Земля святых [Анна Идесис] (fb2) читать онлайн

Анна Идесис Земля святых

Жарким июльским вечером молодой человек двадцати шести лет отроду, в недавно купленных джинсовых брюках, рубашке самой модной расцветки и белоснежных спортивных туфлях, вышел из подъезда элитной новостройки в центре Москвы. Он не был абсолютно ничем озабочен, никуда особо не спешил, походка его была расслаблена, выглядел молодой человек нагло и фамильярно, подобная развязность выдавала в нем любителя легкой жизни свободной от всяческих расстройств, связанных с добыванием хлеба насущного, из серых глаз не смотря на молодой возраст, глядела бесконечная скука. Беззаботное существование благодаря обеспеченности его семейства, а точнее отца – московского чиновника среднего класса, с огромным количеством связей, и настолько предприимчивого, что начальство никак не могло без него обойтись даже в самых мелких вопросах, не омрачалось особым наличием обязанностей. Именно благодаря своей осведомленности даже в самых незначительных делах и незаменимости на службе жизнь московского чиновника, а так же всей его родни включая троюродных дальних родственников, протекала сыто и спокойно. Это спокойствие изредка омрачалось сумасбродными выходками молодого человека, снисходительно списываемыми его родными на переходный возраст. Его бабушка, самая старшая из семейства дородная, ухоженная светская дама, за всю свою жизнь, натерпевшись от тягот замужества и рано овдовев с маниакальной настойчивостью занялась совершенствованием своей природной красоты путем посещения различных процедур и постоянно отдыхая от утомительного безделья, и таки добилась своего – выглядела лет на двадцать, ну максимум на тридцать хотя разменяла уже восьмой десяток, конечно, это ощущение возникало исключительно вечером при тусклом освещении, так как с утра годы все же брали свое. Человек рожден для того чтобы жить и получать удовольствия от жизни. Молодой человек был образован и читал Ницше, Томаса Манна , Ремарка и Хайдеггера. Частенько его видели в театре, он знал несколько языков, и как это было принято в определенных кругах – давать детям самое лучшее образование несмотря ни на какие расходы, обладал завидной образованностью. Данная особенность считалась обязательным атрибутом социального статуса. Молодой человек мог при случае блеснуть эрудицией, никогда не смотрел телевизор, считая его источником всех бед современного общества, обладал здоровым организмом, подкрепленным оплаченным наперед абонементом в самый дорогостоящий в Москве фитнес-клуб с бассейном и сауной, и спортивной, с длинными ухоженными до гладкого блеска волосами администраторшей на входе.

Пройдя через узкие переулки, обладатель скучающего взгляда окунулся в атмосферу вечернего Арбата, сияющего огнями и плюющего гулом проезжающих автомобилей и троллейбусов. Жадное изголодавшееся чудовище глотало без разбора и снова выплевало обратно мошенников, приобретающих состояния за счет всех типов человеческой глупости, менеджеров среднего звена, банковских служащих, бородатых бизнесменов с Кавказа, снимающих комнаты в бывших арбатских коммуналках, разбавленных нетрезвыми приезжими проститутками и ищущими приключений ярко накрашенными девицами, недавно достигшими совершеннолетия. И эта пережеванная до крайности разноцветная масса разбредалась по барам и ресторанам вечерней Москвы, чтобы после полуночи заполнить своими телами бьющее нокаутом в мозг пространство модных ночных клубов. А под утро уже порядком потрепанная, но все еще имеющая нерастраченный потенциал светская тусовка в поисках дополнительных удовольствий разъезжалась по малогабаритным московским квартиркам, хостелам, почасовым гостиницам и на худой конец, не смотря на дорогие часы на руке, общежитиям.

Молодой человек только что имел связь с одной своей знакомой, такой же беззаботной выпускницей философского факультета как и он, начинающей свой день приблизительно в обед, и заканчивающей его в пятом часу ночи, настроение у него было расслабленное и временами даже ностальгическое, на волне приятных воспоминаний о случившемся  отметил он и запах мокрой травы отдающей древесными мотивами, и глубину московского неба, усеянного мелкими, как   алмазная пыль звездами. Все вокруг было не поверхностно и глубоко, имело какой-то скрытый смысл и значение. Дойдя до стоящего на углу Арбата нетрезвого бомжа, он решил логично завершить благим делом свое неравнодушное отношение к окружающему миру – молодой человек достал сторублевую купюру и протянул ее  в грязную с немытыми заскорузлыми, нелепо торчащими как клешня краба пальцами, на что тот с неожиданным проворством  сунул в карман добычу, другой рукой утер фальшивую пьяную слезу и скрипящим как несмазанная ось прокуренным голосом заголосил "Отче наш …" И так нелепо, бессмысленно прозвучали эти слова на фоне всеобщего праздника и пьяного веселья, что не утерпел и возмутился скучающий:

– Да что это ты …бога приплел …! Вот ведь умора! – он присмотрелся по внимательнее, но жалкий вид собеседника заставил его презрительно отвернуться, сморщив нос, как будто его преследовал неприятный запах.

Нищий неожиданно распрямился в его глазах сверкнула взрывоопасная смесь болезненного самолюбия со звериным началом, проснувшаяся в ответ на незаслуженное унижение, не долго думая, бомж полез в драку, проявив при этом неожиданную ловкость и силу.

Заверещали писклявыми голосами размалеванные девицы, вокруг дерущихся мгновенно собралась толпа любопытных. Как известно подобные зрелища  привлекали всеобщее внимание  еще со времен гладиаторских боев в Древнем Риме, когда на потеху собравшихся кровь ручьями текла на поле боя, и побежденный в конце последнего акта всегда был мертв. Из темного переулка к дерущимся метнулась милицейская сирена. Звук нарастал и превратился в оглушительный вой. Толпа поредела, но не разбежалась совсем, кучка любопытных осталась понаблюдать за окончанием побоища.

Утро в центральное отделение милиции вползло серым липким туманом, запахом вчерашних окурков и крепкого перегара. В серой камере лежал на холодной лавке избитый ночью милицией скучающий, рядом с ним суетился почувствовавший раннее проснувшееся  раскаяние все тот же бомж. Злоба, нахлынувшая накануне отчасти под влиянием трудных житейских обстоятельств, отчасти под действием выпитой в подворотне из горлышка непонятной мутной жидкости, которую бедолага разделил по-братски с неожиданно подвернувшимся приятелем, улетучилась, оставив тяжелую темную тучу в голове и в области грудной клетки – не вздохнуть, не выдохнуть. Запоздалая  жалость и раскаяние на результат деяний своих взяла за горло и не давала думать ни о чем другом, тем более что зримый и осязаемый результат этот был рядом и тихо постанывал.

– Вот изверги, садисты …как они тебя… и главное ни за что, просто так от скуки… управы на них нету! – бомж беспомощно подводил глаза в потолок и театрально вздыхал.

То что он сам накануне кидался в драку желая  того же результата, но в силу своих ограниченных физических способностей не смог причинить существенного вреда – об этом он как-то и не думал больше. Результат превзошел ожидания.

Обида казалась теперь незначительной, при виде тех повреждений, которые достались на долю скучающему. Тело его было сплошь покрыто синяками – глаза заплыли и превратились в узкие как у монгола щелки, на лбу запеклась коричневой коркой кровь, и взгляд его был жалким и затравленным. Непонятные психические процессы произошли в мозгу нищего, под влиянием содеянного и жалкого вида жертвы – он суетливо стал  вытирать грязь и кровь с лица скучающего грязным рукавом своей рубашки, которую снял и смочил из валявшейся в углу пластиковой бутылки с водой. Видимо он считал теперь своим долгом послужить излечению, как будто это бы искупило его грех. Движения его были на удивление легкими и точными, он поднял голову израненного сокамерника и напоил его водой. После решил представиться, как этого требовали правила хорошего тона:

– Лука, -торжественно сообщил он и прижал руки к груди – а тебя как зовут?

Скучающий только застонал:

–Что ж ты с таким святым именем в драку то лезешь, если в бога веруешь? Наверное, врешь, прозвище назвал, как у вас это принято, а настоящее свое имя не хочешь раскрывать!

Бомж с обиженным выражением лица уставился на собеседника:

– Да нет, так родители назвали – старославянское имечко с греческими корнями, свет обозначает, то есть я светлый получается, и в драку не я ввязываюсь, а водка проклятая лезет, иной раз сам себе поутру не рад, как вспомню, что накануне было, а что делать, как без нее прожить? Культура у нас такая, выпить нужно и за здравие и за удачу в делах и за упокой. И имя мое тут не причем. Одним именем сыт не будешь. Иной раз сидишь возле храма Святого Николая на Смоленке и думаешь, ну хоть бы одна душа живая помогла бы, посочувствовала – с утра в желудке пусто и кисло как в пустой бочке.

Бомж шмыгнул носом, и глаза его закраснели и увлажнились от жалости к себе.

– А потом, помолившись отцу небесному, глядишь и какой-нибудь милосердный прохожий, и подаст от души щедро. И думаешь – спасибо боженьке – выручил.

– Я Михаил, – прервав словоохотливого собеседника, и решил представиться скучающий, оценив ситуацию и осознав, что провести в одной камере придется еще долго – тоже есть такой святой, архангел! Ну вот, мы с тобой вроде как святые, а сидим тут за драку – заулыбался скучающий разбитыми губами.  Два падших можно так сказать ангела!

– Да никогда заранее и не знаешь, за что  тут окажешься – прилег не там отдохнуть, присел поесть или просто стоишь себе никого не трогаешь – и подняли, и повели! – привычно жаловался на жизнь бомж. Я их всех и по именам уже знаю. Столько раз задерживали, не дают жить спокойно, плати или проваливай не занимай место! Можно подумать я разбогатею сильно у них за спиной! Им статистику подавай и кучу макулатуры в придачу, им на человека плевать! За людей премию не дают, а за статистику, пожалуйста! – запричитал, всплескивая руками в воздухе, как торговка рыбой на рынке при виде санинспектора.

– Что полицию всю здесь знаешь? – удивился скучающий.

– Ага, знаю! Всех кто в этом районе патрулирует! – Лука беспомощно развел руками,

– Наверное, не просто так они к тебе цепляются, – отрезал стальным голосом скучающий.

– А ты если бы вчера не стал их связями своими прокурорскими пугать так и не тронули бы они тебя, понятно, что полиция прокуроров недолюбливает, у них аллергия на прокуроров, – ответил ехидно бомж

– Ничего, им это с рук не сойдет! – застонал скучающий.

– Эх да уж, если б только в этом моя беда то была бы – давно уже в люди вернулся бы! – бомж замолчал с расстроенным и обиженным видом. В камере повисла  могильная тишина  – было слышно чириканье воробьев, отражавшееся эхом от асфальта за крепким решетчатым окном!

Так они и просидели до обеда насупившийся бомж и избитый весь распухший как футбольный мяч молодой человек по имени Михаил. Только в третьем часу решился скучающий вновь заговорить с соседом:

– Ну, рассказывай, как получилось, что ты здесь оказался? Что привело тебя к такому краху? Смотрю на тебя и вижу – речь твоя слишком уж грамотная для городского сумасшедшего. Нищий и сам уже устал от затянувшегося молчания и был рад поговорить, только не знал с чего начать.

– Это для тебя крах, потому что материальное для твоей натуры ближе, чем духовное, а для меня это свобода. Свобода, дороже которой ничего на свете нет. Да я не всегда таким, как сейчас был, послушай, как все началось – вздохнул Лука:

– Я с самого своего рождения чувствовал, что мое предназначение в чем-то другом – не в простом существовании, а в каком-то ином смысле. Этот смысл заложен во мне и определяет линию моей жизни, меняя каждый день происходящие события в сторону провидения. Вот и вы думаете, что наша встреча случайность, а я вот вижу все в ином свете – во всем этом предопределение свыше.

Скучающий удивленно уставился на бомжа и попытался улыбнуться.

– Мало того что ты уважаемый пьяница, так ты еще и религиозно помешанный пьяница. Теперь понятно! Короче говоря, ты опаснейший субъект. У моего отца друг детства есть – светило психиатрии мирового уровня, у него множество на эту тему научных трудов. Товарищ этот заведует отделением в клинике им. профессора Ганушкина, пророки это его профиль. Конечно еще и алкоголики тоже. Могу помочь, когда выйдем, кстати, не дешевое удовольствие.

– Судить о норме дело неблагодарное! Люди хвалят или бранят то, что принято хвалить или бранить, норма понятие относительное – зависит от того кто о ней судит, поэтому и возникает великое множество ее вариантов, потому что все в глазах смотрящего, вот вы например пробовали когда-нибудь смотреть сквозь вещи, а не цепляться за их внешнее проявление. А я вам настоятельно рекомендую – попробуйте, и тогда жизнь ваша может совсем по-другому сложится. И настроение к жизни будет совсем другим.

Бомж обиженно отвернулся к стене и видимо задремал. Скучающий тоже молчал, казалось что-то обдумывал. Вдруг нищий резко сел на нарах, шея и спина его вытянулись, и он и сам весь как будто стал повыше ростом, в его осанке и в чертах лица промелькнуло даже некоторое благородство, как будто солнце показалось из-за тучи и снова спряталось. По-видимому, он на что-то решился и заговорил с какими-то новыми интонациями:

– Во избежание дальнейших недоразумений позвольте представиться! – голос его звучал степенно и торжественно, так что скучающий застыл на месте с открытым ртом от такой внезапной перемены и неожиданных ноток в голосе бомжа.

–Меня зовут Лука. Меня пречислили к лику святых после эпидемии великой чумы в Милане в 1631 году. Нет, я не тот Лука евангелист, прославившийся тем, что видел живого Христа и написавший одно из Евангелий. Того Луку забрали к себе сразу после отхода в мир иной, теперь он один из членов самого высшего небесного сословия в которое я стремился попасть с тех пор как умер. Хотя я считаю, что заслуги их скорее формального характера и их слишком заносит от положения в небесной иерархии, что, конечно же, качество не похвальное. Ну, в чем его заслуга, оказался в нужное время в нужном месте и все. Они всегда немного сторонятся нас – святых, которых не забрали, а оставили с какой то целью, как будто грязь с которой мы сталкиваемся в миру каждый день может каким-то образом запятнать их белоснежные святейшие души. Вот, например, мой компаньон такой же, как и я, оставленный святой Евграфий. Когда- то его именем назвали ценнейшую и прекраснейшую монастырскую обитель, потому что, по мнению церковных властей, и видимо не безосновательно, святой Евграфий при жизни был кладезем человеческих добродетелей и достоин был всяческого почитания. Умер не своей смертью – казнили, сварили заживо, можно сказать пострадал за веру. Но сейчас, особенно заметно это стало последние триста лет, его характер испортился, он стал нетерпимым, все время кряхтит и стонет, к тому же, постоянно жалуется мне на ревматизм и подагру. Как будто он может чувствовать боль после того как умер. В последнее время он пристрастился к опию, который тащят на тот свет с собой китайские контрабандисты в мешках из под чая. Меня зовут каждый раз, когда кто-то из них умирает в дельте Жемчужной реки, встретить умершего и дать ему наставления перед длительным путешествием, случается это довольно часто, в основном из-за холеры, но бывают и другие причины: ограбление или пьяная драка из-за какой-нибудь пропащей девицы. Кстати, они рассказывают, что опиум помогает при малярии – если курить его пополам с табаком. Вот вчера, например Евграфий ходил за мной полдня, чтобы выведать у меня рецепт моей чудесной опиумной настойки, которую я всегда давал больным как болеутоляющее средство. Понятно, что я держу его в тайне, а то среди нас полно желающих забыться лет на сто, сто пятьдесят, а кто тогда будет земными делами заведовать, один я точно не справлюсь. Это снадобье не для любителей приятного времяпрепровождения. Но он клянчил ее у меня так жалобно, и смотрел такими несчастными глазами, что я ему дал настойку из корня папоротника вместо опиума, отчасти чтобы подшутить над ним, он крякнул , поморщился, выпил залпом, и , так как трава эта очень горчит, лицо его сделалось малиновым, нос стал сизым и повис как гнилая картофелина. Потом глаза его посоловели, прослезились, и он уснул, обняв пучок сухой соломы, которую положил под голову вместо подушки. И хотя корень папоротника таким действием точно не обладает, я в этом абсолютно уверен, его лень и постоянное желание вздремнуть сделали свое дело. Именно из-за него я оказался там, где оказался и мы с вами встретились. Кроме того там за мной по пятам ходит огромная рыжая до кончика носа собака с большим белым пятном на груди и животе. Но данное общество мне скорее приятно, чем тяготит меня. Кличка пса – Нерон, так его звали и при жизни, не смотря на такое аристократическое прозвище, очень ласковый дворняга, между прочим. Выживание на улице не испортило его хорошего нрава. То, что было при жизни нас уже не беспокоит, от личного мы избавлены, вот и приходится чтобы разнообразить свое бытие – немного импровизировать. Кое-какую боль и мы святые все же можем чувствовать, но эта боль не телесного характера, а скорее духовного порядка. Как будто внутри что-то ноет, хотя там пусто. Все мертво. Но, не смотря на это мы чувствуем, чужую боль, например, или чужие страдания, как свои собственные, такой дар дан нам для нашей работы, по-другому не получится, эти ощущения часто мешают, не дают расслабиться, и тогда приходят мысли про опиум. Я и сам ловил себя на подобных пристрастиях. Но я держусь, понимаю, что не выберусь никогда из неопределенности, если буду позволять лишнее. Опиум это для слабых, таких как Евграфий, а я сильный, поэтому его ко мне и приставили, чтобы влиял на него, направлял его в нужную сторону. Работа наша состоит в том, чтобы спасать людей. Хотя конечно иногда нам самим спасение требуется. И это не физическое. Частенько даже какого-нибудь знака достаточно, чтобы человека из ямы вытащить, в которой он волею обстоятельств оказался. Это все очень тонкая психология – такому на факультетах психиатрии не обучают. Я этому лет триста обучался на разных личностях. Например, лет сто назад была у меня на моем попечении одна проститутка. Я был преставлен к ней, когда она была молоденькой и красивой, отчим развратил ее и родная мать отправила на панель, семейство у них было многочисленное, надо было всех кормить, она и пожертвовала собой добрая душа – стала содержанкой с волчьим билетом, но годы шли, мать ее давно уж была в могиле, отчим спился, тоска все чаще брала за горло, а занятие это становилось все менее доходным, так как с возрастом появились морщины и лишний вес, и стала моя подопечная задумываться о самоубийстве, даже револьвер раздобыла, в шкатулке в комоде лежал наготове, все плакала по ночам, и мысль о смерти стала постоянным ее спутником. Однажды, когда она прогуливалась по Тверской со своим богатым почитателем – купцом Рукавишниковым, тратившим на ее наряды каждый месяц кругленькую сумму денег, а девица им вертела как хотела – то капризы, то ласки, то издевки. Он после такого отношения – сначала в воду, потом в огонь, стал подумывать о женитьбе, чтобы наконец возле семейного очага усмирить строптивую девицу, но мать его не давала своего благословения на брак с гулящей девкой, да и ему самому, не смотря на страсть, боязно было так общественное мнение попирать. Так вот, увидала моя подопечная в небе над Храмом Николая Чудотворца у Тверской заставы – его только построили в том году, будто бы облако похожее на ангела, опустила голову и увидала сестру милосердия с мальчиком лет десяти, собиравшую деньги на сиротский приют, и все у нее в душе перевернулось, уж очень она детишек жалела всегда. Знак этот я подстроил, и монашку пригнал туда с мальцом, и то, что она глянула невзначай вверх, а потом вниз, изменило всю ее жизнь – стала в сиротском приюте помогать, с детьми, особенно с младенцами ей нравилось возиться, кавалера своего бросила. Его потом, в семнадцатом году чекисты застрелили при обыске вместе с маменькой, жадность их сгубила, если сразу бы все отдали, то не погибли бы. А девица моя полную жизнь прожила, беспризорниками занималась, спасла от смерти многих, тогда голод был, и толпы брошенных по дорогам скитались, поставили мою подопечную директором детского дома, ее это место было, счастлива она была на этом своем пути. На здании, где в те годы этот приют был, табличку с ее именем установили. Так что жизнь она такая, что может все круто измениться в один момент, никогда нельзя ставить крест, мол, все кончено и ничего уже нельзя исправить. Всегда можно поменять, то, что перестало приносить плоды.

Или, был у нас в то же время один кадет, ему мы тоже с Евграфием помогали, даже думали сначала свести с этой девицей, но потом поняли, что они не пара. Красавица эта так от мужского внимания за свои молодые годы устала, что на всю жизнь хватило, ей самое правильное было обет безбрачия до конца дней хранить, а юноша этот еще не знавал ни одной женщины, по неопытности влюбился в мадам Жаклин, француженку, она преподавала институткам хорошие манеры и иностранные языки, эта мадам была большая модница, все наряды шила у собственной модистки, второго такого платья не было во всей России, и когда вся интеллигенция бежала от революции и беспорядков, случайно увидел бедняга, что шляпка этой мадам мелькнула в толпе отъезжающих на пароходе – тогда все уезжали – границы открыты были еще, но Жаклин эта на самом деле осталась, а шляпку подарила своей горничной, тоже француженке, которая ехала на родину. Кадет, потеряв голову от того, что не увидит более предмет своего обожания, а билетов уже не было – распродались все, от отчаяния кинулся в воду, поплыл за кораблем, причем ему долго плыть пришлось, пока пароход маневрировал, чтобы развернуться, взобрался на палубу, отыскал владелицу шляпки, и… Он был страшно разочарован, требовал повернуть назад, высадить его, на что капитан в категорической форме ему отказал, и тут же приказал матросам закрыть нарушителя спокойствия на ключ в одной из кают, и далее после прибытия в Константинополь, он все стремился вернуться на родину, но в Россию, охваченную революционным безумием, в тот момент все пароходы были отменены. Так вот, то, что горничная надела в тот день эту шляпку это я ей нашептал потихоньку на ухо, – чтобы места поменьше в багажном отсеке занимала, так как шляпные коробки очень объемные, из соображений компактности было бы лучше ее на голове провезти. Она сначала вообще не планировала ее надевать, и только благодаря моим наставлениям шляпа оказалась там, где ей и положено быть, и сыграла в этой истории такую значительную роль. Кадет этот вследствие своего безумного поступка, вызванного исключительно любовной лихорадкой, избежал печальной участи своих товарищей, погибших по большей части в жерновах вспыхнувшей гражданской войны, все войны, к сожалению, в этом одинаковы, куча неискушенного в военных маневрах человеческого материала, в патриотическом порыве кидается на передовую тупыми, безразличными к судьбе солдат военноначальниками, туда где царит хаос и находит там свою смерть; юноша после длительных скитаний, оказался в Америке, в Детройте, там разбогател на торговле автомобилями, купил сталелитейный завод, и умер в девяностолетнем возрасте, окруженный толпой детей, внуков и правнуков. А мадам Жаклин вышла замуж за коммуниста, члена партии, и в тридцать седьмом была с мужем репрессирована, умерла в лагере на Соловках. Вы спросите, почему именно этот юноша, а не тысячи других, не менее достойных? Ответ прост, потому что из множества таких же молодых людей, только он был готов броситься в воду ради любви!

А вот совсем недавний случай: одна женщина, москвичка, врач, никогда не была замужем, не сложилось по причине наличия деспотичной, капризной матери, отпугивающей всех кавалеров, а дело уже к пятому десятку идет, старухе давно бы и на кладбище пора, да нет же, живет и дочери жизнь портит, так я ей на дороге камень подложил, упала и сломала ногу. Пока она месяц в гипсе лежала, дочурка сдружилась с врачом-травматологом, который ее матери перевязку делал, дело к свадьбе идет, я в этом практически уверен. Раньше, в прошлой жизни я тоже был лекарем, по призванию своему и по доброте лечил и богатых и бедных без разделения на сословия, сам заболел и впоследствии по великой милости Господа нашего выздоровел, сумел победить болезнь и смерть, о чем в Милане до сих пор ходят в народе всякие небылицы. Сейчас я посреди двух огромных миропространств, не туда и не сюда, с ума сойти можно и по меньшему поводу, лет двести я горевал, смирялся со своей участью, отрастил за это время бороду, а так же стал носить сандалии и римскую тогу, мне нравилось быть похожим на философов-стоиков, с которыми я знаком теперь лично, упражняемся в красноречии каждую пятницу, мудрейшие и достойнейшие люди, очень их уважаю за это, не унывают, не смотря ни на какие трудности, с Сенекой, например, мы частенько обмениваемся мыслями и рассуждениями про ценность человеческого бытия, он все сокрушается по поводу писем, которые он писал другу, мол, их не так истолковали, или переписали не так, какая-то запутанная история. Кстати они и сейчас не позволяют себе никаких излишеств, так сказать держат марку даже спустя столько веков, такими сильными были их убеждения, что даже после смерти они не отступились от них.

Позднее я наконец принял себя, таким как есть и, хотя при жизни никогда бороду не носил, но положение, как считаю теперь, обязывает выглядеть более солидно и степенно. Смирился я и со своей миссией, которая с течением времени кажется мне все более и более значительной и важной. Да забыл упомянуть, что после моей смерти папа и конклав во главе с ним решили, что моя жизнь образец бескорыстного служения людям, я заслужил канонизацию, и я стал святым Лукой. С тех самых пор началась моя вторая жизнь. Нет, на самом деле эта жизнь была единственной и настоящей. Святость, которую провозгласил сам папа, ничего на самом деле в практическом плане мне не принесла, разве что стали вспоминать меня чаще в молитвах, просить помощи или содействия в каких-то делах, суета всякая, ничего стоящего. А насчет дурдома ты прав, я туда уже несколько раз попадал, нормальное место, лучше многих других – уютно, спокойно, медсестры ласковые, все уважительно общаются, не унижают, какой бы бред ты не говорил. Честно говоря, это было лучшее время в моей загробной жизни. А ты знаешь – весь юмор заключается в том, что если бы Иисус жил сейчас, то ему непременно бы поставили диагноз – параноидальная шизофрения, осложненная религиозным бредом, то, что он себя богом объявил, чудеса всякие делал, голодал, и при этом сам стремился к смерти, это прямо как из учебника взято по клинической психиатрии. Такое уж время сейчас прагматичное, обязательно всему нужно определение дать, все разложить по категориям, а ведь есть вещи, которые ни в одну категорию не попадают, и их невозможно объяснить никакими другими словами, кроме, как сверхестественным. Пусть даже оно выходит за рамки общепринятого поведения, и похоже на сумасшествие. Да и остальных тоже и Моисея, и Авраама, и Давида так же определили бы сумасшедшими. Мессианство это болезнь, которую в современном мире принято лечить медикаментозно. Потому что так удобнее и легче иначе в привычную картину мира не вписывается, ленивы люди по своей природе, не склонны к мистическим прозрениям, тем более что чистым разумом эти вещи не постижимы, и никакими экспериментами не возможно их доказать. А идти в пустыню и сорок дней и ночей голодать, чтобы узреть невидимое, силы воли и твердости характера не хватает, и к тому же лень мешает.

–Я таких вещей не встречал, все объясняется обычными физическими законами природы,– скучающий поднял палец вверх, и от этого брови у него тоже поднялись,– вся наука этому подтверждение.

– То есть если следовать твоей логике, то ты мне явился, чтобы меня о чем-то предупредить или наставить на путь истинный? – скучающий рассмеялся, – много я слышал в своей жизни, но это, пожалуй самое забавное. И откуда же ты такой выдумщик взялся?

– Нет, не обольщайся, не предупредить, и наставления мои тебе ни к чему, мимо пройдут, не зацепят даже, я вообще-то пришел, чтобы тебя убить! Да не смотри же на меня, как на полоумного, да, да, ты не ослышался, именно – физически тебя ликвидировать!

Скучающий уставился на бомжа, и лицо его выражало досаду и беспокойство одновременно.

– Ах, вот оно что, я с ним можно сказать последним рублем поделился, а он – меня убивать надумал! – скучающий опять рассмеялся, только сейчас этот смех звучал немного натянуто, – ну и как ты меня убивать будешь, ножом кухонным или может у тебя какое-то особое оружие припрятано за пазухой? И как же быть с вашими христианскими добродетелями, когда вы убийство практикуете при каждом удобном случае? Вот вам и ответ – никакие вы не святые и даже в бога не веруете на самом деле, все выдумки для простаков, чтобы деньги выманить под песни о всеобщем благе и милосердии. Тоже мне святой нашелся. Палата номер шесть по тебе плачет. А вот докажи, что ты на самом деле тот за кого выдаешь себя. Мне много для доказательства не нужно, хотя бы что-нибудь мелкое, ну самое мизерное.

– Пожалуйста, вот ты думаешь, что мы одни здесь, ты и я, а вот и нет, заблуждение, вон в углу Евграфий прячется, подслушивает нашу с тобой болтовню, ждет своей очереди, чтобы тебе посмертные наставления про загробную жизнь сделать. В этом он мастер, уж поверь мне.

Глянул скучающий в угол, туда, куда ему указал Лука, и вдруг почудилось ему, что в углу какая-то тень притаилась, худая, уродливая, длинноносая, сидит с ногами на лавке, как заключенный на прогулке, и даже разглядел, что во рту вроде бы зуб блестит, когда тень, то ли зевает, то ли говорит что-то. В любом случае, безобразнее и страшнее этого видения в жизни своей не он не видел, неожиданно его пробрал мороз, хотя на дворе было лето, и стояла удушающая жара. От ужаса скучающий закрыл глаза, а когда открыл снова – исчезло видение, как и не бывало.

– Это что за цирк ты мне здесь утроил, гипноз что ли, а ну покажи мне, как ты этот фокус делаешь, что за галлюцинации, или это розыгрыш такой, вы меня скрытой камерой снимаете? – голос скучающего даже задрожал от негодования.

– Разве в телешоу настоящий мордобой бывает? Там же все не настоящее, бутафория одна, и драки там не настоящие, а тебя, дружок по-настоящему отделали, вона, как синяк под глазом сияет!– бомж шмыгнул носом и ткнул пальцем в лицо скучающему.

– Да, правда! – скучающий растерянно потрогал пальцами свой синяк.

– А тогда как же это может быть, мистика какая-то!

– А ты слишком голову не напрягай, не умом такие дела делаются! – Лука похлопал себя по затылку.

– Если ты, по настоящему, тот, кем себя объявляешь, то и про то, что ты меня убить собрался – правда?

– Она самая!

– Чушь какая-то! – скучающий от этого утверждения пришел в крайнее беспокойство.

– И за что же, позволь узнать у тебя? Ведь без причины я знаю у вас там, на небесах такие дела не делаются, должна же быть какая-то причина?

– Причина есть, конечно!

Скучающему вновь померещилось, что он видит возле ног бомжа большую рыжую собаку. И опять его пробрал холод – даже зубы клацнули.

– Нерон, ступай домой!– бомж наклонился и погладил рукой воздух, и собака растворилась, как и не бывало.

– Нам непозволительно болтать об этом! Человек не должен знать, что его ждет! Есть, конечно, и у вашего брата свойство, когда предчувствия, безотчетная тревога или сны указывают на события, которые могут произойти в будущем, но знать наверняка, вам не дано!

– Могу лишь сказать тебе, что то, что случилось задолго до появления людей, породило все человеческие беды. Изначально, много миллионов лет подряд, был мрак и тьма повсеместно, и долго не было на перемен, потом в результате случайной катастрофы появился свет. Он стал стремительно распространятся вокруг, и тьма потихоньку отступила, но тёмное не отдавало свои позиции – началась война, в ходе которой появился род человеческий. Люди – продукт противостояния добра и зла. Тёмное и светлое начало есть в каждом, но вот чего больше пока не ясно, человечество за время своего существования становилось, то светом, то тьмой, я, конечно, говорю о духовном, а не о физическом, но как ты понимаешь, все физические миры, они являются воплощением духовных сущностей, духовное – первопричина физического, так вот мы, святые – воины света, а те с кем мы воюем – это силы тьмы, они могут склонить человека на свою сторону и тогда все самое злое, что заложено в нем со времен появления, поднимается из глубины подсознания и застилает ему глаза. Такой человек перестает различать, где добро, а где зло, хотя некоторые из вас с рождения от природы своей злы, и как не вытягивай вас на светлую сторону – ничего не выйдет из этого. А некоторые уже с рождения знают только свет, но такое тоже бывает не часто. Обычное соотношение – это пятьдесят на пятьдесят. Так вот вселенная находится в такой стадии своего развития, что все дальнейшее ее существование зависит от того, к какой силе присоединится человек – сольется со светом, или станет продолжением тьмы, от этого выбора и наш мир, и все последующие миры зависят. Мы следим за тем, чтобы люди верную дорогу избрали, помогаем стать на правильный путь, и если мы видим, что зло активно борется за кого – то, значит, этот человек имеет для них значение, и он сам активно цепляется за зло, никакой силой его от этого не отвадить – мы его убираем, чтобы не наделал беды, но после тщательной проверки конечно. Потому, что если такая душа остается в этом мире, жди мировой катастрофы – войны, эпидемии, массовые уничтожения одних другими, это все недочеты нашей работы – не доглядели. Иногда, конечно, объект еще можно спасти, и тогда мы боремся за него до конца.

– Я идею понял, но не понял я здесь причем? Почему вы считаете, что меня убить нужно?

Бомж с сожалением посмотрел на скучающего, глаза его стали как два глубоких колодца на дне которых – скорбь. Михаилу от этого взгляда опять стало не по себе.

– Потому что вы, мой друг, воплощение зла, беспринципное, равнодушное, пустое существо, и у нас есть мнение, что вас хотят использовать в своих целях, поэтому нужно это все как-то остановить, но вот вопрос как? Ничего лучшего, чем убийство мы пока не придумали. Если бы был какой-то другой выход, то уж поверьте мне…

Лука замолчал, глядя в пространство, молчал и скучающий. В камере повисла могильная тишина, прерываемая лишь звуками, которые слышались в отдалении – это отвечал на звонки дежурный.

– Вы можете вспомнить хотя бы одного человека, которому вы помогли в своей жизни, не за что- то, а просто так?

– Вам же я помог! Вы же нуждались, я поделился с вами. И вообще сегодняшний святой это вчерашний грешник, не так ли, уважаемый Лука?

– Вот это нас и сбило с толку! – Лука поднял палец вверх.– По всем признакам вы должны были мимо пройти, я к вам прицепиться, ввязаться с вами в драку, в которой возможно и прибить вас, а вы неожиданно сделали поступок, который никто не ожидал, нас это чрезвычайно удивило, потому что ошибки случаются иногда, но они дорогого стоят! То есть если мы ошиблись…

Бомж задумался, вся его фигура выражала напряженную работу мысли. Он внимательно посмотрел на скучающего, тот глядел в ответ жалобно.

– Ну ладно, – промолвил бомж после некоторого раздумья, видимо на что-то решившись.– Нужно выбираться отсюда! Евграфий действуй!

Именно в тот момент, когда нищий произнес эти слова, что-то странное стало происходить с охранявшим их полицейским. Неожиданно для себя дежурный стал слышать тоненькие, как эхо в горах, голоса, которые наперебой твердили ему:

– Выпусти, выпусти, камера номер два, выпусти!

– Отпусти, ну отпусти же их!

– Отпускай, кому говорят, скотина пьяная!

Голоса его слегка напугали, но он принял их на счет выпитой им за обедом рюмки, и посчитал, что с пьянством нужно заканчивать, а то так и до белой горячки не далеко. Дежурный всю жизнь уж очень за свое здоровье боялся. Позже раздался пронзительный звонок – на проводе был начальник районного отделения полиции собственной персоной:

– Романюк, ты сегодня на смене?

– Так точно, я!

– Кто там у тебя сидит сейчас?

– Да бомж и мажор какой-то! Хулиганство мелкое – не поделили подаяние! – дежурный хмыкнул в трубку, радуясь своей шутке.

– Отпустить! – голос начальника стал тверже металла.

– То есть, как отпустить?

– А вот так! Вещи им все верни изъятые и на выход!

Романюк хотел было что-то возразить, но начальник уже повесил трубку. Не колеблясь, привыкший точно исполнять распоряжения начальства, и не задумываться над формальностями, он проследовал по коридору к злополучной камере номер два, в которой томились узники.

– Задержанные, на выход! – строго произнес он. Вид его был при этом сытый, сонный и ленивый, слова он растягивал до предела. Романюк никогда особо не вдавался в подробности виновности или невиновности правонарушителей. Это не входило в его компетенцию. У него были другие приземлено – житейские заботы – от него веяло домашним обедом и рюмкой дешевого коньяка  выпитой после принятия съестного, которое жена собрала на дежурство. Весь мир для него остановился в точке удовольствия вызванной блаженным расслабленным состоянием и покоем, изредка прерываемым резким телефонным звонком и тогда он, пересиливая лень, брал трубку и отвечал на многочисленные сообщения, фиксировал их в журнале, а потом, после окончания дежурства, передавал этот журнал сменщику.

На выходе из отделения скучающий неожиданно повернулся к Луке.

– Ну, всего вам, надеюсь, что еще как-нибудь еще встретимся!

– Уж это обязательно, не сомневайтесь!

И скучающий повернулся и пошел прочь, не оборачиваясь и не проронив ни слова.

Долго смотрел ему вслед бомж, а над головой его в вечерних сумерках отсвечивало последними отблесками заката, уходящее солнце. Когда в конце улицы скучающий посмотрел назад, фигура бомжа все еще была на том же месте, и опять его пробрал мороз – в лучах заходящего солнца увидал он одинокую фигуру нищего, и три тени за ним, одна – бомжа, другая – тощая, уродливая тень с крючковатым носом, и третья – собаки с острой мордой на длинных лапах, причем морда была развернута в его сторону, как будто собака принюхивалась, готовясь к прыжку. Однако в физическом мире этих двоих не существовало.

На следующий день проснулся Михаил с тяжелой головой и минут пять соображал что все вчерашние события были на самом деле, а не просто приснились ему . Неотчетливым и не реальным вспоминалось лицо и фигура Луки – сразу стерлось из памяти. Как на картине современного художника, где отсутствуют четкие контуры и события представляются нагромождением светлых и темных пятен. Через время он пытался разыскать Луку, обошел все арбатские переулки и забегаловки, но тот как в воду канул, никто про него не мог сказать ничего вразумительного. Даже в психлечебнице справки наводил, но безуспешно.