Тимьян [Ева А.. Гара] (fb2) читать онлайн

Ева А. Гара Тимьян

Тот, кто терял, будет снова любить.

За рассветом близится вечное лето.

Polnalyubvi

Пролог

04.06.2018

Когда-нибудь всё изменится и солнце не выйдет из-за горизонта. Тогда каждый поймёт, что гибель солнца — это смерть. И никто не предложит сходить к психологу, потому что он не сможет зажечь потухшую звезду. Он вместе со всеми будет тоскливо смотреть в тёмное небо, чувствуя, как остывает умирающая планета.

Глава 1

Сонечка. 07:20. «Привет. Слышала, препод по матеше от снежного умерла?»

Яна отложила расчёску, спустила ноги со стола и покрылась мурашками: как бы ни старалась, вместо дежурной жалости к умершей она испытывала злость на себя за безразличие.

«Какая препод?» — напечатала Яна.

Сообщение мгновенно отметилось как прочитанное, но подруга не торопилась отвечать. Наверняка, как и Яна, собиралась на работу. И зачем только с самого утра притащила эти дрянные новости? Теперь на весь день настроение испорчено. Не от участия, конечно, а от горького осознания, что вирус добрался до знакомых людей. И эфемерная возможность заразиться — как и страх — становилась настоящей.

Прогоняя мрачные мысли, Яна включила радио на магнитоле и, подтанцовывая под старый хит Сплина, открыла шкаф. Быстро передвинув десяток вешалок, вытащила кремовое платье с тёмно-синим воротничком. К нему идеально подойдут новенькие лакированные лодочки.

Яна закрыла одну створку шкафа, приложила к себе платье и придирчиво всмотрелась в отражение. В магазине оно сидело совершенно иначе, теперь же делало её кожу мертвенно-бледной и совершенно не подходило к глазам. Сюда бы подошёл зелёный ворот.

Тряхнув головой, Яна повесила платье в шкаф, достала белую блузку, надела её и повязала на шею тёмно-зелёную ленту, отчего её глаза превратились в насыщенные изумруды. Быстро собрав в хвост тоненькие пшеничные волоски, она натянула чёрную юбку и слегка подкрасила кончики длинных ресниц коричневой тушью.

О новом сообщении оповестил громкий щелчок. Яна обречённо вздохнула, выключила радио и села за ноутбук.

Сонечка. 07:38. «Галина Борисовна со школы».

Плевать. Яна никогда не питала к ней добрых чувств. Старая ведьма вечно искала повод придраться и даже теперь умудрилась испортить настроение, через третьи лица напомнив о смерти. И почему она умерла не от диабета или инфаркта, а именно от снежного? Чёртов вирус, абсолютно не поддающийся лечению, казался чем-то невероятным. Он был далёким, пока не коснулся внешнего круга знакомых. Впрочем, абсурдно поддаваться панике — вирус незаразен. И это надо постараться, чтобы где-то его подцепить. Зато потом — без шансов.

Яна беспомощно потёрла лицо, уставилась в экран, но зависшие над клавиатурой пальцы не шевелились, покорно ожидая команду от мозга. Только мозг не знал, что писать. Понятно? Жаль? Хорошо? Пожалуй, «хорошо» не очень удачный вариант. Тогда что — спасибо?

Ничего не ответив, Яна выключила ноутбук, собрала сумку и ушла на работу.

После майских праздников погода наладилась. С голубого неба приветливо светило жаркое солнце, веяло сладким дурманом от цветущих деревьев. Ветер шелестел зелёной листвой, и от робкого шороха в животе порхали бабочки, такие же изящные и будто настоящие, как те, что летали над золотыми одуванчиками.

— О, Янчик! — громко окликнул брюнет, едва она вошла в офис. — Пойдёшь сегодня в клуб?

— У меня работы до хрена. Не успею до конца мая — не пойду в отпуск.

— Пожалуйся в инспекцию труда, — сухо посоветовала блондинка.

Яна обернулась, задержала бесстрастный взгляд на её грудях, зажатых в тесной блузке; в тысячный раз представила, как кому-нибудь в лоб или в глаз отлетает несчастная пуговица; улыбнулась и сказала спокойно:

— Не получится. Я лезу раньше положенного.

Никто ей больше ничего не сказал, и она в гордом одиночестве прошествовала по коридору, отперла дверь ключом и вошла в архив. Большой зал был заставлен стеллажами с коробками, десяток которых стоял у рабочего стола. Вновь вообразив объём работы, Яна сокрушённо покачала головой, рухнула на стул и ощутила упадок сил. Как назло, вспомнилась учительница. И собственная бледность. Неужели её кровь тоже разрушается и она умрёт, так и не окончив чёртову работу?

Вздрогнув, Яна включила все лампы и под холодным дневным светом принялась отрешённо разглядывать руки. Вздор! Ей просто не хватает солнца, никакого вируса у неё нет.

— Твою мать, Яна, не будь параноиком, — шёпотом выругалась она и грохнула на стол стопку документов.

В конце рабочего дня, измотанная физически и морально, Яна обречённо смотрела в монитор компьютера и раздумывала над смыслом жизни. Какого чёрта она тратит время на бестолковую архивацию? Эти документы уже никогда и никому не пригодятся, зачем вообще их хранить, если проще сжечь? Работа пошла бы куда быстрее, если все эти коробки нужно было бы просто бросить в печь. Интересно, Галину Борисовну захоронят или кремируют?

От непрошеных мыслей спас телефонный звонок. Номер был незнакомый, и Яна ответила настороженно, с ноткой раздражения:

— Алло.

— Привет, — откликнулся мужской голос.

Яна вмиг покраснела от подкатившей радости и воскликнула:

— Тимочка! Господи, мы так давно не виделись! Я тебе звонила, но абонент всё не доступен да не доступен. Ты номер сменил? Я тебе ВКонтакте писала, ты не читал даже.

Осознав, что не даёт ему и слова вставить, Яна замолчала. Тим тихонько рассмеялся, шумно вздохнул и сказал:

— У меня дела были. Не мог ответить. А номер, да, поменял.

Он замолчал, и Яна ощутила неловкость этой паузы. Да и в голосе его сквозила отчуждённость, будто он и звонить не хотел, а только чувствовал себя обязанным за десяток пропущенных звонков и сообщений.

— Как твои дела? — спросила она неуверенно, ожидая, что он найдёт причину, чтобы спешно попрощаться.

— Давай встретимся, — предложил он на выдохе.

Яну словно ножом по сердцу полоснуло. Она так боялась, что их отношения истёрлись о грани времени, так хотела сохранить их тепло, но вынуждена была отказать. И сказать это ставшее привычным «сейчас совсем нет времени» язык не поворачивался.

— Когда? — спросила она.

— Сегодня.

Заведомо зная, каким жалким покажется оправдание, Яна залепетала:

— Прости, Тима, совсем нет времени. До конца месяца надо успеть закончить архивацию, а документов до хрена и меньше не становится. Ещё помощница заболела, а вторая в отпуске. Давай в субботу?

Тим напряжённо молчал.

— Сегодня четверг, — на всякий случай напомнила Яна. — Или у тебя уже планы?

— Планов нет. Давай в субботу. Я позвоню утром.

— Хорошо. До встречи.

— Пока, — сухо ответил он и завершил звонок.

Последние двадцать минут Яна просидела неподвижно с закрытыми глазами. Лениво взглянув на часы, потянулась, выключила компьютер, свет и вышла, заперев дверь архива. Офис уже опустел, только уборщица энергично возила мокрой тряпкой по полу.

Солнце клонилось к горизонту, бережно обнимая город тёплыми лучами. Накалившийся за день воздух был душным, тошнотворно сладким. Весёлый птичий щебет тонул в шуме оживлённой улицы, а Яна чувствовала себя несчастной.

Яна Латина. 19:48. «Тимур объявился. Предложил встретиться».

Соня мгновенно прочитала сообщение и начала печатать ответ.

Сонечка. 19:49. «А ты?»

Яна Латина. 19:49. «Договорились на субботу».

Сонечка. 19:49. «Думаешь куда он тебя позовёт?»

Яна Латина. 19:51. «Да вообще пофиг. Он так неожиданно позвонил, и голос какой-то странный. Я подумала, что всё, щас ещё немного пообщаемся, всё меньше, всё реже, а потом тихо в разные стороны разойдёмся. Отстранённый он какой-то, не как раньше».

Сонечка. 19:52. «Да брось подруга все рано или поздно разрывают отношения».

Потому и нельзя ни к кому привязываться: однажды о тебе и не вспомнят, и ты вынужден будешь недели напролёт рвать собственное сердце, чтобы забыть. Чтобы не думать, не тосковать, не копаться в пепле. Не чувствовать себя преданным, брошенным. Чтобы убить рабскую тягу к человеку, которому ты больше не нужен. И Яна боялась, что однажды ей придётся вырезать из груди сердце, потому что из сердца невозможно вырезать Тима.

Яна Латина. 19:54. «Умеешь поддержать».

Соня набирала сообщение, стирала, снова набирала. Но так ничего и не ответила. Яна всю дорогу до дома поглядывала на экран телефона, но подруга не нашла слов или посчитала лишним отвечать.

10.05.2018

Сегодня Тим позвонил. Я четыре с половиной недели до него достучаться пыталась, а он даже не объяснился. Дела — и всё. А я, дура, всю обиду на радость обменяла. Ещё и на встречу согласилась. Только предчувствие нехорошее. Как бы он снова руки моей просить не стал. Второй раз отказывать будет слишком неловко. Боюсь согласиться. Ладно, чего накручивать себя раньше времени? Вот в субботу обо всём и узнаю. А если предложение делать вздумает, убегу и всё. К хренам! А потом буду делать вид, что ничего не было. Так ведь проще, правильно? Нам ни к чему дешёвые драмы, иначе мы вконец испортим отношения. Господи! Вот бы нам снова по пять, и вместо руки и сердца он предлагает наловить лягушек.

Глава 2

Когда утро начинается с нежелания вставать, кофе не поможет.

Яна с трудом открыла глаза из-за бьющего в сомкнутые веки солнца. На больших настенных часах минутная стрелка стремилась к двенадцати, чтобы наконец запечатлеть девять часов. Голодный желудок свело спазмом, и раздался жалобный урчащий звук.

Комната, покрытая лёгким слоем пыли, будто светилась. Через открытую форточку робко просачивался ветер, принося запахи жареной картошки, карамели и черёмухи. Недлинный тюль чуть покачивался от дуновения, шурша страницами раскрытой книги.

Голова страшно болела от усталости. Ради встречи с Тимом Яна отказалась от дополнительной субботней смены и вчера загрузила себя несколькими лишними часами. Конечно, ей заплатят за переработку, но сил никто не вернёт. Домой она вернулась за полночь, приняла душ, слезящимися глазами оглядела полупустой холодильник и легла спать голодной.

Пока была в ванной, Яна не слышала телефонного звонка, а вернувшись в комнату, обнаружила пропущенный и сообщение ВКонтакте:

Тимур Алеев. 09:07. «Спишь? Хотел предложить тебе встретиться в парке».

Яна Латина. 09:12. «Доброе утро. Да, давай в парке. На нашей скамейке?»

Тимур Аллев. 09:12. «Ага. В десять нормально?»

Яна повернулась к зеркалу, потрепала волосы и состроила отражению кривую гримасу. Она пыталась сообразить, успеет ли собраться, позавтракать и добежать до парка. Подсчёты давались с трудом. Наконец мозг выдал ясное и безапелляционное: вряд ли. Да ещё минус те минуты, что она потратила на пустое раздумье, вместо того, чтобы начать готовить завтрак. Конечно, они с Тимом почти четыре месяца не виделись, но подождал ведь он до субботы; что, лишние полчаса не потерпит?

Яна Латина. 09:14. «Я опоздаю».

Тимур Алеев. 09:14. «Мне к двум часам подходить? »

Яна Латина. 09:15. «Задержусь буквально на пятнадцать минут. Иначе придётся пожертвовать завтраком».

Тимур Алеев. 09:15. «Я подожду».

Яна Латина. 09:16. «»

Сборы проходили в тумане, яичница пригорела. Яна проглотила её, не почувствовав вкуса, запила зелёным чаем и кинулась к шкафу. Остановившись напротив зеркала, придирчиво осмотрела лицо, едва не коснувшись носом холодной поверхности. Всё было идеально, ни прыщиков, ни чёрных точек. Реснички ровные, и не скажешь, что накрашены. Вот только с волосами Яна не знала, что сделать. Оставить распущенными или собрать? Хвост? Пучок? Заплетать нет времени, завивать тоже.

От неоправданной тревожности отвлекло уведомление.

Яна взяла телефон:

Сонечка. 09:38. «Привет. Ну что Тимка назначил свиданку?»

Яна горестно вздохнула: после той переписки остался осадок. Конечно, Соня ничего плохого не имела в виду, хотела поддержать подругу, чтобы та не расстраивалась раньше времени из-за возможного подрыва дружбы, но слова её оказались слишком горькими на вкус и только растревожили и без того донимающие Яну мысли. Спустить ситуацию на тормозах не получалось, требовать или ждать извинений было глупо, и Яна изо всех силах старалась делать вид, что всё в порядке, однако не могла задушить зародившуюся обиду.

Яна Латина. 09:39. «Да. Встречаемся в десять».

Сонечка. 09:39. «Ого! Не поздновато ли? Или может он это… У тебя там побрито?»

— Вот идиотка. — Яна сокрушённо вздохнула, прикрыв глаза ладонью.

Яна Латина. 09:40. «Утром. Мне некогда».

Яна небрежно бросила телефон на туалетный столик, открыла шкаф и уставилась на одежду. Разумеется, нужно надеть платье. Какое?

Её отвлёк телефонный звонок. Соня.

— Алло.

— Привет. А чего утром-то?

— Соня, мы просто друзья. Не любовники.

— Ну и дура. Ответила бы уже ему взаимностью. Он такой миленький, любит тебя без памяти.

— Миленький? — со смешком переспросила Яна.

— Ну да. У него такие кудряшки классные, так бы и потрогала. Он, кстати, на Роберта Шиэна похож, да?

— На кого?

— Ну на этого, из «Отбросов».

— Каких ещё отбросов? — не понимала Яна, напряжённо глядя на часы.

— Сериал такой. Господи, ты вообще что-нибудь смотришь? Да плевать, я не о том. Миленький он, говорю. А улыбка у него… ммм, само очарование.

— Раз он так тебе нравится, сама за ним приударь.

Соня наигранно вздохнула в трубку и обиженно пролепетала:

— Тимка только на тебя и смотрит.

— Пока, — попрощалась Яна и, не оставив Соне шансов продолжить разговор, завершила звонок.

Надев лёгкое платье с прозрачным шлейфом, Яна запрыгнула в самые удобные балетки, закинула за спину кожаный рюкзачок и помчалась в парк. От бега волосы слегка растрепались и взмокли на висках, щёки покраснели, а на лбу и над верхней губой проступили бусинки пота. Лишь ворвавшись в парк, Яна позволила себе остановиться и перевести дух. Сначала она взглянула на часы — почти четверть одиннадцатого, — потом огляделась. Их скамейка была занята престарелой парочкой, по дорожке туда-сюда ездила девочка на самокате, на площадке носились дети, а на газоне валялись бродячие собаки.

Яна неуверенно двинулась вперёд, а заметив Тима в тени кустов акации, поспешила к нему.

— Здравствуй, — на выдохе воскликнула она и, не успел он подняться, бросилась ему на шею.

Тим обнял в ответ, осторожно положив ладони на её обнажённые лопатки. Яна прижималась крепко, нарушая границу дружеского приветствия, но он не отстранял её. Молчал. А она шумно и горячо дышала ему в шею, украдкой втягивая носом давно знакомый — такой родной! — аромат древесной смолы и хвои.

Наконец оторвавшись от друга, Яна отступила на два шага и настороженно его оглядела. В нём произошли неуловимые изменения, которые она не могла обнаружить.

— Вау, — сказал он. — Ты прямо… кусочек неба.

— Красивое платье, правда? — Яна заулыбалась, расправив юбку голубого платья, чтобы Тим его получше рассмотрел.

Он кивнул и протянул ей сушёные цветы тимьяна.

— Эм… — Яна неуверенно взяла букет.

Раньше Тим часто дарил ей тимьян — он стал символом их дружбы, его привязанности. Но прежде цветы не были сушёными. Это что, намёк?

— И что мне с ним делать? — спросила она.

Тим пожал плечами.

— Свари суп, — предложил он.

Яна рассеянно улыбнулась, и они двинулись по тенистой дорожке вдоль цветущих кустов акации. Под ногами шныряли голуби, совершенно не боясь людей. Пахло сахарной ватой, из глубин парка доносились весёлые возгласы катающихся на каруселях. День был жаркий, и тяжёлые клубы белых облаков не предвещали дождя.

Яна без умолку болтала обо всём на свете. Родители позвали её к себе в Польшу на неопределённое время, посоветовали забросить работу архивной мыши. Соня за четыре месяца сменила восемь ухажёров, которые до сих пор написывали ей и названивали, зовя на свидание. Один, самый настырный, продолжает присылать подарки, цветы и роллы. На работе пообещали внеочередной отпуск, если она к концу мая разберёт и заархивирует хренову гору документов. А в супермаркете у её дома перестали продавать её любимую сухую суповую смесь.

Она то и дело отвлекалась на сиюминутные наблюдения, к месту вставляла сторонние воспоминания, приплетала собственные суждения и скакала с темы на тему. Тим слушал молча и всё время улыбался, явно довольный их новой встречей.

— Боже, у меня рот не затыкается! — смеясь воскликнула Яна.

Они обошли по периметру половину парка и сели на скамейку на самом солнце.

— Расскажи, как у тебя дела? — попросила Яна. — Ты где-то пропадал, номер сменил, на сообщения не отвечал. Я беспокоилась. Временами.

— Временами?

— А временами злилась. Думала, ты выкинул меня из своей жизни и гадким игнором даёшь понять, чтобы я шла в жопу.

Тим невесело усмехнулся, помолчал задумчиво и посмотрел Яне в глаза. Взгляд у него был настороженный, оценочный, будто он собирался поделиться с ней государственной тайной.

— Последний месяц… — Он замолчал.

Яна встревожилась: вдруг и правда пытается сделать ей очередное предложение?

— Я спустил все деньги, — сказал он.

— Хочешь у меня занять? — предположила она.

Тим мотнул головой, оттопырил пальцы и осмотрел свои руки. Нервно потёр лицо и сдавленно прорычал, явно силясь подобрать подходящие слова.

— Я их на лечение спустил, — выпалил он, покраснев.

— Вылечился? — упавшим голосом спросила Яна.

Он бессильно рассмеялся, вытащил из кармана джинсов бумагу и протянул ей.

— Как же! — добавил раздражённо. — Пустое переливание. Зря только донорские запасы потратил.

Яна смотрела на него ошарашенно, похолодевшими пальцами стискивая бумагу. Тим взглядом подначивал её прочитать, вместо того чтобы рассказать всё самому. Возможно, ему трудно об этом говорить… Да конечно! И как она сразу не догадалась? Сейчас развернёт, а там: «Выходи за меня!». Тим заржёт над её испуганной гримасой и скажет, что безнадёжно болен любовью к ней. Тьфу ты, идиот!

Яна порывисто развернула бумагу, но ждало её не предложение, а заключение из Медицинского центра борьбы с заболеваниями. Диагноз: снежный вирус. Графа «Лечение» пустая, а в графе «Пациент»: Тимур Алеев.

Растерянно усмехнувшись, Яна помотала головой и взглянула на Тима. Тот смотрел на неё с жуткой сосредоточенностью, будто пытался предугадать или же запомнить её реакцию. В глазах — бездна недоверия и толика раздражения. По-видимому, жалости он не хотел.

— Это чёртова шутка, — шепнула Яна.

— Это чёртова жизнь.

— Это неправда! — взвизгнула она истерично, будто диагноз поставили ей, а не ему.

Тим молчал. Яна отстранённо разглядывала асфальт и бегающих голубей, до боли в пальцах сжимая проклятую выписку. Диагноз выходил за рамки её понимания. Тим умрёт? Неправда!

Вскочив на ноги, Яна покраснела от обиды и гнева. Мешая ярость и страх, она, как ребёнок, истерично завопила:

— Ты врёшь! Врёшь! Врёшь! Это неправда!

Тим скорчил гримасу боли, подскочил как ужаленный и едва не бегом пошёл прочь. Яна хотела броситься следом, но ватные ноги вынудили сесть. Она с лютой ненавистью смотрела в спину друга и вдруг горько расплакалась, беспомощно взвыв.

С трудом поборов истеричные рыдания, Яна аккуратно сложила выписку и утерла пылающие щёки. Какого чёрта она исполнила? Ведь он надеялся на поддержку, на понимание, а она взорвалась на тысячу осколков, больно его ранив.

Раздался привычный клацающий звук — уведомление. Яна сняла рюкзачок, засунула выписку в боковой кармашек и выудила телефон.

Тимур Алеев. 11:25. «Пожалуйста, только никому не говори».

Яна беспомощно смотрела в экран телефона и не знала, что ответить. Да имеет ли она вообще право что-то отвечать после устроенной сцены? Но звонить, искать встречи, чтобы извиниться, было выше её сил.

Пройдя оставшуюся часть парка, Яна отправилась бесцельно бродить по городу. Мысли то порхали, невесомые, как бабочки, то причиняли боль, оседая неподъёмным грузом. Голова шла кругом, и невозможно было отделить реальность от выдумки. Может, это ночной кошмар и надо только проснуться? Или злая шутка? Вдруг Тим заразился не снежным, а идиотским чувством юмора? Если он признается, что целый месяц, пока пропадал, готовил этот бессердечный розыгрыш, она, конечно, разозлится, но испытанное облегчение покроет все затраченные нервы.

Внезапно придя в себя, Яна отдёрнула руку от дверной ручки и озадаченно огляделась. Улица утопала в зелени, в клумбах пестрели цветы, сладкой патокой растекалась поразительная тишина. В небе, между облаками, рассеивался след самолёта. И солнце, стоящее высоко над головой, безжалостно опаляло. На ступеньке дымился окурок. «Медицинский центр борьбы с заболеваниями».

Прежде чем войти, Яна долго топталась на крыльце, несколько раз собиралась уйти, но оказалась в небольшой очереди. Седой мужчина молча забрал скреплённые степлером бумаги, женщина устроила скандал из-за неправильно назначенного лечения, хотя регистратор убеждала её, что всё верно и лечение не всегда даёт положительный результат. Худенькая девушка вдруг вынырнула из очереди и пулей выскочила из центра. Те немногочисленные, что сидели в коридоре, с безучастными лицами наблюдали за распаляющимся скандалом. Закончилось всё тем, что женщину отправили к другому специалисту, и та, нервно забрав талон, скрылась на лестнице.

Яна несмело подошла к регистратору, которая взирала на неё молча и устало. По-видимому, подобные сцены ей доводится лицезреть сотню раз на дню и они перестали вызывать какие-либо эмоции.

— Ваше направление, — подсказала она.

Яна вздрогнула, смутилась и призналась:

— У меня нет направления.

— Мы принимаем только по направлениям. Обратитесь в поликлинику по месту жительства.

— Нет… Мне не надо на приём. — Она несмело сняла одну лямку рюкзака, вытащила из кармашка выписку и положила на стойку.

Регистратор её развернула, прочитала и подняла вопросительный взгляд.

— Это розыгрыш? — спросила Яна полушёпотом. — Подделка?

— Здесь не ваше имя. Информация о пациентах конфиденциальна.

Яна отвела взгляд, скривила губы, пытаясь сдержать слёзы, и прильнувшая кровь больно обожгла ей лицо. Регистратор вздохнула, положила выписку на стойку и сказала негромко:

— Подлинник. Печати настоящие.

— Значит, это правда?

— Правда.

Яна коротко и неуверенно рассмеялась, на секунду умолкла, ошарашенная, и громко хохоча ушла.

Она бродила без цели, потеряв счёт времени, до позднего вечера. В ветвях деревьев путался измождённый ветер, душный воздух понемногу остывал и, полный сладкого дурмана, стекал в лёгкие. Уличные фонари рассеивали мрак, народ выползал на ночную прогулку, и дома́ бездушно светили клетками окон.

Яна по привычке позвонила на старый номер — абонент не доступен. Перезвонила на тот, с которого Тим звонил в четверг, но ответа не было.

Яна Латина. 23:26. «Прости меня, пожалуйста».

Она сидела до полуночи, будто 00:00 было сакральным числом, неотрывно пялясь в экран телефона. Но Тим так и не прочитал её сообщение.

Яна Латина. 00:02. «Завтра у меня тоже выходной». «Позвони утром».

Яна Латина. 00:06. «Пожалуйста, Тим, только не игнорь меня. Позволь извиниться».

Яна беспомощно закрыла лицо руками: когда это извинение стало панацеей?

Тихонько взвыв, она собралась домой, когда телефон оповестил о новом сообщении. В груди обожгло огнём. А на экране высветилось совсем не то имя.

Сонечка. 00:14. «Ты уже вернулась домой? Или Тимка там…»

Яна прорычала со смесью раздражения и досады, крепко сжала телефон в руке и, вскочив со скамейки, вбежала в подъезд.

Глава 3

Яна спала плохо, просыпалась от собственного скулежа, но не помнила приснившихся кошмаров. Сорочка неприятно облегала вспотевшее тело, волосы спутались, и подушка намокла. Ресницы слиплись от слёз.

Отгоняя прочь гнетущее чувство, Яна с болезненным стоном поднялась на ноги, и, нажав боковую кнопку, посмотрела на экран мобильника. Там по-прежнему высвечивалось непрочитанное сообщение от Сони. От Тима — ничего.

Приняв душ и заварив травяной чай, Яна открыла окно, уселась на подоконник и обняла колени. Небо робко наливалось красками нового дня, ещё горели самые яркие звёзды, и в предрассветной тишине звонко звучала песня соловья. Прохладный воздух пах свежестью и цветами, к нему примешивался аромат скошенной накануне травы. Притихший мир казался невинным и нежным, но Яна знала, как он жесток: забирает у людей всё самое ценное, демонстрируя, что все они — стандартные винтики крошечной части мироздания, которым легко и своевременно найдётся замена. Все они умрут, а он с тем же величественным покоем будет встречать своё слепое солнце.

Яна больше не ложилась. Сначала она читала, но не помнила ни строчки из полсотни страниц, потом вручную выстирала постельное бельё, развесила его на балконе и взялась за уборку. Отрешённо и медленно она перебирала содержимое ящиков, методично выбрасывая всё, что казалось неважным. Сложила в пластмассовый контейнер школьные грамоты, скопленные за годы открытки, старые фотографии и сертификаты. Сверху бросила исписанную собственными стихами тетрадь, оделась и вышла во двор. Воровато оглядевшись, скинула мусор в каменную урну, бросила вслед зажжённую спичку и некоторое время молча глядела, как огонь услужливо и равнодушно пожирает память, от которой она предпочла отказаться.

Вернувшись домой, Яна тщательно вымыла руки, выложила на раскалённую сковороду пару сырников и нехотя ответила на телефонный звонок:

— Алло.

— Привет, подруга! — воскликнула Соня. — Ты чего меня игноришь? Давай рассказывай, как с Тимкой погуляли? Он делал тебе непристойные предложения?

Яна поджала губы, посмотрела на потолок, умоляя себя не плакать, и шумно вздохнула.

— Ты чего? Всё в порядке? — забеспокоилась Соня.

— Да. Просто… — Она замолчала, глядя, как сырники растекаются по сковороде.

— Что «просто»?

— Чёртовы сырники опять развалились.

Соня помолчала и спросила:

— С тобой точно ничего не случилось?

— Точно.

Снова пауза, неприятная, удушающая, будто Соня, как проклятый полиграф, считывала её биоритмы, чтобы уличить во лжи.

— Ладно, звони. Пока.

— Пока.

Видно, Соня не такая дура, раз знает, когда надо попрощаться.

Прождав до одиннадцати часов, Яна беспомощно захныкала: абонент не отвечает, сообщения не прочитаны. Её вдруг обожгло мыслью, что она не успеет извиниться, и страх мгновенно обратился в безумие. Руки дрожали и не слушались, бесконечная тревога жужжала в голове, кровь пульсировала в висках, вызывая мимолётные приступы ломовой боли. Яна мерила комнату шагами, а стоило сесть — беспокойно раскачивалась, как умалишённая. Она то тихонько выла, то нервно хохотала, то безмолвно плакала. И сломала два ногтя, безотчётно ковыряя паркет.

Яна Латина. 13:48. «Пожалуйста, ответь!»

Яна Латина. 13:52. «Тим!»

Яна Латина. 13:59. «»

Яна Латина. 14:08. «Тим. Прошу тебя, хотя бы просто открой диалог. Просто дай понять, что увидел мои сообщения».

Через несколько минут она хотела написать снова, но остановила себя. Отбросила телефон подальше и, прислонившись к стене, осмотрела ногти.

Она звонила целый день, и монотонные гудки прочно засели у неё в голове. Сообщения так и остались непрочитанными, а дверь никто не открыл. Совершенно отчаявшись, она дрожащим пальцем пролистала список контактов и нерешительно нажала вызов.

— Яночка, — радостно воскликнула мать Тима. — Как я рада твоему звонку. Извини, конечно, но уже поздно, так что давай недолго.

Яна рассеянно взглянула на часы: половина девятого, — значит, у них половина одиннадцатого. И как она сразу не подумала о разнице во времени?

— Простите, Марина Анатольевна. Я просто хотела узнать, как у вас дела.

— Всё замечательно. Сегодня ездили в лес за ягодами. — Она беззаботно рассмеялась. — Ничего не нашли. Да и какие ягоды в мае, скажи мне? Зато прогулялись на свежем воздухе. А у тебя как дела?

Яна осеклась, сглотнула и заставила себя улыбнуться, чтобы наглая ложь звучала непринуждённо.

— Всё хорошо, спасибо. Работаю, как три кобылы, чтобы внеочередной отпуск получить.

— Ой, как здорово. Если получится, приезжай к нам в конце июня, у меня день рождения двадцать шестого, помнишь?

— Ну конечно помню. Если всё сложится, обязательно приеду.

— Ну ладно, Яночка, мы спать ложимся, завтра на работу. Тимошеньке привет передавай, когда увидитесь.

— Передам. Доброй ночи.

— И тебе.

«Матери он ничего не сказал», — мелькнула первая мысль. Марина Анатольевна никогда не умела скрывать эмоции, да и скажи он ей об этом, она бы сама Яне позвонила. А тут неподдельная радость в голосе.

Яна заставила себя подняться с пола, прошлась по комнате, съела бутерброд. Несколько раз просмотрела, прочитал ли Тим сообщения. Снова позвонила. Набрала ванну с лавандовым маслом, чтобы расслабиться, но всё время безутешно проревела, пока вода совсем не остыла. Босая и мокрая, Яна прошла в спальню, легла на кровать и, свернувшись креветкой, уставилась в стену.

Позвонила Соня — Яна не ответила. Не стала читать её сообщения. Проигнорировала и второй звонок. Она бы отключила телефон, но боялась пропустить звонок Тима. А мысли всё крутились и крутились, затягивая её в водоворот отчаяния и пустоты, на самое дно, где только боль и мрак, — не стал бы Тим так глумиться над её чувствами. Значит, всё правда.

Яна заскулила от безысходности, сжалась в комок и крепко обняла себя за плечи. Слёзы сами катились по лицу, она не могла их контролировать, а в груди разгорался пожар, пожирая беспокойное сердце.

— Хватит! — заорала она и, зарыдав в голос, шепнула: — Хватит.

Проревевшись, Яна впала в апатию, и где-то на задворках сознания возникла мысль, что это лучше, чем непреходящее страдание. Лучше не чувствовать ничего, чем корёжиться от невыносимой боли, скулить от тоски и ненавидеть себя за беспомощность. За бесполезность! Уж лучше умереть вперёд, чем пытаться смириться со смертью другого.

В тишине раздался звук сообщения. Телефон, пробудившись, осветил потолок. Яна лениво перевела взгляд на экран: Соня прислала восьмое сообщение.

13.05.2018

Сегодня я впервые поняла, что «со мной» и «у меня» это разные вещи. Соня спросила: «С тобой точно ничего не случилось?» А я вдруг подумала, что со мной всё в порядке, а вот у меня… У меня друг умирает.

Глава 4

Измотанная и морально раздавленная, Яна сама не заметила, как провалилась в забытье. Ей снились чёрные сны с белыми штрихами, вой ветра и ломающая изнутри боль. Она пыталась выбраться, но всюду натыкалась на прозрачные стены, за которыми кружилась вьюга. Под ногами блестело стеклянное крошево, впиваясь в босые ступни, обнажая алую кровь. Выхода не было, только далеко вверху сияли белые лучи. И в висках стучала простая, оттого пугающая мысль: со дна подняться невозможно.

Яна долго смотрела на светящее над головой солнце, окружённая холодом и мраком, с израненными ступнями и поломанными нервами, пока вдруг не ощутила лёгкость. Тело стало невесомым, будто пёрышко, и её потащило вверх, всё быстрее, пока не ослепило яркой вспышкой.

Вздрогнув и резко распахнув глаза, Яна уставилась на окно. Залитая солнцем комната показалась чужой. Стол был завален книгами, на полу валялись цветные карандаши и клочки бумаги. Память потихоньку восстанавливалась, как после страшной аварии: она рисовала. Пыталась отвлечься. Читала Эдгара По и Стокера — вероятно, потому и снилась всякая дрянь.

Приподнявшись на локте, Яна схватила телефон: двенадцать сообщений от Сони, три пропущенных от секретаря, один — от начальника, и два от мамы. Ужаснувшись такому вниманию, Яна посмотрела на время: почти полдень. Господи, понедельник! Она совершенно забыла обо всём на свете, проспала и ни черта не слышала.

Проигнорировав всех остальных, Яна позвонила начальнику. Ответил он быстро:

— Спящая Красавица очнулась, — с ноткой сарказма, но почти беззлобно.

— Олег Ефимыч, простите, пожалуйста. У меня выдались трудные дни, я… — Она осеклась, сдавила переносицу и всё равно зарыдала, силясь не издавать звуков.

— Яна? Вы плачете? Что случилось?

Яна завыла, как зверь над трупами потомства, пыталась взять себя в руки, чтобы объясниться, но лишь начала задыхаться. Выронив телефон, она рывком села, ошарашенно огляделась и вскочила с кровати. В ушах зазвенело, глаза застлало темнотой, и Яна рухнула, лбом ударившись о край стола. Боли она не почувствовала, только жёсткое столкновение, а перевёрнутый мир потихоньку вернулся на место,

На потолке висел обрывок паутины, мерно покачиваясь на волнах лёгкого ветра. В такт ей колыхался тюль. На стенах туда-сюда ходила ажурная тень, похожая на дырчатый блин. Яна лежала на спине, отрешённо разглядывая комнату, облизывая сухие губы. Осторожно потрогала лоб — на пальцах осталась кровь. И Яна вдруг поняла, что ни черта не понимает. Наверное, так же себя ощущает человек с амнезией, взирая на знакомый, но такой чужеродный мир.

После душа Яна уселась за кухонным столом. Есть не хотелось. Обречённость и пустота сверлили в ней дыры, а больнее всего было от того, что Тим не отвечает. Он будто нарочно плюнул ей в лицо едкой правдой и пропал, чтобы она извела себя донельзя и загнулась раньше него. Тогда перед собственными похоронами он успеет высыпать из пакетика на её могилу сушёный тимьян.

Когда в дверь позвонили, Яна медленно встала. С замиранием сердца подкралась к двери, судорожно вздохнула и дважды провернула замок. Затаив дыхание, резко открыла и оторопела, увидев начальника. Вид у него был встревоженный, взгляд — серьёзный. Он потирал руки и внимательно смотрел на Янин лоб. Она рваным движением прикоснулась к пластырю и криво ухмыльнулась.

— Упала, — шепнула она.

— Могу я войти?

— Да, Олег Ефимыч, проходите, — оживилась она, с ласковой улыбкой пропуская его в квартиру. — Хотите чай? У меня есть зелёный. — Она замолчала и, сглотнув, растерянно досказала: — С чабрецом.

Олег Ефимович на предложение не ответил, осторожно взял её за запястье и усадил на табурет в кухне. Налил воды в стакан и огляделся, будто искал следы недавнего бытового побоища. Усевшись напротив, подвинул стакан к ней и мягко спросил:

— Вы в порядке?

Яна заворожённо смотрела в его ореховые, с двумя зелёными секторами глаза, тонула в его участливом взгляде и питалась теплом его отзывчивости. На краткий миг всё потеряло значение, мир сузился до кухонного стола, отделявшего их. И Яна была готова остаться в этом состоянии, лишь бы чувствовать поддержку, лишь бы быть небезразличной хоть кому-то постороннему.

Олег Ефимович нерешительно потянулся к ней, но Яна отдёрнула руку и прижала её к груди, как беззащитного котёнка. Она не хотела касаний — только стороннего участия, немого сочувствия. Понимания, поддержки — но где-то там, на расстоянии. За пределами её личного пространства. Она боялась нарушить равновесие, её и без того шатало в разные стороны; боялась причинить себе ещё бо́льшую боль и ревностно оберегала руины своего рухнувшего дворца.

— Яна? — позвал Олег Ефимович.

Она перевела стеклянный взгляд на чайник, и из глаз покатились слёзы.

— Ладно, отдохните, — сказал он. — В следующий понедельник позвоню.

Он мимолётно улыбнулся, прошёл в прихожую, надел туфли. Коснувшись дверной ручки, замер и обернулся. Помялся недолго и спросил:

— Я могу оставить вас одну?

— Конечно, — глухо отозвалась она.

Олег Ефимович вздохнул, запрокинул голову и некоторое время смотрел в потолок. Перевёл взгляд на Яну: она сидела к нему спиной, совершенно неподвижно. Его нервно передёрнуло, он подошёл, сел перед ней на корточки и крепко стиснул её руку в своих горячих ладонях.

— Яна, поклянитесь, что не будете делать глупостей.

Яна опустила на него ошарашенный взгляд и наконец поняла, что он имеет в виду.

— Мне нельзя, — испуганно сказала она.

— Что нельзя? Клясться?

— Глупости делать. Я должна найти Тима.

Взгляд у неё был потусторонним, поведение — неадекватным. Она будто попала в плен параноидного бреда и искала мифических существ, не отделяя реальность от галлюцинаций. И всё-таки Олег Ефимович решился оставить её, попрощался и вышел из квартиры. Яна не стала запирать дверь, даже не обернулась, чуть вздрогнув от телефонного звонка. Несколько секунд она безмятежно вслушивалась в мелодию, после опомнилась и кинулась в комнату, схватила телефон и сдавленно завыла: Соня. Обозлившись, она размахнулась, швырнула телефон на кровать и закричала:

— Отвали от меня! Отвали!

Но Соня не отвалила: она позвонила снова, прислала три сообщения, а через двадцать минуть явилась лично. Она настойчиво давила на звонок, стучала, просила открыть. Грозилась вызвать полицию. Наконец притихла, негромко постучала и попросила:

— Дай хоть знак, что ты жива.

— Уходи, — бесцветно бросила Яна.

Соня ещё несколько минут постояла за дверью, как кошка, стерегущая мышь, и сдалась. Стук каблуков всё удалялся, пока не хлопнула дверь подъезда. Яна подбежала к окну и, прячась за шторой, осторожно выглянула: Соня, приставив руку ко лбу, всматривалась в её окна, потом села в машину и уехала.

Вернулась тишина, влекущая за собой тревожность и разъедающие разум мысли, от которых на душе становилось тошно. Мелкая дрожь била всё тело, живот в узел завязывало, и Яна беспомощно опустилась на пол, свернувшись в клубок. Так было легче, так боль притуплялась, оставались только жрущие изнутри страхи.

— Помогите, — сквозь рваные всхлипы шепнула Яна. — Пожалуйста, помогите. Кто-нибудь. Хоть кто-нибудь.

Она заставила себя подняться и, шатаясь, дошла до кровати. Взяла в руку телефон — он показался непривычно тяжёлым — и снова позвонила Тиму. После долгих гудков равнодушный голос робота оповестил, что абонент не отвечает.

Яна грузно вздохнула, медленно села на кровать и прижалась спиной к стене. Мозг отказывался страдать, он не хотел вредить своему телу, блокировал чувства, посылал сигналы, впрыскивал в кровь гормоны, но ничего не помогало: нервная усмешка не сходила за радость. Тогда в ход пошла рассудительность, заставившая Яну взять себя в руки и хоть немного подумать. Тут и пришла мысль отыскать Тима через других людей.

Яна долго листала список контактов: только три номера их общих знакомых, других она не знала. Один оказался не доступен, другой сменил владельца. А по третьему уже в пятый раз ползли безжизненные гудки.

— Слушаю, — на выдохе откликнулся хриплый голос.

— Дима, это ты? Это Яна. Латина.

— О, Янка, привет! — повеселел тот. — Ты какими судьбами?

— Прости, что не просто так. Я Тима найти не могу. Мы с ним повздорили, он меня в игнор кинул. На звонки не отвечает, сообщения не читает… — Яна шумно и резко вздохнула, чувствуя, что снова собирается реветь. — Он и дверь мне не открывает. Я не знаю, что думать. Прошу, если он тебе звонил, просто скажи, что он в порядке.

Дима растерянно вздохнул и сказал:

— Прости, я не знаю, где он. Мы уж месяца полтора не созванивались, а виделись только в январе. — Он помолчал и сочувственно добавил: — Ты не переживай, помиритесь.

— Ты не понимаешь! — крикнула она и, саму себя одёрнув, горячим полушёпотом затараторила: — Прости. Прости, пожалуйста. Я не хотела. Прости. Он просто… Он никогда так не поступал. И он… он… Прости.

Яна скорее сбросила, боясь сказать лишнее: Тим просил сохранить диагноз в секрете. И только теперь перед ней встал вопрос: а почему? Не хочет ранить других? А разве родителям он сказать не обязан? Разве не имеют они права последние дни провести с сыном? Как он смеет лишать их этой возможности? Ведь они и не помышляют, что никогда больше не увидят его, не обнимут. Не смогут даже позвонить. Тогда что за секретность? Вдруг это и правда огромная злая шутка? Вот и знает только Яна, чтобы не вводить в заблуждение других… Чушь! Полная чушь!

Окончательно запутавшись, Яна молчала и быстро покачивалась вперёд-назад. Тревога душила, злость убивала, слёзы жгли глаза. Бесконечное беспокойство сводило с ума, от него ныли виски. И Яна знала, что ей поможет только одно: надо найти Тима!

Она наскоро собралась, закрутила волосы в кривой пучок, надела самые большие солнцезащитные очки и вышла из дома. Мир плыл, казался незнакомым. Всё в нём было по-прежнему, но чувствовалось нечто чужеродное, будто кто-то в шутку изменил одну незначительную деталь. Яна растерянно озиралась по сторонам, проваливалась в себя, ничего вокруг не замечая. В очередной раз очнувшись, она недоуменно уставилась на тёмную дверь, сорвала очки и облегчённо вздохнула: квартира Тима.

Робко постучав, Яна терпеливо подождала ответа. Постучала снова, громче и настойчивее. И сама не заметила, как начала безотчётно тарабанить в дверь, отбив костяшки пальцев. Вздохнув, она позвонила на номер, услышав, как в квартире пиликает знакомый рингтон. Не веря собственным ушам, оскорблённая до глубины души, Яна пнула дверь и ударила в неё кулаком.

— Открывай! — заорала она. — Я же слышу твой телефон! — Она всхлипнула и перешла на жалобный тон: — Прошу, Тим. Прости.

Яна сползла по стенке на пол и горько заплакала, беспомощно царапая дверь.

— Пожалуйста, прости. Я поступила, как тварь, но прости меня. Не игнорь, прошу. Тим. Открой.

— Яна? — услышала она и резко обернулась: на лестнице стоял Тим со спортивной сумкой в руке. — Ты чего здесь воешь?

— Тимочка, — улыбаясь, зашептала она и поползла к нему.

Он кинулся навстречу, упал перед ней на колени и крепко обнял. Она прильнула к нему, дрожа и всхлипывая, чувствуя, как заходится его сердце, и ощутила необъяснимое спокойствие, будто все беды остались позади. Его объятия спасли её от темноты и страха. Притупили боль и вернули реальность… Реальность, в которой он должен умереть. Яна глухо заскулила и обняла его в ответ.

— Прости, я был в больнице. Телефон забыл. Мне последние переливания делали.

— И что теперь? — с надеждой шепнула Яна.

— Теперь у нас есть целых две недели.

Яна плотно сжала губы и задержала дыхание, больно стиснув собственные пальцы. Она боролось с собой, чтобы не плакать, и, судорожно вздохнув, спросила:

— Мы проведём их вместе?

— Вместе. Хочу… — Он замолчал и прошептал: — Чтобы рядом была только ты.

Яна сжалась, почувствовав, как на макушку ейкапнули слёзы. Его слёзы. И, не сдержавшись, расплакалась.

14.05.2018

Моя жизнь похожа на захламлённую квартиру. Я только сейчас поняла, сколько в ней барахла, от которого давно пора избавиться. Оно только место занимает, а я продолжаю коллекционировать всякую дрянь, как безмозглая Коробочка. Столько дешёвых вещей, ненужных людей и пустых событий отнимает моё время! А время уходит, его нельзя вернуть. Так почему я трачу его на всякую ерунду? Почему не могу распрощаться со страхами и покинуть зону комфорта? Держусь за материальные ценности, алтарь им возвожу, а в это время мой лучший друг умирает. Тим умирает, пока я, как дура конченная, сижу на работе и архивирую сраные документы! Какого чёрта? А вдруг мне тоже осталось недолго? Что если завтра я почувствую себя неважно, а врач с наигранным сочувствием сообщит, что мне осталось жить две недели? Тогда бы мне, конечно, не пришлось терзаться мыслями, как же в будущем пережить смерть Тима. Но и на смерть Тима мне уже было бы насрать. Это всё эгоизм, господи! Я ведь боюсь, что мне будет больно! Нет, нет, нет! Не хочу даже думать об этом. Это неправильно. Чёрт!

Сегодня тепло было. Тим меня домой проводил. Держал за руку, будто мы парочка, и за всю дорогу ни слова не сказал. Мы даже не прощались, я вошла в подъезд, он развернулся и побрёл домой. И я не знаю, о чём он думал. Я думала о том, что он скоро умрёт. Сломается, как хрупкая вещица, а я не смогу выбросить его из головы. Сохраню, как бесполезную красивую фигурку, которая прежде доставляла мне радость. Только радости больше не будет. Будет боль, холод и одиночество. Бесконечное чувство вины, всепоглощающий страх перед смертью и невозможность вернуться к прежней жизни.

Я уже наперёд знаю, что Тим умрёт, вырвав из моей груди кусок разбитого сердца.

Глава 5

Дурные сны гнались за ней, как черти. Яна проснулась в начале седьмого, и больше не ложилась. Она лениво потянулась, собрала в хвост влажные волосы и откинула одеяло. Приняв душ, вошла в кухню, включила чайник и села на подоконник. Утро было солнечным и прозрачным, ещё пахло ночной свежестью, к которой примешивался насыщенный запах жжёной карамели и выпечки. В груди разливалась пустота, а мысли подозрительно притихли.

И что теперь?

Эмоциональная передышка была необходима, как глоток воздуха. Но зыбкое умиротворение, сотканное из лжи и надежды, казалось затишьем перед самой страшной бурей. И Яна знала: буря грядёт, — тем нужнее разрядка. Важно накопить силы, чтобы потом не сбило с ног сокрушительной волной. И чем чаще Яна думала о смерти Тима, тем нереальнее та становилось, как слово, произнесённое сотню раз подряд.

Спустившись с подоконника, Яна сделала несколько плавных движений руками. Тело было слабым и тяжёлым, плохо слушалось и мелко подрагивало. Холодные пальцы гнулись с трудом, а голова отвратительно кружилась. Надо поесть.

Заварив чай с чабрецом и мятой, Яна съела пачку хлебцев и решилась написать Соне.

Яна Латина. 06:47. «Доброе утро. Прости меня. Не знаю, как объяснить своё поведение. Я не должна была вести себя, как сука. У меня проблемы, но это не повод срываться на тебе. Я мало что соображала. Мне стыдно теперь. Прости, пожалуйста».

Яна гипнотизировала экран несколько минут, но Соня так и не прочитала сообщение. Наверное, телефон на беззвучном. Проснётся — ответит. Возможно, не сразу, но не станет она долго сердиться. Как минимум из любопытства.

На радиостанции ретро хитов Андрей Губин просил Лизу побыть с ним ещё немного. И Яна позавидовала, что она не Лиза и песню посвятили не ей, хотя та идеально вписывалась в контекст её новой жизни.

Медленно двигаясь в такт музыке, Яна залила кипятком кашу из пакетика, испекла два блинчика и заварила растворимый кофе. Накрыла на стол, села и закрыла глаза, пропуская сквозь себя горькие слова правды: «Сколько лет пройдёт, всё о том же гудеть проводам… Выхода нет».

— Выхода нет, — подпела Яна, безразлично глянула на экран телефона и перешла в приложение ВК.

Сонечка. 07:12. «Я не злюсь».

Яна неприятно удивилась столь короткому и сухому ответу.

Яна Латина. 07:12. «Нет, злишься. Прости».

Сонечка. 07:13. «Я знаю что ты не истеричка и если повела себя так, значит была причина. Да обидно, что сорвалась на мне. Надеюсь, тебе стало легче».

Яна Латина. 07:14. «Спасибо, Соня. Ты сама скоро всё узнаешь, так что, пожалуйста, ни о чём не спрашивай. Я обещала никому не говорить».

Сонечка. 07:14. «Ок».

Переписка принесла разочарование. Возможно, Соня отнеслась с пониманием, но явно злилась, либо обиделась. Даже в бесцветных сообщениях чувствовалась отчуждённость, и Яна понадеялась, что Соня простит её, когда узнает причину истерик.

Уже через две недели.

Две недели. Всего лишь миг. И как оно будет? О чём говорить, что делать, куда ходить? Болтаться по городу и обсуждать новый сериал? Господи, он даже «Игру престолов» не досмотрит!

Яна заплакала, потом рассмеялась и несколько раз задумчиво перечитала сообщение от начальника:

Олег Сколов. 07:18. «Яна, доброе утро! Как вы себя чувствуете?»

Наверное, неважно, что отвечать, главное — дать понять, что ещё не вскрылась.

Яна Латина. 07:19. «Спасибо».

Олег Ефимович больше ничего не написал, вероятно, и правда удовлетворившись самим фактом ответа. Жива, и ладно.

Время тянулось бесконечно, точно издевалось. Стрелки часов не двигались с места, и сколько бы Яна ни пыталась заниматься сторонними делами, всё равно проходило не больше нескольких минут. Уборка позволяла морально себя изводить, чтение медленно отходило на второй план, уступая мыслям. И, чтобы от них избавиться, Яна отыскала вузовские тетради и засела за матанализ. Время пошло незаметно. Она полностью погрузилась в мир цифр и не сразу обратила внимание на посторонний шум: звонил телефон.

— Алло.

— Привет, — бодро поздоровался Тим. — Ты проснулась?

— Да, я… — Яна погладила тетрадь и не посмела признаться, что в попытке сбежать от реальности, засела за вузовские задачи. — Я… давно встала.

— Замечательно. Значит, ты уже готова?

— К чему?

— Покорять новый день!

Тим ждал её у подъезда, одетый в футболку с длинным рукавом. Он хитро улыбался, что-то пряча за спиной, и, когда Яна подошла ближе, спросил:

— Угадай, в какой руке?

— Эм… В правой?

Тим показал обе руки: в правой было шоколадное мороженое, в левой — клубничное.

— Да блин! — досадливо протянула Яна, смеясь, и взяла шоколадное мороженое, хотя больше любила клубничное. Тим это знал, но поменяться не предложил.

День, как и вчера, был жарким. В кристально чистом небе, прозрачно-голубом, неподвижно висело, как бельмо на глазу, маленькое белое облачко. Ветер лениво и неразборчиво что-то шептал, чуть шевеля потемневшую от солнца листву. Раскалённый воздух пах пылью и цветами, и мир казался слишком ярким, ненастоящим, как весёлая картинка на стенах детского отделения в центре по борьбе с заболеваниями.

Яна выбросила в урну упаковку от мороженого и, не глядя на Тима, приглушённо сказала:

— Прости, что накричала на тебя.

— Всё нормально, — заверил он.

— Нет, не нормально! — возразила она. — Я видела твоё лицо… Я сделала тебе больно.

Он усмехнулся, взял её за руку и, крепко сжав, кивнул.

— Мне было больно. Но не от твоих слов, а оттого, что причинил боль тебе. Не хочу, чтоб ты плакала. Особенно из-за меня.

Яна сдавленно улыбнулась, сдержав подкатившие слёзы, и в ответ покрепче перехватила его пальцы.

Они перешли дорогу, наплевав на правила, в неположенном месте, оказались на широком бульваре с множеством скамеек и каменных клумб, засаженных яркими цветами. В самом центре стоял мраморный фонтан, и его высокие струи были видны издалека. Несмотря на будний день, здесь толклось много отдыхающих и их орущих детей, которые вызвали в Тиме раздражение: он недовольно скривил лицо и рывком высвободил руку, глухо сказав, что ладонь вспотела. Он даже шаг прибавил, чтобы скорее пересечь бульвар, и Яна перечить не посмела, она молча шла чуть позади, пока они не свернули в пустой двор.

Тим замедлился, огляделся; осторожно, двумя холодными пальцами, взял Яну за запястье и подвёл к скамейке, одиноко стоящей под раскидистой яблоней. Белые лепестки тихо сыпались вниз, устилая вытоптанный газон. Где-то в ветвях пел зяблик. Яна, закрыв глаза, прилегла на спинку, сложила руки на животе, и весь мир превратился в слепой дурман и птичий голос.

— Но зачем ты, пташка, стонешь надо мною? Что, особо тяжко умирать весною? — с усмешкой наизусть зачитал Тим.

Яна ужаснулась, вцепилась в его руку дрожащими пальцами и ничего не сказала, только по щекам слёзы поползли. Это раньше она злилась на любое упоминание смерти, особенно на глумливые шутки, но теперь не могла возразить: «Не говори так», — потому что знала — это правда, и в глазах её был не протест — страх.

Тим нахмурился, смущённо высвободился из пальцев Яны и скрестил руки на груди. По-видимому, осознал, что не стоило этого говорить, но извинения выглядели бы ещё глупее иронии над собственным положением.

— Ты ещё пишешь стихи? — спросил он будничным тоном.

Яна встрепенулась, растерянно похлопала мокрыми ресницами и слегка пожала плечами. Тим единственный интересовался её творчеством, поддерживал, иногда помогал править неудачные строки и подсказывал оригинальные рифмы. Ему нравилось чувствовать её настроение, незаконно и безнаказанно влезать в её душу, оставаясь незамеченным и непойманным. Он любил её стихи больше, чем она сама, а потому Яне было стыдно признаваться, как она с ними поступила.

— Они были дрянные. Я их сожгла.

— Жаль.

Они неплотно пообедали в летнем кафе, купили по рожку пломбира и уселись на бордюр в тени сиреневых кустов. Душный воздух царапал горло, отдавая древесным привкусом. Солнце жарило нещадно, обжигая прежде ласковыми лучами. Притихшая природа лениво шелестела опалёнными листьями. И мерно плавились мороженое, время и асфальт под ногами.

Яна старалась ни о чём не думать, наслаждаться обществом друга, греться в майских лучах и дышать ароматом сирени. Она насильно погружала себя в состояние стабильного умиротворения, пока не зацепилась за крючок в сознании, который позволил вытеснить боль сиюминутным счастьем.

— Я Ремарка дочитал, — сказал Тим. — Конец паршивый.

— Почему?

— Не на того поставил. — Он вымученно улыбнулся. — Умереть должна была Лилиан, она туберкулёзом больна. А умер он. Так глупо разбился на автогонках. Разве не паршиво?

«Жизненно», — подумала Яна и поймала себя на мысли, что везёт всегда тому, кто умирает: для него перестают существовать проблемы, а боль и горечь остаются тем, кто выжил. И пусть жизнь прекраснее забвения, но всё-таки покой ценнее страданий, пусть даже преходящих.

— Я больше не читаю Ремарка, — сказала Яна.

— Почему?

— У него все финалы паршивые.

— Жизненные, — шепнул Тим, будто угадав её мысли, и невесело усмехнулся.

Яна согласно кивнула.

День плавился, словно огарок, утекал в никуда, оставляя воспоминания и длинные тени. Солнце катилось к горизонту, налитое кровью убитого времени, с золотым нимбом на самой макушке. И воздух казался розовым, как чёртова марсова пыль.

Тим стоял на балконе последнего этажа жилой новостройки, сложив руки на широком парапете. Он смотрел на заходящее солнце чуть блестящими глазами, молча и неотрывно, впитывая каждую секунду мимолётной жизни. Провожал солнце в последний путь и, как знать, может, надеялся вместе с ним проснуться новым утром.

Яна его не отвлекала, тихо и неподвижно стояла рядом и смотрела вниз. С высоты двадцать седьмого этажа всё казалось маленьким и ненастоящим. И звуки города, долетая до балкона, приглушались, искажались, превращаясь в неразборчивый шум, такой далёкий и неважный, что не мешал мыслям плыть по знакомому руслу.

— Как ты себя чувствуешь? — шёпотом спросила Яна, боясь потревожить его.

Тим на неё не взглянул, пожал плечом и усмехнулся. Он казался безмятежным, как ветер, что играл его волосами.

— Неплохо, — ответил он.

Яне было неловко от своей настырности, но она переспросила:

— Я… не о том спрашиваю. Как… оно… ощущается?

Тим перевёл на неё долгий выразительный взгляд, будто подбирал слова, чтобы обвинить её в бестактности. Его щёки чуть покраснели, он виновато улыбнулся и глухо, на выдохе ответил:

— Никак.

Яна вопросительно вскинула брови, но уже не решилась расспрашивать. Тим, видя её замешательство, вздохнул и согласился на откровение:

— Бывает, слабость наплывает, головокружение. Никто до сих пор не выяснил, что за вирус такой. Он просто плавает в крови, размножается, особо ничего не портит. А потом раз — пациент мёртв, и вирус тоже. У больных обнаруживают разрушенные клетки крови, так и считают, что смерть из-за этого. Но это не так.

Он пожал плечами и снова уставился на солнце, ярко-красное, маняще-прекрасное, почти полностью скрывшееся за горизонтом.

— В смысле не так? — уязвлённо воскликнула Яна.

Её бесила и пугала мысль, что врачи вообще не понимают, что делают. Возможно, ответ рядом, нужно только обратить на него внимание — и лечение найдётся! Что если они смотрят не в ту сторону, зацикливают внимание не на том, на чём следовало бы, проводят бесполезные эксперименты, пока их пациенты умирают? Они делают что-то неправильно, занимаются ерундой и, вместо того чтобы спасать, напрасно тратят запасы донорской крови! А зачем, если это бестолковая отсрочка без единого шанса на выздоровление? И люди соглашаются продлить собственные му́ки, несут последние, уже бесполезные для них деньги и всё равно умирают. Тогда зачем всё это?

Яна непонимающе посмотрела на Тима: а зачем он продлил свою жизнь? Что такого важного он успеет сделать за две недели? Чем смогут осчастливить его жалкие четырнадцать дней? Или он втайне надеялся, что станет первым, кому переливание помогло?

Вообразив, как Тим, потеряв всякую надежду на спасение, каждое утро с тоской и ужасом смотрит на календарь, Яна побледнела.

— Если пациенты и умирают от разрушения эритроцитов, то это происходит в миг, — сказал Тим. — При жизни ни один анализ не показывает разрушение крови. Всё будто в порядке, но все знают, что диагноз — бомба с часовым механизмом. Когда мне предлагали переливания, сразу сказали, что это не лечение и они сами не знают, что и как происходит. — Тим помолчал и, не отрывая глаз от алого горизонта, продолжил: — Иногда всё тело болит, как один огромный синяк. То просто кольнёт, то в узел завяжет. — Он невесело усмехнулся. — С таблетками чувствую себя вполне сносно.

Яна не ответила, глядя в сторону, пряча навернувшиеся слёзы. Она дышала глубоко и медленно, успокаивая взволновавшееся сердце, загоняя отчаяние обратно в клетку. Ветер участливо обдувал её пылающее лицо, помогая вернуть убежавшее равновесие. Тим не трогал её, то ли не замечая её состояния, то ли опасаясь сделать хуже.

Наконец успокоившись, Яна робко прикоснулась к парапету, глянула вниз и негромко спросила:

— У тебя были мысли прекратить всё сейчас, а не ждать конца?

Он грустно улыбнулся.

— Я так не могу, — сказала она и поджала губы. Слёзы сдержать не смогла. — Давай прыгнем вместе? — предложила шёпотом. — Сейчас, пока… Пока не страшно.

Тим шагнул к ней, мягко обнял и прижал к себе, ласково и медленно поглаживая по спине. Она зашлась в глухих рыданиях, укоряя себя за слабость, боясь растревожить его чувства, но он дышал глубоко и ровно, и сердце его билось спокойно.

— Перестань, Ян. Мне уже не страшно. — Он помолчал, сильнее прижав её к себе. — Прошу, сделай мои последние дни незабываемыми, не надо плакать. И больше ни слова о болезни. Договорились?

Яна безвольно кивнула, жадно вдыхая его запах, стараясь запомнить каждую нотку. Грелась в его объятиях и жалась к нему, как подобранная под дождём кошка.

Сделав над собой усилие, она с фальшивой улыбкой спросила:

— Куда пойдём завтра?

— Утром решим. Не хочу незавершённых дел.

Яна снова кивнула, задержала дыхание и крепко зажмурилась, запрещая себе плакать.

15.05.2018

Он решил установить правила: наложил строгое табу на тему его болезни. Считает, что только ему тяжело об этом говорить. А он не подумал, что переживать это в одиночку сложнее? Мне вот хочется выговориться, а сообщать о его состоянии кому-либо он тоже запретил. И с кем мне теперь разговаривать — со стенами?

Думаю, нам обоим бы стало легче, если бы мы открыто поговорили об этом, проплакались. Но он хочет казаться сильным, хоть я вижу, как ему плохо. Никто не хочет умирать. Особенно в 25 лет.

Я всё понимаю, но вместе мы бы смогли найти решение! Вдруг Может, есть какое-то экспериментальное лечение? Мы могли бы сходить в МЦБЗ, расспросить их. Если ещё никто не выжил, не значит, что врачи не делают ничего, ведь они изучают вирус, разрабатывают вакцины, лечение. Не может быть, что они плюнули и бросили всё на самотёк. Рано сдаваться!

И если Тим потерял надежду, не значит, что я тоже должна опускать руки! Я должна бороться за нас двоих, должна… Я должна! Нужно сделать всё возможное. И невозможное тоже! Нельзя отступать, нельзя сдаваться. Ведь не бывает так, чтобы раз — и конец! Это было бы слишком несправедливо!

Господи, я должна пойти в МЦБЗ!

Глава 6

Яна проснулась в абсурдно приподнятом настроении, чувствуя лёгкость и внутренний покой. Солнце робко заглядывало в её окно и нежно гладило по щекам, обещая хороший день. Ему вторил ветер, принося, точно букет, охапку ярких цветочных ароматов вперемешку со сладостью весеннего дождя.

Приготовив завтрак под танцевальные хиты, Яна поела в тишине у распахнутого окна, слушая пение птиц. Влажный воздух быстро нагревался, становился душным и насыщенным, как свежезаваренный травяной чай. Тяжёлые белые облака, похожие на стадо барашков, медленно уплывали на запад.

Яна отодвинула пустую тарелку, сложила руки на подоконнике, положила на них голову и закрыла глаза. Звуки стали ярче, разделились на ноты. На фоне воробьиного чириканья пел зяблик. В шелесте молодой, ярко-зелёной листвы утопал приглушённый шум автодороги. В конце дома по асфальту стучали каблуки. В соседнем дворе скрипели несмазанные качели. И всё было таким простым, привычным и понятным, что скорая смерть лучшего друга на фоне этой обыденности выглядела нелепо и неправдоподобно.

Телефон коротко пискнул, оповещая о новом сообщении.

Олег Соколов. 07:54. «Доброе утро, Яна! Сегодня погода хорошая. Жарко не будет».

Яна умилилась отстранённой заботе, смущённо покраснела и коротко ответила: «Да».

Олег Ефимович долго набирал очередное сообщение, но так ничего и не прислал.

В половине девятого, когда Яна лежала в горячей ванне в окружение клубов сливовой пены, позвонил Тим. Она смотрела на экран с абсурдным желанием утопить телефон, отключить его, только бы не слышать притворно радостный голос друга. Он снова будет говорить о ерунде, улыбаться, смеяться, временами проваливаться на дно сознания и не сможет скрыть тоску в глазах. Будет притворяться и верить в собственную ложь, чтобы Яна тоже в неё поверила.

Тим не дозвонился, сбросил и тут же прислал сообщение:

Тимур Алеев. 08:34. «Доброе утро, птичка. Просыпайся. Нам пора лететь навстречу солнцу. У нас важная миссия: поймать каждый лучик и вернуть их вечерней заре».

Яна покрылась мурашками: боль, нежность и жалость сплелись в тугую косичку, превращая тревогу в трепет, привязанность — в му́ку. На глаза навернулись слёзы, в душе шевельнулось нечто, дремавшее много лет, и вместо горечи она испытала умиление.

Тимур Алеев. 08:35. «Ты прочитала! Конспиратор из тебя никакой — ты не спишь. Собирайся скорее, в девять буду ждать тебя у подъезда».

Яна Латина. 08:36. «Давай чуть позже, я в ванне».

Тимур Алеев. 08:36. «Отставить пререкаться! Если опоздаешь, я уйду».

Яна Латина. 08:36. «».

Яна ещё немного понежилась в горячей воде, вытащила пробку и намылилась льняным гелем. Приняла холодный душ, высушила волосы и надела то же голубое платье, что и в субботу. Вид у неё был довольный, глаза светились. И, выпорхнув из подъезда, она прильнула к Тиму, мягко обняла его, шумно втянув носом запах его кожи.

— Ты меня понюхала? — Он усмехнулся.

— Ты пахнешь смолой и хвоей, — шепнула она, вдохнув ещё глубже, и, робко поцеловав его в шею, отошла.

Тим зарделся, отвёл взгляд и потёр загривок.

— А ты не ушёл, как грозился, — с победной улыбкой заметила Яна, показав время на мобильном: было треть десятого.

— Я сам недавно подошёл, — сказал он с хитрой улыбкой, и Яна поняла — врёт.

Большие плотные облака попеременно закрывали солнце. Было душно, но не жарко. Несильный ветер изредка разгонял застоявшийся воздух, принося спасительную прохладу. И всё вокруг казалось таким живым и настоящим, что сердце ликовало от придуманной гармонии. И было так легко на душе, что Яна едва не скакала, нежно сжимая ладонь Тима.

Они шли по одной из главных улиц города, сохраняя молчание. Всё вперёд и вперёд, пока не дошли до тихого жилого квартала, где стали слышны голоса птиц. Невдалеке виднелся лес, и воздух был чище. А во дворах цвели сирени и яблони, цветы в палисадниках. И всё было тихим, нарядным и красивым, так что в душе возрождался покой. Тот самый, который Яна искала все последние дни, а теперь считала ненастоящим и неуместным. И всё равно улыбалась, довольствуясь счастьем, разлившимся внутри неё, как сахарный сироп.

— Покачаемся? — предложила Яна, указав на скамейку-качели, стоящие под яблоней. Лепестки с неё почти облетели, и редкие соцветия напоминали брошки на ярко-зелёном сукне.

Тим безразлично пожал плечами, и они уселись на качели, утонув в тишине. Яна легла на обшарпанную, бывшую когда-то жёлтой, спинку, закрыла глаза и позволила себе провалиться ещё глубже, в самое сердце цветущей гармонии. Туда, где не было плохих мыслей, бед и забот; где был только птичий пересвист и ласковый ветер, шелестящий яблоневой кроной.

— Я сегодня список нашёл, — сказал Тим.

— Какой список? — нехотя отозвалась Яна.

— Книг, которые собирался прочитать в этом году. Четырнадцать штук. Подумал, что не стоит тратить на них время, прочитал краткое содержание и всё. Думаю, задача выполнена и можно ставить галочку.

— Можно, — согласилась Яна, нащупала его руку и осторожно сжала её.

— Смотри! — полушёпотом воскликнул он.

Яна испуганно вздрогнула, распахнула глаза и непонимающе огляделась. Тим указывал на траву, упрямо и молча тыча пальцем. Наконец Яна рассмотрела крупную тёмную бабочку, каких прежде никогда не видела.

— Давай поймаем, — заворожённо прошептал Тим, буквально стёк с качелей и осторожно пополз к бабочке.

Озадаченная происходящим, Яна сначала оглядела платье, но потом последовала за другом. Они на коленках осторожно подкрались к бабочке на расстояние вытянутой руки. Она сидела на розовом клевере и медленно шевелила тёмными, с жёлтой каймой и голубыми крапинками, крыльями.

— Красивая, — шепнула Яна.

Тим лёг на живот, медленно протянул руку и осторожно подцепил бабочку. Та прикоснулась сначала одной лапкой, потом двумя и наконец перелезла на палец. Посидев несколько мгновений, упорхнула.

Яна восхищённо рассмеялась, повалила Тима на траву и легла сверху, растерянно глядя в его грустные карие глаза, в которых стояло её искажённое отражение. Она чувствовала на лице его робкое горячее дыхание, торопливое биение его сердца под своей ладонью и судорожно соображала, что делать. Ей хотелось прильнуть к его губам, остаться с ним наедине, а не под прицелом глаз жильцов, подглядывающих из окон. Ощутить его тепло, выразить свои чувства…

Если бы она тогда, три года назад, приняла его предложение, как бы теперь они справлялись с этой несправедливостью? И сказал бы Тим о своём диагнозе или оставил бы её в неведение, как поступил с родителями? И что бы чувствовала она сама: ту же боль, гнилое облегчение или стервозную радость? Любила бы она его так, как любит сейчас?

Испугавшись собственных мыслей, Яна осторожно, чуть коснувшись губами, поцеловала его в щёку, устроилась рядом на траве и взяла его под руку. Так они лежали долго, глядя в небо сквозь ветви яблони, окружённые природой и на миг застывшим временем.

— Помнишь, как в детстве, ты захотела букет яблони? — спросил Тим.

Яна повернула голову, хмуро посмотрела на него и задумалась. Он напомнил:

— Нам лет по девять было, мы из школы шли, и ты захотела букет. А яблоня почти облетела, только на верхушке цветы остались. — Он усмехнулся, сдерживая хохот. — Блин, ты реально не помнишь? Ты мне свой портфель сунула и на дерево полезла, в туфлях, блин, и белых колготках. А потом оступилась и на суку повисла. Юбкой зацепилась, помнишь? — смеясь досказал он.

Яна не помнила. Тим хохотал.

— Да, блин, Ян! Ты так смешно дёргалась тогда, сорвалась и грохнулась, юбку порвала и колготки замарала. Ну, вспоминай!

И Яна вспомнила. Ей тогда здорово влетело от матери и за юбку, и за колготки, и за разбитые коленки.

— А следующим утром ты мне подарил веточку яблони, — с улыбкой сказала Яна. — Жаль, выбросить пришлось у школы. Это так давно было. Спасибо тебе. Я ведь тогда значения не придала, а ты хотел меня порадовать.

Яна задумчиво смотрела в небо и вдруг осознала, что в это самое мгновение с ней не могло произойти ничего лучше, чем это. Она могла оказаться на работе, на приёме у терапевта, на больничном с лёгкой простудой или в магазине рядом с офисом. Но она здесь, в чужом дворе, на зелёной траве, рядом с лучшим другом бестолково смотрит в майское небо, вспоминая, как мать выругала её за драные колготки.

— Кажется, я счастлива.

— Правда? И почему?

— Сейчас мы самые счастливые, — сказала она глухо. — Ты разве так не думаешь?

— Я думаю, как бы мы на говно собачье не легли.

Яна подскочила, оперлась на локоть и растерянно спросила:

— Ты сейчас серьёзно?

— Вполне.

— Такой момент, а ты о дерьме думаешь? Господи, Тим! — Яна села, подтянула колени и, уперев в них локти, стыдливо закрыла лицо руками.

— Вот не зря переживал! — воскликнул он, резко подскочив.

Яна перевела на него ошарашенный взгляд и густо покраснела. Вздрогнув и покрывшись мурашками, едва поборола слёзы обиды и нарочито ровным тоном спросила:

— Сильно?

Тим заглянул ей за спину и сочувственно кивнул.

— Да ваще капец, все волосы измазаны.

— Чёрт, — простонала она глухо. — Что теперь делать?

Тим звонко рассмеялся, и Яна, догадавшись, что он пошутил, озлобилась, вырвала клок травы и запустила в него.

— Дурак! — крикнула она и сама рассмеялась.

Держась за руки, они молча лежали на траве и рассматривали облака, позолоченные солнцем, величаво плывущие вдаль. Крупные и плотные, те напоминали мягкую перину, успокаивали и встраивали поток мыслей в своё медленное течение. Яна отрешилась от мира, от себя самой и погрузилась в лёгкий транс. На дне сознания простиралась душевная пустота, стерильная и холодная, как стол в операционной, усыпляя бдительность, погружая в наркоз.

— Я бы вечность лежала так, — сказала Яна и перевела взгляд на Тима. — Рядом с тобой.

Но вечность уложилась в несколько минут, потом Тим и Яна спонтанно поехали в соседний городок в музей военной техники. Танки, машины и паровозы стояли под открытым небом, обдуваемые ветром, освещённые солнцем. По их свежевыкрашенному, приведённому в порядок виду нельзя было сказать, что они участвовали в боях, слишком безмятежными выглядели их железные бока, от них не исходило угрозы, скорее наоборот — чувство безопасности.

Тим шёл немного впереди, переходя от экспоната к экспонату. Яна же внимательно читала таблички, зная наперёд, что к вечеру ни черта не вспомнит; разглядывала броню, чуть касалась её пальцами. В душе у неё что-то жалось, на глаза наворачивались непрошеные слёзы, застревая в горле удушливым комком: ей было бесконечно больно слышать эхо войны, хоть повезло родиться много позже.

С немым почтением она рассматривала огромные самолёты, вертолёты и плавные изгибы бомбардировщиков. Но особый трепет вызвали паровозы. И благоговение, смешанное со смутным страхом, полностью вытеснило иные чувства, которые неосторожно пробудил вечный огонь. К нему Яна и Тим подошли в последнюю очередь и, усевшись на мраморном постаменте, долго сидели, молча и неотрывно глядя на пламя.

В небольшой кафешке через дорогу от музея они купили по хот-догу и обжигающе-горячий чай. Быстро поели за высоким уличным столиком, побродили туда-сюда по шумной улице и долго бежали на остановку, обгоняя нужный им автобус, стоящий в пробке. Задыхаясь от бега, жадно вдыхая сухой накалённый воздух, Тим и Яна устало рассмеялись, сели в подъехавший автобус и встали на задней площадке, сквозь пыльное стекло глядя на едущие позади машины.

Когда они вернулись в свой город, Яна уговорила Тима пойти в музей изобразительного искусства. Сам бы он никогда до этого не додумался, но отказывать не стал. Не сказать, что Яна была истинным ценителем прекрасного, но, получив согласие, расцвела так, будто ей пообещали высшие блага в течение всей последующей жизни.

— Ну, как тебе? — шепнула Яна, переходя к очередной картине.

— Дёшево, — также шёпотом ответил он.

Яна непонимающе взглянула на него. Он пояснил:

— Билеты дешёвые. А мазня эта. — Он пожал плечами. — Есть многие, кто так же нарисует.

— Циник! — осудила Яна и дёрнула его на выход.

Музей стоял на набережной. Вялотекущая река, заключённая в каменные берега, цвела и пахла. Над ней летали чайки, изредка бросаясь в воду. Солнце палило во всю силу, нагревая мраморные скамейки, железный мост и бетонные плиты. Раскалённым воздухом дышать было невозможно, и даже ветер не помогал: речной смрад лишь сильнее душил.

Яна вытащила из лифчика банковскую карту, ошарашенно посмотрела на Тима и предложила:

— Давай татухи набьём.

— Айвазовского?

— Нет. Символ дружбы. Вот сюда — на запястье.

Она аккуратно вытащила телефон из кармана его джинсов, ввела в строку поиска запрос и, отыскав нужную картинку, показала Тиму.

— Вот.

— Ну ничо так. Но дорого, наверное.

— На том свете деньги не нужны, — упрекнула Яна и тут же прикусила язык.

Стыдливо покраснев, она невидящим взглядом рассматривала картинку и не знала, что делать дальше. Извинения были бы слишком неуместными, ведь она хотела сказать именно то, что сказала. Но это не мешало ей чувствовать себя сукой.

— А где твой телефон? — спросил Тим, мягко отобрав свой гаджет и убрав его назад в карман.

— Дома, — почти шепнула Яна и, взглянув на него, спросила: — Тебе не жарко? Люди полуголые ходят, а ты с такими рукавами. Можем переодеться. — Она неопределённо махнула рукой куда-то в сторону, имея в виду магазины.

Тим улыбнулся, задрал один рукав, обнажив исколотые, покрытые синяками вены. Наглядное пособие безысходности. Прямое доказательство зря потраченного времени. Показательная казнь напрасной надежды. Что угодно, но не просто синяки. И Яна жалостливо улыбнулась, ласково опустив его рукав.

— Так что насчёт тату? — спросила она.

— Давай.

Глава 7

Разбуженная неясной тревогой, Яна распахнула глаза и села на кровати. Пасмурный день вливался в комнату серебряной полутенью. Часы показывали начало одиннадцатого. На телефоне мигал индикатор уведомлений.

Тимур Алеев. 08:16. «Ко мне сестра приехала. Она проездом. В девять у неё поезд. Встретимся вечером, хорошо?»

Тимур Алеев. 08:17. «Вечером у неё поезд».

Яна Латина. 10:12. «Хорошо».

— Господи, — прошептала она, проведя ладонями по лицу, и, вспомнив о намерении съездить в МЦБЗ, выскочила из-под одеяла.

Душный воздух, притихший ветер и тёмные тучи сулили короткую грозу, после которой обязательно расцветёт радуга. И Яна, не помня других слов, пела про себя одну и ту же фразу: «После дождя будет радуга, после заката — рассвет». Взволнованная, она взбежала на невысокое крыльцо, подошла к пустому посту регистратора и нетерпеливо постучала ладошкой по гладкой столешнице. Оглядевшись, робко улыбнулась идущей навстречу медсестре и, только та села на место, просительно выпалила:

— Могу я увидеть доктора Бланшину?

— Вы записаны?

— Нет, но…

— Без записи не принимаем.

Яна растерянно облизала губы и, осознав, что медсестра потеряла к ней всякий интерес, пыталась придумать весомый предлог, чтобы попасть к доктору без записи. Разумеется, врать, что больна, она не собиралась из суеверного ужаса, да и не пустили бы её без справки от участкового терапевта и предварительной записи. Единственный вариант — взывать к человечности.

— Это по поводу вируса, — сказала она.

— Вы заражены? — холодно спросила медсестра, даже не взглянув на неё.

— Н… н-нет, я…

Яна запрокинула голову, шумно выдохнула и приказала себе не плакать. Уж слёзы, которые льются в этом храме отчаяния каждый день, не вызовут сочувствия. Да и скандал, который гремит в этих стенах ежедневно, тоже не поможет. Ни мольбы, ни угрозы не принесут результата, а в худшем случае вообще приедет полиция. Нужно́ направление, а его нет.

— Вам плевать, — сказала Яна гневно. — Каждый день смо́трите на тех, кому жить неделю осталось, и думаете только о том, чтобы на их месте не оказаться! Бесчувственная вы сука, вам чужое горе до задницы! Господи, вы даже не скрываете своего безразличия!

Медсестра взирала на неё с абсолютным спокойствием и не пыталась вступить в диалог или прогнать её. Она лишь с утомлённым видом выслушивала очередные оскорбления, которые, по-видимому, стали для неё нормой.

— Что здесь происходит? — спросила высокая подтянутая брюнетка в белом халате нараспашку.

Яна оглянулась на голос и с ног до головы оглядела женщину. Та была в туфлях на шпильке, красной блузке и узкой юбке; с собранными в высокий хвост длинными волосами и в больших очках в чёрной оправе. Такая красотка запросто могла попасть на обложку эротического журнала, но предпочла копаться в чужих анализах и сообщать людям смертельные диагнозы с деланной скорбью.

— К вам ломится, — сухо сказала медсестра.

— Доктор Бланшина? — с надеждой спросила Яна. — Простите, я миллионный проситель, но, прошу, уделите мне капельку вашего времени. — Она покраснела и добавила: — Если надо, я заплачу́.

Доктор оглядела её бесстрастно, жестом поманила за собой и вернулась на лестницу. Яна поспешила за ней, зачем-то оглянувшись к регистратору и шепнув той: «Спасибо».

Кабинет доктора, небольшой и светлый, выходил на солнечную сторону. Панельные стены мягкого бежевого цвета убаюкивали, натюрморт с пышным букетом ярко-синих колокольчиков отвлекал. На белом столе лежали ноутбук, блокнот с ручкой и тонкая бумажная папка. Ни пылинки, ни соринки — до тошноты искусственная чистота.

Яна мельком огляделась и, словно заворожённая, уставилась на картину.

Доктор села в кресло, жестом предложила сесть Яне, но та неотрывно рассматривала колокольчики, обманчиво живые, застывшие в одном мгновении. Такие росли в поле, за домом Тимкиной бабули, в деревню к которой они приезжали каждое лето.

— Прошу, — сказала доктор, указав на стул.

Яна вышла из оцепенения, суетливо скомкала низ платья и села напротив, с немым прошением уставившись в карие глаза доктора.

— Что у вас? — безучастно спросила та.

— Мой друг ваш пациент. Тимур Алеев. Он умирает. И он смирился. А я… — Она поджала губы, шумно вздохнула, подняв глаза к потолку, и, быстро поморгав, продолжила: — Ведь есть какой-то выход. Должен быть. Всегда есть выход.

— Увы, выход здесь только один.

Яна уставилась на неё с мольбой, и доктор виновато вздохнула, видно, осознав, что дала ложную надежду. Поправив очки, пояснила:

— В могилу.

Яна всхлипнула.

— Но ведь есть какое-то экспериментальное лечение. Не может не быть. Вирусу почти два года, ни за что не поверю, что за это время не изобрели ни одной вакцины. Вы не даёте таблеток, не укрепляете иммунную систему, ничего не делаете! Только тупое переливание крови, которое вообще ничего, кроме отчаяния, не даёт. Что это за срок: две недели? Ни пожить, ни помереть! Идеальный способ выкачать деньги из тех, кому они всё равно уже не понадобятся!

Яна покраснела от стыда и злости, отвела взгляд и поджала дрогнувшие губы.

Доктор, помолчав, спокойно сказала:

— Экспериментальное лечение на стадии разработки, его даже на крысах ещё не опробовали. Пройдут десятки лет, прежде чем мы научимся бороться со снежным вирусом. Всё, что мы можем предложить сейчас, — переливание. И вы правы: это дорого и опасно, и это не лечение. Всего лишь оттягивание неизбежного. Мы никого не обязываем и всегда разъясняем, что это не поможет. Но каждый больной лелеет последнюю надежду, что вот ему эта процедура поможет. — Она покачала головой. — Не поможет. Думаете, нам плевать? Нет. Но если сочувствовать каждому, если всё принимать близко к сердцу, мы работать не сможем. Вы знаете, какие боли их порой мучают? А мы ничем не можем им помочь. Только провести курс переливаний, а дальше выписать обезболивающие.

— Но ведь можно… — растерянно прошептала Яна и умолкла.

Доктор открыла ноутбук и быстро что-то напечатала. Помолчав, сказала:

— Тимур уже прошёл свой курс переливаний, больше мы ничем ему помочь не можем. Рецепт у него на руках. Это всё.

— Вы можете провести дополнительное обследование, взять анализы.

Доктор сняла очки и легла на спинку кресла. Закусив дужку, помолчала задумчиво и сказала:

— Вы не первая, кто приходит с такой просьбой. А результат всегда один.

Яна понимающе кивнула, шепнула: «Спасибо», — и, порывисто поднявшись, шагнула к двери.

— Постойте, — остановила её доктор и, когда Яна, обернувшись, застыла у двери, продолжила: — У Тимура хорошие показатели. За месяц, пока он у нас наблюдался, активность вируса в его крови дважды падала до минимума. Его показатели улучшались, мы даже думали, он выздоравливает. Не знаю, хороши ли такие качели, но наши лаборанты считают, что вирус может встроиться в его нервную систему.

— Что это значит?

— Вирус то активируется, то подавляется. Мы не смогли установить, связано это с его иммунной системой, либо же с деятельностью самого вируса. Вы ведь знаете, что вирус герпеса невозможно излечить, он встраивается в ДНК и, когда иммунитет ослабевает, активируется. При этом никакого вреда организму он не наносит. Полагаю, снежный тоже может подстроиться под новый организм. Если так, Тимур не умрёт. Но что произойдёт в дальнейшем, можно только гадать. Возможно, его жизнь поделится на ремиссию и рецидив. И рецидивы будут болезненными. — Доктор одёрнула себя и быстро добавила: — Это только теория. На практике ещё никто не прожил дольше шестнадцати дней. Но Тимур первый, у кого наблюдается периодический спад активности снежного.

Яне нечего было ответить, и она молча ожидала позволения уйти, хоть знала: если выйдет за дверь, то будет вынуждена поставить точку.

— Я приглашу его на доп. исследование, — сказала доктор.

— Спасибо, — шепнула Яна, скользнула за дверь и без сил опустилась на кожаный диванчик.

Хлипкая надежда повисла тяжёлой гирей над её полуразрушенным миром, и Яна боялась обмануться, хоть и без того знала: всё это напрасная ложь.

Вернувшись домой, Яна села за стол в кухне и остекленевшим взглядом уставилась в стену. Внутренний стержень надломился, и она чувствовала, как дрожат чудом устоявшие после первого удара стены её некогда прекрасного дворца. По холодным рукам бегали мурашки, плечи вздрагивали, а уставший мозг ничего не хотел. Под давлением заведомо ложной надежды заглохли мысли, остыли чувства. Яна устала от переживаний, понимала, что нужно возвращаться в колею, но сил не осталось — все они были потрачены на пролитые слёзы и невысказанные терзания. И душевная боль наконец одержала верх, она задушила нечто важное, нажав на переключатель. Страх и скорбь сменились апатией. Вера в иной исход угасла. Яна перестала надеяться, она стала ждать.

Молчаливой тенью Яна бродила по квартире, на автомате совершала какие-то действия, но каждый раз приходила в себя на подоконнике и совершенно не помнила, как и когда растворились прошедшие часы. Она в очередной раз смотрела в окно, отрешённо царапая стекло погрызенным ногтем. От душевного дискомфорта ей сводило внутренности, но плакать не хотелось. Хотелось курить или выпить, но она не курила и не пила, а потому не знала, чем заглушить тоску, которая с уверенностью опытного колониста захватывала всё бо́льшую территорию.

— Пошло оно всё к чёрту! — громко крикнула Яна.

Она спрыгнула с подоконника и в комнате уселась на диван. Какое-то время смотрела на отражение в выключенном телевизоре, перевела взгляд на телефон: индикатор уведомлений мигал.

Тимур Алеев. 21:26. «Спишь?»

Яна помедлила с ответом. Отложила телефон и записала в дневник:

17.05.2018

Невыносимо! Всё в моей жизни происходит не так, как мне хотелось бы. Не знаю, как мне хотелось бы, но только не это вот! И кажется, что поменять что-либо не в моих силах. Уж на болезнь Тима я точно повлиять не могу. Остаётся принять и смиренно ждать конца, довольствуясь последними мгновениями его жизни, улыбаться, старась стараться запомнить его запах. И красть! Красть его у других.

Яна Латина. 21:31. «Не сплю».

Тимур Алеев. 21:33. «Поехали на звёзды смотреть?»

Яна непонимающе нахмурилась и не знала, что ответить. Её вдруг покоробило, что Тим последние дни тратит на всякую ерунду. Вместо того чтобы… Чтобы что? А на что тратить свои последние дни? Окажись Яна на его месте, распорядилась бы своим временем ещё бессмысленней: ревела бы в подушку две недели напролёт. Уж лучше посмотреть на звёзды с дорогим человеком, чем омрачать и без того паршивую ситуацию.

Яна Латина. 21:35. «Давай».

Тимур Алеев. 21:35. «Заеду через пятнадцать минут. Будь готова».

Яна неподвижно просидела на диване, пока Тим не позвонил и не сказал выходить. Она надела джинсовку и кроссовки, погасила свет, заперла дверь и постояла перед ней несколько мгновений. Подёргала ручку, убедившись, что та заперта, спустилась. Настороженно оглядевшись, нерешительно села в такси и робко улыбнулась Тиму. Ей хотелось спросить, звонила ли доктор, но не хотелось, чтобы он знал о её участии. Пусть думает, что она играет по правилам, покорно отсчитывая оставшиеся часы.

Таксист высадил их на обочине трассы и сразу уехал. Машин было немного, лес нагонял жути своим тёмным нутром. Яна невольно схватилась за руку Тима,озираясь и вслушиваясь. Они шли по темноте, наступая на сухие ветки и шишки, треск которых казался невообразимо громким. Но лесная прохлада, эфирные масла и птичьи голоса словно обнимали, вселяя первозданный трепет. Воодушевление и лёгкий страх смешались в сладкий коктейль, от которого Яна буквально впала в нездоровую эйфорию.

На первой же поляне Тим расстелил покрывало, бросил рюкзак на землю и лёг, закинув руки за голову. Яна легла рядом, опустила руки вдоль тела и с восторгом уставилась в усыпанное звёздами небо, безмятежное и прекрасное, которому была готова поклоняться как истинному божеству.

— Нет ничего красивее звёзд, — сказал Тим. — Смотрю на них и успокаиваюсь. Говорю себе, что после смерти все души отправляются на небо, и легче становится. — Он нащупал Янину руку, осторожно сжал её и шепнул: — Ты посмотри, пожалуйста, зажжётся ли новая звезда.

Яна кивнула, не задумываясь, заметил он или нет, сжала его руку в ответ и шумно вздохнула. Когда-то выдуманная ими сказка стала для неё небылицей, а для него спасением. Всё лучше, чем верить в адские котлы и бояться оказаться грешником.

— Видишь Пояс Ориона? — спросил Тим.

Яна беспомощным взглядом окинула небо, усыпанное звёздами. Их было так много, что она с трудом отыскала Большую Медведицу, но так и не поняла, где Пояс Ориона, хотя в городе находила его без труда: три яркие точки, стоящие в ряд.

— Вижу, — солгала она.

— Теперь смотри: над ним и под ним есть по две звезды. Видишь? Вон та верхняя — Бетельгейзе, рядом — Беллатрикс. Внизу Саиф и Ригель. У пояса тоже названия есть: Альнитак, Альнилам, Минтака. Вон Полярная звезда. А вон, смотри, между Полярной и Орионом яркая звезда — видишь? Это Капелла. Переводится как «козочка». — Тим рассмеялся и хлопнул себя по лицу. — Я полдня потратил, чтобы эту фигню выучить.

Яна повернула к нему голову, встретилась с ним взглядом и спросила:

— Ради меня?

Он кивнул. Яна благодарно улыбнулась, сжала его руку и, поднеся её к лицу, поцеловала костяшки его пальцев.

— Спасибо, — сказала вполголоса.

Он не ответил. Они синхронно перевели взгляд в небо и молча проследили за упавшей звездой.

17.05.2018

Я сегодня поняла, что люблю его. Абсолютно точно! Это не сиюминутный порыв, не пустая влюблённость, не похотливое желание. Это тёплая, бескорыстная, выдержанная, как хорошее вино, любовь. Сладкая, как мёд. Истинная! Наверное, я всегда знала, что люблю его, и всегда боялась потерять. Потому и не вышла за него. Побоялась, что мы всё испортим и просрём. А сегодня, глядя в звёздное небо, мне до дрожи в коленках хотелось сказать ему, как же сильно я люблю его все эти годы. Но я ничего не сказала. Признание было бы слишком кощунственным и сошло бы скорее за жалость, чем за правду.

Яна закрыла дневник и опубликовала стихотворение на стене ВК:

Скажи «привет».

Я улыбнусь и не отвечу,

Побуду рядом, обниму за плечи.

Не пропущу очередной рассвет.

Не напишу —

Я позвоню.

Скажи «алло» —

Я влюблена в твой голос,

Он золотистый, будто солнца волос,

Прозрачный, хрупкий, как стекло, —

Я лишь вздохну.

Сама приду.

Прошу, молчи —

Слова значенья не имеют.

Над нами небо пламенеет,

А сердце корчится, кричит.

Оно болеет.

И болит!

Скажи «постой»,

Теплом души меня наполни,

Соври! Не позволяй мне помнить

Что мы расстанемся весной,

Под буйство цвета.

И не встретим лето…

Не отпускай!

Прошу, не позволяй мне падать,

Я помню правило — не плакать…

Но видит равнодушный май:

Я нарушаю.

Я люблю.

Прости, что это говорю теперь…

Когда уже неважно…

Глава 8

Жизнь в любой момент может дать леща толстенным сценарием, который никак не вписывается в планы. И чем подробнее твой список, тем вероятнее шанс получить такой подарок. Лучше не загадывать наперёд, чтобы не привлечь неудачу; лучше не рисовать безоблачное будущее, чтобы не вызвать у Жизни желания дать под зад коленом. И Яна не загадывала, не выдумывала, плыла по течению и всё равно получила такую затрещину, от которой никак не могла оправиться. А впереди, всего лишь в нескольких днях от сего момента, её ждал новый удар — самый болезненный, к которому как ни готовься, всё равно взревёшь от боли и обиды.

Яна едва проснулась, схватила телефон и набрала Тиму, номер которого стоял на быстром наборе.

— Алло, — отозвался он вскорости сонным голосом.

Яна и не заметила, как облегчённо вздохнула, и потёрла лицо. Нервно усмехнувшись, проглотила ставший в горле ком, глупо рассмеялась и с наигранной радостью воскликнула:

— Доброе утро!

— Доброе. Сколько времени? — Он помолчал и испуганно охнул. — Господи, почти девять!

Ничего не объяснив, он сбросил звонок. Яна непонимающе уставилась на экран телефона, обида тупой болью отозвалась в груди, в носу защекотало. Громко шмыгнув, она скривила губы, уселась удобнее, поджав под себя ноги, и стала ждать. Вскоре Тим прислал сообщение:

Тимур Алеев. 8:57. «Прости. Я чуть было не пропустил важный момент. Хорошо, что ты так вовремя позвонила. Во сколько сегодня встретимся?»

Непринуждённость Тима её оскорбила, но Яна не видела ни причин, ни надобности устраивать сцену и портить день им обоим. К тому же, если сейчас позволит себе высказаться по этому поводу, потом совесть загрызет её насмерть, не оставив шансов на реабилитацию. Да и страх, что ссора станет точкой в их отношениях, велел помалкивать и быть покладистой девочкой. Яна боялась остаться непрощённой, потому решила, что лучше обиженной будет сама, — простить Тима она успеет, а вот получить прощение — не факт.

Яна Латина. 8:59. «Сейчас дождь начнётся. Давай после обеда?»

Тимур Алеев. 8:59. «Договорились. Буду ждать тебя в парке на нашей скамейке».

Яна Латина. 9:00. «Ок».

Заблокировав экран, Яна отбросила телефон в сторону, бессильно рухнула на подушку и уставилась на окно. Пасмурное утро вливалось в комнату ртутными лучами, клочки рваных туч сгущались, меж них синей змейкой сверкала молния. Издалека доносился тихий раскатистый гром, похожий на неуверенное рычание львёнка. Порывистый ветер швырял в стекло первые капли.

Яна закуталась в одеяло и отстранённо наблюдала, как надувается тюль, скрипя железными зажимами. Стало темнее, тоскливее, больнее. Природа будто издевалась, навязывая грусть. Или тоже скорбела? От глупого сравнения Яна заплакала, тихо посмеиваясь над своей никчёмностью, тихо ненавидя себя за то, что ничего не может изменить. Тупик. Она оказалась в тупике и не могла сделать шаг назад: жизнь не чёртов лабиринт, нельзя просто вернуться и выбрать иное направление. Можно. Только без Тима. С ним она застрянет в тупике. Без него уйти не сможет. Уйти — значит, бросить, предать.

— Я должна жить дальше, — сказала Яна.

Она малодушно подумала, что лучше бы им не устраивать этих встреч. Лучше бы он ничего не сказал ей, оставил в неведении, как остальных. И пусть бы она рыдала на его могиле, сокрушаясь, что не знала правды, не получила возможность попрощаться… лучше так, чем прощаться каждый день, выкручивая себя до последней капли.

Затяжной дождь, обратившийся под конец ливнем, ухудшил положение: от влаги стало невыносимо, как в сауне. Остатки туч растаяли, растворив едва успевшую расцвести радугу. Смоченные водой листья выгорали на солнце, лужи высохли мгновенно, и асфальт вновь начал плавиться под ногами, источая вонь смол.

И бабочки, летающие на фоне серых многоэтажек, выглядели неестественно, будто барышни, зашедшие в неблагополучный район. Они, как пятна Роршаха, внезапно ставшие цветными, твердили о проблемах с головой. И Яна знала, что проблемы есть: мир вдруг показался ей чёрно-белым с нелепыми яркими кляксами в виде клумб и вывесок. Тусклый выцветший от жары город был похож на старые декорации, ослепительное солнце — на прожектор. Толпа — на массовку. И этот театр жутко надоел. Яна не хотела доигрывать свою роль, но никак не могла выбраться со сцены и с чувством безысходности следовала сценарию с робкой надеждой, что всё это скоро закончится.

— Привет! — поздоровался Тим, вскочив со скамейки. — Покатаемся на карусели?

Яна безжизненно улыбнулась и согласно кивнула.

Карусель на длинных цепях крутилась непростительно долго, вызвав неумолимую головную боль и тошноту, сдержать которую удалось лишь невероятным усилием. Ещё несколько минут мир бешено вращался, а мозг не мог сообразить, слезли они с этой адовой конструкции, которая вращалась так, будто хотела запустить их в космос, или же нет.

Едва Яна пришла в себя, Тим потащил её в комнату страха. Там было темно, и после солнечного света плохо видно. На стенах из искусственного камня горели тусклые фонарики. Под ногами что-то хрустело, к рукам липла бутафорская паутина. Из хрипящих колонок доносились нелепые звуки на фоне монотонной музыки. Никто ни откуда не выскочил, никто не схватил за ногу. Они спокойно прошли по тёмному прохладному коридору, увешанному псевдокошмарной дрянью, и наконец выбрались на улицу.

— Вот фигня, — досадливо посетовал Тим и потащил Яну в лабиринт.

Лабиринт стал новым разочарованием. Они заплатили по двести рублей за вход, чтобы за три минуты отыскать выход. А потом снова карусель. Другая. Огромные качели в виде ладьи, в которых не оказалось ремней безопасности. И всё, на что можно было надеяться во время катания, — на собственные руки, которые до белых костяшек сжимали металлический поручень. А чёртовы качели раскачивались от души, и пассажиры орали вовсе не от восторга, а от страха выпасть и расшибиться к чёртовой матери. Так что в конце поездки, когда проклятая ладья остановилась, оператор аттракциона услышал много негатива в свой адрес. Кто-то даже грозился пожаловаться в прокуратуру. А Тим и Яна молча купили сахарную вату в ларьке и дрожащими руками принялись отщипывать небольшие кусочки.

— Я думала, выпаду, — наконец сказала Яна.

Тим взглянул на неё ошарашенно и кивнул. Потом рассмеялся. Глупо, наверное, бояться смерти, когда она и так стоит на пороге. Другое дело боль и травмы: было бы крайне обидно доживать последние мгновения в травматологии.

Оглядевшись вокруг, Тим и Яна выбрали последний аттракцион: безобидный тир. Но и там отскочившая пулька прилетела Тиму под глаз. А на его возмущённый взгляд оператор запоздало предложил защитные очки.

Выиграв уродливую матрёшку с символикой Чемпионата мира по футболу 2018, Яна и Тим побрели по широкой асфальтированной дорожке в сторону аллеи. Он негромко рассказывал про встречу с сестрой. Яна слушала, отвечала, улыбалась, и её не покидало чувство принуждения. Она не хотела всего этого — обстоятельства вынуждали. Она чувствовала себя невольницей, ей хотелось разрыдаться и уйти, вымолить свободу, но никто не мог освободить её от собственных чувств. И она, связанная цепями, валялась на дне разума, окружённая темнотой, холодом и страхом.

Её глаза молили о помощи, но внешне она оставалась невозмутимой, продолжала играть по правилам, боясь угрызений совести. Пыталась быть собой, но напускное самообладание истончалось; день-два — разорвётся. И Яна знала, что не сможет справиться с очередной истерикой, но излить душу, пока дамба цела, ей было не перед кем. И с покорностью зашуганного пса она ждала прорыва.

— Купим мороженое? — предложил Тим, пальцем указав на киоск с мороженым.

Яна кивнула, села на бордюр огромной клумбы, в которой пестрели яркие цветы, и поставила выигранную в тире матрёшку рядом. Тим пошёл за мороженым. Очереди не было, и вернулся он быстро, протянув подруге дынный пломбир. Яна благодарно улыбнулась, сняла упаковку и поджала губы. Она с трудом подавляла желание излить душу и всерьёз задумалась: а не сходить ли на исповедь? — хоть не была крещённой и в Бога верила постольку-поскольку.

— Уродливая какая, — с безразличием сказал Тим, разглядывая матрёшку. — Бракованная попалась. Смотри: у неё глаз косой и рот кривой. — Он усмехнулся, ещё какое-то время рассматривал игрушку и спросил: — Как думаешь, кто выиграет?

— Что? — не поняла Яна.

— ЧМ. Кто выиграет?

— А, это. Не знаю. Я футбол не смотрю.

— Наверное, Англия, — предположил Тим.

— Или Германия. Тоже сильная команда.

Тим беззлобно рассмеялся и сказал:

— Ты разве ж не знаешь о проклятии чемпионов? Те, кто выиграл прошлый чемпионат, даже из группы не выходят.

Яна безразлично пожала плечами.

— Ну, тогда Бельгия. Какие там ещё страны есть? Или вообще наши.

Тим задумчиво покачал головой и неуверенно возразил:

— Наши хорошо сыграют, но не в финале. Франция.

Яна ничего не ответила, покрутила подтаявшее мороженое и, виновато улыбнувшись, выбросила его в урну. Рассеянно огляделась и остановила взгляд на старике, который отрешённо кормил голубей, небрежно разбрасывая пшено.

— Чёрт возьми, «Венома» не посмотрю. — Тим усмехнулся и вложил ей в руку ключи.

Яна непонимающе посмотрела на связку и вопросительно вскинула брови. Тим нерешительно помолчал и сказал вполголоса:

— Не хочу, чтоб мой труп лежал неделю, пока не завоняет.

Яна поджала губы, молча убрала ключи в карман шорт и кивнула, на него не глядя. Он некрепко обнял её, положив голову ей на плечо и шепнул: «Спасибо».

Оставшийся день показался несправедливо долгим. Яна не помнила разговоров, отказывалась от еды и развлечений, с трудом удерживая на лице подобие улыбки. Наверняка её кривой оскал выглядел жутко фальшивым, но она не могла принять своих чувств, хоть Тим о них давно догадался — это было заметно по его обеспокоенному взгляду и по плотно сжатым от беспомощности губам.

Тим взял Яну за руку, участливо сжал её пальцы и ободряюще улыбнулся. Улыбка вышла жалкой. Они видели страдания друг друга, но сделать ничего не могли. Их встречи приносили им свербящую боль, но отказаться от них было нельзя. Яна чувствовала себя обязанной, Тим, вероятно, — виноватым. И они покорно ели дёготь, уже не веря, что доберутся до мёда.

Приползшие к вечеру тучи заволокли небо. Нагретый воздух стал влажным и сладким. Ветер, пропахший запахом дождя, приятно обдувал кожу. Деревья лениво шелестели листвой, и город притих, превратившись в шёпот.

— Ночью гроза будет, — сказал Тим, когда они остановились у её подъезда.

Яна безразлично взглянула в небо и снова отметила угнетающую серость мира.

— Я завтра в больницу с утра, — несколько виновато сообщил Тим. — Думаю, проторчу там до вечера.

— Зачем?

Тим пожал плечами и мимолётно взглянул на небо, в которое до сих пор таращилась Яна.

— Мне доктор звонила. Предложила сдать дополнительные анализы. Говорит, течение болезни у меня нестандартное. — Он усмехнулся. — Опять, наверное, обнадёжит, а потом разочарует. Было уже.

Яна не ответила, посмотрела на носки своих балеток, слегка пыльные, и заметила небольшую потёртость на правой из них — споткнулась сегодня о камень. И палец больно ударила, долго хромала потом. Оттого желание скорее вернуться домой заныло капризным ребёнком, но она пересилила себя. И теперь не уходила, покорно ожидая, когда Тим её отпустит.

— Спасибо, — сказал он. — Стих очень красивый.

— Не очень, — возразила Яна.

— Мне никто стихов не посвящал. Мне приятно.

Тим неловко улыбнулся; чуть коснувшись губами, поцеловал её в щёку и, глухо попрощавшись, ушёл. Яна проводила его долгим тоскливым взглядом и, круто развернувшись, зашла в прохладный подъезд.

18.05.2018

Мы притворяемся нормальными, но оба в депрессии. Улыбаемся — но это фальшь. Держимся за руки и чувствуем взаимную дрожь. Смотрим друг другу в глаза — видим страх и боль. Мы договорились стать притворщиками и честно играем свои роли, хоть до Оскара нам далеко. Смешно и горько, но по-другому никак, иначе оба сломаемся: я испорчу ему последние мгновения, он оставит дурные воспоминания. Что ж, нужно продолжать писать безоблачный сценарий с идиотической улыбкой на губах. Прости, Тим, но мне сложно. Я держусь из последних сил, улыбаюсь через слёзы, а ночами рыдаю. Ты, наверное, тоже. Но кто знает, может, вдвоём нам было бы легче? Хотя, кого я обманываю? Легче нам уже не станет.

Глава 9

Яна привыкла жить одним днём, ничего не загадывая на завтра. В этом был свой больной романтизм, перемешанный с откровенным извращением над собственным разумом. Но так было проще и даже честно: она не знала, что ждёт её на рассвете. Каждый робкий поцелуй Тима мог оказаться последним, как и звонок или сообщение. Думать об этом было невыносимо, но Яна каждый вечер представляла, что очередным утром Тим не поднимет трубку. Она с маниакальным упорством готовила себя к этому моменту, но знала: к нему невозможно подготовиться. И сколько бы раз она ни прогнала в голове эту сцену, смерть Тима её сломает.

Позавтракав, Яна вымыла посуду, выбросила просроченные лекарства из аптечки и прошлась метёлочкой по книжной полке. Долго встряхивала одеяло, прежде чем застелить постель. Опрыскала тюль из пульверизатора и полила цветы. Потом, глядя, как в лучах солнца кружатся пылинки, долго пылесосила центр комнаты, пока аккумулятор не сел полностью. И лишь тогда остановилась, поставила пылесос на зарядку и бессильно рухнула на диван.

Из объятий скорбной тишины её вырвал звук сообщения.

Сонечка. 11:15. «Ты дома?»

Яна Латина. 11:15. «Да».

Вслед за этим раздался стук в дверь. Яна озадаченно оглянулась, положила телефон на стол и прислушалась. Тихо подошла к входной двери и посмотрела в глазок. На площадке стояла Соня, нервно переступая с ноги на ногу, поглядывая на нижние этажи. Её беспокойство оказалось заразительным, и Яна вздрогнула, быстро отперла замки и молча втащила подругу в квартиру. Заперев дверь, снова прильнула к глазку и некоторое время следила за обстановкой в подъезде, но никто не появился.

Они молча прошли в кухню. Яна налила стакан воды, поставила его перед Соней и, усевшись напротив, шёпотом спросила:

— Что случилось?

Соня схватила стакан слегка трясущейся рукой, сделала глоток и шумно вздохнула. Бледная и растерянная, она была похожа на куклу в театре Карабаса, роскошную, но зашуганную. Её всегда ухоженные волосы были взлохмачены и небрежно собраны в хвост. Ненакрашенное лицо всё ещё сохраняло детские черты. А наивный взгляд глубоких, как озёра, сине-серых глаз завораживал. Она всегда была красивой, но вот такая, естественная и слегка растрёпанная, особенно. И Яна с холодным интересом коллекционера залюбовалась её глазами.

— Мне конец, — так же шёпотом ответила Соня несколько ошарашенно, будто сама своим словам особо не верила.

— О чём ты?

— Ко мне в начале мая мужик какой-то пристал. Сначала встречи были, будто случайные, потом приглашения в рестораны, цветы. И всё так настойчиво, будто у меня выбора нет. Я как-то растерялась да отшила его. Он вроде ничего такой, но старше меня лет на двадцать. И морда такая… ну, знаешь, как… Господи! — Она грохнула локти на стол и подперла голову. Потом спохватилась, оглянулась на входную дверь и полушёпотом продолжила: — Деспотом он мне показался. Весь такой обходительный снаружи, а внутри властный садист. Ну не знаю, как объяснить, — обречённо простонала она. — Я сказала, что меня его ухаживания не интересуют, он ничего не ответил. А утром мне доставили цветы и конфеты. И так каждое утро: то круассаны, то цветы, то ягоды. Задаривает меня, закармливает. А недавно лично припёрся. Я не открыла, притворилась, что меня нет. Глупо, конечно, но он ломиться не стал, постоял под дверью и свалил.

Соня поджала губы, и по щекам её полились слёзы.

— Он следит за мной, — пропищала она, всхлипнув. — Вчера подловил меня на улице и предложение сделал. Я насилу вырвалась из лап его громилы. Он всё утешал, что у нас хорошо всё будет, что любит меня, при этом я стою в тисках охранника. — Она снова всхлипнула, глотнула из стакана и повторилась: — Он следит за мной. Мне страшно, Яна. А в полицию идти не с чем. Да и хрен ли ему будет, у него, наверное, денег немерено, только себе проблемы обеспечу.

Соня зарыдала в голос, накрыв голову руками. Яна смотрела на неё беспомощно, растирая мурашки на коже. О таком она только в криминальных романах читала и оттуда же знала, что выхода нет: им нечего противопоставить богатому ублюдку, который покупает людей, как вещи.

— Сонь, — позвала она, — может, позвонишь ему и поговоришь? Вдруг можно всё уладить? Объясни ему спокойно, что ему будет лучше с другой женщиной. Не выставляй себя жертвой, сделай так, чтобы он сам захотел отвалить от тебя.

— Как?! — зло воскликнула Соня. — Как, чёрт возьми, я должна это сделать? Он захотел — он купил! А если стану учить его, что ему надо, а что нет, только по роже получу, а очнусь уже запертая в его квартире!

Яна хотела бы сказать, что подруга преувеличивает, но не была в том уверена. Вполне возможно, Соня не перегибает, а рисует реальные перспективы. Была мысль предложить совместный разговор, но Яна откровенно боялась впутываться в эту историю. И, глядя на тёмную макушку Сони, с трусливой толикой бессильной злобы думала, как не вовремя подруга умудрилась вляпаться в дерьмо. Вслед за Тимом.

И Яна вдруг подумала, что ненавидит их обоих за то, что заставляют её жить чужими несчастьями. Ей были не нужны негативные эмоции, которыми её накачивали каждый день, но во имя собственной совести она не могла на всё наплевать. Да и не была она сукой, просто устала и хотела спокойствия.

— Скажи, что не любишь его.

— Говорила.

— Скажи… Скажи, что в полицию пойдёшь.

Соня отчаянно замотала головой и испуганно шепнула:

— Он меня грохнет.

— Ну, Соня, — сочувственно сказала Яна и участливо погладила её по руке. — Придётся согласиться?

Соня нервно отобрала руку, гневно посмотрела на подругу, но смолчала. Резко подскочив, хотела уйти, но медленно опустилась на стул и несмело посмотрела на дверь. Кусая губы, она о чём-то соображала, выпила воду и, подойдя к окну, осторожно выглянула на улицу: чёрный «Мерседес», преследовавший её всю дорогу, стоял у подъезда.

— Господи, в чём я виновата? — воскликнула Соня и заплакала.

Яна не сдержалась и горько расплакалась вслед за ней, дав волю эмоциям, накопившимся в её измотанном сознании. Она крепко обняла подругу за торс и щекой прижалась к её животу, стиснув зубы, чтобы не выть.

Они успокоились внезапно. Яна продолжала всхлипывать, Соня — вздрагивать. Но слёз не было. На место ужаса и отчаяния пришло безразличие. Какого чёрта дёргаться, если ни на что не можешь повлиять? Остаётся только плыть по течению, изредка корректируя неизведанный путь. Может, оно и к лучшему? Вдруг Соня ошибается, и мужик ей попался хороший? Ну не вышла у него рожа, чего сразу садист? А то, что охранник её удерживал, так это просто Ромео недоделанный объясняться не умеет. Слова не мог правильные подобрать и боялся, что она убежит, прежде чем его светлая мысль посетит. Вдруг он просто идиот и никакой не деспот?

Яна с горечью осознала, что снова отрицает очевидную проблему, ищет выход там, где его нет. Пытается смягчить уже полученный удар, хоть знает: бесполезно.

— Нужны деньги, — ошарашенно сказала она.

— От него не откупимся.

— Отправим тебя анонимно в Польшу. Поживёшь у моих родителей.

Соня не ответила: не согласилась, не отказалась. Громко высморкалась в бумажную салфетку, поцеловала Яну в макушку и, грустно улыбнувшись, попрощалась. Ещё раз выглянув в окно, отчаянно скривилась и, надев кеды, ушла.

Яна проследила, как Соня села в свою машину, рывком сорвалась с места и уехала. Вслед за ней двинулся чёрный «Мерседес».

Целый день Яна беспокойно шаталась по квартире, ждала новостей от Сони, но звонить, писать первой не решалась. Она раздумывала, как бы помочь ей улететь в Польшу без регистрации, чтоб этот богатый урод не смог её отыскать. Нужен частный самолёт, но миллионеров в её окружении не было. А гарантий, что тот, кого они подговорят, не выложит правду за бо́льший гонорар, не было.

Яна Латина. 19:42. «Привет. Всё в порядке?»

Яна несколько минут напряжённо всматривалась в своё сообщение, но Соня его не прочитала. Беспокойство нарастало, справляться с ним становилось всё сложнее. Яна положила телефон на стол, прошла в кухню и порылась в аптечке: просроченное успокоительное она выбросила сегодняшним утром.

— Вот дерьмо, — выругалась она и подскочила, услышав писк телефона.

Яна бросилась в комнату, схватила телефон и, к ужасу своему, вспомнила о Тиме.

Тимур Алеев. 19:48. «Привет, птичка. Придётся задержаться тут до утра. Прости, что сегодня не встретимся. Я завтра напишу, как выпишут».

Яна Латина. 19:48. «Хорошо».

Она хотела дописать «поправляйся», но вовремя опомнилась и удалила глумливую фразу.

Взвинченная и опустошённая, с чувством абсолютного бессилья, Яна вышла на вечернюю прогулку и поёжилась от прохладного ветра. Стоило надеть жилетку, но возвращаться она не стала, двинулась по сумрачному двору, глядя то под ноги, то в пасмурное небо. Ей было так паршиво, что навязчивая психологическая боль становилась физической, ломала суставы и ныла под рёбрами. Хотелось скулить и плакать, свернуться клубком и замереть, чтобы никто не трогал. Но она, подчинённая токсичному чувству ответственности, не могла всё бросить и спрятаться. Боялась, что с Соней случится беда. Боялась, что Тим обидится и не простит её — не успеет. И страх перед собственной совестью вынуждал её быть обязанной.

Безоблачная полоса над самым горизонтом дотлевала. Нежно-розовые рваные края облаков бледнели, растворялись в сумерках. Серо-синий город расцветал россыпью огней, тянущихся вдоль противоположного берега. Яна сидела у водохранилища, отрешённо бросала уткам хлеб и смотрела на запад, где утонуло залитое кровью солнце.

Пришло сообщение. Яна положила батон рядом, вытащила телефон из кармана джинсов и взглянула на экран.

Сонечка. 21:20. «Всё хорошо».

Яна Латина. 21:20. «Точно? Та тачка за тобой уехала».

Сонечка. 21:20. «Точно».

Яна Латина. 21:21. «Я позвоню?»

Сонечка. 21:22. «Не надо. Всё хорошо. Я согласилась выйти за него. Проблем не будет».

Яна судорожно вздохнула, сердце за секунды набрало обороты, волна жара прошлась по телу. Непослушные пальцы нашли номер Сони и нажали вызов. Но Соня звонок отклонила, а вслед прислала сообщение: «Пожалуйста, не звони. Всё хорошо».

Яна понимала, что ничего хорошего, раз Соня не поднимает трубку, но бросила попытки дозвониться, опасаясь, что своей настырностью ухудшит положение. В груди снова зажгло, горло сжало, и слёзы против воли покатились по щекам.

19.05.2018

Если появилась одна неприятность — жди беды. Сколько ещё дерьма должно свалиться на мою голову? Сначала Тим, теперь Соня. Что вообще происходит? Я будто страшно нагрешила в прошлой жизни, и злой рок наконец нашёл мою грёбаную душу, чтобы выставить долг за просроченный платёж. Да и самое паршивое, что я себя жалею, ведь я вроде ни при чём, просто рядом стояла. Если бы когда-то давно я с этими людьми не познакомилась, то жила бы сейчас, горя не зная. Но приходится убиваться по обоим, потому что им плохо. И мне тоже плохо. Господи, как эгоистично, но я больше так не могу! Как долго это будет продолжаться? Что ещё должно произойти, чтобы карма от меня отстала? Господи, Тим… Прости меня, милый, я не должна так думать. У нас так мало времени… И так много страданий…

Яна отвлеклась на сообщение и сдавленно улыбнулась.

Тимур Алеев. 22:36. «Доброй ночи, моя птичка. Приходи ко мне во сне, я покажу свой сад. Ты поймёшь, как здесь красиво и спокойно. И сможешь меня отпустить».

Яна недовольно скривила губы: он нарушил собственное правило. Отложила телефон и продолжила запись:

Я ненавижу себя! Ненавижу! Умирает Тим, а я себя жалею. Конечно! Ему-то уже будет всё равно, а мне жить с дырой в сердце! Это меня надо пожалеть! А мы каждый день делаем вид, что всё прекрасно. Считаем звёзды, цветы собираем, бабочек ловим. Он говорит о кино и литературе, а мне выть хочется! Каждое утро, набирая ему, я боюсь, что он не ответит. Руки дрожат, сердце колотится. Но боюсь я не смерти. Я боюсь, что он уйдёт, а я останусь. И всё это останется со мной. Нечестно!

Глава 10

Наконец жара ушла. Город купался в мягких лучах солнца, которое больше не пыталось выжечь всё вокруг. По бледно-голубому небу резвой отарой бежали кучевые облака. И оживший ветер весело шелестел кронами высоких тополей.

Погода стояла прекрасная. В такие дни особенно хочется вырваться из города, выехать на пикник куда-нибудь на речной берег или лесную поляну, окунуться в мир живых звуков, захлебнуться в аромате цветов. Утонуть в траве и беспечно смотреть в небо, на плывущие мимо, словно волшебные корабли, облака. Смотреть и не думать ни о чём, полностью растворившись в птичьих голосах. Впустить в себя дыхание природы и насладиться долгожданным спокойствием.

Яна равнодушно рассматривала двор, сидя на подоконнике у распахнутого настежь окна, и безропотно ждала сообщение от Тима. Когда она позвонила утром, он сказал, что напишет ей позже, но затягивал с ответом: было четверть первого. Через распахнутое окно лились солнечные лучи вперемешку с ветром. В тишине раздавалась звонкая трель птицы. Черёмуха, растущая под соседними окнами, медленно качалась из стороны в сторону, будто пыталась дотянуться до её карниза. И витающая в воздухе волнительная нежность казалась злой насмешкой.

Яна всё сильнее ощущала давящее принуждение. Она больше не жалела Тима — только себя — и терзалась крепнущим внутри состоянием жертвы. Эгоизм вырвался из-под контроля, затягивая её в трясину, и Яна, чувствуя себя слабой и беспомощной, ненавидела Тима, который ненароком толкнул её в это болото. И всё-таки, слыша его голос, наполнялась любовью; читая сообщения, таяла от нежности. Она ждала их встреч и мечтала на них не приходить. Любила его и ненавидела в равной степени. И знала, что, когда его не станет, пожалеет об этих мыслях, но не могла бороться с обидой, которая с каждым днём становилась сильнее понимания и сочувствия.

Тим позвонил в начале третьего и предложил посетить океанариум, сказал, что уже достал два билета. Он не оставил выбора, хоть намекнул, что билеты можно сдать. Яна спорить не стала, согласилась на океанариум и, надев хлопковые сиреневые бриджи и белую блузку без рукавов, поехала в центр: сначала на метро, потом на душном троллейбусе.

Сойдя на «Самолётной», она огляделась в поисках друга: Тим обещал встретить её на остановке. Но среди людей, толпящихся в ожидании транспорта, были только незнакомые лица. Никто не обращал на неё внимания, всех поглотили мысли, личные переживания и виртуальные пространства гаджетов. И в мозгу зародилась глупое сомнение: вдруг он её не узнал? — и Яна сняла солнцезащитные очки, сощурившись от яркого света. Повертев головой, раздражённо вздохнула, водрузила очки на нос и, усевшись на высокий бордюр, достала из кармана бриджей телефон.

Несколько мгновений Яна смотрела на экран, раздумывая, как поступить. Звонить ей не хотелось, но звук сообщения мог запросто утонуть в шуме города.

— При-ивет, — нараспев протянул Тим, усевшись рядом.

Он поставил локти на колени, подпёр подбородок обеими руками и широко улыбнулся. Яна растерянно оглядывала его и не находила фальши в его глазах: он был по-настоящему рад. Возможно, это правильно — открываться новому дню, который может оказаться последним, быть благодарным за то, что очередным утром открыл глаза и сделал вдох, но в душе Яны поднималась волна протеста. Как можно радоваться, когда смерть уже переступила порог? Как можно испытывать что-либо, кроме страха и отчаяния, когда никто не даст гарантий, что, закрыв глаза, ты снова их откроешь? И пусть Тим говорил, что больше не боится, Яна не верила ему. Она не понимала, как можно не бояться, ведь смерть — это конец. И ей даже в голову не приходило, что гораздо приятнее провести последние мгновения с любимым человеком, получая максимум позитивных эмоций, нежели запереться в тёмной комнате и содрогаться от бесконечных слёз. Ей претила такая мысль — она бы рыдала. И она рыдала. И вдруг с ужасом подумала, что счастлива оказаться на своём месте. Не на месте Тима.

Яна отвела взгляд и потёрла вспыхнувшую от стыда щёку.

— Привет, — ответила глухо.

— Идём?

— Идём.

Шоу дельфинов и морских котиков длилось почти час под плеск воды и восторженные возгласы зрителей. Каждый трюк оканчивался оглушительными аплодисментами, так что к концу представления у Яны противно заныла голова. Ко всему примешивалась жалость к морским обитателям, которых мало того что держат в неволе, так ещё вынуждают прыгать на потеху публике. И, заряженная насквозь негативными эмоциями, Яна с облегчением вышла из зала, отклонив предложение пройти по галерее. Ей хотелось скорее наружу, и она одной из первых вышла на улицу и глубоко вдохнула пыльный воздух, невольно вздрогнув от смены температуры, когда оказалась в объятиях солнца.

— Тебе не понравилось? — с лёгкой досадой спросил Тим.

— Нормально, — отозвалась она и натянуто улыбнулась.

Он скривил губы и понятливо кивнул. Он был растерян и не совсем понимал, что сделал не так. Яна любила дельфинов, восхищалась ими, и Тим думал: ей понравится шоу. Он вовсе не хотел её расстраивать. Но, по-видимому, она потому никогда и не посещала океанариум, что была против неволи.

Тим задумчиво огляделся и вежливо уточнил:

— А куда хочешь пойти ты?

— Это разве важно? — удивилась Яна. — Это… Это твоё время.

— И твоё тоже. Если тебе что-то не нравится, ты можешь просто сказать об этом.

— Я думала, мы исполняем твои мечты и желания. Я со своими… со своими я разберусь позже.

Тим долго смотрел на неё растерянно, будто она страшно его оскорбила, отвёл взгляд и, постояв, отошёл в сторону, сел на край каменной клумбы. Яна, нервно кусая глянцевые губы, порывалась подойти, но не знала, что сказать. Не знала, что чувствует. Правда всегда была горькой, теперь — особенно. И всё-таки она не сдержалась. Не хотела обидеть, лишь констатировала факт, но получилось грубо — хуже незаслуженной пощёчины.

— Я так больше не могу! — проорала Яна.

Она быстро подошла и встала перед Тимом, бессильно сжимая и разжимая кулаки. Он поднял на неё непонимающий взгляд и не решился ответить, только грустно усмехнулся, жестом позволяя ей высказаться.

— Я ненавижу тебя, ненавижу! — истерично сказала она, рухнула ему на колени и, крепко обняв за шею, зашептала: — Люблю тебя. Люблю.

Тим молчал, в ответ не обнял. Яна прижималась к нему всем телом, содрогалась от слёз и не отпускала. В это мгновение ей было крайне важно чувствовать его тепло, запах, всё такой же хвойный, но едва уловимый; его шумное дыхание и хрупкую жизнь, что беспокойным пульсом билась под кожей.

Наконец, не получив ответной реакции, Яна медленно расцепила руки, пересела на клумбу и судорожно вздохнула.

— Прости, — шепнула она. — Я нарушила твоё правило.

Тим судорожно вздохнул и сдавленно всхлипнул. Яна испуганно вскинула голову: закрыв лицо, он плакал. Но его слёзы не вызвали в ней взаимной эмоции, только безграничный ужас, холодом расползшийся внизу живота. По рукам побежали мурашки, и она вздрогнула, ощутив абсолютную безысходность. Дальше — мрак.

Сжав между колен дрожащие холодные руки, Яна терпеливо ждала, когда Тим успокоится. Она не касалась его, не утешала — боялась сделать хуже. Да и что она могла дать, кроме бестолковых сожалений? А жалости он не хотел, иначе бы всеми силами привлекал к себе внимание. Но он, напротив, никому ничего не сказал и велел соблюдать идиотские правила, делая вид, что всё хорошо. Но хорошо не было, и они оба это знали. Знали с той самой минуты, как услышали диагноз. И Яна не могла ничего изменить, а потому молча сидела рядышком, наблюдала и соображала, что делать теперь, как их отношения сложатся дальше и захочет ли он хотя бы отвечать на её сообщения.

Тим неожиданно рассмеялся, вытер футболкой лицо, забрал у Яны очки и надел их на себя. Вытащил из кармана прозрачный флакон и закинул в рот три белые таблетки. Запрокинув голову, проглотил их и так и замер, глядя в небо.

— Может, по бургеру? — предложила Яна.

— Можно.

Робко касаясь пальцами, они отказывались сцеплять руки, будто затаили друг на друга обиду. Они не разговаривали, смотрели по сторонам, избегая зрительного контакта, и их попытка убежать от себя и реальности казалась поистине абсурдной: бежать было некуда и незачем. И если Яна ещё могла попытать счастье, то Тим явно проиграл свою гонку.

Они пешком дошли до ближайшего «Макдака», купили по бургеру и зелёному чаю, уселись за летним столиком. Перекусив, уставились друг на друга. Яна чувствовала себя неуютно, хоть знала: сделает хуже, если извинится, — и не могла скрыть выпущенную наружу жалость. Она забрала у Тима очки — его лицо не выражало ничего, — с наивностью ребёнка надела их на себя и замерла, прислушиваясь к чувствам: она надеялась, что, спрятав эмоции от других, сумеет спрятаться от них сама.

Тим выбросил мусор, отнёс подносы и, вернувшись, задумчиво огляделся. Аккуратно, словно боялся разбить, сложил руки на столе и серьёзно сказал:

— Давай будем квиты: я тоже нарушу правило.

Он замолчал, и Яна, догадавшись, чего он ждёт, несмело кивнула. Она не была уверена, стоит ли открывать ящик Пандоры. Одно дело заглянуть в него по дурости, другое — распахнуть нарочно. Но не смела отказывать: как и она, он имел право высказаться.

— Ты не боишься заразиться? — спросил он приглушённо на полном серьёзе, и глаза его затопило агрессивное любопытство.

Яна изумилась вопросу и растерянно развела руками.

— Вирус не заразен, — сказала наконец.

— Никто ни хрена не знает об этом вирусе! — вспылил Тим. — Нет никакой гарантии, что, проведя со мной две недели, ты не заразишься. Потом по новой все пять стадий, только в отношении себя. Адская боль, которую не снимут даже таблетки, безнадёга и депрессия. И почти явственное ощущение приближения смерти. — Он усмехнулся и зловеще добавил: — И каждый вечер ложиться спать с пониманием, что утром можешь не проснуться.

Яна затравленно молчала, чувствуя на языке горечь слёз и невысказанных признаний. Горло сдавил ком жалости, и дышать стало невозможно, отчего участилось и без того бешеное сердцебиение. Она впервые по-настоящему поняла, что творится у Тима в голове, но от этого легче не стало — только хуже. Теперь, представляя его боль и страх, она будет страдать сильнее.

Тим смотрел на неё с лёгким интересом, с безразличием к собственному положению. Он либо играл, либо подействовали те таблетки, ведь совсем недавно он плакал — ему не было плевать.

Яна сморгнула слёзы и покачала головой.

— Не боюсь, — соврала она.

Тим ласково улыбнулся, отвёл взгляд и сказал приглушённо:

— Спасибо.

20.05.2018

Почувствуй себя эфиром,

составь свой маршрут побега.

Пусть будет твой путь бесконечным,

рекурсией в дьявольском танце.

Сияй благородным сапфиром.

Будь Альфой и будь Омегой.

Будь вдохом судьбы скоротечной

и светом конечных станций.

Глава 11

Учтиво предоставленные начальником выходные закончились. Уже несколько дней он не интересовался её самочувствием, не присылал бессмысленных сообщений, с тем чтобы получить не менее бессмысленные ответы. По-видимому, успокоился и поверил, что ничего она с собой не сделает. И Яну больно укололо его равнодушие. От обиды она даже была готова вызвать «скорую» и вскрыть вены. Пусть потом локти кусает, что бросил её в трудной жизненной ситуации. От опрометчивого шага останавливал только страх оказаться с жёлтой карточкой на руках.

Яна с тревогой смотрела на часы, изредка встряхивая растрёпанные с ночи волосы. Наконец решилась и позвонила.

— Алло, — ответил мягкий, чуть усталый голос.

— Доброе утро, Олег Ефимыч, простите, что так рано, но я очень прошу: дайте ещё выходных.

— Ещё? — Его тон не изменился.

— Да. Две недели. В счёт отпуска. Архив я доделаю позже. Задним числом.

Олег Ефимович помолчал, вздохнул в трубку — у Яны по рукам побежали мурашки и округлилась грудь. К щекам прилила кровь от внезапного возбуждения и жуткого стыда.

— Приезжайте в офис, Яна, расскажете всё, и решим, что делать дальше.

Он не позволил ей объясниться по телефону, завершив звонок. Яна растерянно уставилась на экран, подняла глаза на часы и поджала губы. Привести себя в порядок она не успеет. Тем, наверное, лучше — пусть думает, что она в таком дерьмовом состоянии, что даже не может найти сил волосы вымыть.

Мысли хаотично сменяли друг друга. Сначала голова была забита до отказа завтраком, который придётся пропустить; потом необходимостью позвонить Тиму, чтобы договориться об очередной встрече; выбором одежды, обуви, причёски. Наконец предстоящий разговор вырвался на передний план, притащив с собой неподвластную панику. Ведь придётся объясниться так, чтобы у начальника и малейшего желания отказать не возникло. Разыгрывать драму слишком мелочно, слёзы его уже не растрогают и не испугают — в конце концов, за неделю она не решилась навредить себе, вряд ли на восьмой день повесится.

Яна вздохнула с отчаянием, аккуратно заплела волосы, полностью спрятав их под кепкой, надела прогулочный брючный костюм, проверила содержимое рюкзачка и, закинув его за спину, торопливо вышла из квартиры. Всю дорогу до офиса она не могла избавиться от гнетущего предчувствия неизбежного провала и лютой несправедливости. Все сбитые речи неуклюжего лгуна она авансом забраковала, решила сказать правду, но не знала, как облечь чувства в слова. Ведь Олег Ефимович не чурбан, ему не чуждо ничто человеческое. Нужно лишь правильно объясниться.

Не обращая внимания на взгляды и приветствия коллег, Яна, будто заворожённая, шла к кабинету начальника крадущимися шагами, на цыпочках. У самой двери она остановилась, хотела оглянуться, но переборола себя, постучала, вошла. Олег Ефимович поднял глаза от бумаг, равнодушно оглядел её клетчатый, похожий на пижаму, костюм и жестом пригласил сесть напротив. Яна бесшумно подошла, села на край стула и робко улыбнулась.

— Доброе утро, Яна.

— Здравствуйте.

— Вы просили отпуск. Я вас внимательно слушаю.

Яна смотрела ему в глаза жалобно и растерянно — не знала, с чего начать. В носу защипало, и губы дрогнули. Она приказывала себе не плакать, но сдержаться было сложно. Она вся превратилась в один маленький комок оголённых нервов, и любое прикосновение, дыхание и взгляд доставляло ей физическую боль. Но сильнее били собственные страхи, давно превратившиеся визощрённую пытку. От них стоило огородиться, но Яна с настойчивостью мазохиста плавала в собственноручно выкопанном бассейне битого стекла. Она устала, измучилась, но не могла выбраться, истекая кровью и уже не прося о помощи.

— Мне нужен этот отпуск, — полушёпотом сказала она.

Олег Ефимович удивлённо вскинул брови, по-прежнему ожидая внятных объяснений. Но внятных объяснений Яна дать не могла: в искорёженной, как после самой страшной бомбёжки, душе бесновалась непогода, выкорчёвывая без сожаления зачатки нежных чувств и остатки здравого смысла. Яна беспомощно кусала губы, пока по щекам незаметно стекали слёзы. Олег Ефимович молчал.

— Это важно, — шепнула она. — Он умирает.

— Кто? — также шёпотом уточнил начальник, явно ужаснувшись.

Яна покачала головой. Она робко предположила, что не будет предательством, если она расскажет постороннему человеку о диагнозе Тима, ведь это никак не повлияет на его тайну. И, наверное, не было смысла объяснять, как Тим важен для неё. Она и сама не понимала как. Пока не узнала о его болезни, воспринимала их дружбу как нечто должное. Они знали друг друга с детского сада и все эти годы были неразлучны, как попугайчики Фишера, закончили один институт и даже хотели устроиться в одну фирму. Не отдавая себе в том отчёт, Яна страшно ревновала Тима к каждому столбу и временами с яростью думала, что лучше бы он умер, чем променял её на кого-то другого. И неосознанно радовалась, что у него не было стабильных отношений.

Всё это разом всплыло в её сознании, и Яна ошарашенно уставилась на начальника. Какой же дурой надо быть, чтобы собственный эгоизм ставить выше чужого счастья! Выше чьей-то жизни. Ведь случилось ровно так, как она хотела: к рукам его смогла прибрать только смерть. Навсегда. И делиться не намерена.

— Это я виновата, — шепнула она ошеломлённо.

Олег Ефимович ничего не понимал и вопросительно смотрел на Яну.

— Мой друг, — пояснила она. — Мой лучший друг, друг детства. У него осталось… — Она помолчала и шёпотом продолжила: — Неделя. Одна неделя — и мой мир рухнет, понимаете?

— Может…

— Не может! — сквозь слёзы громко и жёстко перебила Яна и мягче добавила: — Это снежный.

И без того неприятный разговор превратился в неудобный. Олег Ефимович напряжённо молчал: он не умел утешать и сам не выносил жалости. Но Яна и не ждала поддержки — она пришла за отпуском.

— Я люблю его, — добавила она едва слышно, — а он хочет, чтобы мы делали вид, будто ничего не происходит. Мы ходим на прогулки и выставки, катаемся на каруселях и едим мороженое, разговариваем о всякой херне несусветной. — Её губы дрогнули. — Он запретил говорить о чувствах, а у меня в голове война и в сердце пепелище. Мне так страшно и больно, но он запретил рассказывать о его болезни. И я одна, понимаете? Наедине со своей болью.

Олег Ефимович смущённо кашлянул, прерывая её излияния, придвинул к ней чистый лист и сказал участливо:

— Пишите заявление.

Яна невольно выпрямила спину, сердцебиение подскочило ещё, щёки нестерпимо запылали. Она силилась что-нибудь сказать, как-то защититься, но вместо этого бестолково хлопала глазами и открывала-закрывала рот.

— Можно без отработки? — наконец спросила она.

Олег Ефимович вздохнул.

— На отпуск, Яна.

Задыхаясь от чувств, которые даже не могла распознать, Яна села на скамейку в сквере и, стянув кепку, растрепала волосы. Грудь распирало от сдержанных рыданий, глаза щипало от вновь подкативших слёз. И, согретая ласковыми лучами майского солнца, Яна не сдержала отчаянный вопль. Беспомощно и яростно прокричав в небо, схватилась за голову и до крови закусила губу. Ей казалось, что в этот момент не было на всей планете никого несчастнее неё.

— Девушка, вам помочь? — послышался дежурный безучастный голос.

Яна отмахнулась, но выть перестала. Порылась в рюкзаке и вытерла лицо влажными салфетками. В этот момент она ощутила себя такой дурой, что немедленно залилась краской стыда. И возненавидела себя за этот стыд так же, как за саможаление, превратившее её в жертву.

Отдышавшись, Яна позвонила Тиму. Он долго не брал трубку, чем вызвал у неё приступ парализующего ужаса. И когда она укрепилась в мысли, что Тим мёртв, тот наконец ответил на звонок.

— Привет, привет, — бодро поздоровался он.

Яна смотрела перед собой невидящим взглядом, дышала мелкими глотками и безмолвно плакала. Её била крупная дрожь, и дробь сердца заглушала весь мир.

— Алло? — позвал Тим.

— Доброе утро, — шепнула Яна, чтобы не выдать своего состояния.

— Доброе. Чего ты шепчешь? — Он тоже невольно перешёл на шёпот.

Яна крепко прижала телефон к ноге, шумно вздохнула, шмыгнула носом и, протяжно выдохнув, поднесла телефон к уху.

— Недавно проснулась, — солгала она. — Голос ещё хриплый.

— Только встала, уже звонишь? Я польщён.

— Засыпаю и просыпаюсь с мыслями о тебе, — сказала она с грустной улыбкой.

— Ох уж этот Ремарк! — наигранно возмутился он. — Полагаю, я причина твоей боли?

Яна не смогла ответить на этот вопрос и проигнорировала его.

— Встретимся в одиннадцать у «Космоса», — сказала она и быстро нажала отбой.

Протяжно выдохнув и зациклившись на словах Тима, Яна не в первый раз поймала себя на том, что вовсе не хочет с ним видеться. Его фальшивая усталая улыбка и боль в глазах всё чаще и чётче напоминали о неизбежной и близкой смерти, с которой не было никакой возможности примириться. Жизнь — не вещь, так просто её в новый чемодан не уложишь. А две недели слишком маленький срок, чтобы собраться.

Яна гуляла в одиночестве, пытаясь привести мысли в порядок. Настойчиво отвлекалась на окружающий мир, всматривалась в детали и про себя проговаривала всё, что видит. Представляя перед глазами стройный текст, приглушённо пела песни, обрывки которых долетали до неё. Иногда не могла вспомнить строчку, и попытка выудить из памяти захламлённый кусок информации помогала по-настоящему отвлечься, вовлекая в абсурдный процесс весь разум целиком.

Но прятаться от реальности вечно невозможно, и в половине одиннадцатого Яна перекусила хот-догом, купленным в брендовом ларьке, и на метро поехала к кинотеатру. Тим уже ждал её недалеко от входа. Он сидел на выкрашенном побелкой бордюре и, облокотившись о клумбу, ласково гладил бархатцы.

Яна подошла молча, загородив солнце. Тим лениво поднял голову.

— Ты не опоздала! — воодушевлённо воскликнул он.

— Пришла раньше.

Он посмотрел время на телефоне и согласно кивнул: без пятнадцати одиннадцать. Но то, что Яна в кои-то веки пришла вовремя, было странно. Да и вид её вызывал тревогу: выглядела она измученной.

— Наверное, потому что голову не помыла, — беззлобно подколол он и улыбнулся, а она невольно прикоснулась к кепке. — Сходим в кино?

Яна отказалась, отстранённо оглядела улицу и крепко сжала своё запястье: пульс никак не хотел возвращаться к норме, а ледяные пальцы — согреться. Да и состояние у неё, как говорят любители драматизировать, было предынфарктное.

— Ты в порядке? — обеспокоился Тим.

— Ночью плохо спала. Душно было.

Тим рассеянно улыбнулся, поднялся на ноги и отряхнул штаны. Наклонился к клумбе и, сорвав один цветок, протянул его Яне. Она слабо кивнула, чуть коснулась губами его горячей щеки и ткнулась носом в его шею: хвойный запах дёрнул её за нерв, и она с трудом подавила слёзы. Истерическое состояние её саму и раздражало, и угнетало, но она совершенно себя не контролировала и временами порывалась записаться к психологу. Но это потом, сейчас недосуг — каждая минута на счету.

— Ты снова это делаешь, — настороженно сказал Тим. — Ты меня нюхаешь.

Яна бессильно усмехнулась, обняла его и, поцеловав в шею, шумно втянула смесь смолы и хвои. Тим покорно ждал, позволяя ей запоминать. Но в ответ не обнимал: боялся, что её будут преследовать фантомные объятия, если такие вообще бывают. Он не сомневался, что ей будет тяжело, и ненавидел себя за ту боль, которую причиняет и причинит впоследствии.

— Ян, — позвал он, легонько погладив её по плечу. Она отстранилась, и он продолжил: — Ты должна обещать мне кое-что.

Яна вскинула испуганный взгляд и замотала головой. Тим устало улыбнулся, и в его глазах появилась искорка угасающей нежности. Он мягко притянул Яну, обнял её и начал медленно гладить по волосам, как маленькую девочку. Она притихла, прижавшись к нему, обеими руками вцепившись в воротник его поло, и закрыла глаза. Прислушалась к ветру, к лёгкому аромату хвои, к музыке, долетающей с открытой площадки на Плотинке. И, согретая солнечными лучами и объятиями, она, как глупая ящерка, поверила на мгновение, что жизнь прекрасна.

— Яна, — вполголоса позвал Тим, — прошу, обещай.

— Что именно?

— Что закончится только моя жизнь. Поклянись, что будешь двигаться дальше.

Яна несильно оттолкнула его и окинула злым взглядом: вполне естественная просьба казалась предложением предать. Она не могла на это согласиться, но и отказать не могла. И понимание, что её загоняют в угол, лишают выбора, взбесило её. Яна не справилась с собой, гневно взвизгнула и затопала ногами, пытаясь избавиться от выжигающих изнутри эмоций.

— Так нечестно! — закричала она. — Это нечестно! Ты не имеешь права требовать от меня что-то! Это моя жизнь! Моя!

— Я о том и говорю, — спешно заверил он.

Яна сдавленно завыла, в один миг осознав, что со стороны выглядит идиоткой. Истерит, топает ногами, как пустоголовая пятилетка, а другим и невдомёк, какая трагедия разыгрывается у них на глазах. И ей вдруг страшно захотелось объясниться, получить поддержку, но она не могла контролировать ни себя, ни мысли.

— Нет! Нет! Ты говоришь о другом! Просишь забыть и двигаться дальше. Ты даже не думаешь, что это невозможно. Говоришь так, будто это… — Яна судорожно вздохнула, чувствуя удушье. — Ты просто бросишь меня, оставишь здесь одну! И ещё смеешь раздавать дерьмовые советы!

— Ты несправедлива, — растерянно сказал Тим. — Я не выбирал болезнь. Ты и представить не можешь, каково мне, только о себе думаешь! Яна, чёрт возьми, хватит быть эгоисткой!

— Это я эгоистка?! Можно подумать, ты обо мне думаешь! Да когда… — Она пыталась замолчать, но продолжила: — Когда ты умрёшь, больно будет только мне!

— Больно будет, но недолго. А потом ты обо мне забудешь. Перестанешь вспоминать, я стану глухим приветом из прошлого, и тебе уже будет плевать. Ты с тоской вспомнишь о наших прогулках, но не вспомнишь, как больно тебе было. Ты переживёшь. А меня уже не будет!

Яна не ответила, отошла, села на скамейку и с полной ясностью осознала, как же сильно устала от своих эмоций. Она превратилась в загнанную истеричку и всё сильнее жалела себя по ночам.

Тим подошёл, сел с ней рядом. Обнимать не стал. Помолчав, сказал приглушённо:

— Прекрати изводить себя. Мне больно видеть, как ты страдаешь. Это жизнь, Яна, все мы когда-нибудь умрём. Не страшно, что я умру раньше. И я умру счастливым, если буду знать, что ты возьмёшь себя в руки и снова начнёшь улыбаться. Не этим отвратительным оскалом, а настоящей улыбкой. Понимаешь?

Яна отерла слёзы и призналась:

— Я не смогу.

— Сможешь. Вот увидишь, ты быстро научишься жить без моих идиотских сообщений. Мир не изменится.

— Разве это справедливо?

Тим неопределённо качнул головой, придвинулся к Яне и ненавязчиво обнял её за плечи.

— Справедливость абстрактна, — сказал он. — Зебра умирает, чтобы лев жил.

— А для чего умираешь ты?

Тим усмехнулся и шепнул:

— Чтобы ты никогда меня не разлюбила.

Яна невольно рассмеялась, шутливо толкнула его в плечо и вскочила на ноги. Беспричинный заряд позитива нервировал её, но она переключилась на автопилот и в очередной раз доверилась явно вышедшей из строя системе.

— Поедем кататься на троллейбусе, — сказала она, схватила Тима за руку и потащила за собой.

Объездив половину города, они потратили уйму денег и наконец сошли на остановке недалеко от дома Яны. Свернули во дворы, чтобы шум дороги не мешал общению, но шли молча. Тим смотрел под ноги, спрятав руки в карманах джинсов. Яна рассматривала цветущие сирени, украдкой вдыхала их приторный аромат и прислушивалась к пению птиц. Ей не хотелось идти домой, но оставаться с Тимом дольше было выше её сил.

Остановившись у своего подъезда, Яна улыбнулась и нетерпеливо приподнялась на носочках. Тим почему-то не прощался.

— Соня замуж выходит, — сказала она.

— Правда? За кого?

— Не знаю. За какого-то богача.

— Это… здорово, — неуверенно сказал он, ведь и Яна радости не выказала. — У меня тоже новость. Я анализы сдавал, сегодня утром врач звонила, сказала, что активность вируса упала. С вероятностью в тридцать процентов я иду на поправку.

Ещё никто не выживал. И это псевдовыздоровление было отмечено уже дважды. Теперь трижды. А воз и ныне там. Ложная надежда. Никаких улучшений нет: Тим горстями жрёт обезболивающее, временами получая наркотический эффект.

Яна сдавленно улыбнулась и сказала вполголоса, боясь расплакаться:

— Это хорошая новость.

Тим улыбнулся так же фальшиво, и Яна стыдливо отвела намокшие глаза — он тоже не верил в чудо.

21.05.2018

О чём я только думала, когда попёрлась в клинику? Искала утешения, с жизнью торговалась и пыталась заткнуть совесть. Если бы не сделала этого, потом бы измучилась угрызениями, что не сделала ничего. Говорят, лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Вот нет! Враньё! Нам эта чёртова надежда не нужна. Мы знаем, чем всё закончится, зачем же полагаться на ничтожные шансы? И правильно делаем, что не верим, лучше потом обомлеть от счастья, чем сгореть заживо от предавшей надежды.

Чувствую себя… Не знаю кем. Меня будто в мясорубку закинули. Всё ноет от постоянной боли, башка пухнет. По ночам уже плакать нечем, просто вою в подушку задушенно и жду. Жду, когда всё по новой начнётся. Только не будет уже ни отрицания, ни гнева, ни торга. Будет затяжная депрессия. Пустырник с валерьянкой. И сотни тщетных попыток принять и жить дальше. А как жить птице, которой переломали крылья?

Глава 12

Яна была в белом ритуальном платье. Она шла босиком по осколкам стекла и битого кирпича, но не чувствовала боли. Невесомая и спокойная, поднималась на крыльцо разрушенного здания с колоннами. Солнечные лучи ласкали устоявшие стены и рисовали на полу цветной узор витражного окна. А кругом цвели яблони, ослепительно-белые, и их лепестки кружились в воздухе, превращаясь в мелких бабочек. Тишина поражала, здесь царило абсолютное безмолвие, будто фильм, обеззвученный кнопкой «mute».

Яна знала, что произошло что-то страшное, но не знала, что именно. Её это не особо беспокоило, она шла к овальному зеркалу, стоящему в конце огромной комнаты. Но внезапно налетел ветер, появилась стая чёрных ворон, которые с хриплым оглушающим карканьем бросили на неё.

Яна вздрогнула и на миг ощутила невесомость, будто кто-то насильно выдернул её из лап кошмара.

В открытое окно лился тёплый влажный воздух: солнце быстро испаряло лужи после ночной грозы. На подоконнике и на полу лежали лепестки черёмухи: порывистый ветер оборвал все цветки, теперь пахло только сиренью. Чирикали воробьи, мелодично свистела птица. И тишина спального района равномерно жужжала звуками автодороги.

Яна нехотя разлепила веки, чувствуя страшную усталость. Ослабшей рукой нащупала телефон на прикроватной тумбочке: индикатор уведомлений мигал. Пробудила экран: у иконки электронной почты стояла единичка в красном кружке.

«Чёртов спам», — раздражённо подумала Яна, но в почту зашла, чтобы проклятая единичка не мозолила глаза.

Письмо было от Тима — это её обрадовало и насторожило. От короткого «Последнее» в строке темы по всему телу пронеслась волна оцепенения. Несколько долгих мгновений Яна беспомощно смотрела на экран, пытаясь вспомнить, как дышать, и непослушными пальцами открыла письмо.

Дорогая Яна, это моё прощальное письмо. Оно стояло на таймере, и каждый день я откладывал его отправление. Вручную. Сегодня оно к тебе пришло, и ты знаешь почему.

Яна выронила телефон, не ощущая ничего, кроме пустоты. Сердце билось в истерике, но она его не слушала, соображая, что делать теперь. В мозгу ещё рождались сомнения, ведь это может оказаться банальной ошибкой: Тим мог проспать, забыть или не сохранить новые настройки. Вариантов масса, почему же верным должен оказаться самый паршивый из них? Но на краю сознания, точно маяк, ясным светом сигналило смирение.

Наконец придя в себя, Яна сдавленно взвыла и, больше не сдерживаясь, закричала, уткнув мокрое лицо в подушку. Воздух в лёгких кончился, дышать было нечем, и она вскинула голову, сделав жадный глоток. Нашла телефон и набрала Тиму. Он не ответил ни на первый звонок, ни на четвёртый, ни на три сообщения — он их даже не прочитал.

Яна вскочила с кровати — у неё закружилась голова, — непослушными руками натянула мятое платье и, медленно передвигая ноги, вышла из квартиры. Каждый шаг давался с трудом, она задыхалась, и слёзы всё текли по горячим щекам. Она не отдавала себе отчёт, не понимала, где находится, — всё происходило в сплошном тумане, — и, как оказалась в квартире Тима, не помнила. Она стояла у его кровати, сжимая в руке ключи, и отрешённо смотрела на его бледное лицо.

— Тим? — шёпотом позвала она и только теперь заметила в его руке пластиковый флакончик, из которого выпало несколько белых таблеток. Он часто глотал их на прогулках — обезболивающее.

— Боже, Тим… Что ты наделал, — прошептала она и отвернулась.

В открытое окно вливалось майское солнце, на подоконнике танцевала тень от тополиной кроны. На столе лежало несколько смятых тетрадных листов и шариковая ручка с потёкшими чернилами. На маленькой полке стояла коллекция стеклянных зайцев. На прикроватной тумбе — ваза с букетом тимьяна.

Яна медленно подошла, наклонилась к Тиму и, поцеловав его в лоб, шепнула:

— Я очень люблю тебя.

Она затравленно улыбнулась, забрала цветы и вышла из квартиры. Уже в подъезде, прислонившись к стене, позвонила в «скорую», сползла на пол и, обняв букет, заплакала.

Яна совершенно не помнила, как оказалась дома. Помнила, что ей что-то вколола прибывшая на вызов бригада медиков. Её даже опрашивал полицейский, но она не знала, что ответила. Вероятно, их всех удовлетворил факт его болезни: ещё не было двенадцати, а она уже стояла в своей кухне, мёртвой хваткой сжимая тимьян.

Опустившись на стул, Яна вошла в почту и открыла письмо, отыскав то место, на котором остановилась.

Я тебе букет приготовил. — Она лениво взглянула на цветы. — Забери его. Можешь высушить. Только суп из него не вари. И прошу тебя: не плачь, пожалуйста. И… Яна, не вини меня. Я не выбирал болезнь и никогда не хотел умереть. Так случилось, это жизнь, понимаешь? Пусть лучше так, чем как с Лилиан и Клёрфэ. Знаю, ты хотела помочь, ходила в клинику. Я это знаю. Я не злюсь на тебя. Да, надежда была ненужным грузом, но я понимаю, что ты из лучших побуждений. И раз ты читаешь это письмо, значит, ни черта не получилось. Может, оно и к лучшему. Если бы я выздоровел, меня бы закрыли в лаборатории — точно тебе говорю! А я не хочу быть подопытным кроликом, они меня замучают.

В общем, знай, что лучшей наградой для меня будет твоя улыбка, с которой ты будешь вспоминать обо мне. Я люблю тебя, Яна. И всегда любил. Спасибо за последние мгновения.

Тим.

Глава 13

25.05.2018

Отчаяние бывает разным. Иногда оно приходит в образе молчаливой Леди в серебряных одеждах, садится на твой диван и смотрит утомлённым взглядом, вынуждая принять поражение и смириться. Иногда это парень в клетчатых штанах, с нахальной улыбкой и панковской стрижкой. Ведёт себя агрессивно, высмеивает, заставляет взять себя в руки, подтереть сопли и в удушливом приступе бессильной ярости разнести половину квартиры. Но хуже их двоих только демоны, которые бесшумно проникают в комнату холодными тенями, рассаживаются по стенам и начинают наперебой то дико хохотать, то что-то просить или нашёптывать, то обвинять во всех бедах. Они скалятся, издеваются, сводят с ума, забираясь прямиком в голову, заполняя звенящую пустоту своими мерзкими голосами. Это то самое отчаяние, которое захватило меня.

Демоны пришли неожиданно, я увидела их ночью, когда сидела на диване в свете ночника. Они глумливо кривили морды, опасно улыбались психопатическими улыбками, танцевали, сцепившись уродливыми лапами. И хохотали, тыча в меня пальцами. Обвиняли. Имитировали голос совести. Притворялись кем-то и хотели, чтобы я их послушала. И довольно скоро я перестала понимать, кому принадлежит вкрадчивый голос: им или моему разуму. Возможно, они были солидарны, но я не могла и откровенно боялась принять вину. Ведь я ни в чём не виновата!

Я твердила себе это снова и снова, и чем чаще повторялась, тем больше сомневалась в истинности. Никто не станет убеждать себя самого в невиновности, если только не хочет скорее поверить в собственную ложь. И я запуталась. Потерялась. Мне не хватало воздуха, чтобы дышать, не хватало разума, чтобы думать. От меня ускользало время, возвращая ясность только в сумерках, когда на стенах снова появлялись проклятые демоны.

И в какой-то миг я теряла самообладание, поддавалась их шёпоту, отчётливо звучащему лишь у меня в голове, и начинала беспричинно хохотать вместе с ними. Сколько можно кричать на немые тени, обливаясь слезами? Сколько можно повторять, будто молитву, бессмысленные сожаления? Глупо сопротивляться, остаётся только надеяться, что со времени боль притупится, как и говорил Тим.

Тишина в моей комнате сводит с ума,

В ней даже не тикает стрелка будильника.

Завешены окна, стоит полутьма ―

И тени на стенах сидят от светильника.

Не знаю, зачем пишу это. Не знаю, для кого. Сама уж точно не стану перечитывать. Наверное, снова надеюсь на что-то: что мне полегчает, если выплесну эмоции; что боль притупится, если смогу выговориться; что сумасшествие не настигнет меня, если продолжу повторять, что сидящие на стене демоны ненастоящие. Я устала надеяться, устала ждать. Ни к чему хорошему это не ведёт. И время не лечит раны, не притупляет боль, лишь заставляет забыть. Но если нечаянно вспомнить ― уродливый рубец отзовётся адской болью.

А мои чувства, мою обиду и злость, не перекричать. Я ненавижу Тима за то, что он меня обманул! Обещал две недели, но ушёл раньше. И ненавижу себя за то, что смею обвинять его в смерти. Это так мелочно, так эгоистично, чёрт возьми, что даже смешно! Как будто лишняя неделя могла что-то изменить! Нет! Лишние встречи принесли бы лишние тревоги, лишнюю боль. Слепая надежда, чудовищное ожидание, грызущие чувства ― это так изматывало, что невозможно было ясно мыслить. И, наверное, хорошо, что всё закончилось раньше. Зачем продолжать долее эту пытку?

Главное, ему больше не больно. А я… переживу.

Глава 14

Яна легла рано, но долго не могла уснуть, ворочалась на мокрой от пота постели, жалобно хныкала, злобно рычала. Откидывала одеяло, накрывалась с головой, яростно взбивала подушку, но не могла удобно устроиться. В конце концов вымоталась и провалилась в бесцветный сон, но проснулась уже на рассвете. И как бы ни пыталась погрузиться в объятия спасительного сна, не смогла. Приняла душ, заварила травяной чай и уставилась в окно. Новый день разгорался с удвоенной скоростью, будто силился скорее доставить порцию очередной боли. Но ветер не был с ним заодно, он успокаивающе гладил по щекам невидимыми руками, осушая тонкие дорожки слёз.

Задумчивая и угнетённая, Яна ходила по комнате, собирала бумагу, фантики. Прибрала на столе, вымыла кружки, расставленные по всей квартире. Выбросила высохший букет тимьяна и спрятала за книгами их совместное с Тимом фото.

Неожиданная злость прозвучала в голове будто протест. Яна вытащила из шкафа недлинное чёрное платье с кружевным воротником, надела его и кружевные чёрные перчатки, что купила накануне. Долго смотрела на своё отражение, слегка накрасила ресницы водостойкой тушью и тщательно расчесала пахнущие лавандой волосы. Выглядела она отчаянно красиво, и её ярко-зелёные глаза молили о помощи так же, как глаза Сони в день её свадьбы. Им обеим пришлось побывать там, где они быть не хотели: Соня вышла замуж за едва знакомого мужика, а Яна собиралась на венчание Тима со смертью.

В половине десятого приехало такси. Яна окинула комнату растерянным взглядом, будто боялась что-то забыть, надела солнцезащитные очки и резко остановилась у самой двери. Потом вернулась в кухню и любовно извлекла из мусорного ведра засохший тимьян и положила его на стол.

Все великие умы единогласно заявляли, что снежный вирус незаразен, однако выдать тело было никак нельзя, так что МЦБЗ, где проводили вскрытие, выдал дешёвую урну с пеплом. Её и предстояло захоронить на местном кладбище под весёлый щебет птичек.

Как всё прошло, Яна бы не вспомнила даже под самыми страшными пытками. Её трясло от холода, но она не плакала. Смотрела в невидимую точку пространства стеклянными глазами и не реагировала на слова и прикосновения. В какой-то момент она обратила внимание на мать Тима, которая рыдала безутешно, завывая так отчаянно, что Яна чувствовала себя последней тварью за то, что не раскрыла ей правды. Когда она видела сына последний раз? А теперь не могла обнять даже его труп. И от обиды и жалости Яна тихо заскулила и заплакала.

С трудом дождавшись конца церемонии, которая и без того длилась недолго, Яна хотела ускользнуть, никем не замеченная, но её кто-то подхватил под локоть, загрузил в чёрный микроавтобус, и она вместе со всеми приехала в столовую на поминки. Стол был накрыт щедро, пахло вкусно, но от аппетитных ароматов тошнило. Яна молча смотрела в свою пустую тарелку и дрожащими руками комкала салфетку, дожидаясь возможности уйти. Наверное, она могла уйти в любое мгновение и никто бы не заметил её отсутствия, но ей казалось неправильным сбегать от чужих взглядов. Особенно, когда душа тщетно искала поддержки и оправдания.

Время тянулось, как самые беспросветные годы, люди пили — напивались, — послышался неуместный хохот, пока другие вспоминали, каким Тим был чудесным ребёнком. Но Яна не слышала слов, только чавканье, бульканье и стойкий запах водки.

Оглядевшись, она ужаснулась и вдруг ощутила себя чужой в кругу скорбящих лиц. Она чувствовала себя бесконечно виноватой за то, что всё знала и послушно молчала по велению Тима. За то, что украла все его последние мгновения, не поделившись ни с кем. Лучше бы обо всём рассказала его матери, ведь самой приходить на эти свидания ей с каждым разом становилось всё сложнее.

Вздрогнув от лёгкого касания, Яна быстро взглянула на своё плечо: на нём лежала белая пухлая ручка с аккуратным, ярко-жёлтым маникюром. Подняв глаза, Яна вымученно улыбнулась девушке с кудрявыми тёмными локонами. Это была Светка, старшая сестра Тима, с которой они виделись в последний раз лет семь назад.

Светка молча села рядом на внезапно оказавшийся свободным стул. Всё время там сидел большой усатый мужик, вроде двоюродный дядька Тима, которого Яна видела впервые и сразу невзлюбила за пошлую неуместную улыбку и омерзительный запах изо рта.

— Ты его нашла? — спросила она тихо.

Яна едва нашла в себе силы кивнуть. Ей стало неловко, будто её уличили в чём-то постыдном. Почему она оказалась в его квартире? Или, почему у неё оказались ключи от его квартиры? И хоть это вообще не имело роли, Яна отвела намокшие глаза и густо покраснела.

— Ты знала? — продолжала Светка сыпать соль на гниющие раны.

В этот раз Яна сидела неподвижно, напряжённо всматриваясь в свою тарелку. Сердце билось так быстро, что было даже больно, голова шла кругом, и воздух застревал где-то в горле, по капле протискиваясь в сжатые лёгкие. Ещё чуть-чуть — и она, разрыдавшись в голос, во всём признается и будет вымаливать прощение за то, что по дурости утаила правду.

— Я ведь приезжала к нему, — сказала Светка, всхлипнув. — Он ничего мне не сказал. Мы хорошо провели время, прогулялись по городу. Он проводил меня на поезд, сказал, что любит, и подарил…

Она не досказала, сорвавшись в тихий плач, скорбно всхлипнула и достала из сумочки стеклянного зайца. Он подрагивал на её раскрытой ладони, будто намеревался сбежать. И Яна вдруг поняла, как много значат для него эти проклятые зайцы.

26.05.2018

В голову лезут страшные мысли. Чужой шёпот говорит, что мне делать. А в памяти с трудом пробивается инструкция по вязанию узлов. Я не помню, как завязывать петлю. Никак не получается сделать так, чтобы она свободно затягивалась. Наверное, и не надо. Есть сотни других способов уйти легче, быстрее и красивее.

Чёрт!

Тим бы не одобрил. Я, кажется, пообещала, что буду жить дальше. Кажется. Я не помню. Да и плевать! Как я буду жить, если моё солнце взорвалось, разнеся в хлам весь мир? Не осталось ничего, кроме битого стекла и пепелища. Это неправильно. Несправедливо. Должно было остаться что-то ещё, кроме отчаяния и боли. И мне плевать, что со временем всё успокоится. Пусть! Но как дожить до того момента? И когда же наступит то утро, когда я проснусь и вдруг пойму, что боль отступила? Когда утихнет эта буря? Когда исчезнет чувство вины? Когда?!

Я не хочу ждать. Не хочу мириться. Не хочу. Не хочу мучиться.

Господи, Тим, что мне делать?

Глава 15

30.05.2018

Не могу выкинуть из головы этот факт: нам сказали, это передозировка. Единственная поблажка — она была случайной. Судя по остаткам, Тим просто сожрал лишние две таблетки, спасаясь от боли. Просто… Не нарочно. Уж не знаю, должно ли это обстоятельство быть утешением. Если и так, то сомнительным. Но… Вряд ли. Нет.

Я не понимаю, как это получилось, что заставило его рискнуть. Иногда мне кажется: он сделал это нарочно. Знал, что и с двух таблеток загнётся, потому и обставил всё как безобидное превышение дозировки. Ему не нужно было глотать весь флакон, чтоб наверняка себя прикончить, хватило бы и двух лишних таблеток. Так он и поступил. А все вокруг сошлись во мнении, что боль была такой сильной, что бедняжка нечаянно себя убил. Бедняжка. Он намеренно! Не хотел больше ждать, сражаться и надеяться. Он устал от пустых прогнозов, не верил доктору и меня, может быть, ненавидел.

Господи, как он мог? Нет, я не вправе винить, я не виню, просто… Просто не понимаю. Тим всегда был верен слову и, раз обещал, должен был подарить мне две недели своего внимания. А в итоге решил свернуть лавочку и сбежать? Посчитал, что с мёртвого не спросят? Или это действительно чудовищная случайность? Неужели боль была такой невыносимой, что он рискнул?

Или искать ответы нужно в другом месте?

Я спать не могу. Постоянно думаю над его письмом. Знаю, это паранойя, но от мыслей никак не избавиться. Я с чудовищной ясностью верю, что он не умер — излечился. Просто чудесным образом взял и исцелился, как и говорила врач. Вдруг это МЦБЗ его смерть подстроил? Они могли. Инсценировали самоубийство, подкинули двойника, а Тима увезли в свою подпольную лабораторию. Ведь такое может быть, правда? Конечно, может!

Господи, что мне делать? Если скажу об этом хоть кому-нибудь, меня сочтут сумасшедшей. Или я правда сумасшедшая?

Хватит, Яна! Ты должна опомниться, слышишь?! Он мёртв! Признай это и отпусти. Никакого торга, никакой надежды! И заговора тоже нет. Он просто умер. Просто… Вот так запросто взял и умер, наглотавшись таблеток. Случайно, конечно. Бред какой!

У меня паранойя.

У меня депрессия.

Это всё навязчивые мысли, глупости!

Мне надо к доктору.

Хватит, Яна! Тим мёртв, ты была на его похоронах!

Он умер, не встретив зелёное лето…

А я в сотый раз просижу до рассвета,

Придумав нелепый — чудовищный — бред!

Глава 16

02.06.2018

Соня тихо и скрытно вышла замуж, улетела в Италию. Я узнала об этом от её родителей, которые были удивлены и напуганы скоропостижным событием. Лариса Ростиславовна даже плакала, причитая, что дочь не выглядела счастливой. Она прислала мне фотографию в WhatsApp: Сонечка была красавица, в воздушном платье с кружевными рукавами, без фаты, без украшений, с уложенными в причёску локонами. Она улыбалась, но глаза были несчастными, будто её в рабство продали. Я тогда как могла утешила Ларису Ростиславовну, солгала, что всё в порядке, Сонечка просто переволновалась и плохо спала перед свадьбой. А на справедливый вопрос, почему на свадьбе не было меня, я ответила, что сейчас вообще в Польше, и Соня не хотела, чтобы я тратилась на билет. Соврала, что мы договорились встретиться чуть позже. Я бы и сама себе не поверила — бред какой! — но Лариса Ростиславовна обвинять меня во лжи не стала, вежливо попрощалась и просила сообщать, если Сонечка со мной свяжется.

Сомневаюсь, что Соня свяжется со мной. В социальных сетях она не появлялась уже больше недели, а номер сменила. Оборвала связи. Или муж её всё оборвал. Наша последняя переписка — и её внезапная свадьба без гостей — была похожа на крик о помощи, а не на возгласы довольной невесты. Да и не было там довольной невесты — с трудом держащая в себе слёзы несчастная жертва! Хочется верить, что у неё всё хорошо, но сомневаюсь, что это так.

Что касается Тима…

Жизнь в одночасье превратилась в ад. Я старалась улыбаться, искренне хотела подарить Тиму… хотела сделать его последние дни бесподобными, чтобы он чувствовал себя любимым. Чтобы не оставался в одиночестве, не предавался горю. Но ночами он всё равно оставался наедине с собой и наверняка, как я, плакал в подушку.

Всё так и случилось: он ушёл, а я осталась. И всё это осталось со мной. Тупая боль и пустота. Руины внутреннего мира, как те, что я видела во сне. Может, там были вовсе не лепестки яблонь, а пепел? И мне так страшно говорить о своих чувствах, будто я не имею права на поддержку.

Я не хотела приходить на его похороны, боялась, что его мать догадается, что я всё знала и ничего ей не сказала. Но наша страшная тайна так и осталась тайной. Тим забрал её в могилу, а я спрятала на самую дальнюю полку, в пыльном уголке сознания.

А потом несколько дней в тишине и темноте. Я заперлась в квартире, перестала отвечать на звонки, не подходила к двери, и даже пришлось послать в задницу приехавших полицейских. Сейчас мне стыдно, но тогда я была пьяна и мало соображала, лила слёзы вперемешку с соплями и обнимала сворованные из дома Тима футболки.

Теперь я понимаю, что время самый дорогой ресурс. Его не купишь, не возьмёшь в долг. Жизнь не игра, её не продлишь, подбросив ещё несколько монет. Жизнь не театр, как может иногда показаться, нельзя просто уйти со сцены и начать другой спектакль. Можно, конечно, бежать от своей роли, прятаться под масками и притворяться кем-то другим, но если упадёт занавес — новая пьеса не начнётся. Конец есть конец. Мы все там окажемся. И как же паршиво думать об этом.

Я стараюсь не думать об этом, но в гнетущей тишине невозможно Мне уже лучше. Тени на стенах от тусклого светильника больше не скалят свои беззубые пасти, не хохочут и не шепчут. Они перестали издеваться, утешать, уговаривать. Замерли. Сдохли. И без их раздражающего скрежета стало спокойнее. Полагаю, я готова открыть шторы. Готова впустить в свою жизнь солнечный свет.

Знаю, что этого ты и хотел, но… Прости, Тим. Я должна научиться жить без тебя.

Эпилог

Дождливый июль редко радовал жаркими днями. Омытые деревья благодарно шелестели ярко-зелёными листьями, одуванчики тысячами солнц золотились на фоне вечно хмурого неба. Воздух пах влагой и чистотой. В лужах копошились дождевые черви. Люди ездили на работу. Жизнь действительно не остановилась, мир продолжал движение, даже не заметив потерю одного винтика, который, возможно, вообще был лишним. И даже небо, как представляла Яна, не рухнуло, осыпав её осколками потухших звёзд.

Кое-как придя в себя, Яна вернулась на работу. Она честно исполняла обязанности, но с коллегами больше не общалась, замкнулась и стыдливо отводила глаза, когда приходилось говорить с начальником. Она кляла себя за то, что излила ему душу, что он видел её такой… жалкой и беззащитной. И пусть была благодарна ему за понимание, она ненавидела его за снисхождение. Каждый раз, видя его сочувственный взгляд, она возвращалась в ту страшную тёмную комнату, из которой пыталась вырваться. И боль накрывала её новой волной. И как бы Яна ни уверяла других, что в порядке, — в порядке она не была.

Стоял тёплый солнечный день. После утреннего дождя в воздухе пахло скошенной травой и свежестью. На западном горизонте, подсвеченные лучами, неподвижной громадой висели тёмные тучи, блестящие, как глянцевые фантики. На их фоне поле одуванчиков будто светилось.

Яна отстранённо смотрела вдаль, чуть касаясь пальцами чёрной решётки кладбища. Опомнившись, открыла калитку и вошла. Она ревностно оглядывалась, выискивая посторонних: вопли и причитания выводили её из себя. Но никого, кроме неё, не было. И девственная тишина на краткий миг вернула ей самообладание.

Не глядя на чужие надгробья, Яна неторопливо прошла по ухоженным дорожкам, остановилась у могилы Тима и бесстрастно посмотрела на его фотографию: он улыбался. Она вымученно улыбнулась в ответ. Положила букет тимьяна, вырвала несколько сорняков и тяжело вздохнула.

— Мне лучше, — солгала она и отвела глаза. — Я больше не реву. Мне грустно и больно, но я держу себя в руках. Папа оплатил мне психолога, но я ещё не ходила. Боюсь сделать хуже, ведь придётся вскрыть только зажившие раны, понимаешь? Но я обязательно справлюсь, я ведь обещала.

Яна рассеянно усмехнулась и, отвернув голову, долго смотрела на жёлтое поле слезящимися глазами. Она молила себя не плакать, но сдержаться не могла, поджимала губы, крепко жмурилась и дышала мелкими глотками. Она едва поверила, что боль способна отпустить её сердце, но стоило прийти на могилу, как иллюзия развеялась. Любая мелочь ещё долго будет напоминать об утрате. Легче ей станет не скоро.

Собравшись с мыслями, Яна улыбнулась сквозь слёзы и сказала виновато:

— Ты прости, что я не приходила. Мне нужно было время, чтобы… Это ведь часть принятия, понимаешь? Вот сегодня я здесь — я потихоньку двигаюсь вперёд. Не ругайся, что слишком медленно, мне до сих пор очень больно. — Яна закрыла намокшие глаза, глубоко вздохнула и сменила тему: — Твоя мама решила продать твою квартиру. Сама туда даже заходить не стала, сказала, это слишком для неё. Наняла рабочих, чтобы всё выбросили и ремонт сделали. Но я спасла твоих зайцев.

Яна досадливо помотала головой, погладила символ дружбы на запястье.

— Франция выиграла, — тоскливо улыбнувшись, сказала она.

16.07.2018

Говорят, мы ценим только то, что теряем. Это так. Моё солнце угасло, и я ничем не смогла ему помочь. Лишь обречённо ждала конца. Мой внутренний мир разлетелся на осколки, а внешний — совсем не изменился. Обидно и несправедливо, когда целая жизнь уходит, а семь миллиардов других жизней даже не знают об этом.

Я ловлю на себе изучающие сочувствующие взгляды людей, которые, кажется, не подозревают, а только и ждут, что я вскрою вены. Они шепчутся у меня за спиной, смущённо улыбаются в глаза. Понимающе кивают, но даже не понимают, в каких руинах лежит мой прежде прекрасный дворец и фруктовый сад. Им плевать. Они только играют, не догадываясь, как омерзительна их наигранная жалость и как омерзительны они сами.

Знаешь, Тим, я бесконечно виновата перед тобой. И бесконечно благодарна, что ты не позволил себя любить. Ты знал, что так мне будет проще. Спасибо за это. Я обязательно возведу новый дворец и сама зажгу новую звезду. Время лечит, правда? Я излечусь.

Я обещаю.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Эпилог