрасова «ходили шесть дней, от салтана насилу крепостми открались», не добыв языков^[350].

На правом берегу Днепра русские и украинские войска расположились лагерем: Неплюев «в Запорожье в урочище на Микитином Рогу, где была старая казацкая сеча»^[351], где-то рядом Косагов, несколько дальше от днепровского берега находился лагерь казаков Г. Самойловича, которые пустили пастись своих лошадей на р. Томаковку. Ожидая дальнейшего развития событий, военачальники вели безуспешную борьбу с внутренними проблемами: конской бескормицей, своеволием подчиненных, ширившимися среди них голодом и болезнями.

15 июля Г. Самойлович провел переговоры с Неплюевым и Косаговым, жалуясь, что у его казаков «запасов ничего нет, у немногих де дни на три и от голоду казаки на них кричат и хотят все бежать в домы». Во главе недовольных встали переяславский полковник Л. Полуботок и миргородский Д. Апостол, которые заявили гетманскому сыну: «за что их морит голодом и стоять им не для чего!». Неплюев встретился с недовольными полковниками, заявив, что он не может уйти от Запорожской Сечи без царского указа, и предложив им уходить самостоятельно, если они считают, что положение городовых казаков столь катастрофично. Полуботок и Апостол, однако, не решались уходить одни. Резонно опасаясь, что крымцы разгромят разделившиеся отряды поодиночке. Они указывали Неплюеву, что ему будет также трудно без них, как им без русского войска. «И я им говорил, чтоб они о мне попечения изличного не имели, при помощи Божией буду поступать поелику возможно», — сообщал Неплюев Голицыну. Столкнувшись с таким упорством окольничего, Г. Самойлович и старшина стали уговаривать его подняться вверх по Днепру хотя бы на десять верст, «а по самой нужде хотя б поотступить мало», но русский военачальник был непреклонен, подчеркивая, что ввиду опасения скорого нападения крымцев «паче же без указу великих государей и пяди поступить в верх под Днепру не мочно». Резюмируя итог переговоров в послании главнокомандующему, Неплюев приходил к неутешительным выводам: в полках Г. Самойловича массовое дезертирство, продовольствия нет, казаки «не надежны и за люди^[352] их почитать не мочно». Он был уверен, впрочем, что, несмотря на все угрозы, старшина в любом случае сохранит лояльность, хотя «и при них мало кого останетца»^[353].

16 июля Неплюев сообщал Голицыну, что казаки Г. Самойловича «самоволничея меж пожарных мест где найдут траву, хотя бы немерно далеко там, и стерегут» лошадей, тем самым облегчая задачу татарским ватагам по захвату языков. Ночью того же дня лагерь Г. Самойловича самовольно покинули две сотни Переяславского полка (ок. 900 человек). Гетманский сын послал за ними в погоню сотников, которые «гоняли верст з десят и казаков догнать не могли, а слышели впереди из ружья великую стрелбу и знатно де, что на тех беглецов напали татаровя»^[354].

Несмотря на поражение у Каменного Затона, крымцам удалось взять трех пленных, которых лично видел П. Хивинец (некий «начальный человек», поручик, родом поляк; казак из-под Чернигова; третий «с чуприною знатной черкашенин»^[355]). Допросив поручика и узнав, что русское войско отошло к Самаре, Селим-Гирей двинулся вниз по Днепру «в поля». 6 июля хан послал Азамат-Гирея «с ыными прибавочными войски» с приказом переправляться у Казы-Кермена на правый берег Днепра и идти навстречу российским отрядам. П. Хивинец сообщал, что с нураддином якобы собиралось пойти 40 тыс. охочих татар и черкес, но это явно преувеличенная цифра. Полтавский казак Ивашко, сопровождавший П. Хивинца и отпущенный крымцами позднее, сообщал более точные сведения: Азамат-Гирей отправился в поход «с войски, которые были с ними в первой посылке и с прибавочными людми всего тысяч з дватцать и болши». Характерно, что, по свидетельству русского дипломата, «мурзы де многие и нурадын салтан просились у хана в войну под государевы украинные городы и хан де их не отпустил, учинил заказ, чтоб с московским государством тою войною болших не побудить ссор». Полоняник Ивашко родом из Каменца-Подольского, допрошенный Неплюевым 11 июля, сообщил, что Селим-Гирей отправил на правый берег лучшую часть своих войск («войск своих мурз и черных татар и семеней, у которых добрые лошеди, болшую половину»). Отряд этот, взяв продовольствия на пятнадцать дней, переправился через Днепр у Казы-Кермена около 7 июля и двинулся вверх по реке, чтобы атаковать Неплюева и Г. Самойловича. Сам Селим-Гирей, по мнению Ивашки, вряд ли мог куда-то двинуться в текущем году, «потому что у тех татар, которые при хане, лошеди от бескормицы немерно худы». Более того, «черкесы и едисанцы, и шавкаловы [люди] голодны; и просились у хана темрюцкие черкесы в домы свои для того, ведомо им учинилось подлинно, что от донских казаков на темрюцкие места войною чинятца приходы и много подеялося им разоренья и стада отогнаны да и они де у него хана оголодали». Полонянник свидетельствовал, что в Крыму второй год подряд случился неурожай, а ныне от «великих жаров» все засохло «и всякого хлеба жать будет нечего». По его же рассказу, султан прислал к Селим-Гирею двух послов, требуя, чтобы он послал к нему на «помочь татар против цесаря», но хан ответил, «что де ему послать татар не мочно и Крыму покинуть не на кого, ожидает на себя приходу московских войск». Ивашко был уверен, что «против поляков де и никуды на иные государства татар не послано». Не были даже усилены гарнизоны османских крепостей на Днепре («прибавочных людей в те городки не прислано»)^[356].

Подходя к расположению русско-украинских войск, татары, «подкратчися подле Днепра, заехав от Кадаку», 16 июля захватили на Томаковке стада пасшихся там лошадей полков Г. Самойловича и находившихся при них казаков, а также 12 беглецов из войска гетманского сына. По словам одного из взятых в плен (и позднее освободившихся) пастухов — казака из Тора Василия Иванова сына Грека, в тот же день войско Азамат-Гирея подошло на речку Соленая Россошь. Пленный казак был допрошен перед нураддином. Крымцы хотели узнать численность войск Неплюева и Самойловича, сколько у них орудий «и на каких крепостях стоят». В. И. Грек сказал, что русско-украинское войско весьма многочисленное, а в его великороссийской части — сто пушек (их число у Г. Самойловича было ему неизвестно)^[357].

17 июля на рассвете («в оддачю часов ночных») отряд Г. Самойловича, стоявший у речки Каменки, был атакован войском Азамат-Гирея «со многими турскими и крымскими и колмыцкими и горских черкес с воинскими людми»^[358]. По разным оценкам, численность и состав этого войска были более значительными, нежели в сражении при Каменном Затоне. Казак В. И. Грек описывал войско Азамат-Гирея так: «Турчан и янычан четыре знамяни, а всех ево войск по смете тысяч с восм и болши, да знамен с ними со сто»^[359]. По мнению самого Неплюева, атаковавшее их крымское войско насчитывало 10 тыс. человек, выступая под 40 знаменами^[360]. При этом в другой цедуле окольничий уточнял, что речь идет только о тех отрядах, что непосредственно участвовали в столкновении, но были еще другие, которые «стояли, прикрывся долинами и курганами, тех сметить было не мочно»^[361].

Единственное, но зато подробное описание боя с рядом тактических приемов обеих сторон сохранилось в реляции Л. Р. Неплюева, которую он выслал главнокомандующему сразу после его окончания. Итак, «послыша бой», Косагов и Неплюев немедленно двинулись на подмогу гетманскому сыну с конными и пешими полками, «которым было… в поля выходить пристойно». Крымцы, увидев подходящие русские отряды, разделили свое войско, направив часть его навстречу русским военачальникам. Косагов со своим полком и сумскими казаками Г. Кондратьева двинулся на соединение с Г. Самойловичем. Неплюев же, обогнав пехоту, пошел на противника с рейтарами и дворянскими сотнями, перед которыми были высланы так называемые стравщики «из рот дворянских и копейных, и рейтарских». Задачей стравщиков было пикироваться с выезжавшими навстречу татарскими охотниками. Также они должны были выманивать более крупные соединения ближе к русским боевым порядкам, чтобы подставить их под удар сомкнутого строя копейщиков и рейтар. Свои стравщики были и в войске Азамат-Гирея. Вот как их действия и с той, и с другой стороны описывает Неплюев: «Стравщики с теми неприятелскими людми чрез многократные помычки… одни з другими смешався, билися, и как наведут на полки копейной и рейтарские и на дворянские роты стравщики неприятелей, и те заставные, неприятелских людей збив, поворотятца в указные места, а стравщики учнут их уганивать, и те босурманя стравщиков наведут на свои заставные, и как те заставные учинят напуск на стравщиков, и государские ратные люди стравщики и от рот охочия да с своим полком Григорей Иванович Косагов да с охотники ж, Андрей Цей, да по приказу моему у тех стравщиков в обороне велено быть сумскому полковнику, те все скочат против неприятелей». Первые, более ожесточенные, схватки длились около получаса («полчаса времяни съехався имели бои великие»), затем темп сражения снизился, но стычки, подобные описанным выше, продолжались еще три часа: «…а как наведут на копейной и на рейтарские полки, и на дворянские роты, то те стройные конные неприятелем учинят отворот, а охочие за ними по версте и по две гоняли, было того часа с три». Азамат-Гирей, впрочем, не спешил вводить в бой часть войск, расположившись с ними в трех верстах от поля боя «в долинах за курганами». Вместе с тем группировка татар, действовавшая против Неплюева и Косагова, усилилась за счет того, что те отряды, которые бились против казаков Г. Самойловича, как писал Неплюев, «перебрались на нас же». Видя это, и гетманский сын с конницей «подался к нашей же стороне». За это время, по подсчетам севского окольничего, произошло как минимум четыре крупных столкновения. Наконец характер боя изменился: «часу в шестом» Азамат-Гирей двинул все свои войска на основные боевые порядки Неплюева. Неплюев поменял строй, введя в промежутки между конными полками пехотные части с артиллерией, ощетинившиеся рогатками («я, раб твой, окрепив конных людей пехотою, а пехоту пушками и рогатками, и учинил пристойныя пробеги в том ж месте, где бой зачался»). При этом вперед вновь были высланы русские стравщики. Встретив плотный артиллерийский и ружейный огонь пехотных частей, Азамат-Гирей «учинил отворот, а конные наших и гетманского сына полков на тех неприятелских людей учинили напуск и провожали их верст з две, а иные и болши и часу в седмом с того бою розвелися», — заканчивал описание русский военачальник^[362]. Описание Неплюевым последней фазы боя совпадает со свидетельством казака В. И. Грека: «…в последнем де их татарском напуске, видя они с стороны государских ратных людей ополчение крепкое, что перемешены конные с пехотою и от тех конных ратных людей напуски на них жестокие, а из отводных городков, где устроена на боевом месте пехота, ис пушек стрелбу и в силах своих босурманских на лошедей упадок, приехал к нурадыну салтану знатной человек и говорил ему по-татарски, и с тех де слов велел салтан войскам своим уступать и того числа, отшед от обозу государевых ратных людей верст з дватцат и болши, перешед речку Базавлук, ночевали». Переночевав на Базавлуке, Азамат-Гирей пошел к Казы-Кермену^[363]. Другой выходец из плена, казак Переяславского полка Иван Григорьев сын Филипенко, отмечал, что к Базавлуку многие татары подтянулись лишь к ночи, потому что их лошади были загнаны. Отходя, татары поджигали участки степей, еще не затронутые пожарами. 20 июля войско Азамат-Гирея достигло Казы-Кермена и в кратчайшие сроки («судов перевозных под Казикерменем много»), все до одного, переправилось через Днепр на крымскую сторону. Хан Селим-Гирей тем временем отошел в Крым (отхода пленник не видел, но видел оставленную татарами сакму). Филипенко утверждал, что от бескормицы у крымцев больше половины лошадей «худых»^[364].

В адресованной Голицыну реляции Неплюев пытался подчеркнуть ожесточенность боя. «Ими ми государь мой веру», — приговаривает он, когда пишет о масштабе столкновений. Бои «зело были великие и ис стороны государских людей… в напускех было великое дородство такое, что все конница, не допуская до пехоты, держали», — подчеркивает Неплюев в конце текста^[365]. Однако даже вышеприведенное донесение со всей ясностью показывает, что сражения главных сил не состоялось, а все дело ограничилось стычками стравщиков и передовых отрядов. Этому соответствовало и небольшое число потерь. У русских был убит один копейщик — Иван Терентьев сын Жилин. Количество потерь противника Неплюев оценить не смог, отметив лишь, что его бойцы многих татар «с лошедей позбивали и ранили и побили». Пленных русским отрядам взять не удалось^[366]. Явившийся в русский лагерь 26 июля выходец из плена казак И. Филипенко (захвачен 17 июля на р. Каменке, где пас казацких лошадей) сообщил, что от других полонянников слышал о многих раненых и убитых татарах, но сам видел только троих раненых и убитого, одежда которого была вся в крови^[367]. Казак Василий Грек в ходе боя видел «убитых татар дву человек, а иные многие и их татарские лошеди переранены»^[368]. В любом случае по всем имеющимся данным число убитых (да и раненых) исчислялось единицами, что также не свидетельствовало об ожесточенности и, главное, массовости вооруженного столкновения.

Таким образом, Азамат-Гирей не решился атаковать сомкнутый строй русской пехоты и конницы, Неплюев не стал всеми силами преследовать отходящего противника. Оборонительная тактика Неплюева, принимая во внимание условия его похода, вполне понятна, тогда как действия нураддина требуют некоторых пояснений. С одной стороны, задача Азамат-Гирея состояла не в том, чтобы разгромить многочисленный и численно превосходящий его корпус Неплюева — Самойловича, а в том, чтобы не допустить марша русских войск вниз по Днепру. С этой задачей крымцы успешно справились, потому что после сражения у Каменки планы подгоняемого Голицыным Неплюева идти на османские крепости окончательно развеялись. Вторая задача похода Азамат-Гирея лежала скорее в политической плоскости. Не случайно одного из казацких пленников, взятых татарами 16 июля, допрашивали, «с которой стороны бьетца великоросийское и малоросийское войска и соединятца ль казаки с ними» (с татарами)^[369]. А в ходе самого боя 17 июля крымцы не только сосредоточили основные усилия на русском войске, но и, привязав к стреле «прелесной татарского писма лист», запустили его в боевые порядки войска Г. Самойловича. Письмо попало в руки челядника миргородского полковника Даниила Апостола, было переведено и доставлено самим Г. Самойловичем Неплюеву 17 июля (по другим данным — на следующий день). Окольничий послал перевод Голицыну, а подлинник вернул черниговскому полковнику, который собирался отослать текст отцу^[370]. Краткое содержание письма известно из недатированной грамотки В. В. Голицына Ф. Л. Шакловитому: «о писме, какое перестрелили крымцы на бою, и то писмо такое: пишут, некакой человек, безымянной, к малороссийским жителем, чтоб пребывали с ними в миру, а Москва де вам не верит, и болшого (гетмана. — Авт.) хотят убить»^[371]. Помимо агитации городовых казаков Г. Самойловича, аналогичную акцию крымцы и турки предприняли и в отношении Запорожской Сечи. Хан не случайно задержал казака, сопровождавшего русского дипломата П. Хивинца (см. об этой поездке далее), отправив его к казыкерменскому Бекир-бею. Последний вручил гетманскому представителю письмо от 10 (20) июля 1687 г. для казаков Запорожской Сечи на польском языке. Перевод с него сохранился в бумагах переписки Неплюева и Голицына. Письмо кошевой атаман Филон Лихопой выдал Г. Самойловичу, а тот — севскому окольничему. В послании сечевым казакам Бекир-бей писал, что разрыв мирных отношений с ними произошел из-за России, а турки и татары желают сохранять мир с запорожцами. Он уговаривал их «тых грубителей, москвы, не слушать, прислать до хана» послов. Бекир-бей подчеркивал, что «лепей в приязни жить добро с ханом его мости, нежели вечными часы московскими быть подданными, бо панство крымское ведает о Войску Запорожском, а Войско Запорожское ведает о панстве крымском, то яко ближние соседи лепей с собою жить по приятелству в приязни доброй»^[372].

«Не столко для боев, сколко для прелести салтану был приход», — признавался Неплюев в письме Голицыну на следующий день после боя, 18 июля. Если на Г. Самойловича и городовую старшину агитация крымцев, как считал Неплюев, особого влияния не оказала, то «народ зело шетаетца». В этот день миргородские и переяславские казаки «мало не все пообежали» и «на гетманского сына зело роптали». Недовольство передавалось и слободским казакам, которые Г. И. Косагова «в самой бой лаяли и мало бить не стали»^[373].

Хотя Азамат-Гирею и не удалось склонить украинских казаков к измене царям напрямую, его приход и бой 17 июля стали, несомненно, мощным катализатором дальнейшего усиления брожения и недовольства в их рядах. Вскоре после сражения Г. Самойлович направил к Неплюеву представительную делегацию — Л. Полуботка, прилуцкого полковника Л. Горленко и писаря Черниговского полка И. И. Скоропадского. Они вновь заявляли, что их войско охватил голод, и требовали отступления от Сечи, указывая, что представитель Неплюева может лично приехать и осмотреть скудные остатки их провианта. Более того, старшина заявлял, что хан прекрасно осведомлен о плачевном состоянии русских и украинских отрядов, в том числе о масштабах болезней и дезертирства, а главное — о недовольстве запорожцев долговременным нахождением столь крупных воинских сил в их владениях. В этих условиях Селим-Гирей якобы намеревается переманить сечевых казаков на свою сторону, обещая предоставить им в безвозмездное пользование рыбные и соляные угодья в нижней части Днепра. Хан якобы хочет всеми силами ударить на корпус Неплюева — Самойловича и просит запорожцев пропустить часть его сил, которые пойдут на судах от Казы-Кермена. Свои предложения Селим-Гирей передал на Сечь через отпущенного пленного казака, которого запорожцы умышленно скрывают. 19 июля в Сечи якобы прошла рада, на которой обсуждался план примирения с татарами и пропуска их судов на лагерь Неплюева и Косагова. Сечевые казаки будто бы массово выражали недовольство тем, что московское и городовое войско потравило на Запорожье все луга и высекло весь лес, разорило пасеки и т. д. Яркими красками рисовали посланцы Г. Самойловича перед Неплюевым картину приближающейся катастрофы: все городовые казаки скоро сбегут по наговору запорожцев, русские ратные люди взбунтуются и перейдут на сторону последних. В результате с корпусом Неплюева «учинитца так ж, что учинилось над боярином Васильем Борисовичем Шереметевым и будет на нас ропот такой же, что на боярина князя Григорья Григорьевича Рамодановского за чигиринские бои». Устами своих посланцев Григорий Самойлович предлагал русским военачальникам «съехатца и собрать к себе генералов и полковников, и началных людей, и дворян» и объявить им предложение украинской старшины об отступлении. В тот же день Неплюев и Косагов посылали к Г. Самойловичу дьяка Петра Исакова, который заявил гетманскому сыну, чтобы он «мало задержался и великих государей указу пообождал, и о лутчем обмыслил крепко». При этом русские военачальники выразили готовность тем казакам, у которых кончился провиант, «по невелику дать хлебных запасов». Г. Самойлович, однако, ответил, что «ево де полков казаком за крайнею бесхлебицею и за бескормицею конскою ни по которому образу стоять невозможно, а хлеба де ему взять хотя б тысячу чети, то разве кумпанейским да сердюцким полком, а всего ево войска хлебом прокормить не мочно». Гетманский сын продолжал настаивать на необходимости «конечно, не дожидаяся на себя от неприятелей, паче же отзапорожцов вредителства, отступить х Кодаку» и именно там стоять до получения царского указа. Сообщая обо всем этом Голицыну, Неплюев и Косагов явно нервничали и требовали от него разрешения отойти к Кодаку вместе с Г. Самойловичем в том числе и для того, чтобы не допустить дальнейшего обострения отношений с черниговским полковником и чтобы «порознить» казаков его полка с запорожцами^[374].

Встревоженные Неплюев и Косагов 20 июля послали в Сечь посланца — ахтырского казака Никиту Уманца для проверки сообщенных представителями Г. Самойловича «вестей про неприятелских людей и о казацких поведениях», при этом харьковский полковник Г. Донец от себя направил туда же торского сотника Максима Ильина сына Корсунца для доставки в полк пришедшего на Сечь казака своего полка, бежавшего из татарского плена. И Уманец, и Корсунец вернулись обратно на следующий день. Первый переночевал в курене атамана Ивана Погорелого и «меж казаков в переговорех ни х какой шатости слов никаких не слыхал». Уже перед отъездом атаман Роговского куреня Г. Сагайдачный сообщил, что его казаки видели «около Великой Воды орды крымския болшие». В связи с этим сечевые казаки отогнали «из лугов с низу» табуны пасшихся там лошадей, а кошевой Ф. Лихопой приказал послать на трех липах (лодках) казаков на разведку «к Великой Воде для проведыванья тех татарских орд, подлинно ль в тех местех стоят». Корсунец донес, что запорожские казаки интересовались у него, как долго Неплюев и Косагов собираются еще стоять в Запорожье, и жаловались, что из-за русских ратных людей «в угодьях их казацких и во всяких промыслах учинились убытки великие». Наконец, Корсунец слышал разговоры запорожцев, что хорошо бы им помириться с ханом «для своих рыбных и соленого промыслов» и «промышлять водою и берегом… свободно». 22 июля все эти вести Неплюев и Косагов выслали Голицыну^[375]. Г. Самойлович и старшина, таким образом, с опредленными и вполне понятными целями преувеличивали степень «шатости» в рядах запорожцев, желая заставить Неплюева и Косагова отойти от Сечи вверх по Днепру, однако, безусловно, верно изображали вызревавшие среди них настроения. Все это заставляло русских военачальников быть на чеку, а Неплюева — просить Голицына о выводе войск с удвоенной силой, тем более что брожение перекинулось и на русских ратных людей. 20 июля челобитную о невозможности продолжать службу подали кормовые донские казаки из полка Косагова, которые, по их словам, «оцынжали и опухли»^[376], а 25 июля начальные люди севских и белгородских рейтарского и солдатских полков потребовали выплаты жалованья, ссылаясь на тяжелые условия службы^[377].

К последней декаде июля 1687 г. относится обширная цедула Л. Р. Неплюева, адресованная В. В. Голицыну, в которой он по пунктам излагал свои мысли касательно требований главнокомандующего, содержавшихся в не дошедшем до нас письме. Вообще, рассмативаемая здесь и выше переписка двух военачальников является крайне ценным и в чем-то даже уникальным источником по истории первого Крымского похода, поскольку не только дает в руки исследователя ценнейшие подробности днепровского похода Л.Р. Неплюева и Г. Самойловича, но и показывает личное, порой весьма эмоциональное отношение Голицына к неудаче всего задуманного им предприятия, а также его опасения за судьбу русско-польского союза. В своих письмах Неплюеву он продолжал категорично настаивать «над неприятелем каким способом ни есть показати бы промысл», извещал севского воеводу о получении известия от коронного гетмана С. Яблоновского, что будто польские войска «пошли в улусы очаковские». Поэтому Неплюеву приказывалось «хана на Полшу не пропустить, а побыть в Запорожье до сентября».

Неплюев, который, если верить его письмам, занимал суровую и непреклонную позицию в отношении любых требований Г. Самойловича и городовой старшины вывести войска, в письмах к Голицыну вел себя совершенно иначе, на все лады расписывая безнадежную ситуацию своего корпуса и буквально умоляя князя дать приказ на его отвод хотя бы к Кодаку. В ответ на приказ Голицына стоять в Запорожье до сентября он сообщал, что от Г. Самойловича разбежались все казаки, кроме Стародубского полка и Глуховской сотни, что его ратные люди собираются посылать к князю челобитчиков, что они и «со слезами» просили окольничего отступить до Кодака, где выражали готовность стоять до начала сентября. В противном случае солдаты и начальные люди его полков, считал Неплюев, «все разбегутца, потому что от болезней и от смерти великой страх на них». В другой цедуле он выражал готовность стоять в Запорожье до «Спожина дни» (15 августа). Окольничий жаловался, что гетманский сын и старшина теперь не только «нарекают» на него, но и подстрекают русских ратных людей, чтоб «приходя ко мне, о отступлении кричали непрестанно». «И сколко моя бедная голова, о чем и прежде тебе государю моему упоминал, не от посторонних, от своих носит напасти, а описать ныне не могу», — сообщал он Голицыну. Окольничий предлагал оставить в Запорожье отряд товарища Г. И. Косагова Сидора Каменева^[378] (пока придет «большой воевода») с полком Михаила Вестова (2 тыс. человек), Яблоновским солдатским полком (1700 человек), сумских казаков (500 человек), харьковских казаков и добровольцев разных полков, всего около 5 тыс. человек. Больше, полагал Неплюев, оставить «невозможно», так как сейчас, как он писал, «нас ныне и много, а болных половина».

В ответ на просьбы Голицына вести боевые действия в отношении османских крепостей Неплюев настаивал, что его корпус не в состоянии делать этого ни по суше (из-за падежа лошадей), ни по реке (из-за отстутствия достаточного количества судов, в которых солдаты и офицеры могли «соблюсть себя от потопления»).

Что касалось отношений с Польшей, то Неплюев полагал, что она должна по достоинству оценить уже предпринятые Россией усилия по отвлечению сил крымского хана с остальных театров военных действий. Основываясь на приводившихся выше подробных показаниях пленных, он указывал Голицыну, что Селим-Гирей ушел в Крым, а нураддин Азамат-Гирей, скорее всего, стережет переправу через Казы-Кермен. Стремясь подольститься к Голицыну, Неплюев хвалил и его «от крымских юртов в толь ближних местех восприятой труд, а ратных людей нужду и многое истрашение их государской казны и самое правое на ту их босурманскою войну желание и многочисленных ратей собрание» — все это польская сторона, несомненно, «причтет… за самой истинной союз». «А что волею Божиею учинилось тому святому делу ото внешних или ото внутренних врагов препона, — восклицал Неплюев, — то есть зажигание степей, которыми полями за бескормицею лошадей толь многочисленным собранием идти было невозможно, то весь свет разсудит, а разсудив, стороне великих госдарей ко неудоволствованию договоров не причтет». Окольничий уверял Голицына, что на стороне России «самая правда», поскольку «по самой истине на того босормана християнское наострено было оружие». Он выражал уверенность, что хан с крупными силами в текущем году на Польшу не пойдет, потому что татары «безлошадны и голодны». К тому же, если в Крыму услышат, что русское войско оставило пушки и припасы в пограничных городах для ведения кампании следующего года, то крымцы будут готовиться «в домех» на будущую войну «и о своем защищении мыслить, разве что под городы украинские будут подбегать, потому что им поближе Полши»^[379].

Наконец 29 июля В. В. Голицын, видимо окончательно поняв, что заставить Неплюева и Косагова атаковать днепровские крепости невозможно, снизошел на просьбы окольничего. Главнокомандующий предписал Неплюеву, «устроясь обозным ополчением, итить из Запорогов тою стороною подле Днепра с великим обережением, чтоб неприятель на вас не напал и в людех убытку какова не учинил». Вместе с казаками Г. Самойловича русский отряд должен был идти до Кодака, а оттуда «к малоросийским городом которыми месты пристойно». Там следовало устроить смотр участникам днепровского похода и распустить войско. При этом «окоп», построенный Косаговым в 1686 г., и «обозовые земляные крепости» солдат Неплюева (если они были сооружены), приказывалось «розрыть и заровнять, чтоб впред в том месте неприятелю пристанища не было». Перед выходом Неплюев должен был «призвать к себе кошевого атамана и старшину и сказать, что отход ваш из Запорогов не для чего иного, толко от нужды конских кормов», велеть запорожцам вести против неприятеля боевые действия «сухим и водяным путем где пристойно» и обещать, что в Запорожье еще будут присланы «многие великих государей ратные люди». Здесь же Неплюеву и Косагову сообщалось, что ввиду их ухода с Запорожья, по договоренности с новым гетманом И. С. Мазепой, «для удержания и отвращения неприятелского, буде бы пошли они на полские городы войною», на правый берег Днепра, к Чигирину и Черному лесту, будут высланы наемные конные и пехотные полки, «чтоб там над неприятелем поиск чинить и походу ему в Полшу мешать»^[380].

Известие о свержении отца, Ивана Самойловича, полученное его сыном Григорием в последних числах июля, смешало весь разработанный В. В. Голицыным стройный план отступления. Черниговский полковник с городовыми казаками самовольно покинул лагерь. В погоню за ним направился Неплюев, оставив на Запорожье корпус Г. И. Косагова^[381].

«Напасть государь мой немалая, один Григорей от меня побежал, а другого ратные люди не хотят оставаться», — иронично писал Голицыну не лишенный чувства юмора Неплюев, отправляясь в погоню за теперь уже бывшим черниговским полковником^[382]. Между тем уход Неплюева спровоцировал в полку «другого Григория» — Косагова — перерастание недовольства, вызванного тяжелыми условиями службы, в открытый бунт. 1 августа взбунтовавшиеся полки самовольно покинули лагерь. Попытки Косагова задержать их успеха не имели, мятежники вели себя агрессивно, заявляя, что офицеры и сам командир скрывают от них якобы имевший место царский указ об отзыве корпуса из Запорожья. В итоге Каменный Затон был русскими войсками оставлен, но по результатам самовольного оставления крепости и неподчинения командирам произвели розыск, выявивший 248 человек «пущих заводчиков». 167 человек из них были наказаны кнутом, 9 главных зачинщиков отправили в тюрьму в Путивль^[383]. Бунт полка Косагова стал последним аккордом кампании на Крымском театре военных действий в 1687 г.

Отдельные успехи в 1687 г. имели место в стороне от основного театра боевых действий. Донские казаки на стругах нападали также на селения по Азовскому морю, но на обратном пути столкнулись с азовцами и потеряли 400 человек. В августе 1687 г. они (2000 человек) ходили под Азов с трехтысячным отрядом джунгар Цаган-Батура, однако захватить город им не удалось^[384].

Неудача русско-крымских переговоров

5 июня 1687 г. из лагеря на Самаре в соответствии с предыдущими соглашениями Голицын и Самойлович выслали к хану толмача Петра Хивинца в сопровождении гетманского казака Степана Бута (по другим данным — полтавского казака Ивашка). С ними был отпущен и татарин, взятый в плен под Киевом, который ехал с русским войском «в обозех» от р. Мерло, видел «многочисленные великоросийские и малоросийские войска» и должен был поведать о них в Крыму «подлинно».

Голицын направил два письма: хану Селим-Гирею и разменному бею князю Велише Сулешеву. Послание хану содержало уже традиционные обвинения в нарушении шерти и мира путем набегов крымских, нагайских и азовских татар на русское пограничье с требованием возвращения пленных без выкупа и наказания виновных; в пытках и издевательствах в отношении русских посланников Н. Тараканова и П. Бурцова в 1682 г. Селим-Гирею сообщалось о заключении русско-польского оборонительного союза, что не во всем соответствовало действительности (союз был наступательный до конца войны), и выдвигалось требование прекратить войну против Речи Посполитой. В. В. Голицын уведомлял хана, что цари «за те ваши вышеписанные нестерпимые досадительства, которых уж болши терпети не изволили», велели ему и гетману Самойловичу «итить на вас для отмщения християнские крови». Не желая все же «разлития крови», русский канцлер заявлял о готовности начать мирные переговоры и предлагал прислать к нему в лагерь послов, чтобы заключить соглашение от имени хана и султана с обязательством «наградить» Россию за «помянутые досады». Сулешеву русский князь написал, что тот, как «в крымском юрте знатной человек», должен понимать, что «все християнские государи на ваш агарянской народ соединились», включая и Московское царство. Сообщая, что идет на Крым с войсками, Голицын предлагал Сулешеву поискать «здравыи способы» вместе с другими «первыми честными родами Крымского юрта», чтобы с царями «учинить соединение». При этом он советовал присылать послов «с подлинным делом» побыстрее, не затягивая его под предлогом необходимости испросить позволение султанского двора. «А я того с войсками ожидати не буду», — заканчивал Голицын письмо^[385].

Петр Хивинец, наехавший на передовые отряды крымских татар недалеко от Перекопа через шесть дней после выезда из русского лагеря, был встречен не слишком дружелюбно. У него и гетманского посланца отобрали сабли и лошадей, держали под караулом «на поварне», а затем посадили в телегу и везли в ханском обозе, отказав посланникам в корме. В аудиенции у хана с целью личного вручения грамот Хивинцу также было отказано, сами грамоты по приказу ханского везира Батыр-аги у него отобрали силой. При этом Батыр-ага поинтересовался у Хивинца численностью русского войска и имевшейся при нем артиллерии. Русский дипломат, по его словам, ответил: «…з бояры и воеводы войск будет с тысячу тысяч (то есть миллион. — Авт.), кроме гетманского, а пушек в одном Болшом полку семьсот». Батыр-ага в ответ «ево толмача бранил». Желая вбить клин в русско-польский союз, ханский везир сообщил Хивинцу, что Ян Собеский не выполняет своих союзнических обязательств: начав было поход на Белгородскую орду, он прекратил его даже «не вышед из своих городов». Более того, Собеский якобы прислал направленные ему царями грамоты «о походе ево на белгородцкую орду».

Русский гонец провел в татарском обозе в общей сложности месяц. За это время крымская орда, как уже было сказано, сначала подошла к Тонким Водам, затем поднялась в верховья рек Молочные Воды и Конские Воды, но русские войска к этому моменту уже отступили выше по Днепру, остался лишь «след великой, и овсы по следу сыпаны, и телеги ломаны». Узнав от одного из захваченных в ходе боя под Каменным Затоном языков, что русское войско отошло к р. Самаре, Батыр-ага 6 июля распорядился отпустить Хивинца. Он вручил ему грамоту к В. В. Голицыну, написанную от своего имени. Гетманского гонца татары решили задержать с целью попытаться использовать его для налаживания сепаратных контактов с украинским казаками. Имущество русскому посланнику не вернули, заявив, что это будет сделано, когда между Россией и ханством вновь воцарится мир. На прощание московскому дипломату было сказано следующее: «а хотя в степи он и пропадет, и они том не тужат»^[386].

Батыр-ага начал свое послание В. В. Голицыну с выговора, что подобных писем, какое написал русский канцлер хану, «писать таким людям, как ты, не довелось», поскольку это нарушало прежний порядок дипломатической корреспонденции, когда «писывали государи государем». Голицын должен был по сложившейся традиции адресовать свое письмо «ближнему человеку» Селим-Гирея, то есть везиру Батыр-аге. На заявление главнокомандующего, что он идет на Крым с большим войском, везир отвечал, что крымская орда во главе с ханом искала встречи с русским войском, но «нигде вас не видали». Крымская сторона отвергала все обвинения в нарушении мира, выдвигая встречные упреки в набегах на ханские и османские владения со стороны донских и запорожских казаков, отзыве годовых посланников и невыплаты в соответствии с договором 1681 г. годовой казны, строительства укрепления в Каменном Затоне и размещении там гарнизона. «И будет кто в словах не стоит по правде, и тому на главу от железной сабли венец, а на государство его разорение будет», — резюмировал Батыр-ага. Заключить мир Бахчисарай соглашался лишь на условии восстановления старой шерти, в том числе выплаты поминков и возобновления института «годовых посланников». Отвергались и претензии России требовать мира и заключать его от имени Речи Посполитой^[387]. Письмо ханского везира к гетману Самойловичу было более кратким. На его претензии о захвате в крымский плен малороссийских жителей Батыр-ага отвечал аналогичными упреками: «Свои беды к нам пишете, а наших не поминаете». Он просил более не адресовать крымской стороне подобных «непристойных вымыслов» и заявлял, что гетманский посланец задержан в связи с болезнью, обещая позднее отправить его на Запорожье^[388].

П. Хивинец возвратился в русский лагерь 12 июля^[389]. Отповедь, которую получил В. В. Голицын в ответ на свой дипломатический зондаж, не сулила политическим планам князя ничего хорошего. Особенно уязвил главнокомандующего упрек Батыр-аги по поводу недопустимости корреспонденции между ним и самим ханом. Выход своему раздражению Голицын дал в ответном письме, отправленном в ханскую ставку опять лично Селим-Гирею через посредничество Неплюева и кошевого атамана 29 июля. Князь выражал недовольство, что вместо ханского ответа получил «лист» Батыр-аги, наполненный «непристойных слов». Особое возмущение его вызвало то, что хан ранее принимал письма от своего «друга» гетмана Самойловича (ныне свергнутого, см. об этом далее), который, как писал Голицын, «менши меня чином и породою», также как и от гетманов и канцлеров Речи Посполитой, а ему ответить отказывается. Главнокомандующий не верил, что хан якобы доходил до Конских Вод и до Карачекрака, где Голицын «мешкал» с русским войском, ожидая крымской орды; заявлял, что татар не обнаружили выезжавшие в степь многочисленные русские разъезды. «И потому узнаваю я малолюдство и безсилие твое, что ты нигде мне с войсками своими не явился и бою со мною не дал», — высокомерно заключал Голицын, отмечая, что ханское распоряжение «поля все от Перекопи до Конских Вод и до самых днепровых берегов выжечь» явно свидетельствует о его желании уклониться от схватки с русским войском. Вместе с тем, несмотря на резкий тон и обвинения Селим-Гирея в трусости, Голицын не отказывался от переговоров, предлагая хану вновь прислать «добрых и разумных» послов для переговоров о мире^[390]. Однако в ставке главнокомандующего, несомненно, понимали, что фактический отказ хана от дипломатического контакта подводил черту под окончательной неудачей первого Крымского похода. Предпринятого военного давления на ханство оказалось недостаточно.

Отступление войска и завершение похода

Начав 18 июня отступление, армия двинулась к Янчокраку, который миновала в тот же день. Пройдя за день 10 верст, войско расположилось на возвышенности у Великого Луга, где была вода и скромные запасы травы. Следующий день прошел без движения, а 20 июня армия, миновав Ольбу, двинулась к р. Конские Воды, где, по свидетельству Гордона, «имелось довольно травы и леса». 20 июня Голицын и Самойлович пришли к устью указанной реки, «в которых местех впала та река в днепровые заливы». Гетман с казаками перешел реку и разбил лагерь на другом берегу. Здесь войско стояло 5 дней, до 25 июня. И хотя Гордон отмечает в дневнике, что в указанной местности «имелось довольно травы и леса», Голицын в отписках жаловался: «конские кормы добываем с великою трудностию», от их недостатка многие лошади «повалились, а которые и остались и те з бескормицы пристали». Л. Р. Неплюеву он 23 июня сообщал: «Мы стоим на устье Конской, где она пришла к Великому Лугу, кормы есть, толко добываем из луга заводами с трудностию, посылали в разъезд да Самари, приехав, сказали нам, что по Самарь все поле выгорело, мы готовим сено, сколко возможно, чем бы до Самари перетянуть, а за Самарью, сказывают приезжие, что будто не горело». Главнокомандующий решил послать туда «для береженья полки, чтоб стерегли от пожаров, мосты поправили и меня дожидались». Гордон также отмечает усилившийся падеж лошадей, неспособных везти орудия и припасы, по причине плохой воды в округе, от которой умирали и люди. 25 июня русское войско переправилось через Конскую и вновь встало лагерем при «днепровых заливах». Видя, что «конских кормов нигде добыть невозможно», Самойлович и Голицын 26 июня от реки Конской пошли к р. Московке^[391]. Переправившись через нее «при великих нуждах конских кормов и за упадком лошадиным», русская армия 27 июня вышла к р. Вольной. Через нее объединенное войско перешло на следующий день, намереваясь двигаться к р. Самаре, поскольку «на Московке и на Вольной, — как писал Голицын, — конских кормов нет ж, все выгорело». По пути, как рассчитывал главнокомандующий, войско ожидало «три стана (то есть привала. — Авт.) — на речках Сокоревке (Оскоровке. — Авт.), Вороной и на Татарке», но, как донесли Голицыну, и «на тех речках конских кормов нет ж, все вызжено». Поэтому он планировал перейти в поисках фуража за Самару, где ожидать царского указа о дальнейших действиях^[392].

1 июля войска пришли к Самаре и расположились против городка Кодака «в целости». Как писал Голицын, до Самары армия шла «с великою нуждею, бес кормов конских», из-за чего пало множество лошадей, как полковых (тягловых), так и верховых. Лишь «от реки Самари кормы конские являтца почали». Войск противника армия при отходе так нигде и не встретила^[393]. 6 июля Голицын получил с В. Сапоговым царскую грамоту и приложенные к ней некие статьи. Текста этих статей в разрядной книге первого похода нет. По всей видимости, в них предлагались какие-то варианты продолжения военных действий, поскольку Голицын отвечал на них пространными сентенциями о невозможности держать столь крупную армию в опустошенном пожарами крае. Он подчеркивал, что войско отступило от Карачекрака «от самых великих нужд», в связи с массовым падением лошадей, для которых тут «не токмо в запас сен наготовить, но и на самую нужду на один день конских кормов никакими мерами нигде добыть не могли». Главнокомандующий напоминал, что степи выжжены вдоль Днепра с обеих сторон, в связи с чем, отступая «степми горелыми», ратные люди «кормили лошадей своих сухарями и крупами, и мукою и многие запасы издержали». В результате истощения хлебных запасов и отсутствия травы «на такие великие войска для коней не токмо хлеба напечь, но и сена наготовить никоторыми мерами нигде было не мочно»^[394].

8 июля армия достигла р. Кильчень, 9 добралась до ее истока и уже 10 июля встала на р. Орель, чуть выше впадения в нее р. Липянки, где наконец-то были хорошие запасы травы, воды и леса. В тот же день были наведены гати для переправы, которая началась на следующий день. Перейдя реку, войско прошло 2,5 тележной версты и расположилось лагерем, где отдыхало три дня, до 15 июля^[395].

28 июня в Москве получили отписку Голицына от 20 июня с известием о военном совете, решении прекратить марш и об отправке к Каменному Затону корпуса Л. Р. Неплюева. В ответ в армию 3 июля срочно выехал Ф. Л. Шакловитый с царской грамотой и секретными статьями. Грамота, впрочем, не содержала конкретных указаний о дальнейших действиях, ограничиваясь дежурной похвалой воеводам и всему войску за службу и общими рекомендациями «чинить» дальнейший «над неприятели промысл и поиск»^[396]. Текст статей Шакловитому не был включен в разрядную книгу первого похода, но их черновики сохранились в одном из столбцов Московского стола Разрядного приказа и были введены в научный оборот С. М. Соловьевым.

Прибыв в ставку Большого полка, думный дьяк должен был похвалить Голицына, остальных военачальников и все войско за службу, подчеркнув, чтобы они в связи с неудачей похода «никакова оскорбления и сумнителства не имели потому, что то учинилось праведною волею Божиею», а великим государям известно их «тщание и охотное радение» к воинскому делу. Стоит отметить, что в официальном наказе подобных утешений главнокомандующему и всему войску не содержалось.

После этого Шакловитому следовало предложить В. В. Голицыну на выбор несколько вариантов дальнейших действий: во-первых, по совету с гетманом и остальными военачальниками «коим ни есть намерением, наготовя конских кормов, сена китнова и овса, и сухарей толченых нарочных на конские кормы, и запасясь своими и ратных людей запасы» вновь идти «на крымские юрты для промыслу и поиску к Перекопи»; во-вторых, послать гонца к донским казакам, «которые ныне на море в промыслу», чтобы они, «усмотря в воинском деле промыслу, с моря х крымским городкам били и крымских людей тревожили и сколко возможно над ними промышляли, чтоб им (боярам и воеводам. — Авт.) на крымские юрты свободные притить»; в-третьих, если собрать провиант для повторного марша не получится, рекомендовалось «наготовить судов для водяного походу» и отправить корпус Л. Р. Неплюева и Г. Самойловича по Днепру. Предполагалось, что он возьмет османские крепости в низовьях реки (прямо об этом, впрочем, не говорилось), а затем на судах, по реке и по морю, двинется на Крым. Одновременно на Перекоп должна была выйти сухопутная рать — часть наиболее боеспособной конницы и пехоты, транспортируя «запасы и пушки, и на конницу корм… на волах». Оба корпуса в назначенный срок должны были «с обоих сторон притить на Крым вместе».

В случае если реализация всех указанных предложений окажется невозможной, В. В. Голицыну рекомендовалось «по Орели и по Самаре построить городы впредь неприятелю на страх, а украинным великороссийским и малороссийским городом в заступление, такж и под теми неприятели для скорого в походех их над ними промыслу». В городах следовало разместить гарнизоны служилых людей и оставить часть наиболее громоздкой амуниции, «чтоб впредь было их государским ратем надежное пристанище». Строить новые опорные пункты предписывалось «в вершинах тех речек или к устью, чтоб где были леса доволные к городовому строенью и людем к поселению»^[397].

Шакловитый прибыл «в полк в обоз к реке Ореле» 13 июля. В тот же день он объявил собравшемуся войску о царской милости, а на следующий день состоялся совет по привезенным думным дьяком статьям. Об обсуждении одной из них кратко сообщает П. Гордон. Речь шла о строительстве «фортов на реке Самаре для лучшего продолжения войны в будущем». Однако, надо думать, что обсуждались и другие статьи. Кроме того, Шакловитый публично поинтересовался у И. Самойловича о слухах, что он якобы велел поджечь степи на пути наступающих войск. Гетман отрицал все подобные обвинения. Голицын в своих отписках не раскрывает суть дебатов на совете, отмечая лишь, что воеводы и гетман о «великих государей делех мыслили и говорили пространно, и ему думному дьяку… на те предложенные дела объявили». Главнокомандующий сообщал в Москву, что причины, по которым «тех дел к совершенству привести ныне невозможно», сообщит Шакловитый, отпущенный в столицу из русского лагеря на р. Орчик 16 июля^[398]. Все предложения Москвы по продолжению кампании были таким образом главнокомандующим отвергнуты.

С Ф. Л. Шакловитым В. В. Голицын послал в столицу обширную отписку, суммирующую итоги первой крымской экспедиции. Главной причиной ее неудачи он объявлял степные пожары, охватившие обширные территории южнее Самары. По его словам, уже от р. Московки войско двигалось в условиях «великих пожаров», полыхавших «в день и по начам». В результате до Карачекрака армия шла «все вызжеными степми с великою нуждою от великих жаров, и от пажаров в великой пыли и в нужде конских кормов». Голицын распорядился «гасить» пожары, посылая с этой целью «конных и пехотных полков… многих людей», но «погасить было их для великих ветров и болшого пространства на многих верстах невозможно, потому что степи великие, а те пожары зазжены из далных и з розных мест». Свое решение отступить он объяснял пожарами, зноем, пылью и начавшимся в связи с этим массовым падежом лошадей^[399].

Голицын охотно признает огромные потери тягловых и полковых лошадей, продолжавшиеся и при отступлении, но ничего не пишет о гибели людей от жары и жажды. Между тем Ф. Лефорт сообщает, что смертность в войске при отступлении только усилилась: «Мы вдруг повернули назад и двинулись берегом Днепра, где также все было выжжено. Переходили вброд болота, чтобы набрать здесь кое-какой травы. Болезни усиливались; умирало множество, гораздо более, чем при наступательном движении. Счастливы были те, которые имели множество добрых коней. Я потерял многих лошадей и привел обратно только девять»^[400]. Б. де Лозьер также отмечал массовый падеж лошадей от бескормицы, гибель людей от зноя и жажды, преувеличенно полагая, что русская армия потеряла из-за этого 30 тыс. человек «без пролития крови»^[401]. Наконец, даже Гордон, описывающий бедствия, охватившие русскую армию, довольно сдержанно отмечает гибель множества людей в дневниковых записях от 20 июня («много людей и лошадей умерло») и 8 июля (в этот день умер его слуга, «а также еще много офицеров, и великое число солдат умирало каждый день»). Помимо троих указанных иноземцев на русской службе, о больших потерях в войске писал также из Москвы шведский резидент К. фон Кохен, который, правда, в отличие от предыдущих наблюдателей, участия в крымской экспедиции не принимал. «Все того мнения, — писал он, — что в последнем походе погибло от 40 до 50 тысяч человек» (от трети до половины армии!)^[402]. Кроме того, в доносе казацкой старшины на гетмана Самойловича сообщается, что к переяславскому полковнику Войце Сербину приходили русские люди с жалобами, что «много людей государских померло и велми много болных лежат»^[403]. Не доверять свидетельствам очевидцев о смертности в войске нет никаких оснований, хотя цифры, приведенные Кохеном, конечно же не являются правдивыми. В целом само отражение в различных источниках фактов многочисленных смертей русских солдат и офицеров от жары и обезвоживания свидетельствует, что число их было высоким, по крайней мере, для видавших виды современников: от сотен до нескольких тысяч людей. Точное число небоевых потерь, впрочем, установить невозможно.

Первый Крымский поход стал роковым для гетмана Самойловича, отрешенного, как известно, от власти в результате заговора казацкой старшины, поддержанного В. В. Голицыным. Поведение гетмана в последние два года вызывало раздражение в Москве, в первую очередь из-за нежелания казацкого правителя поддержать идею Вечного мира с Польшей и вступления России в антиосманскую коалицию^[404]. Вряд ли он действительно был виновен в поджоге степей, хотя уничтожение мостов через р. Самару могло давать почву для определенных толков. Главная причина его отрешения от власти, несомненно, была слабо связана с официальными обвинениями, что гетман с ханом «имел дружбу и ссылку», «своею изменою степи жег», умышленно задерживал продвижение войск^[405]. Вместе с тем некоторые свидетельства доноса старшины, что Самойлович не желал участвовать в Крымском походе, что торопил с выходом Голицына, не собрав еще собственные войска, что не заботился о поимке языков и тушении степных пожаров (вопреки просьбам старшины), настаивал на возвращении на военном совете 17 июня, критиковал стратегию Голицына атаковать Крым большими массами войска и др.^[406], выглядят вполне правдоподобно, а частично и подтверждаются иными источниками. Однако вовсе не эти факторы были решающими — все перевешивало желание Голицына переложить на гетмана, открыто перечившего главнокомандующему на решающем совете, всю ответственность за неудачу похода. Кроме того, главнокомандующий выместил на Самойловиче все раздражение и горечь за неудачу его собственных планов по установлению над Крымским ханством русского протектората. «То ведаю, что хотели татары быть в подданстве, естли бы не гетман старой воровал», — убеждал Голицын Шакловитого^[407].

Вместо свергнутого Самойловича гетманом при поддержке русских властей и лично Голицына стал Иван Мазепа, избранный на Коломакской раде 25 июля 1687 г. Смена гетмана стала главным политическим итогом первого Крымского похода^[408].

29 июля Мазепа во главе с казаками покинул русский стан, а 3 августа русское войско выступило из лагеря под Коломаком, разбив новый лагерь у р. Мерло^[409]. После возвращения Шакловитого 1 августа в Москве подготовлена царская грамота В. В. Голицыну, уже открыто констатировавшая неудачу экспедиции: «нынешнее настоящее воинское дело совершенства своего по нашему великих государей изволению не восприяло». Служба боярина и воеводы тем не менее все равно удостоилась официальной похвалы. Ему приказывалось из лагеря на р. Коломак с полками «отступить в великоросийские городы», где ожидать указа о роспуске армии^[410]. При этом часть войск Голицыну следовало оставить для обороны южных границ (см. об этом далее), а большую часть армии перед роспуском пересмотреть, пушки, пушечные припасы и другое снаряжение оставить в городах Белгородского полка по своему рассмотрению^[411]. Другой царской грамотой Голицыну, Шеину и Леонтьеву указывалось после роспуска ратных людей ехать в Москву^[412]. Голицын получил все эти указания 6 августа, в лагере у р. Мерло «с крымской стороны на степи», недалеко от Колонтаева и Красного Кута. В ответной отписке он замечал, что к великороссийским городам столь огромному войску идти невозможно, поскольку «те городы пашнями и полями ростояние имеют в самых ближних местех и конских кормов, которыми удоволствуются тех городов жители про свои домашние нужды нигде нет». Кроме того, войско могло вытоптать в окрестных полях все «посевные хлебы»^[413].

8 августа состоялся генеральный смотр армии после похода, а 14 августа в лагерь прибыл гонец В. П. Шереметев с указом о ее роспуске. В тот же день войскам была объявлена царская похвала и милость за поход, началась раздача его участникам «золотых медалей» разной стоимости в зависимости от чина (рядовым — позолоченные копейки)^[414]. В. В. Голицын объявил о роспуске войск 15 августа. На следующий день отдельные отряды начали расходиться из лагеря на р. Мерло, а главнокомандующий с товарищами двинулся в столицу^[415]. Навстречу им был выслан ближний окольничий В. С. Нарбеков с очередным царским «милостивым словом». Нарбеков встретил Голицына, когда тот выехал из Тулы^[416]. 4 сентября в воскресенье Голицын прибыл в Москву^[417].

Оборона южного пограничья во время и после первого Крымского похода

Для защиты южных рубежей во время похода было решено сформировать своего рода «обсервационный корпус» — «Украинный разряд»^[418], в задачу которого входило прикрытие городов Белгородского разряда от возможных порывов татар, пока главная армия Голицына маршировала на Крым. Начальство над ним было поручено Белгородскому воеводе князю М. А. Голицыну, товарищами которого были назначены боярин князь М. Г. Ромодановский и думный дворянин А. И. Хитрово. Основная, наиболее укомплектованная часть полков Белгородского разряда участвовала в Крымском походе. Первоначально под началом М. А. Голицына остались лишь Елецкий рейтарский полк Кашпира Гулица и Воронежский солдатский полк Юхана Липстрома (Ефима Липстора). Позднее ему оставили еще несколько полков (см. об этом далее). Поскольку местных контингентов было тем не менее недостаточно, для обороны черты направили силы Казанского разряда: 5,9 тыс. низовой конницы, рейтарский полк генерал-майора Якова Бильса (1064 человека) и три солдатских полка полковников Христофора Кро, Юрия Литензона и Григория Буйнова (4070 человек)^[419]. В начале мая корпус М.А. Голицына дополнительно усилили полком московских стрельцов Герасима Нелидова (530 человек), слободскими казаками Сумского (1550 человек), Харьковского (3928 человек), Ахтырского (596 человек) и Острогожского (1795 человек) полков. Всего в трех воеводских полках Голицына, Хитрово и Ромодановского планировалось собрать чуть более 21 тыс. человек.

Развертывание корпуса М. А. Голицына отразило все известные пороки организации войск второго эшелона в условиях, когда все ресурсы в первую очередь направлялись в действующую армию: некомплект рядового состава, нехватку офицеров, недостаток вооружения. Сам сбор ратных людей происходил со значительными задержками. На 3 апреля в Белгород к М. А. Голицыну явилось лишь около 5,2 тыс. человек, то есть четверть от назначенного на службу числа. В Симбирском солдатском полку Х. Кро неявка рядового состава составляла более 40 % (явились на службу 869 солдат из назначенных 1458 человек). При этом некомплект офицерского состава был также крайне высоким: из 33 штатных офицеров полка Кро на службу прибыли 9, включая и самого полковника; а в полк Г. Буйнова — 11 офицеров из 33 положенных по штатам. В полку К. Гулица из 757 явившихся к определенному сроку рейтар почти половина (363 человека) не имели никакого огнестрельного оружия, а лишь 100 человек имели более-менее полный оружейный комплект — по карабину и пистолету. Наконец, каждому солдатскому полку полагалось шесть двухфунтовых полковых пищалей, но в Белгороде вместо 24 (на четыре полка) нашлось лишь 11. Остальные орудия собирались по городам Белгородского разряда более месяца.

В мае войска были распределены между полковыми воеводами. М. А. Голицын со своими отрядами, которые по спискам должны были насчитывать более 10 тыс. человек (4 роты московских чинов численностью 469 человек, 520 городовых дворян и детей боярских, 3069 человек конницы низовых городов, рейтарский полк Бильса, солдатские полки Кро и Липстрома, стрелецкий полк Нелидова), расположился в Чугуеве, севернее от Изюмской черты. А. И. Хитрово дислоцировался на западном фланге черты, в Валках. Позднее его полк переместился южнее, в Коломак. Войско А. И. Хитрово по спискам должно было насчитывать около 3,5 тыс. человек (по данным В. С. Великанова, слободские казаки и полк Буйнова). Наконец, в районе южной оконечности Изюм ской черты, в Цареве-Борисове где-то в мае разместился полк М. Г. Ромодановского (позднее перебазировался в Маяцкий), списочный состав которого состоял из роты московских чинов (102 человека), городовых дворян и детей боярских (842 человека), 1512 человек конницы низовых городов, рейтарского полка К. Гулица, солдатского полка Ю. Литензона и более 3 тыс. казаков Харьковского полка — всего около 7 тыс. человек по наряду^[420].

Пока происходили сбор и развертывание войск второго эшелона, в конце мая татары успели ударить по городам Новой (Изюмской) черты. 30 мая в Харькове была получена отписка наказного изюмского полковника Ивана Воропаева о нападении противника на выдвинутые на юг Райгородок (сооружен в 1684 г. у впадения р. Тор в Северский Донец) и Черкасский городок (сооружен тогда же выше по р. Тор). Райгородок был полностью сожжен, все жители угнаны в полон, от местного арсенала осталась «пищаль железная да шестнадцать ядер» (орудие забрал в Тор тамошний атаман Григорий Гоптовец). Черкасский городок пострадал частично: «нижний городок сожгли, а верхней городок цел». 1 июня в Харьков пришло известие о появлении татар у расположенного западнее по Изюмской черте Нового Перекопа. По сообщению местного сотника Семена Несметного, 31 мая вечером «воинские люди татара под городок… подбежали и на полях перекопских жителей… многих людей в полон поймали, а конские и животинные стада отогнали». 30 мая татарский отряд (ок. 200 человек), преодолев вал на черте, появился также у Валок (на расстоянии версты от города), захватив в плен неизвестное количество местных жителей и их скот. Посланная погоня во главе с наказным сотником Андреем Коваленко и атаманом Никифором Родионовым результата не дала. В верховьях р. Орчик нападению и разгрому также подвергся торговый караван жителей Ольшанска (Ольшанки), которые ездили продавать волов в полки В. В. Голицына (но не сам Ольшанск!). М. А. Голицын, получивший все эти известия 2 июня, немедленно писал к сходным воеводам Ромодановскому и Хитрово и в города по черте, предупреждая об опасности татарского набега. В Москву воевода сообщал, что ему самому нападавшим «отпору» было «дать неким» из-за того, что ратные люди еще не собрались. Из столицы предписали Голицыну немедленно отправить в Валки из своего полка 500 человек пехоты и столько же конницы, которые должны были прикрывать район до тех пор, пока там не соберется воеводский полк курского воеводы А. И. Хитрово^[421].

Сам Хитрово 5 и 16 мая 1687 г. получил указы «быть с полком на их великих государей службе» сходным воеводой у князя М. А. Голицына, собрав ратных людей в Валках. Стряпчий Лаврентий Пасынков привез в Курск списки направленных в полк служилых людей, а назначенный в товарищи воеводы стольник Иван Хитрово доставил полковое знамя «и к тому знамени крест серебреной золочен, вток медной луженой и древко», а также образ Варлаама Хутынского, «новгородцкого чюдотворца». Последний велено было торжественно встретить в Курске, собрав отставных дворян и детей боярских и курян «всяких чинов жителей», но оставить в главном городском соборе. 19 мая А. И. Хитрово выехал из Курска в Валки, куда прибыл 5 июня^[422]. С этого дня фиксировались приезды солдат полка Г. Буйнова, а с 12 июня — казаков Острогожского полка. 19 июня А. И. Хитрово получил грамоту из Разряда с указом, что всем ратным людям, отставшим от главной армии, велено быть на службе в его полку.Ко 2 августа под командованием воеводы собралось 1243 острогожских казака (урядников и рядовых, не считая полковника), около 600 солдат Г. Буйнова, а также отставшие от разрядных полков основной армии гусары, копейщики, рейтары, городовые дворяне — всего 2087 человек. Из этого количества еще 30 июня вместе с И. Хитрово для усиления киевского гарнизона был направлен сборный отряд из четырех московских чинов, 17 человек смоленской шляхты, 19 городовых дворян, 10 копейщиков и 84 рейтара — всего 134 человека. Уже на марше, в Белополье, они должны были соединиться с отправленными М. Г. Ромодановским в Киев рейтарами полка К. А. Гулица. 3 сентября из лагеря у Коломака Хитрово отпустил по домам 81 человек (из-за «скудости» и других причин), а почти все оставшееся войско направил в Маяцкий к М. Г. Ромодановскому (1047 острогожских казаков во главе с полковником, 598 солдат и начальных людей полка Г. Буйнова; всего 1645 человек). На этом фактически служба полка А. И. Хитрово завершилась^[423].

Для М. Г. Ромодановского она продлилась на полтора месяца дольше. Численность его полка на протяжении всего периода службы в мае — октябре 1687 г. подвергалась значительным колебаниям из-за массового дезертирства и неявки служилых людей, а также отправки части назначенных на службу за черту солдат в Киев. М. А. Голицын должен был постоянно усиливать самый южный из полков прикрытия дополнительными контингентами.

В конце мая к Ромодановскому пришел солдатский полк Юрия Юрьева сына Литензона, набранный из русских и татар Поволжья. Некоторые служившие в нем солдаты прибыли на службу только в июле. Вообще не явилось на службу 750 человек. На момент роспуска войск в полку оставалось 12 начальных людей и 37 рядовых. Только в период с 12 по 16 октября со службы бежало 310 человек^[424].

Елецкий полк Гулица, явившийся к Ромодановскому в конце мая, был разделен. Большая его часть (726 рейтар, 26 литаврщиков и трубачей) были посланы 1 августа в «киевскую посылку» с И. Хитрово. У Ромодановского до роспуска служилых людей осталось всего 252 человека рейтар, литаврщиков и трубачей и 16 начальных людей из указанного полка. 4 сентября полк Гулица был распущен по домам^[425].

Вместо рейтар Гулица М. А. Голицын 1 августа прислал к Ромодановскому рейтар полка Якова Бильса — 336 рядовых, копейщиков и трубачей, а также 20 начальных людей. Сам Бильс и ряд офицеров в лагерь Ромодановского, располагавшийся к тому времени в Маяцком, не явился^[426]. К 12 октября в данном полку насчитывалось 23 беглеца, а в указанный день в бега ударилось одномоментно еще 24 человека^[427]. Тогда же к Ромодановскому были направлены атемарские мурзы и татары, из которых бежали со службы 332 человека^[428]. 5 сентября из Большого полка М. А. Голицына в полк Ромодановского прибыл солдатский полк Х. Кро, а точнее, его остатки. Не явились 134 рядовых и четверо начальных людей. До окончания службы бежали еще 354 человека, при этом 13 человек умерло. «До отпуску» в войске Ромодановского продержались 9 начальных людей, 13 солдат, четверо пушкарей^[429]. Вместе с немногочисленными солдатами и офицерами Кро прибыли мурзы и татары низовых городов. Из них 1238 человек пробыло до роспуска полка Ромодановского, а 710 человек бежали^[430].

Помимо указанных формирований, в середине сентября в Маяцкий прибыли 1229 посланных А. И. Хитрово острогожцев^[431]. В конце месяца, по-видимому как наименее склонный к дезертирству контингент, они были направлены жечь степи (см. об этом подробнее в главе 4). Из полка же Буйнова по месту назначения «нихто не бывал». По свидетельству самого командира, «которые де салдаты были у него в полку розных городов и розных полков осталцы от болших полков и те все в розных числех розбежались»^[432].

Всего в воеводском полку Ромодановского «московских чинов и городовых дворян и детей боярских и низовых городов мурз и татар, и новокрещенов, и мордвы, и Харковского полку казаков, и рейтарского и салдацкого строев полковников и началных людей, и рейтар, и салдатов» на момент роспуска 18 октября (включая и казаков Острогожского полка, которые направлены 27 сентября жечь степи) насчитывалось 4837 человек. Общее число бежавших со службы к этому же периоду составило 1902 человека, 20 человек за этот период умерло^[433].

Именно на полк М. Г. Ромодановского была возложена задача вести глубокую разведку далеко в степи, чтобы заранее упредить возможный набег противника. Повседневную рутину сторожевой службы его полка отражают записи о регулярном выезде сторожевых станиц «для промыслу и поиску над неприятелскими воинскими людми и от приходов их для обережи и про них для ведомостей на Тор и за новопостроенную черту в степь». Все разъезды ходили в степь за черту «до речки Торца и до броду Великого Торну и до броду ж до Сатков и до Семеновой могилы и до Сухой долины и до Казачьей пристани супротив дубровы и до торских вершин и до Голой долины и за Землинской городок и до Теплинского лесу и за Острую могилу к Васюконским вершинам и до Хомутца верст по пятнатцати и болши». Практически все станицы неприятеля нигде не видели и «сакм их не переезжали и про них не слыхали».

Первая группа отправилась 4 июня (ротмистр князь Никифор Енгалычев и ротмистр рейтарского строя Алексей Волжинский). Они «розъезжали за новопостроеною чертою в степи» до 8 июня. 20 и 27 июня у черты «объявились неприятелские воинские люди» под «горотками под Казацким, Боровским и под Гандарским и пошли было к государским украинным городом, [но] заслыша государских ратных людей, пошли назад и перешли реку Донец ниже городков и реки Айдуру на Каменном броду». В дальнейшем разъезды по двое и более человек практически непрерывно, в крайнем случае с промежутком в 2–3 дня, выезжали в степь на несколько дней (до 6 дней, обычно на 2–3 дня). Всего в район Тора и за Тор было выслано 12 станиц общей численностью 32 человека. Отдельно на запад, в сторону Ахтырки было послано 4 станицы (19 человек)^[434].

18 августа шацкие мурзы Ибрагим Менбулатов «с товарищи» (6 человек) были отправлены аж до Молочных и Конских Вод. Вернувшись в лагерь Ромодановского 23 августа, они рассказали, что ездили на 100 и 150 верст от лагеря до верховьев Самары, и вниз по Самаре, а от Самары к «речке Береки, а з Береки к речки Беречки» и нигде неприятелей не видели «и сакм новых нигде не перезжали, опричь старых вешних дорог и ведомостей про них никаких нет». К Молочным и Конским Водам мурзы не поехали, потому что «от реки Торца через полтавской шлях до рек Самары и Береки и за те речки, к рекам же к Молочной и Конской степи все вызжены и конского корму добыть было никоими меры невозможно»^[435].

В сентябре в степь выезжали и более крупные отряды. 3 сентября в дозор направились ротмистр, стольник князь Владимир Гундоров с ротой московских чинов, пять рот служилых мурз и татар во главе с ротмистрами, уже упомянутый А. Волжинский, поручик Григорий Куроедов, два прапорщика «с копейщики и рейтары». 4 сентября за Изюмской чертой в степи они увидели неизвестный отряд «воинских людей». Гундоров с отрядом «за теми неприятелскими людми ходил в поход и те неприятелские люди, увидя государских ратных людей, не дав бою, побежали». Русский разъезд дежурил за чертой до 14 сентября^[436]. 12 сентября на дежурство за черту отправились симбирские ротмистры Исмаил-мурза Мамалаев, Осип-мурза Карамышев, Бибай-мурза Утешев «рот своих с мурзы и татары». 14 сентября в виду отряда показался неприятель «человек со сто». Ротмистры со своими ротами «за ними гоняли», но противники, «увидя их и не дав бою, побежали». Из степи разъезд вернулся 18 сентября, после чего выезды больше не производились^[437].

После завершения похода, 1 августа 1687 г., главнокомандующему В. В. Голицыну было велено для «бережения великоросийских и малоросийских городов от неприятелского наступления» оставить на пограничье часть полков Рязанского разряда князя В. Д. Долгорукова (рейтарские полки Я. Фанговена, князя Н. Мещерского, Ф. Коха и солдатские В. Кунингама, И. Девсона, Н. Балка) с теми ратными людьми, кто приехал на службу после прихода в места сбора разрядных воевод, то есть после 23–27 марта («опричь казанцов и иных низовых городов»). Этим войскам следовало расположиться по р. Мерло «выше или ниже Рублевки в которых местех пристойно». Полкам, которые оставлены на службе, велено дать жалованье «сверх прежней дачи» (рейтарам по два руб., солдатам по рублю, да солдатам давать хлебные запасы «по месячно по указу»)^[438]. 6 августа В. В. Голицын сообщал в Москву, что объявил В. Д. Долгорукову об указе и выдал дополнительное жалованье остававшимся для обороны границ солдатам и рейтарам^[439]. Состав корпуса В. Д. Долгорукова, в который вошли «поздоприездцы» из городовых и столичных дворян, три рейтарских и три солдатских полка, по итогам состоявшегося 18 августа смотра представлен в таблице.

Таблица 2.7. Состав корпуса князя В. Д. Долгорукова^[440]

Большой полк	Московские чины	Стольники	13
		Стряпчие	14
		Дворяне	21
		Жильцы	41
		Итого	89
	Городовые дворяне и дети боярские		123
Новгородский разряд	Московские чины	Стольники	5
		Стряпчие	12
		Дворяне	19
		Жильцы	6
		Итого	42
Рязанский разряд	Городовые дворяне и дети боярские		60
Всего			314
Рейтары	Полк полковника Дорофея Афанасьева сына Траурнихта
	начальные люди		31
	рядовые		964
	Полк полковника Ивана Павлова сына Вреда
	начальные люди		32
	рядовые		1016
	Полк полковника Федора Петрова сын Коха
	начальные люди		27
	рядовые		639
	Всего	начальные люди	90
		рядовые	2619
Солдаты	Полк полковника Василия Андреева сына Нилсина (Нилсона)
	начальные люди		27
	рядовые		718
	Полк полковника Андрея Семенова сына Девсена (Девсона)
	начальные люди		28
	рядовые		736
	Полк полковника Николая Николаева сына Балка
	начальные люди		24
	рядовые		716
	Всего	начальные люди	79
		рядовые	2170
Итого			52721

¹ В итоговой росписи ошибочная цифра: 5082 человека.

Нетрудно заметить серьезные кадровые изменения по сравнению с тем нарядом, который был отправлен В. В. Голицыну из Разряда. В двух из трех рейтарских полков и в двух из трех солдатских полков, судя по всему, сменились командиры. В. С. Великанов, обнаруживший данную роспись^[441], никак не комментирует причины подобной ротации. Стоит отметить, что все появившиеся в росписи новые командиры — рейтарские полковники Д. А. Траурнихт и И. П. Вред и солдатские В. А. Нилсон и А. С. Девсон не фигурировали в наряде на первый Крымский поход^[442], но трое из них (Траурнихт, Вред и Девсон) появляются в последующих документах, в то время как выбывшие полковники (Фанговен, Мещерский, Кунингам, Иван Девсон) в дальнейшем в росписях не встречаются^[443]. Из этого можно заключить, что они умерли либо получили отставку во время похода или сразу после его завершения.

Оставленному корпусу В. Д. Долгорукова, расположившемуся в районе р. Мерло, судя по всему, не пришлось столкнуться со сколько-нибудь серьезной опасностью крымского набега в ближайшие месяцы (август — сентябрь). Возможно, свою роль в пассивности ханства сыграл запрет, установленный ханом в июле 1687 г., совершать набеги на русское пограничье, а также масштабная конская бескормица из-за степных пожаров, неурожаев и исключительной жары в Причерноморье текущим летом. Все это делало крупные рейды на русские поселения за ясырем и добычей крайне трудноосуществимыми.

Зимовка русско-украинского отряда на Кодацком острове

28 июня в Киев с хлебными запасами пришел на стругах из Смоленска стольник М.П. Толстой. В. В. Голицын написал киевскому воеводе И. В. Бутурлину, приказывая указанное продовольствие в Запорожье не отпускать, оставить в Киеве («из стругов выгрузить и устроить в анбары, а суды беречь»), поскольку «и без тех запасов… ратным людем хлебных запасов» хватит. В этом не было необходимости в том числе потому, что суда с хлебом, отправленные ранее вниз по Днепру с Василием Волжинским и Владимиром Щеголевым, «ныне стоят под Кадаком у порогов, чрез пороги переправить их никоторыми мерами невозможно». Поэтому Волжинскому Голицын писал, чтобы тот выгрузил запасы и разместил в амбарах на Кодацком острове^[444].

Ратные люди Волжинского выполнили приказ, оставшись зимовать на Кодацком острове с доставленным туда хлебом. Из позднейших данных известно, что всего там было складировано 21 677 кулей ржаной муки, 2449 кулей гречки и овса, 1914 кулей толокна (всего 26 040 кулей, включая 1077 кулей старой и гнилой ржаной муки), 48 кулей соли, 8 неполных бочек рыбьего жира, 3 пуда пеньки. Из «ратных припасов» на острове были оставлены два тафтяных знамени, 2 бочки пороха (пушечного и «ручного»), 2 «штуки» свинцу, 29 пушечных ядер, 60 мушкетов «з замки», 4 якоря, 3 пуда пеньки и другие снасти и инструменты. Для хранения «хлебных запасов» была построена специальная «городовая стена» окружностью 270 сажен (135 «звен» по 2 сажени каждое), внутри которой размещено пять хлебных амбаров, срубленных из «байдачных досок». Из ольховых досок для ратных людей была сооружена баня. На острове осталось 115 стругов, из которых на ходу было только 30, а остальные — «без починки не годны»^[445].

В царской грамоте запорожцам от 14 октября 1687 г. сообщалось, что в награду за действия против белгородских татар русскому военачальнику на Кодацком острове, Семену Любовникову, велено отправить к ним «две пушки полковые медные с станками и с колесы». Взамен запорожцы должны были прислать Любовникову «худыя пушки» для отправки в Киев с целью ремонта и переделки^[446]. Русский (слободские казаки и великороссийские ратные люди) отряд зимовал в Кодаке вместе с украинскими казаками «при запасах государских борошних и припасах военных», включая и струги, на которых они были туда доставлены. Часть украинских казаков находилась в Кодаке с Михайлова дня (8 ноября), другие — с Рождества Христова. В конце февраля 1688 г. гетман Мазепа писал в Москву, прося разрешения свести четыреста из находящихся в Кодаке с ноября пятисот гадячских казаков. Гетман считал, что ныне «возможно будет и малым числом людей воинских целость хлебных запасов… устеречи», поскольку весной «остров тот кругом немалыми днепровыми облитись будет водами»^[447]. К весне дезертирство Кодацкого гарнизона стало стремительно расти. Из пришедших в Кодак в середине февраля 1687 г. рыльских стрельцов шестеро бежали со службы через несколько дней, будучи уверены, что «на Крым нынешняго лета походу не будет, толко войско государево и гетманское придет к Самаре и город строить будет»^[448]. Пришедший в конце марта в Гадяч с Кодака писарь Опошненской сотни Гадячского полка Андрей Лубяник поведал, что «товарыщство на острове Кадацком голодно, не имеют запасов и бегут в городы, наказной полковник и сотники не могут удержать, сперва хотя били и ковали их к пушкам, то молчали, а ныне вслух сотников своих лают, в некоторое время наказной и сотники у товарыщства ружье отбирали, чтоб в городы не сбежали и все казаки собрався кричали и ружья от себя брать не дали». Несколько десятков казаков Зеньковской сотни Полтавского полка, не выдержав голода, сбежали, вернувшись только когда встретили идущие вниз по Днепру лодки с продовольствием. А. Лубяник сказал, что все казаки «зело скучают, там сидя», и ожидают через него «последняго гетманского указу». Он также указывал, что Кодацкую «паланку» нужно «изрядно отправить от тех куреней, чтоб, избави Бог от огня беды никакой не учинилось, на весну того накрепко надо беречь»^[449]. Видимо, речь шла о том, что находившиеся в Кодаке казаки неаккуратно обращались с огнем, что угрожало целости царских хлебных запасов. Мазепа в ответ на все эти известия распорядился казацкому гарнизону покинуть остров, оставив 300 человек «для бережения монарших хлебных запасов»^[450]. В июне 1688 г. Мазепа, двинувшийся в поход к Самаре для строительства Новобогородицкой крепости, направил в помощь оставшимся гадячским казакам на Кодацкий остров две хоругви пехотного наемного полка П. Кожуховского^[451]. А до конца лета 1688 г. все запасы, хранившиеся на Кодацком острове, были перевезены в новопостроенный Новобогородицк, а база на Кодацком острове ликвидирована.

* * *

Первая Крымская кампания показала высокие мобилизационные и логистические возможности российской армии^[452], однако избранная В. В. Голицыным стратегия успеха не принесла. Ранее неизвестные исследователям документы о миссии П. Хивинца показывают, насколько важное значение придавал В. В. Голицын дипломатическому фактору в начатом им конфликте, в котором острие российского удара было направлено именно на Крым.

Дипломатический нажим, однако, требовал подкрепления в виде серьезных военных успехов. Однако их-то как раз достичь не удалось. Позднее выступление армии привело к тому, что естественные факторы — жара и безводье, усугубленные фактором деятельности человека — организованными крымцами огромными рукотворными пожарами, остановили продвижение войск на р. Карачекрак. Указанные факторы спровоцировали значительный рост небоевых потерь в войске Голицына, которые на сегодняшний момент сложно оценить. Вряд ли они насчитывали десятки тысяч человек, как об этом писали иностранные участники похода и наблюдатели, однако количество в несколько сотен и даже тысяч человек представляется вполне возможным. Попытка спасти судьбу кампании выразилась в посылке Голицыным отряда Л. Р. Неплюева под турецкие городки. Днепровский поход показал высокую заинтересованность главнокомандующего в сохранении русско-польского союза, ради которого он готов был решиться атаковать османские крепости, которые, судя по всему, не собирался ранее штурмовать и тем самым входить в прямой военный конфликт с турками. Однако эти планы разбились о грамотные действия крымских войск, силами корпуса нураддина Азамат-Гирея не допустивших развертывания боевых действий в районе нижнего Днепра. Несмотря на то что в результате сражений при Каменном Затоне и на р. Каменке численно уступавшие противнику татары вынуждены были отойти, дальнейшие действия корпуса Неплюева — Самойловича были полностью парализованы. В условиях выжженных степей, массового падежа лошадей и возможной угрозы новой татарской атаки корпус простоял весь июль на правом берегу Днепра, у Запорожской Сечи, охваченный массовым дезертирством, болезнями и недовольством рядовых солдат и казаков. Последнее вылилось в итоге в бунт «полка» Г. И. Косагова и самовольное оставление им своих позиций в Каменном Затоне, что подвело черту под всей кампанией 1687 г. Осмысление неудачных результатов первого Крымского похода в Москве повлекло за собой смены в военном планировании на следующий год, хотя совершенно отказываться от избранной стратегии В. В. Голицын не собирался.

Глава 3 ОБОРОНИТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ 1688 г. И СТРОИТЕЛЬСТВО НОВОБОГОРОДИЦКА

Угрозы татарского набега зимой 1687/88 г. и меры по обороне пограничья

Зимой 1687/88 г. в Москве ожидали крупного татарского набега как возмездия за летний поход на ханство. Первые известия о его подготовке выходцы из крымского плена принесли в Белгород еще в конце октября. В результате в ноябре 1687 г. из Москвы еженедельно посылались указы воеводам князю Ф. Л. Волконскому и Б. П. Шереметеву о подготовке служилых людей Белгородского разряда к отражению татарского нападения^[453]. С началом зимы о поступавших в столицу регулярных известиях о татарской угрозе сообщали П. Гордон^[454] и шведский резидент в Москве К. фон Кохен. Последний в декабре даже писал о состоявшемся якобы набеге на Тор, в ходе которого крымцы убили и пленили 17 тыс. человек; а русское правительство распорядилось выслать против них семь пехотных полков, приведя в повышенную готовность формирования Белгородского и Севского разрядов^[455].

Информация о грядущем татарском нашествии оказалась слухами, воспринятыми в Москве весьма серьезно. Поэтому изложенные выше известия о мерах по усилению обороны южных границ были правдивыми. 17 декабря 1687 г. в Курск воеводе А. И. Хитрово пришла грамота с очередным известием о скором крымском набеге. Из «подлинных вестей», допросов выходцев из крымской неволи и взятых языков в Москве стало известно, что хан Селим-Гирей «имеет свое босурманское намерение неотменно со всеми своими силами приходить для войны под… великоросийские украинные и малоросийские городы ныне, как реки лдами укрепятца вскоре». В связи с этим Хитрово велено «тотчас» ехать в Хотмыжск, где с ратными людьми «збиратца… наспех и стоять в Хотмышском во всякой воинской готовости». В войско требовалось спешно собирать как дворян и детей боярских, так и рейтарские и солдатские полки из тех городов, которые «к Хотмышску блиски». Из Хотмыжска Хитрово должен был разослать в ближайшие города грамоты именем воеводы Белгородского разряда Б. П. Шереметева, собирая всех доступных ратных людей, кроме курских рейтар (их было велено выслать к месту сбора только в случае реального появления противника). Хитрово прибыл в Хотмыжск 30 декабря, разослав грамоты в окрестные города о сборе войск^[456].

В итоге на службу в Хотмыжск явились дворяне и дети боярские городовой службы (завоеводчики — 31 человек, есаулы — 27 человек, дворяне сотенной службы — 72 человека), курские новокрещеные калмыки (24 человека), рейтарский полк полковника Ивана Алферьева сына Барова (555 рейтар, трубачей и литаврщиков, 95 копейщиков), рейтарский Курский полк полковника Ивана Михайлова сына Гопта (98 человек рейтар), солдатский Курский полк полковника Петра Александрова сына Эрланта (1583 человека). Солдатский Хотмыжский полк полковника Якова Христофорова сына Эрнста (Эрнеста) (735 солдат) остался в Курске для охраны полковой казны и караулов. Всего с начальными людьми (37 человек) под командованием Хитрово собралось более 2,5 тыс. человек. Из этого отряда 10 января воевода по приказу Шереметева послал с поручиком Матвеем Кенельским 200 солдат судженцев из полка Эрланта в крайний западный пункт Белгородской черты — Ахтырку «для бережения и осторожности великого государя казны и всяких полковых припасов и хлебных запасов»^[457].

Сам глава Белгородского разряда Б. П. Шереметев 7 января 1688 г. получил царскую грамоту с известием, что якобы «хан крымской со всеми ордами имеет свое бусурманское намерение приходить для войны на их великих государей великоросийские украинные и малоросийские городы конечно в нынешних числех неотложно». В связи с этим воеводе указывалось немедленно собирать ратных людей и двигаться «в городок Сенное праворотья без мотчанья». Боярин собрал все войска, что были под рукой, и выступил из Белгорода 22 января, придя 26 января в Золочев. Однако уже 31 января Шереметев получил царскую грамоту, что «буде вестей внов про приход воинских людей нет, и ему боярину и воеводе с их великих государей ратными людьми велено возвратитца в Белгород». В результате воевода, «уведомясь подлинно, что воинских людей в ближних местех нет и приходу их ныне под государевы украинные городы не будет», вернулся с полком в Белгород уже 3 февраля, велев, однако, ратным людям оставаться в городе «до указу». 8 февраля Шереметев получил распоряжение «ратных людей, пересмотря, отпустить по домам». 20 февраля в Белгород пришло послание С. П. Неплюева — товарища главы Севского разряда Л.Р. Неплюева и гетмана И. С. Мазепы, «что де хан крымской с ордами ис Крыму не выходил, и ныне в Крыму и иных воинских людей в ближних местех нет». Боярин провел смотр, составил перечневую роспись бывших на службе и распустил войско 21 февраля^[458].

Число собравшихся войск, находившихся при Шереметеве до роспуска, составило почти 7 тыс. человек, включая 120 человек городовых дворян и пр., а также полк рейтарского и копейного строя Тобиаса Колбрехта (722 человека рядовых и начальных людей), рейтарский Данилы Пулста (1163 человека), Мценский рейтарский Ицыхеля Буларта (423 человека), рейтарский Христофора Ригимона (457 человек), два солдатских полка генерал-поручика графа Давида Вильгельма фон Граама — 1-й Белгородский (1262 человека) и Яблоновский (864 человека), солдатские полки Юрия Фамендина (291 человек), Андрея Шарфа (242 человека), Петра Гасениуса (522 человека) и стрелецкий белгородский жилой полк Д. Н. Юдина (759 человек). Неявка, учитывая время сбора, была достаточно высокой, некоторые полки не явились практически в полном составе. В рейтарском полку Ивана Фанфеника (Фанфеникбира) было 37 человек, а в рейтарском Кашпира Гулица — 61 человек. Значительным был процент дезертиров. В полку П. Гасениуса «до отпуску» бежало со службы 511 человек — половина рядового состава. В других полках число беглецов было меньше^[459]. А. И. Хитрово письмо Шереметева о роспуске своего отряда получил 21 февраля. Пересмотрев всех прибывших людей, он распустил их из Хотмыжска^[460].

Помимо войск Белгородского разряда, в самом начале 1688 г. для отражения возможного крымского набега велено было собираться на службу в Путивле ратным людям Севского разряда под командой С. П. Неплюева. Здесь сбор шел медленней, чем в Белгороде: к 11 февраля явился лишь 1341 человек. Получив сведения об отсутствии угрозы крупного нападения, правительство направило Неплюеву приказ распустить войска, что он и сделал в конце февраля (войско в достаточном количестве так и не собралось)^[461].

Вместо ожидаемого крупного удара происходили лишь небольшие набеги малочисленных отрядов, охотившихся за добычей и ясырем. 8 февраля Б. П. Шереметев получил письмо с Торских озер от атамана Ивана Клушина: 22 января «пригоняли воинские люди татарова в урочища Голой Долины и били на торских жителей, которые по сено ездили». Отряд насчитывал всего 16 человек. Атаман ходил за ними в погоню, догнал татар в верховьях р. Тор, отбив у них 9 пленных^[462].

Утешительные известия о том, что масштабного набега, скорее всего, не будет, пришли в Москву от Мазепы. 1 января 1687 г. он сообщал, что никаких вестей о возможном походе крымцев нет, тем более что, по слухам, ожидается смена Селим-Гирея на ханском престоле. Не исключено, что указанный слух был связан с воцарением в Османской империи (в ноябре 1687 г.) нового султана Сулеймана II вместо низложенного Мехмеда IV^[463]. Этот факт подтвердили прибывшие в Москву в конце января запорожские казаки, захватившие в конце осени под Казы-Керменом нескольких языков. Запорожцы, правда, вопреки донесению Мазепы говорили о возможном татарском набеге в ближайшее время, сообщив и о безуспешной трехдневной осаде Сечи ордынским отрядом. Вместе с тем они донесли о тяжелой кампании для татар в Венгрии (ходили слухи, что в ходе нее погиб калга, тело которого только недавно было доставлено в Крым). Приведенные сечевыми казаками языки в целом (про судьбу калги они ничего не знали) подтвердили эти известия, добавив к ним информацию о скорой присылке в Казы-Кермен «для осторожности от московских войск» четырехтысячного отряда «с пушки»^[464]. Примерно в то же время запорожцы сообщали Мазепе, что Селим-Гирей находится в Крыму, но часть орды выслана «на черексы» (с Кантемир-султаном) и «в Белогородчину» из-за сильного голода на полуострове, в том числе и для откорма лошадей. Они вновь подтверждали готовность остальной крымской орды к набегу^[465].

В первой половине февраля к гетману приходили известия о готовности зимующего в Белгородской орде нураддина к походу (возможно, в Венгрию либо для отражения наступления польско-литовских войск), а также о возможном весеннем нападении ханских войск из Крыма на пограничные земли Малой России. Также поступала информация, что Селим-Гирей действительно подошел «со всеми ордами» к Перекопу, намереваясь ударить на Полтаву, а тысячный татарский отряд отогнал стадо овец в районе р. Тясмин под Чигирином. Последний был настигнут и разбит под Бахметовыми озерами казацким отрядом Власовской сотни Миргородского полка. В ходе этой вылазки вроде бы обнаружилось, что «немалые орды» стоят на Правобережной Украине в районе р. Ингул. В связи с этим Мазепа регулярно посылал распоряжения об усилении бдительности в пограничных полках, обменивался данными с С. П. Неплюевым и воеводой Белгородского разряда Б. П. Шереметевым. Однако 14 февраля, после того как были допрошены взятые власовскими казаками языки, оказалось, что страхи возможного крымского нападения преувеличены: «хан крымской ис Крыму под Перекоп с ордами не вышел», никакие «орды» возле Ингула «не кочуют», а отряд, появившийся под Тясмином, состоял всего из 260 крымских и казыкерменских татар. До конца февраля крымцы на украинском пограничье так и не появились. Мазепа полагал, что «уже в великой силе вражияго их приходу не чаять, разве малыми их возмогут быть подъездами»^[466]. Более того, гетман сообщал, что в конце февраля — начале марта 1688 г. крымские и белгородские татары, двигаясь в Молдавию, разорили волынские земли (околицы Кременца, Дубно и др.)^[467]. Мазепа считал, что одной из причин пассивности Крыма в отношении России было «замешание» в Османской империи, связанное с переменой султана, в результате чего «и в Крыму порядок в поре не устоялся»^[468] (как уже упоминалось, ходили слухи о смещении Селим-Гирея).

Выходец из Крыма М. Плисенко сообщал в марте 1688 г., что зимой крымские стада были «зело… нужны», страдая от недостатка кормов. За Перекопом на р. Молочные Воды кочевали отдельные крымские улусы. Также для охранения и сбора вестей хан выслал за Перекоп некоего султана с небольшим войском^[469].

Несмотря на то что угроза татарского нападения была слабой, гетман принял свои меры предосторожности на случай появления ханских отрядов у границ Малой России. Мазепа послал универсалы с призывом быть готовыми к выходу в поле в случае тревоги в Миргородский, Полтавский, Переяславский и Гадячский полки. Кроме этого, на малороссийском пограничье были размещены наемные гетманские формирования: полк И. Новицкого — в Лукомле, некоего Михайла (вероятно, М. Положиченко) — в Варве, компания Гордицы — в Переяславле, часть полка Г. Пашковского — в Киеве, пехотный полк П. Кожуховского — в орельских городах. Все они должны были находиться в боевой готовности «до самого розлития вод»^[470].

В итоге крупного набега крымских татар на русское и украинское пограничье, который можно было бы ожидать в качестве возмездия за открытие Россией прямых военных действий против Крымского ханства, не произошло. Отчасти, возможно, это было обусловлено внешними причинами — сменой османского султана и неуверенностью Селим-Гирея в прочности своего положения на крымском троне. Московским властям это должно было придать уверенность и в планировании новых крупных акций на юге, так или иначе угрожавших положению в регионе Крыма и Порты. В описываемое время разработка таких планов шла полным ходом.

Разработка планов кампании 1688 г.

Еще в сентябре 1687 г., вскоре после возвращения В. В. Голицына в Москву, шведский резидент в Москве К. фон Кохен сообщал о планах нового большого похода на Крым «ранней весной» следующего года во главе с самим «генералиссимусом». При этом планировалось избрать новый, видимо, более удобный путь и иной способ доставки войска: «пехота отправится по Днепру на судах, а конница сухим путем». Кохен ожидал скорого объявления о новых налогах «с крестьян и мещан» на будущую экспедицию^[471]. Однако уже в ноябре он же сообщал о планах строительства крепости на р. Самаре, «на которой будут расположены царския войска, под предлогом препятствовать крымским татарам производить набеги на Украйну». По информации Кохена, весьма было распространено и мнение, что крепость строится по подсказке нового гетмана Мазепы, чтобы «держать в повиновении казаков и отрезать всякия сношения их с татарами». Теперь шведский дипломат сомневался, будет ли организован большой поход, о котором он писал раньше^[472].

21 января в Малороссийском приказе был издан царский указ окольничему Л. Р. Неплюеву и его товарищу, думному дворянину Г. И. Косагову, быть «на… великих государей службе с полками в Крымском походе для промыслу над крымскими юрты и над городами, а с ними в полкех быть ратным людем конным и пешим по росписи», причем Косагову указывалось быть «с полком в Запорогах по-прежнему»^[473]. Планировалось, что в кампании примет участие и гетман Мазепа с «полками малороссийскими», о чем ему была послана грамота 6 февраля^[474].

Неожиданно на этом фоне выглядит сообщение К. фон Кохена, что 28 января последовало официальное объявление о новом большом походе на Крым. Большой полк («московская рать» у Кохена) должен был якобы возглавить сам В. В. Голицын и его сходные воеводы боярин И. Ф. Волынский, окольничий В. А. Змеев; войска Новгородского разряда — боярин А. С. Шеин и его товарищ князь Ф. Ю. Барятинский; Рязанский разряд — князь В. Д. Долгоруков; Севский разряд — окольничий Л. Р. Неплюев и Г. И. Косагов; низовские рати («казанцев и астраханцев») — И. Ю. Леонтьев. Под страхом смертной казни все «рати» должны собраться за месяц (!) в Сумах, Обояни и Рыльске, а всем военачальникам якобы приказано ехать наперед, «чтобы собрать сложенное в прошедшем году в украинских городах оружие, привести его в порядок и раздать войскам»^[475]. В основном указанная роспись воевод дублировала прошлогоднюю схему. Более того, срок сосредоточения войск был очевидно нереальным, поскольку к первому Крымскому походу было указано готовиться еще в сентябре 1686 г., и даже в этом случае войска выступили с опозданием. Нам не удалось найти подтверждение указу от 28 января в документах Разрядного приказа или иных ведомств, более того, есть достоверный указ от 21 января, касающийся действий только ограниченного контингента войск (см. выше). Известие Кохена, таким образом, ложное, но оно, по всей видимости, отражает дискуссии в правительстве касательно дальнейшего ведения войны. В. В. Голицын пытался настоять на организации большого похода, однако его позиция вызывала недовольство правящей верхушки (в том числе и потому, что время для его организации уже ушло), поэтому в текущем году было решено ограничиться локальными операциями. Косвенно об этом свидетельствует и сам Кохен, указывающий на «совещание» по поводу дальнейшего участия России в войне, на котором патриарх Иоаким и вовсе выступил за направление основных усилий на взятие Азова^[476].

Наконец известие Кохена не подтверждает дневник П. Гордона, фиксировавший все важнейшие новости военного характера. 9 февраля шотландскому офицеру было приказано составить план крепости, которую предполагалось соорудить у впадения р. Самары в Днепр, а уже на следующий день он представил «планы различных моделей или размеров»: на 2 и 1,2 тыс. сажен в окружности. Сам Гордон выступал за меньший, считая, впрочем, что и этот будет «слишком велик», представив также варианты укрепления с пятью, шестью и семью больверками «согласно малой королевской мере», а также еще один — с девятью больверками «по большой королевской» мере. 16 февраля из Москвы выехал Л. Р. Неплюев, которому предстояло руководить строительством нового «города»^[477].

В это же время переговоры касательно плана будущей кампании прошли с польским резидентом Ежи Домиником Довмонтом. Еще 24 февраля польская сторона вновь попыталась навязать России план короля Яна Собеского, заключавшийся в ударе российских войск на турецкие крепости на Днепре и Очаков, затем на Крым одновременно с походом польско-литовской армии на Каменец-Подольский. 5 марта российская дипломатия вроде бы выразила согласие на поход к днепровским городкам, а также заявила о намерении строительства самарской крепости. В ходе этих встреч, а также более раннего раунда русско-польских переговоров (в декабре 1687 г.) состоялся уже традиционный обмен обвинениями в несоблюдении условий военного союза. Речь Посполитая выражала недовольство свободным передвижением татар из Крыма в Белгородскую орду; Россия указывала, что часть крымцев с нураддином откочевала туда еще до заключения Вечного мира и упрекала польско-литовскую сторону в бездействии в кампанию 1687 г.^[478]

6 марта, на следующий день после совещания с Довмонтом, в Малороссийском приказе были подготовлены документы (два текста наказа, «отпуски» царских грамот Л. Р. Неплюеву, Г. И. Косагову, И. С. Мазепе) касательно планов военной кампании 1688 г. Благодаря тому, что с гетманом Мазепой их должны были обсудить Неплюев и Косагов, мы можем получить детальное представление о формировании этих планов. В соответствии с декларациями в адрес польского союзника русское правительство ставило на текущий год две крупные военные задачи: овладение турецкими городками на Днепре и строительство крепости на р. Самаре.

В соответствии с указом от 21 января Мазепа и Л. Р. Неплюев должны были идти на «неприятелей креста святаго для промыслу под турские городки на Днепре стоящие и… промысл чинить». Детали похода (когда и каким путем двигаться, как снабжать войска продовольствием, какую артиллерию и сколько военных припасов брать в поход и т. д.) гетман должен был обсудить на совместном совете с русскими военачальниками.

Строительство крепости на р. Самаре предполагалось вести силами русских ратных людей и «малоросийских городов работными людьми…», которые должны были «высечь бревен и иных лесных припасов», доставив их «водою к устью реки Самары». Указ о том, «какову тому городу на мере и крепостию быть», к Мазепе должны были прислать в ближайшее время. Крепость планировалось населить «ратными жалованными людьми» с семьями «из великороссийских городов» в количестве около 2 тыс. человек. Финансирование гарнизона должно было происходить за счет «зборов малоросийских денег и хлебных запасов». Помимо основной крепости в Москве предполагали «по реке Самаре на тех местех, которые удобны к переходом неприятелским, построить городы и осторожки и населить те построеные городы и острожки великоросийскими и малоросийскими людьми, такими, которыя похотят там имети свое поселение доброволно», с передачей им в пользование окрестных лугов и пастбищ. Сооружение крепости, таким образом, должно было стать началом колонизации Россией пространства между Самарой и Орелью по образцу поселений Слободской Украины. Ведать их должны бы были воеводы новопостроенной крепости, но «вольность тем новопоселеным обывателем иметь бы по оброзу слободцких городов». Г. И. Косагов с шеститысячным войском и гетманским подкреплением (количество Мазепе следовало определить самому) должен был заранее выступить на Запорожье, чтобы прикрыть строительство крепости, которым должны были заниматься гетман с Неплюевым, от возможного крымского набега. Части ратных людей Севского разряда с С. П. Неплюевым необходимо было пребывать в готовности в Севске на случай прихода неприятеля под Киев или на Левобережную Украину и «по подлинным вестям» идти к Путивлю. Войскам Белгородского разряда во главе с Б. П. Шереметевым также следовало «от приходу неприятелей креста святага быти во всякой осторожности… и стояти с ратьми по черте и за чертою, в которых местех воинской случай употребляти будет». Мазепа дополнительно должен был прикрыть границы Малой России своими казаками.

Одно из важнейших решений, которое Мазепа, Неплюев и Косагов должны были предложить правительству, касалось очередности обеих операций: «а в которое время ту крепость на Самаре и в которых местех построить, напред ли, не ходя под турские для промыслу на Днепре стоящие городки, или поворотясь оттуды?»^[479].

12 марта Л. Р. Неплюев получил царское распоряжение с указанием ехать к гетману для совета, 15 марта он и Косагов выехали из Севска на Украину, прибыв в Батурин на следующий день^[480]. Обсуждение плана кампании с участием генеральной старшины и полковников состоялось в 20-х числах мая в Батурине и Глухове. О его завершении Мазепа уведомил Голицына 26 марта 1688 г., приложив к письму обширные статьи^[481]. Отдельно статьи по результатам встречи направил в Москву Л. Р. Неплюев, их содержание уточняло и дополняло гетманские предложения^[482]. Несомненно, однако,что оба этих документа были плодом коллективного творчества казацкой верхушки и русских военачальников.

Больше всего внимания в них было уделено походу на Казы-Кермен. Гетман прислал в Москву описание крепости и ее гарнизона^[483]. Эти сведения основывались на «сказке» Алея (Али) — «турченина», батуринского пленника, которого в 1687 г. захватили запорожцы, разбив на Днепре возле Сечи три турецких судна (был отправлен еще к И. Самойловичу). «Сказка» была, по всей видимости, приложена к гетманскому письму царям от 27 марта^[484]. Согласно этому описанию Казы-Кермен был «силный и обронный», представлял собой каменную крепость, в которой насчитывалось «двенатцать бойниц отроговых», ширина каменной стены составляла полторы сажени (почти 3,5 м), высота — двенадцать сажен. Стена была окружена глубоким рвом, глубиной «на полтретьи сажени», шириной — пять или шесть сажен. За рвом располагалась «рубленая стена деревянная высокая так, как бы устроенный высокий взвод; от поля кругом города обведена». Артиллерия Казы-Кермена насчитывала 80 пушек, к которым прошлым летом добавились еще 30. «У тех у всех пушек пороху и ядер великий достаток», — свидетельствовал Али. Гарнизон крепости он оценивал в 2200 конных и пеших воинов, получающих ежемесячное жалованье. Для снабжения гарнизона в Казы-Кермене были устроены «три погреба под бойницами каменных великих», которые «насыпаны полны проса, и с тех погребов емлют на три месяцы обыкновенной дачи двум тысячам воинским людям и николи того проса ис погребов не починают, разве тогда дают, коли б имело гнить или коли на то место новое в запас привезут». Таким образом, указанные каменные подвалы с запасами проса были продовольственным резервом на случай осады, гарантировавшим, что по крайней мере первые три месяца после ее начала гарнизон не будет голодать. Подобных запасов не имели городки, расположенные на Таванском острове. При этом в одном из них было 25 пушек, в другом — 23 с запасами пороха и ядер. Укрепления обоих таванских фортов были по структуре похожи на казыкерменские, хотя и меньшего масштаба: «стены также ниские и уские, не так, как около Казыкерменя, по за стеною также в круг не зело великие рвы обведены, а за рвами стена рубленая деревяная кругом построена». Гарнизон каждого из островных укреплений насчитывал 500 человек. Боевой дух османских гарнизонов Али оценивал весьма высоко^[485]. В случае наступления противника они рассчитывали на скорую помощь крымского хана^[486].

Описание Мазепы, основанное на свидетельствах Али^[487], тем не менее добавляло к его сказке ряд новых деталей. Так, в нем отмечалось, что помимо 2200 служилых людей, вместе «с торговыми и гулящими людми», способных к обороне, в Казы-Кермене может быть 3 тыс. человек. Артиллерия крепости состояла из «великих, середних и затинных» пушек, расположенных на башнях и стенах. Вместе с остальными тремя городками, гарнизон каждого из которых насчитывал по 300 человек (а не по 500, как сообщалось в сказке), общая численность обороняющихся в турецких крепостях оценивалась приблизительно в 4 тыс. человек^[488].

Таким образом, османские укрепления в низовьях Днепра представляли собой серьезную цель: хорошо укрепленные современные крепости, с многочисленным артиллерийским парком, сильным гарнизоном и достаточными запасами продовольствия, пороха и ядер, чтобы выдержать несколько месяцев осады. Три из них были небольшого размера, однако таванские укрепления, расположенные на острове, дополнительно были защищены водами обтекавшего его Днепра. На скорую капитуляцию Казы-Кермена рассчитывать не приходилось, более того — существовала угроза скорого прихода на помощь осажденным крымских татар.

В этих условиях Мазепа выражал готовность выставить для «добывания» крепостей 30-тысячное казацкое войско при условии, что с ним будут посланы два русских пехотных полка («для бережения моей целости») примерной численностью в 2 тыс. человек. Сам Л. Р. Неплюев, отмечая, что по предыдущему указу под Казы-Кермен с ним должно идти 10 тыс. войска, а с Косаговым — 6 тыс., просил прибавить ему еще 10 тыс., чтоб контингент под его командованием составил 20 тыс. человек. Предположительно (фрагменты с числами утрачены) 10 тыс. человек должны были заниматься непосредственно осадой Казы-Кермена (быть «над городом в промыслу»), 10 тыс. человек — охранять обоз и прикрывать пути возможного наступления крымцев на выручку осажденным, 6 тыс. — действовать в «плавной» рати.

Особенно Неплюев настаивал, чтобы в походе приняли участие генерал-поручик Патрик Гордон, подполковник Иван Лешуков, полковники Алексей Ливенстон и известный мастер саперного дела венецианец Юрий Лима. Причем Гордону предлагалось «итить и быть сходным товарыщем» и ведать те полки, которые пойдут на судах по Днепру. Насчет Гордона Неплюеву вторил и Мазепа: «А понеже гораздо знаем, что генерал Петр Иванович Гордон, как в полевом воинском деле крепко искусен и в добывании крепостей знающей, того ради просим покорно, дабы… ему в том походе быти велели».

Что касается артиллерии, то в статьях Мазепы констатировалось: «той крепости кроме ломовых и верховых пушек и подкопов иными промыслы добывать трудно». Неплюев предлагал для осады Казы-Кермена использовать десять «ломовых» пушек и, видимо, такое же количество (фрагмент документа с числом утрачен) «гранатных». Артиллерию предлагалось взять из Киева или из Севска.

Косагов и Неплюев планировали выступить 20 мая «из указных мест», чтобы «случиться» с шедшим из Батурина Мазепой, «перешед реку Ворсклу к речке Коломаку». Основным силам следовало двигаться к цели похода «сухим путем, а через Днепр перевозитися выше устье Самары», «в плавном походе» на городки предполагалось участие 6 тыс. человек великороссийских ратных людей, 4 тыс. малороссийских казаков «на тех байдаках, которые на Кадацких островах обретаются» (в случае нехватки дополнительные струги следовало прислать из Киева; предусматривалось, что даже по вешней воде струги не смогут пройти пороги, в этом случае их следовало «переделать в такову меру, как бы их бес трудности через пороги переправити возможно было»). Вообще «плавному промыслу» или действиям «плавной рати» в статьях уделялось особое значение. Мазепа подчеркивал его важность, считая, что пехота на стругах может решить несколько задач: сковать силы крепостей, расположенных на Таванском острове; блокировать подход возможных подкреплений от устья Днепра — с Черного моря и Очакова; воспрепятствовать переправе крымских татар, если они придут на выручку днепровским крепостям; наконец, если бы переправа удалась и татары угрожали бы русским тылам и снабжению, «плавная рать» могла наладить доставку фуража с днепровских островов; кроме того, на судах под Казы-Кермен можно доставить осадную артиллерию^[489]. Неплюев добавлял к этому, что струги для «плавной рати» следует доставить из Киева, при этом он предлагал дополнительно построить «суды карбусы», прося прислать мастеров из Москвы и Вологды, а также пеньки и «на переделку судов» смолы «немалое число».

В статьях Мазепы отмечалось, что хлебных запасов от момента, «как ратные люди пойдут от Кодака, надобно на четыре месяца». Рассчитывали использовать запасы с Кодацкого острова, а в случае их нехватки продовольствие следовало послать из Киева. Для доставки хлебных запасов с Кодацкого острова на Низ по высокой воде предлагалось послать заранее слободских казаков — ахтырских или других. В случае, если бы весь этот хлеб ниже Днепра через пороги переправить не получилось, запасы к Казы-Кермену можно транспортировать на подводах.

Неплюев просил отдельно позаботиться об оружии солдатам, которые пойдут под Казы-Кермен (ружья, копья, бердыши), отмечая, что «Севского полку у ратных ружья отбирать нелзя, потому что по указу великих государей велено думному дворянину и воеводе Семену Протасьевичу с Севским полком быть в походе в готовности». Помимо этого, он указывал на необходимость прислать «остаточные» струги из Трубчевска и Брянска, загрузив их гранатами, железом, смолой и прочими «полковыми припасами». В экспедиционный корпус воевода Севского разряда предлагал включить 900 человек лучан и торопчан, а также еще 4 тыс. человек севских служилых людей, «которые служат по половине из городов», а также «за вины за прошлогодцкие бунты» 2 тыс. человек из полка Михаила Вестова и Старооскольский полк («да за вины ж и что розбежались все»). Оба формирования участвовали в 1687 г. в бунте полка Г. И. Косагова.

Что касалось мобилизации войск для прикрытия южных границ, то Мазепа просил, чтобы части войск Белгородского разряда с Б. П. Шерметевым было приказано стоять на Коломаке «для того, чтоб казаки, которые будут в полкех и в домех, смотрели на него небезстрашно». Благодаря правительство за решение послать войска С. П. Неплюева в Путивль, гетман просил из него 1 тыс. человек конных направить «на побережье днепровское под Переясловль, дабы там чрез все лето для бережения краю для постраху неприятелей обретались». Сам же Мазепа обещал своих людей также расставить «по днепровой берег», чтобы обезопасить границы.

Идея выслать отряд Косагова на Запорожье в качестве авангарда не была поддержана Мазепой. В гетманских статьях выражалось опасение, чтобы в случае подобного похода «его полку ратные люди пред времянем тамошних неугодных местах не знужились и впред грядущие труды не оказались безсилны и безопасны». Если Косагову и «наперед вытти, — отмечалось в статьях Мазепы, — однакож де подождати бы нас на Самаре, дабы все мы там совокупившися и чрез Днепр переправився, и суды и запасы чрез пороги переправив… под Казыкермень обще учинили поход». Ожидая главное войско на Самаре, Косагов единственно мог бы «приложить тщание до переправления чрез пороги байдаков, когда еще вешние воды в великости своей стояти будет».

Касательно строительства крепости на Самаре, то здесь между «инструкцией» Мазепы и статьями Л. Р. Неплюева были небольшие расхождения. Безусловно признавалось, что новый город «делать надобно, для того, что может быти тот город неприятелем крымским людем страхом», а царским войскам, которые пойдут на Крым, «надежным пристанищем». Место строительства предполагалось выбрать во время похода под Казы-Кермен («порадеем учинити осмотр», — писал Мазепа). В гетманской «инструкции» отстаивалась следующая очередность: сначала поход на Казы-Кермен, затем строительство крепости, поскольку «ратным людем в промысле военном быти имеючи, того городового дела не делати, потому, есть ли те ратные люди у того дела утрудятся, то в военном промыслу утомленные, не совершенно будут надежны». При этом предлагалось «делать те городовые крепости и от приходу неприятелского охранять великороссийских и слободцких полков нетчиком и беглецом». Кроме того, Мазепа «для охранения» и «для городового строения работных людей» обещал оставить на р. Самаре 4 тыс. человек. Гетман полагал, что крупной атаки ожидать на место строительства не стоит, поскольку неприятель будет связан операцией под Казы-Керменом: «хан крымский со всеми своими бусурманскими силами, оберегая ту крепость, будет стоять против тех их царского пресветлого величества сил, которые оное добывать будут». Неплюев поддерживал строительство города на Самаре, однако считал, что вести его следует одновременно с походом на Казы-Кермен: «естли город строить, то татаром будет небезстрашно, а государским ратным людем, идучим назад (то есть от днепровских крепостей. — Авт.), будет надежно, да и малоросийских городов казаком и запорожцам к лутчему утверждению».

Мазепа договорился с Неплюевым и Косаговым, что вместо леса, который должны были высечь и доставить малороссийские люди на строительство города, гетманские люди сделают 100 лодок для великороссийских ратных людей и пригонят их к устью Самары. «А городовую стену и иную крепость те вышепомянутые войсковые работные люди зделают сколко будет возможно, а старшине и урядом, которые будут у городового дела над теми работными людьми», гетман обещал приказать, чтоб «они дозирали того прилежно и неотступно, имея тщание, чтоб тех городовых крепостей по настовлению инженера зделано было немало». Неплюев добавлял к этому, «чтоб великие государи указали по гетманскому челобитью в Олешанских лесах гадячским и миргородским полчаном на водяные суды высечь лесу».

Одним из деликатных был вопрос о жалованье служилым людям самарского города. Мазепа в статьях, с одной стороны, признавал: «что ни есть под моим региментом людцких поселений и надлежащих с них повинности, все то Божие и их монаршеское». С другой стороны, гетман уклонялся от окончательного ответа касательно финансирования гарнизона и просил еще дать ему время на размышление и совет со старшиной^[490]. А в отдельном письме В. В. Голицыну, также отправленном в Москву с М. Вуяхевичем, гетман уже недвусмысленно намекал, чтобы его освободили от «зборов» на гарнизон будущей самарской крепости. Мазепа указывал, что войсковой скарб и так уже несет немалые расходы на содержание наемных полков, запорожских казаков, которые приходят на зимовку в города Гадячского и Полтавского полков, а также на снабжение Запорожской Сечи^[491].

Приезд М. Вуяхевича в Москву с гетманскими статьями положил начало обсуждению правительством окончательного плана кампании 1688 г., который был принят в середине апреля. Дату — 16 апреля — указывает в своем дневнике П. Гордон, который вообще достаточно точен в своих наблюдениях, почти всегда подтверждающихся русскими архивными материалами. В этот день шотландец сделал запись о встрече с М. Вуяхевичем (по словам автора дневника, он «страстно настаивал на моей отправке к армии») и В. В. Голицыным, отметив, что «дело с Казыкерменом стоит и едва ли будет совершено или решено». А спустя два дня Гордон сообщил об отпускной аудиенции гетманского посланца и отмене планов похода на Казы-Кермен («нападение на Казы-Кермен не решено»)^[492].

С информацией об этом 18 апреля 1687 г. к Мазепе был отправлен стольник Андрей Иванович Лызлов. Черновик наказа ему сохранился крайне плохо, часть листов отсутствует, другие повреждены, нарушен порядок сохранившихся листов. Тем не менее указанный документ дает возможность реконструировать окончательные военные решения Москвы на текущий год более-менее целостно. Все мероприятия, столь детально обсуждавшиеся в конце зимы — начале весны, были решительным образом пересмотрены. Кампанию было решено провести в сугубо оборонительном ключе, поставив во главу угла задачу строительства самарской крепости.

Лызлов должен был объявить Мазепе, что в текущем году ему и Неплюеву с войсками следует «идти на свою великих государей службу на реку Самару для строения крепостей», соединившись 25 мая на р. Коломак. Гетману приказывалось послать в поход 20 тыс. казаков (предусматривалось, что в случае сложной обстановки на Украине и какого-то «замешания» в отдельных полках Мазепа пошлет вместо себя надежного «региментаря»), расположив оставшееся войско «для остерегания от неприятелскаго приходу» «в пристойных местех». В поход «для бережения… целости» гетманы из Москвы к Мазепе обещали отправить два полка московских стрельцов. Придя на Самару, Мазепе и Неплюеву предписывалось найти «к тому городовому строению пристойное место» и приступить к сооружению крепости. Строительство прямо объяснялось необходимостью создания опорных пунктов для будущего нового наступления на Крым: новый город «царского величества ратем, которые посланы будут на крымские юрты, будет надежным пристанищем». При этом накануне выступления Мазепа должен был приказать не только «словесно розголосить, но и уневерсалами объявить, что тот их великих государей с ратными людми поход будет на самой Крым и для промыслу под турские городки, на Днепре стоящие». О планах же строительства Самарской крепости никто из «посополитых людей» знать был не должен. Только в случае «подлинных» вестей о том, что крымский хан отправился в поход на Польшу, несмотря на «отвращение себе от их городового строения и от промыслу запорожского», Неплюеву и Мазепе предписывалось «для удержания хана крымского» идти «сухим путем и плавным» со всеми силами на Запорожье и под «турские городки» и «чинить… как над городками, так и над крымскими юрты военной промысл». Однако, сделав последнее объявление гетману при старшине, Лызлов наедине должен был пояснить Мазепе, что это было сделано нарочно, для «старшины и посполства», тогда как в реальности великие государи «наступателного над неприятели промыслу и над турскими городки промыслу ему, гетману Ивану Степановичю и околничему и воеводе Леонтью Романовичю чинить не указали, а иметь [им] промысл оборонителной» (курсив наш. — Авт.).

Идя на встречу просьбам гетмана, в Москве согласились с тем, чтобы Б. П. Шереметев держал в текущем году в готовности войска «по черте и за чертою». Критику Мазепой похода Косагова на Запорожьев в Москве не восприняли. Генерал должен был действовать по схеме 1686 г., двинувшись «сухим путем» с отрядом («а ратным людем с ним быть по прежнему наряду») в Запорожье, «где он прошлого году стоял», чтобы «над теми крымскими татары на переправах их при помощи Божии промысл чинить». Единственное отличие от планов двухлетней давности состояло в том, что теперь Мазепа должен был отправить вместе с Косаговым «малоросийских городов ратных людей в тот поход немалое число, надежных и со всякими воинскими и хлебными нескудными запасы». Меры по обороне днепровского рубежа включали не только концентрацию войск С. П. Неплюева под Путивлем «по подлинным вестям», но и усиление гарнизонов Киева и Переяславля, в каждый из которых предполагалось послать «по полку стрелецкому с началными людми». Соответственно и гетману следовало направить в район Днепра часть своих войск.

Согласно принятым ранее на себя обязательствам Мазепе предстояло обеспечить изготовление и доставку в устье Самары ста лодок для передачи Г. И. Косагову. Кроме этого, гетману поручалось «по вешней воде» отправить на Запорожье к Косагову суда с хлебными запасами, которые были оставлены на зиму на Кодацком острове.

Мазепе также сообщали, что в Москве нет четких представлений о планах военной кампании в Речи Посполитой. В русской столице предполагали, что большого похода с участием короля вряд ли стоит ожидать, не знали там и того, будут ли куда-нибудь посланы войска во главе с гетманами. Лызлов должен был объяснить гетману отказ и от «большого» похода на Крым^[493] («великому генералному на Крым походу всеми войски ныне быть для прошлого походу тягостей невозможно, а надобно ратным людем нынешняго лета поисправитца») и от «малой» экспедиции на Казы-Кермен («с нынешними людми, которым с ним гетманом и с околничим и воеводою быть велено, под городки итти не надежно и от неприятелского приходу опасно»; кроме того, время на подготовку такого похода уже упущено)^[494].

Переговоры гетмана с Лызловым были закончены 6 мая, однако об их результатах сведения в источниках отыскать не удалось^[495]. Впрочем, к этому времени было уже очевидно, что в результате обсуждений и дебатов в русских политических кругах (с участием Мазепы), продлившихся всю вторую половину зимы и почти всю весну, утвержденные планы кампании 1688 г. были довольно скромными и носили явно оборонительный характер. Отказавшись от «большого» похода, московские власти достаточно долго колебались насчет организации похода «малого» — на Казы-Кермен, однако в результате решили не предпринимать и его. Главной «службой» ратных людей и гетманских казаков на южных рубежах страны стало строительство новой крепости в устье р. Самары.

Основание Новобогородицка

Первый Крымский поход показал недостаточность военных усилий, которые могли бы принудить хана не только принять хотя бы минимальные условия русской стороны, но даже начать переговоры. Подобный итог, несомненно, должен был поставить перед московским правительством и главным инициатором военной экспедиции на Крым В. В. Голицыным вопрос о необходимости расширения мер военного давления на противника, и в первую очередь об укреплении позиций России в низовьях Днепра. В Москве прекрасно понимали необходимость этого, о чем свидетельствует основание Каменного Затона и размещение там гарнизона летом 1686 г. План постройки крепостей на р. Самаре обсуждался еще на военном совете 14 июня 1687 г., а в царской жалованной грамоте новому гетману Мазепе говорилось о необходимости сооружения целой системы крепостей на р. Самаре и Орель (у ее притоков Орчика и Берестовой) «для утеснения и удержания Крыма», которые предполагалось населить «охочими малороссийскими людьми»^[496].

23 мая 1688 г. полк Л. Р. Неплюева выступил в Самарский поход из Рыльска, прибыв к середине июня в Ахтырку. После сбора всех ратных людей он насчитывал около 15 тыс. человек, включая 4 рейтарских (более 3 тыс. человек), 10 солдатских полков (почти 11 тыс. человек), 1,5 тыс. слободских казаков Харьковского и 500 — Ахтырского слодобских полков^[497].

Мазепа собрал для похода на Самару 20 с лишним тыс. выборных казаков Черниговского, Нежинского, Лубенского, Гадячского, Стародубского, Прилуцкого и Миргородского полков, а также конные и пешие наемные полки^[498]. Помимо казаков, в гетманском войске были и два стрелецких полка — стольников и полковников Б. Ф. Дементеева и А. А. Чубарова^[499]. Мазепа рассчитывал выступить из Батурина 25 мая, однако задержался, оправдываясь поздним прибытием в гетманскую ставку вышеупомянутых стрелецких полков. 13 июня стрельцы наконец прибыли в Батурин и уже на следующий день гетман выступил в поход, а 20 июня съехался в лагере под Константиновом («в урочище близ реки Сулы ниже городов Недрыгайлова и Костянтинова») с Неплюевым (прибыл без войска). Здесь Мазепа и глава Севского разряда обсудили планы дальнейших действий^[500]. Статьи, посланные Мазепой в Москву по итогам этого совещания, сохранились не полностью, тем не менее они позволяют вполне определенно очертить высказанные гетманом предложения по организации Самарского похода и волновавшие его в связи с этим проблемы.

Мазепа по-прежнему отказывался мобилизовать на строительство людей из малороссийских полков, у которых наступает период «сенокосу и хлебной жатвы», соответственно, строительство должно было реализовываться силами малороссийских казаков и русских полков, каждому из которых планировалось выделить свой участок работы. В связи с недовольством запорожцев, которые могли «помириться с ордой» и тем самым спровоцировать татарский набег в район устья Самары, Мазепа по согласию с Неплюевым предлагал послать в район крепости «прибавочное войско», «с которым бы возможно было неприятелским бусурманским наступлениям давати отпор и устрашити и уняти такие неприятных голов запорожских намерения». Также гетман напоминал о необходимости выслать «в средину Малой Росии» часть Севского полка во главе с С. П. Неплюевым, который должен был расположиться «обозом под Быковым между Прилукою и Переяславом». Мазепа вновь повторял свой тезис о нецелесообразности войскам Косагова идти сразу на Запорожье (тем более что его полк еще не был готов к походу), как это планировалось изначально. Он предлагал, чтобы Косагов спустился с основным войском к устью Самары, а там уже решение о его марше на Запорожье должно было быть принято «смотря по ведомостям». Основное войско Мазепа предлагал не держать долго на Самаре и отвести его немедленно после постройки города (на нее отводилось три-четыре недели) в связи с необходимостью подготовки к будущему большому походу на Крым, оставив в качестве гарнизона 3 тыс. «ратных людей» (часть его могла быть сформирована за счет украинских казаков) с «знатным» и в «воинских делех искус ным» командиром. Наконец, после завершения строительства гетман выражал готовность даже осуществить поход вместе с русскими войсками на Перекоп, при наличии трех условий: 1) получения «подлинных доводов», что Селим-Гирей сам пойдет в поход «в полуденные страны против войск християнских цесарского величества» или вышлет туда «многие орды», в результате чего Крым «останетца в малолюдстве»; 2) если «травы в полях горети не станут и в кормах конских скудости не будет»; 3) если «от запорожцов и от городовых каковых малодушных противности какой и препятия не будет». Также Мазепа сообщал, что «чолны или лотки», которые он обещал сделать в городах своего регимента «и ратным государским людем для плавного походу отдати», уже готовы, и гетман велел их отвести по Днепру к Кодацкому острову.

Из царского ответа на статьи Мазепы сохранились лишь отдельные листы, из которых, опуская формальности, можно получить информацию лишь об одном решении, которое было принято в русской столице в ответ на гетманскую просьбу. Речь шла об указе Б. П. Шереметеву идти с полками Белгородского разряда на р. Коломак и до возвращения Мазепы и Неплюева из Самарского похода «стоять в том месте со всякою осторожностью и осмотрением, чтоб неприятелские бусурманские войска в державу их царского величества безвестно не напали»^[501].

3 июля Мазепа пришел на р. Коломак, где, по всей видимости, на следующий день соединился с войсками Неплюева и Косагова. 5 июля объединенное войско двинулось к Самаре^[502]. Как сообщал присутствовавший в русском войске польский резидент и брацлавский стольник С. Глосковский, великороссийские и малороссийские войска шли в следующем порядке: справа — Неплюев, в центре — Мазепа, слева — Косагов. Польский дипломат хвалил московское и казацкое войско («барзо доброе»), две трети которого составляла пехота, а треть — конница. Русско-украинские войска прибыли на назначенное для строительства место 22 июля (12 июля по старому стилю), и уже на следующий день начались работы по возведению крепости. Неплюев, Косагов, Мазепа и откомандированный для руководства стройкой инженер-иноземец полковник Вилим Фанзален разметили расположение будущих укреплений, а солдаты и казаки начали копать рвы и насыпать валы^[503]. 25 июля Мазепа сообщал царям, что «рвы и валы по большой части зделаны, так и дерном належащее и потребное строение знатно оказуется, и даст Господь Бог, что всемогущею его помощию в первых числех августа так крепость станет в своем совершенстве»^[504]. Гетман особенно хвалил Неплюева, который якобы пропадал на стройке с утра до вечера, несмотря на слабое здоровье, вызванное приступами с обилием мокроты^[505].

В результате строительных работ к 1 августа 1688 г. были возведены земляные укрепления, а к 27 августа сооружены 260 просторных изб для гарнизона, в том числе 1 приказная и 3 воеводские избы, храм во имя Пресвятой Богородицы, 2 пороховых погреба, ледник, 17 плетневых сараев и другие строения. Центр новопостроенного города имел периметр 410 сажен и был предположительно опоясан деревянным палисадом (в описи он не упоминается), рвом и валом, на котором были оборудованы 17 пушечных раскатов. Вокруг него был устроен посад, защищенный рвом (ширина — 2,5 сажени; со стороны реки — 1,5 сажени; глубина — 1,5 сажени) с 17 выводами и валом, периметр которого составлял 1641 сажень. Переброшенные через рвы мосты были укреплены надолбами. Ратные люди Л.Р. Неплюева построили 170 двойных изб в 4 окна, 3 сарая, оборудовали 14 раскатов под орудия; полк Г. И. Косагова соорудил 50 двойных изб, 4 плетневых сарая с камышовой крышей для хранения хлеба, 3 орудийных раската; казаки Мазепы — 7 дворов, включая 6 изб с сенями и 2 светлицы, 9 плетневых сараев; два полка находившихся при гетмане стрельцов — 1 плетневый сарай с камышовой крышей. Для нужд будущего гарнизона было накошено 4047 возов сена^[506].

После завершения строительства, в конце августа, Мазепа предлагал В. В. Голицыну построить еще одну крепость, в устье впадавшей в Самару речушки Бык, для контроля за традиционными путями татарских набегов^[507], однако осуществлен этот план в 1688 г. не был, а в следующем году еще одну крепость построили в другом месте.

Первым комендантом Новобогородицка должен был стать командовавший Орловским полком Константин Малеев (входил в состав Севского разряда), однако Мазепа, посоветовавшись с Л. Р. Неплюевым, не стал его назначать, потому что он был «человек… в слове зело тих» и к тому же необходим окольничему для пересылок с гетманом. В итоге крепость передали во временное управление Г. И. Косагову до приезда назначенного воеводой боярина И. Ф. Волынского^[508]. По наряду от 18 августа 1688 г. в Новобогородицке должен был разместиться гарнизон численностью 547 копейщиков и рейтар и 3944 солдат (всего 4491 человек). По перечневой росписи, которую прислал в Москву Г. И. Косагов, налицо в Новобогородицке оказалось 499 рейтар и 3515 солдат (всего 4014 человек), включая рейтарский полк Кашпира Гулица и солдатские полки полковника Юрия Шкота, подполковника Калистрата Данилова, полковника Федора Стремоухова (все из полка Л. Р. Неплюева). К 1 декабря 1688 г. численность гарнизона еще сократилась — до 3463 человек (489 рейтар и 2974 солдата)^[509]. По расчетам Разрядного приказа на первый месяц снабжения гарнизона (исходя из перечневой росписи) денежным жалованьем и хлебными запасами необходимо было 1525 руб. 8 алтын 2 деньги (первая выдача, видимо, должна была охватывать и предыдущие месяцы, потому что в дальнейшем ежемесячное жалованье на весь гарнизон рассчитывалось на уровне около 527 руб. в месяц) и 1003 четверти с полуосьминой ржаной муки (752 четверти с осьминой и четвериком), круп и толокна (по 125 четвертей с осьминой и с четвериком и получетвериком). Хлебных запасов в Новобогородицке было с лихвой — в дополнение к имевшимся почти 28 тыс. кулям муки, овсяных и гречневых круп, толокна и пшена Г. И. Косагов в конце октября принял у прибывшего из Киева майора И. Личковского еще почти 10 тыс. кулей / четвертей муки (спущены по Днепру на стругах). Всего к концу года в крепости было сосредоточено более 33 тыс. четвертей ржаной муки, более 2,3 тыс. кулей круп и пшена, более 2,5 тыс. кулей толокна — всего более 37,4 тыс. четвертей. Наконец, к этим запасам севский воевода и окольничий Л. Р. Неплюев должен был прислать по царскому указу (дан в октябре 1688 г.) в Новобогородицк 26 тыс. (позднее цифра уменьшена до 25 тыс.) четвертей сухарей^[510]. Для находившегося в крепости гарнизона, как показано выше, нужна была лишь небольшая часть указанного продовольствия. Очевидно, что столь значительные запасы сосредоточивались в преддверии второго Крымского похода, и в этом — служить надежной продовольственной базой для действовавших на юге войск — заключалась одна из функций крепости. Именно так это понимал, в частности, С. Глосковский, который значительную часть своего письма коронному гетману С. Яблоновскому посвятил роли крепости в продовольственном снабжении действовавшей на юге русской армии. Благодаря ее постройке появилась возможность сосредоточить провиант для второго Крымского похода заранее, спуская его вниз по Днепру. Резидент также полагал, что Новобогородицк станет важным вспомогательным пунктом для атаки на Казы-Кермен и остальные днепровские крепости, значительно облегчив снабжение войск, которые могут быть туда направлены. Неплюев также поведал Глосковскому, что Новобогородицк облегчит слободским и малороссийским казакам атаки на Крым зимой, через посредство Запорожской Сечи^[511]. Все эти рассуждения, несомненно, отражали военно-политическое видение московского правительства касательно роли новопостроенной крепости в укреплении российского влияния в регионе.

Осенью 1688 г. — в первые месяцы 1689 г. в Новобогородицке активно формировалась местная администрация. Уже вскоре после завершения строительства Г. И. Косагов рапортовал, что с 1 сентября должны приступить к исполнению обязанностей избранные на кружечный двор «питейной голова» и целовальник, однако они до сих пор не приведены к присяге из-за отсутствия чиновной книги. 24 сентября последовал указ послать в Новобогородицк чиновную книгу через почту, однако память о ее покупке датирована лишь 12 ноября^[512]. 21 октября 1688 г. на службу в крепость был назначен подьячий Владимирского судного приказа Стенька Елизаров (вызвался вместо своего свойственника, подьячего Приказа Большой казны Алексея Бухарева) с окладом в 15 руб.^[513] Где-то в тех же числах в новопостроенную крепость получил назначение подьячий Поместного приказа Роман Ряховский^[514], а в ноябре воевода Рыльска князь А. Волконский по царскому указу отправил в Новобогородицк «для письма» подьячего местной приказной избы Леонтия Звягина^[515]. 15 января 1689 г. в Малороссийский приказ из Аптекарского прислали наряженного на службу в Новобогородицк лекаря Ивана Венедихтова с учеником Алексашкой Ивановым и лекарствами на 120 руб.^[516] Дьяком в южный форпост России был назначен Макар Полянский. Однако уже 27 ноября 1688 г. датирован отпуск царской грамоты в Новобогородицк об отзыве Полянского и направлении его в Чугуев, в формирующийся Низовой полк окольничего И. Ю. Леонтьева. Вместо него в Новобогородицк должен был направиться дьяк Марк Боженов. Это назначение, впрочем, не состоялось, потому что известно, что 27 февраля 1689 г. воевода Новобогородицка И. Ф. Волынский получил новую царскую грамоту о высылке к нему Боженова и направлении Полянского на этот раз в Чернигов, в распоряжение тамошнего воеводы князя Ф. Ф. Волконского. Однако к 1 марта Боженов в Новобогородицк не прибыл^[517], и Полянский служил в крепости и дальше. Не исключено, что перед нами пример неудачных попыток Полянского освободиться от тягостной службы на юге при помощи московских друзей и покровителей, пресекавшихся официальными властями.

Осенью 1688 г. началось заселение посада Новобогородицка «охочими людьми». Царское правительство поощряло переселение туда казаков и вольных людей из городов Малой России, но запретило воеводам принимать выходцев из слободских полков — Ахтырского, Сумского, Харьковского, а также из «Орельских городов». В Москве, таким образом, не желали пополнения населения Новобогородицка за счет умаления казачьего населения слободских городов, несшего службу в составе Белгородского разрядного полка, но поощряли выход населения из-под гетманского правления, тем более что гетман никакой власти в Новобогородицке не имел. Все население посада подчинялось новобогородицкому воеводе, подобно тому как «в великоросийских слобоцких городех жители пребывают», хотя и получало ряд льгот: беспошлинное изготовление меда и пива, сословное самоуправление в рамках конституированной социальной группы — казачества (должны были выбрать «между себя полковника и иную старшину») или мещанства («тем велено выбрать себе войта и бурмистра и иных урядников»); бесплатное получение строевого леса и дров. Однако торговля, а также винокурение облагались указными пошлинами (с бочки вина полагалось платить по ефимку чехами или мелкой серебряной монетой); при этом в городе заводился и царский кабак, «так же как в Киеве и в иных малоросийских и великоросийских городех»^[518]. В итоге социально-экономическая жизнь в Новобогородицке была организована царским правительством на основе модели, успешно опробованной ранее в слободских городах Белгородского полка, как это и предполагалось изначально.

Татарские набеги на Изюмскую черту лета — начала осени 1688 г.

В наказе Голицыну ко второму Крымскому походу отмечалось, что наступление московского войска в 1687 г. на Крым обусловило полную пассивность ханства в отношении русского пограничья в последующем году: «А хан крымской и юртов ево татарове и в то время и после того по нынешней по 197-й год потому ж нигде в тамошних местех не показались, толко в некоторых местех были загонные люди неболшие»^[519]. Весной и в первой половине лета, как мы видели, ордынцы действительно оставили русские рубежи практически в покое. Ни расставленные Мазепой по Днепру полки, ни собранные войска А. И. Хитрово (в Хотмыжске), Б. П. Шереметева (в Золочеве), С. П. Неплюева (в Путивле) не пришлось задействовать для отражения нападений даже средних татарских «загонов». Насколько оценка, изложенная в наказе, оказалась верной для второй половины 1688 г.?

Крымские языки, взятые запорожцами в апреле 1688 г., сообщали, что Селим-Гирей «имеет всех беев и мурз съезд быть к нему в Бакшисарай для думы». Совет должен был решить, высылать ли в текущем году войско на венгерский театр военный действий или нет, как того неоднократно требовал новый султан. Решение было особенно ответственным, учитывая, что в Крыму опасались нового «приходу» русских войск^[520]. Не исключено, что на указанном съезде обсуждались и возможные действия в отношении Москвы. Примерно в то же время киевский воевода И. В. Бутурлин сообщал Мазепе, что местные пасечники заметили в 25 верстах от Киева (урочище Кодачок) крупную татарскую орду (несколько тыс. человек). Мазепа немедленно велел провести разведку компании, стоявшей под Киевом, направив туда же дополнительно полк Г. Пашковского^[521]. Слухи эти, судя по всему, не подтвердились, поскольку сведения о каких-то активных действиях крымцев в районе правого берега Днепра за 1688 г. отсутствуют. Возможно, этому отчасти способствовали мероприятия русского правительства по охране днепровских рубежей. 20 июля Мазепа сообщал коронному гетману С. Яблоновскому, что приказал киевскому полковнику расположиться под Васильковом с Киевским и с частью Стародубского полка и «перебивати (перекрывать. — Авт.) шляхи даже до Житных гор», Переяславскому полку стать у р. Роси — «перебивати шляхи за Лебедин», Миргородскому — «к Черному лесу и перебивати шляхи до реки Богу»^[522]. С этой же целью по неодократным просьбам Мазепы в Переяславль был выслан полк С. П. Неплюева, сформированный из служилых людей Севского разряда (1,5 тыс. человек, включая 276 дворян и детей боярских сотенной службы, 280 рейтар, 268 севских казаков, 599 солдат; 4 двухфунтовые пищали, 200 ядер к ним). Ратные люди вышли из Севска 10 июля, в конце месяца прибыли в Переяславль, а уже в конце августа Неплюев получил указ о роспуске полка^[523].

В одной из грамот на имя царей (от 25 июля) Мазепа сообщал, что Селим-Гирей всю весну был в Крыму и лишь в начале июля вышел на р. Каланчак со всей ордой^[524]. Этому походу предшествовало начало активных рейдов татар против городов недавно построенной Изюмской черты. В течение июня — сентября нападению подверглись почти все городки ее западной части, расположенные по р. Мже и Северскому Донцу от Савинского (Савинцы) до Нового Перекопа. При этом целью татарских отрядов был не только захват пленных и добычи, но и повреждение укреплений самой черты. Кроме городов по черте, атакам орды подверглись также расположенные южнее ее Маяцкий и Тор.

В мае и апреле нападения были еще достаточно спорадическими и осуществлялись небольшими отрядами. В конце апреля в Белгород от маяцкого воеводы князя Тимофея Волконского пришло известие, что татары «поймали в Теплинском лесу многих людей», а 13 мая — еще одно письмо, с уведомлением о захвате 25 человек у Торских озер отрядом «воинских людей» численностью в 200 человек. По свидетельству троих бежавших из плена солдат «наемной пехоты», указанный отряд, дойдя до верховьев р. Миус, разделился: 150 человек отправились для захвата становища рыбака Дорофея Деревянного, к которому «приступали от утра до вечера». Судьба несчастного рыбака и его товарищей не известна, но вряд ли она была завидной.

В конце мая — в июне началась первая массированная атака орды на укрепления Изюмской черты. 27 мая за чертою, между «речак Торца и Голой Долины под Бабьим бояракам приходила немалая орда» (более 800 человек, «а с ними было три знамени, да прапар, да бунчюк»), атаковавшая «з дву сторон» находившийся там отряд харьковских и изюмских казаков под командованием Константина Донца, сына харьковского полковника. Бой длился «с первого часа до полудня и многих де их неприятелей на том бою побили и поранили». Из слободского отряда погиб один казак из Балаклеи, а трое изюмских казаков, включая змиевского сотника Степана Дьякова, были ранены из луков^[525].

18 июня в Белгород пришли письма из Маяцкого от князя Т. Волконского, а также от харьковского полковника Григория Донца и ахтырского полковника Ивана Перекрестова, что татары «болшим собраньем ис степи приходили под Торские озера да под Перекоп к иным тамошним местам и стада отогнали, а с теми де воинскими людми были черкесы и калмыки, а по той де стороне Коломка воинских людей татар многие силы были и по всему де полю в розных местех с сей де стороны Коломка многие воинские люди объявились и били Харковского полку казаков, которые высланы на службу»^[526].

25 апреля отряд харьковских казаков в 1,5 тыс. человек под командованием наказного полковника, сотника г. Валки Федора Мураховца двинулся «в крымской промысл» на соединение с Неплюевым. К 7 июня казаки находились «за речкою Коломком близ Мурамской сакмы от Нового Перекопу в 5 верстах», разбив там лагерь^[527]. Здесь в ходе строительства Изюмской черты в 1680 г. был сооружен перекопский вал, начинавшийся в верховьях Коломака и насыпанный поверх старых «валков». Он тянулся до построенного тогда же г. Нового Перекопа (Перекоп, или Новые Валки), перекрывавшего Муравскую сакму (шлях) — популярный маршрут набегов татар на русское пограничье. Городок был опоясан двумя линиями укреплений: наружной — в виде квадратной земляной насыпи и внутренней — в виде деревянного острожка. В 1681 г. там несло службу 218 черкасов^{name=r528>[528]}.

7 июня до «отдачи часов ночных» (то есть незадолго до рассвета) отряд Мураховца был атакован татарами — отрядом численностью около 4 тыс. человек. Татары «к обозу их приступали жестоко», казаки «с теми татары из обозу стрелбою и ручным боем билися до 6 часу дни и многих татар и под ними лошадей побили, а иных ранили и от обозу их отбили». В харьковском отряде было ранено 104 человека, «а до смерти ни одного человека не убили, а от обозу те татары пошли в крымскую сторону». 8 июня казаки прошли 10 верст по следу отступавших татар, обнаружив на пути «покинутыя хворостяные и с тростнику пуки, в тех пуках лопаты». Преследователи сделали обоснованный вывод, что «те пуки и лопаты были у них для того, чтоб заволя ров и роскопав вал, итить в городы, которые в крепостях», то есть татарский отряд планировал прорыв укреплений Изюмской черты^[529]. Согласно донесению полковника Г. Донца стоявшему в Чугуеве воеводе С. Б. Ловчикову (здесь бой датирован 6 июня; численность татар указана 5 тыс. человек) казаки в бою у Тумина (Фомина) Рога потеряли также двух человек пленными и немало лошадей^[530]. После полученного отпора татары повернули назад. 9 июня в казацкий лагерь пришел полоняник, житель Нового Перекопа, сообщивший, что татарский отряд при нем перешел р. Берестовую, «а полон с ними есть, а иманы де по дорогам около Полтавского полку»^[531].

Движение еще одного крупного татарского отряда от Голой Долины, за Коломаком, обнаружили выехавшие туда «на сторожу» ахтырские казаки. Тамошний полковник И. Перекрестов 7 июня писал об этом Б. П. Шереметеву, а тот 8 июня — чугуевскому воеводе С. Б. Ловчикову. Перекрестов по этим вестям двинулся с войском в Красный Кут^[532].

Несмотря на поражение при Тумином Роге, уже 11 июня татары, перейдя Донец ниже Бишкина, пришли «безвестно» под Лиман, убив и взяв в плен более 20 человек мещан городовой службы и казаков полковой службы и отогнав большие стада скота. Уже уходя из Лимана, они разорили Бишкин, захватив там многих жителей на полях и в самом селении «по подворкам»^[533]. Разрядная выписка о набегах татар в 1688 г. отмечает, что они даже «стояли кошем в Бишкине на посаде»^[534].

В июле последовали нападения на Савинский (Савинцы) и Балаклею. Его совершил отряд «татар выборных нагайских и крымских» численностью 2500 человек во главе с Кубеком-агой, который в середине июня отправился из Азова «для войны и для языков великих государей под украинные городы». Устроив кош за Северским Донцом, орда напала на Савинский и Балаклею^[535]. Нападения произошли 9 июля. Под Балаклеей татары взяли в плен 5 человек «городовой службы», 22 казака и убили одного. Савинский был опустошен, скот угнан, 63 жителя убиты и взяты в плен, в самом поселении осталось всего 40 человек. Вышедший позднее к Балаклее один из пленных сообщил сведения о нападавших татарских отрядах, рассказав, что «на Тарабаровой луке» было 200 татар, «а на другой стороне Донца» якобы «было с 2000 и больше» в сопровождении янычар и 3 пушек. 13 июля татары появились под Балаклеей второй раз, перейдя Донец в двух верстах выше города и «многих людей на полях побили и поранили и в полон поимали»^[536]. В последнем случае орда не ушла безнаказанной. В тот же день полковник Г. Донец разбил отряд Кубека-аги под Андреевыми Лозами (Андреевкой), отнял награбленную добычу и гнал противника «до Донца и через Донец»; причем многие татары были «порублены» и «потоплены» при переправе через реку. Донцу удалось отбить 50 пленных^[537]. Сам Кубек-ага при этом был ранен и даже якобы взят в плен^[538].

Известия об отражении татар под Туминым Рогом Л. Р. Неплюев получил 14 июня с сотником Федором Григорьевым^[539]. 15 июля в русский лагерь на Самаре, где кипели работы по строительству Новобогородицка, пришла весть о движении крупного татарского отряда от Тонких и Молочных Вод «вверх Самары». Гетман и русские военачальники опасались, что крымцы могут обойти их и ударить с тыла, с «килченских поль», либо двинуться разорять «московские слободы»^[540]. 20 июля гетман Мазепа писал С. Яблоновскому, что крымцы «в знатном собрании с Шин-Гиреем салтаном» (возможно, командовал татарским войском у Тумина Рога) приходили под слободские городы, но ничего не добились и принуждены были отступить, понеся поражение от царских войск. Ссылаясь на свидетельства выходцев из татарского плена, Мазепа уверял коронного гетмана, что Селим-Гирей «совершенно свои очи сюды на их царского пресветлого величества силы обращая, никуда ис Крыму итти и орд своих посылать не имеет» и даже велел нураддину с Белгородской Ордой быть готовым идти к себе на помощь «на оборону Крыма». С целью отражения набегов на Изюмскую черту под Коломаком расположились войска Белгородского разряда Б. П. Шереметева^[541].

По нарядам, подготовленным в Разрядном приказе, планировалось, что города Белгородского полка будет прикрывать 13-тысячная группировка, разделенная на три воеводских полка — белгородского воеводы Б. П. Шереметева и его сходных товарищей — С. Б. Ловичкова и А. И. Хитрово. Войско первого должно было насчитывать 5125 человек, Хитрово — 5130 человек, а Ловичкова — 2780 человек^[542]. Указанные формирования собирались и выдвигались крайне медленно, уже в разгар первой волны татарских нападений на Изюмскую черту. В конце июня — начале июля Б. П. Шереметев еще находился в Белгороде, готовясь к походу^[543]. 10 июля он получил указание идти с находящимися при нем войсками на р. Коломак и стоять там до возвращения Неплюева и Мазепы из самарского похода, прикрывая пограничные города. В ответ воевода жаловался на нехватку подъемных лошадей, трудности в подготовке «полковых припасов», низкую явку ратных людей, но обещал выйти на Коломак «безо всякого мотчанья»^[544]. Выступить ему удалось только 23 июля^[545]. Вместе с боярином в поход отправились дворяне московских чинов в количестве 664 человек, 40 городовых дворян, копейный полк (полковник, 13 начальных людей, 108 рядовых), Лихвинский рейтарский полк И. Фанфеникбира (полковник и 10 начальных людей), Козловский рейтарский полк Х. Ригимона (полковник и 13 начальных людей), солдатские полки (Яблоновский и Белгородский) генерала-поручика Д. В. Граама (49 начальных людей, 300 рядовых), Ефремовский солдатский полк Ю. Фамендина (полковник и 20 начальных людей), Ливенский солдатский полк А. Шарфа (полковник и 19 начальных людей), Белгородский жилой стрелецкий полк Д. Юдина (полковник, 9 начальных людей, 784 рядовых); всего 2036 человек^[546]. Неявка ратных людей даже в середине лета была тотальной, а полки, состоявшие из одних начальных людей, вряд ли можно назвать боеготовыми. Поджидая отставших людей, Шереметев стоял лагерем на р. Грязной до 29 июля^[547]. 30 июля его войско прибыло на «указное место» на р. Коломак^[548]. Сюда с Шереметевым пришло 3509 человек^[549]. На 5 августа численность его войска составила 3626 человек. Доукомплектовать многие полки даже до половины штатной численности не удалось^[550].

Второй воевода — А. И. Хитрово из Курска пошел в Хотмыжск 13 июля. Оттуда он должен был выступить в Валки^[551]. Его полк в конечном итоге включил в себя копейную шквадрону Семена Иванова сына Кнова (5 человек начальных людей и 163 копейщика), Мценский рейтарский полк полковника Ицыхеля Иванова сына Буларта (14 начальных людей, включая полковника, и 424 рейтара), Курский солдатский полк полковника Петра Александрова сына Эрланта (29 начальных людей вместе с полковником и 1265 солдат, не считая оставленных в Курске для охраны полковой казны 24 человек), Хотмыжский солдатский полк полковника Якова Христофорова сына Эрнста (Эрнест) (6 начальных людей, включая полковника и 586 солдат). Вместе со служилыми людьми городовой, сотенной службы и пр. (128 человек) совокупная численность указанных формирований составила 2620 человек. Все они собирались крайне медленно, приезды основной части ратных людей были записаны в июле — августе 1688 г.^[552]

Третий воевода С. Б. Ловчиков, помимо полкового воеводства, получил и городовое воеводство в Чугуеве. Туда он прибыл еще в начале 1688 г., приняв 19 февраля у воеводы Ивана Большого Пашкова «город и городовые, и острожные ключи, и денежную казну, и наряд, и зелье, и свинец, и всякие пушечные, и в житницах хлебные запасы»^[553]. Указ о сборе воеводского полка Ловчикова был дан в Разряде 8 июля 1688 г. В течение июля — августа на службу в Чугуев прибыли один стольник и двое жильцов из московских чинов, копейный полк Т. Колбрехта (231 человек), Елецкий солдатский полк Андрея Семенова сына Девсена (Девсона) (238 человек), Старооскольский солдатский полк Петра Андреева сына Гасениуса (736 человек), 5 пушкарей. На момент официального роспуска 20 сентября в полку Ловчикова оставалось 1208 человек, не считая полковников и начальных людей. Помимо высокой неявки (как и в остальных полках), полк чугуевского воеводы пострадал и от высоких, по сравнению с двумя остальными соединениями, небоевых потерь. В течение двух месяцев в полку умерло 295 человек!^[554]

Не будет преувеличением сказать, что группировка Б. П. Шереметева, комплектовавшаяся по остаточному принципу, когда наиболее подготовленные полки маршировали с Л. Р. Неплюевым на Самару, вряд ли была способной исполнить возложенные на нее Москвой задачи по обороне городов Изюмской черты. Помимо приведенной выше статистики (численность нарядов была едва исполнена наполовину), сама хроника боевых действий на черте летом — в начале осени свидетельствует об этом со всей очевидностью. Ни Шереметев, ни его сходные товарищи — Хитрово и Ловчиков не предприняли никаких действий, чтобы помешать разорительным татарским набегам на слободские города. Вся тяжесть по борьбе с ордой легла на плечи харьковских и изюмских казаков.

Между тем в середине августа последовал новый удар. 17 августа 900 татар, перейдя вал «против Валковского сторожевого городка», атаковали Соколов, Мерефу и Змиев, и, как сообщал Г. Донец, «многих людей поимали и порубили». Сотники, стоявшие с отрядами на черте у Нового Перекопа, «чинили с татарами бой», но результаты этой стычки неизвестны. Новому нападению подвергся также Бишкин, возле которого на крымской стороне Северского Донца было взято в плен 40 человек^[555].

3 сентября очередной татарский отряд численностью 1600 человек в сопровождении янычар подошел к Северскому Донцу в районе двух бродов — выше Балаклеи и ниже Андреевых Лоз (Андреевки). Татары заложили кош, выслав янычар охранять оба брода, после чего половина отряда (800 человек) перешла реку только через один из них — в районе Елченкова Кута и ударила на Андреевы Лозы и Балаклею, разорив указанные населенные пункты («побрали в полон андреевских и балыклейских жителей и побили многих людей»). В Андреевых Лозах людей хватали прямо во дворах, а в Балаклее было захвачено 15 человек. Уцелевшие служилые люди пытались на переправе атаковать отступавших татар, но захватили лишь одного пленного. По получении этих известий чугуевский воевода Ловчиков послал туда 200 солдат и 100 чугуевцев с двумя начальными людьми, в том числе с капитаном во главе. Но 5 сентября они уже не застали татар, которые отошли. Нападавшие оказались частью турки, частью кубанские черкесы и переселившиеся туда раскольники — 16 человек из них утонуло на переправе выше Бишкина леса^[556].

17 августа Мазепа в лагере на Самаре получил известие от посланных им разъездов об обнаружении 16 августа «свежего шляха» татар (около 1 тыс. человек), шедших на слободские города. Против них выслали сводный отряд из московских стрельцов гетманского регимента, городовых и наемных полков под командой генерального есаула Войцы Сербина. Отряд, дойдя 20 августа до конских следов, сообщил, что «шлях толь велик, как бы двожды из лука стрелети в ширину» и, следовательно, численность татар следует оценить в несколько тыс. человек. Получив это известие, Мазепа и русские военачальники постановили отряд Сербина, ввиду слабости и усталости лошадей, отозвать и идти против татар, которых мог возглавлять «салтан или какой знатной вождь крымской», самим. Мазепа с Неплюевым выступили в поход 21 августа. Однако уже спустя неделю гетман сообщал В. В. Голицыну из-под Царичанки, что выезжает в Батурин, выпросив у Неплюева для охраны 900 рейтар и оставив казацкие полки по Орели и Ворскле для «для обороны целости городов их царского величества». В начале сентября Мазепа писал Голицыну о своем прибытии в Батурин и пересказывал известия от Б. П. Шереметева, что в районе Торских озер замечена крупная азовская орда, намеревавшаяся прорваться через вал «на урочище Голой Долине» и разорить слободские города^[557]. Эта орда (около 1 тыс. человек; 7 знамен) 7 сентября атаковала Маяцкий. Татары зажгли защищавшие город деревянные надолбы, от них занялся посад, где располагались «дворы черкаских слобод»^[558].

Чтобы предотвратить дальнейшие татарские нападения, в сентябре по указам из Москвы и Белгорода значительным силам харьковских казаков было приказано расположиться за чертой «в престойных местех, откуды чаеть» нападения «неприятельских людей» («а сотников с малыми людми [чтоб] не ставили», — приказывал харьковскому полковнику Б. П. Шереметев). 19 октября Шереметев получил грамоту Г. Донца, сообщавшего, что он «с полком своим стоит за чертою у новопостроенного сторожевого городка у Кгеркгелева (Гергелева. — Авт.) рогу против городов Змиева, Соколова и Мерефы». Сын его, Константин Донец, также стоял «за чертою за Изюмом над речкою Каменкою». У Г. Донца было 2022 казака, у его сына — 560 человек^[559].

Татар это, впрочем, не особенно останавливало. 27 сентября отряд ордынцев в 400 человек пришел «с крымской стороны против Бишкина через Донец на броду» и отогнал лошадей. 30 сентября, как сообщал змиевский воевода С. Дурново, «пришли под Змеев воинские люди татарове многие орды и многих людей змеевцов на поле порубили и в полон поимали, а иных многих ранили». Татары стояли «на Змеевском поле по сю сторону валу и змеевского сотника с казаки на Змеевском поле осадили и наказного змиевского сотника убили до смерти и многих казаков порубили»^[560]. Другая часть орды пошла под Соколов.

Как видно, в июле — сентябре Крым вовсе не был так пассивен, как это декларировал наказ главнокомандующему Голицыну несколько месяцев спустя. Отписки и Шереметева, и воевод слободских городов именовали нападавших вовсе не «малыми загонными людьми», а «многими воинскими людьми» и «многой ордой». Нападения были систематическими, осуществлялись достаточно крупными отрядами — от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Целью их был не только банальный грабеж и увод пленных, но и разрушение укреплений перекрывавшей Муравский шлях Изюмской черты. К нападениям, судя по всему, были активно подключены подвластные и союзные хану войска из азовского региона. Расположенные по новопостроенной черте слободские города приняли весь основной удар нападавших на себя (Савинский, Бишкин и Андреевы Лозы, судя по всему, были полностью разорены), не дождавшись помощи ни от других войск Белгородского разряда Б. П. Шереметева, ни от Мазепы и Неплюева. Последние, получая известия о татарских рейдах на слободские города и Изюмскую черту относительно своевременно, отнюдь не спешили перекрывать нападавшим пути отхода или атаковать их с тыла, хотя располагали достаточно внушительными силами — около 45 тыс. человек. Причина этого, как представляется, заключалась в том, что Мазепа и Неплюев не желали провоцировать татарскую атаку на строившийся Новобогородицк (гетман, как было показано выше, боялся, что подстрекателями к такому нападению могут выступить запорожцы). С этой точки зрения подвергшийся неоднократным нападениям западный фланг Изюмской черты сыграл роль формирования, отвлекавшего и связывавшего активность противника, пока русские ратные люди и малороссийские казаки спешно заканчивали строительство крепости в устье Самары.

Даже после ухода основных сил Мазепы и Шереметева ситуация в Новобогородицке оставалась относительно спокойной. 20 сентября в своей отписке в Москву Косагов пересказал сведения от прибывших к нему запорожцев, которые сообщили, что казаки, бывшие на Великом Лугу, видели крупный отряд ордынцев, пошедший «в верх Днепром по обе стороны». 19 сентября недалеко от Новобогородицка татары захватили нескольких малороссийских сердюков, а у Песчаного брода на р. Самаре напали на ватажников, которые шли «по соль на Берды», отбив у них 10 лошадей и хлопца. Косагов, отобрав 100 рейтар, «у которых лошеди нарочиты», послал их за Самару на разведку. Они возвратились в тот же день, 19 сентября, и сообщили, что проехали от Песчаного брода верст 20 и никого не встретили, но видели, что «шлях де татарской пошел к Мурамскому шляху в верху по речке Татарке»^[561]. В ответ Косагову 5 октября была послана грамота с указом жить «с великим береженьем и осторожностью» и ратных людей из крепости отпускать «с великим опасением», особенно вверх по Самаре и за Самару «на крымскую сторону»^[562]. В сентябре 1688 г. Косагов писал в Запорожскую Сечь в надежде на поддержку тамошних казаков в случае возможного нападения, однако те, недовольные строительством крепости, от сотрудничества отказались, сообщив лишь, что, по их сведениям, белгородские татары пошли «против цесаря и короля полского»^[563].

Казацкий набег на Очаков в конце сентября — начале ноября 1688 г.

При уходе с Самары Мазепа и Неплюев решили (видимо, не без рекомендаций из Москвы), что гетманские войска нынешней осенью, отдохнув «от трудов военных», предпримут вылазку на какое-либо «пристойное место» в знак исполнения Россией своих обязательств по военному союзу с Речью Посполитой. 18 сентября из Батурина Мазепа сообщал великим государям, что приказал идти в осенний поход 3 тыс. казаков Переяславского полка, который в этом году оставался «в домах», части Миргородского полка, трем компаниям конных наемных полков и «пехотных полков лутчим людем». Целью похода стал Очаков. Вести войско должен был опытный полевой предводитель Осип Кулик, прекрасно знающий («зело сведомый») путь от Днепра к Южному Бугу и от Буга к Днестру вплоть до черноморского побережья^[564].

Очаков, расположенный на мысе у самого устья Днепра, вместе с построенным напротив, на Кинбурнской косе, Кинбурном, прикрывал выход в Черное море и являлся частью системы стратегической обороны причерноморских владений Османской империи от набегов днепровских казаков. К описываемому времени очаковская крепость состояла из трех соединенных между собой каменных крепостей, вытянутых в одну линию к днепровскому берегу^[565].

Эвлия Челеби, подробно излагающий историю строительства и расширения очаковской крепости, сообщает, что к ней примыкали два предместья. Одно из них, расположенное, по-видимому, с юга от крепости, представляло собой «пятьсот крытых тростником валашских и молдаванских домов», двести из которых были «сооружены из грубых ковров и циновок, крыты тростником и камышом — это лавки». Большая часть из них — «это пивные и трактиры, а также мельницы, вращаемые лошадьми». Зданий на фундаменте здесь вовсе не было, поскольку, как отмечал Челеби, «каждый раз во время войны приходят казаки и [все вокруг] разрушают и жгут». К западу от крепостных сооружений располагалось второе предместье, где обитали «три сотни» ногайских общин^[566]. Эти-то молдавские и ногайские слободы, которые к 1688 г. обзавелись земляными укреплениями, несколько расширились или, возможно, поменяли местоположение^[567], и стали предметом атаки напавших на город казаков. Поход, как это однозначно следует из вышеприведенного письма Мазепы, носил демонстрационно-набеговый характер — осаждать и брать саму крепость изначально не планировалось.

Отряд возглавили полковники конных охотницких полков Илья Новицкий и Григорий Пашковский, пехотных — Петр Кожуховский и Михайло Положиченко; запорожский атаман («степной вож») Иосиф (Осип) Кулик; наказной переяславский полковник, полковой судья Иван Момот; наказной миргородский полковник Григорий Зарудник. Сводный отряд имел на вооружении 5 полковых пушек, однако в боях под Очаковом они не использовались, оставаясь «в обозе».

Казаки выступили в поход в последних числах сентября тремя партиями. Первая, под командованием полковников наемных полков и Кулика, 6 октября («после Покрова Пресвятыя Богородицы в среду») переправилась через Днепр и двинулась «к Богу реке на Чигирин», прибыв туда «на четвертой день», то есть где-то 10 октября. Здесь с ними «случился» отряд переяславских казаков Момота (3 тыс. человек). Все вместе казаки двинулись к Черному лесу, наткнувшись на следующий день «на урочище Матренине за версту» на татарский загон из более чем 20 человек. Татары были разбиты, в руки казаков попали 4 языка, отправленные к гетману Мазепе. На следующий день «после татарского взятья» отряд нагнала третья партия — миргородских казаков Зарудника (1 тыс. человек). Путь через Черный лес к Южному Бугу занял шесть дней. Переправившись через реку «на урочище Кременьчюке», через четыре дня, где-то 21 октября поздно вечером, отряд остановился, не доходя до Очакова восемь верст. Казаки намеревались напасть на крепость «о получночи», однако, «послышав в Очакове стрелбу из вестовых пушек», они задержались на «очаковском поле» и «ожидали до света».

Когда рассвело, украинские казаки «пришли к городу Очакову и, не доходя Очакова верст за шесть, на урочище, называемом Березани (видимо, р. Березань, впадавшая в Черное море западнее Очакова и образовывавшая в месте впадения Березанский лиман. — Авт.), нашли на татарской загон с тремя мурзами нагайскими, которые были в венгерских и полских местех, и учинили с ними ис полков их охотные люди бой, а полки стояли особо, отделясь от того места, не ведая, сколко тех неприятелских людей было». После того как несколько татар попали в плен и казацкие военачальники «уведомилися, что с теми мурзами татар немногое число», они «послали на них прибавочных людей». В итоге татарский отряд был разбит и опрокинут в р. Березань, где немало противников утонуло, причем среди погибших в бою был и один мурза. Казаки освободили более ста человек «ясырю из розных земель взятых мужеского и женского полу» (Мазепа утверждал, что освободили «полтараста душ християнских»). Далее казацкое войско, «устрояся всеми полками воинскими ополчением», преследовало остатки разбитого отряда противника до самого Очакова, подойдя к городу запада. На помощь к последним из города выехало несколько сотен конных и пеших бойцов. С этими силами казаки «билися многими помычками и по многих помычках… тех неприятелей гнали до города и многих побили, а досталных вогнали в посад, где живут нагайские татаровя». Однако «в том посаде» победители «жителей никого не нашли», поскольку они, «послыша вестовую пушечную стрелбу, все ушли в город». Остатки же разбитого противника казаки, «устрояся воинским ополчением все пехотою от лимана… вогнали в верхней город, где турские янычаны и волохи живут». В итоге в располагавшихся в этом районе предместьях — «в дву земляных городех, посады пожгли и разорили», захватив в плен пятерых «волошан»^[568].

Расположив «в пристойных местех обоз по воинскому ополчению», казацкий отряд в тот же день попробовал приступить к Очакову с другой, северной стороны, от Южного Буга: «А после того, того ж числа пошли на другую сторону верхняго города от Буга реки, от Каменного Колодезя». Им навстречу «выходили из верхняго города турки и волохи, и татаровя и с ними бились». Однако победа вновь осталась за казацким отрядом: «на том бою тех неприятелей побили и в город вогнали и на той стороне посады и мелницы ветрение и всякое поселение все по жгли и розорили, а из верхнего города по них стреляли ис пушек и из мелкова ружья безпрестанно». Кроме того, в лимане, «где сошлися реки Буг и Днепр», турки поставили «для караулу полукарабелье с воинскими людьми и с народом (нарядом. — Авт.), для осторожности, чтоб сверху Днепра на море стругами и малыми челнами не пропустить» запорожцев. С указанного судна из пушек велся обстрел казаков, штурмовавших посад. Однако потери атаковавших были небольшими — «человек с тринатцать или менши раненых, которых в домы привезли, а побитых самое мало число».

Взятые пленные татары, впоследствии умершие от ран, сообщили, что будто бы хан вышел из Крыма и идет к Очакову встречать калгу, который движется ему навстречу из Белгородской орды. Под влиянием этих известий полковники приняли решение не ночевать под городом и немедленно отступить, «и побрав добычею скотины многие тысящи, от Ачакова пошли тою ж дорогою». Ночевка была организована за десять верст от города. На следующий день, отойдя еще пять верст, казаки устроили раздел захваченной добычи «на стану на речке Чапчимкле» («взятое, что кому Господь Бог в том походе подал, разделили») и вторую ночевку. Обратный путь отряда к Днепру занял две недели, неприятельских отрядов казаки не встретили. Перейдя Днепр под Бужином, полковники приказали распустить освобожденных пленных «во свои места, где хто жилище имел, понеже приискалися к ним родственники и учали об них великим государем бити челом, а им, полковником приносили свидетелство»^[569]. Здесь же казаки получили известие, что хан Селим-Гирей якобы подошел «со всеми ордами» к Очакову «на другой день» после их отступления от города. Послав людей осмотреть место, где располагался «полковничей обоз», хан, однако, понял «по тому обозному ополчению, что в том походе были они во множестве с нарядом», и решил не посылать за казаками погоню. В целом поход продолжался шесть недель, то есть приблизительно до середины ноября. Рядовые казаки — участники набега и их командиры были распущены из Батурина «для домашнего их покою», в том числе Новицкий — в Лохвицу, а Кулик — в Царичанку; наемные казаки охотницких полков — «поставлены на корму по указанным местам». В Москву с докладом об успешном набеге были отправлены Г. Пашковский и И. Момот, чья реляция, учиненная в Малороссийском приказе 11 декабря, и легла в основу реконструкций событий очаковского похода^[570].

В присланном с ними письме Мазепа напыщенно объявлял: «да будет тот сего вашего манаршеского малоросийского войска от севера до Черного моря не в блиские бусурманские места учиненный преж сего никого где небывалый промысл в похвалу славимому и препрославленному имени Божию и в привращение вашей монаршеской славы!»^[571] Однако на самом деле результат был более чем скромным, да и, собственно, не мог быть иным, учитывая цели предпринятой акции. В результате похода прилегавшие к городу молдавские и ногайские слободы, располагавшиеся с юго-запада и севера от города, были полностью разорены и разграблены. Это позволяло московской дипломатии говорить о своей активности в рамках союза с Речью Посполитой, но никак не решало даже проблему выхода в Черное море запорожских казаков.

Несостоявшийся поход на Перекоп в ноябре — декабре 1688 г.

Недостаточность похода на Очаков как демонстрации наступательных усилий России в 1688 г. прекрасно понимали и в Москве, и в Батурине. Результатом этого стало появление плана еще одной локальной акции — атаки на Перекоп или на османские крепости на Днепре. Где-то в ноябре, еще до того, как отряд городовых и наемных казаков вернулся домой из-под Очакова, Мазепа получил известие из Запорожской Сечи о выходе орды во главе с ханом Селим-Гиреем из Крыма и направлении ее в земли белгородских татар, видимо на зимовку. Запорожцы полагали, что наступил удобный момент организовать набег на Перекоп, и просили гетмана прислать вспомогательный отряд. Мазепа, по его выражению, «не так для них запорожцов прошения, яко для славы превысокого манаршескаго… имени» выразил готовность послать в низовья Днепра подкрепления, тем более что гетман получил известия об откочевке татар «в Белгородчину» из другого источника — от пленного татарского языка. Язык, правда, сообщил об оставленном крымском заслоне в районе р. Каланчак из 3 тыс. всадников, но гетман полагал, что это не станет большим препятствием для казацких отрядов, и велел готовиться «войску ис подлинных полков в поход лехкий». Он сообщил о своем замысле в Москву, получив поддержку и царское распоряжение о присоединении к отрядам его регимента казаков Сумского (1 тыс. человек) и Ахтырского (500 человек) слободских полков. При этом, однако, московские политики, не доверяя сечевым казакам, недовольным строительством Новобогородицка, рекомендовали гетману дополнительно прозондировать намерения на Сечи и ее готовность поддержать поход на Перекоп.

Выступление было назначено на 16 декабря. Первыми в поход должны были отправиться казаки Черниговского полка. Планировалось, что, двигаясь на юг, они соединятся с выборными казаками из полков «украинных»: Гадячского, Лубенского и Полтавского. Целью похода было разорение Перекопа и разгром трехтысячного крымского отряда на Каланчаке либо (как запасной вариант) атака на османские днепровские городки. В преддверии набега Мазепа еще раз выслал гонца на Запорожье, чтобы собрать самые свежие данные об обстановке на Сечи, передвижениях крымцев и обсудить план операции (в случае, если бы оказалось, что атака на Перекоп не целесообразна, предусматривалась возможность «итти на городки турские на Днепре… для взятия некоего из оных… или для сожигания посадов их»).

Однако запорожцы в полной мере оправдали подозрения Москвы и не оправдали ожиданий Мазепы. Гонец с гетманским письмом (от 8 декабря) еще не доехал до Сечи, а гетман уже получил новое послание от кошевого и низовых казаков, в котором те, не упоминая ни слова о предлагавшемся ими ранее походе и о высылке подкреплений, излагали «непристойные и неразумные досадительства». Поняв, что поддержки от сечевых казаков он, скорее всего, не получит, Мазепа все же решил послать отряд уже прямиком под Казы-Кермен хотя бы для захвата языков, от которых можно получить информацию «на будущий… генеральный поход». Сообщая обо всем этом в письме царям от 14 декабря 1688 г., гетман информировал русское правительство, что примет окончательное решение о целях и направлении похода после возвращения гонца из Сечи: в случае, если запорожцы сменят гнев на милость, то войска пойдут к Перекопу, и Мазепа снесется с белгородским воеводой Шереметевым относительно высылки слободских казаков; либо же, если сечевые казаки откажутся участвовать в военной акции, гетман намеревался послать контингент под Казы-Кермен без участия великороссийских формирований^[572].

Через почту письмо Мазепы и приложенные к нему документы были доставлены в Москву 26 декабря. В посланной гетману царской грамоте 28 декабря решение об осуществлении зимнего набега полностью перекладывалось на плечи Мазепы. Более конкретные рекомендации давались гетману касательно сторожевого отряда в 1 тыс. человек, оставленного на случай татарских набегов в верховьях Самары (на р. Бык) после завершения строительства Новобогородицка и освобожденного за такую службу от участия в будущем походе на Крым. В случае прихода татар помощь ему должны были оказывать казаки Сумского, Ахтырского и Харьковского полков. Решением правительства еще от 19 декабря (дата может быть ошибочна) одобрялось более раннее предложение Мазепы («понеже таким собранием от неприятелей не укрытца и сим зимним временем лошадей в тех местах не прокормить, а в поле пустить от неприятелей опасно») о выводе отряда на зимние квартиры и замене более мелкими ватагами из добровольцев (малороссийских и слободских казаков) в несколько десятков человек в случае отправки Мазепой полков под Перекоп. При этом предусматривалось, что, если гетман от похода откажется, сторожевой отряд на р. Бык следовало держать по «прежнему» царскому указу («указное число», то есть тысячу человек), в подкрепление к которому обещали выслать слобожан^[573]. В итоге поход на Перекоп так и не состоялся.

Россия и Священная лига в 1687 — начале 1689 г.

Опосредованное вступление в Священную лигу и первый Крымский поход обусловили оживление международных связей России. С объявлением о Вечном мире и союзе с Речью Посполитой, призывом к борьбе с османами и просьбами о материальной поддержке в Пруссию, Англию, Голландию и Флоренцию отправился дьяк В. Т. Постников, во Францию и Испанию — князь Я. Ф. Долгоруков, в Швецию и Данию — подьячий Б. Михайлов. Значение этих миссий было скорее символическим, так как получить займы Москве не удалось^[574]. В рамках заключенного союза Россия обменялась резидентами с Речью Посполитой^[575], направила послов в Вену и Венецию, завязав с ними активную переписку^[576]. Основным содержанием этих контактов стало взаимное информирование союзников об успехах борьбы с турками и татарами, реального значения для координации военных действий они не имели.

Россия приложила определенные усилия, чтобы создать у членов Священной лиги, и в первую очередь у своего союзника — Речи Посполитой, впечатление о выполнении ею условий союзного соглашения. Москва дала официальные распоряжения казакам о нападениях на крымские и османские владения, направила контингент в Запорожскую Сечь, совершила полномасштабный поход на ханство — все согласно букве договора. Однако эффективность всех этих мер была невысокой, а в определенных случаях оказалась лишь демонстрацией военной активности (действия Косагова в 1686 г.). Речи Посполитой эти меры не особенно помогли, но в первую очередь потому, что Варшава не имела сил и средств на масштабные военные операции ни в 1687 г., ни позднее. Когда в 1687 г. армия Голицына шла на Крым, польское командование только собирало войска, ограничившись в итоге неудачным походом под Каменец-Подольский в августе — сентябре^[577]. Союзные обязательства Речи Посполитой атаковать Белгородскую орду исполнены не были. В Москве резонно полагали, что необходимость мобилизации Селим-Гиреем всех сил для отпора Голицыну привела к отказу хана от посылки каких-то значительных сил на Центрально-Европейский и Балканский театры военных действий^[578], хотя, как представляется, роль российского оружия в развитии дальнейших успехов австрийцев, взявших осенью 1686 г. Буду, была минимальной.

В следующем, 1687 г., несмотря на неудачу первого похода, русское правительство все же добилось отвлечения крымских сил от основного для Священной лиги театра военных действий. К отдельным свидетельствам пленных и выходцев из неволи, которые говорят об этом и которые приводились во второй главе, можно добавить еще более красноречивые известия. Взятые в июне 1687 г. пленные свидетельствовали, что еще в прошлом году калга направился в Венгрию с 10–15 тыс. белгородских татар. Однако, когда в новом году из Стамбула поступило требование султана «дать ему людей в помочь против немец, и хан в том отказал, а сказал, что на Крым идут московские войска и ему де и себя оборонить нечим». С началом кампании никаких существенных подкреплений в ханское войско не пришло не только от турок, но и от подчиненных хану кабардинских черкесов (есть, впрочем, свидетельства, что черкесские отряды к Селим-Гирею пришли; см. подробнее в главе 2). Лишь к лету в Кафу прибыло двенадцать османских «каторг», чтобы оттуда перебросить войска к Азову «для осторожности от донских казаков»^[579]. Это должно было облегчить действия союзников по лиге. В августе 1687 г. немецкие войска разгромили турок у м. Надьхаршань, освободив от османов всю южную Венгрию^[580].

Вступление России в ряды держав, воюющих с Портой и ее сателлитами, привело к активизации политики в отношении Москвы валашского господаря Шербана Кантакузино. В 1688 г. он направил в русскую столицу просьбу о военной поддержке и принятии Валахии в царское подданство. Русское правительство отказалось от направления войск в район Днестра, опасаясь распыления сил^[581], однако предложения Кантакузино вкупе с успехами союзников породили в Москве иллюзии о скором крахе Османской империи под совместным напором христианских держав. Они получили отражение в тексте манифеста о втором Крымском походе, который провозглашал, что турецкое государство «приходит… к самой конечной погибели», и напрямую апеллировал к необходимости действовать активнее, чтобы использовать плоды побед союзников^[582].

Несмотря на неудачу первого Крымского похода, сама угроза нашествия вызвала определенные опасения у крымской элиты. Польский дипломат, возвратившийся из Персии, в январе 1688 г. сообщал коронному гетману Станиславу Яблоновскому, что был свидетелем прибытия в Исфахан крымского посольства, просившего у шаха предоставить убежище хану и всем татарским улусам в случае, если полуостров придется оставить перед натиском московитов^[583]. Об опасениях, охвативших крымское население, говорят и выходцы из плена. В конце 1687 г. в Посольском приказе был допрошен полоняник из Речи Посполитой, живший в Крыму в г. Капиде («которой среди Крыму близ Азовского моря») как раз в то время, «как великих государей войска были под Крымом». Он сообщал: «…слыша крымские татары, что идут великих государей многия войска на Крым, и устрашась де тех государских войск, многие татары изо многих мест уходили в судах чрез Азовское море з женами и з детьми в город Етемане (видимо, Тамань. — Авт.), которой стоит над Азовским морем»^[584]. Нарративные источники крымского и османского происхождения также говорят о панике, охватившей крымских татар в страхе перед возможным русским вторжением^[585]. В целом угроза московского нашествия должна была делать крымские элиты более осторожными и менее активными в плане оказания помощи османскому султану в Венгрии.

В 1688 г. действия Речи Посполитой, также как и в предыдущие годы, были не особенно успешными. В середине марта 1688 г. состоялся крупный набег 15-тысячной белгородской орды на Покутье, Львовщину и Волынь с разорением окрестных сел и местечек. Польские хоругви не смогли воспрепятствовать этому рейду. Противник вместе с захваченным ясырем беспрепятственно ушел за Днестр. Польские сенаторы при участии папского нунция обсуждали план совместного с Россией удара на Буджак и Очаков, но в итоге все свелось к не очень удачным действиям польско-литовской армии коронного гетмана С. Яблоновского (8–8,5 тыс. польских и 2–3 тыс. литовских войск) в Подолии. Особенно неприятным моментом для польского командования стал разгром татарами (в июне) направленного на рекогносцировку в район Каменца-Подольского отряда Дымидецкого (500–600 человек). В состоявшемся 21 (11) августа сражении при Пановцах (район Каменца-Подольского) отряды Яблоновского смогли отбросить татар во главе с нураддином за Смотрич, но и только. Завершающая осенняя часть кампании прошла в рейдах мелких татарских отрядов на Подолии и Волыни и стычках с ними польских хоругвей^[586].

Для других союзников по Священной лиге 1688 год поначалу складывался удачно. Австрийцы взяли Белград и ряд других крепостей, венецианцы захватили Морею и Афины. Однако осенью 1688 г. французский король Людовик XIV вторгся в Пфальц — между Габсбургами и Францией началась война за Пфальцское наследство 1688–1697 гг. Это ослабило австрийский натиск на Балканах и заставило императора Леопольда I начать в феврале 1689 г. с Портой мирные переговоры^[587].

В Москве, узнав об этом, направили русскому резиденту в Варшаве соответствующие инструкции, а в Вену — посланника А. Васильева для участия в переговорах. Официально Посольский приказ намеревался добиваться присоединения Крымского полуострова и Азова к России, выселения всех татар, а также обитателей Азова и окрестностей в Турцию, разрушения османских крепостей в низовьях Днепра и также Очакова, освобождения всех русских пленных, контрибуции размером 2 млн золотых. При этом отдельным секретным письмом резиденту разрешалось при необходимости отступить от статей, касавшихся присоединения Крыма и Азова, контрибуции, добиваясь лишь отмены «казны», прекращения татарских набегов, возобновления права свободной рыбной ловли и добычи соли запорожскими казаками в низовьях Днепра^[588]. Однако соглашение с Портой в 1689 г. не состоялось.

* * *

Кампания 1688 г. стала для России одновременно и передышкой после затратного и неудачного похода на Крым в предыдущем году, и временем подготовки к попытке нового броска на Перекоп в начале следующего. Начало года и ранняя весна прошли в активных дискуссиях касательно стратегии дальнейших действий. Планировавшийся поход на Казы-Кермен был отменен, в Москве при активном участии гетмана И. С. Мазепы решили сосредоточиться на создании в текущем году крепости, выдвинутой далеко на юг — к устью р. Самары. Подобный шаг имел и практическое, и символическое значение одновременно. Первое заключалось в создании военно-логистического центра, который должен был значительно облегчить снабжение войск в следующем походе. Сосредоточенный там крупный гарнизон представлял вполне серьезную опасность и для крымцев, и для османских крепостей на нижнем Днепре. Кроме того, после громкой неудачи предыдущего года постройка Новобогородицка должна была стать пусть и скромным, — всравнении с мечтами Голицына о покорении ханства, — но конкретным и осязаемым успехом России по укреплению своих позиций в низовьях Днепра. Это со всей ясностью следует из той информации, которой в российском лагере на Самаре снабжали прибывшего для наблюдения за строительством польского резидента С. Глосковского.

Крымское ханство в текущем году вело себя относительно пассивно. Масштабный поход Селим-Гирея на русское пограничье, которого с такой тревогой ожидали в Москве осенью 1687 — весной 1688 г., не состоялся. Самые крупные отряды, максимальной численностью в несколько тысяч человек, нападавшие летом — в начале осени на Изюмскую черту, судя по всему, приходили из региона Азова, а не Крыма. Однако благодаря отвлечению крупных сил России на поход к р. Самаре им удалось нанести по слободским городам ряд чувствительных ударов. Произошло это в том числе и благодаря тому, что войска второго эшелона под командованием Б. П. Шереметева, назначенные для прикрытия городов по черте, оказались фактически не готовы к выполнению возложенных на них задач. Их состояние в июле — сентябре 1688 г. оказалось еще более плачевным, чем состояние корпуса М. А. Голицына летом — осенью прошлого года. Татарским набегам противостояли лишь харьковские и изюмские казаки, действовавшие отдельно от войск Шереметева и его сходных товарищей. Характерно, что Неплюев и Мазепа, даже получив известия о подходе орды к слободским городам, не рискнули отрывать войска от важной задачи строительства Новобогородицка. Изюмская черта, таким образом, приняла на себя основной удар татарских нападений, дав возможность гетману и главе Севского разряда успешно завершить Самарский поход.

Глава 4 ВТОРОЙ КРЫМСКИЙ ПОХОД 1689 г

Военно-организационные мероприятия сентября 1688 — февраля 1689 г.

19 сентября 1688 г. на Постельном крыльце «всяких чинов ратным людям» был объявлен именной царский указ о втором походе на Крым^[589]. В тот же день с Постельного же крыльца «московских чинов людей, которым по наряду довелось быть на их государской службе в полкех з бояры и воеводы, имена чтены». 20 сентября из Разряда в другие приказы были посланы памяти о сборе войск и об отсрочке судных дел. В первой отмечалось, что войско будет собираться «против наряду 195-го году опричь тех, которые в прошлом во 196-м году и в нынешнем во 197-м году были на их великих государей службе в Белегороде и в походе на Коломку в полку з боярином и воеводами з Борисом Петровичем Шереметевым с товарыщи, с околничим и воеводами с Леонтьем Романовичем Неплюевым с товарыщи»^[590]. 28 сентября были посланы царские грамоты в города с объявлением о походе на Крым всем служилым чинам, за исключением тех, кто упомянут в рассмотренной выше приказной памяти. Содержание грамот во многом повторяло «манифест» от 19 сентября, в том числе международные условия новой кампании против ханства^[591].

28 октября была утверждена новая роспись командующих разрядными полками с местами их сосредоточения. Большой полк В. В. Голицына должен был собираться в Сумах; Новгородский разряд боярина А. С. Шеина — в Рыльске; Рязанский разряд боярина князя В. Д. Долгорукова — в Обояни; Севский разряд окольничего Л. Р. Неплюева — в Межиричи; полк низовых городов окольничего И. Ю. Леонтьева — в Чугуеве^[592]. 29 октября датирована образцовая грамота для рассылки из Разряда по городам с указанием собираться в полки к обозначенному времени. Сроки сбора устанавливались: 1 или 10 февраля, крайний срок — 20 февраля «безо всякого переводу». Воеводы должны были всеми доступными способами информировать служилых людей, чтобы они съезжались в полки вовремя и «людей своих, которых они в прошлых годех на смотре и у розбору писали за собою, своих с указных крестьянских и бобыльских дворов с боем и в кошу имали с собою всех и с надежным и з добрым ружьем»^[593]. Отдельным указом были определены сроки сбора войск в полк к Б. П. Шереметеву «на черте в Белгороде» (позднее — в Казанский разряд). Грамота Шереметеву была послана 21 ноября 1688 г. Согласно ей назначенным к нему в полк московским чинам, «городовым дворяном и детем боярским и иных чинов ратным конным и пешим людем» следовало прибыть в Белгород к 1 мая 1689 г., в крайнем случае — к 9 мая^[594]. Этот срок впоследствии неоднократно корректировался. 12 января 1689 г. казанцам — дворянам и детям боярским «полковые службы», назначенным первоначально в Рязанский разряд, велено было выехать в полк Шереметева для службы на черте по общим февральским срокам^[595]. В наказе Голицыну (от 10 февраля) отмечалось, что московским чинам, определенным в Казанский разряд, необходимо прибыть в Белгород к 25 марта, остальным («копейщиком и рейтаром, и салдатом») — в феврале^[596]. Однако 19 февраля в Разряде была подготовлена образцовая грамота, которой устанавливался общий срок сбора для всех служилых людей в полк Б.П. Шереметева, назначенный «по вестовым письмам», — 25 марта «безо всякого переводу не отымаясь ничем»^[597]. Однако позднее и он был частично скорректирован: помещикам и вотчинникам Новгорода, Пскова, Великих Лук и Торопца разрешалось приехать в Белгород «на прежней срок» к 1 или 9 мая^[598]. Видимо, назначение мартовского срока и распространение его на весь Казанский разряд было вызвано пониманием, что собрать его в феврале не получится.

1 декабря появились указы о срочной отправке по городам «высыльщиков» — стольников и дворян в сопровождении подьячих для раздачи денежного жалованья ратным людям и высылки их в полки. Особо отмечалась необходимость вписать в наказы высыльщикам требование объявлять ратным людям при выдаче жалованья, чтобы они «покупали лошади добрые и служилую рухледь, а на иные никакие домашние росходы не держали и не тратили, а буде хто из них в полкех бояр и воевод объявятца на худых лошадях и безоружны и тем за то быть в смертной казни». Вместе с высылщиками для сбора ратных людей «без всякого прекословия» должны были ехать полковники и начальные люди. Первые партии ратных людей им следовало высылать на место сбора, а «с достальными» ехать в полки лично^[599].

Еще в декабре была подготовлена образцовая грамота для рассылки по подведомственным Разряду городам о том, что товарищи воевод разрядных полков, которым велено записывать приезды ратных людей, из Москвы «в указные места отпущены будут кончае генваря с 6 числа». Воеводам в связи с этим требовалось в очередной раз поторапливать служилых людей с выездом^[600]. 13 января последовал указ о выезде дьяков для записи приездов: в Сумы из Курска — Ильи Колпакова, в Рыльск из Москвы — Михаила Власова, на Обоянь из Курска — Любима Судейкина, в Межиреч из Путивля — Петра Исакова^[601]. 18 января отправлена грамота воеводе Курска думному дворянину А. И. Хитрово срочно ехать для записи приездов в Обоянь. С этой же целью в Сумы был назначен товарищ В. В. Голицына в Большом полку — окольничий В. А. Змеев^[602]. В Рыльске приезды должен был фиксировать местный воевода Емельян Давыдович Неплюев (отпуск грамоты ему датирован 3 февраля)^[603].

24 января 1689 г. последовал указ об изменении места сбора Низового полка — вместо Чугуева ему следовало сосредотачиваться в Харькове, а 30 января чугуевскому воеводе С. Б. Ловчикову была послана грамота с указанием направлять туда тех служилых людей, которые уже прибыли или прибудут в Чугуев^[604]. В. А. Змеев прибыл в Сумы 1 февраля и в тот же день выслал в Москву перечневую роспись московских чинов, прибывших на место сбора к указанному времени (154 стольника, стряпчих, дворян и жильцов; 6 «иноземцов кормовщиков»). В ответ Змееву 12 февраля послали царскую грамоту «с милостивым словом» и указанием похвалить ратных людей, прибывших «до первого указного сроку»^[605].

13 февраля разрядный подьячий Михаил Гуляев в сопровождении 15 стрельцов двинулся из Москвы с грузом «денежные и соболиные казны и шатровых и полковых всяких припасов» для нужд Большого полка. В городах воеводы должны были обеспечивать Гуляева дополнительными вооруженными конвоями из служилых людей (стрельцы ехали только до Калуги)^[606].

19 февраля последовал указ о замене командующего Низовым полком (фактически решение было принято раньше, до 10 февраля, см. об этом далее). Вместо И. Ю. Леонтьева назначался стольник Василий Михайлович Дмитриев-Мамонов, бывший в списке московских чинов, выехавших с В. В. Голицыным в Большой полк из Москвы. На следующий день соответствующая грамота была послана «оберегателю», который должен был объявить Дмитриеву-Мамонову об указе и велеть ехать к своему полку в Харьков «без мотчанья»^[607]. Получив грамоту, Голицын выслал Дмитриева-Мамонова к месту сбора Низового полка после 21 февраля, вручив ему образ великомученика Дмитрия Солунского, «с которым ему, Василью, в том полку быть»^[608]. Наказ и списки служилых людей из Разряда ему отправили со стольником Г. Ф. Балакиревым 25 марта^[609].

Наказ В. В. Голицыну

Определенный итог военно-организационных мероприятий русского правительства был подведен в наказе В. В. Голицыну, который датирован 10 февраля 1689 г.^[610] Черновики наказа сохранились в трех столпиках («частных столбцах») столбца № 733 Московского стола (столпики 1, 3, 5), каждый из них по-разному озаглавлен составителями описи, хотя все это, безусловно, один и тот же документ. Все черновики относительно не полны, местами представляют собой отдельные выписки и подготовительные материалы, написанные разными почерками, листы часто перепутаны (особенно в столпиках 3 и 5). Черновик, содержащийся в столпике 5, судя по всему, самый первый вариант, в основу которого легли статьи 1687 г., с необходимыми замечаниями, исправлениями и обширными дополнениями. Об этом, в частности, свидетельствует замена в нескольких местах гетмана Ивана Самойловича на Ивана Мазепу^[611]. Сравнение правки столпиков 1 и 3 показывает, что более поздним был вариант, содержащийся в столпике 1^[612].

В составе наказа можно выделить несколько содержательных частей:

1) мотивировочная, содержащая подробное описание целей похода и внешнеполитических обстоятельств его осуществления, сходная с царским манифестом от 19 сентября 1688 г.;

2) собственно военная, включающая краткое описание отправляющегося с Голицыным войска и общих принципов ведения военных действий;

3) дипломатическая, касающаяся возможных контактов с представителями противника, и в первую очередь с посланцами крымского хана.

Рассмотрим вторую и третью части (первая анализируется в главе 10) более подробно.

Военная часть наказа включала перечисление войск Большого полка и остальных соединений (Новгородский, Казанский, Рязанский, Севский разряды, полк низовых городов), переданных под команду В. В. Голицына, очерчивала его полномочия, а также определяла механизм подготовки армии к выступлению, сроки сбора войск (см. о них выше) и др. Вместе с Голицыным в Большой полк на службу были записаны товарищи: стольник князь Я. Ф. Долгоруков и окольничий В. А. Змеев, а также думный дьяк Е. И. Украинцев, дьяки Е. Полянский, К. Алексеев, Г. Посников, Е. Чорной. В Большом полку также воеводами были назначены: «великих государей у знамени» стольник князь И. М. Кольцов-Масальский; посыльные воеводы — стольники М. А. Головин и Б. А. Змеев^[613]; воеводы «у большого наряду» — стольники М. П. Беклемишев и его сын Иван. Новгородский разряд возглавляли боярин А. С. Шеин и его товарищ стольник Ф. Ю. Барятинский, а также дьяки А. Яцкий и Г. Молчанов; Казанский — боярин Б. П. Шереметев и его товарищ думный дворянин А. И. Хитрово, а также дьяк Л. Судейкин; Рязанский — боярин князь В. Д. Долгоруков и его товарищ стольник В. Я. Хитрово^[614], а также дьяки В. Макарьев и А. Хрущов; Севский — боярин Л. Р. Неплюев и думный дворянин Г. И. Косагов, а также дьяк П. Исаков; Низовой полк — стольник В. М. Дмитриев-Мамонов и дьяк П. Тютчев.

Воеводы разрядов именовались как «сходные товарыщи» Голицына. Дополнительно «в сходе» с ним писались воеводы ключевых городов на юге — Новобогородицка (И. Ф. Волынский)^[615], Киева (М. Г. Ромодановский), остальных городов Малой России и Белгородского разряда^[616]. Все они должны быть «послушны» главнокомандующему, когда он будет писать им «о полковых и о иных делех»: «о том в те во все городы к ним бояром и воеводам и к приказным людем их великих государей грамоты из Розряду и из иных приказов посланы».

Для высылки в полки служилых людей из Разряда, Иноземского и Рейтарского приказов и Приказа княжества Смоленского были высланы нарочные стольники и московские дворяне, «а с ними на тое дачю денежная казна многая». Раздав жалованье, царские посланники должны были «отвесть» служилых людей на места сбора. Всех приехавших московских и городовых дворян, а также их боевых слуг Голицыну следовало пересмотреть и расписать по ротам, смотры стрелецких, солдатских, копейных и рейтарских полков должны были проводить их полковники и генералы. После сбора войск и смотра В. В. Голицын должен был составить и направить в Разряд «перечневую роспись» ратных людей всех чинов.

Перед выступлением Голицыну следовало издать три приказа по Большому полку. Первый — о запрете отпуска «лишних людей» (челяди и др.) и лошадей из армии после выхода из Сум (см. подробнее далее). Второй касался перехода царских отрядов через украинские города и взаимоотношений с казаками и другими национальными формированиями. Оба этих указа дублировали положения статей 1687 г. Однако третий приказ, адресованный генералам, полковникам и начальным людям, там отсутствует. Им запрещалось использовать подчиненных «для своих прихотей и корысти», «теснить» их каким-либо образом, чинить «обиды и налоги», заставлять работать на свои или своих друзей личные нужды, тем более отпускать солдат с этой целью из полков. Со статьями 1687 г. сходны также рекомендации наказа 1689 г. об обращении с пленными.

Как и в 1687 г., время выезда к войскам, начало марша, его направление, место и время соединения с украинскими казаками, ведение боевых действий против крымских татар и прочие действия главнокомандующий должен был определять «по своему разсмотрению», но непременно информируя о своих действиях государей «с нарочными посылщики». Тождественны «тайным статьям» 1687 г. были и рекомендации по подъему духа московского войска, которое теперь должен был обеспечивать сретенский протопоп Федор.

Главнокомандующему следовало не допустить крупного крымского набега на русское пограничье во время второго похода: «Киева и малороссийских и украинных городов оберегать и над теми воинскими людми промышлять по своему разсмотренью»^[617].

Дипломатическая часть наказа в плане переговоров с Крымским ханством слово в слово дублировала тайные статьи 1687 г., предусматривая мирные переговоры по условиям союза с Польшей и переход хана в подданство царей. Далее следовала рекомендация о необходимости поддерживать в ходе похода корреспонденцию с польско-литовской стороной (королем и гетманами Речи Посполитой). Завершался наказ следующим характерным пассажем: «А настоящее Божие и их великих государей и всего государства дело по их, великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великие государыни благоверные царевны и великие княжны Софии Алексеевны, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцев милостивому изволению положено на нем, ближнем боярине и оберегателе и дворовом воеводе князе Василье Васильевиче с товарыщи»^[618].

Сбор денег и продовольствия, назначение докторов и прочие подготовительные мероприятия

1 ноября появился указ о взимании нового чрезвычайного налога на жалованье служилым людям по прибору по аналогии с указом 1686 г. Крайний срок поступления средств назначался на 6 января^[619]. Осенью была проведена ревизия оставшихся после первого похода продовольственных запасов в Ахтырке, Сумах и Хотмыжске. К указанному времени там хранилось 7420,5 четверти муки, 7234,5 четверти сухарей, 1853,5 четверти толокна, 1344 четверти «с получетвериком» круп, 266 четвертей овса, 1909 пудов и 1 четверть соли, 5 бочек сбитня, 7 бочек рыбьего кавардака, 6 бочек рыбьего жира, 36 пудов 20 гривенок коровьего масла, 30 кулей снетков^[620]. 2 октября в Разряде был дан указ об отправлении продовольственных запасов (рыбьего жира, рыбьего кавардака, снетков, коровьего масла, соли) по наряду прошлого похода в те же города: 1 тыс. пудов рыбьего кавардаку, 2 тыс. пудов рыбьего жира, «снятков псковских добрых и сухих» 1 тыс. четвертей, 3 тыс. пудов коровьего масла, 6 тыс. пудов соли, 24 577 четвертей сухарей. Лишь 1 ноября последовал указ дать новые памяти об отпуске «зимним путем» в войско царского жалования «и на корм ратным людям» из Большого дворца и Большой казны новых запасов с указанием актуальных мест сбора Большого полка, Новгородского и Рязанского разрядов. Дополнительно в Севске следовало подготовить и отправить в войска 1 тыс. ведер сбитня и столько же уксусу. Все указанные запасы должны были быть разделены между соответствующими пунктами сосредоточения войск (см. таблицу)^[621].

Таблица 4.1. Распределение продовольствия по городам/разрядным полкам

Место назначения/Запасы	Рыбий кавардак (пуды)	Рыбий жир (пуды)	Снетки (четверики)	Коровье масло (пуды)	Соль (пуды)	Сухари (четверики)	Уксус (ведра)	Сбитень (ведра)
Сумы (Большой полк)	500	1000	500	1500	3000	12 577*	500	500
Рыльск (Новгородский разряд)	250	500	250	750	1500	6000	250	250
Обоянь (Рязанский разряд)	250	500	250	750	1500	6000	250	250
Итого	1000	2000	1000	3000	6000	24 577	1000	1000

* В росписи отдельно по Большом полку ошибочно указано 32 577 четвертей.

17 декабря из Москвы в Рыльск и Обоянь со стряпчим Сытного дворца И. Бутримовым было отправлено по 250 пудов рыбьего кавардака. Сохранился отпуск грамоты рыльскому воеводе князю А. А. Волконскому, которому следовало груз принять, «устроить в анбары и беречь» до царского указа^[622]. Волконский получил груз из 12 бочек кавардака 15 января, расположив его «в ряду в двух анбарах», обоянский воевода Абрам Иванович Мантуров 5 числа того же месяца принял 13 бочек «без весу для того, что терезей (весов. — Авт.) в Обоянском нет» (по сказке Бутримова весь груз «с деревом» весил 258 пудов). Бочки Мантуров «устроил… в укрытом холодном месте и приказал беречь накрепко»^[623].

В январе 1689 г. Приказ Большой казны закупил 2000 тыс. пудов коровьего масла. 500 пудов «в заорленых бочках» было отправлено в Обоянь с целовальником Воронцовской слободы Микишкою Тихоновым и подьячим Московской померной избы Петром Трубицыным в сопровождении пяти стрельцов. Воеводе Мантурову были посланы инструкции, полученное масло «устроя, поставить в особое место». Воевода должен был дать «подьячему и целовальнику караулшиков сколко человек пригож», велев им масло «надсматривать почасту, чтоб над ним никакой порухи и истери не было», сохранив продукт «в целости до приходу на Обоянь» князя В. Д. Долгорукова^[624]. 8 февраля Мантуров сообщал, что принял у стряпчего Большого дворца Федора Толстого 250 пудов снетков «с рогожи». При этом воевода сокрушался: «а мерять, государи, было мне, холопу вашему, нечим для того, что в Обоянской сняточной меры не прислано, а в таможенной в московской четверик он, Федор Толстой с товарыщи тех снятков мерять мне, холопу вашему, не дал, и дал он скаску за рукою, что тот де таможенной четверик сняточной меры болши и в такую де таможенную меру снятков не меряют». Мантуров принял объяснение, «устроил» груз «в анбарех» и отпустил Толстого в Москву^[625]. Примечательно, однако, что 10 февраля воевода Хотмыжска (где запасы собирались к походу в 1687 г.) Михаил Домнин сообщал о получении от того же Ф. Толстого 100 четвертей (60 «по московской таможенной мере») сухих снетков, которые он «устроил в сарай в крепкое место». В. Г. Семенов отметил на воеводской отписке: «подписать, в которой полк те снятки послать велено». Выяснилось, что по указу 1 ноября рыба предназначалась для Рязанского разряда князя В. Д. Долгорукова^[626]. Таким образом, выходит, что из Обояни (нового места сбора Рязанского разряда) Толстой выехал в расположенный за 100 км Хотмыжск (либо послал туда заранее кого-то из товарищей), где указанный разрядный полк концентрировался в 1687 г. Вряд ли тут перед нами пример приказной неразберихи с отправкой продовольствия, скорее — стремление рационально распределить запасы для будущей кампании, чтобы не испытывать проблем с отсутствием мест хранения.

Основной базой для заготовки по нормам похода 1687 г. смолы, дегтя, пеньки, сена должны должны были стать города Севского и Белгородского разрядов. Упомянутые запасы необходимо было свезти в Севск и Белгород «по нынешнему зимнему первому пути безо всякого мотчанья тотчас». Собранных для похода из этих же разрядных округов подъемных лошадей и волов следовало «кормить сеном и овсом, чтоб были выкормлены и к походу готовы»^[627]. Сена в городах Белгородского и Севского разрядов предполагалось заготовить 23 688 возов^[628]. Дополнительно к этому летом и осенью 1688 г. гетман Мазепа готовил запасы сена на пути следования армии в районе р. Ворсклы и других местах^[629].

Помимо мест сосредоточения разрядных полков, важным пунктом в продовольственном снабжении армии стал расположенный на ее пути Новобогородицк, куда летом — осенью 1688 г. свозились хлебные запасы из Киева (помимо упомянутых в третьей главе 10 тыс. четвертей, доставленных И. Личковским, оттуда же в Новобогородицк были позднее привезены еще 5 тыс. четвертей ржаной муки «смоленской присылки» 1687 г.), из Севска и с Кодацкого острова. По расчетам Разрядного приказа за вычетом жалованья гарнизону, воеводе И. Ф. Волынскому, разовой выдачи продовольствия В. В. Голицыну и др. подобных раздач к 1 сентября 1689 г. в Новобогородицке все равно должно было остаться почти 57 тыс. четвертей хлебных запасов (более 29 тыс. четвертей муки, почти 25 тыс. четвертей сухарей, около 1,6 тыс. четвертей толокна, около 1,2 тыс. четвертей круп). Они, несомненно, предназначались для действующей армии^[630]. Помимо этого, в Киеве, даже после отпуска 10 тыс. четвертей хлеба в Новобогородицк, оставалось на 10 февраля 1689 г. 4615 четвертей «бес получетверика» ржи, 7983 четверти 3 четверика ржаной муки, 88 четвертей с осьминой овсяной крупы, 98 четвертей с осьминой и с четвериком толокна, 39 четвертей с осьминой и с четвериком овса; всего «всяких вышеписанных хлебных запасов» было 12 825 четвертей «с получетвериком». Все это было продовольствие — «брянские присылки прошлых лет», к которым было добавлено закупленное в Киеве. Отдельно были отмечены 2913 кулей овсяных круп и 2909 кулей толокна «смоленской присылки» 1687 г. Указанный провиант также при необходимости мог быть отправлен вниз по Днепру для наступающей на юг армии Голицына^[631].

8 февраля в Разряд были присланы назначенные в поход (в Большой полк, в Рязанский и Новгородский разряды) доктора, лекари, аптекари и др. — всего 25 человек, включая доктора Андрея фан Келлермана, лекарей-иноземцев Ягана Терманта (Термонта), Андрея Бекера, Адольфа Эвенгагина, Александра Квилона, Ягана фохт Диштинларта, Романа Шлятора, — русские врачи «чепучинного дела» Артемий Петров, Кузьма Семенов, Василий Подуруев, Андрей Харитонов, Еким Алексеев, Данило Лебедев, Фрол Семенов, Алексей Григорьев, Яков Иванов, Тимофей Петров, Роман Гарасимов, а также врачи-«костоправы» Иван Федоров и Алексей Феофанов и др. По царскому указу всем им было велено быть в распоряжении разрядных шатров, то есть в распоряжении В. В. Голицына, А. С. Шеина и В. Д. Долгорукова «и кому до них будет нужда, и тем людем бить челом о них и имать к себе от розрядного шатра, а у сходных таварыщей у бояр и воевод в полкех великие государи быть им указали у розрядного ж шатра». Более того, поскольку «против прежняго отпуску ныне лекарств в отпуску многое число», велено было выделить для врачебных нужд подводы под «лекарственную казну… против отпуску прошлого 195-го году крымского ж походу с прибавкою»^[632]. 25 февраля в Разряд дополнительно был прислан лекарь Христофор Карстен с указом отправить его «в полки бояр и воевод»^[633].

Для переправы армии через Самару в Новобогородицк загодя, с целью изготовления стругов, были назначены 7 человек «струговых мастеров» или «карбасных плотников» из северных уездов России: из Мезени (Е. Окладников, С. Петров), Холмогор (Н. Зиновьев, М. Дмитриев, С. Федоров), Вологды (И. Ильин, И. Федоров). Им было велено «делать… струги, согласяся с прежними струговыми мастерами» — с М. Виноградным «с товарыщи»^[634]. Воевода Волынский сообщал о прибытии 10 февраля в город пяти из назначенных мастеров (не прибыли «волог жане» Ильин и Федоров), которые «суды делать почали» с помощью приданных им «плотников и работников из салдат». Работами руководил стрелецкий подполковник И. Лешуков, направленный ранее, в ноябре 1688 г., в Новобогородицк для приема транспорта сухарей из Севска. «Карбасы» по пяти и по шести сажен длиной, рассчитанные на 15–30 человек, следовало делать с «великим поспешением», чтобы успеть изготовить нужное количество судов «к приходу в Новобогородицкой город бояр и воевод». Забегая вперед, следует сказать, что северяне, включая приехавших позднее Федорова и Ильина, справились со своей задачей, за что по распоряжению Голицына 23 апреля 1689 г. им было выдано жалованье по рублю на человека^[635].

Одним из важнейших организационных моментов подготовки именно второго похода стал контроль за поджогом степей на пути возможного следования русской армии. В наказе В. В. Голицыну 1689 г. организованный крымцами степной пожар рассматривался как одна из главных неудач первой экспедиции против ханства. Поэтому первые акции по выжиганию степей были предприняты уже в сентябре 1687 г., после окончания первого похода. Определенное значение это, видимо, имело и с точки зрения воспрепятствования осенне-зимним набегам крымских и азовских татар на южное пограничье Россиии.

27 сентября острогожским казакам во главе с полковником Иваном Сасовым, находившимся в составе расположенного на южном пограничье воеводского полка М. Г. Ромодановского (подробнее см. об этом в главе 2), было приказано выдвинуться в район Нового Оскола, оттуда послать казацкие разъезды «до вершин реки Сосны и до Усерда и до речек Кабылей и Матронки и меж Олшанска и Острогожска до речек Полубенок и до реки Дону», чтобы «в тех местех» выжечь травы «без остатку, опричь тех мест, которыми украинных городов жители про свои домашние нужды удоволствуютца»^[636].

В самом начале года 1688 г. Мазепа по приказу сверху послал на юг «подлинных людей» для выяснения, действительно ли «на прошлолетних пожарных местех знатные травы наросли» (гетман сообщал Неплюеву об этом 11 марта 1688 г.). В случае необходимости гетман выражал готовность выжечь степи заранее, после того как прогреется земля^[637]. В апреле Мазепа приказал выжигать травы ниже Самары полтавскому и кодацкому полковникам, хотя приезжавшие оттуда люди свидетельствовали, что после прошлогодних пожаров растительность в этих местах редкая и чахлая. Уже в мае прибывшие в Батурин полтавчане сообщали, что выжгли сухие травы везде, где только возможно, — в районе Конских Вод, Карачекрака и Самары, при этом растительность, выросшая на местах прошлогодних пожаров, горела плохо «зелености ради своей»^[638]. В сентябре 1688 г. необходимость выжечь степи обсуждалась в ходе переговоров Мазепы и Ф. Л. Шакловитого^[639], в том же месяце в Новобогородицк Косагову был послан царский указ «степи все к Перекопи и к Сече и на самой Самаре и по Самаре вниз и вверх обжечь, остерегая того, чтоб запорожцы о том не ведали». В октябре 1688 г. Косагов отчитывался, что посылал с этой целью сумских казаков за р. Самару, в степь, «в ближние и далние места траву выжигать». Однако вернувшиеся 1 ноября казаки сообщили, что степные травы «не горят для того, что подросли зеленые травы, а сверху от морозов трава мокра и ни коими меры зажечь они не могли»^[640]. Получив это известие, из Москвы выслали указ воеводе И. Ф. Волынскому в обязательном порядке выжечь траву весной, чтобы степи «к походу нашим великих государей ратным людем… были способны»^[641]. Наконец, в феврале 1689 г. по распоряжению В. В. Голицына Мазепа направил казаков с распоряжением выжечь степи от левого берега р. Самары до Перекопа там, где уже растаял снег. В марте, правда, выяснилось, что поджогу степи препятствуют запорожцы, и гетману пришлось писать им специальное письмо с увещеваниями не мешать посланным за Самару гетманским казакам выполнить порученное задание^[642].

Большое значение в Москве придавали и сбору новой информации о возможном новом маршруте похода, более удобном, чем в 1687 г. 18 сентября 1688 г. в Посольском приказе был допрошен присланный Мазепой опытный ватажник Антон Рудый (Рудов), а также новокрещеные курские калмыки «про путь, належащий от Карачекраку к Перекопи, которым возможно б обозовым ополчением идти». По их словам, перейдя Карачекрак вброд, войско могло двигаться «полем ровным и неболшими балками без трудности до Плетенинских Рогов» (3 мили^[643]). Здесь армии рекомендовалось разбить лагерь и ночевать, «потому что место ровное и вод много» из-за разлива Днепра, «и лесу довольно». Оттуда путь (около 5 миль) вновь шел «полем ровным» в верховья лимана, где Косаговым был сооружен Каменный Затон. Лиман этот был одновременно устьем р. Белозерки, которое армии следовало оставить с правой стороны, заночевав возле реки. Здесь, как утверждали Рудый и его товарищи, также «лесу достать мочно, есть терновник и груши», а саму Белозерку «обозом перейти мочно без трудности, потому что она не топкая и мелка, да и камышник около ее есть и травы достаточно». Далее от Белозерки следовало пройти 2 мили «ровным местом» до р. Рогачихи (Рогачик), где также было место, пригодное для ночлега, а оттуда — на р. Елпатиху (2,5 мили). Возле нее было «зело удобно ночевать, понеже поля ровные и дров достать мочно». От Елпатихи предполагаемый путь войска (1,5 мили) лежал «по вершинам балок ровными месты до речки Каирки Мечетной», далее, огибая ее исток справа, — «до речки Середней Каирки» (2 мили), где следовало остановиться на ночевку («ночлег доброй, понеже вод и дров и травы много»). От Средней Каирки, по свидетельству Рудого и его товарищей, можно было «еще ближе к городкам турским податись до речки Последней Каирки с полмили и перешед ее, притти до урочища Вуливола с версту», где были «ровные места и воды много». С этого места можно было невооруженным глазом обозреть турецкие крепости на Днепре, расположенные менее чем за милю. Далее следовало взять влево, на Черную долину, оставив османские крепости справа, «и идти ровным местом все степью» около 45 верст. Здесь начинались засушливые территории: «в тех местех вод и лесов нет, все степь и трава неболшая». С Черной долины армии надо было двигаться «лощиною» около 3 верст и далее «ровным местом» до верховьев Каланчака (4 мили) по дороге, «которою ездят ис Перекопи в Казыкермень». На Каланчаке был только один «каменной колодезь», но есть и другие «готовые колодези», кроме того, как полагал Рудый и его товарищи, «войску для воды около той речки податись вправо и поделать возможно без всякие трудности колодези», добравшись до воды на глубине около 2 аршин. Поэтому, полагали они, «в тех местех обозом стоять зело пристойно и колодезей зделать надобно много», чтобы создать запасы воды для марша к Перекопу (около 3 миль). Путь должен был пролегать через небольшой холм («пригор») «ровным местом» до урочища Кугайлик, где «колодези есть ж готовые, так и зделать мочно вновь, а до воды будет сажень и болши, и менши, толко де на войско вод такого достатку, как стоять на Каланчаке от Перекопи за 3 мили не будет, да и травы на Каланчаку и около много, а блиско самой Перекопи трав мало»^[644]. В целом путь должен был пролегать практически вдоль Днепра, поскольку «вышеписанные все речки впали в Днепр, а вершины их от Днепра только по миле и по полторы»; в ходе марша сам Днепр будет справа «от обозу», в 1–2 милях. Резюмируя, Рудый и его товарищи заявляли, что от Карачекраку до Последней Каирки (15 миль) войску будет идти скорее комфортно («никакие трудности в воде и в лесах и в конских кормех не будет»), указанный путь оно сможет преодолеть за 4 дня; от Каирки до Каланчака дорога труднее — «в воде и в дровех скудость, потому что нет, а бывает де в тех местех вода на весне, а летом, когда дожди великие, а мочно ль в тех местех колодези выкопать и сколко глубоко будет до воды, того не ведают, однако ж де копанки татарские на тех милях от Каирки до Колончаку есть, а воды они в них летом не заставали». 9 миль по указанному безводному участку обоз и армия могли пройти за сутки («место все ровное и переправ и балок никаких нет»). «А иного пути от Карачекраку к Перекопи быть невозможно, потому что степи безводны и бездрожны», — утверждали следопыты, заканчивая свое описание^[645].

Отдельно со слов днепровских следопытов были записаны расстояния для переходов между речками от Новобогородицка до Карачекрака^[646], причем Рудый и калмыки отметили, что путь русской армии в 1687 г. до Карачекрака труднее описанного ими, потому что на их маршруте «нигде переправ чрез реки также и трудных мест нет и балок, а которые есть и те неболшие, а иные мочно обойтить, а то обход болшой»^[647].

Подготовительные и организационные усилия русского правительства по организации второго Крымского похода следует оценить весьма высоко. Московская военно-бюрократическая машина не только смогла повторить масштабные организационные шаги двухлетней давности, мобилизовав огромные запасы продовольствия, фуража, транспортного скота и др., но и учесть опыт предыдущей экспедиции. Большую роль в совершенствовании военно-логистической системы сыграло строительство Новобогородицка, что позволило сосредотачивать там запасы в течение лета — осени и позволяло обойтись без лихорадочного и трудоемкого единовременного отпуска сотен стругов с хлебом и крупами из Брянска и Смоленска. Наконец, продолжился сбор и тщательный анализ информации о возможных маршрутах движения к Перекопу с целью обеспечить огромные массы двигающихся войск более обильными запасами воды и травы, нежели ранее. Однако все эти усилия не дали бы нужного результата, если бы правительству не удалось провести в намеченные сроки сбор войск и выступить в поход, как и планировалось — в марте. Поэтому, шаги, предпринятые с целью окончательной мобилизации вооруженных сил, имели для судеб всей кампании решающее значение.

Состав и численность русской армии во втором походе

Данные по численности и структуре армии, собранной для экспедиции на Крым в 1689 г., были подробно приведены еще в сочинении Н. Г. Устрялова — в тексте и в приложениях в конце книги^[648]. В последних были расписаны численность и структура разрядов и отдельно численность полков и их командиры. Историк указывал, что эти данные были извлечены из книги Московского стола № 143, однако подобные сводные ведомости там отсутствуют. Текст наряда, близкий к тому, которым пользовался Н. Г. Устрялов, обнаружился, однако, в следующей по нумерации книге — № 144. Историк именует его «перечневой росписью», которая составлялась после сбора и смотра войск по разрядным и воеводским полкам, однако, судя по всему, перед нами именно наряд на второй поход. Сравнение архивного документа с публикацией Устрялова обнаруживает в последней ряд неточностей. Вот некоторые из них. Историк правильно указывает численность и количество стрелецких полков в составе воеводского полка Голицына (4 московских и один белгородский), однако неправильно дает суммарную численность — 4035 вместо 4305. К числу назначенных в поход 6 тыс. сумских казаков он добавляет 85 старшин и урядников, хотя последние относятся не к числу определенных в Большой полк людей, а ко всей росписи Сумского полка. Командующий Низового полка И. Ю. Леонтьев был заменен В. М. Дмитриевым-Мамоновым в феврале 1689 г., однако в роспись Устрялова попали оба воеводы, причем первый — как товарищ Голицына, хотя Низовая рать, также как и Севский разряд, считалась составной частью Большого полка. Леонтьеву и была приписана указанная в наряде численность низовой рати (1514 человек; сама по себе цифра ошибочна, см. об этом далее). Некоторые несовпадения не могут быть как-то однозначно объяснены. Так, в частности, наряд из книги № 144 и публикация Устрялова содержат совершенно различные данные по московским выборным полкам. Однако значительная часть данных, включая численность полков нового строя, совпадают.

Наряд из книги № 144 не содержит имен командиров полков, за исключением имен стрелецких полковников. Их Н. Г. Устрялов, судя по всему, взял из памяти, направленной Иноземским приказом в Разряд от 3 января 1689 г., где перечислялись все гусарские, копейные, рейтарские и солдатские полки, которые предполагалось снарядить в поход или расположить вторым эшелоном на черте^[649]. Память, в свою очередь, не содержит цифровых данных, но полки в целом расположены в ней в том же порядке, что и в наряде. Совмещение двух документов позволило Н. Г. Устрялову дать полную роспись участвовавших в походе полков с именами командиров и численностью. Кроме того, в памяти полки названы по городам, которые давали основную массу или относительно наибольшее количество солдат, тогда как в наряде к названию полка (часто, но не всегда) приписано название разряда, в котором он ведался, а далее следует роспись солдат по городам. Это позволяет получить дополнительные основания для отождествления полков из памяти и наряда. Итоговые результаты подобной работы, повторяющей труд, проделанный Устряловым с от дельными важными дополнениями и уточнениями, изложены ниже в табличной форме. Они представляют структуру армии, которую планировалось отправить второй раз на покорение Крыма. Названия полков в таблицах даны по памяти из Иноземского приказа, порядковые номера (нумерация техническая, постоянного характера не имела) — по наряду. По нему же в скобках указаны служилые города (те, которые открывают список), откуда набирали рядовых. Разночтения между памятью и нарядом, отдельные несовпадения с публикацией Н. Г. Устрялова, а также с наказом В. В. Голицыну, где также была отражена структура Большого полка^[650], отмечены в комментариях.

Таблица 4.2. Наряд для Большого полка (воеводский полк В. В. Голицына)^[651]

Московские чины	Стольники	1068
	Стряпчие	645
	Дворяне	760
	Жильцы	801
	Всего	3274
Новокрещены и иноземцы-кормовщики, которые из Разряда высланы в Иноземский приказ		100
Полк смоленской шляхты генерал-майора В. И. Швыйковского	Смоленская шляхта	485
	Бельская шляхта («что велено писаться смоленской»)	116
	Рославльская шляхта	72
	Всего	673
Копейщики	1-й Московский полк полковника Григория Шишкова (Москва, Владимир и др.)	1408
	2-й Белгородский полк полковника Василия Братцева1 (Мценск, Курск, Елец и др.)	1513
	Всего	2921
Рейтары	1-й Московский полк генерал-поручика Ивана Лукина2 (Владимир, Москва и др.)	1405
	2-й Тульский полк полковника Петра Рыдара (Тула и др.)	9053
	3-й Ярославский полк полковника Андрея Гулица (Ярославль и др.)	9644
	4-й Смоленский полк полковника Богдана Корсака (Смоленск, Вязьма)	750
	Всего	4024
Слободские казаки	Сумский полк полковника А. Кондратьева	60005
Московские выборные полки	Первый полк (командир не указан6; полковники Иван Захаров, Никита Борисов, Иван Кишкин, Алексей Битяговский, Алексей Чаплин, Юрий Лима)	7132
	Второй полк генерал-поручика П. Гордона (полковники Афанасий Нелидов, Родион Стразборх)	3243
	Всего	10 375
Московские стрельцы	Полк «выборной з головных» полковника Ивана Цыклера7	1000
	Полк Бориса Головнина	803
	Полк Семена Резанова	914
	Полк Сергея Сергеева	802
	Всего	35198
Солдаты и стрельцыБелгородского разряда	1-й Белгородский полк генерал-поручика графа Давида Вильгельма фон Граама (Давыда Вилгелма), барона морфинского (Белгород, Болхов и др.)	1277
	2-й Яблоновский полк Вилима Фанзалена (Яблонов, Усерд и др.)	890
	3-й Курский полк Александра Ливенстона (Курск, Обоянь и др.)	1855
	Белгородский жилой приказ московских стрельцов полковника Данилы Юдина9	786
	Всего	480810
Воеводский полк Г. И. Косагова	Курский рейтарский полк полковника Ивана Гопта11	915
	Курские калмыки	21
	Старооскольский солдатский полк полковника Петра Гасениуса	1292
	Хотмыжский солдатский полк полковника Якова Эрнеста	1170
	Всего	3398
Итого		39 09212

¹ В наказе В. В. Голицыну полковником 2-го копейного полка указан Тобиас Колбрехт, судя по всему, командовавший им в 1687 г., а Василий Братцев указан как полковник рейтарского полка (Там же. Л. 251 об. — 252).

² В памяти не указан, реконструируется по наказу (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 252). Численность этого полка была ошибочно приписана Устряловым тульскому полку Рыдара (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388), хотя имеющаяся в наряде роспись (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 697 об. — 698) однозначно указывает, что это московский полк Лукина.

³ Н. Г. Устрялов ошибочно приписал численность этого полка полку А. Гулица (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388).

⁴ Н. Г. Устрялов ошибочно приписал численность этого полка Московскому рейтарскому полку (указан без командира — И. Лукина). См.: Там же.

⁵ Здесь же отмечено, что всего «черкас» в Сумском полку 8800 человек, включая 85 старшин, сотников и урядников.

⁶ У Н. Г. Устрялова командиром указан А. А. Шепелев (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388).

⁷ Фамилия командира установлена на основе наказа (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 252 об. — 253).

⁸ В наряде ошибочно — 3559 (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 701).

⁹ Имя установлено по наказу (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 253).

¹⁰ В наряде ошибочно — 4908 (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 700 об.).

¹¹ Имена всех полковников полка Косагова установлены по иным источникам; см. об этом далее.

¹² В наряде ошибочно — 39 268 (Там же. Л. 702). Цифра не сходится даже с учетом погрешностей, допущенных при подсчете солдат и стрельцов Белгородского разряда (100 человек) и московских стрелецких полков (40 человек).

Таблица 4.3. Наряд для Большого полка (полк товарища воеводы князя Я. Ф. Долгорукова)^[652]

Городовые дворяне «полковой службы»	311: Владимир (45), Суздаль (35), Муром (25), Юрьев (3), Нижний Новгород (57), Гороховец (3), Лух (12), Тула (24), Солова (28), Таруса (1), Кашира (2), Ярославль (2), Кострома (2), Романов (48), Кашин (1), Дмитров (1), Алексин (5), Одоев (4), Бежецк (1), Лихвин (2), Верея (1), Мещовск (2), Звенигород (1), Калуга (2), Серпейск (4)
Рейтары	1-й Можайский полк полковника Николая Фанвердина (Можайск, Боровск, Калуга и др.)	965
	2-й Мценский полк полковника Ицыхеля Буларта (Мценск, Новосиль)	917
	Всего	1882
Слободские казаки	Ахтырский полк полковника И. Перекрестова	40001
Стрельцы	Полк Бориса Щербачева2	709
Солдаты Белгородского разряда	1-й Ефремовский полк полковника Юрия Фамендина (Ефремов, Землянск)	1464
	2-й Добринский полк полковника Александра Форота (Добрый)	1267
	3-й Мценский полк полковника Петра Эрланта (Мценск, Новосиль, Лебедянь)	1093
	Всего	3824
Итого		10 726

¹ Здесь же отмечено, что всего «черкас» в Ахтырском полку 5096 человек.

² У Устрялова имя полковника не указано (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388).

Таблица 4.4. Наряд для Большого полка (полк товарища воеводы В. А. Змеева)^[653]

Городовые дворяне Белгородского разряда	Завоеводчики	50
	Есаулы	40
	Дворяне «полковой службы»	199
	Всего	289
Рейтары	1-й Белгородский полк полковника Данилы Пулста (Белгород, Болхов, Карпов и др.)	1023
	2-й Лихвинский1 полк полковника Ивана Фанфеникбира (Лихвин, Чернавск, Данков и др.)	680
	Всего	1703
Слободские казаки	Харьковский полк Г. и К. Донцов	40002
Солдаты Белгородского разряда	1-й Ливенский полк полковника Андрея Шарфа (Ливны, Коротояк и др.)	1571
	2-й Елецкий полк полковника Франца Лефорта (Валуйка, Салтов и др.)	1796
	3-й Усманский полк Гаврилы Фантурнера (Усмань, Белоколодск и др.)	10973
	Всего	4464
Итого		10 456

¹ В памяти ошибочно — «ливенский» (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 85 об.).

² Здесь же отмечено, что всего «черкас» в Харьковском полку 7557 человек.

³ У Устрялова — 1096 (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 389).

Таблица 4.5. Наряд для Севского разряда^[654]

Московские чины	Стольник		1
	Дворяне		11
	Жилец		1
	Всего		13
Дворяне и дети боярские полковой службы	Белев		43
	Болхов		57
	Карачев		95
	Орел		77
	Кромы		1
	«Служат з брянчаны»	Стародуб	41
		Почеп	31
		Рославль	17
		Трубчевск	52
		Стародуб («служат по Севску»)	36
		Трубчевск («трубчевские жители»)	63
		Новгород-Северский	99
		Рыльск	90
		Чернигов («рыльские помещики»)	13
		Путивль	121
		Чернигов («путивльские помещики)	18
		Каменный	7
	Всего		861
Копейщики и рейтары	Копейная шквадродна майора Григория Веревкина		393
	1-й Брянский полк генерал-поручика Андрея Цея (Брянск, Рыльск и др.)		1285
	2-й Белевский полк полковника Томаса Юнгора (Белев, Болхов и др.)		1281
	Всего		2959
Солдаты	1-й Рыльский полк стольника Федора Стремоухова (Трубчевск, Рыльск и др.)		622
	2-й Белевский полк полковника Франца Фангольстена (Белев, Болхов и др.)		668
	3-й Путивльский полк полковника Юрия Шкота (Путивль, Чернигов и др.)		745
	4-й Орловский полк полковника Константина Малеева (Орел)		625
	5-й Брянский полк полковника Тимофея Фандервидена (Брянск, Белев, Болхов и др.)		7621
	Всего		34222
Прочие служилые люди	Севские полковые казаки, «которые были у розрядного шатра»		361
	Пушкари		19
	Пушкари, кузнецы, плотники («брянчане»)		5
	Белевец		1
	Всего		386
Донские казаки Белгородского разряда, бывшие в полку Г. И. Косагова			223
«Первая половина» солдат белгородских городов, которые в 1688 г. в полку Л. Р. Неплюева в Новобогородицке «не были, а были в домех»; ныне им велено быть в Севском разряде			4243
Итого			11 2884

¹ Сводной цифры нет, подсчитано по росписи служилых людей полка. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 711–711 об.

² Сводная цифра указана ошибочно (3398), возможно, сбой произошел из отсутствия общей цифры по пятому солдатскому полку, включавшему в том числе солдат, набранных в Крапивенской волости Севского уезда (202 человек), недрыгайловских казаков (21 человек) и т. д. См.: Там же.

³ Далее следует помета: «А приписаны те половинщики в Севской разряд вместо салдат, что взяты в подачю в московские в стрелецкие полки и которые салдаты из Севского уезду и из Севских городов сошли в розные уезды и которые отставлены, занеты в Новобогородицке» (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 712 об.).

⁴ Из-за ряда погрешностей итоговая цифра наряда (11 284) не точная. См.: Там же. Л. 713.

Таблица 4.6. Наряд для Низового полка^[655]

Служилые города	Категории служилых людей	Численность
Астрахань	Дети боярские	17
	Ногайские мурзы и табунные головы	43
	Конные стрельцы	492
	Всего	552
Терки	Дети боярские	15
	Новокрещены	21
	Окочены	16
	Уздени	13
	Гребенские казаки	98
	Яицкие казаки	150
	Всего	313
Царицын	Дети боярские	5
Саратов	Дети боярские	8
	Иноземцы	4
	Конные стрельцы	96
	Всего	108
Самара	Дети боярские	22
	[Иноземцы]1	46
	[Конные с]трельцы	49
	Всего	117
Уфа	Дворяне, дети боярские, стрелецкие сотники	57
	Иноземцы	33
	Новокрещены	14
	Конные стрельцы	97
	Конные казаки	101
	Мещеряне	50
	Всего	352
Итого		14472

¹ Пропуски в наряде из-за повреждения текста. Восстановлены с опорой на наряд 1687 г.

² Итоговая цифра ошибочна (1514) из-за того, что составитель прочитал общую цифру служилых людей по Теркам как 380 вместо 313. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 713 об. — 714.

Таблица 4.7. Наряд для Новгородского разряда (воеводский полк А. С. Шеина)^[656]

Московские чины	Стольники	7
	Стряпчие	8
	Дворяне	47
	Жильцы	17
	Всего	79
Гусары	Полк полковника Михаила Челищева (Новгород, Псков и др.)	247
Копейщики	Полк полковника Ивана Лопухина1 (Новгород, Псков и др.)	314
Рейтары	1-й Новгородский полк генерал-поручика Афанасия Траурнихта (Новгород)	14772
	2-й Псковский полк полковника Михаила Зыкова (Новгород, Псков и др.)	967
	3-й Великолуцкий полк полковника Вилима Лексина (Зубцов, Великие Луки, Ржева Пустая и др.)	860
	4-й Обоянский полк полковника Ивана Барова (Обоянь, Нежегольск и др.)	733
	Всего	4037
Московские стрельцы	Полк полковника Родиона Остафьева3	700
	Полк полковника Ильи Дурова	909
	Всего	1609
Солдаты и стрельцы	1-й Новгородский полк полковника Михаила Вестова (Новгород)	642
	2-й Псковский полк полковника Федора Зборовского (Псков)	832
	3-й Владимирский полк полковника Варфоломея Ронорта (Владимир, Ростов и др.)	1009
	4-й Полк смоленских стрельцов	485
	5-й Полк смоленских стрельцов	485
	Всего	3453
Прочие формирования	Московские кормовщики из Большого полка	262
	«Вместо новгородцов и иных городов полковые службы… велено написать тож число москвич»	982
Итого		10 983

¹ В памяти полк отсутствует. Указан Иван Лопухин, возглавлявший полк в 1687 г. См. главу 2, с. 83.

² У Устрялова — 1791 (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388).

³ По-видимому, этот полк как полк Степана Остафьева записан в наказе В. В. Голицыну в составе Большого полка. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 253.

Таблица 4.8. Наряд для Новгородского разряда (полк товарища воеводы князя Ф. Ю. Барятинского)^[657]

Дворяне «полковой службы резанских городов»	Рязань (90), Мещера (26), Коломна (7), Ряжск (21)	144
Рейтары1	1-й Казанский полк полковника Захария Кро (Казань, Симбирск, Свияжск и др.)	8492
	2-й Елецкий полк полковника Ивана Гулица (Елец, Лебедянь, Землянск и др.)	752
	Всего	1601
Солдаты	1-й Великолуцкий полк полковника Христофора Кро (Великие Луки и др.)	872
	2-й Костромской полк полковника Матвея Фливерка (Кострома, Галич и др.)	1119
	3-й Смоленский солдатский полк полковника Павла Менезиуса	1387
	Всего в солдатских и стрелецких полках	3378
Итого		5123

¹ В наряде помета: «Да ныне велено написать вместо костромского и галицкого полку с вологжаны рейтар, которые были в прошлом во 195-м году на черте в полку боярина и воеводы князя Михайла Андреевича Голицына» (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 720 об.).

² В том числе 105 копейщиков (Там же. Л. 721).

Таблица 4.9. Наряд для Рязанского разряда (воеводский полк В. Д. Долгорукова)»^[658]

Дворяне и дети боярские полковой службы	Рязанцы	159
	Дворяне низовых городов: Свияжск (156), Симбирск (297), Атемар (26), Козьмодемьянск (12), Чебоксары (32)	523
Рейтары	1-й Рязанский полк полковника Федора Коха (4 стана Рязани; Шацк, Мещера)	966
	2-й Рязанский полк полковника Ягана Вреда	[1040]1
	3-й Ряжский полк полковника Дорофея Траурнихта (3 стана Рязани, Ряжск, Михайлов)	6672
	Всего	2673
Стрельцы	Полк полковника Сергея Головцына3	967
	Полк полковника Василия Боркова	710
	Всего	1677
Солдаты	1-й Рязанский полк полковника Василия Нилсона (Рязань, Епифань и др.)	669
	2-й Ряжский полк полковника Николая Балка (Поплевино и др.)	1[900]4
	3-й Козловский полк Мартина Болдвина (Козлов)	1307
	Всего	3876
Итого		8908

¹ Текст утрачен. Восстановлено на основе вычета из общего числа рейтар суммарной численности первого и третьего полков.

² У Устрялова — 1172 (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388).

³ В наказе В. В. Голицыну записан в составе Большого полка. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 253.

⁴ Текст утрачен. Восстановлено на основе вычета из общего числа солдат суммарной численности первого и третьего полков.

Таблица 4.10. Наряд для Рязанского разряда (полк товарища воеводы А. И. Хитрово)^[659]

Казанские иноземцы старого и нового выезда и новокрещены		266
Рейтары	1-й Нижегородский полк полковника Ивана Кулика Дорогомира (Козлов, Нижний Новгород и др.)	6411
	2-й полк2	[1583]3
Солдаты	1-й Тульский полк полковника Ивана Францбекова (Тула, Одоев и др.)	618
	2-й Тульский полк полковника Григория Буйнова (Пронск и др.)	[711]4
	3-й Касимовский полк Якова Ловзына (Ловзина) (Касимов, Козьмодемьянск и др.)5	17816
	Всего	31107
Итого		56008

¹ У Устрялова — 994 (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388).

² Из-за повреждения текста заголовок с названием полка отсутствует. На л. 725 об. сохранилась частичная роспись его состава. Причем на полях в начале списка присутствует помета, предположительно читающаяся как «белогородцкой», что означает принадлежность полка к Белгородскому разряду. Далее идет текст в столбик: «нижегородцов 170, муромцов 26, гороховлян 14, атемарцов 15, арзамасцев 187, пензенцов 140, ядринцов 44, керенчан 21, ломовцов 41, санчюрцов 16, кокшажен 9, яранцов 28, чебоксарен 105, кадомцов 16, темниковцов 6». Всего — 838 человек. Перечень не полный, так как далее текст тоже поврежден. Между тем 23 ноября 1688 г. из Разряда в Казанский приказ была послана память с росписью ведавшихся в последнем служилых людей по полкам армии, формировавшейся для похода на Крым. Воеводский полк А. И. Хитрово должен был быть среди прочего укомплектован 2-м рейтарским полком, состав которого в точности совпадает с вышеперечисленным перечнем служилых людей, но без чисел и за исключением нижегородцев, муромцев и гороховлян, которые в Казанском разряде не ведались. Кроме того, сравнение этого списка с нарядом показывает, что в последнем из-за повреждения текста отсутствуют также рейтары Цивильска и Козьмодемьянска (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 52, 61 об. — 62). Имя полковника установить не удалось, поскольку в памяти из Иноземского приказа он не упомянут; в росписи Устрялова данный полк также отсутствует.

³ Текст утрачен. Цифра получена вычитанием численности всех подсчитанных формирований из общей численности воеводского полка А. И. Хитрово так, как она была указана составителями наряда.

⁴ Текст утрачен. Восстановлено на основе вычета из общего числа солдат суммарной численности первого и третьего полков. Причем в случае третьего — так, как она была подсчитана составителями наряда (1611 человек), что не совпадает с реальной численностью (см. примечание 7).

⁵ В памяти из Иноземского приказа 3-м солдатским полком у Хитрово указан Хотмыжский солдатский полк Я. Эрнеста, однако по наряду он записан в Большой полк, в воеводский полк Г. И. Косагова. Кроме того, вряд ли он был укомплектован служилыми людьми поволжских городов. Устрялов в данном случае отдал предпочтение памяти. Он «записал» в него указанный в наряде основной состав полка — 563 человека из Касимова и Козьмодемьянска, не смутившись, что среди солдат полка отсутствуют выходцы из Хотмыжска и иных белгородских городов. Между тем это касимовский полк Я. Ловзина (см. с. 192).

⁶ Цифра в некоторой степени условна, поскольку получена путем сложения всех групп солдат полка из разных городов (523 человека из Касимова, 40 человек из Козьмодемьянска) с теми, кто был записан в полк как нетчики и беглецы первого Крымского похода (188 человек из Касимова, 415 — из Чебоксар, 166 — из Цывильска, 103 — из Санчурска, 16 — из Царевококшайска), а также с теми, кто был за поздние приезды отправлен в 195-м году на черту (330 человек) и ныне также зачислен в полк. Причем цифры сложения в оригинальной ведомости не совпадают во всех случаях. Сложение основного состава (563 человека) с нетчиками и беглецами дает 1471 человек, а в ведомости указано 1048 человек, сложение обеих вышеперечисленных групп с высланными на черту дает 1781 человек, а в ведомости указаны 1611 человек.

⁷ В оригинальном тексте — 2940 человек. Причины несовпадения цифр объяснены выше.

⁸ В наряде другая цифра — 5372. Причины расхождений объяснены выше.

Прежде чем перейти к оценке общих показателей численности и структуры войска, следует сказать несколько слов о Казанском разряде Б. П. Шереметева. Из документов известно об участии этого формирования во втором Крымском походе, однако в наряде оно не упомянуто. Н. Г. Устрялов судил о его численности приблизительно, а состав полков установил на основе уже многократно цитировавшейся памяти из Иноземского приказа (соответственно, их численность также не была историком установлена)^[660]. Между тем в последней формирование под командованием Шереметева определяется как назначенное находиться «на черте» с четырьмя рейтарскими (Костромским полковника Мартина Болмана, Галицким полковника Данилы Цея, Курским полковника Ивана Гопта, Козловским полковника Христофора Ригимона) и пятью солдатскими (Касимовским полковника Якова Ловзына (Ловзина), Казанским полковника Юрия Литензона, Симбирским полковника Ефима Липстрома (Линстера), Воронежским полковника Андрея Девсона, Старооскольским полковника Петра Гасениуса) полками^[661]. То есть изначально участие Шереметева с Казанским разрядом в походе не предполагалось (поэтому указанный разряд отсутствует в наряде). Идея разделить войска, предназначенные для обороны черты, и отправить часть из них в экспедицию на Крым появилась позже.

Наряд для службы на черте («Роспись рейтарских и салдацких полков и иных чинов ратным людем, которых ныне велено выслать на службу великих государей на черту») был подготовлен в Разряде 28 декабря 1688 г. Состав упомянутых в нем рейтарских и солдатских полков полностью совпадает с приводившимся выше. Явиться служилые люди должны были к 1, 10 или 20 (последний срок) февраля. Приводим его данные ниже в табличной форме^[662].

Таблица 4.11. Наряд для службы на черте

Городовые дворяне и дети боярские замосковных городов (в 1687 г. были на черте)		151
Казанцы дворяне и дети боярские (переданы из Рязанского разряда)		159
Рейтары	Костромской полк М. Болмана (в 1687 г. был в Новгородском разряде):
	Кострома	418
	Галич	252
	Всего	670
	Галицкий полк Д. Цея:
	Галич	273
	Вологда	222
	Всего	4951
	Курский полк И. Гопта (передан из Большого полка)	915
	Козловский полк Христофора Ригимона (передан из Рязанского разряда):
	Козлов	641
	Ефремов	541
	Всего	1182
Солдаты	Касимовский полк Я. Ловзына (Ловзина) (передан из Рязанского разряда):
	Касимов	523
	Козьмодемьянск	40
	Всего	563
	В том же полку записаны нетчики и беглецы в 1687 г., русские и татары (с росписью по городам)	1611
	Казанский полк Ю. Литензона (в 1687 г. был на черте):
	Казань	193
	Свияжск	324
	Уржум	34
	Царевококшайск	110
	Алатырь	418
	Всего	10792
	Симбирский полк Е. Липстрома (Липстора, Линстера):
	Симбирск	969
	Саранск	40
	Атемар	66
	Керенск	256
	Кадом	215
	Темников	189
	Курмыш	38
	Царевосанчурск	65
	Яранск	46
	Всего	1884
	Воронежский полк А. Девсона (передан из Большого полка)	1170
	Старооскольский полк П. Гасениуса (передан из Большого полка)	1292
Солдаты Севского разряда «белогородцких городов очередной половины, которые во 196-м году по указу жили в домех»	усманцы	252
	сокольчане	180
	козловцы	236
	таличане	37
	чернавцы	52
	суджанцы	18
	Всего	7753
Стрельцы	«Приказ московских стрелцов вместо Гарасима Нелидова полку, что был во 195-м году на черте»	800
Итого		12 746

¹ В наряде ошибочно — 502, эта же ошибка попала в общее число рейтар двух полков (указано 1172, должно быть 1165).

² В наряде ошибочно — 1073.

³ В наряде сначала в двух местах указана ошибочная цифра — 767; но на л. 236 об. дано верное число.

Роспись служилых людей для службы на черте свидетельствует об изменении структуры главной армии уже после составления основного наряда. Так, воеводский полк Г. И. Косагова в составе Большого полка был фактически расформирован. Курский рейтарский полк Гопта и солдатский Старооскольский полк Гасениуса были переданы под командование Б. П. Шереметева. Ему же еще ранее, до составления основного наряда, из Большого полка передали солдатский Воронежский полк Девсона. Из Рязанского разряда на черту решили отправить солдатский Касимовский полк Ловзина, а еще ранее — рейтарский Козловский полк Ригимона. Взамен Касимовского полка в Рязанский разряд в начале декабря был приписан Хотмыжский солдатский полк (входил в воеводский полк Косагова), которому ранее велено было служить на черте^[663]. Кроме того, 18 января из Разряда в Казанский приказ была послана память о переводе на основе указа от 12 января дворян и детей боярских Казани из Рязанского разряда в полк Б. П. Шереметева^[664].

Окончательное оформление Казанского разряда произошло лишь в феврале, когда товарищем разрядного воеводы из Рязанского разряда в Казанский был переведен А. И. Хитрово^[665]. Он приехал в полк к Шереметеву 16 марта. Накануне выступления Казанского разряда из Белгорода Шереметев выслал в столицу его перечневую роспись, которая дает представление о его окончательной структуре. В составе Казанского разряда насчитывалось 2 стряпчих, 3 жильцов, 131 человек казанских дворян и детей боярских, 22 казанца-иноземца «нового выезду» и др.; рейтарские полки М. Болмана (25 начальных людей, 678 рядовых), Д. Цея (23 начальных человека и 574 рядовых), И. Гопта (15 начальных людей и 1008 рядовых) и Х. Ригимона (12 начальных людей и 793 рядовых); солдатские полки Я. Ловзина (3 начальных человека), Ю. Литензона (5 начальных людей), Юхана (Ефимия) Липстрома (7 начальных людей), А. Девсона (7 начальных людей и 271 рядовой) и П. Гасениуса (20 начальных людей и 615 рядовых), «очередная половина» солдат и драгун белгородских городов, включая нетчиков прошлогодней кампании (786 человек). Всего численность составила 5009 человек. При этом, как видно из перечневой росписи, неявка была катастрофической — в солдатских полках был практически полный некомплект, а всего ратных людей по наряду не прибыло в полк почти в два раза больше, чем явилось, — 9815 человек, в том числе московские чины (114 стольников, 163 стряпчих, 9 дворян, 245 жильцов), городовые дворяне и дети боярские «розных городов» (1941 человек). Полностью не явился стрелецкий полк Семена Кровкова (620 человек), который должен был прибыть из Батурина^[666].

Следует, таким образом, заключить, что ратных людей, первоначально вписанных в наряд для мобилизации на черту, в итоге было решено включить в главную армию в качестве самостоятельного разрядного полка, даже усилив его дополнительными формированиями. При этом, несмотря на наличие перечневой росписи на конец марта, окончательной численности Казанского разряда мы не знаем. То, что она выросла, свидетельствуют хотя бы списки убитых и раненых данного разрядного полка, составленные в мае 1689 г.^[667] Включенные в него потери солдатских полков А. Девсона, Е. Линстера (Ю. Липстрома), Б. Беника, копейной шквадроны А. Шарфа и стрелецкого полка С. Кровкова указывают на то, что, во-первых, отдельные солдатские полки все же были доукомплектованы явившимися позднее рядовыми и начальными людьми (при этом полк С. Кровкова также прибыл на службу и заменил в итоге полк Г. Нелидова), а во-вторых, под командование Б. П. Шереметева были переданы новые формирования, не упоминавшиеся в наряде: солдатский полк Б. Беника и копейная шквадрона Александра Шарфа.

Итоговая численность армии, по данным составителей наряда, должна была составить: в Большом полку — 73 248, в Новгородском разряде — 16 106, в Рязанском разряде — 14 280, всего — 103 634 человека^[668]. Если допустить, что при составлении сводных цифр были допущены отмеченные в таблицах ошибки, то более точная цифра составит: в Большом полку — 73 009, в Новгородском разряде — 16 106, в Рязанском разряде — 14 508; всего — 103 623 человека. К этим цифрам можно прибавить самую последнюю цифру наряда для Казанского разряда, вычисленную путем сложения бывших «на лицо» и нетчиков мартовской перечневой росписи с вычетом из нее полка И. Гопта, который уже учтен в составе воеводского полка Г. И. Косагова. Таким образом, ориентировочная численность Казанского разряда по последнему известному наряду, с которым сверялся при проведении смотра Б. П. Шереметев, — 13 909 человек (без полка Гопта). Общая численность войска, которое планировалось поставить под ружье в 1689 г., будет, таким образом, насчитывать 117 547 или 117 532 человека. Это наиболее точная цифра, несколько большая, нежели та, которая была рассчитана Н. Г. Устряловым (более 112 тыс. человек)^[669], и получившая затем отражение в других работах, касавшихся второго Крымского похода^[670].

Структура и численность армии, основу которой составили три главных «дивизии» — Большой полк, Новгородский и Рязанский разряды, таким образом, не сильно изменились по сравнению с 1687 г. Основу главной армии В. В. Голицына составляли полки нового строя — 1 гусарский, 3 копейных, 25 рейтарских, 2 московских выборных полка и 29 солдатских. Артиллерия насчитывала около 350 полевых и осадных орудий^[671]. Воеводский полк Г. И. Косагова, действовавший в 1687 г. автономно на Запорожье, был в итоге расформирован. Помимо этого, был создан еще один разряд — самый малочисленный, если не считать Низовой рати. Речь идет о Казанском разряде Б. П. Шереметева. Его формирование было завершено почти перед самым началом похода и может быть объяснено желанием властей перераспределить войска между первым и вторым эшелонами, усилив главную армию за счет сил, которые изначально должны были прикрывать южные границы.

Сосредоточение войск в указных местах началось в феврале — марте 1689 г. К сожалению, перечневых росписей всей армии, составленных по итогам сбора и генерального смотра войск, отыскать не удалось. По каким-то причинам они не были включены в разрядную книгу второго похода. В нашем распоряжении имеются лишь отрывочные данные по московским чинам и перечневая роспись Новгородского разряда. Роспись московских чинов по разрядным полкам была отправлена Голицыным в Москву в приложении к грамоте от 17 марта 1689 г. В итоге в Большом полку насчитывалось 1211 стольников, 611 стряпчих, 695 дворян, 969 жильцов, всего — 3486 человек; в Новгородском разряде — 168 стольников, 254 стряпчих, 120 дворян, 350 жильцов, всего — 892 человека; в Рязанском разряде — 14 стольников, 22 стряпчих, 12 дворян, 15 жильцов, всего — 63 человека. Всего «в тех вышеписанных 3-х полкех» состоял на службе 4441 человек^[672]. Это гораздо больше, чем было предписано по наряду, согласно которому в Большом полку числилось 3287 человек московских чинов (включая Севский разряд), в Новгородском разряде — 79 человек, а в Рязанском их не было вообще! Известно, впрочем, что позднее цифры наряда по московским чинам были увеличены, составив для Большого полка 1209 стольников, 740 стряпчих, 1034 дворян, 1156 жильцов, всего — 4139 человек^[673]. Недобор на смотре 17 марта, таким образом, все же был, составив около 15 %. Он, впрочем, по крайней мере частично мог быть покрыт за счет тех, кто ни в каких списках не значился. В. В. Голицын, приехав в Сумы, в ходе смотра московских чинов выявил множество прибывших на службу их представителей «сверх списка». Главнокомандующий писал в Разряд, прося выяснить, в какие разрядные полки они были записаны в службу и были ли записаны вообще. Всех, кто нигде не записан, Голицын планировал оставить у себя. Всего сверх списка явилось 652 человека, из них 297 были в Большом полку в походе 1687 г., а остальные либо числились в других полках, либо нигде не значились^[674].

Общий смотр всех войск проводился после соединения армии под Новобогородицком 24 апреля. Составленная по его итогам перечневая роспись Новгородского разряда, отправленная А. С. Шеиным в Москву, включала 33 человека ротмистров, поручиков и хорунжих, 92 стольника, 167 стряпчих, 91 дворянина, 211 жильцов (т. е. значительно меньше, чем по росписи Голицына от 17 марта, — возможно, часть была перераспределена по другим разрядам и Большому полку), 1 полковника гусарского строя, 1 генерала, 5 полковников и 6 подполковников копейного и рейтарского строя, 176 начальных людей «розных чинов», 232 гусара, 310 копейщиков, 4521 рейтар. В московских стрелецких полках начитывалось 4 стольника и полковника, 18 капитанов, 1596 стрельцов; в смоленских стрелецких полках — 2 полковника; 13 капитанов, 984 стрельца; в солдатских полках — 6 полковников; 7 подполковников, 160 начальных людей «розных чинов», 5416 солдат. Ратных людей всех чинов насчитывалось 14 052 человека^[675]. Недобор по сравнению с известным нарядом составил 13 %. Даже подобные ограниченные данные позволяют осторожно предположить, что неявка на службу была вполне сравнима с первым Крымским походом, и общая численность выступившей против ханских войск армии более-менее соответствовала количеству тех войск, которые отправились в поход два года назад.

Сбор войска и выступление в поход

25 февраля из Москвы вслед выехавшему из столицы Голицыну отправился стольник Ф. М. Пушкин со списками ратных людей Большого полка и наказом публично похвалить службу тех из них, кто прибыл на место сбора вовремя^[676]. 27 февраля Голицын прибыл в Севск, где встретился с гетманом И. С. Мазепой, для обсуждения плана похода^[677]. По итогам встречи было решено, что 17 марта Голицын «с указного места из Сумина», а гетман — из Батурина двинутся в поход с «великих государей ратными людьми»^[678].

Атмосферу, царившую ранней весной в слободских городах — центрах концентрации русских войск, — и хлопоты по приготовлению армии к походу по крайней мере частично отражает «Дневник» П. Гордона. 1 марта он добрался до Сум, расположившись недалеко от города, в Нижней Сыроватке, где квартировал его 2-й Московский выборный полк. Находясь там, Гордон отрядил в лес солдат в сопровождении плотников для изготовления 210 рогаток, 280 пик, 100 осей, 18 осей для орудийных лафетов. 4 марта Гордон дал смотр полку, а на следующий день выслал в Ахтырку первые 10 телег полкового обоза. 6 марта он выехал в Сумы, где был «любезно» принят прибывшим туда из Севска В. В. Голицыным. 7 марта в ставку главнокомандующего прибыл стольник Ф. М. Пушкин с похвалой Голицыну «за такое поспешение к назначенному сбору». В тот же день Голицын и «начальные особы» обедали у окольничего В. А. Змеева, на следующий день Гордон беседовал с главнокомандующим «о разных вещах относительно полков»^[679].

К этому времени шотландец сочинил «меморандум», очерчивавший его предложения касательно стратегии русской армии в предстоящем походе. В основе его лежала идея закладки укрепленных фортов через равномерные отрезки пройденного русским войском пути в низовьях Днепра, начиная от р. Самары. Укрепления предполагалось основывать на каждый четвертый день марша, совмещая это с отдыхом после долгих переходов. Каждый форт должен был располагаться как можно ближе к Днепру и состоять из земляных укреплений (наружные редуты и цитадель) и гарнизона в несколько сотен человек с одним-двумя орудиями. Помимо идеологического значения подобной цепи укреплений («это породит великий ужас у неприятеля», будет способствовать распространению молвы, что «вся сия сторона Днепра охраняется» царскими силами, наконец, подчеркнет выполнение условий союза с Польшей, по которому Россия должна была «охранять» татарские переправы на Днепре), Гордон отмечал и ее практическое значение: в фортах можно будет оставлять больных, раненых, ненужные или по каким-то причинам не поддающиеся транспортировке грузы; они станут центрами заготовки сена, леса и воды, ремонта снаряжения и поддержки армии на обратном пути. Другие предложения Гордона заключались в необходимости наличия достаточного количества 8- и 6-фунтовых орудий для бомбардировки укреплений, лодок для перевозки людей и легких пушек, сборных мостов, надежных штурмовых лестниц, подготовки роты обученных гренадеров для каждого полка и легких двухколесных повозок для артиллерии «для быстроты и подвижности». Генерал также подчеркивал возможность захвата расположенного на левом берегу Днепра Ислам-Кермена, что даст русским судам «свободный проход вниз по Днепру», в том числе для солдат, которые будут располагаться в новопостроенных фортах^[680].

В. В. Голицын, покинув Севск 3 марта, прибыл в Сумы вместе с назначенными в Большой полк дьяками 6-го числа. При «отпуске отписки» туда же прибыл товарищ главнокомандующего — князь Я. Ф. Долгоруков^[681]. 11 марта главнокомандующий издал указ прибывшим ротмистрам и стольникам: тем из них, которые «написаны в завоеводчиках и в ясаулех, и тем быть до похода ево (В. В. Голицына. — Авт.) в Сумине». Остальным предписывалось ехать в Ахтырку «безо всякого мотчания», где «ожидать ево боярского приходу». По пути запрещалось «чинить» обиды и разорения «тамошним жителем» и занимать уже занятые стрельцами дворы. Поступившим подобным образом грозили, что они «будут с тех дворов сосланы з бесчестьем»^[682].

Часть войск Большого полка концентрировалась в Ахтырке. 10 марта Новгородский разряд А. С. Шеина выступил из Рыльска к Рублевке. Спустя два дня Гордон отправил отряд из Сум в Ахтырку для охраны «боевых припасов» и изготовления подвод, а 12 марта выступил туда сам^[683]. 14 марта В. В. Голицын получил письмо Мазепы (выслано из Батурина двумя днями ранее). Гетман сообщал, что еще из Севска в Новобогородицк им был послан глуховский казак «для проведывания поль диких… есть ли на них снеги или нет и есть ли уже травы». Ныне казак вернулся и донес, что в данный момент «толко по долинам неболшие снешки окрест Самары есть». Мазепа сообщал, что посланные гадячские и полтавские казаки «хотя испытовали по степям жечь траву, сыры не горели, а по вышним местам еще осенью выжжены» по гетманскому приказу. Гетман уверял, что, как только земля подсохнет, высланные в поля казаки немедленно «совершат дело». Пока же, по сообщениям казаков, в районе Новобогородицка все «речки полевые в теплые дни розплылись»^[684].

В назначенный день — 17 марта — к войскам из Сум выехали Голицын и его товарищи, прибыв в Ахтырку спустя два дня, где главнокомандующий получил письмо гетмана Мазепы о его выступлении из Батурина. Соединение московских и гетманских войск планировалось у р. Коломак. Зима в этот год задержалась, Голицын сетовал, что «походу нашему чинится мотчание за великою стужею и за снегом». Из-за заносов застряли повозки с денежным жалованьем: «денежная… великих государей казна марта по 20-е число в полк ко мне не пришла, — писал Голицын в Москву, — и Белгородского полку… ратным людям и городовых полков солдатом дать нечего»^[685]. В ответной грамоте Голицыну (от 26 марта) сообщалось, что к нему из Приказа Большой казны с подьячим Григорием Молчановым 22 февраля отправлено 55 321 руб., а в марте — с подьячим Григорием Подгорским — 22 тыс. руб.^[686]

Накануне выступления главнокомандующий издал приказ с разрешением отпускать слуг из Ахтырки и Красного Кута (там намечалось дальнейшее сосредоточение армии) «к Москве в домы свои» тем, «кто похочет». Сделать это надо было до переправы через р. Мерло, поскольку «из-за Мерла и из ыных мест людем вашим отпуску не будет». Тем участникам похода (главным образом стольникам, стряпчим, московским дворянам, жильцам), кто имел свой личный обоз, следовало подать в Разрядный шатер собственноручно заверенные сказки о количестве телег. Дата выступления назначалась на 24 марта, на цветоносную неделю. В связи с этим служилым людям рекомендовалось отпускать «запасы свои наперед»^[687].

22 марта в Разрядном шатре Большого полка в Ахтырке был допрошен житель Константинополя, грек Иван Маркош, который приехал в царский лагерь с товарами военного назначения (240луков, 1 сабля «с каменьи», 1 аргамак «небольшой») и русским пленником, которого он выкупил за 310 ефимков. Он поведал, что Османская империя находится накануне социального взрыва: в Адрианополе назревает восстание из-за тягот войны и больших потерь, казна пуста, войску платить нечем, многие районы страны охвачены бунтами, взбунтовались греки в Македонии и даже янычары в Каменце из-за невыплаты жалованья. Турки, свидетельствовал Маркош, «ныне подупадли и в казне оскудали, и пришло на них великое разорение и упадок, какова на них разоренья никогда не бывало, и которые прежде сего к прежним салтаном бывали присылки от християнских и магометанских государей в дарех лохани и иная какая посуда серебреная, и то все в прошлом году отдано в денежной передел, однако ж и то все пропало, а денежной казны не прибыло и теперво все турки в великом страхе и впали в отчаяние». Он полагал, что османская армия не боеспособна и османы желают как можно скорее заключить мир с членами Священной лиги.

В Крыму, согласно его рассказу, дела обстояли тоже не слишком благополучно. Селим-Гирей с калгой и нураддином зимовали в «Белгородчине». Туда же «от скудости и от великого голоду» якобы мигрировали с полуострова и многие татары, которых хан теперь намеревался обратно «выслать и выбить назад в Крым на житье». Греческий купец и вовсе заявлял, что ныне Селим-Гирей «взят» в Адрианополь, поскольку, по слухам, попал в опалу по двум причинам. Первая состояла в том, что он «Белогородчину хотел разорять и татар в Крым выгонять», вторая — в ссоре и последовавших боях крымцев с румелийским бейлербеем Йегеном Османом-пашой из-за раздела ясыря во время обороны от австрийцев Белграда в 1688 г., в ходе которой был ранен ханский сын, калга.

Помимо этого, Маркош сообщил, что венецианские галеры недавно атаковали Салоники и нынешней весной собираются это сделать вновь, ставленник османов в венгерских землях И. Текели потерпел поражение от австрийцев, а войска его разбежались, наконец, «мултяня говорят, что есть ли услышат они, что войска царского величества учнут воевать Крым, и они в то время тотчас пойдут, собрався великим собранием, в турскую землю». Грек уверял, что если царские войска придут на Крым «войною», то «он чает, что от того в Цареграде и во всей турской земле великой будет страх и ужас и взочнутца великие бунты и побегут во Анатолию и во Азию», хотя и в этих регионах «ныне великие бунты и всякой город и страна о себе живут и нихто никого не слушает». Он нахваливал недавно построенный Новобогородицк, о котором в Молдавии якобы рассказывают, что это мощная крепость на утеснение неприятелю^[688].

Речи И. Маркоша, которому необходимо было реализовать привезенный товар по наилучшей цене, вне зависимости от своей правдивости (часть известий, например, о Текели, были верными, другие однозначной проверке не поддаются), очевидно, подыгрывали тем настроениям, которые отражены были в осеннем манифесте о втором Крымском походе и скопированы в полковой наказ. Так или иначе, все эти известия должны были подкрепить надежды главнокомандующего на благоприятный исход предпринятой экспедиции и достижения поставленных им военно-политических целей.

Вместе с тем трудно сказать, насколько Голицын поверил сообщенным сведениям, поскольку результаты состоявшегося в тот же день допроса татарина Бекера, взятого в плен под Царичанкой на «шляху Перекопском» в начале марта, заставляли оценивать ситуацию более трезво. Пленник сообщал, что «в Крыму прошлого лета всем татарам был смотр, которые к войне способные и ныне тако ж был смотр во всем Крыму за 15 дней перед их выездом, есть ли все в Крыму суть или не все, которых хан оставил в Крыму». Калга и нураддин действительно находились в Белгородской орде, а хан был в Адрианополе, но уже, по слухам, возвратился назад, хотя и «слышно было, что хотели его задержать было, а иного (хана. — Авт.) в Крым отпустить». Зимовка хана и остальной знати в Белгородской орде могла означать, по мнению пленного, что весной они отправятся в поход по приказу султана, но возможно было и то, что Селим-Гирей отправит в Крым калгу и нураддина «в ту пору, как воды весенние умалятся» в том числе и, видимо, в связи с тем, что «зело мало орды ныне в Крыму». О начале похода русской армии в ханстве, по словам Бекера, еще известий не было, но он высказывал соображения, что в случае необходимости Крыму может быть оказана османская помощь по морю — турецкие войска при попутном ветре дойдут туда быстро, чуть ли не за сутки. Продовольственная ситуация, по его мнению, в ханстве была достаточно благоприятной: «хлеб всякой в Крыму дешев и много де есть для того, что прошлого лета зело родился». Прошедшей зимой снег в Крыму «толко три дни лежал, теплая погода есть и скотина всякая уже на поле пасется, в Крыму и блиско Перекопи уже пашут, будто посреде лета». Начавшаяся на полуострове зимой эпидемия («приморок») уже затихает^[689].

26 марта, спустя два дня после объявленной даты выступления, передовые отряды Большого полка двинулись в путь, совершив однодневный переход до Красного Кута и встав у р. Мерло^[690]. 30 марта, «в праздник тридневнаго живоносного Христова воскресения», В. В. Голицын получил через почту письмо от сына Алексея из Москвы с объявлением о рождении у царя Ивана Алексеевича дочери Марии. Главнокомандующий объявил столь важную новость в войсках и на следующий день в стане на р. Мерло, «в соборной церкве великого чюдотворца Николая», сретенским протопопом Федором был отслужен благодарственный молебен^[691].

3 апреля вслед за Голицыным из Ахтырки вышла артиллерия («большой наряд»), которая добралась до Красного Кута спустя два дня^[692]. Продвижение войск затруднялось начавшейся оттепелью (согласно П. Гордону, началась 21 марта^[693]). Снег, выпавший в ходе недавних метелей, стал стремительно таять, реки и ручьи вздулись. Из Ахтырки, как писал Голицын, «шли с великим трудом, за великими грязьми и за располнением малых речек», в связи с чем часть войска осталась за Ворсклой «для того, что переправиться за великою водою невозможно и соединиться с нами в скорых числех нельзя»^[694]. Среди таких отставших были регименты П. Гордона, которые, получив деньги и припасы, выступили из Олешни 22 марта. Его отряды с трудом переправились через «ручей Груню», но накрепко застряли под Ворсклой, мост через которую был «затоплен и унесен половодьем». Генерал собрал все наличные лодки, но теперь переправе мешали шедшие по реке «огромные льдины». Лишь к 27 марта река очистилась, но ее форсирование все равно заняло несколько дней (30 марта разразилась «сильная буря») и продолжалось до 3 апреля (в этот день к Гордону прибыл генерал Г. И. Косагов с приказом ускорить движение). Лишь 4 апреля войска Гордона подошли к Красному Куту и сразу переправились через Мерло^[695]. В Красном Куте к Большому полку присоединился Севский разряд Л. Р. Неплюева^[696].

Переправа через Мерло также вызывала немало трудностей. Как доносил Голицын, река разлилась «зело», больше чем на версту, мосты «разнесло». Главнокомандующий приказал строить новые «переправы не омедля». Они были готовы к 1 апреля, и стрелецкие и солдатские полки приступили к переправе. К 3 апреля Голицын с частью войск сумел переправиться, разбив за рекой лагерь. Здесь в течение нескольких дней проходило сосредоточение Большого полка, подходили обозы, отставшие подразделения (выборные, копейные, рейтарские полки)^[697]. На 4 апреля планировался смотр московских чинов Большого полка, в связи с чем все они должны были к этому времени быть «за Мерлом у розрядного шатра к смотру». Не явившихся Голицын «никогда справливать (то есть смотреть отдельно и записывать как прибывших. — Авт.) не указал». В связи с этим 3 апреля главнокомандующий распорядился всем московским чинам немедленно выезжать из Красного Кута «в обоз» и становиться в ротах «где кто написан… подле ротмистров своих». Располагаться в лагере предписывалось следующим образом: «а станов своих… искать против прежнего, столники и стряпчие с правую, а дворяня и жилцы с левою сторону, а завоеводчики и ясаулы в меншом и в другом обозе подле меншого». При этом следовало строгое предупреждение соблюдать установленный порядок: запрещалось самовольно стрелять из огнестрельного оружия и кричать «ясаками». Всех лишних слуг предписывалось отпускать из лагеря тотчас же, снабжая их проезжими памятями. Людям московского дворянства, которые будут находиться «у конских стад», под угрозой смертной казни запрещалось жечь траву^[698]. Большинство отставших солдат подтянулось к 6 апреля, на следующий день прибыл последний из региментов П. Гордона^[699]. 7 апреля в Большом полку был объявлен приказ главнокомандующего участвовавшим в походе московским служилым чинам, частично повторявший предписания от 3 апреля:

1) «Чтоб завтра апреля 8-е число к походу были все готовы, а обозы свои приготовя, нихто б с мест без указу не сводил. А как указ будет и в обоз их введут, и вам бы становитца всякому в своей роте, а не в чюжой, столники и дворяне на правой стороне, стряпчие и жилцы на левой, а воеводы посылные и завоеводчики и все чиновные на середине, за боярским обозом. А в сколко рядов на правой стороне и на левой ставить и о том тут скажут обозные. А нихто б в чюжых ротах кроме своих не ставился».

2) «Так же б приказывали людем своим, чтоб не стреляли и ясаки не кричали, а есть ли хто так станет делать и тому будет безо всякого милосердия смертная казнь».

3) «Так же бы приказывали людем своим, которые в стадах, чтоб не жгли степей, а огни б клали в ямах и гасили».

4) «Да вам же будучи в обозе, на отходы велеть копать ямы немалые, и чтоб промеж телег никакова помету не было, и те ямы засыпать землею».

5) «А на станех для воды посылать людей и велеть воду с рек брать, чтоб вода была вся в зборе и не взмучена, и людем своим приказывать, чтоб лошадей поили и лошадми воды не мутили»^[700].

Хотя формально указанные распоряжения касались московских служилых чинов: стольников, стряпчих, дворян московских и пр., однако они, несомненно, могут трактоваться как общие принципы организации движения огромных масс русского войска, включая снабжение движущихся войск водой, соблюдение санитарных норм и пожарной безопасности на привалах.

3 апреля в лагерь Голицына на р. Мерло прибыл стольник и есаул М. Миклашевский с сообщением, что гетман пришел в Зиньков, но «стоит на той стороне реки Ворскла и переправлятца за великими водами не может, а велит делать с великим поспешением поромы и плоты». С Мазепой были лишь «немногие полки, а досталные остались за великими водами за Пслом и за Хоролем реками». Мазепа просил главнокомандующего дождаться его у Коломака, как было условлено, однако Голицын заявил, что не будет ждать гетмана дольше конца Фоминой недели (то есть до середины апреля) и «приказывал, чтоб он шол не омедля»^[701]. 5 апреля в русский лагерь прибыл ближний стольник Василий Семенович Толочанов с царским милостивым словом Голицыну и всему войску за скорый сбор в Сумах и своевременное отправление в поход. Войско, услышав о подобном объявлении, по словам Голицына, было готово и далее служить великим государям «с радосными сердцами»^[702].

Казанский разряд Б. П. Шереметева выступил в поход из Белгорода 26 марта. Однако воевода сообщал в Разряд, что ко времени выступления «ратных московских и иных чинов людей в полку у него… самое малое число и затем малолюдством походу… чинитца мотчание». Получив это известие, в приказе немедленно разослали новую серию грамот по городам с выговором воеводам за слишком медленный сбор назначенных в Казанский разряд ратных людей. От них требовалось высылать служилых людей в полк Шереметева «тотчас всех до одного человека, не дожидаясь к себе впредь о том иного… великих государей указу с опалою». За любую задержку в высылке ратных людей воеводам грозили «великой опалой» и «разореньем»^[703].

Марш от стана на р. Мерло до Черной долины

Из лагеря на р. Мерло войска Большого полка, «построя обоз четвероуголной», выступили 8 апреля, не дожидаясь отдельных, оставшихся за Ворсклой подразделений. 9 апреля армия пришла на р. Коломак, и здесь уже главнокомандующий не стал ждать гетмана, как было условлено, но вновь двинулся дальше, перейдя Коломак к 10 апреля по трем мостам: сначала авангард, затем артиллерия, после остальные войска^[704].

10–13 апреля войска двигались вдоль речки Орчик, не переправляясь через нее, прошли Черные Могилы, разбили стан в 10 верстах за ними, на лугу, не доходя Орели. Здесь войскам был дан двухдневный отдых^[705]. Здесь же 13 апреля к Большому полку присоединился Казанский разряд Б. П. Шереметева. Остальным сходным воеводам (А. С. Шеину, В. Д. Долгорукову, В. М. Дмитриеву-Мамонову) Голицын написал грамоты с приказом поспешать «безо всякого мотчанья». 15 апреля подойдя к Орели, войска начали переправу (длилась до 17 апреля). Голицын объяснял задержку при переправе болотистыми и затопленными берегами реки, через которые более чем на 2 версты пришлось делать «мосты и гати». Преодолев водную преграду, войска разбили лагерь «в степи у курганов», простояв там до 18-го числа. 15 апреля, еще до начала переправы, в войска прибыл ближний стольник И. С. Салтыков теперь уже с официальным объявлением о рождении великой княжны Марии Иоанновны, по случаю чего позже у Разрядного шатра был отслужен торжественный молебен^[706]. 19 апреля войска перешли (либо обогнули) местность у истоков р. Кильчень и, пройдя вдоль левого берега реки за два дня 19 верст, 20 апреля прибыли к р. Самаре, на которой располагалась Новобогородицкая крепость. За 10 верст до крепости, в лагере у Кильчени, приказом Голицына по Большому полку был объявлен последний отпуск слуг «к Москве». Ратных людей предупреждали, что «у Новобогородицкого стоянье в обозе будет недолго», им рекомендовалось оставить в крепости «лишние тежары», беря с собой лишь «нужное, а болши всего хлеба и иных запасов, а где… остаточное класть и тому место отведено будет». При желании с лишней поклажей разрешалось оставить слуг и лошадей. У Новобогородицка состоялось объединение всех остальных войск: подошли полки Мазепы (около 40 тыс. человек^[707]), за ними Новгородский разряд А. С. Шеина (прибыл 21 апреля) и Рязанский В. Д. Долгорукова. От основных сил отстал (находился за Орелью) малочисленный в силу значительной неявки служилых людей Низовой полк В. М. Дмитриева-Мамонова^[708]. Как сообщал воевода Чугуева С. Б. Ловчиков, туда к назначенному крайнему сроку — 20 февраля «приехали одни царицынцы, а астраханцы и иных городов пришли после указного сроку». Воевода по ранее данному указу должен был высылать их в Харьков, но теперь отправлял прямо в полк Дмитриева-Мамонова^[709].

Под Новобогородицком в течение четырех дней, 20–23 апреля, проводился смотр прибывших частей, они получали денежное^[710] и хлебное жалованье на 2 месяца^[711], после чего переправлялись через Самару. После завершения переправы объединенных сил 24 апреля они, пройдя 15 верст, достигли р. Татарки. Здесь состоялся военный совет, на которым одного из воевод, боярина И. Ф. Волынского с товарищем В. П. Вердеревским (должен был расположиться в Новобогородицке), новгородцами и псковичами было решено оставить со сводным отрядом в верховьях Самары для прикрытия пограничья от возможных татарских набегов. В его же соединение должны были влиться отставшие отряды «всех розрядов», которые «по реку Самарь не бывали» и не успеют прийти до 29 апреля (из Москвы с указом подгонять отставших был выслан подьячий Т. Красный). Тех, кто придет раньше этого срока, следовало переправлять через Самару вдогонку за основной армией^[712]. С 10 апреля по 23 мая в полк к Волынскому прибыло 139 стольников, 45 стряпчих, 15 дворян, 118 жильцов, 503 человека новгородцев, псковичей «и иных городов дворян и детей боярских», 13 «началных людей рейтарского строю и салдатцкого», 136 рядовых копейщиков и рейтар, 1544 человека «салдат, стрельцов, казаков, пушкарей и пушкарского чину людей». Из последнего числа по приказу В. В. Голицына 724 солдата было отправлено в Малую Россию, в Переяславль, в пехотный полк Афанасия Чубарова. По причине малолюдства, «покаместа ратные люди сойдутца», Волынскому пришлось взять из Новобогородицка 400 рейтар и 326 солдат. В итоге всего его сводный полк насчитывал к концу мая 2515 человек^[713]. 24 апреля наличным людям полка боярина И. Ф. Волынского было выдано жалованье: по 2 руб. человеку копейщикам и рейтарам, а также кормовые деньги солдатам (по 10 алтын на 2 месяца каждому), всего 1750 руб.^[714]

25 апреля перед дальнейшим маршем по армии был объявлен новый приказ главнокомандующего. Сообщая, что получены вести о приходе многочисленного татарского отряда под Кодак, служилым и ратным людям запрещалось «на всех станех» отпускать лошадей далеко «от водных городков и сторож отъезжих». «А лошади б всякой велел треножить, — говорилось далее, — и без треножбы нихто не пускал; а в станех бы у вас без лошадей не было, так же бы и люцких держать не по большому числу». Запрещалось посылать слуг косить траву «наперед обозу», «а велеть косить поза обозом и подле обозу». Гнев Голицына вызвало несоблюдение дворянами запрета их слугам открывать стрельбу по любому поводу. В связи с этим заявлялось, что «нынешняго числа, которые ваши люди учнут стрелять, а поиманы будут и тем вашим людем наказания никакова и казни не будет, а будет то чинено над вами, что было довелось чинить тем вашим людем, безо всякого милосердия!»^[715].

На следующий день, 26 апреля, поход продолжился. От речки Татарки войско к 27-му добралось до р. Вороной (Вороновки), 27 апреля достигло р. Оскоровки (Сокаревки)^[716]. 29 апреля по Большому полку был объявлен новый указ (ротмистрам, стольникам, стряпчим, дворянам московским, жильцам прочим «всяких чинов ратным людям») с предписанием днем пасти лошадей только «за обозом», а «к ночи, как пробьют гаст, велеть приводить в обоз и держать и кормить в обозе». Тем, кто «к ночи лошадей в обоз не возмут и у кого объявятца за обозом», угрожали смертной казнью, особенно если «от тех лошадей учинитца какая тревога»^[717].

30 апреля голицынское войско перешло р. Вольную (Н. Г. Устрялов ошибочно полагал, что это река Волчья, которая на самом деле протекала восточнее и впадала в р. Самару), затем армия форсировала р. Московку и 2 мая дошла до реки Конские Воды. 3 мая русская рать прошла от Конских Вод до р. Янчокрак. 4 мая армия подошла к р. Карачекраку (до которого дошли в 1687 г.), где стояла 2 дня^[718].

4 мая с берегов Карачекрака В. В. Голицын выслал подробное письмо сыну Алексею^[719]. Он сообщал о намерении двинуться далее к р. Маячке «без замедления». Далее главнокомандующий писал: «Посылаем посылки непрестанные х каиркам и к иным местам, не можем нигде татар найтить, что у них здумано Бог весть, мним, что в Крыме совершенно про нас не ведают или хана тут нет. Идем все дай Бог здорово, травы ныне милостью Божию зелены, как Бог даст впредь, толко дождей мало, тучи ходят великие и поморосит маленко, а дождя нет. Сайгаков и коз толь много, что несметные тысячи, не токмо конные, но и пехотные многих побивают. Тому дивимся, от крику бежали бы в даль, а то все к людем и в обоз бегут. Впредь что у нас станет делатца, о том писать буду, будет мочно будет, потому что уже с ними будет, шляхи их почали видеть близ себя почасту»^[720].

4 мая, двинувшись к Маячке и Белозерке, Голицын выслал вперед, «х Крымским юртам, х каиркам и к иным местам» передовой отряд из русских ратных людей и украинских казаков^[721]. 6 мая армия прошла через верховья р. Маячки к Талыковой долине, на следующий день достигла р. Белозерки, где был разбит лагерь «при добром запасе травы, но без леса». Сюда возвратились «в целости» отправленные тремя днями ранее разведчики, приведя с собой трех пойманных татар, захваченных в ходе стычки с противником «за Белозеркою» (об их допросе см. далее). Отсюда же небольшой русско-украинский отряд под командованием Г. И. Косагова был послан для взятия укрепления Горбатик (Арабат) на Арабатской косе^[722].

На следующий день лагерь был перемещен к р. Рогачик (трава и вода здесь были в изобилии), где состоялся совет о боевом построении войск на случай столкновения с татарами, а 8 мая — обсуждение маршрута дальнейшего пути. 9 мая совет собрался вновь для обсуждения вариантов дальнейшего марша: вдоль Днепра на Казы-Кермен или к Перекопу. В итоге все же решили идти к Перекопу, поскольку последний был ближе (хотя путь был «менее удобен», — отмечал Гордон). 10 мая войско двинулось к Днепру, переправившись через Рогачик. Здесь была произведена заготовка кольев и прутьев для габионов (плетеные корзины, набитые землей, для оборудования артиллерийских позиций, по всей видимости на случай штурма Перекопа; позднее их пожгли за ненадобностью у перешейка). 11 мая пройдя 7 «тележных» верст вниз по Днепру, форсировав пересохшую речушку Мечеть-Каир, войско разбило новый лагерь, где на следующий день были встречены суда, сооруженные ранее на р. Самаре, по всей видимости с продовольствием и иными запасами. Далее войско двигалось вдоль днепровского русла, где на всем пути были хорошие запасы травы, воды и леса. В своей отписке Голицын отмечал, что 12 мая «крымские орды» стали появляться вблизи русских войск. Вечером 13 мая главнокомандующий отправил небольшой конный разъезд (60 человек) на разведку. С этой же целью к Ислам-Кермену (Шах-Кермену) — одной из османских крепостей в низовьях реки — отправился двухтысячный отряд. При его приближении турки зажгли посад, но русские отказались от штурма и на следующий день возвратились в основной лагерь. 14 мая войско, пройдя 13 верст, расположилось лагерем в Зеленой долине, где было обилие травы и воды. Возвратившийся конный разъезд сообщил о появлении татарских отрядов в двух милях от основного лагеря, а доставленный в русский лагерь язык поведал о прибытии в крымское войско Селим-Гирея с 4 тыс. белгородских татар. Выступив из Зеленой долины на следующий день в Черную долину, где, по сведениям языков, располагался хан с войском (около 70 тыс. человек, по оценке В. А. Артамонова^[723]), армия Голицына была атакована татарами^[724].

Крым накануне решающего столкновения (по материалам русской разведки за апрель — начало мая 1689 г.)

Прежде чем перейти к описанию решающих боев между армиями России и Крымского ханства на подступах к Перекопу, необходимо остановиться на двух моментах. Во-первых, нужно реконструировать военно-политическую позицию Крыма накануне этих сражений и его приготовления к отражению неприятельского нашествия. Во-вторых, выяснить, что знали о положении дел в ханстве, его силах и намерениях в ставке главнокомандующего. В связи с отсутствием в нашем распоряжении документов делопроизводства условно понимаемой крымской канцелярии или корреспонденции находившихся при ханском дворе лиц, единственным типом источников, который может осветить оба обозначенных аспекта, являются допросы захваченных языков. Их анализ путем сопоставления позволяет выделить повторяющиеся (и, следовательно, взаимно проверяемые) описания событий и таким образом сформировать более-менее достоверную общую картину, дополняемую рядом конкретных (и часто уникальных, а потому непроверяемых) деталей.

9 апреля гетман Мазепа прислал в полк к Голицыну языка — татарина Шебанко Бекташева Наймана («житель он Крыму от каменного мосту села Сарбаша от Перекопи верстах в полтретьятцать»), которого казаки во главе с полтавским полковым есаулом Иваном Искрой^[725] взяли ниже Самары, на р. Чаплинке.

Пленник сообщил, что где-то в середине марта он был послан от Перекопа в составе отряда «загонщиков» в 200 человек «под государевы украинные малороссийские городы и под Новобогородицкой город… чтобы взять подлинного языка» и «уведать подлинно, какое царского величества намерение и на юрт их наступление имеет ли быть и о котором времяни». Загон был отправлен в связи с тем, что «еще с самые зимы ведомо им учинилось от взятых руских языков» о мобилизации царских войск, которые после Пасхи «конечно пойдут на Крым». Поэтому в Крыму «от тех языков о том слыша, с самые осени и по се время войска свои збирают, таким способом, которые у них люди бесконные и безоружные и те чтоб ис пожитков своих, хто что у себя имеет продавал, а покупал бы себе всякой лошади и оружие и пишут их всех, кому быть к бою готовым и с чем, на роспись». Кроме того, по всему Крыму ходила «розголоска», что «взятые руские языки говорят, будто царского величества войска собраны со всего государства не токмо которые служилые конные и пешие люди, но и крестьяном дано их великих государей денежное жалованье и все из домов своих в войско высланы». «А намерение крымских татар ныне таковое, — свидетельствовал Шебанко, — что всеми своими силами против войск их царского величества битися будут, не допуская в блиские места до Крыму», намереваясь встретить русскую армию на р. Самаре «или в ыных около Самари в блиских местех».

Пленник подтвердил мартовские известия, что Селим-Гирей вместе с калгой и нураддином живут в Белгородской орде с осени якобы для того, что «чинитца у них договор о миру с полским королем», который прислал к хану двух послов. От людей перекопского бея Шан-Гирея, которые живут недалеко от него, Шебанко слышал, «что как хан был у салтана турского, и он де с салтанского изволения то постановил, есть ли король полской станет искать у них бусурман миру, и согласной с царским величеством на Белгородцкую орду воинской поход свой оставит и станет просить себе Каменца Подолского и тот Каменец полскому королю чаять отадут», правда, лишь при условии сохранения выплаты поминок хану. За день до выезда татарского отряда из Перекопа туда пришла весть, что калга и нураддин возвращаются в Крым, «а крымского войска с ними тысячь з десять, а турского войска с ними никого нет, а есть ли ж хан уведает о царского величества войсках, что они будут в ближних х Крыму местех, и он хан и сам в Крым будет вскоре и может из Белогородчины в Крым поспешать в шестой или в седьмой день».

По сообщению пленника, на наем войск Селим-Гирей якобы получил от султана «червонных золотых многое число», при этом хану приказано, «что б он тою казною сам не корыстовался, а збирал бы болше войска и сажал бы в городки, в те, х которым чаять приходу царского величества войскам»^[726]. Сообщалось о надеждах крымцев, что турки заключат перемирие с цесарем и тогда к хану в помощь против русской армии придет Белгородская орда, в противном случае, если «от белгродцкой орды помочи им никакой не будет», то «совершенная помочь им будет из Азова и из черкеской стороны от нагайцов». К калмыкам крымцы за помощью не посылали, и от них никто в Крым не приезжал.

Русское командование особенно интересовало, будут ли татары выжигать степи навстречу идущей московской армии, поэтому Шебанко расспрашивали, видел ли он выжженные степи на пути от Перекопа до Конских и Овечьих Вод. Пленник ответил отрицательно, но предположил, что перекопский бей «для зжения степей уж выступил, а станет де он степи жечь в то время, как царского величества войска к ним приближатца», заранее же «степей выжигать они не будут для того, чтоб тем войскам учинить трудность и конскую бескормицу».

Особенное внимание Голицын должен был уделить известию, что якобы все жители Крыма «миру зело желают и молят о том всенародно Бога непрестанно» и если бы «от их царского величества была к хану хотя малая присылка», Селим-Гирей немедленно согласился бы на переговоры.

Кроме того, Шебанко подтверждал слова предыдущего пленника, татарина Бекера, о хороших запасах провианта и конских кормов: «Хлеб прошлого лета в Крыму родился и сена к зиме наготовлено у них доволно и те сена у них ныне в целости». Этому способствовала прошедшая зима, когда «снегу у них ничего не было и скотина ходила вся по полям»^[727].

В целом и эти, и предыдущие известия пленников давали противоречивую информацию. Они показывали, что, несмотря на ослабление Османской империи, Крымское ханство не собирается уступать перед военным натиском русской армии, который уже, как выяснилось, не являлся секретом для хана и его окружения. Селим-Гирей намеревался дать отпор наступающим войскам, собрав для этого все наличные турецко-татарские силы в регионе (татар и турок из Азова, Белгородскую орду, вассальных ему черкесов и ногайцев), несмотря на то, что оказание серьезной военной поддержки (финансовая, судя по всему, была оказана) со стороны Порты было весьма сомнительно. В рамках подготовки Крыма к обороне проводились смотры крымской конницы, предпринимались меры по увеличению ее численности, а теплая зима и хорошие урожаи позволяли татарам как следует откормить коней для будущей кампании. Все эти сведения показывали, что начатая военная экспедиция вряд ли обернется легкой победоносной прогулкой, а известия о готовности Селим-Гирея к переговорам должны были склонять Голицына к мысли, что дипломатическое разрешение конфликта на приемлемых для России условиях вполне возможно.

Вместе с тем главнокомандующий в письме сыну от 4 мая несколько легкомысленно трактовал полученные в начале апреля разведывательные данные, успокаивая себя тем, что высылаемые вперед разъезды не находят татар, признаваясь, что не имеет четкого представления о планах крымского командования и выражая уверенность, что в Крыму о русском наступлении ничего не знают, а сам хан туда до сих пор не прибыл. И если последнее утверждение было правдой, в целом ситуация не выглядела так радужно (см. об этом выше). В этом Голицын должен был убедиться уже через 3 дня, когда в русский лагерь доставили новых языков.

7 мая были допрошены еще двое крымских татар, Агметко Чумалеев («черной татарин» из крымской «деревни» Кок-Сакал, располагавшейся недалеко от Перекопа, ныне не существует) и Аджачко Кочекаев («черной татарин Карасовского уезду деревни Копчаки»). Согласно речам пленных, их отряд из 36 человек (по сведениям Кочекаева — 33 человека) во главе с Тювень-агою был отправлен калгой и нураддином 3 мая «для проведывания войск царского величества, где они ныне». 5 мая «о полудни», съехав с пути, татарские всадники «поехали… к воде поить лошадей» на Горьких Водах. Здесь «внезапну напали на них руские люди, которых им показалось тысячь с пять и болши, и они де убоясь их, от них побежали, а те де руские люди за ними гнали», взяв трех пленных (остальным удалось уйти). При этом Кочекаев отбивался: «учинил с ними бой и они де ево ранили из ручницы в подпазуху и, раня, взяли ево в полон»^[728].

Оба пленника подтверждали зимовку ханского двора «в Белогородчине», а также сообщали о прибытии нураддина и калги в Перекоп в первой половине апреля (хану в Крым якобы не разрешал выехать султан). Они расположились, не доходя 10 верст до перешейка, и были заняты мобилизацией войск, которых на данный момент уже насчитывалось (без учета белгородских татар) якобы больше 100 тыс. человек, включая тех, «которые ис Крыму к ним высланы… и с теми, которые с ним же ис Перекопи вышли с перекопским Шан-Гиреем салтаном». По сведениям Агмета, около 12 дней назад калга и нураддин «послали от себя семеней да писарей в Крым для высылки ис тритцати из дву городовых и волостных уездов всех воинских татар, а в кождой по писарю да по семеню и приказали им чтоб они выслали их тотчас, а хто будет выслан, тех бы имена те писари записывали». Однако мобилизация проходила туго: «И татаровя служивые тем высылщиком сказали, что им ныне, не видя московских войск никакова наступления, ехать за Перекопь и проедатца в степи не для чего, а как де будет подлинная ведомость о московских войсках и они де все станут на указном месте того часу, на которой срок будет им назначено». Одной из причин трудностей со сбором войска было то, что «многие татаровя от прежних в Крыму хлебных недородов и з голоду розбрелися многие в Белогородцкую орду».

Калга и нураддин уже знали, что русские войска добрались до Конских Вод, однако не имели точной информации о дальнейшем маршруте их движения — пойдут ли они под османские крепости на Днепре или прямиком на Крым. В случае, если царские войска «пойдут прямо к Перекопи на Молочные Воды и они де хотели встретить у Молочных Вод, а буде те войска пойдут под Шахкермен (Ислам-Кермен. — Авт.) и они де хотели встретить в ближних местех, чтоб тех войск под Шахкермен не допустить». В последнем случае в Ислам-Кермен планировалось «для помочи и осадного сиденья» прислать отряд из Гезлева.

Нахождение Селим-Гирея в Белгородской орде А. Кочекаев объяснял приказом султана, который опасался наступления австрийских войск на Софию. Тем не менее хан намеревался выехать в Крым с 15 тыс. белгородской орды по первому известию о приближении к нему армии Голицына, чтобы «свой юрт… оборонять». И Кочекаев, и Чумалеев считали, что Селим-Гирей сможет «из Белогородчины поспеть в Перекопь» за 4–5 дней. Собственно, 2 мая, получив вести от пленных о приходе русского войска, калга и нураддин послали к хану «нарочно», требуя, чтоб он шел в Крым «немедленно». Посланец должен был приехать к Селим-Гирею 6 мая, соответственно, у Перекопа хана ждали к 11–12 мая^[729].

Из допроса Агмета видно также, какие сведения особенно интересовали русское командование, давая общее представление о тех вариантах дальнейшего ведения кампании, которые разрабатывались в ставке Голицына. Пленника подробно расспрашивали о состоянии Перекопа и крымских крепостей. Ответ был скорее обнадеживающим: «А в городех во всем Крыме никаких крепостей не строят и не починивают и перекопской вал по обеим сторонам ворот прежней и починки ему никакой не бывало и чрез тот вал во многих местех лошадми ездят и скотина ходит, а пушак де на Перекопской башне и в Перекопском городке и на раскатах видел он ныне толко всех з десять пушек (при этом А. Кочекаев утверждал, что перекопская артиллерия насчитывает 100 орудий. — Авт.), а в городех в Кезлове и в ыных пушек много, а до нынешняго времяни жили они в Крыму безо всякого опасения». Это свидетельствовало о том, что вопрос о вторжении на полуостров по крайней мере обсуждался и не снимался с повестки дня дальнейших действий русской армии. В связи с этим Голицын уже в который раз проявлял интерес к ситуации с хлебными запасами и конскими кормами на самом полуострове и прилегавших к нему с севера землях, включая и сведения о поджогах степей. Агмет сообщал, что «хлеб ныне в Крыму уже спеет блиско х колосу, да и по сю сторону сеяного хлеба много, а хлеб у них ячмень, рожь, пшеница и просо». По его сведениям, «на речке де Колончаке, которая идучи к Перекопи обретаетца в левой руке, конские кормы были, толко де ныне те кормы обиты едисанцы и горскими черкесы, которые к ним ныне приезжают с табуном». Еще одним важным пунктом для русского командования был вопрос о состоянии османских крепостей на Днепре. План активных действий против них вряд ли существовал, но Голицын явно боялся их усиления и ударов из этого района во фланг или тыл наступавшей русской армии. В связи с этим о гарнизонах крепостей был подробно допрошен А. Кочекаев^[730].

Особенно интересовало Голицына то, к какому варианту решения конфликта — военному или дипломатическому — склоняется Селим-Гирей и насколько он в первом случае может рассчитывать на поддержку Порты: «Он же Агметка спрашиван, хан крымской у великих государей милости искать желает ли или он хочет поступать против царского величества войск обороною и от салтана турского помощи он себе надеетца ль и в каком он ныне намерении». Здесь, однако, пленник четкого ответа не дал, заметив лишь, что хану «у султана помочи просить неколи, потому что буде ему салтану ныне пришло время и самому себя оборонять от войны цесарской, как у них в Крыму слух обноситца». При этом якобы польский король присылал хану в Белгородскую орду предложения о перемирии (А. Кочекаев добавлял к этому, что польская сторона требовала Каменца, а Селим-Гирей — не только сепаратного мира, но и якобы участия в боевых действиях против «цесаря»), но было ли оно в итоге заключено, не известно, тем более что военные действия продолжались («нынешние весны которы(е) от салтана турского посланы были в Каменец Подолской запасы и те запасы поляки у них отбили»). Помимо польско-крымских отношений, главнокомандующего интересовала и позиция Запорожской Сечи, недовольной строительством Новобогородицка. Здесь сведения были скорее успокоительными: с запорожцами не только нет никакой «пересылки», но более того, «ныне де казыкерменские татаровя у них запорожцов отогнали с восмсот лошадей»^[731].

Указанные выше сведения в основном подтверждались позднейшими более краткими известиями других источников — пленного «черного татарина» Ненисупки (допрошен в Батурине в октябре 1689 г.) и Алексея Ишкова, сына боярского из Ефремова, попавшего в плен в юном возрасте еще во время Конотопского поражения русских войск 1659 г. (отпущен из Запорожской Сечи 31 июня 1689 г.). Ненисупка сходно описывал зимовку ханского двора в Белгородской орде, подготовку крымского войска к отражению русского нашествия и прибытие Селим-Гирея к войскам в последний момент («хан де из Белогородчины наскоро к ним прибежал на другой день, как с государскими войск бои зачалися»). Ишков, повторяя в целом эти сведения, добавлял одну ценную деталь: хан «и прочие с ним воинские люди» прибыли к своей армии уже на пятый день после отправки гонцов и еще до начала боев с русскими войсками, то есть 11–12 мая^[732].

Указанные источники позволяют достаточно полно охарактеризовать ситуацию в Крымском ханстве в конце 1688 г. — первых месяцах 1689 г. Ханский двор находился в сложном положении. Селим-Гирей, зимовавший в Белгородской орде, должен был поддерживать интенсивные контакты с османским правительством (даже ездить в Адрианополь в декабре 1688 г.), активно использовавшим татар во главе с калгой на венгерском и сербском театрах военных действий и заинтересованным в их участии в кампании 1689 г. Угроза русского нашествия и необходимость оборонять свой «юрт» требовала от Селим-Гирея значительной дипломатической гибкости: не испортив отношений с султанским двором (здесь уместно напомнить о слухах о его возможной отставке, ходивших в начале 1688 г.), хану было необходимо добиться не только освобождения крымцев от похода на Балканы, но и получить хоть какую-то поддержку со стороны Порты перед лицом столкновения с русской военной машиной. Однако если дипломатическая активность ханского двора реконструируется в самых общих чертах, то сведения о мерах подготовки крымского войска носят вполне конкретные очертания: смотры и усиленная мобилизация с привлечением всех возможных резервов активно проходили в Крыму зимой и весной 1689 г. Оборонительная стратегия крымской верхушки исходила из тех задач, которые поставила себе армия Голицына — именно поэтому калга и нураддин всеми силами старались получить сведения о том, куда будет направлен ее главный удар — на само ханство или приднепровские крепости. В первом случае крымская сторона собиралась дать русскому войску генеральное сражение на подступах к полуострову, во втором — усилить оборону османских крепостей (особенно расположенного на левом берегу Ислам-Кермена) и по возможности не допустить их взятия противником.

Показания пленных и выходца из крымской неволи А. Ишкова, которые служат основой вышеуказанной реконструкции, практически не противоречат друг другу, что позволяет, несмотря на отсутствие источников из крымско-османского лагеря, признать ее в целом верной. Все эти сведения, несомненно, были осмыслены и проанализированы в Разрядном шатре Большого полка, который, таким образом, имел исчерпывающую информацию о сосредоточении противника и его готовности к отпору. Как Голицын использовал эти данные для определения своих дальнейших шагов, показали события середины — второй половины мая.

Бои в Зеленой и Черной долинах. Рекогносцировка Голицына у Перекопа

Сражения в Зеленой и Черной долинах стали главными военными событиями второго похода. Четкая хронологическая канва русско-крымских боев, развернувшихся 15–17 мая^[733], основывается в первую очередь на сеунчах В. В. Голицына (о механизме их подготовки и влиянии на информационное поле войны см. в главе 10). Однако с точки зрения описания сути событий донесения главнокомандующего и его сходных товарищей не во всех случаях вызывают доверие и могут быть сущест венно дополнены другими источниками.

Согласно первому сеунчу, вооруженные столкновения с крымцами начались 15 мая в Зеленой долине. Селим-Гирей выступил со всей ордой, калгой и нураддином, вассальными отрядами белгородских татар, черкесов и яман-саадаков (джаман-саадаки)^[734], а также в сопровождении турецких отрядов из приднепровских крепостей. 15 мая бой шел несколько часов («со 2 часа дни до 10 и болши»), русские войска «бились мужественно и храбро и побили многих знатных мурз», взяв немало пленных, знамен и иных трофеев. Крымские татары также бились «жестоко», крымцы «не токмо на мушкетныя дула, но и на самыя пушечныя, к самым рогаткам напусками приезжали». По рассказам языков, сам нураддин в этом бою якобы был ранен, а другой знатный татарин — «Кае-абилев сын Мансурова Кантемир» убит, так же как и «иные многие». Поле боля осталось за русскими, которые, неприятеля «сбив», в тот же день пришли в Черную долину^[735]. Сеунч Мазепы отдельно отмечает, что здесь войско расположилось на ночлег^{href="#n_736" title="">[736]}.

Доступные авторам османско-крымские нарративные источники описывают бои 15 мая еще в более общих чертах, чем сеунчи. Современник событий османский историк Силахдар Фындыклылы Мехмед-ага (в пересказе В. Д. Смирнова) отмечает, что к Селим-Гирею на помощь пришли турецкий комендант Азова Шегбаз-Герай султан с кумыками, черкесами и яман-саадаками (всего 50 тыс. человек, численность очень сильно преувеличена). В течение трех дней боев крымское войско отчаянно сражалось «сперва в окопах^[737], а потому в открытом поле» против огромной московской армии в 300 тыс. «гяуров»^[738]. В «Краткой истории крымских ханов», которую составил Хурреми-челеби Акай-эфенди на основе знаменитого сочинения крымского историка Сейида Мухаммеда Ризы («Семь планет в известиях о татарских царях») во второй половине XVIII в.^[739], сообщается, что «лишь только взорам» Селим-Гирея открылся «лагерь проклятых неприятелей» (200 тыс. человек и 1 тыс. орудий), как он тотчас «ударил на них с своими верными и бесстрашными татарами». В разгар боя к хану прибыли новые подкрепления, и «это придало смелости сердцам мусульманским». Сражение длилось до вечера, причем татары атаковали «неприятеля с неистовою храбростью и львиным мужеством», нанеся ему значительные потери^[740].

В отличие от вышеприведенных свидетельств источников, из сообщений очевидца П. Гордона следует, что в первый день сражения бои имели скорее разведывательный характер (что в целом логично): в крупных и мелких стычках противники, в первую очередь крымцы, пытались выяснить размеры и расположение войск друг друга, испытывали его боевой дух и готовность сражаться. В письме к графу Д. Х. Эрроллу шотландец пишет о появлении 15 июля передовых отрядов крымского войска со стороны Казы-Кермена. «Мы имели с ними стычки около 3 или 4 часов с кое-каким, но не великим уроном у обеих сторон». В ходе них русское командование даже не получило полного представления о размерах ханской армии. «Мы рассудили, что их сила не составляла и 10 000», — пишет Гордон^[741]. Его дневник дополняет это описание рядом иных деталей: стычки проходили главным образом с авангардом Новгородского разряда А. С. Шеина. Русские дали залп по гарцевавшим татарским всадникам из пушек, а затем добровольцы выезжали пикироваться с ними в поле. Гордон отмечает неорганизованность и сумятицу в царских отрядах в ходе сражения 15 мая^[742]. Возможно, в этих стычках Новгородский разряд понес большую часть своих потерь, которые в целом, начиная с 15 мая, были довольно небольшими: 20 человек убитых, 31 раненый, 10 без вести пропавших, 15 пленных. Более всего пострадали рейтары полка А. Ф. Траурнихта, чьи потери составили 11 раненых и 8 убитых^[743]. В стычках с татарами 15 мая участвовали также московские чины Большого полка и их боевые холопы. «На первом бою» пали вооруженные слуги поручика стольника С. П. Бахметева и В. В. Шипалова (оба из жилецкой роты стольника Г. М. Бахметева) Тимошка Яковлев и Андрюшка Обросимов^[744]; человек Ф. С. Карцова Пименко Пахомов (рота князя С. Ю. Жирово-Засекина) был «на бою» взят в плен^[745]; человек командира роты князя Ю. Щербатого «пропал на бою без вести»^[746]. В этот же день был убит один из представителей столичной знати — стольник А. И. Голенищев-Кутузов^[747].

Русско-крымские бои подробно описывает французский дипломат Фуа де ла Невилль (хотя и не дает четкой хронологии), получивший информацию от польского резидента в Москве, который, в свою очередь, мог общаться с какими-то участниками похода, главным образом служилыми иноземцами-католиками. Согласно Невиллю, 15 мая (у французского дипломата — 13 мая) московское войско выступило из лагеря в следующем порядке: «Обозы в сопровождении пехоты и артиллерии находились справа, а конница и дворяне держались с левой стороны каждого полка. Московский (Большой. — Авт.) полк под командованием Голицына был в середине, Новгородский — справа, полк гетмана — слева. Левее гетмана стояли Шереметев и Долгорукий, Неплюев находился в арьергарде». Сначала крымцы отвлекающим маневром атаковали авангард Новгородского разряда, а затем нанесли основной удар по левому флангу, где располагался малочисленный Казанский разряд, обратив его в бегство и захватив часть обоза. После контратаки русских сил они ото шли, открыв путь армии на Черную долину, где войска расположились лагерем «ввиду близости воды»^[748]. Это описание подтверждает свидетельство Гордона об участии в боях Новгородского разряда. Что касается упомянутой французским дипломатом атаки на Казанский разряд, то шотландец ничего о ней не пишет. Более того, это событие совершенно не подтверждается именной поденной росписью потерь Казанского разряда, согласно которой 15 мая в войске Шереметева погиб один человек — жилец Аника Парфеньев сын Шубин, застреленный из лука, и еще один — стряпчий Владимир Родионов сын Пофиснев (Похвиснев) был таким же способом ранен («левой кострец пробит насквозь»)^[749]. Скорее всего, Невилль дважды ошибочно описал одно событие — нападение крымцев на Казанский разряд — как случившееся 15 и 16 мая, хотя в действительности оно произошло во второй из этих дней.

Изложенный выше общий ход событий 15 мая подтверждается и еще одним источником — письмом брацлавского стольника С. Глосковского, который был выслан коронным гетманом С. Яблоновским в войско Голицына в качестве резидента и 17 июня находился в Кременчуге. Свои сведения он получил от переяславских казаков, ехавших из русского войска во главе с наказным переяславским полковником Момотом (сопровождал до Новобогородицка сеунщиков от Голицына, бояр и Мазепы). Глосковский также пишет о боях с участием Новгородского разряда. Татарское войско «uderzyło tedy naprzod wielkim impetem na dywizią Szehona (Шеина. — Авт.), [ale ci] o samę czostki oparszy sie piechotą, bardzo dobrze i sprawnie ognia gęsto dając, nie mało ordy narażyli» («ударило тогда вперед с большой силой на дивизию Шеина, но их пехота, укрывшись за рогатками, очень хорошо и ловко открыла густой огонь и положила немало орды»)^[750].

16 мая, когда русское войско выступило вперед по Черной долине, «в 5 часу дни пришел на… великих государей рати… хан же крымский со всеми вышеупомянутыми ордами и имел с нами бои великие и жестокие на пути весь день», — сообщал Голицын. В ходе кровопролитных боев крымцы, как и в предыдущий день, были «принуждены боевое место, на котором жестокими напусками стояли упорно… оставить». Армия расположилась на ночлег, «не дошед до Колончака в степи»^[751]. Мазепа об этом бое писал: «хан крымской со всеми ордами зашол нам дорогу и имел с нами бой силный и зело великие чрез весь день чинил напуски, хотя упорною дерзостию разрывати полков наших обозы». Татары отступили лишь «в вечернее время», дав возможность русскому войску разбить лагерь «на ночь в диких полях, не дошед Каланчака, на безводных местех»^[752]. «Записка… мерным верстам» добавляет, что 16 мая войска прошли с боем 9 верст, в этот день прошел дождь, а «Ахтырской и Сумской полки много татар побили в обозе у себя»^[753].

Даже эти скудные сведения, пробивающиеся сквозь бравурный тон официальных реляций, показывают, что второй день битвы был значительно более напряженным. Крымцы не просто пытались задержать продвижение русских войск, маневрируя вокруг «вагенбурга», а предприняли на него несколько атак, пытаясь разорвать кольцо обозных телег и ворваться внутрь русских боевых порядков. Более того, они даже сумели сделать это в месте расположения Сумского и Ахтырского слободских полков.

Эти предположения подтверждаются, если обратиться к другим источникам. «Краткая история крымских ханов» изображает бой в Черной долине как отчаянную попытку Селим-Гирея дать русским генеральное сражение. Решение об этом было принято в ходе ночного военного совета (в ночь с 15 на 16 мая), на который были собраны «эмиры и высшие чиновники и султаны». По общему согласию было решено «оставаться на месте, ночь провести в молитве, а с наступлением утра ударить на неприятеля». «“Мы воины, — говорили они (участники совета. — Авт.), — за царство мусульманское и за веру Магометову не пожалеем ни голов, ни душ наших. Нагрянем на презренных врагов, как день последнего суда, покроем головы их позором, и спасем народ правоверный!” Глаза хана при этих словах наполнились слезами, а сердце жаждою крови. “И я вместе с вами положу живот мой за веру Магометову”, — сказал он»^[754]. Подобное поэтическое описание, может и не достоверное в конкретных деталях, в целом, как представляется, адекватно передает намерение крымского войска попытаться дать русской армии крупное сражение на подступах к Перекопу.

Крымско-татарское войско было поделено на три части («полка»): первую возглавил Селим-Гирей, вторую — калга Девлет-Гирей, третью — нураддин Азамат-Гирей и племянник хана — Шагин-Гирей (сын Селямет-Гирея). «С криками: Бисмиллах (во имя Божие), Ла илаг иллаллах (нет божества, кроме Аллаха) и Аллах, Аллах, Аллах! (во всех случаях курсив переводчика. — Авт.) устремились мусульмане на стан неприятельский и произвели такое поражение, что зеленую равнину Ферхкерманскую обратили в цветник красных тюльпанов или, вернее, в море крови», — повествует «Краткая история». Особенной храбростью отличался нураддин Азамат-Гирей (он же наиболее решительно высказывался в пользу генерального сражения). Крымцы сумели захватить у неприятеля тридцать пушек, нанести ему тяжелые потери и взять в плен 1 тыс. казаков^[755]. Другой историк Крымского ханства, Халим-Гирей (1772–1823), описывая трехдневные бои более обще, сообщает, что именно Азамат-Гирей, спешившись, возглавил воинов, атаковавших русский обоз, ворвавшихся в его центр и захвативших пушки и пленных^[756].

В целом это не противоречит известиям Невилля, который дает, пожалуй, наиболее подробную картину боя в Черной долине. Русское войско продвигалось укрепленным обозом, который сначала «татары не могли прорвать». Поэтому первоначально главным объектом татарской атаки стала русская конница, остававшаяся «за пределами укреплений», которую атаковали три-четыре татарских отряда по 1 тыс. человек каждый. Московские всадники не выдержали натиска и бросились под защиту укрепленного обоза, преследуемые крымцами. Чтобы остановить последних, из лагеря открыли огонь из пушек и мушкетов, уложив на месте не только немало татар, но и «множество московитов», которые, таким образом, «были убиты своими же». В этот момент крымцы под командованием нураддина атаковали расположение Большого полка со «стороны казаков из Сум и Ахтырки». По утверждению Невилля, этот участок обороны лагеря был поручен Е. И. Украинцеву. Тот, «неопытный в военном деле, как истинный московит, так смешался, что не смог выдержать натиска неприятеля». Начался жестокий и кровавый бой: слободские обозы «были опрокинуты, множество убитых лошадей перекрыло путь к бегству». Крымцы захватили 20 пушек вместе повозками, на которых они были расположены, и запряженными в них лошадьми. От еще большего ущерба Сумский и Ахтырский полки спасли части Рязанского разряда В. Д. Долгорукова (по свидетельству И. Рейера, бывшие в арьергарде, то есть рядом), подоспевшие на выручку. Невилль писал, что, если бы не Долгоруков, «все эти казаки были бы изрублены в куски»^[757]. Крайне скромные боевые потери Рязанского разряда за май 1689 г. — 3 убитых, 12 раненых и 1 попавший в плен^[758] — свидетельствуют, впрочем, что указанная поддержка если и была оказана, то скорее ружейным и пушечным огнем.

Несколько иначе сражение в письме графу Эрроллу описывает П. Гордон (дневниковые записи за этот день не сохранились). Согласно его свидетельству, 16 мая «хан предстал перед нами самолично со всеми своими силами», двигаясь «по правую руку» от русского войска. Около полудня татары воспользовались внезапно разразившимся ливнем и «с изумительной быстротой и отвагой ударили в тыл нашего левого крыла и загнали всю нашу конницу и пехоту в вагенбург, откуда пушечным и ружейным огнем были отражены с большим уроном». Вторая фаза боя, согласно Гордону, состояла в удачной атаке крымцев, двигавшихся «вдоль тыла армии по нашу левую руку» на Сумский и Ахтырский полки, расположенные в тылу наступающей армии и не имевшие «надежной охраны» и защиты в виде обозных телег. «Татары прорвались, — пишет Гордон, — перебив много людей и еще больше лошадей и скота, но задержались недолго. При отходе они понесли великий урон от непрестанного грома из пушек и мушкетов»^[759].

Свидетельство еще одного очевидца боя 16 мая приводит Епископ Филарет (Гумилевский) в своем краеведческом труде о Харьковской епархии. Это послание, полученное чугуевским воеводой С. Б. Ловчиковым 7 июня 1689 г. с Карачекрака (у автора ошибочно — Карапарчак), то есть через короткое время после боя, от некоего Ивана Артемьевича (видимо, кто-то из слободских старшин). Текст этот довольно сумбурно и в целом неверно описывает события второго Крымского похода, однако его известие о погроме сумцев и ахтырцев по крайней мере частично заслуживает доверия, как согласующееся с другими источниками: «орда, выбачивши час, в дождевую тучу ударили на зад войска, на полк Сумской и на полк Ахтырской. И с тех двоих полков заледво полтриста (250. — Авт. ) человек осталось в живих. И самаго полковника ахтырского (И. Перекрестов. — Авт.) ранено в плечи (в спину. — Авт.). И на том бою полковники бубны и пушки, и знамена втратили»^[760]. Учитывая, что во втором походе 1689 г. численность Сумского полка составляла 6 тыс. человек, а Ахтырского — 4 тыс.^[761], данные грамотки об оставшихся в живых казаках следует признать преувеличенными. Но все же потери были значительными. В общем списке потерь русского войска львиную долю убитых и раненых составили именно «черкасы» Сумского и Ахтырского полков: 142 убитых, 12 пленных, 563 раненых^[762].

Похожее описание крымской атаки на Сумский и Ахтырский полки, данное Глосковским, новых подробностей для описания сражения не содержит^[763]. Вместе с тем этот резонансный эпизод сражения 16 мая получил отражение в казацких летописях, добавляющих к его описанию ряд деталей. Самовидец отмечает, что татары сначала начали ложную атаку на Стародубский и Прилуцкий полки, однако затем «отвернувши» и «скочивши на полк Сумской и Охтирский, там шкоду великую учинили»^[764]. Самуил Величко добавляет, что хан решил ударить на слобожан как раз во время разразившегося ливня, усмотрев «нестроение» в их рядах, а от окончательного поражения их спас не Рязанский разряд, а присланные Мазепой (в ответ на «слезное прошение» ахтырского и сумского полковников) сердюки, которые отогнали татар, открыв по ним огонь из мушкетов^[765].

Погромом слободских полков дело 16 мая не кончилось. Невилль сообщает также, что другой татарский отряд прорвался к русскому обозу в месте дислокации войск Казанского разряда Б. П. Шереметева, но тот «перенес удар поистине с большим мужеством, чем Емельян, и, наконец, принудил татар отступить»^[766]. Судя по сводной именной росписи потерь, полку Шереметева действительно пришлось нелегко в этот день, однако масштаб столкновения и понесенный русской стороной ущерб не стоит преувеличивать. Характер ранений показывает, что крымцы осыпали полки Казанского разряда тучей стрел, но на прямое столкновение с русскими боевыми порядками решились немногие из них. Подавляющая часть ранений солдатами и офицерами была получена от выстрелов из лука, и лишь единицы были ранены от ударов копьями («пробита голова копьем») или саблями^[767]. Эта информация позволяет уточнить рисунок боя, сводившийся именно к интенсивному обстрелу из луков полков Шереметева татарскими отрядами, поочередно приближавшимися к боевым порядкам Казанского разряда на необходимое расстояние^[768] при довольно спорадических рукопашных схватках и интенсивном ружейном и пушечном огне с русской стороны по гарцующим татарам. Особенно в этой атаке досталось рейтарскому полку Данилы Цея, укомплектованному служилыми людьми из Галича, Вологды и Белоозера, Курскому рейтарскому полку Ивана Гопта (куряне, ефремовцы и козловцы), Касимовскому солдатскому полку Б. Беника и копейной шквадроне полуполковника Александра Шарфа.

Тяжело был ранен подполковник полка Цея Л. А. Сытин («ранен тяжелую раною»). Ранения получили еще ряд офицеров: ротмистры И. С. Фандерберхов («пробита левая рука в мышку да правая нога, икра пробита») и Ф. С. Гневышев, капитан-поручик А. А. Остолопов, поручики Д. А. Кольчугин, В. И. Брянченинов («голова пробита со лба, а [стрела] вышла в правое ухо, рука правая пробита насквоз»), С. М. Полозов, прапорщики В. М. Чернавский («правая рука, плесно насквозь пробито, да левая нога ниже колена пробита насквозь же, раны тяжелы») и Д. С. Баскаков^[769]. Рейтар было ранено 48 человек (и лишь один записан как раненый копьем), некоторые получили по две стрелы, а галичанин Ларион Щулепников имел «шесть ран стрелных в спину, раны тяжелы». При этом убитых в полку было не много: 5 человек — трое галичан и двое вологжан^[770]. У рейтар Гопта потери в офицерском составе были не так значительны, но все же заметны: ранены оказались 4 поручика (С. Ю. Сангер, П. Н. Процкой, Г. И. Карен, Ф. П. Мей) и 2 прапорщика (Д. И. Букреев и Г. К. Веневитинов). Причем Федор Петров сын Мей, судя по описанию его ран, попал в серьезную переделку: «ранен на шее в дву местех, поколоно копьем, да на правом плече да на локте порублено саблею, да на спине по правую сторону поколоно копьем наискось, да на левом плече в двоем месте подле шеи и по суставу порублено саблею, да на правой ноге выша колена в двоем месте поколоно копьем наискось, раны тяжелы». Рядовых в полку Гопта было ранено 67 человек (из них — 62 из лука), при этом многие легко, а в шквадроне А. Шарфа — 22 копейщика (из них 21 — из лука)^[771]. В полку Б. Беника ранены были двое офицеров, майор-иноземец С. Ф. Федоров («ранен копьем по горлу») и поручик «из руских» В. Д. Инин («ранен из лука в кишку выше пупа»), а также и 27 солдат (26 — из лука)^[772]. При этом убитых во всех трех формированиях не записано ни одного.

В меньшей степени татарская атака затронула другие полки Казанского разряда: рейтарский Христофора Ригимона, стрелецкий С. Кровкова и два солдатских полка — Воронежский А. Девсена (Девсона) и Симбирский Е. Линстера (Липстрома). Полк Ригимона понес заметные потери ранеными в офицерском составе: легко ранен из лука майор О. В. Линенбек, «из лука в голову выше затылка» — ротмистр И. Д. Некрасов, из луков же были ранены поручики Н. Я. Кулагин и Г. Т. Безпорточной («в левую ногу в стегно против естества»), а также пятеро прапорщиков. Рядовых рейтар было ранено 11 человек (10 — из лука), убито — пятеро (каким образом — не указано)^[773]. В стрелецком полку Кровкова были ранены капитаны Е. А. Бехтеев, Л. Т. Шестаков и М. И. Шестаков и двое стрельцов (все из лука, причем Бехтеев — 2 раза)^[774]. В Симбирском полку Линстера (Липстрома) был ранен поручик В. К. Ванцев (из лука «ниже левой титки» в двух местах и копьем в спину) и 7 солдат (все из лука), 2 убиты, 2 пропали без вести; в Воронежскому полку А. Девсина (Девсона) ранен был и вовсе один солдат^[775].

Об ответе на татарские стрелы интенсивным ружейным и артиллерийским огнем свидетельствуют ранения нескольких служилых людей: трое стрельцов полка С. Кровкова были «на бое опалены зельем», у одного солдата полка Беника — И. К. Щедрина было «из пушки ополено лицо»^[776]. При этом огнестрельные ранения присутствовали и у ратных людей Казанского разряда: 16 мая из пищали были ранены городовой дворянин из Ржевы-Володимеровой А. И. Болкавин, рейтары полка Гопта П. В. Григорьев («ранен в левое плечо ис пищали и пулка стоит в нем») и А. В. Поминов, рейтар полка Ригимона Я. М. Мишуков («в голову выше правой брови») и солдат Воронежского полка А. И. Миронов^[777]. Были ли это результаты «дружественного огня» либо редкого обстрела русского войска немногочисленными вспомогательными османскими отрядами, остается только гадать.

Вышеописнный характер боя определил небольшое число потерь, которые полк Шереметева 16 мая понес убитыми (16 человек) при впечатляющем количестве раненых — 234 человека. Это среди прочего показывает и невысокую эффективность обстрела из луков боевых порядков противника с целью нанесения ему именно безвозвратных потерь (впрочем, при тогдашнем уровне медицины, когда значительная часть тяжелораненых впоследствии умирала из-за сепсиса, часть санитарных потерь могла в скором времени превратиться в безвозвратные), в то время как русский артиллерийский и ружейный огонь должен был быть в этом плане гораздо более результативным, о чем свидетельствует и такой заслуживающий доверия наблюдатель, как Гордон.

Невилль тем не менее замечал, что крымцы, несмотря на отступление и, следовательно, поражение в битве, добились «преимуществ» и захватили добычу, а русским, разбив лагерь, еще предстояло озаботиться поисками воды^[778]. После битвы состоялись похороны тел погибших сумцев и ахтырцев. Эти полки везли на своих повозках легкие суда, возможно для десанта за Перекоп, но теперь из-за массовой гибели полковых лошадей в ходе сражения их пришлось изрубить и сжечь^[779].

17 мая, переночевав, русское войско выступило к р. Каланчак. В официальной отписке Голицын вновь сообщает о тяжелых боях с татарами, которые пытались не допустить продвижения армии вперед. По словам главнокомандующего, его войска тем не менее крымцев «побили многих и живых поймали» и «то поганство с жестоким и кровавым боем прогнано». В итоге московские отряды, ведя «во весь день кровавые бои», вышли к Каланчаку, а татары «побежали за Колончак к Перекопи»^[780]. Мазепа в третьем сеунче писал, что в результате натиска царской армии татары, «не могуще отстоятися, скорым скоком ушли за Каланчак и бежали за самой Перекоп, а мы с войсками вашего царского пресветлого величества, того ж числа став на Каланчаке, ночлег отправили»^[781].

П. Гордон характеризует бои 17 мая как гораздо менее интенсивные. Русское командование, учитывая урок предыдущего дня, поместило всех конников «внутрь вагенбурга, ибо они были неспособны противостоять налетам татар». Армия двигалась «в добром строю», неприятель появлялся в видимости войск, но не шел на сближение. Весь день крымские отряды кружили вокруг, уйдя вечером в сторону Каланчака. Войско Голицына разбило на Каланчаке лагерь «при желанном запасе травы и воды, но без леса»^[782]. Гордону вторит сообщение Невилля, сообщающего, что внутри обоза была помещена не только вся конница, но и «все войска, которые до той поры шли раздельно, объединились в одно, которое составляло более 200 000 повозок, расставленных в каре» (число повозок явно преувеличено). Повозки двигались в сопровождении артиллерии и пехоты, которая «несла на плечах рогатки, чтобы быть готовой сразу поставить укрепление». Крымцы «появились вновь и обошли всю армию кругом», но, не найдя конницы «вне обозов», ушли к Перекопу^[783]. Самовидец, также сообщая, что ханское войско кружило возле московской армии, подобрав трупы погибших накануне татарских воинов, добавляет к этому, что русские артиллеристы «моцно» обстреливали гарцевавшие невдалеке татарские отряды из пушек^[784]. Все остальные источники специально никак не описывают бои 17 мая, а известия Гордона и Невилля заставляют усомниться в сообщении официальных сеунчей о кровавых сражениях в этот день. Речь в лучшем случае могла идти о мелких стычках и перестрелках. Это подтверждают отчасти и данные о потерях русской армии^[785]. Так или иначе, 17 мая следует признать последним днем, когда русская армия входила в прямой контакт, в том числе огневой, с противником на своем пути к Перекопу.

В целом на основе имеющихся источников, совпадающих во многих деталях либо содержащих уникальные данные, не противоречащие друг другу, сражения 15–17 мая могут быть реконструированы более-менее целостно. Важную роль в них играют данные о боевых потерях русской армии, распределенные по главным формированиям — разрядным полкам, показывающие вовлеченность в бои с татарами каждого из них (подробный разбор этих источников см. далее в специальном разделе). Помимо уже отмеченных потерь Новгородского и Казанского разрядов, следует отметить потери Севского разряда за 15–16 мая: 28 тяжелораненых, 77 легкораненых, 4 убитых. Возможно, что он также подвергся обстрелу из луков в ходе атаки татар на Сумский и Ахтырский полки 16 мая. Еще более незначительными за весь май были потери копейных, рейтарских и солдатских полков Большого полка — 8 убитых, 35 раненых, 7 пленных и 13 без вести пропавших (среди последних — квартирмейстер одного из полков); Низовой рати — 11 убитых, 13 раненых, 2 пленных. В свете всех этих данных несколько блекнет пафос голицынских сеунчей и крымско-османского нарратива о трехдневных ожесточенных боях и «напусках», оросивших степи морем крови. Как видно, полномасштабного полевого сражения не состоялось — основные русские формирования (Большой полк) в ходе марша 15–17 мая в столкновениях с татарским войском практически не участвовали и атакам крымцев не подвергались.

15 мая подошедшее со стороны Казы-Кермена крымское войско решило провести разведку боем, попытавшись нащупать слабые места двигавшейся к Перекопу голицынской армии. Татары сделали попытку сблизиться с русскими войсками на правом фланге, где располагался авангард Новогородского разряда, но, встретив сильный артиллерийский и ружейный огонь, отступили. Бои первого дня должны были дать достаточное представление Селим-Гирею и его советникам о мощи русской армии и ее решимости дойти до Перекопа. Не случайно османско-крымская нарративная традиция в столь драматичных тонах описывает состоявшийся накануне битвы в Черной долине военный совет хана и татарской знати, настроенной дать противнику генеральное сражение на подступах к полуострову. Оно, впрочем, свелось к попыткам татар атаковать на отдельных участках уверенно продвигавшийся вперед вагенбург, осыпая его стрелами и пробуя на прочность обозы каждого из разрядных полков в попыке выбрать место для прорыва. Тактика эта широко использовалась армией Крымского ханства^[786]. И все же бой в Черной долине был самым крупным сражением второго Крымского похода. Оно началось со стычек татар с шедшей рядом с возами русской конницей. Ее отступление, временами превращавшееся в беспорядочное бегство, открывало крымцам возможность прорваться сквозь цепь телег на плечах противника. Подобные попытки отбивались ружейным огнем, однако разразившийся ливень позволил прорвать порядки Большого полка с тыла, там, где располагались казаки Сумского и Ахтырского полков, боеспособность которых источники характеризуют не лучшим образом. Ожесточенное сражение в обозах слободских полков, среди опрокинутых возов и трупов лошадей стало кульминацией битвы и первоначально принесло крымцам успех в виде захваченных орудий и пленных. На помощь тылу Большого полка пришли, видимо, расположенные на флангах сердюки Мазепы и отряды Рязанского разряда В. Д. Долгорукова. Они отогнали противника ружейным огнем, однако, думается, что последний мог ретироваться и сам, захватив досаточные трофеи. Второй такой попыткой была атака на Казанский разряд, однако здесь, осыпав русские полки тучей стрел, крымцы прорвать обоз не сумели. Главной причиной этого, судя по всему, стал плотный ружейный и артиллерийский огонь. Сражение в Черной долине показало хану Селим-Гирею и его приближенным невозможность не только переломить ход кампании военным способом, нанеся войску Голицына крупное поражение, но даже остановить его продвижение к Перекопу. Тем более что 17 мая это стало еще труднее сделать, чем в предыдущий день, когда русская армия объединила все «вагенбурги» в один, поместив внутри и конницу, что лишало татар возможности завязать кавалерийский бой на подступах к укрепленному обозу. Видимо, поэтому Селим-Гирей решил в более крупное сражение с войсками Голицына не вступать, а крымские отряды кружили вокруг продвигавшейся к Каланчаку армии не столько в стремлении атаковать ее, сколько для сбора тел погибших. Крымцы в течение этого дня обстреливали из лука отдельных солдат и офицеров, отбившихся по каким-то причинам от основного войска, и вступали в схватки с выезжавшими за пределы обоза добровольцами. Русские, укрывшиеся за рядами телег, обстреливали подходивших на небезопасное расстояние татар из ружей и пушек. К концу дня хан и его войско отступили за Перекоп, планируя оборонять его перед наступающей армией Голицына.

Мы не знаем потерь атаковавших крымцев, однако они, как представляется, должны были быть значительными. Именно с боями 16 мая казацкая летописная традиция связывает гибель ханского сына, труп которого Селим-Гирей сумел подобрать (вместе с телами других знатных татар, в том числе сына перекопского бея) на следующий день^[787]. Не исключено, что крупные потери татар стали одной из причин формирования героического нарратива об упорном и кровавом сражении в Черной долине (это, как показано выше, было не совсем так). Уже в первые дни после боев 15–17 мая в Крыму циркулировали многочисленные слухи и сообщения на этот счет, впоследствии доходившие до ушей русского командования через посредство выходцев из крымской неволи и разведчиков, специально высылавшихся в расположение противника для сбора информации (хотя никто из них очевидцем сражения не был). Наиболее подробное описание принадлежит А. Ишкову: «А как де царского величества ближние бояре и воеводы, а имянно ближней боярин и оберегатель князь Василей Васильевич Голицын с товарыщи, пришед с ратными людми близ крымских юртов на урочище Зеленую Дуброву и Черную долину и на иные места и под самою Перекопю, имели с ним ханом и калгою и нурадыном и при нем будучими многими ордами великие и кровавые бои, и на тех боях милостию Божиею и счастием великих государей побили тех поганцов множество, самых знатных особ и посполитых людей, также и ранено множество, которые едва от тех ран будут живы, а имянно у самого хана на тех боях ис пушки у левой руки кисть оторвало (курсив наш. — Авт.), а нурадын салтан^[788] да ханской зять и иные ближние ево побиты до смерти, да знатных мурз и приводцов добрых побито с 9 человек, которых привезли в Крым на телегах мертвых». Ишков уверял, что про все это он «ведает подлинно», добавляя, что «которые татара менших чинов и на тех ж боях побиты и тех за множеством в Крым не возили, а зарывали на тех же местех в полях»^[789]. Некий Петрович, ездивший с запорожского коша в «Белгородчину», сообщал, что хан якобы «ранен под Перекопью дважды в плечо да в ногу»^[790]. Ему вторят известия татарина Ненисупки, который, хотя и не был очевидцем боев («на тех боях не был, а был в жилище своем»), слышал, что Селим-Гирей, присоединившийся к своим войскам около 16 мая, «сам на всех боях был»^[791]. Другие пленники утверждали, что в бою был ранен нураддин (это известие дружно пересказывали русские военачальники в своих сеунчах). Подобные разнообразные свидетельства о мужестве Селим-Гирея, не только участвовавшего в сражениях с русскими, но и получившего ранение (и даже не одно), достаточно логично сочетаются с последующими известиями о его «болезни». Последняя вполне могла быть результатом ранения (см. об этом далее).

18 мая, как сообщал Мазепа, наступающие войска «того поганства, с ханом за Перекоп внутрь Крыму загнанного, под обозами своими не видели, ибо хан велми во отчаянии своем устрашенный, не выпустил против нас никого из орд своих, но видя уже блиское наступление многочисленных… царского величества сил, стал посады перекопские и деревни ближние жечь, готовяся якобы за валом перекопским… царского пресветлого величества силам отпор давати»^[792]. Невилль пишет, что армия перешла Каланчак вброд, «не встретив ни одного татарина»^[793]. 19 мая войско прошло 6 верст от Каланчака, разбив лагерь в степи «без воды». 20 мая русская армия встала под Перекопом, пройдя от р. Самары 214 верст^[794].

Крымское войско укрылось на полуострове, население которого охватила паника. Поляк Федор Зароса, попавший в крымскую неволю еще подростком во время взятия Каменца (1672), бежавший оттуда в 1689 г. и допрошенный 27 октября в Батурине, оставил подробное описание тех настроений, которые царили в Крыму во время приближения к нему русских войск: «Когда силы монаршеския их царского пресветлого величества к Перекопу приближились, в то время по всему Крыму меж татарами великой страх и трепет о своей обороне были и с которого страху все к судам воденым, хто на котором мог спастися, которые знатные и богатые татарове собралися были и совершенно бежать хотели на море, толко бы видели вход войск государских в Перекоп, а убогие татарове, которые отнюдь не имели, чем и за чем побежать, мыслили одни в горы, а другие в городех, на море стоячих, сиречь Кафе, Карасун и иных уходить, неволников также всех вырубить хотели нещадно»^[795]. Это подтверждается и другими, менее подробными свидетельствами. «Страх в Крыму… учинился великой, — сообщал А. Ишков, — и перекопские, и бакчисарайские, и иных мест жители из домов своих з женами и з детми и со всеми пожитки, покиня все свои жилища, побежали в далние места за море и в Козлов, и в ыные крепкие места»^[796]. Селим-Гирей и крымская знать, по его словам, также были напуганы: «хан и все при нем татары будучие говорили, что таких великих побежденей страшных над собою никогда не видали и ныне не чаяли, и побежали в далние места, оставя все пусто»^[797]. Татары, взятые в бою у Новобогородицка в июне 1689 г., сообщали, что русское нашествие вызывало панику в Крыму: «в Крыму был великой страх и никто не чаял, что им против таких войск устоять», даже торговцы и землепашцы, «оставя домы свои», бежали «в горы дикие, взяв с собою малую рухлядь». Хан «видя такую боязнь и страх, велел те их дворы и деревни жечь и около Перекопи посады и села, и деревни все вызжены без остатку»^[798]. Вышедшие из крымской неволи осенью 1689 г. Дмитрий Волошанин и Хвеско Донец говорили, что «великая зело тревога была в Крыму», когда стало известно, «бутто войска руския идут в Крым Днепром и Дорошенка^[799], сказали, бутто с москвою идет и того ради зело сполошены были так, что мало у иных духу было»^[800]. Согласно слухам, которые собрали участники похода на Арабатскую косу во главе с лубенским полковником Л. Свечкой, гражданское население Крыма, как и в 1687 г., эвакуировалось с северных районов полуострова в страхе перед русским вторжением: «весь Крым возмутился великою боязнию, жен своих и детей, и невольников повезли даже в Козлов»^[801]. Вышедший из крымского плена в 1690 г. казак Никита Барабаш рассказывал чугуевскому воеводе, что, когда Голицын подступил к Перекопу, «крымские орды все были в страхе, в великой боязни, и хотели с женами и детьми бежать за море, а иные в горы от наступления великих ратных людей. А полоненников всех в то время перековали и пометали в ямы и хотели в тех ямах жечь»^[802].

Первоначально, по-видимому, Голицын рассматривал возможность прорыва за перешеек. В сопровождении Мазепы и других военачальников он даже выехал на рекогносцировку к расположенной на перешейке Орской крепости, желая «чинить над городом промысл и розъезжали, где б ошанцоватца, так и откуды имать… ратным людем воду и кормы». Однако «по осмотру» оказалось, что гетманским казакам и царским ратным людям «конских кормов взять негде, от самого Коланчака все потравлено и выбито, а наипаче воды достать невозможно, ни речек, ни колодезей нет по сей стороне Перекопи, а с правую сторону подле самыя стены перекопской облило Черное море, а с левую Гнилое, в которых обретаются воды соленые». Селения перед укреплениями на перешейке были выжжены для удобства обороны^[803]. С. Глосковский сообщал даже о подготовке ночного штурма перекопских укреплений^[804].

Крымцы, как представляется, уже проявившие упорство в ходе сражения в Черной долине, намеревались оказать сопротивление и после перехода противника через Перекоп, который также не собирался капитулировать. «Краткая история крымских ханов» повествует, что Селим-Гирей и татары, «держа наготове сабли и ружья и ожидая с отчаянием подступления неверных, стали по окраинам рва» Орской крепости, небольшим гарнизоном которой командовал Бегадир-ага^[805]. Как отмечал А. Ишков, «и около Перекопи села и деревни, и слободы выжгли все сами для того, чтоб царского величества войскам в тех жилищах не было пристанища»^[806]. По другому, также несколько преувеличенному, свидетельству пленного донского казака, Селим-Гирей, услышав о приближении московских войск, «зело испужался и велел перекопским жителем жен своих и детей с пожитки отсылать за море, а скот всякой метать, а дворы и всякое строение жечь», что в тот же день и было осуществлено^[807]. Все это делалось, чтобы затруднить русским войскам приступ к Орской крепости.

Еще в январе 1689 г. в Москве были получены уже упоминавшиеся данные от пленных о состоянии перекопской артиллерии (100 больших и малых орудий). И хотя те же языки сообщали, что после работ по укреплению вала двухлетней давности «около де Перекопи и по валу перекопскому вновь ничего не построено и починки никакой не бывало»^[808], штурм укреплений на перешейке не обещал быть легким. Ф. Зароса свидетельствовал, что татары собирались оборонять Перекоп, и, хотя в расположенной на перешейке крепости «немного было для обороны янычан», ее гарнизон усилили. По приказу хана туда «силою татар, годных к бою, с оружием побрали и осадили, обещаяся им всякому по пяти левков дати, толко за то самое время, сколко дней в осаде будут от войска государского боронитися»^[809]. По свидетельству Мазепы, Селим-Гирей, «согнав со всего Крыму, как татарской, так греческой, армянской и жидовской породы, с каким хто могл быти оружием, посполство, застановился боронити города и валу перекопского, для чего и посадное поселение перекопское и деревни все ближние, готовящися ко обороне (о чем все языки сказывали), велел выжечь»^[810].

По свидетельству выходца из крымского плена, смоленского дворянина Поплонского, хан надеялся, что после вторжения в Крым русское войско постигнет катастрофа из-за отсутствия еды и припасов, и потому не принял сражение перед Перекопом^[811]. «Записка государевым мерным верстам..» отмечает безводье земель возле Перекопа^[812], о том же свидетельствовали гетман Мазепа^[813], татарские пленные, взятые в июне 1689 г.^[814], а позднее — один из военачальников похода, В. А. Змеев^[815], хотя, по свидетельству другого его участника, капитана Василия Сапогова, «нужды никакой ратным людем с первого дни (прихода под Перекоп. — Авт.) не было», в том числе и с запасами воды^[816]. Однако даже если это было так, проблемы с водой, несомненно, бы начались в ближайшие дни, и тем более в случае перехода русских войск через Перекоп. Крымско-османские хроники также отмечают нехватку воды и продовольствия у подошедшего к Перекопу русского войска^[817]. Таким образом, весь комплекс источников, как давно введенных в научный оборот, так и ранее неизвестных, однозначно свидетельствует в пользу крайне сложной ситуации с запасами пресной воды у русской армии на подходе к Перекопу и возле него. В ближайшей перспективе это грозило массовым падением лошадей и ростом числа людских смертей от обезвоживания. Вариантов было два: попытаться прорваться через Перекоп, вступив в новое сражение с армией хана, либо отойти в более безопасное место с расчетом на начало переговоров.

Русско-крымские переговоры

В итоге В. В. Голицын выбрал второй вариант. Он не решился перейти Перекоп, рассудив, что войско постигла бы судьба окруженного поляками и крымцами в 1660 г. под Чудновом В. Б. Шереметева^[818]. Главнокомандующий полагал, что хан попытается завязать мирные переговоры. Эти надежды оправдались. Какого-то подобия статейного списка русско-крымских переговоров, по-видимому, не существует^[819], но ход их с достаточной полнотой можно восстановить на основе показаний переводчиков Польского приказа Сулеймана Тонкачеева и Петра Татаринова, толмача Полиевкта (Полуекта) Кучумова, слуги В. В. Голицына, крещеного астраханского татарина Ивана Тинбаева, а также окольничего В. А. Змеева.

Все началось 17 мая, когда во время вооруженных стычек с крымцами один из татар крикнул участвовавшему в пикировке астраханскому татарину Караману Кутлубееву о готовности хана к мирным переговорам. Последний сообщил об этом князю В. В. Голицыну. Главнокомандующий хотя и усомнился в правдивости слов астраханца, но велел тем не менее переводчику Посольского приказа Сулейману Тонкачеевунаписать письмо с сообщением о согласии России на переговоры и предложением прислать в русский лагерь своих посланцев. Кутлубеев подъехал к крымскому лагерю и выпустил послание, привязав его к стреле. 20 мая, после подхода русской армии к Перекопу, в русской ставке (через выехавших из лагеря Кутлубеева, Тинбаева, Татаринова и Кучумова) получили ответ самого общего характера, написанный прямо на тексте письма, составленного Тонкачеевым от имени Кутлубеева, что мир-де нарушили не крымцы, но русские. Голицын не слишком был доволен такой отповедью, заявив: «знатно де по тому писму миру не будет». Однако вечером же указанные переводчики, встретившись с крымцами, привезли еще одно письмо, подписанное неким Бигельди Батыром, с более конкретными предложениями, что переговоры готов вести он (в итоге не приехал) и мурза Кеман Сулешев, при этом предлагая Кутлубееву, через которого начались контакты, прибыть в расположение крымской орды^[820].

В. Д. Смирнов, анализировавший оригинальные документы русско-крымской переписки под Перекопом, считал В. В. Голицына инициатором переговоров, исходя из того, что послание русской стороны было написано первым. Подобным же образом освещают это событие и крымско-османские хроники^[821]. Однако свидетельства русских участников переговоров об устных предложениях крымской стороны были получены в ходе розыска уже после свержения Голицына, более того, они приводятся в записках Невилля^[822], что скорее указывает на достоверность данного факта.

Первая встреча состоялась на нейтральной территории после обмена заложниками между уполномоченными Голицыным князем Федором Барятинским, Андреем Змеевым и Сулешевым. Стороны формально подтвердили полномочия и готовность к переговорам, после чего Сулешев отъехал в свой лагерь, чтобы получить разрешение на выезд в русский стан. Вернувшись через 3 часа, он попросил за себя более знатного заложника (им стал брат окольничего В. А. Змеева — И. Змеев) и после этого встретился с русским главнокомандующим. Стоит отметить, что встреча, так же как и обсуждение ранее доставленных крымских писем, проходила совершенно гласно, при участии всех воевод (Я. Ф. Долгорукого, Л. Р. Неплюева, В. А. Змеева, Б. П. Шереметева, В. Д. Долгорукова, А. С. Шеина и др.) и И. С. Мазепы с казацкой старшиной. О ней было сообщено в официальной отписке (сеунче) Голицына в Москву (а следовательно, и в сеунчах остальных русских воевод и гетмана). Характерно, что русский главнокомандующий предписал им всем не вставать и не снимать шапок при появлении крымского дипломата, поскольку крымцы никогда на приемах в Москве этого не делают.

Голицын объявил Сулешеву русские условия: 1) освобождение всех находившихся в ханстве русских пленных; 2) прекращение крымских набегов на российские и польские территории; 3) отказ Крыма от получения с России ежегодной казны. Крымский представитель ничего конкретного на это не ответил, попросив срок до утра. После этого он уехал восвояси.

21 мая русская армия отошла от Перекопа, встав среди безводной степи новым лагерем, куда и прибыл Кеман-мурза Сулешев. Однако все надежды на счастливый исход переговоров не оправдались. Крымский дипломат заявил, что хан «миру желает против прежней шертной грамоты, а болши того хан миритца не хочет»; что требуемых Россией пленных вернуть невозможно — многие приняли ислам; что от дани отказаться ханство не желает. Сделал Сулешев и еще одно примечательное заявление: «подданным де хану писатца невозможно». Оно, несомненно, свидетельствовало о том, что идеи русской дипломатии добиться признания со стороны ханов верховной власти русских царей не потеряли для Москвы своей актуальности и были озвучены на переговорах с Сулешевым. Однако на второй встрече Голицыну было уже явно не до них. Он выразил желание пойти на уступки, предлагая отложить вопрос об освобождении пленных и заключить мир на условиях отказа ханства от ежегодной казны и от набегов на «украйные и полские городы». На вопрос крымского представителя, куда отходит русское войско, Голицын отвечал, что переход совершается для поиска кормов для лошадей. Сулешев уехал, чтобы сообщить эти условия в крымской ставке, но, возвратившись в тот же день, опять заявил Л. Р. Неплюеву (Голицын от личной встречи отказался), что Крым хочет мира на условиях договора, заключенного восемь лет назад Василием Тяпкиным^[823]. Это перечеркивало все дипломатические планы русского «канцлера».

Польский резидент, направленный в русскую армию, сообщал 17 июня из Кременчуга, что «jakoby chan poddać się miał» («якобы хан поддался»), однако весть эта совершенно не соответствовала действительности^[824]. Разочарование Голицына в переговорах с Селим-Гиреем нашло отражение в публичном объявлении о переговорах по армии, сделанном уже 21 мая, видимо, сразу после визита Сулешева в русский лагерь. «Хан крымской, — сообщал главнокомандующий “всяких чинов” ратным людям, — присылал будто миритца, а по всему знатно стало, что на искус чем обмануть государские рати и миру с ним никакова не сошлось, и вы б о том ведали и какое от них бусурман на государские полки наступление будет и вы б билися с ними прежнею храбростию своею, а сами б с ними не розговаривали и людем своим разговаривать не велели». В связи с близостью татарского войска запрещалось отпускать слуг и солдат «в далние места от обозу» и отгонять далеко от лагеря лошадей. В приказе констатировалось также, что у ратных людей «в телегах… много усталых лошадей почало быть». В связи с этим им предписывалось «телеги свои перебрать и лишните телеги и столы, и скамьи пережечь», а о наличии «лишних запасов» следовало объявить самому Голицыну, который обещал передать их «в пехотные полки», а затем, после окончания похода, возвратить обладателям^[825].

После завершения переговоров с Голицыным в крымском стане предприняли попытку переманить на свою сторону украинских казаков и гетмана Мазепу. 25 мая на пути отступавшей русской армии, на Днепре, в двух милях ниже от Шах-Кермена (Ислам-Кермена), были обнаружены «прелестные листы» от Батырши-бея, подписавшегося братом Тугай-бея. Письма были написаны / переведены каким-то выходцем из украинской среды, находившимся, видимо, на службе / в неволе у крымцев уже длительное время, поэтому текст их местами не совсем ясен. Батырша выражал желание Крыма жить с Войском Запорожским мирно и подчеркивал, что пишет Мазепе лист «щирым серцем». Он обращал внимание казаков, что «Москва» не доверяет им, разместив украинские полки якобы в середину походного порядка русской армии («Москва… веры вам не мает, по середини вас водит»), и даже хочет уничтожить все казацкое войско во время похода («мы так разумеем, що вас лише до Днепра дойшовши, ни одного доброго казака не заставлят, всих вас погублят»), тем более, что оно исполнило свою задачу, доведя армию Голицына до Крыма. Об этом свидетельствовали попавшие в плен к крымцам русские: «которыя москва тут впала, то на вас кажуть, що заднепрское войско нас до Крыму привело барзо добре». Соответственно Батырша указывал гетману, что теперь самое удобное время для разрыва украинских казаков с Россией, поскольку позднее уже такой возможности не будет: «тепер сами бачите и наши пути, чи коли тепер москве що не учините, то вже до самого света не учините». Крымцы готовы были помочь в организации антироссийского выступления, предлагая казакам дать знать, в какой момент и в каком месте можно атаковать голицынскую армию («зь якого боку нам до вас припасти позволяете, то мы на той край ударимо, чтоб вас вызволити»). Подобная акция, по словам Батырши, обеспечит казакам славу «на весь свет». В случае согласия он обещал прислать и письмо от самого хана, а казаков просил подать сигнал путем поднятия белого флага. В ответ крымцы должны были продемонстрировать свою хоругвь: «А вы свой знак, белую корогв укажите, коли хочите з нами до смерти мешкати, и свой знак вам оказую, жовтый конь, грива черная и хвост черной и корогва в три парусы, середней парус зеленой, а крайние парусы белые»^[826].

Помимо гетмана, отдельное письмо, похожее по содержанию, предназначалось старшине и казачеству. Батырша писал к ним «с ширым серцем», посылая «унижене поклон свой всей громаде малому и великому». Так же как и гетману, казакам сообщалось о речах русских пленных, радовавшихся, что казаки привели московское войско на Крым. Указывалось, что это не причинит вреда Крымскому ханству («нам война ничего не завадит»), но грозит погибелью всему войску: «саме о себе годайте, вас москва на якую речь водит, што водят вас за злость». Крымская сторона уверяла, что сочувствует казачеству и поддерживает его, напоминая о прошлых временах украинcко-крымского союза («мы за для вас барзо жалуем, бо сами знаете килко в товаристве были есмо, за для того нам жаль»). Завершая письмо, Батырша обращался к Войску Запорожскому, предупреждая его об угрозе превратиться в московских невольников и подчеркивая, что потом, когда русское войско отступит, татарской поддержки казакам уже не будет: «Памятайте, что будете в лыченых (видимо, лапти, от слова «лыко». — Авт.) по столах ходить, бо бунты лепше тут з нами вкупе чинити, неж меж городами, за сим войском мы не застанемся до самой Москвы»^[827].

Несмотря на то что ответа на указанные тексты, судя по всему, не последовало, Селим-Гирей все же отправил гетману Мазепе послание. В 1705 г. гетман в письме руководителю посольских дел Ф. А. Головину вспоминал, что уже после переправы через Конские Воды хан, находившийся за 10 верст от русского лагеря, прислал к гетману пленника, казака Полтавского полка, с «коварственным своим писмом». Он призывал соединиться с ним и «на рати» царского величества «союзным оружием ополчитися и устремитися», либо хотя бы просто «отступить» от русских войск, «не дая им ни единой помощи» и тем самым позволив крымцам «свободнее» их «преодолети и в намерении своем поганском совершенство получити». Мазепа якобы передал это письмо В. В. Голицыну^[828], хотя обнаружить его текста в архиве пока не удалось.

Отступление русской армии

В. А. Змеев спустя год заявлял, что русская армия отошла от Перекопа только лишь для того, чтобы запастись конскими кормами и водой, намереваясь подступить к перешейку вновь^[829]. Однако ухудшавшееся состояние войск, неудача крымских переговоров подвигли Голицына на то, чтобы объявить совершенное отступление. По выражению главнокомандующего, «если бы перестоять под Перекопью еще один день, и… ратных людей невозможно б вывесть… без великого страшного упадку». Отходить пришлось по усилившемуся безводью (Голицын писал, что «на Зеленой и на Черной долинах вод нет, а и в Колончаке самая нужная вода, копаны колодези, что невозможно таким ратем водою из тех колодезей удовольствоваться ни единого дня»), с боями переправляясь через Каланчак, поскольку отряды противника преследовали русское войско, вступали с ним в мелкие стычки и поджигали траву в окрестных полях^[830].

Отступавшие русские войска несли спорадические потери от обстрелов из лука и охоты татар на небольшие группы либо одиноких ратных людей, нередко отстававших от основного лагеря в поисках фуража или воды. Так, 24 мая «з боем и з лошедью» был взят в плен человек стольника И. И. Яковлева (из роты И. А. Дашкова) Петрушка Кондратьев сын Белой, попали в плен А. Иванов, человек стольника Ивана Большого Лихарева, двое людей стольника А. А. Мешкова-Плещеева, еще двое слуг стрелецкого полковника М. Ф. Кривцова, 25 мая — люди стольника Г. Г. Камынина (рота Б. Бутурлина) и др.^[831] Видимо, в связи с этим 25 мая В. В. Голицын еще раз повторил уже неоднократно издававшийся приказ московским чинам не отпускать своих слуг далеко от лагеря. Тем дворянским людям, кто «от обозу в далних местех поиманы будут», Голицын грозил смертной казнью, хотя для этого их надо было сначала освободить из плена^[832].

Начался падеж лошадей. 25 мая войску было объявлено, что «у болшого наряду (артиллерии. — Авт.) под полковыми припасы многие лошади пристают и за тем походу чинитца мотчание». В связи с этим ратным людям приказывалось облегчить груз артиллерийским лошадям и «для легости» взять «с тех казеных подвод зелья и свинцу и пушечных ядер сколко кому возможно», приказав их «весть… з береженьем»^[833]. О массовом падеже лошадей под большим нарядом главнокомандующий сообщал польскому королю Яну Собескому: войска отступали «чрез песчаные кочкары безводными месты девять дней, токмо для войска имея мало что воды на возах, а кони и волы под великими пушками от безводия истаявали». Лишь перейдя «чрез великие пески в кочкарах, будучи у Днепра», войска «отдохновение получили»^[834]. С. Глосковский сообщал, что по причине огромного падежа лошадей орудия приходилось тащить людям, из-за этого русское войско при отступлении проходило лишь полторы мили в день; пешими оказались также многие рейтары^[835].

Армия отступала вдоль Днепра, чтобы пополнять запасы воды. Опаясаясь, что крымское войско нападет всеми силами, Голицын отправил П. Гордона «с левого крыла с 7 региментами пехоты и несколькими конницы (хотя все спешились) стеречь арьергард». 26–28 мая московская армия миновала османские крепости на нижнем Днепре, но штурмовать их не решилась. 27 мая 400 лучших конников получили указание организовать засаду «в низине у берегов Днепра», чтобы взять языков, но затея провалилась (то ли потому, что турки из османских городков обнаружили засаду и дали знать татарам, то ли потому, что кто-то из русского отряда преждевременно выехал из низины), и они вернулись к армии «без единого пленного». Согласно отписке Голицына 30 мая (у Гордона — 28 мая, когда татары убили одного русского, а другого взяли в плен; в «Записке… мерным верстам» — 27 мая) от войска отстали преследовавшие его белгородские татары, черкесы и османские отряды из днепровских крепостей. 1 июня армия встала лагерем на р. Белозерке, откуда Голицын выслал сеунщиков с вестями о сражениях 15–17 мая, походе к Перекопу и переговорах с Крымом^[836].

Татарский пленник, пойманный позднее, также сообщал, что когда русские войска «от Перекопи… возвратились назад, и хан с ордою шол вслед за государскими войски до городков (османские крепости на Днепре. — Авт.); и увидя хан, что над городками промыслу чинить не стали, а пошли в верх Днепра, и он, хан, с ордами поворотился назад в Крым и тотчас розослал по всему Крыму с тою ведомостию, что государские войска возвратились назад». «И ныне де в Крыму у них велми о том удивляютца, что государские также многочисленные войска, быв у самой Перекопи и промыслу никакова не чиня, назад возвратились не ведомо для безводного места или для иного какова прилучаю», — заявлял татарин^[837]. Другие подобные свидетельства говорят, что отход русских войск от Перекопа был встречен крымцами с радостью: «а когда уведомилися, что назад… силы государские возвратились к дому, в том ж абие часу веселящеся, жертву по своему поганскому обычаю везде все татарове чинили, и тем татаром и турком в перекопском городе посаженным, хотя они никакова бою и нужды не имели, от турского салтана кождому плата по пяти левков прислана для впредь будущих времен для сохранения осады всякия»^[838]. А. Ишков сообщал: «А как войска царского величества ис-под Перекопи отступили и на другой день послал хан калгу с татары вслед для проведывания, бояся того, чтоб войска царского величества не обратились на них вдругорядь, а ему наказал, чтоб отнюдь боев чинить не велел, а сам хан, вышед, стоял для опасения ж у Колончака и после того пришед в Крым, на четвертой день хан и калга с татары молились Богу и почали быть безопасны»^[839]. Татарские пленные, взятые под Новобогородицком, утверждали, что Селим-Гирей сначала не хотел преследовать русскую армию, собирался отойти еще глубже в Крым, однако потом, получив донесения ее движения к турецким крепостям, выступил за Перекоп. В ханской ставке опасались, что русские войска предпримут штурм турецких фортов, поэтому крымцам был дан приказ следовать за ними на отдалении, не вступая в бой и не давая знать о своем присутствии. Убедившись, что штурма крепостей не будет, основные силы орды от Мечетной Каирки повернули в Крым (другие источники свидетельствуют, что стычки все же были)^[840].

В начале июня царские отряды последовательно перешли речки Карачекрак и Янчокрак, 6 июня переправились через Конские Воды. Тем временем 7 июня в Москве, полагая, что при выходе из Новобогородицка русская армия взяла с собой продовольствия лишь на один месяц, приказали послать оттуда вниз по Днепру «до порогов» 10 тыс. четвертей ржаной муки и столько же сухарей для отступавшего войска Голицына. 11 июня русский лагерь был разбит за 3 версты от переправы через р. Самару и недалеко от Новобогородицка, где на следующий день татарский разъезд численностью около 200 человек («крымские татарове и черкесы горские, и джаман саадаки») атаковал обоз. Согласно захваченным позднее татарским пленным, отряд этот был послан Селим-Гиреем от самого Перекопа вслед отходящему русскому войску «для языков и для добычи и проведать подлинно, станут ли войска царскаго величества Самарь реку переправливаться». Разведчикам удалось захватить десятерых русских солдат, заготавливавших сено. Однако вскоре нападавших настиг и разбил отряд стольника, ротмистра Леонтия Григорова с донскими казаками и калмыками, захватив знамя («данное от хана знамя большое») и шестерых (по отпискам Голицына) пленных. 13 июня Голицын отправил за разбитым неприятелем в погоню донцов и калмыков, которые взяли еще нескольких пленных и второе ханское знамя (возвратились в лагерь 15 июня). В тот же день армия переправилась через р. Самару, а на следующий день Голицын с другими военачальниками посетил церковную службу в крепости Новобогородицк. 17 июня войско пересекло р. Кильчень, а 23 июня вышло к р. Коломак, откуда гетман И. С. Мазепа с казацкими войсками двинулся на Украину^[841].

Завершение похода

19 июня с милостивым словом к В. В. Голицыну за второй Крымский поход был отправлен стольник А. И. Лызлов. В наказе ему предписывалось по прибытии в Большой полк посетить шатер Голицына, спросить его от имени царей о здоровье и похвалить, «что он, ближней боярин и оберегатель, и дворовой воевода, будучи ныне на их великих государей службе над крымским ханом и калгою и нурадыном и над всеми поганскими ордами, которые на полк ево ближняго боярина и дворового воеводы приходили, воинские промыслы великие и славные учинил и многих их поган побил и в полон поимал», загнав их «в Крым за самую Перекопь». После этого Лызлов должен был посетить Мазепу с той же целью — спросить о здоровье и похвалить за службу, что он «по совету» Голицына «в воинских делех о поиску над неприятели крымскими людьми непременное чинил попечение»^[842].

Буквально вслед за Лызловым 20 июня в войско выехал еще более важный гонец — ближний окольничий и наместник переяславский В. С. Нарбеков. В посланной с ним царской грамоте (из Посольского приказа) Голицына хвалили за то, что «такие свирепые и исконные креста святаго и всего христианства неприятели твоею службою неначаянно и никогда не слыханно от наших государских ратей в жилищах их поганских побеждены и поражены и прогнаны, и что явились они сами своим жилищам разорительми, отложа свою обыклую свирепую дерзость, пришед во отчаяние и во ужас в Перекопи посады и села, и деревни все пожгли». Сам поход именовался в царском послании «славной во всем свете победой»^[843]. Другая грамота из Разряда просто информировала Голицына о поездке Нарбекова, но в посланной оттуда же третьей грамоте, которую, судя по всему, также вез ближний окольничий, Голицыну предписывалось вместе с боярами и воеводами ехать к Москве «видеть… государские пресветлые очи», войску провести смотр и распустить ратных людей по домам^[844]. 27 июня Нарбеков прибыл в русский лагерь, на следующий день войскам было официально объявлено о царской милости и жалованье за участие в походе, а также о роспуске по домам. Сам окольничий был отпущен «от реки Мерла ис под Красного Кута» к гетману Мазепе^[845]. Второй Крымский поход завершился. Его участники получили различные награды: ценные подарки, деньги, новые поместья^[846].

4 июля для встречи главнокомандующего на Тульской дороге из Москвы выехал Ф. Л. Шакловитый. Встретив Голицына и его товарищей, Шакловитый должен был позвать их в съезжий шатер и уже в который раз спросить о здоровье и похвалить за службу («за храброе и мужественное… на то поганство ополчение»). После этого посланнику следовало объявить официальную милость и похвалу остававшимся с Голицыным войскам. Помимо этого, думный дьяк должен был обсудить с «оберегателем» некие дела по «тайному наказу»^[847]. К А. С. Шеину и воеводам остальных разрядных полков 6 июля с похожей миссией направили стольника М. И. Приклонского^[848].

Поход отряда Г. И. Косагова на крепость Горбатик (Арабат)

В одной из отписок В. В. Голицын сообщал, что вскоре после 7 мая послал «к Крымским юртам к речке Молочной и на Тонкие воды к Керчи и к Чунгару» Г. И. Косагова (который, в свою очередь, был товарищем сходного воеводы самого Голицына, Л. Р. Неплюева), придав ему «несколько тысяч… ратных людей». К этому отряду гетман Мазепа прибавил «регименту своего полковников с полки немалую часть»^[849]. В относительно недавно опубликованных письмах И. С. Мазепы содержится пересказ реляции, поданной ему участвовавшим в походе во главе украинских контингентов лубенским полковником Л. Н. Свечкой^[850]. Сама реляция также сохранилась и ранее не была введена в научный оборот. Характерно, что в ней говорится о действиях только лишь лубенцев и слобожан, а Косагов и его люди совершенно обойдены молчанием^[851]. Сохранилась также отписка В. В. Голицына с официальной информацией о походе на Горбатик^[852], которая не была опубликована Н. Г. Устряловым среди остальных отписок главнокомандующего из второго Крымского похода. Сопоставление этих двух источников — отписки Голицына и реляции Свечки (более обширна и информативна, поэтому играет более важную роль в наших представлениях о данной военной операции), которые в целом совпадают, позволяет реконструировать указанный военный эпизод кампании 1689 г.

Арабатская крепость располагалась у основания Арабатской косы, возле современного с. Каменское (Крымский полуостров). Впервые она упомянута в «Описании Украины» (1651) — труде знаменитого французского географа Г.Л. де Боплана, служившего одно время польскому королю. Он описывал Арабат как «каменный замок» с одной башней и частоколом, который перегораживал косу и насчитывал в длину около одной восьмой лье (около 500 м)^[853]. Примерно такое же описание оставил известный османский путешественник Эвлия Челеби, побывавший в Крыму в 1666–1667 гг. Он свидетельствовал, что Арабатская крепость была построена при хане Мухаммеде-Гирее IV (правил в 1641–1644 и 1654–1666 гг.), чтобы воспрепятствовать набегам казаков и калмыков. Челеби описывал ее как «большую и мощную каменную башню круглой формы» окружностью в 150 шагов с железными воротами, открывавшимися в сторону Крыма. Гарнизон составлял 150 секбанов (войско ханов, вооруженное огнестрельным оружием), при крепости имелся «отличный склад оружия», на стенах стояли пушки. Челеби писал также о железных воротах, открывавшихся в сторону Крыма^[854]. К 1689 г. Горбатик был еще более значительно укреплен, защищен рвом, соединявшим Сиваш и Азовское море, валом и каменной стеной с четырьмя новопостроенными башнями; оборону в нем держали татары и янычары. «А тот Горбаток основан зело крепок, — свидетельствовал Свечка, — начат от моря Озовского до моря Гнилова, валом и каменем высок и рвом глубоко перекопан, и вода из моря до моря пропущена и новых башен каменных четыре на валу опричь замку построены и пушки везде на приметных местах поставлены»^[855]. Ему вторил Косагов (сведения из отписки Голицына), видевший укрепление, окруженное стеной и валом, а также «из моря Озовского в Гнилое подле валу рвом пропускную воду»^[856]. По свидетельству пленного Агметко Чумалеева, допрошенного в Ставке В. В. Голицына 7 мая 1689 г., «в Арбаток городок, которой в Крыму за Тонкими Водами, присланы ис Кафы для опасения и малолюдства турской пехоты янычан тысяча человек, для того, что ведомо в Крыму учинилось, что з Дону вышли на море будары». Есть ли «с теми янычаны пушки», пленник не знал^[857].

Итак, в поход «с великим поспешением» отправились отряд Косагова, включавший харьковских казаков во главе с харьковским полковником Г. Е. Донцом и изюмских во главе со своим полковником (и сыном харьковского полковника) К. Г. Донцом, а также лубенские казаки Свечки. Вперед в качестве авангарда были высланы выборные казаки Лубенского полка (около 3 тыс. человек) во главе со Свечкой и изюмцы с К. Донцом, которые, подойдя около 14 мая к проливу Тонкие Воды^[858], разделявшему материк и острова, прилежащие к Арабатской косе (район совр. Геническа), переправились через него на лодках и даже на «возах», много из которых в ходе переправы было повреждено, высадились на косу и в течение двух дней достигли цели (как писал Свечка, «неусыпное имели опасение и поспех, едучи до Тонкой, где два дни и две ночи оную реку днем и ночью (переправляясь. — Авт.), поспешили косою меж морем Озовским и Гнилым чинити поспех и поспели под Горбатик с выборным войском»). Внезапного нападения на крепость не получилось. Как сказал казакам взятый в бою в плен «татарский абыз» Магмет, командующий укреплением, некий Ширим-бей (в отписке Голицына — Ширин-бей), узнал заранее про направляющийся к Арабатской косе отряд и успел собрать «людей на помочь ис Керена (Керчь? — Авт.), и ис Карасева (Карасу-базар. — Авт.), и из Старого Крыму, и изо всех своих поганских уездов турков, татар и янычен, а особливо ис Кепи имел при себе янычен две тысячи и триста орды кепинской». В дополнение к этим силам нураддин Азамат-Гирей прислал из Перекопа трех «мурз с ордами», а пленный, пойманный позднее за Сивашем, сообщил, что Ширин-бей послал еще и «по Нагайския орды, чтоб к нему пришли на помощь». «И так их сила поганская немалая в том Горбатке была», — резюмировал Л. Свечка. Более красочно описывала подготовку крепости к обороне отписка В. В. Голицына: «И уведав Ширим-бей, того городка владетель, приход к Орбатку ваших великих государей ратных людей, для обереженья того городка собрали с Керчи, с Кафы и с Карасова, и з Старого Крыма, и изо всех своих поганских поветов турков и татар, и янычан многих людей, да к нему ж прислал ис Перекопу нурадын-салтан трех мурз с розными ордами».

Подойдя к крепости 17 мая «в пяток о полудня», лубенцы, «конные и пешие, чинили бой до самой ночи, стреляя один на других ис пушек и из дробного ружья, а как к ноче смерклось, отступили в таборы свои, где той же ночи и все войско наше поспело». На следующий день, 18 мая, на рассвете к крепости подошел Косагов с харьковским полком. «А скоро дал Бог, свет в суботу рано вкупе все единомышленно при помощи Божией пеши под городом ошанцовалися, даже под самой вал и с самого утра до полудня силно к стенам чинили приступ и ис пушек и з дробной стрелбы на них били безпрестанно, а они непрестанно тем же способом на нас грозно и часто также стреляли», — писал Свечка в своей реляции. Ему вторил Голицын: «под городок блиско ошанцовались под самой вал и с утра до полудни ис пушек и из мелкого ружья, а неприятели так же с ними непрестанно, бились».

Осажденные не ограничились обороной внутри стен крепости, но после полудня решились на вылазку, храбро атаковав лубенских (со стороны Азовского моря) и слободских казаков (от Сиваша). Начался ожесточенный бой, местами переходивший в рукопашную схватку. «Собравшися они, поганцы, многолюдством, турки и татары, и яныченя конные и пешие из города вышед и поза городом через Озовского моря, одни на полк наш Лубенской, а другие также через Гнилого моря (так в рукописи. — Авт.) на полки изюмские и харковские ударилися и чинили с нами бои силные, понеже смешавшися одни с з другими даже до ручного бою». Отписка Голицына совпадает с этим свидетельством практически дословно: «и того ж дни о полудни те неприятели турки и татаровя и яныченя многолюдством, конные и пешие из города и позад городом чрез моря Гнилое чинили вылоску и бой великой и многожды мешались одни з другими до ручного бою».

В конце концов казакам удалось обратить атаковавших в бегство: «помощию Божиею сломили тех поган и побили их самих и коней их много, и седши на них, бусурман, гнали до моря Озовского и Гнилого, где и сами поганцы утопилися». Так говорила реляция Свечки. Отписка Голицына характеризовала бой как победу в более торжественных тонах, отмечая, что «бусурман многих побили и в полон поимали, и в город вогнали, и в море потопили». Свечка не был столь оптимистичен. По его словам, это не остановило турок и татар, и они вновь атаковали казацкие порядки до самой ночи («а потом еще поганскою своею силою прибравшись, в том же часу выправився на нас, бой великой до самой ночи с нами чинили и так понудилися в таборы свои ночью отступити»).

Встретив такой отпор («видя нашу несилу») и видя «многолюдство великое» противника, Косагов и казацкая старшина устроили совет, решив отступить от крепости, тем более что в отрядах начался падеж лошадей, заканчивалось продовольствие («кормом и водою войску и конем зело было трудно, и много на том месте пали з голоду, морскими черепашинами и соленою водою коней третия часть пропала»). Переночевав, казаки 19 мая, на праздник Троицы, отступили от стен Горбатика, преследуемые противниками, которые, как писал Свечка, «чинили с нами бой великой мало что не по весь день и до самой Тонкой за нами шли». Придя к проливу, казаки встали на ночлег, послав на двух лодках («липах») несколько десятков человек на разведку через Сиваш, в близлежащие села. Там был захвачен пленный «з двемя робятками с его ж сыновьями». Он якобы слышал от татар, что «много турков, татар и яначан побиты под Горбатком», на помощь которому «много сил татарских идет». Обратная переправа свершилась «с велкою трудностию на возах, на бочках чинили себе перевоз, понеже судов мало было». Отписка Голицына излагала историю отступления от стен крепости более кратко.

Переправившись через пролив, отряд двинулся на Чонгар и далее на Перекоп, надеясь застать там русскую армию и гетмана Мазепу и послав к нему 8 гонцов с реляцией о сражении на Арабатской косе. Однако они, приблизившись к перешейку, не встретили там царских отрядов, обнаружив лишь следы движения крымского войска («два великия шляхи татарския, на которых побег от Перекопи татарский как пронимался» к расположению русских войск). «А по сем, быв наши посланные под башнею Перекопскою, — писал Свечка, — и не завидя войск государских украинских… возвратились все восмь человек от Перекопи и не слыхали никакой стрельбы». Возвращаясь, посланцы натолкнулись на татарскую сторожу. Уходя от нее, они бросились в рассыпную, потеряли трех лошадей, а казак Малюта, у которого были письма к гетману, и вовсе пропал. После того как гонцы соединились с остальным войском и сообщили, что у Перекопа уже никого нет, в отряде поднялся ропот: казаки требовали отступления на р. Молочные Воды, что и было сделано. Отряд поднялся к устью Карачекрака, откуда Свечка наконец-то связался с Мазепой, выслав ему рассматриваемую здесь реляцию и жалуясь на нехватку провианта и большой падеж лошадей^[859]. 1 июня люди Косагова пришли к месту расположения главной армии на р. Карачекрак «в целости». Голицын, оценив результаты экспедиции позитивно, отправил в столицу «с сеунчом» стольника Илью Андреева сына Змеева и Михаила Косагова (видимо, сын Г. И. Косагова), который «был в том походе». Мазепа послал сеунщика к великим государям отдельно^[860].

О нападении на Горбатик в октябре 1689 г. в Батурине кратко поведал пленный «черный» татарин из «Горбатовского уезду». Несмотря на то что комендант крепости успел приготовить ее к обороне, в целом атака русских войск на крепость стала для населения неожиданной, ведь атаки армии Голицына ждали на перешейке: «и пришли они в недоумение, что государские войска на двое — под Перекоп и под Горбаток пришли». Пленник свидетельствовал, что «под Горбатком были бои многие и урон был на обе ж стороны, потому что в том городке были присланы ис Кафы прибылые турские янычане и воинских людей была знатная часть»^[861]. Окрестности крепости от набега пострадали мало («а уезду Горбатковскому разорение было малое, потому что тот уезд стал за Перекопью»).

После завершения второго Крымского похода думному дворянину и генерал-поручику Г.И. Косагову было объявлено царское милостивое слово: «да по ево ж ближняго боярина и оберегателя и дворового воеводы посылке, ты, думной дворянин и воевода, с ратными людми под турским городком Арбатком чинил промысл и под тем городком с неприятелскими людми бились и многих неприятелских людей побили и в полон поимали, а иных в город вогнали и в море потопили, а сам ты с ратными людми возвратились во всякой целости»^[862].

В своих отписках Голицын не раскрывает цели рейда отряда Косагова на Арабатскую крепость. Принимая во внимание, что начало похода состоялось еще до появления русской армии у Перекопа, следует предположить, что экспедиция Косагова носила характер отвлекающего удара, который планировалось нанести примерно в одно время с решающими боями главной армии против основных сил крымской орды. Голицын рассчитывал, что Косагову удастся прорваться в Крым через Арабатскую косу, оттянув часть сил хана Селим-Гирея с главного перекопского театра военных действий и вызвав панику у населения полуострова. Однако турецко-татарская сторона учла такую возможность, ведя разведку и своевременно усилив гарнизон Арабата. В результате застать врасплох крепость не удалось, а после упорных боев 17–18 мая, происходивших практически одновременно с боями в Зеленой и Черной долинах, которые вела основная армия, силы Косагова и вовсе отступили. Неприятель сумел организовать преследование, не дав нападавшим разорить окрестные территории. Все это показало готовность Крыма к обороне и подчеркивало высокий боевой дух противника, не собиравшегося пропускать русскую армию на территорию полуострова без боя.

Потери русской армии во втором походе

В одной из отписок, отправленных в Москву после начала отступления, Голицын подвел итог потерям, составившим более 1 тыс. раненых, 203 убитых, 41 пленного, 23 без вести пропавших (см. таблицу 4.12 на с. 240)^[863].

Таблица 4.12. Сводные потери русской армии во втором Крымском походе

	Раненые	Убитые	Пленные	Без вести пропавшие
Стольники	18	4	–	–
Стряпчие	6	–	–	–
Дворяне	3	–	–	–
Жильцы	3	1	–	–
Начальные люди	22	–	–	–
Смоленская шляхта	4	5	4	–
Гусары, копейщики, рейтары, городовые дворяне	256	34	7 (рейтары)	16 (копейщики и рейтары)
Солдаты, стрельцы и казаки	130	17	18	7 (солдаты и стрельцы)
Всего	4421	61	29	23
Казаки Ахтырского и Сумского полков	563	142	12	—
Итого	1005	203	41	23

¹ В источнике ошибочно — 441. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 479 об.

Данная сводка, к сожалению, не указывает ни конкретных полков, ни разрядов, и лишь выписанные отдельной статьей потери слободских казаков дают представление о действительно кровавой схватке, разыгравшейся в их обозе 16 мая. В целом данный документ может вызвать вполне резонный вопрос, насколько полно в нем отражены потери русской армии в майских боях 1689 г.

Ответить на него позволяют сохранившиеся в архиве Разрядного шатра Большого полка первоисточники указанной сводки — росписи потерь по каждому разрядному полку. Они не совсем полны: так, по Большому полку присутствуют только росписи московских чинов, смоленской шляхты, а также копейных, рейтарских и солдатских полков, однако по остальным разрядным полкам документы дают исчерпывающую информацию. Росписи потерь не составлены по единому формуляру — делопроизводители каждого разряда оформляли документ и сводили цифры так, как считали нужным. В росписях потерь Севского, Рязанского и Новгородского разрядов общим было то, что число убитых подсчитали по полкам, хотя каждый документ имел свои особенности. Наиболее подробным и уникальным из них была поименная и поденная роспись потерь Казанского разряда, которая, как было показано выше, дает возможность реконструировать характер и время боев, в которых участвовал этот разрядный полк.

По Большому полку присутствует именной список погибших и раненых московских чинов. В боях с татарами четверо стольников дворянских рот Большого полка погибло: А. И. Голенищев-Кутузов (15 мая), князь И. Л. Касаткин-Ростовский, И. В. Хитрово, И. С. Бутурлин^[864]; 12 было ранено: князь И. Я. Сонцов, Ф. Ф. Еропкин, С. С. Загряжский, князь И. О. Барятинский, А. М. Дмитриев-Мамонов, Д. М. Ртищев, А. Ф. Борков, И. И. Ознобишин, И. А. Пущин, И. В. Колтовский, Д. Е. Бахметев, М. И. Давыдов. Ранения получили также стряпчие В. С. Фустов, Н. С. Павлов и Ф. П. Скорняков-Писарев; дворяне Б. А. Коротнев, Н. С. Зеленой, жилец В. М. Дубенской. В указанную ведомость был также внесен один раненый курский калмык Иван Иванов^[865].

Все столбцы потерь написаны разными почерками и, очевидно, являются оригиналами, присланными по соответствующему запросу в Разрядный шатер Большого полка. Цифры этих отчетов отражают общее число потерь, представленных Голицыным в общей сводке, и особых причин сомневаться в их достоверности нет — фальсификация с целью эвентуального преуменьшения потерь требовала не только слаженной (и в походных условиях крайне трудно достижимой) работы канцелярий всех разрядов, но и не имела никакого смысла с точки зрения внутреннего делопроизводства Разрядного приказа.

В этом свете важным предстает еще один комплекс источников, касающийся потерь русской армии во втором походе — сказки командиров дворянских рот (а иногда служивших в них московских чинов) о потерях в своих подразделениях, поданные в Разрядный шатер Большого полка в большинстве своем к 29 мая. Всего сохранилось 55 таких сказок. Большинство из них сообщает о потерях одного-двух человек, да и то главным образом боевых холопов московских чинов, а не самих стольников, стряпчих, жильцов и дворян^[866]. При этом около 20 сказок и вовсе сообщают, что «ротные люди никто не убиты и в полон не взяты, да они ж ротные люди сказали, что люди их все в целости, никто не убиты ж и в полон не взяты»^[867]. Это не только свидетельствует о слабой вовлеченности Большого полка в боевые операции 15–17 мая, но и в целом коррелирует с общим невысоким числом потерь, представленном в других документах.

При этом следует подчеркнуть, что во всех указанных документах представлены именно боевые потери за май 1689 г. Количество небоевых безвозвратных потерь — умерших от болезней, обезвоживания и других причин — неизвестно, и установить его на данном этапе не представляется возможным, а любые заявления о его огромном количестве могут базироваться лишь на весьма общих суждениях источников. Так, например, С. Глосковский пишет, что встретившиеся ему казаки якобы не могли наговориться «o wielkiej klęsce w ludziach, tak w Moswkie, jako i w kozakach» («о больших потерях в людях, как у московитов, так и у казаков»)^[868]. Ему вторит И. Рейер, сообщающий о высокой смертности в армии Голицына из-за некачественной воды в речках после перехода за Самару^[869]. Однако делать какие-то количественные оценки на основе таких спекулятивных рассуждений невозможно.

Общее число потерь по разрядным полкам и отдельным формированиям Большого полка представлено ниже в табличной форме.

Таблица 4.13. Потери Севского разряда в боях 15 и 16 мая^[870]

Чины полковой и сотенной службы / полки		Тяжелораненые	Легкораненые	Убитые
Полковой сотенной службы		1	3	–
Копейщики		4	9	–
Рейтары	Полк подполковника Алферия Шневенца	2	4	–
	Полк полковника Томаса Юнгора	10	21 (в т. ч. 1 поручик)	2 (умерли от ран)
Солдаты	Полк подполковника Павла Беника	1	5	–
	Полк полковника Никифора Ширкова	1	4	–
	Полк майора Ивана Фоминцова	5 (в т. ч. один пушкарь)	18	2
	Полк Франца Фанголстина	–	2	–
Полк Исака Кобатова		1 стрелец и 1 драгун	1	–
Завоеводчик		–	1	–
Большой наряд		2 казака	8	–
Есаул		–	1	–
Всего		28	77	4
Общее число потерь: 109

Таблица 4.14. Потери Новгородского разряда (начиная с 15 мая)^[871]

Служилые люди / полки	Раненые	Убитые	Пропавшие без вести	Взятые в плен
Стольники	1	–	–	–
Дворяне	1	–	–	–
Жильцы	1	–	–	–
Прапорщики	2	–	–	–
Полк Михаила Челищева:
гусары	2	1	5	1
Полк А. Ф. Траурнихта:
копейщики	1	–	–	–
рейтары	11	8	–	–
Рейтарский полк Михаила Зыкова	1	4	–	1
Рейтарский полк Вилима Лексина	4	–	–	–
Рейтарский полк Ивана Барова	–	1	–	–
Рейтарский полк Захария Кро		3		2
Стрелецкий московский полк Семена Огибалова	2	–	—	7
Стрелецкий московский полк Ильи Дурова	–	–	4	–
Смоленский стрелецкий полк Ивана Буша	–	3	–	–
Смоленский стрелецкий полк Якова Камбеля	–	–	1	–
Солдатский полк Христофора Кро	5	–	–	4
Всего	31	20	10	15
Общее число потерь: 66

Таблица 4.15. Потери Рязанского разряда в разных числах мая^[872]

Формирования Рязанского разряда	Раненые	Убитые	Взятые в плен / пропавшие без вести
Стольники	2 (В. И. Игнатов и А. Г. Пасынков)	–	–
Начальные люди рейтарского строя	3 (полка Ивана Вреда ромистр Л. М. Борыков и поручик И. Б. Облов; казанский иноземец В. И. Федосеев)	–	–
Рейтарский полк Дорофея Траурнихта	1 рейтар	–	–
Рейтарский полк Ивана Кулика Дорогомира	1 копейщик и 1 рейтар	1 рейтар	–
Рейтарский полк Ивана Вреда	3 рейтара	1 рейтар	–
Солдатский полк Якова Эрнеста	1 солдат	–	1 служилый иноземец
Солдатский полк Николая Балка	–	1 солдат	–
Всего	12	3	1
Общее число потерь: 16

Таблица 4.16. Потери Низового полка^[873]

Городcкие / казачьи корпорации	Убитые	Раненые	Взятые в плен
Астрахань	3	4 стрельца	–
Уфа	1 казак	2 дворянина и 1 казак	1 казак
Царицын	1 стрелец	1 стрелец	–
Саратов	1 дворянин и 2 стрельца	–	–
Самара	1 стрелец	–	–
Яицкие казаки	2	5	1
Всего	11	13	2

Таблица 4.17. Потери Казанского разряда (15–24 мая)^[874]

Формирования Казанского разряда	Раненые	Убитые	Взятые в плен	Пропавшие без вести
Московские чины (стольники, стряпчие и жильцы)	5	1	–	–
Городовые дворяне	2	–	–	–
Люди Б. П. Шереметева, московских и городовых чинов	7	4	2	–
Рейтарский полк М. Болмана	4	–	–	–
Рейтарский полк Д. Цея	57	5	–	–
Рейтарский полк И. Гопта	73	–	–	–
Рейтарский полк Х. Ригимона	20	5	–	–
Копейная шквадрона А. Шарфа	22	–	–	–
Солдатский воронежский полк А. Девсина (Девсона)	1	–	–	–
Солдатский полк Е. Линстера (Липстрома)	9	2	–	2
Солдатский полк Б. Беника	29	–	–	–
Стрелецкий полк С. Кровкова	8	–	–	–
Пушкари	3	–	–	–
Белгородские станичники	1	–	–	–
Всего	241	17	3	2

Таблица 4.18. Потери смоленской шляхты и рейтар (начиная с 14 мая)^[875]

Служилые чины	Убитые	Взятые в плен	Раненые
Шляхта	4 (Н. Поплонский, И. Заезерской, А. Кирик, Ф. Жабровский)	4 (И. Чеславский, С. Торнавский, Ю. Белевич, С. Поплонский)	–
Рейтары	1	2	2
Всего	5	6	2
Общее число потерь: 13 человек

Таблица 4.19. Потери копейных, рейтарских и солдатских полков Большого полка^[876]

Полковые чины	Пропавшие без вести	Взятые в плен	Раненые	Убитые	Всего
Квартирмейстер	1	–	–	–	1
Копейщики	2		11		13
Рейтары	8	1	7	3	19
Солдаты	2	6	17	5	30
Всего	13	7	35 (в росписи ошибочно 36)	8	63

Если сравнивать суммарные потери всех росписей с опубликованной Н. Г. Устряловым сводкой Голицына, то цифры последней несколько ниже, что может быть объяснено погрешностями при подсчете. Так, согласно росписям, убитыми значатся 72 человека, включая четырех отсутствующих в таблицах стольников Большого полка (у Голицына — 61), ранеными — 458, включая отсутствующих в таблицах московских чинов и курского калмыка (у Голицына — 442), пленными — 34 (у Голицына — 29), без вести пропавшими — 25 (у Голицына — 23). Конкретные сравнения показывают, что, например, сильно разнятся данные по потерям Смоленской шляхты, хотя общая сумма потерь не отличается; или, например, в отписке Голицына ранеными значатся 18 стольников, тогда как по всем спискам таковых насчитывается только 16 (12 — в Большом полку, 1 — в Казанском разряде, 1 — в Новгородском, 2 — в Рязанском) и т. д.

К максимальному числу потерь, которое нам дают их росписи по разрядам, можно прибавить не учтенных ими боевых холопов московских чинов Большого полка. Таковых по сказкам московских чинов насчитывается: убитых — 8; раненых — 7, взятых в плен — 27, пропавших без вести — 4^[877]. Таким образом, общее и самое максимальное количество документально обоснованных потерь (с учетом сумцев и ахтырцев) будет следующим: убитых — 222, раненых — 1028, пленных — 73 человека.

Основание Новосергиевска

Стоя в Новобогородицке, Голицын отдал распоряжение И. Ф. Волынскому о сооружении еще одной крепости на р. Самаре. Тот получил приказ 15 июня и после осмотра близлежащих земель отыскал «самое угожее и крепкое и оборонное и у вод и у родников» место (см. цв. вклейку, рис. 10). Здесь, в урочище Сорок Байраков, выше Вольного Брода, был заложен город, получивший название Новосергиевск. Строительство шло в течение месяца, с 20 июня по 18 июля 1689 г., под руководством полковника Вилима Фанзалена, того же инженера, что проектировал Новобогородицк. К 1 июля был выкопан ров «и стен, и выводов зделано третья доля». Крепость была окружена родниками, лесами, тучными лугами и плодородными полями. Солдаты и рейтары под командованием Волынского возвели воеводский двор, приказную избу, погреб, 3 амбара, 50 изб для ратных людей. Город был меньше Новобогородицка — рассчитан всего на 500 ратных пеших людей. Он представлял собой четырехугольную крепость, окруженную рвом, валом и «щитом» (видимо, чем-то наподобие двойного палисада, пустоты между которыми были заполнены землей), с четырьмя выводами (бастионами) по углам. Земляной вал был обложен дерном изнутри и снаружи. «Мерою в пошве», то есть у основания, ширина вала составляла 8 сажен, высота — 2 сажени, высота «щита» с внешней стороны — полсажени, с внутренней — сажень; ширина «щита» у основания — сажень с аршином, наверху — сажень. На расстоянии в 2 сажени от городовой стены находился ров глубиной 5 саженей. На крепостной стене было оборудовано 50 раскатов и пробито двое ворот с башнями и «верхним боем»: в московскую сторону («Московские ворота») и к р. Самаре. Периметр стен составлял 376 сажен. Возле крепости предполагалось разбить посад, для защиты которого с трех сторон был сделан специальный окоп окружностью 600 сажен, укрепленный рогатками. В качестве гарнизона Волынский оставил в крепости стряпчего С. Анненкова с 300 солдатами и офицерами, «и с пушки, и со всякими полковыми припасыи с хлебными запасы». В дальнейшем в гарнизон планировалось добавить еще 200 стрельцов из полка А. Чубарова^[878].

Строительство Каменного Затона, Новобогородицка и Новосергиевска было важным средством военно-политического натиска на Крым, однако недостаточно эффективным в условиях отказа Москвы от серьезных наступательных мер в отношении османских укреплений в устье Дона и особенно — в устье Днепра.

Меры по обороне южных и юго-западных границ

В ходе кампании 1689 г. были приняты традиционные меры по обороне юго-западных границ, прикрывавшие правый фланг наступающий армии и ее систему снабжения. По совместной договоренности В. В. Голицына и И. С. Мазепы, достигнутой в конце февраля 1689 г. в ходе встречи в Севске, на Правобережную Украину для прикрытия Киева, Переяславля и иных «поднепрских городов» от нападений белгородских татар решено было направить двухтысячный отряд. Он должен был расположиться под Черным или Лебединым лесами «в крепких и пристойных местах» и «иметь всякую осторожность и безпрестанные по всем путем, где обыкли неприятели ходить, сторожи и проезды, чтоб неприятелей под малороссийские городы не допустить». Голицын направил для этой цели стрелецкий полк А. А. Чубарова, Мазепа — казаков киевского и переяславского полков во главе с полковниками Г. Коробченко (Коровченко или Коровка-Вольский) и Я. Головченко^[879]. Численность киевского гарнизона летом 1689 г. составляла 2,2 тыс. человек, включая жилой рейтарский полк полковника Я. Иваницкого (169 человек), жилой солдатский полк полковника А. Рубцова (539 человек), стрелецкие полки полковников С. Капустина (580 человек), И. Ушакова (533 человека) и А. Обухова (366 человек)^[880].

Меры эти оказались весьма своевременными. В самом конце мая из Белгородской орды под Киев двинулись 1200 ногайцев под предводительством Бек-мурзы Кантемирова сына Уракова, ища, «где б им достать ясырю или что случитца». По пути орда пленила безоружных казаков, шедших «для покупки соли» в Белую Церковь, а затем, «не займуя литовской стороны», ударила на «ближние места» под Киевом, захватив там «животинные» и «конские стада»^[881].

13 июня «в шестом часу дни» в Киев примчался «с отъезжего караула» рейтар Киевского полка, сообщив о появлении большого числа татар, переправлявшихся через р. Лыбедь. Воевода М. Г. Ромодановский немедленно отдал приказ «выстрелить из вестовых пушек для осторожности уездных и всяких чинов людей». Против татар были высланы подразделения киевского гарнизона: рейтары Я. Иваницкого, стрельцы С. Капустина, И. Ушакова и А. Обухова, солдаты А. Рубцова (Рубкова). В тот же день у русских войск «с теми татары за Лыбедью против Кириловского монастыря был бой», в результате которого «многих татар побили и скотцкие стада у татар отбили и взяли в языцех татарина» (отправлен к Голицыну 15 июня). Одновременно Ромодановский «наскоро» послал гонца к киевскому полковнику Г. Коровченко, расположившемуся с полком «для осторожности от приходу неприятелских бусурманских приходов» у Триполья (в 30 верстах от города), с приказом преследовать и громить отходящих татар^[882].

А. А. Чубаров в отписке Голицыну свидетельствовал, что 13 июня, двигаясь вместе с Головченко к Лебедину лесу, они соединились с киевлянами Г. Коровченко у урочища Кагарлык. В тот же день (о получении известия от Ромодановского здесь ничего не говорится) объединенный отряд обнаружил татарскую сакму, ведущую к Киеву, и начал преследование. В результате отходившие из-под Киева татары 16 июня были настигнуты русско-украинским отрядом под Ольховцем, недалеко от Капустиной долины. В ходе двухдневных боев неприятель был разгромлен, скот и пленные отбиты, в плен попали 20 татар, двоих из которых отправили к Мазепе, а тот, в свою очередь, переправил их к Голицыну. С сеунчом об этой победе был отправлен в Разрядный приказ И. В. Извольский^[883].

23 июня, стоя на Коломаке, Мазепа и Голицын определили («усоветовали и постановили») конфигурацию сил для прикрытия южных рубежей России («для опасения от неприятелских приходов») после окончания похода. В Новобогородицке должен был остаться полк И. Ф. Волынского, включавший в себя ратных людей других полков, которых Голицын и его «сходные товарищи» оставили там «за поздной приезд». К нему «в прибавку» оставался Острогожский полк (1,5 тыс. человек) во главе с полковником И. Сасом, пришедший из Батурина московский стрелецкий полк стольника Ф. Колзакова, а также сердюцкий пехотный полк Еремея Андреева. По р. Орели Мазепа должен был расставить 3 конных компанейских полка и 2 пехотных сердюцких. В Переволочне для контроля днепровских переправ решили оставить полк А. А. Чубарова, 500 киевских казаков Г. Коровченко и еще один пехотный сердюцкий полк. Войска, расположенные на р. Самаре и Орели, поступали под верховное командование И. Ф. Волынского и должны были идти к нему «для промыслу и поиску над неприятели» по первому зову^[884].

Как и в прошлом году, летом 1689 г. татары предприняли ряд нападений на Изюмскую черту, хотя, судя по всему, не таких интенсивных. В начале июня перекопский бей Шан-Гирей султан послал из Крыма Доймеш-агу с пятидесятью татарами «для языков с ведома хана крымского». По дороге на р. Самаре к небольшому отряду присоединилось 400 крымских и азовских татар и 50 запорожцев. Объединенный отряд двинулся под слободские города Изюмской черты — Змиев, Бишкин, Лиман. Один из крымских татар отлучился от отряда, чтобы напоить коня в Северском Донце, был пойман казаками и отвезен в Змиев, откуда местный воевода, стольник Семен Дурново, отослал его в Белгород. 26 июля он был допрошен «через огонь» (в связи со слухами об эпидемии в Крыму) в белгородской разрядной избе, после чего командующий Белгородским разрядом Б. П. Шереметев послал своему сходному товарищу, думному дворянину и чугуевскому воеводе С. Б. Ловчикову, распоряжение об усилении бдительности в слободских городах. Одновременно Шереметев приказал харьковскому полковнику Г. Донцу послать к Ловчикову харьковских казаков во главе со своим сыном Константином «для береженья тамошних городов от приходу тех и иных воинских людей»; сам харьковский полковник должен был готов выдвинуться «по подлинным вестям» с остальными казаками. Аналогичный указ был послан в Ахтырку к тамошнему полковнику И. Перекрестову^[885].

Несмотря на предпринятые меры предосторожности и своевременно полученные данные о татарских загонах, в июле небольшие отряды ордынцев все же смогли прорваться к городам Изюмской черты. 22 июля татары пришли под Бишкин, где захватили в плен «многих людей», в том числе казака Сергея Грицко, которого отвезли в Крым, а в конце месяца захватили 33 человека и убили семерых под Лиманом^[886]. Кроме того, небольшие татарские отряды разбойничали в мае и в августе южнее черты, в районе Тора^[887].

Взаимодействие России с польским союзником в 1689 г.

В 1689 г. австрийские войска вновь действовали успешно, нанеся в июле — августе и ноябре османам ряд поражений и освободив Южную Сербию. Это стало пиком успехов Священной лиги в войне с Портой^[888]. Польское войско ограничилось в 1689 гг. неудачным походом под Каменец-Подольский, а отношения Москвы и Варшавы в этот период свелись к взаимному информированию о военных операциях и отчасти — к обвинениям в невыполнении союзнических обязательств.

Перед отправлением в поход из Сум (то есть в марте 1689 г.), В. В. Голицын отправил в Речь Посполитую к коронному и литовскому великим гетманам С. Яблоновскому и К. Я. Сапеге краснопольского сотника Сумского полка Прокофия Андреева. 3 апреля он прибыл во Львов, явившись некоему «губернатору Гладковскому, которой правит на гетманском месте». Тот, ознакомившись с проезжими грамотами Андреева, в тот же день выделил ему подводы и назначил пристава до Варшавы. Подъезжая к Варшаве, сотник встретил покинувшего город крымского посланца. Андреев спросил у крымцев, «помирились ли они с полским королем или нет и посланник ему, Прокофью сказал, что миру между ими никакова не учинено и будет чинитца война». Позднее коронный подскарбий М. Замойский сообщил сотнику, что посланника велено отправить во Львов, где задержать, не отпуская в Крым.

В столицу Польши русский гонец прибыл 11 апреля и в тот же день был принят коронным гетманом Яблоновским, интересовавшимся ходом кампании и особенно строительством крепости на р. Самаре. Когда Андреев рассказал о раннем выступлении русских войск в поход, гетман спросил, «чем будут доволствованы войсковые лошади». Русский гонец сообщил о завершении строительства Новобогородицка и заготовке значительного числа продовольствия и фуража в «украинных» городах. Яблоновский также интересовался, кто возглавляет русское войско помимо В. В. Голицына. Получив ответ, он пожелал, «чтоб Господь Бог подаровал им всем бояром и воеводам с войски на тех врагов креста святаго победу и счастливое одоление». На этом аудиенция закончилась. Вечером того же дня сотник Сумского полка посетил русского резидента П.Б. Возницына в Варшаве, вручив ему письмо от главнокомандующего. Вместе они посетили на следующий день литовского подскарбия Бенедикта Сапегу, брата великого литовского гетмана, вручив ему «лист» Голицына для К. Я. Сапеги. По приказу коронного гетмана Андрееву отвели постоялый двор, приставили почетную стражу из гайдуков, щедро кормили и поили. Яблоновский, вручая русскому гонцу ответное письмо, заверил его, что «он на неприятелей креста святаго на Буджацкую и на Белгородцкую орды войска коронные соберет и постановит под Трембовлем в две недели», и будет информировать Голицына о своих дальнейших действиях. 15 апреля Андреев выехал из Варшавы, но на обратном пути встретил посланца Яблоновского, некоего Бунковского, возвращавшегося из Крыма в сопровождении ханского гонца. Бунковский сообщил, что Селим-Гирей ныне находится в Килии «над Дунаем», собираясь выступить с белгородскими татарами «против войск цесарского величества» и послав при этом «для охранения Крыма» от русского наступления калгу и нураддина. В стан русской армии Андреев возвратился 12 мая «на урочище Каирки Мечетной»^[889].

В доставленном Андреевым письме Яблоновского гетман выражал радость по поводу начала русской кампании и сообщал, что еще в конце марта (за две недели до приезда русского гонца) послал в польские войска «уневерсалы и указы, чтоб они совокуплялись и шли на рубеж и для того, как совокупятца, чтоб не празнывали». Гетман и сам собирался выехать к армии 15 апреля. В тот же день в расположение русских войск должен был выехать гетманский резидент, брацлавский стольник С. Глосковский. Яблоновский подчеркивал, что, несмотря на произошедший срыв сейма (сорван 1 апреля 1689 г.), король и Речь Посполитая прилагают все усилия, чтобы «общему союзу чинилося доволство и войски б на поле как лутчи и как скорея высланы были и промыслы б над неприятелем как совершеннее на сей войне за времени чинены были», тем более что по полученным в Варшаве известиям Селим-Гирей «со всеми своими силами обретаетца в Белогородчине». Коронный гетман хвалил Голицына за высылку отряда на Правобережье Днепра, к Черному лесу, для предупреждения возможных татарских набегов и информировал главнокомандующего, что также отправил в этот регион — под Белую Церковь и под Богуслав — «подлинные хорунгви». Он обещал послать командирам польского отряда приказ, чтобы они «с началником их царского величества тамошних войск пересылки о всем чинили». Кроме того, Яблоновский сообщал о твердом намерении Речи Посполитой не заключать сепаратный мир с Портой при посредничестве Крыма, а вести мирные переговоры только вместе и по соглашению с союзниками по антиосманской борьбе, включая и Россию (такие переговоры как раз начались недавно в Вене). В доказательство этих намерений он пересылал текст письма Яна Собеского крымскому хану^[890]. В указанном послании (от 25 марта н. ст.) польский король декларировал, что готов принять посредничество Селим-Гирея в заключении мира, несмотря на идущие в данный момент прямые переговоры с турками, но только от имени всех союзников, а не сепаратно^[891].

В ходе возвратного марша Голицын направил 15 июня из Новобогородицка (через Киев) в Речь Посполитую еще одного посланника — полковника М. Фливерка^[892]. Фливерк повез обширное письмо на имя короля, подписанное всеми русскими воеводами во главе с Голицыным. Подчеркивалось, что русское войско, придерживаясь союзных обязательств и «отвращая силы бусурманские хана крымского», вышло в поход «с великою трудностью» ранней весной, «не взирая на разлитие в реках чрезвычайных великих вод» и отсутствия корма для лошадей («шли мы дикими полями с великим поспешением, везучи с собою конские кормы до тех мест, покамест в полях травы явились»). Сам поход и сражения («кровавые бои») с крымцами 15–17 мая описывались в духе сеунчей на царское имя: русские войска бились «храбро и мужественно» и «те долины их бусурманскими трупами уклали и живых многих паимали». Численность войск противника оценивалась в 150 тыс. человек, при этом в Крыму остались лишь «старые да малые». После поражения хан заперся в Крыму и «злохитрым своим вымыслом Белогородцкую Орду и яман-саадака, и горских черкес, и нагайцов оставил в полях за Перекопою позади обозов наших, которые около нас травы зажигали и в добывании конских кормов помешку нам чинили». Сообщалось и о русско-крымских переговорах и их неудаче. Причина ее обосновывалась тем, что крымский представитель отказался признать полномочия В. В. Голицына заключать мир от имени Речи Посполитой, мотивируя это тем, что у «королевского величества с ханом уже мир учинен и посланники… королевского величества и ныне при нем хане в Перекопи обретаютца, которых он имеет вскоре к… королевскому величеству отпустить о том же миру». Это подтверждали и взятые русскими татарские пленники, однако В. В. Голицын подобные заявления «слушать у них не хотел», и «без общаго совету» с Варшавой «в миру… хану… отказал». При этом польская сторона упрекалась в полной пассивности в кампанию 1689 г. Опираясь на показания пленных, в послании королю заявлялось, что польско-литовская армия не оказала в соответствии со своими обязательствами никакого противодействия в отношении Белгородской орды, что давало хану Селим-Гирею свободу рук в отношении русской армии: «и приходу войск вашего королевского величества белгородцкие орды на себя не чают». Сообщалось и о походе Косагова на Арабат. Оценивая результаты кампании, русские воеводы во главе с Голицыным подчеркивали, что в ходе нее «всегда их поганцов ратные царского величества люди мужественно побивали и коней и ратную их збрую у них имали и с поля их збили и от обозов наших отогнали». Сам поход 1689 г. завершился «безо всякого упадку» царских войск^[893].

Фливерка сопровождал представитель гетмана И. Мазепы Яков Глуховец. Прибыв во Львов, Фливерк и Глуховец не застали там ни короля, ни гетмана Яблоновского, который выехал к Яну Собескому в его резиденцию Яворов. Они были приглашены на обед к коронному подскарбию М. Замойскому, который расспрашивал их о Крымском походе. После этого русские посланцы двинулись в Яворов к королю, прибыв туда 2 июля. Им были отведены квартиры, а вскоре посланцев посетил королевский секретарь С. Ружицкий, интересуясь характером привезенной ими корреспонденции. В тот же день Фливерка и Глуховца тепло («ласково») принял Яблоновский, расспрашивая о здоровье Голицына и его товарищей, а также с особенным интересом — «о поведении военном», то есть о событиях второго похода на Крым. На следующий день, 3 июля, Фливерк послал Глуховца к Яблоновскому с просьбой организовать аудиенцию у короля как можно скорее и отпустить посланцев без задержки. В ходе встречи коронный гетман, выслав всех присутствующих, еще раз расспрашивал Глуховца о походе Голицына наедине, ожидая, по-видимому, услышать, более подробный и неофициальный рассказ. Однако представитель Мазепы, если верить его словам, «говорил те ж речи, что и с полковником сказывали, подробну». Яблоновский заверил, что королевский прием состоится сегодня же. Действительно, вскоре после этого Фливерк и Глуховец, сопровождаемые чашником Андреем Слобоцким и порутчиком Войтехом Лаской, прибыли в королевский дворец. Собеский лично принял у них письма, поинтересовавшись здоровьем русского главнокомандующего и спросив, «как им поводилось в степной дороге». 5 июля Фливерк и Глуховец еще раз встречались с Яблоновским в присутствии русского резидента при польском дворе — Ивана Волкова. Гетман, «выслав всех своих дворян, говорил с ними на одине о военном поведении пространно». 6 июля, получив отпускную аудиенцию у короля и его письмо к Голицыну, Фливерк и Глуховец двинулись во Львов, где 10 июля вместе с Волковым побывали на обеде у выехавшего туда Яблоновского. 12 июля гетман вручил им свои послания к Голицыну («и отпустил их учтиво и приказывал ласково, чтоб они поклонились от него ближнему боярину князю Василью Васильевичю и всему ево товарству поздравствовали и кланялся многажды с учтивостью») и на следующий день посланцы двинулись в обратный путь^[894].

Польский король в ответном письме русским воеводам (от 16 июля н. ст. из Яворова) сообщал, что «с великою радостию и удоволствованием приемлет» известие о походе царских войск на Крым, но в то же время, комментируя их отступление от Перекопа, заявлял, что в случае принятия его стратегического плана 1686–1687 гг. кампания была бы более успешной. Собеский отвергал какие-либо обвинения в сепаратных переговорах с Крымом, утверждая, что все контакты Варшавы с противной стороной осуществлялись вместе с остальными союзниками, в том числе Россией, в ходе переговоров в Вене. Он указывал и на причины, сделавшие невозможным весеннее выступление польской армии: отсутствие подножного корма для лошадей ранней весной и отсутствие денег на военные расходы из-за срыва сейма («злоба людская, завидуя, мнится, счастливым христианским поведением, сейм нам толь зело потребен и толь долго протягнут, розорвала»), хотя король и компенсировал часть затрат из собственной казны. Собескому, по его словам, удалось вывести войско в поле, которое якобы «в готовости стоя, по всяк момент самых толко от велеможного князя дожидалось вестей» и ныне ждет известий о дальнейших военных планах Голицына^[895].

Действия крымцев после отступления русских войск (вторая половина лета — середина осени 1689 г.)

В июне 1689 г. взятые в плен под Новобогородицком татары сообщали, что еще во время стояния у Перекопа к Селим-Гирею прибыл османский чауш с приказом отправить войска в Венгрию, однако хан отказался, указывая на очевидную угрозу со стороны голицынской армии: «мне де свое кочевье оставя, стыдно чюжаго искать». Более того, Селим-Гирей напоминал сюзерену о необходимости прислать ему подкрепление для защиты своих владений. Однако уже в июне хан, «проведав подлинно» об отступлении русских войск за Самару и Орель, якобы готовился «итти войною на цесаря и на Венгерскую землю»^[896]. В июле взятый в плен крымский татарин рассказал в белгородской разрядной избе, что Селим-Гирея вызывают к османскому двору и он собирается выехать в Аккерман. Этому сопутствовали слухи, что «турской салтан сего хана хотел переменить»^[897].

К концу 1689 г. в Москве был получен ряд известий от шпионов и выходцев из плена, которые позволяют в основных чертах восстановить действия Селим-Гирея и его приближенных после отступления русского войска от границ Крымского ханства.

Пленный татарин Ненисупко рассказывал, что по возвращении Селим-Гирея в Крым (июнь) он пробыл там около месяца, куда «от салтана турского были к нему присылки беспрестанные, чтоб он с ордою шел в Белгородчину для того, что полские войска х Каменцу Подолскому пришли и около Каменца хлеб и всякие кормы все потолочили». Выступление Селим-Гирея на Буджак «по тем вестям»^[898] подтверждается и другими такими же известиями. Ф. Зароса, сообщал, что «по отходу войск государских от Перекопи от салтана турского прислан был к хану чауш нарочно с таким указом, дабы в Белогородчину выходил ис Крыму, перед которым хан, хотя отгаваривался своею в то время болезнию, однакож де видя, что тот чеуш без него отнюдь не хочет ехати, в несколко недель вместе с ним, чеушем, толко с своим самим двором ис Крыму в Белогородчину пошол болен». Через несколько недель вслед ему (Зароса утверждал, что перед праздником Покрова, то есть в сентябре) отправился калга, «собрав крымскую орду несколко на десять тысечь»^[899]. Пленный татарин Нарик Суфу, допрошенный в Батурине 18 октября 1689 г., не только подтверждал эти сведения, но и отмечал, что калга также медлил со своим походом, в то время как Селим-Гирей ожидал его «на границе волоской»^[900]. А Ненисупко уточнял, что где-то в сентябре хан «прислал из Белагородчины… в Крым Кара Мустафу агу с таким указом, что по присылке салтана турского велено выслать ис Крыму татар с села по 2 человека с калгою салтаном в Белогоротчину для того, чтоб волоские войски с мултянскими не пришли в противность ему салтану и чтоб из Белгородчины вступить в Волоскую землю»^[901].

Петр Волошенин, казак Прилуцкого полка, примкнувший к казакам Запорожской Сечи после окончания похода на Крым и участвовавший в посольстве сечевиков к хану (посольство прибыло в ставку Селим-Гирея на «Белгородчину» на шестой день после праздника Успения Богородицы, то есть приблизительно 21 августа 1688 г.), стал свидетелем того, как «пришол от салтана турского к хану такой указ, чтоб поспешил на помочь войскам его, которыи от войск цесаря христианского поражены». Селим-Гирей, однако, поначалу не спешил выступать на Балканы, оправдываясь тем, что «хоть ляхи прежде присылали послов своих, прося миру, а ныне с войсками своими пришли под Каменец, которым хотя отпор дати, понужден подлинно замешкать и для того он, хан, послал под Каменец с ордами белгородцкими Яла-Агасу белогородцкого». Однако вскоре из ставки султана последовал «другой указ, чтоб конечно без задержания с ордами пришол». На этот раз Селим-Гирей подчинился и «рушился оттуду х Килию и пошол на Венгров». Волошенин вернулся на Сечь на день Покрова (1 октября)^[902]. Данные свидетельства очевидцев о том, как хан, так и калга до последнего момента оттягивали выступление на помощь османам, несколько противоречат османским и крымским хроникам, которые более обобщенно пишут о том, что хан практически сразу после окончания кампании против русских войск (13 июля 1689 г.) отправился на помощь султану^[903]. Польский историк М. Вагнер, достаточно подробно описывающий польскую кампанию лета — осени 1689 г., когда коронное войско гетмана С. Яблоновского (около 25 тыс. человек) предприняло неудачные попытки осадить Каменец-Подольский (состав гарнизона: 4 тыс. янычар и 1,5 тыс. кавалерии при 227 пушках и 14 мортирах), не отмечает появление на подольском театре крупных татарских отрядов. В августе пришли известия о движении к Каменцу 5-тысячной орды, но в итоге татары у польского лагеря так и не появились, вплоть до отступления коронной армии. Во второй половине сентября — октябре польское войско располагалось на Волыни, строя планы перехвата сопровождаемого татарами каравана с провиантом и амуницией (так называемого захара), который, по слухам, должен был выйти из Молдавии на Каменец^[904]. Набег 60-тысячной орды, «страшно» опустошившей Волынь и Галичину в августе — сентябре 1689 г., о котором пишет В. А. Артамонов^[905], никак не вяжется с изложенными М. Вагнером фактами, которые говорят скорее о полной пассивности татар на польском театре военных действий в текущем году. Русские источники подтверждают эту картину, внося в нее ряд важных нюансов и показывая, что военные усилия и Москвы, и Варшавы, пусть и неудачные в конечном итоге, сыграли определенную роль в отвлечении активности Крымского ханства от балканского театра военных действий.

В целом действия Селим-Гирея начиная с июня можно реконструировать следующим образом. Пробыв в Крыму после возвращения из похода где-то месяц, он в конце июля — начале августа направился на Буджак по настойчивым просьбам султана, однако, судя по всему, сознательно оставил на полуострове крымское войско. Против осаждавших Каменец польских отрядов хан предпочитал действовать, посылая туда белгородских татар, что делало невозможным отправку сколь-нибудь значительных контингентов на Балканы. Наконец, после новых неоднократных напоминаний султана во второй половине августа Селим-Гирей отдал приказ о мобилизации для похода в Венгрию собственно крымской орды, однако из-за ряда проволочек выступила она поздно, не ранее сентября 1689 г. В октябре хан с войском все еще находился на границе с Молдавией. Все это должно было обусловить прибытие крымских и белгородских татар на помощь туркам достаточно поздно — в самом конце осени 1689 г.

Итоги Крымских походов

Контуры стратегии России в первый («крымский») период войны были следующими: путем прямого натиска армии, превышавшей силы Селим-Гирея, в условиях, когда последний не мог получить действенной османской помощи, в Москве рассчитывали принудить хана к переговорам и заключению нового договора на условиях, варьировавшихся от признания верховной власти царя до официального отказа Бахчисарая от ежегодных поминок. На реальное завоевание полуострова путем вторжения туда через Перекоп в Москве вряд ли рассчитывали. Включив в новую ханскую шерть обязательство не совершать набеги на Польшу, договор с которой был единственным обязательством, связывавшим Россию со Священной лигой, В. В. Голицын мог официально объявить, что цель, ради которой царское правительство решилось на войну, достигнута, а обязательства по союзному договору выполнены. Однако все эти замыслы разбились о военные неудачи Крымских походов и твердую позицию Селим-Гирея, занятую в ходе переговоров и 1687, и 1689 гг.

В рамках избранного подхода следует объяснять неприятие В. В. Голицыным предложений Яна Собеского об атаке на днепровские крепости или даже Азов, совместные действия против Белгородской орды и т. д. Лишь в критической ситуации, перед лицом полного провала кампании 1687 г., главнокомандующий хватается за планы взятия османских опорных пунктов в низовьях Днепра: с этой целью туда в июне посылается корпус Л. Р. Неплюева и Г. Самойловича; планы атаки на Казы-Кермен разрабатываются весной 1688 г. Однако, как только у Голицына возникает понимание, что угрозы русско-польскому союзу нет, что Речь Посполитая в силу своей военной слабости рассчитывает на любую поддержку и содействие со стороны России, планы наступления на днепровские крепости немедленно убираются под сукно. Подобные колебания можно объяснить стремлением избежать углубления конфронтации с собственно Турцией, что могло помешать выходу из войны в случае достижения соглашения с Крымом.

В связи с этим, с точки зрения «крымской стратегии» Голицына, взаимодействие с союзниками, в первую очередь с Польшей, носило второстепенный характер. Формально выполнив закрепленные за ней союзные обязательства, Россия в первую очередь думала о собственных интересах. Тем не менее, как было показано на конкретном материале, походы 1687 и 1689 гг., пусть и неудачные, в определенной мере способствовали сковыванию и отвлечению от других театров военных действий, в том числе польского, армии Селим-Гирея, хотя значение этих акций в рамках общей коалиционной войны Священной лиги с Турцией, конечно же, преувеличивать не стоит.

Несмотря на неудачу, кампании 1686–1689 гг. продемонстрировали возросший военный потенциал русского государства. И речь здесь не только о способностях государственной власти эффективно организовывать масштабные мобилизации войск и концентрировать необходимые припасы, но и учитывать и совершенствовать указанные процессы, что со всей очевидностью проявилось в ходе подготовки второго похода 1689 г., который удалось провести еще более организованно, учтя просчеты кампании 1687 г. В целом в ходе второго похода военная машина Московского государства смогла выполнить поставленную перед ней чисто военную задачу: преодолеть огромное расстояние по пустынной и ненаселенной местности, нанести поражение вышедшим ей навстречу крымским войскам и прорваться к Перекопу. Парадоксальным образом это продемонстрировало, что причины неудачи первого, «крымского», периода войны лежали в большей степени в политической плоскости, нежели в военной: изначально неверная стратегия не позволила эффективно использовать имевшийся в руках Голицына мощный инструмент российских вооруженных сил. Это имело далеко идущие последствия не только для самого главнокомандующего, свергнутого осенью 1689 г. и отправленного в ссылку. Огромные силы и средства, растраченнные напрасно, спровоцировали всеобъемлющий кризис военно-стратегического планирования и переход России к сугубо оборонительной стратегии в следующий период войны.

Рис. 1. Изготовление победоносного меча для Б. П. Шереметева.

Гравюра Л. Тарасевича. 1695 г.

Опубликована в издании: Terlecki P. Sława heroicznych dzieł jaśnie wielmożnego jmć pana Borysa Petrowicza Szeremety… [Чернигов], 1695. (Экземпляр в собрании Российской государственной библиотеки.) Гравюра символизирует приготовления к походу русского войска на днепровские крепости. На переднем плане изображены древнеримская богиня войны Беллона и воин в шлеме и доспехах (по предположению Д. В. Степовика — Марс), на заднем — кующие меч кузнецы. Над ними, по всей видимости, Юпитер, льющий воду с небес на наковальню. Поверху идет латинская надпись: «Fundit ut graviora efficiantur» («Изливает, чтобы [они] сделали [меч] тяжелее»), понизу: «illis talia semper» («им такое всегда»).

Рис. 2. Кампания 1687 г.

Рис. 3. Кампания 1689 г.

Рис. 4. Кампания 1695 г.

Рис. 5. Кампания 1696 г.

Рис. 6. Оборона Тавани 1697 г. Первый этап (конец июля — август)

Рис. 7. Оборона Тавани 1697 г. Второй этап (конец августа — начало октября)

Рис. 8. Театр войны 1686–1700 гг. Территориальные изменения по Константинопольскому миру 1700 г. и размежеваниям 1704–1705 гг.

Рис. 9. «Карта реки Днепра от линии Украинской, сочиненная до Малышевских островов, с показанием учрежденных форпостов и ретранжаментов, також и порогов» 1738 г.

Фрагмент из собрания ОР БАН (Основное собрание рукописных карт. Д. 161. Л. 1).

Литерой «О» обозначена «бывшая Старая Самарская крепость» (Новобогородицк), литерой «Р» — «Верхний Самарский ретраншемент» (Новосергиевск).

Рис. 10. Топографический план местности, где был сооружен Новосергиевск. 1869 г.

Из собрания РГАДА (Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 2. Л. 283).

Рис. 11. План осады Азова в 1695 г.

Из собрания РГАДА (Ф. 192. Оп. 3. Д. 35. Л. 2)

Цифрами обозначены: «1. Лагерь, выбранный его царским величеством для своей квартиры; в нем стояла армия, находившаяся под командованием генерала А. М. Головина. 2. Лагерь генерала Гордона, расположенный в 500 саженях от города. 3. Господина генерала Лефорта лагерь. 4. Две каменные башни, находящиеся с внутренней стороны земляного вала. 5. Бастион с каменной облицовкой. 6. Мина с двумя камерами, одна из которых под бастионом, другая в куртине того же самого земляного бастиона. 7. Еще два земляных бастиона. 8. Лагерь, примыкающий к Дону и находящийся под командой князяДолгорукого. 9. Земляной бугор, насыпанный армией Головина; бугор сравнялся высотой с азовским валом и в конце концов достиг до него. 10. Три редута, отрезавшие сообщение (осажденных) с сушей и водой. 11. Лагерь казаков. 12. Редут при двух мостах, охраняющий путь к каланче. 13. Казачьи шанцы. 14. Большой мост через Дон. 15. Две завоеванные каланчи. 16. Донской город, или Лютик. 17. Два редута, препятствующие нападению татар; две зеленые линии означают два старых вала, которые султан насыпал перед взятием Азова, другие лежащие между ними линии означают сооруженные в этом году апроши, редуты и батареи» (Источник: Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 1 / под ред. В. С. Лебедева. С. 260. Текст обозначений на плане был подготовлен Н. А. Баклановой).

Рис. 12. Портрет князя В. В. Голицына.

Неизвестный художник. XVIII в. Государственный исторический музей

Рис. 13. Портрет Б. П. Шереметева.

Неизвестный художник. Конец XVII в. Государственный Русский музей

Рис. 14. Портрет князя Я. Ф. Долгорукова.

Неизвестный художник. Копия XIX в. с портрета 1687 г. Государственный Эрмитаж

Рис. 15. План Казы-Кермена инженер-капитана Давида Гольцмана. 15 сентября 1698 г.

Из собрания РГАДА (Ф. 210. Оп. 19. Д. 198. Л. 67–67а)

Рис. 16. Фейерверк в честь взятия Азова в Москве 12 февраля 1697 г.

Гравюра А. Шхонебека. Из собрания Рейксмузеума в Амстердаме (Голландия)

Рис. 17. Ликование днепровских вод.

Гравюра Л. Тарасевича. 1695 г.

Опубликована в издании: Terlecki P. Sława heroicznych dzieł jaśnie wielmożnego jmć pana Borysa Petrowicza Szeremety… [Чернигов], 1695. (Экземпляр в собрании Российской государственной библиотеки.) Гравюра прославляет освобождение от турецкой власти нижнего течения Днепра, изображенного как воды, изливающиеся меж теснин (порогов). На горах расположены библейский пророк Давид и крылатый конь Пегас (по Д. В. Степовику). Вверху латинская надпись: «Non sine illis victoria atque applausa» («Не без них победа и рукоплескание»).

Глава 5 ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В 1690–1694 гг

Государственный переворот, отстранивший в августе — сентябре 1689 г. от власти правительство царевны Софьи, на некоторое время отвлек внимание московской политической элиты от военных дел. Это не означало прекращения боевых действий со стороны России. Однако походы на вражескую территорию осуществлялись, как правило, силами казаков и, в меньшей степени, находившихся на царской службе представителей различных кочевых народов. Их военная активность была напрямую связана с высылаемым московским правительством жалованьем. Кроме того, казаки играли роль буфера, мешая большим отрядам врага неожиданно подходить к засечным чертам Московского государства. В остальном же российское правительство сосредоточилось на обороне. В военном отношении главным минусом оборонительной тактики было то, что стратегическая инициатива оказывалась в руках противника, который в рассматриваемый период регулярно вторгался в российские владения.

С точки зрения дипломатии такая политика в ряде случаев оказывалась выгодной. Она позволяла во время контактов с союзниками по антитурецкой коалиции говорить о продолжении войны, а на переговорах с татарами (1692) утверждать, что во время походов крымских войск в «цесарские владения» государи ради дружбы с ханом не посылали своих войск «на Крым и под городки»^[906].

Из собственно московских войск основная тяжесть борьбы с противником лежала на Белгородском разряде, которым командовал Б. П. Шереметев. Боярин старался координировать свои действия с Мазепой. Российские и украинские войска постоянно оказывали помощь друг другу. Районы их военных операций часто пересекались. В одной из челобитных Шереметев перечислил противников, которые могли напасть на обороняемые им «государевы украинные города»: крымские и азовские татары, калмыки, черкесы, а также раскольники^[907]. Данный список очень близок к тому, с которым приходилось иметь дело войскам гетмана. Разница состояла лишь в том, что московским войскам практически не приходилось сталкиваться с белгородскими татарами, которые активно действовали на правобережье Днепра, а гетман на своей территории относительно редко имел дело с калмыками.

В целом характер боевых действий лучше всего описан в расспросных речах взятого в плен летом 1694 г. ахреянина^[908] Демьяна Ларина сына Башмака. Период описываемых им событий относится к 1689 — первой половине 1694 г.: «Под их великих государей украинные городы, пот Тор, и под Мояцкой, и под Изюм, и под Полатов для войны с пятнатцать походов. А озовцов, де, хаживало для войны человек по пятидесят, и по сту, и по полтораста, а болши, де, того озовцов в те походы не хаживало. А в старшинах, де, у них бывали озовские аги. И в те, де, походы взяли они в полон руских людей и черкас мужеска полу и женска человек со ста. Да он же, Демка, с озовцы со многими людьми ходил к синему Озовскому морю, к реке Берде. И на той, де, реке наехали черкас человек с триста и побрали их в полон. А те, де, черкасы приезжали на ту реку для соли. И роспродали тех черкас озовцом, а иных — за моря розных земель людем»^[909]. Аналогичным образом действовали другие группы татар, калмыков, черкесов, старообрядцев, украинских казаков Петрика.

В нашей работе отмечены все крупные походы противника, для отражения которых приходилось стягивать полки, стоящие в глубине российской территории, однако основная часть нападений отрядов численностью 50–200 человек, вероятнее всего, осталась не выявленной. Можно утверждать, что против России велась непрерывная «малая» война.

Находившиеся в распоряжении Шереметева войска сдерживали натиск больших отрядов или высылались навстречу противнику «по вестям». К примеру, 29 января 1693 г. один такой отряд был отправлен из Белгорода к Ахтырке (западная точка Белгородской укрепленной линии). Оттуда он ударил по подошедшим к Полтаве татарам, а уже к 13 февраля отряд возвратился обратно в Белгород^[910]. За две с небольшим недели служилым людям пришлось пройти на конях около 500 км. Очевидно, что в подобных рейдах силы в большей мере тратилась на переходы, чем на сражения.

Продолжались посылки служилых людей в Киев. По подсчетам В. С. Великанова, в 1690 г. гарнизон Киева насчитывал 2691 человек (рейтарский полк Я. Иваницкого, солдатский полк А. Рубцова и три московских стрелецких полка — С. Сергеева, С. Головцева и С. Капустина). В Киев посылались служилые люди из Москвы, а также из других городов — Кром, Трубчевска, Рыльска, Ельца и т. д.^[911]

В целом же нагрузка на московских служилых людей стала существенно меньше, чем в период дальних походов под руководством В. В. Голицына. Снижение бремени, лежавшего на ратных людях, выражалось в разных формах. В отдельные годы войска могли высылаться не на весь сезон боевых действий, а только на то время, когда ситуация становилась по-настоящему угрожающей. Так, 17 июня 1692 г. был обнародован указ о высылке ратных людей на службу в Белгород и Севск против крымского хана и «по возмущению вора и изменщика запорожеского писаря Петрушки (Петрика. — Авт.), которой бежал из Запорожья в Крым». Прибытие в места сбора войск назначалось на 15 июля^[912].

Правительство старалось дать отдых «ратным людям», которые вынесли на себе основную тяжесть службы в период походов Голицына. В частности, в 1693 г. в Белгород и Севск отправлялись те служилые люди «московских чинов», которые не участвовали в наиболее тяжелых походах предшествующего периода. При этом особое внимание уделялось «нетчикам», не явившимся в войска в прежние годы^[913]. Иногда высылалась только часть полка. Так, в июне 1692 г., по приходе вестей о татарском наступлении на Украину, туда было направлено 500 стрельцов из Стремянного полка и по 100 человек от каждого из других полков^[914]. В каких-то случаях служба в Белгороде и Севске оказывалась своеобразным наказанием. По свидетельству П. Гордона, из двух стрелецких полков, посланных туда 1 июня 1690 г., один, в «белых кафтанах», выслали по причине неблагонадежности^[915].

Борьба с противником «на государевых украинах» в районе засечных черт и в Поволжье

После Крымских походов воевода Белгородского разряда Б. П. Шереметев деятельно включился в организацию оборонительных мероприятий на южных границах. В 1690 г. он выслал в Разряд предложение о направлении вверенных ему войск на службу по черте попеременно. В декабре 1691 г. воевода писал в Москву, что отправил к черте полки из «ближних» мест, а из Белгорода не послал, отметив, что эти полки ему нужны на случай атаки внезапно подошедшего неприятеля. В документе говорилось, что далее полки будут посылаться в порядке очередности: «до перемены очередь свою отстоят, а на перемену им посланы будут иные полки, тож указанное число, и теми своими очередными переменами они устоновятца, и те полки по росписке моей, холопа вашего, будут обходитца и переменятца все поровненно, бе зо всякие им ратным людем тягости»^[916]. Остальные служилые люди, по приказу боярина, должны были оставаться по домам, не разъезжаясь из них и оставаясь в готовности к выступлению «по вестям». Отправка ратных людей на службу попеременно затрагивала и такой важный южно-русский форпост, как Новобогородицк. Так, 28 сентября 1694 г. из Белгорода в Новобогородицк был послан полк солдатского строя «очередные половины четвертые перемены, на перемену очередному ж полку вторые перемены». Перед отправкой производился смотр подразделения^[917].

Продолжалось строительство новых укреплений на Изюмской (Новой) черте, которые усиливали ее западный фланг. В 1690 г. по согласованию с Б. П. Шереметевым харьковский полковник Григорий Донец построил городки Нововалковой, в котором было поселено 100 черкасских семей, и Новая Водолага^[918]. Работы продолжились в следующем году. 29 сентября 1691 г. Шереметев писал в Москву, что дал ахтырскому наказному полковнику Федору Донцу указание, чтобы он «по черте худые места, откуда чаят неприятелских приходов, полку своево казаками починил». Из Харьковского полка в Белгород сообщали, что отремонтировали обвалившуюся крепость в Изюме, в обновлении которой участвовал и сходный воевода Семен Протасьевич Неплюев со своими людьми^[919].

С 1692 г. рейтарские и солдатские полки Белгородского разряда стали выдвигаться на Изюмскую черту регулярно^[920]. В целом в указанные годы крупных нападений противника на укрепления Белгородской и Изюмской черт, подобных тем, что произошли в 1688 г., не наблюдалось. Немалую роль в этом, как представляется, сыграла деятельность Б. П. Шереметева, своевременно высылавшего отряды на пограничье и организовавшего починку и укрепление отдельных участков Изюмской черты.

1690 г.

Оборонительная стратегия требовала не только выдвигать крупные контингенты войск на важнейших направлениях, но и предполагала посылку небольших отрядов в разные точки степного пограничья, в том числе в районы, удаленные от мест боевых действий, но досягаемые для неожиданных ударов небольших отрядов противника. Объектом нападения мог стать любой населенный пункт, суливший добычу. В июне 1690 г. татары напали на Изюм, разорив город с окрестностями^[921].

В августе отряд из Азова численностью около тысячи человек, в составе которого находились старообрядцы, подошел к Тору^[922], где располагались соляные промыслы. Староверов возглавляли П. Мурзенок и Л. Маноцкий. Русская речь и внешность позволили противнику, не вызывая опасений, подойти к торским жителям, которые шли обозом за дровами^[923]. Назвавшиеся донскими казаками старообрядцы начали атаку, в результате которой было захвачено около тысячи человек. В походе, кроме азовцев и старообрядцев, участвовали ногайские татары и калмыки батыра Малая. Последний отличался особой жестокостью. Он «у мертвых взрезывал груди» и всячески глумился над погибшими. В Азове старообрядцы разделили полон с азовцами и другими участниками набега. Из тех, кто по разделу достался Мурзенку и Маноцкому, семь человек смогли бежать и, придя на Дон в Черкасский городок, рассказать о случившемся^[924].

Наиболее тяжелый удар по московским войскам в 1690 г. нанесла чума. Мор начался в Новобогородицком городке на р. Самаре. От него умерли многие государевы служилые люди, в том числе воевода Новобогородицкой крепости окольничий Алексей Иванович Ржевский и его сын. Служилые люди разбегались из Новобогородицка и умирали по окрестностям. Болезнь сделала город уязвимым для пожаров, от которых в итоге выгорела половина Новобогородицкого городка. 17 мая Мазепа писал в Москву: «многие ратные ваши великих государей люде скончилися, а иные з Новобогородицкого города уйшовши, то по степах, то по байраках, то по лугах и островах днепровых тулалися и по тых розных местцах одны померли, а другие еще живо обретаючися, один од другого криются, з яких померлых на пустых оних местцах непогребение лежат тела»^[925].

1691 г.

В январе 1691 г. татары приходили под Орель и «людям тамошним починили шкоды»^[926]. В том же году отряд из трехсот горских черкесов, идущих в набег на «государевы низовые и украинные города», обнаружился в степи в 20 верстах от Царицына^[927]. 6 июня по пути из Саратова с ними столкнулся отряд казанских конных стрельцов во главе с сотником. Однако сражение не состоялось, во многом благодаря тому, что стрельцы ехали вместе с толмачом калмыцкого языка из улуса Аюки и отрядом калмыков в 100 человек («для сыску табуна», который был отогнан у калмыков от Саратова). «Увидя калмыков, те черкесы съехались с ними на переговорке и сказали, что и им до калмыков дела нет», поскольку «идут де они войной под государевы низовые и украинные городы, под Царицын». После этих переговоров отряды разъехались^[928].

Впрочем, такие встречи в степи, когда ни один из отрядов не имел очевидного преимущества и не желал вступить в бой, не были уникальными. В середине лета участники станицы^[929] донских казаков за четыре дня пути до Валуек на речке Деркуле видели отъезжий неприятельский караул, но в сражение с ними не вступили^[930].

К концу августа к Шереметеву в Белгород стали стекаться тревожные вести. Выходцы из крымского плена сообщили, что из Крыма 6 августа под «великих государей украины» для взятия языков посланы 200 отборных татар с двумя мурзами. После их возвращения в поход собираются идти нураддин и кафинский паша. Кроме того, Шереметев узнал, что орда, воевавшая под Белой Церковью, пришла к Казы-Кермену 15 августа, а потом переправилась на левую сторону Днепра «на многих перевозех». Поступили также данные о движении татар и старообрядцев вверх по Северскому Донцу. По этим вестям Шереметев разослал сходным воеводам указы о подготовке к отражению большого татарского набега^[931]. Однако ожидаемого нашествия не случилось.

Вместе с тем нападений отдельных отрядов приходилось ожидать в любой момент. 15 декабря небольшая группа татар внезапно появилась под Сидоровой Лукой у Маяцкого и, захватив пленного, ушла в степи. 20 декабря враг напал на пасеку на речке Береки в землях Харьковского полка, пленив одного человека^[932]. Все это заставляло держать гарнизоны в постоянной боевой готовности.

1692 г.

Зимние месяцы Шереметев провел на черте в Змиеве. Он посылал в разъезды небольшие отряды опытных служилых людей. Дозорщики отправлялись «к Мояцкому, и к Соляному, и за черту в степь к речке Берестовой, и до вершин Орельских и Самарских, и в ыные причинные розные места»^[933]. В итоге движения татар в степях замечено не было. 21 января вернулись посыльные с Берестянки и сообщили, что в степях выпало много снега и нечем кормить лошадей. Это заставило увести войска с черты^[934]. Отписка об этом была направлена в Москву с толмачом Посольского приказа Дмитрием Петровым 30 января, а в Белгород воевода вернулся 4 февраля^[935].

Чтобы узнать о планах татар, Шереметев 9 февраля послал под Перекоп на разведку и для захвата пленных крещеных калмыков и казаков. Отряд сумел подойти к самому городу, вступил недалеко от него в бой и в результате пленил пятерых перекопских татар. Троих из них калмыки привезли Шереметеву 17 марта, а двух отдали полтавским казакам. От пленных были получены сведения о том, что султан сменил хана (речь о смене Селим-Гирея на Саадет-Гирея III) и требует от нового крымского властителя летом вести войска в Европу на помощь против цесаря^[936].

Полтавские казаки после боя под Перекопом и раздела пленных расстались с калмыками и прошли западнее Перекопа к Черному морю. Здесь они атаковали татарские юрты, захватив большую добычу, двух мужчин и трех девушек, а также отбили пленных черкас. После этого отряд ушел от погони к Днепру, где неделю стоял в камышах между Очаковом и Казы-Керменом для отдыха^[937]. Приходящие в Белгород вести позволяли ожидать передышки от нападений больших вражеских отрядов. Однако уже 6 мая Шереметев выступил из Белгорода «по вестям»^[938].

В конце лета 1692 г. крымские татары и казаки — сторонники выступавшего против России и гетмана Мазепы Петра Иваненко (о его повстанческом движении см. далее) — напали на Новобогородицк. 7 и 21 июля воевода крепости С. П. Неплюев получил письма кошевого Ивана Гусака, кодацкого полковника Лукьяна Трипутина, полтавского полковника П. С. Герцика о выдвижении Петрика и калги с татарами в направлении крепости. Это же подтвердили прибывшие в крепость ватажники (занимались соледобычей) и местные жители (среди них Д. Савельев, получивший позднее за свои вести царское жалованье). Неплюев стал спешно готовить Новобогородицк к обороне: пушки на раскатах были защищены специальными «байдачными тесницами», промежутки между которыми заполнили землей, а в самих тесницах прорубили «окна» (на время перезарядки бойницы закрывались специальными щитами), для стрелков аналогичные тесницы с пробитыми в них бойницами были сооружены по всей линии городских укреплений; у трех городских ворот «учинены выводы со рвами углом, чтоб мочно было те выводы с раскату очищать и на тех выводах сделаны бойницы»; «в левой стороне Самарских ворот зделан тайник и выкопан колодезь и окола учинен острог»; для защиты колодца поставили две пушки; «от стены городовой перекопано в дву местех рвом и учинены валы и на волах бойницы». Чтобы вовремя обнаружить приход неприятеля «на роскатех и по стенам», стояли «караулы крепкие днем и ночью», караулы были расположены также у бродов выше и ниже города, при этом последний — Песчаный брод был защищен острогом. Чтобы укрепить сплоченность гарнизона Неплюев пошел навстречу просьбам 130 жилых черкас и выдал жалованье (более 15 руб.) их работникам — «бездомовным козаком» (31 человек), чтоб «по нынешней воровской петрушкиной прелести… от них не было какова согласия и злаго умыслу»^[939].

Крепость защищали Яблоновский солдатский полк полковника Петра Гасениуса (700 человек), Добринский солдатский полк подполковника Андрея Ролонта (400 человек, не считая больных), 60 казаков Ольшанской сотни Сумского полка во главе с сотником Михайло; 130 новобогородицких «жилых черкас», 31 их работников; 16 жилых солдат, 10 пушкарей, 50 казаков Кобыляцкой сотни Полтавского полка и 40 человек присланных Мазепой сердюков во главе с Дмитрием Мозирою, наконец — двое «жилых подьячих». Всего гарнизон насчитывал 1473 защитника (выше перечислены не все)^[940].

Передовой отряд неприятеля — 200 татар — появился в районе Новобогородицка, за р. Самарой, 23 июля «в первом часу дни рано». Крымцы «подбегали под самой город», появившись на противоположном берегу реки. Гарнизон открыл по ним огонь из пушек. Другой отряд противника атаковал брод ниже крепости, намереваясь «переправитца и ударить по сей стороне Самары под город». Увидев, что переправа охраняется караулом, противник отступил. Взять языков ему не удалось. В результате татары «ни мало ни в чем поиску себе не учинили и тогож числа отошли прочь»^[941].

28 июля подошедший к р. Самаре более крупный отряд — в 2 тыс. татар — смог овладеть Песчаным бродом и переправиться. «Караульная башня» на Песчаном броде была сожжена. Татары подъезжали «под город в самых ближних местех». Гарнизон открыл огонь из орудий, после чего «ратные люди конные и пешие» вышли из города «на стравку». Крымцы, не приняв боя, отступили. Их отряды до ночи кружили вокруг крепости «по степи и по курганом». Наконец, на следующий день под стенами Новобогородицка показались сам калга «с ордами и вор Петрушка с воровскими казаками во многом собрании». Войско расположилось «в лугах» на противоположной стороне реки, установив контроль над обеими переправами. Отдельные отряды неприятеля, как и в предыдущий день, переходили реку через броды, подъезжали к городу, гарнизон которого огрызался пушечной канонадой. Кроме того, С. П. Неплюев организовал и возглавил вылазку конницы и пехоты (последней командовал А. Ролонт) для взятия языков. Пленных взять не удалось, но неприятель вновь отступил от стен большого города и в отместку стал жечь складированные недалеко от Новобогородицка запасы сена. Ратные люди дали новые залпы «ис пушек и из мелкова ружья», на время отогнав поджигателей. Под покровом наступившей ночи татары все-таки смогли поджечь копны с сеном по обе стороны реки. Кроме того, они «в пасиках пчелы многия выломали и в огородах овощи и табаки выбрали и вытоптали»^[942].

30 июля войско калги и Петрика (20 тыс. татар и около 2 тыс. казаков^[943]) переправилось через Самару, разбив кош в двух верстах от Новобогородицка. Вновь последовали попытки отдельных казацких и крымских отрядов, подъезжая под город, взять языков. Неплюев посылал «за вал» на новую вылазку конницу и пехоту. Весь день была «стравка и стрелба ис пушек и из мелкова ружья». Попытки обеих сторон взять пленных и получить информацию о примерной численности друг друга успехом не увенчались^[944].

В ночь с 30 на 31 июля гарнизон Новобогородицка ожидал решительного штурма: «началные люди и козаки поставлены по городу по стенам и по роскатам и на воротех и на плецовых все в готовасти». Десять раскатов по обеим сторонам Самарских ворот прикрывал Яблоновский полк П. Гасениуса; Днепровские ворота защищал Добринский полк во главе с А. Ролонтом. Московские ворота держали сумские казаки под командой сотника Михайла. «Меж теми полки розведены были кобыляцкой сотни козаки» — 50 человек, а также присланные Мазепой 40 сердюков (Мазепиным казакам, видимо, в отличие от слободских, до конца не доверяли, опасаясь измены). Ожидания не обманули оборонявшихся: «в ночи с субботы на воскресенье, часу в третьем, во всеношное бдение, неприятелские люди и вор изменник Петрушка с воровскими козаками во многолюдстве пришли… к болшому городу». В штурме участвовало не все войско калги и Петрика, а лишь 2 тыс. казаков и 500 татар (по свидетельству пленных). Однако и это войско показалось обороняющимся многочисленным. Увидев «неприятелских людей во многолюдстве», русские ратные люди и казаки не стали оказывать сопротивление и «с валу и з ворот отходом отошли в меншой город». Неплюев объяснял это позднее тем, что «держать было того болшого города за малолюдством невозможно». Другой причиной отступления были сохранявшиеся опасения воеводы, что часть казаков может переметнуться к Петрику. Отряд крымцев и «воровских казаков» ворвался в большой город «и около всего меншого города учинили многочисленной окрик и с трех сторон города учинили стрелбу и приступали к меншому городу, и в болшом городе зажгли две башни и дворы». Начался также грабеж большого города, правда, без особого результата (лишь в одном из дворов было захвачено 50, по другим данным — 100 овец). Бой продлился до зари. Казаки Петрика и татары «во всю ночь к городу приступ… чинили», гарнизон отвечал пушечной канонадой и ружейным огнем. В особо опасных местах, где «неприятели чинили приступ», противника встречали сам воевода, а также Гасениус и Ролонт. На ночную вылазку Неплюев не решился («на вылоску ночью, не осмотря их неприятелских сил, итить было невозможно»), но на рассвете, поручив город Гасениусу, ударил из-за стен на противника во главе отряда из 300 солдат, 20 гетманских сердюков, 70 «жилых черкас» и 20 их работников, получивших царское жалованье. В результате русские и казаки «Божиею помощию и великих государей счастием неприятелских людей из болшого города выгнали и многих людей побили и переранили и языков побрали». В плен взяли «Петрушкина воровского полковника запорожского», бывшего атамана Стеблевского куреня, Кондрашку Михайленко и еще трех «воровских козаков»^[945].

По словам пленных, калга и Петрик не собирались брать Новобогородицк, а пришли к нему для добычи и грабежа. Этим, видимо, объясняется, что нападавшие отошли от города после первой же вылазки. Нельзя однако исключать и того, что мятежные казаки и татары рассчитывали взять город с наскока, но не готовились к длительной осаде. Этим вызвано их скорое отступление от Новобогородицка. 31 июля калга «с ордами и вор Петрушка с воровскими козаками» отошли к верховью р. Крымки, а в полдень и вовсе двинулись прочь от Новобогородицка на север, «под малоросийские городы»^[946]. Оборона Новобогородицка стала одним из самых значительных эпизодов кампании 1692 г. в Приднепровье, а по всей видимости, и одним из самых крупных столкновений за весь период 1690–1694 гг.

После ухода противника Неплюев сообщал, что в крепости осталось всего 813 человек, включая 17 «начальных» людей с подполковником. Вряд ли всю разницу между численностью гарнизона до и после осады можно принять как потери. Тем не менее необходимость увеличения гарнизона была очевидной, о чем воевода написал в Разряд. В ответ на требование Неплюева из Сумского (20 сентября) и Ахтырского слободских полков (28 сентября) были высланы по 300 казаков. Кроме того, последовал государев указ о направлении из Белгородского разряда на р. Самару 1000 человек «на прибавку». По состоянию на 10 ноября в Новобогородицке вместе с сумскими и ахтырскими казаками находилось 1390 человек, «и те де людишка худые и безаружеиные и многие из них малые робятишка». Затем это число сократилось до 1210 человек.

По новой просьбе Неплюева город было велено «беречь» гетману Мазепе. В ответ гетман писал в Москву, что не может обеспечить защиту этой крепости по многим причинам, а также о том, что туда надо отправлять великороссийские войска. В Москве вняли аргументам украинского властителя и разрешили гетманских войск в Новобогородицк не посылать. Мазепу лишь обязали оказать помощь городкам на Самаре в случае прихода противника и начала осады. К началу декабря в Новобогородицке вместе с подполковником Иваном Англером осталось 824 служилых человека Белгородского полка и 370 казаков Сумского полка. Гетман считал, что таким малым числом воинов в случае прихода противника защитить городки на Самаре невозможно. Он просил Москву о прибавке ратных людей^[947].

Тревожно было и на других направлениях. Появились сведения о планируемых противником диверсиях — казаки захватили сторонников Петрика и узнали, что тот посылал шпионов в Орель. Им было приказано поджечь город^[948]. Однако лазутчиков удалось схватить, после чего они были казнены «отсечением головы»^[949].

Противник приходил в российские владения также и со стороны Азова. В конце мая азовский военачальник Кубек-ага с азовцами и 40 калмыками ходили под Астрахань на Таевские Воды и взяли 130 человек полона. По утверждению донских казаков, информацию о том, куда лучше идти азовцам, прислали татары «юртовского Ишейки Кошкарина». Для этого татары отправили из Астрахани четыре лодки, якобы для промыслов. Из захваченных на Волге людей Фрол Минаев выкупил двух астраханских стрельцов и отправил их в Астрахань^[950].

Любопытно, что донские казаки знали о походе Кубека и предупреждали о нем московские власти. Однако предупреждение не возымело действия, поскольку предполагалось, что Кубек пойдет на города Белгородского разряда. Об этом из Москвы к Шереметеву писали 16 мая^[951]. Кубек-ага действительно пошел под Изюм и Тор с сотней азовцев и пятьюдесятью калмыками^[952]. Однако произошло это уже после его похода на Волгу.

1693 г.

В наступавшем 1693 г. российские власти ожидали новых походов крымских татар, связанных с попытками Петрика переманить на свою сторону украинских казаков. Уже в конце 1692 г. Б. П. Шереметев начал рассылку войск Белгородского полка на наиболее опасные направления. Раньше всего войска были отправлены под Новобогородицк. Еще в конце декабря новобогородицкий воевода Неплюев жаловался, что командированный к нему на помощь из Рублевки 13 декабря полковник Андрей Девсон к 26 декабря еще не прибыл^[953]. Однако уже 1 января Девсон привел в Новобогородицк 1002 солдат Хотмыжского полка^[954].

Курский полк сходного воеводы В. А. Змеева должен был идти к Валкам и, «разделяясь», стоять в Валках, Высокополье, Новой Перекопи и Мерефе^[955]. В Курске в распоряжении Змеева на 1 января числилось 498 конных и 63 пеших ратных человека^[956]. Воевода выступил в поход 4 января. 12 января он пришел в Ахтырку, а 16 января — в Валки. За прошедшие две недели его отряд существенно пополнился. Налицо имелся 1821 человек^[957].

Известия о приходе татар под Валки появились 28 января, когда к Змееву прибежали «с черты с урочища с вершины Орчика с пасеки Фомина Рога сторожи, а сказали, что де пришли к валу воинские многие люди татаровя и был с ними бой и на том бою из них один человек убит до смерти, а другой взят в полон». По этим вестям воевода послал людей к черте «для отпору, и промыслу, и поиску»^[958]. В то же время «ниже речки Берестовенки» татарский чамбул (около 100 человек) напал на рыбачивших там казаков Харьковского полка. Казакам удалось дать отпор, убив двух нападавших^[959]. Очевидно, это был небольшой отряд, отделившийся от татар ских войск, пришедших под Полтаву. В начале февраля 1693 г. отправленные в степь разведывательные отряды стали приносить известия об отсутствии каких-либо следов татар^[960].

Поволжье также было затронуто боевыми действиями. В 1693 г. по просьбе нижегородского митрополита Павла 20 стрельцов были посланы в алатырскую Печерскую пустынь на время престольного праздника Казанской Богоматери «для обережи от воровских приездов, покамест праздник минется»^[961]. В том же году сотня астраханских стрельцов посылалась к Черному Яру, поскольку пришли вести о возможном нападении врага на промышлявшие по Волге «рыбные вотаги»^[962]. Тревога не была ложной. Из Азова вышел трехтысячный отряд под командованием Кубек-аги, который состоял из ногайцев, черкесов и казаков-старообрядцев. Противник приходил под Царицын, подступал к Черному Яру, нанес удар в направлении Пензы. В ряде случаев, к примеру в Мокшанске, казаки-старообрядцы пытались застать врасплох местных жителей, выдавая себя за донских казаков^[963].

Особенно желанной добычей для азовцев стали купцы, задержанные на заставах под Царицыном из-за вспыхнувшей в Астрахани в 1692 г. эпидемии. К началу 1693 г. в 3–4 верстах от Царицына все еще стояли заставы. А весной, после того как открылось судоходство по Волге, воевода Кузьма Петрович Козлов приказал купцам идти обратно, вниз по реке к Астрахани и Черному Яру. Однако купцы надеялись на прекращение карантина и ушли от застав на Перелойский и Булгаковский острова. Воевода писал в караваны о приходе азовцев и велел идти на Черный Яр, но купцы проигнорировали его указания^[964]. В начале мая 1693 г. азовский Кубек-ага с кубанскими казаками и калмыками Аюки пошли к Волге. Они переправились на судах на Перелойский остров, где атаковали купцов и рыбные ватаги, захватив около 200 человек. Часть пленных была отдана Аюке в обмен на товары. Донские казаки, узнав о случившемся, пошли к Волге, но разминулись с противником в степи. В связи с этим набегом донцы особенно подчеркивали опасность кубанских казаков-старообрядцев, которые обеспечивали внезапность нападения: «Азовские люди и Кубек-ага их врагов креста Христова кубанцов великую помощь себе имеют к разорению християнскаго народа потому, что всякия пакости и разорения чинят все обманами»^[965].

Удары из Азова наносились не только в направлении Поволжья. В конце мая в турецкую крепость пришли улусные калмыки Байхин-тайжи (150 человек). Здесь они взяли «для приличья» (то есть чтобы их поход не выглядел как набег калмыков) 10 азовцев и пошли на Белгородскую черту под Ольшанск и Усерд. Калмыки бились с ольшанцами, взяли 700 лошадей и полон в 15 человек. Вернувшиеся затем в Азов калмыки позже еще несколько раз выходили на промысел небольшими группами. Донские казаки в связи с этим походом жаловались царю, что они не могут отомстить калмыком, поскольку тех защищают «низовые» воеводы^[966].

Небольшой отряд татар приходил летом под Палатов, где захватил трех человек^[967]. Тогда же калмыки наведывались под Острогожск, где отбили табуны и взяли пленных. Во время возвращения в Азов через «Донец… донецкие казаки, увидев, с ними бились» и убили четырех человек из их отряда^[968].

В конце лета — начале осени отряд калмыков в 30 человек ходил под Валуйки. На речке Белой с ними столкнулась казачья станица, направлявшаяся в Москву. Казаки убили двух калмыков и освободили шестерых русских пленных. В Валуйках бывших полоняников отдали воеводе, причем за пятерыми из них пришлось посылать подводы из города, так как они из-за ран не могли ехать дальше. Еще одного полоняника калмыки закололи, понимая, что его не удастся увезти с собой^[969].

1694 г.

В новом году «малая» война продолжалась. Вскоре после Рождества татары из Азова вместе с раскольниками под командованием Юмака-аги приходили под Соляной и взяли в плен двух торских жителей^[970]. В первой половине мая отряд татар в 30 человек во главе с Кубек-агой перешел с ногайской стороны Дона на крымскую у Пятиизбенского городка. Оттуда они пошли в сторону Палатова и Валуек^[971]. Неприятелю удалось отогнать табун лошадей и захватить десять пленных. Посланный из Валуек отряд догнать их не сумел^[972]. 19 июня жители Усерда заметили в степи 40 татар. Снаряженная за ними погоня также закончилась безрезультатно^[973]. Тем же летом небольшой вражеский отряд (50 человек) приходил за языками под Палатов, где ему удалось поймать двух человек, отправившихся за ягодами^[974]. Не все походы из Азова были столь удачны. Приходивший весной с во главе с Енакайка-агой под Тор отряд из 40 татар отогнал 7 лошадей, а пленников не взял^[975]. Это не было поражением, однако с точки зрения ожидаемой добычи поход себя явно не оправдал.

Крымские татары также приходили под «государевы украины». Весной перекопский бей посылал 72 человека под Карагай (возможно, Китай-городок) на р. Орель. Им командовали Абреим-ага (Ибраим-ага) и Кудаберды-ага. Татары взяли полон и пошли обратно к Перекопу. На Конских Водах на них напал отряд донских казаков численностью в 200 человек. Этих казаков еще в марте войсковой атаман Иван Семенов отправил «под Крым». Донцы случайно натолкнулись на свежий шлях со стороны «украинных» городов. Они взяли в плен 36 человек и отбили 17 человек «русского» полона^[976].

В конце июня донские казаки обдумывали план большой совместной операции с украинскими казаками. Инициаторами предприятия стали последние. Гадячский и полтавский полковники предложили донцам соединиться на Кальмиусе, как будто для рыбного промысла, чтобы азовцы вышли для захвата пленных. С украинской стороны в походе планировалось задействовать 10 тыс. человек. Однако донцы были вынуждены отказаться от обсуждаемого проекта, поскольку узнали, что по шляхам, ведущим к «украинным» городам, прошел большой отряд азовцев^[977].

Подробные сведения об этом отряде сообщил в Москве азовский янычар (из горских черкес) Айваск. Он сказал, что они с товарищами пошли из Азова самовольно «для добычи». В сборное войско, во главе которого стоял Али-ага, входили 170 служилых людей, 30 калмыков Аюки (под командованием Сазана, «ближнего человека» князя), 50 едисанских татар, а также двое кубанцев, присланных в Азов с лошадьми на продажу. Инициатором похода стал Сазан, который вызвался быть проводником^[978]. Нападавшие готовились ударить под городки Белгородской черты — Рыбный, Ольшанск и Усерд. Казакам удалось перехватить врага и, внезапно напав на них на стоянке, взять в плен 32 человека. Захваченных калмыков сразу же зарубили. Позднее в степи казаки разных городков захватили еще 26 человек из разбитого отряда^[979].

Позднее в Тамбовском уезде на р. Елани отряд донских казаков настиг и разгромил другую группу азовцев, ходившую на промысел, в составе 220 человек, к которым присоединились калмыки^[980]. Этот набег враги начали в августе 1694 г. с нападения на «верховые» донские городки. Здесь убили многих казаков и 8 человек увели в плен. После этого противник направился к Тамбову. Из Черкасска против них послали 200 казаков. Донцы, догнав татар в Тамбовском уезде, между речками Терса и Елань, вступили в ожесточенную схватку, в ходе которой погибло 8 казаков. Неприятеля удалось разбить и взять в плен 48 человек. В их числе оказалось 27 калмыков Аюки. Одного калмыка и одного азовца отправили к Москве. За взятыми в плен калмыками приехали люди Аюки и просили их отдать на откуп. Однако казаки отказались и тех калмыков при посланниках князя «ростаскали конми, привязав к хвостам по острову всех», хотя за пленных предлагали по 200–300 лошадей. Войско само заплатило за взятых в плен и казненных калмыков 250 руб. казакам, которые их захватили. В отправленной в Москву отписке донцы объяснили свои действия тем, что больше не хотят терпеть «измены» Аюки, поскольку за лето он неоднократно посылал калмыков и едисанских татар под Козлов и Сокольск^[981].

Самостоятельно (и более удачно) под Тамбов ходил насчитывавший две сотни сабель отряд джунгар тайши Цагана^[982]. Между Козловом и Сокольском они взяли большой полон «с жонами и детьми»^[983]. В начале осени 150 татар вновь приходили под Валуйки. Они разбили группу местных охотников, убив одного и 10 взяв в плен^[984]. В целом число подобных столкновений было весьма значительным.

В 1694 г. войска Белгородского полка выдвинулись в степь гораздо дальше, чем в предшествующие годы. С начала сентября к Шереметеву стали приходить известия о том, что орда из Крыма движется к российским границам. Мазепа сообщал о движении десятитысячного отряда. Из Чугуева воевода В. П. Вердеревский докладывал о вестях из Изюма: 8 сентября под селом Спеваковка перешел броды татарский отряд численностью в 5 тыс. человек. Позднее пришла информация, будто бы в том же районе за Северским Донцом появился отряд уже в 10 тыс. человек. 9 сентября Шереметев двинулся из Белгорода навстречу противнику с конницей и пехотой и 12 сентября вышел к укрепленной линии «у речки Мжа, меж Мерефы и Соколова».

На другие направления вероятного нападения были отправлены В. П. Вердеревский, занявший район Змиева, а также слободские казачьи полки. Узнав о движении российской армии, татары повернули вспять. Вдогонку им были отправлены казаки, которые не смогли догнать противника, повернув обратно у р. Чаплинки. 19 сентября Шереметев вернулся в Белгород и распустил полки по домам «без всякого утруждения»^[985]. Между тем в Крыму распространились слухи о новом московском походе на Крым^[986].

28 октября из Азова вышел отряд, которым командовали Темир-ага, Джуман-ага и Бошняк-ага. 13 ноября у Изюмского шляха они взяли в плен группу изюмских жителей. Харьковский полковник отправился за нападавшими в погоню, которая увенчалась успехом: враг был разбит, полон возвращен. Удалось также захватить вражеское знамя и пленных — пять татар и двух ахреян^[987].

23 декабря в Новобогородицке на торгу появился неизвестный, называвшийся «жителем черкаских городов». Однако его платье вызвало подозрение, поскольку было похоже на татарское. В ходе допроса удалось уличить лазутчика, выяснив, что он был послан из Ислам-Кермена (в его интерпретации — Шингирей) для проверки слуха, ходившего в Крыму, что будто бы московские полки на полуостров идут войной. В начале декабря нураддин двинулся к Перекопу из Бахчисарая, готовясь идти в поход, туда же из Казы-Кермена и Ислам-Кермена отправились ага и бей. Отправка шпиона в Новобогородицк быласвязана с подготовкой этого похода, который планировался после Рождества^[988].

27 декабря под Маяцкий ударили со стороны Донца татары, числом около 100 человек. Нападавшие захватили двух солдат, пятерых маяцких жителей и ушли под Царев-Борисов. За ними отправили погоню, которая оказалась безуспешной^[989]. Очевидно, это был еще один разведывательный отряд.

Боевые действия 1694 г. особенно ярко показывают, как взаимные опасения российских и татарских военачальников, ожидавших нападения противника, приводили к выдвижению войск и реальной активизации боевых действий. Происходило это вне зависимости от желания сторон. Как видим, фактически с 1690 г. война превратилась в серию локальных столкновений разной степени интенсивности, которые проходили на огромном пространстве. Тем не менее необходимо выделить и рассмотреть отдельно направления, на которых особую роль играли представители кочевых народов, подданных России, а также казаки. Боевые действия здесь имели заметную специфику.

Участие в боевых действиях калмыков, джунгар и других кочевых народов

Положение дел в степях Подонья и Поволжья в 1689–1691 гг. постепенно менялось не в пользу России. Еще осенью 1688 г. крымские послы приезжали к Аюке с подарками^[990]. Однако тогда склонить его на свою сторону татарским дипломатам не удалось. Зимой 1689/90 г. Аюка ходил на противников России — кумыков шевкала Тарков и их союзников горцев^[991]. Переоценивать значение данного похода для характеристики русско-калмыцких отношений не стоит, поскольку он был выгоден и самому Аюке. Этот правитель подчинил своей власти большую часть калмыков, кочевавших поблизости от российских границ. Москва рассматривала его в качестве союзника. На протяжении 1690–1694 гг. Аюка постоянно ссылался с Москвой, стремясь доказать, что военные столкновения калмыков с российскими подданными происходят не по его воле.

В то же время самые разные источники фиксируют постоянные торговые, дипломатические, а иногда и военные контакты Аюки с Крымом и Азовом. Все это свидетельствует о том, что фактически калмыцкий правитель придерживался нейтралитета, выжидая, кто окажется сильнее. К примеру, в апреле 1693 г. прибывший от Аюки посол жаловался крымскому хану Селим-Гирею на нападения казаков и предлагал летом совершить силами крымцев, ногайцев и калмыков поход под Казань и поволжские города. Хан отвечал, что этим летом должен идти в Венгрию. Вместо себя он предлагал в помощь калмыкам отряд черкесов, а также вручил символические подарки — саблю, коня со снаряжением, четыре пищали и немного золота^[992]. По сведениям османских источников, Селим-Гирей даже брал с собой послов «калмыцкого короля» во время визита в Адрианополь. Калмыки были представлены султану^[993].

Очевидно, что для успешных действий против Москвы предлагаемой Крымом поддержки было недостаточно. Нейтралитет, сохранявшийся благодаря отсутствию у Аюки сил, необходимых для борьбы с Россией, был крайне хрупким. Даже в периоды относительно дружественных отношений постоянно имели место мелкие стычки, которые служили негативным фоном и неизбежно время от времени перерастали в более крупные столкновения.

Донские казаки постоянно ожидали нападения со стороны Аюки. По их утверждениям, зимой 1690 г. люди Аюки стояли вокруг Азова «в собрании» и ждали прихода хана из Крыма. Калмыками было подготовлено для похода 1600 человек, однако если бы хан пришел, Аюка послал бы 10 тыс. калмыков. Только узнав, что хана не будет, Аюка прислал к казакам посланцев с предложением о мире^[994].

Одним из важных источников напряженности в русско-калмыцких отношениях были отъезды мелких калмыцких владетелей, недовольных Аюкой, на московскую службу. В начале 1690 г. откочевал на Дон к казачьим городкам Сереть-мурза, приведший с собой 300 человек «боевого люду», а также батыр Черкес со своими «улусными людьми», которых насчитывалось 500 человек «кроме жен и детей» (последний поссорился со своим братом при разделе отцовского наследства)^[995]. Им была обещана «государева милость»^[996]. Казаки рассматривали действия калмыков как выезд «на государево имя». Уже в начале 1690 г. Черкес вместе с донскими казаками участвовал в нападении на калмыцкие улусы^[997]. Так он стремился усилить свое влияние среди калмыков.

В документах из фонда «Донские дела» РГАДА события, связанные с Черкесом-тайшой, описываются следующим образом. В своих посланиях в Москву казаки подчеркивали, что Черкес с улусными людьми «шертвовали в кругу» (то есть приняли присягу). Им было отведено для кочевья место между Доном и Северским Донцом. Однако на Черкеса напал его брат Мункотемир, который убил 14 казаков и 30 калмыков, взял в плен многих черкесовых людей и верховым городкам «учинил разоренье». И хотя Мункотемира удалось отогнать, ущерб от его нападения оказался огромен. 2 августа 1690 г. в отписке из Царицына «по доезду толмача Микишки Алексеева», который посетил именовавшего себя тайшой Черкеса, сообщалось, что Мункотемир «со своими и аюкиными калмыками» увел 2000 человек с женами и детьми. После этого у Черкеса осталось всего 100 человек (очевидно, речь шла о годных к войне мужчинах). Из казаков погибли атаман Василий Кутейников и 10 человек рядовых казаков. При этом нападавшие потеряли 40 человек.

Черкес, боясь новых нападений, попросил построить ему городок на р. Бузуке, между Доном и Северским Донцом, на острове. По государеву указу 21 июля 1690 г. на Дон была послана грамота, в которой было велено удовлетворить просьбу калмыцкого тайши. Казаки построили городок и «обметали» его надолбами, а для Черкеса возвели собственные «хоромы». Кроме того, Москва потребовала от Аюки, чтобы он не посылал войска на Черкеса, которому, в свою очередь, были направлены грамоты с указанием о примирении с верховным калмыцким князем.

Аюка имел на происходящие события собственную точку зрения. Он писал в Москву, что Черкес после смерти отца осердился на брата и съехал на Дон с казной. Мункотемир не хотел кровопролития, а приходил, желая видеться с ним и говорить о деле. Казаки же с Черкесом его не пропускали и держали «в осаде». На дальнейшее сотрудничество Москвы с тайшой Аюка смотрел скептически. Он считал, что от Черкеса государям добра не будет, так же как и от Чагана, который сначала пришел на службу, а потом превратился в противника.

Казаки решили не оставлять без ответа поход Мункотемира на Черкеса и разорение казачьих городков. «Не стерпя задора аюкиных людей», они во главе с атаманом Филиппом Сулой ходили на калмыков, живших ниже Черного Яра на Волге и взяли 15 человек «калмыцкого и едисанского полона». На сторону калмыков встал астраханский воевода боярин князь Никита Иванович Приимков-Ростовский. Описал в Москву, что казаки явились под Красным Яром и «гоняют за татары с ружьем», а на заставе на Круглом острове «у гулящих людей» в лодке пойман казак, приехавший из стана донцов ниже Черного Яра, которые хотели идти на кочующих по р. Бузану татар. Воевода посылал к казакам для уговоров четырех стрельцов, однако те отказались менять свои планы. Тогда на казаков были посланы полковник Григорий Кохановский и два приказа стрельцов. Полковник, едучи к Красному Яру, взял в степи еще троих казаков, которые ехали «неизвестно для чего». В допросе они сказали, что отпущены с Филиппом Сулой. Встреча стрельцов с отрядом Сулы не прошла мирно. Явившийся в лагерь на Черном Яру Кохановский учинил жесткую расправу, разоружив донских казаков и бив самого атамана «смертным боем». Весь взятый казаками полон был отобран. Посланную Сулой в Астрахань делегацию, потребовавшую вернуть «ясырь», Н. И. Приимков-Ростовский распорядился бросить в тюрьму^[998].

В результате казаки лишились добычи и пленных, которых предполагали использовать для размена, чтобы возвратить плененных ранее товарищей. Они попытались найти управу на воеводу у царя, прося наказать его, чтобы «боярину и воеводе впредь неповадно было их менять на бусурманов»^[999]. В ответ казаки получили царское жалованье и запрет ходить войной на калмыков^[1000]. Сидевших в Астрахани казаков отпустили^[1001], однако удовлетворенными они себя не почувствовали.

Походы на калмыков продолжились. 23 июля Аюка присылал в Саратов Унитея-бакшу с сообщением, что в июле казаки угнали 500 лошадей и убили трех человек. Саратовский воевода стольник Данил Наумов жаловался в Москву, что 28 июля к Царицыну пришли 3 тыс. казаков и что если про приход казаков узнают калмыки, то они откочуют и не будет калмыцкого торга, а на Волге станет опасно. В другой отписке он информировал, что казаки ночью напали на калмыков и отогнали скот, многих людей убили и ранили. Очевидно, речь шла об упомянутой выше жалобе^[1002].

В итоге история перехода на российскую службу Черкеса сложилась для московских властей и Войска Донского крайне неудачно. Черкес, не получив со стороны Москвы поддержки, достаточной для борьбы с братом, решил покинуть Дон. 11 января 1691 г. казаки писали, что Черкес-тайша «со всеми людьми» великим государям «изменили» и ушли к Аюке. Соединившись с бывшими противниками, они хотят приходить под Черкасский городок войной. Ситуация усугублялась нахождением в это время в Азове 500 калмыков Аюки. Последующие сообщения были еще более неутешительными. Казаки писали, что калмыки приходят войной под верховые донские городки. В результате по Хопру, Медведице и Бузулуку «сделалось пусто»^[1003].

Черкес был не единственной проблемой в отношении между калмыками и донскими казаками. Другим раздражителем оставался Малай-батыр. По мнению казаков, Аюка специально «отпустил» его с улусом 300 человек и велел Малаю кочевать вокруг Азова. Сам же Аюка утверждал, что калмыки Малая отделились «самовольством». Весной 1691 г. вождь старообрядцев Л. Маноцкий «с товарищи» пришел в Азов с реки Аграхань, подняв в поход на Дон черкесов, ногайцев и калмыков Малая-батыра, общей численностью около 7 тыс. человек. Черкасск и другие городки ожидали их прихода, однако собравшееся войско разошлось, и поход не состоялся. Это не устроило Малая. В конце марта он приезжал тайно к казакам под Черкасск «для всякого дурна». Однако в это время казаки сами посылали «людей лехких молотцов» под Азов за языком. Одному отряду удалось захватить Малая. Его допрашивали «в кругу», а потом решили казнить. Батыр давал за себя откуп в 700, а потом в 2 тыс. коней. Однако ненависть казаков к нему была столь велика, что его «посадили в воду», отказавшись от предложенного табуна^[1004].

Окончание истории с Малаем и требования Посольского приказа подталкивали казаков к примирению с Аюкой. Однако проблем между ними оставалось слишком много. С Дона 1 июля 1691 г. писали в калмыцкие улусы с требованием к Аюке отпустить находящихся у него казаков^[1005]. По соглашению с московским правительством Аюка должен был без откупа отпускать попавших к нему царских подданных. На практике же у калмыков было слишком много возможностей продавать пленных южным и восточным соседям. Позднее боевые действия, в которые были втянуты тысячи человек с обеих сторон, только разрастались и наносили все больший ущерб участникам конфликта.

Поскольку с начала 1691 г. калмыцким набегам подверглись и другие российские подданные (башкиры, чуваши, черемисы), на улусы Аюки начались ответные нападения. Башкиры совместно с яицкими казаками убили 150 калмыков и еще 450 захватили в плен^[1006]. Московское правительство стремилось урегулировать отношения калмыков с другими своими подданными, добиваясь прекращения взаимных нападений. Оно начало переговоры и организовало обмен пленными, однако, как всегда в подобных ситуациях, виновного в нападениях было найти трудно. Бои в степи продолжились и в последующие годы, а сведения о тесных контактах калмыков с Крымом приходили все чаще^[1007].

Временем некоторого снижения накала противостояния стал 1692 г. В начале года казаки посылали к Аюке, «чтоб с ним замириться»^[1008]. Однако конфликт, как и в прежние годы, продолжал разгораться из-за походов тех калмыцких отрядов, которые, по утверждению Аюки, действовали независимо от него. Так, ушедший к Аюке Черкес уже зимой 1691/92 г. с 300 человек приходил в Азов. Он хотел, как станет Дон, прийти под Черкасск и бить татар с калмыками, которые «служат государю». Об этом в Черкасске узнали от калмыка, который был в Аюкином улусе и сообщил о планах Черкеса. Казаки выставили на опасных направлениях караулы. Узнав об этом, Черкес отказался от похода, вернувшись в улус к Аюке. Последние сведения передал перебежавший на Дон из Азова черкашенин^[1009]. В своих отписках в Москву казаки всякий раз подчеркивали, что все калмыцкие отряды действуют по воле Аюки. Между тем тот же Черкес мог прийти на Дон за калмыками, которых он считал своими. В это время 10 кибиток донских калмыков с женами и детьми бежали от казаков в Азов^[1010].

С противниками России Аюка поддерживал дружеские отношения, основанные на торговых интересах. Его люди постоянно пригоняли в Азов табуны лошадей на продажу. Аналогичным образом себя вели и кочующие по Волге астраханские татары, подданные московского царя^[1011]. Торговые операции периодически трансформировались в набеги. К примеру, в 1692 г. приходившие в Азов для торговли астраханские татары по пути домой напали на верховой Бабей-городок, убили четырех казаков и отогнали 150 коней. Узнавшие об этом казаки сами пошли в поход на астраханские юрты^[1012].

Донские казаки постоянно отслеживали все проявления нелояльности в отношении к Москве со стороны Аюки. В 1693 г. они сообщали, что в Крыму зимовало 300 калмыков Аюки, а также что Аюка послал в Крым Утусерина Кашку с отрядом в 900 человек, которые пригнали 5 тыс. лошадей^[1013]. Казаки жаловались, что калмыки Аюки постоянно приходят под городки, угоняют скот и ведут его на продажу в Азов, а казаки из-за государевых указов не могут им ответить^[1014]. Все эти сообщения должны были убедить Москву, что от Аюки великим государям «не столько службы, сколько измены»^[1015]. И тем не менее в декабре 1693 г. донцы сообщали в Москву о мире с калмыками^[1016].

Не следует забывать, что даже после ухода с Дона Черкеса калмыки оставались значимой частью сил Войска Донского. Их общее число доходило до 600 человек. В походах казаков участвовали также кочевавшие на Дону татары. Их число в документах не указывается, но представители служилых татар постоянно приезжали с казачьими станицами^[1017]. Так, 15 декабря 1693 г. в Посольском приказе юртовый татарин Ален Амамлыков подал войсковую отписку с Дона и сообщил, что привез выкупленного из плена рейтара^[1018].

Постоянные трения между калмыками и другими подданными московских государей не мешали московским властям зимой 1693/94 г. обращаться к Аюке с просьбой выделить людей для сопровождения из Терков в Астрахань царевича Арчила^[1019]. Весной 1694 г. калмыцкие послы просили в Москве награду за службу царю, на которую якобы выходило более 5 тыс. человек^[1020].

Однако подобные отношения продлились недолго. 1694 г. стал, по всей видимости, самым кровопролитным с начала десятилетия. Он начался с известий донских казаков о том, что зимой Аюка присылал своих людей в Крым для заключения «вечного» договора. Крымский хан предлагал дать Аюке пушки с пушкарями с целью похода «на государские украинные городы» текущим летом. Вместе с посланниками Аюка отправил на продажу 10 тыс. лошадей^[1021].

Донские казаки также сообщали, что один из людей Аюки с сотней всадников ходил в поход на русские земли вместе с кубанскими ногайцами^[1022]. Схваченных вместе с азовцами и ногайцами калмыков казаки разорвали лошадьми на глазах послов Аюки^[1023]. Столкновения калмыков Аюки с различными народами, находившимися под властью России, привели к тому, что калмыкам пришлось откочевать далеко на восток за Яик. Осенью 1694 г. в Москву прибыло новое калмыцкое посольство для установления мира^[1024].

Калмыки не были единственным кочевым народом, на отношения которого с Россией война оказала значительное влияние. Однако данная тема требует самостоятельного исследования. Отметим лишь несколько фактов, которые характеризуют общее положение дел. Так, контакты между российскими властями и джунгарами, вышедшими из Сибири к границам России в 1687 г., находились в тесной связи с состоянием русско-калмыцких отношений. Происходило это из-за того, что в 1688 г. Аюка породнился с джунгарским тайшой Цаганом. Сын Аюки взял в жены дочь последнего. По мере того как осложнялись отношения московских властей с Аюкой, изменялась и политика джунгаров. С конца 1688 г. появляются сведения о сношении крымцев непосредственно с Цаганом. Радикально политика джунгарского тайши поменялась уже после свержения царевны Софьи. В августе — сентябре 1690 г. Цаган атаковал городки донских казаков, полностью «вырубив» Высоцкий городок. С 1692 г. против джунгар вместе с казаками стали успешно действовать башкиры^[1025].

Эхо «большой» войны отзывалось в степях далеко на восток вплоть до Красноярска. На этой окраине степного мира никогда не было спокойно. Русские власти в данном регионе старались использовать противоречия между группами кочевников, стремясь привлечь их на московскую службу. В конце 1691 г. к перешедшему на московскую службу князю Шанде, возглавлявшему тубинцев (одна из групп енисейских киргизов), от джунгарских правителей приехал калмыцкий зайсан Бодохан. Его целью было примирить кочевые племена между собой и объединить их для совместных действий против России. В результате тубинский владетель не позволил красноярским служилым людям провести перепись своих людей и стал угрожать другим ясачным людям. В ответ красноярский воевода П. С. Мусин-Пушкин в начале 1692 г. начал поход против енисейских киргизов. Последние потерпели поражение^[1026]. С одной стороны, «измена» енисейских киргизов не была напрямую связана с действиями Турции или Крыма. С другой стороны, постепенный «дрейф» калмыков и джунгар в сторону противников Москвы заставлял степняков побуждать к войне с Россией другие кочевые народы.

Походы донских казаков

На донском театре войны произошедшая в 1689 г. в Москве смена власти привела к установлению временного затишья. После второго Крымского похода донские казаки сообщали в Москву, что мирные жители уезжают из Азова, опасаясь скорого нападения на город московских войск и казаков^[1027]. Однако без поддержки московских войск казаки оказались крайне ограничены в ведении наступательных действий, тем более что в кампанию 1689 г. они потеряли свои морские суда (были спрятаны в Миусе для дальнейших походов, но затем найдены и захвачены азовцами^[1028]). В результате в декабре 1689 г. между азовцами и казаками было заключено перемирие для обмена пленными^[1029]. Московское правительство также воспользовалось этим перемирием, чтобы возвратить оказавшихся в руках врага служилых людей. Об этом сообщили на Дон 6 мая 1690 г.^[1030]

В целом же в начале 1690 г. ситуация оставалась тревожной. Казаки ожидали возможного нападения со стороны крымцев, азовцев, ногайцев, ушедших на Кавказ старообрядцев. Последние были особенно опасны тем, что не понаслышке знали ситуацию на Дону. Это позволяло старообрядцам точно планировать свои действия. К примеру, небольшой отряд под командованием И. Шамина смог выкрасть у казаков и тайно переправить на Куму пушку. Шамина «с товарищи» казаки поймали и казнили, однако вернуть орудие было уже невозможно^[1031].

1691 г.

В 1691 г. казаки Войска Донского вновь стали объектом старообрядческой агитации. На Дон с Кумы приходили под верховые городки «для страху и прелести» старообрядцы атамана Семена Жмура «с азовцы и ногайцы». Отряд насчитывал 300 человек. Целью было не военное нападение, а именно вербовка сторонников. Против старообрядцев послали 1 тыс. казаков, после чего они отступили^[1032]. В 20-х числах августа татары, соединившись со старообрядцами, разорили донской Митякин городок и «с того жителей с жонами и детьми в полон поимали»^[1033]. В сентябре казаки ниже Гундоровского городка поймали ахреянина (очевидно, лазутчика), который рассказал, что перебежчик Демка Башмак предлагает паше и бею Азова идти на Изюм с отрядом в 2 тыс. человек, как только установится зимний путь^[1034].

Наступательные действия казаки возобновили весной 1691 г., когда отряд станичного атамана Кирея Игнатьева в 208 конных казаков и калмыков «заезжал» под Перекоп. Здесь, по сообщению казаков, им удалось перехватить отряд крымцев численностью в 300 человек, шедший в набег на русские земли, и пленить 35 татар. Позднее они столкнулись еще с одним отрядом в 80 человек, из которых 20 удалось захватить^[1035].

О подробностях похода в Москве рассказали пленные татары. Одним из захваченных был Магомет Алабердеев, «черный человек» Арабатского городка (Горбатика) уездной деревни Кулгутовы. Вторым — Мустафа Арасланов, служилый человек из Перекопа. Их послали по велению перекопского бея под Полтаву для захвата языков. Во главе отряда из 51 человека стоял Булат-ага. Под Полтавой 15 украинских казаков, которые были в степи «для звериной ловли», заметили приближающегося противника. Охотники дали залп, от которого погиб один татарин. Нападавшие решили вернуться обратно в Крым, оставив в степи для поимки языков 10 человек. На Молочных Водах 18 человек из Арабатского городка отделились. В этот момент на них напали донские казаки и калмыки, общим числом около 200 человек. От арабатцев казаки узнали, что отдельно идут в Крым жители Перекопа. Казаки атаковали и их. Неожиданным для арабатцев и перекопцев нападение стало потому, что еще раньше казаки разбили отряд перекопских татар в 400 человек, которые должны были караулить у колодцев подступы к Крыму^[1036]. 30 мая казаки вернулись в Черкасский городок, представив казачьему кругу 35 пленных^[1037]. В Москве поход Игнатьева оценили очень высоко. Казаков вызвали в столицу и 28 июня приняли во дворце. Им была предоставлена возможность «видеть государевы очи» и «подходить к руке». По государеву указу казаков было велено накормить и напоить вдоволь «романеею»^[1038]. Для приезжавших в Москву станиц это было редчайшим событием.

Военные действия донских казаков не ограничились диверсией под Перекопом. По ногайской стороне Дона были посланы 200 человек «и больше» конных, которые разбили в степи неприятеля, побили многих азовцев и взяли в плен 10 человек^[1039]. Кроме того, в конце мая 800 казаков на судах отправились в Азовское море, где «неприятельские жилища разорили и их побили, и живых с женами и с детьми в полон многих побрали и из неволи христиан многих освободили и вывезли с собою на Дон»^[1040]. Казаки писали в Москву, что, делая необходимые для этого похода 40 лодок, одолжились «великими деньгами»^[1041]. На момент отправки станицы в Москву флотилия еще не вернулась, однако азовский татарин, который «перекинулся» на Дон, рассказывал про них, что они разорили два улуса «черкесские и нагайские и многих побили и в полон побрали». На обратном же пути ниже Темрюка на реке Духони их осадили азовцы и черкесы^[1042].

1692 г.

Зима 1691/92 г. стала временем перемирия казаков с азовцами. Для донских казаков такие перемирия были частью военного быта. Они требовались для размена пленными и проведения торговых операций, в которых были заинтересованы обе воюющие стороны. Инициаторами перемирия стали азовцы. Казаки успокаивали московские власти тем, что «с азовцы они замирились тому ныне другой месяц в ысходе, за душами, а не за аманаты, чтоб розменитца на обе стороны невольниками, а сколько того перемирья будут держать, того не ведомо»^[1043].

С началом весны военные столкновения донских казаков с азовцами возобновились. В 1692 г. на 76 стругах в Прикубанье на Темрюк и Казылташ ходило 1200 человек. Здесь было захвачено 130 пленных и освобождено 200 русских людей. Второй морской поход этого года оказался менее удачным. Казаки столкнулись с флотом, который шел из Константинополя в Азов. Отступая, донцы совершили нападение на окрестности Азова: «около Азова всякое утеснение им чинили и на отъезжие их азовские караулы боем били ж и до смерти многих побили»^[1044]. Впрочем, нанести серьезный урон Азову казаки не могли, поскольку в это время гарнизон города составлял 7 тыс. человек^[1045]. Силы явно были не равны.

Крым также подвергался атакам. Предупреждение о грядущем нападении донцов на полуостров отправили жители Азова^[1046], а 5 июля стало известно, что казаки вышли на море и разбили три турецких корабля. На крымском побережье были выставлены караулы^[1047]. 10 июля в Бахчисарае узнали о том, что донцы появились под Балаклавой на 70 судах и обстреляли из пищалей идущий из Константинополя турецкий корабль, убив на нем четырех человек. Судну удалось уйти от погони «доброю погодою»^[1048].

Осенью Фрол Минаев решил совершить поход под Азов на 15 судах. На полпути к городу им попалась лодка азовцев с 10 людьми, шедшая вверх по Дону. Казаки решили, что это передовая охрана большого войска, идущего под Черкасск, и повернули обратно. Домой они вернулись 1 ноября. Опасения казаков оказались напрасными. Взятые в плен янычары сказали, что они вдесятером отпросились из Азова «за зипунами» под казачьи городки. Двое пленных были отправлены в Москву с казачьей станицей^[1049].

Предпринимались также и конные походы. Весной 300 казаков и калмыков ходили «на ногайскую сторону»^[1050], а осенью 30 казаков и 5 калмыков ходили под Азов за языками^[1051].

Турецко-татарское население Азова и окрестностей не оставалось в долгу, организовывая нападения на казаков. Летом под Гундоровский и Митякин казачьи городки приходили 100 азовцев, которые захватили в плен одного казака^[1052]. Более масштабный поход состоялся осенью. 1 октября калмыки с азовцами (100 человек) совершили пробный поход, целью которого, скорее всего, была разведка. В результате удалось угнать 200 голов скота.

26 октября под Черкасский городок, «собрався всем городом», пришло войско во главе с Кубек-агой, состоявшее из азовцев, ногайцев и калмыков, численностью около 500 (по другим сведениям — 1000) человек. Нападавшие разделились на двое. Одна половина пошла под Черкасский, другая — под Манычев городок в пяти верстах от него. Врага удалось заметить заранее. Его увидели казаки, которые ходили охотиться на лисиц. Поднятая ими стрельба позволила объявить тревогу. Когда азовцы, отогнав от города конные стада, подошли к р. Аксаю, Минаев ударил им навстречу, а маныцкие казаки — с тыла. Уйти удалось немногим. В плен взяли больше 100 человек (по другим данным — 50 или 60). Захватили даже раненого сына азовского бея, который в плену умер. Самого Кубек-агу ранили, перебив руку из пищали. После битвы еще три дня казаки ловили на Аксае спрятавшихся в камышах азовцев: «здоровых брали, а раненых рубили». Пленных заковали в кандалы и держали за караулом. Тогда же был взят в плен аюкин калмык. Его не стали отдавать на откуп, а «повесили на якорь». В это время из плена из Темрюка вышел на Дон некий казак. Он говорил, что, проходя мимо Азова, слышал «великой мужской и женской и рабячий голос, кричат и плачют»^[1053]. Так в Азове горевали о погибших.

Причиной столь сокрушительного поражения стала самонадеянность азовцев. Они угнали от Черкасского городка коней и были уверены, что конная погоня за ними невозможна: «малым людем велели табуны гнать, а сами, остановясь для посмеху и поругания, и говоря “уже де ис Черкаского за нами погони никакой не будет конной, все пеши остались”»^[1054].

Осенью 1692 г. у донских казаков появилась еще одна проблема. Часть старообрядцев, живших у Каспийского моря на Аграхани, перешли на более близкую Кубань: «Аграханцы Левка Маницкой с товарищи с 200 человек пришли от шевкала на Кубань-реку, к вору к Савке Пахомову, которых перевел азовский Кубек-ага с азовцы. И хотят им зделать городок близь моря у Черной протоки, чтоб казаком на море ход затворить и помеху чинить, и до неприятельских жилищ не допускать». В этом сообщении отмечалось также, что часть старообрядцев Маноцкий привел с собой на Кубань насильно. Об этом известили двое бывших аграханцев, бежавших в Черкасск^[1055].

1693 г.

В июле 1693 г. на Дон из Москвы была отправлена грамота с требованием разорить городок, построенный на Кубани казаками-старообрядцами. Однако сведений о том, состоялся ли такой поход, нет^[1056].

Сами донские казаки постоянно сталкивались с бывшими соотечественниками. В конце сентября на Дон приходили азовцы с кубанцами и черкесами численностью до 3 тыс. человек^[1057]. Этот поход имел целью переманить с Дона на Кубань максимальное число казаков. И действительно, из городков около 15 голутвенных казаков перешли к кубанцам. Видя «шатость» в верховых городках, казаки выступили против азовцев, и те отошли^[1058]. Позднее из Крыма на Дон пришли «салтан с татарами и раскольники», которые сожгли Камышников городок. На помощь из Черкасска отправляли казаков, но они уже не застали противника^[1059].

Появление раскольников на Кубани создало для донских казаков еще одну проблему. «Раскольничий» деревянный городок был поставлен за Кубанью на том месте, где казаки раньше проходили под турецкие и ногайские городки. «А ныне проходить тем местом стало им трудно». У старообрядцев явно сложились хорошие отношения с Кубек-агой, которому они подчинялись. Временами Кубек-ага сам жил в казачьем городке. Туда для обороны даже были выданы пушки и поставлены янычары^[1060].

Казаки, как и в предшествующие годы, ходили на территорию противника. Уже в конце июня, еще до получения государева жалования, они пошли на противника на судах и степью на конях^[1061]. В начале октября 500 казаков и калмыков посылались «от войска» под ногайские места. Они столкнулись с ногайцами, которые возвращались из совместного с азовцами и кубанцами похода с полоном. В результате в плен попало 36 ногайцев. Кроме того, казаки отбили 22 русских полоняника^[1062]. В конце осени казаки заключили с азовцами традиционное перемирие для обмена пленными и торговли^[1063].

1694 г.

Весной 1694 г. на Азовское море отправилось 150 человек «судами». Действия этой ватаги носили разведывательный характер. После ее возвращения планировалось вновь «итти на море всем войском большими судами»^[1064]. В большой поход отправились 1 тыс. человек на 60 судах во главе с атаманом Б. Даниловым. Целью вновь стали Темрюк и Казылташ. На этот раз кубанцы заранее получили сведения о походе казаков. Окрестные ногайские и черкесские села оказались покинуты. Донцы выжгли их, а потом безуспешно штурмовали городские укрепления. На обратном пути казаки, как и в 1692 г., столкнулись с турецким флотом. Донцам удалось пробиться сквозь корабли противника, при этом казаки «били на них боем, на те суды, и отбили один корабль беломорских кораблей, и при том корабле будучи, тумбас отбили»^[1065].

После столкновения с вражеским флотом казачьи суда ушли в Миус, где были затоплены для лучшей сохранности. Азовцы по следам разыскали место затопления и сожгли найденные струги. Это создало у них ощущение безопасности со стороны моря. Однако вскоре казаки вновь отправились в морской поход. На этот раз они двигались в западную сторону. Высадившись на сушу, донцы вместе с отрядом запорожцев численностью в 700 человек разгромили Чингарский городок (поблизости от Перекопа). Здесь были взяты 7 пушек и знамя. При разделе добычи 3 пушки и знамя достались донцам. Вышедшие из Крыма татары напали на отступавших запорожцев. У Молочных Вод состоялось кровопролитное сражение, однако запорожцам удалось уйти с добычей^[1066]. По сведениям находившегося в Крыму с миссией подьячего Посольского приказа В. Айтемирева, добыча казаков в Чингаре была скромнее — 4 пушки, а кроме городка казаки уничтожили две татарских деревни^[1067].

Рост военной активности России в 1694 г. привел к определенным подвижкам в отношениях со старообрядцами. Из Азова на Дон начали возвращаться «раскольники». Выходили они по одному-два человека^[1068].

В целом активность донцов в 1690–1694 гг. была заметно выше, чем в предыдущий, крымский период войны, когда они во многом были заняты внутренними проблемами. Им удалось совершить ряд средних по масштабам морских походов и нанести сокрушительное поражение отряду Кубек-аги под Черкасским городком. Подобные операции были важны как общее свидетельство продолжения Россией военных действий против Порты и Крыма, но по очевидным причинам не могли привести к серьезным изменениям в общей расстановке сил даже в донском регионе.

Действия войск гетмана И.С. Мазепы и запорожских казаков

На Украине в начале рассматриваемого периода положение дел оставалось напряженным. После того как в Москве в 1689 г. вновь обострилась борьба за власть между Милославскими и Нарышкиными, запорожцы, недовольные строительством самарских крепостей, в которых они видели прямую угрозу своей территориальной и политической автономии, обратились за поддержкой к Речи Посполитой. 5 ноября 1689 г. на Сечи приняли решение отправить посольство к польскому королю^[1069]. Причины, по которым казаки предлагали Яну Собескому «быть под обороною у королевского величества и у Речи Посполитой», состояли в недовольстве политикой Москвы. Казаки утверждали, что «на вечную неволю и утеснение отданы и с немалою жалостию под игом московским воздыхают»^[1070].

Известия о переговорах запорожцев с польскими властями в Москве получили еще в декабре 1689 г.^[1071] Российский резидент в Польше И. М. Волков 19 декабря встретился с коронным гетманом Станиславом Яблоновским и коронным подскарбием Марком Матчинским. Волков утверждал, что сам факт приема запорожского посольства является нарушением Вечного мира. Однако польская сторона заявила, что казаки имеют право наниматься на службу к польскому королю^[1072]. Сохранить что-то в тайне польской стороне было крайне трудно, поскольку преданные Мазепе люди передали ему ряд документов, связанных с этими переговорами. В их числе лист литовского гетмана К. Я. Сапеги и лист запорожцев к польному коронному гетману. Все это Мазепа переслал в Москву^[1073].

Ян Собеский ласково встретил казаков, однако согласия на переход под власть Речи Посполитой не дал. Польская сторона понимала, что прием запорожцев в подданство приведет к разрыву отношений с Москвой^[1074]. В дальнейшем Ян Собеский не отказался от идеи найма запорожцев на польскую службу. На эти цели было выделено 60 тыс. золотых из собственных королевских средств^[1075].

По некоторым сведениям, запорожцы не только вели переговоры с поляками, но и оказали им военную помощь в борьбе с татарскими загонами^[1076]. Однако отсутствие серьезного интереса со стороны Польши заставило казаков задуматься о прекращении войны с татарами. В итоге они, так же как и донские казаки, заключили перемирие с противником^[1077]. В начале мая 1690 г. Мазепа писал запорожскому кошевому атаману Ивану Гусаку, призывая его возобновить войну^[1078]. Однако казаки оказались глухи к просьбам гетмана.

Российские власти и украинский гетман считали важным добиться возобновления походов запорожцев на турецкие и татарские владения. Для достижения этой цели были предприняты серьезные дипломатические усилия. В итоге, для привлечения запорожцев на службу, в начале осени 1690 г. из Москвы по присланной от Мазепы «расписке» им отправили жалованье. 17 сентября казна была доставлена в Сечь стольником А. А. Чубаровым. Уже в письме от 20 сентября запорожцы сообщали гетману, что готовы служить великим государям, а перемирие с ханом и турками решено разорвать с октября, отправив «размирные» грамоты^[1079].

Между тем владения Мазепы постоянно находились под угрозой татарского вторжения. Весной 1690 г. гетману со своими войсками пришлось постоянно передвигаться, стремясь перекрыть путь противнику. Из ставки в Батурине он пошел в Гадяч. Оттуда гетман, узнав, что татары прошли мимо Казы-Кермена на правую сторону Днепра, двинулся в южном направлении. В Голтве (ныне в Полтавской области), в 40 верстах от Днепра, Мазепа получил сведения, что татары появились между орельскими городками и Новобогородицком, и двинулся в Лубны^[1080]. Бесконечные походы обходились без сколько-нибудь крупных сражений, ограничиваясь мелкими стычками. Все же Мазепа смог отправить в Москву татарских языков, захваченных казаками компанейского полка И. Новицкого. Уже в начале июня компанейскому полковнику вновь было приказано идти против трехтысячного отряда татар, который стоял ниже Сечи^[1081].

Тем временем гетман не оставлял надежды совершить рейд к Казы-Кермену. 18 июня Мазепа приказал Новицкому найти место для организации лагеря за Днепром в устье Тясмина^[1082]. Этот поход начал казаться особенно перспективным после того, как Семен Палей (формально подчинялся Речи Посполитой^[1083]) предложил Мазепе вести совместную войну. Гетман отдал указание Новицкому соединиться с Палеем и вместе идти на Казы-Кермен, а затем за Буг и Днестр^[1084].

Переписка Мазепы с Новицким позволяет точно представить, каким гетману виделся этот поход. Полковнику предписывалось отогнать окрестные стада, а под сам городок приступить «для спаленья посадов и для вытолоченья пашень»^[1085]. Учитывать заключенное запорожцами перемирие гетман не собирался^[1086]. Время для выступления казалось Мазепе особенно удачным, поскольку «все орды з Криму едино до хана к венкгерским^[1087] границам, другое до калги солтана в Белогородщину повыходили, а Крым немал пуст в малолюдствии оставлен»^[1088].

Новицкий предлагал при нападении на Казы-Кермен 2 тыс. человек оставить в таборе, а 1 тыс. отправить под город для заставы. Кроме того, 1 тыс. предназначалась для опустошения посада, а еще 2 тыс. — для захвата стад и другой добычи. Мазепа согласился с большинством предложений Новицкого, но возразил, что отгонять стада должно не более 200–400 человек^[1089]. К сожалению, сведений об итоговой численности войска, посланного под Казы-Кермен, пока найти не удалось.

Приказ о начале похода Мазепа отдал 22 июля 1690 г.^[1090], а 16 августа он уже благодарил Новицкого за успешные действия под Казы-Керменом, велев ему стать лагерем при Тясмине^[1091]. Соединиться с Палеем под Чигирином, судя по всему, не удалось, что ограничило масштаб операции. Уже осенью Казы-Кермен подвергся повторному нападению. Запорожцы, разорвав перемирие, ходили к городу по Днепру и захватили 2 судна, 2 пушки, 2 знамени и 30 турок^[1092].

Другим турецким городом, пострадавшим в 1690 г. от казаков, стал Очаков. Туда ходил генеральный есаул Иван Ломиковский. Казаки «посад спалили и много шкоды татаром починили»^[1093].

На других направлениях осенью также происходили отдельные столкновения. 29 октября Мазепа приказывал Новицкому отправить есаула Рубана на появившихся у Переволочной крымцев. Самому Новицкому разрешалось идти на отдых в Лубенский полк^[1094]. В ноябре запорожцы ходили под Перекоп и в урочище Стрелица, где разгромили идущий из Крыма в Очаков отряд в 40 человек, захватив языка^[1095].

В конце декабря Мазепа писал в Москву о том, что крымские и белгородские татары «имеют великую досаду и негодование на их великих государей сторону» за разорение Белгородчины. В отместку они хотят идти на «российские и малороссийские украинные города»^[1096].

1691 г.

В 1691 г. боевые действия продолжились. В апреле запорожцы, объединившись с Палеем (всего отряд насчитывал 200 человек), напали в урочище Пересыпи за Очаковом на идущих из немецкой земли в Крым татар. Захваченного там языка прислали в Батурин^[1097]. Направлявшийся под Новобогородицк для захвата языков крымский отряд в 60 человек был разгромлен полтавским полковым есаулом И. Искрой^{title="">[1098]}.

Весной большой татарский отряд приходил в Чугуевский уезд под Змиев, Лиман, Терловое и др. Степнякам удалось отогнать стада и захватить в плен около 2 тыс. человек^[1099]. Организовать действительно масштабный поход на российские и украинские земли татарам в 1691 г. было сложно, так как в руководстве Крымского ханства началась чехарда. За короткий период на престоле сменилось три хана: Селим-Гирея в 1691 г. сменил Саадет-Гирей III, на место которого в том же году пришел Сафа-Гирей, в 1692 г. его сместили, и на трон вновь вернулся Селим-Гирей^[1100].

Гетман Мазепа с самого начала своего правления (1687 г.) поддерживал официальную русскую политику по продвижению на юг, выразившуюся в первую очередь в сооружении крепостей на р. Самаре. В связи с этим отношения гетмана и запорожцев складывались не лучшим образом. Состоявшийся в 1691 г. побег гетманского канцеляриста Петра Иваненко (Петрика) на Сечь привел к дальнейшему ухудшению ситуации. Петрик, выдвигавший лозунги борьбы против «московской власти» на Украине, сумел привлечь на свою сторону некоторое число казаков. Но еще более серьезной поддержкой ему удалось заручиться в Крыму^[1101]. Все это стало очевидной угрозой позициям России в нижнем Поднепровье, с перспективой не только отпадения Запорожской Сечи под власть Крыма или Польши, но и ликвидацией созданных в 1688 и 1689 гг. русских форпостов на Самаре — Новобогородицка и Новосергиевска. Движение Петрика поэтому стало составной частью, причем достаточно важной, оборонительного периода Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. на днепровском театре военных действий. В частности, Новобогородицк уже достаточно скоро, летом 1692 г., подвергся атаке крупных сил Петрика и крымского ханства (см. об этом выше, с. 262–265).

Очередные признаки недовольства запорожцев проявились в феврале 1691 г., когда стольник А.А. Чубаров привез в Сечь государево жалованье. Казаки негодовали на его малый размер. Однако звучали и другие обвинения: «пришли к нам москали, велят нам с турком воевать, а сами с ними мирятся»^[1102]. Казаков беспокоили как дипломатические пересылки Москвы с Крымом, так и то, что не имелось каких-либо известий о времени выступления против врага московских войск^[1103]. Главная же причина разлада заключалась в информации, которую привез в Запорожье Петрик. Он сообщил казакам сведения, компрометировавшие гетмана и Россию в глазах казацкой вольницы. В письме запорожцам от 25 апреля Мазепа утверждал, что привезенные Петриком вести о мирных переговорах с Крымом за их спиной являются ложью, и просил выдать беглеца^[1104]. Однако казаки гетману не верили.

В ходе продолжавшейся переписки запорожцы перечисляли свои «обиды», упоминая постройку Новобогородицка. На это Мазепа отвечал, что государи в своей державе делают то, что считают нужным^[1105]. Колеблющиеся казаки интересовались у Мазепы о походе в текущем году на Казы-Кермен, предлагая диверсию. Согласно плану, запорожцы должны были заключить с татарами перемирие и пройти мимо днепровских городков, а после нападения московских войск на Казы-Кермен — разорвать перемирие и атаковать противника^[1106].

Тем временем к Мазепе пришли донесения, будто бы запорожцы сносятся с Крымом, а Петрик желает идти войной на Украину^[1107]. Гетман сообщал в Москву о том, что отсутствие наступательных действий со стороны государевых войск подталкивает запорожцев к переходу на службу Речи Посполитой. Чтобы этого не происходило, необходимо разрешить казакам заключить перемирие с татарами и заняться промыслами. Российское правительство разрешило гетману тайно сообщить запорожцам, что в Москве согласны с заключением запорожцами временного перемирия^[1108]. В итоге сечевики вновь заключили соглашение о прекращении боевых действий с турками и татарами, направив на государево имя письмо с извинениями за перемирие без «царского указа»^[1109]. Несмотря на это, отдельные запорожцы продолжали воевать на стороне Москвы. 16 августа 1691 г. Гаврила Пуленко «с товарыщи» получили государево жалованье за то, что они продолжали «воинский промысел» и привезли в Москву языка^[1110].

Опасность перехода украинских казаков в польскую армию, о которой предупреждал московское правительство Мазепа, была вполне реальной. Так, в конце августа — начале ноября ряд украинских казаков, в том числе запорожцев, участвовал в боевых действиях, которые вела польская армия. Число запорожских казаков, пополнивших польскую армию, насчитывало более тысячи человек. Это были относительно небольшие отряды, которые действовали вопреки общему решению низового войска. Однако не исключено, что некоторые отряды, к примеру около 700 запорожцев под командованием полковника Яремы Гладкого, такое одобрение получили. Во время польского похода в османские владения в 1691 г. казакам под командованием хелмского каштеляна Станислава Друшкевича удалось занять Сороки (ныне территория Молдавии). Позднее казаки Я. Гладкого сыграли решающую роль в обороне Сорок (октябрь 1692 г.), когда турки попытались вернуть перешедший под польский контроль город^[1111].

В 1691 г. гетман также рассматривал возможность выступления подчиненных ему левобережных казаков под командованием подданного польской короны С. Палея. Однако российские власти эту идею не одобрили^[1112]. В ноябре в Москве возник проект перехода Палея с казаками на Левобережье, непосредственно на российскую службу. Но против этого выступил сам Мазепа^[1113].

Переписка Мазепы с его подчиненными показывает, что в целом боевые действия во второй половине 1691 г. шли не особенно удачно. Так, 10 августа гетман писал Новицкому, что есаул Лубенского полка «зле учинил», не вступив в бой с крымскими татарами, которые возвращались с набега из-под Белой Церкви, что позволило им уйти от возмездия с добычей^[1114]. 15 августа упущенный отряд татар добрался до Казы-Кермена^[1115]. В другой раз, 25 октября, ротмистр Ростковский отчитался Новицкому, что не смог догнать крымцев, которые захватили шестерых пленных. Четырьмя днями ранее он переправился на левый берег Днепра, где обнаружил свежий татарский шлях. Ротмистр немедленно бросился в погоню, однако татары, увидев преследование, ушли, бросив одного из пленных («старого чоловека»). 14 ноября Мазепа в послании Новицкому опять выражал сожаление, что его подчиненный, есаул Иван Ковальчук, во время похода, в котором он «зря людей утрудил», упустил удобный случай ударить на Очаков, где было мало людей^[1116].

1692 г.

Еще в конце 1691 г. Мазепа получил известие о том, что в Крыму готовятся идти в поход под великороссийские и малороссийские города. Об этом ему сообщил приехавший из Запорожья казак Петр Гук, который посылался в Крым^[1117]. Гетман передал эту информацию в Москву 20 декабря. Своим полковникам он написал о надвигающейся опасности и необходимости находиться в постоянной готовности и постоянно поддерживать связь между полками^[1118].

Тем не менее зима 1692 г. началась с потерь. Сначала крымцы нанесли удар по землям Правобережной Украины, которые формально контролировала Речь Посполитая. 12 тыс. татар внезапно подошли к Немирову, выжгли его окрестности и захватили много пленных^[1119]. Левобережье пострадало меньше. 27 января четырехтысячное войско появилось под Переяславлем, где стало разорять села^[1120]. Пострадали окрестности Золотоноши^[1121], Бубнов и Домонтов^[1122]. Узнав о приближении гетмана с десятитысячным войском, татары отступили^[1123].

18 мая Мазепа сообщал, что неприятель приходил под города Харьковского полка Новую и Старую Водолаги, взяв в полон 200 человек. За ними в погоню отправились казаки Харьковского и Полтавского полков, однако, догнав, урона татарам нанести не смогли, поскольку те «все были выборные и в панцырях»^[1124].

Возможности татар для более серьезных вторжений были ограничены тем, что возведенный на ханский престол в конце 1691 г. Сафа-Гирей дал султану заведомо невыполнимое обещание привести к нему на помощь 100 тыс. татар. В реальности он смог собрать к границам Валахии в 1692 г. лишь 10 тыс. воинов, из которых в итоге при нем осталось лишь 2 тыс. личной гвардии^[1125]. Масштабные боевые действия крымцев в другом регионе могли вызвать гнев султана.

Возможность наступательных действий в начале 1692 г. Мазепа обсуждал с прибывшими из Москвы гонцами. В качестве объекта для нападения рассматривались Очаков или Казы-Кермен. В итоге было решено, что опасно оставлять за собой турецкие гарнизоны днепровских городков. Казачья старшина предлагал выступить в поход в конце мая силами Лубенского, Миргородского и Полтавского полков. Им полагалось занять переправы у Переволочной, а затем идти к Казы-Кермену со всем российско-украинским войском^[1126]. Эти планы реализованы не были.

Плохие вести приходили из Запорожья. Петрик, головы которого безуспешно добивался Мазепа, стал войсковым писарем. Теперь весь официальный документооборот Сечи шел через него. К примеру, 9 апреля он зачитывал казакам сопроводительные документы, с которыми через Запорожье проезжал в Крым подьячий Василий Айтемирев^[1127]. Известия о том, что в Сечи готовится выступление против Москвы, присылал в апреле из Польши новый российский резидент Борис Михайлов^[1128].

Не получив безусловной поддержки со стороны запорожцев, Петрик с 8 сопровождающими направился из Сечи в Казы-Кермен. Там он от имени запорожских казаков заключил вечный мир и военный союз с Крымским ханством^[1129]. Казыкерменский бей Кемал-мурза Сулешев отправил Петрика в Крым к хану. Изначально (7 мая) к хану в Бахчисарай послали привезенные Петриком письма, а бывшего кошевого писаря оставили в Перекопе^[1130]. Очевидно, что хану нужно было время для обдумывания ситуации. С самого начала Петрика в Крыму воспринимали не как представителя союзных низовых казаков, а как человека, который приехал служить хану^[1131]. В Бахчисарай его перевели 27 мая. Здесь он добивался максимально быстрой организации татарского похода на Московское государство^[1132].

Письмо «Петра Ивановича» к запорожцам, от 22 июня из Ак-мечети (ныне Симферополь) показывает, чем именно была недовольна та часть казачества, на которую Петрик рассчитывал. Он писал: «Москва вся всегда за нашими людми как за стеною обретаетца в целости и тем всем не доволствуясь, радеет всех нас учинити своими холопами и неволниками». Политику В. В. Голицына Петрик характеризовал следующим образом: «хотели разорить Крым, осадити своими ратными людми казыкерменские городы, а потом зогнав наше войско из Сечи, учинити по городам воевод»^[1133].

Сложно сказать, какая именно часть запорожцев готова была в тот момент выступить против Москвы. Большинство, очевидно, выступало за сохранение нейтралитета и продление перемирия с турками и татарами. Именно этого добивался пребывавший в Крыму в начале июня посланный с листами к хану от «низового войска» Яков Ворона^[1134]. Какая-то часть казаков желала сохранить царское подданство. После того как на войсковой раде приняли решение о продлении перемирия, 500 запорожцев, вопреки указу кошевого, пошли на Азовское море «для учинения военных над бусурманы водяными проходы промыслов»^[1135].

6 июля калга Кара-Девлет-Гирей, взяв с собой Петрика и его людей, вышел из Крыма в степь^[1136]. Вскоре на Запорожье приехал крымский посланник, который сообщил, что по договору с Петриком крымская орда готова выступить в поход. Движение к Сечи возглавил сам калга. Он должен был выйти к Каменному Затону к 15 июля. Однако приход Кара-Девлета задержался, поскольку он потратил время на то, чтобы перехватить 3 тыс. казаков, которые, надеясь на перемирие, пошли к лиману р. Молочной для добычи соли. Калга и Петрик решили использовать их в качестве заложников, с которыми обещали расправиться, если кошевой не встретит калгу в Каменном Затоне. Казаки не могли оказать серьезного сопротивления еще и потому, что калга привел с собой весьма внушительное войско. По разным данным, оно составляло от 20 до 40 тыс. сабель. 17 июля кошевой с атаманами и 600 казаками (по другим сведениям — с 2 тыс.) пошел судами к Каменному Затону. По некоторым сообщениям, казаки встречали калгу с хлебом и солью. Для обсуждения предложений Кара-Девлет-Гирея и Петрика 18–19 июля собралась казачья рада. На ней в союзе с татарами было отказано, однако желающим разрешили присоединиться к Петрику. В итоге к калге пришли 500 человек, которые признали бывшего канцеляриста гетманом. Калга дал ему войсковые клейноды: булаву, бунчук и хоругвь. Вскоре после этого Петрик с татарами направился под Новобогородицк (описание осады крепости, защищавшейся ратными людьми Белгородского разряда, см. выше, в соответствующем разделе)^[1137].

Серьезной военной помощи татары Петрику не оказали. Вероятнее всего, противная сторона была слишком занята внутренними проблемами и не хотела спровоцировать Москву на масштабные боевые действия. В Крыму начался процесс смены власти. В итоге к калге от хана пришло письмо, в котором требовалось, чтобы калга «на Русь с ордою крымскою не ходил, а буде и пошол и он бы возвратился, чтоб на нем хане того дерзновенного и Московскому государству приступного за пересылками поступку не взыскалось после от турского салтана»^[1138]. В итоге Кара-Девлет-Гирей вернулся в Крым, захватив «под городками под Орлом, под Китаем, под Цариченкою, под Нехворощею» 53 пленных.

Отряд, которым на момент возвращения в Крым командовал Петрик, насчитывал всего 50 человек^[1139] (по другим данным — 80^[1140]). Некоторое время они стояли за Перекопом в двух верстах, а потом их разослали по селам. К примеру, один из казаков Петрика жил в Бахчисарае с Петриком «у греков на корму»^[1141]. Значительная часть сопровождавших Петрика казаков перешла на службу к польскому королю^[1142]. Бывший писарь вновь пытался организовать поход татар, соблазняя их тем, что «где добыч получить, такие места на Украине знает»^[1143].

Не слишком удачное выступление Петрика в сезон боевых действий 1692 г. самым негативным образом отразилось на его предполагаемых доходах. Денег от хана на 3 тыс. казаков он не получил (таких сил в его распоряжении просто не было). Тем не менее в Бахчисарае на содержание его казаков было велено брать по ефимку с мечети, а также «деньги и ефимки» с греков и «жидов» (караимов) по всему Крыму^[1144]. В итоге хан пожаловал Петрику городок Кардашин (около Кардашинского лимана) «для соли, чтоб соль под его начальством была и чтоб своеволные к нему збирались»^[1145].

В Москве события в Запорожской Сечи вызвали серьезные опасения. На помощь Мазепе выслали войска Б. П. Шереметева. Два дополнительных полка с артиллерией были отправлены в Переяславль^[1146]. Однако дальнейшего развития движение Петрика не получило. Собрать на долгое время под свои знамена сколько-нибудь значительное число украинских казаков ему не удалось. Иваненко переоценил степень недовольства казаков действиями московских властей и Мазепы. Уже в середине августа Мазепа получал из Запорожья известия о том, что запорожцы сторонников Петрика бьют и вешают^[1147]. Впрочем, сама возможность выступления части украинского казачества на стороне Крыма оказывала существенное влияние на политическую ситуацию в регионе. Степень опасности этого движения позволяет оценить тот факт, что голову Петрика гетман оценил в тысячу талеров^[1148].

Военные столкновения с татарами продолжались всю осень 1692 г. В сентябре Мазепа отправлял есаула Рубана против выходивших на промысел из-под Казы-Кермена татар^[1149]. В ноябре казаки вновь встретились в бою с татарами под Сорокой^[1150].

1693 г.

В конце 1692 — начале 1693 г. пошли слухи о предстоящем новом походе татар вместе с Петриком^[1151]. В нем должны были участвовать янычары с артиллерией^[1152]. Известия оказались в значительной степени верными. Войска противника вышли за Перекоп 7–10 января. Во главе их стоял нураддин Шахин-Гирей. В статейном списке Айтемирева численность этого войска определяется «тысеч з двенадцать и болши». В него входили ногайцы, горские черкесы, около восьмидесяти казаков Петрика, полтораста белгородских татар. Основная же часть Белгородской Орды от похода отказалась, поскольку планировала воевать с поляками^[1153].

Сведения Айтемирева о численности татарских войск важно сопоставить с данными, полученными от плененных в данном походе татар. 6 февраля 1693 г. два языка, взятые под Полтавой, сказали, что из Крыма вышли с «Шингиреем нурадыном» (Шахин-Гирем) 40 тыс. орды^[1154]. Понять разницу в данных о численности татарских войск можно, обратившись к расспросным речам «писаря Петрикова» Гришки Васильева сына Волковского, который бежал от Петрика после того, как поход кончился неудачей. Волковский сообщил, что «слышал он от татар, что войско свое татарское считают тысяч с сорок, а по ево де, Гришкиной, смете, того их татарского войска было тысяч з десять и болши»^[1155]. Таким образом, оценивая сообщения пленных татар о численности их войска, следует учитывать возможность существенных преувеличений.

18 января татарское войско в 5 тыс. сабель во главе с нураддином и двумя ханскими сыновьями пришло в Запорожье. На этот раз Петрика в походе сопровождало лишь 70 человек. Три дня татары стояли недалеко от Сечи, агитируя запорожцев присоединиться к ним. Предлагалось идти войной к малороссийским городам, чтобы побить старшину и освободить их жителей от «реендр»^[1156]. Очевидно, что Петрик пытался использовать недовольство возобновленной Мазепой практики аренд для привлечения казаков на свою сторону, но не получил ожидаемой поддержки.

20 января «в ночи тайно» крымское войско ушло Переволоченским шляхом вверх по Днепру на малороссийские города^[1157]. 25 января татары подошли к Переволочне, захватив под городом местных жителей, которых затем отправили с «прелестными» письмами в указанный городок. В этих посланиях предлагалось перевести местное население за Днепр, при этом Петрик с татарами должны были зазимовать в малороссийских городах. Однако из Переволочны ответили отказом, открыв огонь по нападавшим. Тогда татары переместились под Кишенку, где их вновь постигла неудача. Очевидно, что с этого момента татары окончательно разочаровались в надеждах на признание украинскими жителями власти Петрика. Они зажгли посад Кишенки и пошли под Новые и Старые Санжары, разослав загоны и захватив около 2 тыс. человек пленных. В трех верстах от Полтавы нураддин остановился и разбил лагерь. После этого «Петрушке почитанья от салтана (т. е. ханского сына. — Авт.) и от татар стало менши»^[1158]. Некоторые из разосланных отрядов встречали сопротивление. В бою около 20 татар было взято в плен. Под Полтавой татары стояли, разоряя окрестности, с 26 по 28 января, после чего ушли в Крым^[1159].

Запорожцы сохраняли свой нейтралитет на протяжении всего сезона боевых действий 1693 г. Одна из причин отказа сечевых казаков от разрыва перемирия с турками и татарами состояла в том, что в Казы-Кермене при возвращении из Крыма были задержаны многие украинские купцы и казаки. Для того чтобы добиться освобождения задержанных, 26 января из Сечи в Крым были отправлены двое посланцев^[1160]. Усилия гетмана, стремившегося привлечь казаков к борьбе с противником, оказались тщетными. 11 июля Мазепа писал в Москву, что запорожцы сместили кошевого атамана Ивана Гусака, который призывал разорвать перемирие с турками и татарами, а само перемирие продлили^[1161]. Одновременно запорожцы сами настаивали на возобновлении войны и новом походе на Казы-Кермен, однако видели они этот поход не как собственную службу, а как совместное мероприятие низового казачества, гетманских войск и Москвы^[1162]. Сохранение перемирия вело к тому, что все больше запорожцев уходило на службу в Польшу. С одобрения Низового войска туда отправилось не менее 800 человек^[1163].

Российские власти подняли в 1693 г. вопрос о восстановлении укреплений Каменного Затона, но гетман не одобрил этой идеи^[1164]. Сам Мазепа вновь обдумывал возможность похода на Казы-Кермен. Однако для этого ему требовалась помощь московских войск, которая вновь откладывалась. Мазепа заявил приехавшему к нему А. А. Виниусу, что повинуется решению московских властей отложить поход на Казы-Кермен. Однако тут же отметил, что идея такого похода очень популярна у запорожцев и всего «народа малоросийского». Кроме того, взятие крепостей склонит противника к миру^[1165].

Параллельно гетман искал другие возможности для ударов по противнику. Еще с декабря 1692 г. возобновились интенсивные контакты между Мазепой и Палеем. Вновь рассматривался вопрос о переходе последнего под царскую власть^[1166]. По сообщениям П. Гордона, зимой 1693 г. гетман Мазепа организовал поход десятитысячного отряда казаков под командованием Палея на белгородских татар в Буджаке^[1167]. В Крым сведения о походах Палея приходили в сильно преувеличенных масштабах. Так, 3 марта в Бахчисарае получили из Казы-Кермена известия о движении к городу московских и казацких войск числом более 30 тыс. человек (в реальности ядро ходивших под днепровские городки казаков под командованием Палея составлял гетманский Лубенский полк). Начался срочный сбор войск в Перекопе. Для обороны днепровской крепости привлекли не только военных, но и всех, кто имел оружие, и даже тех, у кого оружия и коней не имелось. 4 марта к Перекопу пришел сам хан. И тут выяснилось, что нападавшие от Казы-Кермена уже ушли^[1168]. Казаки подошли под Казы-Кермен, сожгли его предместья и обстреляли стены из 6 полевых орудий. Среди жителей города оказалось много погибших^[1169]. Запорожцев об этой операции не известили, что вызвало возмущение в их среде^[1170]. В это время Миргородский полк бился на реке Ингуле, а Полтавский — ходил под Перекоп, где захватил пленных и большое число лошадей^[1171].

27 июня Палей сообщил Мазепе, что успешно ходил под Тягин^[1172]. 26 сентября семитысячный отряд С. Палея, И. Мировича и Г. Пашковского столкнулся с сорокатысячным татарским войском (численность определяется по оценке казаков, которая, скорее всего, завышена). Бой продолжался два дня. Не сумев уничтожить казаков, орда отправилась в Белгородчину^[1173]. В конце года Палей с казаками Переяславского и охочекомонного полков сражался в Бессарабии, разгромив отряд ногайцев и белгородских татар, которые шли под Киев^[1174]. Польскую сторону сотрудничество Палея с Мазепой раздражало. Осенью 1693 г. поляки даже пытались вести против него боевые действия руками служивших короне казаков, но не добились успеха^[1175].

Татары в течение 1693 г. продолжали свои набеги на Украину. 28 мая они появлялись для захвата людей под Нехворощей и Келебердой^[1176]. В марте за Казы-Кермен ходил двухтысячный отряд Кантемир-мурзы. Он должен был преследовать нападавших на город. Однако догнать противника мурзе не удалось^[1177]. 30 июня Палей переслал Мазепе вести, полученные от браславского полковника А. Абазина о том, что турки идут под Сороку, а хан с Петриком на Браславль, Немиров и Винницу^[1178]. Уже 11 июля Мазепа сообщал в Москву, что калга с 20 тыс. татар пришел на Каланчак, а хан находится в Килии на устье Дуная^[1179].

Отдельной бедой были нападения противника на тех, кто занимался различными промыслами в пограничной зоне. В июле 1693 г. из Полтавского полка и других мест, подвластных Мазепе, около 1 тыс. человек направились к Азовскому морю в урочище Берды, недалеко от Азова, за солью и для ловли рыбы. В это время «азовские люди» с ногайцами, черкесами и кубанскими казаками пошли «под государевы украины». Однако узнав, что у Торских вершин их ожидают донские казаки, азовцы развернулись и на обратном пути напали на украинский табор. Изрубив ватажников, неприятель захватил значительную добычу и 100 (по другим данным — 600) пленных. В числе полученных татарами трофеев оказались 2 пушки. Выходцы из разбитого табора рассказали, что «и бою мало было потому, что недоростков молотчих и безоружейных людей много было». Ранее аналогичный табор уничтожили в 1690 г. у Азовского моря на р. Калмиус. Тогда в Азов пригнали больше 300 пленных^[1180].

1694 г.

Весна следующего, 1694 г. стала временем изменения настроений в Запорожье. 23 апреля татары, несмотря на сохраняющееся перемирие, приходили под Сечь и отогнали коней^[1181]. 30 апреля 1694 г. запорожцы написали в Москву о готовности разорвать перемирие. Они выражали желание, чтобы стесняющие их путь по Днепру городки были уничтожены^[1182].

В сентябре до Мазепы через Казы-Кермен дошли слухи о новых успехах запорожцев. Толмач Юсуп, который вез на обмен татар, будучи в днепровских городках, слышал, будто бы запорожцы, которые вышли на море, разорили на Чингарах села, взяли крепость и захватили пушки^[1183]. Более подробные сведения об этом Мазепа получил в начале октября^[1184]. В конце года казаки промышляли в низовьях Днепра на пути от Очакова к Перекопу, но серьезных успехов не достигли^[1185]. Однако в конце декабря из Сечи вновь посылали в Казы-Кермен и Крым для заключения перемирия^[1186].

Казаки Палея вместе с лубенским полковником Л. Свечкой в феврале 1694 г. снова ходили под Казы-Кермен. Они в очередной раз сожгли посад и опустошили окрестности. Вышедшие навстречу турки были вынуждены отступить с большими потерями^[1187]. 7 июля Мазепа посылал против азовцев четыре полка в 10 тыс. человек. Однако они вернулись, не дойдя до противника^[1188].

Еще одной целью казацких набегов в 1694 г. стал Очаков. В августе киевский полковник Константин Мокиевский, объединившись с Палеем, неожиданно появился в окрестностях города. Навстречу им из Очакова во главе с очаковским беем вышло 400 пеших и 150 конных солдат. Атака оказалась неудачной для оборонявшихся. Казаки убили 200 человек, взяли 90 пленных и три бунчука. После этого они опустошили селения буджакских татар^[1189]. Находившийся в Крыму Айтемирев также получил сведения об этом походе. Он сообщал, что с Палеем было 2 тыс. человек. Очаковский бей Мустафа выходил против казаков с 300 всадников, потерпел поражение и с трудом ушел^[1190].

Нанесенный казаками урон был весьма существенным для очаковского гарнизона. Хотя посадское население города (турки, татары, волохи и армяне) насчитывало больше 4 тыс. человек, по состоянию на 1690 г. все военные силы города составляли всего тысячу человек (в том числе 600 янычар)^[1191]. За этот поход Палей получил от великих государей жалование в виде различных тканей^[1192].

Палей и прилуцкий полковник Дмитрий Горленко «с товарыщи» той же осенью ходили за Днестр на Белгородчину. Они разорили ханский двор и многие села, порубив многих местных жителей и уведя пленных^[1193]. Айтемирев сообщал об этом походе, что на Белгородчине казаки разбили «ханской кышлав, то есть зимовье, такж по реке Днестру обретающияся городки и местечка, а имянно Маяк, Чеберчи, Палонку, да села Гаджи-Асан, Кизыл-Бунар, Коргаи», а также несколько деревень. Нападавшие захватили богатую добычу^[1194]. Интересно, что, хотя Палей действовал совместно с левобережными казаками, его походы осуществлялись по указу Яна Собеского^[1195].

В начале сентября Мазепа получил сведения о том, что из Крыма вышли 10 тыс. татар. 19 сентября он направился против орды, но врага не встретил, поскольку тот отошел, не вступая в сражение^[1196]. Позднее Мазепа писал в Москву, что татары отказались от похода, узнав о нанесенном запорожцами ударе по Чингару^[1197].

Мазепа посчитал кампанию 1694 г. весьма удачной и предлагал прибывшему к нему в декабре 1694 г. стольнику А. А. Виниусу повторить поход на Буджак будущей весной силами 30 тыс. гетманских казаков и 10 тыс. царской пехоты. Важно подчеркнуть, что за несколько месяцев до начала военной кампании 1695 г. Мазепа недвусмысленно выступил против того, чтобы штурмовать Казы-Кермен и «отворить» Днепр «своевольным» запорожцам, которые без позволения царя и гетмана ведут переговоры о мире с ханом. Гетман также настаивал на необходимости активизации военных действий, критикуя порочность попыток добиться мира на фоне полной пассивности Москвы в предыдущие годы. Он полагал, что хан пойдет на приемлемое для России соглашение только под влиянием силы. При этом Мазепа выступал и сторонником усиления натиска на османов, и более тесной координации военно-политических шагов с Речью Посполитой^[1198].

Как видим, при всякой возможности Мазепа стремился наносить удары по территории противника. Впрочем, даже самые удачные походы его войск и запорожских казаков, по сути, оставались обычными набегами, которые ослабляли противника, но принципиально не влияли на исход войны. Для дальнейшего развития наступательных действий и закрепления успехов им требовалась помощь московских полков, которая в реальности предоставлялась только для отражения противника. Причина пассивности российской армии заключалась в том, что московское правительство на протяжении всего рассматриваемого периода стремилось выйти из войны.

Еще в 1691 г. начался обмен гонцами между Россией и Крымом. В 1692 г. к хану был отправлен подьячий Посольского приказа Василий Айтемирев, который должен был предложить мир на условиях, выдвигавшихся В. В. Голицыным под Перекопом три года назад (отказ от поминок, освобождение пленных без выкупа и др.). Не совсем понятно, на что рассчитывали в Москве, выдвигая такие требования, с которыми татары не согласились даже тогда, когда огромное русское войско стояло в 1689 г. у Перекопа. Договориться конечно же не удалось, так как крымский хан требовал возврата к кондициям ante bellum, то есть возобновления Бахчисарайского договора 1681 г. Ситуацию усугубило «восстание Петрика», открывшее крымским властям перспективы усиления своих позиций на Запорожье и в Гетманской Украине. В этих условиях в Москве в 1693 — начале 1694 г. размышляли о том, чтобы согласиться на заключение мира на старых условиях^[1199].

* * *

Коренные изменения в ходе войны произошли после того, как в январе 1694 г. умерла царица Наталья Кирилловна и власть полностью перешла в руки Петра I. Завершился второй — «оборонительный» — период войны (1690–1694), сводившийся главным образом к не слишком удачной для русской стороны пограничной войне и поискам возможностей выйти из борьбы с наименьшими потерями. Он со всей ясностью показал тесную связь между военной активностью России на юге и ее политическими позициями в буферных и пограничных регионах. Заметная военная пассивность и полное прекращение сколь-нибудь крупных наступательных операций силами царских войск немедленно отозвались ухудшением для русского государства ситуации в тех регионах, где лояльность местных «политий» царской власти была слабой и обставлялась рядом условий. В Приднепровье таким центром стала Запорожская Сечь, недовольная строительством Самарских крепостей. После побега туда канцеляриста Петрика и вовсе возникла угроза крупного антироссийского выступления запорожцев, которое в перспективе могло перекинуться на всю Малую Россию. Успешному разрешению данного кризиса способствовали прочная лояльность царям гетмана Мазепы и генеральной старшины, относительно низкий военный потенциал Запорожской Сечи и раскол внутри сечевой старшины, в большинстве своем не готовой на открытое противостояние с Москвой, а отчасти — и стойкость защитников Новобогородицка, которые своей готовностью к обороне продемонстрировали, что уничтожение самарских форпостов России в регионе будет не таким уж легким делом.

Другим результатом пассивности России стало очевидное укрепление политического положения и без того проводившего вполне независимую политику калмыцкого хана Аюки. Ситуация для русской политики в регионе очевидно усугублялась конфликтами между калмыками и донскими казаками, и неспособность Москвы их погасить ослабляла ее позиции. На донском театре военных действий отношения России и местного казачества оставались в указанное время стабильными, но это не меняло общей картины. Таким образом, скорейшее возобновление активных военных действий имело для России не только чисто военное (захват новых земель) и дипломатическое (демонстрация хоть каких-то успехов союзникам по коалиции) значение, но и было необходимо для укрепления влияния Москвы в тех пограничных регионах, на которые формально распространялось ее политическое верховенство. С этих точек зрения действия, предпринятые молодым царем Петром в следующем, 1695 г. были весьма своевременными.

Глава 6 КАМПАНИЯ 1695 г. ВЗЯТИЕ ДНЕПРОВСКИХ ГОРОДКОВ

Хронологический отрезок, включающий 1695 и 1696 гг., стал одним из наиболее активных периодов боевых действий российской армии на главных театрах Русско-турецкой войны. В это время были достигнуты основные успехи в борьбе с османами — захвачены турецкие укрепленные пункты на Днепре и в устье Дона. В дальнейшем усилия московского командования оказались сосредоточены на удержании и освоении завоеванных территорий.

Стратегическое планирование и подготовка кампании 1695 г.

Процесс принятия московскими властями решения о начале наступательных действий остается одной из нераскрытых тайн российской истории исследуемого периода. Надо полагать, что вопрос о новых больших походах стал актуальным вскоре после смерти царицы Натальи Кирилловны и начала самостоятельного правления Петра I. Документов, которые четко зафиксировали бы момент, когда царь определился с основными направлениями ударов, обнаружить не удалось. Причина этого вполне очевидна — тема обсуждалась в кругу ближайших сподвижников царя, и содержание разговоров не попадало в официальные бумаги.

Документы показывают, что зимой 1694/95 г. велась весьма серьёзная подготовка к будущей кампании. В период с декабря 1694 г. по январь 1695 г. на воеводстве в Белгороде временно оставался младший из Шереметевых — Михаил Борисович, который замещал уехавшего в Москву отца^[1200]. Очевидно, что поездка старшего Шереметева в столицу была связана с планированием кампании 1695 г. 9 декабря Б. П. Шереметев обедал с П. Гордоном, а 15 декабря они встретились еще раз, уже вместе с Б. А. Голицыным^[1201].

В декабре 1694 г. еще один сподвижник Петра — А. А. Виниус приезжал к гетману И. С. Мазепе. Обсуждался вопрос возможного похода на Казы-Кермен. Гетман выступил против того, чтобы, взяв город, «отворить» Днепр «своевольным» запорожцам. Он настаивал на том, чтобы весной 1695 г. напасть на Буджак^[1202]. Много лет спустя Виниус вспоминал, что ездил к гетману «о совете Озовского облежения»^[1203]. Надо полагать, что он имел в виду не столько вопрос о походе на Азов (о чем в документах посольства не говорится), сколько кампанию в целом. Возможно, какие-то вопросы задавались в Москве донским казакам. Их «зимовая» станица во главе со станичным атаманом Борисом Даниловым прибыла в столицу 5 декабря 1694 г. Они сообщили, что с азовцами «размирились» ещё весной, а также поведали о ходе боевых действий в прошедшем году. В их рассказе особенно любопытны сообщения о сражении казаков, отправившихся в морской поход, с тридцатью вражескими кораблями при подходе к устью Дона, а также известие об укреплении Азова янычарами и местными жителями, восстановившими стену, «вывалившуюся» в прошлое «лето»^[1204]. Около года спустя резидент цесаря О. А. Плейер отмечал, что перед первым походом Петр расспрашивал донского атамана об Азове^[1205]. Подчеркнем, что в документации, связанной с прибытием станицы, сведений о встрече царя с Даниловым нет. Не исключено, что беседа могла пройти в неофициальной обстановке.

Наиболее ранние сведения о факте подготовки кампании 1695 г. содержатся в письме Гордона, отправленном австрийскому дипломату И. Курцу 21 декабря 1694 г.: «Верю и уповаю, что сим летом мы свершим нечто важное для блага христианства и общего союза»^[1206]. Как видим, решение о переходе к активным боевым действиям к этому времени уже было принято.

Позднее данные о различных аспектах подготовки к активным военным действиям встречаются регулярно. Так, 28 января 1695 г. М. Б. Шереметев послал из Белгорода в Москву (очевидно, по отцовскому запросу) захваченного летом 1694 г. азовского ахреянина Демьяна Ларина сына Башмака^[1207]. В столице его расспрашивали 8 февраля. Среди сообщений Башмака особое внимание привлекает известие о малом числе людей в азовском гарнизоне: «А в Озове де людей было служилых янычан и жилецких людей тысячи з две»^[1208]. Судя по рассказам пленника, крепость представлялась весьма легкой добычей.

О том, что Азов выбран в качестве одного из направлений удара российской армии, впервые упоминает Гордон в записи от 6 февраля: «На военном совете в Пушечном дворе, где уладили кое-какие вещи касательно нашего марша к Азову…». На следующий день генерал отметил, что беседовал с государем и «с Его В-вом записали все боевые припасы и прочее необходимое, что нам надо взять с собою». Здесь же Гордон описал предстоящий путь к Азову — до Царицына по воде, а оттуда переход к Паншину^[1209]. Таким образом, в начале февраля 1695 г. планы нападения на Азов были фактически сформированы, требовалось лишь уточнить детали.

10 февраля 1695 г. к Мазепе отправили грамоту о том, что московские войска ранней весной отправятся водой к Царицыну, а от Царицына к донским казачьим городкам и оттуда под Азов. Для того чтобы не позволить крымскому хану оказать помощь Азову, гетману предписывалось действовать совместно с Б. П. Шереметевым и, объединившись с запорожцами, напасть на неприятеля «сухим и водяным путем». Мазепе указывалось обсудить предстоящий поход с Шереметевым и «помыслить накрепко» со старшиной и полковниками о направлении своего удара, после чего без задержки написать государям^[1210]. В тот же день ушло послание и на Дон к атаману Фролу Минаеву с указом изготовить в Черкасском городке ледники и заполнить их льдом «к нынешнему вешнему раннему времяни»^[1211].

12 февраля был обнародован указ о начале военных действий. В записках И. А. Желябужского воля государей описывается следующим образом: «Февраля в… день, по указу великих государей, стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и жильцам сказана великих государей служба в Белгороде, в полк к боярину Борису Петровичу Шереметеву, а пехоте сказано под Азов»^[1212]. Желябужский передал указ выборочно. Его интересовала лишь та часть документа, которая касалась московских служилых людей. В результате содержание оказалось искажено. Позволим себе привести обширную цитату из копии, сохранившейся в архиве Разряда: «203-го [1695 г.] февраля в 12 день великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, всеа Великия и Малыя, и Белыя Росии самодержцы, при помощи всесильнаго в Троице славимаго Бога, и за предстательством пресвятые и всеславные владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, и за молитвами всех святых, указали за многие к ним, великим государем, хана крымского с ордами неправды, и для отомщения за пролития от них, бусурманов, християнские крови, и для избавления страждущих православных християн ис плена их бусурманского послать с Москвы на свою, великих государей, службу свои, великих государей, рати для промыслу под Азов город в плавной [поход] вешним ранним времянем.

А боярину и воеводе Борису Петровичю Шереметеву Белогородцкого полку с своими, великих государей, ратными с конными и с пешими людьми к походу быть во всякой готовности. Да в полку же с ним, боярином и воеводою, быть своим, великих государей, ратным людем по наряду: с Москвы стольником, и стряпчим, и дворяном московским, и жильцом по росписке. А в полку стать им на указные сроки: украинных, и резанских, изаоцких городов помещиком и вотчинником апреля 1-е, а замосковных и низовых городов помещиком же и вотчинником апреля же 15-е число нынешняго 203-го году. А из Белагорода ему, боярину и воеводе, а Войска Запорожского обоих сторон Днепра гетману Ивану Степановичю Мазепе, регименту ево, с полками из Батурина итить для воинского же промыслу и для отвращения и удержания хана крымского с ордами от азовской помочи и обороны, на которые места пристойно. И смотрить и беречь того всячески, чтоб при помощи Божии и по общему с ним, гетманом, совету и согласию ево, хана, с ордами или посланных от него салтанов с ордами же удержать и на помочь, и на оборону к Азову всякими способы не допустить. И над ними промысел чинить, чтоб он, хан, приходом своим или посылкою азовцом вспоможения не учинил. И о том ему, боярину и воеводе, иметь усердное радение и прилежное тщание, и з гетманом с Ываном Степановичем ссылатца и советовать почасту. А итить ему, боярину и воеводе, из Белагорода для того промыслу и ханского с ордами удержания, и з гетманом случитца, в которое время пристойно же, по тому же по общему с ним, гетманом, совету и согласию, не отписываясь к ним, великим государем»^[1213]. Далее в тексте говорится о том, что защищать границу по черте должен был воевода Севского полка князь П. Л. Львов. В «товарищи» ему были назначены курский воевода И. М. Дмитриев-Мамонов и чугуевский воевода В. П. Вердеревский^[1214].

Как видим, официальный указ в общих чертах соответствует тому, что было написано в письме Мазепе. Однозначно говорилось о «плавном» походе на Азов. Однако поставленные перед войсками второй армии цели в нем описаны не очень четко. Принимать необходимые решения и действовать Шереметев и Мазепа должны «не отписываясь к ним, великим государем». Подобные распоряжения Москва и ранее давала воеводам крупных русских соединений и украинским гетманам в ходе кампаний, которые велись на отдаленных театрах военных действий — на юге, на Среднем Днепре и проч. Забегая вперед, следует отметить, что, несмотря на санкционированную сверху свободу действий, Мазепа и Шереметев не спешили проявлять самостоятельность и инициативу.

16 февраля 1695 г. Лефорт сообщил в письме своему брату Ами, что объектом нападения станет Азов. Об этом он писал подробно, указывая даже количество и качество отправляемой с его полком артиллерии. О направлении другого удара Лефорт сообщил лишь в общих чертах: войско двинется «со стороны Перекопа или Казы-Кермена и нападёт на несколько городов»^[1215]. Если сравнить его письмо с текстом указа, то получается, что царский любимец, один из командующих армии, действительно не знал, куда именно направятся войска Шереметева и Мазепы, хотя указ об их выступлении уже обнародовали. Скорее всего, Лефорт назвал те цели, между которыми пытались сделать выбор в предыдущий период подготовки кампании 1695 г. Любопытно, что весьма близкая к реальности информация о походе на Азов очень быстро попала в европейскую прессу. В одной из газетных статей, помеченной «С Москвы февраля в 20 день», говорилось, что войска на Азов пойдут тремя полками, назывались их командиры, а также говорилось об отправке в поход войск «гетманского и белогородцкого». Правда в качестве направления их удара назывался Перекоп^[1216].

Планы Азовского похода постепенно обретали все больше конкретных черт. 20 февраля Гордон встретился с Петром, записав затем в дневнике: «Мы совещались о нашем походе и, по моим убеждениям, решились на блокаду Азова, но окончательное решение было отложено до военного совета назавтра». На следующий день на «малочисленном» военном совете решили отправить к Азову Гордона с его полком и донскими казаками, чтобы «не допустить прихода туда никакой поддержки»^[1217].

Отметим, что инициатива Гордона изменила соотношение войск, подчиненных разным командирам. Еще 16 февраля Лефорт хвастался в письме, что он, как первый из генералов, командует более 12 тыс. человек, в то время как его шурин Гордон — 8 тыс.^[1218] Теперь же ставший передовым полк Гордона насчитывал 10 тыс. человек, ему же в подчинение дали 6 тыс. казаков^[1219]. 25 февраля Е. И. Украинцеву направили указ о начале подготовки похода под Азов «московского выборного» полка Гордона, вместе с которым «всякий промысел чинить» предписывалось «Войска Донского атаману и казакам». От думного дьяка требовалось послать соответствующую грамоту на Дон^[1220].

2 марта в Посольском приказе расспрашивали атамана все еще находившейся в Москве донской «зимовой» станицы. Ведомство интересовала возможность обеспечения двигающейся к Азову армии лошадьми за счет казаков верховых городков. Атаман ответил, что в этих местах мало кто держит лошадей сверх необходимого. Под расспросными речами более мелким небрежным почерком вписан государев указ о подготовке в верховых городках тысячи подвод для московского войска. Предписывалось также гнать в Черкасск скотину и вести «харч», которые будут покупаться «повольною ценою»^[1221].

Этот эпизод показывает, каким образом в данный период принимали решения по значимым вопросам кампании: один из сподвижников царя (Гордон) выдвинул идею, существенно корректирующую ход будущих военных действий, убедил царя в её правильности, а потом общий совет ближайших соратников принял итоговое постановление. Дальнейшую разработку планов передали на более низкий уровень по административной подведомственности, где и решались частные вопросы.

Тем временем разработка планов похода Шереметева и Мазепы существенно отставала. Гетман получил грамоту с требованием начать подготовку похода 17 февраля и тут же написал об этом Шереметеву^[1222]. Надо полагать, что отправляемые против татар военачальники договорились между собой не о походе, а о том, чтобы совместно требовать от Москвы конкретных указаний. Мазепа отправил в столицу письмо, полученное там 27 февраля, прося дать предписание с указанием места встречи с Шереметевым. 2 марта гетману выслали распоряжение съехаться в городе Сумского полка Белополье и прислать «статьи» по итогам встречи в Москву^[1223].

Шереметев получил указ действовать, «не описався» с государями, 21 февраля. Его ответ был отправлен в Москву 27 февраля и попал туда 5 марта. Предполагаем, что неделя размышлений понадобилась Шереметеву на переговоры с Мазепой. В своем послании в столицу воевода отметил, что ему указано выступать совместно с гетманом, не ссылаясь с государем, но «о котором времяни тому моему… с ним, гетманом, походу быть, и для задержания хана с ардами в которые места итить, и где б над ним промысл и поиск пристойно чинить, и прежде того походу для общего совету… в которых числех и где в которых местех съехатца и видетца, и о том, о чем ему, гетману… говорить… статей ко мне… из Розряду и ис Приказу Малые Росии не прислано»^[1224]. Фактически Шереметев отказался от самостоятельности в принятии стратегических решений. Далее воевода писал государю, что перед прежними Чигиринскими и Крымскими походами воеводы и гетманы съезжались, а сейчас соединиться невозможно из-за плохих дорог и участия Мазепы в отражении татарского набега. Он отмечал, что Мазепа желает «съехаться ему со мной… и всесловесно пространно посоветовать», так как через гонцов «совершенного намерения постановить не мочно»^[1225].

Шереметев, судя по вышеупомянутому посланию, безусловно, принимал во внимание возможность осады и штурма укреплений. Это понятно из следующей фразы: «И в полку у меня… верховых огнестрельных пушек самое малое число, а инженеров, и подкопщиков, и огнестрелных мастеров, и гранатчиков нет»^[1226]. Доступных же целей для осады у Шереметева было две — Перекоп и Казы-Кермен. Очевидно, что такие возможности рассматривались во время недавнего приезда Шереметева из Белгорода в Москву. Все это позволяет сделать вывод, что воевода, так же как и гетман, считал на тот момент штурм турецких крепостей несвоевременным.

Тем временем о больших российских приготовлениях к новой военной кампании стало известно за рубежом. 12 (22) марта 1695 г. об этом в послании к венецианскому дожу писал резидент Венеции в Варшаве Г. Альберти. А в письме от 18 (28) марта 1695 г. он со ссылкой на письмо Лефорта сообщал даже некоторые детали военных планов Москвы: Мазепа якобы будет послан на «Перекоп, чтобы сделать диверсию в Крыму»^[1227].

13 марта Шереметев съехался с Мазепой в Белополье, как того требовал государев указ. Военачальники определили общие контуры предстоящей кампании. Они постановили идти на реки Миус и Кальмиус, поскольку именно там проходили основные пути передвижения «бусурман» между Азовом и Крымом. Через ту же территорию осуществлялось нападение на приграничные российские и украинские города. Обсудили они и варианты походов под Казы-Кермен и под Перекоп, но отвергли их. Воевода и гетман пришли к выводу, что к Перекопу их не допустят, а в случае начала движения к днепровским городкам татары вовремя сообщат о наступлении и пошлют туда подкрепление, а также позовут на помощь Белгородскую орду. При этом крымский хан сможет пройти к Азову по бродам через реки Миус и Кальмиус^[1228]. Таким образом, поход к Казы-Кермену ставил бы под вопрос выполнение царского указа об отвлечении орды от Азова. Выступать к Миусу предполагалось одновременно с ратями, идущими на Дон, поскольку иначе силы от «стояния» в степи истощатся раньше времени. Полководцы отмечали, что запасов, которые полки смогут взять с собой, хватит не больше чем на три месяца. Сойтись украинским и русским войскам предстояло у р. Берестовой.

Было также сформулировано несколько вопросов и предложений московскому правительству. Мазепа и Шереметев хотели получить указ о том, что им делать, в случае если хан отправит помощь к Азову, прежде чем туда подойдут московские войска. Они интересовались, двигаться ли им в таком случае к Миусу или же «для промысла итить к иным которым бусурманским местам»? Военачальники также отмечали необходимость добиться от запорожцев разрыва перемирия с Крымом. После чего запорожцы должны совместно с донскими казаками напасть сухим и морским путем на крымские города, прежде чем выступят другие войска. Предлагалось также написать о походе к польскому королю, для того чтобы организовать совместное выступление против татар. Кроме того, Мазепа и Шереметев хотели привлечь к походу калмыков и черкесов, взяв у них аманатов, а также организовать почту от Москвы до казачьих городков в низовьях Дона для быстрой связи с будущим лагерем российской армии под Азовом^[1229].

22 марта статьи, выработанные воеводой и гетманом, пришли в Москву^[1230]. Неделю спустя, 30 марта, по ним приняли окончательное решение: великие государи «не указали» войску двигаться к рекам Миусу и Кальмиусу, а велели идти «для промыслу под городки турецкие, под которые будет удобнее и прибыльнее», для чего Шереметеву следовало сойтись с Мазепой, «где пристойнее». Заметное место в указе уделено использованию судов и паромов для переправы через Днепр. Их предписывалось взять в Киеве и сплавить вниз по Днепру, хотя бы до порогов. «Верховые пушки» для осады предлагалось вывезти из Белгорода, Севска и Путивля; там же планировалось забрать боеприпасы. В случае если последних оказывалось недостаточно, для их снаряжения посулили прислать «гранатчиков» из Москвы и стрельцов, обученных «гранатному делу». Обещали также отправить из столицы инженера. Запорожцев указали «пропустить» на море. Шереметеву разрешалось по согласованию с гетманом писать к польскому королю. Получила развитие идея об организации поч тового сообщения с действующей армией: «с Москвы до полков их поставить почту из Розряду». Под Азов же депеши предлагалось возить донским казакам. Постановление об организации почты на Дону указали послать из Разряда в Малороссийский приказ^[1231]. В результате первая почта на Дон из Москвы была отправлена 9 мая^[1232].

Более полно понять процесс составления указа от 30 марта позволяет его черновик. В нем целью похода названы «городки турецкие Ах-Кермень (Ислам-Кермен. — Авт.) и Казы-Кермен»^[1233] (то есть днепровские крепости). В итоговый документ эти названия не попали. Очевидно, изначально был озвучен конкретный объект для нападения, но потом от этого отказались. Бремя определения цели переложили на полководцев. Впрочем, вряд ли в Москве сомневались в результате. Трудности похода на Перекоп были очевидны. Так что делегировалась, скорее, ответственность, чем право выбора. Как видим, к концу марта изначальный стратегический замысел кампании существенно трансформировался. Отвлекающий удар Мазепы и Шереметева окончательно превратился в самостоятельный поход.

Шереметев начал активную подготовку к боям. Он требовал (и получал) от Москвы как материальное обеспечение, так и дополнительные воинские контингенты. Ему разрешили взять с собой смоленские «салдацкие да стрелецкие» полки, «соболиную казну» для жалования «польским и литовским присланным, также и запорожским казаком», образцовое письмо, чтоб посылать, «написавши от себя в тое полскую сторону листы», лекаря Ягана Кушне, полковых «подъемных» лошадей, священников, пушки, инженера, «гранатчиков», огнестрельных мастеров и подкопщиков^[1234]. В целом подготовку к походу удалось завершить оперативно, что и обеспечило его успех.

Днепровский театр военных действий

Несмотря на то что царский указ 12 февраля объявлял главной целью российской армии Азов, фактически в 1695 г. днепровский театр военных действий стал основным. Именно на этом направлении было задействовано наибольшее число войск и достигнуты основные успехи.

Впрочем, боевые действия в регионе продолжались вне зависимости от планируемого похода. Уже 14 января 1695 г. миргородский сотник Трофим Антонович сообщал, что «великие» вражеские силы двигаются в сторону Украины^[1235]. Семен Палей извещал, что на левом берегу Днестра под Тягиным стоит орда и собирается под малороссийские города^[1236]. Аналогичные сведения поступали также из Харьковского и Ахтырского полков^[1237]. 20 января из Переволочной сообщали, что идут по обе стороны Днепра «два салтана в большом собрании»^[1238]. 1 февраля Шереметев узнал, что татары «в прошлую суботу, ударив под городок Лялинце, и весь посад взяли, только де в целости те люди, которые в замке живут». Захваченный пленник сказал, что они пришли в качестве загона, а основная орда стоит на Ингуле^[1239].

Подданные Мазепы также ходили во владения противника. 26 марта гетман писал в Москву, что казаки, побывав под Перекопом, вернулись, захватив 22 пленных татарина, после чего на промысел были посланы новые отряды^[1240]. 14 апреля 1695 г. украинский гетман сообщал, что его казаки разбили татарский отряд на Молочных Водах^[1241]. Оптимистично выглядели также новости о настроениях запорожских казаков — они приняли государево жалование и пообещали выступить против «бусурман»^[1242]. При этом 400 человек еще раньше пошли в поход к Азовскому морю^[1243].

Начало общего наступления на днепровском театре военных действий следует датировать 10 мая, когда Шереметев выступил из Белгорода. 28 мая полки воеводы добрались до р. Коломак^[1244]. Здесь 1 июня состоялась встреча с И. С. Мазепой, который покинул Батурин еще 17 мая. Пройдя вниз по разным сторонам Коломака, а затем Воркслы, 12 июня они достигли берега Днепра^[1245]. Следует заметить, что российское войско сопровождала икона «Знамения Пресвятые Богородицы, нарицаемые Курские». Некоторое время заняла подготовка переправы: «спорядили» суда, присланные из Киева, «до перевозу войск». Не позднее 14 июня полки белгородского воеводы и украинского гетмана начали форсировать Днепр (российские — около городка Орлик, украинские — у Мишуринского Рога). Переправа проходила в сложных условиях («около островов… судами обходят с великою трудностию, и весла и шесты многие переломались, а иных… взять негде и зделать не ис чего…», «многие струги ветхи и которые струги были ветхи и худы в той переправе многие розбились») и растянулась более чем на 3 недели («за уставичными ветрами и за водным большим волнением, вскоре поспешить отнюдь никоторыми мерами невозможно», «переправа самая тяжелая и пристань была к берегу только что в два струга»). 17 июня состоялось новое совещание Шереметева и Мазепы (с участием остальных русских воевод и украинской старшины), на котором было принято решение направить в Запорожье отдельный отряд на стругах («плавный поход»). Сводный отряд, включавший как «государевых ратных» людей (300 человек), так и два полка из гетманского «регимента», должен был способствовать выступлению в поход сечевых казаков во главе с атаманом Максимом Самойленко. После переправы на другом берегу в урочище близ р. Омельнички были организованы становища («стояли обозами»), куда 2 июля прибыл Шереметев с основными российскими полками, а на следующий день подошел с отрядами Мазепа. Лишь 11 июля, дождавшись завершения переправы всех остальных полков, объединенная армия направилась под Казы-Кермен. Ее движение сильно замедляла пересеченная местность («в переправех через степовые речки и за крутыми балками чинитца мешкота») и отсутствие материала для изготовления настилов («а гатей поделать не ис чего, потому что места степные»)^[1246].

Неизвестный корреспондент сообщал в Венецию 15 (25) июля 1695 г. о том, что под днепровские городки идет войско общей численностью в 120 тыс. человек, а еще 30 тыс. казаков Мазепы отправится на Буджак^[1247]. Очевидно, что данная цифра фигурировала в документах того времени. Однако она далека от реальности. Данные о численности и структуре идущей к Казы-Кермену армии приведены в работе А. В. Багро. В составе войск Шереметева она называет Белгородский копейный полк, Белгородский рейтарский полк, Обоянский рейтарский полк, Ливенский рейтарский, Козловский рейтарский полк, семь солдатских полков Белгородского разряда, слободские казачьи полки, части Московского и Смоленского разрядных полков, а также ряд других подразделений. Всего по росписям насчитывалось 28 841 человек. Из них непосредственно в штурме Казы-Кермена участвовало 25 273 человека. Число казаков Мазепы определяется примерно в 35 тыс. человек. Гетмана также сопровождали расквартированные в Батурине стрелецкие полки (ок. 1 тыс. стрельцов). По подсчетам Багро, примерная общая численность российского войска должна была составить 60–65 тыс. человек^[1248]. В подсчеты не были включены запорожские казаки (2 тыс.). Эти цифры дополняются сведениями из отписки главы Белгородского разряда от 2 июля 1695 г., полученной в Разрядном приказе 16 июля, которая описывает процесс переправы через Днепр около Переволочны. Помимо вышеупомянутых подразделений, в полках под командованием Б. П. Шереметева и С. П. Неплюева находились «ратные люди московских чинов… полковые сотенные службы городовые дворяня и дети боярские… дворянские да жилецкие роты». В войско также входило подразделение стольника и воеводы И. М. Дмитриева-Мамонова, не учтённое в исследовании Багро, которое включало «московских же чинов и завоеводчики, и ясаулы, полковые сотенные службы городовые дворяня и дети боярские, да рейтарской Курской, да салдацкие — Курской же, Козловской, Воронежской полки»^[1249]. Численность каждого из этих полков составляла около 1 тыс. воинов. Таким образом, общий состав войск, атаковавших днепровские городки, насчитывал 68–73 тыс. человек.

Данные о численности противника встречаем в сообщении, присланном из лагеря осаждающих в Польшу, коронному гетману С. Яблоновскому. Автор письма сообщал, что в начале осады численность гарнизона Казы-Кермена составляла 4 тыс. человек, из которых остались в живых полторы тысячи^[1250]. Под городом на крымской стороне Днепра находились также татары. Хан Селим-Гирей отправил на помощь Казы-Кермену нураддина Шахин-Гирея, однако тот в итоге сосредоточил свои силы на охране подступов к Перекопу^[1251]. Находясь на левобережье Днепра, татары не смогли оказать существенной поддержки осажденным, поскольку Казы-Кермен (ключевой пункт обороны) и осаждавшие его войска находились на правом берегу реки. Переправляться же через Днепр в виду российских войск татары не рискнули.

«Плавное войско» в составе запорожских казаков и отрядов из российской и украинской армий сумело неожиданно подойти под стены турецких городков, воспрепятствовав контактам между ними и возможности отправки гонцов. Удалось также захватить местный флот, что исключило организацию переправы татарских войск. Бои под Казы-Керменом начались вечером 24 июля с подходом основных сил Шереметева и Мазепы. Организованная тем же вечером вылазка турок была благополучно отбита, хотя им удалось захватить несколько пленных. На следующий день нападавшие приступили к строительству шанцев и отсыпке валов вокруг крепостных стен, на которые поставили орудия. 26 июля начался регулярный массированный обстрел городских укреплений. Параллельно с другими велись интенсивные подкопные работы, завершившиеся подведением галереи под башню с «Ачаковской стороны». Утром 30 июля взрыв мины уничтожил часть укреплений: «подкопом взорвало и пушки с той разметало». Начавшийся пожар и продолжающийся обстрел гранатами вызвали несколько взрывов («людей духом поднимало и за город бросало»). Осаждавшие «з знамяны и з барабаны» начали штурм, в ходе которого после пятичасового боя был захвачен «большой» город. «Казыкерменские сидельцы», не имея больше сил для обороны и понеся тяжелые потери в людях («мужеска и женска полу… побито и ранено многое число»), отступили в «меншой» город. На следующий день, осознав бесполезность сопротивления, капитулировали и они: «знамена свои приклонили… и кричали, чтоб их не побить и дать им живот… и взяты у них городовые ключи». Среди сдавшихся и захваченной добычи оказались руководитель обороны — «казыкерменский бей», 10 офицеров («агов») и 14 пушек. Впоследствии часть пленных осталась в России навсегда. Гарнизон крепости Мустрит-Кермен (Тавань, Таванск), расположенной напротив Казы-Кермена, также сдался. Защитники Муберек-Кермена бежали ночью 2 августа. Вслед за этим покинул свои позиции гарнизон Ислам-Кермена^[1252]. Важную роль во взятии города сыграли успешные саперные работы. Их осуществил инженер Отто Фридрих Фоншвенгель, находившийся в 1695 г. в полку Шереметева^[1253]. В феврале следующего 1696 г. он под именем Отто Фридериха Фаншфенгеля присутствовал в полку шедшего под Азов Шеина^[1254].

На фоне проблем, возникших у российских войск под Азовом, взятие днепровских городков стало особенно желанным успехом. Российское правительство щедро наградило участников похода^[1255]. К примеру, Мазепе среди прочего за «казыкерменскую службу… 204-го году» пожаловали «кафтан золотной» с алмазными «запанами», стоимостью в 240 руб.^[1256]

Казы-Кермен, находившийся, по сравнению с тремя другими днепровскими городками, в наиболее удобном со стратегической точки зрения месте, был сильно разрушен во время штурма («палаты и всякое строение погорело всё без остатку, и башни и городовыя стены от пороховой казны взорвало и обрушило на многие сажени»). Быстро восстановить его оказалось невозможно. Поэтому российские войска сделали основным опорным пунктом Мустрит-Кермен (Тавань) на Таванском острове. Здесь разместили гарнизон из 200 солдат полка А. Ларонта, а также запорожских казаков и сердюцкий полк Гаврилы Ясликовского (600 человек)^[1257]. Осенью запорожцы успешно воспользовались освобожденным проходом по Днепру в Черное море. Они подошли по воде к Очакову и разграбили его окрестности^[1258]. В европейской прессе даже обсуждался вопрос о том, что казачьи чайки теперь смогут ходить до самых окрестностей Стамбула^[1259].

Донской театр военных действий

Еще в результате второго Крымского похода В. В. Голицына стало очевидным, что ведение военных действий крупными силами в Причерноморье без создания (или захвата) промежуточных баз и укрепленных опорных пунктов обречено на неудачу. В результате Азов, наряду с днепровскими городками, стал наиболее перспективным направлением для ударов крупных сил российской армии. По сообщениям донских казаков, местные жители в ожидании скорого прихода московских войск, начали покидать город еще в 1689 г.^[1260] Свержение правительства Софьи отодвинуло ожидаемое азовцами нападение на несколько лет. Однако население Азова находилось в постоянном страхе. Так, весной 1694 г. азовцы ожидали, что под Азов пойдет армия Б. П. Шереметева^[1261]. Позже, когда люди белгородского воеводы ходили «по вестям» за черту, в Азове вновь появилась «поголоска», будто бы он идет на город^[1262]. Как сообщали донские казаки, турки, ожидая нападения, объявили повышенную готовность («ратные люди были в зборе»). Кроме того, азовцы, «по ведомостям», получили четыре каторги с военной помощью^[1263]. Слухи о том, что российская армия собирается атаковать Азов, появлялись и позже. Сентябрьский поход Шереметева к черте опять вызвал опасения турок. По словам пленных татар, 28 сентября 1694 г. азовский бей Муртаза послал к Изюму специальный отряд, которым командовали три аги, чтобы взять пленных и узнать, где находится Шереметев. Причина отправки разведчиков заключалась в том, что «в Азове де азовцы и турки, которые бывают на заставе, от приходу великих государей войск имеют опасения и страх великой»^[1264]. Ожидая нападения, азовские жители вместе с янычарами возводили дополнительные укрепления, готовили припасы^[1265]. Таким образом, приход московских ратей к Азову в 1695 г. не стал для его защитников неожиданностью.

Результаты осады Азова российской армией в 1695 г. определяют два основных фактора — эффективность действий российского командования и соотношение сил сторон. Начнем с анализа численности войск. По сообщению одного из пленных, штатный гарнизон Азова в обычное время насчитывал 3550 человек. Жалование для них всегда посылалось по росписи «от салтана погодно непременно». В их число входили 800 человек джебеджи (обеспечивали ремонт и хранение вооружений и боеприпасов), 1000 янычар, 800 бешлеев (наемники), 800 пушкарей и 150 караульщиков, которые охраняли «городовую стену»^[1266].

Очевидно, что в военное время численность гарнизона менялась и зависела от войск, присылаемых в город в случае опасности. Данные о реальной численности азовского гарнизона в Москву неоднократно сообщали донские казаки. В 1692 г. она доходила до 7 тыс. человек (включая пеших и конных)^[1267]. В 1693 г. сюда для строительства укреплений дополнительно присылали из Кафы, Керчи, Тамани и Темрюка 3 тыс. янычар с агой^[1268]. Однако летом 1694 г., судя по сообщению пленного ахреянина, численность гарнизона сократилась до 1500 человек, в том числе 600 янычар с агой^[1269]. Этот ахреянин повторно допрашивался в Москве 8 февраля 1695 г. Здесь он сказал, что в городе «малолюдство», а «служилых янычан и жилецких людей тысячи с две»^[1270].

К началу осады города ситуация успела измениться. Захваченный казаками греческий торговец рассказал, что в январе 1695 г. в гарнизоне Азова было 3 тыс. человек, в марте кафинский паша Муртаза привез еще 1 тыс., а позднее из Кафы прибыло 2 тыс. пехоты^[1271]. Следует учитывать, что пехота составляла только половину отряда Муртазы-паши. Судя во всему, в числе войск, прибывших из Кафы, были не только местные воинские люди, но и отряды, присланные на помощь из других районов Османской империи. К примеру, погибший во время первой осады Софа Капитан упоминается в составе отряда, который был прислан из Адрианополя «на осми фуркатах с воинским людьми, а на фуркате де было по штидесят и по семидесят человек»^[1272].

Наиболее точные данные об азовском гарнизоне поступали уже после начала боев. Так, судя по приведенным Гордоном известиям грека-перебежчика, изначально Азов обороняли 6 тыс. человек. Позднее в расспросах звучали аналогичные цифры — допрошенные 13 августа под пыткой пленные утверждали, что к началу осады в городе было около 6 тыс. солдат вместе с вновь присланными. Из них почти треть к середине августа выбыла из строя по разным причинам^[1273]. О шести тысячах говорил также комендант захваченной российскими войсками «каланчи»^[1274]. Плененный уже в 1696 г. азовский янычар сообщал, что «в Азове ратных людей было турецких и азовских жителей жалованных шесть тысяч человек, в том числе четыреста человек конных, да ис Крыму присланных было шесть тысяч ж человек пеших»^[1275]. Вероятнее всего, слова о присланных из Крыма были неправильно поняты переводчиком, и речь идет о все-таки о конных татарах, которые оказывали поддержку азовскому гарнизону извне. Если это предположение верно, то данные о числе осажденных соответствуют сведениям Гордона.

Мы имеем также два сообщения от невольников, длительное время служивших у янычар, а потом бежавших в 1696 г. во время второй осады в русский лагерь. Один из них говорил, что в 1695 г. «село в осаду» 4086 человек^[1276], а другой утверждал, что в Азове было 7 тыс. человек^[1277]. Ф. Я. Лефорт писал, что в городе оборонялось «8000 отважных солдат»^[1278]. Его данные кажутся преувеличенными. Рискнем предположить, что цифра в 6 тыс. наиболее точна.

Вместе с осажденными действовали конные отряды противника, постоянно нападавшие на русскую армию. Сам Петр I оценивал напавший на российское войско при подходе к Азову отряд татар «болши трех тысечь»^[1279]. В сентябре, ближе к концу осады, бежавший из плена казак рассказал, что конница противника насчитывает 3 или 4 тыс. человек. Они стояли тремя отдельными лагерями — турки и татары из Азова, крымские татары с нураддин-султаном и Кубек-мурза с калмыками^[1280]. Судя по всему, первым отрядом, включавшим собственно турецкие войска, командовал Муртаза-паша. Отряд Кубек-аги, вероятнее всего, был более разнообразным по этническому составу, чем указано в источнике. В нем должны были присутствовать ногайцы. Кроме того, Лефорт в числе «самых отважных татар», нападавших на русский лагерь, упоминает черкесов^[1281]. Их присутствие также следует предположить в отряде Кубек-аги. Участие горцев в обороне Азова не было символическим. Еще весной из «нагай» на Дон вышел полоняник, бывший рейтар, который сообщил, что азовский бей приказал ногайцам и черкесам выйти на службу девяти людям из десяти^[1282]. Так что в число упоминаемых российскими источниками «татар», безусловно, входили и черкесы. Однако общая численность всех «татар», указанная Лефортом (10 тыс.), явно преувеличена. К концу осады (на 1 октября) их было около 3 тыс. человек^[1283].

Сами татары могли распространять о себе заведомо ложные сведения. Так одному из русских пленников они говорили, что их под Азовом «з дватцать тысяч одного прихожего люду, кроме азовских сидельцов». Причиной завышения численности, вероятнее всего, было желание вызвать страх у противника: «и нас де московские войска боятца, мы де их сильнее, а к нам же де еще будет на помощь другая дватцать тысяч, и мы де паче над ними утвердимся»^[1284]. Таким образом, в целом против российских войск действовало 6 тыс. человек азовского гарнизона и 3–4 тыс. находящейся вне города конницы.

Сведения о собранных под Азовом российских войсках имеют существенные расхождения. Резидент Венеции в Варшаве Г. Альберти в письме от 18 (28) марта 1695 г. со ссылкой на послание Лефорта сообщал об отправке в поход 80 пушек и 150 мортир, а через две недели (2 (12) апреля) писал об 300-тысячной армии^[1285]. Хроника «Тарих-и Мехмед Герай» указывала на 180 тыс. пришедших под Азов «нечестивцев»^[1286]. Эти цифры явно завышены.

Общую численность отправлявшихся под Азов войск Петр I в письме Ф. М. Апраксину определил в 31 тыс. человек, упомянув также о 60 пушках и 110 мортирах^[1287]. Наиболее точные сведения относятся к отряду П. Гордона. Он командовал Бутырским полком в 894 человек, четырьмя тамбовскими солдатскими полками в 3879 человек, семью стрелецкими полками (Стремянным полком, Д. Р. Жукова, С. М. Кровкова, И. М. Кобыльского, А. Л. Обухова, С. Л. Капустина, А. И. Козлова) общей численностью 4620 человек, при которых имелись артиллерийские орудия — 31 полевая пушка, 12 короткоствольных картечных орудий и 10 мортир. Провизию Гордон получал на 10 тыс. человек^[1288].

Ф. Лефорт в письме брату Ами от 16 февраля 1695 г. указывает, что в его полку больше 12 тыс. человек, 24 больших пушки, 24 мортиры^[1289]. 13 января 1696 г. он ретроспективно писал, что из 10,4 тыс. своих солдат привел обратно примерно 8 тыс., а в его распоряжении под Азовом было 12 пушек и 25 мортир^[1290]. У Лефорта мы также находим упоминание о том, что еще один отряд (А. М. Головина) был равен отряду Гордона. Таким образом, данные Лефорта и Гордона подтверждают сведения из письма Петра I о численности войск. Что касается мортир, то их явно было меньше, чем писал царь.

К Азову также подошли 6 тыс. донских казаков^[1291]. В обычное время казаки выставляли отряды куда меньшей численности. Однако в феврале — марте 1695 г. московские власти постарались привлечь все имевшиеся ресурсы — грамоты с призывом на службу были направлены не только в столицу Войска Донского Черкасск, но и в верховые казачьи городки^[1292]. Из других подразделений следует отметить 2,3 тыс. человек астраханской и яицкой конницы^[1293]. В дневнике Гордона также упоминаются башкиры и калмыки^[1294]. 3 августа зафиксирован приезд племянника украинского гетмана И. С. Мазепы И. П. Обидовского^[1295]. С ним должен был прибыть отряд сопровождения. Таким образом, общая численность осаждающих войск приближалась к 40 тыс. человек, то есть имела примерно четырехкратное превосходство над противником. С учетом того что российская армия должна была брать хорошо укрепленный город, данное превосходство не выглядит столь уж значительным. Достаточно вспомнить, что у Казы-Кермена превосходство над противником достигало 17–18 раз.

Перейдем к вопросу о ходе боевых действий. На первом этапе военной кампании инициатива принадлежала гарнизону Азова. Вышедшие в марте 1695 г. на Дон из Азова полоняники рассказывали, что Аюка и астраханский мурза Ишейка Ишкарин присылали в город своих людей с известием, что на Азов идет сам царь Петр Алексеевич. Желая проверить эту информацию, азовцы послали «лехких людей» под Астрахань, к Черному Яру под Царицын, к Маяку, под Полтаву и под Изюм. Азовский бей послал подарки Аюке и Ишею, а также попросил у них помощи^[1296].

Столкновения на донском театре военных действий начались с похода в феврале 1695 г. на Черкасск азовских служилых людей во главе с азовским беем и с янычарским агой. Численность отряда составляла 3 тыс. «и болши» человек. Однако нападавшие не привезли артиллерии. Из-за этого они ничего не смогли сделать и ушли, отогнанные отрядами Фрола Минаева. Результаты нападения оказались мизерными: один из казаков погиб и еще 9 человек взяли в плен^[1297].

Неожиданно в Черкасске появился вождь ушедших в османские владения старообрядцев Л. Маноцкий. О его приезде донские казаки сообщили следующие подробности: «В нынешнем 1695-м году тот помянутой Левка, отстав от тех отступников, приехал в Черкаской, а сказывал, что бутто он церкви Божии повинуется и великим государям вину свою приносит. Однако ж, постерегшися, донской атаман Фрол Минаев и разведав о нем, что он, Левка не вину свою приносит, но злохитрое некое дело в войску их хочет всчать, поимав ево, отдали калмыком и велел ево розстрелять — и розстрелян. А товарыщи ево, Левкины, и ныне живут на Кубане ж»^[1298]. Не исключено, что Маноцкий действительно приехал с целью разведки, а возможно, даже готовил какую-то диверсию.

Выдвижение российских войск к Азову протекало чрезвычайно медленно. Авангардом командовал Гордон, который 7 марта выехал из Москвы. 12 марта он достиг Переяславля-Рязанского, откуда дальше двинулся по суше. В Тамбове, где предстояло соединиться с тамбовскими полками, полководец пробыл с 18 марта по 1 мая. 21 июня полки Гордона подошли к Черкасску, а 27 июня встали в виду Азова^[1299].

Двор Петра I с остальным войском покинул Москву 28 апреля^[1300]. Проследить путь под Азов основной части армии (полки Ф. Я. Лефорта и А. М. Головина) позволяет царский походный журнал^[1301]. Царь миновал Переяславль-Рязанский 6 мая. Отсюда начинается описание путешествия воинского «каравана» по Оке и Волге^[1302]. Любопытно, что примерно в это время о походе под Азов официально сообщили союзникам. Российский резидент в Варшаве известил об этом поляков 7 (17) мая 1695 г.^[1303] До Царицына полки добрались 6 июня, а затем, переместившись на «возы», сухим путем с 10 по 14 июня пересекли перемычку между Волгой и Доном. С 19 июня от Паншина городка, населенного донскими казаками, движение продолжилось на судах. 25 июня войско, при котором находился сам Петр I, прибыло в Черкасск^[1304].

Турецкие власти воспользовались медлительностью русской армии для пополнения азовского гарнизона. Последнее подкрепление прибыло уже в июне. 16 июня казаки сообщили Гордону, что, «будучи под Азовом, они обнаружили множество кораблей и катерг, или галер, кои 3 дня назад доставили и высадили великое число людей; [турки] от радости дали свыше 40 выстрелов из тяжелых городских пушек; чрезмерное количество конников изо всяких народов прибыли на помощь городу и разбили стан за его пределами — они видели огромное число их палаток и шатров»^[1305].

Бои начались уже на подступах к городу. Турки предприняли попытку помешать сосредоточению российских войск у городских стен^[1306]. 1 июля войска Гордона и донские казаки прошли внутрь старого городского вала и окопались в досягаемости орудийного огня городских укреплений. На следующий день азовцы, установив на старом валу 4 орудия, начали обстреливать нападавших, но были выбиты с занятых позиций^[1307].

Основная часть российских войск выдвинулась из Черкасска вниз по Дону 28 июня. Впереди шел отряд Ф. Я. Лефорта, а следом — А. М. Головина. 29 июня они высадились на берег Дона в 8 верстах от Азова. Здесь стояли до 3 июля, ожидая, пока Гордон укрепится на своих позициях и организует защищенный лагерь. По пути к нему Лефорт подвергся нападению вражеской конницы. Сосредоточение сил закончили к 5 июля, а на следующий день Лефорт начал обстрел города^[1308]. Параллельно началось строительство укреплений, призванных блокировать город и максимально близко подойти к его стенам.

Первые успехи российской армии были связаны не с Азовом, а с башнями, охранявшими проход в Азовское море по донской протоке Каланче. Одна из башен была взята 14 июля^[1309]. Заслуга взятия башни принадлежала казакам — первоначально заложенная у стены петарда не смогла проделать бреши в укреплениях, тогда казаки мотыгами прокопали у одной из бойниц лаз в крепость^[1310]. В штурме участвовало 700 человек^[1311]. В ночь на 16 июля турки отступили из второй башни. При этом они заложили мину из семи бочек пороха. Однако казаки успели проникнуть в крепость и потушить зажженные фитили раньше, чем прогремел взрыв^[1312]. По поводу первой победы царь отправил по почте официальное письмо Иоанну Алексеевичу, в котором сообщил о захвате 3 вражеских знамен, 32 пушек, множества ружей, пороху «и всяких припасов многое число». Упоминаются и более тысячи судов, стоявших у расположенной там же пристани^[1313]. В послании к А. Ю. Кревету царь подчеркивал особую важность победы — она дала возможность доставлять припасы осаждающим по воде, а не сухим путем, который оставался под постоянной угрозой нападения со стороны татар^[1314].

В те же дни (15 июля) туркам удалось нанести серьезный урон отряду Гордона. Накануне в лагерь врага перебежал один из обрусевших голландцев Яков Янсен, который указал на недостроенную траншею в промежутке между позициями Гордона и Лефорта, плохо охранявшуюся в полуденные часы (охрана обычно спала в это время). Удар оказался внезапным еще и благодаря тому, что на стороне противника сражались казаки-старообрядцы. Один из них заговорил с осаждающими на русском, что притупило их бдительность. Пользуясь этим, в траншеигенерала-шотландца ворвался турецкий отряд, который устроил резню. Потери составили до 400 погибших и около 500 раненых^[1315]. Отбросить нападавших удалось с большим трудом. По сведениям Лефорта противник захватил 9 пушек и еще несколько орудий привел в негодность^[1316]. Анонимный источник утверждает, что в вылазке участвовало 5 тыс. человек^[1317], то есть большая часть азовского гарнизона. Именно этим объясняются значительные потери среди осаждавших.

В целом турки на протяжении всей осады предпринимали постоянные усилия для того, чтобы помешать инженерным работам российских войск. Несмотря на это, сеть траншей и бастионов все более плотно охватывала крепость. Впрочем, полностью блокировать Азов так и не удалось. Это хорошо видно по дневникам Гордона. К 24 июля относится запись о том, что трехтысячный отряд с 18 полевыми орудиями был по его указаниям расположен так, чтобы не позволять коннице противника проходить в Азов и выходить из него^[1318]. Однако меры для того, чтобы пресечь сообщение между осажденными и татарской конницей, продолжали приниматься еще 12 сентября, когда с этой целью было решено «построить форт на другом берегу реки, напротив недавно возведенных под городом фортов»^[1319].

Непрерывный артиллерийский обстрел постепенно разрушал оборонительные сооружения Азова. В городе постоянно вспыхивали пожары. Однако не все осадные мероприятия проводились одинаково успешно. Слабым местом московских войск были саперные работы. Петр при отправке армии под Азов позаботился о соответствующих специалистах. Инженерами в его войске были Франц Тиммерман, Адам Вейде и Яков Брюс^[1320]. 19 июля (по другим данным 17 июля) к Азову прибыл инженер Альбер Жозеф Мюрло, который обещал быстро взять город, но был убит случайной пулей уже 15 августа^[1321].

Саперные работы были особенно важны на последнем этапе осады, когда укрепления противников оказывались на близком расстоянии друг от друга. В этот момент началась «минная война», когда стороны старались подвести подкопы под вражеские позиции и подорвать заложенные в них заряды. Для осаждающих важнейшей задачей было проделать бреши в укреплениях осажденных, что обеспечило бы преимущество наступающим. Тем не менее к моменту первого штурма города успехов в минной войне не наблюдалось. Состоявшаяся 5 августа атака на Азов напоминает операцию по захвату укреплений на Каланче, когда неудача саперных работ была возмещена лихостью и сообразительностью нападавших. Однако в данном случае яростный приступ натолкнулся на столь же яростное сопротивление оборонявшихся. Хотя во время боя погибли и бей, и янычарский ага, то есть все высшее руководство крепости, это не прекратило сопротивления^[1322]. Азовский гарнизон по- терял около 200, а штурмовавшие город войска — около 1500 человек^[1323].

Неудача заставила вернуться к планомерным осадным работам. При этом в минной войне успех, скорее, сопутствовал осажденным. Так, 15 сентября войска Головина начали сооружать вал, который подходил к городским стенам, будучи равным с ними по высоте. Туркам удалось его взорвать^[1324]. Впрочем, этот взрыв нанес ущерб также и турецкому валу^[1325]. Далеко не все заложенные азовцами мины были эффективными. К примеру, устроенный ими 17 сентября взрыв не нанес вреда осаждавшим^[1326]. 16 сентября российскими саперами при устройстве мины была допущена инженерная ошибка. В результате взрыва подведенной под турецкие укрепления галереи в российских траншеях были убито 30 человек, а еще более сотни получили раны или контузию^[1327].

Между тем сезон боевых действий заканчивался. Приближались холода. Это заставило командование русской армии 25 сентября предпринять еще одну попытку штурма, которая из-за плохой подготовки вновь закончилась неудачей^[1328]. После нее стало очевидно, что в этом году город взять не удастся, хотя его гарнизон к тому времени понес катастрофические потери. По сообщению взятого в плен янычара: «А как де московские ратные люди от Азова отступили, и в то де время в Азове осталось тех людей турчан и крымских татар только тысячи з две, да двести пушек больших и малых, десять мозжеров бомбою пятипудовые, к пушкам с шесть тысяч ядер, а к мозжерам бомбов с четыре тысячи»^[1329]. Пленный татарин говорил, что осаду пережило 2,5 тыс. человек^[1330]. Один из выходцев из Азова сообщил, что выжило всего 500 человек^[1331]. Другой утверждал, что после осады от ран, болезней и «нужды» умерло 2 тыс. человек и примерно столько же осталось в живых^[1332]. Цифра в 500 человек явно ошибочна. При такой численности гарнизон не смог бы продолжать оборону. Но и 2 тыс. человек для длительной обороны такой крепости, как Азов, было явно недостаточно. Таким образом, в 1695 г. российской армии попросту не хватило времени для того, чтобы взять Азов.

Эвакуация российских войск из-под города началась 29 сентября. В этот день с укреплений стали снимать тяжелые орудия. 3 октября русские суда пошли от башен на Каланче вверх по Дону к Черкасску^[1333]. Часть войск было решено оставить в укреплениях, построенных вокруг башен на Каланче. Их начали возводить по предложению Лефорта еще во второй половине августа^[1334]. Во главе построенного земляного форта, который получил наименование «Сергиев» (Ново-Сергиев), был поставлен стольник Аким Яковлевич Ржевский^[1335]. Гарнизон крепости составил 3 тыс. человек^[1336], что сопоставимо с числом оставшихся в строю к концу осады воинских людей Азова.

Появление российского опорного пункта в непосредственной близости от Азова стало основным итогом кампании 1695 г. на донском театре военных действий. Сергиев коренным образом менял стратегическую ситуацию в регионе. Бывший форпост на южной границе России — Черкасск — теперь оказался в тылу и мог не опасаться внезапных нападений со стороны азовских ратных людей. Открывался и выход в Азовское море для русских судов. Гарнизон форта мешал туркам уничтожать результаты осадных работ 1695 г., которые предпринимали азовцы. Кроме того, у московского правительства появилась возможность в новый сезон боевых действий перебрасывать войска по Дону непосредственно к Азову и сосредоточивать их под прикрытием сергиевского гарнизона. Безуспешная осада Азова оказала влияние даже на положение дел в далеком Стамбуле. Там стала ощущаться нехватка «живностей» и «множества потребных и нужных вещей», поставлявшихся ранее через этот город, что вызвало значительный рост цен на местных рынках^[1337].

Тем не менее сами участники первого похода на Азов не рассматривали его как успешный. Ведь взять город не удалось. Лефорт утверждал, что причина произошедшего — недостаточное число войск, упорство осажденных и ошибки «одного генерала» во время штурма^[1338]. Под последним он явно подразумевал Гордона, в адрес которого отпускал колкости в своих письмах. Шотландец в свою очередь писал о раздоре в командовании войсками, а также неоднократно критиковал неумелых инженеров-минеров, то есть учителя Петра Франца Тиммермана, и его сподвижников — Адама Вейде и Якова Брюса^[1339]. Версия о том, что осада сорвалась из-за отсутствия у царя хороших инженеров, попала даже в европейскую прессу: «Царь Петр разумных и искусных инженеров у себя не имеет. И того ради безплодное было осаждение крепости Азова»^[1340].

Очевидно, что критика инженерно-саперных работ была справедливой. Достаточно вспомнить о неудачной попытке проделать брешь в укреплениях башни на Каланче или гибели от взрыва собственных солдат. Однако и действия самого Гордона были, мягко говоря, небезупречны. К примеру, как отмечал генерал в своем дневнике, на военном совете 21 февраля 1695 г. было решено «послать как можно скорее по суше к Азову 10 000 человек, кои с 5 или 6000 казаков должны занять такую позицию перед оным, чтобы не допустить прихода туда никакой поддержки. Мне приказано командовать ими и поспешать отсюда сколь возможно»^[1341]. Гордон получил требуемые войска, рано вышел в поход, однако под Азов пришел с большим опозданием, лишь ненамного опередив остальные войска. Таким образом, план командования по ранней блокаде Азова так и не был реализован и туркам удалось беспрепятственно пополнить гарнизон.

На теме блокады города следует остановиться отдельно. Судя по дневнику Гордона, все необходимые для изоляции города действия были предприняты лишь незадолго до того, как осада была прекращена. В учебной и научно-популярной литературе в качестве аксиомы говорится о том, что город было невозможно блокировать из-за отсутствия флота. При этом не учитывается, что город лежал более чем в 10 км от моря, а глубины в устье Дона делали опасным плавание для крупных морских кораблей. Турки использовали для переправки привезенных морем грузов малые суда. А войско Петра недостатка в речных судах не имело — для похода в верховьях Дона было выстроено 1259 стругов^[1342]. В связи с этим также встает вопрос о том, насколько эффективно использовались имевшиеся в распоряжении командования воинские подразделения. К примеру, 6000 донских казаков, боевой опыт которых включал конные сражения с татарами и морские походы на малых судах, были в основном задействованы в осадных работах. Между тем гарнизон Азова сохранял сообщение с другими силами турок по Дону, а татарская конница чувствовала себя хозяйкой в окрестных степях.

Вряд ли будет ошибкой сказать, что основной проблемой русской армии под Азовом было плохое командование. Во-первых, окружавшие царя иноземцы были заняты не только осадой Азова, но и борьбой друг с другом за влияние на царя. Это сильно мешало как системной организации осадных работ, так и взаимодействию при штурмах. Во-вторых, Петр явно переоценивал возможности своих любимцев. Достаточно сопоставить успешные минные работы при осаде Казы-Кермена с постоянными ошибками саперов у Азова. Не лучшим образом на ход осады влияло и то, что сам царь, за которым оставалось последнее слово в деле принятия важнейших решений, не обладал реальным военным опытом. Компенсировать все это можно было бы большим числом войск, но и здесь обеспечить достаточное превосходство не получилось.

* * *

Несмотря на досадную неудачу русской армии под Азовом, в целом общий итог кампании 1695 г. можно назвать положительным. России удалось захватить днепровские городки, разместив в Тавани собственный гарнизон. В руках царя оказался важнейший перевалочный пункт, через который ранее крымские отряды переправлялись на правобережье Днепра для походов в Европу. Давнее пожелание польского короля Яна Собеского оказалось выполненным. Кроме того, вновь открылся свободный проход по воде в Черное море для отрядов запорожских казаков. На Дону основание укрепленного городка около одной из «каланчей» создало предпосылки для удачной осады Азова на следующий год. Важно и то, что летом 1695 г. Петр I получил личный опыт боевых действий и понял, что армии необходимо единоначалие. Еще одним итогом стало осознание важности коалиционного взаимодействия участников антитурецкого альянса и легитимизации союзных отношений с ключевым участником Священной лиги — Священной Римской империи германской нации, что должно было обеспечить полноправное участие России в будущих мирных переговорах с врагами «креста Господня».

Глава 7 ВОЕННАЯ КАМПАНИЯ И ДИПЛОМАТИЯ В 1696 г. ВЗЯТИЕ АЗОВА. ВЕНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ

В новом, 1696 г. основным оказался донской театр военных действий. Петр, для которого безрезультатная осада Азова в 1695 г. стала личным поражением, предпринял огромные усилия для того, чтобы успешно завершить начатую борьбу за устье Дона. Здесь были сконцентрированы основные военные силы Российского государства. Параллельно предпринимались усилия по укреплению связей со странами антиосманской коалиции. В наиболее сильную из них — Священную Римскую империю — была направлена специальная миссия.

Дипломатия в 1696 — начале 1697 г.: миссия К. Н. Нефимонова

Кампания 1695 г. активизировала российскую внешнюю политику. Петр I «вспомнил» о международных обязательствах в борьбе с османами и татарами, принятых согласно договору о Вечном мире 1686 г. Тогда российские власти вполне осознанно полагали себя присоединившимися к борьбе Священной лиги. Наступательный союз с поляками планировалось сохранять до конца войны, причем, согласно пункту 13 договора о Вечном мире, австрийцы и венецианцы, «не обослався» с Польшей и Россией, обязывались османов «к миру не склонять»^[1343]. Очевидно, что итоги кампании 1695 г. убедили Петра в необходимости более тесной координации своих действий с союзниками и укрепления союзнических отношений. Особую роль здесь играли связи со Священной Римской империей — главной силой Священной лиги.

Еще на начальном этапе войны Москва и Вена информировали друг друга о действиях против общего врага. Так, в письме от 6 (16) августа 1687 г. австрийский император сообщал российским монархам (Ивану V и Петру I) о выигранной четырьмя днями ранее битве с турками при Мохаче, в ходе которой удалось уничтожить 8 тыс. вражеских воинов и захватить всю артиллерию. В ответном послании от 26 октября^[1344] того же года цесаря информировали о первом Крымском походе, объявляя «с нашие… стороны, добродетелное в воинских промыслех вспоможение вашему цесарскому величеству также и королевскому величеству полскому». Российская сторона полагала всех воюющих с турками «святым союзом обязанных» и в грамоте от 13 января 1690 г. прямо указывала: «…для того что ваше цесарское величество общей наш союзник»^[1345]. О совместной борьбе с османами свидетельствовали и дипломаты цесаря в 1695 г.: «…сокрушены быти возмогут пресилнаго неприятеля силы, естли все настоящей войны товарыщи… на того же равною охотою и горением (будут. — Авт.) наступать»^[1346]. На «обнадеживания» цесарских дипломатов, звучавшие на тех или иных переговорах, в Посольском приказе ссылались «позднее как на союзные обязательства, которые принял на себя император»^[1347].

Представляется, что первоначально для московского правительства семантические различия «вступления» в Лигу или «присоединения» к ней не носили особого содержательного смысла в рамках борьбы с «врагом всего християнства». Все участники противостояния считались союзниками: «…цесарь обязуется с великим государем союзом, так как обязан с королем польским и с венецыяны»^[1348]. Аналогичный посыл звучал в посланиях российских монархов 1686–1696 гг. в Венецианскую республику, основной темой которых являлась борьба с Оттоманской Портой. Венецианцы со своей стороны также воспринимали Россию как союзную державу, главной задачей которой являлось отвлечение отрядов крымского хана от европейского театра военных действий^[1349]. Иногда о существовании широкого альянса проговаривалась и австрийская сторона: «…при нынешнем общем союзе таких славных четырех союзников»^[1350].

В то же время, несмотря на выгодную для России общесоюзническую риторику с момента заключения Вечного мира 1686 г., осторожная позиция В. В. Голицына, не давшего полномочий посетившему в 1687 г. Вену посольству Б. П. Шереметева входить с австрийцами в юридически обязывающие соглашения, имела свои резоны. На первом, крымском, этапе войны руководитель русских посольских дел, как уже было показано, вынашивал планы политического подчинения ханства. Если бы их удалось реализовать, добившись от Крыма в том числе и обязательства прекращения набегов на Речь Посполитую, формальные союзнические отношения с Веной или Венецией стали бы ощутимым препятствием на пути выхода России из войны.

К 1695 г. крымские прожекты Голицына потеряли всякую актуальность. В этих условиях Россия, по мнению И. Шварц, имея лишь двусторонний договор с Польшей об участии в Священной лиге, по мере втягивания в войну начала осознавать опасность потери союзников^[1351]. В декабре в Вену для предварительных переговоров был направлен посланник Козьма (Кузьма) Никитин, сын Нефимонов. Одновременно в Венецию была послана дружественная грамота. Стремление заключить письменный трактат с Австрийским государством было продиктовано не столько потребностью легитимизировать присутствие России в Священной лиге, сколько необходимостью получить письменные гарантии о продолжении совместной войны до полного разгрома турок и «общего согласия» при ведении мирных переговоров^[1352]. Летом 1696 г. ситуация еще более обострилась в связи со смертью Яна III Собеского. Возможная победа ставленника Франции принца де Конти на выборах нового польского короля угрожала выходом Польши из войны. В этом случае Московское государство могло оказаться в полном одиночестве, так как союз со Священной лигой на основе договора с Речью Посполитой оказался бы дезавуирован.

Задачу укрепить отношения с цесарем возложили на дьяка Козьму Нефимонова^[1353]. Его отправили в Вену в декабре 1695 г. в статусе посланника (указ о начале подготовки миссии датирован 28 ноября) в сопровождении переводчика Степана Чижинского, двух дворян — Владимира Семенова сына Борзого и Семена Иванова (взятого из подьячих Посольского приказа) и трех подьячих «для письма» из того же ведомства — Ивана Ратькова, Степана Ключарева и Гаврилы Деревнина^[1354]. Нефимонов получил два наказа (тайный и большой общий) и «верющую» грамоту. Первый наказ составлялся по «наказным тайным статьям»^[1355], которые были переданы вместе с «образцовой» грамотой 15 декабря Е. И. Украинцеву думным дьяком А. А. Виниусом (видимо, от самого Петра I)^[1356]. Согласно тайному наказу^[1357], дипломат имел право обсуждать заключение наступательно-оборонительного союза с широким разбросом по времени — от 3 до 7 лет. Петр, ссылаясь на пассивность Польши, предлагал австрийскому императору заключить прямой союз^[1358]. При отказе Вены от вступления «в тот союз и оружей согласного соединения» российский монарх освобождал себя от каких-либо дальнейших обязательств.

Планируемый договор базировался на пяти статьях, которые предстояло обсудить с цесарскими «думными людми». В первой из них оговаривался вклад Москвы в борьбу с общим врагом. Отмечалось, что Россия участвовала в войне с турецким султаном и крымским ханом с 1686 г. по условиям оборонительного и наступательного союза с Речью Посполитой и «для ползы всего общаго християнства», совершала различные тяжелые походы с разорением вражеских жилищ и разгромом войск противника. В 1695 г. войска царя захватили днепровские городки (Казы-Кермен и др.) и нанесли сильный ущерб оборонительным сооружениям Азова, взяв выше по течению две «великия укрепленныя башни», которые перегораживали Дон.

Начиная со второй статьи речь шла о перспективах. Россия и Австрия при участии остальных союзников, должны были объединить усилия в боевых действиях, организовав синхронное наступление на врага (для Вены — «ранним вешним походом»), чтобы «согласным нашествием» разделить силы противника. Предстояло заключить прямой союз, а после этого вести совместную войну и затем «обще» участвовать в мирных переговорах.

Утверждалось, что, подписав «крепкое обязательство», страны будут уверены («совершенно надежны») в действиях друг друга. Запрещались сепаратные переговоры с неприятелем, а подписание мирных трактатов могло осуществляться лишь с «общего согласия». В случае наступления турок и татар «многими силами» на Российское государство цесарь должен был атаковать «места и грады турские». В качестве ответной меры Москва планировала «на татар наступать, где возможно»^[1359].

Нефимонов в случае согласия австрийцев на подписание договора, должен был просить у «думных людей» по перечисленным статьям «крепости за руками и печатми». Только получив «писменное укрепление» и «любительную» грамоту Леопольда I, русский посланник мог вернуться на родину. Особо оговаривалась необходимость максимально раннего выступления войск императора в предстоящее лето^[1360]. Кроме того, К.Н. Нефимонов получил специальное предписание обеспечить оперативную отправку в Россию 10 «инженеров и подкопщиков добрых и искусных» (или хотя бы 6–7), которым предстояло участвовать в военной кампании 1696 г. под Азовом^[1361].

Текст «верющей» грамоты содержал схожее с тайным наказом описание походов 1695 г., дополненное обещанием «в будущую весну» вновь послать войска под «Азов и иныя места». О делах должен был сообщить посланник К. Н. Нефимонов, словам которого следовало «верить», а по результатам переговоров сделать «обнадежителное соответствование» для общей пользы и союза^[1362].

По нашему мнению, царский дипломат первоначально был нацелен на проведение предварительных переговоров о двустороннем союзе, вероятно, не обладая полномочиями на подписание договора (отсутствовала полномочная грамота). Скорее всего, заключить такой договор предстояло особой дипломатической миссии более высокого ранга. Выскажем в качестве гипотезы предположение, что именно тогда могла зародиться идея Великого посольства. Второй целью Нефимонова являлась организация максимально быстрого приезда в Россию австрийских инженеров для участия в осаде Азова, запланированной на весну — лето 1696 г. Все это подтверждал его статус, прописанный в «большом» наказе: «…ехати… в посланниках наскоро, не мешкая нигде ни часу»^[1363].

Об особом внимании Петра I к миссии свидетельствует личная встреча с посланником 18 декабря, которая даже не получила официальной фиксации в статейном списке. Там была отмечена только общая аудиенция 21 декабря всего состава посольства «у руки» обоих государей^[1364]. Нефимонов покинул Москву 26 декабря 1695 г. Проехав через Речь Посполитую и побывав 30 января — 18 февраля 1696 г. в Варшаве, он 27 февраля достиг цесарских земель и 19 марта въехал в Вену^[1365].

Еще находясь в Польше, 20 февраля, дьяк получил из Москвы дополнительные инструкции (указная грамота от 25 января) о ведении переговоров, которые разъясняли сроки предполагавшегося союза. Нефимонов должен был представить ситуацию таким образом: союз в первую очередь нужен самим австрийцам, поэтому все инициативы ожидаются с их стороны. Царский дипломат должен был спрашивать о том, на сколько лет и на каких условиях император хочет вступить в союз. В случае положительного ответа предлагалось рассмотреть предложения австрийцев и лишь затем давать «изволение наше» о союзе. В начале требовалось вести речь только о двухлетнем договоре, затем, если возникнет жесткое давление с противоположной стороны, согласиться на 3 года и стоять «накрепко». Можно было даже запрашивать отпуск для возвращения в Москву, но в последний момент, при давлении со стороны австрийцев, соглашаться на 4-летний союз, «а буде и в том заупрямятся ж и совершенно откажут, и ты б по последней мере прибавил пятой, а затем, поизмешкав, и шестой, а по самой конечной и последней мере и седмой год». Все условия должны были соответствовать тайным статьям и не иметь «лишней тягости» для России. После подписания союза не допускались какие-либо тайные («под покровом особно») переговоры с неприятелем и заключение сепаратного мира. Обо всех полученных мирных предложениях от дипломатов врага или посредников требовалось немедленно информировать союзников. Обязательно следовало указать (как по запросу австрийцев, так и без него), что включение в союз Польши не требуется, так как польский король и так уже союзник и цесарю, и царю (с 1686 г.). После «поставления» договора и обмена «крепостями» «за руками и за печатьми» (теперь мы видим разрешение на подписание трактата) необходимо было оговорить обязательное наступление цесарских войск «в пребудущую весну»^[1366].

За все время пребывания в Вене (с 19 марта 1696 г. по 14 февраля 1697 г.) К. Н. Нефимонов провел более двух десятков встреч и «разговоров» с вельможами и дипломатами Австрии и Венеции, из них 11 официальных съездов с «ответными министрами» во главе с канцлером Чешского королевства графом Францем Ульрихом Кинским (Franz Ulrich Kinsky). Кроме того, посольство участвовало в двух официальных аудиенциях при цесарском дворе — на приеме (30 марта 1696 г.) и отпуске (6 февраля 1697 г.) и в одной «приватной» встрече с цесарем (7 октября 1696 г.).

Обо всех происходивших встречах, о разведанной информации, циркулировавших слухах и пр. Нефимонов еженедельно докладывал в Москву. Ответные послания, начиная с конца апреля 1696 г., он получал 1–3 раза в месяц. Основные проблемы, обсуждавшиеся на переговорах, заключались в определении срока действия союзного договора (варианты — от 3 до 7 лет или бессрочного до окончания войны) и установлении состава союза. Затрагивалось и множество иных тем. В дальнейшем при описании хода переговоров нами будет использоваться не хронологический, а проблемный подход.

Вопросы общего характера союзнических взаимоотношений удалось решить без особых разногласий на втором и третьем съездах (5 и 20 мая). Было определено, что каждый союзник организует боевые действия у собственных границ с общим врагом, а в мирных переговорах и договорах обязуется «вмещать» соратника. Вместо создания общих армий (возможных при другом способе взаимодействия) требовалось согласно совершать походы собственными войсками «как удобнее и где возможно будет». Наступательные операции полагалось проводить ранней весной «во едино время» с союзниками для рассредоточения «силы неприятелские». На четвертой конференции (15 июня) было озвучено принципиальное согласие цесаря на союз с царем, а на седьмой (4 сентября) — о равенстве действий обеих сторон при наступлении и оказании помощи^[1367].

Некоторую дискуссию вызвало установление инициатора проведения переговоров, который должен был первым предъявить условия союзного соглашения^[1368]. Австрийцы предлагали обнародовать свои условия московской стороне, так как ее представитель приехал в Вену. Нефимонов же припоминал прежнее «немалое прошение» о союзе, которое озвучивали «нарочные послы» Леопольда I, ранее посещавшие Москву, и его же «думные» на встречах с послом Б. П. Шереметевым в 1687 г.^[1369]

Достаточно длительная полемика возникла вокруг вопроса о полномочиях российского представителя и соответствующей грамоте. На втором разговоре 5 мая 1696 г. австрийцы попросили предъявить полномочную грамоту с «отворчатой» печатью «о договоре и письмянном укреплении», поскольку союз был предложен царем. По мнению же К. Нефимонова, «полномочной особой… грамоты, сверх верющей, иной быть не для чего», так как возможность подписания соглашения (дана «вера») возложена на него, посланника, что указано в имеющемся документе^[1370]. Однако российский дипломат все же послал в Москву соответствующий запрос. 19 июля Посольский приказ направил в Вену почту, где была вторая «верющая» грамота (и вновь без требуемой печати). Дело заключалось не в «непонятливости» главы дипломатического ведомства Е. И. Украинцева — указания шли с самого верха, лично от царя. Так, 4 июля из-под Азова Петр I отдал распоряжение о посылке «к цесарю о Кузме Нефимонове другой верющей грамоты» и опять «не за отворчатою печатью». В сопроводительном письме указывалась необходимость разъяснить австрийцам по их запросу о полномочной грамоте, что всем действиям посланника по новой грамоте следует в «делех… верити и постановити; а что он с ними постановит, и то от царского величества будет додержано крепко». Последнюю попытку добиться соответствующего документа представители императора предприняли 28 октября, сославшись на обычаи «всех народов» и пример венецианского посла, передавшего им свою полномочную грамоту об участии в заключении нового союза с требуемой печатью. Однако после стандартного ответа Нефимонова о «совершении» дела по «верющей» грамоте цесарские представители смирились с неизбежным и объявили, что император даже без нужной бумаги «тому верит, и договор с ним обще совершать указал»^[1371]. Представляется, что данную ситуацию можно объяснить разными причинами, одной из которых, возможно, являлся низкий ранг дипломата. Видимо, полномочную грамоту в соответствии со своим статусом могли использовать только полномочные послы или в крайнем случае чрезвычайные посланники.

Наибольшую же сложность на переговорах вызвало установление длительности действия союза. Остановимся на этом вопросе подробнее. Согласно тайному наказу и указной грамоте от 25 января 1696 г., Нефимонов должен был соглашаться на любой срок от 3 до 7 лет, настаивая на минимальном варианте (3 года). Начиная с первой беседы с «цесарскими» министрами 3 апреля 1696 г., дьяк постоянно запрашивал позицию Вены о сроках и условиях соглашения, стараясь транслировать оппонентам инициативу проведения переговоров: вступит ли цесарь «во времянной союз на турка и на татар, и на много ль лет, и на каких статьях»^[1372]? Однако переговорный процесс пошел по незапланированной траектории: на второй и третьей встречах австрийцы сумели дистанцироваться от обнародования конкретных сроков, призвав посланника озвучить российский вариант. По их мнению, сторона, которая направила дипломатическую миссию, первой должна была предъявить свои условия^[1373].

Российский дипломат был вынужден первым (5 мая) озвучить свой вариант длительности союза — 2–3 года. Австрийские представители сразу же, не излагая своей официальной позиции, назвали срок слишком малым. При этом делегаты уточнили, что это неофициальная точка зрения и без распоряжения Леопольда I они предметно обсуждать ситуацию «не смеют». Нефимонов в свою очередь указал на легкость продления соглашения в случае необходимости через дипломатическую пересылку^[1374].

На четырех следующих встречах (15 и 30 июня, 25 июля, 4 сентября) австрийцы отказывались озвучивать собственные условия об «урочных годах» до получения мнения союзников по Священной лиге — Венеции и Польши, которых они информировали об идущих переговорах после третьего съезда^[1375].

На седьмом съезде (4 сентября) Нефимонов пошел навстречу австрийцам, недовольным малым сроком предложенного союза, и объявил о согласии Петра I на заключение 7-летнего соглашения^[1376]. Дело в том, что с почтой 28 августа, отправленной из Москвы 22 июля, он получил грамоту, где было написано: «…а самому б тебе, будучи в ответе, цесарским думным людем времянной союз объявить по последней мере на семь лет»^[1377]. Очевидно, что это было ответом Посольского приказа на информацию дьяка о недовольстве австрийцев коротким сроком договора. Нефимонов же посчитал это распоряжением выставить именно семилетний срок — не больше и не меньше. Заблуждение посланника не совсем понятно, так как такая же фраза использовалась в указной грамоте от 25 января 1696 г. (см. выше), которую он в свое время трактовал без каких-либо ошибок.

Первая официальная позиция австрийской стороны, поддержанная присутствовавшим на встрече венецианским послом Карло Рудзини (Руццини, Carlo Ruzzini), была озвучена на восьмом съезде, состоявшемся 28 октября 1696 г.^[1378] Министры императора, сославшись на получение информации от союзников, неожиданно для русского дипломата объявили о решении заключить союз на 3 года. Все прежние аргументы о неудобстве «малых лет» были благополучно «забыты», а возможность продления соглашения «чрез обсылки», в случае продолжения войны сверх данного срока, аргументировалась словами самого же Нефимонова от 20 мая. Старые слова (второго и третьего съездов) объяснялись сказанными «от себя в прикладе, а не в крепость» (то есть для примера) и не имевшими значения без учета позиции союзников. Реальной причиной перемены позиции «цесарцев» явилось сворачивание войны Франции против Аугсбурской лиги^[1379], что было озвучено ими в конце разговора: «…всех союзников ныне приходит со французским королем к миру, и надеются они тому совершения вскоре». Это вело к переброске австрийских войск, ранее занятых в Европе, на восток и ускорению поражения Османской империи, что сокращало и необходимое время наступательного союза^[1380]. Посланник же, ошибочно полагая семилетний период единственно возможным, продолжал упорствовать, постоянно апеллируя к прежним словам самих австрийцев («выводил министром прежние их речи») о «мало надежности» короткого срока. О новых условиях Нефимонов немедленно сообщил в Москву.

Дальнейшие переговоры зашли в тупик, так как каждая из сторон настаивала на своей позиции, не желая рассматривать другие варианты. Австрийцы начали грозить «отпуском» посланника в Москву. К Нефимонову несколько раз приходил цесарский переводчик Адам Стилла (Свейковский, Швейковский), который озвучил требования канцлера завершить дела и подписать трехлетний договор. Как альтернатива был предложен вариант с заключением бессрочного союза^[1381].

На девятом съезде (21 декабря) представители императора предприняли попытку «разрешить» затруднение и, чтобы «в летех несогласие успокоить», окончательно предложили не писать в будущем трактате какой-либо конкретный срок. Австрийцы, поддержанные венецианским послом, утверждали, что, узнав о бессрочном трактате, и турки «устрашатся и недолго будут воеватись», и французский король «ныне ж помирится», и в целом «как договор совершится, то у неприятелей иное намерение будет, а в замыслах своих ослабеют». Продолжив давление, 2 января 1697 г. «секретарь посольских дел» Долберк привез «образцовую запись» договора, в котором цесарь «изволил» с великим государем в союзном обязательстве быть как «с протчими союзники… а времянные лета объявленные обоих сторон отложил»^[1382].

Нефимонову новый вариант подходил еще меньше, поскольку он не имел полномочий заключать бессрочное соглашение. Пребывая в полном смятении, дьяк отговаривался ожиданием дополнительных инструкций из России, которые были получены 8 января 1697 г. В них посланнику напоминали, что вся информация о сроках была прописана еще в наказе и дело он совершает «не гораздо» (плохо). Когда 28 октября будущие союзники предложили 3-летний срок, то надо было его принимать (как в наказе указано), а он же «больши описавался, а то дело не сделал». Союз «без урочных лет» однозначно отвергался, о нем даже не надо было посылать запроса в Москву. Возвращаться без подписанного соглашения категорически запрещалось. Переговоры требовалось завершить максимально оперативно, не допустив «нарочной… посылки» австрийского представителя в Россию. В противном случае — при делегировании цесарского дипломата — ситуация бы вновь затянулась «в многую проволочку и трудность»^[1383].

Оказавшись в безвыходной ситуации (предписания монарха были однозначными), Нефимонов активизирует контакты с австрийской стороной, направляя многочисленные послания «не по одно время» о совершении «союзного дела» на 3 года. 16 января 1697 г. на последней (десятой) встрече с министрами состоялся крайне жесткий разговор. Посланник заявил о невозможности игнорировать указ царя о 3-летнем соглашении. В ответ австрийцы «говорили и стояли крепко и упорноза отказ от урочных лет, активно апеллируя к польским договорам (Вечного мира и Священной лиги^[1384]), которыми раньше пренебрегали, и «отпираясь» от своих слов на 8-м разговоре. В конце концов русский дипломат ультимативно отказался от обсуждения бессрочного союза. Нефимонов раскритиковал непостоянство и двусмысленность действий оппонентов, которые «чего сами просили, то отменяют», вызывая подозрения, что имеют «не правдивым сердцем к союзу желание». В случае отказа в заключении союза «вскоре и немедленно» или «буде для какова вымыслу… своим упрямством и в речах непостоянством то дело опустят», дьяк грозил прекращением всего переговорного процесса. В конце концов после консультаций австрийских представителей со своим сюзереном и переговоров с К. Рудзини было решено «союз учинить» на 3 года^[1385].

Еще одним камнем преткновения на переговорах стало установление состава нового объединения. Согласно первоначальному замыслу Петра I (по наказам), союз должен был носить исключительно двусторонний характер, связывая лишь Московское царство и Священную Римскую империю. 20 мая 1696 г. (третий съезд) на запрос канцлера о включении в договор других участников войны с Османской империей К. Н. Нефимонов заявил об избыточности таких процедур, поскольку польский монарх уже имеет действующие трактаты с царем и цесарем, а Венеция связана соглашением с Австрией и поэтому должна участвовать в войне до победы «по прежней крепости с цесарским величеством». При этом дьяк сразу же оговорился, что о Венеции не имеет каких-либо предписаний и говорить о ней не будет^[1386]. В дальнейшем, до получения новых указаний из Москвы, Нефимонов во время официальных встреч придерживался озвученной аргументации.

Австрийские представители почти сразу показали твердую заинтересованность во включении Венецианской республики в предполагаемую конвенцию. 25 июля на шестом съезде министры настойчиво напоминали о Венеции и указывали, что без разговора (и полномочий) о ней «и договору союзному статись невозможно». И ситуация здесь определялась не только свободной волей Вены: по словам «цесаревых ближних людей», К. Рудзини в беседе сообщил Леопольду I, чтобы он «один без них с царским величеством в союз не вступал, а естли учинит, то они будут свободны» (то есть Венеция угрожала денонсировать прежние соглашения).

26 августа венецианский посол во время личной беседы указал посланнику на недовольство его страны отсутствием упоминаний о ней в предложениях о союзе, «будто б война их против турок неприятна и царскому величеству не надобна». 4 сентября на седьмом съезде Нефимонов наконец сообщил о согласии царя с пожеланием императора, «дабы в союзе… быти б и светлейшей Речи Посполитой и Венецкой»^[1387]. Прийти к такому решению после продолжительного ожидания посланник смог, лишь получив долгожданный ответ из России.

Сложность решения вопроса о включении в договор Венеции объясняется исключительно трудностью пересылок Нефимонова с царем. Так, запрос о Республике Св. Марка он сделал еще в отписке, направленной в Москву 24 мая 1696 г. с отчетом о третьей встрече. Письмо получили в Посольском приказе 27 июня и переслали в Азов. Оттуда 16 июля последовал указ царя о составлении грамоты «о призывании их венетов во времянной общей… союз» и предписание посланнику, чтоб он «с венетом чинил договор так же, как и с цесарем чинить велено». По получении почты от Петра I в Посольском приказе подготовили две официальные грамоты с большой печатью (к «князю венецийскому» и к «цесарскому величеству») и грамоту дьяку. Все это отправили из Москвы 30 июля. Только 4 сентября пакет с документами достиг Вены. Таким образом, лишь спустя 3,5 месяца после запроса русский дипломат получил согласие на включение в договор третьего союзника^[1388].

Ситуация с Польшей оказалась сложнее. Первоначально и австрийцы, и русский дипломат скептически оценивали военный и союзнический потенциал поляков. Обе стороны отмечали, что те уже давно не участвовали в реальных боевых действиях. Король только «обнадеживает» словами, «а на деле ничего нет и впредь не чает». Австрийцы выражали особое недовольство тем, что польский монарх привечал их «явнаго и главнаго недруга» — французов. При этом «выграждать» поляков из старых союзов никто не собирался: «пусть де хотя имянем союзник». Картина несколько изменилась после получения 13 июня в Вене известия о смерти короля Яна III Собеского, скончавшегося 7 (17) июня 1696 г. Переговорив 30 июня на пятом съезде о совместных шагах по влиянию на выборы нового правителя Речи Посполитой, на шестой встрече представители цесаря вскользь обозначили видение более широкого состава конвенции: «…при нынешнем общем союзе таких славных четырех союзников». Австрийцы полагали, что без видимого подтверждения поляками обязательств в войне в период бескоролевья следовало опасаться их полного выхода из союза, а в случае победы ставленника французской партии — возможного перехода на сторону неприятеля. Известия, пришедшие в сентябре из Варшавы, констатировали негативные для противников Турции настроения в стране: «Они и впредь не хотят обще воевать, и от сего союзу отманиваются и не обязываются». Однако К. Нефимонов, не получив ранее четкого посыла от австрийцев, лишь 13 сентября послал в Москву запрос о Польше (направив такой запрос одновременно с венецианским, он уже к началу осени мог бы иметь полный карт-бланш по составу союза)^[1389].

Напрямую о необходимости вхождения Речи Посполитой в новый союз министры императора заговорили на седьмом съезде (4 сентября). Они предложили «написать и вместить» поляков, что позволит прежние договоры с ними обновить и «ствердить», и тогда отговариваться от продолжения войны им«будет нечем и стыдно». На повторные возражения посланника об отсутствии полномочий по Польше и о наличии старых соглашений представители императора предложили вписать оговорку, чтоб всем прежним договорам «быти в своей силе и мочи во всех статьях, и точках и обязательствах… вечно, так как они ныне есть». И хотя дьяку уже казалось «то их разсуждение и царского величества стороне не вредительное», но без указа царя сделать это он не мог. Давление австрийцев и подключившегося к ним венецианского посла продолжалось всю осень и особенно усилилось с 28 октября (восьмая встреча), когда было объявлено о решении Леопольда I «союз к совершению приводить и Полскую Речь Посполитую тут же вместить». 20 ноября на встрече с канцлером Ф. У. Кинским обстановка разрядилась, когда дьяку было вручено «последнее» предложение. Согласно ему в договор включались лишь записи о сохранении правомочности прежних соглашений с Польшей, что выводило ее из числа прямых контрагентов соглашения^[1390].

Для К. Нефимонова спорная ситуация по польскому вопросу была снята с получением 19 декабря разрешения в царской грамоте, отправленной из Москвы еще 3 ноября. Формулировка согласия отличалась витиеватостью и носила косвенный характер. По мнению царя, так как у него «с поляки учинен мир и союз вечной», то «болши того крепить и инако писать невозможно». Но если император изъявляет желание «их поляков вписать в ту ж крепость», то в том Петр I «полагается на волю его цесарского величества». Решение было объявлено на девятом съезде (21 декабря), однако оно не вызвало особой радости у австрийцев, так как, по мнению канцлера Кинского, «та де статья уже вершена» на личной встрече с ним 20 ноября^[1391].

Трехмесячное путешествие посольства Нефимонова зимой 1695–1696 гг. (обусловленное неблагоприятными погодными условиями) и, как следствие, позднее прибытие в Вену (19 марта) дезавуировали дополнительное задание посланнику обеспечить срочный приезд в Россию австрийских «инженеров и подкопщиков». Требование способствовать их выезду «нынешним зимним временем, не испоздав», утратило свою актуальность, так как еще 25 января (4 февраля) 1696 г. Леопольд I направил в Россию необходимых специалистов. Согласно предписанию, они должны были собраться в Нижней Венгерской земле 15 (25) февраля и затем следовать через Польшу «без замотчания»^[1392]. По просьбе царя, изложенной в грамоте от 27 октября 1695 г., их приезд ожидался до начала весны^[1393]. Однако австрийцы не особенно торопились: лишь 15 мая 1696 г. они достигли Смоленска и 30 мая въехали в Москву, затратив на дорогу чуть менее 4 месяцев. По прибытии же в лагерь под Азовом еще через 40 дней (11 июля) они объяснили свою задержку недостаточной информированностью в Австрии о новом походе. По их мнению, «русский посланник в Вене Кузьма Нефимонов совсем не был осведомлен о военных действиях под Азовом»^[1394]. Однако очевидно, что «неведение» К. Нефимонова не играло никакой роли в причинах задержки «инженеров и подкопщиков». К 19 марта, когда посланник прибыл в Вену, прошло уже 2 месяца с момента их отъезда в Россию, соответственно больше половины пути должно было быть пройдено. Первые вопросы дьяку о положении на театре боевых действий были заданы лишь на третьей встрече 20 мая, то есть когда специалисты уже проехали Смоленск. Желательные сроки прибытия — «зимним путем» — были указаны еще в грамоте от 27 октября. Таким образом, длительность поездки (от Вены до Азова — за 5,5 месяцев) можно объяснить исключительно нежеланием австрийцев спешить.

21 августа 1696 г. К. Нефимонов получил новое задание по организации найма и отправления в Россию венецианских мастеров по строительству и управлению гребным флотом (указ из Азова отправлен 24 июня, грамота из Посольского приказа — 11 июля)^[1395]. Последовавшие длительные переговоры и согласования были вызваны желанием специалистов получить значительные авансовые выплаты, а также письменные гарантии соблюдения условий найма и обратного выезда из Московского царства^[1396]. Посланник сумел в конце концов обеспечить их приезд в Вену, а затем — отбытие в Москву 11 ноября 1696 г. в сопровождении подьячего Семена Иванова^[1397].

Во время переговоров обсуждались и другие вопросы: информация о ведении боевых действий и их интенсивности, захват Азовской крепости; смерть царя Ивана V, соправителя Петра I; предстоящие выборы в Польше из-за кончины Яна III Собеского и выдвижение на них консолидированного кандидата.

После десятого съезда (16 января 1697 г.) некоторое время заняли «многие обсылки» с целью согласования текстов соглашения и условий его подписания. По настоянию австрийской стороны были созданы три одинаковые копии документа на латинском языке (все попытки дьяка составить один экземпляр на русском языке были отвергнуты). Подписание трехстороннего союзного договора с подтверждением сохранения прежних соглашений с Речью Посполитой (четвертым участником войны с Турцией) состоялось 29 января (8 февраля) 1697 г. на фактически одиннадцатом общем съезде дипломатов^[1398]. Встреча прошла в доме фельдмаршала («полевого маршалка») графа Э. Р. Штаремберга, одного из австрийских уполномоченных, который из-за болезни был затруднен в передвижении. От России трактат подписал Нефимонов, от Священной Римской империи — чешский канцлер Ф. У. Кински, римский подканцлер граф С. В. Цейль и вышеупомянутый Штаремберг, от Венеции — полномочный посол К. Рудзини. Поздравив друг друга с «святого союза совершением», стороны обговорили формат ратификационных («подтверженных») документов: «…писаны… по тетратному, а запечатаны отворчатыми печатьми». Для ускорения процесса обмен этими грамотами должен был произойти в Варшаве не позднее 4 месяцев с момента подписания договора через послов-резидентов всех трех государств, находившихся в польской столице^[1399].

Текст трактата состоял из обширной преамбулы, семи основных статей и заключения. В вводной части кратко освещалась предыстория подписания конвенции (просьба царя к цесарю о наступательном союзе, пересылка цесаря с союзниками, получение разрешения от Польши и полномочий для венецианского посла) и перечислялись уполномоченные для подписания документа лица. Базовые пункты содержали следующие условия.

1. Договорившиеся стороны обязались воевать с турками и татарами своими войсками, атакуя их «к преломлению и разбитию сил» и наступая на суше и на море «силами сколко можно болшими».

2. Стороны должны информировать друг друга о намерениях и совершаемых наступательных действиях, а «во время творения мира» заботиться не только о своей выгоде, но и о союзниках.

3. Ни один из союзников не должен соглашаться на прекращение войны друг без друга. Если же турки будут вступать в переговоры с кем-то одним, то разрешалось выслушивать условия и начинать контакты, одновременно извещая обо всем союзников «без мешкоты». В идущий диалог требовалось «вместить» всех остальных, постоянно информируя их о происходящих событиях.

4. В случае активного наступления врага на государство одной из сторон, остальные должны немедленно оказать помощь и атаковать неприятеля для отвлечения его внимания.

5. Союз заключен на 3 года со дня подписания. Оговаривалась возможность его продления через переговоры.

6–7. Новое соглашение ничего не меняет как в прежнем «Священном союзе» цесаря, Польского королевства и Венецианской республики, так и в договоре между Россией и Речью Посполитой 1686 г.^[1400]

По нашему мнению, данный договор следует рассматривать как трехсторонний. Польшу нельзя считать его полноценным участником. Хотя 28 октября примас Королевства Польского кардинал А. М. Радзеевский «имянем сенату и всей Речи Посполитой тот союз учинить и за себя вписать вручил цесарскому величеству» и прислал о том письмо за государственною печатью, австрийцы 20 ноября, устав от несговорчивости русского посланника, постановили не указывать напрямую поляков как четвертую сторону. В итоговом тексте трактата четко обозначены три государства-участника и отсутствует указание на подписание его за поляков (они только дали «союзу толь полезному соизволение», то есть разрешение, чего с мая по октябрь и ожидала австрийская сторона). Специально удостоверяется, что прежние договоры остаются «в своей силе и во учиненных не порушимо». Ратификационными («подтвердительными») грамотами обменивались тоже только три страны.

Итогом переговоров можно считать образование следующей системы соглашений, регулирующих антитурецкую коалицию: 1) «Святой союз» между папой Римским, Австрией, Венецией и Польшей (бессрочный — до победы), 2) «Вечный мир» с оборонительным (без срока действия) и наступательным (до конца войны) союзами между Россией и Речью Посполитой, 3) «Венский союз» между Австрией, Россией и Венецией (на 3 года, с возможной пролонгацией). Сохранение действенности первых двух союзов оговаривалось в пунктах 6 и 7 договора от 29 января (8 февраля) 1697 г.^[1401] Подтверждает данную позицию и благодарность кардинала Радзеевского, которую он высказал на личной встрече с русским посланником при его проезде через Польшу на пути в Россию 3 марта 1697 г.: «…в тех договорех и их осиротелая Речь Посполитая не забвенна»^[1402].

В целом переговоры значительно затянулись по времени, продлившись почти год вместо 5–6 месяцев. Причины, на наш взгляд, заключались как в нечетком понимании К. Н. Нефимоновым поставленных перед ним задач и предоставленного «поля возможностей», так и в менявшейся международной обстановке, которая толкала австрийцев на периодическое изменение собственных предложений. Хозяева ко всему прочему постоянно затягивали переговорный процесс, на что обратил внимание и сам посланник^[1403]. Наиболее ярко это показывает тот факт, что представители цесаря впервые озвучили срок возможного союза лишь 28 октября 1696 г., то есть через 8 месяцев после приезда дьяка в Вену. Сам русский дипломат регулярно требовал отпустить его обратно в Москву, на что получал в ответ как отказы (на встречах 15 июня, 4 сентября, 21 декабря), так и согласие (25 июля), которое не было реализовано. Например, 15 июня министры Леопольда I говорили, что не могут разрешить отъезд Нефимонова без «отповеди» союзников, а его пребывание в Вене полезно для дела, поскольку «неприятель, слыша о ссылках и о братцкой крепкой с царским величеством дружбе, страх имеет, и не так напирает». Иногда сами австрийцы грозили отсылкой посланника из Вены, в другой раз, наоборот, обещали, что «без совершения договору, не отпустят», так как «вся де Европа ожидает того»^[1404].

Сыграла свою роль и достаточно длинная цепочка в логистике пересылок между посланником, Посольским приказом в Москве и Петром I, находившимся до осени 1696 г. в походе под Азовом. Почтовые отправления, связанные с запросами дьяка по тому или иному поводу и получением им соответствующих грамот с решениями монарха, проходили длинный путь: Нефимонов писал в Москву (почта шла чуть больше 1 месяца) — Посольский приказ направлял послания царю под Азов (2–2,5 недели) — Петр I принимал решение, которое формулировалось в виде указа и посылалось обратно в Москву (2–2,5 недели) — Посольский приказ готовил и высылал почту в Вену (1 месяц). Таким образом, между запросом Нефимонова и получением им ответа проходило не менее 3–3,5 месяцев (по возвращении государя в столицу процесс ускорился и стал занимать около 2–2,5 месяцев). Следует добавить, что в Азове подручным монарха по международным делам выступал Н. М. Зотов, который, по мнению М. М. Богословского, позже заведовал походной канцелярией^[1405]. Именно он, как писал сам Петр I, выступал посредником между царем и Посольским приказом, получая от Е. И. Украинцева сообщения о различных делах^[1406].

Случались и непредвиденные обстоятельства, говорившие о низкой надежности существовавшей системы доставки дипломатической почты. Одним из таких примеров стала пропажа почты, отправленной из Москвы 6 июня 1696 г. Нефимонов узнал об ее исчезновении 21 августа, когда получил следующую депешу, посланную из Посольского приказа 11 июля. По его мнению, бумаги были «утаены и задержаны» при их провозе через Польшу^[1407]. Подозрения Нефимонова оказались беспочвенными. Еще 3 августа отвечавший за почтовое сообщение в Смоленске переводчик Иван Кулбацкий сообщил, что почта от 6 июня в его город из Москвы не приходила. Посольский приказ провел тщательное расследование, показавшее, что сумку с диппочтой захватили «воровские люди» в пяти верстах от Можайска. При этом выяснилось, что вместо почтаря корреспонденцию везли случайные люди, которые не сообщили властям об утрате документов. Все попытки отыскать пропажу оказались тщетными^[1408]. В итоге с целью повышения безопасности системы обмена посольской корреспонденцией руководство внешнеполитического ведомства приняло решение о ее дублировании. Теперь пересылка всех бумаг посланнику в Вене осуществлялась двумя почтовыми маршрутами — через Вильно и Ригу. Первые грамоты по новой системе были отправлены 3 (виленская почта) и 6 (рижская) ноября 1696 г. Сам же Нефимонов получил указ о дублировании собственных депеш «двемя пути» 2 января 1697 г.^[1409]

Получив на руки подписанный договор, русский дипломат на следующий день отослал через рижскую почту (виленская была отправлена еще через день — 31 января) отписку с изложением его основных условий. В Москве депеша была получена 28 февраля, то есть еще до отъезда Великого посольства (вторая почта пришла 12 марта)^[1410]. По указу царя в Посольском приказе подготовили выписку об оформлении «подтверженных» грамот. Однако, проанализировав ситуацию, руководство ведомства в лице Л. К. Нарышкина решило отложить подготовку ратификационных документов до приезда посланника с подлинником договора^[1411]. В итоге обмен ратификационными грамотами завершился только 12 января 1698 г.^[1412]

Заключение Венского соглашения, как представляется, было первым опытом России в подписании многосторонних договоров. Сам посланник не осознавал все значение свершившегося события, которое вводило страну в общеевропейскую коалиционную политику. Гарантии совместного ведения войны и выхода на мирные переговоры давали России повышенный шанс сохранить приобретения, полученные в результате противостояния с Турцией и Крымом. Взаимная поддержка союзников способствовала ускоренному завершению боевых действий и признанию поражения врагов «креста Господня».

Донской театр военных действий

В историографии Азовский поход 1696 г. обычно четко отделяют от предшествующей военной кампании. Такой подход не вполне верен, поскольку в низовьях Дона оставался гарнизон Сергиева. Впрочем, следует признать, что его возможности были весьма ограниченны. Осенью и в начале зимы 1695–1696 гг. это не имело особого значения, поскольку истощенный осадой Азов не мог угрожать Сергиеву. Город возглавил новый бей. Позднее один из вновь присланных в Азов янычар утверждал, что тот до избрания беем был агой у янычар^[1413]. Однако более достоверными кажутся сведения бежавшего в московский лагерь невольника, служившего в 1695 г. у янычарского сотника: «а вместо убитых бея и янычарского аги выбрали они, азовцы, и учинили беем Асана-агу, корой был началным над бешлеями, а янычарским агою учинили чюрбачея Керима-агу, и ныне в Азове в тех чинех они же»^[1414]. Пленные татары говорили, что бей Асан, сын Араслана-аги, был «породы татарской» и до своего назначения жил в Азове около 30 лет^[1415].

Азовский правитель при помощи бежавшего из российского стана к туркам голландца Я. Янсена организовал возведение новых укреплений взамен разрушенных. Этим его возможности ограничились. Картина начала меняться лишь после того, как в середине января в Азов начали прибывать подкрепления. 13 января 1696 г. сыновья хана Cелим-Гирея привели первый конный отряд, 16 января пришла конница Кубек-аги, а 18 и 19 числа того же месяца кафинский бейлербей Муртаза-паша и янычарский ага Осеки-ага доставили пехоту. Еще один янычарский отряд прибыл 20 января. Десять дней спустя Муртаза-паша отправился собирать дополнительные отряды в Темрюке, Тамани, Керчи, Кафе и Бахчисарае^[1416]. Пришедшими из Крыма янычарами командовал Аджимурат-ага. По слухам, общее число присланных янычар составляло 1500 человек^[1417]. Деятельность по укреплению Азова активизировалась благодаря тому, что сюда из Царьграда для досмотра оборонительных сооружений приезжал «бауш-чауш»^[1418].

В начале апреля, по сообщениям пленных, гарнизон Азова насчитывал 3,5 тыс. человек (по другим данным, 2 тыс. человек, оставшихся после прежней осады, и 800 присланных из Кафы янычар; по третьим — 1 тыс. «старых сидельцев», 500 «работных людей рвы копать» и 1,5 тыс. вновь пришедших янычар)^[1419]. В скором времени азовцы надеялись получить и вовсе беспрецедентную помощь. По словам пленного азовского янычара, из Царьграда ожидали присылки 30 каторг, которыми должен был командовать «кабытан-паша»^[1420], а «везирь» Калалыкоз^[1421] должен был подойти с ратными людьми сухим путем^[1422]. В Сергиев даже пришла ложная информация о том, что в Азов уже прибыли 5500 человек и привезли мастеров для литья пушек^[1423].

После того как в турецкой крепости появилось достаточно людских ресурсов, в глубь российских территорий начали посылать летучие отряды. 20 января находившиеся в Азове крымские султаны и Кубек-ага отправились в поход за пленными^[1424]. 9 мая татарский отряд из Азова численностью в 50 человек разбил под «городком Боровским» обоз, в котором 40 казаков Харьковского полка на 50 возах ехали с запасами к Азову для продажи этих припасов в московских полках^[1425].

Увеличение численности противника делало положение Сергиева опасным. В то время как азовский гарнизон получал пополнения, в российской крепости число войск постепенно уменьшалось из-за болезней. Сергиевский воевода стольник А. Я. Ржевский просил московские власти о присылке помощи еще в начале зимы. На его просьбу откликнулись. 31 января датирован указ о посылке «на промысел под Азов» генерала-майора Карла Андреевича Ригимона с белгородскими солдатскими полками. Генералу предписывалось, дойдя до Сергиева, взять у воеводы Ржевского «полкового наряду и верховых и дробовых пушек, что к воинскому промыслу и к приступу надобно». Затем, ожидая прихода боярина и воеводы А. С. Шеина, устроить «промыслу над городом Азовым и над неприятельскими людьми». Донские казаки должны были оказывать Ригимону полное содействие. Данный указ был повторен 14 февраля как именной^[1426], однако фактически так и не был реализован.

1 февраля 1696 г. Петр I именным указом велел выступить в Сергиев «зимним путем наскоро» служившему в выборном полку генерала П. Гордона полковнику Томасу Юнгору с 1 тыс. тамбовских солдат^[1427]. Однако посылка не состоялась. Имели место и другие попытки отправить помощь Сергиеву. Данный вывод можно сделать из письма Ржевского, который в начале февраля сообщал, что полковник Емельян Шлипербах (Шлиппенбах) с ратными людьми к 3 февраля в городок не прибыл и вестей от него нет. В том же послании сообщалось о приходе в Азов «многих» конных и пеших отрядов, а также что в гарнизоне Сергиева большое число больных и умерших. Воевода выражал опасения о судьбе крепости в случае нападения на нее. В ответ ему прислали указ жить в Сергиеве «с осторожностью», а донскому атаману Фролу Минаеву велели оказать помощь российскому форпосту^[1428].

Слухи о тяжелом положении дел в Сергиеве широко распространились. В середине февраля из Варшавы даже писали о том, что его укрепления взяты войском в 10 тыс. янычар и 30 тыс. татар. И будто бы когда «гетман казацкий ведомость тое получил, головою об стену ударился»^[1429].

Судя по грамоте Ржевского от 9 февраля (получена в Москве 24 февраля), к середине зимы положение дел в городе стало катастрофическим. Воевода писал, что 8 февраля из Азова вышел серб Салеко (Салейко) Николаев сын, который рассказал о приходе к туркам многих ратных людей, собиравшихся напасть на Сергиев. Казаки смогли помочь гарнизону лишь малыми силами (150 человек), поскольку многие из донцов «поехали конницей» в степь. Азовцы, пользуясь сложившейся ситуацией, стали разбирать и возить к себе спрятанные в камышах под Сергиевым струги. Используя струговый лес, османы соорудили (с 3 февраля) новые земляные валы и раскаты. Защищать спрятанные лодки Ржевский не мог из-за малолюдства. Между тем азовцы ожидали через неделю, с началом разлива Дона, новых судов с ратными людьми. Оборонять же Сергиев стало некому, поскольку те служилые люди, которые еще оставались здоровы, обессилили — караульным приходилось стоять по 7–8 суток без перемены. «И от безпокойства де такова многие помирают в день человек по трицати»^[1430].

Это было последнее послание воеводы в Москву. 24 февраля 1696 г. он умер. Руководство перешло к полковникам Ф. С. Толбухину, Ю. И. Бушу и подполковнику Д. А. Лежневу^[1431]. 25 февраля они отправили сообщение, полученное в столице 8 марта. Сергиевские военачальники, опираясь на сведения вышедшего из Азова итальянца Андрея Васильева, писали, что скоро можно ожидать штурма Сергиева. В послании сергиевские командиры перечисляли части, которые так и не пришли на подмогу крепости. Помимо указанных ранее отрядов, упоминались и солдаты московского выборного полка П. И. Гордона. Дополнительную помощь (600 человек) прислали только донские казаки^[1432]. Таким образом, если опираться на отписки командования донского городка, складывается впечатление, что его гарнизон при сколько-нибудь серьезном натиске не смог бы оказать серьезного сопротивления. Однако, несмотря на тревожные вести, штурм Сергиева не состоялся, так как азовцы оказались слишком заняты укреплением обороны города. Тем не менее само по себе «сергиевское сидение», сопровождавшееся многочисленными тяготами и лишениями, безусловно, является одной из славных страниц отечественной военной истории.

В Москве подготовка к новому походу под Азов началась практически сразу же после возвращения войск из предыдущего. Большое внимание уделялось строительству судов. Стоит согласиться с мнением П. А. Авакова, который убедительно показал, что идея создания морского флота на Азовском море появилась у царя в период первой осады турецкой крепости^[1433]. В Преображенском к февралю 1696 г. было построено 22 галеры и 4 брандера. В верховьях Дона — на его притоке р. Воронеж — в городах Воронеже, Козлове, Добром и Сокольске велось строительство 1300 стругов. Здесь же были сооружены два 36-пушечных корабля^[1434].

По сравнению с 1695 г. была существенно увеличена численность войск, отправляемых под Азов. В иностранной прессе появлялась фантастическая цифра — 180 тыс. человек^[1435]. Впрочем, в сообщениях из Вены со ссылкой на известие от московского посланника К. Нефимонова видим и более близкое к реальности (хотя, возможно, завышенное) число в 80 тыс.^[1436] Кто-то из захваченных татарами в плен людей Лефорта рассказал им, что на Азов пришло «немец сорок тысеч, московских шестьдесят тысеч, на московских морских кораблях дватцать тысяч, да конницы дватцать ж тысеч»^[1437].

М. М. Богословский определяет общее количество служилых людей во втором Азовском походе в 70 тыс. человек^[1438]. В 1773 г. В. Г. Рубан опубликовал документ, содержавший роспись войск и журнал второго похода под Азов. В нем содержатся подсчеты, указывающие, что под Азовом было сосредоточено «великороссийских и малороссийских и с калмыки ратных людей конных и пеших 64 735» человек, кроме которых в осаде участвовали живущие на Дону казаки и калмыки^[1439]. Складывается впечатление, что Богословский взял цифру Рубана, прибавил к ней число донских казаков и калмыков, участвовавших в походе 1695 г., а потом округлил получившуюся цифру до десятков тысяч. Такой подход, безусловно, дает общий порядок цифр, однако следует учитывать, что они весьма приблизительны. Так, численность полков, присланных с Гетманщины, определена в документе Рубана в 15 тыс. человек^[1440], между тем как Гордон отмечает, что «черкасское войско» составило около 20 тыс. человек^[1441]. Обычно оценки Гордона довольно точны. Вряд ли он мог ошибиться столь серьезно.

Кроме того, опубликованная Рубаном роспись не дает представления о числе войск на каждый конкретный момент осады. К примеру, войска Мазепы под командованием наказного гетмана, черниговского полковника Я. К. Лизогуба подошли под Азов 17 июня, то есть почти через месяц после начала боев^[1442]. Низовая конница (500 человек) появилась лишь 30 июня, фактически ближе к концу осады^[1443]. А 3 тыс. калмыков Аюки оказались у Азова лишь после сдачи города^[1444]. Между тем в списке Рубана все они учтены среди российских войск наравне с другими частями. Таким образом, более точную чем у Богословского оценку численности войск на данном этапе исследования дать невозможно.

О численности противника мы имеем лишь приблизительные данные. К сожалению, точное число защитников города определить затруднительно, поскольку мы не знаем, все ли данные о приходе пополнений зафиксированы источниками и насколько точны имеющиеся цифры. Вследствие этого большое значение имеют оценочные данные общей численности гарнизона. Выше уже отмечалось, что первую осаду Азова смогли пережить около 2 тыс. воинских людей. Однако ближе к концу весны их оставалось не более тысячи, причем многие из них раненые и больные^[1445]. По сообщениям перебежчика, из оставшихся к осени 1695 г. 4 тыс. к следующей весне от ран и болезней умерла половина. Остальные же «сиделцы», «чая впредь такого ж московских войск приходу… из Азова розбежались»^[1446]. К началу осады «старых сидельцев» в Азове уже практически не было. Информаторы оценивали их число в осажденном городе в 200, 150, 100 и 20^[1447] человек. В одном случае сообщалось, что «старых сидельцев» в Азове нет вообще^[1448]. Разумеется, последнее утверждение не соответствует действительности. Тем не менее очевидно, что сколько-нибудь значимое влияние на ход обороны Азова воинские люди, пережившие первую осаду, оказать не могли. Османским властям пришлось формировать гарнизон крепости заново.

В нескольких документах упоминается о том, что после сдачи Азова в 1696 г. его покинули 3 тыс. человек^[1449]. Переводчик П. Вульф сообщал в своем письме, что уходили они «с несколькими женами и с детьми»^[1450]. Поскольку, судя по другим источникам, гражданское население в основном покинуло город еще до начала осады, эту цифру следует признать нижней границей при определении численности осажденного гарнизона. Однако остается вопрос, насколько больше людей было в городе в начале осады, а также каково было качество этих войск. «Сказание о взятии города Азова» свидетельствует о том, что осажденные потеряли из-за обстрела 2 тыс. «боеваго люду»^[1451]. Если принять на веру эту цифру, то получается, что общая численность гарнизона к началу осады составляла 5 тыс. человек. Однако нет уверенности в том, что известие «Сказания» точно отражает действительность. 27 июня один из перебежчиков сообщил, что в Азове погибло и умерло 500 человек^[1452]. За последующие дни осады турецкие потери, безусловно, возросли, но вряд ли столь радикально.

Гордон отметил в своем дневнике, что бежавший из Азова пленный 10 июля 1696 г. сообщил, будто бы в начале осады гарнизон Азова составлял 4 тыс. человек^[1453]. Можно предположить, что шотландец указал те данные, которые ему казались наиболее достоверными.

Следует отметить, что в распоряжение российского командования постоянно поступали сведения от перебежчиков и захваченных пленных. Порой, казалось бы, добросовестные, информаторы могли сообщать недостоверные данные, причем как завышенные (7 тыс. человек)^[1454], так и заниженные (меньше 2 тыс. человек)^[1455]. В означенном диапазоне в документах можно найти почти любую круглую цифру. Поскольку о численности турецкого гарнизона спрашивали всех выходцев и пленных, то вариантов ответа получилось множество. Приведем цифры, которые кажутся наиболее заслуживающими доверия. На кораблях, повезших в Азов жалование и последнее подкрепление говорили, что в Азове находится 3,5 тыс. человек: «а слышел де от тех, которые были в Озове, и приезжали к ним на суды ради выгрузки, что в Озове служилых и всякого чина людей и с новыми присланными с полчетверты тысячи, а видели де они те силы, как озовцы против русских выходили»^[1456]. С учетом вновь высаженных с кораблей янычар общая численность должна была составить 4,5 тыс. человек.

Татары, чья служба была связана с Муртазой-пашой, в конце мая указывали цифры от 4 до 5 тыс. человек^[1457]. Пленный «поляк» из-под Львова, поступивший в янычары, а затем перебежавший в русский лагерь, сообщал, что слышал, будто бы в Азове 5 тыс. человек, но сам не видел больше 3 тыс. пеших и 20 конных^[1458]. Яков Янсен на допросе после окончания осады сообщил, что общая численность войск в Азове достигала 5 тыс., а к концу осады, из-за того что многие погибли при обстрелах, осталось не больше 3 тыс.^[1459] Следует учитывать, что при подходе российских войск служилые люди стали разбегаться. Чтобы это прекратить, азовским властям пришлось выставить караулы^[1460]. Впрочем, массовым это бегство не было. Один из пленных сообщил, что служилые люди бегут из Азова «по одному человеку и по два»^[1461]. На наш взгляд, 5 тыс. человек — это максимальные данные, округленные в большую сторону. Реальная же цифра находилась в диапазоне от 4 до 5 тыс. человек.

Подсчеты затрудняет тот факт, что пополнения прибывали в Азов на протяжении нескольких месяцев. Первые отряды, как уже говорилось выше, подошли зимой и в начале весны, в основном из Крыма. Один из пленных янычар этой группы сообщил, что зимой по указу султана с Муртазой-пашой и Аджимуратом-агой из Крыма явилось 1500 человек^[1462]. Качество этих войск явно оставляло желать лучшего. При допросе обнаружилось, что пленный — калека: «Да он же Усейнко увечен левою ногою, и спрашиван, для чего он выслан в Озов увечен. И он сказал, что в Крыму за малолюдством того не розбирают»^[1463]. Причина низкого качества контингентов состояла в том, что «в Кафу де хан присылал указ, чтоб ис Кафы старым янчаром в Озов, и воивода де кафинской их не отпустил для того, что бояца приходу фуркатов руских»^[1464].

Отсутствие какого-либо отбора при формировании новых контингентов в Крыму подтверждают биографии двух перебежчиков из этой группы. Один из них, родом русский, был взят в плен в двухлетнем возрасте, продан в Кафе, «обусурманен», после чего сидел в лавке и бил хлопчатую бумагу. После смерти хозяина его отпустили на волю, где он кормился «тою ж своей работой и промыслом». Из Кафы он пришел в Азов, где и записался «в янычаны» ради жалования и одновременно желая «уйти на Русь»^[1465]. Очевидно, что военного опыта у него не имелось. Другой случай кажется и вовсе вопиющим. В янычары попал православный «поляк» из-под Львова, который был взят в плен двенадцать лет назад и продан в рабство. Он «ушел» от хозяина и скитался по разным крымским городам. Беглый раб пришел из Кафы в Азов с кучук-чаушем (малым чаушем), который привел 300 турок с пятью знаменами. По утверждению перебежчика, он изначально поступил на службу, чтобы перебежать к единоверцам^[1466].

Пополнения, приходившие из других мест, также не отличались особым качеством. Зимой в Азов прибыли из Константинополя (Царьграда) три отряда янычар: в 100 (с «хасеки-чюлаком» Ахмет-агой во главе), 150 (с чаушем) и 50 человек. Об этом рассказал перебежчик, русский по происхождению, захваченный еще ребенком, он провел в плену около семи лет, служа сначала в Азове, а потом в Лютике у янычарского сотника^[1467]. Информатор отметил, что вновь присланные янычары «зборные, а не прямые старинные янычаня и к бою неспособны»^[1468]. Среди вновь собранных артиллеристов также попадались случайные люди. В числе пушкарей из турецкой столицы мы видим и сына умершего купца, и раба «черкасские породы» (захваченного в двенадцатилетнем возрасте), получившего свободу после смерти этого купца. Последний перебежал в русский лагерь^[1469].

Весной подкрепления продолжали прибывать из разных мест Османской империи. Усейн Мустафин, крымский татарин, скорняк по профессии, пришедший в Азов «для прокормления», указал, что перед приходом московских людей в крепость приплыли из Царьграда и «из иных мест» 1,5 тыс. человек на корабле и на девяти тумбасах^[1470]. Присланный из Анатолии янычар сообщил, что в его отряде было 500 человек^[1471].

Последнее крупное пополнение азовского гарнизона — янычары, которых успели высадить на берег с турецких кораблей и отправить в город при подходе российского флота к устью Дона^[1472]. Характеристику этим войскам дал пленный, входивший в состав отряда из 30 человек, который привез в Азов казну для служилых людей: «А с воинскими припасы наперед их поезду ис Томбула посланы служилые люди из Анатолии тысяча человек, а с ними начальником урт-чауш. А збираны де те янчары все вновь. Иные из городов ва Антолии, а иные из сел иманы. И ис того де числа многие померли и бежали»^[1473]. Приехавший с этим отрядом, а затем перебежавший в русский стан серб, так же как и пленный янычар, указал, что на берег вышло 1 тыс. человек^[1474]. Аналогичные данные приводили беглый невольник^[1475] и пленный татарин^[1476]. Другие информаторы независимо друг от друга доносили, что вновь прибывших янычар 1,5 тыс. человек^[1477], а один из беглых пленников сообщил о приходе 400 человек^[1478]. Таким образом, гарнизон Азова был составлен из многих относительно небольших отрядов, собранных в разных регионах Османской империи. В числе защитников города видим беглого раба и калеку.

Одним из важных вопросов, касающихся состава азовского гарнизона, является определение численности участвовавших в обороне крепости ахреян. По утверждению «Сказания о взятии города Азова», наиболее яростными противниками идеи капитуляции города стали бывшие российские подданные, перешедшие на службу к османам: «а меж себя пря идет, одни хотят сдать, а другие хотят там помереть, а все держит немчин и охреяны наши»^[1479]. Аналогичная информация повторяется в письмах из-под Азова, включенных в записки И. А. Желябужского^[1480]. Относительно недавно Д. В. Сень обратил внимание на письмо современника событий Никишки Дружинина, который сообщал неизвестному корреспонденту о том, что в Азове находилось 500 ахреян, которых после сдачи города отдали донским казакам. Сень оценил обнаруженный источник следующим образом: «Это свидетельство о численности ахреян в Азове, подтверждавшее наш вывод об их действительно заметной роли в конфликте вокруг сдачи крепости, исключительно важно. Цифра в 500 чел. выглядит основательной даже на фоне сведений о 3000 турок-османов, покинувших крепость после капитуляции»^[1481]. Тезис о важной роли ахреян в обороне города исследователь повторил и в своей недавней работе^[1482]. В качестве установленного факта он вошел в специальные исследования^[1483]. Поддерживали его ранее и авторы данной монографии^[1484], однако, проведя детальное исследование доступных источников, мы пришли к противоположному выводу.

Проанализированные нами источники опровергают информацию, содержащуюся в письме Дружинина. Хотя московские власти настойчиво интересовались известиями об ахреянах в Азове, самые разные информаторы не подтверждали их сколько-нибудь значимой роли в обороне города: «а раскольников казаков в Озове малое число, а кочюют они, раскольники, на Кубане»^[1485]; «у азовского бея были три человека охреянов, и те померли, а ныне тех охреянов в Азове никого нет»^[1486]; «роскольщиков, которые называютца охреяны, видел он человека с четыре, а и всех сказывают только человек с восмь»^[1487].

Вопрос о русских перебежчиках встал при допросе выданного турками при сдаче крепости Якова Янсена. Он сказал, что слышал об одном перебежчике татарине. Тогда голландцу была устроена очная ставка с «малым ахреянином» Ивашкой Федоровым, который сказал, что в Азове ахреян с 60 человек. Немчин на это ответил, что во время осады с Федоровым не встречался^[1488]. Наконец, 20 июля в «Разряде посольских дел» допрашивался ахреянин, который сам пришел в русский лагерь. Он сообщил, что ушел в Азов «четвертый год», обасурманился и служил в янычарах. 19 июля, когда турки стали садиться в суда, ушел от них и пришел в табор к разрядному шатру. По его свидетельству, в Азове ахреян вместе с ним было пятеро, с турками ушло трое, а один был убит бомбой во время осады^[1489]. Таким образом, находившиеся крепости в 1696 г. ахреяне были немногочисленными, не представляли собой сколько-нибудь значимого воинского подразделения и не могли существенно влиять на судьбу Азова в 1696 г.

Следует отметить, что, судя по письму Дружинина, его автор находился в Москве, далеко от стоявших под Азовом войск, и, говоря о 500 ахреянах, опирался на «вести»^[1490]. Очевидно, в 1696 г. в период осады города среди осаждавших Азов служилых людей ходили слухи о том, что длительное сопротивление города связанно с изменниками. Эти слухи находили отражение в письмах, отправляемых из-под Азова, а затем и в нарративных памятниках. Таким образом, известия единичных источников о важной роли ахреян во второй обороне города следует признать легендарными.

Значительные вражеские контингенты находились вне стен Азова. Начнем их анализ с данных об отряде янычар, который должен был пополнить гарнизон Азова, но не смог этого сделать. В письме Петра отмечено, что на судах турецкого флота, прибывшего 14 июня под командованием анатолийского турночи-паши^[1491], было около 4 тыс. человек^[1492]. Впервые сведения о численности этого отряда привез 8 июня в татарский лагерь на Кагальнике гонец из Керчи. Российские власти получили данное известие в двух разных пересказах. Крымский татарин Бекмурза, имелдеш (молочный брат) нураддина Шахин-Гирея, сообщил о 4 тыс. человек из Анатолии^[1493], однако другой татарин со ссылкой на тот же источник рассказал о 1,5 тыс. «новоприбранных» янычарах из Царьграда^[1494]. Не исключено, что в первом случае информация касалась общего числа прибывших, во втором — наиболее боеспособной части отряда турночи. Гордон упоминает о том, что с турецким военачальником прибыли 1,5 тыс. янычар и 2,5 тыс. новобранцев^[1495].

Подробные сведения о качестве этих войск сообщил беглый волошанин, который пробрался к Азову из Крыма через Керчь и лагерь татарской конницы на Кагальнике^[1496]. Он рассказал, что на судах турночи «янычан греков, армян, сербов с четыря тысячи человек, а слышал о том в нурадынове войске, что на тех турских судах годных к бою насилу зберетца с тысячю человек, а иные все греки, армяне и сербы к бою не способны и битца не хотят, и на турначи-башу имеют поречение многое, что он задержал их напрасно, и мыслят они междо собою, чтоб им как-нибуди с турских судов выти на берег и, покупя лошадей, бежать в домы свои»^[1497].

В других источниках мы встречаем крайне противоречивые сведения, касающиеся этого отряда. Взятый в плен после прихода турецкого флота татарин рассказал о 5 или 7 тыс. человек «из Анатолейские стороны», отметив, что «для славы розглошают», будто пришло 20 тысяч^[1498]. Позднее данные о прибывших с турночи людях поступали неоднократно. Встречаются самые разные цифры: 500, 800, 1 тыс., 4 тыс., 5 тыс., 6 тыс., 8 тыс., а то и 11 тыс. человек^[1499]. Вероятнее всего, большинство собравшихся на Кагальнике татар попросту не знали о численности приведенных турночи людей и озвучивали ходившие в лагере противоречивые слухи. Легче было оценить ту часть турецкого войска, которая высаживалась на берег.

7 июля перебежавший волошанин рассказал, что на берег высадилось 1 тыс. янычар^[1500]. Пленныйтатарин, которого в московском лагере расспрашивали 8 июля, сообщил, что турки вышли с кораблей под 6 знаменами, а под каждым знаменем было по 50 человек с провизией и снаряжением в заплечных мешках (то есть 300 человек)^[1501]. Уже 15 июля последовало сообщение о том, что турки вернулись на суда «за скудостью»^[1502]. 20 июля русский выходец с Кубани информировал, что на берег выходило 5 тыс. турок, однако, узнав о сдаче Азова, вернулись на корабли^[1503]. Следует учитывать, что, судя по контексту сообщения, сам беглец этого отряда не видел. Возможно, что он смешал сведения о высаживавшемся отряде с данными об общем числе войск турночи. Это заставляет предполагать, что в десанте участвовало от 300 до 1000 человек. Однако в боевых действиях этот отряд в любом случае не участвовал.

С данной группой турецких войск связан еще один вопрос, требующий дальнейшего исследования. Дело в том, что изначально эту подмогу должен был привезти Калалыкоз (бейлербей Трабзона). О том, что помощь во главе с ним уже послана, российские власти получили сведения 27 мая. 3 июня говорилось, что бейлербей уже в Керчи^[1504]. Однако затем стало очевидно, что сам Калалыкоз под Азов не приедет. Об этом рассказал плененный в сражении 10 июня татарин Бек-мурза: «Тому с пять лет назад, как он салтану турскому изменил и воевал Анаталейскую страну, и салтан де турской писал к нему, чтоб он вину свою заслужил, собрав войска шол на выручку к Азову, а как де выручит, обещал ему учинить ево везиром. И ныне де слух про него есть, бутто он в городе Синопе, а иные говорят — в городе Тувате, иные — в Трапезоне»^[1505]. Позднее, при сдаче города азовские власти утверждали, что именно он виноват в сдаче крепости, поскольку «послан на помощь с самой весны в марте месяце, а за своими роскошами к ним на помощь не поспешил и опоздал»^[1506]. Оценить реальное влияние его поступков на дальнейшее развитие событий сложно. В любом случае если бы гарнизон крепости был вовремя полностью укомплектован, то российской армии было бы сложнее с ним справиться, а внезапный отъезд командующего из Керчи в неизвестном направлении (вместо ожидаемого движения на помощь азовцам) не мог не ухудшить настроения в стане противника.

Основной силой, действовавшей против российских войск вне стен Азова, была конница. Состав конных отрядов был крайне пестрым. Изначально она собиралась в лагере, который кафинский наместник Муртаза-паша основал в устье р. Кагальник. Первое подразделение, появившееся под Азовом еще до прихода российских войск, состояло именно из людей Муртазы-паши. Бежавший в Сергиев весной 1696 г. тума (метис, полурусский-полутатарин) Алейко сообщил, что 1 апреля Муртаза-паша пришел под Азов с конницей (2 тыс. человек) и стал ниже Азова обозом с шестью пушками^[1507]. Однако к этим сведениям следует относиться с осторожностью, поскольку другие данные, сообщенные этим информатором, оказались серьезно преувеличенными. Позднее Алейка изменил свои показания, сказав, что в конце апреле кафинский наместник пришел под Азов с 1 тыс. человек конницы и двумя пушками^[1508].

Сведения о большом отряде Муртазы-паши встречаются и в других источниках, однако расспросы людей, имевших к этому отряду непосредственное отношение, рисуют несколько иную картину. 28 мая крымский татарин, который служил во дворе Муртазы-паши, рассказал, что два месяца назад, отправляясь по указу султана в Азов для починки города, он взял с собой 100 конных служилых людей и 400 «работных» татар^[1509]. Другой расспрошенный в этот день татарин сказал, что с пашой в лагере конных воинов всего 300 человек «и те зборные вновь, и люди плохие»^[1510]. Таким образом, оценка численности кавалерии Муртазы-паши зависела от того, воспринимал ли информатор в качестве военных тех рабочих, которые остались с пашой после того, как строительные работы остановились ввиду начала осады. Один из бежавших в русский лагерь невольников определил 300 человек из лагеря Муртазы, как «ботраков»^[1511].

9 июня на помощь Муртазе-паше пришел нураддин-султан Шахин-Гирей, которому кафинский наместник написал сразу же, как только казаки напали на стоявшие у Азова турецкие суда (20 мая). К моменту прихода помощи с пашой осталось лишь 200 человек. Вновь пришедший отряд включал 300 кубанских ногайцев, собранных нураддином, а также немного меньше 2 тыс. татар, которые были присланы ханом из Крыма^[1512]. Хотя общее число воинов в лагере на Кагальнике должно было приближаться к 2,5 тыс. человек, пленные татары независимо друг от друга определяли его в 2 тыс.^[1513]

Дополнительные контингенты экстренно собирались на Кубани. После того как нураддин ушел под Азов, сбором войск здесь занимались два ханских сына, султаны Саваз-Гирей (Шахбаз-Гирей) и Аслам-Гирей (Ислам-Гирей)^[1514]. Постепенно к Азову подходили ногайские отряды. 18 июня пленный ногаец сказал, что всего в татарском лагере 3 тыс. человек^[1515]. 22 июня выкупленный пленный сообщил, что число собравшихся под Азовом татар составляет 5 тыс. человек^[1516]. 24 июня полоняник Илдильком Завут-мурза назвал ту же цифру, включая 500 ногайцев Кубека-аги, которых тот привел «ныне четвертый день»^[1517]. Впрочем, в тот же день от пленных татар были получены и другие данные. Один указал цифру в 4 тыс. человек^[1518], а другой сказал, что «разглашают, знатно для славы, что их бутто будет всех з десять тысяч, а по ево де виду насилу будет всех с нурадыном, и с ними новоприезжими, и с Кубеком с шесть или с семь тысяч»^[1519]. Несколькими днями позже бежавший с Кубани пленник сообщил, что «всех нагайцов кубанских жителей старых и малых вышло с Кубани к Азову тысяч с пять или шесть, никого служилых нагайцев на Кубани не осталось, только женки и малые ребята»^[1520]. Очевидно, что общая численность собравшихся на Кагальнике к концу июня татар могла достигать 7 тыс. человек. Однако в эту цифру входили не только опытные войны, но и подростки. При этом «для славы» цифра округлялась до 10 тыс. Любопытно, что, по сведениям, полученным Мазепой от пленного татарина, хан отправил под Азов нураддин-султана с 10 тыс. человек^[1521]. Очевидно, что мы имеем дело с отражением известий, разглашавшихся «для славы». В ногайских же улусах на Кубани ходили слухи, будто под Азовом собралось 20 тыс. человек^[1522]. Чем дальше от места событий расходилась информация, тем менее достоверной она становилась.

Кроме крымских татар и ногайцев, в лагере под Кагальником можно было бы ожидать калмыков, черкес и ахреян. Калмыки Аюки продолжали торговать с противниками России, однако оказывать помощь Азову не собирались^[1523]. Один из беглых невольников рассказал, что «слышал он от нагайцов в нынешних же числех в переговоре о том имянно, что калмыки сего лета под Азов будут, только де битца ни с кем не будут, а станут смотреть того, которая сторона будет сильнее, при той стороне и оне будут»^[1524]. Это не исключало присутствия отдельных калмыков в татарских отрядах^[1525], однако сколько-нибудь значимой силой они не являлись. Старообрядцы, которых на Кубани насчитывалось около 300 человек, под Азов тоже не пришли, поскольку самостоятельно ходили с ногайцами для грабежа на Волгу под Саратов и под Царицын, где взяли большой полон. По данным разных источников, лишь 15 (по другим сведениям, 30 или 50) человек присоединились к отряду Кубека-аги под Азовом^[1526]. Черкесов азовцы ожидали вместе с ногайцами и кумыками^[1527]. Однако с 10 июня о черкесах стали сообщать, что они не придут из-за ссоры с татарами^[1528]. В итоге черкесы появились в лагере на Кагальнике незадолго до сдачи города.

Выходцы и пленные постоянно сообщали российскому командованию о численности войск в татарском лагере. Цифры колебались в пределах от 4 до 10 тыс. человек. Однако с 7 июля ситуация начала меняться. Один из выходцев рассказал, что с получением известия о возможном приходе к московским войскам калмыков Аюки ногайцы стали разбегаться по 40–50 человек; а «нынешней ночью» ушло 100 человек. Кроме того, у татар кончилась провизия и начались «животные болезни»^[1529]. Позднее другой выходец (волошанин) подтвердил, что татары начали разъезжаться из-за нехватки провизии^[1530].

На помощь Азову из Крыма также должен был прийти калга Девлет-Гирей с отрядом в 6 тыс. человек^[1531]. Действительно, калга пришел, переправившись по морю в Тамань. Однако появился он уже перед самой капитуляцией Азова. К его приходу большая часть ногайцев уже покинула лагерь на Кагальнике. Всего в распоряжении крымских военачальников оказалось около 4 тыс. человек, включая черкесов, которые присоединились к калге в Темрюке^[1532].

Таким образом, число одновременно присутствовавшей под Азовом вражеской конницы вряд ли превышало 7 тыс. человек даже с учетом молодежи. Общее соотношение сил оставляло азовскому гарнизону крайне мало шансов на благополучный исход осады. Российская армия имела примерно шестикратное превосходство. Но главная причина поражения Азова состояла не в общем числе войск, а в их качестве. Значительную долю азовского гарнизона в 1696 г. составляли новобранцы, не имеющие боевого опыта.

Еще один важный опрос, связанный со взятием Азова, — состояние его укреплений. Этот вопрос был кратко затронут в недавней работе П. А. Авакова^[1533]. Между тем источники позволяют дать весьма подробную характеристику проведенных накануне осады фортификационных работ. Их организационной стороной руководил Муртаза-паша, а технической («указывал и розмеривал») — бежавший в 1695 г. из московского лагеря к туркам голландец Яков Янсен^[1534]. Один из беглых невольников сообщил, что тот получил у турок чин «топчиларь»^[1535].

Основная часть рабочих для возведения фортификационных сооружений была нанята Муртазой в Крыму (Керчи и Кафе), а также в Темрюке и Тамани. Их число по разным источникам составляло 300, 400 или 500^[1536] человек. Какое-то число рабочих было прислано из центральных районов Османской империи. Так среди пленных оказался плотник-армянин, которого послали из Константинополя (Царьграда) для строительных работ в Азове вместе с двенадцатью другими мастерами, часть из которых на момент допроса уже возвратилась домой^[1537]. Один из информаторов отдельно от основной массы строителей упомянул 32 мастеровых, присланных из турецкой столицы и Кафы^[1538]. Очевидно, что речь идет о высококвалифицированных работниках. До прихода московских войск строители успели проработать два месяца^[1539]. Работникам платили по левку (голландскому талеру) за два дня работы, что в российских деньгах составляло «по осми алтын по две денги на день» (то есть 50 коп. за два дня)^[1540].

Ремонт каменного города проводился по крайне упрощенной технологии и заключался в том, что на проломах и в разбитых местах сооружались из бревен и досок щиты, между которыми планировалось насыпать землю^[1541]. Без серьезной реконструкции оставались даже ключевые точки обороны каменной крепости. В качестве наиболее яркого примера можно привести Водяную башню, разбитую во время осады 1695 г. В ней лишь на самой земле поставили пять пушек. «А буде московские войска учнут в ту башню стрелять ис пушек, и от того им, азовцом, будет утеснение немалое потому, что никакой крепости и земляных туров на той башне ныне нет»^[1542]. В другом расспросе эта башня названа раскатом: «а на стене каменной к той водяной стороне был роскат каменной, и прошлого лета тот роскат каменной московские войска ис пушек збили, и зделан был в том месте земляной роскат»^[1543].

Другая, ключевая для обороны каменной крепости башня, также осталась в руинах: «Копали ров от Дону реки вверх до розбитой башни, которая стоит на горе к степи. Також де и вал земляной починивали. И около того валу ставили деревянной бревенчатой стоячей тын до той же розбитой башни»^[1544].

Усиливать каменную крепость пытались и во время осады. Бежавший 22 июня из плена солдат полка К. А. Ригимона, скованным «работал земляную работу» в Азове на городской стене со стороны Дона. Там старая каменная стена также была сбита еще в предшествующую осаду. Пленные трудились ночью, а днем сидели в земляной тюрьме. К тому моменту, как пленник попал на эти работы, у турок была уже поставлена вровень со стеной деревянная решетка. Пленные засыпали пространство между решеткой и стеной землей. Расстояние от решетки до стены солдат определил в сажень. Работу делали 50 человек, а надзирал за ними Янсен^[1545].

Основные усилия турецких властей были направлены на реконструкцию земляных укреплений, которые опоясывали каменный город, и углубление рва. Если во время предшествующей осады его глубина составляла примерно один человеческий рост, а местами и меньше, то теперь он достигал трех саженей (у других информаторов — высоты трех человек). Благодаря этому во многих местах ров был углублен до воды, что мешало делать подкопы. Лишь со стороны моря ров углубить не успели. Вырытая земля использовалась для расширения вала. В 2–3 саженях от внутренней стороны существовавшего в 1695 г. вала был поставлен тын, бревна которого соединили при помощи гвоздей струговыми досками, принесенными из-под Сергиева. Землю засыпали в образовавшееся пространство между старым валом и тыном^[1546]. Такая конструкция в русском языке не имела устойчивого наименования. Ее называли «острог, зделан по земляному городу»^[1547], «осыпной деревянной город»^[1548] или же просто описывали конструкцию.

Недостающие строительные материалы в Азов поставляли черкесы: «А лес на то строение имали из оставших от московских ратей будар и плотов, а большие толстые бревна на то строение привозили с Кубана черкесы»^[1549]. Для большей прочности укрепления и пожароустойчивости его обложили дерном: «а они де, татаровя, возят конми дерн в Азов и кладут около острогу, которой острог зделан по земляному городу»^[1550]. Работу заканчивали уже после того, как к Азову стали подходить русские войска, и, судя по всему, полностью реализовать первоначальный замысел не успели. В конце мая информатор сообщал, что «от реки Дону город не починен, им валу никакого не делано, и бревнами не огорожено, и землею не насыпано»^[1551].

Одной из важных характеристик оборонительных сооружений того времени является число раскатов (площадок для установки артиллерии). На этапе строительства, до того как пушки будут установлены, сторонним наблюдателям было крайне сложно точно ответить на вопрос о раскатах. Один из информаторов в конце мая сообщил совершенно невероятную цифру в 20 раскатов^[1552].

Другие сообщения этого периода в большей мере отражают истину, хотя и не полностью сходятся между собой. Один из пленных сказал, что сооружены «два великие роската», один из которых находится в 100 саженях от Дона, а другой со стороны степи. Пушки были поставлены лишь на одном из них. Он также слышал о планах соорудить и другие раскаты^[1553]. Другой сообщал о трех больших раскатах «с московской стороны». Раскаты были сделаны на «старых» площадках выше и шире прежних. «Пушечный бой» на валу был только «верховой»^[1554]. Данные о трех раскатах «к полевой стороне» сообщил еще один пленный: «было на тех раскатех по одному бою вровень с валом»^[1555].

К середине июня в разных частях вала воздвигли уже 6 раскатов. На том из них, который находился «у Дона с каланчинской стороны», стояло 7 пушек. Их стрельбой руководил Янсен. На других раскатах имелось по 5–6 пушек. Большая «верховая» пушка названа одна — та, которую привезли из Царьграда^[1556]. Эти сведения близки тем, что приведены в «Дневнике похода Шеина» при описании захваченных орудий. К сожалению, в документе целенаправленно перечислялись найденные пушки, а не описывались укрепления. Из-за этого данные о местоположении раскатов и их отношении к земляному городу могут быть интерпретированы по-разному^[1557]. Возможно, что число раскатов на земляном городе в итоге увеличилось, поскольку турки могли возводить их на протяжении всей осады.

В валу, по сообщению разных информаторов, имелось от трех до шести «тайников», которые позволяли «выбегать из города на вылоску»^[1558]. Со стороны Дона за каменными стенами с «прошлого лета» оставили частокол, который засыпали землей и вновь укрепили новым частоколом^[1559]. Кроме того, в городе выкопали два новых колодца, дополнительно вычистив два прежних^[1560]. В качестве временного жилья внутри города использовали «кибитки юртовские»^[1561].

После начала осады, когда гарнизон стал нести большие потери, под валом со стороны степи сделали подкопы глубиной и шириной в сажень. Верхняя часть этих укрытий укреплялась досками на опорных столбах. Входы в них заслоняли деревянными дверями и камнями, укрывавшими сидящих от гранатных осколков. В каменном городе также устроили ямы, где прятались женщины. Немногие деревянные строения, имевшиеся внутри каменной крепости, разобрали во избежание пожаров. Для борьбы с гранатами устроили специальную яму: «да в том же де каменном городе выкопано у азовцов до воды длиною и шириною сажень на сорок, и которые гранаты мечют ныне в тот каменной город из московских обозов, те все гранаты падают в то копаное место в воду, а иные в пустые розбитые полаты»^[1562].

Мирное население Азова в большинстве своем было эвакуировано из города до начала осады. Многие стали разъезжаться сразу после того, как первая осада (1695 г.) была снята. Те, кто решил остаться, высылали семьи. Еще зимой из крепости выслали основную часть женщин и детей в степь к ногайцам, после чего в ней оставалось около ста женщин. Когда пришла весть о приходе российского войска, остававшихся представительниц слабого пола также отправили к степнякам^[1563]. В путевом дневнике певчих, следовавших под Азов, со ссылкой на расспрос пленника утверждается, что из города вывозили еще и стариков^[1564]. Наибольшее число людей покинуло город 27 мая, когда жен и детей вывозили на ста телегах^[1565]. После чего «остались женска полу небольшое число, и то незнатных худых и убогих людей, а богатые все вывезены вон»^[1566]. Некоторые информаторы вообще утверждали, что женщин в Азове не осталось^[1567]. Последнее мнение, несмотря на его ошибочность, ярко свидетельствует о том, что гражданского населения в городе практически не было.

Вторая осада Азова

Российская армия появилась под Азовом раньше, чем в предыдущем году. К тому же она была лучше подготовлена к осаде. Обращает на себя внимание тот факт, что Петр изменил структуру командования идущими под Азов войсками. Теперь они делились на Большой полк Алексея Семеновича Шеина и морской караван Франца Яковлевича Лефорта. Шеину были подчинены Гордон и Головин, а также другие военачальники^[1568]. В результате осаждавшие турецкую крепость войска получили единое командование. Указ о походе под Азов был дан Шеину 9 февраля 1696 г.^[1569]

Отдельной военной силой в 1696 г. стал морской караван. В него входили только те суда, которые предназначались для выхода в море. Его состав приведен в записи об отправке судов от Воронежа: «А морского каравана, плавного пути адмирал Франц Яковлевич Лефорт со всем караваном на морских, имянуемых галиясах и галерах, и брандерах, которых числом тридцать, потому ж с войсками и с огнестрельными и зажигательными снаряды, пойдет маия 3 дня». Из военных подразделений в «караване» находились солдаты Преображенского и Семеновского полков, а также «новоприбранные» солдаты^[1570]. С. И. Елагин насчитывал в составе нового флота 29 судов — 2 корабля, 23 галеры и 4 брандера, отмечая при этом, что один из кораблей не участвовал в походе, поскольку его не достроили вовремя^[1571].

Поскольку судостроительные технологии в разных уголках Европы и Средиземноморья в рассматриваемый период оставались близкими, то в общих чертах новопостроенные российские корабли были схожи с турецкими. Более того, азовцы подумали, что образцом для строительства послужило их собственное судно. Один из пленных на допросе сказал про московский флот: «и те суды азовцы видели и говорили, что зделаны те суды с их турского образца, что прошлого лета прибило морем х каланче их турской фуркат»^[1572].

Донские казаки начали боевые действия против турок еще до прихода основных сил. В начале марта они посылали 260 человек конницы «под нагайские улусы», а в конце марта отправили «войска на море в судах»^[1573]. В апреле донские казаки и калмыки вновь ходили для захвата языков «на нагайскую сторону под азовские шляхи». В этом походе они пленили 6 турок и татар^[1574].

15 мая морской караван пришел под Черкасск, а 18 мая суда подошли к Сергиеву^[1575]. К этому времени стало известно, что 250 донских казаков под командованием Леонтия Поздеева выходили в море, обнаружили там два турецких корабля и попытались их захватить. Сделать это не удалось, поскольку казаки не смогли влезть на высокие борта судов. Донцы попытались прорубить борта кораблей, однако были вынуждены отступить, поскольку в них стреляли и бросали камни. Один казак погиб и трое получили раны^[1576].

Важные сведения о дальнейшем развитии событий узнаем при обращении к дневнику Гордона. 19 мая в Сергиев пришло сообщение о том, что на рейде под Азовом стоят два турецких корабля. Петр предложил захватить их. Было решено, что царь на галерах и донские казаки атакуют вражеские суда. В случае же, если турки попытаются оказать помощь кораблям, Гордон должен был выступить против них с тремя полками. В поход к морю отправились 9 галер, а также казаки на 40 лодках (800 человек) во главе с атаманом Фролом Минаевым^[1577].

Судя по дневнику морского каравана, утром 19 мая нападавшие стали в устье впадающей в Азовское море донской протоки Малой Котюрмы^[1578]. Однако в море суда не вышли. В письме Ф.Ю. Ромодановскому царь объяснил это тем, что «за мелиною (мелью. — Авт.) на море галерам вытить было невозможно»^[1579]. Петр вместе с казаками вышел на разведку и с Каярского (Караярского) острова наблюдал за турецким флотом, в состав которого входило не менее 9 кораблей. Значительное число небольших галер шло к Азову с войсками и артиллерийскими боеприпасами^[1580].

Казаки остались следить за выгрузкой, а галеры Петра вечером 20 мая вернулись к Сергиеву. На следующий день царь рассказал Гордону, что «побывал на море и видел около 20 парусных галер и кораблей и очень много легких судов; он нашел неудобным отважиться против них и приказал галерам вернуться»^[1581]. Таким образом, битва состоялась без участия царя, Лефорта и построенного по европейским образцам флота. Любопытно, что позднее из-под пера Н. Витсена вышли выдуманные описания личного участии царя в атаке на турецкий флот^[1582].

Низкий уровень воды осложнял высадку турецких войск и выгрузку припасов. Орудия и запасы оставались на судах «для того, что де была вода мелкая, суды не пошли»^[1583]. Это сделало положение турок уязвимым для внезапного удара. Прибывших из-за моря янычар перевезли на побережье за Кагальник, откуда они добрались в Азов на телегах^[1584]. Стоящие на рейде корабли остались без достаточной охраны. Это дало находившимся в засаде казакам шанс нанести внезапный удар.

Картину состоявшегося 20 мая сражения можно восстановить, опираясь на написанное уже по итогам морского боя письмо Петра I князю Ф. Ю. Ромодановскому, «Сказание о взятии города Азова», а также на официальное описание сражения, которое было послано по дипломатическим каналам в Варшаву и Вену. К началу сражения на рейде Азова стояло уже 13 турецких морских кораблей. Поскольку из-за мели они не могли подойти близко к берегу, то выгрузку боеприпасов и снаряжения производили на 13 тунбасах (небольших грузовых судах) под охраной 11 ушколов (малых парусно-гребных судов) с янычарами на борту.

Тунбасы первыми подверглись атаке казаков. 9 тунбасов удалось сжечь, предварительно разграбив. По поводу захваченных тунбасов в источниках существует расхождение. В письме царя говорится, что захватили и привели один тунбас, а в официальном сообщении за рубеж и «Сказании» — два. Остальные тунбасы ушли к стоявшим на рейде кораблям. Преследуя турок, казаки атаковали и их. Из 13 морских кораблей один был сожжен. По поводу еще одного источники приводят различные сведения. В письме Петра говорится, что турки затопили его при уходе от Азова; в других источниках — что его пустили на дно сами казаки из-за невозможности увести в Дон. На тунбасах было захвачено 26 пленных, 85 бочек пороха, 300 бомб, 5 тыс. гранат^[1585]. Сбором трофеев после победы занялся Гордон со своими людьми^[1586]. О первой победе под Азовом в морском караване, стоявшем под Сергиевым, узнали 21 мая, когда был дан салют в честь разгрома турецкого флота^[1587].

Петр, описывая в письмах победу, пишет о нападавших на турок: «мы, холопи твои, в малых судах, а казаки в лотках»^[1588]. Однако очевидно, что это «мы» не могло относиться к царю или Лефорту. Таким образом, основные трофеи достались донским казакам. Тот факт, что новопостроенный морской флот отошел, не вступая в сражение с турецким караваном, выглядит вполне естественно. Если бы корабль с царем на борту сел на мель на виду у турок, те смогли бы выиграть кампанию одним ударом.

Описываемые события показали, что для морской блокады Азова ввиду мелководья устья Дона был нужен не морской флот, а небольшие суда привыкших к войне в этих местах донских казаков. Однако основную роль в блокировании морского и речного сообщения с Азовом сыграли не суда, а форты, снабженные артиллерией. 19 мая Гордон начал возведение первого форта на острове, образованном протокой Каланчей. 2 июня генерал приступил к постройке бастиона, который должен был блокировать Азов со стороны моря^[1589].

Первые части основных сил русской армии выступили из Москвы 2 марта, 8 марта отправился Гордон, 15 марта — воевода Большого полка А. С. Шеин. Местом сбора войска стал Воронеж. 26 апреля после сбора основных полков армия отправилась «от Воронежа с пристани в плавной ход». К середине мая войска собрались под Черкасском, неделей позже (23 мая) выступив под Азов. Уже 28 мая передовые отряды генерал-майора К. А. Ригимона с донскими казаками и калмыками встали обозом под турецкой крепостью. В тот же день произошли первые стычки с врагом. В целом сосредоточение войск под Азовом было закончено 7 июня^[1590].

Осажденные время от времени устраивали вылазки, чтобы помешать осадным работам^[1591]. Однако бросается в глаза, что, в отличие от 1695 г., особых успехов во время этих нападений туркам достичь не удавалось.

Противник также атаковал российские войска со стороны степи. 10 июня на обоз Большого полка напала конница нураддин-султана Шахин-Гирея и кафинского паши Муртазы^[1592]. Сражение подробно описано в расспросах пленного татарина Бекмурзы и других пленников, захваченных в этом сражении. Войска нураддина численностью до 2 тыс. человек подошли к р. Кагальник 9 июня и встали в степи. Муртаза с нураддином устроили военный совет. При допросе языков они получили сведения о том, что на русский лагерь можно ударить внезапно, поскольку в нем еще не навели порядка и войска «стоят оплошно». Ночью около 1 тыс. (по другим сведениям — 800) человек переправились через р. Кагальник и 10 июня на утренней заре пошли к Азову. Остальные остались за рекой на временной стоянке (коше). Неожиданного нападения не получилось, русские войска сумели предупредить атаку ответным ударом, вызвавшем отход татар. В момент отступления нураддин и Муртаза находились на кургане, от которого поскакали к Кагальнику. Однако в какой-то момент Шахин-Гирей отстал с несколькими приближенными. Одному из догонявших калмыков удалось даже ранить его копьем и сбить с лошади. Лишь самопожертвование Бекмурзы, оставшегося, чтобы прикрыть отступление командира, спасло нураддину жизнь^[1593]. Любопытно, что в одном из писем, содержание которого отразилось в дневнике И.А. Желябужского, число участвовавших в нападении татар определено в 600 человек, а также ошибочно утверждается, что они хотели пройти в Азов^[1594].

14 июня к Азову подошли турецкие корабли с подмогой^[1595]. Российское командование направило 18 июня в море на разведку казаков, однако им навстречу были высланы турецкие лодки, и казаки возвратились^[1596].

В следующем нападении татарской конницы, 18 июня, по подсчетам Гордона, участвовало 2 тыс. татар, нападение которых отражало 5 или 6 тыс. конных^[1597]. Однако взятый в этом бою ногаец сообщил, что нураддин послал на московские обозы лишь 300 человек для захвата языков. Они успели поймать только одного человека с телегой, который ездил за травой. При этом татар вновь заметили московские люди, направили против них конницу и гнали до Кагальника^[1598].

Приведший часть подмоги (около 500 человек) кубанский ага Кубек упоминается среди тех, кто командовал вражеской конницей в сражениях 24 июня и 1 июля^[1599]. 24 июня, по сообщению одного из пленных, татары ударили под московские таборы «со всею конницею», чтобы взять языков^[1600]. Правда, по словам другого пленного, непосредственно в налете с Кубеком участвовало только 500 человек. Не доезжая до московского обоза, Шахин-Гирей и Муртаза остановились, а Кубек с ногайцами пошли вперед. Их атаковала российская конница, заставившая противника отступить^[1601]. Несколько отличается рассказ о битве третьего пленника. Согласно его повествованию, небольшой отряд Кубека (300 человек) лишь заманивал российскую конницу к основным силам противника: «Наперед выслали ныне для стравки Кубека с тремя сты человеки, а сами нурадын со всеми нагайцы залегли, перешед реку Кагальник, за караульным курганом в яру для того, как московская конница за Кубеком погонит х Кагальнику, и тогда б им с стороны всем вдруг ударить, и тем упадок московской коннице учинить»^[1602]. Бой продолжался около восьми часов^[1603]. Нанеся заметный урон российской коннице, татары отошли. Это сражение стало первой сколько-нибудь значимой удачей противника под Азовом в 1696 г. Любопытно, что в одном из писем из-под Азова численность отряда Кубека увеличена до 6 тыс. человек, а об участии в деле других военачальников противника не упоминается^[1604]. Судя по всему, Кубек-ага в какой-то степени приобрел черты легендарного героя, чья слава преувеличивалась молвой.

Бой с московской конницей 1 июля оказался для ногайцев провальным. Некоторые татары потонули при отступлении за Кагальник. В стычке погиб один из знатнейших кубанцев — Дулак-мурза. В числе раненых оказался Азамат-мурза Наврузова улуса, который был «застрелен из пищали» в голову. Несмотря на тяжесть столкновения, российская кавалерия значимых потерь не понесла^[1605].

Более удачным для татар был набег Шахбаз-Гирея (в источниках Шибас-Гирей, Саваз-Гирей), который в конце июня пришел из Крыма в Лютик сухим путем с припасами на 15 телегах в сопровождении сотни татар. Отдав пшеницу, татары подошли к донскому берегу, где около каланчей на сенокосе взяли 50 человек пленных, после чего направились в Крым. В татарском лагере в связи с этими событиями распространился слух о том, что Шахбаз пришел с подмогой в 3 тыс. татар, с которыми хочет перейти Дон между каланчой и Черкасским городком и прийти в лагерь к нураддину^[1606].

13 июля татарская конница вновь ударила по казачьему табору, пытаясь прорваться в Азов^[1607]. 18 июля Гордон отметил в дневнике, что «турецкая и татарская конница явилась в полях в великом числе»^[1608]. В этот день татары приходили под гетманский обоз^[1609]. Все атаки были успешно отбиты. Таким образом, татары сражались до последнего, но их было слишком мало, чтобы изменить ход событий.

Командование противника в лагере на Кагальнике неоднократно обдумывало вопрос о том, как использовать против московских сил тех янычар, которых привез турночи. Пополнить ими гарнизон Азова было невозможно из-за того, что подходы к городу были перекрыты осаждающими. Турки придумывали различные планы, часть из которых становилась известна в московском лагере. К примеру, рассматривалась возможность отправить под московские обозы татар, которые выманили бы московскую конницу, завлекли ее к турецкой пехоте, а та постаралась бы нанести врагу максимально большой урон^[1610]. Слабая сторона этого плана состояла в том, что в степи пешие янычары оказались бы беззащитными перед конницей. В случае неудачи пехота была обречена на уничтожение. Вероятнее всего, именно это заставило отказаться от идеи засады. Позднее появился модифицированный вариант данного плана. Предполагалось сделать в степи раскат, поставить на нем пушки и пехоту с кораблей, а уже оттуда бить по московским ратям^[1611]. Однако возвести укрепления в тайне было невозможно. У российской конницы не имелось причин подставлять себя под удар.

В соответствии с наиболее поздним планом янычар все-таки собирались провести в Азов. Предполагалось, что 7 июля в полночь татарская конница зайдет со стороны степи в камыши близ каланчей и будет там скрытно стоять до рассвета. Тем временем 1 тыс. янычар тайно пройдет по берегу и заляжет в камышах поблизости от города. Утром татарской коннице предстояло ударить по российским позициям для отвлечения внимания. После этого предполагалась атака турецкой пехоты на казачий раскат. Возможно, что турки даже начали реализовывать данный план. Утром 7 июля турецкий десант с запасами в заплечных мешках высадился на берег в урочище Акчакум, откуда татары привезли их на лошадях к нураддину. Получив известие о возможном нападении, российское командование заранее предприняло меры. В дневнике Гордона сообщается, что форт, который выбивался из общей линии укреплений, снесли, а новые укрепления спешно возвели в более удобном месте. Однако в итоге нураддин отказался от задуманного предприятия «для того, что те янычаня пропадут напрасно»^[1612]. Таким образом, в сложившейся обстановке турки попросту не могли использовать в боях доставленные на судах воинские контингенты из-за их малочисленности.

Как видим, нападения татарских войск на российский лагерь со стороны Кагальника не могли существенно замедлить осадные работы. О том, кто конкретно занимался организацией инженерных работ, информации мало. Гордон в своем дневнике неоднократно упоминает о том, что те или иные сооружения возводились по его приказу.

В документах Разрядного шатра Большого полка отмечено, что 17 и 22 февраля 1696 г. было дано жалование для «азовской службы» инженерам: Ивану Брыкалю (400 руб.), Крестьяну Руэлю (150 руб.), Ивану Адлеру и Ото Фридериху Фаншфенгелю (по 100 руб.)^[1613]. Последний был известен тем, что в 1695 г. успешно взорвал укрепления Казы-Кермена^[1614]. Вместе с Шеиным под Азов направлялся «инженер и поручик прусской земли Рейнгольт Трузин»^[1615] (Тросин). Очевидно, что его планировали задействовать в осадных работах. Жалование в 100 руб. из Разрядного шатра Большого полка он получил 29 мая^[1616].

К 16 июня вокруг Азова были установлены орудия и началась бомбардировка города^[1617]. По данным Ю. Е. Манойленко, крепость обстреливали 42 пищали и пушки, а также 27 мортир. Их дополняли 12 пушек и 17 мортир, которые были поставлены на правом берегу Дона. После того как русские войска возвели вал, на нем установили 25 орудий^[1618]. Осажденным пришлось прятаться в земляных укрытиях: «А они, враги, в то время в норы в свои в землю убегают, землею себя от страха закрывают, многих в то время, когда они из нор выползают, гранатами и пушками побивают. А в городе раненые и больные многие лежат, и от гранатов горят, и от того в городе у них великой смрад»^[1619]. Еще в начале осады получил ранение Асан-бей. Он умер от раны 7 июля или немного раньше^[1620].

Обстрелы усиливались по мере прибытия призванных на службу под Азов иноземцев. 25 июня приехали посланные курфюрстом Бранденбургским инженеры Розен и Боцман, а также «огнестрельные мастера» Я. Я. Шустер, Э. Кобер, С. Гак и К. Г. Гизеветтер^[1621]. Однако турецкая артиллерия Азова была в основном подавлена еще до их появления. Перебежавший в русский стан 27 июня янычар сообщал, что стоящие на угловых раскатах (к Дону и каланчам) батареи из шести пушек уже давно не стреляют из-за постоянного огня московской артиллерии. От пушечной стрельбы осыпался азовский вал, одновременно заполняя землей ров. Турецкое командование предлагало по половине левка за ночь работы тем, кто согласится чистить ров, но все отказывались. Осажденные сидели под земляным валом в укрытиях, откуда командиры «выбивали» людей на вал силой^[1622]. В дневнике похода воеводы Шеина рассказ о разрушении раскатов на турецком земляном валу российской артиллерией помещен между событиями 17 и 18 июня^[1623]. Очевидно, что артиллерийская дуэль продлилась очень недолго. Эти сообщения подтверждали слова перебежавшего 29 июня пушкаря: «все азовские пушечные бои на роскатах отбиты и разорены, естли когда и одинова ис которой пушки из Азова стрелять, и в то место из московских обозов бывает пушечных дватцать выстрелов и болши»^[1624]. И все же турецкие пушкари продолжали вести огонь, по крайней мере со стороны Дона, где число московских орудий было меньшим, а их действие менее эффективным из-за большого расстояния. 4 июля один из русских офицеров был убит ядром в крепости на противоположной стороне Дона^[1625].

Между тем военный потенциал российской армии постепенно возрастал. 9 июля в Новосергиевск прибыли «инженеры, минеры и фейерверкеры, присланные Римским императором»^[1626]. 11 июля они добрались до осадного лагеря и на следующий день, после рекогносцировки, предложили поставить 6 пушек на новых батареях. 14 июля Гордон отдал распоряжение об их установке, дополнительные орудия были также отправлены на другой берег Дона. 15 июля с новых батарей были «разбиты все частоколы на угловом болверке»^[1627].

Как и в прошлом году, велись минные работы. К 17 июня были начаты 3 минных подкопа^[1628]. Однако подорваны они так и не были. Пленные и перебежчики свидетельствовали, что особую опасность для обороны Азова представлял вал, который осаждавшие двигали к городу^[1629]. Его отсыпку начали 23 июня^[1630]. Судя по дневнику Гордона, это была инициатива рядовых служилых людей. В записи от 22 июня он сообщал: «Все солдаты нижнего чина и состояния просили [их выслушать], и, когда их совет был испрошен, пожелали и согласились насыпать земляной вал и подвести оный к городскому валу. Мы соизволили на их желания»^[1631]. К середине июля осадные валы были подведены к Азову так близко, что земля с них начала ссыпаться в город. Ров вокруг Азова был уже заполнен во многих местах. С 13 июля начались бои непосредственно на городских укреплениях^[1632]. 17 июля казаки Лизогуба и Минаева смогли ворваться в неприятельский раскат и после кровопролитного сражения унести с укреплений поставленные там пушки. Их атаку поддержал Гордон^[1633]. Письмо, отправленное из-под Азова 17 июля, утверждало, что турки оставили земляную крепость и отступили в каменный город^[1634].

По мере ухудшения положения города, турки все больше думали о сдаче. Принимать решение пришлось уже новому бею Али-аге, двоюродному брату скончавшегося бея Асана Арасланова^[1635]. В записках Желябужского встречается полный вариант его имени:«Шаабан-беин сын Алли-ага»^[1636]. Любопытно, что в издании Рубана указано, что договор о сдаче города подал «новоучен(е)ной бей Али-ага», а в подписи под опубликованным ниже договором указан предшествующий «Гасан-бей Арасланов сын»^[1637]. Надо полагать, что новый бей не успел изготовить новые тугру и печать, вследствие чего вынужден был воспользовался оставшимися от предшественника. Переговоры о капитуляции начались 18 июля, и уже 19 июля азовцы покинули город^[1638].

Передавал Азов российскому командованию Ахмет-ага^[1639], которого источники называют вторым, а зачастую и первым лицом в иерархии азовского гарнизона. Так, еще при подготовке города к осаде «началной над всем Азовом хасеки-чюлак Ахмет-ага» перевел из Азова на службу в Лютик ода-баши (янычарского сотника) Мустафу^[1640]. Московские власти проявляли большой интерес и за время осады неоднократно получали о нем сведения от разных информаторов. Один из выходцев сказал, что начальник в Азове «хасеки, то есть спальник салтана турского, а имя ему Ахмет-ага, он же и чюлак, то есть без дву перстов, прислан он от салтана в Азов прошлою зимою»^[1641].

После сдачи Азова в руках турок осталось единственное укрепление в устье Дона — Лютик. К концу осады его гарнизон составил 115 человек^[1642]. Шеин послал туда «сухим и водяным путем» казаков и калмыков. Этот укрепленный пункт представлял собой небольшую крепость в виде прямоугольника с четырьмя башнями, размером 18 на 19 саженей. В системе турецких укреплений она играла ту же роль, что и взятые в 1695 г. каланчи. От нее через Донец перекидывалась цепь, мешающая проходу судов. 21 июля Лютик сдался без боя^[1643].

В планах командования появлялась даже идея о походе на Кубань вслед за отступившими туда татарами. Для этого предполагалось направить калмыков Аюки. Население Кубани, узнав о падении Азова, бежало в горы. Однако поход так и не состоялся. Калмыки попросили себе в сопровождение российский отряд с артиллерией. Им отказали и отпустили со службы^[1644].

Уже 21 июля началась починка и перестройка укреплений Азова. Для этого в городе был оставлен цесарский инженер Антоний де Лаваль. Одну из мечетей переделали в соборную церковь во имя Похвалы Пресвятой Богородицы. Кроме того, была «поновлена» существовавшая ранее церковь во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи.

Вскоре отдельные подразделения начали покидать окрестности Азова. 31 июля наградили и отпустили со службы гетманские войска. 16 августа двинулась в обратную дорогу основная часть армии. В городе был оставлен восьмитысячный гарнизон во главе с воеводой и стольником Петром Григорьевичем Львовым^[1645]. О численности азовского контингента имеются и другие официальные цифры. К. Н. Нефимонову в Вену для сообщения «цесарским думным людем и венецийскому послу» посланы иные данные: «солдат и стрелцов 10 тыс. человек»^[1646].

Успех российской армии под Азовом в 1696 г. оказался обеспечен в первую очередь подавляющим численным превосходством и отсутствием боевого опыта у большинства солдат турецкого гарнизона. Вторым по значимости фактором стало то, что неприятелю так и не удалось справиться с последствиями нападения 1695 г. — осадные сооружения не были уничтожены, а подступы к Азову контролировал гарнизон построенного осенью 1695 г. Сергиева. Были учтены ошибки предшествующей кампании — у армии появился единый командующий, Азов был сразу полностью блокирован. Проблемы с обеспечением осадных работ инженерными кадрами до конца так и не были решены, так как не удалось обеспечить своевременное прибытие к месту боевых действий нанятых за рубежом специалистов. Цесарские инженеры были отобраны на московскую службу в конце января 1696 г.^[1647] Известия о том, что цесарь и бранденбургский курфюрст пошлют Петру инженеров и артиллеристов, попали в европейскую прессу с начала января и потом неоднократно повторялись^[1648]. Тем не менее большая часть осады прошла без них.

Трудно сказать, повысилось ли качество минно-взрывных работ, которые все-таки были проведены. До подрыва мин дело так и не дошло, поскольку большое число рабочих рук позволило обойтись насыпкой вала, что не требовало сложных технологических навыков. Морской флот, на сооружение которого были потрачены огромные силы и средства, также не сыграл особой роли в осаде. Даже относительно небольшие галеры не могли эффективно маневрировать в виду противника из-за мелководья в устье Дона. По сути, морские суда играли роль плавучего штаба, обеспечивающего комфорт командованию. Однако эта ошибка не сказалась на ходе осады. Против турецких кораблей на море успешно использовалась традиционная тактика донских казаков. Морские же суда можно рассматривать лишь в качестве дополнительной угрозы противнику, который мог бы попытаться деблокировать Азов со стороны моря.

Днепровский театр военных действий

Днепровский театр военных действий в 1696 г. стал второстепенным. Однако активные события происходили и здесь. Уже 22 января из городка Орла (на р. Орели) Василий Городчиков сообщал, что крымские татары стоят в 10 верстах от города, а оборонять город некому, поскольку многие солдаты бежали, а некоторые на службу не явились^[1649]. В итоге татары, воспользовавшись тем, что значительная часть войск была распущена, разорили селения вдоль Орели. Нападениям подверглись земли Миргородского и Полтавского полков. Против них выступили войска И. С. Мазепы и Б. П. Шереметева. Узнав о движении войск, татары начали отступать вместе с добычей. Внезапная оттепель мешала быстрому движению российских и украинских войск. Однако и степняки пострадали от капризов погоды. Крымские татары понесли потери при переправе через р. Ворсклу^[1650]. По слухам, циркулировавшим в Азове, в Ворскле утонули «тысеч до пяти» татар, а в плен попали два крымских царевича^[1651]. Весной также имели место набеги небольших татарских отрядов — в мае татары приходили под Тор и взяли пленных^[1652].

На днепровском направлении российское командование первоначально планировало проведение активных боевых действий. 6 февраля Б. П. Шереметев получил именной указ о выступлении в поход «для обороны малороссийских и украинных городов и для промыслу и поиску над ними, неприятели». Отправка войск из столицы изначально была назначена на 9 февраля^[1653]. 25 февраля в Москве подал «статейный список» побывавший у Мазепы думный дворянин Василий Борисович Бухвостов. В этом документе он изложил предложения, которые «приказывал с ним гетман Иван Степанович донести великому государю»^[1654].

Мазепа предлагал сделать основным направлением удара Очаков: «А боярину б и воеводе Борису Петровичю Шереметеву с войсками и ему, гетману, с Войском Запорожским для отвращения ж неприятелских сил от Азова итить плавною под Ачаков и чинить над Ачаковым воинской промысл. И для того походу зделать во Брянску, сметясь по людем, струги и байдаки, и согнать вешнею полою водою под Киев»^[1655]. В ответ на это предложение 10 марта царь писал из Воронежа: «О походе боярском и гетманском под Очаков, и тот поход велено положить на их разсуждение: если когда то учинить, и суды к тому времени поспеют ли, а есть ли суды не поспеют, и им итить в иные места, или стоять в пристойных местех, и каким делом нибудь конечно неприятеля отвращать»^[1656]. Как видим, царь фактически переложил вопрос о выборе направления удара на Шереметева и Мазепу.

Днепровские городки, добытые в походе 1695 г., оказались на периферии внимания российских властей. Расквартированные на острове Тавань войска к декабрю 1695 г. возвели вокруг турецкого форта земляные укрепления, позволившие превратить его в крепость существенно большего размера. Однако гарнизон испытывал острый дефицит дерева для строительства. Вместо удобных для жилья домов пришлось соорудить плетеные курени, которые плохо защищали от зимней непогоды^[1657].

В статьях, посланных Мазепой с Бухвостовым о Тавани, говорилось, что Таванский городок мал и не крепок и отсидеться в нем даже от небольшого отряда невозможно. Как только в него начнут кидать гранаты, запорожцы из него «выбегут». Посылать хлебные запасы в тот городок было сложно. Гетман предлагал отстроить вновь и укрепить Казы-Кермен, поскольку основание того города «зело крепкое», а стены и башни разрушены не до конца. Для того предлагалось привезти из Брянска 10 тыс. бочек извести. Старого камня должно было хватить для строительства, а при необходимости можно было разорить укрепления на Таванском острове и стругами перевезти материалы к Казы-Кермену. Также следовало вешней водой согнать из Брянска на связи и избы 20 тыс. бревен. Мазепа предупреждал, что если на месте Казы-Кермена не построить нового города, то его нужно разорить до основания, сделав под него подкопы и взорвав в них 50 бочек пороха. Иначе город мог занять противник^[1658].

В период подготовки к осаде Азова Петр посчитал несвоевременным заниматься восстановлением укреплений на Днепре. Единственное, что царь считал необходимым, — это не допустить захвата брошенных городков противником: «Таванскому городу в такое краткое время строитца невозможно, а выручать сколко мочно, а естли нелзя держать по-прежнему, и ево разорить, а людей из него вывесть. А естли придет паша силистрийский в десяти тысячах янычан, и ево ни до какова дела, как до строения Таванского городка, так и х Казыкерменю, сколко возможно не допускать и отвращать»^[1659].

Между тем в марте 1696 г. положение дел в Тавани стало тяжелым. Оставленный там со своим полком полковник Борис Беник писал в Москву, что в его распоряжении имеется всего 400 человек, в том числе сердюков, поскольку городовые казаки Гадяцкого и Лубенского полков с Тавани бежали, а запорожские казаки — «таванские сидельцы» разъехались из города «по лугам» для промыслов. Между тем противник регулярно появлялся недалеко от крепости. 8 марта на р. Ингулец приходили неприятели и захватили в плен рыбаков. 13 марта татары разбили отряд, посланный с письмами из Тавани. Позднее, как сообщили выходцы из Перекопа, 14 человек из этого отряда привезли в Крым и частично распродали по 40 левков за человека^[1660]. Таким образом, без дополнительной поддержки российские укрепления на Днепре могли перейти в руки противника в любой момент.

Указ о новом большом походе было велено «сказать» 19 марта в Разряде. Среди прочего в документе говорилось, что «для розрыву их бусурманских сил пристойно послать его, великого государя, ратных людей пехоты плавною вниз рекой Днепром»^[1661].

В послании в Разряд Шереметев предложил послать против неприятеля и для охранения городков «плавною вниз рекою Днепром» сводный отряд в 2 тыс. человек, включавший стрелецкий полк Ильи Дурова, Белгородский солдатский полк, донских кормовых казаков Белгородского полка. Он также отметил, что и гетману нужно отправить «немалое число» своих людей. Для этого требовалось до разлива весенних вод изготовить в Брянске или Смоленске или «для поспешения» купить «вольной ценой» в гетманских городах 100 лодок и челнов, чтобы в каждый из них можно было посадить по 20 человек. Суда Шереметев предлагал согнать к Переволочной или к Орлу (на Орели)^[1662]. Как видим, идея предложенного Мазепой похода на судах под Очаков превратилась стараниями Шереметева в операцию по переброске новых войск для гарнизона Тавани.

Разряд предложение Шереметева поддержал, решив увеличить численность отряда. 3 апреля последовал указ послать Днепром думного дворянина и воеводу С. П. Неплюева и курского помещика Дивея Уколова. Под их начало выделялись Белгородский солдатский полк, Московский стрелецкий полк Ильи Дурова, «донские кормовые» казаки, солдаты «из ыных белогородцких ж салдатцких полков, ис которых пристойно», общей численностью в 2,5 тыс. человек, а также пушки^[1663]. Таким образом в Москве решили просто увеличить общее число отправляемых войск на 500 человек и усилить это войско артиллерией. Неплюев прибыл в Тавань уже летом. Осмотрев город, он указал увеличить размер его укреплений, а также предложил восстановить Шингирей, что и было сделано^[1664]. В октябре 1696 г. В. Бухвостовым было начато восстановление Казы-Кермена^[1665].

Планируя кампанию 1696 г., Мазепа предлагал выделить для 2 тыс. запорожских казаков 1000 руб. жалования и хлебные запасы на три месяца, построить для них 100 челнов (вмещавших по 20 человек) и отправить в поход на Черное море^[1666]. Царь согласился с этими предложениями и указал передать запорожцам суда, деньги и хлеб «для воинского их походу на море»^[1667]. В апреле запорожский кошевой атаман Иван Гусак отправил на море атамана Чалого, под командованием которого находилось 500 человек^[1668]. По сведениям Н. И. Костомарова, этот отряд захватил 9 турецких судов, шедших в Очаков с припасами^[1669]. «Сказание о взятии города Азова» со ссылкой на «лист от гетмана чрез гонца к Москве июня 19 числа» дает несколько иное описание происходящего. В нем указывается, что шедший к Очакову турецкий флот включал 8 военных кораблей и один торговый, груз которых предназначался для подготовки города к осаде. В качестве участников набега названы 2 тыс. запорожцев и 2 тыс. «компанщиков» — наемных казаков Мазепы^[1670]. Запорожцы также действовали и на суше. В июне бывший кошевой атаман Иван Гусак вышел на конях к Конским Водам, где столкнутся с татарским отрядом и разбил его^[1671].

Более поздние походы этого года были для запорожцев не столь удачны. Чалый с 340 людьми (по данным Гордона, 300 человек) совершил нападение на Козлов (Гезлев, совр. Евпатория). Он разорил оседлых татар, взяв в плен 62 человека^[1672]. Однако на обратном пути удача изменила казакам. После длительного преследования турки и татары зажали отряд Чалого в низовьях Днепра. Атаман был убит, а 340 казаков захватили и отвезли в Очаков^[1673]. 30 июня на юг отправилось 1740 запорожцев под командованием Якова Мороза. Они на 40 судах действовали на Черном море, напали на 3 турецких корабля, которые шли с товарами в Кафу. Два из них захватили. При возвращении в Днепр казачий отряд столкнулся с турками и татарами. Морозу удалось вернуться в Сечь по суше^[1674].

Осенью ватага запорожцев числом в 80 человек ходила на Азовское море. В начале ноября они удачно разорили недалеко от Темрюка «черкеское знатное» село. Однако внезапный шторм разбил казачьи суда. Тогда казаки перекололи уведенных из села пленных и спрятались на берегу. Однако на следующий день собралось большое число черкес, на помощь которым пришли находящиеся в то время на Кубани крымские татары и турки во главе с керченским Али-пашой. В ходе начавшегося боя большая часть запорожцев была убита, а оставшихся взяли в плен^[1675].

Основная часть войск под командованием И. С. Мазепы и Б. П. Шереметева большую часть летней кампании простояла на речках Орчик и Берестовая, карауля войска крымского хана. Сам хан в это время находился на Молочных Водах^[1676]. В источниках встречаются различные известия о действиях хана. К примеру, о том, что он оставил на Молочной две трети войска с ширинским беем, а сам с третью орды пошел к Азову^[1677]. Однако слухи о ханском походе к Азову так и не стали реальностью. Ни та, ни другая сторона не рискнули ввязываться в сколько-нибудь масштабные сражения. Сорвав татарские планы помощи Азову, Мазепа и Шереметев сами не пошли под Очаков, как это планировалось изначально. Воеводе было указано распустить своих людей по домам с 1 сентября^[1678].

Поскольку разведывательные отряды высылались навстречу противнику, отдельные боевые столкновения все же имели место. В июне Мазепа послал 160 человек под командованием сотников Микиты Плячника и Игната Юрченко на р. Конскую стеречь шляхи, которыми татары ходят из Крыма в Азов за языками. Отряд обнаружил свежий шлях, двинулся за противником и в верховьях реки Молочной ударил на татар, шедших с пленными. В пылу погони преследователи внезапно вышли на войско крымского хана. Столкнувшись с неизмеримо большим по численности врагом, казаки засели в терновнике. Конница долго не могла пробиться к ним. Тогда татары направили к месту боя 20 знамен сейменов. Те ружейным огнем из янычарок убили 40 человек, а остальных 110 заставили сдаться в плен^[1679].

Боевые действия в Поволжье

Следует отметить, что, хотя движение на юг крупных воинских контингентов российской армии оттянуло на себя основные силы противника, боевые действия продолжались по всей линии соприкосновения противоборствующих сторон. Так, в конце апреля — начале мая 1696 г. Кубек-ага со своими людьми ходил на Волгу и 9 мая в 30 верстах от Царицына в урочище Перелойном захватил пленных и увез их «в Кубецкие улусы»^[1680]. Весной ногайцы (200 человек) под командованием Темиря-мурзы ходили на Волгу и взяли под Царицыным трех пленных и 150 коров. Во второй половине мая 1696 г. 23 ногайца и 4 калмыка с Кубани из улуса Улы Эльмурзы пошли под русские низовые города «для добычи». Калмыки были подданными Аюки и выступали проводниками. По дороге они встретились с татарским отрядом численностью около сотни человек, который шел в поход под руководством сына тарковского шевкала мурзы Салпыка и Тунгата-аги. Татары решили объединиться и вместе пойти под Саратов, где после удачного налета захватили пленных и скотину. Однако на обратном пути они столкнулись с донскими казаками и были разбиты^[1681]. 19 июля отряд ногайцев Кубека-аги численностью в 100 человек находился недалеко от Царицына, где захватил калмыка хана Аюки, отправившегося в одиночку на охоту^[1682]. В период осады Азова в 1696 г. кубанские старообрядцы ходили в поход на Волгу^[1683]. Вряд ли можно сомневаться в том, что другие вражеские отряды также совершали набеги в глубь российских земель.

* * *

Главным итогом кампании 1696 г. стало взятие Азова. Для османских властей это событие имело целый ряд негативных последствий. Как справедливо отметил В. А. Артамонов, падение Азова фактически отрезало Кубань и Черкесию от Крымского ханства^[1684]. Это стало очевидным еще в период осады, когда конницу из Крыма на помощь городу пришлось перевозить через Керченский пролив. Происходящее вызвало смятение среди подданных турецкого султана, живущих на Кубани. У кубанских старообрядцев возникли опасения, что горские черкесы могут поддаться царю и «побить» их. Среди ногайцев и горских черкесов стали обсуждаться идеи о возможности в той или иной форме перейти под власть московского царя. Жители спешно покидали «московскую» сторону Кубани, а калге и нураддину пришлось остаться в Прикубанье, чтобы помешать развитию событий по худшему для Османской империи и Крыма сценарию. Возникшая паника помогла многим пленным бежать с Кубани в русский Азов^[1685]. Смятение в стане противника создало крайне благоприятные условия для похода на Кубань, особенно с учетом подошедшей к Азову в конце осады и не утомленной боями калмыцкой конницы. Быстрое падение Азова оставляло время для продолжения кампании. Однако по какой-то причине Петр не стал развивать достигнутые успехи. Боевые действия в регионе оказались приостановленными и даже начался размен пленными^[1686]. Позднее российские власти Азова попытались использовать благоприятную ситуацию, чтобы добиться перехода хотя бы части ногайцев в российское подданство. Началась дипломатическая переписка с ногайскими мурзами, однако ближе к концу 1696 — началу 1697 г. паника на Кубани утихла, после чего дипломатические контакты прекратились. В кампанию 1697 г. ногайцы участвовали в нападении на Азов^[1687].

Захват Казы-Кермена и Азова стал пиком успехов России в войне 1686–1700 гг. После безуспешных попыток подчинения Крыма и пятилетней пассивности Москва смогла громко заявить о себе, нанеся удары по владениям Оттоманской Порты в Северном Причерноморье. Указанные крепости, хотя и расположенные на далеких окраинах, играли важнейшую роль в блокировании выходов из крупнейших речных артерий — Дона и Днепра — во внутренние моря Османской империи. Несмотря на сохранение контроля над Керченским проливом (в 1699 г. здесь начато строительство крепости Еникале) и Днепро-Бугским лиманом (Очаков и Кинбурн), перед турками и татарами замаячила угроза возобновления активных набегов донских и запорожских казаков на Черноморское побережье. Взятие Казы-Кермена, контролировавшего одну из важнейших татарских переправ на нижнем Днепре, дополнительно осложняло для Крыма связь с Белгородской Ордой и возможность осуществления набегов на слабо защищенные юго-восточные воеводства Речи Посполитой. Падение Азова дезорганизовывало связи османов и крымцев с народами Восточного Приазовья и Прикубанья, негативно повлияло на торговые отношения региона центральными черноморскими провинциями империи. Последнее приобретало особое значение в условиях ведения активных боевых действий на Средиземном море. Об этом четко говорит сообщение из Стамбула, извещавшее о взятии Азова московскими войсками: «По приходе из Азова осадных наших ратных людей в здешнем граде великое смятение учинилось. И чают, что все татары поддатца московским силам. И тем нашим силам великой перелом учинится, ибо казаки и москва Черное море опасным чинят. И ни какова хлеба не пропускают. И от того здесь великая драговизна чинитца во всем»^[1688].

И Азов, и Казы-Кермен являлись отдаленной периферией империи, поэтому их падение было для Порты не таким чувствительным, как сокрушительные поражения от австрийских войск и утрата обширных густонаселенных территорий на балканском театре военных действий. Тем не менее общую угрозу продвижения России к устьям Дона и Днепра при султанском дворе прекрасно осознавали. И если экспедиция по отвоеванию Азова представлялась в тех условиях малореальной (трудности в снабжении крепости гарнизоном и припасами отчетливо проявились зимой 1695/96 г. и в ходе второй осады), то попытки отбить Казы-Кермен и остальные днепровские крепости были предприняты османами уже в самом скором времени.

Глава 8 ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В 1697–1700 гг

На заключительном этапе войны с Османской империей и ее союзниками Россия фактически перешла к оборонительной стратегии, призванной сохранить завоеванное. Это не было сознательным решением московских властей. Официально, в соответствии с условиями Венского соглашения февраля 1697 г., предполагалось продолжать наступление на врага. Уже в 1697 г. планировался поход на Очаков. Захват этой крепости полностью поставил бы под контроль российской армии все нижнее течение Днепра. Однако отъезд царя в составе Великого посольства существенно снизил темпы подготовки новой военной кампании. Военачальники же больше думали о том, как не допустить значимых потерь, которые плохо сказались бы на их карьере, чем об усилении натиска на противника. Кроме того, османские власти осознали степень угрозы со стороны Москвы и задействовали для борьбы с Россией существенно больше войск, чем в предыдущие периоды.

Донской театр военных действий в 1697 г.

Одну из главных опасностей российские власти видели в том, что османы, не смирившись с потерей Азова, попытаются вернуть себе город. Помешать этому должен был Большой полк А. С. Шеина, который, как и годом ранее, был направлен под Азов. Такая концентрация сил оказалась стратегической ошибкой. Турки и татары получили возможность более свободно действовать на других направлениях.

Большой полк Шеина подошел к Азову 5 июня, пятью днями позже в лагерь прибыли 5 тыс. донских казаков, которыми командовал Лукьян Максимов, а к 11 июня войска пополнились отрядом из 3 тыс. калмыков Аюки под командованием тайши Мункотемира Солом-Сереня^[1689].

Сколько-нибудь значительных контингентов противника под Азовом не обнаруживалось. Появлялись лишь относительно небольшие группы от 50 до 300 человек^[1690]. Вероятнее всего, в их обязанность входила разведка. Чтобы получить точные сведения о местоположении врага, Шеин отправил разведывательный отряд в составе 100 калмыков и 40 донских казаков, а позднее еще 15 калмыков^[1691]. Из разных источников приходили известия о том, что с Кубани под Азов пойдет то ли 27 тыс.^[1692], то ли 10 тыс., то ли 15 тыс. человек^[1693]. Правда, появлялись также известия о том, что в распоряжении стоявшего на Кубани калги Девлет-Гирея находится всего 3 тыс. человек и он попросил подмоги у находившихся в Темрюке турок^[1694].

20-м июля в документах Шеина датирована запись о приходе под Азов войска противника, состоявшего из кубанских татар, горских черкесов, кумыков, конных янычар и др., которые при подходе к русскому лагерю убили и взяли в плен около 50 человек, захватив 400 лошадей^[1695]. В этот же день состоялось сражение: «И был бой, зело страшен и велик, а было бою того числа десять часов, а бусурман было на том бою татарове и иных бусурман, которые с ними были, тысяч с шестнадцать, а иные стояли в скрыте, для опасения»^[1696]. Столкновение окончилось решительной победой русских войск.

В данном описании смущают сведения о числе погибших в этом «страшном» и «великом» бою: больше 70 человек со стороны противника и ни одного — в русском стане^[1697]. Удивляют и приведенные полководцем данные о числе нападавших. Противнику ни разу не удавалось собрать в степях под Азовом столь огромного войска. Ситуация становится понятной при обращении к дневнику Гордона, который определил общую численность нападавших в 5 тыс. человек^[1698]. Эти данные гораздо лучше соотносятся с тем количеством конницы, которое противнику удавалось собирать под Азовом в предшествующие годы. Для успешных действий против Азова этого было явно недостаточно. Да и особенно кровавым данное столкновение в дневнике Гордона не выглядит. Больше всего это нападение похоже на демонстрацию сил, получившую в статейном списке Шеина весьма гиперболизированное отражение.

После сражения 20 июля противник отступил. Вскоре Шеин начал распускать войска, назначив общее возвращение из-под Азова на 8 августа^[1699]. По официальному сообщению Посольского приказа, предназначенному для передачи союзникам по антитурецкой коалиции, сражение 20 июля завершало боевые действия в Приазовье, поскольку «бусурманы с крымскими, и с черкескими, и с нагайскими ордами» отошли «в далние места за Кубань и за Лабу реки в горы и к морю»^[1700]. В качестве основного итога кампании отмечалось, что Азов был укреплен новыми валами, сооружено три «земляных города», последний из которых находился «близь протоки морской, которая впадает в море в Понтус Ексинус»^[1701].

Главным достижением османов в регионе Азовского моря в 1697 г. стала постройка крепости Ачуев в устье Черной протоки (одного из рукавов Кубани). Строите льство началось весной (в Великий пост). Для этого турки отправили 30 каторг, 6 галиасов, 6 фуркатов и 16 меньших судов с 1 тыс. конных дворян (сипахов) и 7 тыс. пеших солдат. Ими командовал Али-паша, а также Магмет-ага, «которой в Цареграде судебную управу над всеми ведает»^[1702]. По другим данным, каторг было 12, а галиасов — 10. В качестве командующих здесь также указан Али-паша и «небольшой» паша Мемет Дербиш^[1703]. Судя по источникам, упомянутый здесь Али-паша — тот самый военачальник, который ранее оборонял Азов: «в то время, как Азов взяли, в тамошних странах был сераскером»^[1704]. В состав этой экспедиции входил отряд янычар под командованием Мусла-аги, ранее, после взятия русскими войсками Азова, направленного в Кафу для защиты от возможного нападения^[1705].

Ачуев строился из дерева. Он представлял собой четырехугольник, у которого по углам было построено по четыре раската. Внутри деревянных срубов насыпалась земля. Длина стен составляла около 173 м (80 саженей), высота — 6,5 м (3 сажени). Ров имел ширину в 6,5 м (3 сажени), а в глубину — более 1 м (1,5 аршина). На раскатах и стенах стояло около 20 больших и малых пушек. В нем был оставлен гарнизон в 300 янычар^[1706]. По другим данным, общая численность оставленного в Ачуеве гарнизона составила 500 турок и 300 татар, а артиллерия ограничивалась 6 пушками, присланными из Керчи. Турецкие власти пошли на крупные расходы. Янычарам было обещано «по 20 ефимков и по сукну на год», а татарам выдали по 6 руб.^[1707] Имеются также сведения, что кроме турок в крепости были оставлены кубанские черкесы^[1708].

В следующем году российские власти получили известие, что в новую крепость перевели турок, выведенных из Азова: «а которые де турецкие люди жили в Азове, и после взятья Азова выехали, они все живут на Черной протоке в новопостроенном городке Ачове»^[1709].

Оборона Тавани и Казы-Кермена в 1697 г.

С началом года в Москве обоснованно ожидали очередных татарских набегов на южное пограничье. С целью сбора информации о намерениях противника в марте 1697 г. миргородский полковник Данила Апостол и полтавский полковник Иван Искра послали для взятия языков отряд общей численностью в 400 человек. Они захватили у Перекопа верблюдов и волов. Правда, при отступлении часть отряда отстала и семь человек попали в плен^[1710].

Вскоре войска противника совершили крупный набег на российские «украинные» города. Для похода были использованы силы, которые прошедшей зимой собрал на Кавказе отошедший в Кабарду после взятия русскими войсками Азова калга Девлет-Гирей. Он пришел в Крым с Кубани «со многою кубанскою ордою, а с ним Кубек-ага, и калмык Сазанка». Эти войска вместе с нураддином Шахин-Гиреем вышли из Крыма «со многою крымскою ордою, и с янычены, и с четырмя пушки». Придя на речку Тор, «они, салтаны, с ордами стали кошем». Из этого войска 6 тыс. человек «с янычены и з двемя пушки» были использованы для нападения на Тор. Первым объектом нападения стал торский «дровяной табор» в 400 человек, который направлялся через урочище Монатиху за дровами. 16 мая татары отправили вперед разведывательный отряд. Увидев его, охранявшие табор казаки вышли из созданных в урочище укреплений и ударили на врага. Они захватили двух пленных, которых увели с собой. В этот момент основная часть татар атаковала казаков из засады. В итоге дровяной табор был захвачен. После этого неприятельское войско направилось под Соляной. Оно сожгло посад Тора и солеварни. Отбились только те жители, которые смогли укрыться в крепости. Кроме того, 15 мая татары приходили под города Изюмской черты — Валки и Новый Перекоп, где «на валковском водопое и против старых валов» взяли в полон местных жителей, убив двоих из них. Также было захвачено шестеро перекопских жителей^[1711]. Взятый в плен под Тором сотник Микифор Мазан бежал на следующий год в Тавань и сообщил, что в походе участвовал также и Муртаза-паша^[1712].

Если на донском театре военных действий российское командование изначально планировало оборонительные действия, то на днепровском направлении, несмотря на начавшиеся весной набеги крымцев, кубанцев и калмыков, предполагалось атаковать противника на Черном море. В поход должны были отправиться запорожцы. Кошевой атаман Григорий Яковенко писал, что государь пожаловал запорожцам из брянских лесов материалов на 40 морских стругов, а также припасы к ним^[1713]. О готовности к «раннему вешнему морскому походу» Яковенко сообщал 1 марта^[1714].

Военные действия не должны были ограничиваться силами одних запорожцев. Накануне отъезда в Великое посольство 20 февраля Петр указал И. С. Мазепе и сменившему Шереметева на посту воеводы Белгородского полка князю Я. Ф. Долгорукову совместно совершить поход к Очакову. Этот поход изначально планировался как «водяной морской». В сходные товарищи Долгорукову назначался думный дворянин С. П. Неплюев, а также брат Якова Федоровича — князь Л. Ф. Долгоруков, получивший должность севского воеводы. На помощь ему отправлялись московские стрелецкие полки Василия Елчанинова и Михаила Кривцова. Неплюев со стрелецкими полковниками должен был принять в Брянске струги у стольника Сильвестра Огибалова и идти на них Десной и Днепром до Переволочной. Здесь Неплюеву полагалось дождаться Долгорукова и Мазепу и «объявить» им суда и запасы. Последние должны были погрузиться в суда и идти «под Ачаков и под иные турецкие городы». Операция планировалась в том числе и для отвлечения внимания противника от Азова и других мест^[1715].

Отметим, забегая вперед, что этот план реализован не был. Фактически основная часть армии гетмана и воеводы большую часть времени двигалась по суше и дошла только до Тавани. К этому времени турки успели построить новые укрепления на наиболее опасных направлениях и собрать войска для удара по днепровским городкам.

Н. И. Костомаров писал, что к 11 мая для похода вниз по Днепру сделали 600 лодок и 70 морских стругов. К 23 мая были сплавлены еще 90. К концу весны Неплюев доставил из Брянска еще 121 струг^[1716]. Отметим сразу, что именование судов в документах неустойчиво. Судя по всему, слово «струг» было общим для крупных судов разных типов. К примеру, в одном из документов указано, что «ныне налицо стругов под Переволочною сорок, под Арелью дватцать шесть, в том числе и байдаки»^[1717]. Позднее среди морских судов, участвовавших в походе, упоминаются байдаки^[1718] и фуркаты. Очевидно, что они должны фигурировать среди отмеченных Костомаровым «морских стругов».

Фуркаты в 1697 г. впервые фигурируют среди судов, построенных для плавания по Днепру. Откуда такие суда появились, позволяет понять грамота, отправленная из Москвы Мазепе 10 марта 1697 г. В ней объясняется задержка в столице запорожских мастеров стругового дела: «А припасы к тем стругам належащие с Москвы к тебе, подданному нашему, посланы, да запорожцы стругового дела мастеры Василей Бугуш с товарыщи пять человек во Брянеск отпущены ж февраля в 22-м числе, да с ними ж послан дворянин наш Микифор Леонтьев сын Тинков. А задержаны они были на Москве для нашего ж дела и оказывания нового морского судна»^[1719]. Очевидно, что запорожские судостроители знакомились с конструкцией галер, которые с января 1696 г. строились в Преображенском по образцу привезенной из Архангельска голландской галеры^[1720].

29 апреля в Москву пришло по почте письмо от Мазепы, в котором он сообщал, что 18–19 апреля они с Долгоруковым обсудили планы кампании и решили сходиться на Коломаке или Орчике, оттуда идти к Новобогородицку, а уже там погрузиться на суда и двинуться к Черному морю. Гетман писал также, что в поход они отправятся только тогда, когда будут сделаны морские суда. Их же строительство задерживается из-за медлительности брянского и трубчевского воевод, а также из-за того, что не были вовремя доставлены из Москвы необходимые для оснастки судов материалы^[1721].

Перенос места погрузки на суда от Переволочной вниз по Днепру к устью Самары выглядит странно, поскольку увеличивает расстояние, которое полкам предстояло пройти пешком. Но еще более странной выглядит новая точка соединения войск. Чтобы попасть к Коломаку и Орчику, Мазепе предстояло сделать большой крюк к востоку от Днепра. Складывается впечатление, что гетман и воевода изначально старались оттянуть начало своего похода на Черное море. В одном из более поздних писем, когда войска уже погрузились на суда, Мазепа писал о плавании по Днепру: «сей плавный поход всему войску есть новой и необыкновенной»^[1722]. Можно предположить, что не имевший опыта организации морских походов гетман просто боялся предстоящего предприятия и не желал брать на себя ответственность за его возможную неудачу.

Для того чтобы правильно оценить последующие события, необходимо остановиться на вопросе о численности войск, которые двинулись в «плавный» поход. С российской стороны указом от 19 мая на службу назначено «в Белогородцком розряде нашим великого государя ратным людем указному числу конным в полковой сотенной службе десяти, пешим в салдацких и в стрелецких в дватцати полках и с теми, которые ныне в Белегороде и в Курску в московских стрелецких в жилых полкех дватцати тысяч, всего тритцати тысяч человек»^[1723]. Надо полагать, что и Мазепа выставил близкое по численности войско. Таким образом, в распоряжении военачальников имелось около 60 тыс. человек.

25 мая гетман приказал выступить из Батурина^[1724]. 7 июня Мазепа пришел с полками к р. Коломак, встретившись там на следующий день с Я. Ф. Долгоруковым. Вместе они дождались Л. Ф. Долгорукова, организовав 11 июня общий съезд^[1725]. 14 июня объединенное войско выдвинулось в сторону Днепра. При этом Долгоруков оставил под командованием брата, Луки Федоровича, «для охранения» 4565 человек^[1726]. К Днепру полки дошли лишь 24 июня^[1727].

Между тем турки не собирались ждать прихода российского войска под Очаков, а сами решили вернуть Казы-Кермен. В конце мая к днепровским городкам подошел разведывательный отряд противника. 30 и 31 мая на левой стороне Днепра «подъезжали» многие татары и янычары. Они стреляли по Шингирею из «яныченок». Посланные для защиты Шингирея солдаты Курского полка «учинили» отпор противнику^[1728]. Обращает на себя внимание, что российские войска даже не пытались контролировать укрепления Ислам-Кермена (Аслана) на крымском (левом) берегу Днепра. На это не хватало имеющихся сил. К середине июня уже имелась информация о том, что в устье Днепра стоят несколько турецких галер, закрывая путь в Черное море. Знали также и о том, что турки стягивают войска к Очакову. Правда, известия о численности противника были очень противоречивыми. По одним данным, речь шла об огромной стотысячной армии, а по другим — только о 3 тыс. янычар и 10 тыс. кавалерии^[1729].

Турки действительно активно готовились к новому этапу боевых действий в регионе. Кампании 1695–1696 гг., завершившиеся потерей османских укреплений в устье Дона и Днепра, вызывали серьезное беспокойство султанского правительства за судьбу Очакова. Составленное в 1695 г. описание крепости свидетельствовало о плачевном состоянии ее укреплений, неспособных выдержать натиск серьезного противника. Помимо их ремонта предполагалось сооружение трех новых бастионов. Осенью 1696 г., после потери Азова, турки начали завозить под Очаков известь, камень, деревянные балки и другие материалы для срочного ремонта укреплений крепости^[1730]. Ремонтные работы были поручены сераскеру (главнокомандующему) эялета Силистра Юсуфу-паше, прибывшему под Очаков с войсками в 1697 г. Результат этих работ отражен в одном из русских источников, сообщающих, что турками был сооружен новый «город» (речь, конечно же, о починке / возобновлении укреплений существующего замка) — «деревянной рубленой в две стены, промеж стен насыпано хрящем, а промеж тех стен в толщину будет полтретьи сажени. Да около того города выкопан ров в глубину десяти, в ширину трех сажень. А жилецких де боевых людей в том городе будет с пять тысяч человек. А для осадного времени той же весны в тот город пришло войсковых людей пехоты четыре тысячи человек»^[1731]. После этого Юсуф-паша отправился под днепровские городки. Свое войско он повел вдоль морского побережья до Днепра, а потом переправился через Днепр и двинулся вверх по реке с крымской стороны с 8 тыс. человек^[1732].

Сосредоточение русско-украинского войска перед первым днепровским порогом у Кодака, чуть ниже по течению от стоящего в устье Самары Новобогородицка, шло крайне медленно. 2 июня первым сюда подошел с ратными людьми, известью для строительства крепости, различными запасами и «мореходными суды» думный дворянин С. П. Неплюев. Остановившись перед порогами, он направил князю Я. Ф. Долгорукову депешу с просьбой о присылке «прибавочных людей» для охраны переправы через пороги. Также Неплюев связался с кодацкими казаками и полковником, которым писал «с великим прилежанием и приветом, твоим, великого государя, указом и денежным жалованием». Кодацкие казаки предложили переправлять суда через пороги, предварительно разгрузив их. Про байдаки они сказали, что таких больших «бойдаков» через пороги еще не проходило и через порог «Ненасытец» их придется переволакивать, поскольку провести будет невозможно даже порожними. В связи с этим Неплюев писал Долгорукову, что необходимо выгружать известь и хлеб, а делать эту работу некому. В итоге,только 9 июня кодацкие казаки разгрузили суда и начали их проводку, оставив лежащие на берегу грузы в ожидании «прибавочных» людей. Для перевозки грузов Неплюев взял с Самары 40 лошадей, телеги и 2 пушки.

Долгоруков, сославшись с Мазепой, 7 июня писал под Кодак, что сходному воеводе надо вперед переправлять грузовые суда, а «мореходные суды, и что взяты будут в Орле городке и на Самаре в Новобогородицком, каторые починены вновь, и к пловному походу в готовости, оставить выше порогов, где пристойно», пока гетман и воевода договорятся о «прибавочных» людях. 15 июня Долгоруков вновь писал к Неплюеву и прислал к нему два полка — Ефремовский (Андрея Митчеля) и Мценский (Ефима Фанвердина). 16 июня Неплюев с грузовыми судами преодолел Кодацкий порог и пошел к Ненасытцу. Морские суда были оставлены с московскими стрельцами.

19 июня думный дворянин, достигнув Ненасытца, начал новую разгрузку с судов. 23 июня он получил от воеводы с гетманом указание переправлять также и морские суда. На следующий день Неплюев вернулся к Кодаку, где 25 июня, уже после прихода Долгорукова, силами местных жителей началась переправка мореходных судов. 26 июня воевода прислал к Неплюеву 752 московских стрельца и солдата, а также 12 байдаков, взятых с Самары. Все суда преодолели Кодацкий порог 28 июня. Уже 1 июля Неплюев вернулся к Ненасытцу, переход которого был завершен к 11 июля. Мореходных судов через этот порог было проведено 58, а грузовых и «прибавочных» — 86. Известь и хлебные запасы перевезли сухим путем по правой стороне Днепра и вновь загрузили в струги. Под последний порог, Вольный, Неплюев пришел 15 июля, где и «объявил» суда пришедшему правым берегом Долгорукову^[1733].

Длительная задержка спустившихся вниз по Днепру судов у Кодака самым плачевным образом сказалась на прохождении днепровских порогов. Долгоруков, сообщая в Москву о потерях при сплаве через пороги, писал: «А потопло на тех порогах два фурката да осмнатцать стругов». Крупные суда пришлось проволакивать через пороги вóротами. Из-за этого многие из них пострадали и их пришлось чинить^[1734]. Кроме того, разбились 53 обычные лодки^[1735].

Тревожные вести заставляли спешить к днепровским городкам, однако Долгоруков и Мазепа медлили. С 3 по 11 июля их войска переправлялись через Днепр около урочища «Чернецкого перевозу», а затем двинулись вниз к окончанию порогов. 13 июля они пришли к пристани в урочище ниже Вольного порога, где встретились с судами Неплюева^[1736]. Между тем, учитывая, что сходный воевода привел свои струги к месту переправы еще 2 июня, переправа могла состояться как минимум на месяц раньше. Кроме того, в соответствии с рассмотренным выше первоначальным планом кампании, Неплюев должен был «объявить» суда Долгорукову и Мазепе выше порогов. В реальности же военачальники сначала задержали сплав судов, а потом поручили эту операцию Неплюеву, фактически переложив на него ответственность за потери на обмелевших порогах.

18 июля гетман и воевода, оставаясь еще на пристани ниже порогов, получили известие от находящегося в Тавани воеводы Василия Борисовича Бухвостова о приходе к днепровским городкам татар^[1737]. На следующий день Долгоруков написал в Москву, что хан стоит на Каланчаке, а своего сына «Бенек-Гирея-салтана» он послал в Белгородчину за Белгородской Ордой и турками, которых прислано в Очаков 12 тыс. человек. Долгоруков утверждал, что эти войска идут с пушками под украинные города, «пропустя меня, холопа твоево»^[1738].

По вестям из Тавани, воевода «отпустил» на Коломак на помощь брату Луке Долгорукову еще 1,2 тыс. человек. Они прошли до Кодака, но здесь их остановил гадячский полковник, поскольку за неделю до того татары перешли р. Самару на Пищальном броде и отряд мог с ними неожиданно столкнуться^[1739]. Кроме того, Долгоруков попросил подкрепления из Большого полка Шеина, написав последнему о присылке «прибавочных» войск^[1740].

Таванскому гарнизону также была направлена подмога. Гетман послал вперед черниговского полковника Якова Лизогуба с 3,2 тыс. казаков, а Долгоруков выделил отряд под командой Неплюева. Кошевому атаману Григорию Яковенко были выданы деньги на жалованье для 4 тыс. запорожцев. Двигаясь к днепровским городкам, Мазепа и Долгоруков оставили на острове Томаковка тяжелый обоз и орудия, а сами пошли вниз по Днепру^[1741]. Часть войска села в суда, а остальные двигались сухим путем^[1742].

В это время днепровские городки действительно подверглись нападению, однако успешно справились с противником. 14 июля по крымской стороне Днепра подошли татары и неожиданно захватили Ислам-Кермен, откуда начали стрелять по Шингирею из пушек. Враг также предпринял попытку блокировать таванские укрепления, заняв позиции выше по Днепру. Используя ушколы (ушкалы)^[1743], татары переправились через Днепр на острова, где стали захватывать людей. Бухвостов предположил, что неприятель пытается помешать передаче известий о происходящих событиях. Казаки также сообщали таванскому воеводе, что от Очакова по Днепру поднимаются суда с большим числом войск^[1744]. У Гордона со ссылкой на «губернатора Тавани» приводились сведения о численности движущихся к днепровским городкам из Очакова турках — 6 тыс. пехоты на 30 галерах и других судах^[1745]. Казалось, что это начало большой осады. Но данное нападение стало лишь пробой сил. Получив отпор, татары ушли^[1746].

Однако Бухвостову было очевидно, что впереди предстоял серьезный штурм. 18 июля в Таванск пришло известие, что один из казаков видел в 20 верстах ниже по Днепру, как идут турецкие войска на судах «и в бубны бьют, и на сурнах играют». Ночью по обе стороны Днепра в степи были видны «зарева многие». Для отправки этой вести Бухвостов нанял гонцов «в почту запорожских казаков дорогою ценою своими деньгами». К счастью для таванского гарнизона, постепенно начала приходить помощь. Так, отправленный из-под порогов авангардный отряд добрался до города 23 июля^[1747]. А уже 25 июля достигли Казы-Кермена и Долгоруков с Мазепой^[1748].

Ознакомившись с ситуацией, командующие сначала приняли решение оставить Шингирей: «А городок Шингирей усоветовали покинуть для того, что от Таванска стоит в дальнем разстоянии и защищения от него Тованску никакова нет, потому что он стоит по реке Днепру выше Тованска»^[1749]. Оценивая значение Шингирея для обороны Тавани, полководцы не учли, что шингирейские укрепления мешали туркам подниматься по реке выше Таванского острова, перекрывая огнем Конские Воды, а также прикрывали Таванский остров от находящегося на крымской стороне Ислам-Кермена. Указанные обстоятельства довольно скоро заставили обоих военачальников пересмотреть свое решение.

В период до подхода основных сил противника усилия Мазепы и Долгорукова были сосредоточены на перестройке Тавани. Уже 25 июля началась работа по возведению дополнительных укреплений^[1750]. Они строились вокруг турецкого каменного форта: «осмотря места велели около прежнего города Тавани, где ныне сидят запорожские казаки, зделать город по обыкновению городового строенья с лица каменной, а изнутри землею, так же и ров с обе стороны выкласть камнем. А мерою вновь того заложеного города в округе четыреста семнатцать сажень»^[1751].

О том, в каком состоянии находились таванские укрепления, мы узнаем из отписки Долгорукова, датированной 8 сентября. В ней имеется подробное описание возведенных укреплений: «Городового строенья с лица и ров с обе стороны каменной, а изнутри города земляной. По мере того города кругом четыреста семнатцать сажень, шириною в подошве шесть сажень. Да сверх тех каменных стен выклажено земляным дерном. Груднова сщиту в ширину сажень с четвертию с выводы. В тех де выводах и по всей городовой стене пушечные и оружейные бойницы. Да к реке Днепру одни ворота, да з другую сторону калитка, да подле выводу на поле подлаз»^[1752]. Это известие следует дополнить. В составленных на следующий год описаниях упомянуто четыре раската (бастиона), усиливавших оборонительные возможности крепости. По мере разрушения укреплений в ходе последовавшей осады поврежденные участки перекрывали турами, наполненными землей и камнями. Старая турецкая крепость с пятью башнями была также встроена в новую оборонительную систему, хотя ее укрепления в ходе штурма были по большей части разрушены^[1753].

28 июля на крымской стороне вновь стали появляться татары^[1754]. Долгоруков послал на крымскую сторону ниже Шингирея «конных копейщиков рейтар», «курских новокрещенных калмыков», донских кормовых казаков, Белгородский стрелецкий полк и гетманских казаков. Утром 29 июля они вступили в бой с неприятелем^[1755]. Сведений о его итогах в послании Долгорукова отсутствуют.

30 июля к днепровским городкам подошли основные силы крымского хана, а также турецкий паша с конными турками, «с пушки и с можжеры (мортиры. — Авт.)». Они стали за Конскими Водами ниже Ислам-Кермена против Шингирея и «ошенцовались». По берегу были сооружены укрепления, из которых турки стали обстреливать Шингирей из пушек и мортир, а также вести непрестанно днем и ночью стрельбу «из мелкого ружья». В резуль тате противнику удалось «сбить» башню. Это произошло из-за того, что в каменных стенах городка связи были деревянные, а не железные и на момент осады уже «выгорели». Долгоруков и Мазепа послали в Шингирей, на помощь находящемуся там Курскому полку, стрелецкий и солдатский полки, а также воинов «гетманского регименту», которые отвечали огнем по находящемуся за Конскими Водами неприятелю^[1756]. Как видим, появление противника подвигло Долгорукова и Мазепу изменить свое мнение по поводу ценности шингирейских укреплений и принять меры по его обороне. В последующие дни вокруг городка были вырыты шанцы^[1757].

Белгородская (Буджацкая) орда, во главе которой стоял сераскир Кази-Гирей (Газы-Гирей), появилась у Казы-Кермена 2 августа. Ногайцы напали на нежинского полковника Ивана Обидовского, который занимал шанцы, сооруженные под стенами Казы-Кермена в 1695 г. Во время притворного отступления противник выманил из шанцев отряд казаков служившего под гетманским началом князя Юрия Святополк-Четвертинского. Многие из них погибли или попали в плен, в том числе и сам князь. После этого табор Обидовского пришлось вывести на стругах в более безопасное место^[1758]. Гордон определял общее число понесенных казаками потерь в 200 человек^[1759].

Одновременно на другом берегу Днепра, ниже Шингирея, несколько сот татар и турецкая пехота перебрались за Конские Воды на Таванский остров. Против них была послана пехота и конница. Не выдержав атаки, нападавшие отступили назад на крымскую сторону реки^[1760]. Нападение предприняли войска силистрийского сераскира Юсуфа-паши, пришедшие под Тавань раньше других турецких частей. Понесенные турками при наступлении потери были относительно небольшими: «в бытность их, как они к Шингирею приступали, убито их бусурманских войск человек с тритцать и больши. Да ранено человек с сорок»^[1761]. Надо полагать, что турки лишь пробовали на прочность позиции противника, не пытаясь идти на генеральный штурм. Российские потери при обороне Шингирея известны лишь частично. Курский полк между 30 июля и 20 августа потерял ранеными и больными 124 человека^[1762].

9 августа появились известия о том, что в Днепр с моря вошли турецкие суда, а 10 августа вражеский флот присоединился к осаждающим^[1763]. Это были корабли Мемет Дербиша-паши^[1764].

Как представлял себе сложившуюся вокруг Тавани ситуацию Долгоруков, мы видим по его письму, отправленному с Таванского острова 10 августа^[1765]. Суть этого послания пересказал в своем дневнике Гордон: «…как грозная сила крымских татар с частью турецкой пехоты явилась к Аслан-городу, а великая мощь белгородских татар пришла с другой стороны к Казы-Кермену, турки из Очакова с артиллерией и боевыми припасами на более чем 100 галерах или фуркатах, как их называют, помимо прочих лодок и судов, идут вверх по Днепру; он имеет верные сведения от пленных и иных, бежавших от тех, что те намерены осаждать и атаковать форты Тавань и Шангирей, а также удерживать там его и гетмана с их войсками; хан тем временем может со всей своей мощью напасть на Украину и разорить страну»^[1766]. Таким образом, Долгоруков видел вражеский замысел в нападении на украинные города с блокированием основной российской армии под Таванью. Военачальник подчеркивал, что противник уже реализует план блокады: «…и выше Ослана учинили вновь многие шанцы и поставили пушки на воду, знатно имея намерение, чтоб нас не пропустить судами в верх»^[1767]. Долгоруков также указывал, что запасы для его полков удалось доставить лишь до Вольного порога, что многие люди болеют, а у войск возникла великая нужда в порохе, а также скудость в судах^[1768]. Позднее основной акцент в объяснении причин отступления от Тавани сместился именно в сторону недостаточного числа имевшихся в его распоряжении запасов.

По распространяемому за рубежом официальному сообщению Посольского приказа, причиной отхода основных сил от Тавани была скудость «в запасех и конских кормех»^[1769]. В своих донесениях Долгоруков представлял совсем безрадостную картину: войска якобы «питались терном и лесным плодом»^[1770]. Достоверность этих сведений вызывает сомнения. Кажется очень странным, что рассчитанные на осаду Очакова припасы оказались столь незначительными. Отступление воеводы от Тавани вызывало вопросы уже у современников. Главе Разрядного приказа Т. Н. Стрешневу даже пришлось оправдываться перед находившимся в Великом посольстве Петром I, отвечая на вопрос: «…каким злым порятком отступили от Таванска белогароцкой воевода и гетман, оставя неприятеля блиско?»^[1771]

Тем не менее, по отпискам военачальника, в Москве приняли решение, позволяющее Долгорукову сдать днепровские городки противнику, если число приведенной турками пехоты превысит 10 тыс. человек: «а буде болши десяти тысяч пехоты будет, а выручить будет нельзя, людей вывесть, а город во многих местех подорвать»^[1772]. Казы-Кермен Долгоруков решил оставить, поскольку «то место ко одержанию твоим великого государя ратным людем трудно, а неприятелю ко взятию способно для того, что с степи приход свободной и подкоп весть удобно»^[1773].

20 августа Долгоруков и Мазепа отступили от Тавани, сели на суда и двинулись вверх по Днепру. К 26 августа они поднялись до острова Томаковка напротив Сечи, а оттуда по белгородской стороне двинулись к переправе через Днепр у Чернецкого перевоза^[1774]. Морские суда оставили в Сечи: «а водные суды морские фуркаты и бойдаки, и лотки, на которых с полками пришли к тому вышепомянутому острову, послали в Сечю московских стрельцов Курского жилого полку с подполковником с Андреем Колпаковым, дав ему для згонки и береженья тех судов ратных людей»^[1775]. Часть морского каравана осталась в Тавани. О судьбе этих судов позднее, осенью 1697 г., писал Долгорукову Бухвостов: «а которые де после твоево походу в Тавани остались фуркаты и байдаки заправлены, и те де от неприятелских людей ис пушек и бомбами розбиты же»^[1776].

Во главе обороны Тавани был оставлен воевода Василий Борисович Бухвостов, в подчинении которого оказались «Курской салдацкой полк, которой в Тавани был преж сего, да новоприборной салдацкой ж полк с полковники и с начальными людьми, да по половине дву полков московских стрелцов столников и полковников Василья Елчанинова да Михаила Кривцова»^[1777]. Всего в городе находилось 2231 человек московских служилых людей с пушками, 500 запорожцев, обеспеченных денежным жалованием, «чтоб им сидеть в городе неотступно до весны», а также войска Мазепы, примерно равные по численности российскому гарнизону^[1778]. Таким образом, в городе осталось менее 5 тыс. человек. Складывается впечатление, что гетман и воевода изначально не надеялись на то, что крепость устоит.

Исходя из первоначального плана, при отходе Долгоруков должен был уничтожить Шингирей. Он неоднократно писал о том, что эта крепость при отходе разрушена, а противник обосновался то ли «в разоренном великого государя от ратных людей городе»^[1779], то ли в земляных укреплениях рядом с ним: «перебрались бусурмане через Конскую воду и стоят с наметы в шанцах, которые остались у Шангирея»^[1780]. Однако из донесений воеводы Бухвостова очевидно, что Шингирей был просто брошен. Оставление форта оказалось серьезной стратегической ошибкой, благодаря которой турки смогли провести свои морские суда Конскими Водами вверх по течению и блокировать Тавань с севера, лишив ее связи с Сечью. Враг также получил возможность использовать судовую артиллерию для бомбардировки города с северной стороны.

О том, что происходило в днепровских городках после спешного отхода Мазепы и Долгорукова, наиболее подробные сведения содержатся в отписке Бухвостова, составленной после окончания осады. События, которые определили дальнейший ход осады, относятся к 21 августа. В этот день Бухвостов послал в брошенный Казы-Кермен капитана московских стрельцов Гаврилу Глухова со стрельцами и солдатами, а также гетманских сердюков (всего 500 человек). В то же время люди Юсуфа-паши на судах переправились через Конские Воды и заняли пустой Шингирей. Он стал первым опорным пунктом турок на Таванском острове. Оттуда они подъезжали под Тавань «по вся дни». Бухвостов велел стрелять по ним из пушек, а также высылал людей на вылазки^[1781]. Очевидно, что русский воевода стремился вести активную оборону. 23 августа запорожские казаки напали на идущие по Днепру четыре турецких судна и уничтожили одно из них^[1782].

В период между 21 и 26 августа со стороны турок серьезных боевых действий не велось. Шли приготовления к нападению: «Неприятелские люди, которые стояли против Шингирея и Асланкермена, через Конскую воду учинили мост, и по тому мосту на Тованской остров перебираютца, да к ним же де неприятелем в прибавку пришло крымскою стороною воинских людей многое число и стали против того ж мосту около Шингирея. Днепром и по Конской ездят на фуркатах и на ушколах. А в Шингирее по городу и по башням поставили свои бусурманские знамена. А знатно де, что они бусурманы город Шингирей учали строить. И чаят их неприятелского приходу к Таванску»^[1783]. Причина задержки начала осады Тавани состояла в том, что турки все еще ожидали прихода Али-паши, который должен был привести войска из Ачуева. Они частично двигались на судах мимо Очакова через устье Днепра, а частично по суше — через Керчь и крымские степи. Узнав об этом от взятого в плен 24 августа турка, Бухвостов направил Долгорукову письмо с просьбой о подмоге^[1784].

Подробные сведения о том, что происходило у днепровских городков в последние дни августа и первые дни сентября, российское командование узнавало из отписок Бухвостова и от пойманных языков. В сентябре запорожцам удалось захватить в плен у Сиваша двух крымских татар, которые бежали со службы домой. В целом информация полоняников совпадала с известиями от таванского воеводы, хотя и отображала видение ситуации с противоположной стороны: «По отходе войск государских, хотя турки зделали чрез Конскую мост на суднах до Тованского острова, однако ни одной пушки не перевозили и шанцов не заводили около города Таванского, так ж и янычан не пересылали, для того, что боятца, чтобы одни их выласками из города Таванского, другие — сверху Днепра судами водяными, прибывши ночной поры, не выкололи ис шанцов государские войска. И так все межи посполством бусурманским розглошено, что бутто задерживаютца от делания шанцов и со всяким своим промыслом первые паши до приходу Али сераскер-паши. Сераскир-паша преждепомянутый пришол туды к Товани с крымской стороны днем перед их отходом, то есть сентября 4-го числа, с которым пришло на возах и турецкого войска тысеч з десять. А суден никаких вновь снизу не пришло и не придут»^[1785]. Таким образом, данный расспрос зафиксировал момент, когда подошла та часть войска Али-паши, которая двигалась через Крым. Надо полагать, что вместе с ним пришел и кафинский Муртаза-паша, о присутствии которого под Таванью упоминают источники^[1786].

Пленники сообщили важные данные, касающиеся использования турецкого флота при осаде Тавани. Оказалось, что протока, соединявшая Конские Воды с Днепром против Таванского острова, в период осады обмелела так сильно, что крупные суда не могли проходить по ней свободно: «А суды де, то есть каторги, фрегаты, галиясы, стоят по Днепру возле берега от крымской стороны в трех часех езды от Тавани. А ближе подойтить к Тавани опасаютца, чтоб казаки тайно ночью, подбежав, тех судов не пожгли. Да и итить де тем судам ближе к Тавани нельзя, потому что около Тавани в Днепре вода мала, а те суды великие. И по той малой воде теми судами ближе подойтить отнюдь невозможно. А слышал де он от своих же, что те суды пришли для того, чтоб войск государских на Черное море не пропустить и поход их под Ачаков удержать»^[1787].

Крайне любопытны сведения, которые пленные татары сообщили о татарском войске. Оказалось, что пока турецкие отряды собирались у днепровских городков, татары постепенно покидали зону боевых действий. Оставшиеся же надеялись на скорое окончание осады: «Якож и поголоски носилися при их отъезде, что толко до некоторого праздника, называемаго Касима, постоят, которой праздник бывает сего месяца сентября во второмнадесят числе. А о празднике оном тотчас поидут восвояси. Понеже из запасов выхарчилися и зимнее время наступает, которого зимнего времяни турки не могут нимало здержати. И для тех мер, что бес кожухов на летную пору толко из домов в тот поход вышли. А и у татар тож велми скудно на харчь. Так ж и лошедям корму нет. И отнюдь негде взять, которые ради все до дому ити, но их застава турецкая конская округ поставленая удерживает. И тем потешает их, что болше до Касима стоять не будут. Так ж и белогородцкой орды часть еще стоит с салтаном на казыкерменской стороне, дожидаючися Касима и отходу турских войск. Однако уже болшая часть поутекала до дому. Тож для скудости харча самим и для коней корму»^[1788]; «И давно они татаровя к своим жилищам итить готовы. И ради только турская конная застава, кругом постановленная, их удерживает и утешает, что болши не будут стоять по преждереченный праздник Касим. А Белогороцкой де Орды болшая часть для скудости конских кормов ушла домой»^[1789].

Передышка, связанная с задержкой основных османских сил, позволила Бухвостову получить подкрепление, о котором он писал Долгорукову. Данные о посланной в Тавань помощи противоречивы. В одной из отписок Долгорукова говорится, что к днепровским городкам пошли полковник Василий Елчанинов со стрельцами, «гетманский регимент» Мазепы и 1,5 тыс. запорожцев^[1790]. Согласно другой отписке, Елчанинов вел 330 человек, а гетман послал 200 московских стрельцов полков Степана Стрекалова и Григория Анненкова, 200 сердюков и «несколько» городовых казаков^[1791]. Сам же гетман писал 23 сентября, что от Томаковки послал 760 казаков Лубенского полка, а «придя под города», направил из Полтавского и Лубенского полков еще 1,8 тыс. человек, потом еще 1 тыс. из Нежинского полка^[1792]. Запорожский атаман Григорий Яковенко через казака Лукьяна^[1793] сообщал, что с ним всего шло 1,3 тыс. человек^[1794]. По нашему мнению, реальные (и гораздо более скромные) цифры приведены в отписке Бухвостова, который отметил, что к нему на помощь прислали 491 человека с полковником Василием Елчаниновым, 340 человек от гетмана с наказным полковником Андреем Яковлевым, а из Сечи с атаманом пришли 957 человек^[1795].

Наиболее полная информация о том, как подмога прошла в город, содержится в рассказе казака Лукьяна. По его сообщению, запорожцы выступили в среду 1 сентября, на следующий день соединившись с подкреплениями от Долгорукова и Мазепы. Двигаясь на судах в темное время суток, в ночь с пятницы на субботу они подошли к Костырскому острову и оттуда направились к старому городку (Ислам-Кермену) для внезапного нападения на турок. Однако противника обнаружить не удалось, так как турецких шатров, которые здесь стояли в начале осады, уже не было. После этого казаки вернулись к Костырскому острову и в субботу открыто поплыли к Казы-Кермену. В ответ на обстрелы из луков (со стороны татар) и огнестрельного (со стороны турок) оружия, запорожцы высадились на правый берег Днепра и отбили противника. Одновременно вспомогательный удар нанес гарнизон Казы-Кермена, к которому войско в итоге и подошло. После этого боя в субботу 4 сентября казаки переправились через Днепр и прошли в Тавань. Они стали у берега ниже города со своими судами, которые им удалось провести, отогнав татар^[1796].

В тот же день запорожцы хотели идти в Сечь, однако Бухвостов пообещал им жалование и уговорил остаться. Воевода боялся, что если запорожцы уйдут, то с ними сбегут и гетманские городовые казаки, а также «и из салдат были б утеклецы»^[1797]. Любопытно, что необходимых для жалования запорожцам денег в казне Бухвостова не имелось. Воевода занял требующиеся ему 600 руб. у полковника А. Нелидова (400 руб.) и таванского казака-запорожца (200 руб.)^[1798]. История с выплатой жалования запорожцам выглядит странно. Дело в том, что отправленным на выручку запорожцам якобы было дано 3 тыс. руб. (2 тыс. руб. от Долгорукова и 1 тыс. руб. от Мазепы). Однако в Запорожье привезли только 2 тыс. руб. (вероятно, выделенные воеводой), но и те не раздали. Судя по документам, случилось это по двум причинам. Первая — «малолюдство» в Сечи. Вторая — запорожцы сами «похотели идти без жалованья»^[1799]. Обе причины кажутся надуманными. Вопрос о том, почему запорожцы якобы пожелали служить бесплатно, а потом передумали и стали требовать денег у Бухвостова, остается открытым. Складывается впечатление, что гетман и воевода то ли не смогли организовать выплату жалованья идущим против турок казакам, то ли оказались втянуты в какие-то интриги и борьбу за власть в Сечи, то ли просто скрывали от Разряда собственные финансовые махинации.

Войско с Сечи не только укрепило гарнизон, но и снабдило город недостающими боеприпасами. Позднее таванский воевода написал в Москву просьбу о компенсации затрат: «Да и в осадное де время за недостатком занято у запорожских казаков три тысячи ручных ядер пустых, да свинцу корыто большое»^[1800].

5 сентября запорожцы запланировали напасть на турецкие суда, которые стояли у нижней части острова. Однако к вечеру атаку решили отложить, поскольку большое число турок начало переправляться с крымской стороны на Таванский остров, где они «хоронились по протоком и боераком». В темноте османы выкопали под стенами крепости «знатной шанец»^[1801].

Ночь с 5 на 6 сентября стала началом осады. Турки сосредоточили свои войска и начали решительное наступление. Утром осаждающие вырыли еще два шанца в сторону Тавани. Турецкие суда поднялись к городу и стали обстреливать его и стоящие вблизи казачьи суда. Казаки перенесли струги к городским стенам, а сами вошли в крепость. Согласно донесению запорожского атамана, отраженному позже в официальном отчете Посольского приказа, 36 вражеских судов поднялись выше Таванского острова, блокировав сообщение по воде с основными силами^[1802]. В отписке Бухвостова вражеский флот выглядит еще более внушительно: «…завели Конским протоком на Днепр-реку и поставили выше Тавани чрез реку против тех своих бусурманских шанцов сорок фуркатов, дватцать две каторги да шеснатцать галетов»^[1803]. Учитывая склонность Бухвостова завышать численность противников, больше доверия вызывает первая цифра. Казаки же вскоре лишились своих судов. Их разбила турецкая артиллерия^[1804].

Уже 6 сентября осажденные ответили на действия врага вылазкой, в ходе которой захватили ближайшие к Тавани шанцы, однако к неприятелю подошли подкрепления, после чего защитники крепости отступили^[1805]. Затем противник начал рытье апрошей, защищенных дополнительными укреплениями, на которых устанавливались ломовые пушки (осадные орудия) и «мозжеры» (мортиры). С них и с неприятельских судов велся непрерывный обстрел^[1806]. Гордон сообщал о 6 мортирах^[1807]. К городу также подводился земляной вал^[1808]. В документах, составленных по завершении осады, говорится о вражеских раскатах, которые пришлось «ломать» после отступления турок^[1809].

Практически одновременно с началом осады Тавани активизировались боевые действия на правом берегу Днепра. 8 сентября турки начали обстрел Казы-Кермена^[1810]. Воевода Тавани Бухвостов успел заранее послать на помощь его защитникам 700 человек^[1811]. Обороняющиеся укрепились в малом замке, который в 1695 г. турки оставили без боя. Благодаря этому его основные укрепления находились в относительно хорошем состоянии.

В случае, если бы противнику удалось установить контроль над Казы-Керменом, стратегическая ситуация изменилась бы очень существенно. Как выяснилось из допросов пленных, турки решили захватить укрепление и разместить там войска, которые при поддержке белгородских татар позволили бы блокировать Тавань и «выморить голодом» засевший там гарнизон^[1812]. 9 сентября состоялся штурм Казы-Кермена, окончившийся неудачей^[1813]. В штурме участвовали турки, прибывшие на судах. По сообщению бежавшего с каторги гребца, они отправились к городу с лестницами, а потом принесли много раненых^[1814].

Провал первой атаки вынудил противника начать осадные работы. 14 сентября турки взорвали подкоп под укреплениями Казы-Кермена, обрушили часть стены и пошли на новый приступ, который также был отбит^[1815]. Штурм 14 сентября продолжался с утра до полудня^[1816]. После этого турки продолжили осаду: «И после де того вели третей подкоп и о том подкопе уведав инженер, которой оставлен в Тованском, велел перекопать ров и сделать вал на опасения от того подкопа»^[1817]. В документах, описывающих осаду, имя инженера не упомянуто, однако известно, что в 1697 г. подводы «для тованские посылки» получал инженер Иван Адлер^[1818]. Он благополучно пережил осаду, хотя в декабре 1697 г. числился больным, а потом вообще оказался при смерти^[1819].

Противники продолжали осаду Казы-Кермена до 28 сентября, обстреливая город из пушек и мортир, после чего турки, не предпринимая попыток штурма, отошли^[1820]. К этому времени в занимаемом защитниками верхнем городе было разрушено до подошвы уже около половины крепостной стены^[1821]. 29 сентября защитники Казы-Кермена вошли в турецкие шанцы и нашли там оставшегося во время отступления турецкого гранатчика, который сообщил, что осаждающие несут тяжелые потери^[1822]. Надо полагать, что причиной отказа от штурма стали неудачные осадные работы.

Тавань была блокирована в середине сентября. Осаду пытались прорвать запорожцы. По одним сообщениям, кошевой Яковенко 22 сентября послал к Сечи на трех судах 90 человек с просьбой о помощи. Наказной кошевой Федоренко с 800 казаками и московскими людьми отправился на выручку. Однако из-за того, что наказной шел «явным способом», его заметили татары и дали знать туркам, которые выслали навстречу казакам суда. Запорожцы вступили с турками в бой, но увидев, что противник «не по их силе», вернулись в Сечь^[1823]. В других документах, опирающихся на письмо наказного атамана Федоренко, история выглядит несколько иначе. Отличается как общее описание происходящего, так и хронология событий. По этой версии, связь с Казы-Керменом наладили из Сечи, послав на разведку одного из казаков. По возвращении он и привез письмо Яковенко с просьбой о помощи. 18 сентября наказной атаман с 1 тыс. запорожцев выступил в поход. Они шли на судах «морского каравана» Долгорукова и Мазепы, которые были оставлены в Сечи под охраной подполковника Курского стрелецкого полка Андрея Колпакова. Колпаков присоединился к запорожцам с пятьюдесятью подчиненными стрельцами. Казаки решили попытаться «збить» те турецкие суда, которые турки завели выше Таванского острова. Для этого запорожцы поставили 2 пушки на фуркате. Турки остановили их за 7 верст до Тавани. Не выдержав обстрела, запорожцы повернули обратно^[1824]. Исход этого речного сражения был вполне закономерен, поскольку на стороне противника было подавляющее превосходство как по числу кораблей и орудий, так и по численности экипажей.

После этого командование долгое время не получало из Тавани никаких известий, кроме тех, что посланные на разведку в окрестности днепровских городков несколько дней не слышали стрельбы^[1825]. Это заставляло предполагать самое печальное для российской стороны развитие событий.

Между тем турки усиливали натиск на Тавань. Они подвели апроши вплотную к стенам крепости, заняли ров и прорыли подкопы под три бастиона^[1826]. Подкопы оказались неудачными: «на котором раскате стоял с Курским солдатским полком полковник Яков Мейн и он под тем раскатом подкоп, усмотря, перенял, и подкопщика в том подкопе закололи. А на дву раскатех от шингирейской стороны, на которых стояли с полками своими стольник и полковник Василей Елчанинов, да стольник же и подполковник Алексей Балобанов с стрельцами, да стольник ж и полковник Афонасей Нелидов с салдаты, перекопали до воды, чтоб от тех подкопов его нашим, великого государя, ратным людем утраты не было»^[1827]. Осажденные также соорудили новые валы и рвы с внутренней стороны бастионов^[1828].

23 и 24 сентября неприятель предпринял две неудачные попытки склонить защитников к сдаче^[1829]. 25 сентября турки взорвали два уже известных оборонявшимися подкопа под бастионами Тавани, понеся при этом большие потери от собственных неудачно заложенных мин. При поддержке артиллерии с судов и береговых батарей враг трижды штурмовал Тавань, но успеха не достиг^[1830]. О том, что нападающие были близки к взятию города, говорит тот факт, что вражеские солдаты на раскат «з знаменами взбегали трижды»^[1831]. Два из поднятых на вал турецких знамен осажденные захватили в качестве трофея^[1832].

Продолжавшиеся турецкими инженерами осадные работы оказались безуспешными. Один из подкопов обвалился 1 октября, а остальные «переняли» обороняющиеся^[1833]. Параллельно турки продолжали отсыпать штурмовой вал. Вскоре он подошел вплотную к оборонительным сооружениям крепости, и стал возвышаться над ними. Это заставило осажденных перебраться вплотную к укреплениям. Оттуда в неприятеля метали гранаты, в чем особо отличились запорожцы^[1834]. Внутренние каменные укрепления также были разбиты, а башни разрушились «по нижний бой»^[1835].

Некоторые из эпизодов осады сложно привязать к конкретным датам. Так, в документах следующего года сообщалось, что туркам удалось подорвать один из пороховых погребов осажденных. Произошло это из-за того, что во время выдачи пороха пущенная из турецких шанцев бомба закатилась в открытые двери^[1836]. Известно также, что за пределами укреплений со стороны Днепра были вырыты шанцы, в которых поставили пушки. Когда и зачем это было сделано — неизвестно^[1837].

В ночь с 9 на 10 октября противник, узнав, что на выручку Тавани идут новые войска, начал отступление. Стоявшие выше Тавани суда спустились вниз по Днепру, а татары ушли с правого берега Днепра на крымскую сторону^[1838]. 11 октября враг покинул окрестности днепровских городков^[1839]. За все время осады, по известию перебежавшего от противника артиллериста, на город было сброшено 5 тыс. бомб^[1840].

Подкрепление к городу действительно шло. Еще 3 августа, по вестям с днепровского театра военных действий, генерал П. Гордон под Азовом получил указ спешно идти с войсками к Валуйке^[1841]. Далее он двигался в западном направлении на соединение с Долгоруковым и Мазепой. А. С. Шеин отправил с Гордоном 8363 человека с 23 пушками^[1842]. Дополнительные силы были направлены в города, которые могли стать объектом нападения татар. Генерал-майору Карлусу (Карлу) Ригимону (с полком в 2098 человек^[1843]) велели идти в Новый Оскол, полковник Иван Мевс должен был стоять на Коломаке, Афанасий Чубаров — в Змееве, Федор Козлов — в Изюме, Иван Черный — в Цареве-Борисове, Тихон Гундертмарк — в Маяцком^[1844].

23 сентября в Опошне состоялся военный совет, на котором было решено отправить на выручку Тавани 20 или 30 тыс. человек. Российской частью войск командовали Гордон и Л. Ф. Долгоруков^[1845]. Однако осада была снята раньше, чем войска добрались до района боевых действий.

Один из важнейших вопросов, который необходимо решить, чтобы понять причины поражения турок, — это определение соотношения сил сторон. Численность находившихся в осаде в Тавани и Казы-Кермене определяется достаточно точно. В официальном отчете Посольского приказа фигурирует цифра 6,5 тыс. человек^[1846]. Гордон оценивает общее число защитников в 6 тыс. человек с 60 артиллерийскими орудиями^[1847]. В отписке Бухвостова общее число сидевших в осаде определено в 6260 человек. При этом в подсчете данных по всем упомянутым в росписи Бухвостова отрядам общий итог составляет 5980 человек. Из них убито 602 и ранено 1185 человек^[1848]. Если это не довольно часто встречающиеся в документах Разряда расхождения между реальной суммой конкретных чисел (численность отдельных формирований и групп служилых чинов — полков, московских и городовых дворян, казацких отрядов и т. д.) и сводными цифрами, то можно предположить, что разница возникла за счет того, что в отписке Бухвостова не учтены некомбатанты. Так, мы не видим в списке упоминавшегося выше инженера. Не названы медики и священники. Между тем мы знаем об их присутствии по описи воеводского архива, в котором, к примеру, упомянуто «словесное челобитие Оптекарские полаты лекарского дела ученика Ивашка Иванова на полкового попа на Федосья Федорова в бою и в руганье», а также «словесное челобитье Оптекарские полаты лекаря Козьмы Семенова о побеге ис Товани тое ж полаты ученика Ивашка Иванова»^[1849]. Вероятнее всего, в росписи Бухвостова не учтены и 90 запорожцев, которые ушли в середине осады за помощью в Сечь и не смогли вернуться. В любом случае, точного (до человека) числа участников обороны у нас нет. Впрочем, разница между минимальной и максимальной цифрами Бухвостова не принципиальна, как и их отличие от данных других источников.

Сложнее определить численность нападавших. Бухвостов со ссылкой на «выходцов» указывает, что город осаждали 41,8 тыс. турок и 100 тыс. татар: «А по сказке… приходило их неприятельских людей к Товани и х Казыкерменю для промыслу над теми городами с пашею с Ысупом — янычан и спаев и чжебеджей конных и на судах семнатцать тысяч, с пашею с Алеем — янычан волохов, сербен и мылтян восмь тысяч, да на каторгах, на голетах, на фуркатах с пашею Мемет Дербишем — три тысячи восмьсот, с пашею з Гасаном, которой зимовал в Ачакове, — тринатцать тысяч, с ханом крымским и Белогородские орды — татар сто тысяч человек. А пушак было с ними в шанцах за турами — больших ломавых дватцать три пушки да пять мозжер, а на каторгах и на голетах — больших ломавых по пять, малых по десяти пушек, на фуркатах — по пяти пушек на судне». Потери оценивались в 4,5 тыс. убитыми (500 — под Казы-Керменом и 4 тыс. — под Таванью) и большое число ранеными. «А в шанцах де, оприч приступов, их неприятельских людей побито многое число»^[1850].

В официальном отчете Посольского приказа, со ссылкой на перебежчиков, численность вражеского флота определяется в 22 каторги (экипаж — по 200 человек без учета гребцов), 16 галиасов (экипаж — по 250 человек), а также 22 корабля с запасами. Общее число турок на судах и «на сухом пути» составляло 30 тыс.человек. Кроме того, среди нападавших отмечено 10 тыс. татар Белгородской Орды и вся крымская орда. Общие потери нападавших, по данным Посольского приказа, составили 4,5 тыс. человек^[1851].

О том, какое войско мог в данный период войны собрать крымский хан, рассказал захваченный в плен летом 1697 г. татарин, ходивший в походы с калгой. Пленный сообщил, что в хлебные, спокойные годы можно собрать 30–35 тыс. человек, а в неурожайные годы (таким и был прошедший год) их число не превышало 20–25 тыс.^[1852]

Служившие у Юсуфа-паши и бежавшие от него в Тавань волохи говорили о 23 тыс. турецкого и 4 тыс. пешего татарского войска, не считая татарской конницы: «А с тем де пашею (силистрийским сераскиром Юсуфом. — Авт.) было войсковых людей восмь тысяч человек, да четыре пушки больших ломовых, девять полковых, четыре верховых гранатных… Да к тому Юсе-паше на помочь хотели быть крымской хан з Белогородцкою и Крымскою ордами, да паши турецкие, Але, которой был под Азовым, да Келчауш-паша водою на дватцати каторгах да на дватцати пяти фуркатах. А турецких де войск с ними с Келчаушем-пашою на судах з десять тысяч человек, а с Алеем с пять тысяч человек, а с ханом Крымская и Белогородцкая орда вся. Да с ним же де ханом лутчих людей сейменов с четыре тысячи человек с огненным боем с пищалми»^[1853]. Таким образом, общее число войск, которые могли участвовать в штурме, должно было составить 27 тыс. человек. Однако другой, не менее надежный информатор, пленный саксонец, служивший в янычарах и перебежавший на российскую сторону, сообщил о том, что с Юсуфом-пашой было 13 тыс. янычар, джебеджи и сипахов^[1854], что на 5 тыс. превышает число «войсковых людей», указанных волохами.

Захваченные на Сиваше татары, которым были доступны данные о турках, пришедших под Тавань к 4 сентября (то есть до прихода основной части турецкого флота), говорили, что под днепровскими городками собралось около 15 тыс. турок: «А войска де турского конного и пешего всего с пятнатцать тысяч человек. И те все при хане крымском с крымской стороны. А с казыкерменскую сторону только орда Белгороцкая. А янычан при ней нет. А с ханом не только орда крымская вся, но и малые рабята от десяти лет все выгнаны»^[1855]. Любопытно, что слухи могли эту цифру удвоить. К примеру, бежавший на следующий год в Тавань из Перекопа раб-табунщик сообщил, что через Перекоп под Тавань пошли два паши и 30 тыс. янычар^[1856]. Следует также помнить, что в начале кампании Али-паша при строительстве крепости Ачуева имел в своем распоряжении 8 тыс. человек^[1857].

Вряд ли стоит сомневаться в том, что именно турецкие войска были основной ударной силой при штурме днепровских городков. Выбирая между максимальной цифрой в 41,8 тыс. человек (в сообщении Бухвостова) и минимальной в 23 тыс. человек (в расспросе волохов-перебежчиков), предпочтение следует отдать минимальной оценке. Причины этому две. Во-первых, у Бухвостова указано явно завышенное (причем в разы) число татар. Это говорит о том, что полководец был склонен в принципе преувеличивать численность вражеского войска. Во-вторых, данные волохов лучше коррелируются со сведениями об отдельных турецких отрядах. Даже если предположить, что цифра воеводы правдива, это существенно меньше, чем понадобилось для взятия Казы-Кермена и Азова российскому командованию.

Отметим, что в литературе оценки численности вражеского войска также значительно разнятся. Д. Н. Бантыш-Каменский указывал на 36 тыс. турецкого войска и 10 тыс. белгородских татар, оставив без количественной характеристики «крымцев». Общее число убитых врагов он оценил в более 3,5 тыс. человек^[1858]. Н. И. Костомаров привел сообщение пленного о том, что на неприятельских судах было 33 тыс. турок и 6 тыс. невольников^[1859]. Чисто погибших турок он определял в 7 тыс., а также отмечал, что осажденные потеряли 205 человек^[1860]. Заруба считал, что в распоряжении Али-паши имелось 10 тыс. янычар, а общее число турок, по его мнению, составляло 50 тыс. человек^[1861].

По нашему мнению, с большой долей вероятности можно говорить, что у днепровских городков собралось 27–32 тыс. пехоты и 30–35 тыс. конницы противника. Кроме того, следует отметить, что не все пришедшие на Днепр турецкие войска имели высокую боеспособность. В начале 1697 г. ходили слухи о том, что в Кафе и других крымских городах в янычары насильно записывают «жилых» турок^[1862]. В декабре 1697 г. один из информаторов сообщал, что на протяжении двух предшествующих лет в Белгородчине и на Дунае большое число людей были записаны в янычары насильно^[1863].

О причинах неудачи турок и татар под днепровскими городками думали еще современники. Позднее пришедшие в Тавань выходцы из Крыма рассказывали, что турки в разговорах между собой обвиняли в неудаче у днепровских городков свое командование. Они говорили, что изначально надо было сосредоточить силы на захвате Казы-Кермена. Если бы Казы-Кермен взяли, то пала бы и Тавань^[1864]. Однако это обвинение следует признать надуманными. При таком сценарии осады Бухвостов получал возможность перевести часть войск в Казы-Кермен, увеличив боевой потенциал его гарнизона. Кроме того, на левом («крымском») берегу Днепра турецкие войска были лучше защищены от внезапного удара российской армии.

На наш взгляд, исход противостояния объясняется не стратегическими просчетами турецкого командования, а соотношением сил. Большую часть войск противника составляла татарская конница. Она успешно прикрывала осаждавших от внезапного нападения противника, однако ее эффективность при штурмах укреплений сомнительна. Кроме того, многочисленная конница не могла стоять на одном месте длительное время. Кони быстро уничтожали пастбища. В результате татары не могли ни помочь пехоте при осаде, ни длительное время прикрывать осаждавшую днепровские городки армию от удара российских войск с тыла.

Очевидно, что для возвращения днепровских городков османские власти задействовали больше войск, чем когда-либо в предыдущие периоды боевых действий Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. Для этого их пришлось перебрасывать из других регионов. Тем не менее выделенных резервов оказалось недостаточно для выполнения поставленных задач. Следует вспомнить, что при близком соотношении сил, задействованных в осадных работах под Азовом в 1695 г., российские войска взять город также не смогли.

Одним из дальних следствий неудачной осады днепровских крепостей стала смена власти в Крыму. Из-под Тавани хан Селим-Гирей отправился к султану в Царьград «для некакого совету». Ожидали его скорого возвращения из поездки^[1865], однако пребывание в османских владениях затянулось. В итоге в Крым назначили нового хана — Девлет-Гирея (правил с 1699 г.).

После отхода вражеских войск Долгоруков отправил в Тавань боеприпасы. 21 ноября их доставил туда подполковник Кузьма Неклюдов^[1866]. Численность гарнизона существенно сократилась, поскольку вскоре Долгоруков отозвал полки Нелидова, Елчанинова и Балабанова. Они ушли, выполнив минимальные работы по ремонту разрушенных укреплений. Для эвакуации отозванных Долгоруковым полков использовались суда «морского каравана». Нелидов писал, что Бухвостов «выпроводил ево да фуркатов до реки Днепра»^[1867].

Каких-либо серьезных усилий по укреплению днепровских крепостей и пополнению их гарнизона Долгоруков не предпринимал. Отправленные Мазепой в Тавань казаки Нежинского полка не могли заменить собой все покинувшие город подразделения. Очевидно, что ситуация в Поднепровье оказалась на периферии внимания российского правительства.

В противоречии с этой ситуацией находится указ, отправленный из Москвы Долгорукову 15 декабря 1697 г., в котором предписывалось без промедления провести измерения глубин Днепра вплоть до моря: «указал мы, великий государь, устье днепровое до моря вымерять подлинно, что того устья до моря по мере будет в длину, и в ширину, и в глубину»^[1868]. Правда, учитывая время года и положение в районе боевых действий, выполнить царское повеление было сложно. Долгоруков переслал распоряжение в Тавань Бухвостову. Впрочем, представить царю информацию о глубинах в нижнем течении Днепра Долгоруков все же смог. Сведения удалось получить от гребца, бежавшего под Таванью с галеры Мехмеда-паши. Тот сообщил, что на днепровском устье между морем и Очаковом галеры приходилось разгружать, поскольку из-за малой глубины пройти с грузом невозможно. При этом даже порожние каторги проходят с трудом, так как глубина меньше двух аршин. Мели же от Очакова до Тавани на Днепре отсутствуют^[1869]. Как видим, Петр все-таки не оставлял идеи морского похода на Очаков.

Малая война в Приднепровье и Приазовье в конце лета — осенью 1697 г.

Военные действия в 1697 г. не ограничивались районами Азова и днепровских городков. Параллельно с нападениями на Тавань и Казы-Кермен татары наносили локальные удары в других точках пограничья. 2 августа большой татарский отряд был замечен у Новобогородицка на р. Самаре^[1870]. 19 августа за Самарой видели неприятельских людей, которые прошли к Песчаному броду и перешли через реку^[1871]. Вскоре около Новобогородицка татары взяли в плен 10 человек, угнав лошадей и скот^[1872]. Это был отправленный за языками отряд под командованием Салман-мурзы^[1873].

2 сентября донские казаки для поимки языков послали под Крым атамана Василия Зацкого с 70 конными. Перейдя Молочные Воды, они у р. Елахи увидели татарскую сакму. На Торце им удалось разгромить татарский отряд в 30 человек, взяв 5 языков, 70 лошадей и освободив двух русских пленных. У языков узнали, что другая группа степняков в 40 человек пошла за языками под Изюм, Тор и Маяк. Их удалось настичь под Тором, разгромив в короткой схватке. Из захваченных здесь семи пленных одного отправили в Москву^[1874].

4 октября недалеко от города Коломака видели вражеский отряд в 100 человек^[1875]. В октябре 120 донских казаков, шедших за языками, нашли шлях, по которому 62 татарина направлялись за добычей под Тор. Казаки внезапно ударили на противника и взяли в плен 23 человека^[1876]. 24 декабря пришло сообщение о том, что 300 татар побывали под Царичанкой^[1877]. Для противодействия таким нападениям 29 ноября 1697 г. Долгоруков вновь командировал полковников московских стрельцов с их полками и артиллерией в ряд городов: Василия Елчанинова — в Харьков, Михаила Кривцова — в Змиев. Подполковник Григорий Балакирев из полка Ильи Дурова был направлен в Валки^[1878].

Переброска османских сил на Днепр негативно сказалась на положении дел в османских владениях на Кубани. По рассказу одного из пленных, осенью 1697 г. калга, в распоряжении которого имелась всего 1 тыс. пришедших из Крыма татар (в том числе ногайских), жил «в черкесах от Кубани в разстоянии день езды для опасения от московских войск»^[1879].

Крымским властям для обустройства некоторых групп татар, откочевавших на Кубань от Аюки, приходилось строить укрепления. Так, осенью «близь вершины Кубанской на устье речки Орплу построили едисанской мурза Туган с едисанцы, которой перешел к ним на Кубань от Аюки, для опасения от московских войск, город деревянной во свое имя»^[1880].

Часть ушедших от Аюки татар вновь задумалась о том, что их переход на Кубань был ошибкой. Они размышляли над тем, чтобы в очередной раз сменить властителя, перейдя теперь непосредственно под власть московских государей: «А Якшиат де мурза той же орды омыслил было по-прежнему быть с небольшею ордою в подданство по твою великого государя высокодержавную руку, и от неких той же орды людей изъявлено. И для того де иво, Якшиата, с людьми ево, в самыя де тесныя места заведено. И над ним де усматривают»^[1881]. Все это создавало крайне неустойчивую ситуацию, делавшую Кубань удобным объектом для нападения.

В конце осени боевые действия в Приазовье продолжились. В ноябре 1697 г. донские казаки ходили на Кубань с калмыками Аюки. Последний прислал 500 человек во главе с батыром Черкесом, а от донцов приехал атаман Максим Фролов со 130 казаками и калмыками. Объектом нападения стал улус Кубека-аги. Казаки отогнали 1,2 тыс. лошадей и взяли в плен 7 человек, которые их стерегли. Всадники Черкеса отличились крайней жестокостью: «Аюкины калмыки тех же кубеков улусов калмыков в полон взяли ж, а сколко человек взяли, того они не ведают, а иных кубанцов, и жен их, и детей били до смерти, потому что за дальностию, и за болшими водами, и за трудным путем их вести было невозможно, да и опасны были от калги салтана, которой стоит в близости от кубековых улусов»^[1882]. Поход носил разведывательный характер. После него Черкес остался на Маныче в ожидании Аюки, с которым собирался вновь идти на Кубань.

Аюка действительно где-то в конце 1697 — начале 1698 г. послал на Кубань шеститысячное войско во главе со своими сыновьями Гунджабом и Санджабом, отогнавшее у кубанских ногайцев десятки тысяч лошадей и взявшее около 200 пленных. Сообщая царским властям о своих победах на Кубани, Аюка подчеркивал, что не собирается мириться с крымцами^[1883].

Кампания 1698 г. на Днепре

В следующем 1698 г. российские власти планировали проводить активные наступательные действия, реализуя неосуществленные замыслы предыдущего года. Уже 1 декабря 1697 г. Мазепа и Долгоруков получили указы о новом походе на Днепр: «для воинского промыслу и для береженья завоеванных на Днепре Таванска и Казыкерменя и иных городов и мест, которые места к тем городам приналежат, нынешним вешним ранним временем плавным путем под Ачаков, и под иные турецкие городы, и под крымские юрты в которые места пристойно»^[1884]. Вместе с Долгоруковым было велено идти «Белгородцкого розряду конным полковые сотенные службы, и курским колмыком, и донским, и яицким, и орешковским казаком, и копейщиком, и рейтаром, и черкасских Сумского, Ахтырского, Харьковского, Острогожского, Изюмского полков казаком, пешего строю салдатом, да московских стрелецких полков полковником Илье Дурову, Василью Елчанинову, Михаилу Кривцову с стрелецкими их полками, да двум стрелецким белогородцким и курским жилым полкам»^[1885]. Сопровождать главу Белгородского разряда в качестве «сходных воевод» должны были стольник Лука Долгоруков из Севска (с Севским полком), думный дворянин и воевода С. П. Неплюев из Курска, стольник и воевода Степан Коробьин из Чугуева^[1886].

2 января Яков Долгоруков писал в Москву, пересказывая известия отписок из Новобогородицка от окольничего и воеводы Петра Ивановича Потемкина и из Тавани от воеводы Бухвостова. Они сообщали что, судя по сообщениям языков и выходцев из плена, крымские татары пойдут в поход, когда замерзнут реки. Их должен был сопровождать турецкий паша с янычарами, а по правому берегу Днепра — Белгородская Орда^[1887].

Татары напали месяц спустя. Объектом нападения, как и в предыдущие годы, стали города в районе Изюмской черты. Долгоруков в Белгороде получил известия об их движении 3 и 4 февраля. По этим вестям он разослал в города по черте слободские (казаков Сумского полка — в Олешню, Ахтырского — в Красный Кут, Харьковского — в Мерефу) и солдатские полки с пушками (Бориса Беника — в Мурафу, Ивана Гаста — в Богодухов, Петра Девсена — в Ольшанск), а затем сам двинулся навстречу противнику^[1888].

Вражеское войско включало 12 тыс. конницы и пехоты под командованием калги Шахбаз-Гирея (в русских источниках Шабас-Гирей) и «капединского» (кафинского) паши Муртазы. Они пришли в Салтовский уезд и ударили в разных направлениях. В «загон» отправилось 2 тыс. человек. Нападениям подверглись Савинский (Савинцы), посад Чугуева, Печенежская слобода (Печенеги). Пришедший на выручку изюмский полковник Федор Шилов (Шидловский) вступил в сражение с врагом под Савинским. Ему удалось разбить находившихся здесь татар и захватить двух языков, которые рассказали о численности нападавших. 2 февраля Шилов скрытно прошел в Печенеги, осажденные со всех сторон главными силами противника. Шахбаз-Гирей выжег посад с одной стороны Печенегов и стал «добывать» город, но изюмский воевода «отсиделся» в крепости, отбив все атаки. Поняв, что город взять не удастся, татары 3 февраля сняли осаду. Долгоруков получил информацию об этом в тот же день и двинулся в Харьков, куда теперь ожидали прихода врага. Добравшись 5 февраля до Харькова, воевода узнал, что татары повернули обратно в степь^[1889].

Результаты этого похода оказались весьма разорительными для городов Изюмской черты и по своему ущербу вполне могут быть сравнимы с набегами 1688 г. Вышедшие год спустя из Крыма пленники сообщали, что численность противника в данном походе составила 10 тыс. человек и им удалось угнать в Крым не менее 10 тыс. мужчин, женщин и детей^[1890]. Другой выходец сообщил, что татар было вдвое больше. Сколько они увели пленных, он сказать не смог, однако отметил, что «побрали де руских людей мужеска, и женска полу, и детей множество, и никогда де им, татаром, преж того удачи такой не бывало, и в полон руских людей столько не бирывали»^[1891].

После ухода татар стали приходить известия о подготовке большого похода противника на днепровские городки, в котором якобы должен был принять участие сам турецкий султан. 27 февраля Бухвостов и дьяк Иван Иванов писали о том, что в Тавань к ним пришли выходцы из плена и сообщили, будто бы татары собираются «добывать» Тавань и Казы-Кермен «великою потугою самого турского салтана». Нападение планировалось весной, вскоре после того, как по Днепру пройдет лед. В случае, если султан не выступит сам, вместо него войско возглавит везир^[1892].

7 апреля пришедшие из Крыма в Тавань беглые пленники принесли известие о том, что новый хан Девлет-Гирей послал разведывательный отряд в 40 человек с ушколами для того, чтобы выше Ислам-Кермена взять пленных и узнать о движении российских войск. Сообщалось, что вскоре он вместе с мурзой Ширин-беем, а также пашой Кепой, под командованием которого находится отряд янычар, пойдет к Самаре, чтобы перекрыть путь к Тавани; при нем будут пушки^[1893].

В конце апреля появились слухи о том, что 20 тыс. турок должны прибыть в Очаков, а оттуда напасть на Тавань^[1894]. 19 марта изюмский полковник Ф. Шилов прислал в Разряд выходца из плена, который сообщил, что от султана в Крым пришли письма с указанием готовиться к походу на Тавань. Из Царьграда для этого похода будут присланы войска. Кроме того, будет поход на Изюм, Маяцкий и к Торским озерам^[1895].

Между тем численность таванского гарнизона оставалась явно недостаточной, а состояние укреплений — плачевным. В ноябре и декабре 1697 г. из Москвы направлялись указы о восстановлении разрушенных укреплений, а также о постройке новых. В январе 1698 г. Бухвостов в ответных письмах сообщал, что вести ремонт невозможно, поскольку земля промерзла и засыпана снегом, кроме того, ратных людей мало, а казаки Нежинского полка участвовать в этих работах отказываются. Многие из них ушли из города «тайно». 26 декабря нежинские казаки с сотниками и атаманами вообще отказались подчиняться командованию: «взяв свои значки, с Товани все пошли», не слушая нежинского есаула, который был у них наказным полковником. Последнего даже угрожали убить. В итоге с есаулом осталось 200 человек, но и те не собирались долго задерживаться. Воевода также жаловался, что сердюцкий полковник Лукьян Шульга не выполняет его приказаний. Общее число людей, требуемых для ремонтных работ, Бухвостов оценивал в 3 тыс. человек. Кроме того, недостаток материалов не позволял делать амбары и погреба для пороха и других полковых припасов. Пороховые погреба, которые были построены в условиях нехватки леса еще до осады, оставляли желать лучшего («не твердые»). В свою очередь, Бухвостову в грамотах от начальства предлагалось взять для хозяйственных нужд, в том числе на дрова, оставленные в Сечи под охраной подполковника Андрея Колпакова суда. Однако это оказалось невозможно из-за того, что на Днепре стоял лед. Те же суда, которые ранее пришли с подполковником Кузьмой Неклюдовым из Сечи, замерзли на Днепре выше Ислам-Кермена^[1896].

О бедственном положении дел в днепровских городках говорит тот факт, что крымские татары могли безнаказанно ездить по округе, проникая по льду даже на Таванский остров. 21 февраля и 7 марта вражеская конница заходила в Ислам-Кермен и Шингирей. Бухвостов высказывал опасения, как бы турки весной «Конскою Водою промеж тех городов Шингирея и Аслана фуркатами и галетами не прошли, и по Днепру реке к Сече путь не заступили»^[1897]. Противник также караулил путь от Тавани к Сечи, нарушая коммуникации. Так, 20 февраля «янычаня, жители асланские и шингирейские» напали на 20 запорожцев и мазепинских казаков, ушедших со службы из Тавани^[1898].

Весной, несмотря на активную переписку Бухвостова с Москвой, положение дел оставалось тяжелым. 1 апреля из Тавани в Разряд сообщали, что там «налицо Белогородцкого жилого полку стрельцов» 655 человек, «Староосколького полку салдат нетчиков» 119 человек, «Курского полку салдат после осадного сиденья в остатке» 328 человек, в том числе 38 больных. Из войск Мазепы оставалось 330 сердюков. Правда, в помощь к ним 15 февраля с наказным полковником Лубенского полка было прислано от гетмана еще 700 казаков, но их командировали только на три месяца. Общее число ратных людей в крепости составило 2021 человек^[1899].

Укрепления Тавани и Казы-Кермена по-прежнему оставались в полуразрушенном состоянии: «от неприятельских людей ис пушек и бомбами розбиты, и подкопами подкопаны»^[1900]. Опасность состояла еще и в том, что вокруг городков сохранялись осадные сооружения, возведенные во время предшествующих штурмов: «Да и вал у Казыкермени и шанцы прежние, которые во время взятья того Казыкерменя ис полков построены, и садовые казыкерменских жителей окопы, и прошлого лета которые построены шанцы вновь гетманского регименту ис полковых ж для отпору неприятельским людем, и неприятельской вал, которой привален к Товани, весь не разбросан, и шанцы неприятельские у Тавани и у Казыкермени в целости. А починить де тех городов и валов розбросать и шанцов и осадных окопов заровнять с тем малолюдством ныне зимним временем невозможно. А после де осадного времяни, как ис Товани полки пошли, у тех городов розбитых и подорванных мест починить и вновь зделать неким»^[1901]. Гарнизоны испытывали и катастрофическую нужду в провианте и материалах: «Да и хлебных де припасов в Тавани муки ржаные малое число, а круп и толокна и для строения и починки городов и зелейных погребов лесных припасов и извести ничего нет»^[1902].

9 марта, когда земля оттаяла, начались работы по восстановлению укреплений^[1903]. Таванцы срывали вражеский вал и взятой с него землей насыпали новые укрепления на месте разрушенных. 16 марта в крепость прибыло подкрепление — 545 солдат с полковником Андреем Митчелем. Правда, им не хватало вооружения: «к стрелбе ружья токмо триста сорок восьмь мушкетов с жагры и пищалей». С учетом выбывших по разным причинам служилых людей, общая численность гарнизона составила 2852 человека^[1904].

В Казы-Кермене работы начались 14 марта под присмотром инженера Ягана Адлера, остававшегося в крепости после осады^[1905]. «По инженерову розмеру» стали возводить вместо каменной земляную стену и строить «круг науголных дву башен от розломаных городков два роската»^[1906]. Правда, вскоре работы были остановлены. Назначенный в Тавань еще в феврале инженер Давыд Голсман (Давид Гольцман) до крепости добрался к 3 апреля и «тех раскатов делать не велел»^[1907].

29–31 марта Долгоруков и Мазепа встречались в Путивле для обсуждения вопроса о военной кампании 1698 г. Решалось, как защитить от турок днепровские городки, а также помешать татарам разорять Украину. Рассматривался вопрос о противодействии возможности подхода турок к Казы-Кермену и сооружении ими шанцов, из которых обстреливались бы российские крепости. В итоге было принято решение идти берегом к Казы-Кермену и постараться «всеми силами оную гору очищать», а одновременно «для лутчего поспешения» сплавляться на судах. Кроме того, постановили, не дожидаясь общего похода, довести число ратных людей в Тавани до 10 тыс. человек^[1908]. Гордон писал, что в итоге на помощь гарнизону крепости было решено отправить 8 тыс. пехоты и 4 тыс. конницы^[1909].

Кроме войск, посланных Долгоруковым и Мазепой, в Тавани находился отряд запорожских казаков. 16 апреля 1698 г. запорожцам (500 человек), которые находились в крепости, из Москвы было отправлено 1250 руб. жалованья (из расчета 2 руб. 50 коп. на человека), по 50 пудов ружейного и пушечного пороха, 30 пудов свинца, а также хлебные запасы. 28 мая Мазепа переслал эту сумму в Тавань^[1910].

В крепости к этому времени уже сменился воевода. Назначенный на службу 20 февраля, новый воевода Назарий Мельницкий прибыл в Тавань 23 апреля^[1911]. Он разрешил спор о восстановлении Казы-Кермена. Мельницкий не одобрил идею Голсмана об остановке работы по ремонту меньшего городка и решение строить новые укрепления по линии старых турецких. Воевода объяснил это тем, что из-за малолюдства можно не успеть до прихода противника^[1912].

Наблюдение за активностью врага вели запорожцы. 11 мая в Тавань со стороны днепровского устья пришли запорожские казаки (100 человек на четырех лодках), которые стояли на стороже для добычи и захвата языков. Они сообщили, что видели в Днепровском лимане («ниже Олех, а выше реки Богу против Станислава») «на очаковской стороне шесть судин, а по крымскую сторону восмь судин». Кроме того, большое число морских судов стояло под Очаковом^[1913]. В тот же день в Тавань пришли запорожские казаки, которые были на Малом Ингульце для ловли рыбы. Они донесли о появлении татар^[1914].

Мазепа вел серьезные приготовления к войне. Для похода вниз по Днепру к началу военного сезона 1698 г. городовые казаки построили 430 челнов^[1915]. 15 мая Я. Ф. Долгоруков покинул Белгород, подойдя к Коломаку спустя две недели (29 мая). Туда же вышли сходные воеводы: Л. Ф. Долгоруков из Севска и С. П. Неплюев из Курска^[1916]. После ухода основных сил 7 июня Неплюеву было велено остаться на Коломаке «для береженья». 24 июня он получил отписку Якова Долгорукова с указанием дожидаться на Коломаке воеводы Бориса Федоровича Долгорукого, а потом идти на соединение с основными частями. Однако Неплюев задержался, проверяя известие из Полтавы о том, что в поле видели оставленный татарами «шлях великой». В итоге полки курского воеводы лишь 7 июля воссоединились с основным войском^[1917].

Между тем 1 июня к днепровским городкам с разведывательными целями пришли 500 крымских татар, которые расположились на Конских Водах. Увидевшие их караульные, стоявшие на реке в ушколах, начали стрелять по нападавшим из пушек. Татары вошли в оставшиеся с прошлого года шанцы на левом берегу Конских Вод и открыли ответный огонь по государевым людям, находившимся в Шингирее, «из великово ружья». Таванский воевода Мельницкий приказал направить на острова к Конским Водам ратных людей, которые пушечным огнем сумели выбить врага из шанцев. Отошедшие татары расположились над Конскими Водами в двух верстах от Ислам-Кермена, куда вскоре прибыла подмога на трех ушколах. Против них высылали 200 сердюков и казаков на шести лодках, после чего противники отступили^[1918].

8 июня Мазепа получил известия от бывшего кошевого атамана Ивана Гусака, которого посылал с летучим отрядом к Бугу для наблюдения за движением неприятеля. Последний должен был отследить, не начнет ли противник движение к Казы-Кермену и не станут ли строить мост через Буг. Гусаку удалось разбить отряд белгородских татар в 76 человек, шедший на разведку, и захватить языков. Пленные известили, что крымская орда во главе с калгой и нураддином ждет, куда двинется российская армия, а турецкие войска идут сухим путем через Измаил в Очаков. Их численность вряд ли превышала 20 тыс. человек^[1919].

К этому времени Тавань подготовилась к обороне. По состоянию на 17 июня успели восстановить все три взорванных раската, отремонтировать по стенам разбитые бойницы, срыть большую часть турецкого вала. Оставалось возобновить четвертый раскат, часть стен и снести остатки вала. Незаконченные работы лежали «на гетманской стороне». В Казы-Кермене в «меньшем верхнем» городе, который выходил к Днепру, были сделаны два раската и две башни. Во втором городе выложили стены камнем и дерном, а изнутри к ним присыпали землю и соорудили двое ворот. Кроме того, «по замышлению инженерному» планировалось соорудить «два раската немалые»^[1920].

22 июня российские войска соединились с Мазепой, продолжив путь по крымской (левой) стороне Днепра^[1921]. От похода «плавным путем» решили отказаться, так как «в реке Днепре полая вешняя вода збыла и пороги осохли»^[1922].

Продвижение армии задержало известие о том, что 20 июня татары якобы перешли р. Самару в урочище на Быках у Кривого Рога. Численность отряда составляла от 5 до 10 тыс. человек^[1923]. Изначально Долгоруков оставил для обороны границ на черте сходного воеводу Степана Коробьина, под командованием которого по росписи находилось 3466 человек^[1924]. Теперь же к нему на подмогу Я. Ф. Долгоруков послал своего брата Луку с Мценскими солдатским и рейтарским полками, а также слободской Острогожский полк полковника Федора Куколя. Им было велено стоять на Донце у Савинского брода^[1925].

Новости о действиях турок появились 3 июля, когда в Тавань пришла новая застава запорожцев, стоявшая на карауле в устье Днепра. Казаки сообщили, что видели большое число турецких судов, которые 1 июля прошли лиман и вошли в устье Днепра^[1926].

В середине лета российская армия достигла днепровских городков. 21 июля воевода и гетман стали там обозом у Ислам-Кермена^[1927]. В этот день вернулись посланные на разведку вниз по Днепру запорожцы. Они захватили вражеское судно с 14 турками^[1928]. Позднее их наградили за это от имени царя, пожаловав «пятьдесят половинок сукон амбурских»^[1929].

Взятые запорожцами языки сообщили много сведений о передвижении противника. Выяснилось, что из Константинополя для ведения военных действий против московской армии пошел флот во главе с тремя пашами — Магметом, Ибраимом и Абдураманом. Под их командованием находилось «двенатцать катарг, шестнатцать галетов, семнатцать фуркатов, дватцать четыре шкампафеи да четыре шайки». Численность экипажей составляла: на каторгах — по 300 человек с 4 большими и 8 меньшими пушками, на «галетах» — по 250 человек с аналогичной артиллерией, на фуркатах — по 70 человек и 6 малых пушек, на скампавеях — 30 человек и три-четыре «шмоговницы», на шайках — по 24 человека. Всего — 9606 человек, 112 больших и 326 малых пушек^[1930]. По другим данным, «из Цареграда для обережи Очакова послано было беломорских осьмнатцать каторг с воинскими людьми»^[1931]. Вне зависимости того, сколько кораблей послали в реальности, очевидно, что туркам пришлось ослабить флот, который действовал против венецианцев на Средиземном море.

В Очаков также пришел сухим путем силистрийский сераскер Юсуф-паша. С ним прибыло 12 тыс. сипахов и янычар. Выяснилось, что две с половиной недели назад Юсуф-паша начал переправляться через Буг на казыкерменскую сторону, а флот пошел в днепровское устье. Калга планировал отправить с ними из Крыма несколько тысяч пехоты, а также дать для строительства шанцев несколько тысяч работных людей. Кроме того, из Крыма ожидалось прибытие 20 тыс. конницы^[1932] (численность ушедших из Крыма на помощь турецкому султану войск составляла всего несколько тысяч человек^[1933]).

Таким образом для нападения на днепровские городки планировалось собрать войско, включавшее флот с экипажем в 9606 человек, 12 тыс. человек сухопутной турецкой армии, 20 тыс. татарской конницы, не считая несколько тысяч пехоты из Крыма. Общая численность собранных противником войск могла превысить 45 тыс. человек. Это было существенно меньше, чем противнику удалось сосредоточить под днепровскими городками в 1697 г. В итоге нападение на Тавань и Казы-Кермен не состоялось. Калга, получив сведения о том, что российские войска идут к Перекопу, потребовал, чтобы турецкий флот переправил армию Юсуфа-паши в Крым для защиты полуострова. Магмет-паша, Ибраим-паша и Абдураман-паша должны были стоять у Очакова и «ожидать указа»^[1934].

Обеспечив защиту Перекопа, татары и турецкая конница 29 июля предприняли нападение на обоз Мазепы и Долгорукова. Бой продолжался семь часов, после чего противник отошел к Зеленой долине, в 25 верстах от обоза. В результате сложилась ситуация равновесия сил — в последующие дни татары «чинили подбеги» к обозу, а гетман и воевода «перебирали людей», готовясь к походу в сторону Крыма^[1935].

3 августа гетман и воевода решили отказаться от атаки на Перекоп и «с общего совета» направили вниз по Днепру на судах сходных воевод Луку и Бориса Долгоруковых, а с ними на 65 фуркатах «салдацких и стрелецких шти человек полковников с началными людьми, да салдат и стрельцов из розных изо всех пехотных полков» (всего — 5024 человека). В «плавный поход» также были посланы донские казаки, которые пришли к Долгорукову на службу, киевский полковник Константин Мокиевский и запорожцы. Войску предстояло идти под Очаков^[1936]. Исследователи определяют численность войск, спускавшихся по Днепру, в 10 тыс. человек. Поход окончился безрезультатно, поскольку воеводы не рискнули пройти между Очаковым и Кинбурном^[1937].

Причину отказа от активных наступательных действий в кампанию 1698 г. можно понять, проанализировав численность задействованных в операции войск. Исследователи уже неоднократно отмечали разницу между списочным и реальным числом войск в данном походе. Еще в 2013 г. В. С. Великанов, анализируя данные по Севскому полку, показал, что из 8 тыс. человек, которые должны были выступить в поход, реально в полку насчитывалось 5,25 тыс. человек^[1938]. По данным Н. Н. Петрухинцева и А. А. Никитиной «в полевые армии явилось в среднем 47,08 %», а «явка в днепровскую армию не превышала 51,2 %»^[1939].

По нашим данным, в 1698 г. изначально не планировалось призвать весь списочный состав Белгородского полка. Предписывалось выставить 35 168 конницы и 27 754 пехоты («всего конным и пешим» — 62 922 человека), «а досталным тех, вышеписанных чинов людем и свойственником быть в домех на пашне»^[1940]. В другом документе Разрядного приказа указывалось быть в войске «по наряду» еще меньшему числу людей. В соответствии с ним, вместе «с черкасами» (слободскими полками) войско должно было составить 84 415 человек, а «без черкасов» — 24 070 пеших и 35 448 конных^[1941]. Еще в одном документе численность российских солдат остается та же: без «черкасов» 59 518 человек, а «с черкасы» указано несколько меньше — 81 415 человек^[1942]. Костомаров отмечает, что с князем Долгоруковым должно было отправиться 83 380 пешего и конного войска^[1943]. Очевидно, что он имел дело с близкой по цифрам росписью.

Однако «налицо» по состоянию на 14 июля Долгоруков имел: «Всего по сей росписи вышеписанных великого государя ратных всяких чинов людей по наряду с Москвы и Белогородцкого розряду конных 21 579 человек, пеших 18 307 человек. Всего конных и пеших 39 886 человек»^[1944]. По росписи на 28 июля цифры аналогичны — 21 579 конных, 18 303 пеших (всего 39 882 человека)^[1945]. Таким образом, реальное число войск оказалось существенно меньше списочного.

В ряду причин существенного расхождения списочного и реального числа войск можно выделить как неявку на службу, так и потери в ходе передвижения армии. Так, по состоянию на 26 июня в полку С. П. Неплюева налицо имелось 3791 человек^[1946], а 10 июля — всего 3044 человека^[1947]. Таким образом, небоевые потери при движении войска составили 20 % за две недели (возможно, по причине значительного дезертирства). Другие причины связаны с организацией похода. К примеру, по росписи к Долгорукову должно было прийти 2 тыс. донских казаков и калмыков^[1948]. Однако отправка казаков затянулась, поскольку на их жалованье долгое время не могли найти денег^[1949]. Они присоединились к Долгорукову лишь 7 июля на речке Оскоровке (Сакаровке). В наличии имелось только 970 человек^[1950].

Таким образом, общая численность войск, которым предстояло действовать в Поднепровье, не превышала 65 тыс. человек, а скорее была несколько меньше. Разумеется, Долгоруков и Мазепа сохраняли значительное преимущество перед противником. Однако оно было меньшим, чем при осаде Казы-Кермена и Азова. В итоге, собранные у днепровских городков войска Долгоруков использовал для того, чтобы привести «городов Тованска и Казыкерменя то достальное городовое строение в крепкую и в надежную защиту»^[1951].

Военные столкновения в Приазовье и на Кубани в 1698 г.

В Приазовье наблюдалось относительное затишье. К Азову был направлен Рязанский полк во главе с А. П. Салтыковым. В указе о его высылке на службу от 21 мая 1698 г. говорилось, что войска отправлены «для береженья завоеванных городов Азова и Лютина и к ним приналежащих городов же и мест». К 5 июня под командованием Салтыкова находилось 3984 человека. Позднее это число незначительно увеличилось. В итоге полк направился на Миусский полуостров, где занимался возведением шанца, позднее названного Семеновской крепостью. Противник против этого отряда сколько-нибудь серьезных действий не предпринимал^[1952].

Тем не менее локальные боевые действия в Приазовье продолжались. Зимой 1698 г. Кубек-ага с 60 татарами ездил морем на Миус для захвата языков. В числе взятых пленников, кроме восьми казаков, оказался иноземец, «подкопного дела мастер», которого Кубек из «Нагаев» возил в Крым, а потом вернул на Кубань и «посадил на откуп»^[1953]. Любопытно, что уже весной на Кубани стали распространяться слухи о том, будто этот «немчин» перешел на турецкую сторону и, получив 40 тыс. турецкого войска, собирается из Тамани идти на Азов, укрепления которого хорошо знает^[1954].

В начале весны 1698 г. (в Великий пост) часть жителей Кубани («горские черкесы, все, которые были в соединении с кубанцы») предприняли попытку «приклонитца под высокодержавную великого государя руку». Эту попытку сорвал находящийся на Кубани крымский султан Сафа-Гирей, который отправился в погоню и возвратил перебежчиков. Характерно, что, несмотря на просьбу султана, в погоне участвовали не все местные правители. Так, Мамет-мурза «с ним не поехал для того, что лошадьми опал» (зимой в Прикубанье от бескормицы пало много скот). Жители Кубани боялись нового нападения крымцев и готовились в случае опасности уйти «за реку Лову за Черкеские горы»^[1955].

Опасаясь нападения на Кубань с моря, турки отправляли подкрепления в Ачуев. Весной туда из Константинополя пришло три галеры с ратными людьми, а также приехал с 40 всадниками сын Муртазы-паши^[1956]. Летом Али-паша «с немногими людьми» также приходил в Ачуев^[1957]. В целом же гарнизон Ачуева, во главе которого стоял Ромодан-ага, находился не в лучшем состоянии. Летом и осенью город заливала вода, стоявшая по 2–6 суток в половину человеческого роста. На этот случай в Ачуеве были сделаны шалаши на столбах. Расквартированные в крепости бешлеи (300 человек татар) в большинстве своем ушли из города из-за того, что им не платили жалованье. 30 татар остались «для черной работы». Из 500 янычар бежала пятая часть. Некоторые из янычар без разрешения начальства занялись грабежом^[1958].

В начале мая отряд, состоявший из крымских татар и турок во главе с одним из царевичей и Муртазой-пашой, напал на казаков, отправившихся для рыбного промысла на Миус. Нападавшие имели при себе три пушки. Часть рыбаков изрубили, а часть взяли в плен (из них 12 человек были посланы в Крым)^[1959]. В целом рыбаки на Миусе постоянно становились объектом нападения татар. 2 июля один из донских казаков рассказывал, что 1 июля, когда он с товарищами был на Миусе для рыбногопромысла, на них напали 10 татар^[1960].

Несмотря на отдельные наступательные действия, основная стратегия турок в Азовском регионе состояла в том, чтобы не дать российским вооруженным силам свободно действовать на Черном море, нарушая подвоз хлеба к Константинополю. Для этого «х Керче прислано было семь каторг да шесть галер для обережи, чтоб донские казаки с Азовского моря в Черное море стругами не проходили. И стояли тамо в черноморском гирле три месяца. И по салтанскому указу пошли по-прежнему к Царюграду»^[1961].

На Азовском море донские казаки выходили на промысел под турецкие города, не опасаясь вражеского флота. 10 июня атаман Фрол Минаев писал, что «на Фоминой неделе» (первая неделя после Пасхи) с Дона посылали 55 казаков в лодках под Темрюк и Ачуев «для добычи». За полдня пути до Ачуева их заметили с берега караульные и дали знать в город, где началась стрельба. Поняв, что обнаружены, казаки ушли и на обратном пути взяли в плен замеченного на берегу татарина^[1962]. Еще один отряд ходил на море уже осенью. 8 сентября 30 казаков на трех лодках были посланы с атаманом Тимофеем Соколовым для поимки языков к Ачуеву. Недалеко от крепости им удалось захватить лодку, в которой везли двух пленных казаков^[1963].

Земли донских казаков также подвергались нападениям. Пленный татарин в расспросе рассказал, что «кубанской де Кубек-мурза, выбрав ис кубанцов вожа имянем Джумайка, а с ним их татар восмьдесят пять человек» посылал их под Азов и казачьи городки для взятия языков. Под Черкасском они напали на рыболовов и взяли пленных^[1964].

В октябре «кубанцы ис кубековых аулов» и раскольники (300 человек) приходили «к Паншину и где строятца великого государя корабли». Задача противника состояла в поджоге строящихся судов. Однако на речке Карповке между донским городком Пятиизбенным и Царицыном они встретили 23 донских и астраханских юртовых татар, которые из Астрахани с персидскими товарами шли в Черкасск. Нападавшие взяли в плен трех человек, а остальные двадцать ушли от погони и подняли казаков. Донцы догнали вражеский отряд и вступили с ним в бой. В результате удалось убить одного кубанца и отбить товара на 500 руб.^[1965] В конце осени — начале зимы 1698 г. (на Филиппов пост) на Койсуге, в трех верстах от Азова, появлялся ногайский отряд в 60 человек, против которого высылали сотню казаков^[1966].

Осенью 1698 г. от Аюки пришло послание в Черкасский городок, в котором он сообщал, что с 30 тыс. его войска до заморозков пойдет на Кубань, и звал казаков с собой. Донцы согласились^[1967]. В ожидании похода они даже послали на Кубань 170 человек «для языков»^[1968]. Однако совместный поход с калмыками Аюки не состоялся из-за серьезных перемен в политической ситуации на Кубани.

Продолжая политику лавирования, еще предшествующей зимой Аюка посылал на Кубань к калге и кубанцам с предложением «замириться». Тогда калга отправил посланников «без дела», сказав, что те приехали не для заключения мира, а для «высматривания». Однако затем ситуация изменилась — вместо калги на Кубань был прислан нураддин^[1969].

Осенью, одновременно с отправкой людей к донцам с предложением совместного похода на Кубань, Аюка направил посланников к нураддину «чтоб он, салтан, и Кубек прислали к нему Аюке для договоров о миру посылщиков», что и было незамедлительно сделано^[1970]. Аюка был согласен на мир при условии, если закубанские татары будут давать ему дань, и многие мурзы готовы были эту дань платить^[1971]. Таким образом, Аюка перешел от политики разорения Кубани к выстраиванию мирных отношений с местными политическими элитами.

Причина согласия Аюки пойти на мир состояла в том, что осенью 1698 г. между ногайскими, едисанскими и енбулуцкими мурзами произошла распря. Многие из татар, которые после того, как Аюка открыто выступил на стороне России, откочевали от него на Кубань, теперь хотели быть «за великим государем». Нураддин, узнав об этом, начал стеречь, чтобы они не ушли в российские владения. Кроме того, один из наиболее авторитетных мурз, ранее кочевавших с Аюкой, Арасланбек-мурза (Расланбек-мурза Касполатов), был вызван в Крым. Хан предложил ему «жить на Кубане во всякой волности» и вместо хана брать дань «с нагайцов, которые от Аюки тому ныне года с три откочевали», при условии, что тот помирит хана с Аюкой^[1972]. Как видим, благодаря военным успехам России возникла перспектива массового перехода ногайцев на российскую службу. Это заставило и Крым, и Аюку снизить военное и политическое давление на ногайских мурз^[1973].

Осенью 1698 г. казаки совершили успешные набеги на Куба нь. Им помогло появление в Черкасске перебежчика — мурзы Юсуфа Наврузова. Данное семейство пользовалось уважением кубанских мусульман благодаря тому, что происходило из рода сеитов, потомков пророка Мухаммада. Из-за убийства одного из свойственников, опасаясь мести его близких, Юсуф-мурза был вынужден покинуть кубанские земли и бежать в российские владения.

Казаки решили использовать столь удобного проводника. В начале декабря с Юсуфом на Закубанскую орду ходили около 90 человек. На Лабе во владениях Арасланбека-мурзы и другого мурзы Едисанского улуса донские казаки отогнали стада (около 1000 лошадей), ранив несколько пастухов и убив одного из них. Кубанцы отправились за ними в погоню, догнали у р. Эи (Еи). Казаки разбили противника и взяли в плен двух человек. В конце декабря с тем же Юсуфом-мурзой казаки послали 200 человек, которые вновь убили несколько татар и отогнали стада^[1974].

Боевые действия после заключения перемирия

О перемирии между странами антитурецкой коалиции и Османской империей было официально объявлено 7 (17) октября 1698 г. Оно действовало во время проведения переговоров между дипломатами пяти стран, которые начались вблизи Карловиц на Дунае (современное название — Сремски-Карловци) и продолжались до января 1699 г. Для России их итогом стало заключенное 14 (24) января 1699 г. двухлетнее перемирие^[1975].

Однако заключение перемирия не остановило боевые действия немедленно. Его краткосрочный характер не гарантировал стороны от возобновления войны. Вместе с тем интенсивность боевых действий и число вовлеченных в них войск очевидно снизилось, а инициатива столкновений исходила, как правило, от местных властей. Очередной набег крымских татар состоялся в феврале 1699 г. 14 февраля к Тору приходило около 1 тыс. татар. Они захватили несколько человек и ушли в степь^[1976]. У Царичанки около 400 татар видели 10 февраля^[1977]. Под Маяк и Нехворощу, судя по сообщению полтавского полковника Ивана Искры, подъезжало около 300 человек^[1978]. Этот отряд был разбит. В плен попало 10 нападавших^[1979]. Еще один небольшой отряд, состоявший из 52 татар, украинские казаки заметили «под городком Волным над Самарою лежащим». Они ударили по противнику, взяли четырех языков и отбили восьмерых пленных, захваченных татарами^[1980]. Как выяснилось при допросе пленных, татар отправил в поход с целью захвата языков перекопский бей^[1981].

Находившийся на Кубани Шахбаз-Гирей, получив вести про «несходство мирного соглашения», не велел отдавать российским властям отогнанных в нарушение перемирия лошадей^[1982]. Османские власти, учитывая возможность возобновления войны, на зиму 1699–1700 гг. прислали в Кафу 60 «станиц» янычар^[1983].

Обстановка в пограничных районах оставалась тревожной. Большую роль в этом играл тот факт, что многие представители кочевых народов стремились перейти под власть России, чьи позиции в Приазовье очевидно укрепились. Поскольку окончательных условий мира еще не было, российские власти благосклонно относились к таким переходам. В сентябре 1699 г. с Кубани в Астрахань писали едисанский мурза Игидемир Салтамуратов сын Тинбаев, а также ногайские и енбулуцкие мурзы. Они сообщали, что ранее откочевали из калмыцких улусов Аюки, а теперь желают служить государю и кочевать в прежних местах. 1 октября к ним послана грамота, обещавшая свободный путь к прежним кочевьям^[1984].

От Аюки начали отъезжать даже мурзы из его ближайшего окружения. 1 марта 1699 г. на Дон перешли Мункотемир и Дулдюк (Дюлдюлей)^[1985]. 20 января 1700 г. сыновья Аюки — Шабдар, Чапа и Санжи — напали на кочевье перебежчиков с отрядом в 4 тыс. человек. Они успели разбить и захватить людей Дулдюка, сжечь казацкое сено, отогнать скот и коней, а также убить и взять в плен многих казаков. Вскоре из Черкасска пришло казачье войско, которое атаковало нападавших. Казаки также взяли пленных калмыков^[1986].

Еще одно относительно крупное столкновение произошло в мае 1700 г. Находившийся на Камышенке стольник и воевода князь Петр Дашков сообщил: «в нынешнем де 1700 году мая в 21 день прибежав безвестно к полку их кубанские татары и калмыки. И побрали в табунах у ратных и слюзных работных людей девятьсот тритцать пять лошадей. А в полон взяли мурз и посошных людей четырнадцать человек». За нападавшими была послана погоня, а затем произведен розыск среди казаков. «И по пыточным речам взятых воровских казаков» выяснилось, что в нападении кубанских татар также участвовали калмыки и старообрядцы с Аграхани во главе с атаманом Косткой Ивановым^[1987]. Таким образом, хотя после заключения перемирия крупных военных операций не проводилось, процесс перехода к мирной жизни был сложным и длительным, а местные власти старались использовать к своей выгоде последние месяцы до окончания войны.

* * *

На завершающем этапе войны общая стратегическая ситуация в исследуемом регионе радикально изменилась. Впервые за все годы противостояния Османская империя была вынуждена перебрасывать крупные воинские контингенты на восток. Речь идет не только о сухопутных войсках, но и о флоте. Перемены связаны с потерей стратегически важных турецких укреплений — днепровских городков и Азова. Чтобы сохранить возможность поставок продовольствия в Константинополь по Черному морю, туркам пришлось держать флот в лимане Днепра против Очакова, а также в Керченском проливе. Параллельно османские власти пытались вернуть утраченное, начав с наиболее важных для них днепровских городков. Эти попытки оказались безуспешными. Максимум, чего удалось добиться турецким военачальникам — остановить дальнейшее продвижение российской армии, не позволив захватить Очаков.

Глава 9 ВОЙНА НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ И В СЕВЕРНОМ ПРИКАСПИИ^[1988]

Любая война как процесс конфликтного взаимодействия различных политических образований заключается не только в собственно вооруженных столкновениях, и не только лишь они определяют ее итоги. Очень часто не меньшее значение приобретают сопутствующие войне борьба великих держав за политическое влияние в том или ином буферном регионе, спровоцированные военными действиями перемещения населения, социальные трансформации, внутренние конфликты и т. д. Все вместе результаты этих процессов вносят важный вклад в формирование генеральных итогов противостояния враждующих сторон.

Принимая во внимание проблематику данной монографии, высказанные соображения в полной мере относятся к региону Северного Кавказа и Северного Прикаспия. Прямые столкновения России с османскими войсками в 1686–1700 гг. здесь не происходили. Относительно крупные крымские отряды нападали на российские владения Северного Кавказа трижды — в 1688 г. (нанесен удар по казачьим городам на Тереке), а также в 1689 г. и 1697 г., когда осаждались Терки. При этом в 1688 и 1697 гг. крымские войска возглавлял калга — второе лицо в иерархии ханства. Кроме того, на территории Северного Кавказа ханство набирало дополнительные воинские контингенты. Поэтому процессы взаимодействия с местными этническими и религиозными сообществами как России, с одной стороны, так и Порты (в меньшей степени) и Крымского ханства (в большей степени), с другой стороны, оказывали непосредственное влияние на другие театры военных действий. Достаточно указать, что в период осады Азова в 1696 г., из-за обострения крымско-кабардинских отношений черкесы, на которых рассчитывали осажденные, пришли в район боевых действий уже после сдачи города. Это дает все основания рассматривать вооруженные конфликты и политическое соперничество на просторах Северного Кавказа и Северного Прикаспия в контексте событий Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. В ином случае ее картина была бы явно неполной. В целом же характер войны на Северном Кавказе существенно отличается от того, что мы видим в других регионах.

Горские народы, которые находились в жесткой зависимости от турецких властей, были вынуждены направлять на османскую службу воинские контингенты, даже если война не затрагивала их собственные земли непосредственно. Некоторые из горцев рассматривали начавшийся конфликт как возможность для получения жалованья или захвата военной добычи. Воюющие державы стремились привлечь на свою сторону как можно больше горских владетелей. Те, в свою очередь, старались использовать ситуацию для укрепления своего положения или сведения счетов с соперниками. Основную роль в происходящих событиях играли правители наиболее сильных и консолидированных на тот момент этнических групп рассматриваемого региона — черкесов и кумыков^[1989]. Очень быстро в боевые действия были втянуты кочевники, жившие на равнинах Предкавказья, — в основном различные группы татар.

1687 г.

В некоторых случаях почвой для войны были имевшие место в более ранний период трения между российскими властями и горскими правителями. К примеру, кумыкский шамхал Будай (владетель Тарковского шамхальства) захватывал выброшенные на берег в его владениях суда, на которых велась торговля между Россией и Персией. Так, еще 17 декабря 1686 г. в Тарки (в настоящее время часть Махачкалы) посылался юртовский сотник Байтебет, который от имени российских властей в очередной раз требовал, чтобы шамхал отдал людей, взятых с гилянской бусы^[1990]. Формально шамхал признавал себя подданным московских государей и, соответственно, должен был выполнить выдвинутые ему требования. На практике же русское правительство могло влиять на Будая только через выплату жалованья или угрожая ему военной силой. В рассматриваемый период жалованье шамхалу не выплачивалось, а военная операция потребовала бы слишком много сил и средств. Как итог — очередной спор грозил затянуться на неопределенное время.

Хотя подобные казусы были обычными для кавказского региона, нападения «воинских людей» Будая и других горцев на российских подданных, начавшиеся в конце марта — первых числах апреля 1687 г., стали неожиданностью для астраханских властей, управлявших регионом Нижнего Поволжья и Предкавказья вплоть до Терков (Терского города) в низовьях Терека. Разобраться в ситуации удалось лишь благодаря постепенно начавшей поступать в Астрахань информации от захваченных в бою противников и бежавших из плена русских подданных. Еще в апреле первые сведения дал захваченный стрельцами при нападении в низовьях Волги Ешканач Сарыев — «Аюкаева владенья енбулуцкого Енмаметя-мурзы Шелмабетева (возможно прочтение «Шемалбетева». — Авт.) улусной человек» (енбулуцкие татары подчинялись калмыцкому тайше Аюке, который формально был подданным московских государей, так же, как и тарковский шамхал). Сарыев рассказал, что ездил с девятью товарищами в Азов для продажи лошадей. Там он узнал, что из Крыма через Азов к тарковскому шамхалу Будаю и иным горским владетелям пришли посланцы, которые приказывали им нападать на казачьи городки, когда с Терека на Крым уйдут служилые люди и гребенские казаки^[1991]. Трудно сказать, что являлось для отряда енбулуцких татар реальной причиной похода в российские владения — повеление хана или банальное желание воспользоваться благоприятной ситуацией для грабежа. В любом случае, мы видим, что война расширила свой ареал на Северный Кавказ и в Поволжье.

В мае 1687 г. удалось получить дополнительные сведения о причинах начала военных действий. Их сообщил бежавший от горцев астраханский житель Савелий Иванов сын Груздев, который попал к шамхалу в плен с упоминавшейся выше выкинутой на берег бусы. После кораблекрушения он жил у шамхалова узденя Илмеся. Груздев бежал из Тарков и вновь был пойман караульщиками Чепалова (Чопалава) — правителя Эндиреевского владения (кумыкское государственное образование, располагавшееся между Тарками и российскими владениями на Тереке). Видимо, далее пленник сбежал и от Чепалова. В Тарках Груздев слышал от «старых» полоняников, что к Будаю приходили послы от крымского хана и требовали «воинских людей» на войну с Москвой. Шамхал ратных людей не дал. «Крымский султан» также посылал к персидскому правителю, чтобы «горские владельцы, которые в послушанье у шаха, ему, хану, помогли против христианских ратей. И шах де ему отказал»^[1992].

Сопоставляя данные Сарыева и Груздева, можно составить относительно полную картину того, как развивались события, предшествовавшие нападениям на русские владения в марте 1687 г. Очевидно, что зимой 1686/87 г. крымские власти попытались привлечь к войне с Московским царством народы Северного Кавказа. При этом противники России, опираясь на идею борьбы правоверных мусульман с христианами, постарались получить поддержку от шаха. Попытка оказалась неудачной, поскольку для Персии Османская империя, в вассальной зависимости от которой находился Крым, была таким же соперником на Кавказе, как и Россия. Шамхал Будай, которому приходилось балансировать между Ираном, Турцией и Россией, отказался предоставить свои войска для борьбы с Россией в чужих землях, однако выступил на стороне Османской империи на Северном Кавказе и в Поволжье. Аналогичным образом стали действовать и некоторые другие местные владетели.

В марте 1687 г. боевые действия начали енбулуцкие татары, в отряде которых находился упомянутый выше Сарыев. Где они нанесли первый удар и захватили пленных, в источниках не отмечено. Мы знаем лишь о наличии таких пленных в момент столкновения с астраханскими стрельцами, на которых татары напали на Волге ниже Черного Яра в конце марта. Хотя татары были нападающей стороной, их постигла неудача. Во время боя стрельцы не только захватили пленного, но и отбили русского мальчика десяти лет^[1993].

2 апреля 1687 г. татары и черкесы Чепалова и Будая напали на соляные промыслы под Астраханью на Мочаговском озере. Русские промышленники попытались отбиться. В ходе перестрелки погибли двое нападавших и один соледобытчик. Астраханского посадского человека Тимофея Яковлева сына Лысковца и двоих его товарищей захватили в плен. После этого нападавшие пошли на расположившуюся неподалеку рыбную ватагу. Одного рыбака татары зарубили, а 10 человек взяли в плен. После распределения пленных воинские люди Чепалова и Будая разделились и поехали по домам. Привезенный к Чепалову Лысковец, однако, смог расковать оковы и бежать^[1994].

Ночью 4 апреля за Волгой «на крымской стороне» у подданного России астраханского ногайского татарина Карасая-мурзы Мурзабекова сына и у других ногайских мурз кумыки тарковского шамхала (150 человек) угнали 200 лошадей. Они взяли с собой самого Карасая-мурзу, а потом бросили его связанным в степи. Карасаю было сказано, что их послал шамхал Будай «для воровства» и взятия языков из-за того, что государи не выплачивают ему жалованья, с его товаров в Астрахани берут пошлины, а «посыльщиков» задерживают. Шамхал угрожал, что будет и дальше воевать у Астрахани, а также на море. В случае выплаты государева жалованья он обещал прекратить набеги и отпустить пленных русских людей. Набегам подверглись также другие юртовские татары. Во главе нападавших юртовские ногайские мурзы узнали сына шамхала Будая Давожа Чиначка. За людьми Будая из Астрахани послали 130 стрельцов и 150 астраханских татар. Они нашли у соляного Мочаговского озера убитого русского человека и разоренный лагерь. Нападавших догнать не удалось^[1995].

Позднее ногайские мурзы ездили в Тарки с целью возврата своих лошадей, но шамхал им свою добычу не отдал. Там они слышали от терских татар, что шамхалов человек Метей Карак (карак — разбойник) хочет выходить на море, а также идти под Астрахань^[1996]. 18 мая астраханским властям пришлось официально объявить о готовящемся набеге людей тарковского шамхала под Астрахань на рыбные ловли и промыслы. Об этом «кликали» через биричей^[1997].

Обращает на себя внимание демонстративное поведение шамхала. Через захваченных во время набегов пленных и пострадавших татар он всячески стремился донести до астраханских властей, что нападения являются следствием невыплаты ему полагающегося государева жалованья. Про указания османских властей начать войну Будай не упоминал. Другие же местные владетели, чьи подданные участвовали в нападениях, явно старались своих действий не афишировать. Примечательно и желание шамхала перенести боевые действия на море. Правда, ресурсов для этого у Будая пока не имелось.

Уже в мае 1687 г. астраханские власти отправили толмача астраханской Приказной палаты Алексея Грузинцева и юртовского татарина Байтюбетя Уразаева с листом к эндиреевскому владетелю мурзе Чепалову. Посланные должны были говорить о сыске русских людей, взятых на рыбной ловле и у соляных озер, а также о «радетельной службе» мурзы государю. Через Чепалова полагалось передать лист шамхалу, «чтоб он, шавкал, от шатости своей престал», а захваченных русских людей прислал в Астрахань или на Терек. Грузинцев и Уразаев должны были дождаться ответа Будая у Чепалова. Параллельно к Аюке с призывом на службу послали сотника Ивана Королева. Калмыцкого владетеля просили, чтобы, если «шевкаловы воровские люди» пойдут под Астрахань, тот не пропускал их. За это Аюке обещали государево жалованье. Он также должен был написать Будаю об освобождении русских людей^[1998].

Обращение к Чепалову, люди которого участвовали в набеге на российские владения (о чем в Астрахани знали), имело закономерный характер. С одной стороны, было очевидно, что Чепалов не афиширует свое участие в набегах. С другой стороны, эндиреевский владетель был зависим от России, так как совсем недавно, в 1686 г., московские власти поддержали Чепалова в конфликте с Аюкой. В свое время калмыцкому правителю ответили отказом, когда тот просил в Москве военную помощь для похода на Чепалова, а когда этот поход все же состоялся, от Аюки потребовали вернуть эндиреевскому правителю все захваченное во время набега. В августе 1687 г., когда Аюка вновь попросил в Москве помощи против Чепалова, он снова получил отказ^[1999]. Российские власти понимали, что эндиреевский владетель не может идти на открытый конфликт ни с Будаем, ни с Россией и вынужден лавировать между более сильными соседями. Это превращало его в возможного посредника в переговорах с Будаем.

1688–1689 гг.

В 1688 г. начались военные действия в Кабарде. По данным В. Т. Тепкеева, азовский бей извещал хана Аюку о том, что в Кабарду идет калга, действия которого не направлены против калмыков^[2000]: «а калга-салтан со многими войски на Кабарду по Узют реке поехали, и от него к нам никаких убытков не будет, и вы б безопасно жили»^[2001]. Более подробные данные о походе содержатся у П. Л. Юдина: «сераскир Казы-Гирей с огромной ратью… прошел всю кабардинскую землю… достиг Терека и уничтожил городки тамошних казаков»^[2002]. Последующие исследователи, касавшиеся данных сюжетов, опирались на эту публикацию. К сожалению, сам Юдин не указал источник своих известий. Следует отметить, что, возможно, сведения его не вполне точны. Достаточно вспомнить, что турецкое наименование «сераскир» обычно не применялось для обозначения ханских военачальников, направленных в Кавказский регион. Таким образом, хотя сам факт похода сомнений не вызывает, вопрос о том, каковы были причины нападения, кто в нем участвовал и каковы были результаты, остается открытым. В общих чертах о целях похода можно судить по его результатам — в следующем 1689 г. черкесы присутствовали в составе войска крымского хана, вышедшего против полков В. В. Голицына^[2003]. Можно предполагать, что калга стремился заставить черкесов максимально активно участвовать в борьбе Крыма против Москвы.

Российские власти предприняли попытку нанести удар по туркам с территории Грузии. Живший в Москве князь Имеретии Арчил Вахтангович 30 июня 1688 г. отбыл из российской столицы вместе с детьми «в свою землю на время, для очищения своей отчины и для промыслу и поиску над турскими воинскими людьми»^[2004].

В 1688 г. мы впервые сталкиваемся с новой для Северного Кавказа военной силой — бежавшими с Дона казаками-старообрядцами. Последние старообрядческие городки были разгромлены на Верхнем Дону в апреле 1689 г. Однако еще в 1688 г. часть старообрядцев перебралась на Кавказ. В конце апреля 1688 г. отряд под предводительством Льва Маноцкого впервые отправился на Куму. На Куме их благожелательно принял князь Большой Кабарды Мисост Казыев, и раскольники вернулись за своими товарищами, вместе с которыми вновь отправились на Куму 20 июля. Переселяясь на Кавказ, старообрядцы вошли в контакт не только с Мисостом, но и с другими горскими владетелями. Маноцкий ездил к шамхалу Будаю с 300 людьми, предлагая принять его с товарищами на службу; Чепалов присылал казакам подарки, зовя их к себе. Те раскольники, которые ушли к Будаю, поселились на Аграхани, а тех, которые остались у Мисоста, владетель Кабарды поселил на урочище Можары^[2005] (на месте современного Буденовска, то есть в степи, вне своих земель)^[2006]. В итоге они построили «земляной городок со всяким строением в урочищах промеж рек Кумы и Домалы (современная р. Томузловка. — Авт. )… посторонь старых Мажар»^[2007]. Донские казаки сообщали о том, что Мисост снабжает старообрядцев хлебом и собирается идти с ними «нас на Дону разорить». Кроме того, донцы извещали о том, что старообрядцы «ходили на море воровать судовою (ратью. — Авт.) и добылись добычею великою, погромили стружки, которые шли к Астрахани, а на весну де суды готовят и хотят идти еще на воровство»^[2008]. В последнем случае речь, очевидно, идет об аграханских старообрядцах Будая. Атаманом ушедших на Аграхань раскольников стал Герасим Купреянов, а после его смерти — Лев Маноцкий^[2009]. Как видим, угроза Будая перенести боевые действия с Россией на Каспийское море стала реализовываться благодаря казакам-старообрядцам.

Следует, впрочем, отметить, что отношения между горскими правителями и старообрядцами не выглядят вполне доверительными. Как Будай поселил их в удалении от Тарков, так и Мисост отказал старообрядцам в просьбе поселить «под Бечтовыми горами»^[2010]. Ценные союзники оставались чужаками.

Между тем положение России на Кавказе с 1689 г. существенно осложнилось. Источники сообщают, что в конце 1688 г. или начале 1689 г. пожар уничтожил значительную часть Терков, главного опорного пункта России на Северном Кавказе. Пока не удалось найти информацию о причинах пожара. Был ли он связан с отмеченным в 1688 г. походом крымских татар под командованием калги, другими боевыми действиями или же какой-то случайностью — нам не известно. Городские укрепления пришлось отстраивать заново. К февралю удалось возвести стены в десять бревен, несколько ворот и башен^[2011]. Для строительных работ на Терек отправляли стрельцов из разных городов^[2012].

В апреле 1689 г. с Кумы вернулось на Дон 40 семей казаков-старообрядцев. Они говорили, что позднее придут и другие старообрядцы, которые не хотят идти с Маноцким войной на Терек^[2013]. Для московских властей эти новости, с одной стороны, были хорошими, поскольку распадалась старообрядческая община, находившаяся под покровительством князя Мисоста. Действительно, после 1689 г. мы не встречам данных о каких-либо активных действиях старообрядцев с Кумы. С другой стороны, становилось очевидным, что ушедшие с Маноцким к Будаю старообрядцы включились в борьбу с Россией на Кавказе. Позднее донские казаки сообщили в Посольский приказ, что переход старообрядцев с Кумы на Аграхань состоялся по договоренности между Мисостом и Будаем. Будай приезжал в Большую Кабарду «по них нарочно» и «шертовал, что он их никому не выдаст и не отпустит, и будет беречь»^[2014].

Крайне интересные данные о раннем «кабардинском» периоде жизни старообрядцев на Северном Кавказе сообщил казак Моисей Васильев сын Мисюрка. Из его рассказа понятно, что какое-то число старообрядцев во владениях Мисоста осталось после 1689 г., но жили они не в отдельном поселении, а в кочевье крымских татар, находившемся на землях Мисоста. Мисюрка попал в плен к раскольникам во время возвращения из Астрахани на Дон. Его рассказ записан осенью 1694 г. и относится к началу 1690-х гг.: «Напали на них воры роскольщики донские казаки, которые передались к озовцом и преж сего жили на Куме-реке. И привели ево в Каберду, в их поганское кочевье к Сабез-Гирею-салтану. Тому ныне третей год ис Каберды с тем выше помянутым салтаном пошел на Кубань волею своею, и с ними роскол держал»^[2015].

Упомянутый Мисюркой салтан — это Шахбаз-Гирей, сын хана Селим-Гирея, который позднее, уже будучи калгой, сыграл важную роль в истории Кабарды. Как видим, в начале 1690-х гг. он также находился в Кабарде, способствуя сохранению власти хана над регионом. Из данного сообщения становится очевидным, что он имел связь с кумскими старообрядцами, а также что какая-то группа старообрядцев осталась при Шахбазе после того, как большинство казаков перебралось с Кумы на Аграхань.

Следует отметить, что для Маноцкого сотрудничество с горскими правителями было одновременно и службой султану. Об этом он заявлял, будучи в 1689 г. в Азове, где договаривался о совместном походе черкес, старообрядцев и азовцев на донские казачьи городки^[2016]. Большую Кабарду старообрядцы рассматривали как территорию, подчиненную хану. По крайней мере на угрозы, что против них на Аграхань будут посланы войска, старообрядцы отвечали, что «по ведомости они поидут к хану в Болшую Кабарду»^[2017].

Весной 1689 г. противник впервые осадил Терский город, который вовремя успели отстроить после пожара. Сведения об осаде крайне отрывочны. Жившая в городе княгиня Таука Салтанбековна Черкасская^[2018] сообщала в Москву о «службах» терского дьяка К. И. Уланова, который «в приход к Терку неприятельских воинских людей в осаде сидел и великим государем служил, в городе над караулы по вся дни и ночи смотрил и от всякие шатости осадных людей берег и государскою милостию обнадеживал»^[2019].

Енбулат Эльмурзин, уздень Тауки, сообщал в своей челобитной, что город осаждали шамхал Будай «и иных многих владеней владелцы з горскими черкесы и крымского хана сын с крымскими татары»^[2020]. Здесь же рассказывается о том, что перед приходом врага осажденные сожгли находящиеся вне укреплений дворы, чтобы «воинским людем к городу пристанища не было». Защитники Терков неоднократно делали вылазки. В ходе одной из них в плен к крымским татарам попал племянник челобитчика, что и стало причиной составления челобитной. Поскольку в нападении участвовали черкесы, можно предполагать, что упомянутый в документе не имевший титула сын крымского хана — это живший в Кабарде.

К сожалению, в упомянутых документах не указано точное время осады. Оно восстанавливается по косвенным упоминаниям в источниках. В середине апреля 1689 г. п ушки и пушечные припасы выдавались для отряда из 550 астраханских, казанских и московских стрельцов разных приказов, направляемых под Терки «для поиску крымских воинских людей»^[2021].

Очевидно, что в это время в Астрахани о происходящем вокруг Терков получали лишь отрывочные сведения. Недостаток информации пытались компенсировать данными разведки. Так, в начале апреля астраханские власти выдавали с Зеленного двора полковую пищаль с припасами астраханцу Денису Сербину, посылаемому по указу боярина и воеводы Алексея Петровича Салтыкова на море с семью стрельцами и десятью юртовскими татарами «для проведывания воровских воинских людей»^[2022]. Эти данные также подтверждают, что война была перенесена на море и сообщение с Терками оказалось затруднено.

Другие сообщения касаются финального эпизода обороны Терков. 1 мая 1689 г. табунные головы Ишей и Танай Кашкарины были посланы из Астрахани проведывать, отошли ли воровские люди от Терского города или нет. 9 мая Кашкарины вернулись обратно и сообщили, что люди тарковского шамхала Будая, эндиреевского владетеля Муртазалея (сменившего Чепалова) и иных горских владетелей, а также и «воровские казаки раскольщики», видя «свое безмочество» и государевых ратных людей «крепкое сидение», а также услышав о приближающейся подмоге, «от Терского города побежали». Информация была получена Кашкариными от «степных татар» Аюки, которые узнали об этом от осаждавших город горцев. После неудачи под Терками последние отправились «для воровства» на Волгу. 12 мая служилые люди из Терского города сами подтвердили, что нападавшие прекратили осаду города и ушли^[2023]. Стрельцы, которых в апреле посылали на помощь Теркам, вернулись в Астрахань к концу мая^[2024]. Им пришлось поучаствовать в военных действиях. Об этом мы узнаем из документов о награждении раненых в бою под Терками с «крымскими воинскими людьми» и «казаками раскольщиками»^[2025]. Таким образом, время осады приходится на апрель 1689 г.

О тяжелом положении Терков говорит тот факт, что из города пришлось перевести в Астрахань «аманатов» горских князей. В их числе были сын Будая Алибек-мурза (Халимбек) и «большой Кабарды Мусоста-мурзы внук» Девлет-Гирей (Кирей). Они оставались в Астрахани еще в августе 1689 г.^[2026] Позднее их вернули на Терек.

С осадой Терков совпало появление людей шамхала Будая в Поволжье. Возможно, что, расширяя зону боевых действий, он пытался как-то координировать свои действия с крымскими татарами. В середине апреля 1689 г. порох и свинец понадобился для 100 казанских стрельцов, посылаемых «за Волгу на караул» для «обережи от прихода крымских воинских людей»^[2027]. А 21 апреля 1689 г. произошел бой между отправленными «по вестям» на нагорную сторону Волги астраханскими стрельцами, юртовскими мурзами, табунными головами, татарскими сотниками с одной стороны и «шевкаловыми воровскими людьми» с другой стороны. В ходе столкновения в плен взяли 7 человек «крымских и шекваловых» языков, которые потом были посланы в Москву^[2028].

Кумыкские правители стремились увеличить число старообрядцев, находившихся под их контролем. Уже в начале лета 1689 г. старообрядцы приходили из владений Будая на Дон в поисках новых сторонников вместе с черкесами^[2029]. Черкесов возглавлял князь «Шиполов», которого можно идентифицировать с Чепаловым (это наиболее позднее по времени упоминание данного политического деятеля)^[2030]. На следующем этапе военных действий в регионе старообрядцы стали одной из сил, определявших военно-политическую обстановку.

1690–1691 гг.

После неудачной осады Терского города в боях наметилось затишье (как потом оказалось, временное). Для переговоров к шамхалу Будаю в начале 1690 г. приезжал стольник Яков Миронович Ворыпаев^[2031]. Документов его миссии найти не удалось. Тем не менее о ее результатах можно судить по переводу одного из более поздних писем Будая в Москву. Шамхал охарактеризовал переговоры с Ворыпаевым следующим образом: «А в прошлом году весною в девятом месяце приехал к нам стольник честной и учинил с нами договор и шерть. Триста горские князья шертовали (так в тексте. — Авт.). И он обещал и обнадежил вашим великих государей жалованьем, кафтанами, и что изстари не дано, мне на дватцать лет вашего великих государей жалованья корму выдать. И что прежнему Алдарь-шевкалу вашего великих государей жалованья и милости было, то и мне против того же обещал и обнадежил. И на том нам давал веру и многих людей вновь в подданство привел к вам великим государем и в холопство. И про здешних казаков вам великим государем хотел доносить: есть ли вы, великие государи, укажете им дать своего великих государей жалованья корму, и жить бы им здесь. А есть ли вины их простить и обнадежить их своею государскою милостию и обрадовать их, укажет по-прежнему призывать в домы их. И все сие дело совершено будет. И мы ему обещали, что на всякой вашей великих государей службе быть готовы. И на том шертвовали. И посла нашего с собою взял к вам, великим государем. И как к вам, великим государем, тот наш посол пришол, и некоторой терской человек сказал неправду, будто казаки сами к вам великим государем идут и меня шавкала, поимав, вести хотят. И по тем ево ложным словам вам, великим государем, доносили. И вы, великие государи, тот договор, которой учинил стольник, указали отставить. И отпустить нашего посла ни с чем. Вашего великих государей жалованья корму и платья ничего к нам нет. Все переменилось, поверя таким недобрым людем и ложным словам. Всегда междо юртов совершенные дела портят такие недобрые люди. И чинятца от того недружбы, хотя и так ложно вам великим государем доносили. А мы ныне на том стоим слове и на шерти своей»^[2032].

Как видим, желания шамхала были просты и бесхитростны — он настойчиво добивался государева жалования, обещая за это и верную службу, и решение проблем с казаками-старообрядцами. Для последних предлагалось два варианта: прощение со стороны московских властей и возвращение на Дон или же оставление их на государевой службе непосредственно на том месте, где они обосновались.

Очевидно также, что Воропаев пошел навстречу желаниям шамхала, однако позднее у русского правительства появилась надежда, что со старообрядцами можно договориться, минуя Будая. Кто был тем «терским человеком», который подал московским властям надежду на примирение со старообрядцами, мы не знаем. Однако очевидно, что к его словам отнеслись очень серьезно. На протяжении 1690 и начала 1691 гг. правительство настойчиво посылало переговорщиков к старообрядцам. Первая посылка была направлена из Астрахани через Терки. К казакам приехал дворянин Лев Юрьевич Щукин. Его миссия завершилась трагически — казаки убили посланца^[2033]. В документах Астраханской приказной избы сохранилось дело о выдаче 22 ноября 1690 г. денежного жалованья «на подъем» посылаемому к старообрядцам подьячему Астраханской приказной палаты Афанасию Судакову^[2034]. К сожалению, материалы дела не позволяют понять, была ли это отдельная посылка или же Судаков ехал вместе со Щукиным. Последний вариант кажется более вероятным.

Вторая миссия была инициирована несколько раньше, но добралась к старообрядцам на р. Аграхань уже после того, как там побывал Щукин. 22 сентября 1690 г. «по отписке» терского воеводы Ивана Андреевича Языкова послана государева грамота к находившимся во владениях шамхала атаманам казаков Герасиму Куприянову и Петру Мурзенку с призывом вернуться на Дон^[2035]. Грамоту было указано доставить донским казакам. Те, повинуясь государеву указу, направили к своим бывшим товарищам посланцев во главе с Афанасием Роскащиком. Эта поездка также кончилась трагедией. Донцов «побили дрючьем до смерти и, ругаясь над мертвыми их телами, побрасали в воду». Двоих казаков отпустили с требованием больше таких писем не слать: «Нам де и тут на реке Аграхани жить не тесно, к нам де милость кажут басурманы»^[2036]. Жестокая расправа с переговорщиками не была случайностью. Среди старообрядцев имелись желающие вернуться на Дон. За то, чтобы принять царское прощение, выступал Мурзенок. Это едва не стоило ему жизни. Спасая свою жизнь, атаман бежал в Тарки к шамхалу, принял ислам и даже женился, хотя на Дону оставалась его прежняя семья^[2037]. Расправляясь с переговорщиками, вожди движения отрезали для своих соратников возможность примирения и возвращения на Дон.

Еще до того, как стало известно о неудаче первых миссий, из Москвы к казакам на Аграхань и Куму направили дворянина Ивана Дмитриева сына Басова «с обнадеживанием»^[2038]. Это хронологически наиболее поздний документ, упоминающий о поселении старообрядцев на Куме. К 1691 г. бежавшие с Дона старообрядцы уже осели на Аграхани. К счастью для Басова, он приехал во владения Войска Донского только 15 марта 1691 г. Донцы, получив к этому времени с Аграхани печальные сведения о своих товарищах, задержали царского посланника в Черкасске до получения новых инструкций^[2039]. В итоге поездка Басова не только сместилась по времени, но и изменила своего адресата: царского посланца в конце мая — начале июня 1691 г. принимал сам Будай. Позиция шамхала оставалась прежней.Он обещал решить проблемы со старообрядцами, русскими пленниками и набегами после выплаты ему государева жалованья^[2040]. Следует добавить, что переговоры Басова шли на фоне продолжающихся боев.

Уже в конце 1689 г. старообрядцы вели подготовку к войне на Каспийском море в следующем сезоне боевых действий. Об этом мы знаем благодаря тому, что 10 января 1690 г. донской казак Василий Зацной получил награду за «проведывание» о раскольниках на Тереке. Зацной сообщил, что «воры» делают суда и хотят идти на государевы рыбные учуги^[2041]. Суда участвовали в боевых действиях 1690 г. Сведения об этом находим в документе следующего, 1691 г. К весне этого года относится челобитная о денежном жалованье сотнику казанских стрельцов Степану Ежову. Его в «прошлом» 1690 г. посылали «на море» против «воровских» казаков. Однако из-за штормов Ежову не удалось вернуться в Астрахань. Он зимовал «за морем»^[2042]. В начале 1690 г. донские казаки сообщали также о том, что находящийся в Кабарде крымский султан (очевидно, речь идет о Шахбаз-Гирее) собирается вместе со старообрядцами идти к Азову и, взяв оттуда людей, совершить поход под Черкасск и на верховые казачьи городки^[2043]. Этими случайными сведениями ограничиваются извест ные данные о боях 1690 г.

Вероятнее всего, к весне 1691 г. относятся известия о том, что аграханские старообрядцы при поддержке подчиненных шамхалу черкесов и кумыков пришли в Азов, а оттуда отправились на Дон под верховые казачьи городки. Они доставили от шамхала прелестное письмо с призывом к донским казакам переходить к нему на службу. Правитель Тарков обещал, что донцы у него на службе будут ходить в золоте, поскольку мимо его владений ходят бусы персидских и русских купцов со всякими товарами, которые можно громить. В итоге к шамхалу пошло человек «с тритцать и больше»^[2044]. На Дону также ходили слухи, что начальные люди с Терков и татары из Астрахани приезжают к старообрядцам на Аграхань со всякими товарами. Среди привозимых товаров имеются порох и свинец^[2045]. Эти слухи кажутся вполне вероятными, поскольку благодаря разбою на море в сезон 1690 г. у старообрядцев должно было собраться большое количество ценных товаров.

1691 г., пожалуй, стал для России на Северном Кавказе самым тяжелым. Как раз во время приезда Басова в Тарки шамхал в издевательской форме уведомил астраханского воеводу о продолжении боевых действий. Будай, в качестве «верного слуги» московских царей, отправил своего посыльного Токлулата в Астрахань с известием о том, что «воровские казаки» вышли на море^[2046]. Впрочем, основной ущерб российским войскам нанесли не противники, а чума, которая весной «объявилась» на посадах Терков, а затем перекинулась в город. Из-за эпидемии Терки покинули служилые горцы. К началу июля 1691 г. положение крепости стало тяжелым. Город находился «в шатости» и «тесноте» от противника: «Бысурмане и воровские казаки мору не боятца потому, что у них у самих то же бывало. А в городе служилым людем чинитца упадок великой. И естли приход будет неприятельских людей, в которых числех, и в городе сидеть не с кем. Терской большой земляной город во многих местех худ и розвалился»^[2047].

От непосредственного удара по городу Будая удерживала не только чума, но и нахождение в Терках аманатов, которых он требовал перевести в другое место. Об этом через княгиню Тауку Салтанбековну, чье кочевье стало для Терков связующим звеном с Астраханью, извещал воевода Терков И. А. Языков: «А Будай де шевкал присылал своего присыльного на Терек к нему, думному дворянину, говорить, чтоб сына ево из аманат с Терека переменил. И он де ему в том отказал, что без указу великих государей ему переменить невозможно. И присыльной де говорил, естъли де сын шевкалов умрет, и шевкал де станет за сына своего городу чинить всякое разорение, и будет приходить войною»^[2048]. Опасения шамхала за жизнь сына были не напрасными. К 14 июля на Тереке от чумы умерли два сына воеводы И. А. Языкова, полковник московских стрельцов, голова казанских стрельцов, 846 стрельцов, а также многие другие люди, в том числе все городские священники^[2049].

Сын Будая умер 23 июля, а 9 августа за ним последовал и воевода Языков. Гарнизон явочным порядком возглавил капитан московских стрельцов Леонтий Каргашин^[2050]. Он взывал к астраханским властям о срочной присылке помощи: «Воистину, государь, опасаемся приходу под город шевкала, воровских казаков раскольщиков, чтоб не потерять их государского города и много казны. А без пастыря, государь, и в градских людех будет несогласия, а ратным, государь, людям, пришед, стоять мощно в степи под городом»^[2051]. Опасения Каргашина были связаны с тем, что к концу эпидемии из русского гарнизона Терков в живых осталось значительно меньше половины — около 600 человек^[2052]. При этом не следует забывать, что служившие московским государям и отъехавшие из-за чумы горцы в город так и не вернулись. Между тем подготовка к штурму города действительно шла. Об этом стало известно благодаря тому, что жившие рядом с Терским городом окочане (одна из групп чеченцев) взяли в плен поблизости от городских укреплений старообрядца, который был послан к Теркам с Аграхани для того, чтобы разведать лучшие подходы к городу^[2053]. По этим вестям Терки получили первую помощь. Терские казаки на кругу постановили посылать на помощь терскому гарнизону по сто человек^[2054].

Боевые действия против Терков противник начал с ударов по стоящим под городом кораблям. Дело в том, что место стоянки судов находилось в отдалении на Терском устье в Подозерной протоке. 19 июля сюда пришли «воровские казаки» на стругах и взяли стоящие здесь бусы, а также захватили четырех терских конных стрельцов из охраны и много хлебных запасов. Произошло это из-за острой нехватки людей для гарнизонной службы^[2055].

Судя по всему, Каргашин все-таки увеличил охрану корабельной стоянки. 30 августа к нему в Терки с докладом явились стрельцы, стоявшие на карауле в Подозерной при стругах, которые посылались в Астрахань. На этот раз старообрядцы захватили 20 человек стрельцов и кормщика, забрали на свои струги все, что могли, и увезли с собой, а остальное уничтожили. Данное известие кончалось уведомлением, что проезда в Астрахань морем не стало^[2056].

Позже сообщения о нападениях на идущие вдоль побережья Каспия суда стали обыденностью. Старообрядцы соорудили вышки на Чечень-острове, стоящем при входе в Аграханский залив. Это позволяло не только полностью контролировать сообщение с устьем Терека, но и наблюдать за судами, идущими далеко в море. Впрочем, и в Подозерной протоке старообрядцы появлялись совершенно спокойно. Они чувствовали себя хозяевами положения. Всего из Аграхани на промысел выходило пять стругов, на каждом из которых находилось по 70 человек. Таким образом, общая численность выходивших на морской промысел составляла 350 человек, из которых 40 были людьми шамхала. Пленных аграханцы начали отпускать. Через них старообрядцы сообщили, что поджидают, когда к устью Терека придет новый терский воевода Василий Нарбеков^[2057].

Последнее было прямым вызовом правительству. Все, что смогли сделать в ответ астраханские власти — отправить на учуг Урустобу, перекрывавший пригодный для морских судов проход в устье Волги, служилого человека астраханца Тихона Бахмурова. Ему предписывалось стоять на учуге и «с великим береженьем посылать на море в подъезд в лотке немалых людей» для разведывания о появившихся на море «воровских казаках»^[2058]. Как видим, в Астрахани сочли возможным нападение со стороны моря и серьезно опасались вражеских судов.

Сообщение о том, что старообрядцы стерегут терского воеводу, не было похвальбой. Нарбеков действительно подвергся нападению по пути на место назначения. Столкновение с казаками он описал в письме астраханским властям: «Господам князю Петру Ивановичю с товарыщи Василей Нарбеков челом бьет. В нынешнем в 200-м [1691] году сентября в 20-м числе по указу великих государей пошел я на их великих государей службу из Астарахани на Терек, а со мною московских стрельцов подполковник Сава Кузьмин сын Болобонов, да казанских стрельцов голова Семен Иванов сын Тарханов с приказом. И октября в 3-м числе на море против черней в урочищах меж Котельнова и Иванова караулу на парусном побеге оторвало ис каравана погодою в море струг головы Семена Тарханова. И октября ж в 5-м числе в шестом часу дни в той стороне, куда погодою отнесло Семена Тарханова, была ис пушек и из мелкова ружья великая стрельба три перемены. И после того, вскоре появились с той стороны четыре струга воровских казаков. А под парусами гребли человек по дватцати на стороне. И прибежали на парусах ко мне под караван, и, опустя парус, стали от нас неподалеку. И учинился у них на стругах великой шум. И после того воротились назад. И о том для ведома к вам, господа, в Астарахань я писал октября в 6 день. И голова Семен Тарханов октября по 16 число не объявливался. И ныне он, Семен, где, не ведомо. А воровские казаки после тово во многих местех блиско моево коровану объявливались. А знатно, что искали время своему воровству. И наперед моево прихода в терские черни объявились за день октября в 9-м числе. И на терском среднем устье, у терских стрельцов, которые стояли на вестях, к моему приходу отняли лотку, а сами пробежали в тех же четырех стругах, которые были на море и подъезжали ко мне в корован. А как те воры пошли на море августа в последних числех, и в то время было их четыре струга. И с того числа стояли на море о четырех буграх в недальних местех. А с ними многие люди шавкалова владенья»^[2059].

Пропавший Семен Тарханов вернулся живым. Он рассказал, что его «воровские казаки» на море ограбили — забрали пушку, свинец, порох и другое оружие, а многих стрельцов из его отряда ранили^[2060]. Демонстрации силы со стороны старообрядцев явно производили впечатление на терский гарнизон. В результате двое местных стрельцов сами бежали на Аграхань^[2061].

Лучше всего положение терского гарнизона обрисовано в отписке Нарбекова астраханскому воеводе князю П. И. Хованскому 12 февраля 1692 г.: «Окроме великих государей денежного жалованья терчаном, всяких чинов служилым людем, кормитца нечем, торгов и промыслов у них никаких нет, и выезду им с Терка от воровских казаков и Будай шевкалова владенья кумычен и еманчеев для дров и на рыбную ловлю и никуды для нужд ездить стало невозможно: воровские казаки раскольщики и шевкаловы татара и кумыченя безпрестанно под город подбегают, и которые терские жители для своих нужд не токмо что для промыслов и для дров выезду, и тех, имав на промыслех, бьют и грабят и в полон емлют. И в нынешнем в 200-м году ноября в 22 числе шевкалова владенья татаровя взяли под старым городищем в полон дву человек казанских стрельцов Семенова приказу Тарханова, кои стояли у стругов на карауле, и отвезши их продали в Дербень. И на весну, господа, в Астарахань по хлебные запасы послать будет не в чем и опасно»^[2062]. Таким образом, зимой 1691/92 г. в Терках сложилась крайне тяжелая ситуация, вызванная блокадой города.

1692 г.

В мае 1692 г. московские власти обсуждали проблему шамхала и поселившихся в его владениях старообрядцев с прибывшими в Москву посланцами Аюки. Калмыцкий правитель отказался возглавить карательный поход на них, однако обещал присоединиться к московскому войску, если оно пойдет на Кавказ числом не менее 10 тыс. человек^[2063].

Не сумев исправить положение дел при помощи Аюки, российские власти задействовали собственные дипломатические, финансовые и военные ресурсы. В результате ситуация вокруг Терков в течение 1692 г. радикально изменилась. О первых действиях правительства мы знаем только по их результатам. Еще в конце весны или начале лета часть аграханцев объявила о желании «принести повинную» государям. Они переселились на Терек к терским казакам. Те же старообрядцы, которые не принесли повинной государю, присылали в Азов и били «челом кабардинскому салтану, кой прислан от крымскаго хана к азовскому бею», чтобы их вывели с Аграхани к Черному морю на Кубань и поселили у Черного протока близ Азова. Их челобитье было удовлетворено. Для сообщения об этом на Аграхань из Азова послали нарочных^[2064]. Можно предположить, что под «кабардинским салтаном» и в данном случае имеется в виду находившийся в это время в Кабарде Шахбаз-Гирей.

Освободился морской путь из Дербента в Астрахань. Об этом 31 марта 1692 г. говорил персидский посол Юзбаши Гусейн-хан, который был отправлен шахом в Москву «четвертый год», но не мог пройти дальше Дербента из-за того, что на море разбойничали казаки-старообрядцы^[2065]. Можно предположить, что усилившееся стараниями Будая пиратство вызвало недовольство персидских властей, которые дали знать об этом правителю Тарков.

К началу осени князь П. И. Хованский стал писать к Будаю из Астрахани «с любовью», а старообрядцам, главным героям предшествующей военной кампании на Северном Кавказе, вновь пришлось спасать свои жизни бегством. Судя по всему, ключом к пониманию столь разительных перемен стал факт посылки государева жалованья, которое шамхалу отправили из Астрахани, а также отправка на Аграхань российских войск. Сделать такой вывод позволяет письмо астраханского воеводы к Будаю: «Их царского пресветлого величества бояре и воеводы к тебе, Петр Иванович Хованской с товарыщи, тарковского Будая шевкала с любовью поздравляем. В нынешнем в 201-м [1692] году сентября в 4 день писал ты к нам, что воровских казаков раскольщиков на Аграхани-реке осадил. И чтоб великих государей денежную казну, которая послана с Денисом Сербиным, отдать тебе на роздачю ратным твоим людем. И для вспоможения прислать к тебе великих государей ратных людей. И по тому твоему письму послал я товарыща своего стольника и воеводу Ивана Григорьевича Волкова морем в судах с пешими полки, да стольника и полковника Григорья Кохановского с конными стрельцы и велел, случась с тобою, чинить над неприятели казаки промысел. И великих государей денежную казну велел стольнику Ивану Григорьевичю отдать тебе»^[2066]. Впрочем, не исключено, что к улучшению отношений с Россией, хотя бы и временному, шамхала подтолкнула чума, от которой Тарки пострадали так же, как и Терский город. После эпидемии, унесшей в Тарках жизни тысяч людей, в непосредственном распоряжении Будая осталось всего 500 воинов^[2067].

Ключевым моментом разыгрывающейся драмы стало сражение на Сунже между 18 и 21 сентября 1692 г. По данным официальных сообщений, старообрядцы, пытавшиеся перейти во владения крымского хана, были наголову разгромлены в битве. Спастись смогли лишь около 30 человек. Российские отряды Сербина, Волкова и Кохановского к месту событий не успели. На роль победителей старообрядцев претендовали все окрестные горские владетели — княгиня над горским населением Терков Таука Салтанбековна Черкасская, эндиреевский мурза Муртазалей и его брат Амирхан, ногайский Чин-мурза Тиноклатов^[2068]. Главным же бенефициаром сентябрьских событий стал шамхал Будай, приславший в Терки пушки и протазаны живших у него ранее аграханских казаков. После этого он, наконец, получил у терского воеводы долгожданное государево жалованье^[2069].

Впрочем, история разгрома аграханской общины имеет множество белых пятен и нуждается в дальнейшем исследовании. Очевидно, что после сражения на Сунже во владения хана ушло гораздо больше казаков, чем можно предположить, опираясь на официальные отчеты, поступившие в Астрахань. По версии донских казаков события развивались следующим образом: «Нынешней де осени у шевкала досталные росколники человек с семьсот, кроме жен и детей, просились, чтоб их от себя отпустил на Кубань-реку к расколникам же. И он их отпустил. И как они вошли в леса, и шевкал де послал мичкизов (чеченцев. — Авт.) и велел их побить. И те мичкизы при реке Сунже напали на них и побили с пятьсот человек. А досталные де человек з двесте ушед, пришли на Кубань. И ныне де меж Кубана и Лабы реках с раскольщики с Савкою Пахоменком с товарыщи во владении у турского салтана. И всех их ныне в том месте будет з двесте сорок человек. А прежние расколники, которые в прошлом 200-м [1691/92] году вышли от него же, шевкала, ис-под владения с Аграхани-реки и пришли с повинною на Терек с полтораста человек, и те де ныне живут на Тереке же. А на Дон к ним из них никто не бывал»^[2070].

По официальной версии Волкова, прибывшего для соединения с войсками Будая и высадившегося на Аграханской косе 18 сентября, события развивались несколько иначе. Аграханцы узнали о прибытии воеводы и, «убоясь того, пошли с Аграхани-реки в Крым, и на дороге де на переправе на Сунче-реке андреевской Муртазалей-мурза да нагайской Чин-мурза Тиноклатов, собрався своего владенья с людьми, тех казаков-раскольщиков побили и поимали, а пошло де было их казаков с Аграхани-реки всех человек с полтораста, а ушло де их казаков человек с сорок, а с теми де Муртазалеем и с Чином мурзами Тарковского Будай шавкала и ево владенья в то число никого не было»^[2071].

В частном письме Волкова к князю П. И. Хованскому ситуация выглядит еще более двусмысленно: «съехался со мною на море терчанин Федор Молчанов, а в вестях сказал, что воровские казаки, уведав про то, что по указу великих государей пошел я с полками на них, и оне, покиня городок свой, побежали. А шевкал будто не ведает, что оне побежали. И их пропустя мимо себя, Муртазалей, и выпустя в степь, и их многих побили, а жен их и детей в полон поимали. А ушло де человек с сорок. И за теми де погнали. А что сделалось, того он не ведает. И о казне великих государей, что прислана к шевкалу, как изволишь, потому что шевкал не был и не ведает будто, как оне ушли»^[2072].

Третий вариант развития событий изложил действовавший отдельно от Волкова голова астраханских пеших стрельцов Денис Сербин: «И в нынешнем в 201 году сентября в 18 числе к раскольщиком казакам к Левке Мананскому с товарыщи пришли из Крыму казаки, которые от них были посыланы, также и кубанские казаки, которые живут на реке Кубане, пришли к ним на помочь, хотели их проводить до Крыму. И те воровские казаки с реки Аграхани пошли на побег в Крым, и мне то учинилось ведомо, наняв подводы, ездил ко княине Тауке Салтанбековне, и княиня, собрав узденей своих наскоро, послали к Муртазалею и к брату его Амирхану и приказала им, чтоб они, служа великим государем, их царскому величеству, не отпустя таких воров в Крым, учинили над ними промысл. И Муртазалиев брат Амирхан, собрався с своими чеченцами, также и княинины уздени, догнав тех воровских казаков, осадили на реке Сунче, и учинили с ними бой, и тех воровских казаков розбили, жен их и детей побрали в полон, а иных из них побили и живьем взяли. А из тех воровских казаков, отобрався человек тридцать с небольшим, побежали на побег»^[2073]. По этой версии получается, что старообрядцев просто отпустили из владений шамхала, и лишь вмешательство Тауки помешало им уйти безопасно.

И наконец, четвертая версия принадлежит самим старообрядцам. Правда, в Астрахань она попала лишь в качестве разведывательных материалов в пересказе ногайских татар. Если исходить из нее, то на аграханцев все-таки напали люди Будая и Муртазалея. Однако сведения о полном разгроме казаков были сильно преувеличены: «Да и раскольшики де, казаки, которые ушли с Аграхани-реки из городков к ним же, казаком, на Кубань-реку пришли, и били челом крымскому хану, что их шавкаловы и андреевского Муртазалея люди в дороге, как они шли с Аграхани, розбили. И жон и детей побрали, и животы пограбили. И крымской де хан прислал к шавкалу и к андреевскому Муртазалею-мурзам нарочно посыльщиков говорить, для чего де они, шавкал и Муртазалей, тех казаков, которые шли к нему, крымскому хану, розбили, и жон их и детей и живот побрали, чего де им чинить было не довелось, а довелось было дать им путь свободной, так же и всякое споможенье, потому что они, казаки, шли к нему, хану, в холопство. И желают быть с ними, бусурманы, заодно. А они де, шавкал и Муртузалей, бусурманы же, и чтоб де они, шавкал и Муртузалей, бусурманы, казачьих жен и детей отдали безо всякого мотчанья. А только де не отдадут, и он де пришлет на них за то войною»^[2074]. Попавший в плен в 1694 г. ахреянин Левка Степанов сын Казарцов говорил на допросе, что старообрядцы Аграхани пошли на Кубань, поскольку «кумыцкие татаравя стали их разарять»^[2075]. Таким образом, старообрядцы, уходя с Аграхани, действительно подверглись нападению кумыков. Однако остается несколько вопросов. Какие потери понесли казаки-аграханцы на Сунже? Был ли нанесен сколько-нибудь значительный урон казачьему отряду или же горцы ограничились захватом обоза? Почему кумыки, действовавшие якобы на стороне и в интересах московских властей, так и не передали в Терки плененные семьи старообрядцев? В любом случае итог был неутешителен для московского правительства — старообрядцы, о полном разгроме которых неоднократно сообщалось в Москву, в реальности остались значимой военной силой и продолжили походы в российские владения уже из нового города на Кубани.

Успехи Москвы на побережье Каспийского моря (снятие блокады с Терков и ликвидация аграханского старообрядческого городка) были связаны еще и с тем, что в 1692 г. в черкесских землях начались военные столкновения между черкесами и крымскими татарами. Д. И. Яворницкий приводит сведения, сообщенные захваченным в плен под Каменным Затоном в июле 1692 г. татарином, об отправке крымским ханом против «взбунтовавшихся» черкесов отряда из 500 крымских татар и ногайцев еманчеев во главе со старшим сыном^[2076]. Очевидно, что в Кабарде появились значительные силы, противодействующие ханской политике.

Возможно, речь здесь идет о событиях, которые позднее, летом 1694 г., описал пленный ахреянин. В рассказе о том, как крымский хан Селим-Гирей и его сын Шахбаз-Гирей ушли на помощь турецкому султану против польской армии, информатор упомянул, что с ханом пошел сын, «которой стоял на Кобарде в Большом Нагаи для осторожности от черкес и для того, что, де, они, черкесы, не хотели давать ему, хану, дани, и хотели с ним битца, а после, де, того, по приказу ханскому, учинил с черкесы договор, что с них, черкес, к хану дани не имать»^[2077]. Описанные здесь события должны были развиваться за какой-то относительно короткий период до 1694 г., скорее всего, в 1692–1693 гг. Отказ от взимания дани, даже если это касалось какой-то части Кабарды, свидетельствует об ослаблении власти Крыма в регионе.

Сомнительные для России результаты «аграханской» сделки с Будаем привели к тому, что выплата жалованья шамхалу осталась одноразовым событием. Было очевидно, что имевшихся в распоряжении астраханских властей военных сил для сохранения стабильности в регионе не хватает. Пришлось набирать новых служилых людей, а также присылать помощь из других городов. Осенью 1692 г. 60 человек прислали из Симбирска, 172 — из Керенска, 19 — из Свияжска, 18 — из Царево-Санчурска^[2078]. Позднее пополнять астраханский гарнизон приходилось регулярно. Это было особенно сложно из-за того, что население города сильно сократилось во время эпидемии.

1693–1694 гг.

Военные действия Будая, пусть пока и в ограниченном масштабе, возобновились уже весной 1693 г. В середине апреля 200 татар-еманчеев «владенья тарковского Будая шевкала» пошли грабить казачьи городки на Дону^[2079]. Небольшая часть казаков-старообрядцев, проведя зиму на Кубани, вернулась во владения шамхала^[2080]. Отправленное в Москву посольство Будая во главе с Камаем Арслановым было возвращено в Казань с указом держать посланцев на тюремном дворе^[2081].

Свою активность на Кавказе вновь усилил Аюка. Если в предшествующий период походы калмыков ограничивались землями эндиреевских кумыков, то теперь его интересы захватили и Кабарду, где столкнулись с интересами Крыма. По наблюдениям В. Т. Тепкеева, осенью 1693 г. к Аюке обратился кабардинский князь Казей, потерпевший поражение от братьев Атагуша и Денгизея, которых поддерживал хан Селим-Гирей. Аюка отправил на помощь Казею войска. Однако в дело вмешались крымские дипломаты, которые поддержали противников Казея. В итоге конфликт разрешился путем переговоров^[2082]. К событиям этого времени относится упоминание о дипломатической миссии Аюки: «калмыцкой де Аюкай тайша по присылке кабардинских владетелей, чтоб их меж собою смирить, посылал посыльщика своего калмыченина Мазан Албу Даихнеешку с товарыщи десяти человек»^[2083]. Кроме того, Аюка вновь посылал свои войска в кумыцкие земли. Весной 1693 г. калмыками были разорены эндиреевское и барагунское владения^[2084]. На этот поход Аюки московские власти смотрели без энтузиазма, поскольку барагунский Кучук-мурза входил в число горских владетелей, подвластных Москве^[2085].

В ноябре 1693 г. в Россию попытался перебраться изгнанный из Имеретии князь Арчил Вахтангович. Его люди ранее беспрепятственно проезжали из Грузии через Терки и Астрахань. Однако у самого князя проехать не получилось. Его захватил и ограбил властитель Малой Кабарды Кульчук Килимбетов. Истоки этого конфликта были внутренними. Причиной захвата Арчила стало то, что князь не взял с собой дочь Килимбетова, которая была выдана за умершего ранее брата Арчила. Будай потребовал у Кульчука отдать ему Арчила для передачи персидскому шаху. Из Дербента в Тарки на помощь Будаю прислали 500 человек от шаха. Российские власти предприняли все возможные усилия для того, чтобы помочь Арчилу. Они обратились к Аюке, чтобы тот взял у Килимбетова Арчила и доставил в Астрахань. 6 февраля 1694 г. Аюка писал, что послал в Малую Кабарду к Килимбетову 100 человек, с которыми был также отправлен сотник Кузьма Панов. Тогда же за Арчилом из Терков послали Дивея и Адил-Гирея Черкасских со служилыми горцами и гребенскими казаками. Однако эти посылки оказались бесполезными. В Малую Кабарду к этому времени пришел Будай с людьми, присланными от шаха. Но еще до его похода Арчил ушел «в Балхары». Самому Килимбетову тоже пришлось бежать из Малой Кабарды в горы. Его земли разорил Будай. В апреле российским властям стало известно, что находящийся в Большой Кабарде крымский «салтан» прислал к Будаю посыльщика с сообщением, что идет к нему на помощь для совместного похода в царские владения^[2086]. Это позволяет сделать вывод о том, что конфликт между Крымом и черкесами к началу 1694 г. затих.

Однако серьезно изменить ситуацию на Кавказе крымские владетели не смогли, поскольку хан Селим-Гирей должен был в сезон боевых действий 1694 г. идти на помощь турецкому султану. Собрать нужное число войск лишь в Крыму было сложно. В итоге с ханом пошел его сын Шахбаз-Гирей «с ордою, и с черкесы, и с тамошними нагайскими татары»^[2087]. Это лишило Крым возможности активно действовать на Кавказе. Шахбаз-Гирей воевал с поляками и в следующем, 1695 г.^[2088]

Российское правительство искало способы дополнительно обеспечить безопасность Терков. Для этого в Астрахань перебрасывались стрельцы из Казани, а также находившиеся в Симбирске после восстания 1682 г. московские стрельцы^[2089]. Сидевшего на тюремном дворе в Казани Будаева посланца Камая московские власти решили использовать в качестве дополнительного заложника в Терках, куда Камай и его сопровождающие были доставлены 26 марта 1694 г.^[2090] Мы не знаем, получил ли Будай хоть какую-то поддержку от Крыма. Скорее всего, нет. В любом случае он продолжал военные действия вяло.

С начала мая 1694 г. казаки-старообрядцы вновь активизировались на море^[2091]. 2 мая «воровские» казаки и еманчеи тарковского шамхала пришли к Теркам в Подозерное устье и захватили струги с хлебными запасами. Они же 29 мая приезжали на терское Ботловское устье и пограбили стоявшие там суда, которые должны были идти в Астрахань и «за море». За ними ходили мурза Алдигирей Черкасский со своими узденями и казанские стрельцы в лодках (100 человек), а также терские конные стрельцы (33 человека) и «новокрещены» (12 человек). Нападавших догнали за островом Чечень. «Воры» отбились и ушли в открытое море. Догонять их струги на лодках было невозможно^[2092]. В октябре 1694 г. российские власти получили сведения о том, что у шамхала живет больше 20 аграханских казаков^[2093]. Очевидно, что часть бежавших на Кубань старообрядцев вернулась во владения шамхала. Однако летом в боевых действиях на море явно участвовало гораздо больше людей. Судя по всему, они приходили к шамхалу из других мест для участия в конкретных операциях.

Вопрос о том, что делать с «воровскими» казаками на Каспийском море, обсуждался на самом высоком уровне. Об этом мы узнаем благодаря письму Франца Лефорта своему брату Ами от 7 декабря 1694 г. В нем царский любимец хвастался, что вскоре сможет сделать своего племянника капитаном корабля, поскольку Петр назначил его самого первым адмиралом. Сообщалось, что «скоро» начнут снаряжать суда, которые через два года пойдут к Астрахани^[2094]. Таким образом, еще накануне первого Азовского похода строительство флота планировалось на Каспийском, а не на Азовском море. Очевидно, что флот полагалось соорудить для поддержки торговли на Каспии. Здесь Петр действовал по примеру своего отца, построившего в свое время для этой цели корабль «Орел».

Осенью 1694 г. астраханские власти предприняли новую попытку договориться с Будаем. 3 ноября 1694 г. к нему был отправлен юртовский татарин Я. Сакаев. Он передал требование освободить находящихся у Будая купцов и русских пленников, а также вернуть захваченное оружие. Тот, в свою очередь, жаловался на невыплаты жалованья, на нападение на шамхаловы владения ушедших от него к гребенским казакам старообрядцев, осуществленное с попустительства терского воеводы, на нахождение в тюрьме Терков его посланца Камая и т. д.^[2095] В итоге переговоры завершились безрезультатно.

1695–1696 гг.

В 1695 г. война на море продолжилась. Об этом известно из допроса стрельца М. Казанца, который в 1696 г. бежал из ногайского плена с Кубани. Захватили же его на Каспийском море во время похода 1695 г. против казаков-старообрядцев. Произошло это из-за того, что струги служилых людей потеряли друг друга из видимости во время плавания. Судно Казанца было захвачено отрядом казаков численностью более 150 человек. Позднее пленного переправили по другую сторону Кавказских гор на Кубань и продали ногайцам, живущим рядом с городком казаков-старообрядцев^[2096]. Последнее сообщение особенно важно, поскольку позволяет понять, откуда шамхал Тарков брал казаков для морских походов. Очевидно, что на помощь Будаю приходили те же старообрядцы, которые служили ему в 1689–1692 гг. Разница состояла в том, что теперь казаки подчинялись азовскому Кубеку-аге^[2097] и значительную часть времени проводили в сухопутных походах с его отрядом. У них оставалось меньше времени и сил для операций на Каспийском море.

Проблемы в отношениях с шамхалом Тарков остались и в следующем, 1696 г. В конце мая татары улуса Баязыта, брата Чин-мурзы Тиноклатова, которые кочевали в степи за Тереком на урочище Аграхани «у шафкала тайши», отправились «с шавкаловым сыном Салпукою да с начальным человеком Тункатаром-агою сто восмь человек» под Саратов. Набег был удачным, но на обратном пути нападавших разбили донские казаки. Плененные ногайцы утверждали, что шамхал об их походе не знал^[2098], однако правдивость их слов вызывает большие сомнения.

Возможно, что какие-то действия Будай предпринял также против Терского города. Весной 1696 г. возглавлявший Казанский приказ Б. А. Голицын^[2099] писал Петру I о неких «замыслах» Будая, для пресечения которых предполагалось послать (судя по контексту — в Терки) из Астрахани 200 московских и 200 астраханских стрельцов^[2100].

Взятие Азова в июле 1696 г. эхом отозвалось на каспийском побережье. В августе 1696 г. от Будая вновь бежали жившие у него старообрядцы. Астраханский воевода окольничий Иван Алексеевич Мусин-Пушкин «с товарищи» сообщали, что «воровские казаки-расколшики, которые жили во владенье тарковского Будая шевкала на Аграхане-реке, великому государю в винах своих добили челом и от воровства своего престали, и убрався ночью, от шевкала ушли на Терек. А с Терека воевода Иван Кроткой да дьяк Андрей Молчанов писали в Астрахань и прислали тех аграханских казаков дватцать семь человек, и в том числе шесть человек з женами и з детми, да двух старцов, да две старицы. И великий государь указал тем аграханским казаком, которые были в ызмене и жили в шевкалове владенье на Аграхане, и отстав от воровства, приходили на Терек, а с Терека в Астрахань, сказать ево великого государя указ». Их простили и отправили на Дон^[2101]. Побег не был случайностью. Ранее на Аграхань с Дона пришел некий казак Сенька, который ранее жил здесь. Он вступил в переговоры с наиболее авторитетными казаками. Пришельца выбрали атаманом, и Сенька организовал успешный переход на Терек^[2102].

В западной и центральной частях Северного Кавказа 1696 г. ознаменовался важными переменами. Возможно, что толчком к интенсивному развитию политической ситуации стала смерть в 1695 г. владетеля Большой Кабарды Мисоста. Отношения между крымскими властями и частью черкесов еще больше обострились. Дело дошло до того, что черкесы не явились защищать Азов во время второй осады. О существовании этого конфликта в российском лагере под Азовом узнали в начале июня. Один из пленных ногайцев рассказал, что черкесы не идут с нураддином Шахин-Гиреем из-за того, что «тому года з два назад некоторой черкеской мурза по ссоре застрелил ево нурадынова брата родного меньшова, и за то де он, нурадын, хотел того мурзу и улус ево весь разорить, и черкесы де за то ныне с ним, нурадыном, к Азову не пошли»^[2103]. Другой пленный татарин отнес событие, которое стало причиной ссоры, к более раннему периоду: «наперед де сего года с четыре присылал к ним в черкесы нурадын-салтан брата своего родного Шаган-Гирея салтана для збору с них дани, и они ево не послушали, и ево застрелили до смерти»^[2104]. Третий ногаец объяснял факт отсутствия черкесов в войске тем, что они хотят принять христианство и служить московскому государю^[2105].

Бежавший с Кубани пленный поляк объяснял происходящее несколько иначе. Он рассказал, что «у горских черкес с кубанскими нагайцы недружба за то, что многие кубанцы кочевали блиско их горских черкес и чинили им черкесом многую налогу, крали у них черкес людей и лошадей и скотину, и за то черкесы их кубанцов от себя выгнали на сю сторону реки Кубани нынешней весною, и по той недружбе и призывать их, черкес, кубанцы к себе не смеют, и никово о том к ним не посылают, а слыхал он от кубанцов, что зберетца тех горских черкес тысяч с шесть или семь»^[2106].

Бежавший от кубанцев в августе донской казак отразил уже бытовавшую между ногайцев версию о том, что переориентация черкесов на Россию связана со взятием Азова: «Да от них же, кубанцов, слышал он, Емеля, что горские черкесы жить под салтаном не хотят. А хотят поддатца царскому величеству для того, что Азов московские войска Азов^[2107] взяли, и им, черкесом, лутче жить к Азову, а от турков им великое утеснение, емлют у них турки неволею вместо дани детей их, а русские де люди едят мяса свиные, и они де черкесы те мяса едят ж»^[2108]. Он же отметил, что крымские власти всеми силами стараются удержать черкесов под своей властью. Беглец также сообщал, что калга и нураддин «нагайцов отпустили всех по домам, а при себе оставили только крымских татар для того, чтобы им черкесов от подданства к московским войскам удержать». Крымские «салтаны» планировали и впредь оставаться в черкесских владениях: «И хочет калга зимовать в Черкесах у Антука, бея черкеского, а нурадын хочет зимовать в Большой Кабарде в Черкесах же для того ж удержания тех черкесов»^[2109]. В реальности в Кабарде зимовал только калга^[2110].

Судя по всему, версия о решающем влиянии взятия Азова на поведение черкесов несостоятельна. Переговоры русских властей с черкесами шли еще до взятия Азова. Весной 1696 г. Б. А. Голицын сообщал Петру I о приеме в Терках некоего черкесского мурзы. Князь хотел получить указ: если он «похочет прикочевать, принимать ли тут и сажать ли?» Или же нужно отписать гребенским казакам, не будет ли от этого мурзы «какого страху?»^[2111]. К сожалению, мы не знаем, о ком именно из черкесских владетелей писал царю глава Казанского приказа, а также из-за чего тот мурза мог решить перейти в российское подданство. Обращает на себя внимание, что черкесский владетель действовал по собственной инициативе, а не по приглашению со стороны Москвы. Кроме того, все письмо Голицына сквозит сомнениями царедворца по поводу полезности для России предстоящего выезда.

Тема переговоров о переходе в русское подданство черкесов вновь всплыла 22 августа 1696 г., когда в Азов к А. С. Шеину пришли донские казаки, сообщившие о том, что приехавшие к ним для «окупного дела» ногайцы привезли письмо неких мурз. Получив это известие, Шеин велел остающемуся в Азове воеводе П. Г. Львову послать на Дон «кого пригоже» для призыва под государеву руку ногайских и черкесских мурз. Львов отправил через донских казаков послание к мурзам. Письмо было адресовано ногайским мурзам, однако в нем упоминаются и черкесы. С ним был послан казак М. Можар. По факту переговоры велись с ногайцами, и вопрос о черкесах больше не поднимался^[2112].

Летом — осенью 1696 г. еще более активно, чем в предшествующие годы, вмешивался в происходящее в Кабарде Аюка. Это привело к прямому столкновению с крымцами. Не исключено, что о каких-то действиях людей Аюки на Кавказе идет речь в письме Б. А. Голицына к Петру от 31 июля 1696 г. Князь сообщал государю: «А о калмыках для того не писал, что у вас здравствуй с ними, дай Боже, что послужили, а с Казбулатом толко их на силу выслали 1172 человека, а то, государь, твоею частию»^[2113]. На мысль о том, что речь идет о кавказских событиях, наталкивает имя «Казбулат». К сожалению, черкесских князей с таким именем для данного периода не известно.

Более подробно источники освещают другой эпизод, рассмотренный В. Т. Тепкеевым. Исследователь сообщал, что к Аюке писал князь Казы Мисостов, который просил разрешения кочевать на Тереке. Летом или в начале осени Аюка направил к нему на помощь войско под командованием сына Чакдорджаба. Тот стоял в «Мисостовой» (то есть Большой) Кабарде около двух месяцев. После падения Азова в Кабарду пришел калга с войском. Какое-то время между ними шли переговоры. Калмыки требовали вернуть под власть Аюки ногайцев, бежавших на Кубань весной. Татары отказывались, мотивируя свой отказ тем, что Аюка выступил на стороне Москвы. Противостояние закончилось сражением, в котором татары понесли большие потери, чем калмыки^[2114].

О столкновении Аюки с крымскими татарами в Кабарде осенью 1696 г. сообщал бежавший из плена запорожец. Он слышал рассказ об этих событиях в Крыму: «Осенью три салтана с Крымскою ордою ходили в Черкескую землю будто для чиненья частых подъездов под Азов и для своей поганской добычи. Но их за Кубанью калмыки с Аюкою и Албою, будучие в некоторых местах, так крепко били, что, возвратясь перед Рождеством Христовым в Крым, сами поганцы сказывали, что их половина назад не пришла оттоль»^[2115].

1697 г.

О новом эпизоде столкновений между Аюкой и крымцами в рассматриваемом регионе российские власти узнали от крымского татарина Чебанки, плененного калмыками и присланного в Астрахань в июне 1697 г. События относятся к тому периоду, когда калга находился в Кабарде зимой 1696/97 г. Пленный рассказывал, что едисанский Тоган-мурза Сиюнчев сын «с улусы» ушел от Аюки на Кубань и прибыл в Кабарду. Здесь он сообщил калге Девлет-Гирею, что в кочевье Аюки остался Салтамурат-мурза, который хочет прийти к ним на Кубань и просит, чтобы калга с крымскими и кубанскими людьми вышел ему навстречу. Выполняя просьбу, Девлет-Гирей отправился к Астрахани с войском в 8 тыс. человек. Достигнув окрестностей крепости, калга направил вперед к Волге Тогана-мурзу, а с ним крымских и кубанских мурз, а также Кубека-агу. На третий день посланные отряды возвратились вместе с Салтамуратом «с улусы», и они пошли на Кубань «наспех днем и ночью, опасаясь калмыцких ратей». Однако на р. Куме Девлет-Гирей узнал, что за ними идет погоня, и, оставив войско для прикрытия, с 500 людьми ушел в Кабарду. Для охраны едисанских улусов были определены крымские и кубанские рати во главе с Тоганом, Кубек-агой и мурзами. В тот же день калмыки пришли к Куме. Разыгравшееся сражение продолжалось три часа «до вечера и побито де на том бою калмык и татар на обе стороны немало, толко де татар побито болши, а знатных де людей ис крымской рати побиты ближние калги салтана Алишь-ага, да Сафар-ага, да… бия, да Кубека-агу»^[2116]. Известие о смертиКубека-аги было ложным. Однако очевидно, что военно-политическая ситуация на Северном Кавказе становилась все более и более острой. Тем не менее Кабарда продолжала оставаться базой для нанесения ударов по российским владениям. В конце зимы хан отправил к калге в Кабарду «три знамени» сейменов, приказав, чтобы в марте он с черкесами и ногайцами ударили на Азов^[2117].

Еще одно событие, которое отразило происходящие на Кавказе сложные процессы — изменение статуса будущего сподвижника Петра I князя Александра Бековича-Черкасского, носившего до крещения имя Девлет-Гирей. В документах 1680-х — первой половины 1690-х он упоминается как Девлеткирей Бекмурзинов (Кобяков, Мурзабеков) сын Черкасский. В Терках он находился в качестве аманата, обеспечивавшего лояльное по отношению к России поведение кабардинских правителей. Последний раз в качестве аманата его имя отмечено в документе от 22 января 1696 г.^[2118] Однако по состоянию на 7 августа 1697 г. он уже фигурирует как бывший аманат, который отправлен в Москву. Упоминание связано с тем, что через Астрахань из Кабарды в Москву проезжал уздень Чертухай Абашев, направлявшийся к своему сюзерену Девлет-Гирею. Судя по всему, к моменту переезда в Москву Девлет-Гирей уже некоторое время был сиротой. Еще «зимним путем», т. е. зимой 1696/97 г., он посылал с письмом Абашева из Астрахани к своему дяде Куртухе (Кайтуко Джамбулатову, младшему брату отца Девлет-Гирея) в Большую Кабарду. В это время в Кабарде находились «калга-салтан, и крымские владельцы Паскедлей Зарбеков да Станбулат Шалаков, и едисенские татаровя, и малибаши»^[2119].

Отец Девлет-Гирея — Бекмурза Джамбулатов — был известен как последовательный противник Москвы и сторонник Крыма. Однако погиб он, по данным И. А. Гильденштедта, «в сражении с крымскими татарами»^[2120]. Исследователи предполагали, что гибель известного горского владетеля относится к 1688 г.^[2121] Выявленный нами документ заставляет пересмотреть взгляды на время смерти Бекмурзы. В нем приведена датированная 19 августа 1696 г. расспросная речь ногайца, который пришел из прежнего своего улуса «ныне года с полтора» и жил на Кубани у «Бекмурзы Черкеского»^[2122]. Таким образом, в 1696 г. Бекмурза еще был жив. Смещение даты кончины кабардинского князя позволяет понять причины, по которым его сын Девлет-Гирей из ценного заложника превратился в российского подданного. Вероятно, что между августом 1696 г. и зимой 1696/97 г. Бекмурза Джамбулатов по какой-то причине стал противником крымцев и погиб в бою. Соответственно, его сын Девлет-Гирей, с одной стороны, оказался бесполезен в качестве аманата, а с другой стороны, его политические перспективы на родине после смерти отца оказались весьма неопределенными. Для Кайтуко Джамбулатова изменение статуса племянника, связанное с его отправкой в Москву, как ослабляло конкуренцию во власти, так и укрепляло связи с Россией.

Несмотря на то что политическая ситуация в черкесских землях явно изменилась в пользу России, московские власти не стремились использовать ее для дальнейшего расширения сферы своего влияния, в том числе с помощью военной силы, продолжая уделять основное внимание обороне Терков. В феврале 1697 г. в калмыцкие улусы из Астрахани был направлен сотник Иван Исаков, который должен был потребовать от Аюки 2 тыс. человек для защиты Терков от нападения шамхала и калги. Однако тот отказался, ссылаясь на падеж лошадей, а также выразил сомнения в том, что поход состоится, поскольку шамхал сам боится прихода русских и калмыцких войск^[2123].

Прогноз Аюки оказался ошибочным. В 1697 г. Терский городок вновь подвергся нападению. Будай пришел под его стены вместе с крымскими татарами, возглавляемыми калгой^[2124]. Единственный документ, который хоть сколько-нибудь полно освещает историю этой осады, — челобитная проводника, который привел российские войска на выручку Теркам: «Великому государю… бьет челом твой Бийбулата-мурзы княж Каспулатова сына Черкаского татарин Ч[ерпайк]а Маралов. В нынешнем, государь, в 205-м [1697-м] году в феврале месяце [приходили]…под Терской город войною неприятельские люди. И по твоему, великого государя, указу посланы со мною, холопом твоим, астраханские жители ратные люди. И я, холоп твой, тех ратных людей до Терка провел чистым путем в добром здоровие. Милосердый великий государь, царь и великий князь, Петр Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, пожалуй меня, холопа твоего, своего великого государя жалованьем за службишку мою, чем тебе, великому государю, обо мне господь известит. Великий государь, смилуйся»^[2125]. Судя по всему, осада закончилась безрезультатно.

В мае 1697 г. на Терек был назначен новый воевода князь Михаил Андреевич Волконский. Это назначение не предполагало отказа от оборонительной стратегии. В наказе Волконскому предписывалось «почасту» посылать людей в Кабарду и в Кумыки для проведывания вестей. Против врагов и воровских казаков «по вестям» полагалось посылать небольшие отряды, причем только в «ближние места». Ходить в далекие походы запрещалось. В случае появления известий о движении крупных вражеских отрядов Волконскому предписывалось оставаться в крепости, укреплять оборону и посылать за помощью в Астрахань. Большое внимание уделялось пресечению работорговли, которая могла стать причиной конфликтов. Воеводе и другим русским людям запрещалось захватывать и принимать в качестве подарков как женщин и детей (черкесов, кумыков, татар), так и пленников. Аналогичное внимание уделялось и возможному захвату лошадей. В документе прямо предписывалось избегать действий, которые могут «ожесточить» соседей. Огромное внимание в нем уделено организации торговли^[2126].

Между тем падение Азова заставило противника активизировать свою деятельность в регионе. В начале 1697 г. большое внимание к Северному Кавказу проявлял не только хан, приславший на помощь калге отряд во главе с Мамбет-агой, но и османские власти. К горским владетелям, в том числе к Будаю и эндиреевскому Муртазалею, послали чауша, который должен был добиться их участия в походе на Азов. Его миссия была успешна^[2127]. Тарковский шамхал, который в начале войны отказывался посылать своих людей на помощь крымцам, теперь отправил своего сына с 300 воинскими людьми на Азов^[2128]. Осенью 1697 г. калга с 1 тыс. крымских татар и ногайцев жил «в черкесах от Кубани в разстоянии день езды»^[2129].

Регион вновь подвергся нападению калмыков. В конце 1697 г. Аюка предпринял большой поход на Кавказ. По сообщению донских казаков, в «рождественской мясоед», то есть в ноябре — декабре, Аюка и его племянник Мункотемир с 20 тыс. «и больши» человек пошли на Кубань, разбили выставленную против них заставу в 500 человек, которая «стояла для сторожи выше черных лесов». После этого калмыки отправились «на вершины кубанские об урочище Бештовых гор, от Черкасского в дальном разстоянии, а блиско к Терьку, и будучи там нагайцов, и черкес, и едисанцов громили, и юрты их разоряли, и ходили до Большой Кабарды, и взяли себе добычи конского табуну с 17 000»^[2130]. Этот поход стал одним из крупнейших успехов Аюки.

1698–1699 гг.

Постоянные военные действия заставляли горцев искать покровительства у российских властей, которые на завершающем этапе войны выглядели более сильной стороной. 28 апреля 1698 г. в Азов пришел бежавший шестью днями ранее «из Ногаев» стрелец Антипка Вяткин, который сообщил, что «в великой пост», то есть в марте — апреле, «горские черкесы, все, которые были в соединении с кубанцы, хотели приклонитца под высокодержавную великого государя руку, и салтан де за теми черкесы ездил в погоню, чтоб их удержать»^[2131]. Это подтверждалось и словами других выходцев с Кубани, утверждавших, что черкесы желают перейти под государеву руку, поскольку «им от хана крымского и от иных начальных людей великая потуга и разорение — детей их к себе емлют мужеска и женска полу и всякой скот»^[2132]. Весной — в начале лета одному из сыновей крымского хана Сафа-Гирею (в русских источниках Сават-Кирей) приходилось стоять «в Черкесах» для того, чтобы горские черкесы не отъехали к Терку^[2133].

В «Изъяснении о кабардинских народах», составленном в 1732 г., находим следующие сведения о деятельности Сафа-Гирея и конфликте между черкесами в период его пребывания на Кавказе: «и в то ж время боясь кубанцов, чтоб их не разорили, давали в Крым кабардинцы ясырей вместо дани в год по десяти человек, а потом, поссорясь между собою, кабардинцы и один из них, Бек-Мурза, убив дву владельцов, Танбеевых детей, ушел в Крым и выпрося там от крымского хана войска, при котором был командир Сават-Гирей-салтан, пришед, черкеских всех князей и с их подвластными побрали в полон и перевели на Орб-реку (Уруп, приток Кубани. — Авт.) и там их поселили; а во время того их взятья в полон в Терке были от черкес в аманатах Бек-Мурзы сын Давлет-Кирей (которому по крещении дано было имя Александр)»^[2134].

Бекмурза, как мы писали выше, погиб в конце 1696 или начале 1697 г., а его сын Девлет-Гирей перестал быть аманатом. Очевидно, что в рассказе объединены события нескольких лет. Тем не менее «Изъяснение о кабардинских народах» позволяет составить общее представление о том, что происходило в регионе во второй половине 1690-х гг. Очевидно, что причиной обострения конфликта стала ссора Бекмурзы с родственниками и вовлечение в нее крымцев. Прибывший в Кабарду в 1698 г. Сафа-Гирей, не имея возможности полностью контролировать регион, начал сгон населения в более удобные для сохранения крымской власти места.

Сведения о желании черкесов и живущих в Предкавказье ногайцев перейти под руку великого государя вновь поступили в Азов в 20-х числах июня 1698 г.: «Черкесы Малой Кабарды приклонились под высокодержавную великого государя руку. И для того салтан крымской был в Черкесах с крымскими татары, и половина нагайцов и черкес пошли войною под колмыки и под Малую Кабарду, а другая половина нагайцов и черкес пошли в Крым, а с Крыму хотели итить под Можары, а иные черкесы от налогу крымского салтана пошли в горы в абозы. А нагайцы от приходу великого государя ратных людей зело боятся. И их де нагайцов выбивают на житье в Крым, и они де на житье в Крым ехать не хотят, а говорят: будет де к ним будут ратные люди великого государя войною, и мочи их битца не будет, и они хотят бить челом под державную руку великого государя»^[2135]. Характерно, что решение черкесов и ногайцев о сближении с Москвой было с их стороны вполне самостоятельным, обусловленным не прямым военным давлением России, а следствием ее побед под Азовом и на Днепре, которые в свою очередь укрепляли позиции царской державы в Северо-Кавказском регионе. Призванные остановить этот процесс репрессии крымцев и попытки принудительного переселения зависимых от них народов имели обратный эффект, лишь укрепляя черкесов и ногайцев в их намерениях.

В 1698–1699 гг. была решена старая проблема пиратства старообрядцев на Каспийском море. В августе из приказа Казанского дворца была отправлена грамота воеводе Мусину-Пушкину о необходимости борьбы с морскими разбойниками^[2136]. В конце 1699 г. думный дьяк Е. И. Украинцев заявил турецкой стороне во время переговоров в Константинополе (Царьграде): «И посол говорил: слышали де мы и то, что у царского величества и на Каспийское море вновь суды сделаны ж для унятия тамошних морских разбойников. И посланники говорили, что суды у царского величества на то море поделаны наипаче для торговли персидской. А разбойников там морских бывает мало, только выходят иногда для кражи и грабежу по небольшому в малых каюках горские черкесы, и тех из Астрахани и с Терка царского величества ратные люди разбивают и усмиряют в то время»^[2137].

Скорее всего, это утверждение русских дипломатов было правдивым. Дело в том, что к 1699 г. был реализован намеченный еще в конце 1694 г. план по созданию флота на Каспийском море. В 1696–1697 гг. по царскому указу в Казани началось строительство тринадцати яхт «на морской ход». Для этого на Волгу были направлены корабельные мастера Баренц Броур и Крен Корнелиус. В Астрахань готовые яхты отправили в 1698/99 (207) г. В документах говорится о пяти яхтах под командованием полковника Ивана Меера, имевшего в своем распоряжении 500 солдат, и пяти яхтах капитана Яна Вилца Дегемерта. Последний также командовал отрядом в 500 человек. Моряки должны были охранять торговые суда, идущие в Астрахань. Зимой яхты полагалось ставить на острове Четыре Бугра под защитой острога, который здесь предполагалось возвести^[2138]. Н. Б. Голикова отмечает, что в 1699 г. для обслуживания яхт был создан особый Яхтинский полк^[2139]. Впрочем, по мнению Б. В. Мегорского, реальная служба Яхтинского полка на Каспийском море началась лишь в 1701 г.^[2140]

Очевидное ослабление влияния крымских властей в восточной части Северного Кавказа повлияло и на позицию шамхала Будая. Из-за того что в Кабарде шла большая война, ресурсов для помощи Будаю и походов на Терки у Крыма просто не было. Видимо, поэтому в конце лета 1698 г. Будай без предварительных условий (насколько это удалось установить на текущий момент) посылал в Москву посольство из 9 человек во главе с Алей-агой^[2141].

В районах, которые оставались вне контроля российских властей, продолжалась борьба между татарами и отдельными группами черкесов. Крымским властям по-прежнему приходилось сохранять постоянное присутствие в Черкесии, чтобы не допустить перехода местных правителей на сторону Москвы. В результате находившийся здесь калга Шахбаз-Гирей в 1699 г. был убит черкесами по наущению своего брата нураддина Саадет-Гирея^[2142]. Любопытно, что в 1732 г. один из черкесских информаторов Коллегии иностранных дел связывал историю поездки Бекмурзы в Крым и переселение черкесов на Кубань с Шахбаз-Гиреем: «Когда кабардинские владельцы жили в Пяти Горах, и тогда ушел от них Эльмурзы Бековича (которой ныне обретается при крепости Святаго Креста) отец Бек-Мурза в Крым, откуда приходил он, Бек-Мурза, с крымским Шахбаз-Гирей ханом для взятья их, пятигорских владельцов, со всем владением в Крым. И тогда оныя владельцы все ушли; одни в калмыцкие улусы к Аюке хану, а протчия в Кумыки; а подлой народ весь крымской Шахбаз-Гирей хан взяв отвез на Кубань, а потом и их, пятигорских владельцов, к себе на Кубань призывал. И оныя владельцы с совету калмыцкого Аюки-хана, как от него, так и ис Кумыков все на Кубань перешли»^[2143].

Очевидно, что в данном сообщении вновь представлены события нескольких лет и объединены действия разных представителей Крымского ханства. Тем не менее процитированный рассказ помогает понять, когда и чем кончился конфликт черкесских владетелей с властями Крыма. Судя по всему, видя стремление некоторых черкесских правителей перейти под руку московского государя, крымцы попросту перевели значительную часть населения Кабарды на Кубань. Связывать перевод черкесов на Кубань с именем какого-то одного представителя крымских властей, скорее всего, неправильно. Вероятнее всего, это была политика Крыма, а не отдельных его представителей. Шахбаз-Гирей стал тем, при ком процесс переселения закончился. Интересно также известие о бегстве ряда черкесских правителей к Аюке, а также в «Кумыки» (очевидно, к Будаю). Россия же в этих процессах, по всей видимости, практически не участвовала, если исключить переезд в Москву Девлет-Гирея. После заключения мира в 1700 г. московские власти перестали вести какие-либо переговоры о переходе на русскую службу турецких и крымских подданных, чтобы сохранить крайне необходимый после начала Северной войны мир с Османской империей.

* * *

Окончание Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. не означало полное прекращение вооруженных столкновений и конфликтов на Северном Кавказе, включая набеги на российские владения^[2144]. Масштаб их в целом снизился, а набеги, как правило, предпринимались местными владетелями по собственному почину. Сохранялась и борьба за политическое влияние на местные народы со стороны Москвы и Бахчисарая, происходившая теперь в новых — «мирных» условиях.

В целом же, характеризуя ход войны в данном регионе, отметим, что Россия придерживалась здесь сугубо оборонительной стратегии, стремясь сохранить имеющиеся позиции и лишь отвечая на нападения противника. В результате желание части черкесских владетелей перейти под руку Москвы на последнем этапе войны оказалось нереализованным, поскольку российские власти не предоставили им военной поддержки. На протяжении всей войны можно отметить лишь один случай, когда в регион были направлены значительные воинские контингенты. Это ликвидация в 1692 г. аграханской общины казаков-старообрядцев, которые смогли организовать морскую блокаду Терков и поставить под угрозу торговые контакты с Персией. Таким образом, объектом интереса русского правительства выступали в большей степени не земли Кавказа, а торговля с Персией.

Главной действующей силой противника на Северном Кавказе было Крымское ханство. Собственно османские войска, в отличие от Приазовья, Подонья или Поднепровья, в рассматриваемом регионе не появлялись. Крымские же власти не только выступали организаторами нападений горских правителей на подконтрольные (реально или формально) России территории, но и, при возможности, отправляли сюда свои отряды. Очевидно, что целью Крыма было покончить с присутствием России в регионе. Это позволило бы более жестко контролировать кавказских горцев. Реализовать данную задачу не удалось потому, что крымские власти не могли или не хотели отправить на Северный Кавказ достаточное для этого число войск. В итоге крымские военачальники просто перевели черкесское население Кабарды на подконтрольную Крымскому ханству Кубань. Последнее, впрочем, не остановило конфликт между черкесскими владетелями и Крымским ханством. Однако эти события лежат за пределами рассматриваемой в данной работе темы.

Война позволила укрепить свое влияние на Кавказе калмыцкому хану Аюке. Следует отметить, что он весьма эффективно использовал стремление Крыма и России привлечь калмыков на свою сторону для усиления собственных политических позиций. Если на первом этапе войны Аюка лишь нападал на наиболее слабых кумыкских владетелей, то в конце войны он смог пройти с войском большую часть Северного Кавказа.

В силу отмеченных выше особенностей северо-кавказского и северо-каспийского театра военных действий численность используемых в регионе русских и татарских войск была значительно меньшей, чем на других театрах войны. Обращает на себя внимание тот факт, что появление на Кавказе казаков-старообрядцев, которые могли выставить несколько сотен воинских людей, не только вызвало острый интерес наиболее могущественных местных правителей, но и реально изменило баланс сил в регионе. Впрочем, немалую роль здесь сыграл и опыт боев на море, который имели эти казаки.

Религиозные идеи войны мусульман против «неверных» озвучивались Крымом в дипломатических посланиях к горским правителям, однако реального влияния на происходящее не оказывали. Военные действия на Северном Кавказе в значительной мере велись силами местных правителей, преследовавших собственные цели, связанные с обогащением и укреплением личной власти. Именно поэтому окончание Русско-турецкой войны не означало установления здесь прочного мира. Общим итогом боевых действий в регионе можно считать сохранение между Османской империей и Россией существовавшего до войны «статуса кво», что и было отражено в 7-й статье Константинопольского мирного договора^[2145]. Любопытно, что, несмотря на то, что часть черкесских властителей находились на российской службе, в ходе переговоров российская сторона не оспаривала вопрос о подданстве черкесов. Они во всех случаях фигурируют в качестве подданных султана^[2146].

Глава 10 ВОЙНА И ИДЕОЛОГИЯ: РАСПРОСТРАНЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ И ПРЕЗЕНТАЦИЯ СОБЫТИЙ В ПУБЛИЧНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Информирование общества о войне: формы и методы

Рассматривая вопрос о презентации связанных с войной событий в публичном пространстве, следует понимать, что таких пространств было много. Зачастую они существовали изолированно, но иногда пересекались самым причудливым образом. Тем не менее циркулирующую информацию (включавшую как факты, так и различные идеологемы) можно условно разбить на две группы. В первую входят материалы, которые распространялись за границей. Во вторую — предназначенные для внутреннего использования. Во второй группе следует разделять сведения, обращенные к широкой публике, и данные, предназначавшиеся для Боярской думы, в том числе для первых лиц государства. При этом идеологическая составляющая имелась даже в наказах Голицыну. Последнее показывает, как правящие элиты сами воспринимали те идеи, которые затем хотели предложить обществу.

Известия официального характера о ходе военных действий и дипломатических акциях регулярно попадали в западную прессу, а затем переводились для курантов (обзоры иностранной прессы). Русско-турецкая война 1686–1700 гг. стала первой в истории России войной, материалы о которой российские власти систематически передавали европейским газетчикам. Такая практика лишь ненадолго прервалась после свержения правительства царевны Софьи. Характерно, что собственные подданные московских государей фактически не имели никакого доступа к аналогичным данным. Это объясняется не только политическими причинами, но и различиями в системах распространения информации, а также разными культурными традициями.

В Московском государстве рассматриваемого периода использовались два основных канала коммуникации между властями и народом. Первый из них задействовали для обнародования государевых указов, адресованных всему населению страны. Требуемую информацию полагалось «кликать биричем» на торгах и в других местах скопления народа. «Военная» информация через биричей тоже распространялась. Но это скорее были новости «прикладного» характера. К примеру, подобным способом в мае 1687 г. об опасности набегов сообщали местным жителям астраханские власти^[2147]. Через биричей в торговые дни воеводы объявляли указы о сроках и местах сбора ратных людей^[2148]. Идеологической составляющей здесь не имелось. Второй способ коммуникации — объявление в церкви. Здесь транслировалась информация, имеющая то или иное отношение к идеологической сфере. Использовался этот канал и для обращения к широким массам народа, в том числе и в связи с начавшимися боевыми действиями.

Скорость циркуляции информации напрямую зависела от организации почты, которая в военное время приобретала особое значение. Историк русской почты И. П. Козловский описывает организацию почты от слободских городов и далее по линии Переволочна — Кодак — Запорожье для связи с зимовавшим в 1686/87 г. на Запорожье генералом Г. И. Косаговым, по городам Белгородского полка в ходе первого и второго Крымских походов (в 1689 г. учреждено 20 станов), в ходе Азовских походов (через Оскол и Валуйку в 1695 г., от Москвы до Воронежа в 1696 г.). Почтовые станы на Воронеж и на Азов действовали и в последующие годы^[2149].

К приведенным И. П. Козловским данным можно добавить некоторые детали. Вот как была организована почта по пути В. В. Голицына из Москвы к месту сбора полков. В феврале и марте 1689 г. «в розных числех» было выдано государево жалованье (3 алтына 2 деньги человеку) «почтарем розных полков московским стрельцом», которые «в розных местех в городех и в селех по пути крымского походу нынешнего 197-го году поставленны». В частности, стрельцы полка Лаврентия Сухарева — Викула Афанасьев «с товарищем» — стояли в селе Долец Болховского уезда (получили жалованье 22 февраля), в селе Речицы Карачевского уезда расположился стрелец полка Дмитрия Жукова — Андрей Варсагов (выдано жалованье 25 февраля), место «дежурства» другого стрельца полка Л. Сухарева — Матвея Артемьева — не обозначено (получил жалованье 3 марта), наконец, стрелец Петрушка Васильев из полка Бориса Дементеева отправлен с почтой из с. Снагости Путивльского уезда (получил жалованье 5 марта). 12 марта 1689 г. для Посольского приказа «на посылку чрез почты всяких писем в Болшой полк» было куплено (у торгового человека Ивана Степанова) 10 аршин красной и зеленой камки, из которой сшиты «мешечки»^[2150].

В ходе Второго похода в Большой полк к В. В. Голицыну регулярно (1, 2, 4, 13, 15, 19, 24, 26 марта; 9, 13, 20, 24, 29 апреля; 10, 14, 21 мая) высылались все заграничные новости, в том числе: информация от резидента из Польши о переговорах с представителями Речи Посполитой, а также «цесарским» и венецианским резидентами в Варшаве; «дневник» прошедшего польско-литовского сейма; составляемые Посольским приказом куранты; переводы грамот польского короля, императора Леопольда I, писем «цесарского секретаря» Адама Стиллы; списки ответных грамот к иностранным монархам; материалы австрийско-турецких мирных консультаций в Вене и переговоров с польским резидентом в Москве; «донские отписки» и др.^[2151]

Руководство страны стремилось связать почтовыми линиями все пункты, имевшие стратегическое значение. К примеру, почтовое сообщение с Новобогородицком было налажено практически сразу после его постройки в 1688 г. Так, указ послать через почту в Новобогородицк чиновную книгу для нужд городской администрации последовал 24 сентября 1688 г.^[2152] В число обширных мероприятий, связанных с подготовкой кампаний 1695 г., входила и организация почты в полках^[2153]. Отпуск первой почты в идущие под Азов полки датируется 9 мая 1695 г.^[2154]

Очевидно, что в ходе войны русское правительство задействовало все возможные информационные каналы как для практических нужд, так и стремясь сформировать в общественном сознании нужный ему образ начавшегося противостояния. При этом оно действовало не только внутри страны, но и за рубежом. Рассмотрим формирование и продвижение указанного нарратива на конкретных примерах.

Думские дебаты накануне войны и иностранная пресса

Накануне войны Боярская дума стала пространством политической агитации в большей мере, чем когда-либо. Причина этого состояла в том, что, с одной стороны, число входящих в Думу людей постоянно росло, с другой — думские чины были втянуты в противостояние между сторонниками Нарышкиных и Милославских.

Именно Дума стала тем местом для дискуссий, где политическая борьба по поводу участия России в надвигавшейся войне вспыхнула раньше всего. Наиболее ранний факт, подтверждающий это, относится еще к самому началу 1683 г. На заседании Боярской думы 10 января были зачитаны куранты, в которые включили статью о том, что послу, который заключил мир с Турцией, по возвращении домой приказали отрубить голову и Москва собирается возобновить боевые действия. На полях рядом с этой статьей помещена помета «зри»^[2155]. Поскольку статьи курантов тщательно отбирались из огромного числа поступавших в Москву материалов, включение этого заведомо ложного сообщения в текст для публичного чтения перед Думой следует рассматривать в качестве целенаправленных действий главы Посольского приказа В. В. Голицына по дискредитации заключенного мира с Турцией и Крымом.

Позднее материалы, призывавшие к вступлению в войну против Османской империи, включались в куранты неоднократно. К примеру, в курантах отражен один из важнейших документов, связанных с приездом в Москву в 1684 г. цесарского посольства во главе с Себастьяном Блюмбергом (Бломбергом) и Иоганном Христофором Жировским. Основная задача данного посольства состояла в том, чтобы вовлечь Россию в борьбу с Турцией. В Посольском приказе перевели и включили в куранты брошюру, озаглавленную «Речь, какова цесарское великое посолство чрез господина барона фон Блюмен берха мая в 28 день у его царского (в тексте слово повторено дважды. — Авт.) величества в латинском языке отправилась, которая для тщания на немецкой язык переведена, напечатана 1684 году». В приведенном выступлении австрийский дипломат стремился доказать своим российским коллегам, что Османская империя ослаблена и будет легкой добычей для России^[2156]. Информационное значение документа было нулевым, поскольку члены Думы и так знали то, о чем им говорил цесарский посол. Можно с полной уверенностью утверждать, что данный материал — политическая агитация.

Благодаря курантам внутрироссийское и зарубежное информационные пространства в какой-то мере смешивались. Приведем один пример переводной статьи курантов о дискуссиях в Думе на внешнеполитические темы 1684 г.: «С Москвы сентября в 26 день. Обои царские величества пошли в различные монастыри для молебствования по обыкновению, а за ними пошол первоначалной князь Василей Васильевич. Здесь же несколко дней крепкое сидение и Дума была так о государственных, как о воинских делех, и как бы в нынешних опасных случениях поступать, а особно о сем предлаганном деле зело думано, аще ли при нынешних с Оттоманскою Портою постановлениях не лутчи б было мир нарушить, явную войну против ее всчать, зане так Римское, как Полское государства и венецыяне тое воюют. А многие были в Думе началные, которые желали, чтоб нынешнеи случаи не пропустить»^[2157]. Далее в этом сообщении говорится о том, что государи очень любят мир и поэтому начинать войну не велели. Миру же способствует и проявляемое османами к России дружелюбие. Оканчивается же публикация сообщением о том, что окончательного решения нет, а войска на всякий случай велено собирать.

Трудно сомневаться в том, что информацию о ходе думских дебатов поставлял газетчикам упомянутый в статье Голицын. Очевиден и направляемый во внешнее дипломатическое пространство посыл. Автор этих корреспонденций стремился показать, что российское правительство сомневается, стоит ли начинать войну с Османской империей. Пока решено сохранить мир, но это решение может быть изменено. Голицын явно подталкивал своих партнеров по переговорам к тому, чтобы они делали России более выгодные предложения. Такая позиция позволяла добиться наибольших уступок в ходе переговоров о присоединении России к антитурецкой коалиции. Сообщение 1686 г. из Москвы о заключении Вечного мира с Польшей и о вступлении России в войну против Османской империи и Крымского ханства также было направлено в иностранные газеты, а потом переведено для курантов^[2158].

Идеологическое обоснование Крымских походов внутри страны

Основной промежуточной группой между высшей политической элитой, принимавшей соответствующие решения, и народными массами являлись представители служилых сословий. Именно поэтому объявлявшиеся служилым людям с Постельного крыльца указы становились каналом, через который власть распространяла официальную информацию среди всех слоев общества, и именно в них содержались те оценки и объяснения, которые власть стремилась представить публично.

Как было показано в главе 2, осенью 1686 г. правительство объявляло служилым людям обоснование причин и целей войны довольно скупо и размыто. Сбор войск объяснялся возможным нападением на русские территории крымского хана, о союзе и христианской солидарности в царских указах речи не было. На расширение идеологической составляющей в рамках общей подготовки к кампании правительство решилось лишь в начале 1687 г. 12 января 1687 г. с Постельного крыльца прозвучал новый царский манифест. Формально он был связан с получением в русской столице 7 января известий от посольства Б. П. Шереметева в Речи Посполитой, что польский король Ян III Собеский ратифицировал заключенный договор о Вечном мире и союзе. В торжественном объявлении вновь прославлялись те территориальные выгоды и прочие приобретения, которые принес царям указанный договор и о которых служилым людям было объявлено еще в прошлом году. Вместе с тем отмечалось, что заключение договора, утвердившего «вечное миротворение» с польским королем, принесло и «свобождение» окрестным государствам «от наступления бусурманского турского салтана и крымского хана» и даже победы «над теми неприятели». В Москве провозглашали, что именно благодаря русско-польскому союзу («за оным нынешним учиненным вечным миром») «цесар римской и союзники, помогающие ему многие самовладелцы, а з другой стороны корол полской, а с третей стороны венецыяне сухим и водяным путем турского салтана и крымского хана над войски нынешняго минувшего лета получили великую победу и одоление и многие знатные и столные городы, которые за турком болши ста пятидесят лет во владетелстве были, с великою в тех городех козною и со множественным пушечным нарядом и со всякими воинскими и хлебными припасы войска их цесарские и виницейские поимали и овладели». Теперь якобы и император, и Венецианская республика благодарят («описуют… велие благодарение») царей в своих грамотах за заключение Вечного мира, позволившего им одержать столь внушительные победы в прошлом году, и сообщают, что османский султан и крымский хан «учали быть в великом страху и во отчаянии». Кроме того, польский король обещает царям в наступившем году «по весне рано своею особою с войски корунными и литовскими войной наступить на турецкие городы и на Белгородскую орду»^[2159].

Манифест 12 января, как и предыдущие подобные документы, не раскрывал детали предстоявшей кампании и тем более не объявлял о походе на Крым. В связи с этим возникают сомнения в обнародовании и публикации до этого манифеста недатированного текста, который традиционно считается основным документом, объявлявшим ратным людям о войне с Крымским ханством. Речь идет о тексте, опубликованном в «Собрании государственных грамот и договоров» и «Полном собрании законов Российской империи»^[2160]. Документ не имеет начала и датировки. В обоих случаях публикаторы датировали его ноябрем. Н. Г. Устрялов полагал, что указанный манифест не мог появиться после назначения воевод и, соответственно, был издан до 22 октября^[2161]. Характерно, что в нем не говорилось ни о разрыве мира с Османской империей (который в соответствии с обязательствами по русско-польскому договору должен был также состояться^[2162]), ни о каком-то, даже опосредованном, присоединении Москвы к Священной лиге. Одновременно указанный текст открыто объявлял о походе на Крым, что шло вразрез со всеми официальными правительственными декларациями осени — начала зимы (см. подробней также в главе 2). Поход мотивировался комплексом причин, охватывавшим исключительно проблемы русской внешней политики в отношениях с ханством. Несмотря на русско-крымские договоры, и в том числе недавнее Бахчисарайское перемирие 1681 г., ханскую присягу в их соблюдении, выплату казны, татары по-прежнему нападали на русские земли и угоняли «как скот» царских подданных. При этом подчеркивалось, что ни одно «христианское царство» крымским татарам «повсягодной дани не дает». Отмечалось бесцеремонное обращение с царскими годовыми посланниками в ханстве. «Ныне» за все это великие государи указали послать «на Крым своих государевых бояр и воевод с полками»^[2163]. Отсутствие указанного текста в официальной разрядной книге первого похода, которая содержит все касающиеся его подготовки правительственные законодательные акты, также говорит в пользу того, что октябрьско-ноябрьский манифест из «Полного собрания законов…» не входил в круг документов, касавшихся информирования служилых людей о предстоящей кампании. Ни одного архивного списка этого текста обнаружить не удалось. Возможно, что он появился позднее, уже перед выходом царских войск на Крым.

Достаточно развернутую преамбулу, объяснявшую вступление России в войну против Османской империи и Крымского ханства, содержал официальный наказ В. В. Голицыну, подготовленный в марте 1687 г. (подробней о нем см. в главе 2). В ней отмечалось, что именно турецкий султан начал войну с Россией в 1673 г. (181 г.) «и присылал войною под их великих государей малоросийские городы под Чигирин и к иным городом везиря и пашей своих розных своих земель со многими ратми и крымского хана с ордами и теми присылками в тамошних местех многое разорение учинили»^[2164]. Перемирие 1681 г. характеризовалось как заключенное (в январе) с Крымом и Турцией в результате переговоров, начатых «по присылке крымского хана». Однако крымские ханы перемирие не соблюдали, отправляя «под их великих государей украинные городы по вся годы в войну рати свои и тамошних городов жителей многое число побили и переранили и в полон поимали и домы пожгли и со всем разорили, и конские и животинные стада отогнали». Все попытки России решить дело миром, посылая в Крым царских дипломатов с грамотами, ни к чему не привели — крымцы «после того во многих украинных городех войну и разоренье учинили паче прежнего»^[2165].

Далее, в соответствии с объявленным 12 января 1687 г. указом служилым людям о походе на Крым, излагалась история заключения Вечного мира и союза. Здесь кратко подчеркивались те же аспекты, что и ранее: выгодность закрепления за Россией территорий и значение договора для побед союзников по Священной лиге над турками. Узнав о заключении Вечного мира, султан якобы приказал, чтобы хан Селим-Гирей «со всеми своими силами и с крымскими, и с нагайскими, и з Белогородцкою ордами к войне был в готовости и шол войною на их великих государей в великросийские и малоросийские, и украинные городы по весне рано». Это объявлялось главной причиной, по которой цари указали Голицыну идти с войсками «для промыслу и поиску над теми враги креста Христова бусурманы». Одновременно подчеркивалось, что поход осуществляется в соответствии с обязательствами России по договору с Польшей и польский король также должен выступить с войсками на Белгородскую Орду весной^[2166]. Примечательно, что только перед началом похода В. В. Голицын должен был разослать грамоты в полки боярам и воеводам, гетману И. Самойловичу, а также «в городы, в которые пристойно к воеводам и приказным людям» и «про поход свой на Крымские юрты розголосить во все места, чтоб то неприятелским бусурманским силам было в страх». Именно теперь главнокомандующий должен был без обиняков объявить, что по царскому указу войску велено «итить на крымские юрты войною»^[2167]. Возможно, что октябрьско-ноябрьский манифест, опубликованный в «Полном собрании законов», относится как раз к этому времени и является одним из черновиков подобного воззвания, подготовленного в Разрядном шатре в марте 1687 г.

Непреходящее идеологическое значение в глазах и власти, и общества имел торжественный отпуск бояр и воевод, организованный в февральские дни 1687 года в Москве. Он состоялся 20 февраля, в воскресенье, на второй неделе Великого поста. Голицын и его спутники побывали «у руки» царей Ивана и Петра «в передней», посетили вдовствующую царицу Наталью Кирилловну «в ее государниных хоромех», а также царевну Софью «в комнате». Бояр и воевод великим государям объявлял сам глава Разрядного приказа думный дьяк В. Г. Семенов. После бояр и воевод к царской руке были допущены направлявшиеся на службу «стольники и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы в Передней же полате». И воеводы, и остальные ратные люди были на аудиенции «в служилых цветных кафтанех». В тот же день глава Низового полка — И. Ю. Леонтьев был пожалован из стольников в думные дворяне^[2168].

В ходе приема главнокомандующий из рук монархов получил булаву «для управления… великих государей многочисленных ратей… ис тех, которые булавы бывают в… государских походех». Однако Голицыну этого показалось недостаточно для того, чтобы подчеркнуть его статус и грандиозность предпринятого им военного предприятия. Уже после отъезда из столицы он вспомнил, что еще в 1677 г. ему «за службы» была пожалована «салтана турского булава, с которою бил челом… великим государем в подданство Петр Дорошенко з заднепровскою стороною». В Москве немедленно отыскали и выслали вторую булаву в ставку главнокомандующего. В царской грамоте от 9 апреля Голицыну предписывалось «те обе булавы в походех где в которые времяна пристойно возить перед собою», демонстрируя явленную ему милость великих государей. Князь в ответ обещал за великих государей «и последнюю каплю крови своей пролить»^[2169].

22 февраля в «4-м часу дня» под звон колоколов кремлевских соборов состоялся торжественный вынос святынь из царской домовой церкви в Успенский собор с участием обоих монархов. Цари Петр Алексеевич и Иван Алексеевич «изволили из соборные церкви нерукотворного образа Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, что у них, великих государей на сенях, провожать в соборную и апостолскую церковь Успения Пресвятые Богородицы святые иконы да животворящей крест Господень (крест императора Константина. — Авт.), которым быть для сохранения и победы на врагов в полкех бояр и воевод»^[2170]. В Большой полк были переданы животворящий крест «царя» Константина и «образ Всемилостивого Спаса», в Новгородский разряд — «образ Пресвятые Богородицы Знамения», в Рязанский — «образ Сергия Радонежского чюдотворца», в Низовой полк — образ Дмитрия Солунского. Во время торжественной службы в Успенском соборе с участием патриарха Иоакима, митрополитов, епископов и всего освященногособора царевна Софья «изволила из своих государских хором притти в соборную церковь переходами». Цари, войдя в собор, «изволили знаменатца у святых икон и у Спасителевы ризы и у многоцелебных мощей Петра, Ионы и Филиппа, московских чюдотворцов», в то время как патриаршие певчие дьяки пели им многолетие. После того как Иван и Петр, благословившись у патриарха, «изволили стать на своем государском месте», начался молебен («молебное пение») «о победе на врагов креста Господня и на их государских недругов». В ходе молебна из Оружейной палаты в Успенский собор внесли полковые знамена разрядных полков. На знамени Большого полка был изображен образ Спаса Эммануила. Помимо этого, В. В. Голицыну был вручен еще один стяг — «полковое знамя, на котором изображено лице Спасителя нашего Господа Бога Иисуса Христа, с которым знаменем предок их государской, блаженные памяти великий государь царь и великий князь Иоанн Васильевич, всеа Росии самодержец победил многочисленные бусурманские народы и покорил в росийскую державу Казанское царство»^[2171].

На знамени Новгородского разряда присутствовал образ Спаса Нерукотворного; Рязанского разряда — с одной стороны образ Спаса Вседержителя, с другой — Богоматери Одигитрии; Низового полка — «по черной камке» образ Николая Чудотворца. Знамена до завершения службы держали московские стряпчие и жильцы, стоявшие у южных дверей собора. После молебна Иоаким окропил их святой водой и цари лично вручили Голицыну знамя Большого полка. Затем торжественная процессия во главе с великими государями двинулась «провожать» иконы и животворящий крест через Никольские ворота Кремля на Красную площадь. Здесь, возле церкви Казанской иконы Божией Матери, бояре, воеводы, дьяки и «полковые ратные люди» были пожалованы к царской руке. Далее, уже без участия великих государей, святыни и знамя Большого и Низовых полков торжественно препроводили «в Неглинненские ворота к церкви Живоносного Воскресения», располагавшейся у двора В. В. Голицына, святыни и знамя Новгородского и Рязанского разрядов — «по Большой улице, что мимо Ветошного ряду» на дворы А. С. Шеина и В. Д. Долгорукова^[2172]. Позднее в Большой полк дополнительно было указано направить Курскую Коренную икону Божией Матери, которая была прислана в Курск в 1683 г. «на сахранение того града и всеа тоя страны». В связи с этим 12 марта из Москвы были направлены грамоты Белгородскому митрополиту Авраамию и курскому воеводе, думному дворянину А. И. Хитрово. Первый должен был откомандировать в Большой полк священника из Богородицкого Знаменского монастыря «с одеждою и с книгами», второй — обеспечить доставку святыни^[2173].

Позднее, получив известие о выступлении В. В. Голицына из Ахтырки, Софья и ее приближенные решили вновь публично продемонстрировать поддержку действиям главнокомандующего. 5 мая в праздник Вознесения Христова старший царь Иван Алексеевич слушал божественную литургию «в церкви живоносного Христова воскресения, что у них, великих государей, на сенях». Затем «во отдачю дневных часов» старший царь вместе с царевной Софьей и придворными чинами отправились в Донской монастырь. Там на следующий день, 6 мая, царь и царевна «изволили… празновать пресвятые Богородицы Донские и слушали всеношногпения и божественные литургии». После этого по приказу Софьи и Ивана в Большой полк к В. В. Голицыну были отпущены мощи св. Георгия, а также располагавшаяся «в церкви в трапезе» Донская икона Божией Матери «для победы на агарен» и «на охранение и на защиту» царской рати. 8 мая в армию с иконой и мощами был выслан окольничий князь В. Ф. Жирово-Засекин в сопровождении донского архимандрита Никона и монастырского духовенства. Софья провожала святыни до Даниловского монастыря. Помимо иконы и мощей св. Георгия Жирово-Засекин вез главнокомандующему также «меч болшой», освященный церковью, для «управления… многонародных ратей — конных и пеших полков». Голицыну следовало принять меч и, «возложа крепкое и твердое упование на всесилного в Троице славимого Бога и на скорое заступление Пресвятые и Пречестные Божия матере и на помощь небесных сил грозного воеводы архистратига Божия Михаила и протчих небесных сил и за молитвами всех святых, над агарянскими народы врагов креста Христова в победу и одоление промысл и поиск» чинить. Помимо В. В. Голицына «мечи, палаши и сабли» для «нынешней службы» и «управления в полкех ратных людей» были пожалованы гетману Ивану Самойловичу и всем остальным воеводам и их товарищам^[2174]. Как было показано в главе 2, майская высылка святынь в войска скорее повредила главнокомандующему нежели помогла, поскольку, ожидая Жирово-Засекина, Голицыну пришлось искусственно замедлять движение войска. Тем не менее торжественные проводы Голицына и остальных военачальников должны были сказать русскому обществу даже больше, чем официальные манифесты. Именно февральские церемонии демонстрировали, что задуманное правительством регентства предприятие рассматривается как грандиозный крестовый поход, который должен был принести его устроителям и славу покорителей новых территорий, подобных Казанскому ханству, и честь сокрушителей «агарян» — вечных врагов христианства. Именно здесь проявлялось внимание Москвы к коалиционному и религиозному характеру идущей войны, обозначать который она никак не хотела в осенних указах, в том числе по политическим причинам, рассчитывая на соглашение о подданстве с Селим-Гиреем.

Важность осознания правительством религиозных мотивов начавшейся войны должно было подчеркнуть деятельное участие Церкви в развернувшейся идеологической кампании. В конце весны — начале лета 1687 г. на московском печатном дворе были изданы «Ектении о победе на агарян». Этот сборник молитвенных обращений к Господу представлял собой 8-листовую тетрадь. Прошения, которые государевым подданным полагалось возносить Христу, в отдельных случаях могли повторяться по своему смыслу. По одному разу верующие просили Господа даровать победу над «агарянами» христианскому войску, уничтожить вражеские города, ниспровергнуть «агарянское» царство, предать это царство христианским царям, покорить царям иноплеменных; очистить от безбожия земли, где живут христиане; помешать осквернять церкви. Трижды звучала просьба прославить победами имя Божье, четырежды — освободить находящихся под игом христиан^[2175]. Таким образом, освобождение христиан выступает в данном документе в качестве основной цели начатой войны. Кроме того, подчеркнут ее религиозный, антимусульманский характер.

Судя по всему, издание ектений было связано с указом патриарха Иоакима от 9 июня 1687 г. Документ требовал «в царствующем граде Москве, во всех градех, в соборех, и в монастырех, и в приходских церквах, и в селех» с момента получения патриаршего послания и до возвращения российской армии из похода каждую пятницу служить молебны «о победе на безбожных агарян». Кроме того, указ устанавливал строгий пост по пятницам. Исключение делалось лишь для старых и больных, которым разрешалось «сухоядение»^[2176].

Официальный нарратив кампании 1687 г. формировался на достаточно узкой базе, поскольку поход оказался неудачным и хвастаться как внутри страны, так и за рубежом было особенно нечем. Тем не менее масштаб военно-мобилизационных усилий осени 1686 г. — весны 1687 г., безусловно, требовал объяснения и оправдания. В этих условиях даже немногочисленные и средние по масштабам бои стремились выдать за крупные победы. Так, с сеунчом о победе Косагова и запорожцев в речном бою на Днепре в Москву 16 июня был послан стольник Василий Богданович Ордин-Нащокин (грамота получена в Москве 30 июня)^[2177]; сеунч о победе под Каменным Затоном в столицу доставил стольник Иван Федорович Хрущов (16 июля из лагеря на р. Орчик)^[2178], а о разгроме татар под Овечьими Водами — дворяне Федор Иевлев сын Кобяков и Алексей Дуров. Последняя отписка была «взята в верх», в связи с чем царская похвальная грамота В. В. Голицыну была послана против отписки, которая была подана в Приказ Малой России^[2179]. Эти сеунчи и другие официальные отписки Голицына, рассматривавшиеся в главе 2, стали основой официальной разрядной записи с похвалой главнокомандующему и войску за участие в первом походе.

Похвала была оглашена 5 сентября в ходе аудиенции у царя Ивана и царевны Софьи главнокомандующего В. В. Голицына, остальных воевод и начальных людей и даже рядовых «в передней полате», а затем у царя Петра «в походе в селе Преображенском». Голицыну, остальным воеводам и всему войску были объявлены царская милость и жалованье (ценные подарки, денежные выдачи и прибавка поместных окладов). Как значимые победы прославлялись бои царских войск с татарами и турками у Каменного Затона, Овечьих Вод и речной бой на Днепре. Главными причинами неудачи похода объявлялся поджог татарами степей и сговор с ними свергнутого гетмана Самойловича. По словам официальной разрядной записи, «хан с татары, видя на себя ваше, бояр и воевод, и полков ваших, их великих государей ратных людей, наступление, пришли в боязнь и во ужас и отложа обыклую свою дерзость нигде сам не явился и юртов ево татаровя не токмо в противление к вам вышли и нигде не показались, и бою с вами… не дали и пришед в самое отчаяние ушли в далние свои поселения за Перекоп и в ыные места»^[2180]. Указанная запись должна была стать основой рассылавшихся по городам и крупным монастырям царских грамот с описанием первого похода, которые оглашались населению публично (более подробно описание этого механизма см. далее, на примере второго Крымского похода). Таким образом российское общество официально информировалось о кампании 1687 г.

Второй Крымский поход наряду с использованием уже отработанных форм пропаганды внес определенные коррективы как в содержание транслировавшейся русскому обществу идеологии, так и в методы ее распространения и репрезентации. 19 сентября 1688 г. царским манифестом было объявлено о новом походе на Крым. Здесь, потерпев неудачу в попытке завязать кулуарные переговоры с Крымом в 1687 г., правительство более не считало необходимым скрывать цели войны и сразу раскрывало все карты, подробно развивая и используя мотивы общехристианской солидарности. Свою роль сыграли и громкие победы союзников, одержанные в предыдущие годы. В тексте манифеста о втором Крымском походе провозглашалось, что турецкое государство «приходит… к самой конечной погибели», и напрямую апеллировалось к необходимости действовать активнее, чтобы использовать плоды побед союзников. Антиосманский характер этого манифеста был очевиден в сравнении с манифестом о первом походе. В нем писалось об уничтожении турками православных христиан «в Греческой, Ромельской и Морейской, и Сербской, и Болгарской землях», включая «мужеска и женска пола и невинных младенцев» — более трехсот тысяч; о массовом вывозе выживших «во Анатолию и за море во Азию и во Египет»; о разорении монастырей и церквей. Более того, султан и муфтий якобы повелели разорить все православные центры на Афоне и в Константинополе и окончательно «искоренить» всех христиан. В подтверждение этого авторы манифеста опирались на призывы и отчаянные просьбы о помощи вселенских патриархов, которые писали «с великим молением и слезным прошением», что находятся «от безбожных и неверных агарян в непрестанном ругательстве и тесноте, и несть места, ни града, который от них, нечестивых, не разоряется, и всегда благочестивое собрание мучится и по вся дни бывает многое кровопролитие, и везде церкви Божии во омерзении, монастыри в разорении, архиереи и иереи в поругании, крест Господень от них, нечестивых, оплеван и имя Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа хулимо и укорено»^[2181]. Россия в этих условиях изображалась как участник большого крестового похода, поднявшего оружие в защиту веры вместе с другими христианскими, пусть и католическими королями и князьями. Целью этого крестового похода объявлялось полное освобождение христиан и Церкви от иноверного ига и сокрушение Османской империи: «при помощии Божии, их бусурман ныне побеждать и до конца искоренить, а православных христиан из-под их бусурманской неволи свободить»^[2182].

Содержание указов, которые зачитывались столичному дворянству с Постельного крыльца, в значительной мере копировалось в грамотах, направляемых служилым людям «в города». Так, посланная 28 сентября 1688 г. грамота во многом повторяла рассмотренный выше «манифест» от 19 сентября^[2183]. Таким образом, как и ранее, приведенные в них идеологические установки транслировались служилым людям, которым предстояло выступить в поход.

Идеологическая часть имелась в наказе В. В. Голицыну, который датирован 10 февраля 1689 г. Ее содержание в целом совпадало с указом от 19 сентября, развивая некоторые обозначенные в нем моменты более подробно: более детально описывался первый Крымский поход, в частности упоминалось, что крымский хан, «познав… свое безсилие около Перекопи во всех местех все степи велел выжечь, чтоб им их, бояр и воевод, с полками остановить и х Крыму не допустить». Поджог степей, таким образом, считался главной причиной неудачи первого похода. Обоснование условий и цели похода (упадок Османского государства, защита христиан, необходимость действовать вместе с союзниками) текстуально совпадали с текстом публично объявленного указа о втором походе^[2184].

Как и ранее, с официальной идеологией похода непосредственно были связаны и те святыни Русского государства, которые должны были сопровождать Голицына в его предприятии. Число их по сравнению с 1687 г. увеличилось. Как и два года назад, «в надежду того своего великих государей и всего государства потребного и всему християнству пожелаемаго дела и в крепкое ополчение и в защищение» воеводам и русским ратным людям от имени царей Ивана и Петра передавалась «с Верху из… государских ближних хором святый чюдотворный нерукотворенный Спасителя Господа и Бога Иисуса Христа образ своего государского моления» и «святый животворящий крест Господень, в нем ж власы его Спасителевы, которого святаго и животворящаго креста силою благочестивый царь Костянтин победил нечестиваго Максентия». Теперь к этому (сразу, а не позднее, как в 1687 г.) добавился «образ Пресвятые Богородицы, нарицаемые Донские» (ее прославление в честь битвы на Куликовом поле было связано со временем Казанского похода Ивана IV Грозного) и образ «святаго великомученика Мины», казненного в Римской империи в конце III в. во времена преследования христиан. Для размещения указанных реликвий Голицыну, как и в 1687 г., из Большого дворца была выдана походная «церковь полотняная со всякою церковною потребою и украшением». Сопровождать церковь и служить в ней по благословению патриарха Иоакима был назначен теперь протопоп кремлевского Сретенского собора Федор с причтом («священницы и диакони и их великих государей певчие дьяки и церковники»)^[2185]. Наконец, как и в первом походе, Голицын должен был отправиться на Крым с «казанским» знаменем Ивана Грозного^[2186]. Сам чин торжественных проводов бояр и воевод из Москвы неизвестен, не попало в разрядную книгу второго похода и описание отпускной церемонии. Думается, что указанные торжества мало отличались от модели 1687 г., за одним исключением: правительство учло урок первого похода, когда излишнее рвение Софьи в стремлении поддержать своего любимца замедлило продвижение армии. Теперь никаких миссий, подобных поездке В. Ф. Жирово-Засекина, более не было. Прагматизм и заинтересованность в успехах кампании взяли верх над излишним символизмом и церемониями. Впрочем, как и в предыдущие годы, практика торжественных церковных молений о победе сохранялась. 12 мая 1689 г. царевна Софья «изволила быть» в Успенском соборе и «слушать молебнаго пения о победе на проклятых агарян»^[2187].

Во втором походе сообщения о боевых действиях, которые направлялись из действующей армии, имели гораздо большее значение, чем в 1687 г., в том числе потому, что теперь успехи русского войска были гораздо более ощутимы, хотя и не стали решающими. Кроме фактических данных о ходе боев, в указанных сообщениях отражены взгляды отправителей, которые полагалось ретранслировать получателям корреспонденции. Как и в 1687 г., эти первичные оценки в значительной мере формировали официальный взгляд на события. В первую очередь речь идет о сеунчах, во множестве посылавшихся из русского лагеря, и других подобных реляциях.

Корпус этих документов лег в основу всех иных текстов о главных военных событиях второго Крымского похода (1689), распространявшихся московским правительством внутри страны и за рубежом. В. В. Голицын выслал в Москву, в Разряд и Посольский приказ четыре сеунча: три с описанием боев 15–17 мая (и условно датированных соответственно 15, 16 и 17 мая) и один, посвященный дальнейшим действиям — походу к Перекопу, переговорам с крымцами и отступлению к р. Белозерка (датирован 1 июня)^[2188]. То же самое сделали главы всех разрядных полков: А. С. Шеин^[2189], Б. П. Шереметев (послал сеунчи в Разряд и Приказ Великой России)^[2190], князь В. Д. Долгоруков^[2191], Л. Р. Неплюев^[2192], а также гетман И. С. Мазепа^[2193]. Сеунчи последнего по стилистике и ряду деталей отличаются от текстов Голицына и его сходных товарищей, не выходя в общем за рамки того канона, который, по всей видимости, был создан в Разрядном шатре Большого полка, откуда разослан по остальным разрядным полкам и в гетманскую канцелярию.

То же можно сказать о текстах писем отдельным лицам, которые в содержательном смысле тождественны сеунчам. В. В. Голицын описывал трехдневные бои 15–17 мая в письме патриарху (датировано 19 мая, но отправлено, надо думать, 1 июня)^[2194]. По его распоряжению грамоты о майских сражениях были посланы М. Б. Шереметеву в Белгород (остался на воеводстве вместо ушедшего в поход отца), а также в Курск, Путивль, Рыльск, Севск, Брянск с указанием «в соборных церквах о том (то есть о победе русского воинства. — Авт.) молебствовать»^[2195]. Гетман И. С. Мазепа сообщал о том же А. В. Голицыну^[2196].

С точки зрения организации коммуникации в Крымском походе интересна, в первую очередь, отписка от 17 мая (получена в Москве 31 мая)^[2197], более кратко описывавшая трехдневные бои 15–17 мая и зашифрованная с помощью тайнописи Посольского приказа, использовавшейся еще русским резидентом в Речи Посполитой В. М. Тяпкиным^[2198]. Ввиду невозможности послать сеунч^[2199], она была выслана Голицыным с запорожским казаком, которому князь велел «итти ночми шпигом до Самары до Новобогородицкого города»^[2200]. Трудности в посылке сеунчей после боев в Черной и Зеленой долинах более подробно объяснял И. С. Мазепа: «подъезды неприятелские бусурманские, которые не толко ис-под знамен ханских все шляхи собою поосаживали, но и из Азова чанбулы их поганские, к самому Днепру подъезжая великое посланым в проезде учинили опаство»^[2201]. Все вышеупомянутые сеунчи, таким образом, были высланы только 1 июня, из лагеря на р. Белозерке, когда татарские загоны отстали от войска и проезд стал относительно безопасен. Об этом свидетельствуют идентичные подписи на оригиналах всех четырех голицынских сеунчей: «дан из обозу с речки Белозерки июня в 1 день»^[2202].

На основе полученных сеунчей (их содержание проанализировано в главе 4) в Разряде 14 июня была составлена официальная запись о сражениях с крымцами в мае 1689 г.^[2203] Она в свою очередь послужила основой для рассылки грамот церковным и светским властям. 15 июня датирована царская грамота в Троице-Сергиеву лавру архимандриту Викентию и келарю старцу Прохору^[2204]; 16 июня — в Саввино-Сторожевский монастырь настоятелю Селиверсту Черницкому, келарю Михаилу Макаревскому и казначею Геронтию Савицкому «с братиею»^[2205]; 18 июня — царские послания воеводам в города^[2206] и церковным иерархам^[2207]. Наконец, составленное на основе сеунчей описание второго похода послужило источником для написания официальной похвальной грамоты В. В. Голицыну от 19 июня^[2208].

Венцом мероприятий по прославлению второго Крымского похода стал торжественный молебен, состоявшийся 23 июля в Новодевичьем монастыре перед чудотворной иконой Богоматери Смоленской. В ходе богослужения Господа и Богородицу благодарили за одержанную русским воинством победу. На церемонии присутствовали «бояре и воеводы, ближней боярин… Василей Васильевич Голицын с товарищи, всех розрядов и полков, и бояр, и воевод ратные люди». После молебна царевна жаловала бояр и воевод винами, а «ротмистров, и столников, и порутчиков, и хорунжих, и иных московских чинов людей, которые в том монастыре были» — водкой^[2209].

Распространение и презентация официального нарратива о Крымских походах всесторонне раскрывает ту модель взаимодействия власти и общества Московского царства, которая существовала накануне Петровских реформ и складывалась не одно десятилетие. Его содержание основывалось исключительно на одном источнике — текстах, которые формировались в недрах Разрядного шатра Большого полка и затем становились основой тех сообщений, которые распространялись через все имевшиеся под контролем власти каналы коммуникации: Церковь, органы воеводского управления, публичные оглашения указов служилым людям в Кремле и др. Безусловно, русское правительство ставило перед собой задачу внедрения этого нарратива и в западное общественное мнение. Здесь, по понятным причинам, использовались иные методы и другие каналы коммуникации.

Посольский приказ и распространение информации о Крымских походах за границей

С начала лета 1687 г. сообщения о первом Крымском походе, присланные из Москвы в европейские газеты, представляют собой своеобразную хронику боевых действий русских войск. Они подробно рассмотрены в работе А. П. Богданова^[2210]. О практике посылки российских новостей за рубеж писали иностранные дипломаты. Так, в донесении шведского посланника Христофора Кохена от 23 сентября 1687 г. ливонскому генерал-губернатору сообщалось, что «здесь озабочены изданием за границей, на немецком и голландском языках, хвалебного описания похода, в котором будут изложены подробно причины безуспешного возвращения многочисленного царского войска»^[2211].

Действительно, вскоре, при деятельном участии Посольского приказа и, по всей вероятности, лично В. В. Голицына, голландским резидентом в Москве Иоганном фан Келлером был подготовлен обнаруженный и опубликованный А. П. Богдановым текст под названием «Истинное и верное сказание о бывшем походе великих государей, их царского величества войск на крымских татар нынешнего 1687-го года». Достаточно краткий текст был адресован западноевропейским дворам и имел задачу донести до них несколько важных для Москвы тезисов. Во-первых, подчеркнуть весомость и равноправное участие России в антиосманской коалиции несмотря на наличие юридически обязывающего соглашения только с Речью Посполитой. Вопреки последнему факту, в сказании подчеркивалось, что великие государи «изволили… оборонительной и наступателной союз и соединение с цесарским величеством и королевским величеством польским и речью посполитую венецкою сотворити таким договором: да каждый от сих вышепомянутых союзников великих на страны и земли турского салтана и хана крымского как кому удобно с оружиими своими морем и сушею наступит». Отмечалось обязательство каждого союзника не заключать с султаном сепаратного мира. Сама война обосновывалась как борьба «противо мучителные власти Оттоманские порты, кои с татары крымскими в неколико сот лет пришедших несказанныя страшныя христианским различным странам учинили разорение и запустошение».

Во-вторых, вопреки полной неудаче первого Крымского похода следовало показать, что военные усилия в текущем году были значительными и принесли союзникам немалую пользу. С этой целью в сказании подчеркивалась мощь выступившей на завоевание Крыма русской армии (о переговорах с Селим-Гиреем и планах Москвы политического подчинения ханства, естественно, умалчивалось) и слабость хана, который, не дав боя, укрылся со своим войском за Перекопом и не смог в текущем году оказывать помощь султану походами в польские и венгерские земли (отчасти это было действительно так). В «сказании» старательно выстраивалась линия о тесной взаимосвязи военных действий России с действиями и успехами союзников. «Турок» без татарской помощи якобы теперь не мог «не токмо над християны под градом и в поле какие прибыточные поиски себе обрести», но и выставить достаточную армию, чтобы остановить «щасливое шествие победителных християнских оружей в Венгерской земле и в Мореи». В связи с этим создаваемый нарратив все же требовал хоть каких-то военных побед. За таковую был выдан максимально расплывчато описанный один из боев, по-видимому — на Овечьих Водах (сам топоним также не упоминался), в ходе которого якобы «побито» несколько тысяч татар и турок и взято 70 пленных.

Наконец, в-третьих, европейским политикам необходимо было объяснить неудачу похода. Здесь на первый план выходили два фактора: «нестерпимые» степные пожары, сделавшие невозможным дальнейшее продвижение войск, и «измена» гетмана «Самойлова», организовавшего эти пожары по сговору с крымцами. Именно поэтому сюжету о свержении Самойловича и избрании Мазепы было отведено в «сказании» немало места. Трактат завершался торжественным обещанием великих государей и впредь «оружия своя на помянутые неприятели общаго християнства употребляти» до тех пор, пока они не пойдут на мирные переговоры со всеми союзниками^[2212].

Важна и еще одна деталь. В «сказании» декларировалось, что цель похода русской армии — «за Божиим всесилным споможением в самой Крым, которая страна в древних историях Таурикою Херсонскою нарицалась, вступити». А. П. Богданов справедливо соотносит это с известиями европейских курантов, доставленных в Москву, что Россия намеревалась якобы «весь Крым разорить и землю крымскую рускими казаками и верными татарами поселить… И чаем помощию Божию, что хан крымский скоро писатися учнет подданным царским». В царской грамоте валашскому воеводе Шербану Кантакузину в 1688 г. прямо подчеркивалось, что цари организуют новый поход на «Крымский юрт», чтобы «при помощи Божии те их бусурманския жилища юрты разорить» и «бусурманское гнездо… искоренить»^[2213]. Подобные декларации, обращенные за границу, резко контрастировали с весьма невнятными в плане представления целей похода царскими манифестами, изданными внутри страны. С одной стороны, они должны были подчеркнуть для заграничных партнеров готовность России деятельно и активно исполнять взятые на себя обязательства по нейтрализации Крымского ханства, а с другой — отчасти прикрывали истинные планы Голицына, рассчитывавшего «покорить» крымского хана не столько силой оружия, сколько путем переговоров.

Тексты «Сказания» были переведены на латынь, немецкий и французский языки, отпечатаны в Амстердаме и розданы находившимся в Голландии резидентам и послам Австрии, Швеции, Испании, Франции, Англии, Дании, Польши и Венеции «и тем случаем разосланы во всю Европу»^[2214]. В целом тон и идеология «сказания» схожи с официальной разрядной записью. Донесение информации о военных предприятиях России (в целом неудачных) до европейских дворов через посредство Келлера, как, видимо, полагали в Посольском приказе, должно было вызвать к ней больше доверия. Подобная беспрецедентная, обращенная на Запад информационная кампания подчеркивала то значение, которое со вступлением в Священную лигу придавали в Москве не только дипломатическим отношениям с европейскими державами, но и тому мнению, которое складывалось о действиях и поступках России при дворах западных владетелей.

С этой точки зрения важное место В. В. Голицын отводил переписке с императорским секретарем и переводчиком Адамом Стиллой, много лет (с 1684 г.) служившим при цесарском дворе^[2215], переводы писем которого почта неоднократно приносила в лагерь Большого полка. В одном из писем, высланных с берегов Карачекрака 4 мая 1689 г., главнокомандующий специально акцентировал внимание замещавшего его в приказе сына Алексея на необходимости написать Стилле, «что обретаемся в ближних местех от Крыму, а какое благословение Божие будет христианскому оружию, о том явно всему свету будет». Канцлер выражал недовольство слухами о сепаратных турецко-австрийских мирных переговорах: «а цесарскому величеству, не обослався с царским величеством миритца непристойно, потому что к союзу обязателство у всех обще». Тем не менее Стиллу следовало поблагодарить за регулярную корреспонденцию с просьбой продолжать ее впредь. О продвижении русского войска А. В. Голицыну следовало проинформировать и литовского гетмана К. Я. Сапегу^[2216]. Переписка Голицына с А. Стиллой имела для главнокомандующего особо важное значение, поскольку его письма к секретарю, несомненно, распространялись последним по официальным и неофициальным каналам в рамках общего регулярного обновления новостной политической повестки европейских дворов. Это давало возможность Голицыну пытаться влиять на нее, хотя степень этого влияния оценить сложно.

О том, что русская кампания по информированию заграницы о Крымских походах в нужном для Москвы свете приносила определенные плоды в виде утверждения в европейском новостном поле элементов российского официального нарратива, свидетельствует реляция о втором Крымском походе побывавшего в России в 1688–1689 гг. бранденбургского дипломата Иоганна Рейера. Он, по мнению публикатора и исследователя реляции К. Квятковского, отразил в ней основное содержание российского пропагандистского нарратива, не подвергнув его какой-либо критике. Сама реляция действительно отражает официальные разрядные записи и дает мало нового для истории событий экспедиции на Перекоп в 1689 г.^[2217]

Идеологические кампании времен Азовских походов: старое и новое в правительственной пропаганде

С началом третьего — османского периода войны, ознаменовавшегося резкой активизацией со стороны России боевых действий, голицынский нарратив с объяснением целей и задач противостояния с Турцией и Крымом стал актуальным, хотя прямую связь с ним петровское правительство по понятным причинам старалось не афишировать. В официальном царском указе о походе на Азов 1695 г., как во времена подготовки первого Крымского похода, вновь говорилось о мести крымскому хану за «неправды» и кровопролитие, а также о необходимости освободить из плена православных христиан (их местожительство и национальная принадлежность не уточнялись)^[2218].

С 1695 г. положение дел с публичным распространением известий о войне внутри России начинает меняться. Речь идет не столько об идеологических моментах, сколько о фактических сведениях (в первую очередь, победах). Хотя каких-либо указов по этому вопросу найти не удалось, о новшествах можно сделать вывод благодаря тому, что приходившие в Москву через почту официальные письма с описанием хода осады Азова начинают распространяться в рукописных сборниках. Только в «Дневных записках» И. А. Желябужского процитировано или пересказано более десятка таких посланий^[2219]. Систематически эти письма еще не изучались. Однако по имеющимся публикациям можно сделать вывод, что их копирование было делом обычным^[2220].

В рукописные сборники попадали не только письма азовской почты. Переводы публикаций, присланных по почте из европейских стран, тоже каким-то образом «покидали» Посольский приказ. Так в «Сказание о взятии города Азова» приведена статья из Венеции от 20 августа 1695 г. В ней рассказывается о том, что туркам пришлось посылать корабли на Черное море для борьбы с казаками^[2221]. В дневнике Желябужского видим статью из Вены от 5 сентября 1696 г.^[2222]

В книжную традицию попали сделанные для курантов переводы описаний решающего сражения Великой турецкой войны — битвы при Зенте, состоявшейся 11 сентября 1697 г.^[2223] Австрийская армия под предводительством принца Евгения Савойского наголову разгромила войска султана. После этого удара Турция так и не смогла оправиться. Исследованием этого текста плодотворно занимался Д. К. Уо^[2224], опубликовавший тексты о битве^[2225], а также Б. Н. Морозов, работавший с копией курантов из архива торговых крестьян Шангиных^[2226].

Оказалось, что источником для книжных описаний сражения при Зенте стала сводка предназначенных для царя и бояр курантов от 12 октября 1697 г.^[2227] Материал с незначительными изменениями воспроизведен в рукописном сборнике из собрания М. П. Погодина рубежа XVII–XVIII вв.^[2228] Судя по составу, его владелец входил в число служилых людей петровского времени. Можно с уверенностью утверждать, что копии со сводки курантов от 12 октября 1697 г. делались в Посольском приказе более одного раза. Это подтверждает иной, но основанный на той же сводке курантов вариант описания сражения под Зентой, который оказался востребован в среде торговых крестьян и духовенства. Об этом свидетельствуют переписанные на столбцах куранты Шангиных, исследованные Морозовым. Другой список данного сочинения отмечен Уо^[2229] в составе Соловецкого собрания РНБ^[2230].

Список связанных с войной «почтовых» материалов, попадавших в широкий доступ, можно продолжить. Это заставляет предположить, что их распространением занимался руководивший почтой думный дьяк А. А. Виниус. Разумеется, он не мог делать это без ведома царя. Достоверно известно, что именно московский почтмейстер снабжал новостями о войне иноземных контрагентов. Поздравляя Петра в 1696 г. со взятием Азова, Виниус прямо отметил, что «без указу» государя направит сообщение о победе через Витсена к статхаудеру Нидерландов Вильгельму III Оранскому, а также в Вену и Кенигсберг^[2231]. Помещенный в куранты среди материалов немецкой прессы перевод статьи о сдаче Лютика прямо в тексте обозначен как «Выпись из граматки канцлера Вения августа в 21 день»^[2232]. Вряд ли можно сомневаться в том, что под «канцлером Вением» подразумевается именно Виниус.

Следует отметить, что до Москвы доносились также вести о реакции на азовские триумфы при цесарском дворе, которые должны были доставить удовлетворение и Виниусу, и русскому правительству. По словам прибывшего в Москву в конце 1696 г. белградского митрополита Стефана, когда в Вене получили «ведомость о взятии Азова», то и в столице, «и во всяких цесарских городех был великой триумф и стрельба пущенная (пушечная. — Авт. )». Победе якобы радовался и сам император Леопольд I, благодарный Петру I, «что тем с его царского величества стороны учинилась ему цесарю помочь великая»^[2233].

Торговавший в Москве флорентийский купец Франческо Гваскони с 1696 г. посылал новости в Венецию. Исследовавшая эти материалы Н. Б. Карданова отмечала, что, хотя Гваскони имел дело с несколькими близкими к царю людьми — Ф. Лефортом, П. Гордоном и А. Виниусом, во время Азовского похода в столице из них оставался только московский почтмейстер^[2234]. Так что и здесь источником новостей был Виниус. Кроме того, среди хранившихся у думного дьяка рукописей отмечена «Книга писменная, цесарского языка, с Москвы в Галандию и в Англию о всяких ведомостях»^[2235]. Очевидно, что это копийная книга с сообщениями, которые почтмейстер направлял за рубеж. Вероятнее всего, Виниус завел эту книгу, чтобы его не обвинили в рассылке новостей, к которым он отношения не имел.

Обращает на себя внимание тот факт, что, хотя первой крупной победой российской армии было взятие в 1695 г. Казы-Кермена, который мало чем уступал Азову, панегирические тексты о военных успехах начали распространяться из Москвы по Европе именно в 1696 г. Если быть более точным, победа 1695 г. все же имела определенный резонанс — на нее откликнулись украинские авторы. По горячим следам были написаны несколько поэм, восхвалявших героев боевых действий: «Прогностик счастливый» (в честь миргородского полковника Данилы Апостола) и «Слава героических дел… Бориса Петровича Шереметьева…». Произведения дополнялись богатым иллюстративным рядом гравюр, созданным крупными специалистами того времени. «Прогностик…» был украшен композицией Ивана Щирского, а поэма Петра Терлецкого «Слава героических дел…» получила несколько барочных офортов с использованием многочисленных образов античной мифологии, созданных Леонтием Тарасевичем в Чернигове^[2236]. Одна из этих гравюр — «Обретение крепостей» — размещена на обложке данной книги.

Остановимся подробнее на произведении Терлецкого, напечатанном в виде брошюры. Текст написан в барочном стиле. Автор подражал популярным в то время в Европе элогиумам. Эта элитарная форма панегирической литературы была построена на «плетении» дополняющих друг друга «идей». Кроме того, элогиумы наполнялись цепочками аллегорий. К примеру, выступление Шереметева в поход описывалось словами «в день святого Константина он начал работу на Марсовой жатве». Из-за столь сложной структуры элогиум оставался литературной формой, крайне сложной как для написания, так и для понимания. Тем не менее читатель узнавал, что Шереметев — новый Александр Македонский, воинственный Марс, бесстрашный герой, прославленный во множестве битв. Он подобен великому Константину, а также Цезарю, Ахиллесу, Гектору, Геркулесу и другим славным героям античности. Читателю сообщалось, что полководец покрыл вечной печалью Фракию. Рискнем предположить, что под Фракией подразумевалась Турция или Крым. Панегирист утверждал, что потоптанные нечистым Батыем киевские горы радуются победе Шереметева над батыевыми наследниками и, вместе с музами и Орфеем, возносят радость победы к небесным сферам. Хвалебную песню возносит крылатый пегас, а сирены среди тритонов воспевают каноны на сладкозвучных сурнах. Все эти действа были отражены на гравюре. Еще одна гравюра изображает ковку меча для Шереметева (см. цв. вклейку, рис. 1, 17)^[2237]. Как видим, Шереметева прославляли в рамках традиции западной панегирической литературы. Однако в итоге прославление взятия Казы-Кермена все же осталось внутренней, в первую очередь украинской историей.

Вскоре после падения Азова в Варшаву из Москвы приехал некий француз, который привез «письмо» на немецком языке с описанием побед и доблести Петра. Воевода русский Марек Матчинский предположил, что французу дали в Москве за это большой подарок. Об этих событиях находящийся в Варшаве российский резидент А. В. Никитин сообщал в Москву в письме от 7 (17) августа 1696 г.^[2238] По поводу победы Никитин устроил молебен и салют из всего имевшегося в доме оружия, а также выкатил пять бочек вина, которое велел подносить всем желающим^[2239].

Вскоре в Европе появились первые панегирические отклики на победу с похвалами Петру. Среди наиболее ранних иноземных панегириков назовем вышедшее на итальянском языке в Фаэнце сочинение К. А. Синибальди (Sinibaldi Carlo Andrea)^[2240]. Синибальди являлся кавалером одного из старейших в Европе рыцарских орденов, ордена Сантьяго, который на протяжении столетий вел войну с мусульманами. Однако одновременно он был и главой академии Фаэнци (Filoponi Academy in Faenza)^[2241]. Стихи были написаны вскоре после того, как в Фаэнце узнали о победе русской армии. Тетрадку с виршами он отправил по почте русскому послу в Вене К. Н. Нефимонову, который, получив ее 25 сентября (5 октября) 1696 г., через два дня переслал ее в Посольский приказ. Петр I познакомился с этим текстом 13 (23) ноября 1696 г.^[2242]

Широко использовались традиционные способы прославления азовской победы. Так, по сообщению И. А. Желябужского, 31 июля 1696 г. письмо с новостью о взятии Азова, адресованное патриарху, зачитал перед ним в соборе думный дьяк Е. И. Украинцев. Кроме духовенства при этом присутствовали «бояре, и все палатные люди, и всяких чинов люди»^[2243]. Очевидно, что письмо пришло вместе с очередной почтой из Азова к Виниусу, и тот передал его начальству. Дворцовые разрядные записи уточняют, что во время чтения описания победных боевых действий присутствовали «бояре, и околничие, и думные, и московских чинов, и приказные, и земские и всяких чинов люди множество». Во время благодарственной службы звонили в колокола на Иване Великом. После этого описание победы было отправлено в другие города «ко архиереем, и к воеводам, и к приказным людем» для того, чтобы там отслужили соответствующие молебны^[2244]. 15 августа рассылку описания победы повторили через Разрядный приказ. Власти настаивали на самом широком освещении данного события. К примеру, в грамоте к воеводе во Владимир предписывалось, чтобы он «в Володимере и в уездыпослал в монастыри к архимандритом, и к игуменом, и во все церкви к протопопом, и к священником, чтоб они были в Володимер в соборную церковь, также и володимерским помещиком и вотчинником, московским и иных всяких чинов людем, и володимерцом дворяном и детем боярским, и земскому старосте с посацкими людми всех чинов градским жителям велел быть в соборную ж церковь»^[2245]. Когда же все перечисленные люди будут собраны в церкви, им полагалось зачесть вслух описание победы, а потом отслужить молебен. Включенный в разрядные документы перечень населенных мест, куда отправляли аналогичные грамоты, однозначно свидетельствует о том, что информация об осаде и взятии Азова проникла во все уголки России^[2246].

Однако традиционные способы прославления царских побед не удовлетворяли Петра. Вскоре после взятия Азова появилась идея устроить небывалое зрелище — триумф для взявших город войск. Судя по всему, она озвучивалась и в осадном лагере сразу после падения крепости. Об этом говорит послание неизвестного автора из Азова, которое было отправлено сразу после захвата города, опубликовано в какой-то из немецких газет, а потом вернулось в Москву. Его перевод включили в сводку курантов от 11 ноября. Статья начиналась словами «Победа! Победа! Победа!». Далее шли четыре строчки стихов, а ниже — известие о результатах боев. Для нашей темы интересно ее окончание: «И все пречестное собрание выхваляло зело чреззвычайное великодушное дерзновение сего храброго Гектора (речь идет о царе. — Авт.) и намерило единогласно к безсмертной чести его триумфальную дугу восставити, которую пречестный в предбудущей почте узрит»^[2247]. Данная фраза говорит о том, что автор текста находился на некоем «собрании» после взятия Азова, где и было принято решение о постройке триумфальной арки. Скорее всего, автором идеи был кто-то из «немецкого» окружения царя.

20 августа 1696 г. по пути из-под Азова Петр I написал Виниусу о необходимости устроить войскам триумфальный въезд в столицу по европейскому образцу^[2248]. Впрочем, первенство в этом триумфе должно было принадлежать не царю, а полководцам — адмиралу Ф. Я. Лефорту и воеводе А. С. Шеину. Триумфальная арка была возведена за Большим каменным мостом через Москву-реку^[2249]. 30 сентября Виниус, стоя на ней, зачитывал краткое стихотворное приветствие каждому из двух полководцев^[2250].

7 ноября, чуть больше месяца спустя после триумфального возвращения армии в Москву, к прославлению царя подключилось дипломатическое ведомство. Посольский приказ приготовил и отправил А. Никитину в Варшаву специальную записку о победе под Азовом и связанных с этим событием празднованиях. Данную информацию следовало донести до сенаторов, а также цесарского и венецианского посла. До нашего времени сохранился сильно попорченный черновик этого листа. С точки зрения описания триумфа самое интересное в нем то, что приветственные слова, оказывается, говорились не только Лефорту и Шеину, но и другим военачальникам^[2251]. Так, сообщение о московском триумфе распространялось по официальным каналам в Польше.

Ближе к середине ноября в Москву стали приходить опубликованные в европейских изданиях поздравления с победой и описания триумфа. Любопытно, что в них большое внимание уделяется казни бежавшего в 1695 г. в Азов к туркам Якова Янсена. 18 ноября государю зачитывали куранты с известием о том, что «немецкого пушкаря Якушку» казнят, как Степана Разина^[2252]. 7 декабря 1696 г. Петр слушал две сводки курантов с сообщениями о том, что в Москве состоялся триумф, а привезенного Якушку «зело на высокой телеге с виселицею» казнят^[2253]. 16 декабря государь вновь слушал обширное, объемом почти в 3 тыс. знаков современного набора, сообщение о триумфе и казни Якушки^[2254]. Власти предпринимали серьезные пропагандистские усилия для того, чтобы показать — неудачное окончание осады 1695 г. стало результатом предательства, а не ошибок командования.

В 1697 г. тема триумфа оставалась для московских властей актуальной. Сразу после Нового года Никитин отчитался, что рассказывал о победе под Азовом и триумфе польским сенаторам^[2255]. Кроме того, русский посол добился того, что сообщение о триумфе появилось в одной из местных рукописных газет. Текст публикации был прислан в российскую столицу 15 января 1697 г.^[2256] До православных центров Речи Посполитой известие о победе русского воинства под Азовом дошло без помощи резидента. В частности, монахи виленского Свято-Духовского монастыря во главе с виленским старшим П. Пашкевичем-Толоконским, отправляя в Россию миссию с жалобами на гонения от католиков и униатов и просьбами о помощи, в письме на царское имя (от 6 января 1697 г.) поздравляли Петра I с «преславной победой», желая, чтобы царь («камень веры») «христо ненависнаго зловернаго бисурманскаго … беснуючагося Голиафа, до конца победил, обезглавил» и освободил «крепкою своею и побидоносною деснецею православных християн, в лютой работи агаранской стенящых, плачущых и ридающых». Называя Петра «новым Моисеем» и пресветлейшим «нашим» монархом, виленские монахи призывали его: «да потопиши измаилтянов и высокоумнаго их фараона (султана. — Авт.) во мори богомерзкой его крови, избавляюще лютой работы род избранный християнский»^[2257].

В Москве чествования Петра в 1697 г. также продолжались. Братья Лихуды, учителя греческого языка, составили для царя по правилам риторики новую «похвалу»^[2258]. Решили повторить и триумф. Сделали это в форме потехи на сырной неделе 13 февраля. За городом на пруду у села Красное поставили триумфальные ворота, а также изображения Азова и каланчей^[2259]. Об этой потехе, сопровождавшейся фейерверками и салютами, мы знаем в подробностях благодаря ее изображению на гравюре А. Шхонебека, сохранившейся в единственном экземпляре в Рейксмузеуме в Амстердаме. На ней указана дата 12 февраля 1697 г. (см. цв. вклейку, рис. 16)^[2260]. Проблемой в датировке этой гравюры оставалось то, что Шхонебек поступил на русскую службу во время пребывания Великого посольства в Амстердаме, уже после того, как произошли описываемые события. Противоречие снимается, если обратить внимание на введенную в научный оборот еще И. П. Козловским черновую запись Виниуса, касающуюся триумфального въезда в Москву 1696 г.: «к Витцену листы триумфальных врат и с надписанием, как и где что было…»^[2261]. Получается, что Виниус отправлял рисунок празднества с триумфальными вратами бургомистру Амстердама Н. Витсену, а тот передавал его местному мастеру для гравировки. Упомянутого в процитированной Козловским записи изображения, к сожалению, пока не выявлено. Но источник материалов для гравюр Шхонебека очевиден.

Череда панегириков продолжилась и после отъезда Петра в Великое посольство. Теперь это уже были панегирики европейских авторов. 14 (24) апреля 1697 г. московские дипломаты прибыли в Митаву, а на следующий день канцлер герцога Курляндского устроил для послов торжественный обед, в ходе которого членам посольства презентовали печатные листы «с похвалою» на немецком, греческом и латыни^[2262]. Текст в форме элогиума составил Христиан Борнманн, придворный поэт курляндского герцога^[2263]. В нем московский монарх восхвалялся как завоеватель Азова и владыка многих земель. Царя призывали продолжить угодную Богу войну, уничтожить «фракийских лисиц» (турок), завоевать Татарию, Константинополь и стать цесарем греков. Текст был переведен сразу же после его вручения кем-то из участвовавших в посольстве переводчиков. Его также послали в Москву, где панегирик повторно перевел для курантов Иван Тяшкогорский. На заседании Боярской думы он прозвучал уже 5 мая^[2264].

Стихи Борнманна были высоко оценены Петром. Автора наградили 12 золотыми^[2265]. После этого поэт опубликовал еще одно стихотворение и подал его уже не через слуг герцога, а напрямую, от имени митавских иезуитов. Это была первая встреча царя с представителями ордена Св. Игнатия. Второй элогиум написан на латинском языке^[2266]. Изысканная утонченность и сложная игра слов и смыслов данного произведения сыграла против него. Данное произведение не смог полностью адекватно перевести на русский язык ни переводчик Великого посольства, ни Тяшкогорский (для курантов). Несмотря на проблемы перевода, русские читатели могли убедиться, что царя восхваляют как победителя турок.

Иезуиты не удовлетворились подачей печатного листа 22 апреля. При отъезде Петра из Митавы они оказались в числе провожающих посольство. Кто-то из них произнес напутственную речь на латинском языке, текст которой также был передан посольству. Петр вновь чествовался в качестве покорителя Азова и солнца, которое разгоняет турецкую тьму^[2267]. Российская сторона высоко оценила старания иезуитов. Они вновь получили награду золотыми^[2268].

На земле бранденбургского курфюрста послов торжественно встречали с музыкой и песнями на немецком языке. Рукописные тексты приветственных песен сохранились от встреч в Мемеле^[2269] и Тильзите^[2270]. Однако политики мы в них не встречаем. К примеру, пять строф песен, исполненных 13 мая в Тильзите, содержали приветствие и сообщение о том, что как для послов сияет солнцем их царь, так здесь блистает курфюрст, который очень рад гостям. Гораздо интереснее изданные стихи Георгиуса Раддеуса, капельмейстера бранденбургского курфюрста, которые вручались послам на банкете при отпуске посольства 2 июня^[2271]. Практически все произведение немецкого поэта было посвящено теме искоренения турок и татар. Уже после отъезда дипломатов из Кенигсберга посольский переводчик Петр Вульф приобрел для Петра подробное описание их торжественной встречи^[2272]. В том же антитурецком ключе Великое посольство продолжали чествовать и в Берлине, здесь появился новый печатный панегирик, датированный 20 июля^[2273].

16 августа 1697 г. Великое посольство въехало в Амстердам^[2274]. Здесь его встречали не менее торжественно^[2275]. Довольный государь писал об этом А. А. Виниусу: «послы въчерась принеты горазда с честию»^[2276]. Архивное дело, озаглавленное «Перевод с стихов на прибытие в Амстердам полномочных российских послов Лефорта с товарищи поднесенных. Тут же латинские стихи поднесенные, сочиненные Ретерсом в похвалу государю Петру I о одержанных их победах»^[2277], содержит два сочинения. Одно из них сохранилось в переводе^[2278], оно озаглавлено как «Песнь приветствовательная». Адресатами были официальные руководители миссии — Лефорт, Головин и Возницын. Им сообщалось, что река Амстела, на которой стоит Амстердам, рада видеть посланцев из России. В последней строке вновь звучала триумфальная тема: «Сице триумфы Москве победительнице, да обезсмертвит Бог».

Панегирик Петру выглядел более официально. Его опубликовали в виде отдельного листа на латыни за подписью П. Рётерса (P. Roeters), в русских документах упоминается как Ретерс или Рейтер. Последний получил награду за данную публикацию после отъезда посольства из Гааги 20 октября^[2279]. Рётерса восхитила «Марсова доблесть» русского царя. Так же, как в других панегириках, были отмечены его победы над турками и взятие Азова. Однако последняя треть стихотворения посвящена «более кроткой» славе Петра, которая не меньше, чем военные свершения, «привлекает к тебе народы»^[2280]. Можно предположить, что панегирист знал о предстоящих мирных переговорах.

В честь встречи в Утрехте 1 сентября 1697 г. бургомистра Амстердама Витсена, московского царя и короля Англии Вильгельма III Оранского печатник Франсуа Хальма опубликовал еще один панегирик. В нем восхвалялись подвиги высоких участников встречи, но ничего не сказано о ее политических перспективах^[2281]. В Амстердаме царь лично познакомился с А. Шхонебеком, гравировавшим изображение московского «триумфального» фейерверка 12 февраля 1697 г. Под руководством мастера государь собственноручно вырезал офорт «Победа христианства над исламом»^[2282]. На ней ангел с крестом в руке попирал ногами полумесяц и вражеские знамена^[2283].

Следующий панегирик Петр услышал уже в 1698 г. в Англии, где московского царя встречали «аки путьшествующего Фебуса». В английском сочинении прозвучало множество слов, прославляющих победы царя — «потоптателя Магомета» — над турками и татарами и распространение христианства на новых землях. Выражалась уверенность в том, что «победительный меч» московского царя будет «на востоке законы раздавати». Тем не менее значительная часть панегирика была посвящена благодетельности мира^[2284].

В конце зимы или самом начале весны 1698 г. кто-то из участников Великого посольства направил в Москву подборку из трех печатных панегириков. Выбор пал на оба митавских текста Борнманна и кенигсбергский Раддеуса. Почему о них вспомнили более чем полгода спустя — непонятно. Особенно если учесть, что трехъязычный текст Борнманна в Москву уже один раз отправляли. Можно предположить, что кто-то из членов посольства решил подобрать для оставшегося в Москве правительства лучшие из панегириков. Выбор пал на те, где антитурецкая тема звучала особенно ярко. Бояре ознакомились с переводом 28 марта^[2285]. Возможно, тексты должны были напомнить читателям о приближающемся лете — сезоне боевых действий. Можно также предположить, что откликом на перевод этих панегириков стали «Стихи на победу злочестиваго Мустафы, султана турскаго» жившего в России лаодикийского митрополита Парфения Небозы (датированы 12 апреля 1698 г.). В них также звучит призыв к захвату Константинополя^[2286].

Еще одно панегирическое стихотворение на латинском языке опубликовал упоминавшийся выше К. А. Синибальди. Он превозносит мужество «великого князя Московии», хвалит его за предпринятое посольство, постройку флота, выражает уверенность, что все эти усилия предназначены не для того, чтобы получить «руно колхов златое», то есть побережье Кавказа, и «чтобы город занять с дворцами Востока — Византий»^[2287]. Получил ли Петр этот панегирик? Ответить на этот вопрос сложно. Нельзя исключать, что стихотворение так и не было отправлено, поскольку потеряло политическую актуальность в связи с началом мирных переговоров.

По возвращению в Москву тема триумфа над турками продолжала отрабатываться, хотя не так интенсивно, как в предшествующий период. Большую роль здесь играли связанные с Россией иноземцы. Приехавший в Россию А. Шхонебек создал серию гравюр. Это «Осада Азова в 1696 году» (1699–1700 гг.), «Корабль «Гото Предестинация»» (1700–1701 гг.), «Карта восточной части Азовского моря» (1701 г.)^[2288]. Сотрудничавший с русским правительством И. Ф. Копиевский опубликовал посвященный победе под Азовом панегирик в 1700 г.^[2289] явно с расчетом на благожелательную реакцию русского правительства.

* * *

Как видим, для изучаемой нами войны в плане ее идеологического сопровождения имелось несколько уровней циркуляции информации. Верхний уровень составляла политическая элита, принимавшая стратегические решения. Второй уровень включал служилых людей, которым приходилось воевать на полях сражений. Третий — остальные сословия.

Если для политической элиты война изначально была коалиционной, проходящей в союзе с европейскими государствами, то для служилых людей идеологическое обоснование войны было другим и со временем менялось. Изначально идеологи делали упор на войне против Крыма, обоснование причин и характера которой эволюционировали от необходимости оборонительных мер против возможного крымского нападения до организации похода на ханство в течение осени 1686 — весны 1687 г. Потом в поле их зрения попала Османская империя и ее европейские противники. При возобновлении наступательных боевых действий в 1695 г. главным врагом вновь выступили татары. Но уже в документах 1696 г. главным противником опять стали турки. Снова была поднята тема глобальной войны христианства и ислама. Все эти колебания определялись конкретной внешнеполитической конъюнктурой, тогда как для простого же народа все это время «крымская» повестка явно оставалась основной.

Следует отметить также и новшества, которые не были свойственны для войн предшествующего периода. Во-первых, практически на протяжении всего хода боевых действий о победах русской армии информировалась европейская пресса, причем русское правительство прикладывало целенаправленные и небезуспешные усилия для формирования позитивной оценки действий своей армии независимо от реальных успехов. Это случилось впервые в русской истории и стало ярким свидетельством вовлеченности Московского государства в антитурецкую коалицию и его постепенного вхождения в круг общеевропейских внешнеполитических контактов с интенсивным обменом новостной и дипломатической информацией. Во-вторых, начиная с 1695 г. официальный правительственный нарратив потерял то исключительное значение, которое он имел ранее, заполняя собой через имевшиеся коммуникационные каналы все доступное публичное пространство. Монополия рассылаемых правительством указов была нарушена. Теперь с ними конкурировала информация курантов и других неофициальных текстов о победах русского оружия, которая «утекала» из Посольского приказа и пользовалась большим вниманием подданных. Явление это было пока еще слабым, но что весьма важно — оно обозначило новую тенденцию в отношениях власти и общества, которая в период Северной войны привела к созданию первой русской газеты «Ведомости». Третье новшество обозначилось уже в самом конце войны. Потеряли былое значение торжественные церемонии отпуска бояр и воевод, а также публичного освящения назначенных для них в полки святынь, имевшие столь грандиозный характер во времена Софьи и Голицына. Поиски новых способов прославления государя привели к заимствованию западных практик военных торжеств.

Характерно, что реальные военные действия и их отражение в идеологическом пространстве для данной войны (в прочем, как и для многих других) не совпадали. К примеру, на последнем этапе войны наиболее крупные по численности войска с обеих сторон были задействованы при взятии днепровских городков в 1695 г., взятии Азова в 1696 г. и обороне днепровских городков в 1697 г. Последнюю можно признать наиболее яркой и героической страницей боевых действий. Между тем в идеологическом пространстве центральным событием стало лишь взятие Азова. Очевидно, что внимание панегиристов зависит в первую очередь от статуса персоны, возглавлявшей войска.

Данная война была одной из немногих, в ходе которых европейская пресса положительно оценивала успехи России и проявляла заметный интерес по отношению к явно периферийному театру военных действий, а западные дипломаты охотно транслировали в европейские столицы официальный российский нарратив. Огромное число панегириков, которыми (пусть и не всегда бескорыстно) встречали в европейских городах Великое посольство, не могли не способствовать формированию европейской идентичности у царя и его окружения.

Глава 11 РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ ВОЙНЫ. КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ МИР

Великое посольство

Захват Азова в 1696 г. вызвал у Петра I надежду на успешное продолжение натиска на Османскую империю и Крымское ханство с целью получения выхода в Черное море. В перспективе рассматривалась и давняя мечта московских правителей — подчинение «Крымского юрта». По возвращении в Москву монарх отдал распоряжение о подготовке посольской миссии в Западную Европу, призванной укрепить и расширить антитурецкий союз. Во время поездки планировалось посетить не только страны Священной лиги, заключение соглашения с которыми находилось на «финишной прямой» (переговоры К. Н. Нефимонова), но и нанести визит в другие государства Европы, имевшие возможность вступить в борьбу с «бусурманами». Согласно комплексу «верющих» и полномочных грамот, которые везла с собой миссия, предполагались визиты к следующим правителям: цесарю, римскому папе, английскому, датскому и французскому королям, венецианскому князю (дожу), голландским штатам и бранденбургскому курфюрсту^[2290]. К существующей коалиции планировалось привлечь четыре новые страны: Англию, Данию, Голландию и Бранденбург. В отношении Франции рассматривалась лишь возможность нанесения визита вежливости, так как в Посольском приказе прекрасно осознавали ее союзнические отношения с Оттоманской Портой.

Как уже говорилось выше, возможно, сама идея Великого посольства зародилась в связи с необходимостью подписания союза с цесарем. Главным пунктом запланированного маршрута миссии была столица Священной Римской империи — Вена. Все документы посольства составлялись в декабре 1696 — январе 1697 г., когда переговоры о союзе еще шли. Известие о подписании 29 января Венского пакта было получено в Москве 28 февраля^[2291], когда уже поздно было отменять отправку Великого посольства. Миссия покинула Россию, намереваясь через Прибалтику, Курляндию и Бранденбург проехать в Австрию, обогнув с севера неспокойную Польшу. Осознание того, что посещение цесаря можно отложить, пришло в период пребывания во владениях бранденбургского курфюрста, то есть спустя 2–3 месяца.

Надежды российского монарха на безусловное продолжение войны с Османской империей после подписания нового наступательного договора со странами Священной лиги осуществились лишь частично. Измученные многолетним противостоянием, стороны фактически ожидали повода для начала мирных переговоров. Рубиконом стала битва при Зенте 11 сентября 1697 г., в которой австрийский полководец Евгений Савойский нанес сокрушительное поражение войску султана. После такого разгрома мирные инициативы Порты оставались лишь вопросом времени.

В настоящий момент сложно утверждать, насколько близка к реальности идея, заключающаяся в том, что, когда «Великое посольство 9 марта выехало из Москвы, российские дипломаты ожидали встретить понимание и содействие союзников своей миссии»^[2292]. Вызывает большие сомнения «наивность» руководителей посольства и самого монарха, будто бы веривших в «христианскую солидарность» западноевропейских государств, в прочность договоров и альтруизм правителей. Лидеры каждой из стран заботились в первую очередь об интересах собственного государства. Все участники антитурецкой коалиции в разные периоды пытались получить для себя наибольшие преференции, в том числе и с помощью сепаратных переговоров, о чем писали многие исследователи. К примеру, в 1688 г. Леопольд I, сомневаясь в поляках, предложил через собственного посла в Варшаве русскому посланнику П. Б. Возницыну тайное соглашение против Речи Посполитой^[2293]. Россия, в свою очередь, подозревала союзников либо в намерении начать сепаратные переговоры без ее ведома, либо в стремлении пожертвовать российскими интересами при заключении мира, даже в случае приглашения Москвы к обсуждению его условий. В 1690 г. И. М. Волков, сменивший в Варшаве П. Б. Возницына, писал, имея в виду прошедшие мирные консультации с турками в Вене (Россия была уведомлена о них, выслала свои мирные предложения, но результата эти встречи не принесли), что якобы послы «цесаря и польские сенаторы при переговорах с представителями султана даже не вспоминали» о российских интересах и «впредь говорити не станут»^[2294]. Летом 1692 г. Речь Посполитая начала переговоры с Крымом, предлагавшим посредничество в подписании мира с Турцией на условиях возвращения Каменец-Подольского и заключения польско-крымского военного союза^[2295]. Не стала исключением и Россия. В 1692 г. московская дипломатия предприняла попытку заключить сепаратный мир, направив в Крым гонца Василия Айтемирева^[2296].

Соответственно, призывая все страны объединиться против «турецкого полумесяца», Посольский приказ прибегал лишь к стандартной риторике, которую использовали при необходимости и европейские правители (римский папа, австрийский император, венецианские дожи, польский король). Реальным же аргументом на переговорах выступало предложение новых территорий, торговых привилегий, субсидий и т. п.

В ходе поездки по Европе Петр I предпринял ряд шагов, свидетельствовавших о серьезности намерений продолжать войну с Османской империей^[2297]. Во-первых, он поддержал победившего на королевских выборах в Речи Посполитой сторонника продолжения войны с «бусурманами» и лидера антифранцузской партии саксонского курфюрста Фридриха Августа I^[2298]. Во-вторых, на переговорах в Нидерландах в обмен на предложение разрешить голландским купцам транзитную торговлю с Персией он попросил предоставить помощь деньгами, вооружением и снаряжением для обеспечения нескольких десятков кораблей. В-третьих, им было нанято значительное количество славян, греков и итальянцев, умевших плавать по южным морям. На предназначение завербованных «капитанов, комендоров, порутчиков, шиперов, штюрманов… и матрозов» прямо указывал статейный список посольства: «Великие и полномочные послы в Амстрадаме… в его великого государя службу… приговорили и наняли на черноморской (курсив наш. — Авт.) воинской флот… с тысячу человек»^[2299]. Кроме того, в октябре 1697 г. в «шклявонскую землю» для розыска офицеров и матросов, говорящих на славянских языках, был направлен капитан Григорий Островский^[2300]. Одновременно активно проводилась пропаганда борьбы «против общих неприятелей креста Святого».

На рубеже 1697–1698 гг. единство Священной лиги серьёзно пошатнулось. Согласно опубликованным письмам А. Маврокордато^[2301] и реконструкции Гузевичей^[2302], предварительные консультации о заключении мира начались еще в декабре 1697 г. между великим драгоманом («переводчиком») с османской стороны и английским послом в Порте лордом У. Пэджетом, представлявшим интересы противников Турции. Почти сразу же к ним подключились и австрийцы. Император Леопольд I, стараясь соблюсти букву Венского соглашения от 29 января (8 февраля) 1697 г., через некоторое время информировал своих союзников, включая московского царя, о начале переговоров и намерении созвать общий мирный конгресс. Однако какие-либо подробности контактов и условия выдвинутых друг другу требований тщательно скрывались.

Информация о контактах представителей цесаря и султана вызвала недовольство Петра I, ведь от трехлетнего наступательного договора прошла только треть срока^[2303]. Аналогичная реакция последовала при известии о «медиаторстве» морских держав, на территории которых как раз и находилось Великое посольство. Попытка реанимировать распадавшуюся коалицию требовала присутствия российских дипломатов в Вене.

Причина изменения политики правительства Леопольда I, еще два года назад активно вовлекавшего Россию в борьбу с турками, заключалась в новом политическом раскладе сил на континенте. Предстоявшая борьба за испанскую корону (так называемая Война за испанское наследство) давала шанс Габсбургам остановить Францию, претендовавшую на гегемонию в Европе. Одновременно недовольство амбициями Людовика XIV высказывали Англия и Соединенные провинции. Для осуществления своих планов Вене незамедлительно требовалось прекращение войны с Блистательной Портой, которая после разгрома при Зенте в сентябре 1697 г. должна была окончательно смириться с потерей Венгрии и Трансильвании. А если османы продолжали бы воевать с Москвой, то опасность с их стороны можно было бы полностью исключить. В свете сказанного становятся понятными и политика габсбургской дипломатии, стремившейся к скорейшему миру со Стамбулом, и действия Лондона и Гааги, выступивших посредниками в переговорах.

В столице Священной Римской империи русский царь пытался собрать вместе все части дипломатического «пазла». Ему удалось добиться согласия на неофициальную беседу с австрийским императором. Однако короткая встреча во дворце «Фаворита» не привела к каким-либо конструктивным решениям, так как серьезного обсуждения вопросов войны и мира так и не состоялось^[2304].

Начало официальных переговоров постоянно откладывалось. Этот факт принимающая сторона объясняла нюансами церемониального протокола. Одновременно австрийцы продолжали «предварительные консультации» с турецкой дипломатией об условиях предстоящего конгресса. Раздраженный пустым ожиданием, 21 июня (1 июля) Петр I направил главе цесарского правительства канцлеру Ф. У. Кинскому жесткий запрос: 1. Собирается ли австрийский император воевать дальше или планирует заключить мир? 2. Какие условия возможного мира с турками он предлагает? 3. Какие условия выдвигает сам турецкий султан, ищущий мира при посредничестве английского монарха?^[2305] На совещании австрийских политиков и венецианского посла, организованном графом Ф. У. Кинским, было решено сначала дать ответ на турецкие предложения, пометив его задним числом, а уже затем довести эту информацию до русского царя. Фактически разработка предварительных условий конгресса полностью оказывалась в руках Вены.

Ответ на поставленные вопросы, последовавший через три дня, представлял собой образец дипломатической эквилибристики. Во-первых, оказалось, что цесарь «по се число миру не искал» (участие в мирных «консультациях», видимо, не учитывалось) и не имел «к тому исканию… никакие причины». Во-вторых, в основу «предложенного миру» предполагалось поставить старое «обыкновение» — «како владеете» (uti possidetis), то есть обладание всеми захваченными на момент соглашения территориями. Такой принцип использовался как предками цесаря, так и султанами. Австрийцы не сомневались, что остальные союзники примут данное условие без возражений. В-третьих, цесарскому правительству при посредничестве английского короля, которое было согласовано еще до подписания Венского соглашения 29 февраля 1697 г., удалось получить предложения османской стороны, которые они еще в апреле 1698 г. разослали союзникам. Если же московский царь никакой информации не получал, то Вена готова предоставить всю дипломатическую переписку в настоящее время^[2306].

Неизбежность скорого выхода европейских союзников из войны с Османской империей стала очевидной для Петра I. Оставалось два пути: продолжать войну в одиночку или добиваться своих целей на совместных мирных переговорах с Портой. Так и не сделав окончательный выбор, царь решил оставить российского представителя для участия в предстоящем конгрессе.

В сложившихся условиях Петр I наладил взаимодействие с королем Речи Посполитой — последним союзником по борьбе с Турцией и Крымом. На личные переговоры прибыл генерал-майор Георг-Карл фон Карлович, собственный представитель Августа II. В беседах с агентом короля удалось выработать единый подход к ситуации и договориться о координации действий на будущей конференции. Кроме того, в результате встреч с цесарскими сановниками от австрийцев удалось добиться обещания поддержать требование Москвы о получении Керченской крепости.

России, впервые в ее истории, предстояло участвовать в совместном с партнерами по коалиции международном форуме. В связи с этим перед московским правителем стояла сложная задача — обеспечить соблюдение интересов страны при заключении мира. Она была возложена на одного из руководителей Великого посольства — думного дьяка Прокофия Богдановича Возницына. Для повышения статуса ему присвоили ранее не существовавший чин — «думный советник». Выбор нельзя не признать удачным. Возницын был опытным дипломатом. В качестве гонца еще в 1668 г. он посетил Вену и Венецию^[2307], в 1671–1676 гг. несколько раз ездил в Польшу, а в 1688–1689 гг. находился там же в качестве постоянного представителя^[2308]. Кроме того, в 1681–1682 гг. дьяк после смерти посла И. И. Чирикова возглавил посольство в Константинополь, получившее подтвердительную грамоту султана на подписанный в Крыму мирный договор^[2309]. В 1684 г. П. Б. Возницын участвовал в Москве во встречах с австрийскими послами С. Блюмбергом и И. Жировским, в 1686 г. был задействован в подготовке подписания Вечного мира^[2310]. Таким образом, русский посол не просто хорошо разбирался в дипломатической ситуации вокруг войны с Оттоманской Портой, но и лично знал многих организаторов и участников переговоров.

Карловицкий конгресс

Карловицкий (Карловацкий) конгресс 1698–1699 гг. является одним из важнейших событий в истории отечественной дипломатии. Россия впервые участвовала в качестве полноправной стороны в международном конгрессе, итоги которого вошли составным элементом в так называемую Вестфальскую систему. Переговоры проходили в 1698–1699 гг. в местечке Карловицы (совр. Сремски-Карловци) между странами Священной лиги (Священная Римская империя, Венеция, Речь Посполитая, Россия) и Османской империей. Интересы нашей страны, как указано выше, представлял думный советник П. Б. Возницын, командированный на конгресс из состава Великого посольства 1697–1698 гг. после отъезда основной части миссии из Вены в Москву. В результате продолжительных и сложных переговоров все страны лиги, кроме России, заключили с турками мирные соглашения на длительный срок. Возницыну удалось добиться лишь двухгодичного перемирия, во время которого Петр I окончательно определился с новым направлением отечественной внешней политики.

Подготовка Карловицкого конгресса

Накануне отъезда из Вены Петр I лично проинструктировал П. Б. Возницына. К сожалению, эти инструкции не были зафиксированы в письменном виде. Их можно восстановить по грамотам и последующей переписке. От дипломата требовалось вести переговоры «купно с… цесарского величества и иных союзных наших с послы, с теми турскими послы на съезде», а при благоприятном ходе переговоров он получил полномочия заключить мир^[2311]. По словам Возницына, вступать в переговоры с турками можно было лишь после выработки совместных условий союзников: «…о тех турских мирных делех иметь согласие и сношение»^[2312].

Кроме того, думный советник получил тайное указание по возможности саботировать конгресс, дополнявшееся затем «указами»-письмами. И хотя послания Петра I за первые месяцы миссии к великому послу до настоящего момента не обнаружены, в дипломатической почте можно найти следы как минимум двух из них: от 31 августа (10 сентября) и от 30 сентября (10 октября). Об их содержании Возницын прямо не пишет, однако постоянно упоминает: «…и из него о настоящем деле о всем выразумел, о чем всячески радети, сколко Бог поможет, будет», «он, по его, великого государя, указу и намерению, сколко может, толко и радеть будет»^[2313]. Указание на подлинную задачу дипломата удалось извлечь из его письма к Ф. А. Головину, входившего в состав почты, отправленной «с поля из намету» 22 октября (1 ноября): «…изволишь увидишь все поведение: трудно кому мешать или до миру не допускать, не дадут и духу понюхать, не токмо, что говорить или послать, ни явно, ни тайно — караул их»^[2314].

В состав русской миссии вошли многие служащие Великого посольства — несколько дворян, 5 подьячих, 2 переводчика. Вспомогательный персонал включал сторожа, конюшего, собольщика, пажей, трубачей, гайдуков, священника. Общий состав делегации насчитывал 60–70 человек^[2315]. Специально из Венеции Возницыным был вызван выпускник Падуанского университета доктор П. В. Постников, который знал несколько языков и, видимо, был лично знаком с турецким послом греком А. Маврокордато. В ходе переговоров он выступал и как переводчик, и как доверенное лицо для тайных поручений, и как личный помощник русского посла.

Миссия получила внушительное финансовое обеспечение. Возницын получил 10 тыс. золотых, оставшихся от большого Великого посольства, которые были дополнены еженедельным обеспечением от австрийской стороны в размере 1000 гульденов (=500 ефимков=250 рублей)^[2316]. Кроме того, 17 (27) июля 1698 г. в Вену прибыл дворянин В. Борзой со специальной казной^[2317], часть которой, после вручения посольских даров на аудиенции у цесаря, перешла в распоряжение Возницына.

В начавшихся в конце июня 1698 г. встречах с австрийскими должностными лицами в Вене Возницын отстаивал общие интересы участников Священной лиги. Думный советник в июле — сентябре провел около полутора десятка встреч: 30 июля (9 августа) состоялась официальная конференция с австрийскими сановниками — канцлером Чешского королевства Ф. У. Кинским, вице-канцлером империи графом Д. А. Кауницем, президентом гофкригсрата (придворного военного совета) графом Э. Р. Штарембергом и австрийским канцлером Ю. Ф. Буцеллини; 2 (12) августа — встреча с «цесарским наивысшим дворецким» (обергофмейстером) князем Ф. Й. Дитрихштейном; 3 (13) и 12 (22) августа — с приставом при «московитах» графом Кениксакером; 9 (19), 21 (31) августа и 8 (18) сентября — с Ф. У. Кинским; 10 (20) августа — с Д. А. Кауницем; 20 (30) августа — официальный прием у цесаря как представителя московского государя на предстоящей «турской комиссии» во дворце «Фаворита» в присутствии высших должностных лиц империи; 22 августа (1 сентября) — встреча с «цесарским маршалком» Мансфелтом; 29 августа (8 сентября) и 30 августа (9 сентября) — с графом Э. Р. Штарембергом; 5 (15) и 19 (29) сентября — с графом В. Эттингеном. Кроме того, через переводчиков, секретарей и доверенных лиц шел обмен письмами и устными сообщениями.

Камнем преткновения на встречах стало различное понимание принципа «совместного» мирного конгресса. Австрийцы полагали, что каждый союзник должен был вести индивидуальные переговоры с османскими послами без каких-либо общих условий и «запросов». В качестве примера приводились Нимвегенские соглашения 1678–1679 гг. П. Б. Возницын же полагал, что после общей войны должен быть оформлен и общий мир. Выдвижение согласованных пунктов позволило бы добиться от турок лучших условий и компенсаций за потери в войне. В качестве принципиального аргумента посол ссылался на волю своего государя: «Царское Величество желает, и ему великому и полномочному послу приказал о тех турских мирных делех иметь согласие и сношение…»^[2318]. В связи с этим российский дипломат постоянно обращался к имперским официальным лицам (Ф. У. Кинскому, Д. А. Кауницу и пр.) с просьбами (а иногда и требованиями) раскрыть сведения о ведущихся между цесарцами, посредниками и турками переговорах, о содержании «пунктов», выдвигаемых противной стороне, об условиях предполагаемого мира^[2319].

Параллельно Возницын провел беседы с польским «аблегатом» в Вене титулярным епископом Киевским Яном Гомолинским (Гамалинским) — 29 июля (8 августа), 31 июля (10 августа), 11 (21) августа и 22 августа (1 сентября); с резидентом английского короля Р. Штарлатом — 31 июля (10 августа); с венецианским послом при австрийском дворе К. Рудзини, назначенным представителем на союзный конгресс, — 15 (25) августа, 23 августа (2 сентября) и 11 (21) сентября; с секретарем английского посла — 22 августа (1 сентября); с голландским послом в Вене Я. Гаппом — 12 (22) сентября.

Постепенно стали вырисовываться общие контуры предстоящего конгресса. 7 (17) августа 1698 г. в послании графа Ф. У. Кинского впервые упоминается вероятная дата начала посольского съезда — 5 (15) сентября. Позже она была перенесена. 23 августа (2 сентября) через переводчика П. Вульфа русский посол узнал от Ф. У. Кинского имена австрийских представителей на съезде — граф В. Эттинген и граф Л. Шлык. 31 а вгуста (10 сентября) через подьячего М. Родостамова ксендз Гомолинский сообщил имя польского делегата — познанского воеводы пана Станислава Малаховского. Во время встречи с графом В. Эттингеном 5 (15) сентября 1698 г. Возницыну показали предварительный чертеж лагеря посольского конгресса и уведомили, что «ему… послу сидеть не ниже полскаго».

20 (30) сентября 1698 г. П. Б. Возницын выехал из Вены^[2320]. По дороге ему удалось провести встречу с дипломатом, представлявшим Речь Посполитую. 24–25 сентября (4–5 октября) в Буде он обменялся визитами с паном С. Малаховским, получив от него письмо Петра I из Томашева от 4 (14) августа 1698 г. Итогом контакта стал вывод Прокофия Богдановича о невозможности в дальнейшем «согласия» с приехавшим поляком, поскольку тот при условии уступки турками города Каменца был склонен подписать мир, не дожидаясь союзников^[2321].

В Буде Возницын вновь безуспешно поднял вопрос о выдвижении согласованных требований к Османской империи. В письме к государю думный советник приходит к пессимистическому выводу: «…и Цесарцы с Турки, чрез посредников своих, без совету союзных, всякое сношение чинят, и ту комисию не просто проволакивают: мнится, уже все свои дела, поставя на мере, ко окончанию и к подписанию приведут^[2322], тогда и нас приведут, и тогда в кратком времени совсех стран понуждаемы будем. Бог ведает, что против той неправды делать!»^[2323]. Из дальнейших действий думного советника становятся понятны его намерения: затягивание всеми силами проведения конгресса и установление сепаратных контактов с османами.

Планы сторон, делегаты, выбор места конгресса

Первоначально открытие конгресса было запланировано на 5 (15) сентября 1698 г. в городке Петер-Варадейн. Однако из-за различных обстоятельств он начался месяцем позже. Лишь к 5–6 (15–16) октября посольства всех четырех союзников прибыли в Петер-Варадейн, причем австрийцы и венецианцы расположились в полутора милях от городка, в местечке Футак. 7 (17) октября торжественно было объявлено о перемирии между союзниками и Турцией на время проведения конгресса, которое распространялось на прилежащую территорию. Однако из-за сложностей с обеспечением нормальных условий для процесса переговоров место проведения самих конференций было перенесено на поле вблизи Карловиц.

Принцип uti possidetis («чем владеете»), который лег в основу переговорного процесса, устраивал не всех участников Священной лиги. Австрию и Венецию, захвативших значительные территории турецких владений, он удовлетворял полностью. Вена сумела подчинить себе большую часть земель венгров с Будой, Хорватию и Славонию. Претендовали цесарцы и на ряд зависимых от Стамбула княжеств — Трансильванию и Валахию. Возглавляли австрийскую делегацию граф Вольфганг Эттинген (Этинг) и генерал граф Леопольд фон Шлык (Шлик).

Республика Святого Марка, несмотря на ряд неудач вблизи греческого побережья, удерживала Далмацию, Ионические острова и Морею. Представителем торговой республики являлся ее посол в Вене Карло Рудзини (Руццини, Carlo Ruzzini^[2324]), позже добившийся поста дожа.

Варшава, несмотря на все усилия покойного короля Яна Собеского, так и не смогла вернуть себе Каменец — ключевой город в Подолии. Осталось несбывшейся мечтой и распространение влияния на молдавские территории. Без получения данных земель Речь Посполитая и ее новый король Август II не планировали завершать противостояние. Интересы Польши представлял познанский воевода Станислав Малаховский.

Посредников — англичан и голландцев — устраивал долгосрочный мир Османской империи с Габсбургской монархией, которая рассматривалась как будущий союзник в противостоянии с Францией в Войне за испанское наследство. Завершение войны Турции с остальными членами Священной лиги требовалось лишь в рамках союзнических обязательств венского двора. Одновременно в планах Лондона и Гааги оставалось сохранение максимально доброжелательных отношений со Стамбулом, с которым их связывали торговые контакты. Главный инициатор всех переговоров, лорд Уильям Пэджет, представлял британскую корону, со стороны же Соединенных провинций посредником выступал Иаков Кольер.

В наиболее трудной ситуации оказалась турецкая делегация. Оттоманская Порта, потерпевшая военное поражение в противостоянии со странами Лиги и потерявшая значительные территории, стремилась максимально облегчить условия мирного соглашения, играя на противоречиях своих оппонентов. Османские послы должны были добиться возврата хотя бы части земель. Во главе миссии, представлявшей султана, стояли реис-эфенди Рами Мехмед и великий драгоман (переводчик) грек Александр Маврокордато, закончивший в 1660-е гг. Падуанский и Болонский университеты.

Российскую сторону прекращение войны в сложившейся ситуации устраивало в наименьшей степени. Во время Великого посольства десятки тысяч рублей были использованы на покупку снаряжения, наем специалистов и организацию сбора информации. Петра I манили просторы Черного моря. В 1697 г. на верфях в Воронеже началось строительство десятков кораблей, которые к лету 1699 г. планировалось спустить на воду. В окрестностях Азова сооружались дополнительные укрепления, а в сентябре 1698 г. началось возведение крепости для защиты Таганрогской гавани. Морские суда для сплава по Днепру и похода на Очаков сооружались под Брянском. Поэтому слова П. Б. Возницына об огромных финансовых вложениях в войну («многие милионы выданы»^[2325]) можно с полным правом считать веским аргументом на переговорах.

Проведение конгресса сильно осложнялось поведением польского посла С. Малаховского, который своими действиями в первые дни несколько раз ставил переговоры на грань срыва. Возникшая на встрече 10 (20) октября 1698 г. дискуссия между ним и доктором П. В. Постниковым, касавшаяся «достоинства польского короля и московского государя»^[2326], привела к длительному конфликту из-за местоположения станов посольских делегаций: сначала с московским великим послом, затем с венецианским представителем. Судя по всему, познанский воевода отличался значительной импульсивностью, что было подмечено Возницыным во время встречи в Буде.

13 (23) октября при переезде в Карловицы на поле, где первоначально предполагалось размещение союзников, возник новый конфликт. По словам К. Рудзини, первым прибыл на место русский посол и занял почетное место справа от цесарского стана, которого так долго добивался. Сам же «венет» полагал, что занимать места под лагеря следовало одновременно всем. Малаховский, прибывший на место позже и увидевший умаление его чести, которого он ранее и опасался, попытался силой сдвинуть «московитов», но его постигла неудача. В знак протеста он вернулся на барки (будары), на которых приехал из Петер-Варадейна, и заявил, что отказывается принимать участие в конгрессе, «не получив волю своего короля по поводу скандальной и оскорбительной чрезвычайной ситуации»^[2327]. Несмотря на все попытки австрийцев уладить ссору, наличие которой Возницын упорно отрицал («а у людей де его ни с кем никакой ссоры не было»^[2328]), выход был найден лишь в перемещении на новое место выше по течению, где удалось найти более обширное пространство для лагерей. На освобожденное же поле перебрались посредники, установившие здесь здание (дворец) для проведения конференций.

Предварительные переговоры

Согласно предварительным договоренностям, принятым при участии посредников, конгресс проводился в формате отдельных двусторонних переговоров послов Османской империи с каждым из союзников по Священной лиге — Священной Римской империей, Венецией, Речью Посполитой и Россией. Представители римского папы, первые годы активно финансировавшего военные действия Лиги, в Карловицы не приезжали. Очередность встреч определялась временем вступления держав в антиосманскую коалицию, и поэтому представитель московского царя оказался последним в очереди. Официальный распорядок конгресса устанавливался специальными статьями, подготовленными британским и нидерландским послами 25 октября (4 ноября) 1698 г. Он предусматривал непосредственное участие во всех переговорах посредников, через которых оппоненты передавали друг другу предложения и требования, получали ответы, обсуждали тексты соглашений. Прямые встречи исключались.

Почти при каждой встрече с союзниками Возницын старался дезавуировать правомочность посредников на переговорах, утверждая, что обычно «на комисиях всяк о себе сам говорит» без каких-либо промежуточных звеньев. Однако австрийцы продолжали настаивать на участии «медиаторов», ссылаясь на волю турецкой миссии. В итоге думный советник пришел к выводу, что «турки… во всем на посредников положились, и надежду на них имеют, и через них свое дело делают…». Ситуация же для его миссии, как пишет он далее в послании к Петру I от 22 октября (1 ноября), «зело трудно, потому что во всем неволя — перво чрез цесарцов, а потом чрез посредников, и за таким поведением как что выторгуешь, нечто сила Божия иным каким поведением поспешит…»^[2329].

Поведение австрийцев и посредников, информировавших союзников лишь о самых общих вопросах (возможно, исключая Венецию), вынудило русского посла, как уже говорилось выше, искать контактов с турецкой делегацией за рамками официальной дипломатической церемонии. Личное знакомство П. В. Возницына со вторым османским послом А. Маврокордато («другой посол… знаем мне гораздо, как я был в Цареграде»^[2330]) позволило организовать тайный контакт с греком. 10 (20) октября 1698 г. из Петер-Варадейна думный советник посылает доверенное лицо (чернеца Григория от сербского патриарха) с первым конфиденциальным посланием к великому драгоману в Белгород, где в то время находилось посольство турок. Через пять дней, уже из-под Карловиц, он повторно взывает к Маврокордато с просьбой «снестися между нами о некоторых делех государевых, чрез верных людей… прежде публичных съездов»^[2331]. На этот раз ответ был получен. После нескольких пересылок по предложению самого турецкого представителя было решено использовать в качестве доверенного лица доктора и переводчика русского посольства П. В. Постникова: «Писаря твоего вижду много искусна, да приедет он сам, дружбу имеем…»^[2332]

Встречи состоялись 20 (30), 21 (31) октября, 26 октября (5 ноября) и 4 (14) ноября. На первой П. Б. Возницын попытался сыграть ва-банк и сорвать конгресс, передавая через доктора («велел ему говорить») следующие предложения: туркам предлагалось заключить с Россией временное перемирие, а с остальными членами Священной лиги продолжить войну. По мнению думного советника, так как предстоящая «комисия» не имела шансов на успех и каждый думал только о своем благополучии, это развязывало ему руки: «…хочю поступить так, как бы то в лутчее состояние привесть, и хотя то иным будет с убытком». Угрызений совести дипломат не испытывал: «немцы и поляки нас ссорили, и нам во всем солгали, мы им за то хотим воздать…». Среди аргументов указывалось на ослабление союзников с выходом из войны самого активного на тот момент участника (России), на «скудность во всем» немцев, на предстоящую Войну за испанское наследство с Францией, которая втянет и Вену, и посредников, еще более ослабляя их^[2333].

Возможно, в других условиях османская делегация и пошла бы на такой шаг, однако в тот момент продолжение войны со Священной лигой стоило бы турецким послам жизни. Так как сам Маврокордато являлся инициатором мирных переговоров, в первую очередь с австрийцами, то поворот на 180 градусов в самом начале дипломатического форума был невозможен. В ответных словах дипломат указывал: «…а что с другими не мириться, и того им никоторыми меры учинить нельзе, понеже Порта Атаманская слово свое держит; а то де они не только слово дали, и подписались на основание мира…»^[2334]

На последующих встречах Постников, выступая по указанию посла за краткосрочное перемирие, продолжал убеждать Маврокордато в необходимости срочного, желательно еще до начала официальных конференций, заключения договора с московским государем, «чтоб немцы и иные не причитали того себе, что они нас с вами примирили». Однако османский дипломат старательно уходил от конкретных обещаний, нарушавших предварительные договоренности с посредниками и Веной. Его не устраивали и срок в полтора года, и нерешенность спорных вопросов, и опасность отступления от ранее принятых обязательств. На третьей встрече впервые прозвучал запрос о Керчи, без присоединения которой русское посольство не могло бы заключить долгосрочный мир, как и поляки без Каменца. Поэтому, как вновь настаивал П. В. Постников, в настоящий момент лучше «учинить толко преддверия» мира, а согласование дискуссионных вопросов отложить до нового посольства. Но турецкие послы (в последней беседе к двум выпускникам Падуанского университета присоединился реис-эфенди) настаивали на длительном перемирии с разрешением проблемных «окружностей» либо на том, чтобы принять «надежность к вечному миру» в форме уничтожения или разорения «некоторых мест и иное»^[2335]. Тайные контакты показали П. Б. Возницыну недостижимость его главной цели — серьезной отсрочки прекращения войны Священной лиги и Оттоманской Порты.

20 (30) октября 1698 г. российский делегат отправил цесарцам с П. В. Постниковым свою полномочную грамоту для передачи посредникам, которые в свою очередь отослали ее турецкой делегации. На следующий день, передавая австрийским послам с переводчиком П. Вульфом благодарность за обед, Возницын объявил о желании изготовить «о делех мирных… статьи» и обменяться ими с союзниками^[2336]. Однако попытка раскрыть карты перед предстоящим дипломатическим действом опять натолкнулась на противодействие. То есть требования российской стороны цесарцы согласились принять — просьбу прислали с уполномоченным 22 октября (1 ноября) — для передачи их посредникам, свои же условия обещали переслать позже. На следующий день от Возницына, путем прямого шантажа и угрозы отстранить его от переговоров, потребовали немедленно представить письменный текст мирных предложений, а «естли он… будет упрямиться и предложения своего не пришлет, тогда он… от миру останется, и в том бы… союзники были свободны от всякого слова». «Видя такую неволю», посол передал через подьячего «статьи… ко учинению мира»^[2337]. Первые письменные предложения мира российской стороны сразу же были посланы в турецкий лагерь через посредников. 25 октября (4 ноября) секретарь австрийских послов Тиль привез статьи с общими условиями проведения переговорного процесса, подготовленные для «медиаторов». Однако на вопрос об обещанных «пунктах» союзников он ушел от ответа, сославшись на передачу их посредникам, а «списков с них у себя не оставил»^[2338]. Лишь 28 октября (7 ноября) дипломаты Леопольда I сделали ответный шаг и прислали для ознакомления свои требования к туркам.

Официальные конференции и итоги конгресса

29 октября (8 ноября) определился окончательный порядок проведения конференций: заседания проводятся в двух помещениях («светлицах», или шатрах), расположенных в стане посредников. В первом находятся союзные послы с посредниками, во втором — турецкая делегация. Посредники курсируют между сооружениями, передавая условия, послания и слова переговорщиков друг другу. В первые два дня конференции переговоры проводят австрийцы, затем поляки, венецианцы, и завершают — русские. Секретарю цесарской делегации, сообщившему информацию, Возницын сразу же заявил протест, оспорив очередность заседаний. Руководствоваться, по его мнению, следовало честью государевой, «на которое ныне поведение весь свет смотрит». В очередной раз оспаривались и прерогативы англичан и голландцев, которых великий посол без указа государя своего «цело за посредников признати не может, только признавает за друзей и приятелей»^[2339].

Официальные переговоры посольств стран Священной лиги и Порты начались 3 (13) ноября 1698 г. со встречи цесарской и османской делегаций в доме конференций. Через шесть дней очередь дошла и до российской делегации.

Первая открытая конференция русского и турецкого посольств состоялась 9 (19) ноября 1698 г. Постоянные демарши думного советника сыграли свою роль, поэтому порядок заседания значительно отличался от установленного посредниками распорядка: все участники находились в одном помещении и вели прямые переговоры с помощью переводчиков, минуя участие «медиаторов».

После нескольких часов, наполненных как витиеватыми славословиями и историческими реминисценциями, так и вполне конкретными предложениями, стала понятна первоначальная картина установок каждой из сторон. В дальнейшем в ходе дипломатического «торга» позиции не раз будут меняться, зачастую на прямо противоположные. Всего же двумя сторонами было проведено 6 официальных (9 (19), 12 (22) ноября, 22 ноября (2 декабря), 30 ноября (10 декабря), 10 (20) декабря 1698 г. и 14 (24) января 1699 г.) и несколько неофициальных встреч. Кроме того, состоялись отдельные консультации П. Б. Возницына с посредниками без участия турецкой миссии.

Первоначальные официальные требования российского посла по основным позициям совпадали с условиями остальных делегаций: установление мира, сохранение завоеванных территорий, некоторое «приращение» земель для покрытия убытков, обмен пленниками, запрет нападений друг на друга, свободная торговля купцов, свобода в вероисповедании для православных христиан (католические страны выдвигали аналогичный запрос для своей конфессии). Однако при обсуждении деталей основная дискуссия сузилась до вопроса о приднепровских городках, которые стали главным камнем преткновения. Когда же стало ясно, что ни одна из сторон не может уступить, в качестве компромисса решили заключить двухгодичное перемирие с переносом решения всех проблемных вопросов в ведение будущего посольства.

Одновременно турки проводили переговоры с остальными союзниками. По подсчетам Д. и И. Гузевичей, состоялось 39–40 официальных конференций, в том числе 25–26 встреч с австрийцами, 7 — с венецианцами и 7 — с поляками^[2340]. Несмотря на желание посредников и австрийцев превратить конгресс в четыре изолированных съезда (австро-турецкий, венециано-турецкий, польско-турецкий и русско-турецкий), периодически между участниками происходили пересылки. В основном они инициировались российской стороной, с самого начала оспаривавшей распорядок переговоров и прерогативы посредников. В трудных случаях Возницын обращался как к австрийцам и венецианцам, так и к самим посредникам.

10 (20) ноября 1698 г. после первой конференции с турками думный советник нанес визиты союзникам с просьбой поддержать его требования и обещанием оказывать ответное «вспоможение» (полякам просьба направлялась в письменном виде). Вместо реальной помощи он услышал лишь устные обещания, сопровождавшиеся настойчивыми рекомендациями отказаться от приднепровских городков и ускорить переговоры. Вновь прозвучали угрозы оставить Россию одну в состоянии войны: «…и нечто де царское величество хочет один в войне остатся, потому что у них дела уже к окончанию приходят… и в том бы на них не пенял, что их не послушает»^[2341]. Через три дня после второй конференции на призыв русского посла надавить на турок, пригрозив им сворачиванием переговоров, австрийцы по-прежнему «сердитуясь говорили, чтоб он им таких слов не говорил: естли де не хочет мирится, кто его на силу заставливает, а в их миру для чего он указывает?» В ответ думный советник напомнил о необходимости выполнения ими «союзного обязательства»^[2342].

14 (24) ноября Возницын жаловался посредникам на «неправду» турок, на ложность толкования ими «листа Кинского», на вымогательство, «что отнюдь поступить не мочно». В ответ на расспросы об Азове и приднепровских городках им была предпринята попытка убедить англичанина и голландца в важности для европейских соседей Оттоманской Порты сохранения за Россией этих территорий. По его словам, данные крепости вызывали затруднения в движении крымских и других татарских орд при нападениях на приграничные земли как Польши, так и самой державы Габсбургов. «Остатним» (то есть последним) словом он заявил о невозможности отдать городки, даже если все союзники его бросят^[2343].

С польским делегатом контакты были менее активными и проходили путем обмена посланиями и сопровождались обещанием поддержки. 13 (23) ноября С. Малаховский прислал предложения польской стороны. Оба посла обещали друг другу «в делех обоих великих государей общее радение и согласие» при контактах с турками^[2344].

20 (30) ноября состоялась встреча со всеми союзными послами, на которой Возницын вновь указал на недопустимость возвращения приднепровских городков, требуемых турками «не праведно и злобно». Послы ссылались на действия османских дипломатов и в отношении их самих, утверждая, что «турки ко всем к ним такими ж меры поступают и в своих запросах крепко стоят». Например, австрийцы, по их словам, отдали больше шести местечек и городов, включая земли вокруг Темишвара; поляки за Каменец вернули все завоевания в Валахии (несколько городков); венецианцы поступились многими землями, в добавление к которым представители султана требовали крепости Превеза и Румелин.

22 ноября (2 декабря) Возницын приехал к австрийцам и венецианцам с сообщением о третьей русско-турецкой конференции. В ответ он услышал призывы, заключавшиеся в скорейшем «склонении» к миру, и рассказ о том, что союзники постоянно поддерживают его требования на съездах с турками, угрожая им «не мириться» без России. Однако если он, великий посол, не покажет крепкую склонность к миру, «то они и одни мир учинят, потому что им весть далей войны не возможно». Также союзники упомянули, что попытались однажды потребовать передачу Керчи, в результате реис-эфенди «как услышал, аж взбесился и из рук тот бумажный лист бросил, и пошел было вон…»^[2345]. Здесь мы видим хитрый дипломатический ход со стороны австрийцев. Некоторые исследователи полагают, что этими действиями венские дипломаты оказали помощь российскому послу, причем сделано это было по прямому указанию Леопольда I^[2346]. Однако услуга явно оказалась «медвежьей». В обстановке, когда и требование турок возврата Азова, и притязание русских на Керчь были взаимно сняты, а основным камнем преткновения являлись приднепровские городки, такой шаг лишь ухудшил ситуацию. Османская делегация, если и склонялась к уступке «московитам», вновь выступила с ужесточением условий договора.

25–26 ноября (5–6 декабря) думный советник направил для обсуждения в станы всех союзников новые «образцовые» статьи о перемирии. После некоторой корректировки проект договора 28 ноября (8 декабря) был переслан посредникам, которые через два дня пригласили Возницына на очередную встречу. 30 ноября (10 декабря) состоялась полуофициальная конференция московского посла с великим драгоманом, инициированная посредниками во время разговора с думным советником. 1 (11) декабря, впервые после обмена церемониальными визитами, в русском стане побывал К. Рудзини. Из разговора с ним подтвердилось намерение союзников пойти на заключение мира с Османской империей, проигнорировав интересы России. Венецианцы, не имея сил и возможности продолжать войну, не поддержали предложение сохранить наступательный союз с русским царем. Беседы с польскими посланцами, приезжавшими 1 (11) и 3 (13) декабря от С. Малаховского, окончательно убедили Возницына в вероломстве бывших соратников^[2347].

В этой сложной ситуации Возницын не хотел лично принимать окончательное решение о судьбе переговоров. К концу ноября отсутствие дополнительных инструкций сильно встревожило русского дипломата. Возможно, ему казалось, что окончание длительных переговоров подписанием краткого перемирия с турками, которое лишь временно «замораживало» ситуацию, но ничего не решало, вызовет недовольство государя. В шестой и седьмой почтах (25 ноября (5 декабря) и 2 (12) декабря) из Карловиц, в письмах к Л. К. Нарышкину он взывал о милости: «…изволишь о сем о всем донести великого государя, и его государев указ исходотайствовать…» (из последней почты). Думный советник просил конкретных указаний о том, как поступить с приднепровскими городками, о границах около Азова и Очакова, о «даче хану казны», о «всем состоянии того… миру» с турками и татарами^[2348].

В начале декабря 1698 г., во время наибольшего обострения ситуации с приднепровскими городками, Возницын запросил от союзников десять недель на посылку гонца в Москву для выяснения четкой позиции российского монарха по поводу уступки крепостей. Просьба была оформлена в письменном виде и 4–5 (14–15) декабря разослана по посольским станам. Все «соратники» по Священной лиге отказались предоставлять отсрочку, однако австрийцы и венецианцы завуалировали это в достаточно витиеватой форме, а поляк прямо указал на «вредителнейшие» последствия, которые «так потребно мира разрушити и дело христианское по толиких благополучиях и победах сицевым образом пагубе предати»^[2349].

Перелом в русско-турецких переговорах наступил 30 ноября (10 декабря), когда со стороны османской делегации на полуофициальной встрече в присутствии посредников впервые прозвучало предварительное согласие на «армистициум». После нескольких тайных пересылок и новых попыток склонить чашу весов в свою пользу стороны на четвертой конференции 10 (20) декабря 1698 г. в общих чертах договорились о двухлетнем перемирии. После активного обмена промежуточными вариантами соглашения, его черновиками, а затем и беловыми текстами обе делегации к 25 декабря 1698 г. (4 января 1699 г.) закончили оформление всех необходимых бумаг.

Хотя договор в итоге был датирован днем Рождества Христова, в реальности его подписание задержалось на три недели. Причиною стали действия венецианского посла, который не успел закончить переговоры с османами из-за ужесточения ими требований к Республике Святого Марка. К. Рудзини, прежде сам торопивший думного советника, оказался вынужден умолять всех союзников о его поддержке в противостоянии с дипломатами Блистательной Порты: «…венет, как угорелой, бросается ко всем к нам, просит помощи». Прокофий Богданович, воспользовавшись моментом, не преминул поддеть «непоследовательного» соратника по Священной лиге: «Я венету часто к словам говорю: они делали другим и союза не держали, и основание подписали, и к миру принудили, и прошение к продолжению войны презрели. Бог обратил то все к ним еще в вящую тягость»^[2350].

Показывая всем верность союзническому долгу и оттягивая подписание договора ради венецианца, русский посол в последний момент сделал неожиданный ход. Узнав о назначении на 16 (26) января 1699 г. даты подписания договоров Австрией и Польшей, Возницын резко активизировался и завершил свою работу двумя днями ранее. 14 (24) января 1699 г. состоялась торжественная церемония подписания договора о двухлетнем перемирии между Российским и Османским государствами. В ней участвовали в полном составе делегации обеих стран, посредники и много зрителей. Послы высказали друг другу множество похвальных слов и поздравлений при процедуре подписания и обмене экземплярами^[2351].

Через два дня остальные союзники, исключая К. Рудзини, завизировали тексты собственных соглашений с Оттоманской Портой. Вместо венецианского посла, ожидавшего официального согласия своих властей на уступки ряда территорий туркам, прелиминарный договор за Республику Святого Марка подписали австрийцы.

В последующие дни производился обмен подарками и взаимными поздравлениями. Из-за внезапной болезни думный советник задержался с отъездом из Петер-Варадейна, куда он перебрался из посольских палаток сразу после подписания соглашения, до 24 января (3 февраля) 1699 г. Около двух недель заняла дорога до Вены, где он остался еще на месяц. 14 (24) марта 1699 г. прощальной аудиенцией у императора Леопольда I завершились официальные полномочия посла при дворе цесаря. Через два дня Возницын покинул Вену.

Результатом Карловицкого конгресса стало подписание 14 (24) января 1699 г. двухлетнего перемирия между Османской империей и Российским государством, 16 (26) января 1699 г. — 25-летнего перемирия Порты с Австрийской монархией и Вечного мира с Речью Посполитой. От имени Венеции союзники (с удостоверением посредников) заключили предварительный договор (без указания на его длительность), который требовал подтверждения правительства торговой республики в месячный срок. 5 (15) февраля искомый документ, подписанный в Венеции 28 января (7 февраля), был передан в Белграде английскому и голландскому «медиаторам» для вручения османской делегации.

Наибольший успех в закреплении территориальных приобретений сопутствовал Священной Римской империи. Она по итогам соглашений получила земли центральной части Венгрии и почти всей Славонии, область Бачка и Трансильванию, которая фактически потеряла какую-либо автономию. Добиться уступки Валахии так и не удалось. Кроме того, австрийцам пришлось разрушить часть приграничных крепостей^[2352].

Польше был передан Каменец с Подолией и частью Правобережной Украины в обмен на уступку 6 городков-крепостей в «волоской земле» (Молдавия): Сорока, Сучава и др. Соглашение оговаривало запрет татарских набегов, свободу торговли, а также беспрепятственное отправление служб католиками на землях падишаха^[2353]. Вопрос об артиллерии, находившейся в крепости Каменец, остался на усмотрение двусторонней комиссии, которая должна была специально собраться позже.

Венеции отошла Далмация до Рагузы (Дубровника), Ионические острова и Морея. Однако она вынуждена была уступить туркам крепость Лепанто, земли к северу от Рагузы и ликвидировать укрепления Румелина и Превезы. Коринфский залив сохранялся для совместного мореплавания^[2354].

Взаимоотношения Москвы и Стамбула фактически были заморожены на два года с обязательством отправки отдельного посольства в Турцию для выработки долгосрочного мира.

Константинопольский мир

В результате подписания Карловицкого перемирия Петр I, не принявший еще окончательного решения об изменении сферы внешнеполитических интересов, получил дополнительное время для взвешивания всех pro et contra. Анализ ситуации позволяет предположить, что осенью 1698 — весной 1699 г. Петр I еще не полностью отказался от идеи борьбы с «бусурманами» в черноморском регионе. Активные действия «кумпанств» на воронежских верфях, подкрепленные личным участием государя в создании судов, и значительные усилия, затраченные на постройку удобного порта-крепости в Таганрогском заливе^[2355], показывают достаточно твердые намерения продолжать экспансию на юг.

Однако весной 1699 г. контуры соглашения с предполагаемыми союзниками в борьбе со Швецией за возвращение прибалтийских земель приобрели четкие очертания. Очевидно, что царь осознал сложность войны один на один против Османской империи и Крыма, которых более полутора десятилетий не мог разгромить союз из нескольких крупных государств Европы. В результате было принято решение об окончательном прекращении войны на юге.

Подготовка миссии Е. И. Украинцева и И. Чередеева

Задача заключить «вечный» мир или долговременное перемирие с Османской империей была поставлена перед посольством во главе с думным дьяком Е. И. Украинцевым и дьяком Иваном Чередеевым, которое отправили летом 1699 г. в Константинополь. И хотя глава миссии получил чин думного советника (как и ранее П. Б. Возницын) и наместника Каргопольского, ее статус не совсем соответствовал поставленным задачам: уполномоченные ехали в качестве чрезвычайных посланников, а не послов. В документах наблюдается некоторый разнобой в обозначении ранга участников посольства: в бумагах, связанных с подготовкой поездки (наказах, грамотах и т. д.), чрезвычайным посланником назван только Украинцев. В статейном же списке «посланники» фигурируют уже во множественном числе, подразумевавшем обоих руководителей — Украинцева и Чередеева^[2356]. Указ об отправлении посольства увидел свет 2 апреля 1699 г. в Воронеже, где находился Петр I, а уже 6 апреля его объявили в Москву Е. И. Украинцеву (одновременно его вызвали в ставку царя). Наскоро собравшись, посланник с небольшой группой членов миссии выехал в Воронеж, где находился русский монарх, и прибыл туда 21 апреля^[2357].

В конце месяца небольшая флотилия вместе с Петром I отправилась в Азов. Царь планировал продемонстрировать противнику вновь построенный флот, насчитывавший несколько линейных кораблей и более мелкие суда. Сам же Украинцев остался дожидаться основной караван посольства, который целый месяц формировался в Москве Иваном Чередеевым. Миссия прибыла в Воронеж 27 мая. При этом на перевозку людей и имущества было использовано около полутора сотен подвод (114 шт., не считая «казны»). В свою очередь, от Воронежа до Азова добирались на пяти бударах («добрые и крытые»), две из которых были «с чердаками»^[2358]. Отплытие посольства из Воронежа состоялось 1 июня.

Общая численность миссии составляла 72 человека. Как было указано выше, во главе ее был поставлен действующий руководитель Посольского приказа Емельян Игнатьевич Украинцев. Еще почти год он официально сохранял пост главы внешнеполитического ведомства: на его имя по-прежнему оформлялось большинство документации, связанной с деятельностью Посольского приказа. Лишь 18 февраля 1700 г. последовал государев указ о передаче Посольского и шести связанных с ним приказов в ведение боярина Ф. А. Головина^[2359]. Второй посланник — дьяк Иван Прохоров сын Чередеев был недавно повышен из старых подьячих Малороссийского приказа. В состав миссии входило 10 дворян: стольники — Гур Родионов сын и Иван Савин сын Украинцевы, жильцы — Емельян Гуров сын и Алексей Васильев сын Украинцевы, Афанасий и Семен Андреевы сыновья Беклемишевы, Сергей Федоров сын Нелюбов, Иван Лукьянов сын Трескин и Василий Родионов сын Комов^[2360], «во дворянех и для томачения турского языка» — Василий Александров сын Даудов^[2361]. При миссии также числилось 3 переводчика — Семен Федоров сын Лаврецкий и Степан Федоров сын Чижинский (польский, латинский и белорусский языки), Андрей Ботвинкин^[2362] (греческий, латинский); 5 подьячих: старые — Лаврентий Протопопов (Посольский приказ) и Иван Грамотин (Приказ княжества Смоленского), средней статьи — Григорий Юдин, молодые — Борис Карцев, Федор Борисов (все из Посольского и Малороссийского приказов); 2 толмача^[2363] — Полуэкт Кучумов (турецкий и татарский языки) и Дмитрий Петров (греческий, по другим сведениям — греческий, волошский, мултянский и турецкий^[2364]). Позже к ним добавились: священник Антоний, поручик Степан Иванов сын Нарушевский^[2365], толмач Иван фон Мейснер (немецкий язык; из прапорщиков «солдатского строю»), прикомандированный 5 августа 1699 г. по запросу Украинцева для обеспечения контактов с капитаном корабля «Крепость»^[2366]. Среди посольских людей также числились дворецкий, конюший и 20 «слуг и молодежи» (видимо, из свиты самого Украинцева). Еще 27 человек находились в услужении остальной части миссии (дьяка, дворян и пр.)^[2367]. В качестве провожатых до Азова также были направлены 30 солдат^[2368]. На посольском корабле, помимо членов экипажа, находился воинский контингент в 111 «урядников» и рядовых из Преображенского и Семеновского полков, которые также иногда записывают в состав команды^[2369].

Финансовое обеспечение миссии включало жалованье ее членам, а также казну на посольские нужды и для раздачи. Выплаты участниками составили: Е. И. Украинцеву — 1650 руб., И. Чередееву — 450 руб. деньгами и 150 руб. «собольми», дворянам — по 100 руб., переводчикам, подьячим и толмачам — оклады «вперед на два года — на 208 и на 209 годы» и «подмоги и в приказ против обоих годов». Переводчикам дополнительно выдали «сукна и тафты… против прежняго», толмачам — «за запасы» по 2 руб.^[2370] Присоединившийся в Таганроге Мейснер получил лишь доплату до полного оклада на текущий год — 39 руб. 80 коп. (по 5 руб. 40 коп. на месяц)^[2371]. На дипломатические расходы было выделено «соболиной казны и иной мяхкой рухляди и китайских камок» на 5 тыс. руб., 3 пуда чаю «самого доброго зеленого», 10 пудов «кости рыбья зуба»^[2372], 5 фунтов «дензую»^[2373].

В стремлении заявить о России как новой морской державе Петр I решил отправить дипломатическую миссию Е. И. Украинцева на одном из новых кораблей. В рамках создания военно-морского флота с конца 1696 г. в Воронежском крае появляются верфи, на которых было заложено около четырех десятков судов. Более половины из них к лету 1699 г. удалось спустить на воду и оборудовать необходимым вооружением и такелажем. Для посольства царь приказал выделить один из четырех кораблей, построенных под г. Паншином, под названием «Крепость». По сведениям из статейного списка его вооружение составляло 46 пушек^[2374] (по данным с гравюры Шхонбека — 36). Возможно, данный тип судов строился в подражание «барбарским» («варварийским») кораблям, распространенным на северном побережье Африки и в самой Турции. Экипаж «Крепости», возглавляемый капитаном голландского происхождения Петром фон Памбургом (Памбурхом), состоял почти полностью из иностранцев. Он включал поручика, двух штурманов, подштурмана, боцмана, «боцманзманта», констапеля и 16 матросов. Кроме того, 5 человек из солдат гвардейских полков выполняли роль матросов^[2375].

Спустившись по р. Дон, 27 июня посольство достигло Азова, где находилось почти три недели. 16 июля по указу царя миссия направилась к строящемуся Таганрогу, где 22 июля 1699 г. перешла на посольский корабль. За время пребывания в Азове и Таганроге был подготовлен комплекс посольской документации.

С посланниками направлялись четыре грамоты (к султану, к везиру, «полномочная» и «проезжая») и два наказа (официальный открытый и тайный). Оригиналы грамот были написаны на больших александрийских листах бумаги и запечатаны государственной большой печатью: первые две — «глухой», остальные — «по отворчатому»^[2376]. Беловые экземпляры наказов зафиксировали в «дестевых» (официальных) и «полудестевых» (тайных) тетрадях^[2377]. Итоговая работа по подготовке дипломатической документации проходила на кораблях в Таганрогском заливе — на судне Ф. А. Головина «Скорпион» и посольской «Крепости». Будущий глава Посольского приказа получил к тому времени чин адмирала.

Используя «заготовки», привезенные из Москвы, Емельян Игнатьевич лично разработал черновые варианты документов, которые затем подвергались корректировке со стороны Ф. А. Головина, опиравшегося на непосредственные указания Петра I. Такой порядок написания бумаг прямо определен для тайного наказа: «Слагание и составление того наказу самого ево посланника. Чернил с ымянного великого государя указу боярин Федор Алексеевич своею рукою»^[2378]. Вероятно, к появлению грамот и наказов приложил руку и П. Б. Возницын, к тому времени приехавший в окрестности Азова. Однако о серьезном вкладе последнего мы можем только предполагать, так как в документах упоминается лишь его «закрепление» на беловом экземпляре официального наказа^[2379]. Основная часть документов подготовлена в период с 21 по 31 июля и после «закрепы» и «запечатывания» отнесена к посланнику на корабль. Тайный же наказ (переписанный набело дьяком Серебряной палаты Яковом Бориным) Головин лично вручил Украинцеву у себя на судне 2 августа 1699 г.^[2380]

Достаточно подробный анализ механизма подготовки наказов провел М. М. Богословский, также разобравший порядок взаимодействия при их составлении Украинцева, Головина и самого Петра I. Историк обратил внимание на систему вопросов-ответов по ряду принципиальных проблем, изложенных в двух реестрах («статьях докладных» и «докладе»)^[2381], которые затем трансформировались в посольские инструкции. Разъяснения давались письменно самим адмиралом со слов царя. После все перерабатывалось «в форму наказа, причем вопросы получали форму условных предложений, а резолюции — вид положительных предписаний и руководящих указаний». Затем черновые варианты наказов вновь просмотрел Ф. А. Головин, внесший новую правку, которая имела как стилистический, так и смысловой характер. Итоговые варианты были переписаны «набело» и переданы посланнику^[2382].

В документах миссии удалось обнаружить еще один список вопросов Емельяна Игнатьевича, адресованных, вероятно, Ф. А. Головину: «Милости у тебя, государя моево, прошу»^[2383]. Речь шла о проблемах, связанных с «исполнением» миссии: о сроках вручения грамоты везиру; о речах, с которыми предполагалось выступать перед турецкими сановниками и самим султаном; об уточнении субъекта посольства — «х кому имянем я послан, а ныне написано, что послан в Царьгород не ведому к кому»; об имени турецкого султана; о грамотах, посланных в окрестные страны; о выделении лекаря, толмача для общения с капитаном «Крепости», а также переводчика и толмача «для свидания и розговору с цесарскими, с венецынскими, с аглинскими и з галанскими послы»^[2384].

Официальный наказ включал стандартный для Посольского приказа набор элементов, составлявший «внешнюю» сторону мероприятия («по чему ему у салтана турского посолство править»): 1) содержание и дату указа об отправке миссии; 2) перечисление ее руководителей, отправленных документов (грамоты, наказы), казны «на роздачу», официального состава по должностным категориям, сопровождающих миссию групп; 3) основной маршрут и действия при проезде по нему, во время пребывания в Константинополе и на обратной дороге; 4) варианты реакции на те или иные события («а буди им на встречю пристава… не пришлют…»); 5) предписания о шагах в турецкой столице, о порядке встреч с султаном и везиром, об «обсылке» с европейскими послами, об общении с православными патриархами и выдаче им «жалованья», о церемониале приема у султана и содержании речей посланца, о процедуре «отпуска» по завершении переговоров, о проверке правильности составления и подписания грамот и писем. По существу, миссии во время официального визита ко двору требовалось кратко сообщить цель приезда. Основные же переговоры планировалось проводить с визирем и «ближними людьми»: «…о делех договариватися и становити во всем по ево великого государя указу и потайному наказу…» Общее наставление определяло действия «смотря по тамошнему поведению, как их Бог вразумит, чтоб однолично ево, великого государя, имяни к чести и к повышению, а великим его государствам к прибавлению и к разширению, и к вечной славе, и к похвале было». При заключении договора требовалось, чтоб обмана «какова и хитрости не было» и «умаления» в сравнении с другими трактатами. Местных вельмож в случае их действенной помощи следовало достойно награждать из соболиной казны, советуя «им, чтоб они и впредь ему великому государю служили». Также описывались действия в условиях некоторых экстраординарных событий: смерти одного из посланников или самого султана, а в последнем варианте — еще и задержки с выборами нового правителя^[2385].

Тайный наказ, включавший 33 статьи^[2386], определял практическую составляющую переговоров: «…что им, будучи у салтана, делать и о каких делех договор чинить»^[2387]. Основной целью ставилось заключение соглашения о «вечном мире» (перемирии) или о проведении съезда «великих и полномочных послов». Первые семь пунктов формулировали основу переговорной позиции российской стороны: а) установление мира или перемирия на 25 лет (не отвергался и другой длительный срок); б) сохранение всех завоеванных городков (крепостей) за Россией; в) прекращение выплат («годовой дачи»^[2388]) крымскому хану (следует отметить, что по сведениям, приведенным в наказе, выплаты «дачи» не производились с 1683/84 (192) г.)^[2389]; г) размен пленниками только после подписания трактата; д) организация нового съезда послов не позднее 1701 г. (то есть до истечения срока Карловицкого перемирия) в случае нежелания турок подписывать договор на вышеуказанных условиях. Остальные разделы (кроме 9 и 33) включали ответы (с разной степенью развернутости) на основные «докладные статьи»^[2390] Е. И. Украинцева.

Наиболее пространная статья (8-я), перечислявшая «неправды» противной стороны, предназначалась для объяснения причин начала боевых действий со стороны российского государя, штурма и захвата Азова и Казы-Кермена с городками, отказа в выплатах крымскому хану. Условия прежнего мира, согласно наказу, не выполнялись со стороны «салтанова величества»: татары «непрестано» нападали на российские города, «приходили войною и загоны посылали частые», грабили имения, задерживали, били и мучили российских дипломатов в Крыму. В ответ на «несправедливость» и «неунимание» татар царь послал свои войска и те города «взял войной», чтобы впредь от них «ссоры и недружбы» не было и «кровь людская на обе стороны напрасно не проливалась». Выплаты крымским ханам прекращались: «…отставлена дача… за многие их неправды». Приводились и дополнительные доводы, связанные с изменением международного и военного положения России: раньше она «была не в такой силе», как сейчас, — «по милости Божьей» государство «распространилось и в силах умножилось для того и война татарская стала быть не страшна». Русские армии уже ходили к Перекопу и другим «татарским юртам», поэтому «великого государя жалованье им отставлено и впредь в даче не будет».

В качестве новых аргументов приводились рассуждения об изменчивости миропорядка: «…издавна всякие премены на свете быть обыкли и таких много есть примеров», когда одни в воинском деле «прославляются», другие — «ослабевают». В частности, ранее «салтановых величеств турских государство» не было таким сильным, и бывали случаи, когда русские нападали на Константинополь и «годовую казну з греческих царей имывали», после же все переменилось. И крымским ханам теперь требуется «унятца… и жить с христианскими государи в покое», а иначе может прийти расплата в качестве «вящего воинского нахождения и разорения».

Возвращать завоеванные крепости и земли никто не будет, поскольку на их захват были потрачены значительные «убытки и труды». К тому же Азов был покорен за «неправды», «кровопролития и в полон похищения и разорения». Да и раньше он был в государстве предков царя. Казы-Кермен же и другие днепровские городки, построенные относительно недавно, использовались как опорные пункты для набегов татар «на сторону царского величества». Возвращать эти опорные пункты «никакими мерами невозможно», потому что нападения вновь возобновятся. Сами турки ранее множество земель и государств захватили и все «взятое при себе удержали». После же заключения мира российские гарнизоны Азова и Казы-Кермена будут удерживать от набегов как татарские орды, так и донских и запорожских казаков^[2391].

Аргументация по основным пунктам условий повторялась в статьях 10 (отказ в добровольном возврате Казы-Кермена, так как его захватили «силою и оружием», возвращение пленных после заключения трактата), 11 (отказ в выплатах хану и о размене пленников) и 12 (о запрете нападений казаков и воинских людей на турецкие и татарские земли, для чего и требовалось удерживать Азов и Казы-Кермен; переправа же подданных султана через Днепр разрешалась без каких-либо ограничений — «чинить вспоможение всесовершенно»)^[2392].

Особо оговаривались некоторые нюансы церемониальных процедур, имевших важное значение и уточнявших отдельные позиции открытого наказа. Согласно турецким обычаям, дипломатам других стран перед первым официальным приемом при дворе султана требовалось посетить везира; на самой аудиенции верительную грамоту принимал не монарх, а его ближние люди, передававшие ее везиру, который клал грамоту «перед самого салтана». Также посланников не допускали к целованию руки падишаха. Наказ предписывал препятствовать таким «нарушениям» церемониала, но при жестком сопротивлении турецкой стороны — «против прежняго их обыкновения и чтоб тем в деле великого государя не учинить помешки» — соглашаться с ее условиями^[2393]. Отсутствие «поминок» полагалось объяснить тем, что между двумя государями «еще договору не учинено». Дары же будут присланы после подписания соглашения. А вручить их смогут послы, которые привезут ратификацию трактата^[2394]. Обязательно требовалось контролировать правильность написания имени и титула Петра I (без «умаления»), используя при необходимости за образец Карловицкое «договорное… перемирное постановление»^[2395]. Соглашение должно было подкрепляться «писмом договорным», подписанным везиром и заверенным печатью. В случае отказа в выдаче «письма» посланники должны были удовлетвориться грамотой о мире (перемирии), которую внимательнейшим образом «остерегать», чтобы в ней все было «написано подлинно на чем учинитца договор и постановление»^[2396].

Специально рассматривалась возможность «чинить» договор только с турецким султаном (по его же просьбе), то есть без упоминания крымского хана. В таком случае требовались гарантии, в случае русско-крымской войны, отказа со стороны Порты в помощи своему вассалу, а «то какой будет мир, а миротворение всегда бывает правдивое, чтоб впредь на обе стороны к тишине и к покою и к прибыли было»^[2397]. Со своей же стороны посланникам полагалось настаивать на подписании договора от имени Московского государства «и со всеми к нему приналежащими княжествами и землями в них з живущими». Вероятные попытки османов исключить упоминание «Украины Малоросийской» и «Запорогов» (Запорожской Сечи) со ссылками на договор с Речью Посполитой отвергались, так как эти земли отошли к России по Вечному миру 1686 г. А султану чужими землями «к иному государству поступатца и в договоры вписывать было нельзя, чего и не довелось»^[2398]. Дважды оговаривался запрет на упоминание в тексте возможного соглашения бывших союзников по антитурецкой коалиции — австрийцев, венецианцев и поляков, которые с султаном «помирились, оставя царское величество»^[2399].

Во время пребывания в Константинополе рекомендовалось налаживать контакты с представленными там дипломатами европейских стран, у которых можно было просить помощи и узнавать «ведомости»^[2400]. Другим источником информации должны были выступать православные патриархи, которым, «смотря по их трудам», предназначалось жалование «собольми против прежних дач»^[2401]. Переписку с Москвой следовало вести через «нарочных» гонцов с разрешения турецких властей, которым требовалось указать, что отказ спровоцирует замедление переговорного процесса: «…и от того в делех на обе стороны учинитца мешкота и несходство». При запрете или других помехах посланники должны были вести секретную переписку через гетмана И. С. Мазепу «тайною образцовою азбукою», используя надежную «оказию» «с ведомыми проходцами». А уже от него письма бы доставлялись в российскую столицу^[2402].

Отдельными проблемами выступали вопросы о «вольной» торговле и Гробе Господнем. По первой позиции предлагалось введение свободного передвижения купцов по территории обеих стран («в те городы и места, в которые кому будет способнее») с выплатой соответствующих пошлин. Причем при отсутствии предложений с турецкой стороны посланник должен был сам выступить с таким почином. Поддерживалась возможная инициатива по включению в торговые операции, помимо русских и турецких, еще и персидских товаров. Исключение делалось лишь для «карабельного» леса^[2403]. Предложения по религиозной тематике требовалось выдвигать лишь в «пристойное время», в перерывах между другими делами. Кроме полного возврата, «как бывало изстари», «греком» Гроба Господня и Иерусалимской церкви, озвучивались просьбы о снятии ограничений в исповедовании православной веры («в вере свобода») на территории владений султана, об отмене дополнительного обложения православных («дани») в связи с войной и о разрешении свободного перемещения паломников^[2404].

Рассматривался даже вопрос о возможном заключении договора о дружбе и взаимопомощи в ответ на такое предложение турок: быть «другу другом, а недругу недругом». Причем если в первоначальном виде в «докладных статьях» Ф. А. Головин однозначно отвергал такое развитие событий, то в черновике тайного наказа посланнику указывалось «отговариватца не силно, а естли заупрямитца, и то написать»^[2405].

Особо оговаривались возможные требования османской стороны, которые могли затянуть переговорный процесс. Во-первых, категорически запрещалось принимать «малое перемирие» на 1–5 лет по образцу Карловицкого соглашения. Во-вторых, при полном неприятии оппонентами основных позиций Москвы касательно территориальных изменений (Азов, Казы-Кермен) и прекращения выплаты дани необходимо было запрашивать дополнительные инструкции у государя, прямо не отказывая туркам. В-третьих, в требованиях запрета ремонта старых укреплений и постройки новых крепостей (городков) на завоеванных территориях разрешалось уступить по второй позиции, отстаивая всеми силами первую^[2406].

В последней, 33-й статье наказа рассматривались экстраординарные ситуации, связанные с возможным прекращением переговоров и возобновлением военных действий. Категорический отказ турок продолжать контакты с русскими посланниками без возвращения всех завоеванных земель и возобновления «дачи» хану предписывалось нивелировать «пространными розговоры» по образцу вышеуказанных статей, препятствуя «отпуску» миссии из Константинополя и отправляя нарочных гонцов (или «тайных проходцев») в Москву. Особо внимательно следовало выяснять внешнеполитическую обстановку на границах Османской империи, а также ее возможное намерение начать новую войну «к отмщению своих убытков и к возвращению уступленных городов ис свой стороны». В случае, если «мир… не состоитца», требовалось вступить в тайные переговоры с Константинопольским патриархом и советоваться с ним о предстоящей войне и походе к Дунаю и крепости Килия, о помощи со стороны христианских народов, «которые в той войне обещаютца спомогати, о чем многажды писал он, святейший патриарх и протчие к великому государю». Все пространные разговоры следовало записывать, сохраняя полную секретность, «чтоб сего протчие не уведали»^[2407].

В качестве дипломатического обеспечения деятельности миссии было отправлено несколько посланий в страны, имевшие в Стамбуле собственные представительства. 29 июля 1699 г. в Вену, Гаагу и Лондон ушли просьбы о содействии их послов прибывающему в османскую столицу русскому дипломату^[2408]. К самому султану и крымскому хану с «обвещением» о предстоящей миссии еще в апреле 1699 г. были направлены грамоты. Причем задача по организации их пересылки была возложена на украинского гетмана^[2409].

Из-за капризов погоды русская эскадра, на одном из кораблей которой находился сам Петр I, покинула Таганрог лишь 14 августа, отправившись в «морской поход». После двухнедельных переговоров в Керчи с турками, не желавшими пропускать посольский корабль в Черное море, удалось добиться разрешения на проход. Российская флотилия отправилась обратно, а «Крепость» с миссией Е. И. Украинцева и И. Чередеева на борту 28 августа 1699 г. отплыла в сторону Константинополя. 6 сентября посольство достигло столицы Османской империи^[2410].

Переговоры и заключение соглашения

Официальные контакты посольства Е. И. Украинцева начались 12 сентября беседой с А. Маврокордато. 18 сентября посланники посетили великого везира Хусейн-пашу Кёпрюлю^[2411] и лишь 8 октября оказались на аудиенции у султана Мустафы II. Первая же дипломатическая конференция состоялась 4 ноября в присутствии великого везира. Всего было проведено 23 (24) конференции «с министры государства Турского» («думными людьми») — известными нам по Карловицким переговорам реисом-эфенди («великим канцлером») Рами Мехмедом и великим драгоманом («ближним секретарем государства Оттоманского») Александром Маврокордато^[2412].

Общий ход переговоров, подробнейшим образом описанный М. М. Богословским^[2413], в целом соответствовал канве дипломатического противостояния на Карловицком конгрессе. Россия планировала заключить мир или долговременное перемирие, полностью сохранив все завоевания (крепости с окружавшими их территориями), закрепив отказ от каких-либо выплат Крыму и организовав обмен пленными. Дополнительно планировалось получить беспрепятственный доступ (взаимный) к торговле по всей Османской империи, добиться свободы православию, возврата Гроба Господнего в руки греков. Османская империя желала максимально возможного возвращения к предвоенному состоянию, что предполагало возврат потерянных территорий, выплату поминок Бахчисараю и т. п.

На многочисленных встречах, которые проходили очень неравномерно (паузы между ними длились от нескольких дней до месяца), Е. И. Украинцеву пришлось столкнуться с сильнейшим упорством оппонентов, причем в крайне невыгодных для себя условиях. Находясь фактически во враждебном окружении и не имея ни малейшей поддержки от дипломатических представителей бывших союзников, посол был вынужден подстраиваться еще и под интересы своего сюзерена: Петр I, намереваясь начать новую войну на Балтике, желал без промедления закончить все дела на юге.

В такой ситуации думный советник, маневрируя между настойчивостью турок и указаниями царя, старался с максимальной полнотой отстоять интересы своего государства. Нередко он шел на прямое игнорирование требований Петра I, если полагал их преждевременными, соразмеряя предписания из Москвы со сложившейся обстановкой. Например, когда в феврале 1700 г. пришло указание об уступке туркам приднепровских городков, глава русской миссии постарался скрыть данный факт. В ответном письме Петру I он сообщал: «По присланным статьям ко всему поступить… пристойно, в чем бы подозрения от них не было и не поставили в обман и в лукавство… а в том на меня положи своего государского гневу, что вскоре к тому не приступлю»^[2414].

В итоге Е. И. Украинцеву удалось положительно решить вопросы о сохранении за Россией Азова и азовских пригородов, об отмене денежных выдач крымскому хану, о правильности и полноте титулования московского государя^[2415]. Во время бесед с А. Маврокордато русский дипломат неоднократно поднимал вопрос о положении православных в Османском государстве и принадлежности Святых мест. По словам великого драгомана, турки вообще отказывались обсуждать данную проблему, полагая это внутренним делом своего государства, а «всякий в своем силен и волен». В качестве своеобразной лазейки грек предлагал написать «просительные грамоты» к султану и везиру со стороны царского величества уже после подписания мирного соглашения. Тогда же прошения предлагалось организовать и от православных патриархов — Константинопольского (Цареградского) и Иерусалимского^[2416]. Сами посланники уже после обмена текстами договора 3 июля 1700 г. представили везиру «ходатайство» от имени царя о передаче Гроба Господня в юрисдикцию православной церкви (грекам).

Основным же камнем преткновения, после урегулирования менее спорных условий соглашения, вновь стал вопрос о приднепровских городках. Турки требовали возвращения Казы-Кермена и окружавших его крепостей с территорией, причем в полной сохранности. Сначала посланники Петра I вообще не хотели слышать о каких-либо уступках. Однако в январе — феврале 1700 г. российские дипломаты начали сдавать свои позиции. 12 февраля Украинцев предложил «средок», то есть промежуточный вариант: городки на 6–7 лет оставить за московским правителем, а затем разорить. 24 февраля он согласился на возвращение занятых территорий Турции, но с полным уничтожением всех крепостей. Турки продолжали упорствовать. Однако настойчивость думного советника принесла свои плоды: к 12 апреля, когда пришло новое письмо от царя с согласием на возвращение городков в полной сохранности, вопрос уже был решен в более выгодном для Москвы варианте. Посланники сумели еще в марте договориться о передаче территории с разоренными крепостями^[2417].

Итогом дипломатических переговоров, растянувшихся на девять с лишним месяцев, стало подписание 3 (14) июля 1700 г. 30-летнего перемирия. Его условия были сформулированы в 14 статьях и заверены подписями и печатями как самих чрезвычайных посланников, так и турецких представителей (великого везира — на экземпляре на турецком языке, «думных людей» — на латинском списке). Каждая из сторон подписала и заверила собственный экземпляр мирного соглашения, обмен которыми состоялся 3 июля^[2418].

Согласно «мирным статьям» между государствами прекращались «всякое неприятелство и недружба», которые приводили к войнам и сражениям. Требовалось установление «покоя и тишины, и права безопаства и полезности», а между подданными и жителями «царств» «дружба да соблюдетца». Оговаривалась возможность продления перемирия по желанию сторон (статья 1). Днепровские городки («Тавань, и Казы-Кермень, и Нустрет-Кермень, и Сагинь-Кермень»)^[2419] подлежали полному разрушению с передачей окрестных земель Оттоманскому государству. Строительство на их месте какого-либо опорного пункта запрещалось: «…впредь никогда… никакому поселению не быть». Разорение должно было совершиться в 30-дневный срок после получения ратификационной грамоты «по подтвержении сего мира чрез великое посолство». К тому времени все российские войска (с пушками, снаряжением, различными запасами) должны были покинуть эти крепости (статья 2)^[2420].

Для обеспечения переправы через Днепр «на середке меж Ачаковым и разоренными Казыкерменскими городками» туркам («от Оттаманского империя») разрешалось основать небольшое село с оградой. Здесь запрещалось строить какие-либо серьезные укрепления, устанавливать артиллерию, дислоцировать войска или боевые корабли (статья 3). Город Азов с прилегающими территориями («старые и новые городки, и меж теми городками лежащая… земля… вода») официально становился владением царя (статья 4)^[2421].

Подданные обеих сторон должны были соблюдать «безопасный и крепкий… покой, почивания и тишины», а от какого-либо «своеволства да удержаны будут». Между населенными землями обоих государств, включая территорию Крымского ханства, определялось пространство, являвшееся пустой буферной зоной: «Земли пустые и порозжие и всяких жилцов лишены да пребудут». Такие земли устанавливались: 1) между рубежом («простирающейся земли от края»), находившимся в 12 часах езды от Перекопа вдоль «заливы Перекопской», и новым городком на р. Миус; 2) между Запорожской Сечью и Очаковом (исключая село из статьи 3). Эти пространства могли свободно использоваться для хозяйственных нужд без уплаты пошлин: охоты, рыбной ловли, заготовки дров и сена, добычи соли и меда. Также разрешался выпас скота для крымских жителей. Вместе с тем около городов «с обеих сторон» выделялось «место довольное» под огороды и виноградники (статьи 5–6). К востоку от Азова со стороны Кубани к России отходили земли на 10 часов «ездою конскою обыкновенным… обычаем». Здесь размежевание границы «с положением явных знаков» предполагалось проводить позже с помощью специальных комиссаров. Остальные земли во владениях турецкого султана оставались без каких-либо изменений. Под угрозой «прежестокого» наказания запрещались нападения друг на друга как подданных царя, так и подвластных османам народов, среди которых упоминались «татаровя… и нагайцы, и черкесы, и крымские и иные…» (статья 7)^[2422].

Окончательно отменялась «дача, которая по се время погодно давана была» крымскому хану: «или прошлая, или ныне, или впредь да не будет должна… даватись» от московского государя и от его наследников. Подтверждался категорический запрет походов и набегов (и иных форм нанесения «убытка и урону») как казаков, так и татар (и иных жителей обоих государств) на земли контрагента. Нарушителям грозила суровая расправа «по тягости вин своих без пощады», вплоть до смертной казни. Все споры и разногласия предлагалось решать на мирных переговорах с «порубежными» главами администраций (статьи 8, 11). Обмен пленниками проводился либо «честною разменою» (то есть равноценно по количеству людей и их статусу), либо через выкуп. Если о выкупе не удалось бы договориться без конфликта, то цена определялась по свидетельствам и клятвам. Все невольники, захваченные после заключения мира, подлежали освобождению без каких-либо условий. Единственным препятствием, исключавшим возвращение в Московское государство, являлся переход из христианства в мусульманство. Что любопытно: обратная ситуация отдельно не оговаривалась (статья 9)^[2423].

Вопрос о торговле из-за сопротивления турецкой стороны, которая отказывалась принимать предложения русских дипломатов о свободном проходе по Черному морю российских купцов, был отложен до последующих переговоров. Их проведение отдавалось на волю будущего посольства, которое должно было привезти ратификацию мирного соглашения (статья 10). Любым представителям «московского народа», отправляющимся в паломничество, разрешалось свободно посещать в Иерусалиме «места, достойные посещения» [т. е. Святые места] (статья 12). «Для творения и подвижения надобных дел» в Стамбуле создавалось российское представительство. Сроки его появления указывались крайне расплывчато: «…когда надобно будет». Царский «резидент» и его служащие («толмачи») получали «свободы и привилегии», аналогичные европейским миссиям. Особо оговаривалось разрешение на беспрепятственный проезд гонцов с дипломатической почтой (статья 13). Договор предписывалось утвердить российскому монарху и турецкому султану. Не позже чем через 6 месяцев с момента отъезда посланников царский великий посол должен был привезти в Константинополь ратификационную («подтверженною») грамоту и забрать обратно «салтанскую утвержающую». И лишь после обмена ратификациями соглашение о 30-летнем перемирии официально вступало в силу (статья 14)^[2424].

После торжественного обмена экземплярами договора 3 июля 1700 г. Е. И. Украинцев, в тяжелейших условиях почти год распутывавший паутину «восточной дипломатии», выступил с речью, где не скупился на хвалебные слова в отношении роли великого везира в подписании мирного трактата. По его словам, благодаря османскому главе правительства, «достохвальное безсмертной славы достойное примирения дело» было завершено «мудрым превосходителства твоего правительством». Именно Хусейн-паша, по мнению русского дипломата, «усмотрел… высоким благоразумием своим», что «всякая долгая и великая война сканчивается миром», а «кто мир презирая, желает славы, и тои и мир погубляет и славу»; недаром кто-то «от премудрых» сказал: «Понеже мир в твоих, а победа в Божиих руках». В ответных словах везир согласился, что «по истиние де всегда мир лучше болших побед» и посланникам он взаимно «благоприветствует добрым сердцем сего доброкончанного мирного дела учинением». Подданные же Российского царства и Османской империи должны возрадоваться и веселиться «тем постановленным святым покоем и тишиною»^[2425].

Главным итогом заключенного договора можно считать урегулирование территориальных вопросов, вокруг которых на переговорах и происходили основные разногласия. В восприятии турок возвращение земель по Днепру (даже с разоренными городками) и потеря Азова с окрестностями стали ключевыми позициями 30-летнего перемирия. Об этом свидетельствует письмо А. Маврокордато к английскому послу лорду У. Пэджету, где из всех условий подписанного соглашения упоминаются только эти два^[2426].

Для российской стороны понимание основных результатов мирного соглашения было более широким. На основе нескольких черновых отпусков указов из Посольского приказа в Разряд и Казанский дворец и выписок, связанных с награждением Е. И. Украинцева, удается выделить ключевые итоги, которые полагались наиболее важными. Во-первых, — здесь наблюдается полная солидарность со Стамбулом, — произошла фиксация изменения границ государств: Россия получала Азов и возвращала завоеванную часть Нижнего Поднепровья. И если Азов султан «уступил… со всеми к нему належащими старыми и новыми городками» — «Тагань Рог, Миюс и Павловской», то укрепления по Днепру предписывалось разорить, и поселениям там «не быть». Дополнительно обращалось внимание: 1) на проведение рубежа владений двух сторон на расстоянии в 10 часах обычной конской езды к Кубани, которое бы осуществили «разумные и благоволителные» комиссары «положением явных знаков», 2) на разрешение, для обеспечения переправы, постройки турками села между Очаковом и разоренными днепровскими городками без каких-либо укреплений, пушек, воинских контингентов, боевых кораблей. Во-вторых, прекращались выплаты крымскому хану: «Дачю крымскую, которую ханы с Московского государства имывали, ныне и впредь и за прошлые годы отговорил и отставил». В-третьих, чрезвычайный посланник «договорился и постановил» русских пленных «проведывать и откупать» во всех подвластных османам землях, чтобы «ездить и о свободе их промышлять и в Русь вывозить невозбранно». В-четвертых, урегулировалось совместное использование нейтральных территорий. При этом «его царского величества всяких чинов подданным» (в других случаях — «запорожцам») разрешалось свободно «в Днепре и ыных речках, и на иных местех и водах: се есть, которые меж Миюсом и Перекопью, и на местах к Черному морю ближних» заниматься разнообразным промыслом: «дрова сечь, пчелики держать, сено косить, соль возить, рыбную ловлю чинить и в лесах ловлю звериную творить». Крымские же жители «для тесноты Крымского острова» могли за Перекоп на пастбища «выгонять» скот и иных животных^[2427].

Любопытно, что в одном из отпусков указа в Разряд (от 23 августа 1700 г.), в отличие от всех остальных бумаг, указывалось на двух контрагентов России: «…учинил меж государств его царского величества с салтаном турским и ханом крымским перемирье». Аналогично идентифицируется и само событие: «…о том турском и крымском миру»^[2428].

В целом, можно сказать, что русские посланники выполнили основную часть пожеланий тайного наказа, о чем шла речь выше. Сохранить за Россией все занятые территории удалось не в полной мере. Однако возвращение туркам нижнеднепровских земель с одновременным разорением местных городков-крепостей позволило снизить набеговую активность крымских охотников за добычей, что дополнительно подкреплялось угрозой жестоких казней за нарушение мира со стороны представителей власти обеих сторон. Из нереализованного можно отметить вопрос о торговле по Черному морю, отложенный до будущих посольств, и ситуацию с защитой православных подданных султана и принадлежностью Святых мест в Иерусалиме. Ответ по последнему вопросу был получен в 1701 г. в грамоте к царю от султана Мустафы II, который сообщил о равенстве положения греческой и римской конфессий в правах на Гроб Господень. Из-за имеющихся распрей турки специально никому не отдавали первенство во владении святынями^[2429].

Ратификация мирного договора

Гонцы с информацией о заключении мира отправились в путь 7 июля 1700 г., то есть через четыре дня после подписания соглашения. М. М. Богословский высказывал даже некоторое удивление данной отсрочкой: «Вопреки всем ожиданиям Украинцев и с этим не торопился»^[2430]. На самом деле задержка объясняется подготовкой посланником подробнейшего отчета о ходе многомесячных переговоров с передачей краткого содержания предыдущих посланий^[2431]. Представляется, что перед русским дипломатом на первом месте стояла задача точно разъяснить все обстоятельства дела и причины задержки с подписанием трактата, а не спешить с отправлением сеунча. Какое-то время также заняло составление копий договорных статей и шифрование объемного донесения, что было характерно для всей почты, отправляемой из Константинополя^[2432]. Отряд, который перевозил дипломатические бумаги, возглавляли сержант Преображенского полка Никита Жерлов и стольник Гур Родионов сын Украинцев.

К сожалению, с абсолютной точностью определить день, когда известие об окончании войны с турками достигло столицы Московского государства, пока не удается. В источниках встречаются две даты, которые в дальнейшем и фигурируют в историографии. Первая — 9 августа 1700 г. — определяется по двум письмам Петра I (к князю Ю. Ю. Трубецкому и польскому королю Августу II), заверенным этим числом: «Ныне мы получили ведомость с нарочным гонцом из Константинополя, что мир с турки получили на 30 лет…»; «Ныне же, при помощи Божии, получа мир с Портою». Одновременно в обоих посланиях царь пишет и о начале конфликта на севере: «…и ныне мы, при помощи Божей, начали войну против шведов…» и «…к сему подвигу приступили есмы… указ послали, дабы как наискорее, объевя войну…»^[2433]. Вторая — 18 августа 1700 г. — указана еще в одном письме монарха (к адмиралтейцу Ф. М. Апраксину), датированном 22 августа: «Мы здесь в 18 день объявили мир с турки [зело с преизрядным фейверком]; в 19 день объявили войну против шведов…»^[2434] Последний вариант подтверждается указом от 19 августа 1700 г. о нападении на «свейскаго короля городы» и объявлением о сборе ратных людей Московского государства^[2435].

Из документов, связанных с приездом гонцов, выясняется еще одна дата прибытия известия в Москву — 16 августа. Она фигурирует в письме Е. И. Украинцева к царю, скопированном в тетрадях: «В нынешнем 1700-м году августа в 16 день писал к великому государю…»^[2436], а также в черновых отпусках указов из Посольского приказа в Разряд и Казанский дворец с кратким перечислением условий перемирия^[2437]. Во всех случаях под фразой «августа в 16 день писал к великому…», согласно делопроизводственной практике, подразумевается дата получения послания в приказе.

Такое разночтение в датах может объясняться получением Петром 9 августа известия о мире, посланного «наскоро» с вестником, которое несколько опередило прибытие Г. Р. Украинцева и Н. Жерлова. Оно могло быть послано от гетмана Мазепы или самих гонцов. Получив его, царь начал подготовку к войне, написав депеши Ю. Ю. Трубецкому, Августу II и новгородскому воеводе и одновременно направив в Ижорскую землю Я. Брюса (о чем и говорится в посланиях монарха от 9 августа). 16 августа прибыли гонцы, которые привезли официальные бумаги от чрезвычайных посланников и копии трактата. И уже на их основании Петр I 18 августа торжественно возвестил о заключении мира с турками (с салютом), а на следующий день официально объявил войну Швеции.

Оригиналы (на турецком и латинском языках) соглашения с Османской империей и сопроводительные грамоты привезли сами посланники, которые вернулись в Москву 10 ноября 1700 г. Этой же датой помечена в Посольском приказе часть переводов: «Перевод с листа турского великого везира, каков писал с чрезвычайными посланники… в нынешнем в 1700-м году ноября в 10 день»^[2438]. 15 ноября дипломаты передали подлинники документов в Посольский приказ^[2439], где им было предписано собираться в поездку под Нарву (Ругодив) для личного доклада царю. Однако путешествие не состоялось из-за поражения русских войск в битве со шведами под стенами осажденной крепости^[2440].

Есть вероятность, что выезд Д. М. Голицына (будущего посла с ратификацией), Е. И. Украинцева и И. Чередеева (в сопровождении переводчика Андрея Ботвинкина и подьячего Бориса Карцева) в сторону зоны боевых действий все же произошел, хотя поездка была прервана в дороге. В бумагах сохранились отпуски указов и памяти о выделении 64 подвод и выдаче проезжей грамоты. Кроме того, имеются два перевода с грамот султана и великого везира, «каков писал с чрезвычайными посланники… в нынешнем в 1700-м году ноября в 30 день». Возможно, это следы повторного приезда (возвращения) дипломатов в столицу^[2441].

Вскоре Петр I вернулся в Москву, и 11 декабря 1700 г. в Преображенском Е. И. Украинцев получил аудиенцию, на которой передал грамоты православных патриархов для царя, царевича Алексея и патриарха Адриана^[2442].

Вопросы вооруженного противостояния со шведами ранее занимали все помыслы Петра I, поэтому подготовка отправки посольства Д. М. Голицына с ратификационной грамотой началась лишь после встречи с чрезвычайным посланником. Чтобы нивелировать возможное недовольство Высокой Порты задержкой монаршего подтверждения мирного трактата, с объявлением о предстоящем приезде великого посла 11 декабря в Турцию отправляют «в гонцах» подьячего Посольского приказа М. Р. Ларионова^[2443]. На следующий день выходит указ о подготовке миссии Д. М. Голицына, но лишь 19 января 1701 г. он покидает столицу России^[2444]. «Утвердительная» грамота датировалась 30 декабря 1700 г.^[2445], поэтому русский посол мог привести некоторые оправдания в частичном следовании условиям договора (ратификация должна была прибыть «к Блистательной Порте» не позже 6 месяцев с момента выезда миссии Е. И. Украинцева).

Из-за задержек в пути (по причине весеннего половодья) посольский «караван» Д. М. Голицына достиг Андрианополя, куда из Константинополя на жаркое время года перебирался османский двор, лишь в мае. 21 мая состоялся торжественный въезд в город, 9 июня — прием у великого везира и 17 июня — передача ратификационной грамоты, вместе с поминками, турецкому султану Мустафе II. Вручение османской ратификации, символизировавшее вступление в силу мирного соглашения, произошло на последней аудиенции у турецкого правителя 7 августа 1701 г. Все дополнительные переговоры о разрешении проезда русским торговым кораблям через Черное море и принадлежности иерусалимских святынь, оставшиеся в подвешенном состоянии после миссии Е. И. Украинцева, вновь окончились неудачей^[2446].

«Подтверженную» грамоту турецкого султана, датированную 25 июля 1701 г.^[2447], Д. М. Голицын доставил в Москву лишь в январе 1702 г. Все договоры и грамоты, связанные с заключением 30-летнего перемирия, тогда же было указано передать для хранения и «бережения» на Казенный двор боярину князю П. И. Прозоровскому и «запечатать своею великого государя печатью». Сами документы находились в ящике, оклеенном «отласом червчатым»^[2448].

Ратификация Константинопольского договора следующим султаном Османской державы, Ахмедом III, вступившим на престол в августе 1703 г., затянулась на несколько лет. Новый правитель занял трон после свержения своего брата Мустафы II в результате народного восстания в столице, вызванного в том числе и недовольством результатами недавно завершившихся войн. Еще в декабре 1703 г. к Петру I была послана грамота, извещавшая о воцарении нового падишаха и содержавшая обещание подтвердить «постановленный между обоими дворами мир и согласие»^[2449]. Находившийся в Константинополе русский посол П. А. Толстой приложил все усилия, чтобы сгладить возникшие противоречия между двумя странами. Его усилия долгое время оказывались тщетными и лишь 3 января 1710 г. завершились дипломатической победой: Ахмед III выдал грамоту с искомой ратификацией. В феврале гонец повез документ в Россию. Вместе с тем уже 9 ноября того же года Константинопольский договор 1700 г. был дезавуирован объявлением Блистательной Портой новой войны Российскому царству^[2450].

Реализация условий соглашения и размежевание границ

Согласно условиям договора российская сторона должна была оставить днепровские городки в течение 30 дней после «подтверждения» (ратификации) соглашения отдельным посольством. В. С. Великанов ошибочно полагал, что отсчет указанного срока начинался после 3 июля, а в дальнейшем российская сторона просто «решила отложить выполнение статей Константинопольского договора»^[2451].

Предварительная подготовка вывода войск и разрушения укреплений последовала сразу же по получении информации из Константинополя. Уже 18 августа выходит указ генералу князю И. М. Кольцову-Мосальскому, который должен был летом — осенью 1700 г. совместно с полками И. С. Мазепы совершить поход для усиления днепровских городков. Согласно этому документу его основная задача кардинально менялась: вместо «подкрепления» гарнизонов генералу предписывалось максимально быстро ликвидировать старые крепости («разорить, стены разбить и рвы засыпать»), одновременно скрытно организовав поиск места для нового укрепления около Запорожской Сечи^[2452].

Новый указ от 30 августа 1700 г. Ф. А. Головину, уже без апелляции к срочности, подробно описывал все мероприятия по отводу воинских отрядов и постройке нового опорного пункта. Из Тавани и Казы-Кермена все войска направлялись на территорию Российского государства: «Воеводу с полковники и с начальными и со всеми ратными людми перевесть, ис тех же городков и пушки и осадные и полковые, всякие воинские наряды и ружье и полковые всякие припасы и хлебные запасы перевесть в Сечю». Одновременно уничтожались имеющиеся укрепления, а жителям говорилось, «чтоб они ис тех городков шли жить в ыные его великого государя… городы и села, где хто похочет со всеми своими пожитками, и ис тех городков их выслать…». Затем И. М. Кольцову-Мосальскому и таванскому воеводе стольнику Ивану Апухтину (Опухтину) предписывалось основать новое укрепление не далее чем в 10 верстах от Запорожской Сечи, ниже по течению Днепра, «на пристойном и удобном к городовому строению месте, вновь городок земляной», который бы мог вместить «в осаде» не менее 1 тыс. человек. Снабжение новоявленной крепости должно было осуществляться за счет вывезенных ресурсов: «…лутчие полковые и верховые пушки и иные полковые припасы и ружье перевесть в… городок, сколько чего уместить мочно». Из того же источника поставлялось продовольствие «на год и болши», которое обеспечивало тысячный гарнизон «из руских и гетманского регименту» во главе с полковником. Во избежание конфликтов о начале мероприятий обязательно требовалось поставить в известность («писать… ведомости») перекопского бея и очаковского «началного». Создание всей документации и, вероятно, координация действий возлагались на Посольский приказ, который должен был направить в Разряд «образцовые письма», одно из которых было составлено 9 сентября^[2453].

Задержка с отправкой ратификации в Константинополь, в связи с начавшейся Северной войной, и понимание нереальности постройки новой крепости в условиях осенней распутицы и надвигающейся зимы привели к принятию решения о переносе реализации условий мирного соглашения с турками на следующий, 1701 г. 15 октября 1700 г. И. М. Кольцов-Мосальский получил новое предписание о вывозе лишь половины ресурсов в Запорожскую Сечь с сохранением гарнизонов в Казы-Кермене и Тавани. Разрушить было указано только заброшенные Муберек-Кермен (Нусрет-Кермен) и Ислам-Кермен (Сагин-Кермен), что и было осуществлено им к декабрю 1700 г.^[2454] Одновременно сын генерала стольник Я. И. Кольцов-Мосальский, проведя разведку местности вокруг «Запорогов», определил место постройки будущего опорного пункта, обозначенное затем в указе от 29 января 1701 г.: «…от Сечи вверх на реке Днепр в урочище на горе у КаменногоЗатону, в пристойном месте подле речки Белозерки, против Микитина рогу»^[2455].

Выполнение основных условий 2-й статьи Константинопольского договора — ликвидация Тавани и Казы-Кермена с выводом всех войск и вывозом припасов — было осуществлено летом 1701 г. под руководством того же И. М. Кольцова-Мосальского. А в сентябре им была основана крепость, получившая название Каменный Затон (по соседнему гидрониму), в выбранном еще зимой месте. В ноябре в построенные укрепления вошел первый гарнизон^[2456].

Переговоры об установлении границ между Османским и Российским государствами проводились в 1704–1705 гг. Для разных регионов ситуация осложнялась различием в подходах, которые были специально заложены Е. И. Украинцевым в условиях мира. К востоку от Азова граница должна была определяться по четко оговоренному расстоянию с установкой межевых знаков. Здесь Россия получала абсолютно новые земли, и поэтому точность в определении переходящей территории имела ключевое значение. Другое дело — районы между Гетманской Украиной, городами Белгородского разряда с одной стороны и Северным Причерноморьем в бассейнах рек Южный Буг (Бог) и Днепр с другой. Через эти территории постоянно совершались взаимные набеги запорожских казаков и крымских татар, а на хозяйственное использование богатых ресурсами земель претендовали обе стороны. Нейтральный характер буферной зоны, где «земли пустые и порозжие и всяких жилцов лишены да пребудут», определялся отсутствием четких границ. Это позволяло заниматься там разнообразными промыслами подданным его царского величества. Для татарского же населения с его кочевым образом жизни интерес представляли лишь пастбища для выпаса скота.

Как следствие, переговоры в первом регионе прошли успешно за один раунд и к осени 1704 г. были благополучно завершены. Российскую сторону на размежевании возглавлял азовский губернатор И. А. Толстой, турецкую — глава Ачуева Хасан-паша. Комиссаров сопровождали воинские отряды, насчитывавшие 1–2 тыс. человек с каждой стороны^[2457]. Еще 30 августа 1704 г. Толстой получил предписание из Посольского приказа (по указу от 11 августа) о начале размежевания. После предварительных консультаций с ачуевским «владетелем» переговорщики съехались на реке Ея 9 октября. Измерение прописанных в договоре 1700 г. «10 часов ездою конною» после долгих споров было возложено на специальных представителей — полковника Николая Васильева и Хаплар Кеяса Ахмеда-агу (каждого сопровождало по три спутника^[2458]), которые «с часами» направились обратно к Азову. 11 октября они, отметив точное время старта, поехали «Кубанской дорогою» в юго-западном направлении. По прошествии 10 часов каждая группа остановилась: российская оказалась за рекой Ея в 5530 саженях, турецкая — перед ней в 1350 саженях («в споре» фигурировало 6880 саженей). После длительных переговоров («по многим съездам и пересылкам») границу решили установить в 1660 саженях («в трехаршинную меру») за рекой Ея в сторону Кубани. 15 октября комиссары «соехався на том месте… положили границу и учинили признаки», то есть межевые знаки, в 16 саженях друг от друга: русский — столб, обложенный «каменьем з землею», с крестом из железа во главе, османский — «курган каменьем же з землею»^[2459]. Таким образом, все устье р. Ея с обоими берегами оказалось во владениях царя, что отвечало требованиям Петра I, высказанным в письме к И. А. Толстому от 14 сентября 1704 г.^[2460]

Согласно А. И. Ригельману, одновременно было зафиксировано размежевание территорий и к западу (иногда указывается, что «к северу») от Азова. Здесь граница начиналась от устья р. Миус и прямо через степь шла до «развилины» р. Берда, затем — по ней же до ее «вершины» (истока), переходила к истоку р. Конка (Конские Воды») и, следуя вдоль всего течения данной реки, завершалась в ее устье, то есть на месте впадения в Днепр. Часть территории между реками Миусом и Берда, к югу от проведенной границы, считалась нейтральной: «…состоят из барьера, то есть ни в которой стороне не подлежащей»^[2461]. К сожалению в архивных документах обнаружить данную информацию пока не удалось.

В то же время Хасан-паша отказался на месте обмениваться письменными подтверждениями разграничения, которые требовалось закрепить «своими руками и печатми». Из отписки И. А. Толстого к руководителю Посольского приказа Ф. А. Головину от 2 ноября 1704 г. видно, что ачуевский глава опасался брать на себя ответственность за передачу России долины р. Ея. Он обещал написать в Константинополь и только по получении указа «салтанова величества» выслать в Азов требуемое «на ту границу утверждающее письмо»^[2462]. В итоге необходимый документ так и не был получен. По прошествии нескольких лет, в 1709 г., азовский губернатор писал: «…но аще оная граница от Хосяна-паши, ради его лукавства, писмом и не утверждена»^[2463].

В Нижнем Поднепровье же возникли ожесточенные споры, которые растянулись на два года. Здесь разграничение также должно было проводиться силами местных приграничных правителей — украинским гетманом и силистрийским пашой. Еще весной 1704 г. от И. С. Мазепы выехали «знатные особы», у которых с турками «учинились некоторые споры… о безделице, чтобы ставить признаки и высыпать каменьем»^[2464]. Разрешать возникшие разногласия, которые, по мнению Петра I и Ф. А. Головина, не имели принципиального значения, отправили российского соавтора Константинопольского трактата — Е. И. Украинцева. Однако застать осенью 1704 г. турецких переговорщиков на месте съезда он не успел^[2465]. Руководство российской дипломатической службы, обеспокоенное задержкой разграничения и перспективой обострения русско-османских отношений, заранее запланировало новый раунд переговоров на следующий год. Ф. А. Головин в депеше к послу в Константинополе П. А. Толстому предписывает назначить новую встречу с переговорщиками в начале мая 1705 г., обещая прислать к тому времени и думного дьяка^[2466].

В обозначенное время Е. И. Украинцев прибыл на Южный Буг, однако вновь не нашел там посланца силистрийского Юсуфа-паши. По требованию Петра I думный дьяк должен был дожидаться оппонентов в любом случае, а затем проводить переговоры, невзирая на какие-либо препятствия, «даже до крайней осени»^[2467]. Ситуация осложнялась недовольством запорожских казаков, кошевой атаман которых Константин Гордиенко вступил в активную переписку с российским межевым комиссаром. По мнению атамана, установление любой границы приводило к «утеснению» казаков, терявших «исконные» промыслы в низовьях Южного Буга и Днепра. Выражалось недовольство и форматом контактов с запорожцами, которые не получили от царя персональной грамоты, гарантировавшей бы соблюдение их прав на переговорах. В какой-то момент со стороны казаков в адрес царского дипломата прозвучали даже угрозы как для его жизни, так и для дела («хотят… в деле комисияльном чинить препятствие и остановку»). После получения особой монаршей грамоты и подарков накал недовольства сечевиков значительно уменьшился^[2468].

В июле 1705 г. обе стороны наконец съехались на реке Южный Буг в урочище Мигийская скала. Прошлогодние споры вновь дали о себе знать, вылившись в многочисленные съезды делегаций, окончание которых сложно было предугадать. Требования турок о межевых знаках встретили отпор Украинцева, который, ссылаясь на 5-ю и 6-ю статьи Константинопольского мира, утверждал: «Однако же в договоре постановлено, что быть тем местом и от Сечи Запорожской до Ачакова пустым, а границы междо ими не имяновано»^[2469]. Проведение фиксированного рубежа, по его мнению, «принесет людям обоего народа великое смятение, и повседневную трудность, и хлопоты», так как отнимает у казаков различные промыслы^[2470]. Турецкий комиссар Ибрагим Эфенди-ага (Магмет-паша) ссылался на конкретность указаний дивана (кабинета министров) в отношении размежевания, на что думный дьяк предъявлял текст договора, который подписал сам султан. Новый правитель Порты Ахмед III подтвердил все прежние трактаты. «…И он их держит, и держать хощет без нарушения», — добавлял российский делегат^[2471].

Отсутствие результата вызвало недовольство руководства страны. В условиях продолжающейся Северной войны возобновление старого противостояния было неприемлемо. Ф. А. Головин направил Украинцеву требование согласиться с османскими условиями, подтвержденное в сентябре монархом: «Естли весьма ни на что турки уступки не учинят, делать по их предложению»^[2472]. Однако думный дьяк вновь нашел способ отстоять интересы дела. Ссылаясь на позднее получение послания, он решает отсрочить передачу сообщения турецкому комиссару — с согласием на установку «признаков» — до прихода письма из Стамбула с ответом на прежние условия: «И ныне мне… то дело, как великого государя указ повелевает, начать невозможно, чтоб они там паки не взгордились и болши непристойного своего запроса не всчали»^[2473]. Настойчивость русского дипломата принесла свои плоды. Межевая запись, которую обе стороны подписали 22 октября 1705 г., фиксировала границу исключительно «записми» «на сих писмах», без установки «копцов» или иных пограничных знаков. Сам Е. И. Украинцев в письме к Ф. А. Головину так подводил итоги дебатов: «…по многим и зело трудным с турской стороны предложениям и запросам и по многим разговорам и спорам… договор границе на писме, а не концами и не иными какими признаками учинился, и писмами договорными розменились»^[2474]. Начиналась линия разграничения от «полских копцов» (межевых знаков), находившихся у впадения р. Синюха в Южный Буг. Далее она шла до лагеря комиссаров у мигийских порогов («Мигийской скалы») по Бугу («Бог-реке») и затем еще «два часа вниз» по нему же до места впадения (устья) р. Ташлык («Камера», «Большая Канара», «Великий Канар»). Здесь, повернув почти точно на восток, «через степь» (или «полем») граница пересекала реки — Мертвую (Мертвовод), Гнилой/ Сухой Еланец («Баланча», «Эланец», «Янкуля», «Енкуль»)^[2475], Ингул («Большая Энкуль», «Великий Ингул»), Висунь («Улсун», «Исунь»), Ингулец («Малой Ингулец/ Ингуль», «Малый Регул») — и через «брод Бекенский» («Бегеневской перевоз»), находившийся в 10 часах езды от разрушенного Казы-Кермена, заканчивалась в устье реки Каменка («Оща») у ее впадения в Днепр («от Казыкерменских пустых мест до того места четыре мили»). Земли к югу от линии («по правой стороне») считались владением османского правителя, а к северу («на левой стороне») — московского царя^[2476].

В целом система проведенного разграничения позволила как сохранить зоны совместного использования территорий, так и провести, где это было необходимо, четкое межевание земель с установкой пограничных знаков.

* * *

Константинопольский мир завершил Русско-турецкую войну 1686–1700 гг. и подвел черту под активностью московской дипломатии XVII в. на южном направлении. Петр I, так и не сумев прочно закрепиться на азово-черноморских берегах, перенес острие внешней экспансии России на северо-запад. В последующие годы все внутренние ресурсы страны были направлены на борьбу со Швецией. Потребности военного времени вновь на долгие годы подчинили себе внутреннее развитие страны.

Основные положения Константинопольского мира 1700 г. оказали значительное влияние на весь Черноморский регион и граничащие с ним страны. Для России и Османской империи впервые устанавливалась общая сухопутная граница, что создало новую «модель взаимоотношений», в рамках которой предпринимались попытки установить «пограничный режим без участия таких второстепенных субъектов международных отношений, как Крымское ханство и Войско Запорожское Низовое»^[2477]. По итогам мирного соглашения наиболее «пострадавшей» стороной оказалось Крымское ханство, исключенное, несмотря на активнейшее участие в боевых действиях, как из переговорного процесса (и, соответственно, лишенное возможности влиять на выработку условий договора), так и из системы его субъектов (сторон, заключающих трактат). Результатом стало снижение статуса крымского хана до уровня правителя вассального регионального полугосударственного образования, с которым вели переговоры такие же руководители приграничного региона: азовский воевода (губернатор) или малороссийский (украинский) гетман. Ситуация ухудшилась в связи с наступившим «кризисом набеговой системы Крымского ханства»^[2478].

Преддверием кризиса Крымской державы стало нарушение старых сухопутных маршрутов, связывавших полуостров с Кубанью и Белгородской Ордой. И если пути перемещений в западном направлении удалось восстановить с возвращением территории вокруг днепровских городков, хотя и полностью разрушенных, то потеря Азова вызвала значительные затруднения контактов на восточном направлении.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Системный анализ событий 1686–1700 гг. позволил представить Русско-турецкую войну как сложное и многоплановое явление, отразившее последовательное чередование военных стратегий, находившихся в зависимости от международной ситуации и расстановки политических сил при русском дворе. Указанные факторы очевидным образом дают возможность разделить ход войны на три основных этапа.

На первом, «крымском», этапе В. В. Голицын, выполняя зафиксированные в договоре 1686 г. обязательства перед Речью Посполитой, одновременно пытался добиться дипломатического соглашения с ханством, предусматривавшего (в зависимости от ситуации) или окончательную отмену поминок, или переход хана под верховную власть русских царей. То есть, с одной стороны, главнокомандующий, в наибольшей, пожалуй, степени за всю войну находился под давлением международных обязательств, так как организация походов на ханство была прямо прописана в договоре о Вечном мире. С другой стороны, он и царевна Софья связывали с крымскими кампаниями свои планы укрепления политического влияния и оттеснения от власти «партии» младшего царя. Указанные намерения получали непосредственное отражение в идеологии войны: в торжественном отпуске бояр и воевод, во вручении Голицыну целых двух булав, и особенно — в предоставлении ему знамени покорителя Казани Ивана Грозного. Отсюда «крымские» акценты российской пропаганды времен первого похода, выражавшиеся, правда, в ходе его подготовки достаточно размыто ввиду того, что в Москве не желали публично оглашать планы подчинения ханства, получившие четкое выражение в тайном наказе Голицыну.

Явные антиосманские и антимусульманские мотивы в формируемой правительством идеологии появляются лишь накануне второго Крымского похода. Их появление, несомненно, связано с успехами союзников, сформировавшими у Москвы представление о возможном скором падении Османской империи и вытекавшую из этого ее гипотетическую готовность принять участие в разделе турецких владений. Последнее, в свою очередь, должно было поддерживать уверенность Голицына в том, что бескомпромиссный натиск на ханство огромной русской армии заставит Селим-Гирея отступить от слабеющего сюзерена и «отдаться» под верховенство русских царей. Поэтому военно-политическая стратегия во втором походе 1689 г. осталась неизменной: наступление главной армии под Перекоп без серьезных операций против донских или днепровских крепостей. Такое «игнорирование» османских опорных пунктов имело политическое значение. В случае согласия Селим-Гирея на голицынские пропозиции русской дипломатии срочно бы понадобилось искать пути замирения с османами и выхода из войны. В Москве, возможно, полагали, что сделать это в условиях, когда ни Азов, ни Казы-Кермен не были затронуты русскими нападениями, будет гораздо проще. При этом русские правящие круги прекрасно осознавали важность этих форпостов в борьбе с собственно османским влиянием в Северном Причерноморье. Московское правительство располагало достаточно подробной информацией об артиллерийском оснащении, фортификационных особенностях и численности гарнизонов днепровских крепостей, планы удара на которые детально разрабатывались уже в 1688 г., за семь лет до их взятия.

В свое время К. Белкин-Стивенс и В. А. Артамонов справедливо отметили, что Крымские походы стали серьезной демонстрацией возможностей российской военной логистики, обеспечившей переброску значительных масс войска на дальние расстояния в условиях безлюдных и степных районов^[2479]. Развивая этот тезис, следует отметить, что русскую военную машину первых лет войны действительно сложно в чем-то упрекнуть. Мобилизация была проведена в сжатые сроки и довольно успешно — явка на службу в основную армию в первый поход составила 90 %. Заготовленные запасы продовольствия были собраны и доставлены заранее в места сосредоточения войск; дополнительный провиант, переброшенный по речным артериям из Брянска и Смоленска через Киев до Кодака, даже оказался излишним и был использован в кампаниях 1688 и 1689 гг. Важную роль перевалочной и логистической базы сыграл построенный в рекордно короткие сроки Новобогородицк. В ходе подготовки второго похода русская военная бюрократия продемонстрировала умение учитывать недочеты и исправлять допущенные ошибки военного планирования. Весь 1688 г. под постоянным контролем держалась ситуация, касавшаяся наличия сухой травы в степях. Было сделано все, чтобы не допустить степных пожаров, подобных тем, которые помешали продвижению войска в 1687 г. Удалось исправить недостатки проложенного в первый поход маршрута, информация о котором собиралась довольно тщательно. Стоит отметить и деятельность русской разведки, благодаря которой мы имеем более менее полную информацию о политике Крыма и его мерах по подготовке обороны в обеих кампаниях.

В 1689 г. сроки мобилизации русской армии удалось еще ускорить, обеспечив ее выступление в марте. Не стоит недооценивать и организационные усилия русских военачальников высшего и среднего звена, позволившие осуществить в 1689 г. успешный переход по степной и ненаселенной местности огромного по тем временам войска, которое сумело с небольшими потерями выиграть сражение при Черной долине и прорваться к Перекопу. В целом, «бесславные» крымские кампании со всей ясностью показали, что военно-организационные структуры Московского царства не только не переживали кризис, но и находились на определенном подъеме.

Походы на Крым 1687 и 1689 гг. оказались недостаточными для того, чтобы склонить Селим-Гирея к каким-либо политическим уступкам. В военно-стратегическом плане голицынские экспедиции оказались ударом в пустоту: «скифская» тактика крымской армии и географические особенности театра военных действий позволили Крыму не только избежать угрозы военного поражения даже при проигрыше отдельных сражений, но и (после второго похода, в 1689 г.) перебрасывать свою конницу (пусть и в меньших масштабах, нежели ранее) для действий против других участников антиосманской коалиции. Нежелание предпринять серьезные действия против османских крепостей на Днепре (либо осуществление таких шагов слишком поздно, как в 1687 г.) лишило русскую армию возможности перерезать коммуникации Крыма и Белгородской Орды и тем самым ухудшить стратегическое положение ханства. Недооценка всех этих факторов обеспечила итоговый провал не только собственно крымских кампаний и неудачу первого этапа войны, но и в значительной мере обусловила окончательное политическое поражение главного разработчика «крымской» стратегии — князя Василия Васильевича Голицына, переоценившего роль дипломатии в начавшейся войне и окончившего свои дни в ссылке.

Единственным военно-стратегическим достижением Голицына осталась рассматривавшаяся им самим как вспомогательная линия на строительство в районе нижнего течения Днепра укрепленных пунктов. К возникшему в 1688 г. Новобогородицку на следующий год добавился построенный чуть выше на р. Самаре Новосергиевск. Их сооружение было продолжением многолетней, вполне оправданной и давно апробированной политики России по постепенному продвижению на юг. Это, однако, не могло принести столь быстрые и ошеломляющие результаты в виде подчинения Крыма, о котором мечтал В. В. Голицын.

Борьба за власть в Кремле привела к возникновению паузы в боевых действиях на многих направлениях. Период 1690–1694 гг. характеризуется переходом к оборонительной тактике вкупе с робкими наступательными попытками в отношении Казы-Кермена. Оборонительный период войны показал значение таких театров военных действий, которые традиционно считаются второстепенными и боевые действия на которых выходят за рамки классических представлений о войне эпохи Нового времени с маневрированием крупных армий, взятиями и осадами крепостей. Речь прежде всего идет о Северном Кавказе и Северном Прикаспии, где ход русско-крымско-османского противостояния следует рассматривать через призму «малой» войны, тесно переплетенной с политической борьбой за сферы влияния в буферных областях. Российские и крымско-турецкие власти старались при помощи различных средств переманить на свою сторону местные народы и автономные политические образования — кумыков, черкесов, чеченцев, калмыков, джунгар, ногайцев, башкир, донских и запорожских казаков и др. Зачастую представители одного народа оказывались в составе войск обоих противников. Если в мирное время крупные державы играли стабилизирующую роль на контролируемой ими периферии, то теперь активность центров влияния, таких как Москва, Бахчисарай и Стамбул, интенсифицировала внутриполитическую борьбу и обостряла тлевшие конфликты. Начав войну в 1686 г., Россия спровоцировала активизацию в указанных регионах военно-политической активности, но обеспечить там рост своего вооруженного присутствия не смогла (или не захотела). В результате в оборонительный период 1690–1694 гг., когда московские власти в том числе стремились выйти из войны на приемлемых для себя условиях, на Кавказе такая политика чуть не закончилась чувствительными потерями — российским войскам с трудом удалось удержать Терки. Лишь экстренные меры позволили предотвратить развитие событий по самому негативному сценарию.

В «крымский» (1686–1689) и завершающий — «османский» (1695–1700) периоды Русско-турецкой войны на Северо-Кавказский регион оказывали влияние события на главных театрах военных действий. Особенно это проявилось после побед под Азовом, инерция которых обеспечила выправление баланса сил на Кавказе в пользу России, когда отдельные местные политические силы сами искали сотрудничества с русской стороной. Петр I попытался укрепить влияние России в регионе, создав на Каспийском море флот для борьбы с действовавшими на морских коммуникациях судами противника. Однако строившиеся в Казани с 1694 г. яхты «на морской ход» прибыли в Астрахань только к самому концу войны и впоследствии были уничтожены в результате Астраханского восстания.

Война, таким образом, не сводилась лишь к отдельным, пусть и масштабным «походам»: сложные военно-политические процессы охватывали огромные территории от Буджака до Северного Кавказа и Каспийского моря, в том числе «буферные» зоны, не имевшие четких линейных границ. В итоге события 1686–1700 гг. существенно ослабили влияние Крымского ханства на Северном Кавказе, а борьба горцев за независимость от ханской власти продолжилась и после ее окончания без участия России.

Приход к власти Петра I привел не только к активизации боевых действий, но и окончательному смещению их основного фокуса с Крыма на турецкие крепости в Северном Причерноморье. После провалов крымских походов новая стратегия была очевидной. На правильность именно такого подхода к ведению войны еще в конце 1686 — начале 1687 г. справедливо указывал русскому правительству его союзник польский король Ян Собеский. Успехи не заставили себя ждать. Российские войска продвигались вдоль Дона и Днепра, захватывая османские крепости и строя новые укрепления.

В 1695 г. опытный военачальник и хороший организатор Б. П. Шереметев совместно с украинским гетманом И. С. Мазепой захватили Казы-Кермен и остальные турецкие крепости, плотно блокировавшие выход в Черное море по Днепру как минимум с 1679 г. Вместе с тем в том же году тактические и военно-организационные ошибки помешали Петру I взять Азов.

В 1696 г. Петр смог обеспечить своей армии под Азовом подавляющее преимущество, что привело к капитуляции гарнизона. Огромные усилия и средства были затрачены на строительство морского флота. В литературе новому флоту традиционно отводится важная роль во взятии Азова. Стоит, однако, подчеркнуть, что в сражениях он не участвовал, а пришедшие под Азов турецкие корабли разгромили донские казаки. Подошедшие было к устью Дона корабли петровского «морского каравана» отступили к Сергиеву, не решившись атаковать турецкий флот. Вопрос о том, стало ли наличие «морского каравана» решающим фактором для блокады города, требует дальнейшего изучения. Возможно, что роль флота в осаде Азова преувеличивалась царем и его окружением по идеологическим мотивам, поскольку флот являлся личным детищем Петра.

Принципиальным новшеством в стратегии Петра стало намерение, возникшее не ранее середины 1695 г., перенести боевые действия в акваторию Черного моря, создав для внутренних районов Османской империи угрозу, несопоставимую по своему масштабу с морскими походами казаков. Суда новых типов появились не только в Азовском море, но и на Днепре. Царь планировал организовать поход «морского каравана» к Очакову. Это могло бы стать следующим, четвертым этапом войны. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, расчеты царя не оправдались. Усилия и ресурсы, потребовавшиеся для создания морского флота, затормозили ход наземных операций.

Сезоны боевых действий 1697 и 1698 гг. не принесли ожидаемых российскими властями успехов. Этому способствовало несколько факторов. Во-первых, османские власти, потеряв в 1696 г. Азов, позволили Крымскому ханству сосредоточить основные силы против России. Во-вторых, впервые с начала войны в Северное Причерноморье были переброшены значительные турецкие воинские контингенты с других театров военных действий. В-третьих, отъезд Петра в Великое посольство самым негативным образом сказался на организации военных кампаний. В его отсутствие полководцы стремились не добиться успеха, а минимизировать собственные усилия и избежать трудностей. Кроме того, большим просчетом царя стала замена Б. П. Шереметева, стоявшего во главе Белгородского полка, на Я. Ф. Долгорукова, показавшего себя посредственным полководцем. В результате лишь благодаря героизму русских солдат и стрельцов, а также украинских казаков удалось избежать захвата днепровских крепостей противником. Управленческие ошибки привели к восстанию стрельцов, что самым негативным образом сказалось на ходе подготовки кампании 1698 г. Потери от этих просчетов можно было бы компенсировать позднее, но к тому времени, когда царь вернулся в Москву, а российский флот стал значимой военной силой, европейские союзники России склонились к заключению мира.

В историографии часто ставился, но до сих пор полностью не решен вопрос о том, насколько вообще участие России в войне на стороне Священной лиги было заметным именно в военном плане. Как было отмечено во введении, советская историография его всячески преувеличивала, тогда как после 1991 г. получил распространение тезис, что, например, Крымские походы антиосманской коалиции практически никак не помогли. Если конкретизировать, то суть дискуссии заключается в том, насколько России удалось снизить активность Крымского ханства на других театрах военных действий, парализовав «правую руку» османского султана. Чтобы дать более-менее определенный ответ на данный вопрос, необходимо выйти за рамки исследованной в книге проблематики и изученных источников, сопоставив военную активность России с активностью Крымского ханства на балканском и польском театрах военных действий. Подобная работа, подразумевающая кропотливый сбор и анализ информации о всех известных действиях татар против войск Речи Посполитой, а также Габсбургов и их союзников на Балканах, не входила в число поставленных авторами данной книги исследовательских задач. Однако некоторые предварительные наблюдения на эту тему можно сделать, основываясь на российском материале.

Перед этим, однако, следует сделать одно важное уточнение. В указанное время значительная часть крымцев, судя по всему, часто откочевывала (особенно зимой) из Крыма на территорию Белгородской Орды — в южную часть междуречья Дуная и Днестра. Там же длительное время пребывали калга и/или нураддин, а также сам хан. Не лишним будет напомнить, что со своим войском накануне сражений в Зеленой и Черной долинах в мае 1689 г. Селим-Гирей соединился, спешно приехав из Белгородской Орды. Там татары готовились к походам на Балканы и на Речь Посполитую, собираясь в отряды и откармливая коней. Россия не имела возможности блокировать Белгородскую Орду, что прекрасно понимал Ян Собеский, предлагавший В. В. Голицыну в начале 1687 г. совместный поход на белгородских татар (и подчеркивая, что их численность из-за переселения крымцев сильно выросла).

Россия могла, однако, взяв турецкие крепости на Днепре, прервать или сильно затруднить сообщение Крыма с Белгородской ордой. В. В. Голицын, как было показано, не стремился этого делать, возможно сознательно. Тем не менее, как свидетельствуют различные допросы пленных и выходцев из крымской неволи, оба крымских похода несомненно снизили активность ханских войск на других театрах войны, хотя и не прекратили ее совсем: уже осенью 1689 г., после окончания второго Крымского похода, Селим-Гирей, пусть и весьма неохотно, направил татарские контингенты в Венгрию на помощь султану. Несоизмеримо большее с этой точки зрения воздействие имело взятие в 1695 г. турецких крепостей, что, как правильно отметил В. А. Артамонов, нарушало традиционные набеговые маршруты и сообщение Крыма с Белгородской Ордой^[2480]. Важным дополнением к этому наблюдению будет утверждение, что в 1697 г. регион Нижнего Днепра оттянул на себя не только значительные силы татар, но и самих османов. Именно в этом году, когда турки попытались отбить днепровские городки, собственно русско-османский конфликт достиг наибольшей интенсивности. Османы перебросили под Казы-Кермен войска с других фронтов, подкрепив их флотом (от 23 до 42 тыс. турок), мобилизовали значительные отряды крымских и белгородских татар — от 20 до 50 тыс. Оборона Тавани и Казы-Кермена в 1697 г. стала таким образом самым серьезным вкладом России в дело коалиционной антиосманской борьбы с точки зрения отвлечения на себя сил противника. Причем именно в сентябре 1697 г. османы потерпели последнее сокрушительное поражение от войск союзников в битве при Зенте, ставшей, по оценкам историков, решающим фактором в «склонении» Османской империи к мирному переговорному процессу.

Сама по себе война стала временем отчетливого проявления «коалиционного сознания» во внешней политике русских правящих кругов за несколько лет до петровских новаций во взаимоотношениях с Европой. Оно, среди прочего, означало большую, чем ранее, информационную открытость. Указанная тенденция проявлялась систематически уже при Голицыне, когда через ряд официальных и полуофициальных дипломатических каналов Россия пыталась не просто собирать информацию о роли и месте Москвы в рядах Священной лиги, но влиять на эти представления. Европа же парадоксальным образом способствовала сдвигу во внутрироссийской военной пропаганде. Это выразилось в отходе от традиционных дворцово-церковных военных церемоний в сторону организации триумфов по западной моде.

Итоги войны 1686–1700 гг. оказались положительными для России. Страна покончила с пережитками даннических отношений с татарами, прекратив выплаты поминок, усилила свое влияние на соседние народы, получила выход к Азовскому морю. Впервые было произведено частичное размежевание и установлены границы между Московским государством и Оттоманской империей, которые привели к снижению значения и статуса буферных полугосударственных и государственных образований, таких как Запорожская Сечь, Войско Донское, Крымское ханство. И если в 1681 г. русские послы вынуждены были принять навязанные им условия мира в Бахчисарае, а в 1687 г. Селим-Гирей с возмущением отверг адресованное лично ему послание В. В. Голицына, то уже в 1698–1700 гг. русская дипломатия на прямых переговорах с османами решала вопросы, касающиеся в том числе и своих отношений с Крымским ханством, чего совсем недавно в Москве не могли себе и представить. Как следствие, процесс втягивания данных земель в орбиту влияния России существенно ускорился, что привело в новом столетии к их поглощению.

Опыт по созданию морского флота привел к существенному развитию технологического потенциала, оказавшегося востребованным в начавшейся в 1700 г. Северной войне. Постепенное упрочение позиций России в антиосманской коалиции способствовало росту международного авторитета страны, даже несмотря на то, что ее общий вклад в победу над турками и эффективность военных операций были относительно скромными. В целом сама война, пусть и остававшаяся долгое время для отечественной историографии «незнаменитой», стала важным этапом в формировании целей и задач российской внешней политики на южном направлении на десятилетия вперед.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абазин Андрей 292

Абашев Чертухай 427

Абдужемилев Р. Р. 37, 216, 310

Абдулгаффар Кырыми 216

Абдураман-паша 395, 396

Абреим-ага см. Ибраим-ага

Аваков П. А. (Avakov P.) 11, 16, 17, 24, 25, 298, 315, 333–335, 345, 398, 480, 485, 498–500, 502

Август II (August II, Август Сильный, Фридрих Август I) 465, 467, 471, 472, 494, 495

Авраамий, митрополит Белгородский и Обоянский 441, 448

Авраамий, митрополит Рязанский и Муромский 448

Агеева О. Г. 24, 306

Аджимурат-ага 333, 338

Адлер Иван (Яган) 354, 381, 393

Адриан, патриарх 496

Азамат-Гирей 102, 105–109, 112, 130, 216, 223, 237

Азамат-мурза 353

Айваск, азовский янычар 268

Айтемирев Василий Иванович (Иванов сын) 22, 257, 278, 281, 283, 287–290, 292–295, 464

Алабердеев Магомет 277

Алба, калмык 426

Алдарь-шевкал 412

Алдигирей см. Черкасский Адил-Гирей

Алей (Али), пленный «турченин» 49, 138

Алей см. Али-ага

Алей-ага 431

Алейко (Алейка), перебежчик 343

Александров С. В. 6

Алексеев Еким 176

Алексеев Кирилл 171

Алексеев Микишка 271

Алексеев Никита 41

Алексей, царевич 496

Алексей Михайлович 227, 442

Али-ага (Алей, Али-паша (I), Алли-ага) Шаабан-беин сын 268, 356, 431

Алибек-мурза (Халимбек) 410

Али-паша (II), керченский 361, 366, 378, 385, 386, 398

Алишан Гусейн-паша см. Хусейн-паша Кёпрюлю

Алишь-ага 427

Алмазов А. С. 99, 113, 120

Алмазов Семен Ерофеевич 48, 68

Алпатов С. В. 458

Алферьев Никита 65

Альберти Г. (Джироламо Альберти, Girolamo Alberti) 302, 310

Альбовский Е. 152, 275

Амамлыков Ален 275

Ами см. Лефорт Амадей

Амирхан, брат Муртазалея 418, 419

Англер Иван 265

Андреев Еремей 248, 250

Андреев Лукьян 47

Андреев Прокофий 249

Андреев Сенька 57, 58

Андреевский И. Е. 7

Аникин А. Е. 482

Аничков Иван Александрович 57

Анненков Григорий 379

Анненков Севастьян 246

Антоний, священник 481

Антонович Трофим 303

Антропов Тимофей 65

Апанович О. М. 10

Апостол Даниил (Данила) 104, 105, 109, 367, 454

Апраксин Федор Матвеевич 310

Апрыщенко В. Ю. 501

Апухтин (Опухтин) Иван Аверкиевич 497

Араслан-ага 333

Арасланбек-мурза (Расланбек-мурза) Касполатов 400, 401

Арасланов Камай 421

Арасланов Мустафа 277

Артамонов В. А. 10, 14, 15, 20, 24, 30, 33, 136, 166, 194, 206, 254, 295, 362, 363, 422, 464, 479, 503, 504, 507

Артемьев Матвей 435

Арчил Вахтангович 70, 275, 407, 421

Асан-ага (Асан-бей, Гасан-бей) Арасланов сын 333, 355, 356

Аслам-Гирей (Ислам-Гирей) 344

Аслан, «гречанин» 165

Атагуш, князь 421

Аугустинович К. 164

Афанасьев Викула 435

Ахмед-ага, везир крымского хана 27

Ахмет III 496, 497, 501

Ахмет-ага 339, 356, 357

Аюка (Аюка-хан) 68, 74, 261, 267–296, 310, 336, 344, 345, 357, 362, 388, 400, 402, 404, 406, 407, 410, 417, 420, 421, 425, 426, 428, 429, 431

Бабулин И. Б. 6

Бабушкина Г. К. 14, 19, 27, 33, 163, 166, 464

Багро А. В. 305–307, 354

Базарова Т. А. 353, 452, 485, 495–497

Байтебет, юртовский сотник 404

Байхин-тайжа 267

Балабанов (Балобанов) Алексей 382, 387

Балакирев Григорий Федорович 170, 388

Балк Николай Николаевич 86, 126, 127, 189, 243

Бальцер (Balzer), иностранец-полковник 97

Бансырь Петр 86, 97

Бантыш-Каменский Д.Н. 17, 281, 290, 292, 294, 377, 386

Бантыш-Каменский Н.Н. 163, 164, 467

Барабаш Никита 225

Баранчеев Давыд Григорьевич 57, 58

Барахович П. Н. 276

Баров Иван Алферьевич (Алферьев сын) 84, 131, 188, 243

Барятинский Даниил Афанасьевич 52

Барятинский Иван Осипович 241

Барятинский Федор Юрьевич 135, 171, 188, 228, 251

Баскаков Дмитрий Семенович 219

Басов Иван Дмитриевич (Дмитриев сын) 413, 414

Басхаев А. Н. 11

Батурин Иван Степанович (Степанов сын) 446

Батыр-ага 37, 40, 114, 115

Батырша-бей 230

Бахметев Григорий Моисеевич 214

Бахметев Дмитрий Ефремович 241

Бахметев Степан Петрович 214

Бахмуров Тихон 415

Башмак Демьян Ларин сын 257, 258, 277, 298

Башмаков Дементий Минич 56

Башнин Н. В. 24, 403, 409, 427

Баязыт, брат Чин-мурзы Тиноклатова 423

Бегадир-ага 225

Безгодова И. А. 348

Безпорточной Гаврила Тимофеевич 220

Бекер Андрей 54, 176

Бекер, пленный татарин 199

Бекир-алы Агин сын 306

Бекир-бей 95, 109

Беклемишев Афанасий Андреевич (Андреев сын) 481

Беклемишев Иван Михайлович 71, 171

Беклемишев Михаил Петрович 71, 171

Беклемишев Семен Андреевич (Андреев сын) 481

Бекмурза, крымский татарин 341–343, 352

Бек-Мурза см. Джамбулатов Бекмурза

Бекович-Черкасский Александр см. Девлет-Гирей (I)

Бекташев Найман Шебанко 207, 208

Белевич Юрий 245

Белоброва О. А. 457

Белов М. Н. 13, 14, 136, 147, 163

Белой Петр Кондратьевич (Петрушка Кондратьев сын) 231

Белый Семен 63

Беляев С. А. 121, 235

Беляков А. В. 24, 481

Бенек-Гирей-салтан 372

Беник Борис 194, 219, 220, 244, 359, 390

Беник Павел 242

Березин Леонтий 65

Бехтеев Ефим Афанасьевич 220

Бигельди-батыр 228

Бильс Яков 122–124

Билюш-ага 93

Битяговский Алексей 78, 182

Блюмберг (Бломберг) Себастьян 32, 436, 467

Бобылев В. С. 19

Богданов А. П. 15, 70, 120, 164, 449, 450

Богданов Герасим 60

Богословский М. М. 16, 19, 314, 329, 331, 336, 337, 369, 430, 432, 456, 465, 466, 468, 472, 478, 480, 483, 489, 490, 494

Бодохан, калмыцкий зайсан 276

Боженов Марк 149

Болдвин Мартин Лаврентьевич 86, 189

Болкавин Артемий Ильич 220

Болман Мартин (Мартын) Мартинович 77, 191, 193, 244

Болобонов Сава Кузьмич (Кузьмин сын) 416

Болотина Н. Ю. 24

Боплан Гийом (Гильом) Левассер де 159, 236

Борзой (Борзов) Владимир Семенович (Семенов сын) 320

Борин Яков Кузьмич 483

Борисов Никита 78

Борисов Петр 87, 182

Борисов Федор 481

Борисюк З. П. 159, 236

Борков Андрей Федорович 241

Борков Василий 85, 189

Борнманн Христиан 458, 460

Борыков Ларион Михайлович 243

Боряк Г. 218

Ботвинкин Андрей 481, 495

Боцман см. Гольцман Давид

Бошняк-ага 269

Братцев Василий Владимирович 181

Брикнер А. Г. 17

Брокгауз Ф. А. 7

Броур Баренц 430

Брыкаль Иван 353

Брюс Яков Вилимович 314, 316, 495

Брянченинов Василий Иванович 219

Буганов В. И. 19

Бугуш Василий 369

Будай, шамхал 404–408, 410–414, 416–421, 423, 424, 428, 431

Буйнов Григорий Васильевич 122–124, 190

Букалова В.М. 429

Букреев Данила Иванович 219

Буларт (Булирт) Ицыхель Иванович 78, 132, 155, 183

Булат-ага 277

Бунковский, посланец С. Яблоновского 249

Бурдович-Новицкий Яцек (Burdowicz-Nowicki J.) 328, 465

Бурцов Петр 28, 34, 114

Бурю-челибей 33, 34

Бут Грицко 65

Бут Степан 114

Буторин Афанасий 60

Бутримов Иван 174

Бутурлин Борис 231

Бутурлин Иван Васильевич 51, 71, 128, 150

Бутурлин Иван Семенович 241, 446

Бутурлин Федор Самсонович 171

Бухарев Алексей 149

Бухвостов Василий Борисович 18, 358–360, 372, 373, 376, 377, 379–381, 384, 386–388, 390–392

Буцеллини Юлиус Фридрих 469

Буш Иван 243

Буш Юрий (Георг) Иванович 335

Бушкович П. 15

Бюст Алексей 79

Вагнер М. см. Wagner M.

Ванцев Василий Клементьевич 220

Варсагов Андрей 435

Варфоломеев Ганка 53

Василевич Герасим 99

Василевич Михаил 34, 39

Василенко А. 7

Васильев Алексей 33, 319

Васильев Андрей 335

Васильев Николай 499

Васильев Петрушка 435

Васильев Яков 68

Ватейшвили Д. Л. 95, 119

Вейде Адам Адамович 314, 316

Векленко В. А. 147

Великанов В. С. 6, 25, 49, 52, 76, 87, 95, 99, 103, 117, 122, 124, 126, 128, 133, 145, 151, 247, 258, 340, 396, 397, 497, 498

Величко С. 218, 220, 305

Велиша-бей см. Сулешев Велиша

Веневитинов Гордей Кондратьевич 219

Венедихтов Иван 54, 149

Вердеревский Василий Петрович 204, 269, 299

Веревкин Григорий Иванович (Иванов сын) 184, 447

Вернадский В. И. 216, 310

Вестов Михаил Захарович 79, 112, 141, 188

Викентий, архимандрит 448

Вилгеймон Давыд см. Граам Давид Вильгельм

Вильгельм Оранский (Вильгельм III Оранский) 453, 460

Виниус Андрей Андреевич 291, 294, 297, 320, 453, 455, 456, 458, 459

Виноградный Мартин 176

Виноградов А. В. 24

Висковатов К. А. 119, 131, 135, 136, 449

Витсен Николас 350, 453, 458, 460

Власов Михаил 169

Во (Voud), иностранец-полковник 97

Водарский Я. Е. 26

Воейков Петр Артемьевич 231

Возгрин В. Е. 465

Возницын Прокофий Богданович 26, 27, 249, 459, 464, 467–470, 472–480, 483

Воинов Михаил 52, 75

Волжинский Алексей 125, 126

Волжинский Василий 128

Волков Артемий 52

Волков Иван Григорьевич 418, 419

Волков Иван Михайлович 251, 252, 282, 464

Волковский Григорий Васильевич (Васильев сын) 290

Волконская Е. Г. 125, 131, 132

Волконский Александр Андреевич 149, 152, 174

Волконский Михаил Андреевич 306, 428

Волконский Тимофей 151

Волконский Федор Львович 125, 131

Волконский Феодул Федорович 149

Володарская Э. Ф. 451

Волошанин Дмитрий 225

Волошенин Петр 254

Волынский Иван Федорович 135, 148, 149, 172, 176, 178, 204, 246, 248

Вольтер 350

Ворона Яков 288

Воропаев Иван 123

Воротникова И. А. 121, 147, 235

Ворыпаев Яков Миронович 411, 412

Востоков А. Х. 13, 15, 69–73, 89, 93, 165, 173, 177, 203, 440

ВредИван (Яган) Павлович (Павлов сын) 127, 128, 189, 243

Вуд Иван 84, 97

Вульф Петр 337, 459, 470, 474

Вульф Яков 54

Вуяхевич Михаил 142

Вяткин Антипка 429

Габсбурги, династия 476, 507

Гавриил, архиепископ 448

Газы-Гирей см. Казы-Гирей

Гайворонский А. 284

Гак (Гаке) Самойло 355

Галиль-ага 95

Галишан Азым-паша см. Хусейн-паша Кёпрюлю

Гамалинский см. Гомолинский Ян

Гапп (Гопп) Яков 470

Гарасимов Роман 176

Гасан, паша 385

Гасан-бей см. Асан-ага Арасланов сын

Гасениус Петр Андреевич (Андреев сын) 132, 155, 183, 191–193, 262, 263

Гаст Иван (Иоганн) 390

Гваскони Франческо 453

Гепник Михаил 95

Герасимов Иван 456

Геронтий Савицкий 448

Герцик Павел Семенович 262

Гжимултовский Кшиштоф 41

Гизеветтер (Кизивитер) Карель Густав 355

Гильденштедт И. А. 427

Глаголев В. П. 28

Гладковский, польский губернатор 249

Гладкой Ярема 286

Гладовицкий Самойло 227

Глосковский Стефан 146, 148–151, 154, 167, 215, 217, 218, 225, 250

Глухов Гаврила 377

Глуховец Яков 251, 252

Гневышев Федор Савич 219

Гнездилов Григорий Гаврилович 219

Голенищев-Кутузов Андрей Иванович 214, 240

Голикова Н. Б. 420, 422, 431, 432

Голицын Алексей Васильевич 73, 199, 205, 447, 451

Голицын Борис Алексеевич 297, 423, 425, 426

Голицын Василий Васильевич 6, 12–16, 23, 24, 29, 30, 32, 34, 36, 37, 40–42, 44, 50–54, 59, 61, 63, 64, 66, 68–75, 87–101, 103–105, 108–121, 123, 126, 128, 130, 134, 135, 137, 142, 144, 147, 157, 164, 168–173, 176–181, 189, 194–206, 208, 210, 212, 214, 215, 222–225, 228–239, 241, 245, 246, 248–252, 256, 258, 288, 295, 307, 319, 337, 407, 411, 434–443, 445–449, 551, 461, 503–505, 507, 508

Голицын Дмитрий Михайлович 495, 496

Голицын Михаил Андреевич 55, 59, 68, 122–124, 167, 188

Голицын Н. С. 12, 13

Головач Андрей 74

Головин Автомон (Артамон) Михайлович 310–312, 314, 349, 459

Головин Матвей Алексеевич 171

Головин Федор Алексеевич 31, 231, 468, 481, 497, 499, 500, 501

Головнин Борис Васильевич (Васильев сын) 79, 182

Головцын (Головцев) Сергей 86, 189, 258

Головченко Яким 247

Голодный Фома 45

Гольцман (Боцман, Голсман) Давид (Давыд) 355, 393

Гольчевский Томаш 38

Гомолинский (Гамалинский) Ян 470, 472

Гопт Иван Михайлович 46, 47, 131, 183, 191, 193, 194, 219, 244

Гоптовец Григорий 123

Гордиенко Константин 500

Гордица, командир казацкого отряда 134

Гордон Патрик (Петр Иванович; Gordon Patrick) 12, 21, 62, 79, 88, 90, 91, 94–97, 115–118, 120, 121, 131, 136, 139, 142, 182, 196, 197, 199, 200, 202, 203, 205–207, 213, 217, 220, 221, 231, 232, 234, 258–260, 287, 292, 297, 298, 300, 301, 308–316, 334–336, 341, 344, 345, 349–357, 361, 365, 366, 370, 373–375, 381–384, 388, 391, 393, 398, 448, 453

Горезин Михаил 80

Горленко Дмитрий 294

Горленко Лазарь Федорович 109

Городчиков Василий 358

Госен Юрий 54

Готфрид Эрнест см. Эрнест Яков Христофорович

Граам Давид Вильгельм (Вилгелм) фон (Вилгеймон Давыд) 79, 98, 102, 132, 155, 182

Грабянка Г. 218

Грамотин Иван 481

Гранковский Иван 46

Гребенюк В. П. 456

Грек Василий Иванович (Иванов сын) 106, 107, 108

Греков И. Б. 14

Грибовский В. В. 19, 280, 289, 294, 501

Григорий, чернец 473

Григоров Леонтий 233

Григорьев Алексей 176

Григорьев Перфилий Васильевич 220

Григорьев Федор 154

Григорьян К. Н. 456

Грицко Сергей 248

Груздев Савелий Иванович (Иванов сын) 404, 405

Груздовцев Авдей Степанович (Степанов сын) 231

Грузинцев Алексей 406

Гузевич Д. Ю. 20, 320, 329, 465, 476, 477

Гузевич И. Д. 20, 320, 329, 465, 476, 477

Гук Петр 287

Гулиц Андрей Андреевич 78, 182

Гулиц Иван Андреевич 188

Гулиц Кашпир 122, 124, 132, 148

Гульст ван дер Захарий 54

Гуляев Михаил 170

Гундертмарк Тихон 382

Гунджаб, сын Аюки 389

Гундоров Владимир 126

Гусак Иван 262, 282, 291, 361, 394

Гусарова Т. П. 165, 166, 249, 479

Гуськов А. Г. 17, 297, 299, 340, 401, 403, 409, 427, 463, 481, 500

Давид Иржи 14

Давож Чиначка 406

Давыдов Михаил Ильич 241

Давыдов Фёдор Григорьевич 57, 58, 60

Данилов Борис 280, 297

Данилов Калистрат 148

Даудов Василий Александрович (Александров сын) 481

Дашков Иван Андреевич 231

Дашков Петр 402

Девлет-Гирей (I) (Бекович-Черкасский Александр, Давлет-Кирей, Девлеткирей Бекмурзинов, Кобяков, Мурзабеков) 411, 426, 427, 429, 430, 432

Девлет-Гирей (II) (Девлет-Гирей II) 37, 212, 216, 345, 365, 367, 387, 391

Девсен (Девсон) Петр (Карл-Петр) 390

Девсон (Девсин, Девсен, Делсон) Андрей Семенович (Семенов сын) 128, 155, 191–193, 220, 244, 266

Девсон Иван 86, 126, 128

Дегемерт Ян Вилц 431

Дегоев В. В. 11, 19

Дементеев Борис Федорович 145, 435

Демидова Н. Ф. 235

Денгизей, князь 421

Дербиш имельдеш-ага 33

Деревнин Гаврила Федорович 320

Деревянный Дорофей 151

Джамбулатов Бекмурза (Черкеский Бекмурза, Бек-Мурза) 427, 429–431

Джамбулатов Кайтуко (Куртуха) 427

Джамбулатовы, род 411

Джумайка, вож (проводник) 399

Джуман-ага 269

Дзамихов К. Ф. 18

Дзира Я. І. 89, 218, 221

Дитрихштейн Фердинанд Йозеф 469

Диштинларт Яган фохт 176

Дмитриjевић С. 453

Дмитриев Еремей 94

Дмитриев Мокей 176

Дмитриев-Мамонов Афанасий Михайлович 241

Дмитриев-Мамонов Василий Михайлович 75, 170, 172, 180, 202, 203, 251

Дмитриев-Мамонов Илья Михайлович 299, 305

Довмонт Ежи Доминик 136

Доймеш-ага 248

Долберк, «секретарь посольских дел» 325

Долгоруков Борис Федорович 394, 396

Долгоруков Владимир Дмитриевич 52, 75, 89, 90, 126–128, 168, 171, 175, 176, 183, 202, 203, 214, 217, 222, 228, 251, 441, 442, 447

Долгоруков Лука Федорович 368, 370, 372, 384, 390, 394–396

Долгоруков Яков Федорович 18, 24, 163, 171, 196, 205, 228, 251, 368–377, 379, 382, 384, 387, 388, 390, 393–398, 506

Домнин Михаил 175

Домрачев Н. Е. 164

Донец Григорий Ерофеевич 68, 74, 78, 88, 110, 152–154, 156, 157, 184, 236, 248, 259

Донец Константин Григорьевич 78, 151, 157, 184, 236, 248

Донец Федор 259

Донец Хвеско 225

Дордунов Семен Николаевич 55

Дорошенко Петр Дорофеевич 25, 27, 99, 225, 440, 441

Дружинин В. Г. 19, 407, 408

Дружинин Никишка 340, 341

Друшкевич Станислав 286

Дубенской Василий Михайлович 241

Дулак-мурза 353

Дулдюк (Дюлдюлей), калмыцкий мурза 402

Дурново Семен 157, 248

Дуров Алексей 74, 94, 443

Дуров Илья 84, 188, 243, 360, 388, 390

Дуров Никифор Никитич (Никитин сын) 447

Дуров Тимофей Акимович (Акимов сын) 447

Дьяков Степан 152

Дюлдюлей см. Дулдюк

Евгений Савойский 452, 463

Евенгаген Адольф 54

Ежов Степан 413

Елагин Гаврила Кондратьевич 55, 56, 59, 335

Елагин С. И. 316, 349, 482

Еленгузен Карлус 54

Елизаров Ермошка 221

Елизаров Стенька 149

Елчанинов Василий 368, 376, 379, 382, 387, 388, 390

Емеля, казак 425

Енакайка-ага 268

Енгалычев Никифор 125

Енмамет-мурза Шелмабетев (Шемалбетев) 404

Еропкин Федор Федорович 241

Ефрон И. А. 7

Жабровский Федор 245

Жаденов Михаил Иванович 38, 39, 52

Жегула Григорий 68, 74

Желябужский Иван Афанасьевич 21, 298, 299, 340, 351–353, 356, 452, 455, 458

Жерлов Никита 494, 495

Жилин Иван Терентьевич (Терентьев сын) 108

Жирово-Засекин Василий Федорович 91, 92, 96, 214, 442, 446

Жировский Иоганн Христофор (Кристоф) 32, 436, 467

Жмур Семен 277

Жуков Дмитрий Романович 310, 435

Жуков Е. М. 7

Заборовский Л. В. 227

Загоровский В. П. 28, 152, 259

Загряжский Степан Семенович 241

Заезерской Иван 245

Зайончковский А. М. 460

Зайцев И. В. 213

Замойский Марцин 249, 251

Зарбеков Паскедлей 427

Зароса Федор 224, 226, 253

Заруба В. Н. 10, 18, 161, 212, 227, 284, 292, 293, 305–307, 358, 360, 374, 386, 396

Зарудник Григорий 159

Захарий, протопоп 72, 92

Захаров В. А. 500

Захаров Иван 78, 182

Зацной (Зацкой) Василий 388, 413

Зборовский Федор Данилович 188

Зверев С. В. 63–65, 121, 235

Звягин Леонтий 149

Зеленой Никифор Сергеевич 241

Зембоцкий Ян 31

Зиборов В. К. 460

Зиновьев Никита 176

Зицер Э. 24

Змеев Андрей Борисович 228, 446

Змеев Борис Андреевич 171

Змеев Венедикт Андреевич 52, 53, 55, 58, 88, 135, 169–171, 173, 184, 196, 227, 228, 231, 251, 266, 440

Змеев Илья Андреевич (Андреев сын) 171, 228, 238

Зорум-ага (Зурум-батыр) 37, 38

Зотов Никита Моисеевич 26, 66, 331

Зыков Михаил Андреевич 83, 187, 242

Иаков, патриарх Константинопольский 41

Ибрагим Эфенди-ага (Магмет-паша (II) 501

Ибрагимова А. О. 406, 411, 417, 421–423

Ибраим-ага (Абреим-ага) 268

Ибраим-паша 395, 396

Иван (Иоанн) V Алексеевич 29, 30, 40, 42, 170, 173, 199, 299, 313, 318, 321, 329, 439–442, 445

Иван IV Грозный см. Иоанн IV Васильевич

Иван Артемьевич 217

Иваненко Петр (Петрик) 142, 258, 262–265, 284, 285, 288–290, 292

Иваник Федор 47

Иваницкий (Эваницкий) Яган 247, 258

Иванов (Софир) Захарий 41

Иванов Автомон 52

Иванов Алексашка 149

Иванов Иван (I), толмач 38

Иванов Иван (II), курский калмык 241

Иванов Иван (III), дьяк 391

Иванов Ивашка 384

Иванов Костка 402

Иванов Семен 320, 329

Иванов Яков 176

Ивашко (I), полоняник, родом из Каменец-Подольского 67, 105, 106

Ивашко (II), полтавский казак 101, 105

Игнатов Василий Иванович 243

Игнатьев Кирей 277

Извольский Иван Викулович 248

Иларион, митрополит 448

Илдильком Завут-мурза 344

Илиева И. см. Шварц И.

Илмесь, уздень 404

Ильин Иван 176, 177

Инин Василей Денисович 219

Иннокентий XI 32

Иоаким, патриарх 56, 136, 224, 225, 440, 441, 443, 445

Иоанн IV Васильевич (Иван IV Грозный) 441, 445, 446, 503

Иона, митрополит 448

Исаев Д. П. 497

Исаков Иван 428

Исаков Петр 53, 110, 169, 172

Искра Иван 207, 284, 367, 401

Ислам-Гирей см. Аслам-Гирей

Иуда, есаул 94

Ишкарин (Кашкарин, Кошкарин) Ишейка (Ишей) 265, 311, 410

Ишков Алексей Сафонович 211, 212, 223, 224, 226, 233

Йеген Осман-паша 198

Кабуклуали, янычарский ага в Азове 314

Кае-абилев Кантемир Мансурова сын 212

Казанец М., стрелец 423

Казарцов Левка Степанович (Степанов сын) 420

Казбулат, князь 426

Казей, князь 421

Казы-Гирей (Газы-Гирей) 374, 407

Казыев Мисост 407–409, 411, 424

Калалыкоз Хаси Ахмед (Kalaylıkoz Hacı Ahmed Paşa) 333, 342

Камай, посол Будая 422, 423

Камамбет-мурза см. Сулешев Кеман-мурза

Камбель Яков 243

Каменев Сидор 112

Каменцева Е. И. 56

Камынин Григорий Григорьевич 231

Кантакузин (Кантакузино) Шербан 165, 450

Кантемир-мурза 292

Кантемир-султан 133

Капустин Семен Леонтьевич 247, 258, 310

Кара-Девлет-Гирей 288, 289

Карак Метей 406

Кара-Мустафа 26–28, 253

Карамышев Осип-мурза 126

Карасай-мурза Мурзабеков сын 405

Каргашин (Каршин, Каргошин) Леонтий 414, 415

Карданова Н. Б. 453

Карен Ганс Ильич 219

Карлович Георг-Карл фон 467

Карстен Христофор 176

Карцев Борис 481, 495

Карцов Федор Степанович 214

Касаткин-Ростовский Иван Львович 240

Кауниц Доминик Андреас фон 469

Кашинцев Михаил 60

Кашкарин Ишей см. Ишкарин Ишейка

Кашкарин Танай 410

Кашкин Н. Н. 410

Квилон Александр 54, 176

Квятковский К. 451

Келлер Иоганн фан 449

Келлерман Андрей фан 176

Келчауш-паша 385

Кенельский Матвей 132

Кенигсегг Леопольд Вильгельм фон 319

Кениксакер, граф 469

Кепа, паша 391

Керим-ага 333

Кизивитер см. Гизеветтер Карель Густав

Килимбетов Арчил 421

Килимбетов Кульчук 421

Кинский (Кински) Франц Ульрих (Franz Ulrich Kinsky) 322, 328, 329, 466, 469, 470

Кирик Александр 245

Кишкин Иван 78, 182

Клушин Иван 133

Ключарев Степан 320

Ключевский В. О. 19

Кляусов Федор 64

Кляшторный С. Г. 408

Кнов Семен Иванович (Иванов сын) 155

Кобатов Исак 242

Кобер Элиас 355

Кобзарева Е. И. 19

Кобин Алексей 48

Кобыльский Иван Михайлович 310

Кобяков см. Девлет-Гирей (I)

Кобяков Федор Иевлевич (Иевлев сын) 443

Коваленко Андрей 123

Ковальчук Иван 286

Кожуховский Петр 130, 134, 159

Козлов А. И. 310

Козлов Василий 36, 37, 43, 54

Козлов Д. Ю. 24

Козлов Кузьма Петрович 267

Козлов Федор 384

Козловский Григорий Афанасьевич 46

Козловский И. П. 434, 435, 458

Козловский Петр Тимофеевич 203

Колбрехт Тобиас 77, 132, 155, 181

Колегов С. С. 464

Колзаков Федор 248

Колпаков Андрей 376

Колпаков Илья 169, 173, 376, 382, 392

Колтовский Иван Васильевич 241

Кольер (Колерс) Иаков 471

Кольцов-Мосальский Иван Михайлович 75, 171, 497, 498

Кольцов-Мосальский Яков Иванович 498

Кольчугин Дмитрий Андрианович 219

Комов Василий Родионович (Родионов сын) 481

Кондратьев Андрей 87, 98, 182

Кондратьев Герасим 78, 107

Кондратьев Петр 78, 94

Константин, император 440, 445

Конти Франсуа-Луи де 320

Копиевский И. Ф. (Копиевский Е.) 461

Корб Иоанн (Иоган) 340

Корнилий, митрополит 448

Коробченко (Коровченко, Коровка-Вольский) Григорий Карпович 247, 248

Коробьин Степан 390, 395

Королев А. А. 459, 460

Королев Иван 406

Королюк В. Д. 30

Коротнев Борис Андреевич 241

Корсак Богдан Семенович 182

Корсунец Максим Ильич (Ильин сын) 68, 110, 111

Косагов Григорий Иванович 23, 45–51, 66, 69, 73, 74, 87, 95, 96, 98–104, 107, 109–113, 130, 135–137, 139, 141, 143, 144, 146–149, 158, 164, 172, 178, 183, 186, 190, 192–194, 199, 205, 235–239, 251, 435, 443

Косагов Михаил Григорьевич 238

Костанецкий, ксендз 28

Костомаров Н. И. 17, 359–361, 368, 369, 372, 386, 394, 396, 397

Котков С. И. 341

Кох Федор Петрович (Петров сын) 85, 126, 128, 189

Кохановский Григорий 272, 418

Кохен Кристофор (Христофор) фон 119, 120, 131, 134–136, 449

Кочегаров К. А. 10, 26, 27, 29, 30, 32, 41, 43–48, 53, 67, 70, 113, 120, 297, 340, 438, 467, 498

Кочекаев Аджачко 130, 207, 209–211

Кошаев Иван Михайлович (Михайлов сын) 446

Кошкарин Ишейка см. Ишкарин Ишейка

Кревет (Кревт, Крефт) Андрей Юрьевич 313

Крен Корнелиус 430

Кривцов Михаил Фомич 231, 368, 376, 388, 390

Кро Елизарий 80

Кро Захарий Елизарьевич 188, 243

Кро Христофор Томасович 188, 243

Кровков Семен Матвеевич 193, 220, 244, 310

Кром Кондратий 79

Кроткой Иван 424

Крылова Т. К. 19, 20

Кубек-ага (Кубек, Кубек-мурза) 153, 154, 265–267, 279–281, 309, 333, 344, 352, 353, 362, 367, 389, 398–400, 423, 426, 427

Кублицкий Костя 65

Кудаберды-ага 268

Кузнецова О. А. 458

Куколь Федор 395

Кулагин Нестер Яковлевич 220

Кулбацкий Иван 332

Кулик Дорогомир Иван Федорович 86, 189, 243

Кулик Осип (Иосиф) 158, 159, 161

Кульбакин Иван Большой 61

Кунингам Василий 86, 126, 128

Купреянов (Куприянов) Герасим 412

Куракин Б. И. 41

Курбатов О. А. 2, 6, 7, 18, 24, 498

Курносова О. Б. 460, 461

Куроедов Григорий 126

Куртуха см. Джамбулатов Кайтуко

Курц (Куртц) Иоганн Игнатий 32, 298

Кутейников Василий 271

Кутлубеев Караман 228

Кучук-мурза 421

Кучумов Полуект (Полуэкт, Полиевкт) 54, 228, 481

Кушева Е. Н. 22, 417

Кушне Яган 303

Лаваль Антоний де 357

Лаврентьев А. В. 199, 202, 203, 205, 206, 213, 215, 224, 226, 231, 232, 234

Лаврентьев Семен 74

Лаврецкий Семен Федорович (Федоров сын) 481

Лавров А. С. 14, 75, 214

Лавров Л. И. 418

Лаговчин Василий Иванович 68

Лазаревский А. М. 374

Лаптева Т. А. 21, 62, 97, 300, 349, 423, 458, 469

Ларионов Михаил Родионович 34, 496

Ларонт А. 307

Ласка Войтех 252

Лашков В. 26, 37

Лебедев В. И. 331, 430, 465, 468, 489

Лебедев Данило 176

Левшин Афанасий Иванович 53, 55–59, 62

Лежнев Дмитрий 335

Лексин Вилим Павлович 187, 243

Леонтьев Борис Гаврилович 50, 75

Леонтьев Иван Юрьевич 52, 88, 135, 149, 168, 170, 180, 440

Леонтьев Иона Гаврилович 75

Леопольд I 32, 324, 326, 328, 330, 453, 464–466, 475, 477, 479

Лермонтова Е. 144, 161

Лесной Зиновий Игнатьевич 219

Лефорт Амадей (Ами) 96, 97, 300, 310, 422

Лефорт Франц Яковлевич 17, 22, 96, 97, 119, 184, 300, 302, 309–313, 315, 316, 336, 349–351, 422, 423, 453, 456–459, 469

Лешуков Иван 139, 177

Лещиловская И. И. 19

Либедев Данила 54

Ливенстон Александр Петрович 80, 183

Ливенстон Алексей 139

Лизогуб Яков Кондратьевич 336, 356, 372

Лима Юрий 139, 182

Линенбек Осип Васильевич, 220

Липстром (Липстор, Линстер) Ефимий (Юхан) Еремеевич 122, 124, 191–193, 220, 244

Лисейцев Д. В. 24, 481

Лисица Иван 447

Литаврин Г. Г. 10, 30, 165, 194, 249, 422, 464, 479, 504, 507

Литвинов Иван 47

Литензон Юрий Юрьевич (Юрьев сын) 191–193

Лихарев Иван Иванович Большой 231

Лихопой Филон 49, 51, 95, 109, 111

Лихуды, братья Иоанникий и Софроний 457

Личковский Иван 148, 175

Лобин А. Н. 6

Ловзин (Ловзын) Яков Гаврилович 84, 190–193

Ловчиков Степан Богданович 152–156, 170, 203, 217, 248

Лозьер Балтазар де 95

Ломиковский Иван 283

Лопухин Иван 83, 187

Лубяник Андрей 129

Лукин Б. В. 16

Лукин Иван Денисович 78, 182

Лукьян, казак 379

Лукьяшко С. И. 49, 122

Лутохин Алексей Юрьевич (Юрьев сын) 447

Лызлов Андрей Иванович 142–144, 234, 446

Лыкова Е. Е. 21, 97, 300, 349, 423, 458, 469

Лысковец Тимофей Яковлевич (Яковлев сын) 405

Львов Петр Григорьевич 357, 425

Львов Петр Лукич 75, 299

Любовников Семен 129

Людовик XIV 325, 466

Ляпин Исай 64, 65

Ляпунов Иван 61

Мiльчев В. I. 246, 501

Маврокордато Александр (Mavrocordato d’Alexandre) 465, 469, 471, 473, 474, 489, 490, 493

Магмет, пленный «татарский абыз» 237

Магмет-ага 366

Магмет-паша (I) 395, 396

Магмет-паша (II) см. Ибрагим Эфенди-ага (возможно, одно лицо с Магмет-пашой (I)

Магомет, «перекопский житель» 48

Мазан Албу Даихнеешка 421

Мазан Микифор (Никифор) 368

Мазепа Иван Степанович 17, 18, 22, 23, 67, 113, 120, 129, 132, 133–147, 149–151, 154, 156–163, 165, 167, 171, 173, 175, 177, 178, 195, 197, 201, 203, 213, 215, 218, 221, 222, 224–231, 234, 235, 238, 239, 246–248, 251, 252, 257, 260, 262–265, 269, 281–287, 289–295, 297–301, 303–307, 311, 336, 344, 358, 359, 361, 362, 368–374, 376, 377, 379, 380, 382, 384, 387, 392–396, 398, 447, 449, 450, 487, 497, 500, 506

Майкова Т. С. 21, 312

Макарьев Василий 171

Максентий, император 445

Максимов Лукьян 365

Малай-батыр 260, 273

Малаховский Станислав 470–472, 476, 477

Малеев Константин Григорьевич 147, 185

Малов А. В. 24, 147

Мальгин Федор 60

Мальцев А. Н. 14

Малюта, казак 238

Мамалаев Исмаил-мурза 126

Мамбет-ага 428

Маметев Дунайко 94

Маметжан-мурза 93

Мамет-мурза 398

Манойленко Ю. Е. 355

Маноцкий Лев (Левка, Левка) 260, 273, 279, 311, 407–409, 419

Мансуров Алексей Васильевич (Васильев сын) 447

Мансфелт, «цесарский маршалок» 469

Мантуров Абрам Иванович 174, 175

Маралов Черпайка 428

Мария Иоанновна, дочь Ивана (Иоанна) V Алексеевича 170, 199, 202, 203

Маркелл, митрополит 446

Маркош Иван 198

Мартин, знатный казак 49

Мартынов Федор 27

Мартынова Я.В. 24

Матвеев Андрей Артамонович 340

Матишов Г.Г. 76

Матчинский Марк 282, 454

Мевс Иван 384

Мегорский Б. В. 431

Мединский В. Р. 7

Меер Иван 430

Мезенцев Михаил Григорьевич 28

Мезин С. А. 350

Мей Федор Петрович (Петров сын) 219

Мейн Яков 382

Мейснер Иван фон 481, 482

Мельников А. В. 314, 329, 369, 456

Мельницкой (Мельницкий) Назарий 27, 29, 241, 393, 394

Мемет Дербиш (Мемет Дербиш-паша, Мехмед-паша) 366, 375, 385, 388

Менбулатов Ибрагим-мурза 126

Менезий (Мезениус) Павел Гаврилович 85, 189

Мехмед IV 33, 133

Мехмед Герай 216, 310

Мехмед-паша см. Мемет Дербиш

Мешков-Плещеев Андрей Алексеевич 231

Мещерский Иван Андреевич 221

Мещерский Никифор 85, 126, 128

Миклашевский Михаил Андреевич 201

Милов Л. В. 52, 113

Милославские, род 8, 281, 436

Милюков С. Г. 297

Минаев Фрол 45, 74, 265, 278, 279, 298, 311, 334, 350, 356, 399

Миргалеев И. 37

Мирович Иван 292

Миронов Артем Иванович 220

Мисост см. Казыев Мисост

Мисостов Казы 426

Мисюрка Моисей Васильевич (Васильев сын) 409

Митрофан, епископ 448

Митчель Андрей 371, 393

Михаил Макаревский 448

Михайленко Иван 45

Михайленко Кондрашка 264

Михайло (I), полковник в Варве 134

Михайло (II), сотник 262, 264

Михайлов Борис Михайлович (Михайлов сын) 163, 287, 328

Михайлов Петр 57

Мишуков Яков Маркович 220

Мільчев В. 501

Можар М., казак 425

Мозира Дмитрий 263

Мокиевский Константин 293, 447

Моконалов Дмитрий 47

Молостов Дмитрий 446

Молчанов Андрей 424

Молчанов Григорий 197

Молчанов Иван Тимофеевич (Тимофеев сын) 446

Молчанов Н. Н. 19

Молчанов Федор 419

Молявка Иван 61

Момот Иван 159, 161

Мороз Яков 361

Морозов Б. Н. 452, 453

Мункотемир Солом-Серень 271, 272, 365, 402, 429

Мурад-Гирей 26, 36

Мураховец Федор 152

Мурзабеков см. Девлет-Гирей (I)

Мурзакевич Н. 26

Мурзенок Петр 260, 412, 413

Муртазалей, правитель Эндиреевского владения 410, 418, 419, 423

Муртаза (I), азовский бей 308

Муртаза-паша (Муртаза (II) 308, 309, 333, 338, 343, 345, 352, 368, 378, 390, 398, 399

Мусин-Пушкин Иван Алексеевич 424, 430

Мусин-Пушкин Петр Саввич 276

Мусла-ага 367

Муслин Арзакай 94

Мустафа, ода-баши 356

Мустафа II, султан 460, 489, 494, 496

Мустафа-бей 294, 314

Мустафин Усейн 339

Мухаммед-Гирей 212

Мухаммед-Гирей IV 236

Мышейков Парамон Кузьмич (Кузьмин сын) 446

Мышецкий Борис Ефимович 75, 90

Мюрло Альбер Жозеф 314

Наврузов Юсуф (Юсуф-мурза) 400, 401

Нарбеков Василий Саввич 121, 234, 415, 416

Нарик Суфу, пленный татарин 226, 253

Нармацкий Андрей 87

Нарушевский Степан Иванович (Иванов сын) 481

Нарышкин Лев Кириллович 332, 478

Нарышкины, род 8, 281, 436

Наталья Кирилловна (в девичестве Нарышкина) 295, 297, 439

Наумов Данил 272

Наумов Яков Петрович 446

Невежин Иван 60

Невилль Фуа де ла 14, 214, 215, 217, 218, 220, 221, 224, 225, 228, 229

Негри А. 213, 216, 232

Неклюдов Кузьма 387, 392

Некрасов Иван Дементьевич 220

Нелидов Афанасий (Афонасий) 182, 380, 383, 387

Нелидов Герасим 122, 192, 193

Нелюбов Сергей Федорович (Федоров сын) 481

Ненисупка, пленный татарин 211, 224, 253

Неплюев Емельян Давыдович 170

Неплюев Леонтий Романович 34, 35, 38–40, 47, 52, 55, 75, 91, 93, 94, 98, 100–113, 115–118, 130, 132, 133, 135–137, 139, 141, 145–152, 154, 156–158, 167, 168, 171, 177, 186, 200, 214, 217, 228, 229, 235, 239, 251, 252, 255, 262–266, 447

Неплюев Семен Протасьевич 134, 140, 141, 143, 151, 305, 360, 368, 371, 372, 390, 394, 397

Неронов Иван Григорьевич 446

Несметный Семен 123

Несправа Н. В. 147

Нефимонов Козьма (Кузьма) Никитич (Никитин сын) 20, 318–332, 335, 357, 455, 463

Нечитайлов М. В. 6, 25, 340, 453

Никита, архиепископ 448

Никитин Алексей Васильевич 454, 456, 457

Никитина А. А. 397

Николаев Н. И. 455, 461

Николаев С. И. 455, 461

Никольский В. К. 30

Никон, архимандрит 92

Нилсон Василий Андреевич 127, 128, 189

Новиков Н. И. 52, 337

Новицкий Илья 45, 99, 159, 161, 134, 283, 284, 286

Новомбергский Н. 49

Новосельский А. А. 26, 46

Оберучов Иван 51

Обидовский Иван Павлович 311, 374

Облов Иван Богданович 243

Оболенский Василий Матвеевич 235

Обросимов Андрюшка 214

Обухов Алексей Лаврентьевич 247, 310

Огибалов Семен 243

Огибалов Сильвестр 368

Огинский Марциан Александр 41

Оглоблин А. 285, 288

Одоевский Яков Никитич 30

Ознобишин Иван Иванович 241

Озова Ф. А. 411, 427

Окладников Ерофей 176

Окраса Ян 30

Оловенников (Оловянников) Перфилий 52, 75

Опухтин см. Апухтин Иван Аверкиевич

Ордин-Нащокин Василий Богданович 443

Орешкова С. Ф. 166, 213

Осеки-ага 333

Остафьев Родион 84, 188

Остолопов Андрей Андрианович 219

Островский Григорий Григорьевич 465

Павел, митрополит 266, 448

Павлов Василий Кондратьевич 221

Павлов Никифор Степанович 241

Палей Семен 283, 284, 286, 292–294, 303

Паллавиччини Опцио 32

Памбург (Памбурх) Петр фон 482

Панкратова Н. П. 341

Панов Кузьма 421

Парфений Небоза 460

Парфеньев Дмитрий 29, 34, 35, 36

Пасылков (Пасынков) Аврам Гаврилович (Гаврилов сын) 243, 447

Пасынков Лаврентий 123

Пахомов Пименко 214

Пахомов Савелий (Савка Пахоменко) 279, 418

Пашков Иван Большой 155

Пашковский Григорий 99, 134, 151, 159, 160, 292

Перекрестов Иван 58, 78, 87, 93, 152, 153, 183, 218, 248

Петр I Алексеевич (Петр Великий) 7, 8, 16, 17, 21–24, 29, 30, 40–42, 87, 173, 296, 297, 299, 302, 309–312, 314, 316–318, 320, 321, 323, 324, 326–332, 341, 349–351, 355, 358, 359, 368, 388, 422, 423, 425–428, 431, 439, 440, 443, 445, 453–461, 463, 465–468, 471, 473, 480, 482, 483, 486, 489, 490, 494–496, 499, 500, 502, 505, 506

Петр Пашкевич-Толоконский 457

Петренко Лукьян 65

Петрик см. Иваненко Петр

Петров Артемий 54, 176

Петров Дмитрий 261, 481

Петров Степан 176

Петров Тимофей 176

Петрович, запорожский казак 223

Петровський М. 305

Петрухинцев Н. Н. 397

Плейер Отто Антон 298

Плисенко Михаил 134

Плячник Микита 362

Погодин М. П. 452

Погорелый Иван 110

Подгорский Григорий 197

Подуруев Василий 54, 176

Поздеев Леонтий 349

Положиченко Михайло 134, 159

Полозов Степан Макеевич 219

Полуботок Леонтий Артемьевич 104, 105, 109

Полянский Еремей 52, 171, 442

Полянский Макар 149

Поминов Азар Васильевич 220

Поплонский Никифор 245

Поплонский Самойла 245

Попов А. Н. 447

Посников Григорий 171

Посников Леонтий 35, 36

Постников (Посников) Василий Тимофеевич 27, 28, 163

Постников (Посников) Петр Васильевич 469, 472–474

Потапов Н. И. 16

Потемкин Петр Иванович 390

Пофиснев (Похвиснев) Владимир Родинович (Родинов сын) 215

Починской Яков 54

Преображенский А. А. 463

Приимков-Ростовский Никита Иванович 272

Приклонский Михаил Иванович 235, 446

Прозоровский Петр Иванович 496

Прокофьев Федор 176

Пронштейн А. П. 497

Проский Самуэль 28

Протопопов Григорий 52

Протопопов Иван 29, 34–36

Протопопов Лаврентий 481

Протопопов Лев 52

Прохор, келарь 448

Процкой Петр Николаевич 219

Пуленко Гаврила 286

Пулст Данила Яковлевич 78, 132, 184

Пушкин Петр Петрович 446

Пушкин Федор Матвеевич 195, 196

Пущин Иван Афанасьевич 241

Пэджет Уильям 465, 471, 493

Рабкеев Петр 54

Рагозин Афанасий Герасимович 447

Раддеус Георгиус 459, 460

Радзеевский (Радзиевский) Августин Михаил Стефан 330

Радзивилл Кароль Станислав 472

Разин Степан Тимофеевич 457

Ракитин А. С. 6

Рами Мехмед 471, 489

Расланбек-мурза см. Арасланбек-мурза Касполатов

Ратьков Иван 320

Резанов Семен Юрьевич (Юрьев сын) 79, 182

Рейер Иоганн 217, 225, 235, 241, 451

Ретерс П. (Рейтер; P. Roeters) 459, 460

Ржевский Аким Яковлевич 315, 334

Ржевский Алексей Иванович 260

Ригельман А. И. 23, 499, 500

Ригимон (Ригиман) Карл (Карлус) Андреевич 84, 334, 346, 351, 384

Ригимон (Ригиман) Христофор Андреевич 85, 132, 152, 191, 193, 220, 244

Рогов А. И. 30

Родионов Никифор 123

Родостамов Михаил 470

Розен, инженер 355

Ролонт Андрей 262, 263

Романовы, династия 8

Ромодан-ага 399

Ромодановский Григорий Григорьевич 73, 100

Ромодановский Михаил Григорьевич 68, 122–126, 172, 177, 247, 248

Ромодановский Федор Юрьевич 350

Ронорт Варфоломей Григорьевич 84, 188

Роскащик Афанасий 413

Ростковский, ротмистр 286

Росформ Артемий 84

Ртищев Данила Максимович 241

Рубан В. Г. 336

Рубан, есаул 290

Рубцов (Рубков) Автомон (Антон) 247, 258

Рудеев Кузьма 64

Рудзини Карло (Руццини, Carlo Ruzzini) 324, 326, 329, 470–472, 477–479

Рудый (Рудов) Антон 178, 179

Ружицкий Самойло 251

Руэль Крестьян 357

Русинов Василий 64

Рыдар Петр Гедеонович 78, 182

Рыженков М. Р. 21, 365

Рычаловский Е. Е. 24

Ряховский Роман 149

Саадет-Гирей, нураддин 431

Саадет-Гирей III 262, 284

Сабез-Гирей см. Шахбаз-Гирей

Саваз-Гирей см. Шахбаз-Гирей

Сават-Гирей-салтан см. Сафа-Гирей

Савелов Л. М. 224, 225, 447

Савельев Данила 262, 264

Сагайдачный Григорий 110

Сазан (Сазанка), калмык, «ближний человек» Аюки 268

Сакаев Я., юртовский татарин 423

Салеко (Салейко) Николаев сын 335

Салман-мурза 388

Салпык (Салпук), мурза, сын Будая 362, 423

Салтамурат-мурза 426

Салтыков Алексей Петрович 398, 410

Салтыков Иван Самойлович 439, 442, 444, 450

Самойленко Максим 304, 305

Самойлович Григорий Иванович 92, 93, 98–111, 113, 118, 130, 255

Самойлович Иван Самойлович 31, 33, 34, 39, 41–43, 48, 51, 54, 65–67, 69, 72–74, 87, 89, 91–94, 98, 99, 113–116, 118–120, 138, 144, 161, 171, 439, 442, 444, 450

Самойлович Яков Иванович 92, 93

Сангер Спиридон Юрьевич 219

Санджаб (Санжи), сын Аюки 389, 402

Санин Г. А. 464, 466

Сапега Бенедикт 249

Сапега Казимир Ян 249, 282, 451

Сапогов Василий 89, 117, 227

Сапогов Филипп 14

Сара Сулейман-паша 41

Сарыев Ешканач 404, 405

Сарыков Сенька 57

Сас (Сасов) Иван Семенович 177, 248

Сафа-Гирей (Сават-Кирей, Сават-Гирей-салтан) 284, 287, 398, 429, 430

Сафар-ага 427

Свечка Леонтий Назарович 225, 235–238, 293

Святополк-Четвертинский Юрий 374

Сейид Мухаммед Риза 213

Селезнев Ю. В. 7, 18, 498

Селиверст Черницкий 448

Селим-Гирей I 35–40, 43, 48, 66–68, 93, 101, 102, 105, 106, 108, 110, 112, 114–116, 131, 133, 134, 146, 150, 151, 154, 161, 162, 164, 166, 198, 199, 206–213, 216, 222–227, 229, 231, 233, 239, 250, 253–256, 262, 270, 271, 284, 305, 333, 387, 409, 420–422, 449, 503, 507, 508

Селищев А. М. 454

Семенов Алексей 47

Семенов Василий Григорьевич 53, 173, 175, 440

Семенов Иван 268

Семенов Кузьма (Козьма) 54, 176, 383

Семенов Фрол 176

Семенова А. С. 463

Семенова Л. Е. 165

Сень Д. В. 19, 24, 45, 257, 280, 340, 363, 408, 409, 422–425, 430, 431, 485, 502

Сенька, казак 424

Сербин Владислав 84

Сербин Войца Станиславович 120, 156

Сербин Денис 410, 417–419

Сергеев Сергей Григорьевич (Григорьев сын) 79, 182, 258

Сергий, архиепископ 448

Сереть-мурза 271

Сибилев Василий Елизарович 447

Силахдар Фындыклылы Мехмед-ага 213

Симоновский П. 218

Синибальди Карло Андреа (Sinibaldi Carlo Andrea) 455, 461

Сквайрс Е. Р. 451

Скоп Александр 44

Скорняков-Писарев Федор Парфеньевич 241

Скоропадский Иван Ильич 109

Скуратов Иван Петрович 90

Скуратов Петр Дмитриевич 52, 75, 90

Смирнов В. Д. 166, 213, 216, 223, 225, 227, 228, 254, 271, 287, 306

Смирнов Н. А. 26, 66, 429

Смирнов Н. В. 6

Собеский Ян см. Ян III Собеский

Соколов Тимофей 399

Соловьев С. М. 12, 17, 19, 118, 163, 226

Соловьева Т. Б. 21, 62, 97, 300, 349, 423, 458, 469

Сонцов Иван Яковлевич 241

Софа Капитан 308

Софья Алексеевна 12, 13, 29, 30, 41, 70, 73, 75, 87, 92, 173, 257, 275, 434, 440–442, 446, 461, 503

Спарвенфельд Юхан Габриэль 95

Спафарий Николай Милеску 482

Станіславський В. В. 22, 120, 129, 133, 137, 146, 151, 154, 281, 282, 285–287, 289, 291, 292, 304

Станков К. Н. 16, 163, 351

Степанов Василий 91

Степанов Иван 435

Степовик Д. В. 454

Стефан, митрополит 453

Стилла Адам (Свейковский, Швейковский) 325, 435, 451

Стразборх Родион 182

Стрекалов Степан 379

Стремоухов Федор Иванович 148, 185

Стрешнев Тихон Никитич 376

Строгановы, «именитые люди» 63

Судаков Афанасий 412

Судейкин Любим 63, 169, 171

Сула Филипп 272

Сулейман, пушкарь из Казы-Кермена 48

Сулейман II 133

Сулешев Айстемир-мурза (Устемир-мурза) 35–37

Сулешев Велиша (Велиша-бей) 29, 34, 35–37, 39, 40, 114

Сулешев Кемал-мурза 288

Сулешев Кеман-мурза 228, 229

Сулешев Котлуша-мурза 37, 38

Сулешев Мубарекша-мурза 43, 67

Султанов Т. И. 408

Сухарев Лаврентий 435

Сухоруков В. Д. 45, 46, 113, 260, 272, 275, 278, 281

Сухотин Василий 61

Сухочев Мелешка 221

Сытин Лев Андреевич 219

Таïрова-Яковлϵва Т. см. Яковлева Т. Г.

Танбеевы, род 429

Тарабасова Н. И. 341

Тараканов Никита 28, 29, 34, 114

Тарасевич Леонтий 24, 454

Тарасов Михаил 28, 33

Тарханов Семен Иванович 416, 417

Тахбулат, пленный «нагайской орды озовской житель» 154

Татаринов Петр 54, 228

Текели Имре 198

Темир-ага 269

Темирь-мурза 362

Тепкеев В. Т. 74, 261, 266, 268–271, 273–275, 277, 389, 400, 407, 417, 421, 426, 428, 429

Терешка, человек И. Протопопова 35

Терлецкий Петр 454

Термант (Термонт) Яган 54, 176

Тиль, секретарь 475

Тиммерман Франц Федорович 314, 316

Тинбаев Иван 228

Тинбаев Игидемир Салтамуратов сын 402

Тинков Микифор (Никифор) Леонтьевич (Леонтьев сын) 369

Тиноклатов Чин-мурза 418, 419

Тихонов Микишка 175

Тоган-мурза Сиюнчев сын 426

Токлулат, посыльный Будая 414

Толбухин Федот Семенович 335

Толочанов Василий Семенович 201

Толстой Иван Андреевич 499, 500

Толстой Моисей Петрович 128

Толстой Петр Андреевич 497, 500

Толстой Федор 175

Тонкачов (Тонкачеев) Сулейман 54, 228

Топычканов А. В. 24

Торнавский Севастьян 245

Траурнихт Афанасий Федорович 83, 187, 214, 242

Траурнихт Дорофей Афанасьевич 127, 128, 189, 243

Трепавлов В. В. 280, 289, 408

Трескин Иван Лукьянович (Лукьянов сын) 481

Трипутин Лукьян 262

Тросин (Трузин) Рейнгольт 354

Трофим Антонович 303

Трубецкой Юрий Юрьевич 494, 495

Трубицын Петр 175

Тугай-бей 230

Туган, едисанской мурза 389

Туманский Ф. О. 440, 456

Тунгат-ага 362

Тункатар-ага 423

Туранский Алексей 447

Тушин Ю. 45

Тхамокова И. Х. 18

Тювень-ага 209

Тюнеев Тударко 247

Тютчев Петр 172

Тяжкогорский (Тяшкогорский) Иван 54, 458

Тяпкин Василий Михайлович 26, 27, 33, 39, 66, 229, 447

Уколов Дивей 360

Украинцев Алексей Васильевич (Васильев сын) 481

Украинцев Гур Родионович (Родионов сын) 481, 494, 495

Украинцев Емельян Гурович (Гуров сын) 481

Украинцев Емельян Игнатьевич 52, 75, 104, 171, 217, 218, 221, 251, 300, 320, 323, 332, 430, 455, 480–483, 485, 488–490, 492–496, 498, 500, 501

Украинцев Иван Саввич (Савин сын) 481

Ула Эльмурза 362

Уланов Киприан Иванович (Иванов сын) 409

Улигов У.А. 429

Уманец Никита 101, 110

Умер-ага 33

Унитей-бакша 272

Уо Д. К. 452, 453

Уразаев Байтюбеть 406

Ураков Бек-мурза Кантемиров сын 247

Урак-ула 95

Урусов Иван Никитич 235

Усеин-челибей 40

Усейнко, пленный янычар 338

Усов Лаврентий 57

Устинова И. А. 24

Устрялов Н. Г. 12, 14–16, 76, 87, 89, 128, 180–184, 187, 189–191, 194, 197, 199, 201–206, 213, 215, 218, 221, 225, 227, 229, 231–235, 239, 245, 247, 248, 250, 251, 337, 438, 446, 447, 494

Устюгов Н. В. 26, 56

Утешев Бибай-мурза 126

Утусерин Кашка 274

Ушаков Иван 247

Фiлiмонов Д. 246

Фаизов С. Ф. 29

Фамендин Юрий Андреевич 79, 132, 155, 183

Фанвердин Ефим 371

Фанвердин Николай Григорьевич 78, 183

Фанговен Яган 85, 126, 128

Фанголстин (Фангольстен) Франц Францевич 81, 185, 242

Фандерберхов Иван Степанович 219

Фандервиден Тимофей Андреевич 81, 185

Фанзален Вилим 146, 182, 246

Фанторнер (Фантурнер) Гаврила Гаврилович 80, 184

Фанфеникбир (Фанфеник) Иван (Яган) Иванович 78, 132, 155, 184

Федор, протопоп 172, 199, 445

Федор Алексеевич 442

Федоренко, наказной кошевой атаман 379, 382

Федоров Иван (Ивашка) 176, 177, 341

Федоров Самойло 176, 177

Федоров Степан Федорович 219

Федоров Федосий 384

Федосеев Василий Ильич 243

Федосов Д. Г. (Fedosov Dimitry) 21, 341, 365

Феофанов Алексей 176

Филарет (Гумилевский) 152–154, 156, 217, 218, 225, 249

Филипенко Иван Григорьевич (Григорьев сын) 108

Филюшкин А. И. 7, 8

Фливерк Матвей Иванович 188, 250–252

Фливерк Николай 84, 97

Фливерс (Flivers), иностранец-полковник 97

Флоря Б. Н. 25, 31, 41

Фолт Яган 54

Фоминцов Иван 242

Фоншвенгель (Фаншфенгель) Отто (Ото) Фридрих (Фридерих) 306, 307, 354

Форот (Добрый) Александр Андреевич 184

Францбеков Иван Романович 86, 190

Фридрих Август I см. Август II

Фролов Максим 389

Фустов Василий Савич 241

Хаджи-Гирей 33

Халим Гирай-султан (Халим-Гирей) 216, 254

Халимбек см. Алибек-мурза

Хальма Франсуа 460

Ханыков Афанасий 57

Хаплар Кеяс Ахмед-ага 499

Харитонов Андрей 54, 176

Хасан-паша (Хасян-паша, Хосян-паша) 499, 500

Хивинец Петр 29, 37, 38, 54, 101, 105, 109, 114, 115, 130

Хижняк Демьян 49

Хитрово Авраам (Абрам) Иванович 51, 68, 121–125, 131, 132, 150, 154–156, 171, 190, 193, 251, 441

Хитрово Венедикт Яковлевич 251

Хитрово Иван Васильевич 123, 124, 241

Хлопов Кирилл Осипович 27, 28, 37

Хлынов Иван 68

Хмельницкий Богдан 31

Хмельницкий Юрий 9

Хованский Петр Иванович 416, 417, 419

Ходырева Г. В. 27, 473

Хорошкевич А. Л. 159, 485

Хрущов Алексей 171

Хрущов Иван Федорович 443

Хурреми-челеби Акай-эфенди (Хурреми Кырыми) 213

Хусейн-паша Кёпрюлю (Алишан Гусейн-паша, Галишан Азым-паша, Хусейн Азем-паша) 489, 492

Хьюз Л. 15

Цаган (Цаган-Батур, Чаган) 113, 269, 272, 275

Цей Андрей Андреевич 81, 102, 107, 185, 191, 193

Цей Данила Иванович 84, 219, 244

Цейль Себастьян Вунибальд 329

Цыклер Иван Елисеевич 79, 182

Чаадаев Иван Иванович 43

Чаган см. Цаган

Чакдорджаба, сын Аюки 426

Чалый Яков 361

Чапа, сын Аюки 402

Чаплин Алексей 78, 182

Чаранда Федор 54

Чебанка, татарин 426

Чек-ага 35

Челеби Эвлия 159, 236

Челищев Михаил Тимофеевич 83, 187, 242

Ченцова В. Г. 24, 455, 458

Чепалов (Чопалав, Шиполов), правитель Эндиреевского владения 404–406, 410, 411

Чепухин А. Г. 354

Чередеев Иван Прохорович (Прохоров сын) 480–482, 489, 495

Черкаский Бийбулат-мурза Каспулатов сын 428

Черкасская Таука Салтанбековна 409, 410, 414, 418, 419

Черкасский Адил-Гирей (Алдигирей) 421, 422

Черкасский Дивей 421

Черкес Салом Серен (Черкес-тайша) 271–274, 389

Черкеский Бекмурза см. Джамбулатов Бек-мурза

Чернавский Василий Матвеевич 219

Чернов А. В. 76, 87, 180

Черный Иван 384

Чеславский Иван 245

Чеснокова Н. П. 41

Чижинский Степан Федорович 481

Чириков Илья Иванович 26, 27, 467

Чорной Ефим 171

Чубаров Афанасий Алексеевич 145, 204, 246–248, 282, 285, 384

Чумалеев Агметко (Агмет) 209–211, 226, 236

Шабдар, сын Аюки 402

Шаган-Гирей 424

Шагин-Гирей 216

Шакловитый Федор Леонтьевич 12, 14, 15, 64, 70, 71, 73, 91, 92, 109, 117–120, 165, 173, 177, 203, 226, 227, 235

Шалаков Станбулат 427

Шамин (Шамов) Ивашка 276

Шамин С. М. 17, 297, 298, 340, 403, 409, 427, 452, 458–460, 481

Шангины, род 452, 453

Шан-Гирей (Шин-Гирей) султан 102, 154, 207, 209, 248

Шанда, князь 276

Шаповалов С. Н. 11

Шарф Александр 194, 219, 244

Шарф Андрей Вилимович 132, 155, 184

Шахбаз-Гирей (Сабез-Гирей, Саваз-Гирей, Шабас-Гирей, Шибас-Гирей) 344, 353, 390, 401, 409, 413, 417, 420, 422, 431

Шахин-Гирей 290, 306, 341, 343, 352, 367, 424

Шварц (Илиева) И. 19, 24, 165, 319, 357, 464

Швейковский Адам Стилла см. Стилла Адам

Швыйковский (Швейковский) Владимир Иванович 77, 88, 181

Шегбаз-Герай (возможно, одно лицо с Шахбаз-Гиреем) 213

Шеин Алексей Семенович 21, 52, 61, 75, 88, 89, 93, 94, 121, 135, 168, 171, 176, 187, 195, 197, 201–203, 214, 215, 228, 235, 251, 307, 334, 336, 347, 349, 351, 354, 355, 357, 365, 366, 372, 384, 425, 441, 442, 446, 457

Шейхумеров А. А. 213, 219, 222

Шемалбетев см. Енмамет-мурза

Шемшин Авдулаев сын 306

Шепелев Аггей Алексеевич 52, 78, 88, 90, 182

Шепель Федор 65

Шереметев Борис Петрович 23, 24, 43, 131–134, 137, 141, 143, 146, 150, 153–158, 162, 167–169, 171, 172, 191–194, 201–203, 214, 215, 217–220, 227, 228, 244, 248, 251, 257–262, 265, 266, 269, 289, 297–308, 319, 323, 358–361, 368, 437, 446, 454, 456, 506

Шереметев Василий Борисович 110

Шереметев Михаил Борисович 220, 297, 298, 447

Шестаков Лукьян Тимофеевич 220

Шестаков Михаил Иванович 220

Шилов (Шидловский) Федор 390, 391

Шин-Гирей султан см. Шан-Гирей

Шипалов Василий Васильевич 214

Шиполов см. Чепалов

Ширин-бей (Ширим-бей) 237, 391

Ширков Никифор 242

Ширяков И. В. 76, 89, 121, 235

Шишков Григорий Иванович 181

Шкот Юрий Андреевич 81, 148, 185

Шлипербах (Шлиппенбах) Емельян 334

Шлык Леопольд фон (Леопольд Антон Иосиф Шлик) 470, 471

Шляпкин И. А. 460

Шлятор Роман 176

Шмидт О. Ю. 7

Шмидт С. О. 329, 369

Шмурло Е. Ф. 302, 305, 310, 312, 472

Шневенц Алферий 242

Шошин Матвей 231

Штаремберг Эрнст Рюдигер фон 329, 469

Штарлат (Шатон) Роберт 470

Штепа Иван 47

Шубин Аника Парфеньевич (Парфеньев сын) 215

Шульга Лукьян 391

Шустер Яган Янов 355

Шутой В. Е. 319

Шхонебек Адриан 24, 458, 460, 461, 482

Щеголев Владимир 60, 128

Щедрин Иван Калинович 220

Щербаков Михаил 173

Щербатов Дмитрий Нефедьевич 34

Щербатов Иван Осипович 70

Щербатов Константин Осипович 52, 88, 442

Щербатов Юрий Федорович 214

Щербачев Борис 79, 183

Щирский Иван 454

Щукин Лев Юрьевич 412

Щулепников Ларион 219

Ысуп см. Юсуф-паша

Эваницкий Яган см. Иваницкий Яган

Эварницкий Д. И. см. Яворницкий Д. И.

Эвенгагин Адольф 76

Эльмурза Бекович 431

Эльмурзин Енбулат 410

Эрлант Петр Александрович (Александров сын) 80, 132, 155, 184

Эрнест (Эрнст) Яков (Готфрид) Христофорович (Христофоров, Кристофоров сын) 46, 132, 183, 190, 243

Эрролл Джон Хэй 213, 217

Эттинген (Этинг) Вольфганг 469–471

Юдин Андрей 52

Юдин Григорий 481

Юдин Данила Никитич (Никитин сын) 79, 132, 152, 183

Юдин П. Л. 18, 407

Юзбаши Гусейн-хан 417

Юмак-ага 267

Юнгор Томас Балсыревич 81, 185, 242, 334

Юрасов Федор 104

Юркин И. Н. 453

Юрченко Игнат 363

Юса см. Юсуф-паша

Юсуп, толмач 293

Юсуф-мурза см. Наврузов Юсуф

Юсуф-паша (Юса, Ысуп) 370, 371, 375, 377, 384, 385, 396, 500

Ющенко Е. Н. 159

Яблоновский Станислав Ян 42, 111, 112, 148, 149, 151, 154, 165, 215, 249–252, 254, 262, 282, 305

Яворницкий Д. И. (Эварницкий Д. И.) 17, 18, 45, 46, 67, 87, 89, 129, 133, 144, 145, 147, 148, 158, 175, 176, 178, 204, 226, 246, 260, 263, 264, 282, 284–286, 288, 290–294, 344, 361, 372, 420

Языков Евдоким Саввич (Савин сын) 34

Языков Иван Андреевич 412, 414

Яковенко Григорий 368, 372, 379, 383

Яковлев Андрей 379

Яковлев В. В. 460

Яковлев Иван Иванович 231

Яковлев Тимошка 214

Яковлева (Таïрова-Яковлϵва) Т. Г. 93, 120, 218

Якшиат-мурза 389

Яла-Агаса (Ял-Агаси) 254

Ян III Собеский 28, 30, 32, 43, 44, 52, 114, 136, 251, 252, 255, 281, 282, 294, 317, 320, 327, 329, 437, 471, 506, 507

Янсен Яков (Якушка) 313, 333, 338, 340, 345–347, 457

Ясликовский Гаврила 307

Ястребов А. О. 19, 20, 164, 319

Яфарова М. Р. 25, 41, 73

Яцкий Алексей 171

Alberti Girolamo см. Альберти Г.

Avakov P. см. Аваков П. А.

August II см. Август II

Belkin Stevens C. 56, 59, 62, 130, 504

Bendza M. 32

Burdowicz-Nowicki J. см. Бурдович-Новицкий Яцек

Caratafu M. 465, 493

Cernovodeanu P. 465, 493

Chowaniec Cz. 38, 43

Dixon S. 466

Fedosov Dimitry см. Федосов Д. Г.

Finkel C. 159, 370

Fraanje M. 466

Gieysztor A. 464

Gordon Patrick см. Гордон Патрик

Hughes L. 163

Kalaylıkoz Hacı Ahmed Paşa см. Калалыкоз Хаси Ахмед

Kamiński A. S. 164

Kinsky Franz Ulrich см. Кинский Франц Ульрих

Klein D. 212

Klein J. 466

Kočegarov K. см. Кочегаров К. А.

Kwiatkowski K. 214, 225, 235, 241, 451

Mavrocordato d’Alexandre см. Маврокордато Александр

Ostapchuk V. 159, 370

Piotr I см. Петр I Алексеевич

Piwarski K. 464

Ruzzini Carlo см. Рудзини Карло

Roeters P. 460

Schwarcz I см. Шварц (Илиева) И.

Sinibaldi Carlo Andrea см. Синибальди Карло Андреа

Testa S. 455

Wagner M. 31, 164, 166, 212, 254

Wasilewski W. 31

Waugh D. C. 452

Wimmer J. 30

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АВПРИ — Архив внешней политики Российской империи

АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею

Архив СПбИИ РАН — Архив Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук

АИЗР — Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею (Акты Западной России)

ДАИ — Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею

ПБПВ — Письма и бумаги императора Петра Великаго

ОР БАН — Отдел рукописей Библиотеки академии наук

ОР РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки

ПДС — Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое: с 1649 по 12 декабря 1825 года

РГАДА — Российский государственный архив древних актов

СККДР — Словарь книжников и книжностей Древней Руси

ТОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы

Примечания

1

Вот лишь некоторые работы монографического характера, появившиеся в последнее десятилетие: Александров С. В. Смоленская осада. 1609–1611. М., 2011; Курбатов О. А. Военная история русской Смуты начала XVII века. М., 2014; Бабулин И. Б. Борьба за Украину и битва под Конотопом. 1658–1659 годы. М., 2015; Бабулин И. Б. Смоленский поход и битва при Шепелевичах 1654 года. М., 2018; Курбатов О. А. Русско-шведская война 1656–1658 гг. М., 2018; Курбатов О. А. Русско-польская война 1654–1667 гг. М., 2019; Великанов В. С., Нечитайлов М. В. «Азиатский дракон перед Чигирином». Чигиринская кампания 1677 г. М., 2019; Лобин А. Н., Смирнов Н. В. Борьба за Юрьев-Ливонский в годы Русско-шведской войны 1656–1658 гг. М., 2021; Ракитин А. С. Северский поход и осада Чернигова. Боевые действия на юго-западном порубежье Московского государства и Речи Посполитой в период Смоленской войны (1632–1634 гг.). М., 2021; Бабулин И. Б. Война за возвращение Украины 1668–1669 гг. М., 2021; Бабулин И. Б. Московский поход короля Яна II Казимира 1663–1664 гг. М., 2022 и др.

(обратно)

2

Энциклопедия военных и морских наук. Т. 1. СПб., 1883. С. 89; Т. 4. СПб., 1889. С. 426; История русской армии и флота. Вып. I. М., 1911. С. 77–78, 84.

(обратно)

3

Энциклопедический словарь / под ред. проф. И. Е. Андреевского, К.К. Арсеньева, Ф.Ф. Петрушевского. Т. 34: Трумп — Углеродистый кальций. СПб., 1902. С. 126–128.

(обратно)

4

Большая советская энциклопедия / гл. ред. О. Ю. Шмидт. [1-е изд.]. Т. 49: Робер — Ручная граната. М., 1941. Стб. 868.

(обратно)

5

Советская историческая энциклопедия / гл. ред. Е. М. Жуков. Т. 12: Репарации — Славяне. М., 1969. Стб.375.

(обратно)

6

Советская военная энциклопедия. Т. 7. М., 1980. С. 188–189.

(обратно)

7

Селезнев Ю. В., Курбатов О. А. Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск, 860–1914 гг.: справочник. Т. 1: 860–1700 гг. М., 2019. С. 1094–1098.

(обратно)

8

Русско-турецкие войны // Большая российская энциклопедия [Электронный ресурс]. URL: https://bigenc.ru/military_science/text/3522580 (Дата обращения: 08.10.2022).

(обратно)

9

Военная история России: учеб. пособие для общеобразоват. организаций / под общ. ред. В. Р. Мединского. 4-е изд., испр., доп. М., 2019. С. 148–149.

(обратно)

10

Филюшкин А. И. Как изучать Ливонскую войну? // Российская история. 2015. № 4. С. 3.

(обратно)

11

Подробнее об этих укреплениях см: Кочегаров К. А. Запорожская Сечь и государства Восточной Европы в последние годы жизни кошевого атамана Ивана Серко // Он же. Украина и Россия во второй половине XVII в.: политика, дипломатия, культура. Очерки. М., 2019. С. 82–89; Апанович О. М. Запорозька Січ у боротьбі проти турецько-татарської агресії. Київ, 1961. С. 291–292.

(обратно)

12

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско в борьбе с турецко-татарской агрессией (последняя четверть XVII в.). Харьков, 1993. Издание на украинском языке см.: Заруба В. Українське козацьке військо в російсько-турецьких війнах останньої чверті XVII століття. Дніпропетровськ, 2001.

(обратно)

13

Артамонов В. А. Россия, Речь Посполитая и Крым 1686–1699 годов // Славянский сборник. Вып. 5. Саратов, 1993. С. 3–31.

(обратно)

14

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 295–323.

(обратно)

15

Басхаев А. Н. Участие калмыков в Русско-турецкой войне 1686–1700 гг. // Вестник Калмыцкого института социально-экономических и правовых исследований. 2007. Т. 2. № 2(15). С. 134–137.

(обратно)

16

Шаповалов С. Н. Морские походы донских казаков на таманские владения Османской империи в первые годы Русско-турецкой войны 1686–1700 гг. // Общество: философия, история, культура. 2016. № 7. С. 61–63.

(обратно)

17

Дегоев В. В. Дипломатия Петра I на заключительном этапе Русско-турецкой войны 1686–1700 годов // Россия XXI. 2016. № 1. С. 54–85.

(обратно)

18

Аваков П. А. Зачем Петр I предпринял поход на Азов? // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. 2019. № 6. С. 659.

(обратно)

19

Русско-турецкие войны // Большая российская энциклопедия [Электронный ресурс]. URL: https://bigenc.ru/military_science/text/3522580 (Дата обращения: 08.10.2022).

(обратно)

20

Азовские походы 1695–96 // Большая российская энциклопедия [Электронный ресурс]. URL: https://bigenc.ru/domestic_history/text/1803870 (Дата обращения: 08.10.2022).

(обратно)

21

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 1. Господство царевны Софьи. СПб., 1858. С. 190–215, 356–384.

(обратно)

22

Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 7. История России с древнейших времен. Т. 13–14. М., 1991. С. 379–380, 395–398.

(обратно)

23

Голицын Н. С. Русская военная история. Ч. 2. От Иоанна III до Петра I. СПб., 1878. С. 660–668.

(обратно)

24

Востоков А. К истории первого Крымского похода // Киевская старина. 1886. № 2. С. 267–278.

(обратно)

25

Белов М. К истории дипломатических отношений России во время Крымских походов (1686–1689 гг.) // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Серия исторических наук. Т. 14. Л., 1949. С. 154–188.

(обратно)

26

Бабушкина Г. К. Международное значение Крымских походов 1687 и 1689 гг. // Исторические записки. Вып. 33. М., 1950. С. 158–172.

(обратно)

27

Греков И. Б., Мальцев А. Н. Международное положение России в начале 80-х гг. «Вечный мир» 1686 г. и Крымские походы 1687 и 1689 гг. // Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. / под ред. А. А. Новосельского, Н. В. Устюгова. М., 1955. С. 536–540; Греков И. Б. Московско-польский договор 1686 г. о союзе и «вечном мире» // Советское славяноведение. 1987. № 3. С. 27–43.

(обратно)

28

Лавров А. С. Регентство царевны Софьи Алексеевны. Служилое общество и борьба за власть в верхах русского государства в 1682–1689 годах. СПб., 2017. С. 138–156.

(обратно)

29

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы… С. 303–308.

(обратно)

30

Богданов А. П. Московская публицистика последней четверти XVII века. М., 2001. С. 142–198; Богданов А. П. Внешняя политика России и европейская печать (1676–1689 гг.) // Вопросы истории. 2002. № 7. С. 36–43 и др.

(обратно)

31

Богданов А. П. Московская публицистика… С. 184 и др. работы.

(обратно)

32

Хьюз Л. Царевна Софья. СПб., 2001. С. 250–272.

(обратно)

33

Бушкович П. Петр Великий. Борьба за власть (1671–1725). СПб., 2008. С. 152–163.

(обратно)

34

Историография Азовских походов является, наверное, самой объемной в общей проблематике войны 1686–1700 гг. О штурме Азова в 1695–1696 гг. написаны сотни статей и исследований. Единственным монографическим исследованием, носящим, однако, научно-популярный характер, является книга, вышедшая в 1940 г. — Лукин Б. В., Потапов Н. И. Азовские походы Петра I (1695–1696 гг.). Ростов н/Д, 1940. Работа основана на опубликованных источниках и литературе и не вносит ничего принципиально нового в изучение проблемы. В некотором роде, ее противоположностью оказалось исследование М. М. Богословского, вышедшее в том же году. Автор посвятил походам половину первого тома своего многотомника о первом российском императоре. См.: Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 3. М., 1940. С. 207–350. В своем труде, используя в том числе и архивные источники, историк сумел подробнейшим образом описать все события 1695–1696 гг., выделив причины и последствия захвата донской крепости. Работа Богословского остается основным источником информации для большинства авторов, так или иначе касающихся данной темы. В последнее время значительный вклад в изучение истории событий, связанных с Азовом, сделан П. А. Аваковым. Ссылки на его исследования см. в соответствующей главе.

(обратно)

35

Историографию по данному вопросу см.: Станков К. Н. Генерал Патрик Гордон и борьба за Азов в конце XVII в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2021. № 4(86). С. 76–77.

(обратно)

36

Avakov P. Azov v strategicheskikh planakh tsaria Petra I, 1695–1696 gg.: Reviziia istoriogra-ficheskoi traditsii // Cahiers du Monde russe. 2020. № 61/1–2. Janvier — juin. P. 177–204.

(обратно)

37

Публикацию документа см.: Гуськов А. Г., Шамин С. М. Молодой Петр как стратег: планирование военной кампании 1695 г. // Российская история. 2022. № 2. С. 34–46.

(обратно)

38

Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 7. М., 1991. С. 508.

(обратно)

39

Брикнер А. Г. История Петра Великого. Т. 1. СПб., 1882. С. 132.

(обратно)

40

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России. Т. 3. 2-е изд. М., 1830. С. 23–27.

(обратно)

41

Костомаров Н. И. Мазепа // Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. Кн. 6. СПб., 1905. С. 465–472.

(обратно)

42

Там же. С. 472.

(обратно)

43

Эварницкий Д. И. История запорожских козаков. Т. 3. СПб., 1897. С. 251–268.

(обратно)

44

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 132–138. В новом издании этого труда на украинском языке новых фактов по указанной проблематике не появилось: Заруба В. Українське козацьке військо… С. 399–406.

(обратно)

45

Селезнев Ю. В., Курбатов О. А. Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск, 860–1914 гг.: справочник. Т. 1: 860–1700 гг. М., 2019. С. 1094–1098.

(обратно)

46

Юдин П. Л. Калмыки в борьбе с Турцией. (К истории турецких интриг на Кавказе) // Русский архив. 1915. № 6. С. 166.

(обратно)

47

Яворницкий Д. И. Источники для истории запорожских козаков. Т. 1. Владимир, 1903. С. 416.

(обратно)

48

Дзамихов К. Ф. Адыги: вехи истории. Нальчик, 2008. С. 326–327; Дзамихов К. Ф. «В службе и обороне…». Кабарда и Российское государство: эпоха военно-политического сотрудничества (1550-е — начало 1770-х годов). Нальчик, 2017. С. 137; Тхамокова И. Х. Кабардинские князья в городе Терки в конце XVII — начале XVIII в. // Вестник Кабардино-Балкарского института гуманитарных исследований. 2019. № 2 (41). С. 74–78.

(обратно)

49

Тепкеев В. Т. Аюка-хан и его время. Элиста, 2018. С. 135–136 и др.

(обратно)

50

Дружинин В. Г. Раскол на Дону в конце XVII века. СПб., 1889. С. 184, 194–196.

(обратно)

51

Сень Д. В. Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа в отношениях с мусульманскими государствами Причерноморья (вторая половина XVII — начало XVIII в.). Ростов н/Д, 2009; Сень Д. В. Казаки Крымского ханства: начальный этап складывания войсковой организации и освоения пространства (1690-е гг. — начало XVIII в.) // Тюркологический сборник 2009–2010: Тюркские народы Евразии в древности и Средневековье. М., 2011. С. 290–291; Сень Д. В. Казачество во внешней и внутренней политике Крымского ханства // История татар. Том IV. Татарские государства XV–XVIII вв. Казань, 2014. С. 264–265; Сень Д. В. «Крымской хан принял их… с великою любовью»: казачество Крымского ханства (Кубани) в конце XVII–XVIII в. // Казачество в тюркском и славянском мирах / отв. ред. В.В. Грибовский, В.В. Трепавлов. Казань, 2018. С. 489–497 и др.

(обратно)

52

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 3. М., 1946. С. 338; Бабушкина Г. К. Международное значение крымских походов 1687 и 1689 гг. // Исторические записки. Т. 33. М., 1950. С. 158–172; Илиева (Шварц) И. Русия и Свещената Лига: 1684–1699 // 300 години Чипровско въстяние: Принос към историята на Българите през XVII в. София, 1988. С. 277, 279, 281, 285; Бобылев В. С. Внешняя политика России эпохи Петра I. М., 1990. С. 13–14; Лещиловская И. И. Петр I и Балканы // Вопросы истории. 2001. № 2. С. 46–47.

(обратно)

53

Соловьев С. М. Публичные чтения о Петре Великом / отв. ред. В. И. Буганов. М.: Наука, 1984. С. 58.

(обратно)

54

Цит. по: Крылова Т. К. Россия и Венеция на рубеже XVII и XVIII вв. // Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института им. Герцена. 1939. Т. 19. С. 47. Цитата использовалась некоторыми исследователями — см., например: Ястребов А. О. Обзор русско-венецианских связей в эпоху Петра I (1695–1722 гг.) // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Т. 17. 2015. № 3. С. 14. Однако обнаружить ее в трудах классика пока не удалось, так как цитирование не сопровождалось точными ссылками. Искомую фразу можно найти у другого видного историка — В. О. Ключевского (Ключевский В. О. Сочинения: в 9 т. Т. 3. Курс русской истории. Ч. 3. М., 1988. С. 332.). Возможно, Т. К. Крылова перепутала «столпов» российской историографии.

(обратно)

55

См., например: Молчанов Н. Н. Петр I. М., 2003. С. 62, 65; Дегоев В. В. Внешняя политика России и международные системы: 1700–1918 гг.: учеб. пособие. М., 2004. С. 27; Кобзарева Е. И. Россия в Вестфальской системе. 1648–1686 гг. // От царства к империи. Россия в системах международных отношений. Вторая половина XVI — начало XX века. М.; СПб., 2015. С. 112; Ястребов А. О. Обзор русско-венецианских связей… С. 14.

(обратно)

56

Ястребов А. О. Русско-венецианские дипломатические и церковные связи в эпоху Петра Великого. Россия и греческая община Венеции. М., 2018. С. 106.

(обратно)

57

Крылова Т. К. Русская дипломатия на Босфоре в начале XVIII в. (1700–1709 гг.) // Исторические записки. Т. 65. М., 1959. С. 249.

(обратно)

58

История внешней политики России: XVIII век: От Северной войны до войн России против Наполеона. М., 2000. С. 10–11; Артамонов В. А. Россия, Речь Посполитая и Крым… С. 4–5; Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Первое европейское путешествие царя Петра: Аналитическая библиография за три столетия: 1697–2006. СПб., 2008. С. 44–48; и др.

(обратно)

59

ПДС. Т. 7. СПб., 1864. Стб. 612.

(обратно)

60

Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Первое европейское путешествие… С. 20–31.

(обратно)

61

Часть документов была опубликована в нескольких систематических собраниях XIX в.: АИ. Т. 5. СПб., 1842; ДАИ. Т. 11. СПб., 1869; Т. 12. СПб., 1872; АИЗР. Т. 5. СПб., 1853; ПСЗ. СПб., 1830. Т. 2. 1676–1688; Т. 3. 1689–1699.

(обратно)

62

Поход боярина и большого полка воеводы Алексея Семеновича Шейна к Азову. СПб., 1773; Походный журнал 1695 года. СПб., 1853; Статейный список похода в Азов боярина и воеводы Алексея Семеновича Шеина в 1697 году // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 7. 1868. С. 135–165; Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова; сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 179–187.

(обратно)

63

Майкова Т. С. Военные «Юрналы» петровского времени (По материалам ЦГАДА) // Вопросы военной истории России XVIII и первой половины XIX века. М., 1969. С. 368–390.

(обратно)

64

Дворцовые разряды. Т. 4 (с 1676 по 1701 г.). СПб., 1855.

(обратно)

65

Гордон П. Дневник, 1684–1689 // пер., ст., примеч. Д. Г. Федосова / отв. ред. М. Г. Рыженков. М., 2009; Гордон П. Дневник, 1690–1695 // пер., ст., примеч. Д. Г. Федосова / отв. ред. М. Г. Рыженков. М., 2014; Гордон П. Дневник, 1696–1698 // пер., ст., примеч. Д. Г. Федосова / отв. ред. М. Р. Рыженков. М., 2018. См. также публикацию на языке оригинала: Diary of General Patrick Gordon of Auchleuchries 1635–1699 / ed. Dimitry Fedosov. 6 vols. Aberdeen, 2009–2016.

(обратно)

66

Желябужский И. А. Дневные записки // Рождение империи. М., 1997. С. 261–358.

(обратно)

67

Сказание о взятии города Азова // Древняя российская вивлиофика, содержащая в себе собрание древностей российских, до истории, географии и генеалогии российския касающихся / изд. Н. И. Новиковым. 2-е изд. Ч. 16. М., 1791. С. 251–281.

(обратно)

68

ПБПВ. Т. 1. СПб., 1887; З епістолярної спадщини гетьмана Івана Мазепи / упорядник та автор передмови В. В. Станіславський. Київ, 1996; Листи Івана Мазепи. Т. 1. 1687–1691 / упор. та авт. передм. В. Станiславський. Київ, 2002; Листи Івана Мазепи… Т. 2. 1691–1700 / упор. та авт. вступн. дослідж. В. В. Станіславський. Київ, 2010; Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов.

(обратно)

69

ПДС. Т. 6. СПб., 1862; Т. 7. СПб., 1864; Т. 8. СПб., 1867; Т. 9. СПб., 1868. Часть неопубликованных документов из Ф. 32 РГАДА («Сношения с Австрией») также использована в исследовании.

(обратно)

70

Одно из важнейших дел этого собрания опубликовано: Статейный список подьячаго Василия Айтемирева в Крым, 1692–1695 гг. Одесса, 1896.

(обратно)

71

Русско-чеченские отношения. Вторая половина XVI–XVII в.: сб. док. / выявление, сост., введ., коммент. Е. Н. Кушева. М., 1997.

(обратно)

72

Ригельман А. И. Ростов на Дону 150 лет назад. «Ведомость и географическое описание крепости св. Димитрия Ростовского с принадлежащими и прикосновенными к ней местами, сочиненная по указу Правительствующего сената 1768 года». Ростов н/Д, 1918. С. 47.

(обратно)

73

О военном аспекте кампаний 1672–1676 гг. см.: Великанов В. С. Чигиринский поход кн. Г. Г. Ромодановского в 1676 г.: низложение гетмана П. Д. Дорошенко и установление формального контроля над Правобережьем // Славянский альманах. 2019. Вып. 1–2. С. 160–170; Великанов В. С. «Заднепровский поход 182 г.» войск князя Г. Г. Ромодановского и Переяславская рада 1674 г. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики 2021. № 4 (86). С. 63–74; Великанов В. С. Чигиринский поход 1674 г.: неудачная попытка установления российского контроля над Правобережьем // Славянский альманах. 2021 г. Вып. 3–4. С. 28–49; Аваков П. А. Русско-турецкая война 1672–1681 годов в Северо-Восточном Приазовье // Славяноведение. 2020. № 4. С. 14–29 и др.

Политический аспект военных действий изучен Б. Н. Флорей: Флоря Б. Н. Войны Османской империи с государствами Восточной Европы (1672–1681 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001; Флоря Б. Н. Россия, Речь Посполитая и Правобережная Украина в последние годы гетманства П. Дорошенко (1673–1677 г.) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. № 3 (65). С. 76–90; Флоря Б. Н. Переговоры между Россией и Речью Посполитой о союзе против османов (1673–1676 гг.) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2017. № 1. С. 61–75; Флоря Б. Н. Поход османов на Речь Посполитую и Россия // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2018. № 1. С. 74–88 и др.

(обратно)

74

Яфарова М. Р. Русско-османское противостояние в 1677–1681 гг.: дис… канд. ист. наук. М., 2017; Великанов В. С., Нечитайлов М. В. «Азиатский дракон перед Чигирином». Чигиринская кампания 1677 г. М., 2019.

(обратно)

75

Кочегаров К. А. Запорожская Сечь и государства Восточной Европы в последние годы жизни кошевого атамана Ивана Серко // Украина и Россия во второй половине XVII века: политика, дипломатия, культура. Очерки. М., 2019. С. 54–127.

(обратно)

76

Водарский Я. Е. Международное положение русского государства и русско-турецкая война 1676–1681 гг. // Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. / под ред. А. А. Новосельского, Н. В. Устюгова. М., 1955. С. 530–531.

(обратно)

77

Мурзакевич Н. «Список с статейного списка великаго государя его царского величества посланников: стольника и полковника и наместника переяславского Василья Михайлова сына Тяпкина, дьяка Никиты Зотова…» // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 2. Одесса, 1850. С. 569–643; Лашков В. Памятники дипломатических сношений Крымского ханства с Московским государством в XVI и XVII вв., хранящиеся в Московском главном архиве Министерства иностранных дел. Симферополь, 1891. С. 175–180.

(обратно)

78

Смирнов Н. А. Россия и Турция в XVI–XVII вв. Т. 2. М., 1946. С. 166–167.

(обратно)

79

ПСЗ. Т. 2. СПб., 1830. С. 388–392. О переговорах см.: Ходырева Г. В. Российско-турецкие переговоры 1681–1682 гг. о ратификации Бахчисарайского мирного договора // Отечественная история. 2003. № 2. С. 151–162.

(обратно)

80

См. подробнее: Кочегаров К. А. Правление молдавского господаря Г. Дуки на землях Правобережной Украины и его отношения с Россией и левобережным гетманом И. Самойловичем. 1681–1683 // Кочегаров К. А. Украина и Россия во второй половине XVII века: политика, дипломатия, культура. Очерки. М., 2019. С. 179–180. Ср.: Бабушкина Г. К. Международное значение Крымских походов 1687 и 1689 гг. // Исторические записки. Т. 33. М., 1950. С. 159–161.

(обратно)

81

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 23. Л. 16–27, 138–143 об., 184–246. Царский указ о посольстве датирован 14 августа 1682 г.

(обратно)

82

Там же. Л. 287 об. — 316 об., 330–335 об.

(обратно)

83

Biblioteka Czartoryskich w Krakowie. Teki Naruszewicza. Rękopis 179. S. 346–347.

(обратно)

84

Глаголев В. П. Движение на Дону и Юге России весной 1682 года // Ученые записки Московского государственного заочного педагогического института. Т. 1. М., 1958. С. 123–126; Загоровский В. П. Изюмская черта. Воронеж, 1980. С. 214–216; Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 4. СПб., 1828. С. 471.

(обратно)

85

Kočegarov K. The Moscow Uprising of 1682: Relations between Russia, the Crimean Khanate, and the Polish-Lithuanian Commonwealth // Denise Klein (ed.). The Crimean Khanate between East and West (15th—18th century) (=Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Bd. 78). Wiesbaden, 2012. P. 59–73.

(обратно)

86

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Кн. 76. Л. 182–184.

(обратно)

87

Фаизов С. Ф. Поминки — «тыш» в контексте взаимоотношений Руси-России с Золотой Ордой и Крымским юртом (К вопросу о типологии связей) // Отечественные архивы. 1994. № 3. С. 49–55.

(обратно)

88

Wimmer J. Wedeń 1683. Dzieje kampanii i bitwy. Warszawa, 1983; Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. М., 2001. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. С. 295–299.

(обратно)

89

Kočegarov K. Początek wojny polsko-tureckiej a stosunki polsko-rosyjskie w pierwszej połowie roku 1683 // Kwartalnik Historyczny. Rocznik CXII. 2005. № 1. S. 53–76.

(обратно)

90

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680–1686 годах. Заключение договора о Вечном мире. М., 2008. С. 163–199; Королюк В. Д., Рогов А. И. Битва под Веной в 1683 г. и русско-польские отношения // Австро-Венгрия и славяно-германские отношения. М., 1965.

(обратно)

91

Никольский В. К. Земский собор о Вечном мире с Польшей 1683–1684 гг. // Научные труды индустриально-педагогического института. Серия социально-экономическая. Вып. 2. М., 1928.

(обратно)

92

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 198–199.

(обратно)

93

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 204–215; Кочегаров К. А. К истории «Посожского конфликта». Поездка стольника Ф. А. Головина к украинскому гетману Ивану Самойловичу в 1685 г. // «Вертоград многоцветный». Сборник к 80-летию Бориса Николаевича Флори. М., 2018. С. 489–500.

(обратно)

94

Wasilewski W. Wyprawa bukowińska Stanisława Jabłonowskiego w 1685. Warszawa, 2002; Wagner M. Kampania żwaniecka 1684 roku. Warszawa, 2013.

(обратно)

95

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 300–312.

(обратно)

96

ПДС. Т. 6. СПб., 1862. Стб. 486–539, 550–570, 591–616, 619–634, 665–677, 755–764, 786–798.

(обратно)

97

Там же. Стб. 893–907, 919–920, 922–959, 966–970, 986–990.

(обратно)

98

Bendza M. Tendencje unijne względem cerkwi prawosławnej w Rzeczypospolitej w latach 1674–1686. Warszawa, 1987. S. 111–113; Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 245–246.

(обратно)

99

ДАИ. Т. 11. СПб., 1869. С. 212–213. См. также: Бабушкина Г. К. Международное значение Крымских походов… С. 160.

(обратно)

100

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1684 г. Д. 14. Л. 26–27.

(обратно)

101

См., например: Артамонов В. А. О русско-крымских отношениях конца XVII — начала XVIII вв. // Общественно-политическое развитие феодальной России. М., 1985. С. 76.

(обратно)

102

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Кн. 76. Л. 232–244 об.

(обратно)

103

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1684 г. Д. 20. Л. 253–267.

(обратно)

104

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Кн. 76. Л. 274 об. — 277 об.

(обратно)

105

Там же. Л. 279–279 об., 281–284, 286 об.

(обратно)

106

Там же. Л. 308 об. — 312.

(обратно)

107

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Д. 20. Л. 315 об. — 321.

(обратно)

108

Там же. Л. 321–326.

(обратно)

109

Там же. Л. 328 об. — 353 об.

(обратно)

110

Там же. Л. 367 об. — 369 об., 372–373 об., 374–383.

(обратно)

111

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1686 г. Д. 13. Л. 5–6.

(обратно)

112

Это следует из описи дела: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 6. Само дело не микрофильмировано, а в его выдаче авторам по причине ветхости было отказано по решению специальной комиссии архива.

(обратно)

113

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 25. Л. 12. Это же подтверждал и бывший в Крыму Л. Посников (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 13. Л. 5).

(обратно)

114

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 13. Л. 1–7, 10–11, 15, 28, 36–52, 62; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 18. Л. 5. Публикацию грамоты Селим-Гирея см.: Документы Крымского ханства из собрания Хусейна Фейзханова / сост. и транслит. Р. Р. Абдужемилев; науч. ред. И. М. Миргалиев. Симферополь, 2017. С. 269–270.

(обратно)

115

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 17. Л. 2–30. Текст договора о сроке размены см.: Лашков В. Памятники… С. 195–197.

(обратно)

116

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 25. Л. 7–13, 40–56, 74–79. Текст шертнаме Селим-Гирея см.: Документы Крымского ханства… С. 271–272.

(обратно)

117

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 30. Л. 1–2, 17–22, 34, 53–56.

(обратно)

118

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 17. Л. 36–37.

(обратно)

119

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 17. Л. 42–43. Речь идет о польском посольстве Т. Гольчевского. Информация об ограблении польского посольства, скорее всего, является преувеличением. Подробнее см.: Chowaniec Cz. Sobieski wobec Tatarszczyzny 1683–85 // Kwartalnik Historyczny. 1928. Rocznik XLII. S. 62–64. Автор полагает, что изменение позиции ханского двора в отношении миссии из Речи Посполитой произошло под влиянием прибывшего в Крым представителя османского султана.

(обратно)

120

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 31. Л. 1–43 об.

(обратно)

121

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1685 г. Д. 27. Л. 184–186, 283–304, 322–323, 366, 392–394, 396–405, 428–431.

(обратно)

122

В своей грамоте царям Ивану и Петру хан писал: «На поляков войною мы ходили и их воевали, и таборы их розбили, и городов их уезды разорили, и о том воздаем хвалу Господу Богу, что их, недругов своих, победили, подай Бог и впредь им такое ж разорение […]. А я милостию Божиею ис того походу возвратился с великою добычею» (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1686 г. Д. 3. Л. 32). См. также: Документы Крымского ханства… С. 267–268 (грамота Селим-Гирея датирована публикатором 1684 г., возможно, неточно).

Усеин-челибей сообщал: «Хан в войне в полских городех будучи, многую добычь получил и полону татары побрали мужского и женского полу множество и села, и местечка выжгли многие, а полской обоз осажен от них был осмнатцать дней и поляков в том осаде многих побили и обозу многую часть оторвали, а побраной полской полон татары ис Казыкерменя повезли в Крым» (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1686 г. Д. 3. Л. 11).

(обратно)

123

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1686 г. Д. 3. Л. 1–7, 10–13, 31–38, 41–44, 47–48, 53. О приеме казны Селим-Гирей сообщил также в своей грамоте на имя царей в январе 1686 г. См.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Кн. 78. Л. 50–57 об. См. также: Документы Крымского ханства… С. 273–278.

(обратно)

124

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1686 г. Д. 3. Л. 56–68, 70–77, 89 (порядок листов нарушен). В. В. Голицын также уведомлял Батыр-агу об отправке к нему дополнительного жалованья.

(обратно)

125

Там же. Л. 78–79.

(обратно)

126

См. подробнее: Флоря Б. Н., Кочегаров К. А., Чеснокова Н. П., Яфарова М. Р. Киевская митрополия, Московский патриархат и Константинопольский патриархат в 1676–1686 годах // Воссоединение Киевской митрополии с Русской православной церковью 1676–1686 гг. Исследования и документы. М., 2019. С. 33–137.

(обратно)

127

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1686 г. Д. 2. Л. 79–81.

(обратно)

128

Флоря Б. Н., Кочегаров К. А., Чеснокова Н. П., Яфарова М. Р. Киевская митрополия… С. 103–133.

(обратно)

129

Куракин Б. И. Гистория о царе Петре Алексеевиче // Архив кн. Ф. А. Куракина. Кн. 1. СПб., 1890. С. 51–52.

(обратно)

130

РГАДА. Ф. 248. Оп. 29. Д. 1728. Л. 51 об.

(обратно)

131

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 300–370.

(обратно)

132

ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830. С. 777–780.

(обратно)

133

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680–1686 годах. Заключение договора о Вечном мире. М., 2008. С. 397–400.

(обратно)

134

См. подробнее: Chowaniec Cz. Wyprawa Sobieskiego do Mołdawii w 1686 r. Oświęcim, 2015.

(обратно)

135

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 394–395, 399–400, 409, 441, 443, 451–452.

(обратно)

136

См. подробнее: Кочегаров К. А. Русско-польские отношения накануне первого Крымского похода. Миссия в Москву Александра Скопа в начале 1687 г. // Славянский альманах. 2022. Вып. 1–2. С. 12–27.

(обратно)

137

ПСЗ. Т. 2. С. 778. О соответствующем указе казакам Запорожской Сечи в тексте договора прямо не говорилось, но их набеги на ханство и участие в действиях русских отрядов в низовьях Днепра, несомненно, подразумевались.

(обратно)

138

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 388, 392–393; Сень Д. Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа в отношениях с мусульманскими государствами Причерноморья (вторая половина XVII — начало XVIII в.). Ростов н/Д, 2009. С. 88–89; Акты, относящиеся к истории Войска Донского, собранные генерал-майором А. А. Лишиным. Т. 1. Новочеркасск, 1891. С. 142–144.

(обратно)

139

Сухоруков В. Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. 2. Новочеркасск, 1872. С. 492–494; Тушин Ю. Русское мореплавание на Каспийском, Азовском и Черном морях (XVII век). М., 1978. С. 150.

(обратно)

140

Эварницкий Д. И. Источники для истории запорожских козаков. Т. 1. Владимир, 1903. С. 45. См. также: Яворницкий Д. И. История запорожских казаков. Т. 3. Киев, 1991. С. 14.

(обратно)

141

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 493.

(обратно)

142

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1257. Л. 75.

(обратно)

143

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 213. Л. 42–43.

(обратно)

144

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 45–47.

(обратно)

145

См., например: Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 285–287; Новосельский А. А. Борьба Московского государства с татарами во второй половине XVII века // Его же. Исследования по истории эпохи феодализма. Научное наследие. М., 1994. С. 114–115; Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 485–491.

(обратно)

146

В ходе контактов с польской стороной московская дипломатия указывала также на сбор войск летом 1686 г. в Изюме под командованием полкового воеводы князя Г. А. Козловского как свидетельство военных мероприятий России в рамках заключенного союза (Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 423). Однако эта мера была сугубо оборонительной, представляя собой рутинный образец ежегодных мероприятий по выходу войск на черту для противодействия возможным татарским набегам. В связи с этим подробно в данном исследовании меры по мобилизации войск князя Г. А. Козловского не рассматриваются.

(обратно)

147

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1172. Л. 535, 633; РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1257. Л. 21–24, 47–48; Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 393–395. Роспись войск дана по более полному наряду, нежели приведенный ранее в книге К. А. Кочегарова (в нем не указаны цифры кормовых казаков Белгородского разряда и курских калмыков). В численности остальных подразделений между разными вариантами наряда также имеется различие, однако оно не принципиально, кроме разницы в количестве «новоприборных» солдат (у К. А. Кочегарова — 700 человек).

(обратно)

148

По-видимому, речь идет о русской миле, равной 7 верстам, или ок. 7,5 км.

(обратно)

149

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1257. Л. 102–103.

(обратно)

150

Там же. Л. 122.

(обратно)

151

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 395, 401–405. 22 сентября Косагов отправил к Перекопу для захвата языков небольшой отряд во главе с курским калмыком — мурзой Алексеем Кобиным. Разведчики вернулись 26 сентября, доставив двух пленников, взятых под Перекопом «на шляху, которым шляхом ездят ис Перекопу в городки в Козыкермен и в Тованские». Языки оказались турками, один Сулейман, пушкарь из Казы-Кермена, другой Магомет, «перекопской житель». Они рассказали, что хан Селим-Гирей стоит в Перекопе. Пленников отправили в Москву (РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1257. Л. 375–376).

(обратно)

152

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1257. Л. 488.

(обратно)

153

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 162. Л. 283.

(обратно)

154

Там же. Л. 303, 305.

(обратно)

155

Новомбергский Н. Материалы по истории медицины в России. Т. 2. СПб., 1906. С. IX, 315 и след.; Великанов В. С. Днепровский поход Л. Р. Неплюева в 1687 г. // Крым — связующее звено и неприступный форпост на стыке двух империй: сборник научных статей [отв. ред. С. И. Лукьяшко]. Ростов н/Д, 2015. С. 40.

(обратно)

156

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 16–18 (отписка Косагова от 11 марта).

(обратно)

157

Там же. Л. 19–19 об. (оригинал письма Ф. Лихопоя — Косагову от 10 марта), 21 (отписка Косагова от 13 марта).

(обратно)

158

Отписка Косагова о дезертирах не сохранилась. Ее содержание восстановлено на основе ответной грамоты В. В. Голицына от 26 марта. (Там же. Л. 25–26). Краткое упоминание об этой проблеме есть в отписке Косагова от 11 марта (Там же. Л. 16).

(обратно)

159

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 16 об. (запись решения на обороте отписки Косагова), 22–24 (отпуск грамоты Голицына к Косагову от 26 марта).

(обратно)

160

Там же. Л. 27–28 (письмо казацкому сотнику в Переволочну с указанием дать капитану лодки и провожатых до Сечи), 29–29 об. (черновик письма Голицына — Косагову). Гетман Самойлович, правда, выражал уверенность, что с отправкой казны непременно выйдет задержка, и в письме Голицыну от 28 марта сокрушался, что тот не уведомил его об отправке денег раньше, поскольку переволоченский сотник после получения указа все равно бы запрашивал разрешения у полковника, а тот — у гетмана. Кроме того, Самойлович отмечал, что в Переволочне «чолнов таких великих нет, а хотя у ково и есть чолны, то держат их для своих на Днепре промыслов и с тех всегда кормятца и разве их у кого там взять» (Там же. Л. 60). Окончание письма не сохранилось.

(обратно)

161

Там же. Л. 30–31. Тут Голицын отмечал, что он также выслал Лихопою аналогичную грамоту, но ее текста в деле нет.

(обратно)

162

Там же. Л. 33–35. Чинить неисправные суда Косагов должен был по совету с кошевым и запорожцами, поскольку «они, кошевой атаман и запорожские казаки то знают, как те лотки для морского походу строить».

(обратно)

163

Там же. Л. 36–37.

(обратно)

164

ПСЗ. Т. 2. С. 812.

(обратно)

165

Древняя российская вивлиофика, содержащая в себе собрание древностей российских, до истории, географии и генеалогии российския касающихся / изд. Н. И. Новиковым. 2-е изд. Ч. 16. М., 1791. С. 372–378. В разрядной книге грамота датирована 20 сентября (здесь же роспись городов, куда посланы грамоты). См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 45–48 об. В грамотах по городам упоминалось об отсрочке служилым людям судных дел в соответствии с указами от 14 сентября (ПСЗ. Т. 2. С. 816).

(обратно)

166

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 98–101 (здесь же роспись городов).

(обратно)

167

Там же. Л. 289 об.

(обратно)

168

Древняя российская вифлиофика… Ч. 16. С. 378–385. См. запись указа в разрядной книге, в том числе об объявлении его служилым людям в тот же день «после ходу» (то есть после крестного хода): РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 38–49. Дьяк Низового полка А. Волков в росписи не указан. Он появляется только в росписи бояр и воевод, получивших царскую отпускную аудиенцию 20 февраля. См.: Там же. Л. 170. О сосредоточении Севского полка в Красном Куте: Там же. Л. 289 об. Краткий анализ биографий и военно-административного опыта командующих разрядных полков и их товарищей см.: Великанов В. С. Просопографический анализ высшего командного состава русской армии в Первом Крымском походе 1687 года // Русь, Россия: Средневековье и Новое время. Вып. 5: Пятые чтения памяти академика РАН Л. В. Милова. Материалы к международной научной конференции. Москва, 9–10 ноября 2017 г. М., 2017. С. 633–635.

(обратно)

169

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 102–105 (здесь же роспись городов).

(обратно)

170

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 227. Л. 253 об. — 255, 259 об. — 270 об.

(обратно)

171

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 114–115 об.

(обратно)

172

Древняя российская вифлиофика… Ч. 16. С. 385–393. Запись указа и образцовой грамоты в города в разрядной книге см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 122–128. См. также образцовую роспись чинов, которым «быти на службе» и список городов, по которым она рассылалась вместе с грамотами от 1 декабря (Там же. Л. 128 об. — 131).

(обратно)

173

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 241 об. — 242.

(обратно)

174

Там же. Л. 273–276.

(обратно)

175

Там же. Л. 150–151 об. Образец вступительной преамбулы к записным книгам см.: Там же. Л. 152–153.

(обратно)

176

Там же. Л. 154–156.

(обратно)

177

Там же. Л. 198–203.

(обратно)

178

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 142–148.

(обратно)

179

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 179–181.

(обратно)

180

Там же. Л. 273–276 (царская грамота В. В. Голицыну). См. здесь также докладную выписку на этот счет и указ от 30 марта послать отдельные царские грамоты в Новгородский и Рязанский разряды.

(обратно)

181

Там же. Л. 160–167. Прецедентом послужило число лекарей в разрядных полках во время так называемых Киевских походов 1679 и 1680 гг.

(обратно)

182

Там же. Л. 167 об.

(обратно)

183

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 113–113 об.

(обратно)

184

Там же. Л. 911–923 об.

(обратно)

185

Там же. Л. 992 об. — 994 об. Грамота ахтырскому воеводе о приеме груза датирована тем же днем.

(обратно)

186

Там же. Л. 924–926 об.

(обратно)

187

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 927–927 об. См. «отпуски» грамот воеводам Севска — Л. Р. Неплюеву, Рыльска — С. Н. Дордунову и Белгорода — М. А. Голицыну о высылке припасов по росписям, отправленным к ним из Разряда: Там же. Л. 930 об. — 934, 978–981 об. Грамоты воеводам Ахтырки (А. Левшину) и Хотмыжска (Г. Елагину) о приеме припасов были посланы 11 декабря. См.: Там же. Л. 934–936, 988–991. Подробную роспись оружия и снаряжения (в том числе полковых артиллерийских орудий), отправленных в Ахтырку из Путивля, см.: Там же. Л. 939–970. Росписи отправленных припасов из городов Белгородского полка см.: Там же. Л. 999–1036.

(обратно)

188

Там же. Л. 1037–1039 об. Грамота А. Левшину о приеме оружия датирована тем же днем, аналогичная грамота В. А. Змееву — 15 февраля.

(обратно)

189

Там же. Л. 182–183. Реестр соболей, знамен с описанием и прочего имущества см.: Там же. Л. 183–187. См. также: Там же. Л. 1042 об.

(обратно)

190

То есть 20 кг ржаной муки и по 2,5 кг овсяных круп и толокна (25 кг с двора). Здесь и далее принимается, что четверть ржаной муки по весу соответствовала 5 пудам. См.: Каменцева Е. И., Устюгов Н. В. Русская метрология. М., 1975. С. 103–108. Крупы и толокно приравниваются по весу к ржаной муке с определенной долей условности.

(обратно)

191

В дальнейшем окружные грамоты о сборе хлеба неоднократно рассылались повторно: 22 сентября 1686 г.; 9, 25, 29 октября, 20 декабря, 16 января 1687 г.; 1 и 18 февраля, 4 марта.

(обратно)

192

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1047–1095 об. См. также: РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1067. Л. 374. О подготовке хлебных запасов в 1686 г. в общем контексте эволюции процесса сбора запросного хлеба в 1680–1690-е гг., а также об организации брянского и смоленского «стругового отпуска» см.: Belkin Stevens C. Soldiers on the Steppe. Army Reform and Social Change in Early Modern Russia. De-Kalb, 1995. P. 93–96, 105–111, 116–118, 168.

(обратно)

193

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1098 об. — 1099. В документах именуются также воеводами.

(обратно)

194

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1067. Л. 364–372.

(обратно)

195

Там же. Л. 3–8. Отписки о приеме гирь Баранчеева, Елагина и Давыдова. См. также: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1099.

(обратно)

196

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1067. Л. 10–16. Обобщение сделано на примере Шацка (две отписки шацкого воеводы А. Ханыкова).

(обратно)

197

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1067. Л. 127–128.

(обратно)

198

Там же. Л. 129–130.

(обратно)

199

Там же. Л. 10–16.

(обратно)

200

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1095 об. — 1098.

(обратно)

201

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1067. Л. 9–9 об.

(обратно)

202

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1067. Л. 20–22.

(обратно)

203

Там же. Л. 25–29. Об этом решении также был уведомлен А. Левшин.

(обратно)

204

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 302 об. — 303.

(обратно)

205

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1087. Л. 199–200.

(обратно)

206

Там же. Л. 201–203.

(обратно)

207

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1101–1104. Здесь опущены более мелкие единицы мер — осьмина, четверик и др., поэтому общие цифры могут отличаться на 1–2 четверти от тех, что указаны в источнике. Ср.: Belkin Stevens C. Soldiers on the Steppe. P. 111–116.

(обратно)

208

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1089 об.

(обратно)

209

Там же. Л. 1092 об. — 1093, 1102, 1116–1117.

(обратно)

210

Там же. Л. 1101 об. — 1102.

(обратно)

211

Там же. Л. 1110.

(обратно)

212

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1113–1115.

(обратно)

213

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1087. Л. 59–71, 73–79; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1144–1149.

(обратно)

214

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1087. Л. 72а—72б.

(обратно)

215

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1150–1154 об.

(обратно)

216

Привилегированное купечество России во второй половине XVI–XVIII в.: Сборник документов. Т. 1 / сост. Т. Б. Соловьева (отв. сост.), Т. А. Лаптева. М., 2004. C. 342–343; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 1–6. Отпуск проезжей грамоты купцу датирован тем же числом.

(обратно)

217

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1120–1140 об.

(обратно)

218

Примерно также его оценивает и П. Гордон. См.: Гордон П. Дневник, 1684–1689 / пер., ст., примеч. Д. Г. Федосова; отв. ред. М.Г. Рыженков. М., 2009. С. 137. Ср.: Belkin Stevens C. Soldiers on the Steppe. P. 114, 118.

(обратно)

219

ПСЗ. Т. 2. С. 817–820.

(обратно)

220

Зверев С. В. Финансовое обеспечение Первого Крымского похода 1687 г. // Сословия, институты и государственная власть в России (Средние века и раннее Новое время): сб. ст. памяти акад. Л. В. Черепнина. М., 2010. С. 919–921.

(обратно)

221

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1042. Ср.: Зверев С. В. Финансовое обеспечение… С. 922.

(обратно)

222

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 182–183. Реестр соболей, знамен с описанием и прочего имущества см.: Там же. Л. 183–187. См. также: Там же. Л. 1042 об.

(обратно)

223

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1042 об. Ср.: Зверев С. В. Финансовое обеспечение… С. 922.

(обратно)

224

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 346–349, 1043. Ср.: Зверев С. В. Финансовое обеспечение… С. 922.

(обратно)

225

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 349–350 об.

(обратно)

226

Там же. Л. 483–483 об.

(обратно)

227

Там же. Л. 528–529.

(обратно)

228

Там же. Л. 529–530.

(обратно)

229

Там же. Л. 530–532 об. См. также: Там же. Л. 620–621.

(обратно)

230

Там же. Л. 608–609.

(обратно)

231

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 614–615 об., 619, 1043 об. 61 руб. 3 деньги 5 алтын из собранных денег оставили в Разряде. Ср.: Зверев С. В. Финансовое обеспечение… С. 922.

(обратно)

232

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 1043 об.

(обратно)

233

Зверев С. В. Финансовое обеспечение… С. 922.

(обратно)

234

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1686 г. Д. 26. Л. 18–21. «Путь шествия в Крым» составлен на основе свидетельств полкового полтавского судьи К. Кублицкого, сотника белицкого Ф. Шепеля, сотника кобыляцкого Л. Петренко, сотника санжаровского Г. Бута и др., «которые давно теми шляхами хаживали».

(обратно)

235

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 162. Л. 312–313.

(обратно)

236

«185 году генваря в 22-й день писана сия 7185 книга в дому боярина князя Василья Васильевича Голицина, глаголемая: сия книга история о приходе турецкаго и татарского воинства под Астрахань лета от создания мира 7185, а от Рождества Христова 1677» // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 8. Одесса, 1872. С. 479–488. Издательский заголовок отсутствует. Н. А. Смирнов, который обратил внимание на факт переписывания данной книги в доме В. В. Голицына, иронично заметил: «Приходится пожалеть, что русский военачальник, отправившийся в поход на Крым спустя 109 лет, не усвоил поучительных уроков первой войны» (Смирнов Н. А. Россия и Турция в XVI–XVII вв. Т. 1. XVI век. М., 1946. С. 94).

(обратно)

237

«Список с статейного списка великаго государя его царского величества посланников: стольника и полковника и наместника переяславского Василья Михайлова сына Тяпкина, дьяка Никиты Зотова…» // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 2. Одесса, 1850. С. 571–578. Стоит отметить, что описание содержит конкретные рекомендации военного характера.

(обратно)

238

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 402–406.

(обратно)

239

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 43.

(обратно)

240

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 204.

(обратно)

241

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 178–179.

(обратно)

242

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 106.

(обратно)

243

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 47–50. К своему письму Г. Донец приложил некий список из нескольких десятков казаков разных куреней (Там же. Л. 51–53), однако не было ясно, что это перечень пленных, погибших при набеге и т. д. В. В. Голицын, не понявший содержание документа, сделал полковнику выговор (Там же. Л. 54–55).

(обратно)

244

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1087. Л. 15–18.

(обратно)

245

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1087. Л. 19–30. М. А. Голицын получил эти указания уже 16 июня и сообщал о рассылке предупредительных грамот (см. его отписку: Там же. Л. 80–83).

(обратно)

246

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 162. Л. 276, 297–299, 301, 304, 306, 307.

(обратно)

247

Востоков А. К истории первого Крымского похода // Киевская старина. 1886. № 2. С. 271.

(обратно)

248

Богданов А. П. Внешняя политика России и европейская печать (1676–1689 гг.) // Вопросы истории. 2003. № 4. С. 39; Его же. «Истинное и верное сказание» о I Крымском походе — памятник публицистики Посольского приказа // Проблемы изучения нарративных источников по истории русского Средневековья. Сборник статей. М., 1982. С. 65, 76; ПСЗ. Т. 2. С. 960.

(обратно)

249

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 346.

(обратно)

250

Востоков А. К истории… С. 269–272.

(обратно)

251

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 213 об. — 262 об. Здесь же см. царскую грамоту, посланную Голицыну с Щербатовым (Там же. Л. 203 об. — 205; ошибочно датирована 15 мая) и наказ самому посланцу ехать к главнокомандующему «с милостивым словом, и с наказом и с списками» служилых людей «наспех не мешкая нигде ни зачем ни малого времени» (Там же. Л. 205–208 об.).

(обратно)

252

Там же. Л. 300 об. — 302.

(обратно)

253

При этом даточных людей («людей… з боем») московских чинов и городовых дворян, которых в текущем году по царскому указу велено было взять по 1 человеку с 50 дворов (а не с 25 «указных» дворов, как ранее), было велено расписать по отдельным ротам или сотням, а не вместе со своими господами. См.: Востоков А. К истории… С. 269; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 244–244 об.

(обратно)

254

Востоков А. К истории… С. 268–272; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 223–262 об.

(обратно)

255

Востоков А. К истории… С. 271.

(обратно)

256

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 258–258 об.

(обратно)

257

Востоков А. К истории… С. 271.

(обратно)

258

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 258 об. — 259 об.

(обратно)

259

Яфарова М. Р. Русско-османское противостояние в 1677–1681 гг.: дис… канд. ист. наук. М., 2017. С. 224–229; ПСЗ. Т. 2. С. 155–162.

(обратно)

260

Востоков А. К истории… С. 272.

(обратно)

261

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 30.

(обратно)

262

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 38–45; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 388–389.

(обратно)

263

Там же. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 57.

(обратно)

264

Там же. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 63–64. Указ Г. Донцу о высылке 1 тыс. казаков «с полными запасы» содержится и в направленной ему памяти от 28 марта (РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 55), еще раз подтвержденной указом Голицына от 2 апреля (Там же. Л. 56).

(обратно)

265

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 85–87.

(обратно)

266

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1087. Л. 16–18.

(обратно)

267

Тепкеев В. Т. Джунгары на юге России в конце XVII в. // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2016. № 1 (23). С. 15.

(обратно)

268

РГАДА. Ф. 210. Оп. 1. Кн. 131. Л. 314, 312–338 об., 365–366 об., 682–710.

(обратно)

269

Лавров А. С. Регентство царевны Софьи Алексеевны. Служилое общество и борьба за власть в верхах Русского государства в 1682–1689 годах. СПб., 2017. С. 143–144.

(обратно)

270

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1687 г. Д. 15. Л. 30.

(обратно)

271

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 289–290 об.

(обратно)

272

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 702. Л. 721 об. — 722 об., 746–749.

(обратно)

273

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 305–311 об.

(обратно)

274

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого Т. 1. Господство царевны Софьи. СПб., 1858. С. 196, 304–306.

(обратно)

275

Чернов А. В. Вооруженные силы Русского государства в XV–XVII вв. М., 1954. С. 195–196.

(обратно)

276

Ширяков И. В. Пожалования «золотыми» за Крымские походы // Нумизматический сборник ГИМ. Т. XIX. Труды ГИМ. М., 2012. С. 171.

(обратно)

277

Великанов В. С. Детали похода армии В. В. Голицына в 1687 г. // Юг России и сопредельные страны в войнах и вооруженных конфликтах: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием (Ростов-на-Дону, 22–25 июня 2016 г.) / отв. ред. акад. Г. Г. Матишов. Ростов н/Д, 2016. С. 32.

(обратно)

278

Великанов В. С. Днепровский поход… С. 39.

(обратно)

279

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 70–82; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 51–61 об.

(обратно)

280

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. 82–84 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 62–64 об.

(обратно)

281

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 85–86 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 65–66 об.

(обратно)

282

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 87–92 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 67–72 об.

(обратно)

283

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 93–98; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. 73–77.

(обратно)

284

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 98; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 77 об.

(обратно)

285

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 78; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 99.

(обратно)

286

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 80–81 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 75. Л. 100–101 об. Сравнение общей цифры с суммой конкретных дает небольшое расхождение (меньше 10 человек).

(обратно)

287

См., например: Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 197; Яворницкий Д. И. История… Т. 3. С. 21. Эти оценки восприняли и позднейшие исследователи.

(обратно)

288

Великанов В. С. Организация и численность Белгородского разрядного полка в Крымских походах 1687–1689 гг. // Белгородская черта: сборник статей и материалов по истории Белгородской оборонительной черты. 2020. Вып. 5. С. 28–29.

(обратно)

289

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 82.

(обратно)

290

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 82–85 об.

(обратно)

291

Сумма всех цифровых значений на две единицы меньше — 38 077.

(обратно)

292

Дворян и детей боярских — 123, ротмистр — 1, иноземцев — 81, новокрещенов — 27, сотников — 6, прапорщиков — 1, конных стрельцов — 731, казаков — 199, юртовских мурз, табунных голов и сотников татарских — 42 человека.

(обратно)

293

Сумма всех цифровых значений дает 8202 человека.

(обратно)

294

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 465 об. — 477. Общую цифру итогов смотра впервые привел И. В. Ширяков. См.: Ширяков И. В. Пожалования «золотыми»… С. 171. Еще один список см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1275. Л. 437–453. Этот документ смотрел В. С. Великанов, не знавший о работе И. В. Ширякова.

(обратно)

295

Ср. описание первого похода у Н. Г. Устрялова: Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 194–200, 211–212. На основе дневника П. Гордона путь русской армии в Крым подробно описывает также Д. И. Яворницкий. См.: Яворницкий Д. И. История… Т. 3. С. 22–23.

(обратно)

296

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 389–390. Отписка В. В. Голицына на царское имя послана 27 апреля с капитаном московских стрельцов В. Сапоговым. Подробное описание начала похода см. у А. Х. Востокова: Востоков А. К истории… С. 273–274. См. также: Літопис Самовидця / видання підготував к. ф. н. Я. І. Дзира. Київ, 1971. С. 143.

(обратно)

297

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 390 об. — 391.

(обратно)

298

Востоков А. К истории… С. 275.

(обратно)

299

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 137.

(обратно)

300

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 447 об. — 448 об.

(обратно)

301

Там же. Л. 448 об. — 450. Грамота о том же В. Д. Долгорукову: Там же. Л. 450 об. — 451 об.

(обратно)

302

Там же. Л. 454 об. — 455.

(обратно)

303

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 137.

(обратно)

304

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 461–462. По другим данным, Долгорукий пришел в лагерь за Мерло 7 мая: Там же. Л. 452–454.

(обратно)

305

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 137–139.

(обратно)

306

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 464 об. — 465.

(обратно)

307

Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. СПб., 1888. Т. 3. Стб. 1103–1104.

(обратно)

308

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 131–133, 149.

(обратно)

309

Там же. Л. 147–148.

(обратно)

310

Черкасская (казацкая) миля равнялась около 8,5 км.

(обратно)

311

Если П. Гордон использует милю как единицу измерения без уточнения, то здесь и далее под ней понимается русская миля (ок. 7,5 км).

(обратно)

312

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 138–139. Далее записи прерываются до 11 июня. В одной из разрядных записей указано, что дьяк Василий Степанов, посланный из Курска в Большой полк вместе с В. Ф. Жирово-Засекиным, якобы приехал в лагерь В. В. Голицына возле местечка Царичанка (РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 623 об.). Это противоречит маршруту, указанному П. Гордоном, согласно которому армия Голицына переправлялась через Орель недалеко от впадения в нее р. Орчик, не дойдя до Нехворощи и повернув на юг. Между тем Царичанка находилась юго-западнее, располагалась на Орели ближе к устью Днепра, и, чтобы дойти до нее, надо было пройти Нехворощу и значительно отдалиться от устья Орчика. Странно к тому же предполагать, чтобы Голицын решил переправляться через Орель там, где она, по идее, должна быть шире и глубже. Суммируя, следует подчеркнуть, что описание П. Гордона вызывает в данном случае больше доверия.

(обратно)

313

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 498–498 об.

(обратно)

314

Там же. Л. 499–502.

(обратно)

315

Там же. Л. 503–504 об. Подробнее об этом см. в главе 10, с. 442.

(обратно)

316

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 1105.

(обратно)

317

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 502 об., 517 об.

(обратно)

318

Востоков А. К истории… С. 275–276.

(обратно)

319

Літопис Самовидця. С. 143; Яковлева Т. Г. Донос старшини на І. Самойловича: аналіз першоджерела // Український історичний журнал. 2006. № 4. С. 196. Гетман Самойлович жаловался по этому поводу своему сыну Григорию в июле 1687 г. (буквально за пару недель до свержения), а тот, в свою очередь, пересказал сетования отца Л. Р. Неплюеву. Г. Самойлович рассказал, что отец писал «к нему рукою сына своево Якова, что де ему и слову ево места отнюд не было. Алексей Семенович (Шеин. — Авт.) ево зело обезчестил и приложил к изменнику за то, бутто он зажег мосты и водил всех по неведомым непогожим и безводным и бескормным местам, а он бутто говорил, хто мосты зажег, того ему неведомо, а по полям он, гетман, никого не водил, водили де ево, а он бутто о непогожих и о не добытых татарских местех во многих предлогал статьях и бутто как поворотились, все ево покинули назад и шли в страхе до Сомари, а как де пришли на Килчень, в то де число души в них обратилися и почели де говорить, что Крым взять и городки поломать» (РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 76).

(обратно)

320

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 176–178. О захваченных трофеях упоминается в отпуске царской грамоты В. В. Голицыну с похвалой за победу на Овечьих Водах (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 518–523). На основе отписки, посланной в Посольский приказ и сохранившейся в донских делах, сражение схожим образом описано в издании В. Д. Сухорукова (Сухоруков В. Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. 2. Новочеркасск, 1872. С. 495–496) и статье В. Т. Тепкеева (Тепкеев В. Т. Джунгары на юге России… С. 15).

(обратно)

321

Востоков А. К истории… С. 276.

(обратно)

322

Літопис Самовидця. С. 143.

(обратно)

323

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 176.

(обратно)

324

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 524–525 об.

(обратно)

325

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 139.

(обратно)

326

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 1.

(обратно)

327

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 139–140.

(обратно)

328

Ватейшвили Д. Л. Грузия и европейские страны: Очерки истории взаимоотношений, XIII–XIX века. Т. 2. Побратим Петра Великого: Жизнь и деятельность Александра Багратиони. М., 2003. С. 71–72.

(обратно)

329

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 552–554. Ср.: Великанов В. С. Днепровский поход… С. 40.

(обратно)

330

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 140.

(обратно)

331

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 524–525 об.

(обратно)

332

Там же. Л. 536–540.

(обратно)

333

Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова; сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 92–93.

(обратно)

334

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 140.

(обратно)

335

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 536–540. Отписка В. В. Голицына от 20 июня.

(обратно)

336

Непонятно при этом, отправилась ли в путь какая-то часть большого наряда (артиллерии). Также следует отметить, что 11 московских чинов, обозначенные здесь как переведенные из Большого полка, ранее, судя по всему, писались в Севском разряде (ср. роспись разрядного полка от 16 мая, данные которой приведены выше).

(обратно)

337

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 540 об. — 542 об.; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 34. См. также: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 198–200. Ср.: Великанов В. С. Днепровский поход… С. 40 (недостатком указанной статьи является неиспользование автором первичного комплекса документов по теме переписки Неплюева и Голицына во время днепровского похода, на который указал А. С. Алмазов, что привело к ряду неточностей в изложении событий похода); Алмазов А. С. Участие гетмана Ивана Самойловича и его сына Григория в Первом Крымском походе (1687) // Гетьман Петро Дорошенко та його доба в Україні: матеріали Всеукраїнської науково-практичної конференції, приуроченої до 350-ї річниці початку гетьманування Петра Дорошенка (16 жовтня 2015 р., м. Київ) / упор. Є. М. Луняк. Ніжин, 2015. С. 288.

(обратно)

338

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 5, 18–19.

(обратно)

339

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 2–4, 14–16; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 624 об. Ср.: Великанов В. С. Днепровский поход… С. 40.

(обратно)

340

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 4–6, 16–18.

(обратно)

341

В отписке Неплюева на царское имя об этом не говорится, из чего следует, что Неплюев писал Голицыну отдельно и более подробно.

(обратно)

342

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 7–10.

(обратно)

343

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 11–12. Письмо В. В. Голицына от 27 июня.

(обратно)

344

Там же. Л. 19–20. Голицын в ответ на это послание, не будучи уверен, что его предыдущие письма получены, писал к Неплюеву 30 июня с р. Вороной, повторяя прежние распоряжения. «Та твоя посылка и тамошнее твое с ратными людми бытье зело прилично и надобно, и ты се лехко не ставь и не почитай», — назидательно писал князь. Он требовал от Неплюева жестко пресекать дезертирство и сообщал, что дал распоряжения бывшим в Большом полку слободским полковникам ловить и высылать беглых казаков обратно в полк к Неплюеву (Там же. Л. 21–24). Разбирательство по делу Н. Уманца см.: Там же. Л. 40–43.

(обратно)

345

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 52–53, 62–63, 129–130.

(обратно)

346

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 25–37, 52–53, 130; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 649–652. Ср. описание боя: Великанов В. С. Днепровский поход… С. 40–41.

(обратно)

347

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 38–39. Здоровых служилых людей в корпусе Косагова на 1 июля было 3046 человек (в том числе 483 рейтара, 166 кормовых донских казаков, 741 человек в Старооскольском полку, 341 — в Хотмыжском, 541 — в Новоприборном, 500 сумских казаков, 400 острогожских, 100 харьковских, 40 ахтырских). Больными числились 794 человека, в том числе 184 рейтара, 36 донских казаков, 200 солдат Старооскольского полка, 148 — Хотмыжского полка, 85 — Новоприборного полка, 65 ахтырских казаков, 71 острогожский казак и др. Дезертировали 1363 человека, в том числе 157 человек из Старооскольскоо полка, 32 — из Хотмыжского, 105 — из Новоприборного, 612 харьковских казаков, 403 ахтырских и др. Наконец, умерло к означенному времени 1300 человек, в том числе 253 рейтара, 26 донских казаков, 83 солдата Старооскольского полка, 299 — Хотмыжского, 326 — Новоприборного, 37 сумских казаков, 17 ахтырских, 38 острогожских и т. д.

(обратно)

348

Там же. Л. 44–50. Приведем фрагмент письма Голицына от 3 июля как яркий образец стиля главнокомандующего: «Пишешь ко мне, что уж полки Цеев и графов и иные чрез Днепр переправились, и мне видитца, что то учинено напрасно. Для чего было с людми розрозниватца, сам ты пишешь, что бутто хан с ордами хочет на вас приходить и естли чаяшь ево приходу, чего было людей за Днепр отпускать, пристойно бы было и прибылнее дать неприятелю отпор всеми людми на сей стороне Днепра, а хотя б ханова приходу не было и сею стороною Днепра удобно было вам итить всеми полки под Шахкермень и под иные городки, а теперь учинилось у вас сверх чаяния моево, люди полков ваших розрознились и под городками под Казыкерменем и под Шахкерменем не ведомо как вам придетца чинить промысл. И увидев хан такой твой у городков слабой промысл и обгоняв ветры около вашего обоза, а вам в окопе никакой шкоды учинить ему будет не мочно и он похочет итить с ордами в Полшу или под наши полки. А ты там, розбився переправою с людми и в месяц не зберешься. Да и люди все от той розни в таких переправах розбегутца. Пишешь ты ко мне, что естли Бог даст Казыкермень в руки, держат ли ево и какими людми держать. И я тому дивлюсь, откуду тебе сие пришло и ответу на то не мог тебе у себя сыскать, однако ж хотя коротко объявляю: не печался ты о том, естли подал бы Господь Бог ту крепость в руки, мочно бы тогда изыскать способ как ее держать и для чего бы се в руках не держать, потому что зело б была она надобна и потребна, и прибылна. Ты ж пишешь, что не лутчи ль тот промысл до весны отложить. И я естли бы ведал такое твое намерение, то бы и не послал тебя туды, все знаешь, да не то ко мне пишешь, естли до весны отложить, а тебя отпустить, то в далнюю проволоку то дело пойдет и не одержит никакова не токмо промыслу, ни начала, когда будет вешней наряд и посылка и каким убытком станет, то ты все сам ведаешь. Ныне все то дело прилично делать, когда ты со мн[ог]ими людми туды зашел и гетманского регимента там многие войска, а и весною добро б такое собрание было, да не чаю я».

(обратно)

349

Там же. Л. 108.

(обратно)

350

Там же. Л. 95–96.

(обратно)

351

Там же. Л. 65. 18 июля Неплюев писал об этом Е. И. Украинцеву.

(обратно)

352

Имеются в виду боеспособные воины.

(обратно)

353

Там же. Л. 108–109.

(обратно)

354

Там же. Л. 107.

(обратно)

355

Так описывал пленников П. Хивинец в лагере Л. Р. Неплюева. В лагере Голицына он говорил, что в плен взяли «языков трех человек, одного порутчика да двух человек работных людей, которые пасли лошадей» (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 309).

(обратно)

356

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 52–53, 63–64, 129–131; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 309.

(обратно)

357

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 68–70, 90, 107.

(обратно)

358

Там же. Л. 66.

(обратно)

359

Там же. Л. 72.

(обратно)

360

Там же. Л. 67.

(обратно)

361

Там же. Л. 112.

(обратно)

362

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 66–67, 104.

(обратно)

363

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 72.

(обратно)

364

Там же. Л. 133.

(обратно)

365

Там же. Л. 66–67.

(обратно)

366

Там же. Л. 67.

(обратно)

367

Там же. Л. 133.

(обратно)

368

Там же. Л. 71–72.

(обратно)

369

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 90.

(обратно)

370

Там же. Л. 103, 180.

(обратно)

371

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 1110.

(обратно)

372

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 126–128.

(обратно)

373

Там же. Л. 180.

(обратно)

374

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 77–81.

(обратно)

375

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 86–88.

(обратно)

376

Там же. Л. 82–83 об.

(обратно)

377

Там же. Л. 92–93.

(обратно)

378

По свидетельству Неплюева, С. Каменев имел обширные связи и знакомства в Сечи: «на Запорожье у него старшина самой ближней свойственник, их же Каменев» (то есть родственник С. Каменева. — Авт.). Сам Сидор «человек доброй и побожной, да и запорожцы с ним Сидором в согласии нарочеты».

(обратно)

379

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 94–102, 140, 143.

(обратно)

380

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 113–116.

(обратно)

381

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 148–153; Востоков А. Х. Суд и казнь Григория Самойловича // Киевская старина. 1889. Т. 24. Январь. С. 41–47. См. также: Алмазов А. С. Участие гетмана Ивана Самойловича… С. 290–292.

(обратно)

382

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 145.

(обратно)

383

Кочегаров К. А. Бунт «полка» Григория Косагова на Запорожье: малоизвестный эпизод первого Крымского похода 1687 г. // Русь, Россия: Средневековье и Новое время. Вып. 5: Пятые чтения памяти академика РАН Л. В. Милова. Материалы к международной научной конференции. Москва, 9–10 ноября 2017 г. М., 2017. С. 218–224.

(обратно)

384

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 496–499.

(обратно)

385

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 161–171.

(обратно)

386

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 304–311; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 51–56.

(обратно)

387

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 312–321.

(обратно)

388

Там же. Л. 287–289.

(обратно)

389

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 144.

(обратно)

390

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 322–329.

(обратно)

391

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 141; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 10; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 623–625 об. Отписка В. В. Голицына от 26 июня (в Москве получена 6 июля).

(обратно)

392

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 566–567 об.; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 10.

(обратно)

393

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 627–628. Отписка В. В. Голицына от 6 июля.

(обратно)

394

Там же. Л. 628 об.

(обратно)

395

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 144. Ср.: Великанов В. С. Детали… С. 35–36.

(обратно)

396

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 543 об. — 551 об. Указ об отправке Шакловитого появился 28 июня (Там же. Л. 563). Проезжую грамоту ему от 3 июля см.: Там же. Л. 564–565. Скорости и безопасности проезда Шакловитого правительство предавало особое значение. См. целый комплекс грамот, на этот счет, в том числе воеводам белгородского полка и самому Голицыну, который должен был выслать эскорт для встречи думного дьяка в Полтаву: Там же. Л. 568–591, 610–612. Из наказа Шакловитому от 3 июля ясно следует, что дьяк был снаряжен в войско при вестях о неудаче похода и об отступлении армии. По приезде Шакловитого необходимо было объявить общий сбор войск у Разрядного шатра, на котором думный дьяк должен был торжественно спросить Голицына «о здравии» и похвалить за «радетельную службу» главнокомандующего и остальных ратных людей (Там же. Л. 592–609 об.).

(обратно)

397

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 703. Столпик 2. Л. 1–40. Сохранилось несколько черновых вариантов статей Шакловитому, но существенной смысловой разницы между ними нет. См. также: Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 7. История России с древнейших времен. Т. 13–14. М., 1991. С. 382.

(обратно)

398

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 641–642, 643–644 об.

(обратно)

399

Там же. Л. 711–716. «Видя мы… горелые степи и в кормех конских великую нужду и от великого солнечного зноя и презелно от горелых степей пыли в ратных людех великую нужду и в лошадях от бескормицы упадок, по общему совету… з гетманом с Ываном Самойловичем и объявя о том полков наших вашим великих государей всяких чинов ратным людем, согласно положили и для такова х Крымским юртам нужного пути по самой конечной мере и для великой скудости в конских кормех со всеми вашими великих государей ратными людьми до вашего великих государей указу в целости отступили» (в рукописи — отпустили).

(обратно)

400

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 93.

(обратно)

401

Ватейшвили Д. Л. Грузия и европейские страны. Т. 2. С. 72.

(обратно)

402

Висковатов К. А. Москва в 1687–1688 гг. // Русская старина. 1878. № 9. С. 122.

(обратно)

403

Яковлева Т. Г. Донос старшини… С. 196.

(обратно)

404

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия… С. 425–432; Станiславський В. В. Статтi гетьмана Самойловича щодо «вiчного миру» // Україна в Центрально-Східній Європі. Вип. 1. Київ, 2000. С. 348–385.

(обратно)

405

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 323; ПСЗ. Т. 2. С. 890; Богданов А. П. «Истинное и верное сказание»… С. 66–67.

(обратно)

406

Яковлева Т. Г. Донос старшини… С. 194–196.

(обратно)

407

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 1109.

(обратно)

408

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 141–143, 145–148; Алмазов А. С. Участие гетмана… С. 290–292.

(обратно)

409

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 150–151.

(обратно)

410

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 720–722 об.

(обратно)

411

Там же. Л. 723 об. — 726.

(обратно)

412

Там же. Л. 727–733.

(обратно)

413

Там же. Л. 807, 810 об. — 812.

(обратно)

414

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 150–153; Ширяков И. В. Пожалования «золотыми»… С. 158–166; Зверев С. В. Жалованные «золотые» за Крымские походы 1687 и 1689 годов. Судьба невыданных «остаточных» монет // Московский Кремль XVII столетия. Древние святыни и исторические памятники / сост. и отв. ред. С. А. Беляев, И. А. Воротникова. М., 2019. С. 377–381.

(обратно)

415

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 826 об.

(обратно)

416

Там же. Л. 829–832 об.

(обратно)

417

Там же. Л. 835.

(обратно)

418

Так он назван в одной из тетрадей, содержащей записи приездов в воеводский полк А. И. Хитрово. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 624.

(обратно)

419

Этим объясняется крайне низкая численность Низового полка Леонтьева, формировавшегося из войск Казанского разряда.

(обратно)

420

Великанов В. С. Организация обороны южных рубежей Российского государства в 1687 г. // Крым и южные рубежи России / отв. ред. С. И. Лукьяшко. Ростов н/Д, 2017. С. 27–31. В одном из мест своей статьи автор ошибочно включает в полк Ромодановского контингенты (полки Бильса, Липстрома и Кро, а также стрельцов Нелидова), оставшиеся на самом деле с М. А. Голицыным (Там же. С. 29).

(обратно)

421

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1072. Л. 592–605.

(обратно)

422

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 622–624. 7 июля А. И. Хитрово уже стоял в Коломаке, куда к нему приехал дьяк В. Степанов. Вопреки указаниям из Москвы, Хитрово не оставил образ Варлаама Хутынского в Курске, а забрал с собою в Валки. Здесь же см. краткое описание торжественной встречи святыни в Курске.

(обратно)

423

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 624–688. Касательно отправленного в Киев сводного отряда ср. с данными, которые приводит В. С. Великанов (Великанов В. С. Организация обороны южных рубежей… С. 30–31).

(обратно)

424

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 143–169 об.

(обратно)

425

Там же. Л. 94–118. По другим данным, в расположенный в Белополье отряд стольника и воеводы И. Хитрово было послано 1 августа из полка Ромодановского 500 рядовых рейтар и начальных людей (Там же. Л. 234–247). Численность полка К. А. Гулица, указанная В. С. Великановым (757 человек), фиксировала, таким образом, количество солдат и начальных людей на какой-то определенный момент, еще до того, как оно достигло максимальных цифр.

(обратно)

426

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 120, 140 об. — 141.

(обратно)

427

Там же. Л. 137–141.

(обратно)

428

Там же. Л. 50–59.

(обратно)

429

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 170–177.

(обратно)

430

Там же. Л. 59–78 об.

(обратно)

431

Больше, чем было отправлено. Это может объясняться тем, что часть казаков соединились с полком на марше, не заезжая в Коломак и не записав приезды у А. И. Хитрово.

(обратно)

432

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 183–202.

(обратно)

433

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 202 об. — 203. См. также царскую грамоту воеводе в Белгород князю Ф. Л. Волконскому от 11 октября 1687 г. с указом о роспуске войск Украинного разряда: Волконская Е. Г. Род князей Волконских. СПб., 1900. С. 536–537.

(обратно)

434

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Кн. 61. Л. 205–213.

(обратно)

435

Там же. Л. 212–212 об.

(обратно)

436

Там же. Л. 207 об. — 208.

(обратно)

437

Там же. Л. 208 об.

(обратно)

438

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 723 об. — 726. Ср.: Великанов В. С. Организация обороны южных рубежей… С. 31. Автор пишет, что корпус Долгорукова был сформирован по просьбе Мазепы, однако из царской грамоты В. В. Голицыну это никак не следует.

(обратно)

439

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 807, 810 об. — 812.

(обратно)

440

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1275. Л. 422–424.

(обратно)

441

Великанов В. С. Организация обороны южных рубежей… С. 31.

(обратно)

442

См. данную главу, с. 76–86.

(обратно)

443

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 388–389. См. также главу 4, с. 181–192.

(обратно)

444

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 735–737.

(обратно)

445

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 158–159.

(обратно)

446

Там же. С. 80.

(обратно)

447

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 98, 110; Листи Івана Мазепи. Т. 1. 1687–1691 / упор. та авт. передм. В. Станiславський. Київ, 2002. С. 123.

(обратно)

448

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 45.

(обратно)

449

Там же. Л. 46–47.

(обратно)

450

З епістолярної спадщини гетьмана Івана Мазепи / упорядник та автор передмови В. В. Станіславський. Київ, 1996. С. 20 (опубликовано по копии). Оригинал см.: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 38–39.

(обратно)

451

З епістолярної спадщини… С. 44.

(обратно)

452

К похожим выводам пришла К. Белкин-Стивенс. См.: Belkin Stevens C. Soldiers on the Steppe. P. 118–119.

(обратно)

453

Волконская Е. Г. Род князей Волконских. СПб., 1900. С. 544–547, 561–563, 565–571, 580–582, 586–588.

(обратно)

454

Гордон П. Дневник, 1684–1689. М., 2009. С. 161.

(обратно)

455

Висковатов К. А. Москва в 1687–1688 гг. // Русская старина. 1878. № 9. С. 123–124.

(обратно)

456

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 690–692.

(обратно)

457

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 694–774 об., 801–805.

(обратно)

458

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 257–259, 693–693 об. См. также: Волконская Е. Г. Род князей Волконских. С. 591–593.

(обратно)

459

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 531–538.

(обратно)

460

Там же. Л. 692 об. — 693 об.

(обратно)

461

Великанов В. С. Службы Севского полка в 7196 г. и строительство Новобогородицкой крепости // Studia internationalia: Материалы V Международной научной конференции «Западный регион России в международных отношениях X–XX вв.» (29 июня — 1 июля 2016 г.). Брянск, 2016. С. 62.

(обратно)

462

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 357.

(обратно)

463

Листи Івана Мазепи. Т. 1. 1687–1691 / Упор. та авт. передм. В. Станiславський. Київ, 2002. С. 91.

(обратно)

464

Эварницкий Д. И. Источники для истории запорожских козаков. Т. 1. Владимир, 1903. С. 81–87.

(обратно)

465

Там же. С. 96–97.

(обратно)

466

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 106, 109–110, 114–118, 122–124.

(обратно)

467

Там же. С. 125, 130.

(обратно)

468

Там же. С. 127.

(обратно)

469

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 50–51.

(обратно)

470

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 122–123.

(обратно)

471

Висковатов К. А. Москва в 1687–1688 гг. С. 122.

(обратно)

472

Там же. С. 123.

(обратно)

473

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 10. Л. 1–2. Ср.: ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830 (здесь дата указа — 31 января).

(обратно)

474

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 10. Л. 3–4.

(обратно)

475

Висковатов К. А. Москва в 1687–1688 гг. С. 124–125.

(обратно)

476

Висковатов К. А. Москва в 1687–1688 гг. С. 125. Недостоверность известия Кохена показывает, насколько критически следует воспринимать донесения иностранных резидентов из Москвы и другие подобные документы, проверяя их, по возможности, на материале отечественных источников.

(обратно)

477

Гордон П. Дневник, 1684–1689 / пер., ст. и примеч. Д. Г. Федосова; отв. ред. М. Г. Рыженков. М., 2009. С. 163.

(обратно)

478

Белов М. Н. К истории дипломатических отношений России во время Крымских походов (1686–1689 гг.) // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Серия исторических наук. Т. 14. Л., 1949. С. 171–175; Артамонов В. А. Россия, Речь Посполитая и Крым 1686–1699 годов // Славянский сборник. Вып. 5. Саратов, 1993. С. 13.

(обратно)

479

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 1–33.

(обратно)

480

Там же. Л. 123–126.

(обратно)

481

З епістолярної спадщини гетьмана Івана Мазепи / упорядник та автор передмови В. В. Станіславський. Київ, 1996. С. 19–20 (издано по копии, оригинал см.: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 38); Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 138–139.

(обратно)

482

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 127–131.

(обратно)

483

Там же. Л. 61–70.

(обратно)

484

Письмо опубликовано: Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 143–144.

(обратно)

485

«Те турские люди воинские, как в Казыкермене самом, так и в Таванском острове в обеих городках пребывающие, между собою когда ни есть розговаривают, и всегда то твердят, что есть ли бы имело на них какое быть наступление от войск християнских, тогда мыслят, хотя один на одном падая, битися до смерти, а то надеютца себе против бусурманского приказу вечнаго на том свете избавления, есть ли тут им от християн будет умереть, и для того хотя бы слышали и видели на себя наступления войск христианских и чрез оная своя небезопаства, не толко бежати или здаватися, но жон и детей и пожитков своих никуды вывозить; помощи себе от турскаго салтана отнюдь не надеютца имети во время небезопаства, толко на самого хана крымского надеютца, потому что салтан турской во осторожность хану все те на Днепре городки приказал и хан по указу салтана турского всегда повинен о целости их всякими мерами в надобной обороне радение чинить» (РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 188. Л. 93–94).

(обратно)

486

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 188. Л. 92–94.

(обратно)

487

«Город Казыкермень стоит близ самого Днепра на берегу, с правой стороны, и снизу Днепра под ним гора каменная, а сверху Днепра земля обретаетца, а крепости его — три пригородка, а от поля стена каменная, толщиною в полторы сажени, около города ров глубиною и шириною пяти сажен, а около рву для зарывного бою учинена крепость деревяным острогом» (РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 68–69).

(обратно)

488

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 61–70. «А в таванских дву городках турских людей по 300 человек, также и в Шахкермене (Ислам-Кермене. — Авт.) 300 человек, а так во всех тех городках зберется числом с 4 000 человек». Полезно сравнить эти данные с показаниями крымского татарина А. Кочекаева, захваченного в плен в мае 1689 г., в ходе второго Крымского похода. Он сообщил, что гарнизон Шах-Кермена насчитывает 300 человек и 30 пушек, Казы-Кермена — 1 тыс. человек, в двух других городках «в Топ-Кермене и в Аслан-Кермене по триста человек и пушек де в тех городках много, а сколко их, того он подлинно не ведает». См.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 177.

(обратно)

489

В статьях Мазепы констатировалось: «плавному промыслу быть, конечно, неотменно надобно, потому что плавная сила в той войне зело есть потребна, для того, когда я, их царского пресветлого величества подданной, и ближней околничей и думной дворянин и воеводы с великоросийскими и малоросийскими полками пришед с поля, при помощи Божии ту крепость осадим, и те плавные люди тех ратных людей, которые в шанцах и в обозе под Казыкерменем будут в деле воинском против неприятеля увязаны, от Тованских городков и от Шахкерменя (Ислам-Кермена. — Авт.) могут боронит[ись], такж когда б от Очакова на оборону Казыкерменя прислал салтан турской свою бусурманскую Днепром судами силу, тогда б то их царского пресветлого величества плавное войско того неприятеля к пристанищу Казыкерменскому не допустило догрестись. Сверх того и хану крымскому с его бусурманскими силами меж Казыкерменем и Очаковым, есть ли на выручку Казыкерменю притить похочет, тож их царского пресветлого величества плавное войско в переправе на Днепру пр[епон]у [чи]нить может. А есть ли хан крымской, поскорив где, переправитца чрез Днепр, придет под Казыкермень на выручку и, став от поля, отоймет войску великих государей кормы конские, тогда теж плавные великих государей ратные люди в добыче конских кормов с островов днепровых были б спомочны. А на тех же судах, переправив их чрез пороги, возможно будет ломовые и верховые пушки и полковые припасы и хлебные запасы под Казыкермень провадить» (РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 74–75).

(обратно)

490

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 35. Л. 61–94 («инструкция Мазепы»), 127–131 (статьи Л. Р. Неплюева). Гетманская «инструкция» была привезена в Москву генеральным судьей Михаилом Вуяхевичем и войсковым канцеляристом Петром Ивановым, то есть Петром Иваненко, или Петриком, будущим мятежником, бежавшим в Крым.

(обратно)

491

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 146.

(обратно)

492

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 166. Стоит отметить, что Гордон также сообщает о поездке Л. Р. Неплюева к Мазепе для обсуждения планов кампании. Более того, шотландскому офицеру было известно, что в предложениях, составленных по итогам этой поездки, предлагалось в том числе, чтобы Гордон «был послан» под Казы-Кермен «со званием сходного товарища и командовал белгородскими полками, кои должны быть в армии» (Там же. С. 165–166).

(обратно)

493

Одновременно гетману предполагалось объявить, что новый поход на Крым планируется в следующем году (РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 50. Л. 59).

(обратно)

494

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 50. Л. 1, 6–26, 30, 62.

(обратно)

495

В письмах Мазепы царям и Голицыну сохранились лишь общие упоминания о завершении переговоров с Лызловым. См.: Лермонтова Е. Письма малороссийских гетманов Ивана Самойловича и Ивана Мазепы // Русский архив. 1913. № 9. С. 402–404 (повторно опубликовано по копии, хранящейся в Киеве, с добавлением цедулы к письму И.С. Мазепы В. В. Голицыну: З епістолярної спадщини… С. 25–27); Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 165.

(обратно)

496

Яворницкий Д. И. История… Т. 3. С. 41.

(обратно)

497

Великанов В. С. Службы Севского полка… С. 63–64. Несколько странно, что автор, посвящая свою статью в том числе строительству Новобогородицка, совершенно не использовал имеющуюся по истории крепости литературу и опубликованные Д. И. Яворницким источники. Сделай он это, ему бы, в частности, не пришлось спорить с казацким летописцем С. Величко о степени участия русских войск в сооружении Новобогородицка.

(обратно)

498

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 72. Л. 17.

(обратно)

499

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 223, 225.

(обратно)

500

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 173, 177, 178, 181–186, 188–191; З епістолярної спадщини… С. 36; РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 72. Л. 2–4 (отписка Л.Р. Неплюева о встрече с Мазепой от 22 июня).

(обратно)

501

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 72. Л. 7–12, 15–29.

(обратно)

502

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 198–200.

(обратно)

503

Станіславський В. В. Запорозька Січ та Річ Посполита. 1686–1699. Київ, 2004. С. 84, 232–234. См. также: Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 200–202. Глосковский покинул русский лагерь 20 июля (Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 202–203).

(обратно)

504

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 207. См. также: Там же. С. 214–215.

(обратно)

505

Там же. С. 212.

(обратно)

506

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 158–161. Комплекс источников, опубликованный Д. И. Яворницким, до сих пор остается единственной основой для описания строительства крепости, на который опирались все последующие исследователи, и в том числе сам историк Запорожья (Яворницкий Д. И. История… Т. 3. С. 48–49). При этом исследователь допустил ошибку: данные, содержащиеся в последнем предложении первого абзаца на с. 49 (про окружность земляного окопа в 600 сажен и про размеры вала), относятся к Новосергиевску, построенному годом позже, что со всей ясностью следует из опубликованных самим Яворницким документов (Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 195); при этом здесь же исследователь неточно передал заимствованный из описания 1690 г. размер вала «в подошве» — 18 сажен (на самом деле — 8). Это привело к тиражированию в последующих работах неточных данных о периметре крепости — 600 сажен, хотя на самом деле в известном ее описании упоминается лишь окружность в 410 сажен (не исключено, впрочем, что это только та часть «валовой крепости», что сделали солдаты Неплюева, и в этом случае данный вопрос нуждается в дальнейшем исследовании). Исследователи, пересказывающие данные Яворницкого, добавляют к его ошибке свои неточности, однако в рамках настоящей работы не представляется возможным провести их детальную ревизию. Немало работ последнего времени посвящены также археологии и исторической топографии Новобогородицка. См., например: Перлини козацького Присамар’я: містечко Самарь та Богородицька фортеця. Проблеми археології подніпров’я: [темат. зб.] / редкол.: І. Ф. Ковальова (відп. ред.) та ін. Дніпропетровськ, 2008; Векленко В. А. Нательные кресты Самари — Богородицкой крепости. Днепропетровск, 2010. С. 96–104; Векленко В. А., Малов А. В., Несправа Н. В. Богородицкая крепость по археологическим и письменным источникам // Позднесредневековый город III: археология и история. Материалы III Всероссийского семинара. Ноябрь 2009 г. / под ред. А. М. Воронцова, И. Г. Бурцева. Тула, 2011. С. 259–270; Воротникова И.А., Неделин В.М. Кремли, крепости и укрепленные монастыри Русского государства XV–XVII веков. Крепости Юга России. Т. 2. Кн. 2. М., 2016. С. 319–325 и др. См. также: Белов М. К истории дипломатических отношений России… С. 176–177.

(обратно)

507

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 164–165.

(обратно)

508

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 142, 162, 165.

(обратно)

509

13 октября в одной из отписок Г.И. Косагов жаловался, что рейтары и солдаты, получив жалованье из Новобогородицка, «бегут непрестанно», поймать их не удается, потому что беглецы идут на север, «не займая городов», где были поставлены заставы для их сыска, «степми бездорожно». К 1 октября из гарнизона бежали 55 человек, а в этот день исчезли еще 12 рыльских рейтар. Последние дезертировали «с походу, как пошли за воинскими людми, которые приходили под Богородицкий город». К отписке прилагалась роспись беглецов. См.: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 66–71.

(обратно)

510

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 142–154, 165–168; РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 91–94, 108–110, 165. Подводы под сухари следовало взять с митрополичьих, владельческих и монастырских вотчин Белгородского и Севского разрядов (по подводе с двух дворов). См. память из Приказа Малой России в Разряд от 10 ноября 1688 г.: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 59.

(обратно)

511

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 84–85, 233–234. Поездка С. Глосковского и его наблюдения в целом способствовала формированию у польских военно-политических кругов позитивной оценки факта строительства Новобогородицка. Схожим образом цели постройки Новобогородицка объяснял С. Яблоновскому в своем письме И. С. Мазепа (Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 203–204).

(обратно)

512

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 57–57 об., 62, 112.

(обратно)

513

Там же. Л. 48–49, 52–53 об.

(обратно)

514

Там же. Л. 50–51.

(обратно)

515

Там же. Л. 188.

(обратно)

516

Там же. Л. 54–56 об. Грамота И. Ф. Волынскому об отправке лекаря датирована 14 февраля 1689 г.

(обратно)

517

Там же. Л. 63, 186.

(обратно)

518

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 137–142; РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 113–121.

(обратно)

519

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 242 об.

(обратно)

520

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 148.

(обратно)

521

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 149.

(обратно)

522

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 204. О том же сообщал С. Яблоновскому С. Глосковский. См.: Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 232–233.

(обратно)

523

Великанов В. С. Службы Севского полка… С. 65. См. также: З епістолярної спадщини… С. 47.

(обратно)

524

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 208.

(обратно)

525

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1252. Л. 77–79.

(обратно)

526

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 357, 351, 352 (правильный порядок листов).

(обратно)

527

Там же. Л. 179.

(обратно)

528

Загоровский В. П. Изюмская черта. Воронеж, 1980. С. 148, 164–165.

(обратно)

529

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 179–180.

(обратно)

530

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Отделение II. Уезды Харьковский и Валковский. М., 1857. Стб. 200. На основе этого, гораздо более краткого, известия о бое у Тумина Рога впоследствии писали другие исследователи. См., например: Альбовский Е. История Харьковского слободского казачьего полка (1651–1765 гг.). Харьков, 1895. С. 78.

(обратно)

531

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 180.

(обратно)

532

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение II. Стб. 265.

(обратно)

533

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Отделение IV. Чугуевские округи военного поселения; уезды — Змиевский и Волчанский. Харьков, 1857. Стб. 133–134, 197–198, 204.

(обратно)

534

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 353.

(обратно)

535

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1252. Л. 516–517.

(обратно)

536

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение IV. Стб. 134; [Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Отделение V. Изюмский, Купянский и Старобельский уезды; Купянские и Старобельские округи военного поселения. Харьков, 1858. Стб. 83. В данных изданиях обширно цитируются документы архива Чугуевской приказной избы (хранился в Харькове, ныне — в Киеве), являющиеся основной базой для реконструкции хронологии татарских нападений на Изюмскую черту в 1688 г. К сожалению, их тексты и содержащиеся в них данные нередко приводятся с ошибками и разночтениями. Так, например, в первом случае указано, что Савинский был разорен 9 июля, в один день с Балаклеей, во втором — что месяцем ранее (и здесь цитируется документ). Скорее всего, в обоих случаях речь все-таки идет об июльских нападениях.

(обратно)

537

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение IV. Стб. 150–151.

(обратно)

538

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 354. Тогда же на переправе через Донец в ходе боя с казаками Г. Донца был пленен допрошенный в Белгороде 17 июля «нагайской орды озовской житель» Тахбулат. Он подтвердил, что Кубек-ага в указанной стычке был ранен. Крымский хан Селим-Гирей, по сведениям пленника, находился в Крыму «и в войну нигде не хаживал» (РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1252. Л. 516–517).

(обратно)

539

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 180.

(обратно)

540

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 235.

(обратно)

541

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 204. С. Глосковский в своем донесении добавлял, что татарским войском под Туминым Рогом командовали «молодой сын ханской и бей азовской» (Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 235).

(обратно)

542

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1252. Л. 147–153.

(обратно)

543

Там же. Л. 167–171, 382–385.

(обратно)

544

Там же. Л. 482–485.

(обратно)

545

Там же. Л. 503–505.

(обратно)

546

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1252. Л. 506–507. Итоговая цифра перечневой росписи — 2088 человек, видимо, ошибочная.

(обратно)

547

Там же. Л. 526.

(обратно)

548

Там же. Л. 566–567.

(обратно)

549

Там же. Л. 569–571.

(обратно)

550

Там же. Л. 628–630.

(обратно)

551

Там же. Л. 432–433.

(обратно)

552

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 540–620.

(обратно)

553

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1252. Л. 762–764.

(обратно)

554

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 807–884.

(обратно)

555

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение IV. Стб. 191–192, 198; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 354.

(обратно)

556

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение IV. Стб. 135–136, 151; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 355, 356, 348.

(обратно)

557

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 217, 220, 223.

(обратно)

558

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 356.

(обратно)

559

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 200. Л. 1–2.

(обратно)

560

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 726. Л. 349–350.

(обратно)

561

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 204–207.

(обратно)

562

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 172–173.

(обратно)

563

Там же. С. 154–156. См. также: Там же. С. 177–185.

(обратно)

564

Там же. С. 175–176.

(обратно)

565

Finkel C., Ostapchuk V. Outpost of Empire: an appraisal of Ottoman building registers as sourcers for the archeology and construction history of the Black sea fortress of Özi // Muqarnas: An Annual on the Visual Culture of the Islamic World. Vol. 22 / ed. by G. Necipoḡlu. Leiden; Boston, 2005. P. 153.

(обратно)

566

Эвлия Челеби. Книга путешествия. (Извлечения из сочинения турецкого путешественника XVII века). Перевод и комментарии. Вып. 1. Земли Молдавии и Украины. М., 1961. С. 114–115. См. также: Боплан Г. Л. де. Описание Украины / пер. с фр. З. П. Борисюк; ред. перевода А. Л. Хорошкевич, Е. Н. Ющенко. М., 2004. С. 199.

(обратно)

567

В казацкой реляции очаковского похода отмечено, что предместья примерно к югу и западу от города были населены ногайскими татарами и молдаванами и окружены земляными укреплениями. Кроме того, в ней упоминается еще одно предместье, о котором не писал Эвлия Челеби — к северу от города, с ветряными мельницами.

(обратно)

568

Эти «волошане» были доставлены позднее в Москву, в Малороссийский приказ, и допрошены там. Все они пришли из Молдавии в Очаков на заработки — пахали пашню, пасли скот. Двое из пастухов, узнав о нападении и увидев, где находится казацкий лагерь, пригнали туда скот, который пасли, — 500 волов и 3 тыс. овец (РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 107. Л. 31–31 об.).

(обратно)

569

Несколько странное известие, учитывая, что пленные, как отмечалось выше, происходили из разных земель. Родственникам, как представляется, нужно было достаточно много времени, чтобы узнать о возвращении родных и подать челобитные гетману на царское имя.

(обратно)

570

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 107. Л. 19–26. Численность переяславцев и миргородцев устанавливается на основе письма Мазепы И. Новицкому от 29 сентября 1688 г. (АИЗР. Т. 5. 1633–1699. СПб., 1853. С. 220). См. также краткое изложение событий похода в письмах И. С. Мазепы на царское имя: Лермонтова Е. Письма малороссийских гетманов Ивана Самойловича и Ивана Мазепы // Русский архив. 1913. № 9. С. 394–395 (повторно опубликовано по копии, хранящейся в Киеве: З епістолярної спадщини… С. 56–57); Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 254–256. О походе кратко упоминает В. Н. Заруба: Заруба В. Н. Українське козацьке військо в російсько-турецьких війнах останньої чверті XVII століття. Дніпропетровськ, 2003. С. 352–353.

(обратно)

571

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 255.

(обратно)

572

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 264–268. Письмо Мазепы запорожцам от 8 декабря см.: Там же. С. 262–264. «Досадительное» письмо запорожцев (без даты и окончания), в котором они обвиняли гетмана в пренебрежении Сечью в угоду городовым казакам («хотя бы уж и самого хана дал Бог взяти, тогда не было нашему товарыщству так слава, как городовым ватагам») и сообщали, что не имеют точных сведений о передвижениях хана, не опубликовано: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 107. Л. 15–17 об.

(обратно)

573

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 107. 1 об. — 3 об., Л. 18.

(обратно)

574

Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 1 (Австрия, Англия, Венгрия, Голландия, Дания, Испания). М., 1894. С. 122–123, 163–164, 235; Ч. 2 (Германия и Италия). М., 1896. С. 247; Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 7. История России с древнейших времен. Т. 13–14. М., 1991. С. 398–401; Бабушкина Г. К. Международное значение Крымских походов 1687 и 1689 гг. // Исторические записки. Вып. 33. М., 1950. С. 165; Белов М. Н. Россия и Голландия в последней четверти XVII в. // Международные связи России в XVII–XVIII вв. (экономика, политика и культура). М., 1966. С. 80–82; Hughes L. V. T. Postnikov’s 1687 Mission to London: Anglo-Russian Relations in the 1680s in British Sources // The Slavonic and East European Review. Vol. 68. 1990. № 3. P. 447–460; Станков К. Пред очи аглинского короля. Русское посольство 1687 года в Лондоне // Родина. 2014. № 12. С. 2–6.

(обратно)

575

Kamiński A. S. Republic vs. Autocracy. Poland-Lithuania and Russia, 1686–1697. Cambridge, Massachusetts, 1993. P. 114–119, 153–158; Домрачев Н.Е. Россия, Речь Посполитая и вопрос о восстановлении постоянных дипломатических представительств в конце 1680-х гг. // Славянский альманах. 2020. № 1–2. С. 75–83.

(обратно)

576

ПДС. Т. 7. СПб., 1864. Стб. 1–626; Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений… Ч. 2. С. 209–210; Протоиерей Алексий Ястребов. Русско-венецианские дипломатические и церковные связи в эпоху Петра Великого. М., 2018. С. 102–106; Аугустинович К. Деятельность и влияние великого московского посольства в Вену в 1687 г. // Mitteilungen des Österreichischen Staatsarchivs. 200 jahre Russisches Aussenministeriun. Vol. 50. Innsbruck; Vien; München; Bozen, 2003. S. 207–224.

(обратно)

577

Wagner M. Kampania kamieniecka 1687 roku // Biblioteka epoki nowożytnej. T. 5. № 2. Hortus bellicis. Studia z dziejów wojskowości nowożytnej. Prace ofiarowane profesorowi Mirosławowi Nagielskiemu. Warszawa, 2017. S. 467–484.

(обратно)

578

Богданов А. П. «Истинное и верное сказание»… С. 68–69.

(обратно)

579

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1687 г. Д. 2. Л. 179–180.

(обратно)

580

Гусарова Т. П. Австрийские Габсбурги в войне с османами (от осады Вены до Карловацкого мира) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 272–278; Илиева И. Русия и Свещената лига (1684–1699) // 300 години Чипровско въстание (принос към историята на Българите през XVII в.). София, 1988. С. 277–279.

(обратно)

581

Семенова Л. Е. Княжества Валахия и Молдавия. Конец XIV — начало XIX в.: очерки внешнеполитической истории. М., 2006. С. 252–253; Востоков А. Посольство Шакловитого к Мазепе // Киевская старина. Т. 29. 1890. № 5. С. 203–212; ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830. С. 959–962.

(обратно)

582

ПСЗ. Т. 2. С. 946–949.

(обратно)

583

Archiwum Główne Akt Dawnych w Warszawie. Archiwum Radziwiłłów. Dział II. Ks. 25. S. 26–27.

(обратно)

584

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 5. Л. 1. До прибытия в Крым полоняник жил «в Нагаях полтора года, а из Нагаи де продали ево нагайцы назад в Крым гречанину Аслану в город Капиду». Там он жил около полугода, затем где-то в середине лета вместе с хозяином он опять поехал «в Нагаи», откуда бежал («ушел собою») и «шол степью восмь дней», придя на Дон. Донские казаки дали ему проезжую грамоту и отпустили в Москву. В столице выходец «бил челом» об отпуске в Смоленск и далее «за литовской рубеж», на родину. Просьбу удовлетворили: 21 декабря 1687 г. ему была выдана проезжая грамота и жалованье «на пропитание» в размере 1 руб. (Там же. Л. 1–2).

(обратно)

585

Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты. Т. 1. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века / отв. ред. С. Ф. Орешкова. М., 2005. С. 440.

(обратно)

586

Wagner M. Stanisław Jabłonowski: polityk i dowódca (1634–1702). T. 2. Siedlce, 1997. S. 19–32.

(обратно)

587

Гусарова Т. П. Австрийские Габсбурги… С. 278–280.

(обратно)

588

ПДС. Т. 7. Стб. 355–381, 396–448, 464–467. См. также: Бабушкина Г. К. Международное значение… С. 168; Артамонов В. А. Россия, Речь Посполитая и Крым… С. 15–16.

(обратно)

589

ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830. С. 946–949. Здесь дата указа 18 сентября. Один из черновиков указа см.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Д. 1. Л. 1–16 (без даты). С датой 19 сентября см. текст указа в книге Московского стола: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 1–9 об. В дальнейших пометах также указана дата 19 сентября, поэтому ее, видимо, следует считать достоверной.

(обратно)

590

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 9 об. — 14.

(обратно)

591

Там же. Л. 15–19 об. Список городов, куда посланы грамоты, см.: Там же. Л. 19 об. — 22.

(обратно)

592

Там же. Л. 53–54.

(обратно)

593

Там же. Л. 42 об. — 47. Днем ранее аналогичные памяти были посланы в Казанский и Посольский приказы, которые аналогичным образом должны были информировать подведомственных им служилых людей. См.: Там же. Л. 36 об. — 42 об.

(обратно)

594

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 55–58 об.

(обратно)

595

Там же. Л. 78–79.

(обратно)

596

Там же. Л. 255.

(обратно)

597

Там же. Л. 186 об. — 188.

(обратно)

598

Там же. Л. 337–338, 391 об. — 392 об.

(обратно)

599

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 210–211 об. Наказ высыльщикам Новгородского разряда см.: ПСЗ. Т. 2. С. 973–974.

(обратно)

600

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 114 об. — 116.

(обратно)

601

Там же. Л. 138–138 об.

(обратно)

602

Там же. Л. 76 об. — 77 об. Память из Разряда в Ямской приказ о выдаче В. А. Змееву подвод см.: Там же. Л. 215–215 об.

(обратно)

603

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 180 об. — 181.

(обратно)

604

Там же. Л. 95–100. Соответствующие памяти былипосланы также в Казанский разряд и Посольский приказ.

(обратно)

605

Там же. Л. 166–168 об., 176–178 об.

(обратно)

606

Там же. Л. 178 об. — 180 об.

(обратно)

607

Там же. Л. 145–145 об., 188 об. — 190.

(обратно)

608

Там же. Л. 289–290.

(обратно)

609

Там же. Л. 301–301 об. Наказ см.: Там же. Л. 303–310 об. Данный наказ, в отличие от наказа В. В. Голицыну, касался только собственно воеводских обязанностей Дмитриева-Мамонова, в том числе предписывал его безусловное подчинение главнокомандующему (строиться на марше по его команде, отсылать к нему языков, писать в случае надобности в фураже и продовольствии и др.). Помимо образа св. великомученика Дмитрия, в Низовой полк посылалось знамя с изображением св. Николая Чудотворца. Дмитриев-Мамонов сообщал, что Балакирев прибыл к нему в полк 16 апреля. Помимо вручения наказа, он также объявил в Низовом полку о рождении Марии, дочери царя Ивана (Там же. Л. 421–422.).

(обратно)

610

Там же. Л. 240–269 об.

(обратно)

611

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 2, 11, 17, 33, 34, 35.

(обратно)

612

См.: Там же. Столпик 3. Л. 76. Здесь напротив росписи командующих разрядами стоит помета с указанием написать всех товарищей (далее они вписаны отдельно, в том числе на обороте), что указывает на первичность этого черновика по сравнению с тем, что содержится в столпике 1, где товарищи уже вписаны одним почерком. Ср.: Там же. Столпик 1. Л. 21–22.

(обратно)

613

Текст указа от января 1689 г. о назначении воеводы у знамени и посыльных воевод см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 388 об. — 389. 21 апреля был назначен еще один посыльный воевода Большого полка — Федор Самсонович Бутурлин (Там же. Л. 356 об. — 357 об.).

(обратно)

614

Назначен царским указом от 24 февраля вместо А. И. Хитрово, переведенного в Казанский разряд, 3 марта отпущен Голицыным из Большого полка. См.: Там же. Л. 286 об. — 287 об., 365–367.

(обратно)

615

См. отпуски грамот И. Ф. Волынскому (октябрь 1688 г. и 26 февраля 1689 г.) с объявлением о Крымском походе, распоряжением быть в товарищах у Голицына и идти с ним в соединение по первому призыву: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 208–208 об., 367 об. — 369.

(обратно)

616

См. отпуск царской грамоты Б. П. Шереметеву (декабрь 1688 г.) с информацией о рассылке грамот по городам Белгородского полка, воеводы которых должны быть «послушны» Голицыну (Там же. Л. 112 об. — 113 об.). Сам Шереметев также должен был исполнять приказы главнокомандующего «без мотчанья», не отписываясь в Москву. Список городов, воеводам которых приказывалось «быть послушным» Голицыну см.: Там же. Л. 114–114 об.

(обратно)

617

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 240–240 об., 246 об. — 249 об., 251–266 об. Черновики см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 1. Л. 21–26, 31–72; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 3. Л. 8–28, 49–58, 64–67, 75–118. Ср.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 10–11, 16–86. В этом варианте более подробно расписаны действия главнокомандующего на случай татарского набега: если крымцы пошлют мурз в набег, то против них посылать войска и писать воеводам Белгородского разряда «наскоро, чтоб они про приход их бусурманской ведали и украинных городов от войны оберегали, и над ними всякой промысл чинили». А гетман Мазепа (указан без исправления) должен будет писать о том же к малороссийским полковникам, «которые будут оставлены в Плотавском (так! — Авт.) и в ыных местех» и в случае необходимости прикажет им идти с своими казаками к Белгородской черте, туда, где появится неприятель. Если татары нападут на малороссийские города, то тогда наоборот, белгородский воевода должен будет оказать поддержку войскам гетманского регимента (Там же. Л. 16–19). Здесь же в товарищах воеводы Большого полка В. А. Змеева был первоначально написан дьяк Михаил Щербаков вместо И. Колпакова (Там же. Л. 45).

(обратно)

618

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 266 об. — 269 об. Черновики см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 1. Л. 72–78. Скрепа дьяка В. Г. Семенова; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 3. Л. 29–34. Ср.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 1, 12–15. Здесь указано, что если В. В. Голицын узнает о направлении ханом или султаном послов к великим государям, то их к Москве не пропускать, вести переговоры самому. Далее зачеркнут текст, что вести переговоры следует по тайным статьям, посланным 26 февраля с Ф. Л. Шакловитым, «по своему разсмотрению как то дело належит и как ево Господь Бог в тех делех вразумит». Здесь, несомненно, перед нами фрагмент какого-то черновика «тайных статей» 1687 г., не вошедших в текст, с которым работал А. Востоков. В итоговый наказ 1689 г. эти рекомендации, судя по всему, также не попали.

(обратно)

619

ПСЗ. Т. 2. С. 952–953.

(обратно)

620

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 70 об. — 74 об.

(обратно)

621

Там же. Л. 29–36, 74 об. — 76 об. Памяти в Большую казну от 1 ноября см.: Там же. Л. 48–49 об.

(обратно)

622

Там же. Л. 116 об. — 117, 119 об. — 120 об.

(обратно)

623

Там же. Л. 220–225 об.

(обратно)

624

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 80–82.

(обратно)

625

Там же. Л. 204 об. — 206 об. В. Г. Семенов приписал на отписке: «подписать, против отпуску кули сполна ль приняты».

(обратно)

626

Там же. Л. 202–204.

(обратно)

627

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 3. Л. 35–36.

(обратно)

628

Там же. Л. 119–123.

(обратно)

629

Листи Івана Мазепи. Т. 1. 1687–1691 / упор. та авт. передм. В. Станiславський. Київ, 2002. С. 209–210, 220; Эварницкий Д. И. Источники для истории запорожских козаков. Т. 1. Владимир, 1903. С. 176–177.

(обратно)

630

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 168–170.

(обратно)

631

Там же. С. 188–189.

(обратно)

632

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 169 об. — 174.

(обратно)

633

Там же. Л. 369–370.

(обратно)

634

Делать струги для походов на Черное море в Новобогородицке еще в ноябре подрядились новопоселенцы — казаки М. Виноградный, Ф. Прокофьев и др. Правительство приняло их предложение, распорядившись выделить лес и железо. См.: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 122–133.

(обратно)

635

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 64–65, 146–154, 157–163; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 140.

(обратно)

636

РГАДА. Ф. 210. Оп. 5. Д. 61. Л. 202 об. — 203.

(обратно)

637

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 130.

(обратно)

638

Там же. С. 151–152, 165–166, 174.

(обратно)

639

Востоков А. Посольство Шакловитого… С. 214.

(обратно)

640

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 152–153.

(обратно)

641

Там же. С. 153, 185–186.

(обратно)

642

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 300–301, 313–314, 320–321.

(обратно)

643

Здесь и далее, судя по всему, речь идет о русской миле, равнявшейся 7 верстам (около 7,5 км).

(обратно)

644

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 184–185, 187–189.

(обратно)

645

Там же. Л. 189–191.

(обратно)

646

«От новопостроенного города с Самары до Карачекраку путь: до речки Вороной 2 мили, от Вороной до речки Сокоровки 2 ж мили, от Сокоровки до Вольной 2 ж мили, от Вольной до Московки 2 мили, от Московки до Конской 2 ж мили, от Конской до Сухой долины 2 ж мили, от Сухой долины до Карачекраку 3 мили» (Там же. Л. 186).

(обратно)

647

Там же. Л. 190.

(обратно)

648

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 1. Господство царевны Софьи. СПб., 1858. С. 218, 386–389. Несколько иную численность армии второго похода приводил также А. В. Чернов — 117 446 человек. Однако историк не указал своих источников. См.: Чернов А. В. Вооруженные силы Русского государства в XV–XVII вв. М., 1954. С. 196.

(обратно)

649

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 82 об. — 90 об.

(обратно)

650

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 251–254 об.

(обратно)

651

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 695–702; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 83 об. — 84 об.

(обратно)

652

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 702–704 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 85–85 об.

(обратно)

653

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 705–708; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 85 об. — 86.

(обратно)

654

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 708 об. — 713; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 86–86а об.

(обратно)

655

Там же. Л. 713–714.

(обратно)

656

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 715–718 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 86а об. — 87 об.

(обратно)

657

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 715–718 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 87 об. — 88.

(обратно)

658

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 723–724 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 88 об. — 89.

(обратно)

659

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 725–726 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 89–89 об.

(обратно)

660

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 387–389.

(обратно)

661

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 89 об. — 90 об.

(обратно)

662

Там же. Л. 225 об. — 234.

(обратно)

663

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 211 об. — 214 об.

(обратно)

664

Там же. Л. 78–79.

(обратно)

665

См. с. 171.

(обратно)

666

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1277. Л. 110–123.

(обратно)

667

См. с. 244.

(обратно)

668

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 144. Л. 714, 722, 726.

(обратно)

669

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 218, 386–389.

(обратно)

670

См., например: Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 306.

(обратно)

671

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 218.

(обратно)

672

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 288–289. Отдельно были подсчитаны московские чины в Белгороде (на черте): 176 стольников («с новокрещены»), 187 стряпчих, 290 жильцов, всего 653 человека.

(обратно)

673

Там же. Л. 389 об. — 391.

(обратно)

674

Там же. Л. 322–326.

(обратно)

675

Там же. Л. 438 об. — 440 об.

(обратно)

676

Наказ Ф. М. Пушкину и грамоту Голицыну о приеме списков см.: Там же. Л. 359–364 об.

(обратно)

677

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 42–42 об.; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 374–375.

(обратно)

678

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 54.

(обратно)

679

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 188–189.

(обратно)

680

Там же. С. 189–190.

(обратно)

681

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 407–410.

(обратно)

682

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 145.

(обратно)

683

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 190–191. Гордон прибыл в Ахтырку 19 марта, пытаясь попасть на прием к Голицыну и, видимо, представить свой меморандум, но «боярин» не хотел «слушать ни о каком деле до завтра».

(обратно)

684

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 57–62.

(обратно)

685

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 356–357 (основой публикации Н. Г. Устрялова стали, видимо, отписки из 143-й книги Московского стола фонда 210 РГАДА; далее используется текст публикации, систематической сверки с архивными оригиналами не проводилось); РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 56. «Ненастный день и сильный мороз», — записал в дневнике П. Гордон 13 марта (Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 191).

(обратно)

686

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 316–316 об.

(обратно)

687

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 25.

(обратно)

688

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 66–73, 75–80.

(обратно)

689

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 81, 83.

(обратно)

690

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 358; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 326–326 об.

(обратно)

691

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 339 об. — 340 об.

(обратно)

692

Лаврентьев А. В. «Мерное колесо» Крымского похода 1689 г. // Лаврентьев А. В. Люди и вещи. Памятники русской истории и культуры XVI–XVIII вв., их создатели и владельцы. М., 1997. С. 146. В деле крымского фонда Посольского приказа сохранился еще один, видимо, черновой список «Записки государевым мерным верстам». Начало документа содержит утраты, однако он содержит тексты, пропущенные в рукописи, опубликованной А. В. Лаврентьевым, в том числе обширный фрагмент, охватывающий путь армии в период с 20 апреля по 2 мая (важно при этом, что у П. Гордона записи за этот период также пропущены. См.: Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 193). Вместе с тем архивный список не содержит столь подробной информации о набеге татар под Новобогородицк и посещении крепости В. В. Голицыным; хотя записи в нем продолжаются до 21 июня (в опубликованном А. В. Лаврентьевым тексте — до 15 июня). Кроме того, неопубликованный список позволяет уточнить некоторые топонимы, неверно отраженные в публикации А. В. Лаврентьева (Янчокрак вместо Чекрак, Талыкова долина вместо Отольской / Тольсковой долины и др.). См.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 397–399.

(обратно)

693

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 191.

(обратно)

694

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 358.

(обратно)

695

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 191–193.

(обратно)

696

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 361.

(обратно)

697

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 358; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 101; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 341 об. — 342 об.

(обратно)

698

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 143–144.

(обратно)

699

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 193.

(обратно)

700

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 48–49. Разбивка по пунктам авторская.

(обратно)

701

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 101–102.

(обратно)

702

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 379–384 об. (царская грамота Голицыну и наказ Толочанову от 9 марта); Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 363–364. Толочанов был отпущен обратно 25 апреля уже «из-за реки Самари», посетив предварительно 23 апреля А. С. Шеина (РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 437–438 об.).

(обратно)

703

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 317–319. По справке, составленной в Разрядном приказе позднее, грамоты в города к воеводам о высылке служилых людей в Казанский разряд посылались 19 и 28 февраля, 13 марта. В результате, констатировали в Разряде, «к тому сроку в Белгород ратные люди из городов высланы многие». См.: Там же. Л. 337–338, 372–374. См. также память в Казанский приказ от 26 февраля о высылке ратных людей в полк Б. П. Шереметева: Там же. Л. 370 об. — 372. Здесь отмечалось, что «низовых городов ратные всяких чинов конные и пешие люди на их, великих государей службе в полку боярина и воеводы Бориса Петровича Шереметева с товарыщи не объявился ни один человек».

(обратно)

704

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 193; Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 359; Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 146.

(обратно)

705

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 397. «Апреля в 10 день, переправясь речку Коломку, перешли пол 3 версты. Апреля в 11 день до речки Орчика [перешли 9 верст], стояли на Озерах. Апреля в 12 день подле речки Орчика перешли 8 верст, стояли у Черных Могил. Апреля в 13 день от Черных Могил, не дошед до речки Орели, подле лугу перешли 10 верст». Текст значительно отличается от опубликованного А. В. Лаврентьевым, фрагмент в квадратных скобках, замазанный в рукописи, восстановлен условно по его публикации: Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 146. Вместе с тем в указанной публикации также есть пропуск: «Апреля в 12 день от Озерков подле речки Орчика… и стояли на Конских Водах». На Конских Водах русские войска в указанное время стоять никак не могли, поскольку они соединялись с Днепром и текли параллельно его руслу значительно ниже по течению, в районе Великого Луга.

(обратно)

706

Грамоту В. В. Голицыну об отправке к нему посланника с «великих государей… милостью» в марте 1689 г. см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 290–291. Наказ Салтыкову от 25 марта см.: Там же. Л. 291 об. — 295 об. Помимо объявления о рождении царевны Марии Иоанновны, Салтыков должен был «милостиво» похвалить от имени царей и царевны В. В. Голицына и ратных людей. Отдельно с той же задачей в Новгородский, Рязанский и Казанский разряды был направлен стольник князь Петр Тимофеевич Козловский (наказ ему и грамоты см.: Там же. Л. 296–300, 302–302 об.; отписки о его приеме Б. П. Шереметевым (19 апреля), А. С. Шеиным (18 апреля) и В. Д. Долгоруковым (19 апреля) см.: Там же. Л. 422–424 об., 427 об. — 431 об.).

(обратно)

707

Востоков А. Посольство Шакловитого… С. 210.

(обратно)

708

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 360–361; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 1. Л. 300; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 143. Л. 438; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 397 («Априля в 19 день шли подле речки Килчени 9 верст, стояли на той же речке, и от речки Килчени апреля в 20 день перешли 10 верст, стояли меж озорах у дороги, где ездят в Новобогородицкой по левую сторону у речки Килчени»). Ср.: Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 146. Здесь в публикации значительный пропуск между датами 19 апреля и 3 мая.

(обратно)

709

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 580 об. — 582.

(обратно)

710

22 апреля велено было выдать кормовые деньги «на апрель» офицерам и солдатам московских выборных полков («кто по сметным росписям на лицо»): первому выборному полку на 349 человек. 348 руб. 30 алтын, второму выборному полку П. Гордона на 757 человек — 744 руб. 31 алтын 4 деньги, всего обоих полков (1106 человек) 1090 руб. 28 алтын 2 деньги (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 138). Денежное жалованье «на подъем для нынешнего крымского походу по рублю человеку» солдаты и офицеры второго выборного полка получили еще 17 апреля (Там же. Л. 137). У П. Гордона записи за этот период пропущены (Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 193).

(обратно)

711

Позднее, в июне, в царской грамоте Голицыну утверждалось, что хлебное жалование было выдано только на месяц. См.: РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 269.

(обратно)

712

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 362–366; Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 186–187; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 151, 154, 397 («Апреля в 23 день перешли до реки Самары 3 версты. Того ж числа переправясь Самару, перешли до речки Татарки 15 верст»).

(обратно)

713

Роспись войск И. Ф. Волынского, направленная в Малороссийский приказ, опубликована: Эварницкий Д. И. Источники. Т. 1. С. 187–188. Ее копию из Разряда см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 585–587.

(обратно)

714

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 141.

(обратно)

715

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 80.

(обратно)

716

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 365–366; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 397. «Апреля в 26 день от реки Татарки до реки Вороновки перешли 12 верст с пол версты. Апреля в 27 день до речки Сокаревки перешли 11 верст».

(обратно)

717

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 81.

(обратно)

718

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 362, 367; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 397 («Апреля в 30 день от речки Сокаревки до речки Волной перешли 10 верст, от речки Волной перешли до речки Московки 9 верст. Мая в 2 день от речки Московки до речки Конских Вод перешли 10 верст. Мая в 3 день от речки Конских Вод до речки Янчикрак перешли 12 верст с полверстою»). Ср.: Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 146.

(обратно)

719

Письмо начинается так: «Князь Алексей Васильевич, во всяком благополучии здравствуй на многие лета з бабушкою и с матерью и со всеми твоими. А ко мне пиши о своем здоровье и о всех своих, а мне то надобно. А я милостью Божиею на службе великих государей жив».

(обратно)

720

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 160–161. Здесь же Голицын просил сына донести великим государям, «что товарищ мой князь Яков Федорович Долгоруков живет со мною добро и поступает ниско, хотя я помочи от него никакой не имам, толко он живет добро» (Там же. Л. 163).

(обратно)

721

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 367; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 166 (отписка В. В. Голицына в Приказ Малой России).

(обратно)

722

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 367; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 166, 397; Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 147; Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 194.

(обратно)

723

Артамонов В. А. Россия, Речь Посполитая и Крым 1686–1699 годов // Славянский сборник. Вып. 5. Саратов, 1993. С. 17.

(обратно)

724

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 368; Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 147; Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 194–195. Ср.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 397.

(обратно)

725

О царском жалованье И. Искре см.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 133. О захвате языков и сообщенных ими сведениях очень кратко упоминает П. Гордон. См.: Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 193.

(обратно)

726

Эта информация подтверждалась и позднее, от взятого в плен в мае татарина А. Кочекаева, который сообщал, что, когда Селим-Гирей был в Адрианополе у султана в декабре 1688 г., ему было выдано «на роздачю мурзам и татаром сорок тысяч золотых червонных, чтоб он со всем юртом на войну был готов, и хан де, взяв те золотые, с татары в Белогородчине зимовал» (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 179–180).

(обратно)

727

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 107–114.

(обратно)

728

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 168, 176–177.

(обратно)

729

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 169–170, 177–180. Осенью прошлого года Селим-Гирей сначала выслал в Белгородскую орду нураддина с 3-тысячным отрядом, а спустя два месяца «наскоро» вы ехал туда сам в сопровождении 2–3 тыс. войска. «Калга в венгерскую землю пошел тому третей год, и в прошлом году из Венгерской земли возвратясь, зимовал в Белогородчине, и в том походе потерял многих своих людей».

(обратно)

730

См. об этом выше, с. 139.

(обратно)

731

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 173–175, 179. У захваченных языков интересовались и положением русских пленных в Крыму. А. Чумалеев сообщал, что оно было вполне сносным: «полоняники де руские люди, которые у них в Крыму ради приходу руских воинских людей никакова себе зла не имеют и ничем их не крепят и никуды их не отвозят». Иначе описывал состояние пленников А. Кочекаев. Он слышал, что пленников «хотели их сажать в яму по пяти человек и над теми ямами для сторожи приставят к ним с ружьем по два человека для того, чтоб они какой помешки в воинском времяни не учинили».

(обратно)

732

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 224; РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 125–126.

(обратно)

733

Русско-крымские бои 15–17 мая наиболее подробно, пожалуй, описывает В. Н. Заруба. Однако историку остались неизвестными многие опубликованные источники; кроме того, его изложение страдает неточностью в ряде деталей. См.: Заруба В. Н. Українське козацьке військо в росiйсько-турецьких вiйнах останньої чвертi XVII столiття. Днiпропетровськ, 2003. С. 357–358.

(обратно)

734

Крымский историк Мухаммед-Гирей (ум. после 1703 г.) описывал яман-саадаков (Ci-han Sadak) как ногайцев из Черкесии. Трехтысячный отряд яман-саадаков по приказу хана Девлет-Гирея II участвовал в подавлении восстания ногайцев Буджака 1699–1701 гг. Даже крымцам яман-саадаки казались странными — «не демонами и не людьми», отличавшимися особой жестокостью. Во время подавления ногайского восстания они грабили все подряд и массово насиловали женщин и девочек (Klein D. Tatar and Ottoman History Writing. The Case of the Nogay Rebellion // Denise Klein (ed.). The Crimean Khanate between East and West (15th-18th century)(=Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Bd. 78). Wiesbaden, 2012. P. 132–133). М. Вагнер на основе польских источников отмечает присутствие полуторатысячного чамбула яман-саадаков в кампании 1688 г. на Подолии и Волыни, ошибочно восприняв название этнической группы как собственное имя предводителя отряда (Wagner M. Stanisław Jabłonowski: polityk i dowódca (1634–1702). T. 2. Siedlce, 1997. S. 21, 30).

(обратно)

735

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 368–369. Согласно «записке… мерным верстам» первый бой с ханом длился «до 6 часу дня от светания дня». См.: Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 147.

(обратно)

736

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 322–325. Гетман отмечает, что сражение разыгралось в Зеленой долине «на безводном месте».

(обратно)

737

Хотя применительно к XVIII в. известны случаи сооружения татарами апрошей для более безопасного подхода к вагенбургу (см.: Шейхумеров А. А. Армия Крымского ханства: организация и тактика (XV–XVIII вв.). Казань; Симферополь, 2019. С. 208–209), в данном случае это, видимо, не применялось, во всяком случае никакие другие источники сооружение крымцами «окопов» на пути русской армии не подтверждают.

(обратно)

738

Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты. Т. 1. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века / отв. ред. С. Ф. Орешкова. М., 2005. С. 440. В. Д. Смирнов отмечает, что в хронике Силахдара Фындыклылы есть обширный, на три листа, текст, в котором «подробно описано отражение и преследование русских крымцами». Историк, к сожалению, не стал его пересказывать.

(обратно)

739

См. об этом памятнике подробней: Зайцев И. В. Крымская историографическая традиция XV–XIX вв.: пути развития: рукописи, тексты и источники. М., 2009. С. 121–126.

(обратно)

740

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи общества, содержащей историю крымских ханов // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 1. Одесса, 1844. С. 389.

(обратно)

741

Гордон П. Дневник, 1690–1695 / пер., ст., примеч. Д.Г Федосова; отв. ред. М. Г. Рыженков. М., 2014. С. 41.

(обратно)

742

Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 195.

(обратно)

743

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 67–71.

(обратно)

744

Там же. Л. 1.

(обратно)

745

Там же. Л. 30.

(обратно)

746

Там же. Л. 54.

(обратно)

747

Там же. Л. 3.

(обратно)

748

Де ла Невилль. Записки о Московии / отв. ред. В. Д. Назаров, Ю. П. Малинин; предисл., подгот. текста, пер. и коммент. А. С. Лаврова. М.; Долгопрудный, 1996. С. 145–146. Схожим образом расположение полков описывает бранденбургский дипломат И. Рейер (Большой полк — в центре, Новгородский разряд — справа, Казанский — слева, впереди — Мазепа, в арьергарде — Рязанский и Севский разряды), однако его описание предшествует изложению самого похода. Выше, однако, было показано, что все разрядные полки соединились лишь у Новобогородицка, из чего следует, что указанный порядок движения мог вполне относиться ко времени, когда армия подходила к Перекопу. См.: Kwiatkowski K. Informowanie o wyprawie wojennej w końcu XVII w. — przypadek Johanna Reyera i kampanii krymskiej 1689 r. // Klio — Czasopismo Poświęcone Dziejom Polski i Powszechnym. 2021. T. 59. Nr 3. S. 98–99, 110. См. также описание И. Рейером первого дня битвы: Ibid.

(обратно)

749

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 73.

(обратно)

750

Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси, издаваемый при управлении Виленского учебного округа. Т. 7 / изд. П. Гильденбрантом и А. Миротворцевым. Вильно, 1870. С. 164.

(обратно)

751

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 370.

(обратно)

752

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 326–328.

(обратно)

753

Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 147.

(обратно)

754

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи… С. 389. Возможно, именно про этот совет Сейид Мухаммед Риза писал, что на нем хан плакал «и у него волосы лезли» (Смирнов В. Д. Крымское ханство… Т. 1. С. 440).

(обратно)

755

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи… С. 389–390.

(обратно)

756

Халим Гирай-султан. Розовый куст ханов, или История Крыма / транскрипция, пер. переложения А. Ильми, сост. приложений и пояснения К. Усеинова; под общ. ред. Н. С. Сейтягьева. Симферополь, 2008. С. 92–93. Еще менее подробно повествует о боях 15–17 мая крымский историк XVIII в. Абдулгаффар Кырыми. Он также подчеркивает мужество калги и нураддина. См.: Абдулгаффар Кырыми. Умдет ал-ахбар. Кн. 2: Перевод / пер. с османского Ю. Н. Каримовой, И. М. Мингалеева; общ. и науч. ред., предисл. и коммент. И. М. Мингалеева. Казань, 2018. С. 118. См. также: Абдужемилев Р. Р. Оборона пограничных крепостей Османской империи и Крымского ханства в 1689 и 1695 гг. По данным хроники «тарих-и Мехмед Герай» // Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Исторические науки. 2020. Т. 6 (72). № 4. С. 6–7. Пересказанный исследователем пример мужества Азамат-Гирея, описанный в хронике, отосится все же к бою в Черной Долине, а не к обороне Перекопа, как представляет автор.

(обратно)

757

Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 147. Упоминание о русских, погибших от дружественного огня 16 мая, возможно, содержится в следующем пассаже письма С. Глосковского: «Szeremetew i Nepluiow tam powiadają, nie mało Moskwy porazili, że nie prętko do sprawy przyszli» («Шереметев и Неплюев там, говорят, немало московитов поразили, что они не быстро вернулись в строй»). См.: Археографический сборник… Т. 7. С. 164.

(обратно)

758

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 107, 104–106.

(обратно)

759

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 41–42.

(обратно)

760

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Отделение III. Уезды Ахтырский и Богодуховский, Сумский и Лебединский. М., 1857. Стб. 39.

(обратно)

761

См. данную главу, с. 182–183.

(обратно)

762

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 374.

(обратно)

763

Татары «odwróciwszy się, uderzyli na pułk Szumski i Achtyrski, pobocznią straż trzymających; zaraz się w tabór włamali, wiele szkody bardzo w ludziach tych dwóch pułkach uczynili; powiadają, że i armatę J.M. zabrali i uwieźli». Археографический сборник… Т. 7. С. 164. Следует отметить, что Глосковский не разделяет бои 15–16 мая, описывая их как события, состоявшиеся в один день.

(обратно)

764

Літопис Самовидця. Видання підготував к. ф. н. Я. І. Дзира. Київ, 1971. С. 149.

(обратно)

765

Величко С. Літопис / упор. Г. Боряк и Т. Таїрова-Яковлєва. Київ, 2020. С. 636. О гетманских сердюках, пришедших на помощь ахтырцам и сумцам, пишет также Г. Грабянка: Грабянка Г. Летопись гадячского полковника Григория Грабянки. Киев, 1853. С. 236. Любопытно, что известие о незадачливом начальнике над слобожанами, думном дьяке Емельянове (речь, несомненно, об Е. И. Украинцеве), который «надежно лучше умел пером, нежели шпагою, работать», попала в компилятивное сочинение П. Симоновского, который вряд ли знал записки де Невилля. См.: Симоновский П. Краткое описание о козацком малороссийском народе и военных его делах, собранное чрез бунчукового товарища Петра Симоновского, 1765 года. М., 1847. С. 117.

(обратно)

766

Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 147.

(обратно)

767

Сабельных ран зафиксировано всего семь (РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 86, 87, 88, 90, 101), причем все, кроме одной, были получены рейтарами из полка Гопта, включая поручика Ф. П. Мея. Видимо, именно они более других выезжали биться с гарцевавшими вблизи от русских порядков крымцами. Особенно не повезло рейтарам З. И. Лесному, у которого «левая рука по локоть обрублена саблею» (Там же. Л. 86), и Г. Г. Гнездилову: «голова сзади по затылку разрублена саблею, да левая щека розрублена саблею ж, да правой кострец поколоно копьем двожди, да левая нога ниже колена пробита из лука» (Там же. Л. 88).

(обратно)

768

Описание данной тактики см.: Шейхумеров А. А. Армия Крымского ханства. С. 140–144.

(обратно)

769

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 78–79.

(обратно)

770

Там же. Л. 79–83.

(обратно)

771

Там же. Л. 83–94.

(обратно)

772

Там же. Л. 103, 102, 101, 98 (правильная последовательность листов).

(обратно)

773

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 96, 95, 97 (правильная последовательность листов).

(обратно)

774

Там же. Л. 103.

(обратно)

775

Там же. Л. 99–100.

(обратно)

776

Там же. Л. 101, 103.

(обратно)

777

Там же. Л. 74, 85, 92, 95, 99.

(обратно)

778

Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 147.

(обратно)

779

Величко С. Літопис. С. 637.

(обратно)

780

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 371. «Записка… мерным верстам» лишь кратко отмечает, что 17 мая «был бой».

(обратно)

781

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 329–331. Третий сеунч Мазепы заканчивается изложением событий 18 мая.

(обратно)

782

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 42.

(обратно)

783

Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 148.

(обратно)

784

Літопис Самовидця. С. 149.

(обратно)

785

17 мая крымцы ранили из луков двух слуг московских чинов из Казанского разряда — человека стольника князя И. А. Мещерского Мелешку Сухочева («спереди в левое плечо да ззади в правое плечо») и человека стряпчего В. К. Павлова Ермошку Елизарова («в брюхо… по левую сторону пупа»). См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 76.

(обратно)

786

См. подробнее: Шейхумеров А. А. Армия Крымского ханства. С. 198–212.

(обратно)

787

Літопис Самовидця. С. 149. С. Глосковский, впрочем, узнал от казаков, что о ханском сыне одни говорят, что убит, другие — что ему оторвало руку выстрелом из орудия (Археографический сборник… Т. 7. С. 164).

(обратно)

788

Известие о гибели нураддина было явно ошибочным. Азамат-Гирей умер несколько позднее. См.: Смирнов В. Д. Крымское ханство… Т. 1. С. 445.

(обратно)

789

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 126. Отступление крымцев за Перекоп Ишков описывал так: «И по тех великих боях, видя от войск царского величества великие и страшные наступления, а свое изнеможение и страх, хан и калга и прочие с ним с поля побежали в Крым за Перекопь» (Там же. Л. 126–127).

(обратно)

790

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 27–28.

(обратно)

791

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 225.

(обратно)

792

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 331.

(обратно)

793

Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 148.

(обратно)

794

Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 147. 19 мая за 7 верст от Перекопа Голицын отправил письмо с кратким описанием боев с татарами патриарху Иоакиму. См.: Савелов Л. М. Переписка патриарха Иоакима с воеводами, бывшими в Крымских походах 1687 и 1689 годов // Известия Таврической ученой архивной комиссии (год двадцать первый). № 40. Симферополь, 1907. С. 18–20.

(обратно)

795

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 62.

(обратно)

796

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 125–126.

(обратно)

797

Там же. Л. 128.

(обратно) name="n_798">

798

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 380.

(обратно)

799

Бывший гетман П. Д. Дорошенко уже несколько лет жил в московской ссылке.

(обратно)

800

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 30.

(обратно)

801

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 12.

(обратно)

802

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение IV. Стб. 132.

(обратно)

803

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 371–372. См. также: Савелов Л. М. Переписка патриарха Иоакима… С. 22; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 333 (сеунч И. С. Мазепы). Невилль отмечал, что артиллерия Орской крепости не добивала до расположения русской армии и потому не открывала огонь, но «с башни, которая находилась у берега моря, постоянно стреляли из пушки» (Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 148). В реляции И. Рейера сообщалось, что русская артиллерия бомбардировала Перекоп, но это явная ошибка (Kwiatkowski K. Informowanie o wyprawie wojennej… S. 101, 112).

(обратно)

804

Археографический сборник… Т. 7. С. 164.

(обратно)

805

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи… С. 390. См. также: Смирнов В. Д. Крымское ханство… Т. 1. С. 440.

(обратно)

806

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 127.

(обратно)

807

Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. Т. 3. СПб., 1888. Стб. 935–936.

(обратно)

808

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 204. В сентябре 1688 г. уже упоминавшийся казак А. Рудый также уверял дьяков Посольского приказа, что «самой Перекопи татары не починивали и какова она была до сего времяни, такова и ныне» (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 189). См. также свидетельство А. Чумалеева на с. 210.

(обратно)

809

РГАДА Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 62.

(обратно)

810

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 334.

(обратно)

811

Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 7. История России с древнейших времен. Т. 13–14. М., 1991. С. 396. Выходец из крымского плена Ф. Зароса заявлял уже после окончания похода, что в 1689 г. «в Крыму, так и в Белгородчине зело изобилие было на всякой хлеб и на траву» (РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 64). Его слова подтверждал пленный татарин Нарик Суфу: «Хлебородие всякого хлеба сеголетнее зело похваляет, что изобилно было, по которому хлебородию нет никакой в живностях скудости» (Там же. Л. 220). Эти данные, однако, совершенно противоречат показаниям А. Ишкова, говорившего, что в 1689 г. в Крыму «голод великой и помирают от голоду многие люди, и на малую часть хлеба или муки промеж себя в место денег отдают детей своих и полонянников, так ж и лошади, и скот от голоду померают же» (РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 130). Первые два свидетельства, как представляется, заслуживают больше доверия.

(обратно)

812

Лаврентьев А. В. «Записка…». С. 147.

(обратно)

813

Гетман более подробно развивал эту тему в адресованном царям четвертом сеунче: «а колодезей снадобье и ключей, и речак никаких не обрелось, для чего отнюдь воды ко употреблению людем и конем надобной взять было негде, ибо в Каланчаке за пятнадцать верст от Перекопи для толь великих войск… монаршеских сил вод доволных не было, а которые воды отчасти и явились, в давных и вновь копаных при нас колодезех, тогда и те для безпрестанного от войск брожения болши ко вредителству, нежели ко употреблению были способны. Сказывают ведомые запорожцы, что ныне де от частых дождей там воды явились, а иных сухих лет там воды не бывало. Как пошед от Каирки уже тому осмой день, что в войсках ваших монаршеских для людей и для коней доволной воды не было, ибо хотя из Днепра водою было в возах запасалися и той воды вскоре не толко для коней, но и для людей в том великом числе будучи не стало». См.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Л. 333–334.

(обратно)

814

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 381. Крымское войско, стоявшее за Перекопом, также страдало от бескормицы и безводья, для Селим-Гирея возили воду за 15 верст.

(обратно)

815

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 990–991.

(обратно)

816

Розыскные дела… Т. 1. СПб., 1884. Стб. 27.

(обратно)

817

Смирнов В. Д. Крымское ханство… Т. 1. С. 440–441.

(обратно)

818

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 1181. См. также мнение В. Н. Зарубы касательно отступления В. В. Голицына от Перекопа и его изложение русско-крымских переговоров: Заруба В. Н. Українське козацьке військо… С. 359–361.

(обратно)

819

Вопрос о том, практиковалось ли систематическое составление протоколов дипломатических переговоров во время военных походов, остается открытым. Так, например, во время военной кампании 1655 г. в ходе Русско-польской войны не протоколировались, судя по всему, не только переговоры с польско-литовскими дипломатами (переговоры с литовскими посланцами в боярском военном лагере под Вильно), но даже прием их царем Алексеем Михайловичем (посольство С. Гладовицкого в Смоленске осенью 1655 г.). См.: Заборовский Л. В. Великое княжество Литовское и Россия во время польского Потопа (1655–1656 гг.): Документы, исследование. М., 1994. С. 121, 122.

(обратно)

820

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 945–949, 952–955, 957–970, 1180–1184.

(обратно)

821

Смирнов В. Д. Крымское ханство… Т. 1. С. 440–442. Публ. оригиналов писем см.: Розыскные дела… Т. 3. Стб. 961–968.

(обратно)

822

Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 148.

(обратно)

823

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 949–952, 955–962, 987–998, 1180–1184; Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 372. См. также: Де ла Невилль. Записки о Московии. С. 148–149; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 337 (сеунч И. С. Мазепы).

(обратно)

824

Археографический сборник… Т. 7. С. 164. Главного «переговорщика» с крымской стороны Глосковский ошибочно именует Камамбетом-мурзой.

(обратно)

825

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 309.

(обратно)

826

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 319–320. Тексты были переписаны в Разрядном шатре Большого полка московской скорописью, но лексическое и грамматическое содержание их, судя по всему, осталось без изменения.

(обратно)

827

Там же. Л. 321. Письмо заканчивалось припиской: «Коли Бог Святый даст, то все гораздо будет».

(обратно)

828

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1705 г. Д. 3а. Л. 11об. — 12 об.

(обратно)

829

Розыскные дела… Т. 3. Стб. 996.

(обратно)

830

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 372–373, 376–377; Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 147–148; Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 195–197; Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 42.

(обратно)

831

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 9, 12, 16, 22, 27. Также известно, что Авдей Степанов сын Груздовцев, человек стряпчего П. А. Воейкова, когда В. В. Голицын с войском «от Перекопа пошел назад, ездил он с ыными боярскими людьми в степь для воды и травы», где крымские татары взяли его в плен и ещё десять человек. Таким же образом, судя по всему, попал в плен и подьячий Приказа Большой казны Матвей Шошин, с которым вместе Груздовцеву удалось бежать из татарского «коша» близ Тягины и добраться до Переяславля (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 462, 465).

(обратно)

832

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 1. Л. 299, 301.

(обратно)

833

Там же. Л. 301.

(обратно)

834

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 350.

(обратно)

835

Археографический сборник… Т. 7.

(обратно)

836

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 372–373, 376; Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 148; Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 195–197; Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 42. Известие «Краткой истории крымских ханов», что в ходе преследования татары нанесли русским крупное поражение (Негри А. Извлечения из турецкой рукописи… С. 390), выглядит весьма неправдоподобно и не подтверждается другими источниками.

(обратно)

837

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 225–226.

(обратно)

838

Там же. Л. 62–63 (свидетельство Ф. Заросы).

(обратно)

839

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 129–130.

(обратно)

840

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 379.

(обратно)

841

Лаврентьев А. В. «Мерное колесо»… С. 148–149; Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 197; Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 377–379; РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 269–274 (отпуски грамот В. В. Голицыну и И. Ф. Волынскому о посылке запасов). 12 июня, в день последней татарской атаки на русский лагерь, 5 людей московских чинов попали в плен с лошадьми и вооружением: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 29, 39, 40.

(обратно)

842

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 255–258 (царская грамота В. В. Голицыну), 259–267 (наказ Лызлову), 268 (память в Ямской приказ).

(обратно)

843

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 271–277. Грамота датирована 19 июня, тем же днем, что и данная Лызлову. О дате выезда Нарбекова см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 576. Проезжую грамоту ему же от 19 июня см.: Там же. Л. 573–574. Наказ от 19 июня ему см.: Там же. Л. 556 об. — 572.

(обратно)

844

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 556–556 об., 576–579 об. Обе грамоты датированы 19 июня.

(обратно)

845

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 591 об. — 592 об. См. также описание событий 28 июня у П. Гордона (Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 198–199).

(обратно)

846

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 242–243, 355. Роспись наградным золотым, отпуск грамоты Голицыну от 3 июля и наказ стольнику И. Н. Урусову, который повез их в Большой полк см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 611–628 об. В остальные разрядные полки золотые посылались отдельно — со стольником князем В. М. Оболенским (Там же. Л. 629–642). О наградных золотых за Крымские походы и их последующей судьбе см.: Демидова Н. Ф. О хищении из казны наградных золотых за Крымские походы в конце 80-х годов XVII в. // Труды Историко-архивного института. Т. 34: сборник статей геральдического семинара ИАИ РГГУ. Вып. 1. М., 2000. С. 129–138; Ширяков И. В. Пожалования «золотыми» за Крымские походы 1687 и 1689 гг. // Нумизматический сборник. Т. 19 / отв. ред. И. В. Ширяков. М., 2012. С. 167–172 ; Зверев С. В. Жалованные «золотые» за Крымские походы 1687 и 1689 годов. Судьба невыданных «остаточных» монет // Московский Кремль XVII столетия. Древние святыни и исторические памятники / сост. и отв. ред. С. А. Беляев, И. А. Воротникова. М., 2019. С. 381–387.

(обратно)

847

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 642–649 об.

(обратно)

848

Там же. Л. 650 об. — 653.

(обратно)

849

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 368; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 166–166 об., 316.

(обратно)

850

Листи Івана Мазепи. Т. 1. С. 337–338. Кратко, без упоминания имени Косагова, о походе на Арабат (правда, на судах, морем) сообщается также в реляции И. Рейера (Kwiatkowski K. Informowanie o wyprawie wojennej… S. 101, 112).

(обратно)

851

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 6–12.

(обратно)

852

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 316–318.

(обратно)

853

Боплан Г. Л. де. Описание Украины / пер. с фр. З. П. Борисюк; ред. перевода А. Л. Хорошкевич, Е. Н. Ющенко. М., 2004. С. 210–211.

(обратно)

854

Эвлия Челеби. Книга путешествия. Крым и сопредельные области (Извлечения из сочинения турецкого путешественника XVII века). Симферополь, 2008. С. 198–199.

(обратно)

855

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 8.

(обратно)

856

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 317.

(обратно)

857

Там же. Л. 168, 172–173.

(обратно)

858

Отсюда были высланы гонцы к гетману с информацией о движении отряда. Они пропали безвестно.

(обратно)

859

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 197. Л. 6–12; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 316–318.

(обратно)

860

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 318.

(обратно)

861

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 225.

(обратно)

862

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 725. Л. 240.

(обратно)

863

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 373–374.

(обратно)

864

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 64.

(обратно)

865

Там же. Л. 63.

(обратно)

866

Там же. Л. 1–55.

(обратно)

867

См., например, сказку ротмистра 12-й дворянской роты Назария Мельницкого: Там же. Л. 55.

(обратно)

868

Археографический сборник… Т. 7. С. 164.

(обратно)

869

Kwiatkowski K. Informowanie o wyprawie wojennej… S. 100, 109.

(обратно)

870

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 58–61.

(обратно)

871

Там же. Л. 67–71.

(обратно)

872

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 107, 104–106 (правильный порядок листов).

(обратно)

873

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 108, 62 (правильный порядок листов).

(обратно)

874

Там же. Л. 72–103.

(обратно)

875

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Ч. 2. Л. 65.

(обратно)

876

Там же. Л. 66.

(обратно)

877

Там же. Л. 1–55.

(обратно)

878

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 190–199; Яворницкий Д. И. История… Т. 3. С. 62–63; Мiльчев В. I. Сергiïвська фортеця на землях Запорозькоï Сiчi (1689–1711) // Twierdze оsiemnastowiecznej Europy. Studia z dziejów nowożytnej sztuki wojskowej. Оświęcim 2016. S. 164–175; Мiльчев В. I. Джерела з історії заснування у 1688 році на запорозьких землях Сергіївської фортеці (в контексті перевидання археографічного доробку Д. Яворницького) // Історія і культура Придніпров’я. Невідомі та маловідомі сторінки. Науковий щорічник. Вип. 3. Дніпропетровськ, 2006. С. 5–16; Фiлiмонов Д. Новосергiïвська фортеця: маловiдома пам’ятка Присамар’я кiнця XVII–XVIII столiть // Новi дослiдження пам’яток козацькоï доби Украïнi. Збiрник наукових праць. Киïв, 2012. Вип. 21. Ч. 2. С. 137–149.

(обратно)

879

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 381. См. также аналогичную отписку в Малороссийский приказ (без окончания): РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 380–380 об.

(обратно)

880

Великанов В. С. Гарнизон Киева в 1687–89 гг. (мероприятия российского правительства по обеспечению безопасности южных рубежей в ходе Крымских походов 1687–1689 гг.) // Военно-исторические аспекты жизни Юга России XVII–XXI вв.: вопросы изучения и музеефикации: международная научно-практическая конференция (2019; Волгоград). Волгоград, 2019. С. 177.

(обратно)

881

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1274. Л. 23. Один из участников набега, белгородский ногаец Урмаметева улуса Тударко Тюнеев, отстал от войска, чтобы поймать себе коня, вследствие чего был захвачен русскими ратными людьми, отвезен в Киев, а 19 июня доставлен в ставку В. В. Голицына.

(обратно)

882

Там же. Л. 88, 90.

(обратно)

883

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 381–382. См. также аналогичную отписку в Малороссийский приказ (без окончания): РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 380–380 об. М. Г. Ромодановский получил известие от киевского полковника о разгроме татар 21 июня (РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 2. Д. 1274. Л. 90, 89).

(обратно)

884

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 381–381 об. (отписка Голицына в Малороссийский приказ).

(обратно)

885

Там же. Л. 452–459.

(обратно)

886

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание… Отделение IV. Стб. 198, 203.

(обратно)

887

[Епископ Филарет (Гумилевский)]. Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Отделение V. Стб. 130–131.

(обратно)

888

Гусарова Т. П. Австрийские Габсбурги в войне с османами (от осады Вены до Карловацкого мира // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Ч. 2 / отв. ред. Г.Г. Литаврин. М., 2001. С. 280–281.

(обратно)

889

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 278–287. В Варшаве Андреев стоял на одном дворе с молдавским посланцем к коронному гетману. Тот сообщил ему, что «хан крымской хотел было завоевати волохов и мутян, на что дети ево ханские ему не позволили, что он то на старости чинит и на господина своего руки подымает и свиное мясо хочет ести вместе с християны напрасно. И дали о том знати турком. И для того хан крымской к салтану турскому ис Крыму и взят, и сидел в везенью многое время, и хотел было ево хана салтан турской заслать в сылку за море на остров, где и иных ханов засылают и от той ссылки свободил ево для прошения детей ево ханских» (Там же. Л. 286–287). См. запись указа о выдаче П. Андрееву жалованья за поездку в размере 5 руб.: Там же. Л. 300–300 об.

(обратно)

890

Там же. Л. 288–292. К письму также прилагались «сеймовые статьи» — краткий пересказ решений так называемой посеймовой рады Сената, состоявшейся в начале апреля. См.: Там же. Л. 295–298.

(обратно)

891

Там же. Л. 293–295. См. также: Там же. Л. 382–382 об. (отписка Голицына в Посольский приказ о поездке Андреева).

(обратно)

892

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 240; РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 341, 352.

(обратно)

893

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 342–353. Подписи слева направо и сверху вниз: В. В. Голицын, И. С. Мазепа, Ф. Барятинский, А. С. Шеин, Л. Р. Неплюев, Г. И. Косагов, Б. П. Шереметев, Я. Ф. Долгоруков, А. Хитрово, В. Д. Долгоруков, В. А. Змеев, Е. И. Украинцев, В. М. Дмитриев-Мамонов, В. Хитрово. Судя по всему, именно это письмо, посланное с М. Фливерком, Н. Г. Устрялов характеризовал как стремление Голицына представить второй поход на Крым в качестве небывалого успеха и обеспечить распространение о нем соответствующих известий при дворах союзников через посредство русского резидента в Речи Посполитой, Ивана Волкова (Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 240–241).

(обратно)

894

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 429–433. Доехав до Севска, посланцы разделились. Глуховец поспешил вслед Мазепе, ехавшему в Москву, догнав его 5 августа после Калуги, у села Недельное. Примечательно, что Мазепа ехал в одной карете с Л. Р. Неплюевым. 7 августа Глуховец был в Москве, где изложил вышеописанные обстоятельства поездки. Письмо Мазепы Голицыну с информацией об отправке посланца в столицу от 5 августа см.: Там же. Л. 434–435. См. также письмо С. Яблоновского Мазепе: Там же. Л. 436–438 (коронный гетман желал Мазепе и царским войскам дальнейших успехов в борьбе с Крымом, несмотря на неудачу похода; объяснял невозможность польско-литовской армии начать кампанию ранней весной и сообщал, что она начинает ее как раз сейчас, в связи с чем надеялся, что царская армия окажет Речи Посполитой поддержку; отвергал любую возможность заключения сепаратного польско-крымского мира).

(обратно)

895

Там же. Л. 354–360.

(обратно)

896

Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 380.

(обратно)

897

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 458. Также татарин сообщил, что после отъезда хана калга и нураддин должны были совершить большой набег «под государские украинные городы», но этому помешала малочисленность татар в Крыму (около 10 тыс. человек) и начавшееся на полуострове «моровое поветрие». Вся эта информация, впрочем, вызывает сомнение.

(обратно)

898

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 226.

(обратно)

899

Там же. Л. 63.

(обратно)

900

Там же. Л. 218. «В Крыму на месте ханском остался ныне старейшиною нурадын салтан, а калга салтан идет на помочь хану с войском по указу, от хана присланому, которой купно с ними ис Крыму уже вышел, токмо замедлил, розбирая свое войско».

(обратно)

901

Там же. Л. 228.

(обратно)

902

РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 205. Л. 44–46. Ф. Зароса, находившийся в Крыму, впрочем, утверждал, что в Венгрию отправился только калга, тогда как Селим-Гирей «оздоровел после своей болезни и з Белгородскою ордою пошол под Каменец и там на поляках велми добылся, а колга салтан с крымскою ордою пошол на Венгров, хан ис-под Каменца возвратяся имеет в Белогородчине постояти до зимы» (Там же. Л. 63–64). Уже упоминавшийся Петрович связывал упомянутую болезнь хана с ранениями, полученными в сражении при Черной долине, что стало причиной того, что Селим-Гирей «не выхаживал никуда, посылал орду, а в ево место ходил белгородцкой началник имянем Ял-Агаси» (Там же. Л. 28). Примерно также описывал события и Ненисупко: «А пришед в Белогородчину белогородцких мурз [хан] всех послал с ордою х Каменцу Подолскому против полских войск» (Там же. Л. 227).

(обратно)

903

Смирнов В. Д. Крымское ханство… Т. 1. С. 442–443; Халим Гирай-султан. Розовый куст ханов… С. 94–95.

(обратно)

904

Wagner M. Stanisław Jabłonowski. T. 2. S. 33–44.

(обратно)

905

См., например: Артамонов В. А. Страны Восточной Европы… С. 307.

(обратно)

906

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева в Крым, 1692–1695 гг. Одесса, 1896. С. 9.

(обратно)

907

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 324.

(обратно)

908

Ахреянами называли казаков-«изменников», переселившихся либо в Крым, либо на Кубань (старообрядцы). Какая-то часть из них переходила в ислам, иные сохраняли старую веру (Сень Д. В. Казачьи сообщества Крымского ханства и старообрядчество на Северном Кавказе в конце XVII–XVIII в. // Российская история. 2009. № 6. С. 141–145).

(обратно)

909

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 217–220.

(обратно)

910

Гордон П. Дневник, 1690–1695 / пер., ст., примеч. Д. Г. Федосова; отв. ред. М. Р. Рыженков. М., 2014. С. 200.

(обратно)

911

Великанов В. С. Гарнизон Киева в 1687–89 гг. (мероприятия российского правительства по обеспечению безопасности южных рубежей в ходе Крымских походов 1687–1689 гг.) // Военно-исторические аспекты жизни Юга России XVII–XXI вв.: вопросы изучения и музеефикации: международная научно-практическая конференция (2019; Волгоград). Волгоград, 2019. С. 177.

(обратно)

912

ПСЗ. Т. 3. 1689–1699. СПб., 1830. С. 128–129.

(обратно)

913

Там же. С. 154–155.

(обратно)

914

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 137.

(обратно)

915

Там же. С. 17.

(обратно)

916

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 325–330, 341.

(обратно)

917

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 195.

(обратно)

918

Загоровский В. П. Изюмская черта. Воронеж, 1980. С. 226.

(обратно)

919

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 223–225.

(обратно)

920

Загоровский В. П. Изюмская черта. С. 226.

(обратно)

921

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 19.

(обратно)

922

Ныне Славянск.

(обратно)

923

Сухоруков В. Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. 2. Новочеркасск, 1872. С. 506, 512; Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 27.

(обратно)

924

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 1. Л. 2–3; РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 5–6.

(обратно)

925

Эварницкий Д. И. Источники для истории запорожских козаков. Т. 1. Владимир, 1903. С. 249–251.

(обратно)

926

АИЗР. Т. 5. 1633–1699. СПб., 1853. С. 246.

(обратно)

927

Тепкеев В. Т. Аюка-хан и его время. Элиста, 2018. С. 125.

(обратно)

928

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 61–62.

(обратно)

929

Станицей называли не только поселение казаков, но и группу (воинское подразделение), насчитывавшую от пяти до нескольких десятков человек.

(обратно)

930

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 6. Л. 10.

(обратно)

931

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 1–26.

(обратно)

932

Там же. Л. 273, 274.

(обратно)

933

Там же. Л. 517.

(обратно)

934

Там же. Л. 523–524.

(обратно)

935

Там же. Л. 527, 578.

(обратно)

936

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 485–498.

(обратно)

937

Там же. Л. 593–597.

(обратно)

938

Там же. Л. 705.

(обратно)

939

РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Д. 129. Л. 218–220, 223–223 об.

(обратно)

940

РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Д. 129. Л. 226–226 об.

(обратно)

941

Там же. Л. 220–220 об.

(обратно)

942

Там же. Л. 220 об. — 221 об.

(обратно)

943

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 365, 367, 369. Войско Петрика у Новобогородицка состояло из 500 «своевольных» запорожцев и 1,5 тыс. шедших на промыслы ватажников, мобилизованных насильно. Последние дезертировали крайне высокими темпами (первоначально их число оценивалось в 3 тыс. человек).

(обратно)

944

РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Д. 129. Л. 221 об. — 222.

(обратно)

945

РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Д. 129. Л. 222–225 об.

(обратно)

946

РГАДА. Ф. 137. Оп. 1. Новгород. Д. 129. Л. 225 об. — 226 об. Допросы взятых пленных см.: Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 363–370. О жалованье Д. Савельеву см.: Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом. Т. 1. М., 1872. С. 314.

(обратно)

947

РГАД А. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 3–19.

(обратно)

948

АИЗР. Т. 5. С. 258.

(обратно)

949

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 372.

(обратно)

950

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 11–12.

(обратно)

951

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 695.

(обратно)

952

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 6.

(обратно)

953

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 778.

(обратно)

954

Там же. Л. 1002–1003.

(обратно)

955

Там же. Л. 804–805.

(обратно)

956

Там же. Л. 811.

(обратно)

957

Там же. Л. 807, 812–815.

(обратно)

958

Там же. Л. 738–740.

(обратно)

959

Там же. Л. 916.

(обратно)

960

Там же. Л. 959–960.

(обратно)

961

АИ. Т. 5. СПб., 1842. С. 375–376.

(обратно)

962

Там же. С. 377.

(обратно)

963

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 134.

(обратно)

964

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 12. Л. 1–8.

(обратно)

965

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 10. Л. 2–3; РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 11. Л. 62–63.

(обратно)

966

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 10. Л. 3.

(обратно)

967

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 180.

(обратно)

968

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 10. Л. 12.

(обратно)

969

Там же. Л. 9–10.

(обратно)

970

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 121–122.

(обратно)

971

Там же. Л. 172.

(обратно)

972

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 1. Л. 1–2.

(обратно)

973

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 173.

(обратно)

974

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 2. Л. 2.

(обратно)

975

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 124–125.

(обратно)

976

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 1. Л. 2–3, 7–8; РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 1а. Л. 1.

(обратно)

977

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 2. Л. 2–3.

(обратно)

978

Там же. Л. 7.

(обратно)

979

Там же. Л. 3–4.

(обратно)

980

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 137; Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 517.

(обратно)

981

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 3. Л. 1–3.

(обратно)

982

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 138.

(обратно)

983

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 10.

(обратно)

984

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 3. Л. 1.

(обратно)

985

ПСЗ. Т. 3. С. 180–183; РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 7–10, 22–36, 58–59.

(обратно)

986

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 157.

(обратно)

987

Там же. Л. 116–119.

(обратно)

988

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 156–158.

(обратно)

989

Там же. Л. 159–161.

(обратно)

990

ДАИ. Т. 12. СПб., 1872. С. 266.

(обратно)

991

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 115.

(обратно)

992

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 75.

(обратно)

993

Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века. СПб., 1887. С. 620.

(обратно)

994

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 4–5.

(обратно)

995

ДАИ. Т. 12. С. 276, 277.

(обратно)

996

Там же. С. 282.

(обратно)

997

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 115.

(обратно)

998

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 2. Л. 4–11; РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 9–25; РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 18; РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 6. Л. 4–5, 25–125.

(обратно)

999

Сухоруков В. Д. Историческое описание земли… Т. 2. С. 508.

(обратно)

1000

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 71.

(обратно)

1001

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 18.

(обратно)

1002

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 6. Л. 28–29.

(обратно)

1003

Там же. Л. 32.

(обратно)

1004

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 5–7, 13.

(обратно)

1005

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 63–64.

(обратно)

1006

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 124–125.

(обратно)

1007

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 126–133.

(обратно)

1008

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 1. Л. 12.

(обратно)

1009

Там же. Л. 13.

(обратно)

1010

Там же. Л. 48.

(обратно)

1011

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 7.

(обратно)

1012

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 3. Л. 248–249.

(обратно)

1013

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 10. Л. 8–10.

(обратно)

1014

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 11. Л. 7.

(обратно)

1015

Там же. Л. 8.

(обратно)

1016

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 136.

(обратно)

1017

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 11. Л. 16.

(обратно)

1018

Там же. Л. 155.

(обратно)

1019

АИ. Т. 5. С. 402–403.

(обратно)

1020

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 137.

(обратно)

1021

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 1. Л. 4–5, 10.

(обратно)

1022

АИ. Т. 5. С. 424.

(обратно)

1023

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 510–511.

(обратно)

1024

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 138–140.

(обратно)

1025

Тепкеев В. Т. Джунгары на юге России в конце XVII в. // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2016. № 1 (23). С. 16–17.

(обратно)

1026

Барахович П. Н. Службы «на крови». Служилые люди красноярского острога и борьба с енисейскими киргизами в конце XVII столетия [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. 2016. Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре. 1480–2015. Ч. II. C. 552–555. URL: http://www.milhist.info/2016/08/08/barakhovich_3 (дата обращения: 18.10.2022).

(обратно)

1027

ДАИ. Т. 12. С. 276, 280.

(обратно)

1028

Там же. С. 280. Позднее московские правители пожаловали казакам новые струги, однако время было уже упущено (Там же. С. 282).

(обратно)

1029

Там же. С. 352.

(обратно)

1030

Там же. С. 282.

(обратно)

1031

Там же. С. 279.

(обратно)

1032

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 17–18; Д. 6. Л. 18.

(обратно)

1033

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 4.

(обратно)

1034

Там же. Л. 232–233.

(обратно)

1035

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 123–124.

(обратно)

1036

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 18–20.

(обратно)

1037

Там же. Л. 3.

(обратно)

1038

Там же. Л. 41.

(обратно)

1039

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 6.

(обратно)

1040

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 514.

(обратно)

1041

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 6.

(обратно)

1042

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 6. Л. 14.

(обратно)

1043

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 1. Л. 12, 48.

(обратно)

1044

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 514–515.

(обратно)

1045

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 7.

(обратно)

1046

Там же. Л. 7.

(обратно)

1047

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 43.

(обратно)

1048

Там же. С. 44.

(обратно)

1049

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 4, 5, 123.

(обратно)

1050

Там же. Л. 3, 16.

(обратно)

1051

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 3. Л. 107.

(обратно)

1052

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 2.

(обратно)

1053

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 3. Л. 33, 107–109, 123, 139–141, 145.

(обратно)

1054

Там же. Л. 124.

(обратно)

1055

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 3. Л. 142–143.

(обратно)

1056

Сень Д. В. «Крымской хан принял их… с великою любовью»: казачество Крымского ханства (Кубани) в конце XVII–XVIII в. // Казачество в тюркском и славянском мирах / отв. ред. В. В. Грибовский, В. В. Трепавлов. Казань, 2018. С. 496.

(обратно)

1057

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 11. Л. 4.

(обратно)

1058

Там же. Л. 6.

(обратно)

1059

Там же. Л. 367–368.

(обратно)

1060

Там же. Л. 370.

(обратно)

1061

Там же. Л. 70.

(обратно)

1062

Там же. Л. 10, 108.

(обратно)

1063

Там же. Л. 367.

(обратно)

1064

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 1. Л. 6.

(обратно)

1065

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 518.

(обратно)

1066

Сухоруков В. Д. Историческое описание… Т. 2. С. 518–519; Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России от водворения славян в сей стране до уничтожения гетманства. СПб.; Киев; Харьков, 1903. С. 347.

(обратно)

1067

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 123.

(обратно)

1068

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 1. Л. 6.

(обратно)

1069

Станіславський В. В. Запорозька Січ та Річ Посполита. 1686–1699. Київ, 2004. С. 104.

(обратно)

1070

ДАИ. Т. 12. С. 362.

(обратно)

1071

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 105.

(обратно)

1072

Там же. С. 107.

(обратно)

1073

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 254–259.

(обратно)

1074

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 108–109.

(обратно)

1075

Там же. С. 139.

(обратно)

1076

Эварницкий Д. И. История запорожских казаков. Т. 3. 1686–1734. СПб., 1897. С. 101.

(обратно)

1077

ДАИ. Т. 12. С. 366.

(обратно)

1078

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 243.

(обратно)

1079

Там же. С. 259–262.

(обратно)

1080

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 229–231.

(обратно)

1081

АИЗР. Т. 5. С. 230.

(обратно)

1082

Там же. С. 232–236.

(обратно)

1083

В официальных дипломатических документах российское правительство рассматривало Палея в качестве подданного польского короля (см.: Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 9), что не мешало получать от него через Мазепу захваченных в походах языков и одаривать полковника за его заслуги.

(обратно)

1084

АИЗР. Т. 5. С. 233.

(обратно)

1085

Там же. С. 234.

(обратно)

1086

Там же. С. 235.

(обратно)

1087

Так в тексте.

(обратно)

1088

Там же. С. 236.

(обратно)

1089

Там же. С. 237.

(обратно)

1090

Там же. С. 239.

(обратно)

1091

Там же. С. 240.

(обратно)

1092

ДАИ. Т. 12. С. 366.

(обратно)

1093

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско в борьбе с турецко-татарской агрессией (последняя четверть XVII в.). Харьков, 1993. С. 111.

(обратно)

1094

АИЗР. Т. 5. С. 243.

(обратно)

1095

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 263–264.

(обратно)

1096

РГАД А. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 193–195.

(обратно)

1097

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 302–304; Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 151.

(обратно)

1098

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 308–309.

(обратно)

1099

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 113.

(обратно)

1100

Гайворонский А. Созвездие Гераев. Краткие биографии крымских ханов. Симферополь, 2003. С. 55, 61–63.

(обратно)

1101

См. подробней: Оглоблин О. Мазепа й повстання Петра Іваненка (Петрика) // Записки Історично-філологічного відділу ВУАН. Кн. ХХІІ. Київ, 1929. С. 189–219; Оглоблин О. Гетьман Іван Мазепа та його доба. Нью-Йорк; Київ; Львів; Париж; Торонто, 2001. С. 183–191 и др.

(обратно)

1102

Эварницкий Д. И. История… Т. 3. С. 115.

(обратно)

1103

Там же. С. 115–116.

(обратно)

1104

Листи Івана Мазепи. 1687–1691. Т. 1. 1687–1691 / упор. та авт. передм. В. Стані славський. Київ, 2002. С. 445–448.

(обратно)

1105

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 311.

(обратно)

1106

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 145.

(обратно)

1107

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 314–315.

(обратно)

1108

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 147.

(обратно)

1109

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 327.

(обратно)

1110

Сборник выписок… С. 314.

(обратно)

1111

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 140, 144, 145, 151, 164.

(обратно)

1112

Там же. С. 152.

(обратно)

1113

Там же. С. 153.

(обратно)

1114

АИЗР. Т. 5. С. 247.

(обратно)

1115

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 3.

(обратно)

1116

АИЗР. Т. 5. С. 248.

(обратно)

1117

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 238–239.

(обратно)

1118

АИЗР. Т. 5. С. 250.

(обратно)

1119

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 128.

(обратно)

1120

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 457.

(обратно)

1121

Ныне село Благодатное в Золотоношском районе Черкасской области.

(обратно)

1122

АИЗР. Т. 5. С. 252.

(обратно)

1123

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 128.

(обратно)

1124

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1348. Л. 626–627.

(обратно)

1125

Смирнов В. Д. Крымское ханство… С. 641–643.

(обратно)

1126

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 114.

(обратно)

1127

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 5.

(обратно)

1128

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 154.

(обратно)

1129

Оглоблин А. Договiр Петра Iваненка (Петрика) з Кримом 1692 року // Ювiлеiний збiрник на пошану академiка Д. Багалiя. Київ, 1927. С. 720–744.

(обратно)

1130

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 30.

(обратно)

1131

Там же. С. 33.

(обратно)

1132

Там же. С. 35.

(обратно)

1133

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 419–425.

(обратно)

1134

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 37–38.

(обратно)

1135

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 380–381.

(обратно)

1136

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 44.

(обратно)

1137

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 364–438.

(обратно)

1138

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 46.

(обратно)

1139

Там же.

(обратно)

1140

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 25.

(обратно)

1141

Там же.

(обратно)

1142

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 157.

(обратно)

1143

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 48.

(обратно)

1144

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 1–3.

(обратно)

1145

Грибовский В. В. «Ханская Украина» // Казачество в тюркском и славянском мирах / отв. ред. В. В. Грибовский, В. В. Трепавлов. Казань, 2018. С. 271.

(обратно)

1146

АИЗР. Т. 5. С. 257–258; Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 425–431.

(обратно)

1147

АИЗР. Т. 5. С. 259.

(обратно)

1148

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России… С. 446.

(обратно)

1149

АИЗР. Т. 5. С. 260.

(обратно)

1150

Там же. С. 261.

(обратно)

1151

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 443–445.

(обратно)

1152

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 2.

(обратно)

1153

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 60.

(обратно)

1154

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 519.

(обратно)

1155

Там же. Л. 28.

(обратно)

1156

Там же. Л. 906.

(обратно)

1157

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1362. Л. 906.

(обратно)

1158

Там же. Л. 26–27.

(обратно)

1159

Там же. Л. 637.

(обратно)

1160

Там же. Л. 907.

(обратно)

1161

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 511–512.

(обратно)

1162

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 173.

(обратно)

1163

Там же. С. 165.

(обратно)

1164

Там же. С. 167.

(обратно)

1165

РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1693 г. Д. 6. Л. 2.

(обратно)

1166

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 161.

(обратно)

1167

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 199.

(обратно)

1168

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 68.

(обратно)

1169

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России… С. 346; Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 202. В Москве об этих событиях стало известно 19 марта.

(обратно)

1170

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 171.

(обратно)

1171

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России… С. 346.

(обратно)

1172

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 503–505.

(обратно)

1173

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 117.

(обратно)

1174

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России… С. 346.

(обратно)

1175

Станіславський В. В. Запорозька Січ… С. 174.

(обратно)

1176

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 498–499.

(обратно)

1177

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 69.

(обратно)

1178

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 506.

(обратно)

1179

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 513.

(обратно)

1180

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 10. Л. 1–2, 10.

(обратно)

1181

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 538.

(обратно)

1182

Там же. С. 535–537.

(обратно)

1183

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 20.

(обратно)

1184

Там же. Л. 60.

(обратно)

1185

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 547–548.

(обратно)

1186

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 129.

(обратно)

1187

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 117–118.

(обратно)

1188

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 539–540.

(обратно)

1189

АИЗР. Т. 5. 1693–1699. СПб., 1853. С. 273; Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России… С. 347.

(обратно)

1190

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 123.

(обратно)

1191

Эварницкий Д. И. Источники… Т. 1. С. 264.

(обратно)

1192

Сборник выписок… С. 323.

(обратно)

1193

Там же. С. 324.

(обратно)

1194

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. 126–127.

(обратно)

1195

Грибовский В. В. «Ханская Украина». С. 269.

(обратно)

1196

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 18–20.

(обратно)

1197

Там же. Л. 60.

(обратно)

1198

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Д. 114. Л. 77–96, 129–138.

(обратно)

1199

Статейный список подьячаго Василия Айтемирева… С. II–IX, 25–30, 40–41, 91, 137–138; Артамонов В. А. Россия, Речь Посполитая и Крым 1686–1699 годов // Славянский сборник. Вып. 5. Саратов, 1993. С. 19–25.

(обратно)

1200

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 156, 435.

(обратно)

1201

Гордон П. Дневник, 1690–1695 / пер., ст. и примеч. Д. Г. Федосова; отв. ред. М. Г. Рыженков. М., 2014. С. 309, 310.

(обратно)

1202

Гуськов А. Г., Кочегаров К. А., Шамин С. М. Русско-турецкая война 1686–1700 гг. // Российская история. 2020. № 6. С. 43.

(обратно)

1203

Милюков С. Г. Неизвестное послание А. А. Виниуса к Петру Первому // Документ. Архив. История. Современность. 2009. Т. 10. С. 251.

(обратно)

1204

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 14–15, 21.

(обратно)

1205

Avakov P. Azov v strategicheskikh planakh tsaria Petra I, 1695–1696 gg.: Reviziia istoriogra-ficheskoi traditsii // Cahiers du Monde Russe. 2020. № 61/1–2. Janvier — juin. P. 197.

(обратно)

1206

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 565.

(обратно)

1207

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 214–216.

(обратно)

1208

Там же. Л. 217–227.

(обратно)

1209

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 319, 320.

(обратно)

1210

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 419–420.

(обратно)

1211

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 156–157.

(обратно)

1212

Желябужский И. А. Дневные записки // Рождение империи. М., 1997. С. 276.

(обратно)

1213

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 357–359.

(обратно)

1214

Полный текст указа см.: Гуськов А.Г., Шамин С. М. Молодой Петр как стратег: планирование военной кампании 1695 г. // Российская история. 2022. № 2. С. 34–46.

(обратно)

1215

Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова; сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 157–158.

(обратно)

1216

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 1–2. Л. 234–235.

(обратно)

1217

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 323.

(обратно)

1218

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 157–158.

(обратно)

1219

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 323.

(обратно)

1220

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 258.

(обратно)

1221

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 259, 259 об.

(обратно)

1222

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 456.

(обратно)

1223

Там же. Л. 419–421.

(обратно)

1224

Там же. Л. 451–456.

(обратно)

1225

Там же. Л. 457.

(обратно)

1226

Там же. Л. 458.

(обратно)

1227

Шмурло Е. Ф. Сборник документов, относящихся к истории царствования императора Петра Великого. Т. 1. Юрьев, 1903. С. 10–11.

(обратно)

1228

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 565–568.

(обратно)

1229

Там же. Л. 568–576.

(обратно)

1230

Там же. Л. 565.

(обратно)

1231

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 577–583.

(обратно)

1232

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 1–2. Л. 304.

(обратно)

1233

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 583а.

(обратно)

1234

Там же. Л. 585–973.

(обратно)

1235

АИЗР. Т. 5. С. 274.

(обратно)

1236

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 520.

(обратно)

1237

Там же. Л. 471.

(обратно)

1238

Там же. Л. 502.

(обратно)

1239

Там же. Л. 435.

(обратно)

1240

Листи Івана Мазепи. Т. 2. 1691–1700 / упор. та авт. вступн. дослідж. В. В. Станіславський. Київ, 2010. С. 459.

(обратно)

1241

Там же. С. 465.

(обратно)

1242

Там же. С. 462.

(обратно)

1243

Там же. С. 461.

(обратно)

1244

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 356.

(обратно)

1245

РГАДА. Ф. 210. Оп. 13. Д. 2246. Л. 8–16.

(обратно)

1246

РГАДА. Ф. 210. Оп. 13. Д. 2246. Л. 8–16.; Величко С. Летопись событий в Юго-Западной России в XVII веке. Т. 3. Киев, 1855. С. 273; Петровський М. Нариси історії України XVII — початку XVIII ст. (Досліди над Літописом Самовидця). Харкiв, 1930. С. 410–415; Заруба В. Н. Украинское казацкое войско в борьбе с турецко-татарской агрессией (последняя четверть XVII в.). Харьков, 1993. С. 120.

(обратно)

1247

Шмурло Е. Ф. Сборник документов… С. 31–32.

(обратно)

1248

Багро А. В. Украинское казачество и первый Азово-Днепровский поход: дис. … канд. ист. наук. СПб., 2015. С. 86–95.

(обратно)

1249

Петровський М. Нариси історії України… С. 411.

(обратно)

1250

Шмурло Е. Ф. Сборник документов… С. 37–38.

(обратно)

1251

Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века. СПб., 1887. С. 649–657.

(обратно)

1252

Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 3. Одесса, 1853. С. 269–272; Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 120–122; Багро А. В. Украинское казачество… С. 104–120. О жизни казыкерменских пленников в Петербурге в 1700-х — 1720-х гг. см.: Агеева О. Г. Татарская слобода петровского Петербурга, 1706–1722 гг. // Университетские петербургские чтения. СПб., 2003. С. 11–20. Казыкерменский бей «Бекир-алы Агин сын» прожил в Москве до 1703 г. 7 июня он бежал «из-за караулу» с московского двора окольничего князя М. А. Волконского. Вместе с ним бежали челядник «Шемшин Авдулаев сын» и «баба турчанка». Власти ожидали, что беглецы направятся «чрез малоросийские городы» в Крым или в Белгородскую орду, поэтому послали 22 июня грамоту гетману Мазепе с указом об их поимке. В грамоте излагались приметы бежавших: «Бей ростом велик, сух, борода и волосы черны с сединою, в лице бледен, долголик, нос с накляпиною, зубы худы, и говорит шапкает, лет в пятдесят. Челядник ево ростом не мал, сух ж, в лице бел, волосом рус и усы, и бороду бреет лет в дватцать и болши. Баба турчанка росту среднего, в лице смугла, нос з горбинкою. А платья на них, на бее емурлук обинной белой с прорехою, исподней кафтан китайчатой стеганой длинной, на челяднике кафтан старой руской сермяжной, в сапогах» (РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 89. Л. 515–516).

(обратно)

1253

РГАДА. Ф. 210. Оп. 13. Д. 2246. Л. 24.

(обратно)

1254

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1460. Л. 44.

(обратно)

1255

Багро А. В. Украинское казачество… С. 230–235.

(обратно)

1256

РГАДА. Ф. 138. Оп. 1. 1696 г. Д. 24. Л. 2.

(обратно)

1257

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 123.

(обратно)

1258

Там же.

(обратно)

1259

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 7.

(обратно)

1260

ДАИ. Т. 12. СПб., 1872. С. 280.

(обратно)

1261

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 125–126.

(обратно)

1262

Там же. Л. 183.

(обратно)

1263

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 3. Л. 4, 5.

(обратно)

1264

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 119–120.

(обратно)

1265

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 21.

(обратно)

1266

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 76.

(обратно)

1267

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 7.

(обратно)

1268

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 11. Л. 370.

(обратно)

1269

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 183.

(обратно)

1270

Там же. Л. 217, 204.

(обратно)

1271

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 360.

(обратно)

1272

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 42.

(обратно)

1273

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 385, 389.

(обратно)

1274

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 3. Л. 131.

(обратно)

1275

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 14.

(обратно)

1276

Там же. Л. 64.

(обратно)

1277

Там же. Л. 257.

(обратно)

1278

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 163.

(обратно)

1279

ПБПВ. СПб., 1887. Т. 1. С. 35.

(обратно)

1280

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 360–361, 385, 396.

(обратно)

1281

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 163.

(обратно)

1282

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 3. Л. 6.

(обратно)

1283

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 409.

(обратно)

1284

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 100.

(обратно)

1285

Шмурло Е. Ф. Сборник документов… С. 11, 13.

(обратно)

1286

Абдужемилев Р. Р. Оборона пограничных крепостей Османской империи и Крымского ханства в 1689 и 1695 гг. По данным хроники «тарих-и Мехмед Герай» // Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Исторические науки. 2020. Т. 6 (72). № 4. С. 7.

(обратно)

1287

ПБПВ. Т. 1. С. 28.

(обратно)

1288

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 328, 341, 347–348.

(обратно)

1289

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 157.

(обратно)

1290

Там же. С. 164.

(обратно)

1291

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 405.

(обратно)

1292

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1694 г. Д. 4. Л. 258, 259, 265.

(обратно)

1293

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 375.

(обратно)

1294

Там же. С. 371, 378, 394 и др.

(обратно)

1295

Там же. С. 385.

(обратно)

1296

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 3. Л. 4, 5.

(обратно)

1297

Там же. Л. 2.

(обратно)

1298

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 5. Л. 17–18.

(обратно)

1299

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 326–342, 356, 360, 366.

(обратно)

1300

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 3. Л. 25.

(обратно)

1301

Походный журнал 1695 года. СПб., 1853. Журналы 1695 и 1696 г. составлялись в походной канцелярии Петра I. См.: Майкова Т. С. Военные «юрналы» петровского времени (по материалам ЦГАДА) // Вопросы военной истории России XVIII и первой половины XIX века. М., 1969. С. 368–390.

(обратно)

1302

Походный журнал 1695 года… С. 1.

(обратно)

1303

Шмурло Е. Ф. Сборник документов… С. 20–21.

(обратно)

1304

Походный журнал 1695 года… С. 14, 18.

(обратно)

1305

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 358.

(обратно)

1306

ПБПВ. Т. 1. С. 35.

(обратно)

1307

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 369, 370.

(обратно)

1308

Походный журнал 1695 года… С. 19–21.

(обратно)

1309

Там же. С. 22.

(обратно)

1310

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 376.

(обратно)

1311

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 3. Л. 129.

(обратно)

1312

Там же. Л. 131.

(обратно)

1313

ПБПВ. Т. 1. С. 38–39.

(обратно)

1314

Там же. С. 41.

(обратно)

1315

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 376–378.

(обратно)

1316

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 164.

(обратно)

1317

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 3. Л. 58.

(обратно)

1318

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 381.

(обратно)

1319

Там же. С. 396–397.

(обратно)

1320

Богословский М. М. Петр Великий: материалы для биографии. Т. 1. Детство. Юность. Азовские походы, 30 мая 1672 — 9 марта 1697 / отв. ред. С.О. Шмидт, подгот. текста А. В. Мельникова. М., 2005. С. 224.

(обратно)

1321

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 379, 389; РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 3. Л. 131–132.

(обратно)

1322

Позднее, в 1696 г., бежавший из Азова невольник, служивший в 1695 г. у янычарского сотника, сообщил, что после гибели Мустафы-бея «в Азове ж де сидел и над всеми начальствовал трапезонской паша, а имяни того паши и бея азовского он не знает, и как московские войска от Азова пошли, и тот паша из Азова поехал в Трапезон» (РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 258). Один из источников упоминает имя убитого аги — Кабуклуали (Там же. Л. 258).

(обратно)

1323

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 386–389.

(обратно)

1324

Там же. С. 398.

(обратно)

1325

Походный журнал 1695 года… С. 31.

(обратно)

1326

Там же. С. 32.

(обратно)

1327

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 399.

(обратно)

1328

Походный журнал 1695 года… С. 33.

(обратно)

1329

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 14–15.

(обратно)

1330

Там же. Л. 92.

(обратно)

1331

Там же. Л. 64.

(обратно)

1332

Там же. Л. 257.

(обратно)

1333

Походный журнал 1695 года… С. 34.

(обратно)

1334

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 390, 392.

(обратно)

1335

Аваков П. А. Две твердыни: Азов и Сергиев между первым и вторым Азовскими походами 1695–1696 гг. // Война и воинские традиции в культурах народов России (V Токаревские чтения): Материалы Всероссийской научно-практической конференции (Ростов-на-Дону, 6–7 мая 2016 г.). Ростов н/Д, 2016. С. 66.

(обратно)

1336

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 408.

(обратно)

1337

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 16, 17, 26.

(обратно)

1338

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 163–164.

(обратно)

1339

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 373, 380, 398.

(обратно)

1340

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 70.

(обратно)

1341

Гордон П. Дневник, 1690–1695. С. 323.

(обратно)

1342

Елагин С. И. История русского флота. Период Азовский. СПб., 1864. С. 23.

(обратно)

1343

ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830. С. 779. А в следующем пункте предлагалось «в наступательной и оборонительной союз призвать» французского короля, чтобы он «к тому святому случению, по образу всех государей христианских, против бусурман приступил»; также требовалось «призывать и иных христианских монархов, которые еще в союз не вошли» (Там же. С. 779–780).

(обратно)

1344

Даты указаны по юлианскому календарю, в особых случаях приводится двойная датировка — старый (новый) стиль.

(обратно)

1345

ПДС. Т. 7. СПб., 1864. Стб. 285–287, 289–295, 399, 612.

(обратно)

1346

ПДС. Т. 7. СПб., 1864. Стб. 992.

(обратно)

1347

Шутой В. Е. Русские грамоты конца XVII века // Вопросы истории. 1972. № 6. С. 99.

(обратно)

1348

Из ответа вице-канцлера Леопольда Вильгельма фон Кенигсегга посланцу подьячему Алексею Васильеву 9 июля 1689 г. См.: РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1698 г. Д. 65. Л. 8. Аналогичная фраза, но без слова «союз», встречается в статейном списке подьячего (ПДС. Т. 7. Стб. 539–540). См. также: «…о вспомочных вашему цесарскому величеству и королевскому величеству польскому и прочим союзником…» (грамота к цесарю от 27 октября 1695 г.). ПДС. Т. 7. Стб. 986.

(обратно)

1349

Ястребов А. О. Русско-венецианские дипломатические и церковные связи в эпоху Петра Великого. Россия и греческая община Венеции. М., 2018. С. 103–107, 130.

(обратно)

1350

25 июля 1696 г. См.: ПДС. Т. 8. СПб., 1867. Стб. 177.

(обратно)

1351

Илиева (Шварц) И. Русия и Свещената Лига: 1684–1699 // 300 години Чипровско въстяние: Принос към историята на Българите през XVII в. София, 1988. С. 281–282.

(обратно)

1352

ПДС. Т. 7. Стб. 1008–1013.

(обратно)

1353

Из старых подьячих в дьяки Посольского приказа К. Н. Нефимонов был повышен 24 марта 1695 г. (РГАДА. Ф. 138. Оп. 1. 1696 г. Д. 14. Л. 2).

(обратно)

1354

ПДС. Т. 7. Стб. 1000–1008.

(обратно)

1355

См. список «наказных статей» в посольской книге: РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. Кн. 41. Л. 25–41. Публикация: ПДС. Т. 7. Стб. 1008–1013.

(обратно)

1356

Вероятно, А. А. Виниус являлся в то время тем самым «советником» по международным делам, на отсутствие которого «жаловались» Д.Ю. и И. Д. Гузевичи. См.: Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство: Рубеж эпох, или Начало пути: 1697–1698. СПб., 2008. С. 22.

(обратно)

1357

Список наказа в посольской книге: РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. Кн. 41. Л. 46–56. Публикация: ПДС. Т. 7. Стб. 1016–1021.

(обратно)

1358

ПДС. Т. 7. Стб. 1008–1009, 1018.

(обратно)

1359

ПДС. Т. 7. Стб. 1008–1013, 1016–1020.

(обратно)

1360

Там же. Стб. 1017–1018.

(обратно)

1361

Там же. Стб. 1018–1020.

(обратно)

1362

Копия грамоты с описанием ее внешнего вида в посольской книге: РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. Кн. 41. Л. 41–46. Публикация: ПДС. Т. 7. Стб. 1013–1016.

(обратно)

1363

ПДС. Т. 7. Стб. 1029.

(обратно)

1364

Материалы отпуска миссии свидетельствуют о двух приемах «у руки»: 1) 18 декабря — царем Петром I только одного Нефимонова, 2) 21 декабря — царем Иваном V всего состава посольства. См.: ПДС. Т. 7. Стб. 1049–1050. В статейном же списке зафиксирован лишь один общий прием обоими царями 21 декабря всего состава посольства, который в реальности, судя по всему, не состоялся. См.: ПДС. Т. 8. Стб. 2.

(обратно)

1365

ПДС. Т. 8. Стб. 2–46.

(обратно)

1366

ПДС. Т. 7. Стб. 1059–1064.

(обратно)

1367

ПДС. Т. 8. Стб. 105, 117–118, 147–150, 241.

(обратно)

1368

В дипломатических переговорах, как известно, ключевой задачей сторон является выяснение намерений и диапазона возможностей оппонентов, из чего выявляется граница вероятных уступок по тому или иному вопросу. Соответственно первый участник, озвучивший свою позицию, оказывался в заведомо невыгодных условиях.

(обратно)

1369

Там же. Стб. 77–79, 88, 104–105, 110–111.

(обратно)

1370

Там же. Стб. 110–111.

(обратно)

1371

ПДС. Т. 7. Стб. 1122, 1132; ПДС. Т. 8. Стб. 338–339.

(обратно)

1372

ПДС. Т. 8. Стб. 67–79.

(обратно) class='book'> 1373 Там же. Стб. 104.

(обратно)

1374

Там же. Стб. 106, 118, 127–128.

(обратно)

1375

Там же. Стб. 122, 151.

(обратно)

1376

Там же. Стб. 240.

(обратно)

1377

ПДС. Т. 7. Стб. 1098. Важно осознавать, что формулировки таких документов основывались на прямых указаниях монарха, а не являлись плодом творчества служащих Посольского приказа. Процитированная грамота дословно повторяла фразу из указа Петра I, отправленного из Азова 4 июля: «А к Кузме в его В[еликого] Г[осуда]ря грамоте написать велено, чтоб он по последней мере времянной союз на седмь лет объявил» (Там же. Стб. 1133).

(обратно)

1378

На тот момент венецианский посол в Вене К. Рудзини получил полномочия на ведение переговоров с русским посланником о совместном союзе.

(обратно)

1379

Война Аугсбурской лиги и Франции (война за Пфальское наследство) длилась с 1688 по 1697 г. Она началась Людовиком XIV, рассчитывавшим на отвлечение сил Священной Римской империи в Великой турецкой войне. В результате Леопольд I с 1689 г. был вынужден воевать на два фронта, сосредоточив основные силы против европейского неприятеля. Окончание же войны в Европе снимало эту проблему.

(обратно)

1380

ПДС. Т. 8. СПб., 1867. Стб. 340–344.

(обратно)

1381

Там же. Стб. 343–344, 362–363.

(обратно)

1382

Там же. Стб. 376–383, 390.

(обратно)

1383

ПДС. Т. 8. Стб. 394–395.

(обратно)

1384

Договор, юридически закрепивший союз (Священную лигу) между Священной Римской империей, Речью Посполитой и Венецианской республикой, был подписан 5 марта 1684 г. в Линце без указания срока действия. Его продолжительность определялась длительностью Великой турецкой войны. К участию в союзе приглашались все христианские страны.

(обратно)

1385

ПДС. Т. 8. Стб. 397–400.

(обратно)

1386

Там же. Стб. 119–120.

(обратно)

1387

ПДС. Т. 8. Стб. 122, 172–175, 208, 238–239.

(обратно)

1388

ПДС. Т. 7. Стб. 1086, 1122, 1135; ПДС. Т. 8. Стб. 134, 226, 230.

(обратно)

1389

ПДС. Т. 8. Стб. 107–108, 123–124, 146, 177, 268, 283.

(обратно)

1390

ПДС. Т. 8. Стб. 237, 242–243, 245–246, 260–261, 338, 364, 366. О польском вопросе на русско-австрийских переговорах в Вене подробно писал современный польский историк Яцек Бурдович-Новицкий. Ср.: Burdowicz-Nowicki J. Piotr I, August II i Rzeczpospolita. 1697–1706. Kraków, 2010. S. 43–59.

(обратно)

1391

Грамота от 3 ноября была написана на основании указа царя от 30 октября 1696 г., появившегося с почти двухнедельной задержкой, так как послание от дьяка от 13 сентября было доставлено в Москву только 17 октября. См.: ПДС. Т. 7. Стб. 1184–1188; ПДС. Т. 8. Стб. 380–381.

(обратно)

1392

Грамота Леопольда I, извещающая об отправке специалистов, датирована 4 февраля 1696 г. (по новому стилю). Она была получена в Москве 14 марта 1696 г. через русского резидента в Польше Бориса Михайлова, который также переслал дополнительную информацию о предполагавшемся маршруте движения инженеров. См.: РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1696 г. Д. 3. Л. 1–12.

(обратно)

1393

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1695 г. Д. 2. Л. 10 (черновой отпуск).

(обратно)

1394

Богословский М. М. Петр Великий: материалы для биографии. Т. 1. Детство. Юность. Азовские походы, 30 мая 1672 — 9 марта 1697 / отв. ред. С. О. Шмидт, подгот. текста А. В. Мельникова. М., 2005. С. 325.

(обратно)

1395

ПДС. Т. 7. Стб. 1081–1086, 1130–1131; ПДС. Т. 8. СПб., 1867. Стб. 193, 196–197.

(обратно)

1396

ПДС. Т. 8. Стб. 291.

(обратно)

1397

Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство. С. 29–31.

(обратно)

1398

В документах данная встреча особым образом не выделяется и не нумеруется.

(обратно)

1399

ПДС. Т. 8. Стб. 407–411, 419.

(обратно)

1400

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1695 г. Д. 3. Ч. 2. Л. 514–522.

(обратно)

1401

ПДС. Т. 8. Стб. 337, 380, 408, 418.

(обратно)

1402

Там же. Стб. 447. Мы понимаем данные слова прямо, то есть кардинал «поздравлял постановленным у царского величества с цесарским величеством новым союзом» и выражал признательность, что в этом трактате упоминались действующие соглашения всех союзников с Польшей.

(обратно)

1403

Там же. Стб. 134–135.

(обратно)

1404

Там же. Стб. 153, 383.

(обратно)

1405

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 4 / под ред. В. И. Лебедева. М., 1948. С. 46.

(обратно)

1406

ПБПВ. Т. 1. СПб., 1887. С. 89–90.

(обратно)

1407

ПДС. Т. 8. СПб., 1867. Стб. 212–213. В каждом письме отправители (и посланник, и Посольский приказ) обязательно указывали предшествующие почты, направленные друг другу. Что и позволяло с некоторой, правда, задержкой контролировать процесс обмена диппочтой.

(обратно)

1408

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1695 г. Д. 3. Ч. 2. Л. 493–497.

(обратно)

1409

ПДС. Т. 7. Стб. 1188; ПДС. Т. 8. Стб. 388.

(обратно)

1410

ПДС. Т. 7. Стб. 1260–1265; ПДС. Т. 8. Стб. 419–423.

(обратно)

1411

Заседание по выписке и принятие решения о переносе состоялось 16 марта 1697 г. — РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1695 г. Д. 3. Ч. 2. Л. 488.

(обратно)

1412

ПДС. Т. 7. Стб. 1292–1300, 1303–1305, 1311–1313, 1336–1339.

(обратно)

1413

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 219.

(обратно)

1414

Там же. Л. 258.

(обратно)

1415

Там же. Л. 69, 77.

(обратно)

1416

Аваков П. А. Две твердыни: Азов и Сергиев между первым и вторым Азовскими походами 1695–1696 гг. // Война и воинские традиции в культурах народов России (V Токаревские чтения): Материалы Всероссийской научно-практической конференции (Ростов-на-Дону, 6–7 мая 2016 г.). Ростов н/Д, 2016. С. 67–68.

(обратно)

1417

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 51.

(обратно)

1418

Там же. Л. 55. Чауш-баши (тур. Çavuşbaşiı) — чиновник высокого ранга.

(обратно)

1419

Там же. Л. 1–23, 51–52.

(обратно)

1420

Капудан-паша (тур. kaptan paşa) — командующий флотом Османской империи, адмирал.

(обратно)

1421

Бейлербей Трабзонда (тур. Kalaylıkoz Hacı Ahmed Paşa).

(обратно)

1422

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 3.

(обратно)

1423

Там же. Л. 24–27.

(обратно)

1424

Аваков П. А. Две твердыни… С. 68.

(обратно)

1425

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л 263.

(обратно)

1426

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 12. Л. 37–43.

(обратно)

1427

Там же. Л. 20.

(обратно)

1428

Там же. Л. 45–49.

(обратно)

1429

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 135–136.

(обратно)

1430

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 12. Л. 56–58.

(обратно)

1431

Аваков П. А. Две твердыни… С. 69.

(обратно)

1432

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 12. Л. 69–72.

(обратно)

1433

Avakov P. Azov v strategicheskikh planakh tsaria Petra I, 1695–1696 gg.: Reviziia istoriogra-ficheskoi traditsii // Cahiers du Monde russe. 2020. № 61/1–2. Janvier — juin. P. 177–204.

(обратно)

1434

Елагин С. И. История русского флота. Период Азовский. СПб., 1864. С. 21–35.

(обратно)

1435

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 122.

(обратно)

1436

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 356, 375.

(обратно)

1437

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 131.

(обратно)

1438

Богословский М. М. Петр Великий. Т. 1. С. 278–279.

(обратно)

1439

Поход боярина и большого полка воеводы Алексея Семеновича Шейна к Азову. СПб., 1773. С. 56.

(обратно)

1440

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 55.

(обратно)

1441

Гордон П. Дневник, 1696–1698 / пер., ст. и примеч. Д. Г. Федосова; отв. ред. М. Г. Рыженков. М., 2018. С. 36.

(обратно)

1442

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 94.

(обратно)

1443

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 39.

(обратно)

1444

Там же. С. 43, 50, 52.

(обратно)

1445

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 52.

(обратно)

1446

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 257–258.

(обратно)

1447

Там же. Л. 112, 257–258, 257, 155.

(обратно)

1448

Там же. Л. 220.

(обратно)

1449

Богословский М. М. Петр Великий. Т. 1. С. 329.

(обратно)

1450

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 2. Потешные и азовские походы. СПб., 1858. С. 494.

(обратно)

1451

Сказание о взятии города Азова и о преславной победе над турки и татары… // Древняя российская вивлиофика, содержащая в себе собрание древностей российских, до истории, географии и генеалогии российския касающихся / изд. Н. И. Новиковым. Ч. 16. М., 1791. С. 270.

(обратно)

1452

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 220.

(обратно)

1453

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 42.

(обратно)

1454

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 49.

(обратно)

1455

Там же. Л. 218.

(обратно)

1456

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 57–58.

(обратно)

1457

Там же. Л. 70, 77, 86, 92.

(обратно)

1458

Там же. Л. 154–155.

(обратно)

1459

Там же. Л. 283.

(обратно)

1460

Там же. Л. 65.

(обратно)

1461

Там же. Л. 72.

(обратно)

1462

Там же. Л. 50–53.

(обратно)

1463

Там же. Л. 54.

(обратно)

1464

Там же. Л. 58.

(обратно)

1465

Там же. Л. 217.

(обратно)

1466

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 154.

(обратно)

1467

Там же. Л. 254–258.

(обратно)

1468

Там же. Л. 255.

(обратно)

1469

Там же. Л. 225–226.

(обратно)

1470

Там же. Л. 68–70.

(обратно)

1471

Там же. Л. 108.

(обратно)

1472

ПБПВ. Т. 1. С. 69.

(обратно)

1473

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 57.

(обратно)

1474

Там же. Л. 62.

(обратно)

1475

Там же. Л. 64.

(обратно)

1476

Там же. Л. 70.

(обратно)

1477

Там же. Л. 76, 86, 150.

(обратно)

1478

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 60.

(обратно)

1479

Сказание о взятии города Азова… С. 270–271.

(обратно)

1480

Желябужский И. А. Дневные записки // Рождение империи. М., 1997. С. 290–291.

(обратно)

1481

Сень Д. В. Из истории борьбы России за Азов в 1695–1696 годах: участие ахреян в защите османской крепости // Меншиковские чтения — 2014: Научный альманах. Вып. 5 (12). СПб., 2014. C. 164.

(обратно)

1482

Сень Д. В. Русско-крымско-османское пограничье: пространство, явления, люди (конец XVII–XVIII в.): Избранные труды. Ростов н/Д, 2020. С. 42–43 и др.

(обратно)

1483

Великанов В. С., Нечитайлов М. В. Щит и меч султана: Армия Османского государства в конце XVI — начале XVIII в. М., 2020. С. 241.

(обратно)

1484

Гуськов А. Г., Кочегаров К. Н., Шамин С. М. Русско-турецкая война 1686–1700 гг. // Российская история. 2020. № 6. С. 43–44.

(обратно)

1485

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 82.

(обратно)

1486

Там же. Л. 112.

(обратно)

1487

Там же. Л. 155.

(обратно)

1488

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 280–281.

(обратно)

1489

Там же. Л. 292–293.

(обратно)

1490

Грамотки XVII — начала XVIII века / изд. подготовили Н. И. Тарабасова, Н. П. Панкратова; под ред. С. И. Коткова. М., 1969. С. 37–38.

(обратно)

1491

Турночи-паша (тур. turnacıbaşı) — офицер, который занимался набором подростков из христианских семей в янычары. В большинстве работ «Турночи» рассматривается как личное имя, однако у Д. Г. Федосова звание «турначи-паша» определено как «младший начальник янычар». См.: Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 34, 263.

(обратно)

1492

ПБПВ. Т. 1. С. 74–75.

(обратно)

1493

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 132–133.

(обратно)

1494

Там же. Л. 147.

(обратно)

1495

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 36.

(обратно)

1496

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 268.

(обратно)

1497

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 269–270.

(обратно)

1498

Там же. Л. 159–160.

(обратно)

1499

Там же. Л. 201, 198, 199, 196, 237, 213, 260, 197, 239.

(обратно)

1500

Там же. Л. 239.

(обратно)

1501

Там же. Л. 248.

(обратно)

1502

Там же. Л. 269.

(обратно)

1503

Там же. Л. 287–288.

(обратно)

1504

Там же. Л. 78, 92, 108, 109, 110, 111.

(обратно)

1505

Там же. Л. 135.

(обратно)

1506

Сказание о взятии города Азова… С. 276.

(обратно)

1507

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 34–35.

(обратно)

1508

Там же. Л. 43.

(обратно)

1509

Там же. Л. 91.

(обратно)

1510

Там же. Л. 85–87.

(обратно)

1511

Там же. Л. 65.

(обратно)

1512

Там же. Л. 127–130.

(обратно)

1513

Там же. Л. 136, 153.

(обратно)

1514

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 207.

(обратно)

1515

Там же. Л. 157.

(обратно)

1516

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 37.

(обратно)

1517

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 195.

(обратно)

1518

Там же. Л. 200.

(обратно)

1519

Там же. Л. 203–204.

(обратно)

1520

Там же. Л. 208.

(обратно)

1521

Эварницкий Д. И. История запорожских козаков. Т. 3. 1686–1734. СПб., 1897. С. 236.

(обратно)

1522

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 316.

(обратно)

1523

Там же. Л. 73.

(обратно)

1524

Там же. Л. 105.

(обратно)

1525

Там же. Л. 272–275.

(обратно)

1526

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 82, 102, 163, 165, 201, 208, 318.

(обратно)

1527

Там же. Л. 72, 79, 103.

(обратно)

1528

Там же. Л. 137 и др.

(обратно)

1529

Там же. Л. 240.

(обратно)

1530

Там же. Л. 268.

(обратно)

1531

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 42.

(обратно)

1532

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 285–286, 289.

(обратно)

1533

Аваков П. А. Османский Азов 1475–1696 гг.: топонимия, планировка и фортификационные сооружения // Восток. Афро-Азиатские общества: история и современность. 2021. № 2. С. 238.

(обратно)

1534

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 155.

(обратно)

1535

Там же. Л. 65.

(обратно)

1536

Там же. Л. 79, 91, 52.

(обратно)

1537

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 59.

(обратно)

1538

Там же. Л. 93.

(обратно)

1539

Там же. Л. 91.

(обратно)

1540

Там же. Л. 79, 85, 142, 91.

(обратно)

1541

Там же. Л. 52.

(обратно)

1542

Там же. Л. 94–95.

(обратно)

1543

Там же. Л. 71.

(обратно)

1544

Там же. Л. 143.

(обратно)

1545

Там же. Л. 173–174.

(обратно)

1546

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 17, 18, 79, 80, 91, 92, 114, 143, 144, 154.

(обратно)

1547

Там же. Л. 67.

(обратно)

1548

Там же. Л. 79.

(обратно)

1549

Там же.

(обратно)

1550

Там же. Л. 67.

(обратно)

1551

Там же. Л. 79.

(обратно)

1552

Там же. Л. 77.

(обратно)

1553

Там же. Л. 89.

(обратно)

1554

Там же. Л. 114–115.

(обратно)

1555

Там же. Л. 172.

(обратно)

1556

Там же. Л. 154–155.

(обратно)

1557

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 135–143.

(обратно)

1558

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 80, 115, 154.

(обратно)

1559

Там же. Л. 94.

(обратно)

1560

Там же. Л. 80.

(обратно)

1561

Там же. Л. 80.

(обратно)

1562

Там же. Л. 176–180.

(обратно)

1563

Там же. Л. 21, 65.

(обратно)

1564

Безгодова И. А. «Тетрадь записная, как пошли певчие дьяки под Азов…»: об одном эпизоде из истории «певческой службы» // История и культура. 2009. № 7. С. 366.

(обратно)

1565

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 68.

(обратно)

1566

Там же. Л. 80.

(обратно)

1567

Там же. Л. 88.

(обратно)

1568

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 1–2.

(обратно)

1569

Дворцовые разряды. Т. 4 (с 1676 по 1701 г.). СПб., 1855. Стб. 940.

(обратно)

1570

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 67.

(обратно)

1571

Елагин С. И. История русского флота… С. 31, 37.

(обратно)

1572

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 73.

(обратно)

1573

Там же. Л. 6–7.

(обратно)

1574

Там же. Л. 1–3.

(обратно)

1575

Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова; сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 181. См. также текст журнала второго Азовского похода. Впервые опубликован: Походный журнал 1695 года. СПб., 1853.

(обратно)

1576

Сказание о взятии города Азова… С. 261, 262.

(обратно)

1577

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 28, 29; Сказание о взятии города Азова… С. 262.

(обратно)

1578

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 181.

(обратно)

1579

ПБПВ. Т. 1. С. 68.

(обратно)

1580

Сказание о взятии города Азова… С. 262, 263.

(обратно)

1581

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 28, 29.

(обратно)

1582

Мезин С. А. Завоевание, освоение и перспективы развития территорий Юго-Востока России в Петровскую эпоху глазами европейских современников (от Н. Витсена до Вольтера) // Объекты культурного наследия Петровской эпохи на юге России: проблемы изучения, сохранения и музеефикации: сборник материалов. Волгоград, 2020. С. 94.

(обратно)

1583

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 62.

(обратно)

1584

Там же. Л. 76.

(обратно)

1585

ПБПВ. Т. 1. С. 68; ПДС. Т. 7. Стб. 1088–1089; РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 112–114; Сказание о взятии города Азова… С. 262–264.

(обратно)

1586

Станков К. Н. Генерал Патрик Гордон и борьба за Азов в конце XVII в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2021. № 4 (86). С. 81.

(обратно)

1587

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 181.

(обратно)

1588

ПБПВ. Т. 1. С. 68.

(обратно)

1589

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 28, 31.

(обратно)

1590

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 58–91; Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 12–32.

(обратно)

1591

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 109; Желябужский И. А. Дневные записки. С. 289.

(обратно)

1592

ПБПВ. Т. 1. С. 71; Поход боярина и большого полка воеводы… С. 91.

(обратно)

1593

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 127–153.

(обратно)

1594

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 289.

(обратно)

1595

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 159.

(обратно)

1596

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 36.

(обратно)

1597

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 36.; Поход боярина и большого полка воеводы… С. 96.

(обратно)

1598

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 157.

(обратно)

1599

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 98, 109; Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 37.

(обратно)

1600

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 195.

(обратно)

1601

Там же. Л. 200–201.

(обратно)

1602

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 203–204.

(обратно)

1603

Базарова Т. А. «Пришла почта ис-под Азова…»: письма участников Азовских походов (1695 и 1696) в Научно-историческом архиве СПбИИ РАН [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. 2019. Специальный выпуск X. Азовские походы 1695 и 1696 гг. Ч. I. C. 14.

(обратно)

1604

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 289.

(обратно)

1605

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 240–241; Желябужский И. А. Дневные записки. С. 288, 290.

(обратно)

1606

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 216, 257.

(обратно)

1607

Походный журнал 1696 года. СПб., 1853. С. 19.

(обратно)

1608

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 45.

(обратно)

1609

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1460. Л. 186–187.

(обратно)

1610

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 213–214.

(обратно)

1611

Там же. Л. 237.

(обратно)

1612

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 242, 248–249; Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 41.

(обратно)

1613

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1460. Л. 44.

(обратно)

1614

Багро А. В. Украинское казачество и первый Азово-Днепровский поход: дис. … канд. ист. наук. СПб., 2015. С. 120.

(обратно)

1615

Чепухин А. Г. «Струговое дело» в Воронеже в 1696 году // Белгородская черта: сборник статей и материалов по истории Белгородской оборонительной черты. 2017. № 2. С. 85.

(обратно)

1616

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1460. Л. 44.

(обратно)

1617

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 35.

(обратно)

1618

Манойленко Ю. Е. Русская артиллерия в Азовских походах Петра I и осаде Азова в 1736 году // Военно-исторический журнал. 2011. № 11. С. 58.

(обратно)

1619

Сказание о взятии города Азова… С. 267.

(обратно)

1620

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 265, 281.

(обратно)

1621

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 105–106.

(обратно)

1622

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 218–222.

(обратно)

1623

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 95.

(обратно)

1624

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 229.

(обратно)

1625

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 41.

(обратно)

1626

Там же. С. 42.

(обратно)

1627

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 43.

(обратно)

1628

ПБПВ. Т. 1. С. 77.

(обратно)

1629

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 178, 215, 220.

(обратно)

1630

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 97–98.

(обратно)

1631

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 37.

(обратно)

1632

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 122; ПБПВ. Т. 1. С. 89.

(обратно)

1633

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 44–45; ПБПВ. Т. 1. С. 93–94.

(обратно)

1634

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 291.

(обратно)

1635

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 286.

(обратно)

1636

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 293.

(обратно)

1637

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 124, 126.

(обратно)

1638

Там же. С. 122–126.

(обратно)

1639

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 293.

(обратно)

1640

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 254.

(обратно)

1641

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 218.

(обратно)

1642

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 48.

(обратно)

1643

Поход боярина и большого полка воеводы… С. 127–150.

(обратно)

1644

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 43, 50, 52.

(обратно)

1645

Дворцовые разряды. Т. 4. Стб. 983.

(обратно)

1646

ПДС. Т. 7. Стб. 1142.

(обратно)

1647

Шварц И. Участие иностранных инженеров во взятии Азова и строительстве Таганрога // Объекты культурного наследия Петровской эпохи на юге России: проблемы изучения, сохранения и музеефикации: сборник материалов. Волгоград, 2020. С. 192.

(обратно)

1648

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 70–71, 87, 90, 107, 148–149, 178–179, 203, 351.

(обратно)

1649

РГАДА. Ф. 210. Оп 12. Ч. 3. Д. 1456. Л. 28.

(обратно)

1650

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 124–125.

(обратно)

1651

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 4–5.

(обратно)

1652

Там же. Л. 67.

(обратно)

1653

ПСЗ. Т. 3. 1689–1699. СПб., 1830. С. 225–226.

(обратно)

1654

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1456. Л. 39.

(обратно)

1655

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1456. Л. 42.

(обратно)

1656

ПДС. Т. 7. Стб. 1124.

(обратно)

1657

Костомаров Н. И. Мазепа // Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. Кн. 6. СПб., 1905. С. 454.

(обратно)

1658

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1456. Л. 39–41.

(обратно)

1659

Там же. Л. 43.

(обратно)

1660

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1456. Л. 1–10.

(обратно)

1661

Там же. Л. 45–48.

(обратно)

1662

Там же. Л. 51–52.

(обратно)

1663

Там же. Л. 60–62.

(обратно)

1664

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 464.

(обратно)

1665

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 133.

(обратно)

1666

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1456. Л. 41–42.

(обратно)

1667

ПДС. Т. 7. Стб. 1124.

(обратно)

1668

Эварницкий Д. И. История… Т. 3. С. 231.

(обратно)

1669

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 459.

(обратно)

1670

Сказание о взятии города Азова… С. 265.

(обратно)

1671

Эварницкий Д. И. История… Т. 3. С. 235.

(обратно)

1672

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 462; Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 62.

(обратно)

1673

Эварницкий Д. И. История… Т. 3. С. 238.

(обратно)

1674

Там же. С. 236–239; Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 61–62. У Гордона описания обоих походов объединены в один.

(обратно)

1675

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 51–52.

(обратно)

1676

ПДС. Т. 7. Стб. 1142–1143.

(обратно)

1677

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 147.

(обратно)

1678

Дворцовые разряды. Т. 4. Стб. 986.

(обратно)

1679

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 145–146.

(обратно)

1680

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 303.

(обратно)

1681

Там же. Л. 272–277.

(обратно)

1682

Там же. Л. 308.

(обратно)

1683

Там же. Л. 208.

(обратно)

1684

Артамонов В. А. О русско-крымских отношениях конца XVII — начала XVIII в. // Общественно-политическое развитие феодальной России. М., 1985. С. 71.

(обратно)

1685

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 323–341.

(обратно)

1686

Сень Д. В. «Бил челом ахреянскому атаману…»: плен, рабство и выкуп на южном пограничье (конец XVII — начало XVIII в.) // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2018. Т. 11. № 1(35). С. 38.

(обратно)

1687

Сень Д. В. Переговоры о переходе кубанских ногайцев в российское подданство (рубеж XVII–XVIII вв.) // Magna adsurgit: historia studiorum. 2019. № 2. С. 109–119.

(обратно)

1688

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 3. Л. 329.

(обратно)

1689

Статейный список похода в Азов боярина и воеводы Алексея Семеновича Шеина, в 1697 году // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 7. Одесса, 1868. С. 149–150. Гордон оценивает число донских казаков в 4 тыс. человек. См.: Гордон П. Дневник, 1696–1698 / пер., ст., примеч. Д. Г. Федосова; отв. ред. М. Р. Рыженков. М., 2018. С. 89.

(обратно)

1690

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 88.

(обратно)

1691

Статейный список похода в Азов… С. 151, 154.

(обратно)

1692

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 97.

(обратно)

1693

Статейный список похода в Азов… С. 153, 154.

(обратно)

1694

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 92.

(обратно)

1695

Статейный список похода в Азов… С. 155–156.

(обратно)

1696

Там же. С. 156–157.

(обратно)

1697

Там же. С. 157.

(обратно)

1698

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 96.

(обратно)

1699

Статейный список похода в Азов… С. 159–160.

(обратно)

1700

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 760 об. — 761.

(обратно)

1701

Там же. Л. 761–761 об.

(обратно)

1702

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 97, 98.

(обратно)

1703

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 1.

(обратно)

1704

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 201 об.

(обратно)

1705

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 8. Л. 5.

(обратно) name=t1722>

1706

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 97, 98.

(обратно)

1707

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 8. Л. 5–6, 11.

(обратно)

1708

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 1.

(обратно)

1709

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 240.

(обратно)

1710

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 127.

(обратно)

1711

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 92–93.

(обратно)

1712

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 115.

(обратно)

1713

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 49–49 об.

(обратно)

1714

Там же. Л. 57.

(обратно)

1715

Там же. Л. 62–66.

(обратно)

1716

Костомаров Н. И. Мазепа // Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. Кн. 6. СПб., 1905. С. 465–466.

(обратно)

1717

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 240 об.

(обратно)

1718

Плоскодонные суда с одной мачтой.

(обратно)

1719

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 109 об. — 110 об.

(обратно)

1720

Богословский М. М. Петр Великий: материалы для биографии. Т. 1. Детство. Юность. Азовские походы, 30 мая 1672 — 9 марта 1697 / отв. ред. С. О. Шмидт; подгот. текста А. В. Мельникова. М., 2005. С. 274–275.

(обратно)

1721

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 229–232.

(обратно)

1722

Там же. Л. 611.

(обратно)

1723

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 10.

(обратно)

1724

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 423.

(обратно)

1725

Там же. Л. 505–505 об.

(обратно)

1726

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1–2.

(обратно)

1727

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 513.

(обратно)

1728

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 290.

(обратно)

1729

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 94.

(обратно)

1730

Finkel C., Ostapchuk V. Outpost of Empire: an appraisal of Ottoman building registers as sourcers for the archeology and construction history of the Black sea fortress of Özi // Muqarnas: An Annual on the Visual Culture of the Islamic World. Vol. 22 / ed. by G. Necipoḡlu. Leiden; Boston, 2005. P. 165.

(обратно)

1731

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1175.

(обратно)

1732

Там же.

(обратно)

1733

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 187–193.

(обратно)

1734

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 99–100.

(обратно)

1735

Эварницкий Д. И. История запорожских козаков. Т. 3. 1686–1734. СПб., 1897. С. 254.

(обратно)

1736

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 98–100.

(обратно)

1737

Там же. Л. 100.

(обратно)

1738

Там же. Л. 103.

(обратно)

1739

Там же. Л. 109–110.

(обратно)

1740

Там же. Л. 104.

(обратно)

1741

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 467.

(обратно)

1742

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 108.

(обратно)

1743

Небольшие гребные суда.

(обратно)

1744

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 102.

(обратно)

1745

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 98.

(обратно)

1746

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 290.

(обратно)

1747

Там же. Л. 290–291.

(обратно)

1748

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 61.

(обратно)

1749

Там же. Л. 62.

(обратно)

1750

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 291.

(обратно)

1751

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 61–62.

(обратно)

1752

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 938–939.

(обратно)

1753

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 187–190; 206–217.

(обратно)

1754

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 63.

(обратно)

1755

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 418.

(обратно)

1756

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 291–292; РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 63.

(обратно)

1757

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1066.

(обратно)

1758

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско в борьбе с турецко-татарской агрессией (последняя четверть XVII в.). Харьков, 1993. С. 135; Лазаревский А. М. Семья Скоропадских. (1674–1758) // Исторический вестник. 1880. Т. 2. № 8. С. 720–721.

(обратно)

1759

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 109.

(обратно)

1760

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 64.

(обратно)

1761

Там же. Л. 1176.

(обратно)

1762

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 207.

(обратно)

1763

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 65.

(обратно)

1764

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 2.

(обратно)

1765

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 61–67.

(обратно)

1766

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 105.

(обратно)

1767

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 65.

(обратно)

1768

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1660. Л. 25–26.

(обратно)

1769

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 762.

(обратно)

1770

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 902.

(обратно)

1771

ПБПВ. Т. 1. СПб., 1887. С. 672.

(обратно)

1772

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 77.

(обратно)

1773

Там же. Л. 585.

(обратно)

1774

Там же. Л. 941, 944.

(обратно)

1775

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1660. Л. 112–114.

(обратно)

1776

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 101.

(обратно)

1777

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 939.

(обратно)

1778

Там же. Л. 939–941.

(обратно)

1779

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 309.

(обратно)

1780

Там же. Л. 367.

(обратно)

1781

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1095–1067.

(обратно)

1782

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России. Ч. 3. От избрания Мазепы до уничтожения гетманства. М., 1830. С. 24.

(обратно)

1783

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 941–942.

(обратно)

1784

Там же. Л. 942–943.

(обратно)

1785

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 433.

(обратно)

1786

Там же. Л. 437.

(обратно)

1787

Там же. Л. 438.

(обратно)

1788

Там же. Л. 434.

(обратно)

1789

Там же. Л. 438.

(обратно)

1790

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 365.

(обратно)

1791

Там же. Л. 943–944.

(обратно)

1792

Там же. Л. 536.

(обратно)

1793

В документе Лукьян не назван прямо посланником Яковенко. Сообщается, что он прибыл «ис Тованского города с товарством октября 2-го числа при бывших при листу наказного атамана кошевого». Грамот при нем не имелось. Он извещал «словесною своею речью» (Там же. Л. 675). Его рассказ освещает события с точки зрения запорожцев, находившихся в Тавани. Поскольку Лукьян смог присоединиться к посыльным наказного атамана Федоренко и был выслушан Мазепой, можно сделать вывод, что он имел определенный официальный статус и, следовательно, излагал точку зрения кошевого атамана Яковенко, командовавшего находившимися в Тавани запорожцами.

(обратно)

1794

Там же. Л. 676.

(обратно)

1795

Там же. Л. 1068.

(обратно)

1796

Там же. Л. 675–677.

(обратно)

1797

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1068–1069.

(обратно)

1798

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 85, 102.

(обратно)

1799

Там же. Л. 288–294.

(обратно)

1800

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 53–54.

(обратно)

1801

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 678.

(обратно)

1802

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 762 об.

(обратно)

1803

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1070.

(обратно)

1804

Там же. Л. 585.

(обратно)

1805

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 763.

(обратно)

1806

Там же. Л. 763.

(обратно)

1807

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 115.

(обратно)

1808

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 763 об.

(обратно)

1809

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 361.

(обратно)

1810

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 763 об.

(обратно)

1811

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1071.

(обратно)

1812

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 764.

(обратно)

1813

Там же.

(обратно)

1814

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 3.

(обратно)

1815

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 764 об.

(обратно)

1816

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 537.

(обратно)

1817

Там же. Л. 600.

(обратно)

1818

РГ АДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 82.

(обратно)

1819

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 191, 211.

(обратно)

1820

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 764 об.

(обратно)

1821

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 48.

(обратно)

1822

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 727–730.

(обратно)

1823

Там же. Л. 683–684.

(обратно)

1824

Там же. Л. 586–593.

(обратно)

1825

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 108.

(обратно)

1826

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 765.

(обратно)

1827

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1126.

(обратно)

1828

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 765.

(обратно)

1829

Там же. Л. 765–765 об.

(обратно)

1830

Там же. Л. 770 об. — 771 об.

(обратно)

1831

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1072.

(обратно)

1832

Там же. Л. 726.

(обратно)

1833

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 771 об.

(обратно)

1834

Там же. Л. 772.

(обратно)

1835

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 48.

(обратно)

1836

Там же. Л. 11.

(обратно)

1837

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 362.

(обратно)

1838

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 772 об.

(обратно)

1839

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1129.

(обратно)

1840

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 773.

(обратно)

1841

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 98.

(обратно)

1842

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 110–112, 218.

(обратно)

1843

Там же. Л. 546

(обратно)

1844

Там же. Л. 120–121.

(обратно)

1845

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 109.

(обратно)

1846

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 774.

(обратно)

1847

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 109.

(обратно)

1848

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1078.

(обратно)

1849

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 300.

(обратно)

1850

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1129–1130.

(обратно)

1851

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 773–773 об.

(обратно)

1852

РГА ДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 89.

(обратно)

1853

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 1175–1176.

(обратно)

1854

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 4–5.

(обратно)

1855

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 439.

(обратно)

1856

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 85.

(обратно)

1857

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 97, 98.

(обратно)

1858

Бантыш-Каменский Д. Н. История Малой России, со времен присоединения оной к Российскому государству при царе Алексее Михайловиче, с кратким обозрением первобытного состояния сего края. Ч. 3. М., 1822. С. 37–38.

(обратно)

1859

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 471.

(обратно)

1860

Там же. С. 472.

(обратно)

1861

Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 137–138.

(обратно)

1862

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 53.

(обратно)

1863

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 421.

(обратно)

1864

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 269.

(обратно)

1865

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 419.

(обратно)

1866

Там же. Л. 253.

(обратно)

1867

Там же. Л. 358–383.

(обратно)

1868

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 278.

(обратно)

1869

Там же. Л. 466–471.

(обратно)

1870

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 103.

(обратно)

1871

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 147.

(обратно)

1872

Там же. Л. 534.

(обратно)

1873

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 640 об.

(обратно)

1874

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1644. Л. 889–893.

(обратно)

1875

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 114.

(обратно)

1876

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1673. Л. 269–270.

(обратно)

1877

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 124.

(обратно)

1878

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 363.

(обратно)

1879

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698. Д. 3. Л. 5.

(обратно)

1880

Там же. Л. 6.

(обратно)

1881

Там же. Л. 8.

(обратно)

1882

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698. Д. 3. Л. 1–3. Ср.: Тепкеев В. Т. Аюка-хан и его время. Элиста, 2018. С. 152.

(обратно)

1883

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 153.

(обратно)

1884

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 2–3.

(обратно)

1885

Там же. Л. 3.

(обратно)

1886

Там же. Л. 4.

(обратно)

1887

Там же. Л. 14.

(обратно)

1888

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 364.

(обратно)

1889

Там же. Л. 365–401.

(обратно)

1890

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 177.

(обратно)

1891

Там же. Л. 187.

(обратно)

1892

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 49.

(обратно)

1893

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 246–250.

(обратно)

1894

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 144.

(обратно)

1895

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 49.

(обратно)

1896

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 1–11.

(обратно)

1897

Там же. Л. 176.

(обратно)

1898

Там же. Л. 185.

(обратно)

1899

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 51–52.

(обратно)

1900

Там же. Л. 52.

(обратно)

1901

Там же. Л. 52–53.

(обратно)

1902

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 53.

(обратно)

1903

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 243.

(обратно)

1904

Там же. Л. 182–183.

(обратно)

1905

Там же. Л. 242–243.

(обратно)

1906

Там же. Л. 183–184.

(обратно)

1907

Там же. Л. 83, 242, 244.

(обратно)

1908

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 56–63.

(обратно)

1909

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 185.

(обратно)

1910

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1656. Л. 9.

(обратно)

1911

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 287–288.

(обратно)

1912

Там же. Л. 289.

(обратно)

1913

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 26.

(обратно)

1914

Там же. Л. 27.

(обратно)

1915

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 471–472.

(обратно)

1916

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 100–101.

(обратно)

1917

Там же. Л. 674–676.

(обратно)

1918

Там же. Л. 103.

(обратно)

1919

Там же. Л. 134–145, 181–182.

(обратно)

1920

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1661. Л. 281–283.

(обратно)

1921

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 300–302.

(обратно)

1922

Там же. Л. 468.

(обратно)

1923

Там же. Л. 283.

(обратно)

1924

Там же. Л. 517.

(обратно)

1925

Там же. Л. 304.

(обратно)

1926

Там же. Л. 467.

(обратно)

1927

Там же. Л. 546.

(обратно)

1928

Там же. Л. 247.

(обратно)

1929

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1656. Л. 16.

(обратно)

1930

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 548–549.

(обратно)

1931

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698. Д. 8. Л. 8.

(обратно)

1932

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 548–549.

(обратно)

1933

Там же. Л. 551.

(обратно)

1934

Там же. Л. 549–551.

(обратно)

1935

Там же. Л. 680.

(обратно)

1936

Там же. Л. 681–684.

(обратно)

1937

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 473; Заруба В. Н. Украинское казацкое войско… С. 140.

(обратно)

1938

Великанов В. С. Севский полк князя Л. Ф. Долгорукова в Таванском походе 1698 г. [Электронный ресурс] URL: http://rusmilhist.blogspot.com/2013/06/1698.html (Дата обращения: 08.10.2022).

(обратно)

1939

Петрухинцев Н. Н., Никитина А. А. Последний натиск на степь в XVII столетии: военная кампания 1698 г. как финал «петровской войны» с Турцией // История: факты и символы. 2020. № 4 (25). С. 96.

(обратно)

1940

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1659. Л. 19–21.

(обратно)

1941

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 508–513.

(обратно)

1942

Там же. Л. 617–620.

(обратно)

1943

Костомаров Н. И. Мазепа. С. 473.

(обратно)

1944

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 503.

(обратно)

1945

Там же. Л. 621–623.

(обратно)

1946

Там же. Л. 285–287.

(обратно)

1947

Там же. Л. 506–507.

(обратно)

1948

Там же. Л. 206.

(обратно)

1949

Там же. Л. 328.

(обратно)

1950

Там же. Л. 488.

(обратно)

1951

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 685.

(обратно)

1952

Аваков П. А. Миусский поход воеводы А. П. Салтыкова 1698 года // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. 2022. Т. 22. Вып. 3. С. 284–290.

(обратно)

1953

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 37, 161.

(обратно)

1954

Там же. Л. 229–230.

(обратно)

1955

Там же. Л. 38.

(обратно)

1956

Там же. Л. 98.

(обратно)

1957

Гордон П. Дневник, 1696–1698. С. 148.

(обратно)

1958

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 8. Л. 6–7, 11–12.

(обратно)

1959

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 12, 25.

(обратно)

1960

Там же. Л. 420.

(обратно)

1961

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 8. Л. 9.

(обратно)

1962

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 156–157.

(обратно)

1963

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 8. Л. 1–2.

(обратно)

1964

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 159, 236, 239.

(обратно)

1965

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 9. Л. 5–6, 10.

(обратно)

1966

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 1. Л. 1.

(обратно)

1967

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 8. Л. 3.

(обратно)

1968

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 9. Л. 7.

(обратно)

1969

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 1. Л. 7. Ср.: Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 153.

(обратно)

1970

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 1. Л. 10.

(обратно)

1971

Там же. Л. 15.

(обратно)

1972

Там же. Л. 9–10, 14.

(обратно)

1973

Там же. Л. 5.

(обратно)

1974

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 1. Л. 2–3, 8, 13.

(обратно)

1975

Гуськов А. Г. Участие России в Карловицком конгрессе (1698–1699 годы): русская дипломатия в раннее Новое время // Новая и новейшая история. 2018. № 3. С. 119–141. Подробнее см. главу 11.

(обратно)

1976

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1656. Л. 219.

(обратно)

1977

Там же. Л. 217.

(обратно)

1978

Там же. Л. 173.

(обратно)

1979

Там же. Л. 169–170.

(обратно)

1980

Там же. Л. 140.

(обратно)

1981

Там же. Л. 142, 173.

(обратно)

1982

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 7. Л. 5.

(обратно)

1983

Там же. Л. 4–5.

(обратно)

1984

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 3. Л. 1–3.

(обратно)

1985

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 2. Л. 8–13.

(обратно)

1986

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 3. 29–30.

(обратно)

1987

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1699 г. Д. 6. Л. 196–197.

(обратно)

1988

В основу главы положена выполненная в рамках проекта статья: Шамин С. М., Гуськов А. Г., Башнин Н. В. Война на Северном Кавказе (1686–1698 гг.) // Российская история. 2021. № 4. С. 30–43.

(обратно)

1989

Жившие к югу от них народы Кавказа в войне не участвовали, поскольку находились под влиянием Персии.

(обратно)

1990

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10689. Л. 3. Буса — остроносое круглодонное судно, ходившее под одним или двумя парусами.

(обратно)

1991

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10563. Л. 2.

(обратно)

1992

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10690. Л. 1–2.

(обратно)

1993

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10563. Л. 1.

(обратно)

1994

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10711. Л. 1.

(обратно)

1995

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10563. Л. 2–5.

(обратно)

1996

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10652. Л. 1.

(обратно)

1997

Там же. Л. 1–2.

(обратно)

1998

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10691. Л. 1–4.

(обратно)

1999

Ибрагимова А. О. Русско-дагестанские политические отношения во второй половине XVII века: дис. … канд. ист. наук. Махачкала, 2003. С. 141–142.

(обратно)

2000

Тепкеев В. Т. Аюка-хан и его время. Элиста, 2018. С. 105.

(обратно)

2001

РГАДА. Ф. 119. Оп. 1. 1688 г. Д. 2. Л. 15.

(обратно)

2002

Юдин П. Л. Калмыки в борьбе с Турцией. (К истории турецких интриг на Кавказе) // Русский архив. 1915. № 6. С. 166.

(обратно)

2003

ПСЗ. Т. 3. 1689–1699. СПб., 1830. С. 19, 23.

(обратно)

2004

Дворцовые разряды. Т. 4. (С 1676 по 1701 г.). СПб., 1855. Стб. 386.

(обратно)

2005

Дружинин В. Г. Раскол на Дону в конце XVII века. СПб., 1889. С. 184, 192, 195–196.

(обратно)

2006

О старообрядцах на Кавказе см. также: Сень Д. В. Казаки Крымского ханства: начальный этап складывания войсковой организации и освоения пространства (1690-е гг. — начало XVIII в.) // Тюркологический сборник 2009–2010: Тюркские народы Евразии в древности и Средневековье / ред. кол. С. Г. Кляшторный (пред.), Т. И. Султанов, В. В. Трепавлов. М., 2011. С. 290–291.

(обратно)

2007

ДАИ. Т. 12. СПб., 1872. С. 242.

(обратно)

2008

Там же. С. 252.

(обратно)

2009

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 123–124.

(обратно)

2010

ДАИ. Т. 12. С. 228.

(обратно)

2011

АИ. Т. 5. 1676–1700. СПб., 1842. С. 314.

(обратно)

2012

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11147.

(обратно)

2013

Дружинин В. Г. Раскол на Дону… С. 203.

(обратно)

2014

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 7. Л. 60–61.

(обратно)

2015

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 120–121.

(обратно)

2016

Сень Д. В. Казаки Крымского ханства в кон. XVII — нач. XVIII века: численность, расселение, занятия // Слава престолу, честь для себя: материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Казачество в политической жизни России: история, формы самоуправления, культура», посвященной 400-летию призвания на царство Дома Романовых, 14–16 февраля 2013 года, г. Ставрополь-на-Кавказе / под ред. С. О. Звонок. Ставрополь, 2013. С. 199.

(обратно)

2017

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 7. Л. 41.

(обратно)

2018

О ней см.: Башнин Н. В., Гуськов А. Г., Шамин С. М. Княгиня Таука Салтанбековна Черкасская в кавказской политике России // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2022. № 1. С. 103–114.

(обратно)

2019

Кашкин Н. Н. Родословные разведки. Т. 1. СПб., 1912. С. 9–10.

(обратно)

2020

РГАДА. Ф. 115. Оп. 1. 1690. Д. 1. Л. 1.

(обратно)

2021

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11151.

(обратно)

2022

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11143.

(обратно)

2023

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11180.

(обратно)

2024

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11192.

(обратно)

2025

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11203, 11204.

(обратно)

2026

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11333. Отсутствие данных о событиях вокруг Терков в изучаемый период подталкивало исследователей к ошибочным выводам о причинах перемещения заложников в Астрахань. Так Ф. А. Озова рассматривает перевод аманатов в Астрахань как репрессивную меру: «Известно, что в 1689 г. к пщы Девлетгирею были применены репрессивные санкции: он был отправлен в Астрахань, где имелась тюрьма для аманатов. За отсутствием документов нам приходится предполагать их причину. Однако то, что это произошло в 1689 — начале 1690-х гг., неоспоримо связывает репрессии против него с желанием Посольского приказа оказать давление на князей Джамбулатовых, игравших существенную роль в деле мобилизации кабардинцев, кумыков и ногаев для защиты Крыма от войск князя В. В. Голицына (1689). Репрессии были призваны или заставить их отказаться от участия в этом деле, но, скорее, стали возмездием за него» (Озова Ф. А. Институт аманатства в черкесско-российских отношениях: 1552–1829 гг.: дис. … д-ра ист. наук. Нальчик, 2018. С. 284). См. также: Озова Ф. А. Институт аманатства в черкесско-российских отношениях: 1552–1829 гг. СПб., 2020. С. 255.

(обратно)

2027

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11152.

(обратно)

2028

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11164, 11157, 11176.

(обратно)

2029

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1516. Л. 709, 754, 809–812.

(обратно)

2030

Ибрагимова А. О. Русско-дагестанские… С. 144.

(обратно)

2031

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11585.

(обратно)

2032

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 7. Л. 54–55.

(обратно)

2033

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 4.

(обратно)

2034

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 11788.

(обратно)

2035

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 1. Л. 1.

(обратно)

2036

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 3–4.

(обратно)

2037

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 7. Л. 43.

(обратно)

2038

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 1. Л. 3.

(обратно)

2039

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 7–8.

(обратно)

2040

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 7. Л. 29–49.

(обратно)

2041

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 4. Л. 84. Учуг — сооруженная на реке перегородка для ловли рыбы.

(обратно)

2042

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12060. Здесь и далее не указан листаж в делах, состоящих из одного листа и не имеющих пагинации.

(обратно)

2043

ДАИ. Т. 12. С. 276.

(обратно)

2044

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1691 г. Д. 5. Л. 7.

(обратно)

2045

Там же. Л. 8.

(обратно)

2046

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12064.

(обратно)

2047

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12134. Л. 1.

(обратно)

2048

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12138. Л. 2.

(обратно)

2049

Там же. Л. 1.

(обратно)

2050

Другие варианты написания фамилии — Каршин и Каргошин.

(обратно)

2051

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12161.

(обратно)

2052

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12183, 12236, 12242.

(обратно)

2053

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12185. Л. 1–2.

(обратно)

2054

Там же. Л. 2.

(обратно)

2055

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12163. Л. 1.

(обратно)

2056

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12229. Л. 1–4.

(обратно)

2057

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12244, 1247.

(обратно)

2058

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12250.

(обратно)

2059

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12256.

(обратно)

2060

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12257.

(обратно)

2061

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12259.

(обратно)

2062

Русско-чеченские отношения. Вторая половина XVI–XVII в. /выявление, сост., введ., коммент. Е. Н. Кушевой; отв. ред. Н. Г. Волкова. М., 1997. С. 254.

(обратно)

2063

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 128.

(обратно)

2064

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 2. Л. 4, 10, 16, 17, 32, 33.

(обратно)

2065

Ибрагимова А. О. Русско-дагестанские… С. 145.

(обратно)

2066

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12320.

(обратно)

2067

Лавров Л. И. Тарки до XVIII века // Ученые записки Института истории, языка и литературы ДФ АН СССР. Махачкала, 1958. Т. 4. С. 24.

(обратно)

2068

Русско-чеченские отношения. С. 256–258.

(обратно)

2069

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12349. Л. 4.

(обратно)

2070

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1692 г. Д. 3. Л. 162.

(обратно)

2071

Русско-чеченские отношения. С. 258.

(обратно)

2072

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12317.

(обратно)

2073

Русско-чеченские отношения. С. 256.

(обратно)

2074

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12348. Л. 1–2.

(обратно)

2075

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 124.

(обратно)

2076

Эварницкий Д. И. Источники для истории запорожских козаков. Т. 1. Владимир, 1903. С. 416.

(обратно)

2077

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 183.

(обратно)

2078

Голикова Н. Б. Астраханское восстание 1705–1706 гг. М., 1975. С. 50.

(обратно)

2079

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12348. Л. 2.

(обратно)

2080

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 13158. Л. 1–2.

(обратно)

2081

Ибрагимова А. О. Русско-дагестанские… С. 152.

(обратно)

2082

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 135–136.

(обратно)

2083

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12348. Л. 1.

(обратно)

2084

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 135.

(обратно)

2085

Там же. С. 135–136.

(обратно)

2086

АИ. Т. 5. С. 401–408.

(обратно)

2087

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 183.

(обратно)

2088

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Т. 2 / отв. ред. Г.Г. Литаврин. М., 2001. С. 315.

(обратно)

2089

Голикова Н. Б. Астраханское восстание… С. 47–48.

(обратно)

2090

Ибрагимова А. О. Русско-дагестанские… С. 153.

(обратно)

2091

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12568.

(обратно)

2092

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12585. Л. 1–2. В работе Д. В. Сеня событие отнесено к 1693 г., что, видимо, является опечаткой (Сень Д. В. Набеги «воровских казаков» в Нижнем Поволжье и на Каспии (конец XVII в.): новые материалы и перспективы изучения // Астраханские краеведческие чтения. Вып. V / под ред. А. А. Курапова. Астрахань, 2013. С. 359).

(обратно)

2093

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 12703. Л. 2.

(обратно)

2094

Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова; сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 145.

(обратно)

2095

Ибрагимова А. О. Русско-дагестанские… С. 154.

(обратно)

2096

Сень Д. В. Набеги «воровских казаков»… С. 360.

(обратно)

2097

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1693 г. Д. 11. Л. 370.

(обратно)

2098

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 276–277.

(обратно)

2099

Б. А. Голицын руководил Приказом Казанского дворца, которому подчинялся весь юго-восточный регион, в 1683–1709 гг.

(обратно)

2100

ПБПВ. Т. 1. СПб., 1887. С. 561.

(обратно)

2101

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 12. Л. 118, 119. Подробнее об этой группе старообрядцев см.: Сень Д. В. Новые источники по истории казачества на Северном Кавказе конца XVII века // Культурная жизнь Юга России. 2009. № 2 (41). С. 50.

(обратно)

2102

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 13158. Л. 1–2.

(обратно)

2103

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 137.

(обратно)

2104

Там же. Л. 158.

(обратно)

2105

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 198.

(обратно)

2106

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 208–209.

(обратно)

2107

Так в тексте.

(обратно)

2108

Там же. Л. 323–324.

(обратно)

2109

Там же. Л. 324.

(обратно)

2110

Сень Д. В. Русско-крымско-османское пограничье: пространство, явления, люди (конец XVII–XVIII в.): Избранные труды. Ростов н/Д, 2020. С. 64, 71.

(обратно)

2111

ПБПВ. Т. 1. С. 560–561.

(обратно)

2112

Сень Д. В. Русско-крымско-османское пограничье… С. 193–198.

(обратно)

2113

ПБПВ. Т. 1. С. 594.

(обратно)

2114

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 146; Тепкеев В. Т. Некоторые исторические сведения XVII в. о ногайском поэте Казы-Тугане // Ногайцы: XXI век. История. Язык. Культура. От истоков — к грядущему. Черкесск, 2014. С. 93.

(обратно)

2115

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 52 об. — 53.

(обратно)

2116

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1610. Л. 86–88.

(обратно)

2117

РГАДА. Ф. 229. Оп. 2. Кн. 77. Л. 152 об.

(обратно)

2118

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 13107. Подробнее о представителях рода Черкасских в Терках см.: Башнин Н. В., Гуськов А. Г., Шамин С. М. Княгиня Таука Салтанбековна Черкасская… С. 103–114.

(обратно)

2119

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 12. Л. 183–186.

(обратно)

2120

Гильденштедт И. А. Путешествие по Кавказу в 1770–1773 гг. СПб., 2002. С. 278.

(обратно)

2121

Озова Ф. А. Институт аманатства… С. 283.

(обратно)

2122

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1466. Л. 327.

(обратно)

2123

Тепкеев В. Т. Аюка-хан… С. 147.

(обратно)

2124

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 13644, 13645.

(обратно)

2125

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 13404. Л. 2.

(обратно)

2126

ПСЗ. Т. 3. С. 307, 313.

(обратно)

2127

Тепкеев В. Т. Аюка-хан и его время… С. 148.

(обратно)

2128

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1695 г. Д. 12. Л. 186.

(обратно)

2129

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 3. Л. 5.

(обратно)

2130

РГАДА. Ф. 111. Оп. 1. 1698 г. Д. 6. Л. 4.

(обратно)

2131

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 37–38.

(обратно)

2132

Там же. Л. 98.

(обратно)

2133

Там же. Л. 239.

(обратно)

2134

Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв. Т. 2. XVIII в. / сост. В. М. Букалова; ред. Н. А. Смирнов, У. А. Улигов. М., 1957. С. 64.

(обратно)

2135

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1645. Л. 476.

(обратно)

2136

Сень Д. В. Казаки Крымского ханства в кон. XVII — нач. XVIII века… С. 210.

(обратно)

2137

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 5 / под ред. В. И. Лебедева. М., 1948. С. 61.

(обратно)

2138

Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом. Т. 2. М., 1872. С. 293–295.

(обратно)

2139

Голикова Н. Б. Астраханское восстание… С. 48.

(обратно)

2140

Мегорский Б. В. С Каспия на Балтику: к вопросу об истории петровской морской пехоты // Военно-исторические аспекты жизни Юга России XVII–XXI вв.: вопросы изучения и музее фикации: III Международная научно-практическая конференция (2021; Волгоград). Волгоград, 2021. С. 271.

(обратно)

2141

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 13902.

(обратно)

2142

Сень Д. В. Русско-крымско-османское пограничье… С. 384.

(обратно)

2143

Кабардино-русские отношения… Т. 2. С. 59.

(обратно)

2144

Голикова Н. Б. Астраханское восстание… С. 34–35.

(обратно)

2145

ПБПВ. Т. 1. С. 373.

(обратно)

2146

Богословский М. М. Петр I. Т. 5. С. 77, 122, 137, 142, 210, 212, 213.

(обратно)

2147

Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Оп. 1. Д. 10652. Л. 1–2.

(обратно)

2148

См., например: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 47, 103.

(обратно)

2149

Козловский И. П. Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве. Опыт исследования некоторых вопросов из истории русской культуры во 2-й половине XVII века. Т. 1. Варшава, 1913. С. 510–513.

(обратно)

2150

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 34, 44.

(обратно)

2151

Там же. Л. 35–41, 50–51, 52, 55, 64, 84, 106, 118–121, 123–125, 159, 164, 200.

(обратно)

2152

РГАДА. Ф. 124. 1688 г. Д. 86. Ч. 1. Л. 57–57 об., 62, 112.

(обратно)

2153

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 568–576.

(обратно)

2154

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1695 г. Д. 7. Ч. 1–2. Л. 304.

(обратно)

2155

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1683 г. Д. 5. Л. 7.

(обратно)

2156

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1684 г. Д. 6. Ч. 3–5. Л. 299–309.

(обратно)

2157

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1684 г. Д. 6. Ч. 3–5. Л. 702, 703.

(обратно)

2158

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1686 г. Д. 8. Л. 18–20.

(обратно)

2159

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 142–148. О манифесте касательно заключения Вечного мира, процедуре его ратификации и посольстве Б. П. Шереметева см.: Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680–1686 годах. Заключение договора о Вечном мире. М., 2008. С. 415–457.

(обратно)

2160

ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830. С. 835–847; Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. Ч. 4. М., 1828. С. 530–534.

(обратно)

2161

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 1. Господство царевны Софьи. СПб., 1858. С. 191–192.

(обратно)

2162

ПСЗ. Т. 2. С. 777. Статья 10.

(обратно)

2163

Там же. С. 835–847.

(обратно)

2164

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 214 об. — 215.

(обратно)

2165

Там же. Л. 215–216.

(обратно)

2166

Там же. Л. 216–222.

(обратно)

2167

Там же. Л. 246 об. — 247 об.

(обратно)

2168

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 168–172 об. На аудиенции не было В. А. Змеева, выехавшего в Ахтырку раньше. Об аудиенции кратко упоминает А. Востоков: См.: Востоков А. К истории… С. 268.

(обратно)

2169

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 702. Л. 751–756. Копию царской грамоты и отписки В. В. Голицына в разрядной книге см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 411–414 об.

(обратно)

2170

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 172–173. Здесь и далее см. также «Чин отпуску икон и знамен в поход с боярином князем Василием Васильевичем Голицыным»: Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жизни и деяниях государя императора Петра Великого / изд. Ф. Туманским. Ч. 2. СПб., 1787. С. 311–320. В описании событий между чином и разрядной записью есть некоторые различия.

(обратно)

2171

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 173–175. Касательно вручения знамени Ивана Грозного см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 1. Л. 30.

(обратно)

2172

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 175–178 об.

(обратно)

2173

Там же. Л. 190–193 об. Упоминание о данных в Большой полк святынях: списка (так! — Авт.) Курской Коренной иконы Божией Матери, чудотворного образа Всемилостивого Спаса Нерукотворного и животворящего креста («а в нем власы Спасителя нашего Бога»); а также о булаве и знамени Большого полка со Спасом Эммануилом см. в наказе В. В. Голицыну от 15 марта. Для хранения врученных в Большой полк религиозных святынь из Большого дворца была послана полотняная церковь «со всяким церковным украшением и утварью» (Там же. Л. 222–222 об.). Знамя Ивана Грозного и булава Дорошенко тут не упоминаются.

(обратно)

2174

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 702. Л. 877–882, 890; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 397–398 об., 415–416 об. Отпуск царской грамоты к В. В. Голицыну об отправке иконы см.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 399–405 об. В грамоте подчеркивалось, что икона посылается по древнему обычаю, который свято хранили цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич, а также выражалась уверенность что образ защитит войско «от всяких нашедших приключающихся болезней» и пошлет победу над «супостатами». См. также наказ В. Ф. Жирово-Засекину: Там же. Л. 419–428 об. Князя должен был встретить выехавший навстречу дьяк Еремей Полянский, после чего вместе с ним везти реликвии и царские пожалования в войско (царскую грамоту ему см.: Там же. Л. 409–410). Сохранились описания пожалованных в войско мечей и прочего холодного оружия. В. В. Голицыну полагался «меч сталной зубатой, в лице от крыжа присинена, а в присинке травы, в травах слова латынские, на травах по обе стороны орел двоеглавной с коруною, крыж и верх медные золочены и серебряны, на верху коруна, ножны оклеены бархатом червчетым, оправа на ножнах железная, прорезная, золочена, сорочка червчетая суконная». И. Самойловичу послали «меч сталной глаткой, от крыжа долинки посеребрены и позолочены, травы обронные позолочены, крыж и яблоко медные позолочены ж, ножны покрыты бархатом червчетым рытым по белой земле, черен покрыт отласом цветным, на ножнах оправа железная, сорочка суконная червчетая». А. С. Шеину и В. Д. Долгорукому были посланы мечи «против того, каков гетману». Далее см. описание палаша для К. О. Щербатова и сабель для других военачальников (Там же. Л. 427 об. — 428 об.).

(обратно)

2175

Ектении о победе на агарян. М., 1687.

(обратно)

2176

РГАДА. Ф. 196. Оп. 2. Д. 117. Л. 1–2.

(обратно)

2177

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 552–554.

(обратно)

2178

Там же. Л. 649–652.

(обратно)

2179

Там же. Л. 518–523 об.

(обратно)

2180

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 131. Л. 835–864; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 725. Л. 244–246. Цитата в тексте по архивному документу. С небольшими разночтениями от данного текста разрядная запись от 5 сентября дважды опубликована: Собрание государственных грамот и договоров. Т. 4. С. 562–575; ПСЗ. Т. 2. С. 883–897.

(обратно)

2181

ПСЗ. Т. 2. С. 946–947. О датировке манифеста см. подробней в главе 4.

(обратно)

2182

ПСЗ. Т. 2. С. 947–949.

(обратно)

2183

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 15–19 об.

(обратно)

2184

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 240–246. См. в черновиках: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 1. Л. 1–20; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 3. Л. 37–48, 68–74. Ср.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 92–98, 100–103, 104. Здесь также содержатся выписки о нарушении крымским ханом перемирия 1681 г. (из официального наказа 1687 г.), в итоговую часть наказа 1689 г. не попавшие. См.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 106–109.

(обратно)

2185

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Д. 143. Л. 249 об. — 250 об. См. в черновиках: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 1. Л. 27–29; РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 3. Л. 1–7. Ср.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 88–91. Здесь текст о пожаловании в войско Донской иконы вписан другим почерком. Также основным почерком указано, что отправлен «ис Курска образ пресвятые Богородицы список с чюдотворного образа, нарицаемые курские». Однако в итоговом варианте наказа упоминания о Курской иконе нет.

(обратно)

2186

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 250 об. — 251. См. в черновиках: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 1. Л. 30. Ср.: РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 733. Столпик 5. Л. 87. Здесь же вычеркнут текст о пожаловании В. В. Голицыну булавы.

(обратно)

2187

Дворцовые разряды. Т. 4. Стб. 437.

(обратно)

2188

Все они опубликованы Н. Г. Устряловым по кн. 143 Московского стола: Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 368–373. Оригиналы, отправленные в Посольский приказ, см.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 218–220 (первый сеунч — с П. П. Пушкиным), 221–224 (второй сеунч — с А. И. Лызловым), 225–226 (третий сеунч — с А. Б. Змеевым), 227–228 (четвертый сеунч — с И. С. Бутурлиным).

(обратно)

2189

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 482–491. Посланы со стольниками И. Г. Нероновым, И. М. Кошаевым, И. Т. Молчановым, М. И. Приклонским.

(обратно)

2190

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 491–500. Посланы со стольником И. С. Батуриным, жильцом П. К. Мышейковым, Д. Молостовым, стольником Я. П. Наумовым. Последняя отписка условно датирована 31 мая. Оригиналы, посланные в Приказ Великой России, см.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 230–242.

(обратно)

2191

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 500 об. — 510. Посланы со стольниками Т. А. Дуровым, А. Г. Рагозиным, А. Г. Пасылковым, дворянином А. В. Мансуровым.

(обратно)

2192

Там же. Л. 510–518. Посланы со стольником А. Ю. Лутохиным, майором копейной шквадроны Г. И. Веревкиным, стольником Н. Н. Дуровым, ротмистром дворянской роты В. Е. Сибилевым (датирован 1 июня). Два из последних сеунчей Неплюева опубликованы: Устрялов Н. Г. История… Т. 1. С. 374–376.

(обратно)

2193

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 322–331 (копии). Получены в Москве 13 июня. Посланы с генеральным хорунжим И. Ломиковским, знатными войсковыми товарищами К. Мокиевским, И. Лисицей, А. Туранским. В разрядную книгу сеунчи Мазепы записаны не были.

(обратно)

2194

Савелов Л. М. Переписка патриарха Иоакима с воеводами, бывшими в Крымских походах 1687 и 1689 годов // Известия Таврической ученой архивной комиссии (год двадцать первый). № 40. Симферополь, 1907. С. 18–20. Еще один текст см.: РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 214–217.

(обратно)

2195

РГАДА. Ф. 210. Оп. 9. Д. 721. Л. 160–164 (образцовая грамота М. Б. Шереметеву); Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 395–396 (отписка Голицына С. П. Неплюеву в Севск).

(обратно)

2196

Листи Івана Мазепи. Т. 1. 1687–1691 / упор. та авт. передм. В. Станiславський. Київ, 2002. С. 331–336.

(обратно)

2197

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 200–206 (тайнопись), 207–212 (та же отписка на русском, дублирующая тайнопись).

(обратно)

2198

См. подробней: Попов А. Н. Дипломатическая тайнопись времен царя Алексея Михайловича // Записки Императорского археологического общества. Т. 5. СПб., 1853. С. 156–162.

(обратно)

2199

«А с тою нашею холопей ваших вышепомянутою службою и з сеунчем послать к вам, великим государем, нельзя для крымских орд, а как помощию Божиею свободной путь будет, и мы холопи ваши к вам, великим государем, писать станем и з сеунчем пришлем».

(обратно)

2200

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 212.

(обратно)

2201

Там же. Л. 325.

(обратно)

2202

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 218 об., 221 об., 225 об., 227 об. О том же пишет П. Гордон. См.: Гордон П. Дневник, 1684–1689. С. 197.

(обратно)

2203

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 518 об. — 523.

(обратно)

2204

Там же. Л. 523 об. — 527.

(обратно)

2205

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 243–254.

(обратно)

2206

РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 143. Л. 527 об. — 530 об.

(обратно)

2207

Там же. Л. 531–535. Грамоты посланы митрополитам: новгородскому Корнилию, псковскому и изборскому Маркеллу, ростовскому и ярославскому Ионе, рязанскому и муромскому Авраамию, белгородскому и обоянскому Авраамию, суздальскому и юрьевскому Илариону, нижегородскому и алаторскому Павлу; архиепископам: вологодскому и белозерскому Гавриилу, тверскому и кашинскому Сергию, коломенскому и каширскому Никите; к епископу Митрофану Воронежскому.

(обратно)

2208

ПСЗ. Т. 2. С. 19–21.

(обратно)

2209

Дворцовые разряды. Т. 4. Стб. 466–467.

(обратно)

2210

Богданов А. П. От летописания к исследованию. Русские историки последней четверти XVII в. М., 1995. С. 391–399. См. также: Богданов А. П. Внешняя политика России и европейская печать (1676–1689 гг.) // Вопросы истории. 2003. № 4. С. 38–39.

(обратно)

2211

Висковатов К. А. Москва в 1687–1688 гг. // Русская старина. 1878. № 9. С. 122.

(обратно)

2212

Богданов А. П. «Истинное и верное сказание» о I Крымском походе — памятник публицистики Посольского приказа // Проблемы изучения нарративных источников по истории русского Средневековья. Сборник статей. М., 1982. С. 57–89.

(обратно)

2213

Богданов А. П. Внешняя политика России и европейская печать (1676–1689 гг.) // Вопросы истории. 2003. № 4. С. 39; Его же. «Истинное и верное сказание»… С. 65, 76; ПСЗ. Т. 2. С. 960.

(обратно)

2214

Богданов А. П. «Истинное и верное сказание»… С. 58–60.

(обратно)

2215

Шире о контактах русского двора и А. Стиллы, информировавшего русское правительство о политических новостях и ранее, и после 1689 г., см.: Сквайрс Е. Р. «Неофициальные» тексты официально-делового письма в диалоге Москвы и Вены в XVII в. // Актуальные проблемы лингвистики / под ред. Э. Ф. Володарской. М., 2006. С. 205–220.

(обратно)

2216

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1689 г. Д. 1. Л. 161–162.

(обратно)

2217

См.: Kwiatkowski K. Informowanie o wyprawie wojennej w końcu XVII w. — przypadek Johanna Reyera i kampanii krymskiej 1689 r. // Klio — Czasopismo Poświęcone Dziejom Polski i Powszechnym. 2021. T. 59. № 3. S. 81–114.

(обратно)

2218

РГАДА. Ф. 210. Оп. 12. Ч. 3. Д. 1406. Л. 357.

(обратно)

2219

Желябужский И. А. Дневные записки // Рождение империи. М., 1997. С. 281–296.

(обратно)

2220

Сказание о взятии города Азова // Древняя российская вивлиофика. Ч. 16. М., 1791. С. 252 и др.; Уо Д. К. История одной книги. СПб., 2003. С. 271; Базарова Т. А. «Пришла почта ис-под Азова…»: письма участников Азовских походов (1695 и 1696) в Научно-историческом архиве СПбИИ РАН [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. 2019. Специальный выпуск X. Азовские походы 1695 и 1696 гг. Ч. I. C. 1–22. URL: http://www.milhist.info/2019/07/18/bazarova/ (Дата обращения: 08.10.2022).

(обратно)

2221

Сказание о взятии города Азова… С. 255.

(обратно)

2222

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 296.

(обратно)

2223

Шамин С. М. Описания битвы при Зенте: от курантов к рукописным сборникам // У истоков и источников: на международных и междисциплинарных путях. Юбилейный сборник в честь Александра Васильевича Назаренко. М., 2019. С. 539–545.

(обратно)

2224

Waugh D. C. News Sensations from the Front: Reportage in Late Muscovy concerning the Ottoman Wars // Rude and Barbarous Kingdom Revisited: Essays in Russian History and Culture in Honor of Robert O. Crummey. Bloomington, 2008. P. 491–506.

(обратно)

2225

Уо Д. К. История одной книги… С. 300–302.

(обратно)

2226

Морозов Б. Н. Архив торговых крестьян Шангиных // Советские архивы. 1980. № 2. С. 57–61; РГАДА. Ф. 188. Оп. 1. Ч. 1. Д. 369. Л. 52 об. — 56.

(обратно)

2227

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1697 г. Д. 13. Л. 516–557.

(обратно)

2228

ОР РНБ. Погод. 1561. XVIII в. Л. 122–130.

(обратно)

2229

Уо Д. К. История одной книги… С. 301–302.

(обратно)

2230

ОР РНБ. Солов. собр., № 862/972. Л. 80–80 об.

(обратно)

2231

ПБПВ. Т. 1. СПб., 1887. С. 599.

(обратно)

2232

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 399–400.

(обратно)

2233

Дмитриjевић С. Прилози расправи «Одношаjи пећских патриjараха с Русиjом у XVII. веку» у Гласу LVIII. и LX. // Српска краљевска академиjа. Споменик. XXXVIII. Други разред. 34. Београд, 1900. С. 78. Благодарим за указание на данную публикацию М. В. Нечитайлова.

(обратно)

2234

Карданова Н. Б. Письма флорентийского купца Франческо Гваскони из Москвы от 25 июня и 17 июля 1696 г. и неизвестный русский оригинал // Русский язык и культура в зеркале перевода. 2014. № 1. С. 290–311.

(обратно)

2235

Юркин И. Н. «От первопрестольного града Москвы…»: А. А. Виниус в Москве и Подмосковье. М., 2009. С. 109.

(обратно)

2236

Степовик Д. В. Леонтій Тарасевич і українське мистецтво барокко. Київ, 1986. С. 156–163.

(обратно)

2237

Селищев А. М. Слава Б. П. Шеремете. Польский панегирик XVII века // Русский библиофил, 1915. Кн. 5. С. 83–103.

(обратно)

2238

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 123–132.

(обратно)

2239

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 156 об. — 168 об., 183 об. — 184.

(обратно)

2240

Сведения о данном стихотворении введены в научный оборот Н.И. и С. И. Николаевыми. См.: Николаев Н. И., Николаев С. И. Латинское стихотворение 1698 г. в честь Петра I // Древнерусская книжность: По материалам Пушкинского дома (Сб. науч. тр.). Л., 1985. С. 256–257. Оригинал выявлен В. Г. Ченцовой: Sinibaldi, Carlo Andrea Lo scitico Poliorcete nella espugnazio-ne a forza d'armi della importante piazza d'Assac sul Mar Nero fatta da tre' potenti eserciti del gran duca di Moscouia, e da guerrieri, & Archimedi cesarei contro la potenza ottomana. Ode pindarica del caualiere don Carlo Andrea Sinibaldi dell'ordine di s. Iago, patrizio faentino In Faenza: per Giuseppe Maranti stamp. episc., 1696.

(обратно)

2241

Testa S. Italian Academies and their Networks, 1525–1700 // From Local to Global. Italian and Italian American studies. Basingstoke, 2015. P. 153.

(обратно)

2242

ПДС. Т. 7. СПб., 1864. Стб. 1202–1204; ПДС. Т. 8. СПб., 1867. Стб. 298–299.

(обратно)

2243

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 292.

(обратно)

2244

Дворцовые разряды… Т. 4. Стб. 965–967.

(обратно)

2245

Там же. Стб. 970–974.

(обратно)

2246

Дворцовые разряды. Т. 4. Стб. 979–980.

(обратно)

2247

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Л. 450–459.

(обратно)

2248

Богословский М. М. Петр Великий. Материалы для биографии. Т. 1. Детство. Юность. Азовские походы, 30 мая 1672 года — 9 марта 1697 года / отв. ред. С.О. Шмидт, подгот. текста А. В. Мельникова. М., 2005. С. 338–339.

(обратно)

2249

О ее украшении см.: Григорьян К. Н. Об одной из последних работ Богдана Салтанова // ТОДРЛ. Т. 24. Л., 1969. С. 305–308.

(обратно)

2250

Панегирическая литература петровского времени / подгот. В. П. Гребенюка, О. А. Державиной. М., 1979. С. 13. Следует уточнить, что сообщения о личном зачтении Виниусом виршей требуют проверки. Ф. О. Туманский утверждает, что текст зачитывал подьячий Посольского приказа И. Герасимов: «и с тех ворот сверху из-за знамен стоя в скрытном месте Преображенской съезжей избы подьячей, которой был в Посольском приказе, Иван Герасимов чрез великую трубу его боярина по письму поздравлял, а труба была жестяная немного сажени не в полторы и через которой конец он боярину поздравление говорил, гораздо пространно будет с лишком в вершок, а в другом конце в роструб будет в аршин с лишком. А как он Иван ево боярина поздравлял, и та ево речь всему народу была слышна и явна будто гром гремел». О Лефорте: «И ему через туж трубу было також поздравление… а как чрез ту трубу им боярину и адмиралу говорено, и в то время чрез туж трубу он Иван сперва крычал, чтоб молчали, и как народ умолкнул, в то время поздравление говорил». См.: Туманский Ф. О. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полнаго сведения о жизни и деяниях государя императора Петра Великаго. Ч. 5. СПб., 1787. С. 40–41.

(обратно)

2251

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. 1687 г. Д. 11. Л. 38–56; РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 261.

(обратно)

2252

РГАДА Ф. 155. Оп. 1. 1696 г. Д. 12. Ч. 1. Л. 468–479.

(обратно)

2253

Там же. Л. 508–535, 544–553.

(обратно)

2254

Там же. Л. 561–575.

(обратно)

2255

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 251. Л. 281 об. — 282 об.

(обратно)

2256

РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. 1687 г. Д. 11. Л. 444.

(обратно)

2257

РГАДА. Ф. 124. Оп. 3. Д. 1084. Л. 1.

(обратно)

2258

Белоброва О. А. Лихуды Иоанникий и Софроний // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2: И — О. СПб., 1993. С. 302–303.

(обратно)

2259

Желябужский И. А. Дневные записки. С. 301.

(обратно)

2260

Изображение в большом разрешении представлено на сайте музея. См.: URL: https://www.rijksmuseum.nl/nl/collectie/RP-P-1925–46 (Дата обращения: 08.10.2022).

(обратно)

2261

Козловский И. П. Первые почты… Т. 1. Варшава, 1913. С. 198. Прим. 1.

(обратно)

2262

ПДС. Т. 8. Стб. 777.

(обратно)

2263

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1697 г. Д. 30. Л. 1 об. — 2. Сочинение и его переводы исследованы в совместной работе с О. А. Кузнецовой и В. Г. Ченцовой. См.: Кузнецова О. А., Ченцова В. Г., Шамин С. М. Русские переводы элогиума Христиана Борнманна: Великое посольство Петра I и литература // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. № 2. С. 111–125.

(обратно)

2264

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1697 г. Д. 13. Л. 222 об.

(обратно)

2265

Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова, сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 369.

(обратно)

2266

Памятник исследован в совместной статье с С. В. Алпатовым. См.: Алпатов С. В., Шамин С. М. Элогиум митавских иезуитов в документах Великого посольства 1697 г. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2014. № 4. С. 96–110. Еще один экземпляр издания хранится в АВПРИ. Ф. 11. Оп. 11/2. 1697 г. Д. 2. Л. 2, 2а.

(обратно)

2267

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1697 г. Д. 30. Л. 34–36 об.

(обратно)

2268

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 369.

(обратно)

2269

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1697 г. Д. 30. Л. 37–38 об.

(обратно)

2270

Там же. Л. 39–41.

(обратно)

2271

РГАДА. Ф. 74. Оп. 1. 1697 г. Д. 1. Л. 117–120 об.

(обратно)

2272

Там же. Л. 129–180 об.

(обратно)

2273

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1697 г. Д. 45. Л. 6–11.

(обратно)

2274

Подробнее об амстердамских публикациях см.: Королев А. А., Шамин С. М. Стихи в честь прибытия Великого посольства Петра I в Амстердам: литература и дипломатия // Каптеревские чтения: сб. ст. Вып. 12. М., 2014. С. 52–59.

(обратно)

2275

ПДС. Т. 8. Стб. 915–916.

(обратно)

2276

ПБПВ. Т. 1. С. 186.

(обратно)

2277

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1697 г. Д. 50.

(обратно)

2278

Скорее всего, с нидерландского языка.

(обратно)

2279

Ф. Лефорт. Сборник материалов… С. 387.

(обратно)

2280

Королев А. А., Шамин С. М. Стихи в честь прибытия Великого посольства… С. 58–59.

(обратно)

2281

РГАДА. Ф. 35. Оп. 1. Д. 261.

(обратно)

2282

Другие названия «Торжество России над мусульманами», «Победа православия над магаметанством». Курносова О. Б. Адриан Шхонебек: русский период в творчестве гравера (1697–1705) // Труды Центрального военно-морского музея. Вып. 3. СПб., 2009. С. 78.

(обратно)

2283

Зайончковский А. М. Восточная война 1853–1856 гг. Том 1. СПб., 1908. С. 213.

(обратно)

2284

РГАДА. Ф. 9. Оп. 5. Д. 1. Ч. IX. Л. 123–124 об.

(обратно)

2285

РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1698 г. Д. 17. Ч. 1. Л. 184–202.

(обратно)

2286

Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651–1709 гг.). СПб., 1891. Примеч. к с. 361; Зиборов В. К., Яковлев В. В. Парфений Небоза // СККДР. Вып. 3. Ч. 3. СПб., 1998. С. 15.

(обратно)

2287

Николаев Н. И., Николаев С. И. Латинское стихотворение 1698 г. в честь Петра I… С. 258–261.

(обратно)

2288

Курносова О. Б. Адриан Шхонебек… С. 81–84.

(обратно)

2289

Панегирическая литература петровского времени… С. 14–15, 43–47; Копиевский И. Ф. Gloria triumphorum & trophaeorum. Слава торжеств и знамен побед пресветлейшаго и августейшаго: Державнейшаго и непобедимейшаго великаго государя царя и великаго князя Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца в кратце списана стихами поетыцкими, писа Елиас Копиевский, духовнаго чину реформацкия веры. Амстердам, 1700.

(обратно)

2290

Гуськов А. Г. Источники Великого посольства 1697–1698 гг.: грамоты // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А. А. Преображенского: сборник статей / отв. ред. А. С. Семенова. М., 2007. С. 208–240.

(обратно)

2291

ПДС. Т. 7. СПб., 1864. Стб. 1264.

(обратно)

2292

История внешней политики России: XVIII век: От Северной войны до войн России против Наполеона / отв. ред. Г. А. Санин. М., 2000. С. 25.

(обратно)

2293

Бабушкина Г. К. Международное значение Крымских походов 1687 и 1689 гг. // Исторические записки. Вып. 33. М., 1950. С. 166–168; Илиева (Шварц) И. Русия и Свещената Лига: 1684–1699 // 300 години Чипровско въстяние: Принос към историята на Българите през XVII в. София, 1988. С. 280.

(обратно)

2294

Колегов С. С. Постоянные дипломатические представительства России в Европе во второй трети XVII — начале XVIII в.: дис. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2011. С. 141.

(обратно)

2295

Piwarski K. Sprawa pośrednictwa tatarskiego w wojnie polsko-tureckiej (1692–1693) // Studia Historica w 35-lecie pracy naukowej Henryka Łowmiańskiego / pod red. A. Gieysztora. Warszawa, 1958. S. 357–372.

(обратно)

2296

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 311–312.

(обратно)

2297

Вопреки ангажированному мнению В. Е. Возгрина, полагавшему, что уже с начала поездки царь занимался организацией антишведского союза: Возгрин В. Е. Россия и европейские страны в годы Северной войны. История дипломатических отношений в 1697–1710 гг. Л., 1986. С. 66–69.

(обратно)

2298

О позиции России и королевских выборах в Польше в 1697 г. подробней см.: Burdowicz-Nowicki J. Piotr I, August II i Rzeczpospolita. 1697–1706. Kraków, 2010. S. 32–113.

(href=#r2298>обратно)

2299

ПДС. Т. 8. СПб., 1867. Стб. 1180–1181.

(обратно)

2300

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 2 / под ред. В. И. Лебедева. М., 1941. С. 217–219. Его целью являлся поиск сведений о национальном и численном составе местного населения, о наличии среди него моряков в разных чинах, о возможности их найма. Отдельной проблемой стояло выяснение доступности понимания «славенского языка» русскими людьми. Далее предписывалось ехать в Венецию, где требовалось производить аналогичный поиск. Сохранившийся статейный список свидетельствует об особом интересе Г. Островского к морякам, знавшим Черное море (РГАДА. Ф. 150. Дела о выездах иностранцев в Россию. Оп. 1. 1697 г. Д. 71).

(обратно)

2301

Cernovodeanu P., Caratafu M. Correspondance diplomatique d’Alexandre Mavrocordato l’Exa-porite: 1676–1703 // Revue des études sud-est européennes. 1982. T. 20. № 3. P. 327–348.

(обратно)

2302

Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство: Рубеж эпох, или Начало пути: 1697–1698. СПб., 2008. С. 387–388.

(обратно)

2303

Ошибочно понятая дата события — февраль 1697 г. вместо февраля 1698 г. — стала кочевать из работы в работу. См., например: Санин Г. А. Россия и формирование Утрехтско-Ништадтской системы в первой четверти XVIII в. // От царства к империи. Россия в системах международных отношений. Вторая половина XVI — начало XX века. М.; СПб., 2015. С. 119.

(обратно)

2304

Schwarcz I. К вопросу о судьбе Священной лиги в связи с пребыванием Великого посольства в Вене // Reflections on Russia in the Eighteenth Century / ed. by J. Klein, S. Dixon, M. Fraanje. Köln, 2001. P. 133.

(обратно)

2305

Богословский М. М. Петр I. Т. 2. С. 477.

(обратно)

2306

ПДС. Т. 8. Стб. 1338–1340. В одном из новейших исследований ответы 24 июня (4 июля) 1698 г. на первый запрос Петра ошибочно заменяются ответами 30 июня (10 июля), последовавшими на более поздние вопросы. Видимо, автора ввело в заблуждение количество вопросов и ответов (по 3), которое во всех случаях совпадало. См.: Schwarcz I. К вопросу о судьбе Священной лиги… С. 134.

(обратно)

2307

Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 1 (Австрия, Англия, Венгрия, Голландия, Дания, Испания). М., 1894. С. 23; Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год).Ч. 2 (Германия и Италия). М., 1896. С. 208.

(обратно)

2308

Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 3 (Курляндия, Лифляндия, Эстляндия, Финляндия, Польша и Португалия). М., 1897. С. 159–160.

(обратно)

2309

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680–1686 гг. Заключение договора о Вечном мире. М., 2008. С. 76–77.

(обратно)

2310

Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680–1686 гг. Заключение договора о Вечном мире. М., 2008. С. 187, 277, 352, 361.

(обратно)

2311

ПДС. Т. 9. СПб., 1868. Стб. 3–4.

(обратно)

2312

Там же. Стб. 56.

(обратно)

2313

Там же. Стб. 163, 187, 275; Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 3 / под ред. В. И. Лебедева. М., 1946. С. 384.

(обратно)

2314

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1698 г. Д. 1. Л. 20.

(обратно)

2315

Богословский М. М. Петр I. Т. 3. С. 347.

(обратно)

2316

Ф. Лефорт. Сборник материалов и документов / отв. ред. Е. Е. Лыкова; сост. Т. А. Лаптева, Т. Б. Соловьева. М., 2006. С. 483; ПДС. Т. 9. Стб. 67.

(обратно)

2317

РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1698 г. Д. 31. Л. 4, 10.

(обратно)

2318

ПДС. Т. 9. Стб. 49, 52–53, 56.

(обратно)

2319

ПДС. Т. 9. Стб. 63, 66, 77, 85 и др.

(обратно)

2320

Там же. Стб. 133.

(обратно)

2321

Там же. Стб. 135–137.

(обратно)

2322

В публикации «приедут».

(обратно)

2323

ПДС. Т. 9. Стб. 137.

(обратно)

2324

Оригинальное написание приводится для более точной идентификации персоналии.

(обратно)

2325

ПДС. Т. 9. Стб. 47.

(обратно)

2326

Богословский М. М. Петр I. Т. 3. С. 368.

(обратно)

2327

Шмурло Е. Сборник документов, относящихся к истории царствования императора Петра Великого. Т. 1. Юрьев, 1903. С. 542–543. Остававшийся в Вене Я. Гомолинский описывал спор из-за мест несколько иначе. По его словам, австрийцы, недовольные дискуссиями о чести между русским и польским послом, объявили, что все места размещения по статусу равны между собой, и предложили Малаховскому выбрать любое место для расположения своих шатров. Малаховский с этой целью отправил своих слуг. Возницын, узнав об этом, специально выехал из Петер-Варадейна на несколько часов раньше, лично прибыл в будущий переговорный лагерь и приказал разбить свои шатры на месте, которое присмотрел себе Малаховский. Когда готовившие лагерь «цесарские люди» указали московиту, что место уже занято польской делегацией, Возницын приказал их прогнать, не считаясь с «всей той дружбой, которую свидетельствовал москалям его королевское величество» (Август II). Все дипломаты иных стран якобы осудили подобный поступок и решили немного перенести лагерь в сторону Карловиц, чтобы тем самым заставить русских также сдвинуть свои шатры. Однако и здесь нерасторопного Малаховского ждала неудача — на этот раз на заново избранном им месте первыми поставили свой шатер венецианцы. Полякам пришлось разбивать свой впритык к палатке Рудзини. См. письмо Я. Гомолинского литовскому канцлеру К. С. Радзивиллу (из Вены 9 ноября 1698 г. н.ст.): Archiwum Główne Akt Dawnych. Archiwum Radziwiłłów. Dz. 5. Rps. 4442. S. 21.

(обратно)

2328

ПДС. Т. 9. Стб. 162.

(обратно)

2329

ПДС. Т. 9. Стб. 196–197, 201.

(обратно)

2330

Там же. Стб. 188. О контактах Возницына и Маврокордато в 1682 г. в Константинополе см.: Ходырева Г. В. Российско-турецкие переговоры 1681–1682 годов о ратификации Бахчисарайского мирного договора // Российская история. 2003. № 2. С. 156–158.

(обратно)

2331

ПДС. Т. 9. Стб. 149, 165.

(обратно)

2332

Там же. Стб. 167.

(обратно)

2333

ПДС. Т. 9. Стб. 180–181.

(обратно)

2334

Там же.

(обратно)

2335

Там же. Стб. 185, 212, 247–248.

(обратно)

2336

Там же. Стб. 187.

(обратно)

2337

ПДС. Т. 9. Стб. 203–204.

(обратно)

2338

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1698 г. Д. 1. Л. 18 об.

(обратно)

2339

ПДС. Т. 9. Стб. 235–236.

(обратно)

2340

Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство. С. 113–115.

(обратно)

2341

ПДС. Т. 9. Стб. 261.

(обратно)

2342

Там же. Стб. 267.

(обратно)

2343

Там же. Стб. 264, 272–273.

(обратно)

2344

ПДС. Т. 9. Стб. 268–269, 274–275.

(обратно)

2345

Там же. Стб. 299–300.

(обратно)

2346

Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство. С. 116–117.

(обратно)

2347

Помимо всего прочего, Речь Посполитая, согласно условиям Вечного мира 1686 г., не имела права «ни в какие договоры с салтаном турским и с ханом крымским вступать и миру чинить» без России. См.: ПСЗ. Т. 2. 1676–1688. СПб., 1830. С. 779.

(обратно)

2348

ПДС. Т. 9. Стб. 308; Богословский М. М. Петр I. Т. 3. С. 329.

(обратно)

2349

ПДС. Т. 9. Стб. 334–349.

(обратно)

2350

Цит. по: Богословский М. М. Петр I. Т. 3. С. 423–424.

(обратно)

2351

ПДС. Т. 9. Стб. 465–470.

(обратно)

2352

Гусарова Т. П. Австрийские Габсбурги в войне с османами в 1683–1699 гг. (от осады Вены до Карловацкого мира) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 285.

(обратно)

2353

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы… С. 320; ПДС. Т. 9. Стб. 396, 419–430.

(обратно)

2354

ПДС. Т. 9. Стб. 580–593.

(обратно)

2355

Аваков П. А. Основание Таганрогской гавани: от идеи к воплощению // Вопросы истории естествознания и техники. Т. 37. 2016. № 2. С. 298–311.

(обратно)

2356

Ср.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 82, 85, 86 (черновики грамот), Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 28, 33, 35 (беловые отпуски грамот), 40, 45 (беловой отпуск официального наказа) с Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Кн. 27. Л. 4, 7 об., 9, 13 и др. (статейный список).

(обратно)

2357

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 4 / под ред. В. И. Лебедева. М., 1948. C. 48–50.

(обратно)

2358

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 5, 43; РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Кн. 27. Л. 7, 7 об.

(обратно)

2359

Дворцовые разряды. Т. 4 (с 1676 по 1701 г.). СПб., 1855. Стб. 1121.

(обратно)

2360

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 3, 41–42.

(обратно)

2361

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 24; РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 42.

(обратно)

2362

Параллельно выполнял две функции, являясь одновременно подьячим и переводчиком с греческого и латинского языков. См.: Беляков А. В., Гуськов А. Г., Лисейцев Д. В., Шамин С. М. Переводчики Посольского приказа в XVII в.: материалы к словарю. М., 2021. С. 70–71.

(обратно)

2363

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 2, 42.

(обратно)

2364

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 5.

(обратно)

2365

Там же. Л. 23 об. — 24.

(обратно)

2366

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 84–89.

(обратно)

2367

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 24 об.

(обратно)

2368

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 43.

(обратно)

2369

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 11 об.

(обратно)

2370

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 3–4.

(обратно)

2371

Там же. Л. 89.

(обратно)

2372

Там же. Л. 41.

(обратно)

2373

РГАДА. Ф. 138. Оп. 1. 1700 г. Д. 33. Л. 20. Под «дензуем» подразумевалось лекарственное средство китайского происхождения, применявшееся против отравления и лихорадки. См.: Спафарий Н. М. Сибирь и Китай. Кишинев, 1960. С. 248; Аникин А. Е. Русский этимологический словарь. Вып. 13 (два — дигло́). М., 2019. С. 199–200.

(обратно)

2374

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 11.

(обратно)

2375

Там же. Л. 11–11 об. В депеше чрезвычайных посланников, опубликованной в приложении к исследованию С. И. Елагина, приводится поименный список руководящего состава экипажа. См.: Елагин С. И. История русского флота. Период Азовский. Приложения. Часть 1. СПб., 1864. С. 436–437.

(обратно)

2376

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 89.

(обратно)

2377

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 72.

(обратно)

2378

Там же.

(обратно)

2379

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 151; РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 72; Богословский М. М. Петр I. Т. 4. C. 70. Остальная информация Богословского (а вслед за ним и Гузевичей) в отношении участия Прокофия Богдановича носит гипотетический характер и не имеет ссылок на источники.

(обратно)

2380

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 72.

(обратно)

2381

Докладные статьи, составлявшие основные вопросы по дипломатической части переговоров, см.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 135–149; вспомогательный доклад (о корабле, капитане, солдатах, их финансовом обеспечении) см.: Там же. Л. 152.

(обратно)

2382

Богословский М. М. Петр I. Т. 4. C. 65–70.

(обратно)

2383

Если бы обращение было к Петру I, то употреблялась бы форма «великий государь».

(обратно)

2384

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 39.

(обратно)

2385

Черновой вариант см.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 90–134, 150–151; беловой отпуск — РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 40–72; копию 1737 г.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 5. Оригинал, который использовали посланники в Константинополе, написанный в тетрадях, обнаружить пока не удалось.

(обратно)

2386

Черновой вариант см.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 53–79; копию 1737 г.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 6. Беловой отпуск не был составлен; оригинал, который использовали посланники в Константинополе, обнаружить пока не удалось.

(обратно)

2387

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 41.

(обратно)

2388

На 1699 г. размер невыплаченных «годовых дач» достигал гигантской суммы в 237,3 тыс. руб.

(обратно)

2389

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 136 об. Такая датировка противоречит факту передачи «любительных поминок» за два года в октябре 1685 г. (см. главу 1). В историографии встречаются и другие даты. См., например: 1685–1686 гг. — Базарова Т. А. Проблема ежегодных выплат Крымскому ханству на русско-турецких переговорах в первой четверти XVIII в. // Уральский исторический вестник. 2021. № 4 (73). С. 183; 1686 г. — Аваков П. А., Сень Д. В. Крымско-российские отношения и новая система международных договоров (1700–1772 гг.) // История крымских татар. Т. 3. Крымское ханство XV–XVIII вв. Казань, 2021. С. 389; 1700 г. — Хорошкевич А. Л. Русь и Крым после падения ордынского ига: динамика трибутарных отношений // Отечественная история. 1999. № 2. С. 77.

(обратно)

2390

См. выше: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 135–149.

(обратно)

2391

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 55–60. Ответ на пункты № 2 и 3 «докладных статей».

(обратно)

2392

Там же. Л. 62. Статья 10 (ответ на пункт № 4 «докладных статей»); Там же. Л. 62. Статья 11 (ответ на пункт № 5 «докладных статей»); Там же. Л. 62–63. Статья 12 (ответ на пункт № 6 «докладных статей»); Там же. Л. 69–70. Статья 23 (ответ на пункт № 19 «докладных статей»).

(обратно)

2393

Там же. Л. 68. Статья 20 (ответ на пункт № 15 «докладных статей»).

(обратно)

2394

Там же. Л. 69. Статья 22 (ответ на пункт № 18 «докладных статей»).

(обратно)

2395

Там же. Л. 70. Статья 24 (ответ на пункт № 19 «докладных статей»).

(обратно)

2396

Там же. Л. 65. Статья 16 (ответ на пункт № 10 «докладных статей»).

(обратно)

2397

Там же. Л. 64. Статья 15 (ответ на пункт № 9 «докладных статей»).

(обратно)

2398

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 76–77а. Статья 32 (ответ на пункт № 37 «докладных статей»).

(обратно)

2399

Там же. Л. 65, 75–76. Статьи 17 и 30 (ответы на пункты № 11, 34 и 35 «докладных статей»).

(обратно)

2400

Там же. Л. 75. Статья 29 (ответ на пункт № 33 «докладных статей»).

(обратно)

2401

Там же. Л. 68, 73–75. Статьи 21 и 28 (ответы на пункты № 17 и 28 «докладных статей»).

(обратно)

2402

Там же. Л. 72–73. Статья 27 (ответ на пункты № 23, 27, 31 и 32 «докладных статей»).

(обратно)

2403

Там же. Л. 64, 71–72. Статьи 13 и 26 (ответы на пункты № 7 и 22 «докладных статей»).

(обратно)

2404

Там же. Л. 70–71. Статья 25 (ответ на пункт № 21 «докладных статей»).

(обратно)

2405

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 64. Статья 14 (ответ на пункт № 8 «докладных статей»).

(обратно)

2406

Там же. Л. 66–67, 76. Статьи 18, 19 и 31 (ответы на пункты № 12, 13 и 36 «докладных статей»).

(обратно)

2407

Там же. Л. 78–79 об. Статья 33.

(обратно)

2408

См.: РГАДА. Ф. 32. Оп. 1. 1699 г. Д. 18; РГАДА. Ф. 50. Оп. 1. 1699 г. Д. 4; ПБПВ. Т. 1. СПб., 1887. С. 292–293.

(обратно)

2409

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 9. Л. 8–25.

(обратно)

2410

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 5 / под ред. В. И. Лебедева. М., 1948. С. 5, 10.

(обратно)

2411

В грамотах и посольской книге встречаются другие имена великого («большого») визиря: Галишан Азым-паша, Алишан Гусейн-паша, Хусейн Азем-паша и пр.

(обратно)

2412

24 конференции указываются в начале статейного списка в посольской книге, где кратко характеризуются все мирные переговоры (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 2). Однако в тексте самой книги последняя конференция («разговор») указывается как 23-я: «И июня в 16 день были… чреззвычайные посланники… на 23-м разговоре» (Там же. Л. 992 об.). Возможно, в общий счет вошла встреча 3 июля 1700 г., на которой происходило не только подписание и обмен текстами мирного договора, но и сверка и последнее уточнение его текстов, обмен торжественными речами и т. п. (Там же. Л. 1033 об. — 1052 об.).

(обратно)

2413

Богословский М. М. Петр I. Т. 5. С. 54–280.

(обратно)

2414

ПБПВ. Т. 1. С. 792–793.

(обратно)

2415

Богословский М. М. Петр I. Т. 5. С. 135–142, 144–149, 222–232.

(обратно)

2416

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 786–787.

(обратно)

2417

Богословский М. М. Петр I. Т. 5. С. 119–128, 136; ПБПВ. Т. 1. С. 332–333.

(обратно)

2418

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1052 об. — 1078 об. Подлинник грамоты на турецком языке, находившийся в РГАДА (Ф. 89. Оп. 3. Д. 7), передан в МИД СССР по акту от 19.06.1952 г.

(обратно)

2419

По факту на момент заключения договора существовали Тавань и Казы-Кермен. «Сагинь-Кермень» — одно из наименований Ислам-Кермена (Аслана). Упоминание Нустрет-Кермена (Мустрит-Кермена) — явная ошибка. Эта крепость стала частью Тавани и в качестве самостоятельного укрепления не существовала. Очевидно, дипломаты имели в виду Муберек-Кермен (Шингирей), который оказался заброшенным после боев 1697 г.

(обратно)

2420

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1054–1055 об.; ПСЗ. Т. 4. 1700–1712. СПб, 1830. С. 67–68.

(обратно)

2421

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1055 об. — 1056; ПСЗ. Т. 4. С. 68.

(обратно)

2422

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1056 об. — 1058 об.; ПСЗ. Т. 4. С. 68–69.

(обратно)

2423

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1058 об. — 1062 об.; ПСЗ. Т. 4. С. 69–71.

(обратно)

2424

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1062, 1062 об. — 1064; ПСЗ. Т. 4. С. 71–72.

(обратно)

2425

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1043–1044.

(обратно)

2426

Cernovodeanu P., Caratafu M. Correspondance diplomatique d’Alexandre Mavrocordato… P. 346.

(обратно)

2427

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 228–230, 232–237, 259–261, 268–274.

(обратно)

2428

Там же. Л. 236–237.

(обратно)

2429

См.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 2. Д. 68.

(обратно)

2430

Богословский М. М. Петр I. Т. 5. С. 248.

(обратно)

2431

Подробная отписка сохранилась в составе статейного списка миссии (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1090–1129 об.) и была опубликована Н. Г. Устряловым (Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1858. Т. 3. Путешествие и разрыв с Швецией. С. 543–551). Также удалось обнаружить еще два письма Е. И. Украинцева к царю, посланные с Н. Жерловым и Г. Р. Украинцевым: 1) от 7 июля 1700 г. (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 7. Л. 578–579); 2) полученное в Москве 16 августа 1700 г. и включавшее краткое содержание писем за год (с 28 августа 1699 г.). См.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 186–208а (беловик) и 209–224/227 (черновой отпуск).

(обратно)

2432

Шифрование проводилось из соображений секретности. Оригиналы почти всех донесений посланников сохранились в зашифрованном виде: РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 7.

(обратно)

2433

ПБПВ. Т. 1. С. 382–383.

(обратно)

2434

ПБПВ. Т. 1. С. 384.

(обратно)

2435

ПСЗ. Т. 4. С. 74–75.

(обратно)

2436

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 186.

(обратно)

2437

Там же. Л. 228, 232, 236.

(обратно)

2438

Там же. Л. 262, 266.

(обратно)

2439

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1285 об.

(обратно)

2440

Базарова Т. А. «Послать для своих великого государя дел…»: посольство Д. М. Голицына к Высокой Порте в 1701 году // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. 2021. Т. 26. № 2. С. 196.

(обратно)

2441

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 275–282, 297, 301.

(обратно)

2442

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Кн. 27. Л. 1285 об.

(обратно)

2443

Базарова Т. А. «Ни в какие дела не вступаться»: русские представители в Стамбуле в 1700–1701 годах // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2020. Т. 19. № 8. История. С. 48.

(обратно)

2444

Базарова Т. А. «Послать для своих великого государя дел…». С. 196–197.

(обратно)

2445

См.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 3. Д. 9.

(обратно)

2446

Базарова Т. А. «Послать для своих великого государя дел…». С. 197–201.

(обратно)

2447

Подлинник грамоты на турецком языке, находившийся в РГАДА (Ф. 89. Оп. 3. Д. 10), передан в МИД СССР по акту от 19.06.1952 г.

(обратно)

2448

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 283–284, 295–296.

(обратно)

2449

РГАДА. Ф. 89. Оп. 2. Д. 69.

(обратно)

2450

Базарова Т. А. «Для лутчаго и состоятельнейшаго оного мира охранения…»: Пребывание русского посла П. А. Толстого при османском дворе // Труды Государственного Эрмитажа. Т. 101: Петровское время в лицах — 2019. Материалы научной конференции. СПб., 2019. С. 59. Копия ратификации, подлинник которой был передан в МИД СССР 19.06.1958 г., хранится в РГАДА: Ф. 89. Оп. 3. Д. 14.

(обратно)

2451

Великанов В. С. Днепровский поход войск кн. Кольцова-Мосальского в 1700 году // Научное наследие профессора А. П. Пронштейна и актуальные проблемы исторической науки (к 100-летию со дня рождения выдающегося российского ученого): Материалы Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции (г. Ростов-на-Дону, 22–23 марта 2019 г.) / под ред. Д. П. Исаева и др. Ростов н/Д, 2019. С. 573.

(обратно)

2452

Там же.

(обратно)

2453

РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1699 г. Д. 4. Л. 240–250 (указ от 30 августа), 251–256 (черновой отпуск письма от 9 сентября).

(обратно)

2454

Великанов В. С. Днепровский поход… С. 573–576. См. также с. 491 данной главы.

(обратно)

2455

Цит. по: Аваков П. А., Кочегаров К. А. Уникальный чертеж Запорожской Сечи и крепости Каменный Затон начала XVIII века // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2021. № 2. С. 70.

(обратно)

2456

Аваков П.А., Кочегаров К.А. Уникальный чертеж… С. 71; Курбатов О. А., Селезнев Ю. В. Справочник. Военные конфликты, кампании и боевые действия Русской армии 860–1700 гг. Том 1. М., 2018. С. 1112.

(обратно)

2457

Аваков П. А. Северо-Восточное Приазовье в составе Российского государства в конце ХVII — начале ХVIII вв.: завоевание, колонизация и управление: дис. … канд. ист. наук: Ростов н/Д, 2011. С. 213–214.

(обратно)

2458

В историографии превалирует мнение о размерах отрядов поверенных в три человека; в отписке же И. А. Толстого к Ф. А. Головину, на которую опирается настоящее описание, четко указано: «полковнику… с товарыщи четырем человеком, а от него Хасяна-паши… четырем же человеком». См.: РГАДА. Ф. 89. Оп. 3. Д. 11. Л. 3 об.

(обратно)

2459

Там же. Л. 3–8 об.

(обратно)

2460

ПБПВ. Т. 3. СПб., 1889. С. 719.

(обратно)

2461

Ригельман А. И. Ростов-на-Дону 150 лет назад. «Ведомость и географическое описание крепости св. Димитрия Ростовского с принадлежащими и прикосновенными к ней местами, сочиненная по указу Правительствующего сената 1768 года». Ростов н/Д, 1918. С. 47.

(обратно)

2462

РГАДА. Ф. 89. Оп. 3. Д. 11. Л. 8 об. — 9.

(обратно)

2463

Цит. по: Аваков П. А. Северо-Восточное Приазовье… С. 215.

(обратно)

2464

ПБПВ. Т. 3. С. 698.

(обратно)

2465

Гуськов А. Г. От Андрусово до Эгера: 45 лет на службе Отечеству (очерки жизни Е. И. Украинцева) // Сборник Русского исторического общества. Т. 9 (157): Мальтийский орден и Россия / ред. — сост. В. А. Захаров. М., 2003. С. 304–305.

(обратно)

2466

ПБПВ. Т. 3. С. 218.

(обратно)

2467

Там же.

(обратно)

2468

Грибовский В. В. От фронтира к линейной границе: Разграничение степных владений Турции и России в 1704 и 1705 гг. // Границы и пограничье в южнороссийской истории: матер. Всерос. научн. конф. (26–27 сент. 2014 г.) / под ред. В. Ю. Апрыщенко. Ростов н/Д, 2014. С. 193–194; Кордони Війська Запорозького та діяльність російсько-турецької межової комісії 1705 р. (за документами РДАДА) / упор. В. Мільчев. Запоріжжя, 2004. С. 53.

(обратно)

2469

ПБПВ. Т. 3. С. 957.

(обратно)

2470

РГАДА. Ф. 9. Отд. II. Книга 4. Л. 697, 697 об.

(обратно)

2471

Там же. 697 об. — 698 об.

(обратно)

2472

ПБПВ. Т. 3. С. 442.

(обратно)

2473

Там же. С. 888.

(обратно)

2474

Там же. С. 1008.

(обратно)

2475

В «межевой записи» ошибочно указывалось, что Еланец впадает в Ингул. На самом деле Гнилой и Сухой Еланцы напрямую являются притоками Южного Буга.

(обратно)

2476

РГАДА. Ф. 89. Оп. 3. Д. 12. Л. 12 об. — 13, 17 об. — 18; РГАДА. Ф. 89. Оп. 3. Д. 13. Л. 2 об. — 3.

(обратно)

2477

Аваков П. А., Сень Д. В. Крымско-российские отношения… С. 389–390.

(обратно)

2478

См.: Там же. С. 385–403.

(обратно)

2479

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 307; Belkin Stevens C. Soldiers on the Steppe. Army Reform and Social Change in Early Modern Russia. De-Kalb, 1995. P. 118–119.

(обратно)

2480

Артамонов В. А. Страны Восточной Европы в войне с Османской империей (1683–1699 гг.) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в ХVII веке. Ч. 2 / отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 2001. С. 315.

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 ПРИЧИНЫ И ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЙНЫ. РУССКО-КРЫМСКО-ОСМАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 1682–1686 гг. И ПРИСОЕДИНЕНИЕ РОССИИ К СВЯЩЕННОЙ ЛИГЕ

Глава 2 КАМПАНИЯ 1686 г. И ПЕРВЫЙ КРЫМСКИЙ ПОХОД 1687 г

Глава 3 ОБОРОНИТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ 1688 г. И СТРОИТЕЛЬСТВО НОВОБОГОРОДИЦКА

Глава 4 ВТОРОЙ КРЫМСКИЙ ПОХОД 1689 г

Глава 5 ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В 1690–1694 гг

Глава 6 КАМПАНИЯ 1695 г. ВЗЯТИЕ ДНЕПРОВСКИХ ГОРОДКОВ

Глава 7 ВОЕННАЯ КАМПАНИЯ И ДИПЛОМАТИЯ В 1696 г. ВЗЯТИЕ АЗОВА. ВЕНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ

Глава 8 ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В 1697–1700 гг

Глава 9 ВОЙНА НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ И В СЕВЕРНОМ ПРИКАСПИИ[1988]

Глава 10 ВОЙНА И ИДЕОЛОГИЯ: РАСПРОСТРАНЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ И ПРЕЗЕНТАЦИЯ СОБЫТИЙ В ПУБЛИЧНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Глава 11 РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ ВОЙНЫ. КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ МИР

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

*** Примечания ***