Описание путешествия в Западный Китай [Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло] (doc) читать онлайн



АГ.ГРУММ-ГРЖИМАИЛО
Описание путешествия в Западный Китай

огиз
Государственное Издательство ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МО СКВА1948
Издание второе сокращенное.
Под редакцией А. Г. ГРУММ-ГРЖИМАЙЛО.

Г. Е. Грумм-Гржимайло.

ОТ РЕДАКТОРА
«Описание путешествия в Западный Китай» является отчетным трудом Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло, в котором автор изложил результаты своего большого путешествия в Центральную Азию, предпринятого им в 1889—1890 годах по поручению Рус­ского Географического общества. Этот труд был издан в первом издании в трех томах, печатавшихся в течение 1896—1907 годов.
«Описание» путешествия было не первым научным произведе­нием Григория Ефимовича. Будучи еще на первом курсе есте­ственного отделения физико-математического факультета Петер­бургского университета, он принял участие в работе по борьбе с филлоксерой в Крыму и употребил лето 1881 года на изучение крымской лепндоптерологической фауны. Результатом этих иссле­дований явился первый печатный труд Григория Ефимовича «Несколько слов о чешуекрылых Крыма» (1881). В 1882 году он посетил в тех же зоогеографических целях бассейн Днестра в пределах Авратынского нагорья и северной Бессарабии. В 1883 «году исследованиями был охвачен бассейн средней Волги, а в 1884 году, уже после окончания университета, он впервые проник в припамирские страны. Памир надолго приковал к себе внимание путешественника. На изучение этой высокогорной страны и ее лепндоптерологической фауны он употребил четыре года (1884—1887), изложив результаты своих исследований в ра­ботах «Памир и его лепидоптерологическая фауна» (1890) и «Очерк припамирских стран» (1886).
< Во втором труде Григорий Ефимович дал описание наиболее характерных для припамирских стран физико-географических областей.
В 1894 году Грумм-Гржимайло выпустил в свет обширную монографию «Описание Амурской области».
Таким образом, ко времени выхода из печати в 1896 году пер­вого тома «Описания путешествия в Западный Китай». Г. Е. ГруммГржимайло был уже хорошо известен в научном мире. Однако этот труд явился наиболее крупным из его работ. Напомним вкратце историю снаряжения и основные результаты экспедиции, описанной путешественником в переиздаваемой ныне книге.
В 1888 году Географическое общество лишилось самого вы­дающегося члена — Николая Михайловича Пржевальского, скон­чавшегося 20 октября в Пишпеке, накануне предпринятой им пятой экспедиции в Центральную Азию. Экспедиция ГруммГржимайло должна была, как и направленные тогда же в Цен­тральную Азию экспедиции М. В. Певцова и затем Г. И. Пота­нина, продолжить дело Пржевальского.
Четыре путешествия Пржевальского и три путешествия Пота­нина в Центральную Азию открыли миру многие области из неизведанных доселе стран внутри материка Азии, но не смогли полностью снять все «белые пятна» с карты обширных внутриазиатских пространств и объяснить их орографию, геологическое прошлое, флору, фауну, наконец изучить их население. После этих экспедиций оставалась неисследованной большая часть Восточного Тянь-шаня, оставались загадочными и горная группа Богдо-ола, а также территория к югу от последней до Лоб-нора, наконец весь почти Нань-шань, так как Пржевальскому удалось лишь раз пересечь последний в 1876 году, а Потанин соприко­снулся своими маршрутами лишь с северо-восточной его окраи­ной. Нем ногочисленные иностранные экспедиции мало чем допол­нили научные наблюдения русских путешественников.
В проработке маршрута экспедиции Грумм-Гржимайло в Центральную Азию приняли самое деятельное участие П. П. Семенов-Тян-Шанский, известный картограф А. А. Большее и уча­ствовавший в та и гуто-тибетской экспедиции Потанина в 1884— 1886 годах в качестве топографа А. И. Скасси. Из этого мы ви­дим, с какой тщательностью приступило Географическое общество к продумыванию заданий для новой экспедиции. Этим обстоя­тельством и следует объяснить тот факт, что экспедиция ГруммГржимайло из 7 250 км пройденного пути 6 000 км прошла по местностям, еще никем из европейцев не посещенным.
Из предисловия Грумм-Гржимайло к «Описанию» своего путе­шествия читатель увидит, что научная работа в период этой эк­спедиции лежала всецело на двух братьях Грумм-Гржимайло.
В пределах Восточного Тянь-шаня экспедицией был открыт в месте смыкания хребтов Боро-хоро и Урумчиского с главным хребтом Тянь-шаня многовершинный горный узел Дос-мёген-ола (6 100 м ) и описаны многие реки, сбегающие с его вершин. Чита­тель найдет в его книге яркое описание этих рек и, в частности, реки Хусты, которая протекает в таком глубоком и длинном каньоне и с такой стремительностью, что никакие переправы через нее невозможны. Хребты, составляющие Восточный Тянь-шань, согласно описанию путешественника, очень однородны по своему габитусу. В «Описании» подчеркивается их большая абсолютная высота, сильная крутизна склонов, бедная однородная раститель­ность, состоящая в верхнем поясе из альпийских лугов, ниже сменяющихся зоной хвойных лесов, а еще ниже злаковыми лу­гами, которые по мере спуска в свою очередь переходят у по­дошвы гор в равнину, сплошь усеянную валунами и галькой, а местами, при наличии воды и населения, в культурные уча­стки—оазисы. Главной причиной, почему северные склоны Вос­точного Тянь-шаня покрыты лесами, в то время как на южных наблюдается наличие степей, Грумм-Гржимайло объясняет влия­нием местных климатических условий, выражающихся в отсут­ствии на южных склонах достаточной влаги в связи с невозмож­ностью доступа туда влажных ветров и наличием большой испа­ряемости.
Братья Грумм-Гржимайло явились первыми исследователями горного массива Богдо-ола, достигающего в высоту 4 285 м и под­нимающегося ввысь (в виде трех громадных шатров, покрытых вечными снегами. С севера горные складки этого массива при­крыты рыхлыми галечными образованиями, из-под которых вы­ступают палеозойские цветные глины, песчаники и метаморфиче­ские сланцы, кварцит и филлит; вершины хребта состоят из мела­фира, вулканических туфов и брекчий. По определению экспеди­ции, границы вечных снегов на северных склонах достигают «3 700 м, а на южных поднимаются до 4 000—4 200 м. У подножья горной группы Богдо-ола экспедицией было открыто горное озеро и установлено его моренное происхождение.
В южной Джунгарии братья Грумм-Гржимайло предприняли
•весьма удачную охоту на дикую лошадь, давшую в конечном итоге четыре прекрасных экземпляра этого редкого животного. Они были первыми европейцами, наблюдавшими и бившими дикую лошадь.
После спуска с гор Богдо-ола в Турфа некую область экспе­дицией Грумм-Гржимайло была открыта ставшая потом столь известной Люкчунская впадина, лежащая ниже уровня моря на 130 м. Это географическое открытие в центре азиатского ма­терика вызвало огромный интерес в научном мире. Русское Гео­графическое общество не замедлило воспользоваться снаряжен­ной в 1893 году в глубь Азии экспедицией под начальством В. И. Роборовского, чтобы возложить на нее, во-первых, органи­зацию в этой впадине правильной метеорологической станции и, во-вторых, производство особых нивелировок для выяснения пре­делов впадины и самых низких ее пунктов.
Придавал огромное научное значение открытию Люкчунской впадины и проводимых в ней систематических метеорологических наблюдений и наш знаменитый климатолог А. И. Воейков.
Двухлетняя работа Люкчунской метеорологической станции полностью оправдала возлагавшиеся «а нее надежды. В Люкчун­ской впадине, как оказалось, годовой ход давления (т. е. разность между средними месячными давлений в июле и январе) равняется почти 30 мм — величина крайняя для всего земного шара. В де­кабре, в январе и в феврале максимум давления в Азии нахо­дился в центре контингента. Суточные колебания в этом центре оказались столь же велики. Температура летних месяцев оказа­лась очень большой: в среднем для июля она может быть при­равнена лишь к Сахаре; предельная высокая в 48° явилась также наибольшей для всей Азии. По сухости и по бедности осадков Люкчунская впадина представляла также крайность.
Таким образом, наука приобрела сведения, относящиеся до метеорологии пункта, который несомненно обладает наибольшей континентальностью на всем земном шаре и не требует никаких приведений, так как находится почти на уровне моря *.
Другим крупным научным достижением экспедиции явилось установление отсутствия Хамийской пустыни, обозначавшейся до
• Подробнее см. «Метеорологические наблюдения, произведенные с октября 1893 г. по октябрь 1895 г. на станции Люкчун в Турфане». 1899.
того времени на всех географических картах в качестве песчаной пустыни, простирающейся к югу от Хами до магистральной до­роги и до Лоб-нора; в действительности на этом пространстве, как установили братья Грумм-Гржимайло, — горная страна Бэйшань, достигающая высоты 2 700—3 000 м абсолютного поднятия, а к югу от нее и до Лоб-нора — равнина, покрытая степной расти­тельностью.
Это открытие, интересное уже как важный элемент орографии и строения Центральной Азии, имело еще и другое значение. Исследования в Бэй-шане впервые поколебали господствовавшее в то время в науке представление о существовании в третичную эпоху в Центральной Азии обширного Ханхайского моря. Экспе­диция Г. Е. Грумм-Гржимайло доказала тогда, что Бэй-шань — очень древняя горная страна. Отсутствие морских отложений экспедиция установила и в пределах Турфанской области, а рав­ным образом и в южной Джунгарии. Конечно, полностью опро­вергнуть гипотезу о Ханхае, высказанную еще Рихтгофеном, Грумм-Гржимайло не смог за неимением достаточных к тому оснований; он лишь значительно суживал границы этого предпо­лагавшегося тогда третичного морского бассейна и высказывался за то, что если пустыня Такла-макан и представляла собой не­когда дню крупного водного бассейна, то последний никогда не составлял единого целого с морем к востоку от Бэй-шаня в пре­делах современной монгольской Гоби и соединялся с последним лишь узким Янь-дунским протоком.
Новейшие исследования показали, что море Хан-хай в Цен­тральной Азии вообще не существовало, а отложения, содержа­щие пласты угля, относятся к более древним — юрским отложе­ниям и что они были не морскими, а озерными и наземными. Это следует учитывать читателю при чтении книги *.
Переходя к оценке прочих достижений экспедиции ГруммГржимайло, следует указать, что, кроме отмеченных географиче­ских открытий, очень ценной представилась съемка, проведенная путешественниками в пятиверстном масштабе на протяжении 7 250 км. По всему пройденному пути экспедицией были сделаны
* Читателю следует иметь в виду и то, что высказываемые на многих страницах книги неправильные соображения автора в пользу гипотезы о про­грессивном иссушении климата в Центральной Азии опровергнуты теперь советскими учеными и прежде всего академиком Л С. Бергом. (Прим, изд.),
140 гипсометрических и анероидных определений и в 30 пунктах проведены наблюдения для определения географических коорди­нат. Кроме того, во время экспедиции путешественниками произ­водились систематические метеорологические наблюдения. Собранные же экспедицией зоологические коллекции включали до 114 экземпляров крупных и средних млекопитающих и более 100 мелких, 1 150 экземпляров птиц и 400 яиц с гнездами, около 100 экземпляров рыб, 105 экземпляров пресмыкающихся и земно­водных. Что касается энтомологической коллекции, то она пре­высила 35 000 экземпляров. Собранный гербарий составил 800 ли­стов, а коллекция горных пород достигла 850 образцов. Кроме того, экспедицией был собран интересный этнографический мате­риал и, наконец, были сделаны прекрасные фотографические снимки как ландшафтные, так и этнографического содержания.
Результаты центральноазиатской экспедиции братьев ГруммГржимайло вызвали широкое обсуждение не только на страницах отечественной научной литературы, но -и в журнальной, а также в газетной прессе. Широкую известность она приобрела и за гра­ницей. Почти в каждом географическом журнале того времени мы находим отклики па эту экспедицию как в форме обзорных статей, заметок, так и в форме рефератов и рецензий на отдель­ные томы по мере их выхода в свет. Отклики в русской и иност­ранной литературе на экспедицию Грумм-Гржимайло имели своим последствием, с одной стороны, многие почетные награды для ее участников, а с другой — снаряжение в Турфанскую область значительных экспедиций, как географических, геологи­ческих, так и археологических. Интерес археологов и востокове­дов к экспедиции Грумм-Гржимайло объясняется тем, что Гри­горий Ефимович в своих отчетах, докладах и трудах уделял всегда значительное внимание и истории посещенных им стран и встре­ченным по пути развалинам древних городов и монастырей. На это обстоятельство обратил в свое время внимание проф. Д. Н. Анучин, который отметил*, что путешествие Грумм-Гржи­майло вызвало организацию многочисленных экспедиции в Тур­фанскую область с археологическими и лингвистическими целями.
В настоящем сокращенном издании «Описания путешествия в Западный Китай», ставящем себе задачей довести до массового
• «Археологические экспедиции в Восточном Туркестане». «Землеведе­ние», т. XIV, вып. 3—4, 1908, стр. 253—267.

i с
i
( 4
F
C
F
P C
Д 0
4 Д г
3 4
Э Л M Ф
в
HI
советского читателя главным образом результаты географических исследований экспедиции Грумм-Гржимайло, читатель не найдет многих глав, посвященных автором в первом издании своим исто­рическим изысканиям, результатам тщательного изучения им обширной литературы востоковедческого и исторического напра­вления, критического ее анализа и сопоставления отдельных свидетельств как между собой, так и с данными, которые дает нам историческая и физическая география Центральной Азии. Опущены в настоящем издании и многочисленные сведения, сообщаемые автором в основном в примечаниях, касающиеся топонимики, истории отдельных населенных пунктов, п другие подробности, не связанные с характеристикой посещенных мест; наконец опущены и две заключительные главы в третьем томе первого издания, имеющие специальный зоогеографический интерес, а также все приложения к трем томам.
В предисловии к третьему тому «Описания путешествия», изданному в 1907 году, Григорий Ефимович отметил, что только постепенное ознакомление с литературой о Китае дало ему возможность восстановить общепринятую транскрипцию большин­ства географических китайских названий и что в этом отношении второй том имеет преимущества перед первым, а третий перед вторым, а прилагаемые к книге три листа карты представляют сводку всех таких исправлений. Редакция учла это указание автора и внесла в настоящем издании соответствующие исправ­ления во все географические названия.
Необходимые изменения внесены редакцией и в единицы из­мерений; при этом следует отметить, что во всех случаях, когда автор приводит цифры, характеризующие расстояния, высоты, вес приближенно, редакция их переводила в метрическую систему, округляя полученные данные; в тех же случаях, когда высота, расстояние, объем были измерены автором или ему определенно известны, редакция точно проводила этот пересчет, ставя новые цифры в скобках рядом со старыми.
Карты, представляющие ценнейший документ и составленные по съемкам самого путешественника, а равно и иллюстрации, воспроизводятся в настоящем издании точно с первого издания.
Ленинград, 10 февраля 1948 г.
А. Г. Грумм-Гржимайло

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Приступая к печатанию «Описания путешествия в Западный Китай», я считаю необходимым сказать, как организовалась наша экспедиция и какими средствами располагала она для достиже­ния результатов, судить о которых и призывается теперь чи­татель.
Первоначально предполагалось, что мы едем на южные склоны Памира, в Шугпан, Вахан, Читрал и Кунжут. Но уже немного спустя Совет Императорского Русского Географического общества был вынужден, по политическим и иным соображениям, предложить нам изменить этот маршрут и вместо юга избрать объектом для своих исследований Восточный Тянь-шань и Паньшань. Таким образом, нам оставалось только принять это лестное предложение и приложить все старания к тому, чтобы с успехом выполнить возложенное на нас поручение.
Средства, которыми могла располагать экспедиция, в общем не превышали 10 тысяч рублей. Персонал ее, кроме меня и брата моего, офицера лейб-гвардии 2-й Артиллерийской бригады, Ми­хаила Ефимовича, состоял из нижеследующих лиц: артиллериста Л1атвея Жиляева, казаков: Ивана Комарова, Андрея Глаголева, Ивана Чуркина, ААатвея Комарова, Петра Колотовкина и Ми­хаила Фатеева, сарта Ташбалты Иссыман-Ходжаева и текесского калмыка Николая Ананьева, всего 11 человек; кроме того, на более или менее продолжительное время, в состав экспедицион­ного отряда входили: офицерский сын Григорий Ананьин, креще­ный дунганин Давид, илийский уроженец Сарымсак и кашгарец Хассан. Отсюда видно, что вся интеллектуальная работа экспе­диции лежала на моем брате и мне.
Инструменты, полученные нами, собраны были из различных учреждений. Нами были получены для производства маршрутной съемки: блок-мензула с кипрегелем (из Главного штаба) в пол­ном порядке и две бусоли Шмалькальдера в деревянных ящиках,
также в порядке. Для определения астрономических пунктов: три столовых хронометра Тиде (два из Главного штаба, один из Гео­графического общества), из коих один был по среднему времени, два же другие оказались звездными; круг Пистора, принадлежа­щий Географическому обществу, превосходной работы и точ­ностью 10"; искусственный горизонт (из Географического обще­ства), чугунный, с мешком для ртути, и астрономическая труба с металлическим штативом, выданная нам из Главного штаба, крайне неудовлетворительного устройства, не дозволявшая произ­водства наблюдений над светилами выше 60° над горизонтом. Для гипсометрических измерений: не проверенный в Главной Физической обсерватории гипсотермометр №11, вновь приобре­тенный для экспедиции Географическим обществом, и анероид для малых высот; последний мы заменили прекрасным анероидом Готтингера для больших высот, полученным нами от бывшего военного губернатора Закаспийской области, генерал-лейтенанта А. В. Комарова, и только что перед тем проверенным в Петер­бурге. Наконец, для измерения температур: два обыкновенных термометра, приобретенных в Петербурге.
Таким образом, материальные средства экспедиции ввиду ши­роких задач, возложенных на нее, были довольно скудны. И это, конечно, следует иметь в виду при оценке результатов, достиг* нутых ею.
На. свою экспедицию мы смотрели глазами Н. М. Пржеваль­ского, метко называвшего свои исследования в Центральной Азии «научными рекогносцировками». До некоторой степени мы пополнили изыскания этого знаменитого путешественника; но как после него, так и после нас осталось еще много недоделанного в Центральной Азии.
При изложении хроники путешествия я старался писать воз­можно живее, имея в виду не только читателя, ищущего в подоб­ного рода описаниях одни лишь положительные факты и выводы, но и читателя не со столь узкими требованиями. Вместе с тем я счел полезным пояснять описание пройденных нами местностей историческими о них справками; мне казалось, что от таких отступлений в область истории может только выиграть описание современного их состояния.
В книге читатель найдет несколько записанных мною песен; должен оговориться, что, не будучи знаком с тюркским языком, я записывал их только по слуху, перевод же делал не текстуаль­ный, а только приблизительно точный.
Разработку собранных нами коллекций приняли на себя раз­личные специалисты: млекопитающих — старший консерватор Зоологического музея Академии наук Е. А. Бихнер; птиц—ди­ректор этого музея, академик Ф. Д. Плеске; пресмыкающихся, гадов и рыб — доцент СПб, университета, доктор зоологии
А. М. Никольский; чешуекрылых, отделы Noctuae и Geometrae лепидоптеролог С. II. Алфераки; отделы Rhopalocera, Sphinges и Bombyces обработаны мной; жесткокрылых — старший консерва­тор Зоологического музея Академии наук А. П. Семенов-ТянШанский; растений — директор Императорского Ботанического сада А. Ф. Баталин; горных пород — профессор Горного инсти* тута И. В. Мушкетов.
Определение абсолютных высот любезно взял на себя генераллейтенант А. А. Тилло, обработку же метеорологического днев­ника — профессор А. И. Воейков.
Всем этим лицам мы приносим здесь выражение своей глубо­чайшей признательности.
Мне кажется, я нисколько не ошибусь, если скажу, что за последнюю четверть века не отправлялось из Петербурга ни одной сколько-нибудь значительной экспедиции, в снаряжении которой так или иначе не принимал участие наш высокочтимый вице-пред­седатель Петр Петрович Семенов. В особенности молодые, начи­нающие свою, если можно так выразиться, карьеру, путешествен­ники встречали в нем всегда самую надежную опору, самого горячего сторонника их дела. Такая почтенная деятельность Петра Петровича давно уже получила должную оценку, и здесь мне остается только лишний раз констатировать факт его самого теплого и в то же время деятельного отношения к пашей экспе­диции. Я счастлив, что от имени моего брата и своего я могу ска­зать ему здесь самое сердечное спасибо.
Считаю своею нравственною обязанностью выразить также глубочайшую признательность Г. А. Колпаковскому, А. В. Гри­горьеву, А. А. Большеву и А. И. Скасси, в значительной мере содействовавших успеху нашей экспедиции.



i
ЧАСТЬ

Вдоль Восточного Тднь-ШАнр

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТ ГРАНИЦЫ ДО ГОРОДА КУЛЬДЖИ
В середине марта 1889 г. мы выехали из Петербурга. Через три недели прибыли в г. Верный *, где и принялись за снаряже­ние экспедиции. Мы задержались здесь, однако, долее, чем пред­полагали, ввиду тех недоразумений, которые возникли по поводу назначения нам конвоя. Наконец дело уладилось, и кратчайшим путем, верхом, со сложенными на нанятые телеги вещами и гоня перед собой табун закупленных лошадей, мы выступили в Джаркент ** •••, куда и прибыли 7 дней спустя.
Основанный в 1882 г., Джаркент в настоящее время представ­ляет бойкий, полувоенный, полуторговый пограничный городок, показавшийся нам много симпатичнее Верного, не успевшего еще в наше время окончательно оправиться от постигшего его бед­ствия
Выпавшие в конце апреля и в начале мая перемежавшиеся со снегом дожди, разведенная ими грязь, хмурое небо и холод, улицы в развалинах, невозможность достать в лавках самые обы­денные предметы —все это в совокупности способствовало тому, что мы без сожаления покинули Верный, решившись перебраться в Джаркент, начальный пункт нашего будущего путешествия ка­раваном. Здесь мы доканчивали свое снаряжение, лихорадочно работая по пятнадцати часов в сутки. Ограниченность наших средств не позволяла нам думать об излишествах во время пути. Мы брали самое нужное, но его набралось столько, что к куплен­ным в Верном тридцати лошадям пришлось прикупить еще десять, да и эти, как оказалось впоследствии, с трудом подняли наш гро­мадный багаж.
• Ныне город Алма Ата, столица Казахской ССР. [Прим, ред.1
•• Ныне г. Панфилов. [Прим, ред.]
••• В 1887 году г. Верный сильно пострадал от землетрясения. Как Верный, так и все остальные города и селения Семиречья снабжались това­рами однажды в год, с Ирбитской ярмарки. [Прим. ред.|
Причин, побудивших нас остановиться на лошади, как вьюч­ном животном, было не мало, но главнейшие из них следующие: лошадь много дешевле верблюда; на спинах лошади и осла произ­водится почти все передвижение грузов в пределах Восточного Туркестана и Джунгарии; поэтому во всякое время года и по­всюду здесь возможен обмен этих животных; лошадь менее’при­хотлива, чем верблюд, который плохо ходит в горах, боится сырости и вообще очень грузен для каравана, назначение коего — то карабкаться по узким тропинкам теснин, то брести безгранич­ною степью; наконец, у нас был навык к лошади, выработавшийся в предыдущие мои путешествия по Средней Азии, да к тому же и средства наши не позволяли нам завести дорого стоющий обоз на верблюдах.
Утро 27 мая было еще более хлопотливое, чем все предыду­щие дни. Почти все маленькое население Джаркента знало уже, что сегодня—день нашего выступления к китайской границе, и многие сочли своей непременной обязанностью заглянуть к нам на двор для того, чтобы полюбопытствовать на делаемые приго­товления. Мелкие перекупщики шныряли поминутно и то и дело навязывали нам такие предметы, как канаус, меха и китайские вазы, которые теперь, менее, чем когда-либо, могли иметь для нас интерес. Русские, дунгане и таранчи все еще не переставали при­водить к нам на показ давно уже нами забракованных лошадей, уходили, возвращались и, не взирая на положительный отказ, все-таки горячили своих рысаков и носились на них по приле­гающим улицам. Рядовые казаки приходили прощаться со своими • однополчанами, затем мешались в толпу и, как и она, оставались безучастными зрителями тон хлопотливой возни, которая так хо­рошо знакома каждому; кто собирался хоть однажды в далекое путешествие. Несмотря однако на все эти помехи, уже к полудню мы были готовы, лошади наши оседланы, а вьюки окончательно взвешены и распределены. В четвертом часу, эшелон за эшело­ном, наши вьюки уже выходили из ворот отведенного нам поме­щения при громких пожеланиях столпившейся публики... Путе­шествие началось!
Мы ночевали в небольшом таранчинском поселке Лк-кенте, расположенном всего в 12 километрах от Джаркента, и только уже па следующий день добрались до Хоргоса, в котором, как в пограничном пункте, квартировала сотня казаков 2-го полка. Тут же расположился и небольшой таранчинский поселок, имею­щий невзрачный вид. Впрочем, таковы уже все здесь поселки. Край этот новый *, таранчи же, эмигранты Илийской провинции, едва успели осесть на вновь отведенных местах и, весьма есте­ственно, им было не до того, чтобы думать о красоте своих поме­
• фнК/ биЛ , ген. Г. Л. Колпаковскнм в 1871 году. (Прим. ред.|
i
щений. К тому же, как нам говорили, они едва сводят с концами концы, и большинство, невидимому, бедствует страшно.
С 12 февраля 1881 г. р. Хоргос стала границей России с Ки­таем. Па ее дотоле пустынных берегах появились пикеты, и она вдруг приобрела такое значение, какого раньше никогда не имела. Впрочем, при описании Илийской долины нельзя было бы и так о ней умолчать: это один из значительнейших правых притоков Или. Стекая с того горного узла, который образуется схождением хребта Боро-хоро с Джунгарским Алатау, Хоргос течет диким, недоступным ущельем многие километры, после чего шумным и бурным потоком врывается в необъятную долину Или, где и про­должает еще долгое время громыхать среди им же навороченной гальки и валунов. Как и большинство других правых притоков Или, Хоргос разбивается неоднократно на рукава, которые далеко разбегаются в стороны и иногда либо пропадают в песках, либо разливаются по тростниковым займищам. Таким образом, к Хоргосскому посту он добегает уже значительно обедневшим водой; тем не менее, однако, в половодье, продолжающееся май и июнь, переправа через него здесь сопряжена с некоторой опасностью и во всяком случае не обходится без хлопот.
И действительно, когда мы на следующий день подошли к обрыву его правого берега, Хоргос представлял дикую картину разбушевавшегося потока, мутные воды которого с глухим шумом катили по дну валуны... Переправа через Хоргос отняла у нас много времени: приходилось не только возиться с -вьюченьем и перевьюченьем, но и перегонять для перевозки нашего багажа дважды всех лошадей через реку. Так что, когда мы, наконец, были готовы и длинной вереницей вьюков и вершников потяну­лись по широкому галечному плёсу Хоргоса, то солнце стояло уже 'высоко in нестерпимо жгло нам шею и плечи.
Миновав два мелководных протока Хоргоса и среди них не­густую поросль гребенщика, мы взобрались на крутояр его левого берега и тут только увидали прямо перед собой высокие и мас­сивные ворота китайского пропускного поста. В воротах нас встретила толпа китайцев, которая, загородив дорогу и нам и вью­кам, потребовала от нас предъявления паспорта. С трудом убедив их оставить в покое караванных животных, мы с братом спеши­лись и вошли в небольшую, но светлую комнату с широкими на­рами на заднем плане, столом и двумя табуретами у окна.
На ее пороге нас встретил китаец, который, усадив нас на «кан»* и приказав подать сюда чаю, объявил, что он,здесь на
♦ Кан или канжин — необходимая принадлежность каждой китайской по­стройки, предназначенной для жилья; почти соответствует наряу./ЭфЬ Обык­новенно — низкий и широкий выступ стены, всегда глинобитный n uiepgXo с топкой внутри. На нем спят, едят и работают. Иногда он занимает почти все помещениие. / 1ЛА 0'1
2 Г. Грумм-Гржимайло t t
чальник, что он давно знаком с русскими офицерами, очень их любит, а потому и задержек нам делать не станет.
Казаков, действительно, он отпустил почти тотчас же, зато нас продержал до тех дор, пока не выспросил всего, что считал наиболее интересным: откуда, куда, зачем и надолго ли едем; видели ли губернатора и т. п.
Мы терпеливо выдержали этот допрос; когда же выехали опять на дорогу, то вьюки оказались больше чем на два кило­метра впереди. Пришлось рысью .погнать лошадей.
Полотно дороги имеет здесь ширину метров восемь, но наезже­на едва половина, остальное же пространство густо поросло сор­ными травами и в особенности обильно здесь росшей Glycirrhiza asperrima L.; по сторонам дороги — арыки, обсаженные двумя рядами молодых ив; но посадка последних тянется не очень да­леко и уже, приближаясь к Чин-ча-го-дзы, деревья попадаются все реже и реже.
В Чин-ча-го-дзы мы нагнали свой караван, который с большим трудом пробирался среди телег, загромоздивших местами почти вплотную узкую улицу небольшого предместья.
Впереди слышался шум.
«Эй, иол-ат! вам говорят — иол-ат... * О чтоб’..» доносилось оттуда.
И хотя китайцы слов этого окрика вероятно не поняли, тем не менее, немного спустя, мы все же заслышали их крики, харак­терное цоканье, удары бича и скрип тронувшихся с места телег. Вьюки наши снова заколыхались, и мы, наконец, выбрались на простор.
’В Чин-ча-го-дзы мы не заглядывали, удовольствовавшись лишь внешним обзором его потрескавшихся и местами даже обвалив­шихся стен.
В километре от него мы остановились на небольшом арыке, в котором только еще местами оставались лужицы грязной воды. За неимением по соседству другой, пришлось, однако, набирать в чайники эту жижицу, а затем глотать какую-то горячую шоко­ладного цвета муть вместо чая. Свежая вода была сюда пущена только к вечеру.
На следующий день мы поднялись одновременно с солнцем, но раннему выступлению нашему помешал визит чинчагодзинского коменданта, пожелавшего лично представить нам офицера и солдат, назначенных сопровождать нас до укрепления (импаня) Тарджи.
Этот офицер оказался крайне предупредительным. Заметив, сколько стараний мы прилагали к тому, чтобы вежливо и вместе с тем скорее отделаться от него, он вдруг обратился к нам с пред­
• Тюркское выражение, означающее: дай дорогу, посторонись.
ложен нем: «делайте свои дела, а я тут в стороне полюбуюсь на работу ваших людей!» и, действительно, отошел в сторону и уселся на корточки среди кучки конвойных солдат; когда же все было готово и передовой эшелон вьюков у-же запылил по дороге, он подошел к нам, крепко, по-русски, пожал наши руки и горячо пожелал нам счастливой дороги. Таких людей среди чиновников Синь-цзянской провинции мы более уже не встречали.
Беспредельною ширью раскинулась перед нами равнина, по­росшая луговыми травами и камышом. Ничего впереди, кроме густой зелени этих лугов, не было видно, но, благодаря солнцу и контрасту в окраске с почти прозрачными фиолетовыми тонами гор на краю горизонта, сколько было прелести в этой картине! Но и эти горы скоро исчезли из вида, горизонт сузился, и мы вступили в тростниковое займище. Вскоре впереди блеснула по­лоска воды, а затем мы уже шлепали по грязи, черными зигза­гами намечавшей дорогу среди залитых водой камышей; по вот и эта полоска грязи ушла под воду, и мы точно разом очутились среди обширного пространства, покрытого мутной водой.
— Что это, разлив?
— Нет, вода спущена!..
Кем, для чего и откуда? Но сопровождавшие нас солдаты не сумели или, что вероятнее, не захотели дать нам ответ на эти вопросы.
Частью по воде, частью по грязи мы кое-как доплелись до не­большого импаня, который вместе с пригорком, на котором выстроен, казался нам островом среди безбрежного простран­ства камышей и воды. За импанем местность точно повысилась; стало суше, камыши поредели, и, наконец, мы выбрались на пе­сок, далеко распространившийся своими буграми в стороны от дороги, впереди же заполонивший собою весь горизонт.
Характер этих песков тот же, что и везде в Средней Азии; только растительность показалась мне здесь немного разнообраз­нее; так, кроме обычных Tamarix Pallasii, Hafloxylon, ammodendron, Nitraria Schoeberi, Salso!a arbuscula, S. carinata, Lycium ruthenicum, Atraphaxis sp., Carex physodes и многих других, мы встретили средн них, между прочим, также и Artemisia dracun­culus, Statice sp., Zygophyllum brachypterum, Paganum harmala, вившийся по тамариску Clematis, Hedysarum sp. и даже Apocynum venetum. Впрочем на флору этих песков я обратил мало внима­ния, увлекшись ловлей новой и весьма характерной разности Lycaena tengstroemi, другой Lycaena — L. christophi и, наконец, наиболее замечательный из тяныпанских чешуекрылых — Соепоnympha mongolica Alph.
Оставив вправо от себя импань Тарджи, мы поднялись по до­вольно пологой покатости на лёссовое плато, густо, хотя и одно­образно, поросшее двумя-тремя видами луговых злаков и состав­
ляющее первый уступ предгорий Боро-хоро. Проехав этим плато четыре километра, мы, не доезжая Суйдуна, свернули вправо к консульскому помещению, где и встретили самый радушный прием со стороны его хозяина.
Основанный в 1762 г., Суй-дин-чэн, или, как его принято здесь называть, — Суйдун, долгое время оставался без всякой под­держки. Стены его до такой степени обветшали, что в 1883 г., когда китайское правительство решилось обратить его в резиден­цию цзянь-цзюня, город пришлось заново отстраивать.
В настоящее время город Суйдун, занимающий площадь менее квадратного километра, внутри еще мало застроен. Китайский базар его не велик, жителей почти нет, и все его население состав­ляют преимущественно чиновники, их прислуга, полицейские и солдаты собственного конвоя цзянь-цзюня. Только за его высо­кими стенами, в пригородах, из коих южный обнесен также сте­ной, высокой, но тонкой и местами уже обвалившейся, скучи­вается главная масса населения этого города. Базары этих пред­местий, почему-то называющиеся: один—таранчанским, другой— дунганским, в сущности носят один и тот же характер, ничем не отличаясь от базаров китайских: та же здесь теснота и грязь, те же открытые харчевни, те же, наконец, извозчики, развозящие в своих синих ящиках-клетках непритязательных пассажиров, и всюду так и лезущие в глаза громадные холщевые вывески с на­шитыми на них китайскими иероглифами. Таранчинец здесь неприметен; над всеми же и всем доминирует китайский сол­дат.
Согласно с выраженным нами желанием, аудиенция у цзяньцзюня была назначена нам на следующий день после полудня.
К двум часам в консульское помещение прибыл китаец с сооб­щением, что цзянь-цзюнь нас ожидает; а минут двадцать спустя мы уже въезжали, миновав предместье, в южные ворота Суйдуна. Проехав китайский базар, мы свернули вправо и, оставив в сто­роне какую-то пустошь, очутились перед стеной с нарисованным на ней громадным драконом. Это означало, что перед нами нахо­дится «ямынь» ♦, в данном же случае — помещение цзяньцзюня.
Проехав обширный двор, в котором мы застали десятка пол­тора не то солдат соседнего импаня, не то чернорабочих и любо­пытных, мы остановились перед так называемым «да-тан», т. е. воротами, с большим пестрым навесом над ними и судейским столом посредине. Обогнув помост, на котором стоял этот стол, мы через боковые двери вступили на второй или, точнее, внутрен-
♦ Ямынь соответствует русскому — «присутственное место». В Китае существует обыкновение соединять с присутственным местом и квартиру председательствующего в нем чиновника.
ний двор. Здесь мы застали человек тридцать прилично одетых китайцев, крайне смущенных нашим неожиданным появлением: согласно обычаю, мы должны были выслать вперед свои визит­ные карточки, чего мы по незнанию однако не сделали! Часть этих китайцев тотчас же бросилась во внутренние покои; другие стали тут же при нас спешно облачаться в свой официальный костюм—темносиние курмы с золотым шитьем па груди и пояр­ковые черные шляпы с цветными, преимущественно белыми фар-

Жерди с клетками, в которых заключены головы казненных. (рис. Г. Е. Грумм-Гржимайло)
форовыми шариками на них. При виде такого переполоха мы в свою очередь заметно смутились и, предоставленные самим себе, совсем не знали, что предпринять. Из этого затруднения вывел нас какой-то простоволосый китаец, указавший нам дере­вянную постройку, напоминавшую обширную монгольскую юрту, в которой мы и должны были обождать выхода цзянь-цзюня.
Когда, минут через пять, нас снова выпустили на двор, там все уже было готово к приему: шпалерами выстроившиеся чинов­ники военного и гражданского ведомств образовали узкую улицу, в глубине которой ожидал нас, приветливо улыбаясь, пожилых
лет маньчжур, который, как мы тотчас догадались, и был сам цзянь-цзюнь.
Визит наш был непродолжителен. Обменявшись несколькими любезными фразами и получив обещание всеми зависящими от него мерами содействовать успеху нашей экспедиции, мы очень церемонно простились с маньчжурским генералом и в его присут­ствии сели на поданных нам во внутренний двор лошадей. Ночью разразилась сильная буря с дождем. Вихри налетали ежеминутно и были до такой степени сильны, что по соседству с консульским помещением повалили несколько тополей. Дождь шел в течение трех часов. Затем совершенно прояснилось, и звезды, точно омы­тые дождем, заблистали ярче обыкновенного, — явление обычное в этих странах и находящее себе объяснение в том, что воздух после дождя временно очищается от тончайшей лёссовой пыли, всегда переполняющей здесь нижние слои атмосферы.
Большая дорога в Кулиджу разветвляется перед Суйдуном: левая ее ветвь огибает последний с севера, правая скрывается в воротах предместья и тянется затем грязным и узким коридо­ром среди рядов открытых лавсУк, ларей и харчевен. Мы вышли из Суйдуна этим путем и, оставив влево пешеходный мостик, перекинутый через суйдунскую речку, перешли последнюю в брод.
Суйдунский оазис тянулся не долго; миновав несколько фанз и импань к северу от дороги, мы вышли в степь, которая поло­гими падями и гривами, поросшими преимущественно полынью, уходила в даль горизонта. На одиннадцатом километре от Суй­дуна мы спустились в довольно глубокий лог, в котором нашли несколько зданий: пикет, постоялый двор (таиь) и харчевню, вокруг которой на этот раз собралось подвод двадцать с камен­ным углем из столь здесь известных Готульских копей.
От пикета, в котором конвоировавшие нас китайские солдаты сменились, дорога пошла ближе к пустынным предгориям Борохоро. Растительность, гнездящаяся здесь преимущественно по рытвинам и в распадках холмов, не скрашивала ландшафта, и только чий, чувствовавший себя здесь на родной почве, раскиды­вая свои пышные желтые метелки, до некоторой степени оживлял эту унылую местность.
На одной из глинистых площадок, усыпанной мелкою черною галькой и, как плешь, оголенной от всякой растительности, мы издали заметили высокие/жерди с мотавшимися вокруг них дере­вянными клетками, в которых заключены были полуистлевшие головы казненных преступников — возмутительное зрелище, к ко­торому в Китае, 'впрочем, нельзя не привыкнуть *.
* На одной из жердин Г. Е. Грумм-Гржнмайло был найден самец Prionus. Ингле далее на восток этот редкий жук экспедицией не был встречен. [Прим. ред.[
Вышеописанная унылая местность тянется до развалин го­рода Баяндая, где в последний раз сменялись солдаты конвоя и откуда остается не более шести километров до Кульджи. Картина здесь сразу меняется: появляются всюду древесные насаждения, поля непрерывной полосой тянутся в обе стороны от Дороги, много­водные арыки то и дело пересекают наш путь, поминутно встре­чаются люди пешком, верхом и в телегах, виднеются кое-где фанзы, мелькают дувалы * и развалины русских слобод с сохра­нившимися еще в некоторых постройках оконными переплетами, в которых торчали оскол'ки стекла... *♦. Наконец, нам объявили:— А вот и Кульджа! — Китайцы понеслись вперед, на полном карьере свернули в тенистую аллею из тополей и круто осадили своих лошадей всего в нескольких шагах от домика русского кон­сульства, где нас встретили с радушием, обязательным для каж­дого русского на этой далекой окраине.
Кульджа, основанная в 1762 г., по площади, занимаемой ею, и по тому оживлению, какое замечается на всех ее базарах и к ним прилегающих улицах, производит впечатление одного из крупнейших городов китайского Притяныпанья. По всем данным, однако, в ней нет и десяти тысяч жителей. Разбросавшаяся своими предместьями, застроенная лачужками, среди которых русские домики выделяются точно яркая белая заплата на сером рубище, она производит приятное впечатление только своими садами, ко­торые сплошь почти окружают ее отовсюду.
* Слово тюркское, обозначающее глинобитную ограду.
* * Кульджинский район был занят русскими войсками в период 1871— 1881 гг. (Прим. ред].


ГЛАВА ВТОРАЯ
В ГОРАХ БОРО-ХОРО
Избранный нами путь из Кульджи через перевал Ачал на Цзин-хэ считается самым прямым и в то же время наиболее удоб­ным для вьючного сообщения после разработанных для колес­ного передвижения Талкинского и Пиликчи; тем не менее, благо­даря большой воде в Боробогосуне и неразработанности обходных тропинок, этот переход через горы в Джунгарию оказался далеко не *из легких.
Из Кульджи мы выступили 2 июня и, обойдя город с севера, вышли в степь. Было уже поздно, солнце заметно склонялось на запад и своими косыми лучами золотило верхи отдаленных гор, тонувших в сизом тумане. Туман этот расплывался, мало-помалу заволакивал горизонт и полупрозрачной дымкой надвигался на нас по долине, однообразие коей нарушалось только обвалив­шимися дувалами и бесформенными грудами глины, обозначаю­щими былые постройки. Еще один час пути, и последние лучи за­ходящего солнца погасли. Наконец, уже плохо различая впереди предметы, мы миновали заброшенную деревню и аллею мощно разросшихся тополей и, пройдя еще три километра, остановились у моста через громадный арык, обсаженный по обе стороны ивами и тополями. Урочище это носит название «Таш-купрюк», что зна­чит— каменный мост. До него от Кульджи свыше тридцати двухкилометров.
На следующее утро мы были неприятно поражены известием, что у трех лошадей каравана оказались намины — вероятное следствие прощальной чарочки в гостеприимной Кульдже и на­шего позднего прихода на место ночлега.
<Я
Намин излечивается без всяких последствий, если он своевре­менно был замечен; застуженный же, обращается обыкновенно в гнойную язву, размером иногда больше ладони; такую рану выле­чить скоро нельзя, в особенности в летнее время, когда нет воз­можности предохранить ее от червей, а потому всего практичнее больную лошадь тотчас же выменить или продать. Нечто подоб­ное угрожало вероятно и нам, так как за ночь намины успели уже затвердеть. Тем не менее мы приняли все необходимые меры к тому, чтобы разогнать опасную опухоль. Меры эти, конечно, не привели ни к чему, и трех лошадей приходилось пометить выбыв­шими из каравана.
Кто путешествовал с вьюками, тот знает, что значит потерять трех лошадей где-нибудь в степи, вдали от человеческого жилья. Заменить их некем, и вот, волей-неволей, приходится придумы­вать новую комбинацию в распределении грузов, что всегда и мешкотно и хлопотливо. Неудивительно поэтому, что и на этот раз, вставши с рассветом, мы только в 10 часов утра тронулись с места нашей стоянки.
От Таш-купрюка к востоку страна некогда была, повидимому, столь же густо заселенной, как и ближайшая местность к Кульдже: арыки и заброшенные поля встречались нам беспре­станно. Одновременно степь принимала все более и более волни­стые очертания. Наконец, пройдя почти совсем заброшенное се­ление, мы втянулись в предгорья Боро-хоро, сложенные здесь из рыхлых песчаников и лёссовидных и песчаных глин с прослой­ками гальки. Поверхность этих холмов поросла преимущественно полынью (Artemisia fragrans), среди которой кое-где мелькала столь же тусклая зелень Kochia, астрагалов, Echinospermum; впрочем, в тенистых местах и вдоль водостоков замечалась и более густая зелень Statice, Euphorbia, Achillaea, немногих злаков и ирисов.
Пройдя эту гряду, мы вышли в густо поросшую луговыми злаками долину р. Мазара, в верховьях Боро-бургасу, и остано­вились ниже устья ущелья последней, по соседству с селением Ураз-бай.
Здесь нас окружила толпа киргизов рода Кызай, старшина коих взялся проводить пас за перевал. Это было как нельзя более кстати, так как при его содействии нам очень скоро удалось сме­нить двух из заболевших у нас лошадей.
При своем устье ущелье р. Мазара узко, берега ее поды­маются круто и обнажены; зато тем гуще и разнообразнее кустар­ная поросль на глубине, у самой реки. Тропинка то цепляется здесь по камням, высоко над бурным потоком, то сбегает к его берегам и, следуя вдоль последних, вьется среди мягкой муравы или зарослей из кустарников: барбариса, жимолости, крушины (Rhamnus cathartica), шиповника, таволги, диких яблони и абри­
коса, Cotoneaster и некоторых других, увитых Clematis и изукра­шенных приютившимися среди них высокими зонтичными, сложноцветными и мотыльковыми в полном цвету. Там, где стены ущелья расходятся, образуя площадку, виднеются юрты киргизов и обширные черные пятна оголенной земли, вытравленной скотом. Это ночные лежбища баранов, жеребят и телят. Выше правого притока Талда (иначе Улостай) горы расходятся амфитеатром, и ущелье расширяется в обширный цирк, служащий главным, хотя и временным, становищем для местных киргизов.
Зиму проводят они на северных, бесснежных склонах Борохоро, в ущельях одного из главных притоков Цзин-хэ; ранней вес­ной перекочевывают оттуда на юг и, подымаясь со своими стадами все выше и выше вверх по Боро-бургасу, добираются, наконец, к исходу лета до прекрасных пастбищных мест по соседству с пе­ревалом Цитерты. Впрочем, далеко не все из киргизских семей столь подвижны; некоторые, беднейшие, в течение всего лета остаются в вытравленных скотом ущельях Талды и только после уборки ячменя, небольшие запашки которого здесь виднеются всюду, покидают, наконец, мало-помалу эти места.
Несколько выше Талды сходятся обе реки, образующие реку Боро-бургасу: Джаргалы и Чон-кол.
Джаргалы мы прошли вброд. Чон-кол же нес такую массу воды, что «мы не решались переправиться через этот мутный поток и, по совету проводника, стали карабкаться по тропинке его пра­вого берега. Но это была утомительная дорога. Ущелье снова сузилось, стало каменистым, сплошные заросли кустарника со­всем исчезли, но зато появился лес: береза *, рябина, ива и то­поль, которые до того стесняли движение каравана, что приходи­лось браться за топоры и вырубать мешавшие проходу деревья, или, с помощью тех же топоров и единственной имевшейся в на­шем распоряжении лопаты, громоздить в обход торчавших камен­ных глыб нечто вроде искусственного карниза. Такое движение вперед не могло, конечно, длиться часами, и мы были рады, когда выбрались, наконец, на площадку, поросшую сочной травой и на­столько обширную, что являлась некоторая возможность разме­ститься на ней бивуаком.
На следующий день, пройдя еще несколько километров вверх по Чоп-колу, мы оставили его вправо и, круто свернув в одно из боковых его ущелий, стали подыматься на ближайший горный отрог по узкой и скользкой тропинке, которая и вывела нас очень
• Береза сплошными насаждениями встречается только по речкам, но в вертикальных пределах весьма ограниченных; так, низший ее предел опре­делен экспедицией Грумм-Гржимайло на абсолютной высоте 4 660 ф. (1419 м;. высший же в урочище Уч-табан, т. е. на высоте около 6 000 ф. (I 828 м) над ур. м. (Прим. ред].
скоро на прекрасную «джайлау» — альпийский луг, одевающий все окрестные склоны центрального массива хребта. В некоторых впадинах здесь еще стояла снеговая вода, да и самая раститель­ность — яркая, испещренная цветами лютиков, фиалок и перво­цветов (Primula), показывала, что весна на высотах в 6 100—6 200 футов (1 860—1 890 м) только в начале. Миновав два-три лога, мы спустились-в долину одного из правых притоков, Чон-кола, который, слагаясь из нескольких речек, стремительно несется отсюда в зиявшую у нас теперь позади черную щель, образованную скалами из ортоклазового порфира. Урочище это носит название Уч-табан. Роскошный луг, весело журчащие воды ручья, чудная панорама уходящих вдаль гребней гор и долин, а ближе еловый (Picea Schrenkiana Fisch.) лес, взбегающий на причудливо торчащие вверх скалы красных порфиров, — все это в совокупности произвело на нас до такой степени чарующее впе­чатление, что мы тотчас же решили, что это самое подходящее место для дневки; да и была пора: от Кульджи было пройдено нами чуть не сто шесть километров, из коих последние сорок пришлись на трудный путь по ущельям Боро-хоро.
7 июня, вдоволь накануне наохотившись, мы уже снова вьючи­лись при веселой болтовне о предстоящей нам трудной дороге через перевал Цитерты. Подъемна него действительно очень крут и бежит прямой узкой щелью, по дну которой, загроможденному острым щебнем, каменными глыбами, валежником и стволами елей, сочится ручей. Несмотря на постоянное движение по этому перевалу, дороги в этой щели нет. Каждому предоставляется по­этому карабкаться, как ему вздумается, что он, конечно, и делает, беспрестанно останавливаясь, для того чтобы стереть с лица вы­ступающую испарину и отдышаться немного... Но, несмотря на все свои трудности, перевал этот, не знаю как нашим бедным животным, но нам не показался особенно неприятным. Чистое небо, легкий свежий ветерок, всюду что-нибудь новое и необыкно­венное: то величественное зрелище диких, отвесных скал мета­морфических сланцев, до последнего предела сжимающих щель и придающих ей вид какого-то гигантского, но вместе с тем сырого и мрачного коридора; то, как контраст, веселый уголок альпийского луга, усыпанного цветами, всего залитого солнцем и оттененного темной каймой елового леса; то, наконец, этот лес, спустившийся в щель и загромоздивший стволами павших собра­тий путь до того, что среди них едва 'пробираешься... а затем, пожалуй, и впервые для многих из спутников наших явившаяся, наконец, возможность вполне ознакомиться с характером пере­движения по самым диким горным ущельям: ведь тут, что ни го­ворите, новое дело, много труда, много суеты и хлопот, за кото­рыми и не видно дороги; много таких ощущений, которых не знаешь, как передать, но которые бодрят человека вселяют в
душу его стремление к преодолению всяких препятствий... Не знаю, горный ли воздух действует столь возбуждающим обра­зом, поэтическая ли обстановка стр а нни чес кой жизни в горах или, наконец, влияние необыкновенных красот альпийских и вообще горных ландшафтов, но факт тот, что в горах мы чувствовали себя всегда бодрыми и веселыми, и хотя подчас и слышались из нашей среды восклицания: «Ну и дорожка... будь она проклята!..», но в восклицаниях этих не проскальзывало и тени нетерпения или какой-нибудь сосредоточенной злобы именно на эту дорожку... Впоследствии, конечно, впечатления горных видов стали менее живы, к воздуху альп мы попривыкли, а потому и восклицания вроде только что приведенного между нами слышались реже; но тогда, в эти первые дни путешествия, помню, как теперь, в нас было столько энтузиазма, мы испытывали столько восторгов при виде всего проходимого, что, я думаю, будь дорога и вдвое труд­нее, мы бы того не заметили... Даже наш переводчик, текесский калмык, половину своей долголетней жизни проживший в горах, и тот, возбужденный весенним горным воздухом и общим ожив­лением, забыв свои годы, шел походкой, какой ходил разве лет двадцать назад.
Но вот, наконец, мы и на перевале Цитерты или Ачал (8 488 футов, или 2 591 .м абс.выс.). Это—высокая луговая пока­тость, с одной стороны круто спускающаяся в ущелье как -в без­донную пропасть, из тумана которой выступают поросшие ело­вым лесом круглые сопки, с другой — примыкающая к лесистым холмам, венчающим отрог главного кряжа. А рамкой этой кар­тине служат отовсюду уходящие ввысь и как бы закутанные полу­прозрачным туманом сизо-красные скалы центрального массива. И так и кажется, что тот кусочек земли, который стелется у нас теперь под ногами, и все эти окрестные пики, принявшие совер­шенно фантастическую окраску и формы, как бы взвешены в воз­духе и плавают в море тумана... Картина, поражающая своим великолепием и не могшая, конечно, не произвести на нас чрезвы­чайного впечатления! И киргиз-проводник это заметил, но понял по-своему наш восторг. Он широко улыбнулся, обвел рукой во­круг себя, точно показывая на необъятное пространство окрест­ной земли, и радостно объявил: «джайлау!», что собственно зна­чит только — пастбище, -выгон; но в глазах киргиза это и есть, без сомнения, лучшая рекомендация местности... •
Сделав несколько неудачных выстрелов по суркам (Arctomys dichrous), мы спустились, наконец, с перевала Ачал, сложенного, как кажется, преимущественно из метаморфических сланцев, к слиянию двух истоков реки Бор^стая — Кур-карагая и Тогур-су и заночевали на том месте, где некогда стоял русский казачий пикет (урочище Ачал).
Ковка на этом переходе расковавшихся лошадей отняла у нас
на следующий день так много времени, что первый эшелон вьюков тронулся в дальнейший путь только в исходе восьмого часа утра. Это было уж слишком поздно, так как на сегодня нам предстоял почти немыслимый для вьюков переход — несколько менее вось­мидесяти километров. Уже теперь было ясно вполне, что до Цзин-хэ, куда мы стремились, мы могли добраться в лучшем слу­чае только через восемнадцать часов непрестанного хода; иначе сказать, что последние километры нам предстояло брести уже ночью с риском не только сбиться с пути, но и вконец подорвать силы наших вьючных животных.
— Да неужели же дорогой негде остановиться?!
— Выспрашивали мы их, ваше благородие, да орда * говорит, что негде: воды нет, корму нет, все песок да камни... настоящая, говорят, тут «гоби» ** пойдет.
— Да может быть в стороне...
— Ив стороне нет ничего. Щелью дорога, а выйдем из гор, гоби, почитай, до Цзин-хэ.
К сожалению, «орда» сообщила нам совершенную правду. Мы, действительно, сразу же втянулись в дикое ущелье, сложен­ное из мощных толщ известняков и известковистых сланцев, по дну которого шумным потоком неслись прозрачные, как Хрусталь, воды р. Боростая.
На первых, впрочем, порах ущелье это все же оживлялось довольно разнообразной кустарной и древесной растительностью, узкой лентой гнездившейся в береговых валунах и местами даже образовавшей здесь смешанные рощицы из тополей, березы и ивы, с густым подлеском и$ разросшихся тут же кустарников лозы, шиповника и караганы (Caragana tragacanthoides Poir), но затем серый камень заполнил решительно весь, впрочем очень здесь ограниченный, горизонт. Сперва известковисто-сланцевые, высо­кие, почти отвесные серые стены, затем такие же серые конгло­мераты, серый щебень и песок под ногами, даже ставшая дальше грязно-серой вода Боростая, — все это после вчерашних ланд­шафтов и ярких цветов казалось нам уже очень мертвым и одно­образным. К тому же дорога становилась плохо наезженной и чересчур каменистой, мосты еле держались и были так плохи, что приходилось их настилать раньше, чем по ним по-одному проводить наших животных. А это так утомляло людей, что уж с двух часов пополудни в нашем отряде стало как-то особенно тихо и все разговоры сами собой прекратились — все с нетерпе­нием стали уже ждать конца только что начавшейся длинной
♦ Так называли казаки всех вообще туземцев в отряде, как вошедших в постоянный его состав, так и временно служивших при караване.
«Гоби» — монгольское слово, вошедшее во всеобщее употребление у таранчей. киргизов и китайцев для обозначения преимущественно камени­стой пустыни; песчаная степь называется у таранчей «кум-гоби».
дороги... Тут же, как на зло, одна напасть стала сменяться дру­гой: при переправе через Боростай утонул козел, взятый нами вожаком к стаду баранов, — его как-то мигом скрутило, поднесло под корягу и защемило среди каменных глыб; далее сквозь мост провалилась одна из лошадей, несшая сундуки — сундуки под­мокли, лошадь же удалось вывести из реки без вреда; затем одна за другой стали расковываться наши вьючные лошади — по щебневой дороге это большая беда, так как долго ли здесь любой лошади обезножить! И едва успели мы справиться с ковкой двух лошадей, как впереди встретилась опять какая-то остановка, — на этот раз случай, едва не стоивший нам жизни вьючка. На об­ходе глубокой и почти вертикально спускавшейся к реке водо­моины узкий карниз вдруг рухнул под первым -вьючном, и лошадь только путем невероятных усилий успела удержаться на тропинке, проложенной киргизским скотом несколько выше караванной дороги. Кое-как, при помощи топора, лопаты и всего, что их могло заменить, выбрались мы, наконец, и из этой беды, но свободно вздохнули только тогда, как нарушенное движение каравана снова восстановилось.
Но вот и устье ущелья! Перед нами степь, столь страстно теперь желанная, но безбрежная, каменистая степь, совершенная пустыня, если не считать тощих кустиков хвойника (Ephedra sp.) и саксаула (Haloxylon ammodendron), которые кое-где торчат в стороне от дороги. Картина очень унылая, нагнавшая на нас тем скорее тоску, что тут же мы натолкнулись на тяжелое зре­лище: шест, клетка и в ней голова человеческая, — зрелище, до­казывавшее нам, что мы снова приближаемся к черте китайской оседлости...
Шесть долгих часов шли мы еще этою гоби, пологими терра­сами понижавшейся постепенно к одной из глубочайших впадин Джунгарии — пустынному соленому Эби-нору. Мгла давно уж спустилась на землю, и теперь нам приходилось брести только ощупью, руководясь почти исключительно гулким топотом пере­довых лошадей. Но куда шли эти лошади и кто вел их вперед, мы этого теперь вовсе не знали, да и знать не интересовались... Измученные жаждой и голодом, а, главное, непомерной устало­стью, мы сознавали инстинктивно только одно: отстать теперь от товарищей, значит — заблудиться в степи. И мне кажется, что лошадьми руководил тот же стадный инстинкт; иначе как объ­яснить их видимую тревогу всякий раз, как отзвук движения каравана впереди на мгновение замирал?
Давно уж в моем эшелоне все люди молчали... Да и что за беседа теперь! Не у кого даже расспросить о дороге, потому что проводники наши куда-то исчезли. С непривычки еще подолгу сидеть в седле спину у меня совсем разломило; а пешком и еще того, хуже: в темноте тропинки не видно, и вот ежеминутно сби­
ваешься на сторону и спотыкаешься о корявые кусты саксаула. Для примера другим, однако, бодришься и скуки ради — счи­таешь шаги...
— Ваше благородие! а, ведь, время-то, пожалуй, к полуночи! — Черкни-ка спичкой... ну, нет, всего только одиннадцать!.. — Знать, еще нам много итти!..
— Л что, разве устал?
Нам-то что! А вот кони стали у меня больно тянуться... Шутка ли, сколько идем!
И точно отголоском на это справедливое сетование донесся до нас какой-то неопределенный шум из переднего эшелона. Впереди вдруг блеснул огонек и погас...
— Что там такое?
— В полуверсте отсюда становище калмыцкое проводники отыскали... Сворачивать, что ль?..
— Сворачивать, конечно, сворачивать!
И вот лошади зашагали по глубокому песку. Где-то в стороне, а потом и вблизи характерным шелестом заявили о себе камыши. А вот, наконец, появились и силуэты людей, сопровождаемые оглушительным лаем собак. Они меня окружили. Кто-то им что-то сказал, и, по китайскому этикету, они немедленно преклонили предо мною колена. В то же мгновение, как по волшебству, вспыхнул старый подожженный камыш и фантастическим светом осветил и без того уже дикую картину торгоутского кочевья в пе­счаной степи...
Мы так были рады стоянке, что и не подумали расставлять своих юрт, а спали не раздеваясь, каждый улегшись, где и как ему показалось удобнее; однако, несмотря на усталость, мы на следующее утро проснулись неожиданно рано. Разбудили нас не столько горячие лучи солнца и поднявшийся ветерок, успев­ший уже набить нам в рот и нос достаточно пыли, сколько ми­риады мошек, мух и комаров, которые носились здесь целыми тучами. К нашему великому счастью, мы в таких массах нигде уже не встречали этих маленьких кровопийц, но зато здесь они, действительно, были неисчислимы. И это тем более было до­садно, что и все остальное было здесь особенно гадко; и страшная духота, и пыль, и до омерзения грязная и теплая вода, и даже все эти окрестности — степь с барханами песку и с ее серо­зеленой растительностью: тамариском, саксаулом, кое-где переви­тым Clematis, Peganum hannala multisecta, Zygophyllum brachypterum, Artemisia dracunculus, Lycium ruthenicum и частью объеденным камышом. С этой печальной обстановкой вполне гармонировали и люди—торгоуты, такие же худые, как и их скот, неизвестно чем здесь питающийся и как выносящий и подчас нестерпимый здесь зной и бездну докучливых мух... А между тем, хотя и странным, но тем ле менее чрезвычайно приятным противо­
речием с этой убогой обителью человека виднелись здесь чуть не рядом небольшие, но все же веселящие глаз яркозеленые запашки пшеницы, ничем не защищенные и не огороженные — совершен­ное чудо для гоби!
Откуда же бралась здесь эта вода и почему хлеба оставляет не тронутым скот? Вот вопросы, которые мы тщетно задавали себе; торгоуты же уклонились от прямого ответа: они почему-то боялись быть откровенными даже в столь невинных вопросах. Так мы и покинули на следующий день это урочище Толи (абс. выс. 1 509 футов, «или 457 м), ничего на этот счет толкового не узнавши.
К Цзин-хэ повел нас старик торгоут. Описание первых кило­метров этого пути затруднительно. Мы сначала обогнули высокий бархан, затем шли среди густых зарослей саксаула, достигаю­щего здесь огромных размеров, тамариска и разнолистого или пустынного тополя; наконец, спустились с отвесного обрыва в русло теперь безводной, но временами, без сомнения, текущей здесь речки, или протока и, выбравшись на противоположный его берег, снова очутились среди столь же густых порослей упомяну­тых выше древесных пород, в чаще которых находят себе надеж­ный приют многочисленные фазаны (Phasianus mongolicus var. semitorquatus Sew.) и зайцы (Lepus tolai Pali.). Кроме того, в этих местах мы заметили и некоторых других птиц: сорокопутов, овся­нок, воробьев и карабауров (Pterocles arenarius Pali.); но все они имели уже до такой степени обносившееся перо, что в кол­лекцию не годились. За первым арыком, густо поросшим камы­шом, осокой, Apocynuni venetum и тому подобными травами, местность значительно изменилась: кое-где уже виднелись за­пашки, группы деревьев и одиноко растущие экземпляры кара­гача, тополя, джигды (Eleagnus hortensis) или ивы, полуразвалившиеся дувалы, глинобитные постройки неизвестного назна­чения и, наконец, целые заброшенные хозяйства. Мы, очевидно, подходили к Цзин-хэ.
Оазис оказался очень богатым водой. Последняя не только переполняла арыки, но и широко разлилась по заброшенным когда-то полям, обратив их в тростниковые займища. Не мало ее совсем непроизводительно пропадало и по дорогам, которые на значительные протяжения представляли из себя реки тихо плыв­шей куда-то коричневой мути. Тростник рос повсюду и местами столь густо, что заглушал даже такие кустарники, как облепиха (Hippophae rhamnoides), шиповник и тал, и только в местах по­выше его сменяла верблюжья колючка (Alhagi kirghisorum) с торчащими среди нее кустиками джингиля (Halimodendron argenteum), Calligonum и тамариска.
Не доходя до р. Цзин, мы свернули вправо п остановились на одном из арыков, прорытом несколько в стороне от дороги.
Цзин-хэ (1 200 футов, или 366 м над у. м.) расположен на пра­вом берегу р. Цзин. Это не только значительный военный пост, но и важнейшая станция для всех караванов, идущих -в Или из Джунгарии. Однако как земледельческий округ он, несмотря на обилие воды, не имеет значения. Его отовсюду стеснила пустыня, окружившая оазис рамкой песков и дресвы и тем самым поло­жившая предел его росту. К тому же в настоящее время земле­дельцев здесь мало, да и те не мастера своего дела: я нигде не видал хуже, чем здесь, обработанных полей.
Зато только пустыне и обязан Цзин-хэ тем значением, какое он имеет теперь. И базар и все маленькое население его пред­местья со своими харчевнями и убогими постоялыми дворами живет здесь одной только жизнью — жизнью лавочки на пере­путье дорог н на рубеже двух пустынь: Эби-норской на востоке и Сайрам-иор'ской на западе. У каждого здесь поэтому только один -интерес: или п-родать что-нибудь проезжающему или залу­чить его к себе на -ночлег и хотя бы этим путем от него пожи­виться; поэтому жизнь здесь кипит, когда извоз увеличивается, и замирает, когда проезжающих мало.
Цзин-хэ населен преимущественно китайцами и таранчами; первых насчитывалось в 1889 г. до сотни семейств*, вторых — человек на четыреста более. Таранчами заведует здесь аксакал, т. е. старшина, утвержденный -в этой должности с согласия на­чальника укрепления и гарнизона, в руках которого сосредоточи­вается таким образом как военное, так и гражданское управле­ние округом.
В Цзин-хэ мы дневали, а 13 июня уже снова выступили в пу­стыню под предводительством молодого торгоутского ламы, сме­нившего старика из Толи.
Лама оказался словоохотливым малым. Он тотчас же завязал разговор, едва мы, свернув с большой дороги, вышли в степь. «Особенных животных, ради которых вы заехали в наши края, вы здесь не найдете. Маралы и козы держатся высоко в горах, в пустыне их нет. Встречается здесь дикая лошадь, да редко, так редко, что едва ли многие из торгоутов ее видели...».
— Как дикая лошадь? Вероятно, хулан (Asinus onager)?
— Нет, не хулан, а лошадь... И так как она вас интересует, то я вам должен сказать, что нет животного по быстроте и чут­кости равного ей; вот почему подкараулить ее невозможно, а до­гонять было бы глупостью: бег ее быстрее полета стрелы... пре­пятствий она также не знает и двумя-тремя прыжками взбегает на крутейшие скалы... Да вот, видите вы там эту гору? Я сам был свидетелем, как однажды жеребец, испугавшись чего-то, в один
* Собственно «домов», «уй».
3 Г. Грумм-Гржимайло
миг, подобно вихрю, взлетел на вершину ее и вслед за тем скрылся за гребнем...
В этом тоне лама рассказывал еще много и долго и, кажется, сам искренно верил тому, что болтал. По большинству из нас вскоре он надоел. Мы разбрелись и, подремывая на седле, шаг в шаг потащились за караваном.
В природе нет, кажется, ничего скучнее и однообразнее каме­нистой пустыни. Летом все блестит и дышит в ней зноем, зимой же негде укрыться от ветра. И сколько вперед ни смотри — кроме гальки, пасного неба да белесоватого тумана ничего в этой степи не увидишь... И чем дальше идешь, чем ниже склоняется солнце, тем гуще охватывает горизонт и этот обманный туман, который с каждой минутой все полнее и полнее заволакивает окрестности или же миражом озер раздражает воображение путника. Расти­тельности здесь или вовсе нет никакой или она донельзя жалка: низкий и корявый саксаул, один или два вида хвойника (Ephedra), редко где чилига (Caragana pygmaea var. arenaria), Anabasis brevifolia, два-три Artemisia, Tribulus terrestris, Iledysarum multijugum, Tanacetum fruticulosum, Halogeton arachnoides, H. glomeratus, Kochia mollis, Calligonum mongolicum, Peganum harmala var. multisecta и немногие другие виды, преимуще­ственно же невзрачные солянки — вот, пожалуй, и все ботаниче­ское богатство этих пустынь, составляющих чуть не две трети всего пространства центрально-азиатских степей.
Именно такая местность расстилалась теперь перед нами, и те пятнадцать километров, что нам на сегодня предстояло ею пройти, казались нам бесконечными... Но вот, точно из-под земли выросшая, показалась впереди ярко-зеленая растительность ку­старников урочища Джюс-агач *, и минуту спустя мы уже уто­ляли свою жажду из родника, бившего из-под корней старой, развесистой ивы. Все при этом было забыто, и мы с неподдельной радостью приветствовали это крошечное местечко, где нашли в изобилии все, в чем нуждались: тень, воду, дрова и подножный корм для наших животных...
На следующий день, едва приступлено было к седловке, как на окрестных холмах неожиданно появились небольшие стада антилоп. Это обстоятельство задержало наше выступление в путь, так как казакам во что бы то ни стало хотелось подстрелить хотя бы одну из них на обед. К сожалению, все их попытки в этом направлении кончились неудачей: каракуйрюки (Gazella subgutturosa Giild.) во-время их заметили и тут же скрылись в соседних логах и ущельях.
Почти от места нашей стоянки мы стали втягиваться в ущелье, такое же дикое и бесплодное, как и.вся окрестная степь. Только
• У монголов — Цзю-моден, что в обоих случаях значит — «сто де­ревьев».
почва стала как будто более вязкой, да какие-то красноватые солянки, встречавшиеся раньше лишь изредка, стали попадаться теперь беспрестанно и иногда сплошными насаждениями, зани­мающими обширные площади. Чем дальше, однако, мы прони­кали в ущелье, тем картина становилась живее; конгломераты сменились сланцами, которые хотя и придали более дикий ха­рактер ущелью, но и обусловили большую его живописность. Оно сузилось, а одновременно появилась и зелень, которая сперва

Лагерь экспедиции в урочище Джюс-агач.
ютилась только в распадках скал, а затем, мало-помалу, появи­лась и в самом ущелье, гнездясь вдоль сухого русла временного ручья; это были кустарники: шиповник, облепиха, чилига, таволга (Spiraea sp.) и Haiimodendron argenteum, среди которых пышно раскидывался чий (Lasiagrostis splendens), выбрасывали колосья другие злаки и ютились растения: Statice chrysocephala, St. spe­ciosa, Sueda setigera var. piligeda, Nanophytuon erinaceum, Blitum virgatum и Sedum Kirilowi. Все таким образом указывало на бли­зость воды и, действительно, вскоре мы увидали группу тополей и под ними крошечный ручеек, который тут же терялся в им же сюда нанесенных камнях и песке. С этого места дорога пошла косогором, затем перевалила гряду и вышла, наконец, на ковыль­
ную степь, которая рядом крупных подъемов и спусков взбегала чуть не к нижней границе еловых лесов ♦. И это в каких-нибудь двух часах пути от знойной Эби-норской пустыни! И что за шум­ная жизнь в этих лесах после мертвенного затишья в этой пу­стыне! Сколько свисту и гаму от всех этих бесчисленных пташек, и сусликов (Spermophilus eversmanni Brandt), и сурков (Arctomys dichrous Anderson), сколько, наконец, красок, что за аромат и прохлада!..
Миновав еловый лес, мы остановились в урочище Богус-зуслуне, высота которого 9 400 футов (2 865 м) над у. м. Таким образом, сегодня мы поднялись по вертикали почти на 8 000 фу­тов (2 440 м), сделав при этом в линейном направлении не более 26 км — две цифры, в достаточной мере характеризующие кру­тизну падения северных склонов Боро-хоро и красноречивее всяких слов доказывающие, с каким трудом должны были ка­рабкаться сюда наши тяжело нагруженные лошади. Зато и
* П. П. Семенов-Тян-Шанскяй определил низший предел .вертикаль­ного распространения ели для гор Центрального Тянь-шаня в 6 000 ф. (1523 м), высший же в 7.500 ф. (2285 м). В Восточном Тянь-шане цифры эти несколько выше; так низший предел проходит:
в урочище Лу-чжан
на аис. выс. 7050 ф. (2135) (по опреде­лению Г румм-Г ржимайло).
в урочище Фоу-хэ ....

»
»
» 6100ф. (1858 м) (по опреде­
лению Грумм-Г ржимайло).
в горах Богдо-ола, по Хайда-джаи
реке
»>
»
» 6300 ф. (1910 м) (по опреде­лению Г румм-Г ржимайло).
в горах Богдо-ола, по
Хайда-джаи восточнее . .
реке
на
абс.
выс. 5500 ф. (1675 м) (по опре­делению Певцова)
в горах Богдо-ола, еще восточнее (уроч. Бай-ян
-гоу)
»
»
» 6000 ф. (1828 м) (по опре­делению Грумм-Гржи­майло)
в Хамнйских горах — несколько выше

на
аис.
выс. 6000 ф. (1828 м) (по опре­делению Пржевальского).
Что же касается высшего предела, то он подвержен значительным коле­баниям; в среднем же проходит на высоте 9000 ф. (2700 м).
В Нань-шаие низший предел распространения ели еще выше, чем в Вос­точном Тянь-шане; так по данным экспедиции Грумм-Гржимайло он прохо­дит на абсолютной высоте:
при кумирне Ма-ти-сы (северные склоны) . . 8750 ф. (2666 м) у города Да-тун (южные склоны) .... 10000 » (3047 м) в урочище Казан-хэ 9500 » (2895 м)
у кумирни Го-мань-сы 9350 » (2850 м)
в ущелье Ласа-хэ 9400 > (2864 м)
на южных склонах Сивинских альп .... 10000 > (3047 м)
Впрочем, в Нань-шане, как это мы увидим ниже, растет иной, чем в Тянь-шане, вид ели — Picea obovata.
наслаждались же они теперь созерцанием великолепных альпий­ских лугов, одевающих здесь все склоны отрогов главного гребня!
Едва мы поуставили свои юрты, как должны были принимать посетителей. Это были окрестные торгоуты со своим старшиной во главе, пришедшие поздравить нас с благополучным приездом в их земли и принесшие угощение: в ведерке горячий чай с солью и молоком, монгольскую водку и кислое молоко, всего в ничтож­ном количестве. Здешние торгоуты почти не пьют кумыса, зато умеют приготовлять особый напиток, своеобразный на вкус и на­поминающий скверную водку, разбавленную водой. Вот этой-то водкой они и вздумали нас теперь угощать... Нечего делать! попробовали и отблагодарили за радушный прием старшину коекакими безделушками, которые, как изделия чужеземные, ко­нечно, тотчас -же пошли по рукам. Разговор наш, однако, не клеился, а вскоре вовсе прервался: торгоуты впредь до получения инструкций от вана (князя) или, как они здесь его называют, — уанга, наотрез отказались отвечать на наши расспросы об окре­стных горах, и все, чего мы сегодня добились от них, было более или менее условное обещание дать нам проводника до следую­щего аула.
Вечером калмыки снова явились, на этот раз с просьбой спасти оставшийся скот от какой-то повальной болезни, которая в тече­ние каких-нибудь двух-трех недель пустила по-миру целые семьи. К сожалению, мы были бессильны помочь этому бедствию, и все, что могли им сказать, ограничивалось советом почаще перекоче­вывать с места на место. Бедняки выслушали совет этот рас­сеянно и удалились, очевидно, совсем разочарованные в наших ветеринарных познаниях.
В урочище Богус-зуслун (9 390 футов, или 2 862 м) мы про­стояли два дня, экскурсируя в окрестностях и с каждого почти утеса любуясь великолепнейшим видом на озеро Эби-нор. Мне кажется, что как бы ни описывать этой чудной панорамы гор, крутыми уступами сбегающих книзу, и всех этих окутывающих пустыню мягких тонов от золотистого до голубого, среди кото­рых ярким темносиним пятном блестит обширная водная поверх­ность озера Эби-нор, нет возможности невидавшему представить даже в самых общих чертах величавую красоту этой картины, которой нет равной в Европе, потому что трудно еще раз найти на земле такое дивное сочетание горных громад и безбрежной пустыни, темной зелени еловых лесов и золотистой дымки и дале­ких песков и, наконец, этой массы воды, своим цветом и блеском вносящей такой резкий контраст в целое море самых нежных и полупрозрачных тонов, которые могут только родиться при обшир­ности горизонта в необъятной дали...
Окрестности Богус-зуслуна — царство чилиги «верблюжий хвост»—«тюйя-куйрюк» (Cafragana nova species?), ощетинившей
все ближайшие скалы и горы; она была теперь в полном цвету и выглядела чрезвычайно нарядно. Кроме этой замечательной караганы, стелющегося можжевельника, одиночных экземпляров ели и шиповника,—других кустарников, не говоря уже о де­ревьях, не было видно; зато ниже, в зоне еловых лесов, все ущелья поросли ими густо, но насколько разнообразно, сказать не берусь. С высоты, на которой мы находились, видно было только, что кустарные заросли узкой лентой сопровождают тече­ние всех речек, сбегающих в пустыню с горной группы Шалуар и теряются вместе с последними в Эби-норской пустыне.
Несмотря на еще раннее для таких высот время, животная жизнь была здесь в полном разгаре; некоторые виды бабочек даже кончали свой лет, птицы сбрасывали обносившееся перо и только суслики (Spermophilus eversmanni Brandt) да сурки (Acromys dichrous And.) не начинали еще менять своей седой зимней одежды на более яркий, но менее пышный наряд. Таким образом, все заставляло нас торопиться составлением коллекций, пока не ушло еще драгоценное для каждого естествоиспытателя время, а вместе с тем спешить вперед, чтобы своевременно достигнуть районов, может быть, и не столь богатых видами, зато уже потому более интересных, что маршруты натуралистов никогда их еще не захватывали. Этими районами были альпы в верховьях Хусты (Манас) и величественная горная группа Богдоола, о которой до сих пор мы имели только самые поверхностные и даже прямо неверные сведения.
С самого того момента, как мы выступили из Джаркента, по­года нам необыкновенно благоприятствовала. Тучки если и набе­гали подчас, то на несколько минут, не более; затем солнце снова выглядывало и своими жгучими лучами осушало окрестность. По 17 октября погода вдруг изменилась. С раннего утра уже моросило, и при безветрии окрестные горы курились. А между тем именно на сегодня нам предстоял трудный перевал через горы Шалуар, о которых торгоуты рассказывали теперь очень много дурного. В этих рассказах смущала нас не столько кру­тизна этих гор, сколько обилие талого снега, который на перевале должен был повсеместно образовать невылазные топи. «Топи эти так там обширны, что пока с краев земля не обсохнет, через Шалуар нет дороги...» — вот в чем старался нас убедить старшина и что теперь, ввиду непогоды, действительно, озабочивало нас чрезвычайно. Выбора, однако, мы не имели; обещанные провод­ники своевременно прибыли, да и торгоутские лошади, на всякий случай и путем долгих переговоров, наконец, нанятые, давно уж поджидали своей очереди быть завьюченными. Отослать их обратно значило рисковать в будущем совсем остаться без них; к тому же пережидать непогоду мы не имели никаких оснований, потому что каждый лишний дождь или снег мог, очевидно, только
ухудшить, а не улучшить дорогу. Итак — в путь, и чем скорее, тем лучше!
Час спустя, действительно, мы уже (выступали с места нашей стоянки. Едва мы тронулись с места, как проносившееся облако так густо окутало нас туманом, что мы перестали различать пред­меты даже в нескольких шагах впереди. Стало и сыро и холодно; затем снова заморосило. Поднявшийся ветер на некоторое время обдал нас дождем, а этот, постепенно усиливаясь, перешел в град и вслед затем в снег. Тем временем дорога становилась все круче и к тому же сделалась скользкой настолько, что наши лошади уже с трудом подвигались вперед. Наконец, мы увидали себя на обширной поляне, справа и слева замкнутой высокими скалами. Поляна эта, составляющая вершину перевала Шалуар, при не­сколько волнистой поверхности, обладает только весьма слабым уклоном в стороны спусков; почва ее, песчано-глинистая, кочко­видно поросшая кипцом (Festuca sp.) и местами до крайности рыхлая, способна, повидимому, весьма быстро напитываться во­дой и в этих обстоятельствах набухать; если же и нижележащие породы, например, хотя бы те же белые известняки, которые щебневыми россыпями всюду выпячиваются наружу, залегают неглубоко и к тому же представляют некоторое препятствие даль­нейшему просачиванию воды, то вот уж и все те условия, кото­рые своей совокупностью могут обусловить образование если не топи, как о том сообщал нам старшина, то во всяком случае про­странств настолько вязких, что переход по ним временами, может быть, и является затруднительным. И что это зачастую здесь так и бывает, доказывают, как мне кажется, едва проложенные, зато бесчисленные тропинки; очевидно, что каждый избирает себе тут то направление, которое кажется ему более, чем другое, на­дежным.
Высота перевала Шалуар оказалась равной 10 990 футов (3 350 м) над у. м. Таким образом, относительно нашей стоянки мы поднялись не более как на 1 600 футов (487 м), а между тем по истомленному виду наших мокрых и в грязи лошадей можно было подумать, что сегодня мы сделали ни весть какую дорогу!
Спуск с перевала был уже гораздо положе; к тому же местность стала приобретать чрезвычайную живописность. Здесь мы снова вступили в зону еловых лесов, представляющую почти повсеместно -в Восточном Тянь-шане такие разнообразные и эффектные сочетания кустарных зарослей, леса, диких скал и роскошных лугов, что мимо них нельзя пройти равнодушно, — так и манит остановиться у каждого ручейка, под сенью каждой группы елей, где все, чего ни пожелаешь, к вашим услугам: и чуд­ный луг, залитый морем цветов, и вода, и топливо, и, наконец, величественный ландшафт — далекая панорама гор, громоздя­щихся друг на друга до пределов вечного снега и обещающих в
каждом из ущелий своих пытливому натуралисту что-нибудь новое, затемняющее интересом своим (все до тех пор открытое. И как-то невольно поддаешься такому соблазну и останавли­ваешься в приглянувшемся местечке, мало заботясь иногда даже о том, что в этот день едва пройдено несколько километров.
В урочище Умкан-гол, на речке Улан-дабан, узкой, едва ли проходимой щелью вырывающейся в Джунгарскую пустыню и образующей там к западу от пикета Ту-ду обширные тростнико­вые займища, мы простояли два дня, посвящая все время экскур­сиям и сбору разнообразных коллекций. Этим экскурсиям в зна­чительной, впрочем, степени мешали ветры и дожди, которые здесь то и дело сменяли друг друга.
Помимо экскурсий, немало времени поглощали у нас и дипло­матические переговоры с калмыками, которые упорно стояли на своем. «Бумаги, объявляющей нам о вашем приезде сюда, мы не имеем, — говорили они; — это значит, что вы явились сюда без разрешения не только илийского цзянь-цзюня, но и нашего хана; а потому наша прямая обязанность, не содействовать вам, а ме­шать...».
Наша усиленная ходьба по горам не разъяснила вопроса: куда нам дальше итти? Северные контрфорсы этой части хребта Борохоро необыкновенно запутаны множеством узких ущелий, по ко­торым сбегают в Эби-норскую котловину многочисленные потоки и реки. Вдобавок все горные участки здесь очень скалисты и круты, а потому очень мало доступны. Без проводников пускаться при таких обстоятельствах в путь было бы делом крайне риско­ванным. В самом деле, кто знает, куда ведут все эти тропинки, которые, бесконечно переплетаясь, образуют повсеместно весьма Ч сложную сеть! Довериться одной из них — значит рисковать забраться туда, откуда один только выход — обратно, к своей прежней стоянке... Даже спуститься снова в Джунгарию каким бы то ни было из ущелий было бы для нас предприятием, почти вовсе невыполнимым: все дороги идут здесь горами и ни одна из них не бежит по ущелью — прекрасное доказательство дикости и недоступности этих последних.
Итак, волей-неволей нам приходилось настаивать на присылке проводника, а когда последний действительно к нам явился, итти туда, куда он вздумает нас повести. Впрочем, это было теперь для нас безразлично, лишь бы вели нас вперед, а не обратно; тем не менее в наших интересах скорее было держаться гребня хребта, чем спускаться в низины. А этого-то, невидимому, и нельзя было нам ни в каком случае избежать, так как в летнее время реки Оботу и Джиргалты в верховьях своих оказались совсем непроходимыми в брод. «Осенью еще возможно пройти горами в урочище Цаган-усу,—говорил нам проводник,—летом же вся­кое сообщение тут прекращается; ходят туда степью, через мона­
стырь Джиргалты-цаган-сумэ». Цаган-усу— это ставка вана, родственника карашарского хана, при содействии которого мы и рассчитывали продолжать дальнейшее наше движение вдоль гребня Боро-хоро.
От урочища Умкан-гол мы некоторое время шли нагорьями вниз по течению р. Убан-дабан; затем, миновав зону еловых ле­сов, до пересекавшего нам дорогу ущелья речки Шангын-дабан шли весьма пересеченной местностью, представлявшей из себя роскошнейший луг, вернее степь с примесью луговых трав и цве­тов. За речкой Шангын-дабан, протекающей в узком и глубоко врезанном ложе, вся местность приняла равнинный характер, а растительность все более и более становилась степной. Тут мы потеряли тропинку и шли, повидимому, совсем наугад, придер­живаясь, однако, все время северо-восточного направления. Но, очевидно, проводник хорошо знал дорогу, потому что мы вдруг очутились на краю глубокого яра, в том самом месте, где снова намечалась тропинка, бесчисленными изгибами сбегавшая на громадную глубину. Опять очень трудный спуск с высоты по необыкновенно узкой и местами совсем размытой тропинке!
Дно ущелья — серый песок и мелкая галька, во всех направ­лениях изборожденные следами весенних потоков; стены — все тот же метаморфический сланец. Растительность скудная, но крайне разнообразная: карагана, барбарис, таволга, жимолость, хвойник и другие кустарники, которые то образуют здесь заросли, то растут в одиночку; из луговых трав не осталось здесь уже и следа; их сменили чий (Lasiagrostis splendens), различные злаки, какой-то высокий Allium, полынь, астрагалы, ирис, Statice speciosa и S. chrysocephala, Blithum virgatum и многие другие растения, характеризующие флору каменистых ущелий.
Едва мы спустились в ущелье, как впереди раздались вы­стрелы, стократным эхом повторившиеся в горах. Это стрелял казак Колотовкин, с двух пуль положивший на месте хулана. Это был старый жеребец, совершенно изборожденный шрамами, по­лученными им, без сомнения, в прежних боях за преобладание в табуне. Изгнанный более сильным противником, он бродил теперь в одиночестве и, вероятно, вскоре стал бы добычей волков, если бы раньше времени не нарвался на пулю ловкого казака.
Яром мы спускались километров восемь, затем вышли на речку Юдна-гол и заночевали на площадке, поросшей полынью-черно­быльником (Artemisia vulgaris),верблюжьей колючкой и овсюком (Bromus sp.), так что лошадям нашим пришлось бы оста­ваться совсем без ейы, если бы не кусты лозняка, росшего по берегу речки, и не узкая ленточка луговых трав, укрывавшихся в их тени.
Встали рано и тронулись снова в дорогу. Оставив позади себя Юдна-гол и пройдя горами не более полукилометра, мы вдруг
очутились в безбрежной пустыне... Только здесь эта пустыня ка­залась не столь мертвенной и оживлялась довольно разнообразной растительностью, среди которой преобладали: чернобыльник, карагана, хвойник, саксаул и Eurotia ceratoides, на этот раз изукрашенные, точно плодами, красивыми, блестящими -жуками из рода JuIodis. Но в общем это была все же чрезвычайно скучная и монотонная местность, всю завлекательную сторону которой составляли только многочисленные здесь табуны пугливо ози­равшихся на нас хуланов и стада антилоп (Gazella subguturosa), при каждом выстреле, как -вихрь, уносившихся вдаль. Здесь мы круто свернули к востоку и вдоль горной окраины шли до Оботу, которая подобно всем прочим рекам Южной Джунгарии, течет в глубочайшем русле, вырытом ею в мощных дилювиальных на­носах глины и гальки, сплотившихся в рыхлый конгломерат. Яр, впрочем, становится издалека уже видным, причем бывает, однако, трудно определить, что это такое: невысокая ли гряда впереди или противоположный берег оврага. Вода же реки обна­руживается только тогда, когда подходишь к самому яру, глу­бина которого у некоторых из них, например, у Куйтуна, очень значительна.
Спустивши караван наш к Оботу, торгоут отказался указать нам на брод. «Вы видите, какая вода... утонет кто, так свалите вину на меня...».
Делать нечего! Пришлось разыскивать брод нам самим. К счастью, поиски были не долги. Шагах в двухстах выше река разбивалась на рукава, из коих только два крайних оказались глубокими. Через них лошадей перевели в одиночку.
За Оботу раскинулась снова пустыня, но еще более камени­стая и безотрадная. Ею мы прошли километров пятнадцать и остановились в урочище Муткым-бах, самом западном из группы оазисов, имеющих своим центром селеньице Хонтоху, населенное таранчами, китайцами и торгоутами. Здесь мы дневали.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПО ТОРГОУТСКПМ КОЧЕВЬЯМ
От урочища Муткым-бах до монастыря Джнргалты-цагансумэ километров двадцать восемь. Дорога тянется все время гли­нистой степью со следами старых арыков, среди которых многие, повидимому, давно уж заброшены. Изредка также попадаются здесь и пашни, по соседству с которыми виднеются группы кара­гачей (Ulmus sp.) и развалины прежних построек. Но вообще всех этих следов былой культуры так мало, что они не нарушают общего характера этой степи. Тамариск, саксаул, изредка пустын­ный тополь (Populus diversi folia) и обычная в подобных случаях свита сопровождающих их растений образуют здесь местами густейшие заросли, которые, однако, быстро редеют в сторону бывших оседлостей; там сменяют их карагачи, осокори, ива и из трав — лебеда, Apocynum venetum и множество других сорных трав и растений, которые вперемежку с камышом покрывают все места, когда-то занятые полями. Среди подобиых-то зарослей, в которых в смеси с представителями пустынной флоры росли карагачи и высокий камыш, расположился и небольшой мона­стырь Джиргалты-цаган-сумэ — зимнее убежище лам, теперь откочевавших вместе с прочими торгоутами в ближайшие горы.
Едва передовой эшелон наших вьюков поравнялся со стеной главного здания, как из ворот выбежал китаец и следом за ним человек пять торгоутов. Вид русских их вовсе не удивил. Каза­лось, они даже готовились к этой встрече и теперь, сообща бро­сившись к лошадям, сделали попытку их задержать. Завязалась борьба, торгоуты были отброшены и, отступив к воротам, про­должали браниться.
— Что тут за шум, Николай?
— Да вот — не хотят нас дальше пускать!
Так как и мне китаец отказался объяснить толком причины, вызвавшие его и подведомственных ему торгоутов к столь энер­гичному образу действий, то мы, не задерживаясь здесь долее,
44 Глава третья' продолжали свой путь. Этим дело однако не кончилось, и полчаса спустя нас нагнала уже целая толпа торгоутов, которая хотя и вела себя чинно, но довольно настойчиво потребовала от нас остановиться и не итти далее до получения на то разрешения от торгоутских властей. Впрочем, нас утешали, что разрешение это должно последовать не позже завтрашнего утра... Делать не­чего! — пришлось уступить, и мы спустились по круче на плёс р. Джиргалты, где и остановились на песке старого ее русла.
Но стоянка эта была одной из самых для нас неприятных. Полное почти отсутствие корма и дров, крупная галька, наворо­ченная в беспорядке повсюду, и в довершение всего налетевшая буря с дождем, чуть не опрокинувшая юрты и далеко разметав­шая наши вещи, а затем и пропажа баранов, которых мы чуть не до полуночи проискали совсем напрасно, — все это заставляло нас не раз пенять на себя за обнаруженную нами сговорчивость, так что на следующее утро, т. е. 24 июня, с твердым намерением в тот же день добраться до ставки уанга, мы с рассветом трону­лись в путь.
Ставка, против всякого ожидания, оказалась близехонько, всего километрах в двенадцати от места нашей стоянки на р. Джиргалты, в долине маленькой речки Цаган-усу, ее притока. Несмотря на значительность, площадка, на которой уанг устроил свою летовку, была настолько застроена всевозможными глино­битными сооружениями, здесь скучилось столько юрт и толпилось, несмотря на проливень, столько народа, что мы только с трудом подыскали себе достаточно удобное место для стойбища.
Уанг встретил нас очень радушно, и едва мы устроились, как к нам уж явилось посольство: людям нашим принесли дамбы с со­леным чаем и маслом, китайский на пару сваренный хлеб (мянтау), масло и кислое молоко (арык); нас же приглашали на «чашку чая» в помещение вана.
Помещение это издали казалось оригинальным и в окружаю­щей его обстановке даже красивым. Фасад обращен был к реке, в долину которой спускались также, во-первых, обе лестницы, одна над другой, а во-вторых, и оба наката из глины и валунов. Само здание, сложенное частью из камня, частью же из еловых досок и кирпича, было невелико, зато пестрело ярким рисунком. Сзади оно примыкало к стене, окружавшей целую группу маза­нок: тут, повидимому, помещалась канцелярия вана, а может быть и часть военных чинов, входящих в состав торгоутского зна­мени. И глиняные накаты, и обе лестницы представляли такие сооружения, которые лучше всяких слов доказывали каждому по­сетителю, что калмыки плохие строители. Действительно, взобраться по ним в сырую погоду, пожалуй, было даже труднее, чем на соседнюю гору, которая из долины Цаган-усу подымается непосредственно в снежную область. Тем не менее мы благопо-
луч но одолели это препятствие и очутились на крытой площадке, где нас встретил уанг, еще молодой человек, пухлый, белый, но вместе с тем и весьма симпатичный. Одет он был в черную атлас­ную курму (чан-гуа), атласное зеленовато-желтое подкафтанье и черную атласную же китайскую шапочку без всяких атрибутов княжеского достоинства, что, согласно китайскому этикету, дол­жно было, без сомнения, означать, что он принимает нас не как официальное лицо, а как хлебосольный хозяин своих случайных гостей. После первых же приветствий он усадил нас вокруг стола, который занимал чуть не целую половину приемной. Кроме китай­ской неважной картины, никаких других украшений эта прием­ная не имела. Такая же простота обстановки замечалась и в со­седних двух комнатах, освещенных китайскими окнами и застав­ленных простыми деревянными табуретами, дамбами и тому подобными предметами домашнего обихода. Из этих двух комнат, вместе с приемной составлявших передний фасад всего здания, имелись двери во внутренние покои, но назначение и убранство последних остались нам, конечно, вполне неизвестными. Свита уанга, человек двадцать лам и наши казаки поместились частью тут же, в приемной, частью же на веранде, единственным укра­шением которой было громадное и, как кажется, довольно пестрое знамя. Таким образом, мы должны были сначала пить чай, а затем и обедать у всех на виду и заранее мириться с мыслью служить предметом наблюдения для толпы торгоутов, которые не пропускали ни одного нашего движения незамеченным и с не­обыкновенным любопытством заглядывали нам в рот каждый раз, как мы подносили к нему ложку с каким-нибудь супом или иным произведением кухни торгоутского вана. Впрочем, все эти господа вели себя очень чинно и вообще уменьем держать себя нас несказанно удивили. За обедом, поданным вслед за чаем и состоявшим, как кажется, из семи блюд, сервированных на китай­ский лад, мы успели сговориться о всем, что в данную минуту интересовало нас наиболее: ван согласился дать нам проводника до перевала Куйтун и разрешил приобрести у окрестных торгоу­тов меною или покупкой лошадей, баранов, арканы, войлоки и другие предметы обихода, в которых мы стали уже ощущать недостаток.
Уладив этч вопросы, мы, как это ни странно в такой дикой глуши, заговорили о музыке. Ван заставил лам петь нам духовные гимны соло и хором, и ламы пели долго, с увлечением, до совер­шенного изнеможения и сипоты.
Пение буддийских гимнов под аккомпанемент духовых инстру­ментов поражает европейское ухо своей необычностью; вот по­чему и положить его на ноты в высшей степени трудно. Это вполне испытал мой брат, когда вздумал записать музыку одного из пропетых нам гимнов. «Вообще, — пишет он в своем дневнике, —
как хоровое, так и пение соло исполняется в темпе adagio, largo и lento, причем для инструментов допускается более обширный регистр, чем для голоса. Ламы-торгоуты при богослужении употребляют инструменты хотя и одного типа, но так устроенные, что вместе они обладают весьма обширным объемом и разнообра­зием звуков, допускающим оркестровку; в пении же преобладает почти исключительно низкий регистр. При этом не лишне заме­тить, что и вообще наиболее приятным для слуха торгоутов служит звук басовой, почему они и стремятся в пении достичь звуков контроктавных. Я играл им на корнете с пистонами: неж­ные и крикливые высокие ноты производили на них неприятное впечатление и, наоборот, густые и низкие, взятые piano и дове­денные до fortissimo, приводили их в совершенный восторг».
«Нам пришлось слышать игру и пение лам, считавшихся вир­туозами. Пели, например, двое лам, оба басы. Один из них, имев­ший более низкий диапазон голоса, пел простую гамму от верхней до нижней ноты, второй ему вторил в терцию; кроме того, первый допускал в своей гамме большие или меньшие интервалы, пере­ходя же от верхних нот к низким, в промежутках не вставлял форшлягов, хотя и допускал последние при обратном ходе; второй пел без форшлягов. Пение оценивается, во-первых, но тому, какая из нижних нот доступна певцу, а во-вторых, по тому, с какою легкостью он переходит от верхней ноты своего регистра к низ­шей без форшлягов и с ними».
Инструменты у торгоутских лам исключительно духовые, дере­вянные, если не считать тимпанов. Они напоминают гобой, но с значительно более широким раструбом и отсутствием клавишей, замененных дырочками. Сработаны они весьма тщательно и отде­ланы серебром весьма изящной чеканки. Получаются из Тибета и, по уверению вана, стоят значительных денег. Для игры на конец такого гобоя надевается металлический мундштук, имеющий вид пустотелой серебряной обоймы с пазиком, в который вставляется тонкая пластинка из тростника, что в целом уподобляет его отчасти кларнетному мундштуку. Колебание воздуха получается вследствие сотрясения тростниковой пластинки при прохождении струи между ею и серебряной обоймой. Мы видели подобные инструменты трех размеров: в 1 м с шириной раструба в 35 см, в 90 см и, наконец, в 70 см с пропорциональными раструбами. Звук этого инструмента мелодический, но вместе с тем произво­дит впечатление, точно возникает где-то в пространстве, в значи­тельном от вас отдалении; из европейских инструментов он всего скорее напоминает звук медного альта и басовой .валторны (в за­висимости от объема инструмента). Резкие и дребезжащие ноты издаются им при надавливании зубами на тростниковую пла­стинку. В горах же, где расположена была кумирня торгоутов, прекрасная игра на двух инструментах напоминала дуэт двух
альпийских рожков. «Мелодии, — замечает мой брат, — я не за­помнил, да к тому же это и трудно, так как, повидимому, опре­деленной мелодии у них нет, и всего чаще случается так, что один из играющих фантазирует тут же, а другой ему вторит».
Между тем настало время прощаться с гостеприимным хо­зяином. Поблагодарив его за любезный прием и угощение, мы, в сопровождении толпы лам, спустились с вышеупомянутой лестницы и, эскортируемые десятком торгоутских наездников, вернулись в свой лагерь. ।
Минут десять спустя к нам еще раз явились от вана и на этот раз уже с тем, чтобы представить подарки: двух баранов, кирпич монгольского чая, пятьдесят джинов муки и кожаную флягу с калмыцкой водкой — «молым-арки». С своей стороны мы не замедлили его отдарить, пославши бинокль, серебряный эмали­рованный, очень массивный браслет и прекрасный перочинный нож о четырех лезвиях. Бинокль ему не понравился, и он вернул его обратно с просьбой обменять на большой охотничий нож, ко­торый успели у нас подсмотреть некоторые из лиц его свиты. Мы согласились, не желая раздражать вана отказом; но эта уступка разожгла только аппетиты торгоутских чиновников, которые заявили себя вскоре самыми бесстыдными попрошайками; в осо­бенности же в этом отношении отличился глава ламайского духо­венства, которого нам здесь называли «гэскюй»: он дважды при­сылал к нам депутацию, не просившую даже, а требовавшую подарков этому господину. И когда мы ему отослали в подарок шерстяной красной материи, то взамен получили только упреки в неумении отличить простого ламу от такого лица, как гэскюй, которому никогда еще не приходилось получать столь несоответ­ствующих его сану подарков.
На следующее утро ван прислал на продажу своих лошадей, но назначил за них до такой степени ни с чем несообразные цены, что мы решились отослать их обратно. Конечно, подобный посту­пок не мог понравиться вану, тем не менее, час спустя, он уже сидел среди нас, в нашей юрте, и, как ни в чем не бывало, весело болтал, просматривая картинки в книге Пржевальского.
Он явился к нам не один. Его сопровождали: малолетний сын его, дядька последнего, младший брат — лама и значительная свита, которая, желая присутствовать при нашей беседе, главней­шим же образом видеть те вещи, которые расхваливал ван, на­валивалась на косяки дверей и киряги нашей юрты с такой силой, что даже ван почел подобную назойливость неприличной. Его приказа убраться подальше послушались.
Ван просидел у нас долго. Особенно заинтересовали его съемочные инструменты и карты: «Ни у кого из китайских чинов­ников не видел я таких роскошнейших карт! Вы, без сомнения, лучше знаете нашу страну, чем даже мы сами!? К чему же в та­
ком случае послужат вам наши проводники?» И когда мы объяс­нили, то хотя он и казался не совсем удовлетворенным нашим ответом, тем не менее, прощаясь, все же заметил: «Я надеюсь, что в пределах торгоутских земель вы ни в чем нуждаться не будете; по крайней мере мною отданы в этом смысле самые точ­ные приказания».
Нечего и говорить, что обещания эти мы сочли важным зало­гом будущего успеха и весь остальной день провели в самом радужном настроении. К тому же и лошади и целые партии бара­нов куплены были нами по весьма сходной цене.
Однако к утру выяснилось, что рассчитывать нам на торгоутскую помощь в отношении проводников не приходится. Тогда ре­шено было: на следующий день, переправившись через Джиргалты, итти до первых китайских поселений, где и попытаться найти проводников на перевал через горы Боро-хоро.
Остаток дня мы употребили на осмотр так называемой здесь «горящей горы», находившейся всего в трех километрах к востоку от нашей стоянки.
Дым каменноугольного пожара в горах бассейна р. Джиргалты хорошо виден даже с Бэй-лу, но оттуда кажется, что дымит где-то высоко в горах, между тем как на самом деле источник этого дыма находится в предгориях Боро-хоро, в угленосных пла­стах, слагающих наружные складки всего Восточного Тянь-шаня от р. Джиргалты до меридиана перевала Буйлук в горах Богдоола. Так как нам не раз еще в дальнейшем нашем пути придется посещать месторождения каменного угля как на северных скло­нах сказанной части Тянь-шаня, так и на южных его склонах, то я теперь же замечу, что все месторождения каменного угля в пределах Восточного Тянь-шаня находятся или в его окрайних горах, более или менее далеко отстоящих от основной массы хребта и при этом всегда почти невысоких, или же в каменистых пустынях, примыкающих к нему с обеих сторон, т. е. с юга и се­вера; так, например, каменноугольные залежи известны к северовостоку от Гучэна и в некоторых других пунктах центральной Джунгарии; не менее также известны месторождения ископае­мого угля в к югу от так называемой «Южной дороги»—Нань-лу. Следует также заметить, что где бы в пределах Восточного Тяньшаня от Кульджи до Хами ни встретился каменный уголь, усло­вия его залегания одинаковы: так, например, про Турачинское месторождение каменного угля (в пределах Хамийского приставства) можно сказать то же, что проф. И. В. Мушкетов писал про илийские копи: «Залежи угленосных пород образуют холми­стые, лишенные всякой растительности, безводные предгория, представляющие перемежающие пласты белых, желтоватых песчаников, углистых сланцев с подчиненными пластами камен­ного угля и гнездами бурого железняка» ’. Только железистых
По торгоутским кочевьям 49 конгломератов я здесь не нашел, зато последние оказались пре­красно развитыми в горах урочища Фоу-хэ (к западу от р. Ма­наса) и Джиргалты.
Мы вернулись в наш лагерь, когда уж почти совсем стемнело, и так как за время нашего отсутствия от имени вана никто не являлся, то мы и порешили — вставши завтра пораньше, итти на Шихо.
Река Джиргалты, через которую нам предстояло переправ­ляться, не меньше Оботу и, как и эта последняя, проложила себе глубокое ложе в дилювиальных наносах. В том месте, где мы на нее вышли, она образует множество перекатов, -бурля между крупной галькой и валунами. Пока вьюки спускались по берего­вым террасам, я решил испробовать реку. С противоположного берега мне что-то кричали калмыки и даже махали руками, но понять из всех этих движений и криков, за шумом реки, я ничего не мог, а потому, выбрав место, которое показалось мне мельче, ринулся в воду, и, хотя с трудом, ио благополучно добрался до противоположного берега; столь же благополучно вслед за мной переправились сюда и вьюки.
Справа из р. Джиргалты выведены были значительные арыки, орошавшие много километров ниже китайские пашни. Все они оказались глубокими, и переправа через них весьма затрудни­тельной. Едва, однако, справились мы с последней канавой, как от прохожих китайцев узнали, что все понесенные нами труды были совсем напрасны, так как всего каких-нибудь полкилометра ниже имелся мост через Джиргалты. Торгоуты встретили нас также целым рядом вопросов по поводу трудной, но вполне бес­цельной переправы через бурную реку, и тут же сочли долгом своим сообщить, что ван уже выслал нам вслед двух важных чиновников с поручением извиниться за вчерашнее недоразуме­ние. Действительно, нас вскоре стало нагонять облачко пыли, которое быстро росло и, наконец, выделило из себя группу всад­ников, бежавших полною рысью. То были торгоутские власти. Старший из них, господин с красным шариком и павлиньим пером на форменной шляпе, поравнявшись с нами, соскочил с лошади и, низко кланяясь, обратился к нам с речью, которую Николай коротко перевел: «просит остановиться». И когда мы останови­лись, то Николай продолжал: «а теперь просит сесть на коврик и выкурить трубку табаку». Торгоут, действительно, закурил, мы же терпеливо ждали что будет. Наконец, обратившись всей фигурой своей к Николаю, он начал. Говорил долго и убедительно.
Выяснилось, что в проводники нам назначен офицер, сопро­вождавший этого сановника.
От Джиргалты на восток некоторое время дорога шла по равнине; затем равнина эта стала принимать все более и более волнистые очертания, и мы снова втянулись в гористую местность
4 Г. Е. Грумм-Гржимайло
с совершенно степною растительностью: чий, таволга и чилига сопровождали здесь каждую рытвину, каждое русло хотя бы вре­менного потока, а злаки, уже успевшие местами значительно по­желтеть, одевали все склоны окрайних холмов. Подобный харак­тер местности, который разнообразился только причудливыми обрывами красной глины, из которой слагались здесь многие холмы и гривы, сопровождал нас вплоть до урочища Баин-гол, узкой долины, орошенной горным ручьем, по берегам которого то там, то здесь мелькали группы тополевых деревьев (осокорей). За этим ущельем потянулась снова равнина, частью уже распа­ханная торгоутами, частью густо поросшая диким овсом, кото­рый, очевидно, заглушил здесь добрую половину бывших посевов. Степь окончательно здесь исчезла и сменилась лугами, которые простирались отсюда километров на пять к самым горам. И в то время как там, у Джиргалты, все было желто и тускло, здесь, наоборот, все блистало молодостью, свежестью и яркими перели­вами зеленых красок...
Я давно уже ехал один. Брат остался позади, чтобы настре­лять птиц для коллекций, а мой неизменный спутник — джигит Ташбалта—умчался вперед и, вероятно, вел теперь одну из связок вьюков, оживленно подшучивая над Николаем или же, в свою очередь, сделавшись предметом казачьих острот. Широкая сначала дорога свелась теперь на еле-еле наезженную тропу, вследствие чего следы прошедших вьюков начали сбиваться то в ту, то в другую сторону, а потом и совсем затерялись в следах, видимо, долго бродившего здесь торгоутского табуна. Я осмо­трелся кругом. Слева от меня тянулась на север такая равнина, что и конца края ей не видать, а справа та же долина добегала до гор, охватывала их своими узкими изумрудно-зелеными язы­ками и исчезала под темными сводами еловых лесов, которые спускались сюда из подоблачной выси снегового хребта. Только часть пиков последнего была мне видна. Остальные гиганты, точно хмурясь на что-то, оделись в белесоватую дымку набежав­ших на них облаков и, скучив вокруг себя эти последние, одни являлись нарушителями и блеска и какой-то лучезарности всей этой картины, в которой изо всех уголков так и веяло простором, светом и радостью.
Я въехал на соседний бугор, и как на ладони представились мне и стойбища торгоутов, не скученные тут в аулы, но разбро­санные на значительном протяжении, и их табуны и стада, и, наконец, наш караван, несколько звеньев которого уже успели, впрочем, скрыться в лощине.
Пройдя отсюда еще несколько километров и вдоволь налюбо­вавшись на живописные лога, которые нам пришлось пересечь, мы остановились, наконец, в урочище Цзян-цзюнь-гол, по сосед­ству со ставкой торгоутского князя Наин-бэйсэ.
Нанн-бэйсэ, старик лет под семьдесят, принял нас очень ра­душно и в течение следующего дня побывал у нас несколько раз. Он одевался очень бедно и ел очень плохо, хотя в общем и не производил впечатления человека скупого. Сверх всякого ожида­ния он ни только ничего у нас не выпрашивал, ио даже, повиднмому, стеснялся принять от нас и те безделушки, которые мы решились ему отослать. «Вы ведь проезжие люди, — говорил он, — и должны беречь свои вещи, а не раздавать их тем, кто, как мы, всю свою жизнь проводит на одном месте».
29 июня мы тронулись отсюда в полной уверенности, что сего­дня же мы и доберемся, наконец, до перевала Куйтун; однако расчеты наши оказались ошибочными. Под различными предло­гами торгоуты сумели увлечь нас сначала очень далеко на во­сток, а потом неожиданно сообщили, что перевала Куйтуна они вовсе не знают, а что если между Джунгарией и Юлдусом и имеются вообще перевалы, под другими, однако, названиями, то все они доступны только осенью и весной, а не теперь, когда в сбегающих с них потоках так много воды. Впрочем я забегаю вперед...
От Цзян-цзюн-гола дорога продолжала бежать местностью чрезвычайно гористой, хотя и с таким характером растительности, который все ближе и ближе походил к степному. Тополевые ро­щицы и луговые площадки мелькали, впрочем, еще кое-где в узких долинах небольших горных ручьев Тосту-гола и других, придавая им чрезвычайную живописность.
Долина р. Куйтуна, вернее русло ее, не широко и лежит на несколько сот метров ниже уровня соседней равнины, которая километров на пять от крайних горных отрогов протянулась к этой реке. Верхняя береговая терраса, местами очень явственно выра­женная, узка и углублена в общем весьма незначительно; зато вторая обрывается круто и на такую значительную глубину, какой не имеют ни одна из рек южной Джунгарии. Русло Куйтуна вы­рыто в мощных дилювиальных наносах песку и гальки, слежав­шихся здесь в настолько плотный конгломерат, что края обоих террас ниспадают к плёсу целым рядом отвесных и круглых башен или колонн, придающих причудливый вид всему этому узкому коридору, на дне которого шумят отдельные рукава мощ­ной в летнее время реки. Почва этой равнины, еле-еле прикрытая растениями полынной формации, представляет только слегка раз­рыхленный верхний горизонт конгломератных толщ.
Мы спустились к Куйтуну по водостоку, переправились через него с громадным трудом и с еще большим трудом выбрались по крутейшему подъему снова в степь. Было уж поздно. Пройдя сегодня более тридцати километров, мы почувствовали себя уто­мленными; тогда нам объявили, что ночлег наш предполагается устроить в урочище Бай-ян-гоу, находящемся всего в каких-ни­

будь трех километрах от места нашей переправы через р. Куйтуи. Действительно, мы достигли названного урочища менее чем через час.
Бай-ян-гоу лежит в устье ущелья несколько ниже крошечного поселка при китайском пикете, который выстроен здесь для охраны табунов, принадлежавших конной лянзе в Кур-кара-усу. Окружающие его горы составляют последние уступы коротких северных контрфорсов Боро-хоро; они не высоки, состоят преиму­щественно из красноватых песчанистых глин и покрыты степною растительностью. Как и все почти ущелья этой части Тянь-шаня, байянгоуская щель имеет чрезвычайно крутое падение; так что едва мы на следующий день частью ею, частью отрогами прошли несколько километров, как уже очутились среди еловых лесов и той обстановки, которая присуща этим горам в пределах упо­мянутой зоны.
День был облачный, но солнце выглядывало часто, ярким све­том освещало два-три отрога, придавало на мгновение всему ландшафту оригинальный, но живой колорит, а затем снова скры­валось для того, чтобы бросить сноп лучей своих куда-нибудь в сторону. И от этой беспрестанной смены света и тени, пробегав­ших, чередуясь, по всему горизонту в причудливых очертаниях, все эти горы становились еще более фантастическими, чем были в действительности. Перебираясь с увала на увал, но все время держась гребня одного из главных отрогов хребта, мы имели параллельно себе другой такой же главный отрог, отделенный от нашего падыо, глубина которой исчезала в тумане. И туман этот, клубами подымаясь наверх и густой пеленой затягивая побочные пади, казался нам какой-то странной средой, в которой точно плавали все эти сопки, то на время погружавшиеся в совершен­ную темноту, то снова всплывавшие на свет. За одним из увалов, оказавшимся выше всех пройденных, описанная картина гор еще более усложнилась: весь южный горизонт заслонили теперь гран­диозные пики, сверху донизу одетые снегом... Но этой величест­венной панорамой гор нам суждено было наслаждаться недолго: набежали новые тучи, туман охватил нас отовсюду, и крупные капли дождя вдруг усиленно забарабанили по широким листьям придорожных растений. t
На станцию Адона-булук мы добрались совсем измокшими. Но дождь не переставал лить и в течение всего того времени, пока мы устраивали свой лагерь и ставили юрты; к вечеру же тучи сбежали и совершенно прояснело.
В Адоне-булук мы едва не остались на дневку. Увлекшись охотой, Григорий Ананьин потерял наши следы, заблудился и но­чевал на китайском пикете, в самой вершине байянгоуской щели. Догнав нас только на следующий день часу в девятом утра, он принес нам важную весть: дорога на перевал через горы Боро-
хоро шла по щели Бай-ян-гоу, иными словами — оставлена нами на целый переход позади.
Мы позвали проводника торгоута. По тот самым решитель­ным образом отрицал это известие и выразил удивление, как Ананьин, ни слова не знавший по-калмыцки или китайски, мог объясниться с китайцем.
— Мы говорили по-тюркски...
— По-тюркски?.. Я первый раз слышу о китайце, говорящем по-тюркски... А впрочем, если вы больше верите ему — идите назад, а меня отпустите...
Мы колебались, но в конце концов последовали за торгоутом.
Мы круто спустились по узкому водостоку к крупной речке Итхана-анчха, перешли ее по прекрасному, китайской архитек­туры бревенчатому мосту, поднялись на широкую береговую тер­расу, прошли ее поперек и узкою щелью, густо поросшей лесом из ели, рябины, тополя, дикой яблони и крушины и разнообраз­ным кустарником вышли на обширнейшие луга, слегка всхол­мленные продольными рядами, принимавшими ближе к хребту характер уже резко выраженных и крутобедрых отрогов.
Горы Боро-хоро и их продолжение—Ирень-хабырга, отли­чающиеся необыкновенно крутым падением к северу, обилием всяких водостоков и щелей, представляют хребет, редкий в Цен­тральной Азии по своей красоте. Обилие скал, множество живо­писнейших и вместе с тем диких ущелий, пышная растительность, сплошные еловые леса, наконец, множество речек и рек, беше­ными потоками сбегающих вниз, в пустыню, и над всем этим бле­щущие своими вечными снегами седые колоссы — все это местами образует такие дивные сочетания самых чарующих эффектов, от которых с трудом отрывается глаз. Уже Итхана-анчха, шумным потоком несшаяся в узких щеках, поразила нас красотой открыв­шейся из них панорамы гор; не менее красива была долина и следующей р. Уласта, оживленная рощами тополей и юртами торгоутских кочевий; но всего великолепнее была долина третьей реки — Пичкана-анчха, как и Уласта по выходе из гор впадаю­щей в Итхана.
Левый берег ее луговой и настолько высок, что под его отвес­ною кручей плёс реки кажется неширокою серою лентой, пере­резанной зигзагами незначительной струйки воды, местами взби­той в белую пену; деревья же, сопровождающие течение этой реки—лилипутами. Падение террас противоположного берега гораздо положе; местами они совсем размыты, сливаются между собой и береговыми нагорьями и образуют вместе с последними как бы один могучий горный отрог, сверху донизу одетый еловым лесом и роскошною луговою растительностью, среди которой Cotyledon thyrsiflora и Ziziphora clinopodioides var. canescens сплошными насаждениями занимают обширные площади. Оттого*
то правый берег Пичкана-анчха и кажется выше, чем левый. Темносерые известняковые скалы в том месте, где мы спустились к реке, сжимают до крайности и без того уже крайне узкое ее русло, так что, спустившись на плёс, кажется, точно за пределами этих природных ворот нет ничего кроме колоссальных снежных вершин главного кряжа. Вообще спуск к реке очень крут, подъем длинен и утомителен. Дорожка бежит здесь сначала зигзагом в лесу, затем среди кустарных зарослей и, наконец, взбегает на луг, 'который от берегового откоса тянется еще на несколько километров на восток. Этот луг, ограниченный с севера глинисто­песчаной грядой, а с юга еловыми лесами, спускающимися с от­рогов Ирень-хабырга, и есть так называемое урочище Лу-чжан — крайний восточный пункт торгоутских кочевий ведомства Наинбейсэ.
Хотя тяныпанские торгоуты нигде не казались нам богачами, но в сравнении с ними лучжанцы выглядели совсем нищими; даже у старшины юрта оказалась дырявой, обстановка убогой, дети в рваных и донельзя грязных халатах.
В урочище Лу-чжан (7 080 футов или 2 157 м) мы простояли три дня, предпринимая поездки к подножию снеговых вершин, в зоны альпийскую и каменных осыпей (9 000—9 500 футов пли 2 740—2 755 м), охотясь и коллектируя с большим прилежанием, и, в конце концов, остались вполне довольны своим здесь пребы­ванием, хотя дожди, выпадавшие ежедневно, нам чрезвычайно мешали. Не повезло нам только на маральей охоте. Олень этот (fervus тага!) так здесь напуган, что убить его можно только случайно; усиленная же наша стрельба по птицам (Nucifraga сагуocatactes L., Carduelis carduelis var. major Tacz., Parus cyanus var. tianschanicus Menzb., Picoidcs tridactylus L., Tetraogallus himalayensis Gray и др.), барсукам и суркам давно уже должна была предупредить осторожного зверя о прибытии в его родные леса заклятого врага — человека.
На лунчжанских лугах все больше бросались в глаза земля­ника (Fragaria vesca) и Geranium collinum var. glandulosum, а в низинах высокое зонтичное (Cotyledon?); но, конечно, не было недостатка и в других растениях, из коих назову: Viola tricolor, Dianthus superbus, Vicia sepium, Potentilla sp.?, Sedum sp., Myoso­tis sylvatica, Galium borealis, Ziziphora clinopodioides var. ca­nescens, Malva sp.?, Platago lanceolata, и на более сухих местах полынь, различные представители рода Роа, Avena sp., Achillaea sp. и другие.
На второй день пребывания нашего в урочище Лу-чжан к нам явился сопровождавший нас из урочища Цзян-цзюнь-гол офицер торгоутской милиции и объявил, что неотложные дела отзывают его обратно в ставку Наина-бэйсэ, почему он и сдает нас местному
старшине. На наш вопрос последнему, знает ли он, куда ему сле­дует нас вести, старшина покорно заметил:
Окрестная страна вдоль и поперек мне знакома. Поеду — куда захотите...
Удовольствовавшись этим ответом, мы отпустили от себя офи­цера, одарив его, как могли.
5 июля мы покинули нашу стоянку в Лу-чжане. Уже в этом урочище мы обратили внимание на глубокие шурфы и ямы, кото­рые вырыты были вдоль того ключа, на котором мы расположили свой бивуак; по речке же Алтын-голу, в долину которой мы спу­стились с лучжанекого луга, такие шурфы оказались чуть не на каждом шагу. Торгоуты нам сообщили, что это—работа китай­цев, которые с незапамятных времен повсюду копали здесь зо­лото, но в последнее время совсем забросили это дело по его малой доходности. Впрочем, китайцы рассказывали нам об этом немного иначе: во время мусульманского восстания залотоискатели частью разбежались, частью попали в руки дунган и погибли; с замирением же края, хотя в эти места и явились новые посе­ленцы, но за добычу золота они еще не брались.
Речка Алтын-гол, что в переводе означает «Золотая река», течет в узкой долине, ограниченной невысокими и отлогими гря­дами, сложенными из песчанистых глин с значительным содержа­нием щебня и гальки и поросшими по преимуществу злаками, чием (Lasiagrostis splendens), полынью, скабиозами и другими степными растениями. Насколько безжизненными и бесцветными кажутся эти гряды, покрытые пожелтевшей уже и блеклой расти­тельностью, «настолько же привлекательной является долина этой реки, поросшая лесом, преимущественно из тополей, в тени ко­торых приютились многочисленные кустарники. Тенью этого леса, вернее—парка, разведенного самою природой, пришлось нам -поль­зоваться, впрочем, недолго. Река круто уклонилась на север, мы же должны были свернуть на восток. Пройдя от этого сворота всего только несколько километров, мы вдруг увидели на горных склонах плантации мака и уже пожелтевшие поля пшеницы и проса. Очевидно, мы подходили к китайскому поселению...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В ПОИСКАХ ПЕРЕВАЛА ЧЕРЕЗ ТЯНЬ-ШАНЬ
Старшина и сопровождавшие его торгоуты, доведя нас до упомянутых выше полей, приостановили своих лошадей и объявили: «Здесь земля наша кончилась, а дальше идите, как знаете!..».
— Но вы же обязались провести нас до перевала через Борохоро?!
— Сколько здесь ни живем, а о таком и не слыхивали!.. Но мы обещались довести вас до китайских властей и, как видите, исполнили свое обещание!..
Это была наглая ложь, да и фигура говоривших выражала столько наглости и бесстыдства, что единственным ответом им могло быть только предложение немедленно удалиться. Прогнав проводников, мы остались одни среди плантаций мака и полей ячменя и пшеницы. Несколько дальше показались сбитые из глины заборы, какие-то полуразвалившиеся строения, а, наконец, и все селение Бортунгэ.
Благодаря отсутствию проточной воды, которая вся была разобрана на поливку полей, мы некоторое время не знали, где приютиться хотя бы только до завтрашнего утра. Сбежавшиеся китайцы наперерыв предлагали нам чудовищных размеров ре­диску, яйца и хлеб, но относились безучастно к нашим расспросам о воде. Наконец, выискался один, который решился указать нам превосходное место, где мы, по его уверению, можем найти в изобилии все то, что нам нужно.
Вслед за ним мы побрели вон из селения, свернули в сторону от дороги и пошли среди камышей. Камыши кончились, и мы уви* дали перед собой крошечный пруд стоячей, зацветшей воды.
с одного края взбаламученной стадом тут же валявшихся китай­ских свиней; это был даже не пруд, а скорее грязная лужа...
— Послушай, любезный, да разве 'возможно пить эту воду?
Вопрос этот, однако, был лишним, потому что один из китай­ских мальчуганов, целой гурьбой бежавших за нами, тут же де­монстрировал способ, каким пользуется местное население для утоления своей жажды. Он поднял рубашку, прыгнул в воду и принялся пить ее точь в точь так же, как и наша собака, уже самодовольно расхаживавшая теперь в этой луже.
— Да неужели же у вас здесь нет иной воды, кроме этой?..
— У нас есть речка... Да вы не беспокойтесь, вам ведь и этой воды хватит с избытком!..
Едва растолковали китайцам, что не в количестве дело, а в ка­честве. Flo это только распотешило многих из них, на лицах же других мы ясно прочли себе осуждение.
Когда мы уже собирались продолжать путь наш дальше, к нам вдруг протолкался весьма прилично одетый китаец и объявил, что возникшее затруднение легко устранить, так как в любой из ары­ков можно немедленно же пустить проточную воду.
— И вы это сделаете?
— Я уже отдал соответствующие распоряжения.
Со стороны китайцев это было очень любезно, и мы не за­медлили, разумеется, выразить им живейшую свою благодар­ность. Вода, однако, прибыла к нам не ранее, как часа через два, да и то пустили ее не местные жители, а наши казаки.
На следующее утро мы потянулись селением Бортунгэ. Было девять часов. На небе ни облачка, в воздухе тишь и необыкновен­ная духота, окрестности — волнистая глинисто-песчаная степь, покрытая густой, но уже пожелтелой травой: блеклые краски, скучный ландшафт! Л вдали фиолетовые массивы гор, увенчан­ные снегами, — соединение стольких контрастов с этой унылою местностью... И под влиянием зноя и пыли все эти столь обычные там дикие скалы или густые ельники, перерезанные ручьями и полные прохлады и тени, рисовались воображению нашему вдвое заманчивее, чем, может быть, были в действительности...
Передний эшелон наших вьюков стал вдруг быстро спускаться, но куда — с того места, где я тогда находился, еще не было видно.
— Хоргос!
— Л!., наконец-то!.. — и я рысью пустился обгонять беспо­щадно пыливших выочков.
Хоргос, как и большинство пройденных до сих пор рек южной Джунгарии, вырыл себе глубокое и обширное ложе в послетретичных конгломератах. Смотришь сверху: точно ручьи, сплетаясь и разбиваясь на рукава, бегут по каменистому руслу, а спу­стишься вниз — ревет бездна потоков, несущих громаду мутной воды,., И счастье еще, что последняя разбросалась, а протекай
она здесь одной только трубой, пожалуй, не всегда была бы даже возможна и переправа через нее.
На противоположном, еще более крутом берегу одиноко юти­лась какая-то китайская фанза — начало поселка, заслоненного от большой дороги цепью глинисто-песчаных бугров. Тут же, только спиной к этим постройкам, расположилась и лавочка, в ко­торой какой-то предприимчивый китаец бойко торговал всяким мелким товаром. Завидя нас, он вышел из-за прилавка и с боль­шой развязностью стал приглашать нас на чашку горячего чая.
Предложение было соблазнительно, и мы на него согласились. И хотя китаец вместо обещанного чая розлил нам в чашки какую-то горьковатую и затхлую гадость, мы выпили ее с удо­вольствием...
На наш вопрос относительно перевалов через горы, этот ки­таец сообщил, что небольшие партии калмыков ежегодно при­ходят сюда ранней весной из-за гор, спускаясь по речке Улан-усу.
'Мы решили воспользоваться этим указанием и пойти по ука­занной нам тропе, своротив сюда же и ушедших далеко вперед наших вьюков.
Дорожка побежала сначала логом, потом стала огибать бу­гор за бугром из лёссоподобной глины, с примесью гальки и, на­конец, совсем затерялась в плантациях мака. Кое-как мы выбра­лись к задворкам селения Ню-цзюань-цзы, но произвели здесь своим появлением страшный переполох: собаки залаяли, двери захлопали, и все, что в селении, кажется, только было живого, куда-то мигом запряталось...
Мы прибавили ходу и вскоре втянулись в ущелье, в котором и заночевали у опушки елового леса.
От места нашей стоянки дорога круто взвивалась по косогору. Все выше и выше... Наконец, мы на гребне отрога. Впереди гро­мадные скалы голого камня, справа и слева глубочайшие щели, поросшие лесом. Дорожка кончилась, и последние следы ее за­терялись в траве чуть не по пояс. Куда же теперь? Неужели воз­вращаться обратно в селение Ню-цзюань-цзы?...
— Нет, уж лучше спускаться вон этим логом... Куда-нибудь да выйдем же мы, наконец!
И мы стали спускаться. Вьючных лошадей пришлось разо­брать по рукам, а верховых погнали пустыми. Щеки оврага це­ликом состояли из спекшихся на солнце глинисто-песчаных кру­тейших откосов, по которым лошадям нашим приходилось бук­вально сползать, рискуя при этом ежеминутно сорваться. А за­тем, когда мы сползли с этой кручи, внизу мы встретили новое затруднение: чащу ели и всевозможных кустарников, проби­раться через которую с вьюками дело вовсе не шуточное. Но, наконец, и с этой задачей мы справились и вышли на луг, kqtq» рый пересекала во всю его ширь большая арбяная дорога.
— А вон и калмыки!
Вьюки были брошены, и все мы, кто был только свободен, по­скакали к аулу. Но мы там никого не нашли, кроме двух-трех подростков, пугливо озиравшихся на незнакомых пришельцев. Они до такой степени были поражены появлением нашим, что на первых порах, очевидно, даже не знали, на что им решиться; но, наконец, сочли за лучшее испугаться, бросились в юрту и за­бились там между котами.
Мы хотели уже было броситься на розыски взрослых, когда вдруг они сами точно из земли выросли перед нами.
— Мы видели, — говорили они, — как вы подъехали к нашим юртам, и поспешили сюда... Хотя мы и бедные люди, но все же предлагаем вам войти в наши жилища и подкрепить свои силы...
— Спасибо, но мы же очень спешим...
— Но откуда же вы приехали к нам и где остались почтен­ные ваши семейства?
— Мы, как видите, русские... ваши земли нам незнакомы, и мы заблудились. Покажите же, как пройти нам на перевал через этот хребет...
— На перевал? Но вы ни через один из переваловтеперь не пройдете! Здесь дикие горы, плохие дороги, снег на перевалах повсюду глубокий, но в это время года уже рыхлый настолько, что нет ни малейшей возможности пробраться через него...
— Но как же нас уверяли китайцы, что есть хороший пере­вал в верховьях речки Улан?
— Ах, что знают китайцы! Перевал там действительно есть, но как вы теперь до него доберетесь? Улан-усу вброд ведь летом вовсе непроходим...
— Однако мы хотим попытаться... Пусть только кто-нибудь из вас нас проводит...
Но на это предложение они ответили отказом. Как можно! Они разве свободные люди? Они работники-дровосеки, закаба­ленные китайцами и обязанные к сроку доставить значительную партию леса в Манас... Но указать дорогу в долину р. Улан-усу они могут и не отказываются... И они действительно ее указали, а двое из них даже проводили нас с километр.
— А та арбяная дорога куда же пошла?..
— Да никуда. Она вон здесь, много, если в полуверсте и кон­чается. Это — лесная дорога: по ней мы лес в Манас возим...
Простившись с калмыками, мы двинулись в указанном на­правлении и, пройдя не более восьми километров среди высоких глинистых и песчаниковых холмов, кое-где прикрытых еще зеле­ными злаками и в распадах густо заросших кустами таволги (Spiraea sp.) и караганы (Caragana tragacanthoides), выбра­лись, наконец, без особенных затруднений в долину Улан-усу, т. е. «Красной реки», которая как бы в противоречие с данным ей
монголами прозвищем несла теперь воды столь же чистые, как кристалл.
Переправившись через нее без труда и вдоволь по этому слу­чаю насмеявшись над неудачной выдумкой торгоутов испугать нас этой мелкой водой, мы раскинули свой бивуак на прелестной лужайке, окруженной скалами, лесом и крутой излучиной Уланусу. Для того, однако, чтобы без проводника пуститься вперед, надо было хоть в общих чертах познакомиться с характером пред­стоящего движения по ущелью, и мы решились исследовать его в тот же день...
С этой целью и были нами посланы вверх по реке казаки Комаров и Глаголев. Они проездили часов шесть и вернулись, когда была уже темная ночь. Но пока они ездили, а некоторые из нас экскурсировали в окрестных горах, на бивуаке у нас вот что происходило.
Едва мы принялись было за послеобеденный чай, как из-за леса показалось несколько всадников. Они спешились и прибли­зились к нашим юртам.
— А, торгоуты! Добро пожаловать... вы куда?
— К вам.
— Опять к нам? Да что вам нужно от нас?
Торгоуты замялись, потом отвели в сторону Николая и стали ему что-то настойчиво и с жаром внушать.
Оказывается, что торгоуты, живущие в этих горах, испуга­лись, узнав что русские намерены итти вверх по р. Улан-усу. Это ведь для всего отряда верная гибель! И кто же тогда будет в от­вете? Никто, как только они, торгоуты... Лучше ие доверяться этой реке. И теперь уж в вершинах своих она местами непрохо­дима, но что же будет впоследствии, через несколько дней, ко­гда вода в ней пойдет очень заметно на прибыль? И это не все. За перевалом протекает другая река, 'которую в низовьях назы­вают Манас, а’ в верховьях Хуста: это громадный поток, через который, и то только в истоках, переправляются случайно ранней весной, обыкновенно же в то еще время, когда воды ее скованы льдом. «Что же будет, — добавляли в ужасе торгоуты, — если вы теперь же достигнете берегов этой реки? А то, что вы попадете в каменный ящик, из которого нет выхода ни взад, ни вперед... Страшное положение и в перспективе голодная смерть!».
Торгоуты столько раз нас обманывали, что мы давно пере­стали им верить. Не поверили и теперь, а подумали: «Лгут, ко­нечно! Верно снова хотят, чтобы мы уклонились с прямого пути. Уж подождем лучше наших казаков да выслушаем раньше, что скажут они».
И дождались, наконец, и наговорили они нам порядочно ужасов.
А не дерите, ваще благородие, наведайтесь сами!
— Да неужто же нет обхода нигде?
— Может и есть, да где их было сегодня искать?! К тому же и ту тропинку, по которой мы ехали, пожалуй, что вовсе за тро­пинку и почесть невозможно... а что уж месяца два, как сю не ездил никто, то верьте совести, верно!
Решено было на следующий день самим исследовать как можно дальше ущелье. Но все же на душе стало грустно. Прихо­дилось, невидимому, окончательно расстаться с надеждой по­пасть на южные склоны Боро-хоро.
А ночь, между тем, тихая и прекрасная, уже давно успела ра­скинуть над нами свой темный шатер. Из-за елового леса и окал, которые приняли при этом очертания совсем фантастические, нам был виден далеко не весь небосклон, но какими мириадами звезд блестела и эта частица его, и как ярко освещалась она еще пока незримой луной, которая того и гляди должна была уже выглянуть из-за каменного колосса, в своей тени запрятавшего и нас с нашей крошечной луговиной и добрую половину проти­воположного нагорного берега речки. Зато выше последний ясно рисовался нам своими прихотливыми формами, напоминающими развалины какого-нибудь былого замка гигантов. Тишина в воз­духе невозмутимая, и только вода шумит и рокочет, явственно ворочая на пути своем гальку, да еще нет-нет, да и пронесется над нами издалека какой-то странный звук, не то крик филина, не то не весть что... Дикое место! Но зато же ясно и чувствуется, что все, что ни есть кругом все — девственная природа, до кото­рой еще не успела коснуться рука человека... И это — отрадное чувство!..
На следующий день, едва отъехали мы несколько сот метров от нашего бивуака, как уже Комаров нашел нужным предупредить:
— Переправа!
— Как, уже?!
Мы бухнулись в воду и совсем неожиданно зачерпнули в го­ленища воды.
— Ого, глубоко!
Но нас дальше ждал новый сюрприз.
Река неслась со страшной стремительностью, билась среди валунов и, обдавая их то и дело клочьями пены и миллионами брызг, уносилась вдаль сплошной белой пе«ной... Л несколько выше, стеной в полтора-два метра, из-под загромоздившего русло реки бурелома выбивались мощные струи воды, разбивавшиеся о каменные твердыни со стоном и ревом, наполнявшим всю эту щель до того, что в двух шагах уже ничего не было слышно... И сырость, и этот шум, и царившая здесь полутьма, которую рас­секал один только солнечный луч, упавший в реку откуда-то с высоты и в ней утонувший, и все эти скалы, словно щетиной поросшие ельником, и, наконец, эти валуны, отшлифованные во­
дой и теперь влажные от тумана, — все это производило на нас какое-то странное впечатление: не то содрогалась душа от восторга, не то от какого-то страха... Да, глухое, дикое место* И представьте же себе теперь изумление наше, когда тропинка, добежав до водопада, круто свернула к нему и на наших глазах ушла под пенящуюся поверхность воды.
— Да неужели же здесь переправа?
— Здесь... под гребнем воды.
Жутко, даже очень жутко, но... что же поделаешь? Главное, надо помнить всегда, что колебания в таких случаях очень опасны. Неуверенность седока живо передается и лошади, и тогда хоть возвращайся назад! Она будет трусить, а если и добьешься нагайкой до того, что она, наконец, ринется в воду, то зашагает так робко, что и не такая струя собьет ее в камни...
Более или менее благополучно мы проехали еще шесть таких переправ, все в том же роде. Две из них удалось обойти, через остальные придумали способ перевести вьючных лошадей и баранов и, довольные своей поездкой, вернулись обратно.
— Завтра чем свет к перевалу!
Приказание отдано, но мы не могли скрыть от себя, что идем на-авось. Впрочем, мы имели свой план. За восьмой переправой мы отыскали прекрасное место для стойбища. Здесь остановимся на день, думали мы, изучим ущелье еще километров на десять выше, перетащимся, может быть, и туда, а там, вероятно, будет уже недалеко и до перевала...
— Вечером вторично явились к ним торгоуты.
— Ну что же, все-та к и едете?
— Едем...
— Л далеко уезжали сегодня вверх по реке?
— Да, до ключа, что впадает в Улан.
— Далеко... Должно быть, хорошие у вас кони... а наши такой дороги не сделают... Ну, что ж, желаем вам успеха!..
Искренний тон последнего пожелания нас очень встревожил: «Неужели же правда все то, что они говорили нам о предстоя­щей дороге?»
О том, как на следующий день переправились мы через Уланусу, можно составить себе понятие по следующей картине.
Глухой рев реки все покрывал... Слышен был только говор ближайших, да изредка доносился сюда громкий крик Глаголева, могучая, почти нагая фигура которого отчетливо рисовалась на каменной глыбе, выше других торчавшей над бурною поверх­ностью пенящегося потока:
— Лови!
И вслед затем взвивался аркан, расходящеюся спиралью про­носился над водопадом и попадал в руки другого казака, который в одной рубашке бесстрашно балансировал на стволе старой ели,
сильно накренившейся над клокотавшей пучиной. Конец его при­вязывался к вьюку, завьюченному чуть не к самой спине, раздава­лась команда: «айда! пошел!» — и вслед за тем юркий, худоща­вый Григорий, с головы до ног уже мокрый, но в лихо набок за­ломленном картузе, уже несколько раз погружавшийся вместе с своей лошадью в воду, отводил на правый берег едва справляв­шегося с потоком вьючка.
Он ликовал, и вся его фигура, казалось, нам говорила: «Каков, в самом деле, я молодец!» Да, и действительно молодец! Другие по разу и по два проводили по гребню водопада вьюков, он же один свел их двенадцать... И мы хвалили его: «Ай да молодчина, Григорий!»
По в силу, вероятно, этих похвал он стал вскоре даже с не­которым пренебрежением посматривать как на тех, кто с ног до головы не был столь же мокрым, как он, так и на тех, кто вер­телся и с делом, и без дела между вьюков. В особенности же до­ставалось от него Давыдке-дунганину и переводчику Николаю.
— Ну, ты, кошма, подавай, что ли, вьюков! Ну, ты, орда, держи, что ли лошадь! — сыпал он и вправо и влево, и ему и держали и подавали... Он некоторым образом чувствовал себя на положении героя, а потому суетился, приказывал и вообще изо всех сил старался держать персону свою на виду. Наконец, Ташбалте он примелькался.
— Ты чего раскомандовался тут! Пошел вон, и без тебя здесь все обойдется!..
Ташбалта Ходжаев — ветеран всех моих путешествий; подоб­ная переправа ему, разумеется, не новость, но он смотрит на нее, как на серьезное дело, а не ищет в ней только забавы или, тем более, предлога выказать свое молодечество.
Николай и Давид тотчас же примкнули к Ходжаеву.
Чтобы помирить враждовавших, я отправил Григория к тому месту, где переправляли баранов. Он пригорюнился было сна­чала, но, взглянув вперед, просиял. Действительно, я посылал его на забавное дело! Там вязали поперек тела баранов и, несмотря на отчаянное сопротивление с их стороны, подтаскивали к воде и с размаха бросали в пену потока... Течение тотчас же, разумеется, уносило несчастных вперед, но благодаря аркану, они всякий раз неизменно добирались до камней противоположного берега, где уже их и встречали две спасительные руки человека. Картина обычная, но доставившая Григорию необычное наслаждение. Роль зрителя он тотчас же переменил на роль главного действую­щего лица, и ни один баран уже не мог миновать его рук...
Когда все лошади стояли уже на правом берегу Улан-усу, я с казаком Глаголевым уехал вперед, а брат остался с вьюками, взяв на себя присмотр и руководство дальнейшим движением ка­равана вверх по реке. За третьим бродом мы, в свою очередь,
с Глаголевым разделились: я еще раз переправился через поток, а он остался на месте, потому что каждому из нас приходилось расчищать и исправлять свой участок дороги.
Немало, должно быть, прошло уже времени, метров двадцатьсорок просеки ширилось уже у меня за спиной, а наших вьюков все еще не видать... Что бы такое?! И я направился к берегу.
Каково же было мое изумление, когда на противоположной стороне я застал такую картину.
Невидимому, уже весь караван там столпился. Бегали, суети­лись, одни почему-то крупными фестонами развешивали по ближ­ним деревьям штуки пестрых ситцев и кумача, взятых в целях обмена на баранов; другие несли в чащу леса сундуки и мешки или уводили туда же уже развьюченных лошадей... Два казака прибежали, схватили арканы и опять убежали. И оттуда, куда убежали, раздался выстрел, гулко отозвавшийся среди скал.
— Что там такое?
Но меня не слыхали... Я бросился к лошади и тут только за­метил впервые, что сталось с рекой...
Несколько часов тому назад совершенно прозрачные воды «Красной реки» окрасились теперь действительно в этот цвет, но одновременно с этим и поднялись настолько значительно, что за­лили даже все камни, служившие нам раньше указателем брода.
Положение становилось опасным, и медлить было нельзя... Я въехал в дико ревущий поток... Что было со мной вслед затем, описать трудно. Я испытал чувство, которое должен был бы, как мне кажется, испытать человек, низвергнутый в пропасть, с тою, впрочем, существенной разницей, что одновременно я принимал и холодный душ. Когда я очнулся от неожиданности, я увидел себя среди клокочущей пены и торчащих отовсюду каменных глыб. Мне казалось, что я нахожусь на вершине наклонной пло­скости, с которой с чрезмерной быстротой я несусь куда-то вниз, в какую-то черную щель, где опять-таки ничего, кроме белой пены и черных вершин валунов, не видать... И странно! В этот серьез­ный момент я не ощущал ничего: ни испуга, ни стремления вы­браться так или иначе из опасного положения... Еще помню один только момент: меня точно метнуло вокруг черной скалы, и тут же я как-то сразу и понял, что нахожусь уже вне всякой опас­ности: лошадь ощутила под ногами твердую почву, и одним прыж­ком выскочила на камни... Еще одно усилие, и мы оба были на бе­регу... но, к сожалению, не на том, где находились наши вьюки...
Все рассказанное длилось один только миг, вот почему и люди наши, хотя и видели мое приключение, но не успели сообразить даже, чем и как мне помочь. Они на все лады махали руками, указывали на что-то и силились перекричать рев потока, но, увы! совсем напрасно, так как до меня едва доносились бессмыслен­ные: ук, ук!..
Выбравшись на тропинку, я еще раз попробовал переправиться, взял много выше и с грехом пополам добрался-таки до своих.
— Слава тебе, господи! Л мы уже думали...
— Да у вас-то тут что?! Брат где?..
— И у нас-то не вовсе, чтоб ладно... Трое лошадей в воду сва­лилось... едва спасли, а уж вещи все подмокли. Л что сталось с папиросами, да и с прочими всеми вещами, хоть не рассказы­вай!.. Л одну лошадь, Чурки нова гнедка, пристрелили... Должно, ногой попал в камни и то ли вывихнул ее, то ли сломал, а только уж тронуться с места не мог... Его благородие, должно, и по сей поры еще там...
Так закончился первый переход наш вверх по р. Улан-усу, — предсказания торгоутов сбывались.
Вечером пошел дождь, и мы, забравшись в казачью юрту, сообща обсуждали вопрос: продолжать ли движение наше вверх по реке или, пока не поздно, вернуться назад?
Решили, несмотря ни на что, итти к перевалу, но прежде всего обстоятельно изучить ущелье еще на несколько километров впе­реди. С этой целью я, Григорий и три казака должны были на­завтра чуть свет тронуться в путь.
Проехав несколько переправ, мы достигли, наконец, того места, где река каскадом выбивается из щели. Комаров сунулся было в реку, но водой его тотчас же сбило с седла, и оба, казак и лошадь, едва выбрались затем на берег.
— Надо искать, ребята, обхода... С вьюками здесь все равноне пройти...
— Где уж с вьюками!..
Поручив лошадей наших Григорию, вдвоем с казаком Чурки­ным мы полезли на соседнюю гору. Лиственный лес кончился, и мы уперлись в скалу. Здесь было сыро, росли бурьян и крапива. Еще выше—мох, а там обрыв скалы и площадка...
— Ну, здесь также с вьюками не проберешься!
Однако все же мы полезли вперед, так как я хотел, по край­ней мере, познакомиться с характером гор и засечь некоторые из выдающихся вершин этих последних.
Камень обнажился повсюду. Гольцы были донельзя крутые, и мы вынуждены были пользоваться самыми ничтожными высту­пами камня, чтобы хоть несколько подвигаться вперед. В конце концов мы все же, однако, выбрались на вершину отрога, с ко­торого хотя и раскрывалась широкая панорама гор, но, к сожа­лению, только на запад, а восток попрежнему все еще оставался скрытым за соседним отрогом. Подозревай я тогда, какие громад­ные скопления снега маскирует он, я, без сомнения, не пожа­лел бы трудов, спустился бы в падь и поднялся бы на противо­положную гору, но теперь я почел это излишним. И без того мы употребили на подъем больше часа, вышли за верхний горизонт
5 Г; Грумм-Гржимайло
ельников и достигли зоны ползучего можжевельника. Река каза­лась отсюда узкой белеющей ленточкой, замкнутой в скалистых черных щеках, выше которых, куда ни взгляни, торчал ельник, который сплошным лесом одевал все сопки вплоть до горизонта гольцов. Изумрудными змейками луговин, устилающих пади, де­лился этот лес на участки, и каждый участок представлял из себя ощетинившийся конус, тесно прижавшийся к каменному валу, сложенному, по всему видно, из таких же метаморфических пород, как и все окрестные горы. Километра два впереди р. Улан-усу круто поворачивала на юго-восток, и её долины нам отсюда было уже вовсе не видно; зато был хорошо виден ее главный приток, который сбегал с снеговых полей, подпертых, точно барьером морены, узким поясом крупных осыпей, среди которых то там, то здесь струились ручьи.
Думая сколько-нибудь выгадать при спуске, мы взяли правее, но вскоре раскаялись. На первых порах все еще шло хорошо. Кое-как мы даже спустились с отвесной скалы, но затем уже вы­брались на такую площадку, откуда не было выхода. Впереди пропасть, позади и с обеих сторон — каменные откосы, по кото­рым спуститься еще была хоть какая-нибудь возможность, но взобраться на которые — никакой. Чуркину, впрочем, как-то еще удалось, буквально обхватив руками и ногами каменную глыбу, проползти на соседний выступ скалы, но я чувствовал, что подоб­ный эксперимент будет мне не по силам, что я оборвусь непре­менно, и колебался... Но другого выхода не было, и я, что делать, решился...
— Сюда, сюда ногу, правей, правей!..
• Конвульсивно ухватившись руками за какой-то выступ скалы, я повис над бездной, тщетно пытаясь найти на гладкой поверх­ности камня хоть какой-нибудь упор для ноги. Наконец, послед­ний нашелся, но зато правая нога так и осталась у меня на весу... Я распластался на камне и не имел силы перекинуть руки вперед.
— Теперь хватайтесь за куст!
Я видел этот куст, жалкий и почти высохший можжевельник, торчащий из ближайшей щели, но не мог до него дотянуться... Но вот и это кое-как удалось... Доверившись крепости деревца, я опять повис в воздухе, делая тщетные усилия отыскать ногами новый выступ скалы.
— Правей, правей!.. Скорее!.. Смотрите, куст!..
Куст, действительно, медленно вылезал из щели. Очевидно, его корни не могли выдержать моей тяжести... Я этого не видел, а чувствовал... И при одном этом сознании у меня потемнело в глазах. Я выпустил куст из левой руки и стал ею машинально хвататься за всевозможные выпуклости скалы; я ухватился за что-то колючее и, несмотря на острую боль, сжал это нечто в руке. Затем еще несколько усилий ногами, и я уже был вне опасности...
— Уф! Чуть было не сорвался!..
Оглядевшись на новой площадке, мы поняли, что из огня да попали в полымя: последняя также кончалась обрывом, а сзади упиралась в скалу. На наше счастье, однако, на скалу навалилась старая ель, с которой время не только успело уже содрать всю кору, но и окрасить ее в густой серый цвет. Доверившись вполне ее крепости, мы спустились по ней и вскоре очутились снова в еловом лесу, путь по которому уже не представлял никаких за­труднений.
Григория мы застали внизу одного, казаки же, нас не дождав­шись, переправились где-то ниже и уехали на перевал.
Они вернулись тоже не с радостными вестями: «Лезли мы, лезли, бросили, наконец, лошадей и, прыгая с камня на камень, прошли эдак с километр, но все же до перевала не добрались и вернулись...».
Решение наше выбраться на южные склоны Тянь-шаня, таким образом, оказалось неосуществимым, и мы повернули назад...
11 июля мы прибыли на место первой своей стоянки в устье ущелья р. Улан-усу, а 12-го и вовсе расстались с этой последней, свернув у стойбища маньчжурских солдат, пасших здесь казен­ный табун, опять на восток. Здесь мы снова вступили в холми­стую местность, поросшую луговыми травами и среди них сплош­ными насаждениями клубники (Fragaria collina) и земляники (Fr. vesca), — факт, интересный в том отношении, что указывает на вероятное отступление лесов в этой части Тянь-шаня. На одном из пригорков мы вдруг увидали силуэт рослого кара-куйрюка. Кара-куйрюк и здесь, столь высоко в горах, какое необычное в самом деле явление! Конечно, попытка свалить его из винтовки на расстоянии многих сотен шагов окончилась неудачей, но эпизод этот, тем не менее, возбудил столь оживленные толки, что мы не заметили даже, как добрались, обогнув глубокую и широкую падь, в которой еще раз натолкнулись на маньчжурский табун, до полей, засеянных маком.
Дальше мы свернули в горы, и очень скоро, вдоль речки Фоу-хэ, добрались до нижнего предела ельников (5 952 фута, или 1 812 м над у. м.), где и остановились. Менее чем в полукило­метре от нашего бивуака были юрты калмыков. Оказалось, что это были семьи охотников на маралов, перебравшиеся сюда еще ранней весной из-за Тянь-шаня, с Юлдусов и из окрестностей Карашара.
Несмотря на систематическое избиение маралов самцов ради пантов, их еще очень много в этих лесах. Чуть не из-под Урумчи до Хоргоса северные склоны гор, в пределах лесной зоны, почти вовсе не заселены; вероятно, только это пока и спасает их здесь от полного истребления, какому они подверглись уже в Хамийских горах и к западу отсюда, за Куйтуном и Джиргалты.
Самим нам не удалось однако здесь хорошо поохотиться. Не­знакомство ли с обычаями оленя, неумелость ли наших охотников, но только они каждый раз возвращались с пустыми руками. При наличии густого кустарника, высокой травы, леса в полной листве — не легко было найти здесь марала, а еще мудренее было к нему подойти...
Воспользовавшись тем, что торгоуты повадились к нам ходить, мы сделали попытку сговорить кого-либо из них поступить к нам
за хорошую плату в проводники; но они наотрез отказались: «китайцев боимся», — говорили они...
Ввиду этого пришлось ехать к китайскому старшине в упомя­нутый выше поселок Ши-цюань-цзы. Вопреки торгоутским расска­зам, старшина этот оказался добродушнейшим человеком. Он
очень сердечно отнесся ко 'всем нашим нуждам, помог заказать четыре сотни китайских паровых хлебцев (мянь-тау) и отыскать проводника через Манас. Совершенно успокоенные за дальней­шую судьбу нашего движения на восток, вернулись мы на нашу стоянку и на следующий же день выступили по направлению к упомянутой выше реке.
Дорога сначала шла вниз по речке Фоу-хэ. Бесчисленные извилины этой последней, мягкая мурава ее берегов, группы топо­лей, кустарник и серые глыбы камней, отделившиеся от осталь­ного массива, кое-где сужающие долину этой речки, — все это местами представляло такое красивое сочетание между собою, что местность эту по всей справедливости следует отнести к числу живописнейших в Восточном Тянь-шане. Долина Фоу-хэ очень рживлена, благодаря каменноугольным ломкам, находящимся километрах в двух выше поселка Ши-цюань-цзы. Каменный уголь
выступает здесь жилами мощностью до полутора метров среди
углисто-известковистых сланцев и железисто-кварцевых конгло­
мератов, прорванных кварцитом. Однако почти вертикальное простирание этих жил крайне затрудняет работу китайцам.
Селение Ши-цюань-цзы невелико, очень разбросано и окру­жено значительною площадью культурных земель. Базар в нем
небольшой, но он так живописно приютился под сенью громадных
деревьев и среди быстро текущих ручейко* прозрачной воды, что невольно забываешь здесь невзрачность окрестных построек. Вьюки должны быть теперь уже далеко! Мы рысью выехали из
селения и, для сокращения пути, межами выбрались на дорогу, которая, не доходя Ши-цюань-цзы, оставила долину Фоу-хэ и свернула к горам. Мы догнали свой караваи, впрочем, нескоро,
хотя увидели его при первом же подъеме его на высокий увал, служащий восточной гранью до-иельзя расширившейся здесь долине Фоу-хэ. Со следующего увала, на юге, совсем неожиданно
открылся вид на гигантскую группу снежных колоссов, которую калмыки назвали нам Дос-мёген-ола. Это было величественное,
редкое зрелище! Ничего, кроме зеленых гор и долин, которые далеко уходили вдаль, сливаясь там в одно зеленое поле, и непо­средственно над ними пять снежных гигантов, отчетливо рисо­вавшихся на темноголубом фоне ясного неба! Но нам некогда было долго любоваться этой картиной: следовало спешить, чтобы где-нибудь не сбиться с пути, так как тропинки в этой холмистой местности разбегались во всех направлениях. Спустившись под гору, мы миновали поле, плантацию мака и фанзу; затем дорога повела нас из лога в лог, пока не вывела, наконец, к ключику горько-соленой воды, струившемуся в овраге, обросшем лозой, шиповником и другими кустарниками. Вдоль этого ключика, по тропинке, едва намеченной на спекшихся глинисто-песчаных отко­сах ущелья, мы и спустились к Манасу.
Глухой гул известил нас о близости громадного потока воды; но гул этот шел точно из-под земли, и, только подъехав уже к обрыву второй террасы и заглянув в него, мы увидели, наконец, глубоко внизу, в узком каньоне, с шумом, от которого, казалось, содрогались и соседние скалы, катящиеся валы вспененной серой воды. Это и была Хуста (Хосутай), в низовьях — Манас.
Полковник Галкин, совершивший весьма трудное путешествие по горам Восточного Тянь-шаня и посетивший истоки Хусты, дает живую характеристику этой местности 2. Сравнивая ее с тем, что сообщалось мною об этой, вероятно, самой дикой и недоступной части Небесных гор в письме из Хами3, нетрудно подметить почти полное тождество этих двух описаний, хотя, конечно, отчета полковника Галкина я в то время еще вовсе не знал. Это дает мне смелость предполагать, что собранные нами сведения о Досмёген и прилегающей горной стране заслуживают доверия.
Прилагаемая здесь карта в точности воспроизводит северные склоны Тянь-шаня в том виде, как изображает их брат. Но в той их части, которая вычерчивалась эдм на основании расспросных данных и немногих засечек, а именно в горах верховий Хусты, может быть, вкралась ошибка, которую я и не считаю себя вправе обойти совершенным молчанием.
С окрайних холмов долины Фоу-хэ, как уже знает читатель, мы видели непосредственно над зеленым нагорьем подымавшуюся горную группу из пяти колоссальных пиков. Эту горную группу нам назвали Дос-мёген-ола. Чем дальше, однако, подвигались мы на восток, тем длиннее и длиннее становилась цепь снеговых пиков, пока, наконец, мы совсем не потеряли из виду Дос-мёген, как бы затерявшуюся в море ослепительно блиставшего снега, венчавшего все горы на южной стороне горизонта. Из этого я заключаю, что вся масса гор верховий Хусты представляет редкое по своей высоте и в системе Тянь-шаня поднятие, может быть, короткий кряж, высшие точки которого приходятся однако на ту его часть, которую впервые увидали мы еще из долины Фоу-хэ.
По нашему определению, такие точки находятся к западу от про­рыва этого кряжа р. Хустой, иными словами, последняя как бы омывает подошву этого колоссального вздутия — факт тем более возможный, что подобных же примеров Памирское и Тянь-шань­ское нагорья представляют немало. Полковник Галкин пишет, что высшие точки того вздутия, на котором зарождается упомяну­тая выше река, находятся километрах в тридцати пяти к северу от перевала Одон-куре (Адункар наших карт). А так как Досмёген и в изображении калмыков представляется горой, с южных склонов которой берут начало Каш и Хуста, то, казалось бы, нет причин сомневаться в нашей ошибке, с одной стороны, и в точно­сти орографической картины, изображаемой полковником Галки­ным— с другой. И однако она едва ли верна, и вот почему. Те же калмыки, которые сообщали нам столь отчетливые сведе­ния о верховьях Хусты, между прочим в таких выражениях ха­рактеризовали Дос-мёген: это величайшая из калмыцких гор, с которой к северу текут реки: Хоргос, Улан-усу и Хунунь-сала — левый, наибольший приток Манасской реки. Из этого следует, что Дос-мёген в представлении калмыков является кряжем, ко­торый тянется от истоков Каша до прорыва через горы Хусты и, неся массы снега, в то же время имеет значительное понижение в истоках Улан-усу, где через него и пролегает единственный перевал к северу из котловины 'верхней Хусты. Что же касается до вопроса, где находятся наивысшие точки этого вздутия, то и в этом случае нельзя не заметить, что полковник Галкин мог легко ошибиться в определении относительной высоты снеговых исполинов именно потому, что путь его непосредственно пролегал вдоль подошвы последних.
Сводя же все вышесказанное, я думаю, что долины верхнего Каша и верхней Хусты изображаются на наших картах не совсем верно: они должны быть несколько сужены отнесением восточ­ного конца Ирень-хабырга к югу и в зависимости от этого вы­прямлением Дос-мёген-ола.
Полковнику Галкину не осталось вполне безызвестным назва­ние Дос-мёген; только он (приурочивает его к горной стране, ле­жащей на восток от долины Хусты, между Абдур-чолоном и уро­чищем Хотук-бий, что видно из нижеследующего: «К возвышен­ностям Абдур-чолон, — пишет этот отважный путешественник, — примыкают на востоке возвышенности Дош, принадлежащие уже к Богдосским горам. В урочище Хотук-бий Богдосские горы не­сколько понижаются, резкие контуры сглаживаются, долины рас­ширяются и обращаются в роскошные альпийские луга, которые привлекают в летние месяцы значительное число торгоутов с их многочисленными стадами. К западу от Хотук-бий горы снова становятся более разорванными, альпийские луга заменяются мало-помалу каменистыми россыпями, которые особенно разви­
ваются в горах Дош, лежащих в верховьях Балгинтая и примы­кающих к описанным уже Абдур-чолонским возвышенностям 4. Я затрудняюсь помирить это противоречие.
Хуста берет начало с фирновых полей, сползающих с южного склона Дос-мёген-ола. Сперва она течет на восток, затем круто поворачивает на север, прорывая хребет по ущелью, ’ отвесные стены которого имеют превышения до 3 000 футов (914 м) над долиной реки 5. Выше этого грандиозного прорыва долина Хусты, согласно с описанием торгоутов, представляет каменный ящик, замкнутый отовсюду высочайшими скалами, через которые шее известные перевалы, за исключением Кел ьды нс кого (ДундеКельде) на юге и Улан-усу на севере, высоки и очень мало до­ступны. Узкая полоска лугов тянется здесь кое-где только возле воды; затем корма имеются только местами в побочных ущельях— все же остальное пространство сплошь покрыто осыпями, круп ными обломками скал, снегом и льдом; дожди и снег здесь очень часты; вообще же, по словам торгоутов, вся долина имеет дикий и угрюмый характер, почему и посещается в исключительных только случаях, да и то преимущественно одними охотниками.
Независимо от того, ошибочно или нет помещаем мы горную группу Дос-мёген столь близко к повороту Хусты и под этим или другим именем станут в будущем известны горы ее верховий, теперь уже для меня несомненно, что с переходом через Уланусу в бассейн'Манасской реки мы оставили за собой хребет Иреньхабурга и вступили в предгорья другого столь же самостоятель­ного звена Небесных гор; а потому вполне своевременно бро­сить ретроспективный взгляд на пройденное пространство и в коротеньком очерке объединить все вышесказанное об этих горах.
При короткости обоих своих заложений хребет Ирень-хабурга — Боро-хоро очень высок; а это и обусловливает все даль­нейшие особенности этих гор.
Бесчисленные остроконечные пики хребта Ирень-хабурга и ослепительно между ними блестящие снеговые долины, чередуясь до бесконечности, занимают весь юг горизонта и на окраинах его мало-помалу сливаются с фиолетовыми тонами необъятной дали. На громадном протяжении он совершенно однообразен, и гребень его, выходя всеми своими точками за пределы вечного снега, нигде не представляет ни особенно выдающихся пиков, ни осо­бенно значительных седловин. Это однообразие в очертании гребня нарушается только на крайнем востоке в верховьях Кун­туша, где зубчатость хребта наиболее глубока, и на меридиане Ачала, где кряж расплывается, понижаясь в то же время до­вольно значительно.
Такой внешний вид хребта уже достаточно определяет его малодоступность, столь полно сказавшуюся и при неоднокпатных наших попытках добраться до гребня.
Вообще как горы Боро-хоро, так и дальнейшее восточное его продолжение— Ирень-хабурга, представляют сочетание высочай­ших скал и глубоких ущелий, по дну которых не 'имеется почти вовсе путей: так узки они и так полно загромождены всевозмож­ными обломками скал; поэтому все тропинки лепятся здесь вдоль гребней отрогов и часто сбегают книзу, на север, к подошве пред­горий, обходя тем глубокую щель, в которую спуск невозможен. Я не знаю, конечно, что мешало торгоутам указать нам перевалы через Боро-хоро, но думаю, что одной из причин была малая до­ступность последних. Впоследствии от одного илийского уроженца, хорошо, по его словам, знакомого с долиной Каша, нам довелось слышать, что самым восточным из доступных вьючному движе­нию перевалов через Боро-хоро следует считать Мынгэтэ; да­лее же к востоку имеются только охотничьи тропы, по которым сообщение в разгар лета совсем прекращается. Так ли это в дей­ствительности, конечно, я утверждать не берусь; припоминаю, однако, рассказ торгоута, уверявшего нас, что карашарские охот­ники на маралов потому и перебираются на северные склоны Боро-хоро со своими семьями, что только осенью получают воз­можность вернуться в свои родные кочевья на р. Хайду-гол.
Неприступности Боро-хоро немало способствуют также сте­кающие с него реки и покрывающие его ельники.
Речных долин в этой горной цепи вовсе «е существует; в вер­ховьях они заменяются щелями, недоступными даже и пешему, в среднем течении каньонами, стены которых, как мы уже видели, слагаются из рыхлых дилювиальных конгломератов. И несмотря на то, что неразвитые предгория Боро-хоро не позволяют образо­ваться здесь значительным рекам, каждая из них тем не менее только в редких случаях имеет удобные броды. Высокое падение воды обращает их в стремительные потоки, бурлящие на всех переборах или несущиеся пенистым каскадом среди ими же на­вороченных каменных глыб и бурелома, а это и делает переправу через них всегда почти затруднительной, если только не вполне невозможной.
Изборожденный ущельями, чрезвычайно крутой гребень Борохоро даже много ниже линии вечного снега лишен еще сплошного растительного покрова; замечательно также отсутствие здесь сплошных осыпей, хотя щебень и крупные обломки нередко на значительные протяжения покрывают щеки и днища ущелий, по которым капля по капле струится снеговая вода. Из-за кру­тизны стен тут еще негде укорениться растительности; зато тем пышнее развивается она ниже, на предгорьях и более покатых склонах хребта, которые как бы подпирают осевой скалистый'мас­сив. Последний исчезает под лугом только к западу от р. Джир­галты, т. е. в местах наибольшего понижения хребта. Где только образовалась площадка или не слишком крутой склон, там появи­
лась и ель. Ель сплошными лесами одевает Боро-хоро в пределах от 9 000 до 6 000 футов (от 2 743 до 1 828 м) и вместе с лугами составляет господствующую здесь формацию. По отсутствию под­леска, по сухости лесной почвы еловые леса эти всего ближе напоминают растущие по суходолам боровые ельники средней России; вместе с тем однако они представляют и некоторые отли­чия, вызванные более сухим климатом нагорной Азии: ягодники, папоротники и грибы здесь совсем отсутствуют, мох же покры­вает почву только в редких, самых тенистых и -влажных местах и притом исключительно обращенных на север. Всего больше мо­ховых пространств мы -встретили в верхней части ущелья р. Уланусу. Тя-ньшанская ель вообще редко спускается в лога и на дно ущелий, где зато пышно разрастаются разнообразный кустарник и травы, так что в горах Боро-хоро вовсе не редки ландшафты, вся оригинальность коих заключается в длинной цепи обросших елью конусообразных возвышенностей, опоясанных узкою лентой изумрудных лугов.
Лесов лиственных пород в горах Боро-хоро мы не встретили. Смешанно же с елью тополь, ива, береза, рябина, карагач (Ulmus campestris) и крушина растут почти повсеместно-в ущельях. Ниже однако предельного распространения ели в долинах рек всего чаще попадается тополь, который нередко и образует тенистые рощи, далее к низу переходящие в урему. На восток от р. Манаса, как мы ниже увидим, все долины рек до выхода их из предгорий густо поросли лиственным лесом; здесь же подобные случаи редки. Вообще в горах Боро-хоро наблюдается постепенное вер­тикальное поднятие предела формации полынной степи от востока на запад, т. е. навстречу наиболее влажным северо-западным ветрам — факт, конечно, не лишенный значения и объясняющийся как кажется, орографией этой части Джунгарии. В горах Богдоола, к востоку от Урумчи, мы наблюдаем совсем обратное явле­ние: луговой пояс, очень широкий на западе, постепенно все более и более суживается к Хамийским горам. Таким образом изгиб, образуемый Тянь-шанем у Урумчи, служит как бы главным при­емником осадков, проносимых в Джунгарию северо-западными ветрами. Степной характер растительности и даже до некоторой степени пустынность западной части гор Боро-хоро объясняется также близостью высокого Джунгарского Ала-тау, заслоняющего ее от влияния упомянутых выше ветров в такой мере, что, судя по флоре, она стоит ближе к горам северных уступов Памира, чем к более восточной части того же хребта. Вообще с форма­цией полынной степи мы очень редко встречаемся в этих горах; небольшими клочками встречается она на южных склонах боко­вых отрогов, да ниже 5 000 футов (I 520 м) представители ее ред­кими насаждениями покрывают долины рек и прибрежные холмы. Альпийские луга занимают также лишь небольшие площадки в
этих горах, что объясняется тем, что гольцы весьма часто поды­маются здесь непосредственно из зоны елового леса. Таким обра­зом, эта часть Тяиь-шаня отличается прежде всего крайним одно­образием своей флоры, не остающейся без влияния и на состав фауны, крайне бедной видами и к тому же малооригинальной.
Полковник Галкин пишет, что в верховьях Каша Боро-хоро слагают граниты и глинистые сланцы 6; проф. И. В. Мушкетов также упоминает о выходах красных слоистых граннтосиенитов в ущелье речки Талти 7. Наконец, по ущелью Боро-бургасу мы всюду находили скалы фельзитового порфира, местами сильно разрушенного. Все это заставляет предполагать, что южные скло-ны этого хребта, в противоположность северным, очень богаты выходами массивных пород, к которым, кроме вышеупомянутых, следует также присоединить диоритовые и миндалекаменные по­роды 8.
На северных склонах Боро-хоро, кроме упомянутого выше одного только сомнительного случая нахождения кристалличе­ской породы в долине р. Улан-усу, мы не встречали массивных пород: здесь преобладали каменноугольные известняки, филлиты и метаморфические сланцы, которые слагали всюду, где он только был нам доступен, гребень хребта и при этом обнаружи­вали сильно выраженную складчатость. Таким образом, характе­ристика И. В. Мушкетова: «Боро-хоро (Ирень-хабарга) преиму­щественно хребет метаморфический»9 вполне подтвердилась и нашими здесь исследованиями.
Южный склон Боро-хоро короче северного; связывая это обстоятельство с обнажающимися на них повсеместно массивными породами, следует думать, что налегавшие на них некогда оса­дочные породы частью смыты водами Каша.
Как с юга, так и с севера на этот основной массив налегают местами сильно размытые отложения юрской и третичной форма­ций, которые только однажды сложились в средней высоты горы, а именно вдоль речки Фоу-хэ, где, вопреки общему правилу, юрские железисто-кварцевые конгломераты и углисто-известко­вистые сланцы с прослойками каменного угля обнаруживают крутое падение.
К ним всюду примыкают новейшие отложения — лёсс и кон­гломерат, обнаруживающий в сечениях его реками горизонталь­ное напластование.
Все, что нам удалось узнать о минеральных богатствах Борохоро, изложено уже в своем месте; мне остается только добавить, что в горах, образующих левую окраину долины р. Улан-усу, когда-то добывалось китайцами серебро; ныне рудник этот забро­шен, и проводника к нему найти мы уже не могли.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ОТ РЕКИ МАНАС ДО УРУМЧИ
Спустившись с двух террас, крутыми ярами обрывавшихся к руслу реки, мы очутились на небольшой и узкой скалистой пло­щадке, возвышавшейся метров на двенадцать над Манасом. С этой площадки перекинут был мост через реку *, но до такой степени узкий и к тому же столь нелепо упиравшийся в противо­положный выступ скалы, что с навьюченной лошадью, которой пришлось бы сделать прыжок, чтобы выбраться на тропинку, нам казалось немыслимым его перейти. Вот почему мы и заночевали здесь, отложив до утра переноску на противоположный берег своего багажа.
Пока мы развьючивались, солнце успело уже закатиться за окрестные высокие скалы. Стало быстро темнеть, а вместе с на­ступавшей темнотой все явственнее обозначалась и необычность окружающей нас обстановки. В самом деле дикое и оригинальное место! Отвесные стены стеснили нас в узком коридоре, среди ко­торого, точно в бездонном провале, с ревом несутся валы белой пены. Еще оглушительнее в ночную пору доносится сюда этот рев, еще таинственнее кажется щель, все детали которой теперь уж исчезли в окружающей мгле. Жутко!.. И засыпая на скали­стом карнизе, как-то инстинктивно подбираешь под себя ноги, подальше от зияющей бездны, на дне которой зловеще блестит и волнуется белая грива яростно бьющегося о стены потока.
Переход по мосту через Манас мы совершали так: переносили вьюк, переводили вслед затем лошадь и, завьючив ее, уводили по крутой и узкой тропе на широкую площадку правого берега. При
♦ Мост этот построен по общему типу всех подобных сооружений в го­рах Центральной Азии: четыре жердины, закрепленные в концах тяжестью наваленных на них валунов, образуют основу его; полотном же служат ва­лежник, земля, редко — доски, плоские камни; перил они не имеют. Ширина Манасского моста не превышала метра, длина двух — двух с половиною метров.
всем том не обошлось без несчастного случая. Одна из наших лошадей, только что завьюченная кухней и мягкой рухлядью, не дождалась своей очереди быть уведенной наверх и, испугавшись подходившего к ней китайца, рванулась в сторону, сорвалась с тропинки и упала в поток с высоты чуть ли не тридцати двух мет­ров! Общий крик л беспорядочная беготня вдоль берега—вот пер­вые наши движения; а затем нам оставалось только смотреть на отчаянные усилия несчастного животного выбраться на берег. Впрочем мы были свидетелями этой агонии одно только мгнове­ние.Лошадь почти тотчас же скрылась за поворотом реки; когда же мы взбежали на бугор, с которого река открывалась метров на четыреста двадцать вперед, то на поверхности Манаса уже ничего, кроме клокотавшей пены, не было видно.
За исключением Или и, может быть, Чу, Хуста самая большая из рек, сбегающих с северных склонов Тянь-шаня; разливаясь у города Манаса на несколько многоводных рукавов, из коих один вовсе непроходим в брод, Хуста здесь несется одной трубой и при этом в каньоне, вымытом -в коренной породе и имеющем в попе­речнике не более шести с половиной метров. Сила ее течения здесь такова, что полупудовый камень, брошенный с высоты 13 м, делает несколько рнкошетов прежде чем погрузиться на дно; медный котел, слетевший вместе с лошадью в реку, долгое время мелькал в пене потока, не погружаясь в него. В связи с непри­ступностью берегов такая стремительность воды исключала, ко­нечно, возможность спасения даже в том случае, если бы лошадь и не получала при падении никаких повреждений. Тем не менее, в надежде на случай, казаки спускались по водомоинам, думая найУи если не ее, то часть погибших вещей где-нибудь среди скал; поиски эти, однако, не привели ни к чему: лошадь и все, что было на ней, исчезло бесследно.
От моста тропинка крутыми зигзагами вывела нас на террасу, расположенную метров на сто пятьдесят выше современного уро­вня Манаса. С нее реки уже не было видно, да и шум последней доносился сюда только изредка, в местах прорыва ее водостоками.
В воздухе была тишь, солнце палило. Ни деревца, ни кустар­ника, в тени которого хотя бы на минуту можно было укрыться. Совершенно оголенные глинисто-песчаные горы, стоявшие у нас вправо, отражали свет с такой силой, что на них было больно смотреть. И при этом ни одной струйки воды, ни одной сочной травки, которая хотя бы несколько могла утолить жажду наших вьючных животных. Бараны изнемогали, лошади еле плелись, и даже наш черный понтер «Васька», уроженец г. Ашхабада, и тот отказывался дальше итти, улегшись в тени торчавшей из-под земли плоской глыбы песчаника. Его пришлось взять на седло.
Минуты тянулись попрежнему долго. Вот уже и целых два часа мы в дороге... В караване уныло и тихо... Вдруг позади по­
слышался выстрел, гулко пронесшийся по долине. Осмотрелись: наши были все налицо. Приостановились и стали озираться назад; туда же, забыв свою жажду, понесся и Васька. Нашему недоуме­нию положен был впрочем скоро конец. Из оврага показались почти тотчас же два всадника, которые крупной рысью напра­вились в нашу сторону. Это были торгоутские охотники из Фоу-хэ, догонявшие нас с тем, чтобы наняться в проводники, и теперь, больше ради забавы, стрелявшие по встреченным ими кара-куйрюкам. Приключение это нас несколько оживило. К тому же и тропинка вдруг свернула к горам, по ту сторону коих должен был пробегать ручей Лао-цао-гоу. Действительно, едва поднялись мы на перевал, как впереди увидели широкую полосу луга и ка­мыши, а дальше — тополевую рощу, юрты, табуны лошадей, стада баранов и людей в ослепительно белых одеждах.
«Это русские... татары...» пронеслось у нас в карване.
И мы не ошиблись — это были сергиопольские купцы, оптовые торговцы скотом.
Гуртовщики встретили нас очень радушно. Они не замедлили принести нам два ведра кумыса, и мы этот день, оставивший по себе столь грустные воспоминания, закончили в интересной беседе с бывалыми в Китае людьми.
Между прочим они нам сообщили, что верховья ручья Лаоцао-гоу пользуются у охотников хорошей славой, и мой брат ре­шился на следующий же день, пользуясь дневкой, попытать там свое счастье. Но он вернулся ни с чем, хотя не только видел медвежьи лежанки и во множестве маральи следы, но и стрелял по маралу. К сожалению, раненого зверя ни он, ни его товарищи по охоте — казаки Колотовкин и Иван Комаров, настичь не могли: лес был густой, а собаки они с собой почему-то не взяли.
12 июля мы покинули нашу прекрасную стоянку на берегу р. Лао-цао-гоу и всю станцию шли горами. С первых же шагов нам пришлось взбираться на высокий отрог, служивший вoдopaзi делом вышеупомянутому ручью Лао-цао-гоу и Да-бянь-гоу — красивой речонке, текущей карагачевым и тополевым лесом в глубокой долине. Подъем на противоположный склон этой долины был также в высшей степени крут, но горы казались здесь уже не столь оголенными и красная глинистая их почва красиво гар­монировала со свежей зеленью различных кустарников и трав по­лынной формации.
Следующая, параллельная предыдущим, лесная долина при­надлежит р. Сяо-бянь-гоу. Пройдя вниз по течению этой послед­ней километров около двух, мы снова наткнулись на «кош» * зайсанских татар. Напившись здесь кумысу, мы поднялись на
• «Кош» — войлочная палатка; но иногда так называется и становище, бивуак, независимо от того, из каких временных жилищ он составлен.
высоты ее правого берега и километров около двадцати шли хол­мистою местностью, встречая на пути прелестные луговины и гор­ные покатости, поросшие сочной травой. Остановились на берегу значительной речки Син-га-хэ, в тополевом лесу, у устья того водостока, по которому спустились в долину этой реки.
Син-га-хэ, приняв в себя Да-бянь-гоу и Сяо-бянь-гоу, впадает справа в Манас. Долина ее некогда пользовалась известностью, благодаря богатым золотым приискам, находившимся на правом ее берегу; ныне же прииски эти заброшены, мосты развалились, и дороги, некогда торные, превратились в узкие тропы.
На следующий день мы продолжали свой путь. Сначала шли вверх по р. Син-га-хэ, затем оставили ее вправо и выбрались на крутой горный отрог, справа окаймляющий долину реки. С него мы сггукЗтились в высшей степени оригинальную солончаковую котловину, окруженную высокими и крутыми обрывами цветных глин. Миновав и ее, мы за ближайшим увалом увидали китайский поселок Гуан-гао. Закупив здесь весь имевшийся в наличности хлеб (мянь-тоу), мы тронулись далее и, пройдя километров пять плантациями мака и хлебными полями, очутились на краю глубо­чайшего обрыва в долину р. Сань-дао-хэ, поросшую сплошным лесом вековых тополей, карагачей, берез, ив и рябин, с подлеском из всевозможных кустарников. Река Сань-дао-хэ многоводнее Син-га-хэ, но впадает ли она, как последняя, в Манасскую реку или расходится по полям — осталось нам неизвестным. Последнее однако всего вероятнее, так как низовья этой реки, как нам гово­рили, очень густо заселены, да и в среднем ее течении от нее то и.дело отходят арыки. Пройдя вниз по р. Сань-дао-хэ около десяти километров, мы остановились на красивой лужайке в тени высоких деревьев, среди которых, разбившись на рукава, гро­мыхала река. Любоваться местностью, однако, совсем не при­шлось: налетевшие с запада тучи разразились дождем, который вскоре и затянул -белесоватой пеленой все окрестности.
Утро следующего дня наступило столь же дождливое. Под дождем стали и вьючиться. К этой неприятности вскоре присо­единилась другая: проводник калмык отказался нас дальше вести. «Торгоуту охотнику нет места среди поселений китайцев, — гово­рил он нам между прочим, — там я столь же чужой, как и вы, а потому и полезен вам быть едва ли могу».
Итак, мы снова без проводника и на сей раз уж надолго.
Сань-дао-хэ в это время года оказалась непроходимою в брод, а потому нам пришлось вернуться к мосту, оставшемуся у нас в двух километрах позади.
Долина ее живописна, но густой туман, заволакивавший окре­стности, значительно скрадывал ее прелесть; впрочем, нам было не до ландшафтов. Глинистая дорога, вследствие проливного дождя, совсем размякла; к тому же, пройдя мост, мы очутились
среди китайских пашен, которые местами суживали дорогу до такой степени, что мы то и дело сбивались с нее на межник. Подобное блуждание из стороны в сторону и при этом нередко по вязкой целине казалось нам теперь тем более утомительным, что на сегодня все обещало нам большой переход. Действительно, в узкой долине правого берега р. Сань-дао-хэ негде было оста­новиться: вся она была перепахана или занята под постройки раз­личного назначения. На неоднократные наши вопросы, обращен­ные к местным жителям по этому поводу, те также видимо затруднялись ответом и, пожимая плечами, посылали нас дальше: «Здесь же, сами видите, негде остановиться!» И .мы шли вперед, шли часами, но картина местности продолжала оставаться все той же. Наконец, пологий увал преградил нам дорогу. Перевалив через него и при этом обогнув глубокую рытвину, мы вышли на каменистую степь. Здесь дорога разветвлялась: левая ветвь шла вниз по реке, правая немного сворачивала к востоку. Мы выбрали последний путь, но вскоре раскаялись. Каменистая степь, довольно густо поросшая в начале растениями полынной формации, малопомалу приобретала все более и более пустынный характер. Жилья не предвиделось, а между тем становилось уж поздно: восток заметно темнел. До заката не долго... а впереди все еще ничего... Мы колебались: не повернуть ли назад? вода есть, лоша­дей можно стреножить...
— Да есть-то что будут?..
— Да и тут многим не поживишься!..
Но на наше счастье на темном фоне ночи вдруг отчетливо обри­совались темные массы каких-то построек. Мы входили в селение Ту-ху-лу.
Едва мы, поужинав, улеглись в наскоро постланные постели, как на пороге юрты появился дежурный казак, с тревогой в го­лосе заявивший: «У нас несчастье — не досчитываемся трех ло­шадей...».
Сна, конечно, как не бывало. Накинув на себя что подверну­лось, мы тотчас же выскочили на улицу, где нашли в сборе всех наших людей. Двое из них садились уж на коней с намерением объехать окрестность. Мы выслали еще трех, но, конечно, искав­шие вернулись ни с чем.
— Экая темень! Ворам самое сподручное время...
Это восклицание дало толчок нашим мыслям. Нам как-то сразу стало всем ясно, что виновниками переполоха могли быть только китайцы ближайших фанз — народ грубый, и пользую­щийся вообще столь же дурной репутацией, как и все прочее население китайских деревень по Бэй-лу. Но нА этот раз подо­зрения наши не оправдались: две из пропавших у нас лоша­дей на следующее же утро были отысканы в долине речки Саньдао-хэ, где они мирно паслись, разгуливая по хлебным полям;
что же касается третьей, то она так и не отыскалась. Очевидно, однако, что если нам и приходилось теперь винить кого-либо в этой утрате, то только самих себя за свое непозволительное доверие к лошади: «свыклись... теперь не отобьются от табуна!» — говорилось часто у нас, а на поверку и вышло иначе...
20 июля мы продолжали двигаться по направлению к Урумчи. Это была утомительная дорога. Николай уверил нас в том, что • из расспросов он ознакомился настолько с предстоящим путем, что уже не боится сбиться с него. Но, как и следовало ожидать, на первом же перекрестке он ошибся во взятом нм направлении. К счастью, попались китайцы, которые тотчас же указали нам нашу ошибку. Мы свернули на целину, и, согласно их указанию, вскоре действительно вышли на арбяную дорогу, которая и до­вела нас до ручья Тугурик, по-китайски — Ту-ху-лу, в рамках долины которого мы имели случай еще раз полюбоваться грома­дой снеговых гор, примыкающих с востока к описанной выше горной группе Дос-мёген.
У речки Ту-ху-лу мы вышли на еще более торный путь, свора­чивавший в ущелье. Пройдя им несколько сот метров, мы вышли на новое перепутье. Направившись по той из дорог, которая шла вдоль линии окрайних холмов, мы мало-помалу втянулись в эти последние. Становилось очевидным, что мы снова шли не туда. Николай рысью взъехал на один из пригорков и вскоре стал уси­ленно махать оттуда руками. Свернули к нему и очутились на какой-то еле намечавшейся тропке, которая то и дело сбивалась на-нет. Николай упрямо ехал вперед, совершенно правильно рас­считав, что где-нибудь мы должны будем, наконец, выбраться к р. Хутубн.
Мы ехали безотрадною местностью. Всхолмленная, оголенная и усыпанная черною галькою (глинистый сланец и филлит), гли­нисто-песчаная почва, поросшая редкими кустиками полыни, Eurotia ceratoides и некоторыми солянками, неглубокие, но ши­рокие и крутоярые рытвины, глинистые площади—днища высох­ших луж, теперь растрескавшиеся на неправильные многоуголь­ники, изредка рыхлые солонцы и всюду серовато-белые выцветы соли — вот какие неприглядные картины, одна за другой, сменя­лись непрерывно пред нами. И при этом зной нестерпимый, лучи солнца, прожигавшие тело вплоть до костей...
Но за всем тем местность эта далеко не казалась безжизнен­ной. Хуланы и антилопы кара-куйрюки ходили тут многочислен­ными стадами, ящерицы (двух родов: Phrynocephalus и Eremias) шныряли поминутно, степные куропатки (Pterocies arenarius) то и дело срывались из-под ног и стрелой уносились на север, а жаво­ронок заливался над головой, точно радуясь случаю выкупаться в золотых лучах палящего солнца; даже в бабочках весной здесь не могло быть недостатка, теперь же, конечно, нам осталось со-



Вверху: моренное озеро в горах Богдо-ола Внизу: ущелье реки Манас

От реки Манас до Урумчи S1 бирать только едва определимые остатки различных представи­телей рода Satyrus.
Пройдя вышеописанной местностью километров около три­дцати, мы совершенно неожиданно для себя вышли снова в степь, по которой в северном направлении проходила большая арбяная дорога. Идя по ней, мы вскоре увидали массу зелени впереди. Встретившиеся нам тут китайцы объявили, что это и было селение Хутуби (Хотук-бай, или Хотук-бий).
Хутуби, как кажется, впервые упоминается в описании путе­шествия армянского царя Гайтона (1254 г.), которое переиначи­вает название этого древнего поселения в Хутайай (Khutaiyai) ,0. Затем оно же встречается на карте северо-западных я западных владений монголов, изданной в 1331 г. (Гутаба, Gu-ta-ba) ”. Но ни монах Чаньчунь, ни другие китайские источники о нем не упоминают, из чего, как мне кажется, следует заключить, что Хутуби никогда не играл видной роли в истории этого края.
Арбяная дорога довела нас до высокого яра, омываемого р. Хутуби, но тут, в поисках более удобного спуска, свернула на северо-запад и, вытянувшись вдоль берега, терялась в бесконеч­ной дали. Нам не хотелось делать столь значительного обхода, и мы спустились на широкий плёс Хутуби по пешеходной тропе.
Верховья р. Хутуби нам неизвестны. На основании, однако, расспросных данных полковник Галкин описывает их нам в таких выражениях ,2.
От грандиозной горной цепи, известной у торгоутов под име­нем Богдо, отделяются по всем направлениям высокие хребты, переходящие на большом протяжении своими вершинами за ли­нию вечного снега. Наибольшее поднятие обнаруживается между урочищем Хутуби (Хутук-бий), лежащим в верховьях реки с тем же именем, и урочищем Кара-узень, из которого вытекает р. Убрюгюн-гол, принадлежащая бассейну Алгоя. В урочище Хутуби горы понижаются, резкие контуры несколько сглажи­ваются, долины расширяются и обращаются в роскошные альпий­ские луга, которые привлекают в летние месяцы значительное число торгоутов с их многочисленными стадами.
Что в верховьях Хутуби высятся грандиозные пики, это мы видели даже отсюда; но ближайшим образом определить их вы­соту хотя бы по отношению к окрестным горам нам вовсе не уда­лось, так как только что нами пройденная холмистая местность заслоняла собой Богдосский массив.
Река Хутуби при быстром течении несла здесь столько воды, что, разбившись даже на 8—10 протоков, в некоторых из них все еще имела глубину свыше семидесяти сантиметров; впрочем, благодаря плоским берегам этих протоков и твердому и ровному грунту их дна, переправа через реку не представляла здесь ни­каких затруднений.
Пройдя реку и не заходя в селение, оставшееся у нас в двух километрах ниже, мы расположились на одном из арыков, выве­денном из Хутуби, под сенью двух старых ив.
На следующий день мы, наконец, выбрались на Бэй-jjy.
Бэй-лу в Г889 г. продолжала хранить следы долголетнего запустения, на которое обрекло ее восстание притяньшанских дунган: камыши разрослись там, где прежде были арыки, от Когда-то хорошо выстроенных мостов теперь оставались одни только козлы или, в лучшем случае, полотно без перил и с ямой посередине, от многочисленных караулок — развалины или гру­ды бесформенной глины. Полотно грунтовой дороги, когда-то приподнятое в топких и низких местах, теперь расползлось, и глубокие выбитые в нем колеи в связи с многочисленными объездами по камышам и топким солончакам ясно свидетель­ствовали, с какими трудностями приходится здесь ныне бороться китайской арбе. Но для нашего каравана, конечно, подобных трудностей вовсе не существовало, и мы с удовольствием при­ветствовали эту дорогу, как временный роздых от утомительных блужданий на-авось по каменистой пустыне.
Миновав небольшое селеньице, расположенное у заброшен­ного импаня Юн-фу-гоу и населенное, как кажется, только дун­ганами, мы вышли на хрящеватое плоскогорье, скудно поросшее тамариском и служащее водоразделом двух параллельных бас­сейнов— Хутуби и Сань-дао-хэ. Спускаясь с него (уклон здесь до того слаб, что еле заметен), мы увидели впереди массивные стены, вскоре оказавшиеся развалинами какого-то древнего «калмыцкого» города, почему-то известного у китайцев под име­нем Ян-чан-цза.
Развалины ли это джунгарского городка или, быть может, еще более древнего — уйгурского, к сожалению, осталось не­выясненным. Китайцы отговаривались незнанием, местные же чань-тоу *, незнакомые с наименованиями «уйгур» и «джунгар» и постоянно смешивающие между собой эти народности, не могли дать ближайшего указания.
Следующие соображения заставляют, однако, предполагать в этих стенах развалины уйгурского городка.
На карте шведа Рената не обозначено ни одного городка, построенного джунгарами. Из дошедших до нас источников, имеющих отношение к истории джунгарского народа, также не усматривается ни одного указания на строительную деятельность джунгар. С другой же стороны известно, что уйгуры, утвердив­шиеся сначала в Турфане и Баркюльской долине и распростра­нившие оттуда власть свою и на остальную Джунгарию, хотя и
• Под этим названием у китайцев известии тюрки Восточного Турке
става.
От реки Манас до Урумчи&з продолжали вести в этой последней полукочевой образ жизни, ио вместе с тем строили и города: точнее, их правители возво­дили себе здесь резиденции, которые, как таковые, хотя и отли­чались небольшими размерами, но были всегда окружены мас­сивными стенами. Это были Скорее импани, чем города, и в этом, без сомнения, сказалось влияние на уйгуров соседних ки­тайцев; от древних же жителей Турфана уйгуры, как кажется, заимствовали любовь к сводчатым сооружениям. Впрочем, встреченные нами здесь развалины оригинальностью своей архи­тектуры не отличались.
«Проехав Лун-тай и еще два городка, — сообщает нам даос­ский монах Чань-чунь,3, — 9-й луны 9-го числа мы достигли города Чан-бала (Чжан-бали), принадлежащего хой-хэ. Владе­тель здешний Уй-вур, в сопровождении своих родичей, вышел к нам навстречу». Армянский царь Гайтон, на своем пути от Каракорума в Западную Азию (1254 г.), прошел также через городок Джамбалек, расположенный на запад от Бишбалыка *. Не о современных ли развалинах Ян-чан-цза здесь идет речь?
Внутри стен Ян-чан-цза не сохранилось уже никаких следов прежних построек. На их месте по бесформенным кучам глины ныне разросся бурьян, да стоит одинокая фанза, хозяин которой, пользуясь водой тут же пробегающего арыка, развел бахчи арбузов и дынь.
Миновав эти развалины и пройдя с десяток арыков, выведен­ных из р. Сань-дао-хэ, мы остановились на небольшой полянке, среди обширных зарослей карагача, которые, ка)к кажется, почти непрерывной и широкой полосой тянутся сюда из-под Фоукана.
24 июля — день нашего прибытия в Урумчи.
От места нашей стоянки на одном из протоков р. Сань-дао-хэ до резиденции синьцзянского губернатора считается около сорока восьми километров. В предположении добраться туда засветло мы поднялись вскоре после полуночи, вьючили лошадей в сумерках и к рассвету были готовы.
Несколько километров -мы шли лесом, по дороге, обсажен­ной вековыми карагачами; когда же, наконец, выбрались на плёс р. Сань-дао-хэ, то были поражены единственным в мире зре­лищем: мы увидали Богдо!
Нечто подобное довелось мне видеть на Памире из долины Рянг-куля. Громады Мус-таг-ата, отчетливо обрисовавшись на темносинем безоблачном небе, подымались из-за невысокой ©крайней гряды куполами сплошного снега в необъятную высь. Но там суровая природа окружающей местности, главное же —
• Бншбалык принято, как мы ниже увидим, отождествлять с современ­ным Урумчи. Читатель далее увидит, что подобный взгляд неверен.
отсутствие далекой перспективы придавали особый отпечаток этой величественной картине...
Богдо-ола предстала перед нами в совсем иной обстановке. На первом плане темная масса карагачевого леса; за ним фио­летовая дымка тумана, в котором сгладились и потонули очер­тания далеких гор, и, наконец, надо всем этим колоссальный Богдо, который отсюда, слив свои три вершины, кажется гро­мадной трапецией — престолом, прикрытым серебристым снеж­ным покровом... *
Плёс р. Сань-дао-хэ довольно широк и покрыт сеткой неболь­ших протоков, текущих в плоских берегах, сложенных из мел­кой гальки, гравия и песка серого цвета; только в редких слу­чаях протоки собираются вместе и, сделав излучину, подмывают какой-либо из берегов, порооших здесь лозняком, облепихой Hippophae rhamnoides и другими кустарниками.
За р. Сань-дао-хэ мы снова шли местностью, богато орошен­ной как рукавами этой реки, так и многочисленными мелкими арыками, выведенными из них. Обилие леса, причудливая игра света и тени, развалины пикетов и фанз, живописно когда-то ютившихся под сенью старых карагачей, — все это выглядело настолько красиво, что мы не заметили, как прошли следующие три километра, отделяющие Сань-дао-хэ от г. Чан-цзы.
Город Чан-цзы невелик и окружен стенами, которые местами уже значительно обвалились; но предместье его довольно обширно, имеет восемь постоялых дворов (таней) и торговые ряды из нескольких десятков лавчонок и лавок. К этому пред­местью, не представляющему в остальном ничего замечательного и населенному, как и город, преимущественно китайцами, при­мыкают развалины, занимающие вдоль дороги большое про­странство. Развалины эти обязаны своим происхождением собы­тиям шестидесятых и семидесятых годов и теперь, как кажется, уже местами восстанавливаются; по крайней мере мы встретили здесь два-три семейства чань-тоу, приспособивших для жилья несколько наименее потерпевших мазанок.
За г. Чан-цзы рощицы карагача попадаются реже, а восемь километров дальше и совсем пропадают; вообще дорога хотя и продолжает итти еще культурным районом, но окружающая местность приобретает уже все более и более пустынный харак­тер. За глубоким яром р. Катун-хэ, пересекающим дорогу на седьмом километре от Чан-цзы, пашни исчезают и только еще изредка попадающиеся здесь арыки напоминают путнику, что
• Таким представляется он и из многих других мест на Бэй-лу, что и по­дало. как кажется, повод считать его за потухший вулкан. Между тем, по исследованиям экспедиции Грумм-Гржимайло, оказалось, что в сложении его принимают участие исключительно породы метаморфические, преимущест­венно же кремнистый сланец с выделениями роговика и кварцита.
он идет по стране, когда-то бывшей более населенной; теперь же это глинисто-песчаная, почти лишенная растительности пустыня, по которой бродят небольшие стада кара-куйрюков.
На правом очень высоком берегу р. Катун-хэ расположился таранчинский поселок Тоу, а километров четырнадцать дальше китайский пост (импань) Да-ди-во-пу и при нем постоялый двор (тань), харчевня и лавка; не доходя последнего, вправо от до­роги, виднеются развалины другого селения; наконец, между упомянутыми селениями, на пятом километре от р. Катун-хэ, стоит заброшенный ныне сторожевой пикет; но это и все, что можно отметить на этом пути.
В Да-ди-во-пу мы встретили сборище: китайские арбы, мно­жество лошадей и людей. Это был китайский эскорт, километра на четыре отставший от мандарина, который в сопровождении только трех офицеров уехал вперед. Появление наше не произ­вело на солдат особого впечатления, хотя и не прошло незаме­ченным, что мы заключили из неоднократно долетавших до нас слов: «Русские с реки Или-хэ!».
За Да-ди-во-пу местность продолжала хранить все тот же характер глинисто-песчаной степи; но последняя не убегала уже за края горизонта, а постепенно вдвигалась в рамки, которыми служили на западе скалистые гряды гор, а на востоке зеленая полоса леса, намечавшая течение урумчиской р. Улан-бэ, или Архоту. На тридцать восьмом километре от г. Чан-цзы упомяну­тая гряда очень близко подступает к дороге, образуя здесь ска­листые стены ущелья р. Улан-бэ. Стены эти, прикрытые коркой из спекшейся глины, казались совсем бесплодными, если не счи­тать тощих кустиков золотарника (Caragana sp.) и полыни, ютя­щихся кое-где по рытвинам и в тенистых местах. Такое беспло­дие в столь близком соседстве с довольно крупной рекой, сопро­вождаемой к тому же густыми и сплошными древесными насаж­дениями (тополь, тал и карагач), можно встретить только во Внутренней Азии, этой классической стране всяких контрастов. Здесь, впрочем, контраст этот обусловливался глинистой почвой окраин долины и значительным падением со склонов, способ­ствующих быстрому скатыванию дождевых вод.
Между тем близость крупного центра оседлости становилась уже ясно заметной: пашни стали сплошными, пешие, конные, арбы и ишакчи попадались ежеминутно. Встречные, на обра­щенные к ним вопросы: «далеко ли до Урумчи?» уже не отве­чали определением того или иного количества «ли» или «полов» *, а только махали головой и отделывались коротким:
* «Ли» — китайская мера длины, обычно принимаемая за 576 метров; «Иол» —туркестанская мера длины, приблизительно соответствующая ки­тайской ли; впрочем, не везде: так в Турфане она равняется только трети километра.
«близко!». Действительно, вскоре появились глиняные мазанки, затем более крупные постройки, образовавшие улицу, и, нако­нец, мы увидали перод собой пригорок с красной кумирней (хунмяо) на нем. Последний скрывал за собой Урумчи.
Перед большим мостом, перекинутым через реку, нас встре­тил аксакал ♦ и представители русского купечества в Урумчи, которые и проводили нас до луговины на левом берегу Уланбэ — единственного места в окрестностях города, где мы могли, не стесняясь пространством, раскинуть свой бивуак. При этом нам еще раз пришлось перейти через реку, но уже вброд. В Улан-бэ оказалось воды не более, как на 70 см; зато она раз­ливалась здесь на несколько рукавов.
♦ Так называется купеческий старшина, утверждаемый в этой долж­ности чугучакским консулом. Правительственное жалованье его равняется 300 рублям; но доходы его, конечно, этим не ограничиваются, так как он получает не мало доброхотных даяний от местных купцов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
УРУМЧИ
Страны, служившие некогда колыбелью китайской и иран­ской культурам, и до сих пор еще хранят столько памятников былого, что уже по этим реликвиям легко -было бы составить себе понятие о каждой из них. Вся Передняя Азия наполнена развалинами, отмеченными гением строивших их народов, и та­кая же масса развалин, хотя и позднейшего происхождения, переполняет Китай на восток от устья Вэй-хэ. А в промежутке на тысячи километров нет ничего, что можно было бы поста­вить наряду с этими величавыми памятниками седой старины. Здесь, в буквальном значении этого слова, распростерлась пу­стыня, но не столько в смысле бесплодных пространств, сколько по полному отсутствию в них именно таких следов былой твор­ческой жизни народов.
Правда, сюда, на восток от Памира, некогда проникали иранцы; были времена, когда сюда же добирались с востока китайцы, но, здесь оседая, ни те, ни другие ничего прочного, ничего могущественного образовать не могли.
Участь таких колонистов всегда была очень печальна, а история мелких общин или даже государств, задолго до нашей эры уже организовавшихся на южных склонах Тянь-шаня и вдоль Кунь-луня, полна бесконечных войн и варварских опусто­шений. Может быть, незадолго до нашей эры Восточный Тур­кестан и был блестящим собранием городов, в миниатюре — древняя Бактрия; может быть, он полон был самых замечатель­ных сооружений, но, увы! от этих времен уже ничего не оста­лось... Все погибло, все снесено было с лица земли теми лави-
вамп диких номадов, которые, со времен хуннов, то и дело на­водняли эту страну.
Но если так мало сохранил нам Восточный Туркестан, то еще меньшего должны ожидать мы в Джунгарии, в этой классиче­ской стране самых непредвиденных нашествий и непрестанной борьбы различных племен и народов. И, действительно, во всей Джунгарии не найдется теперь ни одного сколько-нибудь заме­чательного памятника древнего зодчества, ни одного пункта, с которым связывались бы легенды народа.
Значит ли это, что сооружений, оригинальных по замыслу и грандиозных по выполнению, здесь вовсе не существовало или что в свое время они были настолько разрушены, что от них уж и следа не осталось?
Первое всего вероятнее.
Хотя за два столетия до нашей эры мы застали уже в южной Джунгарии несколько владений, то живших самостоятельной жизнью, то попадавших в зависимость к воинственным чешысцам; хотя и это крошечное владение, в свою очередь, просуще­ствовало здесь вплоть до VII столетия нашей эры, ведя в тече­ние восьмисот лет до смешного неравную борьбу с могуществен­ным в то время Китаем и бесчисленными ордами кочевников; хотя после этого мы застаем уже здесь военные поселения ки­тайцев, уничтоженные, впрочем, очень скоро дулгасцами, и хотя с падением могущества дулгаского дома южная Джунгария вошла в состав вновь народившейся Уйгурской державы, окон­чательно павшей только под ударами джагатаидов; однако за весь этот долгий период истории южной Джунгарии нет в ней таких моментов, которые характеризовались бы особым подъе­мом творческих сил хотя бы одного из обитавших в ней народов.
Правда, в восточной половине южной Джунгарии находилась вторая столица Уйгурии—город Бишбалык, о котором с востор­гом вспоминает Ван Янь-дэ, может быть, тождественный с зна­менитым «Кушаном» магометанских писателей.
Были сделаны даже попытки приурочить Бишбалык к совре­менному Урумчи, но только такой увлекающийся географ, как Риттер, мог серьезно отнестись к подобным попыткам. В самом деле в распоряжении ориенталистов Клапрота и Ремюза были только два указания, которые хотя несколько проливали свет на местоположение этого загадочного центра, одно время служив­шего средоточием трех мировых вероучений: христианского ♦, буддийского и магометанского. Это—маршрут хана Гулагу и описание китайского чиновника Ван Янь-дэ. Но на какие смелые комментарии к этим указаниям решились вышеупомянутые ориен­талисты!
* Несторианская секта, распространившаяся из Ирана на территориях обоих Туркестанов и северного Китая.
Какой-то офицер из отряда хана Гулагу пишет14, что на юг от р. Урунгу в пятистах ли * расстояния находится Бишбалык, т. е. Пятиградие. Это краткое известие пылкие ориенталисты дополняют следующими соображениями: р. Урунгу впадает в озеро Кизыль-баш (современное Улюнгур) под 46°35' с. ш. **; предполагая, что монгольское войско перешло эту реку под 45с30' с. ш., можно определить и положение Бишбалыка, кото­рый, стало быть, будет лежать на 500 ли или два градуса южнее; «а такое положение и совпадает вполне с положением Урумчи или нынешнего Ди-хуа-чжоу, лежащего под 43°60' с. ш. и 87°Г в. д. от Парижа» (sic!). Эта аргументация до такой степени малонаучна и произвольна, что не заслуживает опровержений; что же касается до описания Ван Янь-дэ, то оно совершенно кате­горично отвергает всякую возможность приурочивать «Север­ную столицу» — Бэй-тин или Бишбалык — к Урумчи. Здесь не место вступать в разбор этого интересного документа, а потому я ограничусь только одним замечанием: выехав из Турфана в Бэй-тин, Ван Янь-дэ проезжал поперек хребта, покрытого веч­ным снегом, а таких гор между Урумчи и Турфаном, как известно, вовсе не существует.
Как бы то ни было, но от всех этих городов в настоящее время уже ничего не осталось, и не осталось всего вероятнее потому, что и в то отдаленное время все здания в Джунгарии строились не из жженого кирпича, а сбивались из глины. По крайней мере в тех городищах, которые еще уцелели в Джунга­рии, почти не встречается следов этого материала; поэтому, если за весь чуть не двухтысячный период своей исторической жизни Джунгария и произвела, действительно, в архитектурном отно­шении нечто самобытное, то это нечто должно было скорее всего отмечаться неуклюжестью и массивностью своих форм, а не сме­лостью и изяществом стиля.
Итак, былое Урумчи нам неизвестно; история же его стано­вится достоверной только с половины XVIII столетия, когда китайцы, вырезав всех джунгар, что-то около миллиона душ обоего пола, решились заселить таким образом обезлюженную страну различными элементами, выведенными частью из горо­дов Восточного Туркестана, частью же из внутреннего Китая. Всего больше явилось сюда дунган, этого никому неведомого и давно уже окитаившегося, хотя и исповедующего ислам, мон­гольского племени. Они тотчас же заняли всю долину р. Улан-бэ, где незадолго до того, при «мысе Красной горы» (Хун-шаньцзуй) успели уже вырасти города: военный с населением из
* Древняя китайская «лн» была больше нынешней.
•• Все данные, относящиеся к течению р. Урунгу, у Риттера не нерпы; в данном случае ошибка простирается почти на целый градус.
маньчжур (Ган-гу) и торговый, за которым собственно и удер­жалось джунгарское16 (?) название Урумчи. В 1775 г. послед­ний уже переименован был в Ди-хуа-чжоу, т. е. стал окружным. Правительство выстроило в нем два капища, одно высшее и одно среднее училище; выросли торговые ряды и, как это заве­дено повсеместно в Китае, перешагнули за высокую стену и раз­лились по предместью.
О внутренней жизни этого города нам, разумеется, ничего неизвестно. Носились слухи, что он вел обширную торговлю, был богат и имел громадное население, но слухи эти ни на чем не основаны. От России Китай отделялся в то время обширными пространствами едва заселенных земель; города Восточного Тур­кестана в годы дунганского восстания были истощены борьбой с китайцами, борьбой между собой; орды кочевников и в то тяже­лое время были в Джунгарии, пожалуй, не многочисленнее тепе­решних; что же касается до оседлого населения северо-тяньшанских земель, то в начале даже XIX столетия оно не могло еще от­личаться ни особенной густотой, ни тем паче зажиточностью. От­куда же в таком случае взяться было богатству и на какой почве могла здесь развиться сколько-нибудь значительная торговля?
Но годы проходили, и долгий мир не мог, разумеется, не отра­зиться самым благодетельным образом на жителях Урумчи: богатства постепенно в нем накоплялись, окрестные селения росли, как грибы; хотя и не крупная, но правильно поставленная и обеспеченная от внезапных перерывов торговля приносила свои барыши, и город разросся и охватил своими предместьями громадную площадь. Впрочем, мы не должны забывать, что мы в Центральной Азии, где на все существует свой особый масштаб. Город с тридцатитысячным населением уже считается там гро­маднейшим городом, и, вероятно, Урумчи в начале 60-х годов имел не большее население, состоявшее к тому же почти исклю­чительно из дунган. Дунгане имели там свои улицы, базар и ме­чети; в их руках находилась почти вся торговля; из них набира­лись тогда гарнизоны не только для городов целого округа, но даже и для городов Восточного Туркестана.
Маньчжуры заснули и опустились, сидя на даровых хлебах и замкнувшись в своих городах и импанях; привилегированные китайцы, составляя здесь сословие управляющих, сравнительно благоденствовали и наживали взятками состояния, а беднота, «черный народ», еле перебивавшийся на своей родине, жил не при лучших условиях и в этой суровой стране, которая после Китая уж, конечно, не могла ему не казаться злой мачехой.
В 1885 г.16, после подавления дунганского восстания, Урумчи был обращен в резиденцию главнозаведующего Новою Линнею, сановника Лю-цзинь-тана, и с этого важного для него момента зажил новой жизнью.
Урумчи окружен почти отовсюду горами. Они заполонили весь юг и высятся до вечноснеговых куполов и гребней... Всех ближе Лин-шань— священный Богдо — гора «счастия, долголе­тия и всяких чудес». Своей массой он подавляет окрестность, и «льды его и снега наподобие кристаллов отражают свет солнеч­ный» ,7. В сравнении с ним все представляется здесь ничтожным: и эти гривы холмов, морщинами избороздивших всю местность, и речушки, бегущие тут, и, наконец, зеленые пятна селений, ютящихся между ними.
За одной из этих морщин расположился и Урумчи, по-ки­тайски— Ди-хуа-фу, но как бессмысленно и нелепо, если принять во внимание, что мы имеем здесь перед глазами не только торго­вый и административный центр, но и китайскую «первоклассную крепость»!
Фортификационное дело стоит у китайцев вообще на таком низком уровне, что все подобного рода сооружения их с европей­ской точки зрения не заслуживают внимания. Но нигде, кажется, китайский труд и китайские деньги не затрачивались так бес­цельно, как именно в Урумчи.
Длина стен этого города равняется 9’/г <ш, они вытянуты в виде неправильного шестиугольника, одна из коротких сторон которого обращена к р. Улан-бэ. Эта часть стены отделана с осо­бенной тщательностью. Здесь главные ворота, над которыми, согласно обычаю, возвышается крылатая, затейливой архитек­туры, трехъярусная башня, крытая черепицей; но зато здесь же и вся масса предместья, которое в значительной степени умаляет значение таких средств защиты, как высокие стены, увенчанные зубцами, и широкий ров, облицованный в верхних своих горизон­тах сырцом. Вообще со стороны реки открывается казовая сто­рона этой стены, которая дальше, там, где щеки лощины сжи­мают город с обеих сторон, перестает уже импонировать своей относительной высотой. Сверху, с гребней кряжей, откуда весь город, как на ладони, они кажутся даже не более, как ничтож­ной оградой, да такую роль, без сомнения, они и будут играть в том случае, если подступающий неприятель будет иметь ружья, бьющие хотя бы на триста шагов.
Постройка городских стен в Китае очень своеобразна. На глино'битное основание, высотой в 0,5—1 *м, накладывается хво­рост, который тщательно уравнивается и с наружной стороны придавливается бревном, кнутри затесанным в доску; на этот хворост наваливается месиво из глины и рубленой соломы, кото­рое при уминке приводится в уровень с верхним горизонтом бревна, после чего последнее снимается и перекладывается на следующий ярус хвороста. Когда стена доведена до желаемой высоты, ее оштукатуривают снаружи, причем комли хворостин служат прекрасной опорой для этой последней.
Без постоянного ремонта подобное сооружение продержаться долго не может. Глина ссыхается и слеживается, появляются продольные трещины, которые размываются дождями и выду­ваются ветром; острые края сглаживаются, углы обваливаются, и подобный процесс разрушения идет, прогрессивно увеличи­ваясь, до тех уже пор, пока вся постройка не обратится в совер­шенную развалину.
Но стены Урумчи только-что выстроены; они еще не успели осесть, и китайцы, указывая на них, не без гордости замечают:
«Таких стен и русские не возьмут!».
Ворота китайских городов, как бы ничтожны сами по себе последние ни были, неизменно запираются к восьми часам ве­чера. Этот традиционный обычай вызвал необходимость распо­лагать заезжие дома и гостиницы вне городских стен и тут же строить базары, кузни, кабаки и трактиры. Но и помимо этого надо помнить, что рост каждого китайского города имеет свои уж раз и навсегда строго узаконенные пределы: если это «фу» — то окружность его никогда не превысит Э’А ли; если это «чжоу» * — то 73Л ли и т. д.; поэтому все, что он не может вме­стить, располагается вне городских стен и со всеми вышеупо­мянутыми торговыми и промышленными заведениями слагает то, что называют китайским предместьем. В Синьцзянской про­винции, где ни дунганам, ни иным туземцам не разрешается жить внутри городских стен, к вышеупомянутым двум элемен­там, образующим пригород, присоединяется еще и этот послед­ний, настолько, однако, в количественном отношении значитель­ный, что, пожалуй, только ему одному города Притяньшанья и обязаны своим необычным характером: вне стен — шум, толпа и движение, а внутри — безмолвие и пустыри, среди коих то там, то здесь мелькают жилые строения, ряды лавок, кумирни, казен­ные здания...
Урумчи не представляет исключения из этого правила, и если общую численность его населения определить в тридцать тысяч, то две трети последнего, без сомнения, придутся на пригород, который, однако, далеко еще не окончил своего роста: выгодное географическое положение города сделало его торговым центром всего Хэнти ** и складочным местом для русских товаров, расхо­дящихся отсюда чуть не по всему Притяньшаныо.
Жизнь такого города, как Урумчи, своеобразна и интересна. Конечно, многое от меня, как путешественника, могло ускольз-
♦ Слово «фу» прибавляется китайцами к собственным географическим названиям в тех случаях, когда речь идет об областном центре («фу» — это область); слово «чжоу». означающее понятие «округ», соответственно прибав­ляется к названиям окружных центров. (Рел.)
♦ ♦ В состав области Хэнти входили округа: Турфанский. Баркюльскнн н Урумчнскнй. |Г1рим. рел.]
путь, многое в ней осталось неясным, но за всем тем я все же считаю не лишним свести в связное целое все то, что мне удалось в ней подметить.
Ночь. На востоке чуть брезжит. Урумчи еще спит, но пред­местье проснулось. На широком дворе китайского таня * блуждают огни. Оттуда слышатся уже голоса, доносится скрип журавля **, призывное ржание коней. Для привычного уха в этом шуме все ясно: так сбирается караван. И действительно, немного спустя фургоны точно срываются с места и с шумом и грохотом выкатываются на улицу.
Громко стучат о твердую землю колеса, содрогается весь корпус китайских телег и стоном несется на улицу. Тишина ночи нарушена: чувствуется, что начинается день...
И стоит только двинуться в путь одному каравану — это точно сигнал, подымающий всех—десяток ворот выпускают такие же караваны телег или громоздко завьюченных лошадей... Все это грохочет и звенит бубенцами, а резкие удары длинных бичей и неумолкаемые китайские «цо, цо!.. цо, цо, ух!..» и тюркские «тыр... тыр...» придают какой-то своеобразный оттенок этому ноч­ному движению среди темных силуэтов домов и навесов...
Но вот уж кое-где задымились и отдушины топок, сразу раз­несшие по всему пригороду едкий дым каменного угля и сжигае­мого полусырым назема и всяких отбросов; впоследствии к дыму присоединился и чад—неминуемый спутник всякой китайской стряпни, и улица мало-помалу стала приобретать ту отвратитель­ную атмосферу,которая так характеризует каждое местечко в Китае.
Очевидно, что многочисленные харчевни уже начали свою раннюю деятельность: там варят лапшу и изготовляют «мяньтоу», необходимые элементы утреннего завтрака простого народа, который обыкновенно чуть свет высыпает па улицу.
Рассвело... Потягиваясь, выползли из своих нор сидельцы и мелкие торгаши, открыли лари и заняли свои обычные места у разложенных рядом кучек товара. Кашгарец-мясник (касаб) повесил па крюк тушу только что зарезанного барана и горкой на особом столике уложил легкие, сердце, печенку и внутренний жир. Пробежал мальчуган с корзиной на голове и, крича во все горло: «иссык! иссык'...» *♦*, скрылся в переулок, ведущий на главный рынок — «Киндык». В белых матовых рубашках (куй-
♦ Постоялый двор. Некоторые более богатые тани исполняют роль на­ших гостиниц.
♦ * В некоторых местах, и между прочим в Урумчи, экспедицией были встречены колодцы, устроенные совершенно так же, как они устраиваются повсеместно и у нас в России.
«Иссык» — тюркское слово, значит «горячий», но в этом окрике вся­кий узнает продавца лепешек.
пэк) и куцых «джаймэках» ♦ прошла толпа турфанлыков, гоня перед собой партию ишаков с корзинками, нагруженными камен­ным углем. На сытой лошадке, гремя навешанными на нее бубен­цами, проехал не спеша куда-то дунганин. Прошли еще какие-то личности... И народ, все прибывая, наполнил улицы пригорода... Наконец, три пушечных выстрела извещают его, что городские ворота открыты и что официальный день начался.
В первые часы дня обыкновенно всего люднее конный базар. Какого народа здесь только нет! Площадь небольшая, примы­кающая к лесным рядам, всегда чуть не наполовину занятая возами с соломой и сеном, а толпится здесь своего и пришлого люда так много, что продавцам решительно негде выказать достоинства приведенных сюда лошадей.
Вот жмется к сторонке кучка карашарских калмыков. Они здесь редкие гости и, может быть, на этом базаре появились впервые. Их понимают плохо, а они и того хуже, но это вовсе не помешало толпе из лиц всевозможных национальностей окру­жить их сплошным кольцом страстно жестикулирующих и о чем-то неистово кричащих. Это — добровольные маклера, без вмешательства которых не совершается здесь ни одна купля или продажа...
Карашарка, прямой потомок знаменитых некогда баркюльских лошадок, пользуется и поднесь еще вполне ею заслуженной славой; вот почему пригон их на любой из базаров Хэнти состав­ляет уже событие дня и собирает сюда богачей и любителей чуть ли не со всех концов города. Цены на них стоят обыкно­венно очень высокие, а так как торгоуты в городах спускают с себя свою обычную суровость и надменность и являются именно теми простаками, которых всего легче остричь, то местные маклера (далялы), в надежде на порядочный магарыч (черинка), изловчаются всячески, чтобы не выпустить из рук выгод­ную продажу. Завязываются ссоры, подчас потасовки, более ловкие врываются между торгующимися, убеждают их притти скорее к соглашению, шумят и ругаются, если торг почему-либо затягивается, десятки раз поочередно запускают руки в рукава продавца и покупателя и потом дерут черинка с того и другого. Иногда старания даляла не приводят ни к чему именно потому только, что его же более ловкий коллега мешается в сделку и, узнав заявленную цену, внушительно замечает: «так продеше­вить лошадь нельзя; я знаю покупателя, который даст тебе за нее много дороже...». Одураченный торгоут прекращает торг, а разочарованные далял и покупатель неистово набрасываются на смутьяна, который, разумеется, готов на все и дает ловкий отпор.
* Верхняя часть одежды вроде кофты; шьется обыкновенно из цвет­ной материи и подбивается ватой.
Шум и гам конских базаров, впрочем, хорошо известны каж­дому, кто хоть раз посетил города Центральной Азии. Говорят, обычай маклерства вызван исламом, но это едва ли верно: маклерство в ходу и в Китае и, как кажется, вовсе не чуждо монголам. Но откуда бы ни пришел этот обычай, он во всяком случае не сулит ни продавцу, ни покупателю ничего доброго, так как является не пособником, а всего скорее тормозом сделки: или продешевишь, или не досмотришь и купишь вовсе не то, в чем нуждаешься.
Но вот, наконец, торг состоялся. В городах Русского Турке­стана для того, чтобы оформить его, достаточно одного заявле­ния базарному аксакалу; в Китае же отправляются для этого в ямынь, где и уплачивают за каждое удостоверение по два цена ♦. Но далял тут, очевидно, -более уж не нужен: он получил свою «черинка», давно уж юркнул в толпу и, вероятно, взглядом хищника высматривает теперь в толпе новую жертву...
К полудню конный -базар обыкновенно пустеет. Толпа малопомалу отливает в «Киндык» и разбредается по бесчисленным здесь трактирам, в которых, согласно с китайским обычаем, и заканчивает всевозможные сделки.
Китайский трактир — открытое помещение под навесом (пэн). Оно не блестит ни чистотой, ни комфортом: квадратные, а иногда, как у дунган, и длинные, насквозь промасленные столы, такие же скамейки и табуреты, — вот и вся его утварь; смрад и едкий чад — обычная в нем атмосфера; копоть на всем и повсюду; если что-нибудь подают, то подают до отвращения грязно... Да как же о чистоте тут и думать, когда с улицы несет сюда беспрепят­ственно пыль, а в непогоду, когда «Киндык» обращается в сплош­ную клоаку вонючей грязи, каждый проезжий обдает посетителя дождем брызг и комьями грязи! Публика же этих трактиров отно­сится к окружающей ее грязи довольно безучастно.
Эта публика в высшей степени разнообразная, всего же более голытьбы. Есть завсегдатаи, которые, кажется, на то только и существуют, чтобы украшать собой такие чертоги. Среди этих субъектов, как свежая и яркая заплата на просаленном полотне, виднеются иногда и довольно прилично одетые господа. Но таков уж обычай! Еда — это своего рода культ для китайцев; под локровохм трактира в Китае исчезают все различия между людьми.
Туркестанцы трактиров не держат; что же касается до дунган, то харчевни последних внешним видом своим почти вовсе не
♦«Цен» — старая китайская денежная мера, равная примерно 20 копей­кам. За ишаков и баранов взимается пошлина меньше. Какой процент кроме того берется в пользу казны в городе Урумчи, мне неизвестно (данные, имею­щиеся в моем распоряжении, относятся к городу Гучэну). Казенная пошлина по-тюркскн называется «бадж».
отличаются от китайских; зато подают там много опрятнее, да и кухня у них совсем другая.
Китайцы, как известно, едят решительно все, начиная с ужей и саранчи 18 и кончая ослятиной и мясом собаки; зато не выносят ничего молочного и не любят говядины. Дунгане, наоборот, хотя в способах приготовления пиши и подражают китайцам, но едят только то, что не запрещено мусульманским законом. Вот почему за дунганским обедом вы найдете ту же смену блюд, что и за китайским: то же обилие проквашенных овощей (сянь-цай), те же в высшей степени разнообразные соусы и рис напоследок, но все это исключительно из баранины, говядины или птицы.
Много времени уделяет китаец трактиру, но еще больше ба­зару и улице. Оттого на последних всегда такое движение и такая масса снующего люда. Это многолюдство производит ошеломляю­щее впечатление на иностранца, который, видя себя в подобии муравейника, получает зачастую совсем ложное представление о населенности города.
Домашняя обстановка китайца вовсе не приноровлена к тихой жизни в семейном кругу. В самом деле, в Китае наблюдается то же, что и в других государствах, где социальные условия при­нижают женщину до степени рабы и наложницы: рознь в инте­ресах супругов и отсутствие нравственных уз между ними.
Вся деятельность • мужской его половины вращается обыкно­венно вне сферы домашнего очага... Чуть свет — и китаец уже толкается где-нибудь на базаре или работает тут же, в какойнибудь каморе, которая для него одновременно решительно все, что хотите: и приемная, и лавка, и мастерская, одинаково доступ­ная всем, за исключением, впрочем, той, которая, по нашим по­нятиям, должна была бы стоять всего ближе к ее обладателю...
Вот почему китайские базары так шумны, а прилегающие к ним улицы людны.
Flo пройдите один-два квартала, и вас невольно поразит господствующая кругом тишина и как будто даже пустынность: на улице ни души, и только из-за оград доносятся изредка сюда голоса, свидетельствующие, что не все еще умерло здесь по со­седству...
И такими контрастами с окрестностями отмечены в Китае не одни только базарные улицы городов, но и все магистральные и второстепенные, водяные и сухопутные пути сообщения: на них вереницы людей и животных, а на десятки километров в стороны ни души...
И я думаю, что это потому происходит, что в Китае рук много, а труд и время ставятся там ни во что. Китаец в постоянном дви­жении и подчас ради таких минимальных выгод, которые пока­зались бы просто смешными в Европе. Пусть находятся чудаки, вроде некоего сановника Чэн-ци-туна, вычисляющие, что средний



Вверху: вершина Богдо-ола
Внизу: кумирня на берегу озера в горах Богдо-ола
достаток китайской семьи простирается до 60 000 рублей (sic!), мы все же не иначе можем смотреть на Китай, как на обширное царство пролетариев. В массе своей земледельцы, они выделяют все же громадный процент неимущих, которые в поисках зара­ботка направляются прежде всего на большие пути. Масса на­рода: сельчане, не знающие, на что убить свой досуг, прасолы и торговцы, нищие и солдаты, погонщики мулов, наконец, извоз­чики, со своими бесконечными вереницами лошадей и фургонов — все это сливается в одну общую струю вечных странников и всей своей совокупностью производит впечатление громадного мура­вейника... Вот почему, путешествуя только по главным дорогам Китая, невольно проникаешься верой в возможность существова­ния в нем 400 миллионов человеческих душ.
Киндыкский базар в Урумчи представляет отличную иллю­страцию ко всему вышесказанному: это труба нетолченая всякого люда, который, просто уму непостижимо, откуда сюда набрался...
Но я не люблю китайских базаров.
На всем Востоке, у тюркских племен, базар самое красивое место: здесь тоже бездна народа, но каждый туркестанец одет по возможности во все лучшее; здесь тоже повсюду проглядывают и грязь, и убожество, но все это как-то остается прикрытым хала­тами туркестанцев. Вы даже на первых порах положительно потеряетесь среди этой пестроты и яркости красок, в этом раз­нообразии лиц и костюмов...
Ничего подобного в Китае вы не увидите; если и встречаются здесь шикарные магазины, то они еще резче оттеняют безобразие соседних лавчонок. Монотонность во всем: синие громадные ма­товые * вывески, синие экипажи, синие одежды на богачах и на нищих... Л затем эта ужасная вонь, эта ужасная грязь, эта лосня­щаяся от сала оборванная толпа! Да, именно толпа, составляю­щая украшение всякого торжища, здесь просто ужасна!
В центре Киндыка высятся триумфальные ворота обыкновен­ной китайской архитектуры. Но кто и ради чего вздумал поста­вить здесь эти ворота — осталось нам неизвестным.
У этих ворот извозчичья биржа и главное сборище торгашей овощами. Тут же расположены и трактиры. Несколько дальше, справа — посудная лавка, слева — китайской обуви, готового платья и мелочей; еще дальше — лавка с красным товаром и рядом с ней бакалейный и гастрономический магазин, в котором непременно найдутся: лян-чжоуские окорока, низший сорт сахара (хэй-тан), пекинские варенья, печенье, среднее и низшие сорта чая, соленая овощь, поддельные ласточкины гнезда и другие тому подобные предметы десерта и кухни; несколько шагов дальше — кузница, лавка с нашим среднеазиатским товаром,
• Мата — очень грубая местная бумажная материя, напоминающая рус­скую бязь.
7 Г. Грумм-Гржимайло
опять трактир, кабак и громадная мастерская гробов... За ней лавка с мелочным товаром и лубочными картинами, железная лавка, богатый магазин шелковой мануфактуры; тут же серебря­ные, яшмовые, агатовые и реже нефритовые изделия, лабаз, красильня, какой-то закоулок с бакалейным товаром, фабрика вермишели и макарон, касса ссуд и вместе с тем меняльная лавка, и так—до ворот, при въезде в которые с одной стороны выстроена небольшая кумирня, с другой—помещение для караула.
Впереди этого ряда лавок и магазинов другой ряд — лотков и корзин, в которых виднеется всякая овощь, но главнейшим образом красный перец, черные бобы, лук и чеснок, всякие ле­пешки и пирожки.
Но, вероятно, толпе и этой всей снеди еще недостаточно, по­тому что вы всюду здесь видите шмыгающих разносчиков, кото­рые из последних сил надрываются для того, чтобы покрыть общий гул толпы и выхвалить необыкновенные качества предла­гаемого товара, каких-нибудь жареных в кунжутном масле бобов или уже почти простывших пельменей—«пьянчи».
А на улице между тем чуть не столпотворение вавилонское...
Кое-где, нагруженные углем, вязанками хвороста, снопами люцерны, всякой всячиной, толпятся ослы; шныряют одноконные извозчичьи экипажи; вереницами тянутся верховые; тяжело переваливается китайский фургон, с трудом прокладывая себе достаточно широкий путь для проезда; щелкает бич и, попадая далеко не всегда по назначению, вызывает самую отборную ругань: «черепаха!», «гнилое черепашье яйцо!».., а затем, как водится — поминанье родителей... По временам то там, то здесь •слышится звук цепей... Это колодники: у одного к железному ошейнику и сзади к ноге цепями прикована тяжелая, обитая же­лезом, дубина, не позволяющая ему ни сесть, ни нагнуться; дру­гой сгибается под тяжестью так называемого «сельхеня» *. К ним здесь, однако, давно уже привыкли, и они своим появлением не возбуждают ничьего любопытства... Но вот слышится мелкий дре­безжащий звук бубенцов: едет на сытом муле какой-то важный чиновник, предшествуемый другим с белой фарфоровой шишкой... Его появление производит сенсацию: многие ему приседают; другие, видя, что проделка их пройдет незамеченной, презри­тельно вам заявляют: «дюхошен!» ♦* и поворачивают ему свою спину... Еле проталкиваются сквозь толпу два спешащих куда-то
♦ Это с прорезом для шеи складная доска, имеющая в длину около метра и в ширину — 75 см. Принимая в соображение, что в подобной колодке осужденный не имеет возможности ни самостоятельно есть или пить, ни спать лежа, ин, наконец, чем-нибудь заниматься, и что сроки подобного наказания сравнительно значительны (от 20 дней до 3-х месяцев), легко понять весь ужас этой утонченной пытки, к которой присуждаются люди даже за мелкие кражи.
•* Урумчискйй уездный начальник.
солдата, и тут же, но только робко, сторонкой, пробирается ком­пания «дивана», туркестанских юродивых-нищих, нечто вроде российских гусляров былых, допетровских, времен: они здесь со­вершенно случайно и теперь стараются выбраться незамеченными в туркестанский квартал.
Но поздно... Часы показывают четыре. Разошлись крестьяне окрестных селений, потянулись домой продавцы сена, хвороста; овощи распродались, разносчики куда-то исчезли, и Киндык стал пустеть.
Торговый день в самом деле уже на исходе. В 6 часов запи­раются кое-где магазины, а за час до «вань-фань», т. е. ужина, все спешат уже по домам... В сумерки Киндык даже мрачен: темные силуэты всевозможных пристроек выглядят странно, а раздуваемые ветром матовые вывески кажутся распластавши­мися над головами чудовищами. Прохожие очень редки: все они вооружены громадными бумажными фонарями и в своей мягкой обуви плывут точно какие-то привидения. Единственный резкий здесь звук — трещотки караульных китайцев, но и они с полуночи перестают уже нарушать тишину ночи...
Задолго, однако, до того момента, когда окончательно зами­рает жизнь на Киндыке, оживает она на улице другого базара — «Думу». Это приют кутежа и разврата. И хотя и эта сторона жизни мало известного нам народа не может не возбудить в нас живейшего интереса, однако я решительно уклоняюсь от непри­ятной обязанности писать на подобную тему.
Но даже и «Думу» к полуночи затихает. Ночь. «Ночь, — го­ворят китайцы, — создана для того, чтобы спать». И правило это в точности соблюдается во всем Китае.
В начале XIX в., — пишет Риттер, — Урумчи славился своими богатейшими фабриками ,9. Но это известие совокупно с другим: «Урумчи представляет из себя первоклассную крепость» — неза­висимо от того, откуда оно могло быть заимствовано, приходится считать вымыслом.
В самом деле в Восточном Туркестане процветают теперь, процветали, конечно, и раньше только две отрасли кустарной про­мышленности: шелковое производство и хлопчатобумажное дело.
Но нигде в настоящее время в окрестностях Урумчи тутовое дерево не растет, да и в Турфане, как мы ниже увидим, шелко­водства вовсе не существует; а потому не могло оно процветать и где-нибудь по соседству, хотя бы в южной Джунгарии, напри­мер. Еще труднее допустить существование там полвека назад хлопчатобумажных промышленных заведений: в окрестностях Урумчи хлопчатник совсем не родится, а на привозном сырье из Курли или Турфана не могло быть расчета работать. Даже обы­кновенных хлебов, не говоря уже о рисе и фруктах, частью вслед­ствие топографических условий местности, главнейшим же обра­
зом из-за отсутствия пригодных земель, ближайшие окрестности Урумчи почти вовсе не призводят: они доставляются сюда изда­лека; а именно—из Манаса, Фоукана, Лянь-сана и даже Токсуна; и все, чем может он похвалиться в настоящее время, это — ого­родные овощи, люцерна и яблоки.
lier, значение Урумчи имел и всегда будет иметь вовсе не по­тому, что представляет какие-нибудь особенно счастливые данные для развития промышленности фабричной или иной, а вследствие счастливого своего положения на месте пересечения многих путей.
Пока в Джунгарии господствовали кочевники, подобную роль попеременно играли города «Южной дороги» (Нань-лу) *, но, с падением Калмыкского царства и присоединением к Китаю обширной территории к северу от Тянь-шаня, маньчжурским императорам пришлось искать иной пункт для управления всеми землями, лежащими между Алтаем, с одной стороны, и Кунь­лунем—с другой. Выбор их шал на Ди-хуа-чжоу и не без осно­ваний, потому что это единственный пункт в пределах Синьцзян­ской провинции, из которого с одинаковым удобством можно управлять и югом и севером.
Таково стратегическое значение Урумчи. Несколько меньшую роль играет он в настоящее время в политическом отношении. С улучшением, однако, путей сообщения и с проведением сюда телеграфа из окраинных городов: Чугучака, Кульджи и Каш­гара, где в настоящее время по необходимости приходится со­держать лиц, облеченных обширными полномочиями, власть гу­бернатора должна будет возрасти, а с ней вместе вырастет, без сомнения, и значение этого города.
Наконец, достаточно одного взгляда на карту Западного Китая, чтобы оценить его значение в торговом отношении. Дей­ствительно, он не только занимает центральное положение среди городов китайского Притяньшанья, но и лежит на пересечении главных путей, по которым как расходятся, так и притекают то­вары из двух стран, непосредственно поставляющих их на Урумч некий рынок — России и Внутреннего Китая. Столь выгодное географическое его положение в связи с тем, какое занял он после того, как Лю-цзинь-тан объявил его своей резиденцией, сделали из него главный складочный пункт товаров русских, ки­тайских и европейских.
♦ Иными словами, дорога, которая проходит вдоль южных склонов Тянь-шаня. [Прим, ред.]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
БОГДО-ОЛА
Синьцзянский губернатор (сюнь-фу) Лю-цзинь-тан был в от­сутствии. Его обязанности исправлял председатель казенной палаты (фантэй) Вэй-гуань-дао. Но этот сановник, на выражен­ное нами желание видеть его, отвечал, что он, к сожалению, болен и принять нас не может. Тогда поспешили объявить себя больными и остальные чины, военные и гражданские, которым мы почли нужным послать свои карточки: «ньэтэй» (председатель уголовной палаты?), «даотай» (областной начальник), «чинтэй» (комендант Урумчи и главный начальник расположенных в его округе войск), «бодзядзюй» (полицмейстер) и другие, ни рангов, ни обязанностей коих нам сколько-нибудь точно определить не могли.
Отозвался желанием нас повидать только некий Гуй-жун, секретарь и драгоман, состоящий при губернаторе. Господин этот, долго живший в России и, кажется, читавший даже лекции ки­тайского языка в С.-Петербургском университете, написал нам длиннейшее письмо, в котором на хорошем русском языке изла­гал свое горячее желание видеть нас у себя.
Но свиданию этому не суждено было осуществиться. В воро­тах города китайские солдаты напали с дубинами на сопрово­ждавшего нас аксакала, и только своевременное вмешательство наше помогло ему ускользнуть из «их рук. Конечно мы вернулись назад, а полчаса спустя у нас в лагере было уже настоящее столпотворение вавилонское: весть о побоях, нанесенных акса­калу, с изумительной быстротой распространилась по городу и сюда стеклось теперь почти все русское население города.
За что? как? в чем же, наконец, дело?!
Объяснение дикой выходки солдат, конечно, не сразу нашлось. Но, наконец, некоторые дунгане, успевшие уже повидаться с сол­датами караула, принесли нам известие, что аксакалу ставилось в вину то обстоятельство, что он допустил русских с оружием
(сопровождавшие нас казаки были при шашках) вступить в го­родские ворота. Этой же причиной объяснили скандал и послан­ные Гуй-жуиа. Тогда мы предложили последнему, если он дей­ствительно искренне желает нас повидать, побывать у пас, когда вздумает, запросто: но китаец к нам но поехал.
Таким образом, в Урумчи нам не пришлось свидеться ни с одним из представителей местной администрации, если в числе последних ис считать дюхошена—уездного начальника, с кото­рым мы беседовали очень долго и который взялся доложить фантэю о творимых нам всюду затруднениях. Он даже явился к нам с некоторой помпой, в синих носилках, несомых четырьмя солдатами, и в сопровождении свиты, предшествуемой большим красным зонтом.
Результатом этого визита было полученное нами разрешение посетить священную гору Богдо. Закупив поэтому все, в чем нуждались, мы выступили из Урумчи по направлению к этой по­следней 29 июля.
Встали с рассветом, но провозились так долго с укладкой вещей, что когда первый эшелон наших вьюков тронулся нако­нец с места стоянки, по улицам города уже вовсе не стало про­езда: с трудом миновав предместье, мы еле-еле пробились к во­сточным воротам.
Вот последний арык «Чимпан», выведенный из Урумчнской реки, а вот и горный увал, с которого весь город, как на ладони. Впереди, километров, может быть, на пятнадцать, потянулось плато глинисто-песчаное и пустынное, а на горизонте выросли первые складки предгорий гигантской горы.
Всегда безлюдное, плато это оживлено было теперь необыч­ной картиной. Выстроившись в ряды, стояли здесь расцвеченные фонарями и флагами балаганы, в которых торжественно воссе­дали кумиры...
Их было молили о дожде; когда же никакие просьбы и жертвы не помогли, с гиком и свистом выволокли вон из тенистых и прохладных кумирен на самое пекло... «Вы зазнались, господабоги!.. В кумирнях вам хорошо и свежо, так побудьте же здесь и на себе испытайте, каково нам в эту жару быть без дождя!» Но и это энергичное распоряжение не помогло: дракон (Лун-ван) со всей своей свитой решительно отказался повиноваться китай­ским властям, и дождя попрежнему не было. Тогда с ними за­теяли двойную игру: обратно в кумирни их не ввезли, а выстро­или для них балаганы, в которых те и продолжали уже отбывать свое наказание...
Мы приблизились к этим постройкам. Из них самая большая оказалась театром: как и всюду в Китае — открытая сцена без всяких претензий на украшения. Но в эту жару даже и театр был пуст. У временных кумирен тоже не было никого: очевидно,
«хошани» * отдыхали теперь в разбитой тут же палатке... Они выскочили, когда заслышали голоса. Пошептавшись с сопрово­ждавшим нас аксакалом, они взяли свои инструменты—тре­угольник, бубны и «иерихонские» трубы и, став в ряд перед безобразно размалеванной куклой в шелковых одеяниях, за­играли свой дикий гимн во славу Лун-вана... Странное зрелище! Китайские жрецы, хотя в поношенных, но зато национальных черных костюмах и с распущенными по плечам волосами, стран­ные и с непривычки дикие звуки не менее странных труб, разоде­тый в шелка истукан, курящийся перед ними фимиам и кругом пустыня и, кроме нас, никого...
Мы подали ближайшему из жрецов небольшой кусок серебра и крупной рысью пошли догонять далеко уже вперед ушедшие вьюки.
Зной нестерпимый. По сторонам скучный, желто-серый ланд­шафт. Изредка кое-где торчат либо полузасохшие стебли каких-то никому неизвестных растений, либо обглоданный чий (Lasiagrostis splendens). Единственный звук на этом плато — стрекот бес­численных прямокрылых, которые при каждом шаге, как брызги, разлетаются от вас во все стороны. Но горизонт здесь все-таки не широк: отовсюду подымаются горы, которые уже заслонили гиганта. И до них, повндимому, вовсе недалеко. Но мы целых два часа уже в дороге, и эти два часа успели показаться нам вечностью. И вот, наконец, мы пришли... Мы взобрались на по­логий увал и с него увидали точно иную страну.
Бесконечная панорама гор и лощин, поросших сочной, пре­красной травой, множество речек и родников, рощицы, осины ♦*, ели и тополя, с подсадой из разнообразных кустарников, и над всем этим одетый снегом, величественный, трехглавый Богдо!
Наш проводник свернул вправо, и мы стали подыматься лощи­ной, по дну которой струился ручей Лоуса-гу; сперва кое-где виднелись еще плантации мака, но затем и эти следы культуры исчезли, и мы стали нырять из одной пади в другую. Наконец, на одиннадцатом километре, спустившись в долину другого ручья Кичан-гу, узнали, что пришли на ночлег и остановились в густом карагачевом лесу, за которым виднелась одинокая фанза, окру­женная плантациями мака.
На следующий день мы продолжали итти все такой же изре­занной лесными долинами местностью. Мы втянулись даже в какую-то щель, стены которой сложены были из отшлифованных плит метаморфических сланцев — совершенно дикое место! — как вдруг при выходе на лужайку нас неожиданно поразил отчаянный
♦ «Хошани»—это жрецы, «бонзы» европейских писателей и японцев.
•• Нигде, ни раньше, ни после мы в Восточном Тянь-шанс осины не встре­тили; здесь же она являлась преобладающей древесной породой.
лай нескольких псов, понесшихся к нам навстречу. Вгляделись — дымок... По из-за тут же росших кустов жимолости и крушины < ничего пока еще не было видно...
— Что тут такое?
— Кош зайсанских киргизов... да вот и они!
Русские киргизы — здесь? какими судьбами?!
— Аман кельды?... аман, таксыр... *
Знакомые речи и точно знакомые лица... Были ли они рады нас видеть — не знаю, но мы им непритворно обрадовались. Едва развьючились, как тотчас же завязалась самая приятельская бе­седа. Это были торговцы-гуртовщики, давно уже промышляющие в Джунгарии и то и дело кочующие с Иртыша на БэЙ-лу и отсюда обратно. Шибко зашибают деньгу.
— Китайцы — они ведь странный народ: своих боятся, а к русским питают доверие. Ни калмыков, ни киргизов и близко к Урумчи не пускают, а русские — торгуй в нем, чем хочешь. С гурта тысячу, а не то и больше рублей наживаем... А лошади — с тех-то, пожалуй, и по пяти рублей на голову мало считать... Да теперь, впрочем, что! Раньше разве так торговали? Были деньги — солдаты стояли. А нынче норовят уже больше в кре­дит... Оскудел народ, нет вовсе серебра в крае, а натурой отсюда что увезешь? Страна неустроенная, все тут — привозное, ничего своего...
И в этих немногих словах сказался ясный взгляд киргизов на бедственное положение южной Джунгарии и на ее материальную зависимость от соседей. Действительно, единственно, чем может еще в настоящее время гордиться эта страна, — это производ­ством высших сортов опия. Но, увы, она же является и первой потребительницей его, так что даже ежегодный ввоз сюда гаисуйского опия едва ли с годами может много уменьшиться.
— Ну, а что, много от вас перепадает китайским властям?
— Нет, пока что — судьба милует. Мы круглый год ведь в го’ рах, не живем у них на глазах. Ну, а если уж дело какое, тогда без этого как же и быть?!
На этом беседа оборвалась. Где-то поблизости послышался выстрел, необыкновенно гулко пронесшийся но ущелью, пока­тился откуда-то щебень, и минуту спустя из-за соседней скалы появилось сияющее лицо Комарова.
— Орлят подстрелил, ваше благородие, еще трепыхаются.
Оказались оперившимися птенцами.
Занявшись птицами, мы и не заметили, как киргизы один поодному разбрелись, кто куда.
Между тем, едва пообедали, стало темнеть. До заката, разу­меется, еще далеко, но в ущелье уже сумерки. Тени выросли •*
•* Здравыми ди iipil0bi.il!?.. Здравствуй, начальник...
и на противоположных скалах, все выше и выше, стал поды­маться золотой пояс света. Засветились, наконец, одни только шпили, но и они вскоре погасли. В нашей яме стало вдруг и сыро, и как-то совсем неуютно. Засветились огни и вблизи них мрак точно еще больше сгустился.
— Ташбалта, Григорий, собирайтесь — пора!..
И вот, с фонарем и сетками, втроем, направились мы на обыч­ный ночной лов вниз по ущелью. Холодно, однако, и к тому же роса: в густой траве сапоги живо намокли.
— Нет, тут ничего не поймаем; идем к осыпям...
И хоть ничего не было видно, но мы кое-как все ж-таки про­дрались сквозь кусты, по камням перебрались через ручеек Гань-гу и полезли на осыпь. Но и там — ничего. Раза два про­летала над головами какая-то бабочка и уже более не попадала в полосу света. Л между тем совсем уж стемнело. У нас под ногами расстилалась теперь уже одна сплошная черная щель, в глубине которой не было возможности ничего разобрать; даже и та луговина, на которой стояли мы бивуаком, слилась теперь в нечто неон ределен ное и бесформенное с окружающими ее ле­сом и скалами... Огни на ней тоже погасли. Стало быть, поздно... Пора!
Мы стали спускаться. Подошли и к ручью.
— Да посвети же, Ташбалта!
— Сюда, сюда, хозяин!..
Он указал мне, вероятно, на камень, но я промахнулся и по­пал в воду. Ташбалта сделал какое-то неловкое движение, и фо­нарь погас. Спичек не оказалось, и мы уже ощупью продолжали свой путь. Когда проходили среди табуна, лошади фыркнули и шарахнулись в сторону. Но собаки узнали и стали шумно выра­жать свою радость. Еще несколько шагов, и мы чуть не наткну­лись на юрты. У нас еще светился огонь: брат заканчивал нане­сение съемки, а Матвей увертывал препарированных птиц.
Минут пять спустя наш бивуак уже спал, и только дежурный казак мурлыкал про себя какую-то песенку в ожидании скорой смены.
На следующий день мы тронулись очень рано.
Сейчас же с места нашей стоянки дорога пошла густым лесом: ель и осина. Густой подлесок и бурелом загораживали местами дорогу, и нам немало пришлось повозиться, прежде чем вы­браться опять на луга. Зато, переправившись на правый берег Гань-гу, мы вздохнули свободнее: мы очутились на разработан­ной китайцами вьючной тропе. Всюду лежал здесь сложенный в клетки и стенки сырцовый кирпич. Куда везут и почему он здесь сложен?
— Кумирни богам своим строят, вот и везут... А старые, кото­рые и были, все разорили дунгане...
Однако подъем все круче и круче. Роскошнейший луг внизу, осыпи сверху и по краю последних вьется тропа.
В камнях послышался клохт улларов (Tetraogallus himalayensis Gray).
Вот, кабы их подстрелить!.. И наши охотники с разных сто­рон полезли на осыпь, но полчаса спустя вернулись с пустыми руками.
А между тем мы уже успели подняться на перевал и спу­ститься в широкую и поэтическую долину р. Ши-ма-гу. Под мо­гучими столетними тополями, среди которых по каменистому ложу разбросалась отдельными рукавами река, стоял кош киреев.
Здесь мы застали только подростка, который поспешил пред­ложить нам по чашке айрана *. Я, однако, нс останавливался: было не до расспросов.
Все величественнее становились горы, и чем дальше, тем живописнее местность. С каждого холма рисовалась новая пано­рама, каждый поворот обещал иное сочетание скал, лугов и ело­вого леса, которые чередовались с таким разнообразием, пред­ставляли такие чудные комбинации красок и форм, что положи­тельно я не знал, куда смотреть, чем любоваться. И в то же время меня неудержимо что-то тянуло вперед, точно сердце пред­чувствовало, что нечто лучшее еще впереди и что это подножие «Божьего трона», действительно, дивный калейдоскоп чудных перспектив и ландшафтов.
Мы миновали долину, днище и противоположные скаты кото­рой покрыты были на корню высохшим лесом. Какие причины вызвали образование таких громадных площадей сухостоя? Неужели пожар, и если да, то давно ли? Но спросить было не у кого. Взбираемся все выше и выше. И вот, наконец, перевал... Внизу, на страшной глубине, озеро дивного бирюзового цвета. Гигантские скалы кругом. Над ними—трехглавый Богдо.
Так вот оно где, это священное озеро, воды которого некогда покрыли останки ста тысяч святых! Так вот почему китайцы дают такое поэтическое название этим горам *♦, а воображение всех окрестных народов населило их своими богами!..***.
Вся Центральная Азия не имеет уголка более живописного и вместе с тем более таинственного и величавого. Гигантская гора, «подпирающая, — по китайскому выражению, — облака и заслоняющая собою луну и солнце» 20, и видная из пяти городов, но всего лучше из Центральной Джунгарии, откуда она, действи­
• «Айран» — квашеное молоко.
Они нх называют «Линьшаиь»—«чудотворными горами» и «Фушеушань» — «горами счастия и долголетия» (Иакинф, «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. 101).
••• Тюркское название Богдо-ола — «Топатар аулиэ», то-есть горы «многих святых»,
тельно, кажется «троном», или. если хотите, усеченным конусом, совсем неестественно высоко приподнявшимся из-за громады снеговых гор, вся она теперь тут, перед нами, не заслоненная вовсе предгориями... Подошву ее омывают воды озера бирюзо­вого цвета, берега которого — дикие скалы, поросшие лесом, и выше них, с нашей стороны, изумрудные поляны и еловые рощи, напротив — осыпи пестрого камня. И все это. наконец, в узких рамках торчащих кругом горных вершин, которые только на се­вере рассекаются одною дикою и узкою щелью р. Хайдаджана*. Какое таинственное и дивное место! И это где же? В сердце Гобийской пустыни, которая двумя широкими рукавами охватила этот, еще неведомый европейцам, «Парнас» тюркских и монголь­ских пародов...
Дорожка бежит высоко над западным берегом озера. Мы то и дело то круто взбираемся на откос, то спускаемся в лог. Чудные луга, залитые морем цветов (Ziziphora, Sedum, Geranium и др.); еловые рощи, скалы, разбросанные по сторонам; то полуразрушенные, то строящиеся кумирни; караваны мулов, везущих либо кирпич, либо лес. либо, наконец, громадные глиня­ные кувшины с водой; китайцы — рабочие и монахи — все это, то и дело, мелькает и вправо и влево от нас. На нас смотрят с удивлением, мы тоже озираемся по сторонам и все боимся чегонибудь не пропустить, чего-нибудь не досмотреть в этом чудном уголке...
— Вот где постоять бы!
— Да, да, разумеется... Надо только выбрать получше местечко.
— Да чего выбирать! Здесь везде хорошо... вот, хоть у озера!
Но озеро все еще далеко от нас, а дорожка юлит по отрогам и то спустится вниз, то взбежит снова наверх. Наконец, вынырнув в последний раз из елового перелеска, делает крутой поворот и еще круче спускается книзу... Озеро!
Едва развьючились — к нам явилась депутация от монахов. — Здесь нельзя стоять!
— Почему нельзя?
— Озеро это священное... Вог Та-мо-фу, что обыкновенно сидит в ледяных чертогах своих, сходит иногда сюда покататься, и тогда все озеро сверкает огнями...
— Любопытно... и вы видели эти огни? t
— Видели их святые люди — подвижники, постники; а из нас их никто не видал.
— И мы, вероятно, их нс увидим.
• Путешественник Мерцбахер, исследовавший горную группу Богдо-ола в 1907—1908 гг., услышал для этой реки название Да-тун, которое с тех пор н утвердилось за этой рекой на всех современных картах.
(«Die Gcbirgsgrruppc Bogdu-ola iin Ostlichen Tian-Schan», 1916, стр. 24).
Такой оборот речи, очевидно, не понравился почтенным слу­жителям Та-мо-фу. Они начинали сердиться.
— Здесь, слышите ли, нельзя пасти скот, нельзя охотиться, нельзя рубить лес. Место это священное; все твари, населяющие его, принадлежат Та-мо-фу. Он рассердится, если их станут изби­вать, их луга топтать, их леса рубить. Выстрелы из ружья и удар топора нарушат покой, который здесь царствует искони. Они при­зовут на вас божий гнев, и тогда вы погибли...
— Л кому же принадлежат мулы, разгуливающие вон там, на лугу?
— Фантэю.
— Почему же вы их отсюда не гоните? Они ведь топчут луга.
— Мы не смеем.
— Л как же вы смеете рубить здесь леса?.. Мы встречали всюду порубки.
— Это не мы, а солдаты.
— А их отчего вы не гоните?
— А как же их гнать?
— Л так же, как теперь вы гоните нас.
— Но ведь они не по своей охоте... лес нужен для строящихся кумирен!..
— Вот сказали! да разве его нельзя привезти из-за гор? Кирпич ведь везете!..
Монахи переглянулись.
— Мы еще раз повторяем свое требование: уходите отсюда!
— Л если мы не уйдем?..
— Мы в вас прикажем стрелять...
— Л, если так, то вот что, монахи! Мы здесь останемся, а для того, чтобы обеспечить себя от случайностей... казаки! Комаров, Глаголев! скрутить этому господину руки за спину, да и пусть посидит у нас подольше в гостях!..
Это подействовало: монахи бежали, главарь их смирился и потом за все наше двухнедельное здесь пребывание был даже нашим лучшим приятелем. Его товарищи натащили картофеля, редиски, луку и других овощей; мы одарили их всех несколькими аршинами синей китайки, и мир с ними был заключен навсегда. Они даже впоследствии пренаивно сознались, что надеялись со­рвать с нас приличный куш в пользу кумирни: «ведь бедняга Та-мо-фу не имеет пока даже приличной одежды!..».
Ио если китайцы и отнеслись к нам добродушно, то бог Та-мо-фу отнесся иначе: нарушителям его покоя он не посылал удачи ни в чем и вскоре достиг-таки своего—выжил нас из своей прекрасной обители!
Начну по порядку.
Монахи, между прочим, нам говорили, что еще в древности бог Та-мо-фу, спустившись с престола, начертал на одной из скал,
с юго-востока окаймляющих озеро, такие слова: «Люди! моли­тесь мне здесь, ибо место это, как ближайшее к небу, избрано мною». Но никто не мог прочесть этой надписи, пока не вы­искался, наконец, один почтенный старик. Существует ли и по­днесь эта надпись, неизвестно: лодок здесь нет, а берегом до скалы не добраться...
Но мы попытались. В самом деле это мог быть любопытный документ — остаток хотя бы того «варварского» письма, о кото­ром говорят китайские летописи V в.21. К тому же все равно нам предстояло посетить южный берег этого озера: я хотел отыскать более или менее ясные следы ледников; брату необходимо было ставить веху для того, чтобы тригонометрически определить отно­сительную высоту хотя бы крайнего и из трех самого невысокого пика Богдо. Два дня мы употребили на поиски, исходили весь южный берег, осмотрели все скалы, а надписи не нашли!
Это была первая неудача. Затем дальше. Мы ежедневно охо­тились, но всегда как-то несчастливо. Подстрелишь птицу, упадет, не отыщешь в траве или кустах, а найдешь как нарочно такую, которой весь заряд угодил в голову или вышиб много пера... Неоднократно слышали рев маралоз, видели нередко косуль (Cervus capreolus), стреляли и не убили. Предпринимали спе­циально охоту на улларов и тоже без результатов. В мире насе­комых опять-таки ничего нового и интересного, а как надеялись здесь что-нибудь встретить! Думали, наконец: вот постоим, лоша­дей выправим. Но надежды и тут не осуществились: запретный корм не впрок, видно, пошел нашим животным! К тому же одна из них обезножила, напоровшись копытом на низко срубленный ргай (Cotoneaster), у другой спинной намин разыгрался в серьез­ную рану. Но самым памятным событием было вынужденное бег­ство наше с гребня одного из главных отрогов Богдо. Еще хо­рошо, что все обошлось совершенно благополучно и что мы отде­лались только тем, что измокли да выпачкались в грязи... Вот как происходило все дело.
Надо было определить высоту снеговой линии, собрать образ­чики горных пород, слагающих горную группу, и образцы флоры и фауны, снять фотографии, — одним словом, хотя бы в общих чертах познакомиться с альпийской зоной хребта. День был пре­красный, небо безоблачное. С вьючными лошадями мы всемером живо добрались до перевала в долину р. Ши-ма-гу, но тут тро­пинка оборвалась и началось карабканье по гребню одного из отрогов хребта.
Надо отдать полную справедливость Та-мо-фу: умело выбрал он свое седалище и крепко защитил снеговые чертоги свои от любопытных взоров людей.
— Хассан, да, ведь, это разве дорога? Не понимаешь?.. Шай­тан, шайтан-иол! Чортова лестница, а не дорога!..
— Ага, шайтан-иол!.. — рассмеялся Хассан и полез дальше.
Мы уже давно спешились и волокли за собой лошадей, кото­рые, прыжками взбираясь на камни, то и дело грозили сбить нас головой или грудью с обрыва. Круча невероятная... Каменные плиты, скользкие и гладкие, на которых не знаешь как и дер­жаться. Или и хуже того — карнизы столь узкие, что мы не пере­ставали все время трепетать за нашего гнедка, завьюченного поверх кошен мешками с провизией и кое-какими вещами. Отды­хали только в тех местах гребня, куда добегал ельник; но и тут с лошадьми была беда: вывороченные каряги, низко растущие ветви, каменные глыбы — все это были такие препятствия, кото­рые не легко обходились.
Озеро, которое виднелось одним своим южным концом, каза­лось нам на недосягаемой глубине. В самом деле, мы уже подня­лись над его уровнем на высоту 3 500 футов, целого километра по вертикалу! В тех узких рамках, в которых оно было заклю­чено, оно представлялось отсюда лазуревой каплей на дне глубо­чайшего каменного сосуда. Странное, единственное в своем роде, зрелище! Гигантские прибрежные скалы казались нам отсюда ничтожными валунами и частью настолько теряли свои очертания, что сливались с более высоким ярусом гор; еловые леса мелькали на них темными пятнами, отдельные же предметы совсем исче­зали в той полупрозрачной мгле, которая сероватой дымкой охва­тывала низы. И поверх всего этого громадный голубой купол неба, и на всем снопы лучей, резкие контрасты света и тени!
Но нам было некогда останавливаться на этих подробностях эффектной картины: мы юпешили вперед... Кое-как вскарабкав­шись на барьер, сложенный из вертикально торчащих сланцевых плит, мы очутились <по ту сторону гребня и сразу совсем в иной обстановке: о пропастях и карнизах нет и помина, впереди только луговые покатости, перерезанные глубокими ложбинами, и обыч­ный альпийский ландшафт с его островками оголенной топкой земли—«плешинами», как обыкновенно их. называют, с его бесчисленными тропами, опоясывающими холмы и бугры и уму непостижимо кем здесь проложенными, редкими цветами и все заполнившим кнпцом. Здесь мы уже снова сели на лошадей и рысью погнали вперед.
Несколько километров такойместности, после всего нами ви­денного, показались нам монотонными, и мы оживились только тогда, когда впереди показались снова утесы, глубокие пади, леса и далекая панорама гор и долин, по которым тонкими струй­ками неслись речки — притоки вышеупоминавшейся Шн-ма-гу. Проехав еще несколько километров и то спускаясь в глубокие лога, то подымаясь на гребни, мы достигли, наконец, какого-то бурного ручейка, на берегу которого, по предложению Хассана, и разбили свой бивуак, вернее сказать, разостлали кошму «и раз-
дожили на ней те немногие вещи, что захватили с собой. День окончили: брат за препарировкой птиц для «коллекции (Fringilla montifringilla L., Accentor altaicus Brdt. и Tetraogallus himalayensis Gray), я за укладкой чешуекрылых, наловленных днем, и за ловлей ночниц.
Ночь провели скверно: мелкий дождь, туман и сырость, а над нами один только покров — хмурое небо! Проснувшись рано и согревшись за чаем, мы стали собираться в дорогу.
Кто был в горах, кто поднимался поясом осыпей до линии вечного снега, тот, без сомнения, уже знает, что за адская дорога нам предстояла. Всего лучше, разумеется, было бы нам поды­маться пешком. Но подобное предприятие в данном случае было невыполнимо уже потому, что по приблизительному расчету в оба конца не могло быть менее двадцати километров; к тому же пришлось бы нагрузить себя всевозможными вещами, начиная с гипсометра и бусоли и кончая ружьями и фотографическим аппаратом; да и ходьба на абсолютной высоте в 11 000— 12 000 футов (3 548—3 660 м) сама по себе уже нелегка... И вот мы верхом и снова в пути.
Долина шириной сажен в сто-полтораста (213—320 м). Кру­тые скаты по направлению к середине, где среди валунов пенится бурный поток. То мокрый луг, на котором лошадь вязнет на каждом шагу, то осыпь, под которою журчит незримый ручей. Бурые осколки метаморфических сланцев навалены грудами; наступишь на один, и все соседи приходят в движение, грозя вам своим зловещим шуршанием. Лошадь пугается, изощряется одним махом перескочить через подобный барьер, но, сдерживае­мая уздой, горячится и без толку топчется на одном месте, рискуя ежеминутно сломать себе ногу. Тягостная езда!
Впечатление, производимое такими барьерами—точно это морены. Но, нет, вы можете проследить эти гряды обломков до самых -гребней; ясно, что атмосферные агенты действовали здесь более энергично, чем в других участках тех же сланцевых скал, и образовали эти странные осыпи. Чем дальше, однако, тем осы­пей больше, и, наконец, они вырастают в такие высокие гряды, что нечего и думать перелезать через них с лошадьми... Но и у их подошвы оставить лошадей нельзя: здесь какая-то топь — глини­стая, рыхлая почва, еле прикрытая кое-какими растениями, ото­всюду струящаяся вода... И вот мы разделились: с братом и ка­заком Колотовкиным мы отправились дальше, а остальных по­слали на низ.
Перешагнув через каменный вал, мы очутились в настоящем царстве смерти и разрушения: кое-где среди камней виднелись еще лишаи, но, кроме них, ничего. Даже уллары клохтали где-то ниже и в стороне... Представьте же себе изумление наше, когда вдруг Колотовкип воскликнул:
— Капуста!
— Какая капуста? В уме ли ты, Колотовки»?
Смеется.
— Так точно! только вот достать не могу...
Что за диво? И как ни трудно было среди громадных камен­ных глыб добираться до Колотовкина, но добрались и в расще­лине между камней увидали если и не капусту, то нечто действи­тельно странное: громадное растение, растущее наподобие этой последней. Ничего сколько-нибудь схожего с ним мы никогда и нигде не встречали * ••.
— Как бы достать?!
— Я и то думал, как бы достать... да неспособно. Ишь щебень какой — крутизна!
Стали осматриваться и увидели такую же капусту и выше, и ниже в камнях. Добравшись до первой, еще более изумились: на цветке, забравшись между громадными наружными желтоватобелыми лепестками и крупным, колючим темнолиловым соцвети­ем, сидела ночница, очевидно нечто новое замечательное...
Собрав с цветов еще несколько экземпляров этой ночницы, мы полезли вперед. Подобное лазанье по осыпям не представляет решительно ничего соблазнительного: это тяжелый, рискованный труд, на который побудить может только необходимость. Выше нас крупный щебень и громадные глыбы в несколько пудов весом, по сторонам и ниже все то же. И конца, кажется, нет такому подъему... К тому же большинство этих глыб еле держится и только ждет какого-нибудь толчка, чтобы с грохотом скатиться на низ и увлечь вас за собой. И вот вы в постоянном страхе, что дадите этот толчок. Вы шагаете неуверенно и при каждом шаге, прежде чем утвердить ногу, стараетесь ощупать под собою почву. Но все зыбко, все движется, все точно живет у вас под ногами... Неприятно. Л тут вдобавок еще и руки заняты всякой всячиной, и, между прочим, также и этой капустой.
Но вот, наконец, гребень! Дальше некуда лезть: площадка и снег.
Но отыскать следы старого, слоистого снега оказалось вовсе не так-то легко. Когда же на нем стали мы кипятить воду, то
• Винклер па основании изучения фотографии полагает, что это расте­ние, повиднмому. Saussurea obvallata Wall., отличающаяся огромным при­цветником, окружающим цветочное ложе.
Это растение, называемое иначе Aplotaxis obvallata, известно в Гима­лаях и на Алтае. В гербарии Ботанического института Академии Наук СССР (Ленинград) имеется экземпляр этого растения из Индии (см. Bretschneider, Hictory of european botanical discoveries in Chi no. I—II. London, 1898, стр. 1039). (Прим, ред.]
•• Она, действительно, оказалась новым видом весьма характерного, свойственного только Центральной Азии, рода Isoohlora. Описана С. Н. Алферакн под именем Isoohlora arctomys. (Прим, ред.)
оказалось, что мы стоим на высоте, равной 12 080 футам (3 683 м) над уровнем моря.
Еще несколько шагов, и перед нами предстал трехглавый Богдо.
Мы были разочарованы: мы увидали перед собой три занесен­ных снегом конуса, не поразивших нашего воображения ни своими размерами, ни относительной высотой... Величавый образ

Растение, встреченное в горах Богдо-ола.
горного колосса исчез, и на его месте мы увидали ничем особенно не выдающуюся горную группу.
Наши размышления внезапно были прерваны возгласом Колотовкина:
— Смотрите, какая туча с запада лезет!
Оглянулись и, не теряя минуты, стали спускаться. Внизу нас уже поджидали казаки, которых тоже нс мало беспокоило небо. К счастью, дождем только вспрыснуло, и когда мы добрались до нашей стоянки, солнце снова выкатилось из-за туч на синий про­стор.
Пора спать! Но едва я закутался в одеяло, как на подушку упала первая капля дождя. Я и на подушку натянул одеяло. Но дождь усиливался, и, наконец, разразилась гроза. Я вскочил в
8 Г. Е. Грумм-ГрЖИММЙло

одном белье, живо накинул на себя полушубок и достал запас­ный войлок, из которого и устроил род шатра над собой. Но сравнительно благоденствовал очень недолго. Вдруг вспомнил: а бусоль, а фотографический аппарат, а папка с растениями? Ведь все эти вещи и были накрыты кошмой! Полез за ними, забрал к себе все, за исключением папки, которой как ни искал, не нашел... Л между тем я уже вымок, под постель также стала набираться вода. Дождь не переставал. Раскаты грома и молнии были чуть не ежесекундные... Я хотел было вытянуть ногу, но попал в какую-то лужу: оказалось, что мой шатер не покрывал постель целиком, и теперь вся вода с него собралась в складках подстилки и одеяла. Наконец, я надумал. С грехом пополам надел на себя чембары ♦ и шведскую куртку, натянул сапоги, свернул свою постель, укутав в нее предварительно инструменты, накрыл все это войлоком, сам же побрел к казакам, которые еще нака­нуне из сучьев лозы и своих шинелей устроили себе балаган. Но в нем было тесно. Вдобавок не хотелось будить людей, и я пристроился кое-как на корточках в уголке.
Однако, как долго тянется ночь! Сколько ни выглядывай — темно и темно! И дождь не перестает...
Как и следовало ожидать, все поднялись, едва забрезжилось утро.
— Стоим, что ли, здесь или ехать?
— Разумеется, ехать!
— Л как насчет чая, греть что ли?
Но предложивший вопрос посмотрел на всех нас, на себя, на нашу лужайку, превратившуюся чуть не в болото, и на сумрачное небо, не перестававшее поливать нас дождем, и сконфузился.
— А коли так, так и без чая доберемся до озера!
— Да, доберемся! Но каково теперь добираться! Луга, оче­видно, обратились чуть не в трясину, камни стали теперь более скользки, глина размякла...
— Ну, посмотрим!.. Л тут тоже стоять нельзя.
Мы поехали. Мы скользили, падали, вымокли до последней нитки, вымарались в грязи, но, наконец, все же благополучно добрались до перевала на озеро... А дома, наевшись и обсушив­шись и вспоминая пережитое, много смеялись над различными, теперь уже только забавными, эпизодами как этой ночи, так и нашего поспешного бегства с «Чудотворной горы». Об одном искренне сожалели: «капуста» пропала...
В заключение несколько слов как о самом озере, так и об его окрестностях. Озеро лежит на абсолютной высоте, равной 6 516 футам (1986 м), и принадлежит к типу моренных озер.
* Так в Туркестане называют штаны из козловой нлн бараньей дуб­ленки.
Глубина его, вероятно, очень значительна, берега круты. Оно доступно только на юге, где принимает в себя речонку, выбегаю­щую из-под снегов Богдо-ола, и на севере, где ограждающая его древняя морена незначительно подымается над его уровнем. Рыбы в нем нет. Водяная птица тоже не держится. Убили только, вероятно, совсем случайно сюда залетевших.
Морена сложена из громадных валунов и в настоящее время представляет из себя громадный каменный вал, заросший кустар­ником и прекрасными травами. Озерная вода, вероятно, просачи­вается где-нибудь между камней, потому что с полкилометра дальше, непосредственно под мореной, выбивается несколько зна­чительных ключей, которые, сливаясь, и образуют р. Хайдаджан. Рядом с этим озером есть еще два, но они ничтожны. Каких-ни­будь иных следов существования здесь в давнопрошедшие вре­мена ледников я не нашел.
Что же касается до геогностического строения гор, то в общих чертах оно таково. Главный массив Богдо-ола состоит из древних метаморфических сланцев, из коих преобладает кремнистый с выделением роговика и кварцита; у озера выступают глинистые сланцы (метаморфические), которые ниже становятся преобла­дающими; к ним прислоняются красные глины, образуя боковые уступы поперечных Хайдаджану долин: но затем они пропадают и сменяются желтым глинистым песчаником, и дальше темными, почти даже черными филлитами, от которых очень контрастно отделяются своими резкими и яркими (желтыми и кирпичнокрасными) цветами глинистые сланцы. Здесь горы уже заметно понижаются. Ель вполне исчезает, появляется чин. Конгломераты и примазки новейших образований совершенно маскируют основ­ные породы, и только недалеко от выхода речки в пустыню вновь попадаются плотные песчаники, в которых вода в свое время успела выдолбить прекрасно отполированные гнезда и трубы. За­тем ничего, кроме дилювиальных наносов, мы уже не встречали.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ОПЯТЬ НА БЭЙ-ЛУ
Нашу стоянку у озера мы покинули 12 августа. Мы круто спу­стились с морены и втянулись в ущелье, в котором шумно бро­сался из стороны в сторону Хайдаджан.
Хайдаджан слагается из двух речек.
Древняя морена, ограничивающая озеро с севера, имеет по­верхность крайне неровную и ближе к восточному концу рассе­кается глубоким логом, едва на 6 м превышающим уровень озера. Лог этот оканчивается обрывом и далее тянется глубоким рвом, стены коего представляют осыпи зеленоватой гальки и песка такого же цвета. Здесь-то и выбиваются (на разном уровне) многочисленные ключи, образующие правую вершину р. Хайдаджана. Левый же исток его берет начало в верхнем из двух маленьких озерков, упоминавшихся в предыдущей главе, после чего постепенно, хотя и очень скоро, пропадает в камнях и только уже ниже второго озерка становится снова довольно заметной речонкой. Ниже соединения своих двух истоков Хай­даджан пробивается сквозь узкую щель и хотя затем все еще продолжает течь очень стремительно, но переборов уже не имеет. Место прорыва Хайдаджана—самая дикая часть ущелья, и нс будь здесь искусно проложенного пути — еще вопрос, удалось ли бы нам благополучно спуститься с морены!
Ниже морены ель перестала встречаться, и далее по ущелью росли уже только лиственные породы: тополь, ива и карагач с подлеском из разнообразных кустарников, в которых много­численными выводками держались щеглята (Carduelis caniceps Vig.). Здесь же нам попались: Falco subbuteo L., Cerchneis tinnunculus L., ореховка (Nuci fraga caryocatactes L.), дрозды
т
(Merula maxima Seeb., Turdus viscivorus var. hodgsoni Jcrd.), трехпалый дятел (Picoides tridactylus L.) и две Motacilla (M. per­sonata Gould. и M. melanope Pali.), водившиеся также и на бере­гах озера.
Миновав небольшую полянку, на которой в мазанках ютилось несколько человек китайских рабочих, изготовлявших кирпичи для строящейся кумирни, мы прошли этим ущельем еще кило­метров пятнадцать и остановились на краю саза * ••, под купами старых карагачей, видимо не раз уже служивших пристанищем караванов. Было еще рано, но итти далее мы не решились, так как здесь уже всюду рос чий (Lasiagrostis splendens) —этот пер­вый предвестник пустыни.
Действительно, на следующий день мы вышли в нее хотя и не сразу, так как первые три-четыре километра по выходе из ущелья нам пришлось брести среди фанз селения Ду-хан-чжан и окружающих его полей гаоляна ♦♦, гречихи и обыкновенного и итальянского проса; сперва это была каменистая степь, т. е. «гоби», по выражению местных жителей, поросшая тощей расти­тельностью, преимущественно солянками (Horatainovia ulicina, Sal sol a sclerantha и др.), но затем эта «гоби» сменилась солонча­ком и глинистыми пространствами, поросшими чием. Чем дальше, однако, мы подвигались по большой дороге, на которую неза­долго пред тем выбрались, тем гуще и гуще становились заросли чия, пока, наконец, мы не очутились среди словно волнующегося моря метелок этого характерного злака, залившего все окрестно­сти и уходившего вдаль, за края горизонта. Л потом чий сме­нился такими же зарослями жесткого низкорослого камыша, среди которого, впрочем, кое-где виднелись уже отдельные группы карагачей. Несколько километров дальше эти карагачи слились в сплошной пояс густой зелени, скрывавшей, как нам говорили, селения оазиса Эр-дао-хо-цзы.
Карагачевый лес на рыхлом солонце — явление не совсем обычное и для Внутренней Азии; и к тому же лес рослый, оче­видно чувствующий себя как нельзя лучше на столь несвойствен­ной ему почве. И каким путем он здесь народился? Остатки ли это былой культуры или человек здесь не при чем? В данном случае я склонен предполагать первое, хотя вообще считаю не лишним отметить тот факт, что карагач самое обычное дерево южной Джунгарии. Заросли его, как нам говорили, начинаясь
• «Саз» — слово киргизское, означающее мокрое место, обыкновенно вдоль проточной воды, поросшее различными осоковыми, лютиками. Hippuris vulgans и тому подобными травами, носящими у киргиз одно собирательное название «сазлау».
•• Разновидность сорго, которую туркестанцы в отличие от ак-кунака («джчтара»— Sorghum cernuum) называют «кара-кунак», т. е. черный ку нак. Он менее прихотлив, но качеством хуже джугары.
к западу от Фоу-кана, почти непрерывной полосой, на многие десятки километров тянутся вдоль Бэй-лу, доходя здесь почти до Куйтуна. И несомненно, что именно карагачевый лес, а не саксаульный или туграковый (Populus diversi folia), рисовал Ренат на своей карте22.
Впрочем, упомянутый случай встречи карагачевого леса в пустыне—не единственный в Центральной Азии. Так в «Си-юцзи», например, мы читаем: «Потом мы вступили в огромную полосу песка, в низменных местах коей росли ильмовые низко­рослые деревья; из них большие толщиной в обхват» 23. На что, с своей стороны, архимандрит Палладий замечает: «Ильмовые деревья и ныне изредка растут в самой пустынной части сте­пей» 24. Подобные же указания мы находим, наконец, и у новей­ших путешественников по Центральной Азии — Тимковского, Пржевальского и других.
К сожалению, эти природные лесные богатства южной Джун­гарии в настоящее время беспощадно уничтожаются китайскими углепромышленниками, которые находят свой легкий промысел тем более выгодным, что цены на древесный уголь стоят в горо­дах Притяныпанья всегда очень высокие.
Вышеописанной местностью мы ехали долго. Наконец, мы пересекли первый арык: он был сух, порос камышом и, очевидно, был уже запущен давно. Однако он все же мог предвещать нам скорый конец нашего чуть не сорока километрового перехода. И действительно, вскоре мы увидали развалины какого-то зда­ния, за ними поля с колосившимся просом и, наконец, широкий арык с быстро в нем бежавшей мутной водой. Здесь мы решили остановиться, хотя окрестности — безотрадный солонец, поросший тамариском и саксаулом (Haloxylon ammodendron), и не пред­ставлял решительно ничего привлекательного. Но и то сказать — разве мы могли надеяться найти нечто лучшее в южной Джунга­рии, да к тому же в августе месяце? К сожалению, нам пришлось здесь дневать, так как новая пропажа трех лошадей, на этот раз действительно уведенных у нас, вынудила нас провести в бес­плодных поисках чуть не двое суток. Я даже ездил к чиновнику, управлявшему оазисом Эр-дао-хо-цзы, для предъявления ему данных для обвинения в конокрадстве одного из местных посе­лян, на дворе у которого мы нашли ясные отпечатки русских подков; но это не повело ни к чему: чиновник не согласился даже принять нашу жалобу к сведению, предоставив нам разделываться с похитителем по своему вкусу и усмотрению! Не следует забы­вать, впрочем, что Джунгария, с самого момента присоединения своего к обширной территории Китайской империи, служит ме­стом ссылки как для провинившихся или подвергшихся опале чиновников, так и для обыкновенных преступников, а потому
случаи, подобные нашему, считаются здесь явлением настолько заурядным, что уже не обращают на себя ничьего внимания.
Положение, в котором мы очутились, оказалось тем более за­труднительным, что в селении Чжан-чин-цза мы нашли одну только продажную лошадь, и вот, волей-неволей, для подъема нашего багажа нам пришлось прихватить трех быков, которые сопутствовали нам вплоть до Гучэна.
По милости этих быков 16 августа мы прошли всего только I2 км и, миновав селение Чжан-чин-цза, остановились близ не­большого пруда, на восточной окраине оазиса Эр-дао-хо-цзы.
Селение Чжан-чин-цза имеет крошечный и жалкий базар. Улицы его тесны и грязны, домишки убоги. Гарнизон, состоящий из 20 конных солдат, местится в каких-то жалких мазанках. Столь же мизерно и помещение их офицера. Зато тани здесь до­вольно опрятны и поместительны. Воду для питья селение полу­чает из колодцев; для орошения же полей пользуется водой из арыков, которые в большом числе выведены из протекающей к западу от селения речки, вследствие чего последняя совсем истощена и вода в ней еле-еле сочится. Кроме китайцев, в Чжанчин-цза живет и несколько семейств туркестанцев, как кажется, выходцев из Турфана.
17 августа, покинув оазис, мы вступили в каменистую степь. Картина давно нам знакомая: ни деревца, ни былинки... камень и камень... На несколько километров впереди виднеется широкая желтая лента пыльной дороги, и на ней ни души. Точно вымерла степь! Даже обычных обитателей подобной пустыни — вертлявых ящериц — и тех не видать! Душно...
Но вот мы приблизились к глинисто-песчаным нагорьям, и местность несколько оживилась. Появились: в кучи сложенный камень — указатель пути во время снежной метели, тощие пучки чия, кустики Eurotia ceratoides. Еще дальше показались разва­лины каких-то построек, среди которых одна оказалась даже приспособленной под кабак и харчевню; но, видно, пустыня эта не оправдала ожиданий предприимчивого китайца, так как на возвратном пути мы уже не нашли здесь шеста с красной тряпи­цей— обычной вывески таких заведений. Наконец, впереди по­казались ряды и отдельные группы деревьев, а вслед затем мелькнула и полоса луга. Мы прибыли на речку Ло-тай. долина которой, известная своими каменноугольными копями, оказалась изрытой норками песчанки (Gerbillus opimus Licht.), самого рас­пространенного и обыкновенного в южной Джунгарии грызуна.
Речкой Ло-тай начиналась с запада цепь оазисов, в админи­стративном отношении подчиненных цитайскому уездному на­чальнику и разграниченных небольшими пустошами, тоже когда-то бывшими под культурой, но теперь почему-то оставлен­ными. Впрочем, на восток от Гучэна степь снова начинает пре­
обладать, так что уже за селением Му-лэй китайские поселения встречаются не иначе, как отдельными хуторами, да и то разде­ленными обширными пространствами волнистой степи. Наиболее богатыми и плодородными участками этой части Бэй-лу следует считать западные оазисы—Джымысар и Сань-тай, хорошо оро­шенные и густо поросшие лесом. В особенности богат лесом оазис Сань-тай, который, как кажется, орошается арыками, выведен­ными из целого ряда речек, сбегающих сюда с Тяньшанского гребня; из них речка Ло-тай крайняя с запада, а Со-ца-хэ с востока.
В километре от речки Ло-тай мы натолкнулись на развалины не то города, не то буддийского монастыря, которые я, мало в то время знакомый с историей этого края, осмотрел, к сожалению, очень поверхностно.
Всего сильнее поразили меня в этих развалинах скученность и малые размеры построек и затем отсутствие стен — этой необ­ходимой принадлежности каждого среднеазиатского города или монастыря. Лучше других зданий этого городища сохранилась миниатюрная кумирня, сложенная из сырцового кирпича и прочно оштукатуренная внутри; во внутреннем ее дворике, когда-то тоже выложенном кирпичом, сохранился даже жертвенник курений; но вообще в архитектурном отношении кумирня эта должна была представлять много отличного от современных нам буддийских кумирен как тибетского, так и китайского типов.
Об этих развалинах мы не могли собрать каких-либо сведений. Только один чань-тоу сообщил нам, что город этот в старину на­зывался Цин-хо-цюань, и что народ, его населявший, были языч­ники, имевшие обыкновение сжигать трупы своих мертвецов (т. е. буддисты?).
Цин-хо-цюань — название ничего нам не объясняющее, и если бы случайно не удержалось здесь другого названия —Ло-тай, мы были бы в затруднении определить эпоху существования этого городка.
Ло-тай, конечно, испорченное тюрками слово Лунь-тай, о ко­тором упоминали в своих записках как Чань-чунь25, так и извест­ный монгольский сановник Елюй Чутай 2б.
На юг от него высится трехглавый Богдо, который в таких красноречивых выражениях описывается Чань-чунем.
«Три пика вместе вонзаются в холода облаков! Окруженные падями и уступами, четыре отвеса высятся рядом! Снеговой хре­бет сопределен здесь небу, н никогда не достигнет его человек! Там озеро есть: в его ледяной (зеркальной?) поверхности отра­жается только солнце, простым же смертным оно почти недо­ступно (о нем есть поверье: если смотреться в него, то лишишься рассудка). Там утес есть, неприступный и крепкий: никогда гибельный меч не обрушится на того, кто сумеет укрепиться
на нем. Там скопление вод: водой выступающих ниже источников орошаются яровые поля. Да, эта славная твердыня есть первая в Северных странах, и нет человека, который сумел бы изобра­зить ее на картине!».
Не правда ли, как это поэтическое описание Богдо-ола оправ­дывается всем тем, что нам уже известно об этой горе? Л тогда, имеем ли мы еще основания сомневаться и в том, что располо­женные к северу от нее развалины Цин-хо-цюаия представляют остатки Дунь-тая? Но если Цин-хо-цюань—древний Лунь-тай, то Бэй-тин или Бишбалык придется искать на восток от него — вывод, к которому мы придем и при обозрении других китайских источников.
Долину Ло-тай мы покинули 19 августа. За городищем Цинхо-цюань потянулись уже более современные развалины фанз и пикетов, обязанные своим происхождением восстанию мусульман. Они тесно примыкали к маленькому, но чистенькому базарному местечку Сань-тай, населенному китайцами н таранчамн. За Саньтаем потянулись сады, настоящие аллеи из мощных карагачей и изредка ив, ио затем местность стала приобретать более пу­стынный характер, человеческое жилье снова сменилось развали­нами, и мы, наконец, вышли в глинистую степь с чахлой расти­тельностью. Ею шли долго, пока на горизонте не вырисовывались массивные стены старого Джымысара. Нам следовало обогнуть эти стены, чтобы добраться до высоких стен нового Джымысара, городка, не имеющего ныне ни торгового, ни стратегического зна­чения и восстановленного из развалин, всего вероятнее, по традиции.
Предместье Джымысара — узкая улица, тесно застроенная заезжими танями, лавками и ларями — кишело оборванным лю­дом, какого, конечно немало в каждом хоть сколько-нибудь зна­чительном городке; но здесь его было что-то особенно много. Что за народ?! Оказалось, что это были солдаты, возвращаемые на родину. С трудом и не без обоюдных препирательств, выбрав­шись на простор, мы, не доходя до р. Да-лан-гу, свернули не­сколько в сторону и остановились на берегу крошечного ручья, поразившего нас громадным количеством бывшей в нем рыбы.
В Джымысаре нам сообщили, что из него имеется прямая до­рога в урочище Гашуи. Ио известие это оказалось ложным. По крайней мере китаец, объявивший об этом и взявшийся нас туда проводить, оказался обманщиком. Тем не менее мы остались ему благодарны, так как это отступление в сторону от большого тракта дало нам возможность посетить любопытную местность.
Из Джымысара мы направились по пути к заштатному го­родку Ху-бао-цзэ, о котором нам говорили, как о древнейшем из городов южной Джунгарии. Дорога шла туда средн порослей карагача, тала и тополя. Самый городок оказался почти пустым,
и все его население состояло из нескольких десятков солдат, которые с грехом пополам ютились в кое-где еще уцелевших ла­чужках; впрочем, его ворота были исправлены и, кажется, по традиции запирались на ночь. За городом находится пруд, обра­зованный довольно широкой плотиной, перегораживающей клю­чевой лог; с краев он порос камышом, в котором держится мно­жество водяной птицы: уток, куликов, Rallus aquaticus и Vanellus cristatus; стрелять в них, однако, мы не решились, так как вместе с дикой плавала здесь и домашняя птица. За плотиной мы очу­тились в прекрасной аллее старых карагачей, которая и повела нас средн пашен и хуторов (фанз). Дорогой мы то и дело пере­секали арыки, переполненные мутной водой; но откуда была выведена последняя, так и осталось загадкой. «Далангу, Шалангу» — путались местные жители, причем оказывалось, что Далангу то восточная, то западная из двух рек близнецов, оро­шающих Джымысарскнй оазис. Километров пять мы шли возде­ланными полями, с которых весь почти хлеб был уже собран; затем попали в обширные заросли высокого камыша, которые шли еще километров на двенадцать и кончались в песчаной степи, поросшей тамариском и саксаулом. Здесь колесная дорога кон­чалась, разбившись на веерообразно расходящиеся колеи, про­падавшие в саксаульниках; очевидно, что сюда ездили только за лесом, что, впрочем, подтвердили и попавшиеся нам навстречу китайцы. Итак, приходилось возвращаться назад в Ху-бао-цзэ.
От Ху-бао-цзэ мы шли старой, давно заброшенной дорогой в Гучэн. Последняя пробегала безграничной степью, густо порос­шей высокой травой — явление редкое в Центральной Азин и за­мечательное для южной Джунгарии. Конечно, в эту позднюю пору поверх всего в этой степи высились вначале чий, а затем камыши, но среди них мелькали и другие растения: полынь, еще бывшая в цвету Statice Gmelini, Cynanchum acutum и др. Кое-где эту степь пересекали лога и старые русла исчезнувших речек; в осо­бенности хорошо сохранилось русло реки, направлявшейся к Ху-бао-цзэ, но куда делась вода этой последней — иссякла ли, перехвачена ли выше арыками — осталось нам неизвестным. На пятнадцатом километре мы заметили в стороне, на краю клю­чевого лога, развалины каких-то построек, на двадцатом, на бе­регу ключевой речки Шотун, фанзу, от которой ясно стали видны и стены маньчжурского города; мы находились, однако, все еще в трех километрах от Гучэна.
Не доходя до ключевого лога, через который к городу вы­строен мост, мы остановились в километре от последнего, в мест­ности, указанной нам нашим проводником, но оказавшейся в высшей степени несимпатичной: объеденный чий, поломанный бурьян, загаженная конским пометом земля, кочкарник и болоти­стые пространства кругом... Но по эту сторону города мы, дец-
ствительно, ничего лучшего найти не могли, за крепостью же нам сулили еще худшую обстановку.
«В правление императора Юн-Чжэн, — пишут китайцы 27, — в восьми переходах от Баркюля на запад, для связи с прочими городами, основан был пост Гучэн, в котором и оставлен генерал с одной тысячью семейных маньчжуров».
Так как событие это относится к началу сороковых годов XVIII столетия, то давность существования этого города, если, конечно, мы отбросим всякую мысль о тождестве уйгурского Кушана с современным Гучэном, окажется незначительной. Тем не менее площадь окружающих его развалин, в совокупности с вновь отстроенными городами: маньчжурским, китайским и тор­говым, в общем довольно обширна.
Развалины, окружающие Гучэн, относятся, во-первых, ко вре­мени дунганского восстания, во-вторых, к такому периоду, о ко­тором у современных жителей не сохранилось преданий. Это по преимуществу те остатки стен и зданий, в большинстве же слу­чаев бесформенные массы глины, которые виднеются к северу от дороги. К новейшим развалинам следует отнести «Старый город» (Лао-чэн) и маньчжурский импань, взятый и разрушен­ный кучасцем Айдын-ходжею.
Из всех развалин частью восстановлен только Лао-чэн, в ко­тором в настоящее время главнейшим образом селятся таранчи, как местные аборигены, так и новейшие выходцы из Турфана. Эта-то восстановленная часть Лао-чэна, примыкающая к большой дороге и представляющая два ряда ларей и лавок, и составляет предместье города, по преимуществу его торговую часть. Стены, окружающие его, совсем разрушены, ворота еле держатся, тем не менее они аккуратно запираются к 9 часам вечера — обстоя­тельство, заставившее местное население проложить себе объ­ездной путь в это предместье, поперек разрушенных стен и развалин.
С восточной стороны в это предместье упирается китайский город, заново отстроенный в 1884 г.; но стены его выстроены были так плохо, что в наше время успели уже дать глубокие трещины, местами даже осыпались и вообще производили впе­чатление старой постройки. Они не особенно высоки и по форме представляют вытянутый прямоугольник с двумя воротами на западном и восточном концах. Главная его улица занята китай­скими лавками, среди которых богатых нет вовсе; между тем мне говорили, что именно в Гучэне сосредоточены важнейшие склады китайских товаров. На эту улицу выходит и так называе­мый «конский базар», хотя, кроме лошадей, сюда на продажу ведут не только ишаков и каши ров, но и крупный и мелкий рога­тый скот и, наконец, как исключение — верблюдов. Впрочем, не­смотря на то, что Гучэн ведет весьма обширную торговлю скотом,
гуртовщик» редко появляются на этом базаре. И это понятно, если принять в расчет поборы, взимаемые городом и казной (бадж) с торговли скотом. Вот некоторые цифры таких сборов.-
Городские бадж
В пользу маклера
Лошадь I цен
Кашир »
Бык »
Верблюд о
Осел *
Баран, коза ... . . ... 3 фына
Ягненок 5 фынов
6% с
продажной цены
1 цен
6%

»
>>
6’ о
А

»

i»
Л
»

Ь
ь
»
1 цен
с каждой
головы
»
»>
*
4>
.маклер по-
лучаеттоль­ко при опто­вой продаже
Величина этих поборов получает тем большее значение, что цены на животных на гучэнском рынке вообще не особенно ве­лики. Так в наше, например, время продавались: лошади моло­дые и крепкие, имеющие средний алюр, по 25—30 руб., верблюды по 35—40 руб., волы по 30—40 руб., бараны киргизской породы, отборные по 3—4 руб., средние по 2—3 руб. и т. д.
Кроме базаров, этот город вмещает еще: ямынь, помещение и канцелярию уездного начальника, казарму полицейских чинов, и, наконец, самую большую в Гучэне кумирню.
Бок-о-бок с Лао-чэном выстроен и маньчжурский импань.
Этот импань рассчитан на четыре тысячи человек гарнизона, в действительности же в 1889 г. в нем содержалось: 240 человек легкой кавалерии, вооруженной холодным оружием (преимуще­ственно бамбуковыми пиками), и 128 человек тяжелой кавале­рии, вооруженной старыми немецкими пехотными пистонными ружьями с трехгранными штыками при них.
Пехотных частей не имеется вовсе в Гучэне, если не считать 120 человек полиции, подчиненной уездному начальнику, набран­ной из лиц различных национальностей и вооруженной очень плохими клинками (шашками).
В маньчжурском импане (мань-чене, т. е. в маньчжурском городе), кроме казарм, заново отстроены три кумирни, крошеч­ный базар с двумя-тремя китайскими лавками, большой дом на­чальника маньчжурского гарнизона, конюшни и несколько фанз семейных маньчжуров.
Кроме ламоченского предместья, Гучэн имеет еще и другое, не обнесенное стенами, так называемый мусульманский квартал, расположенный в треугольнике между китайским городом, Лаочэном и арыком. Оно очень людно, постройки в нем тесны и ску­чены. Одна из них — дом ходжентскбго выходца, давно Пересе­
лившегося в Китай, — служит приютом всех русско-подданных торговцев, на более или менее продолжительный срок приезжаю­щих в этот город. На возвратном пути и мы воспользовались радушно нам здесь предложенным помещением.
Все три вышеупомянутые части Гучэна, вместе с только что описанным предместьем, едва насчитывают постоянных пять тысяч жителей, которые по национальностям, включая солдат, распределяются так: тысяча маньчжуров, около двух тысяч та­ранчей и столько же совокупно дунган и китайцев. Осенью, однако, Гучэн производит впечатление более многолюдного го­рода, но причиной этому служит временный прилив сюда при­шлого люда — барышников и торговцев — со всего восточного Прнтяньшанья, собирающихся сюда для расторжен бараньих гуртов, пригоняемых из-за Урунгу кызаями и киреями.
Окрестности Гучэна очень печальны: несколько тополей вдоль главного арыка у городского выезда, два-три карагача в хуторах к северо-западу от развалин старого города и это, пожалуй, и все по части древесной растительности. Пашен мало; зато всюду тянутся глинистые пространства, поросшие чисм, или бо­лота, образуемые множеством ключей, не имеющих стока. Клю­чевых балок здесь также немало, но днища их давно загажены и вытоптаны скотом, а самые ключи до такой степени загрязнены и забиты, что еле-еле сочатся, превращая ближайшие участки земли в липкие и отвратительные, зловонные массы грязи.
Гучэнская речка и арыки, проходящие по предместью, выве­дены из ключей, еще более обильных водой и находящихся кило­метрах в трех к югу от города. Говорят, там попадаются обшир­ные займища камышей, но видеть их нам не пришлось. Еще далее к югу тянется, будто бы, гоби, которая и упирается в пред­горья снегового хребта. А к северу от Гучэна опять камыши, потом чин и, наконец, барханы песков.
Через эти-то пески мы и решились итти из Гучэна за дикими лошадьми, так не дававшимися нашему знаменитому здесь пред­шественнику Н. М. Пржевальскому.
♦ ♦ *
Мы доживали последние летние дни, а потому, прежде чем приступить к описанию свыше чем полумесячной экскурсии на­шей в глубь Джунгарской пустыни, постараемся сгруппировать все имеющиеся в нашем распоряжении данные для характери­стики джунгарского лета.
В ночь па 24 августа термометр впервые показал ниже 0° — верный признак наступающей осени. По приближение последней сказывалось давно, отражаясь особенно резко в мире раститель­ном и животном.
Пожелтела степь, потемнели листья деревьев и местами уже переливали в желтый и бурый оттенки, и только берега речек, сазы и солонцы продолжали еще зеленеть, хотя уже и здесь цве­тущие растения попадались не часто. В мире животном прибли­жение ее всего яснее сказывалось в подмечавшемся изо дня в день обеднении фауны видами. Правда, среди позвоночных, в Джунгарии вообще не особенно богатых своими представите­лями, однообразие это сказывалось не столь заметно, как среди, например, насекомых; тем не менее от нашего внимания не могло ускользнуть быстрое уменьшение, например, хищных птиц, мо­гущее, как кажется, быть поставленным в связь с более скрытым образом жизни, которую стали вести в эту позднюю пору пе­счанки *, обилие коих вдоль Бэй-лу и вызывает громадное здесь скопление хищников. Из мира же насекомых всего сильнее ска­зывалось приближение осени на дневных бабочках и жуках. Последних, конечно, мы продолжали еще набирать во множе­стве, ио эти сборы относились уже только к весьма немногим видам. Так, на обширном протяжении, мы находили все тех же Scarites satinus Dej., Calosama sericeum F., Neodorcadion (nova species), Apiiodius (nova species), Chrysochus aeneus BalL, Chrysochares asiaticus Pali., Deracanthus sp. (?), Cymindis picta Pali, и немногих других.
Итак, теплая пора проходила, и наступала осень, слишком короткая для того, чтобы представить постепенный переход от знойного лета к продолжительной и суровой джунгарской зиме.
В июне и июле, как припомнит читатель, мы находились в по­стоянном движении, то спускаясь в знойный культурный пояс Джунгарии, то взбираясь в субальпийскую зону Боро-хоро; в августе первые десять дней мы провели в горах Богдо-ола, дру­гие десять дней на Бэй-лу. В зависимости от этого есть разница в моих метеорологических наблюдениях за сказанный промежу­ток времени: для августа они более полны и поучительны.
Для читателя должны быть ясны причины, вызвавшие такое различие.
• Со слов Н. М. Пржевальского, Е. Л. Бихнер в «Научных результатах путешествии Н. М. Пржевальского по Центральной Азин» т. I, вып. 2, стр. 78, сообщает в общем довольно верно подмеченные черты из жизни этого юр* кого зверька. К ним мне остается добавить, что Gerbillus opimus Licht. пи­тается не исключительно саксаулом, как это думает Н. М. Пржевальский, но и другими растениями: мы находили песчанок на глинистых буграх средн культурных земель, нередко по берегам речек, в ближайшем соседстве с коими не только не рос саксаул, но не было даже и мелких солянок: так, у речки Ло-тай мы нашли целую колонию этих песчанок на глинистом, со­вершенно голом бугре, окруженном мокрым лугом. Песчанка роет себе норы преимущественно в глинистых почвах, реже в песчаных (барханы между Гучэком i Гащуном). Замечательно, что Пржевальский почти в тех же местах, где мы находили только Gerbillus opimus Licht. встречал исклю­чительно одних Gerbillus giganteus ВйсЬпег.
Ценность термометрических, как и всяких других подоб­ных же наблюдений для данного места возрастает с их числом в течение дня, с их правильностью и продолжительностью их срока. Поэтому летучие наблюдения путешественников, не удо­влетворяющие ни одному из этих условий, не могут служить базой для каких-нибудь точных выводов метеорологии и имеют значение преимущественно в качестве иллюстраций к описанию климатических особенностей страны, составленному на основании общих соображений, отрывочных данных и тому подобного мало надежного материала. Конечно, такое описание мало научно, но не бесцельно однако, так как все же знакомит нас с общими, хотя бы самыми резкими проявлениями климата описываемой страны. Но в качестве иллюстраций наблюдения эти имеют в том только случае цену, если относятся хотя бы в течение суток к одному пункту. Но что сказать о наблюдениях, веденных в таких условиях: утро в, знойной Джунгарии, вечер на высоте 2 700 м абсолютного поднятия; или еще: утро на высоте 1 525—1 825 м, полдень в культурной полосе, вечор и ночь опять в субальпийской зоне? А именно в таких-то условиях мы и провели почти весь нюнь и июль месяцы.
Низшая температура, которую нам пришлось наблюдать до 23 августа, была 4°С (в 4 часа утра 15 июня в урочище Богусзуслун, на абс. выс. 9 390 футов (2 862 м), и в четыре же часа утра 23 августа в Гучэне); высшая 30°,5 (в 1 час пополудни 27 июля в Урумчи). Наивысшая ночная температура, наблюдав­шаяся нами, равнялась 23° (12 часов ночи 9 июня в урочище Толи), наивысшая утренняя 19° 5(4 часа утра 10 июня в уро­чище Толи и в 3 часа утра 26 июля в г. Урумчи); низшая полу­денная вообще ни разу не спускалась ниже 19—20°, зато эта последняя цифра наблюдалась неоднократно.
При сравнении, за те же часы, температуры культурного пояса на Бэй-лу с температурой в горах на высоте, большей 2 100 м, оказывается разница в 8—10° в пользу низин; конечно, вывод этот лишь приблизительный, так как в основание его легли неодновременные наблюдения. На размер суточных амплитуд влияет, конечно, состояние неба: при большой облачности ампли­туды короче, при ясном небе длиннее. Самую большую ампли­туду наблюдали мы в конце августа в урочище Гашун (30°,5).
В горах на высоте больше 1 525 м безоблачные дни наблюда­лись как редкость, ясных до 25%, облачных до 40% и дождли­вых до 30%; из них четыре раза моросило в течение целых суток и одиннадцать раз дождь шел в течение неполных суток, иногда всего только час или даже и того менее. Гроза была дважды, град выпадал также два только раза, снег в надальпийской зоне выпадал три раза.
Ниже 1 525 м из 29 дней только четыпе было дождливых, при­
чем не лишне заметить, что количество выпадавшей при этом влаги было совсем ничтожно. Гроза наблюдалась всего один раз.
Сильных и притом продолжительных ветров мы не наблю­дали; сильные же порывы ветра, иногда, как ураган, налетавшие на наш бивуак, случались нс раз. Из ветров преобладали ветры западные, хотя в горах и не всегда возможно было уловить их направление; зачастую казалось, что со всех сторон дует, и в таких случаях как, бывало, ни расположишь юрту, все окажется она дверьми против ветра.
Суммируя все вышесказанное, казалось бы, джунгарскому лету можно дать следующую характеристику.
В джунгарской равнине зной, бесконечный горизонт *, ясное небо и тишь; только по утрам и после заката слабо дуют перио­дические ветры от гор и к горам (бризы). Иногда тучи налетают с бурей, и тогда температура воздуха вдруг понижается на деся­ток и более градусов; но вообще дождь — явление редкое в южной Джунгарии; к тому же он выпадает всегда в ничтожном количестве: выглянет солнце, и опять все сухо кругом. Часты лишь пыльные вихри, свободно разгуливающие по всему необъ­ятному простору Джунгарской пустыни. Положение южной Джунгарии в центре Азиатского материка и широта, соответ­ствующая широте Крыма, казалось бы, должны были вызвать в ней самые резкие колебания температуры дня и ночи; между тем в течение летних месяцев этого здесь вовсе не замечалось, и только уже в конце августа стали обнаруживаться скачки от 30° дневного тепла к ночным морозам.
В горах выше I 800 м дождей больше; безоблачного неба почти не бывает; ветры сильнее и хотя и дуют по всем румбам, но западные все же заметно преобладают. В солнечные дни днев­ная температура не подымается выше 25° С в тени, ночи холод­ные; выше 2 100 м росы становятся обычным явлением.
Вообще в горах* холодно, и мы не раз вынуждены были при­бегать к своим полушубкам.
• Пильная атмосфера в Южной Джунгарии, ловидимому, явление ис­ключительное. Этим, вероятно, объясняетсяотсутствие лёссовых толщ, вообще типического лёсса в Джунгарии, где преимущественным распрост­ранением пользуются каменистые степи и где глинисто-песчаный и глинистосолончаковый пояс занимают лишь неширокую полосу вдоль Бэй-лу.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В ЦЕНТРАЛЬНУЮ ДЖУНГАРИЮ ЗА ДИКИМИ ЛОШАДЬМИ
Н. М. Пржевальскому не суждено было познакомиться с ди­кою лошадью (Equus przewalskii Poljakow), этим интереснейшим из животных Центральной Азин. Сообщаемые им сведения о не­которых повадках ее28, не вполне, как это мы ниже увидим, согласные с тем, что нам самим пришлось наблюдать, дают даже повод думать — не хуланов ли он принял за лошадей.
Что это не невозможно и что это ни в каком случае не может быть поставлено в упрек знаменитому исследователю Централь­ной Азии, явствует уже из того, что даже местные охотники — киргизы и турфанлыки — на дальнем расстоянии не берутся различить этих животных. Мало того, Equus przewalskii всей фигурой своей, мастью и ростом так напоминает хулана, что даже на близком расстоянии ее легко принять за последнего; да китайцы, а вместе с ними, как кажется, и киргизы, вообще же весь пришлый в Джунгарию элемент ее населения, и в действи­тельности не различают их между собой.
Пржевальский замечает: «киргизы называют дикую лошадь кёртагом (а не кэртагом); суртагом же зовут джигетая (Asinus hemionus Pali.)». Это не совсем так.
Слова «кер» и «сур» — названия мастей. «Кер» значит мухор­тая, подвласая, иначе каурая, с большими беловатыми подпа­линами. Когда масть темнее, когда навис исчерна-серый и стан издали кажется мышасто-пегим, киргизы зовут ее «сур». Таким образом и сур-тагом и кер-тагом могут быть как виды Asinus, так и дикая лошадь; хотя, действительно, Asinus onager и Equus przewalskii преимущественно кер-таги, a Asinus hemionus — сур-таги.
Китайцы всех Asinus и Equus przewalskii безразлично назы­вают «ие-ма» или «я-ма», что значит — дикая лошадь; турфанцы Equus przewalskii называют «яуват» или «такы», но как назы­вают они диких ослов — осталось мне неизвестным; наконец, монголы, называющие Asinus onager — хулан, имеют особое на-
D Г. В. Грумм-Гржимайло
звание и для дикой лошади — «такы гурасын». Таким образом, из всех народов Центральной Азии едва ли не у одних только западных монголов (торгоутов) и некоторых алтайских племен существуют различные наименования для этих животных. Не до­казывает ли это, что дикая лошадь уже в исторический период не заходила за пределы современного своего распространения и что из всех кочевников Центральной Азии только западных монголов (блётов) можно было бы отнести к коренным обита­телям Джунгарии? Отсюда же явствует, что и все летописные сказания о существовании диких лошадей в Да-цзи и остальной Гоби относятся не к ним, а к диким ослам, населяющим и ныне все эти местности.
Как бы то ни было, все же нам первым из европейцев при­шлось в действительности наблюдать, охотиться и бить этих животных. Описание этой охоты, живо написанное моим бра­том 29, читатель найдет ниже; теперь же я предпосылаю ему ко­роткий обзор пройденного пути, в особенности песков, широкой полосой залегающих к северу от Гучэна.
В Гучэне от гуртовщиков-киргизов мы получили точные ука­зания местности, где имеют обыкновение осенью держаться дикие лошади: «От Ачик-су (урочище Гашун) на восток до Сиджира — вот, где вам следует их искать», — говорили они. И мы не замедлили воспользоваться их указаниями; по их же совету мы пригласили в проводники Сарымсака, илийского уроженца, вдоль и поперек исходившего Джунгарию и восточное Притяньшанье и хорошо знакомого с гашунской дорогой. Кроме Сарым­сака, к нам присоединился и некий мулла*—записной охотник и хороший стрелок, прельщенный высокой премией, обещанной нами за каждую убитую им дикую лошадь.
От Гучэна до Гашуна, по нашим соображениям, было всего около 64 км. Пройти это пространство с вьюком в один прием было трудно; а потому было решено: днем подойти к пескам, где было небольшое китайское поселье Бэй-дао-цао, тут покормить лошадей, сварить обед и, выступивши около 7 часов вечера, пройти пески ночью.
Сдав на хранение гучэнскому аксакалу большую часть на­шего багажа, мы 23 августа тронулись в путь налегке и, пройдя город, за бугром, -у которого дорога разделяется на-двое, вышли в степь. Перед нами развернулась выжженная солнцем равнина, уходившая в бесконечную даль и местами поросшая низкорослым камышом и чием, отдельные высокие экземпляры которого, рас­кинувшие наподобие дикообраза свои жесткие стебли, мелькали с обеих сторон от дороги. Этою степью до селения Бэй-дао-цао было не более двадцати километров. Бэй-дао-цао состоит из де-
• Так называют тюрки Восточного Туркестана каждого грамотного че­ловека.
сятка дворов, имеет в центре крошечную кумирню и окружено пашнями и садами, получающими воду из соседних ключей. Монголы называют его Бутунь-цоджи.
Хотя в дальнейший путь мы стали собираться и засветло, но, пока вьючились, успело уже настолько стемнеть, что только опыт­ный глаз Сарымсака мог еще различить дорогу; он и повел нас какими-то, ему одному ведомыми, зигзагами сперва среди камы­шей, беспокойно шелестевших от засвежевшего вечернего ве­терка, а затем среди высоких холмов, довольно густо обросших темными массами каких-то кустарников. Это были барханы песку, поросшие здесь, как мы это заметили на обратном пути, гребенщиком (Tamarix), саксаулом (Haloxylon ammodendron), терескеном (Eurotia ceratoides) и некоторыми солянками, а в па­дях— пустынным тополем (Populus diversifolia) и камышом.
До нас этой дорогой проходил М. В. Певцов, и то, что он сообщает об этих песках, заслуживает особенного внимания. Песчаные, продолговатые бугры пустыни Гурбун-тунгут, — гово­рит он,—имеют вид кряжей, направляющихся преимущественно с северо-запада на юго-восток и часто сочленяющихся между собой второстепенными ветвями, образуя таким образом почти везде по дороге полуэлипсоидальной формы котловины, об­ращенные своими вершинами к северо-западу. Происхождение этих песчаных кряжей следует, как кажется, приписать выве­трившимся туг же на месте невысоким гранитным кряжам, так как в котловинах изредка встречаются плитообразные обнажения желтого гранита. Эти обнажения в некоторых местах прости­раются до 45,5 кв. м, представляя собой плоские каменные твер­дыни, о которые звонко ударялись подковы лошадей, производя ночью искры. Весьма вероятно, что остовом наиболее высоких барханов с столь правильным простиранием служат остатки вы­ветрившихся гранитных хребтов, покрытых прежде всего хря­щом, потом дресвою и, наконец, сыпучим чистым кварцевым песком, от них же происшедшим и послужившим впоследствии могилою этим уже отжившим свое время остаткам 30.
Несомненно, что местность между Бэй-дао-цао и Гашуном представляет занесенную песками гряду, имеющую то же про­стирание, что и остальные хребты этой части Джунгарии. Но едва ли существует достаточно оснований считать эти пески за результат выветривания подстилающих их гранитов. В самом деле, условия их образования, казалось, должны были бы быть совершенно одинаковы как здесь, так и в горах Намейчю, в сло­жении коих, по словам того же путешественника, принимает столь видное участие сходный с гурбун-тунгутским желтый гра­нит, и, однако, сколько-нибудь значительных скоплений песка там не было обнаружено.
Сводя все то, что нам известно об орографическом и геоло-
гическом строении внутренней Джунгарии, нельзя не притти к тому заключению, что в третичную эпоху она не представляла одного обширного водного бассейна, а распадалась на ряд вну­тренних морей, соединенных протоками. Западное и в то же время самое обширное из этих морей, остатком коего служит в настоящее время Эби-нор, заканчивалось к востоку двумя узкими заливами, разделенными Гурбун-тунгутской грядой. Южный из этих заливов омывал Баркюльское плоскогорье, се­верный же (Бортень-гоби) нешироким протоком соединялся с во­сточным морем, точнее, с заливом последнего, если только обе водные поверхности существовали одновременно, в чем, однако, нельзя не выразить некоторых сомнений ввиду нижеследующих соображений.
К востоку от меридиана Баркюля распространены красные, так называемые ханьхайские отложения, непосредственно высту­пающие на поверхность; к западу же от Гучэна подобных отло­жений обнаружено не было ни мною, ни другими исследовате­лями Джунгарии31. Правда, к северу от Гашуна тянется, по словам М. В. Певцова, плоская возвышенность, состоящая из слоистой желтовато-розовой глины с прослойками и желваками пепельно-голубой глины32, но глины эти ни *в каком случае нельзя отождествить с ханьхайскими отложениями, а потому, если последние где и существуют в Эбн-норской впадине, то остаются скрытыми под наносами позднейшей эпохи.
Как бы то ни было, но несомненно одно: Гурбун-тунгутская гряда узким мысом вдавалась некогда в самую мелкую часть Западно-Джунгарского моря, а потому, очень вероятно, служила и местом отложения дюнных песков. Что именно таково проис­хождение гурбун-тунгутских песков, явствует уже из того обстоя­тельства, что в составе его принимают участие, кроме кварца и полевого шпата, и другие горные породы, главнейшим же обра­зом: кремний, кремнистый сланец, зеленый филлит, хлоритовый диабаз, плотные песчаники и другие, которые к тому же попа­даются не только в виде зерен, но зачастую и в форме окатан­ной гальки.
Сделав это необходимое отступление, я перехожу теперь к прерванному рассказу, придерживаясь, по возможности, текста моего брата.
Вскоре взошла луна и своим слабым светом осветила окрест­ности. На тропинке, по которой мы шли, песок был неглубок; нога тонула всего сантиметров на шесть, тем не менее итти было трудно, и лошади утомлялись.
Флора песков оставалась все та же: по высоким барханам виднелись густые поросли гребенщика (Tamarix sp.) и саксаула, в падях же попрежнему росли камыш и солянки. Местность все повышалась, песок становился крупнее, попадались площадки,
на которых копыта лошадей стучали так, точно по городской мостовой. Но вот часы показывают без пяти девять.
«Вьюки, стой!».
Предупрежденные люди спешат развьючить двух лошадей, на которых идут ягтаны с хронометрами. Через 5—6 минут хро­нометры заведены, и мы снова двигаемся в путь.
Подул свежий ветерок, люди оделись в шинели. К полуночи холод настолько усилился, что казаки один за другим стали слезать с лошадей, чтобы пройтись пешком и разогреть закоче­невшие ноги.
Ночные переходы всегда тяжелы, но теперешний казался особенно утомительным: ни люди, ни лошади не успели поряд­ком отдохнуть от дневного перехода по жаре в 30° слишком; а тут приходилось делать второй переход по крайне тяжелой дороге, к тому же при холодном северо-восточном ветре, понизившем температуру до 0°. Люди стали кутаться крепче, надели полу­шубки и нередко поклевывали носами.
Прошло еще часа два. Наше намерение было — пройти до половины дороги (это рассчитывали мы сделать в 5—6 часов), тут, у колодца Гурбан-кудук, покормить лошадей и, отдохнув часа четыре, двинуться далее. Но вот уже четвертый час ночи, а проводник все ведет и ведет вперед караван. По всей вероят­ности, в темноте он пропустил колодец, так как половина пути, по расчету, должна была уже быть давно пройдена.
Поговорив с братом, мы решили остановиться на отдых. Да и пора было: караван как-то замер в своем движении, лошади машинально передвигали ногами, а люди спали в седлах. При­каза остановиться, казалось, только и ждали; в одно мгновение вьюки были развьючены и брошены как попало; лошади сведены в кучу. Воды не было: проводник не знал, в какой стороне остался колодец. Каждый выбрал себе место по вкусу и улегся отдыхать, стараясь укрыться от ветра.
Но сон был не долог.
При свете зари оказалось, что мы ночевали далеко пройдя колодец и находились на высшей точке песчаной возвышенности. Гряда, на которой мы стояли теперь, значительно возвышалась и над Гучэном, и над Гашуном; роскошный вид открывался с нее на север и юг. Сквозь дымку зари блестели снеговые вершины Тянь-шаня, облитые золотым пурпуром восходящего солнца, подошвы же этих великанов тонули в волнах утреннего тумана. Далеко-далеко на севере смутно вырисовывались неясные очер­тания Алтая, затем выступали гладкие, точно облитые водою, вершины Бантык-богдо, а ближе к нам на огромном пространстве зеленели камыши урочища Гашун.
Растительность стала и гуще, и разнообразнее, чем в первой половине пути: местами чий составлял густые заросли, а ветре-
чались и участки, сплошь заросшие камышом, в ямках же густо росли солянковые растения. Бугры были изрыты грызунами, которые при нашем приближении издавали писк и быстро скры­вались в норках. Пам удалось, однако, подкараулить и убить из них несколько штук, которые и оказались уже попадавшимися нам раньше песчанками (Gerbillus opimus).
С восходом солнца засуетилось и пернатое царство: выскочил откуда-то чеккан (Saxicola isabellina Cretzsch и S. deserti Тепл.), чирикнул пустынный воробей (Passer stoliczkae Hume?), и ка­кой-то хищник быстро пронесся, не дав даже времени вскинуть ружье. Но вот раздалось знакомое карканье, кончавшееся трелью «ррр...», и со свистом пронеслась на водопой большая стая пустынных куропаток (Syrrhaptes paradoxus), за ней вторая, третья, спеша туда же, куда спешили и мы, т. е. к ключам Гашуна.
Около полудня мы вышли на поляну у пикета Хазэ, в котором содержалось несколько китайских солдат для прогона на вер­блюдах казенных пакетов; тут мы напились довольно скверной соленой воды. Пройдя еще три километра, наш караван остано­вился у солонцеватых озер Ачик-су, среди зеленой лужайки, как раз там, где водяной сток круто заворачивает с востока на север. Расставив юрты и отдохнув, мы взялись за приготовления к охоте и осмотр окрестностей, что заняло у нас все время до вечера.
В общем, местность представляла следующую картину. Около главного лога, тянувшегося с востока, местность была довольно ровная и к югу, до самых песков, покрыта кормовою травою; на этом пространстве в двух местах находились ключи, которые орошали вышеуказанное пространство. Далее к востоку, в кило­метре от нашей стоянки, виднелось озерко весьма хорошей воды. Это была последняя вода: еще далее километра на три лог был сух и блестел кристаллами соли. Солончаковое русло, изогнув­шись немного к югу, снова поворачивало на восток и входило в долину, шириною около трех километров; почва ее была до крайности слаба, так что нога, пробив верхнюю тонкую кору, проваливалась до щиколотки в глинистую порошкообразную массу. Края долины представляли несколько волнистую и твер­дую поверхность, покрытую крупной галькой, а местами и наду­тым песком; километров в 15—18 эти края смыкались и, поды­маясь, уходили к юго-востоку. К северу от нашей стоянки долина была узка, русло образовывало около пятнадцати озерков, вы­тянутых в одну линию; тут, в густо поросших камышом лужах, находила себе приют и всевозможная водяная птица. За исклю­чением мест, прилегающих к ключам, все пространство было удобопроходимо; покрытое порослями тамариска, камышом, а местами и туграками (Populus diversi folia), оно представляло
довольно ровную степь, раскинувшуюся приблизительно на 68 кв. км. Степь эту мы изъездили во время поисков лошадей и вдоль и поперек. Особенность степи, которая резко бросалась в глаза, заключалась в том, что вся местность была изрезана тропинками, пробитыми животными. В промежутках и по краям тропинок следов не было заметно; местами они уширялись и образовывали как бы площадку, посреди которой лежала обыкно­венно масса помета, будто нарочно собранного в пирамидальную кучу. По следам на тропинках мы не могли определить положи­тельно, принадлежат ли они хуланам или лошадям, а равно трудно было сказать, откуда приходят животные. Поэтому мулла посоветовал нам занять линию между крайним восточным и се­верным озерами.
Задолго до восхода солнца, пишет мой брат далее, часов около двух ночи, мы, в числе десяти человек, вышли из лагеря и без шума пробрались к заранее выбранным местам. С напря­женным вниманием вглядывался я вдаль, прислушиваясь к ма­лейшему шороху; но все было спокойно. Изредка только разда­вался писк какого-то мышонка или свист пустынного зайца (Lepus tolai). Сидеть было холодно, а мертвая тишина вокруг и слабое лунное освещение располагали к дремоте; мысли пута­лись; чувствовалось, что засыпаешь.
На востоке заалела заря. Что-то стукнуло невдалеке... Это шла антилопа кара-куйрюк. За ней, осторожно ступая, вышла изза куста вторая, там третья. Грациозные животные скользили как тени, чутко ко всему прислушиваясь. Они остановились недалеко, всего шагах в восьмидесяти, но стрелять было нельзя: по словам муллы, лошади боязливы и при малейшем подозрительном шуме уносятся с быстротою ветра, возвращаясь снова на водопой не ранее двух-трех дней. Почти то же писал о лошадях и Н. М. Пржевальский. Поэтому всем было воспрещено стрелять по чему бы то ни было, за исключением лошадей; мне тоже по­неволе оставалось только любоваться милыми антилопами, кото­рые на ходу пощипывали травку. Маленький козлик резвился около матери: то становился на дыбки и прыгал вверх, то, раз­бежавшись, выгибал шею и ударял безрогою головкой в грудь матери. Ружье, лежавшее у меня на коленях, скользнуло и уда­рило в ствол куста, за которым я сидел. Ветер был на меня; по­этому животные не почуяли, но все же, недоверчиво озираясь, побежали рысцой по направлению к ключам, скрываясь в туман­ной дали.
Солнце взошло, было шесть часов утра. Охотники стали один за другим подниматься из-за кустов, расправляя замлевшие члены. Мы собрались. Никто -не видал лошадей. Только один казак стал нас уверять, что видел какого-то странного зверя, ни на что не похожего.
Труднее было составить себе понятие по этому рассказу, что за зверя видел наш молодец. Ясно было только, что за туманом он но разобрал его толкам. Так животное это >и осталось бы для нас загадкой. Однако, дней через шесть выяснилось, что то была антилопа сайга, или, по-местному — бургак. Казаки встретили ее в одну из дневных поездок за лошадьми —километрах в двад­цати лагеря. Оригинальное сложение этого животного, до сих пор никем из наших людей не виданного, даже и днем навело сомнение на казаков. Большинство предположило, что это дол­жен быть больной волк; другие же — что отставший захудалый ‘баран. Во всяком случае люди решили, что по такой падали стрелять не стоит, и упустили зверя.
На следующую ночь охота возобновилась. Охотники разо­шлись группами по озерам, но и эта ночь была неудачна. Однако мы не унывали. Осматривая днем водопои « тропинки, мы убеди­лись, что лошади приходили на водопой уже после того, как были покинуты нами засадки. Подошли они с подветренной стороны, откуда мы их и не ждали. Это открытие так порадовало нас, что мы еле дождались третьей ночи. Я с Иваном Комаровым и Андреем Глаголевым заняли место около крайнего восточного озера, другие же уселись группами у северных озер. В девять часов вечера все были на местах. Выбрав себе засадку спиною к озеру перед большими зарослями, я вырезал все лишние ветки, мешавшие движениям и стрельбе. С трех сторон меня окружал высокий кустарник, и только слева была широкая долина лога, вся блестевшая от кристаллов соли; с этой стороны я ожидал лошадей. Вечер был теплый и ясный, то и дело прилетали к воде какие-то пташки; слышно было, как они шлепались в воду озерка. Пищали болотные кулики. Но по мере сгущения сумерек все затихало. Где-то недалеко пролетел громадный сыч, оглашая воздух своим замогильным криком, последним среди засыпавшей природы. Но вот послышался шорох, и по тени, скользнувшей по белой пелене лога, я узнал тихо кравшегося к воде волка.
Луна поднималась все выше и выше. Жутко было сидеть одному среди потонувших во мраке зарослей: в кустах я не мог ничего рассмотреть, не помогли и расчищенные между ними про­странства. Вдруг почти над ухом позади меня раздался какой-то храп, похожий на хрюканье кабана. Мороз побежал по коже, и я, сжав в руках штуцер, стал тихо поворачиваться в сторону слышанного звука, стараясь разглядеть сквозь кусты тамариска нарушившего ночной покой. Напрасно! Все было покойно, ни одна вершинка кустов, резко выделявшихся на фоне чистого неба, не колебалась. Прошло минут пятнадцать — такой же храп, ио подальше, раздался со стороны, откуда я только что отвернулся. Звук был настолько странен, что я терялся в до­гадках.
Так продолжалось около часу; хрюканье слышно было то ближе, то дальше. Вдруг где-то далеко-далеко раздалось давно желанное конское ржание. Сердце радостно забилось.
«Верно пройдут мимо моей засадки», — я уселся получше.
Но время шло, ноги совсем одеревенели, а лошадей нет как нет, и ни шороха, ни звука. Прошло не менее часа томительного ожидания... Резко щелкнул на озере выстрел, и жалобный звук летевшей пули донесся до меня.
«Экая мерзость — промахнулся!» — чуть не вслух прого­ворил я.
Но вот второй, третий удаляющиеся выстрелы.
«Надо спешить: верно ранил и преследует».
Я выскочил из засадки, бросился к озеру и тут же наткнулся на двух казаков.
— В кого стреляли?
— Да вот, ваше благородие, в лошадей.
— Ну, а сейчас?
— Да в них же, вот они стоят.
Действительно, в трехстах шагах в указанном направлении, вытянувшись в линию, стояло семь лошадей. При свете луны они казались, как снег, белыми и стояли, не шевелясь.
— Надо к ним красться, а стрелять тут далеко.
— Да, ваше благородие, мы и то пробовали, да жеребец их уводит. Он прячется вот тут за кустом и за нами смотрит; чуть двинемся, он сейчас начнет чертить кругом и уведет табун.
— Стойте здесь, а я попробую.
И с этими словами я опустился на колени и на четвереньках пополз к табуну. Не успел я отползти и шестидесяти шагов, как с фырканьем и храпом вылетел из кустов жеребец. Казалось, это сказочная лошадь — так хорош был дикарь! Описав крутую дугу около меня, он поднялся на-дыбы, как бы желая своим свирепым видом и храпом испугать врага. Клубы пара валили из его ноздрей. Вероятно, ветер был неблагоприятный, и он меня не почуял, потому что, вдруг опустившись на все четыре ноги, он снова пронесся карьером мимо меня и остановился с подветрен­ной стороны. Тут, поднявшись на-дыбы, он с силой втянул воздух и, фыркнув, как-то визгливо заржал. Табун, стоявший цугом, мордами к нам, как по команде, повернулся кругом (причем лошадь, бывшая в голове, снова перебежала вперед) и рысью помчался от озера. Жеребец, дав отбежать табуну шагов на двести, последовал за ним. то и дело описывая направо и налево дуги, становясь на-дыбы и фыркая.
Расспросив казаков, как подошел к озеру табун, я узнал сле­дующее. Около одиннадцати часов вечера казаки услышали шо­рох между мной и их засадками, потом раздался храп. Ветер был от меня к ним, поэтому они ясно слышали, что происходило в
моей стороне. Жеребец, почуяв опасность, обходил мою засадку то с одной, то с другой стороны. Точно определив мое положение, он тихо удалился в сторону песков, где и раздалось, вероятно, призывное его ржание. Далеко к востоку обойдя меня и наше озеро, табун тихо приближался к нему с севера. Когда казаки заметили лошадей, жеребец шел впереди, а за ним шагах в ста табун. Почти без шума подошел жеребец к воде и стал пить. Он стоял не далее сорока шагов от Комарова и пил, оборотясь мордой к нему. Слабый стук взведенной пружины заставил ло­шадь приподнять голову. Казак целил в лоб, но, при всем жела­нии, в темноте не мог найти мушку, хотя около нее и была при­вязана полоска бумаги. Последовал промах. Жеребец бросился к табуну и, отогнав его шагов на триста, стал шагах в ста от засадки казака. По нем-то и продолжали стрелять без успеха Комаров и Глаголев.
Наши ночные сидения на озерах продолжались еще дня три, но без удачи. Лошади подходили шагов «на двести, но более приближаться не решались. Бедные животные, лишившись необ­ходимого питья, выбивали ногами в сырых местах ямки и пили накоплявшуюся там воду.
Пришлось нам увидеть и днем этих жителей пустыни. На ше­стой день нашего пребывания в Гашуне прибежал дежурный казак из нашего табуна и сообщил, что километрах в трех ходят дикие лошади. Мы решили объехать табун со стороны песков. Показавшись там лошадям, этим заставить их войти в восточный рукав, где на тропах и должны были поджидать табун пешие охотники. Сказано — сделано. Поднявшись на маленький холмик, я увидал лошадей, которые спокойно паслись около песков. Ориентировавшись, я с двумя охотниками отправился к узкому месту восточного рукава, а остальные, сев на лошадей, стали объезжать табун, забирая сильно на запад.
Пе успели мы занять нашей позиции, как услыхали *выстрел. Очевидно, наш план был разрушен. Действительно, табунчик был обойден легко, но когда люди вышли к нему, то лошади стали двигаться параллельно цепи, стараясь прорвать ее, и на­летели на казака Петра Колотовкнна. Неожиданность так оза­дачила его, что наш перворазрядный стрелок дал промах в три­дцати шагах. К довершению неудачи за мчавшимся табуном поскакала и его лошадь. Бывшие близко люди погнались за бе­глянкой и поймали ее только потому, что она не могла поспеть за табуном.
Интересно было видеть при этом поведение жеребца. Почуяв что-то недоброе, он фырканьем дал знать табуну; лошади мгно­венно выстроились гуськом, имея впереди молодого жеребца, а жеребят посредине, между кобыл. Пока табун шел, имея сбоку охотников, жеребец держался с той же стороны, направляя табун
то голосом, то ударами копыт на избранный им путь. Когда ло­шади прошли сквозь цепь охотников, и за ними следом помчались люди, стараясь отбить серка, увязавшегося за табуном, жеребец стал в арьергарде. Забавно было видеть, как он понукал малень­кого жеребенка, который не мог поспеть за всеми на своих сла­бых ножках. Сперва, когда жеребенок начал отставать, кобыла старалась его подбодрить тихим ржанием, но, видя, что ничего не помогает, она отделилась от табуна, не желая, невидимому, бросать своего детища. Однако жеребец не допустил подобного беспорядка: сильно лягнув кобылу два раза, он заставил ее до­гнать табун, а сам принял попечение о жеребенке. Он то подтал­кивал его мордой, то тащил, ухвативши за холку, то старался подбодрить, налетая и брыкаясь в воздух.
Поймав серка, казаки вернулись в лагерь. Всем было досадно. И лошадей-то видели недалеко, и совсем они не такие недоступ­ные, как о том нам рассказывали, а все неудачи. Причина их очевидно заключалась в том, что люди не освоились еще с охо­той и терялись, когда приходилось стрелять. Мы себе составили совсем превратное понятие об осторожности диких лошадей. Это обстоятельство на три четверти уменьшало успех охоты. Мы ока­зывались то чересчур осторожными, когда этого вовсе не требо­валось, то наоборот. Насколько дикие лошади осторожны ночью, настолько они сравнительно беспечны днем; но зато днем лошади так хорошо маскируются, что нередко, преследуя табун в 300—400 шагах, мы совсем теряли его из виду и находили только по следу.
Хорошая до того времени погода вдруг изменилась: шел даже дождь. С наступлением непогоды перестали появляться около озера и лошади. Это обстоятельство взволновало нас. Явился во­прос— совсем ли покинул табун, напуганный нашим постоянным присутствием, это урочище или только временно? Ведь лошадям, вследствие дождливой погоды, не было необходимости прихо­дить к постоянному водопою: теперь везде была вода! Прошло два дня, небо прояснело. Мы решили перекочевать далее на восток, к соседним ключам, где была еще надежда встретиться с дикими лошадьми. К тому же нам говорили, что там вода лучше, гашунская же оказывалась крайне вредной для наших караванных животных.
И вот, часов в семь вечера, я с двумя казаками и проводни­ком покинул лагерь. Не успели мы проехать и двенадцати кило­метров, как впереди нас раздался храп. Оказалось, мы встрети­лись как раз с табуном, который шел на водопой по той же тро­пинке, нос противоположной стороны. Почуяв нас, вожак храпом известил лошадей; те мигом повернули назад и, отбежав шагов на триста, стали. Казаки спешились и стали пробираться к та­буну, где ползком, где прикрываясь кустами; я остался наблю­
дать и держал лошадей. Жеребец то уходил в кусты, то снова появлялся, мечась из стороны в сторону. Наконец, сообразив опасность, он перебежал на тропинку, параллельную нашей и находившуюся шагах в четырехстах, и ржанием позвал к себе табун. Лошади мигом перебежали к нему и крупною рысью на­правились мимо нас к Гашуну. Казаки возвратились, ругая бдительность жеребца, и мы повернули домой. На общем совете решено было — вперед ключей на ночь не занимать, а стараться подойти к табуну днем, а также дать лошадям день отдыха, чтобы усыпить их бдительность.
Наконец, наши старания увенчались успехом! Это было 1 сен­тября— день, который навсегда врезался у меня в памяти. В четыре часа утра дежурный казак разбудил нас и сообщил, что табун опять гуляет на прежнем месте около песков. Зная, что лошади около пяти часов начинают двигаться с пастбища в пустыню, мы живо собрались, и не прошло и получаса, как все были на конях. Двое казаков были назначены в обход табуну, остальные должны были вытянуть цепь и загородить проход в восточный рукав. До места мы ехали рысью, казаки изредка останавливались и, став на седла, высматривали, на месте ли табун. Сойдя с лошадей и спутав их, мы осторожно вытянулись линией, заняв пространство около двух километров, и каждый по своему усмотрению стал красться к табуну. Каково же было наше удивление, когда, подойдя к кустам, около которых должны были быть лошади, мы увидели, что их и след простыл.
Вглядываясь в даль, мы заметили тихо двигавшийся табун уже на первых грядах песчаной полосы, километрах в двух от нас. Очевидно, лошадей мы не испугали, иначе слышали бы их тревожное фырканье; способность их ассимилироваться с окру­жающей природой дала им возможность пройти мимо нас неза­меченными. Неудача и этой охоты произвела на меня крайне тягостное впечатление. Не рассчитывая, чтобы погода оставалась и на завтра ясною, я решился один попробовать счастья; а именно, отыскав след табуна, увязаться за ним и нагнать его на отдыхе.
Предоставив людям продолжать охоту по своему усмотрению, я повернул прямо в восточный рукав в том предположении, что ушедший в пески табун сделает дугу и пересечет мною избран­ное направление. Отъехав километра три, я услышал за собою шум; оглядываюсь — вижу брата.
Очевидно, нами руководила одна и та же мысль, и оба мы одинаково досадовали на неудачи.
Я тщательно всматривался в следы по краям тропинки, про­битой дикими лошадьми, как вдруг увидал маленький следок жеребенка, который шел одиноко, пересекая нашу тропу. Я слез с лошади и, ощупав след, нашел, что он совершенно свеж. Ощу­пывание следа утром в песках гораздо надежнее, чем одно рас­
сматривание: на-глаз всякий след, более четырех сантиметров глубиною, кажется совершенно свежим, наощупь же — сыро­ватые свежие следы имеют боковые стенки сухие, а сухие све­жие следы — боковые стенки не слипшиеся, что бывает у старых сухих следов, вследствие смачивания их водою.
Итак, след табуна был найден. Очевидно, лошади шли спо­койно и врассыпную. По следу мы скоро выбрались из трухля­вой почвы рукава на северный твердый берег. Тут к маленькому следу присоединился большой, вероятно, принадлежавший матке. Местами попадая на твердую почву, след исчезал совершенно; тогда брат останавливался на последнем следе; я же, описывая круг, отыскивал выходной из круга след и, удостоверившись в его верности, двигался с братом дальше. Шли мы очень быстро и так были увлечены, что трудно сказать, сколько часов продол­жалось выслеживание, но по некоторым признакам видно было, что мы уже от табуна недалеко и нагоняем его. Передав лошадь брату и выйдя вперед шагов на 300—-400, я уже стал с большой осторожностью подыматься на бугры. Наконец, с одного из них, шагах в 800, я увидал табун в восемь лошадей, в числе их был и жеребчик.
Лошади не шли гурьбой, а придерживались одной линии. Своими движениями и видом они точь-в-точь напоминали наших домашних лошадей, когда те в жаркий день тянутся одна за другой в лесок или на водопой, или с заходом солнца идут по деревне, направляясь к своим дворам. Лениво покачиваясь, по­махивая хвостами и пощипывая попадавшийся камыш, они тихо брели. Тут уж приходилось быть настороже.
Я снял сапоги, перестегнул патронташ и, улегшись, следил, когда последняя лошадь перевалит за впереди лежавший буго­рок. Осторожно перебравшись ползком через гребень бугра, я поднялся на ноги, бегом добрался до следующего холма и всполз на него. Много раз я повторял этот маневр и два раза, благодаря удобному расположению бугров, я подходил сзади к табуну ша­гов на 100—200. Но я видел только крупы лошадей, поэтому стре­лять не решался.
В один из таких моментов меня чуть не открыл жеребец; хотя он не был так бдителен, как ночью, но сохранял ту же при­вычку оставаться спрятавшимся в кустах и пропускать табун шагов на 200—300 вперед или выходить самому на то же рас­стояние перед табуном. Выползая на гребень, я так и вздрогнул, услыхав шагах в тридцати зловещее фырканье, которое, к счастью, раздалось по другую сторону гребня. Скорчившись, как возможно было, я припал к земле, боясь вздохнуть.
«Неужели все старания даром?» — мелькнуло в голове.
Я тихонько стал всматриваться в кусты, чтобы рассмотреть жеребца: о нем я мог судить только по легкому шороху, слышав-
ГГ2 шемуся спереди. Обойдя обе стороны и не почуяв опасности, он успокоился и пустился догонять табун.
Пролежав еще минут пять, я покинул холм и вернулся к брату. Мы условились, что он не будет двигаться вперед, пока не услышит выстрела; затем прискачет ко мне возможно скорее, чтобы дать лошадь, если придется догонять раненое животное.
Когда я снова вернулся на холм, то лошади были уже шагах в пятистах. Опять приходилось ползти; я уже сильно устал. Отправляясь на охоту, я не пил даже чаю и впопыхах не взял папирос, но страсть охотничья превозмогла все. Было далеко за полдень. Догнав табун еще раз, я стал искать глазами какогонибудь холмика, к которому можно было бы незаметно под­ползти и, опередивши, сбоку встретить лошадей. Шагах в шести­стах впереди я увидел гряду, тянувшуюся параллельно движе­нию табуна, длиною около 200 м. Это была последняя возвышен­ность: впереди виднелось ровное пространство, покрытое саксау­лом, тамариском и местами редким и высоким камышом. Надо было спешить. Мысленно определив тот круг, который я должен был обползти, я спустился с холма, закинул штуцерный ремень за плечи и пополз, что было сил, в обход. Жара и духота вблизи земли были ужасные, на мне не было сухой нитки, а колени и руки ныли от врезавшейся гальки. Наконец, я вполз на вершину гряды. Оказалось, лошади прошли шагах в восьмидесяти от гряды и в эту минуту были далеко впереди. «Попробуем еще раз погоняться с ними», — подумал я и снова пополз. Достигнув гребня, я увидел, наконец, лошадь в профиль. Это была вторая с конца. Без звука поднял я курки штуцера Haedge’a и, став на колено, стал выдвигаться из-за маленького куста саксаула, при­крывавшего меня. Лошадь стояла, спокойно обрывая листики ка­мыша. Медленно подняв ружье, я приложился. Но утомление ска­залось тут во всей своей силе: я с трудом держал ружье, а от волнения и усталости руки и ноги дрожали как в лихорадке. Я чувствовал, что стрелять не могу. Опустив штуцер, я припал к земле.
Прошло не более полминуты; досада на слабость и усталость просто душила меня. Я поднял голову. У камыша стояла уже последняя лошадь. «Или сейчас, или больше сегодня не удастся», — подумал я. Собрав все силы, я быстро поднялся на одно колено и приложился. Штуцер не дрожал в руках. «Левее, левее... ниже, ниже...».
Грянул выстрел, и от страху, что промах, у меня волосы стали дыбом. «Нет, вот красное пятно под самой лопаткой — попал... что же не падаешь?» — мелькнуло в голове. Вдруг лошадь рва­нулась и, сделав дугу, стала другим боком. Бессознательно я снова приложился и выстрелил. Лошадь упала на колени, но, быстро вскочив, ринулась вперед, то падая, то снова подымаясь.
«Скорее, скорее стрелять!» — и я судорожно вталкивал новые патроны в ружье. Между тем табун круто повернул назад. Думая, что выстрел был спереди, он сначала рысью, а потом карьером пронесся мимо меня. Боясь потерять уже раненое животное и помня крепкоранность травоядных, я уже не обращал внимания на лошадей, а то не одно бы животное осталось на месте. Я вы­скочил из куста и бросился к моей жертве. Все ее старания уйти были напрасны: обе лопатки были пробиты пулями, и хотя ло­шадь двигалась, но очень медленно. Две новых пули, из которых одна перебила хребет, покончили дело. Лошадь упала на бок и осталась неподвижной. Не могу выразить того чувства радости, которое охватило меня. Наконец-то мы добыли то, что еще в Пе­тербурге было темой бесконечных разговоров: удалось убить животное, которое так старательно искал и не нашел знаменитый охотник и стрелок Пржевальский! Минут через десять подъехал брат.
Мы подошли к убитой лошади.
— Кто с тобой стрелял?
— Да я один.
— Удивительно быстро следовал выстрел за выстрелом; я думал, не встретил ли ты кого из людей. По правде сказать, слыша такую канонаду, я стал сомневаться в успехе, предпо­лагая, что вы просто стараетесь хоть подшибить какую-нибудь лошадь из убегающего табуна, — говорил он, разглядывая ло­шадь. — Как это ты так быстро заряжал ружье?
Рассматривая раны, причиненные пулями животному, я стал сожалеть, что упустил случай и не воспользовался моментом, когда выстрел озадачил табун, и он стоял секунды две-три не шевелясь. Но мое волнение находило оправдание в том, что пред­мет охоты уже чересчур был редок и чрезвычайной важности.
Полюбовавшись на красивое животное, мы решили, что я останусь снимать шкуру, а брат поедет в лагерь и приведет людей, чтобы помочь мне справиться с работой. Было уже четыре часа. Я вооружился перочинным ножом, который уж не раз заменял мне препараторский скальпель, и энергично принялся за дело. Работа шла быстро, я хотел поспеть к приезду людей, даже не воображая, что от места, где была убита лошадь, до лагеря было около двенадцати километров.
Я уже вьючил шкуру и череп на свою лошадь, когда услышал почти одновременно четыре выстрела. Думая, что эти выстрелы — призывные, я ответил из штуцера тем же. Через некоторое время я увидел вдали препаратора артиллериста Жиляева, который быстро ехал ко мне.
— Ваше благородие! — закричал он, увидев меня, — казаки сейчас еще жеребца убили!
Надо было видеть его радостное лицо при этом возгласе,
чтобы понять, как отражались всякие наши удачи и неудачи на людях. Полная отчужденность от родины связала нас почти род­ственными узами, и интересы личные становились общими.
По приезде брата в лагерь известие, что лошадь, наконец, мною убита, вызвало общий восторг. Всем хотелось посмотреть и поздравить с удачей; люди даже приоделись почище, чтобы праздничным видом ознаменовать этот день. Кто-то даже флаг сделал из лоскутка и воткнул около нашей юрты. В сопровожде­нии трех казаков и препаратора брат нашим следом пешком до­бирался ко мне. И вот, не доходя двух километров, один из ка­заков увидел табун, стоявший в кустах; некоторые лошади ле­жали, другие стояли. Люди тотчас же спешились, и двое, последовав моему примеру — сняв сапоги и все лишнее, по­ползли к табуну. Залп из двух винтовок положил на месте кра­савца-жеребца: одна пуля попала в висок, другая перебила шейный позвонок. Тем не менее люди, перезарядив винтовки, дали второй залп уже по лежавшему животному.
Собрав охотничьи принадлежности, закурив, наконец, папи­росу и выпив воды, я поехал посмотреть второй экземпляр добычи нашей охоты.
Убитый жеребец, судя по зубам, был около десяти лет. По строению тела он имел статьи, отличающие наших алтайских лошадей, карабахов и финских лошадок, т. е. при сравнительно небольшом росте— 1 м 8 см —лошадь отличалась шириной груди и крупа, широкой, массивной и короткой шеей, тонкими и изящ­ными, как у скаковых лошадей, ногами и широким, круглым копытом. Голова казалась несколько тяжелою сравнительно с корпусом и имела широкий, красивый лоб; линия вдоль лба к ноздрям — прямая; верхняя полная губа несколько заходила (нависала) над нижней, уши для такой массивной головы слиш­ком малы. Хвост, хотя и не был покрыт от самой сурепицы воло­сами, как у нашей лошади, тем не менее был длиннее, чем у хулана. Цвет его близ сурепицы был одинаков с шерстью, по­крывавшей весь корпус животного, конец же был черный. Лошадь не имела чолки, но грива ее начиналась несколько впереди ушей и шла до холки; длинные волосы приходились на середину гривы. Вообще, по бедности волос на гриве, хвосте и щетках, дикая лошадь напоминала текинскую. Оригинальной особенностью этого животного являлись жесткие, доходившие до вершка бакенбарды, шедшие по ребру нижней челюсти, начинавшиеся немного ниже ушей и соединявшиеся под мордой, не доходя до подбородка. Масть лошадей каурая летом и светло-гнедая зимой — в обоих случаях с почти белыми подпалинами. Волосы на щеках и на лбу несколько темнее, чем на остальном теле; конец морды беловат. Спинной ремень очень слабо выражен и у лошадей в зимнем уборе совсем пропадает. Ноги до бабок, а равно и грива черные.
Грива свешивается на левую сторону. Вообще шерсть короткая и гладкая, но у молодых она курчавая. На всех четырех ногах мозоли.
Показав линии разрезов кожи жеребца, я с братом поехал домой, оставив казаков и препаратора доканчивать снимание шкуры. По приезде в лагерь поздравления посыпались со всех сторон. Между тем приказано было готовить ужин, и мы устроили праздник, конечно убогий по внешности, но отличавшийся удиви-

Дикая лошадь.
тельным весельем. Да как было и не радоваться, когда ради дикой лошади мы и предприняли рискованную и не по нашему бюджету дорогую поездку в пески и солонцы центральной Джун­гарии! К тому же эта удача с внешней стороны много могла спо­собствовать успеху экспедиции, так как всякое дело оценивается не по количеству труда и здоровья, затраченных на него, ио прежде всего по его результатам.
Дня через три, при помощи облавы, убили еще жеребца, ве­роятно по старости отбившегося от табуна и бродившего отдельно. С этого-то 18-летнего экземпляра и была снята фотография вместе с охотниками, на которых набежал несчастливец. Кроме того сопровождавшим нас охотником турфанлыком была убита кобыла, шкура которой и дополнила нашу коллекцию.
Между тем, несмотря на удачу нашей охоты, мы должны были, как можно скорее покинуть урочище Гашун, так как 10 Г. Е. Грумм-Гржимайло
горько-соленая вода губительно действовала на лошадей. Мы выступили 6 сентября, взяв с собой фураж для корма лошадей. Лошади с трудом перешли пески; одну из них пришлось даже бросить, а некоторых уже без вьюков мы еле-еле дотащили до селения Бэй-дао-цао.
При дальнейшем следовании в глубь Центральной Азии нам приходилось постоянно встречать хуланов и джигетаев. Сравни­вая дикую лошадь с двумя последними, мы видимследующее существенное различие в повадках тех и других.
Дикая лошадь—житель равнинной пустыни и выходит на пастьбу и водопой ночью; с наступлением же дня возвращается в пустыню, где и остается отдыхать до полного захода солнца. Весною, когда в табуне есть жеребята, она отдыхает всегда на одном и том же месте. Это свидетельствуется тем, что мною была найдена площадка около 18 кв. м, сплошь покрытая толстым слоем жеребячьего навоза. Почти полное отсутствие крупного помета заставляет предполагать, что место отдыха табуна изме­няется, когда жеребята подрастают, и остается постоянным во время их малолетства.
Дикие же ослы — жители подгорных стран по преимуществу. С восходом солнца стадо их выходит из гор на пастбище и водо­пой, к заходу же солнца возвращается обратно в горы, где и ночует. Они предпочитают горы, покрытые степною раститель­ностью, вообще так называемые «сырты»; но водятся также и на пустынных плоскогорьях. Мы встречали хуланов и джигетаев массами, но мест их постоянных кочевок найти не могли.
Дикие лошади ходят большею частью гуськом, особенно, когда уходят от опасности; хуланы же и джнгетаи, будучи испуганы, всегда толпятся и убегают в беспорядке. Вследствие привычки лошадей ходить гуськом по всей местности Гашуна идут глубоко проторенные тропинки; между тем там, где водятся хуланы и джнгетаи, мы этого не встречали, за исключением долины верхо­вий ганьчжоуской реки (лый-хэ) в Нань-шане. Одним из самых отличительных признаков присутствия в данном месте диких ло­шадей служат громадные кучи помета близ троп; на эту особен­ность указал нам мулла, который тотчас же, по прибытии нашем в Гашун, по этому признаку определил, что лошади были на водопое накануне.
В случае опасности жеребец дикой лошади убегает впереди в тех только случаях, когда в табуне нет жеребят; да и тогда часто отбегает в сторону и всеми движениями своими выражает крайнее беспокойство; хула и же более эгоист и мало заботится об опасности, угрожающей его гарему и подрастающему поко­лению.
Хул а и и джнгетаи не ржат, а кричат, да и то весьма редко. Дикая лошадь, наоборот, ржет звонко, и ржанье это совершенно
схоже с ржаньем домашней лошади; точно так же, когда дикая лошадь сильно испугана, то ее храп и фырканье напоминают на­ших лошадей ♦.
Неоднократно приходилось слышать, что, кроме каурых, бывают еще голубые и пегие лошади. Голубых мы совсем не видали. Пегих лошадей, нам казалось, мы видели, когда рассма­тривали табун с двухили трехкилометровой дистанции; с при­ближением же к лошадям эта пегая окраска пропадала. Это можно объяснить, как мне кажется, световыми эффектами. Немного взъерошенная от валянья шерсть или потемневший от омертвения при линянии волос не отражают света так же сильно, как гладкая шерсть и живой волос. Поэтому такие места кажутся темными пятнами. От свойства освещения зависит, вероятно, и кажущаяся голубая окраска лошадей. Например, нам, при лун­ном освещении, лошади казались совершенно белыми.
Монголами делались неоднократные попытки приручать диких лошадей, но все они не имели успеха; дикая лошадь не поддается влиянию человека, дичится его и не позволяет себя утилизиро­вать.
Ловят монголы лошадей весьма просто. Ко времени, когда найдя табун, они начинают его преследовать до тех пор, пока не набравшиеся еще сил жеребята, обессилев, не падают. Их тогда забирают и пускают в табун домашних лошадей.
Рассказывают, что жеребцы диких лошадей иногда уводят домашних маток с собой в пустыню, но это едва ли верно. Очень сомнительно, чтобы наших домашних животных могли удовле­творить плохой корм и соленая вода, которыми вполне доволь­ствуются дикие лошади.
В дополнение ко всему сказанному моим братом о дикой ло­шади я считаю излишним писать об ее отличиях, внешних и остеологических, побудивших Полякова33 и Черского34 выде­лить это животное в подрод Equus и таким образом генетически отделить от полуослов (Hemioni), с которыми однако у Equus przewalskii так много внешнего сходства, что даже на ближай­шем расстоянии их различить невозможно; я позволю себе однако привести нижеследующие слова Черского, которыми и заключаю настоящую главу: «особенности черепа Equus
• Этим сведениям о дикой лошади придавал большое значение акад. В. В. Заленский, который писал: «Братьями Грумм-Гржнмайло сообщены чрезвычайно ценные сведения об образе жизни дикой лошади в природе, дан и живой рассказ об охоте на них». Считая эти сведения единственными в научной литературе, он приводит их дословно при характеристике лошади Пржевальского, оставляя в стороне написанное по этому поводу самим Н. М. Пржевальским. См*. «Equus przewalskii Pol.». (Научи, результаты пу­тешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии, Отд. зоолог., т. 1— Млекопитающие, ч. 2 —Копытные, вып. I, СПБ. 1902, стр. 63—64). [Прим, ред.]
№•
przewalskii в сравнении с другими, описанными до сих пор поро­дами лошадей, обличают в нем вполне самостоятельную расу широколобой лошади»зб, иначе — лошади «восточного типа»36, к которому ныне относятся, между прочим, нижеследующие по­роды: арабская, персидская, сирийская, английская, скаковая (the race-horse), киргизская, монгольская, калмыцкая, башкир­ская, донская, карабахская, финляндская, литовская и русская (орловские рысаки).

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГОРОД ЦИ-ТАЙ И СВЯЗАННОЕ С НИМ ПРОШЛОЕ ДЖУНГАРИИ
Из Гучэна мы выступили 12 сентября и направились большой дорогой в Чи-тэй или, правильнее, Ци-тай. Сперва мы шли местностью, поросшею чием и камышом; затем вступили в каме­нистую степь, поросшую хотя и скудной, но довольно разнообраз­ной растительностью: Horaninovia ulicina, Salsola sp.?, «койкыльчой» (Ephedra sp.?) с созревшими уже красными ягодами, «джусой» (Artemisia sp.?), «терескеном» (Eurotia ceratoides), «абдрасманом» (Peganum harmala) ♦ и другими растениями, свойственными наиболее отрадным уголкам подобной степи. Местность в общем ровная, пустынная, с блеклыми тонами и в высшей степени однообразная.
Расстояние между Гучэном и Ци-таем свыше тридцати кило­метров, показавшихся нам бесконечными. Ни одного встречного путника, ни одного предмета, который мог бы остановить на себе наше внимание, если не считать быстрых леммингов (Eremiomys luteus Eversm. и E. lagurus Pali.), за которыми деятельно и не всегда безуспешно охотился Васька (читатель, конечно, помнит, что так звался наш пойнтер). Но вот, наконец, впереди ясно обо­значилась желтоватая полоса, не то — освещенный солнцем край оврага, не то — лёссовый выступ степи, в которой мы тотчас же
• «Абдрасман» — у киргизов, «сырык» у турксстанцев, «ёрбун» у торгоу­тов — растение, играющее видную роль в семейном быту этих народов. По­танин («Очерки Северо-западной Монголия», II, стр. 133) говорит, что кир­гизы кладут это растение в люльку новорожденного; это не совсем так. Мать новорожденного, как только достаточно оправится, самолично окури­вает этим растением зыбку младенца для ограждения его от влияния злых духов.
признал» стены Ци-тая; еще один-два километра, и путь был окончен. Убогим предместьем вдоль развалившихся стен спусти­лись мы в узкую долину речки Гангу, на берегу которой и оста­новились.
Ци-тай-сянь еще недавно был окружным; но теперь он забро­шен и представляет грустное зрелище полного запустения. Впро­чем, как кажется, он потерял свое значение не теперь. Обширное кладбище, с юга примыкающее к предместью и представляющее бесконечное множество теснящихся друг к другу надмогильных насыпей, о происхождении коих современное население Ци-тая едва ли что знает, наводит на мысль, что некогда на месте современного Ци-тая стоял город со значительным населением. Но что это был за город?
История Джунгарии вообще мало известна; но и то немно­гое, что дошло до нас, не получило еще систематической разра­ботки. Я далек от желания восполнить этот пробел, но в то же время, в качестве географа, не мог отрешиться и от мысли за­глянуть в прошлое этой страны, дабы при помощи исторических справок полнее оттенить то глубокое значение, какое приобретает для нас именно географическое изучение этой последней. Вот почему я ставлю себе задачей — в дальнейшем, наряду с геогра­фическим описанием современной Джунгарии, останавливаться и на тех вопросах, которые нам предлагает историческая геогра­фия этой страны. Несомненно, что самым запутанным из таких вопросов является вопрос о былом местоположении Бэй-тина, впоследствии Бишбалыка; а так как Ци-тай является самым восточным из пунктов, к которым имеются основания приурочи­вать это древнейшее из поселений южной Джунгарии, то я и почел наиболее уместным именно в этой главе остановиться на его изучении.
«Бе-сы-ма (Бишбалык), — пишет Чань-чунь,— во времена династии Тан было Бэй-тинь-дуань-фу» 137. То же подтверждает и сравнительный китайский географический словарь «Си-ю-тунвен-чи» 38.
Хотя в шестой главе и сообщались уже исторические изве­стия, произвольное толкование коих привело Клапрота и Ремюза, а вслед затем Риттера и других географов к приурочиванию Бэйтина (Бишбалыка) к Урумчи, тем не менее будет не бесполезно еще раз остановиться на них.
Автор сочинения «Су-хун-цян-лу» таким образом выражается о местоположении Бишбалыка: он лежит в 500 ли к югу от р. Рунгу (ныне Урунгу), впадающей в озеро Кизыл-баш (ныне Улюнгур). Река Урунгу впадает в озеро Улюнгур под 47°9', иными словами в действительности устье ее оказалось на 34' се­вернее, чем это допускал Риттер39. Эта река только одной излу­чиной своей касается 46-й параллели, из чего следует, что отряд
хана Гулагу не мог переправиться через нее под 45°30' с. ш., как это предположили Клапрот и Риттер40. Наконец, любой из пунктов на р. Урунгу лежит от г. Урумчи в расстоянии, не мень­шем 360 верст (373 км) по прямой линии и 450 верст (480 км) по известным ныне путям.
Как ни кратко описание маршрута хана Гулагу, тем не менее в общем оно довольно ясно указывает на тот путь, каким прошло через Джунгарию монгольское войско. К р. Урунгу оно вышло с северо-востока; следуя ее течением, достигло озера Улюнгур, а отсюда свернуло к городку Е-ман (Эмиль) на реке того же имени. Всего вероятнее, что через Алтай оно шло путем, разра­ботанным незадолго перед тем Огэдасм, и вышло к р. Урунгу у подошвы горы Чукуртай. Отсюда, действительно, имеется пря­мой путь через Бортень-гоби на юг, но путь этот выводит не к Урумчи, а к Гучэну или Цн-таю. По данным Певцова от Урунгу до Гучэна 275 верст (293 км)41, что, как нельзя более, соответствовало бы китайскому указанию. Из всего сказанного нельзя, таким образом, не вывести заключения, что цитирован­ное выше место сочинения «Су-хун-цянь-лу» в связи с плохой китайской картой, находившейся в распоряжении Клапрота, при­вела его к ложному выводу относительно местоположения Бишбалыка.
Не останавливаясь затем на указаниях «Си-ю-тун-вен-чи», точный текст коих, к сожалению, мне неизвестен, я перехожу к разбору других литературных источников, могущих до неко­торой степени разъяснить нам этот темный вопрос.
Это маршруты китайского посла Ван Янь-дэ и старца Чаньчуня, посетивших Бишбалык один в конце Х-го, другой в XIII в.
Перевалив через Алтай (Цзинь-шань), Чань-чунь вышел к р. Урунгу ниже прорыва последней южного безымянного отрога Алтая (Сарыгерь?). Это доказывается даваемым нм описанием пройденного пути. На пространстве четырех переходов проехав три хребта, из коих только средний и в то же время самый высо­кий одет хвойным лесом, мы спустились на юг и остановились на берегу значительного потока, — говорит он.
Сопоставляем это с нижеследующей выпиской из отчета Певцова Ч
Пройдя около 200 верст (213 км) вверх по р. Урунгу, мы с высокого левого берега ее долины различили в Алтае три параллельные горные цепи; в средней из них, вероятно самой вы­сокой, отчетливо выделялась снежная группа.
От переправы через Урунгу Чань-чунь шел пустыней до песков Гурбун-тунгут, с которыми мы уже познакомились в пре­дыдущей главе. Путь этот, вероятно, тот же, которым шел и Певцов: сперва — пустынные горы, сложенные из пестрых кам­ней, затем отдельные «красные» сопки (у Певцова — гранит),
а, наконец, и равнинная гоби, усыпанная блестящею черною галькой и представляющая совсем бесплодную и безводную степь, раскинувшуюся более чем на 200 ли (у Певцова — 72 версты, или 76,8 км)43 в ширину. Ее принято проходить в два приема: поднявшись вечером, в течение ночи делают первую половину дороги, отдыхают здесь час-другой, а затем к полудню следующего дня добираются уже и до северной окраины песча­ной полосы, где много воды и травы44. Это Гашун, но может быть и урочище Сы-джир, лежащее от него к востоку.
Прибыв к северной окраине песков, спутники Чань-чуня за­метили на юге «как будто серебристую зарю». Это были тяньшанекие горы, вид коих привел старца в поэтический экстаз. «Издали,—восклицает он,—выглядите вы, точно солнечные лучи пронзают серебристые облака; простираясь по воздушному про­странству прямой линией на тысячу ли, вы спокойно взираете оттуда на ряд городов и селений, расположенных у вашей подо­швы. Вы несокрушимы во веки! Я воспеваю вас в стихах, смотря на юг, прямо на вас».
Отсюда, говорится далее, «мы проехали более ста песчаных холмов, точно плыли в ладье по огромным волнам»; и только к девяти часам утра следующего дня достигли, наконец, первого селения, населенного «хой-хэ». От старшины этого селения мы узнали, что в 300 ли к югу, по ту сторону гор Инь-шань лежит г. Хэ-чжоу (Кара-ходжа).
Конечно этим селением могло быть и Битун-цоджи (Бэй-даоцао), но я скорее склонен отнести его далее на восток, на мери­диан Ци-тая или даже Му-лэй, и вот на каком основании: отсюда на запад, в г. Бишбалык (Бе-сы-ма), Чань-чунь некоторое время шел подле речки, а такой речкой могли быть только или цитайская Гангу или Му-лэй-хэ, в низовьях которых и ныне еще вид­неются следы поселений.
Покинув на следующий день это селение и проехав еще два городка, Чань-чунь прибыл наконец в Бишбалык.
Это не ясно. Не ясно же потому, что остается неизвестным, в один ли переход достиг он Бишбалыка или употребил на эту часть своего пути несколько дней. Наконец, легко может статься, что последняя его станция перед Бншбалыком была переездом всего в несколько километров по культурной полосе, примыкав­шей непосредственно к городу. «Повсюду были жители, — пишет он; — пшеница только что поспела; все поля орошаются водою источников, ибо дожди здесь редки». Ясно, что местность была густо населена и что земледельцы, видневшиеся на полях, были из помянутых двух городков или селений, расположенных в бли­жайшем соседстве друг к другу, а вместе с тем и к г. Бншбалыку.
Впрочем, в том же путевом журнале Чань-чуня мы находим еще одно указание, дающее нам возможность точнее установить
местоположение этого города. Это — его расстояние от Луньтая, которое, по Чань-чуню, равняется 300, Елюй-Чупаем же определяется в 200 ли 45, иначе в 85—90 верст, или 90—96 км. Такое расстояние всего более соответствовало бы Ци-таю, отстоя­щему от развалин Лунь-тая в 97 верстах (ЮЗ км).
Перейдем теперь к реляции Ван Янь-дэ.
Через два дня по выезде своем из Гаочана посол прибыл в Хань-цзя-чай (Хань-ду?), а через пять дней потом поднялся и на самый Цзин-лин. На перевале (это было летом) он захвачен был ливнями и буранами. На самой вершине перевала имелась высеченная на камне надпись: «Малая Снеговая Гора» (Сяосюс-шань). По всему перевалу лежали густые пласты снега. Проходят ими путешественники лишь закутавшись в шерстяную одежду. Через день затем посол прибыл в Бэй-тин.
Еще недавно Восточный Тянь-шань был настолько мало исследован, что Костенко в своем очерке Джунгарии, изданном в 1887 г., мог посвятить ему лишь несколько строк; тем извини­тельнее было Риттеру и Сан-Жульену, введенным в заблуждение Клапротом, заставить пропутешествовать Ван Янь-дэ из Турфана в Урумчи, а проф. Григорьеву из того же Турфана в г. Баркюль, на месте коего, как полагал этот ученый, и должен был нахо­диться Бэй-тин. С тех пор, однако, Восточный Тянь-шань нам стал лучше известен. Д-р Регель, прошедший из Турфана в Урумчи 4б, впервые удостоверил, что к югу от Урумчи нет вовсе снеговых гор, что дорога идет здесь по солончаковому плоско­горью, довольно круто падающему на юг, но имеющему ничтож­ное превышение над долиной р. Архоту. С другой стороны, наши исследования показали, что нет таких гор и по всем путям, сое­диняющим Турфан с Баркюльской долиной. Несомненно, что Ван Янь-дэ из Гаочана ехал прямо на север и перевалил хребет, по­чему-то на наших картах носящий название Эдемэк-даба, в са­мой высокой его части, а именно, к западу от пройденного мною перевала Буйлук. Таких перевалов, как нам говорили, имеется два: один на меридиане Гучэна (Джуван-терек), другой восточ­нее. Первый—снежный, причем снегом приходится итти около двух километров, второй хотя и освобождается от него на корот­кое время, но только на южных склонах, на северных же снег часто залеживается в лощинах.
В рассказе Ван Янь-дэ некоторое сомнение возбуждало коли­чество показанных нм дней для восхождения на перевал и спуска с него; но в этих показаниях я не вижу вовсе несоответствия. В самом деле, от Кара-ходжа до перевала Буйлук мною насчи­тано было 140 верст (154 км), от Буйлука же до большой дороги около 35 верст (37 км). Если принять в соображение летний зной в Турфанской долине, не позволяющий делать больших переходов, крутизну подъема на перевал, а также что уже на
седьмой день Ван Янь-дэ не только прошел этот последний, но и спустился с него, то уж, конечно, нельзя назвать переходы китайского посла очень короткими.
В реляции Ван Янь-дэ мы находим и краткое описание города и его окрестностей.
У. туземцев Бэй-тин носит название Илюлу (Ирлу); в нем довольно многоэтажных домов, беседок и садов. Народ понятлив, прямодушен и честен. Ловкостью обладают удивительною и пре­восходно выделывают посуду и утварь из золота, серебра, же­леза и меди. Умеют и камень «юн» обрабатывать.
Равнина Бэй-тинская тянется в длину и ширину на многие тысячи ли. В ней витает тьма коршунов, ястребов, соколов и дру­гих хищных птиц.
В горе к северу от Бэн-тина добывают нашатырь. Из горы этой постоянно подымаются клубы дыма, а по вечерам появ­ляются на вершине ее яркие огни, как бы от факелов. Для сбора нашатыря жители надевают туфли на деревянных подошвах: кожаные тотчас прогорели бы.
Близ города есть озеро. Посол прогуливался по нем в лодке с государевым семейством. Вокруг озера раздавалась музыка.
В стране этой много лошадей. Государь, государыня, на­следник престола, — все имеют свои табуны, которые и посылают пастись в обширную долину, протяжением до 100 ли.
Все эти данные о Бэй-тине очень ценны.
«Равнина Бэй-тинская тянется в длину и ширину на многие тысячи ли». К этому перевод Visdelou добавляет: «равнина эта расстилается в три стороны от города». Ясно, что городом этим не мог быть Урумчи, расположенный в лощине и с трех сторон замкнутый горами. Это был город, лежащий у северных подно­жий Эдемэк-даба, и ближе всего—Ци-тай, выстроенный у по­дошвы последнего уступа предгорий Тянь-шаня.
«В ней витает тьма коршунов, ястребов, соколов и других хищных птиц». Как это верно для южной Джунгарии к востоку от речки Ло-тая! Привлеченные легкой добычей — леммингами и песчанками — хищники собираются здесь во множестве, что со­ставляет ныне, как составляло оно и тысячу лет назад, такую особенность местного ландшафта, которая не укрылась и от лю­бознательного китайца.
«В горе к северу от Бэй-тина добывают нашатырь; гора эта дымит, и почва ее настолько накалена, что при ходьбе по ней кожаные подошвы прогорают...».
Конечно, здесь идет речь о той плоской возвышенности, кото­рая с севера ограничивает Гашунскую впадину. Урочище Чичанда, к северу от Ци-тая, является единственным местом в южной Джунгарии, где наряду с каменным углем, и по настоя­щее время добываются аммиачные квасцы. У Певцова мы нахо­
дим следующее описание тон части этой горной гряди, которая лежит к северо-востоку от урочища Гашу и 47. «К востоку от ку­мирни простирается плоская возвышенность, поднимающаяся над равниной футов на 150 (45,7 м) и ниспадающая к ней крутым обрывом. Она имеет около 15 верст (16 км) ширины и на восток простирается на неопределенное расстояние. Эта возвышенность представляет редкое и вместе с тем загадочное явление: она со­стоит из слоистой желтовато-розовой глины, подвергавшейся действию весьма высокой температуры, раскалившей ее до такой степени, что она стала необыкновенно звонкой и твердой. Около обрыва лежат во множестве шлаковидные, пузырчатые куски прокаленной глины, образующие у его подошвы на всем протя­жении как бы россыпь, но ни следов каменноугольного пожара, никаких других признаков, которые указывали бы на причины этого любопытного явления, мы не заметили». Если пожар ка­менноугольных пластов имел место девять столетий назад, то, конечно, никаких других наружных его следов, кроме прокален­ной глины, и сохраниться здесь не могло.
«Близ города есть озеро...».
Надо думать, что речь идет здесь не об озере, а о пруде. Назначение таких прудов в подгорных местностях китайской Азии — служить водоемами на случай обмеления питающих их речек. Я упоминал уже о пруде близ селения Хо-бу-цзы. Другой подобного же назначения находится с восточной стороны города Ци-тая. В настоящее время он не велик, но во время Ван Янь-дэ он мог иметь и другие размеры. К тому же не следует забывать, что мы должны смотреть на такие удовольствия, как прогулка по озеру, глазами китайца. В Хами мы видели, например, гро­мадную неуклюжую джонку Лю-цзинь-тана, которая с трудом поворачивалась в миниатюрном пруде. Сюда, как нам говорили, не раз съезжались приглашенные этого китайского сановника для того, чтобы поесть и попить под звуки оркестра, располагав­шегося в этих случаях в беседке, специально для этой цели вы­строенной на берегу — точь-в-точь как описано это и у китай­ского посла Ван Янь-дэ.
Из всего вышесказанного нельзя, как мне кажется, не вы­вести заключения, что древний Бэй-тин находился если не на месте современного Ци-тая, то в ближайших окрестностях этого города *.
• Интересно отметить, что к тому же заключению относительно место­нахождения древнего Бэй-тнна пришел 9 лет спустя н знаменитый француз­ский синолог Шаванн («Les pays d’Occident d'apr£s le Wei-lio» в Toungt pao>. ser. 2, v. VI. 1905).
Академик Бертольд, говоря об этой новой работе французского уче­ного. писал: «Из сделанных Шаганием правильных замечаний можно при­знать новым в западно-европейской литературе, если нс ошибемся, только одно, именно — указание, что город Бншбалык или Бэй-тин находился не
около Урумчи, как полагали Клапрот и все европейские синолдги. а в ур. Цзи-му-са, к западу от Гучэна. Это открытие, к которому автор возвра­щается несколько раз. для русского читателя уже не ново: оно составляет бесспорную заслугу Грумм-Гржнмайло». «Записки еост. отд. И. Русск. Лрхеол. Общ.» XV, стр. 174—175).
Подобные же строки мы находим и у проф. В. Л. Котвича (Зап. вост, отд. И. Русск. Лрхеол. общ. XXV, стр. 97). Направленная в 1914 году в Южную Джунгарию специальная экспедиция для поисков развалин Бишбалыка (Бей-тина) действительно нашла в указанном Грумм-Гржнмайло месте эти развалины к даже каменную стену с китайским иероглифом «Бэй-тип» (Долбежев. В поисках развалки Бншбалыка. Зап. вост. отд. И. Русск. Лрхеол. общ. 1915, XXIII, стр. 77—121). (Прим, ред.)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ПОСЛЕДНИЕ ДИН НА СЕВЕРНЫХ СКЛОНАХ ТЯНЬ-ШАНЯ
Между Ци-таем и селением Му-лэй насчитывается около 40 верст (42 км). Расстояние это мы решились пройти в два приема, почему 13 сентября и остановились на речке Ши-ма-гу, служащей восточной окраиной цитайскому оазису. Все пройден­ное пространство, несколько более 12 км, было сплошь обрабо­тано и изрезано арыками, в большинстве случаев до краев пере­полненными водой. На полях не сжатым оставался только кунак (Setaria ita lica var. erythrospermum), но его было мало; все же остальное пространство представляло картину сжатого поля.
От Ши-ма-гу до развалин селения Дун-чин дорога идет гли­нисто-песчаной степью, только в редких местах усыпанной галь­кой. Это, как всегда, самые бесплодные участки пустыни; разве где зеленым пятном мелькнет кустик эфедры или встретятся пло­щадки, поросшие красноватой солянкой «кам-как».
Селение Дун-чин, расположенное на краю плоской ключевой впадины, поросшей различными злаками, представляя ныне одни только развалины, с тыла примыкает к плоской глинисто-песча­ной гряде, прорванной в этом месте сухим логом, заваленным галькой. По этому-то логу и идет далее дорога на Му-лэй.
Довольно обширное селение Му-лэй, к которому отовсюду примыкают развалины отдельных фанз и поселений, располо­жено на правом берегу значительной речки, протекающей здесь в глубокой и широкой долине, из которой открывался чудный вид на покрытые уже в эту пору снегами вершины главного кряжа, утопавшего в сизой дали; тем резче поэтому впереди его рядами кулис выступали предгория, образовавшие своими крутыми усту­пами красивую рамку общей картине. Преобладающий элемент населения Му-лэй—таранчи, выходцы из Турфана. Селение грязно и бедно. Главная улица обстроена танями, лавками и ла­рями и переполнена всяким людом, среди которого солдаты мест­ного гарнизона составляют все же преобладающий элемент. Селение мы миновали и, поднявшись вверх по правому протоку
р. Му-лэй-хэ, остановились на прекрасной лужайке, ниже ро­щицы тополей.
Прельщенные прекрасной стоянкой, мы здесь дневали. День этот не прошел, однако, бесследно, и мы приобрели для коллек­ций: Buteo ferox, Acanthis cannabina var. fringilirostris, Petronia petronia, Emberiza leucocephala, Phylloscopus humei, Saxicola isabellina, S. deserti и других птиц, два больших экземпляра Trigonocephalus intermedius Strauch и порядочное количество жуков, из коих отмечу: Neodorcadion п. sp., Aphodius n. sp., Cymindis picta Pali., Deracanthus sp.?, Scarites salinus Dej и Adesmia sp.?.
Абсолютная высота г. Гучэна, по определению Певцова48, равняется 2 417 футам (736 м); высота селения Му-лэй, по на­шему определению, равняется 4 357 футам (I 328 м). Эти две цифры в достаточной мере указывают на быстрый подъем Джун­гарской равнины по направлению к востоку. Особенно резко выражается этот подъем у Дун-чина, за которым дорога всту­пает уже в далеко здесь на север расплывшиеся предгория Тяньшаня. Предгория эти не имеют, впрочем, грядового характера; наоборот, здесь скорее наблюдается массовое поднятие — плато с насаженными на пего отдельными сопками. Об этом плато, которое я называю Восточно-Джунгарским плоскогорьем, подроб­нее будет сказано ниже; теперь же я упоминаю о нем, чтобы познакомить читателя с общим характером местности, по кото­рой пролегал наш дальнейший маршрут.
В Му-лэй-хэ мы оставили большую дорогу и с места нашей стоянки 16 сентября направились прямым, так называемым вьючным — турфанским—путем к перевалу через Тянь-шань.
Волнистый характер местности изменился. Долины стали глубже, отдельные холмы приобрели резкие очертания. Вместе с тем кое-где стали обнажаться и коренные породы: глинистый сланец, кремень и кремнистый песчаник. Но растительность попрежнему сохраняла свой совершенно степной характер, и только в распадках холмов кое-где стал попадаться кустарник (таволга, Cotoneaster, шиповник и др.) и луговая трава. На пятнадцатом километре от Му-лэй-хэ мы вышли в долину речки Бай-ян-хэ, берущей начало с перевала Буйлук, и, следуя вверх по течению ее, достигли урочища, служащего обычным местом остановки для караванов, идущих в Турфан этим путем. Красота урочища, обилие топлива и корма и близость селения Бай-ян-хэ, в котором мы могли достать нужное нам количество фуража, побудило и нас избрать его местом для пашей стоянки, обещавшей быть продолжительной. В самом деле, отсюда моему брату предстояло совершить поездку к урочищу Джан-булак, где местные жители сулили нам богатую охоту на бургаков (Colus saiga Pali.), джигетаев (Asinus hemiomis Pali.), архаров (Ovis poli Blyth.) и крас-
пых волков (Canis alpinus Pali.). На эту охоту снаряжена была целая экспедиция, состоявшая, кроме брата, из четырех лиц: казаков Ивана Комарова и Колотовкина, моего джигита Ташбалты и проводника Сарымсака. Остальные же люди, в ожида­нии ее возвращения, должны были заняться ремонтом предметов вьючного снаряжения и охотой на птиц, причем в первый же день были убиты: Sturnus nienzbieri Sharpe, Carpodacus rhodochlamys Brdt., Emberiza leucocephala Gmel., Merula maxima и M. atrogularis Temm. Но уже после полудня погода, до того времени ясная, вдруг изменилась к худшему. Небо стало заво­лакивать тучами. Порывистый ветер усиливался и, наконец, пере­шел в настоящую бурю, чуть не сорвавшую паши юрты. Для того, чтобы спасти их, пришлось спустить войлоки, с страшной силой полоскавшие в воздухе. В 5 часов пополудни повалил снег, который шел, при температуре 0°, не переставая, в течение I0 ча­сов кряду. Но затем небо расчистилось окончательно, потеплело, и к полудню снег лежал уже только в теневых местах и глубо­ких падях.
19 сентября вернулся брат с Сарымсаком. По мнению послед­него, после выпавшего в горах глубокого снега дальнейшая сто­янка наша в урочище Бан-ян-гоу становилась бесцельной, так как перевал Буйлук для караванного движения был теперь уже, конечно, закрыт. Таким образом, в нашем распоряжении для переезда через Тянь-шань оставался еще один только перевал — Улан-усу, к подошве которого, в урочище Джан-булак, мы и ре­шились перебраться на следующий же день.
Нам предстоял 20 сентября утомительный переход, что-то около сорока километров, а между тем погода этому вовсе не благоприятствовала: небо затянуло серо-свинцойой пеленой, было холодно, и ветер, дувший то с севера, то с запада, все усиливался.
Мы встали с рассветом, но выступили только в девятом часу, задержанные китайцами, не успевшими доставить нам во-время закупленный у них еще накануне фураж.
За селением Бай-ян-хэ, перевалив невысокий увал, мы всту­пили в лабиринт логов и ущелий, стены которых сложены были преимущественно из крупнои мелкозернистых кремнистых пес­чаников. Насколько возможно было судить о флоре этих ущелий по сохранившимся в них остаткам растений, она не отличалась ни особым разнообразием, ни богатством: полынь, один либо два вида Allium, Statice sp., несколько видов солянок, ковыль, чий, Peganum harmala и из кустарников низкорослый шиповник, та’ волга и карагана — вот, кажется, и все, что попалось нам здесь I на глаза. На девятом километре мы выбрались, наконец, на про­стор. Это была пустынная, каменистая равнина, только в редких местах поросшая чием. Впрочем, за ручейком Соох-лэ, на берегу которого мы нашли пашни и одинокую китайскую фанзу, мест­
ность получила более плодородный характер Дорога приблизи­лась здесь к передовым контрфорсам хребта и, неоднократно пересекая ключевые лога, побежала по местности, поросшей кор­мовыми травами, среди которых кипец, чий и ковыль занимали, конечно, не последнее место. Тут нам то и дело попадались джигетаи, которые косяками в 20—30 голов безбоязненно паслись у самой дороги. Спешные выстрелы наши отгоняли их не далее, как на километр, после чего они останавливались и зорко сле­дили за движением каравана. Конечно, стрельба наша могла иметь и лучшие результаты, имей мы возможность остановить караван или, по крайней мере, выделить из него людей для спо­койной и правильной охоты на них; но, к сожалению, нам при­ходилось спешить, чтобы засветло добраться до урочища Джанбулак. День шел уже к концу, а мы все еще не добрались до колесной дороги в Турфан!
Но вот, наконец, и уч-тепэ — три холма, набросанные из ва­лунов, «обо» калмыцких племен, живших некогда в этих местах. Здесь сходятся обе дороги, и тут же мягкие очертания соседних возвышенностей сменяются дикими скалами, служащими подно­жием основному массиву хребта. Породы, слагающие их, до­вольно однообразны. Преобладающей является бурый кварцит, местами прорванный хлоритовым диабазом; затем отдельными, частью разрушенными скалами, в некоторых местах даже под­стилая кварцит, выступал темнозеленый кремнистый сланец; еще далее, наконец, в двух-трех местах мною замечены были выходы древних песчаников и белого кристаллического известняка. Затем так стемнело, что особенности геогностического строения гор стали сглаживаться. Вся масса гор получила однообразную фиолетово-серую окраску, которая постепенно темнела, пока, наконец, в сумерках наступавшей ночи, скалы не превратились в безобразные черные массивы без определенных очертаний и форм. Дорога, повиднмому, делала повороты, обходила скалы, спускалась в поперечные долины и снова подымалась полого из них. Дул сильный, холодный северный ветер. Нестерпимо хо­телось скорее остановиться, скорее добраться до пристанища и напиться горячего чая. Наконец, впереди блеснул огонек... Слы­шался какой-то шум, знакомые голоса...
— Колотовкин, ты?
— Так точно... А мы уж вас заждались...
— Да куда же здесь?
— А вот сюда, сюда...
Мне показалось, что я спустился в какую-то яму. Но это была нижняя терраса теперь ключевого ручья, а некогда, вероятно, значительного потока Улан-усу.
— Ну, что, как охота?
— Да потрафилось... двух джпгетаев убили.
И Колотовкин с жаром завзятого охотника стал, перебивая самого себя, рассказывать о всех перипетиях этой охоты. Ему удалось положить шагов с 700 одного, а другого убили Ташбалта и Иван Комаров.
Когда на следующий день мы осмотрелись, то оказалось, что мы стоим бивуаком в широком ключевом логе, поросшем кое-где чнем, камышом, осокой и некоторыми солянками. В этом логу, в двух шагах от нашей стоянки, расположен был постоялый двор и при нем небольшой пруд, на котором, к нашему удивлению, держались дикие утки — Anas boschas L. и Dafila acuta L. Весь юг заполонен был горами. Отроги их с обеих сторон опоясывали урочище Джан-булак и явственно выраженными террасами спу­скались в долину. Каменистая почва этих террас еще скуднее была одета растительностью, чем солончаковая почва низин, но зато дальше на север, где эти береговые террасы сменялись песчано-глинистыми откосами, травы росли гуще и, при нужде, могли служить сносным пастбищем для наших животных.
В урочище Джан-булак (абс. выс. 5 204 фута, или i 586 м) мы простояли до октября, разъезжая по окрестностям и проводя все дни на охоте.
Здесь нам приходилось охотиться на антилопу-сайгу, горных баранов (аркаров) и джигетаев; всех этих животных мы встре­чали во множестве, и некоторые наблюдения наши над их нра­вами и жизнью, а также некоторые эпизоды из охоты на них, я считаю не бесполезным передать тут же.
Я начну с бургака.
Бургак местное, таранчннское, название антилопы-сайги; кир­гизы называют ее «букён>. Молодого сайгака таранчи называют «уллак»: у киргизов же нет особого названия для молодого животного.
В доисторическое время животное это пользовалось огромным распространением. От берегов Черного моря и лесной полосы Литвы и южной России следы его пребывания проходят через всю Россию и Сибирь, достигая на крайнем северо-востоке по­следней устьев р. Лены (73° с. ш.) 49. Еще сравнительно недавно эта антилопа встречалась повсеместно в южной России ®°; но с тех пор район распространения ее значительно сузился, и мы находим ее ныне только в степях Заволжья, в Ставропольской губернии и, наконец, в далекой Джунгарии. Здесь она держится еще большими стадами, хотя и истребляется местными жителями беспощадно.
Нрав антилопы-сайги изучить было не трудно; она водилась здесь в таком множестве, что почти ежедневно мы наталкива­лись то на отдельных особен, то на стада голов в пятьдесят. Это оригинальное животное с вечно опущенной головой имеет сан­гвинический, неспокойный характер. Оно — в постоянном движе-
нни. Шаг, невидимому, ему совсем незнаком, и даже во время пастьбы оно находится в покое только мгновениями. Каждый звук, каждое движение в степи возбуждает уже в нем подозре­ние; оно делает тогда несколько прыжков в сторону, встает надыбки и с беспокойством озирается по сторонам; но и убедив­шись, невидимому, в отсутствии всяких поводов к тревоге, оно тем не менее не скоро успокаивается, что и проявляет ляганьем в воздухе и различными порывистыми прыжками. Если же подо­зрения оправдались, оно уносится вперед с невероятной быстро­той, пренебрегая всякими естественными препятствиями, будь то рытвины, россыпи щебня и валунов или заросли кустарников. При всем том, несмотря на крайнюю легкость бега и быстроту движений, в них замечается какая-то угловатость: точно имеешь перед глазами субъекта, так или иначе подшибленного или же раненного в лопатку.
Лнтилопа-сайга — жительница степи. В Джунгарии она дер­жится преимущественно в Зайсанской долине, вдоль рек Черного Иртыша и Урунгу и наконец в южной Джунгарии, на восток от Гучэна, т. е. в местностях с обильным травянистым покровом. Отсюда она забегает в пустыню—так, например, мы встретили ее в богатом ключами урочище Гашун — и в скалистые горы; но как там, так и здесь, она, как кажется, редкая гостья. Певцов утверждает, что он встречал ее на пустынных плоскогорьях р. Урунгу61. Это указание очень ценно. Оно вполне подтверждает наши наблюдения в горах восточной Джунгарии. На ночь сайга поднимается здесь в высшие горизонты гор, где находит в изо­билии корм и воду; на день же, между 8 и 10 часами утра, пере­бирается в низины, лениво пощипывая по дороге траву. На этихто ежедневных перекочевках сайги и основана вся система охоты местных жителей на это ценное животное. Его поджидают под каким-либо прикрытием и бьют тогда уже наверняка. Весь неуспех охоты зависит от неудачно выбранного места, а это слу­чается нередко даже с опытными охотниками, потому что сайга, на свое счастье, не имеет обыкновения придерживаться раз из­бранного пути.
Мясо сайги китайцами ценится, но нам, благодаря своему странному привкусу, оно не особенно нравилось.
Аркар — тюркское название самки каменного барана, в Рус­ском Туркестане ставшее нарицательным для всех видов рода Ovis, независимо от их пола. Самец по-тюркски — кульчжа; мон­голы произносят слова эти несколько иначе — аргали, кульцза.
Привезенный нами отсюда вид каменного барана оказался Ovis poli Bluth. Таким образом, Ovis poli является характерней­шим животным гор Тяньшанской системы, будучи распространен от Гиндукуша и Памиров до крайней восточной оконечности Хамийских гор.
На аркаров мы охотились почти ежедневно. В поисках за ними приходилось забираться очень далеко в горы, причем слу­чалось не раз, что охотники наши, усталые и голодные, возвра­щались на бивуак только к ночи. Одна из таких дальних экскур­сий привела брата к открытию джунгарской колесной дороги через Тянь-шань, некогда соединявшей Хами и Ци-тай, но ныне заброшенной. Вот что он, в связи с охотничьими приключениями этого дня, рассказывает о ней.
Рано поутру, 27 сентября, в сопровождении казака Комарова и Сарымсака, я переехал в долину ручья Улан-усу и направился к горам, видневшимся на востоке. Пересекши первый отрог и пройдя около пяти километров, мы подошли к подножию гряды меридионального направления. Тут к югу открывалась долина, по которой пробегал извилистый ключ Кичи-Улан-усу, суженная в устье и расширяющаяся до 250 сажен (533 м) полтора кило­метра выше. Глинистая почва этой долины испещрена была вы­цветами соли и местами довольно густо поросла осокой и камы­шом. Окаймляющие ее горы имели мягкие склоны, особенно западный, который кое-где представлял хорошие пастбищные места. Травянистая растительность долины была вообще довольно богата и, несмотря на позднее время, казалась еще достаточно свежей; только вдоль подножий щебневых осыпей она успела уже пожелтеть и поблекнуть, обнажив при этом плешины спек­шейся глины. Выше циркообразного расширения долины скали­стый массив разделил ее на два рукава, из коих левый был коро­ток и обставлен отвесными скалами, а правый сохранял как общее направление долины, так и свойственный ей характер. Относительная высота заключающих ее гор становилась, однако, все меньшей и меньшей, рельеф их постепенно терял свою выра­зительность, и при дальнейшем движении казалось уже, что горы исчезли и дорога пролегает среди невысокого ряда холмов. Здесь растительность прекратилась; попадались в распадках холмов только отдельные экземпляры Brachanthemum fruticulosum DC., Cotyledon thyrsi flora Maxim., Zizyphora clinopodioides var. media Benth. и Allium sp.?. Вместе с тем появились здесь и памятники былого, относимые Сарымсаком к джунгарскому времени. Это были могильные насыпи в виде квадратов, сложенных из оброс­ших уже лишаями камней (кэрэксуры); их было несколько десятков, и некоторые из них отличались особой величиной. Тут же попадались и прислоненные к скалам полукруглые, выло­женные из камня, ограды, в один метр высотой — современные постройки, приют зимующих здесь со своими стадами баранов таранчей и киргизов.
Несколько далее долину, имевшую дотоле меридиональное направление, преградила гряда, отклонившая ее на восток. Опять появились скалистые горы, но характер их тут изменился. Вместо
скал какой-то плотной породы (фельзит?), появились метамор­фические сланцы — глинистый и кремнистый. Местами сланцы эти распадались на весьма тонкие пластинки, которые, в свою очередь, при малейшем усилии, рассыпались в порошок. Долина постепенно сузилась, и дно ее, будучи по краям красиво убрано кустарниковой и травянистой растительностью, точно нарочно выровненное и покрытое дресвой, казалось искусственно создан­ным шоссе, живописно извивавшимся среди скал. Тогда как се­верный ее бок представлял сплошную скалистую стену, на юге зачастую гряда прерывалась, и тогда взору представлялись мягкого очертания холмики, густо поросшие кнпцом, с извиваю­щимися между ними дорожками-водостоками, усыпанными жел­товатым щебнем. Это и был, как мы ниже увидим, гребень зна­чительно здесь понизившегося осевого Тянь-шаня.
Не проехали мы и трех километров от последнего поворота долины, как опять появились отделявшиеся от нее в стороны рукава. Одновременно горы понизились, а долина покрылась густо росшей травой, доходившей местами нам до колеи. Тут, на­конец, мы увидали аркаров, но, к сожалению, они заметили нас также и скрылись раньше, чем мы успели спешиться и подойти к ним на прямой выстрел. Но я и не подумал о их преследовании! Все, до сих пор виденное, поразило меня в такой мере своей неожиданностью, что на изучении местности я сосредоточил те­перь все свое внимание.
При виде расстилавшихся к югу низких холмов являлся невольный вопрос: куда же, наконец, делся сопровождавший нас до сих пор могучий Богдо-олинский хребет (Эдэмэк-даба), еще к западу от Му-лэй-хэ сверкавший своими бесчисленными снего­выми вершинами? Его здесь не оказывалось; разъяснения же Сарымсака еще более смущали и волновали мой ум. По его сло­вам, дорога, по которой мы теперь ехали, в калмыцкие (джун­гарские) времена была большой арбяной дорогой, соединявшей Нань-лу и Бэй-лу. Действительно, присмотревшись, я ясно стал различать на ней следы старых колей. Влекомый интересом даль­нейших открытий, я ехал все дальше и дальше, пока не достиг, наконец, точки, откуда ясно намечался спуск вниз, к дороге, соединяющей Хами и Турфан. И тут к югу хребта не было видно, и тогда как к северу возвышались отдельными массивами ска­листые группы (гольцы), здесь невысокими грядамитянулись только холмы.
Чтобы рассмотреть общую картину всей окрестной горной страны, я решился подняться на одну из скалистых вершин, зна­чительно поднимавшуюся над дном долины; подъем был нелегок, местами камень обледенел, и нога с трудом удерживалась на скользкой поверхности; ио когда, наконец, я достиг своей цели, то открывшаяся взору картина вполне вознаградила за труд. Все
пространство, километров на сорок к востоку, было как на ла­дони и производило эффект панорамы. Понижение местности в эту сторону оказалось весьма значительным и оценивалось наглаз, примерно, в 4 000 футов (1 220 м); северные и южные склоны этого понижения образовывали как бы бока воронки, центр кото­рой приходился на расстоянии 25 км впереди против меня, при­чем северное заложение отлогости было раза в четыре длиннее южного. По всей покатости ползли небольшие грядки восточного простирания с малым уклоном западного конца к северу. Не в значительном расстоянии от наиболее низкой точки котловины, закрывая горизонт на восток и северо-восток, поднимался кряж скалистых утесов, казавшийся мрачным исполином в сравнении с ничтожными горками, пересекавшими котловину. От этого гор­ного массива тянулись и исчезали в туманной дали две гряды гор: одна восточного простирания, с блиставшими на ее вершинах белыми пятнами снега — это Карлык-таг хамийцев; другая менее высокая, вытянувшаяся на северо-северо-запад, но неясно отде­лявшаяся от торчавших из-за нее остроконечных вершин другого хребта, еще более отклоненного к северу, и уже кое-где покры­того пятнами снега; это—Баркюльские горы, с запада ограни­чивающие долину Баркюля *. Местность к северу маскировалась скалистыми отрогами, а к югу — бесплодным, заиндевевшим и усыпанным мелким щебнем, обширным (свыше 16 кв. км) полем плоской вершины, из-за которой не высовывалось ни одного пика или другой какой-либо вершины. Зато весь юго-восток был от­крыт, и только в эту сторону котловина имела выход, и в этом направлении далекий горизонт мешался с фиолетовыми тонами дали. Из сопоставления всего вышесказанного нельзя было не вывести заключения, что я находился на одной из выдающихся точек восточного конца Богдо-олинского хребта.
Вечерело, однако. Косые лучи заходящего солнца уже начи­нали золотить далекие вершины Хамийского Карлык-тага. До сумерек было уж близко, а мне хотелось осмотреть еще мест­ность к северу от вершины, на которой я теперь находился. Сле­довало спешить. И вот я, еще раз осмотревшись и взяв несколько азимутов, почти бегом спустился к ожидавшим меня внизу лоша­дям. Отсюда мы с трудом вскарабкались на противоположный скалистый кряж и, спустившись, очутились в узком ущелье, ко­торое, часа через два скорой езды, и вывело нас на колесную
♦ Узел, от которого п обе стороны, к востоку и запалу, расходятся Бар­кюльские и Хамнйские горы, пришлось видеть братьям Грумм-Гржимайло неоднократно; и хотя Баркюльские высоты маскировались скалистыми мас­сами восточного простирания, тем не менее это не помешало им заметить, что обе названные цепи не образуют одной оси поднятия, но сходятся под углом, примерно, градусов в 130, между собою. (Прим, ред.]
дорогу из Пичана через перевал Улан-усу в Баркюль. На бивуак мы прибыли к 8 часам вечера.
Этой поездке предшествовала охота на аркаров, хотя также не увенчавшаяся желанным успехом, но интересная в том отно­шении, что брату удалось вблизи наблюдать интересного и ред­кого в Тянь-шане зверя — красного, или альпийского, волка (Canis alpinus Pali.).
Вот как он описывает эту охоту.
Это было в одном из боковых ущелий, открывающихся в до­лину Кичи-Улан-усу. Аркары спокойно паслись или лежали на пологом склоне горы, и мы, заметив их, готовы были уже при­няться за их обход со стороны гор, когда вдруг внимание наше привлечено было странным животным, очевидно, тоже охотив­шимся на них. Расстояние между ним и нами не превышало и 300 шагов, что давало нам полную возможность следить за ним, не упуская из виду ни одного из его движений. Конечно, я при­знал в нем тотчас же красного волка (Canis alpinus Pali.). Мы засели за щебень и выжидали. Три аркара, подогнув под себя ноги и вытянув впереди шеи, не чуя близкой опасности, спокойно дремали на небольшом уступе скалы, круто обрывавшемся в нашу сторону стеной до 2,8 м высотой; покатый склон сбегал с него слева и в виде аппареле круто загибался под стенку. Этой-то покатостью и решился воспользоваться четвероногий охотник для того, чтобы, прикрываясь стенкой, незаметно подкрасться к дремавшим аркарам. Вытянувшись во всю длину своего тела, с прижатой к земле мордой и вытянутым хвостом, он показался нам очень крупным животным. Цвет его шерсти был однотон­ный — красный, только в пахах шерсть казалась немного светлее; вообще же в лежачем положении это была огромная лиса с окра­ской темных лисиц, каких, кстати сказать, здесь не встречается. Повернув голову в сторону аркаров, то и дело прислушиваясь, волк мерно подползал к своей жертве. Ему оставалось уже не бо­лее каких-нибудь четырех метров, и мы, нервно сжимая вин­товки, готовились вот-вот вмешаться в редкую схватку, дабы захватить двойную добычу, как вдруг... сзади послышался шум и топот вскачь несущихся лошадей... И все было разом потеряно! В одно мгновение аркары были уже на ногах и в двадцати метрах от края площадки... волк огромным прыжком вскочил на уступ...
— По волку!., прицел четыреста!..
Раздалась беспорядочная стрельба, пули ложились около зверя, но, как и всегда при нервной, спешной стрельбе, один про­мах сменялся другим, и зверь убежал...
Лошади, наделавшие такого переполоха, конечно, были наши. Чем-то напуганные, они бросились вверх по ущелью и, только завидя нас, пришли, наконец, в себя и остановились.
День был, очевидно, испорчен. Тем не менее мы, т. е. я и ка­заки Колотовкнн и Иван Комаров, решили разойтись в разные стороны и еще раз попытать свое счастье — не с пустыми же руками возвращаться на бивуак!
Но все мои лазанья по горам не привели ни к чему — арка­ров нигде уже не оказывалось! Вернувшись к лошадям, я застал там одного Колотовкина. Подождали, пока смерилось. Зажгли огни. Стали давать сигнальные выстрелы, стократным эхом отда­вавшиеся в горах. Подождали еще. Но Комарова все не было. Очевидно, он зашел далеко, но пешком, налегке, без теплой одежды. Л между тем было холодно. Дул сильный северный ветер, предвещавший нам непогоду. Как быть? Оставлять ему лошадь — было опасно. Волков бродило здесь пропасть, и она могла сделаться их легкой добычей. Ждать еще? Но наступив­шая темнота сгладила уже давно все особенности рельефа, и если Комаров заблудился, то лишила его всякой возможности вы­браться на условное место. Мы вскочили на лошадей и знакомой дорогой вернулись на бивуак. Отсюда мы выслали тотчас же разъезд, которому и удалось, наконец, при помощи сигнальных выстрелов, отыскать Комарова. Ему посчастливилось встретить аркаров. Он увязался за ними и забрел в такие горные дебри, откуда еле-еле выбрался в долину Кичи-Улан-усу, которую при­знал по догоравшему там костру. Л тут и разъезд подоспел... Так окончился этот день, вначале посуливший так много!
Брат рассказывает еще один случай охоты на аркаров.
Солнце не золотило еще верхушек гор, когда я, в сопрово­ждении двух казаков, выехал на охоту. Иней, устлавший низины, и сумерки утра, скрадывавшие все мелкие особенности рельефа, придавали монотонный вид ландшафту, к которому мы, впрочем, давно уже пригляделись. Было морозно, и утренний ветерок, забираясь в рукава полушубка, обдавал спину таким холодом, что поневоле приходилось ежиться. Мы ехали по давно и нам и лошадям знакомой тропинке, по направлению к урочищу КичиУлан-усу, и, опустив поводья, подремывали, съежившись, как могли, и далеко запрятав руки в рукава полушубка. Прошел час. Звезды стали меркнуть. Все яснее и яснее рисовались на востоке контуры гор, и вдруг там зажглась сперва одна, а потом и целая группа остроконечных верхушек. День наставал. Мы прибавили ходу и стали усиленно всматриваться по направлению виднев­шихся впереди грядовых скал. Вдруг на одной из них мы ясно заметили точно покосившийся на сторону крестик. Приглядев­шись, мы узнали в нем сторожевого аркара. Это сразу опреде­лило место нашей охоты.
Мы уже проехали километра полтора к намеченной цели, когда вдруг, у подошвы гряды, с которой нам предстояло спу­ститься, мы заметили большой табун джигстаев. Посоветовав­
шись, мы решили брать лучше синицу, чем гоняться за журав­лем, и, оставив на пригорке своих лошадей, стали то ползком, то согнувшись добираться до табуна. К сожалению, путь, избран­ный мной, оказался слишком открытым, и мне пришлось только издали наблюдать движения как джигетаев, так и моих това­рищей по охоте.
В табуне царствовал полнейший беспорядок. Жеребцы, ко­былы и жеребята шли, пощипывая редкую травку, где кто хотел, и весь табун занимал площадь чуть не в 500 кв. сажен (2 276 кв. м). Для предупреждения опасности не было приняло, повидимому, никаких мер, и казаки, где ползком, где только при­гнувшись. к земле, успели, не возбудив подозрения в табуне, подкрасться к нему шагов на двести. Взвились два белых дымка над камнями, табун дрогнул, шарахнулся в сторону и в беспо­рядке понесся вперед, где вскоре затем и исчез в утренней мгле. На покинутом им месте убитых джигетаев нигде не было видно.
— Как, неужели промах?
— Не может этого быть... выцелил ладно!
И казак был прав. Не прошли мы и трехсот шагов, как на­ткнулись на убитого джигетая, завалившегося между камней. Это была кобыла в прекрасной осенней шерсти.
Поручив Жиляеву, за которым «сбегал» * Колотовкин, снять шкуру с джигетая, я с казаками направился далее в горы.
Через узкую расщелину мы выбрались вскоре в котловино­образную долину, имевшую вид огромного амфитеатра. Справа возвышались крутые скалы, декорированные кустарником, сле­ва — пологие склоны, покрытые дресвой и только местами порос­шие тощей травой. Проехав некоторое время этой долиной, по руслу временного потока, мы завидели впереди более плодород­ный горный участок. Тут рос кнпец.
Обрадовавшись возможности оставить лошадей в кормном месте, мы продолжали дальнейший путь наш пешком. Впрочем, подъем был здесь уже настолько крут, что лошадей все равно пришлось бы вести в поводу. Мы лезли к скалам, на которых, часа три назад, видели сторожевого аркара и, как всегда бывает на трудных подъемах, очень скоро разошлись довольно далеко друг от друга. Закинув штуцер за плечи, я уже решился было обогнуть большую скалу, чтобы достичь вершины горы, как вдруг, шагах в пятнадцати от себя, заметил громадные рога, подни­мавшиеся из-за куста караганы. Они были загнуты почти в пол­тора оборота в имели между концами не менее метра. Аркар был огромный, в серой шерсти, — он успел уже, стало быть, сменять свой летний темнобурый наряд на зимний, более приноровлен­ный к общей окраске местности в это позднее время года. Все
• На казачьем языке выражение это означает — съездить за кем-нибудь спешно.
это я рассмотрел в тот момент, когда приседал за первый же попавшийся на глаза выступ скалы. Но отсюда я и сам переста­вал уже видеть аркара. Место было неудачно выбрано, я полез было вперед, когда услыхал позади шаги беспечно между собою болтавших казаков. Терять времени было нечего... Я приподнялся из-за камня и увидал шагах уже в 70 от себя тихо спускавшегося аркара. Шум наверху заставил его круто повернуть голову в нашу сторону. Этим моментом я и воспользовался, чтобы при­ложиться и выстрелить. Я не промахнулся — кровь доказывала это—но, очевидно, попал не в «убойное место», кажется в шею, и аркар ушел для того, чтобы, может быть, через несколько же часов сделаться добычей волков.
В надежде где-нибудь отыскать раненое животное, я стал спускаться с горы. В это время я услышал странные звуки, похо­жие на стройные аккорды арфы, то усиливавшиеся, то замирав­шие и лившиеся точно из заоблачных сфер. Сперва я подумал, не обман ли это слуха и не вводит ли меня в заблуждение жуж­жание какого-нибудь, летающего кругом, насекомого. Но нет, звуки усиливались, хотя и теряли в своей благозвучности от присоединившегося к ним свиста и не поддающегося определе­нию шума. Я терялся в догадках, когда вдруг промелькнувшая надо мною тень объяснила мне их причину. Звуки эти, при быстром полете против ветра, производил своими крыльями бо­родач (Gypaetus barbatus L.), с такой поспешностью несшийся, конечно, к трупу убитого нами джигетая.
Действительно, на возвратном пути мы застали их там целое общество. Уже наевшись, они сановито сидели на близ торчав­ших камнях в то время, как более подвижное воронье (Corvus corax L.) самодовольно расхаживало вокруг кровяного пятна или с оглушительным карканьем оспаривало друг у друга последние куски славной трапезы.
В бородачей можно было стрелять, как в мишень, и Колотовки» лихо сразил одного из них выстрелом свыше чем на полтораста шагов. Эта громадная птица была последней добычей этого дня.
Где бы ни водились горные бараны, они всюду избирают те же места — возвышенные плоскогорья с покрывающими их невысокими скалистыми грядами. Оттого-то, будучи столь много­численными на Памира*, они уже не встречаются в западных частях Рушана и Шугнана. Нет их и во всей горной Бухаре, ха­рактеризующейся глубокими долинами и скалистыми, относи­тельно высокими и неприступными горными кряжами. В Тяньшане они также имеют свои излюбленные места. Это горы Кара-тау, сырты Чатыр-куля и Ат-баши, Юлдусы и Восточно­джунгарское плоскогорье. В Алтае и сибирских горах и ближе к Тянь-шаню — в Бэй-шане, западном Нань-шане и Алтын-таге— они водятся в тождественных условиях.
Возвышенные и сухие, а потому покрытые редкими степными травами, часто совсем бесплодные, с растительностью только на сазах, широкие долины, ограниченные невысокими, но скали­стыми кряжами гор, — вот их излюбленные места.
Горные бараны ночуют обыкновенно в горах, откуда в долины, на пастбище, спускаются с восходом солнца. Если их там никто не тревожит, они не возвращаются в горы ранее сумерек. Это крайне осторожные животные, но, при всем том, в них заметна и известная рассудительность: они не бросятся в бегство по пер­вой тревоге, а постараются раньше взвесить и оценить замечен­ную опасность. Эта вдумчивость свидетельствует, конечно, о слабо развитых у них стадных началах. И действительно они живут в большинстве случаев небольшими товариществами, а в зрелых годах предпочитают даже жизнь бобыля. Сказанное относится, впрочем, только к самцам; самки же никогда не отделяются от стада, может быть инстинктивно сознавая, что при стаде их ягнята, к которым они чувствуют большую привязанность, будут сохраннее.
В противность изложенному, мне не раз доводилось читать, что аркаров встречали тысячными стадами; но мне всегда каза­лось, что в подобных сообщениях кроется какая-либо неточность наблюдений. Так, не принималось ли за одно стадо случайное скопление нескольких товариществ в какой-нибудь уединенной, богатой подножным кормом, долине? Киргизы не раз говаривали мне, например: вам следует съездить в такую-то долину, куда нередко сходятся аркары из всех окрестных ущелий. Не значит ли это, что я мог натолкнуться там и на случайное сборище аркаров в несколько сотен голов? Но правильно ли было бы назвать такое сборище стадом?
О времени течки ничего положительного мне неизвестно; во всяком случае оно должно наступать не ранее второй поло­вины октября.
Лркары, как кажется, подвержены частым болезням, и при­том нередко повальным: так, например, в зиму с 1886-го на 1887 г., на Памирах они погибали в большом числе; но какими симптомами выражалась эта, повидимому, инфекционная болезнь, местные киргизы сообщить мне не могли. Замечательно также, что в Хами нам доставлен был экземпляр аркара, добытого из гор к юго-востоку от Чинь-шеня, с отмороженными ушами.
О джигетаях (Asinus hemionus Pali.) нам сообщить почти нечего.
В Джунгарии они держатся иногда значительными табунами, которые, как мы это имели уже случай заметить, менее дисципли­нированы, чем табуны диких лошадей. Характером они безза­ботны и ветрен ны. Ничто не заставляет их быть осторожными и. полагаясь на быстроту своих ног, они, повидимому, вовсе не
несут сторожевой службы. Живут в подгорных долинах, где и бродят, как кажется, без определенного плана. Ночуют, вероятно, там, где застанут их сумерки.
Урочище Джан-булак было нашей последней стоянкой на северных склонах Тяиь-шаня. Вот почему я считаю уместным сказать здесь же несколько слов о короткой джунгарской осени.
Читатель помнит, конечно, что из Гучэна, направляясь на во­сток, мы подымались все выше и выше так:
абсолютная высота г. Гучэна равнялась 2420 футов ( 737 м)
селения Му-лэй уже 4357 » (1328 м )
урочища Ьай-ян-roy, вероятно, несколько менее 5000 » (1524 м)
и, наконец, урочища Джан-булак 5204 * (1586 м)
Из равнины мы попали на плоскогорье и мало-помалу втяну­лись в горы, где климат должен был отличаться, конечно, боль­шей суровостью. Что разница между климатическими условиями Гучэна и Восточно-джунгарского плоскогорья действительно ве­лика, видно из следующих показаний термометра, записанных мною в обратный путь по Джунгарии, совершенный в октябре 1890 г.
8 октября ст. Ту-фэй-гоу абс. выс. 5059 футов (1542 м). . .
9 октября ст. Да-ши-ту абс. выс.
4597 футов (1401 м)
10 октября Сань-гоу-чуань-цзы абс. выс. 4554 футов (1388 м)
11 октября селение Му-лэй абс. выс. 4357 футов (1328 м). . .
13 октября г. Гучэн абс.. выс.
2420 футов (737 м)
14 октября (там же)
2 ч. п/п
3 ч. п/п
5 ч. п/п
8 ч. п/п
1 ч. ночи
4 ч. утра
5 ч. угра
бч. утра

6°,5
(в
10°
16°
7°,5
5°,5
течей дня
10°
15°
14,5°
5°
2°
нс все
«а 0°)
6е,5
13е
12°,5
3°
2°
го
3е
5’
6»
о 1 1 =? СП о о о
-1°
0°
2°
1° 0е
III IIе?
—Iе
gO
4°
5°
Число наблюдавшихся нами осенних дней равняется 42. Из них 22 дня мы провели в песках Гурбун-тунгут и Гучэнской равнине, остальные на Восточно-джунгарском плоскогории, за­падной границей коего я считаю Дунчннскую гряду плоских воз­вышенностей.
Всего за этот период времени совершенно безоблачных дней или с легкими перистыми облаками на краю горизонта насчиты­валось 9, ясных 15 и облачных 18; из числа последних 4 с дождем и 3 со снегом. В течение всего дня, да и то с большими интерва­лами, снег шел только однажды, а именно 21 сентября, когда
П2
все окрестности заволокло туманом до такой степени, что даже ближайшие горы перестали быть видными; вообще же осень отличалась чрезмерной сухостью и ничтожным количеством выпадавших осадков.
Высшая температура, наблюдавшаяся нами за тот же проме­жуток времени, равнялась 30° в тени и 43° на солнце (28 августа, в урочище Гашун); низшая — 11,5° (в 5 часов утра, 23 сентября, в урочище Джан-булак) и —12° (в 8 часов вечера 1 октября, там же); наибольшая суточная амплитуда 30,5° (в урочище Га­шун, 28 августа, при безоблачном небе), наименьшая —3° (в уро­чище Джан-булак, 21 сентября, при облачном небе).
Продолжительных и в то же 'время сильных ветров вовсе не наблюдалось; ветренных же дней мы насчитали 15. В большин­стве случаев ветер дул с севера с отклонениями то к западу, то к востоку, часто с интервалами. Только однажды, а именно 17 сентября, достиг он значительной силы и, налетая вихрями с запада, чуть не опрокинул наших юрт.
Всего сказанного достаточно для того, чтобы, подтверждая слова Пржевальского, дать такую характеристику джунгарской осени: сухая, умеренно-теплая и безветренная, осень в Джунга­рии, как и во всей остальной Центральной Азии, самое приятное время в году. Нет крайностей, бури и сильные ветры очень редки, осадки (дождь в равнине, снег на возвышенностях) ничтожны; облачные дни, составляющие обычное явление в подгорной по­лосе, в равнине явление исключительное; наоборот, там всегда ясно, тихо, тепло. Холодные дни, как и следовало ожидать, пере­падают чаще в подгорной полосе Джунгарии, но там же, на вы­сотах, и зима наступает, по нашим наблюдениям, дней на два­дцать раньше, чем на Бэй-лу, к западу от Му-лэй-хэ. Впрочем, о времени наступления зимы на Бэй-лу я буду иметь еще случай говорить ниже.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ИЗ ДЖУНГАРИИ И ТУРФА II
30 сентября мы разделились. Брат со всем отрядом остался в урочище Джан-булак продолжать охоту на горных баранов, а я через упомянутый выше перевал БуЙлук выехал в Турфам скую область.
Стрелка часов приближалась к пяти. Было морозно. Иней покрывал еще и оголенную землю и войлочные стены наших кибиток. Туман не туман, а словно какая-то пелена скрывала отдаленные очертания гор, и только на крайнем юго-востоке уже ярко светилась какая-то сопка. Но сюда, в наше ущелье, солнце еще не заглядывало, — вот почему здесь царствовал полумрак в то самое время, когда гребень Тянь-шаня горел всеми огнями рассвета.
— Ну, нечего медлить, ребята, пора!
Нам подвели лошадей.
— Счастливо!
— В Турфане, главное дело, Глаголев, бумаги-то не забудь... да и табак вот еще... Коли не найдешь настоящей листовки, так хоть какого ни на есть, а вези... Без курева настоящего ведь уж вон сколько сидим!
Все это мы слышали уж вдогонку, в то время, как лошади наши весело и легко вносили нас на соседнюю кручу, по которой уходила дорога на запад. Ею мы и поехали дальше, но, отъехав с километр, оглянулись... Ущелье все еще тонуло в тумане, и там, где мы рассчитывали увидеть свой лагерь, ничего уже, кроме черного пятна талой земли, не осталось, да и то еле-еле видне­лось...
Впрочем, Глаголеву показалось, что он видит не только юрты, но и табун лошадей. Но Глаголев любил прихвастнуть остротой своего зрения и, говоря откровенно, на этот раз мы ему не по­верили.
Итак, мы одни: я, казак Глаголев и проводник Сарымсак. Мы покинули лагерь надолго: дней на десять, на пятнадцать, и опять встретимся со своими уже не иначе, как где-нибудь на южных склонах Тянь-шаня... Что, кажется, значат в России, на родине, эти несколько дней? Л там, на чужбине, среди чуждой природы и чуждых людей, когда каждый день сулит нечто и непредвиденное и неприятное, полмесяца — целая вечность!.. Один, два дня — еще ничего... Ио природа, несмотря на все ее разнообразие, в особенности в горах, в конце концов все же однообразна. Одиночество начинает томить, а неизвестность тре­вожить. И вот уже с третьего дня тоска забирается в сердце и мало-помалу устраивается там полной хозяйкой.
Но пока что, а мы поехали бодро. К тому же и день обещал быть прекрасным и теплым. И точно: не успели мы даже въехать в яркую полосу света, выбивавшегося из-за Тянь-шаня, как уже нам пришлось снимать свои полушубки. Тем не менее, осень ска­зывалась теперь в полной силе в Джунгарии: таволга (Spirea) и карагана (Caragana tragacanthoides) стояли уже всюду без листьев, трава в степи пожелтела, и только сазы переливали еще во все оттенки зеленого. Где солнце, там и тепло, а где тень, там и иней, там и ледяная кора на воде...
Природа, видимо, умирала. Смерть успела уже овладеть высшими горизонтами гор, прикрыла их белым саваном и теперь тихо, но неуклонно, спускалась вниз по каждой щели и лощине, воровски, впрочем, прячась покуда и от тепла, и от света в тени темных откосов и скал, точно из опасения, что решительный бой между жизнью и ею все еще не вполне ей обеспечен.
Но мы, цари земли, привыкли созерцать эту титаническую борьбу двух стихий, столь же вечную, как мир, и, как мир, неиз­менную, без особенных треволнений, относясь к ней подчас даже совсем апатично, в особенности если сидим где-нибудь в тиши кабинета, у жарко натопленного камина. Но здесь, на лоне при­роды, лицом к лицу с этим неумолимым врагом всего живущего на земле, мы чувствовали себя далеко не царями ее и, несмотря на некоторую уверенность в себе, все же с сильным замиранием сердца посматривали на это море белоснежных пиков и куполов, через которые нам предстоит не далее, как завтра, перешагнуть...
— Так где же, ты говоришь, Сарымсак, находится наш пе­ревал?
— Теперь его еще нам не видно... его заслоняет вон та гора.
— Л Лак ты думаешь, снегу много на нем?
— На перевале — едва ли... Он крут, и ветер не позволит
снегу на нем залежаться... Ну, а под ним может встретиться. Уж больно позднее время! Теперь разве только самый отчаянный сунется через Буйлук...
И, приравняв нас к самым отчаянным, он вдруг без дальних церемоний сунул мне в руку повод двух заводных лошадей, взмахнул нагайкой, выхватил на-скаку из чехла порученный ему бердановский штуцер и через мгновение уже крался водомоиной к широкой лужайке, видневшейся между двух невысоких холмов. Глаголев изо всех сил устремился туда же. Через минуту оба скрылись из вида, и оттуда, где скрылись, тотчас же послыша­лись выстрелы...
— Ну, зачастили!., бьют вдогонку, стало быть промахнулись.
Так оно и оказалось на деле. Охотники вернулись, не солоно похлебавши и, как водится, сваливая вину неуспеха один на дру­гого... Стреляли в бургаков (Colus sajga), ранили, будто бы, не­скольких, но ни одного не убили — странное, но тоже как мир вечное утешение неудачников!
Мы тронулись далее. Увал за увалом, долина — одна, как другая, все картины хорошо нам известные, столь однообразящие северные, степные склоны восточной части Тянь-шаня... Но вот, наконец, мы подошли и поближе к горам, при закате солнца ми­новали крошечное таранчинское поселение Боста псу и малопомалу втянулись в ущелье, которое должно было вывести нас к месту ночлега.
— Еще одна гора, и мы будем уже в гостях у дорги ♦.
И вот, наконец, мы действительно на этой, столь давно желан­ной горе, и под ногами у нас глубокая долина р. Бай-ян-хэ.
Здесь рубеж. Позади ширится волнистая степь, изрезанная логами и однообразная на всем своем протяжении; впереди же кулисами уходят дикие скалы, служа подножием величественным скоплениям снега, из которых смерть давно уже сложила блестя­щие чертоги свои и откуда и теперь доносилось до нас ее леде­нящее и губящее все живое дыхание.
Итак, туда, туда, стало быть, в эти чертоги, в это белое цар­ство вечного покоя и смерти?!
Мы стали быстро спускаться, а черная щель, раскрыв теперь свой широкий зев, тотчас же и поглотила нас в своем сумраке. Черные скелеты деревьев, черный кустарник, точно щетина тор­чавший и справа и слева, черные глыбы камней, неизвестно с чего перегораживавшие вдруг нашу дорогу, — все это, при не­верном освещении полумрака, принимало теперь такие фантасти­ческие очертания, что, будь у нас посильнее воображение, мы легко могли бы представить себе, что спускаемся в преисподнюю. В довершение всего снизу послышался сперва глухой шум, оче-
Так в Турф а не именуют волостных старшин.
видно, реки, а затем блеснул и самый поток, с дикими воплями рвавшийся в какую-то черную даль.
«Бай-ян-хэ!».
В самом деле, мы уже стояли на берегу этой речонки и с удив­лением озирались по сторонам: дорога упиралась в реку и никуда дальше не шла. Л между тем стало и сыро и холодно. Шел сухой снег. Со свистом врывался в ущелье ледяной ветер, приводил в трепет верхушки деревьев и, нашумев между скал, уносился впе­ред. Темень сгущалась такая, что даже на шаг впереди реши­тельно ничего не было видно. И в то же время поток гудел под ногами и, чудилось, напевал какую-то зловещую песню.
Темнота ночи скрывала от нас его глубину, а потому послед­няя и казалась нам чрезвычайной. Но Сарымсак знал дорогу. Он если и остановился на берегу потока, то совершенно случайно, соображая, куда ему теперь ехать: вниз или вверх по реке. И, не сообразив ничего, ринулся в воду и был уже на том берегу, когда мы решились не отставать от него. Прошу представить себе изумление наше: Бай-ян-хэ оказалась и узкой и мелкой на­столько, что вода не достигала даже стремян. Таков всегда и везде эффект темноты: самое пустое кажется страшным и самое обыкновенное чрезвычайным! ч
На том берегу Сарымсак сделал попытку и крикнул:
— Эй, люди дорги!
И не успел еще замереть этот окрик в пространстве, как со­вершилось настоящее чудо: отчаянно и на все голоса завыли собаки, и справа и слева послышалась тюркская речь, и кое-где блеснули огоньки, из коих некоторые тотчас же потухли.
Мы, сами того не подозревая, очутились среди становища монголов-магометан, остатков давно вымершего народа дорбёт», простиравшего некогда свою власть на все степи южной Джунгарии. Вся их молодежь говорит ныне по-тюркски. В одежде своей они не сохранили ничего характерного, в пище и утвари тоже. Их сложение и облик лица напоминают калмыков, но бри­тые головы и большие, как смоль черные, бороды на первых порах затрудняют такое сближение. Их женщины тоже скорее уроженки любого из городов Восточного Туркестана, чем мон­голки или калмычки. Самая их подчиненность турфа неком у вану* •• ••• служит загадкой, которой не сумели мне разъяснить и сами дорбёты. На северных склонах Тянь-шаня, между реками Да-лан-гу и Бай-ян-хэ их кочует ныне три волости.
Сарымсак в этом кругу людей был свой человек.
— Сарымсакэ?.. Сарымсак?! Калан, якши-ма, яман-ма!.. ♦♦ — Хош кельды! Аман кульды?.. ♦♦♦
• Т. е. князю.
•• «Как поживаешь, худо ли, хорошо ли?»
••• «Добро пожаловать. Здоровым ли приехал?»
Тысяча возгласов, множество голосов, шум, гам, но ни одного лица, и совсем не знаешь, что с собою делать и куда направ­ляться. Становилось неловко.
— Да что же, наконец, думает Сарымсак? Где он? И как смеет он нас бросать среди этих потемок?
Но Сарымсак знал, что ему делать. Я был здесь гостем почет­ным. Меня должен был встретить сам старшина. И этот стар­шина теперь наряжался.
Наконец, Сарымсак и с ним какой-то плотный бородач точно выросли рядом со мною. Я не сошел, меня приняли с лошади и с поклоном ввели в просторную юрту, где уже суетились две молодухи, расстилая новые кошмы, поткан • и ястыки *• и раз­дувая огонь, тлевший посередине. В углу торчала китайская свечка и тускло освещала жилище, показавшееся мне верхом изящества и комфорта после целого дня скорой и, скажу откро­венно, до нельзя меня утомившей езды.
Через час мы уже спали, плотно поужинавши лапшей и холод­ной дичиной и запивши все это двумя добрыми чашками кирпич­ного чая.
Дорога на перевал Буйлук шла вверх по речке Бай-ян-хэ. Галька и щебень, стоячий лес и бурелом, обломки скал и сугробы рыхлого снега — все это в таком нелепом беспорядке загро­мождало ущелье реки, что едва ли можно было придумать чтонибудь более неприятное, как быстрая езда по извилистой тро­пинке среди всего этого хаоса. Вдобавок, из стана монголов мы выехали еще глубокою ночью: нас торопили, так как предстоя­щий путь был велик, и кто определял нам его километров в шесть­десят, а кто так и во сто. Так что теперь, хотя я и ехал в хвосте, но все же принужден был огораживаться правой рукой: впереди только топот, но ни зги не видать, и я ежеминутно рисковал рас­шибить себе лоб о какой-нибудь низко накренившийся ствол или о слишком выдавшийся выступ скалы. Как при этих условиях Сарымсак подвигался вперед — понять было трудно, но он уве­рял, что различает дорогу. Это был совершеннейший вздор: он знал приблизительно ее направление и вел нас, без сомнения, наугад, в чем я и убеждался не раз, когда мы сталкивались грудь с грудью с каким-нибудь черным утесом. Тогда чиркались спички, осматривалась дорога, и оказывалось, что мы заехали не туда.
— Как же ты, Сарымсак, уверяешь, что видишь дорогу? Смотри, куда мы снова заехали!..
— Так мы сюда, может быть, и днем бы заехали... Разве, хозя’н, в этой трущобе может существовать какая-нибудь до­рога?.. Река бежит —вот дорога, и где почище, там тоже дорога...
• Средней величины ватное одеяло.
• • Плоские и длинные подушки.
12 Г. Е. Грумм-Гржимайло
«Резонно», — подумал я; но мне сейчас же стало понятно, почему мы то и дело натыкаемся то на скалы, то на бурелом, то на сплошные заросли ели... Мы, очевидно, шли не дорогой, а руслом потока, где до нас, вероятно, ходили только самые перво­бытные обитатели этих гор, какие-нибудь дикие гаогюйцы или тукиесцы, оставившие несомненные следы своего здесь пребы­вания.
Между тем стало светать, и по мере того, как все явственнее и явственнее становились предметы, мороз крепчал и ветер уси­ливался. Но мы почувствовали себя все же лучше, в особенности когда Сарымсак торжественно объявил, что самая худшая часть дороги осталась у нас позади... Я думаю! Теперь мы и сами уж видим, что ущелье р. Бай-ян-хэ совсем не такая трущоба, какой она нам казалась сначала: ущелье, как всякое лесное ущелье. И поезжай мы тропинкой, а не сбейся с пути в самую глушь, вероятно, наши бока и бока наших лошадей потерпели бы меньше.
Сарымсак ликовал: в самом деле, с наступлением рассвета его трудная роль вожака значительно упрощалась. Он выехал на тропинку и, несмотря на непогоду, затянул свою красивую хамийскую песню:
Цветок над цветком наклоняется. Его своею росою поит...
А я. отца первый баловень.
Только любуюсь на красотку свою, да тоскую по ней... и т. д.
Я не знаю, какое впечатление здесь, в Петербурге, произ­вела бы на меня эта песня, но там, в Азии, мы все слушали ее с удовольствием! Кстати замечу, что таранчи, в особенное™ уро­женцы Хами и Турфана, поют свои песни иначе, чем на всем осталь­ном мусульманском Востоке. Это хотя и своеобразная, но все-таки песня, а не завывание без ритма и смысла; к тому же надо помнить, что и слушается она среди совсем иной обстановки, чем здесь. А не правда ли, в какой-нибудь беспредельной монотонной каменной пустыне, среди мерно шагающих верблюдов, наша залихватская песня если и не прозвучала бы окончательно дико, то все же оказалась бы вполне неуместной?.. И это совершенно понятно. Она явилась бы диссонансом в пустыне, где все нала­жено на созерцательный образ мыслей и где нет места ни живой речи, ни резким движениям. И, пожалуй, наоборот, монотонная песня пустыни показалась бы здесь и однообразной, и скучной, да, вероятно, и дикой... Ведь давно всем известно, что все поня­тия в этом совершеннейшем из миров относительны, и, без сомне­ния, музыка не составляет в этом случае исключения!
Итак, мы еще увлекались сарымсаковой песней, когда наш слух неожиданно поразили иные и совсем для этих мест стран-
ные звуки, сперва слышавшиеся издали, потом все ближе и ближе...
Точно благовест?!
— Сарымсак, ты слышишь?.. Что бы это было такое?!
— Ишакчи! *
Мы были сконфужены. Сколько раз, в продолжение частых странствий своих по дорогам Внутренней Азии, мне приходилось прислушиваться к этому «благовесту в пустыне», и теперь я его вдруг не узнал! Но, странное дело, мне почему-то казалось не­лепою мысль, что «нашей дорогой» может иттн караван... а между тем он действительно шел, и вскоре мы даже поровнялись с турфанцами, подгонявшими длинную вереницу ослов, очень послушно несших свою громоздкую клажу. Но как уныло гудели их несоразмерно большие колокола, и как беспомощно выглядели теперь и эти милые твари, то и дело тонувшие в рыхлом снегу, и сами турфанцы, одетые в рубище и совсем изнемогавшие от трудностей пройденного пути!
Что же станется с ними на перевале?.. И мы с сожалением всматривались в эти изможденные лица и от всего сердца при­ветствовали их мусульманским «аман».
— Аман, аман, таксыр! —дружно отвечали нам и погонщики, точно обрадовавшись, что не они одни попали в разряд «самых отчаянных».
Бедные! Они еще не предчувствовали тогда, какую страшную участь одному из них готовит судьба... А мы, мы тоже в то время не думали, что в их лице та же судьба шлет нам своих избави) тел ей!
Лес кончился; впереди — царство снега и скал. Но как далеко в настоящее время ширятся пределы его — никому неизвестно.
Сарымсак провел буйную молодость: он был воин и барантач. ; Был случай — он неожиданно разбогател и поселился в Хами. Родственник старшей жены Башир-хана, он пользовался там чрезвычайным почетом, но праздная жизнь была ему не по | сердцу. Прельстившись ролью странствующего купца, он снаряI дил свой караван и стал разъезжать по поселкам и городам; ! однако скоро заметил, что и эта роль ему не к лицу. Он бросил ь .торговлю, роздал вырученные деньги в долги и бежал на Алтай к киргизам-киреям. Много лет прожил он их вольною жизнью, не раз гонял их стада на продажу в Гучэн, в качестве главного ; пастуха, зимовал в глухих ущельях Тянь-шаня, но в конце концов ■ бросил киргизов, перебрался снова в Гучэн и тут жил в качестве простого джигита у богатого ходжентского выходца, когда.
: вдруг, узнал, что в окрестности города прибыли русские. Сарым­сак угадал в нас именно тех людей, каким и он был всю свою
• Погонщики ослов.
жизнь — вечных странников! — и тотчас же решился... С тех пор он не покидал нашего каравана и служил нам верой и правдой. Так вот что за человек был Сарымсак!
Но и он озирался теперь с удивлением и беспокойством при виде необъятных масс снега кругом. Его беспокойство передалось тотчас же и нам.

Каменные бабы, встреченные в горах Богдо-ола (рис. Г. Е. Грумм-Гржимайло).
— А что, Сарымсак, никак ты сбился с дороги?
— Н-нет... но я не могу найти каменных исписанных плит, о которых я тебе, таксыр, только что говорил... А! вот они! Поезжай вон на тот бугор, а мы с Глаголевым пока потихоньку станем взбираться на перевал... — Он что-то добавил еще, но последних его слов я уже не слыхал.
Я лез на указанный мне бугор и внимательно осматривал каж­дый встречный мне камень. Наконец, я наткнулся на два, стоймя поставленных, крупных осколка филлита, которым искусственно придана была сверху округлая форма. На них были отчетливо выбиты усатые лица монголов.
Это были знаменитые «бабы», каких не мало разбросано на всем обширном пространстве юга России, от границ Старой Польши до пределов Саян и Алтая; так далеко на юго-востоке их, однако, еще вовсе не находили, и в этом мы должны, без сомнения, видеть весь интерес нашей находки.
Кроме каменных баб, никаких «исписанных непонятными» буквами плит я не видал: все прикрыл здесь предательский снег! И точно его еще мало навалило кругом! Он снова пошел, и на этот раз точно сговорившийся с ним заранее ветер подхватывал массы его и нес нам прямо навстречу. Начинался настоящий буран.
Я быстро скатился с бугра, но нигде — ни впереди, ни внизу — спутников своих уже не нашел. Я пробовал крикнуть, но что в такое время мог значить крик человека? К счастью, я набрел на их след, который не успело еще вполне замести. Из всех сил устремился я по этому следу, хватаясь за него, как, вероятно, только утопающий хватается за соломинку. Рыхлый снег, в ко­тором я утопал то и дело, до крайности измучил меня, когда вдруг, впереди я увидал нечто черное... «Не они ли?»—мелькнуло в уме. Но я тотчас же решил, что ошибся. Действительно, это был пологий выступ скалы, прикрытый мерзлой землей и черною, мелкой галькой. Здесь проходила тропинка, на которой явственно отпечатались свежие следы лошадей. Я вскочил на свою и не­сколько мгновений спустя находился уже снова рядом с Глаго­левым и Сарымсаком.
Мы начали свой трудный подъем на Буйлук.
Не во-время налетевшая туча прошла. Небо очистилось, и солнце ослепительно заблистало на белой поверхности гор. И в природе и у нас на душе стало вдруг как-то радостно: чув­ствовалось, что беда миновала. Мы стали даже шутить и тут только уже спохватились, что сильно продрогли. Я на ходу по­смотрел на термометр — 11° ниже нуля!
— До перевала еще далеко?
— Нет, близехонько...
Но мы шли еще целый час. Снегу здесь уже не было. Гора смерзшейся желтой и черной гальки, прорванной только в двухтрех местах выходами метаморфических сланцев, — вот что такое Буйлук.
С перевала хотя и открывается обширнейший горизонт, но смотреть было решительно не на что: в непосредственной близи только снег, да из-под него торчащие скалы, а на краях горизонта фиолетовые гребни хребтов и отрогов.
Спускаться было легко. Мы и не заметили, как вышли в узкую котловину, обставленную всюйу горами, кольцо которых преры­валось только в одном месте рекой. Сперва мы было и направи­лись в эту сторону, но вдруг Сарымсак спохватился:
— Нет, не сюда...
Мы повернули назад, завернули за какую-то щель и остано­вились: громадные массы снега загораживали дорогу.
Сарымсак сдал заводных лошадей казаку и поскакал назад в котловину. Полчаса спустя мы заметили его на скале: он уси­ленно махал нам руками.
— Вот что, таксыр, — говорил он, силясь казаться покой­ным, — сколько раз ни ходил я этой дорогой, но такого снега в боковых ущельях совсем не припомню. Л между тем сворот на Кичик-даван приходится именно на одно из этих ущелий... Рас­смотрите же их: все как один! Снег не только замел все следы нашей дороги, но и скрыл все приметы, по которым только и воз­можно было угадать направление.
— И ты решительно отказываешься вести нас вперед?
— Я боюсь ошибиться...
— Тогда надо назад...
Но Сарымсак указал мне на небо: солнце успело уже сде­лать более половины своего дневного пути и теперь ежеминутно готовилось погрузиться в надвигавшиеся с запада густые чер­ные тучи.
— Поздно!., буран...
— Да, но ведь и эта яма нас от бурана не спасет, а там, на перевале, все-таки снега поменьше... Если же доберемся до Байян-хэ, то там хоть в лесу приютимся!..
С этим последним доводом спутники мои согласились, и мы повернули назад своих лошадей.
— Чу?!, благовест! Неужели ишакчн?
— Ишакчи! Ишакчи!..
Мы обрадовались им, как своим избавителям. Сразу воскресла надежда и не напрасно: турфанцы указали нам Кичик-даванскую щель.
— Аман! аман! — Мы расстались вторично и, как нам теперь думалось, навсегда. Но судьба сулила иначе. Три недели спустя ишакчи нас разыскали и просили помочь умиравшему их това­рищу. Но ему могла теперь помочь одна только смерть... Это был почти уже труп с совсем обезображенными конечностями..,
— Что это?! Что случилось? Как дошел он до такого ужас­ного состояния?
— Л ты помнишь, господин, как мы тогда с вами расстались? Его осел не пошел, он остался там ночевать и замер»з...
Опять снега. Опять буран. Опять подъем и, наконец, спуск в ущелье, которое должно было вывести нас сначала в долину р. Керичии, а потом и к турфа некому поселку Кок-яр.
Солнце садилось. Но, к счастью, мы успели далеко за собой оставить снега, а тут уже нас гостеприимно приветствовал теплый воздух низин. Мы вздохнули свободнее.
— Л далеко ли, Сарымсак, до Кок-яра?
— Да километров тридцать осталось...
— Как тридцать километров? Да ведь солнце уже закатилось! — Закатилось...
Положение наше становилось трагическим.
— Послушай, Сарымсак! Да нельзя ли где-нибудь остано­виться поближе... Ведь мы часов пятнадцать не ели...
— А что будем есть?
Я вспомнил, что с нами, действительно, не было решительно ничего, кроме чая и сахара, так как рассчитывали ночевать не в степи, а в селении.
— Ну, чай вскипятим, по куску хлеба найдется, а лошади, по крайней мере, отдохнут и пощиплют травы.
— Здесь «харюза» ♦. И травы, годной для корма скота, не растет. Здесь все сеянное, все покупное. Первое же селение и будет Кок-яр...
Мы спускались все ниже. Ночь. На небе ни облачка, и луна прекрасно освещает наш путь. Густые тени; неверное, фантасти­ческое освещение скал, непомерно высокими и зубчатыми сте­най» стоящих по обе стороны от дороги; наконец, мягкий грунт этой дороги и, главное, необыкновеннаятишь в воздухе — все это на время мирит нас с перспективой еще тридцатикилометро­вой езды... Желая, однако, сократить время, мы гоним лошадей рысью и то ныряем в густую тень, то снова выскакиваем на осве­щенную луною площадку. Ущелье становится £же. Мы объез­жаем какой-то каменный вал. сМорена!» — мелькнуло у меня в голове, но Сарымсак сообщает, что это остатки китайского укреп­ления. Мы минуем его. Ущелье снова расширяется, и горы мель­чают. Впереди ясно обозначилась необъятная даль. Но мы по­чему-то сворачиваем на запад.
— Это куда?
— К Керичину.
Но Керичин не показывается. Ущелье опять то ширится, то снова суживается, и так без конца.
— Сарымсак, далеко ли еще?
— Не далеко.
Еще прибавили ходу, но впереди все те же картины.
— Далеко ли?
— Не знаю...
Наконец, мы въехали, как нам показалось, в ворота. Это точно природный туннель. Совершенная темень... И вдруг в этой темени мелькнули огни, послышались голоса, зашумела вода...
— Кок-яр?
— Керичин...
— Л кто эти люди?
— Такие же проезжие, как и мы.
Сарымсак подъехал к этим проезжим.
— У них, таксыр, с собой нет ничего: ни хлеба, ни фуража. Надо ехать вперед. Кок-яр уже близко. Нет пяти километров.
• Под этим названием известна в Туркестане каменистая пустыня, расстилающаяся между Тянь-шанем и грядей Туз-тау.
Мы переехали реку, миновали рощу туграков (Populus sp.) и полезли на какую-то гору.
— Сарымсак, куда же мы лезем?
— Кок-яр за этой горой.
Луна светит попрежнему. Легко догадаться, что мы едем гря­дой, отличной от осевого Тянь-шаня, но ему параллельной: там метаморфические породы, здесь же глина, конгломераты, песча­ники; но, как там, так и здесь совершенное бесплодие, даже больше: там хоть изредка мелькала полынь, чий, кусты караганы, может быть, другие растения; здесь же, кроме Eurotia ceratoides, ничего. Лошади тянулись к этому полукустарнику, но потом отворачивались гадливо. Становилось их до невозмож­ности жаль.
Но зачем-нибудь горы эти да посещались людьми, и, ве­роятно, вовсе нередко, судя по значительному количеству колес­ных путей и конных тропинок. Сарымсак вспомнил, что встречал здесь не раз ишакчей, везших каменный уголь. Но теперь нам было решительно не до угля. Мы уже сбились с дороги и меняем одну тропу на другую.
Мы спустились с горы: перед нами безграничная каменистая степь — «харюза». Мы твердо верим, что стоит нам ею проехать всего каких-нибудь километра два, и перед нами блеснут в овраге воды Кок-яра. Но взамен оврага мы наткнулись на горы.
— Мы взяли слишком направо, надо левее... Эта гора примы­кает к Кок-яру...
— Слышите, ваше благородие, никак это петух?..
И Глаголев, в полном убеждении, что не ослышался, взби­рается на соседний бугор... Горы, горы и горы... Так на западе, а на юге безграничная каменистая степь... И на всем этом про­странстве никакого следа жилья человеческого.
Сарымсак опустил голову:
— Я заблудился!..
Был первый час ночи. Почти целые сутки и мы, и лошади были совсем без еды. Но есть не хотелось. Всех мучила теперь только жажда... воды! Но где было взять эту воду?..
Мы связали своих лошадей и уселись на берегу сухой водо­моины дожидаться утра...
Л при первых проблесках света Сарымсак подвел мне коня и» указывая на запад, сказал с какой-то особенною грустью в голосе:
— Посмотри, господин, вон башня. Это «Бадаулет-курган»^ под ним поселок Кок-яр-аягэ. Мы не заблудились, но не доехали...
И потом вдруг добавил:
— Да, стар становлюсь! Пора уже думать мне и о смерти... Когда я осмотрелся, то мне представилась такая картина. Далеко вперед, в бесконечную даль, уходила каменистая»
Из Джунгарии в Турфан 185 пустыня, изрезанная кое-где обросшими хвойником неглубокими и плоскими водомоинами, имевшими общее направление на юговосток. Там общий характер местности изменялся: виднелся яр р. Керичнн и большие массы зелени — поля ак-джугары (Sorghum cernuum), принадлежащие поселку Чиктым. На западе местность выглядела пустыннее, и только одна желтая масса Бадаулеткургана подсказывала нам близость человеческого жилья.
Обрыв р. Кок-яр стал обозначаться на пятом километре, но мы ехали еще целый час, прежде чем добрались до выселка Кок-яр-аягэ, расположенного на дне глубокой и широкой долины этой реки. Выселок состоял из трех-четырех хозяйств, неизвестно чем здесь существующих, так как галечная почва речного русла была мало пригодна для земледелия. На убогих клочках, по со­седству, впрочем, все же высевалась пшеница и разводились бахчи, но какого громадного труда должны они были стоить по­селившимся тут земледельцам!
За час до полудня мы распростились со стариком-турфа нцем, суетливо хлопотавшим около нас, переехали широкий, поросший карагачевым кустарником сан Кок-яра, с трудом взобрались на правый крутой его берег, осмотрели развалины Бадаулет-кургана, выслушали рассказ о чрезвычайной глубине находящегося там колодца и снова пустились в дорогу.
Перед нами опять харюза—каменистая степь, покрытая чер­ной галькой, которая нестерпимо отсвечивает солнечные лучи. Ни одной былинки, куда ни взгляни! Даже Ephedra здесь не растет.
Мы в пустыне, но горизонт наш сужен миражом, который стелется впереди либо гладкой поверхностью озера, либо волную­щимся туманом, принимающим самые чудные очертания. Чем ниже опускается солнце, чем резче становится разница в темпе­ратуре и плотности между различными слоями атмосферы, тем ближе и ближе надвигается и на нас этот туман. Наконец, нам самим уже начинает казаться, что мы точно взвешены в воздухе и вместе с тем уголком степи, по которому бегут наши кони, пла­ваем в волнах эфира... Странное впечатление! Временами из этого оптического тумана выплывают какие-то гигантские фигуры лю­дей, которые в следующее мгновение оказываются проезжими турфанлыками. «Аман, аманЬ — приветствуем мы друг друга и, разминувшись, продолжаем свой путь в том же тумане.
Но вот, наконец, мы распрощались с каменистой пустыней! Мы съехали в какую-то впадину, туман перед нами рассеялся, и впереди во всю свою ширь раскинулся богатейший оазис Ханду.
Ханду окружен с севера концентрически сходящимися рядами круглых насыпей с четвероугольными, обделанными деревом, отверстиями посередине. Это—карыси, колодцы, вернее системы колодцев, соединенных между собой трубами, по которым под-
почвенная вода н выводится на поверхность. Об этих замечатель­ных гидротехнических сооружениях я буду иметь еще случай го­ворить ниже; здесь же замечу, что, так как карыси обеспечивают существование оазисов Турфана, то местное население относится с особенным уважением к лицам, знакомым с сооружением сих последних; в тех же исключительных случаях, когда ремонт или сооружение таких карысей обходится не без человеческой жертвы, то погибших хоронят на общественный счет и к могилам их относятся с таким же почтением, как к могилам святых.
После стольких километров бесплодной пустыни Ханду своими садами, тенистыми аллеями и по всем направлениям струящи­мися ручьями прозрачной воды производит чарующее впечатле­ние. Впрочем, и при других условиях он не может не произвести подобного же впечатления на заезжего человека. Это настоящая «жемчужина» среди оазисов Востока и по своему благоустрой­ству и богатству не имеет соперников в Центральной Азии. По­бывав в Ханду, невольно уносишь оттуда такое впечатление, что в нем нет бедных и что вся община, как один человек, посвящает все свободные силы свои заботам о красоте общего обиталища.
Только центр оазиса застроен сплошным рядом домов; но даже и тут, впереди и позади их, подымают свои вершины веко­вые туты, ясени (Fraxinus sogdiana Bunge, «чарын» по-туземному), айлант^ (чулюк) и карагачи, которые в течение всего почти дня удерживают на улице тень. А от этой улицы, сходя­щейся с несколькими другими у центрального пруда, через ко­торый перекинут красивый, китайской архитектуры, мост, во все стороны идет сплошной лес, в котором персики, абрикосы, «нашпута» *, айва (джуджиль), гранаты (анар) и груши (альмуруд) теснятся под тень таких гигантов, как волошская орешина, карагач, платан и серебристый тополь. Вдобавок и жилища, и глинобитные стены оград местами густо оплетены здесь «сарыготом» (Clematis sp.) или красиво убраны виноградом. Но не сады, не местные опрятные постройки и не всюду бегущие ручейки привлекают здесь главное внимание путника, а поля, которые распланированы в Ханду с замечательным искусством и содер­жатся так, как, вероятно, нигде в другом месте; а между тем они ничем не ограждены и только линии тутовых посадок разбивают их на участки. Все улицы в Ханду также обсажены тутом, кара­гачем или пирамидальным тополем и отличаются поразительной чистотой, чему в значительной мере содействуют как сухость климата, так и обычай утилизировать всякие отбросы, которые в других местечках и городах выбрасываются на улицу: часть идет на топливо, а часть на изготовление компостов.
• Испорченное афганское «нашпати», что значит — груша. «Нашпута»— мелкая, но очень вкусная груша, как кажется, неизвестная о Русском Тур­кестане.
Мы прибыли в Ханду вечером, когда уже на улицах толпился народ, возвратившийся с пашен, и среди этой толпы мы не за­метили ни одного оборванца: чисто вымытая рубашка (куйпэк) виднелась на богатом и бедном, которые если и различались между собой, то только большей или меньшею ценностью своего головного убора—допы или материей на джаймэке; у большин­ства джаймэк был крыт местной цветной бязью, а у богатеев и местных франтов — русским тиком. Хотя несомненно, что Ханду в гостях у себя видел европейцев впервые, но толпа, при нашем появлении, не обнаружила ни малейшего любопытства. Она даже как будто нас сторонилась и безучастно отнеслась к нашим рас­спросам: где бы мы могли пристроиться на ночь? Нам указывали то на один дом, то на другой, но там или не оказывалось хозяина, или хозяин бесцеремонно нас выпроваживал, заявляя, что при­нять нас у себя он не может из боязни китайских властей, кото­рые, придравшись к случаю, выжмут из него последние соки. «Если бы,—добавлял он, — турфанский амбань уведомил на­шего доргу о вашем прибытии, то любой дом мог бы служить вам пристанищем; а теперь, помимо доргн ♦, едва ли кто решится вас принять у себя».
— Ну, в таком случае, покажите нам дорогу к дорге!
Дорга сказался отсутствующим. Но его заместитель оказался любезнее и тотчас же отвел нам приличное помещение. «Ви­дите ли, — говорил он дорогой, — если бы вы ближе знали в ка­кой кабале нас держат китайцы, то не стали бы сетовать и на наше негостеприимство — своя шкура, конечно, каждому ближе».
— Да ведь вот нашлось же у тебя для нас помещение...
— Нашлось потому, что мы не знаем, что вы за люди. Боимся пересолить. А вдруг как окажется, что вы с китайского ведома здесь разъезжаете? Тогда опять ведь беда!
В удостоверение того, что так оно и есть в действительности, я показал аксакалу наш паспорт. Этого было достаточно, чтобы сразу же расположить в нашу пользу туземные власти. Хандуйцы нас тотчас же окружили, и в болтовне с ними мы незаметно про­вели время до ужина.
Еще подъезжая к Ханду, мы заметили на юге невысокую гряду гор; но только на следующий день, при выезде из помяну­того оазиса, нам удалось разглядеть ее подробнее. Ее нам на­зывали различно: Туз-тау и горой Иеты-кыз. Последнее назва­ние, означающее «Семь дев», приурочивалось, впрочем, как ка­жется, к тому только участку гряды, который возвышался на юг от Лемджина. Странным названием этим гряда обязана семи глыбам выветрившегося песчаника, венчающим вершину горы и
• Дорга — звание, соответствующее мни-башн, т. е. волостному управи­
телю.
имеющим, если смотреть на них из долины, действительно неко­торое сходство с человеческими фигурами. Местное население чтит эту гору, связав с ней одно из многочисленных преданий своих; но надо иметь, действительно, не в меру пылкое вообра­жение, чтобы в изображенных на прилагаемой фототипии глыбах песчаника видеть окаменелых по воле Аллаха девиц. Впрочем, как истые мусульмане, турфанцы и не приближаются никогда к этим причудливым скалам, будучи твердо убеждены, что смель­чаку, который рискнул бы на это, грозит половое бессилие. И уж на что Сарымсак или мой джигит Ташбалта, но и те отка­зались сопровождать нас с братом на эту гору, когда мы снова, неделю спустя, съехались с нашим отрядом в Лемджине. Если не считать этих вершин, то гряда Туз-тау с севера представляется высоким валом, поражающим монотонностью в окраске и одно­образием в контурах. Иною представляется она в поперечных долинах своих, но об этом будет сказано в своем месте.
Ханду отделяется от Лемджина неширокой полоской глини­стой пустыни, частью лишенной вовсе растительности, частью поросшей верблюжьей колючкой (Alhagi kirghisorum), солодкой (Glycyrrhiza asperrima), Lycium ruthenicum и некоторыми солян­ками. Это обычное место остановки верблюжьих караванов, иду­щих из Лян-чжоу-фу в Карашар и далее в города Джнттышара. Один из таких караванов располагался здесь и сегодня в тот самый момент, когда мы с рассветом покидали Ханду.
Лемджин занимает обширную площадь, вытянутую километра на четыре вдоль подошвы Туз-тау; благодаря, однако, широким рукавам гальки, разбивающим ее на участки, в ней сравнительно немного земли, годной под обработку. Зато ключи и карыси дают здесь столько воды, что ее хватает даже на рисовые поля. Центр Лемджина составляет базар — несколько чистеньких китайских и дунганских лавчонок, приютившихся под сенью громадных де­ревьев. Здесь проходит главный тракт и сюда же сходятся все дорожки и тропы, ведущие к отдельным группам домов и хо­зяйств, на которые естественно распадается Лемджинская община. Но с большой дороги этих хозяйств в большинстве слу­чаев вовсе не видно, — так густы здесь повсеместно древесные насаждения!
Западная окраина Лемджина, называемая Лемджин-кыр, ныне заброшена: постройки развалились, бывшие поля заросли верблюжьей колючкой (джантак) и другими сорными травами. Местные карыси здесь иссякли вследствие выборки подпочвенной воды слишком развившимися соседними карысными системами Су-баш и Лемджина.
За Лемджин-кыром расстилается пологая, глинистая, совсем бесплодная впадина, сохранившая все следы бывшего озера. Не­сколько в стороне от дороги здесь производят ломку соли. Слегка
горьковатую, с значительными цветными примесями, соль выби­рают на глубину 600—900 см из подпочвенных пустот, которые она и выстилает друзами довольно крупных кристаллов.
Следующее селение, расположенное в семи километрах от Лемджин-кыра и насчитывающее не менее 50 дворов, было Субаш, названное так потому, что ключи его и обширная карысная система питают значительный оазис Туск, расположенный по южную сторону кряжа Туз-тау. Су-баш в настоящее время слился с Сынгимом, обширным оазисом, насчитывающим до 450 дворов.. Он так же, как и Лемджин, тянется узкой полоской вдоль гор и на западе отграничивается крутым обрывом отрога Туз-тау, под которым струится ключик Уртанг.
Спускаясь вниз по текущей среди высоких камышей речке Уртанг, мы втянулись в ущелье, рассекающее горы Туз-тау, и вскоре затем вышли на более многоводную речку Мултук, истоки которой находятся в ключах и карысях выше довольно значитель­ного селения с тем же названием, расположенного по северную сторону Туз-тау и западнее вышеупомянутого отрога.
Долина р. Мултук, поросшая облепихой и лозняком, замеча­тельна теми остатками старины, которые сохранились здесь еще с уйгурских времен: в долине заметны следы укрепления, в горах левого берега выбиты капища и монастырские кельи, в которых превосходно разрисованная штукатурка до сих пор еще не осы­палась и сохранила необыкновенную яркость красок; по выходе же из гор, где речка получает название Кара-ходжа, вдоль нее всюду виднеются развалины городов, надгробные памятники и глинобитные постройки менее определенного типа.
При выходе речки Кара-ходжа из гор расположен небольшой выселок Сынгим-аузе. Дорога здесь разветвляется: юго-восточ­ная ветвь сворачивает в селение Кара-ходжа; юго-западная, прямо через каменистую пустыню, поросшую в изобилии Capparis spinosa («каппа»), Alhagi kirghisorum и Zollikoferia acanthoides, идет на Турфан. Мы свернули на эту последнюю, но проехали ею не более двух километров. Было уж поздно; к тому же, сделав сегодня не менее 40 км, мы имели право подумать об отдыхе. С этой целью мы оставили большую дорогу и прямиком напра­вились к выселку Ауат, в котором, после некоторых колебаний, нам, наконец, и отвели приличное помещение.
Ауат — это небольшой, полузасыпанный песками и весьма бедный поселок, в котором мы еле-еле могли собрать достаточ­ное количество фуража для лошадей и кое-какой провизии для себя: несчастные ауатцы, без разрешения своих хозяев, лишены были права продавать что бы то ни было в посторонние руки! И то, по просьбе продавцов, мы должны были разыграть роль каких-то бандитов, силой отымавших все то, в чем нуждались.
Проснувшись чуть свет, мы тронулись мимо развалин, припн-
сываемых Абдулла-беку, потомку турфанскнх князей, полузасы­панных также песками. Пески эти местного происхождения. Некогда вся местность между Кара-ходжа и Турфа ном была по­крыта тростниковыми займищами, питавшимися отчасти подпоч­венной водой, а отчасти и водой карысей и ключей, спускавшейся сюда в осеннее и зимнее время. С развитием, однако, подземного дренажа и образованием целого ряда выселков на линии Чильбулак — Кара-ходжа-карысь камыши исчезли. Тогда турфанцы набросились на выкорчевывание тростниковых корневищ — «чаткала», служащих им и поныне топливом. Беспощадный кет­мень разрыхлил и без того уже безмерно сухую и песчаную почву турфанской долины, а ветер собрал ее в длинные, темно­серые гривы, загоняя их все дальше и дальше на запад, к Турфану, где пески уже засыпали немало культурной земли.
Дорога по этим пескам утомительна. Воды нет, несмотря на то, что мы целые километры едем над подземными трубами с проточной водой; растительности никакой; из животных — одни только ящерицы, принадлежащие к распространенным в Цен­тральной Азии родам — Eremias и Phrynocephalus; зной до такой степени сильный, что в летнее время сообщение по этой дороге прекращается, и путники направляются из Турфана в Люкчун кружным путем через Турфан-керэ, Кош-карысь, Спюль-аксакалкарысь, Чаткал и Ходжа-Абдулла-бек-карысь.
При сходе ауатской и сынгимской дорог выстроена харчевня. Здесь же проходит и граница Турфанского оазиса — на восточ­ной окраине пустынного, лишенного почти вовсе древесных на­саждений, но зато интересного своими развалинами, относимыми к уйгурскому времени. Так, между рукавами речки Булурюкбаур, из коих восточный пробегает в шести километрах к западу от схода дорог, находятся развалины уйгурского укрепления, по­ражающего не размерами, но необычайной толщиной своих стен. Стены эти выведены почти в квадрат, снабжены фланкирующими башнями по углам и внутри не содержат ничего, кроме безобраз­ных груд мусора и бесформенных возвышений. Бывшее укрепле­ние это дает ныне приют одному только бедному турфа некому семейству, члены коего пробили себе в старых стенах ряд келий и умудрились провести сюда небольшой рукав из ближнего арыка для орошения бахчей и огорода, разведенных среди помя­нутых выше мусорных куч.
Проехав мимо обширного кладбища и красивой мечети, пере­деланной, по словам местных жителей, из христианского (несто­рианского) храма, мы увидали, наконец, впереди Гуан-ань-чэн — китайский Турфан. Города этого мне не пришлось посетить, но, по словам туземцев, внутренняя его распланировка, а затем и архитектура частных и казенных зданий имеют вполне шаблон­ный характер. Китайский базар его беден, хотя и занимает всю
главную улицу от западных к восточным воротам; последние остаются постоянно закрытыми. Он выстроен в виде прямоуголь­ника, вытянутого вдоль большой дороги, обнесен новыми, высо­кими стенами с двойной защитой и башнями по углам и имеет, кроме вышеупомянутых двух главных ворот, еще ворота на юг, где одной длинной и частью крытой улицей расположилось город­ское предместье, населенное дунганами, китайцами и таранчами. Через это предместье, огибая городскую стену, и проходит арбяная дорога из Люкчуна в Турфан. Здесь же находится и та таможня, на обязанности коей лежит взимание ли-цзинного сбора; она тотчас же бросается в глаза своей окраской — кир­пично-красными кругами на белом фоне простенков.
Против китайского города, в километре расстояния, располо­жен старый тарачинский Турфан, называемый иногда, в отличие от Уч-Турфана, Куня-Турфаном. Широкая грунтовая дорога, ве­дущая к нему, окаймлена арыками, за которыми, по обе ее сто­роны, виднеются пашни, засеянные ак-джугарой и кунжутом (Sesamum indicum). Самый город не велик и окружен тонкими, от времени совсем растрескавшимися, зубчатыми стенами. Зато он полон жизни, и внутри, благодаря пестрой толпе, производит приятное впечатление. Вдоль главной улицы, идущей от ворот до ворот, т. е. от востока к западу, тянутся ряды ларей и лавок; это — главный базар, центральное место которого занято высокой и красиво выстроенной китайской кумирней. Близ нее начинаются ряды с русским товаром: мануфактурой, железными изделиями, писчебумажными принадлежностями, сахаром, свечами, спич­ками и т. п. предметами; тут же находится и обширный каравансарай русских купцов, которые встретили нас с почетом и отвели прекрасное помещение.
Турфанская область славится своей зеленой коринкой, хлопчатобумажными грубыми тканями (даба), фруктами и ды­нями, которые и служат главнейшими статьями вывоза в сосед­ние области, а частью и далее — в застенный Китай. Но этим экспортом не занимаются турфанлыки. Они точно боятся значи­тельных операций и давно уже передали всю оптовую, а частью и розничную, торговлю в посторонние руки. Оттого-то Турфан и пестрит самыми разнообразными лицами и костюмами, в которых турфанский национальный джаймэк играет весьма малозаметную роль. И действительно, в Турфане считается постоянных жителей всего около 5 тысяч душ: из них 10% выпадает на долю китайцев, 20% на долю дунган и 20% на долю выходцев из других округов Восточного Туркестана; пришлых же, в особенности в осеннее время, так много, что какие-нибудь полторы-две тысячи взрослых турфанцев совсем исчезают в этой толпе, которая к тому же, как наиболее деятельная часть населения, всегда на виду: на базаре или на большой дороге в окрестные города.
Турфан, как город, ничем не замечателен. Он выстроен по типу всех остальных крупных городов Туркестана и, за исключе­нием упомянутой выше кумирни, не имеет красивых построек.
О времени его основания нам ничего неизвестно; в истории же имя это впервые упоминается в 1377 г.52. К половине XV в. Тур­фан, пользуясь слабостью смежных владений — Могулистана (Бешн-балыка) и Хота на, стал усиливаться и, овладев Люкчуном и Кара-ходжа (Хо-чжоу), приобрел первенствующее положе­ние среди мелких владений, на которые в то время распадались земли Восточного Туркестана. С 1469 г. княжество это стало на­зываться султанством; несколько же лет спустя уже владело Хами, власть над которым упрочилась, однако, вполне не ранее 1513 г. С усилением в соседней Джунгарии союза ойратских ро­дов значение Турфана стало падать, и уже в 1646 г. турфанский владетель вынужден был искать покровительства маньчжурского дома, что не спасло, однако, его владений от калмыцкого ига: к исходу XVII столетия, после того, как Куку-нор и Тибет уже давно находились в их власти, калмыки овладели не только Турфаном, но и всеми остальными землями Восточного Туркестана. С тем вместе существование этого княжества, как самостоятель­ного владения, прекратилось53.


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ПО ТУРФАН( КОЙ ОБЛАСТИ
Сделав все необходимые закупки, 6 октября мы выступили в обратный путь на Люкчун и Пнчан, где должны были, наконец, вновь соединиться со своим караваном. Это был пренеприятный день, и для Турфана крайне редкое, почти случайное, явление: в течение почти целого дня шел мелкий дождь, а к ночи термо­метр показывал уже ниже 0°.
До последнего рукава речки Булурюк-баур мы ехали прежней дорогой; здесь же свернули вправо и, минуя пески, направились несколько более кружной, летней, дорогой в Кара-ходжа, через селения и выселки: Турфан-керэ, Кош-карысь, Спюль-аксакалкарысь, Чаткал, Чнль-булак, Туру-карысь, Кара-ходжа-карысь, Ходжа-Абдулла-бек-карысь и множество других, оставшихся к югу от нас и составляющих один сплошной пояс богатейшей растительности, протянувшийся отсюда далеко на восток. От поселка Абдулла-бек-карысь мы свернули на Ауат и, миновав его, остановились в базарном селении Астына, занимающем цен­тральное положение в общине Кара-ходжа. Ночевали в двух­этажном доме, отданном за ничтожную плату в наем двум выход­цам из Русского Туркестана, торгующим русской мануфактурой и другими изделиями «вот уже свыше шести лет в одной только этой общине. Купцы уже были предупреждены о нашем прибы­тии и теперь поджидали нас с дастарханом, состоявшим из не­скольких подносов с лепешками и сухими фруктами, подноса с тонкими лепестками нарезанной дыни, из плова и чая.
Едва на следующий день выехали мы из селения, окружен­ного, как и все почти остальные селения Турфанского округа, широким поясом садов, как уже завидели впереди развалины знаменитой резиденции идикотов Уйгурии, т. е. древнего Хочжоу. Сводчатые, изнутри оштукатуренные постройки, мощные стены, в которых, как в скалах, местные жители высекли себе сакли, круглые башни, в одном фасе трое ворот, защищенных выдвинутыми вперед стенками, — все это носило в себе не только
>3 Г. Е. Грумх-Гржимойл о
отпечаток седой старины, но и характер, чуждый современной туркестанской или китайской архитектуре.
У Хо-чжоу дорога разветвляется; оставив туёкскую ветвь влево, мы обогнули помянутые развалины и вышли на глинистую степь, только в начале поросшую Alhagi kirghisorum, дальше же совершенно пустынную и местами усыпанную черной галькой. Но как раз здесь стали мелькать перед нами одни развалины за другими, что, конечно, свидетельствует, что некогда и тут цар­ствовало оживление, что и сюда проводилась вода...
Прежде всего, к северу от дороги, мы увидали остатки стен недостроенной крепости времен Я куб-бека и тут же еще одно древнее укрепление •. Затем, почти до полуразрушенного дунган­ского поселка Ян-хэ, перед нами постоянно мелькали и справа и слева остатки стен, древние кладбища, отдельные стоящие лирамидообразные массивные надгробные памятники (ступы?) и кучи красноватой глины и кирпича, успевшие принять уже со­всем бесформенные очертания. Километрах в пятнадцати мы встретили развалины кишлака и через четыре километра прибыли в селение Ян-хэ-шар, давшее название целой общине, цветущие поселения коей виднелись на юг от дороги.
Ян-хэ-шар представляет странное впечатление. Это довольно узкая улица, обставленная аккуратно выстроенными и прекрасно оштукатуренными домиками, окруженная отовсюду поясом ка­менистой пустыни; ни былинки кругом, ни былинки внутри, — пусто и мертво. Ян-хэ-шар был покинут дунганами после того, как со взятием Турфа на Якуб-бек овладел всей областью. Из прежних его жителей, переживших события шестидесятых и семи­десятых годов, остались всего одна-две семьи, да и те непонятно чем поддерживают здесь свое существование. Нас встретили здесь два дунганина и апатично проводили глазами.
— Да откуда берут они воду?
— Из колодцев.
— А чем живут?
— Дунганин с голоду не помрет...
Но ответ этот, конечно, не разъяснил нам ничего.
Между Ян-хэ и Люкчуном дорога пересекает совсем бесплод­ную пустыню, которую прерывает один только поселок Лянгэ; взамен того, и справа и слева виднеется непрерывный пояс зе­лени, который обозначает собою оазисы: на юге Ян-хэ-карысь, на севере — упоминавшийся выше Туёк.
Люкчинский оазис с запада не начинается, как большинство других мест оседлости в Турфанской области, густейшими на-
♦ Первоначально Г. Е. Грумм-Гржнмайло высказал предположение, что эти развалины могут относиться к стенам древнего Гаочана, однако после исследований Клеменца он отказался от этой гипотезы. [Прим, ред.]
саждениями, а группой, частью заброшенных, хозяйств с жидкой древесной растительностью, среди которой бросаются в глаза осо­бенно джигда (Eleagnus hortensis) и айлант. Этой беднейшей частью оазиса, получающей воду из особой системы карысей, мы ехали, впрочем, недолго и с километр дальше были уже в виду невысоких стен города.
Люкчун окружен старой, полуразвалившейся скорее оградой, чем крепостной стеной, без валганга и башен; ворота, сколочен­ные из довольно толстых досок, не имеют защиты. Вообще же город этот едва ли может оказать какое-либо сопротивление даже партизанскому отряду, не говоря уже о сколько-нибудь организованном враге. Внутри он тесен и грязен и все постройки его, его базар и постоялые дворы носят следы крайней бедности. Впрочем, я видел теперь только ту его часть, которая населена ремесленниками, торговцами и извозчиками; знать же, дворян­ство («ак-суек» — белокостные) и служилое сословие теснятся в другом его конце, ближе к дворцу князя, и тут, действительно, город выглядит наряднее, хотя в этом отношении он и значительно уступает предместью, правильнее, остальной части оазиса, пора­жающей богатством своей растительности, скрашивающей убо­жество крестьянских построек и оттеняющей азиатское, конечно, великолепие княжеских и дворянских загородных домов.
В Люкчуне мы не могли отыскать себе помещения. Постоя­лый двор, указанный нам, был положительно невозможен по своей грязи; частные же лица, подобно хандуйцам, из боязни пе­ред своими властями, отказывали нам в приюте. Не зная, как быть, мы выбрались из города и направились по большой дороге, вед­шей мимо обширного княжеского сада. Близ ворот этого сада, выстроенных в китайском стиле, мы повстречали двух старцев, к которым и обратились с просьбой помочь нам указанием — где искать помещения для ночлега. Узнав, что мы русские и что я чиновник, один из двух стариков, оказавшийся Богры-алям-ахуном, воскликнул: «Так, так! таковы наши порядки в Люкчуне! Негоднейшего китайца принимают там с почетом, русскому же чиновнику не находится хотя бы только сносного помещения! Ну, да пожалуйте ко мне— мне китайские прихвостни не страшны...». И старец повел нас на обширный двор, обставленный яслями, а оттуда, через ворота с нишами для прислуги, на внутренний маленький дворик, упирающийся в высокое двухэтажное зда­ние.
«Здесь вы развьючите лошадей, а веши сложите вот в эту кла­довку», — и он открыл одну из дверей флигеля, который с трех сторон окружал дворик. «А вы, — обратился он ко мне,— пожа­луйте за мной».
Через небольшую дверь мы вступили в громадной высоты зал, с окнами, находившимися на высоте восьми метров от земли, от13*
чего в нем всегда царствовал полумрак; стены этого зала не были выбелены, пол был глиняным и неровный, мебели никакой... Пройдя зал, мы приблизились к ступеням лестницы, сбитой из глины и прислоненной к стене. Поднявшись по ней, мы очутились в роскошном павильоне с окнами, выходившими в запущенный сад. Окна эти, высокие и забранные узорчатой решеткой, запира­лись изнутри ставнями. Стены оштукатуренные и раскрашенные пестрым с позолотой рисунком; цветной потолок, набранный из тонких и ровных жердей и палочек, наконец, палацы и кошмы, разостланные по глинобитному полу, дополняли внешний вид и убранство этого покоя, напоминавшего мне лучшие приемные комнаты богатых горожан Русского Туркестана и Бухары.
«Вот здесь вы можете устроиться. Сюда вам сейчас принесут фрукты и чай, а я посещу вас вечером; теперь же, простите, мне недосуг». С этими словами почтенный старик удалился.
Дом, в котором мы теперь находились, был выстроен покой­ным ваном. Павильон служил ему приемной, мрачная зала внизу — комнатой для просителей; наконец, целый ряд комнат, находящихся под павильоном с окнами и дверьми в сад — вну­тренними покоями. Ныне здесь помещается медрессе. Но здание к нему не приспособлено, и алям-ахун справедливо жаловался на скупость люкчунских властей, не желающих делать грошевых затрат на необходимые переделки. Ныне покои жены вана слу­жат для хранения груш, павильон пустует, громадный зал на­столько мрачен, что заниматься в нем можно только в редкие часы дня, и вот ученики поневоле слоняются кое-где, по прежним службам и кладовым.
Вечер мы провели в беседе с муллами, которые вели ее в сдержанном тоне и обходя вопросы, непосредственно касавшиеся внутренней жизни Люкчуна. «Наша жизнь, — сказал мне в за­ключение Богры-алям-ахун, — вам непонятна, и то, что мы могли бы вам сказать о ней, не удовлетворило бы вашего любопытства. Хорошего, конечно, в ней мало, хвастаться нечем; но не пристало и жаловаться чужестранцам. А поживете — и сами узнаете, что здесь творится».
Еще подъезжая к Люкчуну, мы встретили таранчей, объявив­ших нам, что какие-то русские стоят под Пичаном; поэтому ре­шено было, вместо того, чтобы повернуть на Лемджин, ехать в Пи чан.
Мы ехали самой лучшей частью Люкчунского оазиса. Гро­мадные деревья погружали в глубокую тень дорогу и во всех на­правлениях струившиеся ручьи свежей прозрачной воды. Кое-где виднелись жилые постройки, но большая часть земли все же отведена была под сады, принадлежавшие «белокостным» фами­лиям. За высоким двухэтажным зданием — колоссальной су­шильней винограда — древесные насаждения стали реже, появи­
лись поля джугары, которые и составили восточную окраину оазиса. Переехав окрайннй арык с построенной на нем мельни­цей, мы, наконец, оставили его позади и очутились в каменистой пустыне, которая вдавалась острым клином между порами Куми Туз-тау.
Пески Кум-тау представляют явление замечательное. Они совсем бесплодны и одновременно неподвижны. Местные жители не запомнят, чтобы пески эти, передвигаясь когда-нибудь, погло­щали клочки культурной земли; они даже не замечают, чтобы гребень Кум-тау изменялся заметно за последние десять лет. И хотя последнее сомнительно, тем не менее факт общей непо­движности песчаных гряд неоспоримое явление. Было время, однако, когда Кум-тау не вдавался так далеко в долину Люкчуна: Пичанская река, исчезающая ныне под горою песку, когда-то свободно бежала между Ян-булаком и Дга и впадала в другую, невидимому еще более крупную, но тоже давно уже пересохшую р. Леса. Относительная высота Кум-тау очень значительна и наглаз определяется в 450—500 футов (135—150 м). Эта громадная масса песку на крайнем северо-востоке перекидывается через Туз-тау, на юго-западе упирается в горы Чоль-тау, составляющие южную окраину Турфанской котловины. Как далеко пески эти идут на восток, в глубь страны, никому неизвестно, но, считая их древними дюнами Турфанского озера-моря, можно думать, что полоса их, вообще говоря, не особенно широка.
Не доходя до того места, где помянутая выше Пичанская река скрывается под песками Кум-тау, мы встретили развалины ху­тора Искн-лянгэ. Здесь дорога подходит к Туз-тау, каменистая почва пустыни сменяется глинистой и появляются первые при­знаки жалкой растительности: какая-то колючая трава, Nitraria Schobcri (по-местному «ббртекен»), Karelinia caspia и Zollikoferia acanthoides.
От Иски-лянгэ виднелась уже впереди сплошная масса садов, но до них все же оставалось еще не менее пяти километров. Дорога еще теснее приблизилась к подошве Туз-тау и стала пересекать одну за другой вымоины, образованные временными потоками. Наконец, впереди показалась и первая струйка воды — окрайннй арык небольшого поселка Лянгэ или Шуга, располо­женного при устье ущелья Пнчанской реки. Это ущелье на­столько просторно, сады и поля не прерывались и в нем, а затем мы проехали и целый ряд хуторов, которые, вместе со своими пашнями и садами, подымаясь террасами над широким и усыпан­ным галькой плёсом реки, занимали всю западную половину ущелья. Это — селение Икиришты-хана, иначе Ергун. В то же время противоположный скат ущелья представлял высокие на­меты песку: это гряда Туз-тау, занесенная с востока песками — в своем роде единственная и в высшей степени оригинальная кар­
тина! Почти при северном устье ущелья дорога пересекает Пичанскую реку и, идя средн садов и хуторов левого ее берега, выводит на относительно довольно значительное плато, в центре которого мы, наконец, и увидали невысокие и почти уже совсем развалившиеся стены Пичана.
Пичан — город старый, небольшой и в высшей степени гряз­ный; население его смешанное и в общем не превышает двух тысяч душ обоего пола; базар невелик и убог. Управляется город китайским чиновником V класса, совместно с аксакалом из корен­ных пичанцев. Гарнизон состоит из двух десятков солдат, обя­занных нести одновременно и полицейскую службу.
В Пичане своего каравана мы не застали. Брат, не дождав­шись нас в этом городе, ушел в Лемджин с тем, чтобы поджидать нас там или в Люкчуне. Итак, нам ничего другого не оставалось, как, переночевав в Пичане, возвращаться назад в Люкчун или, может быть, даже в Лемджин.
Уже вчера, когда мы собирались в путь из Люкчуна, мы были неприятно поражены холодным утренником: лужи покрылись ледяной корой; кое-где, на более сырых местах, виднелся пят­нами иней. Но здесь, в Пичане, хватил уже настоящий мороз —13° С! Все арыки и широкие разливы речки замерзли, листья потемнели, и вся местность получила зимнюю физиономию. Пришлось из тюков вынуть шубы и снарядиться совсем позимнему.
Не доезжая люкчунской мельницы, мы узнали, что караван наш дожидается нас в Лемджине; поэтому здесь мы свернули вправо, и, миновав туз-тауские каменноугольные копи, въехали в ущелье Лемджинской реки. Ущелье это в общем сильно напо­минает параллельное ему Сынгимское (Кара-ходжа), но замеча­тельно тем, что местами стены его сложены из пестрых, вероятно юрских, глинистых песчаников — бурых, красно-бурых и голу­бых, которые, чередуясь между собою, образуют необыкновенно красивые ленты. Другая достопримечательность этой щели — встречающиеся вдоль дороги глыбы песчаника с высеченными на них медальонами. Рельеф этих медальонов в настоящее время до такой степени уже стерся, что о содержании их трудно соста­вить себе ясное представление; всего вероятнее, что некоторые из этих барельефов служили изображениями групп буддийских святых.
Горы Туз-тау, которые я пересекал уже в третий раз, имеют направление, совершенно параллельное главной оси Тянь-шаня. Наибольшей ширины Туз-тау достигает к западу от р. Караходжа, но этот участок гор нами исследован не был, а д-р Ре­гель сообщает о нем слишком мало (он пересек горы Туз-тау к северу от Турфана) Ч Таким образом, западная оконечность Туз-тау нам почти совсем неизвестна. Еще менее знаем мы о
восточном конце этих гор. За Пнчанской рекой гряда исчезает под песками Кум-тау, но как далеко идет она в сказанном на­правлении— сказать трудно. Такой же загадкой остается отно­шение к ней и гор, подымающихся к востоку от Пичан-Чиктымской дороги. Таким образом, о гряде Туз-тау мы можем получить некоторое представление только по тому сравнительно, вероятно, очень незначительному участку, который находится между турфанским и пичанским меридианами. Па этом протяжении Туз-тау рассекается пятью поперечными щелями; Пнчанской, Лемджинской, Туёкской, Сынгимской и Булурюк-баурской. Имея в виду, что речки, пробегающие ныне по этим ущельям, получают свое начало в карысях и ключах, мы должны отнести прорыв горы Туз-тау к той отдаленной эпохе, когда стекающие с Тянь-шаня реки еще не пропадали в камнях, а несли свои -воды в Люкчунскую впадину. В настоящее время мы можем еще проследить русла трех рек. сбегавших к Туз-тау. Это—Керичин, Кок-яр и Утын-аузе. Русло Керичина, проходящее к югу от Чиктыма, ныне почти заметено уже песками; руслом Кок-яра, сухим на протя­жении многих километров, пичанцы воспользовались для отвода своих карысных вод; так же поступили и лемджин цы с руслом Утын-аузе. Связь Туёкской реки, прорывающей Туз-тау и соби­рающей свои воды, как это было уже выше объяснено, на север­ных склонах этой горы, в многочисленных здесь карысях и клю­чах, с какой-либо рекой Тянь-шаня мне не удалось проследить. Что же касается до рек Кара-ходжа и Булурюк-баур, то вершины их нам еше мало известны.
Лучший разрез Туз-тау я наблюдал именно здесь, в Лемджин ской щели. Я упоминал уже о пестрых глинах, как бы скомканых в середину, к оси хребта. На них несогласно-напластованно налегают глинистые песчаники красноватого цвета с прослой­ками гипса и рыхлые конгломераты, состоящие из серой и черной гальки, кварцитов и кремнистых сланцев, сцементированных красной глиной. Местами каменные глыбы Туз-тау покрыты вы­цветом соли, и всего вероятнее, что именно этому последнему обстоятельству гора эта обязана своим названием.
Кряж Туз-тау совершенно оголен. Растительность встречается только -вдоль русел вышеупомянутых речек, да и то она не отли­чается ни особенным разнообразием, ни пышным развитием форм. Исключение представляют только камыши р. Упранг, достигаю­щие значительной высоты.
Дорога по Лемджинскому ущелью бежит то правым, то левым берегом речки и не раз взбирается на крутизну. Впрочем, даже для колесного движения она не представила бы существенных затруднений. Хуже всего участок дороги, примыкающий к север­ному устью ущелья. Здесь всюду сады, пашни и жилые по­стройки, заставляющие дорогу делать крутые изгибы и часто
оттесняющие ее чуть ли не в самое ложе реки. Но по выходе на простор она опять расширяется и уже без всяких зигзагов идет прямо к центру Лемджина — его крошечному базару.
В километре отсюда стоит бивуаком мои брат. После десяти дней отсутствия, в течение коих я проехал около 370 км, мы, на­конец, свиделись... Какая радостная минута! Сколько впечатле­ний для передачи, сколько расспросов!..
С места нашей стоянки в урочище Джан-булак брат выступил 2 октября и вот как описывает свой путь через Тяньшанское нагорье в Пнчан и Лемджин.
Первый переход наш был короток, всего километров шестнад­цать. Мы шли вдоль ручья, среди невысоких холмов, усыпанных щебнем и скрывавших от нас горные массы на западе; на юге же и 'востоке особенно выдающихся вершин не было. Только уже на восьмом километре стали показываться впереди остроконеч­ные сопки. Здесь же арбяная дорога пересекла ручеек и пошла по откосам правого его берега вплоть до развалин постоялого двора, или пикета, близ которых мы и решились дневать. Торо­питься нам было некуда; между тем ближе ознакомиться с этой частью тяньшанских гор казалось мне делом вовсе нелишним.
К югу от места нашей стоянки возвышались ряды горных складок, имевших простирание с запада на восток. Туда-то на следующий день я и направился. Я поднялся по пологим склонам сперва на один хребтик, потом на другой. Отсюда горизонт был уже довольно обширен, но все же я увидел здесь совсем не то, что хотел. По некоторым соображениям мне думалось, что именно отсюда я должен буду увидеть если не трехглавый Богдо-ола, то другую значительную вершину — Джуван-Терек-баш, что далобы мне не только возможность выверить свою съемку, но и помогло бы вычерчиванию горного рельефа этой части Тяньшаня. Между тем отсюда открылся вид на обширную группу снеговых пиков, среди которых не было никакой возможности различить упомянутые выше вершины. В то же время прямо на юге, у меня под ногами торчали высокие скалы слюдяного и хло­ритово-слюдяного сланца с такими крутыми боками, что они казались иглами; между ними виднелись узкие щели, имевшие крутой наклон к югу и дно, усыпанное мелкой галькой и щебнем. На востоке уходила вдаль низкая плоская возвышенность с мяг­кими склонами; это поднятие я видел уже и с «калмыцкой» до­роги. Взобравшись на следующую гряду, я очутился на краю глубокой долины, отделявшей меня от остроконечных сланцевых скал, и вместе с тем на водоразделе бассейнов—Турфанского и Джунгарского. Гряда эта, однако, не служит продолжением оси Тянь-шаня; последняя, как кажется, проходит южнее. По крайней мере туда переместилась вся масса хребта, и там же находятся все высшие точки этой части Тянь-шаня.
Вся местность на юг отличалась полнейшим бесплодием; только лишаи кое-где прикрывали плоские выступы скал, да из расселин между ними торчали тощие растеньица (Artemisia sp.) и уже поблекшие травки; наоборот, на северных склонах можно было встретить даже пастбищные места; там же, несмотря на позднее время, нам удалось добыть несколько экземпляров Mus wagneri Eversm. и Mus arianus Blanf.
Утром термометр показывал 10° мороза; к полудню на солнце было даже жарко, в тени же не более 4° выше нуля, а к ночи опять засвежело и при —3° подул довольно сильный ветер с се­веро-востока. Теплом мы воспользовались для того, чтобы под­ковать несколько накануне расковавшихся лошадей.
4 октября мы выступили дальше. За отсутствием проводника, не имея никакого понятия о длине предстоявшего нам перехода, мы решились итти до первой воды и травы. По увы! травы мы вовсе не нашли на южных склонах Тянь-шаня, а вода встрети­лась нам не скоро.
От места нашей стоянки дорога пошла открытой долиной с едва приметным подъемом; он стал, однако, несколько круче под самым перевалом, высота которого, определенная гипсотермо­метром, оказалась равной 7 582 футам (2 311 м).
На перевале, который представляет из себя неглубокую сед­ловину, выстроена маленькая китайская кумирня. Отсюда дорога спускается круто и вскоре втягивается в узкое глубокое и дикое ущелье, которым и бежит с километр. Восточный склон этого ущелья представляет сплошную скалистую стелу, наоборот — западный, при большей относительной высоте, изрезан глубокими расщелинами, придающими ему подчас самые дикие и странные очертания.
В километре от перевала восточная стена обрывается, и перед путником развертывается картина безбрежной каменистой пу­стыни с торчащими там и сям вершинками, усыпанными черным блестевшим на солнце как-то особенно, точно кучи его облиты были жиром или нефтяным дождем. В то же время на западе все выше и выше подымали свои остроконечные вершины отвес­ные слюдяно-сланцевые скалы, служа разительным контрастом уходящей на восток плоской пустыне с повсюду обнажающимися последними остатками когда-то бывших здесь гор. Оригинальное место, подобного которому нам не приходилось уже встречать в Центральной Азии!
Километров на пять гигантской щеткой растянулись эти скалы, а там и они отошли в сторону, сменившись холмами с бо­лее мягкими очертаниями. Но и эти холмы тянулись недолго. Наклон дороги перестал ощущаться, почва стала вязкой, и мы мало-помалу выбрались на простор. Перед нами была харюза, уже описанная в предыдущей главе.
Здесь от нашей дороги отделилась колея, уходившая на восток (как мы потом убедились, к станции Янь-чи Хами-Турфанской дороги); здесь же впервые появилась и кое-какая раститель­ность— эфедра и Horaninovia ulicina.
Впрочем, мы не совсем еще вышли из гор: отдельные холмики и гривы еще долго продолжали вставать в стороне от дороги; но, наконец, и эти последние отпрыски гор остались у нас позади, и мы, с востока обогнув скалистый массив, вышли в равнину, изборожденную только неглубокими водостоками и возвышен­ностями, сложенными из рыхлых пород. Солнце садилось. Мы прошли уже около 30 км и теперь с чувством беспредельного бес­покойства озирались кругом. По нет! Впереди, уже окутанная сумраком ночи, виднелась все та же безбрежная степь без всяких признаков какого-либо пристанища человеческого. Л между тем нам еще в урочище Джан-булак говорили о ключе на южной стороне перевала. Что же, миновали мы его, не заметя, или еще не дошли до него?
Прошло еще томительных полчаса... Наконец, впереди мы заметили двух турфанцев, вьючивших нескольких ослов, как ока­залось потом, мешками с пшеницей. Тут и было урочище Ташбулак — небольшой ключик, сочившийся среди зеленой лужайки в несколько квадратных метров, уже давно вытравленной и за­гаженной скотом.
— Далеко ли до Чиктыма?
— Иолов восемьдесят, а то и больше.
На нашу меру это составляло около 37 км. И хотя у Ташбулака кормить лошадей было нечем, но мы решились, закупив у турфанцев пшеницы, остановиться здесь на несколько часов с тем, чтобы после полуночи выступить дальше к Чиктыму. Сва­рив скромный ужин (при больших переходах нам редко прихо­дилось обедать) и напившись чаю, мы улеглись кто куда, согре­ваемые теплым дыханием турфанской ночи. Спать пришлось, однако, недолго. Ровно в двенадцать я поднял людей, и мы, на­скоро закусив, при слабом свете луны стали вьючиться. Еле-еле различали предметы...
— А как итти будем? колея-то чуть видна...
— Правь вон на эту звезду...
— Это что правее Челиана ’? Ладно.
И вьюки тронулись, а я остался позади с Матвеем Жиляевым, на обязанности коего лежало освещать буссоль при съемке. Съемка ночью крайне затруднительна, и при слабом освещении приходится зачастую вести ее, руководствуясь звездами, что, однако, требует и большого внимания и возможной неподвижно­сти инструмента; последнее достигалось при помощи палки, на
Так таранчи называют Венеру.
-
и"
которую устанавливалась буссоль. В момент, когда бралось на­правление, Матвей зажигал спичку, и я прочитывал азимут.
Утренний холодок давал себя чувствовать. Люди кутались в полушубки, а лошади по собственному почину ускорили шаг. К тому же дорога была ровная и хотя и мало заметно, но все же спускалась на юг. С восходом солнца мы увидали впереди золо­тистую полоску, в которой опытный глаз казака тотчас же при­знал камыши.
— Чнктым!
Действительно, нам оставалось нс более восьми километров до этого поселения. Вот показались линии карысей, а вот, нако­нец, и дунганские фанзы. Наконец-то мы снова среди людей и в местности, где покупка фуража для наших, не в меру отощавших, животных не может представить никаких затруднений!
Чиктымский оазис занимает довольно обширную площадь, на которой разбросанно расположено до 35 дунганских и 5 чантуских хозяйств. Повидимому, воды ключевой и карысной здесь очень много. Под укреплением, расположенным на восточной окраине оазиса, находится даже значительное пространство стоя­чей воды, собирающейся из тут же бьющих ключей. А такое оби­лие воды, конечно, не могло не вызвать увеличения запашек, которые здесь, действительно, более значительны, чем где бы то ни было в другом месте Турфанской области. В Чиктыме возде­лывают те же хлеба, что и во всей стране, но хлопчатник и Sesa­mum indicum высеваются в малом количестве, хотя, казалось бы, последнее растение и должно было бы давать здесь завидные урожаи.
В Чиктыме мой брат дневал, затем выступил в Пичан по до­роге, описание коей помещено будет ниже. Не дождавшись меня в этом городе, он двинулся мне навстречу и, не заходя в Ханду, оставшееся у него вправо, 8 октября прибыл в Лемджин. Послед­нюю станцию он прошел без всяких приключений по местности, которая не представляла никаких достопримечательностей: до­рога шла каменистой пустыней, упиравшейся в Туз-тау и на всем этом протяжении почти лишенной растительности.
13 октября мы выступили из Лемджина по направлению к Люкчуну, в ближайших окрестностях которого и решились оста­новиться на поправку наших лошадей. Мы прошли населеннейшую часть Люкчуна, после чего вышли на каменистую плешь, с трех сторон окруженную садами, а на востоке примыкавшую к песчаным барханам Кум-тау. Впереди рисовалась длинная цепь гор, на западе терявшаяся вдали. Еще раньше видел я эти горы, но теперь они выступали яснее. Это Чоль-таг, что значит «пустын­ные горы», северный уступ обширного вздутия горной страны, протянувшейся от изгиба Тарима к Ала-шаню и восточнее Хами связавшей три горные системы: Алтай, Тянь-шань и Нань-шань.
Через эти горы, как нам говорили теперь, проходит торный путь к Лоб-нору, которым пользуются преимущественно китайские гонцы и торговцы, выменивающие там всевозможный товар на бараньи гурты. По этому же пути много развалин, в которых и до настоящего времени отыскивают различные изделия из меди и золота и роговые и глиняные футляры с исписанными непонят­ными буквами бумажными свертками. Но и помимо этого пути Чоль-таг изрезан тропинками, хорошо известными местным охот­никам. Там встречаются высокие горы, дикие ущелья, леса, обширные тростниковые займища, и водится всякий зверь: мед­веди, волки, лисицы, дикие кошки (малунь), кабаны, дикие верблюды, аркары, антилопы кара-куйрюки (джейраны) и, на­конец, зайцы.
Если читатель взглянет на лучшие карты, изданные до девя­ностого года, и познакомится с тем, что писалось о стране, рас­положенной между Нань-лу и Алтын-тагом, то легко поймет тот живой интерес, с которым мы внимали всем подобного рода рас­сказам о ней. Очевидно, нам описывали страну, некогда состав­лявшую владение Леу-лянь или Шаньшань, где одно время схо­дились главнейшие пути из Китая в Индию, Бактрию и Туркестан.
Все эти подробности о Чоль-таге мы узнали в селении Янбулак, сады которого ограничивали с юга помянутую выше пу­стынную площадку с частью глинистой, частью галечной почвой. Нам хотели даже представить гонца, только что прибывшего с Лоб-нора, но, как впоследствии оказалось, его задержали в Люкчуне.
Итак перед нами лежала теперь новая площадь исследова­ния — горы Чоль-таг. Но лошади, выведенные нами из Семи­речья, для подобной поездки уже не годились, и мы решились взять туда свежих, только что приведенных мной из Турфана. Во всяком случае подобная экскурсия могла затянуться на две, даже на три недели. Вот почему решено было покинуть Ян-булак и перебраться на четыре километра к западу, в урочище Люкчункыр, где хотя травы были и скудные, но все же их было доста­точно для прокорма наших баранов.
14 октября я отправился в Дга, окрайнее к Чоль-тагу селение, где мы могли подыскать проводника и разузнать подробнее об условиях путешествия в этих горах. Путь туда шел сначала среди полей, засеянных ак-джугарой, кунжутом и хлопчатником, а за­тем по глинисто-песчаной местности, изрытой глубокими промои­нами и поросшей джантаком и камышом; кое-где попадались карыси и виднелись хутора, окруженные садами и пашнями и носившие в большинстве случаев имена своих владельцев. На пятнадцатом километре от Люкчун-кыра дорога вступила в пески, постелью которым местами служил кремень, настолько уже выбитый песком, что он получил вид скорее пористой, чем
плотной горной породы; пески эти имели более темную окраску, чем барханы Кум-тау, к которым мы теперь заметно приблизи­лись, и поросли тамариском, Karelinia caspia Less., джантаком, Zollikoferia acanthoides Boiss. (еще бывшей в цвету), Salsola Kaii L и другими солянками. На двадцатом километре мелькнули, наконец, впереди темнозеленые массы садов, а четверть часа спустя мы уже въезжали в небольшое селение Дга, в котором нас хотя и приняли очень радушно, но в проводнике отказали, ссылаясь на отсутствие каких-либо на сей счет распоряжений со стороны люкчунскнх властей. Это вызвало мою поездку в Люкчун на свидание с таджиями, в отсутствие вана управлявшими кня­жествами.
Свидание это могло состояться не ближе 18-го числа. Меня приняли в большой приемной княжеского дворца, внутреннее убранство коей было китайское. Да и внешний вид двухэтажного здания, а также обширного двора, с присущими всем правитель­ственным учреждениям в Китае парадными воротами — «да-тан», посередине, представлял смешение стиля китайского с турке­станским. У этих ворот я сошел с коня и тотчас же был окружен бородачами в китайских костюмах, которые и ввели меня в упо­мянутую приемную, где был уже сервирован чай и обычный десерт: сахар, печенье, свежие и сухие плоды. Едва я заикнулся о причине, приведшей меня в Люкчун, как тотчас же получил разрешение брать проводников куда хочу и сколько хочу. Добив­шись, таким образом, главного, я, ради приличия, пробыл еще минут с пять, после чего, поблагодарив за радушный прием, уда­лился тем же порядком, как прибыл. На этот раз, впрочем, не­сколько таджи верхом проводили меня до городского предместья.
На следующий день все уже было готово, и брат, в сопрово­ждении Ташбалты и Ивана Комарова, имея одну запасную ло­шадь и верблюда, нагруженного необходимейшей утварью и за­пасами провианта и фуража, выступил в Дга, а оттуда в пустын­ное нагорье Чоль-таг.
Мы распрощались надолго, может быть на две, на три недели, в течение коих на мою долю выпадала мало благодарная работа— собирание по возможности разнообразных сведений о населении Турфанской области. Сведения эти я помещаю ниже; здесь же счи­таю уместным, изложив описание своей поездки к развалинам Асса-шара, сказать несколько слов как о фауне позвоночных Тур­фана, так и об его климатических особенностях за октябрь и ноябрь месяцы, чем и закончить настоящую главу.
Это было уже в ноябре. Холода стояли большие, и мы не осо­бенно охотно предпринимали какие-либо поездки в окрестности. Но тут я случайно узнал о существовании километрах в пятна­дцати от нашего бивуака развалин «города» Асса-шар и решился съездить их осмотреть.
Слово «шар» ввело меня в заблуждение. Предполагая встре­тить здесь нечто подобное развалинам, каких так много в Тур­фа некой области, я не захватил с собой фотографического аппа­рата, и хотя этот промах я и постарался впоследствии загладить изготовлением приложенных здесь рисунков, но, конечно, послед­ние не могут претендовать на особую точность и полноту.
Из Люкчун-кыра я направился к югу и, проехав первые пять километров культурной полосой, за селением Чон-бостан вступил в область бугристых песков, поросших гребенщиком, бортекеном (Nitraria Schoberi), дж анта ком, чамеком (Zoilikoferia acanthoides), шапом (Salsola spissa) и другими солянками. На один­надцатом километре мы наткнулись на небольшую постройку, от которой остались одни только стены, а вскоре затем я увидел и -высокую башню Лсса-шара.
Асса-шар расположен на берегу сухого русла значительной речки и ныне уже наполовину засыпан песками. Высокие и тол­стые стены его не имеют бойниц и с внешней стороны не пред­ставляют ничего замечательного; зато изнутри в них проделаны ниши, расположенные в два яруса. Ниши эти не одинаковой величины, но все тщательно оштукатурены алебастром и выкра­шены в бледнорозовый цвет; наименьшая из них все же могла бы служить спальней одному или даже двум человекам. Потолок в них выведен сводом, причем только посередине такого поме­щения человек среднего роста мог бы стоять, не касаясь потолка головой. Наибольшая из этих ниш находится в южной стене и имеет узкий круговой ход; без сомнения, это была небольшая кумирня, к которой приделана была и лестница — единственная лестница на всем обширном дворе Лсса-шара, если не считать другой такой же лестницы, ведшей в центральное здание. Последнее значительно возвышается над стеной и, вероятно, в свое время имело несколько этажей. Верхний кончался купо­лом, от которого теперь остались только следы. Башня должна была быть довольно мрачной внутри, так как освещалась при помощи всего только шести небольших окон, по три на верхний и средний этаж. Впрочем, я не уверен, существовал ли еще и нижний этаж: в середине все здание завалено было мусором, снаружи к нему примыкали высокие кучи песку и обломков. Внутренние стены башни были оштукатурены алебастром, кото­рый местами сохранил еще замечательную белизну; никаких кра­сок здесь не было видно, и единственным архитектурным укра­шением верхнего этажа был красивый карниз, от которого теперь остались одни только куски. В эту залу проникали снаружи через высокую и узкую дверь. От лестницы уцелело всего несколько ступеней, но и по ним не трудно составить себе понятие о былой ее неуклюжести. Внутри двора не существовало, невидимому, никаких построек; только в юго-западном углу его стоял жертвен­
ник курений с сохранившимся на нем пеплом курительных све­чей, да тут же помещалась кузница, в которой мы докопались до обломков чугуна и железной накипи. В Асса-шар вели одни только ворота, выведенные сводом и расположенные близ башни; они могли пропустить две телеги рядом.
По типу постройка Лсса-шара не имеет себе подобных во всем Туркестане; всего же больше напоминает развалины Таш-рабат,

Развалины Асса-шар с востока (рис. Г. Е. Грумм-Гржимайло).
находящиеся в горах к северу от озера Чатыр-куль, у подошвы перевала с тем же названием Таш-рабат.
Из крупных млекопитающих в Турфанской области водятся: кабан (в камышовых зарослях к западу от Лсса-шара), по-местному джейран (в песках вдоль Чоль-тага и в пустыне «харюза»), дикая кошка мануль (Felis manui?), лисицы и волки; зайцы попадаются очень редко. Что же касается до мелких жи­вотных, то из них нам удалось добыть только нижеследующие виды: Plecotus auritus L. (шапарюк), Gebrillus collium Sew. (ильмен-тагтаг), G. meridianus Pali., Mus wagneri Ev. и Eremiomys lagurus Pali.
Птиц, зимующих в области, оказалось немного; нам удалось заметить или добыть в коллекцию нижеследующие виды: Circus cyaneus L., Accipiter nisus L., Buteo ferox Gmel., Falco babylonicus Gurn., F. regulus Pali., Cerchneis tinnunculus L., Asio otus L., Carine bactriana Htftt., Corvus corax L., Coloeus monedula var.
collaris Drumm., С. dauricus Pali., C. neglectus Schleg., Corone corone L., Da fila acula L., Pica caudata Ray, Podoces hendersoni Hume, Passer montanus L., Alaudula pispoletta var. seebohmi Sharpe, Tichodroma muraria L. (в горах Туз-тау), Parus cyanus var. tianschanicus Menzb, Lanius sphenocercus Cab., L. leucopterus Sew., L. homeyeri Cab., Saxicola deserti Temm., Ruticilla rufiventris Vieill., R. erythronota Ev., Merula maxima Seed. M. atrogularis Temm., Syrrhaptes paradoxus Pali., Cincius leiicogaster и Pterocles arenarius Pali.
Нет другого более знойного уголка в Центральной Азии, как Турфанская область; зависит же это от орографических особен­ностей этой страны. Турфан находится в котловине, глубочайшая часть которой лежит ниже уровня океана. В Притяньшанье гос­подствуют два ветра: северо-западный, дующий преимущественно весной и летом, и северо-восточный — осенью и зимой. От пер­вого Турфан защищен снеговым массивом Богдо-ола, второй перекатывается свободно через пониженную часть Тянь-шаня. Оттого климат Турфана очень сух и зимой сравнительно очень суров, а летом очень зноен. Крайности континентального климата здесь увеличиваются. Солнечные лучи всей своей силой накаляют горы Тузи Кум-тау, бесплодные каменистые пространства харюзы и того пояса пустыни, который тянется вдоль южных скло­нов Туз-тау, и, отражаясь, значительно возвышают летнюю тем­пературу, которая и без того высока, благодаря вечно безоблач­ному небу, чрезвычайной сухости воздуха и отрицательной высоте места *.
Из вышесказанного ясно, что осень в Турфане, в смысле быстрых и частых переходов от зноя к холоду и обратно, не мо­жет быть постоянной. Действительно, стоит только подуть восточ­ному ветру, и теплые дни сменяются в Турфане тотчас же силь­ной стужей, которая только до некоторой степени умеряется яркими солнечными лучами. Ветер стихает — и тотчас же восстановляется прежнее тепло, которое и продолжается до первого
• Этот прогноз климатических условий Люкчунской впадины, данный Грумм-Гржимайло путем использования кратковременных наблюдений, по­лучил дальнейшее развитие в результате двухлетней работы метеорологи­ческой станции, организованной в Люкчуне Русским Географическим обще­ством в 1893 году. В этой впадине, как оказалось, годовой ход давления (т. е. разность между средними месячными давлений в июле и в январе) равняется почти 30 мм — величина крайняя для всего земного шара. В декабре, в ян­варе к в феврале максимум давления в Азии находился в центре континента. Суточные колебания в этом центре оказались столь же велики. Температура летних месяцев оказалась также очень большой: в среднем для июля она может быть приравнена к Сахаре; предельная высокая в 48° явилась тоже наибольшей для всей Азин. По сухости и бедности осадков Люкчунская впадина представила также крайность. (Метеорологические наблюдения, произведенные с октября 1893 г. по октябрь 1895 г. на станции Люкчун в Турфане. Изд. ИРГО. СПБ. 1899). [Прим, ред.]
восточного ветра. Такая быстрая смена холода и тепла заме­чается и зимой. Снежный покров здесь отсутствует, почва нагре­вается быстро и, при безветрии, столь же быстро нагревает и воздух; так, в ноябре, например, после сильных морозов насту­пили вдруг такие теплые дни, что термометр даже по утрам не опускался ниже 0°. Это да отсутствие снежного покрова влияют здесь и на значительность суточных амплитуд, нередко достигающих 25°. В частности, климат октября и ноября, прове­денных нами в Турфанской области, отличался нижеследующими особенностями.
Из 56 дней наблюдения: безоблачных и ясных насчитывался 41 день (73%), облачных или подернутых как бы вуалью 12 (21%), пасмурных 3 (5%), из коих дождливых дней 1 (6 ок­тября), со снегом и ветром тоже 1 (12 ноября); безветренных или с очень слабым ветром 45, ветренных 7; с сильным ветром, не пе­реходившим, однако, в бурю, 4; северо-восточный ветер наблю­дался восемь раз, северный два раза и северо-западный один раз.
Едва спустившись с Тянь-шаня, мне пришлось уже наблюдать температуру ниже 0°, а именно —3°; но затем, в течение пяти дней термометр ниже -j-2°,5 не опускался, причем 5-го числа минимум его показаний равнялся 9°; 6 октября задул северовосточный ветер, пронесший над Турфаном тучи, которые, может быть, скопились над Тянь-шанем благодаря северо-западным ветрам; затем, начиная с 7-го числа до 17-го наблюдались еже­дневные холодные утренники; ночью термометр нередко показы­вал 13° мороза, с восходом же солнца лучи его быстро вновь на­гревали почву, и термометр подымался к полудню до 12—18° в тени и 20—25° на солнце. С 17-го по 21 октября чувствовалось в воздухе особенное тепло: термометр даже по утрам не опускался ниже 0°, за исключением 18 октября, когда температура понизи­лась до —2°,5. 21-го подул северо-восточный ветер, температура снова понизилась, а с 26-го наступили такие морозы, которые указали на конец осени и наступление зимнего сезона. С конца октября температура уже ни разу не подымалась выше 12°,5 в тени (11 ноября), зато опускалась неоднократно до —16—20° (23 ноября даже до —20°,5). Впрочем, и тут выпадали еще теплые дни; так, 12 ноября, благодаря пасмурному небу, ночь была особенно теплой, и термометр не опустился ниже 0°.

М Г. Е. Грум.м-ГржимлЛЛО

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ТУРФА II
В Центральной Азии, без сомнения, очень много земель, богато одаренных природой, но весьма мало таких, которые воз­буждали бы столь значительный интерес, как Турфан. Уже из­давна писалось, что владение это обладает климатом, настолько благоприятным для земледелия, что в нем собирают две жатвы, но что, вместе с тем, лето в нем до крайности знойное, зима со­всем 'бесснежная, а почва по преимуществу каменистая и песча­ная; что песок этот на его восточных окраинах занимает даже обширное пространство земли, по которому то пересыпается подобно зыби морской, то остается неподвижно приподнятым в виде волн расходившегося было, а затем вдруг замиренного океана: это Хан-хай, т. е. Сухое море китайцев55; что, служа для каждого земледельца в высшей степени заманчивым уголком, производя лучшие в мире дыни и виноград, оно вместе с тем остается доступным только для тех, кто не боится ни сильней­шего ветра, ни безводья, ни, наконец, проезда по страшной «до­лине бесов» 5в.
Но страхи эти, действительные для единичных людей, не могли остановить, разумеется, правительств соседних могущест­венных народов. Неудержимой волной хлынули сюда всевозмож­ные завоеватели и, оспаривая Турфан друг у друга, разоряли его, уводили жителей в плен или заселяли ими соседние земли. Сколько кровавых событий, сколько перемен различных влады­честв вынесло на себе население этой страны в первые века исто­рической своей жизни — и сосчитать невозможно! И китайцы, и хунны, и различные гаогюйские поколения, а затем жеужани,
Турфан 2/ / тукнесцы, тибетцы и, наконец, ойхоры — какая громадная смесь племен, языков, обычаев и культур! И все они не только оросили своей кровью турфанские земли, но и влили ее в жилы коренного населения этой страны — древних чешысцев. Но таково уж было и осталось свойство этой земли — никто из самых сильных завое­вателей ее не посмел изменить раз в ней заведенной культуры, которая и сохранилась здесь неизменно до наших времен.
Земли Турфана, как мы это уже видели, действительно пред­ставляют из себя не более, как песчано-глинистую или даже каменистую степь, на которой вне воды вовсе нет жизни; а воды здесь немного: всего каких-нибудь три, много уж если четыре убогих ручья, и это — на громадную площадь, равную чуть не 10 тыс. кв. верстам (11 380 кв. км)! Есть от чего притти в уныние и невзыскательному номаду! Л между тем именно здесь, в этой пустыне, жило и живет немалое население и стояли некогда цве­тущие города — ядро столь впоследствии знаменитой богатством своим Уйгурской державы. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что, «когда монгольские императоры нуждались в деньгах, то уйгуры им служили банкирами; так, например, при одном Угэдэе заплачено было им в счет долга 76 тысяч серебряных слитков; равным образом, когда князья и вообще сильные люди той эпохи нуждались в жемчуге и драгоценных камнях, в Уйгурию же посылали они людей своих за всем этим, как в другие места за соколами и кречетами...» 57.
В чем же кроется здесь секрет и кто те чародеи, поборовшие природу и сумевшие обратить пустыню, при посредстве сооруже­ний, не хитрых по выполнению, но гениальных по замыслу, в цве­тущий оазис? Увы, мы их вовсе не знаем! История застает здесь каких-то чешысцев, без сомнения — испорченное китайцами на­звание нам вовсе неведомого народа...
Многие ориенталисты считают их за одно из отделений уйгу­ров, очень рано обратившееся к культуре земли; должны за­метить, что гипотеза эта не имеет за себя никаких фактических оснований. В самом деле, на чем покоятся доводы этих ученых? Птоломей упоминает о народе ойхардах; китаец Фа-сянь, подъ­езжая к Карашару, пишет, что прибыл в землю «Уй». Но ведь Фа-сянь был в Карашаре в 399 г., а китайские летописи упоми­нают о гаогюйскнх поколениях (уйгурах), живших в Тянь-шане, к северу от Карашара, уже в начале IV в.; в фасянево же время (между 399 и 402 гг.) совершил свой набег на Восточный Турке­стан и жеу-жаньский хан Шелунь, причем встретил уже там гаогюйцев и «далеко прошел их землями» 58. Итак, уйгуры дей­ствительно жили в IV в. в землях Восточного Туркестана; могли жить там, разумеется, и раньше, например, хотя бы в то же птоломеево время. Но что же из всего этого следует? И что общего между чешысцамн — оседлым народом, и сказанными
кочевниками? Если допустить даже, что последние действительно перешли к земледелию, то какое же основание имеем мы утвер­ждать, что они сразу перешли к такому сложному полевому хо­зяйству, какое мы уже здесь застаем (а иного здесь никогда и быть не могло), и одновременно додумались до таких удиви­тельных гидротехнических сооружений, которыми, без сомнения, могли бы гордиться и современные нам европейские нации?
В настоящее время, кроме Турфана, подпочвенные воды (если вообще почвой можно называть конгломератные толщи, мощно­стью до 76 и много более метров) утилизируются для орошения полей еще только в Иране и в местностях, прилегающих к по­следнему с севера, причем для вывода воды на поверхность земли применяется повсеместно совершенно одинаковое устрой­ство сети подземных каналов. И что же, неужели эти кочевники, «ранняя отрасль уйгуров», додумались до подобного рода соору­жений независимо от древних иранцев?
Таким образом, с первых же шагов нашего знакомства с Турфаном мы наталкиваемся на целый ряд фактов громадного инте­реса. Этот интерес поддерживается и другими сведениями, кото­рые мы почерпаем из китайских сообщений об этой стране.
В Гаочане*, пишут они, есть область и город Хо-чжоу, что значит «огненный город»; назван же он так потому, что дождей в его окрестностях никогда не бывает, воздух сух и горяч, а камни, слагающие здесь ближние горы, огненно-красного цвета...59. К тому же, накаленные солнцем, последние делаются совсем нестерпимы для глаз, что, <в свою очередь, оправдывает данное им название «огненных гор» (Хо-янь-шань) б0.
Еще более удивительная гора подымается к северо-западу от Турфана; она называется «Линь» и представляет совершенное чудо: нет на ней ни растений, ни деревьев, ни птиц или зверей; все ограничивается здесь группою самых красивых пестрых скал, на вершине которых находится озеро с темнофиолетовым ликом посередине и с сокрытыми в водах его волосами целой сотни тысяч лоханей; некогда грешники, они, подвизаясь на поприще добродетели, возвысились здесь до бессмертия!.. Камни, твердые, как кость, и прозрачные, как нефрит, покрывают все склоны сле­дующей горы и почитаются за кости этих святых; другие такие же камни, торчащие из гор в виде рук и ног, считаются уже остан­ками самого будды, который равным образом здесь стал бес­смертным! 61.
Кроме этих гор есть еще не менее удивительная гора, назы­ваемая Чешы, с чудной формы красными глыбами, венчающими вершину ее, и другая — Тань-хань-шань, покрытая уже вечными снегами и льдами.
♦ Древнее наименование Турфанской области.
I
Нельзя сказать, чтобы эти и им подобные известия о Турфане отличались особенной ясностью, но то, что понаписали по поводу всех этих рассказов европейские их комментаторы, отличается еще большей фантастичностью.
Неправильно истолкованные китайские описания эти побудили Гумбольдта включить и Турфан в им столь излюбленную, но существовавшую только в воображении ее автора, среднеазиат­скую вулканическую область, а Риттер, нисколько не подозревая «классической», как выражается проф. Мушкетов62, ошибки этого ученого, поспешил возвестить образованному миру, что все то, что «было прежде лишь компиляцией китайских источ­ников и гипотезой (?), возвысилось ныне до истины, благодаря великому исследователю Кордильеров, и сделалось предметом важных соображений и новых будущих исследований...», кото­рые, сказать кстати, шаг за шагом опровергали эту «истину», под­тверждая в то же время неясные только по своей краткости описания китайских географов... Как бы то ни было, но европей­ские ученые сделали все с своей стороны, чтобы еще сильнее заинтересовать Турфаном пытливый ум человека, и Реклю был совершенно прав, сетуя на отсутствие исследований в этой «стране различных чудес» с ее «огненным округом» (Хо-чжоу) или (?) «горой с огненным жерлом» (Хо-янь-шань), извергавшим некогда лаву, пепел и клубы дыма, с ее замечательным пиком, подни­мающимся уступами, состоящими (?!) из агатовых галек, и дру­гими естественными ее достопримечательностями...
Реклю писал эти слова уже после появления отчета Регеля об его путешествии в Турфан, сопряженном с такими затрудне­ниями для последнего, каких не приходилось испытывать ни раньше, ни после ни одному из русских исследователей притяньшанских земель; вот почему мы должны быть в высшей степени благодарны этому отважному натуралисту и за то немногое, что сообщил он нам об этой стране. Но и это немногое так интересно, что способно возбудить любопытство в самом бесстрастном чита­теле, и это хотя бы уже потому, что Регель говорит нам не об удивительных природных явлениях, которым в настоящее время уже мало кто верит, а о памятниках седой старины, о городах, выстроенных до начала христианского летоисчисления, о мечетях, переделанных из церквей, о сводчатых постройках какого-то, давно забытого в Средней Азии, стиля. Подобные развалины способны всего более, разумеется, поддержать в народе память о былых временах, и, повидимому, действительно легенды о вели­ком прошлом этой страны здесь еще многочисленны. Надо только уметь их собрать, и тогда, может быть, многое темное в этом прошлом получило бы хотя бы слабое освещение.
Если исключить чрезвычайно ограниченные исторические све­дения о Турфане, заключающиеся в китайских летописях и гео­
графиях, и ничего не значащие известия, вроде, например, таких, что «нравы люкчунцев простые» 63, что вышеизложенным мы, ка­жется, можем вполне ограничить весь тот запас знаний, с каким мы в октябре 1889 г. вступали в эту страну. Запас небольшой, но в общем совершенно достаточный для того, чтобы побудить нас возможно шире исследовать эту сказочную область, в тече­ние двух тысячелетий жившую уже исторической жизнью и вре­менами игравшую весьма выдающуюся роль среди государств Внутренней Азии. К сожалению, три причины: незнание местного языка, скудные средства и враждебное отношение к экспедиции китайских властей очень скоро указали нам те границы, в преде­лах коих мы могли еще надеяться что-нибудь сделать...
. ♦ ♦ .
* i
Громадные снеговые массы венчают хребет, с севера ограни­чивающий Турфа некую низменность; но и этот хребет служит только пьедесталом величественному трехглавому пику, всегда игравшему роль священной горы и божьего трона в воображении народов, когда-либо живших у подножия его.
«Та-мо-фу (Будда), избрал эту гору своим постоянным жили­щем,— говорили нам бонзы*, — и это потому, что с нее очень близко до неба...».
Абсолютная высота ее, однако, менее значительна, чем напри­мер, Хан-тенгри, Мустаг-ата, Дос-мёгон-ола и других памирских и тяньшанских колоссов; зато относительная — до такой степени чрезмерна, что не может не произвести подавляющего впечатле­ния на человека: и недаром же монголы называют ее «Богдоола», тюрки — «Топатор-аулие», а китайцы «Чудотворной горой» (Линь-шаиь) или «горой счастья и долголетия» (Фу-шэушань).
«Снега и льды этой дивной горы сияют подобно кристаллам, а сама она столь высока, что заслоняет собою и солнце и ме­сяц!»— так восклицает китаец64, и восторг его нам совершенно понятен. Стоит только представить себе печальные картины, ха­рактеризующие вообще природу тех стран, которые пустынным кольцом окружают колоссальный и необыкновенно круто уходя­щий здесь в небо горный массив, всю эту необъятную площадь в высшей степени однообразно сменяющих друг друга совсем бесплодных центральноазиатских гор и долин для того, чтобы понять и те чувства, какие должен был испытать человек при созерцании дивной панорамы диких скал, лесов и альпийских озер, которая вдруг открывалась перед ним у подножия этого недосягаемого гиганта! «Эта гора — жилище богов!»—так no-
т. е. хошанн, китайские жрецы.
думал номад, и бог Та-мо-фу поспешил подтвердить это собствен­норучною надписью на одной из выдающихся в озеро скал: «Люди, молитесь мне здесь, ибо место это избрано мною!». И с тех пор гора эта, действительно, чтится людьми и со всем, что на ней, считается достоянием божиим. Впрочем, не все места на ней равно священны, так как обыкновенно только высочайший из пиков служит Та-мо-фу достойным престолом. «В своих льди­стых чертогах он, однако, не всегда пребывает и, соскучившись, иногда спускается вниз для того, чтобы покататься на озере... и тогда многое необыкновенное совершается в этих горах, а все озеро блестит огоньками... Но только одни великие постники удо­стой ваются видеть во всей его полноте такое проявление могу­щества божия!..». Мы были не только не великие постники, но даже люди чуждой религии, а потому, как уже известно чита­телю, несмотря на самые тщательные поиски, никаких надписей на скале не нашли и путешествующего будду не видели. Впрочем, это отнюдь не помешало нам заняться всесторонним, по возмож­ности, изучением этой чудной горной группы.
Так как читателю известны уже результаты пребывания на­шего в горах Богдо-ола, то с крайнего запада мы поспешим пере­нестись на восток, к крутому понижению главного массива Тяньшаня. Ничего особо величественного мы здесь не увидим, но зато много оригинального и совсем неожиданного. Вчитываясь в исто­рию древнего чешыского владения, переименованного впослед­ствии в Гаочан, легко заметить, что хунны, жеужани и гаогюйцы во всякое время и без всяких, невидимому, затруднений перева­ливали из джунгарских степей в нынешнюю Турфанскую область, и так же легко в свою очередь сообщались между собой оба вла­дения — Южное и Северное Чешы. Между тем все, что писалось до сих пор о Восточном Тянь-шане, рисовало последний вечно­снежным, совершенно недоступным хребтом. Сказать, что оба эти факта взаимно исключали друг друга, разумеется, было нельзя; тем не менее, можно было думать, что географы, следуя Риттеру и Гумбольдту, изображали не совсем точно Восточный Тянь-шань. И подобного рода априорные заключения, как мы уже видели, получили самое полное подтверждение после наших исследова­ний этой части хребта.
На меридиане Пичана широкая колесная дорога пролегает через Небесные горы; к западу от нее высятся в виде гигантской щетки сланцевые скалы, образующие здесь совсем невероятный по своей крутизне обрыв главной массы хребта, на востоке же расстилается площадь, всхолмленная выходами гнейсов, кристал­лических известняков, сиенитов и глинистых метаморфических сланцев, которые то торчат отдельными невысокими сопками, то собираются в гряды с преобладающим направлением к северовостоку. Это область самого сложного геологического строения
и большого как политического, так и историко-географического значения. Пониженная в долинах своих до высоты несколько большей 5 тысяч футов (1 525 м), она представляет немало удоб­ных нроходов с юга на север, а потому, служа в настоящее время торговым целям, некогда играла роль именно тех ворот, через которые дикие орды кочевников вторгались в богатые культур­ные округа Восточного Туркестана.
Между этими двумя крайними точками: колоссальным Богдоола и вышеописанным крутым понижением Тянь-шаня, последний очень высок и, переходя своим гребнем за линию вечного снега, вообще говоря, трудно доступен. Южные его склоны положе, но вместе с тем и пустыннее северных. Множество диких и бесплод­ных ущелий ведут в эти горы, но все они кончаются глухо. Речки, стекающие по ним, хотя и выносят свои воды в равнину, но про­бегают ею недолго и почти тут же, у путника на глазах, уходят под землю; к тому же в равнины они текут в узких и глубоких долинах, в каньонах, вырытых в дилювиальных конгломератах, вследствие чего мало вообще способствуют оживлению той каме­нистой пустыни, которая широким поясом окружает Богдо. Это — в полном смысле этого слова мертвая степь, в которой кое-где только хвойник (Ephedra sp.?) да Eurotia ceratoides находят еще возможность существовать. Нет в природе ничего печальнее этой страны, нет местности, в которой в летний зной наблюдалось бы такое полное отсутствие жизни, как здесь...
«Даже птицы, — пишет Ван Янь-дэ65, — собираются тогда стаями по берегам рек, а если которая-нибудь из них и вздумает полететь, то, как бы обожженная солнцем, тотчас же падает снова на землю...».
Ширина этой мертвой полосы около сорока километров. На юге она упирается в горную гряду Туз-тау, разделенную попе­речными долинами на участки, из коих средний представляет значительный интерес благодаря тем оригинальным глыбам — замечательный образчик выветрившегося песчаника, которые венчают гребень горы. Местное ее название «Иеты кыз», что зна­чит— семь девиц; связанное же с нею предание гласит прибли­зительно следующее:
...Когда калмыки разбили войска древнего владетеля этой страны, они пленили и семерых его дочерей; но последние не за­хотели сделаться женами язычников, а потому, улучив минуту, бежали из плена; когда погоня их уже настигала, они бросили внизу лошадей, взбежали на гребень горы и взмолились Аллаху о помощи, прося обратить их лучше в каменья, чем предать снова в руки презренных язычников. Аллах исполнил их просьбу, и с тех пор гора эта совсем опустела, травы повысохли, звери и птицы перевелись, люди же, и прежде ее избегавшие, теперь вовсе перестали ее посещать...
Но об этих каменных глыбах, как мы видели выше, китайцы знали уже в первые века нашей эры; уже тогда называли они этот кряж Чешы и удивлялись его «чудным вершинам»; а потому следует думать, что происхождение этой легенды, приспособлен­ной ныне к воззрениям мусульманского мира, должно относиться ко времени появления первых оседлостей в этой земле, т. е. к та­кому периоду, о котором не дошло до нас ни малейших известий.
Гряда Туз-тау, протянувшаяся от запада на восток совер­шенно параллельно Тянь-шаню, разделяет Турфанскую низину на две половины, из коих южная, включающая глубочайшую впа­дину всей Внутренней Азии, в общем почти на 1200 футов (365 м) ниже северной; она-то и представляет из себя тот «огненный округ», который приводил в такое смущение всех географов, на­чиная с Гумбольдта и кончая цитированным выше Реклю.
«Дождей в этой стране, — пишут китайцы, — совсем не бы­вает; воздух же до такой степени сух и горяч, что, кажется, и небо дышит там пламенем... вот почему ее называют Хо-чжоу, что значит — огненный округ».
Из европейцев никто не посетил Турфана в летние месяцы, а потому о степени достоверности подобных рассказов мы можем судить только из расспросов туземцев, которые, впрочем, вполне подтвердили китайское описание климата этой страны. В Турфане существует даже особое выражение: «маныга кюн баши чушты», что значит буквально — «мне солнце ударило в голову»; в переносном же соответствует восклицанию — «надо мной беда стряслась!», потому что в этой «огненной» области палящие лучи солнца действительно, должны представлять тем более ужасное бедствие, что укрыться от них далеко не всегда и везде есть воз­можность.
Но Абель Ремюза к этим сведениям о Туз-тау присоединяет еще и другие. Он распространяется очень подробно о добыче нашатыря и говорит о «постоянном, будто бы, дыме, выходящем из недр этой горы и светящемся ночью, как факел». Если здесь нет ошибки в географическом определении места ♦, то известие это надо считать безусловно неверным, так как в Турфанском округе нашатырь совсем неизвестен; тем не менее оно дало Гум­больдту повод писать о проявлениях в Турфане вулканической деятельности в сравнительно еще очень недавнее время.
• Смешать Турфанский Хо-чжоу с местностью Хэу-тнн-сянь, находив­шеюся к северу от Богдо-ола, и которая в иной транскрипции может писаться и Хо-тинь или Хо-чжоу (чжоу и тинь, как административные термины, часто переходят друг в друга), было для Аб. Ремюза несравненно прости­тельнее, чем Риттеру, смешавшему тот же Хо-чжоу, с ганьсуйским городом этого имени (цит. соч. стр. 58); или хамнйский хребетБэй-шань «Белый хребет>. с вулканом, или, правильнее, пиком Бэй-шань. к северу от Кучи; к тому же эта и подобные ей ошибки встречаются у комментаторов китайских историко-географических книг и географов чуть не на каждом шагу.
«Огненный округ» в общем столь же безотрадная, столь же безжизненная и бесплодная степь, как и северная половина Турфана. Сперва каменистая пустыня, дальше же на юг глинисто­песчаная степь, прикрытая невысокими грядами передвижного песка, — страна эта на всем своем протяжении производит совер­шенно одинаково гнетущее впечатление; и только на самом край­нем юге, у подошвы «Чоль-тага» или «пустынных гор», местность несколько оживляется площадками камыша, за которыми вид­неются снова пески, но уже закрепленные свойственными только последним растениями: тамариском, верблюжьей колючкой, Peganum harmala, Salsoia spissa, о которой несколько слов будет сказано ниже, и множеством им подобных представителей флоры песчаных пустынь.
Пески эти, занимающие всю отрицательную впадину Леса, получили столь же громкую, но и столь же незаслуженную известность, как и горы Туз-тау.
«Почва здесь суха и песчана, — пишет китаец; — в траве же и воде ощущается столь большой недостаток, что быки и лошади гибнут, если не запастись в достаточном количестве тем и другим; песчаные бури зачастую заживо погребают здесь людей и живот­ных, а злые духи целый день издеваются над несчастными путни­ками; поперек этой пустыни протекает большая река, направляю­щаяся на запад и теряющаяся в сыпучем песке; цепь невысоких, как кажется, нанесенных сюда ветрами, песчаных холмов сопро­вождает также и русло этой реки, к северу от которой виднеется Хо-янь-шань, гора красноватого цвета; местность эту называют Хан-хай».
Клапрот «Хан-хай» переводит словами «Сухое море»; но сло­вом «хай», как известно, китайцы обозначают не только море, но и вообще всякий водный бассейн, независимо от его характера и величины; таковы, например, Си-хай (Аральское море), Жо-хай (Иссык-куль), Ши-я-хай (Баграч-куль), Цин-хай (Куку-нор), Ли-хай (Лоб-нор) и даже Бо-хай и Юй-хай, крошечные солонча­ковые озера, а, может быть, и просто болота к западу ог Алашаня. Поэтому, если слова «Хан-хай» мы станем переводить через сухое или, еще лучше, высохшее озеро, то китайское изве­стие получит совсем иной смысл, чем тот, который был ему навя­зан пылким ориенталистом. В самом деле, впадина Леса могла еще в историческое время быть если не озером, то значительным тростниковым болотом, о чем наглядно нам повествует и одна старинная турфанская песня, начинающаяся словами: «Ауаттыке Джонгляда», что значит — «Ауатские большие камыши».
Выше мы видели, что по Хан-хаю с востока на запад некогда протекала значительная река. Ныне реки этой нет, зато сохра­нилось русло ее, целы и развалины буддийских монастырей, стоявших когда-то на ее берегу.
Что же это была за река и где должны мы искать истоки ее?
Па эти вопросы очень трудно, к сожалению, дать скольконибудь определенный ответ. И это происходит главнейшим обра­зом потому, что нам не удалось проследить древнее ее русло далее выхода последнего из гор Чоль-таг, с юга и востока огра­ничивающих турфанскую котловину.
В 533 км отсюда по прямой линии на восток мы пересекли сухое русло большой реки, собиравшей некогда свои воды с вы­сот Тянь-шаня и Бэйшаиских гор; еще и теперь не малое число

Семь муллушек, построенных в память семи девиц, обращенных, согласно легенде, в камни на гребне горы Туз-тау.
речек направляет сюда свои воды, но последние или не добегают до главного русла, или же образуют здесь более или менее обшир­ные болота. Вторично мы пересекли то же русло у станции Яндун, километрах в 74 ниже ее вероятных истоков, и падение в этом участке выразилось цифрой в 1500 футов (457 м). Если бы мы допустили тождественность реки котловины Леса с Яндунской рекой, то в гипсометрическом отношении гипотеза эта не встре­тила бы препятствий, так как на остальные 458 км ее протяжения пришлось бы не менее 2700 футов (823 м) падения. Замечу также, что дальше на запад, уже за Ляо-дуном, мы пересекли не мало сухих русел, очевидно, бывших притоков этой реки, и еще что на юг от большой дороги, /между Хами и Пнчаном, можно было установить целый ряд тростниковых займищ, невидимому, находящихся в некоторой связи между собою. Еще более под­тверждает это предположение совокупность всех особенностей топографического рельефа этой страны: именно на параллели
Леса — Ян-дун наблюдается наибольшее понижение местности, может быть, тектоническая долина между горами Бэй-шаня и Небесным хребтом. С высот Чоглу-чай нам удалось видеть на юге громадные массы гор, разделенных, невидимому, параллельными между собою долинами; одна из них могла быть той горной тесниной, которую китайцы описывали под именем «долины бе­сов», другая, более южная, Яндунским протоком. Но все эти сопоставления, хотя и заставляют предполагать некогда суще­ствовавшую связь между отрицательной низменностью Леса и верховьями Яндунской реки, все же не более, как догадка... А Центральная Азия — ведь это классическая страна всевозмож­ных неожиданностей, и весь характер ее рельефа таков, что ши­рокие обобщения здесь станут только тогда возможны, когда топографически и геологически вся эта обширная страна детально будет известна; до тех же пор каждую гипотезу может постичь та же участь, какая постигла и все рассуждения о характерных особенностях природы последней, начиная с гипотезы Гумбольдта и кончая рнхтгофенской. Если же я позволил себе обратить вни­мание читателя на это загадочное русло, то сделал это ввиду того первостепенного значения, какое получила бы эта река в случае решения в положительном смысле вопроса о времени ее суще­ствования. Хорошо сохранившиеся следы ее течения, прекрасно выраженные береговые террасы, развалины монастырского г. Леса на ее берегу, не говоря уже о многих отдельных построй­ках, полузасыпанных ныне песками, — все это как бы свидетель­ствует о ее недавнем существовании. Но какие же в таком случае причины способствовали не только ее обмелению, но и совершен­ному усыханию — общие или частные? Связаны ли они с общим для всей Центральной Азии оскудением водных бассейнов или последнее обстоятельство не имело существенного влияния на быстрое усыхание истоков этой реки? Все это, без сомнения, вопросы громадного значения, которые, однако, при настоящем уровне наших знаний природы Центральной Азии кажутся нам неразрешимыми. К тому же нельзя умолчать и о том, что множе­ство фактов противоречат самым положительным образом суще­ствованию по крайней мере в историческое время этой реки. Достаточно вспомнить, что, кроме цитированного выше весьма неопределенного китайского указания, ни один из нам известных дорожников не упоминает об этой реке, которая, если бы в то время существовала, могла бы, без сомнения, служить самым выгодным соединительным путем между Хами и Турфаном. Но что же это, в таком случае, за река, текущая на запад? Един­ственная река, которая может соответствовать китайскому опи­санию— Пичанская, но, во-первых, она течет с севера на юг, вовторых, она незначительна, в-третьих, по ее берегам мы нигде не видим «невысоких, наметанных ветром песчаных бугров» и, в-чет­
вертых, наконец, она бежит поперек «Огненных гор», а потому эти последние никоим образом не могут находиться к северу от нее.
Как бы то ни было, ио обзор имевшейся в нашем распоря­жении литературы должен был нас привести к следующему вы­воду: Турфанская область так безотрадно бесплодна и при этом обладает таким убийственным климатом, что, без сомнения, ни одному номаду не могла когда-либо притти в голову мысль на­всегда здесь поселиться.
Даже в том случае, если бы мы решились допустить, что ко­тловина Леса, действительно, некогда представляла из себя обширное, если не озеро, то тростниковое займище, все же мест­ность эта была бы для кочевника столь же мало пригодной, как и теперь: мириады насекомых и горячие испарения выгнали бы отсюда очень скоро весь скот, и тогда последний нашел бы себе верную гибель в каменистых степях харюзы или же в совсем пустынных горах южных склонов Тянь-шаня. Еще менее внима­ния заслуживает предположение, что некогда существовали пе­рекочевки из южной Джунгарии в низину Леса, так как первая из названных областей изобилует прекрасными зимними пастби­щами; не для чего поэтому было и предпринимать номадам столь отдаленные перекочевки на юг.
Таким образом, с некоторой долей вероятия мы должны до­пустить, что первые поселенцы Турфана были людьми, явивши­мися сюда во всеоружии знаний; они знали уже, как вызвать к жизни пустыню, и осели здесь в полной надежде, что невероят­ный труд их сторицей окупится громадною урожайностью почвы. И они не ошиблись... Но кто они были? Откуда явились: с запада или востока? Первое вероятнее, так как китайцы вовсе незна­комы с устройством подземной сети каналов.
Итак, все заставляет думать, что первые жители Турфана были иранцы, которые впоследствии, благодаря наплыву с во­стока различных народностей тюркского корня, были частью оттеснены последними к западу, частью же с ними настолько смешались, что утратили язык и свои расовые отличия. Подобное поглощение тюрками древних иранцев, начавшееся, как кажется, задолго до появления на исторической сцене хуннов или, как думает Радлов66, «онуйгуров», не закончилось и доныне. Оно шло медленно, всего сильнее, конечно, выразилось на востоке и севере и вовсе не коснулось еще таджикского населения при­токов Пянджа и верхнего Зеравшана. Но даже и на крайнем востоке, в Хами и Турфане, несмотря на сотню сменившихся за­тем поколений, иранская кровь все еще сказывается в типе народном; а это, конечно, не может не служить доказательством, что и эта часть Притяньшанья когда-то также была населена таджиками.
Как кажется, уже чешысцы были народом смешанного пле­мени. В конце V в. чешысцы турфанские оттеснены были гаогюйцами к западу, в Кара шар, и южное Чешы, как отдельное владе­ние, перестало существовать. Одновременно, в нынешней Турфан­ской области возвысилось другое владение—Гаочан, население которого, невидимому, было смешанного характера, но в состав которого несомненно вошли и чешысцы. После различных пре­вратностей, испытанных Гаочанским владением (с 640 г. китай­ская провинция Си-чжоу), оно, в исходе IX в., занято было, на­конец, уйгурами (токус-уйгурами), которые и смешались здесь с коренным населением, образовав могущественное Уйгурское государство. Как отдельное владение последнее перестало суще­ствовать вслед за изгнанием монголов из Китая, а затем, к началу XV столетия, уйгуры уже далеко не составляли преобладающего элемента населения Хами и Турфана: их успели уже оттеснить на второй план пришлые с запада тюрки, явившиеся в этот край проводниками ислама. С течением времени ислам восторжество­вал, и к концу XVII в. во всем восточном Притяныпанье уже не оставалось буддистов, а с тем вместе уйгуров, о которых местное население хранит еще воспоминание, что это был отлич­ный от них народ.
Несмотря на то, что пришлые тюрки должны были оказать нивелирующее влияние на обычаи и язык, последний в Турфане сохранил еще некоторые особенности, делающие его мало понят­ным киргизам и таджикам Русского Туркестана.
Впрочем, отличия эти быстро сглаживаются и, по собствен­ному сознанию местных жителей, «старых» слов остается у них все меньше и меньше.
Население Турфана исключительно земледельческое; оттого-то здесь так много селений и так мало городов. Впрочем, еще и дру­гая причина препятствует образованию в этой стране крупных центров оседлости. Эта причина—отсутствие значительных масс проточной воды. Самые крупные из речек Турфана—это Булурюк-баур, Кара-ходжа, Лемджинская и Пичанская. На их бере­гах издавна существовали значительнейшие города древности, да и теперь Турфан, Люкчун и Пичан не перестали еще играть роли главных административных и торговых центров страны.
Развалины древних резиденций турфанских правителей пора­жают массивностью своих сводов и стен, ио в общем размеры их незначительны. Это были скорее замки, чем города. Всего более таких развалин по р. Кара-ходжа, собирающей, как сообщалось выше, свои воды частью из ключей, частью из карысей в окрестно­стях значительного селения Мултук, и затем протекающей до­вольно широким ущельем поперек гряды Туз-тау, т. е. древнего Хо-янь-шаня. В этом ущелье местами еще сохранились интерес­ные развалины буддийских кумирен и монастыря, кельи которого
целиком высечены в отвесных скалах красных песчаников; живо­пись, замечательная необыкновенной яркостью и свежестью своих красок, алебастровая штукатурка и даже деревянный переплет, служивший для последней основой, — все это сохранилось здесь так хорошо, точно еще недавно в монастыре кипела жизнь и от­правлялось богослужение! Говорят, что развалины эти всего более пострадали в 60-х годах, когда овладевшие Турфаном дун­гане разрушили здесь множество келий, вдребезги разбили извая­ния идолов и сорвали со стен барельефы; но и до сих пор местное население не перестает удивляться искусной живописи жившего здесь прежде народа — «уюлгур-калмаков», как они их называют.
Против этого монастыря, на противоположном берегу реки, виднеются развалины какого-то замка, а дальше, к югу, остатки не то башен, не то надгробных памятников и других сооружений весьма древней архитектуры. Наконец, по южную сторону гор, среди обширного селения Кара-ходжа и рядом с развалинами недостроенной Якуббековской крепости, путник наталкивается на высокие стены с фланкирующими башнями, сводчатыми построй­ками, в которых кое-где видна еще штукатурка, обвалившимися подземельями и громадными грудами мусора и всякого отброса внутри. Пораженный не только массивностью всех этих построек, но и архитектурным их стилем, Регель пишет67, что он невольно вообразил себя среди развалин каких-то древнегреческих или рим­ских сооружений, но так как, прибавляет он, «ни греки, ни рим­ляне никогда не распространяли своей власти так далеко на во­сток, то всего естественнее предположить, что постройки эти отно­сятся ко времени, предшествовавшему вторжению сюда уйгуров».
Местные легенды приписывают постройку этого города ка­кому-то мифическому царю Дакэ-Яиусу. Но кто такой был этот Дакэ-Янус, этого те же легенды не разъясняют; не разъясняют сего и китайские известия об этой стране. Таким образом, хотя мы и имеем некоторое основание приравнять эти развалины к древ­нему Хо-чжоу (огненный город), но нет никакой возможности восстановить сколько-нибудь подробно историю этого города.
У Риттера мы читаем следующее: «разрушенный ныне Хочжоу лежал между упомянутым древним Ляу-чуном (Люкчун) на востоке и Турфаном на западе, в 70 ли от одного и в 30 от другого и назывался иначе Хара-хото» 68. Известие это верно, но безусловно неверно все то, что пишется им далее об этом Хочжоу. Совершенно доверившись Клапроту, Риттер повторяет ошибку последнего и, смешавши названия Гао-чан с Гао-че я Гаю-гюй, волей-неволей идет далее в своих обобщениях и при­равнивает Хо-чжоу к столице не только настоящих уйгуров, но и тех, что создала фантазия упомянутого выше ориенталиста. Благодаря этому Хо-чжоу является у него тождественным с Гаочаном, Гяо-хэ-ченом и, наконец, даже с Си-чжоу. Между тем,
Гяо-хэ-ченом, или «городом, охваченным рукавами реки», ки­тайцы называли столицу Чешыского владения, переименованную сперва, как предполагает Иакинф, в Гаочан, и только впослед­ствии, с падением самостоятельности Гаочанского владения (640 г.), в Си-чжоу. Но Си-чжоу, с водворением в Восточном Тянь-шане уйгуров, в свою очередь переименован был в Чжохахото; это же монгольское имя удержалось за ним вплоть до конца XVII в., когда его заменило современное нам — Баур.
Таким образом, если верно отождествление Гяо-хэ-чена с Чжоха-хото, то следует думать, что в течение целого тысячелетия центр администрации края находился в окрестностях нынешнего Турфана, где мы и находим, действительно, не мало весьма древ­них развалин как стен городов, так и отдельных сооружений.
Первое известие, которое мы имеем о перемещении резиден­ции на восток от Турфана в Хара-хото или китайский Хо-чжоу, относится к началу X в. (913 г.); нет, однако, никакого сомнения в том, что это событие должно было состояться несколько раньше, а именно, согласно с легендой, в правление идикота (иды кота), носившего имя если не тождественное, то сходное с Дакэ-Я нусом, или Такианусом, как называет его Регель.
Как бы то ни было, но время основания Хара-хото могло иметь место только в короткий промежуток между 874 и 913 го­дами, когда летописи Киданьского дома впервые стали упоминать о хочжоуских уйгурах. Гораздо труднее решить вопрос, какие обстоятельства вызвали падение этого города.
Хара-хото существовал еще при императорах Минской дина­стии, но уже в это время, наряду с ним, все чаще и чаще начинает упоминаться имя другого, тогда только что возникавшего го­рода— Турфана, которому вскоре суждено было играть столь важную роль в истории области. Целый ряд оборонительных войн, веденных государями Хара-хото против Джагатаидов, стре­мившихся силой оружия ввести мусульманство в стране, неви­димому, были главнейшей причиной ослабления, а вслед затем и падения Хо-чжоу. С распространением в стране ислама город этот, служивший сильным оплотом буддизму, должен был по­терять долю своего политического значения, населявшие же его уйгуры частью слиться с явившимися сюда с запада тюрками, частью удалиться к востоку, туда, куда не мог достигнуть не только мусульманский фанатизм, но и прозелитизм. Таким обра­зом, Хо-чжоу, повидимому, угасал постепенно, а не прекратил своего существования вдруг, как многие другие города Восточ­ного Туркестана; в этом, может быть, и следует искать главней­шую причину сравнительной целости его стен и прекрасного со­стояния развалин описанного выше монастыря.
К востоку от Хо-чжоу, кроме развалин небольшого укрепле­ния, виднеются также развалины башен и, так здесь называемых,
«калмак мазаров», т. е. уйгурских ступ. Такие же башни можно встретить в окрестностях Пичана и некоторых других селений Турфанской области; но особенно замечательны развалины мона­стыря Асса-шар, о котором мы уже упоминали выше не раз; его башня, стены, и ряды в два этажа расположенных келий до та­кой степени еще хорошо сохранились, что могут служить прекрас­ными образцами давно здесь забытого архитектурного стиля.
В сравнении со всеми этими величественными постройками то, что мы видим теперь в городах Турфанской области, представ­ляется и жалким и бедным: искусство выводить своды и купола утеряно, ваяние и художество пали, уменья изготовлять прочную штукатурку более не существует; современное турфанское зодче­ство не имеет уже ничего оригинального, а все стены и здания выводятся по общепринятому шаблону — китайскому или обще­туркестанскому. Таков регресс искусства в этой стране и, к сожа­лению, далеко не единственный!..
Некогда, как известно, Турфан славился не только своим военным могуществом, но и богатством; искусство турфанских ре­месленников приводило в восторг даже прихотливых китайцев; библиотеки были обширны, науки и грамотность процветали, внеш­няя же торговля имела такое развитие, какого никогда не дости­гала в прочих промышленных округах Восточного Туркестана.
Ныне от всего этого более уже ничего нс осталось. Мало ска­зать, что торговля здесь пала — ее здесь вовсе не существует. Народ обнищал и погрузился в ничтожество.
Какие же причины подготовили это, сравнительно быстрое, падение как благосостояния материального, так и умственного уровня в целом народе? Причин таких было много, но все они имеют характер более внешний, чем внутренний. Во-первых, по­литические невзгоды: усиление Джагатаидов на западе, стремле­ние их подчинить себе Турфанскую область и силой привить здесь мусульманство, а затем джунгарский разгром, самая полная эксплоатацня кунтайшами средств этой страны, эксплоатация, вынудившая в конце концов большую часть населения бросить родину и бежать на восток, в пределы Западного Китая; во-вто­рых, замена уйгурского элемента пришлым — узбекским, а буд­дийской религии мусульманством; наконец, события наших дней: дунганское восстание, хищническое управление китайских адми­нистраторов и их достойных сподвижников и воспитанников — ванов люкчунских, непомерные подати и, как косвенная причина, общее обеднение всех народов, населяющих Центральную Азию.

15 Г. Е. Грумм-Гржнмайло

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ТУРФАН
(Продолжение)
Почва Турфана издавна славилась своим плодородием. Ки­тайцы, описывая эту страну, сообщали, что земли в ней тучные69 и «производят все пять родов хлеба» 70, что «просо и пшеница дают там два урожая» 71 и что всевозможные плоды и самая разнообразная овощь не только родятся там в изобилии, но и отличаются превосходнейшим вкусом. Одновременно сообщались, однако, и такие факты, которые, невидимому, находились во взаимном противоречии. Так, изображая климат Турфана до крайности сухим и знойным, а почву страны бедною естествен­ными водами и притом на всем своем протяжении каменистою и песчаною, они описывали ее в то же время густонаселенною 72 и настолько многолюдною, что, например, даже Гаочанский владе­тель был в состоянии одновременно выставить в поле не менее десяти тысяч регулярного войска!
Если известия эти в свое время были верны, если к тому же и площадь посева соответствовала густоте населения, то не­вольно рождался вопрос: из каких же источников добывалась вода, нужная как для орошения полей, так и для прочих потреб­ностей жителей? Очевидно, что расход ее здесь был громаден, а средства на его покрытие совсем ничтожны.
Первым европейским путешественником, посетившим Турфан, был Регель. Он обратил внимание на оригинальный способ оро­шения турфанских полей при посредстве сети подземных кана­лов, но, не понявши устройства их, дал нам не вполне правиль­ное о них представление73.
Все речки, сбегающие с южных склонов Тянь-шаня, пропа­дают, как мы уже видели выше, у подошвы последнего; но дальше к югу воды их снова выступают на поверхность в виде целого ряда ничтожных ключей, слагающих пять вышеупомяну­тых ручьев: Булурюк, Кара-ходжа, Туёк, Лемджинскую речку и Ергун (Пнчанскую речку); они пересекают гряду Туз-тау по пяти
соответственным долинам и выбегают в отрицательную низмен­ность Леса, на северной окраине которой и разбиваются на арыки. Но воды этих ручьев в общей сложности так ничтожны, что ими могла бы воспользоваться едва двадцатая часть населения целой страны. Вот почему всю остальную потребную последнему массу воды пришлось издавна добывать при помощи замечательных гидротехнических сооружений, известных в Турфане под персид­ским названием «карысей». Целые оазисы, как, например, Ханду (древнее Хан-хоро), Кара-ходжа-карысь, Сынгнм (древнее Билу?) и другие, своим существованием обязаны даже исклю­чительно воде этих карысей; другие оазисы, как Турфанскии, Пнчанский, Туёк, Кара-ходжа, Люкчун и Мултук, только частью получают свою воду из упомянутых выше ручьев; главнейшим же образом заимствуют ее из карысей, устья коих выведены или в ключевые центры или же непосредственно в пределы культур­ного округа.
Устройство карысей очень простое.
В местности, известной населению неглубоким сравнительно залеганием водосодержащих слоев, роется головная «дудка», т. е. узкий и глубокий колодезь, который заканчивается в этих слоях; отступя метров восемь, много если уже десять, роется вторая такая же дудка, потом третья, четвертая, сотая, до тех пор, пока их глубина не дойдет до двух метров; тогда эти дудки, начиная с последней, от которой уже ведется арык, соединяются между собою каналом, прорезающим таким образом во всю их длину водосодержащие почвы. Ясное дело, что тогда в такую трубу устремляется вся вода этих последних, но, разумеется, в преде­лах, строго ограниченных ее всасывающею способностью. Для того, чтобы увеличить струю карысной воды, в магистральный канал проводятся ветви; если же нет для этого подходящих усло­вий, то или несколько параллельных между собой карысей сое­диняют в один, пли удлиняют его еще новыми дудками. Но по­следний случай встречается сравнительно редко, так как с удале­нием от устья карыся глубина колодцев увеличивается посте­пенно и. наконец, достигает того максимума, который следует считать -почти что предельным; так, например, головные дудки хандуских карысей достигают в некоторых случаях глубины большей 85 м! Но на такой глубине и поддержка карыся стано­вится уже трудной. Ремонт последнего выполняется при помощи все тех же дудок, которые раньше служили для проложения ка­нала; потому, в свою очередь, они тщательно поддерживаются и зачастую укрепляются деревянными рамами; тем не менее обвалы в них бывают нередки, а ремонт карысей не прекращается никогда.
Все жители Турфана в большей или меньшей степени знакомы с устройством карысей, но только беднейшим его жителям при15е
ходится работать над исправлением этих последних, так как ра­бота эта справедливо считается здесь столь же опасной, сколько и трудной. Зато жертвы катастрофы хоронятся всегда на обще­ственный счет, а могилы их чтятся народом.
Если посмотреть на Турфа некую область с высоты птичьего полета, то большая часть поверхности ее покажется нам точно изрытой какими-то гигантскими землеройками, с тем, впрочем, отличием, что значительные кучи земли не разбросаны здесь в беспорядке, а вытянуты стройными линиями. Это и есть карыси.
В общей сложности карыси — сооружение, столь же изуми­тельное по своей громадности, сколько и по смелости замысла. Оно все внизу, на глубине десятков метров, а потому и не импо­нирует на путешественника; между тем, если подсчитать сумму труда, употребленного турфанцами не только на прорытие всей этой сети подземных каналов, обеспечивающих существование многих сотен семей, но и на постоянную поддержку последних, то удивлению нашему не будет границ.
Достаточно сказать, что для орошения площади в 160 му, т. е. 8 десятин (8,7 га), в оазисе Ханду, например, требуется вода с одного карыся при наименьшей длине последнего в три кило­метра. При такой величине карыся головной колодезь последнего может иметь глубины минимум 300 футов (90 м); принимая же в соображение, что на один километр приходится от 100 до 120 дудок, а на все протяжение от 300 до 360, при средней глу­бине в 150 футов (45 м) и площади сечения в 6,25 кв. футов (0,5 кв. м), получим, что для вырытия дудок потребно было вы­кинуть земли и гальки в круглой цифре не менее 280 тыс. куб. футов (70 тыс. куб. м); если же присоединить сюда и подземный канал длиною в три километра, то вся масса выкинутого мате­риала значительно превысит 300 тыс. куб. футов (85 тыс. куб. м), из коих не один десяток тысяч пришелся на глубину в 35 сажен (74 м)1
В оазисе Ханду до двухсот карысей, во всей же северной части Турфанской области (харюза) их так много, что определить в точности количество их невозможно; во всяком случае число их существенно увеличено быть не может, так как, повидимому, уже в настоящее время почти весь запас подпочвенной влаги высасы­вается карысямн сполна. Местные жители подметили даже, что увеличение числа боковых колодцев уже не увеличивает в же­ланной мере количества воды в магистральных каналах, а также и то, что вновь проведенный карысь или уменьшает количество воды в соседних, или же вовсе их осушает. Вместе с тем подме­чено было также и периодическое колебание уровня в этих ко­лодцах: летом оно выше, чем в зимние месяцы; это явление, весьма важное для земледельца, находится, повидимому, в пря­мой зависимости от летнего таяния снегов в горах Богдо-ола.
Когда среди бесплоднейших каменистых степей харюзы мы вдруг увидали оазис Ханду, то, как помнит читатель, были пора­жены его красотой, оживленностью и богатством. Даже лучшие места в долине Зеравшана, этой издавна прославленной «жемчу­жине Востока», не в состоянии выдержать сравнения с тем, что мы здесь увядали.
Это, в буквальном смысле слова, роскошнейший сад, какое-то в высшей степени благоустроенное поместье, где все дышит не­обычайным порядком и даже довольством. Террасовидно поды­мающиеся поля, засеянные кунжутом (Sesamum indicum), акджугарой (Sorghum cernuum), хлопчатником и всевозможными иными культурными растениями и огороженные только линиями древесных посадок — айлантов и тутов, производят чрезвычайное впечатление отсутствием каких бы то ни было следов потравы на них; непроницаемая тень громадных вязов и тутов, среди которых вы едете, ирригационные канавы, по которым несутся струи холодной и чистой воды, наконец, даже дорога, изумитель­ная своей необыкновенной опрятностью, — вот первые впечатле­ния при въезде в оазис. С каждым шагом вперед поражаешься все более и более; впереди, наконец, и селение... но это даже и не селение, а ряды ферм, утонувших в густой зелени тутовых, абрикосовых и персиковых деревьев, яблонь и груш; виноград­ники и плющ (Clematis sp.) дополняют очарование... Среди селе­ния вы объезжаете пруд с перекинутым через него легким, слегка дугообразно-изогнутым мостиком китайской архитектуры; пови­димому, пруд этот только в редких случаях видит солнце,—до такой степени мощны деревья, засаженные вдоль его берегов... Пруд среди каменистой пустыни, самой безжизненной из средне­азиатских пустынь! Не чудо ли это? И если вспомнить, что вся масса воды в Хандуском оазисе извлечена с глубины в 60 или даже более метров, то не правы ли мы остановиться в изумлении перед земледельцем Турфана, осилившим и пересоздавшим природу?
Когда видишь все это, то невольно приходят на память ле­генды о великом прошлом Восточного Туркестана. Когда-то существовало в нем одновременно до 60 отдельных владений, теперь же не наберется здесь того же числа городов и местечек. Множество последних исчезло без всяких следов былого суще­ствования, и там, где некогда они были, тянется теперь такая же безотрадная пустошь, как и турфанская харюза.
Все путешественники утверждают, что местность на восток от Хогана изобилует значительными запасами подпочвенной влаги: «стоит здесь только копнуть, — говорят они, — чтобы показалась вода». Турфан представляет несравненно худшие условия водо­снабжения, и между тем мы застаем здесь всюду такие цветущие оазисы, как Ханду. Что же мешает нам думать, что и на север­
ных склонах Кунь-луня существовали и могут существовать го­рода, обязанные своею жизнью исключительно воде карысен? Но устройство карысей дело капризное, требующее неусыпного внимания и постоянного ремонта, а потому и значительных рас­ходов, незнакомых другим земледельцам.
Только в Турфанской области сохранился еще вполне этот способ орошения почвы, и это, может быть, потому, что Турфан, как кажется, до 60-х годов текущего века все еще умел сохра­нить проблески своей прежней самостоятельности. К тому же на стоящая хищническая эксплоатация этого богатого края китай­цами началась только лет двадцать назад, а потому и не успела еще в корне подорвать благосостояния его жителей.
Ниже мы увидим, как беспощадна и многообразна эта экс­плоатация, готовящая Турфа ну страшные бедствия, а теперь по­стараемся познакомиться и с самым предметом этой эксплоатации — уроженцем Турфана.
Вот и он перед нами. В среднем типе не столь красивый и статный, как таджик Русского Туркестана, он, однако, не менее последнего жив и подвижен. Скулы его выдаются сильнее вперед, глаза уже, но всегда выразительны, растительность на лице очень редкая. В общем телосложение его сухопарое, рост сред­ний, грудь часто впалая. Производя впечатление физически сла­бого человека, он, однако, чрезвычайно вынослив, деятелен и неутомим. Мне кажется, что вся организация его приспособлена к тому именно, чтобы быть сытым при самом ничтожном количе­стве пищи; и действительно, трудно даже представить себе, как мало он ест! И в этом, может быть, и следует видеть тот именно якорь, который спасает турфанский народ от повального разоре­ния. Насколько он скромен в еде, настолько же он скромен и во всем остальном. Когда-то в Турфане выделывались прекрас­ные вина, приводившие китайцев в непомерный восторг; с введе­нием мусульманства искусство это было совсем забыто, и ныне турфанцы спиртных напитков, как кажется, почти вовсе не пьют. Одевается он также замечательно просто, но в то же время и очень опрятно. Одежда эта состоит из нижеследующих частей: длинной рубашки (куйпэк), сшитой из местной хлопчатобумаж­ной материи — белой бязи (бЗз), и таких же штанов (дамбал), заправляемых в сапоги (пайпак) лошадиной кожи; из ватной кофты (джаймэк,) застегивающейся на левом боку и настолько широкой, что ее приходится подпоясывать кушаком (путё), для которого берется обыкновенно или кусок бязи, или 6,4 м (гезь) ситцу, и, наконец, из тюбетейки (допа), или же шапки с меховым окатышем (коробок) общетуркестаископо типа.
Более состоятельные заменяют джаймэк халатом, но послед­ний входит в употребление только по городам, да и то преимуще­ственно только среди людей пожилых и почтенных.
Насколько нам удалось определить характер турфанца — скромность составляет его удел; я думаю, что у некоторых она переходит даже в забитость. Турфанец терпеливо выносит тира­нию китайской администрации и своего природного князя, но, может быть, это только временно бездействующий вулкан? Во всяком случае он мало напоминает прежнего жителя этой страны, непокойного и вечно с кем-нибудь да воевавшего чешысца... Он предпочитает, повидимому, мир да покой, а потому хотя и ропщет, но все же лезет в ярмо, добровольно обращаясь в батрака каждого, кому не лень наживаться на счет этого добродушного человека; поэтому, мне кажется, нет страны, где бы ростовщичество было так распространено, как именно здесь.
«Когда-то, —говорили нам старики, — мы переживали лучшие времена; тогда и народ был честнее... Воровство и обман строго наказывались, а теперь этих наказаний никто уже не бОНТСЯ...».
Можно легко этому верить. Сама судьба заставляет человека, попавшего в лапы ростовщика, изворачиваться, затем унижаться и, наконец, даже прибегать к недозволенным законом и совестью действиям. Подобное движение по наклонной плоскости вниз так хорошо всем известно, что о нем и распространяться долго не стоит. К тому же народ, управляемый не законами, а произволом, проходит здесь очень плохую школу нравственности; про Турфан же мы скорее, чем про какую-нибудь другую страну Востока, имеем право сказать, что закон существует здесь только для тех, кто богат.
При всем том, благодаря своей аккуратности, трудолюбию и уменью довольствоваться самым малым, турфанец еще сводит кое-как концы с концами; при поверхностном взгляде он произ­водит впечатление даже человека зажиточного: так, всегда он опрятно одет и в таком порядке находится его крошечный дворик и прилепившиеся на краю последнего жилые покои.
Обо всех туркестанцах приходится зачастую выслушивать мнение, что это народ давно изолгавшийся и вполне лицемерный, что вероломство составляет столь же врожденное у них качество, как и себялюбие или жестокость. Мы, однако, совсем не разде­ляем такого крайнего взгляда и желали бы дать туркестанцу иную характеристику; вот почему мы и к турфанцам решаемся отнести те слова, которые писались почтенным академиком Миддендорфом о таджиках Русского Туркестана 74.
«Если мы с беспристрастием отнесемся к коренным чертам характера таджиков, которых частенько и жестоко ругали, то вскоре убедимся, что, кроме прекрасных наклонностей к добру и немалых дарований, таджик бесспорно отличается поэтической мягкостью души. Я вовсе не хочу отрицать больших недостатков их и пороков; но они обращаются в нечто очень малое, если обра­
тить внимание на то, при каких условиях выработалось то здо­ровое ядро, которое сохранилось в них и поныне...».
Мать всегда и всюду была, без сомнения, первой воспитатель­ницей ребенка; и вот именно дети в Турфане служат самой на­дежной рекомендацией для своих матерей.
В самом деле, это совершенно своеобразные дети. Сообразно со своим возрастом, они, разумеется, и бегают, и играют, и по­жалуй даже шалят; но все шалости их совсем невинного свой­ства. Вы нигде не увидите здесь мальчугана, лазящего по де­ревьям, бесцельно ломающего сучья или кусты, портящего моло­дые побеги лозы ради свистулек или хлыстов; они не побегут вслед за вами, не швырнут в вас исподтишка камнем, зато про­водят взглядами, полными любопытства и вместе с тем какой-то недетской серьезности. Подростки лет пяти-семи уже няньки грудных младенцев и, добавлю, хорошие няньки; с десяти — они уже настоящие помощники своих матерей и отцов. Одним словом, это вполне благонравные дети. Особенно поражали нас всегда их стоицизм и какая-то в их возрасте совсем для нас непонятная сила воли. Например, я, кажется, никогда не забуду впечатления, произведенного на меня одним мальчуганом лет семи или даже шести. По неосторожности, помогая матери в приготовлении хлеба, он упал в раскаленную печь. Хотя его тотчас же и выта­щили, но ожоги, им полученные, охватили всю грудь, руки и ноги; через три дня все это обратилось в сплошную, гнойную язву; тогда только испуганные родители решились обратиться за по­мощью к русским. И надо было видеть выражение лица малютки, когда принесший его к нам отец стал сдирать присохшие к страш­ным его ранам лохмотья!.. С его стороны ни звука, а все мы,— казаки и я — просто оцепенели от ужаса... «Да что же это такое? Да как же это лечить?!» Молчание ребенка, чрезвычайные усилия воли, которые он, видимо, употреблял для того, чтобы не распла­каться, тронули нас до глубины души... Разумеется, мы лечили его, как умели, и через три недели имели удовольствие видеть его уже смеющимся и играющим. Но сказать ли причину, за­ставлявшую ребенка молчать, несмотря на невыносимую боль, которую он очевидно испытывал? Его уверили, что русские не любят крикливых детей!.. Удачный исход лечения привлек к нам множество пациентов, в особенности много детей. И все они вели себя столь же мужественно, как и первый ребенок; но первые впечатления всегда самые сильные; впоследствии же мы уж привыкли к этим маленьким стоикам.
Что взаимная любовь и постоянство и в Турфане ценятся высоко и даже, пожалуй, считаются краеугольным камнем семей­ного благополучия, видно, как мне кажется, из следующей, пре­красной по содержанию своему, песни, распеваемой чуть ли не, в каждом семействе:
Кабы нам с тобой, как Юсуп • с Залнхой, Так же дружно жить, разлюбезная. Милая, милая, Сердце забилось бы радостью...
Л и спросят если тебя, моя милая.
Что за люди те — Залиха и Юсуп?
Это те (отвечай), что, состарившись.
Свою любовь по белу свету развеяли...
Милая, милая!..
Уроженки Турфана скорее низкого, чем среднего роста, тело­сложения в большинстве случаев очень неправильного, что обусловливается длинным туловищем и развитыми тазовыми ко­стями; впрочем, так как нет вообще правил без исключений, то и тут попадаются женщины высокого роста и пропорционального телосложения. Большинство из них предрасположено к полноте, но полные чаще встречаются на улицах городов, чем в деревне, где физический труд и частое недоедание немало, разумеется, мешают ожирению тела.
Идеал красоты турфанлык видит в женщине иранского типа, и жительницы этой страны употребляют всяческие старания к тому, чтобы хоть сколько-нибудь на них походить. Для того, чтобы казаться выше, они носят непомерно высокие каблуки; ресницы и брови подводят и тем достигают одновременно двух целей: во-первых, скрадывают широкое расстояние между глаз, а во-вторых, увеличивают как размеры последних, так и длину бровей и ресниц; низкий лоб они искусно прикрывают прической, а все лицо перестает казаться круглым и плоским, благодаря головному убору — «допа». Таким образом, монгольские черты лица они стараются по мере возможности сглаживать и на их счет развивать особенности лица иранского — немаловажное до­казательство в пользу того, что первобытное население этой страны было арийское, а не тюрко-монгольское! Как представи­тельницы и всех других рас, населяющих Внутреннюю Азию, они любят румяниться и белиться, и надо отдать им полную справед­ливость — весьма часто злоупотребляют и тем и другим, точь-вточь как большинство китаянок, считающих, что появиться в на­роде без достаточного количества белил и румян на лице непри­лично. Глаза у всех тех женщин, которых мы видели, были карие или даже темнокарие и живые; волосы черные и жесткие. Встре­чаются ли между ними женщины с более светлым оттенком волос, в точности мне неизвестно; судя, однако, по мужчинам, нужно думать, что да, потому что в Турфане русоволосые люди вовсе не редкость.
Одежда турфанок состоит из следующих частей: из длинной, цветной, ситцевой или кумачовой рубашки (куйпэк) и таких же
• Согласно легендам, Юсуп был сыном мусульманского святого Якупай Гамбара, родом из Ирана.
штанов (дамбал); из парадной шелковой (китайская фанза) рубашки (янзо-куйпэк), цветных, обыкновенно красных, гетрон (чекмень-иттык), ичигов с калошами (кебис-пайпак), а зимой сапог на высоких подборах (пайпак), кофты, схожей покроем с мужской (джаймэк), шелкового халата (шаи-чапан), тюбетейки (допа), шапки, обложенной выдрой (тэльпэк), большого крас­ного платка (яхлык) и, наконец, тоже цветного, но меньшего (личаг).
Зимой, кроме того, носится шуба, подбитая мерлушкой (копе) и крытая какой-нибудь материей, обыкновенно крашениной или полушелковым кокандским адрасом. Но, разумеется, полный комплект выше поименованного гардероба имеется только у бо­гатых; бедные же зачастую носят мужнину шубу, гетры заменяют из цветной шерсти вязанными чулками, о шелковых же халатах и янзо-куйпэках только мечтают.
Замуж турфанки идут рано, нередко четырнадцати и даже тринадцати лет, причем сватовством заправляют всегда почти свахи, которые и играют довольно видную роль во все время празднества и обрядов, сопровождающих помолвку и брак.
К свахам обыкновенно прибегает женихова сторона. Когда невеста намечена, то свахи, которых обыкновенно две, отправ­ляются к родным последней и завязывают разговор на желанную тему. Так как все уж догадываются, зачем явились последние, то им и дают сейчас же ответ положительный или уклончивый. В первом случае, дней через пять или шесть, свахи снова возвра­щаются в дом родителей невесты, но на этот раз уже приводят с собой и барана, который тут же закалывается и съедается. За трапезой помолвленная девушка объявляется невестой. По про­шествии такого же промежутка времени, т. е. опять-таки дней через пять или шесть, со стороны жениха в дом нареченной отправляются для сговоров относительно калыма несколько ста­рейших и почетнейших лиц общины; обыкновенно это аксакал, дорга и тому подобные лица. Жених, как и всюду на Востоке, обязан сделатьприданое своей невесте; разговор поэтому идет только о качестве и количестве положенных обычаем вещей. Родители невесты считают своей обязанностью запросить как можно больше, давая этим понять — как высоко ценят они свою дочь. С своей стороны представители интересов жениха держат сторону последнего, выставляют на вид его небольшие достатки и просят снисхождения и всегда почти значительной сбавки. Соглашение обыкновенно наступает нескоро, так как обе сто­роны крепко стоят на своем; но, наконец, оно достигнуто, в дом врываются любопытные и здесь узнают от мнимо огорченных ро­дителей, что те продешевили невесту... «Да нельзя было и не уступить — ведь посредниками явились все такие лица, которым отказать и невыгодно и опасно...». Однако тут же безбожно уве-
личнвают количество выторгованных вещей; все это знают, но ко всему этому относятся добродушно — таков уж обычаи!
Жениху среднего достатка приходится обыкновенно делать своей невесте нижеследующие предметы -ее гардероба: повсе­дневные: I или 2 кофты (джаймэк), 1 или 2 кумачовые рубашки (куйпэк) и I или 2 пары штанов (дамбал), тоже ситцевых или кумачовых; праздничные: 1 шелковый халат из кокандских ма­терий: шаи, дуруя или атласа, 1 янзо-куйпэк, 1 чекмень-иттык и i яхлык — большой, обыкновенно красный, платок.
Кроме того, ичиги * с калошами, а зимой сапоги, тэльпэк и доп. Цена тэльпэка от полутора Серов •• доходит до десяти, а так как головной этот убор составляет гордость каждой турфанской жен­щины, то совершенно понятно, что при сговорах он и возбуждает наиболее толков.
На обязанности же жениха лежит и заготовление плоских и длинных подушек из ваты (ястык), в количестве от трех до пяти, и двух ватных же одеял (поткан), из коих одно, поменьше, играет обыкновенно роль подстилки или матраса, другое же исполняет совершенно то же назначение, что и у нас; пользуются им, однако, только зимой, в летнее же время турфанец спит или нагой, или прикрывшись халатом.
Все это обходится жениху серов в 30—-35, т. е. в такую сумму, которую редкий сельчанин может выплатить сразу, а потому за­частую случается так, что изготовление приданого растягивается на месяцы и даже на годы. Разумеется, в богатых семьях подоб­ного рода задержек обыкновенно не происходит, там даже заго­товляют двойной и тройной комплект перечисленных выше вещей; но все же и тут многое зависит от уговора, и случается так, что невеста ко дню свадьбы получает только чрезмерно необходимое.
С своей стороны и родители невесты изготовляют жениху не­которые части одежды, но как число их, так и общая стоимость относительно совсем ничтожны. Рубашка, опоясок и бязевые штаны составляют обыкновенно все то, что считают необходимым перед свадьбой вручить жениху; иногда, впрочем, к этим пред­метам присоединяют еще сапоги и халат, но это уже не правило, а исключение.
Когда все это готово, а у бедняка — когда наступит условлен­ный день, то в дом родителей невесты с жениховой стороны по­сылается <аш>. ••’. «Аш» у бедных состоит из: 5 баранов, 5—6 крю** ••• ••••,ш пшеницы или пшеничной муки, 1 крю риса, 1 джина
• Сапоги на мягкой подошве, без подборов.
•• Сер или ляп равен приблизительно, двум серебряным русским рублям.
••• Собственно «обед», но в данном случае только провизия для угоще­ния гостей.
•••• Крю равняется 0,1 давя; последний же, приблизительно, раден 103 литрам.
чаю, 2 джинов конопляного или льняного масла для освещения и 2 арб дров.
У богатых количество вышеприведенных предметов увеличи­вается значительно, да кроме того посылаются сласти, в качестве коих фигурируют различные сорта изюма, различные сырые или сушеные фрукты, леденцы и орехи.
Из всего этого приготовляется угощение для гостей, которые собираются пировать в доме невесты всегда спозаранку. Вся община принимает обыкновенно участие в пирс; на богатых же свадьбах немало гостей прибывает и из соседних селений. Это как бы праздник для всех, и все спешат повеселиться на-славу, попеть, поплясать да кстати и пообедать на счет радушных хозяев.
В Турфане ни одна свадьба не обходится без музыкантов; к тому же последние играют скорее ради угощения, чем возна­граждения, которое, однако, всегда слагается из тех приношений, которые добровольно жертвуются не в меру развеселившимися гостями. Для сбора последних перед музыкантами ставится сто­лик, на который устанавливается поднос с тремя лепешками. Все, что жертвуется танцующими, кладется именно на эти ле­пешки и потом уже делится поровну между играющими, причем существует даже такой нелепый обычай, что, если, например, играющих трое, а платок всего только один, то его разрывают на части.
Оркестр всего чаще составляется из нескольких дутаров и дапов; очень редко можно встретить здесь музыканта, играющего на сстаре и еще реже на гырджаке, равабе и янчине, которые, однако, во всеобщем употреблении у жителей Хами *. Но каков бы ни был вообще состав инструментов, единственное их назначе­ние — аккомпанировать голосам, которые только одни и выводят мелодию.
Обыкновенно песню начинает запевало, подчас очень искусно аккомпанирующий себе на дутаре то щипком струны, то бойким выбиванием трели по кузову инструмента. Все молчат в это время, и только дутаристы поддерживают певца, да тихо-тихо гудит бубен... Но вот куплет кончен, десятки голосов выкрикивают: «яр, яр!», дутаристы усиленно бегают пальцами по струнам своего инструмента, а бубен с подвязанными к нему медными бляхами выделывает какие-то странные, точно конвульсивные движения по всем направлениям... — выходит чрезвычайно кра­сиво и не менее лихо, чем у наших цыган.
Все плясовые мотивы турфанцев звучат несколько дико, но им никак нельзя отказать в легкости и красоте. Это совсем не то,
• Дутара, сетара, гырджак, раваба — струнные инструменты. Дап — бу­бен, янчнн—инструмент, напоминающий цимбалы. (Прим, ред.]
что музыка китайцев: набор диких звуков без всякого ритма, или, в большинстве случаев, совсем для нас непонятный рев ду­ховых инструментов бухарских оркестров. Эта музыка нам ясна: она, действительно, подмывает человека вскочить с места и бро­ситься в плясовую...
Вызовом к началу танцев служит обыкновенно нижеследую­щее четверостишие, приглашающее и женщин принять участие в танцах:
Смотри же, смотри: на меня посмотри!
Не на сторону смотри, а на меня посмотри! Ты, расцветшая подобно цветку В ханском саду, на меня посмотри!
Едва раздаются первые слова этой, всем так хорошо знако­мой, песни, как из группы молодежи выделяется уже первый танцор; быстро подбегает он к оркестру, бросает на столик деньги или торопливо выхваченный из-за пазухи платок, круто поворачивает затем в ту сторону, где столпились девицы и моло­духи, коротким жестом приглашает одну из них и становится с нею «посередине свободной от народа площадки. Танец начи­нается плавными движениями и на первых порах весьма напо­минает «русскую» на мотив: «по улице мостовой»; но вскоре затем темп учащается, движения становятся нервными и бы­стрыми, зрители наэлектризовываются, начинают подтягивать хору, бьют в ладоши, подтопывают ногами, и, наконец, все за­канчивается, чуть ли не французским канканом.
Смысл этого танца совершенно ясен: в нем олицетворяется целая эпопея любви. Девушка то привлекает к себе своего поклонника, то отстраняет его и смеется ему тогда прямо в глаза; подобное заигрывание чрезвычайно возбуждает молодого ухажи­вателя; возбуждение его передается, наконец, и девице, которая спасает себя тогда только тем, что платком закрывает себе лицо всякий раз, когда ее возлюбленный устремляется с намерением запечатлеть на ее устах поцелуй...
Любовь по тебе меня в скелет обратила, А ты и над скелетом все еще издеваешься! Вся душа исстрадалась во мне И все мысли давно уже иссякли — Видно, по свету летать им более уж силы не стало! Эх. кабы и мне так летать, как мысли летают! Приделал бы я крылья себе и летал В поисках по белу свету за красавицей, На тебя похожей, моя ясынька!
*
...Но, очевидно, защита эта весьма ненадежная... Еще момент, н, без сомнения, девушка принуждена будет уступить настойчи­вым домогательствам избранника своего сердца... Но музыка
здесь вдруг круто срывается, и возбужденные пляской танцоры расходятся в разные стороны. Большинство женщин исполняет свою роль грациозно и мило; от мужчин же танец требует слиш­ком многого; вот почему далеко нс каждый и в состоянии выпол­нить его безупречно: живости много, но легкости в движениях ни малейшей, а это чрезвычайно вредит общему впечатлению.
Но вот и танцам конец. Гости теснятся к выходу и разби­ваются на кучки в ожидании готовящегося угощения. Домашние в суете: надо устроить стол хотя бы почетным гостям, а осталь­ные будут, без сомнения, не так уж взыскательны, так как ведь всякий же хорошо понимает, что стен по произволу никак не раз­двинешь... а потому было бы только что есть, а об остальном сами гости уж позаботятся.
Ловкими и быстрыми движениями хозяйка восстанавливает нарушенный было на канжине порядок: вдоль стен снова уло­жены одеяла (поткан), посередине разостлана скатерть (супра), и на ней появляются одна за другой деревянные миски с лапшой, пирожками, начиненными тыквой (кауа), с вареным мясом, рисом и с прочей стряпней; подносы (панза) с лепешками пресными и сдобными (чальпэк), изюмом, орехами, сухими фруктами, грана­тами (анар) и зимними сортами дынь (мизган), а если пирше­ство происходит в летнее или осеннее время, то и с горами вино­града, груш, «наш-пута» и прочих фруктов, которыми так богата Турфанская область. Когда все готово, вокруг супры усаживаются старики и прочие почетные гости; хозяин подает «ивриг»*, и после церемонии омовения рук все принимаются за еду.
Окончив трапезу, почетные гости расходятся, а молодежь раз­бивается на две группы. Молодые люди уводят с собой жениха, и кто на чем горазд — верхом на лошадях или ослах, часто по-двое на одном, уносятся на край селения, иногда в усадьбу одного из более зажиточных односельчан, часто километра за три и более, где и предаются на свободе различным юношеским забавам и играм. Так же поступают по отношению к невесте и ближайшие подруги ее.
Тем временем в доме родителей жениха все изготовляется к приему новобрачных. Если есть особая горница — устраивают ее; если нет — в общей спальне отгораживают какими-нибудь занавесками один из углов. Тут же раскладывается на-показ и все приданое, заготовленное невесте.
Молодежь съезжается сюда только вечером. К кортежу не­весты присоединяются и все ее родственники, как более близкие, так и дальние, которые сообща и образуют обыкновенно шумную и многочисленную толпу. Считается вообще очень приличным,
• То же. что у узбеков носит название «обтоуаэ — рукомойник, состоя щи А нз кувшина и таза.
если невеста упирается и делает чрезвычайные усилия для того, чтобы не перешагнуть через порог женихова дома. Ее уговари­вают и утешают песнями вроде следующей:
Ган, гай песня! Начинайся, песня!
Где только нн растут цветы, дорогая, дорогая...
Один из них всегда уж лучше будет, чем другой. Потому что н цветы ведь разные бывают.
дорогая, дорогая...
Совершенно так же, как люди, а потому будь же довольна и тем, кто отныне становится твоим мужем...
Когда же уговоры нс помогают (а обыкновенно они не помо­гают), то ее сперва начинают подталкивать сзади, потом подхва­тывают подмышки и, наконец, берут даже на руки, после чего уже нн брыкаться, ни сопротивляться не принято; не принято также при этом и плакать, но иногда невеста действительно и искренно плачет, особенно если была баловнем своей матери. В этом последнем случае хор всегда старается заглушить всхли­пывания невесты нижеследующей песней:
Что за кувшин, в котором вода вовсе не греется? Что за девка, коли в горе слезами не заливается.
По прибытии жениха и невесты мулла прочитывает им вслух две-три молитвы, чем одновременно и заключает и благословляет их брачный союз. Затем молодая подходит к мужу, снимает с него шейный платок и всенародно целует его в губы. Этот по­целуй — знак, гостям расходиться. В горнице остаются только две свахи, на обязанности коих лежит, во-первых, разостлав малое одеяло, накрыть его чистым белым платком, а во-вторых, /стеречь молодых целую ночь... Когда молодые остаются одни, то дело жены (мазом-киши) — раздеть мужа. А на утро муж заби­рает с собой платок и передаст его свахам, которые уже и несут его для освидетельствования к свекрови. От результата этого Врсмотра зависит степень награды свах, которые в благоприятном случае получают обед, по большому платку и по шкуре барана.
По на всем этом свадебное торжество далеко еще не кон­чается, так как веселятся вслед за тем еще целых три дня, при­чем сперва принимаю г гостей молодые, обязанные выставить «аш» в том же количестве, какое накануне подавалось в доме родителей новобрачной, а затем снова последние; в конце же /концов опять молодые. Впрочем, в этих двух случаях количество «аша» уже значительно уменьшается, а на вечеринки зовутся Исключительно только люди близкие или родные.
Описанные празднества сопровождают вступление в брак только девицы; если же выходит замуж разводка или вдова, то на устраиваемую вечеринку приглашаются исключительно только
самые близкие родственники и знакомые, в зависимости от чего уменьшается и количество «аша» до пяти джинов мяса и одной крю муки. Приданое хотя и делается, но количество вещей гарде­роба невесты сокращается обыкновенно до минимума. Обычай вменяет в обязанность жениху заготовить только следующие четыре предмета: допу, шаи-чапан, джаймэк и куйпэк. Что же ка­сается до штанов, обуви, подушек и одеял, то изготовление их лежит уже всецело на обязанности невесты.
Развод в Турфане совершается часто и не обставлен никакими особенными формальностями; требуется только санкция какогонибудь ахуна.
Не получая за это никакого вознаграждения и будучи, между тем, завален такими делами, в исходе которых он материально заинтересован, ахун весьма редко имеет возможность отнестись с должным вниманием ко всем обстоятельствам дела, а потому разводит всех желающих развестись при первом только о том заявлении. Самое главное затруднение представляет всегда во­прос о приданом, но и он очень быстро улаживается, так как за­частую обе стороны относятся друг к другу весьма добродушно; к тому же нередко недовольная своим супругом жена находит себе заместительницу при муже, и тогда имущественный вопрос этот разрешается полюбовным соглашением между обеими жен­щинами.
Если пожелавшие разойтись имеют детей, то дело решается не по шариату, а по обычаю. Муж один вправе располагать судь­бой своих детей. Он или оставляет их у себя, или отдает их жене, и при этом в том даже числе, в каком ему это заблагорас­судится. Однако и в последнем случае он все же обязан их со­держать, выдавая в месяц на каждого по 1 крю пшеницы и 2 крю кунака. Такая выдача прекращается или со вступлением его бывшей жены во вторичный брак, или же тогда, когда дети его возмужают настолько, что в состоянии сами себя прокормить. Но примеры столь полного разрыва не часты. Обыкновенно дети, да и ближайшие родственники, побуждают разошедшихся снова сойтись, и тогда уже совместную жизнь таких парочек редко посещает вздорное желание вновь разойтись после какойнибудь пустой перебранки.
Рождение ребенка в Турфане не празднуют. Зато когда его первый раз кладут в зыбку (бешик), то событие это стараются отпраздновать по возможности пышно. Созываются знакомые и родные, которым приготовляется соответствующее торжеству уго­щение: чай, сдобный хлеб (чальпэк), вареное мясо и сласти. С своей стороны и гости несут родильнице кому что по силам: живность, муку, рис, куски бязи, платки, а когда так и деньги.
У мусульман Бухары и Русского Туркестана существует обы­чай праздновать шестимесячный срок родильнице; в Турфане



Вверху: жители селения Татар в Хамийском оазисе
Внизу: обнажение глинистых цветных песчаников в ущелье Люкчунской реки (гора Туз-тау)
такого праздника нет. Равным образом, «сундет», т. е. обряд обре­зания, хотя и празднуется в Турфане, но далеко не так торже­ственно, как у наших киргизов, например. Впрочем, и здесь соби­рается чуть ли не весь околоток, режется баран, пекутся лепешки, а затем нередко затеваются даже пляски и игры, в которых самое деятельное участие принимают всегда как сверстники мальчу­гана, так и сам виновник этого торжества.
¥ ♦
♦
В Русском Туркестане каждая жилая постройка делится на две половины: мужскую — «ташкари» и женскую — «ичкарн». В Турфане такого разделения не существует. Даже у людей сред­него достатка женщины, мужчины и дети спят в одной горнице, которая в то же время служит семье и кладовой, и приемной. Это—в холодное время года, летом же редко кто спит в закры­том помещении; большинство предпочитает моститься под наве­сами, которые приделываются всюду, где только позволяет рас­положение прочих построек.
Отсутствие женской половины в домах Турфана является исключительной и, вместе с тем, древнейшей особенностью как этой страны, так и соседней с нею — Хамийской. Ничего подоб­ного мы не видим ни в одном из мусульманских владений Вну­тренней Азии, а равным образом и в Китае, где господствующая религия вовсе не вызывает женского затворничества, но где по­следнее, тем не менее, считается краеугольным камнем прочного семейного строя.
Подтверждаю свои наблюдения выписками из старейших опи­сателей Китая, которых нельзя упрекнуть в нерасположении к последнему:
«В домах видеть жен и дочерей их не можно, ибо они у них находятся в отделенных внутренних комнатах и, занимаясь в домах между собою своими увеселениями, живут, как неволь­ницы; и вход к женатым людям не только посторонним, но и род­ным, живущим в одном с ними доме, мужчинам запрещается, почему даже отец к женатым сыновьям и старший брат к млад­шим входить права не имеет» 75.
«Прекрасному полу принимать участие в собрании мужчин предосудительным считается. Скрывать женский пол от посторон­них есть обыкновение, общее и чиновникам и разночинцам» 76.
Наконец, подтверждением вышеприведенных цитат могут служить и выписки из статьи о Китае Чжан Цзи-дуна (Tcheng Ki-tong), которого меньше всего можем мы заподозрить в жела­нии повредить репутации своего народа, так как все статьи его и написаны были именно с тою целью, чтобы возвысить свою ро­дину в глазах европейцев. К сожалению, в своей слепой и часто 16 Г. Е. Грумм-ГржнмаЯло
бестактной защите всего китайского он переходит границы, под­сказываемые благоразумием, и тем, разумеется, в значительной степени умаляет достоинство своих заметок, эпиграфом коих может служить латинское изречение: credere quia absurdum.
«Единственная цель заключения брака — увеличение семьи, так как процветание последней всецело зависит от ее много­численности; отсюда предоставление выбора в брачных союзах родителям, как представителям начала власти».
«Женщины не участвуют в собрании мужчин; так установлено обычаем в видах устранения поводов к соблазну».
«Брачные обычаи Китая совсем исключают период ухажива­ния, так как обыкновенно девушка впервые знакомится с своим будущим мужем только в момент заключения брачного обряда».
«Воспитание мужчины и женщины совершенно различно, по­тому что муж, по понятиям китайского народа, есть солнце, дающее свет, а жена —луна, не имеющая своего света, но заим­ствующая его от солнца».
Ввиду всего вышесказанного как-то странно слышать из уст лиц, посвятивших себя специально изучению Востока, утвержде­ния подобные тому, например, что «китайцы своих женщин не запирают» 77.
Эта вера в свободу и равноправность китайских женщин такое же заблуждение, как и многое другое из числа того, что пишется о Серединном государстве людьми или близорукими по природе, или наблюдавшими китайскую жизнь только из окон домов европейских посольств и факторий.
Как бы то ни было, но мы не без основания можем, как ка­жется, утверждать, что современные взаимные отношения обоих полов в землях Восточного Тянь-шаня сложились во всяком слу­чае не под китайским влиянием, что в основании их лежит обще­ственный строй эпохи более древней, чем эпоха первых сюда вторжений китайцев, что, вероятно, свобода, а с нею, быть может, и равноправность женщины составляли некогда даже настолько существенную особенность общественной жизни в Турфане, что последняя почти всецело здесь и до сих пор еще удержалась, сумев побороть как всемогущее влияние ислама, так и пример соседних народов; и этой бескровной победе, без сомнения, в зна­чительной степени содействовал консерватизм народа в возведе­нии своих жилых помещений.
Как бы ни был беден житель Турфана, но дом его непременно слагается из следующих четырех главных частей: 1) теплой гор­ницы с обширным подтапливаемым снизу канжмном, занимающим обыкновенно чуть ли не все помещение и имеющим с края круглое отверстие для котла; в благоустроенных домах для того, чтобы усилить тягу, снаружи стены выводится высокая дымовая труба, — опять особенность, до которой далеко еще не всякий
в Китае додумался; канжин этот обыкновенно устилается тол­стым войлоком и вдоль стен уставляется сундуками и различ­ными иными предметами домашнего обихода; освещается эта горница, как, впрочем, и все остальные, квадратным отверстием, проделанным в потолке и закрывающимся снаружи доской; 2) лет­него помещения, обыкновенно более обширной комнаты, чем предыдущая, с одним или двумя окнами, многочисленными ни­шами и камином; 3) внутреннего дворика с яслями, кладовками и всевозможными иными удобствами; и, наконец, наружного двора, на который выходит одна или несколько открытых площадок с навесом над ними.
Все это обносится, так же как и в домах русских таджиков, одной общей глинобитной стеной, благодаря чему и все селение, в общем, совершенно напоминает селения Туркестана, да и архи­тектура построек здесь та же; все же различия, какие и заме­чаются, сводятся на детали.
Упоминавшуюся уже выше хлебную печь делают или на этом дворе, или близ тока, который постоянно расчищается, вне ограды усадьбы, хотя весьма редко где-нибудь в поле, всего же чаще в каких-нибудь двух или трех шагах от ворот. Печь устраи­вается очень просто: выкапывается в один метр глубиной круглая яма, которая и вымазывается изнутри тонким слоем глины; края ее окружаются плоским, глиняным же, валиком, одновременно исполняющим два назначения: стола и ограды, высота которой обыкновенно не превышает 70 см. В построенную таким образом печь складывают сначала дрова или хворост и жгут их до тех пор, пока стенки последней не накалятся вполне. Тогда из кислого теста раскатывают лепешки, смачивают водой и лепят на нака­ленные стены; через минуту такой хлеб уж готов и редко оказы­вается вполне неудачным.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ТУРФАН
( П родолмсенм)
Чем беднее селение, тем шире раскидывается оно, тем обшир­нее площадь, занятая каждой усадьбой. Очевидно, земли здесь избыток, и ее не жалеют. И причина всему этому совершенно ясна, потому что главное богатство каждого земледельца — вода или, точнее сказать, количество орошенной водою земли; пу­стыри же решительно никого не прельщают и никому не нужны, а потому занимай под свою усадьбу хоть всю харюзу, никто на это слова не скажет!
Для того, чтобы разобраться в тех условиях, среди которых приходится здесь жить земледельцу, мы остановимся на такой общине, которая по достаткам своим занимает среднее место. Такой общиной и будет Ян-булак, разбитая на десяток неболь­ших селений и отдельных хозяйств вдоль северо-восточной окра­ины отрицательной низменности Леса, на юг от Люкчуна.
Количество семейств этой общины мне называли различно, но в среднем можно считать, что на ста карысях живет их здесь никак не меньше трехсот. Ян-булакские карыси обильны водой и в общем в состоянии оросить каждый от 100 до 200 му земли; принимая же за среднюю норму цифру в 150 му, получим, что общее количество орошенной земли будет равно 15 000 му или 750 десятинам (818 га). В действительности же оно должно быть несколько больше, так как в промежутках между потребностью воды на поля открывается всегда возможность спускать ее на бахчи, в сады, виноградники и даже на табачные плантации. Таким образом, принимая во внимание значительную урожай­ность турфанских земель и двойной урожай главных хлебов —
пшеницы и джугары, можно было бы с уверенностью сказать, что жители Ян-булака обставлены в материальном отношении сравнительно превосходно; совсем не то видим мы, однако, в дей­ствительности.
Каждая семья в Ян-булаке ежегодно выплачивает в китайское казначейство по 15 ланов серебра ♦, что на наши деньги составит до 30 рублей металлических; вся же община —4 500 ланов, или 9000 рублей металлических. Но сбор этот далеко не единствен­ный. Ян-булак, как и все другие общины Турфана, выплачивает еще особый налог, так называемый «аш», идущий всецело на «прокормление» турфанского амбаня и других чиновников округа. В переводе на китайский язык сбор этот называется «яньтянь», т. е. «поощрение бескорыстия».
Оклады жалованья китайских, как высших, так и низших чиновников являются настолько ничтожными, что считаются не более как номинальным вознаграждением; истинным же сле­дует считать те побочные и давно уже узаконенные доходы каждой должности, которые называются официально «янь-тянь». Таким «поощрением бескорыстия», является, например, сумма в 20 тысяч ланов, взимаемая в пользу особы ганьсуйского генералгубернатора (шень-гань-цзун-ду), вдобавок к двумстам лапам годового казенного его содержания; «янь-тянь» сучжоуского даотая официально определен в 5 400 ланов, не считая «янь-тяня», положенного ему по должности главного военного казначея (ин-у-чу), и т. д. Таким образом, громадный чиновничий персо­нал каждой провинции, каждого округа поглощает чудовищные суммы, которые в Турфане взимаются в размерах, весьма разно­образных с каждого карыся; так, например, в Ян-булаке, где карысн многоводны, каждый из них обложен 4 данями ♦♦ пше­ницы и 6 данями джугары, а в Люкчун-кыре, бедном водою, 1 данем пшеницы и 2 — джугары. Но кроме этой подати натурой, турфанпы выплачивают «аш» еще и деньгами по 15 фынов с каждого сдаточного даня.
Что же может еще остаться после всех этих поборов в руках земледельца.
На каждую му земли высевается один ши пшеницы, что составит для всей площади янбулакских земель 15 000 ши, или 150 даней зерна; средний урожай определяется в Турфане в самдесят; итого со всей земли собирается 1500 даней пшеницы. По уборке пшеницы земля перепахивается снова и засевается вторично уже джугарой в количестве двух ши на му; при среднем
• Лан (сор) =10 няням =100 фэням =37.301 гр. серебра (или 2 металл, рублям). (Прим. ред.).
• • Дань (пикуль) =100 шн =59.681 гр. (Прим. ред ].
• •• Му — китайская мера земельной площади; му обычно принимается равной ’/и га(Прим, ред.].
урожае тоже в сам-десят, получается 3000 даней зерна джугары; за вычетом же посевного зерна, всего 1350 даней пшеницы и 2700 даней джугары. Из этого количества зерна следует, однако, еще исключить 400 даней пшеницы и 600 даней джугары, пред­назначаемых для «поощрения бескорыстия» китайских чиновни­ков. Итого в наличности у населения остается 950 даней пшеницы и 2100 даней джугары, что, при переводе зерна на деньги, дает до 6000 ланов по следующему расчету:
950 по 3 лапа за дань 2850
2100 • 1,5 л » » 3150
6000
Как было уже выше замечено, правительственный налог на Янбулакскую общину простирается до 4500 Серов серебра, если же присоединить сюда и дополнительный сбор «аша», оценивае­мый в 150 ланов, то в остатке получится ничтожная сумма в 1 350 ланов серебра или 4,5 лана на семью, которая и выражает собою годовой достаток всей общины.
Несмотря на всю его значительность, «янь-тянь» не оправды­вает ожиданий правительства; наоборот, он приводит даже к со­всем иным результатам, давая оружие в руки корыстолюбивых и безнравственных чиновников, которые под покровом закона совершают подчас неслыханные деяния, выжимая из народа все, что возможно. Впрочем, чего же и ожидать от людей, купивших свои чины и места? Так как хорошо ведь известно, что для по­крытия дефицита правительство богдыхана прибегает к экстра­ординарной продаже должностей и чинов иногда сразу на сумму до 20 миллионов рублей металлических!
Чрезвычайные поборы, взимаемые с земледельческого насе­ления Турфана, еще усугубляются лихоимством администрации, как китайской, так и туземной, содержание коей к тому же все­цело ложится на тот же класс населения.
В примерах самых неслыханных поборов и самого бесшабаш­ного произвола здесь, разумеется, нет недостатка. Укажу же на некоторые из них.
Первый пример.
Подъезжаем к Лемджину. Октябрь. Утренники, переходящие за 12° мороза по Цельсию. На полях все еще стоят не снятыми кунжут, хлопчатник и джугара. Листья кунжута (Sesamum indicum) и хлопчатника совсем почернели, стручья и коробочки полураскрылись, джугара осыпается...
— Отчего не снимаете вы всего этого с поля?
— Китайцы не позволяют. Мы ведь ежегодно покупаем право снимать хлеб с поля, но нынче с нас тянут так много, что мы со­всем не знаем, откуда и денег достать...
— Отчего же вы не пожалуетесь? Ведь у вас все погибнет!
— И гибнет, а жаловаться все-таки некому. Года три назад ездил было Сеид-Нняз-дорга к самому Лю-цзинь-таню, истратил немало общественных денег, а что из всего этого вышло?
Другой пример.
Самая крупная речка, стекающая с Тянь-шаня на юг — Утынаузы. Воды ее, однако, пропадают совсем бесследно в камнях, всего только несколько километров не дойдя до Лемджина. И вот одному из люкчунских таджиев пришла в голову счастливая мысль перехватить ее воду несколько выше и по каналу довести до ущелья Люкчунской реки. Грандиозное сооружение это оце­нено было местным населением по достоинству; а так как оно в будущем очень много сулило, то и решено было вести работы общими силами и на средства двух, наиболее в успехе предприя­тия заинтересованных, общин: Лемджинской и Люкчунской.
Но китайцы поняли, что постройка эта обещает им громадные барыши, и принялись за работу, вопреки даже здравому смыслу и желанию местного населения. Разумеется, выражение «приня­лись* не совсем точно. На сооружение это они не затратили ни копейки; зато распоряжались общественными суммами совсем бесконтрольно и в конце концов погубили все дело, так как в про­веденный канал вода не пошла; а не пошла потому, что, несмотря на указания местных жителей, они повели весь канал по местно­сти, уровень коей был выше долины реки.
Третий пример.
В Турфане шелководство до самого последнего времени было вполне неизвестно. Как это ни странно, но это так. Заботясь о благоустройстве вверенного ему края, Лю-цэин-тань решился за­вести в Турфане и эту отрасль промышленности, которая могла бы в значительной степени поднять платежные силы страны. Но все благие начинания китайцев обыкновенно кончаются только но­вым отягощением населения Восточного Туркестана, и, разу­меется. данный случай не представил исключения из этого об­щего правила.
Из провинций Внутреннего Китая была прислана в Люкчун лучшая грена. Ее роздали населению, разбив последнее на де­сятки, которые и подчинены были особым десятским. Как только гусеницы завились в коконы, последние отобраны были китай­цами с платою 3 тенег (30 копеек) за джин. Опыт этот показался амбаню до такой степени прибыльным, что на следующий же год к этой новой повинности привлечены были оазисы Ханду, Янбулак и Лемджин, причем на воспитателей личинок возложены были м расходы по покупке тутовых листьев. Насильно привитое занятие это возбудило в населении ропот, не перешедший в от­крытое возмущение только благодаря тому обстоятельству, что зачинщики своевременно были схвачены и посажены в тюрьмы.
Та же участь постигла и тех из турфанцев, которые вздумали сами заняться не только размоткой коконов, но и выделкой шел­ковых тканей.
Я думаю, что ввиду вышеприведенных фактов, которые вы­браны из массы других, не менее того возмутительных, следует призадуматься тем, кто с легким сердцем пишет о либерализме китайского управления.
Кроме вышеупомянутого посемейного налога деньгами и «аша», турфанцы выплачивают немало и других как экстренных, так и постоянных налогов. Так, например, в пользу сборщиков податей, которые за свой труд жалованья не получают, идет зна­чительный «перемер» зерна; насколько же значителен такой пере­мер, видно хотя бы из того, что в качестве такого сборщика хлеба посылается обыкновенно лицо, которое было бы желательно какнибудь наградить; если же такого лица в виду не имеется, то временная должность эта сдается с торгов...
Здесь не знают, что такое отсрочка; и как «газначи», так и сборщики «аша» поступают во всех случаях одинаково неумо­лимо и беспощадно. Собственно говоря, они и не могут действо­вать иначе, так как подать, выплачиваемая населением, нс имеет решительно никакого отношения к урожаю.
Вот почему в годину каких-нибудь бедствий турфанскому земледельцу остается один только выход — заем у ростовщика. Меня уверяли, что в Турфане семья, которая никому ничего не должна, редкое исключение, и что в кабале у ростовщиков на­ходятся не только частные лица, но и целые волости (дорга); так, например, три восточные волости в общей сложности должны ростовщикам Люкчуна и Пичана около 120 ямб серебра! *
Затем на обязанности турфанца лежит еще даровой ремонт карысей, содержание ближайшей туземной администрации и, на­конец, целый ряд весьма разнообразных, самых тяжелых и всегда беспокойных натуральных повинностей, к которым относятся: перевозка казенных транспортов от Турфана до Хами, Гучэна и Карашара, наряд рабочих на казенные постройки и казенные медные рудники и т. д.
Но как ни тяжело само по себе положение населения в таких даже богатейших округах, как Люкчун, Турфан, Пичан и Ханду, но есть уголки, где положение земледельца еще того безотраднее. К таким уголкам принадлежит, например, Дуат, запроданный чуть не с публичных торгов в частную собственность четырех лиц — трех китайцев и одного туркестанца.
• Ямбой называется всякий вообще слиток серебра определенной формы, но не веса. Если же ведется расчет на ямбы, то понимаются ямбы исключи­тельно веса в 50—53 ляна. т. е. ямбы наивысшего веса. Долг этот сложился в период постройки Утын-аузыского канала,
Установив подати с семьи и с карыся, китайцы вовсе не за­ботятся о том, чем засеяны поля турфанцев; это логично во всех отношениях, так как только благодаря этому обстоятельству на­селению этой области и является кое-какая возможность сводить концы с концами. Специальному обложению подлежат только виноградинки; ио обложение это. по сравнению с их доходностью, должно быть признано совсем ничтожным.
Почва оазисов состоит или из лёссоподобной глины или из z той же глины с песком, и только по окраинам котловины Леса попадаются участки, напоминающие собой солонец. Что же касается до типического лёсса, то его, как кажется, здесь реши­тельно нигде нет; по крайней мерс за таковой мы отказываемся принять даже тс толщи красновато-желтой глины, которые со­ставляют почву всей Булурюкской долины.
Хотя точных гипсометрических данных мы и нс имеем, все же, как кажется, есть основание думать, что большинство современ­ных оазисов Турфа на расположено ниже уровня окрестных ме­стностей. Таким образом, и почва их, являющаяся как бы вкраi пленной в обширную площадь каменистых степей (дилювиальный конгломерат), может быть принята едва ли за что-нибудь иное, кроме как за озерные отложения. Пласты поваренной соли, за­легающие местами на глубине 30—60 см от поверхности почвы, но всегда островками, не превышающими даже одного квадрат­ного километра, подтверждают, повидимому, вполне это пред­положение.
Не будучи типическим лёссом по происхождению, почва турфанских оазисов обладает, однако, как кажется, всеми достоинI ствами лучшего желтозема; тем не менее мелкозем этот, залегая на конгломератах и песчаниках пластами незначительной мощноi.cth, все же не может претендовать на такую же точно феноме­нальную неистощимость, как лёссовые толщи бассейна р. Вэй-хэ. например, или лёссы многих местностей в Фергане. И это хорошо поняли местные жители, практикующие здесь один из ннтереснейЕ ших способов удобрения своих полей, вывозя на пахоту землю цел ин иногда в громадных количествах. Количество это" опреде­ляется на-глаз, для каждого земельного участка различно, а по­тому я и не считаю необходимым утомлять внимание читателей J какими бы то ни было цифрами и сопоставлениями. Иное дело — назем.
В России солома ценится мало, в Турфа не наоборот. Вот по­чему турфанец и не станет никогда употреблять ее на подстилку • скота. Вместе с тем последнего он держит немного, да и тот г только на ночь запирается в хлев, днем же чуть не круглый год бродит по пашням и выгонам. Все это, разумеется, служит нема\ лой помехой для образования крупных запасов назема; однако турфанеи и тут приискал себе выход.
Прежде чем загонять скот свои во внутренний двор или в иное какое-нибудь предназначенное ему помещение, он подкидывает туда смесь из рубленой соломы и разрыхленной земли; послед­няя, благодаря значительному в ней содержанию глинозема, пре­вращается вскоре под ногами 'Животных в липкую грязь, которая, по уверению местных жителей, и обладает всеми свойствами луч­шего тука. Земля, вбирающая в себя все животные выделения, а потому более богатая аммиачными солями, чем соломенная подстилка, меняется часто, так что к началу февраля каждый домохозяин располагает уже таким количеством удобрения, кото­рое он может считать достаточным для своих нужд, хотя и свозит его никак не менее 50 возов на один гектар; надо иметь, однако, в виду, что почва готовится здесь не пол один, а последовательно под два урожая, так как сперва засевают пшеницу, а затем джугару.
Но почва Турфана, даже помимо прямого человеческого со­действия, постоянно обогащается солями в пропорциях, совер­шенно достаточных для того, чтобы в значительной мере попол­нить убыль последних. Достигается это путем ирригации.
Большинство оросительных каналов, по вычислению проф. Шмидта для вод бассейна Аму-дарьи, успевает в год отложить на гектар более 65 килограммов фосфорно-кислой извести и до 327 килограммов калия; а это, как справедливо замечает акаде­мик Миддендорф, уже настоящий возврат. Если мы примем в со­ображение, что воды Аму-дарьи собираются средн снеговых полей Памира, а турфанские из недр земли, то, без сомнения, должны будем признать преимущество за последними.
Для того, чтобы совершенно покончить с вопросом об удобре­нии полей, я должен еще заметить, что турфанцам прекрасно также знакомы свойства как зольного удобрения, так и гуано, для получения которого в турфа неких селениях содержатся даже во множестве голуби (Columba aegyptiaca); первое свозят исклю­чительно только на плантации табака, второе — на дынные бахчи.
Так как птичий помет на всем пространстве азиатского кон­тинента, как кажется, решительно нигде не утилизируется для хозяйственных нужд, то нельзя ли предположить, что турфанцы сами собой додумались до этого интенсивного удобрителя?
В Турфане возделываются нижеследующие хлеба.
Озимая пшеница (кузлюк-будай). Высевается в конце сен­тября или даже в начале октября; при первых же морозах на поля спускается вода, которая и покрывает ледяной коркой всю землю. Вызревает в конце июня, а иногда и позже.
Яровая пшеница (чигилэ-будай)—безостная, тогда как кузлюк-будай с остью. Высевается в феврале, собирается в мае; после своза пшеницы с поля последнее немедленно же перепа­хивается под джугару. Яровая пшеница высевается в значитель­
ных количествах, озимая очень редко, да и то ввиду тех выгод, которые представляет ее посев для бедных водою хозяйств * ••.
Джугара (ак-кунак — Sorghum cernuum). Высевается в на­чале июня, поспевает в сентябре. Наивысший урожай сам-30 (Ханду, реже Пичан). Идет на корм скоту и в умолоте — на изго­товление хлеба; в последнем случае муку джугары мешают на­половину с пшеничной. Стебли джугары служат прекраснейшим кормом для скота и продаются здесь по рублю воз.
Ячмень (кылтырлык-арпа—с остью, ялангач-арпа — безостный) ♦*. Высевается в ничтожных количествах, потому что требует много воды; зато в Ханду и Ленджине дает урожай сам-60, а в остальных оазисах не менее 40; поспевает в конце апреля и в начале мая, высевается же одновременно с яровой пшеницей.
Перечисленным, собственно говоря, и ограничивается разно­образие здешних хлебов, так как если здесь и высевается просо (джинджин— Setaria italica var. erythrospermum) и рис, то в та­ких ничтожных количествах, которые не заслуживают никакого внимания.
Но кроме хлеба в Турфане возделывают:
Хлопчатник. Хлопковые плантации довольно обширны в во­сточных районах этой области. Почву под него не унаваживают, воды пускают немного. Засевают 24 кг семян на гектар, полу­чают же с него очищенного сырца около 122 кг, что по местным ценам составит около 25 рублей металлических с гектара; но, разумеется, доход этим не ограничивается, так как в распоря­жении земледельца остаются еще семена, идущие на корм бара­нам и стоящие на месте не менее 20 копеек за 16 кг.
О достоинстве и характере волокон турфа некого хлопчатника, принадлежащего, как и все среднеазиатские сорта, к виду Gossypium herbaceum L., я не стану распространяться, так как это не входит в план настоящей главы. Скажу только, что местные жители считают турфанский хлопчатник лучшим после кашгар­ского ♦♦♦.
Табак. Благодаря значительному доходу, который приносит земледельцу посев табака, плантации последнего составляют здесь удел даже самых малых хозяйств; к сожалению, значитель­ный процент выгод табаководства переходит всецело в карман
• В Турфане, как и всюду в Центральной Азин и в Китае, возделывается только мягкая пшеница (Triticum vulgare). Онапредставлена здесь десятком разновидностей с резким преобладанием в яровых посевах разновидности pseudo-turcicum Vav. (белозерной опушенной) [Прим. род.].
•• По данным академика Н. И. Вавилова («Роль Центральной Азии в происхождении культурных растений». 1931). редкая культура ячменя в Синь. цзяне представлена главным образом Hordeum vulgare var. pallidum Stfr. ((Прим. ред.]
О синьцзянском хлопчатнике см., г книге Л. Г. Грумм-Гржимайло '< «Хлопководство в Китае». Изд.. ВИР. 1936. (Прим, ред.)
252 Глава шестнадцатая люкчунского вана, пользующегося правом исключительной моно­полии в торговле этим продуктом земледелия.
Табак требует только незначительного удобрения, причем зольным пользуются далеко не повсюду, и это потому, что здесь вообще распространено убеждение, что между крепостью табака и количеством последнего существует прямая зависимость, весьма, кстати сказать, невыгодная для местных табаководов, так как лучшими сортами признаются здесь наиболее слабые табаки.
Кунжут (Sesamum indicum) высевается с целью получения масличногосемени. Хорошо очищенное масло довольно приятного вкуса, но в том виде, в каком его продают в городах Центральной Азии, оно издает резкий, неприятный запах, который при нагре­вании (стало быть, и при изготовлении на нем пищи) усиливается чрезмерно. При хорошем поливе кунжут дает баснословный уро­жай, доходящий до сам-200, при недостатке же в воде — едва сам-7—8. Это-то обстоятельство и служит здесь главной причи­ной, почему его здесь так мало сеют. Никакого специального удобрения растение это не требует, благодаря чему и есть воз­можность высевать его после яровой пшеницы, т. е. в начале июня.
Один ши семян продается в Люкчуне по 4 фына; десять же ши дают 13 цзиней масла, стоимостью в 6 цяней 5 фынов; принимая даже в соображение, что выжимка масла со сказанного количества семян обходится в P/s няня, мы все же получим до­вольно высокую разницу в один цянь на каждую крю семян, не считая весьма ценных жмыхов, которая, очевидно, составляет тот барыш, который берут себе местные скупщики и торговцы.
Кроме перечисленных полевых культур, в Турфане возделы­ваются еще кое-где люцерна и конопля. Последняя попалась мне только в Пичане. Волокна ее идут на изготовление плохих вере­вок «чиге-аргамчи», чем занимаются преимущественно дунгане, семя же—на приготовление масла; что же касается приготовле­ния здесь из конопли одуряющего вещества «анаши», то об этом я не мог собрать никаких данных.
Турфан знаменит своими плодовыми и бахчевыми. И груши и яблоки его так хороши, как нигде в Туркестане; но экономиче­ское значение для края имеют все же не они, а дыни и виноград, которые в сухом виде наполняют рынки Джунгарии, Китая и даже Восточного Туркестана, где так много своих дынь и вино­града!
В Турфане мне рассказывали следующую легенду о дынях.
Дыни упали на землю из рая. Одну из них успел схватить обеими руками пророк Магомет, и все десять пальцев его тотчас же отпечатались на наружной кожице дыни. От этой-то дыни и пошли лучшие в мире сорта.
Эта дыня — «ойма», зеленая дыня с зеленою мякотью, сорт, неизвестный ни в Кашгаре, ни в Фергане и совершенно исключи­тельный по нежности, аромату и сахаристости. Однако дыни этого сорта годны только для местного употребления: перевозки они не выносят, засушенные же теряют всю свою цену. Вот по­чему для сушения идут здесь только зимние сорта дынь с оран­жевой мякотью (мизган) и тканью хотя более грубой, но зато и более прочной.
Из всех турфанских сортов винограда экономическое значение имеет только один, известный в Самарканде под именем «хан­ского»; он мелкий, вовсе без косточек и слаще других.
Сушат его в особо для этого приспособленных зданиях-су­шильнях. Идея последних хороша, а результат не оставляет желать ничего лучшего. Турфанцы воспользовались особенно­стями своего воздуха — почти феноменальною сухостью и часто весьма высокой температурой — и заставляют его пробегать быстрой горячей струей над разложенным в ряды виноградом. Достигается же это с помощью узких, но небольших отверстий, которыми сверху донизу минированы все четыре стены сушильни сравнительно с остальными постройками всегда довольно высо­кого, двухи даже трехэтажного здания. В таких сушильнях сушка винограда производится весьма постепенно и к тому же в тени, а не на солнце — обстоятельство немаловажное, если желают сохранить изюму его чудный зеленый цвет, сочность внутри и сухость наружной оболочки, а каждой ягоде его — есте­ственную многогранную форму. Люкчунский высший сорт изюма отличается необыкновенной чистотой и настолько сух на ощупь, что не оставляет на руках следов какой бы то ни было сахари­стости. Но это только в Люкчуне, на местах своего приготовле­ния, а дальше, поступая в руки торгашей, сдабривающих его низкими сортами того же изюма, водой и всяческим сором, очень быстро утрачивает все свои превосходные качества, ставящие его вне конкуренции с какими бы то ни было сортами «коринки», как в пределах всей Азии, так и в Европе.
Изюм, по общему убеждению, составляет главнейшую статью вывоза из Турфана, но подобное утверждение пока не более как голословное заявление, так как фактических к тому данных вовсе не существует. Китайцы и у себя на родине враги всякой стати­стики, какая же им нужда заниматься ею здесь, в Турфане, в no­li коренной ими стране и населенной к тому же народом, к которому они ничего вообще, кроме презрения, не чувствуют?
Из дикорастущих растений турфанец утилизирует для своих ! нужд, главнейшим образом, только «шап» и «джантак»; первое служит ему для получения мыла, со второго собирает он сахари­стое вещество—отличный, по его мнению, суррогат китайского сахара.
«Шап» (Salsola spissa) в изобилии растет на юг от Люкчуна. С него собирают только цветы, которые и укладываются горкой над двумя крестообразно пересекающимися желобками, вы­рубленными в глинистой почве. Когда цветы так уложены, их зажигают. Под золой в желобках скопляется после этого быстро твердеющая на воздухе смолистая масса — «шахар», которую очищают от грязи кипячением в воде: она расплывается и оса­ждает постороннюю примесь. Очищенный этим путем «шахар» сливают в котел, прибавляют туда некоторое количество топле­ного козьего сала и щепотку гашеной извести, затем еще раз кипятят всю эту смесь и держат последнюю на большом огне до тех пор, пока вода не испарится совершенно; тогда остаю­щуюся на дне сосуда белую массу переливают в отдельные фор­мочки, в которых она уже и затвердевает вполне. Эта масса и есть мыло, которое каждый хозяин готовит себе по мере нужды.
«Джантак» (Alhagi camelorum Fisch., верблюжья колючка) растет повсеместно, но только в котловине Асса он обладает спо­собностью выделять в значительных количествах особую белую, сахаристую камедь «таранджебель», собираемую крупинка по крупинке и сбиваемую затем в весьма непривлекательные по своей внешности комья, продающиеся здесь по баснословно вы­сокой цене—*2 цяня за цзинь!
Джантак, кроме того, идет турфанцу и на топливо; впрочем, в качестве такового употребляется здесь решительно все, что только попадается под руку и имеет хотя какую-нибудь способ­ность гореть; между прочим, например, даже «чаткал» — старые корневища камышей, росших когда-то под Ауатом. Выкорчевы­вание последних ведется здесь в громадных размерах и, вероятно, ему обязан своим происхождением тот песок, барханы коего на­двинулись в последнее время на земли восточного предместья Турфана.
Насколько турфанец хороший земледелец и садовод, на­столько же плохой он ремесленник и торговец.
Скотоводство в Турфане не развито по отсутствию выгонов; ремесла и торговля находятся в руках пришлых дунган, китай­цев, анднжанцев и выходцев из Кашгара, Яркенда и других горо­дов Восточного Туркестана. Но некоторые отрасли производства он и до сих пор не выпустил еще из своих рук и в них достиг даже возможного совершенства; так, например, хлопчатобумаж­ные его ткани (ббз) пользуются заслуженной славой и по доброт­ности своей уступят разве только лучшим кашгарским сортам; в особенности же хороши здесь сорта, известные под именем «тортбаг» и ткущиеся из ниток, крученых из предварительно обваренной ваты: они носятся долго, очень мягки и тонки. Затем очень еще хороша турфанская армянина и всевозможные изде­лия из хлопка и шерсти. Но, без сомнения, самым любопытным
турфанским изделием следует считать корзины, плетеные из тон­ких ивовых прутьев: окрашенные ниже борта фуксином, они казались нам совершенным двойником лучших эстляндских кор­зин. Я именно говорю — любопытным, потому что нигде в Цен­тральной Азии, за исключением разве только некоторых провин­ций Внутреннего Китая, ивовых корзин не плетут, да и там общий характер этого типа работ совсем иной. Если рассмотреть столяр­ный инструмент, находящийся в распоряжении какого-нибудь турфанца, то нельзя отказать последнему и в известной доле искус­ства в изделии хотя бы такого рода предметов, как, например, музыкальный инструмент. Однако, все же, несмотря на все это, Турфан сделал значительный шаг назад против того, чем была эта страна в XIИ, XIV и даже еще в XVI вв., когда вся торговля Монголии находилась в руках ее предприимчивых жителей.


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ТРИ НЕДЕЛИ В ГОРАХ ЧОЛЬ-ТАГ
Вот как рассказывает мой брат свою экскурсию в горы Чоль-таг.
Па пути в Дга мы случайно попали на свадьбу. В одном из попутных карысей (так называются здесь отдельные хутора) мы застали празднично разодетую толпу, несколько арб и множество верховых животных. Съезд этот обозначал, конечно, какое-нибудь необыкновенное событие, и нам тотчас же объяснили, что дей­ствительно, хозяин карыся празднует свадьбу своей дочери. Мы уже собирались было продолжать наш путь далее, как вдруг нас обступила толпа, настоятельно просившая нас своим присут­ствием осчастливить их праздник. Делать было нечего — при­шлось спешиться и вмешаться в толпу. Так как было тепло, то угощение выставлено было на открытом воздухе. Тут же поме­щались и музыканты — балалайка (дутар) и бубен (дап). Когда нас усадили на почетном месте и придвинули к нам всевозмож­ные яства, из толпы выступила молодая женщина, прекрасно исполнившая несколько песен под аккомпанемент инструментов и при поддержке хора, составившегося из мужских и женских голосов всей толпы. Пение это продолжалось довольно долго. Наконец, репертуар певицы был, очевидно, исчерпан: она взяла поднос, накрыла его платком и пошла обходить с ним всех при­сутствующих. Когда очередь дошла до меня, я вынул и положил на него кусок серебра, весом в 5 цяней. Это произвело сенсацию, чем я и поспешил воспользоваться, чтобы распроститься с радуш­ными хозяевами.
В Дга меня уже ждали. Небольшая комнатка, примыкавшая к мечети и служившая уже однажды приютом моему брату, была чисто прибрана и устлана кошмами. Толпа, высыпавшая нам на­встречу, помогла нам внести сюда наши вещи и устроиться в ней с возможным комфортом. Явился и дастархан: дыни, изюм, сдоб­ные лепешки и чай. Мы спросили о проводнике. Тогда из толпы

Семейство туруфанцев
выступил высокий, опрятно одетый мужчина и представился: «Рахмет-ула, к вашим услугам!»
Рахмет-ула — сухощавый брюнет, лет 45, славился как пер­вый охотник в округе. Продолговатое, с слабо развитыми ску­лами лицо его, с тонким, немного горбатым носом, красиво очер­ченными губами и небольшими ушами, носило печать мужества и благородства. Происхождением он был не турфанец. Предки его были выходцами из-за Лоб-нора, а сам он некоторое время аксаКальствовал в одном из селений Сынгима, где и до сих пор еще продолжал жить его брат.
Так как цель моей поездки в горы Чоль-таг я мог объяснить не иначе, как желанием поохотиться на диких верблюдов, то оче­видно, что при обсуждении маршрута предстоящего путешествия были приняты в расчет преимущественно те местности, где имели обыкновение держаться эти «животные. Мне называли различные урочища, многие спорили о выгодах того или иного пути, но, наконец, на чем-то все сообща согласились, и Рахмет-ула объ­явил мне, что наша поездка может продолжиться дней 10 либо 12. В зависимости от этого был назначен и гонорар: 5 ланов за про­воды и по 10 ланов за каждого убитого верблюда. Следующий вопрос, который предстояло нам обсудить, возбудил еще более споров. Рассчитав общий вес жизненных припасов, фуража и за­пасной воды, которую нам предстояло захватить с собой из селе­ния, мы решили, в подмогу нашим вьючным животным, нанять одного или двух ишаков; но в этом-то и встретилось затруднение: никто не хотел отдавать своего ишака из боязни, конечно, его совсем потерять. Нам, нашей добросовестности, очевидно, не до­веряли: опасались, что мы, облегчая своих животных, станем перегружать наемного ишака и тем надорвем его силы... Тогда мы предложили продать нам ишака с тем условием, что если он вернется обратно здрав и невредим, то деньги, уплаченные за него, нам будут возвращены, за вычетом, разумеется, тех денег, которые, по уговору, следуют за двухнедельное его пользование. !На такую комбинацию согласились.
Этот день мы закончили обычным в Турфане порядком: яви­лись музыканты, нашлись солисты; более состоятельные или ароватые нанесли дынь, и началось настоящее гульбище. В свою чередь я угощал чаем и сахаром, а затем спел несколько песен од аккомпанемент небольшой гармоники, которая случайно окаалась при нас. Пение слушали со вниманием, причем с крайним юбопытством следили за движением моих пальцев по клавишам овеем им незнакомого инструмента. Разошлись по домам только о втором часу ночи; а когда мы ложились, Комаров выразил бщее резюме вынесенных им из сегодняшнего дня впечатлений таких выражениях: «Славный народ эти турфанцы! С ними
7 Г. Е. Грумм-Гржимайло
так же легко ладить, как с киргизами у нас, в Семиречье. Куда китайцам до них...»
В Дга мы дневали. Задержка случилась совсем непредвиден­ная. В одной из ведерных жестянок, предназначенных для запас­ной воды, оказалась сильная течь. Как быть? С этим вопросом пришлось обратиться к собравшимся провожать нас нашим но­вым приятелям.
— У нас есть здесь мастер (уста)... Оружейник! Он вам это живо исправит.
Это был счастливый выход из затруднения. Оружейник явился, и хотя он действительно оказался мастером своего дела, но с нашей жестянкой все же провозился до десяти часов сле­дующего утра.
Для того, чтобы убить как-нибудь время, я отправился в гости к Рахмету.
Домик его, как и все почти постройки в Дга, снаружи не был оштукатурен. Двор был небольшой и приходился среди целого ряда пристроек, составляющих его естественную ограду. При­отворив дверь, я очутился в небольшой горнице, вроде передней, откуда другая дверь вела уже в жилое помещение, обширную, но не особенно высокую комнату, две трети которой занимал невысокий канжнн. Он был устлан циновкой и войлоком. Вдоль левой его стены стояли кованые сундуки и ларцы с хозяйским добром, а поверх их сложены были подушки и одеяла. Это была чистая часть комнаты; остальное же помещение отведено было под кухню: здесь находилась домашняя утварь, горлач (коза) с водой и дрова. В стене справа был сделан камин, а напротив вбиты колышки, на которых висело носильное платье. Наконец, по всем стенам имелись ниши, служившие для складывания -все­возможной мелочи и посуды. Комната освещалась сверху, при помощи задвижного окна; но кроме того здесь имелось и другое окно, проделанное в стене, противоположной двери, и заклеенное бумагой.
Рахмета не было дома; он только что отлучился куда-то. Но я был принят его женой, которая тотчас же и пригласила меня занять место на канжине. Пока она распоряжалась посылкой за мужем и сбором дастархана, я осмотрелся кругом, причем вни­мание мое привлек хлопок почти желтого цвета, который, не очи­щенный еще от коробочек и семян, целой горой лежал вдоль одной из стен помещения. Оказалось, что это был худший сорт возделываемого в Турфане хлопчатника, шедший при пряже в основу ткани или же на подвачивание одеял и теплого носильного платья.
Кстати замечу, что хлопчатник в Дга высевается сравни­тельно в большом количестве и что поселок этот славится выдел­кой очень тонкой и прочной маты (тёрт-баг).
Рахмет принес с собой дыни. Семена лучшей из них решено было сохранить для посева, причем поступлено было так: обернув сердцевину семенами внутрь и распластав ее на ладони, ее одним взмахом прилепили к стене; семена остались при этом снаружи и, как мне объяснили, присохнув к мякоти, будут храниться так до весны.
От шурпы, т. е. мясного супа, я отказался и, выпив чашку очень хорошего молока, распрощался с гостеприимным хозяином.
В 12-м часу 20 октября мы, наконец, покинули Дга. Наш кара­ван состоял из пяти человек, пяти лошадей, верблюда и двух иша­ков, на одном из коих ехал сын Рахмета-улы. Запасы состояли из пуда баранины, 50 лепешек, 6 крю кунака, 30 дынь и 12 кг воды.
Из Дга ведут три дороги в горы Чоль-таг: восточная, через перевал Таш-уа (каменный знак) на ключ Палуан-булак (Охот­ничий ключ), западная, через теснину Урыльша-аузе на ключ Ильтырган, и средняя, по которой мы и направились, на тот же ключ Ильтырган, через ущелье Ильтырган-аузе.
Едва мы вышли из Дга, как очутились в совсем бесплодной, полого подымавшейся к горам Чоль-таг пустыне, рыхлая гли­нисто-песчаная почва которой усыпана была галькой и местами покрыта выцветами соли. Нога уходила по щиколотку, но следа почти не оставляла, чему причиной являлась крайняя сухость почвы: след затягивался мелкоземом, ссыпавшимся с его краев.
В трех километрах от селения мы пересекли широкое и глу­бокое русло былой реки, выносившей некогда воды С нагорья Ноль-таг в котловину Асса. О ней уже говорилось выше неодно­кратно, а потому здесь мы ограничимся указанием, что далеко видимое направление его оказалось юго-восточным и что на дне его, так же как и близ Асса-шара, были ясно намечены следы водяных струй. Последний факт крайне интересен. Очевидно, что если не ежегодно, то временами здесь все еще продолжают течь снеговые воды, стекающие с каких-нибудь больших высот Чоль^гагского нагорья, подымающихся где-нибудь невдалеке от Люкчунскон котловины.
За описанным руслом общий характер местности не изме­нился; только уже в непосредственной близости от Ильтырганрузе я заметил в стороне от дороги первые выходы коренных пород, издали казавшиеся яркокрасными, желтыми, белыми и зелеными мазками на общем сером фоне пустыни. Это были вы­ходы кварца, кремня, сердолика, роговика и глинистого сланца, распавшиеся снаружи в дресву. Пройдя километра три среди этих мелькавших то справа, то слева обнажений, мы спустились, на­конец, в русло водостока — устье Ильтырганского ущелья, общее Направление которого было с юга на север. Первые гривки, встре­ченные нами на этом пути, слагались из глинистого сланца, но затем его сменил песчаник, который то выступал отвесными сте­
нами, то пологими, мягкими склонами падал в ущелье, имевшее здесь малозаметный подъем. Это было печальное ущелье, в ко­тором ничего, кроме песка и сероватого или желтоватого камня, не было видно... Однообразие в смене одних скал другими стало надоедать, к тому же подул встречный ветер, >в воздухе засве­жело, аппетит разгорался, и мы с нетерпением стали всматри­ваться вперед, ища места, где бы остановиться. Но таких мест не оказывалось... Наконец, когда совершенно стемнело и сон и усталость стали одолевать, мы как-то сразу решили остано­виться на том самом месте, где в то мгновение находились. Но что это была за грустная стоянка! Несмотря на усиленные поиски, мы не смогли найти материала для топлива и легли спать без чая и теплого ужина; лошади наши также получили мизерную дачу, так как сытнее кормить их при отсутствии воды было опасно... К счастью, хотя и было холодно, но заправские морозы еще не наступили, и мы, укрывшись кошмами, смогли заснуть, согретые собственной теплотой.
Проснувшись, впрочем, до света и закусив куском лепешки и ломтиком дыни, тронулись дальше. Вскоре, а именно в 37 км от Дга, мы поровнялись с песчаным бугром, когда-то поросшим тамариском; ныне последний уже уничтожен, благодаря поруб­кам, производившимся здесь охотниками на верблюдов. Безвод­ное урочище это носит название «Ходжа-юлгун» (юлгун — Tamarix).
Выше урочища Ходжа-юлгун ущелье раздвинулось; песчаник сменился видоизмененными плотными глинами, в одном месте выступил даже слоистый гранит, а затем, еще дальше на юг, стали попадаться кварцитовые обнажения. Но все сказанные по­роды уже не представляли сплошных поверхностей, наоборот, они выступали только спорадически, все же остальное простран­ство между ними заполнено было различными продуктами раз­рушения этих пород. Одновременно горы принимали все более и более мягкие очертания, а относительная их высота уменьша­лась; наконец, дорога вышла из ущелья, и мы очутились на пло­ской вершине хребта, только кое-где всхолмленной пригорками. Пробегая среди последних, дорога круто взбежала на невысокий увал, который и оказался гребнем Чоль-тага. Абсолютная его вы­сота в этом месте равнялась 2 958 футам (902 м).
Характер местности по обе стороны от перевала был разли­чен. Тогда как к северу сбегал сай, все более и более стесняемый крутыми утесами, причем весь ландшафт имел дикий, горный характер и поражал своим крайним бесплодием, на юг откры­вался вид на обширную солончаковую долину, казавшуюся те­перь, при косых лучах утреннего солнца, и отсюда, с высоты перевала, зеркальною поверхностью обширного водоема, образо­ванного тремя, сюда сходящимися, протоками: двумя с востока
и одним с запада; иллюзию довершал чин, разросшийся по окра­инам солонца. Противоположный склон этой долины, далеко ухо­дившей на западо-северо-запад, образован был невысоким ува­лом, за которым вставал целый ряд таких же невысоких кряжей, собиравшихся в один значительной высоты узел, скалистой мас­сой подымавшийся километрах в сорока к западу от дороги.
Спуск с перевала был круче подъема, так что мы очень скоро добрались до солончака, на северной окраине которого и нахо­дится урочище Ачик-су, или Катар-холгун (2 667 футов или 813 м), отмеченное зарослями убогого тамариска, камыша и солянок, сре­ди которых перепархивали воробьи (Passer stoliczkae Hume) и ка­мышевки (Calamophilus biarmicus var. sibiricus Bp.?). Вода оказа­лась здесь настолько горько-соленой и затхлой, что для питья не годилась. Впрочем, может быть, при расчистке крохотного резервуара, в котором она скоплялась, она могла бы быть и более пригодной для употребления.
Обрадовавшись возможности согреть чайник и закусить, мы тотчас же принялись за работу — выламыванье из смерзшейся солончаковой глины толстых корней гребенщика. Затем, дав на­шим животным по небольшой порции запасной воды и задав им корм, сами уселись за трапезу.
На ключе Ачик-су мы не рассчитывали ночевать, а потому уже вскоре после полудня тронулись в дальнейший путь.
Нам пришлось итти поперек солонца, по отвратительной до­роге, представлявшей сплошной кочкарник. Местами мы огибали солончаковые топи, то, что киргизы называют «баптак», доказы­вающие как существование в этой долине множества ключей, так и то, что подпочвой долине Катар-холгун служат водонепрони­цаемые породы; местами же мы выбирались' и на более сухие пло­щадки. Несмотря на сравнительную короткость солонца, мы крайне утомились переходом через Катар-холгунскую долину и были несказанно обрадованы, когда, наконец, наша тропа стала огибать группу скалистых холмов, представлявших выходы крем­нистого сланца. Тут мы свернули в устье Шальдранского ущелья, в низовьях своих представлявшего солончак, подобный только что пройденному. В этом устье мы снова нашли яркокрасные вы­ходы сердолика, казавшиеся издали кровавым пятном на грязно-белом фоне солончака, а затем не могли не остановиться в изумлении перед оригинальными порослями гребенщика. Мы увидали колоннаду или, точнее, ряды столообразных возвышений из мелкозема (песчаной пыли и глины), достигающих в среднем двухметровой высоты и увенчанных чахлыми и невысокими ку­стиками тамариска; но насколько были ничтожны наружные ча­сти этого кустарника, настолько же велики и массивны был*и его подземные части: со всех сторон этих колонн торчали корни, иногда, в обнаженных участках, при толщине в 8—13 см, имев­
шие длину, равную, по крайней мере, 4 м. Существование этих колонн нелегко себе объяснить, особенно ввиду невозможности происхождение их отнести всецело к процессу выдувания... Уро­чище это носит название Шальдран. Здесь мы ночевали, дав ло­шадям по несколько глотков запасной воды и пустив их спутан­ными в камыши, росшие по соседству.
Урочище Шальдран мы покинули до рассвета, и, пройдя по солончаковой ложбине, имевшей трухлявую почву, несколько более полукилометра, вышли, наконец, на твердый, хрящеватый грунт пологого склона ©крайней с юга гряды. Здесь нашу тропу пересек след трех верблюдов, уходивший на запад, по мнению проводника — плохое предзнаменование, так как обыкновенно в это время верблюды еще продолжают держаться в этих местах. Оставалось надеяться, что это — случайное передвижение не­скольких экземпляров, не имеющее отношения к валовой пере­кочевке верблюдов к озеру Баграч-кулю, которая, по словам Рахмета, происходит только к весне.
Местность, по которой мы теперь шли, выглядела крайне свое­образно; на громадном протяжении виднелись здесь пятна раз­личных цветов, точно какая-то исполинская кисть, обмакнутая поочередно в различные краски, капризно разгуливала по серому полю пустыни. Это были выходы сердолика, кварца, гранита, кристаллического известняка, зеленого филлита, слюдистого и кремнистого сланцев, до такой степени разрушенные с поверхно­сти, что для того, чтобы добраться до куска годного в коллекцию, приходилось нередко сбрасывать дресвы сантиметров восемь и более. С каждым шагом вперед страна принимала все более и более волнистый характер; вскоре появились гряды и отдельные холмы, сложенные преимущественно из слюдистого сланца и вы­тянутые в цепи западного простирания, причем долины между ними отличались таким же бесплодием, как и самые горы; разве где мелькнет солянка «лу-как» или кустик «джусы» (Artemi­sia sp.?). Тропинки здесь не было, но Рахмет-ула, лавируя в этом мелкосопочнике, где один холм был как другой, шел не огляды­ваясь и, повидимому, даже не соображая дороги, точно его вела вперед какая-то невидимая рука. Это было нечто поистине изу­мительное! Впоследствии, однако, дело объяснилось очень просто. При своем движении вперед Рахмет-ула руководствовался осо­быми придорожными знаками — кое-где стоймя расставленным щебнем; должен, однако, заметить, что рассмотреть такой камень издали очень трудно и по силам разве только человеку, имею­щему при необыкновенной зоркости и большой навык к пустыне.
Съемку в такой местности вести очень трудно; поэтому я обра­тился к проводнику с просьбой указать мне впереди, буде это, конечно, возможно, тот именно пункт, на который мы должны будем выйти. Рахмет-ула оглянулся и, выбрав холмик повыше,
полез на него. Когда я вслед за ним взобрался туда же, то взору моему открылся с него обширнейший горизонт.
Казалось, что мы находились среди взволновавшегося, но вслед за тем и окаменевшего моря — так однообразно-ровны были возвышенности, уходившие на востоке и западе за край горизонта; к северу этот грядовой мелкосопочник тянулся кило­метров на десять, к югу километров на пять, после чего его сме­няла полого подымающаяся на юг, но все же несколько вюзволнованная равнина, ограниченная с востока и запада двумя сходя­щимися хребтами; между последними, километрах в 37 от нашего холмика, ясно намечался просвет — долина меридионального на­правления, на которую и поспешил указать мне Рахмст, как на место нашей будущей остановки. Но этим картина общего распо­ложения гор и долин вовсе не ограничивалась. Далеко-далеко на юге, может быть, от нас в 100 км, виднелся громадный хребет, среди которого особенно явственно выдавалась группа из четырех пиков. Это был Тюге-тау, с которым нам пришлось познакомиться скорее, чем я мог это в то время предполагать.
Пройдя от урочища Шальдрана километров тридцать, мы за­видели у подножия одного из пригорков небольшую и еще зеле­ную лужайку, по которой спокойно разгуливали три антилопыджейрана (Gazella subgutturosa). Завидев нас, они, однако, метнулись в сторону и через мгновение скрылись.
На этой лужайке решено было сделать привал. В ожидании завтрака, приготовлявшегося при помощи дров, захваченных из Шальдрана, я отправился бродить по окрестностям. Здесь я видел норки мелких грызунов и нашел уже мертвый и поломанный экземпляр какой-то пимелии.
Дав лошадям немного воды и позавтракав, мы тронулись далее. Некоторое еще время мы шли волнистой местностью, за­тем, спустившись с пологого увала, очутились в виду амфитеатром сходившихся гор, невдалеке от сухого и глубокого русла реки, которая, вырвавшись из ущелья широким протоком (до 320 м шириной), омывала некогда стеснявший ее с запада скалистый массив и, приняв затем сначала западное, а потом северо-запад­ное направление, терялась в дали. Спустившись под яр и поды­маясь этим протоком, мы втянулись в сквозное ущелье, которое оказалось очень коротким и вскоре вывело нас на обширное плато или, точнее, широкую продольную долину юго-восточного прости­рания. Здесь мы на первых же порах натолкнулись на небольшую площадку, поросшую камышом (несмотря на позднее время, ме­стами еще зеленевшим), среди которого в берегах, белых от соли, протекал небольшой ручеек, который тут же и уходил в землю. Вода в нем оказалась также соленой, а потому мы, не останавли­вая тут своего каравана, направились далее. Вскоре впереди, среди совершенно плоской равнины, мы завидели небольшое воз-
вышенне, поросшее тамариском. Оно представляло невысокие наметы песку и было отовсюду окружено частью солонцом с трухлявой почвой (<сор»), частью солонцеватым кочкарником. Это вызвышение и было урочище Ильтырган (3970 футов или 1210 метров).
Здесь заранее решено было дневать; но, придя сюда и огля­девшись, Рахмет-ула заявил, что дневать здесь не стоит, так как перед нами тут жили охотники, которые, конечно, и распугали зверье. Но мы все же хотели попытать счастья, а потому я отдал приказ устраиваться на дневку; пока же люди возились на би­вуаке, я, про всякий случай вскинув двустволку на плечи, напра­вился к соседнему песчаному бугру, с которого всего легче было зачертить окрестную местность.
Вот что я с него увидал.
Ильтырган занимал площадь едва ли большую 0,8 кв. км. С краев бугры густо поросли гребенщиком, к середине же уро­чища, где и были выкопаны колодцы, кустарник заметно редел и сменялся травянистой растительностью: камышом, солянками, нльтерганом и некоторыми другими трава ми, которые настолько уж высохли, что не годились в гербарий. Оазис этот находился в равнине, которая от запада к востоку имела километров восемь и на юге, там, где кончался солонец и к пескам примешивались щебень и галька, поросла редким кустарником, который я принял за Atraphaxis. На юге возвышался хребет, который к востоку виднелся километров на шесть. Там он маскировался массовым поднятием всей площади долины с насаженными на нее невысо­кими холмиками и гривами. Это же массовое поднятие служило восточной окраиной описываемой равнины, которая в эту сторону была затянута почти бесплодными песками. К западу же послед­няя не простиралась так далеко. Здесь, уже в двух километрах от Ильтыргана, подымались горы, представлявшие, как кажется, распавшийся отрог хребта или горного узла, возвышающегося на параллели Шальдрана.
Урочище Ильтырган оказалось не столь безжизненным, как пройденные нами до сих пор местности и урочища. Кроме розо­вых воробьев (Passer stoliczkae) и бегавших по пескам пустын­ных соек (Podoces hendersoni), я заметил здесь в сумерках и других пташек, которых добыть для коллекции мне, однако, не удалось; из млекопитающих мы видели здесь зайцев (Lepus tolai) и во множестве лисиц, которые турфанцами почему-то мало преследуются. Благодаря одной из них, нам довелось даже сего­дня очень вкусно поужинать... Вот как было дело.
В то время как я осматривал окрестности Ильтыргана, я со своего бугра, шагах в восьмидесяти, заметил лисицу, которая сначала рылась в песке, а затем как будто силилась вытащить из него нечто. Это меня сильно заинтриговало, но едва я сделал
в ее сторону несколько шагов, как она, испуганная шумом, уже бросилась со всех ног в сторону; тогда я пошел посмотреть, над чем трудилась лисица. И представьте, читатель, мое изумление: я увидал торчащую из песков ногу джейрана! Это был, без сомне­ния, охотничий клад, состоявший даже, как оказалось впослед­ствии, из нескольких туш, сложенных, вероятно, очень недавно.
Когда я позвал своих спутников, сын Рахмета, не говоря ни слова, вытащил нож и в одно мгновение отсвежевал заднюю ногу одного из джейранов. Я запротестовал...
— Э, таксыр, — заметил тогда Рахмст, — раз лисица проню­хала клад, его уже не обережешь от нее. Все равно вернувшиеся охотники не найдут здесь ничего, кроме костей.
Тем не менее я настоял на том, чтобы закопать клад получше, но послужил ли к чему-нибудь наш труд — не знаю.
Как и предвидел Рахмет-ула, охота следующего дня была неудачной — мы все вернулись с пустыми руками. Зато чуть не случилось несчастье, которое в лучшем случае могло окон­читься потерей дня и бесполезным изнурением лошадей. Когда я вернулся на бивуак, я не нашел нигде верблюда. Я обежал весь оазис, излазил все выдающиеся по своей высоте бугры, но нет — его не было! Очевидно, он убежал из оазиса.. Я дал несколько тревожных выстрелов и бросился к лошади... Я отыскал выход­ной след верблюда — он шел на север, к Ильтырганскому ущелью, и мне не оставалось ничего другого, как ехать туда же. Но в это время я увидал виновника переполоха, который торже­ственно выступал вслед за Рахметом... Оказалось, что верблюд и Рахмет повстречались; первый тотчас же бросился наутек, но имел неосторожность наступить на свой повод и остановился, чем и воспользовался турфанец.
24 октября мы покинули Ильтырган. Пройдя описанной выше долиной километров шесть в юго-юго-западном направлении, мы достигли невысокой скалистой гряды, у подошвы которой, в глу­бокой промоине, протекал небольшой ключ. Здесь мы заметили натянутую между двумя жердинками веревку с навязанными на нее лоскутками. «Это нарочно сделано охотниками, чтобы отпу­гивать джейранов от водопоя», — пояснил нам Рахмет. Здесь, за исключением редкого камыша и нескольких кустов гребенщика, ютившихся в глубине промоины, ничего не росло; вообще же все урочище, носившее название Иетын-булак, имело крайне пустын­ный характер.
Обогнув эту гряду, мы впереди увидали другую. Между обе­ими простиралась широкая (около 6 км) долина, хотя и усы­панная галькой, но с настолько мягким грунтом, что нога уходила в него. Неожиданно для себя мы вдруг очутились на краю глу­бокого яра, имевшего ширину не меньшую 64 м и поросшего высоким и густым камышом, среди которого виднелись кусты
тамариска и чингиля (Halimodendron argenteum). Огибая его для того, чтобы спуститься к воде, которая, как оказалось впо­следствии, заключалась здесь в нескольких глубоких ямах и имела слабо солоноватый вкус, я вдруг заметил внизу, в зарослях камыша, огромный экземпляр кошки, которую, вследствие одно­образной ее окраски, я считаю за манюля (Felis manui). К сожа­лению, пока я соскакивал с лошади и вытаскивал винтовку из чехла, зверь ушел уже далеко, и, хотя я и пустил ему пулю в догонку, но, очевидно, только ранил его, а не убил наповал; манюль высоко подпрыгнул и тут же скрылся в зарослях гребенщика. Досадная неудача! К тому же я имел полное основание винить в ней Ташбалту, который зазевался, и вместо того, чтобы сунуть мне в руки винтовку, бывшую на всякий случай всегда наготове при нем, бросился ловить мою лошадь, действительно отбежав­шую было на несколько шагов в сторону.
За оврагом, который к северо-западу тянулся менее чем на километр (урочище это называлось Мыль-токсун), местность приобрела волнистый характер, а грунт стал покрепче. Впереди показалась желтая полоска песков, которая довольно отчетливо выделялась на темносизом фоне подымавшегося сзади хребта. Это была неширокая (около 320 м) гряда сыпучих песков, на­гнанных северо-восточным ветром, общая длина которой не пре­вышала 4 км. Юго-восточный конец ее высоким взметом упирался в хребет, засыпав его до высоты, не меньшей 150 м, благодаря чему казалось, что песок сползает с гор и острым языком, обра­щенным к северо-западу, прорезывает долину. При ближайшем осмотре этой гряды оказалось, что она уже поросла местами саксаулом, шурон и другими растениями.
За полосой песков мы спустились в лог, направлявшийся от­сюда на северо-запад. Он составлял естественное продолжение теснины, глубокою щелью, всего метров 10—12 шириной, проре­зывавшей хребет, устье которого сложено было из метаморфиче­ского глинистого сланца, прорезанного жилами и прожилками кварца. По дну его бежал ручеек, который, впрочем, тут же, у нас на глазах, зарывался в песок.
Чрезвычайной сыростью пахнуло на нас из этой щели, и одно­временно донесся шум и грохот горной речонки. Да, вода бежала здесь не еле-еле сочащейся струйкой, а настоящей речкой, бур­лившей на перекатах и взбивавшейся в пену средн встреченных камней!
Появился камыш, который рос тут так густо, что мы с трудом через него пробирались; вскоре, однако, ущелье раздвинулось и на левом берегу ручья открылась лужайка, поросшая тополем, прямые, как сосна, стволы которого достигали здесь по крайней мере 20—24 м высоты, т. е. имели такой исполинский рост, какого редко достигают даже осокори (Populus nigra) в Средней и
Три недели в горах Чолъ-таг 267
•“ ■■'■■■ ■ ■ -■ ■ —— — ■ ■■ ■ ■ ■ ■ — ——
Южной России! Лужайка покрыта была травою, свойственною всем вообще среднеазиатским «тугаям» ♦, и между прочим — кен­дырем (Аросупшп sp.), тарло (Festuca sp)?., еджириком и изаном.
Когда мы взъехали на эту лужайку, то взорам нашим предста­вилась такая картина. На террасовидной площадке, усыпанной мелкой галькой и гравием, пылал огонек, у которого помещались три человеческие фигуры—очевидно, те охотники, которым мы были обязаны вкусным ужином в урочище Ильтырган; ружья на сошках и различная утварь расставлена была тут же, а трофеи их охоты—туши джейранов, аркара и шкурки лисиц развешены и распялены ниже, между деревьями; тут же на земле валялись рога, шкуры и кости; наконец, на заднем плане, под навесом скалы, виднелись лежанки и сложенные в кучки другие при­надлежности вьючного снаряжения. И весь этот лагерь с его хаотическим беспорядком, причудливые скалы, высокоствольный лес, мурава и обрамленная высоким камышом речка — все это в совокупности представляло столько своеобразной прелести, в особенности после нескольких дней, проведенных нами среди монотонных ландшафтов пустыни, и было настолько ново и неожиданно, что мы не могли не приостановить на мгновение лошадей, дабы полнее насладиться созерцанием этого дивного уголка, так далеко заброшенного в пустыню.
Едва охотники нас завидели, как с обычным: аман, аман! хош курдук! хош курдук! ♦♦ бросились к нам навстречу. Тотчас же у костра появилась кошма, а затем разостлана была здесь до­вольно-таки засаленная супра, на которой и поставлены были мясо в деревянном корытце и дымящаяся шурпа •••. Нам радушно предложено было отведать горячего варева, которого, по увере­нию наших радушных хозяев, должно было хватить с избытком на всех. Это было кстати, потому что мы очень проголодались... К началу нашей трапезы подоспели еще трое охотников. Ели молча, но за чаем разговорились, причем, как и следовало ожи­дать, темой для разговора послужил наш приезд в эти горы и охота на местного зверя. Диких верблюдов в окрестностях ни­где не оказывалось, зато вблизи нашей стоянки водились аркары (Ovis poli Blith.), во множестве джейраны и дикие кабаны, а из хищников — лисица и дикая кошка. Особенно заманчивой пока­залась нам охота на арка ров, почему и решено было остаться на день в этом урочище, которое носило название Торак-булак.
• «Тугаем» в Центральной Азии зовется часть речной долины с илистым грунтом, поросшая травой н кустарником; иногда «тугай» тянется узкой лентой вдоль русла рекн, иногда является в виде небольшой площадки на ее берегу, иногда же, в особенности в низовьях рек, обнимает даже обшир­ные площади земли.
• • Что значит: милости просим, добро пожаловать!
• •• «Шурпа* —это суп, отвар, из мяса, в который ничего, кроме соли не кладется.
Вставши до солнца, мы наскоро напились чаю и разбрелись во все стороны. Я с Комаровым избрали сначала путь вверх по ручью, причем местами нам приходилось продираться среди четырехметрового камыша и гигантских кустов пустынного ши­повника (Rosa elasmacantha Trautv.), затем свернули в одно из восточных боковых ущелии, которым и поднялись на площадку, усыпанную галькой и гравием. Площадка эта к югу постепенно возвышалась и переходила в холмистые предгория грандиозного хребта Тюге-тау; на севере же она круто обрывалась в сторону Мыль-токсунского яра, о котором выше упоминалось. С этой сто­роны до гребня площадки подымались пески, которые, не образуя значительных наметов на ней, проносились далее и засыпали постепенно Торак-булакскую щель. Здесь, да и ниже в песках, мы заметили обычную для таких местностей растительность: саксаул, хвойник, джантак, Lycium, солянки и чий. Солнце встало и своими косыми лучами золотило теперь пески и стебли этих растений, среди которых послышалось чириканье пустынного воробья и мелодичный голос сойки Хендерсона. Кругом все про­снулось — день наступил!
Когда я осмотрелся, мне представилось, что я стою на бере­говой террасе некогда существовавшего к северу значительного водного бассейна, но как давно это было?
С восходом солнца аркары покидают горные вершины и, па­сясь местами, мало-помалу спускаются к воде, после чего имеют обыкновение отдыхать под каким-либо прикрытием. Это самое удобное время для того, чтобы подойти к выслеженному живот­ному; однако при этом требуется еще большая осторожность, чем во всякое другое время, потому что аркар, потревоженный во время сна, пугливо уносится вперед и вскоре оказывается потерянным для охотника... Зная все привычки горного барана, охотиться на него тем не менее нелегко: требуется в особенности много терпения, а затем внимание и неутомимость. Конечно, и здесь, как всегда, немаловажную роль играют удача и случай.
Едва мы осмотрелись, выбравшись на описанную выше пло­щадку, как тотчас же заприметили вдали подымавшегося на при­горок аркара. Мы припали к камням и стали выжидать его даль­нейших движений; но он продержал нас в таком положении очень долго, примерно около часа. Стоя на возвышении, он точно всма­тривался в даль и, может быть не доверяя покою пустыни, выжи­дал признаков, по которым мог бы угадать направление, откуда всего скорее ему грозила опасность; наконец, он, очевидно, на что-то решился и стал медленно спускаться с бугра на юго-югозапад, к Торак-булакской щели. Было пора. Мы вскочили на ноги и, условившись о сигналах на случай нужды друг в друге, разо­шлись: Комаров пошел на юго-восток, а я взял ближе к краю ущелья и вскоре очутился среди пологих холмов, покрытых ме­
стами дресвой, местами мелкой галькой и песком. Растительность была здесь очень скудная, и к тому же в большинстве случаев попадались экземпляры трав, либо совсем мне незнакомых, либо в таком состоянии, что определить их не представлялось возмож­ным. Переходя с холма на холм, я уже часа четыре провел в вы­сматривании окрестностей, каждую минуту ожидая встретиться с зверем, когда вдруг далеко впереди послышались выстрелы — один и другой... Чтобы увидать хотя бы дымок, я живо полез на ближайший бугор и в то же время услыхал впереди шорох осы­павшегося мелкого щебня: очевидно, что шел некто мне прямо навстречу... Я остановился как вкопанный... И тут явственно до­неслось до меня прерывистое дыханиетяжело шагавшего зверя... Не аркар, подумалось мне, но кто же тогда? Определив примерно путь, избранный незнакомцем, я решился итти ему наперерез... Но напрасно я употреблял все старания, чтобы не быть услы­шанным: предательский щебень меня выдал тотчас же. Тогда я, для сокращения пути и для того, чтобы занять господствующее положение, полез на утес, составлявший вершину пригорка. Когда я был уже наверху его, меня поразила наступившая вдруг кругом тишина. Я подумал, что зверь стоит в нерешительности, а потому, взведя курки штуцера, стал осторожно выдвигаться из-за при­крытия. Но каково же было мое удивление, когда ни в логу, ни на противоположном склоне горы я не увидал виновника шума. Озираясь кругом, я невольно поднял голову и тут только, шагах в двухстах от себя, на гребне противоположной гряды, заметил настоящее чудище — громадного кабана, который пристально следил за всеми моими движениями. Неожиданная встреча эта меня положительно ошеломила. Как! Кабан здесь, в пустынных горах? Да что он здесь делает? Не теряя, впрочем, ни минуты на размышление, я пустился следом за ним, сокращая, где воз­можно, дорогу. Но, увы, я скоро утомился, а кабан все шел спо­койно вперед и, наконец, скрылся из глаз. Я попытался было итти его следом, но и след вскоре исчез... В самом неприятном настроении духа, усталый и голодный, я уже в сумерки вернулся домой, где и застал в сборе все наше общество. Неудача была общей, и вся наша надежда была теперь на Комарова, который, как оказалось, не возвращался.
Мы отобедали. Окончательно смерилось. Часы показывали восемь... а казака все еще не было. Зная Комарова за охотника страстного и в этих случаях неосмотрительного, я стал беспо­коиться не на шутку.
— Ташбалта, иди на гору и дай условные выстрелы.
Гулко пронеслись они по ущелью и отдались стократным эхом в горах, а потом опять все замерло в окрестностях бивуака, только речка тихо журчала, да нет-нет порыв ветра вдруг зашу­мит в ветвях высоких деревьев... Прошел еще час... Я приказал
снести на гору поболее хвороста и, разложив там сигнальный костер, отпустил людей спать. Я остался один на горе... Часу в одиннадцатом, наконец, точно вырос возле меня Комаров. За спиной у него болталась голова большого аркара. Этим все объяснялось.
Появление Комарова разбудило, конечно, весь лагерь. Мигом разложен был снова костер и нагрет чайник; а за чаем вот что рассказал нам Комаров о своих похождениях.
Миновав бугор, на котором мы впервые увидали аркара, он столкнулся с последним в первой же затем лощине; но на этот раз животное ускользнуло и скрылось. Вторично он встретился с ним совсем случайно, после почти что двухчасовой ходьбы. Аркар стоял на пригорке, и при этом так близко, что Комаров решился стрелять с постоянным прицелом. Однако чистота атмо­сферы и ровная серая поверхность пологой долины обманули охотника, и пуля, направленная под лопатку, ударила в животное значительно ниже колена и раздробила ему кости пястья. Аркар отпрянул и перестал подпускать к себе близко охотника. Пресле­дование длилось часами. Аркар, однако, видимо изнемогал, и это придавало энергии казаку... Тем не менее, надо было что-нибудь предпринять: солнце близилось к закату, а с наступлением темноты дело могло быть проиграно. И вот Комаров решился: для того, чтобы облегчить себе бег, он скинул с себя все лишнее; затем, поставив прицел на пятьсот шагов, он быстро направился к раненому животному. Аркар стоял на пригорке и следил за всеми его движениями. С пятисот шагов Комаров выстрелил, и животное рухнуло, делая тщетные попытки подняться... В конце концов это-таки ему удалось... Но Комаров был уже близко: две пули, посланные в догонку, докончили дело.
Почти в темноте Комаров снимал шкуру — самую драгоцен­ную часть добычи. От мяса пришлось отказаться — аркар был не менее 82 кг весом. Захватив только заднюю ногу, он остальную часть туши завалил каменьями и поверх их, в расчете предохра­нить мясо от лисиц и волков, растянул свою охотничью хламиду... Костер он заметил за 2 км и был очень благодарен этому путе­водному знаку.
В награду за свои труды он тут же получил от меня десять рублей.
На следующий день я направился с Рахметом верхом вверх по ущелью Тора к-бул а к. Вода, которая так обильно текла около нашей стоянки, уже в 213 м от последней исчезала вовсе. Здесь находилась подернутая толстым слоем льда лужа, из которой и выбегал ручеек. Выше, однако, Торак-булакское русло не пре­рывалось. Усыпанное гравием, галькой и валунами, оно в то же время загромождено было местами с корнем вымытыми кустами, ветвями и другими обломками, полузарытыми водою в песок.
Три недели в горах Чоль-таг
271
Ясно было, что временами здесь яростно бушует поток, поро­жденный, конечно, дружным таянием снега. Берега этого русла густо поросли камышом, древесной и кустарниковой раститель-
ностыо.
К сожалению, состав этих порослей полностью опреде­лить было трудно; я, однако, заметил здесь «ргай» (Cotoneaster sp.?), шиповник двух видов (Rosa elasmacantha и другой, не столь характерный, вид), облепиху (ЫррорЬаё rhamnoides), джигду (Eleagnus angustifolius), низкорослый карагач, «ушкит» HLonicera с красными ягодами) и рябину (?). Что касается травя­нистой растительности, то она обиловала зонтичными и злаками, некоторые стебли коих, а также ближайшие кустарники, обвиты были жигунцом (Clematis sp.?); наконец, припоминаю теперь, что я видел здесь и невысокие кустики с кожистыми небольшими 'листочками — не один ли это из многочисленных в Центральной Азии видов рододендрона?
Полтора километра выше нашей стоянки русло стало вет­виться. Следуя главным протоком, мы свернули на восток н мало-помалу поднялись на плато, которое далее, на восток же, принимало волнистые очертания и в 5 км переходило в нагорье, изрезанное глубокими и узкими водостоками, обрывавшимися в другое ущелье меридионального направления. Не доезжая неI сколько до него, Рахмет вдруг соскочил с лошади и, передавая мне ее поводья, коротко заметил: «аркар!» после чего спешно развязал тряпку, прикрывавшую полку ружья, подсыпал пороху, расправил фитиль и, двигаясь чуть слышно, скрылся за ближай|| шим бугром. Вскоре из лощины послышался выстрел, и я увидел аркара с перешибленной задней ногой, огибавшего соседнюю ! гору... В то же время показался Рахмет, имевший очень сконфу­женный вид.
— Рахмет, да ведь ты ранил аркара!..
— Нет... — и он отрицательно покачал головой...
— Как нет?!
И так как старик стоял на своем, то я повел его на то место, где видел раненое животное. При виде кровавого пятна он про-


I снял и тотчас же решил итти за аркаром.
К сожалению, взобравшись на плоскогорье, мы не могли спуститься по страшной круче в ущелье и должны были несколько вернуться назад, чтобы в обход проникнуть в него. Ущелье это оказалось копией Торак-булакской щели и имело общее направле­ние, параллельное этой последней. Здесь я снова остался при лошадях, а Рахмет отправился на поиски раненого аркара.
Не менее как через час донесся до меня, наконец, отзвук далекого выстрела. Спеша на него, я вскоре столкнулся с шедшим мне навстречу Рахметом, радостное лицо которого возвещало успех. Действительно, ему удалось уложить аркара с одного вы­
стрела. Это была старая самка, которую мы, предварительно ободрав, с трудом сволокли к лошадям.
Ущелье, в котором мы находились, шло параллельно Торакбулакскому и имело в длину около 9 км. Спускаясь им к северу, мы с восточной его стороны вскоре встретили песчаный намет, который подымался до уровня его стен. Мне хотелось лучше по­знакомиться с общим характером окрестной горной страны, а по­тому, оставив Рахмета при лошадях, я воспользовался наметом и пешком выбрался из теснины. Но и отсюда я увидал не более того, что с окраины Торак-булакской щели.
Я увидел себя на том же плоскогорье, круто падающем на север, в сторону Мыль-токсунской впадины. К востоку оно сужи­валось и мало-помалу терялось на склонах хребта Тюге-тау, ко­торый к юго-западу от меня имел скалистый характер и был увенчан значительной высоты пиками и куполами. Там же, на востоке, километрах в тридцати, я заметил желтую полосу, ярко блестевшую на солнце. Это были барханы неподвижных песков, с которыми я впоследствии познакомлю читателя.
Спустившись вниз, я решил, что пора возвращаться домой, и мы рысью поехали к выходу в Мыль-токсунскую долину. Небольшой ручеек, которым мы следовали, в устье теснины обра­зовал разлив, поросший чуть не четырехметровыми камышами. Влажная и черная, как чернозем, почва оказалась здесь изрытой кабанами и испещренной следами диких животных. К сожалению, кабанов в это время дня здесь не оказалось, и мы только на­прасно переволновались от ожидания — вот-вот натолкнемся на этого зверя.
За камышами мы нашли гору песку, который, перенесясь через утес, маскировавший наподобие кувр-фаса ущелье, совсем за­валил выход из последнего. С трудом переехав через песчаную гору, мы свернули к западу и, следуя краем обрыва Тюге-тауского плоскогорья, вернулись на бивуак.
Здесь мы нашли все наше маленькое общество в сборе. Охот­ники, перед своим выступлением в Дга, делили добычу. Весами служило им коромысло, подвешенное к сучку: к одному концу его привязан был камень, к другому, при помощи петли из поло­тенца, подвешивалось мясо убитых животных.
26 октября мы, наконец, распрощались: охотники направились к северу, а мы к югу, вверх по Торак-булакской теснине. Выйдя из последней, мы некоторое время шли мелкосопочником по на­правлению к восточному концу осевой скалистой части хребта Тюге-тау, но, не дойдя до него, круто свернули на восток, потом на север, и остановились в урочище Торак-булак (восточном), расположенном в вершине безыменного ущелья, которым еще вчера я проехал с Рахметом. В этом урочище мы также встре­тили тополь, шиповник, тамариск и довольно богатую травянн-
стую растительность. Его абсолютная высота оказалась равной 4 954 футам (1 510 м).
Едва на следующий день мы выбрались из ложбины, в кото­рую запряталось урочище восточный Торак-булак, как глазам нашим открылся широкий горизонт, на юго-восточной окраине которого возвышался гранитный Тюге-тау. Хребет этот имел со­всем дикий характер и значительно возвышался над плоско­горьем, причем некоторые вершины его, может быть, имели даже около 4 000—5 000 футов (I 220—I 520 м) относительной высоты! Ниже я буду иметь еще случай говорить об отношении этого кряжа к соседним возвышенностям, теперь же замечу только, что Тюге-тау — самый высокий и в то же время самый недоступ­ный из хребтов Чоль-тагского нагорья. Его ущелья, повидимому, бесплодны и, как кажется, редко где доступны. Впрочем, хребет этот мало известен даже турфанцам, и все, что я мог узнать от них, это что где-то близ его восточного конца имеется ключ, доступ к которому, однако, труден и возможен только для пешего. Местность, простиравшаяся между нами, массивом Тюге-тау и низкой холмистой грядой, потянувшейся от него на восток, пред­ставляла слегка волнистую равнину, усыпанную галькой и, как кажется, совсем бесплодную. Впрочем, скоро мы перестали видеть даже ближайшие окрестности: подул резкий северный ветер, небо затянулось серой пеленой, и пошел дождь пополам со сне­гом. К счастью, станция была небольшая, и мы, перевалив через невысокий увал, служащий здесь продолжением хребта Тюге-тау, и втянувшись в долину меридионального направления, вскоре достигли ключика, не имевшего еще никакого имени, а потому и названного Рахметом Урус-киик-урды-булак, что значит ключ, на котором русские били кииков, т. е. джейранов. Мотивом к та­кому названию послужило нижеследующее обстоятельство.
Не успели мы еще порядком устроиться на месте, избранном нами для бивуака, как Комаров заметил пробирающееся к воде стадо джейранов. Последовал выстрел, и одни из последних пал жертвой своей излишней доверчивости к человеку, а вечером и мне удалось убить здесь второго самца антилопы.
Ключ Урус-киик-урды-булак отстоит от вершины безыменного ущелья километров на двенадцать. Он не велик, протекает не бо­лее 42 метров, имеет вполне годную для питья воду и оброс камышом. Кое-где, впрочем, росли здесь и другие виды злаков, а на более сухих местах хвойник (Ephedra sp.) и гребенщик. Его абсолютная .высота равнялась 4 793 футам (1411 м).
К ночи выпал снег, а затем грянул мороз в —25°. Я проснулся от холода, причем чуть не отморозил себе всего правого бока. Случилось это вот как: в то время как другие разостлали свои подстилки прямо на землю, я забрался в заросли, намял травы и на ней разложил свою кошму. По я жестоко прогадал. Кошма, 18 Г. Е. Грумм-Гржимайло
благодаря крайне упругой растительности, вовсе не прикасалась к земле, а потому и теплота, отдаваемая ей моим телом, легко выносилась струями холодного воздуха, свободно циркулировав­шего под ней. Догадавшись в чем дело, я тогда же перебрался с своей постелью на снег.
Здесь мы дневали. Рахмет хотел объехать окрестности, с тем чтобы разыскать верблюдов, мы же остались поохотиться на джейранов.
Свою засадку я устроил па берегу ручейка, заслонившись от последнего изгородью из хвойника. Снявши полушубок и улегшись на нем, я стал терпеливо поджидать антилоп, которые имеют обыкновение два раза в сутки приходить на водопой: сей­час после восхода солнца и перед его закатом. Л так как оно уже показалось из-за горизонта, то, стало быть, я мог ожидать их появления ежеминутно. Но прошло немало времени, пока раз­дался первый шорох; на этот раз, однако, позади меня. Я огля­нулся и увидал кеклика (каменную куропатку — Caccabis huckar Gray) —тоже редкую птицу в Восточном Тянь-шане. То и дело вытягивая шею вперед и осматриваясь по сторонам, эта красивая птица осторожно приближалась к ручью. Не видя, очевидно, ни­чего подозрительного, она взмахнула крыльями и издала крик: кекели, кекели... И точно в ответ на этот крик выглянула из камы­шей еще одна головка, затем другая, пока, наконец, не собралось их здесь штук до двенадцати. Последние шли гораздо смелее и даже отваживались пробегать небольшие пространства... Когда кеклики напились, они открыли на прибрежном песке настоящее гулянье и игры. Они бегали, гонялись взапуски одна за другой, полоскались в песке, чистились сами и очищали друг друга; затем, наигравшись, они успокоились, нахохлились и, подвернув головки под крылышки, стали греться на солнце. В таких наблюдениях я провел добрый час времени. Я стал уже отчаиваться в успехе нашей охоты, когда вдруг увидел впереди приближающихся к за­садке джейранов. Они точно не шли, а плыли, так беззвучна была их походка!
Шагах в пятнадцати от меня они остановились, нервно пома­хивая своими короткими черными хвостиками и с беспокойством озираясь кругом. Простояв так несколько мгновений, они реши­лись сделать еще шага два-три в нашу сторону и снова остано­вились. Очевидно, они были в страшной нерешительности... Но тишина их обманула. Приблизившись к ручью, старый самец ударил ногою по льду, и ударял ею до тех пор, пока, наконец, в трещинах льда не показалась вода. Тогда вся масса джейранов бросилась к этому месту; сильные теснили слабых. Такой беспо­рядок не понравился старику. Он отогнал возмужалых самцов и подпустил к воде только подростков и самок, которые пили воду с остановками и облизывая в промежутках то себя, то телят.
Тем временем остальные джейраны играли и резвились на берегу. Казалось даже, что они вовсе забыли про воду, в особенности те, что, столкнувшись лбами, стояли точно изваянные. Наконец, (сперва один, потом другой, а там и целой гурьбой они кинулись к ручейку. Но и это было не более как проявление шалости. Джейраны пили мало: сделают два-три глотка и отбегут в сто­рону... Вообще, вследствие ли морозной погоды, вследствие ли иных каких-либо причин, но антилопы пили очень мало. — едва ли , каждая больше стакана.
Наконец, когда я достаточно насладился картинкой из жизни .(этих милых животных, я просунул штуцер сквозь ветви хвойника и выстрелил; почти одновременно раздались еще два выстрела — то стреляли из своих засадок Комаров и джигит Ташбалта. В пер­вое мгновение все стадо сбилось в кучу, и только старый самец ■остался поодаль от других. Затем они шарахнулись в сторону и I как ветер понеслись к соседним пригоркам, оставив на месте двух ; убитых товарищей и одного сильно раненного, который делал [невероятные усилия, чтобы подняться и убежать за стадом. Но
это ему не удалось, и он, наравне с двумя другими, поступил в нашу коллекцию.
Рахмет, вернувшийся в сумерки из своей поездки, объявил кнам, что в Заатё следует остаться на дневку, так как в окрестно­стях он видел недавние следы верблюдов, уходивших на юг; [Чрожно было поэтому думать, что нам еще попадется партия таких [Эмигрантов. Но, увы, день прошел в бесплодном выжидании по ■засадкам, и только уже под вечер, когда была потеряна надежда ■ увидеть в этот день верблюдов, я позволил себе сделать выстрел Ко антилопе. Она ушла настолько тяжело раненной, что вызвала и меня на преследование. Сверх ожидания мне пришлось за ней [гнаться километра четыре, так что я уже думал было бросить [преследование, когда вдруг внимание мое привлекли три лисицы, I выбежавшие из-за пригорка. Свернув туда, я увидал своего джей| рана еще живым и в то же время уже жестоко искусанным ли!| сипами.
31 октября мы двинулись далее на юг. Дорога шла саем, среди зеленовато-серых холмов, состоящих из плотного диабаза; [Мес га ми, однако, попадались здесь выходы и других пород, а именно: кремня, гранита и мраморовидного известняка, с по­верхности сильно разрушенных и прикрытых толстым слоем дресвы (до 30 см и более). Вообще мне казалось, что мы идем Ьестностью, особенно сильно подвергавшейся — вследствие ли I свойства слагающих ее горных пород, вследствие ли других при■ чин—действию влияний, разрушающих с поверхности горные I массы.
В 5 км от урочища Заатё мы пересекли невысокую грядку, • южнее которой увидали громадный (до 300 м относительной вы18*
соты) утес более темной окраски, чем окрестные возвышенности, одиноко поднимавшийся среди каменистой равнины. Обрываясь на все стороны почти отвесными стенами, на восток он спускался довольно полого, переходя там в низкую грядку, которая вскоре и терялась среди высоких скал, заполняющих здесь всю восточ­ную часть горизонта. Как кажется, его также слагал диабаз. В 14 км мы встретили новый невысокий кряж, который, на нашем пути образовав седловину, уходил затем на восток целым рядом отдельных скалистых утесов, а на запад расплывался в увал с мягкими склонами. За ним местность приняла волнистый харак­тер, с слабо выраженными гривками почти западно-восточного «простирания. Наконец, уже на двадцатом километре, мы подошли к более значительному хребтнку, с вершины которого открылся вид на громадную продольную долину, окаймленную с юга невы­соким, но массивным и, повидимому, широким хребтом, который составляет здесь южную окраину Чоль-тагского нагорья и, может быть, тождествен с тем, который на наших картах носит название Курук-тага. «Дальше на юг, — говорит мне Рахмет, — нет уже гор: там тянется равнина Лоб, обильно, местами, поросшая тра­вами». На запад хребет этот виднелся километров на сорок, ста­новясь чем дальше, тем выше и скалистее; наоборот, северный хребет, т. е. тот, на котором я находился, еще более там пони­жался и, рассыпавшись мелкосопочником, с одной стороны до­бегал до южного хребта, замыкая тем долину, а с другой — упи­рался в какой-то другой, высокий и утесистый кряж. На восток кругозор был короче; все же, однако, и там, километрах в два­дцати пяти, можно было разглядеть как расширение долины, так и излом хребта, который условно мы назвали Курук-тагом, сперва к югу, а потом, тотчас же, к северу; что же касается до северного хребта, то он примыкал там к каким-то скалистым высотам, составляя, может быть, только их западное, более низкое «про­должение.
Спустившись в долину, я догнал своих спутников уже только в урочище Бурупту (3 500 футов, или I 067 м). Оазис занимал площадь около двух гектаров и имел два ключа: северный с со­лоноватой водой и южный—с пресной. Здесь рос чий, окрестно­сти же северного, представлявшие солончаковую впадину, по­росли преимущественно камышом и тамариском. Последний был высок, раскидист и достигал в некоторых экземплярах около 13 см в диаметре.
Еще подъезжая к Бурупту, мы заметили след верблюда, ко­торый, минуя урочище, направлялся на запад, к другому, сосед­нему, ключу. Выследить его тотчас же взялись Ташбалта и Рахмет, которые, не дожидаясь обеда, и направились в сказан­ном направлении. Они вернулись в сумерки на взмыленных ло­шадях, крайне недовольные своей поездкой: след оказался ста­
рым, других же признаков недавнего пребывания здесь верблю­дов они не нашли.
Поездка эта, оставшаяся без результатов для целей экспеди­ции, имела, однако, для нас крайне тяжелые последствия. Рахмет не. остерегся, и лошадь его, напившись, как была — в поту, сту­деной воды, опасно простудилась и к утру издохла. Эта потеря повлияла на наши планы исследования страны, развивавшиеся по мере движения нашего на юг, и побудила скрепя сердце зна­чительно их сократить. Впрочем, этому была и другая причина: запасы наши приходили к концу, а в хлебе мы уже и теперь ощу­щали большой недостаток.
2 ноября мы покинули Бурупту и направились по долине к востоку. В этом направлении она, казалось, слегка повышалась; на пятнадцатом же километре ее пересек пологий увал — отрог северного хребта, который, впрочем, не достигал Курук-тага. С него нам открылся оригинальный вид на развернувшуюся перед нами картину расположения горных кряжей и долин.
Северный «Безымянный» хребет рассекался здесь в меридио­нальном направлении широким (до полукилометра шириной) ущельем, восточная стена которого отличалась особенной высо­той. Ущелье это служило руслом протоку, который, начинаясь на северных склонах восточной части Безымянного хребта, пересе­кал затем долину и направлялся в прорыв южного хребта, обра­зовавшего в этом месте ту характерную излучину, излом, о ко­тором я выше имел уже случай упомянуть. К востоку от русла долина, которой мы шли, уклонялась несколько к северу, Безы­мянный же кряж, при значительной своей высоте, получал такую своеобразную конфигурацию, что на нем я считаю не лишним остановиться. Он казался двойным. Южный, и в то же время более низкий, представлял гряду кроваво-красного цвета: это были жирные глины, подостланные гранитом и, если я не пере­путал образчиков, прорванные выходами красного же кристалли­ческого известняка. Северный, отличавшийся значительной отно­сительной высотой, подымался на плоскогорье, которое, при зна­чительном наклоне к югу, упиралось в красную гряду. Таким образом, между последней и осевой частью всего поднятия, пред­ставлявшей мощные выходы кремня, расстилалась долина, уро­вень коей значительно превышал уровень той, которая залегала между описываемым Безымянным хребтом и Курук-тагом, т. е. южным хребтом. Поверхность этой долины, как оказалось впо­следствии, представляла выходы почти перпендикулярно постав­ленных сланцев и песчаников, которые, распадаясь на тончайшие пластинки, превратили ее, выражаясь фигурально, в скребницу гигантских размеров. Наконец, в довершение этого описания, мне остается сказать несколько слов о растительности, покрывавшей эту местность в пределах моего кругозора. Прежде всего, конечно,
бросались в глаза желтые полосы, сопровождавшие русло .мери­дионального протока; это были заросли чия, камыша и каких-то кустарников, несколько редевшие по мере приближений к про­рыву в южных горах. Зато там виднелись два совершенно само­стоятельных желтых пятна, из коих одно, ближе к протоку, но­сило название Тешек-булак (копанный ключ), другое же было без имени. У подошвы красной гряды также имелся оазис, хотя пока и скрытый от нас в складках этой последней — Улан-таманта, заросший шиповником и различными злаками. Но* и по­мимо названных урочищ, где, так сказать, концентрировалась растительность, последняя виднелась всюду в северных горах, редкими насаждениями одевая их склоны и спускаясь даже в долины.
Пройдя меридиональное русло, мы некоторое время шли вдоль красной гряды, затем пересекли ее по седловине и взобрались на вышеописанную долину, составляющую южное подгорье, точнее, террасовидный уступ Безымянного кряжа. Параллельные осн хребта, отвесные слои песчаников и кремнистых сланцев обна­жались здесь в виде щетки и трещали и ломались под ногами у лошадей; вообще же поверхность этой долины, довольно одно­образная по составу выступающих здесь пород, отличалась чрез­вычайной пестротой окраски, которая стушевывалась только там, где гуще разрастался травянистый покров. К сожалению, ни одно из этих растений не годилось в гербарий и теперь названо быть не может. Сбегающие с хребта временные потоки не успели обра­зовать здесь значительных промоин; в большинстве случаев нам встречались только ничтожные канавки, имевшие до 60 см ши­рины и не более 30 см глубины; подобный факт не покажется странным, если мы примем в соображение, что воде приходилось здесь иметь дело с твердой породой (кремень), залегающей к тому же пластами, спайность коих перпендикулярна ее течению.
По мере движения нашего на восток долина все более и более подымалась, благодаря чему и подъем на перевал через Безы­мянный хребет оказался мало заметным. Впрочем, мы перешли его по глубокой седловине, обставленной живописно торчащими скалами. С перевала мы увидали впереди обширный оазис, но­сивший название Крук-торак, или, по монгольски, Хюра-таурум, что, как нам говорили, означает в переводе «сухое место» (3 875 футов, или 1 181 м). К нему вело сухое песчаное русло, обросшее лозой (?) и гребенщиком, громадные, до 30 см в диа­метре, отмершие корни которого, полузамытые в песок, торчали то там, то сям в этом русле. Мы выбрали для бивуака прекрасное местечко среди густейших кустарных зарослей и близ ручья, протекавшего тут обильной струей пресной воды.
Не доходя до красной гряды, в продольной долине, мы кое-где видели следы верблюдов; поэтому тогда же решено было со стан-
инн Крук-торак вернуться назад и попытать еще раз счастья в поисках верблюдов.
Рахмет с сыном остались при лошадях, а я с Комаровым и [Ташбалтой, встав в 2 часа ночи, отправились на экскурсию. Луна I ярко освещала наш путь, но в то же время и придавала фантаI стический характер знакомой нам местности. При резких пере­ходах от света к тени каждый утес принимал самые дикие очерКтания, каждая впадина казалась бездонной пропастью. Но при­
вычка к ночным передвижениям помогла нам счастливо до­браться до спуска в долину с красной гряды, а там стало све­тать, и мы уже без труда разыскали урочище Улан-таманта, скры­
тое между холмами.
В этом урочище остался Ташбалта с лошадьми. Я же с Кома­ровым направились поперек долины, к прорыву в южном хребте Г (Курук-таге). Вскоре мы в свою очередь разделились: Комаров [направился к безымянному урочищу, замеченному нами у по­дошвы Курук-тага, я же взял левее, на урочище Тешек-булак. Пройдя глинистую площадку, примыкавшую к красной гряде, я достиг сая, который и повел меня далее к желтому пятну, | видневшемуся, пожалуй, еще километрах в семи-восьми от меня. ■Подойдя к одинокой скале, торчавшей среди русла временного [протока, я стал ясно различать впереди, в чиевых зарослях, I какое-то подозрительное движение. Я тотчас же принял все не­обходимые предосторожности и осторожно полез на утес. Под ■его прикрытием я почувствовал себя свободнее, а потому, не ■торопясь, в бинокль осмотрел предстоящую арену охоты во всех ■ ее мельчайших подробностях. Ничего, достойного описания, я там [нс заметил. Урочище имело бугристый характер, окружено было ■солонцом и поросло чием, среди которого виднелся какой-то [кустарник, как оказалось потом — гребенщик. В этих порослях Г разгуливали джейраны. Это не означало еще, что там не могло [быть и верблюдов. Они, может быть, утешал я себя, лежат где■ нибудь среди бугров и. пожалуй, отсюда кажутся такими же г буграми... Поэтому я не уменьшал осторожности и, где пригнув­шись к земле, где’чуть не ползком, прошел расстояние, отделяв■ шее меня от пригорка, возвышавшегося на самом краю ТешскI булакского оазиса. С него я еще раз осмотрел местность и на ■ этот уже раз окончательно убедился, что в урочище верблюдов ■не было; на моих глазах паслись только три джейрана, стрелять Г по которым я и не подумал из боязни напугать верблюдов, ко­торые каждую минуту могли еще явиться сюда. По, увы, они не явились...
!Было уже два часа пополудни, когда я решил покинуть свою обсерваторию. Джейраны были еще тут, в нескольких шагах от [ меня... Я успел дать по ним три выстрела. Двух убил наповал, [третий ушел раненый и, конечно, стал вскоре добычей лисиц, ко­
торые, в числе двух, неизвестно откуда здесь взявшись, распустив свои хвосты, тотчас же помчались за ним.
На выстрелы явился ко мне Комаров, и мы уже вдвоем, сняв предварительно шкурки и нагрузившись мясом, побрели обратно в урочище Улан-таманта.
Наступили сумерки, когда мы прибыли к помянутому ключу, а через час мы уже садились на лошадей, чтобы к ночи добраться до бивуака.
Дувший в течение дня южный ветер почти что стих совер­шенно. Солнце закатилось, и наступившая ночь непроницаемой мглою окутала все окрестности. С грехом пополам мы выбрались к перевалу и рассчитывали уже, что вот-вот увидим впереди приветливый огонек, предусмотрительно разложенный Рахметом, как вдруг оказалось, что мы на ложной дороге: скалы сменялись одна другой, и мы мало-помалу втягивались в незнакомое нам ущелье... Но Ташбалта упорно стоял на своем. «Сейчас, хозя’н, приедем», — утешал он нас то и дело. Действительно, ущелье оказалось сквозным; мы выбрались на северную сторону гор и поехали саем, обросшим с краев каким-то кустарником... Но тут уже и Ташбалта понял, что мы заблудились...
— Хозя’н, надо взять немного правее...
Поехали вправо и сразу же очутились среди какого-то лаби­ринта скал, из которого, казалось, не было выхода. В надежде, что нас могут услышать на бивуаке, мы стали давать сигнальные выстрелы, но, увы, ответа на них не последовало. Тогда мы по­вернули назад, но вновь добраться хотя бы до сая, уже не могли. Было ясно, что с каждым нашим шагом вперед мы все далее и далее забираемся в горные дебри.
— Постойте, так итти дальше нельзя! Надо выждать восхода луны, а пока постараемся хотя бы выйти обратно в долину к Улан-таманта...
И я, справившись с небом, повел своих спутников на юг, поперек гор. Но это было трудное восхождение и еще более труд­ный спуск: высокие крутые скалы сменялись глубокими рытви­нами, пока, наконец, мы не заметили впереди желтой полоски... Это и была желанная долина. Но в какой стороне приходилось искать теперь перевал: на западе или востоке? Строить какиелибо предположения было излишне, а потому мы и решились ожидать сдесь рассвета...
Когда же солнце взошло, то оказалось, что мы блуждали вокруг да около перевала и провели ночь в каких-нибудь двухтрех километрах к востоку от него...
Вверх по долине, южнее Безымянного хребта, имелась прямая дорога на Палуан-булак, находящийся отсюда всего в двух пере­ходах к востоку. Еще ночью, раздумывая о дальнейшем пути, я решился воспользоваться ею для того, чтобы в Дга выйти по
ассашарскому руслу и тем в значительной степени пополнить собранные мною данные о Чольтагском нагорье; но когда я сообщил этот план Рахмету, то встретил с его стороны самый резкий протест.
— Помилуйте,—говорил он,—мы рассчитали наши припасы на десять, много если на двенадцать дней, а, между тем, сегодня по­шел уже восемнадцатый, как мы покинули Дга. Лошади изморе­ны, все наши запасы прикончились: мы уже остались без соли, а хлеба у нас не более как на один переход... Всего не осмотришь и не изъездишь... Тут в стороне ведь еще осталось много ключей, на которых мы могли бы столкнуться с дикими верблюдами... Ехать же на Палуан-булак значит дать крюку дней, может быть, на пять.
Возразить на это было нечего, и я, скрепя сердце и досадуя на необходимость беречь деньги даже в тех случаях, когда их беречь вовсе не следовало, отдал приказ готовиться к выступлению на Ильтырган. Впрочем, мы успели здесь еще славно поохотить­ся, причем Ташбалте и Комарову удалось убить пять джейранов.
Когда я проснулся, Венера, предвестница близкой зари, уже ярко горела на небосклоне, по которому плавно неслись редкие облака. В воздухе было необыкновенно тепло...
— Эй, Ташбалта, Рахмет-ула, турынгыз! Челпан чикды! ♦
Лагерь проснулся, и, так как сборы наши были несложны, то уже в исходе второго часа ночи мы были готовы. Еще с вечера мною взяты были необходимые азимуты, а потому теперь до поры до времени я мог ехать покойно, отдаваясь всецело веселой болтовне со своими спутниками, у которых все еще не выходила из головы удача вчерашней охоты.
Выбравшись из сая, мы ехали по равнине, усыпанной мелкой галькой; по сторонам от дороги виднелись изредка невысокие вершины пологих холмов, да под ногами у лошадей шуршали кустики шуры и кам-кака. Па шестом километре мы достигли гряды, на которую взято было направление. Пройдя ее, мы вышли в обширную котловину, имевшую крестообразную форму. Окру­жающие ее горы в общем были невысоки, хотя много выше на западе, чем на востоке; и только на севере возвышался довольно значительный кряж, который мы перешли по глубокой седловине. Повидимому, он составлял непосредственное продолжение хребта, возвышавшегося на юг от Урус-киик-урды-булака.
Крестообразная котловина имела твердый грунт и представ­ляла плоскость, усыпанную галькой и кое-где поросшую хвойни­ком и гребенщиком; в западном ее углу имелся небольшой клю­чик, название которого не было известно Рахмету.
Солнце взошло, когда мы переваливали через северный кряж, гребень которого отстоял в 17 км от урочища Крук-торак. Здесь
Вставайте! Венера взошла!
перед памп вновь развернулась широкая (до 5 км шириною) до­лина, на западе и востоке терявшаяся вдали, на севере же огра­ниченная хотя и невысоким, но скалистым хребтом, который мы также перевалили по глубокой в нем седловине. Хребет этот был продолжением Тюге-тау, встреченные же нами по северную его сторону пески —теми песками, которые я видел с нагорья, обры­вающегося в ущелье восточного Торак-булака. Они были за­креплены гребенщиком, каким-то злаком («кемпер-чаш» — ста­рушечий волос), кажется, Eurotia ceratoides, лукаком и другими солянками и оказались наметенными на скалистые холмики, ме­стами еще торчавшие из под них. В 10 км от Тюге-тау песок этот становился более подвижным; он скоплялся здесь в значитель­ных массах и местами почти засыпал невысокий кряжик северозападного простирания, служащий северной границей их распро­странения.
С переходом на северную сторону гор Тюге-тау природа страны изменилась довольно резко. Растительность попадалась все реже и реже, скалы все чаще и чаще стали сменяться поло­гими, сильно разрушенными с поверхности грядами и холмами, и вся местность получила особый, какой-то мертвенный, отпечаток.
Спустившись с помянутого хребтика в водосток, кое-где по­росший редкими кустиками солянок и носивший ясные следы протекающей в нем временами воды, мы очутились как бы в бес­конечном коридоре, стены которого, образованные коренной по­родой, скрывали от нас особенности рельефа окрестной страны. Коридором этим мы шли вплоть до сумерек. Было невыносимо тоскливо на душе. Мы устали и очень проголодались. Считая уже не часы, а минуты, мы то и дело подгоняли своих лошадей в на­дежде вот-вот увидать столь желанный конец до-нельзя раздра­жавшего нас своей монотонностью водостока... И вдруг страшный удар грома потряс всю окрестность... Грохот слышался потом еще секунд тридцать и шел с северо-востока. Я взглянул на небо: оно было ясно, и в этой части горизонта не пробегало ни одного облачка... Я догадался, в чем дело. Это был финал многовекового акта, в котором ареной действия была какая-нибудь скалистая громада, а деятелями — атмосферные влияния, медленно, но неустанно работавшие, чтобы в конце концов сокрушить эту гро­маду. И вот они достигли теперь своей цели. По, вероятно, это далеко было от нас. Сотрясения почвы мы не почувствовали, да к тому же на северо-востоке, в пределах нашего кругозора, мы не видали скалистых высот.
Из коридора в Ильтырганскую долину мы выбрались после солнечного заката; когда же, километра четыре дальше, я под­ходил к колодцам, часы показывали 5 часов. Таким образом, в пути мы были 14 часов, в течение коих было пройдено почти 64 км.
Напоив в последний раз своих лошадей, мы выступили из Ильтыргана в 3 часа пополуночи. Было холодно, хотя северовосточный ветер, дувший в течение предшедшего дня, и стих к этому времени. Во втором часу дня мы прибыли в урочище Шальдран, сделав в течение 10 часов около 44 км, и, отдохнув здесь около часа, прошли и остальные 10 км, остававшиеся нам до урочища Катар-холгун. Здесь отдыхали (выражение «ноче­вали» было бы неподходящим) и уже в час ночи выступили в дальнейший путь. Ощупью взобрались на Чольтагский перевал, но отсюда, вместо того чтобы спускаться ущельем Ильтырганаузе, пошли плоскогорьем, забирая все далее и далее влево. Впереди ехал Рахмет, а потому сначала я не обратил на это осо­бого внимания, но, проехав так около часа, решил, наконец, вызвать его на объяснение.
«Рахмет, а Рахмет!»—окликнул я нашего вожака. Но он не откликнулся. Старик спал, как могут спать только одни жители степей, где нет других способов сообщения, как только верхом, — сидя в седле и держа голову совершенно прямо. Этим все объяснилось.
Без дальнейших приключений мы добрались до ассашарского русла, а там, наконец, завидели и деревья, указывавшие нам издали на местоположение Дга. Был второй час дня (расстояние от Катар-холгуна до Дга вычислено было мною в 69 км). Солнце ярко блистало на небе и приветливо освещало показавшиеся впе­реди постройки селения; на душе было не менее светло и как-то особенно радостно от сознания выполненной мною с успехом за­дачи. В самом деле, обширная территория между Турфаном и Лобом не представляла уже теперь terra incognita, нет, с этого любопытного уголка Центральной Азии спала скрывавшая се дотоле завеса, и он предстал перед нами совсем не таким, каким рисовала его нам наша фантазия под влиянием дотоле прочитан­ного. Загадочная «Ташунская гобн» или «Илхума», как безбреж­ная равнина, частью каменистая, частью песчаная, перестала су­ществовать, и на ее месте выросло нагорье — западный участок обширной горной страны, названной братом, в его письме из Су­чжоу, Бэй-шанем. Этот Бэй-шань, в его полном объеме, состав­ляет всецело наше открытие, и ниже его описанию отведено будет соответственное место; теперь же я брошу ретроспективный взгляд на исследованный мною участок этой горной страны.
Конечный пункт моего исследования на юг, считая по мери­диану, должен отстоять, вероятно, на величину большую 196 км; думаю так потому, что я принимал среднюю скорость движения, за вычетом остановок, равной 47г км; между тем эта величина, равная среднему ходу лошади под вьюком, едва ли в точности соответствовала быстроте нашего хода и, конечно, скорее меньше, чем равна действительной. Округляя вышеприведенную цифру
до 200 км и полагая, что предельная полоса, виденная мною на юге, лежит на расстоянии 240 км от Дга, я думаю, что последняя лежит всего только в ста с лишним километрах к северу от Лобнора. В самом деле, широта Лоб-нора у селения Лбдала опреде­ляется Пржевальским в 39°ЗГ12", а северная граница разлива в 39°57'; широта же селения Ян-булака определена мною в 42°52'36", а так как селение Дга находится 13 км южнее послед­него, то урочище Тешек-булак может лежать только на градус севернее разлива Лоб-нора.
На пути, пройденном мною, высочайшие точки нагорья лежат в хребте Тюге-тау. Горные массы подымаются здесь до относи­тельной высоты, равной, по крайней мере, 1 220 м, и абсолют­ной — 2 750 м. Правда, это высшие точки нагорья; но не следует забывать, что я имел возможность исследовать только очень узкий район и что существует немало указаний в пользу того, что на­горье это довольно значительно подымается на восток; по край­ней мере, все без исключения долины имели на нашем пути паде­ние к западу, да туда же сбегали и сухие русла временно теку­щих здесь вод. Хребет Тюге-тау служит водоразделом. От него к югу и северу тянутся ряды кряжей, имеющих, как и Тюге-тау, преимущественно западо-северо-западное простирание и разде­ляющих все нагорье на соответствующее количество продольных и параллельных между собою долин, террасовидно спускающихся в обе стороны, т. е. к Лоб-нору и Люкчунской впадине. Самыми типичными и в то же время обширными из этих долин являются долины Катархолгунская и расположенная между Курук-тагом и Безымянным хребтом. Нередко такие долины пересекаются гор­ными перемычками, в виде преимущественно массовых поднятий дна долин; в таких случаях, к востоку от последних образуются иногда котловинообразные углубления, некогда служившие дном озер, а ныне представляющие из себя солончак (например, Ильтырганская долина). Эти же неровности дна долин обусловли­вают гидрографические особенности Чольтагского нагорья. Боль­шинство главнейших из протекавших здесь в былые времена рек бегут не вдоль долин, а поперек последних, пересекают на своем пути один или несколько кряжей, и уже после того сбегают на запад. В своем месте я упоминал уже о таких водостоках. Это, во-первых, Тешек-булакский проток. Нарождаясь на северных склонах Безымянных гор, он рассекает их меридиональным ущельем, пробегает поперек следующую затем продольную до­лину и, соединившись здесь с руслом, идущим вдоль этой послед­ней с востока, пересекает еще один хребет — Курук-таг, после чего и выходит уже в равнину Лоб. Во-вторых, Торак-булакские протоки. Нарождаясь на северных склонах хребта Тюге-тау, они не бегут вдоль подошвы последнего, но срываются с террасовид­ного нагорья и уже отсюда бегут по долине на запад. В-третьих,
наконец, Ильтырганский проток. Нарождаясь, равным образом, на северных склонах Тюге-тау, он бежит отсюда на северо-запад, вливается в Ильтырга некую котловину, затем прорывает еще один хребет и только тогда уходит на запад.
В отношении внешнего характера гор можно вообще заметить, что чем горы выше, тем они более скалисты; относительно же не­высокие горы в то же время и самые пологие. Впрочем, среди последних подымаются иногда отдельные утесы, в виде значи­тельной высоты массивов, являющихся в таком случае всегда монолитами. О геогностическом строении Чольтагских гор, ко­нечно, сказать многого я не могу. Одно верно: все привезенные мною образчики горных пород с несомненностью доказывают их > давнее происхождение; новейших же образований я вовсе не I встретил на своем пути. Впрочем, подробнее вопрос этот разра­ботан будет ниже, здесь же я ограничусь указанием, что так называемых «ханхайских» отложений я в этой части Чольтагского нагорья вовсе не встретил, из чего не может не явствовать,что в третичную эпоху это нагорье на всем своем протяжении ; должно было представлять материк.
За сим я приступаю к прерванному рассказу.
В Дга мы встретили очень радушный прием. Здесь распро­странилось, неизвестно откуда почерпнутое, известие о нашей погибели, и теперь дгинцы радовались, видя нас, в особенности же Рахмета, возвратившимися в добром здоровье. Одновременно с нами возвратились в Дга и охотники, уходившие на Палуанбулак. Они убили там верблюда, но, не подозревая, что мне нужна шкура, а не мясо, бросили последнюю у ключа. Вот что они рассказали мне про охоту на дикого верблюда.
Дикий верблюд очень чуток, ио главным образом обладает острым зрением. К нему следует подходить только в те проме­жутки, когда он наклоняет голову к корму, и останавливаться без движения, когда он, пережевывая последний, подымает ее. Раненый верблюд редко уходит; самое же выгодное — попасть ему в ногу: тогда он не трогается с места и только кричит. На­падают на человека одни самки, защищая своих верблюжат. О возможности же приручения этих животных дгинцы сообщить мне ничего не могли, так как на их памяти подобных случаев не было.
В Дга мы ночевали, а 8 ноября, прибыли в Люкчун-кыр.


ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ В ХАМИ
18 ноября —день выступления нашего из Люкчун-кыра. Было пасмурно и холодно, дул слабый северо-восточный ветер. Вьючились при 12° мороза и, как всегда бывает после долгих стоянок, дело это не спорилось. То то, то другое оказывалось неуложенным; арканы, когда-то запрятанные в куржуны, теперь не отыскивались, чимбуров нехватало. Л тут еще и люкчунцы со своими приношениями.
«Ио л лук * таксыр»...
Приходилось отрываться от дела, вызывать переводчика и благодарить за подносимые на прощанье плоды (гранаты и груши), сдобный хлеб, изюм и сушеные дыни... Приехал прощать­ся и Сеид-Нняз-дорга... Но, наконец, все было готово, и при шум­ных* пожеланиях провожавшей толпы мы покинули наш бивуак.
Проехав знакомой дорогой средн пустошей и полей с остат­ками блеклой растительности — Lycium ruthenicum, различных злаков, солянок и лебеды до предместья Люкчуна, мы шли им около 8 км и, миновав последние ряды древесных насаждений, остановились на окрайнем арыке, от которого до Пнчана насчи­тывалось еще 30 км — расстояние, слишком значительное, чтобы успеть пройти его в тот же день. Поэтому туда мы прибыли только 19-го и, подойдя к городу, остановились против его восточ­ных ворот, на току, только что перед тем очищенном от зерна и соломы.
Здесь мы дневали по двум причинам: во-первых, брату нужно было взять широту, во-вторых, нам следовало, перед переходом
• Запас на дорогу; от слова «иол» — дорога.
пустыней в Хами, озаботиться ремонтом и обновлением теплой одежды. Все время нас уверяли, что в Турфанской области мо­розы нынешнего года явление совсем случайное, что они должны 1 будут не сегодня-завтра ослабнуть, и мы, утешаясь подобной перспективой, очень мало заботились о состоянии наших валеных сапог и полушубков, уже заметно поизносившихся, а кое-где и разошедшихся по швам. Но теперь, с переходом на северную сторону Туз-тау, стало еще холоднее. К тому же северо-восточ­ный ветер крепчал, предвещая еще большее понижение темпе­ратуры. Откладывать далее ремонт значило рисковать очень многим, и вот мы бросились на пичанский базар закупать войлоч­ные чулки (пайпаки) и тресковые бараньи шкурки для шитья из них рукавиц и наложения заплат на худые места полушубков. Наш лагерь оживился. Нашлись тотчас же закройщики, другие взялись за иглу. Только Колотовкин не принял участия в обуяв­шей всех лихорадочной деятельности: охотничья страсть превоз। могла в нем заботу о будущем, и он, захватив дробовик, напра­вился в соседние сады, где убил Cerchneis tinnunculus, Parus psyanus var. tianschanicus, Merula maxima и M. alrogularis; кроме f-того, он подшиб аляпку (Cincius leucogaster), но она забилась • под крутой берег арыка и таким образом ускользнула из его рук.
22 ноября мы сняли свой бивуак под Пичаном. Перейдя по [■мосту речку и миновав довольно значительную дунганскую сло­боду, мы еще километров шесть шли пашнями и садами. Затем Вступили в каменистую степь-харюзу, имеющую здесь волнистый характер; справа даже высились какие-то скалы, слагавшиеся в невысокие гривы, слева же подымался совершенно плоский увал, с точно обрубленными краями; за ним, в отдалении, высо­кой стеной подымался Тянь-шань, все ущелья которого, бесплод­ные и белоснежные, виднелись отсюда, как на ладони. Десять ►Километров мы шли этой пустыней, сделав пересечение несколь­ких старых и, вероятно, некогда часто менявшихся плёсов какой-то реки (Керичина?). Наконец, перевалив через невысокую (Грядку, сложенную из рыхлых пород, мы вышли к широкому йогу, который, начинаясь выше Чнктыма, тянется оттуда сначала ва юго-запад, а затем, в месте пересечения его нашей дорогой, круто поворачивает на юго-восток и скрывается среди гор, при­мыкающих к Куми Туз-тау. В верховьях своих, богатых клю­вами, он порос преимущественно камышом и Typha («куга», близ Никтымских ключей); ниже же, т. е. уже за Чиктымским укреп­лением, камыши эти редеют, появляется чий, целая свита солян­ковых растений — Halostachys caspia Pali., Salsola kali В., p. clerantha С. Л. Mej. и др., джантак, тамариск, золотарник и Важе разнолистый тополь. Еще ниже, в 14 км от помянутого укрепления, лог разделан под пашни. Здесь, на второй пруппе ключей, находится небольшое дунганское поселение Экошар, или
Таса. Миновав его, мы шли еще часа два то логом, то прибреж­ным краем каменистой пустыни, пока не достигли богатого водою таранчинского поселка Буре-булак (Волчий ключ), в котором, за поздним временем, и остановились. Поселений с названием Бурёбулак—два: нижнее, расположенное при дороге, и верхнее в 4 км по ключу выше. Оба лежат в балке, составляющей, как кажется, одну из ветвей Чиктым-экошарского лога, среди невы­соких холмов, образующих северо-западную окраину того нагорья, которое с востока ограничивает Турфанскую низмен­ность.
Было очень холодно. В 5 часов дня термометр показывал уже 15° мороза, а к 9 часам вечера ртуть упала до —19°! Часом позже она опустилась еще на градус ниже, а к утру мороз достиг наибольшего напряжения, какое нам приходилось испытывать в Турфанской области, а именно —20,5°. Не свыкшись еще с такими холодами, мы мерзли даже под кошмами, а потому, едва забрез­жило утро, весь персонал нашей экспедиции был уже у костра, торопя дежурного чаем. До Чиктымского укрепления было близко, всего каких-нибудь 4 км, так что мы прибыли туда споза­ранку, кажется, даже в то время, когда еще не открывались ворота нм па ня. Путь к нему шел через невысокую плоскую гор­ную грядку, сложенную из рыхлых пород.
Мы остановились, не доходя до импаня, на берегу болотины, обильной пресными и настолько теплыми ключами, что в них, несмотря на двадцатиградусные морозы, продолжали еще жить лягушки и водяные клопы (Nepa cinerea). Одновременно мы нашли в них и рыбок — Phoxinus grummi Herz. Большинство этих ключей окружено вязкой почвой, даже зимой не везде проходи­мой и точно инеем усыпанной кристаллами соли. Эта болотина поросла кугой, а на своих окраинах, представляющих сплошной солонец, — местами камышом, местами же чием, солянками и тамариском.
Водою этих ключей до настоящего времени не пользуются; последние бьют хотя и в головной части Чиктым-экошарского лога, но в естественной впадине, откуда без довольно серьезных канализационных работ вывести их невозможно.
Чиктымское укрепление расположено на бугре, что дало воз­можность китайцам обнести его тройной защитой. В настоящее время гарнизонную службу в нем несет конная линза (ма-дуй), не досчитывающая до полного своего комплекта (125 человек) половины людей; и, несмотря на это, последние размещены в нем очень тесно; плохо и лошадям, коновязи которых находятся вне стен укрепления. К нему примыкает несколько частных построек: три таня и несколько лавок, в которых можно достать фураж, муку и кое-какие другие припасы, да и то не всегда: перед вы­ступлением в пустыню нам нужно было запастись несколькими
данями ак-джугары; но этого количества в наличности там не оказалось, и вот мы целые два дня употребили на то, чтобы (собрать по соседним хуторам требовавшееся нам количество ^фуража!
Мы покинули Чиктым 26 ноября. Первый переход до постоя¥ лого двора Кырк-ортун (абс. выс. I 893 фута, или 577 м) был короток, всего 4Q иолов, а по нашему расчету несколько более 13 км. К тому же сперва мы шли логом, среди густых камышей, и только вторую половину пути сделали по монотонной и почти совсем бесплодной местности — по каменистой пустыне, состав­ляющей преобладающий ландшафт на всем пути до первых посе­лений Ха минского округа.
В Кырк-ортуне, расположенном близ небогатого водою ключа, сходятся два пути из Хами: колесный — кружный и вьючный — прямой. Последним ездят иногда и телеги, но случаи эти редки. О нем еще в Люкчун-кыре рассказывали мне следующее.
«В то время, когда в Кырк-ортуне только едва ощущается . слабый ветер с востока, там, в ущельях, которыми бежит эта > дорога, свирепствует уже настоящая буря. И никто не в силах удержаться тогда на ногах, даже арбы опрокидывает и уносит на десятки шагов! Главная опасность этого пути заключается, однако, не в этом: уложил ишаков и верблюдов, укрылся какнибудь сам среди багажа, а стихла погода — опять продолжай ’ себе путь! Она грозит сверху, со стороны гор, с которых ветер ь срывает и несет щебень иногда в таких /пассах, что кажется, • точно идет каменный дождь! Тогда шум и грохот заглушают рев верблюдов и крик человека и наводят ужас даже на бывалых [ людей!»
Хассан-бай, родом кашгарец, взятый нами, как помнит чита­тель, из Урумчи, ходил однажды этим путем, и вот что рассказал
F он нам по этому поводу:
«Я шел этой дорогой еще мальчиком, лет пятнадцать назад, ’ а потому названия станций перезабыл; однако помню, что уже 1 в конце первой станции с южной стороны стали показываться ■ горы, а со следующей мы шли уже в узком ущелье. Здесь, не| смотря на то, что был конец лета, т. е. самое благоприятное время в году, мы должны были перенести страшную бурю. Мы проле-
I жали целые сутки, а потом вышли к селению Лапчук».
Таким образом, рассказы современников мало чем отличаются от того, что писали про эту дорогу китайцы много столетий назад. (Ее в то время называли «долиной бесов» и, как видит читатель,
не без оснований к тому.
Первым путем в 1888 г. прошел англичанин Юнгхёзбэнд; вто­рой был совсем не исследован и представлял несомненный инте­рес в том отношении, что, судя по описанию, пролегал по теснине, подобной, например, Каптагайской. Тем не менее нам пришлось
19 Г. Е. Грумм-Гржнмайло
отказаться от первоначального намерения итти этой дорогой. Помимо вышеприведенных рассказов, конечно, несколько преуве­личивавших неприятности сказанного пути, нас останавливали и другие соображения: отсутствие топлива и корма на станциях, а также недоверие к познаниям Хассана, который, по его соб­ственному признанию, прошел только однажды этой дорогой; других же проводников мы разыскать не могли. Независимо от сего, нам казалось, что наша съемка Нань-лу от Чиктыма до границ Хамийского оазиса, в связи с его описанием, должна будет представить интерес, так как путь между Хами и Пичаном не был нигде описан Юнгхёзбэндом. Все эти обстоятельства по­будили нас из Кырк-ортуна свернуть на Янь-чи.
До этой станции туземцы насчитывают 140 иолов — громад­ное расстояние для вьючного каравана! Треть этого пути решено было пройти до рассвета, с каковою целью мы и выступили со станции Кырк-ортун уже вскоре после полуночи.
Первые 10 км мы шли щебневой пустыней, встретив только однажды развалины какой-то постройки, но затем местность стала принимать все более и более волнистый характер, а когда солнце выкатилось, наконец, на край горизонта, мы увидали, что подходим к горам. Первые увалы, как и всюду в Восточном Тяньшане, сложены были из рыхлых пород (преимущественно из гальки, сцементированной глиной), но уже на 33-м километре мы пересекли гривку, образованную выходом коренной породы, а именно кремнистого сланца; а затем, мало-помалу, мы втяну­лись и в узкое ущелье, стены которого образованы были теми же сланцами.
В пустыне нам попадались только по росточам редкие кустики ак-отуна (по всей*видимости Atraphaxis sp.), в ущелье же, в осо­бенности на северных его склонах, встретились и другие расте­ния —-«иермень» (Artemisia sp.), равличные плохо сохранившиеся солянки, «адрасман» (Peganum harmala var.) и вдоль дороги ред­кий камыш. Километра за три до станции мы пересекли солончаковую котловину, поросшую камышом, а там уви­дали впереди и первые строения — пока только жалкие остатки покинутых зданий, но и на них мы кидали жадные взоры, до крайности утомленные длинным путем. А вот, наконец, н Яньчи перед нами!
Я оглянулся кругом. Горы, в которые мы сегодня втянулись, захватывали все стороны горизонта и сплошным кольцом оголен­ных скал окружали солончаковую площадь, с края которой приютилась Янь-чи. Было совершенно ясно. Заходившее солнце еще врывалось по ущельям в долину; но тени росли очень заметно и в совсем неестественных очертаниях налезали на горы противо­положного края. Мороз крепчал, ветер с северо-востока усилился. Но теперь это нас уже мало заботило — мы были у пристани.
Живо развьючены лошади, очередной казак кипятит уже чай­ники, а Иван Комаров, Сарымсак и старик Николай посреди двора бранятся с китайцем-хозяином. Как водится, тот за фураж и постой заломил непомерную цену, на которой настаивать будет упорно и долго, но с которой в конце концов все-таки значительно сбавит... Мы все это наперед уже знаем, а потому если и горя­чимся чрезмерно, то, я думаю, это происходит оттого только, что другого объекта для вымещения своего раздражения у нас не находится. А мы пришли сюда раздраженными. Бесконечная ка­менистая пустыня перед глазами, долгий путь, усталость и голод, а главное мороз и ветер, от которого негде укрыться, — все это в совокупности напрягло наши нервы. Лошадям нашим тоже не по себе. Бедные животные сильно подобрались: непомерная уста­лость видна во всей их фигуре, но, очевидно, их еще хватит на то, чтобы по своему придираться за каждую малость друг к другу — ' их мало успокаивают даже окрики дежурного казака! И только собаки, (растянувшиеся на разбросанных войлоках, ласково ви­ляют хвостом при нашем проходе.
Все мы очень торопимся покончить наши дела, потому что назавтра предстоит столь же большой переход — не успеем заснуть, как придется снова вставать!
— Готов ли обед?
— Какой готов, дрова не горят...
Действительно, сырые прутья караганы только дымят — даже согреться у костра невозможно! Тем не менее огонек всех при­влекает к себе, и мы, мало-помалу, образуем вокруг него кольцо. Наша обыкновенная поза — сидеть на корточках с вытянутыми вперед руками: весь перед в тепле, спина же, как часть тела, менее доступная холоду, предоставляется на произвол ветрам и морозу. С наступлением холодов как-то само собой сделалось, что кухня обратилась в наш клуб. Здесь мы толковали о всем ви­денном и испытанном в течение дня; здесь же отдавались и при­казы дежурным.
Сегодня идет беседа о завтрашнем дне. Общее резюме: если . буря не стихнет, то лошади едва ли дотянутся до следующего пикета. Между тем лошади теперь единственная наша надежда, а потому и единственная наша забота. Кругом нас на многие десятки километров ширится совсем необитаемая пустыня, и [только они одни обеспечивают нам благополучный через нее пе­реход... И вот, к вящему их удовольствию, мы решаемся увели­чить им дачу. А они, повидимому, уже поняли смысл нашей бе­седы и нетерпеливым призывным ржаньем стараются побудить нас к скорейшему приведению в исполнение принятого решения...
Но вот готов, наконец, и обед... Приведены в порядок съемки, с грехом пополам записано все, что нужно, в дневник, наступило и время завода хронометров. А через минуту все уже спит, спеша
насладиться пятичасовым отдыхом... И только одни из нас — дежурный казак — бродит еще некоторое время среди мирно жующих свой фураж лошадей. Л небо, попрежнему, ясно. Луна узким серпом медленно пробежала из края в край по темному своду и только что скрылась. Несмотря на множество звезд, со­вершенно темно. Горы рисуются теперь какими-то фантастиче­скими громадами, готовыми ежеминутно рухнуть на вас, и от этой их близости на душе становится как-то томительно-жутко... Ветер крепчает и один нарушает тишину ночи, гулко проносясь по ущельям, точно в погоне за кем-то... Мороз градусов пятна­дцать, и дышать становится трудно...
После полуночи на дворе все пришло уже в движение. Гулко по мерзлой земле разнесся топот рысью на водопой убегавшего табуна. Следом слышатся какие-то крики и скрип отворяемых настеж ворот... Но вот несут чай, зажигается свечка...
— Ваше благородие, ваше благородие! Чай... вставайте!.. — будит брата Жиляев.
Я давно уж не сплю. Я ужасно прозяб, и все мои попытки со­греться не повели ни к чему. Л все же жаль вылезать из-под одеяла для того, чтобы приниматься за чай. Но он выпит, и мы выходим на двор.
— Вьючить, ребята!
— Да мы и так уже вьючим! —доносится издали.
Совершенно темно. Глаз должен привыкнуть для того, чтобы различать темные силуэты.
— Кто здесь?! Держите, что ли, савраску... А на соловка что сегодня вьючить-то будем? Отпусти аркан-то! Ну, тяни... у прокл...
Конец фразы не слышен. Вдруг налетевший порыв поднял тучу песку, с силой ударил им по лицу говорившего и понесся дальше...
Работали дружно. Через час-полтора тридцать вьючных жи­вотных уже были готовы, и первый их эшелон потянулся к во­ротам.
Янь-чи одна из самых больших станций на большой Хамитурфанской дороге. Двор ее обширен и со всех сторон обставлен кельями для проезжих. Как и всюду в Китае, обстановка этих келий вполне рассчитана на неприхотливость проезжего люда. Глинобитные стены, такой же канжин, прорез для двери, иногда для окна, *в которые свободно врывается ветер — вот общий вид той грустной обители, которая имеет претензию называться танем и служит приютом для человека. Янь-чи, впрочем, опрятнее дру­гих подобных же станций и представляет ту особенность, что имеет, по азиатским понятиям, вполне приличное помещение для именитых гостей. Это совершенно отдельное здание, расположен­ное в глубине двора, против ворот. Оно состоит из трех высоких и больших комнат, с дверьми и окнами, забранными деревянным
переплетом и оклеенными бумагой. Снаружи к нему пристроено нечто вроде крытой террасы, с которой уже две ступени и выво­дят на двор. Другая особенность Янь-чи—это небольшой ка­раульный дом (пикет), прислоненный с внешней стороны к стан­ционной ограде; в нем содержится шесть человек конных солдат, на обязанности коих лежит развозить казенную почту. Но как ни жалка сама по себе подобная станция, все же она представ­ляет довольно надежную защиту от ветра. За воротами ее мы это тотчас же и испытали.
Это было нечто совсем невообразимое! Вся природа теперь взбунтовалась... И мне как-то невольно представилось, что воз­мущенный тысячевековой неподвижностью Тянь-шаня, непостоян­ный Борей вдруг пришел в бессмысленное на него озлобление и силится теперь приподнять и разметать всю эту громаду гор и утесов... Но усилия его тщетны, и вместо скал и каменных глыб ветер гонит только тучи песку и мелких камней и с ревом и гро­хотом проносит их вниз по ущельям...
Мы очень мерзли. Итти — задыхаешься, верхом — коченеешь. А впереди около 40 км пути, которые все укладываются в беско­нечных зигзагах горной дороги. К нашему счастью, подъемы были пологи, а местность живописна повсюду — обстоятельство крайне важное для поддержания в человеке бодрости духа. Дей­ствительно, несмотря на невзгоды пути, как-то невольно лю­буешься всей этой дикой картиной, в которой и передний план и фон сложены из одного материала — почти зеленого или зелено­вато-черного камня (эпидозит и хлоритовый диабаз), отовсюду выступающего на поверхность земли и в самых иногда причудли­вых формах. Да, куда ни взгляни—один только камень, да над головой всегда почти чистая лазурь небосклона, по которой совсем одиноко быстро проносится белое облачко. Ни воды, ни сколько-нибудь заметной растительности в горах... Настоящая пустыня кругом!
За Янь-чи потянулся солончак, поросший камышом (может быть, дно здесь еще в историческое время существовавшего озера); но он скоро был пройден; котловина вытянулась в долину, I. которая, постепенно поднимаясь, и вывела нас, наконец, к пере­валу через невысокий кряж, сложенный из хлоритового диабаза и имеющий северо-западное простирание. Спуск с него был столь же полог, но более извилист и к тому же шел руслом вре­менного потока, усыпанным крупными голышами. Горы здесь сблизились и образовали вскоре ущелье, только кое-где поросшее редкими кустиками Atraphaxis и караганы. В этом ущелье мы на 18 км натолкнулись на полустанок Курам-таш, состоящий из двух крошечных сарайчиков с лежанками для людей и неболь­шого навеса с яслями для животных. За ним горы раздвинулись, и вскоре мы вышли на обширную котловину, обставленную по­
всюду горами и поросшую самой разнообразной растительностью пустыни.
Вот уже несколько часов мы в дороге. Солнце встало и успело пройти более четверти небосклона. В башлыке стало душно, но теперь уже нет возможности отделаться от него. Иней и лсд, сковав мне рот, вплотную притянули к сукну бороду и усы — обстоятельство, при каждом движении головы вызывающее че­сотку и нестерпимую острую боль. К тому же оставаться без башлыка было немыслимо, так как если с одной стороны лица солнце и грело, то с другой его стороны термометр все еще пока­зывал градусов 16 мороза. Вообще мы все должны были выгля­деть странно, служа вешалкой овчинам и войлокам, но, кажется, я никогда не забуду комичной фигуры нашего понтера, закутан­ного башлыком и одетого в шубу, из которой выступали только его маленькие черные лапки: он был настолько потешен в своем оригинальном костюме, что невольно вызывал улыбку даже на суровом лице переводчика Николая. И тем не менее бедный пес поплатился сегодня: он отморозил себе левое ухо.
С наступлением дня ветер не стих и крайне затруднял наше движение. И, однако, мы шли сегодня как-то особенно скоро и и уже вскоре после полудня увидали невдалеке от себя стены пикета Отун-го-цзы. Хотя очень промерзшие и уставшие, мы не могли не вздохнуть с облегчением —два трудных перехода оста­лись у нас позади!
Едва мы развьючились, как ушедший было за водой Колотовкин бегом вернулся назад.
— Ты чего?
— У ключа, тут, сейчас за воротами, джейраны табуном ходят...
Все казаки бросились было за ними, но тотчас же и вернулись. — Убегли!..
Этот эпизод был единственным в этот день. Мы рано управи­лись и рано улеглись спать, так как и на завтра нам предстоял большой переход.
Ночью в воздухе наступило затишье, но зато к утру термометр показывал уже 25° мороза. Перед восходом солнца, при слабом северном ветре, стало еще холоднее, но уже в это время мы были в движении и наблюдений не производилось.
К рассвету мы прибыли к полустанку Ци-гэ-цзин-цза, месту схода колесных дорог в Гучэн и Турфан и вьючного пути в Баркюль, и отсюда продолжали итти все тою же котловиной Отунго-цзы, поросшей когда-то туграковым (Populus diversifolia) ле­сом, а ныне представляющей обширное порубнще, на котором изредка попадались отдельные экземпляры этого тополя, чахлые и дуплистые; зато тем пышнее разрослись здесь обычные пред­ставители флоры пустынь: гребенщик, Lycium, Halimodendron

Переход через пустыню в Хами 295
I —— —* -
argenteum, Caragana pygmaea var. arenaria, Tragopyrum sp.?, I лжантарк, камыш и реже попадавшиеся солянки, а затем какие-то Statice, Anabasis и другие, еще менее в эту пору определимые растения.
На 21-м километре от станции Отун-го-цзы солонцевато-гли­нистая почва котловины сменилась толщами галечника, прсдстав• лившими заметный подъем к востоку. Несколько километров та­кого подъема вывело нас на террасовидно-подни мающееся плато, изрезанное балками, направляющимися в сторону ущелья, кото. рое прорывает южную горную ограду котловины. Очевидно, что ■если на котловину Отун-го-цзы смотреть как на дно озера, высохI шего в недавнюю геологическую эпоху, то помянутое плато сле: дует рассматривать не иначе, как берегом этого озера, сперва крутыми скачками, а затем довольно постепенно от него отсту­павшим.
Плато это совсем бесплодно. Я не заметил на нем остатков даже таких непритязательных растении, как некоторые Statice, ( терескен (Eurotia ceratoides), солянка кам-как (Horaninovia ulicina) и Atraphaxis. Па востоке оно упирается в крупный отрог I Тянь-шаня, имеющий западо-юго-западное простирание и по [,‘ своему геогностическому составу представляющий выдающийся '..интерес. Мы шли сперва бесплодным ущельем, среди зеленых । плотных мелкозернистых песчаников, а затем, продолжая все . подыматься, очутились среди стен, сложенных из красных конгло| мератов (пудингов), имеющих издали сходство с гранитами и местами дающих выцветы цвета сурика. Среди этих конгломера­тов, образующих гребень гряды, и расположена станция Чоглу[’ чай. Здесь абсолютная высота достигает уже 4 600 футов, или 1401 м (относительная же против высшей точки котловины — 1 500 футов, или 457 м), но дальше местность не понижается, и сквозное ущелье Чоглу-чайской гряды выводит на плоскогорье, всхолмленное выходами мелафировых порфиритов и кварце­вых и фельзитовых порфиров, подстилающих цветные песчаники, которые образуют здесь гривы того же юго-восточного простира­ния, примыкающие к осевому гранитному массиву Тянь-шаня. Вся местность, находящаяся на восток от Чоглу-чайской гряды, I изобилует гранитным щебнем, что, на первых порах, заставило | меня подозревать существование здесь гранитных обнажений; на поверку оказалось, однако, что щебень этот вынесен из ущеJ лий Тянь-шаня.
Кроме казенного, в Чоглу-чае имеется и частный тань; но оба так скверны, как только могут быть скверны тани в Китае. Мы ’ еле-еле разместились в одном из них, причем нам самим пришлось устроиться на ночлег в какой-то полутемной норе, сложенной из обломков чоглучайского конгломерата, едва смазанных розоваi той замазкой.
Когда мы уже засыпали, послышался шум на дворе. Оказа­лось, что хозяин таня впустил во двор три китайских фургона, владельцы коих не знали теперь, где их уставить и куда при­строить своих лошадей. Протестовать было излишне, так как съезд был велик и оба таня были уже переполнены проезжаю­щими. К тому же в нашем было еще сравнительно более про­стора, чем в соседнем, казенном.
В 12 часов ночи мы были уже снова все на ногах. На сегодня нам предстоял переход, который определяли в 140—180 ли, т. е. приблизительно в 64 км. Но зато это был последний переход по пустыне, так как с приходом в Ляо-дунь, как нам говорили, мы вступали уже в пределы культурных земель, и эта мысль в зна­чительной степени поддерживала в нас энергию, подвергавшуюся в течение последнего времени не раз тяжкому испытанию. Разве, например, можно назвать отдыхом трехчасовой сон на морозе градусов в двадцать, когда, для того, чтобы хоть сколько-нибудь обогреться, приходилось поверх полушубка и одеял накрываться тяжелым войлоком и сверх того ноги, обутые в валенки и пайпаки, окутывать еще особо ковром! Лежишь, бывало, так и не смеешь пошевелиться, ибо при этом неуклюжая и на морозе оле­денелая войлочная попона неминуемо должна будет свалиться куда-нибудь на сторону, и тогда прощай снова тепло! Неловко, тяжело, душно под войлоком, пропитанным лошадиным потом и грязью, члены немеют... Но мы так уставали, что и такой сон уже считали блаженством!
Из Чоглу-чая мы выступили, когда было еще совершенно темно. Мы едва различали дорогу и соседние скалы, которые мрачными силуэтами рисовались на почти черном фоне звездного неба. Но вот мы окончательно вышли из гор, и перед нами откры­лась слегка волнистая каменистая пустыня, границы которой терялись в темноте ночи. Здесь стало светлее, но в то же время и значительно холоднее. Дул слабый северный ветер.
Мы шли молча, внимательно присматриваясь к дороге, чтобы не сбиться с пути. Вдруг впереди блеснул и замигал огонек, ко­торый то разгорался в громадное пламя, то снова еле-еле мерцал. Должно быть, проезжие, подумалось нам, и мы направились к огоньку, перед которым вскоре заметили скорченную и как будто даже знакомую человеческую фигуру.
— Да ведь это, господа, Николай! Николай, что ты тут де­лаешь?..
— Смерз... не могу...
— А бараны где? (Николай ушел часом раньше, погнав впе­ред наших баранов.)
— А тут...
Но «тут» их не оказывалось. Мы нагнали их уже в двух кило­метрах отсюда: стадо шло большой дорогой, предводительствуе-
мое джаркентцем, побывавшим с нами за Хуан-хэ и совершившим вслед за тем весь обратный наш путь, когда мы шли ускоренным маршем, делая без дневок переход в 530—740 км. Он заслужи­вает того, чтобы посвятить ему несколько строк. Это был удивиВельный баран, отличавшийся выносливостью и умом. Когда вьючился караван, он вставал и уводил за собой стадо на дорогу, .по которой и шел всегда 'впереди со скоростью лошадиного хода. [ Он знал нас в лицо, узнавал по голосу и, подбежав к верховому, в ожидании подачки, подымался на задние ноги. Он был нашим I общим любимцем и сослужил нам неоценимую службу, в особен। ности в тангутских горах, где бараны отличались особенной гди костью.
После этого эпизода мы еще довольно долго шли в темноте. Г Мы спустились в глубокий яр, а затем некоторое время огибали Г отдельные холмы и невысокие гряды, сложенные из пестрых песчаников. Когда рассвело, мы были уже на высшей точке, до 1 которой подымается здесь дорога, откуда и увидали полустанок | И-вань-цюань-цзы. Таким образом за ночь мы успели пройти 5 60 ли.
Окрестности И-вань-цюань-цзы представляют пустыню, ; всхолмленную выходами фельзитового порфира и усыпанную галькой и крупными голышами. Наносы эти не отличаются, однако, значительной мощностью, так как на дне даже неглубог ких ложбин и росточей, то и дело пересекающих здесь дорогу, местами уже выступает коренная порода, а именно — помянутые выше фельзитовые порфиры. Как и всюду на южных склонах Тянь-шаня, растительность здесь убогая: бросается в глаза только ■ Nitraria Schoberi.
У станции И-вань-цюань-цзы, где местность достигает абсо­лютной высоты, равной примерно 4 900 футам (1490 м), мы подошли всего ближе к Тянь-шаню; затем круто отклонились на юг и, имея и вправо и влево от себя скалистые горы, 12 км шли дорогой, усыпанной крупной галькой. Здесь дорога оставила горы, лежавшие от нас вправо, и, повернув на восток пошла по местности, в которой галька чередовалась с глинистыми простран­ствами, изрезанными глубокими оврагами, поросшими гребенщи­ком, караганой, шиповником (Rosa elasmacantha Trautv.), джантаком, в особенности же камышом, достигавшим местами значи­тельной высоты. Здесь нам попалась Podoces hendersoni и ушла раненной одиноко бродившая антилопа кара-куйрюк.
Описанной местностью мы прошли еще 14 км. Глина успела уже окончательно вытеснить гальку и одна слагала плоские увалы, разделявшие здесь лога. С одного из них мы, наконец, увидали Ляо-дунь. Еще 2—3 км — и путь был окончен, пустыня осталась у нас позади, и мы могли поздравить себя с благополуч­ным окончанием тяжелого перехода.
Ляо-дунь — местечко, состоящее из импаня и прилегающей к нему китайской слободки, — составляет крайний западный пункт Хамийского приставства. С солдатами в нем едва ли набе­рется и 50 душ, существующих по милости и ради проходящего через него тракта. Впрочем, земледелие во сколько-нибудь значи­тельных размерах в его окрестностях не могло бы развиться за отсутствием здесь достаточного количества пригодной земли. К тому же, как кажется, и ляодуньские ключи не особенно обильны водой.
Необходимость дать отдых животным побудила нас в Ляо-дунс дневать. К тому же, у нас накопилось много спешной работы: съемку, дневники и коллекции следовало привести в должный порядок, расковавшихся лошадей подковать, кое-какую сбрую исправить; а затем мы хотели пополнить наши коллекции охотой в окрестных балках, в которых надеялись встретить немало зи­мующей птицы. Но надежды наши не оправдались: кроме не­скольких экземпляров Podoces hendersoni мы здесь ничего не нашли.
В ночь на 3 декабря мы, наконец, покинули убогое помещение наше в Ляо-дуне и, миновав замерзший небольшой пруд, тут же, непосредственно за последними постройками слободы, вступили в каменистую пустыню, представлявшую местами обширные рос­сыпи крупной гальки и валунов. Дорога была отвратительной. Голыши, среди которых проложена была колея, смерзлись с под­стилавшей их глиной и образовали подобие каменного кочкар­ника, заставлявшего на каждом шагу спотыкаться то нас, то животных. Особенно плохо приходилось здесь верблюду, кото­рый пошел очень медленно и вскоре отстал значительно от кара­вана. Пустыня эта оказалась не столь бесплодной, как участки ее к западу от Ляо-дуня: гребенщик рос здесь повсюду, мелькали кусты пустынного шиповника с замечательными по величине белыми плоскими шипами (Rosa elasmacantha), Caragana pygmaea и множество других кустарных и травянистых растений, которые трудно было различить в темноте.
К рассвету общий характер местности не изменился. Мы уви­дали себя все в той же каменистой пустыне, которая широким поясом охватывает с юга Тянь-шаны Желтая лента дороги то сбегала в ложбины и водостоки, то, извиваясь среди кучами на­вороченных валунов, уходила вдаль по крупному галечнику, среди которого то там, то сям виднелись жалкие остатки каких-то ра­стений и тощий камыш. Но иногда встречались логи с хоро­шей растительностью и кое-какими следами культуры; это были или остатки стен и развалины хуторов, или следы давно забро­шенных карысей; раза два попадались даже ключи. На одном из них, под высоким пирамидальным тополем, расположен был когда-то китайский пикет; ныне от него сохранились одни только
стены, выбеленные известкой. У другого ключа, под тенью раз­весистых ив, виднелся одинокий домик и при нем следы неболь­шого хозяйства; но домик оказался пустым, а единственное живое существо, найденное в окрестностях, был розовый дубонос (Caprodacus rhodochlamys Brdt), перепархивавший с одного куста разросшегося здесь шиповника на другой. Близ упомяну­того пикета дорога разделилась: одна ее ветвь пошла к Турами, < другая — в поселок Джигда. Так как последний расположен был в стороне, от большой дороги и к тому же находился ближе к го­рам, у подошвы которых, в кустарных порослях, мы надеялись найти зимующих птиц, то мы и избрали его для нашей стоянки. В Джигду мы прибыли вскоре после полудня, пройдя от Ляо-дуня , почти 40 км, и остановились бивуаком на площади между ме­четью и домом местного аксакала, который, как и все остальные Гджигдинцы, оказался потомком выходцев из Курли.
Из Джигды я совершил поездку на турачинские каменноугольР ные копи, находящиеся от нее всего в 7 км к юго-западу.
Если ехать большой дорогой из Ляо-дуня в селение Турами, то ‘приходится огибать заканчивающийся к северу мысом плоский I скалистый выступ почти кирпично-красного цвета. Это кварцевый порфир (витрофир), который, невидимому, подстилает группу холмов, сложенных преимущественно из кварцевого песчаника и t глинистых сланцев бледных цветов: серого, голубоватого и жел­товатого, кое-где с мазками кирпично-красного цвета, происхо­дящими от окраски породы железными окислами. В этих-то хол­мах и добывается каменный уголь.
Каменный уголь местами обнажается уже на поверхности, местами разрабатывается на глубине нескольких метров, но не шахтами, а снятием настилающих его песчаников. Мощность [ угольного пласта определить было трудно — нижний горизонт громадной выемки, из которой его здесь добывали, был в мое время уже залит водой; судя, однако, по рассказам местного смотрителя, толщина пласта не превышала двух метров. В на! стоящее время копь эта брошена, так как в мое отсутствие (т. е. в лето 1890 г.) вода успела уже окончательно залить выемку.
С этой водой хамийский ван боролся давно, но все его по­пытки выкачать воду не имели успеха. При мне ее выбирали ведрами с помощью большого колеса, приводившегося в движе­ние двумя рабочими; но подобный способ выкачивания даже турачннцамн признавался неудовлетворительным.
Турачинские холмы расположены цирками. Самый обширный из таких цирков находится в трех с половиною километрах к за­паду от ваковских копей и носит название «Таш-кесэ», т. е. ка­менной чаши. Каменноугольные кони Таш-кесэ считаются луч­шими и богатейшими в округе и принадлежат китайскому прави­тельству. Оно же эксплоатирует и жерновой камень, ломки кото-
рогс> находятся пто соседству, всего в каких-нибудь 5 ли рас­стояния.
На пути междсу ваковскими копями и селением Джигда я ви­дел один только ^оселок. Он также носит название Турачи и со­стоит из нескольк нх хозяйств, еле перебивающихся на небольшом клонке ваковской земли, в уплату за которую турачинцы обязаны работой на каменноугольных копях. К подобной же повинности привлечены и жи тели селения Джигды.
Из последнего* мы выступили в ночь на шестое число. Пройдя чей-то сад, заросцннй ирисами и тюльпанами (?), мы вышли в доволрно густо порсзсшую каким-то мелким полукустарником каме­нистую степь, которою и шли 10 км. Здесь галька исчезла, сме­нившая же ее глинисто-песчаная почва мало-помалу преврати ласр в то, что принято называть сухим солонцом. Одевавшая его растительность достояла из тростника, джантака, джузгана (Calligonum sp.?)? Lycium sp.? (L. lurcomaniciim?), различных солянок (Salicornia, Salsola) и тому подобных растений, над ко­торыми возвышалась кусты шиповника (Rosa elasmacantha), гре­бенщика и редкие экземпляры пустынного тополя (Populus diversifolia). На 1.3-м километре от Джигды мы встретили первые следы культурыодинокий полуразвалившийся хутор, а вслед за т©м вступили и в селение Деваджин, оказавшееся также в раз­валинах и чуть н<е на две трети пустым. За этим селением мы вышли на большую дорогу, ведущую через Турачи на Ляо-дунь, в том ее месте, гдё от нее отходят ветви на Кара-тюбе и в «долину бесов»Невдалек-е отсюда уже виднелись развалины городка Токачи, у китайцев и дунган — Сань-фу, Сань-пу-ли. От него уцелели одни только стены; что же касается до остальных по­строек, то со времен Байян-ху они все еще оставались в разва­линах. Впрочем, в последнее время здесь уже стали селиться китайцы и дунгане, которые и отстроили заново несколько лавок и таней. К юго-всхгтоку от Токучи местность должна была быть некогда густо населенной; теперь же здесь царило полное запу­стение. И только уже на окраине обширной долины, вообще доволрно богатой п-роточной водой, мы встретили несколько хуто­ров, пашни, сады и арык, выведенный из ручья Ябешэ. Дорога пок*НДала ТУТ Долину Ябешэ и круто подымалась на местами всх(М1Мленное глинистое плато, полого спускавшееся к востоку. СвеРх ожидания мы нашли на нем пашни и проточную родни­ковою воду. Проехав еще два таких же ключа, мы спустились с плато и снова увидали себя на пыльной дороге, среди рыхлых солончаков (сор), поросших обычной растительностью, преиму­ществен но же тростником. До Астына оставалось всего несколько километров. Мы прибавили ходу и через час уже подходили к этому некогда обширному селению, насчитывающему ныне едв;‘ 40 домов.
В Астыне мы дневали в ожидании, пока Сарымсак съездит в Хами и приищет нам там приличное помещение.
Мы остановились в доме местного старшины, который поспе­шил отвести нам свою лучшую комнату, расположенную в глу­бине здания и в то же время несколько выше сеней, из которых в нее уже и вела лестница. Такое расположение горниц объяс­няется тем, что дом этот был выстроен на косогоре, причем одна часть его пришлась выше другой. Внутреннее убранство нашей комнаты, освещавшейся сверху, было обычным: вдоль стен были сложены подушки и одеяла; тут же стояли в ряд кованые макарьевские сундуки и ларцы; по стенам, на деревянных гвоздях, висело носильное платье; в нишах расставлена была посуда и утварь. Пол канжина, занимавшего две трети помещения, устлан был войлоком; остальная треть занята была кухней. Здесь нахо­дились: очаг с дымовым ходом, проходящим под канжином, и круглым отверстием наверху, пригнанным по величине казана, горлач с водой, дрова, метла, деревянные миски и блюда, рас­ставленные в нишах, и прочие предметы домашнего хозяйства. Одним словом убранство было шаблонным, да другим, конечно, оно и быть не могло, принимая в соображение казовую, а может быть, и действительную бедность местного населения.
Едва мы устроились, в нашу горницу набилось пропасть на­рода. Все спешили познакомиться с нами и поздравить с счастли­вым приездом. Когда же стемнело, к нам явились и дутаристы. Составился хор, и мы закончили этот день обычным в Хами и Турфане порядком — в песнях и плясках. Между прочим нам спели нижеследующую песню:
(Мужской хор)
Как яблочко по воде плывет, с боку на бок поворачиваясь. Так и любезная моя идет, с боку на бок переваливаясь...
О тоске, что сердце гложет молодца, Дорогая не догадывается...
(Мужской и женский хор)
Милая, милая!
(Мужской хор)
Один цветок над другим наклоняется, Его своею росою поит...
Л мне, единственному сыну родного отца.
Смотреть издали да тосковать по любезной только приходится.
(Мужской и женский хор)
Милая, милая!
(Мужской хор)
Стану-ж я яннп пить,
Во хмелю свое горе топить...
В давние времена после этого куплета действительно выпива­лось вино; ныне обычай этот вывелся. Пока же мужчины пили, женский хор продолжал:
Нс отпущу от себя молодца!
Л и уйдет, его слезами к себе сумею вернуть!
Тут же оба хора сливались и сообща доканчивали песню:
Милая, милая!
Вот из дома богатого молодица идет.
Шубку, парчей крытую, на плечи накинувши...
С глаз своих ее я не выпущу!
Ивовым прутом согнусь да за ней пойду,
Как ивовый прут, до земли пригнусь!
Мне дела нет, что мой дом уже далеко...
Пусть остается он себе далеко,
Лишь бы сердце ее было ближе ко мне!
Меж нами
Заключено теперь условие непреложное.
Л если нарушит из нас кто его.
Тот не зовись мусульманином!
Милая, милая!
Мне удалось записать здесь еще нижеследующие две песни:
Если ты разлюбила меня.
То скажи, что служит причиной тому?
Даже огнем не согреть тебе теперь моего сердца —
Вот мое тебе последнее слово!
Был бы ты мне попрежнему люб.
Не убегала бы я на улицу от тебя,
Л вдали от глаз посторонних людей,
Как мотылек, увивалась бы вкруг тебя!
Ручки твои не толще золотых китайских вилочек,
Л сама ты, как тополь, стройна, моя милая!
Из толпы же других женщин
Ты выделяешься, как полный месяц на небе, моя милая!
8 декабря мы, наконец, прибыли в Хами. Дорога на этом участке не представляет ничего замечательного: солончак, пыль, кое-где в рытвинах снег, два-три почти пересохших ручья, жал­кая растительность всюду; слева горы и что-то тусклое, не то туман, не то пыль на всех других краях горизонта ♦.
Километрах в семи от Лстына мы встретили поселок То-пу-ли, тоже, как и все остальные хамийские селения к западу от Комуля, полуразрушенный и пустой. Когда-то здесь была обширнаяказен­ная станция и пикет, но до 1890 г. они оставались не восста-
• В Хами и Турфане небо и горизонт завуаливаются только в том слу­чае, если задуют северные ветры. Обстоятельство это. как мне кажется, может быть объяснено таким образом: холодные струн северного, преимуще­ственно же северо-восточного ветра, охлаждая в значительной мере воздух на южных склонах Тянь-шаня, вместе с тем доводят предел его насыщения водяными парами до того момента, когда из него еще не оседает иней, но когда в нем уже образуются микроскопические ледяные кристаллы, которые и носятся над землей, образуя над ней нечто сходное с мглою. Это объяс­нение находит себе подтверждение в том. что в мглистые дни стены здесь покрываются белым порошкообразным налетом, в котором только при по­мощи лупы можно рассмотреть кристаллики льда.
новленными. Не восстановленными из развалин оставались также и хутора, изредка видневшиеся по обе стороны от дороги. Даже подъезжая к Хами, мы влево увидали обширное поле развалин... Но эти развалины были уже сравнительно более позднего проис­хождения. Назывались они Лю-цзинь-ю и были остатками вре­менного городка, служившего в семидесятых годах лагерем окку­пационному отряду Лю-цзинь-таня.
Немного не доезжая Хами, нас встретил Сарымсак и старший приказчик Котельникова, Л. П. Соболев, с которым мы уже были знакомы по прекрасным отзывам, неоднократно слышанным нами о нем сначала в Гучэне, а затем на всем пути от Турфана к Хами.
От него мы узнали, что для нас сговорен таиь в Син-чэне и что там все уж готово к приему редких гостей.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ХАМИ
«По своему положению Хамийский оазис весьма важен как в военном, так и в торговом отношениях. Через него пролегает главный и единственный путь сообщения из Западного Китая на города Су-чжоу и Ань-си, в Восточный Туркестан и Джунгарию. Других путей в этом направлении нет и быть не может, так как пустыня пересекается проложенною дорогою в самом узком месте на протяжении 400 км от Ань-си до Хами, да и здесь путь весьма труден по совершенному почти бесплодию местности. Справа же и слева от него расстилаются самые дикие части Гоби: к воетоку песчаная пустыня уходит через Ала-шань до Желтой реки, к за­паду та же недоступная пустыня потянулась через Лоб-нор до верховьев Тарима.
Таким образом Хами составляет с востока, т. е. со стороны Китая, ключ ко всему Восточному Туркестану и землям притяньшанским...
Не менее важно значение оазиса Хами и в торговом отноше­нии. Через него направляются товары, следующие из Западного Китая в Восточный Туркестан и Джунгарию, а также идущие отсюда в Западный Китай».
Таково значение Хами по словам Пржевальского. Но взгляд этот вовсе не новый. Впервые, как кажется, его высказал еще Риттер, а затем его повторяли все те, кто в своих опи­саниях так или иначе касался Хами. Таким образом, наш известный путешественник только подкрепил его своим ав­торитетным словом, устранив в то же время и всякие со­мнения в его непреложности.
Между тем история этого оазиса далеко не оправдывает по­добного взгляда на международное значение Хами, основанного, как кажется, на не совсем точном представлении о природе и пла­стике окрестной страны.
Риттер пишет79, что Хами в один из цветущих периодов своего существования «достиг столь большого благосостояния, что уно-
добился даже столице» (?!). Но я не знаю такого периода. Скажу даже более. Если просмотреть историю Хами за все время его долговременного существования, то как торговое, так и поли­тическое ничтожество этого пункта выступит особенно резко и во всяком случае настолько определенно, что в читателе уже, конеч­но,-не останется никакого сомнения в том, что роль, которую будто бы «играл издавна этот оазис, благодаря географическому своему положению среди обширной степи», была далеко не столь замет­ной, как это вообще принято думать. Некоторое значение этот город приобретает только после замирения Монголии, постройки Баркюльского укрепления и падения Джунгарского царства (1758 г.). До XVIII же века, пока Баркюльская долина и осталь­ная Джунгария находились в руках различных кочевых орд, Хами хотя иногда и управлялся самостоятельно, но всегда не надолго. Даже в правление Кань-си Хами не мог себя отстоять и был со­всем разрушен джунгарами, которые обрушились сюда из сосед' ней Баркюльской долины.
I Пржевальский, останавливаясь перед вопросом, почему притяньшанские мусульмане, освободившись в начале шестидесятых годов от китайского владычества, не напрягли всех своих сил для того, чтобы утвердиться в Хами, объясняет его отсутствием в среде дунганских вождей лиц, обладавших в достаточной мере стратегическими способностями. По это не совсем так. Дунгане, овладевшие было Хами, но дважды отбитые от Баркюля, не по­смели в нем оставаться единственно из боязни быть отрезанными от Урумчи армией Цзо-цзунь-тана, которая наступала вовсе не колесной Ань-си — Куфи — Хамийской дорогой, как это думал Пржевальский, а так называемым китайским военным путем, сое­диняющим с Баркюлем Су-чжоу и Лянь-чжоу.
Важное стратегическое значение Баркюля вполне оценил еще император Цзянь-Лунь, выстроивший здесь не только сильное укрепление, но и оставивший в нем гарнизон из маньчжурских солдат. Если же оно ускользнуло от внимания Пржевальского, то причиной тому могло быть неполное знакомство последнего с природой страны, лежащей на юго-восток от Хами.
Нет, кажется, в Центральной Азии другой местности, которая пользовалась бы столь дурной репутацией, как именно эта часть Гобийской пустыни; а между тем в течение двух тысячелетий она служила именно той ареной, где преимущественно сталкивались несметные полчища жунов, юечжи, хуннов, сяньбийцев, жеужаней, цянов (тибетцев), шатосцев, тукиесцев и, наконец, уйгуров, которые в беспрестанной борьбе между собой и с Китаем не раз орошали потоками своей крови ее долины и горные склоны. Если бы эта часть Гоби в действительности была столь «страшной своим полным бесплодием» и «ужасающей своей дикостью», как ее нередко описывали, то каким же образом можно было бы со­
гласовать с такой характеристикой этой страны целый ряд изве­стий о передвижениях по ней громадных армий в сто и даже три­ста тысяч конных людей?!
Очевидно, что такие передвижения крупных военных отрядов возможны были только в стране, к которой только с известными оговорками следует применять термин пустыня. Не лишне также припомнить, что «Да-цзи» или «Великая дресвяная степь», т. е. та часть Гоби, которая тянется на запад от меридиана Гань-чжоу, со времен глубочайшей древности служила местом кочевий и колыбелью многих номадов и в том числе такого сильного пле­мени, как «жеужане; что во времена Сюань-Цзаня (629 г.) от Юй-мынь-гуаня была протянута сюда цепь пикетов; что до дун­ганского восстания существовало здесь не только китайское укрепление Мын-шуй, в окрестностях которого, на золотых при­исках, работало постоянно до двух тысяч китайцев, но что и в го­рах Ма«дунь-шанских паслись императорские табуны под при­крытием целой лянзы китайских же конных солдат; и что, наконец, в настоящее время здесь кочует немало торгоутов и халхаских монголов.
Сказанным, само собой разумеется, не исчерпывается затро­нутый нами вопрос; приведенных примеров, однако, вполне до­статочно для того, чтобы убедить читателя в том, что так назы­ваемая Хамийская пустыня никогда не представляла неодолимых препятствий для передвижения не только сотенных, но даже и тысячных отрядов людей; и Цзо-цзун-тан, перебросивший через нее в один прием значительный корпус китайцев и целую диви­зию вспомогательного монгольского войска, доказал, конечно, что подобных препятствий она не представляет и в настоящее время.
Если с юго-востока Хамийский оазис ограничен местностью, представляющей хотя и не завидные, но все же еще возможные условия для существования человека, то дальше на запад, с по­нижением абсолютной высоты местности, Гоби уже приобретает действительно на больших пространствах характер настоящей пустыни. Даже склоны гор, подымающихся здесь во всех напра­влениях, лишены всякой растительности. Палящие лучи солнца согнали всю ее вниз, в лога и ущелья, да и там гнездится она еще далеко не везде. Это по преимуществу чиевые или тростни­ковые заросли, среди коих можно встретить джантак, различные солянки, а иногда и кустарники: Lycium, Nitraria» Calligonum и Tamarix; изредка небольшие пространства заняты здесь сплош­ными насаждениями ирисов, в других местах попадается полынь (Artemisia dracunculus, A. fasciculata, A. commutata, A. fragrans и другие виды) и некоторые другие травы, но в общем все же растительный покров этой части нагорья очень беден как видами, так и числом особей каждого из последних.
Впрочем, эта часть Бэй-шаня ♦ нам еще менее известна, чем восточная его половина, а потому сколько-нибудь подробно оста­навливаться на ней мы не будем. Скажем только, что южные склоны Тянь-шаня, так тесно связанные в участке между Хами и Турфаном с горами пустыни, столь же бесплодны, как и эти последние, что и понятно, так как Тянь-шань достигает здесь абсолютной высоты, меньшей не только многих хребтов Бэй-шаня, но даже и долин между ними.
А на север отсюда, в Баркюльской долине и Южной Джунга­рии, откуда доступ на юг во всякое время возможен и не затруд­нен никакими естественными препятствиями, расстилаются пре­красные пастбища, постоянная приманка для кочевавших здесь некогда бесчисленных орд диких номадов.
Хамийские князья никогда не были в силах укрепиться в Джунгарии или Баркюле, а потому никогда владения их и не были обеспечены от вторжения кочевников. При таком же необеспеченном положении границ это маленькое владение, не­смотря даже на все выгоды географического своего положения, никогда не могло достичь той высокой степени процветания, какое навязывает ему, вероятно a priori, Риттер, а за ним и другие. Оно всегда искало защиты и опоры у сильных соседей, и не было в его истории такого момента, когда оно пользовалось бы полной самостоятельностью. В этом отношении судьбы его сходны с Тур­фаном, который и окреп и обогатился только под властью уйгу­ров, владевших помимо того и всей Джунгарией от Баркюля до Урумчи.
Таким образом, оазис этот, необеспеченный с севера, отрезан­ный от Турфана бесплодной страной и лежащий в стороне от проторенной веками военной китайской дороги, ни в какое время своей исторической жизни не мог претендовать на название «ключа» к Восточному Туркестану; скудное же его орошение в совокупности с невыгодными климатическими условиями заранее обрекало большинство его жителей на такое существование, при котором далеко не всегда есть возможность свести концы с кон­цами. В совокупности все земли Хами производят хлеба очень немного; бывали даже периоды, что Хами еле-еле мог себя про­кормить; а потому следует совсем отбросить мысль о скольконибудь значительном вывозе последнего за пределы оазиса; ското­водство хотя и процветало в нем некогда, но занимались им не масса народа, а некоторые привилегированные семейства и во главе этих последних сам князь, владевший в горах обширными пастбищами; ремесл, могущих поддержать полевое хозяйство
♦ Бэй-шань — современное китайское название для гор, лежащих на се<8ер от большой Лянь-чжоу-аньсинской дороги. Я распространил это назва­ние на всю горную область от поворота р. Тарима на юг до долины реки Эрцзнн-гола.

20«
хамийцев, здесь, как кажется, никогда не существовало, не суще­ствует их и в настоящее время; наконец, транзитный провоз това­ров хотя и доставляет известные выгоды местному населению, но выгоды эти едва ли в состоянии покрыть тот материальный ущерб, который приносит этому краю его отдаленность от всех произво­дительных центров Внутренней Азии.
Таким образом, и прошедшее Хами не блестяще, да и в бу­дущем нет оснований ожидать для него чего-нибудь чрезвычай­ного, чего-нибудь такого, что сразу подняло бы благосостояние жителей этого оазиса.
История показывает, что Хами оживлялся в одном только слу­чае: когда замешательства на западе вызывали значительное скопление китайских военных сил в этом городе. Тогда везлись сюда не только предметы военного снаряжения, но и товары мануфактурные, и гастрономические, и даже в значительных ко­личествах рис и фураж, так как местных произведений в таких случаях обыкновенно здесь нехватало. Но уходили войска, разъ­езжались купцы, и Хами принимал снова свою прежнюю физио­номию небогатого центрально-азиатского городка.
Хамийский оазис и теперь беден, а несколько лет тому назад он представлял повсеместно одни только груды развалин, среди которых, впрочем, уже начинал копошиться народ.
Эти же слова следует всецело отнести и к главному городу оазиса, т. е. Комулю. Китайские же города — Лоу-чэн и Син-чэн, расположенные бок-о^бок с мусульманским городом, пережи­вали в то же время счастливый момент своей жизни: в них, в на­чале семидесятых годов, квартировали избалованные войска Люцзинь-таня, молодого генерала, стяжавшего себе очень быстро, но нельзя сказать, чтобы заслуженно, репутацию прекрасного военачальника и администратора. В городах этих местились, впрочем, только высшие офицеры и съехавшиеся сюда же чинов­ники — правители будущих, пока еще не завоеванных, округов; солдаты же при помощи туземного населения выстроили себе временный город, обширные развалины коего бросаются в глаза каждому, кто только въезжает западной дорогой в Хами.
Громадное скопление серебра в таком крошечном городке, каким был китайский Хами до -вступления туда войск Лю-цзиньтаня, совсем пересоздало и этот город и всю окрестную местность. Здесь появились обширные заезжие тани, бесчисленные трактиры, дотоле невиданные богатейшие китайские лавки, вырос даже целый пригород, и в довершение всего, появились здесь русские люди — приказчики бийских купцов. На запад от города мест­ность украсилась парком, разведенным по приказанию Лю-цзиньтаня, далее здесь же был выкопан пруд, и — о диво! —для него специально сколочена была лодка, на палубе которой любившийтаки кутнуть генерал задавал пиры своим подчиненным. Мы за­
стали уже только остов этой ладьи, но все же немало подивились ее ни с чем несоразмерной величине, придававшей характер пол­нейшей нелепости всей этой странной затее.
За солдатами Лю-цзинь-таня явились сюда сначала мелкие торговцы, а потом и более значительные коммерсанты — предста­вители богатейших фирм Гуй-хуа-чэна, Калгана, Лань-чжоу-фу и других городов, рассчитывавшие срывать здесь огромные ба­рыши. Но они обманулись в расчете. В 1883 г. последние лянзы ушли на Бэй-лу, чиновный люд поразъехался, и магазины, щего­лявшие своей отделкой и переполненные ценными товарами, оста­лись без покупателей. Товар этот, как говорят, с выгодой удалось впоследствии сбыть в Урумчи, но затейливые магазины остались,
и теперь там, где некогда продавались шелковые ткани, торгуют по преимуществу сальными свечами невысокого качества, га­строномическим товаром и бакалеей.
Только под Новый год мы видали на синчэнском базаре ожи­
вление и толпу; в остальное же время он поражал царившими в нем безмолвием и пустотой. Подобное же безмолвие и пустота замечались и в остальной части Син-чэна, где жилых построек оставалось в наше время немного. Даже присутственные места оказывались здесь в развалинах, а кумирни, еще блиставшие по‘золотой и яркими красками, носили явные следы запустения.
Между Син-чэном и помянутым выше пригородом находится так называемый «северный» город — Бэй-чэн. Он занимает небольшую площадь, обнесен полуразвалившейся стеной и как от северного предместья, так и от Син-чэна отделяется рвами, из коих южный давно уже сгладился и ныне исполняет роль улицы. Внутри он заполнен развалинами, среди которых ютятся только несколько китайских семейств.
С противоположной, т. е. южной стороны, в западном углу, к Син-чэну примыкает небольших размеров импань; он также ‘в настоящее время необитаем и потребовал бы для своего восста­новления значительного ремонта. У импаня большая дорога в •Турфан разветвляется: одна ветвь ведет в западные ворота но-вого города, другая, и в то же время главная, проходит сначала между ним и Луо-чэном, а затем вступает в не^юльшое южное I 'его предместье, которым и идет между лавок до его южных ворот, точнее, до того места, где когда-то, может быть, были эти ворота, i Вообще здесь не лишне заметить, что в Син-чэне в настоящее
й время ворот не имеется; так что большая дорога в указанном месте непосредственно переходит в базарную улицу, которая и оканчивается в северном пригороде.
К югу от описанных двух городов с окружающими их отоЕвсюду предместьями и несколько наискось к ним расположен Гстарый город — Лоу-чэн. При Лю-цзинь-тане он был заново обнеI сен стеною, которая размерами своими значительно превышает
прежнюю. Ее общая длина равняется примерно двум тысячам шагов, высота — б’/г м; она имеет трое ворот, снабжена двойной защитой и окружена рвом, шириной в пять и глубиной в З’/г м.
Лоу-чэн внутри так же безлюден и пуст, как Син-чэн; обшир­ные пространства остаются в нем до сих пор не застроенными и даже такие правительственные здания, как ямынь пристава (хами-тина), поражают здесь своим убожеством и ничтожными размерами.
Матусовский в своем «Географическом обозрении Китайской империи», стр. 229, упоминает, между прочим, об основанном, будто бы, здесь «в последнее время» оружейном заводе, на кото­ром, под руководством европейских техников, изготовляются даже ружья новейших систем для снабжения ими войск, расположен’ ных в западных округах провинции. Известие это, однако, как кажется, лишено основания; по крайней мере в наше время ни­чего подобного здесь уже не было.
Мусульманский город — Комуль, по-китайски — Хой-чэн, рас­положен на юго-запад от Лоу-чэна и на юг оттурфанского тракта. Он невелик, окружен старыми, потрескавшимися и кое-где уже обвалившимися стенами и переполнен строениями, разделенными узкими переулками. Матусовский в помянутом выше труде го­ворит, что город этот «весь наполнен садами, среди которых и ютятся низкие глиняные дома с плоскими крышами». Я не ска­зал бы того же. Правда, в Комуле попадаются кое-где деревья, имеются и сады, но в общем он все же не производит приписы­ваемого ему впечатления.
Ваковская «урда» (дворец) помещается у северных ворот города. Это двухэтажное здание, одной стороной прислоненное к городской стене, над которой и возвышается несколько, а дру­гими выходящее на небольшой внутренний двор, обстроенный флигелями, в которых помещаются: ямынь, службы, соколиная охота и, кажется, различные кладовые. В ряд с последними вы­строены здесь и парадные ворота — «да-тань», выходящие на передний двор, вымощенный булыжником, обсаженный тутовыми деревьями и настолько узкий, что напоминает скорее улицу, чем двор. В общем дворец этот представляет, однако, помещение далеко не роскошное. Открытая лестница, по которой нам при­шлось подыматься во второй этаж, сложенная из косых и высоких ступеней, выглядела крайне неуклюже; следующая затем ком­ната — с кирпичным полом, голыми небелеными стенами, без всякой мебели, полутемная и в то же время грязная, производила даже прямо неприятное впечатление; и только уже за ней мы вступили в прилично отделанную горницу, служащую князю приемной. Убранная в китайском вкусе, с картинами по стенам и ковром на полу, она выглядела довольно нарядно и, что редко замечается на востоке, казалась уютной. Впрочем, она служила
приемной только зимой. В остальное же время почетных гостей принимали в садовом павильоне, выстроенном в китайском стиле и состоящем из нескольких комнат. Летом здесь, должно быть, очень хорошо, хотя сад невелик и разбит, как и все вообще сады туркестанцев, без всякого плана.
I К запалу от Комуля расположено фамильное кладбище хамийских ванов. Как на особую его достопримечательность указы­вали на усыпальницу над могилами Башир-хана и его сына. Это не особенно большое, облицованное зелеными изразцами, здание напомнило мне, конечно в миниатюре, действительно грандиозное сооружение, возведенное в нескольких километрах от Кашгара, над могилами сеида Аппака-ходжн и его -потомков, еще не так давно правивших Кашгарией.
Другая достопримечательность Хами — китайская ку­мирня, находящаяся в одном километре к северо-востоку от Син-чэна. Это действительно красивое здание расположено среди старого парка, на берегу пруда, в котором во множестве водились дикие утки (Anas boschas и Dafila acuta).
• В ожидании пекинского паспорта, который давал бы нам право дальнейшего движения в глубь Китая, о чем мы телеграммой ходатайствовали еще из Кульджи, мы простояли в Хами семь недель, живя его тихой, спокойной жизнью: охотились, писали, в часы же досуга сетовали на вынужденное бездействие.
Только однажды Хами оживился. Это было накануне китай­ского Нового года.
В 1890 г. китайский новый год пришелся на 10 января. Но уже за три дня, готовясь к встрече этого большого китайского празд­ника, все три города: Хой-чэн, Лоу-чэн и Син-чэн пришли в необы­чайное им всем движение. И есть от чего. В жизни китайца Новый год составляет действительное событие. Денежные ра­счеты, судопроизводство и даже крупные торговые сделки пре­кращаются на долгое время; к Новому году даются новые чины и награды; ради же Нового года освобождаются преступники, слуги получают отпуск, господа бросают обычные свои занятия и дела; одним словом, все спешат в эти дни повеселиться и от­дохнуть и действительно веселятся на славу! К Новому же году оживляется и торговля. Базары переполняются различными кар­тинами и картинками, изображающими либо богов, либо целые сцены из жизни различных героев, например, какого-нибудь «Е-фэй» или «Шуа-жуань-гуй»; они раскупаются в массах и рас­клеиваются на дверях и во внутренних помещениях; с ними одно­временно раскупаются и расклеиваются, с полной верой в значе­ние их, и красные бумажки с различными пожеланиями и изрече­ниями вроде, например: «хороший человек похож на розу», или такими, которые имеют хотя какое-нибудь отношение к деятель­ности хозяина. Кроме картин, различных цветных фонарей, фейер­
верков, хлопушек и тому подобных вещей, появляются также на базаре в обилии различные печения, сласти, свиные окорока, раз­личные предметы китайской кухни и обихода, средн которых, к нашему удивлению, не последнее место занимают лекарства и мануфактура.
И все это раскупается чуть не нарасхват, потому что Новый год праздник столько же бедных, как и богатых: все стремятся принарядиться, украсить свой кров и в нем приготовить пир для приятелей. Последний фын серебра ставится в это время ребром, последняя ценная вещь несется в заклад, а потому канун Нового года — золотое время для китайских лавочников и ростовщиков.
Весь день 9 января прошел в удивительных хлопотах; а вече­ром все как бы замерло в ожидании торжества.
Морозу градусов десять. Небо совершенно чисто, и, может быть, только поэтому кажется, что и звезды сияют сегодня ка­ким-то точно не своим, а особенным блеском; впрочем, может быть, также, что и торжественная тишина немало содействовала такому впечатлению, которое находилось в полнейшей гармонии с тем душевным настроением, под влиянием которого мы теперь находились.
Десять дней тому назад и мы встречали свой Новый год; но все старания наши ознаменовать чем-нибудь особенным этот день не увенчались успехом. Мы затерялись в громадной, совсем тогда нам чуждой, толпе, которая своим равнодушием парализовала развитие нашего праздничного веселья, наводя ежеминутно мысли наши на воспоминания об оставленной родине и далеких теперь, но не забытых и, может быть, даже сильнее теперь люби­мых, родных и друзьях. И вот мы всячески забавлялись, пили и ели, но проделывали все это без того оживления и радостного чувства, которые присущи веселящимся людям. Откуда же теперь это волнение? И неужели в свое время равнодуш­ная к на Л! толпа увлекала нас теперь за собой, сообщив и нам свое настроение?
На улицах тихо. Всюду зажженные огни еще более сгущают в них темноту. И хоть людей пока еще тут вовсе не видно, зато присутствие их ощущается как-то невольно. Нет-нет, да и услы­шишь где-нибудь голос, а потом и опять тишина, которая минуту спустя хотя и нарушается снова, но уже где-нибудь вдалеке. Томительно, между тем, бежит время к полуночи... Совсем уже справившиеся китайцы мало-помалу теряют терпение и высыпают на улицу, но царствующее здесь торжественное безмолвие нала­гает и на них печать молчания, и вот видишь только темные движущиеся фигуры, но нс узнаешь в них китайцев,—так мало в них теперь сходства с теми горластыми, привыкшими к самой энергичной жестикуляции людьми, без которых в Китае немы* слимо ни одно собрание, ни одна самая ничтожная сходка.
Но вот из Лоу-чэна раздались последовательно три пушечных выстрела...
— Скорее, назад теперь... в таиь! иначе раздавят...
Действительно, громадная толпа вдруг захватила целую улицу и, фантастически сверху освещенная бесчисленными огнями, ракетами и замысловатыми фонарями, быстро двинулась к нам, издавая по временам такие дикие вопли, которые покры­вали собою даже оглушительные залпы китайских хлопушек.
Всю ночь напролет шумели китайцы; гремели учащенные вы­стрелы китайских хлопушек, взлетали ракеты, и по временам откуда-то доносились до нас отзвуки той адской какофонии, которой почему-то присвоено название музыки; а на утро те же китайцы, расфранченные во все лучшее, принимали и отдавали визиты.
С остальными же вместе и мы стали невольными участниками китайского торжества. Получивши визитные карточки от вана Шаа-Махсута, хами-тина Шэнь-гуй-хуна, чин-тэя и других наи­более важных чиновников города, мы не замедлили отвечать любезностью на любезность. Пока же происходил обмен этих скучных приветствий, люди наши проводили свое время иначе: они получили торжественное приглашение на обед к содержателю таня и, как нам показалось потом, не только поели, но и выпили у него вовсе немало во славу китайского Нового года.
Три дня шло такое веселье. Странствующая труппа китайских комедиантов успела уже обойти все богатейшие китайские семьи, и распорядитель ее заходил даже к нам предлагать свои услуги. Три дня все лавки и частные здания разукрашены были пестрыми флагами и фонарями, а люди сохраняли праздничный вид и не при­нимались за повседневные занятия и работы, а затем все пришло в прежнее состояние: сельские жители все разъехались, улицы опустели, и Хами вошел в свою обычную колею. Но после недав­него шума еще резче стала бросаться в глаза современная его захудалость.
Наконец, наступил и для нас радостный день: хами-тин явился к нам лично и вручил полученный им из Пекина пакет, в котором препровождался охранный лист, выданный нам цзун-ли-ямынем. Томительное выжидание кончилось, и мы с удвоенной энергией взялись за свое снаряжение в дальнейший путь через пустыню.
Но тут нам встретилось непредвиденное препятствие: в Хами мы не могли достать сколько-нибудь порядочных лошадей за сходную цену, т. е. рублей за 30—35. Л так как мы нуждались По крайней мере в 7—8 лошадях, то большая приплата за каждую могла составить сумму, слишком обременительную для нашего fi более чем скромного бюджета.
Отсутствие порядочных лошадей в Хами было тем более Цлеожиданным, что оазис этот издавна славился своим коневод-
ствол!. Существует даже известие, что еще в прошлом столетии он вел обширный торг лошадьми и что тогда же баркюльские клевера считались лучшими в Притяньшанье. Но, видно, с тех пор времена изменились значительно к худшему, и ныне даже табуны вана не могут похвастаться однородностью составляющих их элементов.
Верблюдов в Хами также не оказалось, и вот нам волей-нево­лей пришлось формировать караван из ослов. На наше счастье, в составе нашего экспедиционного отряда оказался опытный погонщик и в то же время знаток их, Хассан-бай, который горячо взялся за дело и спустя несколько дней уже успел собрать кара­ван из 14 превосходных животных.
26 января в сопровождении Л. П. Соболева и нескольких сол­дат, проводивших нас за город, мы выступили, наконец, из Хами.


к -
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ПО ВОСТОЧНОЙ ЧАСТИ ХАМИЙСКОГО КНЯЖЕСТВА
I Первые 10 км мы шли селениями: Аяр на р. Аяр-гол, Саваш и Тюбеджин яа р. Якка-булак, Кызыл-юлгун или Ши-цюаньдзы на р. Едыра. Здесь проходила граница культурных земель, здесь же находилась и таможня для сбора лицзина. А дальше до самого Та-шара, т. е. километров на двадцать, потя­
нулась каменистая пустыня, по всем видимостям столь же бес­плодная, как и все подобного характера местности.
Та-шар, в котором мы остановились, представляет крайне ску­ченное селение, расположенное на берегу речки Гаиб-су, бегущей здесь в плоских берегах, среди крупного галечника и валунов. Земли, годной для пашни, по обоим ее берегам очень мало, да .и то это тощий песок с очень небольшой примесью глины. Неуди­вительно поэтому, что урожаи здесь редки и что, наоборот, зача­
стую ташарцам приходится испытывать тяжелые последствия •недородов. При таких условиях быта, конечно, они не могут по­хвалиться своими достатками; мало того, невозможно даже в Ха­
ми отыскать селение, в котором нужда сказывалась бы так явно, .как здесь. И несмотря на это, ташарцы все же поразили нас своей опрятностью, своей приветливостью и готовностью услужить. Мы провели в Та-шаре три дня и с большим сожалением поки­нули это селение, где нас приняли с редким, даже у тюрков, радушием.
Такая долгая остановка в таком бедном селении вызвана была особыми обстоятельствами. Мы неожиданно очутились в местности глубокого интереса. Речка Гаиб-су — это Вэй-ур ки­тайцев80. Названа она, вероятно, так потому, что на ее правом берегу находился некогда буддийский монастырь уйгуров. Но,
помимо этих развалин, долина речки Гаиб-су представляет инте­рес и в другом отношении. Здесь я нашел громадные валуны, целые скалы мелкозернистого серого гранита, вынесенные сюда, повидимому, издалека, так как ближайшие к Гаиб-су утесы (а я их проследил километра на три вверх по реке) сложены из других горных пород, а именно из красного крупнозернистого гранита, разорванного выходами эпидотового диорита, черные горизонтальные жилы которого очень резко выделялись на вы­соте 42 м от поверхности почвы. Происхождение этих глыб, как кажется, возможно объяснить только предположением о суще­ствовавшем здесь некогда леднике. В таком случае к образова­ниям этого ледника я отнес бы и ряд высоких, справа сопрово­ждавших долину, холмов, происхождение коих иначе было бы крайне загадочным. Против такого предположения говорит, однако, малая абсолютная высота местности (3 675 футов, или 1 120 м при устье ущелья).
Гаиб-су берет начало двумя истоками: один из них стекает с осевой части Хамийских гор близ Кошеты-дабана и течет затем по долине почти восточного простирания, другой стекает также с центрального массива, но направляется прямо на юг и при встрече с первым образует довольно обширную котловинообраз­ную долину, занятую княжеской усадьбой Багдаш (6 640 футов, или 2 024 м), откуда речка поворачивает уже на юго-юго-запад и, прорвав узким ущельем южную гранитную гряду Карлыктага, выносит свои воды в долину Та-шара. На всем своем про­тяжении в горах она поросла крайне разнообразной древесной и кустарной растительностью, которая при устье ущелья переходит в сплошной лес волошской орешины и абрикосовых деревьев, образующих знаменитый княжеский сад при усадьбе Ортам. Сад этот, а также кустарная поросль по речке Гаиб-су, служат пре­красным убежищем зимующей птице, которая и держится здесь в большом числе, лакомясь ягодами барбариса, плодами шипов­ника и боярышника, а также семенами многих растений, усти­лающих песчаную почву сада: Iris, Zygophyllum, Astragalus, раз­личных злаков и т. д. Ради охоты на этих птиц мы и перебрались 30 января в усадьбу Ортам.
По выходе из Та-шара дорога бежит сюда сначала вдоль берега речки, но затем все более и более отклоняется к западу, избирая места, где галька и валуны мельче. Не доходя до ворот сада, мы заметили у дороги пирамидальную кучу камней, проис­хождение коей местное население считает недавним. «Это Байян-ху, покидая Ортам, велел каждому из своих воинов положить сюда камень», — поведал нам аксакал. Ограда ортамского сада сложена из валунов, почва же представляет мелкий серый песок без всякой примеси гравия, хотя валунов в нем немало. Сад обширный, но крайне запущенный. Когда-то любимая резиден­
ция Башир-хана, усадьба эта ныне совсем не поддерживается, и деревянный превосходный дом пришел в ветхость: балки покри­вились, штукатурка обвалилась, мелкий орнамент из дерева частью выломан, частью сам обломался и лежит кучей в громад­ном полутемном зале, красиво выкрашенном и орнаментирован­ном. В общем здание это напоминает садовый павильон ШааМахсута, хотя китайский стиль и не выдержан здесь столь полно, как там. Внутренние его покои приходятся на запад, где некогда имелась и веранда и небольшой цветник, приемные же комнаты на восток, т. е. в сторону обширного двора, окруженного высокой и еще хорошо сохранившейся оградой. В этом дворе имелись конюшни для лошадей, службы же помещались дальше, за вто­рым двором, на восток, составляя совсем отдельную слободу. Как на особую достопримечательность сада нам указали на ^виноградную лозу. До дунганского восстания их было здесь не• сколько, но когда народ отсюда бежал, они остались без укры­
тия и зимою повымерзли.
Между ортамским садом и гранитной грядой возвышаются развалины буддийского монастыря уйгуров, или ургыев, как их мне называли в Хами.
В общем это длинное и узкое здание, имевшее около семиде­сяти шагов по фасаду, обращенному к югу. Оно разделялось на пять капищ, из коих центральное было и выше и шире других. Так как передней половины и куполов недостает этим кумирням, то о размерах их можно судить не иначе, как приблизительно: в высоте, при ширине в три, наибольшая из них могла иметь около 20 м. Так как, повидимому, купола были без окон, то и
в кумирнях, освещавшихся только при посредстве дверей, должен был царствовать таинственный полумрак. Как раз против не
существующих уже ныне дверей помещался, как уже говорилось, главный идол, головой уходивший под купол; об этом свидетель­
ствует до сих пор еще сохранившаяся у задней стены кирпичная кладка, на которую он должен был упираться. Внутренние стены кумирен были разрисованы по алебастру фресками и медальо­
нами, в которых и до настоящего времени живо сохранились еще изображения ликов бесчисленных буддийских святых и богов.
Как кажется, громадное здание это стояло особняком, кельи же монахов и хозяйственные постройки должны были распола­гаться кругом: мы видели бесформенные массы глины в проме­жутке между развалинами и гранитной грядой, ряд помещений в этой последней и, наконец, остатки строений на вершине одного
из упомянутых выше холмов.
В ортамских садах мы добыли для коллекции: Carine bactriana, Acanthis brevirostris, Montifringilla sordida, Carpodacus rhodochlamys, Emberiza schoeniclus, E. cia, E. godlewskii, Parus cyanus var. tianschanicus, Leptopoecile sophiae, Ampelis garrulus, Merula
atrogularis, М. ruficollis, Tharraleus fulvescens и T. atrigularis. Кроме того казаком Комаровым был убит горностай (Mustela erminea L.).
31 января неожиданно погода испортилась. Подул холодный северный ветер, небо заволокло тучами, а затем повалил снег, который и накрыл пушистым ковром все окрестности. Это было тем менее кстати, что уже на следующий день нам приходилось расставаться с гостеприимным Ортамом, в котором, к сожалению, для нас не отыскалось ни сена, ни фуража.
Итак, несмотря на непогоду, мы выступили из княжеской усадьбы 1 февраля.
Пройдя по льду речку Гаиб-су, мы направились прямо на во­сток, вдоль гранитной гряды и по местности, усыпанной крупными голышами, среди которых торчали кусты эфедры и караганы. Это была тягостная дорога, тем более, что тропинка уже давно исчезла под снегом, и мы шли целиной, то и дело проваливаясь в ямы или спотыкаясь о занесенные снегом каменья. Таким обра­зом мы добрались до ручья Кырчумак, который бежал здесь двумя рукавами, обросшими лозняком, карагачем и шиповником.
Кырчумак значит «вырывающийся из-под снега». В период таяния снегов речка эта обращается в бурный поток, в самый же разгар лета обыкновенно пересыхает; поэтому в ее низовьях по­селений не имеется, а заведены только пашни.
За Кырчумаком дорога изменилась к лучшему. Валуны исчезли, а крупный булыжник сменился мелкой галькой. Одно­временно местность стала заметно возвышаться, и уже на 18-м километре от Ортама мы пересекли горную грядку, имевшую южное простирание.
Грядка эта представляет любопытный образчик того, в какой мере атмосферные влияния могут действовать разрушительно на горные массы. Она распалась на цепи или группы холмов почти одинаковой высоты, и только одинаковость их состава и соглас­ное простирание позволяют еще видеть в них разорванные звенья одного целого. Поверхность этих холмов покрыта толстым слоем дресвы и щебня, из-под которых только кое-где выступает еще коренная порода — темнозеленый филлит и сильно разрушенный красный или желтый крупно-зернистый гранит.
За этой грядой снега было больше. К тому же это был давно слежавшийся снег, по которому во всех направлениях шли глу­бокие тропы; некоторые из них успели уже подернуться льдом, другие были, очевидно, проложены очень недавно. Следуя одной из последних, мы вскоре выбрались на целину, где снег оказался более рыхлым и к тому же настолько глубоким, что лошади ухо­дили в него чуть не по брюхо. Между тем местность заметно по­нижалась, и вскоре мы очутились на берегу речки Аглнк, которую перешли в брод. Отсюда дорога, вследствие вязкого снега, стала
еще труднее, так что мы, немало измучившись, уже только в сумерки доплелись кое-как до селения Хотун-там, пройдя в общем свыше 40 км.
В древности Хотунтамская речка была известна у китайцев под именем Нян-цы-цюань. К этому известию китайская геогра­фия добавляет, что у туземцев та же речка носит название Хатун-булак (Khatun-bulak), что в обоих случаях означает «ключ женщины», иначе — «ключ ханши», так как некогда, в танские времена, здесь проживала-де ханша уйгуров8*. Таким образом, Хотун-там оказывается поселением очень древним и при­том в прежние времена, может быть, даже более значительным, чем теперь, так как, по свидетельству той же географии, здесь еще при Минах виднелись развалины древнего города.
Хотун-там стоит на ключах; даже никогда не замерзающая (в большие морозы образуются только забереги) речка Аглик питается преимущественно ключами, бьющими высоко в горах. Но имеются ли среди этих ключей и горячие, о чем сообщает помянутый выше китайский источник, мне неизвестно: от местных жителей мы о них ничего не слыхали.
Современный Хотун-там очень разбросанное селение. Только в одном месте дома скучиваются и образуют площадь и улицу; а затем отдельные хутора виднеются всюду, даже вдоль речки Аглик. В настоящее время население Хотун-тама, в общем не превышающее 350 душ обоего пола, подчиняется хамийскому вану, хотя когда-то управлялось своим наследственным беком. Последний теперь дряхлый старик, живущий тут каким-то анахо­ретом, без почета и власти. Он тоже явился к нам «повидать, — как он сам выразился, — на склоне дней своих русских, о кото­рых слышал, но видеть которых не довелось». Он прошамкал затем еще что-то, но даже явившиеся к нам одновременно с ним дорга, аксакал и другие туземцы его не поняли или, может быть, сделали только вид, что его не поняли? Тогда вступил в свои права наш полиглот Николай.
— Да по-каковски же он говорит?
— Это язык наших дедов. В нем больше слов китайских и монгольских, чем тюркских; но есть и такие, которые никому непонятны...
Эти непонятные слова я хотел записать, но дорга отказался : выполнить это желание.
— Перед вами старик, когда-то управлявший всем этим краем. Теперь он лишен власти, но все же помнит ее и потому ко всему относится с большим недоверием, чуя обиду даже там, '•где ее нет. К вам он относится уже с предубеждением: не вы, как бы следовало, посетили его, а он вас...
— Да мы даже и не подозревали о его существовании...
— Так-то так... Да ему от этого ведь не легче.
Хотунтамский уроженец отличается и речью и складом лица от остальных жителей Восточного Туркестана. В его жилах не­сомненно в значительной примеси течет монгольская кровь, что, впрочем, и следовало предвидеть, так как все дошедшие до нас исторические документы согласно показывают о той видной роли, какую в Хами, в доманьчжурские времена, играли монголы. Мы хотели снять с некоторых из них фотографии. Но дорга и этому воспротивился.
— Нет уж, пожалуйста! Народ наш темный, дикий... Будет говорить, что вы на них беду накликаете...
Едва мы прибыли в Хотун-там, как нас постигло большое разочарование. Должен оговориться: еще в Хами решено было итти в Су-чжоу верблюжьей дорогой через Мын-шуй. Теперь же китаец, наш проводник, вдруг заявил нам, что дальше на восток итти невозможно.
— Как? Почему?
— В горах большой снег выпал.
— Какие горы и откуда взялся там снег, когда мы до Су-чжоу должны итти песчаной пустыней?
— О, какие горы? Большие горы!.. Все скажут...
И когда «все» поддержали китайца, то было от чего призаду­маться. Уж не восточным ли продолжением Тянь-шаня, о кото­ром так много писали китайцы, придется итти? Или не состав­ляют ли эти горы самостоятельного нагорья, подобного нагорью Чоль-таг? Во всяком случае, какой высокий географический инте­рес должна представлять эта местность!
— Как же быть?
— Переждать в Хотун-таме. Авось потеплеет и тогда...
Но, увы, случилось совсем наоборот: мороз крепчал с каждым днем, снег шел беспрестанно... В Хотун-таме мы простояли девять суток, и единственным занятием нашим в это время была охота на птиц.
Мы били их преимущественно в ущельи речки Аглик, куда добирались чаще всего прямым путем, следуя поперек невысоких, но скалистых предгорий хребта, сложенных из хлоритового диа­база. На четвертом километре мы достигали до гранитных масс Карлык-тага и, повернув здесь на запад, вступали в ущелье по­мянутой речки, которое, даже в зимней обстановке, при массах скопившегося в нем снега, отличалось поразительной красотой. Мы проследили его километров на пять вверх, до того места, где мелкозернистые серые эпидотовые и хлоритовые граниты сме­няются крупнозернистыми красными, и где уже выступают ключи, образующие речку Аглик. Температура вод этих ключей не осо­бенно высока, но все же достаточна для жизни в них водорослей, зеленая площадь которых необыкновенно контрастно выступала теперь среди окружающих ее отовсюду снегов. Главным украше-
нием этого ущелья служит лес высоких и прямых тополей, по опушкам ко юрою, среди обломков скал, растет самый разнооб­разный кустарник. Я различил здесь барбарис (с красными яго­дами), шиповник, Spiraea, жимолость и лозу. К устью ущелья лес редеет,появляются площадки, поросшие чием, с одиноко стоящими средн них карагачами, барбарис исчезает и сменяется караганой. Одновременно появляются здесь и небольшие по­стройки, которым я не приищу подходящего названия; во всяком случае это — жилье человеческое, в котором, при самой нищен­ской обстановке, ютятся семьи беднейших хотунтамцев. В этом ущелье нам попались следующие птицы: Chrysomitris spinus L., Montifringiila sordida Stol., Serinus pusillus Pali., Carpodacus rhodochlamys Brdt., Gerthia familiaris L., Parus cyanus var. tianshanicus Menzb., Leptopoecile sophiae Sew., Ampelis garru­lus L., Ruticilla erythrogastra var. sewerzowi Lor. et Menzb., Merula atrogularis Temm., M. ruficoJlis Pali., Cincius leucogaster Bp., Anorthura pallida Hume, Tharraleus fulvescens Sew., T. atrigularis Brdt., Perdix barbata Verr. et des Murs., Caccabis Ьискаг Cray и Tetraogallus himalayensis Gray.
В Хотун-таме мы простояли девять дней. Запасы наши исто­щались, хлеб был давно уже съеден, да и мука приходила к концу. Нам оставалось поэтому или возвращаться обратно в Хами, или итти вперед на авось. Мы решились на последнее и, несмотря на протесты проводника, 11 февраля двумя партиями тронулись в дальнейший путь: брат повел наш караван прямой дорогой в Мор-гол, я же поехал туда кружной дорогой через Чинь-шэнь.
Когда мы выступали, небо было свинцовое. 16-ти градусный мороз и сильный ветер, дувший прямо с востока, затрудняли ды­хание и вместе с тем леденили руки и ноги. Временами подымался снежный вихрь и, обдав нас ледяными иглами, несся дальше, то замирая, то снова подымая в воздух снежную пыль. Но уже к 9 часам утра улеглась непогода: небо очистилось, ветер стих, потеплело и солнце заблистало с особенной яркостью, причем и световые и тепловые лучи его отражались с чрезвычайной силой от беспредельного, как море, снегового покрова.
I На первых порах мы чуть не потонули в снежных сугробах. Мы сбились с дороги и ехали напрямик к видневшимся впереди развалинам какой-то постройки. Тут мы снова выбрались на ^Тропинку и рысью погнали вперед лошадей.
Первый встретившийся нам поселок, состоявший всего из Двух-трех хозяйств, носил полутюркское, полукитайское назва­ние— Ши-ли-булак; здесь проходила граница между вановскими ,Землями и местностью, непосредственно подчиненной китайским * властям. На девятом километре мы пересекли глубокую долину [реки Улота (Уласта?), которая протекает тут двумя рукавами,
Г, В. Грумм-Гржимайло
разделенными довольно высоким нагорьем. Река эта берет на­чало в вечных снегах Карлык-тага и течет по ущелью, которое, подобно Хотунтамскому, поросло прекрасным тополевым лесом. У дороги, вдоль обоих ее русел, расположены китайские поселения с одним общим именем Ардын. Еще далее на восток мы встре­тили речку Сузлюк-ардын, а затем дорога пошла довольно пере­сеченною местностью с частыми крутоярыми логами, порос­шими чием, камышом и кустарником, единственными растения­ми, торчавшими поверх снега. Обогнув одиноко торчавший утес, мы завидели, наконец, и цель нашей поездки — город Чиньшэнь, расположенный на речке Таш-булак, выбегающей из ущелья Нар ын-кол. Городок этот не велик, обнесен стеной, ско­рее всего напоминающей ограду какого-либо загона, и состоит из двух-трех улиц, обстроенных жалкими домишками, в которых с грехом пополам ютятся семейства дунган и китайцев. Его ба­зар представляют счетом пять лавок, в которых можно найти лишь предметы первейшей необходимости; даже рису оказалось в них не более 15 фунтов! Зато нам сказали, что тут можно всегда иметь в изобилии мясо аркаров...
— Да откуда же вы его получаете?
— Его привозят тагчи... Хотите проехаться к ним?
И нас проводили в тань, в котором мы действительно нашли несколько бравых молодцов, поспешивших вытащить нам на показ несколько туш таких же точно аркаров, каких привез брат из своей поездки в Чоль-таг.
— Где же вы бьете этих животных?
— А вот там...
И один из тагчей указал мне пальцем на юго-восток.
— На востоке здесь везде горы. От Шаманэ (Бая) до Мыншуя и дальше на юг нет места, где бы не было гор, но аркары держатся преимущественно там. — И он опять указал на юговосток.
— И далеко это отсюда?
— На хорошей лошади дня в два, пожалуй, доедете...
Мы купили у них две туши и, приказав доставить их вслед за нами в Мор-гол, выехали туда же.
К югу от Чинь-шэня подымались горы. Мы направились к ним и с первых же шагов в этом направлении почувствовали под собой крепкую почву. Действительно, снег лежал здесь тонким слоем, и уже с полкилометра дальше из-под него то там, то сям стал обнажаться гранит. Дорога шла краем Таш-булакской до­лины, поросшей чием и заваленной снегом. Впереди долина эта суживалась и превращалась в широкое ущелье, стены которого падали очень круто. При устье последнего мы натолкнулись на ключ, носивший название Мо-пан-цзы. Отсюда местность стала понижаться заметно, и так как в ущелье снег лежал уже только
местами, то лошади пошли очень ходко, не забывая, однако, при этом срывать по пути колосья чия, который вместе с кустами гребенщика составлял преобладающую здесь растительность. Ущелье не оказалось совсем безжизненным. Нам лопалось в нем несколько штук кара-куйрюков и зайцев, в кустах то и дело шныряли пустынные сойки (Podoces hendersoni), а в горах раз­давались голоса кекликов (Caccabis hukar). Но нам некогда было увлекаться охотой. Мы спешили засветло добраться до поселка Мор-гол, а до него, невидимому, еще было неблизко... Ущелье, по которому мы ехали, оказалось сквозным, и стены его сложены из одной породы — красного гранита, только в одном месте прорванного плотным хлоритовым диабазом. При выходе из гор сухое русло Таш-булака разбилось на множество росточей, а впереди перед нами развернулась необъятная равнина, на проти­воположном конце которой и должен был находиться Мор-гол.
— О, да ведь это еще далеко!
К — Да, иолов тридцать...
Мы прибавили ходу, и, по мере того как продвигались вперед, горы стали показываться со всех краев горизонта. Вот они узкой полоской поднялись перед нами, вот впереди их мы увидали деревья, а вот, наконец, и Мор-гол!
Наш караван пришел туда задолго до нас. Он также на своем пути пересек горы, подвергшиеся уже сильному разрушению и сложенные из гранитов и сланцев. Но о них мы скажем ниже, так как этой дорогой мне пришлось возвращаться в 1890 г. Поселков с названием Мор-гол два: северный — таранчинский и южный — китайский. Оба стоят на ключах, из коих северный, «менее обильный водой, носит название Ходжам-булак.
Благодаря могиле самаркандского выходца Султана-УлемиРахмета, схороненного на вершине Мор-голской гряды (Мазартага), местность эта пользуется исключительной известностью в мусульманском мире. Улеми-Рахмет был первым просветителем китайского востока, святым, стяжавшим себе громкую славу. Под старость он удалился в пустыню и умер здесь, на границе , ее, окруженный своими учениками. Кажется, в 1712 г. Мор-гол подвергся нападению джунгаров, которые не оставили здесь камня на камне; еще позднее он был приписан к числу земель, {отведенных под китайские поселения в Хами (к этому времени ■относится основание китайского Мор-гола); и наконец, выкуп­ленный по дунганской инициативе у китайского правительства, [Поступил уже в ведение хамийских ванов, которые, выстроив рад могилой этого святого роскошный мазар, в то же время □селили здесь и несколько семейств таранчей, обязанных, взаен других повинностей, охранять и ремонтировать это здание, аким образом, положено было основание современному таран­тскому поселению.
Одновременно с нами в Мор-гол прибыл караван верблюдов из Су-чжоу.
— Ну, как?
— Вам «не пройти... На первом переходе снег небольшой, но со второй уже станции тропинка становится глубокой и узкой. Еще дальше она совсем исчезает, и тут легко заблудиться. К тому же чем вы будете кормить лошадей? Ведь все пастбища теперь завалены снегом?
Мы составили совещание и по совету вожака каравана ре­шили повернуть на Янь-дунь и Куфи.
♦ ♦
♦
В заключение этой главы я привожу некоторые климатические данные за период времени с 26 ноября 1889 г. по 13 февраля 1890 г.
Общее число дней наблюдения было 79. Из них безоблач­ных или подернутых легкими облаками, вообще ясных, насчиты­валось 40 дней, облачных же и пасмурных — 39 дней. Дней с осадками (снегом) было всего 13, что составит на общее число облачных дней 38,2%, а на общее число дней наблюдения 16,5% — результат неожиданный, если вспомнить, что мы имеем здесь дело с местностью, лежащей чуть не в центре Азиатского материка. Впрочем, я должен оговориться: снег выпадал преиму­щественно только в подгорной полосе; южнее же Хами если и падал, то в столь ничтожном количестве, что уже дня через два, благодаря крайней сухости воздуха, испарялся без остатка.
Ветреных дней было 21; из них с сильным ветром, да и то дувшим порывами, насчитывалось не более трех; таких же, когда ветер усиливался до степени бури, было всего только 2 (27 и 28 ноября). В Хами и к западу от него преобладали северные ветры (СВ, ССЗ), при передвижении же нашем к востоку южные и юго-западные ветры, которые, начинаясь около 10 часов утра, дули до 3 часов пополудни и потом стихали. Я считаю их за бризы. Обширные скопления снега, лежавшего здесь, т. е. в Карлык-тагских горах, в плоскости, перпендикулярной солнечным лучам, отражали последние в воздух, который сильно согревался и восходящим столбом уносился в сторону наименее нагретых частей континента, а именно бесснежных гор Бэй-шаия; взамен же оттуда приносились сюда более холодные струи воздуха. Конечно, к весне явление должно было бы здесь измениться в обратном порядке, но нам не довелось уже быть свидетелями такой перемены.
Не могу не обратить внимание читателя еще на следующую особенность дующих здесь ветров: тогда как в Турфане северовосточные ветры самые холодные, здесь, в Хами, они всегда при­
носят с собой некоторое повышение температуры. Я объясняю себе явление это разностью в абсолютной высоте возвышающихся х северу от этих местностей гор.
На пути к Хами северо-восточным ветрам приходится перева­лить через вечноснеговую цепь Карлык-тага, южные склоны ко­торой почти на 3 000 футов (914 м) превышают относительную вы­соту северных, из чего уж следует, что северо-восточный ветер, пе­ревалив Карлык-таг, должен иметь в Хами температуру, несколько большую, чем в Джунгарии. Но это не все. Ветер этот, несмотря на его сухость, все-таки заключает еще некоторое количество во­дяных паров, которые при огромном подъеме сгущаются и выде­ляют скрытую теплоту; таким образом, при подъеме на Карлыктагский хребет он охлаждается в значительно меньшей степени, чем нагревается при спуске с него. Совсем иное мы видим в Тур­фане, на пути к которому нет сколько-нибудь значительных гор.
Наивысшая из температур, нами наблюдавшихся, равнялась ±7°,5 (27 января в 7 час. дня); при этом нелишне заметить, что термометр нередко подымался выше 0° как до, так и после этой высокой температуры. Впервые он перешел на плюс еще 20 де­кабря (±0,5 в 1 час дня), и такой теплый день был единственным в декабре; начиная уже с 11 января, мы видим, что термометр почти постоянно подымается в полдень и в 1 час пополудни до ±1°, ±2°, ±3°, ±4° и ±5°; 5° тепла мы наблюдали четыре раза в течение января — 21, 22, 23 и 29-го числа, и раз в течение фев­раля, а именно 12-го числа, когда суточная амплитуда достигла своего максимума, а именно 22°.
Наименьшая из наблюдавшихся нами температур равнялась —25° (29 ноября, в 5 часов утра); но, вообще говоря, термометр почти постоянно показывал минимум свыше 10°, так что зиму даже в Хами, не говоря уже о подгорной части оазиса, ни в ка­ком случае нельзя назвать мягкой. Не раз мы испытывали мо­розы, достигавшие —17°, —18°, —19° и даже —21° (30 ноября в 2 часа 30 минут ночи, 1 и 5 декабря в 6 часов утра, 5 и 9 фев­раля в 6—6 часов 30 минут утра).
Что же касается амплитуд, то. кроме вышеупомянутой, наи­большие наблюдались 26 ноября (18°), 24 декабря (12°,5), II и 12 января (12°,5), 27 января (15°,5) и, наконец, 29 января (17°); но вообще, они колебались между 5° и 10°.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Поперек Id^h-iIiahji и Нань-Eiah^i
в ДОЛИНУ ЖЁЛТОЙ РЕКИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ПОПЕРЕК БЭЙ-III АНЯ
Утро 13 февраля было теплое, светлое, радостное. В 6 часов, при слабом северо-западном ветре, термометр показывал еще 13° мороза, но едва выше поднялось солнце, как лучи его стали раз­ливать давно забытое нами тепло; в 8 часов утра подул ветерок с юга, в 9 часов термометр стоял уже на 0°, а к полудню поднялся до 6°,5.
Пройдя Мазар-таг по сквозному ущелью, мы вышли в каме­нистую пустыню, в которой, мало-помалу, терялось русло ключа Ходжам-булак, разбившись на несколько веерообразно расхо­дившихся рукавов. Здесь, как и в ущелье, еще виднелась места­ми растительность: чахлый саксаул (Haloxylon ammodendron) н хвойник (Ephedra sp.?), но дальше и эти признаки органиче­ской жизни пустыни исчезли, и только небольшие наметы гряз­ного снега местами разнообразили монотонный ландшафт ши­роко раскинувшейся перед нами равнины.
Однообразие пустыни не нарушалось на всем протяжении пройденных нами в этот день 37 км. Только уже к концу пути на южном краю горизонта обозначилась черная полоска высот ле­вого берега Яньдунского протока. В последний мы спустились по круче и очутились в глубоко врезанном, широком русле перио­дической реки, обставленном причудливо изваянными стенами, сложенными из красной глины, в порах коей отложилась кристал■ами соль. Это русло и вывело нас к Гэ-цзы-янь-дуню, первой станции Хамийской пустыни, в столь мрачных красках описанной Пржевальским 82.
Казенный тань ♦, в котором мы остановились, оказался огром­ным, но уже пришедшим в достаточную ветхость зданием. Воды было много, хотя и не совсем хорошего качества; она добывалась из неглубоких колодцев, находившихся по соседству.
• Китайский «тань» всего более соответствует русскому — «заезжий ip>. Кроме казенного таня в Янь-дуне имеется также четыре частных.
С вечера подул восточный ветер, который ночью усилился, нагнал тучи и вскоре перешел в снежный буран. Снег держался до 9 часов утра следующего дня и стаял, едва из-за туч выгля­нуло солнце. К Ю часам последние облака скрылись за горизон­том, ветер стих, и мы, пообедав наскоро, стали сбираться в даль­нейший путь.
Мы выступили из Янь-дуня в час пополудни. Выбравшись на левый берег протока и миновав пикет, расположенный на при­горке, мы увидели перед собой безбрежную, слегка волнистую равнину, на которой то там, то сям подымались столообразные возвышения, сложенные из таких же ханхайскнх отложений — красной глины с примесью гравия и мелкой гальки, какие обна­жались и в бортах яньдунского русла. Эти столообразные возвы­шения, показывающие прежний уровень равнины, являются ко­нечным результатом работы господствующих здесь восточных ветров, которые, оставив на месте крупную гальку, кое-где те­перь сплошным ковром устилающую вязкую, бурую почву пу­стыни, унесли на запад более мелкие отложения Ханхайского моря.
Когда стало смеркаться, вправо от дороги показались более значительные высоты; еще дальше одну из таких высот обогнула дорога. Одновременно копыта наших лошадей застучали по бе­ловатым плитам кварцевого песчаника.
К Ю часам вечера подул не сильный, но неприятный встреч­ный ветер. Мороз крепчал, темнота до такой степени усилилась, что мы еле-еле разбирали колею колесной дороги, которая, как мне казалось, шла теперь логом. Но где начался этот лог, куда направлялся и где затем кончился — это осталось невыясненным. Китайцы называют станцию Куфи также Жо-шуй, что значит мертвая река. Не имеет ли это название какого-либо отношения к пройденному логу, который мог бы, действительно, быть ложем «умершей реки», несшей когда-то свои воды к яньдунскому руслу? Наш проводник не сумел ничего на это ответить. Да к тому же он был и не в духе; он замерз в своем легком одеянии и пытливо всматривался вперед, точно ждал, что вот-вот вынырнут перед нами из темноты стены Куфи. Того же ждали и мы, не раз принимая снеговые наметы и выцветы соли за эти стены, хотя по времени знали, что конец пути не может быть еще близок. Но на этот раз расчеты наши оказались ошибочными — расстояние между Янь-дунем и Куфи оказалось почти на пять километров короче предполагавшегося.
Куфи (иначе Ку-шуй)—это небольшой оазис, полузасыпан­ный надвинувшимися на него с северо-востока песками; его почва представляет солончак, только кое-где поросший Lasiagrostis splendens, Lycium sp., Nitraria Schoberi, Alhagi kirghisorum и некоторыми травянистыми растениями, среди которых проворно
шмыгает Podoces hendersoni, почти единственная обитательница этой части пустыни. Вода здесь солоноватая. Тани, которых три, убоги, малы и грязны. Китайская администрация не озаботилась постройкой в Куфи чего-либо приличного, и нам с грехом попо­лам пришлось поместиться в крошечной, закоптелой и грязной каморке с двумя отверстиями вместо окна и дверей. Кроме этих жалких построек, понятие о коих дает прилагаемая при сем фо­тотипия, в Куфи имеется пикет с несколькими расквартирован­ными в нем солдатами-почтарями и развалившаяся кумирня с

Станция Куфи
тремя колоссальными идолами, которым нехватало голов и ко­нечностей, отбитых еще партизанами Байян-ху.
В Куфи мы дневали ради определения координат этой важной точки пустыни.
В дальнейший путь мы выступили 16 февраля. Утро было яс­ное, но холодное (в 8 часов утра — 8Э,5); дул средней силы се­веро-северо-западный ветер, который и восьмиградусный мороз делал чувствительным. Но вскоре захватывающий интерес раз­вернувшейся перед нами картины заставил и меня позабыть все невзгоды пути и всецело отдаться изучению страны, которая про­ходилась многими европейскими путешественниками, но которая, тем не менее, рисовалась нам в нашем воображении совсем иной, чем оказалась в действительности. Я говорю о Бэй-шане, север­ные уступы которого обрывались в пустыню Куфи в 17 км к югу от станции.
О Бейшанских горах китайцы писали, что «начинаясь от Эгярцы-тага *, они простираются через песчаную степь в непре­рывном ряде холмов и бугров»83. И еще: «Горы (Снежные) прос­тираются от Цзя-юй-гуаня к западу в разных изворотах. Они то возвышаются или понижаются, то пресекаются или вновь продол­жаются; то разделяются на отрасли или соединяются в одну
• Кашгарский отрог Тянь-шаня.
массу; то восходят до чрезвычайной высоты и касаются облач­ного неба или уравниваются в низменные гряды и окружают ве­ликое пространство. По южную сторону этих гор лежат Комуль, Пичан и другие города, по северную — Баркюль и Урумчи. Горы эти лежат за Цзя-юй-гуанем, содержат 9 тысяч ли протяжения и служат рубежом между Бэй-лу и Нань-лу»84.
Таким образом, в представлении китайских географов Бэйшанские горы сливаются с Тянь-шанем, образуя с последним одну непрерывную горную цепь, уходящую далеко на запад, «до Западного моря».
О той же связи Тянь-шаня с Бэй-шанем говорят и другие ки­тайские источники. В «Сан-чжоу-цзи-лио» встречается, например, следующее описание Тянь-шаня: «Еще через сто слишком ли он вдруг обрывается, скрываясь у гор Яньчи». «Песчаные степи на юг от гор Яньчи — это Сирха-гоби, называемая бесконечным Хань-хаем. Северо-тяньшанские горы, скрываясь в земле на протяжении более тысячи ли, вдруг выдвигаются за Ша-чжоу и Цзя-юй-гуанем и идут на восток под именем Ци-лянь-шань. Это так называемый южный Тянь-шань». В оде Хун-лян-цзи в честь Небесных гор говорится: «От Лян-чжоу до Или на запад земля подымается чрезвычайно высоко, небо же как бы опускается. Пересекающие это пространство и служащие гранью между Ки­таем и чужими краями, увенчанные снегами высокие пики и оку­танные облаками гряды гор, в верхнем поясе которых не летают пернатые — это все Тяньшанские горы, у северных народов на­зываемые Ци-лянь» 85.
Наконец, и Успенский, описывающий оазис Хами на основании китайских источников, замечает: «По китайским картам южные пределы Хами изрезаны горами, но мы не решаемся дать им ка­кие-либо названия и определить их направление, потому что в ки­тайских источниках, имевшихся у нас под руками, не нашлось ни­каких сведений об этих горах, исключая не вполне ясных указа­ний в дорожниках на некоторые перевалы, названия коих едва ли простираются на самые горы. Таким образом, округ Хами пред­ставляет низменное, плодородное пространство, окруженное с трех сторон горами, а на западе, по границе с Турфаном, упира­ющееся в песчаную и безлюдную степь» 8б.
Эти китайские известия о Бэй-шане мы можем дополнить лишь весьма немногими описаниями европейских путешествен­ников и извлечениями из дорожников русских приказчиков.
Так, Матусовский, топограф экспедиции Сосновского, сооб­щает нам следующее об этих горах: «От г. Ань-си-чжоу до Хами, на расстоянии около 340 верст (362 км), лежит пустынная степь Гоби. Поверхность ее представляет волнообразную мест­ность, по которой тянутся с запада на восток гранитные уступы, между которыми проходит дорога, совершенно удобная для ко­
лесной езды. Полотно дороги всюду твердое, местами каменистое, но большею частью глинистое, усыпанное мелким щебнем. Расти­тельность очень бедная. Все колодцы, встречающиеся на пути, находятся на незначительной глубине, но некоторые из них име­ют горько-соленую воду и сернистый запах» 87.
Пржевальский пишет: «В 40 верстах (42 км) от собственно Хамийского оазиса оканчивается площадь, покрытая кое-какою ра­стительностью и местами представляющая возможность осэдлой жизни. Далее отсюда расстилается страшная пустыня Хамийская, которая залегла между Тянь-шанем с севера и Нань-шанем с юга; и а западе она сливается с пустынею Лобнорскою, а на востоке с центральными частями великой Гоби. В направлении, нами пройденном, описываемая пустыня представляет в своей середине обширное вздутие (120 верст, или 127 км в поперечнике), приподнятое над уровнем моря средним числом около 5 000 футов (1 524 м) и испещренное на северной и южной окраинах двойным рукавом невысоких гор Бэй-шань. К северу от этого вздутия до самого Тянь-шаня расстилается слегка волнистая бесплодная равнина, дважды покатая: от подошвы Тянь-шаня к югу, а затем, достигнув наименьшей (2 500—2 600 футов, или 762—792 м) абс. выс. в оазисе Хами и прилегающей к нему полуплодородной площади, эта равнина снова начинает повышаться к горам Бэй-шань, неда­леко от которых, близ колодца Куфи, достигает уже 3 700 футов (1 127 м) абсолютного поднятия. Точно так же, с южной стороны среднего вздутия Хамийской пустыни, от южной подошвы гор Бэй-шань потянулась к югу совершенная равнина, значительно (на 1 000 футов или 204 м) покатая до русла р. Булюнцзир, а за­тем, до поднятия Нань-шаня, выровненная в одинаковую абсо­лютную высоту 3 700 футов (1 127 м)>. «Горы Бэй-шань, по сло­вам китайцев, тянутся с запада от Карашара (составляя, быть может, продолжение Курук-тага), а на востоке соединяются с юго-восточными отрогами Тянь-шаня. По своему характеру горы Бэй-шань, за небольшими исключениями, представляют отдель­ные холмы или группы холмов, достигающих лишь незначительной (от 100 до 300 футов или от 30 до 91 м, редко более) относитель­ной высоты и набросанных в беспорядке на высоком (около 5 тыс. футов, или 1 524 м абс. выс.) поднятии этой части Хамий­ской пустыни. Определенного гребня в описываемых горах нет, хотя общее их направление от запада к востоку. Из горных пород здесь встречен темносерый доломит, но исключительно преобладают наносные толщи глины с галь­кою». «Вслед за пройденными горами (северной грядой) раски­дывается верст на 50 в поперечнике бесплодная равнина, к вос­току и западу убегающая за горизонт. За этою равниною вновь стоят горы с таким же характером и высотой, как предыдущие.
Они также называются Бэй-шань и, вероятно, составляют южную ветвь северном группы. Дорога идет попе­рек этих гор на протяжении 40 верст. Попрежнему здесь везде преобладают наносы глины с галькою. Только в южной окраине, там, где горы делаются круче и выше, появляется сначала темносерый доломит, а затем глинистый сланец»88.
Драгоценные данные о Бэй-шане собраны также Потаниным, который в своей статье «Расспросные сведения о стране между Нань-шанем, Хангаем, Хами и Утай-шанем» • приводит, между прочим, следующее описание пути между Хами и Юй-мынем, сообщенное ему приказчиком Ерзовским. «От Хами до Утунказы, — говорит этот последний, — простирается степь, по кото­рой рассеяны небольшие горки. От Утун-казы (Отун-го-цзы) до­рога входит в горы. К Ешоу (Иошуй) идут ущельем. Минньшоу (Мыньшуй) прежде, повидимому, была речка; дорога подымается вверх по ее сухому руслу. До Лаванчена (Лобачэна) медленный подъем, настоящего хребта нет, но от Утунказы всё подъем. Высшая точка дороги находится между Минньшоу и Лаванченом. От Лаванчена идет спуск степью. Горы отсюда видны на западе. Ночлеги Шивунху, Орчаутун и Луцугу находятся в горах. От стоянки Урумчи 40 первых ли идут между гор, а остальные 50 ли по ровной степи, которая представляет крутой спуск к р. Моготун-голу».
Говоря о том же пути, другой приказчик, Васенев, пишет сле­дующее: «Приближаясь к Мин-шую, дорога пересекает невы­сокий отрог, а затем идет равниной, которая постепенно перехо­дит *в долину, обставленную горами. От Мин-шуя дорога идет пространной равниной, после чего пересекает возвышенную, хол­мистую местность, но на 18-й версте снова выходит в равнину. От ключа Е.ма-чен она идет прямо на юг и пересекает глини­стые х о л м ы, по южную сторону коих имеется колодец. От этого колодца дорога проходит по отлогому перевалу и спуска­ется к оазису Ню-чжан. Ключ Ню-чжан лежит в пространной котловине, покрытой рыхлым солончаком и травянистой расти­тельностью. Дорога пересекает восточную часть оазиса и входит в холмистую местность; далее она идет нагорной равниной, по­степенно втягивается в лощину и выходит на перевал. Отсюда до­рога идет по наклонной местности верст пять, затем входит в су­хое русло и, наконец, вступает в скалистые горы, при выходе из которых находится колодец Шань-ту-цзы. Отсюда дорога идет снова лощиной, постепенно суживающеюся, после чего, версты две дальше, выходит на равнину, склоняющуюся на юг. От ко­лодца Утун-цзы дорога идет между глинистыми не­высокими буграми»90.
Вышеприведенными данными исчерпывался весь запас имев-
щихся у нас сведений о Бэй-шане. Несомненно, однако, что ха­рактер некоторой определенности они получили только теперь, после наших исследований этой горной страны, до 1890 же года они годились лишь на то, чтобы, согласно с китайскими картами, заполнять белые пространства неисследованной Гоби между Нань-шанем и Тянь-шанем гадательно вычерченными го­рами, которые частью неопределенно заканчивались на мери­диане Ань-си или Су-чжоу, частью вытягивались на восток в длинный хребет, пересекавший сыпучие лески и достигавший, под именем гор Чухун-шань, Ала-шаня.
У станции Куфи дороги расходятся: одна идет в Дунь-хуан, другая, избранная нами, в Ань-си. Последняя была’ наезжена и первые шесть километров бежит по рыхлой глинистой почве, редко где усыпанной галькой.
Слабый подъем местности замечается уже на седьмом кило­метре. Здесь дорога взбирается на невысокий увал, за которым появляется и кое-какая растительность: хвойник (Ephedra) и низ­корослый камыш; в том месте, где некогда стояла станция, от которой теперь остались лишь бесформенные кучи глины и сыр­цового кирпича, виднелись два-три кустика тамариска. Но оазис вскоре кончился, и впереди отчетливо обозначились горы. Их се­верные уступы образованы были выходами яркокрасного диабазо­вого порфирита, который имел здесь почти WO простирание. Порфиритовые горы, отличаясь массивностью своих форм, в осо­бенности к востоку от дороги, относительно были, однако, невы­соки, подымаясь высшими своими точками всего лишь метров на 120 над уровнем окрестной пустыни. Впрочем, вскоре они смени­лись более высокими, темносерого цвета, горами, сложенными, главным образом, из кремнистых сланцев; только в немногих ме­стах однообразие геогностического строения этих гор наруша­лось выходами темных глинистых сланцев (метаморфических) и красновато-серых гранитов, хранивших следы глубокого разру­шения: коренная порода оказывалась почти всюду прикрытой толстым слоем обломков — конечным продуктом выветривания ее поверхности.
Кремнистые сланцы не образуют здесь ясно намеченного хреб­та. Огромные толщи его выступают на дневную поверхность в виде отдельных возвышенностей различного очертания, которые то обступают со всех сторон котловинообразные долины, то гро­моздятся <в беспорядке, лишая наблюдателя возможности просле­дить главное направление их простирания. Относительная высота их вершин колеблется в довольно значительных пределах, дости­гая 213 м, при абсолютной высоте, приблизительно равной 5 200—5 400 футам (1 585—1 645 м). Одна из таких вершин поды­мается, яе доходя до станции Ша-цюань-цзы, состоящей из трех частных, довольно опрятных и обширных дворов.
Сверх ожидания, несмотря на пустынный характер окрестных гор, мы нашли близ Ша-цюань-цзы довольно разнообразное пер­натое население: воронов, Podoces hendersoni, Montifringiila alpicola, Otocorys elwesi, обыкновенных воробьев и затем одного какого-то хищника, может быть, Accipiter virgatus, по которому дал досадный промах казак Комаров.
Вода оказалась здесь слегка солоноватой; сено (нарубленный камыш) и хворост для топлива (карагана и гребенщик) крайне до­рогими: мы платили за камыш 1 р. 20 к. за пуд, за небольшую вязку хвороста 20 коп. Ввиду этого пришлось поневоле бросить намерение остаться здесь на дневку для обследования окрестных высот, что представлялось желательным как в топографическом, так и геологическом отношениях. Сверх того нам говорили, что к востоку от станции, по дороге к мыншуйским золотым приискам, имеется несколько глухих ущелий с порядочной кустарной расти­тельностью — посетить их, конечно, было заманчиво!
С самого момента вступления нашего в Бэйшанскне горы дорога шла по твердой почве из слежавшегося хряща и щебня, на которой колеса оставляли еле заметные следы; нередко ее пе­ресекали выходы массивных пород или сланцев, которые в таких случаях выступали обыкновенно на дневную поверхность в виде щеток, хрустевших и ломавшихся под копытами наших лошадей. Только в редких случаях дорога пролегала по солончакам, то почти обнаженным, то довольно густо поросшим разнообразными растениями пустыни, главным же образом: камышом, Artemisia sp. (fragrans?), Zygophyllum Potanini, Halogeton arachnoideus, Statice aurea, Reaumuria soongorica, Ephedra sp., Nitraria Schoberi, Tamarix sp. (Pallasii?), Haloxylon ammodendron и Garagana arena­ria; еще реже взбиралась она на перевалы, которые уже самой природой приспособлены были для колесного движения. Всего лишь однажды, на перевале через хребет Да-бэнь-мяо, о котором я буду иметь случай говорить ниже, понадобились скальные ра­боты, да и те ограничились снесением каменного откоса на про­тяжении всего лишь нескольких метров. Такой именно характер дороги наблюдался и на переходе от Ша-цюань-цзы к Син-син-ся, измеряемом китайцами в 90 ли, а нами в 37 км.
Сейчас за станцией Ша-цюань-цзы обнажился протеробаз, ко­торый вскоре сменился амфиболитом, высокие скалы которого громоздились по обе стороны от дороги; далее следовал кремни­стый сланец, сменявшийся в свою очередь зеленовато-серым диа­базом и яркозеленым хлоритовым диабазом, огромные массы ко­торого выступили на дневную поверхность благодаря денудации, что легко заключить из сохранившихся еще кое-где следов нале­гания на него кремнистого сланца. Этот же кремнистый сланец, местами испещренный прожилками кварца, чередуясь далее с подстилающим его красным роговообманковым гранитом, об-

Развалины уйгурского монастыря
наруживает интенсивную складчатость, причем в настоящее время он уцелел далеко даже не во всех мульдах. Некоторые из последних производят ныне впечатление огромных, высеченных в граните, чаш, заполненных до сильно от времени зазубренных краев гравием, щебнем и еще кое-где уцелевшими скалами кремнистого сланца. Через такие зазубрины, служащие относи­тельно крайне невысокими перевалами, пролегает дорога и, всту­пив в мульду, капризно бежит среди одиноко торчащих скал до противоположного ее края (крыла), где, отыскав наиболее глубо­кую брешь (через седло антиклинальной складки), и попадает в следующую, совершенно подобную описанной, мульду.
На 18-м километре от Ша-цюань-цзы в одной из котловин до­рога пересекла солончак, поросший камышом, тамариском, Nitra­ria Schoberi, караганой и другими растениями пустыни, среди которого уныло поднимались развалины заброшенного пикета. Здесь же мы спугнули небольшое стадо джейранов (Gazella subgutturosa), из коих один тотчас же и поплатился жизнью за свою излишнюю доверчивость к людям. В следующей мульде мы снова встретили солончак. Миновав его, а затем и ограничиваю­щий его с юго-востока, разъеденный временем, гранитный (все тот же роговообманковый красный гранит) барьер, мы очутились в долине почти WO простирания, на южной стороне которой под­нимался значительной высоты хребет Да-бэнь-мяо, заслоненный почти на всем видимом своем протяжении крайне развитыми предгориями, слагающимися, главным образом, из гранитнта. Пока мы шли средн не особенно высоких гранитовых скал, долина продолжала оставаться широкой; но затем она мало-помалу су­зилась, справа и слева появились крутобокие скалы, которые, все возвышаясь, достигли, наконец, в северном крыле относительной высоты в 300 м; одновременно наносная почва из-под ног почти исчезла, дорога пошла ложем горного потока, выбитым в сплош­ной скале кремнисто-глинистого сланца, и, следуя нм и сделав крутой поворот сначала на юг, потом на северо-восток, поста­вила нас здесь лицом к лицу с картиной, которую нельзя было рассчитывать встретить в центре Хамнйской пустыни.
Я несколько поотстал от своих, но когда догнал их за пово­ротом, то помню, что первое, что меня поразило, это — столпив­шиеся в одну кучу люди и лошади нашего каравана.
— Что случилось?!
Ответом на этот оклик послужили два выстрела, стократным эхом пронесшиеся в горах. По дыму я тотчас же нашел казаков Комарова и Колотовкина, которые в своих полушубках едва выделялись на серожелтом фоне исполинских мраморных скал.
— По ком стреляли?
— Да, вот архары... Убегли, чтоб им!..
Только теперь я обратил внимание на тесно обступившие нас
22 Г. Е. Грумм-ГржнмаАло
отовсюду горы, в общем сочетании представлявшие ландшафт, который по своей дикой красоте не затерялся бы и на Памире. Относительная высота этих гор несомненно превышает 450 м; главный же материал, их слагающий, составляет бссслюдистый гнейс, который и образует ось хребта Да-бэнь-мяо. С севера на него налегают мраморы, а потом кремнисто-глинистые сланцы, которые и слагают всю массу гор в северном боку описанного ущелья.
Несмотря на произведенные здесь скальные работы, подъем на перевал через хребет с севера крут и труден для колесного движения. Дорога делает по направлению к нему крутой поворот и, миновав кумирню, от которой эти горы и получили свое назва­ние, по глубокой седловине (6 221 фут или 1896 м) вступает на южные склоны хребта, сложенные на всем своем протяжении из сплошных масс серого роговообманкового гнейса.
Поверхность этого гнейса представляет редкий случай разду­вания массивных пород. Смотря сверху, она выглядит окаменев­шей морской зыбью или —еще лучше — бугристыми песками, сходство с коими дополняется кустарными растениями, приютив­шимися почти у каждой кочки, которые состоят из возвышений коренной породы, прикрытых сантиметров на шесть почвой из продуктов ее же поверхностного разрушения. Такую поверхность с слабым склонением к югу гнейс сохраняет километра два, после чего, без заметной постепенности, переходит в скалистые высоты, гребень коих параллелен оси главного кряжа. Эта вторая гнейсо­вая гряда, местами сильно разрушенная, прорезана глубокими седловинами и ущельями, в одном из которых и расположена станция Син-син-ся (6 027 футов или 1 837 м), состоящая из че­тырех частных и одного казенного таня. В последнем квартиро­вали солдаты хамийского гарнизона. Оказалось, что хребет Да-бэнь-мяо служит административной границей двух военных округов — Сучжоуского и Хамийского. Воды в Син-син-ся очень много, и она хорошего качества.
В Син-син-ся мы дневали ради охоты на аркаров. Но эта охота оказалась неудачной: наши казаки аркаров не встретили; зато настреляли кеклнков (Caccabis huckar). Для коллекции же были убиты.Podoces hendersoni и 25 экземпляров Montifringilla alpicola Pali., которые в большом числе слетались к станции, прельщаясь семяннымн коробочками в изобилии росших здесь ирисов.
Мороз при тихой погоде достигал в этих горах 21°, днем же в тени термометр показывал выше 0°.
19 февраля мы покинули Син-син-ся. Ущелье скоро кончилось, и мы вышли в узкую долину с глинистой почвой бурого цвета; отдельные холмики, видневшиеся кое-где, состояли из той же глины яснослоистого сложения с примесью песка, гравия и гней­

совой и известняковой гальки. Южную окраину этой долины, ко­торая на востоке и западе упиралась в неясного очертания воз­вышенности, составляла невысокая гряда гор, носящая у китай­цев название Ло-я-гу. Она слагалась из переслаивающихся крем­нистых и глинистых сланцев, сменившихся далее пестрыми пес­чаниками и известняками, обширная свита коих заканчивалась выходами глинисто-слюдяного сланца, образующего, как кажется, дно следующей, менее широкой, долины и выступающего по юж­ную ее сторону в целом ряде грив, сильно разрушенных в своих вершинах.
Эта долина, подобно предшествовавшей, имела глинистую почву и покрыта была возвышениями с обрывистыми краями, со­стоящими из значительных толщ буро-красной глины, песка и гальки, в каковых толщах я не могу признать ханьхайских отло­жений, несмотря на их наружное сходство с последними.
На пути между Куфи и Ань-си эти загадочные отложения красных глин встречаются только однажды, а именно в только что описанных долинах, окаймляющих с юга и севера хребет Лоя-гу; на пути между Юй-мынь-сянем и Хами, о котором речь бу­дет ниже, также всего лишь однажды, а именно, к югу от хребта Лу-чжа-чжин; наконец, брат на своем пути, пересекавшем запад­ный Бэй-шань, этих отложений вовсе не видел; не видел их, как кажется, и позднейший исследователь той же части Бэй-шаня — П. К. Козлов91.
Не считая возможным видеть в буро-красных глинах, опоясы­вающих и даже частью налегающих на хребты Да-бэнь-мяо и Ло-я-гу, отложения Хань-хая, я решаюсь высказать предположе­ние, что глины эти, с примесью песка и гальки, отложились в озе­рах, которые еще, может быть, и в пост-плиоценовое время по­крывали некоторые, незначительные, впрочем, части Бэй-шаня.
К югу от гор Ло-я-гу снег виднелся во всех углублениях: в местах защищенных он образовал даже наметы до полутора метров высотой и, должно быть, эти наметы нанесены были давно, так как успели не только слежаться, но и окраситься в ро­зовый цвет.
За красной долиной мы вступили в выровненную местность весьма лишь незначительно приподнятую над дном этой долины. Впрочем, на-глаз даже она продолжала повышаться, всхолмлен­ная сперва выходами глинисто-слюдяного сланца, а затем песча­ников и кремнистого сланца (с выходами кварца), причем прости­рание свиты этих пластов было ONO при угле падения на юг около 80°. Промежутки между этими относительно невысокими, но крайне разрушенными с поверхности гривками заполняли ще­бень и дресва, весьма однородные по составу и заставлявшие по­дозревать, что они составляли некогда одно целое с подстилаю­щей их породой. Действительно, в двух-трех местах, взятых слу­
чайно, я, сняв толщу щебня в 13 см, добирался н до коренной породы. Этот факт убеждает нас в том, что в снесении хребта, который несомненно когда-то возвышался между красной доли­ной и солончаковой равниной Ма-лянь-цзин-цзы повинны исклю­чительно только атмосферные деятели.
Помянутая равнина Ма-лянь-цзин-цзы поросла густым, хотя и невысоким камышом и по своей обширности не имеет себе равных в среднем Бэй-шане. Станция расположена почти в центре этой котловины и состоит из пяти заезжих дворов и караульни, в которой квартирует несколько солдат из сучжоуского гарнизона. Воды здесь вдоволь; она прекрасного вкуса и находится на нез­начительной глубине.
Ночь на 20 февраля была еще довольно холодна: термометр показывал —14°,5 С; но уже в момент нашего выступления ртуть стояла на 0°, а к полудню поднялась до 5° тепла в тени, что соот­ветствовало 15° на солнце; вместе с тем небо было совершенно ясное, а в воздухе была тишь; только временами налетал ветерок с запада и, обдав нас облаком пыли, уносил ее дальше на восток.
От станции Ма-лянь-цзин-цзы солончаком мы шли еще кило­метра три; затем серовато-желтая глина сменилась хрящом, и мы поровнялись с огромным монолитом—горой из кварцита почти WO простирания, выглядевшей точно облитой маслом темноко­ричневой массой значительной относительной высоты (не менее 1 200 футов, или 390 м при 7 200 футах или 2 194 м. абс. выс.). Од­новременно дорога стала пересекать выходы кварцитов и кварца, которые тянулись на восток до встречи с такими же кварцито­выми горами, выступавшими в виде совершенно разобщенных между собою холмов. Такая местность, выровненная у дороги и заполненная горами по всем сторонам далекого горизонта, прос­тиралась километров на десять. Судя по продолжавшим еще нам попадаться выходам кварца и кварцитов, кое-где лишь переслаи­вавшихся кремнистым сланцем, возвышенности, замыкавшие с востока Мя-лянь-цзин-цзыскую котловину, должны были состо­ять из тех же пород. На 13-м километре от станции мы, наконец, вступили в настоящие горы, которые у китайцев носят название общее со всею этой местностью и слагаются из переслаивающихся глинисто-слюдяных (филлитов), кремнистых и глинистых сланцев с частыми выходами кварца. Относительная их высота переходит во многих точках за 700—800 футов (213—243 м), но перевал че­рез них полог и не представляет каких-либо затруднений для колесного движения. По южную сторону этих гор встают новые, но уже менее высокие; в их образовании принимают участие, главным образом, песчаники, которые переслаиваются кремни­стыми сланцами. Еще далее горы исчезают, горизонт расширя­ется, дресва уступает место глине, кое-где поросшей тростником, и перед путником встают стены заезжих дворов, образующих
здесь целую улицу. В Да-цюани имелась даже лавочка, в кото­рой, впрочем, нашлось не более 40 цзиней муки, но мы и этому количеству были рады, так как наши хлебные запасы приходили к концу. Вода здесь оказалась солоноватой, несмотря на то, что доставалась из колодцев на глубине восьми метров, абсолютная же высота места несколько большей, чем на предыдущей станции, а именно, равной 5 925 футам (1 806 м).
Не успел еще на следующий день последний эшелон вьюков выступить со двора станции, как ехавший вперед казак Колотовкин спешился, торопливо выхватил дробовик и выстрелил.
— В кого стрелял?
— Да, вот, хамийская птичка...
Действительно, в его руках мы увидели красивую Ampelis garrulus.
Но какими судьбами попала она сюда, в эти, столь неблаго­приятные для жизни пернатых, места?
Беседуя об этой находке, мы незаметно достигли края солон­чака, который резко обозначался выходами мелкозернистых песчаников. Здесь еще раз наши охотники разволновались, заме­тив в ближайших камышахстадо кара-куйрюков (Gazella subgutturosa). Но и те их заметили и так как были проворнее людей, то и не замедлили скрыться за соседним пригорком. Тем време­нем караван уже втянулся в горы — предгорье хребта Ю-хан-лу, имевшего сначала NO простирание, а затем заметно отклонивше­гося на юг.
На первых порах везде обнажались песчаники, но затем их сменили довольно разнообразные по составу граниты, которые, не образуя высоких гор, в ширину занимали несколько километ­ров; их поверхность местами была до такой степени разрушена, что удара по скале молотком было иногда уже достаточно для того, чтобы вызвать осыпание наружных, выветрившихся частей ее в виде небольших осколков, которые, в свою очередь, легко ломались в руках.
Едва мы вступили в эти горы, как перед нами развернулась небольшая котловина, середину которой занимал солончак. На краю последнего расположен был полустанок Сяо-цюань, кото­рый получал воду из неглубокого, но не особенно богатого водою колодца.
Отсюда местность стала довольно заметно возвышаться, а горы Ю-хан-лу принимать более дикий, скалистый характер. Гра­ниты сменились столь распространенными в Бэй-шане кремни­стыми сланцами с жилами кремня, очень скоро выклинивавши­мися вглубь, а затем красными граннтитами, мощные выходы ко­торых заставляли дорогу не раз давать большие излучины. Гранититы, сложив гребень хребта, который возвышался над доро­гой метров на триста, вскоре понизились, образовали седловину
и, выступив eme раз в южных боках последней, скрылись под круто приподнятыми толщами кремнистого сланца, который, пе­реслаиваясь далее с известняками, образовал новый горный подъем OSO простирания. В то же время на востоке километрах в пятнадцати от дороги, ясно обозначились высоты, имевшие NNW направление, которое они сохраняли и в течение всего по­следующего дня до встречи с западным продолжением гор Бэйсянь-цзы.
Еще далее на юг кремнистые сланцы исчезают; их оконча­тельно сменяют известняки, которые, чередуясь с песчаниками, и обрываются в всхолмленную невысокими грядками котловину Хун-лю-юань, по которой протекал небольшой ключик. Здесь вы­строено четыре просторных таня; в одном из них мы застали в числе других постояльцев и несколько ишакчей из Хами, которые везли на родину сырые кожи яков и гаотайский рис. Абсолютная высота этой станции оказалась еще большей, чем высота Дацюана, и равнялась 5 975 футам (I 821 м).
Выступив на следующий день из Хун-лю-юаня, мы сразу же стали втягиваться в невысокие горы Ша-цюань, сложенные на се­верных своих склонах, главным образом, из песчаников и извест­няков. Эта свита пород налегала на несогласно с ними пластую­щиеся глинистые сланцы, которые далее выходили на дневную поверхность и образовывали наивысшие части сильно разрушен­ного хребта, подымающегося в среднем метров на 150 над по­лотном дороги. Пройдя эти горы, мы вступили в местность, пред­ставляющую почти выровненную поверхность гнейсов и слюдя­ных сланцев, переходящих в гнейс, прикрытых кое-где дресвой и щебнем, среди коего в изобилии попадалась кварцевая галька; кварц, впрочем, выклинивался на поверхность довольно часто, в особенности в области простирания гнейсов, резко выделяясь на их темном фоне в виде яркобелых пятен.
Такою местностью, обнаруживавшей заметное склонение к югу, мы шли километров десять, когда неожиданно очутились на берегу сухого русла реки, которое скалой слюдяного сланца раз­бивалось на два рукава, из коих южный был глубже северного, менее занесен глиной и галькой и хранил ясные следы временами текущих здесь вод. Вершина этой реки терялась вдали, но в при­нятом ею направлении мы заметили значительные высоты (веро­ятно, продолжение хребта Ю-хан-лу), позади которых подымался огромный голец, известный у монголов под именем Баин-ула.
По южную сторону сухого русла снова выступил слюдяной сланец, а дальше, на протяжении 8 км, дорога пересекала невы­сокие гривы чередующихся между собою глинистых сланцев и гнейсов. Наконец, мы вышли в солончаковую котловину Бай-дуньцзы, отовсюду замкнутую горами, в которой протекал ручей, составлявшийся из ключиков и наполнявший затем два обросших
камышом пруда. Расположенная здесь станция представляла уже настоящее поселение: один казенный, два частных таня, пикет, кумирня, две-три лавочки и, наконец, еще какие-то постройки в развалинах.
Па станции съезд проезжающих был настолько велик, что мы едва могли разместиться, да и то только по отбытии какого-то мандарина, который совершал свой переезд на место нового слу­жения в сопровождении немалого числа слуг. От него мы уз­нали чрезвычайно встревожившее нас известие: на р. Су-лай-хэ показались полыньи, делающие переход через нее если еще н возможным, то далеко не безопасным. Как нарочно, день 22 фев­раля был необычайно теплым: около полудня термометр в тени поднимался до 14°, а к 9 часам вечера спустился всего лишь до >—0 ,5. Итак, следовало торопиться перешагнуть это последнее препятствие, отделявшее нас от полосы культурных земель вдоль северных склонов Нань-шаня.
К Су-лай-хэ мы выступили ночью. Горы, окаймляющие котло­вину Бай-дунь-цзы с юга, а за ними и последующие возвышен­ности, оказались сложенными из переслаивающихся между собою гнейсов и кристаллических (глинистых) сланцев, которые, как мы это видели выше, выступали и в горах между сухим руслом и станцией. Эта огромная свита кристаллических сланцев заканчи­валась выходами песчаников, которые и служат в этом месте южной гранью Бэй-шаня.
К югу отсюда потянулась галечная пустыня, над которой, в фиолетовой мгле, уже ясно рисовался снеговой гребень Наньшаня— обиталище духа земли (лин-цзы) Ло-ву или Гянь-ву, ко­торого китайцы изображают чудовищем, имеющим лицо чело­века и тело тигра, с ожерельем из девяти человеческих голов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ДОЛИНОЙ Р. СУ-ЛАЙ-ХЭ
Последние скалистые высоты встречены были нами на девя­том километре от станции Бай-дунь-цзы; отсюда же, на протяже­нии целых двадцати километров, потянулась равнина, представ­лявшая характер типичнейшей, почти вовсе лишенной раститель­ности, каменистой пустыни. Галька только в непосредственной близости от реки сменилась глиной, поверхность коей была из­рыта старицами и еще заливаемыми в половодье рукавами реки. Здесь кое-где камыш, чнй (Lasiagrostis splendens), гребенщик и другие растения пустыни, а также небольшими площадками виднелись и так называемые в Туркестане «сазовые», т. е. преиму­щественно осоковые травы.
В сотне шагов от р. Су-лай-хэ высилась большая кумирня Лун-хуан, вход в которую стерегли два безобразных с отбитыми конечностями идола; впрочем, она производила впечатление под­держиваемого здания.
Плёс Су-лай-хэ, разбившийся на два протока, имел здесь в общей сложности до 53 м ширины, но река, судя по характеру ее весьма отлогих берегов, не могла быть особенно глубока. Ки­тайцы нас не обманули: лед, действительно, местами отстал от берегов и кое-где дал значительные пересекающиеся между собою трещины.
Так как подо мною была самая сильная из лошадей каравана, то я и решился прежде, чем допустить переправу, лично испробо­вать крепость ледяного покрова. Рискованнее всего был первый прыжок через небольшой ручеек, который стремительно несся по льду у самого берега, но затем все пошло гладко, и я почти рысью выбрался на травянистую площадку левого берега Су-лай-хэ,
куда вскоре собрался и весь остальной караван. Так как пло­щадка эта была сырая, то мы поднялись выше, на следующую речную террасу, где и остановились, не доходя метров 640 до го­родка Ань-си.
I Едва мы разбили свой лагерь, как к нам явились китайцы с предложением купить у них пару фазанов. Это были великолеп­ные экземпляры самцов Phasianus satscheuensis PIsk.
Николай явился тотчас же на сцену.
— Спроси у них, где добыли они этих птиц.
— Да тут вот, в полукилометре отсюда, в кустарниках, около фанз, их сколько угодно.
— Ну, ребята, завтра охота!
Радости нашей не было конца.
Ио радость эта была преждевременной.
В 7 часов вечера подул западный ветер, принесший тучи и хо­лод. Погода вдруг изменилась до неузнаваемости. Еще накануне мы радовались наступлению тепла и весны, а теперь мы принуж­дены были вновь вынуть запрятанные уже валенки, фуфайки и другие теплые вещи. В течение последующих четырех дней, про­веденных нами на стоянке у г. Ань-си, ветер менял несколько раз направления, будучи то западным, то севоро-западным, то, нако­нец, северо-восточным. Ночью с 24 на 25 февраля дул силь­нейший северо-восточный ветер, который нагнал тучи темиосвинцового цвета. В час пополудни повалил снег при температуре — 2°,5 С; в 6 часов вечера к снегу присоединился сильный ветер, который свирепствовал часа три и чуть не причинил нам поря­дочной беды. Он застиг возвращавшихся с охоты на джейранов (Gazella subgutturosa) казаков Глаголева и Колотовкина, кото­рые вскоре потеряли дорогу и, изнемогая от усталости, брели уже наудачу, когда вдруг заслышали сигнальные выстрелы. На радо­стях они выпустили в ответ последний патрон, после чего без дальнейших злоключений добрались до нашего лагеря. Пурга окончилась, но снег продолжал валить в течение всей почти ночи, так что утром нам пришлось отгребаться, точно мы находились не на краю Гобийской пустыни, а у себя на родине. Замечательно, что и в последующие дни небо оставалось пасмурным; оно не­сколько расчистилось только вечером 26 февраля, да и то нена­долго; вместе же с сим холод усилился, и в ночь на 27 февраля мороз достиг —24°.
Такая погода очень мешала нашей охоте; тем не менее нам все же удалось добыть здесь для коллекции несколько превос­ходных экземпляров Phasianus satscheuensis, которые действи­тельно во множестве держались в кустарниковых зарослях к юго-западу от Ань-си. Сверх того нашими охотниками убито было несколько экземпляров горных куропаток (Caccabis huckar), встреченных ими у городских стен. Но всего удачнее оказалась
охота на джейранов, которые держались в непосредственной бли­зости от нашего лагеря стадами голов до двадцати и были на­столько мало запуганы, что подпускали к себе нередко охотни­ка на меру прямого выстрела. Свою стоянку на р. Су-лай-хэ мы покинули 28 февраля. Поднявшись на верхнюю террасу, поверх­ность коей состояла из рыхлой, пропитанной солью, песчано-гли­нистой почвы, мы очутились в виду городских стен.
Ань-си оказался в развалинах. Со времени разгрома его дун­ганским партизаном Байян-ху прошло уже восемнадцать лет, а между тем он остался почти таким же, каким его описывает Пясецкий 92.
Ань-си стоит на окраине пустыни и на главном пути, соединя­ющем восток и запад Китайской империи. Казалось бы, как не восстать ему из развалин? А между тем он не привлекает охот­ников в нем селиться; его торговые ряды попрсжнему составляют ряд жалких лавчонок, в которых можно достать лишь самое не­обходимое; его гарнизон слаб, а чиновники смотрят на назначе­ние их сюда, как на ссылку.
Впрочем, история показывает, что город этот, который в 1889 г. мог праздновать двухтысячный юбилей своего существо­вания, никогда не играл видной в ней роли. Он был основан под именем Мнн-ань в 111 г. до нашей эры. При Суйской династии, в 581 г., его переименовали в Чан-лэ-сянь. При Танах, когда пре­делы Китайской империи были отодвинуты далеко на запад и сношения с Западным краем участились, значение его возросло: он был сделан окружным и переименован в Гуа-чжоу93. С X в. история о нем вовсе не упоминает. Долину р. Су-лай занимали последовательно тибетцы, уйгуры и тангуты, при коих край этот совсем заглох; даже торговые и посольские караваны избирали в это время другие пути: направлявшиеся к киданям и чжурчженям шли вдоль южной подошвы Хангайских гор, направлявшиеся же к Сунам, в южный Китай — через Цайдам и мимо озера Кукунор. В XIII в. тангутов сменили монголы, при которых особенно оживилась долина р. Эцзин-гола, служившая торным путем для сообщения западных областей Китая с Кара-корумом. Продол­жал ли существовать в это время Гуа-чжоу или лежал в развали­нах, положительно неизвестно. Марко Поло о нем вовсе не упо­минает. Столь же мало известна судьба этого города и в после­дующую историческую эпоху. Наконец, при императоре Цяньлуне, мы вновь слышим о нем, но уже под современным назва­нием Ань-си-чжоу. Сперва здесь был учрежден военный пост, но после упорядочения дел в Джунгарии и постройки там целого ряда укрепленных поселений китайское правительство сочло не­обходимым продолжить линию последних и далее на восток за Гобийскую пустыню, до западных ворот Великой стены. Тогда-то и были построены города Ань-си (1759 г.) и Юймынь (1760 г.).
Стены Ань-си, высокие, но растрескавшиеся и уже частью осыпавшиеся, имеют почти правильную четырехугольную форму и вытянуты с северо-запада на юго-восток; в этом же направлении от ворот до ворот пересекает город и главная улица, обстроен­ная жалкими лачужками и мало привлекательными танями и ла­рями; под прямым углом к этой улице отходит другая, упираю­щаяся в северо-восточные, вероятно с дунганских времен заде­ланные, ворота. Заглянув в эту улицу, мы увидали только разва­лины: такие же развалины заполняли и всю южную половину Ань-си. Но что особенно нас в нем поразило — так это песок, ко­торый успел затянуть в городе многие неровности почвы. Этот песок местами, как, например, близ восточных ворот, будучи при­сыпан к городской стене, достигал там до высоты ее зубчатого карниза, производя впечатление типичнейшего бархана. Еще более значительные налеты песку прислонялись к наружной стороне этих стен. Здесь они успели даже порости кое-какою раститель­ностью: у подошвы Alhagi, а выше — солянками. На этот занос песком города обратил уже внимание д-р Пясецкий, который, подъезжая в 1875 г. с востока к Ань-си, «мог разглядегь огром­ные сугробы песка, образовавшиеся у городских стен и достига­ющие высоты последних»94. По мнению Лочи, этот песок, глав­ным образом, местного происхождения, освободившийся благо­даря проведению в песчаных наносах Су-лай-хэ системы ороси­тельных канав 95. Как бы то ни было, но в настоящее время песок этот засыпает Ань-си, так что прав был Пясецкий, когда писал, что на этом примере мы воочию видим, каким путем погреба­ются города, «сходя со сцены и исчезая под почвою» 9б.
Пройдя город, мы вышли в солончаково-глинистую равнину, кое-где вспаханную, кое-где затянутую песком, на всем же ос­тальном пространстве поросшую чием, к которому только в нем­ногих местах примешивалась кустарная поросль, состоящая из гребенщика, караганы и чингиля (Halimodendron argenteum). Чий ближе к реке сменялся камышом, а за рекой, которая бе­жала и здесь несколькими рукавами, снова виднелся чий, но уже редкими островками среди огромных пространств каменистой пустыни, заполнявшей весь северный горизонт до невысоких ска­листых пригорков — южной грани Бэй-шаня. В одном месте эта пустыня перешагнула даже на южный берег реки, но здесь она скоро выклинивалась в чиевой степи.
«Весной, — пишет П. К Козлов 97, —здесь все зелено, и ланд­шафт ласкает взор путешественника»; в феврале же местность эта представляется довольно унылой, и если мы не соскучились ка­чаться в седле, то единственно только благодаря частым встречам с пешеходами-китайцами, которые длинной вереницей, с коромы­слами на плечах, бодро шли по пыльной дороге.
— Куда? зачем?
— В Или-хэ... селиться... там нам дадут землю, деньги, пару волов...
И, соблазнившись такой перспективой, они шли теперь на­легке, имея при себе не более пуда багажа, в далекий, неведомый край! Какая энергия!
На двенадцатом километре от Ань-си мы прошли мимо не­большого селения Нань-гань-лу, расположенного у края верхней береговой террасы р. Су-лай-хэ. Отсюда мы завидели впереди лес, который начинался довольно редкими насаждениями, но за­тем все более и более густел и, наконец, переходил в сплошную чащу, скрывавшую в себе целый ряд хуторов, которые то груп­пировались у какого-нибудь арыка, образуя селение, то стояли особняком, но всегда в стороне от дороги. Этими насаждениями, состоявшими главным образом из карагачей, мы шли около пяти километров до крепостцы Сяо-вань, служащей обычным этапом для караванов, следующих этим путем. Близ нее остановились и мы и, в надежде добыть для нашей орнитологической коллекции в окрестных садах зимующих птиц, решились дневать. К сожа­лению, наши ожидания не оправдались в той мере, как мы этого желали. Птиц было поразительно мало, и нам, после долгих по­исков, пришлось, наконец, удовольствоваться следующими ви дами: Astur palumbarius, Lanius borealis var. sibiricus, Ampelis garrulus и Turdus pilaris. Зато мы вдоволь наохотились здесь на сачжоуских фазанов, в чем нам усиленно помогал ретивый пойн­тер Васька, получивший свое охотничье воспитание в Закас­пийской области, в восьмидесятых годах еще изобиловавшей фазанами.
3 марта мы выступили дальше. Пройдя Сяо-вань, мы вышли на чиевую степь, по которой то там, то сям разбросаны были ху­тора и обсаженные тополями поля. Степь эта оканчивалась у по­кинутого пикета Са-чу-вань, к востоку от которого высилась гряда гор Сань-сянь-цзы. Хотя пустынная и в том месте, где ее пересекает дорога, невысокая, гряда эта, тем не менее, заслужи­вает особенного внимания, так как, служа, под именем гор Дабан-шань, передовой цепью Нань-шаня, она в этом месте укло­няется к северо-востоку, пересекает долину р. Су-лай-хэ и, вы­клиниваясь в пустыне, служит орографической связью Наньшаня и Бэй-шаня, который именно в этом месте своими южными уступами всего ближе подступает к реке.
Здесь я считаю вполне уместным высказать свой взгляд на отношение Бэйшанских гор к соседним горным системам.
«В один из геологических моментов, — пишет Богданович98,— до наступления девонского периода, точнее—средне-девонской эпохи, на месте среднего Кунь-луня, может быть, только его за­падной и восточной оконечностей — Мустаг-ата и восточного
Тянь-шаня — поднималась суша гнейсов и кристаллических сланцев. Древняя структура этих пород показывает, что подня­тие их в среднем Кунь-луне происходило в восточно-северо-вос­точном направлении, т. е. в тех же направлениях, которые явля­ются характерными для этих хребтов в настоящее время. В средне-девонскую эпоху воды моря стали наступать на эту сушу, смывая все на своем пути. К концу этой эпохи на месте среднего Кунь-луня поднимались лишь незначительные острова гнейсов и кристаллических сланцев, окруженные уже мелковод­ным девонским морем, а севернее — в восточном Тянь-шане — глубокое море продолжало еще развиваться. В один из следую­щих моментов геологической жизни на месте среднего Кунь­луня, где перед тем мы видели мелководное девонское море и разрозненные острова, поднимается снова материк из отвердев­ших осадков этого моря. Поднятие и этой суши происходило в восточно-северо-восточном направлении. В западном Кунь-луне и Тянь-шане вокруг гнейсовых островов продолжает существовать в это время еще глубокое море, но уже не девонское, а каменно­угольное. Это глубокое каменноугольное море к концу этого гео­логического периода стало наступать на сушу среднего Кунь­луня. Следствиями этого возобновившегося морского покрытия в среднем Кунь-луне мы видим в настоящее время значительные мелководные прибрежные осадки, слагающие поверхность северозападного Тибета и южного склона Кунь-луня. Этим наступле­нием моря, которое я называю тибетской трансгрессией, закон­чилось и его существование. Трансгрессия эта сопровождалась, быть может, удивительнейшими по своим результатам явлениями абразии рельефа площади северо-западного Тибета; средний Кунь-лунь, быть может, представляет только остаток сложного древнего рельефа этой страны. После этой трансгрессии началось образование материка, которое на площади среднего Кунь-луня и Тянь-шаня выразилось интенсивною складчатостью однообраз­ного уже северо-западного направления. G этой эпохи и по на­стоящее время вся нынешняя система Кунь-луня и Тянь-шаня под­чиняется одному общему ходу материкового развития с западо­северо-западным направлением поднятий. Сбросы в северо-вос­точном и северо-северо-восточном направлении нарушают в тре­тичный период однообразный ход такого развития. Йнгрессивные спои юрских угленосных осадков и меловых морского характера служат единственными более или менее достоверными свидете­лями дальнейшей судьбы этой суши. Части ее, с окончания ти­бетской трансгрессии не покрывавшиеся больше морем, пока ос­таются для нас немыми».
Эта широко и ясно нарисованная картина геологического прошлого части Центральной Азии дает нам те необходимые рамки, в которые легко укладываются и изложенные выше дан-
ныс о геологическом строении Бэй-шаня, собранные мною в на­дежде передать их когда-либо для обработки специалисту-гео­логу. К сожалению, обстоятельства так сложились, что мне са­мому приходится теперь браться за непривычную работу и пи­сать о предмете, недостаточно мне знакомом.
Мы уже видели, какое огромное распространение имеют гнейсы и полукристаллические сланцы в Бэй-шане. Можно сказать, что они-то главным образом, и слагают Бэй-шань, образуя как зна­чительнейшие из его хребтов, так и почву котловинообразных долин между ними. Главных направлений, коими следуют хребты Бэй-шаня, а равно и Нань-шаня, два: WNW (восточнотяньшанское) и ONO (срсдне-куньлунское); комбинация этих направлений в мелком масштабе дает еще третье направление OW; наконец, можно встретить и еще одно направление — NW. но реже, чем первые три ". Это обстоятельство указывает на то, что в Бэй-шане столкнулись два направления древнейших стя­жаний Центральной Азии — куньлунское и тяньшанское. Ве­роятно, в каменноугольную, а, может быть, еще и в девонскую эпоху, воды моря, говоря словами Богдановича, стали наступать на эту сушу, смывая все на своем пути. Наступание это шло с юга, причем, как кажется, каменноугольное море не проникало за хребет Да-бэнь-мяо, предоставив всю северную часть Бэйшаня действию других разрушителей — атмосферных агентов, которые, снеся на его глубины огромные толщи сланцев (главным образом кремнистых), обнажили массивные выходы гранитов, сиенитов, диоритов и диабазов, изверженных, вероятно, еще в азойский период, когда впервые намечался горный скелет Ази­атского континента.
С концом каменноугольной эпохи закончился и период раз­мыва морскими водами бэйшанских хребтов. Интенсивная складчатость каменноугольных песчаников и известняков пока­зывает, что последние моменты роста Бэй-шаня сопровождались энергичной дислокацией, нагромоздившей хребты западо-северо­западного простирания, что доказывается тем, что гряды, в сло­жении коих принимают участие почти исключительно одни только осадочные образования, как, например, гряды каменноугольных песчаников к северу от кряжа Бага-Ма-цзунь-шань, имеют строго WNW простирание.
Когда закончился рост бэйшанских хребтов — определить не берусь; но что он закончился раньше, чем в горных областях, при­мыкающих к ним с юга и севера, это не может подлежать ника­кому сомнению. Главное поднятие Тянь-шаня, совершившееся в том же западно-северо-западном направлении, вознесло ханьхайские отложения на огромную высоту, превышающую 3 650 м абсолютного поднятия. Это грандиозное стяжение земной коры, всего сильнее проявившееся в области Чатыр-куля, в Тянь-шане
и в Нань-шане, конечно, должно было отразиться и в перифери­ческих частях Бэй-шаня, где мы, действительно, и видим изогнутие толщ ханхайских отложений как в долине р. Эцзин-гола |0°, так и на нашем пути к северу от Хой-хой-ny, где на ярусе надка­менноугольных отложений, состоящих из пестрых конгломератов, песчаников и голубовато-зеленых и бурокрасных песчанистых глин трансгрессируют ханьхайские (гобийские) формации. Эти движения земной коры могли нагромоздить новые складки и на линии хребта Лунь-шань, где мы, действительно, и видим ханханские толщи приподнятыми на некоторую высоту, но были не в силах значительно изменить первоначального древне-куньлунского направления кряжей Чи-цзинь-шанского и Сань-сянь-цзы.
Чтобы не возвращаться еще раз к Чи-цзинь-шанеким горам, я замечу, что, глубоко вдаваясь между хребтами Нань-шаня, Хань-хай заливал и всю подгорную его часть; но тогда как в об­ласти собственно Нань-шаня, где хребты достигали уже значи­тельной относительной высоты, море это было лишь ингрессивным, здесь оно успело смыть многие неровности почвы и, между прочим, отделить Чи-цзинь-шанские высоты от остальной части Бэй-шаня, сохранив нам, однако, ясные указания на некогда су­ществовавшую взаимную связь между ними в виде водораздель­ных вздутий, о которых я буду иметь случай говорить ниже под­робнее.
Таким образом мы видим, что до конца нижнего яруса Ханьхая вентральная часть Гоби имела общую историю развития с Нань-шанем, который не отличался от нее и орографически, представляя, подобно современному Бэй-шаню, очень сложный горный рельеф, обусловленный столкновением дислокаций по двум различным направлениям —WNW и ONO. При этом, однако» абсолютная высота всей площади Бэй-шаня была большей, чем Нань-шаня, хотя и тут многие точки и даже целые гребни поды­мались до высоты 8—9 тыс. футов (2 400—2 700 м).
В конце меловой эпохи Ханхайское море стало наступать с во­стока на Центральную Азию. Оно залило, как выше было заме­чено, все продольные долины Нань-шаня, но в пределах Бэй-шаня проникло лишь заливами или рукавами, из коих самый широкий совпадал с направлением нынешней Эцзинголской долины. В один из моментов существования этого моря в области Нань-шаня об­наружились грандиозные горообразовательные процессы, кото­рые и приподняли наньшанские хребты до современной их вы­соты. Ханхайское море отступило, но затем оно еще раз залило предгорье Нань-шаня, смывая на своем пути вновь образовав­шиеся складки из толщ, отложившихся на его же дне несколько ранее.
На северной окраине Бэй-шаня дислокационные процессы за­кончились еще раньше, чем на южной. Они ознаменовались гран­
диозными сбросами „а востоке и флексурным изогнутием пластов на западе, обусловившими образование открытой нами впадины вдоль подножий Тянь-шаня. Такой сброс представляет уже Тяньшань к западу от Чоглучайской гряды, далее же к югу ступен­чатое понижение замечается в юрских угленосных кварцевых пес­чаниках, с которыми несогласно пластуются (например, в окрест­ностях Турачи) отложения Ханхайского моря. Эта дислокация сопровождалась в Бэй-шане, как и в Тянь-шане, извержениями по линиям сбросов порфиров, порфиритов и мелафиров. Какихлибо признаков поднятия Карлык-тага в эту эпоху, по крайней мере на южных его склонах, мною обнаружено не было. Его южная подошва, образованная хлоритовыми диабазами и эпидотовымн и хлоритовыми гранитами, прорезанными жилами плот­ного хлоритового диабаза, покрыта только аллювием; равным образом и в глубине гор я нигде не видел каких-либо следов новейших морских отложений, так как 'весь хребет состоит из свиты массивных пород и кристаллических и полукристалличе­ских сланцев,01. Впервые ханхайские отложения на пути от Карлык-тага к югу встречены южнее Морголской гряды, что, впрочем, и было уже отмечено выше.
Несмотря на позднейшую дислокацию в области Нань-шанских гор, местность, расстилающаяся вдоль северной их подо­швы, успела вполне сохранить все особенности рельефа Бэйшаня и в настоящее время представляет ряд мульд, вытянутых то в WNW—OSO направлении, то в направлении NO—SW.
Самая обширная из этих мульд — западная, вмещающая ниж­нее течение р. Су-лай и котловину озера Хала-чи (озера Харанор). На востоке она упирается в гряду Сань-сянь-цзы, которая, пересекая долину р. Су-лай-хэ, почти сливается с горами Бэйшаня, близко подходящими здесь к руслу названной реки и вновь отклоняющимися на север, лишь немного не доходя до мери­диана укрепления Чи-дао-гоу. Это отклонение невелико, и уже несколько километров дальше Бэй-шань вновь подходит к плёсу Су-лая, оставляя между собою и этим последним неширокую (от 3 до 8 км) полосу земли, в обводненных местах поросшую камышом, в остальных — лишенную всякой растительности, если не считать изредка попадающихся кустиков Eurotia ceratoides и чия. Такой рельеф местности дал мне повод писать, что не только рисуемых на наших картах озер Чин-шэн-хэ и Хуа-хайцзы не существует в настоящее время, но что они здесь и суще­ствовать не могли. Равным образом, как мы ниже увидим, едва ли существовало к востоку от последнего, по крайней мере в историческое время, и озеро Алак-чий.
На карте д’Анвиля, изданной в 1737 г. ’02, озера Чин-шэн-хэ и Хуа-хай-цзы не показаны вовсе; не показаны они и на позднее изданных — карте Гримма (1833 г.)103, составляющей копию с



Вверху: станция Син-син-ся
Внизу: кумирня у восточных ворот Цзя*юЙ-гуаня
карты Клапрота, и каргах Иакинфа. Впервые же они появляются на китайской карте Дай-цин-и-тун-юй-ту, изданной в 1864 г., и с нее переходят уже сперва на карты Рихтгофена, а затем и на другие карты, издававшиеся в Европе, причем составителей их не смущала даже явная несообразность проведения вьючной дороги поперек значительной водной поверхности. Отсюда ясно, что фабрикация означенных озер должна быть отнесена к новей­шему времени.
Относительно же озера Ллак-чнй вопрос стоит иначе. На карте д’Лнвнля это озеро (Ллак-нор) показано в устьях двух безымянных речек (Чи-ю-хэ и Ма-гэ-чэн); на карте Гримма мы имеем тут уже два озерка: Ллтан-нор и Ллак-нор; наконец, на картах Иакинфа безымянные озера показаны: западное при устье одного из русел Булунгира, восточное при устье р. Ма-гэчэн, берущей начало в ключах и болотах Чи-цзинь-ху. Это второе озеро действительно существует; его окрестности изобилуют камышовыми зарослями и до настоящего времени составляют достояние монголов — вероятных потомков чингиньцев.
Из всего вышеизложенного я делаю такой вывод.
В юаньские времена, когда расселенные в Юй-мынском округе монголы нуждались в лугах для зимовок, луга эти созда­вались искусственным спуском вод Булунгира на земли, уровень коих не превышал речного уровня в половодье. Вот эти-то вре­менные водные пространства, соры, и занесены были на китай­ские карты в качестве постоянных озер; на картах же Иакинфа они фигурируют в виде значительной безымянной водной по­верхности при устье одного из русел Булунгира. Может быть, это Хуа-хай-цзы китайского атласа Дай-цин-и-тун-юй-ту. Далее к [ востоку от этого периодически затопляемого пространства на‘ ходилось и настоящее озеро, составляющее сток р. Ма-гэ-чэн; J оно существует и поныне, хотя сократилось в своих размерах I значительно; на карте Крейтнера оно носит название Па-лин-хай. J Никаких же других озер к северу от большой дороги из Юй-мыня ; в Су-чжоу нет и, думаю, быть не могло.
К востоку от Ань-си— Дунь-хуанской мульды находится доI липа, которую можно было бы назвать Юй-мынской. На севере I и северо-западе она ограничивается горами Сань-сянь-цзы и их I продолжением—-кряжем Дабан-сянь. на юге и юго-востоке—НаньI шанским подгорьем и горами Чи-цзинь-шань. К востоку от этих I гор находится третья мульда, имеющая почти меридиальное на! правление; на севере она упирается в Бэй-шань. Ее северо-западI ной окраиной служит плоский, еле приметный увал — несомнен­ное продолжение западной ветви гор Чи-цзинь-шань. Прикрытый (ныне толщей глины и гальки, он представляет, вероятно, абраk дированные Хан-хаем выходы плотных порол, послужившие пре| пятствием к излиянию вод Булунгира (абс. выс. уровня — 23 Г. Е. Грумм-ГржнмаАло
4 774 фута, или I 455 м) в нижележащую котловину Инь-пань фу-цзы (4 255 футов, или 1296 м). Последующие две мульды: Су-чжоу — Гань-чжоуская и Лян-чжоуская, отовсюду ограничены горами и составляют совершенное подобие котловинообразных долин, лежащих к северу от долины р. Су-лай-хэ, т. е. уже в пре­делах Бэй-шаня.
Теперь я перехожу к дальнейшему описанию Принаньшанья, вдоль пройденного нами пути.
В том месте, где пересекает гряду Сань-сянь-цзы большая до­рога, гряда эта имеет в ширину 8 км и разбита на три рукава скалистых пригорков, имеющих почти одинаковое превышение над уровнем долины р. Су-лай-хэ. Главную массу последних, а также почву продольных ложбин составляет мелкозернистый гнейс с выделением кварца, пересеченный в одном только месте (в центральном массиве) мощной сиенитовой жилой; на обоих склонах этой гряды гнейс прикрыт мелкозернистым, по опреде­лению Лочи ,04, каменноугольным песчаником. Лочи же видел в этих горах выходы слюдяных и амфиболовых сланцев, пересечен­ных жилами кварцевого диорита и амфиболового гранита, но я думаю, что эти выходы находятся где-нибудь в стороне от дороги.
Спустившись с гор Сань-сянь-цзы и пройдя километра два среди поросших чием и местами занесенных снегом лёссовых бугров, мы вышли к селению Шуан-та-пу, в котором и останови­лись. Подобно селению Сяо-вань, Шуан-та-пу состояло из не­скольких, окруженных полями, хуторов, группировавшихся вокруг небольшой крепостцы, вмещавшей, кроме казарм, крошечный базар и постоялый двор. В его окрестностях мы снова натолкну­лись на сачжоуских фазанов, которые в числе восьми экземпля­ров и попали в нашу коллекцию.
Только переночевав в Шуан-та-пу, мы на следующий день тро­нулись дальше и, пройдя по льду речку Я-ма-чу, берущую начало в горах Сань-сянь-цзы, вышли на солончаково-глинистую равнину, поросшую чием и местами, на целые километры, потянутую ледя­ной корой, которая образовалась вследствие спуска на степь арычной воды. Кое-где лед этот успел уже растаять и развел такую грязь, что нам пришлось оставить дорогу и итти целиной. По и здесь было не лучше. Размякшая почва сдавалась, и лошади с трудом вытягивали ноги из вязкого солонца. Наконец, отойдя от станции 5 км, мы выбрались на более твердый грунт, а затем и на дорогу, которая не замедлила вывести нас к пикету Пэньчжан-жань, расположенному на правом берегу речки Чуаньшу-гэ. Отсюда местность вновь получила волнистый характер, солончаковая глина сменилась лёссом, а грязь — пылью, которая при малейшем порыве ветра подымалась в воздухе и живою сте­ною шла нам навстречу. В один из моментов затишья мы вдруг увидели впереди себя лес. Это и были сады Булунгира, в окре-
стностях которого мы рассчитывали дневать. Мы выбрали забро­шенный двор и под защитой его полуразрушенных стен разбили свой лагерь.
Едва мы успели устроиться и напиться чаю, как были уди­влены появлением китайца, подавшего нам визитные карточки.
— От кого?
Оказалось, что их посылает нам какой-то ссыльный китайский чиновник, занимавший еще недавно важный административный пост, но, благодаря будто бы интригам, смещенный с него, лишен­ный всех знаков отличия, водворенный, так сказать, снова в народ и теперь доживающий свой век в захолустье по богдоха невскому указу.
— Хочет вас видеть...
— Что же, милости просим!
Минут двадцать спустя показался и ссыльный — пожилой, невысокого роста китаец, который одет был разве только немного чище своего слуги. Он скромно уселся на предложенном ему по­четном месте и сам начал рассказывать свою грустную повесть, из которой мы узнали, что он несказанно томится в такой глуши, какой ныне является Булунгир; что он обвинен был в злоупо­треблении властью, в действительности же никакого злоупо­требления не было, так как он освободил одного преступника не за взятку, а по внутреннему убеждению в его невиновности. Так как утешить его в его горе мы не могли, то и поспешили перевести нашу беседу на другие предметы. К сожалению, наш гость оказался не местным уроженцем и ничего не знал об окре­стной стране. Знакомство это, тем не менее, принесло нам неко­торую пользу: на следующий день он много помог нам в розысканни украденной у нас лошади, что, конечно, дало повод к новым его посещениям и даже взаимным подаркам, причем мы получили ишака и несколько пачек арбузных семячек и вермишели.
Нас он принял в кумирне, которая строилась на пожертвован­ные им средства. Здесь был сервирован чай и десерт, состоявший из печенья, сахара и засахаренных фруктов; прислуживали хошани. Почему он предпочел принять нас именно здесь, а не у себя на дому — мы не знали, но обстановка, в которой мы очутились, оказалась крайне оригинальной.
Небольшая кумирня представляла деревянную постройку, воз­веденную на высоком фундаменте, почти в уровень с полуразвалившейся стеной Булунгира. Ее фасад был открыт и обращен в сторону пустыря, заключенного в названных стенах, на противо­положном конце которого виднелись небольшие мазанки, скромно ютившиеся под сенью огромных тополей; внизу стояли наши ло­шади и окружавшая их толпа зевак, не спускавшая глаз со стола, за которым сидели брат мой и я. Мы чувствовали себя точно на подмостках и вдобавок стеснялись в необычной для нас компании
ярко размалеванных истуканов, которые обступили нас со всех сторон и в которых стоявшая внизу толпа видела изображения высших существ. Это сознание невольно связывало свободу на­ших движений, а тут еще резала глаза и чрезвычайная яркость, вообще балаганная внешность всей обстановки кумирни. Нечего и говорить, что мы постарались, насколько то дозволяли прили­чия, сократить этот визит...
Современный Булунгир представляет небольшое селение, при­ютившееся в северо-восточном углу обширной и высокой ограды, намечающей границы старого города, о котором китайская исто­рия упоминает еще в XV в. Говоря «старый город», я выражаюсь, впрочем, не вполне точно. Булунгир никогда не был городом в общепринятом значении этого слова; это была хырма — рези­денция какого-нибудь монгольского князька, ограда, защищав­шая его становище от неожиданных нападений соседей. Оттого-то пустошь, заключенная в этих стенах и не хранит следов какихлибо глинобитных построек, а самые стены не имеют, как в ки­тайских городах, фланкирующих башен, зубцов и валганга.
В его окрестностях мы в последний раз охотились на сачжоуского фазана. Сверх того в его садах мы добыли для коллекции: Falco regulus Pali., Cerchneis tinnunculus L., Emberiza schoeniclus L., Leptopoecile sophiae Sew., Saxicola deserti Temm., S. mon­tana Gould. и Ruticilla erythrogastra var. sewerzowi Lor. et Menzb. Впрочем, успеху этой охоты в значительной мере мешали ветры, дувшие с особенной напряженностью и притом попеременно то с востока, то с запада; 7 марта выпал даже снег — сухой, мелкий, иглистый, но пролежал недолго, скорее испарившись, чем стаяв под лучами солнца, показывавшегося лишь изредка и притом на одно лишь мгновение. /
8 марта мы покинули Булунгир и вышли в степь, поросшую чием. Дорога круто отклонилась к юго-востоку и на шестом кило­метре пересекла речку Ши-дао-гоу, на правом берегу которой виднелось небольшое селение Ши-дао. Тою же степью мы прошли еще шесть километров до следующего селения, которое располо­жено было на краю довольно крутого оврага, по которому проте­кала речка Чжу-дао-гоу. Подобный же овраг, но гораздо шире и глубже, пересекли мы и два километра дальше. По дну его проте­кала речка Па-дао-гоу, пользующаяся у извозчиков дурной сла­вой, так как летом ее разливы образуют невылазные топи. Обходя последние, дорога делает здесь излучину, отклоняющую ее от плёса Булунгира километров на десять; но и эта излучина, оче­видно, еще недостаточна, так как мы видели колеи, уходившие еще далее в сторону.
Овраг Па-дао-гоу, да и пройденный ранее Чжу-дао-гоу, изо­билуют ключами, питающими обе эти речки, которые, несмотря на свое стремительное течение, успевают разбегаться ручейками
во всю ширь оврагов, образуя водную сеть среди густых зарослей тростника. Эти места — приволье для голенастых и плавающих, и, действительно, мы здесь видели белых цапель, черных аистов, куликов, гусей, турпанов и уток во множестве. Нечего и говорить, что это обилие водяной птицы разожгло аппетиты наших охотни­ков, которые, сдав своих лошадей товарищам, не замедлили от­крыть ожесточенную пальбу, в особенности по кряковым уткам.
Они нас догнали, когда мы подходили уже к Чи-дао-гоу. Их трофеи состояли из десятка уток (Anas boschas. Da fi Ia acuta) и одного экземпляра Nyroca ferruginea Gmel. для коллекции.
Чи-дао— такое же небольшое укрепленьице, как и Сяо-вань, но оно оказалось оставленным; равным образом покинуты были и близлежащие хутора. Только в одном из них мы нашли старика китайца, согласившегося продать нам несколько пудов камыша и просяной соломы. Чи-дао расположен на арыке, выведенном из р. Чи-дао-гоу; зимой же вода получается из колодцев: ее не­много, она находится глубоко, но хорошего качества.
Речка Чи-дао-гоу протекает в 5 км к востоку от укрепления Чи-дао. Ее ложе также глубоко врезалось в почву, которая стала все более и более напоминать лёсс; все же, однако, и тут этот желтый мелкозем имел местами ясно слоистое сложение и со­держал в обилии гальку и гравий. За этой речкой, к стороне Сулай-хэ, мы увидели лес, который уходил далеко на восток и, сопровождая течение последней километров на двадцать, за­канчивался на левом берегу речки Ме-дао-гоу. Таких значитель­ных и притом сплошных древесных насаждений мы нигде более не встречали в равнинном Китае.
Пройдя ключевые речки Лю-дао-гоу и У-дао-гоу и миновав развалины импаия и нескольких хуторов, мы на 11-м километре от Чи-дао пересекли широкий, каменистый и глубоко врезанный в почву плёс р. Сы-дао-гоу —одного из рукавов, на которые раз­бивается по выходе из гор, в урочище Да-ба, Булунгир. Отсюда дорога вступила в лес. Иначе я не умею назвать эти обширные поросли вяза и тополя, к которым в оградах, близ многочислен­ных здесь хуторов, примешивалась джигда (Eleagnus hortensis), яблони и абрикосовые деревья. Среди этого леса мелькали и пашни. И когда мы спросили, как называется вся эта местность, то нам объяснили, что все пространство от р. Сы-дао-гоу до р. Ме-дао-гоу носит одно общее название Сань-дао, по имени главной водной артерии оазиса — Сань-дао-гоу, текущей через него двойным руслом и в таком же каменистом и глубоко врезан­ном ложе, как и р. Сы-дао-гоу. Эту реку Сань-дао-гоу мы пере­секли на 14-м километре от Чи-дао; полтора километра дальше мы прошли мимо импаия и, наконец, вступили в большое базар­ное селение Сань-дао, расположенное на левом обрывистом бе­регу р. Ме-дао-гоу, составляющей восточный рукав р. Сань-дао*
гоу. Через Ме-дао-гоу имеется мостик для пешеходов; телегам же предоставляется проезжать ее вброд, что не так-то легко благо­даря крутому спуску к реке. Так как нам не было расчета оста­навливаться в тане, то мы перешли на правый берег р. Ме-дао-гоу и разбили свой бивуак в ограде заброшенного хутора, уже полу­засыпанного песком.
В Сань-дао мы впервые после Хами нашли в продаже люцерну и притом по сходной цене, так как платили за сотню больших снопов три рубля на русские деньги.
Сильный ветер с северо-запада, перешедший к 8 часам утра следующего дня в бурю, задержал наше выступление в дальней­ший путь до 10 часов утра, когда наступило временное затишье. Мы им воспользовались для сборов, но не успели поровняться с ближайшим импанем, в котором стояло несколько десятков солдат, как сильный порыв ветра явился предвестником новой бури. Она разыгралась несколько минут спустя. Тучи пыли неслись нам вдогонку и били нас в лицо крутящимся ввоздухе песком.
— Беда, не могу вести съемку... Ничего впереди не вижу и отчаянно смерз...
Действительно, можно было пожалеть брата; но помочь ему было нечем. К тому же мы почти тут же потеряли дорогу.
— Фатеев, ведь ты идешь целиной...
— Так точно, давно уж так-то идем.
Пришлось остановить караван и послать казаков на розыски пути. Оказалось, что мы шли прямо на восток, а дорога от импаня свернула на юго-восток.
Выйдя на нее у речки Ту-дао-гоу, протекавшей в широкой долине с пологими берегами, мы без особенных приключений до­брались до развалин, расположенных вдоль берега р. Эр-дао-гоу; но миновав их и пройдя эту речку, мы вновь заблудились. Буря достигла здесь наибольшей напряженности; порывы ее участились до того, что слились в непрерывный ток воздуха удивительной силы, несший пыль сплошной, непроницаемой для глаза, стеной.
— Ну, теперь нас выручит только компас!
И с этими словами брат поехал вперед. Вскоре, действительно, мы наехали на селение — группу большей частью заброшенных фанз. Под защитой их стен мы несколько оправились, да и буря стала быстро стихать.
Но где же Николай со своими баранами?
Отстав от нас где-то еще за Ту-дао-гоу, он оказался теперь впереди нас, нигде не сбившись с пути. Его вел наш джаркентец. неуклонно державшийся колеи избранной нами дороги. Нельзя было не остановиться и не приласкать этого замечательного ба­рана, который с большим достоинством подошел на наш зов и, по­лучив кусок хлеба, как должное за свою верную службу, столь же гордо удалился на свое обычное место—во главе бараньего стада.
За селением древесные насаждения кончились, а дальше по­тянулась каменистая пустыня, производящая своим видом стран­ное впечатление, благодаря столообразным возвышениям, сло­женным из гальки (главным образом, голубовато-серого кремни­стого сланца), сцементированной красной глиной. Большинство этих возвышений имело от 1 до 2’/2 м высоты, но попадались и обдутые ветром гривки, высотой и больше.
Каменистая почва степи, не доходя р. Та-ча-хэ, сменилась лёссовой, поросшей колючкой (Alhagi camelorum), ирисами, чием и другими травянистыми растениями. Здесь снова появились де­ревья, а за ними вскоре показались и высокие стены Юй-мыня.
Река Та-ча-хэ показалась мне не речным руслом, а маги­стральным арыком,—до того напоминала она канавообразной формой своего ложа искусственные сооружения этого типа; но если это и так, то теперь уже никто из туземцев не помнит, к ка­кому времени следует отнести проведение этого канала. Равным образом никто из них не может сказать, кем и когда были воз­ведены высокие и толстые стены, развалины коих почти вплотную примыкают к современным стенам Юй-мыня.
История же говорит нам следующее:
Город этот основан был в 111 г. до нашей эры и назван Юй-мынь-гуанем. В III в. нашей эры он был переименован в Гуйцзи-цзюнь и сделан областным, но это название продержалось лишь до конца VI в., когда ему вновь возвращено было его прежнее наименование — Юй-мынь. В VIII в. им овладели ти­бетцы, в половине 1Х-го — уйгуры, с 1028 же года здесь утверди­лись тангуты. При Юанях его окрестности отошли под кочевья монголов, с чем вместе пало и значение Юй-мыня как админи­стративного центра; последний переместился в Чигинь, о чем со­общает нам, между прочим, и Марко Поло. В 1726 г. Чигиньский, теперь уже Чн-цзиньский, военный округ был упразднен, а земли его присоединены к округу Цзин-ни-тин, о котором мы знаем лишь то, что в его пределах находились верховья р. Булунгира. Затем, в 1760 г., последовала новая административная перемена, ознаменовавшаяся перенесением центра управления краем в со­временный Юй-мынь. У Иакинфа 105 мы находим, однако, указа­ние, что город этот первоначально имел всего лишь 2 ли, т. е. не более 1066 м, в окружности, что позволяет нам думать, что помя­нутые развалины стен и служат остатками Юй-мыня прошлого века; когда же состоялась постройка нового Юй-мыня, этого ки­тайские летописи не сообщают.

Illisi [slfislisliisUsHi^l
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
БОЛЬШОЙ ДОРОГОЙ 113 ЮЙ-МЫНЯ В СУ-ЧЖОУ
Мы расположились бивуаком внутри старых городских стен.
Едва мы здесь устроились, как наш лагерь был наводнен боль­шой толпой туземцев, по типу отличавшихся от прочих китайцев: они имели очень смуглый, почти бронзовый цвет кожи, сильно выдававшиеся скулы, небольшие, но прямо поставленные глаза, а некоторые из них и крупные носы, что ясно указывало на их смешанное происхождение и заметную примесь тангутской крови.
Юй-мынь— небольшой, но чистенький городок. Дома его малы и низки, но их неприглядная архитектура скрашена развесистыми тополями. Улицы узки; даже главная из них, ведущая от северозападных ворот к ямыню и делающая здесь крутой поворот к юго-восточным воротам, не шире четырех метров и еле достаточна для проезда двух телег рядом. Вдоль этой улицы вытянуты лавки базара. Эти лавки — скорее лари, где продается товара на деся­ток рублей; здесь всего мало и притом все дороже, чем в Ань-си и базарном селении Сань-дао.
В Юй-мыне нет пустопорожних пространств, нет и развалин. Население, стесненное городскими стенами, скучилось внутри этих последних и, очевидно, дорожит здесь каждой пядью земли. Не­смотря на эту тесноту, город оставляет по себе очень приятное впечатление. Уже подъезжая к нему, поражаешься непривычной картиной прекрасно содержанных стен; въезжаешь во внутрен­ний, облицованный кирпичом, дворик ворот, оттуда па улицу, и везде видишь ту же, столь необычайную для К1ггайского города, чистоту и порядок.
Юй-мынь мы покинули 12 марта.
За городом развернулась травянистая равнина, по которой небольшими островками разбросаны были окруженные деревьями хутора. Вдоль этой равнины, т. е. с юга на север, извилистым руслом, обрамленным мягкой муравой, протекала речка Куичан-хэ —один из протоков р. Су-лай-хэ, которая четыре кило-
г метра дальше широким, каменистым ложем окаймляла с востока I 10й-мыньский оазис. Теперь в реке воды почти не было, по сан хранил ясные следы высокого стояния вод в летнее время.
Правый берег Су-лай-хэ в том месте, где на него взбирается Рбольшая дорога, крут и высок, а дальше раскидывается галечная ■степь, ровная и пустынная на всем видимом пространстве: только изредка попадались нам на пути кустики lloraninovia ulicina, да у пикета Сань-ши-ли-чэи-цзы, на окружающих его глинистопесчаных буграх, росла Nitraria Schoberi; встречались и птицы; Podoces hendersoni, жаворонки и чеккаиы; был убит даже тушкан­чик (Dipus sagita Pali.); но все же эти встречи были редки, и вся местность представлялась нам столь же мертвенной, как и боль­шинство центральноазиатских каменистых пустынь.
На 22-м километре от Юй-мыия, за импанем Га-чжэ-тай, степь I получила волнистые очертания; появились глинистые гривки и । холмики, промежутки между коими заполнял гравий — продукт выветривания нижележащих толщ пестрых песчаников и мелко­зернистых конгломератов, прорванных жилами сиенита. Эти песчаники выходили далее на дневную поверхность и, образуя . гряды в 60 м относительной высоты, слагали предгория Чи-цзинь[ шаня, который к северу от дороги подымался огромными скалами [ серого и красного гнейса, на юге же заметно понижался и. в вне невысокого увала, сложенного из тех же гнейсов, достигал пред­горий Нань-шаня.
Эта гряда, в том месте, где ее пересекает дорога, образует глубокую седловину, сообщающуюся почти под прямым углом с продольной долиной р. Чи-ю-хэ. Па ее берегу раскинулось селе[ ние Чи-цзинь-ся. близ которого мы и остановились, избрав для I стоянки двор покинутой фанзы.
Река Чи-ю-хэ оказалась многоводной и быстрой. Как кажется. Г она берет начало в ключах, после чего протекает мимо местечка к Чи-цзииь-пу и помянутого селения Чи-цзинь-ся и вступает в глуI бокое ущелье Чи-цзинь-коу, по выходе из которого орошает оазис Инь-пань-фу-цзы; остатки ее вод уходят затем далее на север©| восток и иногда добегают до болот, находящихся при устье [' р. Ма-гэ-чэн.
В селении Чи-цзинь-ся, имеющем до пятидесяти дворов, скуI Ясиных между р. Чи-ю-хэ и высокими скалами серого гнейса, мы I снова нашли люцерну и притом по цене около 10 коп. за пуд; I такая дешевизна побудила иа следующий день нанять телегу, [ нагрузить се сеном и отправить вслед каравану. И опять с нас [ взяли очень дешево — что-то по фыну за каждую ли.
Когда мы, пройдя селение, вышли на мост через р. Чи-ю-хэ, I перед нами открылся чудный вид на долину этой реки, могущую I бесспорно считаться живописнейшим уголком во всем При[ раньшанье.
Рамку картины составляют горы: голые, разноцветные, они образуют кольцо, разомкнутое лишь для того, чтобы поглотить реку, которая тут же, на глазах, исчезает, точно в пучине, в су­мраке раннего утра еще’ царствующего в ущелье, тогда как вся котловина потянулась уже золотом и сияет от блеска первых лучей вставшего солнца. Почва котловины имеет зимой одно­образную серую окраску, но теперь этот монотонный колорит скрыт в волнах оптического тумана, который придает фантасти­ческие очертания разбросанным вдоль реки фанзам, деревьям и, наконец, стенам городка Чи-цзинь-пу, кажущимся то несораз­мерно большими, то точно приподнятыми над землей и висящими в воздухе.
Но эта фантастическая картина длится одно лишь мгновение. Туман поднимается выше, поглощает дома и заборы... еще виднеются вершины голых деревьев... ио вот, и они уже исчезли, а вслед затем исчезли и горы, и только их неопределенные си­луэты говорят еще наблюдателю, что все, что он только что видел, — не сон. Но терпение... Пройдет час, много два, выше поднимется солнце, согреет каменистую почву, и мгла рассеется, как дым...
К востоку от Чи-ю-хэ котловина имела каменистый грунт: глина, песок и щебень заполняли все впадины между складками крупно-зернистого песчаника, которые, будучи абраднрованы. имели почти меридиональное простирание. Эти же песчаники, относимые Лочи к каменноугольному возрасту, слагают и горы, с востока ограничивающие Чн-цзинскую котловину. Дорога пере­секает их почти под прямым углом, пролегая по сквозному ущелью, кое-где поросшему чием, камышом и свитой обыкновенно сопутствующих им растений. Это ущелье, имевшее в длину около трех километров, вывело нас в огромную, циркообразную равнину Чи-цзинь-ху, поросшую камышом и блестевшую небольшими пят­нами льда — разливами во множестве здесь бьющих ключей. Пройдя ею километра два, мы завидели впереди убогую группу строений при двух маленьких и тоже убогих постоялых дворах — поселок Чи-цзинь-ху, в котором и остановились.
Котловина Чи-цзинь-ху, которую нам предстояло пересечь на следующий день, может быть еще недавно представляла дно обширного озера. Ее почва состоит из лессоподобного мелкозема (озерного лёсса?), с примесью мелкой гальки и гравия, кое-где подернутого выцветами соли и во всех виденных мною почвенных разрезах имеющего яснослоистое, горизонтальное, сложение.
Существуют ли остатки этого озера еще и поныне? Повидимому да, так как к собственному имени котловины китайцы при­бавляют и нарицательное «ху», что значит — озеро. Но утвер­ждать я этого не хочу, так как чего-либо похожего на озеро я не видел. *
t' Из Юй-мыня в Су-чжоу Збз
Поверхность почвы котловины, благодаря кустикам Nitraria,
•ст бугристый характер, но не везде; в более низких местах, в особенности, где растет камыш, она вполне выровнена; к ка­мышу здесь кое-где присоединяются: Zygophyllum sp., Artemi­sia sp., Lycium rutlienicum, Caragana arenaria, в особенности же чин, достигающий кое-где двухметровой высоты.
Первым жилым местом, встреченным нами на следующий день по выходе со станции Чн-изинь-ху, был полуразрушенный пикет Бардун (Ба-ла-дун), близ которого мы нашли две-три пло­хонькие мазанки, два-три дерева и небольшой участок вспаханI кого поля. В трех километрах от него и девяти от Чи-цзинь-ху мы прошли селением Бургацзы (Бу-лу-гэ-цзы), где большая часть домсв и пикет были в развалинах; такие же развалины [ попались нам на глаза и в следующих селениях: Гашигунь I (Ха-ши-гу), расположенном между двумя рукавами ключевой речки Гань-гоу, и Ло-то-чжэнь, мазанки которого размещались частью на краю, частью же на дне неглубокой ключевой балки.
За селением Ло-то местность получила волнистый характер, ' и вскоре мы вышли на многоводную и быструю речку Ма-гэ-чэн, I о которой уже не раз говорилось выше и с которой мы будем < иметь еще случаи познакомиться поближе. Правый берег ее был высок и обрывист и, без сомнения, когда-то служил берегом и исчезнувшему озеру Чи-цзинь-ху. Отсюда страна получила иной характер: позади оставалась равнина, здесь же вставали г за холмами холмы, все выше и выше, сложенные исключительно Виз гальки, местами очень крупной, сцементированной у р. Ма-гэ■ чэн желтовато-красной, а далее к востоку серовато-желтой глиг ной. Холмы эти были совсем бесплодны, и только в логах, часто ■ключевых, ютилась кое-какая растительность. Все ключи текли [на север, но достигали ли они р. Ма-гэ-чэн или постепенно терп­елись в рыхлой почве своих русел, этого проследить мы не могли. ■ Самый значительный из них называется Чан-шуй, другие же, ■как кажется, безымянны. Наконец, на седьмом километре от К р. Ма-гэ-чэн мы достигли станции — обильного родниковой водой в лога, в котором расположилось селение Хой-хой-пу.
Местные жители мне передавали, что поселение это очень ■ древнее, и что в нем искони жили мусульмане, пришедшие с заК пада. Эта легенда дала мне повод одно время думать, не Куюй ли ■это XV столетия? Должен, однако, заметить, что китайские изве■стия об этом последнем городе противоречат такому предполо■жению. Как бы то ни было, были ли первоначальные жители I Хой-хой-пу выходцами из Хами или не были ими, но к шести[.десятым годам нынешнего столетия они успели уже вполне Iокитаиться и слиться с приселявшимися к ним дунганами, тоже • окитаившимися тюрками. Когда вспыхнуло восстание мусульман в Китае, население Хой-хой-пу примкнуло к нему, за что и попла*
тилось впоследствии, когда армия Цзо-цзун-тана перешла за Великую стену.
Хой-хой-пу не был взят приступом: жители покинули его добровольно и своевременно; тем не менее китайцы не оставили в нем камня на камне. До этого прискорбного события Хой-хой-пу был обнесен стеной и вмещал несколько сотен семейств, суще­ствовавших, главным образом, горным промыслом. Ныне селение это почти пусто; переживших грозные события шестидесятых и начала семидесятых годов осталось немного; да н те предпочи­тают почему-то селиться вне ограды, поближе к ключам, осенен­ным огромными тополями. В них все еще не остыла любовь к гор­ному делу, но пока они занимаются только ломкой жернового камня, да батрачат на каменноугольных копях за Цзя-юй-гуанем.
15 марта мы выступили из Хой-хой-пу.
Путь наш пролегал по каменистой степи, имевшей слабый на­клон к востоку и довольно заметное падение на север, куда сбега­ли и все пересекавшие нам дорогу ключевые логи и сухие, но не­глубокие раздолы, сливавшиеся там в одно безводное русло: это русло, огибая высокие скалы Хэй-шаня (Бэй-шаня, По-шаня у Крейтнера, Цзя-юй-гуань-шаня у Обручева), выходило затем в широкую долину р. Тао-лай.
На седьмом километре от Хой-хой-пу мы прошли мимо укрепления Хун-шань-цзя; еще дальше мы поровнялись с разва­линами укрепления Бай-лянь-сы и, наконец, увидели перед собой невысокие, но заново отделанные стены крепостцы Шуанцзин-цзы, о которой упоминает и китайский дорожник прошлого века. Вблизи стен этой крепостцы какой-то предприимчивый китаец держал харчевню, в которой за небольшую плату можно было получать чай, водку и несколько незатейливых блюд. Несколько поодаль высились неизвестно по какому поводу вы­строенные триумфальные ворота (пай-лоу) обычной китайской архитектуры, и тут же рядом утверждена была деревянная доска, на которой с одной стороны надпись гласила: «граница Юй-мыньского уезда», а с другой: «граница Су-чжоуского уезда». Отсюда уже считалось 40 ли до Великой стены, которые мы и сделали в сообществе с нагнавшим нас дунганином, ехавшим на прекрас­ном, увешанном, согласно китайскому обычаю, бубенчиками кона
Он спешил в г. Су-чжоу, где у него были дела.
— Л как вам, дунганам, здесь ныне живется?
— Да ничего...
— Притесняют вас китайцы?
— Нет, они нас боятся... Стесняют, впрочем, где могут. Вот и в Су-чжоу нас не пускают...
— Но вы же вот едете.

— Остановлюсь в предместье, а там куплю пропуск и в город...
i Дорога бежит все тою же, изрезанною оврагами, каменистою, бесплодною степью. Горы с юга все ближе и ближе подходят к дороге и, наконец, круто поворачивая на север, почти смы­каются с горным массивом Хэй-шаня. На оставшийся просвет нам указали, как на местоположение Цзя-юй-гуаня. Действи­тельно, мы вскоре увидели там ее крылатые башни. Л вот, на­конец, и самая крепость...
Сероватое небо, серые горы, серая почва и серые стены... Но как все это выглядело красиво в своем сочетании! Как изящны были эти деревянные башни, венчавшие высокую стену Цзя-юйI гуаня! Во всем пройденном нами Китае мы не встречали стен выше и массивнее этих. Но, подъезжая к ним, невольно спрашиI ваешь себя: к чему они? Неужели китайцы еще не поняли, что при дальности современного орудийного и ружейного боя по мень> шей мере бесцельны укрепления, подобные Цзя-юй-гуаню, кото­рый распланирован таким образом, что с соседних высот легко обстреливается вся его внутренность? Или рутина так глубоко въелась в природу китайца, что делает его слепым ко всему окру­жающему? Как бы то ни было, но с точки зрения китайского военного искусства, закончившего свое развитие в эпоху суще­ствования лучного боя и фитильного гладкоствольного ружья I (эта эпоха не пережита еще, впрочем, западным Китаем и до настоящего времени), Цзя-юй-гуань представляет неприступную I' твердыню, в особенности с запада, куда крепость обращена фасом.
Отсюда ворот крепости не видно; их защищает естественное возвышение, сложенное из глины и гальки. Только обогнув поk следнее, дорога вступает в ворота Цзя-юй-гуаня, миновать котоI рые нет возможности каравану; или иначе надо избрать кружный [ путь на Инь-пань-фу-цзы и Цзинь-та-сы.
Ворота — самая слабая сторона китайских укреплений — * здесь массивны и окованы железом, но подвешены не снаружи, как обыкновенно, а внутри стенного проема, имеющего значительную глубину и высоту. Из этого проема дорога вступает в почти квадратный двор, в котором помещается караульня ; с обычной арматурой и таможенный пост, а затем сворачивает ' вправо и, минуя ворота в крепость, обходит последнюю по до' вольно узкому коридору между двух стен, наружной и собственно I крепостной, заново оштукатуренных и имеющих не менее 10 м р высоты. Этот коридор-улица выходит к южным воротам крепости, > при повороте к которым выстроена изящная кумирня, посвящен1 пая богу войны — Гуан-дн.
Итак, стены Цзя-юй-гуаня великолепны. Но если пробраться ! через внутренние ворота в самую крепость, то нельзя не пораI зиться господствующим там запустением.
Правительство озаботилось постройкой стен, кумирен и ямыней, предоставив остальное частной инициативе; эта же послед­няя выразилась в возведении лачуг, которые так ужасно дисгар­монируют с опоясывающей их величественной постройкой. Впро­чем, кто же и захочет селиться в крепости! Офицерство, чиновники? И тех и других немного в Нзя-юи-гуани, да к тому же все они имеют казенные помещения Богатые купцы? Но их, во-первых, здесь нет, а во-вторых, если бы они и были, то какой же торговец решился бы связать свои действия часами открытия и

Цзя-юй-гуаиь.
запора крепостных ворот? И вот, какие и были здесь купцы, те выселились в предместье — шумное, людное, но небольшое и поразительно грязное. Грязное даже зимой! Что же делается здесь летом?
Миновав предместье, мы поровнялись с новой крепостной сте­ной, имевшей метров пять высоты. Это — импань. Здесь кварти­рует цзяюйгуанскнй гарнизон; в крепости же живет не более сотни солдат.
От нмпаня дорога спустилась вниз, к речке Туй-па-хэ, не до­ходя которой, в постоялом дворе, мы и остановились.
Цзя-юй-гуань только западные ворота Великой стены. Где же эта стена, столь прославленная Ван-ли-чан-чэн? Осмотревшись, мы увидели, что она осталась у пас позади, примыкая к восточ­ной стене крепости и протягиваясь отсюда невысоким глинобит­ным валом с одной стороны до предгорий Нань-шаня, с другой — вдоль подошвы Бэй-шаня (Хэй-шаня) до р. Тао-лай, где она и изменяет свое северо-восточное направление на восточное.
Не успели мы как следует устроиться, как нам доложили: — Чиновники едут!
На двор, действительно, въезжали в форменных шляпах два китайца, из коих один имел прозрачный синий шарик, а другой — хрустальный белый. Это были почтенные старики, к которым мы
и поспешили выйти навстречу. Поздоровавшись, мы уселись пить чай; ио говорили о пустяках, так как наши посетители оказались весьма сдержанными и на все наши даже пустые вопросы давали лишь уклончивые ответы. Они к нам приехали для того, чтобы визировать охранный лист, а не для того, чтобы давать разъяс­нения географического и статистического характера!
В этот день солнце грело сильно, и термометр поднялся в тени до 3°. На солнечном припеке летали мухи. Это были первые из виденных нами насекомых.
16 марта мы, наконец, выступили в г. Су-чжоу и до самых почти стен последнего шли каменистой пустыней вдоль р. Тао-лай, одной из главных в системе рек, составляющих Эцзин-гол. О ней китайские известия говорят нам следующее.
Река Тао-лай-хэ (Заячья река) вытекает из долины Тао-лайчуань, находящейся от г. Су-чжоу в 400 ли расстояния к югоюго-западу, среди Южных гор (Нань-шаня). Длина этой долины от востока к западу 200 слишком ли, а ширина с юга на север где 50, где 60 ли — неодинаково. Посреди долины протекает Тао-лай, составляющаяся из трех речек. Одна из них называется Хату-барху и впадает в Тао-лай с запада, другая, имеющая два истока и называемая Бага-Эцзинэй, сливается с последней, при­ходя с юго-востока. По обоим берегам реки раскидываются пре­восходные луга, составляющие государственную собственность. Здесь расположено девять пастбищ, отстоящих одно от другого на 3, 4, 5, 6 и 10 ли.
К югу от долины Тао-лай-чуань, за пограничным столбом, на­ходится обширная местность Су-лэ (Су-лай), где кочуют кукунорские монголы. К востоку Тао-лай-чуань граничит с Е-ма-чуань (т. е. долиной верховий Хый-хэ, с которой сообщается через Басытун или Бастан), к западу с горами Цин-тоу-шань. Горы, окру­жающие эту долину, в древности были известны под именем Хунлу-шань и Би-юй-шань, а р. Тао-лай при Ханях называлась Хуцань-шуй или короче — Цань-шуй. По выходе из гор она при­нимает сначала западное направление, а потом неуклонно течет к северо-востоку; обходя г. Су-чжоу с запада, она вскоре (у Сягу-чэна) соединяется с р. Хун-шуй-хэ, вытекающей также из Нань-шаня, к востоку от Тао-лай. Ся-гу-чен находится в 45 ли к северо-востоку от г. Су-чжоу; отсюда Тао-лай выходит за Ве­ликую стену и через 50 ли проходит к западу от Цзинь-та-сы. К северо-востоку от Цзинь-та-сы Тао-лай сливается с Хэй-хэ, в древности Чжан-е, после чего, под именем Эцзин-гола, течет прямо на север, где и образует озеро Эцзин (Гашиун-нор, в древности Цзюй-янь-чи). По долине р. Тао-лай проходит боль­шая дорога на Куку-нор.
Точность этого описания вполне подтверждается топографи­ческими работами, произведенными в среднем Пань-шане чле­
нами последней экспедиции Роборовского; с своей же стороны я могу добавить к нему весьма немногое.
Огромной высоты хребет, ограничивающий с севера долину верховий р. Тао-лай, носит название Ихур. в китайской переделке И-ху-лу-шань; с него собирают свои воды величайшие из рек этой части Кунь-луня: Да-тун, Хый-хэ и Тао-лай, о чем мне дове­дется еще говорить ниже.
По выходе из гор р. Тао-лай, всего лишь несколько километров не доходя до Нзя-юн-гуаня, разливается, образуя кочковатое болото, которое и дает начало речке Туй-па-хэ,
Монголы называют эту реку также Бодай, а китайцы БэЙ-хэ, что значит «Северная река», так как она, действительно, проте­кает к северу от г. Су-чжоу.
Долина реки Тао-лай вдоль дороги имеет мало привлекатель­ного: монотонная каменистая степь, ограниченная к югу пустын­ными холмами и к северу полосой древесных насаждений, скры­вающей ряд хуторов, разнообразилась только сторожевыми баш­нями (янь-дай), попадавшимися через каждые пять ли.
Па девятом километре мы пересекли один из рукавов р. Таолай, на 15-м прошли мимо харчевни, а там перед нами развер­нулось и широкое снеговое поле плёса сучжоуской реки, бурно несшей свои мутные воды среди затянутых еще льдом берегов. Лошади прошли се прекрасно, но за ишаков и баранов мы опаса­лись. Тем не менее все обошлось благополучно. Джаркентсц, уже всего наглядевшийся на пути, не задумываясь бросился в воду и увлек за собою все стадо, которое сомкнутой массой хорошо спра­вилось и с шугой и с бурным течением р. Тао-лая. Пройдя ее, мы остановились па кочковатой солончаковой равнине, густо порос­шей осоковыми травами, у развалин какой-то постройки, от ко­торой до города считалось еще немного более одной ли.
Час же спустя, сидя за чаем, мы вдруг услыхали окрик на русском языке, но с сильным иностранным акцентом: — здорово, ребятушки!
Это был Сплингард, бельгиец, дослужившийся на китайской службе до генеральского чина. Мы живо перезнакомились и ве­чером, как старые приятели, уже весело беседовали у него на дому, в кругу его многочисленной семьи, состоявшей из жены, младшего сына и девяти дочерей. Его жена, китаянка, уроженка Калгана, и старшие дочери ни слова не понимали ни на одном из европейских языков; сам Сплингард плохо говорил по-фран­цузски, еще хуже по-немецки, тем не менее мы отлично пони­мали друг друга, пустив в ход мимику и жестикуляцию. Сплин­гард жил вне городской стены, на окраине предместья, занимая весь ямынь— обширное помещение с тремя дворами, несколь­кими приемными и особыми внутренними покоями. Я опишу это
Из Юй-мыня в Су-чжоу 369 помещение, так как оно представляет тип домов, занимаемых в Китае чиновниками, ведающими отдельную часть.
Ямынь находился несколько в стороне от дороги. Его издали было видно по двум исписанным китайскими иероглифами фла­гам, между которыми находилась стенка — щит с нарисованным на нем мифическим зверем «тан». Этот рисунок, составляющий вывеску всякого присутственного места в Китае, имеет символи­ческое значение.
Благодаря четырем талисманам, которыми он владеет, ни одна из окружающих его стихий: огонь, вода и воздух, не страшны тану. Но обладая всем, он все же томится желанием проглотить солнце. С разинутой пастью стоит он перед ним, испытывая тан­таловы муки, потому что, увы! одна только попытка схватить солнце должна повлечь за собой потерю талисманов и смерть самую ужасную, какую только может представить себе челове­ческое воображение. Это аполог по адресу мандаринов: всемо­гущий, ио все же недовольный своей судьбой тан — это он, ман­дарин, тогда как солнце, разливающее во вселенной свет и добро, — император.
Против «тана» находятся главные ворота в ямынь. К ним с обеих сторон примыкают караульные комнаты со стенами из сырцового кирпича, оштукатуренными глиной и выбеленными известкой. Каждая комната снабжена каком и освещается круг­лым окном, забранным деревянным фасонным переплетом, вы­крашенным в красный цвет. Эти две караульные комнаты и ворота подведены под одну общую двускатную и притом вогну­тую крышу, крытую черепицей, с коньками на углах и на верхнем ребре. Крыша образует навес, украшенный деревянной резьбой и упирающийся на деревянные же колонки, исписанные иерогли­фами (дуй-лянь) и зачастую служащие для наклейки правитель­ственных сообщений. Ворота, двустворчатые и деревянные, при­ходятся в линию с внешней стеной постройки. Они загрунтованы белой краской, на которой нарисованы фигуры грозных воинов. По поводу последних Сплингард, смеясь, заметил:
— Это мои единственные сторожа. И, надо отдать им справед­ливость, они так хорошо исполняют эту обязанность, что я не нуждаюсь в найме других, и обе караульни вечно пустуют.
В действительности же страшные фигуры эти изображают духов — покровителей дома (мынь-шань).
За этими воротами следует дворик, вымощенный кирпичом только посередине. Эта дорожка ведет к главному корпусу зда­ния с такой же крышей и с таким же, украшенным деревянным орнаментом, навесом, как только что описанные, но только, ко­нечно, в большем масштабе. Двери, на этот раз без живописи, но зато до половины резные, вводят посетителя в сквозной кори­дор (го-дан), из которого вправо и влево имеются двери в прием24 Г. Е. Грумм-Гржимайло
310
ные комнаты, служащие в то же время и присутственным местом. Эти приемные обставлены очень просто. Против двери возвы­шается широкий, обтянутый красной материей кан, вдоль же стен расставлены табуреты и столики, на которых разложены книги — свод китайских законов и постановлений. Единственным украше­нием этих огромных, плохо оштукатуренных и выстланных сырцо­вым кирпичом комнат являются свитки с изречениями китайских философов и мудрецов, развешанные против кана, по обеим сто­ронам входной двери.
Дальше этого здания посторонние не допускаются. Дверь гэдана, выводящую на внутренний двор, кроме хозяина, имеют право открывать только члены семьи, ближайшие родственники и, конечно, слуги; но для того, чтобы нескромный глаз все же не проникал через запретную дверь, против нее во внутреннем дворе воздвигается стенка-щит (бинь-фын), обыкновенно покры­тая вычурною живописью или надписями.
Внутренний двор вполне напоминает передний, с тем, однако, отличием, что здесь имеются флигеля (сян-фан), там же — высо­кие стены, отделяющие от двора конюшни, сараи и службы. В этих флигелях, выстроенных по типу, общему для всех китай­ских жилых покоев (фан), помещаются обыкновенно прислуга, кухня, склады рухляди и т. д., иногда же и дети. Что касается до заднего корпуса, то хотя своим внешним видом он и не раз­нится от центрального, но по внутренней распланировке комнат очень часто (в многочисленных семьях) представляет существен­ные отличия. Так, например, в доме Сплингарда имелась про­дольная перегородка, делящая его на две части, из коих каждая, в свою очередь, делилась на четыре. У китайцев даже среди этих комнат имеется всегда одна, исполняющая назначение приемной, в которой, в известные дни, перед таблицею предков, хранимой в особых шкапчиках, собирается для жертвоприношений вся семья. Она называется дан-ву, в отличие от всех остальных ком­нат— чжань-фан, в которых семья размещается не так, как удобнее, а в известном порядке, предписываемом обычаем. Ко­нечно, Сплингард не следовал этому обычаю и из угловой ком­наты устроил нечто вроде мастерской, «дан-ву» обратил в сто­ловую и т. д.
Комнаты его старших дочерей, наполовину занятые канами, устланные коврами, были заполнены сундуками и увешаны свит­ками с изречениями, причем иероглифы на некоторых из них были искусно скомпанованы из цветов и листьев.
Рядом с описанным у Сплингарда было еще и другое поме­щение, выстроенное по несколько иному плану и обращенное фасадом к винограднику. Большая приемная зала была здесь украшена китайскими картинами и вообще имела более уютный вид, чем мрачная официальная приемная главного корпуса. Это
была его «ву-цзё», т. е. приемная для лиц, являвшихся к нему не по служебным делам.
В этой именно приемной даотай отдал нам сначала визит, а потом устроил в нашу честь и обед, на который пригласил лишь своих интимных друзей. По объяснению Сплингарда, это была очень удачная комбинация, освобождавшая даотая от необходи­мости звать на обед весь официальный Су-чжоу, а так как именно официальный Китай нас всего менее интересовал, то мы и не за­давались целью проверить, насколько было искренним это объяс­нение Сплингарда.
Благодаря любезности последнего, мы имели возможность ви­деть китайский театр у него на дому.
Театр возник в Китае с незапамятных времен. Происхожде­ние его такое же, как и на западе. И китайцы начали с того, что воспевали своих богов и героев, которым в уста влагали высоко­парные речи и благородные мысли, кончили же тем, чем кончили европейцы — циничными фарсами. Зародившись у алтарей, дра­матические произведения запада перешли сначала на паперть, затем на церковный двор и, наконец, на улицу, после чего, преобразившись окончательно, вызвали нападки со стороны своих прежних творцов — служителей церкви. Ту же судьбу испытал! театр и в Небесной империи, где уже Конфуций (или ученики его?) воздвиг на него гонение, объявив проповедуемые с под­мостков идеи не только противными здравому смыслу, но и без­нравственными.
Императоры — последователи Конфуция — отнеслись к нему еще строже: актеры были объявлены вне закона, а профессия их приравнена к профессии палача, т. е. к самой позорной в Китае. Тем не менее театр там не исчез. Зародившийся при храме, вероятно, в эпоху существования шаманизма в Китае, он нашел приют и защиту у даосов, а затем и у буддистов, которые и по­ныне гостеприимно открывают ворота своих кумирен и монасты­рей странствующей труппе актеров. Замечательно, что в Китае еще до сих пор сохранился обычай приглашать актеров по обету, например, в случае исцеления от тяжкой болезни, выигрыша су­дебного процесса, получения крупного наследства, повышения по должности и т. д., что ясно указывает на объясненное выше про­исхождение китайской драмы.
Гонения на театр в Китае, не успев убить его окончательно, остановили, однако, его развитие. Лучшие китайские беллетристы стали пренебрегать драмой, декоративное искусство, связанное временными подмостками, не могло выйти из своего младенче­ского состояния. Зато костюмы в исторических пьесах заслужи­вают самого детального изучения этнографов и историков, остав­шись, поводимому, точными воспроизведениями китайских одея­ний, прически и головных уборов прежних эпох.
Конечно, и тут есть условности; так, например, лица изменни­ков и разбойников должны быть непременно разрисованы яркими красками, придающими им страшный вид, причем носы, как это видно и на прилагаемых фототипиях, почему-то обязательно дол­жны быть вымазаны белилами; равным образом воины и герои появляются на сцене не иначе, как в масках, которые должны наводить ужас на врагов; статистам не полагается иметь костю­мов, отвечающих той эпохе, к которой действие относится, и т. д.

Китайский театр.
Изучая историческую драму, нельзя не притти к заключению, что почти каждая эпоха китайской истории вносила значительные реформы в китайское одеяние. Так, в эпоху династии Хань (с 206 г. до нашей эры и по 22 г. нашей эры) высшие чины госу­дарства поверх исподнего платья одевали два шелковых татар­ского покроя кафтана: нижний доходил до колен и даже еще ниже — до икр (род чекменя) и застегивался слева направо, почему и был вышит только по вороту и левому борту; верхний был короче, доходил только до бедер, имел расшитые шелками и золотом лацканы и носился то нараспашку, то подпоясывался
широким шелковым шарфом с бахромой; шарф этот составлял непременную часть одежды и когда не подпоясывался им верх­ний кафтан, то подпоясывался нижний. Воины брили подбородки и носили только усы.
В Танские времена (618—907 гг.) мы видим уже вместо кафтанов с узкими рукавами широкие халаты с широкими рука­вами, покроем своим напоминающие рясу наших священнослу­жителей; обыкновенно они были богато расшиты шелками и зо-

Китайский театр.
лотом и подпоясывались по животу кушаками с металлическими (золотыми и серебряными) бляхами и такими же застежками. Евнухи (и вообще прислуга) имели в эту же эпоху покрой платья иной. Это были тоже халаты с широкими рукавами, но они не застегивались вплотную слева направо, начиная от ворота до пояса, а имели обе полы одинаковые, которые запахивались одна на другую, подобно современным халатам туркестанцев. Прислуга в это время не носила ни бороды, ни усов; усов не носили и выс­шие сановники государства, но зато они отпускали козлиные бороды и пряди волос от висков, подбривая одновременно щеки.
Таким образом, мы видим, что до конца Таиской эпохи платье
китайцев отличалось весьма мало от платья других среднеазиат­ских народов, почему становятся понятными и беспрестанные посылки в дар князьям соседних кочевых орд почетных халатов.
У китайских историков мы находим следующие два любопыт­ных указа, относящиеся ко времени правления Суйской династии (581—618 гг.).
Гаочанскнй владетель, вернувшись из Китая, объявил своим подданным: «Мы до сего времени, обитая на пустынных преде­лах, заплетали косы и носили левую полу наверху. Ныне дом Суй единодержа-вствует, и вселенная соединена в одно царство. Я уже принял обычаи просвещенного народа; подданным моим также надлежит расплести косы и уничтожить левую полу». Император, узнав об этом, издал следующий указ: «Владетель Кюй Бо-я прежде, по причине многих трудных обстоятельств, одевался по-тукиэски. Но с того времени, как наш дом Суй утвердил едино­державие во вселенной, Бо-я, преодолев препятствия, перешел пески и явился к нашему двору с дарами; уничтожил левую полу и распустил крылья на кафтане, отменил кочевые обыкновения и принял китайские. И так должно наградить его одеянием и шля­пою и снабдить образцами для покроя».
Мне не случилось видеть китайские костюмы VI и VII вв., но из этих указов видно, что главнейшая разница между одеянием гаочанцев (а стало быть, и одеянием тукиэсцев) и китайским за­ключалась, во-первых, в отсутствии на парадных кафтанах гао­чанцев крыльев, этого своеобразного украшения китайских па­радных одеяний, введенного, как кажется, с начала нашей эры и неизменно продержавшегося до XIV столетия, и, во-вторых, в том, что у них запахивалась правая пола кафтана, а у других — наоборот. Нет ли тут, однако, какой-либо ошибки? В Турфане и до сих пор еще народ запахивает свои джаймэки и халаты справа налево, между тем как в Китае я не знаю времени, когда бы верхняя часть одежды застегивалась на эту сторону.
В эпоху Сунов впервые появляется короткая, так называемая «конная» курма (ма-гуа-цзы), но только в северном Китае, где властвовали сначала кидане, а затем чжурчжени; в южном же Китае продолжал удерживаться халат, обыкновенно книзу от пояса расшивавшийся характерным рисунком — косыми цвет­ными с золотом полосами, поверх которого одевался с широкими рукавами полукафтан, стягивавшийся поясом с пышным бантом и длинными кистями, ниспадавшими вдоль левого бока.
Костюм китайца времен династии Мин хорошо виден на при­лагаемой фототипии.
Не менее разнообразные одеяния женщин, их головные уборы, а также головные уборы мужчин, но я на них не останавливаюсь, так как мои записи ограничиваются лишь вышеизложенным.
Возвращаясь к театру, я ничего не могу добавить к словам
Коростовца, который очень живо описывает игру китайских актеров ,ов.
Выходя на сцену, актер говорит свое имя, докладывает, кто он такой, что он совершил и намеревается совершить и какие его отношения к остальным играющим. Воображению зрителей при­ходится дополнять очень многое, только намечаемое в словах актера или указанное в либретто; о сценической же иллюзии нет и помину. Так, если по пьесе происходит убийство, убивающий указывает на убиваемого мечом или копьем, и тот убегает со сцены; если нужно отправить курьера, актер, играющий эту роль, делает вид, что садится на лошадь, берет бич и, помахивая им, скачет по сцене.
Вообще актеры очень часто прибегают к выразительной, хоть и не особенно изящной мимике. Особенно хороша мимика арти­стов, исполняющих роли женщин. Для большей реальности они втискивают ноги в миниатюрные женские башмаки и ходят вприпрыжку. Мимика театральной поступи требует также боль­шого искусства и оставляет далеко позади знаменитый шаг тра­гиков старой школы на Западе. Артист, играющий важное лицо, ступает, отчеканивая и соразмеряя каждый шаг; он высоко при­поднимает ноги, ухарски вывертывает ступни и ударяет пяткой одной ноги по коленке другой — это называется «тигровою по­ступью». По мере увлечения игрою шаги его становятся быстрее; он начинает прыгать и кружиться на одной ноге, делая необычай­ные ужимки и принимая странные позы, означающие трагизм положения.
Актеры произносят роль нараспев, непременно в минорном тоне и под аккомпанемент музыки. В патетических или трагиче­ских местах речитатив повышается и переходит в пронзительный визг в ускоренном темпе. Хорошим актером почитается тот, кто умеет взять верный тон, т. е. издать и продлить с известными модуляциями звук, ласкающий китайский слух. Музыканты, си­дящие в глубине сцены за столом, вторят при помощи гонгов, бубнов, колотушек и балалаек голосам играющих, не щадя барабанных перепонок слушателей. Сколько бы ни изощрялся ки­тайский музыкант, но для европейца, звуки, им издаваемые, всегда покажутся какофониею.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПО ЗЕМЛЯМ ОСЕДЛЫХ ТАНГУТОВ
Су-чжоу под современным названием стал известен со времен Тоба-Дао; до половины же V в. он назывался Цью-цюань-гюнь, под каковым наименованием и был основан в 121 г. до нашей эры.
Краткая история его была следующей.
Со времени своего основания до начала IV в. этот город нахо­дился неизменно во власти китайцев. В начале IV в. Китайская империя распалась на шестнадцать владений (эпоха «ши-люго»), и г. Су-чжоу стал столицей одного из них. В качестве столь­ного города княжества Си-лян (Западного Ляна) Су-чжоу оста­вался до 421 г. В этом году Цзюй-цюй Мэн-сунь овладел Запад­ным Ляном и, объединив под своею властью земли древней Хэ-си, провозгласил себя ваном Хэ-си. Его преемник Мугянь Цзюй-цюй потерял это княжество в 440 г. Войдя в состав владе­ний дома Тоба, г. Су-чжоу, с падением этого царства, преем­ственно перешел во власть императоров династий Суй (581 — 618 гг.) и Тан (618—907 гг.) до 764 г., когда всею страною к се­веру от Нань-шаня овладели тибетцы. В 850 г., во время междо­усобий, возникших в Тибете, г. Су-чжоу был разграблен узурпа­тором Кунжо, а в следующем году он был в числе прочих городов Хэси передан тибетским главарем Чжан-и-чао китайцам,07. В это же время выступили на сцену уйгуры, которые заняли до­лину р. Эцзин-гола и утвердились в г. Гань-чжоу108. Вероятно, вскоре затем они овладели и г. Су-чжоу.
В 1028 г. Уйгурское царство присоединили к своим владениям тангуты. Они владели Су-чжоу до 1226 г., когда город этот взял приступом и разрушил до основания Чингис-хан. Раздраженный
упорной защитой, он предал смерти всех его жителей, пощадив всего лишь 150 семейств. Марко Поло нашел его, однако, уже вновь восстановленным, а его окрестности заселенными. В эпоху Минов Су-чжоу был уже большим городом и крупным торговым центром; таким, по крайней мере, описывают его послы ШахРока (1419 г.)109, купец Хаджи Мохаммед (1550 г.)110 и иезуит Гоэс (1606 г.)111, который нашел здесь даже два города: один — китайский, другой — магометанский, я же думаю — дунганский, что явствует из следующих слов иезуита: «Многие из сарацинов (т. е. магометан) обзавелись женами и детьми, так что считаются почти за туземцев, подобно тем португальцам, которые посели­лись в Макао. Норазница между ними та, что португальцы живут по своим обычаям и под управлением собственных своих чинов­ников, тогда как сарацины состоят под начальством у китайских, которые и запирают их на ночь в отведенной им части города (надо думать — в отдельном городе), обведенной стеной. Во всем прочем (?) сарацины эти ничем не отличаются от туземцев (т. е. китайцев), начальством которых наравне с ними и ве­даются». В эту же эпоху Су-чжоу неоднократно подвергался на­падениям со стороны турфанцев, ойратов и монголов, но взят ими ни разу не был.
Затем в течение последующих 250 лет мы не имеем об этом городе никаких известий.
Дунгане, овладев нм во второй половине шестидесятых годов, благодаря измене гарнизона, властвовали в нем, однако, не­долго; уже в 1872 г. город был осажден Цзо-цзун-таном, который, взяв его после упорного сопротивления, не оставил в нем, по словам Пясецкого, камня на камне. И до сих пор еще «дунган­ский» город представляет груду развалин. Указывая на его глинобитные стены, Сплингард как-то заметил:
— Посмотрите на эти выемки в стенном карнизе. Это следы веревок, на которых втаскивали корзины с провиантом.
— Но, позвольте, значит в рядах осаждавших были тайные союзники дунган?
— Ничуть не бывало. Вы забываете, что у дунган было се­ребро. Им продавали, потому что они хорошо платили...
— Но кто же были эти изменники?
— Уж и изменники! Конечно, они поплатились бы, если бы их поймали; однако на них посмотрели бы здесь иными глазами, чем у нас в Европе. Может быть, это были маркитанты, но столь же вероятно, что это были солдаты и даже офицеры. И знаете что: последнее я охотнее всего допускаю. В Китае мандарины, военные и гражданские — это безразлично — зача­стую до такой степени привыкают красть, что перестают видеть в подобного рода проступках нечто несовместимое с человеческим достоинством.
Но нам этот рассказ показался неправдоподобным. Сарымсак, однако, подтвердил слова Сплингарда.
— При осаде Манаса, — говорил он, — я был свидетелем подобных же фактов. Торг происходил по ночам. Дунгане спускали корзины, в которых лежало сговоренное количество серебра, взамен же втаскивали в них жизненные припасы — рис, мясо, муку. Все это было тем легче производить, что временный базар был расположен между городской стеной и бивуаком ки­тайского осадного корпуса.
— А продавцы были китайцы? .
— Были и китайцы, но были и таранчи...
Современный Су-чжоу имеет 73А ли в окружности. Стены его облицованы кирпичом, имеют трое ворот: северные, южные и восточные и приблизительную высоту в семь метров. Население его составляют три тысячи семейств китайцев и до ста семейств дунган и окитаившихся тангутов. Значительных и красивых сооружений в городе нет. Ямынь даотая — обширная, но неопрят­ная постройка, имеющая четыре двора. Нас сановник Чан встре­тил на третьем и с обычными церемониями проводил в приемную комнату — неприветливой внешности полутемное помещение, вполне шаблонно обставленное и скорее заслуживающее назва­ние сарая, чем парадной комнаты. Несмотря на то, что я не­сколько раз побывал в городе, я не успел освоиться с распланированием его улиц. Их там много; они узки, неправильны и очень грязны. Главнейшие из них, на пространстве между северными и восточными воротами, обстроены магазинами, лавками и ла­рями. Это—базар, который, как и все китайские базары, ожив­лен, интересен с бытовой точки зрения, но крайне непривлека­телен, весной в особенности. Земля оттаивает, и черное, жидкое, вонючее, переполненное всевозможными отбросами, месиво, раз­ливающееся в это время по улицам, в соединении с грязной тол­пой, одетой во все синее, серое и черное, и чадом трактиров, придает ему самую отталкивающую внешность.
Богатых лавок в Су-чжоу немного. Посетив некоторые, мы в одной из них приобрели замечательную картину — кроки худож­ника Чао-шуа, уроженца Тянь-шуй (ныне Цзнн-чжоу, в Ганьсу), жившего в XVI в. Эта большая акварель интересна как образец живописи одной из старых китайских школ, последователи кото­рой предпочитали смелый и грубый штрих тонкому письму и пол­ный жизни эскиз изящно, но ненатурально вырисованной кар­тине. Акварель изображает старика, согнувшегося под тяжестью лет, но еще полного жизни, которая светит в его глазах, напи­санных так искусно, что кажется будто они именно на вас только и смотрят. Если принять во внимание, что акварель исполнена на весьма тонкой, непроклеенной бумаге (немного лишь плотнее папиросной), то нельзя не согласиться с китайцами, что Чао-

П


Рисунок художника Чао-шуй, жившего в XVI веке.
шуа-чжэн обладал недюжинным художественным талантом и смелою кистью; тем не менее картину эту все же нельзя считать верхом искусства, даже китайского, и прежде всего потому, что художнику не удалась мысль, положенная в ее основу — изобра­
зить счастливую старость. Под рисунком стоят иероглифы «шоушэн», что значит, по объяснению Сплннгарда, «старая звезда». Китайцы, видевшие впоследствии у нас эту картину, отзывались о ней восторженно; при этом они с сожалением замечали, что ныне в Китае таких мастеров уже нет. Если это и так, то все же нельзя не заметить, что школа, к которой принадлежал Чао-шуачжэн, исчезла в Китае сравнительно недавно (в XVIII столетии), как об этом свидетельствует, например, де Лотюр.
В Су-чжоу мы простояли 12 дней. За это время охота, как и следовало, впрочем, ожидать, дала нам немного; самой интерес­ной находкой была Anas zonorhyncha Swinh., подстреленная братом в камышах небольшого пруда, находящегося в километре к северо-востоку от города. 23 марта в окрестностях Су-чжоу появились во множестве плиски — Motacilla alba var. baicalensis Swinh.; 28-го они столь же неожиданно исчезли, как перед тем появились.
С первого же дня прибытия нашего в Су-чжоу погода резко изменилась к теплу. Небо хотя все еще продолжало оставаться временами пасмурным, но ветер перестал уже дуть с прежним постоянством и силой; только 20 марта он заметно усилился и к 6 часам вечера перешел в бурю; эта буря понизила температуру следующего дня на 9°, но затем мы снова имели следующие максимумы температур в тени: 23 марта 18°, 24-го— 18°, 25-го — 24°, 26-го — 23° при минимумах: 23 марта —9°, 24-го — 6°, 25-го — 7° и 26-го — 0°; 21-го была поймана первая бабочка Pieris bellidice О., 26-го — другая — Pieris rapae L. Всюду начи­нала пробиваться трава, верхушки ив зеленели. Весна надвига­лась. Пора было и в горы!
28 марта, в сопровождении Сплннгарда, который взялся про­водить нас до Гао-тая, мы, наконец, выступили в дальнейший путь. По его совету мы избрали проселок ближе к горам, кото­рый был короче и в эту пору суше большой колесной дороги.
Обогнув город с запада и юга, мы вступили в аллею высоких тополей и карагачей. К этой аллее с обеих сторон примыкали сады, фанзы, различные казенные здания. Это был красивый уголок, и вид его был для пас тем большею неожиданностью, что Су-чжоу, как центр дунганской крамолы, был, по словам не­которых путешественников, дотла будто бы разорен Цзо-цзунтаном.
На втором километре от города мы миновали бывший губер­наторский ямынь, на пятом — казармы городского гарнизона, а затем перед нами развернулась равнина, перерезанная широ­ким и сухим в эту пору саем р. Линь-шуй-хэ. Правый берег этого сая был окаймлен невысокими грядами песку, пройдя которые, мы вступили в оазис Цюн-цзы, орошавшийся в западной своей половине неизвестными мне речками, а в восточной — водами
р. Вань-сао-хэ. В центре этого обширного оазиса находится не­большое укрепленное местечко с постоялым двором, харчевнями и небольшим базаром. Это укрепление служит исходным пунктом для дороги на золотые прииски и далее в Синим, доступной, впрочем, для вьючного движения лишь в летние месяцы (с поло­вины нюня до двадцатых чисел сентября). Отсюда мы километров десять шли среди хуторов, возделанных полей и древесных на­саждений и, пройдя речку Хун-шуй, вступили в селение Ин-гзчжа, иначе называемое еще Хун-шуй-пу, где и остановились.
В Ин-гэ-чжа мы встретили первые семьи оседлых тангутов; дальше же вступили в район с сплошным тангутским населением. Еще Марко Поло заметил, что жители Су-чжоуского округа имеют темный цвет кожи. Он разумел, конечно, тангутов.
Тангуты очень смуглы; в среднем они выше и плечистее ки­тайцев, имеют жесткие (иногда слегка волнистые) черные волосы, грубые черты лица, глубже, чем у монголов, сидящие глаза, вы­сокий нос. Одеваются сходно с китайцами, но голову накрывают черной поярковой шляпой с широкими, загнутыми кверху по­лями. Знают по-китайски, но между собой говорят на родном языке. Дома их не отличаются от китайских, хотя именно здесь, между Ин-гэ-чжа и Гаотаем, мы встречали всего чаще двухэтаж­ные постройки, а также хутора-остроги, так называемые «цайцза».
Эти сооружения очень интересны. В горах стены цай-цзы невысоки и сложены из скрепленных глиняным цементом голы­шей. На равнинах же цай-цзы напоминают настоящие укрепле­ния; их стены сбиты из глины, хорошо оштукатурены, имеют валганг и снабжены по углам башнями. Мы видели еще и такие, которые сверх того имели внутри не то цитадель, не то сторо­жевую башню, значительно возвышавшуюся над стенами, в свою очередь отличавшимися высотой, достигая иногда шести метров. Ворот цай-цзы не имеют; их заменяет дверь из толстых, обма­занных глиной досок. Внутри такая цай-цза представляет двор,обстроенный вдоль стен жилыми помещениями, сараями и кладо­выми. Мне говорил Сплингард, что редко кто из собственников этих хуторов-острогов имеет огнестрельное оружие: в случае же нападения, как это, например, не раз случалось в эпоху послед­него восстания дунган, жители защищаются камнями, которые в этих видах и сложены большими кучами на валгангах.
Селение Ин-гэ-чжа находится на краю равнины, затянутой песками и только местами поросшей жалкой, тусклой раститель­ностью пустыни. Пески эти серого цвета, содержат много глини­стых частей и очень вязки; кое-где они слагают барханы, но эти барханы невысоки и разделены большими интервалами; впрочем, к северу от дороги они несколько повышаются. Этими песками мы шли километров десять, после чего вновь вступили в культур­
ную полосу — группу хуторов, имеющую своим центром селение Олого. Эта культурная полоса имеет в ширину километров шесть и заканчивается там, где лёсс сменяется галькой, нанесенной ре­кой Фын-лян-цюань-хэ, которая, невидимому, давно уже откло­нилась к востоку и протекает теперь в семи километрах от своего первоначального русла.
Как кажется, именно эта река в своих верховьях называется Ма-су-хэ. По выходе из гор Фын-лян-цюань-хэ широко разли­вается по равнине, капризно направляя свои воды то в одну, то в другую из стариц. При помощи особого рода заграждений (чжа) китайцы, однако, регулируют теперь их течение, направляя по двум рукавам, между которыми и расположилась группа хуто­ров, имеющая своим центром укрепленное селение Шан-хо-чэн, в котором мы заметили несколько лавок и заезжих дворов. В се­редине селения находился пруд — неизбежное сооружение в этой части Принаньшанья, где почти все реки перестают течь в холод­ное время года. Оба русла Фын-лянь-цюань-хэ, которые мы пересекли на расстоянии шести километров одно от другого, были также сухими. За этой рекой местность не изменилась: та же галька, перемежающаяся с глинисто-песчаными пространствами, и те же сухие, то крутые, то плоскоберсгие старицы. Наконец, однако, мы снова завидели древесные насаждения. Это был горо­док, правильнее было бы сказать — укрепленное местечко Цзиншуй-чэн, близ которого мы и остановились.
Цзин-шуй-чэн, несмотря на свою жалкую внешность, служит административным центром тангутских поселений. В нем имеет местопребывание довольно значительный чиновник, нечто вроде комиссара, подчиненный непосредственно сучжоускому дао-таю. Несмотря на такое видное его положение, обстановка, в которой живет этот чиновник, крайне убога. Его ямынь невелик и невзра­чен; улица, ведущая к последнему, представляет коридор, обстроенный лачугами, из коих две-три обращены в лавки, в ко­торых можно достать жизненные припасы и кое-какую необходи­мую мелочь. Стены городка пришли в ветхость и едва ли ремон­тировались за последние 25 лет.
Цзин-шуй-чэн расположен у подошвы плоской возвышенности, незначительно приподнятой над уровнем соседней речной долины и представляющей последний северный уступ Наньшаньского под­горья. Почву этой возвышенности составляет конгломерат, кое-где прикрытый песком или толщами лёссоподобной глины. Повиди­мому, воды здесь достаточно, так как арыки и поля встречаются часто, но ясно обозначенного русла реки или речки мы не встре­чали, и можно только догадываться, что последняя выбегает на плоскогорье из ущелья, устье которого находится километрах в двенадцати к югу от Цзин-шуй-чэна.
Все встреченные нами здесь хутора группируются около двух
селении — Шао-сай и Ма-ин; последнее расположено на правом крутом берегу речки Ма-ин-хэ, глубоко врезанное русло которой оказалось также сухим.
Отсюда местность стала заметно повышаться; одновременно чиевую формацию сменила полынная, причем из кустарников появились кой-кыльча (Ephedra sp.), Eurotia ceratoides и по окраинам росточей — карагана. Пройдя этой степью километров двадцать, мы прибыли в селение Хуа-ши-пу, в котором и оста­новились.
Выступив отсюда на следующий день далее, мы сразу же стали втягиваться в горы. Гряда, которую мы пересекли, имела почти меридиональное простирание и состояла из толщ конгло­мерата и глин, настилавших каменноугольный песчаник. В рас­падках холмов виднелся кое-какой кустарник; но в общем расти­тельность в этих горах показалась нам еще более скудной, чем в пройденной степи. Горячие лучи солнца не успели вывести органическую жизнь из ее оцепенелого состояния, и открывав­шиеся перед нами ландшафты все еще имели вполне зимний отпечаток, точно мы не находились в исходе марта и притом на 39-й параллели!
Спустившись с гор, мы снова очутились в каменистой пустыне, далее на север занесенной песками. Здесь, в стороне от дороги, виднелись развалины городка Ло-то-чэн, о котором предание гласит, что разрушен он был еще в монгольские времена. За песками, поросшими только местами кое-какою растительностью (солянками и Nitraria Schoberi), дорога вступила в прекрасно орошенную низменность, где, на пространстве десяти километров, и шла зигзагами вплоть до стен г. Гао-тая.
Гао-тай славится своими рисовыми плантациями; и хотя ка­чеством гаотайский рис ниже ганьчжоуского, зато он урожайнее последнего. От самых окраин оазиса до его центра — г. Гао-тая рисовые поля не прерывались. Почва пропитана здесь до такой степени водой, что колеблется и даже разрывается под ногами животных, причем на поверхность выступает жидкая черная грязь. Замечательно, что даже в городе приходилось иногда испытывать ощущение, точно ходишь по сильно размягченному асфальту; на дворе заезжего дома, в котором мы остановились, вогнанный в землю кол показал, что почвенная кора имела всего лишь 4 вершка толщины!
Гао-тай — уездный город (сянь). В окружности он имеет бо­лее 5 ли; стены его средней высоты и обычной китайской кон­струкции, но содержатся в полной исправности; ворот двое; к каждому из них примыкает предместье, вытянувшееся широкой улицей вдоль большой дороги. Внутри город довольно опрятен, но, невидимому, не богат. Хороших лавок мы вовсе не видели. Цены на жизненные припасы стояли в нем, впрочем, невысокие:
за доу * риса мы платили 65 коп., за доу гороха 30 коп., за пуд люцерны около 27 коп., за пуд сена 13 коп., примерно столько же за просяную солому; за пуд дров 20 коп., за фунт хлеба менее 1 коп., за сотню яиц 50 коп., за небольшого барана — 2 руб.
Гао-тай не был взят инсургентами. Говорят, этому помешали болотистые окрестности города и заблаговременно затопленные поля. Но вода — этот недавний союзник гаотайцев и источник их богатства — в то же время является и злейшим их врагом; будучи спущена на поля, она порождает здесь изнурительные лихорадки и, вероятно, вызывает образование зобов и опухолей лица, кото­рыми страдает так много народа в городе и его окрестностях.
К какому времени следует отнести основание Гао-тая — неиз­вестно, но он уже показан на карте д’Лнвиля; о нем также упо­минается в маршруте Хаджи Махоммеда, купца, ездившего около половины XVI в. в Су-чжоу и Гань-чжоу за ревенем ,|2.
В Гао-тае мы расстались с Сплингардом. Отсюда нам дали в провожатые солдат, вооруженных допотопным оружием: тре­зубцами, бердышами, ружьями с пистолетным ложем, конечно кремневыми, двуствольными кремневыми же пистолетами и пи­ками. Сменяясь на пути несколько раз, они довели нас до Ганьчжоу-фу.
Из Гао-тая мы шли большой дорогой вдоль р. Хэй-хэ, которая в эту пору несла уже высокую воду. Местами последняя вышла из берегов и широко разлилась по долине, образовав болота и со­леные грязи; даже почва дороги местами до такой степени раз­мякла, что лошади еле-еле выбирались из грязи. И с каждым километром дальше эти болотистые пространства попадались все чаще, отнимая огромные участки у культуры, и без того стеснен­ной на севере горами правого берега Хэй-хэ, на юге — песками, широкой полосой тянущимися вдоль северной подошвы Наньшаньского нагорья. Эти пески впервые подошли к большой дороге у селения Шэн-чан-пу, затем снова отклонились на юг и, обойдя обширное болотистое пространство, перекинулись через нее между городком Фу-и и селением Ху-чжа-и-пу двумя языками, имею­щими в общей сложности до двух километров ширины.
Не доходя этой полосы песков, мы остановились на дневку в Фу-н-чэне. Здесь нам отвели казенный тань — изящную дере­вянную, выкрашенную в красный цвет постройку, давно, впрочем, остающуюся без ремонта. Главной целью нашей остановки в Фу-и была охота в песках на ночных бабочек; однако, несмотря на теплое время (термометр в 9 часов вечера показывал 17°, в первом часу ночи 15° тепла), бабочек еще не было.
4 апреля мы двинулись дальше. Тотчас же за предместьем фу-и мы вступили в вышеупомянутую полосу песков, которые
♦ Доу равен 10.35 литрам. (Прим, ред.]
представляли ряды коротких и высоких (до 45 м), более или ме­нее неправильной формы барханов, с крутыми южными и поло­гими северными склонами. Пески эти почти совсем бесплодны и залегают на глинистой почве.
По выходе из песков, мы вновь вступили в культурную полосу. Это было селение Ху-чжа-и-пу, за которым хутора, сады и поля следовали почти без перерыва до городка Ша-хэ, когда-то имев­шего размеры значительные, ныне же представляющего укреплен­ное поселение, свободно расположившееся со своими новыми сте­нами внутри старого городища. Ша-хэ — городок бедный; базар его состоит из небольшого ряда ларей и лавчонок, в которых можно достать далеко даже не все необходимое: так, например, мы не нашли в них свежего хлеба! Фураж продавался дороже, чем в Гао-тае, но разница эта уравновешивалась более здесь высокой ценой серебра.
В Ша-хэ ответвляется дорога через Наньшаньские горы в Си­пни. Ею прошла экспедиция Потанина в 1886 г. пз. Река, на левом берегу которой стоит городок Ша-хэ, носит название Ли-юань-хэ. Мы перешли ее на следующий день, после чего вступили в оазис Ша-хо-тянь или Хо-тянь, который может считаться богатейшим в западной половине Хэ-си. Его древесные насаждения занимают огромное пространство, хутора и поля теснятся друг к другу.
Болотистая равнина, шириной не более километра, и узкая полоска песков отделяли Ша-хо-тянь от импаия и селения Шачин-цзы, не вполне еще отстроившегося после дунганского по­грома. Развалины хуторов виднелись здесь всюду и сопрово­ждали русло главного рукава речки Ху-хэй-хэ вплоть до селения Ба-мо, лежащего километрах в двух к северу от дороги. Пройдя последний из рукавов помянутой речки, мы очутились снова в песках. Эти пески затягивали обширную площадь, нигде, однако, не образуя барханов, сколько-нибудь заметных своей высотой. Из-под этих песков то там, то сям торчали обломки стен и • руды обожженного кирпича. То были развалины старого Ганьчжоу, о котором местные жители передавали нам следующее предание.
Старый Гань-чжоу был огромный и богатый город. Жители его были горды и своевольны. Однажды они умертвили своего правителя и отказались впустить следователей по этому делу, по­сланных богдоханом. Тогда богдохан повелелсобрать войска, взять город, ‘вырезать всех его жителей и не оставить в нем камня на камне. И когда это повеление в точности было исполнено, н груды человеческих тел покрывали всю площадь, заваленную развалинами, то всевышний, ужаснувшись беспредельности чело­веческой жестокости, послал сюда песчаную бурю, которая и при­крыла общим песчаным саваном все следы людского зверства. Оттого-то, когда теперь кладоискатели роются в этих развали-
25 Г. I-:. Грумм-ГржимаЛло
нах, то ничего, кроме черепков разбитой посуды и костей, не находят.
Миновав эти пески и небольшое селение Ха-чай-цзы, суще­ствующее ради постоялых дворов, которых здесь несколько, мы вышли, наконец, на р. Хэй-хэ. Эта близость большой реки вполне объясняет одновременное существование в селении Ха-чай-цзы нескольких таней: когда вода в ней высока и переправа через нее становится затруднительной, здесь скопляются десятки, сотни проезжих.
Сай р. Хэй-хэ имеет около пяти километров в ширину. По река, повидимому, давно уже отступила к востоку, и теперь все шесть ее рукавов текут с небольшими интервалами на пространстве по­следнего километра этого сая. Впрочем, это еще не вся вода Хэй-хэ: огромный ее рукав обходит город с востока и отделяет от себя бездну арыков, которые в это время были переполнены водой. Местами вода неслась даже по дорогам и притом иногда в таких массах, что переправа через эти потоки становилась за­труднительной не только для баранов, но и для ишаков.
Из Гань-чжоу-фу мы совершили поездку на юг; в семи кило­метрах от города мы видели разделение Хэй-хэ на два плёса, так что в настоящее время не может уже подлежать никакому сомнению, что Гань-чжоуский оазис представляет остров, омы­ваемый двумя значительнейшими руслами Хэй-хэ, причем глав­ным руслом этой реки следует все же считать левый, как прямое продолжение горного ущелья, из которого выбегает Хэй-хэ.
Пройдя последнюю протоку Хэй-хэ, мы вступили в пределы Гань-чжоуского оазиса, от западных окраин которого до города считается около десяти ли. Все это пространство представляет сплошной сад, в котором то там, то сям разбросаны хутора, окру­женные вспаханными полями.
Близ одного из таких хуторов, в полукилометре от городских стен, нам и предложено было остановиться. Хотя указанная лу­жайка, на берегу протекавшего тут арыка, и показалась нам тесноватой, но так как рассчитывать на что-либо лучшее мы не могли, то и приняли это предложение с благодарностью. Не успели мы, однако, еще порядком устроиться, как к нашему бивуаку рысью подъехал китаец.
— Миссионер, патер Киссельс, просит к себе... Он ждет вас с обедом.
Новая встреча с европейцем в дебрях Китая! Конечно, мы не заставили себя долго ждать.
Киссельс (Kissels) жил в городе. Наш проводник из ворот свернул вправо и сперва вдоль стены, а потом узкими переулками привел к дому, который своей внешностью ничем не отличался от прочих жилых китайских построек; только на обширном его дворе возвышался осененный крестом божий храм—длинный,
в китайском вкусе выстроенный корпус, с прорезанными в нем окнами, в которые были вставлены цветные стекла. В воротах нас встретил одетый в китайское платье высокий блондин. Мы до­гадались, что перед нами находился сам Киссельс. Действительно, мы тотчас же услышали:
— Добро пожаловать, господа!
И мы крепко пожали друг другу руки, точно давно не видав­шиеся приятели.
♦ * ♦
В прошлом городу Гань-чжоу-фу суждено было играть видную роль; были даже моменты в истории Хэ-си, когда он возвышался до степени столичного города.
Гань-чжоуский округ — это древняя земля Юн-чжоу, бывшая будто бы известной китайцам за 2 200 лет до нашей эры! За пять веков до нашей эры в ней поселились юэчжи, а затем она пере­шла во владение хуннов. В 121 г. до нашей эры в ней впервые утвердились китайцы, которые десять лет спустя и построили здесь г. Чжан-е. Современное название последний получил в на­чале III в. нашей эры (при западных Вэях), но уже в конце того же столетия, при Цзинях, он стал вновь именоваться Чжан-е. Императоры Таиской династии три раза меняли эти названия (последний раз в 758 г.); наконец, при тибетцах, в VIII в., совре­менное название восторжествовало и окончательно утвердилось за этим городом. В эпоху «Ши-лю-го» Гань-чжоу был стольным городом сперва княжества Бэй Лян, затем княжества Хэ-си; позднее же, а именно между 850 и 1028 годами, он служил рези­денцией уйгурским ханам. В 1028 г. он был завоеван тангутами, которые сделали его своим главным опорным пунктом на западе, дали ему наименование Чжэнь-и-цзюнь, округа Сюань-хуа,н. В 1226 г. он был взят приступом Чингис-ханом, а при Хубилае не только восстановлен под своим прежним названием Гань-чжоу (1260 г.), но и получил наименование — «цун-гуань-фу», т. е. «де­партамента главного управления» (провинцией Гань-су); в 1281 г. он был даже сделан губернским городом. Марко Поло называет Гань-чжоу большим и великолепным городом, главным в про­винции Тангут; и то же подтверждают и послы Шах-Рока, кото­рые довольно подробно останавливаются на описании его досто­примечательностей ,|5. Из этих описаний видно, что еще в начале XV в. Гань-чжоу был очень богатым городом, но теперь от всех этих роскошных построек и следа не осталось. Его обеднение, кажется, можно поставить в связь с ростом города Лань-чжоу: в 1677 г. этот последний был сделан областным, а в 1738 г. туда перенесено было и главное управление провинцией Гань-су.
Наименование Чжан-е и поныне здесь сохранилось: так на­зывается уезд, в котором расположен г. Гань-чжоу-фу.
Современный Гань-чжоу-фу обнесен стеноп, облицованной сырцовым кирпичом и имеющей 9‘/з ли в окружности. Ворота в этой стене построены по плану, ранее нам не встречавшемуся; оба дворика, а равно и ворота настолько лишь широки, чтобы пропустить китайский фургон.
Внутри город имеет много своеобразного благодаря обилию деревьев и пустырям; деревья, главным образом тополи, попа­даются здесь даже и в переулках, до того узких, что проехать по ним можно только верхом. Главная масса красивых зданий (несколько кумирен) сгруппировалась в восточной части города; западная же имеет довольно невзрачный вид и даже носит печать какого-то запустения, несмотря на то, что именно тут сосредото­чена вся городская торговля: уж очень обветшали глинобитные ограды и глинобитные же постройки, примыкающие отовсюду к базару.
Больших магазинов в Гань-чжоу много, ни, по отзыву Киссельса, купцы давно уже жалуются на застой в торговых делах. Это, впрочем, общая болезнь всего западного Китая, а не одного только Гань-чжоу-фу.
Крейтнер вынес хорошее впечатление из своего посещения этого города: в «великолепных кумирнях» (?), в «прекрасных от­строенных казенных зданиях», в «больших магазинах» он усмо­трел даже доказательство благосостояния его жителей, общую чи­сленность коих определил в 150 000 человек||0, т. е. цифрой, кото­рая почти в пять раз .превышает цифру Сосновского и в десять раз цифру Беля. Трудно с ним согласиться также и в том, что прекрас­но отстроенные правительственные здания и кумирни (что одно и то же) могут служить доказательством благоденствия насе­ления, на гроши и руками которого такие постройки возводятся, в Китае — в особенности. Что же касается магазинов, то, увы! подобно тому, как в Хами и Су-чжоу, они и здесь происхождения весьма недавнего. Выстроенные в начале семидесятых годов, в эпоху огромного прилива серебра в уцелевший от дунганского погрома город, они служат теперь местным купцам лишь досад­ным напоминанием о более счастливых днях, когда, по их же словам, «все было дорого, за исключением серебра».
Но серебро это не удержалось в Гань-чжоу-фу: оно ушло туда, откуда было сюда доставлено — в производительные округа страны, и ныне город этот ■поражает своей бедностью не менее, чем все остальные города западного Китая; так что я готов под­твердить слова Пясецкого, писавшего, между прочим, о Ганьчжоу, что хотя главные его улицы и удивили его пестротой (?) своих красок и степенью своего оживления ”7, но что тут же бросился ему в глаза болезненный вид и бедность окружавших его китайцев: «по платью их всех без исключения можно назвать нищими... просто отдохнуть глазу не на ком!» ,18.
Из Гань-чжоу-фу мы повернули на юг и надолго покинули южную окраину Гобийской пустыни; но прежде, чем окончательно с ней распроститься, но лишним будет познакомиться с ее клима­тическими особенностями за период времени с 13 февраля по 8 апреля.
Пройденный нами за это время путь равняется 799 км, из коих первые 320 км пролегали через бесплодный Бэн-шань, а осталь­ные 479 км по культурной полосе Принаныпанья, едва ли в климатическом о i ношении существенно отличающейся от сосед­ней пустыни. На всем указанном протяжении путь держался на средней абсолютной высоте I 650 м, только однажды спустив­шись до абсолютной высоты 778 м (ст. Янь-дунь) и в немногих случаях поднимаясь за I 830 м абс. выс., а именно в нижесле­дующих пунктах:
На перевале через хребет Да-бяпь-мяо . 6 221 футов (1896 м)
• станции Син-снн-ся
В селении Хой-хой-пу
» » Хуа-ши-пу
. . . . 6 027 * (I 837 «)
. ... 6 168 о (I 880 ■»)
. ... 6453 * (I 967 »)
Общее число дней наблюдения равнялось 54; из них дней, когда небо было совершенно безоблачным или подернутым только перистыми (cirrus), перисто-слоистыми (cirro-stratus) и перисто­кучевыми (cirro-ciimulus) облаками, было 19; облачных 18. паевых 2 и пасмурных, когда небо было сплошь затянуто дожде­выми или слоистыми облаками, 15. Снег -выпал обильно только однажды, а именно 25 февраля, близ Ань-си, когда он прикрыл все окрестности пеленой глубиной до 30 см и более; но, кроме того, он падал еще пять раз. причем каждый раз испарялся очень быстро, не дождавшись даже ярких лучей солнца; в окрестностях Янь-дуня выпавший в порядочном количество снег (на глубину четырех сантиметров) пролежал, однако, часов двадцать, причем местами его успела даже занести тонкая красноватая пыль. Первый дождь (ситник) выпал 6 апреля, в окрестностях Ганьчжоу-фу. Как этому дождю, так и снегу каждый раз предшество­вали бури или сильные ветры. В одном случае густого выпадения снега (25 февраля) буря шла с северо-востока, в двух — с востока и в трех — с северо-запада; в шестой раз снег выпал при сильном ветре с запада.
Ветреных дней было 33, что составит 75% общего числа дней наблюдения; из них сильный ветер наблюдался 11 раз. Ветер чаще усиливался после полудня, затем спадал; ночи, даже в том случае, если днем дул резкий ветер, обыкновенно были тихи; но бывали случаи и обратные, когда ветер возникал ночью и к утру переходил в бурю; такой, например, случай наблюдался 14 фев­раля в Янь-дуне. Сильный ветер переходил в бурю шесть раз:
один раз при северо-восточном, два при восточном и три при северо-западном ветре. Средней силы ветер наблюдался семнад­цать раз, слабый десять; такой ветер дул обыкновенно с боль­шими интервалами и нередко менял направления.
Периодических ветров с гор в нагретую днем пустыню я не подметил, хотя в некоторых случаях и можно было наблюдать ветры с юга, возникавшие около 11 часов дня и утихавшие около 3 часов пополудни.
В пройденной нами местности в феврале и марте преобладают восточные и северо-западные ветры; первые при этом исключи­тельно влажные, вторые же преимущественно влажные. В тече­ние зимы, проведенной нами на горных склонах Тянь-шаня, сколько-нибудь сильных восточных ветров вовсе не наблюдалось, и первый такой ветер, перешедший в бурю и принесший снег, при­шелся на 14 февраля. Пржевальский также отмечает в марте 1873 г. на берегах озера Куку-нор частое возникновение восточ­ных ветров; так, он насчитывает на общее число 66 ветровых на­блюдений: 5 с NO, 17с О и 3 с SO ,|9; но при этом он, как кажется, допускает, что происхождение этих ветров местное. «На Кукуноре, — говорит он, — в месте нашей стоянки на западном бе­регу этого озера, в марте 1873 г., господствовали два направле­ния — восточное и западное, смотря по тому, дул ли ветер с озера или со стороны, противоположной ему». Из собранных им здесь метеорологических наблюдений видно, однако, что единственная буря, наблюдавшаяся в это время на Куку-норе, налетела с вос­тока, а из пяти случаев выпадения снога в трех, если только не в четырех, снег падал при восточном или северо-восточном ветре ,2°. Снег, который выпадал при северо-восточных ветрах, был сух и крайне мелок.
Выше было замечено, что на Булунгире полыньи образова­лись уже в конце февраля. Пахло весной. 21—23 февраля при полном затишье или слабых ветрах с юга и запада, при ясном небе, термометр в тени подымался до 14°, на солнце же, среди каменистых высот, было настолько тепло, что мы ехали, облекшись совершенно по-летнему; как вдруг, в ночь на 25 фев­раля, погода разом и надолго изменилась: мы снова точно верну­лись к зиме. Северо-восточный ветер утром перешел в бурю, а там повалил снег, который с небольшими интервалами шел в течение двадцати часов, причем его навалило где на 30 см, а где так и больше! На следующий день максимум температуры был —4,°5, а в ночь на 27 февраля грянул мороз в —23,°5. Прежнее тепло вернулось к нам лишь 3 марта, но со следую­щего же дня началось новое понижение температуры, и 7 марта ее максимум равнялся лишь 1° выше нуля; затем температура стала возрастать до новой бури со снегом, понизившей максимум (10 марта) до Г ниже нуля.
Весеннее тепло установилось вполне только после 20 марта, хотя только 26 марта впервые термометр не опускался ниже нуля; затем к минусу мы возвращались еще раза три, причем термометр не опускался ниже—4° (в ночь на 30 марта); лаже буря 6 апреля не понизила температуры ниже +6.°5.
В конце марта суточные амплитуды были еще велики, так:

Минимум
Максимум
Амплитуда
23 марта . . .
24 ♦ . . .
25 » ...
26 • ...
Но уже в
i в 4 ч. ночи —0° • 1 ♦ ♦ —б° о 4 -> • —7 ’
♦ 4 ♦ • 0°
апреле они замен
в 1 ч. дня 18°
♦ 1 * ♦18°
• 1 • * 24°
» 1 » * 23°
ю сократились, и 5
27е
2-1°
31°
23°
!Ы имели:

Минимум
Максимум
Амплитуда
1 апреля
3 »
4 •
5 *>
6 •
7 ♦
в 4 ч. ночи 3° ♦ 5» * 11°
»5» > 11°
» 5 * * 1о°
♦ 3 • * 11°
♦ 3 » ♦ 6° ,5
в 1 ч. дня 19° ,5
• • • 23°,5
♦ > ♦ 25°
• > » 24°
в полдень 16’
• ♦ 21°
16° ,5
12’,5 14°
14°
5°
14°,5
Так как март месяц мы провели в культурной полосе Принаньшанья, между городами Ань-си и Су-чжоу, к тому же почти на одной и той же абсолютной высоте, колебавшейся между 4 154 футами (1 266 м) и 6 168 футами (I 880 м), то все произве­денные здесь наблюдения можно было бы приурочить к одному среднему пункту, расположенному примерно на высоте 5 200 фу­тов (3 698 м) над уровнем океана. При таком допущении мои ме­теорологические наблюдения за март покажут:
Средняя температура месяца 2° ,6
Наибольшая средняя температура Дня (от 6 ч. утра до 6 ч. вечера) 18°,3 (25 марта)
Наименьшая средняя температура дня 6°.2 (10 марта)
Наибольшая средняя температура ночи (от б ч. вечера до б ч. утра) 7М 0«а 27 марта)
Наименьшая средняя температура ночи —15’ (на 8 .марта)
Наибольшая средняя температура суток 13°
Наименьшая ♦ • * -8° ,5
Максимальная температура в течение месяца (в тени) 24° (» 1 '*• д,,я мзртя)
Минимальная ♦ . « »19° (ночью на к
марта)
Число дней, когда термометр не подымался выше 0* । <ю м
• »»«>♦ опускался ниже 0 ' 3 (26, 27 и 31
* суток, средняя температура коих была ниже О" «>
> • » равнялась 0° ।
* * * была нише 0° 21
Число дней, средняя температура коих была ниже 0° с»
• • * равнялась 0° ।
♦ < а была выше 0 ’ 21
Число дней, средняя температура коих была ниже 0° д
Число ночей, средняя температура коих была выше 0° я
Наибольшая суточная амплитуда 31
Общее число ветровых дней 22
Число дней с преобладанием север чого ветра ... . ц
Число дней с преобладанием северо-западного ветра к (доа раза этот
ветер переходил в бурю; вообще же северо-западные
ветры дули в мар-
Число дней с преобладанием западного ветра з
а а а юго-западного ветра . . ।
Число дней с прсобладачием южного ветра р
а а а юго-восточного ветра . . I
А А А восточного а . . 5
• а а северо-восточного ветра .
Число дней, когда наблюдалось затишье в течение свыше 6 часов 16
Число ясных дней 12
а облачных дней 9
♦ пасмурных * 8
а паспых а ........ i ...... .
Снег выпадал два раза при северо-западном ветре Пыльный туман наблюдался дважды при западном ветре
Какой момент следует принять за начало весны? Реки начали вскрываться еще в феврале, но наступившие затем морозы снова сковали их льдом. Однако уже к 8 марта все реки и речки очи­стились от ледяного покрова, который продолжал держаться еще только у берегов. На р. Тао-лае мы застали 16 марта уже послед­ние льдины, несшиеся с верховьев реки. Примерно около этого же времени выразился и резкий перелом в погоде, точно с переходом за Великую стену мы оставили за собой и самое постылое, пере­ходное от зимы к весне, время года. Земля стала оттаивать даже в теневых местах 17 марта; 18-го на солнечном припеке, по краям канав, я заметил первые былинки травы. Около этого же времени на верхушках ив появились первые листочки, а тополи стали рас­крывать свои сережки; 20 марта почки карагачей стали заметно набухать; 25-го зацвел урюк, 4 апреля он уже стал отцветать, но на смену ему явились яблони. В это время тал уже оконча­тельно распустился, карагачи же лишь начали зеленеть, наполо­вину прираскрыв листовые мутовки; 6 апреля расцвел первый цветок — Viola sylvestris var. rupestris.
Первые насекомые (мухи и сетчатокрылые) замечены были 15 марта; первая дневная бабочка (Pieris bellidicc О.) поймана была 21 марта; первый жук (из семейства Tenebrionidae) 28 марта. Тогда же попалась нам и первая ящерица (Plirynocephalus sp.?). ‘23 марта прилетели пляски (Motacilla alba var. baicalensis Swinh.), 4 апреля стрижи (Cypselus sp.); 2 апреля гуси стали гнездиться.
Таким образом, к I апреля весна уже вполне установилась, н китайцы приступили к обычным работам на полях и огородах.
В Принаньшанье к полевым работам приступают в конце февраля, когда свозится на поля минеральное удобрение в виде почвы целип, глыб, выламываемых из старых глинобитных по­строек, и, в редких впрочем случаях, речного ила. Это удобрение складывается на полях кучками в количестве иногда до тысячи пудов па гектар. В таком виде оно остается здесь до середины марта, когда земля начинает оттаивать; тогда его разбрасывают ровным слоем по полю, тщательно при этом разбивая комья дере­вянными колотушками.
В начале апреля из горных ущелий показываются первые потоки мутной снеговой воды, которая тотчас же и раз­бирается арыками на поля. Под водой поля стоят лень, после чего сохнут с педелю. Тогда впервые на сцену является соха. Но еще раньше на некоторые поля свозят перегной на удобрение, которое раскидывается в количестве от 40 до 50 возов на гектар рисового поля и от 20 до 40 возов на гектар всякого другого поля. Я видел обработку земли только под хлеб. Пашут не глу­боко, на глубину самое большее 30 см. Землю бороздят во всех направлениях: и вдоль, и поперек, и по диагоналям. Независимо ! от сего, колотушками разбивают все комья земли, даже такие, 1 которые нс превосходят величиной кулака. Иногда, вместо того, | чтобы разбивать комья колотушками, по полю с этой целью ка­тают каменные валы с выдающимися ребрами.
Когда земля достаточно разрыхлена, что, между прочим, до■ стигается также и при помощи бороны, приступают к посеву. Сеют из горсти, но сеют также и при помощи машин-сеялок, при­чем в обоих случаях получается рядовой посев.
Картина сеяния очень оригинальна. Это—целая процессия, которая медленно движется от одного края поля к другому. Впе­реди обыкновенно выступает подросток, который из всех своих сил тянет впряженного в соху (лэй, ли) осла, реже лошадь; эту соху ведет китаец, который проводит в рыхлой земле борозду глубиной в 10—15 см; за ним следуют еще два китайца: первый методически, привычным взмахом, рассыпает зерно по борозде, а второй эту борозду забрасывает землей из заранее для сего приготовленных куч; наконец, иногда шествие это замыкают грачи, которые безбоязненно, чуть ли не из-под ног китайцев,
выхватывают свою добычу — червей и личинок. Когда сеют при помощи сеялки, то эта процессия сокращается всего лишь на одного члена, да и то не всегда, так как одному китайцу не легко управиться с забрасыванием землей трех борозд.
Виденные мною сеялки устроены были следующим образом. На распашке с тремя сошниками (в большинстве случаев роль последних играют заостренные колья), из коих средний посажен ниже и глубже других, утверждаются два ящика; больший из них, служащий магазином для зерна, располагается сзади и на половину своей высоты выше переднего; из него зерно пересы­пается в маленький ящик, через небольшое круглое отверстие, перед которым на нити из стороны в сторону болтается шарик. Назначение этого шарика — распределять зерно поровну между тремя отверстиями, проделанными в дне маленького ящика; через эти-то отверстия, по трубочкам, и высыпается зерно в борозду тотчас позади сошника. Таким путем достигается правильный рядовой посев.
После посева не боронят, чтобы не смешать рядов, а только выравнивают землю при помощи катков. Затем пускают воду.
Все эти работы заканчиваются, примерно, к 15—18 апреля, смотря по абсолютной высоте места. В местностях, получающих воду круглый год, посев заканчивается гораздо раньше, и к по­ловине апреля хлеба там уже зеленеют. Близ Гань-чжоу, где воды много, ее спускают на поля два раза, причем полют после каждого такого спуска, пользуясь мягкостью грунта.
В Принаньшанье возделывают: пшеницу озимую (сеют мало) и я)ровую, ячмень, обыкновенное просо (сяо-ми), итальянское просо (со), гаолян, рис. несколько сортов гороха (дао), бобы, картофель (только в окрестностях Гань-чжоу-фу и Лян-чжоу-фу), кунжут (Sesamum indicum, чжи-ма), люцерну (му-су), мак и, ка­жется, хлопчатник. Ячмень засевается почти исключительно двух сортов: остистый (да-ми) и голый (чэн-ко); пшеница, главным образом, яровая, безостая (хан-дами); она обладает способ­ностью, преимущественно перед другими сортами, куститься, но требует сильного удобрения; поэтому, если она где-либо всходит густо, часть ее обязательно вырывают. Названные сорта пшеницы и ячменя не особенно чувствительны к холоду. Они высеваются на значительных высотах в горах и случается, что жать их прихо­дится по снегу.
Это все, что я могу сообщить пока о сельском хозяйстве в Принаньшанье.
8 апреля мы покинули Гань-чжоу. Обогнув с юга город и пройдя здесь вброд правый рукав Хэй-хэ, мы вышли на колесную дорогу, ведущую к городку Нань-гу-чэн и монастырю Ма-ти-сы. Говорят, что из р. Хэй-хэ выведено в обе стороны 54 ороситель­ные канавы. Очень возможно, так как арыков, переполненных
мутной водой, мы встретили здесь действительно очень много; в некоторых из них вода выходила из берегов и грязными каска­дами изливалась на дорогу, по которой и продолжала уже течь далее до встречи с первым поперечным арыком.
Окрестности Гань-чжоу в эту сторонугусто заселены: хутора, поля и древесные насаждения тянутся почти без перерыва на про­тяжении целых двадцати километров, т. е. до селения Пин-фын-ча, расположенного на самом крайнем из арыков, выведенных из р. Хэй-хэ, и в то же время на рубеже лёссовой площади и каме­нистой степи с наметенными на нее горами сыпучих песков.
Лёсс Гань-чжоу с кого оазиса очень типичен, без следов какойлибо слоистости. Он не содержит также гальки и нередко обра­зует совершенно вертикальные обрывы высотой в несколько метров; такие обрывы особенно многочисленны у укрепленного селения Сань-ши-ли-пу, и здесь, местами, дорога идет по глубоко врезанному в лёссовую почву тальвегу. Мощности лёссового пласта определить мне не удалось, но я думаю, что он даже у помянутого селения не превышает в глубину 45—60 м. Отсюда же толщина пласта убывает постепенно на север и быстрее на юг, где из-под него, за селением Пин-фын-ча, и выступает подстилаю­щий его рыхлый конгломерат.
В Пин-фын-ча мы ночевали. Каменистая степь, которая рас­стилается к югу от этого селения, не вполне еще пробудилась от продолжительного зимнего сна, несмотря на то, что вот уже около месяца, как стояли очень теплые дни; но она уже стала пробу­ждаться, и признаков этого пробуждения было много, но только они еще не бросались в глаза: нужно было хорошо всмотреться, чтобы заметить фиалку (Viola sylvatica var. rupestris Rgl.)» си­ротливо приютившуюся под сенью прошлогодней полыни, или зеленый молодой побег в чиевой поросли; надо было поднять камень, чтобы найти под ним резвых жучков из рода Scleropatrum или Tentyria, и напряженно присматриваться к ярко освещенной полуденным солнцем поверхности какого-нибудь глинистого бугра, чтобы уловить быстрые движения красивой Cicindela tricolor, Adams (var.). Из птиц мы здесь встретили пустынных чекканов (Saxicola isabellina Cretzchm) и первые экземпляры Podoces humilis Hume. Об этой последней будет сказано не­сколько слов ниже.
Этой степью дорога шла около шести километров, потом, за безымянным саем, галька почти совсем исчезала, и перед нами развернулась песчано-глинистая равнина, поросшая лишь эфедрой и чием. Сперва почва имела красноватый оттенок, затем глина стала все более и более напоминать цветом лёсс и. наконец, кило­метрах в пяти не доходя до селения Лян-чжо-чэна, перешла в этот последний. Отсюда до селения Лян-чу-чэна, на протяжении шести километров, местность получила волнистый характер; до­
рога шла в гору и. подымаясь с одной лессовой террасы на дру­гую, достигла, наконец, наивысшей своей точки, откуда открылся чудный вил на глубокую долину р. Су-юй-хэ.
Оставив селение позади, миновав затем и красиво располо­женную на полусклоне кумирню, мы спустились к реке, которая здесь еле-еле струилась: почти вся вода ее была уже разобрана на арыки и неслась теперь высоко над ее ложем. Вода бежит в гору! — вот впечатление, которое производят на наблюдателя подобного рода сооружения. И хотя в горной Ьухаре я видел и более замечательные постройки — канавы-корыта, прилеплен­ные к отвесной скале, но и здесь я не мог нс полюбоваться крайне простыми, но оттого ничуть не менее удивительны ми творениями китайского простолюдина — арыками, выносящими воду на пло­щадь, лежащую метров на девяносто выше речного уровня.
Дорога пересекает долину р. Су-юй-хэ и, круто поднявшись на противоположный ее склон, бежит среди возделанных полей вплоть до г. Пань-гу-чэна, т. е. «южного старого города», о про­шлом которого нам, однако, ничего неизвестно. Он стоит вправо от дороги н имеет высокие, но уже местами осыпавшиеся стены. Проехав по его предместью, состоящему из ряда убогих лачужек, тылом обращенных к городской стене, мы остановились в неболь­шой и уже довольно ветхой кумирне, расположенной на пригорке, отделяющемся от предместья широким, но неглубоким логом.
Эта кумирня по внешности не отличалась от подобного же рода построек, попадавшихся нам ранее в Китае, но на внутрен­них стенах ее главного корпуса мы нашли живопись, по поводу которой мне приходится дать читателю небольшое объяснение.
Картина изображает некоторые отделы ада, в которых греш­ников подвергают всевозможным истязаниям: их варят в кипятке, распинают на кресте головой вверх и головой вниз, им вылущи­вают глаза, вырывают язык, их четвертуют, режут на куски, об­дирают с них кожу, сажают на кол, толкут в ступе, поджаривают на сковороде, скальпируют, распиливают пополам, у них выре­зают внутренности, им разбивают череп и предают множеству других мучений. Все это делают «гуи» — демоны по приказанию князей — ванов, управляющих десятью отделами ада.
Художник хотел придать «шоу-гуям» отталкивающий, свире­пый вид, князь же ада нарисован без всякой утрировки: это рыжеволосый, краснолицый и широкоскулый субъект с большим круглым носом и голубыми, глубоко сидящими глазами, густыми нависшими бровями, столь же густыми усами и бородой клином. Это не плод воображения художника, это — портрет. Но кто мог служить ему оригиналом? Уж, конечно, не современный европеец, так как китайцы только потому и величают европейцев «янгуй-цзы» — заморскими чертями, что своих гуев искони рисовали рыжеволосыми.
Сохранились указания, что уже во времена Чжоуской ди­настии китайцы имели обыкновение рисовать портреты чужезем­ных послов и что тот же обычай удержался и в последующие времена; так, китайцы, например, пишут: «Министр Дэ-юй пред­ставил... так как хагясы открыли свободное сообщение с Середин­ным государством, то надобно написать портрет их государя для показа будущим векам» ,21. «Янь-шн-гу представил доклад, в ко­тором просил дозволения по примеру чжоускпх историографов, во времена Ву-вана составивших Ван-хой-бянь, составить Ван хой-ту, где были бы нарисованы и описаны одежда и убранство инородцев (манен)...» 122 и т. д. Более систематическую работу в этом направлении предпринял император Цзянь-лун, по прика­занию которого был составлен замечательный труд, озаглавлен­ный Хуан-цзин-чжэ-гуп-ту и представлявший иллюстрированное описание инородцев Китая. Такие альбомы могли, без сомнения, служить прекрасным источником для заимствования, и надо думать, что и наньгучэнский художник имел один из них под руками, когда писал Ян-вана и гуев.
Несравненно труднее определить, к какому из диких племен принадлежали оригиналы, с которых рисовали эти портреты/
Если сравнить одеяние гуев и какого-нибудь «мяо-лоло» про­шлого столетия, то оно окажется почти тождественным. Но того же нельзя сказать про прическу, которая у гуев весьма свое­образна: волоса с висков зачесаны у них кверху, темя же сплю­щенное в гребень, выбрито.
Обычай придавать черепам особую форму среди дисцев, пови­ли мом у, не был распространен; он практиковался лишь в неко­торых частях Восточного Туркестана, первоначально населенного также одними лишь племенами белой расы. Так, Сюань-цзан говорит, например, о жителях владения Цзе-ша: они имеют «на­ружность пошлую и неблагородную; зрачки у них зеленые; тело раскрашивают; новорожденным в обычае приплющивать го­лову» ’23. О Куче он пишет также, что там, «когда родится ребе­нок, ему сплющивают голову, придавливая дощечками», взрос­лые же стригут волосы вплотную ,24. Обычай брить голову рас­пространен был и у уханыюв ,2ft. i Io вообще этот обычаи дисцы могли заимствовать и у того народа, с которым смешались, так как в шоу-гуях ясно заметна значительная примесь чуждой крови: отсутствие растительности на лице, широкий подбородок у одного из гуев, выдающиеся скулы — все это свидетельствует, что перед памп метисы, удержавшие весьма мало диских черт. В той же наныучэнской кумирне я заметил черноволосого пигмея но-чжэна, одетого точь-в-точь, как шоу-гуи, по представляющего карикатуру на человека: широкое, плоское, безволосое лицо, вместо носа—две дырки, выдающиеся надбровные дуги, огром­ный рот и необыкновенной ширины подбородок — все это такие
черты, которые должны были изменить диский тип именно в том направлении, которое обнаруживается у наньгучэнских рыжево­лосых шоу-гуев. Но что же это была за человеческая раса? Ве­роятнее всего, что это карикатурное изображение негритоса, подобно тому как шоу-гуи — карикатура на представителен какого-либо смешанного племени.
Тогда как шоу-гуи — портреты людей, выхваченных из на­рода, оригинал Ян-вана был, вероятно, действительно старшиной племени: вот почему он и удержал более диских черт: большой рост, рыжие густые усы и бороду, крупный нос и т. д. Выбритое темя он покрывал оригинальной шапочкой, украшенной ушами (не была ли эта шапочка из шкуры, снятой с головы какой-либо кошки?) и, вероятно, глазками павлиньих перьев; его верхнее платье — длинный халат с воротником, собранный на груди и подпоясанный кушаком с металлическими бляхами, — сделанное из шелковой материи, не носило никаких украшений; наконец, на рисунке видны штаны и высокие с узкими и загнутыми носками сапоги, какие были в употреблении только у горцев. Сходное одеяние, может быть, мы и теперь могли бы найти у ту­земцев южного Китая.



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПОПЕРЕК НАНЬ-ШАНЯ
Выступив 10 апреля из Нань-гу-чэна и пройдя первые дватри километра среди возделанных полей, мы стали втягиваться в горы, которые, будучи сложены сначала из лёсса, затем из светлокрасных третичных (ханхайских) глинистых песчаников, имели волнистые очертания и были одеты почти сплошным по­кровом прошлогодних трав, главным же образом — кипцом. Здесь мы встретили в довольно большом числе редкую Podoces humilis Hume, которую наши казаки тотчас же окрестили назва­нием птицы-кивача, вследствие ее обыкновения поминутно кивать головкой, т. е. клевать землю в поисках личинок; дело в том, что она не столько роет землю ногами, сколько долбит ее своим боль­шим клювом.
Превосходный охотник-наблюдатель, покойный Пржеваль­ский, также подметил эту привычку Podoces humilis долбить клювом землю: она делает это, говорит он, «во всякое время дня, при хождении, бегании и непременно после перелета с одного места на другое» ,26. Далее он пишет: «на лету эта птица пискливо кричит». Может быть, подлетыши,—да, но взрослая птица кричит громко, и Березовский вполне правильно называет этот крик «звучным свистом» ’27. На северных склонах Нань-шаня птица эта встречена нами впервые, и, таким образом, предел ее распространения передвинулся несколько далее к се­веру; но она нигде не переходит за пределы Кунь-луньской си­стемы горных складок, в области же последних водится исклю­чительно в степной зоне, даже там, где человек успел уже запа­хать значительные участки земли.
В горах дорога шла, придерживаясь дна ложбин, но иногда, в области распространения глинистого песчаника, переходила на их склоны, и вот тут-то, выше дороги, нам и стали попадаться как Podoces humilis, так и сифаньские куропатки (Perdix sifanica Przew.), разбившиеся уже в это время на парочки.
Пройдя этими горами 6 км, мы достигли наивысшей точки дороги, с которой открылся чудный вид на передовую цепь Наньшаня. Его огромные гольцы замыкали вплотную красивую падь, на которой, прямо против нас, расположился своими 20—25 бе­ленькими домами тангутский монастырь Ма-ти-сы.
Ма-ти-сы известен с прошлого века. О нем китайцы писали, что он окружен каменной стеной, снабженной двадцатью воро­тами. Если это описание в свое время было точным, то прихо­дится думать, что под одинаковым названием китайцами описы­вался другой какой-либо монастырь, а не тот, «ito был у нас теперь перед глазами, так как частью вытянутый в длинную улицу, частью разбросавшийся по левому откосу пади, а не собранный, как многие другие тангутские монастыри, в городок, он не мог быть и опоясан стеной; да к тому же от последней, если бы она когда-либо существовала, должны же были бы сохра­ниться хотя какие-нибудь следы!
Спустившись в падь и пройдя тополевую рощицу, мы остано­вились на лужайке, с которой спугнули пасшееся там стадо до­машних яков. Место нам понравилось, и мы решили простоять у Ма-ти-сы несколько дней.
Исполинские скалы палеозойского песчаника, подымавшиеся прямо на юге, были еще частью занесены снегом, но примыкав­шие к ним и слагавшие волнистое, степное подгорье Нань-шаня каменно-угольные продуктивные песчаники, а затем буро-красные песчанистые глины и серовато-желтые третичные песчаники давно уже, повидимому, освободились от пего и, одетые прошло­годней трдвой, среди которой, однако, уже кое-где виднелись распустившиеся цветы лютиков и фиалок, представляли такое пастбище, какого давно не имели наши сильно отощавшие ло­шади. Лес, частью состоявший только из сибирской ели (Picea obovata), частью же смешанный (из Juniperus, осины, березы, черемухи, рябины с красными ягодами, облепихи и других дре­весных пород), виднелся во всех падях, спускавшихся с Нань-шаня, и вместе с значительными здесь кустарниковыми порослями давал пристанище многочисленному птичьему на­селению, которое обогатило нашу орнитологическую кол­лекцию многими интересными и редкими видами; так, нами были здесь добыты: Carpodacus rubicilloidcs Przew., С. dubius Przew., C. pulcherrimus Hodgs., Emberiza leucocephala Gmel., Urocynchramus pylzowi Przew., Motacilla lugens Kittl., Parus superciliosus Przew., Poecile affinis Przew., Leptopoecile sophiae Sew., Lophobasiieus elegans Przew., Regulus cristatus var. japonicus Bp., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Chaemorrhornis leucocephala Vig., Ruticilla frontalis Vig., R. atrata Gmel., R. alaschanica Przew., R. shisticeps 1 lodgs., Merula kessleri Przew., M ruficollis Pali., Tharraleus fui vescens Sew . Th. rubeculoides
Hodgs., Th. strophiatus Hodgs., Trochalopterum elliotti Verr., Pterorhimis davidi Verr. и Jynx torquilla L; сверх того, мы неодно* кратно видели подлетающими к недоступной части скалы, возвы­шавшейся по соседству с нашим бивуаком, парочку крупных соколов с белоснежною грудью, может быть, Falco hendersoni Hume, но, несмотря на все наши старания, подстрелить их не могли; мы не добыли также черноухого коршуна, бородача. Falco regulus Pali., Pica sp., Pyrrhocorax alpinus и уллара (Tetraogallus sp.?), за которым брат тщетно лазил на осыпи; наконец, мы не могли также разыскать Crossoptilon auritum Pali., хвостовые перья которого находили во многих местах.
Мы охотились, впрочем, не только на птиц, но и на крупных млекопитающих. Здесь во множестве держались куку-яманы (Pseudois nahoor Hodgs.), но ехать за ними приходилось далеко, а затем с огромным трудом и опасностями карабкаться по обле­денелым скалам. Только однажды я застал их врасплох внизу, километрах в двух от нашей стоянки.
Дело было так. Ранним утром выехал я в горы для того, чтобы осмотреть каменноугольные копи и лежащую еще дальше на восток, километрах в двенадцати от Ма-ти-сы, долину р. Суюй-хэ, о которой брат, посетивший ее накануне, рассказывал мне как о живописнейшем уголке вселенной. Оно так и оказалось в действительности. Речка Су-юй-хэ текла то среди мягкой му­равы, то средн диких скал, которые выше сменялись сбегавшими в долину луговыми покатостями, по которым то там, то сям, островками, росли еловые рощицы. Ель по падям спускалась к самой реке, к вершинам же водораздельных гребней собиралась в сплошные леса, которые местами взбегали и на укрытые снегом гольцы главного кряжа. Эти мрачные гольцы и составляли фон контрастной картине, которой лучи солнца, игравшие -в прозрач­ных струйках воды и вечно зеленой хвое, придавали особую яркость, заставляя забывать, что находишься не в разгаре лета, а в начале весны.
Возвращаясь отсюда на бивуак, я принял одну тропу за дру­гую и заблудился. Я вскоре понял, что попал в незнакомые мне места, и хотел вернуться обратно; но, как в подобных случаях всегда бывает, задумав выиграть время и взяв, как мне казалось, верное, но более короткое направление, еще более запутался в лабиринте троп, возвышений и падей. Я взобрался на высокую гору, но с нее увидел на севере лишь бесконечный горизонт, а справа и слева ряды глубоких логов и ущелий, в одном из ко­торых я признал ущелье Ма-ти. Но, увы, с громадным трудом добравшись до него и, в буквальном смысле слова, заглянув в него, до того его стены были отвесны, я убедился, что ошибся — беленьких домиков монастыря там не было видно... Я посмотрел на часы: был пятый час дня. С раннего утра я ничего не ел и не 26 Г. В. Грумм>ГржимаАло
пил. Вдобавок вечерело, становилось прохладно, а на мне кроме шведской куртки ничего не было. Стоило обдумать свое положе­ние, тем более, что с гор спустились тучи, подул ветер и в воздухе закрутились снежинки. Я решился итти назад, прямо на восток, до тропинки, по которой доставляется каменный уголь в Ганьчжоу, по ней добраться до копей и, если уж будет поздно возвра­щаться домой, то заночевать там в одной из землянок... Я сошел с лошади и, взяв ее в повод, чтобы согреться, пустился бежать. То взбираясь, то сбегая с холмов, я вскоре добрался до какой-то речки; по берегу ее шла тропа, усыпанная углем... Это радостное открытие придало мне сил и энергии. Моя надежда добраться до ночи до своих передалась, вероятно, и лошади, потому что она уже без всяких понуканий с моей стороны крупной рысью побе­жала вперед. Я не заметил, как мы добрались до копей, а отсюда дорога была уж хорошо мне знакома! И вот, когда я взбирался, не торопясь, на небольшой перевальчик, по другую его сторону, неожиданно для себя я вдруг очутился среди мирно пасшегося стада куку-яманов! Единственное оружие, которое находилось при мне, был револьвер. Я успел выхватить его из кабуры и сде­лать два выстрела по ближайшему зверю, находившемуся уже шагах в двадцати от меня. Но, конечно, в сумерках, да, вдобавок, стреляя с беспокойно стоявшей лошади, я промахнулся... Кукуяманы шарахнулись в сторону и исчезли, а в ответ на мои вы­стрелы, точно эхо, я услышал настоящую канонаду. То были ка­заки и мой любимый джигит Ташбалта, которые, по приказанию брата, меня разыскивали по соседним ущельям.
Несмотря на затруднительность охоты, куку-яманов мы всетаки добыли; иначе было с маралами (вероятно, Cervus albirostris Przew.): мы должны были лишь удовольствоваться кон­статированием факта, что они действительно водятся в лесах по р. Су-юй-хэ, так как видели несомненный их след —свежий помет.
Из мелких млекопитающих мы добыли здесь сурков (Arctomys robustus M-Edw.) и пищух (Lagomys roylei Ogilby).
Настоятель монастыря (хамба-лама), с которым мы свели короткое знакомство, утверждал, что в горах, кроме того, водятся барсы, куницы, лисицы и медведи, но никаких следов этих зверей даже по свежему снегу мы не видали. Что же касается насеко­мых, то их почти -вовсе не было видно: летали только какие-то обрывки перезимовавших Vanessa antiopa и Grapta album; впро­чем, здесь мне попался и новый вид ночной бабочки Dasypolia gerbillus. Из Reptilia мы встретили только Eremias multiocellata Giinth.
Каменноугольные копи лежат на высоте 2 740 м над уровнем океана. Мощность круто падающих пластов угля в посещенных мною шахтах не превосходила 60 см. Шахт много, но они не
глубоки; уголь вырабатывается только с поверхности, почему и не отличается хорошими качествами; действительно, в Ганьчжоу им пренебрегают, и он расходится, главным образом, только в Нань-гу-чэнском округе. Копи эти принадлежат казне, и доход с них пересылается в Гань-чжоу-фу.
18 апреля мы покинули нашу стоянку у монастыря Ма-ти-сы. Не доходя Нань-гу-чэна, мы свернули на колесную дорогу, иду­щую вдоль наньшанского подгорья, и вскоре вышли к р. Да-туима-хэ, которая в эту пору несла мало воды. Пройдя реку, мы вступили в культурный район, и весь остальной путь до селения Чжан-мань-цзэ, в котором остановились, сделали среди пашен и хуторов, группировавшихся у селений Шинь-гуань и Чуй-цзэ-ганьцзы. Все эти селения были невелики и почти не имели древесных насаждений; последние стали вновь встречаться лишь к востоку от Чжан-мань-цзэ.
Здесь брату удалось подстрелить самку Grandala coelicolor Hodgs., что доказывает, что эта великолепная высокоальпийская птица не улетает осенью на юг, на южные склоны Гималаев, но частью остается на зимовку в Гань-су, где и живет в более низ­ких зонах.
На следующий день мы продолжали итти культурным райо­ном. Селения виднелись и вправо и влево от нашей дороги, при­чем нам последовательно называли: Хэ-чжоу-пу, Хун-ха-хо, Чжу-пу-цзы и Фын-ха-пу. Самое крупное из них было Хун-ха-хо, расположенное на полдороге между долинами речек Шо-тунма-хэ и Хун-гоу, русла коих оказались глубоко врезанными в рыхлую почву равнины и совершенно сухими: вода в них показы­вается обыкновенно не ранее конца апреля, перестает же течь в конце сентября. Вода встречена была нами лишь в следующей реке Да-хэ, протекавшей в широкой и глубокой долине, вымытой в толщах красных песчанистых глин.
Пройдя Да-хэ, разбросавшую свои воды на пространстве 213 м, мы очутились в виду городка Хун-фэй-чэн, окруженного средней высоты и порядочно уже обветшалыми стенами, в тре­щинах коих гнездились Carine bactriana Hutt. и Cotile rupestris Scop. Не заходя в него, мы остановились в его предместье, рядом с большой, но запущенной кумирней. Здесь мы дневали ради за­купки провианта на дальнейший путь через горы в долину Сининской реки.
Дорога от Хун-фэй-чэна пошла в гору. Здесь только что при­нялись за пахоту, так как земля успела оттаять еще только с поверхности; местами лежал даже снег; но он заметно шел на убыль и развел глубокую грязь на глинистой почве ложбин. Километров десять мы шли вдоль правого берега Да-хэ, обойдя здесь селения Ю-фын-чэ-цзы и Юн-гу-чун; затем уклонились к юго-востоку и, пройдя водораздел, вышли в долину речки
Та-хо-чу, вытекающей из ущелья Чжан-чжа-коу. Водой этой речки пользовались два селения — Хый-нан и Гуан-цзы, такие же грязные, невзрачные и бедные, как и все остальные селения округа Хун-фэй-чэна. Население их смешанное: всего больше тангутов, затем следуют китайцы и, наконец, уйгуры (маджа); по имени их даже следующее селение, лежащее при устье ущелья Пянь-дао-коу, называется Маджа-гуан-цзы.
Мы остановились выше селения Маджа-гуан-цзы, близ раз­рушенного сторожевого поста Ши-хоу, в ущелье Ши-хо-коу, имею­щем с ущельем Пянь-дао-коу общее устье. Стены последнего сла­гают желтые и серо-желтые песчаники с прослойками каменного угля, который когда-то здесь разрабатывался; дальше же в ущелье виднеются скалы глинисто-слюдяных сланцев, прорезан­ных жилами кварца. Впрочем, подробности горного строения были здесь скрыты — в верхней зоне снегами, ниже же сплошным тра­вянистым покровом и густейшею кустарною порослью, в которой ютилось множество мелкой птицы. Несмотря на непогоду (ветер и снег), в течение двух дней, посвященных экскурсиям, мы обога­тили здесь нашу орнитологическую коллекцию следующими ви­дами: Acanthis brevirostris Вр., Montifringilla mandellii Hume, Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Urocynchramus pylzowi Przew., Anthus rosaceus Hodgs., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Calliope tschebaiewi Przew., Cincius kashmiriensis Gould., Tharraleus fulvescens Sew., Th. rubeculoides Hodgs. и Perdix sifanica Przew. Стреляли также немало по суркам (Arctomys robustus), но добыли немногих. Под камнями же мы нашли во множестве Carabus modestus Sem., G. przewalskii A. Moraw., несколько видов рода Agonum и другие, менее характерные виды жесткокрылых.
Наконец мы дождались давно желанного момента: 23 апреля мы перевалили на южные склоны Нань-шаня!
Уже при устье ущелья Пянь-дао-коу встают огромные скалы, одетые мхом и поросшие Caragana jubata, Prunus, Spiraea, Salix, Potentilla и другими видами низкорослых кустарников; дальше же ущелье получило еще более величественный вид, то суживаясь в едва проходимую глубокую щель, то развертываясь в чудную панораму диких гольцов и луговых покатостей, далеко не везде еще вышедших из-под снега.
В этом ущелье впервые весьма резко выступила огромная разница в растительности южных и северных склонов как глав­ного хребта, так и отрогов; а именно, тогда как южные склоны представляли поверхность, поросшую исключительно степными травами, ие образующими сплошного покрова, северные почти всегда одеты были густою растительностью — самыми разно­образными луговыми травами и кустарниками, а подчас даже мхом и папоротниками. Впоследствии, в еще более широком мас­штабе, мы то же явление наблюдали в долинах верхнего Эцзин-
гола, Да-туна, Сининской и других рек, где обращенные к северу склоны были покрыты лесом, обращенные же к югу представляли кипцовую степь ♦.
Дорога в ущелье Пянь-дао-коу была довольно сносно разра­ботана в конце шестидесятых годов солдатами Цзо-цзун-тана. Говорят даже, что в то время китайцы не раз проезжали здесь в легких экипажах; но время это уже давно миновало, и ныне дорога эта во многих местах и на многие километры размыта дождевыми потоками. Всего лучше сохранились участки, потребо­вавшие значительных скальных работ. Такие именно участки на­ходятся у пикетов Пянь-дао и Эр-дао, где ущелье образует теснины.
Дикий характер дорога имеет на протяжении первых 15 км. Здесь кончается южное заложение скалистого хребта — передо­вой цепи Нань-шаня и начинается подъем на второй хребет, сло­женный исключительно из красных песчаных глин и красных песчаников — факт, оставленный, вероятно, без внимания В. Л. Об­ручевым, отрицавшим правильность моей характеристики долины верховий Эцзин-гола—денудационной, а не тектонической128. Этот второй хребет служит водоразделом бассейнов: на север ' сбегают речки, орошающие Шаньданский округ, на юг—речки, слагающие одно из верховий Эцзин-гола — реку Бабо-хэ. Что каI сается до передовой цепи Нань-шаня, сложенной, главным обрак зом, из глинисто-слюдяных сланцев, то в месте ее пересечения
♦ Л. Н. Краснов в своей книге «Опыт истории развития флоры южной i части восточного Тянь-шаня» прекрасно оттенил разницу в характере рас. тигельного покрова, одевающего северные и южные склоны Тянь-шаня: но. , мне кажется, что он дал этому факту слишком одностороннее объяснение. , всецело приписав его разнице в количестве выпадающих на обоих склонах ; осадков. «Таким образом, — говорит он, —в то время как южные нагретые I склоны, даже будучи защищены от СВ, лишены влаги в силу их темпераI туры, высшей, чем у перенесшегося через холодный хребет ветра, северные ( склоны везде могут быть орошены более или менее сильно» (стр. 68).
Краснов сам указывает в IV главе, что даже среди еловых лесов ему попадались оазисами кусочки земли, покрытые степною растительностью. I Все такие оазисы лежат на южных склонах боковых падей. Скажем даже общее: в Тянь-шане, равно как н в Нань-шане. все склоны, обращенные к f югу, независимо от величины их площади, одеты степною растительностью. Очевидно, что здесь не может быть и речи о какой-либо разнице в количе! ствах осадков, выпадающих в области степи и леса, а потому и объяснение наблюдаемого явления должно быть иное. Оно заключается в том, что на склонах, обращенных к югу, т. е. к солнцу, влага расходуется несравненно быстрее, чем на северных, обогреваемых лишь косыми лучами последнего.
В рощах нашего севера (но в особенности резко явление это было под­мечено мною в хвойных лесах Миасского округа, на Урале) стороны стволов, обращенные к северу, всегда одеты лишайниками и мхом, тогда как южные I стоят обыкновенно чистыми. Это явление того же порядка: во влажных ле­сах Урала северные стороны стволов, плохо обогреваемые, никогда вполне не просыхают и дают почву для развития ягелей и мхов.
ущельем Пянь-дао-коу, она представляет значительное пониже­ние, смыкающее два вздутия, в которых сталкиваются кряжи гор: на востоке — образующие долину Чагрын-гола, на западе — представляющие слитную массу двурядового хребта, имеющего широкое заложение на севере и крупное падение к югу, где его склоны скрываются под мощными толщами красных глин и пе­счаников нарушенного напластования; последние образуют сплошную холмистую массу, с одной стороны примыкающую к скалистому Нань-шаню, с другой поднимающуюся до высоты, не меньшей 3960—4260 м над уровнем моря, образуя хребет, от­мытые части которого составляют на противоположной, южной, стороне долины Бабо-хэ так называемые горы Вэн-ли-коу Наньшань. Таким образом, продольная долина Бабо-хэ, с которой мы ниже ближе познакомимся, хотя, до некоторой степени, и совпа­дает с древней тектонической долиной, простиравшейся от мери­диана Лян-чжоу по крайней мере до меридиана Су-чжоу, но про­изошла совершенно самостоятельно и должна быть характеризо­вана как долина размыва.
Горизонт стал особенно широк у пикета Ян-шунь-цзы, где я догнал хвост нашего каравана, отстав от него у пикета Эр-дао ради ловли первой в этом году интересной бабочки — Pieris butleri var. potanini Alph., взятой мною здесь в количестве сорока экземпляров. Это было настоящее «джайлау», т. е. превосходное пастбище — высокая, холмистая, кнпцовая степь, пересеченная оврагами, по которым теперь, ранней весной, сбегали небольшие мутные ручейки. Молодой зеленой травы нигде не было видно, но прошлогодняя одевала почву густо, не показывая и признаков каких-либо потрав. Действительно, факт интересный и который не мог не обратить на себя нашего внимания: все это нагорье, а затем, как мы в этом убедились впоследствии, и вся область верховий Эцзин-гола, оставались без жителей-кочевников и были бы почти абсолютно пустынны, если бы не редкие путники, не китайские пикеты, да не золотопромышленники.
Разъяснение этого факта мы получили только в Юн-ань-чэне, где нам сказали, что эти земли пустуют по распоряжению из Пекина, впредь до разрешения спорного вопроса о том, которому из двух народов — монголам или тангутам, должны они отойти во владение.
От пикета Ян-шунь-цзы дорога пошла круче в гору. О колес­ной колее здесь не было и помину. Мы шли одной из нескольких узеньких троп, бежавших по склону оврага, в котором струились воды Пянь-дао-хэ, то и дело увязая в размякшей глинистой почве или перебираясь через ручьи. Наконец, мы завидели впе­реди совершенно оголенные, обдутые ветром, красные глыбы песчаника — это и был гребень хребта и перевал У-бо-линь-цзы (II 850 футов, или 3 6I2 м) в долину реки Бабо-хэ. Спуск с него
был очень полог и шел по волнистой степи, сплошь изрытой пищухами (Lagomys melanostomus Buchner).
Вскоре мы завидели впереди стены импаня У-бо, откуда нам навстречу высыпало до десятка солдат.
— Где бы тут остановиться?
— Л вот, пожалуйте...
И нас отвели к речке Убочар, где указали на как будто когда-то искусственно выравненную площадку, по окраинам ко­торой еще сохранились следы канавы. Но если здесь когда-либо и существовало укрепление, то, вероятно, очень давно, так как земля, поросшая кипцом, оказалась минированной множеством нор пищух. В этот день мы добыли для коллекции Montifringilla mandellii Hume и Prantincola maura var. przewalskii Plsk., и уже на южных склонах перевала У-бо-линь-цзы — Podoces humilis Hume; сверх того в ущелье мы видели какую-то желтую плиску и обыкновенного кулика.
Ночью речка покрылась у берегов льдом — мороза было —3°.
Первая половина пути следующего дня пришлась на высоко приподнятую долину р. Бабо-хэ, между II 000 футов (3 350 м) и 12 700 футов (3 871 м) абсолютного поднятия, в которой местами лежал еще снег. Дорогу то и дело пересекали ручейки и ручьи мутной воды, которая стояла и на дороге. Талая земля сдавала под ногами животных, которые шагали с трудом и то и дело оста­навливались для того, чтобы вздохнуть полнее и глубже. Пожа­леешь свою лошадь и слезешь, но итти по пропитанному водой косогору пешком очень трудно; к тому же нога то и дело скользит и проваливается в норки пищух. Молодой травки вовсе еще не было видно, и блеклые, серовато-желтые тоны преобладали по­всюду в раскрывавшейся перед нами далекой панораме гор и долин. Но весной и здесь уже пахло. В воздухе было как-то осо­бенно светло и радостно. Журчанье воды в ручейках, издалека несшийся грохот реки, свист пищух, встревоженных нашим при­ближением, прелестное пение здешнего жаворонка и масса зву­ков, происхождение коих трудно себе объяснить, все это настоя­тельно говорило теперь об идущей нам навстречу весне.
Караван наш в этот день представлял внушительное и ориги­нальное зрелище: человек пятнадцать китайских пеших солдат, фитильные ружья, алебарды и пики, штук десять развернутых громадных красных и желто-синих знамен, пятьдесят завьючен­ных лошадей и кое-где для всей этой обстановки странные фи­гуры не цветисто-одетых, зато хорошо вооруженных русских людей; и все это шумело, галдело и то расползалось чуть не на два километра, то вновь собиралось перед каким-нибудь трудным подъемом в одну пеструю толпу, от которой далеко сторонились встречные тан гуты и китайцы-золотопромышленники. Впрочем, так поступали не все. Многие, более храбрые и любопытные,
к нам немедленно приставали и провожали километра два или три.
Что значат эти знамена? Почему сегодня сопровождают нас эти солдаты? Вот вопросы, которые мы себе задавали, но на ко­торые у нас не находилось ответа. Мы решительно не знали, по­чему сегодня, когда мы проходили мимо импаня, нас приветство­вал весь гарнизон, что-то человек с тридцать солдат, выстроив­шись шеренгой со знаменами и имея офицеров на фланге; почему затем часть этого гарнизона отделилась и провожала нас до сле­дующего пикета Унихо, где повторилась та же процедура и смена конвоя, причем возвращавшиеся китайские солдаты почли нуж­ным опуститься перед нами на колена; почему, наконец, столь же почетная встреча и проводы подготовлены были и на всех сле­дующих пикетах. Мы были, как в чаду, от этих неожиданных по­честей и ждали почему-то скандальной развязки всей этой затеи, в которой мы играли совершенно несовместимую с званием мир­ного русского путешественника, а потому для нас очень стран­ную роль.
Только на ночлеге нам, наконец, объявили, что все это де­лается по распоряжению начальника Юн-ань-чэнского лагеря (ина), сановника Чжу-цзу-гуя, готовящегося нас встретить с еще большим почетом.
Подъем на перевал Чжи-нань-линь, имеющий 12 700 футов (3 870 м) абс. выс., довольно полог и все время идет по красной глинистой почве. Только уже к самому перевалу цвет последней изменяется в желто-серый, причем на откосах появляются вы­ходы бледножелтого песчаника. Этот же песчаник слагает и перевал, служащий водоразделом бассейнов рек: Да-тун-хэ, системы Желтой реки, и Бабо-хэ, одного из двух истоков Эцзингола. По южную сторону перевала этот песчаник тянется кило­метров на десять и там сменяется более древними, палеозойскими песчаниками темносерого и серовато-фиолетового цветов. Хотя массы этих последних и тесно примыкают к скалам желтого пес­чаника, но связь эта лишь кажущаяся: палеозойские песчаники составляют лишь пониженное в этом месте продолжение Северотэтунгского хребта Пржевальского, далее к западу сложенного из тех же плотных песчаников, налегающих на слюдистые песча­ники. На линии перевала Черик, лежащего к западу от Чжинань-линя и подымающегося до абсолютной высоты, равной 14 000 футов (4 265 м), эта раздельность горных масс выступает еще более рельефно, так как там долина небольшого ручья отде­ляет массивные скалы темнобурого слюдистого песчаника Северо-тэтунгских гор от светлокрасных песчаников, принадлежа­щих уже Вэнь-ли-коу Нань-шаню. Да и китайцы различают оба хребта, называя скалистый гребень Северо-тэтунгских гор — Да-бабо-шанем. Таким образом, водораздел Да-туна и Эцзин-
гола должен считаться, на некотором протяжении, двурядовым хребтом, причем наивысшие точки северного совпадают с наи­большим понижением в южном, и наоборот.
Здесь будет кстати заметить, что светлые песчаники (третич­ные) на всем протяжении от Чжи-нань-линя до Лао-хучпи (14 200 футов, или 4 878 м), в верховьях Хый-хэ, золотоносны. Главная добыча золота ведется на западе, но и здесь моют его почти в каждом ущелье. Мы натолкнулись на работу золотопро­мышленников в ущелье речки Ши-хэ, сбегающей с перевала Чжи-нань-линь, где работали всего до 30 станков; но почва ущелья оказалась тут настолько изрытой, что следует допустить одно из двух: или что разработка песков ведется в нем издавна, или что некогда она велась в более широком масштабе.
Золотопромывательные станки китайцев устроены очень просто. Па качелях устанавливается ивовая плетушка в форме чаши, снабженная мелкими отверстиями и могущая вместить около пуда песка. Ее раскачивают, поминутно встряхивая, причем песок и гравий сыплются на лестницу, пологие ступени коей с несколько выступающими краями сделаны из тонких дощечек; по этой лестнице пускается широкой, но слабой струей вода, ко­торая и отмучивает гравий и, если оно только есть, золото, за­держивающееся на ступенях. Когда в корзине остается только галька, ее выбрасывают на полотно и тщательно исследуют; затем останавливают воду и то же проделывают с гравием на каждой ступени. Добываемое таким путем золото получается в виде чешуек (листоватое) и угловатых небольших зерен мато­вого бурого цвета.
Мы говорили, что и при такой примитивной промывке старых речных отложений один рабочий вырабатывает здесь золота в среднем ежедневно около 10—12 долей, т. е. на 40—50 копеек; за всю же операцию, от начала апреля до конца сентября, при­мерно на 70 рублей; бывают, однако, партии, которые уносят с собою, за вычетом пошлин и всех расходов по своему содержа­нию, по ямбе и больше на человека.
Разработка золота разрешается всем и каждому при непре­менном, однако, условии — вносить в казну двадцать процентов со всей добычи натурой. Зная китайские порядки, нетрудно сообразить, что вышеприведенные цифры должны быть много ниже действительных, так как и золотопромышленники и сбор­щики одинаково заинтересованы в преуменьшении добычи драго­ценного металла. Но в таком случае, как же должны быть богаты золотом речные наносы Ши-хэ и других местных рек!
Спуск с перевала Чжи-нань-линь круче подъема и почти с пер­вых же шагов *вводит в ущелье, которое суживается довольно быстро, имеет скалистые высокие стены и по дну поросло разно­образными кустарниками, средн коих я мог отличить шиповник,
барбарис, лозняк, Caragana jubata и Potentilla. Несмотря на сумрачность этого ущелья, птиц в нем ютилось немало, и мы добыли для коллекции: Motacilla citreoloides Hodgs., Phylloscopus superciliosus var. mandellii Brooks. и Calliope tschebaiewi Przew. Уже подходя к пикету Ша-чжи, расположенному при впадине в Ши-хэ ее левого притока Шэн-сун-ло, я заметил на сухом стебле Potentilla ночную бабочку, оказавшуюся новым видом Ulochlaena — Ul. superba Alph.
В Ша-чжи, где мы должны были переночевать, мы встретили такой же радушный прием, как и в У-бо: весь гарнизон предо­ставлен был в наше распоряжение. Но когда я выразил желание остаться в ущелье на дневку, то встретил протест: «Как можно! Ин-гуань готовится встретить вас завтра и уже сделал распоря­жение, чтобы весь гарнизон был в сборе. Не делайте же нам неприятностей».
Эти доводы повторялись с такой настойчивостью, что пришлось покориться необходимости и оставить ущелье необследованным. Впрочем, с вечера же погода стала портиться, и пошел дождь, сменившийся вскоре снегом.
Всю ночь сеял дождь. Утро тоже было серое. Стеснявшие нас в узком ущелье скалы и стоявшие за ними горы курились. Чер­ные глыбы камней, потемневшая ледяная накипь речки Ши-хэ, проносившей свои воды по местности, совершенно изрытой золото­искателями, отовсюду торчавший безлистый кустарник и оголен­ная почва под ногами, все это было мокро и смотрело непривет­ливо, грязно. Сырость в воздухе была чрезвычайная и пронизы­вавшая. Туман то сгущался до того, что на десять шагов кругом ничего не было видно, то проносился вперед и кверху и тогда на время открывал горизонты.
Мы кутались, страшно зябли и с неудовольствием помышляли о торжественном приеме, который ожидал нас в городе Юн-аньчэне.
Сюда мы прибыли около полудня. По выходе из ущелья, до­вольно однообразного на всем своем протяжении, перед нами раскинулась широкая поляна, со всех сторон окруженная грядами довольно высоких холмов. Сквозь белесоватую пелену сеявшего дождя в одном из уголков этой долины виднелось что-то темное, но пока совсем неопределенное. Однако, это и был город, к кото­рому мы из всех сил спешили теперь.
А там все пришло уже в движение... Махальщики и ускакав­шие вперед офицер и два солдата конвоя давно уже известили население города и китайских властей, что русские едут. Готови­лось необычайное зрелище...-
Несмотря на непогоду, вероятно, все наличное мужское насе­ление Юн-ань-чэна вышло из города и расположилось у восточ­ных ворот; здесь же шпалерами выстроились знаменосцы и
вооруженные допотопным оружием солдаты местного гарнизона; в заранее разбитой палатке разместились, наконец, и ожидавшие нас, в своих парадных костюмах, старшие офицеры юн-ань-чэнского лагеря, а затем все затихло в ожидании нашего прибытия, и только крупные капли дождя мерно барабанили трель по сплош­ной крыше из красных зонтиков толпы, под аккомпанемент глу­хого говора этой последней.
Но вот и мы появились... Салют из вестовых пушек уведомил об этом толпу, которая зашумела и заволновалась. Точно только того и ждавший почетный эскорт вдруг окружил нас волной зна­мен и людей в каких-то фантастических костюмах, среди которых особенно выделялись своей оригинальностью костюмы полицей­ских и так называемых мао-цзё — людей в высоких красных и черных колпаках, вооруженных огромными сплетенными из ре­мешков и окрашенными в черный цвет бичами, и, имея впереди громадных размеров красный зонт (хун-тун-сань) и служителей, бивших в гонг, при громе выстрелов и совершенно неописуемом гаме толпы, повлек нас вперед между преклонявшими знамена, а затем, при нашем проезде, становившимися прямо в грязь на колени шпалерами войск.
Отроду ничего подобного не видавшие, лошади наши горячи­лись, фыркали и делали попытку унестись обратно к горам, но, видя кругом себя сомкнувшуюся теперь людскую толпу, покори­лись, наконец, своей участи и, вздрагивая поминутно всем телом, благополучно донесли нас к палатке чиновников, перед которой эти последние встретили нас обычными приседаниями.
Обменявшись обычными же приветствиями и просидев в па­латке минуты две, мы раскланялись с сановником Чжу-цзу-гуем и его овитой и, сопутствуемые выстрелами, эскортом и толпой, направились к тому месту, где казаки уже ставили наши юрты.
На следующий день мы проснулись при пробивавшихся к нам в юрту во все щели и дыры косых лучах только что вставшего солнца. Тучи бесследно прошли, и громадные горные цепи, снизу доверху одетые снегом, блестели теперь ослепительно и резко выделялись на голубом фоне неба. Кое-где здесь, в долине, уже пробивалась молодая трава и изумрудными пятнами пестрила блеклую поверхность лугов. Река Ши-хэ шумно неслась у нас под ногами, а всюду порхавшие птички, за которыми мы тотчас же отправили наших казаков-охотников, вероятно, радуясь солнцу, пели свои веселые весенние песни...
В Китае рано встают. В девять, самое позднее — десять уж едут с визитом. К этому именно времени в наш бивуак прибыли офицер, гражданский чиновник и почетный эскорт, долженство­вавшие сопровождать нас в ямынь сановника Чжу-цзу-гуя. Они застали нас уже совершенно готовыми, а лошадей наших осед­ланными.
Когда мы садились верхом, раздались три сигнальных вы­стрела. Чиновники выехали вперед, знаменосцы и солдаты эскорта с исписанными досками нас окружили, и красный зонт, при криках мао-цзё и звуках гонгов сначала три раза приподня­тый кверху, открыл наше движение.
Шествие это, сопровождавшееся большой толпой собравшихся сюда окрестных тангутов, весьма медленное и претендовавшее на торжественность, было, в сущности говоря, -весьма безалабер­ным. Лошади наши горячились и напирали на процессию, кото­рая вскоре потеряла порядок и сбилась в кучу, смешавшись с толпой; перед намивыступалтеперь уже не красный зонт, ко­торый прокладывал себе дорогу где-то сбоку, а какой-то высокий та и гут, обнаженный чуть не до половины; пушечные выстрелы гремели без правильных интервалов; окриков мао-цзё уже не было слышно в шуме толпы, который наполовину заглушал даже военный оркестр, -встретивший нас гимном перед ямынем на одной из городских площадей.
Вся эта площадь, весь этот странный город оставлял грустное по себе впечатление чего-то забытого, по всем швам уже разва­лившегося. Много китайских городов мы посетили дорогой, но ничего более убогого мы еще не встречали. Стены, сложенные кое-как из дикого камня, местами совсем развалились; штука­турка в главных воротах давно уж облезла; узкие улицы, гряз­ные, с набросанными повсюду камнями для пешеходов, были обстроены какими-то до такой степени жалкими лачугами, что надо было иметь много мужества для того, чтобы оставаться в них жить; впрочем, многие из них теперь пустовали и развали­нами своими еще более увеличивали неприглядность картины.
«Наш город — очень бедный город, — говорил нам Чжуцзу-гу, когда мы сидели у него в приемной. — в нем вы не встре­тите ни хороших зданий, ни хороших лавок. Кругом живет «голь», «варвары», довольствующиеся самой грубой пищей: молоком, дзамбой, творогом и, в редких случаях, мясом. Город, как ви­дите, окружен горами; дождь здесь идет очень часто, холодно даже и летом, а потому хлебов здесь не сеют; даже ячмень здесь не родится, и за ним си-фани (тангуты) ездят в Да-тун. Вот по­чему и мне приходится униженно просить вас остаться здесь еще на день или два. Я заказал обед за I50 ли от нашего города, а потому он доставлен быть скоро не может; без обеда же вы­пустить вас отсюда я не хотел бы...» И когда мы согласились, то словоохотливый китаец продолжал: «Впрочем, если вы нуждае­тесь в каких-либо простейших припасах, то скажите мне... Может быть, и отыщется что-нибудь в наших лавках». Тронутые такой необычайною любезностью, мы, тем не менее, торопились рас­прощаться с хозяином: день был такой ясный и так нас манил на экскурсию.
Вернувшись на свой бивуак с обычным для нас теперь шумом и гамом, мы немедленно и быстро переоделись, но... сегодня так и не было нам суждено побродить по этим заманчивым черным ущельям, где животная жизнь, должно быть, кипела ключом. Во-первых, нам нужно было произвести ревизию наших подар­ков. Из них мы отобрали: хороший револьвер в футляре, массив­ный серебряный браслет, коралловое ожерелье и перочинный ножичек о шести лезвиях; все это мы завернули в красную бумагу и при карточках отослали к начальнику лагеря; во-вторых же, мы должны были принять его посланцев, которые привезли двух тощих кур, переднюю лопатку баранины, два десятка китайских ' свечей, пять шинов * гороху для лошадей и при этом кучу изви­нений все на ту же, излюбленную китайцами, тему: «Наш город беден, в нем ничего нет...» Вместе с тем они сообщили, что ин-гуань сегодня же собирается отдать нам визит.
Итак, вместо желанной экскурсии пришлось готовиться к встрече.
Еще раз сегодня пальба, крики, зонт и знамена. Это уж едет Чжу-цзу-гу к нам с визитом...
Визиты китайцев обыкновенно непродолжительны. Но ин-гуань просидел у нас почти до заката, очевидно, решившись К вознаградить себя за невыразимо-скучную зиму, проведенную им . в Юн-ань-чэне, куда он был переведен прошлым летом. Он расI спрашивал нас обо всем: о железных дорогах и воздушных ша, рах, об оружии вообще и о дальнобойных орудиях в частности, i о стали и прекрасной ее выделке в России, о сукне, о винах и • водке, наконец, и о том. как велика численность русских войск.
Затем мы ходили смотреть на стрельбу из револьверов и берда­нок, причем действительно необыкновенно удачный выстрел моего брата, перебившего револьверной пулей тонкий шест, воткнутый в землю, привел всех в полный восторг. Брата дергали, что-то кричали и показывали большой палец при возгласе «хо!>, что значит хорошо, прекрасно, или даже просто тыкали в него паль­цем— дескать, вот молодец. Вернувшись же снова в юрту, ки­тайцы пили чай, восторгались сахаром, причем некоторые из свиты просили даже разрешения взять по кусочку, дабы показать своим, и английским печением, после чего, пересмотрев у нас все, что стоило смотреть и чего вовсе не стоило, китайцы, нако­нец, поднялись... Слава богу, пора.
Отправляясь на экскурсию, мы обыкновенно переходили Ши-хэ, протекавшую здесь в глубоко врезанном ложе, и шли к горам, скалистые массы которых были окаймлены холмистым подгорьем, одетым кипцом. Здесь мы наловили в десятках экземпляров Pyrgus bieti Oberth. и новый вид Ala — Ala pretiosa
По пекинскому произношению — шэн; он почти ранен I.3 гарнца.
Alph., а также набрали немало жуков, из коих могут быть названы: Pseudotaphoxenus nov. spec., Aristochroa nov. spec., описанная Чичериным под именем Аг. perelegans, Carabus diruptus Moraw., Agonum spec., Lorocera ovipennis Sem., Broscus przewalskii Sem., Zabrus przewalskii Sem., Blap.s spec. и др. Из птиц под Юн-ань-чэном были добыты: Bubo ignavus Forst., Montifringiila haematopygia Gould., нигде более в горах Гань-су не встреченная, M. ruficollis Blanf., Motacilla citreola Pali., Ruticilla hodgsoni Мооге и Tharrhaleus rubeculoides Hodgs. Наконец, из млекопитающих нашими казаками была здесь убита первая антилопа — Gazella przewalskii Biichner.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
НА ЮЖНЫХ СКЛОНАХ Н АНЬ-ШАНЯ
Главный элемент населения Юн-ань-чэна составляли дунгане; дунгане же преобладали как в городке Да-туне, так и во всех деревнях между этим последним и щеками Да-тун-хэ. По типу, в главной своей массе, они не особенно резко отличались от ки­тайцев; но между ними попадались как рослые индивидуумы । с широким румяным лицом и рыжими волосами, так и индиви­дуумы, вполне еще удержавшие особенности иранского типа. Таким образом, смешение типов здесь было полное и выступало даже в более резкой форме, чем, например, в Притяньшанье — факт, нелегко объяснимый, если принять во внимание, что усло­вия жизни местных дунган в уединенной долине должны были скорее выработать среди них более однородный тип.
Из Юн-ань-чэна мы выступили 28 апреля. Ин-гуань устроил нам торжественные проводы, но, увы, бедным офицерам, солда­там и народу пришлось вновь мокнуть под проливным дождем, который собирался с утра, но, как нарочно, полил в то время, когда мы завьючивали последнюю лошадь.
От Юн-ань-чэна дорога стала подыматься в гору и первые 6 км шла холмистой местностью вдоль долины небольшой речки—левого притока Ши-хэ. Эти холмы, поросшие кипцом и имевшие мягкие очертания, слагались из красноватых песчани• стых глин, которые составляли почву всей долины от Ши-хэ до . щек Да-тун-хэ. К концу шестого километра мы достигли высшей точки дороги, с которой открывался чудный вид на нижележа­щую котловинообразную долину помянутой речки, бравшей свои воды частью в небольшом кочковатом болоте, частью же в ущелье
416
горы Хэ-гу-шань. От последней мы видели только подошву; вер­шина же скрывалась в тумане, который сползал по всем ее падям и полосами протягивался над котловиной, издали казавшейся со­вершенно зеленой: старая трава здесь была выжжена, а молодая успела подняться уже на 4—8 см. Здесь впервые мы увидели черные палатки тангутов и огромные стада яков.
Так как дождь шел, не переставая, то мы решились спуститься в котловину и в ней остановиться, но сопровождавший нас офи­цер отсоветовал это сделать.
— Почва котловины, — говорил он, — пропитана водой и сверх того поросла травой, на которую, без сомнения, и набро­сятся ваши лошади; но с непривычки она может раздуть им жи­воты и вызвать заболевания.
Замечание было вполне справедливое, и мы потащились дальше. Котловина оказалась действительно болотистой; по край­ней мере, даже тропинка, по которой мы шли, была залита водой на десятки метров. Пройдя речку, мы вскоре заметили, что вновь подымаемся в гору; но это был лишь небольшой холм, по другую сторону коего расстилалась широкая долина левого притока р. Да-тун-хэ — речки Пин-фу-хур. Здесь, у полуразвалившегося пикета Бо-шу-хо-цзы, мы и остановились.
Речка Пин-фу-хур, протекавшая у подошвы крутого обрыва волнистого плато, отделяющего Юн-ань-чэн от долины реки Датун-хэ, образовала близ пикета довольно обширное кочковатое болото, кишевшее водяной птицей, среди коей мы тотчас же за­метили одиноко разгуливавшего журавля — Grus nigricollis Przew. Брат бросился к нему, но ружье дало сначала осечку, а затем он, повидимому, только ранил могучую птицу, которая тяжело взлетела и опустилась в расстоянии полкилометра* от пикета. Ее преследовал лучший наш стрелок, казак Колотовкин, но потерял из вида после нескольких неудачных выстрелов из берданки на расстоянии 400—500 шагов.
После обеда, когда несколько разъяснело, мы здесь добыли для коллекции Montifringilla ruficollis Blanf., Motacilla (Budytes) citreola Pali., Aegialitis mongolicus Pali, и Tringa temminckii Leisl. Сверх того, в одной из трещин стены пикета Бо-шу-хо-цзы мы нашли гнездо Fregillus graculus L. с порядочно уже насижен­ными яйцами.
Мы покинули Бо-шу-хо-цзы на следующий день очень рано. Утро было ясное, и оба хребта, окаймлявшие долину Да-тун-хэ, были видны великолепно, притом с некоторых придорожных хол­мов на огромном протяжении; едва ли мы даже не видели на западе снеговые пики, подымающиеся близ вершины реки Харге-чу.
До импаня Пин-фу-хур, где нам была устроена почетная встреча, дорога шла вниз по речке того же имени; за этим же
импанем —левым берегом Да-тун-хэ, большой реки, разбросав­шейся несколькими многоводными рукавами по саю, местами прижатому к скалам Южно-тетунгского хребта, местами же имеющему в ширину метров 850, если не целый километр. Эта река в древности носила название Хао-мынь или Хао-вэй-шуй.
Близ импаня Пин-фу-хур мы натолкнулись на несколько юрт хошоутов. Это были единственные монголы, которых мы видели в Гань-су и -в области Куку-нора.
От устья реки Пин-фу-хур до устья реки Ло-ху-лу — следую­щего левого притока Да-тун-хэ, на протяжении 11 км, долина широка, но сохраняет тот же волнистый характер, как и под Юн-ань-чэном; только здесь одевающая ее растительность полу­чила еще более степной характер: всюду господствовал кипец (Festuca sp.), прошлогодние серо-желтые пучки которого, не вполне одевая почву, делали ее похожей на щетку. Только по южным склонам логов и на дне этих последних виднелись кое-
где площадки луговых трав, которые почему-то зазеленели раньше и теперь яркими пятнами выделялись на блеклом фоне прошло­годней растительности. В таких логах, под валунами и крупной галькой, мы находили во множестве жучков из рода Agonum, а также Lorocera ovipennis Sem., Pseudotaphoxenus sp., Zabrus sp. и др.; и тут же Meloe n. sp. Среди многочисленных стад яков, коз и баранов и табунов малорослых, но красивых тангутских лошадок нам иногда попадались антилопы (Gazella przewalskii Biichn.), которые были, однако, настолько пугливы, что не подпустили к себе наших охотников ни разу ближе как на 500 шагов.
За речкой Ло-ху-лу стали попадаться пашни. Мы видели всходы ячменя (сорт «я-ми») и овса; но нам говорили, что в окре­стностях Да-туна возделываются также горох и пшеница, кото­рые, впрочем, не всегда дозревают. Здесь тангутов и монголов сменили дунгане. Стали попадаться ослы. Виднелись кое-где арыки, глинобитные заборы, следы каких-то построек. Ясно, что мы подходили к городу. А вот, наконец, и он показался...
Да-тун больше Юн-ань-чэна, но он имеет столь же безотрад­ный вид, как и этот последний. Его невысокие глинобитные стены представляют развалину, которую едва ли есть какая-нибудь возможность привести в приличный вид. Внутри господствует за­пустение: лачуги и размытые водою стены оград образуют узкие кривые улицы, невзрачность коих еще более оттеняется высокими пай-лоу, впрочем также уже достаточно обветшалыми. На един­ственной городской площади находится кумирня на вид также убогая. Офицеры, за исключением одного только ин-гуаня, высо­кого и дородного маньчжура, устроившего нам прекрасную
встречу, расквартированы в скверных помещениях; например, его ближайший помощник, которому мы сделали также визит, поло-
27 Г, Е. Грумм-ГржимаЯло
жительно не знал, на чем и где нас усадить; его приемная комната не имела и двух метров в квадрате и притом по высоте была на­столько низка, что на кане, занимавшем в ней три четверти всего пространства, и было возможно только сидеть. И подумаешь, в таких квартирах старшие офицеры коротают девять холодных месяцев в году. Безотрадное существование! Замечу кстати, что у этого офицера из домашней обстановки я заметил только крас­ный лакированный столик, на котором нам и подан был чай, и крошечную лакированную же шкатулку, одиноко стоявшую в нише стены.
Окружной город Да-тун был основан маньчжурами ,29. Но ме­сто это издавна служило административным центром; так, известно, например, что в начале VIII в. здесь находилось тибет­ское укрепление Да-тун-цзюнь ,3°. Вероятно, этому укреплению принадлежали и те прекрасно еще сохранившиеся ров и крепост­ной вал, которые находятся к югу от современного города, имеют форму правильного четы реугольника и поражают своими раз­мерами.
В Да-туне мы простояли два дня, которые прошли в визитах; урваться на экскурсию удалось только однажды, причем из бабо­чек мы здесь наловили: Ala pretiosa Alph. (n. sp.), Pyrgus bieti Oberth. и Triphysa dohrnii— вид, которого не существовало в европейских коллекциях, так как экземпляр, по которому в 1850 г. было сделано Зеллером (Zeller) его описание, был вскоре утра­чен. Родиной зеллеровского экземпляра, надо думать, была Северная Монголия, где недавно вид этот снова был найден; при­вез его также и Вагнер с верхнего Енисея. Из птиц в коллекцию поступили: Acanthis brevirostris Вр., ' Urocynchramus pylzowi Przew., Motacilla lugens Kittl. Herbivocula affinis Tick., Phasianus dtrauchi Przew. *, Sterna hirundo var. tibetana Saund., держав­шаяся здесь во множестве, и Podiceps nigricollis Brehm.; сверх того были замечены, но не добыты: Cyanopica cyanea Pali.» Cincius kashmiriensis Gould., Tetraogallus hinialayensis Gray и Anser indicus Lath.
День, избранный нами для выступления из Да-туна, был неудачный. С утра шел густой ситник, который, очевидно, нала­дился на целый день. Через реку мы переправились вброд с по­рожними лошадьми и ишаками, багаж же свой и баранов пере­везли частью на каюке, частью на плоту, который был связан из еловых жердей, укрепленных на турсуках. На перекатах, гребнем коих нас и повели конвойные солдаты, воды было свыше метра, так что некоторых ишаков, без всяких, впрочем, дурных
• Фазан Штрауха держался здесь среди кустарных порослей, но не­редко заходил и в ельник, восходя до высоты, равной, вероятно, 10 500 фут. (3 063 м) абс. поднятия. Столь высоко в горах мы нигде более не встречали фазанов.





















для них последствий, сбило с ног и отнесло метров на сорок книзу. Нам говорили при этом, что Да-тун-хэ вздувается в огромную реку, имеющую в плёсе метров до сорока двух, несколько позднее, а именно в конце мая, но что затем река постепенно спадает и в августе вновь достигает апрельских размеров.
Я уже имел случай заметить, что северные склоны Южнотэтунгских гор круто спускаются в долину реки Да-тун-хэ, кото­рая, прижимаясь к ним почти вплотную, только местами оставляет площадки, пригодные для поселений. Таких поселений на нашем пути встретилось несколько: Гао-лай-ху у переправы, Инсань-чжа в 9 км далее и Да-хо-ту, Сайнь-там и Каса-хо по ту сторону высокого, сложенного из песчаников и красных песчанистых глин отрога, который тянется пеперек всей долины и в средней своей части прорывается рекой. Это, так сказать, преддверье щек Да-тун-хэ, которые видны с него весьма отчет­ливо и вперед на многие километры.
Помянутый отрог встретился нам на десятом километре. Мы круто отклонились от реки и по скользкой, глинистой, сильно размытой тропе с трудом взобрались на перевал, с которого .открылся чудный вид на всю долину Да-тун. Противоположный берег реки был усыпан селениями, которые располагались по трем левым притокам Да-тун-хэ: Е-ге-фэй, Са-го-хэ и Лин-гу-хэ. Самым крупным из этих селений был городок Сань-ши-мяо; нам говорили даже, что в нем жителей (дунган) было не меньше, чем в Да-туне. При устье Е-ге-фэй было расположено селение Мабе-чжи, а затем следовали с запада на восток Са-го, Лин-гу-вань и Ка-лин-ху. Между этими селениями тянулись поля, которые изумрудно-зелеными полосами резко выделялись на выцветшем фоне степи, где только в логах прошлогодняя трава стала усту­пать место молодой зелени, узкими змейками восходившей к го­рам, казавшимся сквозь окутывавший их туман огромным сне­говым, недосягаемым по своей высоте кряжем.
Спуск с перевала шел по узкой долине реки Да-хо-ту, где мы впервые увидали расцветший экземпляр Iris Bungea Maxim. Миновав небольшое селение, мы снова вышли к Да-тун-хэ и, сле­дуя окраиной его сая, не доходя до щек, которые проходимы .разве только в зимнее время, достигли устья речки Каса-хэ, вверх по которой идет, через перевал Са-дабан, дорога в г. Синин. На этой речке мы и остановились выше селения Каса-хо, на боло­тистом островке, поросшем сочной молодой травкой, Rhododen­dron thymifolium Maxim., бывшем уже в полном цвету, Potentilla sp. и лозняком, который только что начинал распускать свои листочки на верхушках ветвей.
Здесь, в деревне, у мельницы, мы встретили целое общество красивых голубых сорок (Cyanopica cyanea Pali.), из коих два-три экземпляра тотчас же попали в руки нашего препаратора. Факт 27*
нахождения голубых сорок на ивах, росших у мельницы, не­сколько противоречит наблюдениям Пржевальского, который за­метил, что птица эта тщательно избегает человека ,31. Впрочем, уже Березовский писал, что находил ее, главным образом, в куль­турном поясе гор, в пекинской же равнине даже в садах ,32.
Едва мы уставили свои юрты, как нас вызвал на объяснение наш проводник-тангут, заявивший, что он нас покидает.
Этот тангут был подряжен нами в Су-чжоу в качестве про­водника и отличного охотника на маралов и больших хищников; но ни в том, ни в другом отношении он нам не был полезен: восточнее Ма-ти-сы он сам никогда не бывал, а на зверей мог охотиться лишь в знакомых условиях. Но зато он несомненно пригодился бы нам на возвратном пути, служа в остальное время посредником в наших сношениях с тангутами. К тому же он был хорошим товарищем, хотя и держался особняком. Но, как мы его ни уговаривали, упрямый тангут настоял на своем и ушел в тот же вечер. Куда? Обратно в свое родное селение, с тем чтобы затем в сообществе нескольких односельчан промышлять мара­лов в горах. Наша же жизнь пришлась ему не понутру. Он жало­вался на скуку, на стеснение свободы, на вечное передвижение... Особенно же вознегодовал он, когда узнал, что мы идем в город Синин и далее на юг: «Как, вы покидаете горы в самое маралье время? Нет, слуга покорный, более я вам не товарищ».
На следующий день мы должны были перевалить через Южнотэтунгский хребет, который, как нам казалось, был до половины завален снегами. В действительности оказалось, однако, иначе. Тем не менее, переход был очень тяжелый, так как нам прихо­дилось карабкаться по глинистой тропинке, крайне скользкой, местами же представлявшей грязное месиво, в котором утопали наши лошади и ослы. Но верблюд вел себя молодцом и хотя с ви­димым усилием, но бодро шагал вперед; впрочем, если он без особых неприятных приключений и добрался до вершины пере­вала, то единственно благодаря Сарымсаку, который присматри­вал за ним как заботливая мать за своим ребенком.
На наше счастье день был солнечный, безветренный, теплый.
Подъем начался сейчас же за селением Каса-хо. Мы оставили вправо болотистую долину и стали взбираться на горный отрог, в нижнем горизонте сложенный из красных и желто-серых глин, а выше из бледных песчаников, прикрытых на 45 см черной растительной почвой и поверх последней — дерном луговых трав и мха, среди коих сплошными насаждениями росли Rhododendron thymifolium Maxim, и Prunus stipulacea Maxim. Еще выше, в полу­горе, за пикетом Сайн-дин-там, стал попадаться великолепный душистый Rhododendron Przewalskii Maxim., росший здесь отдель­ными деревцами сантиметров в 60—90 высотой и резко выделяв­шийся яркой зеленью своих больших кожистых листьев на общем
блеклом фоне прошлогодних трав, среди коих только кое-где мелькали одинокие цветы: у пикета — Iris glacilis Maxim, и выше — Meconopsis integrifolia Maxim., Isopyrum grandiflorum и Primula stenocalyx Maxim.
За пикетом дорога стала особенно трудной. Нам пришлось пройти несколько падей и три раза взбираться на третьестепен­ные отроги, пока, наконец, мы не выбрались на восточный склон главного отрога и не очутились над речкой Са-шуй, еле теперь видневшейся на значительной глубине. Здесь тропинка обрати­лась в грязную речку, обойти которую не было возможности, так как и выше и ниже наши животные уходили в размякшую почву, точно в кисель. Особенно же дал себя знать грязевой оползень, шириной в б—8 м. Но, выбившись из него, мы уже без особых приключений добрались до нижней границы снегового поля. Здесь мы встретили несколько пеших дунган, которые с двумя лошадьми только что спустились с перевала.
— Ну, как дорога?
I — Пройдете благополучно.
Мы действительно прошли снега благополучно, но не без труда, так как местами пришлось карабкаться по тропинке, затя­нутой льдом, или итти скользкими косогорами, которые для того, чтобы сделать их проходимыми для нашего каравана, посыпа­лись землей.
Здесь порхала Montifrigilla nemoricola Hodgs., которая и по­пала в нашу коллекцию.
Наконец, мы взобрались на перевал, который нам называли каждый раз различно — Ха-, Шаи Са-дабан и который имел 12 500 футов (3 810 м) абсолютного поднятия; таким образом, сегодня мы поднялись свыше, чем на 915 м по вертикалу, что составит около 90 м на километр. Спуск с Са-дабана оказался круче. Снега здесь не было, и дорога, местами искусственно выбитая в скале, многочисленными зигзагами сползла в узкую теснину, по которой и вышла на речку Лу-шуй.
Живописное ущелье, по которому протекала эта последняя, обставленное высокими скалами темносерого и бурого палеозой­ского песчаника, поросло лиственными деревьями и кустарни­ками, которые едва зеленели. О прошлогодней траве здесь, однако, уже не было и помину, и цветы (главным образом — Ranunculaceae, но также Iris gracilis Maxim., Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., Coelonerha draboides Maxim, и по галечнику — Gentiana Grummi Kusnez. (n. sp.), пестревшие на изумрудно-зеленом луге, представляли дивный, яркий, весен­ний ковер, среди которого, то разливаясь узкими ручейками, то собираясь в один бурливый поток, несла свои воды речка Лу-шуй. Здесь мы встретили нижеследующие виды птиц: Carpodacus rubicilloides Przew., Anthus rosaceus Hodgs., Herbivocula affinis Tick.,
Chaemorrhornis leucocephala Vig., Calliope tschebaiewi Przew. и Merula ruficollis Pali.
Ущелье Лу-шуй-коу имеет в длину шесть километров. Оно довольно неожиданно кончается и выходит в широкую, котловино­образной формы и с волнистою поверхностью долину речки Алтын (у китайцев Са-мын-хэ), вверх по которой в 1873 г. прошел наш знаменитый предшественник в этих местах — Н. М. Пржеваль­ский. Два километра дальше, ниже слияния Са-мын-хэ, Лу-шуй и Дун-ша-фэй (Дун-ша-фи), мы завидели первые полосы хлеб­ных полей и домики дунганского селения Сань-чжу-чун, близ которого и остановились.
В Сань-чжу-чуне нас встретили высланные сюда из Шин-чэна китайские солдаты и толпа окрестных дунган, отнесшихся к нам с необыкновенным радушием. Едва подходили эшелоны вьюков, как лошади мигом расхватывались, вещи тщательно снимались и складывались в кучу. На первых порах мы боялись пропажи или какой-либо неосторожности со стороны наших неожиданных помощников, но затем успокоились: так ловко и умело справля­лись они с хитрой обвязкой наших сундуков, мешков и свертков, выработавшейся практикой многих дней, проведенных в дороге.
После обеда они явились к нам с музыкальными инструмен­тами и сыграли несколько довольно мелодичных пьес, мотивом своим напоминавших туркестанскую музыку, факт, говорящий опять-таки в пользу палладиевой гипотезы происхождения дун­ган; что же касается инструментов, на которых они играли, то часть их может считаться китайским изобретением.
Я уже имел случай говорить о некоторых из этих инструмен­тов. Янчин у дунган называется «ган-шань» и «чжан-ко-ганшань», у китайцев — «янь-чин». Гырджак или, как пишет Пантусов, гиджек называется у дунган «ху-ху-цзы», у китайцев — «хунчин»; дунганский «ху-ху-цзы» проще по устройству хамийского гырджака и имеет только четыре струны; впрочем, по словам Пантусова, подобные гырджаки встречаются и у таранчей, может быть, также и в Самарканде, хотя там этого инструмента мне и не довелось самому видеть. Раваб называется у дунган, как и у таранчей — «пипа»; на нем играют щипком. Наконец, сетар (трехструнный дутар) у дунган носит название «шана», у китай­цев— «сань-шэнь-цзы», у илийских таранчей —китайского ревоба; сетаром же или сетером последние называют смычковый инструмент типа гырджака ♦; на сетаре дунгане играют, одевши костяные кольца на пальцы.
В Сань-чжу-чуне мы простояли два дня, экскурсируя в его окрестностях, которые представляют пересеченную местность,
♦ В Хогане сетаром (citar. согласно Dutrcuil de Rhins) называется девятиструнный инструмент, на котором также играют смычком (камальчн).
с почвой из красных песчанистых глин и грубых конгломератов, из-под которых лишь в немногих местах обнажается коренная порода — скалы кварцевого песчаника. Здесь особенно резко бро­салось в глаза упомянутое различие в растительном покрове се­верных и южных горных склонов: * тогда как северные, одетые густым мхом и поросшие кустарником, влажные и серовато-чер­ные, едва вступали в первый период весны (мы нашли только одно цветущее растение — голубую Corydalis curviflora Maxim.), южные давно уже перешли к лету — желтые лютики отцветали, но зато среди кипцовых пучков, довольно густо одевавших кра­сноватую почву, виднелись во множестве: Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., также Corydalis curviflora Maxim., Incarvillea compacta Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Fragaria sp. и др. Зде<ф мне удалось на­ловить во множестве новый вид Nisoniades, описанный мною пол
• Это различно настолько здесь резко, что не могло не броситься в глаза, н другим исследователям края. (Gm. Н. М. Пржевальский — «Монго­лия и страна тангутов», I, стр. 238, и Л очи, пит. соч., стр. 590). Л. И. Воей­ков («Научные результаты путешествий Н. М. Пржевальского по Централь­ной Азии», отдел метеорологический, стр. 218) по тому же предмету говорит следующее:
«Растительность в горах Ганьсу вообще очень роскошна, но однако, об­ширные леса встречаются лишь в южном хребте (это положительно не так; самые обширные леса находятся в области верхнего Эцзин-гола), и то на его северном склоне. Это, повидимому, странное явление объясняется тем, что зимой в горах Ганьсу выпадает немного снега н на южных склонах он рано тает, и следовательно,там деревья остаются без защиты от очень сильных морозов (?), случающихся нередко весной. На северном склоне снег дер­жится долее и под его защитой деревья не страдают от весенних морозов.
С этим мнением я не могу согласиться. Сильные морозы, достигающие при отсутствии снега — 25° и более, не мешают в Турфанском округе расти даже таким деревьям, как Fraxinus sogdlana, Zizyphus vulgaris. Alanlus (glandulosa?) и т. д.; то же можно сказать н о подгорье Нань-шаня. На се­верных склонах восточного Тянь-шаня (к востоку от перевала Буйлук), ли­шенных снежного покрова даже зимой, прекрасно растут некоторые кустар­ники (Cotoneaster, Rosa, Caragana и др.), ъ между тем известно, что именно там морозы достигают иногда чрезвычайной силы. Таким образом, не мо­розы мешают росту леса, а другая причина, на которую я уже и указывал выше. Я говорю о сравнительной сухости южных склонов Нань-шаня.
Леса растут лишь там, где есть подпочвенное орошение. Северные склоны, нагреваемые очень слабо, испаряют очень мало воды, благодаря чему получаются условия для образования дернового покрова, в свою оче­редь задерживающего влагу, которая через посредство этого покрова и пе­реходит в подпочву; этого и достаточно для того, чтобы дать возможность жить кустарнику и лесу. Совсем иные условия для растительной жизни пред­ставляют южные склоны Ганьсуйских гор. Они нагреваются очень сильно, вследствие чего испаряют очень много воды; остающееся же в почве этих склонов количество ее, очевидно, недостаточно для образования сплошного дерна. Благодаря же отсутствию этого последнего, вода не задерживается на склонах, не проникает в почву, а быстро с них скатывается, оставляя, как след своего пребывания, глинистую, растрескавшуюся кору на поверхности земли. _
именем Nis. erebus, в нескольких экземплярах Carterocephalus argyrostigma Ev. и, наконец, Colias montium Oberth., только что тогда описанную Обертюром по одному экземпляру, полученному из Да-цзянь-лу, Из птиц нам здесь попались; Cyanopica cyanea Pali., Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., Lophobasileus elegans Przew., Phylloscopus superciliosus var. mandelii Brooks., Calliope tschebaiewi Przew. и Phasianus strauchi Przew. Из других отделов животного царства, собранных нами здесь, заслуживает упоминания чрезвычайно ярко окрашен­ная травяная лягушка — Rana temporaria L. Сверх того, в Сань-

Бивуак экспедиции у монастыря Гу-мань-сы.
чжу-чуне же, мне попалась на глаза змея, в длину имевшая не более 60 см, но при этом несоразмерно толстая; цвет ее был матово-черный, с слабо выраженным белым рисунком, как мне показалось, состоявшим из белых поперечных полосок; б общем она напоминала мне черную разность Pelias berus, довольно обыкновенную в окрестностях Сарепты.
5 мая мы перенесли свой бивуак в окрестности тангутского монастыря Алтын, известного у китайцев под именем Гу-мань-сы. Путь сюда шел вниз по речке Алтын-голу, холмистой местностью, изрезанной неглубокими сухими балками, в боках коих обнажа­лись красноватые и лёссоподобные глины с значительной при­месью голышей; кое-где голыши эти попадались в таких скопле­ниях, что глина получала характер лишь слабого цемента в гру­бом конгломерате. Поверхность холмов была покрыта степною растительностью, главным образом — кипцом, из-под которого почти всюду просвечивалась земля. Теперь, однако, на заре лета, кроме кипца бросались в глаза и другие травы, которые на пока­тостях, обращенных к северу, группировались даже в сплошные ковры яркой зелени, испещренной желтыми, белыми, розовыми и голубыми цветами. Особенно красиво выглядели сплошные на­саждения то более голубых, то более фиолетовых (попадались и
белые разности) ирисов (Iris ensata Thunb.), среди которых росли Viola biflora L.» Corydalis straminea Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Gentiana Grummi Kusnez. Отдельными островками попадались также — сильно пахучая Stellera chamaejasme L., которая едва распускала свои розовые бутоны, и Euphorbia altaica Меу. Ельник, лиственные деревья и кустарные поросли встретились нам вновь только уже близ мона­стыря Гу-мань-сы. Береза здесь едва зеленела, тополи только что начинали распускать свои сережки; то же можно было бы сказать и о большинстве кустарных пород, которые поэтому и остались неопределенными. Они были, однако, здесь довольно разнообразны; так я могу отметить: Prunus stipulacea, Prunus chamaecerasus (?), Rosa sp. (?), по крайней мере два вида Berberis, Lonicera syringantha var. minor (?), Cotoneaster sp. (?), ГПррорИаё rhamnoides, Salix sp. (?), Caragana jubata, Rhododend­ron thymifolium, Potentilla sp. и другие виды.
Всходы хлебов подвинулись здесь уже значительно вперед, были густы и сулили хороший урожай населению попутных дере­вень— Ма-ла-ло, Линь-гань-чжо, Ши-хо-чжо и Ирма, на речке того же имени, состоявшему почти исключительно из дунган. Первые тангутские хозяйства встретились нам лишь у монастыря Гу-мань-сы, да и то, вероятно, они принадлежали этому послед­нему, имевшему вид настоящего городка, окруженного стеной с одними лишь воротами на реку.
Настоятель этого монастыря встретил нас очень враждебно. Он приказал затворить перед нами ворота и объявить нам, что не только не разрешает нам охотиться и собирать валежник в окрестностях Гу-мань-сы, но и не допустит нас к себе в мона­стырь. Мы обратились с вопросом к сопровождавшему нас китай­скому офицеру: что это значит? На что получили следующий любопытный ответ: <Тангуты подчиняются не сининским властям, а кукунорскому чин-сэю, который ненавидит иностранцев. Желая, очевидно, ему угодить, старый гыгэн и делает нам теперь затруд­нения. Но вы не обращайте внимания на слова старика: его угрозы бессмысленны. Что он может сделать, если мы с вами?».
Кажется, гыгэн действительно скоро одумался. Он прислал нам новых послов, которые пытались объяснить происшедшее недоразумением и даже приглашали нас от его имени посетить его в монастыре, но мы не воспользовались этим приглашением, чем, кажется, очень огорчили монахов. Впрочем, за все время пребывания нашего близ их монастыря, они не переставали посе­щать нас и даже помогали нам ловить Siphneus fontanieri M.-Edw., — китайского слепыша, расплодившегося в окрестностях Гу-мань-сы в невероятном количестве.
Мы простояли здесь до 10 мая, экскурсируя в окрестностях ежедневно. Из птиц мы добыли здесь: Cerchneis tinnunculus L.,
Cyanopica cyanea Pali., Poliopsar cineraceus Temm., Chloris sinica L., Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., M. melanope Pali., Herbivocula affinis Tick., Phylloscopus supercililosus var. mandelli Brooks., Ruticilla shisticeps Hodgs., Merula kessleri Przew., Trochalopterum elliotti Verr., Pterorhinus da vidi Verr. и Phasianus strauchi Przew. Последние были здесь очень обыкновенны, и не проходило дня, чтобы брат не доставлял их нам на кухню.
Но главную нашу добычу составляли бабочки. Кроме значи­тельного количества пойманных здесь Colias montium Oberth., мы наловили здесь красивых Lycaena lanty Oberth., Triphysa dohrnii Z., Pyrgus maculatus Brem et Grey, Carterocephalus argyrostigma Ev., Nisoniades erebus Gr.-Gr., Hypopiectis adspersaria Hb. (var.), Gnophos difficilis Alph. (var. nov.), Scodiona belgaria Hb., Eucosmia certata Hb. и др.
♦ ♦ ♦
От монастыря Гу-мань-сы мы шли вниз по речке Са-мын-хэ (Алтын-голу), а зятем через городки Шин-чэн и Дань-гэр вышли в долину Сининской реки, где застали лето »в полном разгаре; здесь поэтому будет вполне уместно сказать несколько слов о климатических особенностях весеннего месяца в Нань-шанских горах.
Город Гань-чжоу-фу мы покинули 8 апреля, монастырь Гумань-сы 10 мая; таким образом, общее число дней, проведенных в Нань-шане, равняется 32; из них 15 дней приходятся на север­ные его склоны и 17 на южные. Общая длина пройденного нами за это время пути равняется 292 км. На этом протяжении мы пересекли три хребта по перевалам, абсолютная высота коих равнялась:
У-бо-лннь-цзы через хребет Ци-лянь-шань II 850 футов (3 612 м)
Чжи-нань-линъ л л Северно-тэтунгский . . . 12 700 * (3 870 м)
Са-дабан ь * Южно-тзтунгский . . . . 12 500 * (3810 м)
Если исключить эти наивысшие точки маршрута, а также пер­вую станцию от Гань-чжоу-фу — селение Пин-фын-ча, располо­женное на абсолютной высоте, равной 5 512 футам (1 680 м), то в общем наш маршрут колебался -в пределах абсолютных высот 7 650 футов, или 2 330 м (селение Чжань-мань-цзэ) и 10 900 фу­тов, или 3 320 м (Юн-ань-чэн). К средней из этих двух цифр 9 275 футов (2 825 м) очень близко подходят абсолютные высоты главных мест наблюдения:
Монастырь Ма-тн-сы 8720 фугов
Урочище Ши-хоу 9 290 •
Город Да-тун 9 865 »
Монастырь Гу-мань-сы 9 400 *
(2 657 м) (2 832 м) (3007 м)
(2 863 м)
При этом следует заметить, что разница между абсолютными высотами: с одной стороны — Ма-ти-сы и Ши-хоу, с другой — Да-туна и Гу-мань-сы, вполне компенсируется тем обстоятель­ством, что первые два пункта наблюдений расположены на север­ных, а вторые два на южных склонах Нань-шаня.
Из 32 дней наблюдения ясных было всего только два дня: оба приходились на апрель (8 и 10 апреля) и притом на ту часть нашего пути, которая пролегала по равнине между Гань-чжоу-фу и Ма-ти-сы. Затем неоднократно случалось так, что с утра ясное небо, подернутое лишь перистыми (cirrus) или слоисто-перистыми (cirro-stratus) облаками, к полудню заволакивалось тучами или, наоборот, с утра пасмурное небо к вечеру становилось вполне ясным. Совершенно чистый небосклон ночью был довольно обыкновенным явлением, но в моем дневнике на этот счет не велось записей; таких же дней, когда небо хотя бы на несколько часов было ясным, показано девять. То, что сказано здесь отно­сительно ясных дней, в еще большей степени должно быть отне­сено к облачным: из 15 таких дней только в четырех случаях небо оставалось постоянным в течение более 12 часов кряду; в остальных же 11 случаях облака или проходили и сменялись перисто-кучевыми (cirro-cumulus) или сгущались в дождевые тучи. Пасмурных дней в течение свыше 12 часов наблюдалось 13, пасмурных наполовину шесть. Из них в шести случаях выпадал снег, в восьми дождь, в трех дождь и снег одновременно, в одном случае град со снегом и в одном же град с дождем (гроза 26 апреля). Хотя, таким образом, из всего числа дней наблюде­ния дней с осадками было 19, или 59%, но в общем весеннее время в Наньшанских горах не может быть названо обильным водными осадками: снег только однажды, а именно 16 апреля, выпал на глубину девяти сантиметров; в остальное же время он только крутился в воздухе, на земле же не оставлял почти ника­кого следа; равным образом под крупный дождь (ливень) мы не попадали ни разу, моросило же часто, иногда подряд несколько часов, иногда же (впрочем, только в двух случаях) чуть не целые сутки.
Эти наблюдения вполне подтверждают слова Н. М. Прже­вальского, который писал ,33:
«В Гань-су, вообще обильной -водяными осадками, климат весны суровее, чем в Монголии, так что в течение всего апреля здесь ни разу не падал дождь, хотя снежных дней считалось 17 [весной 1890 г., наоборот, преобладали дожди даже на высотах свыше 3 350 метров абсолютного поднятия]. Затем в мае нача­лись дожди, обыкновенно непродолжительные, так что, хотя в этом месяце считалось 20 дождливых дней и два снежных, но местные жители жаловались на засуху, да и травянистая расти­тельность, в особенности на открытых склонах [конечно, обращен­
ных на юг] или в степных местах, видимо, блекла от недостатка влаги» *.
Обилие степных пространств в области гор Гань-су доказы­вает, однако, что весны 1873 и 1890 гг. вовсе не принадлежат к числу исключительных.
Правильно и другое замечание Пржевальского, что в Гань­суйских горах чаще, чем где-либо в Центральной Азии, весной наблюдается затишье ,34.
Действительно, абсолютно безветреных дней мною было за­регистрировано семь, или 22%; в остальные же дни ветер боль­шею частью дул слабо, с большими интервалами и нередко при этом меняя румбы; случалось также, что ветер, наблюдавшийся нами, дул со стороны, противоположной движению облаков. Сильный ветер наблюдался дважды — с запада и юго-запада, буря однажды, а именно 30 апреля, в Да-туне, с юго-востока. Но господствующими ветрами были северо-восточные, что видно из следующей таблицы.

Ясю
Облачно
Пас­мурно
Тихо . . .
. . . 7,
из них
2
1
4
N . . . .
. . . 4,
*
—
2
2
NW . . .
. . . 4,
*
—
2
2
W . . . .
. . . 1,
♦
—
1
—
SW . . .
. . . 3,
*
—
1
2
S . . . .
. . . 4,
♦
1
2
1
SO . . . .
. . . 4,
•
1
1
2
О . . . .
. . . 5,
*
—
2
3
ON . . .
. . . 7,
♦
1
3
3
При этом следует, однако, заметить, что северные ветры на­блюдались, главным образом, на северных склонах Нань-шаня; на южных же они сменились восточными и юго-восточными ветрами, может быть первыми волнами летнего китайского муссона, который дул обыкновенно довольно сильно, хотя непро­должительно. На северных склонах Нань-шаня южный ветер дул очень редко, к тому же начинался около полудня и кончался около четырех. Я принимал его за периодическое стекание с гор холодных масс воздуха (за бризы), почему и не отмечал в дневнике.
• Слова в квадратных скобках принадлежат мне (Г. Е. ГруммГржимайло).
Осадки выпадали на северных склонах Нань-шаня при за­тишье или при ветрах, дувших с севера и северо-востока, крайне притом слабых; так что здесь, очевидно, мы наталкиваемся на тот же факт, который разъяснил А. И. Воейков для северных склонов Кэрийских гор, получающих обильные летние осадки из местного источника — орошенных полей Хотанского округа, испа­ряющих огромное количество воды ,35. При этом нелишне будет заметить, что хотя осадки выпадали здесь, главным образом, в виде снега, но снег этот был обыкновенно влажным и тотчас же таял; только однажды он пролежал более суток.
На южных склонах Нань-шаня дождь два раза выпадал при затишье, раз при северо-восточном ветре и шесть раз при восточ­ном и юго-восточном ветрах. Гроза с градом принесена была также юго-восточным ветром. •
За весь рассматриваемый период времени термометр ни разу не опускался ниже 6° мороза. Такое понижение температуры мы испытывали всего однажды, а именно в ущелье Ма-ти, 14 апреля, в 4 часа утра, после того, как накануне дул NON, сразу же и значительно понизивший дневную температуру. Впрочем, до 4—5° мороза ртуть опускалась неоднократно, что видно из сле­дующего:
Ст. близ Гань-чжоу-фу
8 апреля
3 ч. 30 .м
-5°
ясно
тихо
(1 512 м)


утра



Монастырь Ма-ти-сы (2 657 м)
15
>
7 час. вечера
—5°
пасмурно
NO

16
•
9* час. вечера
—5е
*
NO
• *
17
»
1 час ночи
-5°
»
NO
* »
18

3 часа ночи
до
ясно
тихо
Город Юн-ань-чэн (3 320 м)
26

4 часа ночи
—4®
•
NW
Пикет Бо-шу-хо-цзи (около 3 048 м)
29
»
4 часа ночи
до
облачно
после NW
Селение Сан-чжу-чун (около 3 048 м)
4
мая
4 часа ночи
—5®
ясно
тихо
За тот же период наивысшая температура достигала 25°, да и то столь высокая температура наблюдалась всего однажды и притом в селении Пин-фын-ча, т. е. в Ганьчжоуской равнине, а не в горах. В горах же максимум температуры не превышал 19° в апреле и 24°,5 в мае. Более подробные сведения о наивысших температурах за обозреваемое время видны из следующего: •
Монастырь Ма-ти-сы (2 657 м)
10 апреля
12 час.
—10’
ясно
тихо
Город Юн-апь-чэн
26 •
12 час.
—16°,5
облачно
О
(3 320 м)





» •>
27 ♦
1 час дня
—16°
пасмурно
О
Город Да-тун (3 (»07 .м)
1 мая
2 часа дня
—20°
облачно
SO
Селение Сань-чжу-чун
4 ♦
1 час дня
—18°
л

(около 3 048 м)




SO
Монастырь Гу-мань-
5 »
12 час. дня
-23°
пасмурно
тихо
сы (2 863 м)





»> -»
6 *
12 час. дня
—24°,5
облачно
♦
♦ ♦
7 »
1 час дня
—23°
о
SO
л »
8 ♦
1 час дня
—17°
пасмурно
тихо

9
11 час. утра
-16°,5
облачно
♦
Сводя метеорологические данные Н. М. Пржевальского, Л. И. Воейков замечает, что в горах Гань-су в конце апреля и в мае встречаются резкие противоположности: ясные солнечные дни и очень сухой воздух и затем несколько дней сряду снег и метели, а в мае, в нижнем поясе гор, и дожди ,36.
Вероятно, весна 1890 г. была в Гань-су особенно благоприят­ной или, может быть, наоборот, наблюдения Пржевальского производились в исключительно суровую весну, но только этот вывод не вполне совпадает с тем, что мы встретили в это время года в Нань-шане. Я уже говорил, что буря, и то непродолжи­тельная, наблюдалась всего однажды, сильные же ветры дважды; в остальное время господствовало полное затишье или дул такой слабый ветер, что он еле ощущался. Метелей нам наблюдать вовсе не доводилось. Последний снег выпал 22 апреля; затем 24-го, 25-го и 28-го снег выпадал с дождем; в мае же, даже в се­лении Сань-чжу-чун, выпадал только дождь.
Выпадение осадков если и понижало температуру воздуха, то незначительно; вообще же никаких резких переходов от тепла к холоду и обратно не замечалось, что, впрочем, видно и из амплитуды за месяц, которая равнялась:
—6° (в 4 часа утра, 14 апреля, в ущелье Ма-ти) 4-24*,5 (п полдень, б мая, у .монастыря Гу-мапь-сы)
30% 5
Я должен заметить, что дующие в Нань-шане уже с конца апреля юго-восточные -ветры приносят вместе с влагой и тепло; вот почему даже на перевале Чжи-нань-линь, абсолютная высота которого равна 12 700 футам (3 870 м), нас мочил дождь, пока ветер дул с востока, нокогда он изменил свое направление на северное, то повалил снег, однако не надолго. Во время насту-
пившего затем затишья все небо заволоклось однообразной серой пеленой, и пошел ситник, не прекратившийся и на следующий день. Вот почему, как это, впрочем, видно и из вышеприведенных данных, весною, на южных склонах Нань-шаня, наивысшая тем­пература почти всегда совпадает с облачным или пасмурным не­бом и ветрами с востока или юго-востока.
Суточные амплитуды, даже судя по месячной (с 10 апреля по 10 мая), не могут быть особенно значительными. Так оно и ока­зывается на деле:
Наибольшая суточная амплитуда, которую нам приходилось наблюдать, составляла 23° (4 мая).
Наименьшая суточная амплитуда, которую нам приходилось наблюдать, составляла 3®,5 (2 мая).
Суток, когда ртуть термометра не опускалась ниже 0°, насчи­тывалось 12; суток же, когда ртуть не поднималась выше 0°, не было вовсе. Самый холодный день выпал на 16 апреля, когда суточная средняя (из 14 наблюдений) составляла —1°,15; самый теплый день —на 5 мая, когда та же средняя (из 11 наблюде­ний) составляла +12°, причем амплитуда равнялась всего лишь 17°.
Наконец, еще несколько цифр:
Наибольшая средняя температура дня составляла 17°,б (5 мая) (с б час. утра, до б час. вечера).
Наименьшая средняя температура дня составляла—G°,45 (16 апреля) Наибольшая ♦ ♦ ночи * —6° (на 5 мая) (с б час.
вечера до 6 час. утра).
Наименьшая средняя температура ночи составляла—3°,7 (на 16 апреля)
Число суток,
средняя температура коих быча ниже О'*
3 (14,15, 1бапреля)
♦ ♦

•
*
♦ равна 0
0

*


» выше 0°
29
» дней


*
л ниже 0°
1
•> ночей
♦
•
i>
* i 0°
8
Весна в
Наньшанских
горах
наступала постепенно и шла
вперед равномерно, без каких-либо заметных скачков вперед или назад, от тепла к холоду, так что, судя по 1890 г., про нее нельзя сказать, чтобы она отличалась резкими противоположностями: то ясно, тепло и сухо, то опять на несколько дней холод, снег и метели.
Кстати о влажности воздуха.
Психрометром экспедиция снабжена не была. Поэтому, на­сколько велика была влажность воздуха весной в Наньшанских горах, я сказать не могу. Однако мною подмечен был целый ряд фактов, пригодных для грубого вывода. Так, в самые даже жар­кие дни северные склоны гор оставались до такой степени влаж­ными, что, при ходьбе по ним, сапоги намокали очень быстро;
росы выпадали ежедневно; бабочки на расправилках долго не просыхали; смоченная бумага оставалась влажной в юрте в те­чение целых суток и высыхала окончательно только будучи вы­ставленной на солнце; растения упорно не сохли, чернели, покры­вались плесенью, и т. д.; все это, конечно, доказывает, что воздух в долинах Нань-шаня весной в достаточной степени насыщен водяными парами, — вывод, к которому, как кажется, можно было бы притти и a priori, если поставить в связь с орографиче­скими особенностями страны (узкие, глубокие долины юго-восточ­ного простирания) преобладающие весной воздушные течения с юго-востока (китайский муссон), при резкости и слабости ветров с других сторон горизонта.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В ГОРАХ БАССЕЙНА СИНИНСКОЙ РЕКИ
10 мая мы покинули нашу стоянку у монастыря Гу-мань-сы. Наш путь пролегал по долине р. Са-мын-хэ, которая отсюда по­лучила название Лама-гоу у китайцев и Лу-ша-гоу у дунган, i Селения попадались часто, поля и отдельные хутора виднелись повсюду. Первым, и в то же время крупнейшим, было селение Я-нин-ду, нечто вроде местечка, расположенное тотчас же за Гу-мань-сы. Посреди его ширилась площадь — средоточие мест­ной торговли, которая в момент нашего прохода была запружена народом, созерцавшим игру актеров на открытых подмостках. Далее же следовали Ла-ху-чу и Янь-дунь-цзы, против которых, да левом берегу Лама-гоу, виднелось селение Я-и-чжа.
Здесь р. Лама-гоу слилась с крупнейшим из своих притоков — речкой Га-ла-ху, а дорога перебросилась на ее левый берег ради обхода холма, сложенного из красноватой глины с примесью Крупной гальки. У селения Хой-хой-цзы мы еще раз перешли через речку и тут впервые увидали пару красивых ибисов — Ibidorhyncha struthersi Vigors, которые с громким криком носи­лись над речкой. Оба были убиты. Но когда брат отправился за добычей к небольшому островку из груды навороченной гальки I и валунов, из-под его ног вдруг выскочили птенцы — маленькие ысеренькие птички в пуховом наряде, которые точно прыснули во все стороны и тотчас же залегли меж камней. Брат уверяет, что их было семь; но нам с трудом удалось разыскать четырех, до такой степени серенькие тельца их были неотличимы от серого ‘ галечника. Это были хорошие номера для коллекции, так как Ibidorhyncha struthersi в пуховом наряде до сих пор оставалась , еще неизвестной.
Ниже селения Хой-хой-цзы пашни стали попадаться реже. Речка протекала здесь по широкому галечному ложу, окаймлен­ному высокими берегами, в обрывах коих ясно видно было строе­ние местной почвы — глинистого песка с обильной галькой и валу28 Г. Е. Грумм-Гржнмайло
нами, которые чуть не сплошь устилали и поверхность земли. Только в двух местах, да и то на левом берегу р. Лама-гоу, была еще возможность устроить поселения, и действительно, мы здесь увидали группы фанз, которые носили названия деревень Я-чжачжо и Да-тун-чжан.
Да-тун-чжан расположена была почти у подошвы высокой скалистой гряды Юн-шоу-шань, которая преграждала долину р. Лама-гоу с юга. Когда-то тут, вероятно, было озеро. Еще и теперь воды Лама-гоу широко разливаются по плоской цирко­образной долине, не образуя строго выраженного русла. В одном месте мы должны были пройти метров двести по воде, нигде не стоявшей глубже, чем на 30 см и казавшейся неподвижной. Но у самой горы воды собрались снова в один рукав и бесшумно потекли по сквозному ущелью, слаженному из исполинских скал доломитового известняка и кварцита.
Это необыкновенной красоты место!
Кажется, точно гора расступилась здесь для того только, чтобы пропустить речку, так как ум отказывается приписать эту огромную работу сквозного промыва высокой горы в самой недо­ступной, самой скалистой ее части слабым струям Лама-гоу; между тем, это несомненно было так, и теперь мы застаем уже только финал грандиозной работы воды, которая еще бурлит и пенится в середине ущелья. Щеки в длину имеют всего лишь полтора километра, но подымаются над речкой на высоту 610, может быть, даже 760 м; таким образом, ущелье имеет характер исполинских ворот, через которые мы и вступили в красивую долину шинченской реки, которую нам назвали Да-хэ — большою рекой; монгольское же ее название, по словам Пржевальского, Бугун-гол.
Мы остановились, не доходя моста через эту реку, у субургана, т. е. миниатюрной древнеиндийской ступы, превосходно сложенной из сырцового кирпича. У этого субургана, утвержден­ного на фундаменте из дикого камня, отштукатурен был только фуст, украшенный медальонами, и шпиц, уже надломленный сверху; в общем, однако, состояние памятника показывало, что выстроен он недавно, но по какому случаю—этого узнать мы не могли. Нам сказали только, что гора Юн-шоу-шань, через ко­торую прорывались обе реки — Лама-гоу и Да-хэ, и которая воз­вышалась теперь над нами, почиталась у буддистов священной, а также что она находится в ведении монастыря Чу-жо-сы и что на ней живут в кельях отшельники.
До этих келий я не подымался, но с полугоры был очарован красивым ландшафтом, раскинувшимся у меня под ногами. До­лина Да-хэ была видна на огромном протяжении. Скрываясь у синих гор, увенчанных ярко блестевшими белыми пиками, она точно выплывала из-под них, ширилась, принимала более ясные
формы, а вместе с тем и более реальную окраску, переходившую от полупрозрачных фиолетовых тонов в светлокрасные. Таков был действительный цвет почвы всех окрестных высот, и на них яркая зелень полей выделялась резко очерченными прямоуголь­никами. Река становилась видной от места слияния своего с пра­вым притоком Ло-сан. Отсюда она текла широким плёсом, часто разбрасываясь на рукава и занимая своим каменистым ложем всю середину долины. Правый берег последней образовывали террасообразно поднимавшиеся высоты мягких очертаний, ле­вый — скалы Юн-шоу-шаня. У меня под ногами река шумела и пенилась. Она проходила здесь пороги, прежде чем скрыться в ущелье, за скалистой грядой, пересекавшей долину Да-хэ и скрывавшейся затем под толщами лёсса ♦. Эта гряда — понижен­ное продолжение Юн-шоу-шаня, который образует в месте своего прорыва рекой довольно крутой залом к западу. Но не только эта гряда преграждает здесь долину Да-хэ. Китайцы воспользовались естественной преградой и усилили ее искусственным сооруже­нием — стеной, которая, вероятно, когда-то служила северной гранью китайских земель, теперь же имела значение лишь исто­рического памятника. За нею скрывался г. Шин-чэн. В эту же сторону горы понижались, расходились и, наконец, терялись в голубоватой дымке дали.
В долине Да-хэ мы застали уже настоящее лето. На полях шло первое полотье сорных трав. Все горные склоны усыпаны были цветами Iris ensata Thunb., Iris glacilis Maxim., Stellera chamaejasme L., Viola biflora L., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Oxytropis humifusa Kar. et Kir., Pedicularis Artselaeri Maxim., Myricaria germanica var. squamosa Maxim., Corydalis curviflora Maxim., Primula sibirica var. genuina Trautv., Anemone obtusiloba Don. и другими. Кустарники также распусти­лись. По саям росла облепиха (ЖррорЬаё rhamnoides); выше же, по скалам, виднелись: Berberis diaphana Maxim., Prunus stipulacea Maxim., Potentilla fruticosa L., Caragana jubata Poir. Кусты барба­риса местами были сплошь затянуты паутиной и покрыты гнез­дами, в которых десятками копошились уже взрослые гусеницы Aporia hippia var. thibetana Gr.-Gr.; они вскоре окуклились, ба­бочки же вышли из них в июне. Сверх того мы наловили здесь Lycaena argus var. sifanica Gr.-Gr., Lyc. eros var. lama Gr.-Gr., Lyc. lanty Oberth. и уже прежде встреченных Colias montium Oberth., Triphysa dohrnii Z. и Carterocephalus argyrostigma Ev. Из птиц нам здесь попались: Emberiza spodocephala Pali., Lanius tephronotus Vig. и Ruticilla shisticeps Hodgs. Но вообще экскур­сия, предпринятая 11 мая в окрестные горы, дала нам скудные
• Лёсс этот (если только, вообще, это лёсс) не типичен; в нем попа­дается галька и цвет его нскрасна-желтоватый.
результаты. Мы остались более довольны рыбной ловлей, так как бреднем были здесь пойманы в большом числе Schizopygopsis kozlowi Herz., Gymnodiptychus pachycheilus Herz. (n. sp.), Nemachilus dorsonotatus Kessl. и Nem. robustus Kessl. Нам попа­лись здесь также Buffo raddei Strauch и Rana temporaria L.
12 мая мы выступили в дальнейший путь. За воротами стены, о которой говорилось выше, не заходя в Шин-чэн, мы свернули к западу и вскоре втянулись в горы, которые были почти сплошь распаханы. Дорога шла сперва ключевым логом, затем подня­лась на седловину и, следуя по глинисто-песчаным * откосам, вышла на речку Нянь-нань-сянь, выбегавшую из узкого и сырого ущелья, поросшего разнообразным кустарником и луговыми тра­вами. Так как ущелье нам показалось заманчивым, то мы и оста­новились в нем выше селения Са-чжа-пу, несмотря на то, что отошли от Шин-чэна всего лишь на одиннадцать километров. Наши ожидания оправдались, впрочем, только отчасти, так как мы встретили здесь мало нового; попались однако: Anthocharis bieti Oberth. и новый вид Carterocephalus, описанный мною впо­следствии под именем Cart. ops.
13 мая мы перебрались в соседнее ущелье Ча-чжи. Дорога шла сюда холмистою местностью, почти сплошь распаханною. Селения попадались часто, но главная их масса сосредоточена была по обеим сторонам речки Шо-ха-шуй, довольно многоводной и быстрой. Здесь нам назвали деревни: Чун-фа, Ши-фын-чуа и Гань-чун на правом ее берегу и Ха-ми-са на левом. Все они на­селены были дунганами.
Ущелье Ча-чжи очень дико. И как странно при этом: дорога бежала среди деревень и полей, а стоило нам свернуть с нее в боковое ущелье, и сразу же мы попали в иную обстановку — дикие скалы, густые кустарниковые поросли, и полное отсутствие каких-либо признаков близкого присутствия человека. И почти все ущелья здесь таковы. Для полной их характеристики следует еще сказать, что все они коротки, заканчиваются глухо и заклю­чены в стенах, сложенных из массивных пород, главным обра­зом красного гранита и красного же мелкозернистого гнейса. Горы, к которым принадлежат эти ущелья, носят у китайцев общее название Да-тун-шань.
В. А. Обручев представляет себе орографию горного участка между реками Да-тун-хэ и Сининской очень простой; а именно, ему кажется, что из одного центра, лежащего в Южно-тэтунгском хребте (Цин-ши-лин), веерообразно расходятся три хребта: Ло-е-шань, Донкырский и Потанина, из коих последний состав­ляет слившееся с Южно-тэтунгским хребтом продолжение Ама-
• Я не могу признать в этих отложениях лёсс.
сургу, а два первых заканчиваются, не доходя до сининской реки ,37.
Такая картина требует, однако, некоторых дополнений и исправлений, которые, впрочем, легко усматриваются уже при внимательном изучении карты, приложенной к «Третьему путе­шествию в Центральной Азии» Пржевальского, а также съемок Скасси и моего брата.
Рельеф этого участка Нань-шаня очень сложен, что объяс­няется, как мне кажется, тем обстоятельством, что первобытное, вероятно широтное, простирание гнейсо-гранитового остова этой страны было изменено последующими стяжаниями земной коры, обусловивши мл современное направление Наньшанских гор.
Первобытное широтное простирание гор бассейна Сининской реки доказывается как направлением долины этой реки (и соот­ветственной части долины Желтой реки), так и сохранившимся еще во многих местах широтным простиранием кристаллических масс; так, например, их можно проследить от долины Да-хэ у Шин-чэна вплоть до Чуй-ти-хэ, которая на многие километры течет в гранитных щеках; южнее проходит вторая, довольно хо­рошо выраженная и параллельная первой, гряда, которая про­рвана Чуй-ти-хэ, но не доходит до шинчэнской реки; она [гряда] сложена на северных склонах из гранита, на южных из гнейса и кристаллических (слюдяных и тальковых) сланцев и, согласно | Обручеву, составляет юго-восточный конец Донкырского хребта. Эти две гряды, из коих северная представляет ряд разорванных звеньев, сомкнуты между собою перемычками из новейших отло­жений, а именно — рыхлого конгломерата, красных глинистых песчаников и лёсса, которые во многих местах совершенно маски­руют первоначальный горный остов страны.
О хребте Потанина, который, как сказано выше, по мнению Обручева, составляет западную оконечность хребта Ама-сургу, изогнувшуюся в NNW направлении и, повидимому, слившуюся с Южно-тэтунгским хребтом, я говорить здесь не буду, хотя . тут же замечу, что в этих словах заключается неточность; что же касается до хребта Донкырского и Ло-е-шань, то у нас нет дан­ных для признания за ними характера самостоятельных горных складок. Правда, реки Да-хэ, Чуй-ти-хэ и верхняя часть Сннин-хэ текут в юго-юго-восточном направлении, в сторону глубо­кой долины этой последней реки, но это отнюдь не должно слу­жить доказательством, что водоразделы их заслужив •''т наиме­нования хребтов.
Помянутые реки собирают свои воды главным южных склонах Южно-тэтунгского хребта, сбе» ущельям и затем вступают в чрезвычайно расчлен область, где и прокладывают свои русла вдоль f новейших, так и древнейших складок, так что вс
речек отнюдь не представляют чего-либо цельного; это также разорванные массы каменных гор, разобщенные глубокими седловинами, заполненными рыхлыми отложениями: конгломера­том, глиной, лёссом. Переходя из бассейна в бассейн, нам неза­чем было подыматься на перевалы: мы шли поперек этих водо­разделов, не покидая культурной области. Такой же характер описываемая страна имеет и к северу от нашей дороги, что видно из следующих слов Пржевальского ,38.
«Бассейн Куку-нора отделялся по нашему пути от притоков Синннской реки лишь невысокою седловиною, которая в то же время служит связью между окраинным хребтом восточного бе­рега Куку-нора и мощными горами на северной стороне того же озера». «Вслед за указанным невысоким перевалом от Куку-нора в бассейн Сининской реки вновь раскидывается довольно обшир­ное луговое плато, ограниченное с юга горами, лежащими север­нее г. Донкыра, с запада — окрайним к Куку-нору хребтом, а с севера и востока — отрогами Южно-тэтуигских гор. Это плато имеет абсолютную высоту, равную с Куку-нором. Земле­делия здесь нет; только кочуют тангуты с небольшим числом монголов и киргизов». «Там (т. е. на востоке и юге), вслед за горами, окаймляющими описываемое плато, раскидывается обширная холмистая и частью гористая местность, прилежащая к Синину; она орошается речками, текущими с Южно-тэтунгских гор и впадающими в Сининскую реку. Вся эта площадь занята гу­стым оседлым населением из китайцев, дунган, тангутов и халдов».
Ущелье Ча-чжи имеет километров пятнадцать в длину. Им пользуются для прохода в долину р. Ло-сан, системы Да-хэ, но, вероятно, очень редко, так как дорога плохо наезжена, да к тому же и ведет через высокий перевал Ву-и-ли-хан-дабан, ко­торый приходится на седловину среди горных масс, в мае месяце бывших еще покрытыми снегом. Судя по тому, что к югу от Южно-тэтунгских гор снег лежал еще только в вершинах Ло-сана и Ча-чжи, я думаю, что именно здесь мы имеем наивысшие точки гранито-гнейсового скелета страны. Спуск с перевала Ву-и-ли-зах в долину Ло-сана, как нам говорили, очень крут.
Правый склон ущелья Ча-чжи покрыт молодым лесом, кото­рый рос до такой степени густо, что через него лишь с трудом можно было выбраться на гребень отрога, где мне снова попа­лась Carterocephalus ops. Преобладавшей здесь древесной поро­дой была береза; затем, в качестве подлеска, могут быть упомя­нуты: барбарис, жимолость, шиповник, таволга и Cotoneaster (multiflora?). Левый склон ущелья был луговой, хотя и тут кое-где рос кустарник; мы встретили здесь также в обилии Rhododendron thymifolium Maxim., Rhod. Przewalskii Maxim, и Daphne tangutica Maxim., которая была в полном цвету и распространяла не­обыкновенно сильный аромат, напоминавший запах сирени. Из
цветущих трав в этом ущелье были собраны: Primula Maximoviczi var. tangutica Maxim., Adonis coerulea Maxim., Gentiana spathulaefolia Kusnez., Plecostigma pauciflorum Tucrz., Cardamine macrophylla W., Thermopsis lanceolata R. Br. и Podophyllum Emodi Wall.; в тенистых влажных местах росла Clematis alpina var. macropelata Maxim.; дно ущелья было выстлано сплошным ковром ирисов (Iris ensata Thunb.). Из бабочек, кроме вышеупомянутой Ceratocephalus ops., мы здесь встретили: Pieris callidice var. orientalis Alph., Anthocharis bieti Oberth., Lycaena lanty Oberth., Carterocephalus argyrostigma Ev., Cart. gemmatus Leech., Nisoniades erebus Gr.-Gr., Nis. popovianus Nordm., Pyrgus maculatus Brem., Leucanitis scolopax Alph. (n. sp.), Cidaria quadrifasciaria var. stupida Alph. и других; из жесткокрылых собрано было здесь также немало; упомяну о Diacanthus przewalskii Коп., Geotrypes semicuprens Reitter, Poecilus fortipes Chaud., Trichocellus grumi Tschitsch. (n. sp.), Anisodactylus signa­tus Panz., Harpalus cervicis Motsch., Harp. corporosus Motsch., Harp. rubripes Duft., Carabus vladimirskyi Dej., Broscus przewalskii Sem., Lorocera ovipennis Sem. и Lytta caraganae Pali., наконец, в этом же ущелье нам попались некоторые виды шмелей (Bombus sp.)песчаных ос (Sphex sp.), маленьких ос (Odynerus sp.), мух (Nemestrina sp.) и слепней (Tabanus sp.). Увлек­шись сбором насекомых, мы менее охотились на птиц; тем не менее и тут орнитологическая коллекция наша получила некото­рое приращение; в нее поступили: Parus superciliosus Przew., Lanius tephronotus Vig., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Trochalopterum elliotti Verr., Jynx torquilla L. и Phasianus strauchii Przew.
Для того, чтобы покончить с ущельем Ча-чжи, я замечу, что при устье его, на плоской отвесной скале, мы нашли большое изображение будды, исполненное красками; оно несомненно древ­нее, но сохранилось довольно отчетливо.
16 мая мы покинули Ча-чжи. При его устье дорога раздели­лась: одна тропинка направилась на селение Бамба (путь Прже­вальского), другая на селение Та-цзы-ин, расположенное на той же речке Чуй-ти-хэ, но ниже Бамба. Мы избрали второй путь и с первых же шагов вступили в культурный район. Первое встреченное нами селение носило название Ча-чжи-пу, второе, на девятом километре от устья ущелья, — Лан-лоу; в промежутке поля следовали непрерывной чередой: они занимали лога, склоны логов, взбирались даже на высокие горы. Лан-лоу раскинулось на восточном склоне водораздела речек Ча-чжи и Чуй-ти-хэ; не­сколько его домиков проникло даже в самые горы и, вытянув­шись в линию, сопровождало здесь дорогу, которая проходила водораздел по глубокой и широкой седловине, очень сдабо прц» поднятой над долиной Чуй-ти-хэ.
Чуй-ти-хэ— это дунганское название речки, которая текла здесь в весьма узкой долине, стесненной, с одной стороны, гра­нитными скалами, с другой — довольно высоким валом, сложен­ным из красного глинистого песчаника. Ее ложе завалено круп­ными голышами, течение быстро, даже, если можно так выра­зиться, порывисто: точно бежит большая волна, а затем до новой такой же волны уровень речки спадает и спадает значительно. Несмотря на такую быстроту течения, воды в ней много.
Между Чуй-ти-хэ и левобережной горой расположилось до­вольно крупное селение Та-изы-ин. Оно вытянулось вдоль послед­ней и со своими пашнями ушло далеко и вниз и вверх по реке. Главный элемент его населения составляли дунгане.
Пройдя речку Чуй-ти-хэ, мы втянулись в ущелье, по которому струился небольшой ручей Лоу-са-ша. Это ущелье — родной брат ущелья Ча-чжи. Его стены состоят из гранита, пересеченного жилами кварца. Впрочем, может быть, в сложении их принимают участие и другие породы, например — мелкозернистый гнейс, тальковый и слюдяной сланцы, выступающие огромными скалами на южных склонах той же гряды; но здесь подробности геогно•стического строения гор, прикрытых сплошным дерном, остались для меня скрытыми.
Вся разница между ущельями Ча-чжи и Лоу-са-ша заклю­чается в том, что последнее более посещаемо. В нем мы нашли даже развалины поперечной стены и пикет, свидетельствующие, что по ущелью проходит большая дорога. Не будь этого, о суще­ствовании последней нельзя было бы даже догадаться, так как проложенная здесь тропинка еле заметна и притом, будучи усы­пана крупной галькой и щебнем, скорее напоминает звериную тропу, чем большую дорогу, соединяющую огромный земледель­ческий район с таким хорошим рынком сбыта сельскохозяйствен­ных продуктов, каким является Донгар-чэн.
Пройдя ущельем двенадцать километров, мы остановились на ночлег, так как до перевала оставалось еще несколько километ­ров, а между тем пошел дождь, который к ночи перешел в снег.
Утро 17 мая было очень сырое, туманное и холодное, но к 9 часам утра прояснело; выглянуло солнце, и снег стал быстро таять. Мы выступили к перевалу Чжу-са.
На протяжении первых шести километров ущелье сохраняло прежний характер —узкой щели, заключенной среди скалистых, но в то же время отлогих высот; но тут оно раздвинулось, раз­двоилось. Мы свернули прямо на юг и стали подыматься на пере­вал, который был довольно полог, имел твердую, хрящеватую почву и был покрыт до самой вершины растительностью — луго­выми травами и еще нераспустившимися кустарниками. Благодаря незначительной примеси глины к песку вчерашний снег развел грязь только там, где дорога переходила на склоны» покрытые

Скала п ущелье Ча-чжи с изображением Будды, исполненным красками.
растительным слоем, в метр мощностью; впрочем, местами и песок был здесь до такой степени пропитан водою, которая струилась отовсюду, что нога лошади уходила в него до бабок.
Спуск с перевала был круче и суше. Снега здесь не было. Кустарники отсутствовали, травы же только в падях срастались в дерно; между прочим, только тут и рос Podophyllum Emodi
Wan., любящий влажную почву и чаще всего ютящийся в тени какого-нибудь кустарника, например, Caragana jubata; а на открытых склонах и далее книзу сосредоточивались уже предста­вители степной флоры, росшие особняком, в виде отдельных пуч­ков, на оголенной поверхности почвы; впрочем, и здесь еще мы нашли: Anemone obtusiloba Don., Primula stenocalyx Maxim., Lagotis brachystachya Maxim, и Incarvillea compacta Maxim.
Так как ближайшие окрестности Донгар-чэна распаханы, то мы остановились, не доходя до города пяти километров, тотчас под перевалом Чжу-са-дабан.
Здесь нам попался первый экземпляр Astrapephora готаnovi — замечательной бабочки, составившей новый род в отделе Geometrae; сверх того, мы наловили во множестве Carabus (Cychrostomus) anchocephalus Reitter (n. sp.), Carabus diruptus Moraw., Car. przewalskii Moraw., Car. vladimirskyi Dej. и других жестококрылых, а также виды Mesembrina, Anthrax и Bombus.
Донгар-чэн основан был близ монастыря того же имени в четвертом году правления Юн-чжэна, т. е. в 1727 г., й сделан торговым пунктом для всех монголов, живших к западу от Хуан-хэ ,39. Мне не удалось, впрочем, разыскать в китайской ли­тературе указаний на то, было ли уже тогда Донгару присвоено наименование города с рангом «тина» и выстроены его стены или таковое распоряжение последовало позднее. В донесении шэньганского генерал-губернатора На-янь-чэна, которое послано было в Пекин в 1822 г.140, говорится о местности, а не о г. Донгар: «...Особенно много бродит монголов без занятий и без средств к жизни по области Си-нин, в местности Даньгар и уезде Да-тун и по округам Гань-чжоу, Лян-чжоу и Су-чжоу, прося мило­стыню» 141. Католический миссионер Francesco Orazio della Реппа di Billi, тридцать лет проживший в Тибете и прибывший туда в тридцатых годах прошлого века ’42, упоминает в своих записках о Донгаре (Tongkor), но говорит только, что Донгар составлял одну из 14 провинций Амдоского царства (regnum Amdoa)143. Другой католический миссионер, знаменитый Гюк, нашел уже здесь город, который и описывает таким, каким он является в дей­ствительности — небольшим, но бойким торговым, наполненным постоялыми дворами (се-цзя, т. е. «домами для отдыха») и насе­ленным представителями всевозможных национальностей: китай­цами, дунганами, монголами, тангутами, тибетцами ,44.
Стены города невысоки и плохо содержатся. Улицы очень узки; некоторые из них грубо замощены в беспорядке накидан­ными голышами и в грязную погоду представляют непроезжие коридоры. Когда нас повели через них, я ежеминутно опасался за лошадь, которая на каждом шагу могла сломать себе ноги. Виденные нами улицы представляли непрерывный ряд лавок,
очень маленьких, очень убогих на вид. Ямынь, в который нас при­вели, был также очень мал. В приемной мы еле даже размести­лись: сидеть могли только три чиновника, остальные стояли. Прием, оказанный нам в г. Донгаре, был самый торжественный: все власти были в сборе, войска со знаменами были выстроены как в воротах, ведущих на дорогу к перевалу Чжу-са-дабан, так и в восточных воротах, через которые мы выехали из города.
В последнем мы были только проездом. Караван наш 18 мая направился прямой дорогой к Гумбуму, мы же с братом почли своим долгом по пути заехать в ямынь для отдачи визита китай­скому приставу (тину), седому, сморщенному китайцу, имевшему матовый синий шарик на шляпе, а кстати и познакомиться с го­родом, ведущим весьма значительную меновую торговлю с кочев­никами Амдо и Куку-нора.
Место нашей остановки под перевалом Чжу-са находилось уже в области распространения красных глинистых песчаников горизонтального напластования, к северу от Донгара налегавших на граниты и мелкозернистый гнейс, к востоку же от него при­слонявшихся к серым скалам слюдяного сланца, прорезанного во всех направлениях прожилками кварца. В свою очередь, на этих песчаниках покоились толщи лёсса, незначительной, впро­чем, мощности.
Спустившись с гор, мы очутились в циркообразной долине, образованной слиянием с широкой в этом месте долиной р. Синин-хэ меридиональных долин двух притоков последней: левого Чжу-са и правого Донгар-хэ (Донгур-хэ). Город Донгар-чэн стоял почти в центре этой долины, на речке Чжу-са.
У китайских географов мы находим весьма обстоятельные све­дения о Сининской реке, и хотя почти все течение последней на­несено уже на карты европейскими путешественниками, тем не менее я считаю нелишним привести и эти сведения, как доказа­тельство, что, при некотором желании, мы могли бы легко разо­браться в китайских географических описаниях и, таким образом, избежать необходимости пестрить карты Тибетского нагорья при­думанными названиями.
Река Боро-чунхук, древняя Хуан-шуй, в ханьские времена на­зывавшаяся еще Ло-ду-шуй, берет начало из гор Гарцзан, быв­ших известными у китайцев времен Юаньской династии под именем Ци-лянь-шань, тремя истоками: Ихэ-Улагуртай, ТургэньУлагуртай и Чаха-Улагуртай. На западе от нее, из гор Бу-гу-ту, вытекают два ручья, образующие р. Хундулэн, которая, пройдя на юго-восток более 30 ли и соединившись здесь с речкой Бахату (не Бугуту ли?), протекает еще 60 ли и впадает в р. Боро-чунхук. Эта последняя, продолжая течь в юго-восточном направлении на протяжении семидесяти ли, подходит к южной стороне Даньгэра, где в нее впадает р, Тургэнь-цаган. Только после этого Боро-
чунхук становится многоводною, поворачивает на восток и, про­текши в этом направлении сорок ли, вступает в пределы Сивин­ского округа у г. Чжэнь-Хай-ина; «это и есть Сивинская река, впадающая через 300 ли течения в восточном направлении в р. Да-тун-хэ» Н5.
Более точного описания верховий Сивинской реки не найдется и у европейских географов. Мне остается к этому добавить, что в настоящее время китайские географы, называя р. Боро-чунхук рекой Кунь-лунь, за нижним ее течением сохранили древнее ее название Хуаиь-шуй. '
Караван наш обошел город с востока и, пройдя около двух километров среди полей, засеянных яровыми, вышел на Сивин­скую реку. На четвертом километре от города долина ее сузилась, а не доходя до ручья Мо-гоу, дорога стала уже обходить серые скалы слюдяного сланца, переслаивающегося местами с талько­вым сланцем; еще дальше появился серовато-красный мелкозер­нистый гнейс, на котором местами покоились толщи кристалли­ческого известняка.
На всем виденном нами участке Синин-хэ течет в чрезвычайно живописных берегах. То бурля в порогах, то перебрасывая свои волны через огромные валуны, река эта несется бурливым пото­ком, шириной до двадцати метров. Местами она еще шире раз­брасывается, и тогда между ее рукавами вырастают красивые острова, поросшие ивой, тополем и березой. Такой же лес одевает и правый ее берег там, где дикие скалы хребта Ама-сургу упи­раются в ее русло. Наоборот, левый ее берег бесплоден. Дикий камень, то наступая крутыми стенами на реку, то отступая от нее, образует здесь в ином роде, ио столь же живописную рамку долины. Бесплодие этих гор маскируется, впрочем, пашнями, которые расположены там, где представляется к тому хотя бы какая-нибудь возможность. Эти зеленые пятна на желтовато­красном фоне почвы долины местами дополняются зарослями чия (Lasiagrostis splendens) и кустарников (Berberis sinensis var. angustifolia Rgl., Rosa sericea Lindi, и Hippophae rhamnoides L.). Селения расположены на обоих берегах реки.
Миновав IO-фэй-хо (при устье речки Мо-гоу) и Чунь-чжи на левом ее берегу и Цза-цза-хо, Сэ-та-хо (при устье р. Хоу-га-ху), Ши-хо и Хэй-нин на правом и пройдя ее долиной 18 км. мы остановились против последнего селения, на берегу неболь­шого безыменного ручья, берущего начало в ключах. Здесь мы дневали.
Ручей течет на протяжении четырех километров, но ущелье тянется дальше и постепенно выводит на гребень горы Да-туньшань, имеющей здесь мягкие склоны и одетой преимущественно кипцом. Ниже появляются скалы, и растительность становится более разнообразной. В теневых местах на северных склонах
боковых падей растут даже в обилии папоротники — Рteris aquilina L. и Polypodium vulgare L. и такие травы, как Primula sibirica var. genuina Trautv., Draba incana L., Pedicularis kansuensis Maxim., Viola biflora L., Corydalis curviflora Maxim. Stellaria dichotoma var. Stephaniana Rgl. и Adonis coerulea Maxim. В вер­шинах этих боковых падей попадаются Rhododendron capitatum Maxim., Rhod. thymifolium Maxim., Potentilla fruticosa L., души­стая Daphne tangutica и другие полукустарники. Ближе к устью они сменяются кустарниками: Prunus stipulacea Maxim., Lonicera syringantha Maxim., которая в эту пору усыпана была розовыми цветами, Bcrberis sinensis var. angusti folia Rgl., бывшей также в цвету, Rosa sericea Lindi., Spiraea mongolica Maxim, и другими. Травы здесь очень разнообразны, но преобладает Stellera chamaejasme L., которая в мае одевает сплошным ковром розовых душистых цветов многие склоны; среди них мелькают фиолетовые цветы — Cardamine macrophylla Wild. и Iris gracilis Maxim., белые — Anemone obtusiloba Don., розовато-белые — Sisymbrium mollipilum Maxim., желтые — Corydalis linarioides Maxim, и темножелтые, почти оранжевые — Trollius pumilus Don., который в обилии рос также и вдоль ручья, где, впрочем, глав­ную массу цветов давали ирисы.
В этом ущелье мы встретили множество самых интересных чешуекрылых; среди них два новых вида — Erebia herse Gr.-Gr. и Oeneis vacuna Gr.-Gr. и несколько новых разновидностей — Pieris napi var. sifanica Gr.-Gr., Lycaena orion var. orithyia Gr.-Gr., Lyc. venus var. sinica Gr.-Gr. н Pyrgus carthami var. sifanicus Gr.-Gr.; сверх того несколько видов, ранее не встречен­ных или добытых в ограниченном количестве экземпляров, а именно: Aporia kreitneri Friv., Lycaena minima Fuessl., Carterocephalus gemmatus Leech. и Nisoniades popovianus Nordm.
20 мая мы выступили дальше и первые четыре километра шли вниз по р. Синин-хэ, которая хранила здесь прежний характер бурной реки, местами стесненной надвинувшимися на нее ска­лами. У пикета Ша-коу-цзы река вошла в щеки; дорога здесь сузилась, прижалась к скале красного гнейса и окончательно по­теряла вид колесной дороги; между тем мы сами встретили за пикетом китайского чиновника, который тащился шагом в извоз­чичьей арбе: беднягу, вероятно, порядком-таки растрясло, так как он имел самый несчастный вид.
У городка Па-ша-гоу мы перешли на правый берег реки по узенькому деревянному пешеходному мостику весьма жидкой постройки. Отроги хребта Ама-сургу отошли здесь далеко в глубь страны, раздвинулись и выслали вперед только невысокие гривки, сложенные из горизонтально напластованных красных глин. Эта широкая поперечная долина, орошаемая речкой Пэнь-сан, вся распахана и покрыта отдельными хуторами.
Пройдя деревню Гу-сы-ин, мы увидели впереди стены городка Чжэнь-хай-ина (Чжан-хай-пу), повидимому, только недавно вос­становленные; здесь нам была устроена обычная встреча, но мы заявили желание следовать дальше и, распрощавшись с офице­рами гарнизона, круто свернули к горам.
Путь наш шел вверх по речке Пэнь-сан, почти полностью разобранной на арыки. Китайцы копошились здесь всюду, зани­маясь полотьем сорных трав на полях. Только немногие глини­стые бугры, поросшие Stellera chamaejasme L., были необрабо­танными. На седьмом километре от Чжэнь-хай-ина, миновав се­ление Хан-ду-лу, мы свернули к юго-востоку и стали подыматься на невысокую грядку гор, служащую водоразделом речке Пэньсан и другой, название которой осталось нам неизвестным. Дело в том, что караван наш в это время растянулся километра на полтора. Наши конвоиры, торопясь добраться скорее до станции, ушли вперед, окрестности же были безлюдны, так как упавший на землю туман и дождь разогнали всех поселян по домам, раз­бросанным по нагорью далеко в стороне от дороги. Эта безымен­ная речка текла в тесной долине, ограниченной невысокими гли­нистыми горами и также распаханной. В том месте, где мы на нее вышли, она составлялась из двух рукавов. Мы направились по восточному логу и, миновав при его устье селение, стали вновь подыматься на гору. Здесь мы прошли деревни Цзы-ё-цза и Шичу-цза, окруженные высокими тополями, после чего, наконец, поднялись на весьма пологий увал, с которого, повидимому, открывался далекий вид на окрестности; нам говорили даже, что с него монастырь Гумбум виден как на ладони; но, к сожалению, за туманом мы не могли рассмотреть в указанном направлении ничего, кроме общего направления горных масс.
За увалом мы очутились на большой караванной дороге, веду­щей из Гуй-дэ-тина в Гумбум; при этом нам показалось, точно мы спустились в яму. На нас сразу пахнуло здесь холодом и сы­ростью, и туман окончательно заволок все окрестности. Тем не менее мы разглядели, что к югу от нас высились скалы из темной массивной породы; очевидно, мы добрались здесь до подошвы каменных гор.
В яме расположен был пикет Да-тэн, и текла какая-то речка, которая далее скрывалась в узких щеках. Нам предложили на ее берегу раскинуть свой бивуак. Хотя место было сырое и пока­залось нам неприветливым, но мы согласились на предложение, так как было уже поздно (мы прошли свыше тридцати двух километров) и дождь заметно усилился. На следующий день, также под дождем, мы перевалили через гору, сложенную из красных глин, песчаника и конгломерата, и вышли на тракт Мындань-ша, ведущий из г. Синина в Гуй-дэ. Он пролегал вдоль речки Нань-чуань, которая протекала в широкой долине, порос­
шей травами и кустарником. Место было привольное, и мы реши­лись простоять здесь с неделю, но... судьба судила иначе.
Нас посетило ужасное несчастье, стоившее жизни одному из наших спутников — казаку Колотовкину — и совсем изменившее наши планы на будущее. Вместо того, чтобы итти дальше на юг, к водоразделу бассейнов Ян-цзы-цзяна и Хуан-хэ, мы целых пять недель простояли на северных склонах Сининских альп и, совер­шив лишь небольшой разъезд за Хуан-хэ, тихо побрели с боль­ным Колотовкиным в обратный путь, на далекую родину. Ио... бедняге не суждено уже было снова увидеть последнюю. Он скончался 19 июля, в долине р. Ара-гола, мужественно, как на­стоящий солдат. Мир праху твоему, добрый товарищ!
К этому грустному событию я должен буду не раз еще воз­вращаться в последующем изложении хода нашей экспедиции, теперь же скажу, что Колотовкин умер от гангрены, вызванной образованием пролежней, от которых мы не могли уберечь его, несмотря на самый тщательный уход. Началом же его болезни была тяжелая огнестрельная рана в колено — последствие неосто­рожного обращения с оружием. Я намеренно не называю здесь по имени того из товарищей покойного, который вздумал чистить ружье, не разрядивши его. Колотовкин за несколько часов до смерти обнял его и... простил. И он заслужил это прощение, как нянька ухаживая вместе с братом за больным товарищем в те­чение почти двух месяцев. За свою неосторожность он достаточно был наказан.
До печального происшествия с Колотовкиным брат ездил в г. Синин, чтобы просить у чин-сэя поддержки экспедиции в ее дальнейшем движении на юг, за Хуан-хэ. Его путь лежал вниз по речке Нань-чуань, которую он оставил лишь под самым Синином. Широкая уже у слободы Чжун-фань-сы, долина этой речки далее еще более расширялась. Ограничивающие ее с обеих сто­рон мягкие склоны гор, сложенных из рыхлых конгломератов и красной песчанистой глины, заключающей гипс, до городка Чжа-я-чэна были одеты пышной растительностью, далее же сплошной травяной покров исчезал, луговые травы сменились сначала Stellera chamaejasme L. Oxytropis trichophysa Bge., Veronica ciliata Fisch., Carex atrata L., Antennaria Steetziana Turcz. и тому подобными растениями, а затем полынью, чием, Crepis sp. и другими; наконец, и такая растительность стала по­падаться не часто, притом редкими насаждениями, так что всюду стала выступать обнаженная почва.
У городка Чжа-я-чэна сошлись две дороги — Мынь-дань-ша и Гуй-дэ-ша (или Гуй-дуй-ша), обе ведущие из долины Синин­ской реки в долину Хуан-хэ, где они вновь сходятся на левом бе­регу против Гуй-дэ-тина. Чжа-я-чэн — небольшой город, служа­щий главной квартирой ин-гуаню, и в общем напоминает Да-тун.
О» также тесен и убог, как и этот последний. Впоследствии мы в нем бывали не раз, сдружившись с ин-гуанем, который то и дело звал нас к себе запросто отобедать.
За Чжа-я-чэном дорога вступает уже окончательно в культур­ный район, хотя поля, засеянные ячменем и пшеницей, имеются кое-где и выше по р. Нань-чуаню. Селения попадаются здесь часто; на девятом километре от г. Чжа-я-чэна пришлось проехать даже городок Сю-чжэ-дэ, за которым дорога приобрела еще более оживленный вид. За деревней Шу-моу стала особенно заметной близость большого города; его, однако, еще заслоняли лёссовые, в подпочве глинистые, возвышенности.
В Си-нин-фу брата ожидал полный неуспех. Враждебно на­строенный против иностранцев, чин-сэй отказался принять брата, причем, однако, прислал к нему для переговоров чиновника. Из этих переговоров выяснилось, что чин-сэй действовал так за неимением каких-либо инструкций относительно нас, а также потому, что наш «открытый лист», на который мы так уповали, не только не давал нам права перехода за Хуан-хэ, но и права посещения Сннйна. Брат спорил энергично, но потом махнул рукой и отдал распоряжение выступать в обратный путь.
Дорогой он заехал к чжа-я-чэнскому ин-гуаню.
— Ну, что?
Брат с полною откровенностью изложил ему положение дела.
— Я так и знал, что чин-сэй наделает вам хлопот. Но так как его распоряжения меня касаться не могут, то я дам вам конвой до Гуй-дэ-тина. Там вы задержите двух-трех солдат (они сами вам предложат остаться) и с их помощью авось доберетесь до нужного вам пункта. Вместе с тем я буду писать в Гуй-дэ-тин.
Он сдержал свое слово, и один из его солдат покинул нас только на берегу Куку-нора. Факт этот, однако, весьма ха­рактерен.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ЧЕРЕЗ СИВИНСКИЕ АЛЬПЫ В ДОЛИНУ ЖЕЛТОЙ РЕКИ
Между долинами Желтой реки и Сииин-хэ подымаются горы, западная часть коих со времени третьего путешествия Пржеваль­ского в Центральную Азию стала известна под именем АмаL стогу.
Примыкая на востоке к высотам Сюкей, они тянутся отсюда г на запад непрерывным высоким валом, слегка пониженным лишь | на меридиане Ба-ян-жуна Н6. На западе они заканчиваются J у Донгар-чэна, сливаясь здесь с горами Нара-сари или Жи-юэI шань. У китайских географов мы находим следующие указания, г относящиеся к этим горам.
Хребет, отделяющий Куку-нор от китайских земель, в древВности назывался Гань-сун-лин, впоследствии же Чи-лин, т. е. ^..красным, по цвету слагающих его горных пород. Ныне и это на­звание забыто и заменилось другими. Восточная часть этих гор . до встречи с горами Сяо-цзи-ши (Хара-ула), через которые про| рывается Хуан-хэ, называется Цаган-толо-гой-урту, а западная, [ идущая к северу, — Жи-юэ-шань; наконец, самый северный учаи сток гор Чц-лин, служащий связью между Жи-юэ-шанем и Даis, шанем (т. е. Нань-шанем), носит название Цаган-обо. К юго-за­паду от Цаган-толо-гой-урту, говорят далее те же географы, расI кидываются обширные и богатые долины Чжу-лэ-гай и Гунортай, а к северо-западу от него и к востоку от хребтов Цагань-обо и ' Жи-юэ-шань расстилаются не менее тучные пастбищные места, । называемые Цюнь-кэ-тань. Последнее название распространяется к впрочем и на западные склоны Жи-юэ-шаня Н7. Об этом последГ, нем у китайцев еще сказано: р. Хор (Ара-гол) берет начало /с хребта Жи-юэ-шань Н8.
29 Г. Е. Грумм-Гржкмайло
Указания эти очень точны и не оставляют сомнения в том, что под именем Цаган-толо-гой-урту в прошлом веке известен был хребет, с юга окаймляющий долину Сининской реки; под именем Жи-юэ-шаня или Нара-сари — хребет, названный Обручевым в честь Потанина; под именем пастбищ Цюнь-кэ-тань, по крайней мере в их северной части — луга Боро-чун-хук, и, наконец, под именем долин Чжу-лэ-гай и Гунортай— высокая степь между Жи-юэ-шанем и Цаган-толо-гой-урту.
Названия Ама-сургу мы не слыхали; взамен же того местные китайцы называли нам горы, лежащие к югу от Синина, Ши-нюшанем. В своем дневнике я называл эти горы Сивинскими альпами и думаю, что временно, до выяснения их китайского названия, это наименование могло бы за ними остаться.
Эти горы имеют массивные формы, высоки, скалисты и сло­жены, главным образом, из осадочных пород, вероятно, палеозой­ского периода: плотных серых известняков, глинистых сланцев, кварцитов и весьма плотных красных аркозовых песчаников.
Наоборот, хребет Жи-юэ-шань сложен, главным образом, из гранитов, гранититов, гнейсо-гранитов и гнейсов, на которых, и то лишь в редких местах, покоятся толщи глинистых и кремни­стых сланцев. Общее его направление с северо-запада на юговосток. Вероятно, онпересекает долину Желтой реки и под име­нем хребта Дун-сянь идет до встречи с хребтом Хара-ула. Еще китайцы писали, что Чи-лин, служащий оплотом Китаю со сто­роны Куку-нора, связывает Да-шань, т. е. Нань-шань, с Сяоцзи-ши, ныне Хара-ула; то же в новейшее время подтвердил и геолог Лочи. Впрочем, возможно, что хребет этот, орографи­чески цельный, в действительности представляет лишь случайное соединение отдельных звеньев древнего горного остова страны, частью, вследствие последующих стяжений земной коры, изме­нивших свое первоначальное широтное простирание и теперь сли­тых воедино огромными толщами рыхлых третичных пород. По крайней мере в верховьях Ара-гола никаких иных пород в этом хребте, кроме красных глинистых песчаников, прикрытых лёссом, я не видел; то же можно сказать и о седловине, через которую прорывается Хуан-хэ, о верховьях Карына и т. д. Эти третичные отложения, относимые Обручевым к ханхаю, заполняют до вы­соты 13 000 футов (3 962 м) и всю промежуточную долину между описываемым хребтом и передовой цепью Сининскнх гор. Благо­даря этому южное заложение этих последних и северо-восточное хребта Жи-юэ-шань очень коротки. Коротко заложение Жи-юэшаня и в противоположную сторону, где в толщах глины и лёсса, выстилающих долину Ара-гола, почти исчезают и горы противо­положного ее края, а именно — юго-восточный участок ЮжноКукунорского хребта. Между седловиной Кодёрго (к югу от укрепления Шала-хото) и седловиной, через которую проры-
ваегся р. Хуан-хэ, хребет Жи-юэ-шань подымается на значитель­ную высоту, хотя отдельные вершины его и не достигают вечно снеговой линии; перевал, через который прошла австрийская экспедиция, имел абсолютную высоту, равную 12 900 футам (3 932 м). На той же линии Мын-дань-ша, по которой шла эта экспедиция, передовая цепь Сининских гор является несколько пониженной, но к востоку отсюда эта же цепь развивается в гран­диозные формы и на линии Гуй-дэ-ша достигает абсолютной вы­соты, равной 15 000 футам (4 572 м).
Северные склоны Сининских альп падают очень круто в до­лину Сининской реки. Мягкие очертания они получают только с высоты 10 500 футов (3 200 м), где к темным каменным массам прислоняются красные глины, светлые глинистые песчаники и конгломераты, образующие отроги, покрытые пышной раститель­ностью. В общем горы эти могут быть разделены на пять ра­стительных зон: осыпи, альпийский луг и высокую степь, скали­стый пояс, пояс кустарников и субальпийских лугов и, наконец, IjCTenb.
Пояс осыпей и верхних скал очень беден растениями; только Г.лое-где между камнями виднеются широкие листья Rheum sp.?, ^странная Crepis glomerata Hook. и цветы Saxifraga Przewalskii ■Engl., Lagotis brevituba Maxim, и Draba alpina var. algida Rgl., Кк которым, на границе осыпей и луга, присоединяются темноВшолетовые цветы Corydalis trachycarpa Maxim., лиловые Месо■nopsis racemosa Maxim, и желтые Corydalis melanochlora Maxim. ■Интереснейшими представителями животного царства являются I здесь два вида птиц: Pyrrhospira longirostris Przew. и Grandala Bcoelicolor Hodgs., образ жизни которой хорошо описан Прже■вальским Н9. Я могу только заметить, что в Сининских альпах 1>,в июне мы встречали эту красивую птицу лишь в одиночку и приКтом крайне редко. Иногда в эту негостеприимную область гор Ьзалетают и другие пернатые; так, нам случалось здесь видеть ■Accentor erythropygius Swinh. и Ruticilla atrata Gmel., весьма ■обыкновенную в нижележащей луговой зоне. Из бабочек в камшях держались две новые формы парнассиусов: Parnassius Edelphius var. acdestis Gr.-Gr. и весьма интересный Р. cephalus IjGr.-Gr.
Формация альпийского луга занимает в Сининских горах иичтожное пространство; характерной особенностью ее является ■е частая перемежаемость с формацией высокой степи, среди ко■горой она и вкраплена большею частью в виде небольших остроЕвов, причем, однако, резкой границы между обеими провести не представляется возможным; в особенности же часто растения Врормации альпийского луга, как, например, желтый Papaver talpinum var. croceum Ledb., Draba repens M. B., Trollius pumilus |Don., различные Primula, Pedicularis, Corydalis и Saxifraga,
заходят на высокую степь, где среди Festuca и Avena в обилии растут Astragalus brevidentatus Palib. (n. sp.), Aster alpinus L., выбрасывающий довольно пышные розовые колосья Polygonum Bistorta var. angustifolia Meisn., Antennaria Steetziana Turcz. с белыми цветами, Sedum algidum var. tanguticum Maxim, и дру­гие травы. Луговые оазисы расположены, главным образом, в па­дях; здесь, среди мягкого изумрудно-зеленого газона, виднеются оранжевые, желтые, голубые, фиолетовые и белые цветы Trollius pumilus Don., Saxifraga Przewalskii Engl., S. tangutica Engl., помянутой выше Crepis glomerata Hook., Corydalis melanochlora Maxim., Cor. curviflora Maxim., Cor. trachycarpa Maxim., Meconopsis racemosa Maxim., Cardamine macrophylla W., Primula nivalis var. farinosa Schrenk., Anemone obtusiloba Don. и многих других. Самой характерной птицей этой зоны, кроме вышеупомянутых Accentor erythropygius и Ruticilla atrata, должна считаться Montifrigilla nemoricola Hodgs. Что касается чешуе­крылых, то большинство найденных нами здесь видов оказалось новым. В особенности многочислен был великолепный Parnas­sius szechenyii Friv.; обыкновенны были также и два другие вида Parnassius: занимающий в этом роде совершенно обособлен­ное место красивый Р. orleans var. groumi Oberth. и более скромно окрашенный Р. mercurius Gr.-Gr.; затем мы здесь встре­тили: Pieris butleri var. potanini Alph., Argynnis eugenia var. rhea Gr.-Gr., Arg. clara Blanch., Oeneis buddha Gr.-Gr., Lycaena dis Gr.-Gr., Arctia romanovi Gr.-Gr., A. sieversi Gr.-Gr., Dasychira semenovi Gr.-Gr., Das. alpherakii Gr.-Gr., Eicomorpha argillacea Alph., Dianthoecia deliciosa Alph., Trigonophora grummi Alph., Grummia flora Alph. и многие другие виды.
Пояс скал, занимающий по вертикалу 1 500—2 000 футов (450—600 м), почти совсем бесплоден: даже ручьи бегут здесь среди пустынных берегов, образованных грудами ими же наво­роченного щебня; тропинки вьются по узким ущельям; путь по ним труден и скрашивается лишь дикой красотой высоких темных утесов, игрой в солнечные дни света и тени, да пышными светлолиловыми цветами высоких Megacarpaea Delavayi var. sinica Batal., которые, точно искусной рукой садовника, рассажены здесь по всем выступам и расселинам в скалах. Кроме этой Megacarpaea, я могу назвать лишь одно растение, характерное для этих мест, — это Rhododendron Przewalskii Maxim., который по некоторым каменистым падям спускается сюда из заоблачных сфер. Следует, однако, заметить, что хотя этот кустарник и растет среди щебня, но все же требует для себя уже рыхлого грунта. Иногда сюда же заходят с ним вместе другие рододендроны и Caragana jubata Poir. Птиц здесь нет. Только при устье ущелий вьют себе гнезда Columba rupestris и С. leuconota, да разве изредка спустится к речке краснобрюхая Pyrrhospiza longirostris
Przew. Бабочек также не видно, и только назойливые мухи и слепни находят здесь все данные для существования.
На высокие утесы этого пояса налегают рыхлые глинистые песчаники и конгломераты, расчлененные множеством падей с мягкими склонами. В верхнем горизонте это подгорье, восхо­дящее местами до абсолютной высоты в 11 000 футов (3 350 м), одето кустарниками. Среди последних уже не видно Rhododendron Przewalskii, но зато сплошными насаждениями встречаются два других рододендрона — Rh. capitatum Maxim, и Rh. thymifolium Maxim., которые и занимают вместе с Potentilla fruticosa var. tenuifolia и Caragana jubata Poir. высший предел пояса. Их обыкновенно сопровождает Meconopsis quintuplinervia Rgl., выбрасывающая из-под темной листвы этих кустарников свои нежные фиолетовые цветы. Здесь также виднеются: Podophyllum Emodi Wall., Primula sibirica var. genuina Trautv., голубая Cory­dalis curviflora Maxim., низкорослая Lancea tibetica Hook. с мел­кими фиолетовыми цветами, яркооранжевый Trollius pumilus Don., желтые Saxifraga, яркосиняя Omphalodes trichocarpa Maxim, и красивый голубой Adonis coerulea Maxim. Ниже, при­мерно на высоте 9 500—10 000 футов (2 890—3 050 м), вышеупо-
н
мерно на высоте 9 500—10 000 футов (2 890—3 050 м), вышеупо­мянутые кустарные формы сменяются другими: Potentilla daurica Nesti., усыпанной с конца мая белыми цветами, Pot. nivea var. vulgaris Lehm., Prunus stipulacea Maxim., Ribes petraeum var. ^typicum Maxim., Rubus idaeus var. strigosus Maxim, и Salix sp., кН еще ниже: Cotoneaster acutifolia Turcz., Lonicera syringantha fTvar. minor Maxim., Lon. hispida var. minor Maxim., низкостслю,;Щейся Rosa macrophylla Lindi, и Berberis diaphana Maxim., до­стигающей местами двухметровой высоты; наконец, уже в преде­лах степной зоны, попадаются кое-где вдоль оврагов: высокая •‘.Rosa sericea Lindi, с белыми цветами, Caragana pygmaea var. I arenaria Fisch. и Spiraea mongolica Maxim. Деревьев на северг’ных склонах Сининских альп встречается мало, да и то лишь на К крайнем западе; у Гумбума они давно уж истреблены, но здесь I все еще можно встретить молодые деревца, почти кустики, * обыкновенной рябины. На саях встречаются две породы кустар­ников: облепиха и низкорослая Sibiraea laevigata Maxim., к ко­торым лишь изредка присоединяется Potentilla nivea.
Кустарники нижних ярусов только на северных склонах боко­вых падей срастаются в чащу, разбросанно же они растут всюду. Это совершенно местное обстоятельство объясняется короткостью заложения скалистой части альп и их относительной высотой, что, ' в совокупности, обращает их в ограду, в тени которой и ютятся I кустарные заросли: для многих мест Мын-дань-ша солнце восхо­дит лишь в 7—8 часов утра, а заходит уже в 5—6 часов вечера; роса же держится нередко до 10 и даже 11 часов утра. В подоб­ных условиях в этом поясе гор развивается крайне разнообраз*
ная луговая растительность. На общем зеленом фоне Роа praten­sis, Carex atrata и Avena pratensis мелькают самые разнообраз­ные цветы: темносиние Omphalodes trichocarpa Maxim., голубые Adonis coerulea Maxim., отливающие в лиловое Veronica ciliata Fisch., Pedicularis verticillata L. и Oxytropis strobilacea var. chinensis Bge., фиолетовые Cardamine macrophylla W., светлорозовые Sisymbrium mollipilum Maxim., белые Anemone obtusiloba Don., желтые различных Saxifraga. Ranunculus, Corydalis linarioides Maxim и Thermopsis alpina Ledb., наконец, оранжевые Trollius pumilus Don. и Lilium tenuifolium Fisch. В июне все эти травы, а также ютящиеся в тени кустов Scopolia tangutica Maxim, и Clematis orientalis var. tangutica Maxim., мешающая свои буро­красные цветы с белыми цветами жимолости, а затем Euphorbia altaica, высокий Rumex, Polygonatum kansuense Maxim., Draba eriopoda Turcz., Fritillaria Przewalskii, Senecio virgaurea Maxim., Vincetoxicum mongolicum Maxim, и бесконечное множество дру­гих были в полном цвету и составляли живой персидский ковер, по поверхности которого, подобно огонькам, мелькали красные бабочки Colias lada Gr.-Gr., С. felderi Gr.-Gr., C. diva Gr.-Gr., Argynnis eva Gr.-Gr., Arg. rhea Gr.-Gr. и Arg. pales var. sifanica Gr.-Gr. — все новые виды, которые мы ловили с полным увле­чением.
Вообще эта дивно-богатая растениями зона богата и насеко­мыми. Кроме упомянутых выше, мы поймали здесь, между про­чим, нижеследующие новые или крайне редкие виды бабочек: Mesapia peloria Hew., Pieris davidis (var.?), Colias sifanica Gr.-Gr., Polyommatus standfussi Gr.-Gr., Lycaena ida Gr.-Gr., L. themis Gr.-Gr., L. myrrha var. helena Gr.-Gr., Erebia herse Gr.-Gr., Coenonympha semenovi Alph., Carterocephalus christophi Gr.-Gr., Macroglossa ganssuensis Gr.-Gr., Hepialus luteus Gr.-Gr., Cossus lucifer Gr.-Gr., Spica parallelangula Alph., Spinipalpa maculata Alph., Mamestra satanella Alph., M. texturata Alph., Isochlora albivitta Alph., Is. grumi Alph., Trigonophora grumi Alph., Raddea digna Alph., Dasypolia pagodae Alph., Pellonia grumaria Alph., Macaria normata Alph., Panagra fixseni Alph., Astrapephora romanovi Alph., Trichopleura leechi Alph., Kuldscha oberth Ori Aplh., Cidaria seme­novi Alph., и многие другие.
Для того, чтобы не утомлять внимания читателя длинными списками, я приведу только важнейшие находки по другим отде­лам животного царства. Из жесткокрылых пам здесь попался Captolabrus grumorum Sem. и целый ряд других жужелиц: >Са1оsoma grumi Sem., Carabus diruptus Moraw., C. przewalskii Moraw., C. cateniger Moraw., C. sinensis Sem. и C. kukunorensis Sem. Птиц в этой области держится также немало. Самыми интересными были: Carpodacus erythrinus Pali., Ruticilla frontalis Vig., Calliope kamtschatkensis Gmel., Merula kessleri Przew. и Dumeticola thora­
cica Biyth., которая досталась нашим охотникам не без труда, благодаря своему уменью необыкновенно быстро прятаться среди кустов. Конец мая и начало июня—время кладки яиц; вместе с гнездами мы добыли их от следующих видов: Chloris sinica L., Acanthis brevirostris Bp., Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Alauda arvensis var. liopus Hodgs., Anthus rosaceus Hodgs., Tichodroma muraria L., Parus superciliosus Przew., Lanius tephronotus Vig., Herbivocula affinis Tick., Pratincola maura var. przewalskii Plsk. и Calliope kamtschatkensis. Даже среди млекопитающих нам по­счастливилось найти здесь вид, не бывший еще известным науке. Бихнер описал его под именем Sminthus concolor.
Ложа речек, стекающих с северных склонов Сининских гор, в верхнем и среднем их течении представляют обыкновенно сай, который имеет свою особую растительность. Я уже упоминал выше, что галечнику свойственны здесь три вида кустарников: облепиха, Sibiraea laevigata и Potentilla nivea vulgaris; среди этих кустарников и на речных отмелях развивается весьма интересная флора, представителями коей являются: Juncus Thomsoni F. Buchen и Hippuris valguris L., на зеленом фоне коих цветут Ranunculus aquatilis L., Thermopsis alpina Ledb., необыкновенно красивая темнопурпуровая Primula Maximoviczi var. tangutica Maxim., Polygonatum viviparum L., Sedum algidum Ledb., Fritil­laria przewalskii Maxim., Oxytropis trichophysa Bge, Anemone rivularis Ham. и Thalictrum petaloideum L.
Степная флора на границе c луговой характеризуется преобла­данием Papilionaceae над всеми другими видами травянистых растений. Сперва это любящие влагу голубые или лиловые Oxytropis humifusa Каг. et Kir., О. campestris D. C., О. coeru­lea D. C., O.. strobilacea var. chinensis Bge. и Astragalus talnguticus Batal., затем Oxytropis trichophysa Bge., который то окаймляет овраги, то разрастается по дну последних, то, наконец, забирается в тень шиповника или барбариса. Здесь еще всюду можно видеть пахучую Stellera chamaejasme L., служащую лучшим украшением лишенных сплошного травянистого покрова холмов, Veronica ciliata Fisch., Antennaria Steetziana Turcz., Thalictrum pctaloideum L., Thlaspi arvense L. и высокую Lasiagrostis splendens, но дальше идет уже полынь и злаки (тот же чий, а также Роа, Bromus и Festuca) вперемежку с так называемыми сорными тра,вами изредка ирисами, Statice sp., Convolvulus sp., солодкой. Это область орошенных полей, на которых высеваются, главным обра­зом, пшеница и горох и реже ячмень, бобы, мак, кунжут, сорго, люцерна и другие сельскохозяйственные растения.
Снег держится на северных склонах Сининских альп до конца июля, но лишь в самых глухих, недоступных солнцу, ущельях. Отсутствие же вечного снега, а также короткость обоих заложе­ний хребта объясняет и отсутствие крупных речек, которые
сбегал» бы с этих гор. Самый обширный бассейн имеет упомяну­тая выше речка Донгур-хэ, которая собирает свои воды в вы­сокой ри поднятой долине между хребтами Сининскнм и Жи-юэшань; она же и самая многоводная. Нань-чуань занимает второе после нее место. Но как ни ничтожна сама по себе эта послед­няя, в ней все-таки водится рыба; впрочем, мы добыли в ней один только вид — Nemachilus dorsonotatus Kessi.
Поместив больного Колотовкина на носилки, в которые впря­гались две лошади, мы 18 июня покинули, наконец, нашу про­должительную стоянку в долине Мын-дань-ша и, обойдя отрог, у пикета Тун-намын, вышли на Гуй-дэ-ша.
Долина Гуй-дэ-ша уже долины Мын-дань-ша; склоны ее круче, кустарная растительность богаче, фауна насекомых разно­образнее. Правда, мы не встретили уже здесь красивой Colias lada, зато разом нашли три других вида — Colias sifanica, С. felderi и '0. diva и, кроме того, Polycaena lua, Carterocephalus flavomaculatus и другие новые или интересные виды.
Миновав Тун-намын, мы прошли дорогой Гуй-дэ-ша кило­метра четыре и разбили свой лагерь у подошвы каменных гор. Здесь мы вновь простояли одиннадцать дней в надежде, что Колотовкин, который, как нам казалось, стал поправляться, набе­рется сил, чтобы двигаться далее, по направлению к Хуан-хэ и Куку-нору.
В конце июня наступили жары. В тени термометр не перехо­дил за 20°, но солнце пекло сильно. Эта жара, а также слепни и мухи до такой степени донимали Колотовкина, что он умолял нас подняться выше в горы. Так как наша система лечения усвоена была всеми казаками и была донельзя проста, то было решено: перекочевать к перевалу Лянжа-сань и, оставив здесь больного на попечение двух товарищей, с остальными людьми налегке предпринять поездку за Хуан-хэ.
Подъем на перевал Лянжа-сань короток, но идет узким ущельем по дороге, усыпанной валунами и щебнем. На таком грунте тропа еле заметна, хотя по ущелью взад и вперед снуют бесконечные вереницы китайских возчиков, которые на ослах и мулах, реже на лошадях, доставляют в Синин с южных склонов водораздела строевой лес, хворост и всевозможные деревянные изделия: лопаты, оконные рамы, ободья, доски и прочее*.
Стены ущелья при устье сложены из плотного темносерого известняка, имеющего очень крутое падение на юго-восток; далее
• При этом нелишним считаю объяснить, что на южных склонах подо, раздела лес одевает лишь те склоны боковых отрогов, которые смотрят на север. В том, что лес, истребленный к северу от Лянжа-сань, сохранился к югу от него нет ничего удивительного, так как за этим перевалом рассти­лаются земли, принадлежащие тангутам, которые тщательно оберегают свои лесные богатства.
к вершине известняк этот переслаивается с глинистым сланцем. В том же месте, где ущелье развертывается в котловинообразное расширение, служащее ему вершиной, горы на юг образует арко­зовый песчаник, на севере же бурые кварциты и глинистые сланцы, прорезанные жилами плотного диабаза. Перевал лежит на спине аркозового массива. Существует, однако, и другая до­рога, которая из котловины сворачивает на восток, обходит этот массив и соединяется с первой недалеко от укрепления Чан-ху.
Тогда как в ущелье дорога обнаруживает слабое поднятие, здесь, в котловине, она образует несколько крутых закруглений и, наконец, выбегает на луг.
Этот луг правильнее было бы назвать высокою степью, так как преобладающею тут растительностью является кипец; однако, благодаря обилию влаги в почве, обусловленному высоким поло­жением места, среди пучков этого злака попадаются в изобилии травы луговой формации и даже такие растения, как помянутая выше Crepis glomerata и Daphne tangutica. На этом лугу, господ­ствуя над дорогой, расположен китайский пикет, на тесном дво­рике которого мы и поставили юрту для Колотовкина.
На следующий день мы перешли в бассейн Желтой реки. Подъем на перевал Лянжа-сань от пикета довольно постепенен, спуск же с него очень крутой и идет бесчисленными зигзагами по краю скалистого оврага, поросшего довольно разнообразным кустарником и широколистными травами. Спустившись в долину , речки Чан-ху (у тангутов — Карын), мы остановились, не доходя укрепления Чан-ху, на площадке, густо поросшей Potentilla (Comarum) Salessowi Steph.
Впоследствии я буду иметь случай подробнее говорить о речке Карын; здесь же замечу, что она стекает с (водораздела Хун-ёцзы и в верхнем своем течении орошает превосходные пастбищ­ные места, лежащие между Сининским хребтом и горами, обры­вающимися в долину Желтой реки. Близ укрепления Чан-ху она принимает в себя ручей, сбегающий с перевала Лянжа-сань, и, остановленная в своем течении на восток-юго-восток высокими гранитными скалами, поворачивает на юг, в каком направлении и добегает до Хуан-хэ.
В окрестностях Чун-ху можно .встретить скалы и осыпи, луг, зону кустарников, наконец, даже полынную степь. Вообще южные склоны водораздела Хуан-хэ и Сининской реки в отношении ра­стительности мало в чем отличаются от северных. Однако здесь растет еще в обилии лес, в котором преобладающей породой является тяньшанская ель (Abies Schrenkiana). В ближайших окрестностях Чан-ху никаких деревьев, кроме ивы и тополя, мы, впрочем, не видели; зато кустарник рос повсюду в обилии. Им здесь одеты не только все северные склоны утесов, но и запад­ные их склоны, а также ложбины, защищенные от солнца
высокими гранитными скалами. Полынная степь занимает в этих горах их южные склоны и характеризуется преобладанием Papilionaceae. Луг, испещренный множеством цветов, среди коих те­перь преобладала Gentiana aristata Fisch., одевает главным об­разом пади; кое-где он сливается с кипцовою степью вышеопи­санного типа. Главная масса бабочек принадлежала здесь роду Argynnis (pales sifanica Gr.-Gr., eugenia rhea Gr.-Gr., clara Blanch., gong eva Gr.-Gr., adippe xipe Gr.-Gr. и aglaja L.); много­численна была также Oeneis pumilus var. lama Alph.; попадались Colias sifanica Gr.-Gr. и Satyrus bianor Gr.-Gr., но самым инте­ресным видом этих мест был, без сомнения, Parnassius imperator var. musageta Gr.-Gr.—огромная бабочка, державшаяся исклю­чительно на каменных осыпях. Из птиц довольно обыкновенна, как нам говорили, в лесах, южнее Чан-ху, Crossoptilon auritum Pali.; брат ездил за ними, но, к сожалению, безуспешно. А затем мы здесь встретили: Carine bactriana Hutt., Bucanetes mongolicus Swinh., Carpodacus erytbrinus Pali., C. pulcherrimus Hodgs., Urocynchramus pylzowi Przew., Parus superciliosus Przew., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Ruticilla frontalis Vig., Cuculus canorus L. и Phasianus strauchi Przew. Из млекопитающих мы нашли здесь только полевку — Microtus mandarinus М. Edw.
1 июля мы выступили в Гуй-дэ-тин. Дорога сюда идет вниз по р. Карыну, которая протекает первые километры в довольно узкой долине, обставленной с востока гранитными утесами зна­чительной высоты; там, где долина расширяется, выступает кремнистый сланец, а затем его сменяют пестрые (голубые, темнобурые и красные) кремнистые глины, имеющие слабое па­дение на северо-запад, и, наконец, огромные конгломератные толщи, которые и упираются в Желтую реку крутыми от­косами.
Долина Карына довольно густо населена — частью китайцами, частью оседлыми тангутами. Китайцев мы нашли в деревне Таму, лежащей в четырех километрах ниже Чан-ху, на абсолютной вы­соте, равной примерно 9 500 футам (2 895 м); тангутов же, или, по-местному, туфа неб, — во всех последующих селениях, а имен­но— в Карыне (Ганроня), Гачжа и Нгачжа. Близ селения Ка­рына долина расширяется, и скалы сменяются рыхлыми поро­дами, преимущественно красными песчанистыми глинами, изре­занными оврагами и суходолами, нередко совсем бесплодными. Здесь, против пикета Аями, ответвляется от карунской дороги торная тропа на восток, которая и выводит в долину речки Чун-чжа.
От Чан-ху до Гуй-дэ-тина считается сто ли, до селения Ашгун, на р. Хуан-хэ, около семидесяти, но вот уже шесть часов мы в до­роге, а желанной реки все еще нет. Красивая долина Чан-ху с ее поселками и полями давно уже осталась у нас позади, и те­
перь мы бредем ущельем среди то красноватых, то бурых, то голубовато-серых кремнистых глин, образующих здесь почти вертикальные стены. Июльское солнце накалило и почву и воз­дух, и восходящие струи последнего до боли успели уже обжечь нам руки и шею. Щуришься, чтобы избавить глаза от массы отраженного света, и открываешь их только ради того, чтобы взглянуть вперед на дорогу. Но нет... Попрежнему впереди рас­стилается все та же, местами потрескавшаяся, местами плотно слежавшаяся, сероватая или красноватая глина с разбросанными на ней кое-где зелеными кустиками стелющихся на земле Peganum harmala и колючей Nitraria Schoberi. Тоскливо... Длинная вереница всадников и завьюченных лошадей медленно и почти беззвучно ползет по тропинке, и так и кажется — вот-вот она остановится с тем, чтобы тут же заснуть.
— Ну, эй, кто там впереди? Глаголев — ходу!
Встрепенется Глаголев; услышав человеческий голос, бодрее зашагают и лошади, но затем шаг последних мало-помалу за­медляется снова, и вся вереница опять тащится медленно, долго...
— Да где же китайцы?
— Вперед ушли. Говорят, сегодня до переправы нам никак не дойти, так станцию хотят приискать...
Но вот и поворот, за которым, по нашим расчетам, должна была находиться долина р. Хуан-хэ и за которым уже скрылась голова нашей колонны. И совершенно неожиданно вдруг раздался там выстрел, необычайно гулко пронесшийся по ущелью; за ним другой и третий... Странно, что за причина этой резкости звука, да и в кого тут стрелять... Не зная, как разрешить эти вопросы, я уже торопливо обгонял вереницу вьюков. Занятый, однако, тро­пинкой, которая, как нарочно, была здесь узка, я только тогда поднял голову, когда очутился в густой тени надо мною нависших утесов. Действительно, здесь как бы столкнулись две совер­шенно отвесные, сложенные из довольно плотных конгломератов скалы, вершины которых казались выше других; они как будто даже накренились вперед и образовали гигантский свод над реч­кой Карином, которая в половодье должна разливаться во всю ширь этих оригинальных ворот. У речки стоял брат и тщательно завертывал в бумагу двух птичек: «еще один новый вид для кол­лекции». И совершенно неожиданно слова эти с таким же гулом ударились в стены, точно они произнесены были в огромном пустом помещении.
А за природой созданными воротами все, как по волшебству, вдруг изменилось... Селение Арку, раскидистый вяз, абрикосовая роща, масса зелени и та прохлада, которой мы так давно искали. Но, увы! Остановка еще, очевидно, не здесь. Дорога еще раз повернула направо и зигзагом поднялась на соседний увал. Там уже стояли китайцы, к которым поспешили и мы. И вот, наконец,
перед нами она — Хуан-хэ, кормилица стольких миллионов — река, к которой уже давно стремились все наши мечты.
И что за очаровательная картина расстилается у нас теперь под ногами, и что за необъятная пустыня ее окружает. Прежде всего, без сомнения, нашим вниманием овладевает река, это беззвучно на восток несущееся море мутной воды, где оно быстро сужается с тем, чтобы, собравшись с силами, с ревом и пеною броситься на темные скалы, которые здесь круто с обеих сторон упираются в дно Хуан-хэ. Отзвук этой многовековой, неустанной борьбы двух стихий сюда еле доносится, зато в бинокль хорошо видна пена, которая взлетает фонтаном над скалами. Песчаных отмелей и покрытых растительностью островов на Хуан-хэ очень много, и они как-то незаметно переходят в береговые нагорья, местами круто обрывающиеся в реку и сложенные почти повсе­местно из глины и конгломератов какого-то тусклого желтоватосерого цвета. Последние лишены почти вовсе растительности, даже той жалкой растительности, которая отсюда виднеется на обоих берегах Хуан-хэ. Да, пустыня! И пустыня, несмотря на массу воды, на снеговые горы на юге и на очаровательные дере­вушки, разбросанные по всему видимому течению р. Хуан-хэ.
Спустимся же к этой реке и заночуем там, где найдется хоть какой-нибудь корм для наших усталых животных. Пора... Солнце успело уже совершить свой дневной переход и, расставаясь с зем­лей, бросает теперь на нее свои прощальные, еще полные блеска и силы лучи, золотом обдающие и водную поверхность реки, и безобразные глыбы торчащих справа утесов.
Под горой, на которой мы находились, раскидывалась деревня Ашгун, населенная наполовину дунганами, наполовину тангутами. За этой деревней мы вступили в лес тамарисков, которые разрослись здесь в деревья метров до двенадцати высотой и до 30 см в диаметре отруба. Этот лес с почвой, лишенной раститель­ности, с Nitraria Schoberi вместо подлеска, произвел на нас впе­чатление чего-то такого, что никак не согласуется с понятием о лесе, как о среде, полной жизни, прохлады и тени. После густых садов Ашгуна, в которых весело чирикали птички, этот седой лес, растущий прямо из песка, показался нам мертвым, и мы поспе­шили выбраться из него к воде, туда, где виднелось широкое поле зелени. Но, увы! Это были лишь заросли Glycyrrhiza uraiensis Fisch., между которой то там, то сям виднелись тонкие стебли жесткой осоки. Тем не менее, так как дальше ничего лучшего не предвиделось, то мы и раскинули здесь свой бивуак.
На следующий день мы встали чуть свет, но долго провози­лись на месте: сперва лошадей приходилось сбирать, а потом куда-то сбежали бараны. И когда, наконец, мы выступили, солнце успело уже сделать целую четверть дуги. Шли долго, утомительно долго. На противоположном берегу уже давно показался оазис

Гуй-дэ; мы даже его миновали, а до переправы все еще, говорят, далеко... Дорожка бежит здесь берегом русла и то взбирается на крутые уступы, то снова спускается с них в глубокие рытвины. Жарко! жарче даже, чем было вчера, особенно в тех случаях, когда мы втягивались в узкие коридоры, стены коих отделяли от нас Хуан-хэ. На небе только с запада цепью тянутся облака и, точно испуганные необъятностью горизонта, теснятся с края его, поближе к горам, по которым и скользят своей тенью; в воз-

Река Хуан-хэ у Гуй-дэ.
духе — совершенная тишина. Караван опять растянулся, и бог знает, как далеко отстали теперь от нас наши слуги-китайцы, гнавшие новокупленных тибетских баранов. Но вот впереди пока­залась вновь засаженная ивами отмель реки—это верный при­знак, что селение близко. И действительно, перевалив только за песчаный отрог, мы уже очутились в тенистой аллее, которой и проехали в богатый лесом оазис Ян-чжу-ван-цзы.
Тангутские власти, очевидно, давно уж здесь готовились к встрече и теперь, согласно китайскому этикету, приветствовали нас, преклонивши колена. Затем, пока готовился паром и развью­чивались вьюки, нам пришлось принять приглашение старшины селения и выпить по чашке горячего чая, заправленного, по тангутскому обычаю, молоком, маслом и солью. Обычная беседа, ведущаяся в этих торжественных случаях, приняла на этот раз, и совершенно неожиданно, интересный для нас оборот. Оказа-
лось, что тангуты не забыли Пржевальского. Они сделали вид, а может быть, и искренно опечалились, когда узнали, что масти­того путешественника уже нет более в живых. «Богатый, видно, был человек... и суровый. Денег не жалел, и мы с охотой взя­лись бы вновь ему послужить...».
Но вот чай кончен. Мы вновь вскочили на лошадей и минут через десять были уже на берегу Хуан-хэ, с глухим шумом и стремительно несшей здесь свои мутные воды. Несмотря на без­ветрие, вода шла, как говорится, валом и пенилась под крутой вымоиной соседнего мыса. Мелькавшие то и дело каряги плавно вертелись, поочередно приподымая то один, то другой из своих обломанных сучьев, и, быстро проскользнув перед нами, скрыва­лись из вида. Еще быстрее мимо нас проносились полуголые, а иногда и совершенно голые дровосеки-тангуты на своих в выс­шей степени оригинальных плотах, состоявших из двух турсуков, т. е. снятых мешком и надутых воздухом козьих, свиных, а иногда и телячьих шкур, скрепленных настилкой из деревянной рамы и нескольких поперечных жердей. На этих плотах тангуты развозят дрова, пожитки, пассажиров и даже пассажирок. К гро­мадной реке здесь сызмала привыкли, и из местных жителей ее, очевидно, уж никто не боится, если решается доверить и себя и пожитки свои такой хрупкой посудине. Впрочем, в обратный путь на подобном же турсучном плоту, только несколько больших размеров, пришлось и моему брату совершить переезд через реку, и ничего — перебрался без приключений, хотя в водоворо­тах его и не раз обдавало холодной струей. Вёсел здесь не пола­гается вовсе; плот заводят, затем спускают вниз по реке и к про­тивоположному берегу направляют рулем. Если же пассажиры едут вниз по реке, то и заводить его вовсе не нужно. Обратно же тангуты, преимущественно лесопромышленники, перетаскивают плоты на себе; но это вовсе не трудно. Деревянная рама про­дается или сжигается на дрова, из мехов выпускается воздух, и в таком уже виде плот составляет небольшую и по объему и по весу поклажу. При всей своей практичности плоты эти имеют, однако, одно неудобство: они требуют неослабного внимания и точного соблюдения равновесия. Раз только от чего-нибудь по­качнулся седок — и он уже непременно в воде. Вследствие падевния тела, как мяч отскакивает от седока его крошечный плот и быстро уносится далее, и тогда — навсегда прощай турсуки, про­щай и все то, что было на них... Вот именно такой случай мы наблюдали сейчас.
Совершенно нагой тангут, невзирая на многочисленную публику, собравшуюся здесь, вероятно, ради того, чтобы на нас поглазеть, и состоявшую главным образом из женщин и деву­шек, с воплем несся вдоль берега, а плот его, нагруженный, повидимому, его пожитками, еще скорее скользил вниз по реке...
Вот кто-то из публики сунул ему пузыри... Тангут схватил их, сразмаху бросился в воду, видимо, поплыл изо всех сил и вскоре скрылся за мысом... «Догонит ли?..». «Может быть, и догонит; все зависит от того, куда понесет его плот...».
К нашим услугам имелась барка с килевой палубой и с обшир­ным помостом посередине. Снявши вьюки, мы должны были сна­чала перенести их на лодки, а затем сюда же ввести своих ло­шадей.

Переправа на турсуках через Хуан-хэ (рис. Г. Е. Грумм-Гржимайло)
Берег реки здесь пологий, и лодка держалась на канатах ша­гах в десяти от него. С пристанями и подвижными мостами здесь совсем незнакомы, и нашим бедным животным (приходилось теперь из воды прямо вскакивать в лодку — подвиг немалый, если при­нять в расчет метровую высоту ее борта. И как здесь намаялись мы, как намаялись наши несчастные лошади!
Некоторые из них упрямились, ложились в воду и, как мне казалось, жалобно, с каким-то даже детским укором смотрели на расходившихся перевозчиков, без всякого милосердия бивших их по чему попало и чем попало. Моя защита и мое вмешатель­ство были бы делом по меньшей мере бесполезным. В общей суто­локе, в толпе лошадей и людей, среди шума реки, ишачьего рева, ! хлестких ударов по воде и по мокрым спинам животных, нако­нец, среди всепокрывающего людского крика и брани на четырех
различных наречиях я чувствовал себя совсем бессильным распо­ряжаться. Да все и делалось как-то салю собой: одни с шумом и гамом затаскивали в лодку животных и притом иных без возни, а других через борт на арканах и не то боком, не то почти на спине, прочие же -все еще сносили туда сундуки, ружья и всякую мелочь.
Но вот, наконец, кажется все уже готово. Нет, не все: на лод­ке не видно собак. Наш лучший сторож и друг, громадный Койсер, два раза уж спрыгивал с барки, вероятно, пугаясь возни на ней лошадей, и теперь решительно уж не шел, несмотря на наш усиленный зов. Пришлось еще раз сойти на берег и до лодки на руках дотащить этого нам всем дорогого упрямца. Наконец, мы его водворили на старое место, потом еще раз кругом осмотре­лись, и при этом, без сомнения, каждый подумал: «ну, дай-то бог счастливо нам перебраться!».
Лодку качнуло. Стиснутые, сбитые вместе, кони шарахнулись в сторону и некоторые из них чуть при этом не попадали в воду, но, к счастью, их во-время успели схватить. Однако толчок был так силен, что испугал нашего смирно до тех пор сидевшего пойнтера, который безрассудно бросился в воду. Я первый это заметил, но было уже поздно. Собака плыла к тому берегу, от которого мы только что отошли. Разумеется, вскоре она достигла его, но, осмотревшись и увидя нас уже на середине реки, жалобно завыла и снова бросилась в воду. Для нас всех это был тяжелый момент. Всем было ясно, что собаке не справиться с стремитель­ным течением Желтой реки, что ее унесет... Томительно бежит время. Собака все еще высоко несет голову и смело плывет ло,перек. Но вдруг она скрылась...
— Попала в струю... замотало...
— Да и как было ей справиться с этакой силой! Уж как по­плыла — значит, пропала.
Но, нет, не пропала. Вон она уж на желтой отмели, как раз между каряг... Выбежала, отряхнулась, посмотрела на нас и снова бросилась в реку...
— Ну, и молодец! Ну, и здоровенный же пес!..
И все уже радостным взором продолжали следить за пойнте­ром, который попрежнему смело и сильно плыл к берегу. Опас­ность его потерять миновала, тем «е менее не успела еще лодка пристать к гуйдуйскому берегу, как некоторые из нас уж бежали вниз по реке... Да и было время... Собака, видимо, изнемогала и из последних сил добиралась теперь до береговой кручи, из-под которой, при громких, сочувственных возгласах тангугской толпы, мы, наконец, и вытащили ее за ошейник.
Когда мы разбили свой лагерь в километре от реки, в тени огромных тополей, окружавших тангутское поселение, было уже поздно.



Вверху: долина реки Да-тун Внизу: почетный экскорт
Нам не довелось, однако, провести этот вечер в покое. Яви­лись с визитом китайские власти и тут же нам заявили, что полу­чено приказание от чин-сэя не пускать нас дальше, в горы Джахар.
Тем не менее мы пошли дальше, и если не достигли, как хо­тели, верховий р. Да-ся-хэ, то по другой причине, о которой ска­зано будет ниже.
Всего с караваном вверх по р. Муджику мы прошли, и притом в два приема, двадцать шесть километров, т. е. едва вышли за пределы культурного района; дальше же на юг мы успели пред­принять лишь несколько поездок, причем брат достиг нижнего предела елового леса, я же южного предела каменных гор. Таким образом, мы не смогли исследовать здесь даже того района, который за десять лет перед нами обследовал Н. М. Прже­вальский; тем не менее я думаю, что сообщаемые ниже сведения будут не бесполезным прибавлением к тому, что мы уже знаем об этой части Амдо.
Гор скалистых и крутых мы не видели. Даже там, где Муджик вступает в щеки и дорога бежит по саю, стоит только подняться по любой боковой пади, чтобы выйти на высокую степь, которая одевает все горы, подымающиеся одна за другой все выше и выше, и так до снеговой группы, видневшейся нам в восхитительной рамке изумрудно-зеленых холмов.
Под этим сплошным покровом зелени подробности геогности­ческого состава гор были для меня не совсем ясны. Окрайние I скалы ущелья слагал глинистый сланец, но в посещенных мною боковых падях его не доставало, и тут выступал гнейс.
Какие породы обнажались выше по р. Си-хэ, я не знаю, но в гальке ее русла чаще всего попадались плотный серый глини­стый сланец, какая-то темнозеленая порода (филлит?) и красный гранит.
К этим горам примыкали горы красного, кое-где даже кир­пично-красного песчаника, нередко круто обрывавшегося в до­лину речки Си-хэ. Их сменяли к западу от последней горы более светлого песчаника, который, может быть, служит ложем для красных, и, наконец, возвышения, образованные конгломератами и мощными толщами тускложелтых глин, имеющих сходство [ с лёссом и в верхнем горизонте, действительно, в него переходяI щих. Эти отложения особенно развиты в правом, т. е. восточном, боку долины, где лёссоподобные глины образуют высокие горы, в верхнем горизонте поросшие кипцом, в низшем почти совсем . бесплодные и именно здесь весьма мало доступные благодаря ■ обилию крутых и глубоких падей. Карабкаясь по спекшимся в кору, крутым и очень опасным их склонам за Parnassius impe­rator var. musageta, который только в этих местах и держался, I я не раз имел случай убеждаться в том, что глины эти содержат
I 30 Г. Е. Грумм-Гржимайло
в обилии гравий, гальку и даже валуны, которые и скоплялись в кучи на дне суходолов — обстоятельство, указывающее на вид­ное участие воды в образовании этих толщ.
Эти тускложелтые возвышения образуют последний горный уступ в сторону Хуан-хэ, где при устье речек Си-хэ (Муджик) и Дун-хэ расстилается циркообразная долина Гуй-дэ с разбро­санными по ней рощами тополей, селениями и полями пшеницы и ячменя. Эта долина в большей своей части, однако, бесплодна. Вся местность между подножием гор и садами Гуй-дэ-тина одета лишь скудной растительностью, и только близ воды, да в тени рощ виднеется яркая зелень травы.
Домики тангутов, то собранные в селения, то стоящие отдель­ными хуторами, вытянуты вдоль обеих вышеупомянутых речек и по Муджику проникают километров на двадцать шесть в горы. Здесь, действительно, жизнь бьет ключом, зелени много, поля чередуются почти непрерывно. Китайских поселенцев в этой до­лине нет; ее населяют одни только тангуты, всем своим суще­ством столь отличные от китайцев. К сожалению, мы пробыли среди них очень недолго и многого, в дополнение к тому, что уже известно в литературе об амдоских оседлых тангутах, сообщить не можем. Я замечу лишь здесь мимоходом, что, как земле­дельцы, они положительно ни в чем не уступают китайцам, что их селения обыкновенно утопают в зелени садов и что из рабо­чего скота они главным образом держат так называемых «цзо» — помесь яка с коровой, великолепных крупных животных большой силы, но, сколько заметил, очень упрямых. Лошадей эти тангуты держат мало и, как кажется, еще меньше ослов.
В культурном районе по Муджику мы встретили мало насе­комых. Из бабочек летали лишь во множестве Apatura ilia var. serarum Oberth., заменяющие здесь всюду нашу обыкновенную Colias hyale — Coi. poliographus и Pieris chloridice Hb.; из жуков были обыкновенны хрущи (Polyphylla п. sp.) и Cicindela sp.
Горы при устье Муджика, как уже было выше замечено, пу­стынны, изрезаны глубокими суходолами, круты и вообще мало доступны. Только в высших своих точках они одеты степною ра­стительностью смешанного полынно-кипцового типа, на общем серовато-зеленом фоне которой еще мелькали в июле фиолето­вые цветы Solanum dulcamara L., Astragalus adsurgens Pali., Aster sp., белые Allium odorum L. Ниже же, на совсем оголенной почве, среди редких и низеньких кустиков полыни и каких-то Oxytropis, попадались только полуотцветшие Crepis tenuifolia L. да*высокие Carduus sp. Несмотря, однако, на такую жалкую растительность, фауна насекомых оказалась здесь очень богатой. Я упоминал уже о Parnassius imperator, который летал здесь по самым недоступным откосам; но вместе с ним, к своему удив­лению, я встретил также и другого Parnassius, а именно дивно-
красивого Р. nomion var. nomius Gr.-Gr., а также весьма ориги­нальную новую Melitaea romanovi Gr.-Gr. и новую же Epinephele sifanica Gr.-Gr. Сверх того на кипцовой степи в этой области мне попались Lycaena orbitulus var. orbona Gr.-Gr., Lyc. themis Gr.-Gr., Lyc. tengstroenii var. tangutica Gr.-Gr., Melanargia epimede var. ganymedes Gr.-Gr., Satyrus cordula var. ganssuensis Gr.-Gr., Mamestra satanella Alph., Dianthoecia lurida Alph. и Cucullia umbristriga Alph. Из жесткокрылых самым интересным номером был здесь Dorcadion (n. sp.).
Среди таких же глинистых гор, но в падях, выходящих на речку несколько выше, начинают уже попадаться кое-какие ку­старники: Berberis sp., Cotoneaster multiflora var. tupica, Spiraea mongolica, Rosa sericea, Myricaria sp., в тени коих развивается и более богатая видами травянистая растительность. Наконец, в области распространения красного песчаника все горы уже по­крыты роскошными лугами, нередко, впрочем, и тут переходя­щими в кипцовую степь.
Самым обыкновенным цветком на этих лугах был красно­оранжевый Lilium tenuifolium; сверх того, мы застали здесь в полном цвету: Myosotis sp., Iris dichotoma Pali., Gentiana straminea Maxim., Delphinium grandiflorum L., Allium polyrhizum var. typica Maxim, и Galium verum var. leiocarpum Ledb., и на более сухих местах Astragalus adsurgens Pali. Реже в этой области гор попадается кустарник (таловый ерник, PotenI tilia fruticosa, Р. filipendula, Spiraea mongolica), притом растущий f редкими насаждениями и исключительно на северных склонах. Из деревьев встречается здесь только Juniperus pseudosabina. В глубоких логах и в долине речки Муджик кустарниковые растеI ния чувствуют себя очень хорошо и достигают крупных размеров;
Berberis diaphana, Lonicera syringantha, Cotoneaster multiflora и ’ Rosa срастаются здесь в высокие темнозеленые и усыпанные цве­тами чащи, которые становятся местами совсем непроницаемыми I благодаря увивающим их Clematis и высоким, разросшимся в кустарник, астрагалам.
Эта область была необыкновенно богата насекомыми; осо­бенно же многочисленна была красивая, сильно варьирующая и для систематики рода крайне важная Colias diva Gr..-Gr., соh ставляющая среднюю форму между кавказской Aurorina и южноь сибирской Aurora. Вместе с ней летала другая бабочка — Parnassius nomion var. nomius, и менее обращающие на себя Внимание: вышеупомянутая Melitaea romanovi, М. agar Oberth., '.'.М. didyma var. latonia Gr.-Gr., Erebia alcmene Gr.-Gr., Satyrus , dryas var. tibetana Oberth., Sat. autonoe var. extrema Alph., Sat. I cordula var. ganssuensis Gr.-Gr., Pamphila comma var. lato Gr.-Gr., ВP. sylvanus Esp., Pyrgus gigas var. kuenlunus Gr.-Gr., Emydia • striata L., Em. funerea Ev., Orgyia confinis Gr.-Gr. и множество
ночных бабочек, а именно: Simyra splendida Stgr., Agrotis alpestris В., A. tritici var. varia Alph., A. corticea var. amurensis Stgr., Mamestra advena Schiff., Hadena lateritia Hufn., Miana literosa Haw., M. bicoloria var. semicretacea Alph., Hydroecia osseola Stgr., H. nictitans Bkh., Tapinostola elymi var. saturatior Stgr., Leucania pallens var. melania Stgr., Caradrina lenta Tr., C. gluteosa Tr., Plusia dives Ev., Heliothis ononis F., H. scutosus Schiff., Thalpochares arcuinna var. blandula Rbr., Eccrita ludicra Hb., Phorodesnia smaragdaria F., Ph. jankowskiaria Oberth., etc.
Я привожу столь длинный список, интересный только для спе­циалистов, с намерением указать на необыкновенное родство лепидоптерологических фаун южно­сибирских гор и гор правого берега Хуан-хэ. В этой же зоне, но в более сухих логах мы ловили: Polycaena princeps Oberth., Melanargia ganymedes Gr.-Gr., Pararge deidamia Ev., Ino budensis var. mollis Gr.-Gr., Spilosoma troseiventris Snell., Porthesia nyctea Gr.-Gr. и других. Из жесткокрылых, найденных тут же, можно отметить: Hoplia potanini Heyd., два вида Zonabns, Epcauta sp., Dorcadion sp., Nebria (sp. nova) etc. Затем за­служивает упоминания огромное количество водящихся здесь слепней и оводов. Брат как-то справедливо заметил: если бы нас не вынудил покинуть долину Муджика (нашу стоянку выше тангутских поселений) долг по отношению к больному товарищу, то вынудили бы сделать это слепни. Что касается птиц, то их нами добыто не особенно много; я могу назвать лишь следующие виды: Poliopsar cineraceus Ternm., Chloris sinica L., Emberiza godlewskii Tacz., Motacilla lugens Kittl., Anthus striolatus Biyth., Dendrocopus cabanisiMalh., Jynx torquilla L. и Phasianus strauchi Przew. Некоторые фазаны успели уже вывести цыплят, другие же сидели на яйцах. Последнее выражение, впрочем, не совсем точно. Самки фазанов кладут яйца в ничем не выстланных или же вырытых в песке ямках, на самом солнцепеке, и на день их покидают, предварительно забросав, однако, песком. Обыкно­венно в таком гнезде находится от 15 до 20 яиц, но брату попался выводок, в котором было не более десятка птенцов в пуховом наряде; ту же цифру приводит и Пржевальский 151, что, может быть, следует объяснить тем, что далеко не из всех яиц вылупли­ваются цыплята.
8 июля вечером брат вернулся на бивуак из своей поездки вверх по р. Муджику. Почти одновременно мы получили письмо, в котором нам сообщали, что в здоровье Колотовкина вдруг на­ступил значительный поворот к худшему. Тревожное известие это заставило нас покинуть подгорье Джахара. Брат выехал с каза­ком Комаровым немедленно, я же тронулся ему вслед с карава­ном 10 июля.
♦ * «
Из укрепления Чан-ху мы выступили в дальнейший путь на Куку-иор 16 июля. В этот день мы не только переступили поли­тическую границу, но и границу климатическую; поэтому здесь будет совершенно уместно дать краткую характеристику климата пройденной нами части Гань-су за 67 летних дней, с 10 мая по 16 июля.
За этот период времени маршрут наш был следующий: из окрестностей монастыря Гу-мань-сы, следуя вниз по течению речки Лама-гоу, мы вышли в долину Да-хэ и Син-чэна, после чего пересекли культурный район между этим городком и Донгар-чэном, откуда долиной Сининской реки спустились до меридиана Гумбума и надолго основались к юго-востоку от него, в горах, на абсолютной высоте, равнявшейся 9 750 футам (2 970 м); затем, 30 июня, мы перевалили через водораздел в долину Хуан-хэ, пере­секли ее и, пробыв несколько дней, с 3 по 11 июля, в подгорье Джахара, вернулись обратно на южные склоны помянутого водо­раздела. Наивысшие из пройденных нами при этом пунктов ле­жали на абсолютной высоте:
Перевал Чжу-са
Перевал Лянжа-сань
Укрепление Чан-ху
Наннизшие на абсолютной высоте:
Стоянка близ г. Шин-чэна . . . .
Стоянка близ г. Гуй-дз
11 100 футон
(3380 м)
12350 •>
(3764 •)
10250 •
(3124 ■>)
8625 ♦
(2628 »)
7500 »
(2286 »)
Средняя между этими пунктами как раз соответствует высоте наших стоянок в долинах Мын-дань-ша, Гуй-дэ-ша и Муджика (9 750—10 000 футов, или 2 970—3 050 м).
Из 67 дней наблюдения вполне ясных дней или дней, когда небо было подернуто перистыми облаками (cirrus), было 12, ясных ночей 20, облачных, т. е. таких, когда небо было покрыто г.слоистыми (stratus) или кучевыми (cumulus) облаками в течение всего дня, 10; пасмурных <в течение всего дня 15; в остальные же тридцать дней наблюдалось переменное состояние неба; из них 18 дней были наполовину облачными, наполовину ясными, 11 на­половину облачными, наполовину пасмурными и один день, с утра ясный, к вечеру стал пасмурным. Из этих данных усматривается, что в летнее время ясное состояние небосклона даже в горах является для этой части Гань-су преобладающим.
Снег, и то наполовину с дождем, выпал только однажды, а именно— 16 мая, под перевалом Чжу-са, при полном затишье;
дождь же выпадал 22 раза. Следует, однако, заметить, что в это число вошли и такие случаи, наблюдавшиеся в долине Муджика, когда среди ясного дня вдруг набежит облако и обдаст дождем, точно пылью; через минуту от этого дождя не остается, конечно, даже следа: вода испаряется моментально. Исключив эти случаи, получим, что дни с осадками составляли всего лишь 26 с неболь­шим процентов общего числа дней наблюдения. Вообще период с половины мая до половины июля не может считаться обильным водяными осадками. Только однажды на нас спустилось облако, причем моросило при полном затишье 40 часов кряду. Обыкно­венно дождь шел час, два, много если уж три, притом мелкий, хотя и частый; проливень случался в Сининских горах редко, с переходом же на южные их склоны не наблюдался ни разу. Грозы были довольно редки, притом же не сильны: в мае их было четыре, в июне две, в первой половине июля одна. Град с дождем выпадал пять раз; в последний раз, 9 июля, из небольшой тучи при совершенно ясном небе и ярком солнце. Град обыкновенно не залеживался и тотчас же таял. Несмотря на столь небольшое количество водяных осадков, роса, и притом нередко сильная, вы­падала на северных склонах Сининских альп довольно часто. Был даже случай выпадения в горах, в зоне свыше 10 000 футов (3 050 м) абсолютного поднятия, инея; этот случай наблюдался 26 мая. Когда мы проснулись, все кругом было бело; иней стал отступать кверху лишь в 8 часов утра.
Характерной особенностью летнего климата западной Гань-су должно считаться безветрие. Бурь мы не испытали ни разу; силь­ный ветер наблюдался дважды, 22 мая с S и 11 июля с О, в осталь­ное же время господствовало затишье, нарушавшееся бризами или слабыми ветрами, дувшими притом с значительными интер­валами. В общем преобладали западные и юго-западные ветры, что видно из следующей таблицы.

Ясно
Облачно
Пере­менно
Пасмур­но
Тихо . .
45
ИЗ НИХ
8
3
18
16
N . . .
2
*
1
——


NW . .
2
*

1
—
1
W . . .
12
•
2
4
3
3
SW . .
8
*
2
2
2
2
S. . . .
1
*
1

——
-
SO . . .
2
*

1

1
о . . .
3
*
—
1

2
NO . .
6
♦
1
3
—
2
Так
как тучи приносились воздушными течениями со всех сто-
рон горизонта, то для
меня осталось
невыяснившимся, каким
ветрам западная Гань-су обязана своей влагой в летнее время. Ясно выразившийся в апреле китайский муссон на северных скло­нах Сининских альп почему-то не давал себя чувствовать; только уже с переходом в долину Хуан-хэ он стал наблюдаться снова, причем 11 июля, в течение почти целого дня, дул с значительной силой, порывами.
За весь рассматриваемый период термометр ни разу не опу­скался ниже 2° мороза (22 мая, в 5 часов утра, при сильном ветре с гор, т. е. с юга); затем ниже нуля температура наблюдалась два раза, а именно 18 и 23 мая, и на нуле три раза — 16, 17 и 24 мая.
В июне установилась вполне теплая погода; термометр не опу­скался ниже 4-2°, но зато не подымался в тени и выше 21°; в июле же, с переходом в долину Хуан-хэ, максимум и минимум температур поднялись еще более значительно и достигли 9 и 31°. Были даже ночи, когда термометр не опускался ниже 18°. Впро­чем, теплые ночи случались и в июне; так, например, с 7 на 8 июня термометр только между 3 и 4 часами утра показывал 9°, но зато и днем ртуть не поднялась в нем выше 11°.
За весь рассматриваемый период самый холодный день выпал на 16 мая, когда суточная средняя (из 7 наблюдений) составляла 4°,5; самый теплый день на 10 июля, когда та же средняя (из 14 наблюдений) составляла 23°, причем амплитуда равня­лась 17°,5.
Наконец, еще несколько цифр:
Наибольшая средняя температура дня составляла
(с б ч. утра до 6 ч. вечера) 27е (10 июля)
Наименьшая средняя температура дня составляла 6® (16 мая) Наибольшая средняя температура ночи составляла
(с б ч. вечера до б ч. утра) 21° (с 1 на 2 июля)
Наименьшая средняя температура ночи составляла ... 0° (с 21 на 22 мая)
Число ночей * • коих равнялась ... 0е одна
> ♦ ♦ ♦ а была ниже ... о® не было
Вообще климат лета в исследованной части Гань-су отличался такою ровностью, какую нельзя было ожидать в центре Азиат­ского материка. Конечно, это следует приписать влиянию китай­ского муссона.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
C0J
Вокруг Куку—нора, чКрГз Нань—11гАнъ, 1ээй—lilАН Ь
и вдоль Вобточново Тянь-йгАнд ОБРАТНО НА РОДИНУ р

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ИЗ долины желтой реки к озеру куку-нор и вдоль его южного берега
В укрепление Чан-ху мы вернулись тою же дорогой, которой шли в передний путь. Переправившись через Желтую реку на этот раз без всяких приключений, мы в тот же день достигли устья речки Карын, на берегу которой и заночевали. На следую­щий день, т. е. 12 июля, мы снялись с бивуака до восхода солнца с тем расчетом, чтобы пройти бесплодное ущелье р. Карына, сло­женное из кремнистых пестрых глин, ранним утром, и в этом успели вполне, так как солнце только что выкатилось из-за гор, когда мы поровнялись с первыми, принадлежащими неачжаским туфаням, полями уже наполовину сжатой пшеницы.
В Чан-ху мы прибыли всего за четверть часа до приезда туда же с перевала Лянжа-сань брата, подтвердившего, что состояние здоровья казака Колотовкина заметно ухудшилось: по­явились пролежни, больной потерял аппетит и часто впадал в за­бытье. Когда я увидел его на следующий день, то я понял, что настало начало конца.
В Чан-ху, ради Колотовкина, которого мы осторожно снесли на носилках с вершины помянутого перевала, мы простояли три дня; но за это время, несмотря на самый тщательный уход, он ослабел еще больше; начался бред. Мало-помалу у всех членов экспедиции сложилось убеждение, что далее мы повезем с собой лишь живой труп.
Наконец, 16 июля, в серое ненастное утро, с большой тяжестью на сердце и больным на носилках мы покинули Чан-ху и высту­пили по направлению к озеру Куку-нор.
Некоторое время мы шли вверх по речке Карыну, которая текла здесь в крутых глинистых берегах, затем уклонились в сто­рону и пологим логом взобрались на плоский увал, с которого вновь спустились к Карыну. Этот увал сложен был из красных песчанистых глин, мало отличавшихся по цвету от скал Сининских альп; последние представляли, однако, обнажения уже дру­гой породы, а именно — красного аркозового песчаника. Слева.
на правом берегу Карына, также высились красновато-сизые горы — юго-восточный конец Жи-юэ-шаня, образованный глав­ным образом кристаллическими породами.
Дальнейший наш путь пролегал вдоль р. Карына по местности, изрытой оврагами. По дну некоторых из них струились небольшие ключи, стекавшие в Карын; таких ключевых оврагов мы насчитали три. Растительность здесь, как и на покатостях гор, была одно­образной и скудной. Преобладал кипец (Festuca sp.), из-под кото­рого всюду просвечивала красная почва, и только в углублениях почвы, на фоне мелкой сизо-зеленой травы, виднелись Saxifraga atrata, Primula gemmifera и какой-то Allium с желтыми цветами.
На 15-м километре от Чан-ху-пу мы пересекли дорогу, которой прошла в г. Гуйдуй экспедиция графа Сечени. Это — обычный караванный путь из-за Хуан-хэ в Гумбум и Синин-фу. Здесь мы встретились именно с одним из таких караванов, везшим на яках шерсть из Гуй-дэ в Лань-чжоу-фу.
Он растянулся чуть не на целый километр и состоял по край­ней мере из сотни животных.
В караване яки идут совершенно свободно, притом или раз­бредаются по сторонам дороги, часто останавливаясь для кор­межки, или толпятся кучами, которые в больших караванах сле­дуют обыкновенно одна за другой с значительными интервалами. От такого беспорядочного движения страдает, конечно, прежде всего амбалаж вьюков, в особенности, если эти вьюки состоят из громоздких твердых предметов, а затем и содержимое их; по­этому як, как караванное животное, служит главным образом для перевозки лишь громоздких малоценных товаров, не могущих пострадать от беспрестанных ударов одного вьюка о другой. У Рокхиля, впрочем, имеется указание, что в бассейне верхнего Ян-цзы-цзяна на яках перевозятся огромные партии кирпичного чая, тщательно упакованного в плетенки ,и. Легко себе пред­ставить, в каком виде чай этот должен доходить до мест своего назначения, если только яковый караван распускается там так же, как и к северу от Желтой реки.
От помянутой караванной дороги из Синина в Гуй-дэ начался постепенный подъем на водораздел Хун-ё-цзы, под которым, на краю болотистой лужайки, дающей начало Карыну, мы и оста­новились.
Спустившись на следующий день с водораздела, абсолютная высота коего превышает 12 500 футов (3 673 м), мы вышли в до­лину небольшой речки Ашхань-фи, стекавшей с хребта Жи-юэшань, который казался отсюда и выше и массивнее отступившего к северу Си-нин-шаня; некоторые вершины его были даже по­крыты снегом, может быть, впрочем, выпавшим лишь накануне.
Перевал Хун-ё-цзы сложен из красных песчанистых глин, со­держащих крупную гальку; ниже же по р. Ашхань-фи почва полу­
чила более темную окраску, а вместе с тем в ней стало попадаться все более н более валунов, которые, скатившись на дно много­численных рытвин и логов, пересекавших дорогу, служили не ма­лой помехой для ишаков, несших носилки с больным Колотовкиным. Чтобы не задерживать движения, я остался при этих носилках и прибыл на бивуак часа на полтора позднее главного каравана.
Долина речки Ашхань-фи вскоре получила характер ущелья, а вместе с этим появился кое-где и кустарник: Spiraea, Salix, Potentilla и другие виды. Здесь же попался нам первый полуэкзотический вид бабочки — Papillo paris L.
Речка Ашхань-фи первые 19 км до пикета Шала-хото течет прямо на запад, но здесь круто поворачивает на север, затем на северо-восток и, пробежав в этих направлениях около пяти кило­метров, впадает в р. Донгар-хэ. Пикет Шала-хото расположен в самом широком месте долины среди циркообразного ее расши­рения, изборожденного многочисленными рытвинами — руслами весенних потоков.
В Шала-хото стоит небольшой гарнизон — человек около 50 местных войск (луинов) под командой ю-цзи — офицера, имев­шего белый хрустальный шарик на форменной шляпе. Он ока­зался человеком несообщительного характера и весьма скоро дал нам понять, что рассчитывать на его помощь по приисканию про­водников и переводчика с китайского или монгольского языков на тибетский мы не должны. Он ограничился лишь советом ехать в Донгар, где, как он доподлинно знает, проживает не мало лю­дей, хорошо знакомых с областью Куку-нор.
В этом мы были и сами уверены, а потому решено было, что брат, проводив нас до Ара-гола, на следующий же день отпра­вится в Донгар-чэн.
Ранним утром 18 июля мы тронулись в дальнейший путь тем же порядком, как и накануне — брат при вьюках, я же в арьергарде с больным Колотовкиным. Близ пикета мы вышли на торную дорогу, ведущую из Донгар-чэна на южный берег озера Куку-нор и известную под именем Нань-коу — «южного прохода» через хребет Жи-юэ-шань.
Подъем на этот хребет оказался очень пологим, а водораздел, при абсолютной высоте 11 650 футов (3 550 м), относительно весьма невысоким. Почва его — песчанистая глина красного цвета—сменилась далее грунтом, весьма напоминающим лёсс, но с ясно кое-где выраженною слоистостью.
С перевала перед нами открылась широкая, уходившая на север за край горизонта степная долина, залегающая между сравнительно невысокими и пологими горами на западе и более круто приподнятым, на втором плане даже скалистым массивом хребта Жи-юэ-шань на востоке.
Речка Дао-тан-хэ, орошающая эту долину, имеет два истока; правый, более значительный, берет начало в восточных горах, из коих вырывается километрах в девяти к северу от перевала потоком, имеющим, при глубине в 30 см, 3,5 м ширины; левый собирает воды в горах к западу от перевала. Ниже речка быстро мелеет и местами еле прокладывает себе русло среди ею же за­топленных берегов.
Когда-то долина речки Дао-тан-хэ была довольно густо за­селена; по крайней мере, здесь мы встретили остатки стен не­скольких не то импаней, не то туземных байнаков или хансаров.
В китайской летописи мы находим следующее указание, имеющее, может быть, отношение к означенным развалинам: «(В 1822 г.) в лагере Чжень-хай-ин, как недалеко лежащем от кумирни Дангар, места торгового и сборного, поставлено 900 сол­дат; в Кара-кутэре, как находящемся на большой дороге, — 240 человек, и, наконец, в Чаган-толо-гой, лежащем в 70 ли к югозападу от Кара-кутэра, поставлено 1000 человек» 153. К сожале­нию, окрестности Донгара не настолько в настоящее время изучены, чтобы можно было безошибочно определить местополо­жение названных пунктов. Что, однако, китайские войска дей­ствительно не так давно стояли гарнизоном в долине Дао-тан-хэ, это видно из следующего места китайского дорожника: «От Синина до лагеря Хара-куто (Шала-хото?) 150 ли. По пути мона,стырь Донгар служит станцией. От Хара-куто 20 ли до р. Хашина, называемой также Ашихань-шуй (это несомненно Дао-тан-хэ). На этой реке стоит гарнизон в 800 человек» 154. Современные на­звания этих развалин, лежащих у подножия хребта Жи-юэ-шань, следующие: Цаган-чэн, Цзянь-цзюнь-тэ и Ху-тнн-цзы. Каких-либо оседлых пунктов в долине Дао-тан-хэ в настоящее время не имеется; но стойбищ кочевников-тибетцев, хотя и небольших (в три-пять домов), мы встретили здесь несколько.
В ожидании возвращения брата из Донгар-чэна мы простояли на р. Дао-тан-хэ трое суток. Впрочем, и помимо этой причины нас приковал к месту Колотовкин, который тихо угасал на наших глазах; его не стало в 9 часов утра 19 июля.
Я не буду останавливаться на последующих минутах. Чита­телю и так должно быть понятно, что мы испытывали, роя на чужбине могилу своему дорогому товарищу. Высокий крест вы­сился уже над могильным бугром, когда брат вернулся из своей поездки в Донгар. Он креста не заметил, но догадался о событии по отсутствию на бивуаке палатки, выставлявшейся обыкновенно для Колотовки на.
— Итак, все кончено?
— Да, друг мой, кончено!..
Поездку брата в г. Донгар нельзя было назвать особенно удачной. Городские власти, так радушно встречавшие экспедицию
два месяца тому назад, на этот раз, может быть, вследствие вну­шений из Синима, отнеслись к ней не только сдержанно, но и враждебно. Впрочем, все, что требовалось, закуплено было бра­том без особой помехи, переводчика же он подрядил на обратном пути в Шала-хото. Это был средних лет весьма невзрачный дунга­нин, всю свою молодость проведший среди тибетцев. Впоследствии он оказался, однако, человеком неуживчивого характера, и мы почувствовали большое облегчение, когда нам можно было, на­конец, с ним рассчитаться.
22 июля мы покинули нашу стоянку на реке Дао-тан-хэ, оста­вив за собой свежую могилу и белеющий крест.
Наш путь лежал вниз по названной речке, однако, в стороне от нее, ближе к предгорьям Жи-юэ-шаня. бедно поросшим степ­ными злаками, среди коих особенно выделялся чий (Lasiagrostis splendens). Чиевые поросли одевали и почву долины Дао-тан-хэ, притом особенно густо на рубеже обычного речного разлива. В пределах последнего растительность носила уже иной характер и состояла почти исключительно из поемных трав. К речке мы вновь подошли на 17-м километре; здесь дорога ее пересекла и шла уже вдоль левого ее берега по топкому зеленому лугу.
Мы остановились при устье Дао-тан-хэ, которая, не добегая до озера Куку-нор, образует небольшое, заросшее водорослями пресное озеро. Здесь мы добыли для орнитологической коллекции Bubo ignavus Forst., Otocorys elwesi Brandt., Melanocorypha Maxima Gould, Alauda arvensis var. liopus Hodgs., Cotile ripa­ria L. и Podiceps cristatus L.
На следующий день мы вышли к озеру Куку-нор.
Озеро это в древности известно было китайцам под именем Сянь-хай и Си-хай —Западного озера. При Бэй-Вэйской династии (с 386 по 532 гг.) наименование это было утрачено и заменилось точным переводом с монгольского — Пин-хай, что значит «голу­бое озере» — Куку-нор. В Вэйской истории имеется описание этого озера, причем приводимые ею для двух скалистых островов Кукунора названия—Хой-сун-толо-гой и Чагань-хада (Цаган-хада)— монгольские, а не китайские, — обстоятельство, вполне подтвер­ждающее вышесказанное предположение. Хой-сун-толо-гой изве­стен у китайцев под именем «Лун-цюй-дао», т. е. острова драко­новых жеребят. Название это связано с легендой, повествующей, что тугухуньцы разводили на нем особую породу лошадей, отли­чающуюся необыкновенно быстрым бегом. Весьма вероятно, что это и в действительности было так, и что тугухуньцы пользовались этим уединенным островом в целях сохранения чистоты породы. У тибетцев остров этот известен под именем Цорнин; остров же Чагань-хада — под именем Церварер.
Озеро Куку-нор во всем его объеме я увидел лишь на следую­щий день, поднявшись на высокий отрог Южно-кукуморских гор.
известных у тибетцев под именем Танегма. Огромная площадь темносиней воды резко выделялась на золотисто-зеленом фоне степи, которая на северо-востоке круто, на северо-западе отложе взбегала на горы, служащие естественной гранью обширной озер­ной котловине. Горы на севере рисовались весьма отчетливо и на переднем плане казались массивным и высоким золотисто-зеле­ным валом, на втором — темной грядой, над которой одиноким конусом высилась белая .вершина Баин-ула. За этой грядой видне­лись еще горы, но они уже едва выделялись из общего сизо-голу­боватого тона дали, да и то благодаря лишь яркобелой полоске венчавшего их вечного снега. В общем величественная картина, которая много выигрывала от необыкновенно прозрачного воздуха и совершенно ясного неба, с которого потоками лился свет даже в самые отдаленные уголки горизонта.
Широкая, хорошо наезженная дорога, идущая вдоль южного берега озера Куку-нор, следует почти параллельно гребню Южнокукунорского хребта, в зависимости же от береговых извилин то приближается к урезу воды, то отклоняется от него, никогда, однако,’ настолько, чтобы урез этот исчезал совершенно из виду; этому способствует, впрочем, то обстоятельство, что в таких ме­стах дорога проходит на высоте 15—30 м над поверхностью озера.
Уровень Куку-нора, определенный нами при устье речки Хара-мори, несколько десятков шагов не доходя до уровня воды, выразился цифрой 11 207 футов (3416 м) над уровнем океана. Тот же уровень определен был экспедицией графа Сечени в 10 981 фут (3347 м) *55, Рокхилем в 10900 футов (3322 м), Футтерером в 10 680 футов (3255 м) 156, но при условиях, близких к нашим, в 10 925 футов (3330 м), Пржевальским в 10 800 футов (3291 м), 10 700 футов (3261 м) и 10 600 футов (3230 м) и Пота­ниным в 10 522 фута (3206 м). Такая значительная разница в определениях абсолютной высоты уровня Куку-нора должна быть отнесена к ошибкам наблюдения и несовершенству инструментов; однако не без некоторого значения для результатов таких опре­делений остается и то обстоятельство, что Пржевальский и Пота­нин производили их ранней весной, на льду озера, т. е. во время самого низкого уровня его вод, Крейтнер в начале июля, мы же в конце этого месяца, когда все реки и речки бассейна озера Куку-нор несли в него наибольшее количество воды.
Северное заложение Южно-кукунорского хребта против во­сточного конца озера Куку-нор не превосходит пяти километров, далее же к западу оно постепенно увеличивается, достигая между речками Чедир (у Пржевальского Цайцза-гол) и Хара-мори 15 км; здесь хребет получает весьма массивные формы, хотя отно­сительная высота его над уровнем озера и остается прежней — от 915 до 1 220 м. Снеговых вершин в нем нет вовсе, но гольцы виднеются на всем его протяжении; издали они имеют лиловато-

Кукунорские тангутки (панака)
гсерый цвет и, как кажется, сложены целиком из известняков. [ Ниже гольцов очень редко можно видеть типичный альпийский F луг; в большинстве же случаев подошва их упирается в луговые покатости, поросшие довольно разнообразным кустарником, среди Коего преобладают сперва Salix и Potentilla, а затем ниже Spiraea * и Caragana. Степные травы появляются еще ниже; их пояс узкий • и притом далеко не сплошной. Среди растений этой полосы более значительное распространение имеют полынь и Acrocome janthina Maxim., растущая большими колониями преимущественно на туч-
■ ных почвах; затем в предгорьях Южно-кукунорского хребта мы Азастали еще в цвету Aconitum gymnandrum Maxim., Gentiana straminea Maxim., Senecio campestris DC., Oxytropis kansuensis Bge., Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl., Sisymbrium humila С. A. May., Allium tanguticum Reg (?) и некоторые другие травы. В порослях A. janthina держались во множестве Hypsopnila grummi Alph.; из других встреченных нами здесь видов че,шуекрылых заслуживают упоминания: Parnassius nomion var. nia nominus Gr.-Gr., Colias arida var. wanda Gr.-Gr., Argynnis euge var. rhea Gr.-Gr., Agrotis dulcis Alph., A. islandica var. rossica Stgr., Heliophobus grummi Alph., H. anachoretoides Alph., Trigonophora grummi Alph., Monostola pectinata Alph. и Cidaria phasma Butl.
Первые палатки тибетцев-панака встретили мы лишь на * третьем переходе вдоль берега озера Куку-нор, за речкой ХараI мори. У них мы рассчитывали купить баранов, а при удаче найти ■ среди них и проводника b область верховий р. Бухаин-гола; но I надежде этой не суждено было осуществиться, так как панака, ■пообещав доставить нам баранов на следующий день, до света ■откочевали неизвестно куда.
На ручье Хора-мори мы дневали. Воспользовавшись этим, 1я совершил экскурсию в горы и долиной помянутого ручья под­нялся до гольцов Танегма. Все пастбища по пути оказались нетро­нутыми, да и с высокой горы, на которую я взобрался и откуда ["открылась необъятная панорама гор и долин, я нигде не обнару­жил человеческого жилья. Тогда, помню, обстоятельство это несказанно меня удивило, впоследствии же нам довелось в облаk сти Нань-шаня и Куку-нора весьма часто пересекать обширные ■районы пустующих пастбищ, причем нам каждый раз говорили, ■Что эти места остаются незаселенными -вследствие приказа из *Пекина, где, будто бы, вот уже несколько лет разбирается о них Вепор между панака и монголами.
27 июля мы достигли западной оконечности озера Куку-нор, Ьде и остановились на ключах в урочище Лянцы-карла. Огибая (Неверный отрог хребта Танегма, который отклоняет дорогу почти ■род прямым углом к озеру, мы совершенно неожиданно столкну­лись с шедшим нам навстречу косяком диких ослов-киангов I (Equus kiang Моогсг.), которые, завидев нас, на мгновение оста■31 Г. Е. Грумм-Гржимайло

повились, как вкопанные, а затем, круто повернув обратно, бро­сились наутек. Но было уже поздно. Казаки успели спешиться и дать залп; в результате — убитый жеребец, великолепная шкура которого и поступила в нашу маммологическую коллекцию.
В урочище Лянцы-карла мы не нашли тибетцев-панака; их стойбище, как оказалось впоследствии, находилось несколько дальше, в урочище Карла-нангу, куда мы и перекочевали на сле­дующий день, пройдя всего лишь 15 км.
Местность между этими двумя урочищами изобилует клю­чами и, за исключением двух глинисто-песчаных гривок, пересе­кавших дорогу одна в четырех километрах от урочища Лянцыкарла, другая в одиннадцати, поросла густыми, сочными луго­выми травами; грунт кое-где был топкий, кое-где виднелся даже обросший осокой кочкарник среди луж стоячей воды, но настоя­щих болот мы здесь не встретили. Этот великолепный луг уходил к северу и западу за край горизонта, на восток же сбегал к озеру Куку-нор, и на всем этом огромном пространстве не было видно даже признаков присутствия человека. Впрочем, поднявшись на вторую грядку холмов, протянувшихся к озеру от Южно-куку,норского хребта, мы заметили впереди, километрах в четырех, дымок, а вскоре затем и три черные палатки тибетцев. К ним-то мы и направились, решив остановиться по соседству с этим стой­бищем. Урочище, в котором мы остановились, как упомянуто уже выше, называлось Карла-нангу.
Здесь мы узнали, что палатки тибетских старшин (хонбу) Анярэ и Гулы остались у нас позади, к западу от дороги, и что без их разрешения никто не отважится итти к нам в проводники или войти с нами в какую-либо торговую сделку. Мы стали уже раздумывать, как нам быть, когда заметили, что к нашему би­вуаку едет несколько человек тибетцев. Это и был старшина Анярэ с своей свитой.
Он оказался сговорчивым малым и обещал доставить все необходимые нам припасы, а равно баранов и лошадь взамен павшей у нас на р. Хара-мори. Убедить его дать нам проводника было, однако, делом более трудным, но и тут он в конце концов не только согласился на это, но и сам вызвался вывести нас до­линой Бухаин-гола на торную дорогу в г. Су-чжоу. Вечером к нам явился посланный хонбу Гулы, передавший нам приглаше­ние последнего почтить его своим посещением. Мы обещали; но поехал лишь брат, я же, по нездоровью, принужден был остаться. Хонбу Гулы оказался радушным хозяином и отпустил брата лишь в сумерки; а на следующий день он посетил нас, и таким путем между членами экспедиции и тибетцами-панака устано­вились отношения, не оставлявшие желать ничего лучшего.
Рокхиль считает панака — тибетцами, наиболее полно сохра­нившими свои первобытные типические особенности157. Здесь
уместно будет остановиться на некоторых сторонах их характера, быта и обстановки.
й Жилищем панака, как и прочим тибетцам, ведущим кочевой образ жизни, служит четыреугольная, с почти плоской крышей, палатка, вид которой издали миссионер Гюк очень удачно сравнил (с громадным черным пауком, который прижался к земле своим телом, выставив по сторонам длинные и тонкие ноги. Эти ноги — толстые волосяные веревки, перекинутые через жерди и привя' занные затем на некотором от них расстоянии к кольям; они слу­жат для натяжения плоской крыши, которая изнутри поддержи­вается тремя брусьями, по высоте лишь немногим превосходя­щими наружные жерди. Веревок этих восемь: они протянуты от четырех верхних углов палатки и от середины каждой из четырех ее сторон. В центре такой палатки сбивается из глины и камней • очаг, над которым в крыше имеется четы реугол ьное отверстие, затягиваемое полостью на ночь и в непогоду. Очаг этот, длинный и узкий, состоит из топки и длинного дымохода, дающего тягу, вполне достаточную для того, чтобы без помощи меха разжечь даже сыроватый аргал. Вокруг очага пол обыкновенно устлан шкурами и тюфячками из китайской дабы и овечьей шерсти.
; Предметы обихода и оружие сложены вдоль стен; здесь же хра­нится и сухой аргал, обыкновенно прикрытый куском шерстяной ткани. Я не видел больших запасов аргала в палатках, но ПржеВ|8льский свидетельствует, что в холодное время года, в виду за­щиты от ветра и снега (нижние полы палатки хотя и притяги­ваются плотно к земле, но не на столько, чтобы оградить ее вну­тренность от непогоды), из него складывается вдоль стен вну­тренний вал. Такой же вал делается и снаружи, причем на плоскогорье Тибета материалом для наружной защитной стены служат камень и глина158. Большие палатки иногда перегора­живаются вплотную пологом, но за этот полог мы не проникали и не знаем, что он за собой скрывает.
Утварь у тибетцев-панака, за немногими исключениями, почти такая же, как у других кочевников; только котлы в Монголии и * киргизов обыкновенно чугунные, здесь чаще бывают медные; зерх того, во всякой палатке найдется ручная мельница для разола поджаренного ячменя и меха, которые представляют подду‘ пьный снаряд, сделанный из снятой дудкой шкуры барана или ла; ноги у такой шкуры почти вплотную отрезаются, в отрезы лих вставляются деревянные рукоятки, в отрез одной из пе­ших закрепляется коническая трубка, затем все остальные ерстия плотно зашиваются и поддувало готово; раздвигая юятки, в мех вгоняют воздух, сводя их и одновременно примая мех к земле — гонят -воздух в сопло, притом настолько гьной струей, что с ее помощью возможно разжечь даже сыро*ый аргал.
Главной пищей тибетцев плоскогория, пишет Пржеваль­ский ,59, служат бараны, или, реже, яковое мясо, которое они довольно часто едят сырым.
Такой отталкивающей картины нам не довелось видеть; на­оборот, у тибетцев-панака нам всегда подавали превосходно сваренное мясо и крепкий бульон. Равным образом я не могу подтвердить замечания Пржевальского об отвратительной нечи­стоте, с какой изготовляется у них пища ,6°. Конечно, посуда у тибетцев, как и у других кочевников, не блестит особой чисто­той, руки стряпающих также могли бы быть много чище, однако особой неряшливости именно при изготовлении пищи я у них не заметил. Скажу даже более. Мне довелось однажды присутство­вать при варке обеда, и из того факта, что и посуда предвари­тельно ополаскивалась и руки мыл тот, на чью долю приходилось разрезать мясо барана, я вывел заключение, что панака присуще стремление к чистоте, которому при кочевом образе жизни, ко­нечно, далеко не всегда можно удовлетворить.
Я не скажу также, чтобы их можно было упрекнуть в «жад­ности». За обедом они держали себя с достоинством; да и вообще в обращении с нами проявили столько такта, что наше предвзятое представление о них, как о дикарях с весьма неуравновешенным характером, очень скоро должно было рассеяться.
Панака едят часто, но понемногу. Обыкновенная их пища со­стоит из кирпичного чая, приправленного солью и маслом, ячмен­ной поджаренной муки (дзамбы), кислого молока (чжо) и суше­ного творога (чуры). Последний растирают в порошок и едят с маслом и дзамбой. Чай кипятят недолго. Когда он готов, в него подмешивают соли, масло же кладется каждым в свою чашку особо; когда оно достаточно распустится, его отгоняют к борту чашки, всыпают сюда же соответствующее количество дзамбы и, сделав месиво из муки, масла и чая, посылают комок последнего в рот и запивают его чаем. Мясо тибетцы-панака, как, впрочем, и другие кочевники, едят редко, да и то лишь наиболее состоя­тельные из них; они, однако, повидимому, очень гостеприимны и гостю, если он не заурядный посетитель, даже бедные подводят барана, которого тут же, на его глазах, и закалывают.
Дать сколько-нибудь верную характеристику нравственного облика какой-либо народности на основании мимолетного с ней знакомства, конечно, невозможно; тем не менее я считаю не лиш­ним поделиться с читателем тем впечатлением, которое произвели на меня панака.
Они показались мне грубыми в обращении, резкими в движе­ниях, но сдержанными в выражении своих мыслей; их готовность служить никогда не переходила в искательство, и ни одного из них я не могу обвинить в лести, в попрошайничестве или назой­ливости; радушие, с каким они нас принимали, было, повидимому,
вполне искренним, а не подсказывалось желанием таким путем вызвать нас на подарки. За все время нашего пребывания среди них у нас не было случая какой-либо пропажи, из чего я вывожу ('заключение, что за панака утвердилась несправедливо репутация воровского народа; правда, они охотно предпринимают граби­тельские набеги на соседние монгольские стойбища, но в органи­зации таких экспедиций едва ли не главную роль играет стрем­ление молодежи проявить свою удаль; по крайней мере, как нам говорили, пожилые панака никогда не принимают участия в баранте ♦. Пржевальский называет хара-тангутов верховий Хуан-хэ угрюмыми. Столь строгое определение, пожалуй, и не подходит к панака Куку-нора; однако они, действительно, малосообщительны и не отличаются особой живостью характера; я также ни разу не слышал панака что-либо напевающим или громко чему-либо смеющимся. Насколько они храбры, энергичны в пре­одолении препятствий и решительны — судить не берусь, так как случаев проявления ими означенных качеств видеть мне не пришлось; общее, оставленное ими у меня впечатление, однако, за то, что всем этим они наделены в достаточной мере.
Хотя женщина у панака не занимает такого приниженного положения, как у монголов, все же оно незавидно; так, ее, на­пример, не допускают к трапезе с мужчинами при приеме гостя и в других торжественных случаях; решающий голос во всех ■ вопросах, касающихся семьи и дома, принадлежит мужу и т. д. Последнему не возбраняется также обычаем ввести в свой дом наложницу — обстоятельство, яснее всяких слов рисующее под-
I чиненное положение женщины у панака. Полиандрии, насколько мне известно, у панака не существует.
Об одежде панака писали Пржевальский, Рокхиль, Потанин, | Футтерер и другие путешественники, и к тому, что уже сказано ими по этому предмету, мне нечего добавить. Я упомяну лишь об обычае женщин панака закрывать »в присутствии посторонних лицо волосами, заплетенными во множество мелких косичек — обычае, известном со времен глубокой древности, но ныне как будто уже исчезающем.
• Баранта — установившийся на Кавказе и в Средней Азин термин для обозначения набега с целью угона скота, преимущественно баранов.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ИЗ БАССЕЙНА ОЗЕРА КУКУ-НОР В БАССЕЙН ЭЦЗИН-ГОЛА
Обязанности наших проводников приняли на себя оба хонбу — Анярэ и Гулы. Они выговорили себе в виде посуточной платы по 3 м синей и оранжевой бязи — вознаграждение, по местным ценам, очень высокое, но мы не особенно спорили об его размере, лишь бы добраться с их помощью до высочайшей горной группы Нань-шаня — хребта Ноху, по словам туземцев дающего начало значительнейшим рекам этой части Центральной Азии — Бухаинголу, Су-лай-хэ, Тао-лай-хэ, Эцзин-голу и Да-тун-хэ.
30 июля, по указанию присланного старшинами подростка, мы двинулись с места нашей стоянки в урочище Карла-нангу прямо на северо-восток и, пройдя в этом направлении 6 км, до­стигли речки Чедир (Цай-цза-гола), которую и перешли близ развалин байнака. Ширина в этом месте Чедира, при глубине около 30 см, не превосходила 6,4 м.
За Чедиром мы продолжали держаться раз принятого северовосточного направления и вскоре, оставив за собою луг, вышли на степь, одевающую плоский водораздел между Чедиром и Бухаин-голом. Здесь мы встретили одновременно косяк киангов (Equus kiang Моогсг.) и стадо антилоп (Gazeila picticaudata Hodgs.), которые отнеслись весьма доверчиво к каравану и обна­ружили заметное беспокойство лишь после того, как от него отде­лились спешившиеся охотники.
Следить за ходом этой охоты, однако, мне не пришлось, так как догонявшие отряд старшины уже издали махали руками, указывая, повидимому, на то, что мы взяли ложное направление. Когда же они подъехали наконец, то прошла еще добрая четверть
Vqaca, прежде чем выяснилось окончательно, что вести условлен­ной дорогой они нас не берутся.
— Да почему же?
Но по опыту зная, что ответ на этот вопрос должен будет наудолго задержать движение каравана, я решил отложить рас’спросы до более благоприятной минуты, теперь же приказал ' отряду следовать в том направлении, которое будет указано стар­шинами. Они тотчас же круто свернули на восток и вскоре вывели нас к Бухаин-голу. Здесь мы остановились. А пока люди уста­навливали юрты и разбирались в багаже, мы с братом отошли в сторону и, пригласив старшин и переводчиков, занялись пере­говорами, из коих, наконец, удалось установить следующее.
Десять месяцев в году долина Бухаин-гола остается без жите­лей. Панака прикочевывают сюда не ранее половины июня, ухо' дят же в августе; но в нынешнем году они почему-то покинули свои становища ранее обычного времени и, по только что получен­ному старшинами известию, всей массой перешли в горы к во-
I стоку; при таких же условиях, без помощи местных жителей, I нечего было и думать о переходе встающих на пути огромных гор Ь Ноху.
Решение старшин было твердое, и никакие наши посулы и ; просьбы не поколебали его. В конце концов мы должны были г сдаться и итти туда, куда соглашались вести нас хонбу. Впрочем, ! предложенный нам маршрут нельзя было назвать малоинтерес1 ным. Они хотели «вывести нас на Да-тун выше Юн-ань-чэна, а отсюда мы могли добраться до того же Су-чжоу, следуя ненссле■ дованной еще долиной верховий Эцзин-гола; мы ведь еще не знали тогда, что на этом пути нам придется местами повторить I дорогу Потанина.
Пока же велись эти переговоры, казаки, насмотрев в Бухаин| голе изрядное количество рыбы, занесли и повели против течения бредень; заносили они его несколько раз и в результате добыли не менее двух пудов рыбы, оказавшейся трех видов — одного уже известного — Nemachilus dorsonotatus Kessl., и двух новых — Gymnocypris leptocephalus Herz. и G. przewalskii Herz.
Ночью разразилась гроза. Молнии сверкали ежеминутно. Дождь лил с такой силой, что пробивал слабые места наших юрт; пришлось даже на скорую руку окопаться, так как вода, сбегая с соседней возвышенности, подтекала под войлоки/ слу­жившие нам постелью. На утро Бухаин вздулся. Накануне глав­ный его приток имел 32 м ширины при наибольшей глубине 1,2 м; теперь же, даже на перекатах, вода достигала 1 м, что делало переправу через проток весьма затруднительной; к тому же вода шла быстро на прибыль.
Времени терять было нечего. Чай был брошен, вьюки быстро собраны, и, спешно завьюченный, первый эшелон лошадей спу­
стился с береговой кручи на перекат. Вода оказалась здесь уже выше брюха и сильным напором грозила сбить с ног наиболее слабосильных. Пришлось их поддерживать, обходя справа, причем забираться на такие глубины, где вода была выше седельного потника. Первую протоку, тем не менее, мы прошли благопо­лучно. Зато вторую и следующую, по коим почему-то вдруг пошла большая вода, мы одолели с большим трудом и риском, подмочив большую часть багажа.
Обратный путь верховых за следующим эшелоном вьючных животных показал, что вода и в первой протоке в какие-нибудь двадцать минут прибыла по крайней мере сантиметров на восемь. Тогда старшины, которые, сидя на корточках на берегу, молча наблюдали эту картину, вдруг поднялись и заявили, что дальней­шая переправа представляется очень опасной, так как по прибыли воды в реке можно думать, что не пройдет и получаса, как остров между протоками будет залит водой, а тогда легко будет сбиться с брода и погубить багаж и животных.
По пока наши переводчики справлялись со своей задачей пе­редать нам столь сложную мысль, дело шло своим порядком. Хассан успел прогнать вплавь через первый рукав своих ишаков, а казаки и Сарымсак, решив использовать высокий рост и силу нашего верблюда для перевозки наиболее громоздких вещей, уже сводили его в реку.
— Раза в три он нам все и перетащит, а что останется — раз­берем по седлам, — доложил нам Комаров в ответ на переданное ему предостережение старшин.
Особых хлопот мы ожидали с баранами, но и тут нас выручил наш славный джаркентец, смело бросившийся в воду и тем увлекший за собой всех остальных. Их помотало немного в стрем­нинах, а затем они благополучно выбрались на отмель, после чего также легко переплыли и через следующие протоки.
Когда последние люди вышли на левый берег Бухаин-гола, я поспешил взобраться на соседний бугор, с которого вся долина реки была как на ладони.
Предсказание старшин сбылось; отмели, в обычное время раз­бивающие в этом месте русло Бухаин-гола на три главных рукава, исчезли под водой, и вся река представляла теперь огромный поток, по ширине, пожалуй, нисколько не уступавший Желтой реке у Гуй-дэ. Шоколадного цвета вода неслась в нем довольно плавно, пенясь только у берегов, кое-где в водоворотах, да среди кустов Myricaria, растущих по отмелям — картина величествен­ная и несколько неожиданная после всего того, что писалось Пржевальским об этой реке'161.
Вода прибывала в реке до вечера, когда стала постепенно спадать, однако и на следующее утро отмели обнажились едва лишь на половину. Максимум подъема воды отмечен бйЛ мною
в 6 часов вечера и составлял почти метр выше уровня, бывшего в реке накануне. Старшины нам передавали, что хотя Бухаин-гол и очень капризная река, но что столь большой подъем воды им приходилось наблюдать не часто.
После беспокойно проведенной ночи и трудной переправы мы дальше не пошли и стали бивуаком у самого брода. К тому же небо вновь заволокли тучи, и около 2 часов пополудни полил дождь, который с интервалами шел до поздней ночи.
Утром 1 августа сырость в воздухе была пронизывающей, небо оставалось хмурым, а термометр показывал не более 10° С.
Поднявшись с бивуака, мы в течение часа шли долиной Бухаин-гола, густо поросшей злаками, среди коих виднелись кое-где кусты Myricaria, и на этом участке пути пересекли три не то протока, не то ручья, впадающие в Бухаин-гол — Джюрмит, Джюрнэ и Чунуцзэ. На седьмом километре мы поднялись на не­высокий увал, который к югу от дороги развивался в невысокий кряж Джюрмит, километров на десять вдающийся в озеро.
Куку-нор мы вновьувидали с увала, и к нему же по слегка всхолмленной степи повела нас тропа, избранная хонбу. Впрочем, на этот раз мы уже не следовали вдоль его берега, а, едва коснув­шись последнего, вновь отклонились к северо-востоку, к горам. Но на первый ночлег на ключе Асса-хан, в 26 км от Бухаин-гола, мы все еще расположились вне этих гор, в котловине озера Кукунор. Вверх по этому ключу шла торная дорога к озеру Курлык-нор.
День 2 августа был довольно теплый, но такой же облачный, как и предыдущие два; временами накрапывал даже дождь.
С места нашей стоянки мы поднялись на плоский водораздел, пройдя который, вышли в долину речки Бага-улан-гол, протекав­шей среди невысоких холмов, лишь изредка обнажавших основ­ную породу — красный песчаник.
Растительность утратила здесь свой преимущественно степной характер, и хотя горные склоны описываемой долины все еще сплошь одевал кипец (Festuca sp.) и другие злаки (Роа sp.. Triticum sp.), по на этом фоне стали попадаться уже и луговые травы: Ranunculus tricuspis Maxim., Acrocome jantina Maxim., Gentiana straminea Maxim., Saussurea hieracioides var. spathulata Winkl., Allium polyphyllum Kar. et Kir., A. herderianum Rgl., Pedicularischeilanthifolia var. isochila Maxim., Anaphalis nubigena var. intermedia Hook. (f.), Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl., Senecio campestris DC., Oxytropis kansuensis Bge., Aconi­tum gymnandrum Maxim., Galium sp. и другие.
Пройдя вверх по речке Бага-улан-голу 5 км, мы перешли эту небольшую речку и, следуя далее глубокой падью в горах ее левого берега, взобрались на водораздел, с которого и спустились в узкую долину р. Дегэ-чу в том месте, которое, судя по много­
численным отбросам и одевающей почву сорной растительности (Chenopodium sp., Urtica sp.), служит зимовьем кочевникам.
Хотя мы прошли всего лишь 22 км, но зачастивший дождь заставил нас сделать остановку на р. Дегэ-чу. Однако непогода продолжалась недолго; вскоре уже снова выглянуло солнце, и тучи стали быстро сбегать с небосклона. Жаркое солнце выма­нило меня даже на экскурсию, но последняя не дала ни одного нового вида насекомых.
На следующий день мы выступили под дождем. Пройдя кило­метра четыре вверх по р. Дегэ-чу, протекавшей местами в узких щеках, где обнажался плотный красный песчаник, мы свернули на восток и неглубоким, но крутым логом взобрались на водораз­дел, восточную подошву которого омывала речка Ертер, системы Ихэ-улаи-гола. Пройдя ее и следуя все в том же северо-восточном направлении, мы вновь поднялись на гору, затем спустились с нее и вышли в долину речки Дзамар, по ту сторону которой подыма­лась высокая скалистая гряда гор, сложенная из темных плотных песчаников. Дальнейший путь наш шел вдоль этой гряды, вниз по течению помянутой речки, пять километров дальше впадаю­щей в Ихэ-улан-гол.
Ихэ-улан-гол, после Бухаин-гола, первый по величине приток озера Куку-нор. Он берет начало с горного массива Баин-ула, быстро обогащается водой из ключевых падей у подошвы послед­него и в том месте, где мы на него вышли, т. е. несколько выше устья речки Дзамар, протекает уже мощным потоком в двух рука­вах, шириной до 15 м каждый, при глубине брода около 60 см. Пройдя западный рукав, мы разбили свой бивуак на островке, густо поросшем кустами Potcntilla fruticosa var. tenuifolia Lehm., так как только здесь нашли достаточно сухую площадку.
На сегодня мы прошли лишь 16 км; такая короткая станция сделана была в угоду старшинам, которые под всякими предло­гами настаивали на остановке на берегу Ихэ-улан-гола, в уро­чище Шала. Впоследствии причина их упорства объяснилась: отсюда они рассчитывали вернуться обратно, сдав нас другому старшине, кочевавшему по соседству.
Этот старшина, высокий и сухой старик, явился к нам перед сумерками. Он соглашался вести нас в долину Да-тун-хэ, но просил отложить выступление туда на день: ему хотелось почтить нас обедом. Конечно, пришлось ему уступить и принять его ра­душное приглашение.
День 4 августа не обещал ничего хорошего. Как и накануне, дождь зарядил с утра. Облака низко повисли хлопьями над до­линой, и только в редкие промежутки видно было, что они скры­вают за собой темные массы гор. Около полудня последние стали, однако, обрисовываться яснее, а вскоре затем облака поползли наверх, где и растаяли. С неба брызнули снопы лучей и, сверкнув
бесчисленными огнями в каплях дождя на листьях кустарников, мгновение спустя уже залили светом всю долину. Разведрило. Этим моментом я и решил воспользоваться для поездки в стой­бище старшины. Брат не поехал — у него нашлась какая-то ра­бота, по его словам, неотложная.
Старшина стоял в том же урочище Шала, километрах в двух выше. Он меня встретил у своей палатки, которая поразила меня своей высотой и значительными размерами. Взявши мою лошадь под узцы, он подвел ее к порогу, помог мне сойти с нее и, отсту­пив на шаг, жестом пригласил итти вперед. В палатке я застал несколько женщин. Они столпились у очага позади старухи, ко­торая тотчас же раскинула с правой стороны последнего стеганое новое одеяло, на которое и пригласила меня садиться. Справа от меня на втором коврике поместилась моя свита, слева —стар­шина и старший из двух его сыновей. Женщины отошли в сто­рону и уселись у входа в палатку, старуха же осталась у очага, уставленного всевозможной посудой.
После первых приветствий передо мною был поставлен невы­сокий красный лакированный столик, на котором тотчас же по­явились в фаянсовых китайских чашках масло, дзамба, чай и кислое молоко; сюда же попытались было поставить и деревян­ный лоток с жареными в масле кусками пшеничного теста, но он не поместился, и его поставили рядом, на коврике; засим тут же поместили и жбан с молоком, а равно мой столовый прибор, по просьбе старшины предусмотрительно захваченный Николаем. Когда я съел чашку тюри из дзамбы, масла и основательно посо­ленного и забеленного молоком чая (кирпичного), на сцену по­явились новые блюда—большая фаянсовая миска с бараньим супом и большой деревянный лоток с горой наваленным мясом. Все это подано было вполне опрятно, и хотя в супе плавало по­рядочное количество волос и сору, но без этого в степном быту обойтись ведь нельзя.
За едой разговаривали мало, но когда остатки мяса были переданы сидевшим в стороне женщинам, то началась утомитель­ная беседа через двух переводчиков. Собственно говоря, толко­вали между собой только эти два переводчика, очевидно, не вполне понимая друг друга, мы же с старшиной хлопали глазами и довольно-таки глупо улыбались друг другу. Наконец, испыта­ние наше кончилось. Поблагодарив радушного хозяина, я под­нялся. Старшина проводил нас до нашего бивуака. Здесь он был приглашен в юрту и выпил с нами чашку чая с сахаром и пе­ченьем. На прощанье я дал ему несколько безделушек для пере­дачи жене и невесткам, чем он, невидимому, остался очень доволен.
На следующий день мы тронулись далее. Утро было ясное и горы в верховьях р. Ихэ-улан были явственно видны. Они были
покрыты свежим снегом и посылал» высоко в небо свои остро­верхие вершины. Одна из них, выше и массивнее других, носила монгольское название Банн-ула; ее-то мы и видели с южного бе­рега Куку-нора.
Пройдя вброд второй рукав Ихэ-улан-гола, мы направились вверх по левому его притоку Шала-голу. В своем низовье долина этой речки носила тот же характер, как и оставшаяся у нас по­зади долина Ихэ-улан-гола; это был луг, переходивший лишь местами в кочкарник; но выше мочажины стали попадаться чаще, и здесь дорога, обходя их, должна была то и дело взбегать па поросшие кипцом горные склоны. На 15-м километре мы обошли большое болото, в котором собирает свои воды один из двух исто­ков р. Шала-гола, и последующие 18 км шли суходолами, оро­шенными лишь двумя или тремя ключиками. Последний из этих суходолов вывел нас на седловину, с которой открылся вид на небольшой участок долины р. Харгэ-чу и на противолежащий хребет Нам-ин-сурва, ответвляющийся от Южно-тэтунгских гор к югу от перевала Мали-мори.
Реку Харгэ-чу (у Потанина Харьги, или Харгын-гол), на ко­торой мы остановились для ночлега, Пржевальский, а за ним и Рокхиль ,€2 называют Болема-голом. Это — крупная рейка бас­сейна озера Куку-нор, уступающая по величине лишь Бухаин-голу и Ихэ-улану. Ее широкою долиной от устья вверх прошел в 1868 г. Потанин ,вз; что же касается Пржевальского, то, повндимому, он свернул с р. Харгэ-чу в том месте, где мы на нее вышли.
На следующий день мы выступили вверх по р. Харгэ-чу; до­рога идет здесь левым берегом речки, по местности, поросшей кипцом и другими злаками; в ущельях левобережных гор кое-где выступают скалы пестрых песчаников, но среди щебня, состав­ляющего вынос из этих ущелий, попадается также кварц и зеле­новатый сланец. Долина, местами же ущелье, Харгэ оказалась пустынной — ни человеческого жилья, пи диких животных нигде не было видно. Впрочем, на 14-м километре мы поровнялись с глинобитной оградой байиака Давату, но и эта обширная мон­гольская постройка стояла, повндимому, давно уже необитаемой, так как весь двор ее густо зарос сорными травами.
Против Давату оказалось устье ущелья, выводящего на пере­вал Мали-мори.
Потанин замечает, что из долины Харгэ-чу имеется три пере­вала в долину Да-тун-хэ; через восточный из них — Цэртэн (Цетер) — вышел на Куку-нор Пржевальский, западный — Берэхада — был пройден им, средний же остался ему неизвестным даже по имени. Этим-то средним перевалом и вышла на Да-тунхэ наша экспедиция.
Перевал Мали-мори двойной: путь, ведущий через главную седловину, более короткий и удобный: но наш проводник по-
чему-то избрал круговую дорогу и повел нас по крутизнам, едва доступным для верблюда. Высота перевала оказалась равной 13 790 футам (4 203 м) над уровнем моря. Порода, слагающая окрестные скалы, была желтым песчаником. Горизонт с гребня перевала был довольно ограничен, но, поднявшись на одну из ближайших скал, можно было легче разобраться в горных массах, слагающих водораздел бассейна Куку-нора и Желтой реки. Ка­жется, я видел даже отсюда пик Баин-ула.
С перевала мы спускались суходолом, пока не выбрались .В ущелье, ведущее с главной седловины. Здесь бежал ручей, росли луговые травы, Potentilla fruticosa, Caragana jubata. Не­сколько ниже горы, сжимавшие русло ручья, раздвинулись, стали пологими; наконец, на десятом километре от спуска с Мали-мори перед нами развернулась широкая долина р. Да-тун-хэ, окаймлен­ная на севере высокой стеной скалистых гор, а час спустя мы уже стояли на правом берегу могучей реки, против кочующего мона­стыря Лрик-гомба.
Здесь к нам возвратился уехавший было вперед старшина. Побывав в монастыре, он теперь был не в духе. Видимо, он под­жидал лишь несколько поотставшего Николая, чтобы заявить нам свое требование немедленного расчета. Хотя старшина и ранее производил на нас впечатление порядочного нелюдима и резкого в обращении человека, но такое требование все же несказанно нас удивило. Был ли он обижен нашим замечанием по поводу избранного нм тяжелого пути в обход перевала Мали-мори или на его решение нас покинуть повлияло его свидание с ламами... Как бы то ни было, он твердо стоял на своем и на нашу просьбу помочь нам в приискании проводника в бассейн Эцзин-гола отве­тил решительным отказом.
Мы переправились через р. Да-тун-хэ, по-местному Мори-чу, на следующий день. После выпавших за последнее время дождей река эта несла высокую воду. Пробный рейс показал, что в глав­ном русле, шириной около 12 м, даже на перекатах вода была выше брюха лошади, что, в связи с необыкновенной стремитель­ностью се течения и крупными валунами, устилавшими дно реки, делало переправу обычным порядком завьюченных лошадей не­возможной. Пришлось, как и на Буханн-голе, переформировать вьюки, боящиеся подмочки предметы перевезти на верблюде, ло­шадей перевести с высоко завьюченным половинным грузом, иша­ков же и вовсе пустыми. Такая хлопотливая переправа отняла у нас не менее двух часов времени, так что в тот день нечего было и думать двигаться дальше. К тому же мы должны были озабо­титься приисканием проводника хотя бы до р. Бабо-хэ.
В этих видах в монастырь отправлен был Николай, но монахи встретили его очень сурово. На первых порах хамба-лама (на­стоятель) не захотел его даже принять, но затем, узнав, что мы
имеем паспорт из Пекина, смягчился и, после минутного совеща­ния со своими приближенными, высказал готовность дать нам проводника до пикета Убо. Его любезность простерлась при этом до того, что он прислал к нам монастырского эконома (нербаламу) приветствовать нас с благополучным прибытием в долину Да-тун. Почтенный лама оказался хорошим дипломатом и, поки­дая нас после часовой беседы, удалился несомненным победите­лем, так как, отвечая с полной готовностью на все наши вопросы, он мог похвалиться тем, что решительно ничего нам не сказал, на нашу же просьбу — облегчить нам проход горами до Су-чжоу, любезно ответил: «Служить вам — наш приятный долг; но так как забота о ваших удобствах должна всецело лежать на чинах местной китайской администрации, а не на частных лицах, коими в сущности являемся мы, монахи, то хамба-лама и приказал довести вас до пикета Убо, где вы встретите китайского офицера, очевидно, уже предупрежденного о вашем прибытии, а потому и сделавшего все необходимые распоряжения для беспрепятствен­ного вашего следования в желаемом вами направлении».
О монастыре Арик-гомба мы узнали немногое. В нем насчи­тывалось не более 60 монахов, из коих добрую половину состав­ляли монголы; большинство же административных лиц принадле­жало к уроженцам Амдо. Проживавший при монастыре гыген был также родом тангут; он местился в большой белой с желтой каймой палатке, резко выделявшейся среди темных и грязных юрт и палаток прочих монахов и монастырских слуг. Таких пере­носных жилищ в монастыре насчитывалось не более пятидесяти. Когда-то монастырь был богаче, но с обеднением монголов и он обеднел. Палаток-капищ при монастыре было три; они отличались своими размерами и расположены были покоем в центре стой­бища. Монастырь в течение лета раза два меняет последнее, на зиму же перекочевывает к Юн-ань-чэну.
Ширина долины Да-тун у монастыря Арик-гомба не превосхо­дит трех километров. Поверхность ее довольно неровная; местами она представляет кочкарник, местами изрыта старицами и руслами периодических стоков. Где кочкарник — там преобладает осока; в прочих местах (виднеются исключительно почти луговые травы, среди коих мы застали цветущими: Allium cyaneum var. macrostemon Rgl., Gentiana straminea Maxim., G. tenella var. imberbia Herd., Anaphalis cuneifolia Hook. (f.), Leontopodium alpinum L., Tanacetum tenui folium var. miorocephala Winkl. и др. Птиц видели здесь мало; в коллекцию же взят был всего лишь один экземпляр гуся (Anser indicus Lath.). Зато рыбная ловля оказалась более удачной, причем добыто было три вида: Nemachilus stoliczkae Steind., N. dorsonotatus Kessl. и Schizopygopsis kozlowi Herz.
8 августа с места нашей стоянки мы выступили поздно, задер­жанные проводником. Сначала мы прошли около километра вверх
р. Лото, берущей начало в Северо-тэтунгском хребте, с высокого скалистого массива Лото. Долина Лото оказалась узкой, ложе реки глубоко врезанным. Горы на протяжении первых пяти кило­метров имели мягкие очертания и были одеты кипцом, но далее их сменили скалы сначала плотного песчаника, а затем серого слюдистого песчаника. В этом последнем скалистом участке до­рога получила значительную крутизну и несколькими смелыми зигзагами вывела нас на гребень перевала Черик. Абсолютная высота этого последнего оказалась равной 13 931 футу (4 245 м), относительная — 2 300 футам (700 м). На эту высоту уже не до­ходит растительность; на северном склоне хребта она начинает попадаться метров на 90 ниже, в нижнем поясе осыпей, где мною были собраны следующие формы: Wernerla nana Benth., Saxifraga atrata Engl., S. hirculus var. vestita Engl., Coluria longifolia Maxim., Trollius pumilus Don., Meconopsis racemosa Maxim., Pleurospermum stellatum Benth., Taraxacum officinale var. parvula Hook. (f.), Gentiana falcata Turcz., Trisetum subspicatum P. B., Pleurogyne carinthiaca Griseb., Allium chrysantum Rgl., Avena subspicata Clairv., Saussurea tangutica Maxim, и несколько ниже других: Delphinium grandi florum var. Gmelini Rchb., Gentiana siphonantha Maxim., G. algida var. Przewalskii Maxim., Adenophora Gmetini Fisch., Allium kanssuense Rgl., Oxytropis pilosa DC. и Pleurogyne rotata Griseb.
С перевала открылся величественный вид на горную страну к северу. Эта наименее высокая часть Нань-шаня казалась отсюда, с перевала, благодаря особому атмосферному явлению, приподнятой на недосягаемую высоту. На голубом фоне неба отчетливо рисовались только вершины цепи с блестевшими на них кое-где пятнами снега, горные же склоны точно расплывались в мгле тумана, поглотившего и широкую долину р. Бабо-хэ. Зато тем рельефнее из его волн выступали красные сопки Вэнь-лн-коу Нань-шаня, подымавшиеся непосредственно впереди нас. И вот эта-то полоса тумана точно отодвигала далеко к северу передо­вую цепь Нань-шаня и в то же время подымала ее гребень на огромную высоту.
Спуск с перевала Черик был круче подъема, однако, лишь в пределах пояса крупных отторженцев, широкими потоками спол­завших с соседних гольцов; с выходом же на речку Черик и до­рога пошла под значительно меньшим уклоном.
Пройдя с полкилометра вдоль помянутой речки, мы вышли к устью глубокой щели, по дну которой струился кирпично-крас­ный ручей. Щель эта отделяла темносерые скалы горы Лото от яркокрасных глинистых песчаников Вэнь-ли-коу Нань-шаня и, насколько я мог проследить ее вверх, представляла узкий и мрач­ный коридор, почти лишенный растительности. Ниже этой щели речка Черик вступала в узкую долину с отлогими склонами, густо
поросшим» кипцом. Здесь, в распадках холмов, мы всюду видели черные палатки панака и следы золотонсковых работ; кое-где работы эти носили ещо недавний характер, а на восьмом километре мы поровнялись и с шалашами золотоискателей дун­ган и китайцев, мывших золото способом, уже описанным выше.
В надежде отыскать среди них людей, знакомых с горами в верховьях Эцзин-гола и Тао-лай-хэ, мы приказали разбить бивуак по соседству; но надежде этой не суждено было осуществиться, так как все золотоискатели оказались выходцами из селений Синннекой долины и дальше пикета Убо не ходили; они знали, однако, что к низовью р. Бабо-хэ ведет хорошо наезженный путь. С нас пока и этого было достаточно. Мы позвали проводника, присланного нам из монастыря Арик-гомба, и предложили ему вести нас вниз по р. Бабо-хэ; когда же он отказался, то объявили ему, что в дальнейших услугах его не нуждаемся. Мы рассудили итти без проводника, так как разочли, что торный, местами даже колесный путь не может же итти по местности совсем безлюдной и что, таким образом, дорогой мы не особенно рискуем остаться без нужных нам указаний.
С места нашей стоянки на речке Черик мы очень скоро вышли в широкую долину р. Бабо-хэ, а километра два дальше добрались и до помянутой выше колесной дороги, долженствовавшей слу­жить нам в дальнейшем путеводителем.
Долину Бабо Потанин называет Е-ма-чуань, т. е. долиной ди­ких лошадей, точнее — киангов. Это китайское название сообщил путешественнику тангут Тарно. Не оспаривая его правильности, я должен, однако, заметить, что оно мало подходяще к этой до­лине, так как в ней, насколько знаю, киангов не водится. Да и условия для существования их там мало пригодны: во-первых, долина невелика — всего около 60 км в длину от устья р. Багатонсук до пикета Чжи-нань-лин при наибольшей ширине в 5—6 км; во-вторых, восточная ее половина, где, как мы уже знаем, про­ходит большая дорога из Синнна в Гань-чжоу, служит ареной большого людского движения. Столь же мало подходит к р. Бабо-хэ и другое, приводимое также Потаниным, китайское ее название Е-иью (ню)-хэ, что значит «река диких быков». Скасси на своей съемке обозначает ее именем Хэй-хэ; у Потанина, однако, читаем, что это последнее название китайцы приурочивают к реке Бардуну, западному истоку р. Эцзин-гола 164. В действи­тельности, однако, и эта поправка не вполне верна, так как Бардун китайцы называют Хый-хэ — «грязной рекой», наименование же Хэй-хэ — «черной реки» — дают Эцзнн-голу ниже слияния обоих его истоков.
Из двух рек — Хый-хэ и Бабо-хэ — первая по всей справедли­вости должна считаться вершиной р. Хэй-хэ, или Эцзин-гола: она
длиннее, многоводнее, ее бассейн обширнее и ограничен горами, на значительном протяжении переходящими своими вершинами за линию вечного снега.
Но и Бабо-хэ речка не малая.
Зарождаясь на перевале Чжи-нань-лин, она очень быстро обогащается водой ключей и многочисленных ручейков, сбегаю­щих с водораздела рек Чагрын-гола и Хэй-хэ, и уже против пикета

Долина реки Бабо-хэ*
Убо вырастает до размеров крупного горного потока. В дальнейЕшем своем течении она принимает воду многих ручьев, из коих наиболее значительным является стремительный Ихэ-тонсук, впа­дающий в нее километрах в четырех выше устья.
Длина ее, не считая излучин, 106 км. Общее падение около 106 м на километр (0,01), но распределено оно неравномерно. I В своем верховье, в области степных гор, река течет довольно спокойно, но, вступив в лесную теснину, ниже устья р. Бага-тонсук она приобретает такую стремительность, которая делает пе­реправу через нее в этом районе небезопасной. Да и бродов че! рез нее здесь немного. Самый известный, становящийся, однако, 32 Г. Е. Грумм-Гржимайло
в разгар половодья непроходимым, находится ниже устья Ихэтонсука, где Бабо-хэ, при сравнительно большей ширине, имеет твердый грунт диа. Вода в ней очень грязная, того же буро-кра­сного цвета, как и те песчаники, среди коих она нарождается и течет.
Колесная дорога, по которой мы направились на запад, про­легала в одном-двух километрах от русла реки. Проложена она была через перевал Убо в лесные дачи по р. Бабо-хэ, как нам говорили, в два приема: по ущелью Пяиь-дао-коу в шестидесятых годах, по долине р. Бабо-хэ в середине восьмидесятых, когда китайским правительством решено было строить телеграфную линию в Кашгар, и попытка ганьчжоуских властей заготовить для нее лес путем сплава его по р. Хэй-хэ потерпела полную неудачу.
В наше время дорога эта была, однако, вновь, невидимому, оставлена; по крайней мере, на всем ее протяжении нам не уда­лось заметить свежих следов китайской телеги.
Пройдя этой дорогой 32 км, мы остановились у подошвы обросшего лесом холма. Здесь проходила граница лиственного леса, а вместе с тем менялся и самый характер долины Бабо: она заметно сужалась, падала круче, становилась живописнее; луговая растительность на левом берегу реки и степная на пра­вом уступала далее место лесу, весьма разнообразному по со­ставу и с таким густым подлеском, что продраться через него далеко не везде было возможно; кусты Myricaria и Hippophae rhamnoides, попадавшиеся и ранее по руслу реки, сливались здесь также в густые заросли, из коих одна, близ нашей стоянки, осо­бенно поразила меня своим странным видом: у кустов облепихи, по толщине стволов почти деревьев (до 15 см в диаметре), ши­рокие и густые кроны были срезаны точно по одной мерке на высоте 1—2 м. Русло реки отсюда также сужалось, становилось более извилистым и глубоким, и река уже не разбивалась в нем более, как прежде, на рукава, а неслась одним стремительным, мощным потоком.
Ради охоты в ельниках и лиственном лесу (Populus, Salix, Sorbus, Betula) мы остались на помянутом бивуаке дневать. Охота в общем была удачна, и наша орнитологическая коллекция обогатилась нижеследующими видами: Виса netes mongolicus Swinh., Carpodacus rubicilloides Przew., Loxia curvirostra var. himalayana Hodgs., Emberiza godlevskii Tacz., Certhia familia­ris L., Poecile affinis Przew., Crossoptilon auritum Pali., Ithaginis sinensis var. michaelis Bianchi, Perdix sifanica Przew. и Tetrastes sewerzowi Przew. Из них особый интерес имеют: новая разновид­ность франколина (Ithaginis sinensis var. michaSlis), новый для фауны Центральной Азии гималайский клест (Loxia curvirostra
var. himalayana) н ушастый фазан (Crossoptilon auritum), столь далекое распространение коего на север и запад установлено было нами впервые *.
О своей встрече с выводком ушастых фазанов брат рассказы­вает следующее.
О фазаньем выводке я узнал от Жиляева, который указал мне и направление, в котором скрылись эти красивые птицы. Не прошел я вверх по ручью и двадцати метров, как собака, на-

Франколин.
холившаяся со мной, действительно потянула вперед, на гору. Пришлось карабкаться вслед за нею по скалам и густому кустар­нику. Фазаны, очевидно, были недалеко; я даже явственно слы­шал их глухое клохтанье, а «временами до меня доносился и шум, производившийся ими при перебежках. За всем этим из-за высо­кой поросли я все еще их не видел. Между тем я терял уже силы, почти задыхался. Огромная абсолютная высота давала-таки тут себя чувствовать. Следуя за собакой, я пять раз то спускался, то вновь подымался по одному и тому же откосу, напрягая все уси­лия к тому, чтобы прижать птиц к оврагу и тем побудить их взлететь, но это не удавалось. Наконец, на выручку явился Жиляев. Вдвоем дело пошло успешнее, и, наконец, собака сделала стойку метрах в десяти от обрыва. Но покрытые мхом каменные
• Впрочем, нам удалось открыть местопребывание этой птицы н на се­верном склоне Нань-шаня.
глыбы и росший среди них кустарник представляли здесь такую чащу, что я просто не знал, как приняться за дело. Стоять за собакой не стоило, так как при взлете фазанов я с своего места едва ли бы их увидал, и вот, сообразив наконец, что птица тяже­лая и что молодые экземпляры не должны еще летать особенно хорошо, я решил стать в нескольких метрах ниже собаки. Жиляеву же приказал при окрике: «пиль» произвести возможно больший шум наверху. Эта стратагема вполне удалась. Едва собака ринулась вперед, как послышалось хлопанье крыльев, и два молодых фазана вынырнули из-за груды камней почти у моих ног. Раз за разом два выстрела прокатились эхом по горам, и оба, взлетевшие было, фазана кувыркнулись в воздухе и тяжело опустились на землю в каких-нибудь 200 шагах ниже.
Отыскать их оказалось, однако, далеко не легко. Хотя я хорошо заприметил место, но, сбежав с горы, уже не нашел на нем ни­каких следов подбитых птиц: очевидно, они успели удрать или так плотно завалиться средн камней, что отыскать их можно было только собакой. Последняя, впрочем, уже делала свое дело, но, повидимому, обе птицы разбежались и перепутали следы, а может быть, сюда же спустились и остальные из выводка, так как собака бросалась из стороны в сторону и никак не могла напасть на раненых птиц. Я стал было уже приходить в уныние, когда пойнтер вдруг сделал стойку. Через мгновение птица — молодой самец — уже была у него в зубах, но, к сожалению, в таком виде, что не годилась в коллекцию, так как правое крыло у нее было сильно повреждено, а в хвосте не хватало средних перьев.
Все-таки охотничье тщеславие было удовлетворено. Остава­лось лишь найти вторую птицу, несомненно также тяжело ране­ную. И вот мы снова стали ходить за собакой, но, к счастью, на сей раз не долго. Она была найдена далеко от того места, куда опустилась, но уже без признаков жизни.
Далее из своих охотничьих воспоминаний, относящихся к тому же времени, брат рассказывает следующий случай. Про­ходя опушкой елового леса, я вдруг увидел, что собака сделала стойку перед вывороченным с корнем деревом. Отойдя несколько в сторону, я послал собаку вперед. Она ринулась прямо под корни, но без результата; тогда она обежала дерево с другой сто­роны, но, ткнувшись в кучу торчавших ветвей, опять вернулась ко мне. «Что за притча, — подумалось мне, — уж не балует ли пес, наведя на ежа -вместо фазана?» Но в то время как я накло­нился, чтобы заглянуть под корни, справа, почти из-под моих ног, с шумом сорвался ушастый фазан и со всех ног бросился улепе­тывать в гору. Он был убит наповал и оказался взрослой самкой.
А вот и еще один эпизод из охоты на ту же птицу.
Солнце стало склоняться к горизонту... «Ка-ррр... ка-ррр...», — донеслось ко мне вдруг откуда-то издалека и заставило быстро
вскочить на ноги, так как в этом крике я узнал голос ушастого фазана. Схватив ружье и кликнув собаку, я почти бегом бросился на него вниз по ущелью, но вскоре попал в такую густую кустар­ную поросль, продраться через которую решительно не было ни­какой возможности. Между тем собака, очевидно, почуяв дичь, уже потянула вперед и скрылась в чаще, обойти которую оказа­лось не так-то легко. Когда же, наконец, я выбрался на простор,

Ушастый фазан.
то собаки, как говорится, и след простыл. Позвать ее я побоялся и решил итти вперед на-авось. Но не сделал я в избранном на­правлении, под сводом леса, и ста шагов, как чуть не опроки­нулся, инстинктивно отстраняясь от налетевшей на меня огром­ной птицы. В первое мгновение я растерялся; когда же, наконец, вспомнил о ружье, то было уж поздно, так как фазан успел отлететь на ружейный выстрел, и хотя, я и послал ему вдогонку заряд, но выстрел этот посбил с него лишь несколько перьев, существенно же повредить ему, конечно, не мог.
Я заметил, что ушастый фазан, даже будучи спугнут, никогда не отлетает особенно далеко, а потому и решил преследовать
птицу, несмотря на наступавшие уже сумерки. Собака сперва по­бежала рысцой, затем пошла тише, принюхиваясь. Молодой лес, в который мы должны были вступить, вскоре сгустился настолько, что пришлось согнуться, чтобы итти под его сводами, и я стал было уже подумывать, что при таких условиях, пожалуй, снова упустишь птицу, как вдруг собака остановилась и как-то странно вытянулась в левую сторону. Я присел на колено и стал напря­женно всматриваться в густой сумрак, который царил теперь под деревьями, но решительно ничего подозрительного рассмотреть в нем не мог. Тогда я стал медленно подаваться вперед, понукая к тому же собаку. И вдруг позади раздался столь мне знакомый шум крыльев. Я резко обернулся назад, но было уже поздно: фазан исчез, и только ветка, качавшаяся метрах в двух надо мною, показала мне, как близко подпустила нас к себе птица.
Воспользовавшись дневкой, я лично предпринял экскурсию к далеким гольцам, но сколько-нибудь интересных форм насеко­мых я здесь не встретил.
11 августа мы сделали небольшой переход по густо поросшей лесом долине р. Бабо-хэ и остановились на ночлег в бесподобной по красоте тополевой роще, немного не доходя до места слияния обоих истоков р. Эцзин-гола.
С первых же шагов тропинка, сменившая отсюда колесную дорогу, повела нас на гору, которая оказалась роковой для одного из наших ишаков; поскользнувшись на влажном глинистом грунте, он сломал себе ногу и был по необходимости нами бро­шен. Сказанная гора вдавалась низким и узким мысом в долину р. Бабо-хэ и отбрасывала русло этой последней далеко к северу. Километра четыре дальше, при устье речки Бага-тонсук, мы, однако, вновь поровнялись с рекой, которая, таким образом, лишь обошла гору, сделав порядочную излучину.
При устье речки Бага-тонсук мы вышли на дорогу, до нас пройденную Потаниным. Впрочем, проходя долиной Бабо в на­чале мая, когда вода в реке стояла еще на низком уровне, он несколько раз переходил ее вброд и большую часть станции сде­лал, следуя правым ее берегом; мы же должны были итти по тро­пинке, часто прижимавшейся вплотную к невысокому обрыву ее левого берега, с трудом при этом пробираясь сквозь чащу ли­ственного леса. Впрочем, с нашим караваном, сформированным из лошадей, все такого рода трудности проходились без особых помех.
Уже из сказанного видно, что долина Бабо в этом участке значительно изменила свой первоначальный характер. Действи­тельно, она значительно сузилась, местами свелась почти на-нет, — до ширины в несколько десятков метров, так что река в таких местах должна была жаться к горам, подмывая подошву последних. Степь и луг сменили теперь лес и густая кустарная
поросль, добегавшая по долине местами до уреза воды. Послед­няя неслась уже не столь плавно, как прежде, а с бурной стреми­тельностью, то и дело перебрасываясь через стволы ею же сне­сенных деревьев и пенясь у берегов. Такой характер лесного ущелья удерживался, однако, не на всем протяжении нижнего течения р. Бабо-хэ; кое-где лес расступался и давал место лужай­кам удивительной красоты. Проходя их, казалось странным ви­деть всю эту местность совсем безлюдной, а между тем это было

Тополевая роща в долине реки Бабо-хэ.
так, и каждый шаг вперед подрывал в нас уверенность в встрече с людьми, которые могли бы взяться вывести нас в Су-чжоуский культурный район.
Впрочем, ниже устья речки Бага-тонсук мы размнновались с несколькими монголами, которые, очевидно, торопились, так как задержались лишь настолько, чтобы расспросить Николая — кто мы, откуда идем и куда направляемся. Но и Николаю, в свою очередь, удалось узнать, что вопрошавший был кукунорский ван с своей свитой и что возвращался он из своей поездки в долину Бардуна, куда он намеревался с будущего года переселить часть своих подданных. Монголы его ведомства и раньше владели этой долиной, ио в шестидесятых годах были вытеснены оттуда кукунорскими тибетцами. Не рискнув вернуться в бассейн Энзин-гола силой, они завели с тибетцами тяжбу, которая тянулась лет двад­
цать и закончилась в их пользу лишь в 188£ г. Л пока тянулся суд, вся эта местность по распоряжению китайских властей пусто­вала, и единственными посетителями ее в это время были охот­ники на маралов да артели золотоискателей. «Так что,—заклю­чил свой доклад Николай, — и нам нечего рассчитывать найти там проводников».
Заключение, конечно, неутешительное; но ведь и выбора у нас не было никакого: не возвращаться же нам в самом деле в Су-чжоу пройденной уже дорогой через ущелье Пянь-дао-коу.
На восьмом километре от устья речки Бага-тонсука долина Бабо вдруг раздалась. Река отошла к подошве северных гор, оставив на левом берегу хорошо выровненную площадку, длиной около пяти километров, шириной около 640 к, поросшую огром­ными тополями (Populus Przewalskii Maxim.?). Эта тополевая роща в рамке гор, увенчанных высокими, покрытыми снегом голь­цами и одетых изумрудными лугами и синеваго-зелеными ельни­ками, представляла столь поразительную по кэасоте картину, так манила под свою сень, что я не в силах был огказать себе в удо­вольствии расположиться в тени ее бивуаком. Л на следующий день мы уже с сожалением снимались с этой бзсподобной стоянки для того, чтобы углубиться в неприветливые, бесплодные горы, сопровождающие справа низовье Хый-хэ.

< I
4

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ВВЕРХ НО ДОЛИНЕ Р. ХЫЙ-ХЭ
Ранним утром 12 августа чувствовалась еще некоторая све­жесть, но едва солнце выкатилось из-за гор, как уже повеяло теплом, и термометр стал быстро подниматься к 20°. В воздухе было тихо, на небе ни облачка, предугадывался особенно жар­кий день.
Первые семь километров, до речки Ихэ-тонсук, мы шли частью опушкой тополевой роти, частью лугом, вдоль подошвы горы, одетой еловым лесом; но за помянутой речкой, которая бурно несла свои прозрачные воды среди больших валунов, тропинка повела нас на высокую гору, сложенную из конгломе­ратов и грубых песчаников. Подъем был крут и в зигзагах имел не менее трех километров протяжения; зато, когда, нако­нец, мы взобрались на ее гребень, то перед нами открылся обширный горизонт и совершенно неожиданная картина: мы впервые увидели отсюда Хый-хэ, место слияния его с Бабо-хэ, глубокую теснину, в которую устремлялись их соединенные воды, и какие-то здания на берегу. Как оказалось впоследствии, это и был монастырь Да-ба-бо-сы, о котором мы кое-что слы­шали еще в передний путь через Пань-шань.
Ущелье Хэй-хэ (Эцзин-гола) хорошо было видно лишь ки­лометра на три на север; далее же его замыкала гора, у подошвы которой помянутая река, повидимому, уже сворачи­вает на запад; оно казалось узким, сжатым скалами красного цвета, с бедной растительностью, которая успела местами за­метно поблекнуть. Лес виднелся только по берегу р. Хый-хэ да из-за гребней обрывающихся в ущелье горных откосов.
Горы правого берега р. Бабо-хэ видны были на далекое рас­стояние. Передовая их цепь, сложенная, повидимому, исклю­чительно из красных глинистых песчаников и конгломератов, нигде не переступала своими вершинами за снеговую линию, но далее к северу снег виднелся во многих местах. Вероятно, он венчал пики хребта, общее направление коего выяснили
засечки, произведенные братом еще в передний путь вдоль северных склонов Нань-шаня. Только одна гора с пятнами снега возвышалась ближе к долине Бабо и несомненно вне по­мянутого хребта; мы видели ее уже с места нашей стоянки в тополевой роще, а впоследствии и из долины Хый-хэ, благодаря чему явилась возможность с достаточной точностью определить ее местоположение в том хаосе гор, который представляет из себя северная цепь Нань-шаня: она подымается в 12 км к се­веро-востоку от места слияния рек Бабо-хэ и Хый-хэ и имеет два пика, оба почти одинаковой высоты. Горы к западу не имели снега; впрочем, в эту сторону горизонт заслонен был тучами, которые на безоблачном до того небе появились как-то вдруг и теперь медленно сползали в долину Хый-хэ. Зато в тылу ясное небо позволяло проследить цепь белков в необъятную даль, где снеговые поля были уже неотличимы от облаков.
Спуск с горы, круто обрывавшейся в русло Хый-хэ, был несколько положе подъема и вывел нас на высокую береговую террасу, скудно поросшую злаками и полынью. Пройдя ею ки­лометра три, мы вновь очутились перед горой, которая, как и первая, высоким валом перегораживала долину Хый-хэ. На ее вершине караван вдруг остановился и был свидетелем редкой по удаче охоты на ушастых фазанов.
Экспедиционные собаки, Кальта и Койсер, до того понуро шагавшие впереди, вдруг встрепенулись и с громким лаем бросились вниз по крутому разлогу, к одиноко росшему на голом глинисто-песчаном откосе кусту караганы, из-под кото­рого в тот же момент выскочил целый выводок ушастых фаза­нов. Нечего и говорить, какой это вызвало переполох в нашем отряде! Схватились, конечно, прежде всего за ружья, но, увы! имевшие при себе дробовики, как нарочно, на этот раз поотстали. Когда же, наконец, брат подскакал к разлогу, то застал в нем следующую картину: все три наши собаки с неистовым лаем носились за птицами, которые, очевидно, позабыв о своих крыльях, как безумные кружились на одном месте; сюда же сбежались и оставшиеся без надзора бараны и своими отчаян­ными прыжками довершали невероятную сутолоку, царившую в овраге на пространстве каких-нибудь 45 кв. м.
Боясь поранить собак, брат долгое время не мог улучить ми­нуты, но вот он спустил курок, и один из фазанов кубарем сле­тел вниз. Это обстоятельство послужило точно сигналом осталь­ным. Распустив хвосты и крылья, они ринулись книзу и в один миг исчезли за уступом скалы; все же, однако, брату удалось сделать вдогонку несколько выстрелов и уложить еще трех птен­цов, которые и дополнили прекрасную коллекцию этих птиц, собранную нами в центральном Нань-шане.
По спуске с горы дальнейший наш путь до места ночлега, т. е. на протяжении еще девяти километров, пролегал по мест­ности, носившей тот же, что и раньше, характер: мы шли или по очень круто обрывавшейся в реку береговой террасе или вновь взбирались на почти лишенные растительности горные отроги, сложенные из грубых конгломератов с заметно нару­шенным напластованием. На ночлег мы расположились у самой реки, в роще ив, тополей и облепих (Hippophae rhamnoides), достигавших здесь размеров порядочного деревца.
В этом месте река имела в ширину около 25 м и несла свои мутные, серые воды с глухим шумом и чрезвычайной стреми­тельностью. В начале мая Потанин, хотя и с трудом, несколько раз переходил ее вброд; но в июле и августе вода в реке стоит выше, и тогда уже переправа через нее становится невозмож­ной, притом на всем ее протяжении от устья Ихура. Последний— не только важнейший из притоков Хый-хэ, но и главнейший ее загрязнитель, так как только отсюда дотоле совершенно чистые воды Хый-хэ получают ту грязно-серую окраску, которая вполне оправдывает китайское наименование этой реки. По­танин приводит также и туземное ее название — Бардун, но нам не довелось его слышать.
Едва мы уставили юрты, как к нам на-рысях подъехали два китайских солдата, возвращавшихся с верховьев Бардуна на пикет У-бо. Они были из числа тех, которые в последних чис­лах апреля провожали нас на перевал Чжи-нань-линь, и теперь немало удивились, встретив нас без конвоя и провод­ников. Они пробыли у нас около часу и дали нам немало по­лезных указаний относительно предстоявшего нам пути. Они также уверили нас, что среди золотоискателей, работающих повсеместно выше И-ху-лу-гола, мы без затруднений найдем проводника через горы в г. Су-чжоу.
Местность, по которой мы шли на следующий день, при­надлежала к числу живописнейших в Нань-шане.
Горные отроги, встававшие на нашем пути, уже не представ­ляли, как прежде, голых утесов, но были одеты лесом, который местами спускался даже в побочные луговые долины и пади, по дну коих с грохотом и пеной низвеогались потоки прозрачной воды. Эти отроги казались здесь короче и круче, а гольцы, кото­рым они служили подножием, массивнее и выше поднимавшихся в области бассейна р. Бабо-хэ. Снега на них было также больше, и лежал он уже на всем гребне, а не только на сопках.
Первые три километра мы шли террасой, которая была последней на правом берегу Хый-хэ, так как далее горы еще более стеснили реку, и пади уже спускались непосредственно к ее руслу. Террасу на западе обрывал овраг с бегущей по дну его речкой, а далее нам пришлось в полугоре огибать по­
росший еловым лесом горный отрог, круто сбегавший к Хый-хэ. На одном из поворотов дороги джигит Ташбалта, ехавший впе­реди каравана, вдруг осадил лошадь, затем соскочил с нее, бросил мне поводья и скрылся в лесной чаще, откуда тотчас же раздались выстрелы.
— Ну, зачастил!..
И казаки стали уже было перекидываться между собой обычными в таких случаях замечаниями по адресу незадачли­вого охотника, когда вновь раздались выстрелы, но на этот раз уже далеко позади и, как нам казалось, у самой реки.
— А ведь это, поди, уж Комаров палит..., а не то — его благородие...
И все как-то сразу прониклись убеждением, что наши стрелки увязались за крупным, ценным зверем.
Так оно и оказалось в действительности.
Ташбалта заметил в лесной чаше крупных зверей, в кото­рых не замедлил признать маралов, но, погнавшись за ними, погорячился и смазал. Маралы бросились наутек, но, перебе­гая просветом в лесу, были вновь усмотрены братом и Кома­ровым. Последний погнался за ними, и вот его-то выстрелы мы и слышали раздававшимися как будто с реки. Он догнал нас часа через два и на предложенные ему вопросы рассказал, чго ранил крупного самца, но тут же и потерял его из виду. «Не успел перенять на поляне, а в лесу в эту пору где же его сыщешь... К тому же и дебрь пошла там такая, что не вы­берешься».
Так ли было в действительности или же раненый зверь су­ществовал лишь в разгоряченном воображении Комарова, но только одно не подлежало уже никакому сомнению, это —• встреча с маралами, очевидно, принадлежавшими к виду, срав­нительно лишь недавно описанному Пржевальским (Cervus albirostris),65. И заполучение хотя бы одного экземпляра такого марала представлялось нам делом настолько важным и в то же время заманчивым, что мы без колебаний решили посвятить охоте на него весь следующий день, хотя к дневкам мы могли прибегать теперь уже только в исключительных случаях, так как взятые в Дангаре запасы муки и соли приходили к концу, а рас­считывать на возобновление их где-либо по пути в г. Су-чжоу, конечно, не было основания. Так как и впереди виднелись порос­шие лесом горы и так как не было никакихоснований считать их менее подходящими для решенной охоты, то я дал приказание каравану итти вперед до тех пор, пока долина Хый-хэ будет хра­нить лесистый характер.
Обогнув помянутую выше гору, мы вышли в долину довольно крупной речки и по широкой и живописной долине ее левого притока стали подниматься на гору, поросшую смешанным лесом.
Почву этого леса местами устилал мох (Hypnum sp.), в котором во множестве росли рыжики (Agaricus deliciosus var.?) невидан­ных мною дотоле размеров. Далее дорога пошла сплошным ель­ником, с горы на гору, пока не вывела нас, наконец, к речке Го-дабан, служащей резкой гранью между лесистой и степной частями долины Хый-хэ. Здесь мы остановились на дневку.
Я затрудняюсь отождествить речку Го-дабан с одним из пере­численных Потаниным притоков Хый-хэ. Такое же затруднение испытываю я и по отношению к речке Ихур, как замечено выше, самому многоводному из ее притоков. Если, однако, отождест вить Ихур с значительной, по словам Потанина|б6, речкой Югрук, то пришлось бы допустить, что Го-дабан есть речка Моломо; между тем о последней в цитированном сочинении гово­рится, что она течет среди сухих и безлесных поперечных грив 167, что противоречит сказанному выше о речке Го-дабан. Может быть, однако, это несоответствие только кажущееся и вполне объясняется тем обстоятельством, что Потанин шел нижней до­рогой, я же верхней, местами в двух, местами даже в четырех километрах от русла Хый-хэ, да и речку Го-дабан перешел не ближе 1 400 м от устья.
Не могу также подтвердить наблюдения этого путешествен­ника, относящегося к периодической окраске в красный цвет ре­чек, впадающих справа в Хый-хэ. В августе такой периодичности уже не наблюдалось; весной же, как мне кажется, ее мог вы­звать процесс схода снега в области залегания красных глинисто­песчаных отложений, таявшего днем и вновь смерзавшегося к ночи.
Дневка обманула наши ожидания. В течение «всего почти дня моросило, и охотники вернулись на бивуак измокшими и уста­лыми; они даже не видели маралов, и только брату на обратном уже пути удалось подстрелить парочку франколинов (Ithaginis sinensis var. michaelis) н несколько экземпляров Carpodacus dubius Przew.
Гора, возвышавшаяся на левом берегу речки Го-дабан, по­росла превосходными луговыми травами, среди которых осо­бенно обильно рос Allium chrysanthum Rgl.; он, вероятно, при­шелся по вкусу нашим баранам и лошадям, так как от них еще и на следующий день разило чесноком. Перевалив 15 августа через эту гору, мы вновь приблизились к р. Хый-хэ, которая про­текала уже здесь несколькими рукавами в широком галечном ложе, два же километра дальше мы вышли на р. Ихур.
Река эта выносила свои грязные воды в долину Хый-хэ из мрачного ущелья, при устье которого возвышались два увенчан­ных снегом гольца — Ду-ню-шань и Да-бо-шань; за ними же, на заднем плане ущелья, виднелись еще более высокие горы — хребет Ихур, — И ху-лу-сянь в местном китайском произноше­
нии, в снегах и льдах которого и берет начало двумя истоками р. Ихур.
Западный из этих истоков длиннее восточного, и до вершины его целый день ходу; он, по словам местных золотоискателей, вытекает из-под ледника, первые 70 ли пробегает в щеках, ниже же вступает в широкое, каменистое ущелье, где и течет по галеч­ному ложу, разбиваясь то и дело на рукава.
Ущелье р. Ихур посещается только охотниками и золотоиска­телями, моющими драгоценный металл главным образом лишь в низовьях этой реки. Из долины Ихура имеется очень высокий и трудно переходимый перевал в долину Да-тун-хэ.
Река Ихур, при глубине около 75 см, имела до 17 м ширины и несла свои воды бурно и стремительно в ложе, заваленном крупными голышами кварца, кремнистого сланца и плотного песчаника. Переправа через нее задержала нас не надолго, так что мы в тот же день успели пройти еще километров 17 вверх по Хый-хэ.
На этом участке пути как долина, так и р. Хый-хэ, имевшая теперь совершенно прозрачную воду, уже существенно изменили свой прежний характер. Вследствие более длинного заложения хребтов, сопровождающих реку с юга и севера, и мягкого очер­тания их отрогов, долина казалась более широкой и плоской; ее падение было меньшим, русло реки менее сдавленным горами и едва врезанным в почву, течение же реки более плавным. Вместе с тем исчезла последняя кустарная поросль, и горы и долы все­цело заполнила кипцовая степь, сохранявшая еще, несмотря на позднюю пору, свой яркозеленый колорит.
Мы остановились на ночлег на правом берегу Хый-хэ, не­сколько выше устья небольшого его притока, пятого по счету от р. Ихур.
Вечером термометр показывал при ясном небе —2°. Это был первый мороз в долине верховий Эцзин-гола. Удивительного в этом, впрочем, ничего не было, так как мы поднялись уже до абсолютной высоты, превышавшей 10 500 футов (3 200 м).
16 августа мы прошли около 24 км. Долина продолжала хра­нить вышеописанный характер, и так как горы местами все еще теснили ее, то дорога, уклоняясь от подъемов на них, держалась русла реки, слепо следуя за всеми извилинами последней. На 23-м километре мы прошли вброд Эрчжюс-гол — первый по вели­чине после Ихура приток Хый-хэ. Потанин называет эту реку Шунчжа ,б8. При глубине около 60 см она имела ширины около 13 м, спокойное, хотя и быстрое, течение. Ущелье, из которого она вызекает, кажется с дороги очень глубоким, но как далеко вдается оно в горы, имеется ли в нем дорога и если да, то куда выходит, осталось нам неизвестным.
Несколько выше устья Эрчжюс-гола дорога привела нас к броду через р. Хый-хэ.
Переправа через нее не представляла здесь никаких затруд­нений, так как при плавном течении и твердом грунте (мелкая галька) глубина реки не превосходила 75 см.
Мы раскинули свой бивуак на левом ее берегу сейчас за бро­дом, в том месте долины, где последняя начинает развертываться в широкую степь.
Ландшафт продолжает и далее изменяться и получает все более черт, сближающих долину верховий Хый-хэ с нагорными долинами области Куку-нора. Действительно, хребты, хотя и при­поднятые на огромную абсолютную высоту (18 000—20 000 футов, или 5 480—6 090 м), уже не подавляют здесь зрителя своей массой, так как, далеко разойдясь в обе стороны и выслав вперед малорасчлененные предгорья, они выглядывают из-за них лишь своими сплошь заваленными снегом вершинами; предгорья получают еще более мягкие очертания и, спускаясь постепенно, большею частью совсем неприметно переходят в долину; ручьи и речки текут плавно в едва обозначенных руслах; среди кипцовой степи начи­нают попадаться обширные плешины с редко разбросанными на них насаждениями полыни, Aster altaicus Willd., микроскопиче­ских Sedum algidum var. altaicum Maxim, и Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl.; даже животный мир здесь иной, и из крупных млекопитающих вновь начинают встречаться: антилопы, яки, кианги и медведи (Ursus pruinosus Biyth.). Несколько анти­лоп (Gazella picticaudata Hodgs.) убили мы уже на следующий день, едва покинули свой бивуак; медведь был застрелен 18 авгу­ста; табуны же киангов и стада диких яков попадались нам неоднократно на пространстве последних трех переходов по до­лине Хый-хэ.
Утром 17 августа мы проснулись от донимавшего нас холода. Справились с термометром и удивились: он показывал 10° ниже нуля. С восходом солнца мороз пошел, конечно, на убыль; однако в момент выступления каравана, т. е. примерно в 6 часов утра, термометр все еще стоял на —6° С. День, впрочем, был тихий и ясный, и мы смело могли рассчитывать на тепло. Действительно, в полдень ртуть в термометре поднялась в тени до 15°, а на солнце даже до 24°.
В этот день мы прошли 27 км. Дорога в этом участке долины бежит степью, придерживаясь русла реки, которая почти не де­лает здесь изгибов. Грунт дороги мягкий; валуны встречаются редко, выходов же коренных пород не замечается вовсе; только несколько выше Эрчжюс-гола в левом борту русла Хый-хэ обна­жился однажды гранит.
Первая Gazella picticaudata попалась нам, как сказано выше, едва мы выступили с места нашей стоянки; дальше же антилопа
эта небольшими стадами стала встречаться часто, подпуская нередко охотников чуть не на меру прямого выстрела. Конечно, казаки не замедлили этим воспользоваться, и вечером я отметил поступление пяти шкур и черепов этого красивого животного в нашу маммологическую коллекцию. Из бабочек здесь еше в оби­лии летали: Vanessa urticae, V. ladakensis, Pyrameis cardui и Pieris callidice var. orientalis; что же касается птиц, то на этом переходе брату удалось подстрелить лишь пару куропаток (Perdix sifanica Przew.) и самца Cerchrieis tinnunculus L.
С 18 августа погода испортилась. Наступили холода, дожди со снегом и такие густые туманы, что уже в двух шагах ничего не было видно. Столь резкое изменение погоды последовало вслед за разразившейся в этот день бурей со снегом и градом. Темпе­ратура при этом сразу упала градусов на пятнадцать и в после­дующие два дня не поднималась выше 3°, держась большую часть дня на нуле, ночью же опускаясь до —7°. Такая низкая темпера­тура в соединении с пронизывающей сыростью и ветрами, с непри­вычки, переносилась нами с большим трудом; в особенности же нас донимал густой туман, из которого мы не выходили часами и который вызвал два инцидента, о коих будет рассказано ниже.
Против места нашего ночлега с 17 на 18 августа долина Хый-хэ имела не менее 15 км ширины, а далее на запад она еще более расширялась. Сгустившиеся после полудня облака скрыли горы, а река перестала служить нам путеводной нитью, так как дорога в самом начале станции отошла от нее вправо на расстояние от двух до трех километров. Таким образом, чтобы не сбиться с пути, нам оставалось строго держаться тропинки. Однако вскоре мы заметили и вправо и влево от себя другие тропинки, которые схо­дились, расходились и пересекали нашу. Пока не разыгрался буран, это обстоятельство нас мало смущало; но когда выпал снег, положение наше изменилось, и при дальнейшем следовании вперед мы должны были уже руководствоваться исключительно показаниями буссоли и ранее сделанными засечками.
Так прошли мы километров восемь, а всего от последней сто­янки 25, когда ехавший впереди Ташбалта вдруг остановил кара­ван и молча указал на какие-то темные массы, медленно пере­двигавшиеся на север.
«Уж не яки ли?»
И брат, заметив время и условившись со мной стать бивуаком у ближайшей воды, с казаком Фатеевым и Ташбалтой рысью дви­нулся к загадочным зверям, мы же продолжали свой путь и кило­метра через четыре, обогнув невысокий бугор, остановились на берегу извилистого ручья, причем лишь с большим трудом оты­скали место посуше.
Наши охотники добрались до бивуака, когда совсем уже стемнело. - , .
Беспокоясь их долгим отсутствием и подозревая, что, ввиду все усиливавшегося тумана и продолжавшейся непогоды, с ними могло случиться что-либо недоброе, мы несколько раз давали залпы. В ответ на один из них послышались было голоса, но за­тем все опять стихло. Тогда я велел Глаголеву и Комарову оседлать лошадей и ехать на розыски. Этот-то разъезд и стол­кнулся с охотниками.



Дикий ЯК.
О своих блужданиях брат рассказал лишь за ужином сле­дующее.
Убедившись что перед нами действительно дикие яки, я по­слал Фатеева ближе к порам, сам же с Ташбалтой стал обходить их с равнины. Когда расстояние между нами сократилось до 400 шагов, я передал лошадь джигиту и пешком увязался за ста­дом, которое в числе семи штук лениво взбиралось на невысокий пригорок. Пока я шел ложбиной, каждый шаг приближал меня к стаду, но ложбина вскоре кончилась, я должен был выбраться на открытое место, и вот тут-то, вероятно, меня увидели яки. Так или иначе, но они бросились наутек. Бежали они однако вяло и вскоре вновь перешли на шаг. Это дало мне возможность к ним
33 Г. Е. Грумм-Гржи майло
снова приблизиться. Далее же я пошел в одном с ними направле­нии, стараясь лишь постепенно к ним подойти. Но через полчаса я уже отказался от этой задачи: яки, очевидно, следили за мной и ближе как на 400 шагов не подпускали. Улучив минуту, я еще сократил это расстояние и раз за разом пустил четыре пули в бли­жайшего зверя. Я думаю, что я его ранил, но расчет мой этим путем заставить его остановиться не удался: як рысью побежал в горы. Я хотел было уж преследовать его верхом, но в тот мо­мент, когда джигит подводил мне лошадь, сильный порыв ветра чуть не сорвал с меня шапки. Еще момент и град забарабанил по земле. Начинался буран...
— Ташбалта, надо ехать на бивуак... Смотри, какие надви­гаются тучи! — хотел было я крикнуть джигиту, но едва открыл рот, как чуть не захлебнулся от налетевшего на меня нового по­рыва ветра. Впрочем, мое намерение и так было ясно.
Мы рысью двинулись по тому направлению, которое казалось мне ближайшим, но и после получасовой езды не обнаружили признаков бивуака. А между тем непогода усиливалась, и град крутило, как в веялке.
Мы пытливо осматривались по сторонам: не найдется ли где свежих следов... Но какие уж тут следы, когда даже наши заме­тались мгновенно. И вот уверенность в верно взятом направлении нас как-то вдруг оставила. Мы стали часто менять румбы и так пробродили еще около часа. Тем временем ветер стих, град сме­нился снегом, снег моросью и густейшим туманом. Мы оконча­тельно смокли и стали коченеть. Не зная, на что решиться, мы несколько раз стреляли залпами, но звуки этих залпов замирали точно в подушке; пробовали кричать — тот же эффект. Чтобы со­греться, сошли с лошадей. Но хотя пешком итти было и теплее, зато подвигаться вперед мы могли лишь черепашьим шагом, так как очутились среди кочкарника и пропитанных водою песков, в которых нога вязла по щиколотку. Между тем, хотя положение наше было и не из отчаянных, но перспектива провести морозную ночь в мокрой одежде и без пищи казалась нам настолько ужас­ной, что мы решили напрячь все силы к тому, чтобы, исколесив площадь побольше, хотя бы этим путем приобрести лишний шанс к встрече со своими.
И вот, наконец, нам послышались выстрелы... Это — свои... нас ищут... наконец-то!
Но это был только окоченевший Фатеев, который из боязни замерзнуть тратил последние патроны на то, чтобы дать знать о себе если не нам, то товарищам, которые и по его соображениям не могли быть от нас особенно далеко. Как странно, однако, что мы не хватились Фатеева раньше. А, казалось бы, именно о нем нам прежде всего следовало подумать. Как бы то ни было, теперь мы были искренне рады, что судьбе угодно было нас снова свести.
Что же делать однако? Куда итти?
В этот момент я вдруг вспомнил, что при мне в кобуре имелась буссоль. Я ухватился было за эту соломинку, но тут же сообразил, что, даже определив направление, в каком шел караван, я не по­лучу еще разрешения вопроса — где, впереди или позади, искать нам экспедиционный отряд; да, наконец, допустив даже, что нам и удалось бы взять верное направление, в чем же порука, что мы не разминуемся с бивуаком, пройдя от него всего в каких-нибудь двадцати метрах?
Но тут меня точно осенила мысль, которую я и поспешил со­общить своим спутникам: ведь караван должен был стать на первой воде, а какую-то воду мы прошли около часа назад; стало быть там, позади, и должны мы искать теперь бивуак.
И ободренные этой надеждой, мы повернули на юго-восток н рысью погнали вперед лошадей. Но едва мы сделали в этом направлении метров шестьдесят, как перед нами вырос призрак: нечто огромное, темное, быстро надвигавшееся на нас. Только шагах в шестидесяти различили мы наконец, что это был дикий як, который тут же круто повернул в сторону и через мгновение скрылся в мгле сумерек и тумана.
После этой встречи мы проехали еще добрых полчаса, которые показались нам вечностью, так велико было нетерпение наше до­браться поскорей до своих. Мы жадно всматривались в серую мглу, рассчитывая каждую минуту добраться до бивуака, но увы! его нигде не было видно. Наконец, я не выдержал...
— Ребята, давай еще залп!
Залп был дан, но снова прозвучал удивительно глухо, точно шлепок по подушке. С досады я только выбранился, и в моем воображении уже вновь стала вырисовываться ужасная перспек­тива заночевать средн неприглядной мокреди, когда вдруг я как-го невольно осадил коня: передо мною вновь вырос призрак, но на этот раз это был уже не дикий як, а человек верхом на ло­шади... Это был случайно на нас наткнувшийся Андрей Глаголев, который тотчас же и вывел нас к бивуаку.
Злая шутка, которую сыграл с братом туман, к сожале­нию, была не единственной. На следующий же день его жертвой сделался кашгарец Хассан со всем своим караваном на иша­ках.
Утром 19 августа при градусе тепла снег стал быстро сходить, и хотя небо все еще оставалось пасмурным, но горизонт казался много обширнее, чем накануне. Долина продолжала еще, пови­димому, удерживать свою прежнюю ширину, но теперь мы должны были следовать уже не серединой ее, а северной ее окра­иной, причем тропа, уклонившись от реки километров на семь, сразу же приблизила нас к горам и повела по местности, всхол­мленной последними уступами южного склона Ци-лянь-шаня.
зз*
Пологие увалы, которые мы пересекали, одеты были кипцом, среди коего виднелись цветущие травы: полевая астра (Aster altaicus Willd.), Saussurea tangutica Maxim, и Delphinium tanguticum Huth. Впрочем, мне было не до сбора растений, так как на моем попечении оказался эшелон завьюченных лошадей. Случилось же это по милости диких яков, которые стали попа­даться нам тут чуть не на каждом километре. Соблазн был очень велик, и все наши охотники один за другим отделились от кара­вана, передав свои эшелоны менее искусным стрелкам. В числе последних оказался, конечно, и я.
Между тем к восьми часам небо стало заволакиваться свинцо­выми тучами, а вскоре затем в долину спустился и вчерашний туман, затянувший густой завесой соседние горы. Счастье еще, что брат успел засечь километрах <в 15 впереди выдающийся своей формой гребень увала; на него-то мы и шли по буссоли в течение трех последующих часов, причем то и дело меняли тропинки, которые, повидимому, протянулись здесь широким поясом вдоль долины. Подойдя к помянутому увалу, мы обогнули его и стали бивуаком в широком логу, на берегу небольшого ручья.
Дорогой мы слышали учащенную пальбу, вскоре, впрочем, стихшую; затем прошло добрых два часа, и мы стали уже поду­мывать, не случилась ли с нашими охотниками история, подобная вчерашней, когда вдруг на гребне холма стали вырисовываться конные фигуры казаков. Они привезли с собою трофей — шкуру медведя (LJrbus pruinosus Blyth.), которого в тумане они приняли было за дикого яка и расстреливали затем, очевидно, уже мерт­вого в течение чуть не десяти минут.
— Должно, первая же пуля угодила ему в сердце, и как был он на кочке, так и сел на нее. С кочкой-то вместе в тумане он и казался нам невесть какой махиной. Стреляем в него, как в ми­шень, шагов с пятидесяти, а он хоть бы что — не двигается. Что за оказия?! Подошли еще ближе и тут только разобрали, что не як это, а мишка: сидит, а голова уже свесилась на-бок. Ну, тут мы уже понабрались храбрости, да всей гурьбой к нему. Смотрим, а он уже мертвый, и из пасти у него кровь сочится...
Как-то само собой сделалось, что, несмотря на туман и снеж­ный буран, охотники разом выбрались к бивуаку; но не столь счастлив был Хассан с ишаками. Благодаря размякшей почве, ишаки с самого утра пошли плохо. Хассан отстал от каравана, во время снежной метели потерял след и пошел вперед на-авось. Сперва все же дело у него спорилось, но когда буран усилился, он не смог заставить ишаков итти против ветра и решил пере­ждать непогоду. Потом он тронулся было вперед, но, дойдя под густым снегом до какой-то балки, не решился продолжать путь дальше и, сняв вьюки, расположился в ней на ночлег. Между тем, проискав его безуспешно до сумерек, мы провели тревожную ночь,
и чуть только забрезжилось, уже снова послали казаков на розыски. К счастью, на этот раз последние ire были особенно про­должительными. Хассан отыскался, и мы получили возможность в тот же день двинуться дальше. Но станция эта оказалась еще более трудной, чем предшедшие две. Уже с раннего утра небо было хмурым, перепадал снег, дул порывистый ветер; к десяти же часам этот ветер перешел в бурю с юга, притом настолько силь­ную, что временами казалось, что задыхаешься, и это сидя на лошади. Буря росла в силе около получаса, затем стала посте­пенно стихать и, наконец, через новые полчаса перешла в средней напряженности ветер, в котором продолжала еще некоторое время крутиться крупа вместо снега.
Местность, по которой мы в этот день шли, изменила свой прежний характер слегка волнистой степи: увалы стали круче, пади глубже, кипец уже не одевал сплошным ковром горные склоны. И чем дальше мы шли, тем пустыннее становились горы, тем чаще попадались пространства, лишенные вовсе раститель­ности или прикрытые лишь спорадически порослью из мелких красных Sedum. Для каравана эти оголенные площади пред­ставляли истинное мучение, так как в их напоенной водой низкой глинисто-песчаной почве животные вязли буквально на каждом шагу. Будь станция длиннее, наши лошади выбились бы, конечно, из сил, но на их и наше счастье на седьмом километре от ночлега у правого борта оврага, на дне которого струился ручей, мы обна­ружили первые признаки поисковых работ—небольшой арык, ямы, штольни, кучи отвала. Мы догадались, что достигли, наконец, того золотопромышленного района, который охватывает речки, слагающие Хый-хэ и Тао-лай-хэ, и теперь нам оставалось отыскать золотоискателей, дабы склонить их вывести нас на се­верный склон Ци-лянь-шаня; в крайнем же случае мы решились обратиться за помощью к китайскому надсмотрщику, который, как нам говорили, жил в центре этого района и имел в своем распо­ряжении человек тридцать китайских солдат.
Мы отправились вверх по помянутому оврагу, так как сюда вела тропа со свежими следами лошади и человека.
Мы угадали направление и, действительно, менее чем в пол­часа достигли убогой закоптелой мазанки, в которой и за­стали всю артель золотоискателей — человек десять дунган и китайцев.
О ;азалось, что они были уже предупреждены о нашем пред­стоявшем прибытии в их район; кем и когда —осталось нам неиз­вестным, и с первых же слов согласились дать нам проводника до Су-чжоу.
На ночлег мы остановились километрах в четырех к западу от прииска, в речной долине, обильно поросшей кипцом. Вечером на фонарь прилетели две бабочки — Agrotis xanthographa F. и
Dasypolia sp.? — факт тем более удивительный, что при ветре тер­мометр показывал 3° ниже нуля ♦.
На следующий день нам обещан был переход на северный склон Ци-лянь-шаня. Непогода в долине верховьев Хый-хэ до такой степени нас измучила, что обещание это было принято в отряде с особенной радостью. И этому радостному настроению вполне отвечало утро 21 августа — морозное, но ясное.
Проводник повел нас ломаной линией прямо на север. Он уве­рял при этом, что ведет нас кратчайшей дорогой на перевал Лао-ху-ши, чему приходилось поверить, так как мы действительно шли без тропинки то поперек горных увалов, то вверх по их гребню. Подъем на перевал оказался пологим, но тем не менее животные одолевали его с трудом, благодаря напитанному водой, рыхлому, глинисто-песчаному грунту дороги. Только там, где густо рос Sedum, почва оказывалась немного плотнее. Но этот Sedum рос спорадически, подушками, промежутки же между ними заполняла потянутая тонкой ледяной коркой липкая буро-крас­ная грязь, в которой и вязли то и дело вьючные лошади.
Сплошных насаждений кипца здесь уже не встречалось; он сопровождал лишь узкой лентой сбегавшие к югу ручьи, да вид­нелся кое-где по ложбинкам; зато всюду, куда хватал глаз, на буро-красном фоне голой земли торчали красными кочками густые насаждения Sedum algidum var. altaicum Maxim. Sedum, впрочем, не единственное растение, встретившееся нам в этой местности; я видел здесь также синие Tanacetum, Delphinium, Gentiana, Aster, ио, попадаясь отдельными экземплярами, не эти травы дают главный тон растительности горных покатостей под перевалом Лао-ху-ши, а именно помянутые колонии Sedum algidum.
Перевал Лао-ху-ши, абсолютная высота коего определилась в 14 183 фута (4 323 м), представляет неглубокую, плоскую седло­вину среди буро-красных глинисто-песчаных холмов, которые далее к западу быстро крупнеют, уходят под вечный снег и обра­зуют водораздел между бассейнами Хый-хэ, Ма-суй(шуй),-хэ и Лннь-шуй-хэ.
Таким образом, в области обоих истоков Эцзин-гола водораз­дел слагают сходные породы — золотоносные красные конгломе­раты и красные же и желтые глинистые песчаники, относимые, однако, Обручевым к разным возрастам: на востоке к надкамениоугольному,С9, на западе же к гобийскому (третичному) ,7°. Нельзя при этом не иметь в виду, что между теми и другими существует непрерывная связь в виде образованных тождествен­ным материалом гор, особенно развитых, как это и указывалось в своем месте, вдоль правого берега Бабо-хэ и в низовьях Хый-хэ.
♦ Впрочем, при столь же низкой температуре попадались нам бабочки и раньше: так, не далее, как накануне, нам попались ночницы: Pseudohadena оеха Stgr. и Dyschorista suspecta Hb.
Орографические и геогностические особенности местности, лежащей в верховьях р. Бабо-хэ, названный исследователь опи­сывает следующим образом.
Ши-шань, т. е. Северо-тэтунгский хребет, представляется ему [ тройным: южная гряда этого хребта, сложенная из осадочных пород каменноугольной формации, выше; северная же, образованая надкаменноугольными песчаниками, главным же образом желтой и белой, обильно содержащей гальку песчанистой глиной, площе других. На этой-то последней находится высшая точка перевала и с нее-то стекает на запад-северо-запад речка У-ни-хэ (Бабо-хэ), широкая долина которой отделяет хребет Рихтгофена от части хребта Ши-шань, находящейся к западу от перевала Ма-лин (Чжи-иаиь-лин) и носящей название Ма-лин-шань (Вэнли-коу Нань-шань); последняя представляет цепь высоких мелкорасчлененных вершин, не достигающих вечно снеговой линии, но обилующих пестрыми (красными и белыми) осыпями, прямо ука­зывающими, что они состоят из той же свиты рыхлых надкаменно•, угольных песчаников и глин, которая встречается и при подъеме с юга на перевал. Ма-лин-шань на западе понижается и посте­пенно сливается со второй грядой Ши-шаня, а на востоке его пересекают две речки, Лун-ту-хэ и Эр-ду-хэ, берущие начало с хребта Рихтгофена и текущие к югу, в Да-тун-хэ. От верховий долины У-ни-хэ эти речки отделены плоскими, невысокими ува­лами, которые замыкают долину У-ни-хэ на востоке, образуя связь между хребтом Рихтгофена на севере и хребтом Ма-линшань на юге. С перевала дорога спускается в широкую и плоскую долину одно^из вершин У-ни-хэ и по ней выходит в продольную долину этой речки, образуемой несколькими ручьями, стекающими как с северного склона хребта Ма-лин-шань, так и с южного склона хребта Рихтгофена, который также сложен из пестрых и рыхлых надкаменноугольных песчаников и представляет гряду, отделенную долиной от высокой скалистой цепи, составляющей главную массу названного хребта.
Из вышеизложенного явствует, что южная гряда хребта Цилянь-шань (Рихтгофена) и северная Северо-тэтунгского хребта (Ши-шаня) сложены из одного и того же материала — надка­менноугольных песчаников, среди коих и вырыла свое ложе р. Бабо-хэ (Уни-хэ), и что та и другая гряда служат водоразде­лами, причем абсолютная высота их, несмотря на мягкость сла­гающих их пород, лишь немногим ниже абсолютной высоты глав­ной массы обоих хребтов. Эти данные вполне совпадают с мате» риалами нашей экспедиции, сообщенными выше, но из них я делаю вывод, правильность коего оспаривается В. А. Обручевым.
Как бы то ни было, из этих данных следует, как кажется, за­ключить, что третичное море не покрывало долины Бабо; но оно покрывало долину Хый-хэ и притом столь продолжительное время,
что успело отложить приподнятые ныне до абсолютной высоты 5 400—5 800 м наносные толщи мощностью свыше 1 820 м.
Где же в продольной долине верховий Эцзин-гола искать берег этого моря и как объяснить значительное сходство петрографи­ческого состава в отложениях обеих эпох и аналогичную гидрои орографическую роль, которую сложенные из них высоты играют в пластике среднего Нань-шаня?
В самом деле, красные отложения, по данным В. Л. Обручева, покрывают северные склоны Толай-шаня и южные хребта Рихтго­фена до абсолютной высоты 4 500—4 570 м; если однако принять во внимание, что из тех же мягких отложений сложены и горы в верховьях Хый-хэ, достигающие 5 400—5 800 м, т. е. такой вы­соты, до которой едва ли даже поднимаются пики помянутых выше хребтов, то становится очевидным, что водораздел рек Линь-шуй-хэ и Хый-хэ выдвинут был до современной высоты про­цессом, сблизившим оба Наньшанских хребта, и что здесь мы должны видеть явление аналогичное, а может быть и современное тому, которое подняло красные же отложения в верховьях Бабо-хэ, так как не подлежит сомнению, что Вэнь-ли-коу Наньшань и южная гряда Ци-лянь-шаня, топографически принадле­жащие теперь различным хребтам, составляли некогда части одного горного массива, который расчленила р. Бабо-хэ, иными словами, что долина верховий Эцзин-гола обязана своим проис­хождением размыву горной складки, от которой сохранились те­перь лишь жалкие остатки.
Я заключаю настоящую главу пояснением, почему я принял для северной цепи Нань-шаня наименование Ци-лянь-шань.
В «Сан-чжоу-цзи-лё» говорится: на восток от Ша-чжоу (Сачжоу) за Цзя-юй,-гуаном горы вдруг ■выдвигаются и идут на восток под именем Ци-лянь-шань; это так называемый южный Тянь-шань, который доходит до горы Па-бао-шань, а затем и хребта Цзин-ян-лин.
В «Географическом указателе», приложенном к третьему тому «Собрания сведений о народах, обитавших в Средней Азии», о. Иакинфа, мы находим следующие, заимствованные из китай­ских источников данные о хребте Ци-лянь-шань: горы эти лежат в Гань-су в 100 ли от г. Гань-чжоу-фу на юго-запад; изобилуют хвойным и разным другим лесом и травами; хунны после потери их пели в песнях: «отняли у нас Ци-лянь-шань, отняли средства к размножению скота». В другом указателе, приложенном ко второму тому «Истории Тибета и Хухунора», тот же автор пишет: Нань-шань под именем Ци-лянь-шань уходит через Гань-чжоу за границу (т. е. на запад); он покрыт здесь вечными снегами.
По объяснению «Мин-и-тун-чжи», р. Чжан-е (Хэй-хэ) проры­вается через горы Ци-лянь-шаня, от тающих снегов которых ста­новится более полноводною |71.
Мне кажется, что эти выдержки устанавливают тот факт, что под именем Ци-лянь-шаня китайские географы разумели север­ную цепь Нань-шаня и что у нас нет причин игнорировать это название. Клапрот так и поступает; его примеру следует и Потье, помещая монастырь Ма-ти-сы у северной подошвы хребта Цилянь-шань ,72. Менее положительно высказывается в этом вопросе Рихтгофен |73, которого, видимо, смущает тот факт, что в китай­ском сочинении «Цзинь-дин-синь-цзян-чжи-лё», изданном при императоре Цянь-луне, говорится, что наименование Ци-лянь’ шань в древности приурочивалось к Хамийским горам. Но это кажущееся противоречие станет вполне объяснимым, если мы припомним, что в представлении китайцев Тянь-шань и Нань-шань Составляют звенья одной и той же горной цепи. «Северо-Тяньшанские горы, — пишет автор Сань-чжоу-цзи-лё, — скрываясь в земле на протяжении более 1 000 ли, вдруг выдвигаются за Шачжоу и Цзя-юй-гуанем и идут на восток под именем Ци-ляньшань; это так называемый Южный Тянь-шань» ,74.
В. А. Обручеву наименование Ци-лянь-шань было известно, но, ссылаясь на китайские карты, он приурочил его ко второй цепи Нань-шаня — хребту Северо-тэтунгскому.
Я не знаю, на какие китайские карты ссылается В. А. Обручев, но должен заметить, что карты, изданные в Китае в XVIII сто­летии, крайне несовершенно передавая оро-гидрографические осо­бенности области верховий Эцзин-гола, действительно дают повод думать, что под именем Ци-лянь-шаня китайцам известен был хребет, ограничивающий с севера долину Да-тун-хэ. Я имел однако уже случай заметить, что в китайской географической литературе не содержится других сведений о долине рек Бабо-хэ и Хый-хэ, кроме попавшего в нее не прежде начала XIX столетия довольно смутного указания на существование где-то в пределах Нань-шаня обширной долины Е-ма-чуань; в эпоху же составления помянутых карт долина эта, повндимому, даже послухам не была еще известна китайским географам, которые поэтому и сливали оба хребта в одну горную цепь Ци-лянь-шань, водораздельную между Да-тун-хэ и Эцзин-голом. Рихтгофен утверждает, что на­именование Ци-лянь-шань сохранено за Нань-шанем и ныне.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ПОПЕРЕК ЦИ-ЛЯНЬ-ШАИЯ
Спуск с перевала Лао-ху-ши оказался лишь немногим круче подъема. Изборожденная рытвинами, по которым из-под грязного снега едва сочилась вода, красная глинисто-песчаная почва была здесь плотнее, суше и содержала в большем количестве гальку, чем на южном склоне гряды, вместе же с тем она была здесь и бесплоднее, так как даже непритязательные Aster altaicus и невзрачные Sedum виднелись далеко не везде.
Два километра ниже из-под красной почвы выступили серые скалы глинистого сланца, в которых стекающий с седловины Ляоху-ши правый исток р. Ма-шуй-хэ вырыл себе узкое ложе. Слан­цевые скалы образовали здесь точно ворота, через которые мы и вступили в сквозное скалистое ущелье, выводящее воды Машуй-хэ на северные склоны Ци-лянь-шаня, к селению Шан-хо-чэн.
На первых порах ущелье это было узко и мелко, но полтора километра дальше оно вывело нас к горам, гребень коих засыпан был скегом. Здесь мы вышли из бокового ущелья в главное, более широкое, но вместе с тем и более величественное. Особенно вы­соки были горы, сопровождающие ущелье р. Май-шуй-хэ с севера. Относительная их высота едва ли была менее 5 000 футов (1524 м), и эта огромная масса голого камня крутыми темно­серыми уступами уходила под облака. Горы с юга были ниже, скалисты только местами, местами же густо одеты травой. Дно ущелья усыпано было галькой, из-под которой лишь в немногих местах -выступала темиосерая песчаная почва, поросшая же­сткими пучками кнпца. Речка, шириной уже около четырех мет­ров, текла по этому дну в капризных извилинах, но заметно
прижималась к левому борту ущелья, подмывая здесь террасу из . рыхлого конгломерата, сцементированного желто-серой глиной.
Выйдя в главное ущелье, по которому проходила торная до­рога к золотым приискам Кака-булан, мы круто повернули сна­чала на север, затем на восток-северо-восток и, пройдя в этом направлении одиннадцать километров, остановились на ночлег на небольшой лужайке, при новом повороте ущелья к северо-востоку. На всем этом протяжении горы в северном борту ущелья продол­жали хранить скалистый и совсем бесплодный характер, слагаясь преимущественно из серых и темносерых глинистых сланцев и тех же цветов известняков и плотных песчаников, лишь казавI шихся местами светлобурыми от покрывавшей их глинистой корки; справа же непрерывная стена каменных утесов появилась Кшшь в конце перехода; на пространстве же первых четырех кило­метров, как замечено было выше, скалы сменялись осыпями и шутовыми покатостями с очень темной глинистой почвой.
Па этих покатостях мы застали диких яков. Они нас, конечно, i заметили раньше, едва мы показались в главном ущелье, но не трогались с места до тех пор, пока не отделились в их сторону I наши охотники; а затем они рысью побежали вверх, к гребню, и вскоре скрылись за ним. Казаки их не преследовали. Брат же Г увлекся другой охотой. Он заметил здесь летающих стайками I горихвосток (Ruticilla erythrogastra var. sewerzowi Lor. et Menzb.) и дубоносов (Carpodacus rubicilloides Przew.) и дал по ним неI сколько выстрелов. К сожалению, разыскать в щебне можно было II лишь очень немногих.
Несмотря на солнечный день, термометр не поднялся выше !б°С (в тени), ночью же упал до —4°, причем на Ма-шуй-хэ !и образовались забереги во всех тех местах, где речка текла не особенно бурно.
Едва забрезжилось утро, как на соседнем утесе появилось стадо куку-яманов (Ovis nahura Hodgs.) голов в двести, медленно спускавшееся в ущелье. Казаки поскакали в чем были, и под защитой яра террасы попытались приблизиться к ним на меру [прямого выстрела. Но это не удалось из-за преждевременного выI стрела Ивана Комарова, который, опередив товарищей и прикрыI ваясь рытвиной, успел подняться горой в уровень со стадом. Куку[яманы бросились наутек, провожаемые беспорядочной стрельбой [наших охотников, и вскоре скрылись в камнях, где, после долгих 1 [/поисков, и было подобрано нами два экземпляра этих животных. [•Несомненно, что, стреляя по столпившемуся на скале стаду, [казаки должны были ранить многих, но преследовать их далеко [по крутогорью не представлялось на сей раз возможным, так как гсолнце успело выкатиться из-за гор, становилось поздно, а путь [ на сегодня, по словам проводника, предстоял нам тяжелый и I долгий
Пять километров шли мы еще вниз по ущелью реки Машуй-хэ, и с каждым шагом вперед оно становилось уже, скалистее и мрачнее, причем на протяжении первого километра слева вы­ступали утесы бурого песчаника, а справа более мягкая порода — круто падающая, плотная, почти черная сланцеватая глина, пере­слаивавшаяся с темносерым известняком, но далее ее также сме­нили песчаники; сначала, как и на левом берегу реки, бурые, а затем темносерые и серо-фиолетовые. На четвертом километре песчаники уступили место сланцам, сначала темносерым кремни­стым, а далее более светлым глинистым с прожилками кварца. В этом месте ущелье переходит в теснину, и речка Ма-шун-хэ, дотоле бежавшая хотя и быстро, но спокойно, получает бурное, стремительное течение. Проследить ее в теснине мы могли не бо­лее как на один километр. Дороги тут уже нет, и путнику волейневолей приходится пробираться вдоль Ма-шуй-хэ по наворочен­ному речкой крупному острореброму щебню с ежеминутным ри­ском свалиться вместе с лошадью и сломать себе при этом падении шею.
Не доходя до теснины, дорога свернула влево, в узкое боковое ущелье, по дну которого струился ничтожный ручей.
Ущелье было узко, пока мы обходили скалы бурого глинистого сланца, но далее оно заметно раздвинулось, причем тропа, оставив ручей, круто взвилась на осыпи правого откоса, образованного песчаниками (частью слюдистыми) и сланцами преимущественно серых и зеленых тонов. И те и другие имеют тонкослоистое сло­жение и торчат щетка ми поперек дороги, что делает ее особенно опасной для верблюдов, которые и без того еле умещают свою ступню на узком полотне тропинки. Я, впрочем, не знаю, ходят ли здесь с верблюдами, мы же, хотя и благополучно, но с превеликим трудом провели своего по этому опасному месту. Зато лошади и ишаки прошли его, не задерживаясь ни на минуту.
На шестом километре от устья описываемого ущелья мы вновь спустились на его дно, после чего начался подъем зигзагами на перевал Сюэ-дабан, что значит «снежный». Снега на южном его склоне, впрочем, не оказалось, на северном же, хотя он и лежал пятнами, но не слежавшимися и не большими; к тому же и абсо­лютная высота перевала 13 553 фута (4 140 м) ниже вечносне­говой линии.
В. А. Обручев пишет, что перевал этот находится выше пояса альпийского луга и что единственную его растительность состав­ляет мох ,75. Отсутствие травяной растительности на Сюэ-дабане отнюдь, однако, не может служить доказательством, что верхний предел ее не достигает в этой части Нань-шаня 3069 м. Несо­мненно, что она переходит за эту высоту там, где условия для развития цветковых растений достаточно для того благоприятны, и. чтобы не ходить за примером далеко, вспомним, что кипцовый
• луг подымался вдоль ложбин чуть не на самую седловину Ляо, ху-ши (14 183 фута, или 4 323 м), и там только сменялся редкими, ио густыми насаждениями Sedum и другими растениями, притом не только на южном, но и на северном ее склоне. Что же касается

данного случая, то ведь не только перевал, но и все остальное г ущелье в сторону речки Ма-шуй-хэ было бесплодным.
Перевал Сюэ-дабан представляет глубокую, врезанную не ме­нее как на 2 000 футов (609 м) седловину в главном хребте Ци-
лянь-шаня. Особенно высок этот хребет к западу от перевала. Его зубчатый гребень тут сразу уходит под вечный снег, из-под
которого широкими потоками сползают во все стороны осыпи мел­кого серого сланцевого щебня. Местами и на этих осыпях лежал также снег, но это был уже свежий снег, очевидно, выпавший лишь накануне.
Спускаться по перевалу приходится также по осыпи, притом довольно крутыми зигзагами; но их немного, так как сажен 150 (320 м) ниже дорога выходит на речку, вдоль которой уклон дороги уже не столь велик.
Эта речка вывела нас в небольшую котловину, обставленную высокими горами: с юга — хребтом Ци-лянь-шань, с севера — его высоким отрогом, на который теперь нам и предстояло взбираться.
На наш вопрос, имеется ли дорога вниз по помянутой речке, которая, как мы видели, соединившись с другой, вступала ниже в теснину, проводник сказал сначала, что нет, но затем, когда мы уже перевалили через гору Шань-цзао, он сознался, что сказал
раньше неправду: дорога там есть, но настолько плохая, что ею редко кто пользуется, а нам с нашим громоздким караваном и со­всем было бы не пройти.
Перевал Шань-цзао оказался крутым и высоким, но подъем на него по тропинке с мягким грунтом, по лугу и кустарниковым зарослям совершен был нами без особенного труда. Подобно Сюэ-дабану, он представляет глубоко врезанную седловину в хребте, который, однако, менее высок на западе, чем на востоке, где поднимается изжелта-серый с сильно зазубренной вершиной огромный голец, сложенный, судя по осыпям, главным образом из известняков.
Этот голец изборожден глубокими рытвинами и ущельями на своей юго-западной стороне и с самой вершины до высоты, равной, примерно, 13 000 футам (3 960 м), покрыт осыпями, сползающими, впрочем, местами и ниже, до полотна дороги, которая пробирается здесь над падями на абсолютной высоте едва ли где меньшей 11 000 футов (3 350 м). Путь по описываемому склону гольца ока­зался нелегким; особенно же тяжелы и даже опасны были места, где еле намечавшаяся тропа, обходя рытвины, шла по круто
падающим, покрытым глинистою коркою, горным покатостям. Затем не мало также измучили наших караванных животных и
беспрестанные крутые подъемы и спуски, которые привели нас сначала к перевалу Лю-бэн-дабану, а затем и к перевалу Чуншуй-шань. На последний мы едва поднялись и тут же решили, что далее не пойдем, так как караванные наши животные вы­бились совсем из сил. Действительно, последний раз мы дневали на р. Го-дабан дней восемь назад, пройдя за это время кило­метров 225, и этот значительный переход без отдыха по горам не мог, конечно, не отозваться крайней усталостью на их силах. Следовало поэтому не только остановиться, но и дневать. К со­жалению, на том крутогорье, по которому шли, мы не могли отыскать под бивуак подходящего места и должны были удоволь­ствоваться небольшим выступом скалы над глубокой падью.
День 23 августа был ясный, но свежий, что-то не более 8° тепла в среднем. Это, впрочем, было и кстати, так как, в видах пополнения наших коллекций, мы решили возможно полнее использовать последнюю дневку в Наньшанских горах, а бро­дить по крутоярам в жаркий день, конечно, дело не легкое. К нашему величайшему прискорбию, добыча этого дня не оправ­дала наших надежд. Правда, казакам удалось убить трех кукуяманов (Ovis nahura), но это и все, чем вэтот день могли мы похвастать. Брату попались одни лишь куропатки (Perdix sifanica Przew.), моя же экскурсия не дала ни одного интересного вида насекомых.
24 августа мы выступили далее. Первые шесть километров мы спускались с гольца по отрогу его между двумя глубокими падями, по которым стекали ручьи, впадающие далее в речку На-дао-гоу, причем тропинка продолжала хранить тот же харак­тер, что и накануне, лепясь узкой, едва проторенной лентой по крутоярам. Впрочем, наши привычные лошади шли здесь легко и бодро, и только боязнь за верблюда заставляла меня иногда оборачиваться назад на Сарымсака, заботливо спускавшего неуклюжее животное по затвердевшей поверхности глинистых откосов.
Ущелье речки На-дао-гоу, куда мы, наконец, вышли, выгля­дело очень мрачно. Его замыкали на юге исполинские темносерые скалы магистрального Ци-лянь-шаня, ярко блестевшего на солнце своими снеговыми полями, а справа и слева теснили высокие, ме­стами чуть не отвесные стены такого же дикого серого камня, на которых не было заметно ни клочка зелени. Бесспорно — оно живописно; но красота эта какая-то дикая и жуткая. На зрителя оно производит настолько подавляющее впечатление массой гро­моздящегося кругом камня, что он забывает любоваться причуд­ливыми линиями подымающихся отовсюду скал и, отдаваясь какому-то безотчетному чувству, стремится вон из него, туда, где неба больше, где как будто дышится легче. Стены его ка­жутся на первый взгляд недоступными, но мы уже знали, вступая
(в него, что путь наш лежит именно через них, а не вниз по (ущелью речки На-дао-гоу, которое чуть не на наших глазах пре­вращалось в недоступную даже для пеших теснину.
Перейдя через речку На-дао-гоу, берущую начало в снегах Ьмагистрального Ци-лянь-шаня и текущую в этом месте потоком .шириной около шести метров и глубиной до 60 см, мы тут же вступили в горы ее левого берега по узкой, хорошо замаскирован­ной со стороны ущелья теснине, вымытой небольшим ручьем в сланцевой толще.
Пока мы шли вдоль ручья, тропинка, забросанная щебнем, не отличалась особенной крутизной, но выше начался тяжелый k подъем на перевал Шу-ба-чо, замыкавший теснину высокой, почти ■отвесной стеной, сложенной из пестрых мелкозернистых слюди­стых песчаников. Мы одолели эту стену с большим трудом, при> чем потребовалось не менее получаса времени для того, чтобы ^собрать на седле перевала, имевшего 12 285 футов (3745 м) абсо[ лютного и не менее 2 000 футов (609 м) относительного поднятия, [ только лошадей каравана, расползшегося чуть не по всем девят­надцати коленам подъема.
С перевала открылся величественный вид на обширную котло­вину длиной до шести километров, шириной до полутора кило­метров, обставленную с трех сторон — востока, юга и запада — скалистыми горами, местами переходящими своим зубчатым греб­нем за линию вечного снега. Только спустившись в эту котловину, я убедился, что перед нами дно не так давно высохшего морен­ного озера, которое и у китайцев носит соответствующее на, звание — Хай-цзи, что, повидимому, значит озерное место, урочище.
Спуск с перевала Шу-ба-чо был и положе и короче подъема. ‘ Вершина его была лишена растительности, но далее стали попа[ даться площадки, поросшие кипцом и, как мне теперь помнится, | Potentilla fruticosa. Сойдя к грубо, в виде пирамиды, сложенному I памятнику на дне бывшего озера, мы круто повернули на северо| северо-восток и, пройдя в этом направлении пять километров, достигли высокого вала из огромных валунов — последней из ряда морен, оставленных ледником при его постепенном отступле| нии к югу. Абсолютная высота этой морены выразилась цифрой , 11 650 футов (3 550 м).
На всем пройденном пространстве дно озера представляло I» совершенно выровненную поверхность мелкого желтовато-серого I песка, местами влажного и поросшего мелкой осокой, местами же I сухого и бесплодного, из-под которого кое-где торчали огромные L валуны плотного серого известняка. По середине лениво струила к свои воды, широко разлившись на рукава, небольшая речка, ко|.торая сбегает сюда с снеговой горы на юге по ущелью, повидиI мому, некогда также служившему ложем для ледника. Часть ее
вод поглощается песком котловины, часть уходит под камни первой морены, после чего вновь вырывается наружу из-под широкого вала последующей морены, образуя правую вершину речки Вань-сао-хэ.
Подъем на первую, а по времени образования — последнюю морену, сложенную из огромных валунов известняка, серого сланца и плотного зеленовато-серого песчаника, находится в ее западном краю, в том месте, где с нею сходится вал из камней, принятый мною за остатки боковой морены. Здесь, т. е. на абсо­лютной высоте 11650 футов (3 550 м), появляется первая дре­весная и кустарная растительность, сопровождающая затем речку Вань-сао-хэ на всем ее протяжении до входа в гранитные щеки. Поверхность морены крайне неровная, так как рыхлые отложения не успели еще заполнить промежутков между камен­ными глыбами, которые и торчат здесь отовсюду своими вы­ветрившимися фиолетовыми боками, резко выделяющимися на яркозеленом фоне сочной травы. Спуск с нее крут, но короток, после чего дорога идет по забросанному щебнем и валунами лугу вдоль берега небольшого, но глубокого резервуара, отличаю­щегося необыкновенно красивым темноголубым цветом воды. Северным берегом этому озерку служит вторая морена, столь же значительная, как и первая; затем следует еще две морены, из коих третья возвышается над четвертой, т. е. северной, самой древней, по крайней мере метров на 90, и наконец тропинка уже сбегает в ущелье помянутой речки Вань-сао-хэ, откуда пройден­ный ряд каменных барьеров, послуживших некогда плотиной для озера Хай-цзн, выглядит глубокой седловиной высокого хребта широтного простирания.
Ущелье Вань-сао-хэ, вымытое в зеленоватых и серовато-лило­вых песчаниках и сланцах, остается весьма узким на протяжении первых четырех километров, где речка бурливо несется среди крупного щебня и валунов, которыми, впрочем, усыпано также и все дно ущелья, притом до того густо, что местами тропинка совсем исчезает под камнем. Травы оказались здесь дочиста вытравленными, равно пострадал и кустарник (Rosa, Rhodo­dendron, Cotoneaster, Lonicera, Salix, Rubus, Potentilla), от кото­рого остались кое-где одни лишь голые прутья. Мы догадались, кто здесь хозяйничал, когда вышли в циркообразное расширение ущелья, в котором застали до сорока яков, пасшихся под при­смотром тан гута. В этом пункте проводник предложил нам оста­новиться, но луг был тут до такой уже степени загажен скотом, что мы решили искать лучшего места для бивуака.
Впереди нам предстояло вновь втянуться в ущелье, на этот раз в горах, сложенных исключительно из гранитов.
Эти горы представляют до такой степени резкий контраст с только что пройденной частью Нань-шаня, что невольно напра-
Вшивается мысль, что они являются вполне чуждым ему элеL ментом.
Простирание этой гряды, отделенной от весьма здесь понижен­ной части Ци-лянь-шаня глубоким логом, в котором струится не­большой приток Кань-сао-хэ, — NW—SO; как далеко тянется она на запад — мне неизвестно, но думаю, что видел крутой конец ее к востоку от речки Линь-шуй; к западу же от этой последней, 4 хотя и отступя несколько к северу, вновь поднимается гора Ваньсы-шань (у Лочи — Uon-szu-schan), устанавливающая, может быть, орографическую связь между описываемой гранитной гря­дой и горами Хэй-шань, относимыми мною, как уже известно чи1 тателю, к горам Бэйшанской системы.
При этом здесь обнаружилось бы явление, аналогичное тому, J которое наблюдается и на крайнем восточном конце Су-чжоу — рГань-чжоуской мульды, где к передовой цепи Нань-шаня (т. е. к хребту Ци-лянь-шаню) примыкают разрозненные, в сильной I игепени разрушенные и расчлененные хребты Бэй-шаня, сложен­ные преимущественно из разнообразных гранитов и гнейсов и в меньшей степени из древних, в большинстве случаев метамор­фических, сланцев и песчаников.
Правда, эти хребты, как и горы Хэй-шань, В. Л. Обручев отно• сит к Нань-шаню, а не к Бэй-шаню; однако, в своем последуюг тем труде «Центральная Азия, Северный Китай и Нань-шань» [он не отрицает топографической связи между горами обеих г систем ,76.
Прежде чем вступить в гранитное ущелье, мы с правого берега ■речки должны были перейти на левый и, пройдя им под навис|.шими скалами желтовато-розового крупнозернистого гранита не■сколько десятков метров, вновь перешли на правый ее берег ■против того места, где розовый гранит сменился сероватым, ■ мелкозернистым; но далее он вновь стал красновато-розовым и I крупнозернистым.
На всем этом протяжении (около трех километров) дорога ■ оказалась каменистой, тесное ущелье и русло речки засыпанным |щебнем и крупными отторженцами, растительность очень скудной, ■степной, частью уже выгоревшей и поблекшей, в особенности на ■лишенных тени террасах, где, сверх кипца и Avena sp., я заметил ■полынь, Statice, Zygophyllum, Aster, Oxytropis и Caragana; еще ■ ниже стали встречаться чий (Lasiagrostis splendens) и Eurotia r ceratoides.
Для остановки мы выбрали площадку, поросшую еще доста■Точно свежей травой, близ небольшой постройки, служившей к когда-то пикетом. Здесь мы впервые почувствовали, что выходим Гиз гор: было не только тепло, но и жарко; -в воздухе тишь, на ! небе ни облачка, тени — нигде. Но мы ее и не искали. Мы радоГВались теплу и с особым наслаждением подставляли свои спины
Г 34 Г. Е. Грумм-Гржимайло
под горячие лучи нестерпимо блестевшего солнца. Наконец, хо­лод и другие невзгоды пути—достояние уже прошлого, впе­реди же — по крайней мере дней десять отдыха и жизни хотя и в китайском, но все же городе... И мы принялись энергично гото­виться к вступлению в этот город, ради чего затеяли и бритье, и стрижку, и даже стирку белья.
На следующий день мы продолжали наш путь по ущелью, ко­торое до самого устья оставалось узким, скалистым, бесплодным. Дорога раз двадцать перебегала здесь с одного берега на другой и то шла руслом реки, то взбиралась на скалы и усыпанные щебнем террасы. Везде она была одинаково скверна, так как и там и тут приходилось итти по крупному щебню с той лишь раз­ницей, что в одном месте он был закреплен в грунте, а в другом свободно ходил* под ногами.
На 12-м километре от ночлега ущелье, сложенное здесь из розового крупнозернистого гранита, вдруг раздвинулось, и мы вновь перед собой увидели давно уже как будто забытую кар­тину: уходящую в волшебную синь дали, плоскую, усыпанную черной галькой, серую, неприветливую пустыню, по которой изум­рудно-зелеными пятнами разбросаны были крошечные оазисы.
И душно в ней и жарко; после недавно испытанных холодов даже чересчур жарко. В воздухе тишина; только далеко-далеко впереди пробежит пыльный вихрь и упадет так же вдруг неожи­данно, как поднялся. Солнце блещет ярко и своим отраженным светом режет глаза. На небе тихо плывут редкие облака, за ко­торыми начинаешь уже следить жадным взором: не набежит ли которое-нибудь из них на солнце хоть на минуту, хоть на мгно­вение, так как только летом в каменистой пустыне человек научается познавать, каким врагом всего живущего могут стать подчас интенсивные солнечные лучи. Не даром же бог солнца Ваал-Шамаим (Мелькарт, Молох) у хананейских племен был богом жестоким, карающим, требующим заживо сжигаемых чело­веческих жертв; в их представлении он даже сам сжигал себя в течение знойного лета, возрождаясь вновь только весной — вот до чего выродился поэтический солнечный миф в распаленной зноем каменистой пустыне. В ней все мертво... все высохло... нет жизни. Впрочем, впечатление это обманчиво. Она тут, эта жизнь, но притаилась, замерла под жгучими лучами солнца и на мгно­вение ее будит шумное движение каравана: прыскают в стороны кузнечики, срывается быстрая ящерица и важно и медленно ухо­дит с дороги черный неповоротливый жук.
Караван, стой!..
Мигом все лишнее из одежды снимается, свертывается, прито­рачивается к седлу, и мы остаемся в одних летних рубашках.
Сперва как будто и облегчение, но вскоре и эта одежда ста­новится в тягость... А солнце жжет все сильнее и сильнее. Лошади
■Бут уже в мыле, собаки бегут, высуни языки, тщетно ища защиты Гзноя в короткой тени, бросаемой лошадьми... И вот наступает, раконец, тот период в движении каравана, который можно наШать томлением по станции, ибо иных уже вопросов, кроме — Жкоро ли станция?», из каравана не раздается. А где же скоро, йогда мы, оставив вправо от себя речку Вань-сао-хэ с располо­женными вдоль нее мельницами и редкими фанзами, свернули прямо в пустыню и бредем в направлении, где решительно ничего на горизонте не видно. На первых порах еще попадались нам сухие арыки, развалины фанз, но и эти остатки культуры оста­лись у нас теперь позади, и перед нами раскинулась ровная, как ладонь, безотрадная, серая степь, где глаз отдыхает лишь на изредка кое-где растущих сизо-зеленых кустах ббр-текена (Nitraria Schoberi L.).
‘ Наконец, перед нами как-то вдруг развернулся оазис Цюнцзы. Мы вышли здесь на дорогу в Су-чжоу и стали бивуаком на поле, близ гумна порядочной на вид фанзы. Ее хозяин встретил • нас с распростертыми объятиями. Еще бы! Хлеб был уже убран, потравы быть не могло, а между тем после нас ему должен был остаться помет шестидесяти караванных животных, что при Весьма ограниченном количестве содержимого в местных китай­ских хозяйствах скота представляло ценность не малую.
(На следующий день мы поднялись с рассветом и, живо собрав­шись, тронулись к Су-чжоу, до которого нам оставалось еще без иалого километров шестнадцать.
В Первые семь километров дорога шла по оазису, затем пере­шла небольшой участок гл ин исто-песчаной пустыни, поросшей (устами Reaumuria soongorica, гребенщика и бэр.-текена, и, наЬнец, вышли на широкий сай речки Линь-шуй, среди коего, на Вмели, виднелись какие-то постройки. По ту сторону этого сая (ы уже вступили в пределы Су-чжоуского оазиса и, пройдя им ■голо четырех километров, свернули вправо, обогнули развалины (уиганского города и вышли на болотистый луг, на котором, Виду городских стен, и остановились.
f Увидел ли нас сам Сплингард, дал ли ему кто-нибудь знать (нашем прибытии—теперь не помню, но только не прошло и Всяти минут, как его посланный явился звать нас на завтрак.
[И вот мы снова среди его милой семьи, которая встретила нас ■рячи.ми рукопожатиями и приветливыми улыбками.
f Какой это был для нас радостный день! Да и для нас ли Мних? Я искренно убежден, что радость встречи была обоюдной. Дднако и в доме Сплингарда нашелся человек, на которого наши .{Живленные лица, видимо, произвели неприятное впечатление. 'При нашем появлении он неохотно приподнялся и, обменявшись ■склоном, немедленно покинул двор, в котором мы все столпились.
№ — Кто это?
— Французский путешественник Жозеф Мартин (Joseph Martin).
Тот Жозеф Мартин, который месяцев пятнадцать спустя так печально окончил дни свои в военном госпитале г. Нового Мар­тел а на.
Он заболел еще в Лян-чжоу-фу, больным приехал в Су-чжоу и теперь переживал здесь настолько мучительные для своего самолюбия дни, что намеренно искал полного одиночества. Вот что рассказал он нам впоследствии, когда мы ближе сошлись, о своих злоключениях.
Вернувшись во Францию из своего путешествия по Восточной Сибири, где он посетил малоисследованный район Якутской области (северо-западные склоны Станового хребта), он задумал совершить новое путешествие, на этот раз по Китаю. Убаюкан­ный обещанием, что средства, достаточные для осуществления этого предприятия, будут ему впоследствии высланы, он приехал в Россию, где в судьбе его принял горячее участие генерал-лей­тенант Стебницкий, не замедливший снабдить его инструментами и рекомендательными письмами; сверх того, он же выхлопотал ему и небольшое денежное пособие. С этими ничтожными сред­ствами и надеждой, что обещанная сумма будет ему своевре­менно выслана, он и начал свое путешествие. Затем в Парижское Географическое общество он писал неоднократно и теперь в Су­чжоу выжидал результатов этих напоминаний.
— Вы знаете, — говорил он нам, — что подчас я впадаю в отчаяние. Мне кажется, что я и болен потому только, что меня мучает сознание, что я поступил как мальчишка, бросившись в авантюру с таким легковесным багажом, как обещание... Я исчерпал все ресурсы, обращался ко всем тем, кто мог мне помочь, и теперь у меня осталась одна лишь надежда на помощь герцога Шартрского.
Накануне нашего отъезда из Су-чжоу он отдал нам визит. На этот раз, против обыкновения, он был разговорчив и сообщил нам много интересного о пройденном им пути по Китаю, через города Пекин, Юй-чжоу, Ин-чжоу, Шань-ин-сянь, Со-чжоу, Шэнь-чи-сянь, Кэ-лань-чжоу, Син-сянь, Юй-лннь-фу, Ми-чжи-сянь, Суй-дэ-чжоу, Ань-дин-сянь, Ань-сай-сянь, Бао-ань-сянь и далее вдоль предгорий Лу-гуань-лина до г. Бин-ян-сяня и через города Янь-ча-тин и Лань-чжоу-фу в Лян-чжоу-фу.
— Ну, а теперь куда же вы намереваетесь итти?
— Будь у меня достаточные для сего средства, я попытался бы через Куку-нор, Цайдам и Кам проникнуть в восточную часть Сы-чуани, ну, а теперь приходится выбираться кратчайшим путем из Китая.
— В таком случае вам представляется прекрасный случай добраться до границы, присоединившись к нашему каравану.
к — Нет, друзья мои, с вами я не пойду, так как это значило бы свести на-нет все мое путешествие. У меня иной план: итти через ,Са-чжоу и Лоб-нор на Хоган, дабы повторить путь Марко Поло.
И он, действительно, тронулся в этот путь и, как известно, ^благополучно прибыл в Хотан, где в июне 1891 г. встретился с другим французским путешественником Гренаром. Его организм не выдержал, однако, всех трудностей исполненного лишений Кпути. Совсем больным добрался он до г. Нового Маргелана, и скончался ® военном госпитале в начале зимы 1891
где г. *
I О судьбе его дневников и коллекций, кроме ботанической, мне
41Ничего неизвестно.
Я привел свои воспоминания о Жозефе Мартине в видах Волнения того немногого, что известно о последних днях этого отважного путешественника.
В Су-чжоу мы застали письма с родины и 600 руб. (270 лянов на китайское серебро по тогдашнему курсу), переведенных нам ^Зоологическим музеем Академии Наук через кульджинского о-тая. Эти деньги значительно облегчили нам нашу задачу дорести экспедиционный отряд до Джаркента без особых лишений; м не менее мы все же не избегли необходимости продать в Сужоу запасные ружья и револьверы, некоторые инструменты и тварь, без которой мы так или иначе могли обойтись. Все это совокупности дало нам еще около 50 лян серебра. Затем было шено переформировать караван и продать одну из наших лоадей, силы которой были подорваны предшедшей тяжелой Ьаботой.
Как уже известно читателю, в г. Хами мы оставили часть Ваших коллекций, а в Су-чжоу, сверх коллекций, и некоторые [редметы экспедиционного снаряжения. Собранное вместе, все о должно было составить с амбалажем не менее 98 кг, или груз крайней мере 12 лошадей. Завести этих последних было решиьно не на что. И вот по совету Сплннгарда, мы подрядили две айские арбы, сложили на них все громоздкое, все ненужное и од присмотром старика Николая и джигита Ташбалты отправили льшой дорогой в Хами, а сами двинулись туда же налегке рблюжьей тропой; но о подробностях нашего выступления из •. Су-чжоу — до следующей главы, а теперь я перехожу к краткой арактеристике климата пройденной нами горной страны за вто­рую половину лета, с 16 июля по 26 августа.

по-
Общая длина пути от укрепления Чан-ху до устья ущелья ань-сао-хэ равняется 767 км, из коих первые 250 км пролегали толь южных склонов Сининских альп и озера Куку-нора, ‘остальные 517 км среди параллельных цепей Нань-шаня. На
• Дата смерти Жозефа Мартина 23 мая 1892 г. Статьи о нем были нашатаны в «Compte nendu». Soc. Geogr., Paris, за 1892 [Прим рсд.]
всем этом пространстве путь держался на средней абсолютной высоте 3 350 м, причем только однажды, в устье ущелья Ваньсао-хэ, спустился до абсолютной высоты 1 860 м и также всего лишь однажды поднялся выше 4 270 м (на перевале Лао-ху.-ши). Всего больше дней наблюдения пришлось на котловину озера Куку-нор (16 дней) и продольную долину между хребтами Цилянь-шань и Северо-тэтунгским (14 дней). Средняя абсолютная высота первой совпадает с вышеприведенной общей средней 3 350 м, средняя же абсолютная высота второй превосходит ее на 130 м, что видно из следующих данных:
Перевал Черик 13930 футов (4 246 м)
Место слияния рек Хый-хэ и Бабо-хэ 8900 футов (2 712 м)
Перевал Лао-ху-ши 14 183 фута (4 270 м)
средняя 11 400
футов (3 479 м)
средняя 11 500
футов (3505 м)
Общее число дней наблюдения равнялось 41: из них дней ясных (совершенно безоблачных вовсе не наблюдалось), т. е. таких, когда небо было подернуто перистыми (cirrus), перисто­слоистыми (cirro-stratus) и перисто-кучевыми (cirro-cumulus) облаками, было двенадцать; облачных, т. е. таких, когда небо­склон был частью покрыт слоистыми (stratus) или кучевыми (cumulus) облаками в течение всего дня, семь; пасмурных, когда небо было сплошь или большею частью затянуто дождевыми или слоистыми облаками, пять; в остальные же семнадцать дней наблюдалось переменное состояние неба, из них пять дней были наполовину ясными, наполовину облачными, десять дней наполо­вину облачными, наполовину пасмурными, и два дня, с утра ясные, к вечеру стали пасмурными. Этими данными подтвер­ждается произведенное мною и ранее наблюдение, что ясное состояние небосклона даже в горах является для пройденной экспедицией части Гань-су преобладающим.
Дождь перепадал всего шестнадцать раз; в том числе четыре раза сопровождался градом, всякий раз при западных ветрах (два раза при юго-западном и два раза при западном). Сильный дождь выпадал всего лишь дважды, а именно: 30 июля на р. Бухаин-гол и 13 августа в долине Хый-хэ; ситник же шел три раза в июле и два раза в первых числах августа. Густой, при очень низкой температуре, туман окутывал нас в течение двух дней— 18 и 19 августа, в долине р. Хый-хэ (3 658 м). Тогда же выпал и первый снег с крупой, шедший с большими интервалами в течение трех последующих дней при сильных ветрах с запада и юго-запада; снег этот, выпавший, например, в ночь с 20 на 21 августа, на глубину около 30 см, держался однако недолго и уже к 10 часам утра следующего дня оставался лишь кое-где по логам. Этому снегу предшествовало, при ясном небе и полном
^затишье, весьма значительное для этого времени года понижение температуры (до —10°). Гроза наблюдалась четыре раза с W, ? SW. SO и NO, все четыре в июле. Таким образом, дней с осадВками, большею частью ничтожными, за весь рассматриваемый ^период времени оказалось девятнадцать, в процентах — 46% г С небольшим, т. е. на 20% более, чем в первую половину лета, i Вообще, однако, лето 1890 г. оказалось далеко не столь обильным I осадками, как это следовало ожидать, судя по данным Н. М. Прже­вальского, характеризовавшего климат этого времени года в за\ падкой части Гань-су чрезвычайно дождливым. Росы и инеи были I уже не столь часты, как в первую половину лета.
Ветреных дней было девятнадцать, что составит менее 50% ^.общего числа дней наблюдения. Сильный ветер наблюдался всего jr лишь три раза, каждый раз с юго-запада или запада; он подни­мался после полудня, к двум часам достигал наибольшего напряIжения и затем стихал, переходя очень быстро от более сильных \ порывов к слабейшим. В общем, однако, в котловине озера Куку-нор и в Наньшанских горах господствовало затишье, и все г остальные зарегистрированные мною случаи относятся к ветрам ^умеренным или слабым, в во никновении и прекращении коих I нельзя было наблюсти никакой правильности; впрочем, следует [отметить, как общее правило, что по ночам наблюдалось обыкноВ венно полное безветрие. Что касается преобладающего направле[ ния ветров, то оно попрежнему оставалось западным, как это В показывает нижеследующая таблица.
Число дней
Ясно
Облачно
Пере­менно
Пас­мурно
1 с
21,
из них
3
4
9
5
N
3
•
1
—
1
1
Inw
2
♦
—-
1
1
—

6
♦
—
1
2
3
|sw
3
♦
—
1
2
—
h
1
»
1
—
—
—
reo
1
*

—
1
—
0
2
•
1
—
1
—
[no
3
*
—
1
1
1
Особенно сильные дожди выпадали, как сказано выше, два раза: в ночь с 30 на 31 июля при ветре с N и 13 августа при пол­ном затишье; глубокий снег 20 августа при ветре с SW; затем в остальных случаях выпадения осадков затишье наблюдалось
девять раз, северный ветер один раз, западный четыре раза, юго-западный один раз и юго-восточный один раз.
Эти данные, в связи с данными за первую половину лета, на­ходятся в некотором противоречии с наблюдениями Н. М. Прже­вальского, давшими возможность А. И. Воейкову ввести запад­ную часть провинции Гань-су в сферу сильного влияния китайского муссона, что я заключаю из следующих его слов: «Господство летнего южного муссона начинается уже с мая, и в этом месяце выпадает чрезвычайно много дождя и снега, но нередки и ясные, сухие дни. От июня до половины октября почти каждый день идет дождь или снег, осадки несравненно обильнее, чем в Монголии, господствующий ветер SO, вообще однако слабый» ,77.
Если данные Н. М. Пржевальского признать нормальными для западной Гань-су, то проведенное нами там лето 1890 г. сле­дует считать аномалией, объясняемой слабо проявившимся там в этом году южным и летним муссоном. Отсюда сравнительная бедность в осадках, редкость юго-восточных ветров, меньшая облачность и т. д. Однако с таким выводом трудно согласовать следующие факты. Прежде всего уровень местных рек, который, повидимому, был не ниже обычного. Затем, как объяснить, при обилии в западной Гань-су летних осадков, повсеместное преобла­дание степи над лугом, притом не только в широких горных доли­нах, но и в ущельях, и необходимость для местного земледельца искусственного орошения полей даже в таких глубоких, откры­тых на юго-восток, долинах, как Да-тунская? Наконец, как могла, при наличности постоянных дождей, возникнуть в Гань-су та безотрадная, совсем почти бесплодная пустыня, которую мы встретили на левом берегу Хуан-хэ выше и ниже Гуй-дэ?
Но это не все. Я укажу еще на один факт, а именно на рас­пределение лесов в горах Наньшанской системы, которое еще менее поддается объяснению с вышеуказанной точки зрения.
«Растительность в горах Гань-су вообще очень роскошна,— пишет А. И. Воейков, — но однако обширные леса встречаются лишь в южном хребте и то на северном его склоне», иными сло­вами, в защищенной от влияния северо-восточных холодных ветров двумя цепями гор, обращенной на юго-восток, глубокой и влажной Да-тунской долине, притом на наиболее влажном из ее склонов. Между тем еще более значительные леса встречены были нами, как уже известно читателю, на северных склонах хребтов Северо-тэгунгского и Ци-лянь-шаня, притом в той их части, которая обращена прямо на север, в сторону Гобийской пустыни, и заслонена от юго-восточных ветров высокими массами гор. Если допустить, что влага доставляется Наньшанским го­рам одним лишь китайским муссоном, то как объяснить себе эгот факт? И вот как-то невольно начинаешь подумывать о влаж­
ных северо-западных ветрах, которые достигают же Карлык-тага. Что же препятствует им достигать и передовых цепей Нань-шаня, которым и отдавать весь запас своей влаги, неизрасходованной в жгучей Джунгарской пустыне и в знойном Бэй-шане?
Как бы то ни было, все вышеописанное возбуждает некоторое сомнение в непреложности выводов А. И. Воейкова и самого Н. М. Пржевальского относительно климата Нань-шаня и застав­ляет склониться к мнению, что не 1890 г. был аномалией, а, наоборот, необыкновенно дождливый 1872 г., на данных коего главным образом и построены выводы обоих помянутых авто­ров.
Первый раз в рассматриваемый период термометр опустился ниже 0° в 3 часа утра 5 августа на р. Ихэ-улан при едва ощущав­шемся северном ветре; затем мороз наблюдался впервые в до­лине Хый-хэ, выше устья р. Ихур, причем термометр последова­тельно показывал: вечером 15 августа (на абсолютной высоте 3 236 м) —2°, утром 16-го —4° и в 4 часа утра 17-го, при совер­шенно ясном небе и едва ощутимом западном ветре, —10° — пре­дельную цифру, до которой спускалась ртуть в августе месяце. Во все последующие дни термометр хотя и показывал по ночам ниже 0°, но морозы уже не переходили за —4° и лишь в одном случае ртуть стояла на —5°,5 (23 августа); всего же дней с пока­заниями термометра ниже нуля было в августе десять.
Максимум температуры (26°) выпал на 10 августа; в этот день мы спустились в зону лиственного леса р. Бабо-хэ и находились на примерной высоте 2 855 м. В июле ртуть термометра не опуска­лась ниже 3°, но и не подымалась в тени выше 25°; в августе же колебания температуры были более значительны, и предельные цифры составляли +26° и —10°, одна после другой на простран­стве недели и при разности абсолютных высот в 396 м. Вследствие прозрачности и сухости атмосферы в ясную погоду падение тем­пературы после захода солнца ощущалось всегда очень заметно; в действительности, однако, суточные амплитуды не отличались большей величиной и лишь в единичных случаях достигали 22° в июле (на р. Дао-тан-хэ 20 июля) и 25° в августе (на р. Бабо-хэ 10 августа); случались также и очень теплые ночи, когда термо­метр не опускался ниже 10° (на р. Бухаин-гола с 31 июля на 1 августа, при затишье и пасмурном небе).
Некоторые особенности температур за вторую половину июля и август видны из таблицы на стр. 538.
Таким образом, за весь рассматриваемый период самый хо­лодный день выпал на 22 августа, когда суточная средняя из одиннадцати наблюдений выразилась —1°,25, самый теплый день в июле — на 30-е число, когда та же средняя из одиннадцати наблюдений составила 16,7 , и в августе—на 11-е число, когда та же величина определилась в 17°.
Место и дата наблодений
Река Дао-тан-хэ 19
* 20
Озеро Куку-нор 23
» 26
* 28
• 30
♦ 31
• 1
• 2
Река Ихэ-улан 5
Ржа Да-тун-хэ 6
Река Бабо-хэ 9
» ю
» П
• 12
Реса Хый-хэ 16
• 17
» ю
♦ 20
Годен Чуч-шуйцань 22
♦ 23
унелье Взнь-саою 25
Миш темпер
i»
Q О X
С5 “ 7X3
4 ч.
утра
• ♦
3 ч.
утра *
4 ч.
утра
3 ч.
утра 3 ч.
утра 4 ч.
утра 3 ч.
утра
4 »
4 *
5 д>
f । *
\ 4 ♦ 4 ♦
/12 » 14»
(1:
4 •
4 »
4 о
|.мум атуры
я• га г §3 с »-
7®
3®
7® 6° 8°
6°
10°
9°
1°
1°
3°
1°
9® 8
4° 1° -10° — 1’
0°
3е 0°
— 4°
— 5®*5
8®
Максимум температуры
, Йе 1 =
ЩЛ Июль 12 ч. 25
Г 25®
» '18®
„ 22’
24®
24®
11 ч. 22 утра Август
12 ч. Ю® ДНЯ
» 22®
,> 13°
, 12®
I ч. 21®
Д"я
12 ч. 20 дня
1 » 25®
1 » 24® Д
112 ♦ 14° 1 f э 15®
| 1 • 2®
} 1 ♦ з®
2 » 4® (12 • 0 { 3 ‘ 13’
12 » 26®
X А га К — ? = н‘ ое р г* га •=
J и с
15® ,5 15
14®, 7 19
13® 13
15® 17
16’ 12 1б®,7( 11
14® ‘12
12® ,5 14
14®,7 13
5®,3 9
7° 10
12®,7 12
13®,3 12
17®
14® ,8 10
2®,5 12 1®,3 12 0®,5 11
—1° 9
—1®25 И }2®,25 12
15е ,8 10
га CJ X X о = га К X О О
о « о =
Ясно
Облачно
Облачно Ясно Ясно Ясно
Облачно
Перемен­но, вре­менами мелкий дождь
Облачно
Пере­менно л
Ясно
»
Ясно Пере­менно
Облачно
Ясно Пасмур­но, ту­ман
Пасмур­но
Облачно
Облачно
Ясно
. > °
ёПв 2-tvi
х =
слабый О
W. В 1 Ч. пополудни гроза
С. С.
С.
С. Перед грозой
С. Перед дождем
С.
С.
Слабый N.
С.
С.
После полуд­ня NO, быстро понизивший температуру
С.’
W. После по­лудня снег
W.
SW и NO порывами, с большими интервалами.
Сильный SW, снег
С.
С.
С.
Наконец, еще несколько данных:
Наибольший средняя температура дня составляла (с б ч. утра до б ч. ве­чера) 2Г,75 (II августа).
Наименьшая средняя температура составляла (с б ч. утра до б ч. вечеплъ 0°,5 (20 августа). р ’
Наибольшая средняя температура ночи составляла (с б ч. вечера до б ч. утра) 11° (с 3| июля на I августа).
Наименьшая средняя температура ночи составляла (с б ч. вечера до б ч. утра) —7° (с 16 на 17 августа).
Вообще следует заметить, что, в противополжность июлю, в особенности же июню, август отличался более резкими скачками температуры, что, впрочем, видно и из сравнения их амплитуд, равнявшихся в июне 19°, в июле 29° и в августе 36°.
Средние за три летних месяца составляли: для нюня 12°, июля 16°,6 и августа 7°,6. Значение этих средних должно быть однако учтено в соответствии с частой переменой пунктов наблю­дения. Средние месячные, полученные H. М. Пржевальским для гор Гань-су, выражались цифрами: июльская +14°,1, августов­ская + Ю°,1 178.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ПО ОАЗИСАМ II РИНА НЫЛ А НЬЯ
В г. Су-чжоу мы оставались девять дней, посвященных переформЕхванию вьючного каравана, закупке провианта на долгий путь «сез Бэй-шань и приисканию проводника. Последний на­шелся к скоро. Это был довольно мрачного вида китаец, кото­рый, ia впоследствии оказалось, несколько раз ходил из Су­чжоу з Хами во главе верблюжьего каравана и в общем знал дорог довлетворительно; но вместе с тем уже с первых шагов по пупыне выяснилось, что он решительно ничего не знает об окэктной стране. Эти сведения мы почерпнули из бесед с ветреными монголами, сопутствовавшими нам по Бэй-шаню до бывшео пикета Мын-шуй.
Мн выступили 5 сентября, в теплый солнечный день. Река Тао-Лса (Бэй-хэ) пройдена была на этот раз без всяких затруд­нений лже нашими осликами, которые, отдохнув в Су-чжоу, бодро Ужали теперь под своим громоздким вьюком. А мы сомне­вались еце в их выносливости и думали, что -выпавшая на их долю задача — нести 655 кг фуража кроме всяких неудобозавьючиваетед предметов — будет им не по силам.
За 1 Тао-лай вновь развернулся перед нами участок камени­стой пустыни, клином вдавшийся среди зеленых полос недалеких оазисоз. но в веселой болтовне с Сплингардом, который захотел проводи» нас до Цзя-юй-гуаня, мы прошли ее незаметно. Да к тому» уже с полдороги крепость стала видна как на ладони — вот-вот i мы очутимся под ее стенами.
Кающаяся близость предмета — явление, в Средней Азии довольЬ обычное. В данном же случае оно объяснялось не только сухостю, и прозрачностью воздуха, но и удачным расположением Цзя-юнуаня над окрестной пустыней.
Действительно, уже от русла Тао-лай-хэ дорога пошла в гору, подымись едва ли где меньше 15 м на километр, а затем и са­мая крепость оказалась выстроенной точно на пьедестале на краю
плоского холма, точнее — обрыва каменистой пустыни, залегаю­щей между Хэй-шанем и передовой цепью Нань-шаня.
За километр от крепости нас встретил китайский чиновник со свитой из четырех человек. Сплингард поспешил надеть свою форменную шляпу, после чего все сошли с лошадей. При этом тотчас же обнаружилось, что Сплингард выше чином и положе­нием выехавшего ему навстречу китайца, так как на его обычное приветствие «гун-чао», заключающееся в прижатии к груди сло­женных вместе рук, тот ответил на две степени более почтитель­ным «да-цзянем>, при котором приседающий делает вид, что на­мерен пасть на колени.
На заявленное нами желание стать бивуаком в степи, при воде, чиновник одобрительно кивнул головой и, перемолвившись со Сплингардом, повел нас к южному углу крепости, где в логу мы нашли и воду и вполне удовлетворительный корм.
На следующий день Сплингард проводил нас за великую стену. Здесь мы еще раз горячо обнялись и разъехались в разные стороны. Перед нами лежала теперь почти не исследованная часть Гобийской пустыни, о которой путем-дорогой нам рассказывали немало чудесного. Между прочим, нам передавали, и притом неоднократно, что по пути мы встретим горных козлов; так как козлы — обитатели очень высоких скалистых хребтов, то вполне естествен был и тот интерес, с каким мы внимали каждому такому рассказу; но по мере того, как мы подвигались на север, туда же отодвигались и места возможной их встречи, пока от халхасцевохотников мы, наконец, не узнали, что горные козы в Бэй-шане едва ли не миф. Зато с полной уверенностью те же охотники го­ворили нам о маралах ’(бугу) и аркарах (аргали) в горах ИхэМа-цзун-шань. Аркаров, как уже известно читателю, мы встре­тили и в других пунктах Бэй-шаня, маралы же остались у нас под сомнением. Впрочем, нет ничего невероятного в том, что в высо­ком хребте Ихэ-Ма-цзун-шань и до сих пор еще удержались олени, как удержались они в Алашанском хребте |79, в тугаях Аму-дарьи и в тограковых лесах по Тариму. Как бы то ни было, все эти рассказы, не исключая и явных сказок, например, о воло­сатых немых дикарях, лишь способствовали возбуждению в нас интереса к Бэй-шаню, казавшемуся нам и так страной обетован­ной для всяких открытий.
От Цзя-юй-гуаня почти до селения Хой-хой-пу мы шли боль­шой дорогой по местности, которая представлялась теперь в сен­тябре столь же безотрадной, как и ранней весной, когда на сером фоне песка и гальки, иногда на протяжении десятков метров, не попадалось ни кустика, ни былинки. За укреплением Хун-шаньцзя ландшафт стал несколько веселее: то там, то сям стали мель­кать пучки чия (Lasiagrostis splendens Kunth.), кустики терескена (Eurotia ceratoides G. А. M.), некоторые солянки (Hofaninpvia
sp.?, Salsola sp.?), Hedysarum multijugum Maxim, и Halogeton arachnoideum Mog.-Tand.; присматриваясь же ближе, можно было, сверх того, заметить среди гальки и более мелкие травы: Tanacetum multijugum Maxim., приземистую Artemisia fragrans var. subglabra Winkl., и остатки давно уже засохшего ковыля (Stipa sp.?).
Километра четыре не доходя до селения Хой-хой-пу, мы оста­вили большую дорогу и, свернув с нее вправо, без тропинки на­правились к ясно видневшемуся в горах устью ущелья. На этом участке пути среди галечника стали часто попадаться глинистые площадки, поросшие чахлым гребенщиком (Tamarix laxa Willd.?); в то же время поверхность степи приняла неровный характер и казалась изборожденной множеством узких и неглубоких русел, которые, образуя сеть, имели общее направление к северовостоку. В том же направлении уходило и настоящее речное русло, пройденное нами на пятом километре от сворота с боль­шой дороги, плоское и безводное, хотя и с ясными следами бе­жавшей в нем недавно воды. Я думаю, что это русло речки Чаншуй, текущей к западу от селения Хой-хой-пу; В. А. Обручев, который пересек гряду Хэй-шань (Цзя-юй-гуань-шань), следуя вдоль ее русла, называет ее по имени помянутого селения.
В километре отсюда крутым уступом начинались горы. В них мы вступили неглубоким ущельем, проложенным среди пестрых песчанистых глин и глинистых песчаников и конгломератов, отно­симых В. А. Обручевым к надкаменноугольным отложениям.
Подходя к горам, я не видел следов какого-либо русла, но в глубине ущелья оно вдруг обозначилось; а далее я нашел даже кое-где и влажный песок. Что это за руЬло? Дождевой ли сток или продолжение неусмотренного мною ранее ложа временного ручья, берущего начало где-нибудь в предгориях Нань-шаня южнее дороги — вопрос этот так и остался невыясненным.
По руслу, со второй половины ущелья, стал попадаться камыш, выше же росли гребенщик (Tamarix laxa Willd.), терескен (Eurotia ceratoides С. А. М.), Atraphaxis lanceolata var. divaricata Ledb., Apocynum venetum L., Peganum harmala L. и травы: Statice aurea L., St. otolepis Schrenk, Zygophyllum Potanini Maxim., Arte­misia dracunculus L., Astragalus sp.? и некоторые другие.
Ущелье — длиной около шести километров — вывело нас к се­лению Ша-гоу, раскинувшемуся вдоль р. Ма-гэ-чэн, которая, при глубине свыше 30 см и быстром течении, имела не менее четырех метров ширины. После Чи-ю-хэ это самая значительная из речек, сбегающих с Нань-шаня в участке между Су-лай-хэ и Тао-лай-хэ, и мне кажется, что это ее истоки, а не ничтожной Чан-шуй (Хой-хой-пу), находятся на перевале Те-дабан через Тао-лайшань. Впрочем, в дневнике у меня отмечено, что речка эта берет начало в ключах и болотах Чи-цзинь-ху.
Группа фанз селения Ша-гоу, приютившаяся в тени высоких тополей и развесистых ив, выглядит очень нарядно. Запашки ве­лики и, судя по ним, можно думать, что местное население благолденствует. В действительности, однако, тощая и сухая песчани­стая почва вдоль речки Ма-гэ-чэн родит плохо. Удобрить ее как ’ следует нечем, напоить досыта невозможно. А что почва Ша-гоу действительно очень суха, видно хотя бы из того, что пустыня начинается сейчас же за порогом фанзы; где нет тени, там нет иной растительности, кроме хвойника (Ephedra sp.?), гребенщика или чия; даже по межам и по краям оросительных канав ютится поросль, характеризующая пустыню: джантак (Alhagi kirghisorum Schrenk), ак-тегене (Lycium sp.?), Zygophyllum Potanini Maxim., полынь и нигде при этом ин кусочка настоящего луга.
Несмотря на усиленные хлопоты проводника, мы с трудом могли собрать здесь достаточное количество фуража, да и то по цене, значительно превышающей сучжоускую.
В селении Ша-гоу мы только ночевали и ранним утром трону­лись дальше.
Долиной Ма-гэ-чэна мы шли километров пять, имея вправо отроги Хэй-шаня, а влево гору То-хо-тай-цзы, представляющую одну из самых высоких точек Чи-цзинь-шаня, иначе Чао-цзяньшаня. Но уже к концу этого участка дороги горы заметно раздви­нулись, и река выбежала в обширную котловину, которую нам и предстояло теперь перейти. Река Ма-гэ-чэн уходила здесь вправо, но русло ее, зарывшееся в песчано-глинистую почву котловины, мы могли проследить самое большее что на километр; несомненно, однако, что оно протягивается далеко к северо-востоку, может быть достигая населенного монголами урочища, в центре кото­рого, как нам говорили, имеется небольшой водоем. Крейтнер называет его Па-лин-хай ’80. Таково ли действительно современ­ное его название, я не знаю, так как, к сожалению, утратил отно­сящуюся до него запись; древнее же название урочища, как ка­жется, было Хоу-лю-вань.
Котловину мы пересекли в северо-северо-западном направле­нии и, только подойдя уже к бугристым пескам, с юга окаймляю­щим оазис Инь-пань-фу-цзы, иначе Хо-хой-цзы, свернули на се­вер. В общем от устья Ма-гэ-чэнского ущелья до оазиса мы на­считали тридцать два километра, из коих на долю песков пришлось не более четырех километров; все же остальное про­странство занимала глинисто-песчано-галечная пустыня, ровная, да и голая, как ладонь.
На первых порах нам еще попадались сухие русла временных потоков, выносящих воду с массива То-хо-тай-цзы на северовосток, к котловине Па-лин-хай, но далее даже и эти вымоины перестали разнообразить монотонный характер пустыни, широ­кой, ровной скатертью уходившей на север.
Туда, палимые солнцем, погоняли мы своих лошадей, но прошло добрых четыре часа времени, прежде чем мы завидели впереди узкую полосу зелени. Наконец-то!
Но нет, это был еще не оазис, а заросли Lycium и Nitraria на песчаных буграх, опоясывающих с юга оазис. Сперва мы встре­тили летучие пески, редкими холмиками набросанные на глини­стой почве пустыни, а затем дорога вступила в бугристые пески, уже закрепленные густой растительностью. Подвижные пески имели в высоту не более полутора метров, закрепленные и того меньше. Простирание их весьма коротких гребней (наибольший из песчаных валов не имел и Юм в длину) было северо-северо­восточным, заветренный их склон, т. е. более крутой, обращен был на запад. О тех же песках, хотя и лежавших дальше к востоку, В. А. Обручев пишет следующее: «Простирание гребней барха­нов и барханных валов NO 30°, крутые склоны обращены к OSO; но формы сглажены вчерашним дождем и последними SO вет­рами, насыпавшими пологие откосы у крутых склонов и срезав­шими острые гребни» 181. Сопоставление этих наблюдений указы­вает на весьма интересную климатическую особенность котловины Инь-пань-фу-цзы, а именно, что господствующие в ней летом северо-западные ветры к осени сменяются юго-восточными.
Оазис Инь-пань-фу-цзы занимает площадь, равную приблизи­тельно 34 кв. км. В его центре выстроен обнесенный глинобитнойстеной городок, который собственно и носит приведенное выше название Инь-пань-фу. В прежнее, однако, время он, повидимому, носил иное название: в китайской географической литературе мы находим указание, что на северо-запад от крепости Хой-хой-пу, за горой Ку-ань-тай, находится городок Шань-ма, через который проходит большая дорога на Хунду-лэн. Это, надо думать, и есть наш городок.
Добиться, при помощи Сарымсака, ясного указания на источ­ник снабжения оазиса водой я не мог; но у меня составилось убеждение, что Инь-пань-фу-цзы живет главным образом водою ключей и в меньшей степени водой р. Чи-ю-хэ. Во всяком случае воды должно потребляться здесь больше, чем может дать одна Чи-ю-хэ, и бежит она по оазису с такой стремительностью, кото­рая ясно указывает на крутой уклон котловины к востоку. Русла р. Чи-ю-хэ я не встретил; имея, однако, в виду, что В. А; Обручев говорит о русле, даже о нескольких руслах на южной окраине песков ’82, вполне допускаю, что я его проглядел или, что также возможно, что на моем пути его затянуло песком. Как бы то ни было, большое число колодцев в Инь-пань-фу-цзы с затхлой, солоноватой водой свидетельствует о временами случающемся здесь недостатке в проточной воде. Этот недостаток, в свою оче­редь, вполне объясняет и незначительность местных полей и очень малую их урожайность.
Бивуаком мы встали близ городских стен, у арыка, осенен­ного огромными тополями. Вечером нас посетили здесь два субъекта, национальность коих мы, конечно, не отгадали бы, не назовись они монголами с северных склонов Нань-шаня. МонЬ.гольского в них, однако, ничего не было ни в костюме, полукитайском, полу-тангутском, ни в типе лица, овального, с скры­тыми скуловыми дугами, прямым носом и выдающимся подбо­
родком; говорили они, впрочем, по-монгольски настолько хорошо, что Сарымсак понимал их без затруднения. В Инь-пань-фу их завел случай: потеря одним из них трубки; ехали же они в Ном, стало быть по одному пути с нами. Сарымсак объяснил нам, что они были бы рады примкнуть к нашему каравану. Это и нам . было на-руку, так как мы убедились, что имеем дело с людьми,
хорошо знающими пустыню. Итак, с этого же вечера они посту­пили на наше иждивенье, а взамен должны были посвящать нас
' в тайны окрестной страны.
С места же они рассказали нам следующее о дороге, пересе­кающей оазис и соединяющей Мо-чэи с Юй-мынем. От ИньI пань-фу до Мо-чэна (Мо-мыня) считается 310 ли. Первый раз ’ ночуют на ключах у монголов, второй — близ пикета Тулан, ортэн, от которого уже не более 30 ли до города. До монголов путь идет сначала песками, а затем гоби, т. е. каменистой пусты­ней; отсюда же некоторое время пригорками, потом опять песками
и, наконец, глинисто-песчаною степью, поросшею хармыком (Nitraria), сухаем (Tamarix), бурульчжином (Calligonum) и ближе к Эцзин-голу тора (Populus euphratica).
Западная часть оазиса Инь-пань-фу-цзы, которой мы следо­вали 8 сентября, выглядела не менее уныло, чем восточная;
фанзы попадались редко, и их наружное убожество не скраши-
‘?еалось даже деревьями, которые росли в одиночку и притом чаще ‘всего вдоль арыков; желтая глинисто-песчаная почва, только местами прикрытая порослями джантака и лебеды (Chenopodium album L.) или затянутая песком, смотрела также мертво, как и в пустыне; плоские ямы с остатками застоявшейся в них воды и потрескавшейся по краям глиной тоже не представляли ничего привлекательного, и только любопытным взором провожавшие караван верблюды вносили некоторое оживление -в эту картину.
Оазисом мы шли четыре километра, а затем вновь вступили в полосу бугристых песков, густо поросших гребенщиком, Nitraria Schoberi, Lycium ruthenicum, Calligonum sp. и Cynanchum sp., к которым на солонцах, составляющих почву впадин между буграми, примешивался джантак, Salsola sp., Karelinia caspia Less. и полынь (Artemisia inodora?). Северная граница этих песков намечена была не столь резко, как южная, к югу от Иньпань-фу, так как хотя бугры исчезли уже на восьмом километре
от последнего, но песок еще на протяжении двух километров усти-
36 Г. Е. Грумм-ГржимаЙло
лал более или менее тонким слоем почву каменистой пустыни; он подернут был рябью и казался совсем бесплодным; его оживляли только ящерицы (Eremias multiocellata Gnthr. и Phrynocephalus versicolor var. doriai Bedr.), вообще очень многочис­ленные в окрестностях Инь-пань-фу.
Вскоре по выходе из этих песков мы увидели впереди какую-то постройку; это были развалины сторожевой башни — «янь-дая»; другой такой же янь-дай, и тоже в разрушенном состоянии, по­пался нам в одном километре далее; оба были выстроены на плоских возвышенных участках каменистой пустыни, которая далеко не на всем своем протяжении заслуживала это название. Именно, чем дальше мы подвигались к западу, тем мельче станоновилась галька, тем чаще обнажалась глинистая поверхность степи, изборожденная плоскими руслообразными впадинами. На­конец, на двадцатом километре от ночлега мы и в действитель­ности пересекли руслообразный лог, шириной около 213 м и глу­биной около четырех. Далеко не везде, однако, он имеет такие размеры, от Булунгира же ответвляется узким каналом, который развивается в неглубокий, но широкий овраг только там, где конгломератные толщи сменяет рыхлая глинисто-песчаная почва. Некогда, в монгольские, а может быть еще и в уйгурские вре­мена, каналом этим выпускалась вода Булунгира в восточную часть котловины Инь-пань-фу-цзы, но теперь он заброшен и по­степенно выработался в сухой лог — солонец, местами занесен­ный песками, местами густо поросший камышом, осокой и дру­гими солонцовыми травами и кустами.
Пройдя лог, мы очутились в виду невысоких, вытянутых в гривки холмов, сложенных из черного глинистого сланца и темно­серого роговика и составляющих южные отпрыски хребта Босянь-цзы. Под одним из таких холмов, в четырех километрах от лога, у колодца Сы-дунь, мы и раскинули свой бивуак.
Холм представлял хороший обсервационный пункт, чем я и воспользовался для того, чтобы окинуть взором окрестности.
Отсюда они выглядели еще более безжизненными, чем были в действительности, и даже небольшое зеленое пятно оазиса Инь-пань-фу-цзы, окруженное поясом сыпучих песков, не нару­шало тоскливого впечатления, производимого этой мертвой стра­ной. Я искал на востоке такое же второе пятно—пастбище чи­тинцев, но его там не оказалось: его скрыл за собой один из отро­гов хребта Бо-сянь-цзы, из-за которого далеко-далеко позади в неясных очертаниях выступали невысокие, плоские горы: они сливались со скалистым Хэй-шанем и служили, без сомнения, восточной гранью пройденной котловины. На юге Хэй-шань, Tq-хо-тай-цзы в Чи-цзинь-шань рисовались отчетливо, но на за­паде, против лучей заходящего солнца, неровности почвы высту­пали без должной рельефности, и я не мог себе выяснить, что
находится передо мной — размытое ли плато или гряда низких плоских холмов. Как бы то ни было, тут ясно намечалась запад­ная граница расстилавшейся у моих ног котловины.
Описывая высоты, ограничивающие с востока котловину Иньпань-фу-цзы, В. А. Обручев говорит, что они значительно ниже не только Хэй-шаня (Цзя-юй-гуань-шаня), но и Бэй-шаня, кото­рые соединяют ,83. Что Хэй-шань выше перемычки, это так; но я решительно не мог уловить, где кончается эта последняя и где начинается Бэй-шань, из чего явствует, что какой-либо значитель­ной разницы в их относительной высоте не существует. Да и как было бы разглядеть такую перемычку с расстояния в 50—60 км, в каком мы от нее находились, когда даже более высокий («зна­чительно более высокий»), по словам Обручева, Бэй-шань в своих окраинных холмах подымается едва ли где больше, чем на 400—500 футов (85—105 м) над уровнем котловины. Наконец, как я уже имел случай высказаться, в вопросе о связи двух гор­ных массивов относительная высота перемычки не может играть существенной роли. И что это именно так, лучше всего доказы­вается тем, что мы сейчас видим на западе, где котловина Иньпань-фу-цзы ограничена плоскими высотами, почти смытыми тре­тичным морем, но тем не менее указывающими на непосредствен­ную внутреннюю связь, существующую между Чи-цзинь-шанем и передовыми холмами Бэй-шаня.
Колодец Сы-дунь находится на краю обширного солонца, местами переходящего в каменистую степь, местами в баптак, т. е. в соленые грязи, обязанные своим происхождением не столько атмосферным осадкам, сколько влаге, проникающей в лёссовид­ную почву снизу, из запасов, скопляющихся на водонепроницае­мом слое подпочвы. Последний должен залегать здесь действи­тельно не далеко от поверхности, если судить по уровню воды 1 в колодцах, солоноватой, но очень обильной.
Г Кое-где на этом солонце видны были следы пашен, указываю­щих на то, что содержание растворимых солей в его почве не велико и местами не превосходит 2,5% ,84. Впрочем, не будь пашен, то же подсказала бы и одевающая его растительность, : среди коей, кроме обычных Salsola, Salicornia, Karelinia, Sophora, Nitraria, Lycium, Alhagi, даже, пожалуй, камыша, выдерживаюI щих довольно значительный процент (до 4%) содержания в почве ‘растворимых солей (главным образом сульфатов), я нашел и Lтакие виды, как осока (Carex songorica Kar. et Kir.?), Mulgedium l tataricum DC., Statice otolepis Schrenk, St. aurea L., Hedysarum [scoparium Fisch. et Mey, Glaux maritima L., Artemisia fragrans Lvar. subglabra Winkl. и Tanacetum fruticulosum Led., которые .могут существовать лишь при пониженном количестве помяну­тых солей в почве и доказывают, что при непродолжительном выщелачивании можно довести Сы-дуньский солонец до высокой
548 Глава тридцать третья урожайности, что, впрочем, уже и имеет место на его западном конце, в окрестностях селения Ши-дунь.
Солонец этот не далее, как в шестидесятых годах прошлого столетия, служил зимним пастбищем казенным табунам. Сюда напускалась выщелачивавшая его вода, почва удобрялась пас­шимися лошадьми и скотом и, как говорят, обильно порастала травой (осокой?). Теперь конных лянз в сучжоуском военном округе более не содержат, монголы покинули эти места, и, пре­доставленный самому себе, солонец этот глохнет, с каждым годом все более и более насыщаясь солями, проникающими в него вместе с водой из-под почвы.
Несомненно, что китайцы утилизировали Сы-дуньский соло­нец, следуя примеру монголов; от времени последних здесь сохра­нились следы байнаков; китайцы же оставили после себя казармы и многочисленные янь-даи.
В урочище Сы-дунь мы обогатили свой орнитологический сбор экземпляром новой для Центральной Азии птицы — Accipi­ter virgatus Temm.; сверх же сего в наши коллекции поступили: из птиц — Passer stoliczkae Hume, Sylvia minuscula Hume и Merula ruficollis Pali.; из млекопитающих — Gerbillus meridianus Pali, и Mus wagneri Eversm.; из пресмыкающихся — Eremias multiocellata Gnthr., E. przewalskii Strauch, Phrynocephalus axillaris Blanf и Phr. versicolor var. doriai Bedr.
9 сентября мы шли Сы-дуньским солончаком.
На третьем километре от колодца мы пересекли заброшенный колесный путь, ведущий из Юй-мынь-сяня в Бэй-шань, к каменно­угольным копям у подошвы горы Нурусунь-ола, на восьмом поровнялись с развалинами китайской казармы. Начиная отсюда, среди рыхлого кочковатого «сора» ровные глинистые площадки стали попадаться чаще, камыш получил решительное преоблада­ние, появился чий, появились следы пашен, участки, поросшие лебедой (Chenopodium album L.), ведшие куда-то арыки... Нам казалось, что мы уже вступили в культурный район и подходим к поселку Ши-дунь. И вдруг, вместо того, дорога снова выбросила нас на участок каменистой пустыни, тупым и плоским мысом вдавшийся в солончак. Какое разочарование! К счастью, оно про­должалось не долго. Мыс был не широк, и, пройдя его, мы уви­дели впереди, километрах в трех, группу деревьев, — очевидно, конечную цель сегодняшнего пути.
Мы разбили свой бивуак в тени тополей и джигды (Eleagnus hortensis) и, рассчитав, что караван наш прошел, по выходе из Су-чжоу, никак не менее 160 км и нуждался в хорошем отдыхе, решили сделать здесь дневку; к тому же едва ли в другом месте мы могли встретить столь же благоприятные условия для оста­новки, как в Ши-дуньском поселке, где мы нашли все, в чем нуждались: тень, проточную воду, хороший подножный корм,
фураж, свежий хлеб и, что в особенности важно, обилие фазанов ’ (Phasianus satscheuensis Pleske), давшее нам возможность по­полнить нашу орнитологическую коллекцию птенцами этой породы в переходном наряде.
10 и 1! сентября мы наблюдали валовой пролет гусей (Anser cinereus Меуег), уток (Dafila acuta L.) и журавлей, которые, не устанавливаясь на Ши-дуньском тростниковом займище, неслись дальше на юг.
Наш дальнейший путь от поселка Ши-дунь шел вдоль север­ной окраины солонца, который тут часто перемежался с вдававши­мися в него участками щебневой пустыни. Почва последней была рыхлой, темножелтой; прикрывавший ее щебень мелкий, часто на значительном протяжении однородный по составу (кварц, гранит), поверхность волнистая, а к северу от дороги даже холмистая.
С одного из этих холмов мы ясно увидели густой лес на левом I берегу Булунгира; мы даже направились было прямо к нему, но, километра два не доходя до поселка Хун-хуа-энь-цзи, дорога вдруг свернула к северу и стала обходить обширное камышовое займище. В этом новом направлении мы шли четыре километра до поселка Мо-гу-тун-цзи Адык, за которым поднимались уже предгорья хребта Бо-сянь-цзы, сложенные из бледносерых грани­тов и кристаллических сланцев с многочисленными выходами цветного и белого кварца.
Пересекая сказанные предгорья в том месте, где они перехо­дят в плоский и очень низкий увал, тупым мысом кончающийся в долине р. Булунгира, дорога делает крутой поворот на запад и, следуя в этом направлении на протяжении Э’/г км частью среди низких холмов, частью по солонцу, постепенно подходит к руслу реки. Уже в виду этой последней она еще раз сворачивает на северо-запад и, наконец, через следующие 4’/2 км достигает брода, над которым высятся развалины какой-то постройки. Здесь мы остановились, спустившись к воде с крутого обрыва, под кото­рым в этом месте струится река — северный из двух протоков р. Булунгира, ответвляющийся от главного русла на высоте Юй-мынь-сяня.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В БЭЙИГАНЬСКИХ ГОРАХ
В солнечное, но прохладное утро 12 сентября мы, наконец, выступили прямо на север, к горам, сероватый силуэт которых неясно рисовался на краю горизонта. Первые семь километров мы шли по глинисто-песчаной степи, местами густо поросшей ка­мышом, местами представлявшей голый солонец с буграми серо­желтого песка, закрепленного Lycium, Nitraria и чахлым гребен­щиком. Границей этой степи на север служит глубокая канава, выведенная сюда с юго-востока. Мы пересекли ее у одинокой, развалившейся фанзы, после чего вступили в бесплодную щебне­вую пустыню, полого подымавшуюся к горам и кое-где представ­лявшую картину самого удивительного раздувания: поверхность ее в этих участках была разбита на множество отдельностей — столообразных площадей, неодинаковых по размеру и самых при­хотливых по очертанию. В стенах ровиков обнажался глинистый красно-желтый песок, который цементировал мелкий серый ще­бень— осколки сланцев, гранита и кварца. Такой пустыней мы шли 10 км, после чего вступили в бесплодные предгория хребта Бо-сянь-цзы.
Они начинались невысокими буграми, скрывавшими под слоем щебня коренную породу в настолько разрушенном состоянии, что глыбы ее рассыпались в песок при самом легком ударе; большею частью эти бесплодные бугры представляли выходы кремня, кварца и гранита, всего чаще последнего. Пояс таких бугров был, однако, не широк, и уже несколько десятков метров дальше на дневную поверхность выступили отдельными горками бледноро­зовый гранит и серовато-зеленый мелкозернистый диорит,85; последний имел здесь особенно большое распространение и
пересекал дорогу неоднократно на протяжении целого кило­метра. Эта первая серия холмов заканчивалась гривой широт­ного простирания, сложенной из серого сиенита.
К северу от этой гривы дорога вступила в узкую продольную долину, в которой только вдоль южной ее окраины я нашел коекакую растительность — низкую полынь и Halogeton arachnoideus Mog.-Tand. Почву ее составлял слежавшийся гравий, из-под кото­рого местами выступала сглаженная поверхность кремнистого сланца.
Здесь я принужден был отстать от каравана и все последую­щие 11 км до колодца Улун-чуань сделать пешком: горные породы стали сменяться так часто, сбор их, при трудности правильно ориентироваться среди пестрых холмов, представлявших лишь жалкие остатки прежних горных цепей, требовал такого напря­женного внимания, такой подробной записи их взаимного поло­жения, что исполнить все это, сидя на лошади, положительно не представлялось возможным. Да и в дальнейшем я большую часть станций принужден был делать пешком, причем чаще всего моим спутником становился кашгарец Хассан, который, оставаясь теперь один со своими двенадцатью ослами, редко когда мог угнаться за лошадьми.
Северную окраину помянутой долины составляла невысокая гривка, сложенная целиком из розовых и зеленоватых гранитов, а далее дорога вступила в плоскую, почти бесплодную котловину (цирк), обставленную холмами, повндимому, из тех же гранитов. В почве ее опять выступал столь распространенный в Бэй-шане темносерый кремнистый сланец, затем красно-бурый фельзит и еще раз кремнистый сланец, прожилкованный кварцем. Этот же сланец всползал и на следующий гранитный массив, пройдя кото­рый, я вновь очутился в циркообразной котловине, пересеченной от запада к востоку невысокой гривкой плотного песчаника; тот же, меняющийся в окраске, песчаник выступал кое-где и изпод дресвяной почвы котловины и сплошной массой обнажался в ее северном крыле, где я заметил пересечение его жилой темно­зеленого кварцевого диорита. Еще далее я вступил в новую, третью по счету, котловину, замыкающуюся на севере крупнозер­нистым, с темнозеленой слюдой, белым гранитом, образующим невысокий массив широтного простирания.
С него открывался вид на главную цепь хребта Бо-сянь-цзы, подымавшуюся метров на 240 над уровнем разделявшей нас те­перь поперечной долины. И печален был этот вид, бедна пустыня органической жизнью; но эти горы казались еще беднее, еще мертвеннее ее. Что-то безнадежно-унылое сказывалось в этом огромном массиве, и даже местами кричащие краски камней, красные, зеленые, черные, не веселили глаз, напоминая свежие заплаты на давно выцветшем рубище...
Далеко-далеко на юго-запад, за край горизонта, уходил этот массив, то быстро понижаясь, то снова восстановляя свою преж­нюю высоту, но иначе выглядел он на востоке: постепенно утра­чивая здесь свои размеры, он точно расплывался в окружающем его мелкосопочнике и только уже километрах в двадцати от до­роги в направлении его вероятного простирания вновь вставали значительные вершины.
Почва долины, в которую я спустился с гранитной гряды, была глинисто-хрящеватой, местами сильно песчаной, местами солонцеватой, поросшей мелкой осокой, полынью. Inula ammo,phyla Bge., Halogeton arachnoideus Mog.-Tand., Arnebia fimbriata Maxim., Statice aurea L. и другими травами; но все они росли невероятно редко, и нужен был именно глаз коллектора для того, чтобы заметить их среди неровностей почвы, местами значитель­ных и обязанных выходам коренных пород — сперва светлосерых гнейсов, а затем кремнистых сланцев с кварцем, почти черных филлитов и зеленоватых песчаников, образующих мощную свиту пород с общим им всем крутым, почти отвесным падением на юго-запад.
То, что казалось мне издали сплошной массой хребта Босянь-цзы, представляло в действительности такую же картину расщепленного, распавшегося на части массива, какую мы наблю­дали и раньше; только здесь цепи холмов были выше, разделяю­щие их продольные лога уже, а поперечное ущелье, которым поль­зуется дорога, не столь глубоко въевшимся в основную массу хребта.
Хребет начинался грядой, сложенной из серого мелкозерни­стого гнейса; далее следовала вторая гряда из того же гнейса и кварцевого сланца, служащая высшей точкой дороги, а затем я вступил в довольно узкую долину — русло, по сторонам которой громоздились центральные массы хребта, в строении коих при­нимают преимущественное участие покрытый буровато-желтой коркой серый кристаллический известняк и серовато-зеленый глинисто-слюдяной сланец.
Долина эта километра через четыре вывела меня к роднику Улун-чуань, где я застал уже весь наш караван в сборе, юрты поставленными, а брата за съемкой.
— А что же чай?
— Какой тут чай, когда на дне ямы мы нашли одну только вонючую грязную жижу! Ступай, полюбуйся!
Я пошел к колодцу, который теперь чистили наши казаки, и застал там такую омерзительную картину.
Среди взбитого, с торчащими кое-где комлями неведомых трав, загаженного скотом солонца ширилось очень плоское воронко­образное углубление, еще более загаженное скотом. В правом его борту виднелась яма, из которой Чуркин выгребал теперь
В Бэйшаньских горах 553 вонючую черную грязь — наследие, оставшееся нам после боль­шого верблюжьего каравана, покидавшего Улун-чуань в тот мо­мент, когда мы к нему подходили.
И это — колодец!
Тем не менее часа через три перед нами стоял уже чайник с «духовитой», как аттестовал ее Жиляев, но почти прозрачной водой.
Абсолютная высота родника Улун-чуань — 5 666 футов (1727 м), по определению же В. А. Обручева — 5 264 фута (1 605 м) ,в6. t
На следующий день мы встали раньше обыкновенного и по­кинули бивуак еще в то время, когда долина погружена была в утренний сумрак.
Проехав солонец рысью, я сразу же осадил коня, когда всту­пил на более твердую, песчаную почву ясно здесь обозначив­шегося русла временного потока. В правом борту последнего я заметил выход серовато-зеленого глинисто-слюдяного сланца, круто падающие слои которого виднелись и в горах левого склона долины. Далее горные породы обнажались уже непрерывной че­редой на всем протяжении последней, причем за сланцами следо­вал сначала богатый слюдой кварц, затем разные граниты и гнейсы, в особенности последние, белого, серого и зеленоватого цветов и, наконец, сиенит.
В области обнажений гранитов и гнейсов долина расширилась, горы потеряли свой прежний скалистый характер и снова раз­бились на отдельные гряды холмов. На восьмом километре от колодца Улун-чуань мы вышли, наконец, за пределы хребта Босянь-цзы, и перед нами открылась огромная поперечная долина, замкнутая на севере хребтом Лу-чжа-цзин.
Эта долина — одна из самых обширных в Бэй-шане — в цен­тральной своей части, в урочище Долон-модон, очень напоминает описанную мною выше местность к Северу и к югу от хребта Ло-я-гу; как там, так и здесь, подымаются гривы холмов, сложен­ных из горизонтально-напластованной, бурой, очень песчанистой глины, содержащей в обилии неокатанный щебень, и как там, так и здесь площадь этих отложений заключена в рамки, будучи отовсюду окружена горными высотами иного образования. Под­тверждением сказанному служит тот факт, что Футтерер, который пересек Бэй-шань как раз между обоими моими маршрутами, уже не встретил на своем пути буро-красных глинистых отложений 187, из чего явствует, что песчанистые глины урочища Долон-модон столь же мало простираются на запад, сколь глины Ло,-я-гу на восток.
В. А. Обручев считает эти отложения гобийскими 188. Но на каком основании? И как могло третичное море проникнуть так далеко в глубь Бэйшаньского материка, не оставив никаких еле-
дов на периферии последнего? Этот вопрос помянутый исследова­тель осветит нам, вероятно, уже в недалеком будущем, а пока я все же не вижу оснований к отказу от ранее высказанного мною предположения, что здесь мы имеем дело с отложениями внутрен­них бассейнов, а не морскими *.
От устья долины Улун-чуань до первых глин дорога на про­тяжении 5 км шла по местности, изобилующей выходами корен­ных пород то в виде невысоких гривок, то в виде холмов. В осо­бенности часто обнажались белые граниты и сероватые гнейсы, но затем попадались также возвышенности и из других горных пород — кварца и яшм.
Растительность на этом участке была поистине жалкая. Футтерср на своем пути через Бэй-шань встречал очень часто долины, густо поросшие кустарниками и сочными травами ,89. Но он шел в мае; осенью же таких трав нигде уж не было видно. От ковыля, например, который, без сомнения, обильно покрывал весною дресвовую и щебневую почву долин, теперь сохранились лишь одни жалкие, еле приметные, желтые комли: кипец (Festuca sp.) уныло желтел по северным склонам глубоких горных падей, а одевающие солончак камыши, чий и осока только издали ла­скали глаз, уподобляясь вызревшей ниве.
♦ На вопрос, когда могли существовать в Бэй-шане столь обширные водоемы, я отвечу: в постплиоценовый период, когда это нагорье должно было представлять совсем иную, чем ныне, картину.
Еще в 1857 году П. П. Семенов, а затем в 1875 году И. В. Мушкетов указывали на тот интересный факт, что все продольные долины Тянь-шаня в среднем течении больших рек наполнены осадками чисто озерного харак­тера. Валунные конгломераты, заполняющие эти долины, по мере прибли­жения к поверхности сменяются суглинками, напоминающими лёсс. Они ле­жат совершенно горизонтально; окружающие их горы круто спускаются на такие плато — и стоит только их поверхность мысленно покрыть водой, чтобы получить озеро чисто альпийского характера. В то время, как сырты были одеты льдами, стекающие с Тянь-шаня реки: Чу, Или, Кеген, Чарын, Чи­ли к. Копа, Чалкодю-сю, подобно Рейну, Тичино, Адде, Роне и другим аль­пийским рекам, протекали через большие окаймленные лесами озера, из ко­торых низвергались, надо думать, в виде бурных потоков или водопадов в лежащую ниже долину Или или Балхашскую котловину (А. Н. Краснов, «Опыт развития флоры южной части Восточного Тянь-шаня». стр. 44).
Такова была картина Тянь-шаня в постплиоценовый период. Но что же препятствует нам допустить, что нечто подобное существовало одновре­менно и в Бэйшаьъском нагорье?
Такое допущение тем возможнее, что и в Нань-шане нами встречены были древние морены на. абсолютной высоте 11150—11650 футов (3400— 3550 м) и относительной около 6000 футов или 1830 м (см. выше, стр. 528; Обручев, цит. соч., II, стр. 154).
У К. И. Богдановича («Труды тибетской экспедиции 1889—1900 гг.», II) мы находим некоторые указания на особенности климата Кашгарин в пост­плиоценовый период и на одновременное существование там обширных прес­новодных бассейнов.
Мы уже знаем, какие глубокие снега выпадают иногда весной и зимой в Бэй-шане |9°, о значительности образуемых ими и лет­ними догждями потоков свидетельствуют многочисленные русла и пригнутые к земле, придавленные камнями и глиной кусты терескена и караганы. Вода эта скатывается в низины, но попутно наполняет и горные склоны, где прежде всего весной начинают зеленеть ковыль и кипцы. За ними пробуждаются к новой жизни и солониы, где покрасневшая за зиму осока как-то вдруг заме­няется свежей зеленью; молодой мягкий камыш подымается быстро и окончательно сменяет блеклую их окраску на яркозеленую; дольше других держится чий (Lasiagrostis splendens), но и он, наконец, оживает под влиянием теплых лучей апрель­ского солнца. Весна идет, и с каждым днем появляются все новые и новые типы растений: начинает подыматься, цепляясь за камыш, Cynanchum acutum L., и, точно подражая ему, обвивают кусты и лезут вверх или же стелются по земле ломонос (Clematis) *и по­вилика (Convolvulus), выползают трубочки ревеня (Rheum leucorhysum Pali.) и касатиков (Iris ensata Thunb.), вылистывает свои ветви Zygophyllum Potanini Maxim., распускаются одуван­чики; а дальше под прикрытием камней и кустов, и по краям рытвин и оврагов, на миниатюрных лужайках, притулившихся кое-где в расселинах гор, разрастается целый мир других трав и нежных цветов: Viola sylvatica var., rupestris Rgl., горечавки (Gentiana sp.), лютики (Ranunculus sp.), камнеломки (Saxi­fraga sp.), Sisymbrium, Cistanche salsa С. A. Меу, различные астрагалы, полыни, злаки (Triticum sp.), Allium, Arnebia, Malcolmia, Sedum и, вероятно, не малое число иных форм, быстро уступающих засухе. Уже в апреле начинает цвести Atraphaxis (A. lanceolata var. divaricata Ledb.) и выпускать свои оригиналь­ные, мелкие и сухие, как у иммортели, цветки Calligonum, а за ними в некоторой постепенности следуют и другие кустарные породы Бэй-шаня; в середине мая зацветает карагана (Caragana pygmaea var. arenaria Fisch.), в конце этого месяца чингиль (Halimodendron argenteum Fisch.); вообще <в мае, несмотря даже на частые утренники 191, флора Бэй-шаня должна представляться во всей красе своего полного развития.
Вероятно, уже в середине лета засуха кладет предел произво­дительной силе многих растений. Одно за другим отцветают они, желтеют и превращаются в трупы. В конце августа все уже желто, и ветер ломает и сносит остатки растений. В сентябре жизненные соки сохраняют только немногие экземпляры, да и те ютятся в теневых, хорошо защищенных местах. Из них могли быть определены нижеследующие виды: Zygophyllum Potanini Maxim., Tribulus terrestris L., Peganum harmala (var.?), Libanotis eriocarpa Schrcnk, Inula ammophyla Bge, Aster alyssoides Turcz., Gypsophila acutifolia var. Gmelini Rgl., Astragalus sp., Anaphalis
nubigena var. intermedia Ноок. (f?), Sophora alopecuroides L., Artemisia fasciculata M. В., A. dracunculus L., A. commutata Bess., A. fragrans var. subglabra Winkl., Saussurea japonica var. inter­media Maxim., Scorzonera mongolica Maxim., Pleurogyne carinthiaca Gris., Arnebia tibetana Kurz., A. fimbriata Maxim., A. cor­nuta var. grandiflora Trautv., Statice aurea L., Anabasis brevi folia C. A. M., A. aphylla L., Halogeton arachnoideum Mog После этой небольшой экскурсии в область флоры Бэй-шаня возвращаюсь к прерванному описанию пути 13 сентября.
За яшмовой грядой потянулись песчанистые глины урочища Долон-модон. Последнее характеризуется семью тограками (Po­pulus euphratica D. С.), коим и обязано своим монгольским на­званием — «семь деревьев», у китайцев же оно известно под именем Гин-ван-ча.
Отсюда хребет Лу-чжа-цзин уже ясно виден. Он кажется темнозеленым, каким в действительности и оказывается, будучи сложен на своих южных склонах исключительно из яркозеленых пород — порфиров и кварцевого и глинисто-кремнистого сланцев, покрытых от времени темной, местами буро-фиолетовой коркой. По яркости красок и богатству оттенков это, несомненно, самый красивый из хребтов Бэй-шаня.
Добираясь, однако, до этого зеленого массива, составляющего, как мне кажется, лишь отрог более высокого темнофиолетового Кукэ-сана-ола (о котором ниже), я встретил целый ряд обнаже­ний, начавшихся гранитом и закончившихся кварцитом, непосред­ственно предшествующим хребту.
Вступив в последний широким логом, мы вскоре достигли циркообразного его расширения, а затем полезли на замыкавший его с севера утес, который обращает на себя внимание своими глубокими впадинами выдувания. Порода, слагающая утес, — крупнозернистый, роговообманково-хлоритовый гранит, почти зеленый в сторону цирка и красный в ущелье, в которое мы спу­стились с невысокого перевала. Это ущелье очень узко и, рассекая главную массу хребта, выводит в новое циркообразное расшире­ние, в центре которого вырыт колодец Лу-чжа-дунь.
В ущелье, очень живописном, вправо от дороги переходящем в лощину, я нашел очень богатую, для Бэй-шаня, конечно, флору. Господствовал кипец, посреди него я собрал в экземплярах, го­дившихся для гербария, следующие виды растений: Aster alyssoides, Anaphalis nubigena var. intermedia, Saussurea japonica var. intermedia, Libanotis eriocarpa, Inula ammophyla, Pleurogyne carinthinaca, Gypsophila acutifolia var. Gmelini, Arnebia tibetana, Artemisia fasciculata, A. commutata и множество других, как Allium, Astragalus, Sedum, Sisymbrium, не считая мелких злаков
(Triticum). По песчаному дну ущелья, вдоль плоского русла с еще влажным песком, а затем у колодца попадались, кроме караганы (Caragana pygmaea var. arenaria), солянок и чия, Artemisia dra­cunculus, Kochia mollis, Halogeton glomeratus, H. asrachnoideum, Scorzonera mongolica и Sympegma Regeli.
Колодец вырыт среди помянутого русла, имеет около 2 м глу­бины и содержит пресную, как кристалл, чистую воду. Почва кругом песчаная и обилует щебнем и крупными отторженцами красного и зеленовато-красного гранита, зеленых порфиров и ди. орита. Абсолютная его высота 6 660 футов (2 030 м) , по опреде­лению же Обручева—6 298 футов (1 919 м) 192. Исходя из этой цифры, думаю, что гребень центральной массы хребта Лу-чжацзин имеет не менее 7 500 футов (2 286 м) абс. выс.
Здесь в ночь с 13 на 14 сентября мы испытали первый мороз; в дальнейшем же, пока мы оставались в Бэй-шане, не проходило дня без утренних заморозков.
Утро 14 сентября было пасмурное; дул порывистый ветер с юго-запада, заставивший нас вспомнить о полушубках. Впрочем, непогода продолжалась недолго, и уже к полудню ветер стих и небо очистилось.
От колодца Лу-чжа-дуня к северу дорога пошла широкой до­линой среди пониженной части хребта, разбившегося здесь на отдельные холмы и гряды; последние состояли целиком из рого­вообманковых красных и зеленых гранитов, прорезанных жилами зеленокаменных пород. На четвертом километре хребет кончился, и впереди обозначился новый хребет Кукэ-сана-ола, невысокий в том месте, где его переступает дорога, но грандиозный на за­паде, где к нему примыкает массив Лу-чжа-цзин.
В его предгориях прежде всего обнажился серый глинисто­кварцевый сланец, прорванный во многих местах жилами диорита, а затем бледнокрасный гранит. Того же цвета гранит (роговообманковый) слагает как неглубокую седловину хребта, так и всю массу его северных склонов.
На всем этом протяжении растительность была довольно обильная. Преобладал чий, но попадалось немало и кустарных форм — Ephedra, Caragana, Reaumuria, Calligonum, Kalidium, Eurotia ceratoides; местами выдавались глинистые площадки, по­росшие полынью, среди коей виднелись Aster, Arnebia, Kochia; кое-где мелькали своими метлами Calamagrostis, по щебню стлал свои пурпуровые, уже ветхие и истрепанные листья Rheum leucorrhysum и по водостокам, служа им бордюром, взбирался на крутобокие скалы кипец.
Такой же характер растительности встретил нас и на северном склоне хребта Кукэ-сана-ола, где мы прошли мимо двух колод­цев — в одном (Шибэн-гоу; у Обручева — Ши-пын-коу) и шести (Я-мынь-шоу) километрах от перевала. Зато животный мир как
здесь, так и во всей пройденной части Бэй-шаня, поражал своей бедностью. Необыкновенно мало попадалось нам птиц как по числу видов, так и особей, так что, кроме обычных жителей пустыни — Corvus corax L., Podoces hendersoni Hume, Saxicola isabellina Gretzschni., Passer montanus L., P. stoliczkae Hume и Syrrhaptes paradoxus Pali., — почти что и назвать нечего. Мы видели однажды Gypa6tus barbatus L., неоднократно—со­колов, стрижей и горлиц; был случай, что я натолкнулся на стайку вьюрков (Montifringilla sp.), но это, кажется, и все. Затем, уже позднее, мы добыли для коллекции: Pyrrhulorhyncha pyrrhuloides Pali., Otocorys elwesi Brandt. и Columba fusca Pali. Из млекопи­тающих были обыкновенно только зайцы. Видели мы также, и притом неоднократно, джейранов (Gazella subgutturosa) и хуланов, но ни те, ни другие не подпускали нас близко. В горах Бага-Мацзун-шань мы стреляли по аркарам (Ovis sp.) и дикой кошке (Felis manui), но неудачно, и только у колодца Лу-цо-гу дежурному казаку удалось убить волка, подбиравшегося к бара­нам. Из ящериц чаще других попадались виды: Phrynocephalus var. versicolor Strauch и Eremias multiocellata Giinth.
За хребтом Кукэ-сана-ола потянулась местность, сильно всхолмленная выходами зеленых и прожилкованных кварцем темносерых сланцеватых песчаников, сменяющихся далее к северу высокими грядами серо-фиолетового фельзита и фельзитового порфира. Дорога идет здесь в гору и вскоре, после крутого по­ворота, взбирается на гряду, образованную кремнистым сланцем, еще далее она вступает в поросшую чием долину Я-мынь-шоу, где многочисленные обнажения в виде щеток и грив состоят почти исключительно из сланцев — черных и глинистых и зеленовато­серых слюдисто-глинистых; среди последних обильно выступает кварц, попадавшийся часто и раньше в виде жил, гнезд и рос­сыпей. Эта обширная свита сланцев, только в четырех километрах к северу от колодца Я-мынь-шоу нарушенная выходом хлорито­вого гранита, заканчивалась мощным обнажением зеленовато­серого гнейса, за которым уже ширилась обширная долина Луцо-гу, где мы должны были остановиться.
Гребень гнейсовой гряды, составляющей один из восточных отрогов хребта Ба-бо-шань, был увенчан десятком небольших пирамид, сложенных из камней. Мои монголы поторопились с своей стороны положить каждый по камню и на мой вопрос, к чему они это делают, ответили:
— Таков уж обычай. Лу-цо-гу — зимой опасное место: снега много, бураны сильные... И путники складывают тут камни в знак благодарности за благополучный проезд ,93.
— Да, но ведь теперь не зима, и Лу-цо-гу у нас еще впереди? — Это не меняет дела, таков уж обычай!
Серьезнее других отнесся к этому обычаю Сарымсак. Сотво-
В Бэйшаньских горах 559 рнв перед заходом солнца обычный намаз, он вернулся на гору и провозился там с полчаса, складывая отдельную пирамиду. •Зато Хассан ограничился тем, что подкинул к ближайшей пира­миде первый попавшийся камень.
— Что так скупо, Хассан?
— Будет... потому не к чему. Ведь если <в степи застигнет буран, то хоть гору из камней складывай—толку не выйдет!
Впрочем, Хассан был уже известен нам своим скептицизмом.
Колодец Лу-цо-гу оказался в полукилометре к северу от пе­ревала. Его абсолютная высота, определенная гипсотермометром и анероидом, выразилась цифрой 6 775 футов (2 065 м).
Здесь решили дневать. Я хотел предпринять боковую экскур­сию к горам Ихэ-Ма-цзун-шань, брат же надеялся хоть что-нибудь добыть для наших коллекций, давно уже не получавших суще­ственных приращений.
Перед нами, ограничивая долину Лу-цо-гу с севера, высился хребет Бага-Ма-цзун-шань, а так как дальнейший наш путь будет лежать вдоль этого хребта, то я считаю уместным сказать о нем тут же несколько слов.
Общее его простирание — широтное, переходящее лишь в за­падной части в северо-западное, общая длина между крутым восточным концом и седловиной на западе, отделяющей его от хребта Борю-булак, около 42 км, относительная высота восточной, наиболее высокой его части, около 1 500 футов (457 м), западной около 1 000 футов (304 м), а абсолютная всего гребня 7 700 — 8 200 футов (2 345—2 500 м). Глухим, очень глубоким и узким ущельем юго-восточного простирания он делится на две неравные части: западную — короткую, значительно пониженную и очень расчлененную, и восточную — вытянутую в один высокий, совер­шенно недоступный кряж. Эту последнюю В. А. Обручев называет Да-Ма-цзун-шань, а западную — Хун-шаньП4. Из дальнейшего будет, однако, вполне очевидно, что хребта Ихэ-Ма-цзун-шань или Да-Ма-цзун-шань, подымающегося километрах в 42—47 к востоко-северо-востоку от колодца Лу-цо-гу и заслоненного от него высокой частью Бага-Ма-цзун-шаня, В. А. Обручев видеть не мог; он несомненно ошибся названием, поэтому и все то, что мы читаем у него о хребте Да-Ма-цзун-шань, следует отнести к хребту Бага-Ма-цзун-шань.
Совершенно верно, что на южном склоне этого последнего имеется заброшенный серебряно-свинцовый рудник, а на его се­верном склоне, точнее — к северу от него, каменноугольная копь, что гребень его мелкозубчатый, падение южного склона (а также и северного, добавлю я от себя) очень крутое, цвет основной по­роды желтый. Обручев полагает, что это — гранит; я же вполне убежден, что это метаморфический кремнистый известняк, потя­нутый желтой коркой, но в свежем изломе имеющий все оттенки
от чисто белого до темносерого и серо-фиолетового. Темные по­лосы в этом хребте — вероятно, жилы темносерого мелкозерни­стого гранита; к ним я добраться не мог, но среди щебня, выне­сенного дождевыми потоками, я нашел из изверженных пород только эту. Среди того же щебня попадался мне еще и черный глинистый сланец, но коренных его обнажений я нигде не видел.
Чтобы не забегать слишком вперед, я ограничусь пока сказан­ным о хребте Бага-Ма-цзун-шань и перехожу к изложению как обстоятельств, сопровождавших мою боковую экскурсию, так и главнейших ее результатов.
Мне предложено было ехать двумя путями: вдоль северной или вдоль южной подошвы хребта Бага-Ма-цзун-шаня; а так как по расчету монголов, впоследствии оказавшемуся, впрочем, оши­бочным, оба пути разнились мало в длине, то решено было исполь­зовать тот и другой, начав с северного, пролегавшего мимо каменноугольных копей, как более интересного.
Меня сопровождали в эту экскурсию, которая должна была продолжиться самое большее двое суток, Глаголев, монгол Хомбо и Сарымсак. Вьючной лошади мы не брали — спать предполага­лось без палатки, а теплое платье, фураж, съестные припасы и чайник мы могли разобрать и на верховых лошадей.
Я выехал в приподнятом настроении духа: давно уже нам говорили, что Ихэ-Ма-цзун-шань богат всем тем, чего так недо­стает остальному Бэй-шаню: дикими животными, проточной во­дой, лесом и пастбищами. И вот теперь мне предстояло, наконец, убедиться, сколько правды во всех этих рассказах. К сожалению, радость моя оказалась преждевременной — мне не удалось до­стичь этих гор.
Но к делу.
Долина Лу-цо-гу, уходя на восток за край горизонта, к западу от колодца круто изменяет свое широтное простирание на северозападное, суживается здесь холмистой страной, надвигающейся с запада, и замыкается невысоким увалом, служащим связью между хребтами Бага-Ма-цзун-шань и Борю-булак. Она поросла чием, Calamagrostis, осокой, полынью и другими травами и ку­старниками и служит одним из любимых пристанищ хуланов и кара-куйрюков (Gazella subgutturosa).
С первых же шагов по этой долине нам стали попадаться выходы бледножелтых крупнозернистых гранитов и почти черных диоритов, после чего, у поворота дороги к северо-западу, обна­жились желтовато-серые глинисто-слюдяные сланцы, сопрово­ждавшие дорогу справа километров на семь. Впрочем, мы ехали здесь уже серединой долины, и съемка, которую я вел, мешала мне делать подробные наблюдения над сменой горных пород в ее крыльях; по пути же, кроме зеленокаменных пород, я встретил выходы бледнокрасного гранита, бледножелтого роговообманко-
вого гранита, кремнистого сланца, в области залегания коего я подобрал несколько кусков сердолика, слюдяного сланца, мра­мора, черного глинистого сланца, розового турмалинового гранита и, наконец, метаморфического кремнистого известняка, слагаю•щего главную массу хребта Бага-Ма-цзун-шань. Выяснить взаим­ные отношения всех этих пород, выступающих на дневную по­верхность в большинстве случаев в виде сглаженных проточной водой плоскостей или сильно разрушенных куполов, горбов и щеток, я, конечно, не мог.
Относительная высота глубокого седла через хребет БагаМа-цзун-шань, которым пользуется дорога для того, чтобы обогнуть его с запада, ничтожна, абсолютная же равна 6 890 фу­нтов (2100 м).
По спуске с седла дорога раздваивается: левая ветка отходит прямо на север, пересекает широкую в этом месте Нюр-голскую долину и скрывается в складках следующей за ней невысокой 'гряды Нюр; это дорога в г. Улясутай; наша же дорога уклоняется , сначала на северо-северо-восток, потом на северо-восток и, не­много не дойдя до помянутой гряды Нюр, делает крутой поворот на востоко-юго-восток.
На всем этом протяжении Нюр-голская долина не имеет ни одного обнажения; ее почва почти бесплодна и покрыта мелким щебнем, среди коего преобладает кристаллический известняк, розовый и серый гранит и кремнистый сланец. В общем это типич­ный уголок щебневой пустыни, самой безотрадной из существую­щих в мире пустынь.
Едва мы спустились с седловины, как увидали впереди верблюда и на нем фигуру монгола. Его тотчас же остановили. Он оказался торгоутским ламой, возвращающимся к себе, в уро­чище Нюр, из аула халхасцев в горах Ба-бо-шань. Узнав, что мы направляемся внутрь Ма-цзун-шаньских гор, к еловому лесу, он пригласил нас заехать к нему ночевать.
— Это будет вам почти по пути...
— Спасибо, но мы рассчитываем сегодня же добраться до гор.
— О, нет! Если выпоедете так, как теперь едете, то добере­тесь к закату только до колодца Да-чан, а там до елового леса останется еще по меньшей мере столько же, сколько от Нюр-шаня до Лу-цо-гу.
— Как так?
Своим замечанием торгоут произвел, конечно, сенсацию. Хомбо стал что-то объяснять Сарымсаку, на что тот горячо возра­жал. Оба повысили голос и, вероятно, долго бы еще пререкались, ‘ если бы я не потребовал прекращения этой сцены. Тогда разъяс­нилось, что наш проводник-доброволец ехал в первый раз той I дорогой, которой взялся нас проводить. В горах Ихэ-Л1а-цзунI 3G Г. Е. Грумм-ГржимаЯло
шань он бывал неоднократно, но каждый раз попадал туда с юга, из города Мо-чэня. Теперь он винился: «Что делать, ошибся... не угадал расстояния».
— Ну, а к каменноугольной копи ты знаешь дорогу?
— Найду.
И, видя мое недоумение, он вдруг рассмеялся.
— Ты, господин, сейчас сам убедишься, что я ничего худого не сделал, взявшись вести тебя дорогой, по которой сам никогда не ездил. Ма-цзунь-шань -высок, и теперь с любой горы его можно видеть. Что же касается каменноугольной копи, то и ее разыскать вовсе нетрудно, раз знаешь, что она находится на пути и в близ­ком расстоянии от вершины Нюр-гола.
И он опять засмеялся.
Но мне было совсем не до смеха. Я взглянул на наших исто­щенных лошадей, вспомнил, что им предстоит еще далекий путь до Кульджи, что заменить их свежими не из чего и скрепя сердце решил отказаться от заманчивой поездки к далеким горам.
— А что, Глаголев, ведь не обернуться нам и в три дня, если ехать как было хотели?
— А кто его знает! На орду полагаться тоже не следует. А вот доберемся до горбов, с которых, сказывают, эту гору видать, ну, там и прикинем.
На том и порешили. А пока велись эти разговоры, долина была пройдена, и мы очутились в виду невысокой гряды Нюр-шань. Здесь торгоут с нами простился и поехал своей дорогой, мы же круто свернули на восток и вскоре достигли каменноуголь­ной копи.
Каменный уголь, блестящий, плотный, с раковистым изломом, обнажается среди свиты простирающихся на юго-восток (115°), отвесно падающих желтоватых и серых (от примеси частиц камен­ного угля), очень мелкозернистых песчаников, которые поды­маются высокой щеткой над поверхностью почвы и тянутся метров на двести пятнадцать -вдоль южной подошвы Нюр-шанской гряды, образованной темнобурым кремнистым сланцем. Колодцев я на­считал пять, самый глубокий из них имел едва ли более 6 м, тем не менее спуститься хотя бы в один из них я не рискнул, так как деревянные крепления были уже частью расхищены, частью пришли в ветхость, а кое-где даже обрушились вниз вместе с грязью, нанесенной дождевой водой. Каких-либо следов жилых построек я здесь не нашел.
Километрах в двух далее к востоку мы увидели небольшую водную поверхность, занимавшую центр плоской впадины с гли­нистым дном. Я подумал, что имею перед собой то, что киргизы называют «как», т. е. лужу застоявшейся на такыре дождевой воды, но Хомбо разубедил меня в этом. Эта лужа, обязанная своим происхождением ключам, и есть та вершина Нюр-гола,
Глаголевым с миразделявшее нас
сегодня на наших

к своим, не еде-
порой выше упоминалось. Действительно, обогнув впадину, (шел и русло, уходившее в даль, в тот широкий просвет, кото[ отделял Бага-Ма-цзун-шаньский массив от Ихэ-Ма-цзунця.
Наконец-то я увидел этот хребет!
Я приказал Сарымсаку остановиться у лужи и заняться при­бавлением чая, а сам с казаком Глаголевым и монголом Хомбо одез на ближайшие утесы Нюр-шаня.
E С одного из них Ма-цзун-шань действительно предстал перед ами как на ладони.
КМонгол присел здесь на корточки, а мы с *гу молча созерцали его, мысленно измеряя сстояние.
— Сколько по-твоему?
— Далеко, ваше благородие... И взаправду >ах не доедешь...
г< — Километров сорок, а? 1 — Да, пожалуй, что будет.
I Делать нечего, приходилось возвращаться
1ВШИ главного. Все же, однако, моя поездка не оказалась вовсе *зрезультатной и прежде •всего потому, что я видел и нанес на |рту хребет, имя коего, сохранившееся без изменения на протяении двух тысячелетий, служит опорным пунктом для восста'вления тех путей, по коим совершались главнейшие передвиже1я народных масс в древнейшие времена. Так, под утесами этого •ебта мы застаем знаменитого китайского полководца Ли-лина, ековечившего свои подвиги надписью на скале в ущелье Ваннь-лин, и тут же разыгралась одна из самых замечательных тв, какие знавала история, когда в 628 г. старшина уйгурский уса, во главе пятитысячного отряда, наголову разбил стотысяч­но армию тукиэского (туркского) хана Цзели (Хели), пресле>вал ее до Небесных гор (Тянь-шаня) и «великое множество одей полонил».
Высоким ровным валом рисовался перед нами этот хребет, тогда как его западный конец падал круто и выделялся соверенно отчетливо, восточный сходил на нет, расплываясь в мглиой дали горизонта. Долго искал я на его гребне вторую точку 1я требующейся засечки, но и отыскав, потерял, когда взобрался тем на -вершину одного из бага-ма-цзуншаиьских отрогов. Таким разом, северо-восточное простирание хребту Ихэ-Ма-цзун-шань ишлось придать, руководствуясь одним впечатлением.
Над долиной он подымается по меньшей мере метров на вятьсот, так что абсолютная высота его гребня, вероятно, знанельно превосходит 9 000 футов (2 940 м). На такую высоту азывает и одевающая его древесная и кустарная растительсть, среди коей ель, береза, рябина и крушина (яшель-агач, 36
Rhamnus erytroxylon?) занимают высший горизонт самых глухих ущелий, а ива, тополь и целая овита кустарников: Cotoneaster (ргай), шиповник, таволга, карагана и лоза—долину верхнего течения Ма-цзун-шань-гола.
По словам монголов Ма-цзун-шань, что значит «хребет кон­ской гривы» *95, двурядовый хребет. Северная цепь выше южной, зато последняя шире первой: обе же смыкаются на востоке, где одиноко подымается высокий голец (его я не видел). Тут горы очень круты, ущелья узки и поросли еловым лесом, воды много; она собирается в одно русло и течет на протяжении нескольких километров, после чего вдруг исчезает в камнях; но русло, за­нимая все дно межгорной долины, тянется и дальше. Это очень трудный участок дороги, и так как горы здесь круты, покрыты крупной осыпью и не имеют лугов, то сюда заходят разве только охотники на маралов. Межгорная падь кончается барьером из огромных каменных глыб (мореной?), из-под которых выбивается высоким водопадом ручей, образующий ниже болото, поросшее высоким камышом. Урочище это носит название Кун-ухусенбулак, что будто бы значит «ручей убившегося человека»; на­звано же оно так потому, что в давно прошедшие времена ка­кой-то человек захотел взобраться по каменному барьеру до того места, откуда выбивается водяная струя, но сорвался и разбился. В это урочище собираются русла Нюр-гол, Лу-цо-гу и другие, а далее из него вытекает Ма-цзун-шань-гол, вдоль русла которого идет дорога на Мо-чэн (Мо-мин). Несомненно, что именно эту речку называли Потанину Шулюстен-булак, что значит «открыто протекающая вода» 196. Она не добегает до реки Эцзин-гола, но ее русло обильно поросло тополем (Populus euphratica).
В урочище Кун-ухусен-булак живут ныне халхасцы; но до дунганского восстания здесь стояли солдаты и пасся император­ский табун; развалины импаня и до сих пор еще уцелели. Свое содержание стража получала через начальника мо-чэнского гар­низона.
До г. Мо-чэна от урочища Комен-уксюм-булак считается 450 ли, причем дорога очень часто отходит от русла Ма-цзуншань-гола и идет по колодцам Хун-лю-цзин (100 ли), Нань-чэн (80 ли), Да-хун-шань (100 ли), Чжинтай (90 ли), Мо-чэн (80 ли). От колодца Чжинтай отходит дорога к каменноугольным копям, лежащим к югу от Нурусунь-ола — довольно высокой горной гряды, отделенной лишь узкой долиной от Ихэ-Ма-цзун-шаня; сюда же, как мы уже знаем, проложен и колесный путь, пересе­кающий Сы-дуньский солонец.
Продолжением Ма-цзун-шань-голского пути служит Нюрголский через колодец Да-чан (50 ли), родники Нюр-гол (80 ли) и Ло-ба-чэн (120 ли), где он и сливается с тем, которым мы будем следовать в Хами. Вариантом этой дороги служит тропа, обходя-
I щая гряду Нюр-шань с севера и ответвляющаяся от главного пути Гу колодца Да-чан. Она проходит через урочище Нюр и колодец I лоримту (90 ли), который приметен издали по огромной пира! миде, подымающейся среди солонца. Хомбо утверждал, что это Ьтолько груда камней, сложенная по приказанию Цзо-гумбоу Г (Цзо-цзун-тана), пожелавшего таким наглядным путем показать F громадную численность своей армии, но, во-первых, издали она I мне вовсе не казалась грудой камней, а довольно стройным мону­ментом, во-вторых, насколько известно, Цзо-цзун-тан, отправив Г этим путем главную массу своих войск, сам предпочел остаться ' в Гань-су; в-третьих, трудно допустить, чтобы кто-либо из китай­ских полководцев мог остановиться на такой детской затее, как ’ складывание холмов из камней в дикой пустыне. Кстати замечу, .что в Ха минском оазисе аналогичные действия приписывались , дунганскому вождю Баян-ху, причем мне указывали даже такие ■ груды камней, давнее происхождение коих не подлежало I сомнению.
Поперек хребта Ма-цзун-шань имеется одна, да и то в настояI щее время почти заброшенная, тропа. Она выводит в долину 1 Е-ма-чуань и ведет к бывшему пикету Мын-шуй через колодцы — । Хун-лу-чэн (от урочища Кун-ухусен-булак — 90 ли), Цаган-чулу ■ (120 ли) и Е-ма-чуань (100 ли).
Сказанным исчерпываются мои сведения о хребте Ихэ-Ма-
I цзун-шань.
Когда я спустился с горы Нюр-шань, чай уже закипал. Отдох­нув с полчаса, я велел подать себе лошадь и направился к высивгшемуся на юге хребту Бага-Ма-цзун-шань. Глаголев с лошадьми остался внизу, я же полез на ближайший утес, откуда передо » мной развернулся тот же ландшафт — голая каменистая пустыня, а за ней точно флером затянутая темная масса хребта, мелкозуб­чатый гребень которого не давал возможности отличить засе' ченную мною вершину. Досадуя на неудачу, я стал было уже । спускаться обратно, когда вдруг увидал впереди тропинку, вед­шую вверх по ущелью, глубоко врезывавшемуся в массу хребта.
— Куда ведет эта тропинка?
Хомбо, которому я задал этот вопрос по возвращении на би^вуак, не замедлил ответом:
— В Лу-цо-гу.
— Но разве ты ездил этой дорогой?
— Нет. Да итти-то ей больше некуда.
С этим нельзя было не согласиться, и мы порешили на слеющий день пересечь Бага-Ма-цзун-шань по этой тропе.
Ночь я провел очень скверно, и не столько виной тому был >роз, достигший к утру 5°, сколько моя непривычка к твердому зголовью. Как бы то ни было, я поднял всех до света, и лучи

восходящего солнца застали нас уже въезжающими в ущелье Бага-Ма-цзун-шаня.
Впереди ехал монгол.
Вдруг он круто осадил лошадь и на что-то указал казаку. В один миг Глаголев был уже на земле и, добежав до камня, припал за последним. Не видя ничего, я выхватил было бинокль, но в это время грянул уже выстрел.
— По ком ты, Глаголев?
— Не знаю, что и за зверь... Будто лисица, да хвост не похож...
Мануль! Мануль! — бросил мне по пути Сарымсак и, как сумасшедший, понесся вслед за Хомбо.
Но, увы, несомненно раненная, дикая кошка (Felis manui) успела все же куда-то укрыться.
Не прошло после того и пяти минут, как мы увидели в шагах в восьмистах впереди с десяток аркаров, которые легко взбегали на крутейший откос. Очевидно, они шли к воде, но выстрел Гла­голева их испугал и обратил в бегство. Опять неудача!
В это время мы проезжали по участку ущелья, местами густо поросшему полынью, Arnebia и другими травами, среди коих на­шелся вполне свежий экземпляр Zygophyllum Potanini Maxim., который и поступил в наш гербарий на смену имевшихся там сухих и отживших.
Еще несколько шагов далее, и тропинка, круто свернув влево, повела нас зигзагами на высокий отрог, но там на его гребне вдруг бросила.
Что за притча? А дальше куда же?
Пока Хомбо верхом, Сарымсак пеший отправились на розыски пропавшей тропы, я приостановился для записи наблюдений, при­чем оказалось, что мы стоим на абсолютной высоте, равной 7 553 футам (2 302 м), и поднялись’ над Нор-голской долиной свыше, чем на 150 м, над Лу-цо-гу же на 235 м. Но подножие наше — не более, как гребень отрога, ответвляющегося от глав­ной массы хребта; гребень последнего много выше; еще выше венчающие его скалистые пики. Один из таких гольцов, кило­метрах в двух впереди, первый в ряду других, следующих за ним непрерывной чередой на юго-восток, обрывается круто в глубокую падь, и мне кажется, что и падь эта спускается туда же, на юговосток. Ихэ-Ма-цзун-шань не виден; его заслоняет скала, из-за которой выступают только желтые массы северного склона хребта Бага-Ма-цзун-шань. Зато на севере горизонт открыт и обширен. Я ясно различаю параллельные гряды Нюр-шань, Е-машань, Ци-гэ-цзин-цзы. На западе вижу высокую горную группу Баин-ула, пониженную северо-западную часть Ба-бо-шаня и не­высокую, узкую гряду Борю-булак. За ними встают еще другие высоты; они сливаются между собой и неясными силуэтами отхо­дят в волшебную синь дали.
В то время, когда я кончал свой набросок взаимного располо­жения горных масс к северу и западу от Бага-Ма-цзун-шаня, я вдруг услыхал приближающиеся голоса Хомбо и Сарымсака.
Они исследовали порядочный горный район, но не нашли ни малейших следов тропинки; подходили они и к краю ущелья, но горы обрывались в него так круто, что нечего было и думать сойти туда с лошадьми. Таким образом, нам оставалось только вернуться обратно; мы, однако, сделали еще одну попытку выйти иной дорогой из гор.
Прямо перед нами на западе последние несколько расступа­лись. Сюда-то мы и направили своих лошадей, и действительно, вскоре добрались до места, представлявшего полную возможность спуститься в долину. Правда, на первых порах откос был крут и каменист и требовал и от седока и от лошади большого внима­ния, но затем мы выбрались на осыпь, где лошади пошли уже уверенным шагом. Всего горами Бага-Ма-цзун-шань мы про­ехали 6 км, и на всем этом протяжении иной породы, кроме мета­морфического кремнистого известняка, я не встретил.
Из Нюр-голской долины в долину Лу-цо-гу мы возвратились прежней дорогой и на бивуак прибыли без дальнейших приклю­чений, если не считать за таковое неудачную стрельбу по хуланам, подпустившим нас на шестьсот шагов.
Похождения брата были тоже не из удачливых; он наткнулся только на куропаток (Perdix barbata Verr. des Murs.), из коих и убил двух. ; ь / .... _

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ В БЭЙШАНЬСКИХ ГОРАХ
(продолжение)
Колодец Лу-цо-гу мы покинули 17 сентября. На протяжении первых 14 км мы шли уже описанным выше путем и, только подойдя к возвышенностям, смыкающим хребет Бага-Ма-цзуншань с грядой Борю-булак, уклонились несколько к западу. Здесь дорога стала обходить невысокие бугры сильно разрушен­ного с поверхности серого мелкозернистого биотитового гранита, а затем мы вступили в область залегания мрамора и кремнистого известняка, непрерывность коего нарушалась выходами черного глинистого сланца и серого плотного песчаника.
Кристаллические известняки слагали всю центральную массу седла, далее же к северу, влево от дороги, стали попадаться исключительно плотные мелкозернистые песчаники серого и зе­леного цветов.
Пройдя обнажения песчаников, дорога вступила в западную часть Нюр-голской долины, которая, сузившись здесь до двух километров, под именем Борю-булакской уходит на юго-запад, отделяя гряду Борю-булак от невысокого, но широкого хребта Хулан-шань. Ее серединой сбегает на запад очень плоское, едва заметное русло, в котором вырыт колодец Борю-булак, или Хулан-чан.
Оставив этот колодец вправо, дорога огибает восточный конец хребта Хулан-шань, сложенный из кристаллического известняка, и .вступает в узкую долину, где на дневную поверхность, в виде грив и бугров, вновь выступают сильно разрушенные кристалли­ческие сланцы (среди них глинистый) и зеленоватые хлоритовые и красные биотитовые граниты.
Растительность всюду здесь скудная, и такой остается она на всем переходе. Впрочем, я не собирал на этом участке растений. С утра хмурая, ветреная погода к полудню окончательно испор­тилась. Пошел дождь — холодный, мелкий, совершенно осенний. Как-то сразу все смокло, и я с большой неохотой оставлял седло
!для сбора коллекций. К моему живейшему удовольствию, в этом вскоре миновала и надобность, так как мы -вступили в почти бесплодную котловину северо-западного простирания, замкнутую [На севере и востоке хребтом Лю-цзин-шань и заполненную рых­лыми отложениями, среди коих выходы коренных пород — темно­серых и черных глинистых сланцев и зеленоватых песчаников, встречались в очень немногих местах. Отложения эти, которые Обручев считает гобийскими 1в7, напоминают отложения в урочитах Ло-я-гу и Долон-модон и, подобно последним, занимают '.лишь небольшую площадь с выходом на юго-восток, в Нюр-голскую долину.
Котловиной, среди буро-красных песчанистых глин, которые то ''выступали наружу в виде коротких грив и бугров, то скрывались „под толщу щебня, ©садившегося из тех же глин, благодаря выдугванпю мелкозема, мы шли километров семь до густо поросшего 'камышом и осокой ключевого болота, где круто свернули на югозапад и остановились у родника Лю-цзин-цза на абсолютной высоте, равной 6 791 футу, или 2 075 м. В окрестностях этого родника, а именно к югу от него, среди темносерых слюдяных и серых глинистых сланцев попалось мне небольшое обнажение I тешенита— кристаллической породы, до сих пор, как кажется, еще не найденной в Центральной Азии.
Дождь еще шел, когда мы прибыли к роднику; но к четырем часам усилившийся северо-западный ветер разогнал тучи, выгля­нуло солнце и в воздухе потеплело; не надолго однако, так как |уже к 9 часам вечера термометр показывал градус мороза.
18 сентября погода не улучшилась; дождя, правда, не было, (но зато холодный северо-западный ветер дул с большой напрявсенностью, переходя часто в бурю, подымавшую в воздухе не только песок, но и гравий.
Выступили рано, часов в 6 утра, при температуре —3°. Дорога [повела нас в обход болота, окруженного широким поясом соля­рных выцветов, к горам Лю-цзин-шань, подымавшимся метров на Ю0—120 над уровнем котловины. Первые встреченные нами здесь обнажения состояли из хлоритовых сланцев, испещренных проЬкилками кварца; далее следовали зеленовато-серые1 гранит-пор[фиры и зеленоватые глинисто-кварцевые сланцы, налегавшие на 1бледнокрасный гранит, пересеченный во многих местах жилами ■кварца и в одном месте, у подошвы хребта, темнозеленым проЬеробазом. В области простирания этого гранита, образующего главную массу хребта, на пятом километре от родника находится ■ перевал через Лю-цзин-шань, поднимающийся на 70 м над Вровнем котловины.
Fla северном склоне-вновь обнажаются зеленые сланцы — рлюдяно-хлоритовые и кварцевые, которые образуют здесь, так же •Как и на юге, отдельные гривы и холмы. Хребет Лю-цзин-шань
не делает исключения средн остальных гор Бэй-шаня, представ­ляя лишь жалкие остатки былого величия, разрозненные массы, далеко не всегда дающие даже возможность установить взаимное соотношение слагающих их пород; впрочем, как кажется, в дан­ном случае, судя по характеру падения сланцевых толщ, мы имеем дело с наклонною к югу антиклинальной складкой.
По спуске с хребта наблюдается некоторый перерыв в обна­жениях: дорога идет по крупному, плотно слежавшемуся гравию со скудной растительностью и слабо намеченными руслами дожде­вых потоков. Горизонт здесь свободен, в особенности к востоку, где разбросанные там и сям холмы и гривы имеют ничтожную высоту. Оставшаяся у нас теперь позади гряда Лю-цзин-шань выклинивающаяся на юго-востоке в Нюр-голскую долину, при взгляде на нее с севера производит впечатление низкого барьера, переходящего на западе в обширное вздутие с весьма неровной поверхностью, выделяющее в стороны невысокие отпрыски, сло­женные преимущественно из роговообмаикового гнейса.
На 12-м километре мы миновали колодец Ван-хулан, или По-шуй, вырытый в плоской котловине, скудно поросшей осокой, чием, полынью, Sympegma Regeli и другими травами. Мы бы его не заметили, если бы не монголы, которые попрежнему не упу­скали случая делиться с нами своими знаниями пустыни.
К северу от колодца мы шли дресвой без обнажений еще около двух километров, имея вправо и влево небольшие возвы­шенности, сложенные из гранитов и кристаллических сланцев. Эти же породы, серый роговообманковый гнейс и беловатый крупнозернистый гранит, слагали и невысокий горный отрог, за­мыкавший с севера впадину Ван-хулан. С гребня этого отрога местность впереди казалась столь же плоской, как и на юге; до­рога шла по неясно выраженной меридиональной долине, а вправо и влево от этой последней отходил мелкосопочник, который можно было проследить очень далеко в обе стороны.
В долине обнажении я не заметил, но километра через два. уже в виду новой горной гряды, перегораживавшей дорогу, влево от последней стали попадаться зеленые гнейсы. Те же гнейсы слагали и помянутую выше гряду, подымавшуюся барьером метров на тридцать высоты. С него был хорошо виден плоский конец Е-ма-шаня и широкая долина, ведущая к колодцу Хо-римту и подножию Ихэ-Ма-цзун-шаня, другие же стороны горизонта не представляли ничего интересного: тут расстилался все тот же. успевший уже намозолить глаза мелкосопочник, не дававший возможности восстановить былого простирания исчезнувших ныне горных массивов.
Спуск с барьера очень полог и длинен и выводит в продольную долину с пробегающим по ней на восток, вероятно в долину Е-ма-чуань, сухим руслом. Хрящеватая почва этой долины почти
бесплодна, но вдоль русла виднеются заросли чия и каких-то кустарников. Проехав ее, мы вступили в область распространения кремнисто-глинистых сланцев и фельзитов, образующих к востоку от дороги разорванную гряду черного цвета. Фельзиты обна­жаются кое-где и у дороги, а затем попадаются к западу от нее среди гнейсов, слагающих главную массу хребта Ло-ба-чэн и вы­ступающих здесь в целом ряде разновидностей, начиная с пале­вого мусковитового и кончая яркозеленым хлоритовым. Кроме гнейсов, в строении помянутого хребта видное участие принимают гнейсо-граниты, кварц, сланцы хлоритовые и хлоритово-слюди­стые и темнозеленый мелкозернистый диабаз, пересекающий мно­гими жилами как гнейсы, так и граниты. Последние, будучи белого цвета, очень контрастно выступают на темном фоне зеленых кристаллических сланцев.
Следуя поперек этого хребта по расчленившей его широкой долине, мы на пятом километре свернули влево, в боковое ущелье, где и остановились у родника Ло-ба-чэн, на лужайке, густо по­росшей осокой, среди которой были замечены, кроме некоторых злаков и полыни, следующие виды растений: Anabasis aphylla L., Arnebia cornuta var. grandiflora Trautv., Inula ammophylla Bge, Aster alyssoides DC., Sympegma Regeli Maxim., Atraphaxis lanceolata var. divaricata Ledb. и Reaumuria soongorica Maxim.; склоны окрестных высот покрывал редкими пучками кипец (Festuca sp.).
Абсолютная высота лужайки у родника оказалась равной 6 900 футов (2 103 м), согласно же определению В. А. Обручева— 6 626 футов (2 020 м) *98.
К вечеру ветер стих, и небо стали затягивать низкие облака; ночью термометр стоял на нуле и только перед восходом солнца спустился до —-0,5°, но держался на этом делении весьма недолго, так как уже полчаса спустя я отметил в дневнике 2° тепла. Солнце стало просвечивать около 9 часов утра; поднявшийся ветер еще более разрядил облака, но все же день оставался до конца пасмурным и холодным: термометр только на мгновение поднялся до 11° тепла и вечером упал до 2° мороза.
Едва мы проснулись, как в дверь нашей юрты заглянул Са­рымсак и объявил неприятную новость: верблюд, который так хорошо служил нам в течение 13 месяцев и еще вчера шел так бодро, вдруг заболел: у него распухли лапы передних ног. Эта болезнь зовется у монголов «хаса»; она не представляет чеголибо опасного для жизни животного и проходит сама собой, но требует абсолютного покоя по крайней мере в течение двух не­дель; для нас же она была равносильна потере животного. Мы было уже и решили покинуть его у родника, когда Хомбо объя­вил, что дает за него в обмен свою лошадь, маленькую, но креп­кую, с хорошим шагом и удивительно шуструю.
— Ну, а сам-то ты как?
— Тут поблизости, в горах Ши-фын-ша-хо-цзы, кочует мой приятель; он и лошадью меня снабдит и за верблюдом при­смотрит, пока не вернусь.
Верблюд вез нашу кухню и прочий громоздкий скарб; теперь все это пришлось переложить на ишаков. Переформирование вьюков дело в общем довольно копотное, а потому нет ничего удивительного в том, что мы выступили 19 сентября позднее обыкновенного.
Первые полтора километра мы шли, придерживаясь не лишен­ного растительности западного края поперечной долины, где в обнажениях встречались почти исключительно зеленые кристал­лические сланцы и диабазы, затем горы отошли в сторону, и мы вышли в циркообразное расширение той же долины, замкнутое на севере цепью невысоких холмов, сложенных из зеленых песча­ников и с поверхности сильно разрушенных хлоритовых сланцев. На этом зеленом фоне валялся в изобилии фиолетовый щебень мелафирового туфа, но коренного выхода этой породы я че нашел.
За этой цепью холмов следовало обширное вздутие, сложен­ное из гнейсов; последние, очевидно, составляли тот фундамент, на котором некогда покоились серые мелкозернистые кварциты, ныне уцелевшие лишь в немногих местах. Других обнажений я здесь не видел, хотя попадавшийся на пути щебень и был до­вольно разнообразен, а вся местность пестрела красновато-жел­тыми, серо-зелеными, в особенности же белыми бугорками.
Из этого мелкосопочника дорога вывела нас сначала к ухо­дившему на восток сухому руслу, а затем и к обильному водою ключу Ё-ма-чуань, окруженному болотцем и зарослью чия, ка­мыша и осоки.
Впереди перед нами вставали здесь горы, вправо же виднелась долина, уходившая за край горизонта. Она расширялась там до семи километров, за пределами же восточного звена Ло-ба-чэншаня, судя по данным съемки, даже до 12 км. Ограничивающие ее с севера и юга хребты — Ци-гэ-цзин-цзы и Е-ма-шань каза­лись разделенными на несколько параллельных гряд, в общем же плоскими и широкими, с весьма немногими выдающимися верши­нами; несомненно, что оба они принадлежали к числу горных массивов, наиболее пострадавших от времени и атмосферных влияний; да и самая долина, теперь широкая, некогда имела дру­гие размеры, судя по выступающим в боках ее щеткам и мелкосопочнику. Почва ее, плотная, хрящеватая, у гор же щебневая или глинисто-солонцовая, очень скудно поросла травами; тем не менее, благодаря множеству укромных бухточек в обеих гор­ных цепях, она служит любимым пристанищем для джейранов (Gazella subgntturosa) и диких ослов, откуда и ее китайское на­звание Е-ма-чуань — «долина диких лошадей». Много ли водных
источников в этой долине, я не знаю. Монголы назвали мне лишь два родника: Цагаи-чулу в 100 ли от колодца Е-ма-чуань и Хунлу-чэн в 120 ли от Цаган-чулу; сверх того, между обоими имеется, по их словам, еще один колодец, на котором караваны обыкно­венно не останавливаются, и несколько луж, подобных Нюр-голской. Последние несомненно и служат водопойнями для диких животных.
К северу от колодца Е-ма-чуань на протяжении 4 км дорога пролегает по местности, представляющей перемежающиеся участки щебневой пустыни и солонцов, одетых соответствующей растительностью, среди которой преобладают чий, осока, Kochia mollis Bge, Sympegma Regeli Bge, Sophora alopecuroides L., Anabasis brevifolia С. A. M., Pleurogyne carinthiaca Gris., Halogeton glomeratus С. A. M., и из кустарников Atraphaxis lanceola ta var. divaricata Ledb. и Reaumuria soongorica Maxim.; затем она втяги­вается в горы.
Эти последние относительно невысоки и состоят из двух кря­жей, представляющих лишь расходящиеся между собой отроги обширного вздутия, смыкающего хребты Фо-чэн-цзы и Ло-ба-чэншань. Северный из этих кряжей, более высокий, носит название Ши-фын-ша-хо-цзы, южный — то же название, что и хребет, огра­ничивающий с северо-востока долину Е-ма-чуань, т. е. Ци-гэцзин-цзы. Взаимное отношение обоих Ци-гэ-цзин-цзы осталось для меня не вполне ясным, топографически же оба хребта разли­чаются между собой и внешним своим габитусом и простиранием, из коих одно широтное с тенденцией отклоняться на север, дру­гое же — юго-восточное. Барьер, образуемый грядой Ци-гэ-цзинцзы, как я уже выше заметил, относительно невысок и в седле подымается всего лишь метров на девяносто над уровнем долины Е-ма-чуань. Он сложен из серых гнейсов, содержащих гнезда кварца и пересеченных жилами порфирита.
Дорога пересекает наискось узкую долину между грядами Ци-гэ-цзин-цзы и, делая здесь крутой поворот к западу, на про­тяжении трех километров бежит местами по щебню, местами по хрящу, поросшему лишь кое-где, и притом очень скудно, злаками и мелким кустарником; к востоку от дороги виднеются, однако, довольно значительные заросли чия, сопровождающие овраг, теперь сухой, ио в котором после обильных дождей обыкновенно надолго задерживается вода. Овраг тянется очень далеко на восток и там, как кажется, проходит по местности, обильной пастбищами и ключевой водой.
Хребет Ши-фын-ша-хо-цзы шире, выше и массивнее хребта Ци-гэ-цзин-цзы. В сложении его главное участие принимает кри­сталлический известняк, мощные серовато-белые толщи которого чередуются с серым кварцитом и сланцами — слюдяно-хлоритовым и черным кремнистым. Эта свита горных пород заканчи­
вается высоком грядой зеленого мелкозернистого песчаника, до­стигающей в седле 7 418 футов (2 261 м) абс. выс. и образующей? высшую точку всей дороги через Бэй-шань и ту грань, за которой все водостоки устремляются уже на север, к Янь-дуньскому про­току, тогда как до сих пор они направлялись либо в сторону Су-лай-хэ, либо к Эцзин-голу. Над этим седлом отдельные скалы подымаются метров на 150 или даже 180, так что гребень хребта Шн-фын-ша-хо-цзы должен достигать, а может быть и превосхо­дить в отдельных точках 8 000 футов (2 440 м) абсолютного под­нятия.
Открывающийся с перевала вид не обширен: впереди, за не­высокой грядой, синеется котловина Чжи-чжэ-гу, замкнутая вы­соким, ровным валом хребта Фо-чэн-цзы, по сторонам высятся холмистые вздутия, уходящие за край горизонта. Общий тон да­леких гор красновато-сизый, на переднем же плане преобладают серые и зеленые тона по цвету выступающих здесь на дневную поверхность песчаников, гранитов и гнейсов.
Среди обнажений этих пород дорога бежит на протяжении 8 км, после чего вступает на мягкую лёссовидную почву котло­вины Чжи-чжэ-гу, представляющую на значительную глубину очень тонкий илистый желто-серый субстрат, вероятно отложив­шийся на дне бывшего здесь некогда озера. Горизонтальные наслоения этого ила, перемежающегося то с мелким песком, то с гравием, заключающего местами даже гальку, хорошо видны в обрывах оврага, который сопровождает здесь справа дорогу. В овраге мы нашли значительные скопления совершенно пресной, прозрачной воды, и па краю одной из таких ям, длиной в два­дцать, шириной в четыре метра, мы и остановились, спугнув па­рочку чирков (Anas querquedula), которые тут же были убиты.
Вечером нас посетили монголы-халхасцы, приехавшие из до­лины Ци-гэ-цзин-цзы вместе с Хомбо и Дарба. Последние неко­торое время рассчитывали прогостить у халхасцев, а затем от пикета Мын-шуй предполагали направиться прямой дорогой через Е-шуй (90 ли), Ма-дунь (70 ли), Тола (75 ли), Джигда (85 ли), Сань-коу-чжэнь (60 ли), Казган (70 ли), Могай (60 ли), Бай или Шаманэ (70 ли) и Адак (120 ли) в селение Ном (90 ли).
Об этом пути они рассказали нам следующее.
Дорога сворачивает вправо в десятке ли от колодца Мын-шуй и до колодца Е-шуй бежит среди гор прямо на север. Сперва ущелье довольно узко, но затем горы отходят в обе стороны, и тропинка пересекает долину, по которой можно выйти к ключу Отун-да-цзу-чан. За долиной подымаются опять горы, которые не высоки, но скалисты. Колодец лежит по северную их сторону, вблизи сухого русла Е-шуй, которое, сойдясь с Мын-шуйским руслом, впадает к западу от ключей Я-цзу-чан в Янь-дуньский проток. От колодца Е-шуй дорога идет мелкосопочником около
»30 ли, после чего вступает в горы Ма-дунь-шань, с северного Склона коих сбегает главное русло Янь-дуньского протока. МаЕунь-шань— очень длинный, скалистый хребет и к востоку от до­роги достигает значительной относительной высоты. Колодец на­родится по северную его сторону, близ протока, которым дорога [н следует, направляясь к урочищу Тола. Как это урочище, так и Следующее—Джигда — находятся в каменистой пустыне, у по'дошвы черной скалистой гряды, составляющей один из южных отрогов хребта Карлык-таг. Ее проходят по сквозному ущелью; В далее местность получает уже вполне горный характер. Уро­чище Сань-коу-чжень лежит в горах и в переводе значит «место схода трех ущелий».
Наше прощанье с монголами носило очень сердечный харак­тер; мы даже наделили их небольшими подарками. Да и было за что. Оба, в особенности же Хомбо, из всех сил старались быть нам полезными, и, как уже знает читатель, значительно обогатили наши сведения о Бэй-шане. Беседы велись нами, при посредстве Сарымсака и Чуркина, обыкновенно по вечерам, причем часто описание местности сопровождалось демонстрацией ее особенноfefefl с помощью камней и песка; иногда же Хомбо брался за карандаш, и надо было видеть его радость, когда его неумелым рукам удавалось начертить нечто, долженствовавшее, по его мне­нию, с полной наглядностью изобразить рельеф описываемой страны. Несмотря на их примитивность, чертежи эти, за неиме­нием более достоверного материала, были нами использованы . при составлении карты участка Бэй-шаня вдоль Е-шуйской !Дороги.
Хребет Фо-чэн-цзы очень богат как рассыпным, так и корен[ным золотом. Последнее добывалось только с поверхности, где i порода, его заключающая, подверглась уже в значительной стеl пени разрушению. Породу эту дробили и просевали сквозь гро' хот, после чего подвергали дальнейшей обработке путем провеиI вания, подбрасывая дресву на значительную высоту над ра[зостланной тканью до тех пор, пока ветром не относило в сторону [наиболее мелких частиц породы. Оставшееся на ткани затем по [частям выравнивалось и продувалось струей воздуха из ручного , меха. В конце концов золото, конечно, лишь в крупных зернах или чешуйками, отбиралось пальцами. Такой же сухой обработке, за отсутствием проточной воды, подвергалось и рассыпное I золото.
Несмотря на столь несовершенный способ добычи золота, i в окрестностях Чжи-чжэ-гу работало до магометанского восста|нйя не менее двух тысяч дунган и китайцев под присмотром ( китайского чиновника, жившего в Мын-шуйском укреплении. Развалины последнего, а равно постоялых дворов и других по­строек и до сих пор еще виднеются у южной подошвы хребта
Фо-чэн-цзы и в продольной долине Мын-шуй. Жизненные припасы доставлялись сюда из Хами, Ань-си и Юй-мыня. Из Хами ездили или через Куфи и Ша-цзюнь-цзы (Са-чанза) или через Отун-гоцзы, из Ань-си же через Бай-дунь-дцы и Бай-тан-цзы, где ветвь на Мын-шуй, ныне, по словам монголов, совсем заброшенная, уклонялась вправо и шла на урочище Чжи-чжэ-гу мимо гольца Баин-ола.
Ночью, при совершенно ясном небе, мороз достиг 11°; с восхо­дом, однако, солнца температура стала быстро подниматься и к полудню остановилась на 12?. Дул сильный северный ветер.
В урочище Чжи-чжэ-гу мы дневали, так как прежде, чем итти дальше, необходимо было привести в порядок съемку и дневники и астрономически определить такой важный пункт Бэц-шаня как Мын-шуй. Сверх того на очереди была и генеральная ковка ло­шадей, которая вот уже два дня как откладывалась за не­досугом.
Хребет Фо-чэн-цзы, замыкающий с севера котловину Чжичжэ-гу, принадлежит к числу значительнейших в Бэй-шане. Мы проследили его на запад километра на сорок два и, судя по югозападному его простиранию, я не сомневаюсь в том, что он со­ставляет одно целое с ранее описанным хребтом Да-бэнь-мяо; на востоке он также уходит за край горизонта и едва ли не схо­дится там с горами, образующими восточный конец Карлык-тага. Его длине соответствует и его высота. В месте прорыва его Мыншуйским руслом он представляет невысокий барьер, но в обе стороны от этого понижения быстро крупнеет, приобретает мас­сивность и выбрасывает пики, переходящие за 760 м относитель­ной высоты. Исходя из последней цифры, можно установить, что средняя абсолютная высота его мелкозубчатого гребня составляет величину, очень близкую к 8 500 фугам (2 600 м).
На нашем пути всю массу этого хребта слагал бледнокрасный крупнозернистый гнейсо-гранит, переслаивающийся с серым, серо-зеленым и темнозеленым (хлоритовым) мелкозернистыми гнейсами и пересеченный во многих местах, главным же образом в осевой части и на северном склоне, розовым мелкозернистым жильным гранитом (аплитом); там же обнаружена была и жила зеленого ортоклазо-эпидотового гранит-порфира незначительной мощности.
Для прохода через Фо-чэн-цзы дорога воспользовалась ши­рокою брешью, промытой в нем некогда Мын-шуйской рекой, далее же вступила в узкую, вытянутую в западо-северо-западном направлении котловину, которой и следовала на протяжении 10 километров.
Почва этой котловины состояла из гравия с значительной при­месью щебня и отличалась крайним бесплодием; кое-какая расти­тельность виднелась только вдоль росточей, да к северу от до-
> роги, в направлении свернувшего туда Мын-шуйского русла. ■Выходы из-под дресвы и щебня коренных горных пород встрегчались нс часто; сперва обнажались преимущественно гнейсоF граниты и серые гнейсы, далее же серовато-зеленые слюдистые ■ сланцы, хлоритовые гнейсы и ортоклазо-эпидотовые гранит-порфиры. Эти же горные породы слагали и невысокий кряж Йо-шуйI дабан, ответвляющийся от хребта Фо-чэн-цзы изамыкающий I с запада и северо-запада Мын-шуйскую котловину.
Дорога переваливает через него в месте наибольшего его поi вижения, имеющего 7 070 футов (2 155 м) абсолютного поднятия, f после чего пересекает небольшую котловину — бухту, открываю! щуюся на север, куда уходит и бегущее вдоль нес сухое русло Йо-шуй. Галька в этом руслъ состоит преимущественно из криL сталлическнх пород: много кварца, эпидота, разнообразных гра­нитов; но попадаются и сланцы—слюдяной, глинистый и ! известково-глинистый. Последний из поименованных сланцев [ слагает отрог, составляющий западное крыло котловины, а может I быть и главную массу высокого Гинь-ва-шаня, имеющего северо­-западное простирание и представляющего также лишь отрог Фо-чэн-цзы.
Обойдя это обнажение, мы вступили в обширную долину Дацзы-чан, названную так по колодцу, находящемуся несколько в стороне от дороги, у подошвы гранитных утесов южных гор. Хотя проводник и утверждал, что до него рукой подать, тем не менее его осмотр занял порядочно времени, так что, когда я вновь выехал на большую дорогу, то уже и хвоста каравана не было видно: он успел уйти километров на пять вперед. Пришлось догонять его чуть не рысью, придерживаясь оставлен­ных им следов, которые отчетливо выделялись на дресвяной почве долины. Среди этой дресвы яркими пятнами, белыми, красными, серыми и зелеными, залегал более или менее крупный щебень различных горных пород, но я не имел времени убедиться, пред­ставляют ли эти однородные осколки остатки распавшихся на мелкие куски отторженцев или разрушенные выходы коренных пород; впрочем, я не сомневаюсь, что в двух-трех местах я имел дело с последними, причем взятые тут образцы оказались при­надлежащими красному роговообманковому граниту и кристалли­ческим серым известнякам.
Проехав большой дорогой четыре километра, я поровнялся с протоком, в котором, благодаря рассказам монголов, я тотчас же признал Мын-шуйское русло, обошедшее с востока По-шуйдабанский отрог; его сопровождала поросль низкорослого саксаула.
■ Следуя вдоль этого русла, я вскоре выехал на плоский отрог южных гор, сложенных из серого кристаллического известняка. С него я увидел километрах в трех впереди обширное желтое
37 Г. Е. Грумм-Гржимайло
поле солонца Отун-да-цзы-чан и быстро приближавшийся к нему караван. Переход был окончен.
Из урочища Отун-да-цзы-чан Карлык-таг был уже ясно виден. Между ним и нами расстилалась широкая волнистая степь, по сторонам и позади вставали горы. И вот, для того, чтобы лучше ориентироваться среди этих последних, решено было после обеда взобраться на ближайший утес Е-шуй-шаня. Восхождение это заняло с добрый час времени, так как для того, чтобы найти подходящий обсервационные! пункт, нам пришлось переменить несколько сопок. С последней, представлявшей скалу краснобу­рого фельзитового порфира, открылся, наконец, вид, который мог удовлетворить большинству наших требований.
Вдали, на северо-западном краю горизонта, в неясных очер­таниях вставал Карлык-таг с своими четырьмя седыми верши­нами, которые с поразительной ясностью выделялись на сверкаю­щей синеве центральноазиатского неба. От этих вершин в обе стороны тянулась воздушная, нежнофиолетовая зубчатая полоса гор, которая на востоке служила лишь фоном для целого ряда гребней более близких гор, составляющих юго-восточную окраину необъятного нагорья Тянь-шаия. Из массы этих, точно затянутых флером, высот ответвлялась гряда, которая, следуя к юго-западу, постепенно вырисовывалась в скалистый, очень расчлененный хребет. Это — Ма-дунь-шань, самый северный из бэйшаньских хребтов, с которого стекали некогда воды, образовавшие Яньдуньский проток. Западный конец его нам был ясно виден, мы могли даже различить его темносерые и бурые скалы, чередовав­шиеся с широкими седловинами. Между ним и Е-шуй-шанем расстилалась глубокая долина, переходившая на востоке в волни­стое плато, замыкавшееся на краю горизонта горами. Суще­ствует ли какая-либо связь между этими горами и хребтом Фо-чэн-цзы, уловить за дальностью расстояния я не мог; однако, думаю, что, подобно Е-шуй-шаню, они представляют лишь север­ный отрог помянутого хребта, прислонившийся к Ма-дуиь-шаню. На западе высокие скалистые массивы кряжей Гинь-ва-шань и Лу-гань-чан совершенно скрывали расположение находящихся позади горных масс. Такой характер горного ландшафта в вер­ховьях Янь-дуньского протока дает повод думать о существо­вании прочной топографической связи между горами бэшаиской и тяныпанской систем, если только Карлык-таг относится к этой последней системе.
Солончак Отун-да-цзы-чан один из самых обширных в Бэйшане. Он густо порос солонцовыми травами, преимущественно — камышом и осокой; из других же видов бросались в глаза Anabasis aphylla L., A. brevifolia C. A. Moy., Artemisia fragrans var. subglabra Winkl., Inula ammophyla Bge, Arnebia fimbriata Maxim, и Astragalus sp.
Его абсолютная высота определена была нами в 6109 футов (1862 м), Футтерером — в 5 904 фута (1799 м) и Обруче­вым — в 4 855 футов (1280 м) 20°.
22 сентября, при совершенно ясном небе и полном затишье в морозном воздухе, мы, наконец, вышли из Бэйшаньских гор в каменистую пустыню, которая заливом шириной до 15 и глуби­ной до 26 км вдавалась в горные массы хребтов Е-шуй-шань и Ма-дунь-шань201. Впрочем, в эту равнину мы вышли не вдруг, так как с одной стороны высокий, скалистый, буро-зеленовато­серый Л у-гань-чан, с другой — последние отпрыски хребта Е-шуйшаня сопровождали дорогу еще на протяжении 13 км. Местность здесь даже как будто приподнялась, и среди плоских холмов, перегораживавших долину, стали попадаться выходыкоренной породы —серых и серовато-желтых кристаллических известняков, прорванных жилами буро-красных и зеленовато-серых порфиров. Очевидно, что именно это массивное поднятие послужило некогда непреодолимым препятствием для вод Мын-шуйской реки, кото­рая и проложила себе русло в более податливых породах, свернув от ключа Отун-да-цзы-чан прямо на север, поперек холмов Е-шуй-шаня.
По выходе из гор мы шли каменистой пустыней 20 км до уро­чища Я-цзы-чан, где и остановились.
Это урочище представляет глубокую впадину на краю сухого русла Е-шуй, точнее — глубокую бухту этого последнего, которая развертывается перед глазами путника только тогда, когда он почти вплотную подойдет к обрывистым ее берегам. Ее дно — солончак, густо поросший осокой и спорадически — камышом, солянками и гребенщиком. Ключей в урочище два: один — близ спуска, с слегка солоноватой водой, другой — в двух километрах к северу — почти пресный. Абсолютная его высота по нашему определению оказалась равной 4 908 футов (I 496 м), по опреде­лению Футтерера — 4 691 фут (1430 м) 202 и Обручева — 4 428 футов (1350 м)203.
Подходя к впадине, мы пересекли колесный путь, шедший с востока на запад. В. А. Обручев полагает, что это один из вариантов колесной дороги из Ань-си-чжоу (?) в Хами204; в дей­ствительности же это местная дорога, не идущая на восток далее урочища Да-чжо-цзы, где некогда велось в значительных разме­рах пережигание саксаула на уголь.
23 сентября мы продолжали наш путь по местности, представ­ляющей место схода многочисленных сухих русел в один могучий проток, названный мною Янь-дуньским.
Проток этот слагается из двух рукавов, из коих северный производит впечатление более значительного. С высот, окружаю­щих урочище Отун-го-цзы, я проследил его довольно далеко на восток, причем выяснилось, что его образуют несколько коротких
русел, из коих по крайней мере два сбегают с севера; если верить, однако, монголам, главный сток прежних вод находился все же не здесь, а на северном склоне хребта Ма-дунь-шань, в том месте, где этот .последний, повышаясь, сливается с нагорьем Карлы к-тага. С того же хребта и, вероятно, с южных склонов тех же гольцов, выносила свои воды и бывшая речка Е-шуй, ко­торая, сливаясь с Мын-шуйским руслом, слагала далее юж­ный рукав того огромного желоба, который проходит мимо Яньдуня.
Хребет Ма-дунь-шань служит, таким образом, водоразделом между обоими рукавами, и его западный конец, изрезанный многочисленными стоками, и пересекает дорога в участке между Я-цзы-чаном и Отун-го-цзы.
Поднявшись из Я-цзы-чанской ямы снова на каменистую степь, мы шли ею километров пять, имея вправо крутой обрыв Е-шуйского русла, затем пересекли последнее и вышли на его правый берег, представляющий узкий отрезок той же каменистой пустыни, выклинивающейся на запад в новое расширение назван­ного русла. Топографически этот мыс составляет как бы отпрыск хребта Ма-дунь-шань. Да таким он, повиднмому, и был когда-то, так как и теперь еще из-под гальки выступает здесь кое-где коренная порода — серый глинисто-кремнистый сланец.
Усыпанные серой галькой рыхлые красные отложения (кон­гломераты и песчанистые глины с редкими включениями кристал­лических агрегатов гипса и поваренной соли) вообще не отли­чаются здесь значительной мощностью, вследствие чего служа­щие им постелью коренные породы выступают из-под них повсе­местно и часто; так, еще накануне, не доходя Я-цзы-чана, мы обошли обнажение буро-красного порфира, сегодня же, едва под­нялись из ямы, как натолкнулись на щетки темнозеленого фил­лита, которые и тянулись вдоль дороги на протяжении 700 сажен (1493 м).
Севернее Е-шуйского сухого русла выходы коренных пород стали попадаться еще чаше. Да оно и понятно: мы обходили здесь западный конец хребта Ма-дунь-шань, размытый прибоем вод когда-то бывшего здесь залива и частью занесенный его отложе­ниями. Конец этот, судя по остаткам, слагали богатые выделе­ниями кварца серые глинисто-кремнистые сланцы, прорванные жилами фельзитового порфира и диорита; выходы последнего оказались сильно разрушенными с поверхности.
Порфировая гряда составляла водораздел между южным и северным рукавами Янь-дупьского протока. Пройдя последний, мы поднялись на его высокий правый берег и вскоре достигли глубокого оврага Отун-го-цзы, где и остановились на лугу, у обильного водою ключа, выбивающегося из-под круто обрываю­щейся здесь толщи детритуса близлежащих гор; вероятно, там,
I в этих горах, следует искать и вершину ушедшего затем под I землю источника.
Абсолютная высота урочища оказалась равной 3 940 футам [ (1201 м).
После чая я поднялся на край балки для обозрения окрестной [ страны, но успел окинуть взором и зарисовать только южную ' часть горизонта, где круто падающие горы Бэй-шаня кулисор образно заходили одна за другую, причем их краевой контур г представлял непрерывный ряд выпуклых линий, т. е. смену не­глубоких бухт и острых высоких мысов. У их подошвы расстилаI лась щебневая пустыня, опускавшаяся на север уступами — ши■ роками и низкими, но все же уступами. Еще ближе к протоку [ почва приобретала красный оттенок и странный запутанный рельеф, напоминающий ходы большого короеда (Myclophilus piniperda) в сосновой коре; их наметила вода, а докончил ветер, которому и Янь-дуньский проток обязан в значительной мере । своими размерами.
Весь восток был занят горами... Но было уже не до них. В воздухе вдруг потемнело... Зловещая свинцовая туча выкати। лась из-за Карлык-тага и как-то сразу заняла полгоризонта. Рванул ветер, и полил дождь... Но какой дождь! Ни ветра, ни грома, а между тем в воздухе стоял глухой гул от низвергавшейся I с неба воды. Еще минута и к нему присоединились новые звуки, I возвестившие нам об образовании силевого потока. Счастье еще, ; что наши юрты стояли на возвышении, а то бы быть нам на дне Янь-дуньского русла. Впрочем, и так беда приключилась немалая. j Юртовый войлок не выдержал нового испытания и дал течь во многих местах, и я не знаю, что бы удалось нам спасти из коллекций, если бы дождь лил не четверть часа, а несколько ' долее. Но он вдруг перестал, и вода так же быстро скатилась, как [ набежала...
Такие ливни хотя не часты, но обычное явление в странах i с континентальным климатом, и я думаю, что только силовыми явлениями ♦ и можно объяснить ту сохранность древних русел, какая наблюдается ныне повсеместно в Бэй-шане.
В логу Отун-го-цзы силь оставил после себя значительные следы в виде навороченной гальки, конгломератных глыб и ство­лов гребенщика, которые, будучи полузатянуты песком и глиной, занесли большую часть лужайки.
После дождя небо оставалось до позднего вечера затянутым [облаками, которые очень низко неслись над землей; они скрыли даже ближайшие горы; а на следующий день нам уже не дове­лось нанести их на карту, так как ввиду значительности пред-
L • «Силь» — местное (тюркское) название внезапно устремляющихся С гор бурных потоков дождевой воды.
стоящего перехода, что-то около 58 км, мы выступили в Мор-гол до рассвета.
В сумерках мы прошли около 8 км. При первых же лучах солнца я увидел такую картину: кругом — каменистую степь: серовато-желтый глинисто-песчаный грунт, устилающую его чер­ную блестящую гальку, редкие кусты хвойника и низкорослого саксаула, и перед собой — уходящую в даль грязножелтую ленту дороги.
Этой дорогой, средн все той же монотонной пустыни, мы дол­жны будем пройти сегодня еще многие километры, а потому самое лучшее, что мы теперь можем сделать, — это запастись терпением и пореже справляться с часами.
Убить время в пустыне осенью положительно не на чем: не­органическая природа, донельзя однообразная, не представляет объектов для наблюдения, органическая же жизнь, и весной бед­ная и убогая, в сентябре вконец замирает. Остается лишь созер­цать дальние горизонты, да переваривать в думах вчера ви­денное.
На сей раз я задался вопросом: почему галька пустыни в одном месте покрывается темнокоричневой коркой, в другом — нет, хотя н там и тут она состоит из одних и тех же горных пород? Играет ли тут какую-нибудь роль различная давность их залега­ния на поверхности почвы? Не думаю. В Бэй-шане можно видеть целые горы, покрытые темной коркой и кажущиеся вылитыми из чугуна, и рядом хребты без всяких следов подобной коры; рав­ным образом в Бэй-шане же приходилось зачастую проезжать по долинам, усыпанным пестрым щебнем, а несколько далее щебнем, уже покрывавшимся темной коркой, причем в общих условиях их залегания и в составе нельзя было подметить суще­ственной разницы. Иногда даже в осыпях обломки такой прочной породы, как кварц, успевали покрываться бурой коркой, а иногда монолиты без всяких следов поверхностного разрушения сохра­няли во всей неприкосновенности свою первобытную, слегка только потускневшую окраску. В чем же разгадка этого любо­пытного явления?
Припомнив, что темнобурая корка одевает скалы или на зна­чительной высоте или на сторонах, защищенных от господствую­щих северо-восточных и северо-западных ветров, я остановился на мысли, что образованию коры мешает переносный песок и что, стало быть, цветная галька устилает лишь такие участки камени­стой пустыни, которые наиболее подвержены действию постоян­ных ветров; действительно, в долинах, носящих явные следы раз­дувания, я никогда не видел черной гальки. Впрочем, гипотеза эта еще требует строгой проверки.
С дороги видна была только окрайняя гряда Карлык-тага, все же, что находилось позади ее ровного низкого гребня, затянул
туман — испарение вчера пролившегося дождя; такой же туман, хотя более редкий, позволявший временами видеть отвесные крас­ные степы Янь-дуньского русла и сопровождающие его столовые возвышения, стлался и на юге, но так низко, что поверх его явственно были видны отдельные сопки Бэй-шаня. В этих карти­нах не было ничего интересного, и нам оставалось лишь терпе­ливо ждать, чем подарит нас западная часть горизонта, где мы с нетерпением ож'идали появления силуэта Мор-голской гряды. Наконец, на сорок втором километре от ночлега мы ее увидали
— Ну, теперь уже близко!
Но мы шли еще добрых три часа времени, и эти три часа по­казались нам длиннее восьми уже проведенных в дороге. Мазартаг не давался нам, точно клад!
Но вот он вдруг вырос и вытянулся по направлению к Карлыктагу, откуда также стали подходить горы. Это был, без сомнения, восточный из таш-булакских кряжей. Мало-помалу мы стали при­знавать местность. Кому-то даже показалось, что он видит гроб­ницу султана-улеми-Рахмета на гребне Мазар-тага. Но я и в би­нокль ничего рассмотреть там не мог. Прошло еще полчаса в бесплодном выжидании каких-либо признаков близости челове­ческого жилья, как вдруг, когда всего менее этого ждали, впереди раздался окрик:
— Река!
Это была красавица Хо-или, или Мор-гол, одна из немногих речек, добегающих и поныне до Янь-дуньского русла, где ее воды образуют обширное тростниковое займище Торэ-аркын, известное множеством водящихся там кабанов. В том месте, где ее пере­ходит дорога, она течет в русле, проложенном в речнике, выше же ее теснят гранитные скалы, которые и препятствуют местному на­селению утилизировать ее воду для поливки полей; впрочем, попытки в этом отношении делались, да и сейчас еще вниз по ее течению виднеются пашни, но только в кусках, не превосходя­щих 20 м. х
Прозрачная и стремительная, в яркозеленой рамке из камы­шей и кустарников, Хо-или произвела на нас чарующее впечатле­ние. Явилась даже мысль стать на ней бивуаком.
— А хлеб? А соль?
К свежему хлебу, действительно, давно уже стремились все наши помыслы, а тут, как на грех, вчерашний лНвень испортил все, что еще оставалось у нас из запасенной муки, напитав ее соляным сиропом из мешка с солью, попавшего в суматохе в са­мое неблагополучное место; с лепешками же мы прикончили еще в урочище Л у-цо-гу.
Итак, снова в путь!
Еще не доходя до речки, влево от дороги, я заметил незначи­тельный выход серого кремнистого сланца, далее же к западу
коренные породы (преимущественно граниты) стали попадаться чаще. Впрочем, первое время мы ехали все тою же каменистою степью и только уже на третьем километре вступили в холмы, образующие южный конец восточной Таш-булакской гряды. Первую цепь холмов слагал темносерый кремнистый сланец, вто­рую— бледнокрасный биотнтовый гранит, к которому примы­кали сильно разрушенные с поверхности желтовато-зеленые горки эпидотового сланца. С этих холмов был уже хорошо виден китай­ский Мор-гол, прислонившийся к почти черному Мазар-тагу, а там было уже рукой подать и до Ходжам-булака, где нас встре­тили с распростертыми объятиями, как старых знакомых.
В Мор-голе мы дневали, чтобы дать отдых нашим отощавшим животным и сделать вторичное астрономическое определение пункта.
Здесь мы расстались с проводником-китайцем, который горячо, но безуспешно, настаивал на необходимости избрать южную до­рогу для перехода в Хами. Пролегая по открытой степи, послед­няя едва ли, однако, могла дать нам материал, в чем-либо суще­ственном дополняющий имевшиеся уже о ней сведения, между тем как даже самая небольшая экскурсия в Карлык-таг несом­ненно должна была внести новое в орографию этого мало иссле­дованного хребта. Видя неуспех своего домогательства, китаец, видимо, рассердился и потребовал немедленного расчета, мы же, порядив проводником одного из местных обывателей, 26 сентября выступили прямой дорогой в Хотун-там.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЮЖНОЙ ДОРОГОЙ
Первые 7 км мы шли котловиной, залегающей между Мазартагом и таш-булакскими гранитными грядами, по местности, I скудно поросшей чием и хвойником, после чего вступили в холмы самой западной из помянутых гряд, распавшейся в том месте, где ее переходит дорога, на три рукава невысоких пригорков, | сложенных из различных более или менее красных гранитов, выступавших в следующей последовательности с юга на север: светлокрасный крупнозернистый роговообманковый гранит, более темный, очень мелкозернистый гранит (микрогранит), прорезан­ный фельзитом гранит и, наконец, хлоритовый среднезернистый гранит.
Перевалив через эту гряду, мы вышли на равнину, изрезан1ную сухими руслами и арыками, уходившими большею частью на юг, где виднелись одиноко росшие тополя; три километра • дальше на глинисто-песчаной почве этой равнины появились выгцветы соли, травянистая растительность (камыш, джантак, чин и Calamagrostis) стала гуще, и дорога на протяжении 4 км пошла типичным солончаком. За границей этого последнего травы вновь । стали скудны, черными площадями появилась мелкая галька, и мало-помалу мы втянулись в пустыню, которой и шли до пер­вых хотунтамских полей.
В Хотун-таме нас встретил дорга, который был извещен о наi шем возвращении в Мор-гол накануне. После обмена привет। ствиями, он проводил нас в уже знакомое нам помещение, где I тотчас же сервирован был дастархан: чай. изюм, пшеничные ле­пешки и... дыни. Впоследствии такие дыни мы забраковали бы,
теперь же они показались нам бесподобными, и на радостях, что мы опять в культурном районе, мы одарили доргу больше, чем позволял наш почти истощившийся запас безделушек.
На следующий день мы встали до света, так как мне предстоял далекий путь: дорогой на Баркюль добраться до Багдашской усадьбы и отсюда свернуть на Ортам, куда брат должен был сле­довать с караваном прежней дорогой, вдоль южной подошвы хребта Карлык-таг.
До ущелья речки Аглик я ехал уже знакомым путем частью вдоль, частью поперек низких черных холмов, сложенных из темнозеленого, очень мелкозернистого, хлоритового диабаза. Холмы эти отделялись узкой долиной от южных уступов Карлыктага, который в том месте, где к нему подходит дорога, образован серым хлоритовым среднезернистым гранитом. Среди скал этого гранита я вступил в ущелье речки Аглик и 200 м дальше стал взбираться на гребень отрога, образующего его западный склон.
Этот первый подъем оказался настолько крутым, что его при­шлось сделать пешком. Перевал носит название Тёш и к-та г и при абс. выс. 7 179 футов (2 188 м) возвышается над речкой метров на 2 130. В основании этой толщи лежит серо-зеленый хлоритовый гнейсо-граннт, выше же обнажается гнейс, переслаивающийся как с хлоритовым сланцем, так и с более зеленым эпидотовым гней­сом. Пока мы спускались среди скал этих сланцев, раститель­ность попадалась лишь кое-где и состояла из кипца и кустов шиповника (Rosa pimpinellifolia) и караганы (Caragana tragacanthoides); но ниже характер ландшафта вдруг изменился: скала ушла под почву, а последнюю густым покровом одели полынь и кнпец, среди коих виднелась зелень и других растительных типов. Мы вышли здесь в межгорную падь, которая, несмотря на свою близость к Хотун-таму, оставалась почему-то нетронутою скотом. Это показалось мне тем более странным, что обилием пастбищ хотунтамцы вообще похвалиться не могут. Недоумение мое, однако, кончилось, когда дотоле упорно молчавший провод­ник, обведя рукой долину, вдруг объявил: «Ханское угодье».
Противоположный скат этой пади был пологий и выводил на перевал Тагнё-дабан, сложенный из среднезернистого амфиболи­тового гранита, прорезанного жилами фельзита. Его абсолютная высота оказалась равной 7 608 футам (2 319 м).
С перевала открылся вид на мрачное, скалистое ущелье речки Кырчумак (или Карчумак?), которая с оглушительным шумом, вся в пене и брызгах, неслась среди огромных камней. Вдоль ее русла виднелся редкий лес тополей, которые подымали свои строй­ные стволы прямо из груд навороченной в бортах гальки и валунов.
Эту речку мы перешли по мосту, а затем километра два ниже стали подыматься боковым ущельем ручья Шото-гол на перевал Шото-дабан.
Ущелье это столь же дико, как и главное: исполинские стены, голый камень и почти полное отсутствие зелени характеризуют его суровую красоту, которая, вероятно, импонирующим образом действовала на душу прежнего обитателя этой горной пустыни. Иначе трудно понять, почему именно это ущелье избрал он для подвигов благочестия, выразившихся в выбитин на скалах тибет­ским и монгольским алфавитом известной буддийской формулы: «ом-мани-падме-хум» ♦.
Эти надписи украшают гранитные глыбы несколько выше того места, где порода эта сменяет глинисто-слюдяной сланец, сопро­вождающий дорогу от устья ущелья. Шото-дабан, находящийся, как нам кажется, ближе других перевалов к главной массе хребта, слагает бледнокрасный крупнозернистый гранит, пере­сеченный более темным мелкозернистым аплитом. Подъем на него идет третьестепенным ущельем, крут, но короток; спуск столь же крут и выводит в широкую, но значительно всхолмлен­ную падь, густо поросшую травами высокой степи, показавшимися мне также не тронутыми скотом, хотя дальше нам и попалось на­встречу огромное стадо баранов, перегонявшееся вверх по долине. Кстати замечу, что еще во времена Ван Янь-дэ (в 982 г.) в Ха мни* ском княжестве разводились обе породы курдючной овцы: мон­гольская с малым и киргизская с большим курдюком 205, ныне же последняя здесь совсем вывелась.
Обходя холмы, в коих основная порода (сперва темнобурый кремнистый сланец, а затем черный глинистый) обнажалась лишь по гребню или в редких обрывах, мы постепенно поднялись на побочный отрог Чакыр-дабан, за которым невдалеке следовали еще два перевала — Еки (двойной) и Л к-та ш-котёл ь, разделен­ные узкими травянистыми долинами, мало в чем отличающимися от только что пройденной. Впрочем, восточный склон перевала Ак-таш-котёль, как и самый перевал, был почти совсем бесплоден.
С Лк-таш-котёля открылся величественный вид на мрачный Карлыг-таг, неприступной стеной уходивший под облака, которые клубами спускались в долину по его диким ущельям. Влево вста­вали также исполинские скалы; они неожиданно вырастали на продолжении Еки-котёльского гребня, но очевидно, состояли из другого материала, чем этот последний. Впоследствии я обогнул их с запада и убедился, что они действительно сложены не из оса­дочных, а из массивных кристаллических пород—гранита и сие­нита. Впереди пологий спуск выводил нас в Багдашскую котловину.
На третьем километре от перевала мы встретили первые пашни и первых тагчей, от которых узнали, что застанем в Багдаше таджи Садык-бека, присланного из Хами для ревизии хан-
• Подробный перевод этой мистической формулы дает Габэ (Gabet «Notice sur Ia pridre bouddhique Om mani padmd houm» в «Journ, Asiat.>, 4 эёг., IX. 1847. p. 462).
ской усадьбы. Я очень обрадовался этому известию. С Садыкбеком мы познакомились еще в прошлом году; он был свидетелем того расположения, которое старался показывать нам при всяком удобном случае Шаа-Махсут, и этого было вполне достаточно, чтобы обеспечить нам теперь радушный прием. Впрочем, многого нам и не требовалось: чашка горячего чая, да, пожалуй, два-три указания, которые затруднился дать нам наш молчаливый во­жатый. Всю дорогу он понуро тащился в хвосте, то и дело подго­няя свою лошаденку, которой оказался не под силу быстрый, почти 47,-километровый перегон по крутогорью; а так как до Ночлега в Ортаме должно было остаться еще по крайней мере 25 км по таким же горам, то я, глядя на его жалкую фигуру, давно уж решил с ним развязаться в Багдаше, благо оттуда до­рога шла ущельем Гаиб, где сбиться с пути, как я думал, было нельзя.
Багдашская усадьба славится своим фруктовым садом, ио едва ли заслуженно; по крайней мере поданные нам яблоки — сладкие, но мелкие и червивые — оказались много хуже турфанских. Она известна так же как центр ханского коне­водства.
Говорят, что некогда богдашские лошади считались лучшими во всем Притяныпанье, теперь же от этой былой славы осталось немного. Ураган инсуррекционного движения шестидесятых годов, так жестоко обрушившийся на Хамийский оазис, разметал и хамийскне табуны, так что, когда Шаа-Махсут принял, наконец, бразды правления над разоренным краем, то не нашел в княже­ских конюшнях ни одной доброй лошади. Их пришлось собирать поодиночке, скупая что и где только возможно, лишь бы принад­лежность к прежним ханским табунам не подвергалась сомнению. Так было сведено десятка два порядочных маток и несколько плохих жеребцов, которые и положили начало теперешнему заводу.
Из расспросов я убедился, что приемы коневодства в Хами те же, что и в наших степных хозяйствах: матки разбиваются на косяки, к которым подпускается по одному жеребцу, причем ни­какого сознательного подбора не производится. Лошади круглый год находятся на подножном корму и подкармливаются заготов­ленным сеном лишь в самых исключительных случаях. Молодые, плохо развитые жеребцы холостятся и выводятся из табуна, кобылы же вовсе не сортируются.
В Багдаше мы пробыли не более получаса. Убедившись, что мы не останемся у него ночевать, Садык-бек дал понять, что в та­ком случае нам следует торопиться, дабы успеть еще засветло перевалить через Ортамский отрог, крутой и каменистый. Под впечатлением этих слов мы даже отказались от чая и, наскоро
покончив с дыней и сухими закусками, рысью выехали из усадьбы по направлению к видневшемуся на юге ущелью Гаиб.
Речка Гаиб выбегает в Багдашскую котловину с запада и, со­единившись здесь с Багдашскнм ручьем и приняв его направле­ние, устремляется шумным потоком на юг, в глубокую щель между крутыми сиенитовыми утесами.
В этом ущелье царил уже полусумрак. Солнце успело зака­титься за высокий гребень правобережных скал и бросало из-за них прощальные лучи на вершины противоположных гор. Мы жадно следили за тем, как одна за одной потухали эти вершины, и все шибче и шибче погоняли вперед лошадей. Но, увы, у меня на руках была съемка пути, связанная с остановками, которые приходилось делать чуть не на каждом километре. Они нас за­держали настолько, что к перевалу мы подъехали уже в глубокие сумерки.
— Ну что ж! Выберемся на гребень, так опять будет светло!
И с этой мыслью я стал взбираться на гребень отрога. Но до­рога, до этого места хорошо наезженная, с прочными новыми мостами, вдруг превратилась в узкую тропу и, вильнув в сторону, пошла под гору.
— Глаголев, а ведь, пожалуй, мы не туда едем...
— Должно быть, что так...
И, точно по уговору, мы повернули обратно; но и выбравшись на торный путь, мы тщетно искали сворота к горам: его нигде не было. Так доехали мы снова до спуска.
— Стало быть, верно ехали!
Но нет, тропинка привела нас к реке и уткнулась в нее в том месте, где воды ее с пеной перебрасывались через огромные ва­луны. Осмотрелись: вдоль реки ни справа, ни слева дороги не было видно.
— Что же теперь?
Решили еще раз попытать счастье и снова вернулись обратно. Обшарили гранитные осыпи в предположении, что, может быть, ими пошла дорога па перевал, но... безуспешно. Между тем, совер­шенно стемнело, и так как у нас не было иного выбора, как итти вдоль Гаиба, то я и спустился к реке. Не возвращаться же в самом деле обратно в Багдаш!
И вот начались наши мытарства!
Описывать их я не буду, но они станут ясны, если мы пред­ставим себе те условия, в каких мы шли последние 5—6 км по ущелью.
Ночь. Небо вызвездилось, но его слабое мерцание не достигает дна ущелья, где все черно: и с шумом несущаяся вода, и стеснив­шие реку скалы, и разросшийся вдоль нее лес и кустарник, и, на­конец, бурелом и камни, торчащие отовсюду. Все это сплелось и перемешалось в дикий черный хаос, из которого, казалось,
•
не было выхода: отведешь рукой лезущие в лицо ветви — на­ткнешься на камень, станешь его обходить — сорвешься в воду потока...
У Глаголева нашлось штук двадцать серничек. В критические моменты мы ими пользовались; но этих моментов оказалось так много, что запас их был на первых же порах израсходован, и дальше мы уже двигались совсем вслепую.
В Ортамский сад мы прибыли как раз в полночь, когда нас перестали уже ждать, порешив, что непредвиденная случайность заставила нас задержаться в Багдаше. Всего нами пройдено было в этот день 75 км, съемкой же 65.
На следующий день мы выступили в Хами, куда и прибыли вскоре после полудня. На этот раз мы обошли туземный город с востока и остановились на лугу, близ его южной стены. Николай и Ташбалта, которым кто-то дал знать, что мы едем, явились тот­час же. Они опередили нас на двое суток и остановились в Синчэне, в том же тане, в котором когда-то стояли и мы.
В Хами мы рассчитывали отдохнуть по крайней мере дней пять, но наши возчики этому воспротивились и объявили, что ни за что не выедут в несчастный день.
— Но какой же день вы считаете благоприятным для выезда?
— Десятое число десятой луны.
Это число соответствовало 2 октября.
Делать нечего, пршйлось покориться и выехать в назначенный нам китайцами день, но случай этот весьма кстати познакомил меня с весьма распространенным в Китае предрассудком, не только подразделяющим все дни в году на счастливые и несчастные, ио и отличающим среди этих последних такие, кото­рые неблагоприятны для выезда в одном каком-нибудь направле­нии, от таких, которые неблагоприятны для всякого выезда, в каком бы направлении этот последний не предпринимался. И суеверие это настолько прочно вкоренилось в души китайских извозчиков, что было бы совершенно напрасным трудом убеждать их от него отказаться.
В Хами мы простились с нашим верным Хассаном.
В лохмотьях явился он к нам в Урумчи. Начал с того, что за кусок хлеба стал собирать казакам топливо, пасти баранов и ло­шадей. Его допустили в отряд, как перед тем. допустили собаку Кальту. У нас нашлась лишняя лошадь, и он поехал за нами, подгоняя баранов. В Гу-чэне мы его одели; в Хами ему поручен был караван ишаков, и тут-то он показал себя настоящим масте­ром своего дела. Всегда ровный, скромный, услужливый и рабо­тящий, он завоевал общую нашу симпатию, и теперь мы расста­вались с ним, пожалуй, даже труднее, чем впоследствии со стариком Сарымсаком. Но сам Хассан был на седьмом небе, не потому, конечно, что покидал нас, а потому, что один год
[службы превратил его из нищего в богача; мы оставляли ему весь наш ишачий караван— 12 молодых, превосходных животных, все полагающееся сюда снаряжение, верховую лошадь и ланов два­дцать денег. С этим он не только мог начать извозное дело, но и становился в ряды наиболее состоятельных ишакчей; недаром же последние тотчас же стали величать его басм!
Но если нами остался доволен Хассан, то того же нельзя ска­зать о ха ми иском князе, который, очевидно, ждал от нас лучших подарков, чем те, которые мы могли ему предложить. Особенно же раздосадовал его наш решительный отказ подарить ему штуцер Iiaedge'a. Он долго не хотел с ним помириться и несколько раз подсылал к Сарымсаку адъютантов с вопросом, не изменили ли мы своего решения.
В Хами мы увеличили свой арбяной обоз еще одной телегой, в которую сложили ящики, оставшиеся на хранении у вана, и рухлядь, шедшую на ишаках.
2 октября, несмотря на то, что мы выступили поздно, никто не явился нас проводить. Хассан-бай еще накануне ушел в Су­чжоу, получив подходящий подряд, среди же местного населения i у нас как-то сразу не оказалось приятелей: нам давали почувство­вать, что ван на нас сердится.
Сейчас за городом дорога вышла на солонец. Блеклая расти­тельность, грязножелтая почва и желтоватая пыль, висевшая в воздухе, придавали всему ландшафту донельзя тоскливый характер. Он не изменился, когда местность стала более пере­сеченной и дорога пошла среди плоских высот, сложенных из глины, песка и мелкой гальки. Эти высоты перемежались с впа­динами, поросшими очень густо камышом и осокой; но и здесь , глазу не на чем было остановиться — так все выглядело тускло, пыльно и однообразно в своей серо-желтой окраске. Пыль обра­зовала и ту полупрозрачную завесу, за которой скрылась подошва Тянь-шаня, тогда как его зубчатый гребень, увенчанный пятнами снега, рисовался довольно явственно на горизонте.
Мы выступили из Хами после полудня и лишь под вечер доi брались до Сумкаго, по-китайски—Тоу-пу-ли, где и останови1 лись в небольшом, но опрятном дунганском тане. Селение это расположилось в ключевой впадине, находящейся, повидимому, в связи с руслом речки Ху-лу-гоу и развивающейся в плоский . овраг южнее дороги.
Па следующий день выступили с рассветом.
Ехали знакомыми местами, которые выглядели еще печальнее, i чем зимой. Тогда как-то мирился с царствовавшим тут запусте­нием — мертвая природа вполне гармонировала, а местами леf жавший снег частью скрывал следы разрушения, — теперь же картина погрома выступала во всем своем страшном объеме: 1 запущенные поля, заросшие джантаком арыки, развалившиеся
дома, остатки стен и группы деревьев за ними — все это напоми­нало о кипевшей здесь некогда жизни и рисовало воображению кровавые сцены беспощадного избиения сотен людей.
Со времени замирения края прошло свыше пятнадцати лет, и, тем не менее, беглецы все еще продолжали возвращаться на родные свои пепелища. Не всегда добровольно однако. Нам пере­давали, что Шаа-Махсуту удалось исходатайствовать в Пекине приказ о насильственном возвращении в Хами тех из его поддан­ных, которые не пожелали бы добровольно вернуться на родину, и что приказ этот стал приводиться в исполнение так ретиво, что вскоре большая дорога в Хами запестрела переселенцами.
Одна такая группа попалась и нам на пути.
Вереница арб, переполненная скарбом, женщинами и детво­рой, мужчины в рубище, подростки, то и дело подгонявшие из сил выбившихся лошадей, старцы на ишаках, весь этот караваи, подымая невероятную пыль, медленно двигался нам навстречу и когда поравнялся, то от него повеяло такой усталостью, нище­той и горем, что как-то не хотелось верить, что это были люди, возвращавшиеся на родину после долголетнего пребывания на чужбине.
От них-то мы и узнали о существовании помянутого приказа.
— Там, в Курле, — жаловались они, — мы были свободны, сюда же возвращаемся крепостными; там мы обжились, поже­нились, нажили дома и земли, а здесь нас ожидает жизнь впро­голодь, если только не полная нищета. Нам не дали возможности постепенно ликвидировать наши дела, нас разорили... и вот мы возвращаемся на родину беднее, чем были даже тогда, когда бежали отсюда.
Жалобам этим положил конец сопровождавший караван ки­тайский солдат. При появлении его хамийцы рассыпались, и возы их, тяжело тронувшись с места, медленно покатились к Хами.
Эта встреча случилась в солонцах, к западу от селения Астына. Солонцами, перемежавшимися с песчано-щебневыми участками пустыни, мы проехали еще несколько километров, а затем поднялись на песчано-известково-глинистое, частью рас­паханное плато, с которого открылся вид на богатую ключами долину Ябешэ, сливающуюся на юге с оазисами Лапчук и Каратюбе. Многоводный ручей Ябешэ, как нам говорили, образован ключами, которые выбиваются на дневную поверхность кило­метрах в пяти к северу от дороги. Находятся ли эти последние в связи с исчезающими в рыхлом конгломерате водами речки Санр-кира, установить я не мог, но в направлении глубокого русла Ябешэ находится и ущелье, по которому сбегает с Тяньшаня в низину помянутая речка. Вдоль Ябешэ виднелись пашни, группы деревьев и хутора.
Два километра дальше мы вступили в Токучи или Сань-пу-ли, где и остановились в единственном на все селение тане. Токучи, разбросавшееся вдоль небольшой ключевой речки, состоит из десятка домов, ютящихся в тени тополей. Его абсолютная высота оказалась равной 2358 футам (719 м).
На следующий день нам предстоял путь по местности, не пройденной минувшей зимой, но о ней многого сказать не прихо­дится: это почти бесплодная пустыня, частью глинисто-песчаная, частью каменистая, сохранившая лишь в немногих местах остатки прежней культуры. Повидимому, она бедна даже грунтовой во­дой, а о проточной и говорить нечего: ключевые ручьи, которые мы пересекли зимой по дороге из Джигды в Токучи, сюда не до­ходят, очевидно, без остатка просачиваясь в ее песчанистую рыхлую почву. Только на третьем километре от Токучи мы про­шли, повидимому, ключевой лог, густо поросший травами и кустарником, среди которого я заметил и розу пустыни — Rosa elasniacantha Trautv.
Здесь сходились дороги: магистраль вела в Турачи, вправо отходила дорога на селения Деваджин (Де-ва-цзин) и Джигду, влево на селения Чокагу и Чиктым.
Селение Чокагу находится в преддверии к пустыне, которую китайцы в древности называли Бо-лун-дуй, позднее же Фан-гоби (Fong-gobi) или Ветреной гоби 206. Это — «долина бесов» Ван Янь-дэ, о которой я имел уже случай говорить выше. С тех пор завеса, скрывавшая ее от взоров европейцев, была сорвана экспедицией В. И. Роборовского, который и дал нам довольно подробное ее описание 207.
Пройдя описанной степью километров двадцать, мы вышли к селению Турачи, также Сы-пу-ли, или Сань-дао-лин, лежащему почти на границе хамийских владений; далее на запад уже за­легает пустыня, благодаря которой пункт этот и превратился в обычное место остановки обозов и караванов, следующих из Хами в Джунгарию или Турфан. Движение здесь большое, и, как говорят, содержатели местных таней делают недурные дела. Мы выбрали тань, в котором было меньше народу, но и тут еле доби­лись отдельного помещения. Впрочем, такое стечение проезжаю­щих явление обычное только осенью, в другие же месяцы, а осо­бенно летом, танн пустуют нередко по суткам и более.
Абсолютная высота Турачи оказалась равной 3386 футам (1032 м)—цифре несколько неожиданной, так как подъем равнины не казался нам вовсе крутым. Согласно Футтереру, вы­сота этого селения даже больше, а именно равняется 3608 футам (1106 м)208.
Следующий участок пустыни до местечка Ляо-дунь, длиной около 40 км, мы пробежали менее, нежели в шесть часов; дорога была здесь не только знакомой, но и настолько однообразной и 38 Г. Е. Грумм-Гржимайло
скучной, что как-то невольно хотелось отбыть ее поскорее. К тому же на этот раз мы не были связаны съемкой.
К Ляо-дуню дорога стала ровнее, но в середине пути мы то и дело пересекали лога, заваленные крупной галькой и валунами. Такая же галька устилала и почву равнины, притом местами столь густо, что казалось, будто идешь не степью, а саем. Это обилие голышей в почве делает последнюю почти непригодной для обра­ботки, и действительно, несмотря на близость подпочвенной воды, местами выбивающейся на поверхность, человек здесь делал только попытки селиться и то отдельными хуторами. От послед­них сохранились теперь лишь следы карысей, одинокие деревья, да развалины зданий. Отсылая читателя за подробностями об этом участке пути к XVII! главе настоящего труда, я здесь лишь замечу, что намечавшийся уже раньше крутой подъем Притяньшанской равнины, достигавший 38 м на километр, выра­зился к северу от Турачи особенно резко, составив более 58 м на тот же километр.
В Ляо-дунь мы прибыли задолго до своего обоза и в ожида­нии последнего навестили нашего старого знакомого, а вместе с тем и высшую местную власть — ба-цзуна (старшего унтерофицера), который, конечно, принял нас с подобающими поче­стями, а затем не замедлил и отдать визит. При этом нельзя не упомянуть об одной подробности: в его горнице, среди двух «дуйцзи> — свитков с мудрыми и поучительными изречениями, мы нашли свои прошлогодние визитные карточки наклеенными на стену. Очевидно, это были единственные карточки, которые он когда-либо получал.
В Ляо-дуне мы застали двух турфанлыков, которые немного спустя выехали прямой дорогой в Пичан. Они не раз ездили этой дорогой, но, к сожалению, за недосугом, не могли нам сообщить о ней многого; все же мы узнали, что она много хуже той, по которой мы ехали, но опасна, главным образом, только весной и зимой.
За Ляо-дунем мы очутились в пустыне, переход через которую зимой казался нам столь тяжелым. Но тогда нас донимал ветер, морозы и длинные переходы; теперь же мы встретили здесь уме­ренное тепло, ясное небо, прозрачный воздух и полное в нем за­тишье. Пустыня представлялась нам, очевидно, с наилучшей своей стороны и в такой обстановке показалась нам, действительно, не более дикой, чем любая из каменистых пустынь Центральной Азии. Мы нашли в ней даже более жизни, чем, например, местами в Бэй-шане или в уже известной читателю «харюзе».
Ляо-дунь расположен по краю оврага, дно которого заросло ниже дороги камышом, чием и разнообразным кустарником, среди которого не последнее место занимают белый шиповник (Rosa elasmacantha), гребенщик (Tamarix laxa) и золотарник (Caragana
pygmaea). Зимой тут держались джейраны (Gazella subgutturosa), но сегодня их не оказалось не только в этой балке, но и в сосед­них. По словам местных жителей, они появляются в них только в суровые зимы, а такой, конечно, и была зима 1889 г.
За ляодуньским оврагом мы переехали ряд неглубоких, но широких руслоподобных балок, напоминающих обыкновенные сан, от которых они отличаются тем, что выстилающая их галька в главной своей массе местного происхожедиия, освободившаяся из слагающего здесь почву рыхлого конгломерата, а не приносная издалека; далее же вступили в широкую долину северо-западного простирания с изборожденной росточами каменистой почвой. Обнажения желтых песчано-известково-глинистых почв здесь исчезли, сменившись серым песком, из-под которого, на двадца­том километре от Ляо-дуня, выступила, наконец, и коренная по­рода — фельзитовый порфир серо-фиолетового и красно-фиолето­вого цветов. Прежде я думал, что и холмы к югу от дороги сла­гает тот же порфир, но В. А. Обручев нашел 209, что они образованы гобийскими породами, чего нельзя было бы сказать, судя по их внешнему габитусу.
Станция И-вань-цюань-цзы, или Тао-лай-тай, выстроена на юру у небольшого ключа и состоит из одного казенного таня, находящегося в ведомстве баркюльского пристава. Абсолютная высота долины, средн которой она расположена, достигает 4900 футов (1494 м), являясь наибольшей для всего пути между Хами и Чиктымом.
На следующий день мы выступили до солнечного восхода; когда же солнце взошло, то мы увидали себя среди зеленых хол­мов, образованных конгломератами, сланцеватыми глинами и глинистыми песчаниками. С одного из этих холмов я увидал кар­тину, которая поразила меня не столько неожиданно обширной панорамой гор и долин, сколько странным атмосферическим явле­нием, которому я и сейчас затрудняюсь дать объяснение.
Небо бледноголубого цвета, совершенно чистое, безоблачное; под ним наредкость прозрачный воздух, позволявший видеть гребни гор на необыкновенно далекое расстояние, а еще ниже — густой туман, укрывавший все пади и горные склоны. Получалось впечатление, точно находишься не в самой сухой части Централь­ной Азии, а во влажных и знойных ганьсуйских горах, где такие картины обычное явление по утрам, после обильно накануне выпавшего дождя. Горы же рисовались отсюда в таком виде. Подымающаяся вправо высокая Чоглу-чайская гряда уходила далеко на западо-юго-запад и своими же отрогами почти прикры­вала свой южный конец, а прямо передо мною вставала другая гряда — низкая, но скалистая, служившая северной гранью того океана тумана, который устилал далее все низины и над которым высились гребни двух параллельных гряд: ближней — зубчатый,
и дальней — более высокий и ровный, тесно сходящиеся на меридкиане И-вань-цюань-цзы. Последний из этих гребней я принял заа Чоль-таг, а за ним я увидел расплывшуюся в синей мгле массу гоор, над которой одиноко подымалась вершина грязножелтого ццвета.
Под впечатлением этой картины я писал с дороги о наблюдавмной здесь тесной топографической связи между горами бэйшаньсккой и тяньшанской систем, но только теперь, когда маршруты ВЗ. И. Роборовского и П. К. Козлова опубликованы, я могу вполне вззвесить то, что я видел: первая полоса тумана выстилала долину мчежду Чоглучайскими грядами и высотами, ограничивающими с севера прямой путь между Хами и Пичаном, вторая — эти поедледние от Чоль-тага. Последний выглядел ближе, а падь, отделияющая его от Тяньшанских гряд, уже, чем это оказалось в действительности, но такая ошибочность впечатления легко объячсняется миражем и дальностью расстояния. Затем вздутие, скмы кающее Чольт-таг с горными грядами тяньшанской системы, оьказалось не прорванным, как я подозревал это, Янь-дуньским прротоком, а водораздельным между бассейнами Шона-нора и БЗоджинтэ-куля. К сожалению, о природе этого вздутия нам ниичего неизвестно. Правда, в книге Козлова говорится о том, что кчзападу и востоку от него простираются плоские холмы, гряды и сттоловые возвышения, сложенные по большей части из красных гсобнйских отложений 2*°, ио из этого указания еще нельзя вывести заключения, что и самое вздутие сложено из тех же красных псюрод. К тому же, хотя ныне и принято все центрально-азиатские от>тложения с более или менее красной окраской относить к гобийсеким, но такое определение далеко не всегда может оказаться удочным, в особенности же на пространстве между Хами и Турфраном, т. е. в области частых и обширных выходов юрских пчестрых, и в том числе красных и желтых песчаников; а что они рраспространены и в «долине бесов», явствует из того, что на пути к.< урочищу Сары-камыш экспедиция Роборовского встретила каменноугольные копи ,и.
Спустившись с холма, я догнал караван, когда он вступил уже в j Чоглучайские гряды, сложенные из осадочных и изверженных игорных пород,выступающих в такой последовательности вдоль дцороги: серо-зеленые песчаники и конгломераты, серо-фиолетоввые мелафировые порфириты и такого же цвета кварцевые порффиры, красные кварцевые порфиры, красные конгломераты (:(пудинги), темнозеленые и темнобурые конгломераты и, наконец, я яркозеленые глинистые песчаники и сланцы, обрывающиеся уже вв сторону котловины Отун-го-цзы, или Отун-во.
На станции Чоглу-чай, или Тао-лай-цзин-тай, мы застали ббольшой съезд китайских фургонов, множество лошадей и китайсских солдат, конвоировавших какую-то важную особу, возвра-
, сдавшуюся из Илийского края на родину. К счастью, рассчитыывая [сегодня же добраться до станции Ци-ге-цзпн-цзы, мы не пре^дпоL лагали здесь останавливаться.
Ч огл у майское ущелье вывело нас на каменистое, изборождденное росточами плато, которым мы и шли 10 км, — постепеенно I спускаясь по его террасовидным уступам; еще дальше мы nciepcг секли широкое русло реки, уходившей на юго-запад, в уззкий | просвет между Яньчинскюй и Чоглучайской грядой, и, наконнец, вступили на солонцовую почву котловины Отун-во.
Когда-то на этом солонце рос тограковый (Populus eupbliraF tica) лес, теперь же от него остались одни только пни да отдцельные жалкие дуплистые экземпляры.
Пройдя солонцами километров пять, мы, наконец, увиддали из-за кустов гребенщика приземистые здания помянутой станпции, г где и остановились, очень довольные, что наконец-то мы прибоыли I к тому пункту дороги, откуда должен был пойти никем сщее не R пройденный путь. Абсолютная высота этой станции оказаллась I в круглой цифре на 457 м меньше, чем высота станции Чоглу-ч-чаЙ, I и на 548 м меньше, чем высота станции И-вань-цюань-цзы; ррасI'стояние же от первой 26, а от второй 46 км.
В Ци-гэ-цзин-цзы мы оставили турфанскую дорогу и, поввер|нув на север, перевалили Тянь-шань и вышли в Джунгарию, где г нас встретили снег и непогода. Как ни низок в этом месте ТяяньЕшань, все же он составляет заметную климатическую травницу I между Бэй-лу и Нань-лу, почему именно здесь всего уместнее [сказать несколько слов о климатических особенностях оставшеейся |у нас теперь позади Гобийской пустыни.
Период наблюдений обнимает 43 дня, с 26 августа по 7 окктя-
I бря, в течение коих нами пройдено было 885 км, в том чиссле: г в пределах Бэй-шаня — 288 км (12 дней), по дороге вдоль сев вер­бного склона Нань-шаня — 237 км (17 дней) и по южной тяяньIшанской дороге—360 км (14 дней).
Абсолютная высота местности на этом пути колебалась межкду [716 м (селение Токучи) и 2261 м (перевал Шн-фын-ша-хо-ицзы [в Бэй-шане), оставаясь на значительном протяжении в пределлах между 1 220 и 1 830 м, что имеет тем большее значение, что i мы [находились почти в беспрерывном передвижении, дневали реддко ,н на несколько дней останавливались только в двух пунктахх.в г. Су-чжоу на девять и в г. Хами на три дня. Таким образзом [ваши наблюдения приходятся на местность с средней абсолкютЬой высотой в 1525 м.
Из общего числа дней наблюдения безоблачных оказалосьь 5, ■сных, т. е. таких, когда небо было подернуто перистыми (cirruus), ■еристокучевым и (cirro-cumulus) и перисто-слоистыми (cirrroBtratus) облаками в течение полных суток— 18, облачных, т.г. е. ккнх, когда небосклон был частью покрыт слоистыми (alto-st.fra-
tus) и кучевыми (alto-cumulus) облаками в течение всего дня — 3. и, наконец, пасмурных, когда небо было сплошь или большею частью затянуто дождевыми (nimbus) или слоистыми (stratocumulus) облаками — 3, в остальные же 14 дней наблюдалось переменное состояние неба: в двух случаях небосклон был напо­ловину безоблачным, наполовину ясным, в трех наполовину ясным, наполовину облачным, в следующих трех слоисто-кучевые облака заволакивали на значительные промежутки времени весь небосклон и в пяти случаях формы облаков в течение суток отли­чались чрезвычайным непостоянством; именно один из таких дней (23 сентября) ознаменовался ливнем и градом. Из этих данных усматривается, что ясное состояние небосклона в осеннее время является преобладающей особенностью, климата Гобийской пустыни и прилегающих к ней местностей.
Дождь перепадал три раза, однажды же шел в течение более продолжительного времени, напоминая осенний дождь средней полосы России; затем, 23 сентября, как сказано выше, ливень сопровождался градом, причем в то время, как тучи шли с северозапада, низовой ветер дул с северо-востока. В двух случаях дождю предшествовал сильный порывистый ветер с запада, несший тучи песку: в третьем случае ветер дул с северо-запада. Росы я вовсе не наблюдал, но иней — неоднократно.
Ветреных дней оказалось 18, что составит несколько менее 40 процентов общего числа дней наблюдения. Сильный ветер зарегистрирован пять раз; в двух случаях он шел с запада, в двух с северо-запада и в одном с севера. Особой правильности в воз­никновении этих ветров не наблюдалось; они не отличались также и большой продолжительностью — замечание, которое должно быть в равной мере отнесено и к более слабым ветрам. Вообще частое затишье в воздухе— такая же характерная черта осен­него центрально-азиатского климата, как и ясность погоды. В за­висимости от этого и пыльных туманов наблюдать нам вовсе нс приходилось213, зато прозрачность воздуха иной раз была на­столько велика, что позволяла видеть особенности рельефа страны на десятки километров во все стороны. Что касается преобла­дающего направления ветров, то оно осталось невыясненным; все же, как видно из нижеприводимых данных, численный пе­ревес остался за ветрами, дувшими с западной стороны го­ризонта.
Анализируя вышеприведенные данные, невольно поражаешься значительным преобладанием затишья даже в таких местностях, которые непосредственно прилегают к знаменитой своими ветрами Фан-гоби; так. в Хами мы еще чувствовали слабый северо-восточ­ный ветер, но при дальнейшем движении нашем на запад в воз­духе стояла необычайная тишина; даже бризов, столь, каза­лось бы. естественных в местности между Тяньшанским хреб-
Число наблюдений
Безоолачно
Ясно
Облачно
Пере­менно
Пасмур­но
С 25 (поли, суток)
5
.6
—
4
—•
N 2
• —
2
—
—
—
NW 6
—
1
•>
•-
2
1
W б
—
2
—
3
1
SW 4
—
•>
•—
1
1
S 0
—-
—•


—
SO 0
—.
—
—


О 1

—
—
1

NO 6
—
2 л»
1
3
—
том 4i Шона-норской котловиной, нс ощущалось. Предоставляя объяснение этого факта лицам, более меня сведущим в метеоро­логии, я все же считаю нелишним указать на то обстоятельство, что декабрьские наблюдения Роборовс кого2,3 в помянутой пу­стыне также свидетельствуют о значительном преобладании за­тишья над ветреной погодой.
Впервые в рассматриваемый период термометр опустился ниже (Г (до —2°) в 4 часа утра 14 сентября, в местности Лу-чжадунь (6660 футов, или 2030 м), при пасмурном небе и юго-запад­ном ветре, дувшем порывами; в дальнейшем же, пока мы не вышли из Бэйшаньскнх гор, утренники были явлением постоян­ным, причем перед восходом солнца мороз достигал обыкновенно 4—6°, и только в двух случаях термометр опускался ниже, до 9°,5 и 11° (в 4 часа утра 20 сентября, в урочище Чжи-чжэ-гу, при ясном небе и умеренной силы северном ветре); обе эти цифры для сентября явились предельными. В селении Мор-гол мы отме­тили последний мороз (в 4 часа утра —3°), а затем термометр стоял на 0° три раза:
3 октября в селении То-пу-ли ... с 3 ч. ночи до 5 ч. утра,
6 ♦ на станции Ляо-дунь . . . с 5 ч. до б ч. утра,
7 » » И-вань-цюань-цзы с 3 ч. ночи до 5 ч. утра
Всего же дней, когда термометр стоял на нуле и ниже, в сен­тябре было одиннадцать, в октябре же из семи —три.
Максимум температуры (28°) выпал на 8 сентября в 12 часов дня (колодезь Сы-дунь) и II сентября в I час пополудни (долина р. Су-лай-хэ). В последних числах августа ртуть не опускалась ниже 5°, но и не подымалась выше 26°, причем суточная
амплитуда колебалась между 21 и 10°; сентябрьская амплитуда превзошла августовскую на 3°. выразившись цифрой 39° (макси­мум температуры 28°, минимум — 11°), предельные же суточные амплитуды в том же месяце равнялись: 9° (г. Су-чжоу) и 27° (река Су-лай-хэ); в первых числах октября суточные амплитуды были весьма невелики, не превосходя 16°,5. Самая теплая ночь в октябре пришлась на 2 число, когда ртуть опустилась всего лишь до 5°,5 (в 5 часов утра).
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
СНОВА В ДЖУНГАРИИ
У станции Ци-гэ-цзин-цзы мы свернули на колесный путь, [не показанный ни в одном из китайских дорожников, а, между [тем, это не только кратчайший путь между Урумчи и Хами, но и [лучший из существующих. О времени его приспособления к коI лесному движению я не мог собрать никаких данных, но не думаю, [чтобы оно могло иметь место ранее начала семидесятых годов [прошлого века.
Из Ци-гэ-цзин-цзы мы выступили на рассвете. Первые же лучи [солнца прогнали утренний холодок. Мы скинули полушубки и |готовились к жаркому дню; но Тянь-шань встретил нас очень I угрюмо — ветром и непогодой.
Его южные склоны явственно были видны с турфанской до[ рогн: они голы, скалисты и кажутся недоступным, хотя сравниртельно и невысоким ровным валом, без выдающихся вершин и г глубоких ущелий.
Такой их характер как бы -исключал возможность перевала г через хребет на колесах, но туда повела нас глубокая колея, да I и возчики подтвердили, что перед нами лучшая из дорог, ведуI щих в Джунгарию.
От станции до гор мы шли два часа, сперва, на протяжении I первых 5 км, по солнцу, а затем по изборожденной росточами I каменистой степи. Одна из таких росточей и привела нас к устью [ ущелья, хорошо замаскированному надвинувшейся с востока [скалой.
Итак, перед нами снова Тянь-шань, та его часть, которая, как I кажется, не носит у туземцев особенного названия, да не носила I его, судя подошедшим до нас китайским источникам, и в прежние времена.
Действительно, оба наименования — Ши-хань-шань и Сун| шань, приурочивавшиеся в древности к восточному Тянь-шаню, могут быть с уверенностью отнесены только к той его части, ко­торая лежит к западу от перевала Улан-су.
Сун-шань значит «хребет, поросший елью» 2Н, ель же в пони женной части Тянь-шаня, которую мы имели теперь перед собой, не растет. Согласно «Гинь-дин-синь-цзян-чжи-лё», Сун-шань подымается к югу от Гу-чэна 2|5, о Ши-хань-шане же сказано, что он служит северной гранью Гаочана, ныне Турфана 2,в. Затем к высокой, а не пониженной части восточного Тянь-шаня следует отнести и вошедшее в употребление в XIII в. название Инь-шань (серебряный хребет). Но, повидимому, оно за ним удержалось недолго и в позднейших историко-географических сочинениях, как и в более ранних, уже не встречается. Тем страннее, что В. В. Бартольд остановился для восточного Тянь-шаня именно на этом названии — ошибка, которая привела его к выводу, что в IX в. татары жили бок-о-бок с тюрками-шато в Тяньшанских горах 217, тогда как в действительности оба народа населяли в это время степи южной Монголии на восток от Ордоса 218.
Передовые скалы Тянь-шаня образует серый тонкослоистый глинистый сланец, показывающий интенсивную складчатость; они совсем бесплодны, да столь же бесплодно и то ущелье, к устью которого привела нас дорога.
Это ущелье носит печать оригинальности и местами напоми­нает знаменитый проход Железных ворот (Бусгала). Оно, однако, далеко не столь мрачно, как этот последний, склоны его положе, хотя и подымаются выше, дно шире и совершенно свободно от валунов и щебня, чего нельзя сказать про Бусгала, в котором часто бушует горный поток. Его длина около 17 км, подъем мало заметен, не превосходя в среднем 18 м на километр. Серый глини­стый сланец составляет единственную породу, слагающую его стены на протяжении почти 6 км, далее же сланец становится более темным, нередко с прожилками кварца, а затем появляется и серо-зеленый среднезернистый диабаз то в виде жил в глини­стых и сменяющих их слюдисто-глинистых сланцах, то в виде исполинских скал-куполов. Последние поднимаются, впрочем, уже на восточной окраине котловины Ту-фэй-гоу, в которую вы­водит ущелье.
В этой котловине расположена убогая постройка, носящая название станции Ту-фэй-гоу. В ней мы ночевали, а на следую­щий день продолжали подъем.
Котловина вскоре сменилась долиной с мягкими горными склонами, поросшими довольно густо кипцом, а далее мы вышли на Восточно-Джунгарское плоскогорье, где и оказалась наивыс­шая точка пути, определившаяся в 5 561 фут (I 695 м) над уров­нем океана.
Интересный участок дороги остался у нас позади.
Подымаясь ущельем, вымытым когда-то рекой, мы за каждым поворотом его ожидали встретить водораздел, но его не оказа­лось, так как река собирала свои воды на плоскогорье и отсюда
уже сильным потоком устремлялась на юг, поперек гор, которые (с северной стороны представляли далеко не такую внушительную | картину, как с южной, местами же едва подымались из-за уровня ( грив и холмов, встававших на плоскогорье. Такое однобокое раз­витие хребта, в связи с мощными выходами диорита, заставляет меня думать, что мы имеем здесь дело со сбросом в сторону кот-
t ловимы Отун-го-цзы.
Уже подымаясь на плоскогорье, я встретил холмы зеленого цвета, столько же зависевшего от одевавшего их кнпца (Festuca t ovina L.?), сколько и от слагающей их породы — яблочно-зеленого Ьпидотового сланца; та же порода преобладала и на плоскогорье.
Поросшее кипцом и изборожденное пригорками и гривами Iширотного простирания, Восточно-Джунгарское плоскогорье на | севере упиралось в невысокую, вытянутую на северо-запад гряду, f на западе же уходило в необъятную даль. В этом направлении ■оно спадало довольно быстро, да туда же вели и лога, которые г то и дело пересекала дорога.
На 14-м километре от подъема на плоскогорье мы вышли на Бэй-лу, а 3 км дальше завидели обширное казенное здание стан­ции Да-ши-ту, прислонившееся к черной скале глинистого сланца.
Едва мы в ней расположились, как подул свежий ветер с за­пада, принесший тучи, холод и снег. К ночи он спал, но ранним утром возобновился, притом с такой силой, которой не могли противостоять наши ветхие полушубки.
В самом мрачном настроении духа мы покинули Да-ши-ту, не предвидя, что день этот ознаменуется встречей с аркарамн. Да и как можно было это предвидеть, когда мы знали, что находимся на большой дороге в Баркюль. Случай, действительно странный. Тем не менее, он имел место, и вот при каких обстоятельствах.
Ветер дул встречный и своими порывами резал лицо. Падал сухой, редкий снег, образовавший точно завесу перед окрестными холмами, которые неясными силуэтами выступали по обе стороны от дороги; зато черная лента этой последней, резко выделяясь на белом поле степи, виднелась километра на два вперед, и тут-то мы вдруг заметили какое-то подозрительное движение. Глаголев, отличавшийся удивительной остротой зрения, тотчас же признал в бежавших вдоль дороги животных — аркаров, но это было так маловероятно, что ему никто не поверил; однако минуту спустя, когда животные свернули на снег и рысцой направились к бли­жайшей горе, даже я перестал сомневаться в том, что перед нами были аркары. Их успели окружить на холме, и в результате — две убитые взрослые самки; более крупный самец ускользнул, хотя все видели, как он пал.
Северцов рассказывает следующий случай, свидетельствую| шин о феноменальной крепости на рану аркаров *.
• «Аркары» в сборнике «Природа», I, 1873. стр, 165.
«Качкар * пасся один на холмистой степи у Босадыра, между речками Кыны и Межерюм; вдали, впрочем, видно было стадо, которое казаки не преследовали, а лощинами против ветра под­крались к старому самцу, издали поразившему их своими рогами. Первая пуля повредила ему мошонку и заднюю ногу; бежать было трудно и больно, и раненный зверь должен был часто оста­навливаться, что и дало возможность его добить. Еще пуля в кишки не остановила его; затем две пули попали в рога, и от каждой он падал, как мертвый; удар пули в рога оглушает его, невидимому, производя сотрясение мозга, ио он вставал и бежал далее. Замечательна при этом крепость и упругость роговой ткани: одна пуля сплющилась на роге и отскочила, оставивши широкое свинцовое пятно — свидетельство силы удара, другая, тоже не­сколько сплющенная, весьма неглубоко вдавилась, но при даль­нейшей перевозке черепа с рогами вывалилась, и от сделанного сю вдавления не осталось и следа; сжатая пулей роговая ткань выправилась. Не убила зверя и пятая пуля, пробившая легкие, — все бежал; положила его, наконец, шестая пуля в сердце. Таким образом, качкар бежит и с смертельными поражениями внутрен­ностей, и только пуля в сердце или мозг может его остановить. По расчету казаков, они гоняли свою добычу более десяти верст, из них последние три с двумя смертельными ранами».
Неудивительно, что наших охотников так часто преследовала неудача в охоте на горных баранов.
Оживление, которое внес в отряд описанный охотничий эпизод, помогло нам почти незаметно одолеть 42-километровый переход до небольшого селения Сань-гоу-чуань-цзы. По пути стрельба, впрочем, не прекращалась, так как нз придорожной травы то и дело срывались карабауры (Pterocles arenarius Pali.) и бульдрюки (Syrrhaples paradoxus Pali.). Здесь же попался нам и Uragus sibiricus Pali.
Селение Сань-гоу-чуань-цзы расположено при сходе двух колесных путей: пичаиского через перевал Улан-усу и «север­ного», т. е. так называемого Бэй-лу. В нем, кроме казенного, весьма обширного, таня, имеются и частные постоялые дворы, которые, как кажется, никогда нс пустуют — так велико здесь арбяное движение.
На следующий день мы прибыли в селение Му-лэй.
Уже накануне, на шестом километре от станции Да-ши-ту, горный ландшафт сменился равнинным; равнина ширилась и к западу от Сань-гоу-чуань-цзы; но тогда как к востоку от этой станции господствовала травянистая степь, здесь она спряталась в многочисленные лога, между которыми дорога пролегала уже по типичной пустыне, частью глинистой, частью каменистой.
• Киргизское название самца горного барана.
Проточную воду мы встретили в двух только местах. Это были [ еле сочившийся ручей Лчик-су и более сильный Бай-ян-хэ. ПоI следний километров пять выше распадается на два протока, из , коих теперь доходит до Бэй-лу только западный; но когда-то и в восточном была вода, о чем свидетельствуют сохранившиеся 1 на его берегу развалины значительного селения. Другие разваI липы, занимающие не меньшую площадь, замечены были нами [ далее к западу, а затем на протяжении последующих 7 км до обширного селения Му-лэй никаких следов человеческого жилья й уже не имеется. Здесь расстилается участок почти девственной Г степи, редко где тронутый пахарем и покрытый зарослями чия. Гем с большим удивлением прочел я у Пясецкого строки, отно1 сящиеся к былой населенности этой округи, определяемой им L в двести тысяч душ 219. Я не думаю, чтобы даже одна десятая I этой цифры была близка к истине, так как в окрестностях Му-лэй I нет главного для сколько-нибудь обширной земледельческой колонии—достаточного количества проточной воды.
Когда мы подходили к селению Му-лэй, то встретили толпу | китайцев, занимавшихся пусканием бумажных змеев.
Редко кто из нас в детстве не забавлялся пусканием так । называемой «ладьи» или «бумажного змея», но, конечно, немно­гие знают, что забава эта заимствована Европой из Азин и притом не далее как в XVII столетни; но тогда как у нас пускание змея — занятие подростков, которые подчас с шумным восторгом привет­ствуют поднятие и полет хвостатого бумажного ромба, снабжен­ного незамысловатой трещоткой, на дальнем востоке Азии и на островах Тихого океана это дело взрослых, дело серьезное, по­тому что там змей имеет символическое значение.
В Китае существует предание, что обычай пускать змеи уста­новился по нижеследующему поводу.
Некогда, тысячи за две лет, неприятели вторглись в Китай и осадили важный пограничный город, в котором укрылся со своим войском генерал Хань-синь. Будучи в крайности и желая дать знать императору о тяжелом положении гарнизона, он при­думал пускать в воздух бумажные змеи различных размеров и . формы. Змеи были усмотрены, враг разбит и город освобожден. В ознаменование столь радостного события и было будто бы ука­зано ежегодно, в девятый день девятой луны, праздновать этот \ день пусканием бумажного змея.
В восточных провинциях Китая легенда другая.
Однажды какой-то мудрец предсказал какому-то китайцу, что в девятый день девятой луны его дом посетит большое несчастье. В стремлении предотвратить его китаец накануне рокового дня бежал со всей своей семьей в горы. Он остался цел и невредим, но когда вернулся домой, то увидел, что весь его домашний скот пал от неизвестной причины. С тех пор в этот роковой день
китайцы этих провинций уходят со своими семьями из дому и про­водят его вдали от последнего, пуская змеи, которым приписы­вается чудесная способность уносить с собой в воздух все горести и несчастья людей. Если после того, как бечевка отрезана, змей исчезнет из глаз в поднебесье, то это означает, что семья обеспе­чена на год от всяких напастей, если же упадет на землю, то и это тоже неплохо, ибо полагается, что вместе со змеем разби­ваются о землю и все грозившие дому несчастья. Beata simplicitas!
Обе эти легенды доказывают то, что в Китае смысл и значе­ние культа бумажного змея давно уже позабыты, как позабыты они в Корее, Японии, Сиаме, Индии и в других странах Востока. Замечательно, что в Гонконге змеи пускаются раньше, чем в остальном Китае, причем событие это приурочивается не к из­вестному дню в году, а ко времени окончания жатвы.
Делаются эти змеи китайцами в совершенстве. Остовом для них обыкновенно служит, благодаря присущей ему гибкости и легкости, бамбук, с помощью которого и удается придать змею самую причудливую форму, чаще всего форму дракона — хищной птицы, причем в изображении последней китайцы дошли до пора­зительного искусства. Основа из бамбука обтягивается бумагой или легкой, но плотной шелковой цветной материей. Иногда к змеям приделывается приспособление, при помощи которого ветер при полете производит звук, напоминающий жужжанье му* или звон колокольчика.
В Корее пускают змей один раз в году, а именно 14-го числа первой луны, и тот, кто вздумал бы пустить его раньше, заслу­жил бы общее порицание. Перед пусканием змея на нем пишут пожелания, а к шнуру, на котором его пускают, прикрепляется фосфорная бумажка, назначение коей — воспламениться во время полета и пережечь шнур. Корейцы радуются, если оторвавшийся змей унесется ввысь и скроется из глаз; они убеждены, что в та­ком случае все их пожелания будут исполнены. Корейский бумаж­ный змей четвероугольной формы с птичьей головой из бумаги и бумажными же подобиями птичьих ног, которые называются «вороньими ножками».
В Японии бумажный змей называется «бумажным соколом» или «бумажной совой». Не во всех частях этой ‘империи сроки пускания таких «соколов» и «сов» одинаковы. Так, в Токио, на­пример, их пускают лишь в первый день первого месяца, т. е. в японский новый год, в Нагасаки же три раза в году, а именно — 3, 10 и 20-го числа первого месяца, причем первый из этих дней носит название «праздника птенцов». Это — праздник мальчиков, когда все подрастающее мужское поколение взапуски пускает своих «соколов», имеющих две главные формы — знамен и кар­пов; карпов потому, что рыба эта считается в Японии символом энергии и мощи, ибо легко плывет против стремительного тече-
ня и преодолевает будто бы даже такие препятствия, как водоады. Каждый мальчик непременно имеет своего бумажного окола и потеря его — признак несчастья; девочки их не имеют. 1ри пускании «соколов» взрослыми главный интерес сосредотонвается на том, как бы пилящим движением шнурка своего Сокола» перерезать шнурки других «соколов». Этот оживленный порт известен кое-где и в Китае. Но и там, и в Японии первоачальный, символический характер этого обычая утрачен, и заытый культ мало-помалу переходит в забаву.
Но он не утратил еще своего значение в Сиаме, где и в наши ни каждый чиновник имеет своего постоянного бумажного змея; особенности же великолепен громадный королевский змей, коорый в известные дни пускается после солнечного заката, причем Се высшие чины государства в парадных одеяниях держат его течение всей ночи поочередно. Обычай пускать в известные дни бумажные змеи сохранился также в Камбодже, Лаосе, Бирме кое-где в Британской Индии. У меланезийцев пускание змея . настоящее время — не более как забава, хотя на Ново-Гебридких островах время его пускания и приурочено ко дню обсемеения полей и посадки овощей в огородах. На Соломоновых сгровах и на острове Санта-Крус (Ндени) бумажные змеи имеют полезное назначение: к их концу прикрепляется паутина, которая волочится по водной поверхности и служит силком для мелкой породы рыбок с острой нижней челюстью. У полинезий­цев бумажный змей, носящий, как и в Японии, название «со­кола», играет роль забавы; ему придают форму птицы.
Вообще, на островах Тихого океана обычай пускать бумажные змеи очень распространен; форма, которая им придается, очень разнообразна, но в общем она может быть сведена к трем типам: крестообразному, яйцевидному и птицеобразному. Нередко змей снабжается пучками перьев, причем четыре пучка на змее яйце­видной формы приравниваются к созвездию Близнецов, шесть — Плеяды и три — Ориона. При пускании змея кое-где в Австралии сохранился еще обычай петь гимны, имеющие религиозный ха­рактер, но в общем полагают (да так утверждают это и сами стровнтяне), что обычай этот занесен сюда с запада, с островов 1алайского архипелага. Всего вероятнее, что именно отсюда умажный змей проник и на север, в Китай, Японию и Корею.
После этого краткого отступления, возвращаюсь к прерваному рассказу.
В селении Му-лэй нас обступили турфанлыки. От них мы жали новость большого значения для местного края, а именно, *о с будущего 1891 г. Тянь-Шань к западу и востоку от города румчи должен будет перейти к киргизским ' киреям. В Урумчи iyxy этому не придали никакого значения, полагая, что он вырос 1 почве воспоследовавшего запрета сдавать в аренду русским
купцам пастбища в горах Богдо-ола, но он оказался верным, в чем я убедился в 1903 г., посетив Киреевские кочевья в Алтае.
Разрешением селиться в Тянь-шане до настоящего времени воспользовались: 800 юрт рода джадык, 150 юрт рода Каракас и до 200 юрт рода сар-бас.
Всего в ведомстве гуна Джимсы Хасым-хана насчитывается 12 000 юрт, разделенных на 15 волостей, управляемых окурдаями.
Дорога между селением Му-лэй и заштатным уездным горо­дом Ци-тай бежит вначале среди высот Дуичинской гряды, а затем по сухой и бесплодной равнине, в которой только за речкой Ши-ма-гу стали попадаться поля и жилые строения. Но это уже начало Ци-тайского оазиса — одного и древнейших центров оседлости всего восточного Притяньшанья.
Существует прямое указание, что Ци-тай построен на месте столицы Северного Чеши — городка Цзинь-мань и что вся страна в пределах между Му-лэй и Тэнэгэром (Фоу-каном) носила то же название — Цзинь-мань; не противоречит, как мне кажется, этому известию и утверждение «Си-юй-тун-вэнь-чжи», что чешиская сто­лица расположена была в эпоху Старших Ханей в местности Муруй (Му-лэй)220, так как первое известие относится к поздней­шему времени, когда в Северном Чеши стало замечаться нечто вроде двоевластия: так, в «Хэу-хань-шу» говорится, что когда в 153 г. чешиский князь Алодо напал на китайское военное посе­ление Цзюй-гу-чэн, то другой князь Хочжелнн «отложился» и со многими приверженцами передался китайцам 221. Раз было в Чеши два князя, должны были существовать и две резиденции, два правительственных центра, значение коих могло быть пере­менчиво и в зависимости от силы их правителей.
Современный Ци-тай построен был вскоре после занятия маньчжурами южной Джунгарии. В 1776 г. он сделан был уезд­ным 222, позднее же, с перенесением управления в Гу-чэн, оставлен за штатом. Другое его название Цзин-юань-чэн.
В Ци-тае у нас случилась крупная неприятность. Из таня, в ко­тором мы ночевали, выкрадено было мое седло с находившимися в кабурах анероидом Готтингера, записной книжкой и другими предметами. Усиленные поиски не привели ни к чему, а след­ствие, вызванное моей формальной жалобой на бездействие мест­ных китайских властей, установило даже, что и самый вопрос о пропаже седла возбужден был мною лишь с тою целью, чтобы иметь благовидный предлог уклониться от платежа денег хозяину таня за постой и фураж. Беда, как известно, не ходит одна, и у нас произошло то же: исчез Койсер. Сарымсак был безутешен, н мы только тут поняли, как дорога' была ему эта собака.
Бесплодные поиски и бесконечные переговоры с каким-то мелким китайским чиновником задержали нас часа на два в Ци-тае, так что когда мы, наконец, вышли из города в долину
речки Ган-гу или Юрт-арегэ, то солнце стояло уже высоко над горизонтом и грело не по сезону. Иллюзию лета дополняли и порхавшие кое-где бабочки (Colias erate Esp., С. poliographus Motsch.), юркие ящерицы (Phrynocephalus grumm-grschimailoi Bcdr. и Eremias multiocellata Gntlir.) и лемминги. Последние не замедлили обогатить нашу коллекцию, причем оказалось, что они принадлежат к двум видам, из коих один (Eremiomys luteus Eversm.) еще вовсе не был найден в Тянь-шане, да, пожалуй, и во всей остальной Центральной Азии, а другой (Er. lagurus Pali.) видом крайне для нее редким. Эти зверьки вносили неко­торое оживление в природу пустыни, которая широким заливом вдалась между Гучэнским и Цитайским оазисами, но в общем она все же подавляет путника своим крайним бесплодием.
Проходя ею, я впервые обратил внимание на резкий контраст, наблюдаемый, впрочем, повсюду в Центральной Азии, между све­том и тенью, что, может быть, объясняется чрезвычайной су­хостью воздуха. В средней России переход от теневой стороны предмета к освещенной постепеннее; там всегда имеется какая-то полутень, между тем как здесь граница обозначена твердо: в тени — мрак, поглощающий все детали, на солнце же нетерпи­мый блеск от обилия отраженного света, при котором все краски получают иной, более яркий оттенок.
В Гу-чэне, куда караван прибыл поздно, решено было дневать, от Хами мы прошли в общей сложности 394 км, и лошади наши до такой степени подобрались, что на них жалко было смотреть.
Сарымсак явился сюда лишь на следующий день поутру, да и то для того только, чтобы сменить уставшую лошадь на свежую. С тех пор мы более его уже не видали. Так странно расстались мы с человеком, которому столь многим обязана экспедиция.
Сарымсак характером нисколько не напоминал своих сороди­чей таранчей. Он никогда не был женат; он не стремился ни к бо­гатству, ни к власти, хотя и то, и другое мог бы иметь; он был даже врагом всякой собственности, видя в ней цепь, могущую приковать его к месту. Вся его жизнь сложилась странным обра­зом, но, бросая его с севера на юг, с востока на запад и навязы­вая ему самые разнообразные амплуа: барантача, солдата, мел­кого чиновника, купца, прасола, караван-баша, пастуха и джи­гита, она не могла натолкнуть его на такое, которое пришлось бы ему по душе. Сарымсак родился бродягой, человеком, не способ­ным к прочной привязанности, и тем трогательнее показалась нам теперь его любовь к Койсеру. Впрочем, понять ее было нетрудно: Койсер в течение шести лет жил при нем неотлучно и своей могу­чей фигурой, кротким нравом и умной мордой не мог не при­влечь его сердца, которое отдалось ему тем полнее, что Сарымсак был в мире, несмотря на множество друзей, в сущности вполне одиноким.
39 Г. Е. Грумм-Гржимайло
При новых условиях путешествия, при том стремлении к рус­ской границе, которое нас всех обуяло, утрата такого человека, как Сарымсак, чувствовалась слабее, и, однако, все-таки чувство­валась: долгие переходы по монотонной местности при нем менее замечались, в нем было что-то, бодрившее остальных; он часто пел, еще чаще дорогой рассказывал.
Всего охотнее слушались те из его рассказов, которые отно­сились к смутному времени конца шестидесятых и начала семи­десятых годов.
И скольких ужасов он был тут свидетелем! Он стоял в толпе, когда линчевали, т. е. разрывали на куски (лин-чи) Си-ан-шая, он видел массовые казни, беспощадное избиение женщин и детей, публичное изнасилование подростков, взятие и разгром Манаса, богатых людей, сделавшихся в один миг нищими, многосемейных, оставшихся одинокими, бездну горя и слез...
— Ну, а тебя как же судьба миловала?
— Как видите... Впрочем, в битвах я не участвовал.
— Ну, а ба ранта вал?
— Да кто же в то время не барантавал! Все охотились друг за другом, за чужим добром. Одному жить было жутко, да, почи­тай, что и совсем невозможно. Мужчины собирались в банды, в воровские артели, ну, а женщины и дети, те гибли, конечно... Всего лучше жилось тогда у киреев. Грабить-то и они грабили, но до убийства дела не доводили. Раз только у торгоутов ихнего ламу прикончили. Дело было вот как. Цзюн-ван был в отлучке, бежал на Или, хотя и там было несладко; остальные же власти до того растерялись, что не могли организовать какой-либо за­щиты. Мы брали все, что хотели, не исключая девчонок, и много добра успели уже обернуть на Кабу, когда вдруг услыхали, что какой-то лама собирает людей отбить баранту. Его мы накрыли в куре, в урочище Амуи. Курю, как водилось тогда, разорили, а ламу зарезали. В другой раз мне довелось ограбить курю под перевалом Мунгаты: но тут обошлось без человеческих жертв; даже прихваченных было девок побросали дорогой. Да и куда с ними? Потом были бы только уликой.
И много наслышались мы подобных рассказов. В совокуп­ности же они составили такую мрачную картину пережитой краем эпохи, что как-то не верилось, что одним из ее деятелей, хотя и второстепенным, был Сарымсак — этот честный, кроткий и само­отверженный человек.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ВДОЛЬ ( ЕВЕРНЫХ ПРЕДГОРИИ ТЯНЬ-ШАНЯ ОТ ГУ-ЧЭНА ДО УРУМЧИ
К западу от Гу-чэна потянулась травянистая степь, местами переходившая в ключевой саз; но уже за речкой Шо-тун-хэ степь стала суше, сазы исчезли, и луговые травы сменились чием, среди Которого то там. то здесь стали появляться группы карагачей (Ulmus campestris?). Между речками Гань-гу и Да-лан-гу лесная поросль стала гуще, и тут же появились и первые следы былой оседлости — развалины хуторов и арыки.
Задержавшись в Гу-чэне, мы прибыли в городок Джымысар уже в сумерках, но это нисколько не помешало местному китай­скому чиновнику явиться к нам с требованием уплатить бадж.
— Какой бадж? За что?
— А вы зарезали барана, так по здешнему положению...
— Да ведь баран-то был наш, да и куплен не здесь, а в Хами!
— Это дела не изменяет. ц
Обратились за разъяснениями к сбежавшимся таранчам.
— Да какие тут разъяснения. Гоните его вон, вот и вся не­долгая... С нас-то он берет за всякую малость, ну, а вам-то чего ж опасаться?
Так мы и поступили, а в Урумчи мы получили официальное разъяснение, что такого сбора законом не установлено и что тре­бование джымысарского чиновника, как произвольное, не подле­жало удовлетворению.
16 октября мы продолжали наш путь и, обойдя обширные разалины старого Джымысара, вступили в лёссовую пустыню со педами арыков, былых пашен и фанз. Здесь нами были подняты арабауры (Pterocles arenarius), а несколько километров далее,
когда за речкой Со-ца-хэ, служащей границей Фоуканского и Цигайского уездов, мы вновь вступили в карагачевый лес и густые поросли чия и различных кустарников, на долю брата выпало удовольствие славно поохотиться на фазанов (Phasianus mongolicus var. semitorquatus Sew.); наконец, уже подъезжая к селению Сань-тай, он встретил Lanius leucopterus Sew., кото­рого и убил для коллекции.
Селение Сань-тай (в местном произношении Сан-тэй) неве­лико, но расположено в центре обширного оазиса, отличавшегося некогда, если судить по числу покинутых хуторов, удивительным многолюдством. Речка Нарат, орошающая этот оазис, стекает с восточного из трех пиков Богдо-ола и, повндимому, несет до­вольно много воды, но последняя расходится почти целиком по арыкам и пересекает дорогу уже ничтожной струей.
В Сань-тае нам довелось впервые увидеть в работе китайскую «писчебумажную фабрику». Помещалась она на окраине селения, близ арыка, вдоль которого вырыты были ямы, исполнявшие роль квасильных чанов. В них перегнивал материал для бумаги — метелки чия и камыша, который перетирался на обыкновенной домашней мельнице в бурую массу и в таком уже виде поступал в дальнейшую обработку, состоявшую в следующем: массу рас­пускали в чистой воде, затем выбирали на квадратное мелкое сито и, наконец, осевший в нем в виде тонкого ровного листа растительный войлок прилепляли для окончательной просушки к стене фанзы. Получающаяся таким путем бумага очень груба, ломка, буро-желтого цвета и пригодна лишь как обер­точная.
За селением Сань-тай, которое мы покинули на следующий день до рассвета, оазис тянулся еще около 5 км, до речки Ло-тай, а там мы вновь вступили в пустыню — плоское продолжение да­леко выдавшегося на север песчано-глинистого отрога Тянь-шаня. Этот плоский водораздел имел в ширину около 32 км и отличался крайним бесплодием; даже кизылча (Ephedra vulgaris var.) росла тут неохотно, а чий попался всего лишь однажды, вблизи развалин постоялого двора, стоявшего на колодцах. Столь же бесплодными казались нам и передовые уступы Тянь-шаня. Зато дальше, за ними, горы темнели от леса, который местами взбегал и на снега величественного Богдо. Очевидно, зима успела там сделать уже большие завоевания, здесь же внизу солнце еще порядочно грело, и лист хотя пожелтел, но держался на дереве.
За развалинами постоялого двора пустыня от примешавшейся к ее почве черной гальки получила еще более унылый характер; впрочем, мы уже знали, что конец ее недалек, и действительно, вскоре на горизонте ясно обозначился темный силуэт леса. Мы подходили к оазису Эр-дао-хо-цзы, названному так по речке, орошающей его восточную половину.
Центром оазиса служит базарное местечко Чжан-чин-цза, на официальном языке Цы-ни-цюань. Оно невелико, но тесно за­строено убогими лачужками, среди коих оба постоялых двора кажутся царскими помещениями.
Мы свернули в ближайший из них, оказавшийся менее пере­полненным, но и в нем было тесно; впрочем, затруднение скоро уладилось, так как какой-то именитый дунганин, занимавший рядом две горницы, любезно предоставил одну из них в наше распоряжение.
Дунганин оказался ахуном. Он направлялся в сопровождении пяти лиц в Рум, т. е. Турцию. Невысокого роста, но довольно пол­ный, он поражал матовой бледностью своего лица, монгольские черты которого как-то не гармонировали с большими, глубоко сидящими и необыкновенно выразительными глазами. Костюм его ни в чем не отличался от китайского; только на голове он имел вместо черной атласной белую шапочку. От беседы с нами и от предложенного* ему ужина он уклонился под предлогом крайней ■ усталости, а на утро мы только издали приветствовали друг друга.
18 октября было днем триумфа моего брата. Он выехал из Цы-ни-цюаня несколько ранее каравана и догнал его, обвешанный утками и фазанами; но, увлекаясь охотой на дичь, он не забыл и коллекции, в которую в этот день поступили Asio otus L. и Uragus sibiricus Pali.
Местность между Цы-ни-цюанем и Фоу-каном представляла желтую волнующуюся степь, среди которой то там, то сям поды­мались рослые карагачи; они исчезли, когда рыхлый солонец сменился песчано-глинистым грунтом, но вскоре вновь показались, охватив темной полосой весь западный край горизонта. Это был фоуканский лес — густейшая поросль исполинских вязов и топо­лей. В степи мы не встретили иной воды, кроме солоноватой в ко­лодцах, здесь же она струилась по всем направлениям, очевидно, выбиваясь из-под земли, так как местные речки — Хай-да-чжан и Ду-хан-чжан — невелики.
На опушке этого леса нас обогнал китайский почтарь, везший какое-то экстренное донесение в Урумчи. Николай, по обыкнове­нию попытался было вступить с ним в беседу, но неудачно: китаец не удостоил его даже ответом и вскоре скрылся за поворотом дороги.
Государственной почты, которая обслуживала бы нужды ча­стных лиц, в Китае не существует; но для надобностей казенных учреждений правительство содержит курьеров, перевозящих между станциями как письменную, так и посылочную корреспон­денцию. Роль таких курьеров в Ганьсуйской провинции, да кое-где н в застенком Китае, исполняют солдаты, расквартированные ради этой цели по станциям важнейших путей, в местностях же
с инородческим населением — лица, несущие очередную службу на караулах (цзюнь-тай). Обыкновенно уже издали слышно такого почтаря по бубенцам, обвешивающим шею и голову его лошади. Едет он переменным аллюром, большею частью тропо­том или ходой, если конь ходистый, или рысцой, если тот не имеет хорошей побежки. Так везется, однако, только ординарная казен­ная почта, при доставке же срочной корреспонденции, для кото­рой установлен суточный перегон в 600 ли, рцеца заменяется рысью; но, конечно, быстрота доставки пакета в этом последнем случае лежит всецело на совести почтарей, так как контроль за ними не установлен, да едва ли и был бы возможен.
Такое допотопное устройство государственной почты уже обра­тило на себя внимание пекинского правительства, которое еще в 1897 г. поручило англичанину Роберту Харту организовать почтовое дело в Китае на основаниях, выработанных в Европе; и, как кажется, эта реформа действительно удалась на главней­ших трактах Внутреннего Китая, но в Монголии "еще и в 1903 г. действовал прежний порядок перевозки казенной корреспон­денции.
Фоуканский лес произвел на нас впечатление порядочной глуши; ехали мы им километров пятнадцать, встречая лишь из­редка следы давно заброшенного человеческого жилья. К концу пути юн стал, однако, заметно редеть, появились прогалины, и, наконец, перед нами развернулась поляна, посреди которой воз­вышались старые, источенные временем стены Фоу-кана.
Фоу-кан одно из древнейших поселений Бэй-лу. Во времена старших Ханей (с 206 г. до нашей эры до 22 г. нашей эры) оно носило название У-тань-цы-ли, позднее (но когда?) Тэнэгэр. Впрочем, в истории Джунгарии оно не играло почти никакой роли.
Составители <Мэн-гу-ю-му-цзн» говорят, что Фоуканский уезд «в прежнее время служил кочевьем для торгоутов», но я не на­хожу данных, которые бы подтверждали это известие. В конце XVI в. и в начале XVII Уйгуристан, как известно, еще нс состав­лял территории, подвластной ойратам. в 1635 же году мы застаем торгоутов в семипалатинских и акмолинских степях 223, и по воз­вращении с берегов Волги в Джунгарию они были расселены в Тяньшанских горах к западу, а не к востоку от Урумчи.
Китайский Фоу-кан, основанный первоначально (в 1773 г.) как крепость, в 1776 г. был преобразован в уездный город, како­вым остается и до настоящего времени.
Он невелик и к тому же в развалинах; базар состоит из двухтрех десятков китайских лавок и занимает главную улицу, ведущую через предместье и восточные ворота к перекрестку, у которого высится триумфальная арка (пай-лу). В воздаяние чьих подвигов добродетели она была здесь воздвигнута, осталось нам неизвестным, но запущенный ее вид ясно указывал на то,
что забыты они основательно. Впрочем, не только арка, но и все остальные, сколько-нибудь выдающиеся постройки этого города производили впечатление такой же запущенности. После тяжкой годины, пережитой Фоу-каномв период мусульманского восста­ния, он еще не оправился и требовал обширного ремонта во всех статьях казенного хозяйства; да к нему, повидимому, и было уже приступлено, так как мы застали в ходу кое-какие работы: при­водилась в порядок колесная дорога, подымалось кое-где ее по­лотно, расчищались сточные канавы, свозился лес для мостов и хворост для проектированной новой стены. Всеми этими рабо­тами распоряжался чжи-сянь (уездный начальник) самолично; по крайней мере мы застали его за городской стеной в ранний час нашего выступления в дальнейший путь, в Урумчи.
За Фоу-каном лес кончился, и перед нами раскинулась снова степь, на этот раз, однако, безтравная, с редкими лишь пучками невысокого чия, на далеко уходившем в стороны грязножелтом фоне которого лишь изредка рисовались темные силуэты кара­гачей. Вскоре, однако, этот ландшафт сменился еще более без­жизненным, более тусклым: мы вступили в пустыню с характе­ризующим ее животным миром и порослью. Но когда-то жил здесь и человек, довольствуясь водою колодцев; бесформенные остатки каких-то строений мы встретили сначала на одиннадца­том километре от Фоу-кана, а затем еще дальше, на двадцатом километре. Среди этих последних, носивших название Ганьцюань-пу, копошились даже теперь какие-то люди, исправляя дувалы и приспособляя под жилье развалины фанз.
За Гань-цюань-пу дорога вступила в горы, составляющие очень пониженный северный отпрыск Дунынанскнх высот, раз­деленный долиной речки Хэй-гоу на два рукава, из коих южный и круче и массивнее северного, распавшегося на группу пологих холмов. Их слагают песчанистые глины серо-желтого и светлобурого цвета, переходящие местами в серые и красновато-бурые, мелкозернистые, глинистые песчаники и серые мергели; несо­мненно, что в образовании их должны принимать участие также и конгломераты, так как иначе неоткуда было бы взяться гальке, в обилии устилающей здесь как полотно дороги, так и дно и склоны оврагов, но их обнажений мне видеть не довелось.
Склоны этих гор совершенно обнажены, и только в распадках холмов я видел кое-какую растительность: пожелтевшие уже пучки битегэ (Festuca sp.), джусан (мелкую полынь), тарло (Elymus sp.?), изан (Echinopsilon sp.?), адраспан (Peganurn harmala), терескен (Eurotia ceratoides) и тюйе джапрак (Rheum sp.); но, несмотря на такое бесплодие гор, в них держа­лось множество кара-куйрюков (Gazella subgutturosa), повиди­мому, настолько уже свыкшихся с беспрерывным грузовым дви­жением большой дороги, что и наше появление не вызвало в их
среде сколько-нибудь заметной тревоги; зато и поплатились же они за свое излишнее доверие к человеку потерей двух товарищей убитыми и по крайней мере трех ранеными.
Река Хэй-гоу служит границей двух уездов — Фоуканского и Урумчиского. Русло ее—русло большой реки, разметавшейся по широкой долине, заключенной в крутые, высокие, бурые стены; но течет она в них столь мало заметной струей, что как-то не хочется верить, что такое грандиозное ложе могло быть вы­мыто ею. Впрочем, октябрьская вода далеко не соответствовала той, какую мы застали в ее верховьях в июле.
Пройдя эту речку и подымающуюся за нею плоскую гряду гор, мы вышли к лежавшему в развалинах городку Гумуди, в ко­тором с трудом нашли подходящее помещение для остановки. О прошлом его не имеется сведений, но в семидесятых годах имя его вдруг выдвинулось и получило известность, благодаря герой­скому сопротивлению, оказанному его населением (дунганами) сперва Якуб-беку, а затем, в 1876 г., китайским войскам. Послед­ние и довершили его разрушение.
От Гумуди до Урумчи оставалось уже не более 21 км, кото­рые на следующий день мы пробежали рысцой, далеко опередив караван.
Когда-то район этот, орошаемый рекой Лрхоту и ее правыми притоками — Са-хэ и Лоу-са-гу, был густо заселен, теперь же мы встретили здесь одни пустыри, среди коих лишь кое-где видне­лись жилые постройки и нарождавшиеся хозяйства. Движение по дороге было однако значительное, и мы то и дело обгоняли обозы, пеших и конных.
За крепостцой Чи-та-вань мы поднялись на пригорок и, следуя отсюда то холмами, то краем оазиса, выбрались, наконец, на гре­бень более высокой гряды, с которой открылся обширный вид на долину р. Лрхоту.
Урумчи, с его предместьем и двумя импанями по краям, лежал у нас теперь под ногами, но город этот отсюда, с горы, не представлял ничего красивого или оригинального. В Китае все города устроены по одному образцу, и путешественник, раз познакомившись с одним из них, может дальше ехать в полной уверенности, что и во всех последующих он найдет то же самое с весьма малыми отступлениями. Урумчи не составлял в этом отношении исключения, и его стены и массивные ворота с вен­чающими их трехъяруснымн башнями повторяли лишь то, что мы привыкли встречать в каждом попутном городе-к ре пости. То же, что вмещали эти стены, представляло лишь постройки одинаковой высоты, крайне однообразные, грязносерые здания, среди коих своими размерами выделялись кумирня с выстроенной перед ней открытой сценой театра, мань-чэн — казарма губернаторского конвоя и два ямыня — губернаторский и председателя казенной
палаты (фань-дая, в местном произношении — фань-тэя). Но что особенно портило впечатление, — это обилие пустырей, кото­рые до своей застройки служат, повидимому, свалочным местом для городских нечистот; они занимали значительные участки вдоль восточной части стены, примыкая к базару, губернатор­скому ямыню и мань-чэну. Улицы казались распланированными очень неправильно, виднелось множество тупиков и переулков, отходивших под самыми разнообразными углами от магистралей, ведших к городским воротам; в общем же получалось впечатле­ние сети с весьма неправильными ячейками. Эти улицы кишели народом только в частях, примыкавших к базару, весь же район от ямыня фань-дая до мань-чэна, с одной стороны, и кумирни, с другой, выглядел совсем безлюдным.
Хотя я имел уже случай говорить о прошлом этого города, но я считаю нелишним еще раз к нему вернуться, дабы полнее осветить вопрос о былом местоположении Бишбалыка, или Бэй-тина.
Ссылаясь на изыскания Клапрота 224, Риттер замечает, что доказанное этим ученым ориенталистом тождество Урумчи и Бэй-тина послужило важным шагом к познанию прошлого вну­тренней Азии 225.
Вполне разделяя мнение Риттера о значении, какое имеет для истории Прнтяньшанья точное определение местонахождения столицы Уйгурского царства, я с тем большей настойчивостью обращаю внимание читателя на ошибочность гипотезы Клапрота.
Я не буду повторять уже сказанного мною по поводу коммен­тариев Клапрота на описание пути войск хана Гулагу через Джунгарию и прямо перехожу к разбору тех данных, которые ввели его в заблуждение.
Клапрот цитирует четыре китайских сочинения: «Су-хунцзянь-лоу», «Мин-ши» («Ming-szu»), «Дай-цин-и-тун-чжи» и «Си-юй-тун-вэнь-чжи». В первом из них, принадлежащем перу Чжао-юань-ппна, изложен лишь маршрут хана Гулагу, проли­вающий весьма мало света на занимающий нас вопрос, во втором говорится о стране, а не о городе Бишбалык (т. е. о Могулистане), в «Дай-цин-и-тун-чжи» указывается на тождество Бэйтина и резиденции заднего (северного) чешиского владетеля и, наконец, только в «Си-юй-тун-вэнь-чжи» мы читаем: «При Сунской династии эта местность (Урумчи) была Бэй-тином или се­верной столицей Гао-чана или уйгуров; при Юаньской или мон­гольской ее называли У-чэном хой-хэ или уйгуров».
То же говорят, основываясь, повидимому, на том же источ­нике, и китайские ученые Чжан-му и Хэ-шо-тао, составители «Мэн-гу-ю-му-цзи»: «При Сунах здесь (в местности Ди-хуа) был Бэй-тин владения Гао-чан» 226. Но Иакинф переводит это место «Си-юн-тун-вэнь-чжи» следующим образом: «Полагают, что
правление (Бэй-тин) находилось на месте нынешнего юрода Ди-хуа-чжоу» 227.
Таким образом, с приурочиваниемБишбалыка к современ­ному Урумчи встречаемся мы впервые в «Сн-юй-тун-вэнь-чжи», которая в остальном повторяет лишь данные «Общей географии Китая» («Дай-цин-и-тун-чжн»), изданной в 1734 г. Насколько, однако, такое отождествление соответствует действительности, видно из следующих фактов, сообщаемых теми же источниками.
Вот что там говорится.
Округ Ди-хуа при династии Хань составлял владение Пу-лэйцянь-го 228, в период троецарствия оно переименовано было в Пулу; при династии Тан здесь был учрежден уезд Пу-лэй, пере­именованный в 762 г. в Хоу-тин 229.
Между тем, если верить «Дай-цин-и-тун-чжи», Бэй-тин-духо-фу основан был в 702 г. на месте главного стойбища князя северного Чеши, которое «Си-юй-тун-вэнь-чжи» приурочивает к Му-лэй-ю (Мурую) 23°, а другие источники к Ци-тай-ю231.
Из сопоставления же этих данных нельзя не вывести заклю­чения, что Бэй-тин танских времен не мог находиться на р. Архоту, а так как, согласно той же «Си-юй-тун-вэнь-чжи» 232, У-чэн (Бишбалык) уйгуров носил в танскую эпоху имя Бэй-тина, то ясно, что и в сунское время он не мог переместиться в долину р. Архоту.
Затем мы имеем и прямое указание на то, что Бэй-тин нахо­дился в окрестностях Гу-чэна; я говорю о свидетельстве Цзиюань-хуайя, сообщающего в «Си-цзи-чжн» следующие сведения о развалинах этого города 2ЯЗ: в урочище Цзи-муса находился старинный город Танского воеводства — Бэй-тин, построенный Ли-вэй-гуном; он имел в окружности 40 ли; стены его сложены были из сырцового кирпича; каждый кирпич имел в толщину 1 чи, в ширину ! чи 5—6 цунь и длину 2 чи 7—8 цунь; старые черепицы достигали в ширину более одного чи, а в длину 1 чи 5—6 цунь. В городе имелась кумирня, совсем теперь развалив­шаяся, а в ней каменное изображение будды, по пояс вошедшее в землю и все еще имеющее в вышину 7—8 чи.
«Железный колокол выше человеческого роста, покрытый со всех сторон надписями, но до такой степени съеденными ржавчи­ной, что нельзя разобрать ни одной буквы. В городе повсюду (разбросан?) каменный уголь. Элюты рассказывали, что город этот в древности взят был огненным боем и что находившиеся с четырех сторон батареи были возведены во время осады. Но к какому времени относится город и каким народом он был по­строен, они не могли сказать этого». Из «Сн-юй-ту-чжи» мы уз­наем, что на запад от Гу-чэна есть источник Ню-цзюань-цюань. у которого военный начальник края, Соном-пэрэн, в 1775 г. на­шел два обломка памятника времен танекой династии, из сохра-
нившихся на котором слон «Цзинь-маньский уездный начальник» н др. мы узнаем, что Гу-чэн лежит на земле танского уезда Цзинь-мань, танскнй же город Цзннь-мань должен соответство­вать городу того же имени у задних Чеши.
<Тан-шу» приводит следующий маршрут из Цзяо-хэ (Ярхото) в г. Бэй-тин 234:
«Выступив из Цзяо-хэ, идут в северном направлении 80 ли до гостиницы Лун-цюань, далее же к северу вступают в ущелье длиной в 130 ли, пройдя которое, выходят в долину Лю-гу. За нею переваливают через гору Гинь-ша-лин. Еще через 160 ли дости­гают китайского пограничного поста Шэ-хой и, наконец, вступают в Бэй-тин».
К этому Сюй-сун (Siu-song), автор «Си-юн-шуан-дао-цзи» («Si-yu-choci-tao-ki»), добавляет2'5:
«Эта дорога выхолила из гор Гу-чэн-тау близ города Бао-хой (Цзи-му-са i, находящегося в 20 ли к югу от древнего города Ху-бао-цзэ — Бэй-тина танских времен. Об этом свидетельствует столб с несколько поврежденной надписью, из которой усматри­вается, что это место в древности называлось Цзинь-мань. То же место у тукиэ известно было под именем Кэ-хань-фоу-ту (Каганбудда )».
Более подробное извлечение из «Си-юй-шуай-дао-цзи» сде­лано было для меня профессором Р. Pelliot, которому я и считаю приятным долгом выразить здесь глубочайшую благодарность.
Вот это место:
«Пройдя шестьдесят ли от города Гун-ннн, близ Урумчи, в се­верном направлении, достигают Хэй-гоу-тана (Hei-keou-tang); отсюда поворачивают к востоку и, следуя вдоль подножия Богдоола, выходят к Фоу-кану. Еще далее к востоку, в 190 ли от по­следнего города, минуют Ша-бо, военный лагерь тайской эпохи, от него до Шуан-ча-хо-бу (Chouang-tch’a-ho-pou) считается пять­десят ли. Ша-бо — это городок Мо-хо, служивший резиденцией Ашина Хо-лоу. Об этом городке читаем в «Цзы-чжэ-тун-цзян» следующее: в шестидесяти ли к западу от города Си-янь (Si-yen), ведомства Тин-чжоу, находится военный пост Ша-бо; на его месте стоял прежде город Мо-хо. Согласно же «Юань-хо-цзюнь-сяньчжо», военный пост Ша-бо находился в пятидесяти ли к западу от Тин-чжоу. Это последнее указание более достоверно.
Продолжая нтти на восток, в пятидесяти ли от сказанной местности достигают города Цзи-му-са, который у западных тюр­ков (ту-киэ) носил название Gaghan stupa (Каган будда? см. выше). При Танах здесь основан был уездный город Цзннь-мань округа Тин-чжоу, впоследствии переименованный в Хоу-тин. Именно здесь имел свою резиденцию ду-ху Бэй-тина. При Юанях в Бишбалыке имел свою резиденцию бэн-тинский ду-юань-
шуай-фу; здесь же был н главный административный центр по управлению краем.
Древний город находится в двадцати ли к северу от современ­ного города Бао-хой (Цзи-му-са). Эта местность носит теперь название «городища Ху-бу-цзы» (Houpou-tseu; Chavannes, 1. с., переводит — Hou-pao-tse). Там сохранился несколько испорчен­ный столб (памятник) танской эпохи, сооруженный, как говорит надпись, в области Цзинь-мань; цоколь статуи той же эпохи с надписью и цоколь барельефа (?) юаньского времени; на по­следнем имеется изображение буддийского жреца и тибетская надпись.
Когда я прибыл в Бао-хой, солнце склонялось к западу. Я по­спешил в Ху-бу, чтобы осмотреть покинутые алтари разрушенного города. Я нашел там храм в развалинах; в нем еще висел колокол из железа в дюйм толщиной, без всяких надписей, покрытый ржавчиной; его форма напоминала опрокинутый котел. У мест­ных жителей существует поверье, что звон в этот колокол вызы­вает бурю (le vent noir). В почве этого города находят очень часто статуэтки будд из бронзы, отлитые в тайское время. Я при­обрел две — обе величиной более четырех дюймов и с продоль­ными отверстиями на спине.
В пятнадцати ли к югу от города Бао-хой, на склоне горы, близ устья ущелья, имеется богато разрисованная внутри пещера Тысячи будд. Пройдя гору, попадают в Турфан. Вероятно, это та дорога, о которой упоминается в реляции посла Ван Янь-дэ, который, следуя из Цянь-тина в Хоу-тин, прошел через долину дракона (Salle du dragon) и снеговую гору».
Наконец, приведу следующее указание «Мэн-гу-ю-му-цзи»: река Урунгу течет против Бе-ши-ба-ли (Бишбалыка) на ближай­шем от него расстоянии с севера на юг 500 ли 236. Такое расстоя­ние указывает не на Урумчи, а на окрестности Гу-чэна, как былое местоположение Бишбалыка. Действительно, по сравнительным данным «Синь-цзян-чжи-лё» 237, «Синь-цзян-дао-лн-бяо» 238 и Пев­цова 239 расстояние от Гу-чэна до реки Урунгу составляет:
«Синь-цзян-чжи-л^»
♦Синь-цзян-дао-лн-бяо*
Певцов
Гу-чэн 0 ли
Бэй-дао-цао . , 50 »
Гашунь .... 120 ♦
Су-чжк .... 160 ♦
Олон-булак , , 90 i
Гу-чэн 0 ли
БэЙ-дао-цао . . 40 »
Хуань-цао-ху .120 »
Юань-ху (Су-цзи) 240 *
Олунь-булак , , 90 $
Гу-чэн 0 верст
Битуч-цо-джи
(Бэй-дао-цао) 20 •>
Гашунь .... 53 л кл. Чюйчжс . . 72 а р, Улун-булак 45 *
От Олон-булака дорога сворачивает на Кобдо, по I соображению же с данными Певцова, следует считать от этого урочища до У рушу
225 ли 225 ли
Всего 645 ли 715 ли
кл. Д жа нс и и 30 перст кл. Кайме . 25 ♦ р. Урунгу . 30 * 275 »
т. е. несколько превышает цифру «Мэн-гу-ю-му-цзи». Приведен­ный маршрут, однако, кратчайший между Урунгу и Бэй-лу.
Китайская географическая литература дает нам также рас­стояние Бишбалыка и от некоторых других пунктов Западного Китая. К сожалению, этими данными в наших целях невозможно воспользоваться, так как, с одной стороны, они заключают оче­видные ошибки, с другой же, ни пути, по которым исчислялись эти расстояния, ни время, к которому вычисления относились, не могут быть с точностью установлены; между тем, последнее условие имеет существенное значение, так как китайская ли под­вергалась большим колебаниям, изменяясь в ту или другую сто­рону чуть ли не с воцарением каждой новой династии. Так, на­пример, современная ли равняется 271 сажени (578 м) с неболь­шим, ли танских времен 154 саженям (328 м), а ли, на которую велся расчет в большинстве дорожников,— 187‘/2 саженям (400 м).
Тем не менее приводимые ниже данные не лишены известного интереса.
«Мин-ши» насчитывает от Бишбалыка до Цзя-юй-гуаня 3 700 ли 24°. Ту же цифру находим мы и в «Лай-цин-и-тун-чжи», где в то же время расстояние от Бэй-тина до Хами исчислено в 970 ли 24‘. Сопоставляя эти данные, мы получим для участка Хами — Цзя-юй-гуань 2 730 ли, между тем как современные до­рожники определяют его в 1 470 ли 242, или в 551 версту, что в точ­ности соответствует полученному Пржевальским (от Хами до Янь-дуня— 75 верст) и нами (от Янь-дуня до Цзя-юй-гуаня — 477 верст) расстоянию (552 версты).
От Хами до Урумчи считается ныне по одному дорожнику 1 640 ли 243, по другому 1 730 ли, из чего следует, что Бэй-тин ни в каком случае не мог находиться на месте современного Урумчи; до Гу-чэна, через Баркюль, считается также не менее 1 150 ли, но, если допустить, что древняя дорога из Хами в Бэй-тин свора­чивала от пикета Утун-во (Отун-го-цзы) на северо-запад и вы­ходила в урочище Джан-булак, то последнее расстояние сокра­тится до 970 ли по следующему расчету (см. таблицу на стр. 622).
Это отвечало бы вполне указанному в «Дай-цин-и-тун-чжи» расстоянию между Хами и Бэй-тином.
Расстояние от Бэй-тина до Турфана тот же источник опреде­ляет в 500 ли. Эта цифра соответствует той, которая исчислена в помянутых выше дорожниках между Турфаном и Урумчи.
Дорожник |
-я
Дорожник 2-Й
Хами
. 0 ли
Хами о ли
Тэу-пу
. 60 ♦
Тоу-пу 70 *
Сань-пу
. 60 а
Сань-пу 70 а
Я-цзы-цюань . . . .
. 70 а
Сань-дао-лннь .... 70 *
Ляо-дунь
. 80 •
Ляо-дунь 100 ♦
Лэ-ба-цюань . . . .
. 40 а
И-вань-цюань 90 *
Толай-цюаш
. 60 ♦
Чэ-гу-лн (Т олай-цзин-


тай) 90 *
У-тун-во
. 140 а
У-тун-во . НО *
Всего .
. 510 ли
Всего . . 600 ли
отсюда через ур. Джан-булак
Му-лэЙ-хэ 280 ли
до Му-лэй-хэ . . .
. 280 ли

(108 перст)
Гу-чэн . 180 •
Гу-чэн
. 180 ли

Итого . .
. 970 ли
1
Итого . . 1060 ли
Дело, однако, в том. что столицей уйгуров был не Турфан, а Кара-ходжа, Хара-хото, или Хо-чжоу (Идикот-шари), до кото­рого от Турфана считалось еще около 100 ли 2Л, итого не 500, а 600 ли. Расстояние до Гу-чэна кружной дорогой, через перевал Ул ан-усу, равняется 805 ли по следующему расчету:
О г Кора-ходжа, через ТуСк, до Пичана .... 160 ли
-> Пичана до Чнктыма | 90 ♦
л Чнктыма до Му-лэй-хэ 375 о
•» Му-лэй-хэ до Гу-чэна 180 *
Всего 805 ли
Но прямой дорогой через Тянь-шань, т. е. по пути Ван Янь-дэ, еще никем из европейцев не пройденному, расстояние от Хо-чжоу до Гу-чэна и Джимысара не могло превышать 500 ли та неких и сунских времен.
«Дай-цин-н-тун-чжи» дает также расстояние между Бэй-тином Карашаром, исчисляя его в 1 100 ли 2‘5, такой же цифрой определяется ныне расстояние и между Урумчи и Карашаром, что, конечно, говорило бы против защищаемой мною гипотезы, если бы не существовало прямой дороги через Тянь-шань, выво­дящей с верховьев р. Ша-лан-гу к Токсуну. Об этом пути бли­жайших сведений я не имею, но едва ли он на много длиннее участка Токсун — Урумчи. Кстати, замечу, что от ставки заднечешиского владетеля до Янь-ци (Карашара) считалось в хань-
скос время 837 ли, а от Пулэя (Урумчи) 987 ли. Данные, извле­ченные о. Иакиифом из Цянь-хань-шу, однако, едва ли верны, в чем легко убедиться из сопоставления хотя бы следующих цифр:
От Цзяо-хэ-чэна (Турфана) на запад до Улэя .
цц » 0 *> Янь-ци
От Улэя (резиденция наместника) на носток до Янь-ци
1807 ли
835 0
400 ->
Последняя цифра подтверждается и данными о Ху-ху, от кото­рого на запад до Улэя считалось I 147 ли, а до Янь-ци 770 ли.
Затем показание «Дай-цин-и-тун-чжи» о расстоянии в 2 200 ли между Бэй-тииом и Суй-е 216 следует признать безусловно оши­бочным, так как, откуда бы мы ни стали отсчитывать их — от Урумчи или от Гу-чэна, число их и в том, и в другом случае должно значительно превзойти вышеприведенную цифру, если, конечно, считать ли равной 187'/2 саженям.
В заключение еще один довод.
Ван Янь-дэ упоминает о трех буддийских монастырях — Гао-дай-сы, Ии-юнь-сы и Тай-нин-сы — в ближайших окрестно­стях Бэй-тнна -47. В долине р. Архоту каких-либо буддийских древностей до настоящего времени найдено не было, между тем нам рассказывали о существовании древних кумирен в долине р. Да-лан-гу к югу от города Джымысара.
Может быть, об одной из этих кумирен в «Сань-чжоу-цзи-лё», i опубликованном в конце минувшего века, рассказывается сле­дующее:
Ее открытие относится к 1770—1771 годам и о нем повест­
вуют так:
«В Цзи-му-са жил продавец зелени, болевший глазами. Когда болезнь его усилилась и предвещала потерю зрения, он решился повеситься. Он удалился в горы и тут услыхал голос: «У подошвы горы найдешь воду; помочи ею глаза и излечишься». Спустив­
шись с горы, он действительно увидел ручей. Он поступил как ему было приказано и прозрел. Когда же вновь поднялся на


гору, то заметил расселину, открывавшую часть оштукатуренной стены. Заинтересовавшись открытием, он стал рыться в горе и вскоре убедился, что напал на вход в пещеру. Тогда он позвал людей и с их помощью освободил вход от завала. Пещера ока­залась настолько темной, что только при свете факелов удалось ее разглядеть. При этом обнаружилось, что она имела полукруг­лую форму и заключала статую будды в лежачем положении длиной около шестнадцати футов, с позолоченным лицом, оголен-

ними ногами и в одеждах, цвет коих нисколько не выцвел. Кру­гом виднелось множество бронзовых статуэток будд от фута до 3 дюймов величиной.
Увидев это, купец обрился (стал жрецом) и поселился при пещере. Ду-тун Со-но-му-цо-лын (tou-Vong So-no-mou-ts’d-leng) взял отсюда девять статуэток будд для отсылки в Пекин».
Переводом этого отрывка (не текстуальным) я также обязан профессору Пелл ио.
Вышеизложенное в связи с уже разобранными данными марш­рутов Ван Янь-дэ и Чань-чуня с несомненностью, как мне ка­жется, устанавливает ошибочность выводов «Си-юй-тун-вэньчжи» и ориенталистов Клапрота, Ремюза и Жюльена о тождестве современного Урумчи с Бэй-тином и Бишбалыком. К этому же заключению 7 лет позднее, но совершенно самостоятельно, при­шел и французский синолог Шаванн.
После этой небольшой экскурсии в область исторической гео­графии Притяньшанья возвращаюсь к описанию путевых впе­чатлений 20 октября.
Спустившись с гряды, мы некоторое время шли вдоль север­ной части стены, затем свернули в улицу между городом и се­веро-западным импанем и вышли в западное предместье. Здесь мы остановились, избрав попросторнее тань.
Весть о нашем прибытии быстро разнеслась по базару, и не успели мы осмотреться в нашем новом помещении, как были уже вызваны к собравшимся на дворе представителям русских тор­говых фирм со своим старшиной во главе. Нас забросали при­ветствиями, а затем подвели лошадей и увлекли в город, где мы и провели время до вечера, беседуя, главным образом, о поло­жении в крае русской торговли. Особенно жаловались купцы на воспрещение вывоза чая в Россию, причем рассказали о случае конфискации китайцами, в августе месяце, близ русской границы, партии до пятисот пудов кирпичного чая. На вопрос старшины, могу ли я помочь в этом деле, я обещал переговорить с консулом. И я исполнил свое обещание, но исход переговоров был неудач­ный. Оказалось, что воспрещение вывоза любого товара есть автономное право китайского правительства и что, в частности, воспрещение вывоза чая, последовавшее несколько лет назад и своевременно не опротестованное русскими властями, должно считаться вошедшим в законную силу.
Хозяин таня, в котором мы остановились, узнав от извозчи­ков, что я собираю, между прочим, и камни, предложил мне купить у него несколько кусков нефрита, найденных в одной из речек, стекающих с Тянь-шаня к западу от Манаса. Камни я приобрел, но к указанию на местонахождение их отнесся с недо­верием, да и профессор И. В. Мушкетов признал в них полное тождество с образцами, привезенными из Хота некой области.
Между тем мы оба ошиблись, так как, если верить «Мэн-гу-юму-цзи»248, в горах к югу от города Манаса, в долине Цин-шуйцюань, в ста слишком ли на запад от этой долины, в урочище Хоу-чоу, и на том же расстоянии на запад от этого последнего урочища действительно выступают коренные месторождения (за­лежи) зеленого нефрита, разработка коих была почему-то вос­прещена в 1789 г.
В Урумчи мы простояли три дня. Помня недружелюбное от­ношение к нам местных китайских властей, мы решили на этот раз их игнорировать. Может быть, только поэтому фань-тэй и надумал поразить нас своей любезностью; он даже простер ее до того, что приказал полицеймейстеру и секретарю осведомиться о всех наших нуждах. К сожалению, такая предупредительность запоздала. Она значительно облегчила бы нашу задачу пятна­дцать месяцев тому назад, но теперь, накануне нашего возвра­щения в родные пределы, она уже утрачивала значение. И об этом мы дали понять депутации. В дальнейшем же наша беседа велась в таком тоне:
— Фань-тэй надеется, что в пределах Синь-цзяна вы всюду встречали со стороны китайских властей одно лишь предупреди[.тельное к себе отношение.
— К сожалению, такое именно отношение мы встретили только в Гань-су, где сношениями с иностранцами заведует столь просвещенный сановник, как даотай Чан.
— Мы делали, однако, все, что могли, и, поверьте, фань-тэй будет очень сожалеть, что ему не удалось предотвратить всего, что могло вызвать ваше неудовольствие; однако вы не должны за­бывать, что населяющие этот край туземцы — народ необразо­ванный и невоспитанный, почти дикари.
— Вы нас не поняли: со стороны туземцев мы видели всегда одно лишь радушие; жалуемся же мы на китайских солдат и чиновников, которые иногда действительно вели себя дикарями. Достаточно, например, вспомнить хотя бы ту встречу, которую нам устроили в прошлом году в воротах Ди-хуа-чжоу...
Намек этот не понравился депутации, и полицеймейстер по­спешил переменить разговор.
В ночь с 21 на 22 октября выпал снег; он начал было таять поутру, но к полудню 22-го температура вдруг снова понизилась до нуля, а затем термометр продолжал опускаться до 9 часов вечера, когда показал —7°. Снег снова пошел и на этот раз уже с тенденцией удержаться надолго. Стало ясно, что зима сменила осень, особенности которой видны из следующего. На Бэй-лу мы вышли 8 октября; здесь мы застали, стало быть, уже конец осени, к которому и относятся все последующие наблюдения, могущие быть приуроченными к средней абсолютной высоте 3800 футов (1158 м).
40 Г. В. Грумм-Гржммайло
Период наблюдений обнимает 14 дней, из коих ясных, частью же безоблачных, насчитывалось 10, т. е. свыше семидесяти про­центов, облачных же и пасмурных по два. Таким образом, не только к югу, но и к северу от Восточного Тянь-шаня ясная атмо­сфера составляет в осеннее время преобладающее явление; того же отнюдь нельзя сказать про верхний горизонт гор, который оставался затянутым облаками в то время, когда над Бэй-лу сиял яркоголубой купол неба.
Снег перепадал два раза; ему предшествовал и частью сопро­вождал сильный западный ветер, переходивший по временам в бурю. В Урумчи он выпал в необыкновенно теплую для октября пасмурную ночь, но и в этом случае ему предшествовал сильный ветер с запада. ,
Ветреных дней оказалось четыре; во всех случаях дул силь­ный западный ветер.
Ниже нуля термометр опускался по утрам лишь 10, 11 и 18 октября на станциях Да-ши-ту (в 6 часов утра —1°), Саньгоу-чуань-цзы (в 6 часов утра —6°) и Фоу-кан (в 6 часов утра —2°,5), всего же дней, когда термометр стоял на 0° и ниже нуля, насчитывалось семь. Максимум температуры (19° в тени) выпал на 4 часа пополудни 15 октября (в Джымысаре). Суточная амплитуда колебалась в (пределах 19° (15 октября, Гу-чэн — Джымысар) и 1° (10 октября, Да-ши-гу — Сань-гоу-чуань-цзы).

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ВДОЛЬ СЕВЕРНЫХ ПРЕДГОРИЙ ТЯН ЫНА НЯ ОТ УРУМЧИ ДО КУР-К АРА-УСУ
Сероватая мгла холодного сумрачного утра еще висела над (долиной р. Архоту, когда мы стали выбираться из города. Он [успел, однако, проснуться, и на его улицах мы застали обычную [сутолоку, которая очень скоро привела в полное расстройство наш караван; впрочем, винить в этом приходится разве только самих себя, так как с нашей стороны было действительно верхом .неосмотрительности распустить в таком многолюдстве заводных лошадей. Они-то и наделали нам хлопот.
Но вот и мост, а за ним снова степь и простор.
На границе ее, в «Воротах красных гор» (Хун-шань-цзуйцзы), мы распростились с провожавшими нас и рысцой направи­лись по знакомой дороге в Чан-цзи. За поселком Та-бяо-пу мы вышли из гор; вперед уходила равнина, на которой не видно было никакого движения, точно мы находились не близ крупней­шего из городов Притяньшанья, а в центре обширной пустыни. И туман довершил эту иллюзию, поглотив ее грани — оставшиеся [позади бледнокрасные холмы и темную полосу леса вдоль [Р. Архоту.
В полном одиночестве добрались мы до селения Да-ди-во-пу, но здесь застали большое скопление китайских телег и солдат. [Это был обоз и часть конвоя вновь назначенного в Чугучак [хэбэй-амбанем маньчжура Эркинэ, который должен был покиЫуть Урумчи после полудня. Когда мы прибыли в Чан-цзи, там деятельно готовились к его встрече: у ворот мы застали толпу [горожан, палатку, чиновников и солдат с флагами и бутафорским Ьружием: пиками, бердышами (подами) и трезубцами; здесь же Расхаживали статисты, подряженные за пять фынь на роли маоЬзе (палачей), носильщиков гонгов, досок, объясняющих офи­циальное положение эскортируемого лица (цин-мин), флагов ■ надписью: «Прочь с дороги!» (цин-дао), красных зонтов (хунрн-сань) и других атрибутов мандаринского звания, несомых
перед высоким сановником при его торжественном вступлении в город.
За селением Да-ди-во-пу мы очутились снова в пустыне, мо­нотонность которой нарушалась лишь часто попадавшимися раз­валинами сторожевых будок (янь-дай). Первых людей мы встре­тили, лишь подходя к таранчинскому селению Тау. Это были ишакчи, гнавшие в Урумчи порожних животных. Они уже знали о приготовлениях к встрече сановника Эркинэ и с видимой трево­гой в голосе кинули нам вопрос: «Уж не едет ли?» Бедные! Они боялись попасться ему на глаза, по опыту зная, как много позво­ляет себе челядь такого важного господина.
В Тау мимо нас на рысях прошел кавалерийский отряд, спе­шивший к границе уезда, где он должен был сменить урумчин­ский конвой. Люди в сине-фиолетовых халатах и оранжевых безрукавках с черными полосами «под шкуру тигра» выглядели франтами и прекрасно держались на своих, хотя и разномастных, но выхоленных конях. Все вооружение их состояло из прямых сабель, прикрепленных слева к передней луке. Во главе этого отряда ехало два офицера в обычных парадных курмах и шля­пах. По справкам в Чан-цзи оказалось, что он не принадлежал к числу местных войсковых частей, а прибыл туда накануне из-под Ши-хо 249.
С переходом глубоковрезанного русла реки Катун-хэ или Туньду-хэ мы вступили в пределы оазиса Чан-цзи.
Согласно «Си-юй-тун-вэнь-чжи», Чан-цзи соответствует Пулэй-хэу-го ханьских времен 25°. При младших Ханях здесь было владение И-чжи, в эпоху Сань-го — Пу-лу. Затем об этом оазисе история не упоминает вплоть до 640 г., когда он вошел в состав земель Хэу-тинского округа251. В IX в. в южной Джунгарии утвердились уйгуры, и сведения об этой стране становятся скуд­ными; возможно, однако, что о Чан-цзи под именем Чан-бали упоминает старец Чань-чунь. Уэйли пишет, что на китайской карте 1863 г. (вероятно, «Дай-цин-и-тун-юй-ту») город Чан-цзи назван Нин-бэнь (Ning-peen) 252, Успенский — что официальное его название — Фоу-кан 253. Но нет ли тут какой-нибудь ошибки?
Современный Чан-цзи невелик и окружен ветхой стеной. Го­ворят, что общая численность его населения не превосходит трех тысяч душ, из коих китайцы составляют к тому же значительное меньшинство. Если это так, то совершенно понятно, почему так сравнительно велико его предместье, застроенное танями, лавками и мелкими промышленными заведениями; здесь сосредоточи­вается вся деловая жизнь оазиса.
На следующий день первые лучи восходящего солнца застали нас на плёсе реки Локлон, которая, судя по карте военно-топо­графического отдела главного штаба, носит в верховьях своих названия Гюрюн и Санджи. Какие данные послужили материа­
лом для составления этой карты, мне неизвестно, ио капитан Галкин, вышедший на р. Санджи в 1887 г., считает ее не вер­ховьем Локлона, а значительнейшим из правых притоков Хосутая (Хусты, т. е. Манаса) 254. Если так, то это может быть только р. Сань-дао-хэ, в местном произношении Сан-до-хо». Китайские известия о р. Локлоне ограничиваются сообщением, что ее обра­зуют два истока, соединяющиеся восточнее пикета Локлон и севернее города Чан-цзи; один стекает с перевала Монгуту, дру­гой с пика Гэшаньту; в дальнейшем же своем течении она сое­диняется с р. Хутуби и впадает в озеро Аяр-нор2б5.
От плёса р. Локлон мы шли оазисом еще около 5 км, после чего вышли на пустошь, представляющую слегка приподнятый над долинами Хутуби и Локлона участок каменистой пустыни. На восточной ее окраине стояли развалины укрепления Ян-чанцза, постройку которого Успенский относит «ко временам импе­ратора Цянь-луна и походу полководца Чжао-хойя в Или против Амурсаны» и приписывает китайцам 256. К сожалению, он не подкрепляет этого известия ссылкой на какой-либо источник, а без такой ссылки и самое известие утрачивает значительную долю в своей достоверности; к тому же оно не согласуется с тем, что нам известно о действиях Чжао-хойя против калмыков и, в частности, против Амурсаны. Певцов, основываясь, повидимому, лишь на словах туземцев, приписывает постройку Ян-чан-цза джунгарам 257. Действительно, туземцы называют это городище Калмак-шарн, ио ведь так называют они развалины и всех остальных более или менее древних городов Притяньшанья, разумея под именем калмаков [калмыков] и ойратов, и уйгуров. Что же касается джунгаров, то можно с уверенностью сказать, что их хун-тайшн и зайсаны в укрепленных городах не жили. Унковский, долго остававшийся при урге Цэван-Рабгана, говорит лишь о «коше», сплетенной из тальника и камыша, которая окру­жала «контайшину войлошную избу» 258. Но если сами калмыки В не жили в городах, то это еще не значит, что их вовсе не соору­жалось в Джунгарии в XVII и XVIII столетиях. Калмыки, Нуждаясь в хлебе, из уведенных в плен восточно-туркестанцев образовывали земледельческие колонии, так называемые «тарану». Среди которых обыкновенно и возникал оседлый центр, базар, быть может и городок. Указаний на это немного, но все же Имеются. Так, например, посол Байков показывает: «От камени (Саура) до Контайшина городка ходу три дня. А городок, ска­зывают, глиняный, а в нем две палаты каменные, бурханные; i живут в том городке ламы (лобы), да пашенные бухарцы» 259. I рапорте полковника Лестока от 29 марта 1760 г. говорится: Полоненны бухарские крестьяне пашенные жили в помянутом ородкс (в калмыцкой земле, в урочище Ирень-Хабарга), котоый сделан был из сушеного, а не обожженного кирпича».
«У речки же Эмиль имеется такой же городок с бухарскими хлебопашенными крестьянами под властью ноена Дебачи» 26°. О том же городке в урочище Ирень-Хабарга говорится и в пока­зании бухаретина Бай Назара Шахназарова, хранящегося в 51-м томе архива правления области сибирских киргизов в Омске261.
Возможно, что Ян-чан-цза один из таких городков, но не ме­нее данных за то, чтобы отнести его постройку к более раннему времени; особенно же заслуживает внимания массивность его постройки: такими толстыми стенами едва ли обносились сло­боды таранчей.
Пустошью, носившею, однако, местами следы культуры, мы шли около 12 км до небольшого дунганского селения, группиро­вавшегося около разрушенного импаня Юн-фу-гоу. Здесь мы вступили уже в область, орошенную водами р. Хутуби.
Однообразное начертание названия этой реки никак не может установиться. Не говоря уже о явно неправильных транскрип­циях, каковы Гутаба и Хутайяй, это наименование в настоящее время пишут: Кутукбай 262, Хутукбай 263, Хутук-би, Хутубей 264, Хутук-бай 265, Хоту би 266 и Хутуби2б7. Успенский пишет, что Хутуби есть только местное (китайское?) произношение слов Худунь-бай, означающих «место, богатое источниками»; но St. Julien говорит, что Хутукбай (KhoutoukbaT)—слово джун­гарское, передающееся словами «счастливое предзнаменование». В «Мэн-гу-ю-му-цзи» мы встречаемся со словом Хутуби 268, и также передает название это и «Синь-цзян-дао-ли-бяо»2б9, но в «Синь-цзян-чжи-лё» говорится о реке Хотуби 27°. Полагаясь на привычное ухо нашего известного синолога Успенского, я оста­новился на Хутуби, хотя не могу не заметить, что нам называли эту реку —Хотуби, Хотук-бай и Хогук-бий, каждый раз с силь­ным ударением на хо.
От селения Юн-фу-гоу местность получила более оживлен­ный характер; гравий и галечник сменились глинистым грунтом, Ephedra, Tamarix и Eurotia ceratoides — чием и камышом. Коегде виднелись поля, сухие арыки с провалившимися мостами, обвалившиеся стены и хутора. На десятом километре мы прошли полуразрушенное селение Лао-цао-гоу, на тринадцатом — разва­лины другого селения и, наконец, на пятнадцатом вступили в гу­стой лес, которым и шли до городка Хутуби на протяжении 6 км. Таких могучих карагачей, как в оазисе Чан-цзи, здесь не было, но зато лес был ровнее и разнообразнее по составу: карагач (Ulmus campestris), конечно, преобладал, но наряду с ним до­вольно часто попадался и тополь, а по саям—джигда (Eleagnus hortensis), ива и облепиха (Hippophae rhamnoides).
Городок Хутуби имел полуразрушенные стены и отличался таким же сравнительно обширным предместьем, как и Чан-цзи;
здесь, однако, уже преобладали китайцы; таранчей же насчиты­валось не более трехсот человек. Жизненные припасы расцени­вались в нем дешевле, чем в Урумчи.
Ночью при слабом западном ветре повалил снег; ему пред­шествовало затишье при 1° тепла. Снег с небольшими интерва­лами шел в течение одиннадцати часов, причем мороз, посте­пенно усиливаясь, достиг к вечеру 26 октября 10°.
В этот день мы прибыли в городок Тугурик.
Замешкавшись в Хутуби, мы выступили из него позднее обыкновенного; впрочем, и торопиться особенно было некуда, так как станция предвиделась небольшая — всего каких-нибудь 27 км.
Тотчас за городом протекает довольно сильный рукав Хутуби, корытообразное русло которого, может быть, образовалось на месте арыка; на сай же реки мы вышли позднее, пройдя ле­сом 2’/2 км. Он представлял широкое поле крупной гальки, по которому лишь кое-где струилась вода. Лес на левом его берегу кончился, и впереди вновь развернулся участок глинисто-песча­ной степи, опоясывающей с севера передовые уступы Тянь-шаня. Впрочем, бесплодная пустошь тянулась недолго; уже на седьмом километре от реки мы вновь подошли к развалинам былой осед­лости— поселку Лао-шань-цзы, а затем и к опушке карагаче­вого леса, вдоль которой курились десятки костров: то обжигался лес на уголь.
Два километра дальше мы перешли через плёс р. Лаошань-хэ, составляющей лишь восточный рукав реки Тугурик. Между обеими, по линии большой дороги, не менее 15 км, из коих по крайней мере десять приходятся на пустыню, которую выдали нам торчавшие из-под снега корявые кусты саксаула (Haloxylon ammodendron). Впрочем, когда-то и в этой пустыне жил человек, о чем свидетельствуют встоеченные нами развалины не то харчевни, не то одинокого хутора.
Городок Тугурик выглядел родным братом городку Хутуби: сравнительно большое предместье с смешанным населением, обветшалые стены, скрывавшие убогую его внутренность, и сме­шанный лес кругом — все это было здесь такое же, как в Хутуби; только цены на жизненные продукты оказались в нем выше хотубийских, но это не было для нас неожиданностью, так как уже накануне извозчики советовали нам запастись хлебом и фура­жом. Местные китайцы называют этот городок То-ху-лу.
К утру, при ясном небе и полном безветрии, мороз достиг 19°; выпавший накануне снег блестел ослепительно и, одевая одно­образным белым покровом равнины и горы, лишал нас возмож­ности сделать правильную оценку сравнительной высоты этих последних; к тому же вдоль гребня Тянь-шаня столпились ярко­белые облака, которые укрыли наиболее высокие из его пиков и в их числе исполинский массив Дос-мёген.
Пройдя магистральный арык, орошающий оазис Тугурик, мы вскоре вышли на пустошь, которая только с юга опоясана была лесом, на севере же уходила в безбрежную даль. Суля по обна­жавшимся из-под снега участкам голой земли, это была снова дресвяная степь. Тянулась она, впрочем, недолго, так как уже на девятом километре мы поровнялнсь с селением Ло-то-и, а за­тем вышли и к лесу, за которым широко разбросалось когда-то большое село Та-си-хэ. Оба селения стоят на арыках, выведен­ных, очевидно, из реки Сань-дао-хэ, которая протекает как раз между ними тремя еле сочащимися ручьями. Эта значительная в верховьях река здесь обмелела, отдав почти всю свою воду подгорным хуторам и селениям; впрочем, там мы видели ее в разгар лета, и тогдашнее стояние ее вод не может служить пока­зателем ее зимнего уровня.
К западу от селения Та-си-хэ дорога вновь вышла на откры­тое место, среди которого лишь изредка попадались следы былого жилья. Им мы шли около 8 км до селения Боу-цзянь-дань, стоя­щего на арыках, выведенных из реки Син-ча-хэ. Здесь мы всту­пили уже в пределы Манасского оазиса, которым и шли до го­рода Суй-лай на протяжении 12 км.
Со слов киргизов Валиханов говорит нам 271, что город Манас и урочище того же имени на верхнем Иртыше получили свое на­звание от имени богатыря Манаса. Но предание это уже потому лишено фактической основы, что с наименованием «Манас» мы встречаемся на всем пространстве Азиатского материка от Бу­тана на востоке до Кавказа на западе.
Манасский оазис переполнен развалинами. Жилые усадьбы вкраплены в это море развалин лишь ничтожными островками и своей нищенской обстановкой свидетельствуют о недавнем его за­селении. Крайне странно при этом дисгармонировали с окружав­шим их запустением одиноко возвышавшиеся среди бесформен­ных масс глины пестрые «таны», неизвестно почему пощажен­ные дунганами, китайцами и турк'естанцами. Один такой «тан», уже на въезде в предместье, особенно поразил меня своей вели­чиной и превосходной работой: он был искусно составлен из цветных изразцов, чего я раньше нигде не встречал.
Манас, официальное название которого Суй-лай, состоит из трех примыкающих друг к другу и вытянутых вдоль реки с юга на север небольших городов.
Южный, административный и военный, занимает почти квадратную площадь и в стороне имеет не боДее полукилометра; его стены массивны и достигают 7 м высоты; ворот четверо, по одному на каждую сторону; они построены по общему типу и увенчаны обычными крылатыми деревянными башнями; южные всегда закрыты, а северные выходят в мусульманский город, за­нимающий еще меньшую площадь, чем военный; он сливается
с третьим городом, представляющим в настоящем своем виде не более, как стену, опоясывающую груды развалин. В этом третьем городе никто не живет, и совсем непонятно, почему китайцам вздумалось обводить стеной такой мертвый участок. Эта стена, как и старая, ветхая стена мусульманского города, подведена под высоту стены военного, но много ее тоньше и не снабжена башнями; ворота в ней без внутреннихдвориков и, за исключе­нием южных, заделаны наглухо. Издали все три города сли­ваются воедино и представляют прямоугольник, имеющий в длин­ной стороне около 1 490 м. С востока он отчасти заслонен пред­местьем, которое примыкает к стене среднего, мусульманского, города и представляет непосредственно продолжение его главной улицы, пересекающей город с запада на восток.
В этом предместье, застроенном танями, лавками с съестными припасами, кузницами и тому подобными заведениями, мы и оста­новились, посвятив остаток дня осмотру достопримечательностей города. Таких, впрочем, не оказалось. Манас выглядел таким же шаблонным городом, как и все виденные нами доселе в Китае. Население его нам определили в 8—10 тысяч, из коих большин­ство составляли китайцы; дунгане занимали большую часть при­города, но жили и в мусульманском городе, в общем же число их не превышало 3—4 тысяч душ; таранчей же насчитывалось и того меньше, что-то около тысячи душ. Но если в городе китайцы и преобладали, то того же нельзя сказать об окрестных селениях, где первенство, без сомнения, принадлежало дунганам.
О Манасском оазисе китайцы пишут, что «его заливные поля славятся рисом» 272. Действительно, рис составляет главную статью дохода местных жителей, которые посылают его не только в северные и восточные округа Джунгарии, но даже и за Тяньшань, в Хами и Турфан, где он с успехом конкурирует с лучшими сортами гаотайского и аксуйского риса. Другие же хлеба Манаса не находят себе спроса за пределами оазиса, если не считать случайных отправок пшеничной муки на урумчийский рынок и в горы, к калмыкам. Хорошо родятся в Манасе также кунжут (Sesamum indicum) и хлопчатник, но последнего почему-то раз­водят мало. Продукты этих растений, а также опиум и табак гор­ных селений, имеют всегда обеспеченный сбыт на рынках Бэй-лу и, в частности, в Урумчи. Люцерны в Манасе не сеют, предпочи­тая кормить лошадей и мулов пересыпанным отрубями рубленым молодым камышом пополам с просяной соломой. Дыни и арбузы здесь второстепенного качества, винограда же не имеется вовсе. Говорят, он весь повымерз во время смут начала семидесятых годов. Тута (Morus alba) в окрестностях Манаса я также не ви­дел, из чего приходится заключить, что даже в периоды своего процветания город этот не знал шелководства. Равным образом местные жители не были знакомы с культурой марены (Rubia
631 Глава тридцать девятая tinctorum), разведение которой, встречая конкуренцию со сто­роны искусственного ализарина, заметно, впрочем, падает и в оазисах Восточного Туркестана.
Основание описываемому городу положено было в 1763 г. постройкой крепостцы на правом берегу реки Манас. Тринадцать лет спустя крепостца была упразднена, а на ее месте выстроен был уездный город Суй-лай 273. Границами уезда служили на западе — р. Куйтун, на востоке — Лао-шань-хэ. В период му­сульманского восстания Манас прославился своей геройской за­щитой; он пал, не исчерпав всех средств к защите, благодаря измене дунганина Мади, предавшего юань-шуайя Си китайцам.
Мы выступили в дальнейший путь 28 октября при морозе в 20°. Реку Манас мы встретили в 213 м от городской стены. Она бежала стремительно, порывисто даже, одной волной набегая на другую и производя странный шум, отзвук которого поразил нас, едва мы выехали за городские ворота; он происходил от крошив­шихся льдин, разбивавшихся друг о друга, об устои моста и берега. Этот первый, самый глубокий и сильный, рукав Манаса не имеет брода под городом. Он течет здесь в крутых берегах и при ширине в 14—17 м достигает в фарватере глубины почти 3 м в половодье и полутора метров в холодное время года. Выстроен­ный через него мост имеет длину 21 м и покоится на крепких устоях, защищенных ледорезами.
До следующего многоводного протока Манаса оказалось около 5 км, которые мы шли большею частью галечником, порос­шим местами мирикарнями и облепихой. Но сай тянулся и дальше, причем самый крупный булыжник оказался именно в за­падном его борту, где протекал один из незначительнейших манасских рукавов.
На одиннадцатом километре от Суй-лая мы вступили в боль­шое селение Ши-хэ-цзи со смешанным населением. Им закон­чился Манасский оазис, а дальше дорога выходила на солонцо­вую степь, поросшую камышом. В более сухих местах к этим камышам примешивался чий (Lasiagrostis splendens) и кустар­ник, иногда кое-где виднелись даже группы деревьев, тем не менее, благодаря отсутствию проточной воды, местность эта ока­залась непригодной для оседлого человека; по крайней мере, про­ходя ею, мы нигде не заметили следов старой культуры. ’
Камышами мы шли километров пятнадцать до карагачевого леса, орошаемого восточным рукавом р. Улан-усу. Летом буйная, многоводная, она теперь совсем пересохла, и о ее недавнем су­ществовании свидетельствовали теперь лишь до дна промерзшие лужи. Говорят, что такое пересыхание — явление обычное для этой реки и что жители раскинувшегося тут небольшого селения пользуются в холодное время года почти исключительно водою близ лежащих солоноватых ключей.
В этом селении мы остановились, чем брат и воспользовался, чтобы поохотиться на водившихся тут фазанов; дорогой же мы то и дело вспугивали талей (Perdix barbata Verr. et des Murs), немалое число коих и легло под меткими выстрелами наших ретивых охотников. Зато других оседлых птиц почти не встреча­лось, так что в этот день, например, наша орнитологическая кол­лекция обогатилась всего одним экземпляром красивой хохлат­ки— свиристеля (Ampelis garrulus L.).
В течение всего дня мороз был сильный, обещавший очень холодную ночь; но после 3 часов пополудни небо подернулось облаками, слабый западный ветер стих, и вечером температура опустилась едва на один градус против дневного максимума —12°. Утро 29 октября настало также тихое, ясное, хотя и мо­розное. К сожалению, горы все еще оставались в облаках, что мешало брату засечь знакомые вершины и тем выверить свою съемку.
Так как на сегодня нам предстоял большой переход, что-то свыше 42 км, то мы выступили со станции едва забрезжилось утро. За лесом мы вышли на поляну с редким кустарником, пройдя же ее, вновь углубились в лес, который сопровождал до­рогу на протяжении последующих 15 км. На этом участке пути мы прошли дунганское селение У-ко-шу и два китайских — Сань-дао-хо и У-дао-хо, не считая многих отдельно расположен­ных хуторов. Все эти поселения пользуются водой ключей и только отчасти водою западного рукава реки Улан-усу, что де­лает непонятными нижеследующие строки дневника Успенского от 1 сентября: вступив в карагачевые заросли, «мы уже не ехали, а, можно сказать, плыли. За р. Тоу-дао-хэ следовала сряду речка Эрл-дао-хэ со множеством рукавов, протоков и арыков, которые пересекали дорогу на каждых 50—100 саженях (106—213 м), и так пришлось пробираться вплоть до полустанка Сань-дао-хэ (третья речка). Около У-ко-шу было, при бездождии во все лето, столько воды, что образовались прямо непролазные топи, и нам долго пришлось пробиваться и колесить в розысках твердого грунта. На ночлег мы остановились в селении Уланусу» 274.
Откуда эта вода? Читатель, конечно, помнит, что в передний путь мы шли подгорьем Ирень-Хабирга и что там, между Хоргосом и Улан-усу, мы не встретили иной проточной воды, кроме двух ничтожных ручьев, стекавших в последнюю из названных рек. Что же касается этой последней, то по количеству воды она едва заслуживает название реки, и только стремительность ее течения и обилие крупных валунов делают переправу через нее в половодье делом опасным. Впрочем, если верить записке капи­тана Тихменева, она должна временами действительно нести много воды 275.
У селения У-дао-хо лес кончается, и дорога выходит на совсем бесплодную каменистую степь, представляющую послед­ний уступ плоской возвышенности, отделяющей долину Улан-усу от Аньцзыхайской. Этой степью мы шли восемнадцать километ­ров до оазиса Ань-цзы-хай, орошенного водами Хоргоса.
Успенский задастся вопросом, откуда взялось это название для реки Ань-цзы-хай, неизвестное, будто бы, ни китайской гео­графии, ни местным жителям, и высказывает догадку, что так как «Хоргос— то же, что Урга, а Урга или Орго значит дворец или княжеская ставка, и так как путешественник XII в. Чаньчунь нашел в этих местах ставки монголо-тюркских князей, и даже большой город (Чон-балык), то не мудрено, что за реками, на которых стояли эти ставки, сохранились названия Хоргосов»276.
На это я возражу, что, во-первых, путешественник Чань-чунь, сказать кстати, XIII, а не XII в., встретил город Чан-балн, или Чжан-балык (а не Чон-балык) много восточнее, во-вторых, ни­каких ставок монголо-тюркских князей в этих местах он не только не нашел, но и найти не мог, так как в его время южной Джунгарией еще всецело владели уйгуры, добровольно признав­шие над собой власть Чингис-хана, в третьих наименование Хор­гос для реки Ань-цзы-хай было небезызвестно в прежнее время китайцам и. в частности, составителям «Синь-цзян-чжи-лё», и, наконец, в-четвертых, это название мы сами слышали от калмы­ков и китайцев подгорных селений.
В Ань-цзы-хайе мы остановились. Это — значительное придо­рожное местечко с небольшим базаром вдоль главной улицы. Позади него возвышаются стены полуразрушенного импаня, в котором ютится до десятка солдат, несущих исключительно почтовую службу. От одного из них мы узнали, что к западу от Лао-чэна хозяйничает шайка грабителей, успевшая уже террори­зовать окрестное население. На наше замечание, что мы их не боимся, рассказывавший недоверчиво покачал головой: «Не гово­рите! Вы полагаетесь на свои ружья, но при нападении из засады они будут не более пригодны, чем обыкновенные палки».
Едва мы на следующий день выступили из селения, как столкнулись с табуном диких коз (Cervus capreolus), но живот­ные успели скрыться в чаще леса скорее, чем наши охотники приготовиться к выстрелам. В Ань-цзы-хайе нам жаловались на волков, но этих хищников мы, конечно, не встретили. Зато на­стреляли фазанов и птиц для коллекции: Uragus sibiricus Pali., Emberiza buchanani Blyth., Turdus atrigularis Temm.
Лес кончился на четвертом километре от селения, не переходя на левый берег Хоргоса. Последний широко раскинулся тут своими в это время сухими протоками, да и почва леса — галеч­ник и серый илистый песок ясно свидетельствовали, что некогда вся местность до Ань-цзы-хайя была саем реки.
За Хоргосом дорога пошла дресвяной степью, весьма скудно поросшей саксаулом, а кое-где и мелкой полынью и ковылем, о котором свидетельствовали теперь лишь остатки желтых ком­лей; но вскоре и такая растительность исчезла. Дорога вышла здесь на плоский водораздел между Итхана-анчха и Хоргосом, который слагал тот же материал, что и почву степи: мелкая галька, гравий и глинистый желтый песок; впрочем, далее к за­паду из-под снега стал обнажаться и лёсс.
Русло Итхана-анчха оказалось сухим, и хотя на правом его берегу и расположилась станция Сань-ши-лн-цюань-цзы, но су­ществование ее обеспечивал колодец, а не река.
Реку Итхана-анчха и два ее притока — Уласта и Пичканаанчха мы имели случай видеть летом минувшего года. Все три были многоводны и при слиянии должны были составить поток, много больший Улан-усу или Хоргоса; между тем, Успенский уже в конце августа нашел его русло совсем сухим; не упоми­нает о воде и капитан Галкин. А так как селений, которые могли бы использовать эту воду, к югу от дороги не видно, то остается предположить, что она целиком уходит под конгло­мератную почву подгорья Тянь-шаня, подобно Санр-кира, Керичину, Кокяру, Ламбаху (Утын-аузе) и другим рекам Хами и Турфана.
Пройдя лог Итхана-анчха, мы вновь поднялись на плоский глинисто-песчаный увал, с вершины которого уже были видны километрах в пяти впереди куйтунские камыши. Селение Куйтун, в котором мы остановились, расположено на их восточной окраине и состоит из обширного импаня, кумирни и вытянувшихся улицей вдоль дороги двух десятков домов. Когда-то это поселе­ние было обширнее, но, повидимому, благосостояние его жите­лей и тогда больше покоилось на заработках, связанных с выгод­ным положением при большой дороге, чем на земледелии, так как в проточной воде здесь всегда испытывался недостаток. Цены на жизненные припасы в Куйтуне были сравнительно высоки.
На следующий день мы прибыли в город Кур-кара-усу, до которого оказалось не более 23 км.
К западу от Куйтуна километров на пять шли сазистые, клю­чевые места, поросшие камышом; дальше же грунт стал тверже, и из-под снега стали все чаще и чаще показываться галька и лёссовидная глина, а вместе с ними чин и полынь. На восьмом километре мы прошли мимо пикета, на тринадцатом же спусти­лись на загроможденный крупной галькой широкий плёс реки Куйтун (Кийтын или Кур-хэ). В ней мы нашли еще много воды, покрытой льдом только у берегов.
Река Куйтун служит восточной границей оазиса Ши-хо, кото­рый, благодаря частью сазистой, частью солонцовой почве, не
638 лава тридцать девятая отличается, как говорят, особенным плодородием; впрочем, здесь культивируют те же растения, что и в Манасском оазисе.
В «Мэн-гу-ю-му-цзи» говорится, что река Куйтун, по выходе из гор, выделяет на запад арык, известный под именем Шу-воцза-шан-ху 277. Лрыка этого я не видел, но к западу от города Кур-кара-усу протекает ручей в широком логу, который обходит город с юго-запада и направляется затем к юго-востоку. Лог местами напоминает старицу, и возможно, что о нем-то и говорит нам китайский источник.
Крупный арык пересекли мы также на втором километре от р. Куйтуна, но других оросительных сооружений вдоль дороги вовсе не было видно, из чего приходится заключить, что если население Шихоского оазиса и пользуется в больших размерах водою Куйтуна, то разве только где-нибудь к северу от дороги. Действительно, тот же китайский источник называет нам два арыка, выведенных там из этой реки — Мннь-ху и Хэ-яиь-цзашан-ху. Имеются ли в Шихоском оазисе, сверх вод Куйтуна, также и другие источники орошения, я не знаю, но о существо­вании болот и сазов к северу от города мне говорили, да и самое название оазиса — Ши-хо, в пекинском произношении Си-ху, что значит «западное болото», указывает на то же. Город пользуется водою ключей, слишком слабых, чтобы сложиться в ручей.
Первые километры за рекой Куйтуном дорога бежит по лёссо­видной почве, скудно поросшей чием, Alhagi camelorum, Glycyrrhiza Peganum harmala, Sophora alopecuroides и Chenopodium sp., затем среди пашен и, наконец, выходит на эспланаду города Кур-кара-усу, представляющего почти правильный ква­драт, сторона которого имеет не более 427 м в длину. Только что выведенные стены его не имели башен и казались не столь высо­кими и массивными, как манасские. Мы познакомились с ним ближе впоследствии, но я теперь же замечу, что внутри он вы­глядел еще совершенно пустыней; зато в обширном предместье, примыкающем к его северной стене и заселенном таранчами, дунганами, калмыками и китайцами, жизнь била ключом.
Под стенами Кур-кара-усу, близ импаня конной лянзы, вы­строенного против северо-восточного угла города, мы были встре­чены представителями местного русского купечества, которые хотели было вести нас на один из занимаемых ими дворов, но мы предпочли платное помещение и выбрали чистенький тань, где и устроились с возможным для нас комфортом: в Кур-караусу мы должны были дневать ради лошадей, которые вновь про­шли без отдыха свыше 267 км (700 ли).
Китайцы обосновались в Кур-кара-усу еще в VII в., когда из земель, лежавших к западу от Манаса, образовано было особое наместничество, носившее название Шуан-хэ-ду-ду-фу 278. Время его упразднения в точности неизвестно, но, вероятно, оно пред­
шествовало падению Бэй-тина (в 720 г.). Затем в течение после­дующего тысячелетия китайцы уже не проникали так далеко в глубь Джунгарии, и берега Куйтуна не переставали быть до­стоянием кочевников. Сомнительно даже, распространяли ли ' сюда когда-либо свою власть идикоты Уйгурии. Правда, китай­ский посол Ван Янь-дэ доносил, что владения уйгуров простира­лись на запад до земли асов, т. е. аланов, но в действительности этого, конечно, не могло быть, так как аланы в конце X в. жили на северном склоне Кавказского хребта, причем владения их к востоку едва ли распространялись за Волгу. Ван Янь-дэ, оче­видно, впал здесь в ошибку.
История Уйгурии нам вообще мало известна, не подлежит, однако, сомнению, что большой политической силы государство это никогда не имело. В начале XII в. идикот Билик-баг почел себя даже настолько слабым, что не решился оказать сопротив­ления Елюй-даши и купил свою независимость, предоставив в распоряжение предприимчивого кнданьца необходимое коли­чество вьючного скота и жизненных припасов; затем он прово­дил его за пределы своих владений. Как далеко простирались они на запад, это видно из следующих слов Джувейни: Гурхан (Елюй-даши) «прибыл сначала к пределам земли киргизов, но, видя, что они стараются противостоять ему, повер­нул к земле Имильской, где и основал город» 279. Всего допусти­мее, что, следуя южной Джунгарией, он дошел до Куйтуна, где и свернул к Тарбагатаю, на реку Эмиль, так как, перейди он хотя бы за Джунгарский Ала-тау, такой сворот уже был бы мало понятен.
В ставшей мне доступной китайской исторической ли­тературе я нашел только одно указание, относящееся к западной границе Уйгурии; оно касается Манаса, при Сунской (960—1280) и Юаньской (1206—1368) династиях входившего в состав земель этой последней 28°.
Под именем Цин-суй-чэна Кур-кара-усу основан был в 1781 г.281. Во время дунганского восстания он был разрушен, но китайский его гарнизон успел не только укрепиться в ближай­шем импане Ши-хо (Си-ху), но и продержаться тут до прихода войск Цзо-цзун-тана. Современный город, известный у простона­родья под именем Лао-чэна, т. е. старого города, а в официаль­ных сферах под именем Кан-суй-чэна, закончен был постройкой вчерне лишь в 1888 г., когда сюда и перенесено было управление округом.
Кур-кара-усу, расположенный в узле дорог, ведущих в Тарбагатай, Кульджу и Урумчи, имеет большое стратегическое значе­ние, вполне оцененное и китайцами.
Предместье Кур-кара-усу по площади невелико, но очень тесно застроено. Богатых лавок в нем много, и все они, как го­
ворят, недурно торгуют. Особенно ходко идет китайский товар: шелковая и бумажная мануфактура, готовое платье и сапоги, чай, табак, трубки, флаконы для нюхательного табака, фаянсовая по­суда и проч. Не жаловались на дела и местные русские торговцы, имевшие здесь в 1890 г. двадцать лавок с общим оборотом в полтораста тысяч рублей.
Абсолютная высота города равняется 1847 футам (563 м).

ГЛАВА СОРОКОВАЯ
ПОСЛЕДНИЕ ДНЯ В IIРЕДЕЛЛХ КНТЛЯ
В тихое, пасмурное утро 2 ноября мы покинули наш послед­ний этап,
У кумирни, которая возвышается при выезде из предместья, мы простились с явившимися проводить нас купцами, затем про­ехали лог с замерзшим ручьем и вышли на степь, заметно при­поднятую над долиной Куйтуна. Сперва пустынная, она вскоре оживилась группами карагачей, которые сливались далее в сплошной лес. Это был небольшой оазис Гань-хэ, обязанный своим происхождением речке Тосту-гол, или Гань-хэ, от которой остались теперь в глубоком логу одни лишь промерзшие лужи.
К западу от нее мы вновь вышли в степь, которая на этот раз тянулась километров на шесть, до одинокого постоялого двора, стоявшего на краю обширного тростникового займища. Здесь, среди низкорослого карагача, собака навела нас на фаза­нов, стрельба по которым затем уже не прекращалась вплоть до вступления каравана в большое селение Пуртаджи (Бургацзи), где мы и остановились. Кроме фазанов на этом перегоне нашим охотникам посчастливилось убить одну антилопу (Gazella subgutturosa) и с десяток чилей (Perdix barbata).
В Пуртаджи слухи об участившихся разбойничьих нападе­ниях на караваны получили большую определенность. К нам яви­лись даже наши извозчики с предложением выждать попутчиков: на большой-де караван киргизы напасть призадумаются!
Излишне, конечно, говорить, что предложение это не было принято и что на следующий день мы покинули Пуртаджи в обычное время.
41 Г. Е. Грумм-Гржнмайло
Это селение расположилось на правом берегу р. Баин-гола, пашни тянулись еще на протяжении 3 км, а затем дорога вышла на солонцовую степь, орошенную рекой Джиргалты. Последнюю мы прошли по льду и, выбравшись на ее высокий левый берег, очутились в виду богатого лесом оазиса Сы-ко-шу, или Сыкошур.
Сы-ко-шу населен китайцами, но в деревне мы застали не­мало и пришлых торгоутов ведомства цзюнь-вана, зимняя ставка которого находилась на берегу реки Джиргалты, километрах в семи к северу от дороги. Некоторые из них нас опознали, но нам теперь было не до бесед, так как мы торопились засветло до­браться до пикета Гурту.
К западу от селения лес измельчал и мало-помалу перешел в кустарную поросль, где рядом с лозой, Караганов, пустынным шиповником (Rosa elasmacantha Trautv.) и облепихой подымался тограк, саксаул, кургун (Halostachys caspica Pali.) и Tamarix. Одновременно почва получила бугристый характер и из суглини­стой стала супесчаной. Серо-желтого цвета, тонко измельченная, сильно марающая, с частыми выцветами соли, она в значительной степени напоминала ил, да таково, вероятно, и действительное ее происхождение, так как вся местность к западу от Джиргалты и к северу от дороги должна была некогда служить дном озера Эби-нора. Китайцы называют ее Да-бэй-ху — великим северным болотом, и каждый наш шаг вперед оправдывал это название. Кустарная поросль поредела, чий сменился »амышом, почва сде­лалась ноздреватее, напоминая все более и более солонец, а на­конец, появились и такыры.
На 29-м километре от Пуртаджи мы проехали мимо постоя­лого двора Дуршак, на 36-м выехали на сай восточного протока реки Оботу, четыре же километра дальше вступили в селение Гурту. Но едва мы расположились на постоялом дворе, как к нам из импаня явилась какая-то личность.
— Господа приезжие, потрудитесь показать паспорта!
— Это зачем? В таких крошечных пунктах, как Гурту, визи­рование паспортов не вменено нам вовсе в обязанность...
— Вы правы. Но это делается для вас же самих. Передний путь очень опасен, и если мы будем знать, что вы — наши гости, то дадим вам сильный конвой.
— Поблагодарите вашего командира... Мы нисколько не сомневаемся в доблестных качествах ваших солдат, но рассчиты­ваем также вполне и на наших людей...
— Вы отказываетесь? Вы правы... Ваши люди во сто раз храбрее наших солдат.
Несмотря на такое признание, Сан-гуань-ван отписал по на­чальству, что мы «самовольно» уехали из Гурту.
Мы покинули это селение ночью. Такое раннее выступление объяснилось необходимостью прибыть раньше в Ту-ду, дабы дать
лошадям продолжительный роздых перед дальнейшей трудной дорогой через пески в город Цзин-хэ.
Река Оботу, широко разбросавшаяся по каменистому саю свои­ми протоками, в эту позднюю пору несла очень мало воды; только в одном из ее русел глубина потока превышала 45 см, остальные же были или сухими или затянутыми по дну ледяной коркой.
Пройдя сай, который ширился километра на четыре, мы углу­бились в пески. На нашем пути пески эти были неглубоки и часто сменялись серым суглинком, но к северу от дороги они вырастали в барханы, прочно, повидимому, закрепленные саксаулом. На шестом километре мы вступили в тограковый лес, который и сопровождал дорогу более или менее густыми насаждениями вплоть до пикета Ту-ду, или, как его называет Успенский, Тодок282. На этом участке пути мы перешли два речных русла: одно у заброшенного селения Да-цяо-цзы, принадлежащее речке Юдна-гол (Удуйн-гол? Уда-гол?), другое у пикета Хуа-шу-линцзы, принадлежащее речке Алак-текэ. Пикет Ту-ду, состоявший из двух плохоньких таней, харчевни и обширного, полуразрушен­ного импаня, в котором квартировало около десятка конных сол­дат, расположился у ключей, на краю плоской котловины, порос­шей различными Gramineae и Сурегосеае. В нем мы застали с десяток телег, задержавшихся ввиду распространившихся све­дений о появлении на дальнейшем отрезке пути значительной партии киргизских барантачей, грабивших караваны. Китайцы надеялись, что из Цзнн-хэ им будет выслан конвой достаточно сильный, чтобы оградить их от всяких случайностей, и действи­тельно, на следующий день у пикета Ша-цюань-цзы мы повстре­чались с полулянзой, спешившей в Ту-ду.
От этого пикета до города Цзин-хэ оставалось свыше 53 км, которые наши извозчики решили пройти в один день.
Мы спали, не раздеваясь, и уже в 2 часа ночи были снова в дороге.
Первые 17 км до пикета Лун-ван-мяо мы шли тограковым лесом, средн которого лишь изредка попадались площадки, как мне казалось, совсем бесплодного солонца, далее же мы всту­пили в полосу летучих песков, описывая которые, монах Чаньчунь, между прочим, писал: «При каждом дуновении ветра они пересыпаются подобно взбудораженным волнам, то собираясь, то рассеиваясь; среди них не видно было ни былинки; телеги в них вязнут, а кони тонут» 283. Он думал, что это участок больших Богудяньских песков. Какие, однако, пески в его время (в XIII в.) так назывались — нам неизвестно.
Пески эти тянулись на протяжении 17 км, причем первые 5 км до полустанка Ша-ва-тоу оказались и самыми трудными для переезда. Дорога пролегала здесь между высокими барханами, часто пересекая песчаные седловины, которые брались с неимо­
верным трудом нашим» телегам». Летом переход через них еще труднее, так как пески тогда суше и глубже, теперь же их в зна­чительно» степени связывала смоченная снеговой водой и затем смерзшаяся глина, которой, невидимому, очень богаты эти пески. За пикетом Ша-ва-тоу дорога стала легче, барханы измельчали, появилась растительность, вместе с тем только здесь я получил возможность различить другие их особенности — различие в склонах и главнейшее их простирание. Солнце взошло и осветило покрытое рябью бесконечное песчаное море, точно застывшее в тот момент, когда северо-западный ветер погнал его высокой зыбью на темные скалы Кара-дабана — передовой горной складки Боро-хоро.
Летучие пески кончились у пикета Ша-цюань-цзы, или Гашунь, выстроенного на правом берегу ручья Ша-цюань, у кирги­зов — Кум-булак.
От Ша-цюань-цзы отходит торный путь к соляным промыслам на южном берегу озера Эби-нора.
Соль в Китае с древнейших времен служит предметом прави­тельственной монополин, почему ввоз ее в империю и воспрещен всеми существующими договорами с иностранными государствами.
Эбинорская поваренная соль отличается превосходными каче­ствами: она белая, чистая, крупнозернистая и, невидимому, со­держит лишь ничтожную примесь посторонних солей. Она мощ­ными пластами устилает почву, из которой выбивается множество теплых соленых ключей. По руслам этих-то ключей и добывается лучшая по своим качествам соль. Главнейшие ломки ее нахо­дятся километрах в пяти к северо-западу от пикета Ша-цюаньцзы, лишь немного не доходя до уреза озерной воды.
Успенский оценивает ежегодную добычу ее в 400 тысяч пу­дов, что преувеличено по меньшей мере раз в десять, ибо если даже принять за норму для западного Китая годовое потребление ее в России, составляющее менее 30 фунтов на человека, то и тогда такого запаса соли хватило бы на население численностью свыше 525 тысяч душ, между тем, в Кульджннском районе, куда главным образом только и вывозится эбинорская соль, живет едва ли более 50 тысяч душ.
За ручьем Ша-цюань-цзы дорога вышла на солонцовую степь с разбросанными по ней буграми песку, поросшими преимуще­ственно ббртекеном (Nitraria Schoberi). На пятом километре пески эти стали сплошными с явными следами недавнего пере­носа, но лошади прошли их легко, точно предчувствуя, что за ними их ожидает более легкий участок пути. Действительно, мы вскоре вступили на твердую почву каменистой пустыни, узким поясом окружающей здесь северный отрог Кара-дабана.
Этот отрог совсем бесплоден и состоит из почерневших от времени скал мелкозернистого песчаника и глинистого сланца,
которые в свежем изломе имеют все оттенки от светлосерого до черного и зеленого. Дорога пересекает его по седловине, возвы­шающейся метров на 120 над уровнем окрестной пустыни, и для телег, следующих с востока, благодаря постепенности подъема, не представляет особенных затруднений; но спуск с перевала крут и усеян крупным щебнем, среди которого я видел немало облом­ков желтого грапито-порфира.
С перевала город Цзин-хэ был уже виден; до него оставалось едва ли более 5 км, пролегавших частью по каменистой, частью по глинисто-песчаной степи с тощей кустарной раститель­ностью.
В «Мэн-гу-ю-му-цзи> говорится: «Река Цзин-хэ проходит в ’/2 ли расстояния от западной стороны старого города Цзин-хэ» и далее: «Ань-фу — это название нового города Цзин-хэ» 284, но авторы этого сочинения не поясняют, к какому времени относится постройка обоих городов. Равным образом и в других китайских источниках, трактующих об истории и географии этого края, не содержится соответственных указаний. Известно лишь, что Аньфу существовало раньше 1775 г., когда норма подлежавшей обра­ботке земли установлена была здесь для хлебопашенных солдат в 3360 му.
Современный Цзин-хэ не велик, занимает почти квадратную площадь и имеет четверо ворот, из коих только юго-восточные, выводящие в предместье, и юго-западные, обращенные к реке, постоянно открыты. С городом мы познакомиться не успели, предместье же представляет ряды невзрачных лавок и торговых помещений, вытянувшихся в улицу вдоль дороги. Его средняя абсолютная высота, выведенная из четырех определений, равняется 1069 футам (362 м).
В Цзин-хэ решено было разделиться: телеги должны были следовать в Илийскую долину через перевал Талки и селение Ляо-цао-поу, откуда имелся уже прямой путь в город Джаркент, нам же предстояло заехать в Кульджу, для чего мы и избрали кратчайший туда путь через перевал Цытерты.
Этот путь, длиной в 197 км, через рыхлые снега, которыми завалены были горы, мы хотели пройти в трое суток; но при этом возник вопрос: а как же быть нам с баранами, из коих два сле­довали за нами — один из Джаркентз, другой из урочища Цаганусу, и на последнем показали себя необыкновенными ходоками, пройдя в два месяца свыше 1652 км? Особенно жаль было джаркентца! Но в конце концов нам все равно пришлось бы расстаться с ними, а потому, призвав хозяина таня, который показался нам человеком порядочным, мы предложили ему принять от нас всех баранов, с тем чтобы обоим нашим любимцам сохранена была жизнь. Китаец очень удивился предложению, но обещал свято исполнить просимое:
— Завтра же они будут отправлены в стадо знакомого мне торгоута!
Город Цзин-хэ мы покинули ночью. Проводника с нами не было, но нам казалось, что мы и без него найдем дорогу на пере­вал. Однако уже за рекой Цзин, благодаря темноте, мы сбились с пути. Пришлось ехать пашнями, пока случайно мы не набрели на человеческое жилье. На наши окрики в фанзе поднялся пере­полох, но когда китайцы сообразили, в чем дело, то один из них вызвался даже вывести нас на большую дорогу.
К восходу солнца мы добрались до урочища Юн-цзы-ху, пере­шли здесь по мосту через последний арык, выведенный из реки Цзин, и, держась затем северной окраины высоких наметов песку, вышли к глубокому руслу временного потока, в котором еще, повидимому, недавно струилась вода. Русло это мы перешли не­сколько выше, чем в минувшем году, и, оставив вправо урочище Толи, вышли на каменистую степь, поросшую хвойником и чах­лым саксаулом, которой и следовали до ущелья реки Боростая, или Тагур-су. В ней мы нашли довольно высокую воду, которая объяснялась быстрым сходом (при температуре в тени 10°) на­кануне выпавшего снега.
Ущельем Боростая мы прошли километров шестнадцать и остановились на ночлег несколько выше устья речки Нилхи 285 (иначе Чакыр-су), на площадке, мысом упиравшейся в реку и обросшей по краям тополем и караганой. Подножного корма тут не было, и наши лошади получили лишь усиленную дачу го­роха, который мы захватили с собой в качестве фуража.
Спали, не раздеваясь, имея изголовьем седельные подушки, и проснулись задолго до рассвета. Солнце застало нас уже в уро­чище Ачал, откуда колесная Пнличинская дорога сворачивала на запад, наша же, на перевал Цитерты, шла прямо на север.
Абсолютная высота этого урочища 5460 футов (1664 м)28в. Метров же на 150 выше начался сплошной снег, из-под которого тропинка обнажалась только местами. Хорошо еще, что перед нами здесь кто-то проехал; иначе нелегко было бы нам взо­браться на перевал по падям, все неровности коих были скрыты под рыхлой пеленой свежего снега.
Под самым перевалом его было с метр; он плохо слежался, и мы только с большим трудом его одолели; но, наконец, добра­лись и до каменистого спуска, оставшегося нам столь памятным по прошлому году. Скоро затем мы миновали урочище Уч-табан и, перевалив через горный отрог, вышли в долину Чон-кола. Здесь мы обогнали стадо баранов — арьергард перебравшегося на зимнюю квартиру кызаевского аула.
В долине Чон-кола было уже мало снега, а ниже устья р. Дж аргалы, откуда река эта получает монгольское название Боро-бор-гасу, он даже перестал вовсе встречаться. Но зато
появилась грязь — яркокрасная, ослизлая глина, которая до­нельзя затрудняла бег лошадей.
Когда мы поравнялись с устьем речки Талды, солнце закати; лось за горы, и в ущелье вдруг стало сыро, холодно и непривет­ливо. Пришлось пустить в дело нагайки и рысью пройти послед­ний участок пути, который показался нам бесконечным. Но когда он был пройден, с каким наслаждением окинули мы взором рас­кинувшуюся перед нами долину, которая сказала нам, что путе■ шествие наше окончилось... Да, оно должно было окончиться завтра, со вступлением в город Кульджу!
Мы ночевали в выселке Ураз-бай, где нас встретили, как ста­рых знакомых. По случаю нашего возвращения приютившие нас таранчи хотели было созвать музыкантов, но мы после скверно проведенной ночи и пятнадцатичасового пребывания в седле ва­лились с ног от усталости и после чая тотчас же улеглись спать.
Сон был, однако, беспокоен, а желание скорее добраться до Кульджи, где мы рассчитывали найти письма с родины и деньги из Географического общества, подняло нас задолго до рассвета. И вот мы снова в седле и рысью бежим по знакомой дороге. Мы считаем часы, минуты... пока в дали не показались, наконец, городские сады...
В Кульджу мы прибыли после полудня 8 ноября 1890 г.
На этом дне обрывается мой дневник. Прежде, однако, чем окончательно проститься с читателем, мне остается сделать обзор климатических данных южной Джунгарии и Илийской долины, относящихся к переходному времени между осенью и зимой.
* *
Сосланный китайский чиновник, оставивший нам свои любо­пытные заметки об южной Джунгарии, говорит следующее о климате этой последней. Дожди выпадают в Урумчи очень редко, не более одного, двух раз за лето; случается, что и вовсе их не бывает; зато снега обильны до такой степени, что из-за них иногда прекращается сообщение между отдельными пунктами. Вследствие господствующих здесь зимой сильных холодов, от ко­торых почва глубоко промерзает, озимые не высеиваются и Джун­гария производит одни лишь яровые хлеба 287.
В общем краткая характеристика эта подтверждается и на­шими метеорологическими здесь записями: почти постоянно ясное небо летом сменилось облачным и пасмурным поздней осенью и зимой, нестерпимый летний зной — морозом, доходив­шим уже в конце октября до 20°. Припомним кстати, что Прже­вальскому в декабре 1877 г. пришлось испытать здесь в течение пяти суток кряду мороз, переходивший за 40° Цельсия 288 и что
нам доставлены были в Хами туши горных баранов с отморожен­ными ушами!
Переходя от этих общих замечаний к частностям метеороло­гического дневника, приходится отметить следующее.
Все наши наблюдения с 22 октября по 8 ноября, если исклю­чить момент перехода через хребет Боро-хоро, могут быть при­урочены к средней абсолютной высоте 1665 футов (508 м). Они обнимают период в 18 дней, из числа коих ясных в течение всего дня насчитывалось в южной Джунгарии — 3, в Илийскои до­лине— 1, облачных — 3, пасмурных — 5, переменных — 6; из числа последних на долю частью ясных, частью пасмурных дней приходилось 4. Таким образом, общее число дней, когда небо было более или менее затянуто дождевыми (nimbus) или слои­стыми (strato-cumulus) облаками, равняется 9, или 50 процентам общего числа дней наблюдения.
Снег выпадал дважды, притом оба раза шел по нескольку часов кряду, сопутствуемый западным ветром.
Ветреных дней было 6; по румбам ветры распределялись сле­дующим образом; с запада — 3, с востока — 3, с юго-востока — 1. Западный ветер приносил тучи, восточный — ясную погоду.
Дней, когда термометр в течение суток не опускался ниже нуля, было всего лишь два; оба приходились на ноябрь, когда мы спустились в Илийскую долину; дней же, когда максимум темпе­ратуры стоял выше нуля, оказалось 9. Максимум температуры (13°) выпал на 3 часа пополудни 8 ноября (в Кульдже), мини­мум (— 20 ) на 7 часов утра 28 октября (в Манасе). Суточная амплитуда колебалась в пределах между 4° (1 ноября, Кур-караусу) и 14°,5 (4 ноября, Гурту — Ту-ду).

УКАЗАТЕЛЬ
латинских названий растений и животных, упоминаемых Г. Е. Грумм-ГржимаЙло в тексте книги
Слева указаны названия, данные Грумм-Г ржи майло, справа—современные.
РАСТЕНИИ
Abies Schrcnkiana
Achiilaca sp.
Aconitum gymnandrum Maxim.
Acrocome jantina Maxim.
Adenophora Gmelini Fisch.
Adonis coerulea Maxim.
Alhagi camelorum Fisch.
Alhagi kirghisorum Schrenk.
Allium chrysanthum Rgl.
Allium cyaneum var.macrostemon Rgl.
Allium herderianum Rgl.
Allium kanssuense Rgl.
Allium odorum L.
Allium polyphyllum Kar. et Kir.
Allium polyrhizum var. typica Maxim.
Allium tanguticum Rgl.
Allium sp.
Anabasis aphylla L.
Anabasis brevifolia C. A. M.
Anaphalis cuneifolia Hook.
Anaphalis nubigena var. intermedia Hook.
Androsacc sempervivoides var. tiberica Maxim*
Anemone obtusiloba Don.
Abies Schrcnkiana Fisch. et Mey.
Achillaea sp.
Aconitum gymnandrum Maxim.
Acronome jantina Maxim.
Adenophora Gmelini Fisch.
Adonis coerulea Maxim.
Alhagi pseudalhagi (M. B.) Desv.
Alhagi kirghisorum Schrenk.
Allium chrysanthum Rgl.
Allium cyaneum Rgl. var. macras temon Rgl.
Allium Herderianum Rgl.
Allium kanssuense Rgl.
Allium odorum L.
Allium polyphyllum Kar. et Kir.
Allium polyrrhizum Turcz. var. ty­pica Max.
Allium tanguticum Rgl.
Allium sp.
Anabasis aphylla L.
Anabasis brevifolia C. A. M.
Anaphalis cneifolia Hook.
Anaphalis nubigena D. C. var. inter­media Hook.
Androsace sempervivoides Jacq. var. tiberica Maxim.
Anemone obtusiloba Don.
1 Кроме этого вила экспедицией была собрана в горах близ монастыря Го-.мань-сы (провинция Гань-су) на абсолютной высоте 3 300 м на кипцовом лугу Androsace sempervivoides Jacq. var. tangutica Maxim.
Anemone rlvularis Hamilt1.
Antennaria Stcctziana Turcz.
Apocynum venetum L.
Apocynum sp.
Arnebia cornuta var. grandiflora Trautv.
Arnebia fimbriata Maxim.
Arnebia ticbatana Kurz.
Arnebia sp.
Artemisia commutata Bess.
Artemisia dracunculus L.
Artemisia fasciculata M. B.
Artemisia fragrans Willd.
Artemisia fragrans var. subglabra Winkl.
Artemisia inodora Hook.
Artemisia sp.
Artemisia vulgaris L.
Aster alyssoides Turcz.
Aster sp.
Aster alpinus L.
Aster altaicus Willd.
Astragalus adsurgens Pali.
Astragalus brevidentatus Palib.
Astragalus tanguticus Batal.
Astragalus sp.2
Atraphaxis lanceolata var. divaricata Ledb.
Atraphaxis sp?
Avena pratensis L.
Avena subspicata Clairv.
Avena sp.
Berberis diaphana Maxim.
Berberis sinensis var. angustifolia Rgl.
Berberis sp?
Blitum virgatum L.
Brachanthemum fruticulosum DC.
Bromus sp.
Anemone rlvularis Hamilt.
Antennaria Steetziana Turcz.
Aposynum venetum L.
Apocynum sp.
Arnebia cornuta Fisch. et Mey. var. grandiflora Trautv.
Arnebia fimbriata Maxim.
Arnebia tibetana Kurz.
Arnebia sp.
Artemisia campestris L.
Artemisia dracunculus L.
Artemisia fasciculata M. B.
Artemisia maritima L. s. I.
Artemisia maritima L. var. subglabra’ Winkl.
Artemisia campestris L.
Artemisia sp.
Artemisia vulgaris L.
Aster alyssoides Turcz.
Aster sp.
Aster alpinus L.
Aster altaicus Willd-
Astragalus adsurgens Pall-
Astragalus brevidentatus Palib.
Astragalus tanguticus Batal.
Astragalus sp.
Atraphaxis lanceolata Bga var. diva­ricata Ledb.
Atraphaxis sp.
Helicotrichon pratense (L.) Bess.
Trisctum spicatum (L.) Richt.
Avena sp.
Berberis diaphana Maxim.
Berberis sinensis Desf. var. angusti­folia Rgl.
Berderis sp.
Chcnopodium foliosum (Mocnch) Aschers.
Chtysanthemum fruticulosum, (Lcd.) B. Fedtsch.
Bromus sp.
Calligonum mongolicum Turcz.
Calligonum sp.
Calligonum mongolicum Turcz.
Calligonum sp.
1 Этот вид в Сивинских горах (провинция Гань-су) на абсолютной высоте 3 000—3 300 м был представлен разновидностью var. flore minore Maxim.
1 Из этого рода, кроме перечисленных видов, экспедицией были собраны: в Сивинских горах в кипцовой степи с примесью луговых трав — Astraga­lus brachytropis (Stev.) С. А. М.; в Бэй-шане на солончаке у ключа Отунда-цзэ-чан (1860 м) — Astragalus tribuloides Delii; в Восточном Тянь-шане, в долине речки Кичи У ла н-ус у в кипцовой степи — Astragalus alpinus L.
• Повндимому, относится к виду A. lanceolata Bge.
1 В долине р. Хуан-хэ ниже г. Гуй-дэ экспедицией был собран еще Berberis vulgaris var. normalis Hook.
Caragana sp.
(Caragana arenaria
[Caragana pygmaea var. arenaria Fisch.
,Caragana tragacanthoidcs Poir1 * *.
Caragana jubata Poir8.
^Cardamine macrophylla Wild 'Carduus sp.
Carex atrata L.
Carex physodes
: Carex soongorica Kar. ct Kir. Capparis spinosa
«Chenopodium album L.
rChenopodium sp.
jCistanche salsa С. Л. M.
Clematis alpina var. macropclata Maxim.
' Clematis orientalis var. tangutica Maxim.
sClematis sp.8
jCoelonema draboides Maxim.
iColurnia longifolia Maxim. Convolvulus sp.
I Corydalis curviflora Maxim.
ICorydalis linarioides Maxim.
j Corydalis melanochlora Maxim.
I Corydalis straminea Maxim.
[Corydalis trachycarpa Maxim. Cotoneaster acutifolia Turcz.
1 Cotoneaster multiflora var. typica Bgl.
Cotoncaster sp.
Cotyledon thyrsiflora Maxim.
; Crepis glomerata Hook Crepis tenuifolia W. Crepis sp.
Cynanchum acutum L.4 * Cynanchum sp.
Daphne tangutica Maxim. Delphinium grandiflorum L. Delphinium grandiflorum var. Gmelini Rchb.
Delphinium tanguticum Huth.
Draba alpina var. algida Rgl.
Caragana sp. (L.) DC.
Caragana pygmaea (L.) QC.
Caragana pygmaea (L.) DC.
Caragana tragacanthoidcs (Pali.) Poir.
Caragana tragacanthoidcs(Pali.) Poir.
Cardamine macrophylla Wild.
Carduus sp.
Carex atrara L.
Carex physodes M. B.
Carex songorica Kar. et Kir.
Capparis spinosa L.
Chcnopodium album L.
Chcnopodlum sp.
Cistanche salsa С. A. M.
Clematis macropclata Ldb.
Clematis tangutica (Maxim) Korsh.
Clematis sp.
Coelonema draboides Maxim.
Coluria longofolia Maxim.
Convolvulus sp.
Corydalis curviflora Maxim.
Corydalis linarioides Maxim.
Corydalis melanochlora Maxim.
Corydalis straminea Maxim.
Corydalis trachycarpa Maxim.
Cotoncaster acutifolia Turcz.
Cotoneaster multiflora Bge var. ty pica Rgl.
Cotoneaster sp.
Orostachys thyrsiflora Fisch.
Crepis glomerata Bcnth. ct Hook.
Crepis tenuifolia Willd.
Crepis sp.
Cynanchum acutum L.
Cynanchum sp.
Daphne tanfutica Maxim.
Delphinium grandiflorum L.
Delphinium grandiflorum L. var Gmelinl Rchb.
Delphinium tanguticum Huth.
Draba alpina L. var. algida Rgl.
1 Из этого вида экспедицией была собрана n долине Хуан-хэ var. Pallasiana F. et M.
’ Повндимому, C. tragacanthoidcs Poir. Среди собранных Г. E. ГруммГржимайло гербарных образцов С. jubata Poir. отсутствует.
• В Джунгарии экспедицией были собраны в долине р. Цзин-хэ Clema­tis orientalis L. var. obtusifolia Trautv., а на Бэй-лу в районе между г. Фоуканом и сел. Сань-тай другая разновидность этого вида —С. orientalis L. var. vulgaris Trautv.
4 В Джунгарии, в урочище Гашун, Г. Е. Грумм-Гржнмайло была
загербаризирована разновидность этого вида G. acutum longifolium Ledb.
Draba criopoda Turcz.
Draba incana L.
Draba repens M. B.
Echinopsilon sp.
Eleagnus angustifolia
Eleagnus hortensis
EI у mus sp,.
Ephedra sp.
Euphorbia altaica С. A. M.
Euphorbia sp.
Eurotia ceratoides С. A. M.
Festuca sp.
Fragaria collina Ehrh.
Fragaria vesca
Fragaria sp.
Fraxinus sogdiana Bge.
Fritillaria Przewalskii Maxim.
Galium verum var. leiocarpum Ledb.
Galium sp.
Gentiana algida var. Przewalskii Maxim.
Gentiana aristata Fisch.
Gentiana falcata Turcz.
Gentiana Grummi Kusnez.
Gentiana siphonantha Maxim.
Gentiana spathulaefolia Kusnez* *.
Gentiana straminea Maxim.
Gentiana tenella var. imberbia Herd.
Geranium1
Glaux maritima L.
Glycyirhiza uralensis Fisch.
Gypsophila acutifolia var. Gmelini Rgl.
Halimodendron argenteum.
Halogeton arachnoideum Mog.—Tand.
Halogcton glomeratum С. A. M.
Halostachys caspica Pali.
Hedysarum multijugum Maxim.
Hedysarum scoparium Fisch. et Mcy.
Hedysarum sp.
HippophaC rhamnoides L.
Hippuris vulgaris L.
Horaninowia ulicina С. A. M.
Horaninovia sp.
Hypnum sp.
Draba erlopoda Turcz.
Draba incana L.
Draba sibirica Thell.
Echinopsilon sp.
Eleagnus angustifolia LEleagnus hortensis Bieb. Elymus sp.
Ephedra sp.
Euphorbia altaica С. Л. M.
Euphorbia sp.
Eurotia ceratoides С. A. Mey.
Festuca sp.
Fragaria viridis Duch.
Fragaria vesca L.
Fragaria sp.
Fraxinus sogdiana Bge.
Fritillaria Przewalskii Maxim.
Galium verum L. var. leiocarpum Ledb.
Galium sp.
Gentiana algida Pali. var. Przewalskii Maxim.
Gentiana aristata Fisch.
Gentiana falcata Turcz.
Gentiana Grummi Kusnez.
Gentiana spathulaefolia Kusnez.
Gentiana spathulaefolia Kusnez.
Gentiana straminea Maxim.
Gentiana tenella Rottb. var. imber­bia Herd.
Geranium
Glaux maritima L.
Glycyrrhiza uralensis Fisch.
Gypsophila acutifolia Fisch. var. Gmelini Rgl.
Halimodenbron halodendron (Pali) Voss.
Halogeton arachnoideus Moq.
Halogcton glomeratus С. A. M.
Halostachys caspia (Pali.) С. A. M. Hedysarum mutijugum Maxim.
Hedysarum scoparium Fisch. et Mey.
Hedysarum sp.
HippophaC rhamnoides L.
Hippuris vulgaris L.
Horaninovia ulicina Fisch. et Mey.
Horaninovia sp.
Hypnum sp.
1 В горах у монастыря Го-мань-сы в тех же условиях (средигальки вдоль русла реки) был собран экспедицией еи:е вид Gentiana pseudoarctica Kusnez.
• В горах Богдо-ола экспедицией собрана Geranium collinum grandulosum Ledb.
Incarvillca compacta Maxim Inula ammophyla Bge. Iris dichotoma Pali. Iris ensata Thunb.
Iris glacilis Maxim.
Isopyrum grandiflorum Maxim.
Juncus Thomson! F. Buchen Juniperus pseudosabina Juniperus sp.
Kalidium sp.1
Karelinia caspla Less.
Karclinia sp.
Kochia mollis
Lagotis brachystachya Maxim.
Lagotis brevituba Maxim.
Lancea tibetica Hook.
Lasiagrostis splendens Leontopodium alpinum L. Libanotis eriocarpa Schrenk Lilium tenuifolium Fisch.
Lonicera hispida var. minor Maxim.
Lonicera syringantha.
Lonicera sr.
Lycium ruthenicum Murr.
Lycium turcomanicum Fisch. ei Mey.
Malcolmia sp.
Mcconopsis integrifolia Maxim.
Meconopsis quintuplincrvia Rgl.
Mcconopsis racemosa Maxim.
Mcgacarpaca Dclavayi var. sinica Batal.
Morus alba L.
Mulgcdium tataricum DC.
Myosotis sp.
Myricaria gcrmanica var. squamosa Maxim.
Myricaria sp.
Nanophytum erinaceum Pali. Nitraria Schobcri L.
Omphalodes trichocarpa Maxim.
Oxytropis campestris DC.
Oxytropis coerulea DC.
Oxytropis humifusa Kar. ct Kir.
Oxytropis kansuensis Bge.
Oxytropis strobilacca var. chinensis Bge.
Incarvillca compacta Maxim.
Inula ammophyla Bge.
Iris dichotoma Pali.
Iris ensata Thunb.
Iris glacilis Maxim.
Paraquilegia grandiflora (Fisch.)
Drum. et Hutch.
Juncus Thomsoni Buch.
Juniperus pseudosabina Fisch. et Mey.
Juniperus sp.
Kalidium sp.
Pluchca caspia (Less.) Q. Hoffm.
Karclinia sp.
Echinopsilon divaricatum Kar. ct Kir.
Ladotis brachystachya Maxim.
Lagotis brevituba Maxim.
Lancea tibetica Hook. f.et Thoms.
Lasiagrostis splendens (Trin.) Kuntli.
Leontopodium alpinum Cass. Libanotis eriocarpa Schrenk Lilium tenuifolium Fisch.
Lonicera hispida Pali. var. minor Maxim.
Lonicera syringantha.
Lonicera sp.
Lycium ruthenicum Murr.
Lycium truncatum Wang. (?)
Malcolmia sp.
Mcconopsis integrifolia Maxim.
Meconopsis quintuplincrvia Rgl.
Mcconopsis racemosa Maxim.
Mcgacarpaca Dclavayi Fr. var. sini­ca Batal.
Morus alba L.
Mulgcdium tataricum DC.
Myosotis sp.
Myricaria gcrmanica Dcsv. var. squa­mosa Maxim.
Myricaria sp.
Nanophyton erinaceum (Pali.) Bge.
Nitraria Schoberi L.
Omphalodes trichocarpa Maxim
Oxytropis campestris DC.
Oxytropis coerulea (Pali.) DC.
Oxytropis humifusa Kar. et Kir.
Oxytropis kansuensis Bge
Oxytropis strobilacca Bge var. chine nsis Bge.
1 В Люкчуне экспедицией собрана разновидность Kalidium foliatum Moq. var. longifolium Fcnzl.
Oxytropis pilosa DC.
Oxytropis trichophysa Bgc;
Papaver alpinum var. croceum Ledb.
Papilionaceac
Pedicularis Artselaeri Maxim.
Pedicularis cheilanthifolia var. isochila Maxim.
Pedicularis kansuensis Maxim.
Pedicularis verticillata L.
Peganum harmala L.
Peganum harmala var. multisecta Maxim.
Picea obovata
Picea Schrenkeana Fisch.
Plecostigma pauciflorum Turcz.
Pleurogyne carinthaca Griseb.
Pleurogyne rotata Griseb.
Pleurospermum stellatum Benth.
Poa pratensis L.
Poa sp.
Podophyllum Emodi Wall.
Polygonatum karsuense Maxim
Polygonatum viviparum L.
Polygonum Bistorta var. angustifolia Meisn.
Polypodium vulgare L.
Populus diversifolia.
Populus euphratica DC.
Populus nigra.
Potentilla daurica Nesti.
Potentilla filipendula W.
Potentilla fruticosa L.
Potentilla fruticosa var. tenuifolia.
Potentilla nivea var. vulgaris.
Potentilla Salessowi Steph.
Potentilla sp.
Primula farinosa var. algida Trautv.
Primula gemmifera Batal.
Primula Maximoviczi var. tangutica Maxim.
Primula nivalis var. farinosa Schrenk.
Primula sibirica var. genuina Trautv.
Primula stenocalyx Maxim.
Primula sp.
Prunus chamaecerasus.
Prunus stipulacea Maxim.
Pterls aquilina L.
Ranunculaceae.
Ranunculus aquatilis L.
Ranunculus tricuspis Maxim.
Reaumuria soongorica Maxim.
Oxytropis pilosa (L.) DC.
Oxytropis trichophysa Bge.
Papaver croceum Ldb.
Papilionaceac
Pedicularis Artselaeri Maxim.
Pedicularis cheilathifolia Schrenk.
var. isochila Maxim.
Pedicularis kansuensis Maxim.
Pedicularis verticillata L.
Peganum harmala L.
Peganum harmala L. var. multisecta Maxim.
Picea obovata Ldb.
Picea Schrenkiana Fisch. et Mey.
Gagea pauciflora Turcz.
Pleurogyne carinthiaca Griseb.
Pleurogyne rotata Bge.
Pleurospermum stellatum Benth.
Poa pratensis L.
Poa sp.
Podophyllum Emodi Wall.
Polygonatum kansuense Maxim.
Polygonum viviparum L.
Polygonum bistorta L. var. angusti* folia Meisn.
Polypodium vulgare L.
Populus diversifolia Schrenk.
Populus euphratica Oliv.
Populus nigra L.
Potentilla daurica (Nesti.) Kom. et Kiob.—Alis.
Potentilla filipendula Willd.
Potentilla fruticosa (L.) Rydb.
Potentilla fruticosa (L.) Rydb.
Potentilla nivea L.
Comarum Salessowianum (Steph.) Aschers. et Gr.
Potentilla sp.
Primula farinosa L. var. algida Trautv.
Primula gemmifera Batal.
Primula Maximoviczi Rgl. var. tangu* tica Maxim.
Primula nivalis Turcz. var. farinosa Schrenk.
Primula sibirica Jacq. var. genuina Trautv.
Primula stenocalyx Maxim.
Primula sp.
Cerasus fruticosa (Pali.) G. Woron.
Prunus stipulacea Maxim.
Pteridium aquilinum Kiihn.
Ranunculaceae.
Ranunculus aquatilis L.
Ranunculus tricuspis Maxim.
Reaumuria soongorica Maxim.
Rhamnus crytroxylon.
Rheum leucorhysum Pali.
Rheum sp. 1
Rhododendron capitatum Maxim.
Rhododendron Przewalskii Maxim.
Rhododendron thymifolium Maxim. Ribes petraeum var. typicum Maxim. Rosa elasmacantha Trautv.
Rosa macrophylla Lindi.
Rosa sericea Lindi.
Ruba tinctorum.
Rubus idaeus var. strigosus Maxim.
Rumex sp.
Salicornia sp.
Salix sp.
Salsola arbuscula.
Salsola carinata С. A. M.
Salsola kali L.
Salsola sclerantha С. A. M.
Salsola spissa M. B.
Salsola sp.
Saussurea hieracioides var. spathulata Wlnkl.
Saussurea involucrata Maxim.
Saussurea japonica var. intermedia Maxim.
Saussurea tangutica Maxim.
Saxifraga atrata Engl.
Saxifraga hirculus var. vestite Engl.
Saxifraga Przewalskil Engl.
Saxifraga tangutica Engl.
Scopo lia tangutica Maxim.
Scorzonera mongolica Maxim.
Sedum algidum var. altaicum Maxim.
Sedumalgidum var. tanguticum Ma­xim
Sedum Kirilowi Rgl.
Sedum sp.
Senecio campestris DC.
Senecio virgaurca Maxim.
Sesamum indicum
Sesamum indicum var. indivisum
Setaria italica var. erythrospermum
Sibiraca laevigata Maxim.
Sisymbrium humile С. A. M.
Sisymbrium mollipilum Maxim.
Sisymbrium sp.
Solanum dulcamara L.
Sophora alopecuroidas L.
Sophora sp.
Rhamnus erytroxylon Pali.
Rheum leucorhysum Pali.
Rheum sp.
Rhododendron capitatum Maxim.
Rhododendron Przewalskii Maxim.
Rhododendron thymofolium Maxim.
Ribes pallidifloriim A. Pojark.
Rosa elasmacantha Trautv.
Rosa macrophylla Lindi.
Rosa sericea Lindi.
Rubia tinctorum L.
Rubus sachalinensis L^vcilld
Rumex sp.
Salicornia sp.
Salix sp.
Salsola arbuscula Pali.
Salsola carinata С. A. M.
Salsola Kali L.
Salsola sclerantha С. A. M.
Salsola nitraria Pali.
Salsola sp.
Saussurea hieracioides Hook. var. spathulata Winkl.
Saussurea involucrata Maxim.
Saussurea japonica DC. var. interme­dia Maxim.
Saussurea tangutica Maxim.
Saxifraga atrata Engl.
Saxifraga hirculus L. var. vestita Engl.
Saxifraga Przewalskii Engl.
Saxifraga tangutica Engl.
Scopolia tangutica Maxim.
Scorzonera mongolica Maxim.
Rhodiola algida (Ledb.) Fisch. et Mey.
Rhodiola algida (Ledb.) Fisch. et Mey.
Rhodiola Kirilowii Rgl. et Maxim.
Rhodiola sp.
Senecio campestris DC.
Senecio virgaurca Maxim.
Sesamum Indicum DC.
Sesamum indicum DC.
Sataria italica Beauv. var. crythrospermum Hornm.
Sibiraca altalensis(Laxm.)C. K. Schn.
Sisymbrium humile С. A. M.
Sisymbrium mollipilum Maxim.
Sisymbrium sp.
Solanum dulcamara L.
Sophora alopecuroides L.
Sophora sp.
1 В Сининскнх горах на абсолютной высоте 3 300 м экспедицией был найден Rheum pumilium Maxim, произраставший среди щебня на дне ущелья;
Sorghum cernuum
Spiraea mongolica Maxim.
Spiraea sp.
Statice aurea L.
Statice chrysoccphale Rgl.
Statice otolepis Schrcnk
Statice speciosa L.
Statice sp.
Stellaria dichotoma var. Stephaniana Rgl.
Stellera chamaejasme L.
Stipa sp.1
Sueda setigera var. piligcra Fcnzl.
Sympegma Rege Ii Bge.
Tamarix Palasii
Tamarix laxa Willd.
Tamarix sp.
Tanacetum fruticulosum Led.
Tanacetum multijugum Maxim.
Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl.
Taraxacum officinale var. parvula Hook.
Thalictrum petaloideum L.
Thermopsis alpina Ledb.
Thermopsis lanceolata R. Br.
Thlaspi arvense L.
Tragopyrum sp.
Tribulus terrestris L.
Trisetum subspicatum P. B.
Triticum sp.
Trollius pumilus Don.
Typha sp.
Ulmus campestris
Urtica sp.
Veronica ciliata Fisch.
Vincetoxicum mongolicum Maxim.
Viola biflora L.
Viola sylvatica var. rupestris Rgl.
Wernerla nana Benth.
Ziziphora clinopodioides var. canes­cens Benth.
Ziziphora clinopodioides var. media Benth.
Sorghum cernuum llost.
Spiraea crenata L.
Spiraea sp.
Statice aurea L.
Statice chrysoccphale Rgl.
Statice otolepis Schrcnk.
Statice speciosa L.
Statice sp.
Stellaria dichotoma L. var. Stepha­niana Rgl.
Stellera chamaejasme L.
Stipa sp.
Suaeda acuminata (С. A. M.) Moq. var. piligeda Fisch.
Sympegma Rcgclii Bge.
Tamarix Pallassii Dcsv.
Tamarix laxa Willd.
Tamarix sp.
Tanacetum fruticulosum Led.
Tanacetum multijugum Maxim.
Tanacetum tenuifolium Jacq. var. microccphala Winkl.
Taraxacum officinale Wigg. var. par­vula Hook.
Thalictrum petaloideum L.
Thermopsis alpina Ledb.
Thermopsis lanceolata R. Br.
Thlaspi arvense L.
Atraphaxis L.
Tribulus terrestris L.
Trisetum spicatum (L.) Richt.
Triticum sp.
Trollius pumilus Don.
Typha sp.
Ulmus propinqua Koidz.
Urtica sp.
Veronica ciliata Fisch.
Vincetoxicum mongolicum Maxim.
Viola biflora L.
Viola silvestris Lam. var. rupestris Rgl.
Wernerla nana Benth.
Ziziphora clinopodioides Lam. var. canescens Benth.
Ziziphora clinopodioides Lam. var. media Benth.
1 В Сининских горах Гру.мм-ГржпмаПло па одном лугу, на глинистопесчаной помпе, собрал образцы Stipa inebrians Напсс.
I Zollikoferia acanthoides Boiss. Zollikoferia acanthoides Boiss.
Zygophyllum brachyptcrum Kar. et Zygophyllum brachyptcrum Kar. ct Kir. Kir.
Zygophyllum Potanini Maxim. Zygophyllum Potanini Maxim.
ГРИВЫ
Agaricus deliciosus Agaricus deliciosus L.
МЛЕКОПИТАЮЩИЕ
Asinus hemionus Pali.
Asinus onager Asinus sp. Aictomys dichrous Anders. Arctomys robustus Milne-Edw.
Bos grunniens L.
Canis alpinus Pali.
Cervus albirostris Przew.
Cervus capreolus
Cervus maral Ogilby Colus saiga Pali.
Equus kiang Moorcr.
Equus przewalskii Pol.
Ercmiomys lagurus Pali. Eremiomys luteus Evcrsm.
Felis manui
Gazella picticaudata Hodgs.
Gazella przewalskii BOchn.
Gazella subgutturosa Gflld. Gerbillus collium Sew.
Gerbillus meridianus Pali.
Gerbillus opimus Licht.
Lagomys roylei Ogilby Lepus tolai Pali.
Microtus mandarinus Milne-Edw.
Musarianus Blanf.
Mus wagneri Evcrm.
Mustela erminea L.
Ovis nahura Hodgs.
Ovis poli Blyth.
Ovis sp.
Plecotus auritus L.
Pseudois nahoor Hodgs.
Sminthus concolor Bflchn.
Spermopbilus eversmanni Brandt
Urbus pruinosus Blyth.
42 Грумм-Гржимайло
Equus hemionus Pali.
Equus hemionus Pali.
Equus (Asinus) sp.
Marmota dichroa Anders.
Marmota robusta Milne-Edw.
Bos grunniens L.
Cyon alpinus Pali.
Cervus (Przewalskium) albirostris Przew.
Capreolus pygargus Pali.
Cervus elaphus L.
Saiga tatarica L.
Equus hemionus Pali.
Equus przewalskii Polj.
Lagurus lagurus Pali.
Lagurus luteus Eversm.
Otocolobus manui Pali.
Gazella picticaudata Hodgs.
Gazella przewalskii BUchn. Gazella subgutturosa viflld. Meriones crythrourus Cray. Meriones meridianus Pali. Rhombomys opimus Licht.
Ochotona roylei Ogilby Lepus tolai Pali.
Mircotus mandarinus Milne-Edw.
Apohcmus sylvaticus L.
Mus musculus sub?p. Mustela erminea L.
Pseudois nahoor Hodgs. Ovis ammon L Ovis sp.
Plecotus auritus L.
Pseudois nahoor Hodgs.
Sicista concolor Biichn. Citellus undulatus Pali.
Urbus arctos pruinosus Blyth.
ПТИЦЫ
Acanthis brcvirostris Вр.
Acanthis cannabina var. fringillirostris Bp.
Accentor altaicus Brdt.
Accentor erythropygius Swinh.
Accipiter nisus L.
Accipiter virgatus Temm.
Aegia litis mongolicus Pali.
Alauda arvensis var. liopus Hodgs.
Alaudula pispoletta var. seebohmi Sharpc
Ampelis garrulus L.
Anas boschas L.
Anas querquedula
Anorthura pallida Hume
Anser cinereus Meyer
Anser indicus Lath.
Anthus rosaceus Hodgs.
Anthus striolatus Blyth.
Asio otus L.
Bubo ignavus Forst.
Bucanetes mongolicus Swinh.
Buteo ferox Gmel.
Caccabis huckar Gray
Calamophilus biarmicus var. sibiricus Bp.
Calliope kamtschatkensis Gmel.
Calliope tschebaiewi Przew.
Carduelis caniceps Vig.
Carduelis carduelis var. major Tacz.
Carine bactriana Hutt.
Carpodacus dubius Przew.
Carpodacus erythrinus Pali.
Carpodacus pulcherrimus Hodgs.
Carpodacus rhodochlamys Brdt.
Carpodacus rubicilloides Przew.
Cerchneis tinnunculus L.
Certhia familiaris L.
Chaemorrhornis leucocephala Vig.
Chloris sinica L.
Chrysomitris spinus L.
Cincius leucogaster Bp.
Cincius kashmiriensis Gould.
Circus cyaneus L.
Coloeus dauricus Pali.
Coloeus monedula var. collaris Drumm.
Coloeus neglectus Schleg.
Columba fusca Pali.
Columba leuconota Vig.
Columba rupestris Bp.
Corone corone L.
Corvus corax L.
Acanthis flavirostris (L.)
Cannabina cannabina (L.)
Prunella himalayana (Blyth.)
Laiscopus collaris erythropygius
(Swinh.)
Accipiter nisus (L.)
Accipiter gularis (Temm. et Schleg.)
Charadrius mongolus Pali.
Alauda arvensis L.
Calandrella rufescens kukunorensis Przew.
Bombycilla garrula (L).
Anas platyrhyncha L.
Querquedula querquedula (L).
Troglodytes troglodytes pallidus Hume
Anser anser (L.)
Eulabeia indica (Lath.)
Anthus roseatus Blyth.
Anthus campestris godlewskii Tacz.
Asio otus (L.)
Bubo bubo (L.)
Erythrospiza mongolica Swinh.
Buteo rufinus Cretzschm.
Aleetoris gracea (Meisn.)
Panurus biarmicus (L.)
Calliope calliope Pali.
Calliope pectoralis tschebaiewi Przew.
Carduelis caniceps Vig.
Carduelis carduelis (L.)
Athone mectua bactriana Hutt.
Erythrina thura dubius Przew.
Erythrina erythrina Pali.
Erythrina pulcherrima Hodgs.
Erythrina rhodochlamys Brdt.
Erythrina rubicilloides Przew.
Cerchneis tinnunculus L.
Certhia familiaris L.
Chaimarrornis leucocephala (Vig.)
Chloris sinica (L.)
Chrysomitris spinus (L.)
Cincius cinclus leucogaster Bp.
Cincius cinclus cashmeriensis Gould.
Circus cyaneus L.
Coloeus dauricus (Pali.)
Coloeus monedula collaris (Drum.)
Coloeus neglectus (Schleg.)
Columba fusca Pali.
Columba leuconota Vig.
Columbia rupestris Bp.
Corvus c .-one L.
Corvus corax L.
Crossoptilon auritum Pali.
Cuculus canorus L.
Cyanopica cyanea Pali.
Cypselus sp.
Dafila acuta L.
Dcndrocopus cabanisi Malh.
Dumeticola thoracica Blyth.
Emberiza buchanani Blyth.
Emberiza godlewskii Tacz.
Emberiza leucocephala Gmel.
Emberiza schoeniclus L.
Falco babylonicus Gurn.
Falco hendersoni Hume.
Falco regulus Pali.
Falco subbutco L.
Fregillus graculus L.
Fringilla montifringilla L.
Grandala coci icor Hodgs.
Gypabtus barbatus L.
Herbivocula affinis Tick.
Ibidorhyncha struthersi Vig.
Ithaginis sinensisDavid var. michaelis Bianchi
Jynx torquilla L.
Lanius borea lis var. sibiricus Bogd.
Lanius homeyeri Cab.
Lanius Icucopterus Scw.
Lanius sphenoccrcus Cab.
Lanius tephronotus Vig.
Leptopoecile sophiae Scw.
Lophobasilcus elegans Przew.
Loxia curvirostra var. hymalayana Hodgs.
Mclanocorypha maxima Gould.
Merula atrigularis Temm.
Merula kesslcri Przew.
Merula maxima Seeb.
Merula ruficollis Pali.
Montifrigilla alpicola Pali.
Montifrigilla haematopygia Gould.
Montifrigilla mandeIIii Hume Montifrigilla nemoricola Hodgs. Montifrigilla ruficollis Blanf. Montifringilla sordida Stol.
Motacilla alba var. baicalensis Swinh. Motacilla citreola Pali.
Crossoptilon auritum (Pali.) Cuculus canorus L.
Cyanopica cyanea Pali.
Cypselus sp.
Anas acuta L.
Dryobatcs cabanisi Malh.
Dumeticola thoracica Blyth.
Emberiza buchanani Blyth.
Emberiza godlewskii Tacz. Emberiza leucocephalc Gmel.
Emberiza schoeniclus L.
Falco peregrinus babylonicus Gurn.
Falco cherrug Cray.
Falco columbarius regulus Pali.
Falco subbutco L. *
Pyrrhocotax pyrrhocotax (L.) Fringilla montifringilla L.
Grandala coelicolor Hodgs. Gypaetus barbatus L.
Phylloscopus affinis (Tick.)
Ibidorhyncha struthersii Vig. Ithaginis sinensis David.
Jynx torquilla L.
Lanius excubitor mollis Eversm.
Lanius excubitor homeyeri Cab.
Lanius excubitor przcwalskii Bogb.
Lanius sphenoccrcus Cab.
Lanius shach tephronotus Vig.
Leptopoecile sophiae Scw.
Lophobasilcus elegans Przew.
Loxia curvitostra himalayensis Blyth.
Melanocorypha maxima Gould.
Turdus ruficollis atrogularis Temm.
Turdus kesslcri Przew.
Turdus merula maxima (Seeb.)
Turdus ruficollis ruficollis Pali.
Montifrigilla alpicola Pali.
Lcucostictc brandti haematopygia
Gould.
Montifrigilla taczanowskii Przew.
Fringilianda nemoricola Hodgs.
Montifringilla ruficollis Blanf.
Fringilianda nemoricola altaica
(Eversm.)
Motacilla alba baicalensis Swinh.
Motacilla citreola Pali.
Motacilla citreoloidcs Hodgs.
Motacilla lugens Kittl.
Motacilla mclanopc Pali.
Motacilla personata Could.
Nucifraga caryocatactcs L.
Nyroca ferruginea Gmcl.
Otocorys elwesi Brdt.
Parus cyanus var. tianschanicus Menzb.
Parus superciliosus Przew.
Passer montanus L.
Passer stoliczkae Hume
Perdix barbata Verr. et des Murs.
Perdix sifanica Przew.
Petronia petronia L.
Phasianus mongolicus var. semitorquatus Sew.
Phasianus satscheucnsis
Phasianus strauchi Przew.
Phylloscopus humei Brooks
Phylloscopus superciliosus var. mandclli Brooks.
Pica caudata Ray
Picoidcs tridactylus L.
Podiceps cristatus L.
Podiccps nigricollis Brehm.
Podoces hendersoni Hume Poecile affinis Przew.
Poliopsar cineraceus Tcmm.
Pratincola inaura var. przewalskii Plsk.
Pterocles arenarius Pali.
Pterorhinus davidi Verr.
Pyrrhocorax alpinus
Pyrrhospiza longirostris Przew.
Pyrrhulorhyncha pyrrhuloides Pali.
Querquedula circia L.
Rallus aquaticus L.
Regulus cristatus var. japonicus Bp.
Ruticilla alaschanica Przew.
Ruticilla atrata Gmcl.
Ruticilla crythrogastra var. sewerzowi Lor. et Menzb.
Ruticilla crythronota Ev.
Ruticilla frontalis Vlg.
Ruticilla hodgsoni Moorc
Ruticilla rufiventris Vieill.
Ruticilla shisticeps Hodgs.
Motacilla citrcola citreoloidcs (Gould.) Motacilla alba lugens Kittl.
Motacilla cinerea melanope Pali.
Motacilla alba personata Gould.
Nucifraga caryocatactes L.
Nyroca nyroca (Giild.)
Ercmophila alpestris elwesi Brandt.
Parus cyanus tianshanicus Menzb.
Parus superciliosus Przew.
Passer montanus L.
Passer ammodendri stoliczkae Hume
Perdix barbata Verr. et des Murs.
Perdix sifanica Przew.
Petronia petronia L.
Phasianus colchicus semitorquatus Sew.
Phasianus colchicus satscheucnsis Pleske
Phasianus colchicus strauchi Przew.
Phylloscopus inornatus humei (Bro­oks).
Phylloscopus inormatus mandelli (Bro­oks).
Pica pica (L.)
Picoides tridactylus (L.)
Podiceps cristatus L.
Podiceps nigricollis Brehm.
Podoces hendersoni Hume
Parus songarus affinis Przew. Spodiopsar cineraceus Temm, Tratincola torquata przewalskii Pleske
Pterocles orientalis (L.) lanthocincla davidi (Swinh.) Pyrrhocorax graculus
Pyrrhospiza punicea longirostris Przew.
Embcriza schoeniclus pyrrhuloides Pali.
Querquedula querquedula (L.)
Rallus aquaticus L.
Regulus regulus japonensis Blakist.
Phoenicurus alaschanica Przew.
Phoenicurus ochruros (Gm.)
Phoenicurus crythrogastra grandis
(Could.)
Phoenicurus erythronotus (Ev.)
Phoenicurus frontalis Vlg.
Phoenicurus hodgsoni Moore
Phoenicurus ochruros rufiventris
(Vieill.)
Phoenicurus schisticers (Gray)
Saxicola deserti Temm.
Saxicola isabellina Cretzchm. Saxicola montana Gould. Scrinus pusillus Pali.
Sterna hirundo var. tibetana Saund.
Sturnus' menzbierl Sharpe Sylvia minuscula Hume Syrrhaptes paradoxus Pali.
Tetraogallus himalayensis Gray Tetraogallus sp.
Tetrastes sewcrzowi Przew. Tichodroma muraria L. Tharralcus atrigularis Brdt. Tharralcus fulvescens Sew. Tharralcus rubeculoides Hodgs. Tharralcus strophiatus Hodgs. Tringa temminckii Leisl. Tringoides hypoleucus L, Trochalopterum elliotti Verr. Turdus atrigularis Temm.
Turdus pilaris L.
Turdus viscivorus var. hodgsoni Jerd.
Uragus sibiricus Pali. Urocynchramus pylsowi Przew.
Vanellus cristatus Meyer.
Oenanthe deserti
Oenanthe isabellina Cretzchm.
Oenanthe deserti atrogularis Biyth, Serinus pusillus Pali.
Sterna hirundo tibetana Saund.
Sturnus vulgaris menzbieri Sharpe.
Sylvia curruca minula Hume Syrrhaptes paradoxus Pali.
Tetraogallus himalayensis Grau Tetraogallus sp.
Tetrastes scwcrtzowi Przew.
Tichodroma muraria L.
Prunella atrogularis (Brandt) Prunclla fulvescens (Sew.) Prunella rubeculoides Hodgs. Prunella strophiata (Biyth.) Tringa temminckii Leisl.
Tringa hypoleucos L.
lathocincla elliottii (Verr.)
Turdus ruficollis atrogularis Temm Turdus pilaris L.
Turdus vise i vorus L.
Uragus sibiricus Pali.
Urocynchramus pylsowy Przew.
Vanellus vanellus (L.)
ПРЕСМЫКАЮЩИЕСЯ
Eremias multioceilata Gnthr.
Ere mias przewalskii Str.
Eremias sp.
Pelias berus
Phrynocephalus sp.
Phrynocephalus axillaris Blanf.
Phrynocephalus grumm-grschimailol Beor.
Phrynocephalus versicolor Str. var. dor ia i Bcdr.
Eremias multioceilata Gnthr Eremias przewalskii Str.
Eremias sp.
Vipera berus (L.)
Phrynocephalus sp.
Phrynocephalus axillaris Blanf.
Phrynocephalus grumm-grschimailoi Bcdr.
Phrynocephalus versicolor Str. var. doriai Bedr.
Buffo raddei Str.
ЗЕМНОВОДНЫЕ
Buffo raddei Str.
Rana temporaria L.
Rana temporaria L.
РЫБЫ
Gymnocypris leptocephalus Herz.
Gymnocypris przewalskii Herz.
Gymnodiptychus pachycheilus Herz.
Schizopygopsis leptocephalus (Herz.) Schizopygopsis przewalskii (Herz.) Diptychus dybowskii Kessl.
Nemachilue dorsonotatus Kessl.
Nemathilus ttoliczkai (Steind.)
Nemachilus robustus Kessl.
Nemachilus stoliczkae (Steind.)
Schizopygopsis kozlowi Hcrz.
Nemachilus robustus Kessl.
Nemachilus stoliczkai (Steind.)
Schizopygopsis kozlowi (Herz.)
II 1СЕК0.МЫЕ
Жесткокрылые
Adesmia sp.
Agonum sp.
Anisodactylus signatus Panz.
Aphodius sp.
Aristochroa perelegans Tschitsch.
Aristochroa sp.
Blaps sp.
Broscus przewalskii Sem.
Calosoma grumi Scm.
Calosoma kurunorensis
Calosoma sericeum F.
Calosoma sinensis Scm.
Captolabrus grumorum Scm. Carabus anchocephalus Reittcr. Carabus diruptus Moraw.
Carabus modestus Sem.
Carabus przewalskii Moraw.
Carabus vladimirskyi Dej.
Chrysochus aeneus Pali.
Chrysochus asiaticus Pali.
Cymindis picta Pali.
Deracanthus sp.
Diacanthus przewalskii Kon.
Dorcadioii sp.
Epicauta sp.
Geotrypes scmicuprens Reittcr.
Harpalus cervicis Motsch.
Harpalus carporosus Motsch.
Harpalus rubripes Duft.
Hoplia potanini Hcyd.
I.orocera ovipennis Sem.
Lytta caraganac Pali.
McloG sp.
Nebria sp.
Neodorcadion sp.
Adesmia sp.
Agonum sp.
Anisodactylus signatus Panz.
Aphoius sp.
Aristochroa pereledans Tschitsch.
Aristochroa sp.
Blaps sp.
Broscus przewalskii Sem.
Calosoma grumi Scm.
Carabus kukunorcnsis Scm.
Calosoma maderae subsp. dsungari cum Gebl.
вид невыясненный
Caradus grumorum Scm.
Carabus antchocephalus Reittcr.
Carabus crassesculptus subsp. dirup tus A. Moraw.
Carabus modestulus Scm.
Carabus przewalskii Moraw.
Carabus vladimirskyi Dej. Chrysochares asiaticus Pali. Chrysochares asiaticus Pali.
Cymindis picta Pali.
Deracanthus sp.
Sclatosomus przewalskii Креп.
Dorcadion sp.
Epicauta sp.
Ceotrupes corinthius Fairm.
Acupalpus lumbaris Mannh.
Harpalus corporosus Motsch.
Harpalus rubripes Duft.
Hoplia potanini Heyd.
Lorocera ovipennis Scm.
Lytta caraganac Pali.
Melog sp.
Nebria sp.
Neodorcadion sp.
Poccilus forticeps Chaud.
Pscudotaphoxenus sp.
Scarites salinus Dej.
Tenebrionidae.
Trichocellus grumi Tschitsch.
Zabrus sp.
Zabrus przewalskii Scm.
Zonabris sp.
Platysma (Poccilus) fortipes Chaud Pscudotaphoxenus sp.
Scarites salinus Dej.
Tenebrionidae.
Trichocellus grumi Tschitsch.
Zabrus sp.
Zabrus przewalskii Sem.
Mylabris sp.
II o.i у жестко крылые
Nepa cinerea L.
Anthrax sp.
Mcsembrina sp. Nemcstrina sp. Tabanus sp.
Nepa cinerea L.
Двукрылые
Anthrax sp.
Mcsembrina sp.
Nemcstrina sp.
Tabanus sp.
Bombus Odynerus sp.
Sphcx sp.
Перепончатокрылые
Bombus Odynerus sp. Sphcx sp.
Чешуекрылые
Agrotis alpestris Bd.
Agrotis corticea var. amurensis Stgr.
Agrotis dulcis Alp.
Agrotis islandica var. rossica Stgr.
Agrotis tritici var. varia Alph.
Agrotis xanthographa F.
Ala pretiosa Alph.
Anthocharis bieti Obcrth.
Apatura ilia var. serarum Oberth.
Aporia hippia var. thibetana Gr.-Gr.
Aporia kreitneri Friv.
Arctia romanovi Gr.-Gr.
Arctia sieversi Gr.-Gr.
Argynnis adippe var. xipe Gr.-Gr.
Argynnis aglaja L.
Argynnis clara Blanch.
Argynnis eugenia var. rhea Gr.-Gr.
Argynnis eva. Gr.-Gr.
Argynnis gong var. eva Gr.-Gr.
Argynnis pales var. sifanica Gr.-Gr.
Argynnis rhea Gr.-Gr.
Rhyacia alpestris Bd.
Euxoa corticea Schiff. var. amuren­sis Stgr.
Rhyacia dulcis Alph.
Euxon islandica var. rossica Stgr.
Euxon varia Alph.
Rhyacia xanthographa F.
Ala pretiosa Alph.
Anthocharis bieti Oberth.
Apatura ilia var. serarum Oberth.
Aporia hippia var. tibetana Gr.-Gr Aporia martineti var. kreitneri Friv Preparctia romanovi Gr.-Gr.
Micrarctia sieversi Gr.-Gr.
Argynnis cdippe var. xipe Gr.-Gr.
Argynnis aglaja L.
Argynnis clara Blanch.
Argynnis eugenia var. rhea Gr.-Gr.
Argynnis gong var. eva Gr.-Gr.
Argynnis gong var. eva Gr.-Cr.
Argynnis pales var. sifanica Gr.-Gr Argynnis eugenia var. rhea Gr.-Gr.
Caradrina gluteosa Tr.
Caradrina lenta Tr.
Carterocephalus argyrostigma Ev.
Carterocephalus christophi Gr.-Gr.
Carterocephalus flavomaculatus Oberth.
Carterocephalus gemmatus Lcech.
Carterocephalus ops Gr.-Gr.
Cidaria phasma Butl.
Cidaria quadrifasciaria var. stupida Alph.
Cidaria semenovi Alph.
Coenonympha mongolica Alph.
Coenonympha semenovi Alph.
Colias arida var. wanda Gr.-Gr.
Colias aurora Esp.
Colias aurorina H. S.
Colias diva Cr.-Gr.
Colias erate Esp.
Colias felderi Gr.-Gr.
Colias hyale L.
Colias lada Gr.-Gr.
Colias montium Oberth.
Colias poliographus Motsch.
Colias sifanica Gr.-Gr.
Cossus licifer Gr.-Gr.
Cucullia umbristrigata Alph.
Dasychira alpherakii Gr.-Gr.
Dasychira semenovi Gr.-Gr.
Dasypolia gerbillus Alph.
Dasypolia pagodae Alph.
Dasypolia sp.
Dianthoecia deliciosa Alph.
Dianthoecia lurida Alph.
Eccrita ludicra Hb.
Eicomorpha argillacea Alph.
Emydia funerea Ev.
Emydia striata L.
Epinephele sifanica Gr.-Gr.
Erebia alcmene Gr.-Gr.
Erebla herse Gr.-Gr.
Eucosmia certata Hb.
Gnophos difficilis Alph.
Grummia flora Alph.
Hadena laterita Hufn.
Heliophobus anachoretoides Alph.
Heliophobus grummi Alph.
Heliothis ononis F.
Heliothis scutosus Schiff.
Hepialus luteus Gr.-Gr.
Hydroecia nictitans Bkh.
Hydroecia osseola Stgr.
Hypoplectis adspersaria Hb.
Athetis gluteosa Tr.
Athetis furvula Hb.
Pamphilia argyrostigma Ev.
Pamphilia christophi Gr.-( r.
Pamphilia flavomaculatus Oberth.
Pamphilia dickmanni Graes.
Pamphilia pulchra Lcech. Discoloxta phasma Btl.
Cidaria ferrugata stupida Alph.
Cidaria semenovi Alph.
Coenonympha mongolica Alph. Coenonympha semenovi Alph. f Colias eugene var. arida Alph. I Colias eugene var. wanda Gr.-Gr. Colias aurora Esp.
Colias aurorina H. S.
Colias diva Cr.-Gr.
Colias erate Esp.
Colias felderi Gr.-Gr.
Colias hyale L.
Colias lada Gr.-Gr.
Colias montium Oberth.
Colias poliographus Motsch.
Colias sifanica Gr.-Gr.
HolCGcerus lucifer Gr.-Gr.
Cucullia umbristrigata Alph.
Dasorgyia alpherakii Gr.-Gr.
Dasorgyia alpherakii semenovi Gr.-Gr Dasypolia gerbillus Alph.
Copi type pagodae Alph.
Dasypolia sp.
Lasiestra deliciosa Alph.
Lasionycta lurida Alph.
Eccrita ludicra Hb.
Pcrissandria argillacea Alph.
Coxinia striata var. funerea Ev.
Coxinia striata L.
Epinephele sifanica Gr.-Gr.
Erebia alcmene Gr.-Gr.
Erebia herse Gr.-Gr.
Calocalpe cervinalis Scop.
Gnophos difficilis Alph. Grumia flora Alph.
Paratichtis lateritia Hufn.
Blepharidia anachoretoides Alph.
Blepharidia grumi Alph.
Chloridea ononis F.
Melicleptria scutosa Schiff.
Hepialus nebulosus Alph.
Apauna nictitans Bkh.
Hydroecia btirkhara Alph. Hypoplectes pluvlaria F.
Hypsophila grumi Alph.
Ino budcnsis var. mollis Gr.-Gr.
Isochlora alblvitta Alph.
Isochlora arctomys Alph.
Isochlora grumi Alph.
Kuldscha oberthdrl Alph.
Leucania pallens var. melania Sigr.
Leucanitis scolopax Alph.
Lycaena argus var. sifanica Gr.-Gr.
Lycaena christophi Stgr.
Lycaena dis Gr.-Gr.
Lycaena eros var. lama Gr.-Gr.
Lycaena ida Gr.-Gr.
Lycaena lanty Oberth.
Lycaena minima Fuessl.
Lycaena myrrha var. helena Gr.-Gr.
Lycaena orbitulus var. orbona Gr.-Gr.
Lycaena orion var. orithyia Gr.-Gr.
Lycaena tcngstroemi
Lycaena tcngstroemi var. tangutica Gr.-Gr.
Lycaena themis Gr.-Gr.
Lycaena venus var. sinica Gr.Gr.
Macaria normata Alph.
Macroglossa ganssuensis Gr.-Gr.
Mamestra advena Schiff.
Mamestra satanella Alph.
Mamestra texturata Alph.
Melanargia epimede var. ganymedes
Gr.-Gr.
Melanargia ganymedes Gr.-Gr.
Melitaea agar Oberth.
Melitaea didyma var. latonia Gr.-Gr.
Melitaea romanovl Gr.-Gr.
Mesapia pcloria Hew.
Miana bicoloria var. semicretacea
Alph.
Miana litorosa.
Monostola pectinata Alph.
Nisoniadcs erebus Gr.-Gr.
Nisoniades popovianus Nordm.
Oeneis buddha Gr.-Gr.
Oeneis pumilus var. lama Alph.
Oeneis vacuna Gr.-Gr.
Orgyia confinis Gr.-Gr.
Pamphila comma var. lato Gr.-Cr.
Pamphila sylvanus Esp.
Panagra fixseni Alph.
Hypsophila grimi Alph.
Proctis budensis mollis Gr.-Gr.
Isochlora albivitta Alph.
Chamyla arctomys Alph.
Isochlora grumi Alph.
Syfania obcrthiirl Alph.
Sidcridis melania Stgr.
Alcucanitis scolopax Alph.
Lycaena argyrognomon sifanica Gr.-Gr.
Lycaena christophi Stgr.
Lycaena dis Gr.-Gr.
Lycaena venus lama Gr.-Gr.
Lycaena ida Gr.-Gr.
Lycaena lanty Oberth.
Zizcra minima Fuessl.
Lycaena eros helena Gr.-Gr.
Lycaena orbitulus var. orbona Gr.-Gr.
Lycaena orion var. orithyia Gr.-Gr.
Lycaena tcngstroemi var. iliensis Gr.-Gr.
Thecla tcngstroemi var. tangutica Gr.-Gr.
Lycaena themis Gr.-Gr.
Lycaena venus sinina Gr.-Gr.
Macaria normata Alph.
Haemorrhagia fuciformis ganssuensis Gr.-Gr.
Alpecta advena Schiff.
Polia satanaella Alph.
Hadcna texturata Alph.
Melanargia halimede ganymedes Riihl-
Heyne (non Gr.-Gr.)
Melanargia epimede var. ganymedes Gr.-Gr.
Melitaea agar Oberth.
Melitaea didyma var. latonia Gr.-Gr.
Melitaea romanovi Gr.-Gr.
Mesapia peloria Hew.
Oligia bicoloria semicretacea Alph.
Oligia literosa.
Monostola infana Alph.
Erebia crebcus Gr.-Gr. (in litt.)
Thanoas tages popoviana Nordm.
Oeneis buddha Gr.-Gr.
Satyrus palacarcticus Stgr. (-lama
Alph.)
Oeneis tarpeja Pali, (-vacuna Gr.-Gr.)
Orgyia confinis Gr.-Gr.
Erynnis comma L. var. lata Gr.-Gr.
Augiades sylvanus Esp.
Loxospilates fixenl Alph.
Parargc deidamia Ev.
Parnassius cephalus Gr.-Gr.
Parnassius delphius var. acdcstis Gr.-Gr.
Parnassius imperator var. musagcta Gr.-Gr.
Parnassius mercurius Gr.-Gr.
Parnassius nomion var. nomius Gr.-Gr.
Parnassius orlcans var. groumi Obcrth.
Parnassius szcchenyii Friv.
Pellonia grumaria Alph.
Phorodesma jankowskiaria Oberth.
Phorodcsma smaragdaria F.
Pieris bcllidice Oberth.
Picris butlcri var. potanini Alph.
Pieris callidice var. orientalis Alph.
Pieris chloridice Hb.
Picris davidis Oberth.
Picris napi var. sifanlca Gr.-Gr.
Plusia dives Ev.
Polycacna lua Gr.-Gr.
Polycaena princeps Oberth.
Polyommatus standfussi Gr.-Gr.
Porthesia nyctca Gr.-Gr.
Pyrameis cardui L.
Pyrgus bieti Oberth.
Pyrgus carthami var. sifanicus Gr.-Gr.
Pyrgus gigas var. kucnlunus Gr.-Gr.
Pyrgus maculatus Brem. ct Grcy.
Raddca digna Alph.
Satyrus autonoc var. extrema Alph.
Satyrus bianor Gr.-Gr.
Satyrus cordula war, ganssuensis Gr.Gr.
Satyrus dryas var tibetana Gr.-Gr.
Scodiona bclgaria Hb.
Simyra splendida Stgr.
Spica parallclangula Alph.
Spilosoma roseiventris Snelf.
Spimpalpa maculata Alph.
Tapinostola clymi var. saturatior Stgr.
Thalpocharcs arcuinno var. bladula Rbr.
Trichoplcura lecchi Alph.
Trigonophora grummi Alph.
Triphysa dohrnii Z.
Ulochlacna superba Alph.
Yanessa ladakcnsis Moore
Yanessa urticae L.
Parargc dcidamia Ev.
Parnassius cephalus Gr.-Gr.
Parnassius delphius var. aedestis Gr.-Gr.
Parnassium imperator var. musagcta Gr.-Gr.
Parnassius mercurius Gr.-Gr.
Parnassius nomion var. nomius Gr.-Gr.
Parnassius orieans var. groumi Oberth.
Parnassius szcchenyii Friv. Rhodostrophia grumaria Alph. Euchloris jankowskiaria Mill. Euchloris smaragdaria F. Pieris bcllidice Oberth.
Baltia butleri potanini Alph.
SynchloC callidica var. orientalis Alph.
Euchloe chloridice Hb.
Aporia davidis Oberth.
Picris napi var. sifanica Gr.-Gr.
Phytomctra dives Ev.
Hyporion lama Lecch.. f. lua Gr.-Gr. Hyporion princeps Oberth.
Chrysophanus standfussi Gr.-Gr.
Porthesia nyctea Gr.-Gr.
Pyrameis cardui L.
Hesperia bieti Oberth.
Hesperia alveus sifanicus Gr.-Gr.
Hesperia gigus kuenlunus Gr.-Gr. Hesperia masulatus Brem. ct Grey.
Rhyacia digna Alph.
Satyrus autonoe var. extrema Alph. Satyrus sybillina var. bianor Gr.-Gr.
Satyrus actaea gansouensis Gr.-Gr. Satyrus dryas tibetanus Riihl-Hcinc (non Gr.-Gr.)
Dyscia fragaria Thubg.
Simyra splendida Stgr.
Spica parallclangula Alph.
Spilosoma mentastri punctarium Gr.
Spinipalpa maculata Alph.
Arcnostala clymi var. saturatior Stgr. Eublcmma arcuinna blandula Rbr.
Photoscotosia lecchi Alph. Blepharidia grumi Alph. Triphysa dohrnii Z.
Ulochlacna superba Alph.
Yanessa urticae ladakcnsis Noorc.
Yanessa urticae L.
ЛИТЕРАТУРА
I. «Записки С.-Петсрб. Минералог. Общ.» 1877. XII. стр. 170.
2. «Сборник географических, топографических и статистических мате­риалов по Азии». 1888, вып. XXXV.
3. Помещено в «Известиях Русского Географического общества», т. XXVI (1890), стр. 272.
4. Там же, стр. 53 и 55.
5. Галки и, цит. соч., стр. 5-1.
б. Цит. соч.. стр. 51.
7. Записки Минералогического общества, 1877, XII, стр. 212.
8. И. В. Мушкетов, цит. соч., стр. 140.
9. Цит. соч., стр. 140.
10. Б р ет ш н е й д eр. «Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources», t. П, стр. 32.
11. Карта эта приложена к упомянутому выше труду доктора Бретшнейдера и к IV тому «Трудов членов Российской духовной миссии в Пекине». (Прим. ред.).
12. «Очерк состояния вооруженных сил Китая в сопредельных с Россиею областях Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. 5*1—55.
13. «Труды членов Российской духовной миссии в Пекине», IV. стр 302.
14. Ср. Риттер. «Землеведение Азии», т. II, стр. 74—75.
15. Бретшнейдер. цит. соч., т. II, стр. 28, прим. 800.
16. По Галкину (цит. соч., стр. 66) в 1883 году.
17. И а к и и ф. «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», 1829, стр. 101.
18. Скачков. «Китайская кухня» («Вестник Европы», 1883. VII, стр. 70).
19. «Землеведение Азин», т. II, 1859, стр. 73.
20. И а к и н ф, цит. соч., стр. 92.
21. Иакинф. «Собрание сведений о народах Средней Азин», III (Гаочан); В. Григорьев. Восточный или Китайский Туркестан, 1873, стр. 100— 101, 345.
22. «Записки Русек. Географ, общ.», XI. 1888. Лес этот называется Carangoi. Что означает это слово — угадать трудно; но я склонен в нем видеть испорченное карагач. По монгольски вязхаласу.
23. «Труды членов Российской духовной миссии в Пекине», IV, стр. 285.
24. Цит. соч., стр. 398.
25. «Труды членов Российской духовной миссии в Пекине». IV, сгр. 301. Бретшнейдер (Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources. стр. 66).
26. Бретшнейдер, цит. соч., I, стр. 66. прим. 159.
27. Иакинф. «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. 98.
28. «Из ЗаАсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки», стр. 41.
29. «Дикая лошадь». «Нива», 1892, № 17.
30. «Записки Зап.-Снб. отд. Русск. Геогр. общ.», 1879, кн. I, стр. 44—45.
31. Потанин. «Очерки Северо-Западной Монголии». I, стр. 114 и след.
32. Цит. соч., стр. 42. Эти отложения (угленосные), кажется, отно­сятся к юрской формации.
33. Известия Русск. Геогр. общ., 1881, вып. I.
34. «Описание коллекции послетретичных млекопитающих животных, соб­ранных Ново-Сибирской экспедицией 1885—1886 г.», стр. 397 и след.
35. Цит. соч., стр. 411.
36. Цит. соч., стр. 372.
37. «Труды членов Российской духовной миссии в Пекине», IV, стр. 300.
38. Klaproth «Menioires relatifs а Г Asie II, стр. 361.
39. «Землеведение Азии», т. II, стр. 75.
40. Р н г т е р, там же; Klaproth. цит. соч.. стр. 336.
41. Цит., соч., прибавл. V, стр. 4.
42. Цит. соч., стр. 32.
43. Цит. соч., прибавл. V, стр. 5.
44. Ср. описание перехода через Джунгарию у Певцова (там же) (стр. 36—43).
45. Б р е т ш н е й д е р. цит., соч., I, стр. 16.
46. Petermann’s. Geograph. Mitteilungen. 1880, стр. 207.
47. Цит. соч., стр. 42.
48. Цит. соч., приложение III, стр. II. По нашим определениям (гипсотер­мометр)— 2710 футов (826 м). Цифру Певцова, как выведенную из пяти на­блюдений барометром Паротта, надо, однако, считать более точной.
49. Черский, цит. соч., стр. 264.
50. Г р у м м-Г р ж и м а й л о. «Описание Амурской области», стр. 322. Заимствовано у Миддендорфа. «Путешествие на север и восток Сибири».
51. Цит. соч., приложение IV, стр. 6.
52. Д. По котило ei «История восточных монголов в период дина­стии Мин», стр. 97.
53. Григорьев. «Восточный или Китайский Туркестан», стр. 353.
54. Petcrmann's. Geograph. Mitteilungen, 1880, XXVI, стр. 205.
55. Риттер, цит. соч., стр. 7.
56. Григорьев. «Восточный или Китайский Туркестан», 1873, стр. 266.
57. Иакннф. «История первых четырех ханов из дома Чннгисов», 1829, стр. 282—301.
58. И а к и и ф. «Собрание сведений о народах Средней Азин», I, стр. 208.
59. Риттер. «Землеведение», II, 1859, стр. 31.
60. Риттер. «Восточный или Китайский Туркестан», стр. 157. «Здесь солнечные лучи палят нестерпимо, почему сии горы называют «Огненными». Иакннф. «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. 113.
61. Риттер «Землеседенне», II, стр. 43.
62. «Туркестан», т. I, стр. 133.
63. Григорьев. «Восточный или Китайский Туркестан», стр. 343.
64. Иакннф. «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», 1829, стр. 92.
65. Г р и го р ье в. «Восточный или Китайский Туркестан», 1873, стр. 267.
66. «К вопросу об уйгурах» (приложение к LXXII тому записок Акаде­мии наук, № 2, стр. 126).
67. Petermann’s. Geograph Mitteilungen, 1880, XXVI. стр. 207.
68. Риттер. «Землеведение», II. стр. 36—37.
69. Иакннф. «Собрание снедений о народах Средней Азии», III, стр. 209.
70. Григорьев. «Восточный или Китайский Туркестан», 1873, стр. 267.
71. Иакннф. цит. соч., стр. 150.
72. Иакннф, цнт. соч., стр. 149.
73. Peterniann’s. Geograph. Mitteilungen, 1880, XXVI, стр. 205.
74. «Очерки Ферганской долины», 1882, стр. 363.
7». И. Орлов. «Историко-географическое описание Китайской империи», ч. I. 1820. стр. 190—191.
76. И а к и н ф. «Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение», 1840, стр. 382.
77. Григорьев. «Восточный или Китайский Туркестан». 1873, стр. 434.
78. Н. М. Пржевальский. «Третье путешествие в Центральную Азию», 1883, стр. 72.
79. Риттер. «Землеведение Азии», т. II, 1859, стр. 47.
80. См. Успенски и, «Несколько слов об округе Хами», «Изв. Русск. Геогр. общ.», 1875, №9; Bretschneider, цит. соч., II, стр. 178.
81. Bretschneider, цит. соч., II, стр. 178. В. Г р и го р ь е в, цит. соч., стр. 343.
82. «Третье путешествие в Центральной Азин», стр. 86 и след.
83. Иакннф. «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. XXXVII.
84. И а к я н ф, там же, стр. 91.
85. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 455.
86. «Несколько слов об округе Хами» в «Изе. Русск. Геогр. общ.», 1873, № I, стр. 6.
87. «Краткий топографический очерк пути, пройденного русской экспеди­цией по Китаю в 1875 г. от г. Хань-коу до Зайсанского поста» в «Записках Русск. Географ, общ.» (по общей географии), 1879, VIII. 2. стр. 270.
88. «Третье путешествие в Центральной Азин», стр. 85, 89 и 90.
89. «Известия. Русск. Географ, общ.», 1887, вып. IV.
90. «Сборник географических, топографических и статистических мате­риалов по Азии», XXX, 1888, стр. 122—123. Опубликованием этого .маршрута мы обязаны капитану Евтюгнну.
91. «Русский инвалид». 1895, № 37 и 184; «Изв. Русск. Географ, общ.», 1897, выл. 2.
92. «Путешествие по Китаю», II, стр. 204.
93. «История Тибета и Хуху-нора», II. стр. 188. То же наименование носил в IV—VI веках и город Дунь-хуан, только в начале VII гека.
9-1 . Пясецкнй, цит. соч. II, стр. 900.
95. «Geologie» в «Die wissenschaftlichen Ergebnisse der Reise des Gra(en Bela Szechenyi in Ostasien 1877—1880». I. стр 521.
96. Пясецкнй, цит. соч., II, стр. 901.
97. «Известия. Русск. Географ, общ.», 1895, XXXI, 5, стр. 439.
98. «Труды тибетской экспедиции», II, стр. 81—82.
99. См. мое письмо из Кульджи в «Известиях Русск. Геогр. общ.». XXVII, стр. 56; В. Л. Обручев, «Изв. Русск. Геогр. общ.», XXX, стр. 279.
100. В. Л. Обручев — «Известия Русск. Геогр. общ.», XXX, стр. 245.
101. Ср. Н. М. Пржевальский. «Третье путешествие в Централь­ной Азин», стр. 65 н Г. Н. Потанин. «Очерки Северо-Западной Монго­лии», II, стр. 157.
102. «Nouvel Atlas de Ia Chine, de Ia Tartaric Chinoise et du Thibet», 1737.
103. «Atlas von Asien», zu C. Rittefs allgemeiner Endkunde, II Abtheil, I, Liefer entworfen und bcarbeitet vor Grimm, 1833, Herausgcg. durch C. Ritter u T. O’FtzeI.
104. Die wissenschaftlichen Ergebnisse der Reise des Grafen Bela Szdchenyi in Ostasien 1877—1880, I, стр. 557—598.
105. " «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. XLIV.
106. «Китайцы и их цивилизация», стр. 421—422.
107. «История Тибета и Хуху-нора», стр. 232.
108. «Собрание сведений о народах Средней Азин», I, 2, стр. 424.
109. Quatrernere «Notices ct extraits», ets., XIV, стр. 394;
Yule «Cathai and the way thither», note XVII; Burck u. Neumann. «Die Reisen des Venezianefs Marco Polo Im dreizenten Jahrhundcrt», стр. 183; Pauthler «Le livre de Marco Polo», I. стр. 164.
110. «Jajje Mahomed's accoumt of Cathay, as de Hvcred to mcsser Giov Battista Ramuso» в H. Yule «Cathai and the way thither», 1, стр. CCXV.
111. Григорьев. «Восточный или Китайский Туркестан», стр. 339; Yule «Cathai and the way thither», II, стр. 581—582.
112. Yule «Cachai and the way thither», I, стр. CCXVII.
113. «Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия», I, стр. 445.
114. Pauthler «Le livre de Marco Polo», т. I, стр. 166.
115. Quatrem^re «Note et extraits», ets., XIV, стр. 396.
116. «Die wissenschaftlichen Ergebnisse der Reise des Grafen Bela Szechenyi in Ostasien», I, стр. 203.
f 17. Цит. соч., стр. 859.
118. Цит. соч., стр. 862.
119. «Монголия и страна тангутов», т. II. стр. 8.
120. А. И. Воейков. «Научные результаты путешествий Н. М. Прже­вальского по Центральной Азии. Отдел метеорологический», стр. 52. На стр. 9 второго тома «Монголия и страна тангутов» Пржевальский пишет однако: «На Куку-норе мы наблюдали в течение марта шесть бурных дней».
121. И а кинф. «Собрание сведений о народах Средней Азии», I. 2. стр. 451.
122. Ивановский. «Материалы для истории инородцев юго-западиого Китая», I, стр. 59.
123. «Memoires sur les contres occidentales par» Hiouen-Thsang, trad. du chinois par St. Julien II. стр. 219—220; Григорьев. «Китайский или Восточный Туркестан», стр. 144.
124. Цит. соч., I, стр. 3—4.
125. И а к и н ф, цит. соч., I, стр. 153.
126. «Монголия и страна тангутов», И, стр. 73.
127. Б е р с з о в с к и й и Бианки. <11тнцы ганьсуйского путешествия Г. Н. Потанина 1884—1887», стр. 124.
128. «Орография Центральной Азин и се юго-восточной окраины» в «Изв. Русск. Геогр. общ », XXXI. стр. 322.
129. Biot. «Dictionnairc des nonis anciens et modernes des villes et arrondissements de fempire Chinois», стр. 194.
130, И а к и я ф — «История Тибета и Хуху-нора», 1, стр. 165.
131. «Монголия и страна тангутов», II, стр. 74.
132. Цит. соч., стр. 122.
133. «Монголия и страна тангутов», II. стр. 10.
134. Там же, стр. 8.
135. «Научные результаты путешествия Н. М. Пржевальского», отд. метеор., стр. 275—276.
Впрочем, не следует упускай, из виду, что осадки приносились к горам Нань-шаня северо-восточными ветрами н в то время, когда ни о каком ороше­нии полей не могло был, и речи, причем снег был сух и иглист.
136. Цит. соч., стр. 248.
137. «Орография Центральной Азии и ее юго-восточной окраины» в «Изв. Рус. Географ, общ.», 1885. XXXI. стр. 327 и карта.
138. «Третье путешествие в Центральной Азин», стр. 402.
139. Успенски й —«Страна Кукэ-нор. или Цнн-хай», стр. 100.
140. Успенски й, цит. соч., стр. 85.
141. Успенский, там же.
142. СI e ni e n t s М а r k h a m «Narratives of the Mission of Georgc Bogle to Tibet and of the Journey of Thomas Mannlng to Lhasa». Second cdition, 1879, стр. 309.
143. Rit.ter. «Die Erdkunde von Asien», 111, стр. 217; Cl. Markham, Ш<т. соч., стр. 313.
141. «Путешествие через Монголию в Тибет, к столице Тале-ламы». стр. 165—166.
145. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 435.
146. Г. Н. Потанин, там же.
147. Успенский. «Страна Кукэ-нор. или Цнн-хай», стр. 77—79; «Мэнгу-ю-му-цзи», стр. 132.
148. «Мэи-гу-ю-му-цзи», стр. 422.
149. «Монголия и страна тангутов», 11, стр. 46.
150. Ср. I’. И. Потанин, цит. соч., стр. 213.
151. «Монголия и страна тангутов», II, стр. 121.
152. «В страну лам». Перев. с англ, под ред. В. К. Агафонова, с прсдисл. н примем. Г. Е. Грумм-Гржнмайло., Прнлож. к жури. «Мир божий» за 1901 г., стр. 149.
153. Успенский, цит. соч., стр. 195.
154. Успенский, нит. соч., стр. 100.
155 «Die wissenschaftilidien Ergebnisse der Reise des Grafen Bela Szichenyi in Ostasien», I, стр. 70.
156. Futterer. «Durch Asien», III, стр. 156 и ПО.
157. «The Land of the Lamas»; «Notes on the Enthnology of Tibet» в «Report of the U. S. National Museum», 1895.
158. «В страну лам», стр. 55.
159. «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки», стр. 255.
160. «Монголия и страна тангутов», I. стр. 266.
161. «Монголия в страна тангутов», 1. стр. 290—291.
162. Цит. соч., стр. 84.
163. «Тангутско-тибетскэя окраина Китая н Центральная Монголия», I. стр. 407—409.
164. Цит. соч., стр. 414.
165. «Третье путешествие в Центральную Азию», стр. 124. Морелов мы встречали и в долине реки Вэбо-хэ. Таких случаев было два. но оба показа­лись мне сомнительными.
166. Цит. соч., стр. 426.
167. Цнт. соч., стр. 424.
168. Цнт. соч., стр. 427.
169. «Центральная Азия, Северный Китай н Нань-шань», II, стр. 139—
170. Цит. соч., стр. 169—170.
171. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 476.
172. «Le livre de Marco Polo, citoyen de Vcnise», 1, стр. 168.
173. «Chlna», I, стр. 447.
174. «Мэн-гу-ю-.му-цзн», стр. 455.
«Орография Центральной Азии и ее юго-восточной окраины», стр. 325. Автор неправильно транскрнпнрует это название с немецкого — Ки-лиеншань.
175. Цнт. соч., И, стр. 163.
176. Т. I, стр. 596. Ср. «Орография Центральной Азии», стр. 281. 278 и 323.
177. «Научные результаты путешествий H. М. Пржевальского по Цен­тральной Азии. Отдел метеорологический», стр. 248.
178. «Монголия и страна тангутов». II, стр. 14.
179. «Монголия и страна тангутов», С, стр. 174.
180. Цит. соч., стр. 190,
181. Цнт. соч., стр. 593.
182. Цит. соч., 1, стр. 593 и 595.
672 Литература
183. Цит. соч., I, стр. 596.
184. См. Миддендорф — «Очерки Ферганской долины», стр. 138.
185. Ерзовскмй (см. Потанин — «Расспросные сведения о стране между Нань-шанем, Хангаём, Хами н Утай-шанем» в Изв. Русск. Геогр. Общ., XXIII. 1887. стр. 524).
186. Цит. соч., II, стр. 486.
187. «Diirch Asien» стр.. 179—192.
188. Цит. соч., II, стр. 489.
189. Цит. соч., см., например, стр. 187 и 188.
190. См. В. И. Роборовскнй «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азин», I, стр. 141 — 146, 150, 159; II. ККозлов, там же, т. II, стр. 108—110.
191. Футтерер, цит. соч., стр. 183—184.
192. Цнт. соч., т. II, стр. 492.
193. Ср. Риттер. «Землеведение Азин», II, стр. 69
194. Цнт. соч., II, стр. 497—499.
195. Бретш нейдер, цит. соч., 178.
196. «Известия Русск. Геогр. общ.», 1887, стр. 527.
197. Там же, стр. 502.
198. Цнт. соч., стр. 508.
199. «Diirch Asien». III, стр. 88, station VII.
200. Цит. соч., стр. 524.
201. Ср. Обручев, цит. соч., стр. 526.
202. Цит. соч., стр. 88, station VI.
203. Цнт. соч., стр. 529.
204. Цнт. соч., стр. 528.
205. St. J u 1 i e n. «Rclation d’un voyage dans le pays des Oigours» в «Journal Asiatique», 4 serie, IX, 1847, стр. 55.
206. St. J u Ii e n. «Notices sur les pays et les peuples e’trangers» c «Journal Asiatique», quatrieme serie, VIII, 1846, стр. 241; Chavannes «Les pays b’Occident d‘apres le Wei-lio» в «T’uong-pao», sdrie 2, V, 1905, стр. 529— 530.
207. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии», I, стр. 116—122, 492—493; Козлов, цит. соч., II, стр. 256—258.
208. Цит. соч., III, стр. 84.
209. Обручев, цит. соч., II. стр. 563.
210. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азин», т. II (П. К. Козлов), стр. 257.
211. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии», т. I (В. И. Роборовскнй), стр. 118.
212. Ср. В. И. Роборовскнй. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азин», III, метеорол. наблюдения, стр. 8—9.— Пыль наблюдалась однажды, да н то в пределах Пичанского оазиса.
213. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азин», I, стр. 116—122, 492-493.
214. St. Julien. «Notices sur les pays et les peuples e'trangers» в «Journal Asiatique», 4 serie. 1846, стр. 252.
215. St. J о u I i e n, там же.
216. Иакинф. «Собрание сведений о народах, обитающих в Средней Азии», III. стр. 150.
217. «Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью» в «Запн* сках Академии наук», VIII, серия, 1, 4, 1897, стр. 33—34.
218. Иакинф, цнт. соч., I. стр. 455, 457 и 497; Klaproth — «Sur les Tatars» в «Memoires relatifs a l’Asie», L
219. Пясецкий, цит. соч., II, стр. 999.
220. Wylic. «Notes он the Western Regions», стр. 106.
221. Иакинф. «Собрание сведений? о народах, обитавших в Сред* ней Азин в древние времена». III, стр. 135.
222. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 485.
223. Иакинф. «Историческое обозрение ойратов», стр. 46.
224. «Determination de femplacement de Bichbalik» в «Mdmoires relatifs а Г Asie, II, стр. 355—363.
225 «Землеведение Азия», II, стр. 74.
226. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 465.
227. «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древ­ние времена», III геогр. указ., стр. 11.
228. Wylie «Notes on the Western Regions», стр. 103; Иакинф, там же, стр. 56.
229. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 465; Иакинф, там же, стр. 56.
230. Wylie, цит. соч., стр. 106.
231. Иакинф. «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена», геогр. указ., стр. 11; его же — «Описание Чжун­гарии и Восточного Туркестана», стр. XXVII.
232. Klaproth, цнт. соч., стр. 362.
233. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 483—484.
234. Ш а в а н и, там же.
235. Ш а в а и и, там же.
236. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 439.
237. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 484.
238. «Сборник геогр., топогр. и статистнч. материалов по Азии», вып. LVIII, стр. 133.
239. «Путевые очерки Чжунгарии» в «Записках Зап. Сиб. отд. Рус. Геогр. общ », 1879, I, прилож. V. стр. 5.
2-10 . К 1 а р г о t h, цнт. соч., стр. 357.
241. К 1 а р г о 111, цит. соч., стр. 360.
242. Иакинф. «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана», стр. 236.
243. Иакинф, цит. соч., стр. 238—239.
244. Klaproth. «Abhandlung uber die Uiguren», стр. 46.
245. Klaproth. «M£moires relatifs a 1’Asie II, стр. 360.
246. Klaproth, там же.
247. St. J u 1 i e n. «Relation d’tin voyage dans le pays des oigours» в «Journal Asiatique», 4 s£rie, 1847, IX. стр. 62—63.
248. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 367.
249. Певцов. «Труды тибетской экспедиции», I, стр. 364.
250. Wylie—«Notes on the Western Regions», стр. 103.
251. Иакинф, там же.
252. Wylie, там же.
253. «От Судииа до Урумцн» в «Известиях Русск. Геогр. общ.», 1898, XXXIV, стр. 202.
254. «Сборник геогр., топограф, и статистнч. материалов по Азии», XXXV, стр. 63.
255. St. J u 1 i e n. «Hudrographie de la nouvellc frontiere» в «Nouvelles annales des voyages et des seiences geographiques», nouv. s£rie, 1846, III, p. 45.
256. Там же.
257. M. В. П е в ц о в, цит. соч., стр. 363.
258. «Посольство к зюнгарскому хун-тайчжн Цэван-Работаиу», стр. 35.
259. Цитировано из очерка Струве и Потанина — «Поездка по восточ­ному Тарбагатаю» («Записки Русск. Геогр. общ., 1867, I, стр. 505). См. также Риттер — «Землеведение Азии», т. IV (дополи, к III т., составленное Семеновым и Потаниным), стр. 219, где цитата, однако, неполна.
260. «Записки Русск. Геогр. общ.», 1867, I, стр. 519.
261. «Записки Русск. Геогр. общ.,», 1867, I, стр. 518—519.
43 Грумк-Гржимайло
262. II а кил ф. Карта, прил. к т. III «Собрания сведений о народах» обитавших в Средней Азин в древние времена».
263. Мату со вс кий. Карта, приложения к «Географическому обо­зрению Китайской империи».
264. М. В. Певцов, цит. соч.; В. И. Р о б о р о в с к и й, цнт. соч.
265. Карта Главного штаба; В. А. Обручев — «Центральная Азия, Се­верный Китай и Нань-шань», II, стр. 652.
266. Регель. («■! !утешествие в Турфан», стр. 209; Pcterm. Geogr. Mtth., 1880. стр. 209).
267. Успенский, цнт. соч.
268. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 467—468.
269. «Сборник геогр., топогр. и статистки. материалов по Азин», VIII, стр. 129.
270. St. Julien. «Hydrographic de Ia nouvelle frontiere» в «Nouvelles, annales voyages et des se. geogr., nouv. serie, 1846, III, стр. 45.
271. «Очерки Джунгарии» («Записки Русск. Геогр. общ.». 1861 II, стр. 53).
272. «Мэн-гу-Ю-му-цзн», стр. 467.
273. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 467.
274. Цит. соч.. стр. 200.
275. Костенко, цнт. соч.. стр. 178.
276. Цнт. соч., стр. 199.
277. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 467.
278. Иакннф. «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена», III. геогр. указ., стр. 83 н 105.
279. Григорьев, цит. соч.. стр’ 289*
280. «Мэн-гу-ю-му-цзн», стр. 467.
281. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 466.
282. Успенский, цит. соч., стр. 194. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 471.
283. Арх. Палладий—«Сн-ю-цзн» («Труды членов Российской ду­ховной миссии в Пекине». IV, стр. 303); «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 470.
284. «Мэн-гу-ю-му-цзи», стр. 409.
285. St. J u I i e п. («Hydrographie de la nouvelle frontiere», p. 52) пере­водит — Nilkha.
286. Л ар ионов. «Изв. Русск. Геогр. общ», XVI, 1880.
287. «Известия Русск. Геогр. общ,», 1872. VIII. стр. 205.
288. «Третье путешествие в Центральной Азин», стр. 31.
СОДЕРЖАНИЕ
Отредактора 3
Предисловие автора 10
ГЛАВА I.— <>т границы до города Кульджи. Из Верного в Джзркснт.— Выступление к границе.— Река Хоргос.Путь до города Суйдуна.—Суйдупский оазис.— Путь до Кульджи.—Общее впе­чатление. произведенное городом 13
ГЛАВА И.— В прах Боро-хоро. Выступление из Кульджи.— Или йена я долина между урочишем Таш-куирюк и рекой Мазар.—Путь вверх по Боро-бургасу.— Перевал Ачал,— Вниз по ущелью реки Боростая.— Выход в пустыню, окаймляющую озеро Эби-нор.—Становище торгоутов.—Путь до Цзин-хе.— Оазис и город.— Каменистая пустыня, лежащая от него к югу.—Урочище Дзюс-агач.— Опять в горах.— Урочище Богус-зуслун.— Встреча с торгоутами.—Перевал Шалуар.—Остановка в урочище Улекап-гол.— Затруднения с проводниками.—Окраиной каменистой пустыни.—Переправа через реку Оботу.—Урочище Муткымбах 24
ГЛАВА III.— По т< ргоутсквм кочевьям. Местность к востоку от реки Оботу.—Стоянка на реке Джиргалты,— У торгоутского вана.— Несколько замечаний по поводу песен и музыкальных инструме! тов, употребляемых торгоутами.— Посев ение каменно­угольных копей.— Переправа через реку Джиргалты.— Мест­ность на восток от Джиргалты.—Прибытие в ставку Наинбэйсе.— Обший характер север! ых склонов хребта Боро-хоро.— Долина реки Куйтун.— Урочище Бай-ян-гоу.— Характер мест­ности в paiioi е урочища Лу-чжан.— Долиной речки Алтын-гол . 43
ГЛАВА IV.— В в< исках перевала через Тянь-шань. Селение Бортунгэ.— Селение Ню-цзюаиь-цзы.— На лож» ом пути.— Встреча с торгоутами.Переправа через реку Улан-усу.— Подъем к пе­ревалу.— Неудачные попытки перевалить через Боро-хоро на его южные склоны.— Долиной речки Ф< у-хе.— Селение Шииюань-цзы. Открытие величайшей горной вершины Д<>с Мбгенора.—К реке Манас.— Долиной Хусты.—Характеристика хреб­та Боро-хоро 56
ГЛАВА V,— От реки Манас до Урумчи. Ночлег в теснине Мана­са. — Ха рактсристика этой горной реки. —Урочище Лаоцао-гоу.— Встреча с сергиопольскими татарами.— Вниз по тече­нию реки Сяо-бянь-гоу.— Долиной речки Син-га-хэ до поселка
Гуан-гао.— Путь по долине реки Сань-дао-хэ.— Выходы каме­нистую степь. — Прибытие в селение Ту-ху-лу.—Пустынной местностью к речке Хотук-бий.—Общая ее характеристика.— Северная дорога (Бэй-лу).—Развалины Ян-чан-цза.— Путь до города Урумчи • 75
ГЛАВА VI,—Урумчи. Центральная Азия отличается бедностью в архитектурных памятниках и причины тому.—Попытки ориен­талистов отожествить город Урумчи с древним Бишбэлыком.— Ошибочность такой гипотезы.—Прошлое Урумчи.—Современное Урумчи и его жизнь. Торговое и политическое значение этого города 87
ГЛАВА VI!.— Богдо-олз. Получение экспедицией разрешения по­сетить священную у туземцев гору Богдо.— Выступление.— Выжженная солнцем долина.—Жрецы Лун-вана.— Нагорье Лунсан.—Кош зайсанских киргизов.—Дальнейший путь.—Спуск к открытому экспедицией моренному озеру.— Работа экспедиции в окрестностях озера.—К границе вечного снега.—Экспедиция достигла площадки на высоте 3 683 м над уровнем моря.—На­ступившая непогода явилась причиной прекращения подъема в горы.— Описание моренного озера.— Замечания о геологическом строении гор Богдо-ола 101
ГЛАВА VIII.—Опять на Бэй-лу. Река Хзйдаджан.—Экспедиция выходит из гор.—Оазис Эр-дао-хо-цзы.—Карагачевый лес.— Местность Ло-тай.— Развалины древнего Лунь-тая.— Сань-таЙ.— Джымысар.— Поездка к городу Ху-бао-цзе.—Травянистой степью в город Гучей.— Город Гучен и его окрестности,— Характе­ристика джунгарского лета 116
ГЛАВА IX.—В Центральную Джунгарию за дихимп лошадьми.
Несколько предварительных замечаний.— Выступление.— Селе­ние Бой-дао-цао.— Пески Гурбун-тунгут.— Вопрос об их проис­хождении.—Пески утром.—При бытие в урочище Гашун.— Окрестная местность,—Первая и вторая охоты на диких лоша­дей,—Неудачный исход ночных охот.—Диезная охота.— Поведе­ние жеребца при преследовании табуна.—Непогода.—Переход охотников на новое место к востоку, на следую чие ключи.— Новая встреча с табуном.—Охота I сентября.—Четыре дикие лошади стали добычей охотников. —Возвращение в Гучен.— Описание повадок дикой лошади .' |29
ГЛАВА X,—Город Цп-тай н связанное с ним прошлое Джунга­рия. Пуп» из Гучен i в Цч-тай.— Развалины, окружнощие этот город.— Вопрос о былом место положении Бей-тина или Бишба­лыка 149
ГЛАВА XI.—Последние дни на северных склонах Тянь-шаня.
Меспюсть между Ци-таем и Му-лэй.— По восточно-джунгарскому плоскогорию.—Стоячка нареке Бай-ян-хэ.— Первый снег.— Длинный переход о урочище Джан-булак.— Охота в Джан-булаке.— Заброшенный колесный путь через Тянь-шань.— Описа­ние местности, но которой он пролегал.—Охота на аркаров.— Описание джунгарской осечн 157
ГЛАВА XII.—Из Джунгарии в Турфан. Разделение экспедицион­ного отряда.—Путь до реки Бай-яч-хэ. Ночлег в становище дорбетов.— Ночью по лесчому ущелью реки Бай-ян-хэ—Сарымсак.— Каменные бабы.—Восхождение на Буйлук.—Бесплодным у щель-
ем к реке Керичин.— Река Керичин.— Подъем в горы.— Поселок Кок-яр-аягэ.— Мираж.-*Карыси.—Прибытие о оазис Ханду.— Его описание.— Горы Туз-тау.— Оазисы, лежашие вдоль северных склонов этой гряды,—Поперечное ущелье.—Уйгурские древ­ности.— На южной стороне горы Туз-тау. Ночлег в селении Адат.— Подвижные пески и их происхождение.— Развалины уй­гурского укрепления.— Город Турфан и его прошлое 173
ГЛАВА XIII,—По Турфанской области. Выступление из Турфа­на.— Цепь селений между Турфаном и Люкчуном.—Ночлег в селении Астына.— Развалины Хо-чжоу.— Селение Ян-хэ-шар.— Прибытие в Люкчун.— Люкчунский оазис.— Каменистая пустыня, клипом вдающаяся между Кум и Туз-тау.— Пески Кум-тау.— Сквозное ущелье в горах Туз-тау.— Город Пичан.— Обратный путь в Люкчуч.— Описание гор Туз-тау.— Лемджинское ущелье.— Путь М. Е. Грумм-Гржимайло из урочища Джан-булак в Лемджип.— Переход в Ян-булак.— Интересные сведения о нагорье Чоль-таг.— Решение ехать в эти горы.— Экспедиция переби­рается в Люкчуи-кыр.— Поездка Г. Е. Грумм-Гржимайло в Дга.— Выступление М. Е. Грумм-Гржимайло в горы Чоль-таг.— Посещение Г. Е. Грумм-Гржимайло развалин Асса-шар.—Их описание.— Фауна позвоночных Турфанской области.— Климат октября и ноября . . . . 193
ГЛАВА XIV.—Турфан. Прежние сведения о Турфанской области, их отрывочность и неверность.— Горы, отграничивающие с се­вера Турфанскую область.— Ворота из Джунгарии в Турфан. Мертвая полоса вдоль южных склонов Тянь-шаня.— «Огненный округ*.— «Хан-хай» следует переводить нс как «сухое море*, а как «высохшее озеро*.— Русло Ян-дунского протока.— Первые жители Турфана были земледельны и притом, вероятно, иранцы.— Чешисцы были народом смешанного происхождения.— Поздней­шие народности, заселившие Турфан, были тюрки,— Особенности языка современных турфанцев.—Турфанскне древности.—Ре­гресс Турфана.— Причины тому 210
ГЛАВА XV.—Турфан (продолжение). Плодородие турфаиских почв.—Бедность в проточной воде.—Карыси.—Оазис Ханду.— Мысли о прошлом Восточного Туркестана,—Уроженцы Турфана.— Внешний их облик, образ жизни, одежда, характер.— Турфапские женщины.— Дети.— Внешний облик женщин Турфана.— Сватовство, брак и сопровождающие его празднества.— Развод.— Рождение ребенка.— Отсутствие женской половины в домах турфанцев.— Главные части, на которые делится дом в Турфа­не.— Хлебная печь 226
ГЛАВА XVI,— Ту рфпн (продолжение). Условия жизни и хозяйства у турфанцев.—Налоги.—Валовой доход земледельца.—Сумма, остающаяся в распоряжении турфанца после уплаты всех нало­гов.— Поборы китайских чиновников.— Побочные и экстренные налоги.— Натуральная повинность.— Закрепощенное селение.— Почва оазисов и ее обработка.— Культурные растения, возделы­ваемые в Турфане.--Сушка винограда.— Скотоводство, ремесла и торговля . . . 244
ГЛАВА XVII.— Три недели в горах Чоль-та". Прибыли» в селение Дга.— На свадьбе.—Знакомство с будущим проводником Рахметом.— В гостях у Рахмета.— Выступление.— Ущелье Ильтерганаузе,— Урочище Ходжа-юлгун.— Урочище Шальдран,— Первые
следы диких верблюдов.— Выровненная местность. — Картина, открывшаяся с одного из холмов.— Спуск к сухому руслу Ильтырганской реки.— Сквозное ущелие.— Урочище Ильтырган.— Охотничий клад.— Дневка.— Бегство верблюда.— Урочищ* Истыйбулак.—Дикая k»uki.—Озраг Мыть-т»ксу»1.— Пески.— Узкая щель.— Г>рный ручей.—Т»пзлез»Й л::.— Лагерь ох>Тников.— Дневка в урэчн це Т эрак-булак.—Ох >та на аркарэв.— В:тр:ча с кабаном.— П «ездка к горам Тюге-тау.— Вэззрлщение ущель­ем.—Ключ Урус-кник-урдььбулак.—Дневка.—Охота на джей­ранов.*—Безрезультатные поиск f дчких верЗлюд >в.—Дальней­ший путь.—Вых «д в обнпрчую прод»льаую дол ту.—Урочище Бурпуту.— Последу верблюда.—Вдоль дгины на восток.— Безымянный хребет.— Гкреход через него.— Ур>ч ин: Курук-таурак.—Еще одна попытка отыскать верблюдов.— Пр «бытие на бивуак.—Оорат «ый путь.— Пр «бытие в Ичьтырган.— В «зараще­ние в Дга.— Обзф и.следоза ш»« части Чол»-тага.— Сведения о повадках д «к «то аербл о п.— В оз «р гц: <не в Л о <чу л-кыр . . . 256
ГЛАВА XVIII. — Переход черлз пустыню в Хпмп. Выступле­ние. — Прибытие в город Пичан.—Дневка.—Путь восточной окраиной харюзы. — Ночевка в селении Буре-булак. — Сильный мороз. — Чиктымское солончаковое болото. —Двухдневная стоянка в Чикгыме.—Дальнейший путь. — Станция Кырк-ортуи. — Рассказы о чдолине бесов». Переход до станции Янь-чи. — Окрестные горы.— Бура.—Описание станции Янь-чи.—Буря не утихает. — Тяжелый переход. — Небывалый мороз. — Переход котловиной Отун-го-цзы. — Прибытие в Чоглу-чаЙ. — Дальнейшее движение. — Прибытие в Ляо-дунь. — Две дневки. — Дальнейший путь. — Следы культуры в пустыне. — Селение Джигда. — Поездка на турачинские каменноугольные копи, —В пределах Хамийского приставства. — Развалины города Токучи.—Дневка в Астыне. — Прибытие в Хами 286
ГЛАВА XIX. — Хами. Замечания о торговом и стратегическом значении Хами.—Древнейшие о нем сведения (до 874 г.).— Уйгурские древности.—Хами как торговый пункт. — Описание современного города. — Княжеский дворец. — Китайская ку­мирня.—Новый год в Хами 304
ГЛАВА XX. По восточной части Хамийского княжества. Каме­нистой пустыней до селения Та-шар. — Радушие местных жите­лей. — Гаибские валуны. — Речка Ганб. — Княжеская усадьба Ортам. — Развалины буддийского монастыря уйгуров.—Даль­нейший путь. — Селение Хотум-там.—Охота в ущелье речки Аглик. — Пересечение глубокой долины реки У лота. — Город Чин-^пэнь. — Прибытие в Мор-гол.—Климат зимних месяцев на южных склонах Хамийских гор 315
ГЛАВА XXI. — Поперек Бэй-шаня. Первые пути по пустыне.— Станция Яиь-дунь. — Станция Куфи. — Китайские известия о Бэйшане. — Известия об этой горной стране европейских путеше­ственников. — Недостаточность этих сведений. — Что в действи­тельности представляет собой Бэн-шань. — Северная окраина этой горной страны. — Характер гор между станциями Ша-цюаньцзы и Син-син-ся. — Происхождение бурых песчанистых глин в области хребта Ло-я-гу. — Горы между Син-син-ся и Ло-я-гу.— Горы Ма-ляиь-цзнн-цзы, Ю-хан-лу и Ша-цюань.—Станция Байдунь-цзы. — Южная горная окраина Бэй-шаня 329
ГЛАВА XXII.—Долннон р.кн Су-лай-хэ. Пустыня, залегающая между южным уступом Бэй-шаня и рекой Су-лай-хэ.— Долина этой реки. — Прибытие в город Ань-си. — Его прошлое и настоя­щее. — Местность к востоку от Ань-си. — Китайские переселен­цы.— Местность у крепостцы Сяо-вань.— Горная гряда Саньсянь-цзы. — Ее орографическое значение. — Принаньшанская впадина. — Отношение Бэй-шаня к соседним горным системам.— Геологическое прошлое Центральной Азии, в частности Бэйшаня. — Ань-си —Дуиьхуанская мульда. — Мульды Чицзиньская, Су-чжоу — Ганьчжоуская. — Описание гряды Сань-сянь-пзы— Прибытие в Шуан-та-пу. — Местность к востоку от этого селе­ния. — Булунгир. — Его прошлое. — Местность к востоку от Булунгира. — Обширные древесные насаждения. — Оазис Сань-дао.— Буря. — Столообразные возвышения. — Юй-мынь. Примыкаю­щие к нему с севера развалины старого города. — Прошлое Юймыня
ГЛАВА XXIII. — Большой дорогой на Юп-мыня в Су-чжоу. На­ружный облик жителей города Юй-мыня. — Впечатление, произво­димое городом. Река Су-лай-хэ.— Каменистая пустыня к во­стоку от нее. —Горы Чн-цзннь-шань.— Долина Чи-ю-хэ. — Кот­ловина Чи-пзинь.— Озерная котловина Чи-цзипь-ху. — Гористая местность к востоку от нее. —Селение Хуй-хуй-пу.—Дальней­ший путь к Су-чжоу. — Город Цзя-юй-гуаиь. — Великая стена.— Появление первых насекомых,—Река Тао-лай. — Китайские из­вестия об этой реке.—Путь долиной этой реки. — Прибытие в город Су-чжоу. — Встреча с Сплннгардом. — Описание китайского я-.мыня. — Обед, данный нам даотасм. — Китайский театр. — Игра актеров. — Китайская музыка
ГЛАВА XXIV.— По землям оседлых тангутов. Историческое прошлое города Су-чжоу. — Современный город. — Китайская живопись. — Начало весны. — Выступление каравана экспедиции из города Су-чжоу. —Ближайшие его окрестности. — Первые жу­ки и ящерицы. — Оседлые тангуты. — Деревни-крепости. — Не­обходимость устройства водохранилищ.— Городок Цзии-шуй-чэн и его административное значение. — Характер местности к вос­току от этого городка. — Прибытие экспедиции в Гао-тай.— Особенность почвы его ближайших окрестностей. — Местные ли­хорадки.— Дальнейший путь по долине реки Хэй-хэ. — Полоса песков. — Городок Ша-хэ. — Местность отсюда к востоку. — Раз­валины старого Гань-чжоу и связанное с ними предание. — Река Хой-хэ.— Противоречивые известия европейцев об этой реке.— Ганьчжоуский оазис. — Встреча с католическим миссионером Киссельсом. — Прошлое Гань-чжоу-фу. — Современный город. — Характеристика климата исследованной области с 13 февраля по 8 апреля. — Начало полевых работ в Принаньшанье. — Картина сеяния. — Культурные растения, возделываемые в Принань­шанье. — Выступление в дальнейший путь. —Лёсс. — Каменистая степь к югу от селения Пин-фын-ча. — Культурный район.— Кумирня и интересная в ней живопись
ГЛАВА XXV. — Поперек Нань-шаня. Выступление каравана эк­спедиции из Нань-гу-чэна. — Podoces humilis. — Подгорье Наньшаня. — Монастырь Ма-тп-сы.—Стоянка экспедиции близ этого монастыря. — Растительный и животный мир окрестных гор,— Дальнейший путь вдоль северной подошвы Нань-шаня. — Grandala coelicolor. — Культурный район. — Ущелье Пянь-дао-коу.—
344
360
376
Экспедиция перепалила на южные склоны Нань-шаня.—Долина реки Бабо-хэ.—Перевал Убо-линь-цзы.— Описание долины Ба­бо-хэ.—Перевал Чжи-наиь-линь. — Северо-Тэтунгский хребет.— Золотоносность этих гор. —Добыча золота в ущелье речки Шихэ. — Почетная встреча экспедиции в городке Юнь-ань-чэн.— Окружающая его местность. — Результаты экскурсий в окрестно­стях Юнь-ань-чэиа 399
ГЛАВА XXVI. — На южных склонах Нань-шаня. Ганьсуйские дунгане. — Выступление каравана экспедиции из Юнь-ань-чэна. — Путь долиной реки Датун-хэ. — Хошоуты. — Городок Да­тун.—Река Да-тун-хэ. — Ее долина ниже города. — Остановка в селении Каса-хо. — Переход через Южно-Тэтунгский хребет.— Южный склон этих гор.— Стоянка в селении Сань-чжу-чун.— Музыкальные инструменты дунган. — Флора и фауна долины Алтын-гола.— Переход к монастырю Гу-мань-сы.— Фауна его окрестностей. — Климатические особенности весеннего месяца в Наньшанских горах 415
ГЛАВА XXVII.— В горах бассейна Спнннекой реки. Движение каравана экспедиции вниз по речке Лама-гоу. — Горная гряда Юн-шоу-шань. — Прибытие к городку Шин-чэн. — Субурган. — Долина реки Да-хэ. — Флора и фауна этой долины.—Дальней­ший путь. — Ущелье Нянь-нянь-сянь.—Ушелье Ча-чжи.—Осо­бенности горного рельефа страны между Шин-чэном и Даньчэном.— Флора и фауна ущелья Ча-чжи. — Речка Чуй-ти-хэ.— Ущелье Лоу-са-ша, — Перевал Чжуса.—Город Донгар-чэн,— Река Синин-хэ. — Китайские о ней известия. — Долина этой реки ниже города Дон тара.— Дневка против селения Хэй-ннн. — Флора и фауна Да-тун-шаня.— Переход на правый берег Си­нин-хэ.— Долина речки Пэнь-сан.— Монастырь Гумбум.— Сто­янка в долине Мын-дань-ша.— Поездка в город Синин 433
ГЛАВА XXVIII. — Через Спнпнскно альни в дол пну Желтой роки. Горы, служащие водоразделом между Сини -хэ и Желтой ре­кой.— китайские сведения об этих горах.— Их геологическое строение. — Сннннские альпы. — Их флора и фауна. — Переход экспедиций в долину Гуй-де-ша.— Подъем на перевал Ланжа-сань ущельем. — Спуск в долину речки Чан-ху,— Флора и фауна южных склонов Сининских альп. — Долина Карына.— Переход в долину Хуан-хэ.— Долина этой реки в районе селе­ния Ян-чжу-ван-цзы. — Тангуты о Пржевальском. — Переправа через Хуан-хэ.— Экскурсия вверх по реке Муджику. — Геоло­гическое строение окаймляющих ее гор, их флора и фауна. — Родство лскидоптерологических фаун южно-сибирских гор и гор Прав< го берега Хуан-хэ. — Возвращение к перевалу Ла­
нжа-сана. — Климатические особенности летних месяцев в иссле­дованной части Гань-су 449
ГЛАВА XXIX. — Из долины Желтой реки к озеру Куку-нор п вдоль его южного берега. Переправа через Хуан-хэ. — Воз­вращение в Чан-ху. — Выступление к озеру Куку-нор. — Мест­ность вдоль реки Карына.— Перевал Хун-с-цзы. — Долина речки
Ашхань-фи. — Укрепление Шала-хото. — Перевал Нань-коу.— Хребет Жи-юе-шань.—Долина речки Дао-тан-хэ.— Смерть ка­зака Колотовкина. — Поездка M. Е. Грумм-Гржимайло в город Донгар и возвращение. — Путь вдоль реки Дао-тан-хэ. — Озеро Куку-нор. — Общий вид Кукунорской котловины. Следование
вдоль южного побережья озера. —К жно-Кукунорский хребет.— Встреча с тибетцами-панака.— Некоторые особенности быта и характера панака 475
ГЛАВА XXX. — Па бассейна озера Куку-нор в бассейн Эц* зин-голп. Путь до Бухаин-гола. — Рыба n Буханн-голс. — Пере­права через эту реку. — Подъем воды в этой реке после грозы. — Дальнейший путь вдоль северо-западного берега озера Ку­ку-нор.— Остановка на берегу реки Дегэчу.— Следование к реке Ихэ-улан-гол. —Остановка в урочище Шала. — Посещение стойбища тибетского старшины. — Горы в верховьях реки Ихэ-улан. — Река Харгэ-чу. — Перевал Мали-мори. — Спуск к реке Датун-хэ.— Переправа.—Долина река Датун-хэ у мона­стыря Арик-гомба. — Перевалом Черик в долину реки Бабо-хэ. — Растительность гор Лото. — Золотопоисковыс работы в долине речки Черик. — Выход к реке Бабо-хэ и следование по ее до­лине вниз по течению. — Охота на ушастых фазанов.—До­лина реки Бабо-хэ ниже устья речки Бага-токсук. — Местность при устье Бабо-хэ 486
ГЛАВА XXXI. —Вверх по долине реки Хый-хэ. Выход кара­вана экспедиции к месту слияния рек Бабо-хэ и Хый-хэ. — Подъем в гору при устье Хый-хэ.— Открывшийся вид на окрестности. — Гора ♦восьми драгоценностей».— Следование вверх по реке Хый-хэ.— Удачная охота на ушастых фазанов.— Первый ночлег на берегу Хый-хэ. —Переход по участку долины, принадлежащему к числу живописнейших уголков Нань-шаня.— Встреча с маралами.—Дневка. — Выход к речке Го-дабан, слу­жащей резкой гранью лесистой и степной зон в долине Хый-хэ. — Река Ихур. — Первый мороз. — Река Эрчжюс-гол. — Переправа через реку Хый-хэ. — Характер долин ее верховий,— Усиление мороза. — Обилие антилоп. — Буран. — Встреча с ди­кими яками. —Охота на них.—Дальнейший путь.— Новая встреча с яками. — Удачная охота на медведя. — Последний ноч­лег в долине реки Хый-хэ. — Подъем на перевал Лао-ху-шн. — Водораздел четырех рек. — Орографические и геологические особенности местности в верховьях реки Бабо-хэ. — Аналогичная орографическая и гидрографическая роль рыхлых отложений в ьерховьях реки Хый-хэ. — Северной цепи Нань-шаня следует присвоить ее древнее китайское название ♦Ци-лянь-шань». . . . 505
ГЛАВА XXXII.— Поперек Цп-лянь-шпня. Спуск с перевала Лаоху-ши. — Выход в ущелье Ма-шуй-хэ.— Его описание.—Дикие яки. — Охота на куку-яманов. — Горные породы, слагающие ущелье Ма-шуй-хэ. — Подъем на перевал Сюэ-дабан.— Спуска ущелье и подъем на гору. — Перевал Шань-изао. — Голец того же имени. — Перевалы Лю-бэн-дабан и Чун-шуй-шань.— Дневка на северном склоне последнего. — Результаты предпринятой охоты. — Спуск в ущелье Ha-дао-гоу. —Его описание. — Подъем на перевал Шу-ба-чо. — Котловина высохшего моренного озера. — Древние морены.— Ущелье Вань-сао-хэ,— Гранитная гряда.— Вы­ход из гор. — Дальнейший путь пролегал через пустыню.— Зной. — Ночлег в оазисе Цюн-цзы. — Прибытие экспедиции в го­род Су-чжоу. — Свидание со Сплингардом. — Французский путе­шественник Жозеф Мартэн. — Его судьба. — Известия с родины. — Переформирование каравана. — Характеристика климата пройден­ной горной страны за вторую половину лета, с 16 июля по 26 августа 522
ГЛАВА XXXIII. — 11<» оазисам Нрннаньшанья. Приготовления к переходу пустыни. — Выступление. —Путь до укрепления Цзяюй-гуаня и дальше до .селения Хуй-хуй-пу. — Местность к западу от Великой стены. — Горы Хэй-шань. — Загадочное русло.
Речка Ма-гэ-чэн. — Селение Ша-гу. — Переход котловины Иньпань-фу-цзы. — Пески. — Оазис.— Городок I !нь-пань-фу. — Новые спутники. — Западная часть оазиса. — Бугристые пески.— Пустыня. — Руслообразный лог. — Колодец Сы-дунь. — Окрестная .местность с вершины ближайшего холма. — Сыдуньский солонец.— Заброшенный колесный путь к каменноугольным копям. — Следы прежней культуры.—Селение Шп-дунь.— Дневка. — Обилие фа­занов.— Камышевое займище. — Путь до северного рукава Булунгира 540
ГЛАВА XXXIV. — В Бэйшаньскпх горах. Оригинальный характер поверхности щебневой пустыни. — Южное подгорье хребта Бо-сяньцзы. — Его пустынный характер и геологический состав. — Общий видна главный хребет.—Следы разрушения основной его массы. — Сквозное ущелье. — Родник Улун-чуань. — Выход из северных предгорий хребта Бо-сянь-цзы. — Долина Долон-модон.— Буро-красные песчано-глинистые отложения ее озерного (а не морского) происхождения и относятся к новейшему времени (пост л иоцену). Флора этой долины. — Осадки в Бэй-шане. — Растительный покров этой горной страны. — Хребет Лу-чжацзии. — Слагающие его горные породы. — Впадины выдувания. — Богатая флора. — Колодец Лу-чжа-дунь. — Первый мороз. — Хребет Кукэ-сана-ола. —Слагающие его горные породы. — Встре­ченная здесь растительность.—Животный мир Бэй-шаня.— Холмы, примыкающие к горному массиву Бабо-шань. —Долина Лу-цо-гу. — Хребет Бага-ма-цзунь-шань. — Экскурсия к хребту Ихэ-ма-цзун-шань. — Путь подолянеЛу-цо-гу. —Долина Нюр. — Вершина Нюр-гола.—Хребет Ихэ-ма-цзун-шань.—Собранные о нем сведения. — В горах Бага-лю-цзун-шаня.— Возвращение на бивуак в урочище Лу-цо-гу 550
ГЛАВА XXXV. В Б.»впп1Н1.<*кн\ горах (продолжение). Вверх по долине Лу-цо-гу. — Г ряда Бор:о-булак. — Переход долины Нюр. — . Горные породы, слагающие окрестные высоты. — Затяжтой дождь. — Рыхлые отложения озерного происхождения. — Бо­лота. — Ключ Лю-цзин-нза. — Обнажение тешенита. — Горные породы, слагающие хребет Лю-цзин-шань. — Открытая мест­ность. — Котловина Цан-ху-лан. — Путь среди мелкосопочннка. — Гнейсовая гряда Ло-ба-чэн.—Дальнейший путь поперек хребта Лобачэн.— Ключ Е-ма-чуань.—Долина того же имени. — Окре­стные горы. —Высшая точка всей дороги через Бэй-шань.— Водораздел. — Картина, открывшаяся на севере. — Котловина Чжи-чжэ-гу. — Расспросные сведения о путях через Бэй-шань.— Прощание со спутниками-монголами. — Мыншуйские золотые прииски. — Сухой способ добычи золота. — Мыншуйское укре­пление.— Хребет Фо-чэн-цзы. — Путь до солонца Отун-да-цзычан. — Вид на хребет Карлык-таг и окрестную страну с одной из вершин Е-шуЙ-шаня. — Выход из гор. — Урочи.не Я-пзы-чан. — Яньдуньский проток.—Урочище Отун-го-цзы.—Ливень, поро­дивший синевой поток. — Пустыня к западу от урочища Отунго-цзы.—Гипотеза о влиянии ветра на окраску скал и гальки в пустыне. — Речка Хо-или. —Таш-булакская гряда. —Прибытие в Мор-гол. —Решение лтти подгорной дорогой в Хами 568
ГЛАВ А XXXVI. — Южной дорогом. Путь к Хотун-таму. — Породы, слагающие западный рукам Ташбулакских высот. — Прибытие в селение Хотунтам. — Экскурсия Г. Е. Грумм-Гржпмайло в глубь Карлыктагских гор. — Ущелье речки Аглик. — Перевалы Тёшик-таг и Тагнб-дабан. — Ущелье речки Кыр-чумак. — Ущелье Шото-гол. — Памятник буддизма. — Перевал Шото-дабап. — Отрог Чатыр-дабан.— Перевалы Еки-котбль и Ак-таш-котбль. —Вид с последнего перевала на Карлык-таг и Багдашскую котло. вину.—Остановка в ханской усадьбе. — Ханские табуны. — Выступление в Ортам. — Ущелье речки Ганб. — Прибытие и селение Ортам, а затем и в город Хами. — Прощание с Хас­саном.— Выступление в дальнейший путь.—Селение Тоу-пулн. — Встреча с хамнйскими эмигрантами. Долина Ябешэ. — Селение Токучи. — Селение Турачн. — Характер местности между Турачи и Ляодунем и между этим последним и И-вань-цюань. цзи. — Чоглучайские гряды.—Топографическая связь между Тяпь-шанем и Бэй-шанем. — Горные породы, слагающие Чоглучайский кряж.—Котловина Отун-во. — Станция Ци-гэ-цзнн-цзы.-Тянь-шань— климатическая граница между Нань-лу и Вэй­лу.— Характеристика осеннего климата Гобийской пустыни.. . 585
ГЛАВА XXXVII—Снопа в Джунгарии. Неизвестным европей­цам клееным путем через Тянь-шань.—Отсутствие у туземцев названия для пониженной части восточного Тянь-шаня.—Одно­бокое развитие этого хребта.—Слагающие его горные породы.— Котловина Ту-фэй-гоу. — Водораздел. — Восточно-Джунгарское плоскогорье. — Станция Дэ-ши-ту. — Встреча с архарами. — Се­ление Сань-гоу-чуань-цзы. — Местность между этим последним и селением Му-лэй. — Бумажный змей и обычай пускать его в Китае, Японии, Корее и других странах Востока. — Переселе­ние абак-киреев из Алтая в Тянь-шань. — Путь до Ци-тойсяна. — Его прошлое. — Прощание с Сарымсаком. — Прибытие в Гу-чэн »301
ГЛАВА XXXVIII — Вдоль сонорных предгории Тянь-шаня от Гу-чэна до Урумчи. Местность между Гучэном и Джимысаром. — Охота на фазанов.—Селение Сань-тай.—«Китайская писчебумажная фабрика». —Участок между Сань-таем и Эр-даохо. — Селение Ци-ни-цюань. — Фоуканский лес. — Китайская почта. — Город Фоу-кан. — Его прошлое и настоящее. — Мест­ность к западу от Фоу-кана. — Городок Гумуди.—Долина Архоту.—Общий вид города Урумчи с вершины ближайшего холма. — Еще о местоположении Бишбалыка. Прибытие в Уру­мчи.— Характеристика осеннего климата южной Джунгарии. . • ОН
ГЛАВА XXXIX. — Вдоль северных предгории Тянь-шаня от Урумчи до Кур-кара-усу. Выступление из Урумчи. — Пустыня к северу от него. — Город Чан-цзи и его прошлое. Где искать развалины города Лун-тай? — Река Локлон. — Развалины укре­пления Яи-чан-цзы.—Долина реки Хутуби. — Городок того же имени.—Местность между ним и городком Тугурнк. — Манасскнй оазис.—Легенда о происхождении этого названия. — Горо­док Манас. — Производительность Манасского оазиса. Истори­ческие данные о Манасе. — Первый рукав реки Манас. — Ее сай.— Из долины Манасской реки в долину Улан-усу. — Обилие воды з местности, лежащей к западу от селения Улан-усу. — Водораз­дел между Улан-усу и Хоргосом. — О происхождении названия Хоргос. — Селение Ань-цзы-хай. — Местность к западу от Хор-
roca. — Река Куйтур. — Город Кур-кара-усу. — Его прошлое и настоящее 627
ГЛАВА XL; — Последние дни в пределах Китая. Местность к западу от Кур-кара-усу. — Илистый характер почвы за рекой Джиргалты.— Прежние размеры озера Эби-нор. — Прибытие в селение Гурту. — Путь от реки Оботу до станции Ту-ду.— От этого пикета до города Цзин-хэ. — Город Цзин-хэ, его прошлое и настоящее. — Путь к речке Боростай. — Подъем на перевал Цитерты. — Глубокий снег.—Спуск в долину реки Чон-кол. — Выход в Илийскую долину.— Прибытие в город Кульджу.— Конец путешествия.—Обзор климатических данных для южной Джунгарии, относящихся к переходному времени между осенью
и зимой
Указатель латинских названий растений и животных 649
Литература 667
Редактор Я. А. Марголин Редактор карт А. А. Ульянов Худож. редактор В. В. Щукина Технич. редактор С. М. Кошелева Обложка художника Костылева
Рисунки А. Г. Петрова
Сдано в пр-во 21/11—48 г. Подписано к печати I2/VI —1948 г. Формат 60 X 92/*/х<. Тираж 20000. Печатных листов 43 л.4-2‘/а л. вкл. Учетно-издательских л. 48,25. Зак. 760 А 05851 Цена 19 р. 30 к. Переплет I р.
3-я тип. «Красный пролетарий» треста «Полнграфкнига» ОГИЗа при Совете Министров СССР.
Москва, Краснопролетарская, 16.
огиз
ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР
Государственное издательство географической литературы
Вышли из печати:
1. Сборник «Русские открытия в Тихом океане и Север­ной Америке в XVIII веке», под редакцией и со вступительной статьей А. И. Андреева, 1948, цена 10 р. 50 к.
2, О. Е. Коцебу. — «Путешествия вокруг света», в обработке, под редакцией и с комментариями Г. В. Яникова, 1948. цена 12 руб.
3. Ф. П. Л и тке. — «Путешествие вокруг света на воен­ном шлюпе «Сенявин», второе, сокращенное изда­ние, под редакцией, со вступительной статьей и примечаниями H. Н. Зубова и А. Д. Добровольского. 1948. цена 11 руб.
4. Ф. П. Л и т к е. — «Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге «Новая Земля» в 1821—1824 гг.», второе, сокращенное изда­ние. под редакцией и с комментариями Я. А. Марго­лина, вступительная статья Б. П. Орлова, 1948. цена 12 р. 80 к.
5. H. М. Пржевальский. — «Из Зайсана через Хами и на верхозья Желтой реки», второе, сокращенное издание, под редакцией, со вступительной статьей и комментариями Э. М. Мурзаева, 1948, цена 15 р. 50 к.
6. Р. П и р и. — «Северный полюс», второе, сокращенное издание, перевод с английского В. Л. Луговской, пре­дисловие и комментарии ВЮ. Визе, цена 6 руб.
7. В. Стефанссон.— «Гостеприимная Арктика», изда­ние второе, перевод с английского А.ЛлКардашинского и Р. А. Брауде, предисловие В. Ю. Визе, 1948, цена 11 руб.
7 V
огиз
ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР
Государственное издательство географической литературы
Выходят из печати:
1. H. М. Пржевальский. — «От Кяхты на истоки Желтой реки», второе, сокращенное издание, под редакцией, со вступительной статьей и коммента­риями Э. М. Мурзаева, 1948. цена 14 р. 85 к.
2. Г. Н. П о та н и н. — «Путешествия по Монголии», вто­рое, сокращенное издание, под редакцией с ком­ментариями В. В. Обручева, вступительная статья В. А. Обручева. 1948. цена 15 руб.
3. Степан Крашенинников. — «Описание земли Камчатки», в изложении по подлиннику и под редак­цией Н. В. Думитрашко и Л. Г. Каманина, 1948, цена 9 руб.
4. Джемс Кук. — «Путешествие к южному полюсу и вокруг света», перевод с английского и коммента­рии Я. М. Света, под редакцией и со вступительной статьей И. П. Магидовича, 1948. цена 13 руб.
5. Давид и Чарльз Л и в и н гс то н. — «Путешест­вие по Замбези», сокращенное издание перевода с английского П. М. Добровицкой, под редакцией, со вступительной статьей и комментариями И. И. Поте­хина, 1948, цена 13 р. 30 к.
ЧЖОУ