Мартин ничего не украл! [Альваро Юнке] (fb2) читать онлайн

Альваро Юнке Мартин ничего не украл!

РАССКАЗЫ

Перевод с испанского

ИННЫ ТЫНЯНОВОЙ

Рисунки

А. Васина

В эту книжку входят три рассказа современного прогрессивного писателя Аргентины Альваро Юнке. Мы находим в ней трогательные и правдивые истории о детях Буэнос-Айреса — столицы Аргентины. Перед нами проходят картины трудной жизни простого народа Латинской Америки — в рассказе «Пончо». О школе рассказывается в «Истории кулечка с конфетами». О честном и добром мальчике говорится в рассказе «Мартин ничего не украл!»

МАРТИН НИЧЕГО HE УКРАЛ!

Мартин и все другие дети из их квартала прекрасно знали его. Это был большой черный кот с глазами, как две монетки, тихого и ласкового нрава. Ребята, проходя мимо, всегда наклонялись и гладили его по мягкой шерстке, а он выгибал спину и терся об их ноги с дружественным мурлыканьем. Так что, когда в то утро, о котором пойдет речь, внезапно раздалось отчаянное мяуканье, все детское население квартала переполошилось. Бедный Фалу́чо (так звали черного кота), он умрет с голоду! Какой ужас! Да, так и будет! Наверняка!

На третий день после того, как хозяин уехал, по ошибке заперев Фалучо в пустой комнате, мяуканье стало раздаваться почти непрерывно и сделалось каким-то особенно жалобным. Это слабое, протяжное, жалобное мяуканье словно острый нож резало ребячьи сердца, несмотря на то что на совести некоторых мальчишек квартала лежало по нескольку кошачьих и собачьих жизней, загубленных во время многочисленных браконьерских вылазок. Но ведь Фалучо был такой тихий, такой добрый, такой приятный кот!..

Случилось нечто ужасное. Дело в том, что хозяин Фалучо был портной — полусумасшедший, вечно пьяный старик. По временам он уезжал куда-то и обычно запирал свою комнату, а кота оставлял соседке. Но на этот раз он забыл про кота, и бедняга Фалучо, оказавшись запертым в пустой комнате, подыхал от голода и жалобно мяукал, взывая о помощи. Ребята, дрожа от сострадания, собирались возле двери портного и разговаривали с Фалучо через замочную скважину. Кот отвечал им неизменным мяуканьем, которое, казалось, слышалось все более и более издалека: он слабел. Так прошло пять дней. Ребята ломали голову, обдумывая различные планы спасения затворника: взломать дверь, проделать внизу дырку, чтобы можно было просовывать ему мясо?..

Как-то вечером, подойдя к двери, ребята заметили, что мяуканье совсем стихает. Они поняли: близок конец. Но когда же вернется портной? Старый пьяница! Почем знать, может, он и совсем не вернется? Свалился где-нибудь на дороге и помер…

Ребята не отходили от двери портного. Время от времени они окликали пленника:

— Фалучо! Фалучито!..

В ответ слышалось все то же печальное мяуканье. Ребятам казалось, что, пока они будут таким образом звать кота, а кот отвечать им, он не умрет.

— Это неважно, если он в этот раз помрет, — сказал один мальчик, самый маленький. — У кошки семь жизней — так пословица говорит. В этот раз он помрет, а потом опять воскреснет, а потом опять помрет… Пока он будет помирать семь раз, дедушка портной вернется.

— Лучше уж пусть он ни разу не помирает, — ответил другой мальчик, настроенный менее радужно. — Надо его спасти! Но как?

— Давайте взломаем дверь, а?

— Давайте!

Восемь мальчишек навалились плечом на проклятую дверь.

— Разом! Посильней!

Восемь плеч разом ударились о дерево. Бесполезно — дверь не поддавалась… Вдруг Мартин, с лицом, осветившимся внезапным вдохновением, воскликнул:

— Подождите, ребята, я спасу его!

И опрометью побежал домой. Вернулся он с огромной связкой ключей:

— Ну-ка, посмотрим, не подходит ли какой-нибудь из них?

Он вставил ключ в замочную скважину… Нет! Другой… Тоже нет! Еще один… Ничего не получается!

Затаив дыхание, вытянув шеи, товарищи ждали. Лица их были бледны от волнения, глаза блестели, а сердца, объединенные в одном благородном порыве, с каждой минутой бились всё сильнее. Весь дрожа от возбуждения, сознавая всю ответственность высокой задачи, которую он сам взял на себя, Мартин пробовал один ключ за другим. Может быть, этот?.. Нет, не подходит! Или вот этот, побольше?.. Опять осечка! Он снова и снова вставлял в замочную скважину какой-нибудь ключ и пытался повернуть его — ничего не выходило.

А мальчик, самый младший из всей компании, тот, который верил, что у кошки семь жизней, присел на корточки и, пригнувшись к самому полу, через дверь успокаивал пленника:

— Скоро откроем, Фалучо. Подожди еще немножечко, мы тебя спасем. Не помирай, Фалучито! Еще немножечко не помирай, пожалуйста!

И вдруг ключ повернулся в замке! Мартин толкнул дверь — и она открылась. Ах, какое тут всех охватило ликование, какой радостный крик огласил воздух! Мартин вошел в комнату и вернулся, неся на руках кота, или, вернее, тень, оставшуюся от кота, которая едва слышно мяукала, словно стонала. Мартин торжествующе поднял кота в воздух: он видел однажды, как пожарный вот так же поднял в воздух девочку, спасенную им из огня. Он был встречен восторженными криками товарищей и восклицаниями сострадательных соседок, окруживших плотным кольцом отважных спасителей и вполне разделявших с ними их благородное ликование.

— Ура! Да здравствует Фалучо! Фалучито наш дорогой! — кричали мальчишки.

— Бедняжечка, до чего исхудал! — восклицали женщины.

— Да здравствует Мартин! — крикнула восторженно какая-то девушка.

А одна женщина поцеловала Мартина в лоб, утирая слезы.

— Давай его сюда! — потребовала соседка портного. — Я дам ему молока.

Мартин, раздвигая рукой толпу, гордым шагом героя двинулся по направлению к говорившей, неся на плече тихонько мяукавшего, словно жалующегося, кота и сияя радостью от сознания выполненного долга.

Дверь комнаты портного осталась открытой настежь.

Словно им никогда в жизни не приходилось видеть кота, лакающего молоко, двадцать детей, пятнадцать женщин и десять мужчин столпились вокруг Фалучо.

Все вытягивали шеи, чтобы взглянуть на него, а Фалучо тем временем пил блюдце за блюдцем и просил еще. Люди говорили:

— Бедняжка, как он проголодался! Если б он еще день просидел, не выжил бы!

Затевались споры:

— Ну да, не выжил бы! Кошка может сорок дней без пищи просидеть.

— Без пищи — да, но без воды — ни в коем случае!

— Да кошкам пить вовсе не обязательно.

— Не говорите глупостей, приятель! Какой же зверь может жить и не пить?

— А рыбы?

— Ой, потеха, вы только послушайте, что он такое чешет!

Это спорили мужчины.

И вдруг перед ними вырос полицейский.

Что здесь происходит? Ему объяснили. Полицейский, высокий и тощий индеец, сделал испуганное лицо.

— Это взлом! Взлом — серьезное преступление! — воскликнул он и, достав блокнот и карандаш, стал допрашивать: — Кто открыл дверь?

Кто-то указал на худенького, очень бледного и дрожащего мальчика: так выглядел в эту минуту Мартин, с которого вмиг слетела вся героическая осанка.

— Ваше имя? — спросил полицейский, подходя к нему.

— Зачем?

— Зачем? Вы знаете, что вы сделали? Вы посягнули на частную собственность! Это тягчайшее преступление! Если б вы были совершеннолетний, вам пришлось бы порядочно годков в тюрьме просидеть — лет десять, не меньше.

Десять лет! Эти два слова ударили мальчика, словно два камня. Они оглушили его. Десять лет! «Но ведь десять лет — это взрослому, — подумал он. — А несовершеннолетнему? Да тоже, наверно, — не меньше пяти… Пять лет тюрьмы! Пять лет!»

Он забыл обо всем на свете, кроме одного: надо бежать! Он бросился бежать, но полицейский стал догонять его, крича:

— Это хуже! Если с побегом, то это еще хуже!..

Дело приняло серьезный оборот. К отцу Мартина явился для переговоров полицейский чиновник. Отцу пришлось идти вместе с сыном в участок. Составили акт. Необходимо было дождаться возвращения старика: не заметит ли он какой-нибудь пропажи у себя в комнате. Потому что, хотя мальчик клялся, что ничего там не трогал, но… кто знает!..

Прошло два дня. У двери дома, где жил портной и комнату которого снова заперли, стоял полицейский.

Мартин, подавленный, испуганный, не решался носа на улицу показать. Другие ребята, прижавшись друг к другу и таинственно шепчась, наблюдали за полицейским с противоположной стороны улицы. Они боялись, что будут взяты под подозрение как сообщники. «Десять лет!» — сказал полицейский.

На третий день приехал старик. Полицейский сообщил ему о случившемся с просьбой уведомить полицию, если он обнаружит какую-нибудь, пропажу.

Старик обнаружил пропажу коробки сигарет.

Когда Мартин узнал, что его обвиняют в воровстве, он возмутился.

— Вранье! — закричал он. — Я ничего не брал! Я только вынес кота. Это все видели. Я вошел, взял кота и сразу вышел. Старик врет!

Да, старик, вероятно, врал… Но ему, мальчишке, разве кто-нибудь поверит? Мартин прочел недоверие в глазах отца, почувствовал его в словах матери, в улыбке дедушки…

Только бабушка ему поверила:

— Портной неправду говорит. Этот мальчик ничего не украл. Этот ребенок ничего плохого не способен…

Полицейский, присутствовавший при разговоре, прервал ее:

— Если он был способен взломать дверь, то он мог также взять сигареты.

Мартин протестовал:

— Нет, нет, ничего я не брал!..

Бабушка, уверенная в невиновности своего любимого внука, настаивала:

— Он взломал дверь, потому что хотел спасти кота. У этого ребенка доброе, благородное сердце!

— Очень возможно, что это так, сеньора, но портной обвиняет его…

Необходимо было как-нибудь уладить дело. Старик требовал за пачку сигарет два песо, и отец Мартина дал ему их, не обращая внимания на яростные протесты сына:

— Не давай ему ничего, папа! Он все врет, папа! Я ничего не украл, папа!

Но почему же ему не верят? Почему старику верят, а ему — нет? Потому что ему девять лет, а старику шестьдесят? Мартин совершенно не мог понять, почему это возраст дает такие преимущества.

Мартин пришел в отчаяние. Ему казалось просто непостижимым, что ему не верят. Разве правда — такая простая, такая чистая, такая ясная! — не написана на его лице, красном от нескрываемого возмущения, не звучит в его голосе, хриплом от справедливого гнева?

Он не понимал, как это взрослые могут быть так непонятливы, так слепы и глухи. Когда полицейский и портной ушли, он закричал:

— Но, папа, почему же ты мне не веришь? Ты веришь, что я украл пачку сигарет, папа?..

Он ждал ответа. Отец как-то неопределенно пожал плечами:

— Да кто тебя знает!..

Мартина охватил неудержимый гнев. Он разразился громким плачем, в отчаянии топая ногами и задыхаясь от сознания собственного бессилия. Он чувствовал, что эта несправедливость задушит его, как дикий зверь, вцепившийся когтями ему в горло.

Мать, не понимая причины такого припадка ярости, вмешалась в разговор и сердито закричала:

— Хватит, иди в постель! В постель, если не хочешь, чтоб я тебя поколотила!.. Иди ложись, я говорю!

Они еще угрожают ему! За то, что он, ни в чем не повинный, защищался от клеветы, за то, что он отстаивал свою детскую честь, такую же священную, как и честь взрослого человека, — за это его еще и наказывают?! Но ведь это же ужасно — из-за такой несправедливости впору повеситься! Мартин подумал, что, если бы сейчас молния небесная поразила его мать, это было бы справедливой карой за такую несправедливость.

Но никакого чуда, которое мгновенно доказало бы его правоту, не произошло, и Мартину пришлось идти в постель, чтобы лежать там без дела целый день в наказание за преступление, которое он не совершал, мучась сознанием невозможности опровергнуть порочащее его обвинение.

В этот день он отказался от обеда.

Бабушка зашла к нему в комнату и взяла его за руку.

Мартин ей сказал:

— Ты ведь не веришь, что я украл, правда, бабушка?

— Нет, деточка, я не верю. Я знаю, что ты не способен воровать.

— Хорошо, бабушка, я доволен… — Больше Мартин ничего не мог сказать.

Горько плача, он прижался к бабушке, а она гладила его по голове и тоже украдкой вытирала слезы.

И тогда братишка, крошечный бутуз, который терся между действующими лицами описываемой нами трагедии, замечая многое и не будучи сам замечен, понимая многое, хотя его не считали еще способным что-либо понимать, — братишка, который внимательно следил за последней сценой между бабушкой и внуком, вдруг решительно вышел из комнаты и направился в столовую, где родители обедали в полном молчании, чувствуя, быть может, на своих плечах тяжесть несправедливости, которую только что совершили от непонимания, из гордости, от презрения к правам детства. И братишка, росту от горшка два вершка, еще не совсем крепко стоящий на подгибающихся ножках, — братишка, язык которого еще с трудом ворочался, неуклюже произнося немногие, самые простые, слова, вдруг, пораженный горем старшего брата, превратился в маленького мыслящего человечка и, встав напротив матери, сжав свои крошечные кулачки, вытянувшись во весь рост, закричал, великолепный в своем справедливом гневе, потому что верил в то, что говорил, верил со всей силой своего сознания, внезапно пробудившегося к жизни в большом мире:

— Мартин ничего не украл! Ничего не украл! Ничего не украл!..

ИСТОРИЯ КУЛЕЧКА С КОНФЕТАМИ

Год начался неудачно. Во-первых, новый учитель, молодой и, по-видимому, веселый, пробыл только две недели и ушел. Во-вторых, старый учитель Кристобаль Феррье́р через два месяца после начала занятий тяжело заболел. И вот как раз сегодня детям сообщили печальную новость: в этом году старик совсем не вернется в школу. По совести сказать, эта весть не так опечалила учеников, как уход молодого учителя. Феррьер, хилый старикашка с желтым лицом, отличался ворчливым нравом и изводил всех своими криками, угрозами, наказаниями. И потом очень уж он был нудный. Своим голосом старого астматика он снова и снова повторял всё те же старые, давно знакомые истины, и все пятнадцать учеников, один за другим, должны были тоже повторять:

— Провинция Буэнос-Айрес граничит на севере с Уругваем, отделенным от нее расширенным устьем реки Ла-Плата…

И мальчики один за другим бормотали:

— На севере с Уругваем, отделенным от нее расширенным устьем реки Ла-Плата…

И так пятнадцать раз. Мучение!

…Однажды Хусти́но Сарате́ги, самому прилежному и примерному ученику в классе, пришла в голову блестящая мысль, которую он тут же и высказал:

— Давайте навестим учителя.

Выбрали представителей от класса: первый — сам Саратеги; второй — Герва́сио Лафи́ко, плохой ученик, шалун; третий — Сау́ль Ка́ньяс, белобрысый, веснушчатый мальчик с довольно равнодушным характером; и последний — Хоаки́н Ла́нди.

Мать Хоакина, узнав, что представители от класса идут навестить учителя, купила конфет: неудобно идти к больному с пустыми руками.

Утром представители собрались в школе. Жена директора прочла им маленькое наставление:

— Если даже вы найдете, что у него очень плохой вид, не говорите ему этого. Напротив, скажите, что выглядит он прекрасно, гораздо лучше, чем в последнее время в школе. Подбодрите его. И скажите, что вы все очень без него скучаете… Саратеги, ты самый серьезный — говори ты. Потому что, если станет говорить Лафико, он все перепутает.

Посланцы отправились в путь. Не успели они свернуть за угол, как Сауль спросил Хоакина:

— А с чем конфеты?

— Разные.

— Как много, верно?

— А ну-ка, сколько здесь? — сказал Гервасио и, взяв у товарища кулечек с конфетами, взвесил его на руке: — Тяжелый!

— Полкило.

Они продолжали свой путь в молчании, глубоком молчании, необычном молчании. Они не решались говорить. Все поняли идею Сауля, и эта идея всех взбудоражила.

Наконец Сауль остановился и сказал:

— Ребята, если из полкило взять четыре конфеты, то будет незаметно. Как вы думаете: что, если нам съесть по одной?

— Правильно! Это можно! — поддержал его Гервасио и захлопал в ладоши.

Хоакин посмотрел на Хустино и нашел, что лицо товарища совершенно ничего не выражает. Он спросил:

— А ты что ж молчишь?

— Я? А что мне говорить? Конфеты твои — делай что хочешь.

Это был ловкий маневр, но все поняли: первый ученик, которого всегда ставят всем в пример, одобряет идею Сауля.

Хоакин попробовал возразить:

— Но ведь мама купила их для учителя…

— Так ничего же не будет заметно! Давай я развяжу кулечек, — сказал Сауль.

Пальцы Хоакина, державшие кулечек, разжались медленно и словно нехотя. Сауль ловко развязал ленточку.

— Мне дай вон ту, с орешком наверху, — выбрал Гервасио.

— А ты какую хочешь? — спросил Сауль у Хустино.

— Вот эту.

— А ты?

Хоакин расстроенным голосом сказал:

— Все равно!

— А мне нравятся с марципановой начинкой.

И пока все дружно жевали, Сауль очень аккуратно перевязал кулечек лентой и завязал красивый бант. Потом он отдал кулечек Хоакину и сказал:

— Вот видишь, ничего не заметно.

— Какие вкусные! — восхитился Гервасио.

— Пожалуй, можно съесть еще по одной, — невозмутимо сказал Сауль. — Все равно не видно будет…

— Замечательно! — воскликнул Гервасио.

Хоакин шел молча. Сауль обратился к Хустино:

— Послушай, Саратеги, как ты думаешь?

— Конфеты не мои, — ответил первый ученик, решительно снимая с себя всякую ответственность. — Если б они были мои…

Гервасио прервал его:

— Если б они были мои, мы бы ничего учителю не оставили! Сами бы съели… До чего ж вкусно!

Сауль засмеялся. Хоакин с серьезным лицом молча шел впереди, словно и не слышал этого разговора.

— Ну? — спросил Сауль.

— Что? — вопросом ответил Хоакин, явно недоумевая, о чем речь.

— Как ты считаешь: съедим еще по одной?

— Заметно будет.

— Вот увидишь — не будет… Правда, Хустино, не будет заметно? Да?

— Если ты сумеешь красиво перевязать…

— Вот посмотришь! — И Сауль снова взял пакетик из руки Хоакина, которая как-то невольно разжалась.

Он развязал ленточку и дал каждому по конфете.

В этот раз никто не выбирал — уж кому какая достанется… Сауль положил конфету в рот и уже хотел перевязать пакет, как вдруг Гервасио в страшном гневе закричал:

— Ты взял две! Я сам видел. Открой рот! А ну, давай! Покажи!

Сауль торопливо жевал.

— Тогда мне тоже дай еще одну! — потребовал обвинитель.

Сауль дал. И Хоакину тоже дал, и Хустино тоже. Хустино — тот просто засунул конфету в рот, а вот Хоакин запротестовал:

— Видно же будет!

— Да нет! Вот увидишь, я так ловко перевяжу, что никто и не догадается.

Присев на крылечко какого-то дома, он с особой тщательностью начал завязывать бант. Но кулечек все-таки стал меньше.

Когда Сауль отдал кулечек Хоакину, тот расстроился:

— Ой! До чего же видно, что мы часть съели!.. Правда, Хустино?

— Да.

— Правда, Гервасио?

— Да.

— Очень видно?

— Ну, ясно. Мы ведь съели двенадцать конфет! Каждый по три. А нас четыре. Трижды четыре — двенадцать.

И Сауль ехидно улыбнулся.

Хоакин рассвирепел. Он бы с удовольствием избил забияку.

— Свинья! — выругался он.

— Почему — свинья? А ты разве не ел?

Неоспоримый довод…

Хоакин положил кулечек в карман куртки и продолжал идти. Лицо его было очень мрачно. Все молчали. Только Гервасио время от времени пытался смеяться, но смех его звучал как-то неуместно. Пытался он и завязать разговор, но ему не отвечали.

Сауль сказал, обращаясь к Хоакину:

— Почему ты так надулся? Думаешь — нехорошо, что мы конфеты съели?

— Конечно.

— Ничего тут плохого нет!

Голос Сауля звучал так уверенно, что Хоакин остановился и спросил:

— Почему — ничего плохого?

— Потому что этого учителя я бы ядом угостил, а не конфетами.

— Что верно, то верно! — согласился Гервасио.

— Да ведь мы все радовались, что он не приходит в школу!

— Я, например, радовался, — подтвердил Гервасио.

— А ты? — спросил Сауль у Хустино.

Тот как-то неопределенно поморщился.

— А ты? — спросил Сауль у Хоакина.

— Я тоже был рад, что он не приходил к нам в класс… Но мама дала мне конфеты для него, а мы съели.

— Мы ведь не все съели. Еще много осталось.

— Но нельзя ж нести ему почти что пустой кулечек.

— Так давайте съедим, которые остались.

Хоакин шел не останавливаясь.

— Нет, ты вспомни, — настаивал Сауль, — как он однажды тебя наказал и до семи часов вечера держал взаперти.

— Я помню.

— А когда он заставил тебя десять раз подряд переписывать глагол «иметь» в отрицательной форме! «Я не имею, ты не имеешь, он не имеет, мы…»

Саулю не пришлось закончить спряжение. Хоакин вынул из кармана кулечек, разорвал ленточку и протянул ему конфету.

Все съели по конфете. Потом снова взяли по конфете и снова съели. Снова и снова… Осталось три конфеты.

— Что делать? Осталось только три — одному не достанется.

— Бросим жребий, — сказал Сауль и достал монетку. — Орел или решка? — спросил он у Хоакина.

Тот рассердился:

— Нет, нет! Я не играю. Это мои конфеты. Разыгрывайте вы.

И чтобы доказать, что конфеты действительно его, он взял одну, бесспорно причитающуюся ему по праву, и положил в рот.

Сауль повернулся к Хустино:

— Орел или решка?

— Орел. Бросили монетку.

— Решка! — радостно вскрикнул Сауль и протянул руку к кулечку. — Теперь разыгрывайте последнюю конфету.

— Орел или решка? — спросил Гервасио.

— Решка.

Бросили монетку, пристально следя за ней глазами. Кинулись вперед, горя нетерпением взглянуть, как она упала.

— Орел! — выкрикнул Гервасио в припадке бурного веселья и схватил пакет: — С марципаном! Моя самая любимая!

И жадно откусил кусочек.

Хустино смотрел на него глазами барашка, который знает, что его сейчас зарежут.

— Съешь кулечек!

Но Гервасио великодушно предложил:

— Иди сюда, откуси от моей конфеты. Смятый кулечек остался лежать на земле. Хоакин, прежде чем тронуться в путь, бросил на него грустный прощальный взгляд.

— Как жалко, что больше нет, правда? — сказал Сауль, думая, что правильно понял этот взгляд.

Хоакин не ответил ему. Он пожалел совсем не об этом, когда взглянул на пустой кулечек…

Пошли дальше. Веселые, шумные. Один только Хоакин молчал.

Сауль стал насмехаться над ним: — Что с тобой, а? Ты вроде крокодила: крокодил, говорят, съедает своих детей, а потом сам плачет. Так и ты: съел конфеты и теперь…

— Замолчи лучше, а то я тебе как дам… своих не узнаешь!

Дрожа от гнева, угрожающе сжав кулаки, Хоакин встал перед Саулем.

Сауль уклонился от боя:

— Ладно. Не злись. Не стоит того…

И снова пошли — на этот раз скучные, словно вдруг увядшие: присутствие Хоакина всех смущало.

— Я не пойду, идите сами. Я буду ждать вон на том углу, — сказал Хоакин.

Он повернулся спиной к товарищам и зашагал в сторону. Остальные с минуту смотрели ему вслед. Потом, не осмелясь окликнуть его, молча вошли в дом.

Через четверть часа они вернулись.

— Если б ты только видел бедного Феррьера! — рассказывал Гервасио. — Просто жалко на него смотреть! Он похож на мертвеца.

А Сауль добавил:

— Он говорит так тихо, иногда даже трудно разобрать.

— Он нас всех троих поцеловал и заплакал… — вспомнил Хустино.

— Идемте! — резко бросил Хоакин и поспешил в обратный путь.

Другие следовали за ним, делясь своими впечатлениями.

Сауль заметил:

— А какой у него внучек! Знаешь, Гервасио, уверяю тебя, когда я увидел этого малыша, я пожалел, что мы съели все конфеты…

Хустино ответил:

— Видишь ли, если бы это были мои конфеты…

Хоакин остановился, разъяренный, и пристально взглянул на него. Хустино смутился.

— Если бы это были твои конфеты, то что бы было? — спросил Хоакин и со всей силой ударил Хустино по лицу.

Тот пошатнулся, закричал, потом заплакал.

Гервасио стал его утешать:

— Не плачь. Давай зайдем в этот магазин, я попрошу воды и оботру тебе лицо.

Хоакин, не оглядываясь, быстро зашагал дальше один. Он прошел уже почти два квартала, оставив товарищей далеко позади, как вдруг услышал за спиной чьи-то торопливые шаги и пронзительный, насмешливый голос Сауля:

— Бедный учительский внучек! Не пришлось ему конфеток попробовать!

«Ах так, он дразнится!..»

Хоакин обернулся, готовый к схватке. Но противник, оказывается, был вооружен: угрожающе подняв в воздух огромную палку, он бесстрашно ждал атаки.

Хоакин не решился сражаться безоружным с вооруженным противником.

Он крикнул:

— Я больше с тобой не разговариваю! Я больше тебе не друг!

И бросился бежать…

ПОНЧО

I

— Вы мне его отдаете, да? Правда отдаете?

Мальчик смотрел на шофера широко открытыми, круглыми глазами и весь дрожал от радостного возбуждения. Шофер кивнул:

— Ладно, бери.

Мальчик был так счастлив, что шофер даже растрогался и доверительно посоветовал:

— Ты с ним поосторожнее. На голове у него, по-моему, лишаек небольшой, так ты его подлечи. Серы приложи. Хозяева-то, конечно, велели его выбросить. Но собака хорошая, породистая… Ну, будь здоров!

Он повернул баранку, и автомобиль отъехал — большой автомобиль, пожалуй даже побольше той комнаты, где живет Пончо… Мальчик прижимал к себе щенка, и руки у него дрожали от волнения. Ну и собака! Уродец, а хорош, ничего не скажешь. Кургузый и лапы колесом, а глаза большие, выпученные и нос курносый. Хитрющая морда! А хвостик-то куцый какой…

Надо было дать щенку имя, чтоб понимал, что он не бездомная какая-нибудь собака, чтоб привыкал к хозяину.

— Слушай, песик: меня зовут Пончо. Ты тоже будешь Пончо. Ладно?

Щенок даже не взглянул на нового хозяина. Его сонные, бессмысленные, выпуклые глаза были устремлены куда-то вдаль.

Пончо продолжал:

— Я тебя вылечу, знаешь? Мы сейчас зайдем к Хуану. У него папа — ветеринар. Ладно, Пончо? Он нам какое-нибудь лекарство даст. Ну, пошли!

И так как на голове у собачки был лишай, мальчик поцеловал ее прямо в черный мокрый нос.

С этого дня они были неразлучны. Когда собака попадает в богатый дом — это, конечно, большая удача для нее. Но разве не лучше быть верным другом и товарищем маленького бедняка, его единственной игрушкой? Разве плохо делить с ним его привольную жизнь, бегать целый день по улицам, где тебя на каждом углу подстерегают опасности, завлекательные приключения, отчаянные драки?

У Пончо-мальчика и Пончо-собаки не только имя было общее — жизнь их тоже стала общей. Чтобы удовлетворить ненасытную жадность своего питомца, мальчик потихоньку таскал у матери сахар, а то, бывало, добудет кусок мяса у соседки, или сосиску на базаре, или выпросит вкусного печенья у лавочника.

Все это мгновенно исчезало в пасти щенка, который рос и становился все более крепким и сильным. Прошло несколько месяцев. Пончо-мальчик с каждым днем все больше и больше гордился своей собакой. Он раздобыл ей ошейник с шипами (ловко сняв его с другой собаки!), намордник и даже цепь. И в таком виде они гуляли по окрестным улицам, вызывая зависть всех соседских мальчишек. Теперь мальчика Пончо все уважали и даже боялись. Не зря, оказывается, он так заботится о своей собаке, не зря приносил ей такие жертвы! Ведь не раз, когда пищи на обоих не хватало, мальчик довольствовался тем, что обгладывал кости, а мясо уступал собаке. Он-то мог поголодать, но собака ни в коем случае. Собака, с ее ненасытной утробой, где, как в пропасти, исчезало все съедобное, была для мальчика чем-то священным, идолом, которому он поклонялся. И она сторицей заплатила своему маленькому хозяину за все его заботы: она всех заставила уважать его! Стоило ей остановиться, взглянуть своими выпученными, налитыми кровью глазами, заворчать, в крайнем случае, — и противник начинал поспешное и благоразумное отступление, которое превращалось в позорное бегство, когда мальчик Пончо, слегка ослабив цепь, на которой вел собаку, принимался тихонько науськивать: «Куси, куси!..»

Слава пса Пончо особенно возросла после первой драки: он покусал овчарку, которая была вдвое больше его, — прокусил ей насквозь лапу, оторвал кусок уха, раскровавил всю морду…

С этого дня пес Пончо стал героем и баловнем всей окрестной детворы. Ему носили печенье, бисквиты, конфетки, сахар, шоколад… Пес Пончо стал гордостью всего квартала.

— Ты хвастаешься своей собакой? Ты бы посмотрел, какая собака у одного моего соседа, мальчика с нашей улицы!..

Слава пса Пончо переходила из дома в дом, из школы в школу, из квартала в квартал. Иногда приходили незнакомые ребята специально, чтоб взглянуть на свирепую собаку. Приходили целыми компаниями, предводительствуемые кем-нибудь из детворы того квартала, где жил мальчик Пончо.

Подходили к перенаселенному дому, где среди других семей бедняков жила семья Пончо, и останавливались под его окном. Долго ждать не приходилось: мальчик сразу же выходил со своей собакой, не забыв, конечно, надеть ей намордник и прицепить к ошейнику цепь — так выглядело внушительнее, — и с удовлетворением слушал рокот восхищения, которым их встречали:

— Ну и морда!

— А шея как у быка!

— А лапищи-то какие!

Вопросы так и сыпались.

— Почему это у него хвоста нет?

Пончо, превосходно осведомленный во всем, что касалось его собаки, отвечал крайне обстоятельно и подробно:

— Это чтоб другие собаки не могли хватать его за хвост. Взгляните, какая пасть широкая: это чтоб он мог сразу всеми зубами кусаться. У него мертвая хватка. Как-то раз…

И начиналось повествование о бесконечных подвигах, бесконечных победах. Рассказ был полон преувеличений, и рассказчик, увлекаемый своей безудержной фантазией, витал в облаках, сражая всё новыми удивительными подробностями своих ошеломленных товарищей, слушавших его с открытым ртом и вытаращенными глазами.

— Это ж боксер! Если захочу, я его продам за… — Пончо с минуту колебался (поверят ли?), потом решительно называл цифру: — Да за восемьдесят песо! — Никто не спорил, ему верили, и тогда он, почти раскаявшись в своей скромности, поправлялся: — Да что за восемьдесят — за сто, а то и за сто двадцать продам! Да он десять собак зараз загрызет, да он тигра…

— Ну, ну… — произносил кто-нибудь с сомнением. Но Пончо не сдавался и невозмутимо продолжал: — Да, да, молодого тигра одолеет!

— Ах, молодого… — соглашался возражавший.

— Новорожденного? — спрашивал другой.

— Какого там новорожденного! Полугодовалого… И ты думаешь, моей собаке много лет? Ей нет еще и году!

— О-о!

Приводили собак, славящихся своей свирепостью, и заставляли Пончо драться с ними. Он выходил победителем из всех сражений. Один раз пришлось, даже разнимать, а то, пожалуй, Пончо насмерть загрыз бы своего противника. Как-то вечером он задушил кота, прямо на улице, в присутствии двадцати мальчишек. Напрасно кот фыркал, выгибал спину и ощетинивался, стараясь всеми способами запугать врага, — Пончо набросился на него, схватил за шею и начал тормошить, трепать туда-сюда, словно тряпку какую-нибудь. Когда он разжал зубы, кот был мертв. Хоть пословица и говорит, что у кошки семь жизней, но на этот раз все семь остались в пасти Пончо. Этот подвиг окончательно прославил его. Все теперь знали, что Пончо — самый свирепый пес в Буэнос-Айресе. Кто в этом осмелится усомниться! Здесь не может быть двух мнений. Да, пожалуй, не только в Буэнос-Айресе, а во всей Аргентине. А может статься, что и во всей Латинской Америке. И — кто знает? — возможно, что в целом мире не найдешь другого такого пса!.. Пончо-мальчик чувствовал, что уважение, смешанное со страхом, которое внушала всем его собака, распространялось отчасти и на него.

Никто его теперь и пальцем тронуть не посмел бы. Другие мальчики боялись его, сами не понимая и даже не стараясь понять почему: словно обладатель такого пса и сам должен был отличаться необычайной свирепостью.

А мальчик платил своей собаке за все эти благодеяния бесконечными лакомствами, поцелуями, ласками и самыми что ни на есть нежными словами. Он проводил долгие часы, разговаривая со своим питомцем и неотрывно глядя на его огромную, нелепую голову с выпученными сонными глазами.

По утрам Пончо ходил в школу. Но вечера он целиком посвящал своей собаке: кормил ее, купал, водил на цепи по улице под восхищенными взглядами других ребят. Вот это было счастье! Настоящее счастье! Что ж из того, что он был всего-навсего болезненным, хилым мальчиком, маленьким бедняком, сыном вдовы-прачки, которую день и ночь раздирали приступы кашля? Что ж из того, что он был осужден на жалкую жизнь в грязном доме — пристанище бедняков, в сырой, вонючей комнате? Что ж из того, что он ходил в лохмотьях, что он не ел ничего, кроме водянистой похлебки, что он никогда не был ни в кино, ни в цирке и что мяч для игры в футбол ему пришлось сделать самому из газетной бумаги?.. Но разве мальчику, у которого есть такая свирепая собака, нужно что-нибудь еще, для того чтобы быть счастливым, по-настоящему счастливым? Ну конечно же, ему ничего больше не нужно! Пончо чувствовал себя счастливым, он наслаждался своим безмерным счастьем, он был весел, он был горд. Чего еще можно было желать! У него не было других желаний…

II

Но счастье бедняка — непрочное счастье. Не успеешь оглянуться, а горе уже подстерегает из-за угла. И маленького Пончо, вечно голодного сынишку чахоточной прачки, одетого в лохмотья и лишенного всяких других игрушек, кроме бумажного мяча, горе тоже подстерегало из-за угла. Подстерегало, подстерегало… потом вдруг как цапнет! И… где твое мизерное счастье, Пончо?!

Как-то раз утром Пончо прибежал из школы, как всегда сгорая от нетерпения поскорее увидеть свою собаку.

Он вошел в каморку и застал мать дома. Она плакала.

— Что случилось, мамочка? Отчего ты плачешь?

Ей было от чего плакать. Она рассказала сыну: только что ее выгнали с работы. Какая-то дама узнала, что она чахоточная, и забрала назад белье, которое хотела отдать в стирку, а хозяйка прачечной, опасаясь, как бы подобный случай не повторился, рассчитала ее.

Куда теперь? И если бы даже ей удалось устроиться, разве ее опять не уволят, как только догадаются о ее болезни?

Она продолжала плакать.

Пончо — поскольку мать не разрешала ему обнимать и целовать ее, боясь, что он заразится, — удовольствовался тем, что обнял свою собаку, много раз поцеловал ее черный курносый нос и не отвечал ничего.

Потом наступили страшные дни: мать искала работу… безуспешно. Как-то раз сын снова застал ее плачущей, и она, уже совершенно измученная, больше не находя в себе сил, чтобы продолжать эту борьбу одной, не смогла скрыть от мальчика того, что так ее терзало. Она опять рассказала ему все: их жалкие сбережения кончились; лавочники больше не хотят давать в долг; мяснику уже задолжали два песо, один песо двадцать сентаво — бакалейщику, булочнику — девяносто сентаво. Больше уже негде брать в долг продукты и денег просить не у кого. А она все не находит работы. Скоро нечего будет есть…

— Не расстраивайся, я знаю, что делать, — сказал Пончо и вышел вместе со своей собакой.

Он вернулся с хлебом, бисквитами, конфетами, шоколадом, принес даже кусочек мяса. Он объяснил матери:

— Это все мне дали ребята из нашего квартала. Это будем есть мы с тобой. А Пончо пока пусть питается в другом месте. Я его дал на время одному товарищу, и за то, что я ему позволил подержать собаку у себя, он ее кормить будет. У них есть. Отец у них богатый — они даже целые куски мяса выбрасывают, совсем свежие.

Так прошло еще четыре дня. Иногда мать узнавала, что в каком-нибудь доме нужна прачка, и ходила туда стирать. В общем, на обед кое-как собирали. Ну а квартирная плата? Срок взноса квартирной платы угрожающе приближался. Оставалось пять дней, потом четыре, три, два… Мать снова доверила свое горе сыну, словно ища у него защиты:

— Управляющий уже со мной говорил. Ты ведь знаешь, какой он, дон Иеронимо. Он способен в один прекрасный день просто вышвырнуть в окно наши вещи. Ничего не хочет слушать. Кто не платит — на улицу! Ни одного дня подождать не хочет… Что нам делать, Пончо? Подумай ты, сынок, а то у меня уже сил нет. Я так ослабела последнее время, словно вот-вот мне придет конец!

Пончо подумал и сказал:

— Я пойду!

— Куда ты, сынок? Что ты хочешь сделать?

— Я знаю, что надо делать, мамочка. Через полчаса у нас будет чем заплатить за комнату.

Он вышел.

Он решился на героический поступок: продать свою собаку, свое счастье. Он вспомнил, что как-то раз, когда они прогуливались по улице, какой-то прохожий собирался ее купить. Пончо тогда даже не удостоил ответом этого человека. Продать собаку? Да за какие же деньги можно отдать такую собаку! Тогда Пончо думал, что ни за какие. Теперь он думал иначе.

«Теперь, — размышлял Пончо, — если мне предложат сто песо, я его отдам. Но, разумеется, с условием, что мне разрешат с ним видеться…»

И вот Пончо уже стоит перед человеком, который когда-то торговал у него собаку.

— Что тебе надо?

— Я пришел продать вам мою собаку.

Человек презрительно поморщился и подошел поближе.

— Осторожнее! Он, знаете, очень злой.

— О, для меня нет злых собак! Я их мигом укрощаю.

И уверенным движением он открыл собаке пасть, осмотрел нёбо, пощупал зубы. Пончо-пес не протестовал. Пончо-мальчик, удивленный такой странной податливостью своего питомца, смотрел на покупателя — огромного, со зверским лицом, с толстой шеей, с презрительно сжатыми губами. Такой может оглушить одним ударом, а возьми он в руки хлыст — так и быка убьет. Собака, вероятно, это понимала, поэтому она так покорно, ни разу даже не заворчав, позволяла осматривать себя.

Наконец великан выпрямился:

— Ладно. А сколько ты за него хочешь?

— Я?.. Да не знаю… вы сами скажите… — забормотал Пончо.

— Ну, сколько ж я могу тебе дать?.. Два песо хочешь?

Мальчик почувствовал, что сейчас упадет. Два песо?! А он-то думал запросить сто, да еще свои условия поставить!

— Два… два песо… два, вы говорите? — спросил он.

— Ну да, два песо. А что, мало?

— Но ведь он же злющий!

— Пуф! — презрительно бросил великан. — И это, по-твоему, злая собака?

И он с силой хлопнул собаку по морде, а она вместо того чтобы броситься на него, как обычно в таких случаях поступала, вся как-то съежилась, словно, еще не начав сражения, была уже побеждена, околдована какой-то странной силой, исходящей от этого человека.

Мальчик, чувствуя себя глубоко униженным, попытался все же взять под защиту своего друга:

— Это он с вами так. А с другими… вы бы только посмотрели!

— Ну ладно, хватит болтовни! Я дам тебе пять песо. Согласен?

— Нет.

— Ну тогда ступай. Забирай свою шавку!

Пончо чуть не плача — сам не зная почему, может быть, потому, что не мог спокойно смотреть, как унижают его собаку, — взмолился:

— Дайте мне двадцать песо!

— Уходи!

— Я его продаю, потому что матери нужны деньги, чтоб заплатить за комнату, потому что, если мы завтра не заплатим, нас на улицу выбросят. А так бы я его ни за что не продал!..

— А сколько вы платите за комнату?

Пончо был так расстроен и растерян, что ему даже не пришло в голову соврать. Он ответил:

— Мы платим двенадцать песо.

— Хорошо. Вот тебе двенадцать песо. Давай собаку.

Великан протянул мальчику деньги и взял собаку за цепь.

Пончо-мальчик снова принялся умолять:

— Вы ведь позволите мне навещать его, правда? Приходить к нему в гости?

— Да.

— Ну хорошо… Прощай, Пончо, прощай, Пончито, мой дорогой! Завтра я к тебе приду. Пожалуйста, не плачь! Не скучай без меня!

И он целовал собаку прямо в морду, обнимал ее и все время повторял, повторял ей все тот же совет, в котором в эту минуту больше сам: «Не плачь!»

Великан резко потянул собаку за цепь и вошел с нею в дом. Мальчик остался стоять на коленях, глядя им вслед. Перед тем как подняться и уйти, он еще раз крикнул:

— Завтра я приду, Пончо, завтра я приду! Больше он ничего не сказал и заплакал.

Он вошел в свою каморку с красными, распухшими глазами, но спокойный. Мать была дома и что-то чинила.

— На, возьми. Здесь хватит, чтобы заплатить за комнату… Сосчитай-ка. Двенадцать песо ровно.

«Да где ж ты их взял?» — спросила было мать, но, взглянув на заплаканные глаза и печальное лицо мальчика, сразу все поняла:

— Собака-то где? Ты что ж, продал собаку?

— Да, мамочка! — вскричал мальчик, обнимая мать и разражаясь безудержными рыданиями. — Да, мамочка, да! — повторил он, целуя ее в лицо.

— Пончо, отойди — ты заразишься! Разве ты забыл, что у меня чахотка? Ты ведь заразишься! Отойди, слышишь?

Но она напрасно старалась оттолкнуть сына. Мальчик плакал, крепко приживаясь к матери. Он заразится? Не все ли равно! Разве ему теперь дорога жизнь? Раньше, когда мать запрещала целовать и обнимать ее, он целовал и обнимал своего питомца Пончо. Ему ведь обязательно нужно было целовать и обнимать кого-нибудь…

За комнату уплатили.

На следующее утро Пончо после школы собрался навестить свою собаку.

— Куда ты? Почему ты не поешь сначала? — спросила мать.

— Я раньше зайду к моему песику, — сказал он и опрометью выбежал из дома.

Он говорил «моему песику», словно и не думал продавать его. Ведь в действительности это была его собака, его — и больше ничья. Разве, получив эти несколько жалких бумажек, которыми заплатили за его собаку, он перестал ее любить? И разве собака могла так легко забыть своего хозяина?..

— Что тебе надо?

— Я пришел навестить собаку.

— Какую собаку?

— Да ту, которую я вам вчера продал.

Великан секунду поколебался, недовольно поморщился, но все же разрешил:

— Проходи.

И Пончо-мальчик бегом бросился к своей собаке, сидящей на цепи в глубине дворика за домом, обнял ее и поцеловал.

Пончо-пес, не имея хвоста, которым можно было бы вилять,извивался всем телом, тихонько повизгивая от удовольствия, и лизал мальчику лицо.

А мальчик, приписывая собаке все те чувства, которые за время их разлуки обуревали его самого, быстро и взволнованно бормотал:

— Ты много плакал, да?.. Наверно, так скучал, что есть не мог!.. А ночью ты видел меня во сне?..

Эти ласки продолжались долго.

Наконец новый хозяин вмешался:

— Ну, хватит! Оставь эти нежности до другого свидания. Иди-ка теперь… А то я тут с тобой время теряю.

Пончо поцеловал пса в огромную морду — один раз, два, три, четыре — и поплелся прочь. Потом на мгновение остановился, снова крикнул:

— До свиданья, Пончо, драгоценный!

И послал воздушный поцелуй.

На следующий день он пришел опять.

— Чего тебе?

— Я навестить…

Великан не дал ему закончить и захлопнул перед ним дверь.

Одно мгновение Пончо стоял неподвижно, словно оглушенный. Он боялся этого человека. Но желание увидеть своего любимца оказалось сильнее страха. Он снова постучал. Великан высунул из двери свою звериную голову. Он пригрозил:

— Слушай, если ты еще раз сюда придешь, я тебе отпущу парочку таких затрещин, что ты всю жизнь поминать будешь! Понял?

Мальчик дрожал, но, набравшись смелости, возразил:

— Ведь вы же мне обещали, что разрешите навещать собаку…

— Я тебе обещал? Ну и что же? А теперь мне неудобно, чтоб ты ходил. И всё тут.

Он сделал шаг вперед, взбешенный. Лицо его побагровело от гнева.

Мальчик бросился бежать. На углу он оглянулся Страшный великан все еще стоял на том же месте и, увидев, что Пончо обернулся, погрозил ему кулаком. Мальчик завернул за угол, но, не пройдя и нескольких шагов, почувствовал, что ноги у него подгибаются. Он упал на порог какого-то дома, плача так громко и отчаянно, словно душа у него разрывалась на части. Ведь этот страшный человек с лицом людоеда навсегда отнял у Пончо его счастье, его мизерное счастье маленького бедняка… Пончо плакал. Отдельные прохожие останавливались и спрашивали, что с ним. Он ничего не отвечал. Он плакал. Какая-то женщина дала ему несколько мелких монет, другая дала один песо. На что ему теперь деньги? Даже если ему дадут много денег, на что они теперь? Если бы ему дали их несколько дней тому назад, он бы не продал свою собаку, а теперь… Он плакал.

Под конец все его оставили, и он успокоился. Тихонько, мелкими шажками, сгорбившись, как старичок, он тронулся в путь и принялся по дороге считать деньги, которые ему дали: около двух песо. «Я их отнесу маме», — подумал он.

И вдруг, как вспышка ракеты, осветившая небо разноцветными веселыми искрами, блестящая мысль пронзила его мозг и согрела ему душу. Он подумал: «Я куплю конфет для Пончо и всуну их ему через забор. И еще вот что: этот дядька не позволяет мне навещать Пончо, так я к нему потихоньку проберусь со стороны заднего дворика вечерком, когда стемнеет. Еще посмотрим, кто кого!..»

И, словно по мановению волшебной палочки, мальчик весь преобразился при этой мысли: спина его выпрямилась, печальные глаза снова стали по-детски веселыми. Туман, наполнивший его душу, мгновенно развеялся, и лед, сковавший его сердце, растаял без остатка. С каким жадным нетерпением стал он ждать наступления сумерек!..

III

Как только стемнело, он отправился на свидание к своему другу. Крадучись, как вор, приблизился он к дворику за домом, расположенным в одном из окрестных кварталов города.

Подойдя вплотную к забору, он стал пристально всматриваться в темноту, стараясь что-нибудь разглядеть. Наконец он узнал место, где вчера была привязана собака. Скользя вдоль забора, он приблизился, насколько мог, к этому месту. Дворик примыкал к задней стене дома, и калитки не было. Входить туда можно было только через дом. Мальчик прижался лицом к забору и позвал — сначала тихонько:

— Пончо! — Потом громче: — Пончо! Пончо!

Очевидно, собака услышала его сразу, потому что где-то неподалеку звякнула цепь. Мальчик еще плотнее прижался к забору и почувствовал на своем лице прерывистое горячее дыхание. Он забормотал:

— Вот видишь, Пончито, я тебя не забываю. Твой новый хозяин не позволяет мне к тебе приходить, но я все равно прихожу. Видишь?.. Подойди-ка поближе, я тебя поцелую.

Собака, словно поняв, чего от нее хотят, стала рваться на цепи, стремясь подойти ближе. Но цепь была слишком коротка. Пончо просунул руку сквозь щель забора и погладил собаку по голове. Пес лизнул ему руку.

— Вот тебе конфеты. Посмотри-ка: шоколадные, ты такие любишь. И печенье. Я тебе даже пирожное принес…

После этого дня мальчик целую неделю ходил в гости к своей собаке; ходил в сумерках, украдкой, словно совершая какое-то преступление.

Иногда он приводил с собой других мальчишек из их квартала, которые хотели также взглянуть на знаменитого пса. И каждый приносил собаке какое-нибудь лакомство. Казалось, что ребята приходят навестить своего товарища, сидящего в тюрьме.

— Пончо, посмотри-ка: Индеец и Гайтан пришли к тебе в гости. Ты помнишь их? Помнишь Индейца, ты еще его укусил как-то раз… Но он на тебя не сердится, он тебе лепешку принес… А Гайтана помнишь? Маленького чистильщика сапог из Калабрии?^[1] Он тоже здесь. Подойди-ка поближе, дай тебя погладить.

И мальчики протягивали сквозь щели забора свои руки, а пес лизал их.

— Завтра со мной вместе придут Рябой и Мариано. До завтра, Пончо! Завтра я принесу тебе сладких пирожков и кусочек халвы. До завтра, Пончо!..

…Эта мысль впервые пришла в голову Гайтану, маленькому чистильщику сапог из Калабрии.

Этот мальчик не только любил пса Пончо — он был еще исполнен чувства благодарности к нему. Он был обязан знаменитому псу своими самыми крупными заработками. Как-то раз утром Гайтан появился на улице, где жил мальчик Пончо, и расположился на углу со своим ящиком, в котором были сложены сапожные щетки и баночки с гуталином и воском. Он почти не умел говорить по-испански. Пончо прогуливался в это время со своим псом, бросая гордые взгляды по сторонам. Гайтан заговорил с ним и принялся расхваливать собаку со всей горячей непосредственностью своего южного темперамента. Этого было вполне достаточно, для того чтобы Пончо-мальчик немедленно почувствовал к нему симпатию. Он захотел сразу же ее доказать и попросил маленького итальянца почистить ему ботинки. Не успели они заняться этим делом, как, откуда ни возьмись, показался другой чистильщик сапог, огромный детина, почти взрослый.

— Эй ты, бездельник! — накинулся он на итальянца. — Кто тебе позволил чистить сапоги на этом углу?

И, не дожидаясь ответа, он дал мальчику пощечину. Гайтан заплакал и попытался объясниться со своим противником на ломаном испанском языке. Но толстый парень грубо схватил его за шиворот, почти подняв в воздух, и угрожающе загремел:

— Убирайся отсюда подобру-поздорову! Это моя улица! Я уже больше года чищу сапоги на этом углу. А не уйдешь, так я из тебя кишки выпущу! Понял?.. — И он вытащил из-за пазухи нож.

Перепуганный насмерть Гайтан уже принялся было собирать свои пожитки, готовый повиноваться и уйти, как вдруг в это дело вмешался мальчик Пончо, или, вернее сказать, вмешался пес Пончо.

Достаточно было мальчику произнести: «Куси!» — и пес мгновенно сделал отчаянный прыжок и схватил толстого парня за штаны; тот попытался защищаться, пустив в ход нож…

— Куси! — снова приказал мальчик.

И пес снова сделал прыжок, но на сей раз он впился зубами в руку парня, держащую нож, который упал на землю. Обезоруженный таким образом толстый парень пустился наутек, преследуемый псом Пончо, которого Пончо-мальчику удалось остановить лишь с величайшим трудом, отчаянно дергая за цепь.

В следующий вечер Гайтан снова появился на той же улице, но он шел не один — рядом с ним были Пончо и его собака. Вчерашний толстый парень показался было из-за угла, но даже не осмелился приблизиться. Так маленький итальянец завоевал себе право спокойно работать. Он был очень благодарен псу Пончо за защиту. Каждый вечер он брал монетку из заработанных денег и покупал какое-нибудь лакомство своему защитнику.

И теперь, когда знаменитый пес уже не жил в этом квартале, выгодная и удобная позиция, которую Гайтан занимал на углу, снова находилась под угрозой. Толстый парень наверняка скоро узнает о продаже собаки. Это событие было слишком существенным в жизни квартала, чтобы пройти мимо чьих-либо ушей: пес Пончо был здесь чрезвычайно популярен. А если парень узнает, он обязательно захочет отомстить своему сопернику.

И вот как-то вечером, когда Гайтан возвращался после свидания со своим любимцем, необычайно счастливая идея пришла ему в голову.

— Слушай меня сказать, Пончо… — произнес он на своем ломаном языке. — Слушай меня сказать, что мы будем сделать…

И сразу же изложил свой изумительный план: он каждый день отдает отцу два песо, а по воскресеньям — три (если не отдаст — останется без обеда). Но так как часто ему дают на чай, то он обычно собирает за день больше: иногда у него набирается два песо пятьдесят сентаво; эти пятьдесят сентаво он обычно тратит на лепешки или спускает в игре в «орел и решку». Но теперь он будет их откладывать. Когда соберется двенадцать песо, они выкупят собаку у того дядьки.

— Ну, как по-твоему?

Пончо смог произнести только:

— О!.. — и больше ни звука.

Идея Гайтана потрясла его настолько, что он словно онемел.

Назавтра Гайтан дал Пончо сорок сентаво, через день — еще двадцать. А тут еще Пончо самому пришла в голову неожиданная мысль: попросить ящик с сапожными щетками у одной соседки, сына которой, чистильщика сапог, недавно задавила машина. Гайтан раздобыл для товарища гуталин, тряпки, краску, воск и показал ему, как надо чистить. В этот день им вдвоем удалось отложить семьдесят сентаво. Другие мальчишки помогали кто чем мог совершенно бескорыстно, движимые только искренним желанием освободить из заточения знаменитого пса, гордость их квартала. Принес несколько монеток Индеец, газетчик; принес Мариано, сын лавочника: он накануне целый день прислуживал в лавке, специально чтоб получить чаевые.

Внесли свои взносы Рябой, Спица, Попугай и Малыш, мужественно отказавшись от возможности съесть что-нибудь сладкое или обложив данью своих родителей. Капитал рос со сказочной быстротой. У них накопилось уже восемь песо.

Каждый вечер во время очередного визита Пончо сообщал своему бесценному псу:

— Скоро я тебя отсюда вытащу, дорогой! У нас уже есть девять песо и двадцать сентаво…

— Потерпи еще немного, Пончито. И только не захворай, пожалуйста… У нас уже есть десять песо и сорок сентаво…

— Мы накопили уже одиннадцать песо, Пончо. На следующей неделе я тебя выкуплю. Поэтому мы тебе больше не носим ни конфет, ни лепешек, — добавлял он виноватым голосом. — Мы теперь каждый грош бережем, чтобы выкупить тебя, Пончито.

Как-то раз вечером, когда Пончо и Гайтан, повесив на руку свои ящики со щетками, прогуливались по улице, поджидая клиентов, они внезапно увидели того толстого парня, которого когда-то Пончо-пес так славно потрепал и обратил в бегство.

Парень, конечно, знал о продаже собаки. Чувствуя, что теперь он может безнаказанно расправиться со своими врагами, он набросился на них, сжав свои огромные кулаки. Мальчишки не пытались защищаться — они пустились наутек, и толстый детина, оставшись хозяином положения, расположился со своими щетками и баночками на давно облюбованном углу. Но остальные члены дружной компании — Индеец, Рябой, Мариано, Попугай, Малыш и Спица — узнали о случившемся. Устроили тайный совет. Решили: на что существуют в природе камни и палки? Вооружились и пошли в поход. Восемь смельчаков напали на толстого парня без объявления войны и подвергли его отчаянной атаке, в которой они не только защищали право товарищей чистить сапоги на этом удобном углу, но и сражались за общее правое дело — освобождение из плена знаменитого пса, гордости их квартала.

Толстый парень не оказал никакого сопротивления. О его голову даже палку сломали. Он обратился в бегство, безжалостно преследуемый победоносным отрядом. В поспешном бегстве им была оставлена на поле боя одна сапожная щетка, которую Пончо сохранил в качестве трофея.

— Первые же сапоги, которые мне придется чистить, я начищу этой щеткой! — объявил он.

И все засмеялись, веселые, счастливые, и каждый порадовался тому, что у него есть друзья, которые в трудную минуту его не оставят, и почувствовал, что приключение с толстым парнем еще больше сплотило их и без того уже дружную компанию.

После долгих усилий двенадцать песо были налицо. Пончо пришлось два дня пропустить школу и проработать не только вечер, но и утро. Гайтану однажды удалось отложить пятьдесят сентаво из дневной выручки и остаться без обеда. Ничего, не страшно! Мариано, сын лавочника, раздобыл для него хлебец и кусочек колбасы. Но больше Гайтану не удалось повторить этот опыт. Отец сказал ему:

— Если ты завтра не принесешь два песо, как обычно, то ты не только останешься без обеда, но и попробуешь палки!

Индеец продавал больше газет, чем раньше. Он не только их выкрикивал, но прямо-таки совал в руки прохожим, умоляя купить.

Мариано провел сбор пожертвований среди пьянчужек — завсегдатаев их лавки. Ему удалось собрать пятнадцать сентаво. Спица и Попугай выпросили у своих матерей по пять сентаво. Малыш чуть было не поплатился головой за свое чрезмерное усердие. Он пытался в трамвае стащить у кого-то часы. Его заметили и чуть-чуть не схватили.

И вот однажды вечером Пончо объявил товарищам:

— Ребята, у нас уже больше двенадцати песо! — и у всех на виду пересчитал деньги.

Оказалось: двенадцать песо и сорок сентаво. Излишек было решено потратить на пирожные, настоящие пирожные, с кремом, и снести их собаке. В этот вечер проведать пса Пончо пошла вся компания, в полном составе.

Какой это был счастливый вечер! Собаку осыпали самыми бурными ласками, называли самыми нежными именами. Когда все уже собрались уходить, одна девочка, сестра Спицы, которая тоже была с ними, послала псу Пончо множество воздушных поцелуев и, не зная, что сказать ему на прощание, так как все теплые слова уже были сказаны другими, крикнула:

— До свиданья, сыночек!

Никому и в голову не пришло посмеяться над ней. Все нашли эту фразу совершенно естественной: ведь все были охвачены радостным волнением. А когда человек охвачен радостным волнением, он делается добрым и податливым, и ему совершенно несвойственно смеяться над своими ближними.

IV

На следующее утро компания — опять в полном составе, предводительствуемая Пончо, который нес двенадцать песо, в основном мелкой монетой, — отправилась выкупать собаку.

Пончо уверенным движением три раза подряд громко ударил молоточком в дверь.

Показалось звериное лицо знакомого нам великана. Увидев мальчишек, он сделал страшную гримасу и взревел:

— Что вам здесь нужно?

— Я пришел купить у вас обратно мою собаку. Вот здесь двенадцать песо, — ответил Пончо и хлопнул по карману, в котором тоненько запели монетки.

Человек шагнул вперед, в изумлении глядя на мальчишек:

— Что ты там такое говоришь?

— Я пришел, говорю, купить у вас обратно мою собаку. И деньги принес. — И Пончо снова звякнул своими монетками.

Великан презрительно улыбнулся:

— А сколько там у тебя?

— Двенадцать песо!

— И ты думаешь, что я тебе такую собаку за двенадцать песо отдам?

— Я же вам отдал…

— Потому что ты болван! — с откровенным цинизмом ответил людоед. — Если ты мне не принесешь по крайней мере восемьдесят…

Пончо побледнел. Слезы затуманили ему глаза. Он взглянул на товарищей, ища защиты.

Первым опомнился Гайтан, маленький итальянец. Он возмущенно воскликнул:

— Эй, да он есть вор!

— Ах, вот что? Я вор, да?..

Мальчики, тесно прижавшись друг к другу, отступили к самому краю панели.

Великан, нахмурив свое мрачное лицо и сжав кулаки, угрожал:

— Я тебе покажу, как называть меня вором! Чего ты хочешь? Ты думаешь, что раз этот дурак продал мне собаку за двенадцать песо, то я тоже буду дураком, да? Так знайте же вы все: если вы мне принесете восемьдесят песо, я продам собаку. Если нет — до свиданьица! Прощайтесь с собакой, потому что у меня уже есть на нее покупатель. Завтра или послезавтра ее увезут в Тандиль^[2]. У меня ее один помещик покупает.

И, хлопнув дверью, он вошел в дом.

Пончо почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он пошатнулся, и друзья должны были поддержать его под руки. Его поразило не только злобное коварство этого человека. Известие, что его любимую собаку увезут куда-то далеко-далеко, в какое-то неизвестное поместье, где он, Пончо, никогда больше не увидит ее, холодной волной захлестнуло его сердце. Спасительные слезы полились из его глаз, а из стесненной груди вырвались судорожные всхлипывания. Остальные мальчишки словно опешили и стояли молча, замороженные ужасом — несказанным ужасом перед жестокой и несправедливой судьбой, о которую, как сказочный фонарик с цветными стеклами, разбились все их совместные усилия и упования… Спица заплакал. Индеец тоже… Остальные, сразу как-то сникшие, жались к Пончо, словно увядшие виноградинки к тоненькой лозе. А Пончо стонал и горестно выкрикивал:

— Собака моя! Драгоценная моя собака!

И снова Гайтана, чистильщика сапог, осенила блестящая идея:

— Перестань плакать все! Слушайте, что мы будем сделать!

Все перестали плакать. В голосе маленького итальянца было столько порывистого вдохновения, что все сразу же поняли, что надо немедленно перестать плакать. Совершенно наверняка Гайтан нашел путь к спасению… Так и было. Он объяснил всем, что теперь, по его мнению, надо делать, и все запрыгали от восторга. Очень просто: украсть собаку. Сегодня вечером, как только стемнеет, все отправятся в поход. Спица, самый высокий из всех, перелезет через забор, отвяжет собаку и передаст ее через забор остальным ребятам…

— А сердитый дядька пускай ищет…

— Ищи да пищи! — сказал Малыш, и все засмеялись.

Надежда зажгла радостные огоньки в глазах наших заговорщиков. В этот день они бы с удовольствием отдали целые годы жизни только за то, чтобы минуты бежали быстрее. Им казалось, что вечер никогда не наступит.

Забыв про все предосторожности и не дождавшись, пока хорошенько стемнеет, движимые страстным нетерпением, они пришли к дому, служившему тюрьмой псу Пончо. Дрожа, приблизились к забору. А вдруг дядька уже увел собаку? Нет, вон она. Осмотрелись, прислушались. Пусто, ни звука. Спица, решительный, бесстрашный, ловкий, одним прыжком перемахнул через деревянный забор. Похищение было произведено быстро и без всяких затруднений. Все оказалось проще, чем они предполагали. Когда собака была уже по эту сторону забора, на пустыре, примыкающем к заднему дворику, ребята вдруг удивились: это так просто, а вот ведь раньше не пришло в голову!

Компания окружила своего освобожденного любимца. Все хотели обнять и поцеловать его. Все хотели сказать ему ласковое слово. Все были искренне взволнованы.

— Ладно, ребята, пошли! — сказал наконец Пончо. — А не то нас могут услышать, и выскочит зверь этот, отнимет собаку…

И компания двинулась в путь, оборванная, но веселая, похожая на яркую бахрому красного полотнища, развевающегося на ветру и вспыхивающего под лучами солнца… Все говорили зараз, перебивая друг друга, смеялись, гладили собаку, которая в растерянности не знала, чью руку лизать — так много рук одновременно протягивалось к ней, и к кому ласкаться — так много голосов одновременно окликало ее.

Вдруг Пончо-мальчик остановился и сказал:

— Ты, Спица, веди домой собаку. Остальные — за мной. Вот увидите, что я сделаю!

Никто не спросил его, что он собирается делать. У него было настолько вдохновенное лицо, что все молча повиновались ему. Взволнованный, но непреклонный, Пончо шел впереди. Товарищи следовали за ним, готовые ко всему.

Пончо пять раз подряд дернул дверной молоточек. Он хотел постучать еще, но дверь раскрылась и показалось знакомое нам зверское лицо.

— Опять ты здесь? — спросил хриплый, раздраженный голос. — Ты что ж, хочешь, чтоб я тебе ребра переломал?

Великан угрожающе шагнул вперед, но вдруг остановился и заслонил лицо рукой.

— Получайте, получайте! — крикнул Пончо, бросая ему в лицо пригоршню монет и бумажек.

Великан сначала подумал, что мальчишка бросает в него камнями, — потому он и заслонил лицо. Он хотел уже уйти и захлопнуть дверь, но звон монет, ударившихся о землю, удивил его и заставил остановиться.

— Получайте ваши двенадцать песо, вор! — крикнул Пончо.

— Бандит! — подтвердил Гайтан.

И все семь мальчишек бросились врассыпную.

Примечания

1

Калабрия — область Италии.

(обратно)

2

Танди́ль — город в Аргентине.

(обратно)

Оглавление

МАРТИН НИЧЕГО HE УКРАЛ!

ИСТОРИЯ КУЛЕЧКА С КОНФЕТАМИ

ПОНЧО

  I

  II

  III

  IV

*** Примечания ***