Стихи о Писателях и Творцах [Инна Ивановна Фидянина-Зубкова] (fb2) читать онлайн

Инна Фидянина Стихи о Писателях и Творцах

1. Стихи о Писателях

Поэты людям не пишут

Я знаю, поэты людям не пишут,

потому что поэты выше,

выше людей!

Но иногда без страстей

живут и поэты,

умирая за это.

Если ты меня никогда не увидишь

и ртом не надышишь

моё возрождение,

знай, что каждое воскресенье

я сама воскресаю,

к тебе прилетаю

и спрашиваю: «Как дышишь?»

Меня ты не слышишь,

занят чем-то серьёзным,

а я о звёздах

хотела поговорить.

Ну ладно, не буду тебя будить.

Душа поэта

Ничего не понимая,

ветер носится за мной!

Эх, была бы я живая,

то попёрлась б за тобой

и сказала: «Бесконечность —

это лишь твоя душа!»

Ты ответишь: «Как же вечность?»

Запиши мои слова

под диктовку, нашепчу я

буйных тысячу стихов!

Счастье — это делать что-то.

Я мертва, но ты готов

на планетище весёлой

воевать и танцевать.

Милый мой сегодня болен?

Ну лежи, нельзя вставать.

Поцелую, улечу я,

а мой муж допишет стих,

он живой, его волнует

на земле ваш каждый чих.

Встанет он и повоюет,

а в бою слова, слова!

Щёки приставы надуют.

Всё прощай! И я ушла:

полетела снова, снова

собирать небесну пыль…

Моё имя было Слово,

нынче же — бумажный Вихрь.

А на свете горе, беды,

развесёлые стихи,

и любимые мужчины

как-то глупо полегли.

Лучше б ты не читала

Не читала б я книжек,

не стала бы я поэтом:

не ходила б тогда за летом,

а ходила лишь за зимою

и во все двери стучалась:

кто-нибудь да откроет.

Откроет и в дом запустит,

накормит и больше не пустит

во все двери стучаться,

а позовёт венчаться.

Счастливое было б время,

если бы ты не читала,

а детей нарожала

и считала у мужа зарплату,

ставила на его пиджаке заплату,

да говорила подружкам:

— У меня есть пивная кружка

прямо из Чехии!

Вот так веха за вехою

и катилась б моя история,

если б я не читала Толстого,

Чехова и Ахматову.

А теперь вся душа в заплатах

и больное, разбитое сердце.

Выросли дети без детства,

без детства пошли в институт.

Они там, а я тут.

Мои дети книг не читают,

потому что кое-что знают:

нет поэтам на земле места,

поэт — ни жена, ни невеста,

поэт — вечное одиночество.

Так зачем себе портить отрочество?

Войны сей, войны все и поэты

Войны катились войнами,

а мы учили добру.

Войны. Поэты не воины,

поэтов поберегут.

Сила мужицкая, сила!

К поэтам она не шла.

Бабья краса. Это было?

Поэтесса, как тень из сна.

Войны, войны и войны!

Поэты же учат добру.

Я родилась поэтом.

Вот, сижу, себя берегу.

А вокруг бесконечное горе.

Я ж упорно пишу про добро.

На воле, в тюрьме и в поле

я твержу: «Мне не всё равно!»

Лист бумажный исписан.

Вдовы слёзы устали стирать.

Я стихи несу тем, кто выжил:

«Возьмите исчёрканную тетрадь.»

Листочки сложат живые,

мёртвых схоронят опять,

прочтут стихи над могилой,

стихи тех, кто устал их слагать

в тиши чужих чемоданов,

в гуле лихих поездов.

Память. Вечная память.

И море, море цветов

несут почему-то поэтам —

не героям всех этих войн.

Я устала писать в это лето.

Поговорим потом.

Видимо, фантастам так лучше

Думал ли ты об этом,

каким вдохновенным бредом

врывается в мозг тоска!

Одиночество. И глаза

не пропускают мимо

всё, что в них заходило.

Книжные переплёты,

ядерные бои, пехоту

прохожих спешащих,

котов на диванах лежащих,

сов Гарри Потера,

орков, троллей и хоббитов.

Ах, гениального мальчика

поманит редактор пальчиком:

«Пиши свой роман,

я его подороже продам!»

Ты к этому привыкаешь,

к спешке, к деньгам. А знаешь,

мы с тобой очень похожи.

Я поэтесса, ты тоже

болен безумной идеей:

— Я ничего не успею,

старость уже стучится,

роман ещё не случился,

она голой по кухне не ходит.

«Он блинов моих больше не просит.»

Мы выбрали жизнь свою сами:

короткими волосами

думать о длинном пути

в одиночестве. Не подходи!

Ах, зачем поэтам лето

Потекло по жилам лето

это, это, это, это, это…

Петербург недолго плакал:

всё заплакал, плакал, плакал.

А я ёкала по ёлкам

и иголкам колким, колким

сахалинским, непутёвым

сплошь корявым, нездоровым.

Вот и всё, я тут иль тута,

а просту-просту-простуда

навалилась Петроградом,

Ленинградом, самокатом

покатилось по дорогам.

Ветер воет. Как убого

прислонился август к ветке.

— Детка, детка, детка, детка,

это город одинокий.

Он сгребёт свои «сугробы»,

и завалит твои песни

сумасбродны, интересны.

— Ах, зачем поэтам лето

это, это, это, это?

И зачем поэтам город,

тот который спорит, спорит?

— Спи спокойно, детка, детка.

Город — призрак, город — клетка

распахнет свои ворота:

«Здравствуй, Инна! Кто ты, кто ты?»

Я и мои читатели

Если б читателей я выбирала,

я б, наверное, горя не знала,

не знала горя людского,

я б сказала: читай меня, море!

И горы меня читайте,

хвалебные песни слагайте

и обо мне не думайте плохо!

Ведь стихи собирала по крохам:

с подберёзовиками, с морошкой,

клала в большое лукошко

да к себе домой уносила,

а дома за стол садилась

и писала, писала, писала.

Но очень уставшая мама:

— Чего тебе было мало,

зачем ты к людям полезла,

скажи-ка, доню? Ну честно!

«Не знаю, — отвечу маме. —

Читателей не выбирают.

Вот если б я их выбирала,

я б никогда не писала,

а собирала морошку,

окучивала картошку.»

В ответ улыбнулась мама:

— О дочке такой лишь мечтала!

Если нам рты завяжут

Мы стихи писать не перестанем,

пока есть мел и забор.

Перед нами хоть дверь закройте!

Но есть столб, есть листок.

Конечно, сегодня не модно

на заборах писать стихи,

но если нам рты завяжут,

то мы это возродим.

Листовка — это так просто,

это бумага и стих.

А если бумаги не будет,

то мы её изобретём:

берестяные свитки,

пергаментные слова.

Я знаю, ты злишься, начальник,

ведь муза не умерла.

Она умирать не умеет,

она будет рождаться вновь.

Эх ты, маленький тролльчик,

булавкой стирающий кровь

с моей стареющей кожи.

Да, может быть, я мертва.

Но муза, она всех больше,

муза всегда жива!

Как я стала поэтом

— Как вы стали поэтом?

— Помню: не было ни весны,

ни зимы, ни лета,

а лишь кочевая луна

над пашней стояла.

Я на землю упала.

— Пиши! — зашумело эхо. —

О наших делах и грехах.

— Зачем? — пробурчала я,

но всё же перо взяла

и поломала его о бумагу.

Это первая была моя сага.

Сага вторая — жизнь поломатая.

А третья сага занятная,

самая домоседная:

здравствуй кошка — соседка моя.

Вот и всё. Ай выйду ль я в поле,

пройдусь ли ещё по воле?

Закричу! Нет, не буду, я воин,

теперь не больна я, а болен.

Воин Привычки

Зачем ты, воин Привычки,

спорил всё время с судьбой?

Умирая, ты просил спички.

И они пришли. За тобой.

«Так какого же чёрта! — мохнатый

в душу заглянет твою. —

Демона звал, писатель?

Я над тобой хохочу!»

Расплескалось синее небо,

растворилась чёрная даль.

Это в душе поэта

навсегда засела печаль.

Одинокому одиноко,

глубокому глубоко.

Нет, жизнь не выжмет все соки,

ему теперь будет легко!

Легко ковыряться в душах,

легко в белый свет плевать.

Конечно, друзей он не слушал,

он с белой войной воевал!

Белые, белые войны.

Всё белым, белым, бело.

На почерневшие кости

легло золотое перо.

Как легло, стало мёртвым.

На скелет похож новенький стих.

Что же ты, воин Привычки,

в постели своей притих?

Видишь, алеет алым

какой-то другой отряд.

Да, он тоже кровавый,

но иначе не вытравишь смрад.

Нет, в этот отряд не встанет

полумёртвый поэт,

он с лёгкой руки закидает

планету своим памфлет.

Так зачем же ты, воин Привычки,

споришь всё время с судьбой?

— Прикури! — подержу я спички,

потому что ход теперь мой!

Поп и поэтесса

Я вчера подружилась с попом,

хороший такой поп, деревенский,

шепелявит немного, и танец венский

танцевать совсем не умеет,

он что-то твердит о боге.

А я слушала и умилялась:

какой же он милый,

и шепелявит немного.

— Здравствуйте, я сахалинская недотрога:

стихи пишу и от местных их прячу.

Поп немножечко озадачен,

он стихов давно не читает,

лишь кадилом своим махает.

Какой же он всё-таки милый

этот поп деревенский,

и танец венский,

жаль, танцевать не умеет.

Он глаз лукавит, добреет

мир вокруг и деревня наша.

— Ты, батюшка, прав, я поэтесса ваша!

Как-то плохо поэтам мы верили

Верили мы поэтам, верили.

Сами себе отмерили

годы и расстояния,

душ больных раздевание.

И как бы поэтам ни верили,

мы совесть свою не измерили,

не вычислили линейкой:

сколько ещё километров

до невозвратности мыслей,

мыслей не очень чистых.

И чёрт знает, кому мы поверили!

Верили им мы и делали

не наши идеи в дела воплощая.

Поэты в книгах зависли, прощая.

И молча смотрят на это —

на то они и поэты.

Поэт-неизвестник

Её никто не узнает,

её не знает никто.

Нет, она не из рая,

она надевает пальто,

шапочку, белые бусы

и идёт в магазин,

чтобы сказать: «Как пусто!»

или «Пропадом пропади!»

Да, да и тут же исчезнет,

как будто и след простыл.

Она поэт-неизвестник,

ей белый свет не мил,

из которого слеплено чудо:

реки, озёра, моря.

Да что же это такое?

— Как пусто! — мои слова.

Каменные поэты

Поэты каменных веков.

Я не любила вас за это.

Поэты каменных веков —

политики, а не поэты!

Не муза сдохла. Нет, чиста

рука, стирающая чудо.

И рифма вроде бы проста.

Откуда ж ненависть, откуда?

Я на любви построю храм,

я Русь прославлю до Курил!

Но я ни строчки не отдам

на ваш полузаморский пир.

Поэты каменных веков

мне братьями всегда казались.

Поэты каменных веков

врагами стали. Отписались.

Я миф

Я легенда, я миф, я мечта!

Была на Земле, не была?

Не была, потому что земля

былью красною проросла,

байками, плясками, лебедой,

поговорками. Я сюда ни ногой!

Не буду никогда тут я,

потому что я не Марфута,

потому как я и не Маша.

Не Маша, а значит, не ваша.

Ведь много мне и не надо,

я миф и моя награда —

читающая планета!

А тут я иль меня нету —

никому не может быть дела.

Лови, поэма новая полетела!

Странности поэтов

Странные поэты бывают:

про Русь они забывают,

мужик к ним не ходит в гости,

и мы их уже не просим

быть к народу поближе,

потому что всё выше и выше

они над нами взлетают

и про народ забывают.

А мы им хлопать устали —

наверно, плохими стали.

Да ладно уж, средь поэтов

кто-то стар, кто-то устал,

кто-то слишком долго молчал.

Вот так мы на всё глаза и закрыли.

Нас за это в лучшую жизнь не пустили.

Не убить поэта

Не так-то просто убить поэта

за то, за это и за это.

Но он пытался, он старался.

Поэт писал, поэт зазнался.

А он, ломая свои руки,

рыдал от скуки:

— Зачем нескромному поэту

писать о том, о сём, об этом,

и сидя дома в тишине,

плевать на киллера в окне?

Не так-то просто убить поэта,

как оказалось, но об этом

расскажет только сам поэт.

Цветы к могиле? Это бред!

Я стихами лезу в драку

А стихов у нас, стихов!

В русской армии полков

столько не было, однако.

Я стихами лезу в драку,

я стихами погибаю,

со стихами воскресаю!

Не было у нас полков,

сколько писано стихов.

Не было у нас наград,

сколько строчек и тирад!

Мы, любимые поэты,

благодарны вам за это:

нас вам хочется читать

много больше, чем стрелять.

Стихи рисовались и пелись

Как-то быстро стихи слагались,

за ними мы не угнались.

Стихи рисовались и пели

лёжа в тихой постели,

и в автобусе шумном,

а на работе отдушиной

выплывали из-под пера.

Была б вечно я молода,

так вам бы совсем надоела,

вы б только моё и пели,

а допев, плюнули и растёрли.

А я листочек протёрла

и новую песню сложила,

если б вечно я жила!

Стихи о любви

— Напиши нам стихи о любви.

— Не умею,

я любовью совсем не болею,

а болею жизнью проклятой,

краем родным и хатой.

О любви я писать не умела,

в окно глядела, старела,

года считая: век, вечность.

Ах, о чем вы?

Сердечность, сердечность.

Не могу я, устала, не буду!

О каждом мужчине забуду,

лишь останется дом мой да вечность,

и сердечность, сердечность, сердечность.

Награды для писателей

Бывает такой писатель,

он пишет и пишет, тратит

все силы свои на куплеты:

«Бери, пространство! И нету

мне дел до того, что читают

или совсем не листают

мои смешные тирады.»

Смерть всё рассудит:

награды раздарит,

быть может,

не тем, кто блистает сегодня.

А тем, кто был правдой голодный.

Уходила лесенка в небо

Красочными, красивейшими стихами

не проложишь дорогу в рай.

С красочными, красивейшими стихами

жизнь, смотри не проморгай!

Красочными, красивейшими стихами

тропочка в небо ведёт.

Строчки в ряды слагая,

по ней поэтесса идёт.

Уходила лесенка в небо,

уплывала девушка вдаль…

Жаль было людям это,

а ей ничего не жаль!

Я сама для себя

Я сама себе сделаю имя,

я сама себе вырублю гроб,

сама себе памятник вскину,

и умру точно к дате и в срок.

Я сама себя славить буду,

и с небес кричать себе «ура»!

А если вы стихи мои забудете,

я скажу: — Пришла моя пора.

Снова на Земле рожусь поэтом диким,

и опять я напишу вам кучу строф!

Не стереть уже мои вам лики,

улыбающиеся между строк.

Пишу вам с другой планеты

Кто-то сравнил меня

с Анной Ахматовой,

кто-то даже с Цветаевой.

А я сидела лохматая

в полном, полном отчаянье,

перебирая в жизни

какие-то странные числа:

«число рождения, число смерти».

Жива я, мертва? Не поверите,

пишу вам с другой планеты

в смешное, смешное лето.

Листовки добра

— Стихи, значит, пишем?

— Нет, мы видишь,

в вечность кидаем листовки

для будущих забастовок

добра.

Вспомнят потом и меня,

наградят у памятника цветами

(не люблю я цветы, но шут с вами).

Мы, значит, пишем стихи.

И они, чёрт возьми, хороши!

К людям из жалости

Лучше совсем не писать,

чем новогодние шалости;

лучше все время молчать,

хотя бы к людям из жалости.

Лучше тихонько уйти,

чем с дураками ругаться

и долго думать в пути:

драться или не драться?

Как же хочется рецензии писать

Уберите руки с «Призмы»!

От рождения до тризны

не пристало унывать.

Как же хочется гулять,

как же хочется прощаться,

расставаться и встречаться,

в гости семьями ходить,

крепко-накрепко дружить

и рецензии писать

в интернет, едрени мать!

2. Романтики и Творцы

Музыкант и реки людей

Уличный музыкант,

на серые стены похожий,

на гармошке играл,

играл не для прохожих,

он играл потому что душа просила,

страстно просила, с невиданной силой!

От его музыки даже дома

серость свою теряли,

и пусть ненадолго, но расцветали

и танцевать пытались —

шатались, шатались, шатались.

А заблудшие кошки

про голубей забывали

и подвывали немножко.

И голуби, не боясь, летали —

крылами своими махали.

Какой-то уличный мальчик

подошёл да сплясал, как мог.

Ну и маленький солнечный зайчик

устоять на месте не смог!

Солнце вылезло из-за тучи.

Распахнулись окна в домах,

в них тётушек целая куча,

головами качали: «Ах!»

Эх, усталость не мука!

Музыкант сыграет на бис.

С тихих улиц исчезнет скука.

И реки людей полились!

Играл музыкант

Играл музыкант, никто не слушал,

только серые стены домов,

город спал или скучно

было от трелей и слов.

Скучно было от песен милорда,

но он упорно аккорд за аккордом

выводил свои трели.

Вот и каши в печах поспели,

кошки устали мурлыкать.

— А как, музыкант, тебя кликать?

— Меня зовут Боже.

— Боже… На что-то это похоже:

на нимб или на небо.

Ты там по случаю не был?

— Нет, не был, я тут играю.

О небесах слагает

моя дуда и бандура.

— Развелось тут вас, трубадуров! —

ушёл прохожий.

А город взял и отложил

своё молчание.

И помчались

по окнам аккорды!

Ай да, милорд ты!

Не быть тебе боже,

но всё же.

Лишь на неё силы и трать

Планета гибнет молодая,

а я иду её спасать,

неизлечимо озорная —

то ли девица, то ли мать.

Покосы, косы и равнины,

леса, зелёные глаза.

Кто знает, помнит моё имя?

Наверное, лишь я сама.

На востоке сказки круче,

на востоке хоровод!

Кто это плечом могучим

подпирает небосвод?

Колесом попёрло небо

прям у моря (не шучу).

Где какие тут огрехи?

В вихрь всё замолочу!

А на золотой повозке

седой дядька с бородой:

Гендальф серый, Гендальф белый?

Нет, мой муж, но весь больной.

Не испытывал он чувства вины,

так и шёл от славы до беды.

Даже правда застряла на нём:

— То ли прав он, толь не прав?

— Да, так уснём!

Планета гибла молодая,

а я иду её спасать.

Я не хотела знать, но знала:

лишь на неё силы и трать!

Беги, беги и беги

Эх вы, люди-человеки,

в нашем страшном коем веке

научились вы скучать

дома скучать на диване,

на работе, в метро, трамвае.

И скука была глубокой

от немыслия, недомыслия; боком

выходила она в боках,

лень блуждала в глазах.

В нашем странном коем веке

разучились бегать бегом.

Села на поезд, поехала.

В город большущий приехала:

заборы, дома и заводы,

спешащие пешеходы

(озабочены чем-то лица).

И на каждой рекламе «Столица»,

а люди не улыбаются,

лишь за сердца хватаются,

когда телефон звонит.

И ночью никто не спит:

гуляет народ, ему нравится.

Ты в их глазах не красавица.

Не красавица, значит, надо бежать:

ты бежишь, бежишь — не догнать!

Беги, тебя не догонят.

Беги, о тебе не вспомнят,

а значит, ты будешь жить

в чистоте и без скуки,

писать стихи о разлуке

и о душе прекрасной.

Оставь им свой век ужасный.

Коие в коем веке,

разучившиеся бегать бегом,

научившиеся скучать,

им тебя не догнать!

Села в автобус, поехала.

В городок свой тихий приехала:

совсем маленький городок и славный.

Там на каждом доме заглавной

буквой висит «Покой».

Ты плачешь? Да бог с тобой!

Тебя никто не читает,

зато жива и кто знает

какие заветные дали

тебя ещё не встречали.

Разговор с художником

— Я вижу, ты розы не любишь?

— Что мне блеск холодных роз?

Мне милее жар свободы,

пыл любви и пепел гроз!

Что мне розы у окошка

(мёртвый блеск холодных глаз)

не цветок в горшке любимый,

а под ножницы и в таз.

Я люблю, Мишель, такую

ледяную красоту:

горы, горы, снег и море,

реки, сопки… всё во льду.

Я люблю нейтрино в море,

и в воде с небес звезду.

Видишь как она сияет?

Я плыву, её ловлю.

— Ты никого не любишь.

Я никого не люблю,

зато могу плакать под утро,

и от слёз моих чистых, не мутных

ручьи побегут и реки,

добегут до того человека,

который скажет: «Люблю»!

Я к нему очень хочу.

Вот ты говоришь, художник:

«Усталое сердце молчит.»

А сердце молчит и строчит,

строчит свои стихи,

а над сердцем душа устало:

«Пустое, брось, не пиши!»

Ты говоришь художник:

«Принцесса надменна, горда!»

Но я не принцесса, я плотник —

в мозолях моя рука.

Я и историки все на свете

О том как Герда Кая искала —

я, наверное, тоже писала,

и другие сказочные истории.

А чёрствые наши историки

вещали лишь о диктаторах

да о царях узурпаторах.

Мне от этого очень плохо!

Полюбить историка сложно,

я ему о Кае и Герде,

а он о министрах и герцогах.

И ему, видишь ли, не скучно

описывать каждый случай

виселицы или казни.

Историк, он не проказник,

а просто вампир —

о каторгах с упоением мне говорил.

А я на выселках живу.

Зачем-то Герду в гости жду,

и думаю о Кае холодном,

как об историке злобном.

Чем-то они похожи.

Но чем? Ответить несложно.

Чем пахнут журналисты

Журналисты пахнут газетами,

да, да, типографскою краской,

кнопками клавиатуры,

мониторами, фото-раскраской.

А ещё они пахнут снегом,

потому что им всё равно

зима это или лето.

Бегут, сезонам назло!

Журналисты пахнут рассветом.

Они встают в шесть утра,

и невзирая на это,

не сходят, не сходят с ума.

И суета суетою

пахнут, наверно, они.

Двери редакций откроем,

принцессы там и короли.

И от запаха жизни

закружится голова!

В каком веке мы все повисли?

Если бы не она,

страна больших телекамер,

диктофонов, статей «сырец»,

и даже тех, кто не с нами —

павших в боях сердец.

Журналисты пахнут победой,

праздниками, суетой,

солнечным, солнечным светом!

А теперь и немножко тобой.

Любовь просилась к лицедею

Любовь не станет ворожить,

любовь намеренно и просто

заставит с музою дружить

и вознесёт чуть ли ни к звёздам!

А ты, рассерженный актёр,

сбежавший от любовных мук,

зачем-то ночью всё твердил,

что наша жизнь — всего лишь лук:

«И горечь, вроде бы, сладка.

И неминуемо раздеться.

На сцене тоже всё — игра!»

Но не пора ль, дружок, вглядеться

в девчонку, рядом что стоит,

и смотрит преданно и нежно.

Она актриса, говоришь?

Ну что ж, любовь ещё прилежней

в среде шутов и лицедеев.

Смотри, какое счастье между

двух одинаковых орбит!

За штурвал держись

На кладбище пропавших кораблей

не найти потерянных вещей.

Где-то затерялась твоя жизнь.

Не достать её? Тогда держись!

За штурвал держись или за мачту.

Я ещё лет десять здесь потрачу,

но найду пропавшие суда.

Где они? Там где вода, вода.

А в воде обломки кораблей,

и свихнувшийся Джек Воробей

ищет «Чёрную жемчужину» свою,

а она идёт, идёт ко дну!

Там на дне медузы, крабы, ил.

Ты ещё то дно не посетил?

На кладбище пропавших кораблей,

посреди потерянных вещей

где-то затерялась твоя жизнь.

Удержись за неё, милый, удержись!

Ко мне парень с бедою

Лес не лес, дол не дол,

просто город у моря.

Плыл не плыл, шёл не шёл

ко мне парень с бедою.

Я плечом навалилась

на собственную тоску.

Спала не спала, проснулась,

так и живу в бреду.

А ко мне парень с бедою.

Я его не тороплю,

пусть побудет в героях,

за это же и люблю.

В героях побыв, он покинет

землю, не встретив меня.

Этому парню с бедою

и на небе мало огня!

Лес не лес, дол не дол,

в города ни ногою!

Плыл не плыл, шёл не шёл

ко мне парень с бедою.

А за ним туманов завеса

да дождей пелена.

Я не звалась невестой,

но к нему летела, плыла…

Повесть про небо

Небеса обетованные, повесть дивная.

Деревянный дом, земля не глинная,

луг зелёный и поле,

а на небе целое море:

там корабли на небе.

Ты на них не был,

не был на них и не будешь.

Завтра же позабудешь

эту дивную повесть.

Не с кем мне будет спорить

об обетованном небе,

где ты ни разу и не был,

где я шагами шагаю,

время своё измеряю:

сколько мне тут осталось?

Сколькие с нами не знались

челове-человеки,

павших в этом веке?

Всех я пересчитаю,

сложу, прибавлю. Узнаю

страшную, страшную тайну.

Небеса обетованные, повесть дивная.

Деревянный дом, земля не глинная.

В памяти ничего не осталось.

Иди в дом. Как-то странно смеркалось.

Девочки и мальчики

Правильные девочки поступают правильно,

правильные мальчики нарушают правила.

Правильные девочки никогда не лягут

с неправильным мужчиной, им не до отваги.

Правильные мальчики лягут с кем угодно,

правильный мужчина, он всегда голодный.

Правильная дама правильно скучает:

жизнь проходит мимо, она не замечает.

Правильный джентльмен тоже очень скучен:

дом, работа и дела. Не бытие, а случай.

Правильные девочки поступают честно,

правильные мальчики «дело шьют» невестам.

А правильная девочка плачет, но не может

отступить от правил. И чёрт ей не поможет!

Павший зонтик

Павший зонтик матерился,

ветер песню пел в груди,

ты в кого-нибудь влюбился?

Ну-ка, ну-ка говори!

Не ответишь никогда,

ведь осенняя листва

сильно душу бередит.

Что там, что там впереди?

Впереди нам машет ветром

раскрасневшийся маяк.

Ты моряк лишь на поверье,

у тебя ведь всё не так.

Буревестник прикорнул,

ты ж рисуешь, как согнул

птицу жизненный расклад.

Ну рисуй, а я пошла.

Павший зонтик матерился,

ветер песню пел в груди,

ты сегодня заикнулся:

— Только счастье впереди!

Болен жаждой в города

Болен волей, муж мой болен,

болен жаждой в города!

Он здесь город понастроил,

целый город … или два.

Прикажи ему любить,

он не будет тут мудрить,

дом построит, скажет: «Жди,

печь топи и не дури!»

Печь топила целый год.

Слышу я, как он идёт,

он идёт больной, усталый,

сядет, посидит и встанет,

да уйдёт. Спрошу: «Куда?»

А он: «Строить города!»

Вот и всё. И нет его.

Взгляд плывёт уже давно.

Замечталась что-то я,

пойду строить города.

Потому что муж мой болен,

болен жаждой в города,

потому как нам на воле

не гулять уж никогда:

стройка века … целых две!

Не ходил бы ты ко мне

парень с жаждой в города,

была б я правдою больна.

Романтики, покорившие бы Атлантику

Романтики, романтики, романтики:

геологи, поэты, даже в мантиях,

романтики больших дорог,

пизанских башен, вечных снов.

Их истории, песни и сказки,

бессмысленные присказки,

как целый оживший век.

Вот человек!

Идёт по земле романтик:

девочка или мальчик.

И ему ни могут не сниться

белые, белые птицы,

белые птицы и ели,

да качели, качели, качели,

качели в прошлое и настоящее,

в будущее манящие,

даже в миры параллельные.

«Последние мы или первые?» —

думать об этом сложно,

не думать совсем невозможно.

Вот и ходит печальный романтик.

Он покорил б и Атлантику,

он бы и Землю свернул!

Да летит к вселенскому дну

наша галактика —

нет времени у романтика!

Спасите нас, нам скучно

Спасите наши души!

Нам тесно тут на суше,

нам тесно, даже скучно.

А лишних слов не нужно,

лишь бы глаза улыбались,

лишь бы губы смеялись.

Но руки брали гитару,

и все вокруг вспоминали

о том, как души тонули,

как мы их наружу тянули,

а после сидели и пели,

да спали в тёплой постели.

Ну а кому не спалось,

тому в ночи сочинялось:

то ли стихи, то ли проза.

Капала свечка воском,

а душа всё рвалась куда-то —

спасать во всем виноватых!

Анатомия тела, умиротворение

Человек,

бегущий по солнечному сплетению,

пробегая умиротворение,

зажигает нервные окончания

и нечаянно

прикасается к сердцу.

А сердце,

перекачивая ампер/герцы,

побеждает «конечность движения»:

даже в умиротворении

оно бьётся, бьётся и бьётся!

Человечек бегущий смеётся

и несётся, несётся, несётся

в твоём беспокойном теле.

Вы б его пожалели

и отдохнули —

умиротворённо уснули.

Не тут живые Гении живут

Во глубине сибирских руд

живые гении живут,

живые гении живут:

хлеб с мёдом, лёд пережуют.

Перенесут большую ложь,

перекуют земную дрожь

и боль людей,

да смерть смертей.

А городов больших огней,

так не увидев, вдаль уйдут,

в Сибирь, где их оковы ждут.

Во глубине сибирских руд

чужие гении бредут,

бредя, на бредни набредут

не тут, не тут, не тут, не тут.

Последний историк

Пока жив последний историк,

он должен меня изучить.

Пока жив последний историк,

он должен меня полюбить.

Когда он будет (не будет)

думать о жизни веков,

эти века забудет

каждый кто ныне живёт.

И с какого же света

столько пылающих слов?

Мой последний историк

этого сам не поймёт.

И сидели б мы в чатах вечно

Жили-были на свете чаты,

а в чатах сидели девчата,

девчата наши и парни —

такие гарны!

И вопросов у них было море:

— А есть мировое горе?

— И тонут ли наши подлодки?

Есть. Тонут. (Ходка за ходкой,

за вопросом идут ответы,

слова, как те же ракеты.)

И так сидели б мы вечно,

да надлом пошел человечий:

забыли как пишется слово:

— СкуЧно, скуШно?

— Читай ВесЁло! —

так и жили б мы в наших чатах.

/ Но сгинули. 2039 /

Коротко

Мои стихи — это в будущее письма;

я умру, а они полетят по миру

махая крылами большими такими.

* * *

Ты пиши, пиши писатель,

будет время — разберёмся

почему на книжной полке

столько много твоих книжек.

* * *

Один день из жизни поэта:

кресло, стол, кусок интернета.

Ведь поднимая пыль веков,

к чему сбирать пыль городов?

* * *

Белыми, ласковыми стихами

на чистых, прозрачных листах

мы о гадостях мира писали

в двух, трех, пятидесяти,

миллиардах словах!

* * *

Логика женщины-писательницы:

— Жизнь коротка,

столько планов на будущее!

Пора худеть.

* * *

Пока на земле живут такие поэты,

как я, мы не будем бояться за лето,

мы не будем бояться за зиму,

потому что я скоро сгину.

* * *

Пиши пока пишется,

рисуй пока рисуется —

скоро помирать.

* * *

Поэта видно по стихам,

а плотника по дереву.

Никому я не отдам

свою башку намеренно!

* * *

Наварю варенье, будешь его кушать;

никому не надо стихи такие слушать!

* * *

Каждый писатель на этой планете —

диверсант с других миров.

* * *

Велик лишь тот, кто матами писать умеет.

* * *

Я б тоже матами писала,

да детям начала писать стихи.

* * *

Поэт, доживший до сорока лет — не поэт, а циник.

* * *

Не тронь поэта, а то не будет лета.

Оглавление

1. Стихи о Писателях

2. Романтики и Творцы