Ненависть и ничего, кроме любви [Любовь Валерьевна Романова] (fb2) читать онлайн

Ненависть и ничего, кроме любви

Глава 1

Над самым ухом раздается противный звон будильника. Я сонно приоткрываю глаза и смотрю на циферблат — половина седьмого утра. Перевернувшись на спину, потянулась и уселась на кровати, еще не до конца осознавая, что к чему. Долго проспаться — это моя привычка с детства, когда прежде чем встать с кровати, я еще с десяток минут нежилась под прохладным одеялом, а после брела в ванную, где еще столько же сидела на бортике, подставив ладони под горячую воду. Просыпалась я вместе с волной мурашек, бегущих от моих ладоней вверх по рукам, срывающихся с плеч, и лавиной прокатывающихся по спине до самых пяток.

Перефразируя одного очень известного героя не менее известного фильма: каждое утро в нашей с папой квартире начинается одинаково. Это уже обычай. Традиция. Я бы сказала — ритуал. После двадцатиминутного пробуждения, утреннего душа, взвешивания и фиксирования своего утреннего веса, стандартных девичьих процедур в виде прически и макияжа, я привычно иду на кухню, где встречаю папу, который неизменно пытается уговорить меня плотно позавтракать, не забывая упомянуть про низкий вес (к которому я стремилась не один год, но, достигнув который поняла, что этого недостаточно). Я неизменно выпиваю сначала стакан воды, а затем и кружку зеленого чая с молоком, читая утренние новости в Яндексе, сверяюсь с прогнозом погоды, и, под неодобрительный взгляд папы, ухожу в свою комнату одеваться. Такой порядок я завела себе еще в пятом классе, и с тех пор ничего не изменилось.

Но не все в моей жизни столь же неизменно — за три года, которые мы жили с мамой в столице, изменилась я сама — не могла не измениться. От меня прежней мало что осталось — ни кроткости, ни былого стеснения, ни робости. Все это давно забытое прошлое, которое я с легкостью перешагнула, как только покинула стены ненавистной школы. Я изменила в себе все — подстригла длинные волосы в короткий стильный боб, русый цвет перекрасила в чистый блонд, сильно вытянулась и похудела, превратившись из пухленькой скромной школьницы в дерзкую студентку. И в этом новом образе я вынуждена была вернуться в свой старый город. Благодаря папе перевелась в местный университет, пусть и не на бюджетное место, зато быстро и без проблем.

Вспомнила, как три года назад убегала из этого города. Тогда мне казалось, что уехать — это все равно, что новую жизнь начать, забыть все старые обиды и школьные кошмары, забыть свои комплексы и полностью измениться. Я ненавидела школу. Ее, конечно, мало кто любит, но я ее не просто не любила. Это то самое чувство, которое возникает глубоко внутри и гнетет. Я хорошо училась, была старостой какое-то время, проблем с учителями не имела, наоборот — я им нравилась. Но в моей жизни, как и у многих подобных одинаковых историй, случился этот человек, это недоразумение, из-за которого шесть лет школьной жизни превратились в ад. Но теперь все в прошлом, и школа тоже, и пора бы уже забыть об этом, как о кошмарном сне.

Но прошлое меня оставлять, как оказалось, не желает. Оно подкралось незаметно, неожиданно и в лице самого страшного моего сна — Марка Радецкого. Я выцепила его взглядом среди сотни студентов и сразу же узнала. Я бы узнала его и через сорок лет. Он изменился. Совсем другой. За три года, которые я пыталась его забыть, он возмужал. Даже лицо это мерзкое, которое мне в страшных снах снилось, изменилось и черты его стали более аккуратными, или может прическа другая так облагородила. Выразительные брови и эти серо-голубые глаза с презрительным взглядом не поменялись, но теперь выглядят более органично, нежели раньше. Три года назад это смотрелось по подростковому, как вызов обществу от зарвавшегося юнца, а сейчас это взгляд повзрослевшего мужчины, уверенного в себе и своих действиях. Волосы остались русыми, но его неопрятное гнездо превратилось в стильную стрижку с подбритыми висками и густой шевелюрой на макушке. Телосложение стало более пропорциональным и мощным. И в целом хабалистого вида подросток превратился в нормального с виду парня.

Но я-то помнила его другим. Тем засранцем, что отравлял мне жизнь в школе. Помню все его издевки и насмешки, каждую шутку его помнила и каждое колкое слово, сказанное в мой адрес. Помню, как подкалывал и постоянно намекал на мой лишний вес. Он видел его и не забывал мне об этом напоминать даже после перенесенной пневмонии в шестом классе, когда я похудела сразу на десяток килограмм, но этот хорек не переставал называть меня жиробасиной. Если, не дай Бог, стул подо мной скрипел, то я непременно слышала остроумные шутки на тему своего толстого зада, если я случайно сталкивалась с кем-то, то была вынуждена опускать голову от пакостных комментариев по поводу моего широкого телосложения, и эта тема поднималась и обмусоливалась одноклассником регулярно, и как назло, такие ситуации случались постоянно, и, что еще хуже, Радецкий всегда оказывался рядом в такие моменты. И сказать бы — человек идиот, ко всем цепляется, но нет — с другими вроде бы нормально общался, а мне не повезло. Как перевелся к нам в пятом классе, так и закончилась моя спокойная жизнь.

Я конечно, пыталась давать отпор, что-то говорила в ответ, пробовала даже внимание не обращать, игнорировать, но ничего не помогало. Лишь в десятом классе, когда мы разошлись по направлениям, и он, к счастью, выбрал физмат, я вздохнула с облегчением. Он продолжал меня терроризировать, но лишь в те моменты, когда мы пересекались в коридорах школы.

И вот сейчас этот придурок сидит на одном из последних рядов аудитории и смотрит внимательно. Староста — Рита Селезнева представляет меня потоку, и все без интереса поглядывают на новенькую, а он смотрит пристально. Прям взглядом прожигает, но я стараюсь делать вид, что не замечаю.

— Ну, Вера Викторовна, — обращается ко мне преподаватель — седовласый старичок в круглых очках, — присаживайтесь.

— Извините, — лепечу я, — можно выйти?

— Уже? — усмехается он.

— Я в деканате документы оставила.

— Ну раз документы, то выйдите.

Мне повторять было не нужно — я быстро вышла из кабинета и только тогда заметила, что дышу с трудом. Пытаюсь продышаться, заглатывая кислород, но его не хватает, и кровь словно кипит. Дойдя до туалета, бросаю на пол сумку, включаю кран и умываюсь холодной водой. Она приятно холодит, туша мой внутренний пожар. Ну как же так? Почему в моей жизни снова появился этот человек? Это что, наказание такое? Какие звезды или планеты сошлись?

— Черт!

Хочется развернуться и убежать, плюнуть на все и больше никогда тут не появляться. Школьные годы я вспоминаю с содроганием, неужели и институт мне западет в память? Нет, ну прошло уже три года, мы повзрослели, стали другими людьми — ну неужели он остался тем же засранцем? Придя на первую встречу перед началом учебного года в свой бывший университет, я очень удивилась, встретив не подростков-переростков, а вполне адекватных взрослых парней. Кто знает, может и Радецкий перерос период пубертата и теперь нормальный парень?

Минуты пролетали, нужно возвращаться, а я не могу пошевелиться, не решаюсь идти в аудиторию. Смотрю на себя в зеркало и мне кажется, что у Радецкого снова найдется повод для издевательств, ведь мой свитер так некстати прилегает к фигуре и делает ее объемной, да и джинсы слишком обтягивают ноги, отчего они кажутся шире. Если не вернуться на пару, а уйти домой будет слишком странно? Нет, показать свой страх — фатальная ошибка, он зацепится за это, поймет, что я все ее его боюсь, и тогда чего стоят все мои изменения? Вытираю лицо бумажными салфетками, приводя себя в порядок, припудриваю, наношу румяна, крашу губы, возвращаю себе образ уверенной девушки.

Оттягивать этот ужасный момент бесконечно невозможно и вот я уже поднимаюсь по лестнице, занимая свободное место в шестом ряду аудитории. Стараюсь не выдавать себя, держу максимально-нейтральное лицо и, наконец, усаживаюсь, а спиной чувствую его тяжелый взгляд. За столько лет, я как счетчик Гейгера научилась считывать радиоактивные волны его присутствия. Это чувство, когда холодок проходит от макушки до поясницы, и шея вдруг словно немеет, а затылок покрывается роем мельчайших уколов. Узнал! Сомнений не было.

Преподаватель что-то диктует, просит записать, но даже он не может отвлечь меня. До конца пары все мои мысли сосредоточены лишь вокруг бывшего одноклассника. То проваливаясь в пучину страха, то уговаривая себя, что все изменилось, и как прежде уже не будет, досиживаю до конца пары. Удивительная вещь время — минуты то тянутся, как густой сироп, стекающий с ложки, то незаметно растворятся, подобно кубику сахара в горячем чае. Полтора часа прошли слишком быстро, я не успела принять решение, поэтому спешу покинуть зал вместе с кучкой студентов с первых рядов, продолжая уговаривать себя успокоиться, ведь прошло целых три года, и Радецкий, вероятно, свою гадкую натуру оставил в прошлом, перерос.

Глава 2

— Ворона! — не перерос…

Я вздрагиваю, услышав до судорог знакомый голос. Если бы меня спросили, какое слово я чаще всего от него слышала в школе, не раздумывая ответила бы: «ворона». Покинув зал одной из первых, я надеялась, что мы не пересечемся, ведь в планах было не пойти на следующие пары. Но Радецкий, видимо, задался целью меня найти. Набираю в грудь побольше воздуха, невзначай разворачиваюсь, смеряю нового одногруппника долгим, но скучающим взглядом, и, наконец, выдаю:

— Марк? Это ты? — использую все свои актерские способности, изображая удивление, показывая, что едва узнала его, — ну надо же… Я тебя не узнала. Впрочем, все мы с годами не хорошеем, — говорю и одариваю его своей самой приторной улыбкой.

Удивлен. Видно, как не ожидал от меня такого. Привык, что я маленькая, забитая девочка. Но нет, не сегодня.

— Воронова, а я глазам не поверил. Все думал — ты не ты. Вот до сих пор сомневаюсь.

— Из твоих уст это звучит как настоящий комплимент, — я копаюсь в своей сумке, пока разговариваю с ним, потом извлекаю оттуда телефон — проверяю сообщения, которых нет. А он все это время стоит и смотрит, — слушай, ты прости, мне идти пора, — даже глаз не поднимаю, когда произношу это.

Продолжая водить пальцем по экрану телефона, обхожу по дуге мой ночной кошмар, воплотившийся наяву, как Фредди Крюгер, бросаю короткое: «увидимся», и теряюсь в толпе.

Ухожу все дальше от него, но никак не могу расслабиться. Сердце словно замерло и пропускает удар за ударом. Первым делом выхожу на улицу — мне просто необходим воздух. Сворачиваю за угол, где начинается небольшой парк, прячусь за одной из крупных елок, и только оказавшись в безопасности — выдыхаю. Такого просто не может быть. Только не со мной. Это его «ворона» вышибло из колеи. Уже три года не слышала этого прозвища и вот опять, как гром среди ясного неба.

«Ворона, чего уселась?», «Ворона, тебе в столовую ходить вредно — тут кормят, а тебе противопоказано», «Ворона, дай списать» — едва сдерживаюсь, чтобы не зажать руками уши от нахлынувших воспоминаний. Картинки прошлого замелькали в голове, заставляя переживать все то, что я так упорно пыталась забыть.

Все детство проклинала свою фамилию, только сейчас понимаю, что не к ней, так все равно нашел к чему бы придраться. Как же я ненавидела его…До дрожи в коленях ненавидела. Ненавидела настолько, что если бы ему потребовалось переливание крови, а я бы осталась единственным на планете нужным донором, то с чистой совестью позволила бы ему сдохнуть. Пришла бы на похороны и лично закопала бы его гроб, чтобы убедиться, что будет гнить под землей.

Всю юность мне испортил — гад ползучий. И ведь ничего не могла с ним сделать. Жаловалась — становилось хуже, не жаловалась — хуже. С ним не было правильной тактики поведения, что бы я не делала — становилось хуже. Ни разговоры родителей с директором, ни угрозы исключения, ни ПДН — его ничего не пугало.

Выровняв дыхание и взяв себя в руки, возвращаюсь в институт, ведь смысл пропустить пары потерялся вместе с роковой встречей с бывшим одноклассником. Нахожу нужный кабинет и молюсь, чтобы Радецкий оказался в другой группе, но, черт, наверное, жизнь мне мстила за ту бабульку, которую я, наверное, не перевела в свое время через дорогу — он был внутри и сидел за одной из парт. Демонстративно прохожу мимо и заворачиваю в последний ряд, чтобы сидеть как можно дальше от него.

— Тут свободно? — за последней партой сидит девушка с необычайно рыжими волосами и россыпью веснушек на бледном лице. Именно к ней я и подсаживаюсь.

— Я Ира, — она мне улыбается, протягивает свою руку, и я активно ее пожимаю.

— Вера.

— Как же тебя сюда да на последнем курсе занесло? — вопрос, который больно бьет по мне, и, кажется, Ира это замечает, — не отвечай, если не хочешь, — тут же поправляется он, и я ей за это благодарна.

Снова ощущаю этот холодок по спине. Ну чего он уставился? Невзначай поворачиваю голову — делаю вид, что ищу что-то в сумке, а сама скашиваю глаза в его сторону, и не примечаю его. Куда делся?

— Ворона, что же ты так быстро ушла? — черт, когда только успел подойти! Деловито сел на край моей парты, да еще в наглую принялся перебирать мои вещи: то карандаш покрутит, то тетрадь пролистает.

— Радецкий, даже медведя в цирке учат ездить на велосипеде, неужели за три года совсем нет прогресса в твоем развитии? — и снова удивление, вон даже ручку вертеть между пальцами перестал.

— Интересно… — тянет он, а ручка в его пальцах снова приходит в движение.

Ира принялась изображать сильную заинтересованность в своей тетради. Она что, боится его? Тоже стала жертвой этого придурка?

— Что именно? — я невинно склоняю голову набок.

— Интересно ты изменилась, ворона! Постриглась, вроде даже похудела, набралась смелости, вот даже мне отвечать стала.

— Марк, три года прошло… — я искренне попыталась призвать его к разуму, — неужели мы, как взрослые и адекватные люди, не сможем мирно проучиться этот год в одной группе?

— Здравствуйте! — ответа я так не услышала, но не отрывала взгляда от его глаз, надеясь найти его там, — Радецкий, парта предназначена не для того, чтобы на ней сидеть. Будьте добры, займите свое место.

Он был вынужден уйти. Не сказал ни слова в ответ зашедшей молодой преподавательнице — явно совсем недавно закончившей аспирантуру. Удивительно даже, в школе хамил учителям с сильнейшей закалкой, а тут вдруг промолчал. Может все-таки изменился?

— Ну ты даешь! — прошептала мне на ухо Ира. Моя бровь приподнялась в немом вопросе, — ты молодец, конечно, не молчишь ему, но я бы не советовала тебе с ним связываться.

— Почему?

— А кто у нас Воронова Вера Викторовна? — преподаватель подняла взгляд и осмотрела всех присутствующих, пока я не поднялась с места, — Вы новенькая, верно… — не спрашивала — утверждала, — ну, добро пожаловать, Вера Викторовна. Меня зовут Рылова Елена Борисовна. Я в Вашей группе веду статистический анализ.

— Спасибо, Елена Борисовна, — искренне ей улыбаюсь. Приятная женщина.

— Присаживайтесь, — она улыбнулась мне в ответ, — так как лекции у вас еще не было, то будем решать примитивные статистические задачки. В школе вы проходили…

— Я тебя просто предупреждаю, Марк сын главы известной строительной кампании, а один из его дружков — сын нашего проректора. Они творят все, что хотят. Свяжешься — может быть то же, что с Игорем Труновым случилось, — зашептала мне Ира, едва преподавательница вызвала к доске кого-то из одноклубников.

— А что с ним?

— Перевелся. Не выдержал давления.

Нет, все-таки не поменялся. Даже тут умудрился довести какого-то паренька, наверняка такого же беззащитного, как и я была когда-то. Идиот. И друзей себе, наверное, подстать выбрал. Но я еще три года назад для себя четко решила — больше ни под кого не прогибаться. И уж точно не под такого придурка, как Радецкий. Он еще поскользнется на пролитых мною слезах.

После второй пары была большая перемена и все студенты ринулись в столовую. Я предпочитала не обедать. Уже три года заменяла себе обед чашкой кофе. Но Ира уговорила меня составить ей компанию, ведь по всей видимости, у нее не было подруги, и она пыталась найти ее во мне. Почему бы и нет? В конце концов и у меня подруги на горизонте не намечалось. В прежнем институте я общалась с одной компанией, но назвать друг друга подругами вряд ли могли. Думаю, они уже забыли о моем существовании.

Ира отправилась на раздачу, а я прямиком к кофейному автомату. А когда вернулась, то застала неприятнейшее представление: какой-то парень так же вальяжно, как Марк, двумя часами ранее, сидел на краешке стола, занятого для нас Ирой, и там явно что-то происходило. На девочке лица не было: она сидела, низко опустив голову, прямо как страус, пытающийся зарыться в песок, и что-то тихо отвечала ему. Вокруг за столиками сидело множество студентов, но никто не стремился ей помочь. Кто-то делал вид, что им это не интересно, кто-то гоготал от каждой новой фразы парня, кто-то, наверное, радовался, что не они сегодня удостоились титула «любимой жены». Я подошла ближе и расслышала его последнюю фразу:

— Ну что, убогая, соглашайся. Когда еще тебе перепадет такой шанс? — Иринины щеки приобрели неестественно алый оттенок. Я собрала в кулак всю свою волю и направилась к главному месту событий.

— Если ты выглядишь как свинья — это не значит, что нужно вести себя соответственно, — он подскакивает с места, когда я ставлю стакан на стол прямо позади него.

— А кто это у нас? — слащаво улыбается он, глядя на меня, — новенькая?

— Умоляю, уйди отсюда, — фыркнула я, усаживаясь за стол, — или у меня при виде тебя завтрак в желудке прокиснет, — подмигиваю оторопевшей Ире и начинаю медленно потягивать кофе.

— Ты что, бессмертная? — белобрысый подпрыгивает еще раз — и это выглядит ужасно комично, затем разворачивается и упирается руками о стол, пытаясь нависнуть надо мной.

— Вот это риторика! — чувствую себя, как персонажи из мультфильмов, которым в шею дышит дикий разъяренный зверь, но продолжаю тянуть напиток через соломинку, старательно игнорируя белобрысого буйвола.

— Остынь, Егор, — теперь моя очередь вздрагивать от насмешливого голоса, — зачем же спускаться до уровня хамки? — он стоит позади меня, прожигает взглядом, потому что я снова чувствую покалывание на затылке. Стараюсь не подавать виду, но едва успеваю проглотить очередную порцию кофе, когда Марк наклоняется достаточно низко, почти касается моей спины, расставляя руки по бокам, а голову склоняет к самому уху, словно пародируя своего недалекого друга.

Не молчи. Ответь! — убеждаю себя и быстро нахожусь:

— Чтобы мы оказались на одном уровне, мне нужно сильно присесть, — даже не оборачиваюсь, старательно игнорирую его присутствие. Он злится, задышал тяжелее, и я это прекрасно ощущаю.

— Ворона, ты решила усложнить свою жизнь? — у меня мурашки от его голоса, раздающегося возле самого уха, и проникающего глубоко в душу, обжигающего ледяной волной. Еще чуть и его губы коснуться моей кожи. Поворачиваю к нему лицо и, как оказалось, он находился даже ближе, чем я предполагала — его глаза в каких-то паре сантиметров от моих, да мы почти носами соприкасаемся. Чуть отклонившись для уверенности, и чтобы его физиономия в глазах не двоилась, выдаю:

— Родной, ты пришел чтобы товарища поддержать или чтобы с девчонками разбираться? Забирай неудавшегося Казанову и ступайте с миром — тут никто в Вас не заинтересован.

Он хотел мне что-то ответить, даже заикнулся, но его перебил чужой заливистый и громкий хохот. Я полностью разворачиваюсь к говорящему, но его мне загораживает тело бывшего одноклассника, и, состроив максимально недовольное лицо, настойчиво отталкиваю его в сторону, дабы разглядеть смеющегося. Неподалеку стоит еще один высоченный русый парень и смеется так, что прямо сейчас рухнет на пол и будет по нему кататься. Такой же симпатичный, как и эти двое придурков — доминантов. Одет с иголочки — поверх белоснежной рубашки с небрежно-закатанными рукавами накинут бежевый джемпер. Запястье украшают золотые часы.

— Марк, Егор — она Вас сделала! — гогочет он.

— О, третья особь в вашей стае! — догадалась я, и улыбка тут же исчезла с его лица.

— Ну и как тебе? — парировал ему Марк, небрежно кивну в мою сторону.

— Зачет! — протягивает он.

Черт! Не дадут спокойно посидеть! Мне порядком надоел этот театр абсурда с участием неудавшихся актеров, поэтому я дотянула последние капли кофе, смачно хрюкнув трубочкой, отряхнула руки от несуществующего мусора, чуть привстала, по всем признакам намереваясь выйти из-за стола, передвинула стул в ту сторону, где стояла нога моего бывшего одноклассника и с небольшим усилием вдавила тонкую металлическую ножку в его дорогущие брендовые кроссовки.

— Ах ты ж… Черт! — завыл Радецкий, в мгновение согнувшись до основания.

— Ох прости, не заметила, — спокойно поднялась я, даже не пытаясь играть искренно. Ира последовала моему примеру. Развернувшись к Радецкому, и глядя прямо в его перекошенную физиономию добавила, — лицо поправь — пафос потек.

К сожалению, не удалось заценить выражение его лица после моих слов, ведь мы с Ирой уже уходили бодрой походкой победителей. И только тяжелое молчание, нарушившееся еще одним приступом звонкого мужского смеха, сопровождает нас к выходу.

Глава 3

Мы вышли из столовой. Смотрю на Иру и мне кажется, что она во мне увидела не только потенциальную подругу, но и местного героя, а я на самом деле иду, едва перебирая ногами. Коленки подкашиваются от тремора, проходящего по всему телу.

— Я на секунду! — доброжелательно улыбаюсь Ире и захожу в попавшийся по дороге женский туалет. Она послушно осталась ждать в коридоре.

В помещении пусто, что только на руку, ведь мне с трудом удается сдержать подступившие к горлу слезы, и срочно нужно успокоиться. Даже не замечаю, как сумка соскользнула с плеча на пол, все что чувствую — это ледяная вода, стекающая по горящей коже. Я вновь и вновь брызжу себе в лицо очередной порцией воды, пока не прихожу в себя. Только теперь поднимаю голову к зеркалу, опираюсь на раковину, потому что еще неуверенно стою на ногах.

— Черт тебя подери! — шепчу своему отражению. Хочу стереть капли воды с лица и замечаю насколько сильно трясется моя рука, мгновенно перехватываю ее второй ладонью, прижимаю к груди, унимая непрошенный тремор, потом делаю несколько глубоких вдохов. Это помогает.

Я поменялась внешне, но внутри все еще живет та девочка, которая боялась идти в школу и придумывала что угодно, лишь бы родители разрешили остаться дома. Никто не должен видеть меня такой — это только мой секрет. Я сильная и уверенная в себе девушка и никто, даже пресловутый Марк Радецкий не сможет выбить меня из колеи. Я промакиваю лицо салфетками, не беспокоясь о макияже, подбираю с пола сумку и натянув уверенную улыбку, выхожу.

Ира ждет, прислонившись к подоконнику. Все в ее позе говорит о том, насколько она в себе замкнута — руки скрещены на груди, ноги переплетены, голова опущена и взгляд направлен в окно — все максимально сделано для того, чтобы стать незаметной.

— Идем? — Ира улыбается мне.

— Ага. Чего хотел от тебя этот недомерок? — спрашиваю невзначай, пока переходим в другой корпус. Я еще не выучила сложную архитектуру этого здания, поэтому доверяюсь Ире, которая ведет меня за собой словно Сусанин, бесконечно поворачивает то в правый коридор, то в левый, потом, наконец, выводит на какую-то небольшую лестницу.

— Глупости говорил. Что на меня никто в здравом уме не позарится, а он готов на денек меня-убогую пригреть, — говорит, а голос срывается. Знакомо до боли.

— Да не обращай ты на них внимание. Что взять с придурков? Не обижаешься же на собаку, если она на тебя лает? Вот и тут так же, — стараюсь подбодрить ее и по-дружески приобнимаю за плечи.

— Тебе легко говорить, — выдает она грустным голосом, — вон какая ты на язык острая. Они даже не знали, что тебе ответить. А у меня язык в узел завязывается и мысли перемешиваются.

Пока она говорит, я пропускаю на губах усмешку. Давно ли я стала такой? В школе боялась рот открыть, не знала, как его задеть побольнее, а пока думала Радецкий на меня еще три ушата выливал. Да и сейчас всю трясет, стоит ему приблизиться, но Ире-то говорю другое:

— А ты не показывай этого. Не тушуйся. Видят, что сникла — чувствуют победу. Улыбнись придуркам — пусть у них операционка зависнет.

— Думаешь? Но Вера, я тебя предупреждаю — они теперь на тебя взъелись — ты их публично послала. Теперь держись.

— Ну посмотрим…

Стараюсь ответить ей безразлично, а у самой волосы на затылке приподнимаются от страха. Стоит только вспомнить скудную, но изощренную фантазию Радецкого, как снова чувствую подступающую волну слез.

Мы возвращаемся в свой корпус, находим нужную аудиторию и занимаем места где-то посередине многочисленных рядов. Мы одни из немногих проводим большой перерыв в аудитории, лишь ближе к двенадцати часам она начинает наполняться студентами. Приходит и троица свинтусов. Ожидаю от них реплики, но нет, проходят мимо, даже голову не повернут в нашу сторону. И только покалывающий иголками затылок подсказывает мне, что про нас не забыли.

Впереди нас усаживаются девчонки из группы.

— Ты ведь Вера, да? — они поворачиваются к нам и доброжелательно мне улыбаются. Я улыбаюсь в ответ, но держусь осторожно. Девчонки похожи на сестер — обе круглолицые с длинными вьющимися волосами. Только одна совсем блондинка, а другая больше русая.

— Мы тут всех агитируем группой сходить куда-нибудь посидеть на выходных. Пойдете? Заодно познакомишься со всеми поближе, — спрашивает одна из них.

Не удивляюсь такому предложению, ведь в прежнем вузе мы с одногруппниками часто зависали вместе где-нибудь. Почему нет?

— Можно.

— Ира, идешь? — обращается вторая, и моя новая подруга с готовностью кивает.

— Меня кстати, Оксана зовут, — говорит та, что посветлее, — а это Наташа.

— Рада знакомству.

Девчонки отворачиваются и агитируют кого-то с первых рядов.

— Нормальные девчонки, — тихо говорит мне Ира, пока никто не слышит, — с ними можно общаться.

Можно — значит будем — решаю я. Но потом вдруг подружки поворачиваются к нам лицом, и Наташа кричит куда-то мне за спину.

— Марк, Михаил, Егор — она активно машет рукой, привлекая их внимание, — на выходных с группой в кафешку. Вы с нами? — ну ка что это такое? Ей явно кто-то из них очень нравится, судя по лихорадочному блеску в глазах и румянце, проступившем на щечках.

— Нет, — коротко кричит кто-то из друзей Радецкого.

— Да бросьте, с новенькой вот познакомимся, — не сдается она.

Я предчувствую очередной подкол. Мгновенно решаю не давать ему шанса придумать что-то и восклицаю первая:

— Ну давай, блесни умом! — внутри меня прямо расплывается волна наслаждения от его недоуменной рожи.

— Что я ворон в жизни не видел, чтобы с ней знакомиться? — слабо, и он это сам знает.

— Господи, ослепил! — кидаю последний камень в огород его хорошего настроения. Ира прыснула от смеха, но тут же сникла, едва тот, кого назвали Егором выкрикнул в ее адрес:

— А ты, рыжая, чего скалишься? Давно проблем не было?

— Недостаток ума не стоит компенсировать хамством, — сухо выдаю ему в ответ и получаю от Иры благодарную улыбку.

Наша перебранка привлекла к себе всеобщее внимание. Несколько десятков пар глаз с интересом следят за нами. Теперь главное самой не спасовать.

— Воронова, ты забыла, как в школе жила? — чувствую нотки злости в его голосе, и понимаю, что нужно сворачивать тему, к тому же сама готова упасть в обморок прямо тут.

— Как забыть, когда твоя физиономия постоянно перед глазами снует.

— Да ладно вам, успокойтесь, — встревает в наш спор Оксана, — я тогда создам чат и решим куда пойдем. Дай свой номер, — она так ловко прекратила все наши споры, что я позавидовала ее таланту.

Я облегченно выдохнула, стараясь не поддаваться новым приступам паники. Продиктовала Оксане свой телефон как раз вовремя, потому что в аудиторию зашел преподаватель. Опять кто-то новый. В старом универе одни и те же преподы вели сразу несколько предметов, и такого разнообразия новых лиц не наблюдалось. А тут один ведет лекции, другой практики и все это по одному и тому же предмету. Ну не бред ли?

После пар мы с Ирой выходим из аудитории в числе первых. Мне хочется поскорее покинуть это злосчастное место, и, кажется, Ира со мной солидарна. Правда пришлось задержаться у деканата — мне выдали новый студенческий. Выхожу и натыкаюсь на Радецкого — стоит у лестницы, поддерживая свод перил и болтает с какой-то инста-моделью. Другого определения и не дашь: классические длинные, кудрявые белокурые волосы, нарисованные уголком как под копирку с другими инста-самками широкие брови и дутые губы-уточкой. Где-то я ее видела… В шоу «жертвы пластики», наверное. Она так ненатурально играет свою роль, что я чувствую себя зрителем дешевого спектакля погорелого театра. Ну, собственно, а чего я пялюсь?

Уже хочу пройти мимо, как слышу знакомый голос, вопящий во всю глотку:

— Верка! Приехала, наконец! — оборачиваюсь и вижу несущегося на меня друга.

— Димка! — верещу еще громче, от чего Ира подпрыгивает.

Бегу навстречу, кидаюсь на шею лучшему другу и визжу пока он крутится вокруг своей оси.

— Ты почему не сказала, что сегодня уже выходишь? Я бы тебя от дома забрал! — он смачно расцеловывает меня в обе щеки, а в конце чмокает в макушку.

— Да ерунда, сама добралась!

— Какая у тебя группа?

— Сорок первая.

— Черт, ты изменилась даже за тот месяц, что мы не виделись, — он чуть отходит назад, рассматривая, — еще сильнее похудела. Так и до анорексии недалеко.

Мне приятно, что он заметил мою стройность — благодаря Радецкому проблема лишнего веса стала главным комплексом моей жизни. Рассматриваю Диму и тоже отмечаю в нем изменения — будто тоже возмужал, хотя он всегда был рослым и мощным. Но, кажется, его занятия спортом даром не проходят. Он здорово выглядит и изменил стрижку: теперь его волосы лежат пробором на немецкий манер. Не выдерживаю и приклеиваюсь к нему снова.

Димка Фирсов друг детства. Мы с ним на одной площадке выросли. Правда в школы ходили разные, ведь его отдали в какой-то спортивный интернат, а потом и вовсе разъехались по разным городам, хотя он часто ко мне приезжал в гости. Последний раз виделись с ним в середине лета, когда я занималась переездом, а потом он укатил в долгий отпуск вместе с родителями. Я знала, что он где-то тут учится, но инциденты с бывшим одноклассником выбили меня из колеи и я напрочь забыла разыскать друга.

— Я так рада тебя видеть! — искренне говорю ему я, — кстати это Ира, — представляю ему новую подругу, робко стоящей в стороне и Димка дружелюбно ей кивает.

— Слушай, надо зарулить куда-нибудь! Отметить твое возвращение!

— Обязательно, но уже не сегодня — хватит на меня впечатлений в первый же день.

— Ты домой? — спрашивает он, и я активно киваю, — давай довезу?

— А тренировки у тебя нет? — Димка играет в вузовской команде по волейболу. Вернее, играет он в областной команде, но тренировки их проходят в спортивном зале вуза за неимением лучшей площадки для тренировок.

— Вернусь, — отмахивается он.

— Не надо, я на автобусе доеду прекрасно. Зачем таскаться по городу туда-сюда.

— Уверена? — я киваю, — ладно, тогда пошли хоть до выхода провожу.

Димка по-хозяйски закинул мне на плечо руку и повел к лестнице. Мы прошли и мимо Радецкого, который сопроводил нас тяжелым взглядом.

Глава 4

Домой я прихожу раньше папы, поэтому успеваю приготовить что-нибудь съестное к его приходу, хотя готовка не самое мое любимое занятие. Готовлю специально так, чтобы хватило папе на два дня, сама же пропускаю очередной прием пищи, ограничиваясь только зеленым чаем с молоком и сухой гренкой, после чего неизменно встаю на весы. И они меня вовсе не радуют, высветив лишние триста грамм. Интересно, с чего бы они могли появиться? Планы передохнуть рушатся как воздушный замок, я переодеваюсь и ухожу на прогулку. К сожалению, мне не доступны многие виды спорта, из-за серьезнейшей пневмонии, перенесенной в детстве, так как в легких остались спайки, и я до сих пор не могу дышать в полную силу при сильных нагрузках, поэтому, остается только гулять, обходя одну улицу за другой, пока шагомер не покажет определенное количество шагов. И хотя я уже чувствую себя ужасно усталой, продолжаю нахаживать шаги, и лишь полчаса спустя разворачиваюсь в сторону дома.

Домой я возвращаюсь на десяток минут раньше папы — около восьми вечера слышу скрежетание ключей в замке. Папа закинул в квартиру дипломат и только потом зашел сам.

— Вера? Я дома! — кричит он мне.

— Я тоже!

Лениво плетусь на кухню, чтобы разогреть папе ужин, пока он переодевается и моет руки. Папа вообще очень щепетильно относится к чистоте, поэтому руки помыл, когда пришел домой, и второй раз, когда переоделся, прежде чем сесть за стол.

— Мама звонила, — говорит он, пока я навожу нам чай.

— Ага, — не слишком хочу слышать о ней, а тем более разговаривать, но папа об этом не знает, поэтому продолжает, как ни в чем не бывало:

— Она сказала, что не дозвонилась до тебя. Перезвонишь?

— Позже, — уклончиво отвечаю я, старательно изображая хорошее настроение.

— Не забудь, — даже не реагирую на последнюю фразу, вроде как пропускаю мимо ушей, и папа успокаивается, начинает рассказывать о том, как прошел его рабочий день. Не люблю эти истории, потому что они неинтересные. Как может пройти день у юриста банка? Так же, как и вчерашний и позавчерашний, и на прошедшей неделе и как любой другой день. Но не прерываю, а вежливо вслушиваюсь в его слова.

Нам пока немного неловко жить вместе, начиная от того, что на его полочках в ванной появились мои принадлежности и заканчивая такими беседами, которые вроде бы должны сближать отца с дочерью за семейным ужином, а по факту мы оба просто теряем время на вежливые ничего не значащие для нас разговоры.

— Как первый день в институте?

— Хорошо.

Папа удовлетворяется этим ответом и дальше просто молча ест приготовленные мною макароны, а потом вдруг вспоминает, что нужно посмотреть на меня строгим взглядом, и сказать:

— Вера, почему ты не ужинаешь?

— Я не голодна, — честно отвечаю, потягивая обычную воду. Пить нужно много, и это гораздо полезнее, чем лакомиться медленными углеводами.

— Вера, ты слишком сильно похудела, тебе нужно хорошо питаться, — укоризненно говорит он мне, чем повышает мое настроение.

— Папа, я не голодаю, все в порядке.

Он как-то недоверчиво смотрит на меня, кивает сам себе и возвращается к еде и больше не произносит ни слова до конца ужина. Мы расходимся, как в море корабли по своим комнатам и можно верить, что до утра больше не увидимся.

Тем временем меня гнетет неприятная ситуация с маминым звонком. Я искренне не хочу с ней разговаривать, но тогда она будет названивать отцу, что в конечном итоге спровоцирует лишние вопросы, на которые мне бы совсем не хотелось отвечать. Поэтому я беру телефон, разблокирую ее номер и нажимаю на кнопку вызова.

Мама отвечает не сразу, я даже успела обрадоваться и бросить свою затею, когда ее голос звучит на другом конце:

— Верочка! Я никак не могу тебе дозвониться, — щебечет мама, чем вызывает во мне только лишнее раздражение, но глубоко вздохнув, терпеливо слушаю, — у тебя все в порядке? Как новый институт?

— У меня все в порядке! — достаточно холодно отвечаю я, — ты что-то конкретное хотела?

— Верочка, я же волнуюсь…

— Я уже прекрасно поняла, как ты волнуешься за меня, — перебиваю нетерпеливо, и тут же слышу мамин тяжелый вздох. Уже знаю, какая фраза будет следующей.

— Вера, ты все никак не успокоишься?

— Мам, я успокоилась уже давно. Я прекрасно поняла твою позицию и твой выбор. И больше не хочу ничего обсуждать. Если ты так рьяно меня разыскивала, чтобы спросить «как дела», то я уже ответила на твой вопрос и на этом хочу закончить, — в какой-то момент начинаю говорить слишком громко и быстро себя одергиваю — папа не должен стать свидетелем нашего разговора.

— Вера, мне очень жаль, что ты так все воспринимаешь, — грустно сказала мама, — когда-нибудь ты поймешь.

— Так и договоримся! И кстати, не звони больше отцу и не спрашиваю у него про меня. Пока!

Я сбрасываю звонок и нетерпеливо отбрасываю телефон на кровать. Никогда я ее не пойму! Во мне засела такая жгучая обида, что я по ночам спать не могу спокойно от того, как сильно горит у меня сердце.

Мы с мамой прекрасно жили вдвоем несколько лет, пока она зачем-то не привела к нам в дом своего Толика. Приторный на физиономию, крупный и накаченный — он выглядел как двухметровый шифоньер производства ГДР, но этот Толя сразу же поразил маму в самое сердце. У нее как будто помутнение рассудка случилось, иначе я не понимаю, как эта умная, красивая и образованная женщина с принципами могла повестись на этого узколобого качка.

Она все три года после развода с папой твердила, что ей не нужен мужчина, что она настоялась за годы брака у плиты и теперь хочет пожить только для себя и меня без бесконечной готовки и уборки. Говорила, что решится на такое снова разве только какой-нибудь генерал подвернется (так она называла успешных и состоявшихся в жизни мужчин), который сможет и ее содержать и меня, но никак не бобик (а так она говорила о таких, как Толик), что она не понимает тех, кто тащит мужика к себе в дом: мол хочется встречаться — встречайся на нейтральной территории, и тут как гром среди ясного неба нарисовался этот Толя.

Наша квартира моментально изменилась до неузнаваемости, вещи этого Толика попадались мне повсюду, но самым ужасным было то, что он не понятно как умывался, ведь после него зеркало можно было только заново помыть — настолько оно было забрызгано.

Долго терпеть я не смогла и после того, как мама озвучила мне свой выбор, вернулась в родной город к отцу, в ту квартиру, где прошла вся моя жизнь. А мама со своим Толиком осталась в той, что купил нам папа. И мне очень обидно, что родная мама, которая кичилась своим образованием и рассудительностью пошла против всех своих принципов и променяла меня — родную дочь на чужого мужика.

Меня отвлекает только Димкин звонок. Он предложил мне встретиться перед парами и позавтракать вместе, на что я, конечно же, согласилась.

Я ложусь спать в удручающем настроении. Телефонный разговор с мамой разозлил меня так, что я даже уснула не сразу, еще целый час ворочалась с боку на бок, и потом спала беспокойно, поэтому, когда над ухом зазвонил будильник, мне показалось, что ночь длилась не больше получаса. Я чувствовала себя разбитой и ужасно уставшей. И так хотелось подольше полежать в кровати, но вовремя вспомнив о договоренности с Димкой, через силу заставляю себя подняться, и вновь, как и каждый день, следую своему ритуалу.

На улице прекрасная погода, солнышко припекает спину, хотя сентябрь начинает входить в свои права раньше обычного, и уже чувствуется легкая утренняя осенняя прохлада. Не зря папа заставил прихватить с собой легкий плащик. От яркости солнечного света у меня начинают слезиться глаза и поэтому я спасаюсь широкими солнцезащитными очками.

Мы договорились встретится у входа в корпус, но я пришла немного раньше оговоренного времени. В ожидании лезу в телефон и просматриваю свежие новости, которые не успела дочитать с утра.

— Какие люди! — да что ж такое-то?! Главное не показывать, что мне некомфортно, хотя колени мгновенно ослабевают, а по телу проходит леденящая волна, мгновенно сменяющаяся обжигающей лавиной. Крепче сжимаю телефон, чтобы не заметно было, как руки подрагивают, поворачиваю голову, чуть опускаю подбородок и смотрю на Радецкого поверх солнечных очков. Смеряю долгим взглядом и возвращаюсь к новостям.

— Кажется кто-то пришел… — говорю я безразлично и краем глаза замечаю, что он удивился, выжидаю тройку секунд и продолжаю свою мысль, — хотя нет, если бы кто-то пришел, то непременно поздоровался бы.

— Стала остра на язык, — усмехается он, — изменилась, похорошела…

— Это бессмысленный набор слов или мне нужно вдуматься? — уйди отсюда, ради Бога! — молюсь про себя.

— На тебя даже кто-то позарился! — сначала удивляюсь, но почти сразу сопоставляю сцену встречи с лучшим другом, свидетелем которой он стал вчера, и его слова, но решаю не отрицать догадку Радецкого, а пойти на поводу.

— И он такой не один! — говорю, не отрываясь от экрана телефона.

— Неужели есть кто-то еще? — показательно гогочет Радецкий.

— Представь себе. Ты даже его где-то видел, — многозначительно улыбаюсь.

— Где? — он явно удивлен моему заявлению.

— В зеркале, — секунда и гуляющие по асфальту голуби разлетаются в стороны, испугавшись громкого и закатистого смеха. Знала, что так отреагирует, не удивлена.

— Я? На тебя? Бредишь что ли?

— Ну а как еще объяснить то, что ты столько лет меня в покое оставить не можешь?

Марк затихает и как-то очень пронзительно на меня смотрит. Настолько пронзительно, что вновь начинают трястись колени и мне становится жарко, но при этом по коже бегут ледяные мурашки.

— Верка! — мне на плечи ложатся тяжелые Димкины ладони и круто разворачивают на сто восемьдесят градусов.

— Привет, спортсмен! — как же я ему рада. Он обнимает меня, крепко прижимая к себе, а я позволяю себе обвить руками его торс. Ничего криминального, мы и раньше так делали, но сейчас у нас есть зритель и все это шоу для него.

— Марк, — отстраняясь от меня, Дима протягивает ладонь тому, кто стоит за моей спиной и судя по всему, парни жмут друг другу руки, — вы знакомы? — мне приходится повернуться лицом к школьному кошмару.

— Даже не представляешь насколько близко, — произношу и томно смотрю в глаза Радецкого, — мы вместе учились в школе, а сейчас — вот счастье, в одной группе.

Он хмурится, я замечаю, как сжимаются его кулаки, когда Димка кладет свой подбородок на мою макушку и еще крепче сжимает в объятиях.

— Правда? — удивляется Димка. — Впервые слышу.

— Правда, — подтверждает Марк, — о тебе я тоже слышу от нее в первый раз. Давно вы знакомы?

— Мы почти с пеленок вместе, — отвечаю прежде, чем Дима успевает открыть рот, но он тут же подтверждает мои слова.

— Да, но я учился в спортивном интернате, поэтому в школе ты меня и не видел.

Радецкий молчит,сверлит меня и Димку своим ледяным взглядом, а я-то по опыту знаю, что готовится сказать какую-нибудь гадость. Но нет, молчит, и молчание затягивается.

— Ну, пойдем? — говорю я другу, — до пары всего полчаса.

Димка согласно кивает, бросает Радецкому мимолетное «до встречи» и мы уходим. Я снова чувствую опускающийся по спине холод — значит сверлит взглядом. Ну чего тебе надо? Иди куда шел!

Мы с Димой садимся на лавочку в парке недалеко от корпуса. Друг покупает нам кофе и пару круасанов в небольшой кофе-точке. Мне все еще прохладно, и не только из-за сентябрьской погоды, но горячий напиток словно скапливается внутри меня шаром тепла, и это мягкое, словно шерстяной плед тепло распространяется по всему телу. У меня начинают покалывать кончики пальцев и нос.

— Я и не знал, что вы с Марком в школе учились. Ты никогда не говорила, — замечает Димка, пока мы неспешно потягиваем свой кофе.

Ну а о чем тут говорить? Что меня всеми силами изводит какой-то идиот? Что я мечтаю сменить школу, чтобы никогда его не видеть? Что я за шесть лет превратилась в закомплексованную девочку с кучей проблем? Вслух же произношу другое:

— Да не о чем рассказывать. Это был плохой опыт.

— Он тебя доставал? — понимающе произносит Димка и добавляет, улавливая мой удивленный взгляд, — характер у него такой, по нему видно.

— Доставал, да, — тяну задумчиво, а непрошенные воспоминания снова лезут в голову. Вспоминается все сразу: открытая бутылка с водой в моей сумке и несколько дней восстановления школьных тетрадей, дохлый таракан, подброшенный мне на парту и мои едва сдерживаемые содрогания при виде его, издевательские записки, подставы с учителями… Черт!

— А сейчас как? — друг врывается в мое сознание, прерывая череду картинок из прошлого.

— А сейчас я взрослая девочка и могу за себя постоять, — уверенно отвечаю, хотя знаю, как нелегко мне дается общение с ним, — а ты то с ним как оказался знаком?

— Так в команде в одной играем. И он и Егор и Миха, — Димка говорит таким тоном, словно я с другой планеты свалилась, но потом лицо его приобретает хмурый вид, и он добавляет, — Вера, если вдруг он полезет — скажи мне, ладно? Я с ним разберусь.

Я молчу несколько секунд, с подозрением глядя на Димку, но вижу хитрый блеск в его глазах и облегченно смеюсь:

— Хорошо, спортсмен. Если будет обижать, мы его вместе уделаем, да? — и привычно склоняю голову ему на плечо.

Кофе закончился, я сыта и даже спокойна, Димка что-то рассказывает про грядущие соревнования, но честно, я не вникаю, просто наслаждаюсь спокойствием, пока не вспоминаю про нещадно подходящие пары. Мы лениво плетемся в институт и недолго прощаемся в коридоре. Димка обнимает меня и целует в щеку, напоминает о том, что, как настоящий супермен может решить все мои проблемы, и мы расходимся в разные стороны.

Глава 5

Первые две пары — это лекция и семинар у одного и того же преподавателя. Когда я захожу в аудиторию, Ира уже находится там. Она машет мне рукой, и я отвечаю ей тем же, а потом иду прямо к ней и сажусь рядом.

— Я уж думала, ты не придешь.

— Не стоит начинать учебу в новом месте с пропусков.

— Ну да, слушай, у тебя нет жвачки? Или чего-нибудь съестного. Не успела позавтракать, чувствую, что сейчас живот к спине прилипнет, — жалобно просит Ира, а ее желудок в подтверждение слов начинает громко урчать, от чего она тушуется и нервно сглатывает.

— От жвачки еще сильнее есть захочешь. Но тебе повезло, — я отдаю ей круассан, купленный для меня Димкой.

— Господи, спасибо огромное, ты не дала мне умереть!

Ирка с аппетитом ест выпечку и удовлетворенно выдыхает.

— Теперь дотянуть бы до обеда! — бормочет она и медленно откусывает кусочек круассана, как будто тянет удовольствие.

В аудиторию заваливаются трое нелицеприятных мне одноклубников, нарушая мирное течение последних минут перед лекцией громким хохотом. Если до их прихода все тихонько занимались своими делами, то с их появлением, как-то оживились, закопошились, начали копаться в сумках, и в один миг в тихой аудитории поднялся неописуемый гам.

Я стараюсь их не замечать, но боковым зрением улавливаю, что вся троица вместо того, чтобы подняться по крайнему проходу намеренно идет к центру. И я бы поверила в то, что они просто заприметили места получше, если бы не проучилась с Радецким несколько лет. Я вся подбираюсь от медленно накатывающего напряжения, пока Марк не спеша поднимается к верхним рядам. Но вот они доходят до нас, и на мое удивление начинает разговор отнюдь не герой моих кошмаров, а его белобрысый друг:

— Рыжая, аккуратнее с углеводами, — Ира едва не подавилась кусочком, когда услышала это. То, что она сразу же застеснялась было видно невооруженным глазом и так же до боли знакомо, — и так щеки как у хомяка! — продолжает белобрысый, а Ира заворачивает остаток булочки в пакет и откладывает его в сторону.

— Боже мой, какое остроумие! У тебя голову не колет? — произношу я нарочито громко, чтобы расслышали все вокруг, ведь то, что я собираюсь сделать предназначено для широкой публики.

Белобрысый переводит свой взгляд на меня и как-то недовольно прищуривается в ответ на мою недовольно скошенную физиономию.

— Ты что-то сказала?

— Господи, ну как можно быть таким подонком? Я открою тебе секрет, — заговорчески наклоняюсь через Иру ближе к удивленному парню, — если тебе нравится девушка, то есть более продуктивные способы привлечь ее внимание. Советую воспользоваться всемирной паутиной или пройти курсы пикапа.

Его брови ползут вверх Ирка дергает меня за рукав, но я бросаю ей короткое: «секунду» и продолжаю свой монолог, успевший привлечь целую аудиторию зрителей.

— Но в твоем случае, как, впрочем, и в случае твоего друга, просто стоит подождать пару лет, когда отступит запоздалый пубертат, сойдут затянувшиеся юношеские прыщи, и вот тогда мозг достигнет нужного уровня развития и сам подкинет полезные идеи. А пока, пожалуйста, оставь нас в покое, нам не интересны парни уровня «навязчивый младший брат».

Тишина, что царила до прихода троицы, ничто, по сравнению с той, что возникла после моих слов. Кажется, внимание общественности мне привлечь удалось. Я прикусываю язык и мысленно ругаю себя за то, что упомянула Радецкого, ведь молчал же человек, не трогал меня, чего я его то приплела? Но сказанного не вернуть — слышу, как зарождается громкий смех моих зрителей, который, впрочем, быстро стихает, стоит Марку зыркнуть на смеющихся.

— Ворона, — говорит он, прищурившись, отчего я даже подаюсь назад, лишь бы не встречаться с ним взглядом, — тебя часом никто по голове не приложил?

— Радецкий, оскорблять чью-то фамилию низко просто потому, что человек не выбирает с какой фамилией ему родиться, — специально говорю немного приглушенно, чтобы он почувствовал свою ложную победу, а потом растягиваю губы в улыбке, и играючи добавляю, — другое дело интеллект. И я бы, пожалуй, сразилась с тобой в интеллектуальном бою, но, боюсь, у тебя нет оружия.

— Поумничать решила?

— А тебе мои слова кажутся слишком умными? — открыто насмехаюсь я, — давай скажу проще: не вижу смысла продолжать нашу с вами беседу, так что, более вас не задерживаем.

По одному его виду понимаю, что переборщила. Ну куда меня понесло? Марк выглядит, как действующий вулкан — в любой момент может взорваться и засыпать всех нас толстым слоем яростного пепла. Он открывает рот, чтобы что-то мне ответить, но в аудиторию заходит наш преподаватель — слава богам, бесконечные пять минут закончились, занимает свое место за кафедрой, поднимает глаза на аудиторию и замечает троицу.

— Радецкий, Мартынов, чего встали, как колонны в храме? Займите места, и начнем лекцию, — уже не смотрю на них, но чувствую полный презрения взгляд, — да не ходите далеко, присаживайтесь на этот ряд, — говорит преподаватель, а я с ужасом понимаю, что он указывает на наш, ведь только тут есть несколько свободных мест в центре.

— Вер, я не хочу с ними сидеть, — пищит Ира мне на ухо.

— Ладно, пролезай в центр, — предлагать дважды мне не приходится, Ирка подскакивает и бочком протискивается мимо меня в центр ряда, неуклюже задевая свою тетрадь, которая плюхается под парты. Я хотела ее достать, но белобрысый бесцеремонно подталкивает меня к Ире, усаживаясь рядом со мной. Следом садится и Радецкий.

— Ты не мог бы поднять тетрадь? — прошу я Егора и показываю ему на цветной блок, валяющийся прямо под его ногами. На удивление он лезет под парту и достает, но едва я тяну ладонь, чтобы забрать ее, одергивает руку.

— Ну что за шутки? Этот уровень проходят в детском саду, но тебя туда, видимо, не приняли, — недовольно закатываю глаза, но он отодвигает Иркину тетрадь дальше. Мне остается только лечь на него, но на такое ради какой-то тетради я пойти не могу.

— Пропала твоя тетрадь, — тихо шепчу я Ире, — забудь, новую купишь.

— Как новую? — едва ли не вскрикивает она, чем привлекает к нашему ряду максимальное внимание.

— Так, что там у Вас? — тут же отзывается преподаватель, глядя на нас поверх прямоугольных очков, — так, а Вас я что-то не припомню, — понимаю, что он обращается ко мне, — Вы у нас кто?

— Воронова Вера, — приходится встать, а ноги пока еще дрожат, поэтому я цепляюсь за стол, — я новенькая.

— Так, — преподаватель начинает что-то искать в своей огромной папке, забитой кучей листов, — значит, Воронова Вера, а отчество?

— Викторовна.

Преподаватель что-то пишет в своих бумажках, принимая через чур старательный вид. Он медленно выводит букву за буквой, а в конце кивает сам себе.

— Вера Викторовна, мой предмет Вы проходили там, где Вы учились?

— Да.

— Значит отставания не будет. Но у Вас нет моей методички, а мы по ней занимаемся даже на лекциях, пометки делаем. Подойдите-ка ко мне, я Вам отдам свою.

Я кошусь в сторону блондина и Радецкого, и если первый все же соизволил подобраться так, чтобы я могла пройти, то Радецкий с наглым видом сидел в максимально неудобной для меня позе.

— Могу пройти? — вежливо интересуюсь, застряв между двумя пришибленными.

— Конечно, я что, не даю?

Я вскипаю от мерзкой ухмылки, появившейся на его лице. Решаю, что со своей стороны сделала достаточно для того, чтобы не начинать конфликт, но если уж вторая сторона против, то это не моя проблема. То, что я задумала грозит аукнуться мне нервным срывом, руки уже трясутся, и сердце колотится, как бешеное, но отступать не хочу. Поэтому, будучи повернутой лицом к сидящим, и убедившись, что преподаватель снова ищет что-то в своих документах, не обращая на меня внимания, смело кладу ладони на плечи Марка, а ногу перекидываю так, чтобы опереться коленкой аккурат между его бедер. Подтягиваюсь и все эти три секунды неотрывно смотрю в его глаза, где зрачки расширились до небывалых размеров. Он явно поражен (да что уж там, я сама в шоке). Настолько, что, когда я переставляю ноги, сознательно придвигаясь к нему еще теснее, его огненные ладони вероятно рефлекторно поддерживают меня за талию. Выбираюсь в проход, напоследок невзначай проведя ладонью по его плечу, и как ни в чем не бывало спускаюсь к преподавателю.

Я изо всех сил стараюсь идти ровно и не обращать внимания на трясущиеся колени, которые в любой момент могут дрогнуть от того волнения, что бушует во мне. Еще и кожа горит в том месте, где он меня лапнул — как будто кочергой метку поставили, ей Богу. Я чувствую его взгляд, слышу смешки и перешептывания однокурсников, борюсь с сильным головокружением, но иду, старательно показывая свою «уверенность».

— Возьмите, — преподаватель протягивает мне методичку, — занимайтесь по моей, у нас ведь все на счет, печатать для Вас уже не будут, — в его голосе сквозит явная печаль по этому поводу.

— Спасибо, — тяну руку и с ужасом понимаю, что она трясется, как осиновый лист. Забираю методичку и быстро прижимаю ее к себе, чтобы никто не заметил дрожи.

— Присаживайтесь и начнем!

Вернувшись к своему ряду, я вижу, что Мартынов сдвинулся на мое место ближе к Ире, а бедная девочка сидит натянутая, как струна, с безумным румянцем на щеках. Она сильно волновалась, и мне показалось, что даже ее рыжие волосы приобрели более багровый оттенок. Я попытаюсь ей помочь, но сначала нужно решить свою проблему.

— Позволишь? — обращаюсь я к Радецкому, — или мне повторить?

Он не отвечает, только одаривает тяжелым хмурым взглядом и, о чудо, встает со своего места, чтобы пропустить.

— Прости, это мое место, — говорю уже блондину.

— Тут не подписано, — бросает он мне.

Мне-то не принципиально с каким из двоих придурков рядом сидеть — и так состояние на грани обморочного, а вот Ира смотрит на меня через его плечо, как утопающий на спасательный круг. Ну что я могу? Подраться мне с ним что ли? Преподаватель снова заинтересовался нами, и пока он ничего не сказал, я вынуждена принять это маленькое поражение и сесть. Рядом садится Радецкий, а мне вдруг становится тяжело дышать. Как вообще мы будем сидеть полтора часа? А бедная Ира?

Егор клонится к ней и что-то говорит, Ира слушает, а ее пальцы при этом начинают сжиматься в кулачки. Она качает головой, Егор говорит что-то еще, в его руках оказывается Иркина тетрадь, и он зачем-то трясет ею перед ее лицом.

— Значит, работаешь на публику, — я едва не подпрыгиваю от непривычно томного голоса Марка.

Я упустила момент, когда он наклонился ко мне, а теперь его губы почти касаются моего уха. По телу моментально проходит ледяная волна, но я не даю страху поглотить мой разум, выдыхаю, поворачиваюсь к обнаглевшему одногруппнику и произношу почти в самые губы:

— Ты решил меня таким образом осадить? Ну и как? Приятно было?

— От чего? От твоих лап на мне? — он отстранился, презрительно фыркнув.

— Ну не только мои лапы оказались не в том месте, — намекаю я.

— Ворона, ты не настолько красивая, чтобы мне хамить.

— Вообще, то, что ты сказал — примитивно и глупо, но в твоем случае сойдет за оригинальную мысль.

— Ты хочешь войны со мной, Воронова?

— Боже упаси, — усмехаюсь (хорошо бы не криво), — с дураками не воюют.

— Имей в виду, ты пожалеешь.

— Даже не представляю на что у тебя может хватить фантазии, да мне и не интересно.

Радецкий ничего мне не ответил, только усмехнулся — гаденько так, что я сама не сдержала примитивную гримасу. Мы больше не разговаривали. До конца пары он вел себя предельно тихо, даже отсел на самый край лавочки, чем только порадовал меня.

А вот Ире явно приходилось нелегко. Я периодически косилась в их сторону, и каждый раз этот белобрысый кретин что-то втирал моей новой знакомой, вгоняя ее в еще большую, хотя казалось, что больше уже некуда, краску. Когда лекция кончилась, Ира сорвалась с места и ломанулась через сидящих студентов к выходу. Я нашла ее в коридоре в небольшом пустом закутке — она стояла у окна и смотрела куда-то на вузовскую свалку, что образовалась на заднем дворе.

— Эй, ты чего? — мягко зову ее.

— Ой, Вера, — тяжело выдыхает она, — я, наверное, попала.

Ира медленно поворачивается, и я замечаю тонкие дорожки слез на ее щеках.

— Ну что случилось?

— Мартынов сказал, что тетрадь не вернет, если я с ним не встречусь.

— Встречусь в смысле…

— В коромысле! — закричала Ирка, хлобыстнув сумкой об пол.

— Да сдалась тебе эта тетрадь? Второй день учимся. Купим новую, лекции перепишешь и все.

Я искренне не понимала сути проблемы, а тем более из-за чего Ира так переживает и почему вообще берет в голову такие абсурдные предложения.

— Вер, там не лекции. Это моя тетрадь… Ну, личная, понимаешь? — говорит и смотрит так преданно, как побитый щенок.

— Дневник что ли? — догадываюсь я, — а зачем ты ее на лекции-то достала?

— Да я тетрадь забыла лекционную, а у меня она сама знаешь, одна на все предметы, ну и решила в этой написать. Ну кто же знал-то, Вер?

— Ну и чего говорил тебе этот белобрысый хорек?

— Сказал, что если не приду, то он ее отксерит и раздаст всем почитать. Что он меня на весь универ ославит с этой тетрадью.

Ирка всхлипнула жалобно, и по ее лицу снова заструились слезы.

— Ну не плачь, мы что-нибудь придумаем, — я приобняла ее, чтобы подбодрить, но эффект получился обратным — Ира затряслась и заревела еще сильнее.

— Что тут придумаешь? — завыла она, прикладываясь к моему плечу.

— Ну это же абсурд! Его предложение вообще аморально. Можно к куратору сходить, можно к декану. Ну не всемогущий же он — найдется на него управа.

— Ага, найдется… — от Ириных слез мой шерстяной кардиган начал пропитываться влагой и на плече уже образовалось мокрое пятно, — пока они порешают, он уже на весь вуз растрясет мой дневник. А я его с пятнадцати лет… Там такое… Ой мамочки… — завывает Ирка, беря все более высокие ноты.

— Ну все, прекращай. Ну хочешь я с ним поговорю? Хочешь, Ир?

— Не знаю. Как бы хуже не было.

— Ну все, не плачь, а то сейчас пара начнется, этот идиот увидит, что ты ревела, обрадуется. Наоборот надо показать, что тебе все равно.

Порывшись в сумке, нахожу там старую упаковку салфеток, и протягиваю их подруге. Ира стирает слезы, но следы минувшей истерики ей стереть не удается. Но делать-то нечего, приходится идти на семинар в таком виде.

Двое из ларца и их дружок уже в кабинете. Я специально тащу Иру к крайнему ряду и даю ей сесть к окну, чтобы максимально загородить от любопытных глаз. А в нашу сторону действительно смотрит и Радецкий, и дружок его белобрысый, да еще и ржут о чем-то. Ну как можно быть такими идиотами?

И Мартынов еще с этим предложением… Ну он ведь не серьезно, просто напугать Ирку хочет, поиздеваться. И как таких придурков земля носит? Почему все парни не могут быть такими, как, например, Димка? Димка! Он же в одной команде с этими тремя играет.

У меня в голове мгновенно зреет идея, и я сразу же пишу сообщение другу.

Глава 6

— Вер, что за срочность?

Димка подходит сзади, отчего я вздрагиваю. Мы условились встретиться в парке на той же лавочке, на которой с утра кофе пили, но она оказывается занята, и я брожу недалеко от этого места.

— Случилось что-то? — спрашивает и заглядывает в глаза, словно надеется там ответ найти.

— Да, то есть нет. То есть да, но не со мной, — выпаливаю я.

Судя по лицу друга, он ничего не понял, но уже переживает, поэтому я поспешила объяснить всю ситуация, и пока рассказывала, эта ересь показалась мне еще более бредовой, чем полутора часами ранее. Дима, судя по всему, был того же мнения.

— Какой бред, — изрек он, когда я закончила объяснять.

— Согласна, но этот придурок отдавать тетрадь не хочет, Ирка истерит, а то, что он предлагает вообще в голове не укладывается.

— Ну допустим, а от меня ты что хочешь? — спрашивает с подозрением.

— Дим, когда у вас тренировка?

— Сегодня после четвертой пары, — легко отвечает он, но уловив мой взгляд сразу же начинает отнекиваться.

— Ну Дима, ну пожалуйста, — уговариваю я, — ну всего-то нужно во время тренировки у него эту тетрадь из сумки забрать. У нас сегодня четыре пары, значит он никуда ее не денет, с ней и придет. А ты возьмешь аккуратненько и все.

— Вера, это ведь как-то называется, — Димка делает вид, что задумался и сразу же выдает, — ах, вспомнил — кража!

— Да нет же, кража — это если бы ты его тетрадь брал, а эта Иркина. Это восстановление справедливости.

— Мы же в одной команде играем, у нас так не принято!

— Ну Димочка, ну прошу! — я сознательно перехожу на детский тон, ведь знаю, что такой фокус всегда на нем работает, — пожалуйста! С меня кофе! — вижу его недовольную физиономию и тут же исправляюсь, — обед.

— Да я и на кофе был согласен, — сдается Димка, — только если Егор узнает, говорите, что хотите, но, чтобы я там нигде не прозвучал. Обокрасть товарища по команде, сама понимаешь, не слишком хорошо.

— Идет.

Мы с Димкой расходимся, как шпионы, условившись, что созвонимся после тренировки. Я решила ничего не говорить Ире, пока дело не выгорит, иначе могу сделать еще хуже, подарив надежду. Хотя я едва сдерживаюсь, когда вижу в каком она состоянии: на паре сидит тихо, спрятав голову за копной рыжих волос, и даже когда преподавательница задает ей вопрос, растерянно жмурится, но все же отвечает, что темы не знает. Я пытаюсь ее подбодрить, но все глухо — Ира полностью подавлена.

И только двое из ларца все никак не угомоняться — так и косятся в нашу сторону, словно тут медом намазано. Все никак не покидает мысль: как можно быть такими в нашем возрасте? Ну не дети же уже. В очередной раз чувствую беготню иголок по спине, оборачиваюсь — Радецкий снова пялится, а заметя, что и я уставилась в ответ начинает ухмыляться, и от этой ухмылки я инстинктивно передергиваю плечами.

После четвертой пары мы с Ирой прощаемся. Я еще раз повторяю ей, что все будет хорошо и обязательно найдется выход, а она снова начинает всхлипывать. Не могу выдержать ее терзаний и поскорее ухожу домой. В конце концов даже если Димка не поможет, может быть я что-то придумаю.

Когда я прихожу домой отца еще нет. Прежде чем пообедать я встаю на весы, убеждаюсь, что не прибавила ни грамма и только после этого позволяю себе съесть немного бульона из супа, сваренного папой, и хотя живот придательски урчит и требует больше, упрямо убираю тарелку в мойку. Я не могу позволить себе снова поправиться.

Вечером, растратив половину своих нервных клеток, наконец слышу звонок от Димки.

— Она у меня, — сообщает друг.

— Ты уверен, что это Ирина?

— Дорогой дневник! Сюда я буду записывать…

— Все, хватит, я поняла, — перебиваю Димку, — некрасиво читать чужие дневники.

— Ну а как мне узнать, что это ее? Пришлось открыть первую страничку. В общем, тетрадь у меня, завтра отдам.

Димка отключается прежде, чем я успеваю ответить. Хотела сказать ему, что различить тетрадку можно было по старой блестящей наклейке в уголке, которая явно не принадлежит белобрысому недоразумению. Я искренне радуюсь хорошему финалу всей этой истории и уже на следующее утро спешу на пару, чтобы обрадовать Иру. С Димкой мы пересекаемся в парке, где он, как заправский шпион, передает мне пакет с какими-то папками, между которых и запрятана тетрадь.

— И помни, — предупреждает он тоном достойным оскароносных фильмов, — никто не должен знать, что я как-то в этом замешан. Не светите тетрадь.

Я едва сдерживаю смех, когда уверенно киваю его словам. При этом Димка предлагает проводить меня до аудитории и совсем не беспокоится о каких-либо подозрениях. В общем его мужская логика могла бы составить конкуренцию женской.

Я даже не сразу увидела Иру, когда вошла в кабинет. Она забилась на самую дальнюю парту к стене и сидела, как девочка из известного фильма с колодцем — в плотной завесе из рыжих волос, полностью скрывающих лицо. Великая троица своим присутствием всех нас пока не порадовала, поэтому я поспешила подсесть к Ире.

— Привет, ты как?

— О, Вера, — гундосит она и откидывает с лица тяжелые пряди, — не спала всю ночь, — я сочувственно киваю, ведь следы этой бессонницы видны невооруженным взглядом. Ее лицо припухло, под глазами темные круги, а сами глаза превратились в тонкие щелочки.

— У меня для тебя хорошая новость!

— У меня тоже новость, правда не очень хорошая, — говорит и вдруг замолкает, тяжело вдыхает, распахивает глаза и выдает, — я решила согласиться.

— Чего? — искренне туплю.

— Ну, — мнется подруга, — на предложение Мартынова. В конце концов один раз, и я свободна, да? И позора никакого не будет, да? Вер, ну поддержи меня, — Ира смотрит на меня, как кот из Шрека и явно ищет моего одобрения своему решению.

— Не торопись сдаваться, — говорю ей я и достаю из пакета тетрадь.

— Что? Как?

— Тихо ты! — беру ее сумку, и сама засовываю тетрадь поглубже, пока никто не заприметил или еще хуже, из ниоткуда не вылезли трое гоблинов и не заметили свою пропажу.

— Вера, откуда?

— У меня свои секреты. Но эту тетрадь никто не должен видеть, и никто не должен знать, что она у тебя, поняла? Унеси домой и больше не приноси. А Мартынова пошли, пусть думает, что ты решила пожертвовать своими секретами.

— А если он успел отсканировать?

— Это вряд ли. Только еще раз прошу, не подавай виду! Подойдет за ответом — скажи, что для тебя честь дороже девичьих откровений ну или что там говорят в таких случаях?

— Так, а смысл ему подходить, если у него уже нет дневника? — по отсутствующему взгляду понимаю, что Ира она что-то прикидывает в голове, — хотя, он сегодня с утра как раз прислал сообщение, что будет ждать меня после второй пары в парке.

— Ну вот и хорошо.

— Что хорошего? Если не сдался, значит что-то у него есть?

— Да на слабо он тебя берет, глупая. Откажись и все, пусть останется с разбитым корытом.

— Вера, какая же ты классная! — Ира кидается мне на шею и едва не душит крепкими объятиями, — где же ты только раньше была!

— Ах какая картина! Не прослезиться бы! — слышу я противный голос Мартынова и по его громкости догадываюсь, что он стоит прямо за моей спиной. Поворачиваюсь и едва не подпрыгиваю от его физиономии украшенной смачным синяком под левым глазом, и до неприличия распухшим носом.

— Господи, Мартынов, тобой только бабайку пугать, — театрально прикладываю руку к груди прямо на глубокий вырез своего джемпера.

— Все остришь, Ворона? — слышу голосок и второго члена команды.

— Радедецкий, это было бы смешно… Но не было.

— Рыжик, помнишь про встречу? — фонит Мартынов прямо над моей головой, заставляя Иру сжиматься в комок. Она как-то замедленно кивает, с явным ужасом смотря на его покоробленное лицо.

— Мартынов, шаг назад, — я отталкиваю наглеца, — осталось только на меня сверху сесть, — недовольно добавляю.

— А ты только об этом и мечтаешь? — отзывается Радецкий, заслуживая мой презрительный взгляд в свою сторону, — какие мысли у тебя в голове!

— Которые в твою отправляются в последний путь, — парирую холодно.

Замолкаю, чтобы не разжигать новый конфликт, и надеюсь, что два балбеса развернутся и уйдут, но они, заразы, стоят, ждут чего-то. У меня начинает кружиться голова, и я только теперь понимаю, что мне ужасно не хватает кислорода, легкие как будто спазмировалось — вздохнуть не могу. И все это реакция на присутствие кошмара моей школьной жизни. Когда же это пройдет, когда я смогу смотреть на него не задыхаясь? Не замечать его присутствия и не содрогаться от голоса?

— Ладно, давайте с утра разойдемся мирно? — говорю уверенно, а сама молюсь всем известным богам, чтобы согласились.

— Сдаешься? — Марк, в свойственной одному ему манере, изгибает одну бровь. В последний раз я этот его жест видела в одиннадцатом классе на выпускном. Уже почти забыла, как изящно он это делал.

— Объявляю перемирие.

— Перемирие? — тянет он, буравя меня взглядом. Жду его слов, как приговора, и он наконец произносит, — ну ладно, — и когда они, казалось бы, наконец уходят, в кабинет заходит третья спица в колеснице — Миша.

— Вот это да! — орет он, таращась на подпорченного друга во все глаза, при этом едва сдерживается, чтобы не заржать в голос, — Мартынов, ты не заболел?

— Нет, он всегда так выглядит! — отвечает ему Радецкий, по-дружески хлопая Мартынова по плечу. Миша подходит и начинается чисто мужской ритуал рукопожатия, только почему именно рядом с нами? Ира сидит, как воды в рот набрала, смотрит офигевшим взглядом в сторону троицы и не моргает даже.

— Пошли, красавец, расскажешь, что случилось, — не унимается Миша, подталкивая друзей

Они наконец проходят мимо нашей парты куда-то в конец ряда, позволяя и мне и Ире облегченно выдохнуть. Спокойно проходит первая пара, за ней и вторая. Мартынов проходя мимо нас с Ирой, что-то показывает ей за моей спиной — понимаю это только по ее затравленному взгляду, но когда оборачиваюсь, то он уже со скучающим видом плетется вслед за медленно выходящими из кабинета студентами.

— Ну, иди, а я тебя в столовой подожду, ладно? — предлагаю я.

— Нет, ты что, как я одна пойду?

— Не думаю, что Мартынов обрадуется, если я буду рядом с вами на лавочке сидеть. Не дрейфь, Ира! Правда на твоей стороне!

— Не могу, Вер, ну не могу! — она ни с того ни с сего вцепляется мне в руку, едва не кроша мои бедные косточки своим железным захватом. И откуда только в этой хрупкой девчонке столько силы взялось?

— Ну тогда вообще не ходи. Хотя, я бы пошла, только бы на его рожу посмотреть наглую. У него же ничего нет, он просто понтуется. Ты только представь, какое у него лицо будет, когда ты откажешься.

— Так а если он поймет, что тетрадь у меня?

— Может и поймет, он же не все мозги в мяч вложил. Но какие у него доказательства? Никаких. Ты главное не говори про тетрадь, а только про то, что ты своими принципами не поступишься и на такого придурка не поведешься. Вот и все.

Я говорю все это, а хватка Ирина на моей руке становится еще жестче. Ира явно напугана, хотя от чего?

— Ну все, иди, — решительно подталкиваю ее в направлении центральной лестницы, попутно расцепляя ее руки.

— Нет Вер, я не могу, — упрямо канючит она.

— Значит, не иди, — мне немного надоел этот разговор, и я занимаюсь тем, что растираю место, где смыкались Ирины пальцы.

— А я его так не разозлю? Мол, согласилась и не пришла?

— Значит, иди.

— Вера! — кричит Ирина и даже легонько бьет меня по руке.

— Ну что «Вера»? Либо идешь, либо нет — все!

Ирка затихает, смотри куда-то под ноги, как будто туфли свои рассматривает, и, наконец, выдает:

— Ладно, иду. Только подожди меня около корпуса, ладно? Я если прямо там, в парке, в обморок не упаду, то до столовой точно не доберусь.

— Пошли, горемыка, — соглашаюсь я, закатывая глаза.

Мы спускаемся по длинной лестнице, пересекаем небольшой холл, проходим через турникет и выходим на улицу. Парк хорошо просматривается даже с этой точки.

— Вот, буду стоять здесь, — говорю я Ире, — смотри, ты меня даже видеть будешь, если не сойдешь с главной аллеи.

— Ну хорошо, я пошла, — она стряхивает руками и бодро стартует в нужном направлении. Идет, как будто черенок от лопаты проглотила — с идеально прямой, натянутой, как струна, спиной, сильно вертя плечами — явно напряжена. Выглядит это так, словно она, как художественная гимнастка, на ковер выходит, свою программу исполнять. Вижу, как она входит в парк и идет по центральной аллее — все хорошо. Сама начинаю переживать, даже не сразу заметила, что ногтями в руку впилась, и вот уже остались багровые следы.

К Ире подходит Мартынов — уверенно, словно император своим присутствием благословляет подданных. Ну прямо-таки снизошел! Я даже кривлюсь при виде этого высокомерного квазимоды. Они разговаривают. Мартынов закрывает собой маленькую Иру, я почти ее не вижу, как и она меня, вот и поддержка моя обломилась. Я нервно посматриваю в телефон, проверяя время, а оно идет так медленно, что как ни гляну — все еще половина двенадцатого.

Но вот Мартынов делает шаг назад, разворачивается и идет к выходу из парка, и только когда он сворачивает, я могу видеть Иру. Она кажется мне спокойной, да и Мартынов, если честно, не выглядел взбешенным, а я ведь именно такой реакции от него ждала. Ира подходит — действительно, спокойна. Может отпустило ее? Или наоборот, в шоке?

— Ну как прошло? — мягко спрашиваю я.

— Нормально.

— Зря боялась?

— Зря. Ладно, пойдем в столовую, — она вдруг берет меня под локоть и тянет в корпус.

— Нет, ну погоди, — прошу я, едва поспевая за проворной Иркой, — как все было? Мартынов не стал говорить, что дневника у него нет? Как отреагировал?

— Да нормально отреагировал, — Ира пожимает плечами.

— Даже не злился, что ты отказываешься?

— Нет, не злился. Наверное, потому, что я не отказалась.

Глава 7

Замираю на несколько долгих секунд, пока мой мозг, как перегруженная операционка, пытается осознать сказанное. Даже не удивлюсь, если над моей макушкой сейчас кружочек вертится. Ирка в это время делает вид, что разглядывает коридор и проходящих студентов.

— Ты, прости, что сделала? — наконец выдаю я.

— Блин, Вера, — удрученно тянет Ира, — ну знаю, что дура, но он так уверенно говорил, я сразу растерялась. Ну и брякнула, что приду, — я все еще стою и зависаю от услышанного, а Ира смотрит на меня кошачьим взглядом, безмолвно моля о помощи, — что теперь делать?

— Что делать? Забить. Согласилась и ладно, просто не пойдешь, а то еще на что-нибудь согласишься.

— А если он разозлиться? Мне тогда вообще жизни не будет.

— Переживешь. Внимания обращать не будешь, а он сам отвяжется.

— А если…

— Никаких «если»! — грубо перебиваю я Иру, — хватит, ты же не маленькая девочка!

— Тебе легко говорить! — обиженно канючит она, — ты с ними вон как держишься, тебе палец в рот не клади! Тебе не понять!

— Мне? Это мне не понять? Ира, я столько лет терпела от Радецкого такое, что тебе и не снилось! После выпускного думала, что все закончилось, что больше его не увижу, а тут сюрприз! Ты думаешь мне легко? Я едва в обморок не падаю, когда его вижу, но я же держусь!

Я резко замолкаю, потому что на нас уже начинают коситься все, кто стал случайным свидетелем разговора, а я не собираюсь изливать свою душу куче посторонних людей. Да и Ире, собственно, не собиралась, просто не сдержалась.

— Прости меня, Вер, — тихо говорит Ира, — ты же не говорила никогда, а так по тебе и не скажешь.

— Ерунда. Ладно, идем отсюда, и так уже собрали зрителей.

Мы с Ирой заворачиваем в коридор и не спеша бредем к столовой. Обе молчим. Я даже не знаю, что нужно говорить, Ирка, видимо тоже. Чувствую, что где-то в сумке вибрирует телефон, начинаю его искать, но ведь женская сумочка — это почти волшебный предмет. Как говорил Доктор Кто о технологии повелителей времени: «внутри она больше, чем снаружи». Я долго шарю рукой внутри, казалось бы, небольшого аксессуара, и мне попадаются ключи, ручки, карандаши, упаковка салфеток, звонкая мелочь, косметика, что угодно, но не телефон! А он неустанно вибрирует, отчего начинаешь искать еще быстрее, ведь если звонят так настойчиво — наверняка это что-то важное. Когда нахожу смартфон, чувствую себя так, словно прошла квест.

— Слушаю! — выпаливаю я.

— Здравствуйте. Вера? — слышу в трубке приятный женский голос.

— Да, это я.

— Я по поводу объявления. Еще отдаете?

Я снова зависаю, судорожно пытаясь понять, о чем речь и не забыла ли я чего-то очень важного.

— Не поняла…

— Ну, детскую кроватку отдаете? Когда можно посмотреть? — понимаю, что звонящая ошиблась номером, и спешу ей об этом сказать:

— Вы ошиблись, я ничего не отдаю.

— Да? Извините, до свидания.

— Ничего страшного, всего доброго!

К концу разговора мы как раз доходим до столовой, опоздав к началу обеда, зато теперь на раздаче совсем нет очереди. Ира берет себе полноценный обед, я ограничиваюсь овощным салатом и чашкой зеленого чая.

— Ох, наконец-то еда! — ликует Ира, набрасываясь на суп, — как я о тебе мечтала, — говорит она, обращаясь к своей тарелке. Выглядит это странно, но забавно.

— Успеешь съесть до пары? — я с подозрением кошусь на кучу тарелок, заполняющих стол — и как только Ира умудряется оставаться такой худой? — осталось двадцать минут.

— Я быстро ем. А ты чего, не голодная? — Ира кивает на скромную пиалу салата.

— Ага, — отвечаю коротко, чтобы не развивать эту тему.

У меня снова звонит телефон, благо в этот раз не в сумке, а в кармане. Едва я отвечаю на вызов, как в ухо мне начинает истошно орать какой-то ребенок. На секунду думаю, что ошиблись номером и уже хочу нажать на отбой, но сквозь ор слышу женский голос:

— Здравствуйте, а не отдали еще кроватку? Я могу прямо сегодня забрать, хоть сейчас подъеду.

— Девушка, я не отдаю никакую кроватку. Вы ошиблись, — терпеливо отвечаю я, хотя мне кажется, что мое правое ухо начинает глохнуть.

— Ой, извините, наверное, ошиблась, — и без прощания отключается, но едва проходит минута, как телефон звонит вновь с того же номера и вновь, стоит мне снять трубку, как меня оглушает звуковой волной.

— Здравствуйте, а кроватку еще не отдали? — у меня есть желание похлопать себя по щекам от ярко выраженного чувства дежавю, и пока женщина, перекрикивая дикий ор, слово в слово повторяет то, что говорила всего минуту назад, перебиваю ее:

— Вы только что мне звонили! Я ничего не отдаю!

— Ну как же я опять номер перепутала? Да нет, все правильно!

— Нет, не правильно! — начинаю закипать, — Вы ошиблись, пожалуйста, не звоните мне больше!

И в этот раз без прощания звонок завершаю уже я и недовольно отбрасываю телефон на стол, пытаясь доесть свой салат.

— Что-то случилось? — спрашивает меня Ира.

Я замечаю, что она уже осилила суп и методично уплетает макароны с котлетой.

— Да ерунда. Номером ошиблись.

Ира понимающе кивает и возвращается к своей тарелке. Я делаю глоток немного остывшего чая и едва подношу ко рту вилку, как телефон снова звонит.

— Еще не забрали кроватку-то? — я решила, что звонит та же женщина, но быстро глянув на номер, поняла, что он другой. Тот факт, что в этот раз со мной даже не поздоровались выводит меня из себя, как и пиликанье, оповещающее, что у меня висит вторая линия.

— Я ничего не отдаю! — гаркаю в трубку и сбрасываю вызов.

Хочу сразу же добавить номер в черный список, но на экране высвечивается новый звонок.

— Да что происходит? Мир сошел с ума? — недовольно говорю я, сбрасывая вызовы и, пользуясь отсутствием новых, быстро блокирую номера. Наступает долгожданная тишина, впрочем, ненадолго.

Телефон снова звонит, но я, завидя незнакомый номер, даже не дергаюсь в его сторону, поэтому мощная вибрация еще долго сотрясает наш столик, нервируя меня и Иру. Хватает моего терпения ненадолго, я снова сбрасываю звонки, уповая на логику звонящих, которые догадаются, что разговаривать с ними я не буду. Но логики у них нет, потому что звонки сыпятся с новой силой. Не выдерживаю и отключаю телефон. Но, к сожалению, эта мысль посещает меня поздно, перемена заканчивается, а мой салат так и остался почти нетронутым. Ира допивает чай, я залпом осушаю свой бокал, и мы торопимся на новую пару.

После лекции я пытаюсь включить телефон — на него мгновенно приходит две дюжины сообщений о пропущенных звонках и о голосовой почте. Пока разбираюсь с ними, поступают новые звонки. И снова, и снова, поэтому я сдаюсь и вновь не выключаю гаджет.

— Может кто-то номер перепутал? — участливо говорит Ирка, наблюдая за моим тихим бешенством, — там цифрой последней ошибся, — предполагает она.

— Да чтоб ему там телефон на голову упал! — говорю я громче положено и вдруг чувствую, как судорожно начинает биться в припадке мое веко. Не удивлюсь, если из моих ушей сейчас валит пар.

— Слушай, звонят же по объявлению? — я киваю, — ну давай на авито поищем? Кто-то что-то даром отдает — так и забьем. Может там у продавца другие объявления есть с правильным номером. Позвоним ему и скажем, что он ошибся?

Я уже хочу огрызнуться и сказать, что идея бредовая, но понимаю, что она гениальна! Ира дает мне свой телефон, мы заходим на сайт, определяем город, и я сразу же вбиваю в строку поиска фразу «отдам даром». Объявлений с таким заголовком немного, наверное, они тут не задерживаются, учитывая тот поток желающих забрать что-то даром, одолевающий меня. И нужное мне находится сразу же — то, где предлагают забрать детскую кроватку.

Открываю: к объявлению прикреплена фотография, ниже текст, где кратко описывается сама кровать и заглавными буквами написано, что отдается она именно даром. А под текстом номер телефона, не привязанный к аккаунту, а вбитый в объявление — мой номер с просьбой звонить на него и спрашивать Веру, при этом номера телефона самого владельца нет — предлагается лишь отправить сообщение.

— Бред какой-то! — удивляется Ирка, когда я сообщаю ей, что ошибки в номере нет, что именно меня указали владельцем.

Я кликаю ссылку на продавца, в надежде найти другие объявления с его номером, но никаких других объявлений у него нет.

— Ну напиши ему, — советует Ира, и я вынуждена согласиться.

Она заходит под своим аккаунтом, ведь я никогда не пользовалась сайтом и такого не имею, сама же набираю сообщение загадочному продавцу, где в мягкой форме негодую относительно сложившейся ситуации и прошу срочно удалить мой номер из объявления.

Только поздно вечером, лежа в постели понимаю насколько этот поступок был нелепым. И как только я не догадалась раньше? Вероятно, от стресса голова медленнее соображает. После нескольких попыток включить телефон и долгих объяснений всем звонящим, что я ничего не отдаю, становится очевидным, что мой номер оказался в объявлении не случайно, из чего следовало, что это явная попытка меня достать. Из всех, кого я знаю в этом городе только один человек испытывает в этом особую нужду, и, к сожалению, он был и остается моим самым страшным кошмаром.

На следующий день, едва не опоздав на пару благодаря отключенному вместе с телефоном будильнику, я первым делом нахожу в аудитории Радецкого. Судя по его насмешливому взгляду, впяленному в меня в то время, пока я решительно поднималась к нужному ряду, изобретательным шутником был без сомнения он. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой во мне все больше нарастает неуверенность: меня начинает лихорадить, потеют ладони, я едва чувствую колени и с трудом удерживаюсь на ногах. Но все же подхожу к нему, старательно пряча свое состояние. С ним рядом, как обычно, сидят его два верных друга, оба с интересом наблюдают за мной.

— Доброе утро, Ворона! — первым говорит Марк.

— Не такое оно и доброе. Слушай, скоро пара, но если я сейчас тебе отвечу так, как хочу, то ты непременно начнешь ерничать, потом подключатся твои интеллектуально подкованные друзья, и мне придется отвечать еще и им. Все займет минут десять, а до пары всего пять, поэтому давай пропустим все то, что должно быть в середине между нашим обменом приветствиями и моим предложением? Один вопрос — один честный ответ — что скажешь? — говорю скороговоркой, и сама поражаюсь, как не сбилась ни разу, но Марк, усмехнувшись, все же соглашается на мое предложение:

— Задавай!

— То, что мне уже второй день не дают покоя обезумившие мамочки твоих рук дело? — Миша издает какой-то непонятный звук и широко улыбается, оголяя дорожку белоснежных зубов.

— Допустим, — кивает он, не сводя с меня взгляда.

Допустим? Черт, я готова вцепиться в его шевелюру и с размаху долбануть носом о парту!Но, на деле я улыбаюсь и произношу то, что едва не застревает у меня в горле:

— Твоя шутка удалась. Можешь удалить? Мне правда нужен мой телефон, а я не могу им пользоваться.

— Это уже второй вопрос, — насмехается Радецкий.

— Допустим, — говорю я, копируя его фразу и тон, высказанную несколькими секундами ранее.

— А что взамен, Воронова?

— Взамен? — хочу сдержаться, мысленно повторяю себе, что нужно ответить обычно и скучно, но меня несет, — слушай, я же не волшебник из изумрудного города, у меня для тебя нет ни ума, ни сердца, ни храбрости. Что я могу тебе предложить? — после моей фразы Миша начинает, не стесняясь ржать в голос.

— Это ты меня деликатно назвала бессердечным, тупым трусом?

— Заметь, не я это сказала, но не могу не согласиться с твоим определением, ведь как еще назвать человека, который воюет с девчонкой такими методами? — говорю все это и улыбаюсь, а в душе ругаю себя последними словами за то, что язык не могу держать за зубами. Но что поделать, если в присутствии Радецкого я теряю всякий контроль над собой?

— Тебе не понравилась моя шутка? — спрашивает и бровь свою вверх тянет — гад ползучий.

— Банальнее было бы только размести ты мой номер на порно-сайте или где ты там еще часто зависаешь, — Миша уже лежит на парте, содрогаясь от смеха, Мартынов еще держится, но слышу, как прыскает, старательно закрываясь от моего взгляда ладонью, а вот Радецкий от всего этого только звереет, и это плохо.

— Научись вежливости, Воронова. Обратись ты ко мне по-хорошему, извинись за вчерашнее поведение, я бы может и сжалился над тобой. Но после сегодняшних слов делаю вывод, что поступил правильно. Выкручивайся сама!

— Марк, — я хочу сказать что-то доброе, примирительное, но слова не идут. Ну не могу я с ним нормально общаться! А этот козлина еще и смотрит исподлобья, ждет, скотина, моих слез. Но нет, такого удовольствия я ему не доставлю.

— Черт с тобой. Наслаждайся своей победой, — бросаю ему я, едва сдерживаясь, чтобы все-таки не треснуть его головой об стол, но все же тихо разворачиваюсь и спускаюсь на несколько рядов ниже, к заинтересованной Ире.

Глава 8

С большим трудом, но мне удается избавиться от многочисленных звонков: регистрация на сайте, два часа общения со службой технической поддержки, подтверждение моего телефона и, наконец, объявление, как и сам пользователь, разместивший его, заблокировано. Всех звонящих я перенесла в черный список для надежности и вновь стала хозяйкой своему телефону. И почему раньше не заморочилась? Избавила бы себя от диалога с Радецким.

— Чем ответишь? — спрашивает меня Ира, пока мы обедаем в столовой.

— Ничем, — она едва не давится своим бутербродом от моего ответа, — я научилась отбивать словесные атаки, но ничего не могу сделать против таких выходок.

Это чистая правда. Я в школе никогда не могла ответить на шутки Радецкого, моей фантазии просто не хватало, чтобы противостоять достойно, а на мелкие пакости не разбрасывалась — все равно не оценит.

— Значит просто стерпишь?

— Стерплю, — грустно вздыхаю я.

— А если он еще что-нибудь сделает?

— Если он снова что-нибудь сделает, то стерплю еще раз, — получается еще грустнее, даже как-то безнадежно.

— Не узнаю тебя, — Ира усердно жует уже третий по счету бутерброд и качает головой.

— Ладно обо мне, когда твоя встреча должна состояться с Мартыновым?

— В субботу.

— Так вроде бы мы группой встречаемся?

— Он сказал, что ничего не забыл на этих посиделках, — пожимает плечами.

— Ну и что делать будешь?

— То, что ты говорила — не пойду. Вернее, пойду, но с тобой и с группой. Я никогда ни с кем не дружила, почему бы не попробовать?

— Молодец, решение верное.

Пока разговариваем, вибрирует мой телефон, а глаз при этом вновь начинает дергаться, хотя я и понимаю, что кошмар со звонками закончился. Пишет староста — она создала чат, где мы обсуждаем в какое кафе пойдем в грядущую субботу. Предложений много, но, в конечном счете, все соглашаются на небольшую кафешку-клуб недалеко от корпуса института, так как в группе есть те, кто живут в общежитиях, и им так недолго добираться.

Мы заканчиваем с обедом и идем на последнюю пару — лекцию общую для всего потока. Привычно занимаем места на ближних рядах. Пока ждем начала лекции в аудиторию заходит Димка, оглядывает многочисленных присутствующих, находит меня и машет рукой, подзывая. Я выхожу в коридор и сразу же оказываюсь в кольце крепких рук, и до кучи друг чмокает меня в макушку.

— Верка, сегодня тренировка отменилась, а ты мне обещала отметить твое возвращение. Совместим два приятных события в одно? — мы так и стоим в обнимку: Димка опирается на подоконник, а я прямо перед ним в кольце его рук. Со стороны, конечно, может показаться, что мы парочка, но для нас, для тех, кто в детстве спал на смежных кроватях в детском саду, такое поведение привычно.

— У меня последняя пара, потом свободна.

— Здорово, у меня еще две, но после этой я буду свободен!

Я смеюсь над другом — он собирается прогулять ради нашей встречи, но говорит с серьезным выражением лица, а оно ему как-то по жизни не идет, больше на гримасу похоже.

— Ладно, тогда после этой пары у входа в корпус.

Димка кивает, чмокает снова, но уже в щеку, заводит в аудиторию и еще долго жестикулирует и гримасничает, смеша нас с Ирой. Если смех продлевает жизнь, то мы свою продлили лет на пять точно. Но вдруг передо мной появляется темная фигура — в смысле Радецкий в черных джинсах и таком же угольном джемпере, и как дементор высасывает из меня всю радость. В последнее время я все чаще упускаю его из виду, и он появляется неожиданно. Видимо, чутье мое сбилось, а это опасно.

— Никогда не видел Фирсова таким нелепым! — говорит и делает такое лицо, словно лимона объелся. Он на удивление один, без своих друзей-прилипал.

— Ну было бы странно, если бы он к тебе так же относился.

— Значит, свидание? — будто не слыша моего ответа, изрекает Марк.

— Тебе-то что? Иди куда шел.

— Да я к тебе и шел! — заявляет он неожиданно, чем вызывает у меня легкое, хотя правильнее сказать, абсолютное недоумение! — судя по моему аккаунту на авито, ты разобралась с шуткой?

— Если ты знаешь ответ, зачем задаешь вопрос? — он молчит буравит недовольным взглядом. Неужели так расстроился из-за блокировки страницы? — Марк, тебе чего? — устало спрашиваю я. Если честно, у меня совсем нет настроения с ним препираться, хочется в хорошем расположении пойти с Димкой, а не выжатой, как апельсин в сок.

— Решил узнать планируешь ли ты извиняться? — нагло заявляет он, отчего у меня непроизвольно брови вверх ползут.

— Я? — уточняю на всякий случай, вдруг послышалось? Но Радецкий кивает, ехидно улыбаясь, и сомнения уходят, — а за что?

— За вчерашнее поведение, за «тупого труса».

— Это я должна извиняться? — переспрашиваю еще раз, буквально надеясь, что это очередная неудачная для меня шутка.

— Конечно, Ворона! Или хочешь продолжения наших боевых действий?

— Слушай Марк, твое конституционное право на свободу слова еще не обязывает меня слушать этот бред. Такое впечатление, что ты придумываешь на ходу.

— Подумай еще раз, Ворона, одно извинение, и я все забуду, или, — он делает театральную паузу, — я продолжу в том же духе. Ты же по школе помнишь какая богатая у меня фантазия?

Я слушаю и не верю в реальность происходящего. Тупейшего поведения в исполнении этого человека я прежде не видела — думала мы достигли дна в школьные годы, но вот, снизу постучали. А дальше что делать? Вроде бы извиниться — банальный и самый легкий вариант, но я себя не пересилю, не могу я просить прощения, да еще и впустую, у этого человека, ведь тогда получается, что я вернулась к тому, от чего так старательно убегала три года назад. Снова прогнуться, унизиться? Ради чего? Чтобы он отстал? Так опять же по школе помню, что такого не будет, он обязательно выдумает что-то новое, докопается до чего-то еще, и снова потребует чего-нибудь унизительного, и банальное «извини» самое невинное из того, что может подкинуть ему его больное воображение.

— Зависла? — он вдруг щелкает пальцами прямо перед моими глазами. Смотрит и ухмыляется, но, когда я начинаю говорить эта ухмылка медленно сползает с его лица.

— Я не знаю, чем ты руководствовался, когда решил подойти ко мне, но логику исключаю сразу. Ты решил, что можешь требовать от меня каких-то нелепых извинений, шантажируя своими глупыми шутками? Марк, мы не в школе, хотя такие твои выходки и там не были смешными. Я не стану перед тобой извиняться, потому что ни в чем не виновата, а вот тебе стоит подумать, чтобы завести такие слова в свой лексикон. Что касается твоих угроз: сделаешь что-то подобное еще раз и запомнишь этот раз надолго! — он поражен, это видно по его физиономии. И мне вроде бы уже можно было бы закончить свой монолог, но я зачем-то громко добавляю, — никто не запрещает тебе считать себя царем горы, но прошу знай свою гору.

Интересно к нашим перепалкам когда-нибудь привыкнут? Опять весь поток глазеет, разинув рты, и Радецкого это совсем не радует — вон как желваки напряглись. Я даже отклоняюсь немного, вдруг он на меня кинется? Но вот он меняется в лице, выдавливает из себя улыбку, облокачивается локтями на стол и наклоняется настолько близко насколько ему позволяет его рост.

— У тебя слишком длинный язык. Пора его укоротить, и поверь, я смогу это сделать. Смотри как бы тебе не пришлось пожалеть.

— Зачем вообще я с тобой связываюсь? Расскажу лучше Диме о том, что ты меня достаешь…

— Ну так расскажи. Мы проведем серьезную беседу и разойдемся с миром, а тебе это только проблем прибавит.

— Ты еще скажи: «ходи и оборачивайся»!

— Я же не авторитет из девяностых. Но, поверь, у меня есть несколько интересных мыслей на твой счет.

— Марк, ты сам ко мне подошел, сам начал конфликт, сам его закончил и сам решил, что меня нужно проучить. Поздравляю — ты стал самостоятельным! Может закончим наш диалог на этом?

— И не надейся, Ворона, для тебя все только начинается.

Радецкий, как герой какого-нибудь фильма сверкает ледяными глазами и неспешно уходит. Черт, ну кто меня за язык тянет? Что еще придет ему в голову? При воспоминании о его изощренности в школьные годы у меня пробегает холодок по спине, повторения я бы точно не хотела. Хотя после его пакости с объявлением я начинаю сомневаться в его фантазии. Если он придумает что-то похожее — не страшно.

— Ты его специально провоцируешь? — шепчет мне Ирка.

— Само получается. Вижу его, и не могу сдержаться.

А еще Марка отчего-то задело мое общение с Димкой. Наверное, чувствует, что за меня есть кому постоять, вот и бесится из-за этого. А Димка ведь просил меня говорить, если Марк будет доставать, может сказать?

Дима, как и обещал, ждет меня на улице у входа в корпус. Мы с Ирой прощаемся, договариваемся созвониться вечером.

— Ну, что, Верка, идем? — Дима по-свойски закидывает руку мне на плечо.

— Куда пойдем?

— Давай в Монпас? — он имеет в виду кафе Монпансье — тихое заведение недалеко от института с хорошей, почти домашней кухней. Оно пользуется спросом у студентов и старшеклассников из-за демократичных цен. Я соглашаюсь, и мы идем через парк на параллельную улицу. На одной из лавочек замечаю парочку — Радецкий с той блондинкой, которую я видела в первый день, у меня на него глаз наточен, я его лицо разглядела с двадцати метров даже за белобрысой головой инста-модели. Девчонка сидит у него на коленях, перекинув ногу на ногу и активно жестикулирует, а Радецкий ей улыбается. Надо же, я никогда не видела его искреннюю улыбку, а ей вот повезло.

По мере того, как мы к ним приближаемся, начинает все четче проявляться ощущение, что меня ведут на экзекуцию. Я, ища поддержки, протягиваю руку и обнимаю Димку за пояс, а тот и не тушуется, хотя, возможно, и не подозревает ради чего я это сделала, и повторяет мой маневр. Мы могли бы пройти мимо, могли бы сделать вид, что не заметили друг друга, но нет, парни — всегда остаются парнями и им непременно нужно обменяться рукопожатием.

Димка протягивает ладонь первый, а Радецкий, я уверена, медлит секунду, будто раздумывает о чем-то, еще так косится на его ладонь, но все же отцепляется от девицы и жмет протянутую руку.

— Привет, Дима, — Боже мой, мои уши едва в трубочку не свернулись от сладости ее голоска.

— Диана, как дела? — Димка ей улыбается, она растягивает свои утиные губки в ответ. Марк по-хозяйски держит ее за талию, и именно от этого, наверное, эта Диана так лыбится.

— Хорошо, — ее голос звучит, как колокольчик — вроде бы приятно послушать, но быстро надоедает.

— Знакомься, — Дима привлекает меня к себе и чуть подталкивает вперед, словно товар на обозрение выставляет, — Вера, — я киваю в знак приветствия, Диана делает то же самое. Даже не улыбнется. Конечно, я ведь не одна из этих носителей тестостерона.

— Дим, спешим, — говорю я, перехватывая его руку, висну на ней и улыбаюсь так мило, как только умею. Кончено, друг сразу тает.

— Идем-идем, — он шутливо щелкает костяшкой указательного пальца мне по носу, а я, естественно хохочу намеренно громко и тяну друга дальше по тропинке.

— Завтра в четыре? — кричит Димка Радецкому и тот кивает в ответ.

Мы отошли от парочки метров на пятнадцать, но холодок и мурашки, атакующие мою спину, подсказывают, что Марк все еще пялится в нашу сторону. Чтобы подтвердить свою теорию я невзначай оборачиваюсь и да — он смотрит.

Димка этого, конечно, не замечает, идет и болтает невпопад, а я даже сосредоточиться не могу на его словах. В какой-то момент мы уже оказываемся возле кафе, а я не припомню наш маршрут. Как будто во временную воронку провалилась.

Интерьер кафе слегка изменился с тех пор, когда я была в нем последний раз — в одиннадцатом классе. Стены, окрашенные в ярко сиреневый неоновый цвет, сменились на нежные лавандовые и уже не били по глазам, как раньше. Исчезли вычурные многоярусные люстры и на их место появились одиночные плетеные плафоны, столы из стали заменили деревянными, а в нишах, где раньше были расставлены аляпистые футуристичные фигурки, теперь были заполнены маленькими вазами с белыми цветами.

Дима делает заказ за меня, когда слышит, как я прошу у официанта чай и весенний салат. И благодаря ему передо мной на столе оказывается безразмерная тарелка с шашлыком и картошкой. И он заставляет меня есть, хотя все внутри меня протестует против такого обеда, каждый кусочек едва не застревает в горле. Мы болтаем о разных мелочах: Дима рассказывает, как поступил в университет и как попал в региональную команду, про свои тренировки и многое другое. И я чувствую себя спокойно и расслаблено, мне приятная наша встреча ровно до тех пор, пока он не задает мне вопрос:

— А почему ты решила вернуться? Ты так и не сказала, — я вся подбираюсь, быстро соображая какой ответ дать, чтобы дальнейших расспросов не повторилось — мне безумно неприятна эта тема.

— Не ужилась с маминым мужем, — осторожно отвечаю я, следя, чтобы мой голос не дрогнул и тон не выразил того отвращения, которое я испытываю к Толе и даже к воспоминаниям о нем.

— А с мамой поговорить не пробовала?

— У нее есть право на личную жизнь, а я могу пожить и с папой, — делаю акцент на последних словах и даю понять, что разговор закончен, но это же мой друг — Дима, он никогда не умел различать такие намеки.

— Как-то это радикально. Уехать из столицы и вернуться сюда? Может разрешилось бы?

— Нет, не разрешилось. Дим, — мягко прерываю его следующий вопрос, кладу ладонь на его руку и заглядываю в голубые глаза, — мне тут лучше. Москва — слишком большой город, мне было некомфортно, — отчасти я даже не вру, я действительно не люблю такие огромные города, но сюда бы, будь моя воля, я бы не вернулась никогда.

— Да, тут ты права, — соглашается Димка, — я тоже не люблю большие города. Ладно, как там твоя подруга? — я облегченно закрываю глаза — моя больная тема себя исчерпала.

— Ира? Ох, это чудо-человек, — я даже смеюсь, когда припоминаю все ее нелогичные поступки за немногочисленные дни нашего знакомства. Рассказываю Димке и о том, что она все же согласилась на встречу с Мартыновым, хотя дневник был уже у нее.

— Да, девчонка без стержня, — изрекает мой друг, но я протестую:

— Не говори так! Она просто очень мягкая и немного нервная.

— То есть без стержня, — упорствует Димка, и как я не возражаю повторяет эту фразу, как молитву. — Ну от Егора я вообще не ожидал такого. И главное, типаж у твоей Иры вообще не Мартыновский. Там все как на подбор — высокие, длинноногие брюнетки с бюстом под сто десять и талией на пятьдесят. Ну где она и где все те, кого он выбирал? Какая-то маленькая, рыжая, пугливая, худющая.

— Дима, перестань! Ирка хороший человек, она красива и привлекательна.

— Это да, но говорю же — не Мартыновский типаж. Даже интересно, что замышляет. Скажи ей чтобы осторожнее с ним была, а лучше подальше от него держалась.

— Да ясное дело, — говорю я, ковыряясь в своей огромной тарелке.

Димка молчит, но вдруг хватает меня за ладонь, смотрит прямо в глаза, как будто видит в них что-то, и говорит:

— Если эти трое будут к тебе клинья побивать, ты мне скажи обязательно! Я им крылья-то пообломаю.

— Ты уже мне говорил, я помню…

— Я говорил про Радецкого, а теперь говорю и про оставшихся двоих.

— Я поняла, Дим, — мягко отвечаю я, — если будут допекать — пожалуюсь.

Судя по тому, что Димка вернулся к своему шашлыку, он моим ответом удовлетворился.

Глава 9

Вечером меня ждал неприятный сюрприз: прямо во время ужина с папой мне позвонила мама. Я, конечно, не стала подавать виду насколько меня раздражает ее звонок, но чуткий папа, кажется, что-то заподозрил, когда я сбросила вызов.

— Вы поссорились? — спросил он, старательно делая вид, что это интересует его не больше, чем ток-шоу, идущее в данный момент по телевизору.

— Нет, просто мы ужинаем. Я перезвоню ей позже.

Папа кивнул, но не знаю насколько его устроил мой ответ, хотя по виду, того, что я сказала оказалось достаточно. Я и так на ужин сделала себе лишь кофе и взяла кусочек сыра, но после маминого звонка и это не лезло мне в горло. Стойкое чувство предстоящего скандала не позволяло расслабиться, а после пришедшей смс «позвони мне» я окончательно распрощалась с идеей перекусить и ушла в свою комнату.

Перезванивать маме мне не хотелось, но внутри безумно противный голос твердил: «а вдруг что-то случилось?». Хотя что могло случиться? В таких стенаниях я провела минут двадцать, но все-таки не выдержав напряжения, взяла телефон и набрала маму.

— Здравствуй, солнышко! — бодро ответила она, и я поняла, что ничего не произошло.

— Привет. Что случилось?

— Вера, ну неужели мы никогда не вернемся к прежним отношениям? — спрашивает она грустным голосом. Внутри у меня что-то екает. Мне очень хочется общаться с мамой как раньше, я люблю ее и хочу, чтобы она была рядом, но только без своего Толи. Именно эту мысль я ей и озвучила.

— Солнышко, разве я не имею права на счастье?

— Имеешь, — легко отвечаю я, — а я имею право относиться к людям так, как считаю нужным. Толю я не приму. Хочешь жить с ним — живи, но ко мне не лезь.

— Вера, я хотела у тебя спросить, — тихо говорит мама, и в ее голосе сквозит неуверенность, — ты не переменишь решения вернуться к нам? Твердо решила остаться с папой?

— Однозначно! Только если Толик исчезнет.

— Тогда мы переделаем твою комнату под кабинет? — я едва не поперхнулась от ее вопроса.

— Зачем тебе кабинет? — спрашиваю из любопытства. Мне не нужна комната в их квартире, я не планирую туда даже в гости заезжать, и я не против, чтобы ее переделали, но мне по-детски любопытно к чему маме нужен кабинет.

— Не мне, Толе, — от одного его имени я начинаю закипать, — ему нужно рабочее пространство.

— И этим пространством должна стать моя комната? Того, что он выгнал меня из собственной квартиры уже недостаточно? — во мне взорвался вулкан и теперь огненная ярость лавиной накрывает маму.

— Вера, тебя никто не выгонял…

— Нужен кабинет? Пусть купит себе гараж и сидит там!

— Вера, когда ты будешь приезжать, будешь ночевать в зале…

— Ноги моей не будет в доме, где живет этот нахлебник!

— Солнышко, не нужно так реагировать. Если бы я не сказала, что комната нужна Толе, ты бы была против?

— Да делай ты что хочешь, мне все равно! — кричу я в трубку и сбрасываю вызов.

Господи, как же меня злит мамина слепота в отношении ее нового мужа. Любовным зельем он ее что ли опоил? Я даже в страшном сне представить не могла, что какой-то чужой мужик встанет между нами, и, что хуже — мама займет его сторону. Чувствую себя преданной, как будто нож в спину вогнали.

— Вера? — я резко разворачиваюсь на папин голос. Папа стоит за дверью, несмело приоткрыв дверь, и заглядывает в комнату.

От охватившей меня злости даже забываю, что он дома, что мог слышать наш разговор, и теперь гоняю в голове всевозможные объяснения. Но папа меня опережает:

— Не хочешь посидеть, фильмец посмотреть? — у меня сердце отпустило от его слов, еще бы чуть и точно из груди вышло, — как в старые добрые? — добавляет он, видимо, ошибочно толкую мое молчание.

— Ну конечно!

Я действительно рада возможности провести вечер с папой так, как мы делали это раньше: он искал для нас с мамой какой-нибудь интересный фильм, мама готовила перекус из бутербродов и газировки, а я натаскивала в зал подушек и одеял. И вот так по-семейному, втроем, закутанные в одеяла и с сухомяткой в руках мы проводили по два часа у экрана. Теперь вот только мы с папой можем возобновить нашу давнюю традицию, пока мама ублажает Толика.

Мы смотрели новую комедию, много смеялись, болтали обо всем подряд. Я вдруг осознала, что впервые с момента, когда Толик переступил порог нашей квартиры, чувствую себя счастливой. К концу фильма я едва держалась, чтобы не заснуть у папы на плече — сказалась учебная неделя и усталость.

Уже вернувшись в свою комнату и лежа в прохладной кровати, я в полудреме улыбалась небывалой легкости разума. Оказывается, все, что нужно человеку для расслабления — провести уютный вечер со своими родными.

Когда на следующий день я собираюсь на встречу с одногруппниками, папа не устает отпускать шутки в мой адрес — так он радуется, что я привыкаю к новой жизни и начинаю развлекаться. Для такого обыденного события я выбираю обычное платье с пышной короткой юбкой. Ничем непримечательное кроме своего красного оттенка. И когда мы с Ирой входим в кафе, где договорились встретиться с остальными, понимаю, что не прогадала.

Компания собирается быстро — присутствуют почти все, кроме, естественно, тройки спорстменов во главе с Радецким, но я этому только рада, ведь у меня есть возможность вести себя обычно, расслабиться и не выдумывать никакие колкие ответы. Мы заказываем еду и алкоголь, и я, скрепя сердцем, позволяю себе съесть не только овощной салат, но и пару кусков пиццы. Пью, правда, мало и только легкие коктейли, чем переодически привлекаю к себе общее внимание.

— Вера, ты не поддержишь? — кричит мне староста с другого конца стола, поднимая в воздух очередную рюмку.

— Ну давай, расслабься, — вторит ей паренек в очках, чье имя я подзабыла.

— Вер, ну правда, так знакомство лучше пойдет, — поддакивает еще одна темноволосая девчушка с забавным ежиком на голове.

— Я с вами, — улыбаюсь, но тянусь к своему коктейлю, из-за чего ребята начинают завывать, но все же мы чокаемся и пьем за очередной тост «за знакомство».

— Вера, мне конец! — Ира, до этого веселая и расслабленная, вдруг вцепляется в мое плечо.

— Чего? — в общем веселье, да и под действием алкоголя даже не понимаю, о чем она говорит, пока не указывает в сторону входа, где стоит собственной персоной компания Радецкого в сопровождении трех девушек, которых будто только что из копировального аппарата достали, в одной из которых узнаю Диану — ту самую, с которой меня Димка знакомил. Господи, да где они таких находят — одинаковых, будто сошедших с билборда с рекламой клиники пластической хирургии? Ну только у Дианы цвет волос светлый, а две другие явные шатенки.

Начинаю припоминать, что Ирка променяла белобрысого придурка на нашу компанию, перевожу взгляд в его сторону — он нас заметил, как, впрочем, и все остальные. Будь я на месте Иры — бежала бы, сверкая пятками, на Мартынова ведь смотреть страшно — можно окаменеть, как от взгляда медузы Горгоны. Он явно зол и явно на Иру, учитывая, как прожигает беднягу взглядом. Но я ведь не Ира?

— Успокойся, — шепчу я ей, — он нашел себе развлечение на вечер.

— Вер, он сюда смотрит, ой мамочки!

Я еще раз перевожу взгляд в их сторону и, к своему сожалению, и сожалению Иры, вижу, как все трое идут в нашу сторону. Ладно хоть без баб своих — и на том спасибо. Мысленно чертыхаюсь — ну кто просил все портить? Опять нужно голову в порядок приводить и быстро, ведь Мартынов первым подлетает к нашему столу и басит на все кафе:

— Вот это встреча!

— Ворона, и ты здесь! — ржет Радецкий. И только Миша стоит немного в стороне, как бы наблюдая за разворачивающимся действием.

— Егор, Марк, Мишка! — орет обрадованная староста, — все-таки пришли? Присоединяйтесь!

— Нет уж, обойдемся! — нетерпеливо рычит в ответ Мартынов, впиваясь взглядом в испуганную Ирку, — пошли! — обращается он к Ире, и не дожидаясь ее действий разворачивается и уходит. Я машинально хватаю подругу за руку и не даю встать, а то эта добрая душа, уже подниматься начала.

Мартынов быстро замечает, что Ира не с ним, и… Взрывается. Ох, такое зрелище даже в Ключевской сопке никто не наблюдал. Подскакивает к нам в один здоровый шаг и тянется к Ирке, но я проворно придвигаюсь к столу и мешаю его маневру.

— Мартынов, тебе чего? — спрашиваю, невинно хлопая глазами. Благодаря ему глаза всей группы теперь направлены в нашу сторону, ведь все уже привыкли к нашим перепалкам и ждут очередное шоу.

— Тебе какое дело? — огрызается он и снова тянется к Ире, а я улавливаю запах алкоголя, исходящий от него, — пошли по-хорошему! — обращается он к Ире. Она сидит ни жива, ни мертва — вся бледная, едва не плачет. Понимаю, что ответить она не сможет.

— Сгинь, бабайка, ты уже достаточно нас напугал, — говорю я, посмеиваясь, а сама оттесняю Иру подальше от взбешенного хорька.

— Ворона, не лезь в это, — предупреждает меня Радецкий, хочу ему ответить, но Мартынов начинает орать на Ирку:

— Рыжая скелетина! Дурака из меня сделать решила?

— Никто из тебя дурака не делает, это полностью твоя инициатива, — отвечаю спокойно.

— Пойдем поговорим! — не унимается Егор.

— Ты иди сначала протрезвей, а потом уже поговорите.

— Я не с тобой разговариваю!

— Да чего истерику разводить? — снова вмешивается Радецкий, — пусть выйдут, поговорят. Ничего он с этой дурехой не сделает.

— Марк, ты из принципа игнорируешь здравый смысл или у тебя к нему неприязнь? Никуда она с ним, — тычу в Мартынова, — не пойдет.

— Если ты сейчас не заткнешься… — грозит Мартынов.

— Прости, а твой психиатр в курсе, что ты здесь?

— Ворона, угомонись уже! — кричит Радецкий. Замечательно, и как мне удается их из себя выводить?

— Вы думаете, если будете орать на меня громче, я буду тише слушать? — теперь уже я выхожу из себя, — Мартынов, тебе за себя не стыдно? Прилетаешь сюда, как тасманский дьявол: слюной брызжешь, кричишь что-то невразумительное. Хочешь с кем-то поговорить? Зеркало всегда в твоем распоряжении — у него выбора нет. А у Иры есть и она с тобой идти не хочет! — на всякий случай оборачиваюсь к ней, ища подтверждения своим словам, и Ирка тут же кивает тройку раз.

— Ворона…

— Миша, ты вроде в адеквате, — обращаюсь я к единственному не принимающему участие в нашем споре из их стройки, — забирай их и уводи.

— И правда, ребят, — наконец, подоспевает помощь от одногруппников, — не хотите нам компанию составить — идите куда шли. Ваши разборки — Ваше дело.

— Вот именно, — возмущается Наташа — та самая, с кем я познакомилась в первый день, — идите, не портите настроение.

— Если Ирка захочет — потом поговорите, — добавляет староста.

— Вот видите, ребята, мы все одного мнения, — не скрою, самодовольно заявляю я.

Радецкий, наверное, во мне дыру прожечь хочет, Мартынов испепеляет взглядом Ирку.

— Пошли, Казановы неудачники, — впервые говорит Миша, но почему-то разворачивается и уходит в одиночестве. Помог называется.

И о чудо, Радецкий уходит и тянет за собой своего белобрысого друга. Ну, Ирку мы отстояли, к счастью. Правда, что нас дальше ждет? Но об этом я решила не думать, да к тому же зачем-то ляпнула им вслед:

— Идите-идите. Вы из тех людей, с которыми приятно прощаться.

— Верка, спасибо тебе огромное, — шепчет мне на ухо Ирка.

— Ерунда.

— Так, друзья, это надо запить! — бодро вещает староста и под дружное одобрение мы поднимаем очередной тост.

Как ни странно, но после произошедшего веселье набирает обороты даже быстрее. Мы пьем за встречу не менее восьми раз, за знакомство, естественно, за все хорошее, за удачу и за любовь, и с каждым разом интервал между тостами сокращается, а всеобщее веселье нарастает.

— Девчонки, я на минутку, — вырываюсь из атмосферы безудержного веселья и иду к туалету. От смеха уже сводит скулы, нужно передохнуть, да и количество выпитого алкоголя, пусть и легкого, дает о себе знать не только навязчивым головокружением, но и желанием посетить уборную.

В туалете я привожу в порядок свое раскрасневшееся лицо, чуть освежаю макияж, убеждаюсь, что я все еще не выгляжу как толстая свинка и выхожу из комнаты. Но едва открываю дверь, как массивная фигура в черном вталкивает меня обратно, и мало этого — закрывает дверь на защелку. Цепенею на мгновение, но тот, кто втолкнул меня сюда разворачивается и наступает легкое облегчение, сменяющееся поднимающейся волной жгучего страха.

— Радецкий? Тебе чего? — он медленно приближается ко мне, как ангел тьмы — в черной облегающий спортивную фигуру водолазке и таких же черных джинсах. А зрачки похожи на бездонные колодцы.

— Ты совсем с катушек слетела? — он говорит вкрадчиво, слова проникают в самый мозг, минуя пелену алкоголя. Мне кажется, что он едва сдерживается, чтобы не убить меня, — я предупреждал тебя?

— А ты думал, я буду как в школе — терпеть Ваши издевательства? — ощетиниваюсь я, — я не та маленькая забитая девочка, над которой ты столько лет измывался! И Иру Вам на растерзание не дам!

— Да совсем не та, — соглашается он, подходя еще ближе и словно пропуская мимо ушей мои слова про Ирку. Я упорно стою на месте, хотя и не уверена, что ноги способны выдержать такое напряжение, — та была просто маленькой занозой в голове, от которой я никак не мог отделаться. А ты, — он вдруг сильно тычет в меня пальцем, — мелкая сучка, которую мне хочется придушить, едва открывваешь свой рот!

Я даже дар речи теряю, стою как рыба — ртом хлопаю, а как говорить начать не знаю, и только пару секунд спустя вновь обретаю способность излагать мысли.

— Ладно, — произношу устало, отталкивая его от себя. Опираюсь руками на раковину, лишь бы не грохнуться прямо перед этим самодовольным ублюдком, — что ты хочешь? — он молчит, лишь сверлит взглядом, — если ты столько лет не даешь мне покоя, значит чего-то хочешь. Чего?

— Хочешь договориться?

— Почему бы нет? — пожимаю плечами.

Марк быстро сократил разделявшее нас расстояние и навис надо мной, заставляя чуть отклониться назад, чтобы не упереться в него лбом.

— Я не буду с тобой договариваться, — не говорит — рычит, — потому что смысл всей этой многолетней вражды именно в том, чтобы видеть на твоем лице именно это выражение беспомощности! Мне ничего не нужно, просто доставляет удовольствие травить тебя!

— Придурок! — констатирую я.

— Это так, — он вдруг протягивает руку, хватает меня за затылок и обрушивается на мои губы. От неожиданности открываю рот, и этого мгновения ему хватает, чтобы проскользнуть ко мне языком. Хочу отвернуться, но рука на затылке крепко удерживает голову, не оставляя шансов на побег. Пытаюсь пнуть его, но он, будто читая мои мысли, перехватывает ногу, ловко протискивает свое колено и не дает возможности воспользоваться этим приемом снова. Я чувствую его язык у себя во рту, привкус ментола и алкоголя. Меня начинает трясти от безысходности, накатывает волна паники и чего-то еще.

Он отстраняется, и я замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, но вновь моя попытка проваливается, а его рот тем временем спускается к шее, до боли прикусывает кожу, когда я дергаюсь в очередной попытке вырваться. Его рука проскальзывает по ноге, под юбку, где очерчивает кружевной край чулков. Мне это неприятно, я чувствую лишь подступающие к горлу слезы безысходности и накатывающие волны паники и в панике предпринимаю свою последнюю попытку вырваться — со всей силы сжимаю зубы на его губе и тут же чувствую металлический привкус его крови.

— Ах ты ж, — он тут же отскакивает от меня, хватается за то место у рта, откуда тонкой струйкой вытекает кровь. Я кажется, не рассчитала силы укуса, — с ума сошла?

— Это ты с ума сошел! Попробуешь тронуть меня еще раз — расскажу Диме!

Господи, как же глупо это звучит, кажется, даже злит его еще сильнее.

— Вот и вернулось это затравленное выражение! — самодовольно усмехнулся он, стирая кровь с губы.

— Что?

— Твое лицо, — он указал на меня пальце, прошел к раковине и начал умываться, — наконец оно приобрело то выражение, которое я помню со школы. Страх, паника… Потрясающе.

— Ты просто больной! Больной придурок! — закричала я, водя рукой по губам, лихорадочно стирая его вкус, — не подходи ко мне! — бросаю ему, поворачиваю в двери замок и вырываюсь на свободу.

Меня трясет. Руки вообще не слушаются. Я пытаюсь привести себя в порядок перед зеркалом, что висит у входа в зал, но руки трясутся настолько, что не получается даже волосы пригладить. Он снова сумел взять верх. Я ожидала от Радецкого чего угодно, даже удара, но только не поцелуя. Чтоб его!

На подбородке у меня остался красный след. Я кидаюсь к кулеру, наливаю воды в стакан и судорожно отмываю кожу от этих следов безумия. Выгляжу ужасно — губы распухли, зрачки размером с футбольное поле, раскраснелась и растрепалась. Приглаживаю волосы, вытираю рот, стараюсь в это время глубоко дышать и успокаиваю бешенное сердце.

Возвращаюсь за столик только тогда, когда колени перестают дрожать и я полностью чувствую под ногами пол. И вот удивительно, следом к своему столу плетется Радецкий. Следил он там что ли за мной?

— Вера, ну где ты была так долго? — первая меня замечает Ира, — садись скорее.

Я плюхаюсь не глядя. Единственное, что хочу — это сбежать из этого кафе, из универа и из города. Ира вручает мне бокал с коктейлем, но я уверенно беру бутылку водки, под дружное «ого» наливаю себе рюмку и залпом выпиваю. Пищевод и желудок обжигает, Ира подсовывает какую-то закуску, и я послушно пихаю ее в рот.

— Вот это да! — тянут девчонки.

— Еще! — уверенно наполняю рюмку вновь.

— Ты аккуратнее, подруга! — шутит Оксанка, — ну, за хорошее настроение! — мы все чокаемся, и я вновь залпом выпиваю все содержимое рюмки.

За этим тостом следует еще один и еще. И каждый раз я пью водку. Хочу стереть из памяти самодовольное выражение этого придурка, и мне это удается, правда частично. Я стираю его вкус, но память не устает подсовывать произошедшее в туалете вновь и вновь. Он бесит, бесит, бесит! Сидит и ржет за соседним столиком, а я никак не могу расслабиться. Сколько я уже выпила? Пять рюмок? Шесть? Голова идет кругом, мысли путаются, а расслабление не наступает. Наоборот, я начинаю закипать!

Оборачиваюсь и вижу, как Радецкий прилип к своей Диане. И ведь не брезгует же! И еще поперся к ней целоваться после меня! Ему вообще что ли не принципиально? Гад! Мне подсовывают очередную рюмку, я осушаю и ее содержимое, даже не закусываю, встаю и направляюсь в сторону соседнего стола. Одногруппники кричат мне в след, спрашивают куда я ухожу, но мне без разницы. Вижу цель — не вижу преград. Подхожу к их столику и на меня мгновенно уставились три пары глаз, а еще две самозабвенно лижутся и не замечают ничего вокруг.

— Дорогая! — я бесцеремонно хватаю ее за плечо и отрываю от Радецкого. Он потрясенно вертит головой, пока не натыкается взглядом на меня, — ты бы поинтересовалась где были эти губы полчаса назад!

— Чего? — звенит колокольчик на каких-то недосягаемых нотах, от которых меня предергивает.

— Вы — компания золотых придурков! Привыкли жить на широкую ногу и делать все, что придет в голову, а по факту трое пацанят, которых никак не отпускает пубертат. Ты — я ткнула пальцем в ошалевшего Радецкого, — который родился, наверное, на зло презервативу! Ты являешься прямым доказательством того, что человек может жить без мозгов! Засунь свое самомнение себе в задницу, туда же прихвати деньжата и влияние твоего папаши! Удивишься, сколько найдется человек, готовых дать по твоей смазливой роже, если за тобой не будет стоять папенька с его нулями в банке. А еще посмотри кто купится на эту рожу, если твоя золотая задница будет передвигаться не на мерседесе, а на автобусе и очень удивишься насколько быстро она — я почти ткнула пальцем в Дианин глаз, — променяет тебя на кого-нибудь побогаче! А ты, — обращаюсь к белобрысой, — хотя унижать такую, как ты нечестно с моей стороны, тебя жизнь и так нехило потрепала! Но ты тоже не радуйся, этому без разницы на кого кидаться, там все мозги стекли в причинное место — им и думает.

— Я что-то пропустил? — в поле зрения попадает третий из их компании, и я не скуплюсь на комментарий и для него:

— Да, ступень эволюции! — но не Миша объект моей истерики поэтому я вновь возвращаюсь к наглой роже бывшего одноклассника, — у тебя, Радецкий, язык быстрее мозга работает, и ты его инстинктивно во все щели суешь!

— Ты совсем дура! — белобрысая вскочила с места, попыталась дотянуться до меня, но я отшатнулась, едва удержав равновесие — спасибо Мише, в плечо которого я вцепилась. — Ты что сказала! А ну повтори— где там был его язык?

— А посади его на поводок и держи покрепче, чтобы в самоволку не отправлялся, либо удовлетворяй чаще, чтобы у него на все движущееся не вставало!

Боже, что я несу? В своей жизни я никогда не разговаривала на таком жаргоне. Радецкий довел до разговора уровня сиделых. От того, чтобы не вцепиться в мои волосы Диану отделял только впившийся в ее руку Марк.

— Ну, не буду Вас больше отвлекать! — демонстративно осушаю стоящий на краю стола полный фужер шампанского, — осторожно, Радецкий, не рухни с уровня своего самомнения на уровень своего интеллекта — разобьешься! — заканчиваю свою мысль и ретируюсь обратно за свой столик.

А здорово, когда слова сами приходят на язык и когда нет страха! Может надо выпивать рюмку перед приходом в универ? Вернувшись за стол натыкаюсь на очумелые взгляды одногруппников. Все они навеселе, поэтому моя выходка поощряется продолжительным взрывом хохота и новыми тостами.

В какой-то момент я опасаюсь, что Радецкий взорвется и прискачет к нашему столику, как его малахольный друг, поэтому периодически кошусь в их сторону. Но нет, судя по шуму с их стороны, у них там идут разборки после моего выступления. Вечер стремительно набирает обороты, компания все пьянее и веселее, мне все лучше и даже Ирка вроде бы влилась в коллектив и веселится. Но все имеет свойство заканчиваться, и наша поседелка тоже подходит к концу после того, как староста сообщает, что ее еще ждут друзья в другом месте.

Одногруппники не скупятся на приятные слова в мой адрес, Ирке тоже перепадает что-то вроде «где же ты раньше была, Скопцова?». Замечаю за собой, что не знала ее фамилии. Те, кто живут в общежитии кучкой идут к своему корпусу, кто-то уехал на собственном авто, кто-то, включая Иру, пошел пешком. Я же вызвала такси и уже через полчаса полностью вымотанная лежала в своей постели. Голова до безумия кружилась, тело казалось ватным, но мне было настолько легко, что все это не доставляло никаких неудобств, и вскоре меня поглотила темнота.

Глава 10

Пока я жду такси, наслаждаясь прохладой вечера и отрезвляющим ветерком, из кафе выходит великолепная пятерка и вратарь. Хотя нет, выходит только Радецкий с друзьями, их спутниц нет, и мне даже интересно, когда те слились. Я стою чуть поодаль от входа — меня не сразу можно заметить, зато я спокойно наблюдаю за троицей. Мартынов пьян вусмерть, как вообще на ногах стоит, а, впрочем, он и не стоит — повис на Мише и несет едва различимый пьяный бред о паскудной женской душе. Наверное, его жертва пластики тоже его променяла. Интересно, а моя вина в том, что всех троих в этот вечер продинамили есть?

Меня медленно, но верно накрывает расслабляющая волна, хочется лечь прямо на дорогу и уснуть, но из последних сил держу себя в руках, а вернее, на ногах. Смотрю в приложение — таксист еще только предыдущий заказ выполняет, до меня ему еще десять минут.

— Так мне давно не везло! — звучит ехидный голос над самым ухом.

Удивительно, но на неожиданный контакт с Радецким я никак не реагирую, не трясусь, не робею. Наверное, количество выпитого полностью отупляет все чувства. Я глупо пялюсь на его смазливую рожу и молчу, поражаясь красивейшему цвету глаз — серые и холодные, как две льдинки.

— Тебе чего? — спрашиваю я, глупо улыбаясь.

— Мне — тебя, — просто отвечает Радецкий, тянет ко мне руку и ведет пальцами по щеке. Отчего-то это его прикосновение не поддается алкогольному щиту и взбудораживает побег мурашек по спине.

— Совсем спился? — открыто насмехаюсь, но не препятствую его руке. Марк делает рывок, хватает меня за плечи и разворачивает к себе лицом. Он действительно пьян.

— Ну почему ты такая стерва? Всем улыбаешься, а меня шлешь? И так с пятого класса — высокомерная стерва, смотрящая на меня свысока. Так и хочется эту твою улыбку стереть, чтобы не смела никому улыбаться так…

— Марк, ты бредишь, — резюмирую я его мысли и чуть отталкиваю, но его грубая хватка на моих плечах в ту же секунду становится стальной.

— Брежу! — соглашается он, — семь лет бредил, а ты уехала, свалила в свою Москву! И вот вернулась, ко мне, это судьба или наказание мое?

— Отпусти, — я отмахиваюсь от него, как от назойливого комара, пищащего над ухом, но не выходит. Марк наклоняется и рвано целует в висок, быстрымикороткими касаниями губ спускается ниже к скуле, его губы попадают мне в ухо, когда я снова пытаюсь отвернуться, и уже ласкают другую сторону лица.

— Пусти же, — успеваю сказать прежде, чем его губы находят мои.

Я не думала, что мне так скоро будут приятны такие поцелуи. Алкоголь стер страх, стер воспоминания, оставил место только чувствам. Боже, ну до чего хорошо. Мы даже дышим в унисон. Я вновь ощущаю, как подгибаются колени, как струи горячего пламени спускается по спине и завязываются в тугой узел в животе. Чувствую его горячее дыхание, чувствую влажность губ, чувствую, как растворяюсь в нем и при этом совершенно не испытываю отвращения. Поцелуй становится все яростнее, и кислорода в крови не хватает, и от этого кружится голова и сознание все ближе подходит к пропасти. Водоворот захватывает все сильнее и сильнее, голова отключается, мысли улетают, и я открываю для себя совершенно новые ощущения, новое состояние, как будто тело растворилось и осталась только энергия наслаждения.

Громкая мелодия выдергивает меня из этого вихря, обрушивая реальность — я в своей спальне, в своей постели. При этом тяжело дышу, кислорода едва хватает, хочется вдохнуть больше, но легкие начинают саднить от усердия. Кожа покрылась капельками пота. Какое-то время я все еще нахожусь между сном и явью, закрываю глаза и чувствую на теле горячие руки, губы, но стоит открыть глаза и мираж исчезает.

Тянусь к телефону, чтобы узнать кто звонил, но номер мне незнаком, и я с раздражением включаю режим «вибро», откидываюсь обратно на подушки и медленно воспроизвожу в памяти чувственные видения. Признаюсь себе, что даже хочу снова заснуть, чтобы продолжить оборвавшийся момент, но, как назло, сон как рукой сняло. Я только мечусь по кровати, отыскивая удобное положение, прохладные местечки на прогретом телом матрасе, но все же сдаюсь, признавая, что заснуть больше не удастся.

Чисто на психологическом уровне, я понимаю откуда мог взяться такой сон — вчерашний инцидент с участием Радецкого наложился на отсутствие у меня партнера и проявился в том виде, который я, собственно, и наблюдала. Но, Боже, почему я так среагировала на него? Почему из всех мужчин, которых я могла бы встретить, из тех, кого я уже знаю мне в сознание закрался именно образ Радецкого? Что за нелепая игра воображения? Сейчас понимаю насколько глуп мой сон, а еще и досмотреть его хотела. Да, чего только не подкинет подсознание.

С утра я привычно иду в ванную, а после встаю на весы, ведь за последний пару дней мой многолетний ритуал дал сбой. Самой не верится, что я забывала взвешиваться, и лучше бы дальше забывала, ведь сегодня мое сердце рухнуло вниз, когда на экранчике весов появилась цифра на два килограмма больше, чем парой дней ранее. Меня начинает лихорадить, я взвешиваюсь еще раз и еще, но ошибки нет — я прибавила. Возвращаюсь к себе в комнату и встаю перед зеркалом. Ну разумеется, эти два лишних килограмма мгновенно отразились на моей фигуре. Я прибавила и в талии, и в ногах, и даже руки стали толще. Мысль о том, что я вновь превращаюсь в пухленькую девочку из пятого класса вторгается в мой мозг и разрастается там, как раковая клетка. Это чувство, мгновенно охватившее меня, я называю паникой. Мне непременно и срочно требуется что-то предпринять: выпить мочегонное, сесть на диету, позаниматься спортом, пойти на прогулку и нашагать там тысячи шагов — что угодно, но, чтобы вес вернулся на прежнюю отметку и срочно!

Так я и поступаю. Сначала пью таблетки, потом решаю поголодать пару дней, поэтому пропускаю завтрак, ограничившись только зеленым чаем с молоком. Папа неодобрительно цыкает, когда видит мою еду, и даже говорит мне:

— Ты слишком худая. Тебе надо есть.

Но я-то знаю, что не худая, а теперь уж и вовсе поправилась, и его замечание меня раздражает. Хочется огрызнуться, сказать, чтобы глаза разул и больше не лез ко мне с вопросом еды. И так два дня я шла на поводу у всех, кто старался меня накормить, и вот результат! Но все же мне хватает выдержки что просто игнорировать его замечание, и делать по-своему. В итоге, хожу целый день голодной, к вечеру даже начинает кружиться голова, а в течении дня меня то и дело бросает в жар. Я не могу ходить спокойно мимо зеркал, которые, как назло, у отца понатыканы во все шкафы — мне так и мерещатся лишние килограммы.

Нагнетая себя все сильнее, день свой я заканчиваю в полуобморочном состоянии, обессиленная в кровати с двумя стаканами теплой воды в желудке, что помогает ненадолго притупить чувство голода, но этого времени вполне хватает на то, чтобы уснуть.

Стоит ли говорить, что на утро я разбита? В отражении на меня смотрит пьющая женщина лет сорока пяти, с ужасными синими кругами под глазами. Однако, меня радует то, что весы показали снижение веса, хотя и не полное. Сама себя убеждаю в том, что диета работает, лишняя вода выходит, значит я иду в правильном направлении, но все же, после долгого самобичевания, решаю позавтракать хотя бы кефиром, иначе попросту не выдержу еще один день.

В универе встречаюсь с Ирой — она ждет меня возле аудитории и почему-то не заходит внутрь.

— Ты чего здесь? — спрашиваю я, после короткого приветствия.

— Да там сидит Мартынов. Прямо на первом ряду. Ну куда я одна, Вер? Он же меня проглотит и не подавится, — объясняет Ира, теребя в руках ручку от сумки.

— Ладно, идем.

Первой захожу я, Ирка крадется следом. Мартынов сразу же оживляется, действительно сидит на первом ряду прямо с краю, и будто только нас и ждал.

— Рыжая! — зовет он более-менее мирным тоном, но Ирка все равно вздрагивает — я это даже спиной чую, — надо поговорить.

— А ты сегодня в адеквате? — подкалываю его я, недоверчиво оглядывая с ног до головы.

— А по мне не видно? — теперь его голос звучит по-другому, вернулись нотки высокомерия.

— Ты знаешь, мне сперва показалось, но сейчас вижу, что лишь показалось.

— Вер, отойди, а? — я немного оторопела от непривычного звучания моего имени из уст прихвостня Радецкого, потому не смогла сразу же дать отпор. Марк подошел со спины, я даже не заметила его присутствия.

Я ничего не отвечаю и не двигаюсь с места — не могу же просто бросить Ирку, но она вдруг поворачивается ко мне и говорит:

— Ладно, я поговорю.

Замечательно! То есть я готова грудью на амбразуру, а она вроде как и поговорить не против. Ну что у нее в голове? Ну решила так решила — я киваю ей в ответ, разворачиваюсь и поднимаюсь на несколько рядов вверх, где и занимаю крайнее место.

— А ты записалась к Скопцовой в личные телохранители? — голос Радецкого прямо возле уха выводит меня из равновесия, вынуждая сотни крохотных иголочек истязать мое тело.

— Хватит ко мне подкрадываться!

Радецкий стоит в проходе, оперев руки о парту и спинку лавочки, вроде как отрезая мне путь к побегу.

— Как прошли выходные? — словно и не слыша, спрашивает он.

— Ты хотел сказать выходной? День, в который мне выпадает счастье встречать тебя, выходным не считается.

— Что это с тобой, Воронова? — Радецкий удивлен?

Да, верно, удивлен. Вон улыбка с лица сползла, и вроде бы растерянность какая-то промелькнула.

— А что со мной? — притворно удивляюсь, — твой субботний перфоманс я еще не забыла.

— Тогда ты не забыла, как принимала в нем участие и тебе это даже нравилось?.

Я сделала серьезную ошибку с утра, когда выбирала джемпер под свою фатиновую юбку, ведь сознательно же выбрала тот, у которого через всю спину до самой поясницы тянется v-образный разрез, а Радецкий ни с того ни с сего протянул свою лапу и ошпарил кожу огненным касанием.

— Не принимай желаемое за действительное, — фырчу я, хотя дыхание дает секундный сбой. Всего секунда, а сердце уже начало перекачивать кровь быстрее.

Ладонь Радецкого тянется вниз, пальцы чертят дорожку по линии позвоночника, забираются за разрез, сильнее опаляя кожу. Я непроизвольно поворачиваю голову в его сторону и конечно же встречаюсь с его ледяными глазами — когда только он успел так наклониться?

— Убери руку, — тихо, но уверенно говорю я, — и сделай шаг назад — ты вторгаешься в мое личное пространство. А если еще раз ты позволишь себе что-то подобное, то обещаю — конечности вырву с корнем.

— Настолько неприятно? — спрашивает, ухмыляясь, но руку не убирает, а наоборот ведет ее выше и глубже, уже почти обнимая меня.

Я клянусь, хочу дернуться, вскочить с места, вывернуть его лапу, и пока он будет выть от ломящей боли, двинуть коленкой в то самое место, где сосредоточены его мозги. Но черт, не могу. Приказываю себе: «Встань! Давай же! Сейчас!», а ног не чувствую, будто парализовало.

— Отойди от меня, — выдаю с трудом.

— Или что? Придумаешь остроязычный ответ? Я это переживу.

Радецкий склоняется к моему лицу так резко и стремительно, что я всерьез полагаю, что он хочет меня поцеловать, поэтому отворачиваюсь, но его губы останавливаются всего в миллиметре от моего уха, а голос, тихий и завораживающий, как шипение змеи, произносит:

— Скажи мне, ты надела белье под такой откровенный джемпер? — его ладонь проходится сбоку — по ребрам, явно пытаясь отыскать что-то прикрывающее грудь, — или позволила себе вольность?

Конечно я не позволила, благо в двадцать первом веке есть множество альтернатив классическому бюстгальтеру, но ему-то я что должна ответить? Сказать как есть — может отстанет? Но нет, полагаться на это так же глупо, как на то, что бензин подешевеет из-за подорожания нефти. Оставив разумные доводы против моего решения, я принимаю правила игры. Уверена, что в моих глазах зажегся озорной огонек, ведь я больше не тушуюсь и не зажимаюсь от его откровенных касаний, а распрямляю спину, поворачиваюсь к Радецкому всем корпусом, от чего его рука сама собой соскальзывает со спины, умудряюсь даже ногу на ногу закинуть, протягиваю руку, ухватываюсь указательным пальцем за ворот его рубашки и смело тяну на себя. Радецкий ведется, как Ослик, которому показали морковку. Тяну медленно, смотря прямо в его бесстыжие глаза, призывно закусываю самый кончик губы и с упоением наблюдаю, насколько расширились его зрачки после этого действия. Притягиваю его настолько близко, что носы почти соприкасаются.

— Марк, — произношу томным голосом, почти касаясь губами его рта, — а кто ты собственно такой, чтобы задавать мне подобного характера вопросы?

— Скажем, я заинтересован в том, чтобы блюлась честь дамы, — отвечает он быстро, словно заранее знал, что я спрошу.

— О, не беспокойся, об этом аспекте моей жизни есть кому подумать.

— Вспомнила про Фирсова? А в тот вечер ты тоже о нем помнила?

— Ну разумеется, — уверенно говорю я, одаривая Радецкого новой лучезарной улыбкой, — а вот ты, кажется, о нем совсем позабыл.

— А будет ли он доволен, если узнает о том, что произошло? — Боже, Радецкий пытается меня шантажировать? Его жалкие попытки вызывают во мне приступ смеха, который я с трудом сдерживаю.

— Намекаешь, что расскажешь ему? Напоминаю, что я там присутствовала не в бессознательном состоянии и помню, как все происходило. Думаешь у меня не хватит убедительности, чтобы внушить Диме, что именно ты полез ко мне с непристойными действиями, еще и угрожал рассказать все ему, если откажусь тебе подчиняться.

— Ты что несешь, Воронова? Не было такого! — его опешивший взгляд смешит еще сильнее.

— Но Дима-то об этом не знает, — отвечаю я, посмеиваясь, — а я умею быть очень убедительной, так что прежде чем угрожать, убедись, что мне нечем крыть.

— Стерва, — произносит Марк презрительно, но при этом уголок его губ приподнимается в весьма неоднозначной улыбке.

— От тебя это звучит как комплимент, — тут же парирую я.

Марк не двигается с места, а я не могу отстраниться первой, поэтому терпеливо выжидаю его действий. А он, как на зло, уходить будто и не собирается: то ли хочет что-то ляпнуть, то ли сделать, но все же стоит и взглядом впивается. Но вот, наконец, он делает шаг назад, а потом молча разворачивается и уходит вверх по лестнице, а я, имею возможность восстановить дыхание.

Глава 11

Ирка возвращается в аудиторию практически в тот момент, когда приходит преподаватель, усаживается с краю, вынуждая меня продвинуться вглубь ряда, достает свою толстенную тетрадь, ручку, и делает все это настолько медленно и монотонно, будто действует на автомате, без осмысленности.

— Все в порядке? — тихонько уточняю я, на что получаю утвердительный кивок.

С небольшим опозданием, привлекая к себе максимально много внимания в аудиторию вваливается Мартынов и под неодобрительный скулеж преподавателя идет к центральной лестнице. А когда он проходит мимо нас, я не без удивления обнаруживаю на его физиономии несколько смачных бордовых борозд, которых, я уверена, не было еще несколько минут назад.

— Ира, это ты его что ли? — спрашиваю я, искренне посмеиваясь, но рыжую буквально прорывает:

— Черт, Вера, я не специально. Он вроде сначала говорил про то, что я ему не должна ничего, и, что тетради моей у него нет, даже извинялся за то, что потерял, а потом вдруг полез целоваться, ну я от неожиданности ему и заехала…

— Извинился? Мартынов? Постой, как это полез целоваться? — мое голодание напоминает о себе в момент, когда Иркины слова, попав в мою голову, начали лихорадочно разыскивать мозг.

— Ну кто там бубнит? — громко спрашивает препод, и мы с Ирой вынуждены замолчать на несколько секунд, пока он не вернулся к отмечанию присутствующих.

— Сама не знаю, — шепчет Ира, наклонившись к моему уху, — говорю же, не успела я сообразить. Вер…Как думаешь, это какой-то прикол?

— Не знаю даже, — искренне отвечаю я, к тому же мой мозг не способен анализировать ситуацию здраво, — нужно было у него узнать, а не морду ему полосовать — добавляю в шутку, но Ирку мои слова явно не порадовали.

— Вер, ну не смешно же, — обиженно тянет она, — что мне делать? Я не хочу ни с кем встречаться.

— Тебе еще никто и не предлагает, — замечаю я, на удивление отмечая, что голод логику пока не тронул, — успокойся. И вообще, не хочешь — не встречайся! У нас свободная страна.

— Легко тебе говорить… — тихонько бормочет Ира себе под нос, но я делаю вид, что не услышала.

Ну какой совет я могу ей дать, когда у меня самой тут нарисовалась старая-новая проблема? Со своим бы разобраться, а уж потом советы раздавать. А Ирка явно приуныла, даже конспект свой забросила, на обеде молчала, задумчиво жуя бутерброд с подветренной колбасой, а к последней паре и вовсе вдалась в скорбь, хотя ни Мартынов, ни Радецкий, ни их наблюдатель со стороны — Миша в наше поле зрения не попадали, разве что прошли всей своей троицей мимо, по традиции к последним партам.

Последней парой у нас идет статистический анализ с Еленой Борисовной, которую я за то недолгое время, которое ее знаю, признала очаровательной, хотя предмет ее ужасно скучный и через чур мудреный. Зато, задания, которые она раздала для парного выполнения, отвлекают Иру и вытягивают ее из того печального состояния, в которое она погрузилась.

— Посчитай интервал, — просит меня Ира, пока разносит данные по колонкам.

Я наклоняюсь к сумке, которую бросила на пол рядом с партой, и на ощупь ищу там телефон, когда чувствую невесомое касание к своей ладони, которое тут же перерастает в мелкую щекотку крохотных ножек — что-то ползет по моей руке!

— А!

Паника и отвращение накрывают меня так быстро, что тело переходит в режим автоматических действий. Я вскакиваю с места и судорожно трясу рукой, что-то падает на пол и резво уползает, а я с двойным ужасом различаю в насекомом огромного таракана с длиннющими усами!

— Воронова, что стряслось? — кричит опешившая и перепуганная Елена Борисовна, быстрым шагом направляясь ко мне. По дороге она едва не сносит задетую парту.

— У нее в сумке таракан, — отвечает за меня Ира, за что спасибо ей огромное, ведь я не в силах выдать хоть какую-то информацию.

— Ну что же так кричать-то! Воронова, берите свою сумку и идите в туалет вытряхните!

Я слышу ее, но захлестнувший меня страх блокирует любой сигнал мозга, я не могу сдвинуться с места, только стою и глупо хлопаю глазами, как сова. Еще больший страх меня одолевает в тот момент, когда я чувствую катящиеся по щекам бусинки слез — только этого мне не хватало! И оглушающая тишина обомлевших одногрупников давит на меня и мои сдавшие нервы все сильнее. Нет, только не это! Не снова!

— Скопцова, отведите Воронову, — говорит Елена Ирке.

Та мигом подрывается с места, подхватывает мою сумку, хватает меня за руку и выволакивает из кабинета. Все это происходит в оглушительном молчании.

Стоит мне оказаться за дверью, остаться без свидетелей моей истерики, как я начинаю приходить в себя: снова чувствую биение сердца, которое казалось замерло на несколько минут, слышу шум крови в ушах, у меня покалывают кончики пальцев и кажется, что волосы на макушке шевелятся. Ирка доводит меня до туалета, и я беру себя в руки: умываюсь, стирая любое упоминание о непрошенных слезах, мою руки, намыливая их по локти, лишь бы уничтожить невидимый след насекомого, который я чувствую кожей, и только после этого забираю из рук подруги сумку.

— Ты как? — опасливо спрашивает Ира, наблюдая за моими рваными действиями.

— Теперь нужно всю сумку вывернуть наизнанку, — говорю я вместо ответа.

Подойдя к подоконнику вытряхиваю все содержимое. На пол скатываются ручки, карандаш и блеск для губ, остальные вещи разлетаются по деревянной поверхности. Я даже сумку выворачиваю наизнанку и хорошенько трясу, убеждаясь, что никаких насекомых в ней больше нет, а затем, хоть это и выглядит бессмысленно и глупо, проверяю каждую вещицу прежде чем вернуть ее внутрь.

— Какой же он придурок! — говорю запальчиво.

— Кто? — я подпрыгиваю, когда слышу Ирку, про которую успела забыть.

— Радецкий, конечно! — раздраженно фыркаю на Ирку, которая не понимает очевидных вещей.

— Марк? Да брось, ты сумку вечно на пол бросаешь, а в столовой еще и не такое ползает — вот и заполз туда таракан.

— Говорю тебе: это он! — упрямо повторяю я, а в памяти всплывают старательно задвинутое в самый дальний угол, воспоминание:

— Ворона, лови жука! — кричит мне Радецкий, когда мы с другими девчонками передыхаем на газоне после спортивных упражнений. Жутких размеров хлебник противно жужжа приземляется мне на белую футболку.

Я неосознанно начинаю дико истерично визжать, махать руками и стряхивать с себя несчастное насекомое, так же, как и я пострадавшее от рук неугомонного пятнадцатилетнего мальчишки. Девчонки в один миг разбежались от меня в стороны, а мальчишки окружили и что есть сил гоготали над моей истерикой. Тогда я совершенно не контролировала себя, и, хотя сразу же стряхнула черного жука, еще долго терла пыльными ладонями белоснежную футболку, стряхивая несуществующие угрозы моему психологическому здоровью. На мой визг прибежал перепуганный учитель и только благодаря ему я смогла успокоиться.

Одноклассники еще долго подшучивали надо мной, тыкали пальцем куда-нибудь наугад и кричали, что ползет жук, а я каждый раз, как идиотка, велась на это. Даже тогда, когда уже понимала, что врут, что жестоко шутят, все равно неосознанно подрывалась с места и судорожно выискивала глазами несуществующее насекомое, ужасно забавляя своим поведением одноклассников.

Но окончательно меня добил случай, когда Радецкий подложил мне на парту самодельный конвертик, который я по глупости вскрыла. Стоит ли говорить, что внутри лежало два ужасно страшных дохлых таракана? А что этот его поступок довел меня до очередной истерики, после которой классная руководительница, ставшая свидетелем моего состояния, отвела меня в медпункт, а там уже заботливые медсестры позвонили родителям и настоятельно рекомендовали показать меня психологу?

И после этого я должна поверить, что сегодняшнее происшествие случайность?

— Вер, ну хватит, нет там больше никого, — Ирка дергает меня за руку, пытаясь остановить дикие попытки проверить каждую страницу в тетради.

— Ира, я в порядке. Иди на пару, я скоро подойду.

Ирка сомневается, но все же уходит, беря с меня обещание, что я вернусь через десять минут. Я расправляюсь с сумкой, застегиваю молнию до самой последней стежки, но прежде чем вернуться снова подхожу к раковине. Прохладная вода приятно охлаждает разгоряченное лицо — щеки так и пылают, поэтому я умываюсь снова и снова.

Дверь открывается и подняв голову в зеркальном отражении я вижу того, кого видеть не должна.

— Это женский туалет, — констатирую я, глядя в глаза Радецкого через зеркало, при этом оставляю ладони под проточной водой.

— Слушай, я знаю, что ты обо мне думаешь…

— Да неужто? — я будто бы ждала этих слов, потому что меня прорывает, — например, что ты самовлюбленный зазнавшийся царек, который творит все, что изобретет его больное воображение ввиду вседозволенности и безнаказанности? — выдаю я, оборачиваясь и от души встряхиваю мокрыми ладонями, осознанно обдавая мелкими брызгами этого кретина, при этом забываю, что лицо тоже мокрое и уж совсем не забочусь о том, как выгляжу с, наверняка напрочь стертым макияжем.

— Что-то типа того, — чуть подумав, отвечает он, — но я помню твою фобию к этим усатым тварям еще со школы…

— Вот именно! — рычу я, тыча пальцем в его рожу, — тебя не подводит память, меня, к счастью, тоже, поэтому я помню прошедшую неделю и все наши стычки. А сегодня по невероятной случайности в моей сумке оказывается таракан. Марк, я умею складывать два плюс два!

Ох как хочется его ударить, врезать прямо по слащавой физиономии и стереть это выражение лица!

— Да послушай, глупая, — не замечаю, как он оказывается совсем близко и вцепляется в мои плечи, — это не моих рук дело! — говорит он твердо, заглядывая в глаза и проникая своим тяжелым взглядом глубоко в душу.

Вот черт! Под его натиском и сама начинаю сомневаться в своей версии. Ну неужели в его-то возрасте кто-то будет занимать отловом в институте тараканов и подсовыванием их в сумку одногруппнице? Пусть и той, которую терпеть не может. Да и когда бы он успел, ведь не пересекались же после первой пары, а уж за это время я бы нежданного гостя обнаружила…

— Ладно, допустим я поверила.

Я выворачиваюсь из его захвата и отворачиваюсь к зеркалу, вырываю из висящей на стене салфетницы кучку бумажных полотенец, промакиваю почти сухое лицо, затем поправляю растрепанные волосы, при этом старательно не замечаю насколько близко ко мне стоит Радецкий и каким взглядом сверлит.

— Больше не буду оставлять сумку на полу, — констатирую я, закрывая этим надоевшую тему, — раз уж ты здесь, — между тем перевожу я тему, — то скажи-ка мне вот что: Мартынов не дает покоя Ире — зачем ему это?

— Не знаю.

— Ох ну брось, вы же везде вместе, как Чип и Дейл, как Винтик и Шпунтик, как Шерочка с Машерочкой! Поспорил?

— Если и поспорил, то точно не со мной!

— Это какой-то розыгрыш? — наседаю я.

— Да говорю же: не знаю! И вообще, почему ты не рассматриваешь вариант, что она ему нравится?

— Потому что это Мартынов. Таким, как он благородные чувства неведомы. Впрочем, как и тебе. Вы друг друга стоите — не зря дружите. И все же?

— Сколько раз повторить, что я не знаю?

— Ладно, забудь, — равнодушно бросаю я, — само скоро выяснится.

Закрыв, наконец, воду, я, демонстративно игнорируя присутствие Марка, выкидываю скомканные салфетки в урну и молча выхожу из уборной. И только бегущий по спине холодок намекает на то, что Радецкий упорно сверлит мою спину взглядом.

Глава 12

— Слушай, а может взять тебя с собой? — изрекает Димка гениальную идею, отправляя в рот очередной ломтик картошки.

— Ну да, смешно.

Наверное, я скосорыливаю такое милое лицо, что друг непроизвольно заходится смехом.

— Ну здорово же. Оформим тебя как личного массажиста! Будешь мне массаж делать каждый день!

— Тебя несет, — резюмирую я весь тот бред, который прет из Димки уже почти час.

А все из-за поездки их команды на важный матч в столицу. Дима сказал, что уедут они почти на две недели, так как помимо игры их ждет несколько тренировок с каким-то супер тренером-шишкой. Ну и товарищеский матч с принимающей стороной. Короче я ничего в этом не понимаю, кроме того, что не увижу лучшего друга целых полмесяца. Поэтому мое нытье по этому поводу он прерывает походом в кафе накануне отъезда, где не перестает глупо шутить.

— Дим, не смешно, — отвечаю я снова на его очередное до невозможности бредовое предложение.

— Ну Вера, как тебя развеселить? Я уже час несу бред, а ты даже не улыбнешься.

— Мне весело, — говорю я и добавляю, — правда.

— Через две недели сходим в кино? Или в театр? А нет, наверняка же капитан закатит мега вечеринку по поводу нашей победы, пойдешь со мной?

— Вы еще даже не уехали, а ты уже празднуешь победу! — замечаю ему я.

— Ну конечно, неужели ты думаешь, что такая классная команда, как мы проиграем?

— Шансы есть всегда.

— Не каркай, женщина! Лучше пообещай, что встретишь меня.

— Ой нет, уволь. Я же не фанатка, чтобы у вуза автобус караулить.

— Вер, давай тебе что-нибудь еще закажем? — резко меняет тему Дима, заставая меня врасплох, — я вроде как тебя в кафе привел, а ты кроме чая и этой булки ничего и не заказала. И даже ее не ешь.

— Ничего не надо, спортсмен, я ее с собой возьму, сейчас не голодная.

Я действительно не чувствую голода, хотя с утра в моем желудке кроме хлебцев и обезжиренного йогурта ничего не было. К этому ощущение достаточно быстро привыкаешь, организм сам подстраивается под жесткий режим и голод исчезает.

— Вер, ты вообще ешь что-нибудь? — подозрительно спрашивает Дима, — в столовой ни разу не видел тебя с едой, только с чаем.

— Конечно ем! Просто мне нужно еды меньше, чем тебе, спортсмен, — отвечаю я, улыбаясь, тянусь через маленький столик к Диме и тыкаю пальцем в его раздувшуюся щеку — он по-детски набил рот еды и старательно пережевывает, однако в таком состоянии он крайне похож на хомяка.

Димка смотрит на меня недоверчиво, но, кажется, мой жест вызвал в нем хорошие эмоции, потому что он все-таки улыбнулся, а тема с моим питанием закрылась.

— Ты наелся? — еще двадцатью минутами позже спросила я, — может домой? Завтра у меня встреча с дипломником, нужно кое-какие таблички посчитать.

— Заучка, — бросает Димка, но говорит это по-доброму, поэтому я не обижаюсь.

Кафе, где мы сидели, располагается на третьем этаже местного торгового центра. После выхода из кафе мы с Димкой разделились — он отправился в спортивный магазин за новыми кросовками, а я в магазин техники за новыми наушниками. Мои старые скоропостижно скончались после того, как я утопила их в ванной. Гипермаркет техники находился в противоположной стороне от спортивного магазина в тупике, как часто бывает, поэтому пока я пересекала длиннющий коридор торгового центра, рассматривала витрины с выставленными в них манекенами.

И вдруг, повернув голову в другую сторону, я замечаю, что прямо навстречу мне идет Радецкий. Сначала, даже не признала, но мы слишком быстро двигались друг к другу, и через десяток шагов у меня уже не оставалось сомнений, что это он. Вот что делать в такой ситуации? Поздороваться? Или демонстративно пройти мимо? Или просто сделать вид, что не заметила, хотя он идет прямо на меня, как тут не заметишь, тем более своим видом он привлекает вообще все женское внимание вокруг себя. Вон молоденькие продавщицы из женского бутика ему в след пялятся и перешептываются. Интересно, он об этом догадывается?

До Марка остаются считанные метры, а я так и не решила, как себя вести, а он подходит все ближе, и вариант не заметить отпадает сам собой, потому что, как я его не замечу, если так открыто пялюсь?

— Привет, — сухо бросает он, и мне не остается ничего другого, кроме как бросить такое же сухое «привет».

Но к счастью, Радецкий, сам того не зная, решил мою проблему, хотя мне показалось странным, что он так себя повел. Ведь последние две недели в универе я и вздохнуть не могла, чтобы он этого не заметил.

Наши стычки стали такими частыми, что уже перестали быть интересными, мы пререкались друг с другом в любой удобный момент, это стало почти смыслом жизни, и каждая лишняя минута, прожитая без саркастичного слова в его сторону, заставляла испытывать некое чувство острой необходимости найти самодовольную рожу Радецкого и срочно ему нахамить.

Он с новой силой начал меня задирать, новые шутки, новые острые фразочки и обидные словечки, которые я стойко выдерживала и парировала не менее остро. Правда, с каждым днем делать это становилось все труднее, мозг не успевал придумывать такое количество хамских ответов. Марк уже две недели занимался тем, что беспрестанно меня травил. Только к нему присоединился еще и Мартынов, и теперь они вдвоем отравляли мне жизнь, правда второй цеплялся к бедной Ирке, но отвечать-то за нее приходилось мне, потому как она едва в обморок не падала от одного Мартыновского вида, а хамить двоим уже задача со звездочкой. На этой передовой я осталась в гордом одиночестве.

Димка находит меня на кассе, я расплачиваюсь за наушники, и мы вместе идем до моего дома. Он всю дорогу шутит, к счастью, не на тему своей поездки, и не о том, каким бы хитрым образом взять меня с собой, поэтому над этими шутками я искренне смеюсь. У подъезда я немного повисела у друга на шее, а он, в свою очередь, расцеловал меня в обе щеки, и только после этого мы расстались.

На следующий день в институте меня ждал новый поток издательств Радецкого. Он начал еще с первой пары, но там я еще честно терпела — всё-таки выспалась, настроение было хорошее, но после похода к дипломному оно резко упало, ведь все мои расчеты он нещадно забраковал, разъяснил мои ошибки и сказал все исправить. Жаль у него не было печати со штампом «Все фигня. Переделать!» — ой как она бы ему пригодилась в этот момент.

— Что, Ворона, Бог кусочек сыра не послал? — Радецкий стоял у меня над ухом и осыпал новыми смешными (как он полагал), а на самом деле дебильными шутками.

— Марк, отвали по-хорошему, — как попугай повторяла я, тщетно пытаясь не вступать в конфликт.

Но как назло к нему присоединился и Мартынов, и теперь они в два голоса доставали меня и несчастную Ирку, которая пару дней назад всерьез собиралась перевестись в другой университет. Для успокоения нервов делаю глоток крепкого кофе, но он, как назло, оказывается остывшим и от того мерзким на вкус.

— Плохое настроение, Ворона? Не выспалась? — он противно щурится, но тут же продолжает, — нет, не может быть. Если бы не выспалась, это означало бы, что Фролов тебя ночью радовал перед отъездом, а ты какая-то нервная, одним словом, недотраханная.

— Я думала, ты исчерпал весь свой запас тупости, но ты продолжаешь меня удивлять! — протянула я нарочито медленно, делая вид, что мне скучно от его напрасной болтовни.

— Рыжая, а ты чего притихла? — звучит от Мартынова из-за чего Ира мгновенно напрягается, — тоже недотрах? Так ты не стесняйся, обращайся!

— Мартынов, тупость и грубость твои синонимы! — он зыркнул в мою сторону, словно молнию метнул, но меня так просто не проймешь.

— Ну что же Фирсов так не справляется, — вновь берет слово Радецкий, — не девушка, а мегера.

— Радецкий, ты боишься я тебя позабуду, поэтому пытаешься меня достать на две недели вперед?

— Какая ты догадливая. Хочу, чтобы ты думала обо мне каждую ночь до моего возвращения.

— Я не любительница смотреть ужасы перед сном! — отвечаю я с нажимом, чеканя каждое слово. Мои нервы натянулись, как струна и грозили лопнуть в любую секунду.

— Скопцова, а ты будешь обо мне вспоминать? — снова встревает Мартынов и Иру взглядом сверлит так, будто всей душой ждет от нее ответа, который Ирка априори дать ему не сможет.

— Ежедневно, Мартынов. Наверное, даже свечки в церкви ставить будет на нечаянную радость. Представляешь, приезжает автобус, а тебя там нет!

— Воронова, и не надейтесь, — усмехается Марк, — через две недели мы снова будем в строю.

— Ну может хоть мячом в голову тебе попадет, тоже радостно!

— Поверь мне, что бы там не случилось, — Марк вдруг наклоняется к самому уху, я даже чувствую его дыхание, от которого начинает сводить тело, — я всегда к тебе вернусь, — говорит он едва слышно и от его голоса у меня по позвоночнику бежит волна напряжения, и что-то сжимается в узел в районе солнечного сплетения, когда он добавляет, — отовсюду.

Я знаю, что ответить, слова уже пришли в голову, но почему-то сижу и молчу, пытаюсь говорить, но слова застревают в горле. Через неимоверные усилия я все же произношу:

— Не разбивай мои надежды так нещадно, — но это уже не то. Это поздно. Радецкий уже успел заметить мою нерешительность.

— Рыжик, а давай ты меня на прощание поцелуешь? — мне искренне хочется запустить чем-нибудь в надоедливого Мартынова. Ирка, старательно не обращающая внимание на его реплики, едва не подпрыгивает от такого бреда.

— Ради Бога, Мартынов, — кривлюсь я, лишь представив что-то подобное, — целоваться с тобой можно только по ошибке или в хмельном угаре.

— Да заткнись ты! — взрывается Егор. Ну все! Я уже открыла рот, чтобы послать нахала на все знакомые мне направления, но меня перебил совершенно незнакомый мне голос:

— Отвали от меня! — я в полнейшем неверии оборачиваюсь на Ирку, ведь голос принадлежит именно ей, — я не знаю, как разговаривать с человеком, у которого слышно, как в голове воет ветер, а все мысли связаны только с той частью, которая находится между ног, но все же скажу, а ты уж попытайся осознать: я в тебе не заинтересована. Никак! Ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой, ни обниматься, ни целоваться я не хочу! Ты мне противен! Господи, да меня от одного вида твоего переворачивает! Оставь меня в покое!

Мартынову, как и всем свидетелям этой сцены не заметно за высокими рядами, а я-то прекрасно вижу, какой крупной дрожью трясутся Ирины ладони. Даже представить не могу насколько сложно дается такой поступок ей, которая априори не склонна к агрессии и грубости. Она затихает так же резко, как и заговорила, стоит и смотрит на опешившего и явно уязвленного Мартынова. Ира растеряна, и, по всей видимости, не знает, что делать дальше. Она словно зависла, даже не моргает. Я беру ее за клокочущую ладонь и тяну вниз на лавочку, и только после этого она перестает напоминать фарфоровую куклу.

Предвкушая ответ белобрысого придурка, особенно припоминая то, что случилось в кафе, я инстинктивно чуть отодвигаюсь вглубь ряда, подальше от парней. Но, на мое удивление, да и на удивление публики, чье внимание мы вновь завоевали, Мартынов просто разворачивается и уходит. Он молча поднимается к верхним рядам и занимает там место рядом с Мишей, который по обыкновению не учувствует в наших перепалках, а лишь молча наблюдает за всем этим безумием свысока.

Замечательно, одной проблемой стало меньше, но остается еще одна, и она прямо сейчас стоит совсем близко, хоть руку протяни и явственно ощути ее присутствие, и ухмыляется, изводя мои и без того потрепанные нервы.

— Мне тоже выступить перед публикой, чтобы ты меня в покое оставил?

— На меня это не подействует, Ворона, ты же знаешь, — и вдруг он в наглую усаживается рядом со мной, на небольшие свободное пространство, лишь чудом умещая туда свою задницу, — как же ты останешься одна на эти две недели… — тянет Марк.

— Тебя это должно волновать меньше всего.

— Если ты уже такая нервная, — даже не дослушав меня, продолжает Радецкий, — что же будет через две недели? — зачем-то слушаю его полушепот, хотя не улавливаю к чему он ведет, — будешь ли ты кидаться на людей как злая псина, — Марк делает короткую паузу, и наконец выдает то, чего и следовало ожидать изначально, — или как текущая сучка?

Мое колено вдруг пронзает тысячи крошечных иголок, когда на него опускается огненная (или мне так кажется) ладонь Марка, и тут же эти иголки покрывают все бедро от того, что его рука стремительно поползла выше, нахально сжимая каждый сантиметр, попавшийся на пути. Я вспыхнула в ту секунду, когда последний звук слетел с его губ. Стаканчик с кофе оказался в моих руках раньше, чем я проанализировала свои действия — миг и пластиковая крышка звонко падает на деревянный пол, а темно-коричневая жижа струйками стекает с волос на лицо, шею и, бывший когда-то белоснежным, джемпер, напоминая шоколадный фонтан.

— Черт, — Марк подскакивает с места и ошалело стряхивает с головы коричневую жижу. Соринки гущи плотно осели на его волосах, намертво склеиваясь с ними, — горячо же!

— Правда? — наигранно удивляюсь я, — а мне показалось, что остыл.

— Ты еще ответишь за это, — бросает мне Радецкий на прощание.

И к счастью это были последние услышанные мною от него слова на следующие две недели.

Глава 13

Две недели это много или мало? Мне вот казалось, что это безумно много, в особенности в части отдыха от надоедливого одноклассника и его дружка-придурка. Но нет, эти две недели пролетели, как один день, и вот я уже стою у корпуса института в неприличные четыре утра, и стуча зубами от пронизывающего холода, жду подъезжающий уже без малого двадцать минут автобус с нашими спортсменами. В мыслях я разумеется кляну всех и вся, ведь несколько раз у Димы уточнила где они находятся и сколько осталось ехать, и специально такси вызвала с расчетом, что ждать придется не дольше двух минут, но черт, этот никчемный автобус, как в петлю времени пропал.

На все мои сообщения Димка шлет короткое: «Подъезжаем», чем бесит меня еще сильнее. Я уже всерьез начинаю задумываться на кой черт вообще согласилась встретить друга в такую рань, ведь не хотела же, к тому же мы увидимся в институте уже утром. Среди немногочисленных встречающих — таких же умалишенных, как и я, начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. К общему упавшему настроению добавляется еще и моросящий дождь, а чертов зонт не спасает вообще, потому что вода льется как будто со всех сторон сразу.

На обочине резко тормозит, выплывшая из ночи черная, как смоль иномарка, и с заднего сидения выплывает та самая моделька, которая липла к Радецкому, как же ее… Диана, вроде бы. По ее супер луку видно сразу, что встала она не за пять минут до выезда. В лучшем случае вообще спать ложилась, но идеальная прическа, макияж, одежда навязчиво кричат, что человек готовился с вечера. Ну разумеется, приехала встречать спортивную звезду региона, первого парня на деревне, как еще она может выглядеть? На ее фоне я, закутанная в теплое пальто и обмотанная толстым шарфом, в стареньких ботинках и с прической «я упала с сеновала», проигрываю по всем пунктам. Даже как-то неудобно становится. Она нарочито элегантно раскрывает зонт-трость и становится поодаль от кучки ожидающих.

И как по заказу из-за поворота выезжает наш институтский фирменный автобус. Едва он тормозит, ребята начинаю вываливаться из него, как шпроты из банки. Вот и Радецкий выполз, потянулся лениво, и к нему тут же подскочила эта белобрысая жертва моды, кинулась на шею, да еще и присосалась, как дементор — ощущение, что всю душу высосет. И зонтик свой держит над головами, а то не дай Бог вода на лицо попадет и превратится прекрасная принцесса в кикимору болотную.

— Вера! — я тут же отвлекаюсь от созерцания голубков и подбегаю к Димке, который поймал меня в крепкие объятия, — черт, не верил до последнего, что ты приедешь. Думал, ты прикалываешься, когда спрашиваешь где мы.

— Ну да, в четыре утра самое то прикалываться! — ворчу я.

— Не злись, Верунька! Встречай победителей! — вопит Димка на всю улицу и как ребенок подпрыгивает от радости.

— Поздравляю, победитель! — кричу я в ответ чуть тише и крепко обнимаю немного сумасшедшего друга.

— Вообще-то победил не он один, — вторгается в наш незамысловатый диалог причина всех моих проблем, — может и меня обнимешь? — спрашивает он нахально улыбаясь.

— Тебя есть кому обнимать, — бросаю я недовольно, и на его лице не к месту возникает приторная улыбочка, — вас тут целая команда победителей, мне всех прикажешь обнимать?

Я тайком окинула взглядом немногочисленное сборище и почему-то не обнаружила его спутницу. Что, все-таки вернулась в свое болото, царевна лягушка?

— Можно только меня — как капитана.

— Как капитана я могу тебя поздравить с тем, что под твоим неумелым руководством команда все же выиграла, — лицо Радецкого меняется, а я, радуясь сползшей улыбке, обращаюсь к другу, — Дим, вызови такси, пока мы не промокли до нитки.

— За две недели отдохнула и теперь дерзишь с новой силой?

— Марк, ты чего к ней привязался? Тебе что-то непонятно было? — я с удивлением оборачиваюсь к Димке, чей голос с незнакомыми стальными нотками только что угрожал, а я уверена, что это была скрытая угроза, Радецкому.

— Спокойно, этой девочке явно не нужна твоя защита. Она сама кому хочешь руку по локоть откусит.

— Тебе что нужно? — не выдерживаю я. Встречи с этим человеком ранним дождливым утром совершенно не добавляет баллов к моему настроению.

— Вер, такси подъезжает, — говорит мне Димка, а я благодарю всех богов, что ранним утром в пустом городе добраться куда угодно можно за считанные минуты. Складываю промокший насквозь зонтик в надежде, что стоять на улице нам осталось не долго.

— Увидимся на парах, — говорит Марк при этом ухмыляется, как придурок.

— Ага. Ох черт, с зонта капает. Погоди, а то намочу машину, — и пока никто ничего не сообразил направляю зонт в сторону Радецкого и нажимаю на кнопку, несколько раз стряхиваю и снова складываю зонтик. Сзади Димка издает нечто наподобие смешка. Господи, я бы многое отдала, чтобы еще когда-нибудь увидеть такое выражение лица у Радецкого. Покрытое крупными каплями, выражающее абсолютное негодование и при этом невероятную злость лицо. О да! Лучшее утро в моей жизни!

— Стерва, — произносит он одними губами, но я только лучезарно улыбаюсь ему в ответ.

— До встречи на парах, — бросаю я на прощание.

Уже в такси Димка смеется в голос, а я кошусь на хмурого водителя.

— Нет, ты неподражаема, — выдает друг сквозь поток смеха.

— Он заслужил.

— Безусловно!

— Погоди ка, а о чем это ты там говорил? Ты с Марком меня обсуждал на своих сборах что ли?

Димкин смех мгновенно исчезает, а сам он принимает вид придурковатый.

— Говори, — предупреждающе щурюсь я.

— Вер, не обращай внимания. Просто сказал, чтобы он вокруг тебя не отирался.

— С чего бы у вас возник такой разговор?

— Да не важно. Главное, онответил, что до тебя ему дела нет и никого он доставать не собирается.

— Значит вот так он ответил… — пробормотала я.

Ну надо же какой придурок — дела ему до меня, значит, нет. А с пятого класса доставал он меня просто так? Даже обидно такое слышать. Я-то думала он меня за что-то конкретное невзлюбил, ну там, сказала лишнего, или домашку списать не дала. А он вот так значит!

— Вер, ты обещала мне все рассказать, если будет плохо, — напоминает мне Димка. Я перевожу на него взгляд, и почему-то чувствую несильную боль в руке — оказывается, я задумалась настолько, что впилась ногтями в собственную ладонь. Облегчение наступает едва я разжимаю кулак, но на коже остаются глубокие следы-полулунки.

— Если будет плохо — скажу. Пока только у Ирки совсем не ладится. Мартынов ее достал, — говорю я между прочим, чтобы отвлечь его внимание от себя.

— Егор? Да с ним вообще что-то неладное в последнее время, — признается Димка, — ей Богу, как бес вселился. Представляешь, даже не отмечал с нами победу нашу, напивался там, где-то в своем номере, хотя тренер нам категорически запрещает пить. Ну понемногу, но не до полного беспамятства. И злой ходил, как черт, разве что на людей не кидался. Хотя в игре и такой момент был.

— По всем признакам прямо-таки влюбился, — хмыкаю я.

— Ну а что он не человек что ли? Влюбиться не может?

— Может, — согласно киваю я, — но тогда я Ире сочувствую.

— Это еще почему?

— В нее влюбился Мартынов, — удивительно, как Димка не понимает очевидных вещей, — само по себе стремно.

Димка только глаза закатывает на мой ответ. А тем временем такси подвозит нас к дому.

— Еще раз поздравляю с победой, — кричу я другу на прощание. Дождь усилился, и намокать как-то не хочется, поэтому мы наскоро чмокнулись и разошлись.

Часы показывали всего лишь половину пятого утра. Папа еще спал, а я тихонько пробралась в свою спальню и завалилась на кровать, едва успев снять с себя джинсы, и под действием теплого одеяла и до безумия мягкой подушки мгновенно уснула.

— Вера! — я подпрыгиваю на месте и едва не опрокидываю на себя полный бокал остывшего чая. Кажется, уснула за столом.

После утренней вылазки чувствую себя вареным пельменем, хотя мне и удалось еще немного поспать.

— Ты завтракаешь только чаем? — строго спрашивает папа, нависая скалой.

— Просто я не голодная, — честно бормочу я, отхлебывая из чашки.

— Это уже не шутки, ты вообще ничего не ешь? Завтракаешь чаем, обедаешь чаем, ужинаешь тоже чаем!

— Пап, ну ты чего?

— Ты себя в зеркало видела?

А что в зеркале? Вот на весах с утра картинка была интереснее на целых два килограмма.

— Вера, хочешь стать анорексичкой?

— Не преувеличивай. Я просто слежу за фигурой.

— Следить за фигурой нужно, — соглашается папа, — но не отказываться же от еды!

— Но я действительно не голодная.

— Все равно. Я заварил тебе овсянку. Хоть что-то поешь.

Передо мной на столе оказывается тарелка с небольшой порцией каши с мелкими кусочками фруктов, а папа смотрит на меня выжидающе, и под этим взглядом мне приходится взять ложку и отправить порцию каши в рот. Она еще теплая и довольно сладкая. И мне сразу же хочется съесть еще немного, и еще, пока тарелка не опустела.

— Ну вот, — папа довольно кивает головой, отправляя пустую тарелку в раковину, — и про обед не забудь.

Я соглашаюсь с папой, лишь бы не спорить, но едва он выходит из кухни меня посещает чувство вины за то, что я съела такую большую порцию каши. Овсянка ведь сплошной углевод, тяжелая пища и непременно отложится в самом ненужном месте. И как можно быть такой безвольной?

Еще хуже мое настроение становится в тот момент, когда мое трикотажное белое платье, которое в последний раз сидело на мне немного свободно, вдруг оказалось велико и словно мешком заволокло фигуру. Положение спас только поясок, который приталил эту мешковину. А между тем в зеркало на меня смотрела отнюдь не стройная девушка, я все еще вижу лишние килограммы, которые непременно нужно убирать. Еще и усталый видок после доброго утра превращает меня в сорокалетнюю женщину, зарабатывающую на жизнь торговлей селедкой на рынке с утра до вечера. Мне пришлось нанести немного больше макияжа, чем обычно, чтобы скрыть бледность кожи и темные круги под глазами, и наложить светлые румяна. И хотя выглядеть я стала лучше, все же еще немного похудеть мне бы не помешало.

— Выглядишь изможденной, — говорит мне Ира при встрече, — надо же, как ты похудела. Я даже не замечала.

— Утром встречала Димку со сборов, не выспалась, — отмахиваюсь я, хотя Ирино замечание о моей фигуре добавляет пару баллов моей шкале настроения.

— Что уже сегодня? — вдруг всполошилась Ира, — две недели прошло? Блин…

— Да ладно тебе, ты его, — понимая о ком переживает подруга, — в последнюю встречу так отшила, что он убегал, как побитый щенок.

— Вот именно. Теперь придумает что-нибудь такое…

— Да нормально все будет, не бойся, — улыбаюсь я и тяну ее в аудиторию.

На первую пару спортсмены так и не явились, и я даже успела помечтать, что они настолько устали, что пропустят весь день, но увы, на семинар троица пришла. На удивление мое и Иры, Мартынов в первом же ряду свернул, даже не дойдя до нашего, и ушел на самую дальнюю парту вместе с Мишей. По виду у обоих было обычное настроение, ничего не предвещавшее. Радецкий уселся на параллельную парту в среднем ряду, так же проигнорировав наше присутствие.

И хотя Ира всю пару недоверчиво косилась в сторону последних парт, от троицы не было ни слуху и ни духу. Я уже было расслабилась, потому как несмотря на спокойный вид волновалась не меньше Иры, но ничего в моей жизни не заканчивается благополучно.

— Что ты с собой сделала?

Я хмуро посмотрела на объект моих страданий, лениво привалившегося плечом к стене и отрезая мне путь к двери в кабинет моего дипломного руководителя, с которым у меня назначена встреча. Его, как обычно, пришлось выжидать, как верному псу под закрытой дверью.

— Вера, ты заболела? — я снова слышу его голос, но мне так не хочется начинать новую дискуссию, что я только отрицательно качаю головой.

— Выглядишь, как выжатый лимон! — констатирует он, а я усмехаюсь, вспоминая, что с утра выглядела еще хуже.

— Марк, тебе чего? — лениво спрашиваю я, — у меня нет настроения спорить с тобой.

— Знаешь, у меня тоже нет, — неожиданно заявляет он, — давай сходим куда-нибудь вечером?

Хорошо, что я спиной стену подпираю, а то бы упала прямо на этом самом месте.

— Ты заболел?

— Нет.

— Это шутка?

— Нет.

— Тогда умом тронулся, — резюмирую я, — иначе не решил бы, что я с тобой куда-то пойду.

— Неужели это предложение звучит настолько нелепо? — тихо спрашивает Радецкий при этом пристально смотрит мне в глаза.

— Безумно, — без малейшего сомнения отвечаю я, выдерживая взгляд.

Он ничего мне не отвечает, чем повергает в еще больший шок, и окончательно добивает, когда просто уходит. Вот так без оскорблений и подколов. Даже чувство внутри какое-то странное, опустошенное, будто чего-то не хватает.

— Воронова, пришли? — мой дипломный вырывает меня из тягостных ощущений, — заходите.

Глава 14

— Никогда не видела, чтобы ты ела, — чтобы сказать это Ира перестала жевать третий по счету рогалик, который она, помимо салата и порции макарон с двумя котлетами, купила себе на обед.

— Да ела я раньше…

— Зеленый чай с молоком, — констатирует Ирка, возвращаясь к своей булке, — тебе нужно начать питаться, а то остались кожа да кости. Смотреть страшно.

— Эй, худоба в моде, — немного обиженно напомнила я, отправляя в рот овощной салат. Почему вообще ко мне пристают по этому поводу? Они считают, что я не в состоянии посмотреть в зеркало или понять, когда я буду выглядеть хорошо? Они думают, что мне есть не хочется? Еще как, но срываясь я себе же хуже делаю!

— Не худоба, а стройность. А худышки никому не нравятся. Как говориться, на досках в гробу полежат…

Оставляю последнее Иркино высказывание без ответа. Какое ей дело до того, как я питаюсь? Самой-то повезло — ест как не в себя и все еще худышка. Таким легко рассуждать.

Перед третьей парой я должна занести своему дипломному отредактированный проект первого пункта дипломной работы. Несколько часов я искала необходимую и интересную информацию, а потом еще несколько укладывала ее в грамотный текст, стараясь видоизменить его настолько, чтобы ни один антиплагиат не подкопался. Но перед лаборантской обнаруживаю, что папки у меня нет и только тогда припоминаю, что оставила ее на обеденном столе. Большую ярко-желтую папку, которую ношу в руках, так как она в сумке не умещается! Мне срочно нужен отдых.

— Ир, я папку в столовой забыла.

— Это через весь корпус топать… — гундосит рыжая, но уже покорно разворачивается в обратном направлении.

Мы едва выходим из рекреации к центральной лестнице и сразу же сталкиваемся с возвращающейся с обеда золотой троицей, и черт побери, у Радецкого в руках, кажется, моя папка! Хотя, мало что ли желтых папок?

— Воронова, голову лечи, а то память ни к черту! — глумится одногруппничек, чем выводит меня из себя. И все-таки она моя…

— В столовой нашел? Дай сюда, — я тянусь за папкой, но, вполне предсказуемо Радецкий отводит руку назад, а потом и вовсе поднимает наверх, хотя мог бы этого и не делать, ведь я не кидаюсь за ней вновь. Он что-то хочет, значит нужно выслушать что именно, услышать какое-нибудь унизительное желание, послать куда подальше, получить папку, порцию его юмора и очередные угрозы. Я это уже знаю, так зачем тратить время на театральные заигрывания и прыжки за несчастной папкой, создавая ситуацию, достойную страниц посредственных женских романов?

— Марк, мне нужно работу дипломному сдать, — пробую воззвать к его человечности, хотя, о чем это я говорю?

— Замечательно, как на счет небольшой благодарности за мою внимательность?

— Могу купить тебе кофе, пойдет?

— Кофе будешь Фирсову покупать, а я хочу сущую малость и при том совершенно бесплатную, — говорит и театрально замолкает в конце, выжидая мою реакцию, которой не следует, — поцелуй.

Мартынов, до сих пор отиравшийся поблизости фыркает и ржет, Миша как всегда не принимает какого-либо участия в нашем диалоге, что-то строчит в телефоне в сторонке, Ирка предпочитает сливаться со стеной, не привлекая внимания Егора к себе. Остаюсь я, и моя реакция явно не оправдывает ожидания Радецкого.

— Идет, — я решительно подхожу в плотную к, если и удивившемуся, то не подавшему вида, парню, встаю на цыпочки и подаюсь вперед, остановившись в считанных миллиметрах от его губ. Запах Радецкого пленит, свежий аромат его парфюма переплетается с кожей и создают вокруг Марка невидимую ауру, в которую я вторглась. У мня даже голова слегка кружится от резко нахлынувших ощущений.

Я дразню Радецкого на глазах у зевак, которые растреплют об этом на весь институт, но продолжаю играть, кладу свою левую ладонь ему на шею и тут же зарываюсь пальцами в волосы, направляя ладонь выше. Радецкий тихо выдыхает прямо мне в губы, его зрачки стремительно расширяются, поглощая частичку моего сознания, которая хочет сократить оставшиеся миллиметры и коснуться его губ. Вкус заклятого врага — это даже возбуждает. И хотя он целовал меня раньше, этот раз, если я дам себе волю, будет иным, ведь на этот раз он трезв, инициатива исходит от меня, и я полностью отдаю себе отчет в своих действиях. Да, такого он точно не ожидает, и вот было бы лихо набраться смелости для такого откровенного шага. Еще бы плюнуть потом ему в лицо, красиво поставив точку!

Его ладонь ложится мне на талию, он заворожен, податлив и напрочь забывает о той руке, которая медленно опускается вниз вместе с ярко-желтой папкой. Я томно улыбаюсь, готовясь переступить черту, но в последний момент отступаю от своего плана и банально вырываю папку из рук одногруппника, тут же отскакивая от него на приличное расстояние. В его глаза злость или разочарование? Плотно сжатые кулаки красноречиво отвечают на мой немой вопрос.

— Извини, — я довольно улыбаюсь, — но ты не настолько умен, чтобы поймать меня на крючок.

— Маленькая стервочка, — шипит Радецкий, прищурившись, — но ты…

— Ах да, — вздыхаю я не менее театрально, чем он минуту назад, — я за это отвечу.

Больше не жду никакой реакции от неудавшегося Казановы, разворачиваюсь и ухожу, уводя и Ирку. Успеваю положить папку на стол дипломному за минуту до звонка на пару.

К середине пары я откровенно клюю носом, усталость накрывает слишком быстро. Я начинаю понимать выражение «хоть спички в глаза вставляй» — веки настолько отяжелели, что действительно хочется вставить спички, чтобы удержать их. Я и моргаю, как в замедленной съемке. Совершенно не понимаю того, о чем говорит преподаватель, а когда он раздает методички и просит решить задачи, с удивлением обнаруживаю, что не могу вникнуть в прочитанный текст. И как на зло минуты тянутся бесконечно долго. До конца еще целый час. Я бы точно уснула за партой и непременно свалилась бы в проход, если бы дверь в кабинет не распахнулась с грохотом ударяясь о стену и к нам не влетел бы мой дипломный руководитель.

— Извините, Антон Юрьевич, могу я забрать Воронову на минутку, — говорит он, запыхавшись, словно бежал до кабинета не меньше километра.

— Ну разумеется Эдуард Валентинович! Воронова, идите.

Едва я выхожу в коридор на меня обрушивается шквал негодования:

— Воронова, Вы считаете это остроумно? Напомню Вам, что Вы пришли в институт учиться, а Вы занимаетесь полнейшей возмутительнейшей ерундой! Мало того, что у Вас и так довольно посредственные наработки, так Вы еще позволяете себе шутить таким образом? — с каждым словом его голос нарастает, пока не переходит в крик. Я конечно, закрыла дверь в кабинет, но такой ор, должно быть, слышит весь этаж, не то, что мои одногруппники. А самое главное, что я совсем не понимаю, о чем речь.

— Эдуард Валентинович, я не понимаю, — предпринимаю попытку выяснить причину таких криков, но мужчина настолько зол, что продолжает причитать о моем недостойном поведении и совершенно не обращает внимания на мои слова.

— Это возмутительно, я напишу докладную на кафедру и в ректорат!

— Да о чем же Вы говорите? — уже кричу я.

— О Ваших десяти страницах анекдотов! — выдает дипломный то, чего я вообще никак не ожидала услышать, — нет, я конечно, люблю почитать анекдоты, посмотреть юморески на досуге, но, извините, такие пошлости Вы приберегите для тех, кто смотрит всякие клабы! И как Вам самой-то не стыдно заниматься такими вещами!

— Да какими вещами? Я Вам сдала папку с первым пунктом диплома! — теперь повышать голос начинаю я, потому что мне обидно получать за то, чего я не делала.

— Ну конечно, первые три страницы действительно по делу написаны! Даже недурно вроде бы, я даже подумал, что Вы серьезно поработали, а потом понял над чем именно Вы работали!

— Эдуард Валентинович, но это ошибка, я сама лично положила Вам на стол только мою работу.

— А мне ее домовой подменил на десять страниц пошлятины? Или Леночка — лаборантка решила так пошутить?

— Я не знаю, — отчаянно говорю я, но я клянусь, что это не моя шутка. Мне бы и в голову такое не пришло!

— В общем так, Воронова, я не стану писать на Вас докладную только потому, что не принято портить студентам репутацию на последнем курсе! Если Вы, как утверждаете, положили мне на стол Вашу работу, то Вам не составит труда найти недостающие здесь листы и сдать мне ее сегодня повторно! А вот это вот, — он впихивает мне в руки сильно помятые в запале листы, — уберите с глаз долой, а лучше выкиньте. Стыдно должно быть девушке в Вашем возрасте читать такие вещи!

Я осталась стоять в коридоре в состоянии полнейшего непонимания, да еще и усталость тормозила мозг. Что могло произойти и, главное, когда? Я же сама лично напечатала пункт и положила его в желтую папку, а потом положила эту папку на стол дипломному. Она же весь день пробыла у меня в руках, кроме… Черт, как же раздражает, когда соображаешь медленнее привычного! Так значит это Радецкого рук дело! Ну кто же еще до такого додумается? Вот ведь гад! И главное, за сколько он успел сбегать в библиотеку, чтобы распечатать? Минут за десять? И ведь не лень же было!

Я настолько зла, что готова ворваться в кабинет и под офигевший взгляд Антона Юрьевича врезать Радецкому так, чтобы зубы в горку сложились! Что мне еще терять? Один преподаватель уже считает меня не пойми кем, ну и второй навесит ярлык психопатки. Зато получу отдушину и мои нервы хотя бы немного успокоятся.

Пока обдумываю что бы сделать с пакостником, листаю злополучную работу, с отвращением пробегая глазами по тем пошлостям, которые заменили десять страниц моих трудов. Судя по тому, что именно я читаю, реакцию моего дипломного еще можно назвать мягкой. Не знаю, как бы я сама отреагировала на такого рода шутку. Ужас, даже читать противно. Вот же сволочь, недоросль, сатана, маленький зеленый гоблин!

Идея приходит ко мне в голову запоздало, в другое время я бы такое придумала гораздо быстрее. Еще две недели назад я бы не отважилась открыто отомстить, но одно дело звонки от жаждущих халявы мамаш, и совсем другое удар по моей репутации. Это уже личное, и терпеть я такое не буду. Хотел войны? Он ее получит. Я не возвращаюсь на пару и не бью морду этому заносчивому придурку, вместо этого я, прежде выбросив листы с Радецкими извращениями в урну, спускаюсь вниз — к выходу из университета. Без пальто выхожу на улицу под ледяной ветер, но не обращаю на это никакого внимания. Моя цель — аптека за углом корпуса.

Если фармацевт и удивилась, увидев меня, то виду не подала.

— Здравствуйте, — я приветливо улыбнулась женщине, — пожалуйста, зеленку во флаконе и шприц на пять миллилитров.

С абсолютно непроницаемым лицом женщина просовывает мою покупку в окошко, я расплачиваюсь через телефон и вот уже несусь обратно в институт. В туалете, чтобы не привлекать внимания, набираю зеленую жидкость в шприц, избавляюсь от флакона, а свое оружие прячу под рукавом платья. Еще несколько минут мне требуется, чтобы перейти в другой корпус, где находится спортзал и то место куда я направляюсь — раздевалка. Насколько я знаю, ту, которая находится перед спортивным залом арендует региональная команда — как-то Димка попросил встретиться возле нее после тренировки. Единственная проблема — она может быть закрыта, и тогда будет обидно за срыв моей пакостной идеи, но, когда подхожу к заветной двери вижу, что она только плотно задвинута, но не закрыта на замок. Впервые я настолько рада нашему народному разгильдяйству.

Тихонько проскальзываю внутрь и плотно прикрываю дверь. Сейчас середина пары, сюда никто не должен зайти. Небольшое помещение с тусклым освещением и скверным ремонтом является сосредоточением мужских запахов, от которых начинает слезиться в глазах. Хоть бы проветривали что ли? Шкафчика стоят в два ряда вдоль стен, а в центре лавочки. У противоположной от входа стены тоже дверь — должно быть в душевую. Интересно, там так же серо и убого? Хотя совершенно не интересно, я здесь не за этим!

Передо мной встает новая проблема — какой из многочисленных шкафчиков принадлежит Радецкому? Наклеек в форме фруктов, как в детском садике, на стареньких дверцах нет. Мое пребывание в неположенном месте затягивается, я начинаю нервничать и идея не кажется уже такой удачной. Однако, одна мысль ко мне в голову все же приходит. Я достаю телефон и пишу сообщение Димке:

«Какой игровой номер у Радецкого?» — отправляю и жду ответа. Намеренно не спрашиваю какой именно шкафчик его, чтобы избежать ненужных вопросов. Да и сомневаюсь, что Димка знает принадлежность каждого шкафчика.

«10» — приходит ответ и сразу же следующее сообщение: «а что?».

Отвечать ему нет времени, я начинаю открывать один шкафчик за другим и проверять номера формы на тренировочных майках. Господи, у парней вообще не заложена в генах аккуратность? Несчастная форма как только не скомкана. К счастью, интересующая меня футболка оказывается всего лишь в девятом по счету шкафчике. Я нахожу на полке гель для душа и шампунь, и хотя первый порыв налить зеленку именно в шампунь, чтобы лицо отражало сущность, я все таки беру в руки гель для душа. Секунда — и вся зеленка аккуратнейшим образом перелита в бутылку с гелем, сама бутылка плотно закрыта и поставлена на место.

Выхожу из раздевалки осторожно, прислушиваюсь к звукам снаружи, прежде чем открыть дверь и только убедившись, что никого нет, выбираюсь в коридор, плотно прикрываю дверь и быстро ухожу, прихватив с собой и шприц.

Глава 15

На пару я возвращаюсь с чувством победителя. Антон Юрьевич, увидев меня, шутит:

— Что же Вы, Воронова такого натворили, что сам Эдуард Валентинович так ругался?

Я предвидела подобный вопрос, и ответ на него тоже подготовила заранее. Улыбнувшись самой милой улыбкой, елейным голосом произнесла:

— Это просто недоразумение, которое, к счастью, быстро разрешилось.

— Ну и хорошо, — соглашается преподаватель, не проявляя особого интереса к моему вопросу, — занимайте свое место.

Я прохожу к своему месту и намеренно не смотрю в сторону Радецкого, потому что боюсь выдать себя. Во мне душа клокочет от собственной смелости, ведь никогда прежде не переходила к действиям, и вот момент настал.

— Что случилось? — шепчет Ира, но я отмахиваюсь:

— Потом расскажу.

За что мне нравится Ирка — она все понимает и никогда не настаивает. Остаток пары она занята предметом, но стоит нам выйти из кабинета, как тут же бросается с расспросами.

— Радецкий — идиот, — резюмируя я все произошедшее, — подменил листы с моей работой на пошлые анекдоты. Я одним глазом пробежалась — едва сдержалась, чтоб ему в морду его спортивную не плюнуть. А представляешь, что с преподом было, когда он это увидел?

— И ведь этого стоило ожидать от него, — уверенно кивает Ирка, — почему ты папку не проверила?

— Сама не знаю. Наверное, чутье сбилось. Но ничего! Я уже придумала план мести и даже осуществила, — Ира смотрит на меня с подозрением, а я не томлю ее в ожидании, — скажем так, я вытащу наружу его истинное лицо!

— И что это должно означать? — обескуражено спрашивает она.

— Только то, что этот зеленый гоблин еще пожалеет о содеянном, — с чувством невероятного удовлетворения говорю я, — в то время, пока меня не было, я успела сходить в аптеку и купить зеленку, а после пройти в их раздевалку и добавить немного в его гель для душа.

Ирка задыхается от удивления, ее глаза расширяются, а на рот мгновенно опускается ладонь, явно сдерживающая льющиеся наружу звуки.

— Ты просто мой герой! — наконец выдает она, — а ты случайно не капнула пару капель в гель Мартынова? Ну чисто за компанию?

— Нет, подруга, прости, как-то не подумала.

— Жалко, — тянет Ирка, — я бы тоже порадовалась.

— Ну все еще впереди. Кстати говоря, — осторожно начинаю я, — мне Димка обмолвился, что Мартынов себя вел странно в их спортивных гастролях… — умолкаю и оцениваю реакцию Иры на мои слова. Она не то не расслышала, не то вовсе не поняла, или виду не подавала.

— Дима предположил, что он влюблен, — заканчиваю свою мысль и кошусь в сторону Ирки.

— Кто? — а нет, все слышала, судя по тому, как быстро среагировала на последнюю мою фразу, — Мартынов? Не смеши, ему не ведомы такие чувства.

— Полагаешь? А вдруг и его ледяное сердце растаяло?

— Не смеши, Вера! — излишне грубо отрезает она, — этот придурок не может испытывать таких чувств. Зачем вообще ты мне это говоришь? Какое мне до него дело?

— Ну может его поведение как-то связано…

— Нет, не связано! А если связано, то точно не со мной, и давай закроем тему! — фыркает Ирка.

Я покорно замолкаю, ведь, в сущности, и не мое это дело, что между этими двумя происходит. Но, кажется, Ирка успокоится не может.

— А что же с Радецким? — вдруг выдает она.

— А что с ним? — пришла моя очередь удивляться.

— Ну как же, цепляет тебя при каждом случае. Тоже влюбился?

— О нет, — я даже смеюсь от нереальности ее идеи, — у нас с ним особая связь. То, что есть между нами называется только одним словом — ненависть. Между нами не может быть ничего, кроме ненависти.

— Но, когда вы сходитесь в воздухе молнии сверкают — такое бешенное напряжение, почти сексуальное, — я крайне удивлена услышать нечто подобное от скромницы Ирки. Куда пропала та тихоня, которая не может и рта раскрыть?

— Не говори чушь, — фыркаю я, нервно теребя подол джемпера, — повторяю, между нами нет ничего, кроме ненависти!

— Только любовь, — продолжает она меня троллить, чем вызывает бешеный взрыв огня в моей груди, — ненависть и ничего, кроме любви! — выдает она голосом, смакующим каждое произнесенное слово, чем душит остатки моего самообладания.

— Не неси чушь! — почти грубо прерываю ее я, — и вообще, мне идти нужно, препод ждет с исправленной работой.

— Вер, ну ты чего, я же пошутила! — тянет Ирка, но ее слова доносятся мне в спину, — Вер! Не обижайся! — кричит Ирка, но я делаю вид, что уже не слышу.

Она вывела меня из себя настолько, что кровь в жилах закипела и теперь жжет где-то под кожей. Я глубоко дышу, пытаясь потушить пожар в груди, но огонь — это стихия и так просто погасить его не получается. Не помогает и стакан воды, выпитый мною дома, и холодная вода, которой я умываю лицо. И лишь когда я позже отдаю Эдуарду Валентиновичу свою работу, немного забываюсь, и огонь отходит.

— Что ж, Воронова, почитаю, — он уже пережил дневное происшествие и выглядит совершенно спокойным, — надеюсь, тут сюрпризов не будет.

— Нет, Эдуард Валентинович, — покорно отвечаю я, припоминая, как трижды дома и трижды перед дверью препода проверила то, что находится в моей папке, — я еще раз прошу прощение за это недоразумение, но клянусь, что это не моя шутка.

— Да я уж тоже подумал об этом, — нехотя тянет мужчина, — ладно, будем считать, что никакую другую работу Вы мне не отдавали. Я ознакомлюсь, и завтра скажу Вам, что к чему, договорились?

Я только согласно закивала, чувствуя невероятное облегчение от того, что Эдуард Валентинович оказался достаточно рассудительным.

— До завтра, Эдуар Валентинович!

— До встречи, Воронова!

Из кабинета дипломного я выхожу в шестом часу вечера, чувствуя невероятную легкость и свободу. Однако усталость мгновенно накатывает, опускаясь на плечи тяжелой ношей, поэтому я не спеша плетусь по длинному пустому коридору, а где-то вдалеке слышу громкий смех и гулкие шаги студентов-вечерников, вероятно.

И если бы мне только знать, что всего лишь через десять секунд лицом к лицу столкнусь с Радецким, я бы непременно свернула куда-нибудь, или пошла в обратную сторону. Что можно сделать за десять секунд? Практически ничего, но всего десять секунд разделили мою жизнь на красноречивое «до» и «после».

После нашего столкновения на углу, объединяющем два коридора, Марк пришел в себя раньше.

— Ты! — протянул он и зловеще шагнул ко мне.

— Стоп! — я выставила ладонь, — даже не приближайся! Давай этот вечер проведем порознь! — я попыталась его обойти, но Радецкий грубо дернул меня за предплечье, вынуждая обернуться.

— Ты — маленькая дрянь! — шипит он мне в лицо, а я мельком успеваю уловить ярко-зеленое пятно, скрывающееся за воротом его водолазки, — твоих рук дело? — спрашивает он даже не уточняя.

— Не стану отпираться, — победоносно улыбаюсь я, прекрасно осознавая, о чем речь, — это я. Но давай признаем: ты это заслужил!

Я чувствую, как тиски сжимаются на моем плече.

— Пусти, мне больно! — всего мгновение мне требуется, что выдернуть руку из его захвата, — ты пошутил — я пошутила. Все закономерно, — тихо говорю я, разворачиваюсь, выдерживая его тяжелый взгляд так долго, как могу, и ухожу.

— Не так быстро! — меня снова дергает назад и на этот раз спиной я чувствую холодную и шершавую стену, в которую меня впечатывает Радецкий. Он нависает надо мной, как скала, но я не терплю такое отношение.

— Пусти сейчас же! Да что с тобой? Не смей меня трогать! — не знаю откуда во мне столько сил и храбрости, но я отталкиваю удивленного Марка, и вновь пытаюсь уйти.

И вновь он не позволяет, хватая за плечо и утаскивая в ближайший кабинет, толкает к парте и в мгновение усаживает на гладкую лакированную поверхность, успев устроиться между моих ног, перекрывая мне путь к бегству. На улице солнце подходит к горизонту, из-за чего в кабинете довольно мрачно, и лишь свет из коридора освещает комнату.

— Совсем с ума сошел? — уже не стесняясь, кричу я прямо в его наглое высокомерное лицо, — и что дальше сделаешь?

Я едва успела закончить, когда его губы нещадно обрушились на мои. Попыталась оттолкнуть, но руки он успел перехватить и нагло завести их за спину, сокращая разделяющее нас расстояние до пары миллиметров. В более незащищенном положении я, пожалуй, не была никогда, и во мне начала нарастать паника, подначиваемая непрошенными воспоминаниями. Внутри зажегся едва потушенный огонь, и я начала вырываться так сильно, как могла, но что можно противопоставить мне Радецкому с его спортивной комплекцией? Он справлялся с любой моей выходкой одним и тем же способом — целовал. Он целовал с напором, заставлял замолчать, смириться с происходящим, подавлял ту панику, которая зарождалась во мне, и взращивал новое чувство безумного удовольствия от каждого его прикосновения. Губы его переместились ниже сразу же, лишь только он почувствовал, что мой протест подавлен.

Его дыхание на моей шее вызывало волну холодящего трепета. В один момент я позволила себе излишне долго наслаждаться необычным для меня ощущением, мои руки каким-то образом застыли на плечах Марка не лаская, но и не отталкивая. Словно зависшее приложение я крайне далекой частью сознания пыталась произвести расчет происходящего. Тепло его губ и та бешеная энергия, которой я питалась в данный момент пересиливали во мне затухающее желание сопротивляться. Я, как ребенок, сидящий перед конфетой, которую запретили есть — уговариваю себя остановить безумие и в то же время лелею мысль, что если я поддамся искушению и просто попробую это лакосмтво, то никакого вреда не будет.

И я поддаюсь: мои руки оживают и оказываются на его лице. У Радецкого до одури мягкая кожа, которую не портит даже легкая щетина, я получаю порцию наслаждения лишь от того, что касаюсь его! Пальцы вплетаются в волосы на затылке, губы льнут к его губам, руки притягивают его ближе, и хочется притянуть еще сильнее, хотя кажется, что теснее уже и быть не может.

— Теперь ты никуда не денешься, — шепчет Радецкий мне в губы. Иногда кажется, что в такие моменты лучше помалкивать, потому что неосторожные слова могут произвести эффект ведра воды, вылитого на голову.

Я замираю мгновенно. Его голос, как кодовое слово открывает доступ к моему сознанию. Я начинаю соображать, ко мне возвращается трезвость мышления и сила воли, и, наконец, высвобождаюсь из его объятий. Только Радецкий не понимает моих действий. Он покорно отступает, но делает попытку обнять, едва ноги встают на пол.

— Нет, не трогай!

На его лице проступает удивление. Он недоумевает?

— Я не знаю, что ты затеял, — говорю я как можно увереннее, хотя на самом деле едва волочу языком, — и какой гениальный план мести созрел в твоей голове, но я не позволю тебе втянуть меня в такие игры!

— Вера, что ты несешь… — Марк качает головой и даже смеется, вновь делает попытку обнять, но я наготове и не позволяю ему затянуть меня в новый водоворот желания. — Вера, прекрати. Нет смысла отрицать произошедшего! — он злится, явно еле сдерживается.

— Я не отрицаю, — уступаю я, — но советую тебе не пытаться использовать то, что произошло против меня! Расскажешь своему другу-имбецилу — и я больно отвечу! — теперь и я начинаю закипать от осознания собственной ошибки. Как вообще я могла поддаться своим желаниям? Один дьявол теперь знает, как воспользуется этой ситуацией Радецкий. Вспоминая его изощренную фантазию в школе, меня начинает накрывать паника.

— Совсем крыша съехала? — взрывается Радецкий, в одно мгновение оказываясь рядом, — хватит этих игр, Вера! Целуешь и уходишь, льнешь и угрожаешь? Довольно! — кричит Марк, крепко удерживая в руках мое лицо и вынуждая смотреть на него.

— Да что тебе от меня надо, Радецкий? — в бешенстве кричу я, что есть сил отталкивая Марка.

— Ты! Мне нужна ты! — орет он в ответ, чем повергает меня в шок, — дура! Не понимаешь или прикидываешься?

— Как можно понять человека с явными симптомами шизофрении? Ты себя услышь! Я тебе нужна? — все еще не верю, что услышала правильно, — Марк, ты столько лет не давал мне жизни! Может я и не специалист в отношениях, но уверена, когда человек нужен, то его не гнобят, а делают для него что-то хорошее!

— Ну не знаю я как это делать! Понимаешь? Ты единственная, кто не восторгался от одного моего взгляда, постоянно воротила нос! Мне это не свойственно! Выражал как мог. И сейчас, едва тебя вижу, хочется ужалить посильнее, чтобы ты внимание обратила, ведь это единственный способ! К тому же я просто не мог признать, что так зависим от какой-то девчонки! Вот и злился на тебя, а сейчас злюсь еще больше!

— За что?

— За твою слепоту! Ты меня в упор не замечаешь, относишься как к пустому месту!

— Потому что ты научил меня быть такой! — черт, как же он не понимает? — Я всегда жду от тебя чего-то плохого и готовлюсь защищаться. Привычка вырабатывается за шестьдесят шесть дней, я жила в напряжении долгих семь лет. Как считаешь, какие чувства я испытываю при виде тебя?

— Да как ты не понимаешь, что я просто люблю тебя! — орет Марк, явно обезумев, ведь в адекватном состоянии он бы никогда не сказал ничего подобного.

— Любишь? — переспрашиваю я, чтобы убедиться, что не послышалось. Марк, как загнанный зверь, мечется взглядом, но понимая, что отступать некуда обреченно кивает.

— Люблю. Засыпаю с твоим именем и просыпаюсь с ним. И каждый день живу с мыслью, что когда-нибудь решусь… Решусь и скажу, и вопреки здравому смыслу услышу, что тоже любишь…

— Марк, это же не мелодрама, — говорю я вкрадчиво, чтобы донести до него абсурдность его же слов, — и не бульварный роман. Это реальная жизнь. В жизни не получится испытывать любовь к тому, кто мучил столько лет.

— Думаешь, я не знаю? Я же не идиот, я все понимаю. Но ничего не могу поделать с собой — люблю и ненавижу за то, что люблю! — упрямо твердит Радецкий.

— Хватит, довольно! Думаешь признался, и я разомлею? Нет, этого не будет, — твердо говорю я, хотя голос норовит сорваться, — я… не испытываю к тебе ничего… — вот сейчас скажу и полегчает, но что же я молчу? Отчего не решаюсь? Скажи же! — кроме ненависти, — произнесла и отвернулась, боясь даже посмотреть в его сторону.

Он молчит, а я боюсь повернуться. Ничего не слышу из-за шума стремительного потока крови в ушах и не чувствую его приближения. Из-за этого не успеваю среагировать, отойти, отскочить, когда Марк обнимает меня со спины, утыкается губами в шею и жадно всасывает кожу, от чего подгибаются колени и сердце заводится в бешенном ритме. Марк прижимает меня к себе теснее, его губы движутся вниз и переходят на плечо, оголившееся легким движением его пальцев, которое я тоже позволила. Позволила его ладони проникнуть в вырез джемпера и коснуться груди, позволила себе млеть от этой ласки.

— Может ты меня и не любишь, — доносится до меня горячий шепот, — но точно хочешь. Как бы не отрицала.

Он говорит, а я не понимаю, будто слышу иностранную речь. Марк каким-то чудом, иначе я и не могу объяснить легкость его действий, разворачивает меня к себе лицом и сразу же прижимает спиной к стене. Его губы накрывают мои, а я не протестую. Руки блуждают по телу, а я испытываю удовольствие от тех ожогов, которые они оставляют. Он целует глубоко, кажется, хочет поглотить, подчинить, но я уже сдалась, иначе бы давно залепила по его наглой самодовольной физиономии.

Где-то в отдалении я слышу голос разума, который твердит «остановись», но его топят волны блаженства, нагоняемые горячими прикосновениями и сладостными поцелуями. «Остановись, остановись…»

— Остановись! — вторю я, и Марк замирает.

Его зрачки расширились настолько, что я не вижу цвета глаз. Марк смотрит хищно, плотоядно, как тигр на свою добычу, гипнотизирует и готовится вцепиться.

— Я не хочу…

— Не хочешь? Ты отвечала мне, — припечатывает Марк, — твое тело отвечало мне. Чтобы ты ни сказала, это не будет красноречивее языка твоего тела.

— Марк, этот разговор себя исчерпал…

— Даже не начинай! — перебивает меня Радецкий бесцеремонно, — не уподобляйся игре актеров в дешевых сериалах. Я устал от этой глупой игры в ненависть, я не хочу больше ненавидеть! Мы решим все здесь и сейчас!

— И чего же, позволь узнать, ты от меня ждешь? Что мне сказать? Что я все забуду и теперь мы счастливая влюбленная пара? Даже если я… — сбиваюсь на мгновенье, пытаясь подобрать правильное слово к сложившейся ситуации, но как на зло, это слово никак не приходит на ум и молчание длится несколько дольше, чем мне бы хотелось, — если мое тело реагирует на тебя, это не означает, что тоже самое происходит в моей голове. Всего лишь физическая реакция и не более того.

— Послушай, — тихо произносит Марк и как-то устало трет переносицу, — я не прошу всего и сразу, и даже не надеюсь. Но, мы ведь можем попробовать наладить отношения?

— Предлагаешь мир? Будем улыбаться друг другу на переменках и желать доброго утра? — уточняю я его идею, от которой уже становится смешно.

— С этого можно начать. А потом пара свиданий, возможно, исправит положение.

— Я хочу тебе напомнить, что в моей жизни уже есть парень, — не подумав, говорю я.

— Фирсов? Меня не волнует…

— А меня волнует! — моя очередь грубо перебивать.

— Значит, ты можешь целоваться со мной, но при этом помнишь о своем верном псе?

— Не смей так говорить о нем! — огрызаюсь я, — Димка всегда был рядом, поддерживал, помогал, пока ты занимался тем, что уменьшал количество моих нервных клеток!

— А на него ты так же реагируешь? Тебя так же трясет от его прикосновений? — кажется, у меня щеки горят от столько интимных тем, которые я не по своей воле вынуждена обсуждать с Радецким, — он тебя целует с такой же страстью? Так же зажимает тебя…

— Прекрати!

— А в чем дело? Боишься признаться, что это не так? Что таким образом ты реагируешь только на меня?

— Разговор зашел в тупик, — констатирую я, запускаю пальцы в волосы и, ухватив несколько прядей, сильно стягиваю их между пальцев, сознательно причиняя себе боль, чтобы отвлечься от происходящего.

— Перестань сопротивляться, — я вздрагиваю и широко распахиваю глаза от его голоса у самого уха. Он подошел так тихо, что я даже не заметила, и теперь снова давит на меня своей энергией.

Марк берет мое лицо в свои теплые ладони и заглядывает в глаза — такой пронзительный взгляд от него я вижу впервые, и в голове у меня на долю секунды зарождается мысль пойти на поводу у своего тела. Всего лишь на долю секунды я это представила, но этого момента хватило, чтобы случайная мысль пустила корни и мгновенно разрослась по телу реальным желанием вновь ощутить его губы, его прикосновения и излишне вольные ласки. На моем теле должно быть оставались ожоги от его огненных ладоней, неизвестно когда проникнувших под джемпер. Как поток воздуха раздувает пламя в камине, так поцелуи несносного одногруппника, вопреки какой-либо логике, разжигают во мне пожар, обжигающее пламя которого скапливается в животе и разгорается сильнее, когда руки Марка поднимается выше, провокационно задевая грудь. Короткие мимолетные касания пальцев, которые не способны отпугнуть, заставляют меня дрожать, а сладостное чувство концентрируется внизу живота, нарастает и распирает, причиняя боль и, одновременно, даря первобытное наслаждение.

— Прекрати пожалуйста, — всхлипываю я, едва его губы впиваются мне в шею.

Марк проводит языком по впадинке возле уха, и пламя внутри меня сжигает весь кислород в легких, заставляя резко и часто дышать.

— Прошу тебя, — молю я вновь, но уже не уверена, чего именно хочу, и в тот момент, когда Марк отстраняется, с моих губ срывается протестующий стон.

Глава 16

Марк отстранился всего на мгновенье, и вновь притянул мое безвольное тело, заключив в теплые объятия. Как бешено бьется его сердце — удивительно, что оно не выскакивает из груди. Мы стараемся выровнять дыхание, но как оно может выровняться, когда ладони Марка методично гладят мою спину? Удивительно, но все произошедшее вовсе не кажется мне неправильным, ошибочным или отвратным. Вопреки всему, я впервые чувствую себя настолько легко и естественно, и нет даже малейшей возможности укорить себя или убедить, что произошедшее — плохо.

— Я отвезу тебя домой, — тихо говорит Марк.

— Нет, не нужно… — это ведь безумно глупо. Мы не пара и не будем ею, так зачем меня куда-то везти? Чтобы быть как те, кто стоят по вечерам возле подъездов в обнимку?

— Я отвезу, — повторяет он, а я не нахожу в себе силы противиться.

Мы стоим обнявшись несколько минут, и чем дольше длятся следующие секунды, тем ближе понимание, что вот-вот мне придется Марка отпустить, и согревающее душу аномальное тепло исчезнет, а на смену неге придет нечто другое, что заставит жалеть о случившемся. А я вовсе не хочу жалеть, не хочу искать причины поступка Марка или своего ответа, хочу простоять как можно дольше, согреваемая его теплом. И наплевать, что и тело, и душа откликнулись именно на этого человека.

Удивительно, но именно он разрывает наш контакт, хотя по всем канонам это должна была сделать я. В кабинете полумрак, свет сюда просачивается тонкой полоской из-под закрытой двери, да от уличного фонаря, висящего, видимо, где-то возле окна. Но это к лучшему, Марк может и увидеть моего горящего лица, да и мне нет нужды смотреть на него. В такие моменты надо что-то говорить, наверное, но какие слова могут быть уместны в такой ситуации? Все, что мне остается, молча поправить свой свитер и найти пальто, небрежно свисающее с края парты. Прежде чем выскочить из кабинета, пальцами распутываю волосы, укладывая их от лица, чтобы вид не был совсем растрепанным. Яркий свет в коридоре, разумеется, ослепляет. Я быстро иду к лестнице, но не быстрее, чем Марк, упрямо следующий за мной, но, спасибо ему за это, не пытающийся заговорить. Он игнорирует гардероб и выходит на улицу водном лишь джемпере, а ведь я надеялась ускользнуть как раз в эту минуты форы. Но нет, когда мы проходим мимо парковки, Марк берет меня за локоть и тянет к своему авто.

— Я доберусь, — бормочу я невнятно, но он, не слушая, усаживает меня на переднее сидение и тянется за ремнем, — я сама, — поспешно говорю я, успевая перехватить ремень прежде, чем это сделает он.

Марк послушно отступает, захлопывает дверь, огибает свой автомобиль, при этом не спуская с меня глаз, смотрит через лобовое стекло. Интересно, он что, думает, что я в лучших традициях какого-нибудь дешевого сериала выпрыгну и убегу? Там же именно так принято делать? Нет, не убегу, у меня просто не хватит на это сил, поэтому я послушно пристегиваюсь. Интересно, а на этой машине вообще кого-то подвозили? Она выглядит идеально чистой даже коврики в ногах будто только из салона, и сидения из непрактичного молочного цвета кожи выглядят так, будто все это время их кто-то старательно натирал. Мне стало совсем неуютно сидеть в этом музее дорогого автомобилестроения, а когда Марк занял водительское место, то показалось, что большое пространство мгновенно сузилось до размеров оки, даже дышать стало тяжелее. Когда я вновь потеряла способность воспроизводить речь рядом с ним?

Мы выехали на полупустую дорогу и почти весь путь провели в гнетущем молчании. Он издевается или специально дает мне время? В любом случае, обе идеи никудышны, чем дольше мы едем, тем больше усиливается мое напряжение, и в конечном итоге, я начинаю ерзать.

Слава Богу, мы повернули на мою улицу! Марк тормозит возле подъезда, но почему-то все еще молчит! Еще и смотрит на освещаемую фарами улочку так, будто там что-то невообразимо интересное происходит. Ну не хочет говорить, значит я скажу! Только вдохну поглубже.

— Случившееся ничего не изменит, — говорю я, рассматривая свои дрожащие пальцы.

— Еще скажи, что это было ошибкой, — усмехается Марк и, видимо, поворачивается ко мне, потому что левая часть лица и шеи начинает покалывать.

— Нет, я не назову произошедшее ошибкой, — честно признаюсь я.

Язык не повернется так сказать. Может это было и неправильно, парадоксально, странно и не к месту, но это точно не было ошибкой. Наоборот, благодаря его поцелуям я поняла, что еще могу быть с кем-то и положительно реагировать.

— Но все останется так как есть, — добавляю твердо.

— Ничего уже не будет так, как было, — настырно говорит Марк, и вот меня прорывает:

— Марк, я не могу тебе доверять, я не могу быть уверена, что завтра об этом не узнает весь институт, что это не очередная жестокая шутка или розыгрыш или спор, условием которого будет что-то пакостное и низкое, и, что вы не будете обсуждать это во всех подробностях в своей компании, я этого просто не выдержу, — мой голос срывается, к глазам подступают слезы, но я успеваю запустить пальцы в волосы и стянуть их, отвлекаясь на болезненные ощущения.

— Почему ты так обо мне думаешь? — спрашивает Марк.

Я поворачиваюсь к нему, пытаясь распознать не шутит ли мой бывший одноклассник, но он, черт побери, серьезен! Но все же поймав мой взгляд он покорно соглашается:

— Ладно, причина есть, — и вдруг Марк подается ко мне, заключая мое лицо в свои ладони.

Почему же этот банальный жест вызывает во мне какое-то доверие, хотя его априори быть не может!?

— Я клянусь, что не причиню тебе больше боли. Никогда.

Можно ли доверять собственным ушам? Неужели Марк Радецкий действительно сказал мне такие слова?

— Просто поверь мне, — добавляет он и медленно наклоняется к моим губам.

И мне, страшно признаться, этого очень хочется — снова почувствовать себя окутанной пламенем, и так велик соблазн поддаться искушению. Все равно, как если бы хотелось ночью съесть большой кусок колбасы, и уговаривая себя сделать это, я бы непременно думала, что от еще одного раза ничего страшного не случится. Та же мысль сейчас вертится в моей голове. От еще одного раза ведь ничего не будет?

— Меня папа ждет, — произношу я в последний момент и отворачиваюсь, из-за чего губы Марка чиркают мне по щеке. Его ладони больше не прикасаются к моей коже, и это ужасно разочаровывает.

— Хорошо, — соглашается он, но я слышу его ответ уже с улицы.

Хлопнув дверцей, не секунды не раздумывая бегу к подъезду, иначе, чувствую, передумаю. Дома действительно ждет папа и предлагает мне поужинать, но об ужине этим вечером я думать не могу. Вместо этого, я забираюсь в прохладную ванну и еще долго пытаюсь прийти в себя.

Кто бы мог подумать, что именно сегодняшний день, не предвещающий ничего необычного, преподнесет такие события. Даже сейчас я не жалела ни о чем. Впервые за столь долгое время мне хотелось контакта с кем-либо. Но нужно ли мне продолжение? Горячие поцелуи в темных кабинетах — это, конечно, хорошо, но грань между поцелуями и нечто большим, увы, слишком тонка.

Горячая вода приходит на смену холодной, позволяя телу и разуму расслабиться. Я нежусь от покалывающих ощущений на коже, и мучаю себя воспоминаниями о нашей неожиданной встрече, вожу пальцем по губам, которые еще совсем недавно целовал Марк, веду пальцем к шее и прохожусь ими вниз и вверх, щекоча кожу самым кончиком ногтя. Здесь тоже были его губы, и от реалистичного воспоминания судорогой сводит низ живота.

Из ванны я выхожу уже в десятом часу, и то только потому что от папы на телефон приходит сообщение в духе: «ты там жива?». Едва голова касается подушки, перегруженный разум выключается.

Ночью я чувствую, как кто-то садится на кровать в моих ногах, как он медленно перемещается ближе и как матрас прогибается под тяжестью тела. Уже спиной ощущаю исходящий от него жар. Ладонь накрывает мое бедро и двигается выше, поддевая подол сорочки, а губы касаются шеи и впиваются в кожу. Мое тело мгновенно реагирует на его прикосновения, внутри загорается огонек, в ту же секунду разгорающийся до пожара. Его ладонь с бедра поднимается выше, а за ней, скользя шелком по разгоряченной коже, подтягивается и край сорочки. Еще чуть выше, почти достигая груди, и я начинаю неосознанно льнуть и уже готова умолять его прикоснуться.

— Я не причиню тебе боли. Никогда, — шепчет Марк, и я понимаю почему мне не страшно и не противно, а столь сладостно….

— Привет, Вера, — от неожиданности я захлёбываюсь глотком кофе, привлекая к себе внимание всех, кто сидит поблизости ко мне в аудитории, и чтобы как-то замять разгорающийся интерес публики к Марку, приветливо поздоровавшемуся со мной, я, отставляя в сторону стакан, и показательно взмахивая ладонями, говорю:

— Вот черт, это же кипяток!

Слава Богу, Марк не стал задерживаться, а прошел вместе с Егором выше. Его друг, кажется, удивлен так же, как и я. Интерес публики поугас, но тут вмешалась Ира со своим любопытством.

— Вера, что он сказал?

— Что? Не слышала, — отмахиваюсь я.

— Да нет же…

— Ира! — шиплю я сквозь зубы, потому что сидящие впереди девочки из соседней группы резко прекратили разговор и явно прислушиваются к нашему.

Благо, Ира понятливая, быстро умолкает и не задает мне вопросов до конца пары. Как я могла настолько замечтаться, что даже не уловила приближение Марка? Так же, как и ночью, когда очнулась в своей постели в одиночестве, в поту и диком возбуждении, сжимавшая в руках несчастную подушку. Столь дикого разочарования от осознания, что происходящее было лишь сном, я не испытывала никогда в жизни. После того, как мне не удалось вернуться в сон, чтобы досмотреть его до конца, и после десятиминутного плескания ледяной водой в лицо, я вернулась в кровать и еще два часа до будильника металась по постели, вспоминая Марка всеми добрыми словами. И сейчас замечталась, как влюбленная курица. Надеюсь, что хотя бы не с глупым лицом сидела.

— Поток, внимание! — раздался внизу до боли приторный и знакомый голос-колокольчик, и все как-то сразу стихли.

— О, профорг пришла, — улыбнулась Ира, — наверное, скажет про студактив.

Профорг? Диана профорг? Низкие, однако, тут требования к таким должностям. Черт, Диана! Есть же еще эта слащавая Диана со звенящим голосом, которая вешается на Радецкого по углам! Спазмы в животе угасли в секунду, будто кто-то ледяной водой облил. А словно в доказательство Иркиных слов, Диана зазвенела:

— Ваш поток в среду и четверг снят с пар, чтобы отправится на вузовскую базу на традиционный студенческий актив. С собой не забудьте спортивную форму и теплую одежду — в лесу уже холодно, у речки тем более. Посещение обязательно, иначе «н» вам поставят за те пары, которые должны были быть по расписанию. Автобусы отходят в среду, то есть завтра в девять утра от стоянки.

Закончив свою пламенную речь, Диана слащаво улыбается, и уходит, взметнув кудрями. Черт, теперь еще и эта напасть.

— Круто, — улыбается Ирка, — а я все думала, когда же поедем. Ты едешь?

— А у меня есть выбор? — грубо фыркаю я Ирке из-за ее пустого вопроса, впрочем, она этого и не замечает, — королева красоты ясно дала понять, что это обязательно. Что вообще за студактив?

— Это два дня кайфа, — улыбка на губах Иры грозит стать, как у одного вечно улыбающегося героя с красным ртом от уха до уха, — всякие веревочные курсы, спортивные испытания, командная работа. Вечером костер. Мы каждый год ездим на базу, а в твоем вузе такого не было?

— Было, — жму плечами, — но ездили перваки и профоргнутые.

— Не интересно, — фыркает Ира, — мы тут все ездим по факультетам. За каждым факультетом закрепляют дни и по очереди все едут.

— А в сентябре нельзя было это устроить? Там хоть тепло, а сейчас что?

— Это старосте нужно спасибо сказать, — ответила Ира с явным недовольством, — они должны идти и забивать время, а наша, видимо, забыла или не успела. Поэтому, поедем в октябре.

— Понятно, — кивнула я и потянулась за своим уже остывшим кофе, без которого я не доживу до следующей пары.

— Ты чего такая недовольная? — пристает Ирка.

— Я прямо жопой чую, что мне ехать не нужно, но зачем-то еду, — бормочу я, ощущая покалывания на затылке.

Хочу обернуться, но не решаюсь. Вообще не знаю, как теперь себя вести, а главное, какого хода ожидать от Радецкого. Да, его слова о том, что больше никогда и ни за что не причинит боли, в моей памяти останутся навсегда, и взгляд тот пронзительный еще долго будет мне сниться. Но, по сути, довериться ему, это как поверить заядлому алкоголику, что завтра он непременно бросит пить — пустые слова и не более того. Да и как вообще можно доверять тому, кто запудривает мозги одной, а в любви клянется другой? Вот уж предел моих мечтаний! Да еще, не дай Бог, эта Диана пронюхает о случившемся, разбираться полезет, а как разбираются женщины? Проблематично! А мне еще одна проблема не нужна. Пока еще Радецкий не зарекомендовал себя в качестве надежного человека, и это надо признать. Даже если все внутри протестует.

Перед самым началом пары вспоминаю, что Эдуард Валентинович с утра звонил и просил зайти с утра, чтобы забрать какие-то уникальные таблички к моей дипломной работе, так как сегодня он уезжает в командировку и убедительно просил за это время таблички рассмотреть, воспользоваться своими данными и потом принести ему уже готовый материал. О чем я только думаю? Ах да… Ежусь от мурашек, пробегающих по спине, стоит лишь припомнить, о чем я думала все утро.

До начала пары всего минута, но я надеюсь успеть выйти из аудитории, а зайти уж не будет проблемой.

— Ир, я забыла к дипломному зайти. Сбегаю быстро, если будут отмечать, скажи, что я опоздаю на пять минут, — тараторю я, подскакиваю и почти бегу к выходу, где нос к носу сталкиваюсь с Антоном Юрьевичем — преподавателем, у которого и должна состояться лекция.

— Воронова! — немного наигранно удивляется он, — Вы, позвольте узнать, куда?

— Антон Юрьевич, Эдуард Валентинович просил зайти перед парой и забрать документы для дипломной работы, а то он уедет в командировку. Можно я отлучусь на пять минут? — играть кота из Шрека у меня всегда получалось отлично, поэтому преподаватель, естественно, разрешает уйти.

— Воронова, но раз уж Вы все равно идете в сторону преподавательской, будьте добры, попросите Эдуарда Валентиновича выдать Вам с моего стола методичку по анализу эффективности использования земельных ресурсов.

— Хорошо, — киваю, улыбаясь.

— Идите-идите, а то уйдет Эдуард Валентинович, а там больше нет никого, а мне бы хотелось сегодня рассказать очень важный материал и дать эту методичку отксерокопировать.

Я снова киваю и выбегаю из аудитории. Ловлю дипломника уже практически на выходе из преподавательской, куда врываюсь без стука. Эдуард Валентинович в пальто и забавной шляпе годов восьмидесятых складывает в потрепанный временем портфель какие-то документы.

— А, Воронова, — приветливо улыбается он, хотя я и опоздала, — я уж думал, что Вы забыли и оставил папку у себя на столе. Вон там — красная, возьмите.

Я послушно прохожу к его столу и забираю указанную папку, а Эдуард Валентинович тем временем, уложив все документы в портфель, уже собирался уходить.

— Антон Юрьевич попроси Вас дать мне с его стола методичку по эффективности использования земельных ресурсов, — кричу я ему в спину.

— Вера, уже опаздываю, такси ждет, — нетерпеливо фыркает мой дипломник, но все же останавливается, чтобы сказать, — вон в углу стол Антона Юрьевича, поищите сами. Я надеюсь, что Вы порядочный человек и ничего лишнего не возьмете. Она у него лежит в стопке с другими методичками. А я побежал. До свидания, Воронова. Жду от Вас наработки на следующей неделе.

Я успеваю лишь кивнуть, прежде чем дверь в преподавательскую захлопнулась, оставляя меня одну. Послушно направляюсь к столу Антона Юрьевича, где помимо каких-то тетрадей и папок двумя ровными стопками в ряд лежат тонкие методички. Перебираю одну за другой и довольно быстро нахожу нужную, а остальные вновь укладываю ровными стопками. Разворачиваюсь и взвизгиваю, натолкнувшись на кого-то, чей запах я уже ни с кем не перепутаю. Тяжелая ладонь опускается мне на рот.

— Тихо, не кричи, это всего лишь я, — приглушенно говорит Марк.

Хочу многое ему высказать, но ладонь на губах мешает, поэтому я грубо отталкиваю его руку и тихо шиплю:

— Ты меня сделаешь заикой!

К моему удивлению, не выслушиваю остроумного ответа, а лишь созерцаю его лицо с непривычной, даже абсолютно незнакомой мне теплой улыбкой.

— Ты что тут забыл? — спрашиваю я, насторожившись.

— Тебя, — легко отвечает он, наклоняется и льнет к моим губам.

Этот поцелуй не похож на вчерашний, он не несет огня или страсти. Это нескончаемый поток нежности, быстро окутывающий меня заразительным теплом. Марк целует мягко, аккуратно, словно боясь совершить ошибку или сделать больно. Его горячая ладонь ложиться на мой затылок, а пальцы зарываются в волосы, даря незнакомое мне приятное до дрожи в теле ощущение. Легкие касания пальцев осыпают мою щеку, поглаживания успокаивают, дарят ощущение, что все происходящее правильно, что так и должно быть, что именно к этому я шла много лет, и вот, наконец, цель достигнута.

— Вера, — бормочет он, оторвавшись от губ на краткое мгновение, и сразу же возвращается ко мне.

— Марк, нас увидят, — пытаюсь сказать я, когда его нежные поцелуи переходят на скулу, а дальше по дорожке устремляются к впадинке под ухом. Он касается губами чувствительной точки, и я забываю, какую еще важную мысль хотела донести.

— Я скучал, — его шепот завораживает, — сегодня же я скажу Фирсову, что забираю тебя.

— Что ты сказал? — так же как слова Марка погружают в транс, столь же стремительно они выталкивают меня на поверхность сознания.

— Я забираю тебя, — повторяет он и вновь тянется к моим губам, но я останавливаю его:

— Я не вещь и не любимая игрушка, чтобы меня забирать. Вчера я, кажется, сказала, что между нами ничего не поменяется…

— А я сказал, что это бред, — легко отвечает он.

— Марк, побудь серьезным, — почти умоляю, цепляясь за его огненные ладони, еще хранящие магию прикосновения на моем лице.

— Я серьезен как ни в один из дней своей жизни, — произносит он, заглядывая в мои глаза, а затем говорит то, что невозможно слушать равнодушно, или претворяться таковой, — даже если сейчас ты не готова, даже если противишься — я все равно буду рядом. И однажды ты сдашься. Это может случиться завтра или через месяц, или через полгода, но это произойдет, слышишь, Вера? Бояться мне больше нечего, и я тебя не оставлю. Не после того, как вновь обрел.

Его слова пьянят, взгляд подчиняет, и я уже готова сдаться, но вдруг дверь в преподавательскую распахивается, и Марк в секунду отскакивает от меня. Пришла лаборантка Елена.

— Добрый день, — дружелюбно поздоровалась она, хотя и явно удивилась нашему присутствию.

— Здравствуйте, — откликается Марк, одаривая девушку обаятельной улыбкой, тем самым даря мне несколько драгоценных секунд, чтобы собрать мысли воедино. Та самая методичка, за которой я в том числе приходила, валяется под моими ногами. Я быстро ее поднимаю и демонстрирую Елене.

— Антон Юрьевич попросил принести методичку, а Эдуард Валентинович показал, где ее найти.

— А, — доверчиво кивает девушка, пока снимает верхнюю одежду. Кажется, ей не слишком интересно наше присутствие после моих слов.

— Вера, ты нашла? — обращается ко мне Марк.

— Да.

— Тогда, мы пойдем, — он распахивает дверь и жестом приглашает меня выйти.

— До свидания, Елена, — лепечу я и выскакиваю из кабинета.

Едва оказываюсь в коридоре, почти бегом бросаюсь в сторону аудитории, но Марк быстр, нагоняет меня в тот момент, когда ладонь ложится на ручку двери в спасительную аудиторию, и силком утягивает в небольшую нишу, которая существует лишь для того, чтобы прятать старую облезлую дверь запасного выхода.

— Это уже не смешно! — стараюсь говорить строго, но получается совсем неубедительно, и Марк, как человек, который всегда умеючи играл с моим состоянием, разумеется, чует скованность в голосе, потому что не отпускает, не уходит, а подходит так близко, что под его натиском я невольно отступаю и сразу же чувствую спиной шершавую стену. Марк наклоняется крайне близко, я уже предчувствую вкус его губ и пытаюсь уговорить себя его оттолкнуть, но предательски не шевелюсь, и от собственных разногласий в душе меня пробивает дрожь, которая усиливается, когда он протягивает ладонь и убирает прядь волос, упавшую на лицо, при этом едва ощутимо задевает кожу, оставляя нечто подобное ожогу.

— Не пытайся от меня убежать, — твердо произносит он, заглядывая не в глаза, а в самую душу.

Глава 17

— Черт бы тебя побрал! — шепчу я в темноту, после провальных попыток уснуть.

Это просто невыносимо! Мне душно, хотя из открытого окна веет холодным ветром, пересыхает горло, хотя я и выпила уже не меньше полулитра воды, и в животе ужасное напряжение, которое не снимается даже контрастным душем.

Да как же так случилось? — вот вопрос, который я задаю себе уже третий час подряд. Как случилось, что именно на несносного одногруппника я реагирую таким образом? Как получилось, что мне тепло с человеком, которого, как я была уверена, ненавидела с момента знакомства?

Не выдержав, встаю и иду на кухню — до безумия хочется чем-то заесть свои ощущения, и на удачу нахожу в хлебнице остатки сладкой плюшки. Есть — удовольствие ничуть не меньшее, чем любить. Когда быстрый углевод попадает в организм, он резко поднимает уровень сахара в крови, и в этот момент появляется ощущение удовлетворения. И такое удовлетворение, к счастью, способно временно заменить мне неудовлетворенность другого происхождения.

На кухню забредает папа и удивленно смотрит, как я пью чай и хомячу плюшку посреди ночи.

— Не спится? — добродушно интересуется он, к счастью, не акцентируя внимания на моем занятии.

— Совсем, — честно признаюсь я.

Папа понимающе кивает, и вдруг достает бокал, заваривает чай и себе, и садится за стол. Такое чаепитие пробуждает в моей памяти воспоминание из детства, когда одним летом во время ремонта квартиры мы устраивали семейный чаепития по ночам. Папа с мамой долго отдирали обои, либо наводили порядок после прихода мастеров, а мне всегда было интересно рядом с ними. Поэтому, часа в три ночи мама неизменно звала нас с папой на кухню, где заваривала ароматный чай с мятой и чабрецом. Сейчас мы пьем чай пакетированный, и, увы, без мамы.

— В институте напрягают? — спрашивает папа.

— Еще как, — усмехаюсь я, упуская какого рода напряжение меня преследует в институте.

— Про последний курс многие говорят, что, мол, он самый легкий, но помню, как мы с мамой не спали по ночам, доделывая курсовые работы или какие-нибудь разделы дипломной. Кстати, тогда не было принтеров, и диплом мы писали от руки, — папа усмехается, — помню, как потратил на это целый месяц. Так еще и дипломный руководитель заставлял переписывать то один лист, то второй, представляешь? Это у твоей мамы почерк образцовый, как из-под трафарета, а мой куриный ни одна комиссия не разобрала бы.

Я невольно улыбаюсь папиными откровениями. Он редко что-то рассказывал про себя, а после развода с мамой время их совместной жизни и вовсе не упоминал.

— Пап, а вы с мамой со школы были вместе? — интересуюсь, пользуясь моментом.

Дело в том, что когда я была маленькой данный вопрос меня вовсе не интересовал, а когда подросла, то отношения между родителями ухудшились и никто из них не делился со мной воспоминаниями.

— Со школы, — кивает папа, — правда, сначала мы не ладили, — признается он нехотя.

— Почему? — удивляюсь я, искренне не понимая, как мог папа с кем-то не ладить.

— Потому что, как известно, мальчики взрослеют позже девочек, — глубоко вздыхает папа и улыбается, видимо припомнив что-то, — в школе я, как и другие мальчишки, не давал девчонкам спокойно жить. Бывало, кот мой домашний поймает мыша, заиграет его до смерти, а мы с ребятами отберем, да принесем в школу. Девчонки верещали, едва завидя его.

— Папа, не могу поверить, что ты творил такое! — возмущенно вскрикиваю я, но все же смеюсь.

— Еще не такое творил, — смеется он, — и косы к стулу привязывал, и чернила на тетрадь проливал… Чего только не было. Потом, правда, повзрослел, стал серьезнее, и свои симпатии выражал традиционно.

— Пап, — тяну я, лукаво улыбаясь, — а зачем мальчишки задирают девчонок?

— По глупости, — легко отвечает папа, пожимая плечами, — романтика, истории про большую любовь и принцев — это по женской части. Мальчиков воспитывают на других принципах. Мне, например, до десятого класса вообще было непонятно, как можно с девчонкой встречаться, и зачем за ней ухаживать. Поэтому и пакостничал, в том числе, твоей маме. Это уже потом любовь, долгие расставания у подъезда и драки с теми, кто в ее сторону глянет. А знаешь ты, что в то время можно было подраться, если ухаживал за девчонкой не из своего района?

— Какая глупость! Какая разница какой район? При чем тут это вообще?

— А при том, что своих девчонок сторожили, и, если провожаешь кого в чужой район, то можно было и на темную нарваться.

— А ты за маму дрался? — прищуриваюсь я.

— И не раз, — смеется папа, и потирает скулу, где у него был крохотный шрам. Я никогда не интересовалась его просихождением, но сейчас меня озарила догадка:

— Этот шрам ты получил в драке за маму?

— Какой? — удивляется папа, но потом осознает, что трет рукой место изъяна, — а, этот! Да, это я отстаивал свое право! — с ноткой гордости заявляет он, — вообще, Вера, все мальчишки достают девчонок — это уже традиция. Помнишь, как тебе в школе тоже какой-то оболтус покоя не давал?

Я едва не давлюсь чаем от папиного вопроса, но киваю.

— Мы тогда с матерью что только не делали. Но вроде отстал потом?

— Да, — соглашаюсь я, не решаясь уточнить, что это не он отстал, а я перестала рассказывать родителям о своих проблемах, потому что было стыдно, что не могу за себя постоять. Ну а говорить о том, что этот оболтус теперь не дает мне покоя не только в институте, но даже во сне, вообще не стоит.

— Наверное, тоже влюблен был, — продолжает между тем папа.

— Наверное, — киваю, а память в ту же секунду подбрасывает воспоминание, где серо-голубые глаза прожигают насквозь: «Да как ты не понимаешь, что я просто люблю тебя! Засыпаю с твоим именем и просыпаюсь с ним. И каждый день живу с мыслью, что когда-нибудь решусь…». Сейчас его слова воспринимаются по-другому.

— Так что Вера, знай: сильнее всех любит тот, кто больше всех злит!

Я кошусь на папу и не могу поверить, что это он говорит. Мой интеллигентный папа? Само спокойствие и рассудительность? Ради этого разговора стоило не спать ночь!

— Ладно, — устало произносит он, разом допивая чай, — ночные посиделки — это, конечно, хорошо. Но, работу завтра никто не отменял.

Он ставит кружку в раковину, а потом вдруг подходит и целует меня в макушку, совсем как в детстве. Я даже не припомню, когда папа целовал меня в последний раз. Кажется, это было даже не в этой жизни.

— Спокойно ночи, Вера, и не засиживайся. Пары тоже не отменят, — добавляет он, а я понимаю, что забыла рассказать ему о выезде на студактив.

— Пап, мы завтра всем потоком едем загород на студактив на два дня.

— Могу спросить, когда ты собиралась меня предупредить? — спрашивает папа безуспешно изображая строгость.

— Совсем забыла. Все эти вузовские проблемы…

— Ладно, но будь на связи, пожалуйста, чтобы я в любой момент мог до тебя дозвониться, хорошо?

— Договорились, — улыбаюсь я.

— Хорошо, — кивает папа, прежде чем уйти.

Я же не спешу. Сна все равно ни в одном глазу, но после папиных откровений как-то по-другому заиграли мои воспоминания о школьных годах. Я-то всегда считала их адом, а может надо млеть от восторга, что кучу лет меня, оказывается, до безумия любил достающий одноклассник. Кроме грустной усмешки этот вывод мне ничего не несет, ведь взгляд на ситуацию с другого ракурса мою жизнь и мои воспоминания изменить не способен.

Наконец, меня начинает марить сон. Я, уловив это желание, даже не убрав за собой кружку, добираюсь до прохладной кровати и вскоре засыпаю.

А утро не столь бодрое, каким должно быть. Почему сонливость накрывает меня именно тогда, когда необходимо что-то делать? Вспоминая, что сегодня мы еще и едем на базу отдыха, я не сдерживаю тяжелого стона. Все эти выезда и мероприятия в духе «подержимся за руки у костра» вообще не обо мне. И кому стоит сказать спасибо? Тому, кто злит больше всех половину жизни.

В школе пара таких мероприятий для меня оборачивались лишь очередной проблемой, жуками и позором. Меня никто не хотел брать в свою команду, потому что я слабовата по спортивным показателям, а после воспаления так и вовсе стала лузером. Именно поэтому я всегда оставалась последней, и меня неизменно встречали разочарованные вздохи тех, кому не посчастливилось быть со мной в одной команде. А вспоминать, что происходило, когда я оказывалась бок о бок с Марком вообще не стоит.

Тем не менее, приходится встать, взять в кулак всю доступную далеко не добрым утром волю и собраться для непонятного мне мероприятия. Что там говорила мисс колокольчик? Спортивный костюм и теплые вещи? Собираю все необходимое и, как примерная девочка, стою на вузовской стоянке за десять минут до отправления автобуса. Ирка тоже пришла, и ее позитивом можно заряжаться не одну неделю. Впервые вижу ее настолько радостной и даже раскованной. На удивление своим присутствием не почтила нас великая троица, а вот Диана приехала собственной персоной и активно объясняла порядок посадки в автобусы. У нас с Иркой был третий — это все, что я запомнила из долгой речи белобрысой девочки со звенящим голосом.

Оказалось, что база отдыха находится вовсе недалеко от города — около десяти-пятнадцати километров, но располагается в весьма живописном месте. Смешанный лес густо окружает территорию, по которой так же протекает речка — довольно узкая, но чистая. Домики на территории рассчитаны, в основном, на четверых, но с проживанием в двух разных комнатах с общей маленькой террасой. На удивление нас заселили вместе с Ирой и не пришлось даже меняться с кем-либо. Спасибо старосте — хоть в этом не подвела.

Обустроены домики оказались вполне прилично. Комнатка для проживания маленькая — умещается лишь две односпальные кровати и небольшой стол между ними, но довольно уютная, отделанная шпоном теплых оттенков. Попадая в такой домик кажется, что находишься где-то на даче. Я даже удивилась, что для студентов соорудили столь достойную базу, но Ира быстро развеяла все мои похвалы, объяснив, что база, хоть и принадлежит институту, но не предназначена для студентов. Она для обычных людей — тут арендуют домики на выходные по вполне неприличной цене, а студенты пользуются этим местом лишь на редких выездах.

Собственно, мне без разницы, главное, что жить два дня будем как белые люди. На столиках для нас уже лежит расписание — замечательно, есть еще час до общего сбора, и я собираюсь потратить его лишь на одну вещь — сон. Ирка говорит, что сходит к реке подышать воздухом, и я искренне ей благодарна. Меняю спортивный костюм на майку с шортами, ставлю будильник и укладываюсь на непривычно узкую кровать, которая, впрочем, сейчас кажется мне удобнее любой другой. В домике едва шурша работает обогреватель, наполняя маленькое пространство теплом, за тонкими стенами слышны разговоры проходящих мимо студентов, и это именно то, что мне нужно — я засыпаю.

Я снова чувствую его присутствие. Он садится на кровать, отчего проминается тонкий матрас, но не двигается. Я просто чувствую, что он рядом каждой клеточкой, его запах наполняет душную комнату, и мне становится жарко. Одеяло мешает, оно сродни теплой шубе, поэтому я отбрасываю его и не глядя утрамбовываю в ногах. Теплая ладонь ложится на мою ногу и поднимается выше, моя кожа покрывается мурашками. Марк наклоняется ко мне, и я ощущаю тяжесть его тела, губы ищут впадинку за ухом, а я доверчиво изгибаю шею, чтобы дать доступ, и когда Марк целует, меня пробивает дрожь. Кажется, он воспринимает это, как знак к действию, и губы начинают прокладывать дорожку по шее, а ладонь подниматься выше, проходясь по разгоряченной коже. Боже, что это за наслаждение! Оно скапливается в животе и тянет, требует более откровенных ласк, горячих прикосновений и поцелуев. Этот сон не я хочу досмотреть до конца!

Я переворачиваюсь на спину, раскрываю глаза и понимаю, что это, черт побери, не сон! Это Марк в моей комнате, на моей постели наклоняется ко мне и целует. Мысли вдруг сбиваются, я забываю, что хотела сделать, едва поцелуй углубляется, становится жадным, даже ненасытным. И эта жадность поглощает и меня, ведь я остервенело отвечаю. Наверное, я хотела пальцами зарыться в его волосы — так и делаю. Зарыться, пропустить мягкие короткие пряди между пальцев и сжать посильнее, чтобы скальп снять с этого обнаглевшего в край одногруппника!

— Черт, Вера! — вскакивает он, освобождаясь от моего захвата. Подскакиваю и я, едва проталкивая кислород в легкие, смотрю на Марка с нескрываемым желанием если не убить, то серьезно покалечить!

— Ты что тут делаешь? — еще немного сдерживаясь, рычу я.

— Ответ очевиден, — эту улыбку хочется стереть с его лица.

— Ты как вообще сюда попал?

— Дверь была не заперта, — легко отвечает он.

— Это повод, чтобы заходить в чужую спальню и лезть в постель? — у меня голос срывается от недостатка кислорода.

— Вера, не надо преувеличивать. Я бы не оказался в этой постели, будь ты против.

— Меня никто не спрашивал! — срываюсь я на крик. Ну как можно быть столь непрошибаемым?

— Но не будешь же ты отрицать, что была отнюдь не против моих действий?

Я не только это отрицать не буду, я бы подтвердила, что мне и продолжения до боли хотелось, но черт, во сне, где после не наступают последствия и не приходится разбираться с возникающими отношениями! Сама в толк не возьму, как только духа хватило его прервать.

— Выйди отсюда, — единственное на что у меня хватает сил.

Марк не двигается с места, и я повторяю, едва заставляя себя волочить языком:

— Выйди.

— Вера, так не будет продолжаться вечно, — произносит Марк, — я не думал, что ты любительница лирики любовных романов, и, что будешь вести себя также, как их героини. Но это даже забавно.

Мне не хватает сил ему ответить, да и голова настолько отягощена остатками сна и реальности, что произвести какой-либо мало-мальски достойный ответ не в состоянии. Поэтому, я лишь молча наблюдаю, как Марк уходит.

Глава 18

Смысла ложиться спать, как, впрочем, и желания уже нет. Я иду в душ, предварительно запирая входную дверь на ключ и дважды проверяя действительно ли она заперта. Вода, конечно, холодит, но даже она уже не способна остудить кипящую кровь в жилах. Как Марку так просто удается манипулировать моими чувствами? И почему я, всегда полагавшая, что не только имею выбор, но могу и правильно им воспользоваться, вдруг испытываю нечто подобное к нему? Быстро охлаждаюсь и возвращаюсь в комнату, и едва с перепуга не роняю полотенце, едва держащееся на груди, когда кто-то начинает истошно барабанить в дверь.

— Вера, ты там? — вдруг кричит Ирка. Я не на шутку испугалась, ведь она именно кричала, и бросилась открывать дверь.

— Что случилось? — спрашиваю я, ожидая, что она скажет едва ли не о нашествии инопланетян.

— Вер, ты видела кто наши соседи? — спрашивает она, трясущимися руками цепляясь за мои плечи.

— Что…? Какие соседи? — честно не понимаю, о чем речь, и состояние Ирки вообще не вяжется в моем усталом мозгу с ее вопросом.

— Там живут Мартынов и Марк! — орет она мне в лицо.

Соседи, Мартынов, Марк, соседи… Марк и Мартынов соседи… Марк и Мартынов наши соседи по домику!? — именно так я обрабатываю слишком интенсивно поступающую информацию.

— Ну, этого стоило ожидать, — честно говорю я, и даже на удивление спокойно. Припоминая события последних сорока восьми часов было бы странно не увидеть именно этих двух в соседней по домику комнате.

— Ты чего такая спокойная? — выдает Ира, глядя с подозрением. Она-то, в отличие от меня, должно быть по ночам спит спокойно, ведь к ней во снах совершенно точно не приходит тот же Мартынов, поэтому и соображает быстрее и лучше.

— Просто уже ничему не удивляюсь, — бормочу я, аккуратно высвобождаясь из ее хватки.

— Вер, как так-то? — хнычет Ирка из коридорчика, пока я переодеваюсь к общему сбору в комнате, — это что же, они тут все время будут?

— Ир, ну а как сама-то думаешь? Они студенты экономического факультета. Сегодня и завтра здесь на непонятном мне тур слете будут все студенты этого факультета. Логично, что и Мартынов с Марком тоже. Ну а их проживание в соседях просто последний кусочек сложившегося пазла.

— Когда ты стала называть его Марком? — вновь подозрение в ее голосе! Черт, да что ж я так прокалываюсь раз за разом? А и правда, когда?

— Не знаю, — максимально равнодушно отвечаю я.

— Вер, а что делать? — Ирка быстро возвращается в свою колею.

— Можно найти эту профоргнутую Диану и попросить переселить их или нас в другую комнату, — на банальную логику мне пятидесятипроцентной работы мозга хватает.

— Что же ты молчала! Пошли скорее, до сбора десять минут, мы успеем! Я видела ее под шатром, где сбор объявлен.

— Ладно, идем.

Я накидываю куртку поверх теплого свитера с горлом, и мы выходим. Почетности, мне не слишком верится в успех затеи, ведь наверняка найдется причина, по которой никакое переселение невозможно, поэтому и надеяться не стоит, чтобы не горевать. Собственно, именно так и происходит.

— Места были заранее распределены, — звенит Диана, недовольно сверяясь со списками, — все живут по командам с теми, с кем будут работать на одном из заданий сегодня вечером. Я не могу поменять потому что под вас уже даже распечатка сделана.

Я безразлично киваю, хотя в упор не понимаю, как это Диана допустила наше участие с Радецким в одной команде после той стычки в кафе. И явно же она здесь для того, чтобы впечатление произвести: одета в белые джинсы и свитер крупной вязки, а сверху накинута бежевая дубленочка. Этакая фешн-туристка в лес забрела.

А вот Ирке смириться тяжело:

— Вер, что она сказала? — спрашивает подруга, едва мы немного отдалились от Дианы.

— Что нельзя поменять соседей.

— Нет-нет, другое. Что-то про командную работу.

— А, вечером будет какое-то командное задание. Живем мы соседями со второй частью команды, хотя это какой-то бред, если честно. Эй, да не дрейфь ты! — дружески толкаю Ирку в плечо, когда вижу ее расстроенный вид, — ты же сама говорила: конкурсы, веревочные курсы и два дня веселья!

— Я забыла, что и Мартынов тут будет, — оправдывается Ирка.

— Ну он же вроде отстал? Пусть он останется неудачной историей, которую будешь раз в год рассказывать, как шутку за новогодним столом.

— Как вообще они сюда попали? Не было же их в автобусах? Да я вообще не припомню, чтобы кто-то из них ездил на эти сборы. Они-то «н» в журнале никогда не боялись.

По честности и меня терзают смутные сомнения, касаемые череды случайных совпадений из-за которых мы с Иркой вынуждены делить домик с нашими новоиспеченными товарищами по команде.

— Пошли, бедолага, — тяну я рыжую подругу к собирающейся толпе одногруппников, — два дня не приговор.

На улице, как оказывается, ужасно холодно, и особенно я начинаю это замечать, когда спустя двадцать минут стояния под пронизывающим ветром без какого-либо движения и выслушивания поочередных речей сначала проректора по воспитательной работе, потом старшего преподавателя кафедры физкультуры, и, конечно, непосредственно Дианы, у меня начинают неметь кончик носа и щеки. Наконец, нам раздают план заданий.

Первое рассчитано на индивидуальный подход.

— Вы получили карточку с перечнем всех объектов, уже установленных на территории базы, — приторно улыбаясь, рассказывает Диана, — каждый из вас должен пройти все объекты и получить отметку о выполнении задания. На последнем объекте вам поставят отметку о времени завершения, которая позже переформатируется в баллы и будет добавлена в итоговую таблицу результатов.

— Ир, это индивидуальные задания, — говорю я, когда подруга плетется следом за мной.

— Ну ведь вместе ходить никто не запрещает, правда? — с надеждой в голосе спрашивает она, и я соглашаюсь.

То, что вся эта затея не по мою душу я понимаю с первого же объекта. Куратор точки — высокий паренек в очках с круглыми линзами, крайне напоминающий героя книг о знаменитом волшебнике, объясняет, что я должна перебраться через импровизированную реку на таких же импровизированных плотах, при этом, очевидно, касаться земли нельзя, а можно лишь перемещать неустойчивые пеньки, выполняющие роль этих плотов, и наступать на них. Задание, конечно, не сложное, но какой-то недалекий человек не догадался сделать импровизированные плоты полегче, а тягать пеньки, да еще стоя на столь же неустойчивом «плоте» не просто тяжело, а изнурительно. На этом этапе я застряла на десять минут, но все же получила отметку о выполнении.

Все задания делились на два типа — умственные и физические. Из-за крайнего недосыпа и последних событий мозг туго соображал, ну а физическое развитие оказалось не на высоте из-за природных данных. Где-то просили переложить карандаши, чтобы получился правильный пример, где-то уравновесить конструкцию из гвоздей, чтобы она не рухнула, где-то преодолеть небольшую полосу препятствий. Кроме того, из-за большого количества народу нередко доступ к нужному заданию приходилось выжидать.

На выполнение всех этих незамысловатых заданий на двадцати объектах ушло почти три часа, но я все же получила последнюю отметку со временем завершения и была даже приятно удивлена, что мы с Иркой не последние.

И вот после проведенных на улице под ледяным ветром трех часов, усталые и замерзшие до костей мы, наконец, пошли на обед в теплую столовую. Здесь уже собралось много народа, поэтому мы подсели за столик к старосте и ее подруге Наташе. Они увлеченно рассказывают, как проходили задания и где были трудности. Нам приносят горячий суп, и я с огромнейшим удовольствием съедаю всю тарелку, отказываюсь от второго, зато выпиваю целых две кружки чая. С каждым глотком ощущаю, как поступает в организм спасительное тепло и как постепенно прогреваются мои косточки.

— Оксана, — наевшись от души, активизируется Ирка, — не знаешь, кто формировал списки команд?

— Я, — легко отвечает староста, — Диана попросила распределить кто с кем. Вот я вас вместе и поставила.

— Ну а Мартынова с Радецким, — предусмотрительно назвав Марка по фамилии, встреваю я, — ты зачем к нам в команду засунула?

— Так они сами попросили, — удивленно говорит Оксана, — я спросила поедут ли они и если поедут, то с кем их ставить в команду, а они ответили, что уже договорились с вами. Вот Марк же и сказал, да Наташ? — обращается староста к своей подруге, и та активно кивает, как те собачки, которых раньше ставили в автомобили.

— Собственно, не удивлена, — усмехаюсь я.

— А вы не знали? — еще больше удивляется староста.

— Догадывались.

Оксана, кажется слегка обескураженной, но моим ответом удовлетворяется. После обеда полностью согревшись и запасшись теплом на некоторое время вперед, мы плетемся на окраину базы к следующему заданию. Нас делят на команды по десять человек. Стоит ли говорить, кто именно входит в нашу? Помимо старосты и Наташи в нашей команде, разумеется Марк и Егор, еще трое пареньков с потока, но не из нашей группы, и наша одногруппница — Оля.

Задание оказывается развлекательным — это игра с красноречивым названием «Поцелуй за победу». Для начала все парни получают букву, а девушки цифру, затем девять человек встают в круг, а десятый в центр и наобум выкрикивает одну букву и одну цифру. В круг забегают те, кто услышал свои значения. Задача девушки состоит в том, чтобы добраться до парня в центре круга и поцеловать того, предположительно в щеку, в то время, как задача второго парня помешать и успеть поцеловать девушку. Стоящий в круге, по сути, ничем помочь не может и является молчаливым свидетелем активных попыток пары разрешить ситуацию. Если же в центре круга оказывается девушка, то ситуация становится противоположной, и уже парень должен добраться до нее, а вторая девушка, очевидно, помешать. В круг встает тот, кто проиграл и не успел добраться до цели.

Сначала игра идет крайне напряженно, ощущается явное стеснение всех ее участников. Однако,чем дольше первая пара возится в центре круга, тем разряженнее становится атмосфера. Наша староста и паренек с потока сражаются за право своего поцелуя настолько активно, что всех остальных разбирает невольный смех. Улыбается даже Радецкий, хотя его улыбка больше напоминает снисходительную, словно он не понимает почему парнишка не может преодолеть худенькую девочку. Марк стоит на другом конце круга, и это позволяет мне украдкой за ним наблюдать, но он будто чувствует мой взгляд и вдруг поворачивает голову в мою сторону, а я, как нелепая школьница, застуканная за подглядыванием, быстро отворачиваюсь, делая вид, что меня крайне интересует борьба в круге.

В результате тяжелых боев побеждает, все же, девушка, а парень встает в центр круга и называет следующие букву и цифру. Не успеваю даже головы повернуть, а Ирка вдруг выскакивает в круг и бросается на паренька с потока, который пытается от нее увернуться. Никогда бы не подумала, что подруга столь проворна, что с легкостью предупреждает любые маневры ее оппонента и, в итоге, выходит победителем. Дальше по очереди в круг попадают все. Мою цифру тоже называют, и я сражаюсь с Мартыновым за право поцеловать невысокого паренька с потока. Егор, конечно, спортсмен — и этим все сказано. Он быстрый, ловкий, быстро реагирует на все мои выпады и блокирует любые попытки пробраться к моей цели. А в последний момент совершает маневр и касается губами моей щеки. Признаю поражение и встаю в центр, выкрикивая первые попавшиеся символы, и с ужасом понимаю, что назвала Мартынова и Ирку. Черт, да как же я так угадала то и почему нигде в голове не отложились запретные комбинации?

Но Ирка настолько вошла в кураж, что, по-моему, и не замечает с кем сражается. Правда, их игра приобретает забавную составляющую, потому что Егор не сильно стремиться ко мне, а, очевидно, делает все для того, чтобы подольше покружить с Ириной, и в итоге, позволяет ей себя поцеловать. Может для кого-то постороннего и не знакомого с ситуацией замысел и непонятен, но я лишь качаю головой, усмехаясь его стратегии.

Он встает в круг, выкрикивает цифры и в центре оказывается Марк и Наташа, и ее явная заинтересованность в происходящем видна невооруженным глазом. Она подобно Мартынову пытается тянуть время и не сильно стремиться к Егору, неумело играя с Марком в игру, в которую он играть явно не хочет. Поэтому, в один момент он просто увиливает в сторону, и Наташе ничего не остается, кроме как поцеловать Егора, чтобы ее игра выглядела более-менее правдоподобной. Место в центре занимает Марк, и я догадываюсь о его намерении прежде, чем он выкрикивает мою цифру.

Замечательно, я по собственной воле должна его поцеловать, и это даже звучит забавно, а выглядит, должно быть, еще хуже. Так еще и моим оппонентом оказывается Мартынов, который специально заставляет двигаться. Кому-то незаметно, но я прекрасно вижу разыгрывающийся спектакль и роли всех его участников. Мартынов играет со мной, как кот с мышью — загоняет, но не трогает, но это побуждает меня стремиться в центр круга к моей цели. Марк хитро улыбается, но покорно наклоняется, когда я тянусь к нему, а в последнюю долю секунды успевает повернуть голову и мои губы впечатываются в его.

Глава 19

Доля секунды требуется мне, чтобы отскочить и сделать вид, что произошедшее чистая случайность. Краем глаза замечаю Ирку, зажимающую ладонью рот и сильно поникшую Наташу. Парадокс — она бы за этот поцелуй отдала многое и рада была бы бесконечно, в то время как я имею стойкое желание рот с мылом вымыть, чтобы убрать вкус Марка, успевший передаться за краткое мгновение.

Уголки его губ едва заметно приподнимаются, взгляд пронзает.

Я возвращаюсь на свое место в кругу и искренне надеюсь, что у Мартынова в голове больше мозгов, чем может показаться на первый взгляд, и он не додумается вызвать в круг меня и Марка снова. Это, без сомнения, привлечет внимание, кто-то начнет догадываться и пойдут сплетни, которые мне радости в жизни не добавят. Но, к моему счастью, он называет номер Ирки, и этому никто не удивляется, потому что разве только слепой не замечал его к ней интерес, выражаемый глупым образом по причине недалекого развития.

Об окончании времени, отведенного на командную игру, нам сообщает один из кураторов. Стоит сказать, что задумка с игрой не была лишена смысла: мы разогрелись и развеселились, и именно в таком настроении нас отправляют на вечернее командное задание.

Назвать нашу команду сплоченной нельзя даже с большой натяжкой, создается ощущение, что мы вообще по разные стороны баррикад: Марк и Егор глуповато улыбаются и переглядываются и, клянусь, до ужаса напоминают мне персонажей «двое из ларца», а мы с Иркой стоим в сторонке, недоуменно наблюдая за ними. К нашей многострадальной команде неожиданно и к моему большому разочарованию добавляется Диана.

— Я буду вашим куратором, — сообщает она, широко улыбаясь.

Уровень моего счастья от услышанной новости скатился до минимума. Марк стоит в стороне и хмурится. Это мне кажется или кто-то тоже не в восторге от так называемого куратора?

— Испытание называется Форт Боярд! — беря с каждой буквой все более высокую ноту, объявляет Диана.

— Оригинально, — выдаю я прежде, чем успеваю себя остановить, а на мою реплику Мартынов отзывается тихой усмешкой.

— Если нет желания учувствовать, то можешь покинуть сбор на собственном транспорте! — неожиданно грубо заявляет мисс красоты.

Я впадаю в легкий ступор, но он длится не больше пары секунд. Чтобы ответить этой амебе мне много фантазии не требуется.

— Извини, ты ко мне обращалась? — поворачиваясь в сторону белобрысой, интересуюсь я, улыбаясь, — возможно, в другой раз я бы помогла тебе потешить самолюбие и поиграть в начальника, но сегодня не твой день.

— Ты пытаешься саботировать мероприятие, а я, как профорг и организатор имею полное право тебя отстранить! — самодовольно вещает амеба, гордо задирая подбородок с каждым новым словом.

Интересно, она действительно считает, что способна меня напугать своей детской угрозой уровня «а я пожалуюсь воспитателю»?

— А отстраненный участник не может оставаться на базе и должен будет ее покинуть на собственном транспорте, так как автобусы заказаны только на завтра, — договаривает она, а я удивляюсь, как самомнение и чувство собственного величия еще не разорвали ее пустую голову. Подхожу к ней нарочито медленно и четко произношу:

— Никогда не спорьте с идиотами. Вы опуститесь до их уровня, где они задавят Вас опытом.

— Это ты о себе говоришь? — спрашивает амеба, изящно изгибая одну бровь.

— Это я Марка Твена цитирую, а твоя попытка самоутвердиться за мой счет провалилась с громким треском.

— Диана, хватит! — неожиданно рявкает Марк, — можно нам сменить куратора? У нас явно не получится командной работы.

Да лучше б ты молчал! — хочу заорать я ему, а на деле лишь сжимаю кулаки, чтобы отвлечься на острую боль в ладонях. Зачем он влез? Чтобы эта недалекая ополчилась на меня еще больше? Интересно, а в каком статусе она при Марке?

Диана явно поражена и крайне недовольна, но собирается и чуть мягче отвечает:

— Нет, кураторы уже распределены и у каждого свое задание.

— Тогда не трать время и давай наше, — торопит ее Мартынов, подхватывая волну друга.

— Хорошо, — с шумом выдыхая, соглашается амеба, — я вручу вам карту, где точками отмечены задания, которые необходимо выполнить, и они пронумерованы, поэтому прибывать на эти точки вы должны в соответствии с номером. Некоторые из них командные, некоторые можно выполнять вдвоем. После каждого выполненного задания вы будете получать ключ и тайную коробку, если задание будет провалено, то, естественно, ничего не получаете. Ключи понадобятся в конце для открытия сокровищницы.

Диана демонстративно отдает лист А3, склеенный из двух стандартных, Марку.

— Ладно, — тянет он, задумчиво рассматривая импровизированную карту, — тут шесть точек и все они в лесу. Пошли.

Мы спешно пересекаем речку по деревянному хлипкому мостику и заходим в лес. Он не густой и довольно обхоженный судя по четким протоптанным тропинкам. Марк сворачивает на право и переходит на бег трусцой. Его же примеру следует и Мартынов, и лишь мы с Иркой никуда не намереваемся бежать, а все так же бредем следом, хотя расстояние между нами быстро растет.

— Поторопитесь, — кричит нам Мартынов через плечо.

— С чего бы? — кричу в ответ.

— Мы же команда, — усмехается он, но его фраза нам скорости не прибавляет, — и куда идти знаем только мы, — добавляет он.

— Ну так и задания делайте вдвоем, — парирует Ирка, удивляя меня проявившимся каким-никаким характером.

— Девчонки, хватит спорить, — подначивает Марк, останавливаясь вместе с Мартыновым вдалеке и дожидаясь пока мы их нагоним, — быстрее начнем — быстрее закончим.

Вот это уже аргумент. Мы с Иркой переглядываемся и переходим на бег, но я стараюсь бежать медленно, не давая сердцу разгоняться, а легким работать на пределе.

Площадка с первым заданием располагается в паре минут от базы. Там нас уже ожидает куратор. Его внешний вид пробовали стилизовать под игру Форт Боярд, но это получилось довольно нелепо, ведь одна лишь кошаче-тигриная маска на лице вызывает у меня приступ хохота.

— Это задание должна пройти вся команда! — громогласно объявляет он, — один участник зайдет в лабиринт и должен будет пройти его с помощью друзей. В конце лабиринта вас ждет приз!

Я перевожу взгляд на землю и замечаю выложенные камнями узкие дорожки, уходящие на много метров вперед.

— Кажется, это не трудно, — говорит Мартынов, почесывая макушку, — могу пойти я.

— Валяй, — соглашается Марк.

Импровизированный страж отдает мне карту, и вдруг подходит к Мартынову и накидывает ему на глаза темный шарф.

— Теперь понятно в чем подвох, — недовольно фыркает он.

— Вы, — он обращается к нам, — должны провести своего друга по лабиринту, ориентируясь лишь на карту. Заходить в лабиринт запрещено, так же, как и обходить его с какой-либо стороны. У вас есть пять минут, а если игрок не успеет покинуть лабиринт, то он отправится в тюрьму.

— А снизу постучали, — встревает Егор, пытаясь нащупать руками воздух, — ну где все? Ни черта не видно!

— Иди сюда, — Марк подводит друга к началу испытания, а я имею возможность немного изучить карту. Сам лабиринт вовсе несложный и выход я нахожу быстро, но как соотнести масштаб карты и реального его размера?

— Что будет, если он наступит на камни? — уточняю я.

— Начнет с начала.

— Просто супер…

— Сейчас все будет, — решительно говорит Марк, забирая карту из моих рук.

— Готовы? — спрашивает куратор, — начали!

— Егор, сделай три шага прямо! — командует Марк, и Мартынов подчиняется, впрочем, сразу же перешагивая импровизированную стену из камней.

— Сначала! — командует куратор.

— Черт! — фыркает Марк.

Он пытается провести Мартынова снова, и на этот раз ему удается повернуть влево, но пару шагов спустя, он вновь натыкается ногой на «стену». Спустя еще одну попытку, не выдерживаю:

— Ты спешишь, — обращаюсь к Марку, — надо понять соотношение карты и реального размера лабиринта и посчитать какое количество шагов нужно делать для преодоления определенного участка.

— Ладно, попробуем, — соглашается он, — Егор, два средних шага вперед, — командует Марк, и Мартынов послушно шагает. С нашей позиции еще хорошо видно окончание «коридора» и поворот.

— Видишь, — говорю я, радуясь своей догадке, — два его средних шага это чуть больше двух метров, а коридор обозначен, как два с половиной. Значит, здесь нужно сделать маленький шаг и повернуть.

— Егор, маленький шаг вперед и поверни налево!

— Насколько маленький? — уточняет Мартынов, прежде чем шагать.

— Половина от среднего, — отвечаю я.

Мартынов послушно шагает и оказывается ровно на повороте. Дальше командует Марк, медленно, но верно ведя Егора к выходу. С наших мест увидеть дорожки уже невозможно, и идет Мартынов, что называется, по приборам.

— Тридцать секунд осталось! — объявляет куратор.

— Егор, направо и два больших шага! — выкрикивает Марк, а Мартынов шагает и достигает выхода.

— Вы победили! — провозглашает куратор, и мы втроем бросаемся на другую сторону лабиринта. Следя за Егором, я совершенно забыла про Иру, которая стояла в сторонке все это время.

— Красава, — хвалит Марк, и они обмениваются рукопожатием.

И пока кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, мы с Ирой достаем из «сундука», а именно из картонной коробки бутафорский ключ размером с мужскую ладонь и черную коробку, в которой что-то глухо перекатывается. Ирка трясет ее еще сильнее, будто по звуку может догадаться что за неведомый секрет в ней спрятан.

— Дальше задание по парам, — заявляет Марк, сверяясь с картой. Мы можем выполнить сразу два, если разделимся.

— Ну ладненько, мы тогда с Ирой пойдем на точку, — соглашаюсь я быстро, но ведь не было бы этой команды, если бы все было так просто?

— Нет, мы не знаем, что там за задание. А если что-то на силу? — осаживает меня Егор.

— И вариантов, разумеется, нет? — спрашивает Ира, сдуваясь в своем настрое, как воздушный шарик.

— Разумеется, — нахально улыбается Мартынов.

Если мне хочется в него чем-нибудь бросить, то представляю, как хочется это Ире сделать.

— Ладно, не будем терять время, — соглашаюсь я, понимая, что настаивать смысла не имеет.

— Но Вера? — вскрикивает Ирка, которая явно надеялась, что я буду спорить до последнего и отстаю нашу позицию.

— Прости, я сегодня им не соперница, — шепчу ей на ухо, честно признавая свою несостоятельность.

Ирка грустно вздыхает и косится в сторону Егора, поэтому он берет дело в свои руки: резко разворачивает Ирку в сторону, где на карте указано третье задание и подталкивает в нужном направлении.

— Дайка уточню, — он тянется к карте, что-то проверяет и, наконец, уходит вместе с поникшей Иркой.

— Пошли уже, — бросаю Марку и отворачиваюсь поскорее, чтобы не видеть его довольную улыбочку на лице.

— Ключ забираете с собой, а коробку оставляйте — Ваш куратор ее заберет, — вмешивается паренек.

— Идет, — небрежно бросаю коробку под дерево.

Бежать я больше не могу не хочу и не буду, и никакие провокации не заставят меня это сделать, и, кажется, Марк это интуитивно понимает, или мой внешний вид хорошо транслирует информацию, но так или иначе, он молча идет рядом, хрустя ногами по редкой опавшей листве и мелким веткам.

— И чья это была идея? — решаю спросить я, чтобы не идти в напрягающем молчании.

— Профкома, как и обычно, — с готовностью отвечает Марк, словно ждал этого вопроса всю жизнь.

— Перестань, ты же знаешь, что я не про игру спрашиваю.

— О чем тогда? — спрашивает он, делая удивленный вид, чем бесит меня еще больше.

— Про странное совпадение по которому из целого потока студентов-экономистов с нами в одном домике живете именно вы с Мартыновым, — терпеливо поясняю я, прекрасно понимая, что разыгрывается очередной акт комедии с участием этого несостоявшегося актера.

— Чистое совпадение, — отвечает Марк, улыбаясь доброй улыбкой.

Вот где были эти улыбки в школе?

— И, полагаю, твое появление в моей комнате совпадение столь же чистое?

— Нет, это был продуманный ход, — быстро говорит Марк, и его лицо становится серьезным, — хотя и привел к неожиданному результату.

— И что это должно значить?

— Я зашел лишь чтобы сообщить новость о нашем приятнейшем соседстве, но, — запнулся Марк на секунду, — не смог сдержаться.

— Марк, Оксана мне рассказала, что это вы с Мартыновым надоумили ее расселить нас вместе, — чтобы не затевать разговор о произошедшем говорю я.

— Что же, если нас так подло сдали, то мне остается только признать наш замысел.

— И какой план? Вы полагаете, что, живя через две стенки мы проявим друг к другу… — замолкаю потому что не могу подобрать правильного слова, которое описало бы степень наших взаимоотношений, поэтому говорю то, что звучит наиболее безобидно, — терпимость?

— Можно сказать и так. Мы играем в одной команде и живем по соседству, а командный дух всегда объединяет. Это я тебе говорю, как член большой команды.

— Объединение возможно при условии хорошего начала, а когда в него заложен исключительно негативный опыт, нужно что-то большее, чем совместная игра в пародию форта Боярда.

— Почему бы не постараться начать с начала?

— Потому что я не страдаю амнезией и забыть треть жизни не могу!

— Мы все еще говорим о нашей команде или только о нас двоих?

Черт! Слишком увлеклась и не заметила, как отстаивание общих интересов переквалифицировалось в собственные мотивы.

— Ситуация с Ирой ничем не отличается, — говорю я за неимением других аргументов.

— Они с Егором разберутся без нашего участия.

— И все же ты притащил и его на этот слет будущих сотрудников финансового сектора, да еще и поселил по соседству.

— Это посильная помощь другу.

— Тебя не переспорить! — фыркаю я, а Марк лишь усмехается.

Мы бредем по тропинке вдоль которой растут редкие деревца с тонким стволом. Иногда Марк протягивает руку и проводит ладонью по веткам, шелестящих желтеющей листвой. Солнце начинает клониться к горизонту и с каждой минутой в лесу становится ощутимо темнее. Вдруг при попытке сделать шаг моя нога резко дергается назад и мне едва удается удержать равновесие — оказалось, что на кроссовке развязался шнурок и я случайно на него наступила. Марк не заметил, как я притормозила на краткое мгновение, пока завязывала кроссовок, и продолжал идти. Расправившись со шнурком, я чуть ускорила шаг, чтобы нагнать его, и в последний момент, когда мы практически поравнялась с Марком, он ладонью зацепил несколько листьев на одной из веток и отпустил. Ничего бы не случилось, если бы я случайно задела эту ветку, но она летела мне в лицо, как хлыст и полосонула аккурат по левой части лба.

— Черт! — закричала я, и наконец, Марк оглянулся, — что ты творишь?

Лоб сильно жгло и щипало, и по привычке приложенная к ране ладонь лишь усугубила эффект.

— Вера, дай посмотрю! — бросился ко мне Марк, пытаясь отодвинуть мою руку, но во мне заговорил детский страх, из-за которого я боялась показывать кому-либо свои раны.

В детстве мы во дворе играли в прятки и я, выбираясь из своего укрытия в виде строительных плит, черканула спиной по бетонной глыбе. Придя домой, я попросила бабушку посмотреть, что случилось, а она едва не упала в обморок от увиденного, долго причитала, плакала и в итоге не нашла ничего лучше, кроме как залить рану зеленкой. Как неконтролируемо лились слезы из-за боли, сравнимой, наверное, с ощущениями от ножевого ранения, я помню до сих пор.

— Вера, я посмотрю! — настаивает Марк, пытаясь остановить меня.

— Нет, не нужно, — проворно отворачиваюсь.

— Перестань, ты же не маленькая, я только взгляну!

— Не надо, уже все хорошо!

— Прекрати, иди сюда! — ему удается поймать мою руку, а захват спортсмена довольно сильный и мне не хватает сил, чтобы вырваться.

— Покажи, — просит он, протягивая руку к моей ладони, закрывающей рану, — я только посмотрю, — добавляет он, видя, что я не тороплюсь исполнять его приказы, — я не стану трогать, я обещаю. Только взгляну.

Он бережно обхватывает мое запястье и тянет в сторону, а я, должно быть находясь под действием его гипнотического взгляда, отвожу ладонь. Господи, да что там за рана, что так жжет? Ну не череп же там треснул, ей Богу!

— Ну? Как? — нетерпеливо спрашиваю, пока Марк разглядывает рану и осторожно убирает волосы со лба. Он, конечно, реагирует совсем не как бабушка много лет назад. Марк не верещит и не причитает, лишь пристально смотрит, но это, черт побери, напрягает еще больше!

— Что там? — настойчиво повторяю я, — ощущение, что стесала половину лба. Так не может болеть маленькая царапинка?

— Ничего страшного, — наконец, отвечает Марк, — просто неглубокая царапина. Дойдем до следующей точки и обработаем. У них наверняка есть аптечка. Как вообще тебя угораздило?

— Это как тебя угораздило? Тебе руки деть некуда, что ты ветки тянешь? — фыркаю я. Еще и спрашивает!

— Ладно, я виноват, — соглашается он, — извини.

— Что ты сказал? — искренне удивляюсь я настолько, что не успеваю сдержать слова, — в смысле, когда это ты научился извиняться? — добавляю осторожно.

— Хватит язвить, Воронова! — хмурится Марк, но сразу же его лицо расслабляется и на губах появляется улыбка.

Когда это она стала такой заразительной, что так и тянет улыбнуться в ответ? Как-то и боль во лбу немного отступила и стало теплее, а все от того, что теплые ладони Марка все еще касаются моего лица. Он поглаживает мою холодную кожу пальцами, и импульсы, поступающие от этой легкой ласки, действуют на меня, как слабый наркотик: мысли притупляются, дыхание учащается, а по телу разливается особенное тепло и становится так легко, как будто попала в невесомость.

Я чувствую, как его губы мягко, но в то же время требовательно накрывают мои, как язык, воспользовавшись моментом короткого вздоха, врывается и захватывает мой. Кровь, перегоняемая бешено бьющимся сердцем, начинает шуметь в ушах, оглушая. Одна ладонь Марка ложится на мой затылок, другая опускается на спину, и он столь сильно прижимает к себе мое тело, что мне становится нечем дышать, или это результат его ласк, а может, он боится, что я отстранюсь? Но я не хочу! Клянусь, я всей душой желаю стоять вот так вечность — впитывать его тепло, его энергию и словно чувствовать эту жизнь. И мне наплевать, что по иронии судьбы именно Марк заставляет мое тело проснуться, именно его касания возрождают мои погибшие ощущения.

— Я так долго ждал, — шепчет Марк возле уха, прежде чем осыпать поцелуями кожу.

До чего же хорошо, до чего же горячо. Если бы он не поддерживал, я бы непременно ничком свалилась к его ногам. Всегда полагала, что чувствами можно управлять, можно их контролировать и не поддаваться случайной страсти. Нет! Истинное желание усмирить невозможно и ничто не поможет: ни голос разума, ни отзвуки логики.

— Соглашайся, — слышу его голос сквозь пелену.

— На что? — не может этот едва различимый голос принадлежать мне.

— Соглашайся, — повторяет Марк голосом, от которого дрожь по спине проходит.

Я улыбаюсь, а Марк наклоняется и оставляет легкие поцелуи на шее.

— Попробуем стать парой, — выдает Марк между поцелуями, а я — глупая, не удерживаюсь и смеюсь, — это так смешно? — спрашивает он, отстраняясь. Он злится, я почти уверена в этом.

— Нет, — быстро отвечаю, чтобы смягчить ситуацию, — но это трудно представить. Кроме того, почему ты исключаешь из нашего разговора Диану?

— При чем тут она?

— Но ведь вы же с ней тискались по всем углам?

— Между нами ничего нет, — уверенно отвечает Марк.

— А она об этом знает? — уточняю я.

— Она знала свой статус изначально. Не думай о ней.

Марк качает головой, возвращая обе ладони к моему лицу.

— Я же вижу, я чувствую, как ты реагируешь на меня, Вера. Тебе же нравится.

— Нравится, — соглашаюсь не раздумывая.

— Так в чем же дело? Ведь ты хочешь этого ничуть не меньше меня.

Ты даже не представляешь насколько! Ты-то судишь лишь по тому, что видишь днем, а я знаю, что происходит со мной и ночью.

— Ты торопишь. Ты наседаешь, — пытаюсь объяснить я.

— Я слишком долго ждал.

— Но я нет! Марк, как же ты не понимаешь? Всего пару дней назад ты сказал о своих чувствах! Лишь пара дней! — замолкаю, чтобы дать ему время понять, — дай мне время, — прошу немного погодя, — не целуй, не наседай, не преследуй. Мне просто нужно время.

Марк молчит, внимательно смотрит, а я лишь надеюсь, что он правильно поймет мою просьбу.

Глава 20

— Хорошо, — соглашается Марк, — но, Вера, ожидание не будет вечным, — добавляет он, заглядывая в глаза, и я понимаю сколь серьезны его слова. — И наш договор не означает, что мы будем сторониться друг друга и делать вид, что не знакомы.

— Пускай будет так, — соглашаюсь я.

— Ладно, — Марк отступает от меня и вместе с ним исчезает и завораживающее чувство, что окутывает словно теплым пледом.

Я вновь ощущаю промозглый холод, и даже жжение на лбу возвращается, словно перестало действовать обезболивающее. Накатывает такое разочарование, что душа начинает ныть, и растет желание отбросить все свои сомнения и чертов договор, что сама и затеяла. Но я знаю, что мне необходимо подумать и привыкнуть к новым ощущениям.

Темнеет быстро, поэтому кураторы на местах зажигают факелы и их хорошо видно на отдалении. Мы добредаем до второй точки и там нас ждет такой же хило стилизованный стражник в пластиковой маске не то льва, не то кота. У него действительно находится небольшая аптечка, правда ее содержимое скорее смешит: пластыри, бинт, перекись водорода и зеленка — вовсе не густо. Но этого хватает, что обработать мою царапину и заклеить ее во избежание попадания грязи.

На этот раз испытание, в котором непосредственное участие принимаем мы оба, и это испытание на память в чистую слизано из одноименной передачи: перед нами на столе лежит две длинных, но узких коробки, где в ряд уложены разноцветные шарики. Коробку приоткрывают на несколько секунд, предлагают нам запомнить последовательность цветов и за тридцать секунд выложить полную копию в пустой коробке. Если бы мы были настоящей командой, то запомнить не составило бы труда, ведь очевидно, что два человека должны запомнить лишь половину выкладки. Но куратор закрывает коробку быстрее, чем я успеваю предложить, и дает нам минуту на выполнение задания.

Марк сразу же принимается за работу. Он методично выкладывает цветные шарики один за другим, причем делает это крайне быстро словно боится забыть, что успел запомнить. Я не запомнила последовательность с самого начала, и надеялась только на него, но к концу ряда Марк вдруг остановился, положил в лунку сначала красный шарик, но подумав несколько секунд, заменил его на черный. При этом его указательный палец так и остался лежать на шарике словно он все еще сомневался в правильности своего выбора.

— Здесь красный, Марк, — говорю ему я потому что отчетливо помню, что два последних шарика были одинакового цвета и этот цвет был красным.

Марк повернул ко мне голову пристально посмотрел, затем его взгляд вернулся к шарикам, палец скользнул в сторону, и решения своего он не изменил. Неужели настолько не доверяет моей памяти? Даже обидно!

Импровизированный маэстро медленно тянется к своей коробке. Он делает это с таким нелепым пафосом, совершенно не соответствующем ситуации, что зарождается отчетливое желание дать ему пинка, да еще и открывать коробку начал нарочито неторопливо, раскрывая лишь по одному шарику. Понятно, что он копирует поведение ведущих из оригинальной игры, но в данном случае, он подзадоривает мое любопытство.

Остается открыть три последних шарика. Пока выкладка Марка верна, не ошибается он и со следующим шариком. В предвкушении я наклоняюсь ближе к столу, чтобы точно увидеть ошибся ли этот самодовольный индюк или нет. Куратор тянет край крышки еще на одно деление, и я отчетливо вижу красный шарик.

— Вот это провал! — вскрикиваю я радостно, хлопая ладонью о ладонь.

— Чему ты радуешься? — спрашивает Марк, хмурясь, — мы проиграли.

— Нет, — тяну я, улыбаясь, а потом к неожиданности Марка тычу в него пальцем — это ты проиграл!

— Отныне, — излишне наигранный голос куратора отвлекает нас от спора, — Вы пленник.

— Чего? — одновременно удивляемся мы с Марком.

— Вы не прошли испытание и не получаете ключ и тайную коробку, а проигравший становится пленником!

— И что теперь делать, — недоумеваю я, — он больше не может принимать участие в игре?

— Может если второй участник команды пройдет испытание и выручит пленника.

— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — какое испытание нужно пройти?

Куратор отходит чуть дальше и скрывается за одним из деревьев, а возвращается с небольшим аквариумом. Из-за сумерек я не сразу вижу, что именно в нем находится, но подойдя ближе с ужасом отскакиваю назад. На дне ползает большое количество совершенно разных насекомых. Не знаю названий каждого, но мне это и не нужно, лишь завидя их огромные усы, лапки и черные крылья я готова бежать так далеко, как только могу.

— На дне аквариума находятся шайбы, — будто не замечая ужаса в моих глазах говорит куратор, — их нужно открутить и найти там четырехзначный код. Этот код станет паролем, который и освободит пленника. Ключ и коробку вы все равно не получите, но, по крайней мере, член вашей команды останется с вами.

— Нет уж увольте, — отвечаю я, качая головой, — прости, но эта игра не стоит моих нервов, — обращаюсь я уже к Марку.

— В таком случае игрок выбывает из соревнования и не сможет принять участие в финале, — заявляет куратор.

— Я думаю невелика беда, — отмахиваюсь.

— Ты готова меня бросить, — смеется Марк.

— Ты прекрасно знаешь, как сильно я боюсь насекомых. Может быть я найду Мартынова, и он согласится пройти это испытание?

— Если Вы покинете площадку, — тут же вставляет свое веское слово куратор, — пленник автоматически выбывает из игры.

— Значит такая судьба! — констатирую я, едва сдерживаясь, чтобы не прикрикнуть.

— Итак, Вы отказываетесь? — спрашивает куратор и своим пафосным голосом злит меня еще сильнее.

И чего я молчу? Конечно отказываюсь, как может быть иначе? Но тогда получится, что наша немногочисленная и не слишком сплоченная команда лишится одного сильного участника? А если впереди будут физические испытания? С меня спроса нет, с Ирки тоже. Остается Мартынов, а он справится? Снова я попадаю в ситуацию, в которой не была со школьной скамьи, когда вся команда проиграет из-за того, что я чего-то не могу. Может минутка или две в обществе насекомых не столь ужасно, как кажется?

— Ладно, — на ежесекундном порыве говорю я, и подхожу к аквариуму с тварями, пока не передумала.

— На выполнение задания дается шестьдесят секунд!

Сама не верю, что согласилась на этот ужас. У меня, кажется, даже сердце замирает, когда ладонь тянется к шайбам. Я выбираю те, по которым никто не ползет и кручу так быстро, как только могу, уповая на то, что цифры написаны на одной из них. И мои надежды частично оправдываются: на одной из шайб красным маркером нарисованы двойка и пятерка. А дальше меня сковывает страх. По всем шайбам кто-то ползает. Даже ненавистные хлебники тут есть — главный страх из детства. Тяну ладонь, чтобы смахнуть их, и тут же одергиваю, и снова протягиваю.

— Тридцать секунд! — предупреждает куратор.

— Обратный отсчет сил не добавляет, — гаркаю я, вновь протягивая руку.

Решаюсь, выдыхаю разом весь воздух из лёгких и смахиваю жуков с шайб кончиками ногтей — так морально легче к ним прикасаться, если не чувствовать шершавости их телец под пальцами. Откручиваю ещё две шайбы и, к счастью, под одной из них еще две цифры. Пока Марк разбирается со своим освобождением, я отхожу в сторонку и склоняюсь к коленям, пытаясь прийти в себя. Боже мой, в страшном сне я бы не увидела, что буду трогать насекомых. Меня слегка пошатывает, поэтому придерживаюсь рукой за рядом стоящее дерево. Даже царапина на лбу перестала болеть или это шок заглушает боль?

— Ты молодец, — подходит Марк и его ладонь опускается мне на спину, — я не ожидал, что ты решишься, помня твою фобию.

Поднимаю голову и смотрю на него снизу-вверх, пытаясь восстановить дыхание, но, наверное, мой взгляд красноречив, ведь Марк больше не решается болтать, и я не горю желанием разговаривать вплоть до следующей точки, где мы вновь проходим испытание вдвоем, но на этот раз я решительно встаю за стол, опасаясь, что если Радецкий проиграет еще раз, то мне предложат спасать его погружаясь в логово с тараканами.

Это игра на хитрость. Передо мной на столе лежит плоская панель с продольными выемками, в которых разложены тонкие палочки. Задача проста — убирать от одной до трех, чтобы в конце оставить противнику одну палочку. Я насчитала всего двадцать палочек и так как первый ход мой, то убираю сразу три, в то время, как куратор сдвинул только одну. Снова сдвигаю три, и на этот раз куратор убрал две. В этот раз, я убрала одну палочку, куратор вновь две, и тогда я сняла разом три палочки, оставив противнику всего пять, таким образом, какой бы ход он не совершил, мой следующий будет победным.

Марк всё это время стоит рядом и молча наблюдает за моими действиями, не влезая с советами. Нам отдают ещё один бутафорский ключ и чёрную коробку, которая в этот раз гораздо больше и тяжелее предыдущей, но её мы так же оставляем на пункте и двигаемся к последнему заданию, полагая, что Егор и Ира свои уже выполнили.

Когда мы доходим до последней точки в лесу, нас уже ждет вторая часть нашей команды. Им удалось получить два ключа и две коробки.

— Марк, ты как умудрился то? — смеется Егор, когда мы рассказываем, что упустили один из ключей, но тот лишь пожимает плечами, молчаливо говоря: «сам не знаю».

— Как ты решилась? — удивленно спрашивает Ирка, — ты же одного таракана, тогда как испугалась, а тут целый аквариум.

— Не напоминай, пожалуйста, — прошу я, стискивая зубы, чтобы отвлечься от мгновенно всплывшей в памяти картинки, где мои руки касаются жуков.

— А что с головой?

— Ерунда, производственная травма, — отмахиваюсь от назойливой подруги.

Я искренне рада, что решилась пройти испытание с насекомыми, и Марк не выбыл из игры, потому что последнее задание силовое. Простое до безобразия, конечно, но все же физическая сила играет в нем ключевую роль. Правда, я в упор не понимаю почему его предполагают для четверых участников, как, словом и первое, ведь двое скорее выполняют роль поддержки. Перед нами две огромные синие бочки, одна из которых заполнена водой.

— Чтобы получить ключ нужно за минуту перелить воду из одной бочки в другую и достать его со дна, — объясняет правила куратор и вручает нам два десятилитровых ведра.

Слабо представляю, как я или Ирка таскали бы эти ведра еще и за столь короткое время. А Марк с Егором справляются с заданием на ура — быстро перебегают туда-обратно с тяжеленными ведрами и ничего — даже не запыхались. Справляются они почти секунда в секунду, но последний ключ у нас, а вместе с ним и коробка.

Уже в полном составе мы возвращаемся на базу, где нас ждет последнее испытание с сокровищницей, при чем таких сокровищниц в виде состаренных коробок здесь очень много, ведь команды прибывают одна за другой. Большая поляна разделена на десяток равных полос метров по десять, в конце которой и стоят заветные коробки.

— Для открытия сокровищницы у вас не хватает ключа, поэтому вам придется обменять одного игрока на ключ, — говорит нам куратор, который впервые выглядит, как человек, а не бракованная помесь кота с тигром.

— Я останусь, — предлагает Ирка.

— Ладно, пусть так, — соглашается Марк.

— Можете открыть тайные коробки, которые вы заработали, — предлагает нам ведущий.

Когда мы их открываем, то недоуменно смотрим на набор продуктов, состоящий из капусты, моркови, картошки, небольшого кусочка мяса и перца. Не было соли, но ее-то, видимо, и проиграл Марк на своем испытании. Так же в каждой коробке лежит записка с кодовым словом — подсказки, с помощью которых мы должны угадать единственное слово. Все, как в оригинальной игре, за исключением отсутствия антуража в виде клеток и тигров.

— А теперь вам понадобятся баллы, которые вы заработали на первом испытании. Сложив их, мы получим время, которое будет доступно вам для сбора сокровищ.

Да что ж такое! Вот где накосячу лично я, ведь баллы за мое время просто не могут быть высокими, но спасает то, что Ирка шла следом и не я одна подвожу команду.

— Итак, двадцать пять баллов у Радецкого, — вещает ведущий, сверяясь с какой-то табличкой, — двадцать три у Мартынова.

А мне как-то и не интересны мои баллы, они явно не будут столь же впечатляющими.

— Десять у Вороновой, — объявляет ведущий, — десять у Скопцовой. Итого у всей команды шестьдесят восемь секунд на добычу сокровищ из гробницы и еще шестьдесят секунд дается каждой команде на угадывание кодового слова.

Мартынов усмехается, глядя на нас с Иркой, а я лишь жму плечами, мол «а что ты хотел?».

— Итак, время! — объявляет ведущий, и мы втроем бросаемся складывать слово из подсказок, как будто от этого жизнь наша зависит — не меньше.

В наших подсказках есть слова: учеба, бал, жизнь, профессор, билет. Единогласно и довольно быстро решаем, что закодированное слово — институт. Сообщаем об этом ведущему, а он, зараза, как на зло стоит и время тянет, создавая напряженную атмосферу. Все-таки это подобие игры действительно заводит, ведь четверо старшекурсников стоят и с замиранием сердца ждут вердикта в ничего не значащей и ничего не дающей игре, рассчитанной на чистый азарт.

— Вы угадали! — наконец объявляет он, — сокровищница открыта!

С воплями мы втроем бросаемся к коробке, в которой вместо монет оказывается наложена куча разноцветных декоративных камушков. И я, и Мартынов, и Марк набираем так много, как только можем и бежим обратно, где в пустую коробку сбрасываем все, что удалось унести, и таких попыток за минуту у нас получается три. Ирка подбадривает наш забег выкриками «давайте ребята, вы лучшие».

По истечению времени «сокровища» взвешивают и результат записывают в таблицу, нас выдворяют за пределы поляны, а наше место занимает следующая команда. И так до тех пор, пока все не прошли испытания.

Позже, на общей площади Диана лично объявляет результаты. Ажиотаж захватил всех без исключения, даже я, кто всегда довольно скептически относился к подобным выездам и соревнованиям, стою и волнуюсь об итогах игры.

— Друзья, — звенит ее голос, — вы все большие молодцы! — ну куда уж без пламенной речи и возможности покрасоваться в своем идеальном образе, — все команды без исключения завершили соревнования! Поздравляю!

Амеба улыбается под раздающийся мощный единый радостный крик.

— Я объявлю пятерых победителей конкурса, а общий командный зачет можете посмотреть в итоговой таблице!

Под заигравшую музыку из одноименной передачи она называет команды одну за другой, и, к своему удивлению, слышу наши фамилии! У нас третье место из всего потока! Не зря жуков мучила, значит! Марк с Егором жмут друг другу руки, мы с Иркой обнимаемся, я обмениваюсь товарищеским объятием с Мартыновы, а Ирка с Радецким и на этом конкурс окочен.

После завершения игры нас ждет небольшой перекус на свежем воздухе: на уже выставленные столы организаторы выносят горячую выпечку и несколько массивных термопотов. Горячий чай еще никогда не был столь вкусным, а под общим настроением я тоже решаю съесть пирожок.

— Верка, ты герой, — смеется Ира, едва произнося слова из-за набитого рта, — благодаря тебе мы заняли третье место!

— До сих пор не понимаю, что это дает и на что пошли мои нервные клетки, — смеюсь я.

— Ты что! Мы же почти победили! Если бы Марка не было, мы бы последнее испытание не прошли, его баллы не зачли бы в общее время, вы бы не собрали столько сокровищ!

— Если бы не он, мне бы не пришлось трогать жуков, — парирую я.

— Да забудь ты уже о них! Все же хорошо кончилось, да? Значит надо радоваться.

— Так я и радуюсь, Ир!

Мы хохочем от души, а в этом момент к нам подходят оставшиеся два члена нашей команды.

— Ну, с почетным третьим! — салютует Мартынов пластиковым стаканчиком с чаем.

— Главное не место, а весело проведенное время, — вдруг говорит та самая Ирка, которая только что утверждала, что моя самоотверженность помогла занять команде третье место.

— Ребята, внимание! — раздается усиленный микрофоном, звенящий голос Дианы, и все притихают, — сейчас у вас час свободного времени, а потом ждем вас всех на ужин, который повара приготовят из тех продуктов, что вы добыли в испытаниях!

— Интересно, что они приготовят нам из капусты и моркови… — расстроенно бормочет один из первокурсников позади меня.

А я вот думаю, каким будет на вкус то, что приготовят повара без соли, которую Марк проиграл?

— После ужина приглашаем всех на финальный костер! — добавляет Диана в завершении своей короткой речи.

Доев последние пирожки, все постепенно начинают разбредаться по домикам, уходим и мы с Иркой, пока наши соседи отвлечены на образовавшуюся мужскую компанию. В домике натоплено, от того еще более уютно. Пользуясь случаем заваливаюсь на кровать, так же поступает и Ирка. Я действительно устала за этот долгий и насыщенный день, а совместно с ночным недосыпом моя усталость быстро затягивает в сон.

— Ир, толкни меня, как к ужину пойдешь, — едва найдя в себе силы, бормочу я, поудобнее устраиваясь. Я так устала, что даже не уверена произнесла ли я свою просьбу в слух или мне это уже снилось.

На берегу реки зимой ужасно холодно, но, несмотря на это, я одета лишь в легкий свитер и джинсы. Солнце село, и теперь территорию освещают лишь частые, но тусклые фонари. Не помню, как попала сюда, но знаю, что мне здесь что-то нужно. Кажется, будто лампочки в фонарях все разом потускнели, стало слишком темно.

— Вера!

Я резко оборачиваюсь на голос Марка. Он стоит выше на берегу, одет так же легко, как и я. Дует холодный ветер, но мне отчего-то тепло. Марк смотрит на меня, и от его взгляда по спине скатывается ледяная лавина. Почему я должна терпеть это тягучее чувство, что разливается внутри по венам?

Делаю шаг, второй, быстрее и быстрее и перехожу на бег, а Марк словно вторит моим действиям. Из-под его ног салютом разлетается белоснежный сухой снег. Еще мгновение и я падаю в горячие объятия. Мои губы находят его и тело пробивает мощнейший разряд, будто я коснулась не кожи, а высоковольтного провода, и все остальное просто меркнет. Поцелуй настойчивый и подчиняющий, от того еще более горячий и страстный. Руки блуждают по телу, то обхватывая спину и прижимая, то поднимаются к плечам и стискивают с такой мощнейшей силой, что непременно останутся синяки, то переходят к затылку, не давая отстраниться даже чтобы вдохнуть необходимы кислород. Наплевать на все! На все страхи, комплексы и сомнения. Хочу быть нужной, быть любимой, в первые жизни хочу почувствовать себя чьей-то. Хочу любить! И Солнце начинает припекать спину и становится жарко, в слух врезается шелестение листвы и далекий свист неизвестной птицы.

— Вера, — шепчет Марк, пока его ладони проникают под мой свитер, касаясь живота и ребер, посылая новые и новые электрические разряды, — Вера, — повторяет он, как мантру, когда я задираю его майку, — Вера, — и губы возвращаются к моим губам. Марк опускается и тянет меня за собой, укладывая на зеленый ковер свежескошенной травы.

— Вера! Ве-ра, — меня неожиданно дергает вверх, словно в районе солнечного сплетения кто-то привязал веревку и резко потянул, и я уже не на солнечном берегу. Я в кровати, и что-то сильно припекает мою спину.

— Вера, проснись, — кажется, это Иркин голос.

Приоткрыв отяжелевшие веки и обернувшись вижу, как Ира натягивает толстовку поверх свитера. Когда ее голова показалась из выреза горловины, она поворачивается ко мне и, улыбнувшись говорит:

— Проснулась? Ты так стонала и ворочалась во сне, что я решила тебе кошмар снится.

Да не может этого быть! — хочется заорать мне. Возле кровати стоит обогревать и пышет жаром. Со злостью откидываюсь на подушку, сжимаю кулаки и зажмуриваю глаза.

— Ты чего? Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Ирка, подходя ближе. Еще и наклоняется и в лицо норовит заглянуть.

— Нормально, — отмахиваюсь я, искренне стараясь не нагрубить, — ты куда собираешься?

— Так на ужин пора. Ты же просила разбудить. Ужин через десять минут, но я не стала ждать с точностью до минуты, тем более ты так ворочалась.

— Уже? — тянусь за телефоном и недоверчиво смотрю на циферблат.

Да, точно! А по ощущениям минуту назад глаза закрыла. Приходится вставать, превозмогая себя и топать вместе с Иркой на ужин. Видимо, действие свежего воздуха со всеми сыграло злую шутку — половина студентов полусонные, а вторая половина сидит, уткнувшись лицом в сгиб локтя и, должно быть, уже спит. Нас просят сесть с теми, с кем были в одной команде, и пока студенты разбредаются в поисках друг друга, мы с Иркой садимся вдвоем, так как в коматозной толпе ни я ни она не видим ни Мартынова ни Радецкого.

Они появляются чуть позже, когда начинают выносить еду, и сразу же направляются в нашу сторону. Ирка веселая и жизнерадостная, но это потому, что она сидит спиной ко входу и не замечает приближения Мартынова, а когда он, обойдя ее, садится на свободный стул по ее правую руку, резко превращается в тихоню. Может это не страх или неприязнь, а естественная реакция на объект, который симпатичен? Или, скажем, образ, в который она входит специально или нет при появлении все того же объекта?

— Что мы пропустили? — спрашивает Марк, плюхаясь на соседний со мной стул.

Меня это не удивляет и не будоражит, зато я начинаю задаваться вопросом: когда его нарочитое присутствие рядом стало для меня столь привычным, что я и бровью не веду? А подумав, прихожу к еще более удивительному выводу — мне нравится, что именно он находится рядом. Я уже не дрожу и не впадаю в полуобморок, а наоборот — внутри все теплеет и силы появляются из неоткуда, словно я выпила волшебный эликсир счастья.

— Ничего, — отвечаю, улыбнувшись, — кроме всеобщей сонливости.

— Да, царство мертвых какое-то, — тянет Мартынов, оглядываясь.

— Есть идея, — тихо говорит Марк, наклоняясь к центру стола и заговорчески подмигивая, — на вечер, — добавляет он.

— И у меня, — повторив его движение наклоняюсь к центру стола, почти сталкиваясь с Марком лбом, — сразу после ужина мы нашим дружным сработавшимся коллективом пойдем на всеобщую мобилизацию — к костру. Иначе эта белобрысая кукла будет вопить, как выпь на болоте, что мы, а точнее я, саботирую тщательно выверенное ею мероприятие.

Ирка прыснула от смеха, Мартынов закашлялся, и даже сам Марк улыбнулся.

— Дианка? — все же уточняет Егор, — не стоит воспринимать всерьез ее угрозы.

— И все же не имею никакого желания с ней связываться.

Я возвращаюсь в удобное положение как раз в тот момент, когда приносят разлитый по тарелкам суп. Это явно щи, что еще можно было сварить из наших ингредиентов? Мартынов с невиданной прытью, словно не ел до этого по меньше мере два дня, накидывается на еду, но едва ложка оказывается у него во рту, как все содержимое фонтаном брызг выходит обратно. Благо, что хоть отвернуться додумался.

— Это же вообще не солено! — кривится Егор, вытирая рот салфеткой.

— А это ты другу своему скажи спасибо, — подначиваю я, — он же проиграл.

— Я же не специально, — миролюбиво разводит руками Марк, — не может же быть так плохо без соли.

— Друг, это похоже на сваренных слизняков, — отзывается Егор.

Я осторожно пробую суп, но ничего похожего на описание Мартынова не замечаю. Да, это вообще не солено, и не кажется вкусным, но вполне съедобно. Ирка вон тоже не жалуется: хмуриться и щурится, но по ложечке глотает. По залу то там то тут раздаются возгласы, что еда не съедобная и шутливо выясняются отношения между участниками разных команд. Как ни странно, больше всех повезло тому парню, что жаловался на наличие только капусты и морковки. Их команде приготовили тушеную капусту и они с удовольствием ее ели.

— Нет, я останусь голодным, — Егор категорично отодвинул в сторону свою тарелку. Марк так же есть суп не стал.

И пока полуголодные студенты отказывались от еды, в центре зала появилась мисс краса универа с приторной улыбочкой на губах.

— Ребята, нравится вам ужин? — кричит она в микрофон, от чего мои перепонки жалобно воют.

По залу проходит волна усмешек, а отдельные личности выкрикиваю что-то вроде «еще как».

— Это еда, которую вы сами заработали, — смеется белобрысая амеба, а я удивляюсь, как она не опасается, что какой-нибудь особенно голодный студент не швырнет в нее готовым блюдом, — а я предлагаю всем выйти к костру, где вас ждет вкусный прощальный шашлык!

Ее слова встречают радостным гомоном и свистом. Все разом встают со своих мест, забывая про добытую собственными силами еду, и тянуться к выходу. Идем и мы. На дальней поляне, где чуть более часа назад были организованы сокровищницы, разведен огромный костер, вокруг которого в несколько рядов поставлены лавочки, а за отдельными столами раскладывают по пластиковым тарелкам кусочки свежежаренного на мангале мяса. У раздачи образуется толпа, но каким-то образом и Егору, и Марку удается вынести по две порции — себе и нам с Иркой.

Настроение толпы резко улучшается с поступлением в организм жаренного белка с привкусом дыма. Неведомо откуда появляется и алкоголь, и вряд ли это тоже запланировано организаторами, но его появление без сомнения поднимает градус этой сходки. Включается музыка, и кто-то начинает танцевать, заражая других своим настроением. Одни греются у костра, другие греют себя крепким алкоголем, мне тоже достается бокал с разбавленным колой крепким виски. И не могу не отметить, что горячительный напиток и настроение поднимает, и согревает, и неплохо блокирует логику в голове. Иначе, что могло меня сподвигнуть согласится на медленный танец с Марком?

Включают Басту с их знаменитым медлячком, и, хотя песня не новая, она здорово заряжает атмосферу. Кто-то начинает подпевать, кто-то пританцовывать в одиночестве, а мы с Радецким топчемся в кругу таких же парочек. Его руки лежат на моей талии, а мои обвивают его шею, и в таком положении он кажется невероятно высоким. Алкоголь, затуманивший голову стирает любые негативные мысли. Возможно, завтра кто-то будет судачить о нас, приправляя горячие новости подробностями наших прежних перепалок, но это будет завтра — слишком далеко, чтобы думать об этом. А сейчас есть только я и Марк, согревающее меня тепло его тела и невероятная легкость в голове от происходящего, словно так и должно быть, словно это правильно.

Песня смолкает, и я с чувством разочарования возвращаюсь к Ирке и Мартынову. Кажется, только этих двоих ни алкоголь, ни царящая атмосфера не сближают. Ира еще и на меня смотрит как на сумасшедшую — она то не знает о события последних дней. За вечер Марк больше ко мне не подходит, но находится в зоне видимости. Он болтает с кем-то из парней, иногда к их компании приближаются и девушки, но правда быстро уходят. Все, кроме Дианы.

Как бы она меня не раздражала, и это чувство усиливается, когда она начинает висеть на Радецком, вынуждена признать ее очевидную привлекательность для мужской стороны. Она тщательно продумала свой образ, чтобы казаться романтичной принцессой в осеннем лесу, и на это ведутся. Вон и Радецкий попадает в лучи ее очарования. Как мало времени ему потребовалось, что переключиться на нее!

Даже алкоголь уже не поднимает мое скатившееся настроение, и я, плюнув на все, покидаю этот праздник жизни, а вместе со мной уходит и Ирка. Она-то чего такая грустная? Или мне кажется?

— Просто устала, — отмахивается рыжая.

Мы возвращаемся в свой домик и больше не разговаривая ложимся спать. И в эту ночь мне не снятся сны. Должно быть, алкоголь и эту часть сознания подлатал, позволяя моему организму отдохнуть.

А с утра мы идем на завтрак вдвоем. Сегодня распогодилось: ярко светит осеннее солнышко, небо приобрело ярко лазурный оттенок, легкие дуновения ветерка не обжигают холодом, а веют теплом. И настроение у студенчества повышается — все улыбаются, подставляя лицо теплым лучам, кто-то еще умудрился выйти пораньше на зарядку, проводимую организаторами, и теперь взбодренные эти студенты идут к столовой. Но во всей этой толпе я не вижу Марка. Интересно, он еще не проснулся или просто решил на завтрак не идти?

Ирка с утра задумчивая и молчаливая. Мало говорит, все больше отнекивается. За завтраком почти ничего не съедает, хотя обычно в ее рацион входит не одно блюдо.

— Ир, ну ты чего? — допытываюсь я.

— Домой хочу, — заявляет она, как капризный ребенок.

— Скоро поедем. В час сбор и выезд.

— Вер, — вдруг говорит Ира, но тушуется, будто побаивается, — а у вас с Марком что?

— Ничего, — быстро отвечаю я.

— Но вы вчера танцевали вместе, — настаивает подруга.

— Не только мы, — напоминаю я.

— Но раньше от ваших стычек искры летели, а теперь вы искрите не споря.

— Ир, что ты хочешь услышать? — в моих жилах закипает кровь, — мы не пара, мы не встречаемся.

— Понятно, — грустно тянет она.

В этот момент дверь в столовую распахивается и в помещение вплывает белобрысая амеба. Как можно выглядеть так привлекательно с утра в лесу? Не спала она что ли, наводя марафет всю ночь? А следом за ней заходит и Радецкий. Вот это номер! Значит, пока я прошу дать мне время, он его даром не теряет? Интересно, они с утра встретились или с ночи не расставались? Хотя почему мне это интересно? Не мое дело!

— А Егор вообще куда-то делся, — замечает Ирка, поглядывая в сторону парочки.

— Кто? — удивляюсь я, не сразу понимая кого имеет в виду подруга, ведь за все время нашего знакомства она Мартынова ни разу по имени не назвала, — Мартынов что ли? А тебе-то какая разница? Радуйся, что рядом не отирается.

— Ага, — невнятно бормочет она и замолкает до конца завтрака, да и у меня после увиденного желание разговаривать пропало.

После завтрака мы собираем вещи, и готовимся к отъезду. Назад нас везут все те же автобусы, но прежде чем наш трогается, я замечаю, как в автомобиль к Радецкому усаживается Диана. А всю оставшуюся неделю меня самым наглым образом игнорируют! Марк не докучает не на парах, не в столовой, не после учебы. С утра здоровается сухо, если мимо проходит, а то и вовсе молча обходит стороной. Лишь Мартынов изредка подходит, но внимание того сконцентрировано на моей соседке, мне перепадают лишь скупые приветствия. Зато все чаще я стала замечать в своем поле зрения белобрысую амебу. Ну как можно быть такой липучей?

Наверное из-за регулярного созерцания ее физиономии у меня аппетит пропадает, и я возвращаюсь к питанию на чае, ведь никакая другая еда попросту в горло не лезет. И только весы немного ободряют — хоть на них есть улучшения, хотя и не идеальные, и особенно радует, что студенческая вылазка не добавляет мне лишних килограмм.

А ночами меня терроризируют сны, после которых я не могу заснуть и мучаюсь от напряжения во всем теле. В последнюю ночь так по постели ерзала, что только контрастный душ помог успокоиться. Из-за вечного напряжения и недосыпа я мучаюсь от головных болей и рассеянного внимания, совершенно не запоминаю, что объясняют преподаватели на лекциях и семинарах. И я отлично понимаю, что поможет снять это напряжение, но только абы кто не подойдет. Есть только один человек, способный мне помочь и в нем вся проблема.

— Ты не заболела? — спрашивает Димка обеспокоенно, когда мы в субботу следующей недели сидим в кафе.

— Нет, я в порядке, — отвечаю и сама понимаю, как нелепо звучат мои слова. С залегшей синевой под глазами и в полусонном состоянии я ни разу не в порядке.

— Вер, тебя ведь Марк не беспокоит, иначе бы ты мне сказала? — пристально глядя в глаза, говорит Димка, а его ладонь ложится на мою, только отчего-то совсем не греет и кажется чем-то инородным.

— Конечно нет, — заверяю я, ведь если бы Димка знал, как именно достает меня Радецкий, то вряд ли бы смог чем-то помочь.

— Ты мне обещала.

— Помню.

— А то у нас сегодня тренировка, могу с ним поговорить, — вновь наседает друг, и я заинтересовываюсь.

— Во сколько?

— Тренировка? Через час, — удивленно отвечает Димка.

— А заканчивается?

— Ну, обычно по субботам она длится часа два с половиной.

— Значит, в половину шестого, — констатирую я.

— Ну, наверное, а в чем собственно дело?

— Ни в чем, — отмахиваюсь я, теряя интерес к нашей встрече, — знаешь, мне уже пора. Папа просил быть дома в два часа, а я вот даже задержалась.

Дима выглядит обескураженно, но мужская логика не складывает в его голове два плюс два, поэтому ему остается только наблюдать, как я быстро целую его в щеку и убегаю. Никто меня дома не ждет, папа вообще уехал на встречу с друзьями, и они планировали пойти в баню, а это может затянуться и в ночь. Поэтому дома мне никто не мешает принять душ, сделать макияж и укладку, и никто с подозрением не уточняет куда я собралась. Потому что если бы кто-то спросил, то я бы сама не знала, что ответить. Я собралась пойти к Радецкому и что? Предложить переспать? Или можно обозначить мое намерение как-то помягче?

Нет, надо называть вещи своими именами, и надеяться, что за полторы недели в намерениях Марка ничего не поменялось и курс не сместился в сторону белобрысой амебы. Отправляю папе сообщение, что возможно останусь ночевать у Иры и ухожу.

В пять часов вечера я приезжаю к вузу, но не иду внутрь, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, ведь только сплетен мне не хватало. Вместо этого иду к парковке, где без труда нахожу автомобиль Марка — тем более, их тут всего два, и второй принадлежит Егору. Не хотелось бы, конечно, чтобы он меня видел, но свидетель в лице Мартынова еще не самый плохой вариант.

Стоять на улице в конце октября в коротеньком платьице и легком пальтишке довольно некомфортно, а за полчаса от моей напускной уверенности не остается и следа. Ну почему же так долго? Стрелка часов уже перешла отметку в полшестого, и медленно двинулась в верх. И наконец, из вуза начинают выходить спортсмены, вышел и Димка, но среди них нет Радецкого. А я вообще уверена, что Марк сегодня был на тренировке? Хотя вот же его автомобиль, а мой мозг из-за холода, наверное, перестал работать корректно. Но если сегодня моя задумка не выгорит, то в следующий раз я на подобное не отважусь. Как же глупо и мерзко стоять возле его машины и ждать возможности предложить себя. Самой не верится, что я на такое решилась.

Из здания выходит Егор и движется к парковке, поэтому я юркаю за угол. Так даже лучше. Егор, правда уезжать не торопится, сидит какое-то время в своей машине и что-то в телефоне тыкает, и раздражает меня своими действиями! Если сейчас и Марк выйдет, то либо разыграется неожиданный спектакль для Мартынова, либо я вообще никуда не выйду и вернусь домой замерзшая, униженная и разочарованная.

Но вот, Егор, наконец, заводит свой автомобиль и выезжает с парковки, проезжает мимо меня, но он что-то набирает в своем телефоне и не замечает. А мои колени едва не подгибаются, когда из вуза, наконец, выходит и Радецкий, и к счастью один. Он тоже лупится в экран мобильного, и это дает мне время дойти до его машины. Вот Марк заканчивает читать что-то в телефоне, блокирует его и убирает в карман джинсов, поднимает голову и останавливается, увидев меня.

Что надо делать в такой ситуации? Что сказать? Я вообще-то готовилась, долго думала, как преподнесу свое предложение, а сейчас стою и ни одного слова не припомню. Марк, видимо отойдя от удивления, снова начинает идти, но скорости не меняет. Как понять он рад меня увидеть или разочарован? На это нет времени, ведь нас разделяет всего три шага.

— Привет, — произношу я так уверенно, как только могу и надеюсь, что мой голос звучал чуть громче, чем шепот.

— Привет, — отзывается он, проходясь взглядом по мне с головы до пят и обратно.

Я как-то не так выгляжу? Почему у него никакой реакции? Я, конечно, не Диана, но вроде из дома выходила вполне себе привлекательной, может за сорок минут ожидания что-то изменилось?

— Марк, я, — говорю я в порыве, а дальше слова пропадают, будто кто-то «delete» нажал, — я…

Но больше говорить мне не приходится. Марк делает шаг и его губы накрывают мои.

Глава 21

Так и должно было случиться, а я лишь оттягивала неизбежное. Едва его губы накрыли мои, я окончательно поняла, что пути назад не будет. Марк целовал как никогда раньше — властно, подчиняюще. Его пальцы сомкнулись на моем затылке, болезненно оттягивая волосы, а губы впивались в мой рот. Он поглощал каждый мой выдох, перекрывая воздух, а я задыхалась в сладостном томлении. Его дыхание, частое и шумное, обжигало кожу. Марк едва прикусил мою нижнюю губу и, воспользовавшись кратким мигом моего ошеломления, углубил поцелуй, с этой секунды окончательно потерявший любые намеки на нежность, став грубым и властным.

Его руки проникли под тонкий слой пальто и сомкнулись на моей талии, подталкивая назад, вплотную притесняя к автомобилю. Теперь отступать некуда.

— Наконец, — произнес он на одном дыхании.

Действительно!

Я чувствовала себя словно достигла какой-то цели, которая изводила меня долгое время, как будто покорила вершину или поставила олимпийский рекорд. По телу с бешенной скоростью разлетались мощнейшие электрические импульсы, заставляя дрожать от малейших касаний их источника, и скапливались в животе, посылая ударные волны удовольствия, словно фейерверк. И если в первые секунды я прислушивалась к своим ощущениям, опасаясь открыть внутри себя страх или неприязнь, то сейчас я полностью отдалась удовольствию.

Ладони Марка перемещались по мне столь быстро, будто он и сам не мог найти им места: то они ложились на плечи, поглаживая, то опускались к бедрам, то поднимались к лицу.

Возможно ли чтобы было так хорошо? Явь ли это или новый сон, и я вновь проснусь в своей одинокой постели преисполненная желания?

— Едем к тебе, — без стеснения предлагаю я, опасливо ожидая реакции Марка на свое предложение.

Он чуть отклоняется, будто пытается разглядеть получше, будто сам не верит, что слышит это, но вот в глубине его глаз зарождается яркий огонек, и зрачки вдруг темнеют, превращаясь в два бездонных колодца.

— Уверена? — не совсем то, что рассчитываешь услышать в такой ситуации, но, по крайней мере, не отказ и это уже радует.

Кивнув, не раздумывая, тянусь к нему вновь, подтверждая свои слова новым поцелуем. Я сама этого хочу, мне это нужно так же, как дышать, как есть и спать.

Марк прерывает поцелуй чередой кратких и нежных касаний к щекам и виску, а потом, чуть отодвигая меня в сторону, открывает дверцу автомобиля и отступает, словно позволяя мне выбрать в последний раз. Не давая себе думать и погружаться в ненужные сомнения, навеянные лишь плохими воспоминаниями, забираюсь на переднее сидение. Марк захлопывает дверцу, обходит свой автомобиль и усаживается на водительское кресло.

Пока едем — он молчит, лишь стискивает руль, не жалея дорогого кожаного покрытия. Марк упрямо смотрит лишь на дорогу, и можно подумать, что он внимательный водитель, но мы дважды едва не проскакиваем на красный, тормозя в последнее мгновение.

— Пожалуйста, осторожнее, — единственное, что произношу я до момента, пока не подъезжаем к его дому.

Разумеется, это элитное строение коих в нашем городе не так много. Закрытая охраняемая территория и подземный паркинг, консьерж в светлой парадной, которая кажется просторнее, чем вся та квартира, в которой живем мы с папой, и лифт, что работает от карточки и везет строго на нужный этаж.

Марк ничего не предпринимает, пока мы поднимаемся в квартиру, судя по цифре на табло, находящуюся на одиннадцатом этаже — последнем в доме, и я начинаю терзать себя ненужными мыслями, что он, возможно, передумал, но не знает, как сказать об этом? Но стоит нам пересечь порог квартиры, ка он срывается: тянет за руку и прижимает меня к двери, наваливаясь сверху всей тяжестью своего спортивного тела. Его губы, кажется, целуют сразу везде, а ладони проникают под пальто и шарят по платью, словно ища в нем конструктивные изъяны. Пальто летит вниз, сваливаясь бесформенной кучей у ног, туда же падает и его куртка. А потом вся одежда как-то крайне быстро исчезает с тела, руки подхватывают и несут в неизвестность, пока спина не касается прохладных простыней.

— Марк, секунду, — прошу я, пока разум окончательно не отключился и способность говорить не потеряна.

— Ради Бога, — шепчет он хрипло, прижимаясь лбом к моему виску, — не говори, что нам нужно остановиться.

— Нет, не это, — бормочу я, вдруг впадая в непонятное состояние робости, от которой едва волочу языком, чтобы произнести задуманное, — до тебя у меня был лишь один опыт, и его нельзя назвать просто неприятным…

— Один? — перебивает Марк, приподнимаясь на локтях и заглядывая мне в лицо.

— А сколько надо? — мгновенно ощетиниваюсь я. Что за вопрос? И за кого он меня принимает?

Молчание, кажется, длится дольше необходимых приличий и начинает нагнетать, но вод Марк еда ощутимо ведет пальцем по моему лбу, убирая единичные волоски, выбившиеся из укладки, и говорит:

— Не переживай, я буду осторожен.

Это единственное, что я бы хотела услышать, и на смену моей неловкости приходит спокойствие, подкрепляемое полным доверием. Марк осторожничает, где-то сдерживается, выжидает, проверяя мою реакцию, но такое отношение ко мне успокаивает, ведь ему не все равно на мои чувства. Именно поэтому я вскоре полностью расслабляюсь, отдаваясь на волю ощущениям. Они столь естественно прекрасны, что я не понимаю, как же могла жить без них столь долго, равно как и удивляюсь тому, что не утратила их.

Ночь длится неожиданно долго, но утро, что неизбежно наступает, вытягивает меня из сладостного сна. Я уже проснулась, но продолжаю лежать с закрытыми глазами и наслаждаться приятной негой, наполнившей все тело. Этим несомненно прекрасным утром чувствую себя отдохнувшей, несмотря на то, что уснули мы, когда на горизонте появились первые блики, и лишь потому что во мне больше не было ни капли энергии, как в севшей щелочной батарейке.

На моем животе, судя по ощущениям, лежит рука Марка, он прижимает меня к нему, ведь я чувствую, как его дыхание колышет волосы на затылке. Лежу достаточно долго, пока, наконец, не разлепляю глаза. Меня мгновенно ослепляет ярким светом, пробивающимся через огромные панорамные окна. Я бы провалялась в постели еще не один час, но желание принять душ уверенно пересилило. Осторожно выбираюсь из крепкого захвата и сползаю с невероятно широкой кровати. Интересно, ее такую специально приобретали для случайных гостий, или это Марк любитель спать по-королевски?

Моей одежды на горизонте не видно, зато на спинку кресла, что стоит со своей парой у небольшого столика возле окон, небрежно накинута белая рубашка, и я не нахожу причин для отказа себе в желании надеть ее. Мягкая ткань приятно ласкает кожу, наверняка вещь безумно дорогая, обычный хлопок не может быть настолько комфортным. Мельком взгляд падает на запачканную простынь. Неужели тогда не получилось? Неожиданный факт.

Бреду в ванную и не без смеха смотрю на свое отражение в зеркале. Хорошо, что встала, а то бы увидел Марк не красавицу, а домовенка Нафаню. Принимаю душ и быстро привожу себя в порядок, расчесываю волосы, и уже в чистом виде возвращаюсь в спальню. Марк не спит, скорее находится в сладком полудреме. Невольную улыбку вызывают его попытки наощупь найти меня в пустующей постели, а когда этого сделать не удается, он мгновенно открывает глаза.

— Доброе утро, — сама удивляюсь своему непривычно ласковому тону. Марк поворачивает голову, видит меня и улыбается. Он что, успел расстроиться из-за моего отсутствия? Меня посещает новое ощущение самолюбования от этой догадки.

— Доброе, — отвечаю он и протягивает ко мне руки, а я падаю в его объятия.

— Тебе идет моя рубашка! — замечает Марк.

— Да, мне тоже нравится. Пожалуй, одолжу ее у тебя.

Марк возбужден, я чувствую это даже через слой толстого одеяла, стоит ему подмять меня под себя. Он целует медленно, но глубоко и так потрясающе чувственно, что волны горячего возбуждения накрывают и меня. Его рука ползет вверх по бедру, подцепляя край рубашки, поднимаясь выше — к чувствительной груди. Его пальцы провоцируют меня, он мастерски ласкает оголенную кожу, посылая новые и новые волны яркого ощущения вниз живота. Пока руки заняты грудью, губы скользят к шее и жадно впиваются в кожу, очерчивая круг, поцелуи приходятся на чувствительную точку за ухом, и я не сдерживаю блаженный стон.

— До чего же ты прекрасна, — шепчет Марк, — как же я об этом мечтал…

Да, я тоже мечтала! Последние дней десять уж точно, однако его откровения все еще приводят меня в ступор. Умелые ласки спускаются ниже, но наше интереснейшее занятие прерывает телефонный звонок.

— Не бери трубку, — твердит он, возвращаясь к моим губам, — забудь, — повторяет сквозь потоки новых страстных поцелуев.

— Не могу, — успеваю вставить я в короткий миг, когда его губы перемещаются на скулу, — это может быть папа, — я не глядя дотягиваюсь до тумбочки, где вибрирует мой смартфон, провожу пальцем по экрану, даже не вчитавшись в имя звонившего.

— Верка, доброе утро! — от оглушительного крика прямо в ухо едва не роняю телефон.

— Димка! — радуюсь я, немного отстраняя от себя замершего, как каменное изваяние Марка. Он мешает мне говорить, и я, выпутавшись из его объятий отхожу к окнам.

— Сходим сегодня куда-нибудь? Посидим, поболтаем.

— Да, я буду рада, давай в кафе. Часов, скажем… — проверяю время на телефоне, — давай часика в два, — прикинув время на приятное утро, новые водные процедуры, макияж и прическу, нахожу это время лучшим вариантом.

— Тогда заеду за тобой! — радостно отвечает мой друг.

— Нет, не надо, — поспешно реагирую, пока Димка трубку не бросил, — я подъеду к месту сама. Какое кафе выберем?

— Может, чайник? Давно не были, — предлагает друг.

— Идет.

Мы прощаемся, я отбрасываю телефон куда-то в сторону кресла и возвращаюсь к Марку, однако застаю вместо возбужденного красавчика готовящийся к извержению вулкан.

— Кто это был? — требовательно спрашивает он.

— Димка, — я понимаю к чему все идет, но не подаю вида.

— И ты так просто об этом говоришь? — кажется кто-то злиться. И не могу сказать, что меня это не забавляет.

— Не поняла, — старательно удивляюсь, а сама вижу, как его лицо мрачнеет и напрягается.

— Слушай, ты моя девушка! Мы встречаемся! Ты считаешь нормальным ворковать с Фирсовым?

— А… — тяну я, догадываясь к чему идет разговор.

Решаю прояснить все детали на берегу. Надо было конечно это вчера обсудить, но как-то совсем не задалось, — слушай, — присаживаюсь на кровать прямо перед ним и беру его ладони в свои, — прошедшая ночь была классной, — не вру, — возможно, лучшей в жизни, — чистая правда, — и мы даже можем повторить как-нибудь или продолжить на постоянной основе…

— Разумеется, — активно кивает Марк, но я не даю ему продолжить и обрушиваю свою мысль:

— Но мы не встречаемся. Мы просто спим вместе.

— Чего? — нужного эффекта мои слова достигли. Он явно ошарашен. Между тем, я продолжаю:

— Мне было хорошо, тебе тоже, и почему бы не оставить все так, как есть?

— Это, прости, как? — уточняет Марк, прищуриваясь.

— У меня есть Димка, у тебя тоже, наверное, кто-то есть, пусть все так и остается. А мы можем иногда встречаться.

— Ты знаешь, как это называется?

— Свободные отношения, — с готовностью отвечаю я, — чтобы проводить время вместе не обязательно встречаться. Просто секс, просто снять напряжение.

— Ты ведь шутишь, да? — смеется он, будто надеется, что и я тоже засмеюсь и скажу что-то вроде «не парься, я не всерьез». -Шутишь же?

— Марк, не хочу тратить утро на выяснение нашего статуса. Есть более приятные занятия, — говорю ему хитро улыбаясь и перебираюсь на Марка, заваливая его на спину. Я применяю все свои свежеприобретенные способности, чтобы отвлечь его от других мыслей и мне удается — он поддается моим чарам, углубляет поцелуй, а его руки возвращаются на мое тело. Это именно то, что мне нужно. Успокоительное наслаждение, приправленное толикой мести.

Глава 22

— Не думал, что ты умеешь готовить, — говорит Марк, проглатывая очередной кусок блинчика с бананом.

— За кого ты меня принимаешь? — наигранно оскорбилась я, снимая последний со сковородки, которая совершенно не предназначена для такого рода изделий. Но в квартире молодого холостяка я и не надеялась отыскать блинницу, у него и продуктов-то не ахти, спасибо доставка продуктов работает оперативно.

Уже далеко не утро, скорее полный день, и наш первый прием пищи приходится скорее на обед, нежели на завтрак.

— За самую обаятельную девушку, которой безумно идет мужская рубашка, — отвечает Марк, а когда я подхожу ближе и ставлю перед ним тарелку с новой порцией блинчиков вдруг протягивает руку к моему оголенному бедру и ведет пальцами вверх по покрывающейся мурашками коже.

Я останавливаю его ладонь на границе моей способности принятия решений — чуть выше и я не смогу сказать «нет».

— Перестань, я не могу провести весь день здесь, — прошу я, усаживаясь напротив.

До чего же я голодна — давно не ощущала ничего подобного.

— Почему не можешь?

— Потому что меня еще захочет увидеть папа, — с которым мы общались пару часов назад и который уверен, что я все еще у Ирки и мы с ней планируем прогуляться, — и потому что у меня встреча с Димой.

Поедая свой блинчик краем глаза замечаю, как меняется выражение лица Марка.

— Вера, давай решим это раз и навсегда, — твердо заявляет он, отставляя в сторону и тарелку и кружку с кофе, — я не согласен делить тебя с кем-то, я не согласен на свободные отношения, и я не согласен на твои гулянки с Фирсовым.

— Но почему? Разве это не мечта любого мажорчика: спать с кем-нибудь без обязательств? — усмехаюсь я, а мое настроение стремительно поднимается при виде того, как с каждым моим словом закипает Марк.

— Это такого ты обо мне мнения? — деланно оскорбляется Марк, — как ты вообще себе такие отношения представляешь?

— Мы можем установить график и встречаться тройку раз в неделю, — пожимаю плечами.

— А что если я захочу увидеть тебя больше отведенного количества раз?

— Значит, — продолжаю я тем же тоном, — мы можем обсудить дополнительные встречи вне графика.

Черт, он выглядит так, будто взорвется в любую секунду.

— Нет! — заявляет Марк и для уверенности повторяет, — слышишь Вера? Нет!

— Значит, — констатирую я, — никаких встреч вообще.

— Ты слышишь себя? Слышишь, что ты предлагаешь?

— Свободные отношения, — повторяю то, что уже озвучивала парой часов ранее.

— Ты предлагаешь смириться с тем, что мне перепала возможность трахать тебя время от времени, в то время пока ты официально будешь в паре с Фирсовым и одновременно будешь спать и с ним! Я нормальный мужик, я не буду терпеть, что моя девушка спит с кем-то еще на стороне!

— Этого не требуется, — напоминаю я, — ведь я не твоя девушка.

— Черт, Вера!

— Марк, мы не пара и не будем парой. Но я вынуждена признать, что мне по неведомой шутке вселенной требуется… твое присутствие в моей жизни. Поэтому мои условия просты — мы периодически встречаемся, но не предъявляем друг другу претензий. Никаких ухаживаний и обнимашек на людях — не хочу, чтобы о нас сплетничали и разразился скандал.

— Так он непременно разразится! — не сдается Марк и мне в какой-то момент становится даже любопытно наблюдать за его потугами, — ты думала, как отреагирует Фирсов, когда узнает о наших встречах?

— Он не узнает, — легко отвечаю я, ведь наши встречи заинтересуют его не больше, чем причины миграции ламантинов.

— Ты не боишься, что я ему расскажу?

Ого, кто-то опустился до попыток шантажа?

— Значит, он узнает и, возможно, скандал действительно случится, — резюмирую я, — но наши с тобой отношения от этого не изменятся.

— Невозможно, — в отчаянии его ладонь звонко хлопает по столешнице.

— Либо так как я предлагаю, — тяну я, — либо никак.

Интересно, в какой из пяти стадий принятия неизбежного сейчас находится Марк? Отрицание, гнев, торг — мы уже прошли, стало быть — депрессия? Только состояние Марка сложно назвать депрессией. Он выскочил из-за стола и методично нарезает круги по гостиной, потирая пальцами переносицу. Я же не подаю виду насколько мне любопытно его поведение.

Возможно, я жестока, но разве он не заслужил помучиться немного? Это и на толику не идет в сравнение с тем, какие мучения испытывала я долгие годы. Даже изобретать ничего не пришлось, лишь правильно созданный образ, да выгодное использование нелепого совпадения по которому Радецкий когда-то принял нас с Димкой за пару. Жаль не могу выйти из образа и рассмеяться в голос.

— Марк, мне уже пора идти, у меня встреча, если ты не забыл, — это напоминание еще больше масла в огонь подливает.

Убираю всю посуду в посудомойку и ухожу в спальню, где осталось мое платье, даже не взглянув в сторону незадачливого одногруппника. На то, чтобы одеться у меня всего пара минут уходит, укладка тоже много времени не занимает, ведь в этом белом храме холостяка нет ни фена, ни уж тем более нужных расчесок. Но в зеркале на меня вроде бы приличный человек смотрит, поэтому не заморачиваюсь по этому поводу. Когда я возвращаюсь в гостиную, чтобы попрощаться с Марком — он стоит возле окна — снова панорамного, как и в спальне. Интересно, куда он там уставился?

— Марк, я ухожу, — зову я.

Он оборачивается, быстро пробегается по мне взглядом и на лице его появляется неприятная гримаса. Это он так реагирует на то, что с Димкой я пойду встречаться в том же платье, что и к нему на свидание пришла? Ситуация становится все интереснее, особенно в такие случайно-созданные моменты, которые я бы даже предугадать не могла.

Он молчит, а я не горю желанием слушать тишину, поэтому разворачиваюсь и ухожу в коридор, где нахожу свое пальто аккуратно повешенным на плечики в шкафу. Присутствие Марка ощущаю мгновенно — откуда-то возвращается холодок, что спускается по спине, однако вида не подаю. Разворачиваюсь к нему лишь когда обута и одета, и готова в любой момент выбежать из квартиры. Даже замок загодя открыла.

— То есть, — говорит он прежде, чем я открыла рот, — ты решения не изменишь?

— Господи, Марк! — настало мое время переносицу пальцами растирать, — давай договоримся так: я ухожу, ты крепко думаешь над моим предложением, и, если согласен, напишешь мне об этом до вечера. Если нет, то ничего не пиши — я пойму, и мы просто мирно разойдемся. Номер мой у тебя есть? — и прежде чем успевает ответить, вспоминаю сама, — а, ну в общем чате там найдешь.

А потом решительно делаю пару шагов к нему и целую в губы, пока не успел опомниться. Целую, и с удивлением и некой долей растерянности отмечаю, что Марк не отвечает. Черт, ну неужели палку перегнула? Перехожу на уровень выше и обвожу кончиком языка его губы, однако, реакции никакой. Ну и черт с тобой, Радецкий! Отстраняюсь, но не подаю вида, что огорчена его поведением, и мило улыбаясь говорю:

— Чтобы лучше думалось, — разворачиваюсь и выхожу, слегка хлопнув дверью. Главное, что последнее слово за мной осталось.

Внизу со мной приветливо здоровается женщина — консьерж, хотя наверняка мысли обо мне у нее не самые лучшие. Выхожу из подъезда, пересекаю территорию двора и, наконец, выбираюсь за пределы территории дома. Вызываю такси по геолокации и сразу же еду на встречу с Димкой, ведь и так опаздываю уже на пять минут. На улице прекрасная погода и было бы неплохо провести воскресный день на прогулке с Марком, чтобы идти, держась за руки, как все парочки и бродить по всевозможным паркам до окоченения, а потом усесться где-нибудь в кафе возле окошка и пить глинтвейн, наблюдая за прохожими, переплетя пальцы.

Но пока приезжаю на встречу к Димке, и сидеть в кафе мы будем чисто по-дружески, хотя и пальцы переплести можем, только это ничего значить не будет. Когда доезжаю до места, опаздываю на добрых двадцать минут, поэтому в кафе залетаю, как ураган. Димка уже сидит за одним из столиков.

— Прости-прости-прости, — лепечу я, расцеловывая его в обе щеки, — обстоятельства непреодолимой силы.

— Ерунда, садись. Я заказал тебе чай, а остальное сама смотри, — он протягивает мне меню.

После блинчиков в компании Марка есть не хочется, да и нельзя столько, поэтому ограничиваюсь легким салатом из овощей.

— Ты как обычно, — констатирует Димка, — куда вчера ускакала, егоза?

— Да ерунда, дела были, — отмахиваюсь я.

— Ты же говорила, что папа ждет.

— Ну и это тоже.

— Понятно, секретики, — смеется друг.

Мы какое-то время сидим и болтаем о том-о сем, даже пытаемся планировать скорые новогодние праздники, хотя с Димкиными тренировками запланировать что-то на два месяца вперед невозможно. Потом мы решаем пешком пройтись до дома, и всю дорогу Димка только и делает, что меня смешит. Надо же как случилось, что среди всех моих знакомых лучшим другом стал именно парень. Говорят, что между парнем и девушкой не может быть дружбы, но у нас каким-то неведомым образом получилось построить отношения, не основанные на примитивных желаниях.

У подъезда прощаемся, Димка по привычке целует меня в щеку и крепко обнимает, и ждет до последнего, пока я не зайду в подъезд.

— Вернулась, гулена? — смеется папа, когда захожу в квартиру, — что же вы там со своей подружкой делали столько времени?

— Вчера сериалы смотрели допоздна, а сегодня решили прогуляться и в кафе посидеть, — ну врать, конечно, не хорошо, но вряд ли папа захотел бы узнать с кем и как я проводила вечер на самом деле.

— То есть, ужинать ты не будешь? — уточняет папа.

— Нет, мы хорошо поели. А как твоя встреча с друзьями? — интересуюсь из вежливости.

— Все как обычно, — уклончиво отвечает папа, — тебе не будет интересно.

И правда не будет, поэтому пользуясь папиной неразговорчивостью ухожу в свою комнату. Вечер уходит на подготовку к семинару и на корректировку скаченного с интернета реферата. Еще какое-то время трачу на написание очередного пункта своей дипломной, но с этим совсем туго — много непонятных моментов и полнейшее отсутствие желание этим заниматься. К тому же, вспоминаю про наш с Марком уговор, по которому он должен согласиться на мои условия или отказаться от них. Проверяю свой телефон, но никаких сообщений или пропущенных звонков нет.

— Черт! — ну неужели откажется? Значит, слова про любовь просто сказочки для доверчивой дурочки?

В пустых потугах написать что-то интересное в свой диплом проходит еще час и стрелки часов начинают приближаться к десятке, а никакого сигнала от Марка все нет. Я проверяю телефон не реже раза в пять минут, а остальное время кошусь в его сторону, в надежде увидеть, как засветился экран, но этого, черт побери, так и не случается!

Наконец, решаю плюнуть на все и написать ему самой, но ровно в тот момент, когда разблокирую экран и захожу в общий чат, чтобы найти номер Марка, прилетает смс от неизвестного абонента, открыв которое обнаруживаю всего одно единственное слово — «Согласен».

Шаг и мат, Радецкий. На губах расползается удовлетворенная улыбка. Все-таки он во мне заинтересован, раз решил согласится и это добавляет несколько баллов к моему самолюбию.

Утром у меня прекрасное настроение. Я выспалась, пользуясь отсутствием мокрых снов с участием Марка, папа приготовил вкуснейшую яичницу, которую я с аппетитом съела, и в довершении, на улице стояла прекрасная погода. Всю дорогу до института едва сдерживаю улыбку, предвкушая нашу встречу с Марком, и даже битком набитый автобус и недовольный водитель, раздающий последнюю мелочь на сдачу, не способен испортить мое настроение.

На подходе к вузу замечаю на парковке автомобиль Марка, а спустя пару секунд он сам выбирается на улицу и машет мне рукой. Я воровато оглядываюсь по сторонам, выискивая знакомых, но таковых не обнаруживаю, потому смело подхожу к нему.

— Привет, — улыбается он, наклоняется и целует. Метил то он в губы, но я вовремя среагировала, поэтому поцелуй и пришелся в щеку.

Пока собираю в кучку рассыпавшиеся в дребезги мысли, Марк достает с заднего сидения букет невероятной красоты чайных роз. Их явно не меньше двадцати пяти.

— Марк, это что? — спрашиваю я, косясь на цветы в его руках. Играть недовольство сложно, когда пребываешь в немом восторге.

— Цветы для прекрасной девушки, — отвечает он, пожимая плечами.

— Какие еще цветы? Разве мы не договорились, что между нами нет отношений?

— Договорились, — кивает он.

— Тогда что это?

— Цветы для прекрасной девушки.

— Мммарк! — растягивая согласную рычу я в ответ на его безмятежное поведение.

— Марк! — резко оборачиваюсь на голос, что похож на звон колокольчиков, и натыкаюсь на Диану.

Она вообще не спит или сделку с демоном перекрестка заключила? Почему всегда выглядит так идеально? В терракотовом пальто и сапожках на высоком каблуке она выделяется ярким пятном на фоне черно-серых тонов. Из-под легкой береточки вьются светлые кудри, обрамляя лицо. На ее фоне волей не волей начинаю чувствовать себя серой мышью.

— Какой букет! — восклицает она звонко, — для кого он? — ну как может быть столько наигранности в голосе? Актриса погорелого тетра!

— Для тебя, — неожиданно выдает Марк ипротягивает ей цветы.

Чувствовать себя более нелепо, чем сейчас, наверное, уже невозможно. Представляю, как я повеселила Марка своей претензией. Отступаю на пару шагов, а белобрысая амеба поворачивается ко мне, одаривает ослепительной улыбкой и выдает:

— О, это ты! Привет, не заметила тебя сразу.

— Привет, — отвечаю я просто. Найти подходящего ответа не могу и вообще испытываю лишь одно желание — уйти отсюда поскорее.

— Выглядишь чудесно, — говорит Марк, обращаясь к Диане, отчего та улыбается еще шире и все ее внимание сосредотачивается на нем.

— Спасибо, — воркует она, а мне, клянусь, хочется камнем бросить в эту пару голубей, — у меня первая пара в вашем корпусе. Проводишь?

— Конечно, — соглашается Марк, поворачивается ко мне и бросив короткое «увидимся», уводит Дивану вдоль по дорожке к институту, оставляя меня смотреть им вслед.

Такого унижения я не испытывала, должно быть, никогда. Стоять и смотреть в след человеку, с которым просыпалась в одной постели еще вчера, уводящем за руку другую, не просто не легко. Это, оказывается, больно. Знаю, что сама это затеяла, и что я могла бы быть на месте этой амебы — идти с Марком за руку, держа в руках очаровательный букет и быть счастливой, а не стоять в одиночестве посреди парковки, жалея себя за собственный провал. Но неужели он настолько быстро передумал? Еще недавно клялся в любви, вчера закатывал скандал по поводу моего предложения, а уже сегодня пользуется всеми преимуществами нового положения?

Даже в институт идти расхотелось, и настроение упало до исторического минимума, но пары вот-вот начнутся, поэтому буквально заставляю себя перебирать ногами. Эта ситуация так выбила меня из колеи, что я прихожу не в свою аудиторию, где меня встречают удивленные взгляды совершенно незнакомых студентов. Ладно, хоть заметила сразу, а то могла бы и на лекции посидеть в чужом потоке.

Когда добираюсь до своей аудитории первым делом ищу глазами Марка, но его нет. Мартынов сидит с Мишей на последнем ряду, а Радецкий где-то шляется с этой амебой. Замечаю, что Ира мне машет и иду к ней.

— Как выходные прошли? — интересуется она.

Да где же он есть? Я успела дойти до корпуса, ошибиться аудиторией, найти нужную, а его до сих пор нет. Куда там он ее повел?

— Вер?

— Что? — Ирка потрясла меня за плечо, а теперь и в глаза пытается заглянуть.

— Спишь что ли? Спрашиваю, как выходные прошли! — повторяет она, — уже в четвертый раз.

Четвертый? Вот ведь… И самое нелепое, что я снова не помню, о чем она спросила. И уже хочу ей в этом признаться, но, к счастью не успеваю. В аудиторию приходит преподаватель, а следом за ним и Радецкий. Он поднимается на верхний ряд и даже взглядом меня не одаривает. Ну и черт с ним! Хочет такой игры? Он ее получит!

Глава 23

— Идешь в столовую? — спрашивает Ирка, а я безмолвно киваю.

Главная сцена нашего вуза полна — голодные студенты молниеносно разбирают еду и места за столиками. Мы с Ирой едва успеваем занять последний в самом дальнем углу. Ее поднос как обычно ломится от тарелок со всевозможной едой, на моем же и так излишняя порция супа и салат из помидоров — я бы и это не взяла, но утреннее происшествие все соки вытянуло, есть хочется до ужаса, и кажется, что живот к спине липнет. Правда еда вся какая-то безвкусная, словно пластиковая, и ем я без аппетита.

— Ты чего сегодня такая загруженная? — спрашивает Ирка.

— Устала. Ночью диплом писала, а это требует времени, особенно, когда не понимаешь, о чем пишешь.

— Что у вас с Марком? — будто невзначай спрашивает она.

— А что у нас с ним? — некрасиво отвечать вопросом на вопрос, но и задавать такие вопросы тоже не верх приличия.

— Ну, — тянет Ирка, — раньше вас подпускать друг к другу было страшно, а теперь тишина.

— Все взрослеют рано или поздно. Марк не исключение, — стараюсь говорить ровно, чтобы не вызывать подозрений.

— Значит, многолетняя война закончилась нейтральным миром? — не унимается подруга, чем слегка выводит меня из себя.

— Полагаю, да, — отвечаю коротко и во избежание развития разговора тут же перевожу тему, — а что у тебя?

— А что у меня? — в отличие от меня Ирка, видимо, не претворяется непонимающей.

— Ну, какое продолжение имеет история с Мартыновым?

— Никого, — сказала, как отрезала, — какое продолжение может быть с ним у меня?

— Он явно был заинтересован, — пожимаю плечами.

— В ком? — спрашивает Ирка громче нужного, но тут же осекается и понижает голос, — во мне? Заинтересован он вон в той девице, — Ирка кивает головой куда-то в сторону, я перевожу взгляд в том же направлении и на противоположном конце столовой вижу Егора.

Мартынов сидит едва ли не в обнимку с какой-то девушкой — симпатичной, но простой. На фоне рядом сидящей Дианы она слегка меркнет, особенно оттого, что белобрысая амеба даже в столовой ведет себя кричаще — на показ. Она громко и заливисто смеется — даже до нашего столика долетает ее колокольный звон, и активно жестикулирует, привлекая к себе всеобщее внимание. Так бы и дала ей подзатыльник, чтобы меньше паясничала. И мое желание двинуть ей растет по мере того, как за стол с подносом в руках садится Марк, а эта громкая дура тут же липнет к его плечу, словно ее магнитом притянуло.

— Во мне он заинтересован разве что как в объекте спора или насмешек, — добавляет Ира, и я вынуждена повернуться к ней.

— А мне в последнее время казалось, что ты ему нравилась, — честно признаюсь я, — хотя и странно это признавать.

— Вер, опомнись! — фыркает Ирка, с особым усердием кромсая кусочек отбивной, — сколько у него баб было? Вон очередная рядом с ним сидит — вот они ему нравятся. А надо мной он издевался.

— Ир, знаешь, — начинаю я и замолкаю, пытаясь подобрать слова, которые совсем не хотят складываться в предложение отчасти из-за увиденного, — часто проще общаться с теми, кто безразличен. Рядом с ними не пропадает дар речи и сердце не пускается в галоп, — пытаюсь объяснить я, опираясь на собственные ощущения, — и в душе не екает, если видишь их с кем-то другим, потому что наплевать.

— Это все лирика, — отмахивается Ирка, — а реальность вон сидит с ним рядом за столом.

Еще раз кошусь в сторону троицы. Среди них только Мишка как всегда один. Как в басне: а Васька слушает да ест. Марк что-то рассказывает, а все остальные смеются. О чем таком он может говорить, интересно? Вдруг он поворачивает голову, и я тут же отворачиваюсь, надеясь, что не заметил, как я пялилась на него все это время.

— Верка, привет! — тяжелые руки Димки ложатся на мои плечи.

— Привет, спортсмен, — улыбаюсь я, Ирка тихонько кивает, — обедать пришел? Садись к нам, — предлагаю я, так как вокруг нет ни одно свободного стола.

— Я с Максом, — говорит Димка, как бы оправдываясь, — он на раздаче.

— Ну садитесь вместе с Максом, — предлагает Ира, — тут места достаточно.

Димка улыбается и плюхается на соседний со мной стул. Этот человек всегда позитивен, от него только энергией подзаряжаться, как от батарейки.

— Ты чего со мной не ездишь? — вдруг спрашивает друг, — нам же в одну сторону! На автобусе, небось с утра ехала?

— Была хорошая погода, — оправдываюсь я зачем-то, — хотелось прогуляться немного, и вышла я из дома рано.

— Сюда! — кричит Димка через плечо, активно жестикулируя руками, и к нашему столу подходит парень, который едва несет в руках заставленный до отказа поднос, — чего так долго?

— Очередь видел? — отзывается Макс, без спроса усаживаясь на свободный стул рядом с Иркой, — Макс, — представляется он нам обеим.

— Я Вера, а это Ира, — представляю я нас.

Максим — приятный на вид парень, я бы даже сказала, смазливый. В таких, как он, обычно девчонки с первого взгляда влюбляются. Правильные черты лица, смоляные волосы в современной стрижке, атлетичное телосложение — мечта героинь романов.

— Мой одногруппник, — добавляет Димка, будто это что-то меняет, — ты чего такой грустный?

— А ты сейчас на какой паре был? — глядя исподлобья, спрашивает Максим.

— На той же, что и ты, — отвечает Димка немного грубо.

— Тогда что спрашиваешь? Палыч — гребаный дементор, блин, всю энергию как пылесосом за полтора часа. И я еще додумался сесть на первый ряд и всем нутром прочувствовал его, так сказать, давление при диагностике машин. Я там больше не сяду.

— Ну да, еще и рефераты задал по этой теме, — грустно кивает друг.

— Он задал рефераты? — обалдел Макс.

— Ну да.

— Это надо заесть, — качает головой Максим, решительно пододвигая к себе поднос с тарелками.

— Обожди, — обрывает его Димка, — тут вообще-то и моя доля есть, — и стаскивает с подноса картошку с двумя котлетами.

Я, как и Ира, не могу сдержать смешок от их поведения, более того, я никогда не видела Димку в таком амплуа. Всегда серьезный и вежливый он впервые предстал передо мной в образе обычного подростка.

— Смешно тебе? — кричит он на всю столовую и пытается взъерошить мне волосы, за что тут же получает внушительный тычок в бок, но вместо обиды начинает гоготать.

— А вы, значит, пара? — спрашивает новый знакомый.

— Нет! — в один голос отвечаем мы с Димкой.

— Мы старые друзья, — добавляет он.

— Ну спасибо, — фыркаю я на его реплику.

— А выглядите как парочка, — говорит Макс, отправляя в рот котлету.

— Нееее, — тянет друг, — встречаться с Веркой может только очень физически и морально сильный человек!

— Чего это? — опешила я от такого вывода.

— Ты меня как в бок ударила? Чуть ребро не сломала!

— Не надо лезть куда не просят, — парируя я.

— Вот видишь! Только сильный человек! — повторяет Димка и для придания серьезности своим словам грозит указательным пальцем.

Мне настолько смешно от его поведения, что я начинаю икать и почему-то это вызывает у всех новый приступ смеха. В какой-то момент мы расходимся настолько, что на нашу немногочисленную компанию начинают озираться.

— Блин, погода и правда классная, — вдруг говорит Димка, пытаясь сесть так, чтобы ему в глаза не светило солнце из окна, — Вер, пойдем пешком до дома пройдемся после пар?

— А машина твоя тут останется, гений? — напоминаю я, усмехаясь.

— Ну пойдем на набережную погуляем.

— На набережной теперь холодно. Не хочу.

— Нормально там, не ной давай.

— Ладно-ладно, — сдаюсь я, — пойдем. У меня еще две пары, а у тебя?

— И у меня, — быстро отвечает Димка.

— Так, — тянет вдруг Макс, — предательство. А на механику кто пойдет?

— Кто-то наверняка пойдет, — улыбаясь во все свои зубы, отвечает друг.

— Я туда один не пойду, — заявляет Максим.

— Ну пошли с нами гулять. Ир, и ты тоже пошли. Кости растрясем. Долгое сидение вредно для здоровья! — авторитетно заявляет Дима.

— Да можно, — подает голос Ирка, — давайте после пар на парковке встретимся?

— Договорились, — соглашается Максим, — на твоей поедем, — тут же добавляет он, обращаясь к Диме.

— Нет проблем, — отзывается тот.

— Так, за приятной беседой время летит незаметно, но до пары десять минут, — говорю я, сверяясь с часами, — давайте-ка выдвигаться.

Ирка допивает чай, и мы идем к выходу из столовой.

— До встречи, — кричит нам Дима, вливаясь с Максом в толпу.

— Ир, погоди, я кофе возьму, а то на следующей лекции усну от занудства препода.

— Слушай, я в туалет зайду, — отвечает Ира, — давай у лестницы встретимся?

Я киваю и бреду к кофейному автомату. Выбор невелик, как обычно, да еще и половины того, что представлено в ассортименте, нет в наличии.

— Какие планы на вечер? — пока думала о кофе не заметила, как Радецкий подкрался. Да как так-то? Где мой радар на его присутствие?

— Есть предложения? — спрашиваю я, наконец, нажимая на кнопку с надписью «латте». Главное, не подавать виду как действует на меня его присутствие.

— Можем встретиться и обсудить наш график, — в наглую заявляет он, даже не смущаясь.

Пока готовится мой кофе поворачиваюсь к Марку и, собрав в кулак весь свой сарказм, которым только обладаю, говорю:

— Сегодня никак. Договорилась о встрече с Димой.

— Так отмени, — заявляет Радецкий, — наши планы могут быть не хуже, — продолжает он и как-то неожиданно склоняется к моему лицу, что у меня появляется ощущение, что он тянется к моим губам. Но все же замирает в считанных миллиметрах от них.

— Извини, но он в приоритете, — столь же нагло отвечаю я.

Улыбочка Марка исчезает так же быстро, как стертые со школьной доски меловые надписи. Зато мои губы вдруг растягиваются.

— Значит, нет? — зачем-то уточняет Марк.

— Ты понятлив, — констатирую я, забираюсь готовый кофе и ухожу, оставляя Радецкого в одиночестве.

Где-то в душе даже теплится желание, чтобы он пошел за мной следом, остановил, брякнул что-нибудь глупое и получил бы за это ответ, но он меня так и не догнал.

Через две пары, как и планировали, встречаемся на парковке с Димкой и Максом, и на машине друга едем на набережную. В нашем городе она довольно протяжна и ухожена. Здесь часто гуляют мамочки с колясками, бегают спортсмены и зожники, парочки целуются под каждой липой, и старики, бодро размахивая палками для скандинавской ходьбы, ходят по краям дорожек. Мы бредем сначала по нижней части, потом переходим на верхнюю, вместе с извилистой тропинкой, выложенной плиткой.

Максим, оказывается, интересный парень, хотя манерой речи и напоминает подросшего одиннадцатиклассника. Он много шутит и не лезет за словом в карман. Понятно, почему Димка рядом с ним меняется — невозможно не заразиться его нетипичным обаянием. Его рассказы про студенчество, игры в КВН, недавние сборы на базе — те же, что были и у нас, непременно сопровождаются остроумными комментариями, и такая манера общения расслабляет. Даже Ирка ведет себя раскованно — общается и высказывает свое мнение.

Мы доходим до небольшого парка, которым и заканчивается набережная. В этом месте русло реки резко расширяется и открывается красивый пейзаж.

— Прохладно, — замечает Ирка, растирая ладони.

— Может кофейку? — предлагает Макс, — вон кофе точка, — указывает он в даль на едва различимый желтый брендированный фургончик.

— Можно, — тянет Ира.

— Тогда, всем кофе, — резюмирует Димка, закрепляя свое предложение смачным хлопком, — идем!

В моей сумке начинает звонить телефон — это папа. Я даю друзьям знак, чтобы шли вперед, и, что я их позже догоню, а сама снимаю трубку.

— Да, папа?

— Вер, ты дома? — спрашивает он.

— Нет, мы с друзьями решили прогуляться по набережной.

— Понял, только не теряйся, ладно? Будь на связи, — просит он. В последнее время папа стал проявлять излишнюю осторожность и заботу.

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Мы прощаемся, я убираю телефон и уже спешу в след за ушедшими вперед друзьями, как чья-то рука смыкается на моем плече.

— Опять ты! — невольно вскрикиваю я, когда развернувшись с перепугу, вижу перед собой лицо Марка, и судя по этому лицу он явно недоволен, — ты следишь за мной что ли?

— Пошли, — вдруг заявляет он и тянет меня прямиком через полосу еще не увядшего газона к дороге, на обочине которой припаркована его машина.

— Куда? — недоумеваю я, но сопротивляться той силе, которую Марк прикладывает, у меня просто не получается в силу моих физических данных.

— Увидишь, — грубо отвечает он.

— С ума сошел? Я вообще-то с тут не одна! — пытаюсь докричаться я до Марка, пока он тащит меня через дорогу.

— Да, я видел, — вновь немногословен.

— Марк, погоди! — прошу я, — да стой же! — мне удается вырвать руку как раз тогда, когда он пытается усадить меня в автомобиль, — что происходит?

— Садись, Вера, — тон, с которым он это говорит, вовсе не похож на просьбу.

— Нет! — упрямо заявляю я, начиная закипать, — ты кто такой и что себе позволяешь? Я не твоя собственность, чтобы в любое время, когда на тебя нападет охота, ты меня вот так просто забирал!

— Вера, сядь в машину! — неожиданно грубо прикрикивает Марк.

— Не поеду! — повторяю я и разворачиваюсь, чтобы уйти, но его крепкие руки в миг обвиваются вокруг моей талии, тянут назад и невообразимо быстро запихивают на пассажирское сидение, не взирая на любое мое сопротивление, и даже на удар, который Марк словил в плечо.

Он хлопает дверцей и блокирует ее! Это что, шутка такая? Обходит автомобиль, грациозно садиться на водительское сиденье, и тут же вылавливает от меня еще один ощутимый удар.

— Ты совсем обнаглел? Что за выходки? Мы в средневековье или в двадцать первом веке? — наперебой кричу я, потому что если не наорусь вдоволь, то непременно взорвусь.

— Хватит, не кричи, — отвечает Марк, и просто заводит машину.

— То есть ты мне объяснять ничего не собираешься? — уточняю я.

— Дома.

— Что значит «дома»?

— Мы едем ко мне домой.

Супер! Даже слов не нахожу, чтобы высказать все, что бесит меня именно в эту самую минуту. Еще и телефон звонит, и это наверняка Димка.

— Что я должна сказать? — спрашиваю я грубо, разворачиваю экран к Марку.

Он отвлекается от дороги всего на секунду.

— Что у тебя появились срочные дела.

— Какой идиот! — констатирую я, — не вздумай ляпнуть что-нибудь, — предупреждаю, принимая вызов.

— Вер, ты куда пропала? — спрашивает Димка и в его голосе явное беспокойство.

— Дим, мне папа позвонил, — как говорится, если нужно кого-то обмануть, то лучше говорить правду, поэтому тут не вру, — у него что-то важное для меня, и он попросил срочно приехать, — ну тут немного выдумываю, но это же вынужденно.

— Так я бы тебя довез.

— Нет, это очень долго. Нужно еще вернуться к парковке, и только потом ехать, а папа просил срочно приехать. Я такси вызвала, — господи, вру как дышу. И когда только мне стала так легко даваться ложь?

— Ну ты даешь! Вот так исчезнуть! Мы уже волноваться начали.

— Прости, но там правда что-то очень срочное, — говорю и кошусь в сторону невозмутимого Радецкого.

— Ладно, я понял, — успокаивается Дима, — тогда вечером созвонимся. Надеюсь, что ничего страшного не случилось.

— Хорошо, Дим, спасибо, до вечера! Извинись за меня перед Ирой и Максом, — прощаюсь я и тут же отключаю телефон.

— Хорошо врешь, — как бы между прочим замечает Марк.

— Это из-за тебя! — не выдерживаю, — из-за тебя я бросила друзей и ничего им не объяснила, из-за тебя мне пришлось врать Диме, я безумно злюсь и у меня начинается головная боль и это тоже из-за тебя!

Я говорю, а он лишь ухмыляется. Специально злит что ли? Заезжаем в уже знакомый двор. Марк даже не удосуживается спустить автомобиль на парковку — бросает едва ли не посреди улицы, выскакивает из салона, в секунду обходит машину и открывает мою дверь, намекая, что пора выходить.

Я упрямо сижу на месте, даже ремень не отстегиваю. Не то, чтобы мне тяжело это сделать или вредность не позволяет, но Марк меня просто взбесил, и теперь это уже принцип — идти наперекор. Он ждет с минуту, в последний раз предлагает выйти, но, получив однозначное «нет» наклоняется, отстегивает мой ремень и буквально вытаскивает меня с сидения.

— Совсем больной? — не выдерживаю я в очередной раз.

— Идешь сама или мне нести? — не обращая внимания на мои вопли, спрашивает Марк.

— Только подойди! — предупреждаю я, но едва успеваю закончить фразу, как он уже подается в мою сторону, — стоп! Не надо. Я сама! — сдаюсь я.

Не хватало только представления для жителей и сотрудников дома. Радецкий берет меня за руку, на удивление за ладонь, а не своим этим хозяйским жестом — за плечо, и тянет к подъезду. Там мы пересекаем парадную, заходим в лифт и еще минуту поднимаемся на последний этаж, где Марк, едва двери раскрылись, вытаскивает меня в коридор и так же стремительно тащит до квартиры. Она даже не закрыта, дверь поддается простому толчку, а меня впихивают внутрь, и едва за моей спиной хлопает дверь, я намереваюсь заорать так, чтобы слышали даже голуби на крыше, но возможности мне никто не дает.

Марк набрасывается на мои губы — яростно и болезненно, и удерживает мое лицо, чтобы отвернуться не смогла от такого напора. Тогда я со всей силы смыкаю зубы на его губе, и он отскакивает, как от прокаженной, удивленно смотрит, ведя пальцами по губам, которые быстро окрашиваются в алый цвет, и, вроде бы, злится. Мне кажется, что я увидела его превращение в демона — зрачки в мгновение потемнели, лицо приобрело грубые черты. Он в секунду стер ладонью кровь с губ и ринулся ко мне. Столкновение спины со стеной было болезненным, и разозлило это еще сильнее. Я с силой заколотила по Марку — везде, куда могу попасть, и искренне надеюсь, что ему больно!

Но он не поддается. Его напор лишь усиливается, давление тела растет и становится столь сильным, что я начинаю чувствовать нехватку кислорода. Губы терзают мой рот, руки исследуют каждый сантиметр тела, пока не находят край свитера и не забираются под шерстяную ткань. Марк действует жестко, на грани боли и мне тоже хочется сделать ему больно, поэтому я отвечаю с не меньшим напором: кусаю, целую и снова кусаю. Марк шипит, вздрагивает, но не отстраняется, лишь теснее вжимает меня в стену.

Вдруг он приседает, и подхватывает меня под бедра, используя стену в качестве опоры. Ноги сами собой обвиваются на его талии, а Марк возвращается к губам, впрочем, сразу же переходит к шее — оттягивает ворот свитера до треска ткани и прижимается к горячей коже. Он целует, кусает, всасывает, и бегущие по телу волны сосредотачиваются в животе, энергия требует высвобождения — разрядки. Кажется, и Марк это понимает, потому что отрывает меня от стены и несет в спальню, небрежно бросая на постель. Поцелуи становятся еще грубее, прикосновения жестче, а возбуждение нарастает, заставляя извиваться, просить, умолять о большем. И Марк сдается.

Не могу восстановить дыхание, и сердца ритм усмирить не получается. Из головы улетучились все мысли, оставив лишь эйфорию. Чувствую, как бешено стучит сердце Марка. Находясь в тисках его рук едва могу вдохнуть, но не отстраняюсь, потому что лежать в его объятиях, чувствовать его тело, его руки на себе — неописуемое блаженство. И хочется пролежать так всю жизнь.

— Я тебя люблю, — вдруг произносит Марк тихо, и я перестаю дышать вовсе, — слышишь? — спрашивает, когда не дожидается ответа, а я впервые с того момента смогла набрать воздух в легкие.

Он чуть отстраняется и облокачивается на многочисленные подушки, подтягивая меня к своей груди. От столь неожиданных слов меня начинает немного потряхивать, становится стыдно и некомфортно, и я даже прижимаю к груди одеяло, что вызывает у Марка теплую улыбку. Его глаза смотрят с такой нежностью, что у меня душа ноет. Он протягивает ладонь и проводит пальцами по лицу, очерчивая скулы и щеки, а я льну к его ладони, как котенок, наслаждаясь этой незначительной лаской. Разве может быть так хорошо?

Укладываю голову на его грудь, и так мы лежим, в молчании, слушая биение сердец и шум дыхания. За окном начинает темнеть и только это вынуждает меня шевелиться.

— Мне нужно домой, — тихо говорю я, все еще прижимаясь к Марку, пока он выводит пальцами круги на моей спине.

— Оставайся, — и он не предлагает — он просит, склоняется и касается мягкими губами обнаженного плеча, — оставайся, — повторяет он шепотом.

Как велик соблазн!

— Не могу, — заставляю себя произнести эти слова, — папа будет волноваться, — это действительно так.

— Скажи, что ночуешь у Иры, — говорит Марк, поглаживая пальцами место поцелуя.

— Я не могу ночевать у нее через день. Это вызовет подозрения.

— Скажи ему правду. Скажи, что ночуешь у меня.

Его слова вызывают у меня улыбку.

— Это вызовет много ненужных вопросов.

— Я не хочу тебя отпускать, — вдруг говорит он, и я готова сдаться в ту же секунду.

Все во мне просит послушать его, кроме разума — он как дьявол на плече заставляет меня думать, вспоминать, и именно он заставляет отстраниться и сказать то, что, должно быть, сильнее прочего ударит по Марку.

— Уже поздно, я поеду домой. Пришлю тебе график в сообщении, а ты внесешь свои замечания, если они будут. И прошу тебя больше не делать так, как ты поступил сегодня. У меня есть своя жизнь и я не могу бежать к тебе по твоему желанию. Помни, что у нас свободные отношения, а не контракт на безвозмездные услуги, и я тоже имею право голоса.

Глава 24

Едем в полнейшей тишине. Марк настоял на том, что довезет до дома, хотя я активно отказывалась от столь сомнительной инициативы. И не зря — с тех пор, как я встала с постели он не произнес ни слова, и эта гнетущая тишина давит мне на нервы.

— Так и будем молчать? — пробую заговорить я, но когда в ответ слышу лишь его шумные вдохи перехожу в наступление, — какой вообще смысл в отношениях, которые несут только напряжение? Зачем такие сложности?

— Вера, я только пытаюсь не сказать ничего лишнего, — вдруг оживает Марк.

— О, ну наконец! Я уж думала ты окаменел!

— Я тоже не понимаю таких отношений, — жмет плечами Марк, — но вынужден быть их участником.

— Я свои условия сразу озвучила, — напоминаю я, — ты мог отказаться.

— Если бы я мог, — усмехается Марк как-то грустно, и его слова меня озадачивают.

— Что это значит?

— Я не раз говорил, — отвечает он, чем злит меня еще сильнее.

Почему нельзя прямо ответить на вопрос и не загадывать загадки? Хотя, в принципе, я догадываюсь, о чем он говорит.

— Если речь идет о твоих признаниях…

— Которые ты не разделяешь, — он не дает мне закончить.

— Ты не можешь обижаться на меня за то, что я не отвечаю взаимностью на твою любовь, — однозначно заявляю я.

Такому самомнению, как у него позавидовать можно. Всю школьную жизнь мою превратил в ад, потом признался в том, что, оказывается, любил все это время, и думает, что меня это должно поразить до глубины души? Облагодетельствовал — ничего не скажешь. Еще и свято верил, что я должна ему в ответной любви клясться?

— Справедливо, — неожиданно соглашается Марк, чем сильно меня удивляет.

Я-то ожидала монолога на тему «люби меня, люби», а тут так просто.

— Вера, — зовет он и замолкает, но я терпеливо жду продолжения, поэтому, подумав с минуту, Марк произносит, — ты рассказывала, что у тебя был кто-то до меня. Один раз, помнишь?

— Разумеется, — отвечаю, не совсем понимая к чему он ведет.

— Но в то утро на простыни, — он вдруг осекается, словно ему неудобно говорить со мной об этом, — как… Как такое возможно?

— Видимо, тот первый был не так ловок, как ты, — отвечаю я без энтузиазма, не желая развивать эту тему дальше. Ничего, кроме отвращения и дрожи она у меня не вызывает.

— Если тебе есть, что рассказать, — давит Марк, выводя меня из себя, — расскажи.

— Мне абсолютно нечего сказать! — слишком резко обрываю его я.

Почему мужчины не чувствую той грани, когда надо остановиться и не лезть в душу? Но, кажется, Марк смиряется с моим ответом, потому что больше эту тему не поднимает.

Когда мы приезжаем к моему дому, он впервые выходит из машины вместе со мной, и не смотря на мой протест и предостерегающий взгляд все же доводит меня до подъезда и целует на прощание, хотя знает же, что я против таких выходок на людях. Но прежде чем успевает получить порцию недовольства, отстраняется, улыбаясь бросает мне «до встречи, злючка», и уходит, оставив в растерянности.

Итак, мы договорились встречаться трижды в неделю — во вторник, четверг и субботу, при чем последний день предполагал оставаться на ночь. Такой вариант устроил меня, а Марк был вынужден согласиться. По такому расписанию мы прожили уже целый месяц.

Во вторник мы ехали к Марку сразу после пар. Обычно, я ждала его недалеко от корпуса института, чтобы не попадаться на глаза знакомым. Он забирал меня, и мы сначала выезжали куда-нибудь прогуляться, а потом отправлялись к нему.

В четверг он заезжал за мной домой сразу после тренировки и тогда времени на прогулку не было, поэтому мы отправлялись прямиком в квартиру.

По субботам ситуация обстояла иначе. Марк создавал нам полноценный досуг. Мы ездили на пикники, ходили в кино, гуляли в парках, выезжали в соседний город, словом, проводили время вместе. И лишь к вечеру возвращались в его квартиру, где после сладостной ночи я неизменно готовила завтрак на кухне в его белой рубашке, официально ставшей моей.

Если бы кто-то спросил, как так случается, что в один день квартира холостяка заполняется «ее» вещами, я бы, не кривя душой рассказала на своем примере: первое время я честно таскала с собой самые необходимые принадлежности, которые могли бы мне понадобиться в его доме, но уже на третьей неделе мне порядком поднадоело, что эти вещи не лежат на месте ни в моей квартире, ни в его, и я постоянно должна была их разыскивать по всем моим сумкам. Так в ванной Марка появилась лишняя зубная щетка, дезодорант и две расчески.

Затем, мне надоело таскать с собой по выходным фен и средства для укладки, без которых на следующее утро мой внешний вид разыгрывался в лотерею — то ли симпатичная девушка выпадет, то ли лохматый домовой. Поэтому с того дня в его квартире появилось то, что мне необходимо для нормальной укладки в нужной ситуации.

После того, как однажды в порыве неконтролируемой страсти Марк рванул мой джемпер вместе с лифчиком, и они разошлись по швам, в его шкафу появилась полочка с моей запасной одеждой — на всякий случай.

И так с началом второго месяца наших встреч у меня создалось ощущение, что я живу в двух квартирах одновременно. При чем, если дома папа мог невзначай переложить куда-то мою косметику или то, что, по его мнению, лежало не на месте, то в квартире Марка я находила свои вещи ровно там, где оставила в предыдущий раз.

Папе я стандартно говорила одно и то же: мы с Ирой сдружились настолько, что завели обычай с ночевкой по субботам. Он верил или делал вид, что верил, хотя, мне кажется, что все же подозревал неладное — не забыл же он еще свою молодость. О происходящем так же совсем не догадывались еще два важных человека.

— Вер, на выходных в кинотеатре ночь кино, пошли? — нудит Димка мне на ухо, но его голос смешивается с яблочным треском, когда я в очередной раз откусываю кусочек фрукта, — и Иру с Максом возьмем.

— Прости, в субботу я занята, — отвечаю уже привычно.

— Ты каждую субботу занята! — фыркает Димка недовольно, — я уже месяц не могу тебя куда-нибудь вытащить на выходные — у тебя постоянные дела!

— Ну прости, спортсмен, — усмехаюсь я, по-доброму взлохмачивая Димкины волосы, уложенные в новую стрижку.

— Вер, ну правда, — вдруг некстати вклинивается Ирка, — я тоже тебя никак не застану без дел!

Черт! Такого развития событий я не предполагала. Эти двое объединились что ли за моей спиной? Никто из них еще не в курсе наших с Марком «встреч», и, хотя я планировала просветить их со временем, все же делать это в студенческой столовой не входило в мои планы.

— А может у тебя кто-то появился? — неожиданно громко вскрикивает Димка, от чего у меня в горле едва ли несчастный кусок яблока не застревает.

— А ведь и правда, — подхватывает Ирка, она складывает губы бантиком и наигранно обидчиво добавляет, — и ты мне ничего не сказала?

— Нет у меня парня, — отмахиваюсь я от друзей, и даже не вру! Официально нет.

— Тогда пошли в кино! — настаивает Димка.

— Ладно-ладно! — поднимая руки в жесте «сдаюсь», отвечаю я прежде, чем кто-то из них ляпнет еще хоть что-нибудь, что поможет им прийти к новым умозаключениям, — идем на ночь кино.

Уже представляю реакцию Марка, когда я сообщу ему, что вместо субботней поездки в загородный домик, который он хотел снять для нас, я пойду на ночь кино с друзьями. Честно, и самой не хочется пропускать грядущий уик-энд, гарантирующий мне бессонную ночь с Марком на ночь в кинотеатре в душном зале в окружении кучи незнакомых людей за просмотром трех фильмов. Да я засну после первого!

— Супер, тогда завтра вместе поедем! — заключает Димка, светясь как пятак в базарный день, — первый фильм в одиннадцать вечера.

— А за мной не заедете? — спрашивает Ирка.

— За тобой Макса попросим заехать — он в твоем районе живет.

В последнее время замечаю, что Дима как-то активно начал сводить мою подругу со своим другом, хотя сама Ира говорит, что я придумываю. То ли правда кажется, то ли она ослепла на оба глаза.

За пять минут до звонка мы уходим из столовой и расстаемся с Димкой у лестницы — ему во второй корпус, а нам в первый. К лекции мы немного опаздываем, из-за чего вынуждены сесть с краю одного из первых рядов. Чтобы не откладывать неизбежное, пока сижу на лекции пишу Марку сообщение:

— Не планируй на завтра нашу встречу. Буду занята. Извини.

Коротко и сухо, как будто ацетоном это сообщение облили. Ответ приходит незамедлительно:

— Что-то случилось?

Ну он не в бешенстве, кажется, и это уже хорошо. Но едва я успеваю об этом подумать, как затылок покрывается сотнями уколов невидимых иголочек. Марк сидит на верхних рядах, как обычно, и сверлит взглядом — кажется, теперь я чувствую лишь те, которые он посылает мне, когда слишком зол.

— Все в порядке, просто дела, — быстро печатаю я и отправляю.

— Дела нельзя отложить? — не сдается Марк, а иголочки напоминаю о том, что он все еще смотрит и крайне разозлен моей новостью.

— Нет, это встреча с друзьями и Димкой.

Ну вот, написала и ожидаю увидеть сотни гневных сообщений незамедлительно, но телефон упорно молчит до конца пары и лишь сотни мелких укольчиков на затылке дают понять, что Марк вовсе не забыл про меня.

— Увидимся после этой пары, — вдруг оживает мой телефон, и в вдогонку приходит еще одно сообщение, — за углом корпуса буду ждать. Уйди с пары на десять минут раньше.

Что ж, пока все не так трагично. Ну что такого в том, что наши планы поменялись? В мире вообще нет ничего стабильного, и наше расписание тоже может поддаваться корректировке.

За пятнадцать минут до окончания пары отпрашиваюсь у препода и, пользуясь тем, что он не отвлекается на мой уход, юркаю за дверь вместе с сумкой. Лишние пять минут мне требуются, чтобы забрать из гардероба пуховик, а на оговоренном месте я стою ровно в назначенное время, и Марк не заставляет себя ждать. Его автомобиль слишком быстро выруливает из-за угла и с легким визгом тормозит напротив меня так, что мне остается лишь открыть дверь и юркнуть в салон. Едва щелкает ремень безопасности, Марк давит на газ, и авто рвет с места, но уезжает недалеко — тормозит во дворах каких-то многоэтажек.

— Объясняй, — требует Марк, и пока я готова стерпеть его грубый тон.

— Да нечего особо объяснять, — жму я плечами, — просто планы поменялись. В моей жизни есть люди, которые тоже хотят видеться со мной.

— И это, разумеется, Фирсов!

— Почему это не может быть он? — удивлюсь я.

— Куда вы пойдете? — оставив без ответа мой вопрос, спрашивает Марк.

— На ночь кино, — отвечаю честно, — но с нами пойдут Ирка и Максим, — добавляю зачем-то.

Марк немного остывает после моих слов, и я хочу еще немного смягчить его настроение.

— Не злись, — мягко говорю я, протягиваю ладонь и пальцами зарываюсь в волосы у него на затылке, — я знаю, что срываются наши планы, но Ирка и Дима насели в столовой, что у меня постоянные дела по выходным, и мне пришлось согласиться, чтобы не вызвать подозрений.

— Вер, этой проблемы бы не было, согласись ты быть моей, — говорит Марк, устало потирая переносицу. Он явно немного успокоился, расслабился, тон его смягчился.

— Но мы ведь это обсудили? — напоминаю я, — и мы можем поехать в то место на следующие выходные, что скажешь?

Марк поворачивается ко мне, и моя ладонь скользит с затылка к его щеке, а он вдруг склоняет голову и трется о нее как дикий зверь, признающий свое поражение. И смотрит так пронзительно, что дух перехватывает, и вдруг возникает желание придвинуться ближе и коснуться его губ и ощутить, как собьется его дыхание в этот момент. И это спонтанное желание столь сильно завладело мои сознанием, что я без колебаний его осуществляю.

Кажется, что Марк не ожидал от меня такого, ведь я никогда прежде не целовала его первой вне наших плановых встреч. Поэтому этот поцелуй стал неожиданность для нас обоих. Отчего-то я смутилась своего вздорного порыва, и мгновенной мыслью было отстраниться, но его сухие, но горячие и жаждущие губы едва коснувшись моих, не столько предали мне уверенности, сколько опьянили разум, побуждая к продолжению.

Оторвавшись на мгновение, вдохнула поглубже и прильнула вновь, чередой быстрых и легких касаний сознательно дразня Марка. Он сдался быстрее, чем я бы могла подумать, и языком пройдясь по моим губам, проник внутрь, становясь лидером в затеянной мною игре. Под его, без сомнения, опытным руководством игривое начало приобрело иной вид, рождая страстный поцелуй, пробуждающий желание и дарящий наслаждение, безудержный и жаркий, заставляющий терять контроль над сознанием.

Мои руки будто самовольно скользнули на плечи Марка, стягивая шерстяное пальто, и в то же время помогали Марку освободить меня от пуховика. Тело прижималось к его теплой груди, и вдруг возникло желание уничтожить любые преграды, отделяющие мои ладони от его кожи.

— Вера, если не остановишься сейчас, то потом не остановлюсь я, — шепчет Марк в мои губы, сжимая мои ладони, почти достигшие своей цели.

Да, он прав, нужно остановиться, потому что автомобиль, припаркованный во дворе какого-то дома совсем не подходящее место для столь страстных порывов, и остановиться потом будет невозможно или слишком болезненно, но до чего сильно что-то внутри сопротивляется этой остановке.

Марк медленно тянет мои ладони вниз и укладывает их на мои колени — так маленьких детей просят сидеть смирно. Потом он тянется ко мне, кладет руку на мой затылок и тянет к себе, крепко прижимая к своему телу, зарываясь носом мне в шею. От его дыхания кожа начинает покрываться мурашками, а по телу проходит непроизвольная волна дрожи.

— Ты не представляешь, чего мне стоит остановиться, — шепчет Марк, но противоречит сам себе, медленно касаясь губами чувствительных точек, и его действия отнюдь не успокаивают разыгравшееся желание.

Я чувствую себя невероятно счастливой в его объятьях, будто через касание мне передается огромный запас эндорфинов. Мне тепло и спокойно, и кажется, что это естественно — будто все прошлые годы я была лишена чего-то крайне необходимого для самой жизни, а теперь, овладев этим чувством, я не могу и не хочу с ним расставаться.

Глава 25

Папу уже не удивляет мой очередной ночной уход из дома, только в этот раз все выглядит максимально естественно, ведь Димка заходит за мной прямо домой, являясь неопровержимым доказательством моих слов.

В кинотеатре нас уже ждут Ира с Максом — они не сразу замечают наше приближение, и продолжают о чем-то разговаривать. Ира заливисто смеется, а Максим продолжает ей что-то рассказывать рассказывать, от чего она заливается еще сильнее. Я бы сказала, что Макс к ней клинья подбивает, но Ирка бы ответила, что я выдумываю, поэтому даже не буду об этом думать — не мое дело.

— Мы уже попкорн купили, — заявляет Ирка и показывает на четыре самых больших ведра, что продают здесь, стоящих на подоконнике рядом с ними.

Какой ужас! Возможно, попкорн в таких количествах никак не повредит фигуре Ирки, а на моей завтра с утра будет заметен, поэтому свое ведро беру, но не съедаю оттуда ни одного распухшего зерна до конца сеансов.

Клянусь, досидела только потому, что Димка периодически вздрагивал и выдавал какой-нибудь смешной комментарий, иначе, уснула бы уже на первом ужастике. И если после первого фильма спасал кофе, то после второго не спас бы даже выстрел из пушки, поэтому весь третий фильм я помню короткими отрывками, которые видела в те редкие моменты, когда разлепляла глаза.

То, что сеанс заканчивается понимаю интуитивно — уставшие зрители приходят в волнение, начинают копошиться и шуршать, хотя фильм еще не закончен. Проверяю телефон — четыре утра. В четыре утра я могла бы засыпать в крепких объятиях Марка, а не в неудобном кресле кинотеатра и об упущенной возможности я думаю уже не в первый раз за этот вечер.

На экране горит уведомление о сообщении, полученном еще час назад, и оно как раз от Марка. Я как-то вдруг сразу воодушевляюсь, даже сон немного отступает, когда открываю сообщение и вижу:

— Во сколько заканчивается сеанс?

Он написал в три ночи, сейчас четыре. Есть ли вероятность того, что он целый час ждет моего ответа? Возможно, нет, но я все же пишу, что фильм подходит к концу. Едва успеваю отправить, как приходит ответ:

— Жду на парковке у торгового центра.

Ждет на парковке? Может я все еще сплю? Но нет, не сплю, он действительно это написал! Настроение от потерянной ночи начинает расти, но стает вопрос: как отвязаться от друзей? Макс и Ирка, понятное дело, сами по себе поедут, но Димка пристанет, если я скажу, что на такси поеду, да и с чего бы мне так поступать в нормальной ситуации?

— Ты чего улыбаешься? — неожиданно слышу Димкин голос в ухе и поскорее опускаю телефон экраном вниз, чтобы он не видел с кем я там общаюсь.

— Папа написал, что приедет за мной, — выдаю первое, что в голову приходит, надеясь, что звучит мой голос уверенно. Как там говорят: главное верить в свою ложь, тогда и люди в нее поверят.

— Зачем? — удивляется Димка, — я бы отвез.

— Ну это же папа, — невзначай отмахиваюсь я, радуясь в душе, что друг не стал допытываться, и пока он отвлекся на финальную сцену фильма, наскоро строчу ответ: «поняла», и сразу же набираю сообщение для пары, в котором пишу, что мы едем к Ирке, и чтобы не пугался моего отсутствия с утра.

Сонное царство в виде зала кинотеатра начало стремительно пустеть. Мы получили одежду из гардероба и без долгих прощаний отправили Макса отвозить сонную Ирку до дома.

— Куда подъедет твой отец, — спрашивает Димка, когда мы выходим из здания.

На улице пустынно, темно и холодно, и лишь далекий шум проезжающей где-то машины нарушает густую тишину.

— К торговому центру, — отвечаю я.

Центр ровно напротив здания кинотеатра стоит, а парковка, к счастью, располагается с боку и не просматривается с нашей позиции.

— А почему не сюда? — не отстает друг.

— Чтобы не разворачиваться, — нетерпеливо отвечаю я, мечтая поскорее распрощаться с другом.

— Пошли тогда, доведу, чтобы ты одна в четыре утра не болталась на улице, — говорит Димка, и уже тянет меня в сторону центра.

— Нет, не надо, — открещиваюсь я, спешно одергивая руку, — он ужеждет. Так что не волнуйся, поезжай.

И пока Димка не успел ничего возразить, чмокаю его в щеку и быстрее перебегаю пустую дорогу. Оборачиваюсь уже стоя на противоположной стороне улицы и, к счастью, Димка за мной не идет, только рукой машет. Я в свою очередь тоже помахала, развернулась и зашла за угол центра, где меня уже ждал Марк — его авто было единственным на парковке. Не дожидаясь, пока у меня уши замерзнут, ныряю в салон автомобиля.

— Признаться честно, это приятный сюрприз, — искренне говорю я.

Я настолько рада видеть его в эту минуту, что не могу контролировать свою счастливую улыбку и еще лучше становится, когда Марк тянется ко мне через салон и целует. Это быстрый поцелуй, что-то вроде альтернативы привета, но его энергия наполняет все мое тело за считанные секунды.

— Я подумал, что ночь кино — еще не вся ночь, и почему бы не ангажировать тебя на ее остаток?

— Это очень хорошая идея, — улыбаюсь еще шире, если это вообще возможно, — вот только эти фильмы вытянули из меня все силы, и я очень сомневаюсь, что остаток ночи смогу продемонстрировать что-то, кроме здорового и сладкого сна.

Настала очередь Марка улыбаться — кажется, его повеселили мои слова.

— Это тоже хорошая идея, — говорит он и вдруг снова кратко целует. Как будто так и должно быть. Как будто так было уже не раз.

Его действия будят внутри меня волны тепа и счастья. Вдруг становится так спокойно, словно я уже дома. Марк заводит двигатель и автомобиль плавно трогается. Мерной шум колес и мерный ход автомобиля укачивают, и в те несколько минут, что мы едем по пустому городу в квартиру Марка, я умудряюсь откровенно заклевать носом.

— Приехали, — тихонько говорит Марк, и я как будто издалека чувствую осторожное касание его пальцев к моему подбородку, — ты уже спишь? — слышу его ласковый голос более отчетливо.

Открываю глаза и осматриваюсь — мы на подземной парковке дома, где живет Марк.

— Проваливаюсь, — киваю я коротко, потому что озвучить более длинное предложение у меня не хватит ни сил, ни мыслительного процесса.

Марк помогает выбраться из машины, ведет к лифтам, поддерживая за талию, словно я могу упасть в любой момент, хотя это, конечно, не так, а когда оказываемся в его квартире, помогает снять верхнюю одежду.

— Хочешь чего-нибудь? — спрашивает он.

— Чай, — честно признаюсь я.

Хоть желание лечь поскорее в кровать и велико, но пожевать что-нибудь после пяти часов воздержания от попкорна все-таки хочется. Сегодня на кухне хозяйничает Марк, пока я сижу за столом и с трудом удерживаю глаза открытыми. Тепло его квартиры усыпляет вдвойне сильнее.

— Мне надеть белую рубашку, чтобы выглядеть органичнее? — шутит Марк, крадя с моих губ усталую, но искреннюю улыбку.

— Это мое амплуа и не нужно пытаться его сплагиатить, — говорю то, что еще способна придумать, но Марк все-таки смеется.

Голова становится невероятно тяжелой и мне до жути нужно облокотить ее на руки. За окнами ночь, частые фонари освещают улицу и их свет так и норовит заглянуть в квартиру. Чайник монотонно шумит, грея воду, а Марк шуршит чем-то возле кухонных столов. Все эти звуки постепенно сливаются воедино, и наполняют мое сознание, создавая иллюзию погружения под воду. Я спускаюсь все глубже и глубже, звуки отдаляются, пока вовсе не смолкают и меня поглощает тишина.

Открываю глаза и вижу лицо Марка — он очень близко, мы почти соприкасаемся носами. Он еще спит, его черты спокойны и расслаблены, и я могу вдоволь им налюбоваться. Скольжу взглядом по лицу, по прядям обыкновенно послушных волос, которые сейчас небрежно спали на лоб, по мерно подрагивающим векам и ниже — по губам, которые бывает целуют так, что голова кружится, как от крепленого вина.

Поднимаю взгляд выше, как раз в тот момент, когда ресницы его дрогнули и Марк открыл глаза. Он еще даже не проснулся окончательно, его взор еще покрыт пеленой, но на губах появляется теплая улыбка, и я улыбаюсь в ответ.

Никогда бы не могла представить, что могу испытывать столь совершенное счастье — это чувство бесконечного тепла от одного лишь взгляда, одной улыбки, лишь от того, что просто просыпаюсь рядом с человеком. От невероятной нежности его прикосновений, когда кончиками пальцев ведет по руке, пробуждая рой мурашек, когда обхватывает мою кисть и едва ощутимо касается мягкими губами пальцев. И звуки его голоса, когда он желает доброго утра, и то чувство, что зарождается внутри, когда губы льнут к моим губам. По телу разливается нега, дыхание сбивается, едваа касания становятся ощутимее, взгляды откровеннее, а поцелуи глубже. Когда вся скопленная за ночь энергия сосредотачивается в животе и преобразуется в напряжение, что требует немедленной разрядки, и волнами накатывающее наслаждение медленно обволакивает каждую клеточку тела.

Это бесспорно самое доброе утро в моей жизни. Мы вместе отправляемся в душ, чего не делали прежде, а потом идем на кухню, где в бокале на столе стоит мой ночной остывший чай. Сегодня утром Марк вновь хозяйничает на кухне — просто день открытий какой-то.

— Не могу поверить, что я уснула здесь, — бормочу, устраиваясь за столом.

— За одно мгновение, — смеется Марк, — вроде только отвечала, и вдруг поворачиваюсь — а ты спишь.

— Кажется, я старею, и ночь кино уже не для меня, — констатирую я.

— Есть более приятные занятия, которыми можно заниматься ночью, и для них ты идеально подходишь, — отвечает Марк, а я чувствую, как горят мои щеки от его откровенных намеков.

Он отвлекается от яичницы, которая жарится на сковороде, подходит ко мне, протягивает руку и ласково гладит большим пальцем по щеке.

— Ты очень мило краснеешь, — говорит он, а мои щеки, кажется, горят еще сильнее, если такое вообще возможно.

— Яичница, — напоминаю я, и Марк бросается к сковороде — как раз вовремя, чтобы завтрак все же состоялся.

— Какие планы на день? — спрашивает Марк, — не хочешь прогуляться вместе? На улице чудесная погода, идет снег.

— Почему бы и нет? — отвечаю, радуясь его предложению, потому что хочу провести с ним еще хотя бы немного времени.

Мы быстро расправляемся с завтраком, одеваемся и уходим. Погода действительно прекрасна. Несмотря на заволоченное серо-белыми густыми облаками небо, из-за слоя белоснежного снега, укрывшего все вокруг, на улице необычайно светло. Крупные частые снежинки густо наполняют пространство, плавно кружат в воздухе и медленно опускаются на землю. Безветренно, мягкий мороз отнюдь не щиплет, а лишь приятно охлаждает кожу.

Мы решаем поехать на набережную, ведь в такую погоду там, должно быть, необычайно красиво. И действительно, снег густо покрывает ветки частых деревьев, его неочищенный слой, усыпавший дорожки, приятно хрустит под ногами, не слишком людно, а оттого необычайно тихо. В воздухе буквально царит спокойствие.

Мы прогуливаемся вдоль русла реки по нижней набережной, рассматривая огромные снежные сугробы, когда-то бывшие разнообразными инсталляциями, ныне плотно укутанные снегом. Марк почему-то не надел шапку и на его волосах оседают многочисленные снежинки, которые так и тянет стряхнуть, разворошив его идеальную стрижку.

Мы держимся за руки и это не кажется странным или нелепым, разговариваем о пустом, но лишь одно только присутствие его рядом радует и согревает в этот морозный день.

— Кофе? — предлагает Марк, когда мы проходим мимо фургончика, из окошка которого выглядывал немного грустный, должно быть от отсутствия клиентов, продавец.

— Раф с амаретто, — соглашаюсь я, и Марк идет оформлять заказ.

На моем ботинке развязался шнурок, поэтому я остановилась, чтобы его завязать, а когда дело сделано, и я уже хочу вернуться к Марку, обнаруживаю, что рядом с ним отирается какая-то девушка в нежно-розовом пуховичке. Как вообще может такое быть, что всего за минуту к нему уже липнет какая-то незнакомка?

Но когда я подхожу к ним ближе, то различаю в незнакомке вполне знакомое лицо белобрысой амебы. Хотя, конечно, стоило догадаться, что это она — уж больно идеально-кукольный у нее прикид — белые джинсы облегают стройные ноги и прекрасно дополняют ее розовый пуховик, на голове надета шапка с помпоном, из-под которой волнами по плечам спадают белокурые волосы. Да как вообще возможно, что сегодня именно она решила прогуляться в том же месте, что и мы?

Диана не замечает меня, так как стоит полубоком и полностью поглощена разговором с Марком. Он ей улыбается, что-то отвечает, амеба как обычно заливисто смеется. Но тут Марк видит меня, и улыбка его обращается уже в мою сторону. Он протягивает ладонь, в которую я без колебания вкладываю руку, и подтягивает к себе, приобнимая за талию.

— Твой кофе, — он снимает со стойки стаканчик и протягивает мне.

— Очень вкусно, — тяну я блаженно, потягивая через трубочку в меру горячий напиток с терпким вкусом миндаля, — о, привет, — наконец поворачиваюсь к амебе, — я тебя не заметила.

Тот спектр эмоций, что отразился на ее лице сложно описать и еще сложнее будет его забыть. Она даже не отвечает, лишь кивает в знак приветствия, а тем временем Марк берет свой стакан и спрашивает, обращаясь ко мне:

— Ну что, идем дальше? — и я согласно киваю, — увидимся, — говорит он Диане, берет меня за руку и вместе мы уходим дальше по дорожке.

Не могу отказать себя в желании слегка обернуться — Диана все еще стоит у палатки с кофе и смотрит нам в след. Смотри-смотри! Смотри так же, как я смотрела на вас тогда. От легкого чувства злорадства даже настроение повышается, и Марк, кажется, мою реакцию видит и понимает, ведь поглядывает на меня и ухмыляется, но делает это как-то по-доброму, словно так же разделяет мои эмоции.

Глава 26

Утро двадцатого декабря начинается с того момента, когда телефон выходит из ночного режима и начинает звонить, вибрировать, гудеть и петь всевозможными звуками, которые я когда-то тщательно подбирала для своих контактов. Из-за ежесекундного пробуждения не сразу понимаю, что происходит и первая мысль, которая меня посещает — что-то случилось. Хватаю в руки телефон, разблокирую экран и минуту вглядываюсь в кучу оповещений, прежде чем понять, что это все поздравления с днем рождения.

— Какое число? — бормочу я, блокируя и разблокируя экран, чтобы высветилась текущая дата, — вот черт, совсем забыла.

С началом предзачетной недели я вовсе потеряла счет дням. Мое время тщательно было поделено между университетом и подготовкой к сессии, Димкой и Иркой, и, разумеется, Марком. Телефон звонит вновь, и я не глядя снимаю трубку.

— Дочка, с днем рождения! — от неожиданности сотовый вываливается из рук и отпружинив о край кровати, падает на пол. Понимаю и нехотя прикладываю его к уху.

— Спасибо, мама, — терпеливо отвечаю я.

— Мы желаем тебе оставаться такой же красавицей и умницей, какая ты есть сейчас. Желаем, чтобы с очередной единичкой в твоем возрасте прибавилось взрослой способности рассуждать и мыслить здраво. Чтобы ты стала более мудрой, более понимающей! — чем больше говорит мама, тем быстрее во мне растет раздражение.

Интересно, ей это поздравление ее хахаль писал или сама придумала? Еще и «мы». Прекрасно знает, что я его не перевариваю, и все равно напоминает при каждом удобном случае о своем Толике. При одном воспоминании начинает тошнить, и утро из доброго резко перевоплощается в отвратительное.

— Спасибо за такие правильные, — делая акцент на последнем слове, говорю я, — слова. Ваше, — и снова акцент, — мнение для меня крайне важно, в особенности Толика.

— Вера, — предостерегающе тянет мама.

— Ты не звонила мне два месяца, — едва сдерживаясь, пытаюсь говорить спокойно, — и даже сегодня, в мой день рождения решила поздравить меня каждым словом намекая на мое принятие твоего хахаля? Ты два месяца ждала для того, чтобы именно это мне сказать?

— Вера, это всего лишь пожелание матери для дочери. Ты и тут пытаешься найти подводные камни? И я и Толя очень волнуемся о тебе! — она говорит это таким тоном, будто действительно верит, что этот ее «муж» за меня переживает.

— Особенно Толя, — не удерживаюсь от сарказма.

— Вера он постоянно спрашивает, когда ты вернешься жить к нам, — у меня дрожь по телу проходит от ее слов, — я думаю, что после окончания института…

— Никогда! — грубо перебиваю я, — никогда, слышишь? Никогда я не вернусь в дом, где живет твой Толик!

— Верочка, неужели даже сейчас твое мнение не изменилось? Неужели ты не осознаешь, как неправильно вела себя? И несмотря на это Толя все забыл, и лишь хочет подружиться со мной!

— Передай этой скотине, — рычу сквозь зубы, потому что спазм не дает челюсти раскрыться, — чтобы забыл даже мое имя. А если не поменяешь свое решение, то и ты забудь!

Не дожидаясь ее ответа завершаю вызов и отбрасываю телефон подальше. Боже, да что же это такое? Успокойся, Вера! Это все в прошлом, все прошло. Пытаюсь уговорить себя, одновременно подавляя приступ тошноты. Глубоко дышу и шумно сглатываю, зарываюсь пальцами в волосы и массирую кожу, сгребаю пряди в кулак и стягиваю, чтобы отвлечься.

Это работает, это помогает. Не сразу, но картины прошлого отступают, тошнота не прошла полностью, но стало лучше. Телефон звенит без устали, может даже мама перезвонить пытается, но мне уже все равно. Отвлекает громкий стук в дверь — это папа.

— Я не сплю, — кричу, давая своеобразное разрешение на вход.

Дверь распахивается, и сперва в комнату проникает букет разноцветных гербер, а следом проходит и папа.

— С днем рождения, дочь! — улыбается он, и я улыбаюсь в ответ, хотя получается это с трудом, и, может быть, даже криво.

— Спасибо! — тяну я, чтобы скрыть дрожь в голосе.

На мои колени ложатся цветы, а следом папа протягивает конверт.

— К своему стыду не знаю, что тебе подарить, но деньги ведь всегда считались хорошим подарком?

— Папа, это лишнее, букета вполне достаточно, — отвечаю я, — цветы очень красивые, — добавляю, когда вижу, что он в смятении от моего ответа.

— Еще вчера, кажется, забирал вас с мамой из роддома, — вдруг произносит он задумчиво, — а сегодня тебе двадцать два.

— Пап, давай не будем вспоминать все пеленки и распашонки, которые тебе пришлось мне поменять, — смеюсь я, и папа улыбается, правда, кажется, что грустно.

— Праздничный завтрак на столе.

— Уже иду.

Он выходит из комнаты, позволяя мне переодеться в домашнее, и лишь потом присоединиться к нему на кухне. Завтрак и правда праздничный, папа постарался: пожарил омлет, сделал овощной салат, достал наши фарфоровые тарелки и чайные чашки из сервиза. Те самые, что раньше ставили лишь для гостей.

Пахнет ужасно аппетитно, и желудок сразу напоминает о себе, поэтому я не раздумывая сажусь за стол и кусочек за кусочком ем свой любимый омлет. Его только папа умеет готовить и всегда это делал именно он. Каким-то невероятным образом ему удавалось сочетать яйца, помидоры, жаренные сосиски и чеснок, соленые огурцы и сметану в потрясающе-вкусное блюдо.

Но, видимо, я ела слишком быстро, ведь в один момент тошнота, одолевавшая с маминого звонка, возвращается и с тройной силой бьет по моему желудку. Едва успеваю добежать до туалета, где и оказывается весь вкуснейший папин омлет. Желудок вывернуло наизнанку, и спазмы еще продолжаются.

Все это время папа стоит позади. Я чувствую его присутствие и уже наперед предугадываю вопрос, который он задаст. И едва выхожу из туалета, сразу же слышу:

— Вера, а ты, часом, не беременна? — спрашивает и еще следует по пятам, стоит над душой, пока я умываюсь и пытаюсь отдышаться.

— Нет, пап, — наконец отвечаю я, чтобы не терзать родителя в ожидании, — я не беременна, можешь не волноваться.

Он кивает, но все еще с подозрением смотрит.

— У меня так бывает по утрам, когда голодная и быстро съедаю что-нибудь, — снова кивает, но все еще стоит, будто хочет что-то сказать, но не решается.

— Пап, я знаю, что такое контрацепция, не волнуйся.

Кажется, именно это заверение подействовало. Папа кивает и, наконец, уходит на кухню. Черт, давно такого не случалось, все из-за этого Толика! Даже на расстоянии мне жизнь отравляет! В последний раз меня так тошнило в тот день, когда решила, что буду жить с отцом и вот снова.

Принимаю контрастный душ, чтобы снизить давление и дважды чищу зубы. И я давно не взвешивалась. С таким графиком напрочь забыла о своем ритуале. Встаю на весы и к счастью вес стабилен, но, когда возвращаюсь в свою комнату, с недоумением вижу в зеркале не радующую картину. Ноги толстые, живот выпирает, и руки, кажется, тоже поправились. Но как же так? Получается, что нужно еще худеть, ведь отражение в зеркале не радует даже при том весе, который обычно меня устраивал. Хорошенький сюрприз на день рождения!

Слышала я, что утро добрым не бывает, но сегодняшнее бьет все рекорды. Наскоро собираюсь в институт, явно опаздывая из-за утреннего происшествия, поэтому решаю набрать Димку — он-то, конечно же, вообще никуда не спешит, и наверняка еще не уехал.

— С днюхой! — орет друг в трубку, едва вызов становится активным.

— Спасибо! — быстро благодарю я, и перехожу к главному, — Дим, не в службу, а в дружбу, довезешь до института?

— О чем разговор, именинница. Выхожу минут через пять, или тебя ждать надо?

— Нет, я уже готова, спускаюсь.

— Ну, до встречи, — бросает мне Дика, и телефон отключается.

Когда спускаюсь во двор, Дима встречает уже у двери подъезда. Он крепко расцеловывает меня в обе щеки и протягивает букет розовых роз.

— Желаю не терять позитива! — коротко поздравляет он, впихивает букет мне в руки и крепко обнимает.

Друг в своем репертуаре. Столько лет мы знаем друг друга, а он так и дарит розы на каждый мой день рождения, лишь ежегодно меняя предпочтение в цвете. Можно сказать, что это его универсальный почерк.

— Едем, а то опаздываем, — тороплю его я, после долгих объятий.

К институту подъезжаем за десять минут до начала пар. Сначала хочу оставить букет в Димкиной машине, но подумав, решаю попытать счастье у Леночки — лаборантки, и поставить букет в какую-нибудь вазу с водой до конца пар. Жалко, если такая красота обморозится и завянет.

У Димки пара в соседнем корпусе, поэтому расстаемся на парковке, и он идет к центральному входу — так ближе, чем вилять по коридорам. А я бреду к своей аудитории, но по пути заглядываю в лаборантскую и договариваюсь с Леночкой о цветах. Лена понимающая и добрая, соглашается сразу же, поздравляет с днем рождения и даже, порывшись в старом шкафу, достает оттуда небольшую коробочку конфет и дарит мне.

В аудиторию успеваю заскочить за секунду до начала пары, преподаватель шел следом за мной, всего в паре метров, но, несмотря на это я успеваю подняться на пару рядов — туда, где сидит Ирка.

— С днем рождения, — сразу же говорит она и обнимает, а потом протягивает мне красивую коробочку, внутри которой аккуратно лежат четыре эклера, — я знаю, что ты всегда на диете, но, может быть в день рождения можно позволить себе расслабиться, — говорит она.

— Спасибо, но откуда ты узнала, что у меня день рождения? — искренне удивляюсь я.

— Так ты одна из немногих, кто на страничках в социальных сетях указывает дату рождения, — пожимает плечами Ирка.

Пока преподаватель отмечает присутствующих, лезу в телефон, чтобы проверить все сообщения. Без удивления обнаруживаю, что мама все-таки не пыталась до меня дозвониться, и разочаровываюсь, когда не вижу сообщения от Марка — а ведь именно от него я больше всего хочу получить поздравлялку. Неужели забыл? Все школьные годы именно в этот день мне разрешали не ходить на уроки, и Радецкий всегда знал, что я не пришла потому что у меня день рождения. На следующий день отрывался вдвойне, но неужели за три года запамятовал?

Оборачиваюсь и бегло окидываю взглядом верхние ряды. Мартынов с Мишей на месте, а Марка нет. Может что-то случилось, а я только о поздравлениях и думаю? Или он вполне мог позволить себе просто прогулять первую пару. Решаю подождать, а чтобы легче ждалось, отвечаю на все сообщения, что накидали мне с утра. Тут и от нынешних одногруппников и даже от бывших, есть даже сообщения от Мартынова и от Миши. Краткие, полностью соответствующие их стилю, но все равно приятно, что поздравили.

Марк не появляется и к следующей паре. Решаю, что ждать больше нечего, поэтому пишу сама.

— Привет, прогуливаешь? — вроде как и вопрос правильный, и без намека.

Ответ долго не приходит, от чего натягиваются мои нервы, но спустя минут пятнадцать телефон все же сигналит о новом сообщении.

— Доброе утро. Вроде того.

И это все? А поподробнее нельзя написать, что ли? И до Марка будто мой посыл доходит, ведь телефон опять вибрирует.

— Ты занята сегодня после пар? Увидимся?

Прочитав сообщение лезу в календарь и сверяюсь с днем недели. Так ведь вторник! Наш день. С чего бы такой вопрос?

— Так разве встреча в наши планы сегодня не входила? — пишу я, прощупывая почву.

— Все верно, но у тебя сегодня день рождения. Могу быть другие планы.

Ах так значит все-таки не забыл! Это радует, но тут же огорчает то, что он так и не поздравил. Никогда я не обращала внимания на то, кто вспомнит, а кто забудет про мой день рождения, потому что сама частенько забываю кого-нибудь поздравить, но в данном случае во мне проснулась какая-то обиженная девочка. Самой от себя немного противно. Я что, превращаюсь в какое-то подобие Дианы? Это в ее стиле, наверное, губы трубочкой складывать и изображать сильнейшую обиду. А мне такое не свойственно.

— А посещение пар в твои планы сегодня не входит? — уточняю я, старательно отговаривая себя выклянчивать поздравления. В конце концов, мы сегодня увидимся, скорее всего тогда и поздравит.

— Нет, — приходит короткий ответ, и сразу следом, — после третьей пары жду тебя на парковке. Сбеги на десять минут раньше, если не хочешь, чтобы нас увидели.

По честности, если признаться самой себе, то мне уже давно без разницы увидят нас или нет. Проблема немного в другом состоит, и эту проблему я себе, кажется, сама создала.

Вторая пара и обед длятся невыносимо долго. По ощущениям каждая секунда растянулась на десять. Мою нервозность замечает даже Ирка, но ей я честно признаюсь, что у меня планы после пар, и уж больно хочется побыстрее к ним приступить. На всякий случай, правда, уточняю, что с празднованием дня рождения они не связаны, а то подруга как-то сразу поникла. Может решила, что я ее не пригласила?

Зная, что придется уйти пораньше, перед третьей парой заглядываю в гардероб и оставляю там свою сумку, чтобы без подозрений покинуть аудиторию в нужный момент. Последней парой семинар, но сегодня большую часть времени занимают докладчики, кому рефераты поручили еще на прошлой неделе, поэтому для меня эта пара превращается в пытку. Но, когда наконец остается двадцать минут до конца, я отпрашиваюсь выйти, и, хотя преподаватель уточняет не подожду ли я до перерыва, получив отрицательный ответ, все же отпускает.

Сначала захожу к Лене в лаборантскую и забираю свой букет, потом бегу в гардероб, накидываю пуховик и без шапки, нараспашку выбегаю на улицу. На парковке много машин, я даже не сразу нахожу автомобиль Марка. Прихожу немного раньше оговоренного времени. Подхожу со стороны водителя и стучу по стеклу. Марк что-то смотрит в телефоне, но отвлекается, видит меня и улыбается. Он выходит из машины и сразу же заключает меня в объятия. Отстраняется, но тут же тянется к моим губам, а я уже чувствую вкус его поцелуя. Кажется, я ждала этой встречи гораздо сильнее, чем предполагала.

— С днем рождения, Вера! — произносит он, отстраняясь, при этом ладони все еще удерживают мое лицо, а пальцы скользят по щекам, — у меня для тебя сюрприз. На сегодня и завтра ты полностью ангажирована.

— Но завтра учебный день, — напоминаю я.

— И он не последний в нашей жизни, — парирует Марк, делает шаг назад и тянет меня за руку к пассажирской двери, — букет от наших? — спрашивает он, заметив, наконец, цветы в моей руке.

— Нет, это от Димы, — выдаю я прежде, чем успеваю прикусить язык.

Глава 27

Марк в лице изменился — в одно мгновение перевоплотился из ангела в дьявола. Мне кажется, что я слышу, как часто и тяжело он дышит, и буквально ощущаю сгущающиеся над Марком тучи.

— Значит, Фирсов, — констатирует он.

Я не решаюсь сказать что-либо потому что не могу просчитать ситуацию наперед. Марк разозлился, но этого и следовало ожидать. Его отношение к Димке обусловлено моими стараниями. Ну вот кто меня за язык тянул? Вроде всю жизнь была осмотрительной, и вот так нелепо попасть в просак. Но, собственно, когда-то это должно было случиться, это было всего лишь вопросом времени. И, возможно, что момент настал — пора сказать правду Марку о наших с Димкой отношениях.

— Марк, послушай, — начинаю я, пытаясь подобрать правильные слова, но он нещадно обрывает мой едва начавшийся монолог:

— Ты больше не будешь с ним встречаться! — заявляет он, и я в тот же момент забываю о своих намерениях рассказать ему правду.

— Прости, что?

— Хватит! Я долго терпел, Вера, но пора положить этому конец! Мы сейчас же пойдем к Фирсову, и ты скажешь, что расстаешься с ним, либо это сделаю я!

Если где-то в моей голове есть кнопка, отвечающая за взрыв, то Марк только что ее нажал.

— А ты, собственно, с чего решил, что можешь диктовать мне условия? — в момент взъерепениваюсь я, — сколько в моей жизни присутствует Дима и сколько ты?

Потрясающая наглость! Нет, понятно, что он так говорит, потому что про Димку не в курсе, но бесит сам тон его разговора! Сколько мы спим вместе? Месяца полтора? А как давно между нами появились отношения, похожие на те, что обычно возникают между парами? И если он уже сейчас пытается диктовать мне свою волю, то что же будет дальше?

— Вера, не выводи меня из себя! — рявкает Марк, и его кулак с глухим стуком опускается на стойку автомобиля.

— Я думала, что мы уже давно все выяснили! — чеканю я. Марк пытается перебить, но я не позволяю — не только у него есть способность разговаривать железным голосом, — я уже говорила тебе: свои условия я озвучила с самого начала, и ты на них согласился! Если что-то не устраивает — путь открыт!

Да заткнись ты! — вопит мой внутренний голос, и я резко замолкаю. Боже мой, что я только что наговорила? И главное зачем? Нет у меня никакого Димы, и условие это было придумано лишь из мести за прошлые обиды. Но сейчас ситуация совсем другая, и что вообще на меня нашло? Попытка Марка мной управлять — вот что.

— Значит, я для тебя просто развлечение? — спрашивает Марк, и его тон не сулит ничего хорошего.

— Нет, совсем нет, — ну и куда делись мои напор и уверенность? Блею, как барашка, — Марк, я совсем не то…

— Знаешь, что я тебе скажу? — в который раз перебивает он, — мне надоели твои игры! Надоело чувствовать себя идиотом! Я полагал, что, соглашаясь на этот абсурдный договор, даю тебе время привыкнуть ко мне. Что спустя неделю или месяц ты поймешь, что любишь, и мне казалось, что у меня получилось!

— Марк, послушай…

— Нет, Вера, хватит! Я чувствую себя актером погорелого театра! Я, — он делает такой акцент, будто ставит себя в одну линию не меньше, чем с королем Англии, и этим поджигает во мне очередной уголек, стремительно разгорающийся с каждым последующим словом, — никому и никогда не позволял обращаться с собой подобным образом! И лишь ты смогла заставить меня согласиться делить свою девушку с другим! А отчего же только с Фирсовым? Не узковат ли круг? Давай пригласим в нашу славную компанию еще парочку парней, ведь это же так весело?

— Ах вот как ты заговорил! — настала моя очередь вспылить, — значит вот кем ты меня считаешь на самом деле! Может хочешь спросить со сколькими одновременно я сплю?

— Вера…

— Хочешь знать сколько их? — продолжает нести меня, хотя где-то в глубине сознания, где пламя ярости на несносного одногруппника еще не спалило к чертям здравый смысл, бьется в конвульсиях мысль немедленно замолчать, прекратить нести этот бред и рассказать то, что и собиралась.

— И сколько? — спрашивает Марк, идя на поводу, хотя сомневаюсь, что его и вправду интересует данная информация.

— Много! Сплю с каждым, кто предложит!

— Зачем ты это говоришь? — качая головой, произносит Марк. Кажется, его пыл поубавился, — зато мой полыхает так, что сравнимо с великим Лондонским пожаром.

— А что такое? Или такая любовь тебе уже не нужна?

— Я знаю, что это неправда!

— Ты ничего не можешь обо мне знать! — отрезаю я, — мы просто спим вместе! Этого недостаточно, чтобы так уверенно заявлять, что знаешь меня!

— Хочу напомнить, что фактически был твоим первым, — вдруг заявляет Марк, выбивая почву из-под ног. Тут мне крыть нечем.

— Это не гарантирует, что после тебя никого не было, — отвечаю единственное, что приходит мне в голову.

— Это значит, — вкрадчиво говорит Марк, наступая, — что ты предпочла меня Фирсову. Что у Вас с ним ничего не было, и, судя по твоему характеру, не было, потому что ты не хотела. Но ко мне ты пришла сама! Прямо на тренировку. Не побоялась встретить там своего парня, не побоялась вопросов. Пришла, потому что хотела именно меня.

Марк гипнотизирует взглядом, как хищник, приближающийся к своей добыче, иначе не могу объяснить почему стою смирно, пока он в четыре коротких шага оказывается вплотную ко мне.

— Не будешь же ты это отрицать, — выдыхает он возле моих губ.

В такие моменты на меня словно пелена падает, я забываю, что хотела сказать или сделать. И тело, и разум сосредоточены лишь на предвкушении его поцелуя.

— Черт, — вдруг шепчет Марк, и пока я притупленным разумом пытаюсь понять, что произошло, он резко дергает меня за руку, распахивает дверцу автомобиля и усаживает в салон, моментально захлопывая дверь, потом на грани бега обходит машину, занимает водительское сидение и дергает с места. Лишь краем глаза я успеваю заметить выходящие из корпуса кучки студентов.

— Вера, ты сводишь меня с ума, — произносит он тихо и вкрадчиво, не отрывая взгляд от дороги, — когда вижу тебя с… ним, то в голове будто что-то щелкает. И говорю то, что никогда не хотел сказать.

— Я понимаю, — отвечаю честно. Димкины розы небрежно перекладываю на заднее сидение, и вкладываю свою ладонь в протянутую Марком руку.

— Я и так наговорил лишнего, а сегодня твой день рождения, и я вовсе не хотел его омрачать. Но, Вера, — мы как раз тормозим на светофоре и у Марка появляется возможность заглянуть мне в глаза, — мы не закончили.

И ему трудно не поверить.

— Куда мы едем? — спрашиваю я, в попытке сменить тему разговора.

— В одно очень красивое место. Напиши отцу, что ночуешь у подруги.

Достаю сотовый и быстро набираю сообщение, в котором объясняю папе, что вечером пойду с друзьями в кафе отмечать день рождения. Намеренно не уточняю с какими, чтобы иметь место для маневра. Еще пишу, что сидеть планируем долго, а потом поедем ночевать к Ирке. В конце года папа всегда сидит на работе допоздна, поэтому волноваться о расхождении моей легенды со временем моего отсутствия дома не имеет смысла.

Пока писала сообщение не заметила, как мы выехали из города в район, который носит название «Пригородный лес». Здесь начинаются частный сектор для тех, кто устал от города и хочет наслаждаться свежим лесным воздухом. Но мы проезжаем небольшой поселок и следующими на нашем пути стоят дачные участки. Мы не можем ехать в один из этих домиков, так как в местных СНТ еще осенью выключают электричество, и к зиме они полностью пустеют.

— Марк, куда мы едем? — спрашиваю я, наблюдая как остается вдали крайний дом на узкой улочке.

— Не доверяешь мне? — усмехается Марк.

— Смущает, что мы проехали всю цивилизацию, — отвечаю я.

— Не волнуйся, я похищаю тебя только на эту ночь. Обещаю вернуть домой в целости.

— Охотно верю, — отзываюсь я.

Марк сворачивает на грунтовую дорогу, уходящую вглубь леса. Снег вокруг лежит толстым слоем, но дорога явно почищена. Пару минут вглубь леса, и мы оказываемся перед большими деревянными воротами — они распахиваются, как по команде, и мы проезжаем внутрь.

Мы приехали в какой-то незнакомый мне комплекс, стилизованный под американскую деревню. Одноэтажные коттеджи просматриваются на большой площади леса, но Марк сворачивает к двухэтажному зданию, на котором висит вывеска «Ресепшн».

— У тебя паспорт с собой?

Нормально спросить об этом уже на месте? А если бы мы в другую область приехали, и чисто случайно у меня документа с собой не оказалось? Молодец я, конечно, что ношу его с собой.

— А если бы не было? — уточняю, протягивая Марку паспорт.

— Обошлись бы, — отмахивается Марк, забирает паспорт и выходит из машины.

Красноречиво. Его нет всего пару минут, я не успеваю даже заскучать в одиночестве. Возвращается, отдает мне паспорт, а мне так хочется пошутить на тему того, не стоит ли там теперь штамп на пятнадцатой странице, но как-то сразу решаю придержать язык за зубами, и не озвучивать слишком провокационный вопрос.

— Черт, мы же не заехали за моими вещами, — я тоже, оказывается гений, и вспоминаю вовремя, — у меня же ничего нет.

— Вера, в моей квартире достаточно твоих вещей. Я все собрал.

— Правда? — недоверчиво спрашиваю я.

Интересно, что он там собрал? Мужчины вообще имеют понятие, что может девушке потребоваться в поездке?

— Правда!

Марк выруливает на центральную дорожку и ведет автомобиль на окраину комплекса: мы проехали все одноэтажные домики, свернули влево и вот уже там, в самом конце виднелся небольшой коттедж с узкой открытой верандой, увешанный золотистого цвета переливающейся гирляндой, свет которой падает на белоснежный пласт снега из-за чего все вокруг блестит, словно в сказке.

— Приехали, — сообщает Марк, будто я сама не поняла, впрочем, не спорю, сомнения вроде: «а не ошиблись ли мы домиком» меня посещали.

Я вылезаю наружу не дожидаясь, пока Марк откроет дверь. Вживую, а не через тонированное стекло автомобиля все выглядит еще более завораживающе.

— Идем, — Марк тянет меня за руку, а я, как маленькая девочка, не могу насмотреться на сверкающие огоньки, но податливо иду следом.

Он распахивает дверь, и мы оказываемся в маленьком теплом коридорчике, стены которого обиты деревом. Тут мы оставляем верхнюю одежду и обувь, но прежде чем распахнуть единственную, помимо входной, дверь, Марк вдруг закрывает мне глаза своими ладонями.

— Интригует, — смеюсь я.

Он подталкивает меня вперед, по всей видимости распахивая дверь, так как я беспрепятственно прошла в следующую комнату.

— Готова? — спрашивает Марк, и не дожидаясь ответа, убирает ладони с моих глаз.

— Боже мой! — вскрикиваю я, когда вижу, где оказалась.

Небольшая комната — по всей видимости гостиная, украшена не меньше чем полусотней шаров. Они парят под потолком, беспорядочно лежат под ногами, переплывая по комнате вместе с потоками воздуха, привязаны к креслу и к дивану и все вместе превращают этот праздничный беспорядок в целостную картину. Помимо шаров в нескольких вазах, по комнате расставленыт разноцветные букеты роз, а на столе, в центре зала, щедро украшенном свечами, накрыт ужин.

Гостиная выглядит очень уютной и создает атмосферу праздника. Здесь учли даже приближающийся Новый год, и рядом с камином, украшенным хвойной гирляндой с россыпью золотистых елочных шаров, поставили небольшую, но щедро декорированную елочку.

Я попала в романтичный фильм про золушку? Это все реально? Это все мне? — куча мыслей вертится в голове, пока я, как ребенок стою посреди комнаты, и с раскрытым ртом разглядываю все вокруг.

— Тебе нравится? — спрашивает Марк, незаметно подкрадываясь и обнимая меня со спины.

Он серьезно спрашивает? Разве может не нравится такое? Это же мечта сотен девушек, насмотревшихся американских сериалов и начитавшихся любовных романов! Кажется, что сейчас головой встряхну и окажусь одна на той парковке, где всего полчаса назад говорила Марку все те глупости, за которые уже стыдно.

Разворачиваюсь к нему лицом и заглядываю в глаза, которые сейчас имеют цвет пасмурного неба. Не могу поверить, что еще совсем недавно была готова выцарапать их. Ощущение, что все былое было страшным сном, но теперь я проснулась и нахожусь именно там, где должна, рядом с человеком, без которого уже не смогу представить свою жизнь.

— Очень! Мне очень нравится, — шепчу я, и вдруг чувствую, как скатываются из глаз крошечные бусинки слез.

Марк стирает каждую, но смотрит с удивлением и непониманием.

— Почему ты плачешь? — спрашивает он, смахивая пальцем очередную слезинку.

— Потому что очень счастлива, — шепчу, улыбаясь, и слезы, как водится, начинают струиться сильнее.

Марк наклоняется, и я с упоением наслаждаюсь его близостью. Он беспорядочно целует губы, щеки и веки, прося не плакать, обнимает и прижимает к себе, не давая отстраниться ни на миллиметр, а затем одним легким движением поднимает на руки и несет в смежную с гостиной спальню, где нас ждет широкая кровать с балдахином и белоснежные прохладные простыни.

И сердце снова бьется в унисон с его, горят огнем и разум, и душа, и пьянящая страсть разливается по телу, как терпкое вино, когда он, едва дыша, сбивчиво шепчет слова любви. С моих губ готов сорваться сладкий стон, когда наши тела сливаются в объятьях, и двигаясь друг с другом в унисон, мы вместе достигаем точки наивысшего наслаждения.

Позже, когда я лежу на груди Марка, все еще пребывая на грани забытья и яви, он, зарываясь пальцами в короткие пряди моих волос, шепчет:

— Я люблю тебя, Вера.

Улыбка трогает мои губы, а душа ликует. И кажется, что больше в этой жизни ничего не нужно, лишь бы вечно слышать его проникновенный шепот. Но сегодняшний день запомнится и Марку, ведь сегодня я впервые готова ответить ему:

— И я тебя люблю.

Глава 28

Наш ужин, разумеется, безнадежно остыл, поэтому Марк вызывает официантов, которые быстро все убирают, а затем заказывает новую еду. Наверное, здорово, когда вот так, по щелчку пальцев, для тебя приготовят ужин, затем уберут, если вдруг что-то остыло, и принесут новый. Нам бы с папой такой сервис, и не пришлось бы греть еду в микроволновке по пятому кругу.

Отмечаю, что Марк не интересуется у меня тем, что я бы хотела съесть, а заказывает еду на свой вкус. И если в первый раз это можно было оправдать желанием сделать сюрприз, то во второй ничем иным, как привычкой решать все и за всех.

На удивление, ужин накрывают быстро, и на этот раз мы сразу же садимся за стол. Нам подали вкуснейшую отбивную с тушеными овощами и рисом, приготовленным, несомненно, каким-то невообразимо-особенным способом, салат с курицей и небольшие закуски. В качестве напитков Марк выбрал шампанское. Для меня в самый раз, но почему-то не ожидала такого выбора для него, скорее, представляла Марка пригубляющего виски из широкого стакана.

— С днем рождения, — салютует Марк. — Вера, я хочу, чтобы ты улыбалась и радовалась жизни. Чтобы больше никогда ты не пролила ни одной грустной слезинки. И я сделаю для этого все возможное.

И как можно не пролить ни одной слезинки, если от его слов глаза уже на мокром месте? Когда вообще я стала такой сентиментальной?

— Марк, я хотела извиниться за то, что наговорила на парковке, — почему-то мне показалось, что поедание невероятно сочной и вкусной отбивной наиболее хорошее время для разговора, — иногда меня прорывает.

— После нашей встречи в институте ты еще ни разу не лезла за словом в карман, — смеется Марк.

— Мама говорила это потому что я стрелец. Понятия не имею, как одно связано с другим, но когда слышу что-то, что может меня задеть, то внутри будто вулкан взрывается. И сначала я всегда наговорю что-то, чего вообще не хотела и даже не думала об этом, а потом, когда становится легче и первая волна уходит, начинаю мыслить здраво.

— Этим ты меня и привлекла, — замечает Марк, — еще тогда, в школе. Девочка, которая всегда выскажет все, что думает.

— Я вовсе такой не была, — поправляю Марка, но он качает головой, не соглашаясь.

— Нет, ты была именно такой — взрывной, бесстрашной, и смотрела на меня свысока.

— Да не было такого! — настаиваю я.

— Я как вчера помню свой первый день в классе: ты сидела впереди меня на месте с правой стороны, и я мог вдоволь тебя разглядеть — красивая девочка с косичкой. Она еще была странно заплетена. Как вы там это называете?

— Колосок, — подсказываю я, и Марк согласно кивает.

— Да, точно. Но ты, наверное, почувствовала мой взгляд, обернулась и посмотрела на меня — всего секунду! Но твой взгляд был таким холодным, словно ты лягушку увидела.

— Марк, ты выдумываешь.

— Да клянусь, что так и было! — горячится он, — и ты никогда не обращала на меня внимания.

— Поэтому ты мне жизни не давал?

— Это было глупо, — соглашается Марк, закатывая глаза, — но так хотелось, чтобы ты на меня посмотрела, чтобы среагировала!

— Ты выбрал самый неудачный способ, — говорю я, хмурясь.

— Что же, сейчас мне стыдно за свое поведение. Сначала просто хотелось твоего внимания, а позже понял, что влюбился, и тогда желание тебя задеть стало еще сильнее. А в одиннадцатом классе думал, что на выпускном все тебе расскажу. А ты не пришла. И потом как сквозь землю провалилась. Как-то услышал от одноклассников, что ты уехала в Москву жить. Думал, что уже никогда тебя больше не увижу. И вдруг три года спустя ты нашлась сама. Глазам своим не поверил, когда увидел, и снова это детское глупое желание возникло.

— И сколько еще раз возникало, — напоминаю я. Почему-то сейчас это уже не кажется чем-то плохим, скорее, забавным воспоминанием из прошлого, историей, которую буду рассказывать когда-то внукам.

— Мне стыдно, — выдает Марк и пытается принять серьезный вид, однако блеск его глаз выдает его с потрохами — он же едва сдерживает смех.

— Да-да, — качаю я головой, — охотно верю.

— Твое потрясающее упрямство всегда сводило меня с ума! — вдруг заявляет Марк, — и даже теперь!

— Только не вспоминай! — предупреждаю я, но он уже, кажется, заведен.

— Хотя бы в вопросе с Фирсовым! Ты даже не представляешь, чего мне стоит не врезать ему! Мы же в одной команде играем, и он постоянно отирается где-то рядом.

— Бедный Димка — ходит по краю. А ты чем лучше? — перехожу в наступление, — куда не глянь — везде эта Диана. Как ты вообще ее терпишь? У нее же не голос, а колокольный перезвон.

— Я тебе уже говорил про Диану — не думай о ней!

— Как я могу о ней не думать? —удивляюсь я, — после нашей первой ночи ты купил ей цветы! — черт, я-то думала, что пережила, а вспоминать все еще неприятно, — еще и подарил при мне!

— Ты глупенькая, — Марк поднимается со своего места, обходит стол и присаживается передо мной на корточки. Это так неожиданно и совершенно нетипично для него, что в первый момент я теряюсь.

— Почему?

— Потому что те цветы были для тебя, — вдруг говорит он, — хотел сделать тебе приятное, но ты так меня отшила, что сказал первое пришедшее в голову. А тут и Диана подошла кстати.

— Так значит ты мои цветы этой амебе отдал? — притворно возмущаюсь я.

— Амеба? Это так ты ее называешь?

— Не важно! — отмахиваюсь от его вопроса, — как ты мог отдать ей мой букет? Ты знаешь, кем я тогда себя чувствовала?

— Прости, но ты сама виновата, — смеется Марк, чем начинает меня злить. — Другое дело твой Фирсов! — да что же такое, опять двадцать пять!

— Марк, послушай, — перебиваю я, и на этот раз намерена договорить во что бы то ни стало. Пересаживаюсь со стула на пол, чтобы быть с Марком на одном уровне, смотрю прямо в глаза и произношу, — я приняла решение в этом вопросе. И больше не буду дурачить тебе голову, потому что то, что было забавным по началу, теперь выглядит совсем по-иному.

— Так значит, — произносит Марк, придвигаясь ближе, — больше никаких секретов, никакой двойной жизни? — энергично киваю, — и теперь я могу подойти к тебе в институте, и ты не будешь против?

— Не буду!

— И Фирсов переходит в статус бывшего?

— Не совсем, — говорю я, и лицо Марка тут же меняется, — то есть, мы будем друзьями, как всегда и было.

Сойдет за признание? Или нужно углубляться в наши с Димкой отношения? Внимательно вглядываюсь в лицо Марка и боязливо ожидаю его реакции.

— Вера, ты бы смогла терпеть среди моих друзей Диану? — вдруг спрашивает он, и, верно видя вопрос в моих глазах, продолжает, — если бы я обнимал ее при встрече, если бы она висела у меня на шее и целовала при любой возможности?

— Ты шутишь?

— По-дружески — в щеку! — между тем продолжает Марк. И я понимаю, что он просто глумится, но желание ляпнуть что-нибудь такое, от чего его настроение растечется лужицей под ногами, растет с каждой секундой.

— Ладно, я поняла! — делаю вид, что сдаюсь и задираю руки вверх, — никаких лишних телодвижений. Отныне доступ к телу имеешь только ты, доволен?

— Возможно, — загадочно улыбается Марк и тянет меня на себя, пока резко не перевешивает, и мы оба не валимся на ковер.

Вероятно, если бы я составляла список из самых лучших дней моего рождения, то этот по праву занял бы первую строчку. Бессонная ночь и доброе утро с кружкой ароматного какао прямиком в постель — должно быть о таком и мечтают все девчонки. Я никогда не мечтала, но каким-то невероятным образом все это досталось именно мне. Мы проводим в этом сказочном месте еще несколько часов и, стыдно признаться, успели опробовать многие местечки на предмет, так сказать, удобства. К вечеру чувствую себя выжитым лимоном, но невероятно счастливым лимоном.

Покидаю этот уютный домик с грустью, но Марк обещает, что еще непременно привезет меня сюда, и, не на один день, а сейчас приходит время возращения из нашей зимней сказки в суровую реальность. Марк довозит меня до дома и теперь мы, как самая банальная парочка сидим в машине возле подъезда и целуемся, и никто из нас не в силах попрощаться.

— Перед смертью не надышимся, — подшучиваю я.

На улице сильнейший снегопад, лобовое стекло уже давно завалило густой белой пеленой, а я все еще млею в объятьях Марка.

— Я не собираюсь умирать, — парирует Марк, — только не сейчас.

— И все же, мне нужно идти.

Это правда. Папа уже звонил и интересовался, когда его блудная дочь планирует вернуться домой, и, мой телефон снова вибрирует где-то в сумке — наверняка отец названивает. Марк с громким выдохом отстраняется, запечатляя на моих губах прощальный поцелуй, и позволяет мне идти.

Папа дома, он не злится на мое долгое отсутствие, но несколько раз уточняет все ли у меня в порядке со здоровьем — кажется, все еще припоминает мою утреннюю тошноту. Но, получив все интересующие его ответы, спокойной уходит в свою спальню, позволяя мне заняться подготовкой к зачету, назначенному на завтра.

Удивлена ли я, когда с утра получаю сообщение от Марка, в котором он пишет, что заедет за мной к половине восьмого? Уже нет. Его пафосное авто подъезжает к нашему подъезду минута в минуту оговоренного времени. Не хочу заставлять его ждать, да и желание увидеть уже давит на грудную клетку, поэтому поскорее прощаюсь с папой и спускаюсь во двор. Марк, разумеется, ждет у самой двери, целует так крепко, что забываю зачем вообще мне нужно попасть в институт, доводит до пассажирского места и галантно усаживает в авто. Все настолько идеально, что даже не верится.

Нет, никто из тех, кто видит меня, выходящей из автомобиля Марка с утра, не падает в обморок, не визжит и не начинает активно постить это во всех социальных сетях. Разумеется, мы живем в реальном мире, где сформированная новость будет попросту перемалываться в определенных кругах какое-то время. Но свою долю утренней популярности я все же получила.

Самым первым нас встретил Мартынов — он ждал Марка на парковке и, увидев нас не слишком-то удивился.

— Так значит, можно поздравить? — спрашивает он, окидывая нас взглядом, особенно задерживая его на наших сплетенных пальцах.

— Когда-то это должно было случиться, — отвечает Марк, наклоняется ко мне и целует в висок.

Заметила, что большинство парней, даже самых невменяемых, все же инстинктивно начинают демонстрировать свое «приобретение». Не думала, что и Марк будет вести себя подобным образом, но вместо раздражения его жест, наверное, даже необдуманный, пробуждает во мне что-то теплое, что провоцирует мня на улыбку.

— Понятно, — кивает Егор, и вдруг обращается ко мне, — как Скопцова?

Вопрос настолько неожиданный, что первые секунды стою и хлопаю глазами, раскрывая и закрывая рот, как рыба на суше.

— Ира… Кажется, хорошо. Учится, вроде неплохо, — черт, какой вопрос — такой и ответ.

Ну что мне ему про Ирку рассказать? Что его время проходит, и, что надо было клювом не щелкать в свое время, а теперь на горизонте другой ястреб нарисовался? Кажется, Мартынов сам жалеет о своем вопросе, поэтому тема сворачивается не начавшись.

Следом нас встречают Наташа и Оксана. Эти, конечно, свое удивление отыграли на два Оскара, хоть сейчас вручай. На Наташкином лице весь спектр эмоций отразился, начиная от банального непонимания, заканчивая откровенной обидой. Мне бы и было стыдно, но не то что бы не будь меня, и Марк бы ей достался, поэтому не вижу смысла й лить слез о несбыточной мечте.

Помимо кучек знакомых студентов — более или менее заинтересованных, мы, как назло, столкнулись и с Димкой. К счастью, друг не стал разыгрывать свое бесконечное удивление, а лишь кивнул в знак приветствия и поздоровался с Марком и Егором. Исподтишка следя за поведением Марка, я была удивлена насколько спокойно, даже безразлично, он протянул руку и пожал поданную ему Димкой ладонь. Я-то ожидала победных улыбок, взглядов, полных превосходства, но нет. Марк ведет себя более, чем достойно. Пока все немного отвлечены, быстро набираю Димке сообщение, что позже все ему расскажу, отправляю и молюсь, чтобы ничего лишнего друг сейчас не брякнул. К счастью, расходимся мы с миром, а от Димки быстро приходит ответ: «Удивила! Но заинтригован». Ну хоть с ним проблем не будет.

У корпуса встречаем Ирку — она разговаривала со своим дипломным руководителем, но завидев нашу троицу, видимо, интерес к разговору полностью потеряла. Когда мы к ней подошли, она как раз распрощалась с преподом, и теперь ничего не мешало ей разглядывать нас широко распахнутыми глазами, при чем ее настолько интересуем мы с Марком, что она совершенно не тушуется при виде Мартынова.

— Так вы вместе? — выдает она наконец, — или я сплю? Да нет, не сплю, — решает она, ткнув себе в руку ногтем, а получив от меня в ответ кивок, вдруг громко кричит, тыча в нас пальцем, — а я знала! Я же говорила, что между вами что-то есть! Как давно это у вас?

— Ну, — тяну я, прикидывая какую дату будет назвать правильнее, а то можно вплоть до шестого класса скатиться.

— И ты молчала? — не дожидаясь ответа, снова вскрикивает Ирка.

— Я правда сожалею, только не надо так громко! — прошу ее я, пока Марк с Егором откровенно смеются над реакцией моей подруги.

— Так вот что за дела были по субботам! — снова выдает она, но хотя бы не так громко.

— Девушки, — встревает Марк, — вам, кажется, есть, что обсудить, а мне нужно зайти на кафедру. Ты, — он тычет пальцем в Мартынова, — со мной.

— Увидимся на паре, — говорю я.

Сколько должно пройти времени, чтобы я привыкла к нашим открытым отношениям и интуитивно понимала, как себя вести? Обнять? Поцеловать? Ничего не делать? Мне нужна подсказка! И она приходит от Марка.

— Буду ждать, — говорит он, наклоняется и целует в губы под обомлевший Иркин взгляд.

Пока я привыкаю к новым ощущениям и прилюдным поцелуям, Марк отстраняется, и вместе с Егором они скрываются за дверями корпуса, оставляя нас с Иркой вдвоем.

— Ну и когда вы успели? — тянет она, пока бредем на четвертый этаж к нужному кабинету.

— Само собой все случилось и не то чтобы в одно прекрасное мгновение, — отвечаю я честно.

— Поверить не могу, вы же друг друга на дух не переносили! Вы же собачились при каждой возможности! Ты же говорила со школы его ненавидишь!

— Все так и было.

— А теперь вы за ручку ходите, — словно не слыша меня, продолжает Ирка.

Когда проходим мимо туалета, тяну подругу внутрь. После такого утра мне требуется несколько минут, чтобы привести в порядок мысли.

— Конечно он на тебя так смотрит, — не унимается Ира, и пока она не ляпнула чего лишнего при свидетелях, заглядываю в смежную комнату, чтобы убедиться, что кроме нас никого нет.

— Как? — мне становится любопытно, да и разговаривать, можно не опасаясь чужих ушей.

— С нежностью что ли, — передергивает плечами Ира, — у него глаза блестят от одного взгляда в твою сторону. Везучая ты, Верка.

— Ир, а что у вас с Егором? — невзначай спрашиваю я.

— А что у нас с ним? Как два месяца назад все закончилось, так ничего и не изменилось, — отвечает Ирка, но по ее ответу сложно понять радует ее этот факт или огорчает.

— Он сегодня о тебе спрашивал, — говорю я, следя за ее реакцией.

— Что спрашивал? — кажется, заинтересовалась.

— Да поинтересовался как ты, — отвечаю, а сама отмечаю, что Ирка слегка поникла, может быть, я бы и не заметила даже, если бы не присматривалась.

— И что ты ответила?

— Как есть — так и сказала. Что все у тебя хорошо.

Ирка будто еще от меня чего-то ждет, а мне и добавить нечего, и, кажется, из-за моего молчания она еще немного грустнеет.

— Ир, — осторожно начинаю я, прощупывая почву дозволенного, — я знаю, что не поддерживала Егора в его стремлении к тебе, и, я даже сочувствовала, когда узнала, что его порывы как бы это сказать… Искренны? — делаю паузу, выжидая Иркиной реакции, но пока она не кричит и не затыкает уши, пользуюсь моментом и продолжаю, — но сейчас, опираясь на собственный опыт, хочу сказать, что иногда все оказывается не таким, каким выглядело со стороны. И я знаю, что сейчас на горизонте замаячил Максим…

— Он просто приятель! — фыркает Ирка.

— В таком случае может быть есть смысл подумать?

— Вер, у него уже, наверное, и намерений никаких ко мне не осталось, а навязываться я не привыкла, — отвечает она, потупив взор.

— А может быть мне Марку намекнуть? А он Егору? — предлагаю я, но Ирка начинает качать головой еще до того, как успеваю закончить предложение.

— Нет Вер. Если не суждено — значит и не надо.

— Главное, — замечаю я подруге, — потом не пожалеть.

И знай я, насколько пророческими окажутся мои слова, проглотила бы их и никогда не сказала, но, как известно, история сослагательного наклонения не знает, и всего парой дней позже случилось то, чего и следовало ожидать.

Глава 29

Зачетов в этом семестре всего-то четыре, но сил они отбирают наравне с десятью экзаменами. На первом курсе все учили, что вроде бы сначала полагается работать на зачетку, чтобы потом зачетка работала на тебя. И почему же эта теория вообще никак не применяется в этом институте? Преподаватели готовы душу вынуть за несчастный росчерк в клеточке. И это за пять дней до тридцать первого. Что за вредительство? Весь преподавательский состав сговорился, и теперь похищают праздник, как Гринч?

Последний зачет дался особенно тяжело, и не то чтобы было трудно выучить вопросы, но невозможно дождаться своей очереди, пока препод вдоволь наболтается с каждым сдающим. Еще и как на зло в билете оказался вопрос, в котором я плавала и времени на подготовку понадобилось больше, и, соответственно, оказалась я в конце очереди. И только Марк с Мартыновым не испытали никаких трудностей потому что они и не явились, и сильно сомневаюсь, что данный факт помешает им заиметь заветную роспись в зачетке. После всего пережитого решаем пойти перекусить.

— Это надо заесть, — говорит Ирка.

На подходе в столовую сталкиваемся с Димкой и Максом — даже их зачетная неделя не щадит: у одного под глазами залегли тени, у другого в целом вид взъерошенный. Пока ребята идут на раздачу, мы с Иркой успеваем занять столик почти в центре зала, где и ждем их в полном беспамятстве.

Я настолько измотана, что имею лишь одно желание — лечь, что и делаю: складываю руки в замок, опираюсь на стол, и утыкаюсь в них лицом, закрываясь от внешнего шумного мира, напоминая самой себе страуса, спрятавшего голову в песок.

Ребята приносят подносы полные еды, и мне, если честно, совершенно все равно, что съесть, лишь побыстрее, иначе желудок сам себя начнет переваривать. В последнее время от стресса чувствую себя бесконечно голодной.

— Убойная неделя, — жалуется Димка, — прошлая была так себе, но эта бьет все рекорды.

— Еще один зачет, — подсказывает Максим, устало растирая глаза.

— И я его не выдержу, — отзывается Дима.

— Зато мы отстрелялись, — хвалится Ирка, довольно улыбаясь.

— Серьезно? Поздравляю! — отзывается Макс, распахивает руки в разные стороны и сгребает Ирку в объятия, шутливо расцеловывая ту в обе щеки, а она в ответ гогочет во все горло, да так заразительно, что и я невольно начинаю посмеиваться.

Вдруг уголком глаза улавливаю тень — она проносится со скоростью звука, выдергивает ничего не подозревающего Макса со стула, подгребая следом поднос с едой, и Максим тяжело валится на пол.

— Мартынов, в тебя дьявол вселился? — кричу напавшему, вскакивая со стула, на который начинает капать чай из большой коричневой лужи в центре стола.

Ирка тоже вскочила, но на этом ее заряд будто иссяк. Она стоит столбом, прикрывая ладонью рот, пока в метре от нее Егор размахивается и впечатывает кулак в лицо полностью дезориентированного Максима.

На третьем ударе, когда в атаку переходит уже сам Макс, отмирает Димка, подскакивает к сцепившимся и одним мощным рывком отрывает Мартынова от своего друга, и под невразумительный крик оттаскивает Егора за пределы образовавшегося вокруг нас круга любопытных студентов.

Пока все в каматозе, присаживаюсь рядом с Максом и бегло оцениваю масштаб трагедии: удар в челюсть и задетый уголок губы и удар в нос, из которого струйкой стекает кровь, капая на его свитер.

— Попроси на кухне лед в полотенце, — говорю Ирке, но та нещадно тупит, поэтому приходится на нее прикрикнуть, — Ира, отомри!

И только после этого она убегает в сторону кухни, а оттуда размахивая руками и с криками: «да что же вы делаете» к нам уже спешат местные работницы.

— Ничего особенного, — усмехаюсь я, глядя на Макса, который, по всей видимости, вообще не понимает, что здесь только что случилось, — наверняка с тобой и не такое случалось.

— Что случилось-то? — до нашей славной компании наконец добегает та самая женщина, что стоит на раздаче, а за ней следом и еще одна — та, что обычно сидит на кассе.

— Да Мартынов с цепи сорвался, — доносится насмешливо из толпы.

— Ромашечки надобно пропиться, — поддерживает кто-то.

— Ромашка такого буйного не возьмет, — смеется третий.

Наконец, прибегает Ирка и сует мне в руку самодельный кулек, который я тут же прикладываю к переносице Макса. Из носа у него все еще течет бурая жидкость.

— Вставай, это должно стечь, — говорю ему и помогаю подняться, — концерт окончен! — объявляю громко для все собравшихся зевак.

Супер пообедали! Ничего не скажешь.

— Придурок, — Макс гнусавит хуже слоника из мультфильма, — озверел совсем. У него с головой не все в порядке?

— Нет, дружок, тут дело не в голове, а в сердце, — замечаю я.

Мы кое как доплелись до ближайшего туалета, и Макс скрылся за дверью с буквой «М», а мы с перепуганной и бледной Иркой зашли в женский.

— Вер, а что это было? — блеет Ира, пока я мою руки.

— Я тебя предупреждала, — говорю Ирке, а она смотрит и будто не понимает, или на самом деле такая наивная? Замечаю на своей брючине пятно от чая — черт, все-таки задело. Приходится замыть.

— О чем предупреждала? — тупит Ира.

— О том, что может стать хуже. Ир, только слепой не видит отношения Мартынова к тебе — то есть ты! Для остальных очевидно, что он никуда не отступил, а просто не знает, что делать. Но твои обнимашки с Максом для него, как красная тряпка для быка!

— Это он из-за меня что ли? — выдает Ирка.

— С добрым утром, — подтруниваю я над ней.

— Да бред какой-то! — бормочет Ирка.

— Согласна, воображение у Мартынова так себе.

— Не смешно! — фыркает подруга, — надо перед Максом извиниться, ему досталось из-за меня.

— Надо решить что-то с Мартыновым! Ты либо шанс дай, либо объясни, что все бесперспективно, а то следующая встреча носа Макса с кулаком Егора может закончится переломом.

Ирка затихает, а я продолжаю тереть чертово пятно, которое вроде бы и побледнело, а ореол все равно заметен.

— Вер, а Дима как отреагировал на новость, что вы с Марком теперь вместе? — ни с того ни с сего спрашивает Ирка.

— Да никак не отреагировал. Удивился, конечно, но это моя жизнь.

Димка, конечно, был ошарашен, и даже высказал мне за то, что так долго скрывала правду в то время, как он пытался строить из себя героя. Он все же мой друг, поэтому и историю наших взаимоотношений с Марком я ему рассказала правдивую и от начала до конца.

— Жизнь твоя — решать тебе, — сказал тогда Димка, — если что ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать?

Да, на Диму я могла положиться с самого детства, он мои поддержка и опора, поэтому и секретов от него у меня нет.

— А Марк как к Димке относится? — не унимается Ирка, — он же на него с кулаками не бросается, хотя вы с ним тоже обнимаетесь.

— Мы с Димкой друзья с детства, и я не променяю его дружбу ни на что. И, если ты заметила, то с тех пор, как мы с Марком официально вместе, с Димкой уже не проявляем столь близких чувств друг к другу.

На самом деле, этот вопрос вообще не решен. Марк все еще думает, что все это время мы с Димой были больше, чем просто друзьями. И, казалось бы, что стоит признаться, но отчего-то каждый раз, когда подхожу к этому разговору, что-то внутри меня яростно сопротивляется и оттягивает этот момент.

— Вот бы и мне такого друга, чтобы и в огонь, и в воду! — мечтательно тянет Ирка, — а то вот один на горизонте замаячил, так ему тут же едва нос за это не сломали.

— Идем, мечтательница, — оттереть пятно до конца так и не удалось, но мне и надоело этим заниматься. Правда теперь на штанине красуется здоровое мокрое пятно, но оно-то за пару высохнет, — хотя на последнее занятие после зачетов можно уже и забить, все-таки сделаем приятно Антону Юрьевичу.

В коридоре меня ждет сюрприз — у окна стоит Марк, рядом Мартынов с Димкой. У Мартынова над бровью красуется продолговатый порез на синеющем фоне — все-таки Макс не промазал. При виде этой троицы вместе у меня по спине проходит холодок. Подхожу к Марку, получаю свой поцелуй, и только теперь чувствую, как отпускает сердце.

— Так, все нашлись — все целы, — говорит Димка, — мне пора на пару, — он подходит ко мне, и, к моему ужасу наклоняется и целует в щеку, бросая напоследок, — до встречи, Вера!

То, как стремительно меняется настроение Марка я ощущаю даже спиной, ну и ладонь его не слишком приятно сжимается на моей талии.

— Марк, может, и мы пойдем? — спрашиваю первое, что в голову пришло, лишь бы отвлечь его от произошедшего.

Он напряжен, но все же медленно кивает. И сейчас я собираюсь сделать то, за что мне потом будет стыдно. И, возможно, вмешиваться в чужие взаимоотношения не хорошо, но кто-то должен подтолкнуть двух баранов к воротам. Поэтому, тяну Марка за руку и как можно громче говорю:

— Мне нужно кое-что тебе показать, — а затем обращаюсь к Ире, — ты иди в кабинет, мы сразу туда придем, — и не дожидаясь ее ответа, разворачиваюсь и ухожу, уводя и Марка.

— Это нечестно, — говорит он, когда мы выходим к боковой лестнице, через которую так же можем пройти в соседний корпус.

— Зато может помочь.

— Им стоит разобраться в своих отношениях без нас.

— Мы и не станем вмешиваться, — резонно замечаю я, — но никто из них разговор никогда не начнет, а так может хоть Егор сподобится.

— Женская хитрость, — усмехается Марк, а я радуюсь, что про Димку он вроде бы забыл.

— Кстати, а что с Максом? Мы даже не дождались его и не спросили все ли в порядке.

— Да жив он. Вышел из туалета прямо перед вами — потрепан, но жить будет. Правда едва увидел Егора, и снова чуть драка не началась.

Ну, это ожидаемо, но главное, что все обошлось. Мы переходим в соседний корпус и поднимаемся на третий этаж.

— Вер, давай перенесем нашу завтрашнюю встречу на сегодня? — вдруг предлагает Марк.

Да, мы официально встречаемся, но традиции трехдневных встреч никуда не пропали, лишь приобрели более подобающий вид.

— Почему?

Он тормозит возле окна, опирается на подоконник и притягивает меня к себе.

— Завтра мы с отцом улетаем по делам его бизнеса. Это ряд очень важных встреч с инвесторами, и вернемся мы на новогодних выходных. Скорее всего, числа пятого будем в городе.

Эта новость меня расстраивает.

— Значит, Новый год мне встречать без тебя?

— Увы, да, — кивает Марк, — ты так сильно расстроена?

— Это не входило в мои планы, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, хотя чувствую горечь в горле, из-за которой он вот-вот дрогнет. — Безумно, — добавляю честно, а Марк, услышав это, притягивает меня еще ближе и обнимает, утыкаясь носом мне в шею.

— Это лучшее, что я слышал, — говорит он, — хотя нет! — добавляет тут же, — лучшим было твое признание в любви.

Хорошо, что стоим в обнимку, иначе предстал бы перед Марком помидор — настолько сильно горит от смущения мое лицо.

— А как же «как новый год встретишь, так его и проведешь»? — спрашиваю, уже не скрывая подступивших слез.

— Не думал, что ты такая суеверная, — смеется Марк, отстраняется, но лишь на столько, чтобы заглянуть мне в глаза, — мы всегда будем вместе, — говорит он, разделяя каждое слово, — и никакие приметы этого не изменят. Веришь? — и я доверчиво киваю.

ОН поглаживает мою щеку, и в этом невинном жесте масса нерастраченной нежности, которую я впитываю, как губка.

— Так что на счет сегодняшней встречи? — спрашивает Марк, а я лишь согласно киваю в ответ.

Он улыбается, тянется ко мне и целует, и я уже сейчас готова забыть про пару, про препода, который расстроится, если половина группы вдруг решит не прийти на его последнее в году занятие, и уехать с Марком куда он только захочет. К сожалению, все немного портят его слова:

— Сегодня у меня тренировка, — ну вот опять! Эти бесконечные тренировки начинают мне надоедать, — закончится в восемь. Заеду за тобой в половину девятого. Сможешь договориться с отцом о ночевке?

Кажется, папе пора бы узнать о Марке, потому что столь частые ночевки у «подруги» его уже конкретно смущают. Да и чего мне, собственно, бояться? Уже не ребенок, наличие у меня парня вполне логично.

— Сделаю все возможное, — улыбаюсь в ответ.

Глава 30

Новогодняя ночь в компании с папой — это скромное застолье на кухне с салатом оливье и картофельным пюре, бутерброды с икрой и криво нарезанная колбаса. Под бой курантов мы выпиваем по фужеру шампанского, еще недолго сидим за столом и отмечаем наступивший год, но, когда веки начинают нещадно тяжелеть, с легкостью расходимся по спальням. Пока еще могу соображать, проверяю телефон на наличие сообщений: целая куча поздравлений вконтакте от одногруппников, радостное, но сумбурное сообщение от Ирки, скромная смска от мамы с сухим посланием «с новым годом», которое я, разумеется, игнорирую, а вот сообщения от Марка, которое я так ждала, нет.

Сначала решаю, что он занят, потом припоминаю о трехчасовой разнице во времени. У него новый год еще даже не наступил. Поэтому, прежде чем расслабиться и погрузиться в сон, пишу скромное сообщение, в котором напоминаю, что мы уже успели поставить на стол новый календарь, что я очень скучаю и жалею, что в эту ночь мы не вместе, и, самое главное, что я его люблю. Решаю не дожидаться ответа, откладываю телефон и ложусь спать, а утро начинается с сообщения от Марка, в котором уже он поздравляет меня с праздником и конечно же пишет, что любит.

Днем звонит Ирка и предлагает выбраться на прогулку. Папа занят просмотром традиционных новогодних фильмов, поэтому я с легкостью соглашаюсь составить подруге компанию.

Город в целом пуст. Видимо, многие еще не проснулись после ночных посиделок. Редкие прохожие медленно бредут до ближайшего магазина, где сонные кассиры подпирают рукой тяжелую голову, проходят мимо полупустых полок, ища, скорее всего, лоток с остатками хлеба. С Ирой мы встречаемся на безлюдной набережной.

— С новым годом, — кричит искрящаяся Ирка и сует мне в руки маленькую картонную коробку внутри которой в пузырчатом пакете завернута елочная игрушка в виде зайца.

— И тебя! — отзываюсь я, протягивая Ирке похожую коробку, внутри которой она находит фарфоровую кружку с нашими фотками.

— Ну рассказывай, как провела праздник? — немедля спрашивает Ирка, утягивая меня на пешеходную дорожку.

— С папой, президентом и голубым огоньком, — отшучиваюсь я.

— Не густо, — фыркает Ира, — а мы были у родственников, — добавляет она, закатывая глаза, — то еще развлечение. У тети каждый раз при виде меня всего один вопрос в голове зреет: «а парня-то ты себе нашла»?

— А часики-то тикают, — подтруниваю я, искренне забавляясь от Иркиной реакции.

— И ты туда же? Она вчера прямо как с цепи сорвалась, — негодует Ира, и вдруг продолжает скрипучим голосом, — «Ира, не выйдешь замуж к выпуску — одна останешься. Все нормальные расходятся за четыре года. Где потом искать будешь?»

— Ну а ты бы ее успокоила, рассказала, как парни из-за тебя друг другу морды бьют!

— Шутишь? — угрюмо говорит подруга, смотря исподлобья, — она тогда вообще не отстанет. Кстати, — неожиданно добавляет Ира, — вчера Егор звонил.

— И ты с ним поговорила? — удивляюсь я, наигрывая, как тридцать три паровоза, — сама?

— Вера, — канючит Ира, — перестань. Да, поговорила.

Специально молчу и не комментирую, чтобы дать подруге возможность самой рассказать.

— Поздравил с новым годом, потом позвал прогуляться, — добавляет она нехотя.

Все еще молчу, хотя уже едва сдерживаюсь, но, кажется, Ирка уже сама ждет моего вопроса, потому что уже в третий раз поворачивается ко мне и как-то странно смотрит.

— Согласилась? — спрашиваю, чтобы как-то наладить диалог.

— Согласилась, — кивает Ира, но жмет плечами, добавляя, — только не знаю идти ли.

— Ну ты же согласилась!

— Согласилась — не значит пришла! — заявляет Ирка так, будто уже не раз пользовалась этим правилом прежде.

— Мы же не в детском саду. Сходи, пообщайся. Очевидно ведь, что у Мартынова к тебе что-то есть.

— А у меня к нему? — спрашивает Ира, останавливаясь посреди дорожки.

— Это ты мне скажи, — торможу и я.

— А по мне не видно?

— Ну ты же не дерешься с другими девчонками из-за него, — пожимаю плечами.

— А чувства только так выражаются? — никак не угомонится Ирка.

— Хватит! — ее упрямство выводит меня из себя, — сходи и пообщайся! В конце концов, никто не заставляет замуж выходить, а с другой стороны, так отношения и начинаются. Посмотри хотя бы на нас с Марком.

Ирка усмехается, закатывает глаза к небу, разворачивается и идет дальше, говоря уже через плечо:

— Вы вообще для меня загадка века. До сих пор не понимаю, как ты так долго держала ваши отношения в тайне.

— Попробуй, — не реагируя на ее реплику о моих отношениях, говорю я, — вдруг судьба?

Интересно, а как там моя судьба? Со вчерашнего дня так и не звонил, и я уже скучаю по его голосу, и от долгой разлуки мучаюсь гнетущим чувством растягивания времени. Кажется, что дни идут непозволительно долго. Стоит лишь подумать, как телефон в кармане начинает вибрировать.

— Ну наконец ты обо мне вспомнил! — шутливо упрекаю я Марка.

Ирка, поняв с кем я разговариваю, отстает на несколько шагов.

— Не забывал не на секунду! — смеется Марк, — безумно скучаю!

— И я скучаю, — признаюсь без стеснения, — когда ты вернешься?

— Как раз звоню, чтобы сказать: отец завтра подписывает контракт, из-за которого в основном и случилась эта поездка, после завтра будет фуршет по этому поводу, а четвертого с утра у нас рейс. К вечеру будем дома, и я готов заехать за тобой сразу после душа, — к концу фразы Марк посмеивается, провоцируя на улыбку и меня.

— И что же мы буем делать? — спрашиваю, прекрасно зная ответ.

— Ну, — тянет Марк, — мы поужинаем в каком-нибудь ресторане, а потом поедем ко мне, и я намереваюсь не выходить на улицу вплоть до первого экзамена. Или можем заказать еду на дом, а дальнейшие планы менять не станем.

— Думаю, папа не поймет, если я перееду к тебе почти на неделю.

— Папе пора познакомиться со мной, — заявляет Марк, — сколько можно отпрашиваться на ночевку к бедной Ире?

— Мы поговорим об этом, когда вернешься, — перебиваю я его.

— Я это запомню! — в шутку грозит Марк, — завтра очень сложный день и я не уверен, что найду время на звонок. Но знай, что каждую минуту, проведенную в дали, я думаю лишь о тебе.

— Тогда возвращайся поскорее, — тихо прошу я.

— Будь моя воля, я бы бросил все и приехал, но, увы, иногда я вынужден делать то, что должен, а не то, что хочу.

Неужели возможно быть настолько счастливой? Неужели мне это не снится? Я могу испытывать столь сильное чувство, что происходящее кажется нереальным?

— Да, иду, — говорит Марк кому-то по ту сторону телефона, а потом обращается ко мне, — Вера, прости, дела зовут.

— Да, я понимаю…

— Безумно скучаю! — говорит Марк, — и люблю, — добавляет он.

— И я люблю тебя, — говорю в ответ.

Звонок обрывается, и вдруг становится так невыносимо тоскливо, что хочется вернуться домой, забраться под одеяло и не выбираться вплоть до четвертого числа.

И так проходят следующие два дня, а с наступлением того самого дня во мне просыпается ужасная нетерпеливость. От чего-то я просыпаюсь ранним утром, и больше не могу уснуть, и что бы я не делала в течении дня, время будто на зло бесконечно растягивалось. В обед звонит Марк и сообщил, что их самолет сел, и теперь они ждут их автомобиль, а в городе планируют быть к семи часам. Встречу он назначает на восемь вечера, и теперь настала пора договориться с папой.

— Папа, — аккуратно начинаю я, заходя на кухню, где он пьет чай и уже в десятый раз за последнии дни смотрит фильм «Девчата», — я сегодня ночую у Ирки.

— Сегодня? И что же вы там собираетесь делать сегодня? — задает он вообще неожиданный для меня вопрос.

— Ну, — теряюсь я в первую секунду, — мы посмотрим какой-нибудь новогодний фильм, поболтаем о нашем — о женском…

— А почему бы Ире не прийти как-нибудь к нам на ночевку?

— Может быть когда-нибудь…

— Вера, не пора ли рассказать мне о том, кто такая эта Ира на самом деле? А то ты там уже почти два месяца ночуешь, а мне как-то и неудобно, что я понятия не имею где проводит время моя дочь.

Сначала мне кажется, что папа на грани злости, но его строгий взгляд меняется на добрую улыбку, а в глазах появляется веселый блеск.

— И давно ты знаешь?

— Давно-давно, — отрезает он, — все ждал, когда же ты мне расскажешь про эту Иру, все же два месяца — это уже стаж какой-никакой. А ты — сказочница, меня все продолжаешь небылицами пичкать.

— Пап, — тяну я, — ну так я с ночевкой к… Ирке?

— А что изменится, если я сегодня скажу «нет»? — усмехнулся папа, — то-то и оно, — добавляет он, глядя на улыбающуюся меня.

— Ты лучший, — верещу я, обнимая отца за плечи.

— Как хоть зовут-то его? — спрашивает папа, стараясь придать голосу некоего недовольства.

— Его зовут Марк.

Ну а что? Имя в конце концов еще ни о чем не говорит. Интересно, а если их познакомить, узнает в нем папа того самого мальчишку из школы, что доставал его дочь?

— Марк, — повторяет папа протяжно, словно пытается распробовать имя на вкус, — ну Марк так Марк. Вера, — зовет папа, но замолкает. Он мнется, передергивает плечом и пару раз качает головой, прежде чем решиться заговорить, — вы же знаете… как… вы же…

— Не волнуйся папа, — смеюсь я, догадываясь, о чем так тяжело сказать папе, — я уже говорила: мы знаем, что значит предохраняться.

— Хорошо, — кивает папа с облегчением выдыхая, а когда я закрываю дверь на кухню, то слышу его тихое бормотание, — как тяжело быть отцом…

К вечеру мое терпение находится на максимальном пределе. Даже папа уходит в свою комнату и старается не мешать моим сборам. Ровно к восьми вечера выхожу на улицу. Снег в этом году выпадает, превышая все мыслимые и немыслимые нормы, и вот опять крупные липкие хлопья сыпятся с неба.

Автомобиль Марка, скрепя колесами по свежему белоснежному настилу, подъезжает к самому подъезду. Марк грациозно выбирается из машины и едва успевает среагировать и поймать меня в свои объятия. Он кружит и кружит, хохоча со мной в один голос, пока у меня, как, должно быть, и у него не начинает сходить с ума вестибулярный аппарат. Ставит на ноги, поддерживая под локоть, наклоняется и целует.

— Вижу, что скучала, — довольно бормочет Марк между быстрыми и беспорядочными поцелуями.

Наконец он рядом, я могу коснуться, могу ощутить его тепло, могу поцеловать…

— Поздравляю с удачной поездкой, — шепчу в ответ.

— Спасибо, но, надеюсь, таких долгих выездов больше не потребуется.

Марк отстраняется и тянет меня к пассажирской стороне машины.

— Забирайся, пока нас не засыпало, — смеется он, распахивая дверь, а через несколько секунд и сам опускается на соседнее место.

Он выглядит прекрасно, совсем не похож на человека, который еще с утра переживал перелет, а затем еще пол дня добирался до дома на авто.

— У меня для тебя подарок, — говорит Марк и вводит меня в ступор.

Подарок? У него для меня подарок? А где была моя голова все эти дни? Ведь у меня даже мысли не закралось купить ему подарок, да и какой? Папе, понятное дело, можно подарить то, что обычно всем мужчинам дарят, но Марку?

— Постой, — говорю прежде, чем он успевает отдать мне длинную, узкую коробочку, которую он достал из внутреннего кармана пальто, — мне правда очень стыдно, но я совсем забыла про подарок, — признаюсь нехотя, и радуюсь, что в автомобиле при тусклом свете Марк, возможно, не разглядит, как горят мои щеки от стыда.

— Это вовсе неважно, — улыбается он и снова протягивает руку с коробочкой, зажатой в ладони.

— Нет, это неправильно, — настаиваю я, — правда, я совсем не представляю, что могу тебе подарить.

— Все, что могло бы иметь ценность, я уже получил, — говорит Марк и не дает мне возможности ответить, потому что одним резким движением снимает с коробочки крышку, а под ней на бархатной подушечке лежит тонкий, элегантный браслет.

Всей душой молюсь, чтобы это было хотя бы серебро, ведь купить что-то столь же ценное у меня нет абсолютно никакой возможности. Марк вынимает браслет, берет мою руку, прикладывает изделие и аккуратно застегивает. В тусклом освещении видно, как переливается нитка камней на моем запястье.

— С новым годом, — улыбается Марк, а я даже не знаю, что ответить?

Сказать, что не приму, наверное, глупо и обидит, а принять неудобно, ведь подарить в ответ мне нечего, да и не найдется у меня ничего достойного.

— Марк, это очень дорогой подарок, — осторожно говорю я, завороженно ведя пальцами по прохладному металлу, — мне нечем ответить.

— Я же сказал, что это не важно, — отмахивается он, — когда увидел браслет, сразу подумал о тебе. Такие изящные вещи подойдут не каждому.

— Я не знаю, что сказать…

— Тебе нравится?

— Да! Конечно! — спешно отвечаю я, — как такое может не нравится?

— Значит, я не ошибся, — самодовольно заявляет Марк, закрывает уже пустую коробку и небрежно отбрасывает ее на заднее сидение, — едем в ресторан или заказываем доставку на дом?

— На дом, — бес сомнения отвечаю я.

Кажется, я соскучилась даже сильнее, чем предполагала.

В квартире небольшой беспорядок, раскрытый чемодан еще не полностью разобранный, задвинут в угол спальни, часть одежды сложена на кресле. Доставку обещают выполнить через час, и мы не теряем это время даром. Вынуждена признать, что есть определенная прелесть в недолгой разлуке. Марк ведет себя немного несдержанно, но его поведение не отпугивает, а заводит, зажигает и охватывает жарким пламенем все тело. Его движения резче, где-то даже грубее, но они дарят новые, неизведанные острые ощущения. И даже крайняя точка наслаждения ощущается с новым привкусом.

Еду привозят как раз к тому моменту, когда мы выбираемся из душа. Короткий перекус — это все, на что хватает нашего с Марком терпения. Мы возвращаемся в спальню и не выходим оттуда вплоть до утра, когда сил хватает лишь на то, чтобы сделать несколько глотков воды, а затем усталые и изможденные возвращаемся в постель, где я мгновенно засыпаю в крепких и жарких объятиях.

Глава 31

На утро я звоню папе и, применяя все свое дочернее обаяние отпрашиваюсь у него еще на одну ночь, но уже следующий день начинается с его звонка и фразы:

— Нет уж, Вера, будь добра иногда ночевать там, где живешь на постоянной основе.

И как бы я не возражала и не уговаривала, единственным ответом, который не раз повторил папа, был:

— Сегодня ты спишь дома, — но в конце после долгих уговоров, все же добавляет, — как только увижу твоего Марка лично и пойму, что ему можно доверять — тогда хоть жить туда переезжай.

— Я давно предлагал, — нравоучительным тоном резюмирует Марк наш с папой диалог, — кстати, а что ты думаешь на счет его идеи?

— Я думаю, что об этом пока рано говорить. Ты не понимаешь, что жить вместе совсем не то же самое, что часто видеться.

— Вера, тут половина квартиры занята твоими вещами, ночуешь пять дней из семи, ты уже и так практически тут живешь, — не унимается Марк.

— Давай поговорим об этом тогда, когда познакомишься с папой?

— Тогда давай сделаем это сегодня! — заявляет неугомонный.

— Нет, — безапелляционно отказываю я, — точно не сегодня.

Я еще не готова на сто процентов к такому событию. Это же нужно подготовить почву, накрыть какой-нибудь стол, ну и что обычно делают в таких ситуациях? Не приведешь же его просто в квартиру, не покажешь папе и не скажешь: «знакомься — это та самая Ира, у которой я ночую последние пару месяцев, а еще это тот мальчик со школы, который не давал мне спокойно жить» — вот папа обрадуется.

— Тебе не удастся избегать этого вечно, — растягивая слова, говорит Марк.

— Послушай, — подхожу в плотную и смахиваю невидимые пылинки с его футболки, — я обязательно устрою ваше знакомство, — преданно заглядываю в глаза, — обещаю, — целую в губы и разговор медленно, но верно отходит на второй план, пока и вовсе не забывается.

Дома папа не задает лишних вопросов, лишь довольно хмыкает, когда захожу в квартиру. Не знаю, в чем именно был столь твердый принцип моего возвращения, ведь уже на следующую ночь я вновь отпрашиваюсь к Марку, и папа, вот невидаль, отпускает. Наверное, ему иногда хочется проявить родительскую состоятельность и твердость.

Следующие два дня я снова провожу в квартире Марка, осознанно подмечая все плюсы и минусы совместного проживания. Из плюсов — он всегда будет рядом, но из минусов, в принципе, то же самое. Как повлияет на наши отношение постоянное созерцание друг друга? Не начнем ли мы ссориться по пустякам? Единственный чужой мужчина, с которым мне доводилось жить в одной квартире — мамин Толик, и воспоминания об этом времени у меня имеют исключительно негативный окрас. Признаю, что Марк, конечно, во всем другой, но не разрушим ли мы то невесомое прекрасное чувство, которое испытываем после недолгой разлуки при встрече? Это же как дать волю и разрешить себе съесть сотню пачек любимых конфет — на какое-то время затянет, но потом их вкус надоест.

День за днем, медленно, но верно приближается экзаменационная неделя. Первый экзамен у нас назначен на одиннадцатое число, да еще на восемь утра, и мы, разумеется, опаздываем, а все потому, что кто-то не внимал моим ночным уговорам. Поэтому и зашли в кабинет в числе последних. За одной из дальних парт сидит Ирка с видом крайне озадаченным и мученическим.

Мне вопросы в билете попались удачные, где-то и в шпоры подсмотреть удалось. В общем, свою пятерку я получила без особых усилий. Ирка уже готовилась отвечать, поэтому я, сгребая в сумку все, что лежало на столе, шепнула ей, что буду ждать ее в столовой, потому что без кофе усну прямо под дверью. Краем глаза заметила, что Марк что-то строчит на своем листке и, поглощенный работой, не замечает ничего вокруг. Ему я отсылаю сообщение, что вместе с подругой будем сидеть в столовой.

Народу в вузе в послепраздничные дни немного, и, в основном, все расходятся сразу после сдачи экзаменов, но мы с Ирой договорились посидеть в кафе, возможно даже втроем с Марком, поэтому среди тех немногочисленных студентов, которые, по какой-то причине, остались в стенах института, а не разошлись по домам я медленно бреду к помещению из которого тянется легкий аромат жареных овощей.

Кофейныйавтомат шумит и трещит так, будто закостенел за новогодние праздники, но все же тонкая струйка ароматного напитка начинает течь в стаканчик.

— Не выспалась? — от знакомого голоса, напоминающего колокольный перезвон, звенит в ушах.

Оборачиваюсь и вижу местную принцессу-карамельку во всей ее зимней красе. При ее виде вспоминается стишок про Любочку и синенькую юбочку, и только ленточки в мудрено-плетеной косе не хватает.

— Угадала, — отвечаю я максимально нейтрально, пытаясь понять причину ее проявленного интереса.

— Наверное, твоя насыщенная жизнь не дает спать по ночам? — приторно улыбаясь, продолжает звенеть амеба.

А вот это уже интересно. Что в голове у этой глупой курицы?

— Не понимаю, о чем ты!

— Птичка на хвосте принесла, что ты не только с Марком постель делишь, — выдает Диана, — знаешь, как это называется? — щурится она.

— Это называется: не твоего ума дело, — отвечаю резко, хотя улыбка так и норовит скользнуть на губы.

— Интересно, а что думает об этом сам Марк? — продолжает она, не понимая, что в свою игру играет в одиночестве.

— Можешь пойти и спросить об этом у него, — кажется мой ответ ее удивил, впрочем, выражение непонимание на идеальном лице быстро сменяется хитрым прищуром.

— Слишком самоуверенно для той, кто отличился таким неподобающим образом. Марк, Дима, может быть, есть и кто-то еще? Ты, часом, не со всей командой спишь?

Этот разговор и то мнимое преимущество, которое демонстрирует эта напыщенная девица веселят меня немерено.

Автомат с угрожающим рычанием выплевывает последние капли кофе и издает призывный писк. Забираю свой стаканчик, разворачиваюсь к Диане и, преодолевая желание вылить напиток на голову белобрысой амебе, говорю, копируя ее елейный тон:

— Дам тебе ценный совет: информацию нужно тщательно проверять, чтобы при попытке чего-то добиться не случался казус. А птичке передай, что во избежание переломов на пернатых крыльях, ей следует держаться от меня подальше.

Разворачиваюсь и ухожу, не предоставляя амебе возможности что-то ответить. Как она умудрилась меня так завести? С трудом перебарываю желание вернуться и выдрать косу с корнем из ее пустой башки. Только этих проблем мне не хватало. Впрочем, глупо было полагать, что моя вольная или невольная выдумка не обретет каких-либо последствий и просто забудется. И как бы я не оттягивала момент объяснений, как бы не уговаривала себя каждый раз, когда разговор срывался, что это судьба, видимо, все же от неизбежного не скрыться.

Нужно поговорить с Марком сегодня же, пока очередная птичка ему на хвосте не принесла новость в неизвестно насколько искаженном виде.

Ирка подтягивается спустя минут десять — довольная и счастливая. Хвастается пятеркой и непрерывно щебечет, что осталось всего ничего и выходим на финишную прямую.

— Идем отмечать? — спрашивает она.

— Вдвоем или выдержишь общество Марка?

— На самом деле, — тихо говорит Ира, тушуясь, — я думала, что мы можем сходить вчетвером.

— Вчетвером? — переспрашиваю недоверчиво, — и кто четвертый?

— Я хотела рассказать… — бормочет Ирка так тихо, что едва могу разобрать слова, — просто как-то не до этого было. Да и ты сейчас занята Марком настолько, что тебе не до меня и моих отношений…

— С кем?

Ирка глубоко вздыхает, закрыв глаза, задерживает дыхание на пару секунд и шумно выдыхает.

— С Егором, — выдает она с таким лицом, будто ее сейчас будут ругать за сказанное.

— С Егором? — уточняю я просто для того, чтобы убедиться, что мне не послышалось.

— С Егором! — нетерпеливо фыркает Ирка.

— Так вы тогда встретились!

— И поговорили, — кивает Ира, — я подумала, что ты права, и, что мне стоит попробовать встретиться, и знаешь, без своих понтов он оказался вполне нормальным парнем. Его иногда несет, конечно, но мне показалось, что это от нерешительности.

— Ну не знаю, Максу он физиономию разукрашивал очень решительно!

— Вер, мы встретились, прогулялись, посидели в кафе. Сначала было немного неловко, но потом как-то само собой наладилось.

— Ну с Егором, так с Егором, — согласно киваю я, — только я его что-то не видела сегодня на экзамене.

— Он просил позвонить, как закончим.

— Ты позвонила?

— Еще нет, — жмет плечами Ира.

— Мне отвернуться или сразу уйти, чтобы не смущать? — подшучиваю я, но Ирка реагирует на шутки неправильно, лишь краснеет и впадает в непонятное состояние, при котором заламывает пальцы, и когда один из них под ее давлением вот-вот грозит сломаться, я перехватываю ее многострадальную руку, — хватит. Пойду в туалет, а ты звони, только оставь в покое свои пальцы.

Беру сумку и быстро ухожу, а краем уха слышу, как Ира начинает разговор. Интересная из них, конечно, выйдет пара, и что только объединяет таких людей? В туалет мне не надо, поэтому присаживаюсь на ближайший подоконник. Сколько нужно тут посидеть пока они там договорятся? Проходит минута, вторая, а потом замечаю, как в коридор заходит Марк, а следом и Мартынов. А с кем тогда там Ира разговаривает?

— На отлично? — спрашиваю Марка, едва они подходят.

— Как всегда, — жмет он плечами, потрясывая зачеткой.

— А Ирина где? — спрашивает Егор, и это так непривычно, что на секунду теряюсь с ответом.

— В столовой сидит, нас ждет, — отвечаю я, и тише добавляю, — наверное.

— Отметим первый экзамен? — предлагает Мартынов, — как сессию откроешь — так ее и проведешь.

Обсуждать одни и те же планы с двумя разными людьми, которые вроде как эти планы и создают, но отчего-то не могут действовать более слажено, немного напрягает.

— Втроем? — решаю подыграть я, пока Ирка не видит.

— Вообще-то, — опа, вот и Мартынова заглючило на фразе, вон даже Марк на него с усмешкой смотрит, верно догадывается, что все я уже знаю, — я хотел сказать… А Ирина ничего не говорила?

— О чем? — не сдаюсь я, хотя сохранять серьезный вид все труднее.

— Перестань, — наклоняется ко мне и шепчет на ухо Марк, которому, видимо, так же забавно, как и мне.

Он так близко, что внутри возникает спонтанное желание навязаться в его объятия, а еще лучше ощутить прикосновение губ в той точке, что под мочкой уха, ведь его дыхание уже раздразнило чувствительную кожу.

— Вчетвером так вчетвером, — заключаю я, облегчая несчастному Мартынову жизнь.

Кто бы мог подумать, что я буду так заботиться о Мартынове. Я!

Из столовой нервной поступью выходит Ирка, видит нас, и на ее лице сменяется не одна эмоция, а в какой-то момент мне вовсе кажется, что она сейчас развернется и убежит. Но Ирка не убегает, стоит и, не замечая нас с Марком, играет в гляделки с Егором.

Самое смешное, что это продолжается и в кафе. Мы располагаемся за уютным столиком в уголке рядом с небольшой, но густо обвитой гирляндами елочкой. Сидим парами друг против друга и совершенно не понимаем, как себя вести. Я перевожу взгляд с Марка на Егора, ища каких-то решений от них, но, кажется их эта гнетущая тишина и Иркины ерзанья по диванчику из кожзама совершенно не напрягают.

— Что будем заказывать? — спрашиваю, пытаясь немного разрядить атмосферу и найти хоть какое-то объединяющее всех занятие.

— Может пиццу? — предлагает Марк.

— Лучше жаркое! — отвечает Егор, тыча пальцем в картинку в меню.

— Что-нибудь легкое, — блеет Ирка.

Блеск! То, что я хочу чай и сырники лучше промолчать. Может выпить им предложить для смягчения атмосферы?

— А где Миша? — вновь встреваю я, — вы же почти всегда втроем.

— Он наши последние намерения не разделяет, — усмехается Мартынов, — поэтому тащить его с нами в кафе смысла нет.

— Ничего, и на него найдется укротительница, — усмехается Марк.

И вдруг повисает вообще гробовая тишина, которая не смущает разве что Марка, беззаботно листающего тонкое меню. Я осторожно пихаю его локтем и, когда он поворачивается, едва заметно киваю в сторону Мартынова с Ирой, в немом жесте прося поддержки. Марк скашивает глаза в их сторону, что-то обдумывает пару секунд, отбрасывает на стол меню, и предлагает:

— А давайте-ка возьмем чего-нибудь покрепче и выпьем за нашу такую… радостную компанию!

— Ты на машине, — напоминаю я, — а мы все на тебе.

— Да Бог с ней, постоит на парковке, потом заберу, — хмыкает Марк, — есть замечательное французское слово — «такси»! — он оборачивается и подозвав официанта, просит, — принесите нам шампанского. Пожалуй, — пробегаюсь взглядом по винной карте, Марк указывает на одну из строчек, — вот это. Кроме того, принесите мясную пиццу, жаркое с грибами, куриный цезарь и…

— Порцию сырников, — встреваю я в его бравый монолог.

Официант кивает и удаляется, а спустя пару минут тишины приносит нам резную бутылку зеленого цвета и четыре фужера, которые быстро наполняет шампанским.

— Итак, — тостует Марк, — за нас!

И действительно, идея с алкоголем оказалось хорошей. После второго тоста общее настроение улучшилось, после третьего ушла неловкость, а потом Марк попросил еще одну бутылку и с ее откупориванием открылся и интереснейший диалог. Ирка расслабилась, и с легкой подачи Егора рассказала все подробности их последней встречи и даже подробно поведала об их решении стать парой. А когда и во второй бутылке игристого вина осталось лишь на дне, она осмелела настолько, что придвинулась к Мартынову и не смущалась, когда он по-хозяйски закинул руку ей на талию и прижал к себе.

А после они изъявили желание ехать в отдельной машине, и на этом мы с Марком единогласно признали нашу посиделку удачной. Марк предлагал поехать к нему, но следующий экзамен был назначен через день, и к нему нужно было серьезно готовиться, а с Марком, разумеется, ни о какой подготовке и речи не пойдет, поэтому, скрепя сердце, я попросила его довезти меня до дома.

— Сдала? — спрашивает папа, едва я пересекаю порог квартиры.

— На пять, — довольно сообщаю я.

— Иного не ждал, — пожимает он плечами.

Весь следующий день я честно готовлюсь к следующему экзамену. Что-то пытаюсь выучить, на некоторые вопросы готовлю шпаргалки и засиживаюсь с подготовкой до глубокой ночи, даже едва не засыпаю за столом. Но решаю оставить все так, как есть, пока уже выученная информация от усталости не перемешалась в моей голове и не образовала кучу бреда.

С утра спешу в универ, чтобы не затягивать со сдачей и попытаться пройти если не в первой, то во второй волне, но у самой аудитории узнаю, что начало экзамена перенесли.

— Черт бы вас всех побрал! — ругаюсь я тихо, но мое упадническое настроение развеивает знакомый голос:

— Верка!

— Привет, спортсмен! — кричу я Димке.

Он по старой привычке подбегает ко мне с намерением обнять, но тормозит в самый последний момент и воровато оглядывается по сторонам прежде чем наклониться и слегка приобнять меня за плечи.

— Привет Верка! — право тон его остался неизменным, — экзаменуешься сегодня?

— Ну да, но экзамен перенесли на полчаса, вот мы, — кивая в сторону небольшой кучки незадачливых одногруппников, — и скучаем. У тебя сегодня первый по счету?

— Первый из двух, к счастью, — закатывает глаза Димка, — Макс, зараза опаздывает, а у него вторая половина шпор. Без него даже зайти не могу.

— Учить надо, а не на шпоры надеяться! — нравоучительно заявляю я, припоминая, что мои собственные шпаргалки распиханы по всем карманам.

— Не нравоучай, — отмахивается Димка, усмехаясь, — о, твой суженый идет, — вдруг произносит он, смотря вдаль поверх моей головы.

Я оборачиваюсь и вижу, как по коридору прямиком к нам идет Марк и Миша, Егор с Иркой плетутся чуть поодаль, но самое неприятное, что замыкает всю эту колонну непонятно как тут оказавшаяся Диана. Когда же она провалится куда-нибудь и подальше, чтобы не видеть ее эту рожу смазливую?

При приближении Марка Димка делает шаг назад, и на первый взгляд может показаться, что он Марка боится, но, зная Диму, полагаю, что он просто-напросто таким образом проявляет уважение. Пока Миша здоровается с моим другом, Марк, конечно, косится в сторону Димки совсем не дружеским взглядом, подходит ко мне так близко, как только может и, словно демонстрируя свои права, крепко меня обнимает.

— Экзамен перенесли, — сообщаю я.

— Да? — недовольно отзывается Марк, — это неудобно, у меня есть планы после экзамена, — затем все же оборачивается к Димке, и они одновременно тянут друг к другу ладони, пожимая руки.

Подходят и Ирка с Егором, но стоит им оказаться среди скопления людей, как их переплетенные пальцы расцепляются, и между ними появляется пионерское расстояние, в которое, ни капли не тушуясь, пролезает Диана.

— Марк, увидела тебя и решила поздороваться, — щебечет она своим колокольным голосом, — у тебя тоже сегодня экзамен?

— Как видишь, — отзывается Марк.

— Димка, Егор, Миша чуть про вас не забыла, — она начинает переходить от одного парня к другому, показушно расцеловывая их в щеки.

— Ты что, в экономисты заделался? — кокетливо улыбаясь, спрашивает амеба у Димки, — вроде бы ваши в том конце коридора.

— Я тоже подошел поздороваться, — беззаботно отвечает Димка.

— С Верой, полагаю? — неожиданно спрашивает амеба, чем повергает меня и всех вокруг в ступор.

При чем тут вообще я и к чему она меня приплела? Но следующие ее слова многое проясняют:

— Вы ведь с Верой такие друзья! — наигранно восторгается она, — недавно узнала, что вы с детства дружите? Таким крепким отношениям можно только позавидовать!

Мне показалось, или это у Марка зубы скрипнули? По моему позвоночнику ухнула ледяная лавина, затылок закололо сотней иголок, а желудок опалило кислотой.

— Да, едва ли не с сада вместе, — подтверждает Димка, не подозревающий куда его ведут, — лучшие друзья, — добавляет он.

— Да, у вас такие замечательные отношения, — меж тем продолжает амеба, разворачивается так, чтобы говорить для всех нас, — слухи ходили, что вы встречаетесь, и на вас глядя, можно было бы так подумать!

— Встречаемся? — удивляется Димка, — с Веркой? Да мы как брат и сестра! — выдает он то, что закапывает меня с головой.

— В каком смысле? — впервые встревает Марк.

— Что? — непонимающе переспрашивает Димка, — мы с детства в одной песочнице играли, можно сказать, спали на соседних кроватях.

— Так и я думаю, — подначивает Диана, — ну какие отношения могут быть? Вроде бы Вера говорила, что вы просто друзья!

— Марк, я объясню, — не дожидаясь, пока случится непоправимое, тихо говорю я ему на ухо.

Но, кажется, говорить надо было раньше, а сейчас в нашем кругу виснет гробовая тишина, и кроме нас с Марком и белобрысой крысы, никто не понимает в чем же дело.

— Так значит, — произносит Марк, — брат и сестра?

Нет, его тон не сулит ничего хорошего, взгляд будто затмевается ледяной пеленой, он смотрит на меня так, как никогда не смотрел. И ощущение, что вместе с его взглядом мне передается могильный холод, который окутывает меня густым и липким туманом. Марк окидывает всех беглым взглядом, срывается с места и быстро шагает по коридору, а я тут же бросаюсь за ним. Не обращая внимания ни на удивленных друзей, ни на ехидно-улыбающуюся амебу, спешу вслед за Марком, но он двигается так быстро, что в своих сапожках на каблуке я очень быстро начинаю отставать.

— Марк, постой! — предпринимаю попытку позвать его, но он не реагирует, — Марк, пожалуйста, — не сдаюсь я.

Он не оборачиваясь спускается по лестнице этаж за этажом, а я бегу следом, отталкивая с дороги встречающихся студентов, и не реагирую на их недовольство.

— Марк! — зову в очередной раз, но он уже спустился на первый этаж в вестибюль и, пока я преодолевала последние ступеньки, вышел из корпуса.

Забыв, что на улице морозный январь, выскакиваю следом как есть — в свитере.

— Марк, погоди! — кричу на всю улицу, не стесняясь прохожих, и, кажется, только заинтересованные взгляды зевак и заставляют его остановиться.

Я, наконец, нагоняю его, но стоит приблизиться, как вся моя решительность теряется.

— Что? — спрашивает Марк, загоняя мое и без того растерянное сознание в тупик.

— Я могу объяснить, — повторяю то, что говорила еще в корпусе.

— Даже не сомневаюсь, — холодно отвечает Марк, — сомнения вызывает только правдивость твоих слов.

— Я знаю, что ты злишься…

— Нет Вера, я не просто злюсь! Я чувствую себя идиотом!

— Марк, пожалуйста, дай мне объяснить!

— У меня всего два вопроса, — говорит Марк голосом, в котором переливаются стальные нотки, — вы были с Фирсовым парой хотя бы один день, и, — он осекается, но быстро находит слова, — ты меня хоть немного любила?

Его слова и сомнения колют в самое сердце и одновременно бьют под дых, причиняя сильную боль, лишют возможности дышать. Но едва набираю в грудь побольше кислорода, чтобы ответить, сказать насколько сильно я его люблю, развеять любые сомнения, Марк меня опережает:

— Хотя, о чем я говорю? — усмехается он, — любящий человек так не поступает.

— Любящий человек поступает еще не так! — выкрикиваю прежде, чем успеваю подумать.

Как он может так говорить? Ему ли произносить столь громкие слова? Марк меняется в лице — видимо, тоже понял, на что я намекаю.

— Это разные вещи, — произносит он, не отводя пристального взгляда, — я поступал так от юношеской глупости, от незнания, как привлечь твое внимание, от растерянности! А ты просто мстила!

— Но ты должен понять! — кричу, срываясь на слезы, — я столько лет терпела, и вот настал момент, когда и я могла сделать так, чтобы ты мучился! Да, я совершила ошибку, но не одна я ошибалась!

— Ты все это время тупо мстила! — кричит Марк.

Я содрогаюсь от его крика или от холода, окутавшего все мое тело? Щеки нещадно жжет от морозного ветерка, рваными порывами обрушивающегося на влажную кожу.

— Это не так, — пытаясь сохранять трезвость мышления, говорю я, — не отрицаю, что сначала я действительно хотела причинить тебе боль, но потом все изменилось, клянусь. Пожалуйста, пойми!

Он должен понять! Должен! Он сам был на моем месте! Но Марк лишь долго и молчаливо смотрит на меня, а потом говорит:

— Нет, Вера, не понимаю.

— Значит, — констатирую я, рывком стирая новые подступающие слезы, — прощать могу только я? Только я могу понять, простить и забыть годы издевательств и травли, только я могу полюбить, а ты не в состоянии осознать мой поступок? Ты не можешь простить мою ложь? Так вот, значит, какая твоя любовь — ты способен любить лишь по своим правилам!

— Есть разница, Вера! — кричит Марк, вновь теряя контроль, — я никогда не мстил тебе! Да, я ошибался, я был сволочью, но когда пришло время признать это — я признал! Я рассказал тебе все! И был с тобой честен и открыт! Я был готов терпеть даже то, что ты спишь не только со мной, но и с Фирсовым, и все это лишь из любви, но ты пошла гораздо дальше! Ты врала мне каждый день! Ты давила на самые больные места и ловко управляла мною! Понравилось тебе, Вера, делать из меня идиота?

— Марк, пожалуйста, — понимаю, что нет смысла объяснять, рассказывать и приводить аргументы. Сейчас имеет смысл только умолять, — давай мы просто все забудем. Перешагнем прошлое и будем строить будущее? Ты забудешь мою ложь, а я, клянусь, забуду все свои обиды. Ведь мы прошли такой долгий путь чтобы быть вместе, неужели мы позволим всему вот так разрушится?

— Прости, Вера, — произносит Марк, и я понимаю, что это конец, так что дальнейшие его слова уже излишни, — но я не могу забыть.

Глава 32

Сколько можно смотреть в след уехавшему автомобилю? Не так долго, на самом деле, особенно, когда промерзаешь до костей под порывами ледяного ветра. Возвращаюсь в корпус на негнущихся ногах, но вместо того, чтобы пойти к аудитории, где, должно быть, уже начался экзамен, иду в ближайший туалет, открываю горячую воду, которая на самом деле едва теплая, и грею окоченевшие ладони.

Лоб начинает сводить спазмом от сдерживаемых слез, и напряжение растет так стремительно, что кажется, будто у меня голова вот-вот разорвется. Не выдержав, позволяю себе заплакать, но изо всех оставшихся сил пытаюсь не допустить истерики. Со слезами голову отпускает, да и руки уже более-менее согрелись. Умываюсь, не задумываясь о макияже, промакиваю лицо сухой салфеткой, но что делать дальше решить не могу. Зеркало отражает опухшее лицо с красными щеками и носом, как у оленя Санты. Куда я так вернусь? Чтобы белобрысой амебе удовольствие доставить? Да и лишние вопросы появятся у всех, кто невольно оказался свидетелями нашей ситуации.

Но экзамен-то никто не отменял, да и что остается? Не просижу же я в туалете целый день, поэтому нехотя покидаю свое убежище и плетусь на нужный этаж.

— Что случилось? — едва завидев меня, бросается Ирка с расспросами, за ней подтягивается и Егор.

— Ничего, — отвечаю я, проходя мимо, чем немало удивляю подругу.

— Вера, — зовет она, но я не реагирую.

Прохожу и мимо Миши, который поддерживает спиной стену, и он поднимает на меня взгляд, смотрит пристально, но ничего не спрашивает. А где, интересно, белобрысая амеба? Конечно же, уже сбежала, ведь свою гадкую задачу исполнила в полном объеме.

— Вера, — подходит Димка, — что случилось? С тобой все в порядке? Ты плакала? — вопросы сыпятся один за другим.

— Нет, ничего, — отмахиваюсь я, — давай я тебе потом напишу?

Мне обязательно нужно будет поговорить, но только не сейчас, лучше даже не сегодня, не тогда, когда я осталась в такой неопределенности. Нам с Марком нужно время, нужно остыть, переосмыслить, и лишь после этого принимать решения.

— Ты же знаешь, что можешь обратиться ко мне с чем угодно и в любое время, — тихо говорит Димка и обнимает.

Но это совсем не то, что мне сейчас нужно. Сейчас я не должна раскисать, не должна привлекать внимание, не должна показывать свою слабость. А Димкины объятия расслабляют, хочется уткнуться носом ему в грудь и зареветь.

— Спасибо, спортсмен, — отвечаю я, отстраняясь.

— Воронова? — да что ж за день-то такой, когда всем от меня что-то нужно.

Оборачиваюсь и вижу своего дипломного руководителя, что, проталкиваясь через кучки студентов, рвется ко мне.

— Воронова, как раз хотел Вам звонить, но хорошо, что встретил. У Вас экзамен? — молча киваю, не испытывая угрызений совести за свою невежливость, — тогда сможете подойти ко мне завтра? Я бы хотел обсудить с Вами Вашу работу, пока еще свежи мои мысли по ней.

— Хорошо, — согласно киваю я.

— Тогда подходите к восьми утра, — говорит Эдуард Валентинович, — обсудим и будем свободны, — добавляет он, улыбаясь, на что получает от меня очередной согласный кивок.

Как раз в это время из кабинета выходит наша староста.

— Следующий может зайти, — говорит она, и я не думая иду на экзамен.

Домой приезжаю с чувством, что если немедленно не лягу в постель, то усну прямо на улице, прислонившись к какому-нибудь дереву, и, должно быть именно из-за усталости не замечаю лишних пар обуви у входа. Заметь я их, узнала бы мамины сапоги, развернулась и убежала бы, но, увы, прохожу в квартиру и на кухне, куда захожу за стаканом воды, нос к носу сталкиваюсь с Толиком, да так и застываю на месте, без возможности пошевелиться. Ощущаю, как по шее за ворот свитера стекают холодные капли, а кисти рук охватывает непроизвольный тремор, как медленно холодеют кончики пальцев, словно сосуды наполняются ледяной водой. В ушах стоит гул, сравнимый с ревом реактивного самолета, а желудок резко сводит, и будь там хоть немного еды, меня мы немедленно вывернуло наизнанку.

Толик с первого взгляда еще при знакомстве мне не понравился. Такое бывает, когда смотришь на человека, и он еще не сделал ничего плохого, но уже чувствуешь к нему какую-то неприязнь, как при взгляде, например, на таракана или дождевого червя. Помимо смазливого лица он имел до ужаса неприятные глаза — такие, которые называют «рыбьи», очень светлые, как будто водянистые и отвратительную пустую ухмылку.

— Верочка! — из-за спины этого шкафа появляется мама и тянется ко мне с объятиями.

Я ощущаю ее прикосновения, аромат ее дорогих духов, и, возможно именно это меня и отрезвляет. Отбросив ее руки, разворачиваюсь и, не обращая внимания на ее призывы, убегаю в свою комнату.

Нет, не может быть, только не здесь! Этот кошмар не может повториться!

— Вера! — вздрагиваю от неожиданности, когда мама без стука заходит в мою спальню.

— Зачем ты притащила его сюда? — кричу я, потому что просто не могу говорить спокойно, голос сам собой срывается в крик.

— Вера…

— Как ты могла? Сюда — в наш дом, где мы были семьей!

— Вера…

— Ты знаешь, что я не хочу и не могу его видеть, ты знаешь, как я к нему отношусь и ты все равно притащила его сюда! — не давая маме вставить и пары фраз, кричу я.

— Вера, мы приехали по делу, — наконец ей удается вставить несколько слов, но лишь потому что мое дыхание перехватывает, и я никак не могу продышаться, каждый вздох резко обрывается вместе со звонким звуком, вылетающем из спазмированного горла.

Может это мне снится? Может это кошмар? Ну не может же столько плохого случиться вот так сразу в один день? Главное сейчас постараться успокоиться и начать дышать правильно. Так ведь уже было, я знаю, что делать.

— Мы остановились в гостинице. В Белгравии, — говорила мама, не замечая моего состояния.

Нужно резко выдохнуть весь воздух из легких, задержать дыхание на несколько секунд, а потом глубоко вдохнуть, и пока мама продолжает что-то говорить, я проделываю все эти манипуляции, и вот кислород начинает свободно поступать в легкие. Чтобы приступ не вернулся, повторяю свои манипуляции еще дважды, и лишь после того, как убеждаюсь, что дышу свободно, прислушиваюсь к маме.

— Вера, идем на кухню поговорим.

— Нет! — резко отказываю я, — я не пойду никуда, не выйду из этой комнаты, пока ты не уберешь отсюда эту скотину.

— Прекрати сейчас же! — вскрикивает мама, — я думала, что ты поживешь с отцом, перебесишься, но вижу, что ничего не меняется!

— Что могло бы, по-твоему, измениться? Прошлое?

— Хватит! Этот твой спектакль мне уже надоел! Ты должна быть благодарна, что тогда Толя простил тебя и не стал раздувать скандал из-за твоих слов! А ты вместо этого продолжаешь стоять на своем?

А слышать это все так же больно. Мне казалось, что та рана затянулась, но сейчас кажется, что из разошедшихся рубцов струится кровь.

— Ты тоже не изменилась! — перехожу в наступление я, — все так же защищаешь этого своего Толика и не веришь собственной дочери!

— Потому что все происходило на моих глазах, и я прекрасно понимаю, что твои обвинения всего лишь очередной способ манипуляции! Ты тяжело пережила наш развод с твоим отцом, но то, что ты не сможешь принять моего нового мужа для меня оказалось неожиданностью!

— Ты так ничего и не поняла! — не выдержав, кричу я.

— Хватит истерик! — кричит мама в ответ.

— Уходи и этого своего забирай с собой! Ненавижу тебя!

Жгучая боль, похожая, наверное, на удар ремня, рассекает щеку. Такое случается впервые. Никогда прежде мама так не поступала, не позволяла себе поднять на меня руку, а уж тем более, дать пощечину! И тут этот Толик отличился!

— Я тебе этого не прощу, — откликаюсь я глухо.

— Вера… — зовет мама, кажется, сама удивленная своим поступком.

— Уходи!

На удивление, мама молча выходит и закрывает за собой дверь, а я осторожно опускаюсь на кровать, запускаю пальцы в волосы и нещадно стягиваю пряди. Такая резкая боль помогает отвлечься, отрезвляет, переключает сознание.

— Не может быть, — вою протяжно, — не может быть.

Я как будто сплю и вижу страшный сон. Уезжая тогда из Москвы, я была уверена, что больше никогда не увижусь с этим человеком, но мама сама тащит его ко мне. Зачем? Что за мания такая навязать мне своего так называемого мужа?

Едва расслабляю пальцы и отпускаю волосы, в памяти всплывают оборванные картинки того вечера, когда я ушла из дома. Я в своей комнате, хочу лечь спать пораньше, потому что устала за день. Ложусь в кровать и включаю телевизор на тихий звук, под который довольно быстро начинаю дремать. И вдруг чувствую чьи-то руки на своих ногах, но сквозь сон еще не понимаю, что происходит. Грубые, рваные касания вытягивают в реальность, а тяжелая ладонь накрывает рот в тот самый момент, когда я начинаю истошно визжать…

— Хватит! — говорю сама себе, вновь сцепляя пальцы на волосах и вновь тяну, изгоняя страшные ведения из памяти.

— Вера, — слышу тихий голос папы из-за приоткрытой двери, — могу войти?

Черт, совсем забыла про папу! Он не должен стать свидетелем наших разборок, он не должен знать, ведь он тоже не поверит, он скажет, что я виновата сама, а я этого больше не выдержу, да и уходить теперь уже некуда.

— Заходи, — отзываюсь и рывком стираю с щек остатки слез.

Папа проходит в спальню, садиться рядом и какое-то время молчит, смотрит в стену, но, видимо, собравшись с мыслями, говорит:

— Что произошло у вас с мамой?

Я ожидала именно этого вопроса, ведь после увиденного его интерес вполне закономерен.

— Обычная ссора, — отвечаю я.

— Я не задавал вопросов тогда, когда ты вдруг решила жить со мной, но подозревал, вернее сказать, знал наверняка, что твое решение связано с ее новым мужем. Но, я не думал, что ваш разлад столь велик. Татьяна в подробности не впадала, говорила лишь, что ты не можешь смириться с ее новым статусом. Но сегодня я увидел, что это не просто каприз, это что-то большее.

— Пап, не бери в голову, это наши с ней проблемы, — ну что еще я могу сказать?

— Вера, если есть что-то, что… ты хочешь рассказать — расскажи.

— Нет, пап, ничего такого. Я не люблю этого Толика и все, а мама нарочно пытается нас свести.

— Я знаю, — произносит папа аккуратно, — что ты плохо перенесла наш развод, и, наверное, тебе тяжело привыкнуть к тому, что мы с мамой больше не семья, но нам всем надо идти дальше. Мама встретила другого мужчину, и, как бы нам не было тяжело, с этим стоит просто смириться.

— Нам? — уточняю я случайную папину оговорку, — тебе тоже тяжело?

— Вера, — тяжело вздыхает папа, — разумеется, наш развод дался мне непросто, и, конечно же, видеть твою маму с другим мне тяжело. Но это жизнь. Такое случается.

Случается, как показала жизнь, еще и не такое, но озвучивать этого папе я не стала.

— Со временем станет легче, — добавляет папа, кладя свою теплую ладонь мне на плечо, а я молчу, не зная, что и ответить.

— Не хочу, чтобы он был тут, — говорю папе.

— Они собирались уходить. Должно быть, уже ушли.

Когда слышу это, то с плеч словно падает огромный камень. Даже дышать становится легче.

— Как экзамен? — спрашивает папа.

— Так себе, — честно признаюсь я, — пятерку поставили только из-за хорошей зачетки.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает папа, но я качаю головой — рассказывать еще и о Марке у меня просто нет сил, — тогда отдохни, поспи, ты вчера готовилась весь день.

Я согласно киваю, а папа наклоняется, целует меня в макушку и уходит, осторожно прикрывая за собой дверь. Мне действительно нужно отдохнуть, а обо всех свалившихся проблемах я подумаю позже.

Переодевшись в домашнее забираюсь под одеяло и закрываю глаза, но едва начинаю засыпать, слышу, как в сумке пищит телефон, оповещая о сообщении. Если не отключить — так и будет пиликать, поэтому приходится встать. Сначала, хотела не глядя выключить, но где-то внутри затеплилась надежда, что это Марк, поэтому разблокирую телефон и вглядываюсь в слепящий экран.

Это не Марк, это мама. Предлагает встретиться вечером в кафе вдвоем и поговорить. Если без этого Толи, то почему бы и нет. Может быть, мама, наконец, поняла, что с ним я никогда не уживусь? Может, наконец, будут и хорошие новости? Пишу, что согласна, мы обговариваем время, а после я все же ложусь спать. Этот день выпил слишком много моих нервов.

Будильник звонит так противно, что появляется невольное желание поступить, как герои фильмов — бросить телефон в стену, но вместо этого, я заставляю себя встать и отключить навязчивую мелодию. Глаза сильно опухли, я едва могу разлепить веки, так еще и ресницы покрылись тонкой, тянущей корочкой. Иду в ванную, тщательно умываюсь и промываю глаза, но отражение в зеркале все равно не радует. Впрочем, на данный момент мне на это наплевать.

Дома темно, лишь из-под двери в папину комнату бьет блеклая полоска света от телевизора. Будильник прозвенел за полчаса до встречи с мамой, поэтому я, не теряя времени, наскоро собираюсь, вызываю такси, перед выходом заглядываю к папе, но он дремлет, поэтому не бужу его, а молча ухожу, тихо закрывая дверь.

Когда захожу в кафе — мама сидит за одним из столиков, а на столе уже стоит чайник, пара чашек и пирожные. Увидев меня, она машет мне рукой, а когда подхожу, встает и тянется с объятьями.

— Я рада, что ты пришла, — мягко говорит мама, поглаживая меня по плечам.

Ни слова о пощечине, даже намека на раскаяние. Я не отстраняюсь, потому что этот невинный жест напоминает мне о тех временах, когда мы с мамой были одной семьей, когда у нас не было тайн, и мы друг друга во всем поддерживали.

— Я уже заказала нам чай, чтобы не сидеть голодными, а основное блюдо закажем вместе, — говорит она, подталкивая меня к диванчику.

Ее добродушие вопреки логике, меня напрягает. Возникает ощущение, что мне пытаются заговорить зубы.

— Выбирай, что захочется, — улыбается мама, протягивая мне меню.

— Я не голодна, буду овощной салат, — отзываюсь я.

— Как скажешь, хотя, ты сильно похудела с тех пор, как уехала к папе.

— Не будем об этом, — резко прерываю я, — ты хотела поговорить, — напоминаю прямо.

— Да, верно! — кивает мама и вдруг ее напускная уверенность словно в воздухе рассеивается.

К нам подходит официант и у мамы появляется минута, пока она диктует ему наш заказ, но официант уходит, а мама все еще молчит.

— Так что? — тороплю я.

— Вера, мы с Толей, — сердце замирает в предвкушении, — решили продать нашу московскую квартиру, — и ухает вниз, разбиваясь от несбывшихся ожиданий.

— И что? — холодно интересуюсь я. Градус нашего разговора понижается в одно мгновение.

— Мы с папой ведь регистрировали ее на тебя при покупке, а теперь, чтобы продать нам нужна твоя подпись. У Толи есть однушка в Химках, ее мы уже продали, плюс продадим нашу и купим одну большую, а в ней выделим тебе долю.

— Вам вдвоем стало мало трехкомнатной квартиры? — осознаю, как грубо звучит мой вопрос, но внутри клокочет настоящий вулкан, и я каким-то чудом не даю ему рвануть.

— Толя чувствует себя неудобно из-за того, что мы забрали твою комнату под его кабинет, поэтому хочет купить четырехкомнатную квартиру. Тогда в ней снова будет твоя личная комната, и когда ты вернешься…

— Я не вернусь! — резко перебиваю я, — пока там будет жить этот Толя!

— Верочка… — устало выдыхает мама, но я не даю ей продолжить.

— На кого будет зарегистрирована новая квартира?

— Понимаешь, — и уже с этой фразой мне все понятно, — я сейчас устроилась на работу в госучреждение, теперь вот сдаю декларацию. Если там увидят дорогую покупку, то у прокуратуры возникнут вопросы, нужно будет доказать на какие средства приобретена новая квартира, а это очень проблематично. Мы решили, что зарегистрируем на Толю, а он выделит тебе долю, соразмерную той, что выделана в этой квартире.

Чтобы хоть немного унять бушующий внутри пожар, делаю несколько резких глотков чая.

— Нет! — твердо отвечаю я.

— Вера, не торопись…

— Я сказала нет! — повторяю грубо, — я не знаю, чем так этот Толя затуманил твой мозг, но то, что ты предлагаешь мне сделать просто не укладывается в моей голове! Околдовал он тебя что ли? Как можешь ты быть такой слепой?

— Хватит! — резко прерывает мама, — мне нужна твоя подпись на документах. Покупателя уже нашли, как и новую квартиру. Все остальное сделаем без твоего участия.

— Я ничего не буду подписывать! — заявляю категорично, — я-то надеялась, что в тебе проснулись материнские чувства, но нет! Этот Толик управляет тобой, как куклой! Я ничего не подпишу и не позволю продать мою квартиру, которую купил папа! Твой Толик не имеет к ней никакого отношения и пусть свои грязные лапы не тянет к имуществу, которое принадлежит мне!

— Вера!

— Он и без того выгнал меня из собственного дома, — твердо продолжаю я, — я оставила вам двоим трехкомнатную квартиру…

— И просто уехала! — пытается прервать мама

— И этого довольно, — холодно прерываю я, — на большее не рассчитывай. А если Толик, — тяжело сглатываю, от волнения, — хочет купить квартиру побольше, то пусть осуществляет свои желания за собственные средства.

— Значит так! — недовольно произносит мама, — я честно пыталась все это время наладить с тобой отношения, но, кажется, вырастила ужасную эгоистку, которая хочет, чтобы поддерживали только ее хотелки!

— Это не так!

— Толя мой муж! — заявляет она, — хочешь ты того или нет. И если ты еще считаешь меня своей матерью, то документы подпишешь! Тебя никто и ни в чем не ущемляет, Вера!

Главное в этой ситуации глубоко дышать и контролировать собственные порывы. Не хотелось бы, чтобы кто-то стал свидетелем грандиозного скандала, который меня так и тянет закатить.

— Мне больше нечего добавить, — как можно тверже говорю я, избегая смотреть матери в глаза, — если ты готова променять дочь на ширинку — это твой выбор! Всего тебе хорошего!

И не давая ей шанса ответить, встаю и ухожу. Забираю в гардеробе куртку, отмечая, что меня никто и не пытается догнать, вызываю такси к торговому центру, что стоит в соседнем квартале, потому что хочу пройтись на свежем воздухе, и ухожу.

Бреду по пустой улице, жмурясь от порывов ледяного ветра, и не могу поверить, что все происходящее не сон. Когда мы с мамой настолько разошлись в своих отношениях? Когда так случилось, что она всецело переметнулась на сторону своего хахаля? Когда мы стали чужими друг другу? Наверное, в тот день, когда я, заливаясь слезами, пыталась рассказать ей о том, что произошло всего за пять минут, до ее неожиданного возвращения домой, а она заявила, что я перешла все дозволенные границы и оклеветала ее мужа.

Подхожу к центру, возле которого уже ожидает мое такси, устало забираюсь в салон, и, хотя водитель довозит меня до дома за считанные минуты, едва не засыпаю прямо на заднем сидении.

Дома все так же — папа дремлет, но телевизор погас от долгого бездействия, а я решаю принять теплый душ. Все мышцы словно свинцом налились, хочется расслабиться и, желательно, забыться, хотя со вторым явные проблемы. Марк за весь день так и не объявился, а на телефоне лишь одинокая Иркина смска с вопросом как я себя чувствую.

Еще вчера я была обычной счастливой девчонкой, наслаждающейся любимым человеком, а сегодня словно все беды разом решили свалиться мне на голову. Разве так может быть? Как беззаботно я жила все это время, ни о чем не тревожилась. Ела… Господи, когда я в последний раз взвешивалась? Совсем забыла об этом, расслабилась, потеряла контроль!

Весы так и манят, я буквально испытываю невероятно тягучее желание взвеситься. Достаю их из-под ванной и немедля встаю, а едва высвечиваются цифры, мне хочется выть от такой несправедливости! Я поправилась на два килограмма! Я знала, я чувствовала это, ведь мне стало тяжело подниматься на этаж, и появилась, кажется, отдышка. И в зеркале я видела отвратительное зрелище — должна была понять в чем дело!

Мне немедленно нужно сделать хоть что-то, как-то запустить процесс снижения веса, но гулять ночью я уже не выйду, заниматься спортом не могу физически, тогда что? Ответ приходит сам собой — мочегонное!

Выпиваю сначала две таблетки, но спустя полчаса проглатываю еще две. Мне необходимо срочно похудеть, пусть даже за счет вывода лишней жидкости!

А ночью просыпаюсь от жуткой судороги ноги. Мышцы скрючивает от пятки до колена, и, как бы я не скакала по комнате, пытаясь растянуть ногу, легче не становится ни на йоту: отпускает в одной точке и сразу же скрючивает в другой, пока я, наконец, не нахожу единственное положение, при котором мышца медленно расслабляется.

Но едва отпускает ногу, появляется головокружение, которое отнюдь не похоже на те многие случаи, происходившие со мной раньше. Сейчас крутилась именно картинка перед глазами, казалось, что комната едет, а я не могу сфокусировать взгляд ни на одной вещи.

Одновременно с этим я чувствую насколько сильно напряжен мой мочевой, поэтому, преодолевая ужасную расфукусировку и отсутствие точки опоры в теле, бреду к туалету, хватаясь за стены. Голова плывет все сильнее, будто я попала в десятибалльный шторм, а закончив свои дела, я принимаю вертикальное положение и в тот же миг кровь отливает от головы, и черная густая пелена сужается к центру, заглатывая меня в темноту. Нет, я не упала в обморок, я все слышу и чувствую, но полностью дезориентирована.

Темнота сгущается, перед глазами начинают мелькать яркие, давящие круги, мерцающие все сильнее. На ощупь, по стеночке добираюсь до комнаты, до кровати, облокоттившись на которую, я опускаю голову вниз. Я не знаю правильно ли поступаю, но чисто инстинктивно мне хочется, чтобы кровь хлынула в мозг, неся спасительный кислород, и лучшим способом мне видится опустить голову ниже тела. Это работает. Наконец, тьма в глазах рассеивается, оставляя после себя лишь оглушающий шум в ушах, сравнимый разве что с тем, что мог бы слышать унитаз во время смыва.

Макушка покалывает, кажется, что волосы приподнимаются у корней, и мне становится легче. Несмотря на одолевающие сомнения, плетусь на кухню, где разом выпиваю два стакана воды, отчего пустой желудок опаляет мгновенной прохладой, и он реагирует острым приступом тошноты. Но стоит перебороть позыв, как становится немного легче. Я добредаю до кровати, ничком сваливаюсь, но еще какое-то время лежу и контролирую непроизвольные сокращения мышц, чтобы не довести их до нового спазма.

Каждые минут десять мне необходимо дойти до туалета, но в текущем состоянии это довольно непростая задача. Промучившись еще час, полностью обессиленная, наконец, засыпаю.

Утром чувствую себя разбитой, не помогает ни душ, ни выпитая вода. Папа пытается пристать с завтраком, но у меня нет сил даже, чтобы с ним поспорить. Голова гудит роем пчел и кружится, но, преодолевая себя, я все же собираюсь и уезжаю в институт. Из-за ужасного бессилия еду на такси. До четвертого этажа добираюсь уже на пределе своих сил.

— Воронова? — меня обгоняет Эдуард Валентинович и открывает дверь преподавательской, — заходите-заходите. Проверил яВаши наработки, и знаете — неплохо. Сейчас кое-что подправим, и я еще отыскал одну очень хорошую табличку, она старенькая и вы, Воронова, будете первой, кому я ее дам использовать!

Он говорит и говорит, пока я устало усаживаюсь на стул сбоку от его стола, а голос становится все тише и тише, и, кажется, уже едва различим вдали.

— Воронова, — зовет меня дипломный, но все его слова тонут в густой темноте.

Глава 33

Открываю глаза от резкого отвратительно запаха, бьющего прямо в ноздри.

— Очнулась? — спрашивает громкий, грубый голос, а перед глазами появляется пухлое женское лицо.

Господи, как шумит в ушах…

— Моргни, если слышишь! — приказывает женщина, и я подчиняюсь, — Олег, очухалась, — кричит она кому-то, кто, по всей видимости, сидит неподалеку.

С каждой секундой голова проясняется все сильнее, очертания становятся четче, появляются первые воспоминания. Припоминаю свое плохое самочувствие, и голос дипломного и резкую темноту. Хочу спросить где я, но в горле ужасно сухо, и вместо слов вырывается какой-то чужеродный хрип.

— Кому можно позвонить и сказать, что тебя в больницу везут? — уже мягче спрашивает женщина.

Меня везут в больницу? Вот почему так трясет. Чтобы голос прорезался несколько раз сглатываю, и, наконец, хриплю:

— Папе.

— Папе так папе, — кивает женщина, и вновь кричит куда-то в сторону, — Олег, найди там папу и позвони.

Догадываюсь, что они в моем телефоне копаются.

— Добрый день, — а голос мужчины звучит гораздо приятнее, даже нет желания уши заткнуть, — говорит фельдшер скорой помощи Олег Борисович Мистрюков. Ваша дочь упала в обморок в университете. Давление у нее низкое, вот только очнулась в карете. Везем в первую городскую. Понадобится ее страховой полис, паспорт.

— Паспорт у меня, — говорю, как можно громче, и, о чудо, голос прорезался.

— Говорит, что паспорт у нее с собой, — тут же транслирует Олег, — значит, полис. Хорошо!

— Приедет? — спрашивает женщина.

— Да, сказал, что будет в ближайшее время, — отзывается мужчина.

— С утра ела? — перед моим лицом снова возникает ее пухлое лицо.

— Не успела, — отзываюсь я.

— Пульс у нее шарашит за сотню, — недовольно ворчит женщина, — тахикардия, аритмия, тут целый набор! — говорит она мне для чего-то повышая голос, будто я глухая, — давление чуть выросло, — снова для своего коллеги.

— Спроси, что она принимала накануне, — просит Олег, и пухлое лицо опять появляется перед глазами, но прежде, чем женщина открывает рот, отвечаю:

— Мочегонное.

— Здрасьте! — выдает женщина, — это для чего же?

Молчу, потому что неудобно признаваться, но ей ответ мой особо и не нужен.

— Сколько выпила-то?

— Четыре, — отвечаю тихо.

— А что не десять? Ты хотя бы представляешь, что творишь? Худела что ли? А то, что ты от таких доз на тот свет отправиться можешь — не подумала? Они же и судороги вызывают, и шок, если передозировка случится. Вроде уже взрослая, а ума нет!

Чувствую себя первоклассницей, завалившей диктант, которую нещадно отчитывает учитель. Второй фельдшер при этом молчит, да и вообще он показался мне каким-то тихим и спокойным. Интересно, как подбирают сотрудников в одну карету скорой?

Вдруг желудок скрючивает и к горлу подкатывает рефлекторная тошнотворная волна. Зажимаю рот рукой, но пустому желудку нечего извергнуть, поэтому этот позыв не заканчивается ничем, кроме боли в пищеводе.

— Тошнит? — тут же спрашивает женщина, — а ты как хотела?

— Люба, приехали, — зовет Олег, и машина, наконец, тормозит.

— Ну, что, — обращается ко мне эта самая Люба, — встанешь или опять нам тебя тащить?

— Встану, — отзываюсь я.

Насколько же может быть противным человек? Я понимаю, что она, возможно, пытается не позволить мне раскиснуть, но банальную вежливость еще никто не отменял. Или медперсонал не обучают тактике при приеме на работу?

С трудом перекатываюсь на бок на узкой кушетке, облокачиваюсь на локти и с большим усилием поднимаю свое неимоверно тяжелое тело. Сползаю с кушетки и мне кажется, что комната вращается вокруг меня.

— Стой-стой, — приговаривает грубая женщина, но все же поддерживает меня за предплечье, а, видимо, Олег накидывает мне на плечи пуховик.

Люба буквально тащит меня к большим дверям, над которыми крупными буквами с облупившейся краской написано «приемный покой». Не замечаю холода, а чувствую разницу температур лишь когда прохожу в небольшое душное помещение.

— Тут комплект, — сообщает Люба дежурной медсестре — молодой и приятной на вид девушке в лиловом медицинском костюме, — давления нет, тахикардия, аритмия, обезвоживание. Короче, наглоталась мочегонного.

— Девушка, присядьте сюда, — говорит мне взявшийся из ниоткуда Олег и, аккуратно перехватывая меня за руку, подводит к лавочке у стены рядом с приемным пунктом.

Впервые я не только слышу, но вижу второго фельдшера — это молодой мужчина, которому на вид не более сорока лет с обычным усталым лицом и нависшими над глазами тяжелыми и густыми бровями.

— Не переживайте, — обращается он ко мне, — это все лечится. Главное, что не совершили ничего непоправимого.

— Спасибо, — говорю я, а он вдруг кладет руку мне на плечо чуть сжимает и улыбается. И это неимоверно теплая и добрая улыбка, отеческая.

— Ну, оставляем тебя Оленьке, — говорит Олег, — она хорошая девушка, позаботится о тебе!

— Спасибо, — повторяю снова, а Олег опять улыбается и потом уходит вслед за шумной Любой.

— Паспорт с собой? — спрашивает девушка, которую Олег назвал Оленькой, — родственникам нужно позвонить?

— Паспорт в сумке, папе уже позвонили, он сейчас приедет и полис привезет.

— Давайте пока оформимся с паспортом, а там может и папа Ваш подойдет, — предлагает девушка, улыбаясь.

У нее приятный, тонкий голосок и добрая улыбка. Оленька забирает мой паспорт, возвращается за стеклянную перегородку и несколько минут что-то упорно настукивает на клавиатуре, а после задает мне ряд стандартных вопросов о семейном положении, вредных привычках, аллергиях на лекарства и многом другом.

Через какое-то время приходит и врач — женщина в возрасте со строгим лицом и рваными привычками — резкой походкой заходит в приемную, резко разговаривает с медсестрой, так же резко и порывисто забирает у нее документы и не менее резким взглядом смеряет меня, скрючившеюся на кушетке.

— Встать можешь? — грубо обращается она, а у меня сил хватает лишь на то, чтобы кивнуть, — идем!

Я медленно поднимаюсь, контролируя, чтобы не начало темнеть в глазах и следую за ней. Правда, недалеко — буквально за угол в небольшой кабинет со столом, кушеткой, каким-то старым комодом и обычными больничными весами — теми самыми, которые стоят во всех бюджетных учреждениях в каждом медицинском кабинете — белые и звякающие, с металлической линейкой и гирькой.

— Раздевайся и вставай, — приказывает врачиха, — до нижнего белья, — уточняет она, видя мое сомнение.

Под ее острым недовольным взглядом чувствую себя некомфортно, но все же послушно разуваюсь, снимаю свитер и джинсы и встаю на шатающуюся платформу. Врачиха с еще более недовольным видом обходит меня с лица и производит стандартные манипуляции с весами, потом окидывает меня странным взглядом, и снова смотрит на весы.

— Сорок три с половиной, — выносит она вердикт, — одевайся и возвращайся в приемный покой.

Дверь хлопает прежде, чем я успеваю что-либо ответить, а когда возвращаюсь в приемную, то нахожу там взволнованного папу.

— Вера! — кричит он, едва завидев меня, — что случилось?

— Пап, все почти в порядке.

— В каком порядке, Вера? Мне уже девушка все рассказала! Зачем ты наглоталась таблеток?

— Пап, я не наглатывалась, — устало отвечаю я, и он, видя мое состояние, немедля тянет мое послушное тело к лавочке, — я выпила четыре штуки, чтобы вывести жидкость из организма.

— Я так и знал, что твое похудение до добра не доведет!

— Пройдемте, — к нам подходит Оленька со стопкой документов в руках.

— Ты можешь идти? — тут же спрашивает папа.

— Разумеется, я же как-то сюда пришла.

Но папа все равно подхватывает меня под локоть и не спеша ведет вслед за Оленькой. Преодолевая длинные коридоры, заворачивая то направо, то налево, то поднимаясь по лестнице, мы, все же, приходим на этаж с надписью — терапия. Оленька передает нас с папой еще одной медсестре на приемном пункте, которая спустя десять минут заполнения каких-то документов, когда я уже из последних сил стою на подкашивающихся ногах, проводит нас в одну из палат.

— А можно нам отдельную палату? — спрашивает папа, едва видит, что моя кровать стоит аккурат между еще двумя, занятыми старушками, а в самой палате витает неприятный аромат лекарств.

— Одиночных нет, есть на двоих, — лениво отзывается медсестра, — но можно положить ее одну, — красноречиво намекает она.

Уж не знаю, сколько это стоило папе, но на этот раз нас приводят в новую, более просторную и свежую палату с двумя современными кроватями, телевизором, холодильником и чайником.

— Располагайтесь, — уже дружелюбнее говорит медсестра, — сейчас подойдет доктор.

Я так рада, что снова могу принять горизонтальное положение, что сразу же укладываюсь на ближайшую койку, а папа стягивает с меня ботинки.

— Плохо? — заботливо уточняет он.

— Нет, я спать хочу.

— Так, — у меня сердце замирает от громкого хлопка, с которым дверь ударяется о стену, когда заходит доктор.

На этот раз мужчина — папин ровесник.

— Воронова Вера Викторовна? — спрашивает он, но не дожидается ответа, — я Ваш врач — Сергей Петрович Левшин. Что же вы, Вера Викторовна, мочегонными балуетесь? И часто?

— Нет, — тяну я, припоминая, когда я прибегала к ним в последний раз.

— Вы отец? — обращается он к папе.

— Виктор, — представляется мой папа, и мужчины жмут друг другу руки.

— Давайте говорить откровенно, — присаживаясь на угол моей кровати, начинает доктор. Вид он принимает суровый и устрашающий, — Виктор, обращаюсь к Вам, как к лицу ответственному. Состояние Вашей дочери близко к критическому. Вес сорок три килограмма, индекс массы тела стоит на границе между недостаточной и выраженным дефицитом. Этот индекс при ее росте и весе равен шестнадцати. При таком положении вещей, с учетом прочих симптомов, ставится диагноз — анорексия.

Ох, наверное, папа в большом шоке, он перестал даже моргать.

— Я допускаю, — тем временем продолжает доктор, — что вес будет чуть выше, когда мы восстановим уровень жидкости, водно-солевой баланс и все остальное. Но сколько там может прибавиться? Три килограмма? В этом случае анорексия ставится под вопрос, но, и это очень большое «но» — расстройство пищевого поведения тут налицо.

Доктор замолкает, давая нам возможность переварить информацию. Кто из девушек не слышал о РПП? Это главный аргумент в любом споре о еде и весе, но одно дело, знать, что существует такой диагноз, а другое, услышать, что этот самый диагноз ставят мне. Но при чем тут РПП? Какое вообще это ко мне имеет отношение? Я всего лишь хотела скинуть набранные пару килограммов и только-то! А кто не сидит на диетах? Кто не хочет похудеть? И что делать, если отражение в зеркале выглядит, как бегемот?

— В таких случаях, прежде чем начинать лечение, я спрашиваю у пациентов: вы осознаете свое положение? Вы осознаете, что оно критическое?

— Оно вовсе не критическое! — фыркаю я, — всего лишь перебрала с мочегонным — с кем не бывает?

— Вера, тот факт, что Вы отрицаете наличие проблемы, говорит о том, что она у Вас есть. Но для того, чтобы бороться с тем, что мы имеем, Вам нужно эту проблему осознать. Мы Вас тут, конечно, откачаем, прокапаем, восстановим водно-солевой баланс, накормим, — доктор делает особое ударение на этом слове, — но, когда Вы вернетесь домой, Вы должны будете продолжать питаться. Иначе, если Вы будете голодать, глотать мочегонные, все наши усилия будут напрасны.

— Вы хотите, чтобы я поправилась?

— Именно, при чем и в одном и в другом смысле!

— А я толстеть не хочу! Вы не понимаете какого это — быть толстой с детства! Когда все одноклассники тычут пальцем в спину!

— Вера, хватит, не спорь! — прерывает меня отошедший от шока отец.

— Вера, Вы должны понять, что сегодня стояли через дверь с апостолом Петром. Сердце могло бы просто остановиться от шока.

— Но ведь этого не случилось! — упрямо заявляю я.

— Непременно случиться, когда наглотаетесь мочегонного в следующий раз, — невозмутимо возражает доктор, — смотрите, Вера, я сейчас сделаю необходимые назначения, и Вас начнут лечить. Папа, снова обращаюсь к Вам, — уделяйте дочери внимание, разговаривайте, убеждайте, что нужно питаться. Только не заставляйте — это не работает. Так мы еще и булимию вызовем.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — говорит папа, напоминая мне героев из американских фильмов. Только трагической музыки не хватает.

— Очень на это надеюсь, — кивает доктор, — ну, Вера, до вечернего обхода! — обращается он ко мне, улыбаясь с долей хитринки в глазах, прежде чем уйти.

Когда мы с папой остаемся одни, в палате повисает гнетущее молчание. Очевидно, что он хочет многое сказать, но, как обычно, не может подобрать слов.

— Пап, я уже все услышала, не пыхти, — пытаюсь пошутить я.

— Ох, Вера, что же ты делаешь, — отвечает он устало и усаживается на соседнюю кровать, — я так и знал, что этим все кончится.

— Мне не настолько хорошо, чтобы начинать меня отчитывать, — бурчу я недовольно.

— Ты хотя бы понимаешь, что могло случиться? Ты же вроде бы взрослая девушка, умная, рассудительная. Скажи мне как ты можешь совершать такие глупые поступки?

— Я устала! Хочу спать! — откликаюсь я довольно грубо.

Что значит «глупый поступок»? Он вовсе не глупый, он спонтанный и отчаянный — это разные понятия. Да, признаю, переборщила, но ставить мне диагнозы только потому, что я единожды ошиблась, по крайней мере, не справедливо. В конце концов я почти всю свою жизнь слежу за фигурой, и до сегодняшнего дня все было в порядке.

— Ладно, — сдается папа, — мне нужно вернуться на работу, чтобы сдать отчет, а потом я привезу тебе необходимые вещи. Напиши мне сообщение, что нужно взять.

Даже не отвечаю, только киваю и закрываю глаза. Чувствую себя так паршиво, что, кажется, уже никогда не встану с этой койки. Вот черт, а что же с оставшимся экзаменом? Открываю глаза, чтобы найти свою сумку, но искать не приходится — она лежит на соседней кровати, но встать и сделать пару шагов кажется непосильной задачей, словно в тот момент, когда я легка на больничную кровать, из меня автоматически все соки высосали.

На счастье, в палату заходит медсестра и везет за собой медицинский штатив с капельницей. Его колесики, пересекая каждый новый стык, издают жуткий звон, отдающийся эхом в моих ушах.

— Добрый день, — улыбается девушка. Или женщина — по ее лицу трудно определить возраст, — ложимся поудобнее на спинку, будем ставить капельницу. Из вещей с собой есть что-то?

— Папа вечером привезет.

— В этом не пойдет лежать, — кивает она на мои свитер и джинсы. Сейчас принесу распашонку.

— А не могли бы Вы мне передать сумку? — успеваю попросить я, пока бойкая девушка не выскочила из палаты.

Она выполняет мою просьбу. Нахожу телефон и пишу сообщение Ирке: «Попала в больницу. Видимо, надолго. Скорее всего пропущу экзамен, и не знаю, что с этим делать. Не могла бы ты в деканате узнать порядок моих действий в такой ситуации?». Перечитываю сообщение, решаю, что оно слишком сухое, добавляю к нему «привет» вначале, «огромное спасибо» в конце и отправляю.

На удивление, звонок поступает меньше, чем через минуту. Ну неужели нельзя написать? Ведь не зря же я сообщением отправила.

— Привет, Ир, — нехотя отвечаю на звонок.

— Что с тобой случилось? Какая больница? Ты в порядке? Хотя в каком порядке, ты же в больнице! — тарахтит она, а мне настолько лень говорить, что я и не пытаюсь ей ответить.

Возвращается медсестра и протягивает мне нечто, напоминающее цветастый халат, в которых бабушки летом по улице ходят.

— Пока это надень.

— Ир, мне сейчас будут ставить капельницу, — прерываю я, все еще говорящую подругу, — я в первой больнице, в терапии, жива и все со мной нормально. Узнай то, что просила, ладно?

— Ага, — слышу я ее ответ и отключаюсь.

Медсестра тактично отворачивается и производит какие-то манипуляции с капельницей, а я в это время меняю свою одежду на пенсионерскую. По правде сказать, когда сняла душный свитер, даже дышать стало легче, будто с груди камень убрали. Свои вещи складываю на тумбочку, укладываюсь под одеяло на спину и уже предвкушаю свой сон.

— В туалет не нужно?

— Нет, — после мочегонного мне еще долго не будет нужно в туалет.

— Давай ка подстелем вот это, — говорит девушка и протягивает мне одноразовую пеленку, — на всякий случай. Капельница большая, — добавляет она, без слов угадывая мой немой вопрос.

Приходится согласиться, хотя от этого действия чувствую себя еще более старой и немощной. Отдать должное медсестре, вены она колит на загляденье — даже не почувствовала, когда игла кожу проткнула, лишь услышала тихое «готово».

— Руку не сгибать, капельницу побыстрее не делать! Лежи, отдыхай.

— Спасибо, — несутся мои слова ей в спину.

Закрываю глаза и даже не замечаю, как проваливаюсь в сон. Понимаю, что спала, лишь когда открываю глаза и припоминаю сновидения: мы снова поссорились с Марком, только слова его звучали куда грубее, чем тогда, а потом и мама появилась и кричала, что я ей больше не дочь. Да уж, отдохнула, называется, будто и не спала вовсе. Капельница уже заканчивается, а мне, на удивление, почти не хочется в туалет.

— Проснулась? — едва не подпрыгиваю на кровати от звонкого Иркиного голоса.

— Ты что здесь делаешь? — спрашиваю подругу, удобно устроившуюся на каком-то стуле. И откуда она его взяла, ведь не было же ничего?

— Вер, ну как я могла не прийти? — удивленно тянет Ирка, — ты же ничего не объяснила. А новостью ошарашила! Я, говорит, в больнице. Ты сказала в первой, в терапии. Ну я и…

— Ладно, поняла, — прерываю я, прежде чем ее занесет.

— Ты не сказала, что случилось, и я не знала, что тебе принести. Но решила, что бананы в любом случае можно. Там же эндорфины и все такое…

— Спасибо, Ир, — искренне благодарю я подругу.

— Вер, — как-то неуверенно говорит Ирка и замолкает.

— Что? — спрашиваю, когда чувствую, что продолжения вопроса не планируется.

— Я, когда узнавала в какой ты палате, то медсестра обмолвилась, что ты девочка, таблеток наглотавшаяся, — тихо объясняет Ирка и снова замолкает, а ее немой вопрос повисает в воздухе.

Таблеток наглоталась? Это я там с такой пометкой записана?

— Ты что, хотела…?

— Ничего я не хотела. Выпила четыре таблетки мочегонного и все.

— Мочегонного? А зачем? — удивленно спрашивает подруга.

— Похудеть хотела, — признаюсь честно.

— Ты? — вскрикивает Ирка, выпучивая на меня свои глазищи, — похудеть? Зачем?

— Чтобы быть худой! — отрезаю я, и, кажется, Ирка понимает, что больше эту тему я обсуждать не буду, — ты в деканат не звонила?

— Не звонила, — качает головой Ирка, и тут же добавляет, — я туда съездила. Там все просто. Так как ты на контракте, ты просто принесешь справку или выписку из больницы и тебе дадут экзаменационный лист — сдашь потом отдельно и все.

— Спасибо тебе, Ир.

— Да не говори ерунды, — отмахивается подруга, — а Марк знает, что ты сюда попала?

Вот эта тема еще хуже той, что про таблетки.

— Нет, не знает, — отвечаю тихо, — и, думаю, ему все равно. В сущности, я полагаю, что мы расстались.

— Расстались? — вновь вскрикивает Ирка, — но как это расстались?

— Как все, — отрезаю я, нервно сглатывая подкатывающие слезы.

— Это ты из-за него что ли? Ну, с таблетками?

— Ир, я же сказала, что ничего я не глотала! И, разумеется, никакого суицида не планировала.

— А почему расстались? — спрашивает Ира, когда осмыслила мои слова.

Набираю в грудь побольше воздуха, в попытке утрамбовать не сдающуюся волну слез, и отвечаю, срывающимся голосом:

— Я накосячила. И думаю, он не простит. Я бы не простила, — вот черт, слеза все же катится по щеке, и Ирка замечает ее прежде, чем успеваю смахнуть.

— Вер, ну ты чего, — тут же начинает причитать она, чем выводит меня на новые слезы, — ну Вер…

— Сейчас, — говорю тихо и пытаюсь успокоиться: задерживаю дыхание, чтобы не допустить истерики, затем несколько раз глубоко вдыхаю, стираю мокрые дорожки с щек и лишь после этого продолжаю, — все нормально.

А потом меня прорывает — как на духу выкладываю Ирке все, что натворила. Рассказываю и о нашем с Марком договоре, ловко мной изобретенном, и о Димке, которого выдавала за своего парня.

— Но зачем? — недоуменно спрашивает она, когда я заканчиваю рассказ.

— Потому что не умею быть счастливой! — признаюсь, едва произнося слова от неконтролируемых всхлипов, — уцепилась, дура, за прошлое, за его детские придирки, и захотела отомстить. Решила, что вот и мое время настало над ним издеваться.

— Но ведь ты его любишь, Вер? Любишь же? — спрашивает подруга с такой надеждой, будто речь идет о ее собственной жизни.

— Люблю, — тихо отвечаю, стирая слезинки, бегущие одна за другой, — очень сильно люблю. Только поняла это слишком поздно.

— Вер, Верочка, да простит он, вот увидишь. Если любит, то обязательно простит! Может быть Егора попросить с ним поговорить?

— Нет, зачем это нужно? Только Егору не хватало разбираться с моими косяками.

— Все наладится! — твердо заявляет Ирка, — вот увидишь, что наладится.

— Было бы неплохо, — улыбаюсь я грустно.

Но что тут может наладится? Марк ушел, зато приперся Толик и та женщина, что когда-то звалась моей мамой. Только теперь от нее не осталось и следа, впрочем, как и от моей уверенности, что все будет хорошо.

Глава 34

Ирка еще сидит со мной какое-то время, но все же и у нее есть свои дела, и видя, как она ерзает на стуле и поглядывает в телефон, я сама предлагаю ей идти.

— Я приду завтра, хочешь? — спрашивает она, заглядывая в глаза с преданностью щенка.

— Хочу, но если у тебя дела, то не стоит их из-за меня откладывать. К тому же, завтра экзамен.

— Ох, да, — тяжело вздыхает Ирка, — пойду учить.

Она еще долго собирается, болтает без умолку, но все же обнимает меня и уходит, а ее место занимает медсестра, которая приходит, чтобы снять капельницу.

— Сейчас сниму, потерпи, — говорит она.

— Да мне не тяжело, — отвечаю удивленно, — лежать — не мешки волочить.

Девушка поднимает на меня глаза и несколько секунд пронзительно смотрит, прежде чем спросить:

— В туалет ты не хочешь?

— Нет. Сама удивилась, если честно, — безмятежно отзываюсь я.

Но взгляд медсестры меняется, на лице мелькает что-то странное, недоброе. Она, конечно, улыбается, но это улыбка явно фальшивая, ненатуральная, и явно нужна лишь для того, чтобы не вызвать во мне беспокойства.

— Я посмотрю, — предупреждает она прежде, чем поднять одеяло с моих ног, наклоняется, прощупывает голени, затем просит показать ей руку.

На удивление отмечаю, что рука сильно отекла и, едва я попыталась ее поднять, налилась и заколола тысячей иголочек.

— Я сейчас вернусь, — говорит она и выбегает из палаты, а возвращается уже с тем самым доктором, который рассказывал о моем диагнозе — Сергей Петрович.

— Так, Вера, — говорит он, подходя ближе, — потребности в туалет сходить нет?

— Нет, — подтверждаю я, не понимая к чему эти вопросы.

Доктор так же, как и медсестра ранее, осматривает мои ноги и руки, и так же, как она странно мне улыбается.

— А пить не хочется?

— Очень хочется, буквально в горле пересохло.

— Везите ее на УЗИ, а потом зовите Павла Юрьевича — пусть и он посмотрит.

Медсестра кивает и пулей вылетает из палаты, оставляя за собой нервный шлейф.

— Что-то не так? — уточняю я.

— Не совсем, Вера, — отвечает доктор, задумчиво потирая пальцами подбородок, — видите ли, жидкость, содержащаяся в вашем организме, не выводится естественным путем. У вас начались серьезные отеки. Сейчас мы сделаем УЗИ почек, чтобы проверить их работоспособность, соберем анализы и в зависимости от результатов, будем смотреть, что необходимо предпринять.

— У меня почки отказали? — ошарашено спрашиваю я.

— Пока могу сказать, что нужно провести обследование, — неопределенно отвечает доктор.

В палату возвращается медсестра и катит перед собой инвалидную коляску.

— Я помогу, — она подходит ко мне и ждет моих действий, а я с ужасом пялюсь на инвалидку.

— Не бойтесь, это для удобства, — улыбается она, замечая мое смятение.

С трудом перебираюсь на коляску, и меня отвозят на УЗИ. Доктор, конечно, диктует все показатели под запись медсестре, но лично мне они не о чем не говорят. И ладно бы хоть у него на лице мимика менялась, но он сидит со столь непроницаемым лицом, что на секунду кажется, будто он под гипнозом послушно диктует подсунутые ему цифры.

Он отдает заключение моей медсестре, а она отвозит меня обратно в палату, где уже ждет новый доктор — совсем пожилой мужчина низкого роста с россыпью глубоких морщин на лице. Он тщательно изучает то заключение, что отдала ему девушка, осматривает мои ноги и руки.

— А, Павел Юрьевич, — к нам присоединяется и мой лечащий врач, — что скажете? Это у вас УЗИ?

— Да, Сергей Петрович, ознакомьтесь.

Теперь они вдвоем рассматривают мое заключение.

— Думаю, что анурия связана с передозировкой мочегонным, почки, судя по всему жизнеспособные. Тут нужна детоксикация, противошоковые мероприятия, — перечисляет он, загибая пальцы, — калий, магний, кальций. В общем, все по схеме. И как только восстановится функция, нужно делать анализы.

— Возразить нечего, — отзывается мой доктор, — я хотел, чтобы Вы посмотрели на УЗИ, все же почки по Вашей части.

— Понял-понял. Ну, выздоравливайте, — он закрывает папку и смотрит на главный оборот, читая мое имя, — Вера Викторовна.

— Спасибо, — отзываюсь я.

— Так, Вера, ждите, сейчас принесут лекарства. Надо Вас приводить в порядок и побыстрее! — говорит доктор, прежде чем уйти.

Вскоре мне приносят несколько разноцветных и разноразмерных таблеток и ставят болезненный укол.

— Если в течении пары часов не захотите в туалет, непременно скажите! — наказывает медсестра, и получив от меня понятливый кивок, уходит.

А через полчаса ко мне приходит новый гость.

— Мама? — моему удивлению нет предела, когда вижу, как она заходит в палату с массивными пакетами наперевес, — ты что здесь делаешь?

— Виктор позвонил, рассказал, что случилось. Его задерживают на работе, и он попросил отвезти тебе вещи до того, как закончатся приемные часы. Я собрала все, что считала нужным. Тут пижама, халат, тапочки, посуда, белье ну и все остальное.

Мама ставит пакеты возле моей кровати и, немедля ни секунды, переходит в наступление:

— Вера, как ты могла такое сотворить? Чем ты думала? Наглотаться таблеток — подумать только!

— Я не наглатывалась таблеток! — успеваю вставить несколько слов в ее гневную тираду.

— Ты не понимаешь, как это могло закончится? А что у тебя с лицом? И с руками?

— Отек!

— Вот до чего доводят твои поступки!

— Хватит! — не выдерживаю я, — если ты приехала для того, чтобы отчитывать, то уезжай!

— Я приехала потому, что беспокоюсь о тебе!

— Тогда не нужно играть на моих нервах!

Мы обе резко смолкли, но по маме четко видно, что она еще не все сказала. Ей не терпится высказать мне все, что сейчас на душе играет, но, наверное, совесть не дает, поэтому вместо очередной тирады, она глубоко вздыхает и спрашивает:

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— И все? — повышая голос, уточняет мама.

— А что еще?

— Вера, перестань! — прикрикивает она, и я решаю не играть в опасную игру с ее нервами, — скажи мне, — произносит мама и начинает теребить пальцами край своего пиджака, — ты подумала на счет квартиры?

Сначала, искренне надеюсь, что мне либо послышалось, либо я сплю и вижу сон, но, увы, нет.

— Так вот оно что, — выдыхаю я, едва сдерживая нервный смех, рвущийся наружу, — а я-то думала в тебе материнские чувства взыграли. Но нет.

— Не говори ерунды! — фыркает мама, — но ты не хочешь ни о чем говорить, а эта проблема важная и насущная, я должна ее разрулить.

— Нечего тут разруливать, — отрезаю резко, — квартиру купил папа! И он потратил на это все свои сбережения! И если записал ее на меня, значит хотел, чтобы она была моей! И я не отдам свою квартиру твоему мерзкому хахалю.

— Вера, мы просто хотим ее разменять!

— Ты совсем обезумела? — не выдерживаю я, — неужели ты совсем не понимаешь, что собираешься сделать? Не осознаешь, что он просто свалит, когда в его руках окажется большая квартира в Москве? Мозги что ли у тебя эта сволочь высосала?

— Немедленно замолчи! — приказывает мама.

— Нет, уж, если завела этот разговор, то готовься услышать мой окончательный ответ! Я ничего не подпишу! И квартиру не отдам! Хочешь отказаться от меня — давай! Ты уже сделала это однажды, значит, сейчас не будет так больно!

— Значит, это твой ответ?

— Да! Да! И еще тысячу раз да! И скотине этой передай, чтобы даже не пытался тянуть свои лапы к этой квартире! Иначе поедет жить туда, откуда появился!

— Не ожидала такого от тебя! — говорит мама с наигранным надрывом, — думала, что могу на тебя положиться. Нужно было тогда эту квартиру на себя оформлять, чтобы сейчас проблем не было.

— Это было решать не тебе, к счастью, — парирую я, — дай тебе волю, с тебя последнее этот Толик снимет!

— Я постараюсь твои слова близко к сердцу не принимать! — заявляет мама, — ты в плохом состоянии и не понимаешь, что говоришь! — я даже усмехаюсь от ее высказанной надежды, — вернемся к этому, когда поправишься!

— Мы к этому не вернемся! — настойчиво повторяю я, но мама уже и не слушает.

— Поправляйся! — бросает она напоследок.

А едва за ней закрывается дверь, мое самообладание рушится, как карточный домик: слезы неконтролируемо текут по щекам, вена, что проходит через лоб, начинает болезненно пульсировать, дыхание сбивается на всхлипах, и никакие методы успокоиться не помогают. Всхлипы вырываются все чаще и все сложнее становится вдыхать кислород. Помогает только несколько жадных глотков воды, но от новых всхлипов глотаю жидкость резко, и тут же болезненный спазм проходит волной от горла по пищеводу до самого желудка. Зато после этого ко мне возвращается способность брать себя в руки. Наплевать! На маму, на ее обиды и больше всех на наглеца-толика. Второе ее предательство не больнее первого, наверное, от того, что уже ожидаемо.

Замечаю, что после всех процедур и манипуляций, меня, наконец, тянет в туалет. Когда на вопрос медсестры перед вечерним обходом я даю утвердительный ответ, она кивает и, кажется, облегченно выдыхает, а когда замечает пустую тарелку на тумбочке, даже улыбается. Приятно чувствовать, что хотя бы кто-то так переживает за меня, удивляет лишь, что это совсем чужой человек.

Нет, разумеется, есть еще папа. Он звонит после работы, извиняется, что не успевает зайти до прекращения приемных часов, но обещает непременно прийти с утра. А совсем перед сном приходит сообщение и от Ирки — она тоже переживает, желает здоровья и пишет кучу приятностей. Неожиданно приходит сообщение и от Мартынова. Сухое, конечно, и, вероятно написанное под Иркиным пристальным руководством, но настроение мне оно поднимает. От Марка только по-прежнему ни слова, и это подвешенное состояние давит тяжелым грузом.

На ночь меня пичкают целой горой разнообразных таблеток для поднятия уровня калия и магния, работы почек, сердца и многого другого, и пол ночи я провожу гоняясь до туалета. Вместе с тем спадает и отечность в руках и ногах, и даже кожу на лице больше не стягивает.

Единственное, что мне стало совсем непонятно, так это зачем мерить температуру в пять утра? Почему это важно делать именно в это время, ведь обход врача назначен на девять. Но сонной и усталой после ночной беготни мне подсовывают градусник, а потом приходят снова, чтобы забрать обратно. И все это сопровождается громким хлопаньем двери и злит каждый раз, когда, едва провалившись в сон, меня из него грубо выдергивают.

В восемь утра надежды поспать не осталось вовсе. За полчаса до того у меня пришли брать кровь, потом растолкали и вынудили идти в туалет и собирать другой анализ. Потом привезли очередную порцию таблеток. И вот когда все процедуры пройдены, анализы сданы и, казалось бы, можно поспать, начинают настырно звать на завтрак, ведь привилегии первого дня, когда еду услужливо приносили в палату, закончились. И с едой меня достают с особенным энтузиазмом. Поэтому, когда я злая и не выспавшаяся, похожая на сторожевую собаку, готовую сорваться на любого прохожего, прихожу в столовую, и мне вручают тарелку манной каши, покрытой тонкой пленкой, внутри просыпается искреннее желание надеть эту самую тарелку на голову поварихе.

К девяти приходит доктор, проводит осмотр, задает типичные вопросы и удовлетворенный и моим состоянием, и ответами, уходит, а его место занимает папа.

— Мама вчера звонила, — осторожно говорит он после обмена приветствиями, — сказала, что ты в плохом настроении.

— Не начинай, — отмахиваюсь недовольно, — наши отношения с мамой находятся в плохой стадии.

— Ладно, — соглашается папа, — но если что-то случится, ты ведь мне скажешь?

Конечно нет! Иначе бы о Толике уже давно сказала, но реакция мамы научила меня молчать, чтобы не выглядеть дурой и не быть обвиненной во всех смертных грехах. Но папе я киваю, чтобы не было лишних вопросов.

— Я разговаривал с доктором. Он сказал, что самого страшного удалось избежать.

— Самое страшное будет, когда выйдя отсюда, я встану на весы.

— Вера, о чем ты думаешь? — вспыхивает папа, ты попала в такую ситуацию и еще вспоминаешь о своем похудении? Ты на себя в зеркало смотрела? Куда худеть? Чтобы насквозь просвечивало?

— Пап, тебе не понять!

— И слышать ничего не хочу.

— Ну и ладно! — в конце концов, что изменит его запрет? А сейчас вообще спорить нет смысла, поэтому и соглашаюсь.

— Я забежал перед работой, еще приду в обед, принесу чего-нибудь вкусного, а то больничная пища, обычно, не радует.

Еще как! Стоит вспомнить манную кашу с пенкой и комочками. Кошмар ясельной группы наяву.

— Ладно, еще увидимся, — говорит папа и целует меня в макушку.

Когда остаюсь одна и никаких процедур не предвидится, решаюсь на прием душа. Полотенце и химию мама догадалась принести, поэтому плетусь в ванную. На стене там висит зеркало, в которое отражение видно по пояс и если вчера я не решилась в него глянуть, старательно избегала даже голову в ту сторону поворачивать, то сейчас, когда отеки уходят, можно оценить состояние.

— Черт!

Ну и как можно забыть о диетах? Невозможно даже смотреть на эту опухшую жирную рожу. А руки? Поворачиваюсь в профиль и прижимаю их к туловищу, с ужасом наблюдая, как расплывается кожа в районе бицепса. И талия! Ну где тут талия? Ее просто нет!

— Лучше бы и не смотрела!

От увиденного настроение уверенно скатывается, уходя в минус, и даже освежающий душ не помогает. Переодеваюсь в свою одежду — мягкую и совершенно не похожую на привет из СССР, и возвращаюсь в палату, где забираюсь под одеяло. А мысли все не покидают, навязчиво предлагая варианты, с помощью которых я смогу скинуть набранные килограммы. Можно попробовать заняться бегом. Хотя куда мне бегать с такими легкими? Можно попробовать новую белковую диету, например.

Чтобы немного отвлечься, включаю телевизор и долго щелкаю по каналам, пока не нахожу какой-то посредственный сериал. Но среди просто новостей и новостей про политику — это самое лучшее.

Ко мне приходит новая медсестра и ставит очередную капельницу. Капля за каплей прозрачная жидкость стекает в трубку, отсчитывая бесконечные секунды, пока дверь в палату вновь не открывается. Ну неужели еще таблетки?

Но, повернув голову недоуменно пялюсь на пришедшего. Сердце заходится в дикий пляс, кровь шумит в ушах, а по спине бежит лавина тысячи острых иголочек.

Глава 35

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю удивленно, потому что в списке тех, кого я ожидаю увидеть среди своих посетителей, Марк даже не числится.

— Ты не пришла на экзамен, — говорит он, проходя в палату, берет стул, отодвинутый к стене, приносит его к самой кровати, и под мой, верно, ошарашенный взгляд, усаживается.

— Тебе Ира сказала, что со мной? — догадываюсь я.

— Нет, — неожиданно отвечает Марк, — об этом говорит, без малого, весь институт. Ира сказала лишь где тебя найти и почему-то особенно выделила, что случившееся не суицид.

— Потому, что это так и есть, — недовольно замечаю я.

Прекрасно, весь институт говорит, что я таблеток от несчастной любви наглоталась? Или просто судачат, что я упала в обморок и меня на скорой увезли? Откуда вообще им все это может быть известно? Почему нельзя выразиться конкретнее, чтобы мне не приходилось гадать?

— И она настойчиво повторила это не менее семи раз, — отвечает Марк, усмехаясь.

Кажется, настроен он в хорошем ключе, или просто боится задеть? Может тоже решил, что я таблеток по поводу нашего незаконченного расставания наглоталась, а Ирка просто подругу защищает от ненужных сплетен?

Вот сейчас он соберется с силами и скажет, что между нами все кончено. И от осознания насколько велика такая перспектива, у меня желудок узлом сворачивается, и сердце заходится в бешеном ритме.

С другой стороны, неужели он пришел ко мне в больницу, чтобы сказать, что все кончено? Настолько не терпелось стать свободным? Хотя трудно поверить, что взрослый, рассудительный человек будет поступать подобным образом, разве что ему мои вещи в квартире мешают.

Говори же! Говори зачем пришел! Почему молчишь? Чего тянешь? Нет, это невыносимо!

— Вера, что ты хотела сделать? — спрашивает он, едва я отваживаюсь на вопрос.

— Да ничего я не собиралась сделать! Я хотела только… — и мне вдруг становится так стыдно признаться ему.

Получается, что все школьные годы он говорил правду! Жестокую, до слез обидную, но правду! И признать сейчас, что мочегонного напилась, чтобы похудеть, означает собственноручно поставить подпись под каждым его словом.

— Неважно! — заканчиваю я, но, кажется, мой ответ его не удивляет, — Марк, зачем ты пришел? — не выдерживаю в конце концов.

Пусть уже скажет! Будет больно, тяжело, невыносимо, но зато не останется тяготящей неопределенности.

— Хотел поговорить, — произносит он, — о нас.

— Хорошо, — киваю, соглашаясь, а у самой дыхание сбивается от напряжения.

— Вера, мы оба надели ошибок, мы причиняли друг другу боль.

Вот и начало конца. Главное, не дать себе заплакать при нем. Не показать, как тяжело и как больно.

— Но ты была права, когда сказала, что мы прошли так много, чтобы быть вместе и терять это из-за ошибок глупо. Вера, я ведь так долго ждал тебя, — говорит Марк, нисходя на шепот, берет мою ладонь в свои теплые руки, подносит к губам и целует.

Когда чувствую это мягкое и нежное прикосновение к своим пальцам, слезы будто специально начинают струиться по щекам.

— Не плачь, — просит Марк шепотом, — прошу тебя не плачь.

Но от этих слов слезы струятся лишь сильнее, и из груди рвутся тяжелый всхлипы, пытаясь сдержать которые, я провоцирую их с большой силой.

— Вера, — Марк пересаживается на кровать, аккуратно, чтобы не задеть капельницу, притягивает и прижимает меня к себе.

Господи, до чего это приятно быть в его объятьях, прижиматься к груди, чувствовать его легкие, быстрые поцелуи. Пусть только это не окажется сном, плодом изможденного воображения.

— Прости меня, — шепчу сквозь слезы, — прости, прости.

— Нет, солнышко, — слышу в ответ его бархатный голос, — это я должен просить о прощении. Я совершил столько ошибок, и едва не сделал еще одну.

— Я так виновата…

— Забудь об этом, — говорит Марк, чуть отстраняется и берет мое лицо в свои ладони, — я поговорил с твоим врачом, Вера.

— Как это? — спрашиваю сквозь всхлипы, — а как же врачебная тайна и все такое?

— Во-первых, я сказал, что ты моя невеста, и что он обязан объяснить, что с тобой происходит, — и пока я прихожу в себя от услышанного, Марк продолжает, — а во-вторых, это бюджетное учреждение с маленькими зарплатами, а с вышеназванным аргументом и парой купюр, можно выведать любую информацию.

— Что? — глупо спрашиваю я о его первом заявлении, но Марк переключается на другое.

— Я знаю про твое расстройство, знаю, что за таблетки ты приняла и какие были последствия. И, — замолкает он на мгновение, — я знаю, что в происходящем с тобой есть моя вина. Мое глупое поведение, шутки, все то, что я говорил тебе… Но клянусь, я такого не хотел. И я не могу поверить, что не замечал проблемы все это время.

От его слов мой плач лишь усиливается, потому что я отвыкла от такого количества заботы к себе. Марк обнимает, и целует, и гладит по спине, и шепчет успокаивающие слова. Но когда прибываешь в напряжении слишком долгое время, организм требует разрядки, и я плачу и плачу, а Марк терпеливо успокаивает, и, в конце концов, ему это удается.

— Вера, ответь мне только на один вопрос: ты готова забыть прошлое? Готова отпустить? — спрашивает Марк, а я лишь молчаливо киваю, но ему достаточно и этого.

— Мы со всем справимся, — повторяет он снова и снова, — мы все решим, вот увидишь.

Сколько мы так сидим? Не знаю, но в какой-то момент я вдруг осознаю, что выгляжу, должно быть ужасно, а Марк все это великолепие созерцает.

— Представляю на кого я похожа, — бормочу тихо, отстраняюсь и пытаюсь пригладить спутанные волосы.

А Марк просто улыбается и говорит с нежностью:

— Ты очень красивая и всегда была такой. Но тебе нужно кушать, — мягко замечает он, и оценив мою невольную реакцию на эти слова, добавляет, — Вера, тебе незачем худеть, чтобы становиться лучше. Ты уже самая лучшая. Девочка с высоко вздернутым носиком, в которую я когда-то влюбился.

От его слов теплеет внутри, и кажется, что даже самочувствие стремительно улучшается. Неужели у меня все может быть хорошо?

У Марка звонит телефон, и он, посмотрев на номер звонящего, говорит, что выйдет буквально на десять минут, чтобыпереговорить с каким-то важным инвестором.

Я снова остаюсь одна, и использую это время, чтобы хоть немного привести себя в порядок — как минимум стоит расчесать волосы.

Но едва тянусь к тумбочке, дверь в палату снова открывается и на пороге появляется человек, приход которого мне мог присниться разве что в кошмарных снах.

— Зачем ты пришел? — ощетиниваюсь я в мгновение.

Я вся вжимаюсь в спинку кровати, потому что от этого человека мне инстинктивно хочется держаться подальше.

— Татьяна рассказала мне о том, что ты отказываешься подписать документы на квартиру, — говорит Толик, а его губы чуть растягивают в полуухмылке, — я предложил ей поговорить с тобой лично, и она, разумеется, согласилась.

— Не подходи! — мгновенно реагирую я его на его попытку подойти ближе, — стой где стоишь или я заору на все отделение!

— И тогда сюда сбежится все это отделение, — ничуть не испугавшись моей угрозы, отвечает Толик, делая еще шаг в мою сторону, — и когда спросят, что произошло, что ты им скажешь? Что твой отчим пришел тебя навестить, но ты настолько с ним не ладишь, что истерично орешь лишь от его вида?

— Хотя бы это!

При виде этого мерзкого лица, у меня внутри все холодеет. Вот что называется «кровь стынет в жилах».

Толик снова делает шаг в мою сторону, от чего я инстинктивно отодвигаюсь на край койки. Он облокачивается руками на стул и чуть наклоняясь, въедаясь в меня своими рыбьими глазами, говорит:

— Мне нужна твоя подпись. Только и всего.

— Я уже сказала, что ничего не подпишу, — отвечаю, и внутренне сотрясаюсь над своим дрожащим, как осиновый лист, голосом.

— Кажется, ты не поняла, — не сдается он, но я не хочу его слушать.

— Я все сказала! Ты смог каким-то невероятным образом затуманить разум моей матери, но я в своем уме! Прекрасно знаю, что ты за человек, и никогда не дам согласия на очевидную махинацию! Это моя квартира! И тебе она пусть даже не снится!

Настроение Толика меняется в секунду. Его омерзительное лицо выглядит еще противнее, ноздри раздуваются, как у взбешенного быка. Он резко отталкивает стул со своего пути и в ту же секунду, опирается коленом на койку и вцепляется в мои плечи до боли сдавливая пальцы. Руку в том месте, где была поставлена капельница начинает безбожно жечь, когда я, в ужасе пытаюсь отцепить от себя взбесившегося зверя. Будто почуяв, что я собираюсь кричать, Толик заваливает меня на подушки и зажимает своей безразмерной ладонью рот, а второй рукой сдавливает горло с такой силой, что при всем желании орать, у меня не получилось бы выдать ничего, кроме хрипов.

— Ты подпишешь! — шипит он, давя сильнее, затем окидывает меня взглядом, от которого душа леденеет, губы его растягиваются в мерзкую ухмылку, — что ты с собой сделала? — тянет он голосом, что звучит так же, как в тот вечер, — не осталось ничего… Помнишь тот вечер? — ладонь, сжимавшая горло, двинулась вниз, и вместе с тем дала мне доступ к спасительному кислороду.

Едва всплыл в памяти тот вечер, во мне словно взорвался вулкан. Я начала вырываться, брыкаться, вцепилась в его лицо и диранула ногтями, что есть мочи. Толик взвыл раненым зверем и на мгновение отпрянул, дав мне всего пару секунд, чтобы соскочить с кровати и из последних сил заорать «помогите». Только я не смогла, сдалась и не произнесла ни звука. Что я скажу? Как объясню? Кем меня посчитают? А если мама придет и скажет, что так уже было, что я все выдумала, то как я буду выглядеть в глазах отца, которого непременно вызовут, врачей и медсестер?

— Боишься? — выплевывает Толик, уловив мое смятение.

— Я расскажу… — бормочу едва слышно, сама не веря своим же словам.

— Ты просто маленькая дрянь! — хохочет Толик, обходя кровать стороной, — вертела передо мной своей задницей, а потом пыталась выставить насильником? Только твоя мать тебе не поверила, и другие не поверят!

— Не подходи! — предупреждаю, отступая к окну.

— Или что? — насмехается Толик, — закричишь? — по мере его приближения, я понимаю, что он совершенно неадекватен. Его выдает сумасшедший, пустой взгляд с поволокой.

Он загнал меня в ловушку. Дальше — только в окно, и клянусь, я готова прыгнуть не раздумывая. Не успеваю среагировать, когда он делает резкий рывок и наваливается на меня всем своим весом, оттесняя к стене, о которую намеренно с силой прикладывает головой. Глухой, ощутимый удар лишает ориентации — кажется, что в голове взорвалась петарда, перед глазами все плывет, в ушах шумит. Но я не чувствую вес Толика. Сползаю по стене и трясу головой, пытаясь разогнать накатившее ощущение белого шума.

В палату сбегается куча народа. Ко мне подскакивает незнакомая медсестра и что-то спрашивает, а я ее хоть и слышу, но из-за шипения, похожего на помехи в старом телевизоре, звучащего где-то глубоко в ушах, никак не могу понять. Вижу, как передо мной на колени опускается Марк, заглядывает в лицо и тоже что-то произносит, и тут последняя нитка, что держала мои нервы, обрывается.

Просыпаюсь на больничной койке и не сразу понимаю где нахожусь. Это не моя палата — кровать всего одна, комната немного меньше, но при этом выглядит более современно. Мне требуется пара минут, чтобы вспомнить то ли сон, то ли реальные события, но к моему ужасу, все действительно случилось. К одной моей руке подключена очередная капельница, на другую под сетку наложен толстый слой ваты — вероятно компресс.

— Перестань на меня орать! Я же подумать не могла, что она говорит правду! — доносится из-за двери голос мамы.

Ох, неужели она пришла защищать своего муженька?

— Где твоя голова, Таня? — звучит папин голос, и, пожалуй, таким рассерженным я его не припомню никогда, — как ты могла повестись на этого своего… — голос папы обрывается, видимо, потому что в его лексиконе нет подходящих слов.

Так значит, папа теперь в курсе?

— Я думала, это просто подростковая ревность…

— Ты, очевидно, вообще не думала! Мало того, что притащила в дом к дочери чужого мужика, так еще когда Вера тебе рассказала о произошедшем, обвинила ее во вранье! Что с тобой произошло, Таня? Я не узнаю свою жену!

— Бывшую!

— Ты отвернулась от своей дочери! Ты ее променяла на…на… Я даже сказать не могу на кого! — сокрушался папа, — ты рехнулась что ли?

Да, разгром невероятный. И это папа еще про квартиру не знает!

— И еще хотела на него квартиру переписать! Которую я дочери на все свои деньги взял! Я же родительский дом продал ради Веры! А ты что хотела сделать? Лишить ее жилья? Еще и за моей спиной! Знала ведь, что я не допущу, и тебя вместе с этим Толей быстро спущу с небес на землю! Мать называется!

— А ты тоже хорош! — переходит в наступление мама, — дочь до сорока трех килограмм дошла, таблеток наглоталась, а ты и не видел!

— Ты на меня разговор не переводи! Или еще раз напомнить почему наша дочь со мной жить стала и дошла до сорока трех килограмм?

Они оба вдруг резко замолкают, и почти сразу же в палату заходит Марк, тихо прикрывая дверь, из-за которой вновь начинают доносится голоса родителей, хотя и немного тише прежнего.

— Ты проснулась, — констатирует он. Подходит, садится на край кровати и берет мою ладонь в свою руку, — как ты себя чувствуешь? Давай помогу, — Марк подходит и слегка приподнимает мои подушки, чтобы я могла принять полулежащее положение.

— Как морковка, пропущенная через терку, — признаюсь я.

Начинаю чувствовать, как ноет рука под компрессом, как пульсирует голова, и как сводит желудок в тошнотворных позывах.

— Они там… — киваю в сторону двери, не договаривая.

— Они немного спорят, — предельно корректно отвечает Марк.

— Прямо в коридоре?

— Нет, там комната, относящаяся к палате, — поясняет Марк.

— Меня тошнит, — тяну я, морщась от резких позывов.

— Это из-за сотрясения, — отвечает Марк, протягивает руку и касается моего лба, а я неожиданно с трудом ощущаю его прикосновение.

Тянусь той рукой, что с компрессом, к голове и обнаруживаю плотную повязку.

— Эта сволочь приложила тебя к стене и разбила голову, — поясняет Марк, — а иголка проколола вену и образовалась сильная гематома. Выглядеть будет плохо, но она не опасна — добавляет он, кивая на мою руку с компрессом.

При упоминании о Толике тошнотворные позывы усиливаются, а голова особенно сильно отдается болью в затылке.

— Не переживай, он тебя больше беспокоить не будет.

— Что это значит? — спрашиваю настороженно.

— Его задержали, и сейчас он, наверное, уже сидит в СИЗО. Вера, — произносит Марк тихо, — расскажи мне что случилось.

Я натягиваюсь, как струна при одной лишь мысли, что придется объяснять. А что подумает обо мне Марк? Что я намеренно соблазняла отчима? Так ведь сам Толик высказался.

— Вера, — зовет Марк, но я старательно избегаю смотреть на него, — Вера, послушай. Я лишь хочу знать, как действовать дальше. Доверься мне, я клянусь, что поверю любому твоему слову. Тебе нечего бояться.

Марк говорит так вкрадчиво, так убедительно, что в голову закрадываются мысли: «А может быть рассказать? Попытаться еще раз?». Перевожу взгляд в его сторону, а он сидит и молчаливо смотрит, и ждет от меня хоть чего-нибудь. И я решаюсь.

— То, свидетелем чего ты сегодня стал, на самом деле началось достаточно давно. Этого Толика мама притащила к нам домой и объявила, что он — ее новый муж, — вспоминая это, невольно кривлюсь, но продолжаю, — мы не поладили. Он мне не нравился, не нравились его повадки, и взгляд этот… В общем жили-не дружили, но и в активные конфликты не вступали. А однажды вечером, когда мамы дома не было…

Черт, а рассказывать многим сложнее, чем мне казалось. Едва подошла к главному, непрошенные слезы навернулись на глаза и дыхание начало сбиваться, от чего к пульсирующей боли в затылке добавились спазмы во лбу.

— Ничего не бойся, — повторяет Марк мягко.

— Сейчас… секунду, — прошу я, пытаясь успокоиться. Делаю пару глубоких вдохов и продолжаю, — он зашел в мою спальню и попытался… — произношу на одном дыхании и все же срываюсь на последнем слове. Не могу!

— Так это о нем ты говорила тогда? Что у тебя уже был… — Марк замолкает, когда я киваю его предположению.

— Его прервала мама. Она некстати вернулась раньше, и он отпустил.

Как больно вспоминать, словно сама себя ножом по сердцу полосую.

— Ты ей рассказала?

— Толик приказал молчать, иначе убьет, — настало время еще одного признания, — но я рассказала. Выбежала в коридор и начала кричать, что ее муж пытался меня…

И вновь не получается. Слово поперек горла встает.

— Следом пришел Толик, сказал, что я вру, что я ему угрожала, что хочу его выгнать из дома, что это детская обида и все такое, — протараторила я, — и мама поверила ему. Сказала, что доверяет своему мужу, что хорошо его знает, и, что он бы никогда так не поступил. Что мне должно быть стыдно за свое поведение, и, что она разочарована во мне. Я собрала вещи и ушла ночевать в гостиницу, а потом позвонила папе и сказала, что хочу переехать обратно. Домой пришла, когда никого не было, собрала вещи и документы и вернулась сюда.

Марк молчит, и судя по его отсутствующему взгляду, он о чем-то думает. А я, содрогаясь всем телом, жду его вердикт.

— Почему ты не рассказала отцу? — спрашивает он.

— Я испугалась, что и он мне не поверит. Самый близкий человек сказал, что я врунья и клеветница. Если бы и папа так поступил, куда бы я пошла? Я решила постараться забыть и жить дальше.

— Представляю, что ты чувствовала, когда я тебя впервые поцеловал.

— У меня не сформировалось стойкой неприязни ко всем мужчинам, и я не шарахалась от каждого представителя мужского пола, — объясняю твердо, — я четко знаю, что произошло, и кто это сделал.

— Что произошло сегодня? — вновь спрашивает Марк.

— Сегодня… Мама приезжала с просьбой подписать документы на квартиру, которую купил папа и оформил на меня. Это квартира в Москве. Этот Толик каким-то немыслимым образом убедил ее, что квартиру необходимо продать и купить больше, и, как вершина айсберга, зарегистрировать новую жилплощадь на него.

Марк усмехается, а потом и вовсе смеется, только смех этот какой-то ненастоящий, будто вымученный.

— Я отказалась, — продолжаю рассказывать не дожидаясь, пока Марк успокоится, — и выразила свою позицию очень уверенно и твердо. И вот сегодня пришел Толик, чтобы… — прерываюсь, пытаясь найти подходящее слово, — выбить из меня эту подпись, — заканчиваю мысль, а дальше скороговоркой договариваю, — я отказала, а что потом было ты сам знаешь.

Ну вот и все. Кажется, даже легче немного стало. Поглядываю на Марка из-под опущенных ресниц, потому что не решаюсь заглянуть ему в глаза — боюсь услышать его вердикт.

— Вера, — зовет он, — посмотри на меня, — вдыхаю поглубже и поднимаю взгляд, — ты большая молодец, — говорит Марк твердо, — ты правильно сделала, что все рассказала.

— Ты… Ты мне веришь? — недоверчиво уточняю я.

— Каждому слову, — кивает Марк, — и теперь я сделаю все, чтобы он больше никогда не появился в твоей жизни. У нас в компании работают прекрасные юристы — они все решат. Сейчас главное тебе написать заявление и дать показания.

— Нет! — качаю головой, — нет, Марк, я не могу.

— Верочка, — говорит он ласково, — я понимаю, как тебе тяжело. Но чтобы этот моральный урод не избежал наказания, тебе необходимо заявить на него. У нас есть доказательная база: мои показания, свидетели в лице медперсонала, которых сейчас опрашивают, даже показания твоей матери.

— Она…? — бормочу, едва веря услышанному.

— Она согласилась их дать, — подтверждает Марк. — И теперь я знаю, что именно она будет говорить. Как раз сейчас следователи опрашивают всех очевидцев по очереди. Потом я приглашу их сюда.

— Марк, я не могу, — повторяю сквозь слезы, — они будут смотреть на меня, как на девицу легкого поведения. Толик ведь скажет, что я его соблазняла, а потом решила оклеветать. И об этом узнают столько людей… И все будут осуждать. Скажут, что сама виновата!

— Успокойся. Его слова ничто, и они ничего не значат! Он сядет, не сомневайся. Доктор уже готовит справку о вреде здоровью.

Он говорит так уверенно, что хочется верить, но, Господи, как же страшно.

— Что если мне будут тыкать пальцем в спину и шептаться, что я…

— Не будут. Ты не преступница, а жертва подонка. Доверься мне, Вера, — в который раз повторяет Марк, я всегда буду рядом.

Глава 36

В палату заходят родители. Забавно, но они делают вид, будто ничего не происходило за этой дверью, будто вовсе не они только что ругались. Марк отпускает меня, встает и отходит, уступая место отцу. Папа снова мнется и явно не может найти слов.

— Мы уже поговорили с Верой о том, что ей предстоит написать заявление, — вовремя вступает в диалог Марк. Он обходит кровать и встает рядом с другой стороны, — наш юрист уже едет, будет в ближайшее время, и в его присутствии Вера даст показания.

— Хорошо, — кивает папа с облегчением, — как ты себя чувствуешь? — обращается он ко мне.

— Уже лучше, — отвечаю, улыбаясь.

— Мы с папой тоже можем поприсутствовать, — говорит мама, напоминая о себе, — если ты хочешь, — добавляет она.

— Со мной будет Марк, — отвечаю твердо.

Я хочу, чтобы рядом был тот, кто верит мне безоговорочно.

— Марк — так Марк, — заключает папа.

— А вы уже познакомились? — спрашиваю, резко припомнив, что еще не представляла их друг другу.

— Не волнуйся, дочка, Марк меня встретил и рассказал, что произошло, — отзывается папа, — мы успели познакомиться. Правда, мне так знакомо его лицо, но никак не могу понять, где я мог его видеть, — добавляет он с легким смехом.

У меня проскакивает нервный смешок, но Марк держится достойно.

— Я говорил, что мы учились вместе, — говорит он, улыбаясь.

— Но я уже забыл всех твоих одноклассников, — объясняет папа.

— И я, — добавляет мама, вновь обращая на себя внимание.

— Так пить хочется, — говорю, после того, как сглотнув, почувствовала резь в горле.

— Я принесу, — тут же реагирует мама и почти выбегает из палаты.

— Ну а я, пожалуй, пойду куплю тебе что-нибудь съедобное, — говорит Марк, — еду из местной столовой я уже успел оценить.

— Что-нибудь вкусненькое, — прошу я, и услышав мою просьбу, Марк расплывается в довольной улыбке.

— Я куплю все, что угодно, лишь бы ты это ела, — говорит он, уходя, и теперь моя очередь улыбаться.

С папой мы остаемся одни, и в таком соотношении присутствующих он становится увереннее. Садится на край кровати и спрашивает:

— Вера, почему ты не рассказывала мне о том, что случилось у вас с мамой на самом деле?

— Боялась, что ты мне не поверишь, — честно отвечаю я, — что решишь, будто это моя вина.

— Вера, как ты могла даже подумать о таком? Я же твой отец. Я бы голову оторвал этому… подонку.

Я лишь неопределенно жму плечами потому что мне нечего ответить.

— Вера, обещай мне: что бы не случилось, ты всегда поделишься со мной. А я обещаю, что всегда буду на твоей стороне! Договорились? — я с готовностью киваю.

Теперь пообещать нечто подобное не так уж тяжело.

— Хороший у тебя парень, — вдруг говорит папа, лукаво улыбаясь, — очень решительный. И, кажется, что очень любит тебя, — добавляет папа.

— И он так говорит, — отвечаю я.

— Знаешь, это очень видно со стороны. Его отношение к тебе, его жесты и сами поступки. Только вот никак не могу вспомнить, где же я его видел!

И второй раз эта фраза для меня звучит потрясающе смешно.

Вскоре возвращается и мама, но их с папой вызывает следователь, и они уходят. Приходит и Марк. Он приносит два огромных пакета — один с едой из какого-то кафе или ресторана, а второй со всевозможными вкусняшками. Когда он распаковывает еду, мне становится не по себе. Я хотела есть, даже очень, но стоило лишь представить, что мне придется употребить столько калорий, которые непременно осядут в моем теле, как аппетит пропадает.

— Я специально заказал еду в ресторане правильного питания, — видимо, заметив мое состояние, поясняет Марк, — здесь запеченная индейка и овощи.

Да, это звучит неплохо. Индейка — это ведь белое мясо, белок, к тому же запеченная. Овощи полезны и на них часто худеют.

— Это все мне? — спрашиваю, с ужасом глядя на несколько контейнеров.

— Конечно нет, — отвечает Марк, — есть еще я, и я очень голодный.

Мы устраиваемся, используя тумбочку в качестве импровизированного стола. Пробую блюдо с осторожностью, но мясо оказывается таким сочным и невероятно пряным, что желудок, впервые за последние пару дней почувствовав вкусную еду, отзывается неприличным ревом, явно требуя еще.

Марк тоже ест, но при этом непрерывно о чем-то рассказывает, а иногда берет в руки мою вилку, насаживает кусочек мяса или овощей и играючи заставляет меня съесть. Так или иначе, но мы доедаем все, что было в нашем распоряжении. А едва ко мне стучится чувство вины, за съеденное, как Марк неожиданно меня целует и намеренно делает это так, что я забываю обо всем на свете, лишь покорно отдаюсь во власть его губам. Он не предпринимает никаких серьезных действий, скорее играет со мной, как кот с мышкой, но все же его действия отвлекают от ненужных мыслей, и я расслабляюсь.

Немногим позже Марку кто-то звонит, он уходит на пару минут, а возвращается с мужчиной, которого представляет мне, как Павла Юрьевича — адвоката. Этот мужчина ровесник моему папе. Он статен и немного суров, обладает прекрасно поставленной речью и неисчерпаемым багажом знаний, который применяет, как только приходит следователь.

На фоне Павла Юрьевича он, конечно, немного проигрывает, но ведет себе, я бы скала, профессионально. Он записывает все мои показания, задает вопросы, и каждый раз, когда я запинаюсь, старается смягчить углы и осторожно уточняет интересующие его детали. Рассказывать это еще раз сложно. Воспоминания больно режут мое измученное сознание, но я упорно продолжаю рассказ, углубляясь в каждую деталь.

Все это время Марк стоит рядом и держит меня за руку. Не знаю, как бы справилась без его поддержки, но ощущая его полное доверие моим словам, я легче, чем могла бы себе представить, описываю все произошедшие события.

Я безгранично удивлена тому, что следователь не пытается перевернуть ситуацию и, скажем, повесить часть вины на меня. Записав все мои показания, зачитав их и дав на подпись, он говорит:

— Не беспокойтесь, Вера. Этот человек Вас больше не побеспокоит.

— Ты большая молодец, — шепчет Марк на ухо, пока следователь собирает свои вещи.

Когда он уходит, адвокат просит зайти маму с папой и объясняет им порядок наших действий, терпеливо отвечает на любые их вопросы и поясняет каждую спорную деталь.

— Статей тут набирается много, — заключает он в конце, — будем работать.

— Спасибо вам большое, — говорит папа, пожимая адвокату руку.

— На связи, — кивает он Марку.

Когда он уходит, мы вновь остаемся втроем, но время приемный часов заканчивается, и папа начинает торопить всех с уходом.

— Вера, мы придем завтра, — обещает он, — как только отпрошусь с работы.

— А я приеду уже с утра, — подхватывает Марк, целуя на прощание, а родители деликатно отворачиваются и делают вид, что чем-то заняты.

Когда все уходят, мама замедляется у самой двери, потом и вовсе останавливается, и подумав о чем-то с минуту, отступает назад в палату и медленно прикрывает дверь за всеми ушедшими.

— Что-то забыла? — спрашиваю я.

Она медленно, нерешительно подходит, придвигает стул и садиться возле меня. Ее действия мне не понятны, даже удивительны, но я терпеливо жду от нее объяснения.

— Вера, я хотела, — глядя куда-то в сторону, быстро начинает она, но осекается, даже дыхание, кажется, задерживает, а потом продолжает на выдохе, — я не знаю, как вести себя сейчас. Я в шоке от случившегося.

Я порываюсь огрызнуться, что в шоке от случившегося должна быть отнюдь не она, но мама, не замечая моего настроя, продолжает:

— И еще в большом шоке от того, что была такой слепой ко всему. Как я могла отвернуться от собственной дочери? Как получилось, что я встала на сторону чужого мужика? Я позволила тебе уехать жить в другой город, чтобы этот, — она осекается вновь, но быстро находит нужные слова, — это ничтожество оставалось рядом со мной. Я променяла тебя, — мама, наконец, переводит взгляд на меня, и я вижу, как ее глаза наполняются слезами, — променяла свою дочь. Я даже не знаю, могу ли теперь называться твоей матерью, ведь в тот самый момент, когда ты больше всего нуждалась в моей защите и поддержке, я тебе ее не дала.

— Ты не просто не дала, — звучит мой голос, который кажется совершенно незнакомым, — ты обвинила меня во лжи.

Господи, когда закончится этот день? Когда перестанет быть больно? Она ведь неосознанно бередит уже затягивающиеся раны, заставляя меня переживать все снова и снова. Казалось, что за сегодня я выплакала все, что могла, но предательские слезы опять наворачиваются на глаза и, переходя грань, тяжелыми каплями стекают по щекам.

— Я знаю, — отзывается мама и повторяет это еще раз, — меня не было рядом, когда ты нуждалась в заботе.

— Это все ерунда! — не выдержав, кричу я, — просто никому не нужная лирика! Я не маленькая девочка, и могу позаботится о себе сама! Разве я часто просила у тебя помощи и поддержки? Разве я когда-то пренебрегла твоим доверием? Но в тот момент, когда я просто просила поверить мне на слово, клялась, что не вру, ты предпочла встать на сторону своего хахаля. Чужого человека, которого привела к нам в дом, несмотря на то, что видела, что мы с ним не ладим!

— Я знаю! — отчаянно кричит мама, но мне ее едва ли жаль.

— Нет, ты не знаешь! Ты понятия не имеешь какого это — едва ли не быть изнасилованной в собственном доме, быть отвергнутой своей же матерью! Ты не знаешь, что я чувствовала, когда под его угрозами рассказала тебе о случившемся, а ты вместо того, чтобы выгнать эту мразь из дома, выгнала меня!

— Я не выгоняла… — пытается сказать мама, но меня лишь злят ее слова.

— Ты сделала даже хуже! Сказала, что я веду себя недостойно, что клевещу на твоего любимого муженька! Ты позволила своей единственной дочери на ночь глядя уйти из дома неизвестно куда! Ты даже не попыталась поговорить со мной! Тебя не было рядом, когда я, сидя на полу в гостинице, рыдала от безысходности, унижения и не знания, что делать дальше! И вместо того, чтобы пойти со мной и написать заявление в полицию, ты дома успокаивала своего муженька. Я могла бы наглотаться таблеток, утопиться, выпрыгнуть из окна, а ты бы об этом узнала лишь тогда, когда тебе позвонили бы из полиции! И тебе было все равно! Тебя не было рядом в тот единственный момент, когда я настолько в тебе нуждалась.

Мама уже тяжело всхлипывает, захлебываясь в собственных слезах, но я хочу высказать все, что накопилось!

— И ты еще смела звонить мне и ставить в укор мой уход, мое поведение. Ты говорила, что твой Толик великодушно не обижается на меня за мои слова. Притащила его в дом отца! Послала его сюда, чтобы он выбил из меня подпись! Ты хотела отобрать у меня — своей единственной дочери квартиру и не гнушалась даже угрозами отказаться от меня! Ты позволила повторится тому, что произошло в тот вечер! Ты дала ему шанс закончить начатое!

— Вера, я знаю, что виновата!

— Ты не знаешь, — продолжаю я тише, — как мне было больно, как я боялась пойти в полицию, потому что думала, что и они решат, будто я клевещу на отчима, или еще хуже, что я сама виновата в случившемся. Я боялась рассказать даже папе, потому что после твоих слов думала, что и он решит так же! Ты меня предала!

— Дочка, я знаю! Я все знаю! — плачет мама, — и я никогда себе этого не прощу! Я изменила всем своим принципам, я… У меня словно глаза были закрыты. Сама не могу поверить, что сотворила такое.

— Легко говорить, когда все очевидно. Не нужно перешагивать через себя, не нужно верить. А что если бы сегодня не оказалось свидетелей? Ты бы мне поверила? — спрашиваю с надеждой, но, увы, мама молчит. Лишь часто и громко всхлипывает, да растирает слезы по щекам, — о том и речь, — констатирую с грустью. — А знаешь, что самое странное? Марк поверил мне сразу. Врачи и медсестры, следователь — все они поверили. Совершенно чужие люди поверили! Хотя никто из них не видел больше, чем ты в тот вечер!

— Я все понимаю! Но я не могу изменить этого, Вера! Я не могу изменить то, что уже произошло, как бы сильно этого не хотела. Видит Бог, если бы я могла поговорить с собой в тот день, то я бы сказала, что я совершаю огромную ошибку. Я отворачиваюсь от собственного ребенка! Я бы встряхнула себя и попросила опомниться! Но я не могу, это не в моих силах! — кричит мама, захлебываясь в слезах, а потом тише добавляет, — я могу лишь попросить у тебя прощения.

Не в силах выдержать этого, я отворачиваюсь, а мама наклоняется близко-близко, и дрожащим голосом произносит:

— Прости меня. Я не могу изменить прошлое, но я могу быть хорошей матерью в будущем.

Ее слова кажутся мне искренними и полными надежды. Когда высказала ей все, что так долго копилось в моей душе, мне вдруг стало легче. Яд под названием обида перестал сжигать изнутри. Теперь она знает все, что произошло тогда, знает какого мне было, что я пережила и через что прошла. Теперь она рядом и дает мне то, чего так давно не хватало.

Поворачиваюсь к ней и сталкиваюсь с ее полным боли взглядом. Она молчаливо ждет, лишь периодически всхлипывает. И я даю себе волю — тянусь к маме и обнимаю. Мне так ее не хватало. Не хватало материнской любви, ласки, советов. Ее присутствия в моей жизни. Сейчас, когда я прижимаюсь к маминой груди, вдыхаю запах ее духов, мне кажется, будто и не было всех этих месяцев непонимания. Будто моя мама всегда была рядом, такая, какой я знаю ее всю жизнь.

— Прости меня, дочка, — плачет она, и я тоже плачу, но на этот раз от долгожданного облегчения, от осознания, что все закончилось.

— Мне так тебя не хватало, — признаюсь я.

— Я всегда буду рядом, — говорит мама слова, в которые я верю.

Эпилог

Из больницы меня выписали через долгие две недели. Все это время меня нещадно пичкали всевозможными лекарствами, со мной работала психолог — молодая и, казалось бы, неопытная, но приятная в общении женщина. Несмотря на первое впечатление, работа с ней принесла результаты. Она разговаривала не только о моем расстройстве, но много спрашивала о жизни, друзьях, родственниках и взаимоотношениях с ними. Узнавала и про школу, и про институт. Разумеется, знала она и про инцидент, произошедший в больнице, но всегда аккуратно обходила стороной этот вопрос.

Конечно, все это время рядом был Марк, терпению которого можно ставить отдельный памятник. В период лечения, в самые острые моменты он терпеливо успокаивал, находил слова поддержки, и иногда буквально кормил с ложки, стойко вынося любые выпады в свой адрес.

Немало досталось и родителям. В период лечения, когда приходится преодолевать себя, мириться с новым образом жизни, нередко случались срывы, скачки настроения. В такие моменты под горячую руку попасть мог кто угодно, и мне было не важно кто это. Когда впадала в состояние раздражения, истерики, появлялось необузданное желание накричать на кого-то, передать человеку часть своей боли. И зачастую, такими людьми оказывались именно родители. Но несмотря ни на что, они оставались рядом все это время, за что я им безумно благодарна.

Рядом были и Ирка с Димкой. Даже Мартынов заходил. Друзья, разумеется поддерживали, пытались как-то разнообразить мое пребывание в больнице. Их поддержка была для меня не менее важной, чем родительская.

Самый сложный период начался после выписки, когда пришлось войти в новую жизнь. Я продолжала посещать психолога, благодаря Марку придерживалась режима питания, и спустя еще пару недель, случился новый кризис.

Выгадав момент, я встала на весы, и когда увидела заметную прибавку килограммов, внутри меня боролось два человека, один из которых прекрасно понимал, что прибавка килограммов — это путь к выздоровлению, что так и должно быть, что вся терапия, которую я проходила, направлена именно на восстановление здорового веса. А второй бился в истерике из-за слишком больших, по его мнению, цифр на весах.

В тот день, после очередного скандала, Марк забрал из квартиры весы и сказал, что больше их в доме не появится. И оказалось, что жизнь течет по-другому, когда не ощущаешь потребности взвешиваться по нескольку раз на дню. И даже отражение в зеркале перестает казаться уродливым.

В институте я успешно сдала пропущенный экзамен, хотя очевидно, что преподаватель был ко мне благосклонен, возможно, по причине сплетней о предполагаемом суициде, которые, несмотря на хорошо-проделанную работу всех моих друзей, все еще изредка всплывали то там-то тут.

Когда началась учеба, в самый первый день моего возвращения, ко мне подошла одногруппница — Наташа — та самая, за которой я подмечала симпатию к Марку.

— Вер, ты прости меня, — сказала она, заикаясь.

— За что это? — удивилась я, потому как и предположить не могла за что она просит прощения.

— В общем, это я Дианке про вас с Димкой рассказала, — клянусь, от ее ответа зависла на долгую минуту, а Наташа тем временем продолжила, — вы как-то со Скопцовой в туалете об этом говорили. Ну, что вы с Димой просто друзья. Я в кабинке была, вы меня и не видели даже. А Диана все выведывала о вас, ну а я и рассказала.

— Допустим, — согласилась я, — а в чем проблема-то?

— Ну вы же из-за этого поссорились? А ты потом и вовсе….

— Не бери в голову, — коротко ответила я, — все хорошо.

Как бы там ни было, а вся эта ситуация осталась для меня в прошлом и разбирать в ней снова у меня не было никакого желания.

А вот сама Диана обходила меня стороной за версту. Я даже как-то заметила, что она в коридор свернула, когда меня издали увидела. Уж не знаю чей работы это результат, но ее нахождение на безопасном расстоянии меня более, чем устраивало.

В один день, Марк заявил, что хочет, чтобы я, наконец, переехала к нему. В тот же день и мама сообщила, что решила вернуться в Москву.

— Но почему? — недоумевал папа.

— Я должна вернуться, — отвечала мама спокойно.

— Но ты можешь остаться здесь, в квартире достаточно места для нас троих.

— Эта квартира напоминает мне о тех годах, когда мы с тобой были вместе, Виктор, — мягко произнесла мама, — но жизнь, которую я прожила здесь уже закончилась, нужно двигаться дальше, не цепляясь за прошлое, даже если оно очень желанно. Кроме того, мне нужно разобраться с московской квартирой. Убрать там все, выбросить чужие вещи.

— Ты выбросишь? — удивилась я.

— Ну, наверное, отправлю это все на адрес его квартиры, — пожала плечами мама, — пусть стоят хоть в подъезде — мне без разницы.

— У тебя заканчивается твой отпуск? — не унимался папа.

— Нет, я написала заявление без содержания на три месяца. У меня еще много времени.

— Тогда почему именно сейчас, Таня? Когда Вера идет на поправку и все налаживается.

— Именно ради тебя я так и поступаю, — отвечает мама, обращаясь ко мне, — несмотря на то, что ты меня простила, я понимаю, как тебе бывает тяжело видеть меня рядом. Сейчас ты проходишь лечение и тебе не нужно напоминание о произошедшем.

— Это не так, — пыталась возразить я, но мама только грустно улыбнулась, потянулась ко мне и крепко обняла.

— Я ведь переезжаю не в другую страну, — сказала она, вы всегда можете приехать ко мне. В любое время, когда захотите. Или позовете меня в гости.

— Таня, но ведь Вера…

— У Веры есть прекрасный отец и замечательный парень. Вы доказали, что справляетесь лучше меня. Вы всегда были рядом, — отвечала мама.

— И когда ты уезжаешь? — уточнил папа.

— Завтра с утра поезд.

Когда мы провожали маму на перроне, она обняла папу, и на мгновение мне показалось, что их история еще может быть не закончена, но им обоим потребуется много времени. Однако, шансы снова стать полной семьей в их отношениях уже проклевывались.

— Я позвоню, когда буду на месте, — сказала она папе, — Вера, — обернулась ко мне, — я случайно услышала ваш с Марком разговор. Если тебе не безразлично мое мнение, то позволь дать совет: переезжай. Если любишь, если хочешь быть рядом — переезжай не сомневаясь. У тебя тоже начинается новая интересная жизнь, а старые обиды лучше забываются на новом месте.

Я крепко ее обняла, но не просила остаться, потому что в душе понимала, что она была права, когда говорила о неприятных воспоминаниях. И я не раз ставила ей в укор ее поступок во время очередного срыва.

— Ты человек с большим сердцем, — сказала мама, смахивая с щеки крохотную слезинку, — ты смогла простить меня и смогла полюбить Марка.

— О чем это ты? — удивилась я.

— Мне еще память не изменяет так, как папе, — лукаво улыбалась мама, — и я припоминаю того сорванца, с котором мы долго боролись в твои школьные годы.

— Но ты ведь сказала…

— Я не хотела ставить его в неловкое положение, — засмеялась она, — несмотря на ваше прошлое, вы красивая пара. У вас может сложиться хорошее будущее. Только не позволяй своей обиде брать верх.

— Я давно на него не обижаюсь.

— Тебе так кажется, — мягко поправила мама, — корень обиды сложно вырвать из своего сердца и иногда он будет давать ростки. В такие моменты важно правильно расставлять приоритеты.

— Ты ведь еще приедешь? — спросила с надеждой.

— Если буду нужна, — кивнула мама, — зови меня тогда, когда почувствуешь потребность.

Было грустно отпускать ее, но, возможно, что такое решение было единственным верным.

Тем же вечером я сообщила Марку, что согласна переехать к нему, а уже через пару дней с чемоданов вещей пересекла порог его квартиры в качестве постоянного жильца, а не приходящей девушки.

Папа эти дни держался браво, даже помогал собирать вещи, но, думаю, что грусть-печаль не обошла и его стороной.

На второй неделе нашего с Марком совместного проживания, встал острый вопрос знакомства и с его родителями.

— Давай немного подождем, — предлагала я, но он был непреклонен.

День икс был назначен на субботу. Дом Радецких был расположен в частном секторе на окраине города. Конечно, назвать это место просто домом совсем нельзя. Это огромных размеров особняк, обнесенный кирпичным забором.

— Они волнуются не меньше тебя, — подметил Марк, улыбаясь и наблюдая за тем, как я поправляю волосы и макияж, глядя в крохотное зеркальце в автомобиле.

— Очень сомневаюсь, — вот мне-то совсем не смешно, — как думаешь, я им понравлюсь? — спрашивала, наверное, уже в сотый раз.

— Непременно, если все-таки увидят, — подшучивал Марк.

— Мы стоим тут уже десять минут, — напомнил он.

— Хорошо! — я резко захлопнула козырек, закрывая зеркало, и, не дожидаясь, когда Марк поможет мне, выбиралась из автомобиля, — как я выгляжу?

— Точно лучше, чем я, — закатил глаза Марк и потянул меня к дому.

Не передать словами, как тряслись мои колени, и чем ближе мы подходили к заветной двери, тем меньше я чувствовала под ногами пол. Но как оказалось, мое волнение было напрасным. Родители Марка показались очень вежливыми и приветливыми людьми.

— Марина, — сразу представилась его мама и просила называть ее исключительно по имени, от того не стала называть свое отчество.

— Станислав, — представляется его папа, но все же подумав, добавляет, — Александрович.

Не знаю какую подготовительную работу проводил с родителями Марк, но за весь вечер никто из них не интересовался моим состоянием здоровья, и никто не пытался заставить меня что-либо съесть. Возможно, в таких семьях это просто не принято, но все же их отношение позволило мне быстро освоится среди новых знакомых.

— В следующий раз нужно непременно познакомиться с твоими родителями, Верочка, — как бы между делом сказала мама Марка.

— А что если пригласить Веру и ее родителей на твой день рождения, — словно случайно подметил Станислав Александрович, но их заранее продуманный план стал очевидным, — ты ведь будешь праздновать?

— В тихом семейном кругу, — кивнула Марина и обратилась ко мне, — Верочка, я передам для вас пригласительные. Это будет через месяц.

— Думаю, что они, разумеется, захотят познакомиться с Вами.

Когда мы уезжали, они даже вышли проводить нас, а Марина несколько раз повторила, что непременно ждет нас на свой праздник и трижды расцеловала меня в обе щеки напоследок.

Уже на пути домой Марк неоднократно сказал, что знакомство прошло даже лучше, чем он сам ожидал, но мне это было понятно и без его заверений.

Мы приезжаем домой, где за столь короткое время я успела немного переделать пространство под совместное проживание. Разумеется, получив полный карт-бланш от владельца квартиры. Кухню он и вовсе признал моей частной территорией, на которой я могу хозяйничать как пожелаю.

После вечернего созвона с мамой, а затем и папой, мы вместе отправляемся в постель. А утро уже традиционно начинается со сладкого пробуждения, которое устраивает для меня Марк. И позже, когда я привожу себя в порядок перед зеркалом, он вдруг подходит и обнимает со спины, неотрывно смотрит на наше отражение, а потом склоняет голову к уху и томно шепчет:

— Только взгляни насколько ты красива.

— Ты преувеличиваешь, — смеюсь я от того, как его дыхание щекочет мне ухо.

— Ты самая прекрасная девушка. Для меня.

— Вот именно, что для тебя.

— Ты только для меня! — заявляет Марк и шутливо прикусывает мое плечо, — и для меня ты самая лучшая.

— Точно-точно? — шутливо дразню я, за что получаю еще один легкий укус.

— Я тебя люблю, — произносит Марк вкрадчиво.

— И всегда будешь рядом? — подсказываю ему фразу, которую он повторяет для меня каждый день.

— И всегда буду рядом.

КОНЕЦ

Оглавление

Ненависть и ничего, кроме любви

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Эпилог