Исповедь Обреченной [Соня Грин] (fb2) читать онлайн

3 февраля 2015 года

19:46

Как обычно это бывает, умершие родственники вспоминаются как раз некстати: когда ты едешь в транспорте, или бежишь по дороге, или ещё что-нибудь. От этого всегда худо. А вот когда у тебя ещё и психика неустойчивая – тогда вообще кошмар-кошмар начинается. Смеешься себе, и тут – бац, – и ревёшь, как девочка маленькая.

Все начинают волноваться, спрашивают, не вызвать ли скорую (куда, в психушку?), дать ли воды. А ты стоишь себе, ревешь, слезы сами предательски текут из глаз, будто бы им кто-то разрешал. И все пуще прежнего начинают заводить темы о мамах-папах, какие они настойки пили при депрессиях, ведь они не знают, что ревешь ты сейчас именно из-за этого. Не из-за настоек – родителей.

Итак, знакомьтесь: побитая жизнью, не умеющая рисовать брови и стрелки в восемнадцать с небольшим, девушка по имени Никто. Ха-ха, шутка.

Хотя, нет, дайте-ка подумать: не шутка. И совсем не смешно.

Последний месяц своей жизни, когда у меня умерла моя последняя ниточка, не дающая грохнуться в депрессию, я ощущаю себя никем. Каким-то пустым пятном, пожирающей бездной, ну или даже Чёрной Дырой с не менее черными кругами под глазами.

Итак, давайте же приступим к выводам: если ты одинок, выжить и не свихнуться в этом мире почти невозможно. Крыша у тебя начинает ехать уже тогда, когда ты об этом даже не подозреваешь. Но потом, когда ты понимаешь, что что-то в твоей жизни не так – уже совсем поздно.

(Хотя стоит признать, у каждого в этом мире кукушка едет в свою сторону, но все же. Понимать, что она еще на месте, немного лучше, чем понимать, что ты уже давно двинулся крышей).

Месяц назад я очнулась после двадцатичасовой операции на сердце, и единственное, что терзало меня в тот момент: не криво ли я нарисовала брови. А беспокоиться надо было совсем о другом.

Врачи как-то странно хмурились, снуя туда-сюда, звякали приборами и всем своим видом показывали, что я обречена. Но я вот – лежу, вяло машу руками, пытаясь подать отчаянные сигналы для того, чтобы врачи наконец-то выдернули из моего рта эту странноватого вида трубку! Я дышу, дышу, я радуюсь, что я все еще торчу на этом свете, и что я скоро увижусь со своей тётушкой!

И врачи наперекор мне… ещё больше хмурятся, качают головой так, что кажется: ещё немного, и она отвалится.

И тут я понимаю, что начинает пахнуть паленым. Интересно, мне что-то сделали не то? Или пришили не там? Или забыли пришить? А они вообще пришивали?

Мысли начинают толкаться как бешеные. Хотя, да, они всегда были такими бешеными.

И наконец, вечером, когда меня переводят в палату, Кир скорбным голосом сообщает, что ночью моей тетушки не стало.

А потом происходит ещё одна череда событий, которая в буквальном смысле приводит меня к чёрному гробу.

И вот стою я у могилки, монашки бегают, как сумасшедшие, что-то причитают, кидают на меня полные боли взгляды, будто бы я один такой подросток, который потерял всех. Родителей, бабушку, которая скончалась от рака лёгких, да и дедушку следом: его сгубила болезнь под названием депрессия. Так сказать, чума двадцать первого века.

Продолжим! Кир, который стоит рядом, пытается не расклеиться окончательно и с силой кусает алую губу. Кровь стекает по его подбородку, капает на чёрный плащ. Он неловко оборачивается ко мне и, стирая остатки алой полосы, грустно улыбается и что-то говорит.

Не помню, что меня довело до грани: тонкая струйка крови на его лице или эта улыбка, но я взвыла, как посаженная на осиновый кол ведьма. В тот момент я отключилась. То есть, я и до этого момента была в отключке, но теперь мною завладело такое горе, что мне показалось – еще немного, и сердце не выдержит.

Кир снова раскудахтался и принялся меня утешать.

Потом он забегал, предлагая финансовую помощь. Да к черту помощь! Я осталась одна, у меня нету никого, никого, никого…

Выводы из этой истории весьма печальны: не сойти с ума просто невозможно.

Особенно в такой ситуации.

Да хотя ладно вам, бывает и похуже, но, когда я захожу в комнату тётушки, вдыхаю аромат старых пожелтевших книг, мне кажется, что хуже просто быть не может.

Я ложусь на смятую кровать, провожу рукой по лиловому покрывалу. А оно ведь так и лежало, когда тётушка последний раз укрывалась им.

Потом я подхожу к полкам с многочисленными книгами, некоторым из которых лет по сто. Не шучу – все это фамильные ценности, которые при жизни тетушки были для меня обычным пылесборником, а теперь они – как свежий глоток воздуха. Сажусь на пол, доставая каждую, тщательно перелистываю в надежде найти хоть какое письмо или зацепочку, хотя понимаю, что все, что хотела тетушка – оформить на меня документы на дом и прочую дребедень, ведь она знала, что уйдет очень скоро, – и все. Страницы приятно шелестят, и я проваливаюсь в огромную Ностальгию с большой буквы, вспоминая наши моменты.

Мои родители умерли восемь лет назад. Все эти восемь лет мы с тётушкой добивались режима «самые-что-ни-на-есть-лучшие-супер-пуперские-подруги», и, спустя столько упорного труда, наконец его достигли.

Тётушка всегда была такой живенькой, не упускала момента подтрунить надо мной, когда я на что-то жалуюсь. «Нога болит? – а давай её отрежем!», «прищемила палец? – ой, сейчас сепсис пойдёт, смотри скорее!», «птица уклюнула? – кажется, в твоем организме скоро заведутся личинки!».

Естественно, не поверить в такое десятилетний ребёнок просто бы не смог, и поэтому, услышав от тётушки фразу «личинки», с криками и воплями убегал. Ну а к вечеру всё чудесным образом проходило, и жизнь продолжалась несмотря ни на что.

Когда я стала старше, жизнь заиграла новыми, чёрно-серыми красками.

Думаете, одноклассники упустят возможность поиздеваться над тем, кто потерял почти всё?

Поначалу я скрывала все свои синяки, под видом «быть красивой» заставляла покупать тётушку чулки, хотя мне было глубоко фиолетово до них. Нет, мне они были нужны лишь для того, чтобы скрывать кровавые раны и гематомы размером с небольшого жаворонка, хотя через белую ткань это всё равно немного просвечивалось.

И тётушка ходила довольная, что её «дочка» наконец-то заинтересовалась одеждой и погналась за модой, и «дочка» ходила довольная, что тётушка не видит всех прелестей жизни.

Но потом мне стало трудно скрываться.

Новые прелести появлялись и на руках, и на кистях (согласитесь, ходить по дому в варежках – немного странно), а когда один синяк появился на лбу а-ка звезда, тётушка потребовала выложить всё.

Так ей стало известно, что я не самая обожаемая персона в школе.

Понятия не имею, откуда эти одноклассники (уж простите, язык не поворачивается их так назвать) решили, что я ведьма. Не только из-за внешности, ведь я всегда отличалась довольно странным, по их меркам, поведением. Из-за того, что никогда не могла дать сдачи? Не знаю, не знаю…

Теперь вопрос дня: что следует делать с ведьмами?

Сжигать, уничтожать, сажать на осиновый кол и потрошить внутренности!

Ну, то есть, конечно, всего этого со мной не было, хотя в избиениях ощущения были примерно идентичны. Но факт остаётся фактом: тётушка покричала-покричала на учеников и ушла довольная, за что меня в школе стали ещё больше ненавидеть.

Я натыкаюсь на мой старенький корявенький рисунок, где изображена тётушка. И слезинка сама по себе выкатывается. Вот незадача. Закатись обратно, неважно как, закатись.

Взгляд непроизвольно перемещается на её старенький «судоку», где половина не разгадана. Дрожащими руками я открываю первую страничку… в глаза бросаются два почерка: стройный и корявый.

На самом деле, это не я коряво писала. Это тётушка всегда торопилась, ведь в далекой молодости она работала фельдшером. Вот и вырисовывала всякие винзюли в справках, которые пациенты не могли часами прочесть.

Так, между прочим, появилась система «двойного заработка», где пациентам приходилось обращаться второй раз для того, чтобы им элементарно расшифровали то, что написано в справке. А тётушка просто злой гений, оказывается!

Я еще раз обозреваю свой «труд»: разбросанные книги на полу, выдвинутые всевозможные ящички и лежащие везде где можно безделушки. А потом, со вздохом, начинаю всё складывать на места, находя всё новые и новые вещички.

И даже потом, когда всё разложено по местам, кровать заправлена, к фотографии тётушки прилеплена чёрная лента, а я уже выхожу из комнаты, слёзы всё равно текут по бледным щекам, не желая прекращаться.

8 февраля

15:08

На самом деле, я понятия не имею, какого черта потребовалось моему организму встать в пять утра.

Я не спеша разогрела себе вчерашнюю пиццу, твердо игнорируя запреты врачей на что-нибудь солененькое, жирненькое и сладенькое. Короче – все самое вкусненькое. Потом поставила чайник. Я прибыла обратно только несколько дней назад после месячной игры в гляделки с белыми стенами больницы, а ощущение было, что я не была в доме около века.

Потом, устав смотреть на одинокого паука, мирно качающегося на паутине в углу раковины, решила составить ему компанию и с помощью швабры выселила в окно.

Наверное, у меня уже начались глюки, но я услышала чьи-то отчетливые пожелания скорейшей смерти.

Дальше я навела порядок в доме и на ключ заперла дверь в тетушкину комнату… Но не сдержалась. Зашла в залитое сиреневым светом помещение и уселась на кровать, щипая себя за переносицу.

А ведь дом-то принадлежал ей. Да-да, моей любимой тетушке – все два этажа, машина и бассейн на заднем дворе. Только вот в бассейне сейчас не покупаешься, а для машины у меня водительских прав нету – сплошная несправедливость. И как она тут наводила уборку весь месяц?

Ей было пятьдесят с небольшим, хотя выглядела она на все сорок. Смешная, худенькая, миниатюрная – метр пятьдесят, не больше, с копной рыжих волос, которые почти все осыпались после второй красной химии. Я помню этот день – она пришла с больницы и я кинулась обнимать ее, а когда наконец отлепилась, обнаружила в своих руках две густые пряди вьющихся волос. Наверное, тогда рожа моего лица вытянулась в такой жирный знак вопроса, что тетушка невольно расхохоталась, и мне стало легче.

– Волосы – не зубы, вырастут после лечения, – лукаво улыбнулась она. – То-то еще будет.

А потом я брила ее голову под ноль и смотрела, как все больше и больше кудрявых рыжих волос осыпается на подстеленную внизу клеенку с цветочками.

Почему-то тогда я считала, что сразу после окончания лечения ядом она снова обретет пушистую рыжую шапку, и все у нас будет хорошо, и проживет она как минимум еще двадцать лет.

За все те три года мучений, которые она прожила, волосы у нее так и не выросли.

14 февраля

16:24

На дворе – день всех влюбленных.

Значит, это и мой день тоже – надо только определиться, в кого я влюблена.

Ну, в свои меховые тапочки, которые я приобрела на блошином рынке всего-то за пятьдесят рублей. Или, например, в картину, на которой изображен рыжий кот с большими грустными глазами.

После приема каждодневных таблеток у меня начинается жуткая «побочка»: начинает мутить, сердце – кажется – вот-вот вырвется наружу, пробив мягкую, бледную кожу, лицо становится мертвенно-белым настолько, что все мое лицо почти полностью оказывается в веснушках, когда их у меня только на носу и под глазами. Да и руки будь здоров трясутся: врагу не пожелаешь!

Так что поэтому меня никто «не выбрал», лишь потому, что из-за приема таблеток я становлюсь похожа на ходячий труп. А таблетки, между прочим, мне нужно принимать в университете строго с десяти до одиннадцати – целый час мучений и состояния пофигизма. Хорошо, что пока что у меня освобождение на целых полгода.

После того, как я более-менее прибралась в доме, закинула в себя очередную порцию разноцветных таблеточек и переждала жуткие побочные, я села в кресло и позволила себе отдохнуть, просматривая ленту соц-сетей.

Ничего нового. Какие-то посты про «любимого зайку» и «мой милый мне подарил…», фотографии целующихся пар. Бе. Противно.

Я положила телефон на тумбочку, уставившись на камин.

А правда, что, если бы у меня был парень? Носил бы цветы? Дарил подарки? Может быть, даже целовал? Как пафосно. Как представлю себе, что у меня во рту болтается чей-то язык – пробивают рвотные позывы.

В нашем классе была девочка, у которой грудь начала расти в десять лет, и к двенадцати годам она составляла пару некрупных арбузов. Да и задница у нее была вполне себе, в то время, как мы ходили «палочками». Эта девочка к своим пятнадцати успела потаскать не один десяток парней, не один раз лишиться девственности и, соответственно, не один раз пожалеть об этом.

(Стучу пальцами по столу – а что, так можно – лишаться девственности несколько раз? Что я сейчас вообще написала?)

Единственное, для чего мне бы был нужен парень – для покупки лекарств, потому что это все, что меня еще держит на этом свете одной рукой. Если на пиццу еще можно было закрыть глаза, то от ежедневного приема таблеток до конца своей жизни, если снова не захочешь проторчать месяц-два в реанимации, ты уже, к сожалению, никуда не денешься.

Кир, он, понятное дело, все делает, чтобы я еще повисела здесь какое-то время. Наши семьи дружили еще со школы, и поэтому, когда мы с Киром родились, их стаж уже составлял около пятнадцати с лишним лет. Они все переживали вместе… Родители Кира – владельцы какой-то там супер-пупер наворочанной компании, поэтому денег у них хоть ковшом грести можно. Именно они помогали оплачивать мне мои операции.

Потому что я страшный сердечник, который до кончиков рыжих волос зависит от этих чертовых операций, чтобы хоть как-то продлить мне жизнь.

Продлить, не больше.

Врачи не давали моей маме каких-то хороших прогнозов, что их ребенок (то есть я, к сожалению) доживет хотя бы до первого года: откажет сердце. Мама не верила.

Я проводила в реанимации минуты, часы и сутки. Мне что-то кололи, вытаскивали из инкубатороподобного помещения, закрепляли и снимали датчики. Почему-то тогда я боролась, хотя сейчас ничего не помню.

Не помню, зачем боролась. Чтобы вечно жить с этими ужасным болями? Носить в косметичке не духи и помаду, а кучу лекарств? Выучить расписание приема каждого флакончика и каждой пачки таблеток? Чувствовать себя виноватой за то, что семья Кира тратится на того, кто вскоре все равно умрет?

Ох, если бы знала, что вскоре останусь без гроша в кармане, совершенно одна, к черту бы всех этих хирургов послала…

Но вопреки прогнозам врачей я дожила до восемнадцати лет, двух месяцев и четырнадцати дней, хотя это в мои планы вообще не входило. Но я жила… Наверное, просто так. Потому что меня, наверное, родили, и «жить» было моей обязанностью.

Я помню, как однажды мы поссорились с моей мамой, и мне стало очень плохо (побочный эффект порока – ни поскандалить, ни распереживаться по-человечески), и меня увезли в больницу. А когда я вернулась, она очень серьезно сказала мне, что, наверное, я никогда не смогу иметь семью, потому что попросту не доживу до возраста, когда можно будет выходить замуж. И что все эти операции лишь продлевают мне жизнь, не больше. Единственное спасение здесь – пересадка сердца, но я никогда не смогу попасть на очередь, потому что это очень дорого и, согласитесь, сердца просто так на дороге не валяются. Она говорила мне, и по ее щекам текли слезы, а когда она закончила, она просто тихо сказала: «борись».

И я боролась.

А теперь… Что теперь… Ничего. Бездна…

Так вот, в общем. Хорошенько поразмышляв, я поняла, что Кир навсегда останется мне лучшим другом – потому что, собственно, ни я, ни он ко мне высших чувств не питает, а выходить за него замуж только для того, чтобы он оплачивал мне лекарства (что за него, кстати, делает его семья вот уже как восемь лет, с момента, когда моих родителей не стало) – это просто садизм какой-то. Ни любви, ни страстных чувств, которые показывают в слезливых фильмах, быть у нас не может. Все эти сюси-пуси куры-гусы – сплошная подлая ложь.

И кто в нее поверит?

Почти всё население планеты – смешно, не правда ли?

17 февраля

08:38

Сегодня я нашла странную закладку в комнате тетушки.

Ну да, каюсь, – вообще-то, я пыталась не заходить в эту комнату целый день, пять часов и шесть минут, но потом слезы сказали, что играть мне нужно по их правилам, чтобы не укатить обратно в психушку больницу, и мне пришлось подчиниться.

Я лежала на кровати и рассматривала светло-серый потолок, как вдруг мое внимание привлекла странная блестящая штучка, лежащая на комоде. «Странно» – подумала я, – «когда я убиралась, ее тут не было».

Я подошла еще ближе и увидела, что это ключ. Вспомнив, что тетушка прятала всего лишь одну вещь в доме, я поняла, что она специально оставила его на видном месте.

Вышеупомянутый ключ открывал сейф, который я незамедлительно вскрыла и обнаружила… Что-то белесое и пестрое…

Деньги бы мне сейчас не помешали.

Хорошенько присмотревшись, я поняла, что это не являлось банкнотами.

Это были фотографии.

Ну и зачем ей надо было хранить бесполезный мусор вроде этого в самом защищенном уголке дома?!

Огромная кипа фотографий была сложена в определенном порядке – начиная с ее молодости и заканчивая пятьюдесятью годами. Последнее фото датировалось тридцать первым декабря, ровно за день до ее смерти. Она фотографировала новогодний стол. Тут стояло все: оливье, праздничный торт к моему дню рождения, запеченная под сыром рыба.

Странно. Когда я пришла домой, праздничный стол пустовал, и о том, что меня ожидала еда, я узнала только сейчас – по фотографии. Никак иначе, наверное, кто-то пришел ко мне в гости и застал тетушку…

Я ущипнула себя за переносицу. Мозг снова стал пытаться представить себе, а не больно ли ей было умирать. Но какая уж разница теперь – больно или не больно, когда ее уже два месяца как нету…

Следующее фото, датированное пятнадцатым сентября (надо же – перед последним фото прошло аж четыре месяца!), изображало ее, в жутко выделяющемся парике и длинной юбке из велюра. Из-за этого эта миниатюрная худышка напоминала скорее выпускницу школы, чем довольно преклонного вида даму. На заднем фоне женщина и мужчина обернулись, очевидно, желая понять, почему ее волосы выглядят так, словно она не мыла их лет сорок (некачественный парик!), и их удивленные физиономии навсегда запечатлелись на этом пожелтевшем снимке.

Потом шли фотографии двух-трех-летней давности… Я все пыталась найти фотографии, иллюстрирующие ее больничные будни, хоть какие-нибудь выписки, но ничего такого не было. Тетушка была либо в парике, либо ее не было в кадре вообще – сплошная несправедливость.

(И нет, это не садизм – искать фотографии, на которых она изображена лысой, со стометровыми синяками под глазами и остекленевшим взглядом. Или, все-таки, садизм?)

Сложив все фотографии в стопку, я снова закрыла дверь на ключ, пообещав больше никогда сюда не заходить, и покинула комнату.

25 февраля

17:10

Сегодня в университет относить документы на досрочное освобождение, которое я обещала принести аж месяц назад, я не пошла лишь из-за того, что чертово сердце опять устроило в моем организме мега-пати. Ну и ладно. Было принято решение отсиживаться дома и пачками глотать обезболивающие, пока я корни не пущу, но уже в полдень в дверь раздался настойчивый стук.

– Войдите! – устало крикнула я, прекрасно зная, что у Кира есть ключи от моего дома.

Понятия не имею, зачем созданы правила этикета – нужно каждый раз тащиться в кухню, ставить чайник, сгибаясь от болей в груди, потом рыться в шкафах, ища сладости, пока в это время гость неторопливо вешает свое пальто. А потом мало того, что нужно смотреть голодными глазами на зефир лишь потому, что у тебя сердечная диета, так еще нужно завлекать гостя сладкими речами.

К сожалению, Кир относится именно к этому разряду людей, которые ждут до последнего, а потом наслаждаются мучениями. Пока Зеленский читал газету за столом, я быстро собрала горячий чай и нашла в дверце мармеладных мишек.

– Как боли? Прошли? – не отрываясь от газеты, спросил он.

– Душевные или физические?

– И то, и то.

Я помедлила.

– По стобальной шкале?

– Луиз, ну прекрати, – Кир устало вздохнул.

– Что прекратить? Ты спросил – я ответила.

– Вообще-то, ты ответила вопросом на вопрос.

–Окей, вот ответ: ноль целых ноль сотых. Устраивает?

– Нет.

Я пожала плечами. Потом поставила на стол тарелку с «мишками». И чай, который сама же «нечаянно» разлила.

Кипяток добрался до джинсов Кира, и он, ойкая, отстранился от стола.

– Теперь ты хотя бы чувствуешь ноль целых одну тысячную часть моей боли. – Вздохнула я. Парень не обратил внимания на оплошность и снова сел за стол, будто бы не он только что вскочил, как подстреленный, стараясь игнорировать огромную коричневую лужу под его ногами.

– Нам всем плохо. – Проговорил он. – У тебя умерли родители. И тетя. Не нужно строить из себя несчастную, дорогая моя.

– Заметь, у тебя за этот год умерло два хомячка. А у меня за этот год, который толком не начался, прошли уже две операции на сердце, умерла тетушка, а еще я иногда передвигаюсь не на двух конечностях, а на четырех. И конечно, ты же у нас самый несчастный!

– Луиза!

– Что – «Луиза»?! Хватит ставить меня в нормы привычного, ты мне не мама и не нянька, черт возьми! – я грохнула кулаком по столу, – это теперь моя жизнь, вали отсюда к чертовой матери, не хочу тебя видеть!

Ну вот опять. Хорошо посидели. Хороший вышел разговорчик.

Кир выбежал из коттеджа прочь, и я услышала, как он газует на своем мопеде, загребая под себя хлопья снега.

Почему-то со смертью родных наша дружба стала медленно рушиться. Погибать, вянуть, как цветок – как там это говорится модно? – одним словом, я поняла, что так ничего не выйдет. Нельзя жить, не имея смысла.

Можно только существовать.

И то – на грани.

3 марта

17:10

Два месяца с того, как тётушка моя не получает зарплату, уже прошли, а деньги кончились вопреки всем законам физики.

Я оббегала весь коттедж, выдвигая ящики и ящички, ища закладки с деньгами. В пачке с шоколадными шариками нашлись три тысячи (откуда они там), в комоде с украшениями – еще пять, и, наконец, в бачке для туалетных принадлежностей (а тетушка все-таки изобретательная, однако) – последние сорок.

Я посчитала примерную сумму за налоги и сделала выводы, что каждый месяц мне придется платить около девяти с лишним тысяч за воду, газ и все сопутствующие. И это еще не считая расходы на еду и средства существования!!!

Последняя оплаченная квитанция четко гласила, что в общей сумме начислялось девять тысяч восемьсот рублей и тридцать две копейки.

Если я буду платить по девять тысяч в месяц, то смогу продержаться на эти деньги примерно три с небольшим месяца – как раз столько, сколько мне нужно для того, чтобы найти себе работу.

То есть, работу, вообще-то – громко говоря. Все, на что я могу рассчитывать – грязная подработка в роли посудомойки в кафе или кассирша в «Бургер Кинге», которая будет все триста пятьдесят шесть дней в году, двадцать четыре часа в сутки, шестьдесят минут в часу и шестьдесят секунд в минуте смотреть на кислые мины покупателей. И оно мне надо?

Дома я нашла омлет недельной давности, виноградный сок, и решила, что на перекус мне это сгодится. Но еда дальше горла почему-то не лезла.

Наверное, потому что я представила, что будет, если я останусь без денег…

Буду каждый день рисовать огроменные круги под глазами, одеваться в нищенку и идти на станцию побираться с грустными щенячьими глазками… А потом приходить домой, стирать свой грим и радостно восклицать: «ура! Я заработала сорок восемь рулей и ноль одну копейку, на целый месяц хватит!».

А потом когда-нибудь власти наконец-то проснутся, и увидят, что на станции ходит какая-то странная бабка с протянутой рукой. И они эту «бабку» задержат, выяснят, что, в общем-то, этой «бабке» лишь восемнадцать лет, и посадят в тюрьму, где выдают мороженое бесплатное.

Какая-то зловещая перспектива все-таки. Тюрьма, конечно, это плохо, но зато там-то как раз и обеспечивают на деньги государства.

Я кое-как справилась с соком, и решила, что омлет подождет до завтра. Сходила в душ, почистила зубы и взвесилась. За два месяца потеряла шесть килограмм – то ли от стресса, то ли из-за порока, а то ли из-за того, что за шестьдесят с небольшим дней съела меньше половины нормы.

Я легла спать в половине двенадцатого, хотя совсем не чувствовала себя уставшей.

И легла спать не у себя – в тетушкиной комнате…

9 марта

15:24

Пару дней назад я смогла оплатить все квитанции и снова начать существовать как мирный человек. Все, казалось, шло хорошо, пока я не посчитала остаток суммы и не пришла к выводу, что, в общем-то, у меня осталось всего двадцать тысяч из сорока восьми. Двадцать восемь тысяч всего лишь за газ, свет, воду и прочие услуги – можете себе представить?!

А это натолкнуло меня на мысль, что мне нужно начать зарабатывать.

Кир не звонил.

С того дня, как мы поссорились за этим столом в этой кухне, он ни эсемесочки не сбросил мне даже. В основном, потому, что родители приучили его к христианскому воспитанию, что пагубно отразилось на его и без того чудной психике. Садишься за стол – помолись, а то на тебя свалится вся кара небесная. Выходишь из туалета – помолись, а то на тебя свалится вся кара небесная. Ложишься спать – помолись, а то на тебя свалится вся кара небесная.

Ужас!

Вот поэтому он и решил, что прощение первым ему просить необязательно, иначе на него свалится вся кара небесная.

Я посчитала примерное время его молитв, если учесть, что молится он всегда и везде, и пришла к выводу, что молится он уже добрых шесть лет, десять месяцев, три недели, четыре дня, двадцать один час, тридцать шесть минут и девять секунд. Без перерыва. Поэтому, когда мои руки потянулись к телефону, я решила, что пусть идет он лесом, я и сама справлюсь – больно же мне надо занимать у него денег. И вообще, больно мне надо с ним дружить, с этим садистом.

Хотя нет – дружить-то надо, ведь тогда я а) либо умру из-за недостатка денег на лекарства, либо б) окончательно поеду кукушкой из-за недостатка друзей.

Короче, после пятнадцатиминутных колебаний, я решила позвонить ему…

В трубке долго шли гудки, а когда сигнал наконец появился, я услышала очень, очень омерзительное чавканье. Я еле удержалась, чтобы не фыркнуть.

– Привет.

– Привет, – ответил мне совсем недружелюбный голос. – Что-то случилось?

– Нет…

– Отлично. Тогда пока?

Было видно, что эта старая кривляка все еще дуется на меня из-за произошедшего. Эй! Он сам виноват! Как бы там ни было, я впервые за все свои восемнадцать лет решила не заходить с тыла, а поэтому проблеяла:

– Прости меня.

Долгое молчание.

– Ты прощена.

И все!

Я так рассвирепела, клянусь, что готова была плеваться! Я тут распинаюсь ему и прощу искреннее прощение, а взамен что – спрашивается, – получаю? – ничего!

– Мне нужно найти работу, Кир, – наконец не выдержав, взвыла я. – У меня осталось всего лишь двадцать тысяч, а я только за одни услуги плачу больше в два раза! Мне нужно срочно устроиться работать!

– Не беда, мои родители дадут тебе деньги, – спокойно оповестил меня мой «светило».

Вот еще! Надо ему думать про то, что я совсем беспомощная карга!

– Нет, – настаивала я, – мне нужно найти работу!

– Луиза, – вздохнул Кир, – мы дадим тебе денег. Сто тысяч хватит?

Я была так в тот момент зла, что снова проявила свою натуру и, наговорив много «приятностей», отключила звонок, решив, что я и сама смогу найти себе подработку. Пусть теперь официально идет он лесом, мне он не нужен, я и сама справлюсь!

Потом я сходила в магазин и купила коньяк за три тысячи (остаток, между прочим, составил уже не двадцать, а семнадцать с небольшим тысяч). Уселась у камина и налила себе половину бокала. Хлебнула. Гадость – какую свет не видывал!

Но я заставляла себя пить эту штуку до тех пор, пока мой желудок не понял, что сопротивляться бесполезно, и открыл свои врата – вот тогда-то я и стала уже хлебать из горла.

А потом настала черная пелена, и я поняла, что мне так хорошо, что я бы осталась в этом третьем измерении навечно…

10 марта

20:03

Ох… Моя голова…

Я помню только, как вчера попробовала коньяк. Сначала он показался мне до ужаса перчёным и горьким, так что пить его я не стала. А потом меня пробрала какая-то грусть, и я глотнула всю рюмку залпом… Странно, теперь он показался мне не таким гадким. И я налила себе ещё, и ещё, а потом, судя по разбитому стакану, который я нашла сегодня на полу, окончательно осмелела, и стала пить из горла. Потом я решила сделать селфи на старый телефон, который нашла в одном из ящиков (на кнопочный, со времён первой мировой, кажется), поскользнулась и разбила стакан… Меня прорвало на плач и я, чтобы окончательно не заморачиваться, взяла бутылку и выпила её залпом…

Я проснулась ночью под кроватью. Меня жутко тошнило, и бок болел ужасно просто – паркет, оказывается, у нас очень жёсткий и не пригодный для спанья. И тут, до меня, кажется, дошло, что же вчера творилось…

Помню, я отыскала нокиа и позвонила Киру. И пригласила его «сделать меня женщиной, потому что мне уже пора, но я не проститутка какая-то, чтобы трахаться с кем-то из друзей». Он, поняв, что я нетрезвая, «вежливо» отказал и бросил трубку. И тогда я разревелась, как полная идиотка, стала изображать из себя раненого мотылька. Дело дошло до того, что я нечаянно задела стеклянный графин, и он, покачнувшись, упал и разбился, окатив меня апельсиновым соком.

И тогда я решила склеить его своими волосами, выдрала клок и усердно пыталась соединить осколки…

Потом, судя по всему, ничего такого я не натворила больше, только кое-как забралась на второй этаж и улеглась спать под кровать, из-за апельсинового сока, разлитого на мне, превратившись в человека-пыль… А теперь мне так стыдно перед Киром… Надо будет ему объясниться обязательно, хотя я все еще сержусь на него.

Ой… Как-то мне нехорошо… Кажется, мне надо основательно проблеваться…

13 марта

13:15

Кир меня не простил, ну и ладно, вредина. Обозвал меня «пьянюгой» (это христианское воспитание!). Эй, мне уже восемнадцать, а не двенадцать, и я учусь в университете (условно – вроде я туда зачислена, а вроде ни разу и не была), а не в первом классе! Я, что, недостаточно имею проблем, чтобы выпить?!

Ладно, признаюсь, с коньяком я сильно перебрала, и всю ночь и утро блевала без остановки. Но горя у меня поубавилось, так же, как и памяти – надо будет в следующий раз повторить, вот только не так бурно, как это было пару дней назад. Я даже настолько перебрала, что теперь мое сердце ведет себя как бешенное, хотя я уже закинулась разноцветными таблеточками и вместе с коньяком выблевала остатки завтрака.

Двадцать третьего марта у меня назначена проверка с моим лечащим кардиологом. И хотя я знаю, что он ничего путного не сделает, мне все равно приходится тащиться туда – как корова на бойню. А это значит, что деньги мне нужны позарез – обычно после всех его визитов и проверок из кошелька тетушки уходило не меньше десяти тысяч рублей. Каждые три недели!!!

Ой тетушка, ой родненькая, спасибо тебе, что терпела меня и не выкинула в окно!

15:21

Прогулялась по Петербургу.

Заметила, что когда иду по лестницам – начинаю задыхаться, как будто только что марафон пробежала. Плохой знак.

Зашла в магазин по пути домой и купила себе пиццу. Не знаю, зачем опять нарушила диету – хотелось поесть, а все остальное не волновало, в том числе и последствия, которые могут пойти далее. В итоге, немного перекусив, решила погулять снова – по тем местам, где мы гуляли с тетушкой…

23:08

Домой я вернулась далеко за десять.

Разогрела остатки яичницы, посмотрела телевизор, почитала книгу. Потом, поняв, что в холодильнике кроме тараканьих какашек у меня ни черта нету, решила подтянуть к себе на побитые жизнью коленки старый компьютер и поискать вакансии для работы.

Итак. Первое, несомненно, вакансия уборщицы – но мне она не по душе.

Когда я была маленькая, тетушка ушла на собеседование и наказала мне, чтобы я помыла всю посуду. Но мне был настолько омерзителен тот факт, что я, в принципе, буду ее брать в руки и смывать остатки гадкой-гадкой еды в раковину, что я… решила их съесть.

То есть тогда мой бедный мозг еще не знал, какое фиаско мне придется испытать. И я подносила ко рту тарелку, и все это ее содержимое заливалось мне прямиком в желудок… Бе… А потом на худой конец облизывала ее и ставила на место.

А когда пришла тетя и спросила, почему в посудном ящике воняет слюнями и расчлененными недельной давности котятами, я ответила, что помыла посуду… языком. Думаю, не стоит вдаваться в подробности и рассказывать, какой нагоняй я получила и как меня рвало – не только из-за просроченных остатков еды, покоившихся на посуде, но также и из-за понимания того, что все эти просроченные остатки еды, оставшиеся на посуде, оказались у меня в животе. Ей-богу, – понятия не имею, о чем я думала, когда затеяла все это!

Короче, сделав для себя пару новых открытий (и ощутив пару новых рвотных позывов), я решила, что, в общем-то, уборщица – не мой конек.

Дальше следовала вакансия кассирши в супермаркете. Легче легкого! Но и тут меня ждала непредвиденная беда – во-первых, зарплата выдавалась только через месяц, а во-вторых, на эту зарплату мне просто нельзя выжить.

Я листала ленту, наверное, до полуночи, пока глаза мои в трубочку не свернулись и не сказали, что с них достаточно. Но только я хотела закрыть компьютер, как в мое поле зрения попалась совершенно интересная вакансия…

А сейчас, если я начну рассказывать, я, наверное, засн

14 марта

12:07

Я так вымоталась после прогулки, что уснула вчера прямо перед компьютером, хотя до этого не таскала ни тяжестей, ни нагружалась – только ходила пешим шагом, и ничего более. Очевидно, я знаю, что все это так называемые побочные эффекты от порока (чувствовать себя в восемнадцать на шестьдесят восемь – тоже побочный эффект), но мне все равно сделалось так грустно, прямо хоть кричи.

Я сходила на кухню и заварила себе крепкий кофе, прочно игнорируя запреты на диету, а потом снова уселась в кресло с ноутбуком и открыла вкладку Гугла.

Вакансия, которая меня заинтересовала, называлась очень лаконично – «требуются аквагримеры в центральный парк». И преимуществ там была целая масса.

Во-первых, они высчитывали зарплату из заработанных денег и отдавали сразу, и мне не пришлось бы ждать месяц, за который я успею три раза коньки отбросить.

Во-вторых, все, что им требовалось – умение считать и умение рисовать, а с этим у меня никогда проблем не было.

В-третьих, я могла бы работать сколько захочу – хоть семь дней в неделю, хоть два. Только тогда и разница в зарплате будет существенная, к сожалению.

В-четвертых, до центрального парка от моего дома было всего лишь каких-то пятнадцать минут езды на общественном транспорте.

Красотища!

Короче, посчитав все плюсы и минусы, я решительно набрала номер, заботливо оставленный в конце объявления. На другом конце мне ответил приятный преклонного возраста дяденька.

Сначала, наверное, минут пятнадцать, он компостировал мне нервы общими вопросами вроде «кто ты», «что ты из себя представляешь», а потом стал рассказывать непосредственно про подработку. Выяснилось, что какое-то время мне нужно покупать свои материалы – вплоть до того дня, как их умы озарит мысль, что эта восемнадцатилетняя дурочка все-таки умеет рисовать, и только тогда они станут покупать мне материалы и краски за свои деньги. Стажировку проходить не нужно – как сказал заведующий, приходить я могу уже завтра к двум часам в парк, чтобы «показать им свои умения».

Потом, в самом конце разговора, он спросил, нету ли у меня какой инвалидности или что-то вроде того. И я ответила, что нет.

Почему-то впервые в жизни мне захотелось почувствовать себя здоровой.

15 марта

16:55

Я только что пришла домой. Чувствую себя поганей некуда – сердце колотится так, что хоть кричи. И болит. От этого еще хуже. Как же меня все это достало…

Я пришла ровно к двум часам. Я не знала, как мне стоит выглядеть, поэтому одела черные обтягивающие брюки и телесного цвета пальто.

В парке было много народу, взрослые и подростки, но большую часть, конечно, составляли дети. У входа меня ждал молодой человек лет двадцати, или, может, двадцати одного, в синей легкой майке и с приятной загорелой кожей – ну чистой воды иностранец! – и рядом с ним стоял пожилой дядька, который как раз и отвечал мне на звонок.

В ходе разговора выяснилось, что этого симпатичного юношу зовут Марк, ему девятнадцать, он племянник моего работодателя (вот ведь сюрприз!), и именно он будет руководить мной (а я и не против!), потому что его дядя слишком стар для того, чтобы бегать за преступниками, если кто вдруг стащит палитру. Мне, с измученным донельзя операциями сердцем, это показалось наглым хвастовством.

Потом на холсте я показывала свои «умения», и уже где-то через полчаса к нам подбежала миленькая девчушка лет пяти. Я почему-то вспомнила себя в ее возрасте… Короче, так как я взяла с собой только акварель, Марк предложил мне свои краски, специально предназначенные для аквагрима, и я стала рисовать. Мне было впервые рисовать на чьем-то лице, но я так увлеклась этим занятием, что уже через пятнадцать минут девочка превратилась в звездное небо, одинокого лодочника, плывущего посередине океана, и огромную, кроваво-красную луну. И ей, похоже, это понравилось.

Марк рассчитал мне сумму – пятьсот рублей авансом, – а потом, когда я собралась уходить, сказал:

– Глубокие рисунки.

Я пожала плечами:

– Обычные.

– Не-а, совсем необычные, – он улыбнулся. Флиртует? – очень насыщенные смыслом. Все-таки, когда захочешь нарисовать израненное голое тело, не забывай, что ты рисуешь на детях.

Ей-богу, мы так смеялись, что у меня живот заболел!

А потом случилось то, от чего я чуть ли не растаяла – он предложил проводить меня до остановки! Как мило! Да вот только чертов организм решил иначе – на половине пути я снова стала хрипеть и задыхаться, как ненормальная, и сказала, что мне нужно идти в магазин и пусть он идет своей дорогой.

На том мы и расстались.

21 марта

20:20

Продолжаю ходить на свою «работу».

Мне она нравится, так как совсем не затратная и приносит удовольствие.

К двум часам я прихожу в парк и работаю около двух-трех часов, потом иду на остановку и еду домой. Иногда, когда я чувствую себя особенно хорошо, я гуляю по парку или беру дополнительный час работы.

А еще мне нравится быть с Марком – он такой забавный! Они, иностранцы, все забавные, как ты ни крути. Постоянно улыбается, смеется, рассказывает анекдоты, шутит. Словом, скрашивает все мое пребывание там.

Но вчера его не было. Я просидела в парке сколько позволило мое сердце, рисуя на лицах детишек забавных черепашек и бабочек, но в конечном итоге он так и не объявился. И мне было так грустно и одиноко сидеть там, одной… А сегодня я взяла выходной и решила не ходить туда, поэтому шанса узнать, где он был вчера, у меня не было.

Я подсознательно ловлю себя на мысли, что начинаю привязываться к нему. Да и он тоже. Эй, а вдруг он какой-нибудь сердцеед и клеит каждую девушку своей улыбкой!

Как же это все смешно, прямо до одури…

Ничего, завтра пойду в парк и все узнаю.

22 марта

17:00

Сегодня его не было тоже, что очень странно.

А завтра у меня поход к кардиологу, но я, вообще-то, не волнуюсь – наверное, уже знаю, что он повторит все ту же мантру про «соблюдение диеты, ведение максимально неподвижного образа жизни, дабы не навредить сердцу, и прием препаратов», назначит рентген, чтобы посмотреть, все ли в порядке, и отпустит на все четыре стороны.

Наверное, я говорила это уже раз двести, но, ее же налево, как я устала!

25 марта

19:40

Поверить не могу, что это со мной происходит! Да я просто живая мишень для болезней!

После всех обследований, врач поставил неутешительный диагноз – артериальная легочная гипертензия. Причина, по которой у меня все время была отдышка, головные боли и состояние овоща. Успокоив, что это только первая стадия, он посоветовал найти мне кислородный баллон и «соблюдать диету, вести максимально неподвижный уровень жизни, дабы не навредить сердцу, и принимать препараты».

Естественно, на его наставления я забила опять, и баллон покупать не спешу: все еще могу передвигаться, а перед посетителями не хочется сидеть с трубочками в носу. Тем более перед Марком – что тут сказать.

Завтра снова выхожу на работу.

Единственное место, где чувствую себя здоровой.

28 марта

08:48

Вчера мы с Марком гуляли по парку. Я узнала от него многонового: как минимум то, что он бельгиец, а родителей его уже давно нет в живых, поэтому он приехал в Россию, помогать своему престарелому дядечке. «Схожие судьбы» – подумалось мне.

Потом мы просто ходили, трещали на различные темы и смеялись, как умалишенные, пока эта самая моя новая легочная гипертензия не дала знать, и я стала чувствовать себя плохо. Мы присели на лавочку. Я схватилась руками за голову, всеми силами пытаясь внушить своему сердцу и легким, что, собственно, воздуха тут хватит еще на восемь миллиардов людей. Все это время Марк был со мной – я прямо чувствовала, как этот садист глазеет на меня!

В конце концов, когда я очухалась, он перешел на новый уровень пыток и стал буквально сверлить меня взглядом. Спустя пару минут юноша произнес:

– Плохо?

– Небольшие проблемы, – я заставила себя выдавить широкую улыбку.

Я встала и зашагала прочь.

На обратном пути домой я зашла и купила себе канюлю и пару кислородных баллонов.

30 марта

12:13

Не хожу в парк уже два дня. Марк звонит чуть ли не каждый час, волнуется, но я не беру трубку. Всего у меня насчитано уже сто пятнадцать пропущенных.

Интересно, что он думает? Что я решила вот просто так слинять? Сердится? Или переживает? Или и то, и другое вместе? А я просто не хочу, чтобы он видел меня такой – бледной, с синяками под глазами и трубочками в носу. Ей-богу, как каторжник с привязанной к ноге гирей!

Я полностью разобралась, как менять баллон и как управлять канюлей. Одного баллона на пятнадцать литров хватает примерно на шесть-семь часов, но я стараюсь расходовать его экономно, и надеваю только тогда, когда дышать становится невмоготу.

А еще сегодня в первый раз за все это время позвонил Кир. Попросил извинений и сказал, что приедет ко мне через пару дней навестить. Вот уж кого я не стесняюсь – так это его. Кир, он такой… домашний, что ли. Он не стесняется моей болезни, не стесняется того, что я неизлечимо больна. С ним я могу хоть канюлю носить, хоть на голове стоять – ему все равно фиолетово будет. А Марк… Кто его знает, как он поведет себя, когда узнает, что мне осталось жить от силы несколько лет?

С криками убежит прочь? Эй, мы даже не встречаемся, мы просто друзья, но все же…

17:13

Наконец поборола себя и ответила на его звонок. Разговаривала холодно и грубо – сама так и не поняла, почему.

Я думала, он кинется и начнет лепетать что-нибудь про то, как он соскучился и как меня не хватает, но на самом деле он звонил только для того, чтобы сказать, что его не будет послезавтра и всю следующую неделю. Я хотела спросить, что случилось, но он повесил трубку.

Так больно мне не было еще никогда в жизни…

31 марта

16:59

Я оставила дома свой баллон, рискуя задохнуться в парке, потому что с каждым днем мне становится все хуже и с каждым днем мое сердце и легкие отказывают, но этого не произошло.

Я пришла к двум. Марк, как обычно, ждал меня у входа. Но теперь на его лице не было очаровательной улыбки и вместо глаз улыбающихся щелочек-месяцев не было тоже. Он был угрюмый, злой, закрытый от всего мира…

Мы молча прошли и уселись на свои места. В Петербурге заметно потеплело, поэтому я одела легкий плащ и джинсы. Все время, пока мы разрисовывали лица деткам, я пыталась расшевелить его, но он был словно грозовая туча. Это показалось мне странным, потому что всегда все было обычно наоборот. Ну и ладно, вредина…

Каюсь, у меня были намерения искренне расспросить, что случилось. И если сначала я хотела поинтересоваться, почему его не будет до восьмого числа, то после, когда он повернулся ко мне спиной, мое желание разом отпало.

Ну и пожалуйста! Ябеда. Прямо как Кир!

Когда пришло время уходить, мы даже не попрощались… И мне стало так обидно, так больно, и я поняла, что хорошо, что не купилась на его ангельскую улыбку! Трус! Зачем же ты меня так предал?!

4 апреля

10:25

Его нету уже четыре дня.

Все такое серое…

Сегодня я снова была у кардиолога.

Он не знал, почему ухудшение пошло так резко, ведь обычно пациенты с таким диагнозом живут годами и даже десятилетиями. А я всего лишь за несколько недель уже почти не могу обходиться без дополнительного воздуха – ну русская рулетка, никак иначе!

Я спросила у него, лечится ли это.

И седой дяденька в полменя ростом ответил, что да – пересадкой легких, но сказал, что в моем случае это невозможно, и привел биллион причин почему. Потому что сердце мое слабое, потому что сейчас острая нехватка донорских органов и так далее – короче, как можно мягче заметил, что я просто инкурабельна, и тратить легкие на такое подобие жизни, как я, себе дороже обойдется, ведь я все равно «ну это, того, того самое, и, возможно, очень скоро».

Он стал успокаивать меня, что как-нибудь мы найдем выход из этой ситуации, и что пока что мне нужно держаться на этом свете, но я-то знаю, что это обозначает: скоро я умру. При такой прогрессии заболевания обычно долго не живут, не больше одного-два года.

Он дал мне свой номер, по которому я могу позвонить, если вдруг кислородный баллон не поможет. Если вдруг сердце снова начнет отказывать… Каждый раз я вытаскивала счастливый билет, но вытащу ли еще раз в этот…

Потом я позвонил Киру и все ему рассказала. Не умолчала и про диагноз, и даже про то, что нашла работу в парке. Он приехал ко мне часа через полтора, и мы сразу кинулись друг другу в объятия и разревелись… Ревели долго – пока слезы не кончились… Он сказал, что теперь будет сам отвозить и привозить меня туда, если я захочу. И это было обидней всего, потому что он сказал: «Луиза, я буду делать это», а не «Луиза, хватит ныть». Даже он стал относиться ко мне, как к больной…

Кажется, только сейчас я начала понимать, что этот титул будет таскаться за мной постоянно, даже тогда, когда я иду в парк к Марку…

6 апреля

15:35

Я звонила ему вчера и оставила голосовое сообщение, но он так и не ответил.

В парке я не была с тех пор, как мы расстались.

Снег уже почти растаял, что большая редкость здесь… Обычно он начинает таять в начале мая, а тут… Почти на месяц раньше…

За окном такая весенняя погода, птички поют, солнце светит. Я кое-как вытащила себя на улицу и погуляла. Не долго – а с канюлей все равно долго не пробудешь, но достаточно, чтобы почувствовать себя снова живой, а не гниющим покойником.

Потом пришла домой и уселась перед зеркалом, вынув канюлю. Решила посчитать, сколько смогу обойтись без дополнительного воздуха. Результат убил – всего лишь десять минут и тридцать секунд, а потом мне становится все труднее и труднее дышать, пока я не понимаю, что дышать уже невозможно…

Всего десять гребаных минут счастливой жизни…

7 апреля

17:49

Сегодня я была в парке.

Вообще-то, хотела оставить это до завтра, но очень соскучилась по запаху красок и милым мордашкам детишек.

Марка не было, но зато вместо него меня встретил его дяденька. Увидев, какое приспособление тянется за мной, как хвост, он не на шутку перепугался и потребовал доложить все, что случилось. И я рассказала, что у меня есть небольшие (очень небольшие, вы что) проблемы с легкими, и мне становится лучше, и скоро я буду исправно посещать работу – и это, конечно, была чушь собачья, потому что каждый день мне становилось только хуже и хуже. Да кто знает, чем бы обернулась вся эта сцена, если бы я ему прямо в лоб заехала: «извините, я скоро сдохну»! Кто знает его, это старческое сердце! Он инфаркт подхватит, а я виновата буду!

Вообще-то, он дядька классный. Шутит, как и Марк, постоянно, и имеет свои ослепительно-белые зубы. В свои-то года! И мне прямо жалко его так стало, когда он взял меня за руку и привел к себе в охранную будку.

Пока я возилась с баллоном, он успел поставить чай. С мятой и смородиной – мой любимый…

Мы пили чай в абсолютной тишине, и я сидела и пыталась забыть о тупой боли в груди, как будто на самом деле я и не больна вообще. Мало-помалу, но мы стали разговаривать. Сначала на нейтральные темы, а потом дело дошло и до Марка…

Все то, что он сказал мне дальше, ввело меня в такой ступор, что я поперхнулась чаем и он у меня полился из ноздрей – вот уж неловкость так неловкость.

Ну так вот. У него долго болела спина, он сделал обследования – и врачи выявили у него саркому, пожалуй, самую агрессивную опухоль из всех существующих. Кажется, я стала понимать, почему в последний день нашей встречи он был таким агрессивным и замкнутым…

Саркому нашли на второй стадии и сразу предложили делать химиотерапию, и он согласился. А это причина, по которой он отсутствует всю неделю…

Я почему-то сразу вспомнила тетушку, ее лучезарную улыбку в момент, когда к ней накатывала волна адской боли. Она стискивала своими кулачками простыню так, что костяшки ее белели, но она все равно продолжала улыбаться…

Я предложила финансовую помощь. Не много, конечно, потому что я и сама в деньгах не утопала, но у Кира попросить могла. Сначала дяденька – мистер Браун, – отказывался брать ничтожные пять тысяч, но я буквально насильно всучила ему их.

Так мы и сидели… Молчали, пили чай, заедали черствыми печеньями и смотрели в небольшое окно в будке, где уже вовсю поливал непроглядный питерский ливень.

8 апреля

11:34

Так волнуюсь – что сказать Марку, когда увижу его?

Предложить финансовую помощь?

Рассказать о тетушке? Да ну, бред какой-то. На фиг она ему сдалась-то? Как будто бы у него и так проблем мало, кроме того, что слушать девку с трубочками в носу, которая рассказывает о своей покойной тетке.

Подбодрить? Навязчивый вопрос в голове: как?

Рассказать анекдот?

Ох… Все так запутано…

13:02

Перво-наперво я решила одеть толстовку с огромной надписью Imagine dragons, и, хотя она старая, как мир, я решила, что Марку она понравится, ведь он так любит эту группу. Откопала красные кеды с белыми носами и задниками – любимый предмет в гардеробе; все, что похоже на американское фуфло – обожаемо мной, таков закон.

Я настолько расстаралась, что поймала себя на том, что украшаю прозрачную трубку искусственными цветами. Нет, ну не идиотка ли?!

А сейчас сижу перед компьютером, кусаю губы, которые перед этим тщательно намулевала ядрено-красным цветом… Это смотрится немного смешно, потому что ресницы и брови у меня от природы светлые и рыжие (и иногда кажется, что я лысая), и эта краснота слишком выделяется на фоне бледной кожи. По крайней мере, это лучше, чем идти с губами, которые требуют воздуха и уже становятся синими!

Пока могу, решила я, буду добираться до парка самостоятельно… Нет, конечно, Кира я не отталкиваю, но с мыслью, что жить мне осталось не больше двух лет, как-то трудно смириться, понимаете ли… Вот пока есть силы – буду ездить по городу на автобусе…

Скоро идти на остановку…

Волнуюсь…

20:49

В голове какой-то сумбур…

Так. Надо сосредоточиться и написать…

Это кошмар какой-то… Если бы я знала, что так случится, то вообще бы не пошла никуда, а осталась бы прирастать корнями к дивану дальше!!!

Итак, перед выходом я еще раз проверила, все ли я взяла. Сняла канюлю, протерла ее, вставила в ноздри снова и вышла из коттеджа. Кое-как дошагала до транспорта… Села… Все сразу уставились на меня так, словно у меня вдруг рог полез. Ох, был бы шанс провалиться от смущения прямо там, в побитом жизнью автобусе!

Нет, конечно, я ни на что не жалуюсь, но, простите, такой славы мне на фиг не нужно. Я кое-как дотерпела, пока мы подъехали к парку, а потом пулей – клянусь! – выскочила оттуда!

Но я даже не знала, что меня ждет впереди…

Я увидела Марка издалека, потому что он всегда выделяется своей легкой майкой с короткими рукавами на фоне людей в пуховиках и куртках. Я помахала ему рукой, но он не ответил. Зануда… Стоило признаться, я так скучала по тому Марку, вечно веселому и улыбающемуся.

– Привет, – я подошла к ступеням и стала затаскивать баллон вверх. И он, видимо, очнулся, и помог мне. Не баллон – Марк.

– Привет, – буркнул юноша. – Работать?

– Нет, просто погулять хочу. Составишь компанию?

Он вроде как и открыл рот, чтобы отказаться, но в итоге промолчал.

Мы вышли на главную аллею и зашагали вперед. Вокруг нас росли огромные дубы и сосны. Сказать по правде, я очень люблю наш центральный парк, потому что в нем можно и подумать о бытие, и хорошенечко проораться, когда невтерпеж, и даже встретиться с белками – именно тут их больше всего, в отличие от других парков.

Я заметила, что Марк хромает на правую ногу. И молчит. Наверное, не хочет рассказывать… Ну и ладно – я его не виню, это его право, рассказывать или нет о болезни. Тетушка, например, тоже сначала отшучивалась, куда она постоянно пропадает… Говорила – в командировки… А потом, когда я нашла документы с непонятными медицинскими иероглифами и забила это все в Гугл, получила исчерпывающий ответ, что она ездит не в командировки какие-то, а в больницу. Онкологическую. Туда, где есть смерть…

Я помню, как отговаривала ее не ходить туда, потому что она могла умереть там (я наивно полагала, что дома смерть ее застать никогда не сможет), пусть бы она лучше со мной дома осталась и посмотрела сериал, а она только горько смеялась и все равно покидала меня… Только потом до меня до шло, что без лечения, которое могло проводиться только в условиях стационара, она бы давно была не жилец…

Глаза у меня наполнились слезами, и я поспешила их стереть. Марк остановился и глубоко вздохнул.

– Он тебе уже все сказал? – спросил он. Я кивнула. – Прогноз крайне неутешительный. А это он тебе говорил?

Я открыла рот, но так и не смогла сказать ни слова. Такое ощущение, что они застряли у меня где-то в горле и не давали ни вздохнуть (в этом отчасти виноваты легочные сосуды, но все же), ни издать какой-нибудь звук, поэтому я даже сначала испугалась, что начала задыхаться.

– Я сделал первую химию, – продолжил он. – Красную, самую агрессивную. У меня через два месяца скриннинг. Похоже, я теперь у них как подопытный кролик.

Он расхохотался (или расплакался?) и уселся на лавочку. Я присела рядом.

– Борись, – я сжала его руку.

Честно говорю, оратор из меня так себе, но когда Марк посмотрел на меня так, словно решил прожечь в моем лице здоровенную дырку, я отодвинулась и убрала руку. Да что это с ним!

– Так все надоело, – он схватил себя за волосы и уронил голову на колени, тихо заплакав.

А я… Ну, решила подбодрить его. Стала рассказывать о своей жизни, о том, что перенесла столько операций, что уже сбилась со счета, и все равно каждую ночь молюсь (это была чушь собачья – я атеист) и прошу у Бога, чтобы это день был не последним (это тоже была чушь собачья – во-первых, я понятия не имею, как люди поклоняются тому, кого ни разу ни один человек не видел, а во-вторых, я уже научилась засыпать с мыслью о смерти и без сожаления о том, что умру во сне). Я рассказала о том, что осталась одна и теперь вынуждена полагаться на себя, и навешала еще много всякой ненужной информации. В самом конце я сказала что-то вроде «кроме тебя есть люди понесчастней», и тут его прорвало… Он вскочил с лавочки, как подстреленный, и выкрикнул «катись ты к черту, больная». А я так опешила…

То есть, по его логике, он пробыл в «виде подопытного кролика» всего неделю и уже устал, а я, с трубочками в носу и целым арсеналом лекарств в косметичке, за восемнадцать лет адских мук в игры играю?! Ну, знаете ли… Каждый по-своему несчастен, но он так возвысил свой рак, что стал ему поклоняться!

Марк пошел быстрым шагом прочь, прихрамывая, и я вдогонку крикнула ему:

– Ты сам больной! Во всех смыслах!!!

Он не остановился, только ускорил шаг… Даже не захотел прощения попросить…

А теперь я сижу и пишу, и слезы у меня катятся буквально градом, и плечи дергаются, и вообще…

Как все плохо, плохо, плохо, плохо!!!…

Ну и катись ты к черту!

Ненавижу тебя…

9 апреля

23:15

Не была сегодня в парке.

Ничего не хочется делать.

Весь день лежу и пересматриваю «V – значит Вендетта». Пытаюсь забыть эту ситуацию.

А все равно не выходит…

11 апреля

14:31

Ну вот это вообще нормально – говорить «больная» человеку с таким омерзением и остервенением, словно он болен бубонной чумой? Или у него на лбу, например, гигантских размеров гноящаяся дыра?

Самое интересное заключается в том, что он сам болен, а все равно относится к окружающим (или только ко мне?) так, словно он тут один счастливчик на миллион. Хотя, нет… Он уже сломился под давлением рака, и во время нашего разговора у него буквально на лбу светилось «я обречен», но это же не повод называть того, у кого болезнь в виде трубочек в носу, бледной коже и стометровых синяках налицо – больной!!!

А еще я не могу перестать думать: а как это было? Как он узнал, что смертельно болен?

Вот я, например, когда услышала словосочетание «артериальная легочная гипертензия», не подумала, что больна. Думала, какое-нибудь очередное осложнение из-за порока. И до тех пор, пока врач не рассказал, что хоть это и может приводить к летальному исходу, а при современной медицине отлично лечится (враки все это – только потом, когда я пришла домой, с помощь дяденьки Гугла узнала, что лечения здесь никакого нету – только поддерживающая терапия лет на двадцать вперед или, на крайняк, трансплантация легких), я даже и не допускала мысли о том, что это что-то серьезное. Это только потом, на следующем осмотре и рентгене он сказал, что у меня значительные ухудшения, и что в этом случае счет пошел на месяцы, если не недели.

– То есть, я… – я начала говорить, но шок настолько сдавил мое горло, что я даже вздохнуть не смогла и забеспокоилась, что задохнусь прямо тут, в кабинете.

– В случае, когда осложнения грядут очень быстро, пациенту назначается пересадка легких. – Кардиолог внимательно прищурился. – Но в твоем случае… Ты же понимаешь, что твое сердце не сможет выдержать наркоза.

Я закивала как примерная ученица и улыбнулась – через силу. Потому что еще немного, – я чувствовала, – и слезы хлынут из глаз а-ка Ниагарский водопад. Я знала, что обозначает это его «не сможет». Он просто вежливо намекал мне, что я достаточно истерзана болезнью и тратить легкие, которые помогут кому-нибудь еще, но не помогут мне, ну просто не имеет никакого смысла. Хотя, наверное, в его словах и была доля правды – мое сердце не сможет выдержать наркоза, хотя оно уже столько раз делало это…

Я вышла из кабинета, везя за собой баллон. Ни грустная, ни радостная. Выглядела я, по правде сказать, мягко говоря – не очень: огромные синяки, запавшие глаза, неестественно бледная кожа и синеватые губы; алкоголик вылитый, никак иначе!

А Марк… Буквально за неделю до того, как я узнала, что его пожирает рак, скакал, как бешенный чертенок! Да и вообще, по его виду нельзя было сказать, что скоро он станет лысым и измученным.

Так как же он принял эту новость? Я попыталась представить себе ситуацию: вот он сидит у кабинета в старом, как мир, кресле с побитой обивкой и торчащими швами, которые так и норовят впиявиться в задницу, тут выходит врач и скорбным голосом сообщает, что у него саркома, такая собака, которая отняла жизни у половины населения планеты, но тем не менее, это лечится. Да ну, бред какой-то… Будет она еще тут ему разжевывать про то, что рак из себя представляет и с чем его едят…

Короче, убив добрых два часа на обдумывание текущей ситуации, я наконец собралась с мыслями и решила порадовать свой желудок сэндвичами (ничего я ни про какую диету не знаю, отстаньте). Это, вообще-то, торжественное мероприятие: нужно умудриться и наесться, и не задохнуться во время разжевывания пищи, потому что легкие использованы до предела, а когда ты жуешь, то не можешь выполнять две функции одновременно. Целая пытка, короче.

Я бы могла позвать Кира, но он же весь такой правильный христианин, начнет мне тыкать, что вот, Луиза, это не ешь, то не пей, не перчи, не соли, ну и так далее. Лично у меня на это немного другое мнение: пока жив, хоть на голове стой, чтобы остались приятные воспоминания, когда тебя к койке напролом пришибет и с концами. А когда это случится – можно будет до конца дней своих вспоминать, как ты обворовал соседский магазин и до чертиков испугал соседскую бабушку, вымазавшись в кетчупе, как в крови, и усевшись посередине дороги, словно тебя только что сбила машина.

Странная штука эта жизнь, все-таки…

13 апреля

19:11

Прошлась по магазинам.

Все пытаюсь забыть этот случай, и все больше прихожу к выводу, что мне надо было посмотреть на это с другой стороны, что это ничто иное, как боль, которая вышла в свет в виде гнева. Кто-то ест обои со стен, кто-то превращает свои душевные переживания в картины. А Марк сорвался на меня – и это тоже был способ показать все то, что у него в душе.

Мне бы просто посидеть и помолчать с ним, а я начала: вот, понимаешь ли, люди без рук-ног живут, ты не несчастный, радуйся, бла-бла-бла, ну и так далее, что, собственно, и спровоцировало его на этот поступок.

Так что, получается, в этом отчасти виноват никто иной, как я.

Ну, знаете…

Я бы тоже была не в себе, если была спортсменом с шикарной жизнью, а потом узнала бы, что все это у меня отнимет болезнь и превратит в лысого старичка!

Мне срочно нужно встретиться с ним.

Срочно – и точка.

15 апреля

20:20

Пришла сегодня в парк без предупреждения. Повезло – Марк был тут.

Теперь-то он уже не смотрел на меня так, словно я была жвачкой, прилипшей к его подошве. Видно, выпустил весь свой гнев… А может, понял, что болезнь – не конец жизни, хотя так бывает в девяноста процентов случаев.

Я молча подошла к нему, везя за собой баллон. Смотрела в пол, потому что все еще боялась нарушить эту тонкую грань – а мало ли, сорвется еще сейчас при всех и насмерть меня кисточкой для макияжа затыкает…

К счастью, ничего такого не случилось. Я села рядом с ним и стала одевать фартук, расставлять краски – короче, все, что только взбредет в голову, лишь бы не смотреть в его сторону. Расставляю, расставляю – и прямо чувствую, как это садист сверлит меня взглядом.

У меня вдруг что-то резко переклинило, и я спросила, как идиотка:

– Волосы уже стали выпадать? – как будто ни о чем другом спросить мне было нельзя.

– А? – он отложил кисточку. Ребенок, на лице которого Марк нарисовал смешную букашку-козявку, удивленно покосился на трубочки, торчащие из моего носа.

– Ничего…

Я снова отвернулась, а мне – честно! – почему-то захотелось дать подзатыльник себе самой. Ну не дура ли?!

Так мы провели весь день, раскрашивая мордашки детишек и угрюмо молча. Я-то все пыталась выискать в его безупречном лице хоть грамм подтверждения того, что он все еще сердится, а он всякий раз, когда я на него смотрела пялилась, одаривал меня очаровательной улыбкой.

В итоге, спустя мучительно долгих три часа, он все-таки повернулся ко мне…

– Прости, – только и смог выдавить он. – Я олень. Самый настоящий. С рожками.

– Да что ты? – я усмехнулась.

– Ну, я серьезно. После того дня, как ты перестала брать трубку, я так рассердился на тебя, что подумал что-то вроде: если она узнает, что я уже не буду прежним, она обсмеет меня… Ну и здорово обозлился. Послал к чертям собачьим.

Он махнул рукой по направлению к главным воротам, будто показывая направление к этим «чертям».

– И, когда мы увиделись в первый раз после всей этой кутерьмы, решил тебя отшить. Не нужна мне такая подруга, которая сначала сюси-пуси куры-гуси, а потом самым последним образом кидает.

Я так хохотала, клянусь, что у меня аж живот заболел.

– И что потом? – я еле удержалась, чтобы не начать хрюкать от смеха. Ну до чего смешно – подруга, которая кидает!

Хотя, если подумать, в тот момент Марку было не до смеха…

– Ну и все, – он пожал плечами. – Это я сейчас понимаю, что вел себя как полнейших кретин. Если еще можешь, прости меня, о’кей? Я прямо серьезно извиняюсь…

– А я прямо серьезно прощаю, – и снова ржать.

Наверное, мне стоило бы вести себя по-другому, но мой организм решил иначе. К счастью, моя смешинка передалась и Марку, и вскоре мы ржали, как ненормальные – так, что посетители даже останавливались и оборачивались на нас, а дети улыбались.

Тут-то меня и посетила очень интересная мысль: мы смеемся – дети улыбаются!

Ага!

Дети любят веселье!

Ага!!

Дети улыбаются и смеются от веселья!

Ага!!!

Мы с Марком договорились преобразить нашу серую «тачку» с красками и подставками.

Впервые с Того Самого Дня мы общались так, словно мы здоровее всех живых. Мне было так легко на душе, ведь я узнала прежнего Марка, шутника и вечно улыбающегося. Да и он, похоже, тоже был очень рад тому, что мы снова тусим, как друзья, а не как заклятые враги.

Когда я уходила, он как-то засмущался, опустил взгляд в пол. Поинтересовался, люблю ли я классику. И предложил сходить на «Мастера и Маргариту» двадцатого числа, иначе позже ему придется ехать в больницу на очередную химию.

Я согласилась.

А теперь пишу – и прямо хочется закричать во все горло: уиииииииииии!!!

Как же, как же все замечательно!

17 апреля

19:00

Сегодня мы-таки занялись преображением нашего скромного уголка!

Притащили баллончики с краской с утра пораньше, пока народу мало, бумагу, листы фанеры – короче, весь ненужный хлам, который нашли у себя дома.

Ближе к десяти караван тронулся!

Я калякала на листах фанеры зайчиков, птичек, разную растительность, а Марк все это выпиливал. Потом я ровняла вырезанные фигурки с помощью наждака, а потом раскрашивала гуашью, в то время, пока юноша распылял краску на нашу тележку.

Мы хохотали как ненормальные, шутили, веселились. И, видимо, делали это так громко, что привлекли внимание мистера Брауна. Тот вышел из своей будки, потянулся, словно его разбудили после вековой спячки (старческий организм!), и стал пялиться на нас и лыбиться во все свои тридцать два белых зуба так, словно мы не наше рабочее место переделываем, а в ЗАГСе документы подписываем.

– Ну, молодежь, с самого утра на ногах – я прямо завидую! – он лукаво улыбнулся.

– Да ну тебе, дядя, сейчас только одиннадцать, – опроверг его слова Марк. – Весь город уже на ногах.

– Весь город на ногах, и эта прекрасная девушка рядом с тобой – тоже, – он снова залыбился.

Ну сердцеед!

Я прямо почувствовала, как становлюсь цвета спелой черешни.

– Дядя-а-а-а-а, – пристыженно протянул Марк.

Мы снова принялись за работу.

Закончили как раз тогда, когда первый народ стал подтягиваться в парк.

Мамочки! Как же мы преобразили нашу лавку!

Уже к часу дня у нас была такая огромная очередь из маленьких детишек, которые хотели себе грим, что мы еле управились к назначенному времени. А детишки хотели еще и еще, позировали у «леса» из фанеры и картона с его «обитателями», с нами – а их родители все это фотографировали.

Думаю, все-таки, задумка им понравилась.

23:20

Звонил Марк и рассказал отличные новости: местная газета напечатала про то, что наш центральный парк на входе теперь похож на настоящий «лес», а пару новостных каналов даже хотят сделать репортаж.

Странно, я почему-то думала, что он к чертям собачьим удалил мой номер, а он, оказывается, все еще хранит.

Я украдкой поглядела на свои руки, которые так и не отмылись от аэрозольной зеленой краски, и решила отпраздновать такое событие рюмкой коньяка. Всего лишь одной – я-то до сих пор помню тот раз, когда напилась до чертиков и заблевала полдома.

Вот так и лежала, пила коньяк и смотрела телевизор, пока совсем не стемнело, а потом зачем-то позвонила ему и мы говорили, говорили, говорили…

18 апреля

12:54

Сегодня в парк не пошла – чувствую себя поганей некуда. Даже пару шагов пройти не могу, сразу голова кружится и в сон клонит.

Я подумала, что это из-за коньяка, а потом открыла Гугл и узнала, что такое часто бывает у гипертоников, коим я и являюсь. Очень жесткий сарказм: это слово у меня всегда ассоциировалось со старенькими бабушками-дедушками, а не восемнадцатилетними девушками.

Позвонила Киру (отметила про себя, что после появления Марка почти не звоню ему. Не Марку – Киру).

Он приехал ближе к десяти, привез продукты, разобрался на кухне, незаметно пихнул десятку: я это мельком увидела, как он подсовывал две пятитисячные купюры под солонку. Потом помог поменять баллон и уехал.

Я не то ожидала, ну совсем не то…

Мне, понимаете, нужен человек, а не домохозяйка… Хочется так посмотреть с кем-нибудь сериал, поржать, пообмениваться новостями, а не чувствовать себя пятилетним ребенком, за которым ухаживают день и ночь. К сожалению, Кир принципиально не годился для компаньона. Может быть, времени не было, он вечно куда-то торопится.

А может быть, просто не хочет; я уже давно не интересовалась, как у него «на личном фронте». Не хочет рассказывать – ну и пусть, зануда… Может быть, оно и к лучшему…

Мне почему-то резко захотелось позвонить Марку и пригласить его – так, чисто для компании, вы не думайте, мы же друзья только. Но я не позвонила…

Не знаю, почему…

19 апреля

21:12

Сегодня в парк не пошла тоже.

То есть, мне уже лучше, чем вчера, но я решила сохранить все свои силы до завтра – именно тот день, когда мы с Марком идем в кино.

Повторяюсь! Не как парень с девушкой.

А как друзья.

Большая. Разница!!!

Потому что, когда ты идешь «как парень с девушкой», это подразумевает под собой слюнявые поцелуйчики и обнимашки во время сеанса, и плевать, что сзади сидящих тебя людей уже тошнит от всего этого.

А когда это происходит «как друзья», это значит, что вести ты себя можешь как полный кретин, по-дружески обниматься и хохотать так, что кока-кола из ноздрей полезет.

В общем, завтра великий день!

Вот бы все дни были такими великими…

5 мая

19:15

Вы, наверное, удивитесь, какого же хрена я не писала так долго в своем электронном дневнике.

А я скажу, что жизнь – еще та скотина, и любимчиков у нее, к сожалению, чертовски мало.

А с нелюбимчиками она, жизнь, обращается очень плохо, а порой просто ужасно.

Вот ведь мне повезло… Вот ведь нам повезло, что она выбрала нас своими нелюбимчиками…

Двадцатого апреля я встретилась с Марком в торговом центре часа в два, и мы направились в старбакс. Купили одну большущую порцию картошки, две кока-колы-макс, уселись за стол… Ели, обсуждали сплетни, смеялись. Я чувствовала такой защищенной с ним, словно мы были братом и сестрой, разлученными много лет назад и потом снова воссоединенными. А что – все может быть!

Конечно, мы не брат и сестра с Марком, потому что родители мои не бельгийцы, а очень жаль.

А еще меня очень польстило то, что он только один раз спросил украдкой, почему я вынуждена носить канюлю, и в подробности не вдавался. Я ему сказала, что так и так, проблемы с легкими, сердечник, короче, полный букет болезней, но собираюсь зависнуть тут и надоедать ему как можно дольше. А он на это только улыбнулся и повторил, что помирать ему еще рано тоже, несмотря на то, что в его организме обитает маленький рачок.

(Да вы что, всего лишь маленький рачок, и все равно, что я свечусь, как рождественская елка, заявил он).

Короче, минут через сорок объявили о том, что сеанс скоро начнется. Я отметила, что в основном сюда пришли бабушки-дедушки да молодежны, и ни одного взрослого лет так под тридцать-сорок.

Мы похватали свое добро (канюлю, баллон, остатки картошки и кока-колу) и двинули в зал. Заняли свои места. И я впервые почувствовала боль в области груди – не сильно большую, но достаточную для того, чтобы ее ощутить. А так как я сердечник, я и не особо придала ей значения…

Фильм включился, парочки стали сосаться, бабушки-дедушки охать-ахать. И где-то на пятнадцатой минуте мне стало так плохо, что просто караул.

Я схватилась ледяными руками за Марка.

– Все хорошо? – он передернулся. Не оттого, что ему было противно, а оттого, что у моих рук просто минусовая температура – причина недостаточной оксигенации.

– Ага, вроде бы, – я улыбнулась.

Вот тут-то боль повторилась, только раз в десять сильнее. Я согнулась пополам.

– Луи, – Марк обхватил меня за плечи. – Только не говори мне, что все хорошо.

– Ну-у-у-у-у-у…

– Пошли скорее, я вызову «скорую».

Мы стали проталкиваться между рядами как можно скорее, пока меня снова не накрыл приступ. Но он накрыл. Сильнее, наверное, раз в биллион… Мои ноги подкосились, и я грохнулась прямо в проем под удивленные взгляды окружающих.

Марк заорал «Луууууиииизаааааа!!!», в зале поднялась паника, а дальше я ничего не помню…

Я просыпалась пару раз и снова проваливалась в липкий сон под звуки приборов. Очевидно, меня пичкали какими-то наркотиками, отчего я не помню большей       половины того, что со мной происходило.

Из больницы я выписалась пару дней назад. Кир, узнав, что произошло со мной, сказал, что с этого момента ноги моей не будет в общественном транспорте, а он станет навещать меня гораздо чаще – вот уже случай почувствовать себя немощной корягой.

Я-то согласилась, а самой мне было так погано, так больно… Теперь я начала понимать, что риск здесь реальный – чем больше двигаешься, тем сильнее приносишь вред сердцу… Даже кусочек пиццы – это вредно, а я только и делала в последнее время, что питалась фастфудом.

Короче говоря, нарушил правила – плати.

Вот и пришлось заплатить визитом в больницу…

Как они не обязали передвигаться меня в инвалидной коляске – вот, что осталось загадкой. Очевидно, я еще не выгляжу, как покойник в тридцатиградусную жару (а выгляжу, как покойник в минус сорок пять), чтобы мне назначали передвигаться строго на коляске, дабы не приносить вред сердцу.

Все болит…

Устала…

7 мая

21:59

Перед тем, как меня вышибли из Санкт-Петербургской больницы, у меня и моего лечащего врача-кардиолога состоялся серьезный разговор. Сначала он повторил свою мантру про «соблюдение максимально неподвижного образа жизни и бла-бла-бла», что он всегда делает на каждом приеме, словно мне это поможет, а потом взял огромный черно-белый рентгеновский снимок моих внутренностей, ну, понимаете, то, что еще осталось в моей груди, и скорбным голосом сообщил, что легкие мои бедные функционируют только на пятьдесят процентов из ста положенных. Потом он взял тот снимок, который я сделала в конце марта – там подобие легких функционировало на восемьдесят пять процентов.

Я и без его медицинских иероглифов поняла, что прогресс гипертензии идет со скоростью страдающей от поноса лошади. А он, посчитав, что плохих новостей с меня недостаточно, уже в открытую стал издеваться – вот, Луиза, вот, понимаешь ли, так и так, этот год для тебя может стать последним, живи каждый день так, словно завтра ты умрешь, наслаждайся жизнью… Как, спрашивается, наслаждаться жизнью, если в ноздрях у тебя трубочки воткнуты да тяжеленный баллон ака гиря у каторжника?

Вот как – сначала он говорил, что в запасе у меня года два есть точно, потом – год-полтора, а теперь он всеми силами намекает, что в моем случае – пять-шесть месяцев уже благословение, посланное свыше.

А лично я не верю ни в это самое «выше», ни в Господа. Самый настоящий закоренелый атеист, привыкший полагаться в тяжелых случаях на собственный ум, а не на то, что с неба вдруг к тебе снизойдет ангел и решит зачет по физике. Понимаете, я, как бы, не угнетаю Бога, но и понять не могу, что все люди в нем нашли такое, отчего полагаются только на него, уж не сочтите за расизм.

Вот и приходится мне теперь целыми днями торчать дома и только с поддержкой Кира выходить на улицу… Я так скучаю по парку, по моей работе, по детишкам. По мистеру Брауну и Марку. Последний, кстати, уже прошел два курса химиотерапии из восьми недавно, и теперь тоже отлеживается дома, хотя запрет на передвижение к нему не применим. Но я не завидую… Мы говорим с ним по телефону каждый вечер исправно по два-три часа, а все равно, присутствие вживую, как ты ни крути, лучше, чем слышать голос, искаженный звукопередачей на другом конце провода.

Так грустно…

8 мая

12:16

Кир покинул мой дом пару часов назад. И понеслось…

Наверное, это как-то недостаток кислорода на меня действует, а может быть, я уже двинулась крышей.

На улице уже травка пробивается, снег стаял, птички поют – чисто весеннее настроение. Так хочется выбежать во двор и вдохнуть все эти весенние краски в себя…

Но все, что я сейчас могу – вдыхать эти самые «весенние краски» через приоткрытую форточку и наполовину функционирующими легкими. Как подумаю, что вся эта котовасия происходит именно из-за них, тошнить начинает…

Можно, конечно, просить умолять записать меня в очередь на пересадку легких, но не факт, что я доживу до назначенного дня. Зато, когда я умру, можно будет пожертвовать мои органы кому-нибудь, кто в них действительно нуждается… В конце концов, это же какой-то плюс…

17:11

Все это ничегонеделанье уже здорово начинает действовать мне на нервы. В основном, потому, что перед тем, как я загремела в больницу, я вела достаточно активный образ жизни. На транспорте каталась, гуляла, словом, делала все, что делают относительно нормальные люди. А теперь мне приходится даже шаги за собой считать, лишь бы не сделать ненароком больше, чем полторы сотни. Все остальное время я провожу либо на диване, просматривая какой-нибудь сериал уже в пятидесятый раз, либо сплю, либо строчу в дневнике, как пулемет.

19:40

Только что пришло официальное подтверждение по почте из университета.

Я заявку подала еще пятого мая, под напором врача. А теперь я официально не учусь, как настоящий умирающий, осталось только попросить Кира забрать мои документы оттуда.

Так смешно и иронично – я даже и одной пары-то не проучилась, а уже приходится уходить.

23:29

Не могу уснуть.

Все время кручусь с боку на бок, постоянно путаясь в канюле, но сон не идет.

А в голове ритмичными ударами раздается мой план, который я решила выполнить завтра… Тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Волнуюсь…

9 мая

13:00

Нет, решила, что мне его, план, нужно продумать как следует, чтобы не попасться с поличным. Иначе, если Кир пронюхает про эту затею, которую я вознамерилась воплотить в реальность завтра, есть вероятность, что он меня убьет. А потом заставит восстать из мертвых и убьет снова.

Почему?

Ну, наверное, потому, что он у нас весь такой правильный христианин, молитвы читает, в церковь ходит, одним словом, убивает время на ненужную фигню. А врач-то сказал сидеть дома и показывать нос на улицу не больше, чем на пятнадцать минут.

Хотя нет, у них, православных, не принято убивать, но все равно, если он узнает, что я собралась провернуть, взбучка мне обеспечена.

Завтра великий день!

(У меня возникло резкое чувство дежавю: именно эту фразу я писала ровно за день до того, как со мной приключилось небольшое фиаско. Думаю, лучше ее произносить уже не стоит).

Ну теперь-то я не буду рисковать так сильно.

Правда же?

11 мая

23:58

Все прошло так, как я и задумывала. Но почему-то я не рада…

Кир уехал от меня в двенадцать, а в половине первого я уже тряслась в городском автобусе, счастливая и с улыбкой до ушей.

Я поверить не могла, что все это со мной происходит! Да даже сейчас, обложившись подушками, я поверить не могу, что все это уже произошло вчера, а я еще жива-здорова.

Ну так вот, приехала я в парк и сразу кинулась к нашему месту. Мы нашу лавку так раскрасили, что ее, наверное, теперь можно за километр рассмотреть – такое себе сборище ярко-зеленого, синего и желтых цветов. Марк, видимо, увидел меня издалека, и уже вскоре несся ко мне, как чемпион на забеге или типа того. А то – я же ему уже сказала, что не смогу работать в парке из-за собственного желания (чушь собачья, но не стану же я ему говорить про то, что я умираю?). В общем, обрадовался…

Теперь вместо каштановых кучерявых волос на его голове красовалась блестящая лысина, и, похоже, он особо и не парился насчет нее. И медицинская маска. Вот если бы у меня был рак, я бы сделала все, чтобы никто не догадался, что у меня на голове волос не осталось. Но все равно – так он нравился мне даже больше.

И мистер Браун обрадовался тоже. Только наши ноги ступили на территорию парка, как он выскочил из своей будки и давай меня обнимать… Очевидно, Марк уже рассказал ему, что я не буду тут работать.

А он дядька классный… Такой живой, лучистый, иногда я думаю, что он и тетушка могли бы стать отличной парой… Они-то друг другу как никто другой подошли бы. Я даже иногда вечерами перелистываю фотографии, которые нашла в сейфе, и представляю их вместе…

В общем, затащил нас дядюшка Браун к себе в будку, заварил чай и вручил мне небольшой презент – магнитик сизображением нашего центрального парка. Я такие видела, они на блошином рынке продавались рублей за двести, но все равно, мне было очень приятно, что я сразу и сообщила. А дядюшка Браун прямо так и расцвел, сердцеед…

Мы говорили, говорили, говорили… Наверное, до самого закрытия парка. Марк рассказал, что анализы его улучшились, и его отпустили из больницы. Контрольный скриннинг ему назначили двадцать девятого мая. То есть, посмотреть, как опухоль реагирует на лечение; если реагирует, оставить все, как есть, а если нет – пробовать новый протокол лечения.

Потом мы с ним гуляли по парку и держались за руки. Не как друзья… Его нежные загорелые пальцы сплелись с моими, бледно-синими и ледяными, и это было так ново и приятно.

Он даже смотрел на меня как-то по-особенному, ну, знаете, как будто мы уже встречались – не хватало только поцелуя.

К сожалению, Золушке пришлось уходить, иначе злая мачеха в роли Кирилла Зеленского могла рассекретить ее и прополоскать по полной (теперь Кир ездил проведывал меня не один раз в день, а целых два, ну спасибо). Поэтому ближе к шести часам я уже стояла на остановке и ждала автобуса.

– Луи! – послышалось сзади.

Сердце мое упало куда-то в пятки, потому что на земле существовал только один человек, который называл меня не по имени, а таким вот сокращенным вариантом.

Я обернулась.

Марк затормозил и широко улыбнулся.

– Луи, – он засеменил ко мне. И только тут я увидела, что за его спиной скрывается что-то розоватое…

Букет роз.

– Спасибо за сегодняшний день, – Марк снова улыбнулся. А я почувствовала, как превращаюсь в помидор…

– Не за что, – пискнула я.

Люди на остановке стали оборачиваться на нас и улыбаться. А мне – клянусь! – захотелось провалиться сквозь плитку.

Марк протянул букет.

А я только и могла, что таращиться на него, как полная идиотка.

В конце концов я нерешительно взяла его, притянула к себе и вдохнула сладковатый запах.

– Спасибо…

– Нет, серьезно, это тебе спасибо за все, – он опустил глаза в пол. – Я же так понимаю, ты больше не придешь.

Я хотела сказать: а приходи ты ко мне домой, но вовремя прикусила язык. Не хватало еще, чтобы он подумал обо мне что-то плохое!

– Ну, вроде, да.

Сзади послышался вой автобуса.

– Ну, тогда пока. Звони, о’кей? Я буду держать тебя в курсе нашего парка, если хочешь, – он рассмеялся.

– О’кей, – я грустно улыбнулась.

С одной стороны, я понимала, что вряд ли ему нужна такая больная, как я, вот он и умывает руки. Я с трудом удержалась, чтобы не расплакаться, и с силой прикусила губу.

Означает ли это, что мы не встретимся больше?

Означает ли это, что это наша последняя встреча?

А букет роз?

Это «спасибо» как от друга?

Или «спасибо» как от парня?

Автобус подъехал, и я, растворившись в толпе, как можно быстрее заняла самое дальнее место. А когда шла по салону, заметила, что он все еще там, стоит и провожает меня взглядом…

Домой я приехала и улеглась в постель как раз тогда, когда замочная скважина щелкнула и в тишине раздалось: «Луиза, это я, Кир!».

Сердце неистово билось… Я притворилась, что сплю, и в итоге заснула по-настоящему, настолько была уставшей.

Проспала аж весь сегодняшний день.

Проснулась, и сразу реветь…

Так больно – понимать, что мы больше с ним никогда не увидимся…

12 мая

14:09

Как больно осознавать все это.

Я прокрутила у себя в голове все то, что произошло, уже раз миллион, если не больше.

Что означает этот букет?

У меня даже мысль проскочила – подарил его на мои похороны заранее, хотя после того, как я пересчитала все бутоны и пришла к выводу, что количество цветов нечетное, облегченно выдохнула (ура, все-таки, букет не на мои похороны) и немного успокоилась.

Мобильник всегда лежит рядом со мной, на случай, если мне станет плохо, мне нужно набрать только одну цифру – «5», и нажать на нее. Я пару раз срывалась и хотела позвонить Марку, но в итоге сбрасывала. Все так запутано…

Может быть, он уже забыл про меня. Я же, как ни крути, была только его помощником в парке. Вот, может, нашел себе другого ассистента, взамен «утерянного». И начал снова глазки строить, букеты дарить…

Как думаю об этом – глаза наполняются слезами.

О организм, пожалуйста, положи уже наконец конец моим страданиям!

14 мая

16:00

Кир приходит каждый день. Приносит продукты, меняет баллон. Теперь я могу использовать не один, а аж два баллона за день – это связано с тем, что ни черта мои легкие не справляются со своей нагрузкой, хотя врач уже скорректировал мой прием таблеточек.

Мне даже с канюлей стало тяжело дышать. Пугающая неизвестность: когда же сердце решит, что с меня хватит, и остановится?

Ни одного звонка или эсемески от Марка. Как я и думала: сдалась я ему, дурочка с трубочками в носу…

Сердце болит постоянно. То сильнее, то боль притупляется.

16 мая

18:49

Поверить не могу, что это происходит.

Я-то думала, что он кинул меня, а он, оказывается, все это время искал мой адрес. Вот дурачок, мог бы просто позвонить!

Короче, приехал сегодня Марк ко мне домой, а я тут лежу, с открытыми телесами (в доме нужно хоть иногда открывать форточки, а мне так лень), отрезанными волосами почти под корень, так что голова моя напоминает футбольный мяч (я сама срезала почти все пару дней назад, потому что мыть их мне стало очень и очень трудно), с заплывшими глазами, в общем, красота неописуемая. Повезло, что я была на втором этаже, пока он мыл руки, успела приодеться и причесать волосы.

Вот так и произошло его первое столкновение с живой мумией.

Большую часть времени мы просто сидели друг напротив друга и молчали. Ага, видно, у него еще не было опыта разговора с живым покойником… Или, может быть, он просто не привык видеть меня в таком состоянии… Потом разговаривали на нейтральные темы… Он извинился, что долго не появлялся. А я… Ну, что я могла сделать с такими ограниченными способностями? Только позлиться – хотя в глубине души мне плясать хотелось оттого, что он меня, оказывается, не кидал.

Так и сидели… Молчали. Не знаю, о чем он думал. О том, какая я немощная, наверное, даже до соседней комнаты с трудом доползаю. Потом начал расспрашивать про то, что со мной случилось… Ну, я и выдала все с горя…

У меня умерли все родственники.

У меня неизлечимая болезнь, артериальная легочная гипертензия, и прогрессирует она очень быстро, так как никто не хочет взяться и лечить ее.

Мои легкие работают меньше, чем наполовину.

Мне запретили выбираться в город – словом, сказали вести такой образ жизни, какой ведут покойники, чтобы продержаться тут подольше. Не покойникам – мне.

У меня чертовски болит сердце.

(Я даже чуть приспустила рубаху и показала ему исполосованное шрамами от операций тело)

Я жутко бешусь из-за того, что потеряла свою первую и единственную любовь работу не потому, что добровольно ушла с нее, а потому, что иногда даже элементарно не могу дойти до туалета.

Короче, выложила всю правду, даже не знаю зачем. Утаила только то, что умираю.

Мне так надоело держать это все в себе, а тот, кому бы я могла рассказать всю ее раньше и как следует посетовать на жизнь, уже давно пребывает в мире ином. Вот и получается такой горький замкнутый круг во всех смыслах…

Мы настолько заговорились, что я даже не сразу вспомнила глянуть на часы. А как увидела время, то сразу сообщила Марку, что у него остается меньше сорока пяти секунд на то, чтобы выместись из дома и убраться куда подальше, пока Кир не увидел.

(Очевидно, про Кира я ему не сказал, иначе он мог подумать про меня что-то не то).

Он был внизу, обувал ботинки, и я, совершенно неожиданно, громко выкрикнула о том, что собираюсь прийти в парк. К сожалению, я не видела выражения его лица, но спорю, в то мгновенье его мозг пронзила мысль примерно такого содержания: «интересно, а она будет добираться на двух или четырех конечностях?», но Марк добросовестно ее не озвучил. Как бы, понимаете, тут, разрываясь между обычной подростковой жизнью и смертельной болезнью, нужно соблюдать нормы этикета… Бесплатную парковку тебе разрешат, а ты уже сам, как хочешь, доказывай, что она бесплатна именно для тебя.

Он ушел… А я сидела на кровати и пыталась понять, во что же я себя ввязала…

17 мая

10:00

Только что узнала, что первого июня встреча с кардиологом и новые обследования.

Кир, кстати, документы из университета забрал.

Интересно, теперь уже можно считать, что я официально умираю?

20 мая

23:11

Вчера Кир заставил меня проведать могилку тетушки – последний раз я была там в январе. А я, как ни отбрыкивалась, все равно вскоре очутилась на высохшем пустыре с тысячей надгробных плит, поросших в паутине.

Юноша-то наш откуда-то достал инвалидную коляску и потребовал меня усесться в нее. Я бы хотела поспорить, но все равно чувствовала себя не очень после каждодневного приема таблеток, поэтому покорно уселась на холодное брезентовое покрытие.

Мы ехали медленно, отчасти из-за того, что трава и всякий сор забивались в колеса между спиц. Я рассматривала могильные камни. Где-то на середине пути мне попалась черно-белая выгравированная фотография мальчика лет девяти, и подпись: «это была неравная схватка. Покойся с миром».

Неравная схватка… Если отбросить вариант с соперником на ринге, про «неравную схватку» говорила какая-то болезнь, очевидно, достаточно серьезная для того, чтобы отправить своего обладателя в землю.

Мы наконец въехали на территорию тетушки. Ее фотография на памятнике и… скорлупа и обертки конфет по всему периметру.

Я поморщилась.

– Ну что за люди, – Кир принялся собирать мусор в ладонь.

– Нелюди.

– Точно, нелюди, – повторил он так, словно я раскрыла ему вековой секрет, который не удавалось раскрыть даже самым великим гениям. – Кошмар. Это могила или мусорка?!

Кир припарковал меня у входа, а сам сбегал к машине, взял лопату, грабли, мусорный пакет и принялся за работу. Вот так мы и провели последующие два часа, а потом мне стало плохо, и я попросилась домой.

Как только приехала, упала без задних ног на кровать и сразу уснула.

23 мая

10:15

Все эти дни просто лежу и смотрю в потолок, размышляя о тяготах жизни.

В парк, естественно, не ходила.

Марк не звонил.

Грустно…

26 мая

19:05

Он снова заявился ко мне домой, только теперь – по предварительному звонку и с яблочной шарлоткой.

Не Кир – Марк.

Мы сидели, ели пирог, смотрели мультфильмы и шутили, как дети. И мне было так легко. То ли дело Кир: хмурый постоянно, как туча, и иногда даже кажется, что он мне не друг, а нянька. А Марк… Хороший он. Очень хороший.

29 мая

21:34

Сегодня Марк приходил снова. И снова мы болтали, болтали, болтали… Я прямо даже забываю о том, что я, собственно, уже ходячий труп, осталось только дождаться, когда сердце откажет или машина на худой конец переедет.

Ну так вот… Сделала Марк скриннинг, результаты будут первого июня.

– Ого, вот это совпадение, – удивилась я и захихикала, как идиотка. Словно узнать, насколько твой организм еще жив, можно отнести к понятию «романтика».

– А что? – он непонимающе нахмурился.

– У меня встреча с лечащим врачом в этот же день.

– И что там, на встрече, обычно делают?

Я снова улеглась на кровать и стала пялиться на потолок.

– Ну, сначала он беседует с тобой на наличие новых симптомов, потом проводит разные манипуляции. Эхокардиограмму, рентген легких с контрастом… Я уже сделала их так много за последний год жизни, что на меня датчики в магазине пиликают.

Мы покатились со смеху.

Потом Марк спросил:

– И как это, интересно – светиться, как рождественская елка?

Мы снова засмеялись. Какое же у него очешуительное чувство юмора!

Я поймала себя на том, что разглядываю его загорелую кожу и рельефное тело, обтянутое полупрозрачной майкой. Ух ты…

– Хорошо, и что потом?

– Ну-у-у-у-у, – протянула я и пожала плечами. – Он либо корректирует препараты, которые я принимаю, либо оставляет все как есть и назначает следующее плановое обследование.

В воздухе повисла тишина. Марк пялился на меня так, словно у меня вдруг выросло по четыре головы на каждом плече. Потом он все-таки нерешительно произнес:

– То есть – оставляет все как есть?

– Ну, я же сказала, до следующего…

– Нет-нет, – он грубо меня перебил, – я просто не могу понять, действует ли терапия?

Видно было, что он сильно встревожился. А я, дура, кажется, сказала слишком много. Мне нужно было выкручиваться, и как можно скорее, потому что я не собиралась говорить ему о том, что все эти обследования я делаю только для того, чтобы отследить, как скоро я ласты склею, но никак не для борьбы с недугом.

– Ну, видимые улучшения есть, – в итоге сказала я и поспешила сменить тему, потому что это было неправдой.

Мы снова заговорили на нейтральные темы. Но только Марк все оставшееся время как-то… пялился на меня… Словно я обманула его. Хотя так и было… Но Брауну незачем было знать про то, что я умираю.

Все что угодно, но я обязана сохранить эту тайну.

4 июня

17:19

Вот и лето.

Которое может стать для меня последним.

Все произошло первого июня. Все-таки, я не унывала до последнего, пока не получила результаты: сердце на пределе, легкие все такие же дрянные, а железо понижено. Вот и придется мне теперь в дополнение к разноцветным таблеточкам колоть уколы…

Как только Кир и его мопед скрылись за поворотом, я как полоумная бросилась собираться. Мы с Марком договорились посидеть немного в новом французском ресторане, который открылся совсем недавно. Не из-за того, что это круто и престижно, просто больница находилась всего лишь в квартале от него.

Помыла голову, сделала макияж, уложила волосы и прицепила заколку в виде ромашки, одела свое любимое платье в пол – в общем, впервые за пару месяцев стала похожа на человека. К назначенному времени он уже сидел и ждал меня за одном из столиков.

– Привет, – Марк лучисто улыбнулся и помог дотащить кислородный баллон. – Ты прекрасна.

– Спасибо, – ответила я, краснея.

Я заказала себе стакан апельсинового сока и самое постное, что только смогла найти в меню – жульен с курицей. Все-таки, диета… И, хотя я все еще не оправилась от того визита в реанимацию, я решила, что ничего с меня не станется, если я побалую себя один разочек вкусной едой.

Тем временем Браун обрадовал меня отличной новостью: химия действует. Метастазы уменьшились, некоторые и вовсе исчезли, словом, я была очень рада за него, хоть и по-доброму завидовала на подсознательном уровне. Врачи так удивились результату и быстрому регрессу заболевания, что следующую проверку назначили через месяц, двадцать девятого июня. Теперь это число будет ассоциироваться мной как счастливое и несчастливое одновременно.

Потом он спросил, какие «результаты» у меня, и я поняла, что лучше рассказать про все сразу, чем никогда. А кто меня знает, может быть я уже завтра умру, так и не успев ничего сказать!

Мы вышли в липкий вечер на веранду на третьем этаже ресторана. Я облокотилась о перила. Мне даже тяжело дышать стало: не из-за болезни, а потому что очень волновалась. Что он скажет? Больше всего я боялась, что Марк ответит что-то вроде «иди-ка ты лесом, больная-умирающая», и это была единственная причина, по которой я держала втайне то, что я содержусь на паллиативном лечении.

А потом я как-то резко поняла, что он может уйти даже без этого… Моей обязанностью было сообщить ему (не считая того, что я пару дней клялась самой же себе, что фиг кому еще сообщу о том, что умираю), а его обязанностью было отреагировать.

Я набрала в легкие побольше воздуха (на все сорок процентов) и все тихо рассказала…

Потом, когда я закончила, он просто тихо отвернулся и стал смотреть на оживленную трассу, жуя нижнюю губу. Пару минут мы провели в полной тишине, а потом на веранду к нам ввалился пьяный в стельку гуляка, разрушив наше неловкое молчание.

– Почему ты не сказала сразу? – Марк выглядел так обиженно, словно мы были мужем и женой и все это время я скрывала измену.

– Не знаю. Боялась.

Я подняла голову к черному небу, уже ощетинившемуся иголками белых звезд. На глазах выступили слезы. Ну да, вот расплачься еще перед своим объектом обожания, рева-корова…

– Чего же ты боялась, глупая? – Марк в считанные секунды преодолел разделяющее нас расстояние и схватил меня за ледяные руки. – Чего?!

Все. Вот тут-то меня и прорвало.

Не успела я оглянуться, как поймала себя на том, что крепко обнимаю его, уткнувшись в его вечерний костюм, пропитывая его слезами и твердя «прости, прости, прости».

– Можно один вопрос?

– Ну? – он отстранился и серьезно посмотрел на меня.

– Ты же не собираешься бросать меня?

Марк подушечками пальцев нежно вытер мои слезы.

– Конечно нет, Луи.

И, выпрямившись во весь свой рост, поцеловал меня.

6 июня

14:19

Первого июня я узнала, что Марк бросать меня не собирается.

То есть, не как парень девушку, а как человек человека.

Что-то во мне переклинило, тогда, когда мы целовались на веранде, окруженные только гулом машин и прохладой вечера. Я достала телефон и позвонила Киру, сказала, чтобы он не приезжал ко мне на следующее утро. Он сказал: «конечно, Луиза». Но что-то в его интонации было не так, словно он обманывал наивного ребенка…

А дальше все закрутилось со скоростью пули. Мы заказали такси, ехали по ночному Петербургу и целовались, целовались, целовались… Еле дотерпели до дома. Как только я открыла дверь ключом, мы, не снимая ботинки, сразу упали в объятиях на раскладной диван в зале (у меня две кровати: на втором этаже и эта, сразу напротив входа в дом, предназначающаяся для тех особо поганых дней, когда я чувствую себя так ужасно, что даже не могу преодолеть сорок пять ступенек).

Надо признаться, это было самое волшебное время за все мои восемнадцать лет. И самое долгое, проведенное с Марком Брауном.

После того, как мы закончили, мы еще долго лежали и целовались, пока не уснули. Мне было так хорошо, что я даже не удосужилась поправить платье, которое уже наверняка помялось – его я забросила в самый конец комнаты, когда Марк раздевал меня.

Я лежала и ощущала его тепло, его дыхание, его пальцы на моем теле…

Словно мы были с ним единым целым.

Уже, засыпая, он произнес одну фразу: «Луи, я с тобой».

То, что Марк говорит всегда прямо и без пафоса – вот что меня восхищает в нем.

А утром меня разбудил странный звук… Вроде «щелк-цык-щелк-цык-щелк». Я, все еще в объятиях Марка, заткнула уши пальцами и снова провалилась в сон.

К сожалению, что это был за звук, до меня дошло слишком поздно…

А вот представьте ситуацию. Вы знакомы с одной больной паинькой-девочкой всю ее жизнь, и, как хороший друг, должны ухаживать за ней, развозить ее на инвалидной коляске, подкладывать деньги и привозить продукты. Девочка – просто чудо. Лежит целыми днями в кровати и не выпендривается. А потом вы заходите в очередной раз, чтобы проверить, жива ли она или нет, и вдруг обнаруживаете, что по дому валяются незнакомые брюки, лифчик и платье, а в кровати – две пары ног вместо одной.

В тот момент я так пожалела, что Кир имеет ключи от моего дома…

Мы здорово поругались в тот день. Кир кричал, что напишет на Марка в полицию, а я орала, что это моя жизнь и он мне не чертова нянька, чтобы решать, могу ли я уже спать с парнями или нет, гулять или нет, ну и так далее. Он обозвал меня шлюхой, я выкрикнула пару нелестных слов о нем, что лучше бы он вообще не рождался и пусть идет лесом. Я даже, зная, как он болезненно реагирует, когда я отпускаю шуточки о религии, пару раз повторила, что Бог – чушь выдуманная, а Кир – повернутый на всю голову. За время, пока мы собачились, Марк уже успел натянуть брюки и выместись за дверь, так что, когда Кир покинул меня с багровым от ярости лицом, я осталась одна, в полном одиночестве.

А постель все еще пахла Марком…

Я была так взбешена, что с видимым успехом могла начать кататься с пеной у рта. Но я этого не сделала. Глотая слезы, я убрала одежду, впервые почувствовав в себе прилив сил. Выкинула использованные презервативы. Заблокировала Кира и в социальных сетях, и его номер в телефоне.

Может быть, Марк что-то хотел сказать перед тем, как уйти… Но я его не винила. Я бы тоже по-тихому свалила из дома, если бы меня поймали с поличным.

Мамочки! Мне было так стыдно перед ним! Я набирала его номер, но там стоял автоответчик.

Поэтому я решила, что дам ему время выдохнуть. Пусть переварит все это… И, возможно, придет первым.

11 июня

23:10

С того момента, как мы поссорились с Киром, Марк ни разу не приходил и не звонил. Ну и пусть. Так даже лучше, хотя я уже начинаю подозревать, что он кинул меня навсегда и подальше – понимаете, тогда-то это был накал любовных чувств, но когда тебя выгоняют из дома в чем мать родила, становится совсем не до романтики.

А Кир… А пусть идет он в задницу, вот честно.

Я, конечно, не живчик, но кофе сварить и бутерброды сварганить себе все еще могу сама.

Поэтому, когда он приехал весь такой лучистый, с улыбкой до ушей, и стал извиняться, словно это я его застукала с девушкой во время секса, я сразу заподозрила что-то неладное. Особенно после того, когда он предложил поехать в парк.

Я была на него зла, но все же согласилась, чего церемониться, пока есть возможность…

Пока я собиралась, он торопил меня, словно мы куда-то опаздываем. Но ведь мы же никуда не торопились! Как бы то ни было, уже вскоре я разъезжала по вымощенной плиткой дороге на инвалидной коляске и вдыхала запах лета.

Последнего лета… Моего последнего лета.

Потом Кир прикатил меня к ларьку. Себе выбрал «фруктовый лед», а мне вручил яблочный сок. Вот так и сидели… Я пила сок через трубочку, он ел мороженое, и я представляла, что это не Кир сидит со мной рядом, а Марк.

Мы вернулись в дом через пару часов. Он пожелал мне спокойной ночи (опять же, очень-таки доброжелательно), а я поплелась к себе в постель. Не для того, чтобы спать… У меня был маленький план, который я хотела воплотить в реальность, когда Кир уедет.

Но когда я услышала, как газует его «приора», и попыталась открыть дверь ключом, то пришла к очень простой истине… И все сразу встало на свои места, почему это гадина с кудрями был весь такой милый-премилый сегодня, в парк заставил съездить… В то время, пока я сидела и наслаждалась природой, в моем доме совершенно бесцеремонно меняли замки рабочие, специально заказанные Киром.

Даже щеколды снаружи на все окна приделали.

Так что теперь осталась я тут, взаперти, в буквальном смысле, умирать…

Ну спасибо, Кирилл Зеленский.

Ненавижу тебя.

17 июня

00:41

Последние пару дней чувствую себя зверушкой в клетке, если честно.

Этот садист приходит ко мне два раза в день. Как в тюрьме – только полосатой робы не хватает.

Пока он готовит еду, я изливаю на него весь свой гнев, матерюсь, словом, пытаюсь вывести его из себя. Он даже пару раз порывался «уйти навсегда, чтобы я тут сгнила наконец-то», но я-то понимаю, что никуда он не денется, его христианская совесть просто не даст ему это сделать. Так и живем…

20 июня

22:10

Сегодня я уснула под утро. А проснулась не в два часа дня, как я это обычно делаю, а из-за какого-то странного стука глубокой ночью, доносящегося из-за окна в прихожей.

Пока я пыталась выпутать себя из канюли, в которой запуталась опять, пока переворачивалась, стук стал настойчивее. А потом – р-раз, – и прекратился. Я выдохнула, что не придется идти никуда, и снова улеглась в постель.

Как бы не так…

Через пару минут стук возобновился.

Если это Кир, который потерял ключи, то ни черта я его не впущу, пусть там сидит мерзнет. Но на часах-то три утра… В это время наш православный христианин уже девятый сон досматривает, так что я не думаю, что ему приспичит под окнами прыгать.

Тогда кто же это…

Я наконец переборола себя и, обувая тапочки, пошаркала в прихожую.

Стук, стук, стук…

Подошла к окну. Темно. Ничего не видно. На всякий случай тоже постучала, предупредить, мол, какого же вы хрена тут под окнами прыгаете, кто бы вы там ни были, проваливайте. И внизу, совсем неожиданно, включился фонарик, осветив абсолютно лысый череп и грустные большие глаза…

– Привет, – когда и он, и я отомкнули щеколды (они теперь стояли у меня и снаружи, и внутри дома), Марк быстро вскарабкался на подоконник и ввалился в комнату.

А я так ошалела, что только и смогла, что стоять с открытым до пола ртом и рожей, вытянувшейся в единый знак вопроса.

– Все хорошо? – он нахмурился. – Выглядишь так, словно увидела призрака.

– Ага, призрака, который врывается в дом в три часа ночи, – промямлила я.

На самом деле, я понятия не имела, как мне стоит вести себя с ним после Того Самого Дня. Делать вид, что ничего не произошло? Или слезно кинуться в ноги и начать просить прощение?

Мы прошли на кухню. Уселись на кресла. Он схватился за голову, а я принялась яро делать вид, что настраиваю эту дурацкую канюлю. Наверное, это было самое долгое время, проведенное вместе с ним в полном молчании.

В итоге, как это всегда бывает в стрессовых ситуациях, я ляпнула самое дурацкое, что пришло мне в голову:

– А ты что тут делаешь?

Браун посмотрел на меня так, словно вместо меня здесь откуда ни возьмись появилось трехголовое чудовище.

– А? Да так… Я много раз наблюдал, что к тебе в дом приходит какой-то парень. Прямо так даже по-хозяйски, открывает-закрывает дверь, продукты носит, – он ущипнул себя за переносицу. – Пару дней назад вот видел, как вы мило щебетали, обжимались, а потом он тебя посадил в машину, и вы растворились в закате.

Наступила гробовая тишина.

Только тут до меня дошло, что он подумал, что мы с Киром – пара! Ну конечно! С стороны это, наверное, действительно смотрелось диковато, когда к твоей девушке в дом наведывается незнакомый юноша аж по два раза на дню. Но Мы с Киром… Гадость… Фу… Да никогда бы в жизни я бы не стала встречаться с этой занудой! Он же ведь, все-таки, мне в няньки годился уже…

– Марк, я… Ты не то подумал, – начала оправдываться я. – Мы же с ним… С Киром… Не…

– Да я все понимаю, – юноша грустно улыбнулся. – Не стоит лишних слов.

И, резко встав из-за стола, только собрался уйти, как вдруг остановился у прохода, и, даже не поворачивая головы, тихо прошептал:

– Я же так тебе верил, Луиза.

И, отомкнув щеколду, растворился в ночи.

А я так и осталась сидеть в кресле, глотая слезы, с трясущимися руками и неимоверной болью в сердце…

22 июня

16:14

Это Кир виноват… Это Кир виноват… Это этот чертов Кир виноват!!!

Эти три несчастных слова прокрутились в моей голове раз биллион за последние два дня. Да если бы я Марка заранее предупредила, что настолько все плохо, что мой лучший друг детства уже стал работать у меня нянькой на побегушках… Может быть, он так бы и не бесился… Так нет же – решила построить из себя сильную независимую леди – вот теперь расплачивайся за свою твердолобость и думай, как же Марку объяснить, что никогда Кир парнем моим не был и никогда не будет.

Я этому зануде сегодня чуть не предъявила! Но сдержалась.

Как же я сейчас зла на весь мир… Просто… Кошмар какой-то… Аж плеваться хочется… Чуть вспомню все то, что произошло позавчера – и слезы сами наворачиваются.

Больно…

24 июня

12:05

Двадцать седьмого июня у меня встреча с моим кардиологом. Уже не волнуюсь. Раньше была надежда, что все обойдется и я смогу дожить хотя бы до своего двадцатилетия. А теперь иду туда как корова на бойню – все равно знаю, что ни черта мне эти визиты не помогут.

25 июня

20:00

Весь день сегодня лежала и пересматривала в интернете фотографии нашего разукрашенного парка.

Даже репортаж нашла, который был сделан пятого мая – тогда, когда я коротала свои дни в больнице. Тут Марк, дядюшка Браун, репортеры…

Р е п о р т е р1: Скажите, Марк, вы творческий человек или это был такой наплыв творческих чувств?

Р е п о р т е р 2: Делали ли вы декорации одни? Или кто-то помогал вам?

Марк замялся. Потом, через какое-то время, оживился снова.

М а р к: Наверное, это все же был такой «творческий наплыв», если можно так выразиться. Я бы никогда так не смог, честно. Мне помогал один прекрасный человек. Без него, а, точнее, нее, парк бы никогда так не преобразился. Она сейчас физически не здесь, но я знаю, что она со мной постоянно.

Я закрываю «Ютуб», потому что больше не могу смотреть это… В глазах стоят слезы, размывая весь вид.

Она со мной постоянно…

Черт тебя бери, Луиза, что же ты наделала…

28 июня

00:00

Вот и еще один бесполезный визит прошел.

Кир договорился с частной больницей. Умыть, видно, решил руки… Меня определяют на паллиатив, теперь уже по-настоящему.

31 июня

17:30

Вещи собраны. Взяла с собой фотографии тетушки, потому что знаю, что, скорее всего, это мои последние дни дома. С каждым днем чувствую себя все хуже и хуже.

Ночью не могу уснуть из-за того, что задыхаюсь, а днем вырубает на ходу из-за недостатка сна.

Сегодня я также зашла в комнату тетушки. Полежала на покрывале, вдыхая запах ее духов. Потом снова прополоскала комнату от и до: перешарила все журналы, книги, старые сканворды…

Завтра в три часа выезжаем.

1 июля

14:54

Простилась с домом.

Прощай.

Мне будет тебя не хватать.

6 июля

19:10

Мне стали ставить капельницы и обезболивающие, каждый час меряют давление, врачи все такие приветливые, словом, это тебе не государственная больница, где на каждом углу паутина, ака гирлянда.

Чувствую себя получше. Спать сталось спокойнее, ушли синяки, на щеках появился румянец.

Со мной в палате лежит девочка с пороком сердца, ее только что привезли из реанимации после операции. Сейчас еще пару недель полежит – и можно будет забыть обо всем. Выпишут ее, и вряд ли когда теперь эта девочка вспомнит про то, что она перенесла операцию на сердце.

Почему же так не со всеми людьми случается…

8 июля

12:03

Поверить не могу – на втором этаже (я на третьем) находится этаж онкологии, а в нем – Марк! Это прекрасная возможность поставить все на места свои и объяснить ситуацию. Да вот только ни черта сил нету даже по лестнице спуститься, а медперсоналу говорить так неохота…

22:18

Не сдержалась и сказала одному дяденьке, который нас постоянно по утрам обходит и проверяет, кто еще жив, а кого пора выносить вперед ногами. Он сначала у виска покрутил. А потом, наверное, сам понял, что Кир решил умыть руки и перевалить меня на чужие плечи.

Вот, уселась я в коляску, он взялся за ручки одной рукой, другой подхватил капельницу с питанием (ввиду того, что я сплю по двадцать часов в сутки, поесть у меня не всегда получается вовремя), и караван тронулся…

Мы зашли в лифт. Сразу разговорились. Дмитрий Анатольевич стал спрашивать, что это я так к Марку прикипела… А я и рассказала, что из-за недопонимания (какого – уточнять не стала. Я же, все-таки, хочу свои последние дни в паллиативной палате доживать, а не психиатрической) у нас произошел некий разлад.

Мы приехали на второй этаж, двери открылись… И меня встретил совершенно новый, пугающий мир.

Изможденные худые дети, огромные грустные глаза без ресниц и иже с ними, лысые головки, трехметровые капельницы… Почему-то я представила, как было моей тетушке – каждый раз ездить на очередную химиотерапию и видеть вот это вот все…

Мы покатили по коридору. Я думала, на меня будут оборачиваться, но, похоже, я выглядела настолько измученно, что даже они меня приняли «за свою».

Подъехали к двадцать девятой палате. Счастливое и несчастливое число одновременно – именно так я его запомнила.

Дмитрий Анатольевич сказал что-то вроде «оставлю тебя, когда надо будет – позвонишь в кнопку и я приду», и быстро ретировался. А я стояла… то есть, сидела, перед дверью, и так и не решалась постучать…

В итоге я все же поняла руку и робко постучала. И голос, тот голос, в который я однажды влюбилась, громко, по слогам произнес:

– Кто бы вы там ни были, идите к чертям собачьим.

Я попробовала открыть дверь. Но она оказалась заперта изнутри.

– Марк, это я.

Пауза.

– Что значит – «я»?

– Луиза. Впусти меня, Марк.

Снова большая пауза.

– Если это ты – та сама Луиза…

– Я та самая Луиза.

– В любом случае, я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Приходи в парк через пару дней, если хочешь поговорить.

Очевидно, он еще не знал, что теперь никуда я отсюда не смогу уехать…

Ну и ладно… Кажется, Марк уже навсегда вычеркнул меня из своей жизни.

Я посидела перед дверью минут пять, и только хотела нажать кнопку вызова, как вдруг дверь открылась, и передо мной выросла длинная тощая фигура…

Не узнала я Марка, совсем не узнала…

Он обозрел меня каким-то рассеянным взглядом, потом перевел взгляд на красный бейджик на моей рубахе – такой вешают всем, кто содержится на паллиативном лечении. Потом кинул взгляд на надоедливую капельницу.

– Привет, – я вздохнула.

– Что ты тут делаешь в таком виде? – Марк искривил бровь.

– Живу.

Вот так. Просто и лаконично.

– Я пришла извиниться за все.

– За что? За то, что ты спишь с другими парнями в то время, пока клянешься мне в любви? Ну извини меня, я на такое не подписывался. – Юноша оперся о косяк двери.

– Да в том-то и дело, что я…

– О Господи мой, Луиза, я умоляю, прекрати это, не стоит оправдываться. Это твоя жизнь.

Марк схватился за дверь, чтобы закрыть ее, но я успела выложить все свои накопленные за шесть дней силы и толкнуть себя в проем, чтобы заблокировать любое движение.

– Кир – не мой парень, во-первых. Он – друг детства, который превратился в чертову няньку, когда я стала не в состоянии даже ходить. Ты понял это? – я выставила указательный палец. – А во-вторых, ни с кем я не спала и тем более не обжималась, – мой голос перешел на крик, – и уж тем более, это чертовски некрасиво, обвинять меня в том, что я шлюха какая-то!

Я почувствовала, что еще немного – и задохнусь, поэтому потянулась к баллону и выкрутила его мощность на всю. Дряные легкие, даже поскандалить ни черта не дадут… Сзади на меня зашикали. Я обернулась. Мама с ребенком как раз проходили мимо, и ребенок, бросив на меня свой взгляд, громко спросил: «мама, что такое шлюха?»

Я заехала в небольшую палату, Марк закрыл за мной дверь. Шторы задернуты. В углу – кровать и стол. Единственный ночник, освещающий всю комнату. И на столе – документы, документы, документы…

– Так значит, это твой друг детства? – скептически поинтересовался Марк.

– Ну да. В прошлый раз, когда ты видел, что он сажает меня в свою машину… Как позже выяснилось, это был такой отвлекающий маневр. Пока мы были в парке, рабочие меняли замки и ставили щеколды на окна, чтобы я уж точно не смогла сбежать.

– Сбежать? – Марк казался растерянным и сбитым с толку.

– Кир не знал, что я хожу на работу в центральный парк, до того дня, когда он нас застукал. Так что…

Я медленно переползла с коляски на кровать и улеглась, а то моя спина из-за долгого сидения уже стала подавать еле скрываемые признаки того, что она чертовски устала.

– И из-за этого на окнах теперь щеколды на внешней стороне?  – Браун усмехнулся. – Я-то думал, какой дурак догадался бы сделать так.

– Щеколды… Были… Наверное, Кир продаст дом.

Настала гробовая пауза. Кажется, только сейчас до бедного Марка дошло, что приехала сюда я не как в качестве временного гостя, а как в качестве постоянного умирающего.

Он сел рядом на кровать. Положил свою руку мне на плечо…

– Что, все так плохо?

Я медленно кивнула.

– Сколько?

Сколько.

Никто не знал, сколько.

И это было самым печальным.

Я отвернулась к стене и стала отколупывать побелку со стен, не став утруждать его ответом.

– Ты знаешь, я все это время себе покоя не находил…

– Ну естественно, ты смылся из моего дома, даже не дав мне договорить.

– Эмоции… Ну так вот… Я реально не верил, что ты можешь так со мной поступить. У меня даже руки опустились. Я очень рад, что сейчас все разрешилось. Я люблю тебя.

– Я люблю тебя тоже. – Я улыбнулась.

Он сгреб меня в свои объятия, и мы так и сидели, пока не стемнело…

А потом ему стало плохо, и он попросил покинуть палату…

Уже после того, как я вымелась из комнаты и ждала Дмитрия Анатольевича, который заберет меня из мира онкологии, я слышала всхлипы из его палаты и чувствовала горе…

Большое, неимоверное горе…

10 июля

13:13

За то время, которое я здесь нахожусь, я сдружилась почти со всем персоналом.

Вот Дмитрий Анатольевич идет с пакетиком «питания» – он тут у нас самый заправский, следит за здоровьем пациентов, раны обрабатывает, настраивает капельницы.

Анна Николаевна – что-то вроде психолога. И послушает, и даже поматериться (ого!) и посетовать на жизнь даст. Раком-то она, жизнь, уже поставила, так что грех об этом не рассказать…

Еще тут есть чересчур вредная вахтерша, Людочка. Имя милое, только вот никакая она не «Людочка». Питбуль с накрашенными губами и бровями из сороковых, честное слово!

И дети… Так много детей в отделении паллиативной помощи…

У меня отдельная палата, но иногда я прошу сиделок покатать меня по отделению. Ноги мои меня уже не держат как раньше, так что все, что я сейчас могу – круглосуточно спать, когда полегче, печатать в электронном дневнике, а когда совсем-совсем «полегче» – даже могу пройти от одного конца окна к другому. Это уже настоящий подвиг для меня…

Трудно поверить, что всего лишь пару месяцев назад я скакала, как бешенный чертенок…

22:07

Переписываемся с Марком. Это мы такую себе примитивную систему общения построили: когда он чувствует себя хорошо (под этим подразумевается поднятие на шестьдесят ступенек вверх и, после, вниз), он навещает меня в палате. Когда он чувствует себя плохо даже для того, чтобы встать с кровати, мы переписываемся через интернет.

Браун прошел уже четыре химиотерапии, но последний скриннинг двадцать девятого июня выявил рост метастаз с бешенной скоростью. И они начали новый протокол.

Жизнь несправедлива…

12 июля

5:10

Кир за это время ни разу не заходил. А недавно я увидела их, голубков, гуляющих прямо под окнами моего хосписа. Ну ни стыда, ни совести!

Хотя я почему-то не завидую. То ли нечему завидовать, то ли сил нету.

15 июля

20:20

Сегодня я проходила обследования. Их тут проводят каждые десять дней для пациента.

Уселась я в кресло, повезли меня в кабинет с рентгеновским аппаратом… Их тут два на три этажа, на этаже онкологии и этаже паллиатива. Тех, кто даже не в силах повернуться, обычно отводят в кабинет, который находится на третьем этаже.

Дмитрий Анатольевич упрашивал меня спуститься на второй, а я… Что тут сказать…

Спустя пятнадцать минут бесполезных уговоров лифтом нам все же воспользоваться не пришлось.

26 июля

Уже теряю счет времени.

Так же узнала, что легкие мои теперь функционируют всего лишь на тридцать процентов, поэтому ночью я часто задыхаюсь и сплю с ИВЛ. А сердце настолько износилось, что уже ясно: никаких два месяца жизни уже не будет, как говорили мне раньше. Я просто доживаю последние дни своей жизни…

29 июля

23:59

Поверить не могу, что это случилось. Да, чудеса в жизни случаются!

К сожалению, здоровье мое все такое же дрянное, зато люди, работающие здесь – ангелы (Марк стал приобщать к христианству. Ну что с него взять… Может, Бог действительно существует, кто его знает).

Короче. Проснулась я утром (незаметно для себя поблагодарила Бога за еще один день. Не помню такие странности за собой, на самом деле), а тут передо мной ака Статуя свободы – Дмитрий Анатольевич. Поедем, говорит, на прогулку.

Ох, как я только ни отбрыкивалась… И доказывала, что дни мои сочтены, и спорила, что с моими анализами краше в гроб кладут (после сделанного анализа крови выяснилось, что большинство показателей у меня, в общем-то, в пределах нормы), короче, придумывала самые дурацкие варианты. Носопротивление было бесполезным, и Наполеону в скором времени пришлось отступить.

И великие сборы начались!

Перво-наперво я затащила себя в ванную. Держась за специальную перекладину, смотрела, как набирается вода и в ней отражаются лампы. Искупалась, оделась с помощью санитарок… Потом высушила волосы, впервые за время став похожа на нормального человека.

И, наконец, решила попробовать свои силы и самой прикатиться к двери… На удивление самой себе, мне далось это чертовски хорошо, даже мышцы рук не стали ныть, как они это обычно делают. Поэтому следующий путь от ванной до лифта я ехала сама! – Дмитрий Анатольевич только помогал капельницу везти.

Вышли на улицу. Я вдохнула свежий воздух всеми тридцатью своими процентами… И слезы начали течь из глаз, хотя никто им разрешения на это не давал.

Наверное, у меня уже глюки из-за недостатка кислорода, но на углу больницы я увидела свою тетушку… Она помахала мне и стала уходить. Я закричала, чтобы Дмитрий Анатольевич вез меня именно туда, туда, где она стоит, но он-то понимал, что я уже двигаюсь кукушкой, но спорить не стал. Очевидно, когда мы доехали до угла, никакой тетушки там уже и в помине не было.

Потом я решила позвонить Марку и пригласить его погулять со мной. Он долго не брал трубку. А когда наконец взял, быстро сказал, что проходит контрольный скриннинг, и сбросил вызов – я даже ничего сказать не успела.

Кажется, я уже говорила, но в последнее время дела у него идут не очень – метастазы растут, поменялся протокол, боли… От того Марка, которого я встретила однажды в марте в парке, остался только блеск в глазах да улыбка – лучезарная, светлая…

А еще тут есть небольшой парк на территории больницы.

Сюда умирающих из паллиативного отдела приводят родственники, чтобы хоть немного подышать воздухом перед отходом в мир иной.

Я туда хотела поехать, но Дмитрий Анатольевич почему-то не разрешил: сказал, что я еще «не настолько умирающая», и свернул с дороги. А мне так хотелось выскочить из сидения, побежать, туда, куда я хочу!!

Вечером, когда мы вернулись в палату, я еще раз позвонила Марку. Теперь-то он взял трубку сразу, но почему-то попросил не заходить к нему пару дней. Перед тем, как отключить телефон, он сказал: «кажется, мы скоро встретимся», а потом в трубке раздались гудки, свидетельствовавшие об окончании связи.

Вот и все.

Такой вот был насыщенный день Умирающего.

31 июля

Марк на связь не выходит.

Когда я попросила Дмитрия Анатольевича свозить меня к нему, грубо отказал.

Что же все-таки происходит…

1 августа

23:57

А что происходит, стало мне ясно уже сегодня, когда ко мне в палату заглянул он сам.

Раньше, понимаете, первым делом я всегда смотрела в его глаза, потому что постоянно видела в них только радость и ни грамма отчаяния. Но не сегодня… Когда я стала искать его взгляд, он зажмурился и ущипнул себя за переносицу.

Что-то красное упало рядом с его ногами.

Бейджик.

Красный бейджик смерти.

4 августа

Помню его слова… Сначала он сказал, что они начали новый протокол. А пару дней назад признался, что ни черта никакого протокола нового не было, все это время, с июня, он содержался на паллиативе. В день, когда его собрались переводить на третий этаж (кстати, в тот самый день, когда я заявилась к нему в палату), он попросил медсестер не делать этого, лишь бы я не догадалась.

А теперь… Все… Боли стали сильнее, а морфин здесь находится только на третьем этаже.

Даже представить не могу, что он чувствовал, когда врач в белом халате сообщил, что лечения больше нету…

6 августа

00:00

Мы лежали у него в палате почти до ночи. Разговаривали о Боге… Марк говорит, что на все есть Его воля. Заболел – значит, это так надо было… Вылечился – тоже Божья воля. Умер в мучениях или во сне – даже это решает Бог.

Он рассказывал мне про своих родителей. Что они работали пожарными. Однажды ушли на работу – и не вернулись. Майкл и Элизабет все еще были в горящем доме, когда он стал рушиться. Убило ли их завалами или дымом, которым они впоследствии надышались – загадка, которую никто, возможно, никогда не узнает… Разве что не спросит у них самих, когда окажется в раю.

Ну а Марк, что терять, уехал к своему дядюшке в Россию.

Это случилось полтора года назад.

А мои родители… Я уже мало что помню о них, особенно если брать в учет тот факт, что меня почти целыми сутками пичкают обезболивающими, от которых мозг перестает функционировать в нужном направлении. Но навсегда запомню ту дату, какой бы наисильнейший блокатор боли не тек по моим венам…

Две тысячи четвертый год тридцать первое декабря. Мне было семь лет. Мои родители поехали проведать каких-то знакомых и забрать подарки для меня. А домой уже не вернулись… Снег, летящий хлопьями, заснеженная дорога, силуэт КАМАЗа… Я помню, что мы играли с тетушкой в какую-то настольную игру, и у нее зазвонил телефон. Она взяла, поднесла к уху… Вздрогнула… Поспешила выйти в другую комнату… И оттуда раздался едва слышный, сдавленный, но такой горький крик отчаяния…

7 августа

К Марку приходил дядюшка Браун. И меня навестил. Боже, я так по нему скучала.

Сегодня в коридоре я поймала сиделку и заставила ее колоться, а то Марк ничего не рассказывает мне о последних анализах. Вот она и поведала мне, что бедный мой Маркуша весь, как елка в канун Нового Года светится…

9 августа

Мы снова лежали у него в палате.

Потом, спустя какое-то время, он повернул голову и тихо прошептал: если бы я мог, я бы отдал тебе свои легкие.

12 августа

15:24

Марк слабеет. От накаченного брюнета со вьющимися волосами остался обтянутый кожей скелетик. А хотя что это я – я не лучше.

Но пока что еще держусь.

14 августа

Мне в палату привезли кресло-качалку – знаете, такую, в которой в сказках обычно сидят старушки и вяжут, и поставили у окна. Понятия не имею, зачем Дмитрий Анатольевич сделал это, я же все равно редко когда встаю с кровати, в основном сплю да сплю.

17 августа

Я заходила к Брауну сегодня.

Он схватил меня за руки…

Господи, как же он изменился. Бледный, тощий, глаза впалые, вен почти не видно – сожглись из-за химии. Спорю, не такую смерть он хотел, не такую…

Я легла рядом, обняла его. Он, не размыкая опухших век, что-то невнятно проблеял и уснул…

Проснулся через пару часов и первой фразой, что он сказал, было «я тебя люблю». А у меня, честное слово, на глазах слезы навернулись…

Когда вспоминаю, что завтра для него может и не быть, и что он может уже больше никогда не сказать мне «я тебя люблю» еще раз – всегда начинаю расклеиваться, хоть убей. Вот сколько раз я себе давала установку не плакать перед ним… И сколько раз нарушала.

Он бы мог говорить и говорить, но вскоре опять забылся беспокойным сном и проспал до самого вечера.

18 августа

Сегодня меня не пустили к нему в палату.

Я трясущимся голосом спросила, жив ли он. Меня поспешили успокоить, что все в порядке и он просто плохо себя чувствует.

Будем надеяться на лучшее, хотя уже очевидно, что рак уже выиграл.

22 августа

Он пришел ко мне в палату – сегодня, сам… Сел на кровать и стал щебетать, как все хорошо, как он хорошо себя чувствует. Показал гастростому – такую штуку, которая выходит из живота и подает еду сразу в желудок.

Мы хохотали, шутили, словно это не мы тут лежим и умираем.

Так и лежали до позднего вечера. А потом он нежно поцеловал меня в лоб, сказал «я тебя люблю» и медленно стал удаляться.

Я тоже люблю тебя, милый…

23 августа

08:16

Не верю.

Маркуша в реанимации…

12:23

Все еще там…

13:00

Господи, помоги…

14:15

Слезы льются, как бешенные. Молюсь…

19:46

Умоляю, Боже, помоги ему…

22:19

Пришла медсестра. Сказала, он в коме. Так же не забыла упомянуть, что это их последний шанс, но, кажется, сказала так для того, чтобы успокоить меня.

А к черту меня успокаивать, мне нужен он, он, он…

24 августа

21:04

Весь день сижу в преддверии новостей. Каких – непонятно, то ли плохих, то ли хороших.

Пытаюсь поймать тех, кто с реанимации, чтобы спросить про Марка, а они, что ли, назло мимо моей палаты не проходят…

Господи, если ты меня слышишь, прошу, помоги ему…

Я же верю, что у него есть еще один шанс… Почему же Ты никак не хочешь поверить в это тоже…

25 августа

16:49

Дмитрий Анатольевич пытается отвлечь. Не сдержалась и послала его сегодня к черту на куличики – у меня горе, а он мне тут пытается мишуру на шею намотать, ака елка в предновогоднюю ночь.

А он – что… Не обиделся, ушел молча…

Вот это-то меня и взбесило по-настоящему. Словно у них тут каждый день умирают, и он относится к этому уже так обыденно, как будто это было бы не смертью, а таким простым действием, как чистка зубов.

Дядюшка Браун приходит к нему каждый день. Потом он ждет, пока я усядусь в коляску, и мы идем гулять по больничному саду. Да – по тому самому, куда приходят коротать свои последние деньки умирающие. Иногда я пытаюсь спросить, как же там Марк, но получаю только суровое молчание. И это от человека, который улыбался 24/7 во все свои тридцать два!

Непривычно…

И больно…

26 августа

23:39

Весь день сижу и молюсь.

Молитва расслабляет и заставляет верить.

28 августа

00:02

Никаких новостей…

Маркуша все еще борется.

Давай, мой мальчик, ты сможешь…

29 августа

23:47

Сегодня в 19:29…

29…

Чертово несчастливое число…

1 сентября

29 марта он узнал, что болен одной из самых агрессивных сарком.

Она была всего лишь на второй стадии – и шансы вылечиться и наслаждаться жизнью составляли около восьмидесяти пяти процентов.

29 мая он сделал скриннинг, и результаты вполне порадовали: и химия действует, и метастазы ушли.

29 июня это же самый скриннинг показал, что опухоль а) неоперабельна и б) ни черта не лечится.

А 29 августа кончился его путь…

Полгода…

Полгода этой чертовой саркоме хватило, чтобы забрать невинную жизнь…

3 сентября

17:11

Я не верю во все то, что происходит…

Сегодня была на его похоронах…

Пришлось исполнить самую гадкую вещь в мире – звонить тому, кого я считала самым лучшим другом детства, и просить подвезти к церкви, где будут хоронить Маркушу. Да-да – Кириллу Зеленскому. Видимо, он меня сдал в хоспис, думая, что я копыта откину в первые же пять дней, поэтому очень испугался, когда спустя два месяца ему позвонила «Луиза» и попросила свозить ее на похороны (свои, что ли, – подумал наш верный христианин и перекрестился. Три раза).

И вот стою я у открытого гроба… то есть, сижу на кресле, с полным арсеналом медицинских штучек вроде порта и канюли…

Последний раз увидела его лицо, чуть приподнятые уголки белесых губ, словно улыбается… Глаза закрыты… Кожа бледная, настолько, что даже выступили веснушки. Мне так хотелось поцеловать его, такой огромный соблазн был. Я даже пару раз порывалась – но в итоге отступала. Не потому, что мне было противно целовать мертвую плоть, а потому что…

Не знаю, почему…

Почти всю церемонию плакала… И чувство такое было – что вот, еще немного, и сердце разорвется от боли.

Луиза Сергеевна Ли, возьми себя в руки – твержу. А нихрена не получается…

Боль невыносима… Накатывает волнами, кидает на острые скалы, и я прямо вижу, как вода ее окрашивается в красный…

Боже…

За что…

У него же был шанс…

Почему же ты так все испортил…

5 сентября

17:11

Пришел ко мне сегодня во сне…

Обнял, поцеловал, сказал, что скоро все будет хорошо…

Спасибо… Спасибо…

7 сентября

18:13

Девять дней…

9 сентября

Я искренне верю, что у каждого из нас есть цель.

Когда мы заканчиваем свою Миссию здесь, на земле, мы отправляемся туда, где получаем весь тот отдых, который ждали так долго и заслужили.

Марк мне много раз говорил это… Даже тогда, в марте, когда мы только-только познакомились и сидели, раскрашивали лица детишек… Он, помню, так серьезно на меня уставился, словно я только что себе трусы на голову надела. И сказал эту «знаменитую» фразу.

Ну и я, как истинный атеист, смеявшийся над цитатками о Боге, не упустила шанса посмеяться еще раз – про себя. Подумала, мол, понимаете ли, еще один христианин нашелся тут, когда я уже Зеленским и его мольбами двадцать три часа подряд в сутки из двадцати четырех возможных сыта по горло… А нет… Марк, как я с иронией ожидала, не оказался таким верующим, который бьет себя в грудь кулаком и кричит об этом всем подряд…

Вот за что я ему и благодарна – за те несколько недель, прежде чем он ушел, он сумел перевернуть мое впечатление и о вере, и о Боге, и о внеземной жизни. Обо всем.

И в особенности…

В особенности – о любви…

10 сентября

04:12

Наверное, у меня уже какое-то кислородное голодание пошло или это так называемое «Правило Последнего Дня», но я перестала чувствовать себя умирающей.

Буквально.

Честно, сама не верю.

Впервые за пару месяцев я смогла подняться и даже пройти пару шагов. А потом – пару метров. А потом… обогнула всю комнату, вышла в коридор и протрусила мимо офигевшего Дмитрия Анатольевича – он-то, понимаете, привык, что я уже корнями к койке приросла, а тут я – иду навстречу, как совершенно нормальный среднестатистический гражданин Петербурга, вразвалочку, пошатываясь, опираясь о стену, но все же. К сожалению, меня опять посадили на кровать и отругали. Дмитрий Анатольевич, конечно, хороший человек, но иногда мне кажется, что он жутко похож на того вредного кардиолога, который вел меня в свое время. Тоже оперирует такими же фразами, вроде «не ходи много, сердце не выдержит», «веди максимально неподвижный образ жизни», ну и так далее.

Оказывается, это очень круто – ходить своими ногами…

11 сентября

Дядюшка Браун навещает меня каждый день. Думаю, я единственная осталась, к кому он питает любовь – причем, отцовскую.

Мы сидим и просто болтаем… Потом, спустя какое-то время, я показываю ему фотографию тетушки. И он улыбается так тепло… Прямо как Маркуша…

Теперь-то я понимаю, почему она не делала снимки лысой или находясь в больничном боксе. И ответ достаточно прост. Она, моя бедная тетушка, просто хотела оставить рак за спиной, словно ничего и не было, и жить дальше…

Она победила рак… Отправившись прямиком на Небеса…

15 сентября

20:10

Ухудшения… Прямо чувствую, как меня по крупицам покидает ясное сознание. Я стала бредить. Мне все чаще снится сон: я, сижу у камина, мне пять лет, рядом со мной мои родители. А потом пламя начинает оживать и выбираться из-за чугунной решетки, оно пытается схватить меня, но они отшвыривают меня и сами попадают под натиск пламя… Их тела корежатся от невыносимой боли, меняются черты, они кричат и протягивают ко мне свои руки, обугленные, как куски полена, а их все затягивает и затягивает внутрь… Обычно на этом моменте я просыпаюсь с такими криками, что бужу половину отделения. Вот почему меня переместили в отдельный, звукоизоляционный бокс. Тут нету панорамного окна и уютного кресла, на котором я так и не успела посидеть. Просто четыре стены, койка, рукомойник и дверь, прямо как в психбольнице, – только смирительной рубашки еще не хватало.

20 сентября

Не думаю, что стоит каждый раз записывать новости о своем здоровье, потому что даже дураку понятно, что человеку, который умирает, да еще и с ночными кошмарами в придачу, живется ух как несладко.

Я все еще в этом дурацком боксе.

Хотя даже в этом, наверное, есть свои плюсы – не приходится каждый раз наблюдать сосущихся Кирилла ака Супер-Пупер-Правильного-Христианина-Который-Даже-За-Руки-Не-Держится-До-Свадьбы и его девушку.

Мне-то что… Не обидно, что после стольких лет дружбы он просто спихнул меня на чужие плечи, даже не удосужившись звонить хотя бы раз в неделю.

Просто очень надеюсь, что его жизнь сложится.

24 сентября

Ненавижу свое тело… Хотела поехать вместе с мистером Брауном на могилку к Марку, врачи сделали анализ крови – и сообщили, что показатели у меня чертовски низкие, что подразумевает под собой сидение в этом чертовом боксе, лишь бы какую заразу не подцепить.

Мне уже все равно, что будет со мной…

Просто так хотелось еще раз попасть к нему…

27 сентября

Ничего не хочется писать.

Делать – тоже.

Меня наконец перевели в мою палату с панорамным окном и креслом, хотя кошмары у меня так и не прекратились, и я продолжаю вскакивать посередине ночи в холодном поту и жуткими криками.

А все равно не радостно…

29 сентября

Месяц без тебя.

Уже месяц, как я не вижу твоей широкой улыбки и не слышу «я тебя люблю».

Я так любила, когда ты называл меня – «малышка». Как жаль, что теперь не осталось никого, кто бы смог сделать это снова…

Я удивляюсь, почему жизнь – такая странная штука. Вроде бы у тебя есть все, собственная палата, сотрудники больницы, кто не даст умереть тебе с голоду, адекватное обезболивание, любимый компьютер и электронный дневник, уже ставший неотъемлемой частью жизни, да и, собственно, все, чтобы поддерживать максимально нормальное существование, пока я не умру… Так почему же так больно…

30 сентября

Удивляюсь – я все еще тут. Я имею ввиду, я пока что не гнию в гробу. Но это только временно.

4 октября

В Петербурге уже давно дожди.

Я люблю, когда меня сажают в кресло, открывают окно… И я вдыхаю свежий запах вперемешку с мелкими капельками всеми тридцатью оставшимися процентами легких…

5 октября

А еще я люблю наблюдать за небом…

Иногда мне кажется, что оттуда на меня смотрят эти самые голубые глаза и белоснежная улыбка… А еще – мама, папа, тетушка…

8 октября

Теряю счет времени.

В основном сплю.

10 октября

За Луизу, попросившую вести ее дневник за нее какое-то время, ведет дневник Алессио Браун.

Сегодня десятое октября, она очень слаба.

11 октября

Сегодня одиннадцатое октября, вечер.

Я считаю ее своей дочерью.

Если когда-нибудь она еще сможет прочесть это, она очень обрадуется, я думаю. Ведь мне известно, что Луиза – сирота.

Сегодня Луиза слаба тоже, весь день спит. Я не смог попасть к ней в палату, на территории хосписа теперь действует строгое табу. Мне придется сделать стандартные анализы, чтобы меня пустили к ней хотя бы ненадолго.

12 октября

Сегодня я был у нее.

Луизе лучше.

13 октября

Луиза в порядке.

Доченька.

15 октября

Я подозревала, что он относится ко мне, как к дочери. Но теперь, после прочтения этих коротких, но таких значительных фраз, я понимаю, что я стерва, ибо своим уходом разрушу сразу две жизни: свою и, самое главное, дядюшки Брауна.

У него племянник, который был ему самым дорогим человеком на земле, умер чуть больше месяца назад… И я – следом…

Кажется, ему будет больно…

17 октября

12:00

Дядюшка Браун – пожалуй, самый дорогой человек для меня сейчас. Вот, оказывается, как смертельная болезнь расставляет все по местам: тот, кого я считала своим другом аж восемнадцать лет, сбежал при первой же возможности, поджав хвост (даже когда я была дома, он шел ко мне не из-за желания помочь, а из-за мысли, что я наконец-то скоро откину копыта и можно будет про меня забыть), а тот, кто в первое знакомство по телефону показался мне грубым хамом, теперь заменяет мне и отца, и дедушку, и верного друга.

Спасибо тебе, Жизнь, за этих прекрасных людей…

Думаю, всем нам иногда не помешает говорить Ей «спасибо».

27 октября

У меня были мысли относительно прекращения ведения дневника, который стал мне и верным советчиком, и личным психологом, и просто блокнотом, в который я записывала все свои ошибки, падения и взлеты. Только сначала я их не озвучивала, а теперь они, эти самые мысли, появляются все чаще и чаще.

Тогда, в январе, мне также давали шанс. Говорили, что эта самая штукенция, вставленная в мое истерзанное операциями сердце, ух как мне поможет и проживу я еще лет двести.

А теперь – вот она я, немощная, даже не в состоянии дойти до туалета, и вешу всего-то каких-то сорок килограмм – чистая анорексичка, ждущая конца. Еле компьютер в руках держу.

Тогда, той Луизе может быть и виделась перспектива и выгода в ведении дневника.

Но, к сожалению, старой Луизы больше нету. А новой приелся этот дневник, как ты ни крути.

Месяц с небольшим назад я лишилась частицы себя. Нет, не частицы… Всей себя…

Словно внутри я уже давно умерла, а тело осталось догнивать.

Марк научил меня многим вещам…

Одно из Великих Вещей Которые Были В Моей Жизни (сокращенно – ВВКБВЖ) – вера в Бога. Не знаю, почему я раньше до такого не додумалась, может быть Кирилл со своей христианской пошлятиной мне привил отвращение к религии, сам того не замечая, а может быть, это я просто закрывала глаза и считала, что быть атеистом – это жутко круто и без Бога я как-нибудь сама обойдусь.

А вот и нет. Сам факт того, что я держусь здесь уже столько лет (в то время, когда врачи говорили, что я и половины не проживу от моего настоящего возраста) – уже о многом говорит. Как минимум о том, что мне нужно было жить для того, чтобы понять те вещи, которые бы я не смогла понять, скажем, если бы умерла три или четыре месяца назад.

Все мы когда-то ушли сюда от Бога… И все мы рано или поздно вернемся к нему снова.

Кто-то – в семьдесят лет, кто-то – в сорок пять, ну а в моем случае – в восемнадцать.

Я вчера видела девчушку, которая лежала со мной в палате после операции, когда я только-только поступила на паллиатив. Она уже бегала, играла с другими детьми и была абсолютно счастлива. Уверена, что в будущем о ее пороке будет напоминать маленький аккуратненький шрам на груди, и только.

Мне снится мама и папа, снится и Марк. Они говорят, что скоро все будет хорошо. Да… Скоро все будет хорошо. Мое истерзанное тело останется здесь, на земле, но Там не будет боли. Не будет уколов, капельниц, портов и химиотерапии, от которой тебя выворачивает наизнанку – в буквальном смысле. И внутривенного питания тоже не будет – а то у меня уже желудок сводит от одной мысли, что у меня маковой росинки во рту больше четырех месяцев не было.

И, пожалуй, самое главное, что я отметила для себя за все свои восемнадцать лет – не стоит гнаться за Будущим, нужно жить Настоящим… и только изредка заглядывать в Прошлое.

Я знаю, что мне осталось ух как мало. В лучшем случае – пару дней. Мне становится хуже с каждой секундой…

Но я не боюсь умирать.

Наоборот. Меня никто здесь не держит, разве что дядюшка Браун – его мне очень жалко. Он останется совсем один…

Он, кстати, пришел ко мне сегодня в палату.

Принес апельсины, хотя я уже не раз говорила, что ничего не могу есть. Старческая память, что с него взять.

А потом мы с позволения Дмитрия Анатольевича, который сделал мне анализы (при этом сообщив, что они низкие, но не настолько, чтобы держать меня взаперти еще один день. Кажется, здесь сыграл так называемый «бонус смертника») и напялив мне маску на морду лица, вышли на улицу, прошли мимо больничного сада и пришли в центральный парк – от него до больницы рукой подать.

В нашей лавочке аквагримеров работала какая-то молодая пара: мальчишка лет двадцати и девушка лет девятнадцати. Они мне почему-то напомнили меня и Марка в свое время. Как дядюшка объяснил – это Настя и Олег, они были друзьями Марка. Так вот, кто были те два человека, которых я видела на похоронах…

Когда мы проезжали мимо, я улыбнулась им. И они мне улыбнулись тоже, кажется, узнав в том заморыше, закутанном в черное одеяло под проливным дождем Петербурга перед сырой могилой меня, а потом парень взял краски и нарисовал мне на виске розу, тепло улыбаясь.

Потом мы гуляли по аллее… Ну, как гуляли – дядюшка Браун вел коляску, а я сидела и наслаждалась видом. Огромными вековыми соснами и дубами, все еще свежими и зелеными…

Я сказала, что Марк был просто потрясающим и заслужил покой. Он не мог не согласиться. А потом, шепотом, попросил меня, когда я уйду, чтобы передала ему привет от него… И голос у него так дрогнул, а глаза на какой-то момент заблестели… Именно это вбило гвоздь мне в сердце, почему-то, а ведь я столько раз видела плачущих людей… Я пообещала, что непременно передам.

А потом нам надоели разговоры о смерти. Мы купили два мороженых – дядюшка Браун клубничное, а я – банановое, – и сели у пруда на лавочку, где плавали утки.

Сидели, наслаждались видом… Мое мороженое потекло, потому что я все никак не осмеливалась лизнуть его после четырех месяцев голодания и сидения только на внутривенном питании. Но потом все-таки откусила кусочек. Обжигающе холодная масса спустилась мне в желудок, и впервые за эти два месяца я почувствовала вкус еды. Это было удивительно.

К черту новые наворочанные айподы и гаджеты! Вот она, – настоящая радость, – кусок мороженого!!!

Пошел холодный октябрьский дождь…

Все стали убегать и доставать зонты.

Одни мы сидели на лавочке, ели мороженое и улыбались, вдыхая запах сосен и дубов.

А дождь все лил, капал на черные, словно похоронные плащи людей, и никто из них в этой суматохе не замечал двух странных граждан, даже не пытающихся скрыться от дождя – девочку на коляске и старичка с сединой и яркими голубыми глазами.

Все куда-то спешили… А мы сидели и просто радовались…

Новому дню и, даже, новой минуте, солнцу, нежданно-негаданно выкатившемуся из-за туч, моросящему дождю…

Мы просто сидели.

Мы просто наслаждались жизнью.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.