Власть предыстории [Игорь Узиельевич Ачильдиев] (fb2) читать онлайн

И. У. Ачильдиев Власть предыстории

Опыт философского исследования

Издание осуществлено за счет средств автора

Если не было бы свободы зла, связанного с основными началами человеческой жизни, если бы не было этого темного начала, то не было бы и истории.

Н. Бердяев

Часть первая СЛЕДЫ ЧЕЛОВЕКА

Опасное дело — убедить человека, что он во всем подобен животному, не показав одновременно его величия.

Не менее опасно убедить в величии, умолчав о низменности. Еще опаснее — не раскрыть ему глаза на двойственность человеческой натуры.

Благотворно одно — рассказать ему и о той его стороне, и о другой.

Блез Паскаль

ВВЕДЕНИЕ

Книга, в которой заключены все тайны, есть человек; он сам есть книга сущности всех сущностей.

Яков Беме

Два события послужили поводом для написания этой книги.

Зимой 1954 года, получив работу на Сахалине, я прилетел в Оху, небольшой город геологоразведчиков и «зеков». Годом раньше я окончил юридический факультет питерского университета и, хотя понаслышке знал о лагерях, бывал в тюрьмах в качестве следователя-практиканта, город, где большинство жителей или сидели некогда, или временно на свободе, или уже сидят в лагере, но передвигаются по улицам без конвоя или под ружьем, меня удивил.

Пользуясь служебными связями, я вскоре добился возможности побывать в одном из мест заключения — лагпункте № 25.

Впоследствии мне не раз приходилось посещать различные лагеря. Десятки людей у меня на памяти, сотни судеб, немыслимых трагедий, которые не придумает самый изощренный романист! Но первое впечатление от лагеря до сих пор не изгладилось из памяти.

То был обыкновеннейший из лагерей: не очень крупный, но и не такой уж маленький, — в нем постоянно содержалось несколько тысяч человек. Ограда с колючей проволокой и охраной на вышках по углам. Ясно видимые силуэты пулеметов. Прожекторы. Служебные помещения сложены из кирпича и аккуратно выбелены известкой. Запутанный коридор проходной с тремя дверями, расположенными не на одной прямой: беглец наталкивается на поворот, за которым стоит вооруженный охранник, а очередная дверь заперта снаружи длинным железным прутом.

Не прорвешься!

За проходной открывался небольшой пустырь, застроенный в несколько рядов неотапливаемыми бараками, где на нарах жили заключенные. На Северном Сахалине температура воздуха зимой падает до 50 градусов ниже нуля, не стихают сильные ветры с метелями. «Зеки» не замерзали благодаря тому, что спали кучно, грея телами друг друга. Но и бараки сколачивались не в одну доску-шелевку, а «фаршировались»: стены двойные, между досками — опилки вперемешку со шлаком. Набивка, впрочем, быстро перепревала, слеживалась и опускалась на метр ниже потолка, так что на верхних нарах бывало куда холоднее, чем внизу.

Лагпункт-25, как и прочие сталинские лагеря, не был создан для уничтожения людей. Точнее сказать, к их истреблению не стремились, относясь к болезням и гибели, как к неизбежным издержкам. То был лагерь-процесс, никто в нем долго не задерживался, умирая и освобождая место для вновь прибывшего. Сама жизнь здесь была короткой дорогой на тот свет. Умирали от холода, от воспаления легких, от систематического недоедания, от авитаминоза, от тоски, от безвыходности положения, от несправедливости лагерной жизни.

Но не внутренняя организация лагеря меня поразила. Меня потряс запах. Моча, кровь, пот, карболка — земля и стены бараков пропитались этой удушливой смесью. Смердящий воздух ударяет в ноздри, запах густ и стоек, он словно исходит предсмертным воплем. Каждый раз, проходя в зону через тройные запоры, я вздрагивал от него, как от удара.

Прошли годы. В начале семидесятых мне довелось побывать в Польше и, разумеется, в туристской схеме оказался Освенцим. Замечу сразу: он меня не поразил… Конечно, это не лагпункт-25, а лагерь уничтожения. Однако между Освенцимом и сахалинскими лагерями разница небольшая, она легко прослеживается сравнительной психологией национальных характеров. Немцы собирали очки, волосы, одежду, зубы, жир — человек полностью утилизировался, даже кости шли на удобрение. Неправда, что он уходил в трубу, — улетал лишь дым. Русским такая меркантильность чужда, трупы закапывались в землю.

Во всем остальном лагеря похожи друг на друга, как близнецы. И это я понял тотчас: сделав первый шаг за ворота Освенцима, я позеленел от позыва рвоты — меня потряс запах. Я не ожидал, что расположенный за одиннадцать тысяч километров от лагпункта-25 далекий Освенцим пахнет той же терпкой смесью мочи, пота, карболки, крови… Родовая сущность человека, переходящего в иной мир, закрепилась в этом запахе прочно, можно сказать, намертво.

Именно тогда мне впервые почудилось, что я тронул руками один конец цепи человеческих поколений и глухим звуком отозвалось ее отдаленное, первое звено, ушедшее в сумерки веков предыстории. Неистребимый запах смерти показался мне каким-то намеком, закодированной информацией палеолита с его, по-видимому, жесткими законами.

В чем же заключена изначальная вина людей, за что и почему они созданы способными даже на такое? Отчего каждый раз, когда человечество претерпевает кровавый катаклизм, сметающий накатанную дорогу бытия, когда сквозь кисею цивилизации вдруг проглядывает нечто животное, даже отдаленно не напоминающее дневной лик Человека, когда социальные процессы выскальзывают из-под контроля, превращаясь в трагический вызов Истории, мы с какой-то полудетской надеждой, но и в привычном ужасе оборачиваемся к собственным истокам: неужто наша природа такова? Полно, люди мы или не люди?..

Трагедия современности крепко связана с сумеречной далью нашего первоначала, составившего человеческое естество. Погруженные в монотонность ежедневных забот, мы порой забываем об этих стальных нитях, но в критические моменты сама жизнь напоминает о них. Мы стремимся ускользнуть от социальных катастроф настоящего, но они, словно выныривая из глубин предыстории, перебегают нам дорогу в будущее. Куда и как двигаться человечеству, чтобы избежать очередного шока? Советы и прозрения мы черпаем из единственного источника — из непроглядного колодца времени.

Наивно предположение, будто разгадка крупных, поворотных событий нашей социальной жизни скрыта в современности, в столкновениях социальных групп или слоев живущих ныне людей, в традиционных структурах, сложившихся несколько столетий назад, или даже в писанной Истории. «Наблюдение, напротив, убеждает, что в этом огромном континууме великие потрясения способны распространяться от самых отдаленных молекул к ближним, — писал историк Марк Блок. — Что мы скажем о геофизике, который, ограничив свои расчеты километрами, решит, что влияние Луны на наш земной шар гораздо значительней, чем влияние Солнца? Во времени, как и во вселенной, действие какой-либо силы определяется не только расстоянием»^[1].

С этой мыслью нельзя не согласиться. Но и в Истории куда меньше объясненного, чем познанного. И чем крупнее масштаб события, чем выше его ранг, тем оно менее понятно. Никто не ведает причин зарождения, расцвета и заката древних цивилизаций: шумерской, халдейской, древнеамериканской, древнекитайской, протоиндийской, этрусской… Даже приблизительно не представляет, почему вспышка нескольких крупнейших цивилизаций произошла примерно в одну эпоху, которую Карл Ясперс обозначил как ОСЕВОЕ ВРЕМЯ мировой Истории. Так называемые охватывающие законы, выведенные различными историками и философами, начиная от Фукидида и Геродота и кончая Марксом и Тойнби, не раскрывают эту загадку. Видимо, не случайно еще Освальд Шпенглер бросил крылатую фразу: «Ни один отдельный отрывок Истории нельзя осветить с должной полнотой, пока не будет обнаружена тайна мировой Истории вообще»^[2], а последняя по необходимости должна рассматриваться как закономерное продолжение предыстории.

Философская мысль, пытавшаяся так или иначе проникнуть в сущность человека и общества, наталкивалась на жесткие ограничения. Априори понятно, что в человеке слиты и черты его личности, и отпечатки социальной среды, и слои палеолитического происхождения. Значит те же исходные элементы несет в себе и общество, сотканное из людей. Однако каким образом предыстория влияет на современность, перекидывая мост через сотни веков? В чем заключается сила палеолита в современном социуме? Какова отправная точка Истории и конечная точка ее предшественницы, как выглядел узел их стыковки, породивший столь самоубийственный вектор развития человечества?

Перед нашим сознанием постоянно стоит великая проблема фундаментальной основы человека, его универсальной сущности. Среди вопросов, которые могла бы решить научная теория происхождения человека и общества, есть и те, которые поставил в свое время Карл Ясперс:

«Каковы первичные мотивы человека, каковы его жизненные импульсы? Что в них остается неизменным во все времена, что изменяется? Могут ли они еще быть преобразованы? Полностью ли они скрыты? Научился ли человек обуздывать эти импульсы только в историческое время или уже в предыстории? Прорываются ли они время от времени или хотя бы в определенных ситуациях, разрывают ли скрывающие их покровы? Когда и как это происходило? Порвутся ли изначальные импульсы с неведомой дотоле силой, если произойдет крушение всего того, во что мы верим и что передано нам предыдущими поколениями? Какой облик примут эти исконные силы?.. Во что они превратятся, если будут лишены возможности выразить себя?..»^[3].

Так передо мной во всей своей полноте обнажилась тема исследования, которым я, кстати говоря, занимался и в предыдущие годы, не ставя перед собой никаких целей, кроме познавательных. Посте посещения Освенцима мои размышления совпали с проблемой, которой я отдал все свои силы.

Однако на первых же порах я столкнулся с неожиданностью, которая могла бы удивить любого. Основные трудности проблемы, оказывается, лежат отнюдь не в сфере самого материала, привлекаемого для анализа, не в объективной нехватке данных — их, на мой взгляд, достаточно. Во всяком случае, антропология накопила такое обилие фактов о происхождении человека и общества, каким едва ли располагал Ч. Дарвин, делая выводы относительно всех видов живого на Земле.

Главная же сложность заключается, по-видимому, в чересчур тесной связанности с той или иной идеологией, как бы исподволь и незаметно диктующей свои взгляды на оценку фактов. Теория происхождения человека и общества всегда остается ареной столкновения мировоззрений, поскольку, как заметил Леон фон Берталанфи, «образ человека — это не теоретический вопрос: это вопрос сохранения человека как человека»^[4] и поэтому, в конечном итоге, спор между антропологами, принадлежащими разным идеологическим системам, идет о том, какая из них более полно и последовательно служит истинным целям человека.

Не менее важно и другое: предметом пристального изучения становится сам исследователь, оказываясь, по меткому выражению Мишеля Фуко, в «двусмысленном положении познаваемого объекта и познающего субъекта»^[5]. Вольно или невольно мы облагораживаем предков, приписывая им порой современные взгляды на мир, на бытие, на мораль и отодвигая в тень обстоятельства, могущие осветить нашу родословную с ее жестокой, ночной стороны.

Рука не поднимается сорвать покров тайны со святынь религии, отечества, искусства, уз родства!.. Мысль замирает инстинктивно: кажется, одно прикосновение к иконам — уже святотатство. Рискованно затрагивать фундаментальные нравственные чувства, расшифровка их земных основ для многих не только оскорбительна, она способна вызвать широкую и малопредставимую по последствиям переоценку ценностей. Иные из них потеряют в наших глазах вообще всякий смысл и значение, оставив человека без привычных императивов поведения в нынешнем и без того не слишком нравственном мире. Кто знает, взрыв каких настроений это породит? Какие вызовет к жизни человеконенавистнические массовые движения и теории? Энергия человеческого духа куда более разрушительна, чем атомная; она способна ужалить человечество в самое сердце, лишив нас великолепного порыва к звездам, добру, женщине… Не исключено, что наше понимание совести, чести, долга, свободы переменится радикально.

Но и отказаться от попытки уяснить, откуда в нашем сознании появились идеи Бога и святости брака, как возникли искусство, война, речь и т. п., — унизительно для свободного разума, так как кладет добровольную преграду его рефлексии.

Это тяжкое противоречие имплицитно заложено во всех гипотезах происхождения человека и общества. Порой оно не осознается, иногда заставляет ученого отойти от близкой истины. Но следы мучительной борьбы с самим собой мы отыщем у любого исследователя предыстории. Не имеет смысла камуфлировать это обстоятельство и делать вид, будто сам я беспристрастен, — этого просто быть не может. Но, зная о нем, назвав его вслух, мы получаем, думается, некую привилегию, — впрочем, ненадежную — вести поиск, никого не оскорбляя намеренно. Иконы, как известно, можно касаться по-разному: рука любопытного оскорбляет чувство верующего, тампон и кисть реставратора проясняют красоту и совершенство Бога.

Кроме этих трудностей, определяющих реальное положение в предыстории, я столкнулся с парадоксальным явлением, известным всем, кто хоть раз попытался разобраться в ее нелегких вопросах. Несмотря на обилие точек зрения, освещающих добытые факты, во всех ее школах царит единодушное мнение, что в основном и главном проблема решена, остаются лишь некоторые мазки в общей картине происхождения человека: не найден пока общий предок, роднящий нас с шимпанзе и гориллами; не установлены точно время и место возникновения первого человека; остались второстепенные неясности в образе жизни наших предков — остальное известно…

Между тем ни один из исследователей не берется ответить на вопросы, поставленные Карлом Ясперсом. Мало того, стоит лишь разобраться в аргументах, положенных в основу существующих ныне гипотез происхождения человека и общества, как становится ясным, что они мало убедительны и не выдерживают критики.

Глава первая. ЧТО ТАКОЕ АСГЕНЕТИКА?

Предпочитаю быть правым в одиночку, чем ошибаться вместе со всем миром.

Амбруаз Паре

Следом за постановкой проблемы принято анализировать имеющуюся по данному вопросу литературу. Наука как бы смотрится в зеркало: что достигнуто предшественниками, что предстоит изучать далее.

Метод полезен, и я вовсе не собираюсь от него отказываться. Однако его легко использовать лишь в случаях, когда сама наука представляет собой развитие взглядов, последовательно и доказательно сменяющих друг друга. По отношению к проблеме происхождения человека и общества этот способ не применим. Здесь, как, пожалуй, ни в одной другой отрасли знаний, живут бок о бок и противоречат друг другу сотни взаимоисключающих взглядов и догадок. Человеку, который пытается спокойно и непредвзято проанализировать положение в этой системе знаний, приходится выбирать из всех когда-либо созданных гипотез происхождения человека и общества и лишь затем присоединяться к той или иной концепции.

Существует, однако, точка зрения, которую сегодня разделяют все: происхождение человека и общества, или как его принято называть в последние годы — антропосоциогенез (АСГ), есть единый естественный процесс. Поэтому главной целью науки о происхождении человека и общества, или антропосониогенетики (сокращенно АСгенетика), является поиск специфических закономерностей, т. е. сугубо антропосоциогенных факторов, которые в конечном итоге породили человека и общество.

Это положение имеет первостепенную важность. Дело в том, что человек и общество возникли из мира животных, развитие которого подчинено закономерностям эволюции живого. Почему они, однако, действуя миллиарды лет, лишь в последние пять миллионов начали, а где-то пятьдесят — сто тысяч лет тому назад перестали продуцировать новые виды антропоидов? Что происходило в этот промежуток времени в биосфере? Каковы были особые специфические причины, двигавшие антропосоциогенезом и приведшие в конечном итоге к появлению человека и общества?

Наиболее общая ошибка многих гипотез состоит в том, что поиск АСГ-факторов подменяется указанием на вмешательство потусторонних сил: инопланетян, космического духа, высшего разума, особой психоэнергии, паравселенной и т. д.

Примером подобных антропологических концепций могут послужить две талантливые книги.

Первая — «Феномен человека» — принадлежит перу ученого и богослова, антрополога и философа Пьера Тейяра де Шардена, в ней он подводит итог своим размышлениям о происхождении человека, общества, об эволюции живого на земле. Книга содержит немало гениальных догадок и прозрений, но в целом, по моему разумению, лежит за пределами АСгенетики и может даже служить в этом отношении образцом.

Тейяр де Шарден с первых страниц книги отсекает возможность рассматривать его теорию как естественно-историческую — он полагает, что самим фактом индивидуализации нашей планеты в земной материи была замкнута некоторая масса элементарного сознания^[6]. Сознание, по Шардену, так же изначально, как и материя, поэтому не следует удивляться, что оно пробилось на свет из тьмы подсознания. Пульсация некоей жизненной силы, обладающей «тангенциальной энергией», привела к порождению биосферы. На вершине лестницы эволюции — человек, самый таинственный, сбивающий с толку исследователей объект науки. Эволюция психической энергии сравнивается с конусом: «В антропоиде, почти достигнувшем вершины конуса, свершилось последнее усилие по оси. Этого было достаточно, чтобы опрокинулось внутреннее равновесие» и произошла «великая революция»: «сознание забурлило и брызнуло в пространство сверхчувственных отношений и представлений и в компактной простоте своих способностей обрело способность замечать самое себя».

Конкретный механизм происхождения разума постичь невозможно; «вероятно наш рассудок никогда не получит об этом желанного представления…»^[7], потому что сознание возникло «между двумя индивидуумами»: на «точечном уровне» произошла некая «мутация от нуля ко всему». Никто, в том числе и наши предки, не заметил появления разума на земле, «человек вошел в мир бесшумно».

Многие идеи Шардена (о точечном уровне возникновения сознания, об исчезновении т. н. черешков эволюции, затушевывающих появление новых форм на земле, и т. д.) вошли в науку, оспаривались, принимались и вновь оспаривались. Но я веду разговор о центральной мысли его книги: при всей внешней привлекательности и простоте она далека от АСгенетики уже потому, что о существовании замкнутой в нашей планете психической энергии мы не знаем ровным счетом ничего. Быть может, она существует, быть может, — нет. Утверждение Шардена требует доказательства.

Но дело даже не в этом… Предположим, он прав и сознание пробилось на свет из тьмы подсознания. Решает ли это проблему происхождения человека? Нет, разумеется, ибо мы не установили главного: почему именно человек стал пристанищем сознания, каковы были специфические антропосоциогенные факторы, которые привели к тому, что на земле, где сознание до сих пор не сумело пробиться на свет, все же появился разум, возникло общество? Что, к примеру, помешало сознанию пробиться в жизнь на уровне китов, дельфинов или низших приматов?

На все эти вопросы гипотеза Тейяра де Шардена не отвечает и тем самым дезавуирует себя. Шарден, как мне представляется, остался ученым в сборе фактов и мистиком в их интерпретации. АСГ для него — не естественно-исторический процесс, развивающийся по вполне познаваемым законам, а лишь объект самореализации психической энергии. Следовательно, поиск законов, управляющих АСГ, становится бессмысленным.

В книге доктора физических наук Н. И. Кобозева «Исследование в области термодинамики процессов информации и мышления» Тейяр де Шарден лишь упоминается, но позиции обоих ученых сходятся принципиально.

Известно, что химико-физические системы склонны к повышению энтропии. По мнению Кобозева, этому правилу не подчиняется лишь мышление человека. Оно единственное природное явление, где фактически осуществляется переход к безэнтропийному состоянию. Между тем, как физико-химическая и физиологическая система, мозг «обладает неустранимой энтропией»^[8]. Налицо, по мнению автора, противоречие.

Кобозев предположил, что к мозгу беспрерывно подводится отрицательная энтропия. «В процессе мышления энтропия физико-химических операций мозга молекулярного или системного уровней погашаемся подводимой антиэнтропией, только тогда эти операции могут стать безэнтропийными и производить безэнтропийную мыслительную продукцию и только так способен установиться необходимый баланс энтропии, нарушаемый в термодинамических соотношениях для мышления»^[9]. Проведя соответствующие расчеты, Кобозев утверждает, что если существовали бы микрочастицы с очень малой массой (он называет их психонами), то они являлись бы носителями отрицательной энтропии.

Возможно, такие частицы существуют и вызывают антиэнтропийный эффект. Пусть их ищут физики. У АСгенетики иная задача: объяснить эволюцию антропоидов. Ни на одном уровне развития в мозгу животных не зафиксирован центр по приему и переработке психонов. Как, впрочем, и в мозгу человека. Но если бы этот центр существовал, то требовалось бы объяснить, как он возник в лоне биомира, почему достиг полного развития у человека. Тем самым мы вновь возвращаемся к проблемам АСгенетики.

Не всегда мистика в объяснении АСГ проявляется открыто — порой она закамуфлирована и прячется под самыми что ни на есть «материалистическими» позициями. Вместо психической энергии, спрятанного во тьму материи сознания или носителей отрицательной энтропии — психонов, выступают категории диалектического материализма. Такие, как «отражение», «взаимодействие», «скачок», «диалектика взаимоотношений» и т. п.

Набор этих туманных категорий, выстроенный в логический ряд, способен создать впечатление стройной теории. Однако, когда вдумываешься в нее, то не обнаруживаешь за ее мыльными пузырями реального содержания.

Так, развивая «ленинскую теорию отражения», С. Н. Смирнов рассматривает отражение и взаимодействие в материальных процессах как некие самостоятельные элементы любого движения, атрибуты материи. Отражение приобретает характер самодовлеющей величины, оно становится не только результатом или стороной процесса, но и как бы его движущим фактором. Отражение на каждом этапе развития материи, на каждом уровне ее развития обретает новые формы. От механического движения — к химизму, от химической формы движения — к биологической; следом за ней — антропосоциогенез. После него — разум, сознание; вместе с ними начинается социальное развитие, оно движется за счет взаимодействия производственных отношений и производительных сил. Схема, в общем, простенькая, старинная, не открывшая ничего нового со времен К. Маркса. Но современная философская терминология, жонглирование расплывчатыми категориями диалектического материализма придали ей некую свежесть. Поскольку отражение и взаимодействие — самостоятельные моменты движения, антропосоциогенез перестает нуждаться в специфических факторах, что позволяет Смирнову заниматься исключительно одним делом: анализом логически возможных этапов АСГ^[10]. Вместо пробившегося на свет из тьмы материи сознания у него действует столь же необъяснимое отражение. А, собственно, не все ли равно?

Работы Тейяра де Шардена, Н. И. Кобозева, С. Н. Смирнова, теологические трактаты, полуфантастические предположения о роли инопланетян в АСГ и т. п. — все эти гипотезы и предположения, как мне думается, лежат вне АСгенетики, поскольку уничтожают ее как самодостаточную исследовательскую дисциплину, изучающую закономерности возникновения человека и общества.

Точно так же привлечение в качестве аргументов случая, вероятности, возможности, свободного выбора, совпадения благоприятных или неблагоприятных обстоятельств ставит под сомнение естественно-историческую сущность процесса АСГ. В самом деле, не все ли равно — «Высшая идея», «Психоэнергия» или «Случай» привели эволюцию природы к ее разумному этапу? И в таком варианте АСгенетика выбивает у себя из-под ног основание, превращаясь в ненужный придаток теории вероятности.

Пожалуй, наиболее типичным примером «случайного» подхода к АСГ может служить книга Ю. Г. Решетова «Природа Земли и происхождение человека».

На протяжении всего третичного периода, в разные его эпохи и на разных ступенях эволюции приматов, утверждает Решето, «одни и те же факторы окружающей среды вызывали различные по своему характеру последствия. Обилие пищи в тропическом лесу вызвало увеличение размеров тела у части обезьян, что вынудило их либо спуститься в нижние ярусы леса, либо даже перейти к наземной жизни…»^[11]. Часть обезьян, попавших на ранней стадии в область разреженных лесов или скал, когда «их тело еще не было подготовлено для прямохождения», приобрела специализацию — появились мартышковые. А «когда поредение тропических лесов и смена их состава произошли в эпоху антропоидов, то это вызвало переход наименее специализированных из них к прямохождению и усложнению их орудийной деятельности»^[12]. Затем гоминиды мигрировали — не все, разумеется, но лишь опять-таки часть их, — вслед за наземными животными, на которых они охотились. «Попадая в новую географическую обстановку, гоминиды часто вынуждены были менять образ жизни, что вызывало иной раз далеко идущие последствия…»^[13].

Поскольку Решетов отрицает направленность эволюции, считая, что при этом «механически переносятся на биологическую эволюцию законы развития кибернетических устройств», то дальнейшая эволюция антропоидов проходит под влиянием климата, приспособления к нему и развития труда. Он даже строит соответствующий график изменения соотношения роли природной среды и труда в биологической эволюции человека. По горизонтали откладываются эпохи, по вертикали — предполагаемая роль труда, и мы наглядно убеждаемся, что чем ближе к человеку, тем линия труда выше. Наконец, в голоцене труд занимает верховную власть, а роль среды — в точном соответствии с «Кратким курсом истории партии», ее четвертой главой, где указаны место и роль географической среды! — падает до нуля.

В книге, как легко убедиться, властвует случайность. Наступило похолодание — и часть высших приматов им воспользовалась для продвижения по гоминидной линии развития. А часть почему-то вымерла или задержалась в развитии. Еще одно похолодание — следующий шаг к человеку… И таких шагов было великое множество, поскольку история климата земли изобилует колебаниями температуры, оледенения сменялись потеплениями, засушливые годы — обильными осадками. Нетрудно заметить, что речь идет, по сути дела, о влиянии случайных обстоятельств на АСГ.

Климатических колебаний за миллионы лет предыстории было невесть сколько, иногда они, видимо, работали на АСГ, в других случаях действовали против него. Следовательно, если климат был определяющим антропогенным фактором, то эволюция должна была топтаться на месте, поскольку история климата Земли за период с кайнозоя не обнаруживает какой-либо закономерности в развитии, представляя собой именно цепь маятниковых колебаний, более или менее затяжных периодов похолодания-потепления^[14].

Но вот загадка: процесс АСГ от начала и до конца совершается словно бы направленно — каковы же его специфические движущие силы?

Как мы видим, теории случая и вероятности, основанные на климатических колебаниях, на этот центральный вопрос предыстории дать ответ не в состоянии.

Следует ли из этого, что в АСГ нет места случайностям?

Как известно, мутации генов относительно фенотипа, возникают именно случайно, число их всегда велико, а спектр гораздо шире направленного воздействия среды. Не менее случайны по отношению к АСГ климатические, геологические, космические колебания и катастрофы. Наконец, жизнь сталкивает своих носителей в невообразимо огромном количестве ситуаций, случайных по отношению к АСГ. Гигантский веер этих случайностей поставляет необходимое сырье, материал для воздействия закономерно действующих факторов. Под их влиянием и контролем происходил отбор на жизнеспособность антропоидов и гоминид, составлявший живую ткань предыстории. Случай — бедная руда; факторы АСГ — технологический механизм ее обогащения, действовавший закономерно и необратимо, как регулятор естественно-исторического процесса. Поэтому-то главной задачей АСгенетики по-прежнему остается обнаружение специфических факторов, функционировавших на протяжении последних пяти миллионов лет. Под их влиянием биосфера земли породила серию человекоподобных существ и, наконец, самого человека.

Надо думать, в развитии нашей планеты существовал период, когда наряду с известными силами эволюции действовали какие-то особые, антропосоциогенные силы. Но власть их закончилась, и биосфера перестала продуцировать новые виды антропоидов и гоминид. Не исключено, впрочем, что те же силы, скрытно работают по сию пору и эволюция исподволь готовится к новому скачку, который приведет к рождению более разумных существ, чем нынешний «венец природы». Оба варианта равноправны и требуют доказательств. Но при любом из них необходимо прежде отыскать и указать эти специфические антропосоциогенные факторы. Можно, однако, заранее быть уверенным, что ими не окажутся ни случай, ни вероятность, ни «свободный выбор» участников АСГ.

Необходимо, далее, проявлять сугубую осторожность, ссылаясь на те или иные черты поведения современных нам высших приматов, а также на обычаи и нравы так называемых отсталых народов или же историко-этнографические данные как факторы гоминизации наших далеких предков.

На первый взгляд, эта осторожность представляется излишней и даже вредной: ведь мы тем самым лишаемся, быть может, важнейших аргументов, служащих ныне подспорьем в моделировании АСГ! На самом деле это не так.

Примером гипотезы АСгенетики, опирающейся на характерные черты поведения приматов, может служить концепция, выдвинутая Л. А. Файнбергом. Он полагает, что обезьянье стадо «уже с самого начала имеет тенденцию к превращению в дальнейшем именно в материнский (но не в отцовский) род, благодаря распространенному в нем фактическому учету родства по материнской линии, устойчивым и сохраняющимся на всю жизнь близким отношениям между потомством одной матери и проявляющейся в некоторых таких стадах тенденции к экзогамии. Можно предполагать, что в первобытном человеческом стаде эта первоначально биологическая тенденция усиливается, поскольку экзогамия облегчает установление и поддержание хозяйственных и иных отношений с соседними стадами, а также способствует более благоприятному физическому развитию членов тех стад, в которых преобладали экзогамные связи»^[15].

Можно ли согласиться с такой методикой?

Думается, мы не имеем права выносить заключение о закономерностях жизни высших приматов как о факторах гоминизации хотя бы потому, что не знаем, существовали ли в эпоху АСГ черты сообществ обезьян, выделенные Файнбергом для анализа. Но если даже и так, то неизвестно, какую роль — положительную или отрицательную — они сыграли в процессе гоминизации наших предков. Несомненно ведь, что при «фактическом учете родства по материнской линии» в обезьяньих стадах преобладает «власть» самцов, то есть, по терминологии Файнберга, именно тенденция к патриархату.

Возникает следующее возражение: почему приматы, возникнув ранее гоминид, не последовали человеческой линии эволюции, если необходимые для этого основы заложены в их образе жизни? Что или кто им помешал? Чем объяснить «задержку» их продвижения вперед?

Очевидно, ответы на эти вопросы лежат не в специфике образа жизни обезьяньих стад, а в чем-то ином. Критикуя методику анализа АСГ с помощью прямых аналогий с миром высших приматов, профессор Б. Ф. Поршнев писал, что это усилия закидать пропасть между человеком и животным до краев: человеческую сторону — сравнениями с животными, но в гораздо большей степени животную сторону — антропоморфизмами.

«Главный логический инструмент эволюционизма в вопросах психологии (и социологии) — категория, которую можно выразить словами «помаленьку», «понемножку», «постепенно», «мало-помалу», — пишет Поршнев. — Помаленьку усложнялась и обогащалась высшая нервная деятельность, мало-помалу разрастался головной мозг, понемногу обогащалась предметно-орудийная деятельность, постепенно укреплялись стадные отношения и расширялась внутривидовая сигнализация…

В советских учебниках и обобщающих книгах мы находим микст из того и другого: и качественный рубеж, отделяющий человека, подчиненного законам социологическим, от обезьяны, подчиненной законам биологическим, и иллюзию эволюционного описания того, как «последняя обезьяна» доросла до роковой точки, а «первый человек» постепенно двигался от этой обезьяньей точки дальше. Это лишь иллюстрирует, что обе позиции действительно сходятся в одну. Самое главное все равно остается вне поля зрения: почему произошел переход. Это разочаровывает и заставляет искать новые пути»^[16].

Столь же неправомерно, по-моему, рассматривать обычаи и нравы так называемых отсталых народов и историко-этнографические данные в качестве доказательства той или иной гипотезы АСГ. Ведь они появились не раньше окончания АСГ или во всяком случае, когда он был вчерне закончен. Как же можно объяснять ими отдаленные периоды предыстории, когда самих обычаев не было и в помине? Не следует ли поступать наоборот: объяснять появление тех или иных обычаев и традиций чертами закончившегося АСГ?

Нельзя забывать и другое: «отсталые» народы и племена нашей планеты прошли путь развития не менее длинный, чем нынешние передовые нации. Число сменившихся поколений у тех и других примерно одинаково и, кто знает, быть может, ныне «отсталые» народы были некогда творцами высокой культуры, следы которой утрачены или приписываются другим? В современных обычаях и традициях «отсталых» народов целесообразней видеть, скажем, не «плавники рыб», а «ласты китов»: жизнь в одинаковых условиях сделала их похожими, и только.

Наиболее полно и явно ошибочно этнографический подход к АСГ развит в монографиях Ю. И. Семенова «Возникновение человеческого общества» (1962 г.), «Как возникло человечество» (1966 г.) и «Происхождение брака и семьи» (1974 г.). Его модель АСГ характерна тем, что в ее основу положены сразу обе ошибки, подмеченные Б. Ф. Поршневым: эволюционизм и этноцентризм.

Исходная посылка Ю. И. Семенова следующая. Предлюди, как и все животные, были существами только биологическими, только биологическими организмами. Естественно, что стимулами их поведения были инстинкты. «Каждый предчеловек, как и любое животное, стремился лишь к удовлетворению своих собственных биологических потребностей, инстинктов. В этом, и только в этом смысле можно сказать, что в стаде предлюдей, как и в объединении любых высших животных, господствовал зоологический индивидуализм… Сущность этого явления заключается в более или менее постоянном и систематическом подавлении более сильным животным более слабого. В результате доминирующее животное получает возможность удовлетворять свои инстинкты, не считаясь с биологическими потребностями подчиненного»^[17].

Социогенез, по мнению Семенова, прежде всего заключался в «обуздании зоологического индивидуализма становящимися производственными отношениями» и «те первобытные стада, которые оказывались не в состоянии обеспечить более прочное и полное обуздание зоологического индивидуализма, рано или поздно становились его жертвой».

Поскольку именно зоологический индивидуализм представлял для предчеловеческих стад главную опасность, они выработали систему специальных запретов, первых социальных норм, которые впоследствии были преобразованы в табу. Первобытное человеческое стадо существовало не менее миллиона лет и возникшие в нем табу оказались живучими. Многие из них в виде всевозможных пережитков сохранились вплоть до наших дней и зафиксированы этнографами.

Доказательна ли гипотеза Ю. И. Семенова? Представляется спорным, что социогенез — только обуздание биологических инстинктов, зоологического индивидуализма. Во-первых, биологический инстинкт животного не всегда направлен на удовлетворение его и лишь его интересов, стремлений и потребностей. Создается впечатление, что Ю. И. Семенов никогда не слышал о взаимопомощи среди животных. Во-вторых, «обуздать биологические инстинкты» еще не значит создать общество. Стадо животных — тоже определенная форма «обуздания», где поведение животного подчинено общим — стадным — целям. Обуздание-запрет не в состоянии сконструировать общество, ибо оно — факт негативный, а не позитивный. Отрицать и отринуть прошлое — да, здесь запрет необходим; создать новое сложнее, для этого требуется иной строительный материал.

Заметим, что расхождений между ним и Л. А. Файнбергом нет: оба исходят из того, что низшая точка общества — высшая точка антропоидов. Но Семенов идет дальше: он пытается использовать так называемые пережитки у отсталых народов для реконструкции ранних стадий АСГ; при этом в ход идут «пережитки», существующие по сей день, хотя от начальных стадий АСГ нас отделяют по меньшей мере пять миллионов лет.

Некорректность методики Ю. И. Семенова вызвала справедливые упреки других исследователей, поскольку он «вырывает обычаи, бытующие у современных народов, в том числе и таких, которые давно уже живут в классовом обществе, из их социального и культурного контекста, где они органически связаны с другими сторонами общественной жизни, и рассматривает их как пережитки, отражающие отношения, существовавшие, по его мнению, еще в первобытном стаде, у питекантропов, когда и человеческое общество, как правильно считает сам Ю. И. Семенов, еще не возникло»^[18].

Вот почему, думается, АСгенетике для того, чтобы ее выводы считались научными, не имеет смысла привлекать себе на помощь факты, явления и события более поздних, чем предыстория эпох. Нелепо, в частности, объяснять начальные этапы АСГ воздействием на его участников табу, искусства, речи, которые не существовали миллионы лет назад.

Еще одну группу гипотез происхождения человека и общества можно выделить по общей их примете: берется какая-нибудь характерологическая черта, присущая личности и истоки которой обнаружены в животном мире, и ею объясняется процесс АСГ. Эти гипотезы возникают в последнее время одним путем: кто-нибудь из крупных мыслителей пытается проследить трансформацию форм поведения животных и доводит свое исследование до высшей точки эволюции. Затем с помощью рассуждений и анализа общественной практики показывается, что эта черта в развитом и усложненном виде присутствует и у людей. Отсюда делается вывод: именно благодаря ей антропоид стал человеком, а популяция животных — обществом.

Наиболее известны три такие концепции, одна из них берет начало от Ф. Энгельса, вторая — от К. Лоренца, третья принадлежит П. П. Кропоткину^[19]. В основу первой положена такая черта человека, как труд, в основу второй — агрессивность, в основу третьей — альтруизм. Заметим, что все три теории взаимно исключают друг друга и до определенной степени правы. Перебирая арсенал свойств личности, мы непременно отыщем в нем и агрессивность, и альтруизм, и трудолюбие. Как, впрочем, и десятки других свойств. Никто не спорит, изучение человека в ряду других живых существ несомненно проливает свет на тот факт, что люди своими корнями крепко и глубоко «сидят» в биосфере, всем животным в той или иной степени присущи эти три характерологические черты. Можно, кстати, отметить иные свойства людей и показать, что их закономерное развитие из «животнообразных зачатков» объясняет какие-то стороны личности и общества. Но каждый раз, когда мы изберем для такого занятия ту или иную особенность личности, мы тотчас заметим, что в арсенале ее свойств непременно отыщется противоположная и не менее важная черта, настолько же «присущая» человеку. Труду мы противопоставим лень и игру, агрессии — альтруизм, юмору и беспечности — способность грустить и предугадывать грядущие трудности…

Научная некорректность подобных гипотез АСгенетики заключается в единой методологической ошибке: они не указывают на специфические факторы, проявившиеся в биосфере с особой силой пять миллионов лет назад и переставшие действовать ныне. Резонно и понятно, что агрессивность и альтруизм, труд и игра действовали в среде антропоидов, но разве они пришли в мир лишь в последние пять миллионов лет? Почему же они ранее не привели к появлению разума и социума? Если именно эти свойства (или даже одно из них) были причиной, определившей «специфику человека», то почему, существуя по сей день, они не порождают новые виды гоминид?

Напрасно ждать ответа на эти вопросы от гипотез подобного рода — они не стремятся сосредоточить внимание на механизме АСГ, у них узкая задача: показ человека в свете фактов поведенческой преемственности в биомире. Но в таком случае не вправе ли и мы ограничить их претензии на объяснение сущности людей? Встав на точку зрения любой из подобного рода гипотез, мы узнаем немало интересного о характере людей, о типичных формах их поведения в обыденных и критических ситуациях. Но мы ни на шаг не приблизимся к разгадке их происхождения.

Последовательно отсекая целые группы гипотез, претендующих на объяснение «природной сущности» человека и общества, следует сказать о еще одной распространенной методологической ошибке: ссылку на мнение того или иного мыслителя без предварительного доказательства правоты его положений.

Философы, писатели, политические деятели, полководцы, ученые разных специальностей, космонавты, спортсмены, кинозвезды, художники, авторы фантастических рассказов — все те, кого человечество по тем или иным причинам причисляет к великим людям, — оставили немало верных, порой гениальных догадок и прозрений о природе человека, его сущности, странностях поведения. Но, думается, по меньшей мере нелогично шествовать от цитаты к гипотезе, подгоняя к последней факты. Подход по образцу «Аристотель учит…» не только дискредитирует исследователя предыстории, он, в конечном счете, умаляет и заслуги мыслителя, у которого позаимствована подходящая цитата.

Догматический подход к предыстории, к сожалению, свойствен в целом нашей советской науке, где до сих пор господствуют мысли, высказанные К. Марксом, Ф. Энгельсом, В. Лениным, И. Сталиным — по разным поводам, порой совсем случайно. Рожденные в годы, когда АСгенетики как науки не существовало, не было и достаточных данных о далеком прошлом человечества, идеи классиков марксизма по сей день владеют страницами научных трудов по предыстории, напечатанных в нашей стране. Поскольку их высказывания приходят в столкновение с фактами, возникают серозные, а порой и комические коллизии.

Так, в полемической статье, опубликованной в одной из грузинских газет в 1906 году, И. Сталин заявил, что прямохождение появилось в результате желания смотреть на окрестности с высоты своего роста. Он писал: «Если бы обезьяна не встала на задние ноги, то потомок ее — человек — был бы вынужден всегда ходить на четвереньках, смотреть вниз и оттуда черпать свои впечатления; он не имел бы возможности смотреть вверх и вокруг себя и, следовательно, не имел бы возможности доставить своему мозгу больше впечатлений, чем имеет четвероногое животное. Все это коренным образом задержало бы развитие человеческого сознания»^[20].

Этим словам, взятым из статьи «Анархизм или социализм», предшествует туманное рассуждение о примате материального перед идеальным. Из контекста совершенно ясно, что Сталин не имел цели обосновать происхождение ортоградности человека, идея высказана им как бы походя, между прочим, для доказательства иного тезиса. Трудно сказать, откуда он ее почерпнул… Быть может, из популярных изданий того времени. Не исключено, что она позаимствована у русского мыслителя XVIII века А. Н. Радищева, который в трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии» писал, в частности: «Паче всего кажется человек к силам умственным образован. Горизонтальное положение всех зверей, обращая зрение их, обоняние и вкус книзу, кажется наипаче определяет их блаженствовать в насыщении желудка, ибо и другое чувственное блаженство, соитие, всем зверям есть временно»^[21].

Впрочем, едва ли Сталин, закончивший несколько классов духовной семинарии, читал философский трактат Радищева. Но не об этом сейчас речь. Позаимствовав у Сталина эту идею (у Сталина, а не у Радищева!), советские АСгенетики опирались на нее, полагая, что уж раз САМ так сказал, то это следует считать высшим доказательством. И сталинская цитата входит в научные труды по предыстории^[22].

После XX съезда КПСС цитата из научных книг исчезает. Вместе с ней, казалось бы, должно исчезнуть и предположение о причине возникновения ортоградности, выдвинутое Сталиным. Но этого как раз и не происходит! Оно уже давно считается доказанным и новых аргументов не требует.

Не всегда коллизии с догматизмом носят столь безобидный и пустяковый характер. Авторитет Ф. Энгельса, написавшего небольшой набросок «О роли труда в процессе превращения обезьяны в человека», а также книгу «О происхождении семьи, частной собственности и государства», строго поддерживается официальными кругами. Каждый из отечественных исследователей предыстории вынужден идти в русле его теорий, выработанных в конце минувшего века.

Характерно и другое: с 1966 по 1980 год у нас в стране опубликовано около двадцати монографий, по-разному освещающих процесс антропосоциогенеза!

Факт уникальный для советской науки. Три центральных издательства: «Наука», «Мысль», «Политиздат» — выпустили монографии, во многом противоречащие Энгельсу, хотя внешне, по исходным позициям следующие за ним. Расхождения скрываются. Отдав дань труду и его мнимой роли в предыстории, они затем предлагают на загадки АСГ свои ответы, лежащие далеко от кондового марксизма.

Не всегда такой трюк остается незамеченным и благополучно сходит с рук.

Пожалуй, самая талантливая работа по АСгенетике принадлежит историку и психологу Б. Ф. Поршневу, называется она «О начале человеческой истории». Поршнев зашел слишком далеко, и это стоило ему жизни.

Когда книга была сдана в набор, гранки подписаны автором и Борис Федорович уехал после напряженной работы лечиться в санаторий, ему сообщили, что по распоряжению какого-то начальства (от науки или от издательства — не знаю) набор рассыпали, а книгу решили не печатать. Узнав, что плод его многолетних трудов, точнее — то, что возможно было опубликовать при наших порядках, — не увидит света, Поршнев умер от инфаркта. И лишь тогда книгу издали, снабдив двумя предисловиями, в которых издательство и научные редакторы решительно отмежевались от позиции Поршнева. Сразу после выхода в свет книга получила в научных кругах название «Анти-Энгельс» (матричный сколок с работы Энгельса «Анти-Дюринг»).

Но эпизод с Поршневым не характерен для советской АСгенетики, в целом она послушно следует высказываниям классиков марксизма.

В поисках философского щита для своих положений отечественные АСгенетики прибегают к испытанному методу: составляется свод цитат — а их на любую тему в марксизме предостаточно, причем многие противоречат друг другу, что делает возможным «подкрепить классиком» противоположные научные позиции. Так, Ю. И. Семенов в книге «Как возникло человечество» предпосылает своему исследованию главу «Классики марксизма о становлении человеческого общества». Собрав высказывания В. И. Ленина, он утверждает, что начальной ячейкой социализации предлюдей было первобытное стадо, это словосочетание несколько раз употреблял В. И. Ленин. Этого достаточно, чтобы Ю. И. Семенов считал свою точку зрения доказанной^[23]. Если мы действительно хотим подойти к разгадке происхождения человека и общества, то должны сосредоточиться на специфических закономерностях эволюции, отыскать в ней сугубо антропосоциогенные факторы, действовавшие в биосфере земли временно, в течение последних пяти миллионов лет, и прекратившие ныне свое существование. Но прежде чем заняться этим поиском, предстоит уточнить, что, собственно, следует объяснить.

«Что такое человек?» — вопрос напоминает известный психологический тест: спрашивают, что такое волна, и в ответ почти каждый шевелит пальцами, изображая в воздухе некую колеблющуюся синусоиду… По своей результативности этот жест примерно равен ответу на вопрос: что такое человек. Поэтому есть смысл обсудить его всерьез.

Глава вторая. КРИТЕРИЙ ЧЕЛОВЕКА

Человек не должен приравнивать себя ни к животным, ни к ангелам, не должен и пребывать в неведении о двойственности своей натуры. Пусть знает, каков он в действительности.

Блез Паскаль

Всемирная история мысли — в значительной степени серия попыток отделить человека и общество от мира животных. Наука, философия, художественная литература полны примерами подобного рода. Я не пишу их историю, хотя она была бы небезынтересна уже потому, что ни одна область мышления не знает столь внушительного списка поражений.

Что только ни называлось в качестве решающего человеческого свойства! Разум, сознание, двуногость, свободная рука, создание орудий, лицевой угол, вес и объем мозга, отношение квадрата веса мозга к весу тела… «Человек — существо, которое погребает»^[24] —пишет философ. «Животные не хоронят своих сородичей и не приносят цветы на их могилы»^[25] — добавляет ученый. «Только у человека существует тяга ласкать животных и брать на себя заботу о чужом потомстве»^[26] —замечает естествоиспытатель. «Животным не свойственно брать на себя заботу о потомках через поколение, забота о внуках — исключительная прерогатива человека»^[27] — настаивает психолог. Можно перечислить еще сотню подобных критериев, однако при внимательном рассмотрении все они оказываются мифом.

Двуноги птицы и кенгуру, последние имеют свободные «руки». Многие животные изготавливают орудия труда, используя ветки, камни, листья. Владельцы собак знают, что их четвероногие друзья — высоконравственные существа. Ни вес мозга, ни квадратичный показатель непригодны в качестве антропологического критерия, поскольку у китообразных вес мозга превосходит вес головного мозга человека, а квадратичный его показатель выше у некоторых обезьян. Что касается уникальности забот бабушек и дедушек о внуках и внучках, то при этом забывается, что в каменном веке продолжительность жизни составляла 25 лет^[28] и даже в средние века она ненамного превышала эту цифру. Во всяком случае еще в «Вис и Рамин», литературном памятнике Востока конца XII века, высказывается удивление — Вис и Рамин «жили так долго, что видели детей своих детей»^[29].

Подводя итоги этим безуспешным поискам, А. Катрфаж еще в середине прошлого века писал: «Человек есть тело, или лучше существо организованное, живое, чувствующее, произвольно двигающееся, одаренное моральностью и религиозностью»^[30]. Прошло сто лет, и в свет вышел роман Веркора «Люди или животные?» — его контрапунктом был вопрос о критерии человека. Веркор проанализировал множество точек зрения на эту проблему — вывод все тот же: нравственность и религиозность отделяют человека от животного. Означает ли это, к примеру, что если человеку суждено столкнуться с цивилизацией (быть может, инопланетного происхождения), где не будет религии и нравственности, то он имеет право отнестись к ее носителям как к нелюдям?

Несколько особняком стоят три гипотезы, пытающиеся ответить на этот глобальный вопрос.

Принимая исходный тезис: «Человек говорит, мыслит и действует», Б. Ф. Поршнев попытался решить проблему однозначно: поскольку проблема антропосоциогенеза «безжалостно требует» указать, что в этой триаде первичнее, он отдал предпочтение речи. «Можно даже отождествить, — писал Поршнев, — проблема возникновения хомо сапиенс — это проблема возникновения второй сигнальной системы, т. е. речи»^[31]. Идя этим путем, он получил нетривиальные результаты, однако проблему в целом не решил. И прежде всего потому, что различные формы передачи информации, включая голосовые и жестовые, простые и чрезвычайно сложные, существовали до человека. Граница между языком животных и людей столь же неясна и неуловима, как и другие «решающие» свойства человека.

Вторая гипотеза принадлежит антропологам. В отечественной школе ее развивает В. П. Алексеев. Он понимает под критерием человека некое фундаментальное его свойство, в котором отразилась бы специфика человека и общества. Таких критериев, по его мнению, два: один — философский, основанный на понимании трудовой деятельности как сугубо человеческой; второй — антропологический, предполагающий сочетание трех важных морфологических особенностей человека: прямохождения, свободной руки и большого сложного мозга. Первый критерий он полагает ненадежным, поскольку и само понятие трудовой деятельности расплывчато и не всегда возможно установить занимался ли тот или иной вид антропоидов трудом. Второй же критерий дает надежную основу для «выделения человека и его ближайших предков в качестве самостоятельной единицы зоологической систематики»^[32].

Последнее утверждение обнаруживает силу и слабость предлагаемой «гоминидной триады»: для целей зоологической систематики она, видимо, годится, хотя и здесь есть трудности. До сих пор не существует какого-либо точного приема для исчисления «сложности» мозга, как неизвестен и «Рубикон», отделяющий мозг дочеловека от человеческого по величине (весу, объему). Прямохождение и свободная рука в столь общем виде мало что дают для антрополога, ибо рука человека отличается от передней конечности обезьяны множеством хотя и мелких, но все же значительных изменений. Прямохождение тоже требует расшифровки. Скажем, бег на задних конечностях при опоре на руки является прямохождением или нет?

Но как бы там ни было, для целей систематики этот критерий представляет определенную ценность. Что же касается АСгенетики, то тут положение хуже… Одни морфологические признаки едва ли что могут добавить к нашему знанию о предыстории и отличии человека от антропоидов.

Остается третья гипотеза, которая переносит центр рассуждений с морфологических особенностей, с поведенческих и информационных признаков на социальные. Она основана на одном из тезисов Карла Маркса о философии Людвига Фейербаха, где Маркс выдвинул идею о том, что человек не обладает собственной сущностью, она определяется теми отношениями, которые царят в обществе: «… в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»^[33]. Такой подход, собственно говоря, не нов в философии, еще Лейбниц говорил: «Отдайте мне воспитание и, прежде чем пройдет одно столетие, я изменю лицо Европы», Примерно той же точки зрения держались Локк, Гельвеций и многие другие философы. Они полагали, что в природе человека нет ничего определенного, твердого, на что могла бы опереться сущность человека. Маркс выдвинул идею о том, что единственной сущностной силой, определяющей специфику и человека, и общества, в котором он живет, является труд. Производственные взаимоотношения, складывающиеся в процессе труда, — главный критерий отделяющий человека и общество от мира животных.

Его позиция вполне понятна, если вспомнить центр интересов самого Маркса, отдавшего половину жизни занятиям политической экономией, где основой основ науки служит изучение форм трудовой деятельности. Ф. Энгельс дополнил марксову доктрину тезисом о том, что труд создал самого человека и поэтому является его глубинной сутью.

Методологический порок подобного подхода уже ясен — это не более как один из видов философской антропологии, когда человека рассматривают сквозь призму какой-то одной его характерологической черты. Но не менее ясна и фактическая неправильность «трудового» критерия человека. Отняв у него все, что лежит в сфере биологического, наследственного, доставшегося нам от миллиардолетнего мира живого, человек в марксовой концепции предстает неким белым листом, на котором можно написать, что угодно. Но практика доказывает, что это далеко не так! Поведение человека имеет свои специфические формы, доставшиеся нам в значительной степени от высших приматов. В их числе — особая забота о детенышах, расширение сферы прижизненного обучения индивида, передача ряда способностей по наследству от родителей к детям и т. п. «Унаследованное свойство есть природа субъекта, — писал русский философ-педагог П. Ф. Каптерев. — А природу гони в дверь — она влетит в окно. Обыкновенно свойство не уничтожается совсем, а только ослабевает, если на разрушение его направлены усилия Боепитания; при первой возможности оно всплывает снова на поверхность и расцветает пышно»^[34].

На уровне политики и философии тезис Маркса не раз подвергался доказательной критике со стороны мыслителей, ориентированных на иные философские школы и направления. Так, Ю. Миллер из Лос-Анджелеса, справедливо указывая, что идея об отсутствии собственной природы у человека появилась у Маркса под влиянием античных философов, почерпнута в работах Гегеля и др., для которых сущность человека есть нечто бесформенное, а история обрела вид неумолимого рока, где не остается места личному бытию, замечает, что Маркс низвел свойства и качества человека до уровня второстепенных деталей и этим, по существу, упразднил саму идею человеческой природы^[35].

Столкновение с К. Марксом происходит и в нашей, отечественной науке, хотя, разумеется, не явно, а под видом спора между отдельными научными концепциями современных ученых. Так, академик Н. П. Дубинин категорически настаивает, что сущность человека едина — совокупность общественных отношений (строго по Марксу!); ему возражает приматолог Л. А. Фирсов, который считает подобный взгляд одной из распространенных ошибок, так как «до сих пор человек — конечное звено в эволюции млекопитающих — рассматривается только как социальная единица». Эту тенденцию он трактует, как «дуалистическое уклонение, забвение того, что человек, будучи частью природы, несет в своей сущности мощное биологическое начало»^[36].

Однако что же остается после того, как мы рассмотрели основные группы различных точек зрения и гипотез на критерий человека? Мы как будто зашли в тупик: без ясного и точного понимания критерия, отличающего человека от животного, по-видимому, нельзя понять антропосоциогенез. Наша тема расплывается, ускользая от анализа. Все попытки уточнить критерий человека разбиваются логическими доводами оппонентов. Мало того, возникает впечатление, и оно вполне обоснованно, что каждый предлагаемый критерий — не что иное, как собственное, взятое из личного опыта или из своей профессии отражение понимания человека. Антрополог выдвигает в качестве критерия морфологические особенности человека, психолог — особенности в его психике, этнограф — черты и особенности жизни «отсталых» народов, приматолог — преемственность форм поведения, доставшихся нам в наследство от приматов, политэконом спешит подставить в качестве сущностного человеческого свойства способность человека к труду; люди, склонные видеть вокруг себя жестокие поступки, утверждают, что человек по природе своей агрессивен; люди с противоположным складом характера считают его альтруистичным… Выходит, что вместо подлинно объективного критерия, который способен отделить человека от животного, все время выдвигается то, что уже заранее было известно. Критерий всплывает как бы априори, до обсуждения путей появления людей на земле, и уже под углом избранной точки зрения мы пытаемся строить более или менее правдоподобные гипотезы о происхождении человека и общества. Не разумнее ли поступать наоборот: идти от АСгенетики к критерию, от создания научной теории происхождения человека — к выяснению того, что составляет его субстанцию?

В науке так случается нередко: она обращается к природе не с тем вопросом, на который та способна ответить. И тогда следует не пенять на природу, а поискать иной вопрос. Так ли уж важен и полезен для АСгенетики антропологический критерий? Не уместней ли, перевернув проблему с головы на ноги, искать иное: каковы неясности, нерешенные проблемы происхождения человека и общества?

И, странное дело, лишь только мы перенесем взгляд на эти особенности, как нам откроется яркая, полная сокровенных тайн и умолчаний картина удивительных свойств человека, обретенных им всего за пять миллионов лет предыстории! Выясняется, что мы очень многого не знаем о человеке и потому рано еще делать выводы о его сущности, критерии, отделяющем нас от мира животных.

Такой подход программирует дальнейшие четыре главы книги — в них идет речь о загадках человека и общества. Заметим заранее: собрание этих фактов и явлений отнюдь не призвано заменить собой антропологический критерий. Задача состоит в другом: как можно полнее и тщательнее описать феномен человека и общества, указав на нерешенные проблемы и выявив тем самым реальные следы предыстории.

Глава третья. ЗАГАДКИ МОРФОЛОГИИ ЧЕЛОВЕКА

Если бы признаки не были чем-то большим, то можно было бы, например, сказать, что признаком человека служит мочка уха, которой никакое другое животное не обладает. Но здесь мы сразу чувствуем, что такое определение недостаточно для познания существенного в человеке.

Гегель

Составление «списка загадок» оказалось нелегким делом! На этом пути подстерегают, по крайней мере, две трудности. Во-первых, важно было не приписать человеку свойств, которыми он не обладает или, во всяком случае, обладает на уровне остальных животных. Приведу всего один пример. Долгое время существовал миф о том, что обоняние и слух у человека утратили свою остроту в эпоху предыстории и эта потеря невозвратима. На этой основе строилась, в частности, гипотеза о слабости человека перед лицом природы. Оставшись без когтей и зубов, без острого обоняния и слуха, наш предок вынужден был взяться за оружие, изготовленное из камней.

Понадобились специальные исследования, которые доказали, что наши органы чувств способны быстро и активно развиваться в течение жизни человека, а у двух девочек, попавших в волчью стаю, слух и обоняние оказались вполне на уровне животных^[37]. Поэтому я считал первой своей задачей при составлении списка загадок исходить из строго доказанных фактов, перепроверить которые может каждый, кто захочет взять на себя такой труд.

С другой стороны, и в этом заключалась вторая трудность, важно было не привнести в этот список несущественное, нелепое… Действительно, не о мочке же уха должна идти речь, не о «температуре разума в 36,6 градуса по Цельсию», как об особом свойстве и признаке человека, не о «способности человеческого мозга к упорядочению», которым якобы не обладают животные, — все эти и подобные им домыслы остались за бортом списка. Хотя, я допускаю это, здесь возможны были ошибки и что-то из действительно важного, серьезного, имеющего отношение к природной сути человека, оказалось вне рассмотрения. Однако эти два принципа помогли мне сразу и бесповоротно отсечь такие «специфические качества человека», как многочисленные моральные категории, его высокий разум, сознание и т. п. Разум и сознание — результат развития мозга, и надо выделять именно этот признак для исследования. Что же касается моральных категорий, таких, как подлость, хитрость, умение различать добро и зло и т. п., то, думается, критика философского антропологизма оказалась достаточно доказательной, чтобы к ней больше не возвращаться^[38].

Оставшиеся факты и явления рассортированы на несколько групп.

Начнем с морфологических загадок человека.

I. Прямохождение

Первое, что бросается в глаза, когда мы говорим о людях, это прямохождение, способность передвигаться по земле, сохраняя вертикальную походку и опираясь лишь на две ноги.

Заметим сразу, что двуногость не появилась на земле вместе с человеком и ее нельзя считать антропологическим критерием. Двуногими были крупные лемуры, обитавшие на Мадагаскаре, так называемые мегаладаписы, двуногими считают цератозавров и цератозавров рекс; двуноги, наконец, птицы. У низших обезьян двуноги долгопяты. Вообще, разница функций между передними и задними лапами отмечается у всех млекопитающих: находящиеся у морды передние лапы выполняют не только функцию передвижения, но и помогают держать перед ртом плоды, рвать на куски добычу, обыскивать сородичей, передвигаться по ветвям, раскачиваясь на «руках». Можно сказать, что эволюция постепенно шла к двуногу и его появление — результат закономерный и неизбежный. Так что прямохождение человека не представляет как будто особой загадки.

Но если вглядеться в особенности его появления у наших предков, то окажется, что это далеко не так! Дело в том, что на первых порах, когда антропоиды лишь переходили к прямохождению, оно должно было резко снизить их оборонительные и наступательные возможности. Бег на четырех лапах несомненно быстрее двуногой локомоции, он менее утомителен для организма, поскольку предполагает возможность поочередного отдыха мышц каждой конечности. Наконец, в драке, в схватке с противником четыре конечности несравнимо устойчивее, чем две ноги. Характерно, что почти все двуногие, включая кенгуру, лемуров, цератозавров и т. п., опирались на третью точку — хвост. Оранги, передвигаясь по земле на двух «ногах», помогают себе «руками», при этом у них на тыльной стороне ладони образуются специфические бугорки-мозоли.

Все эти особенности двуногих понятны: эволюция не может допустить, чтобы мутационное изменение повлекло ослабление вида! Борьба за существование и отбор наиболее приспособленных особей неминуемо истребили бы «чисто двуногих». Очевидно, что прямохождение у антропоидов не могло нарушить этой закономерности эволюции. Поэтому АСгенетики вправе были ожидать, что при раскопках будут найдены переходные формы антропоидов, у которых были бы бугорки-мозоли на тыльной стороне ладоней. Однако, как показали древнейшие находки Мари Лики, вдовы Лауса Лики, сделанные ею и ее товарищами в Африке, в долине Лаетолил, в Северной части Танзании, наш древнейший предок, живший около четырех миллионов лет назад, уже имел прямую походку, человеческие пропорции тела, то есть руки, укороченные по сравнению с ногами, и никаких бугорков-мозолей на тыльной стороне ладоней. Видимо, он не помогал себе при передвижении руками!^[39]

Мало того, если посмотреть, как выглядят внешне наши предки, а такие реконструкции широко распространены, то можно заметить, что от вида к виду они эволюционировали именно в сторону все большей стройности, плечи получили широкий разворот, спина— S-образную форму, появилась чисто человеческая осанка. Естественный отбор на протяжении миллионов лет явно давил в сторону выработки вертикальной походки и стройней осанки, преобразивших конструкцию наших предков. Очевидно, что он отсекал и элиминировал те популяции, которые не следовали этому жесткому велению. Мало-помалу стройность и осанка приобрели значение специфических маяков при половом подборе, и эти маяки, кстати, действуют по сию пору. «Все большее выпрямление тела при откинутой назад шее и голове и сопровождавшее его улучшение походки»^[40] — вот, что составляло главное морфологическое изменение тела наших предков.

В этом кратком обзоре для нас важны несколько моментов.

Во-первых, «двуногое хождение, особенно на ранних стадиях, должно было быть для четвероногого млекопитающего довольно неэффективной формой передвижения»^[41].

Во-вторых, отсутствие переходных форм от четвероногого к двуногому передвижению, о чем свидетельствует отсутствие бугорков-мозолей на тыльных сторонах ладоней самых древних останков антропоидов, имеющих возраст около четырех миллионов лет.

В-третьих, продолжавшееся в течение миллионов лет давление естественного отбора в «невыгодную» для антропоидов сторону, приведшую к появлению полной ортоградности и стройности современного человека.

Общий вывод: «Перед нами поразительная картина эволюции, когда животное теряет явно приспособительные черты, его движения затрудняются, оно становится неуклюжим и явно уступает по способностям к движению своим врагам и своим предкам. Заставить сделать такой шаг может только действие необычного императива»^[42].

А теперь посмотрим, насколько доказательно объясняет современная АСгенетика эту первую загадку морфологии человека и его предков. Существует несколько гипотез о происхождении двуногости у антропоидов.

Первая — «географическая», она утверждает, что в связи с изменением географической среды обитания и похолоданием часть антропоидов спустилась с веток деревьев и перешла к жизни в саваннах, что освободило их передние конечности от лазания. А поскольку их задние конечности уже давно приспособились к принятию на себя опоры тела, то они и стали главным органом передвижения^[43]. Противники этой теории резонно возражают, что к жизни в саванне приспособились многие млекопитающие, однако никто из них не перешел к двуногости — почему же должны были именно так поступить антропоиды? К тому же отсутствие бугорков на тыльной стороне ладоней древнейших гоминид подтверждает это опровержение.

Вторая гипотеза — «пищевая»: двуногость, вертикальное положение тела способствовали поискам корма в саванне, лучшей ориентировке в окружающей среде. Прямохождение позволило «освободить руки для переноса добычи в укромное место», появилась «потребность, как у некоторых мелких животных, подняться на задние лапы, чтобы осмотреться вокруг, поверх высокой травы»^[44].

И эти доводы не слишком убедительны, ведь и другие виды животных, живущих в саванне испытывают те же потребности, но они не перешли к прямохождению… Зрительная ориентировка в высокой траве достигается обычно высокими прыжками; «перенос добычи в укромное место» — неизвестно, существовал ли этот метод заготовки корма у первых гоминид.

К тому же нет никаких доказательств одновременности двух событий: перехода к саванному образу жизни и к прямохождению^[45]. Возможно, они произошли разновременно, в далекие друг от друга эпохи.

Третья гипотеза — «трудовая»: двуногость появилась в результате зарождающейся общественно-трудовой деятельности^[46]. Однако и в этом случае возможны серьезные возражения. Зарождающуюся трудовую деятельность мы видим уже у обезьян, которые строят гнезда, изготавливают специальное орудие — палочку из ветки, чтобы выуживать из термитника муравьев, моют картофель в море и т. п. Но подобную же деятельность мы можем увидеть и у других животных, не стоящих столь высоко по уровню развития. Морские котики, к примеру, разбивают раковины камнями, бобры строят плотины и т. д. Но никто из них не перешел к прямохождению и двуногости. К тому же трудовая деятельность по изготовлению орудий зафиксирована у гоминид намного позже, чем возникновение двуногости^[47]. И вообще, свободная рука необязательно должна привести к трудовой деятельности, например, так было у кенгуру; очевидно, и обратная зависимость не обязательна.

В последние годы появилась еще одна гипотеза — «земноводная». Сформулировал ее впервые английский ученый А. Харди, сегодня ее поддерживают и некоторые наши отечественные океанологи, палеогеографы. Суть гипотезы в том, что некогда группа приматов была вытеснена на песчаный морской берег, где основную ее пищу составили моллюски, водоросли, рыбы и другие «дары моря». Антропоиды бродили по мелководью, вылавливая корм, при этом они заходили все глубже, что способствовало выработке прямой походки. Кстати, длительное пребывание в морской воде способствовало обезволошиванию тела^[48].

«Земноводная» гипотеза последовательнее других, но и она наталкивается на серьезную трудность. Дело в том, что все животные, претендующие на ту же экологическую нишу, т. е. приморскую песчаную лагуну, не перешли к двуногому хождению. А у наших предков не образовалось никаких специфических признаков их приспособленности к плаванию (перепонки на руках и ногах и т. п.). Так что «земноводная» гипотеза продолжает оставаться лишь остроумной догадкой, которая не подкрепляется никаким палеонтологическим и археологическим материалом.

Все вопросы, поставленные в самом начале нашего обзора гипотез происхождения двуногости, как мы видим, остались без ответа. Неясно, во-первых, почему антропоиды перешли к двуногой локомоции, несмотря на явное эволюционное преимущество четвероногости; совершенно непонятно, во-вторых, каким образом произошел этот переход, если на тыльной стороне ладоней древнейших антропоидов не обнаружено бугорков-мозолей; наконец, в-третьих, абсолютно непонятно, почему все совершенствующаяся двуногая походка и осанка гоминид, явно не дававшая им преимуществ в борьбе за существование, стала на миллионы лет «маяком» в половом подборе.

Вот почему загадка появления двуногости появилась в нашем списке и заняла в нем первое место.

II. Эволюция руки

В процессе превращения в человека наши предки испытывали, по-видимому, сильное давление естественного отбора, преобразившего их внешний вид, изменившего анатомию не только тела, но и конечностей. Большинство этих изменений появилось как следствие прямохождения. Кости ног и таза, грудная клетка, позвоночник, голова — все они изменились под влиянием ортоградности. Но особое значение следует отдать изменениям в строении руки.

Анатомические сдвиги, казалось бы, не столь уж и велики по сравнению с высшими обезьянами, но они значительны по своим последствиям. Главное, что обращает на себя внимание, — четкое и свободное противопоставление большого пальца остальным четырем. Он получил прямое управление от центральной нервной системы. Этот «наиболее подвижный в руке человека палец с его богатой мускулатурой, получающей иннервацию от трех основных нервов верхней конечности (лучевого, локтевого, срединного), находясь все время в поле зрения человека-исполнителя, становился главным функциональным звеном верхней конечности, управляемым центральной нервной системой»^[49]. Казалось бы, невелико изменение по сравнению с рукой обезьяны? Но оно позволило добиться колоссальных преимуществ! Появилась возможность держать в руке рубило в обхват и как бы запирать его сверху большим пальцем в кулаке. Тяжелое рубило, поднятое над головой и крепко зажатое с помощью большого пальца, обретало смертоносное действие благодаря нескольким обстоятельствам. Во-первых, оно было словно прикреплено к длинному рычагу, сила и скорость которого увеличивала тяжесть рубила. Во-вторых, при ударе сверху в действие вступали не только мышцы руки и плеча, но и всего тела, которое при этом разгибалось словно лук. И по сию пору это движение остается самым сильным у человека и самым агрессивным. Интересно, что в древности люди отлично понимали все значение большого пальца для рукопашного боя. Римляне освобождали от военной службы раненных в большой палец — они не могли достаточно крепко и надежно владеть кинжалом, мечом, копьем. Афинский полководец Филоклес приказал отрубить побежденным врагам большие пальцы рук, чтобы они не были в состоянии воевать и грести веслами. Мишель Монтень посвятил в своих «Опытах» большому пальцу руки целую главку, в ней он рассказал об обычаях разных народов, придававших важное значение этой анатомической особенности человека. Как же и почему она возникла?

Мнение о том, что рука — «продукт труда», здесь как будто бы наиболее приемлемо и понятно. Однако стоит вдуматься в несомненный факт, что главная особенность морфологических новаций состоит в возможности нанесения сильных ударов с ближнего расстояния. Трудовые функции — вращение, в особенности, — также могли принять участие в формировании большого пальца, но не забудем, что сверла, проколки, скребки и другие изделия из камня появились значительно позже каменных рубил. Для их изготовления большой палец особой роли не играл, но зато он был главным при нанесении удара рубилом сверху^[50]. Поэтому «трудовая» гипотеза происхождения этой особенности морфологии человека неубедительна. Следует отыскать более близкую функцию. Ею явно была агрессивно-оборонительная. Но мог ли обороняться антропоид от многочисленных и мощных врагов таким примитивным способом? Удар рубилом, как бы он ни был мощен, — против клыков саблезубого тигра, видимо, не в состоянии был создать надежную защиту для гоминида. Тем более он был мало эффективен в нападении на хищников.

В чем же дело, каким образом можно объяснить, что на протяжении многих миллионов лет именно рубило, зажатое в кулаке с помощью противопоставленного прочим большого пальца, играло главную роль в арсенале боевых средств наших предков?

III. Частичная безволосость

Определение человека как «безволосой» или даже «голой» обезьяны — неверно. Оно не соответствует истине. У людей, как известно, волосяной покров сохранился частично и имеет три разновидности; первая — длинные волосы. Они покрывают верхнюю поверхность головы, образуют бороду, усы, растут в области лобка, в подмышечных ямках. Вторая — щетинистые волосы на бровях и ресницах. Третья — пушковые, они растут на остальной поверхности кожи.

Разумеется, частичную безволосость нельзя считать специфическим человеческим свойством, но она, как и двуногое хождение, как будто бы противоречит требованиям естественного отбора. В самом деле, наши предки, жившие в саванне, подвергались и сильному холоду, и сильной жаре. В обоих вариантах надежная волосяная шкура могла предохранить тело гоминид как от переохлаждения, так и от перегрева. В чем же приспособительный смысл безволосости?

Если не считать «земноводную» гипотезу, то на этот счет выдвинуты два предположения. Одни полагают, что волосяной покров исчез у гоминид потому, что он «стал неудобен из-за обилия паразитов…»^[51] Другие считают, что в саванне по сравнению с лесом выше солнечная радиация, гоминидам понадобилось больше потовых желез, отчего частично исчез волосяной покров^[52].

Думается, обе гипотезы неубедительны. Непонятно, почему у австралопитеков и питекантропов должно было быть больше паразитов, чем у обезьян? Кстати, обезьяны неплохо справляются с паразитами, у них существует эффективная процедура «обыскивания». Что касается саванного варианта, то он наталкивается на то же возражение, которое выдвигалось по отношению к двуногости: ведь другие животные, живущие в саванне, не облысели — почему же это произошло с гоминидами? В жарком климате живут и процветают животные с густым волосяным покровом, который — по принципу действия теплого туркменского халата — позволяет им в жару сохранять постоянную температуру тела, не переохлаждаться и не перегреваться, делая их не слишком зависимыми от погодных изменений.

Но, самое главное, почему сохранилась у людей шапка волос на голове, хотя она достаточна разве лишь для того, чтобы прикрыть плечи от прямого дождя? Чем вообще вызван факт частичной безволосости человека?

Вопросы эти и по сию пору остаются открытыми, на них нет достаточно убедительного ответа.

Следующие две особенности человека представляют некую странность для принципов биологической эволюции вообще. Дело в том, что природа, как правило, не создает значительных излишков, хотя, разумеется, в биологических «конструкциях» всегда заложен известный запас «прочности», «энергии» и т. д. Естественно, этот запас не может быть слишком велик и слишком мал: в обоих случаях это создало бы для животного узкие рамки существования. Любая экстремальная ситуация без таких запасов могла бы закончиться для него трагически. С другой стороны, чересчур вольный запас тоже нежелателен: он требует значительных энергетических и пищевых затрат, а потому становится обременительным и следовательно, оставляет меньше шансов для выживания. Запасенные ресурсы непременно должны иметь свойство вступать в строй при кризисных условиях. Если это жировой подкожный слой, то в условиях голодания он обязан на какой-то срок заменить пищу. Если это ресурс мускульный, то в чрезвычайных обстоятельствах он должен растормаживаться, чтобы спасти животное от смерти.

«Природа не делает ничего лишнего, — утверждал еще Иммануил Кант, — и не расточительна в применении средств для своей цели»^[53]. Вся суть, однако, в том, чтобы правильно понять ее цели. Обычно же мы подставляем под логику природы свою собственную, исходя из понятных нам задач и путей их достижения. Если мы попробуем подойти к некоторым ресурсам, которыми обладает человек, то нам покажется, что многое в нем создано вопреки этому кантовскому принципу. Человек обладает такими запасами силы, скорости, мозговых возможностей, которые в практике человека за всю его историю никогда, по-видимому, не вводились в строй, несмотря на то, что в экстремальных ситуациях они могли бы спасти ему жизнь.

IV. Скрытые мускульные ресурсы

Давно известно, что сила и скорость передвижения человека намного превосходят его реальные двигательные возможности. Даже те из нас, кто хорошо физически тренирован, намного слабее самих себя в силе и медлительнее в беге. Подлинные мускульные потенции остаются законсервированными и при всем нашем желании мы не в состоянии прибегнуть к их скрытым ресурсам. Даже при длительных спортивных упражнениях мощность человека не превышает 70 % возможной^[54]. При сокращении одно мышечное волоконце способно развивать усилие в 100–200 мг, всего в теле человека имеется примерно 15–20 миллионов таких волокон, общее их усилие — до 30 тонн. Однако предельное сокращение мышцы возможно лишь при раздражении электрическим током со специально подобранной частотой. При волевом усилии даже у лучших атлетов мира сила сокращения мускульных волокон составляет не более 60 % возможностей. То есть они на 40 % слабее самих себя^[55].

Существует несколько методов расконсервирования мускульных ресурсов человека. Замечено, что значительная часть мышечных потенций реализуется в состоянии аффекта, которое возникает в критических ситуациях. Мальчик, спасаясь от быка, перепрыгнул забор, который ему удалось преодолеть лишь взрослым. Во время землетрясения в Индии женщина приподняла весивший несколько центнеров обломок стены, придавивший ее ребенка. Во время пожара пожилая женщина вытащила из дома сундук с добром, а когда пожар кончился, не могла сдвинуть его с места и несколько взрослых сильных людей водворили сундук на место. Известную новеллу К. Чапека «Рекорд», где человекв сердцах метнул тяжелый камень так далеко, что превзошел мировой рекорд толкания ядра, можно считать в этом смысле документальной^[56].

Аффект действительно способен частично растормозить мускульные резервы человеческого тела, хотя он же способен и вызвать их парализацию, воздействуя на психику отнюдь не адекватно критической ситуации^[57]. Существует еще один способ расконсервации мышечных потенций человека — так называемые антропомаксимологические тренировки, когда спортсмену предлагается решать двигательные задачи на пределе его физических возможностей. Этот способ применяется тренерами и позволяет достигать реальных успехов, хотя, разумеется, приблизиться таким путем к пределу физических возможностей человека невозможно^[58].

Известен, однако, третий способ, позволяющий вывести мускульные усилия из-под гнета тормозов и выявить дремлющую в человеке мощь, — это гипноз. Многие из нас наблюдали, наверное, коронный номер гипнотизеров, которые кладут человека затылком и пятками на спинки двух стульев. При этом он лежит ровно, словно доска. На него садятся зрители или сам гипнотизер, «доска» выдерживает их вес.

Влияние гипноза обнаружено не только в состоянии «сна», но и в бодрствующем человеке, когда «внушение стенического состояния повышало мышечную силу испытуемых на 30 процентов»^[59]. Проделывались следующие опыты: человеку предлагалось поддерживать статические усилия «до отказа», пока он выдерживал нагрузку. В среднем время поддержания таких усилий составляло 66 секунд; в опытах с гипнозом—113 секунд. При жиме штанги работоспособность повышалась при гипнозе на 47 %, во время плавания вольным стилем на 100 метров результаты улучшились на 2.9 секунды^[60].

Эти результаты приводят в недоумение. В самом деле, в пол-нош сознании, и управляемый собственным рассудком и волей человек едва достигает 60 % своих двигательных возможностей. Аффективное состояние, появляющееся в критических ситуациях, способно либо парализовать действия, либо дать определенный прирост усилий и скорости передвижения, не достигающий пределов физических возможностей. И лишь гипнотический «сон» создает условия для полного растормаживания мышечных ресурсов человека — не странно ли это? Не противоречит ли это всей логике борьбы за существование, которая требует именно растормаживания мышечных ресурсов в экстремальных ситуациях и по воле живого существа? С другой стороны, создается впечатление, что наши предки жили в состоянии гипноза, при котором «неосознанные психические процессы становятся максимально управляемыми. По-видимому, способность к гипнозу эволюционно сформировалась как особое состояние, при котором могут происходить наиболее глубокое и относительно быстрое усвоение предлагаемой информации, а также быстрая мобилизация творческой, физической и интеллектуальной активности»^[61].

Сосуществование с миром «диких» животных, среди которых были очень опасные хищники, предъявляло гоминидам высокие запросы. Формирующееся человеческое общество с возникшей в нем войной и кровопролитиями требовало выявления всех физических возможностей человека. Чем же объяснить, что ни при каких обстоятельствах, кроме как при гипнозе, человек не в состоянии полностью использовать свои мышечные потенции? Этот парадоксальный фактор оказался скрытым покровом предыстории, мы не знаем, когда утеряли возможность передвигаться с максимально возможной быстротой, действовать с максимально возможной силой и мощью. Что привело к этой утрате?

Не существует и каких бы то ни было догадок на этот счет, если не считать следующей. Сторонники «трудовой» гипотезы полагают, что усовершенствование орудий труда и оружия уменьшило необходимое напряжение мускулов человека. Растущий уют его существования привел в постепенное равновесие его физическую природу, от «которой уже не требовалось чрезвычайного напряжения и проявления силы»^[62].

Эта догадка не выдерживает критики. В самом деле, если дело обстояло именно так, то по мере развития орудийного арсенала должен был происходить регресс в физической конституции гоминид: мускулы — уменьшаться, кости — становиться тоньше, связки — слабее… Нерастормаживаемый ресурс должен был исчезнуть к моменту становления человека. Но за истекшие пять миллионов лет конституциональные особенности гоминид улучшались, увеличивался их вес и рост, наращивалась сила мышц. И в исторические времена этот процесс продолжается, сказываясь хотя бы в динамике спортивных рекордов. Весь опыт минувших тысячелетий свидетельствует, что не было таких времен, когда физическая мощь была бы гоминидам и людям лишней. Почему же возник механизм ее консервации, да еще такой странный, как гипноз? На все эти вопросы ответа нет, они составляют одну из сокровенных тайн предыстории.

V. Излишки мозговых ресурсов

Поскольку гоминиды — более поздний этап эволюции, чем обезьяны, можно было ожидать, что их мозг в процессе предыстории будет увеличиваться в объеме и усложняться в строении. Растущее разнообразие живых существ, усложнение экологической обстановки на планете — все это, составляя фундамент «закона цефализации», привело в итоге к появлению сложнейшей биосистемы — разумного мозга. Во всем этом не видно ничего поразительного. Потрясает иное…

Укажем прежде всего на необычную скорость увеличения мозга гоминид. Всего за пять миллионов лет он проделал стремительную карьеру, расширив свои объемы в три раза. Это впечатляющее увеличение размеров мозга было самым быстрым биоэволюционным изменением из всех известных науке^[63]. Совершенно очевидно, что должен был существовать какой-то особый фактор давления в сумме сил естественного отбора, который привел, в конечном итоге, к столь быстрым изменениям.

Интересно и то, что рост объема мозга продолжался от австралопитековых до кроманьонцев, а затем его величина уменьшилась, и притом значительно: с 1600–1900 куб. см до 1350–1500 куб. см^[64]. Последнее обстоятельство свидетельствует о том, что некий антропогенный фактор, давивший при естественном отборе в сторону увеличения мозга, прекратил свое действие и природа приступила к гармонизации своего творения, избавившись от какой-то части допущенных излишеств. Но и процесс уменьшения мозга не менее странен: ведь именно в это время в нарождавшемся человеческим обществе происходила так называемая неолитическая революция, усложнились орудия труда, люди обзавелись домашним скотом, возникло земледелие. Появились и древнейшие социальные явления — войны, искусство, религия, этнос и т. д. Все это необыкновенно усложнило жизнь первобытных людей, потребовав от них высокой мозговой деятельности. По сравнению с предыдущими периодами, наполненными собирательством и охотой на диких зверей, новая жизнь была куда более разнообразной! А мозг уменьшился, следовательно, уменьшились и его эвристические возможности. Вот странность!

Далее, вызывает удивление то, что созданная в ходе эволюции «разумная машина», обладающая огромной памятью, наделенная колоссальной способностью разумно решать жизненные задачи, используется человеком всего на… четыре процента ее мощности! Из 14 миллиардов клеток головного мозга в процесс накопления и развития опыта включаются всего около 0,6 миллиарда^[65]. По некоторым другим расчетам, мозг используется лишь на одну десятую часть возможностей^[66]. К чему же, в таком случае, создавать такие резервы? Ведь ни при каких обстоятельствах они не приходят на помощь человеку в решении его сложных проблем. Даже нынешняя ультрасовременная техника, требующая от человека всего его внимания и полней мозговой отдачи, не способна вычерпать до дна эти ресурсы, они по сей день кажутся нам беспредельными, неограниченными.

Существует несколько гипотез, пытающихся объяснить эти странности. Так, Э. Майр полагает, что своим «излишком» мозг человека обязан трем обстоятельствам: переходу к охоте на крупную дичь, появлению речи и особенностям структуры размножающейся группы палеоантропов^[67]. Но охота на крупную дичь — не новшество в биосфере, хищники вели ее систематически, устраивая и облавы, и загоны. Так что «утомительные переходы», «сотрудничество в облавах» не могли оказать столь сильное давление на развитие мозга гоминид. Формирующаяся речь тоже должна была послужить фактором увеличения объема мозга, но она складывалась уже в конце антропосоциогенеза, у поздних неандертальцев и кроманьонцев, а окончательно — у человека разумного. Следовательно, ею нельзя объяснять бурный рост величины мозга на ранних стадиях АСГ, у австралопитеков и питекантропов. Не годится этот довод и для объяснения уменьшения объема мозга у человека по сравнению с кроманьонцем.

И, наконец, последний аргумент Э. Майра: умные и даровитые вожди оставляли больше потомства; потом структура сообществ изменилась, преимущество вождей стало минимальным в репродукции, и их гены перестали оказывать существенное влияние на естественный отбор. Однако мы ничего не знаем о роли «вождей» в предыстории — неизвестно даже существовали ли они в то время. Кроме того, «власть» в те времена, по-видимому, находилась в руках женщин, которые, как известно, и по сию пору при подборе партнеров руководствуются множеством мотивов, но весьма редко — умом отца своих будущих детей. И, наконец, последнее: гипотеза Э. Майра не объясняет происхождение «излишков» мозговых ресурсов.

Отечественная школа АСгенетиков объясняет увеличение мозга гоминид усложняющейся орудийной и трудовой их деятельностью. Чем сложнее становился труд наших предков, тем больше приходилось им решать разнообразных мозговых задач и, следовательно, выживали те особи и те их популяции, где мозг был больше, сложнее^[68].

Нетрудно заметить слабость этой гипотезы: она не объясняет ни скорости, ни динамики изменений мозга, ни причин образования его «излишков», в самом деле, если мозг рос вместе с усложнением трудовой деятельности, то этапы его роста должны были отмечаться этапами развития орудий труда. Но дело в том, что до самого неолита главным и почти единственным орудием труда и оружием в схватках оставалось грубо обработанное каменное рубило, за пять миллионов лет претерпевшее незначительные улучшения. Налицо явное противоречие: мозг бурно развивался и рос, а рубило оставалось на прежнем уровне, как и вся прочая трутовая деятельность предчеловека. Значит, не она была двигателем мозгового прогресса, надо искать другой фактор.

Далее, совершенно очевидно, что неолитическая революция — если верна «трудовая» гипотеза, — должна была продолжить процесс развития мозга, а он в это время как раз уменьшился. Дальнейшее усложнение жизни первобытных людей, связанное с появлением общества и его древнейших явлений, новой техники и т. д., также должно было повлиять на развитие мозга. А он, между тем, нисколько не изменился с той поры! Выясняется к тому же, что у него существуют колоссальные излишки, практически ненужные человеку и по настоящее время.

Нет, загадка бурной скорости, особой динамики изменений мозга и его «излишков» остается по-прежнему нераскрытой.

VI. Функциональная асимметрия

Всем млекопитающим, в том числе и человеку, свойственна симметрия тела. Однако в последние десять-пятнадцать лет обнаруживается все большее число фактов, свидетельствующих о множестве асимметрий в функциях, выполняемых нашими конечностями, органами слуха и зрения, мозгом. Этим свойствам одно время придавали чуть ли не решающее значение в формировании человека, считая их «подарком эволюции», который сотворил разум^[69]. Постепенно выяснилось, что многие асимметрии функций мозга и тела присущи животным в не меньшей степени, чем человеку, так что и этот «чисто человеческий критерий» оказался мифом. Но в ходе изучения асимметрий у человека и его предков выявлены интересные особенности, которые до сих пор никак не объяснены и во многом противоречат нашему представлению о ходе АСГ, вызывая недоумение. А некоторые асимметрии у человека, если следовать привычной логике, даже вредны ему.

Итак, что же было установлено в ходе изучения асимметрий у человека и гоминид и осталось без объяснения АСгенетикой?

Достоверно установлено, что все люди на земле, к какой бы расе они ни относились, в какой бы популяции ни жили, делятся на левшей и правшей, при этом процент левшей составляет от пятя до девяти (по некоторым данным — от пяти до двадцати) процентов^[70]. Праворукость и леворукость не передаются потомству, генетически закреплена лишь вероятность появления правшей и левшей^[71]. Изучение животных показывает, что у них существует два вида асимметрий передних конечностей: либо все животные действуют одной лапой в тех случаях, когда это необходимо (т. е. правой или левой), либо делятся в популяции примерно поровну — на правшей и левшей. Известно, что белые медведи вытаскивают тюленей из лунки всегда левой передней лапой^[72]. Зато среди кошек преобладают правши^[73]. Праворукость замечена у горилл. Обычно же «среди любой группы животных правосторонних встречается примерно столько же, сколько и левосторонних»^[74]. Многие птицы спят, стоя на одной ноге, или висят, зацепившись за ветку одной лапой, — среди них тоже примерно одинаковое число право- и леволапых^[75]. Важно и то, что во всех изученных до сегодняшнего дня популяциях обезьян правши и левши представлены примерно в равной мере^[76].

Естественно, что запрограммированная вероятность появления в человеческой популяции пяти-десяти процентов левшей требует объяснения.

Изучение функциональной асимметрии показало, что она распространена неравномерно среди разных демографических групп. До семи месяцев ребенок обычно обоерук, затем асимметрия начинает нарастать и полностью обнаруживается к пяти годам, особенно велики темпы ее роста в период овладения речью. В старости она нивелируется^[77]. Девочки и женщины менее склонны к асимметрии рук, а у беременных и кормящих женщин нередко появляется амбидекстрия^[78].

Асимметрия функций рук дополняется у человека перекрестной асимметрией функций ног: появляется двигательное превосходство правой руки и левой ноги или левой руки и правой ноги^[79]. Эта асимметрия приводит к известным неудобствам для людей, которые из-за нее нередко блуждают по лесу, двигаясь по кругу. При этом правши двигаются против часовой стрелки, а левши — по часовой. Точно так же дело обстоит и во время плавания^[80]. Поскольку все эти асимметрии возникли в предыстории^[81], то очевидно, они должны были выполнять какие-то полезные функции в популяциях гоминид.

Совершенно очевидно, что двигательные асимметрии у человека основаны на асимметриях функций полушарий головного мозга. При этом установлено, в частности, что поражение левой стороны мозга у правшей приводит к страданиям, больные подавлены, угнетены, тревожны, у них преобладают эмоции с депрессивным знаком. Поражение правой стороны мозга страданий не вызывает, больные беспечны, благодушны, порой эйфоричны^[82]. Если с помощью специальных методов временно инактивировать левое полушарие мозга у правшей, то они различают женские и мужские голоса, а при инактивации правого полушария испытуемые дают ответы неуверенно, отказываются определить, принадлежит голос мужчине или женщине^[83]. Зато в период инактивации левого полушария у правшей улучшается опознание интонаций речи, а при инактивации правого полушария эта способность резко падает^[84].

Итак, перед нами обширный комплекс функциональных асимметрий, возникший в эпоху предыстории и сохранившийся до наших дней. Все они, по-видимому, играли какую-то важную роль в процессе АСГ, каждая из асимметрий должна была «работать» на этот процесс, в противнем случае она не появилась бы у людей или, во всяком случае, со временем исчезла бы.

Как же объясняется появление всех этих асимметрий? Отечественная школа АСгенетики обосновывает их формирование ведущей Ролью правой руки в трудовой деятельности предчеловека. Речь, трудовые функции — все это типично человеческие качества, и их выполнение контролируется левым полушарием головного мозга^[85]. Из этого общего мнения есть два исключения. Так, М. Ф. Нестурх полагает, что кроме трудовых процессов в выработке праворукости у человека имело значение то, что при обороне и нападении, при охоте преимущественное употребление правой руки оказывалось более удобным и обеспечивало лучшую защиту^[86]. Б. Ф. Сергеев считает, что функциональная асимметрия возникла задолго до появления трудовой деятельности и речи, она объясняется необходимостью усиления и, в связи с этим, специализации мозговой деятельности^[87].

Слабость позиций «трудовой» гипотезы в этом вопросе видна особенно четко.

Предположим, что выполнение трудовых функций всегда одной и той же рукой помогало их стандартизации и, следовательно, облегчало обучение им, закрепляя навыки и методы труда, — в этом еще есть какой-то резон. Однако почему такой рукой должна была стать именно правая? И почему в таком случае эволюция сохранила определенный процент левшей в каждой популяции человека? Почему право- и леворукость нивелируются к старости, когда, казалось бы выполнение трудовых функций должно обрести автоматизм и, следовательно, закрепиться именно за той или иной рукой окончательно? Отчего функциональная асимметрия рук сглаживается у беременных и кормящих грудью женщин? Какова полезная роль перекрестной асимметрии рук и ног? Почему человек при поражении левого полушария головного мозга испытывает состояние страдания, а при поражении правого полушария настроен добродушно, эйфорично (если он правша)? Почему при инактивации левого полушария мозга испытуемые хорошо различают женский и мужской голос, а при инактивации правого — нет? Почему при инактивации левого полушария мозга улучшается опознание эмоциональной интонации, а при инактивации правого — теряется?

На все эти вопросы «трудовая» гипотеза дать ответ не в состоянии, поскольку они не стыкуются прямым образом с выполнением трудовых функций. По тем же причинам должны быть отвергнуты и догадки М. Ф. Нестурха и Б. Ф. Сергеева.

Если мы теперь посмотрим на то общее, что присуще всем перечисленным фактам морфологических приобретений человека за период предыстории, то увидим, что лишь некоторые из них сточки зрения привычной логики естественного отбора были полезными или нейтральными по отношению к нарождавшемуся человечеству. И двуногое передвижение, и незначительность эволюции руки, и частичная безволосость, невозможность расконсервировать мускульные и мозговые ресурсы, и большинство функциональных асимметрий — все это не только не давало людям никаких преимуществ в борьбе за существование, но, судя по всему, во многом мешало им, ставило их в невыгодное по сравнению с другими видами живого положение.

В самом деле, гоминиды выработали неплохую мускульную систему, но она используется лишь наполовину. Они создали за миллионы лет предыстории уникальную разумную машину — мозг, однако его отдача — лишь четыре процента возможной. Они зачем-то выработали сложный комплекс функциональных асимметрий, который не добавлял к их могуществу ровным счетом ничего. Они лишились в ходе предыстории защитного волосяного покрова на теле. Короче весь ход предыстории, на взгляд эволюциониста, привыкшего расценивать те или иные приобретения живого существа с точки зрения борьбы за существование, шел словно наперекор интересам гоминид.

Естественно, что социологу такая картина открывает весьма специфические перспективы для построения теорий развития человечества. Возникают концепции изначального комплекса неполноценности у людей, которые, стремясь его преодолеть, становятся агрессивными, жадными до алчности и т. п.

А дело, между тем, заключается в другом: надо понять и отыскать эволюционную пользу этих явлений — и лишь затем создавать те или иные гипотезы. Природа действительно не создает ничего лишнего, надо лишь верно истолковывать ее требования.

Глава четвертая. ОБРАЗ ЖИЗНИ ГОМИНИД

Как ни странно, но, может быть, само существование человека зависит от того, насколько быстро мы сумеем снова войти в контакт с дикой природой, чтобы отыскать непреходящие ценности и глубокие корни нашего бытия.

Джой Адамсон

Несмотря на расплывчатость понятия «образ жизни», которым в последнее десятилетие оперируют социологи, приходится прибегать именно к нему, чтобы наиболее точно определить способ существования гоминид в эпоху предыстории. Сложность заключается не столько в компонентах этого многозначного понятия, сколько в привычном нашем представлении о бытии первобытных предков человека.

Поскольку подлинный смысл и содержание антропосоциогенеза остаются скрытыми, то пустующее место в нашем сознании заполняют всевозможные домыслы, сотканные не из научного материала, а из современных представлений о счастье, свободе и прочих ценностях нашей эры. В эпоху предыстории отодвигается некий золотей век, в котором якобы жили гоминиды. Впрочем, туда же переносятся и воззрения иного порядка. Некоторые утверждают, что у гоминид, бывших миллионы лет назад, уже складывалась первобытно-общинная формация, в которой находится место товарному обмену^[88], другие видят в гоминидах «дикарей», живших примерно так, как индейцы в Америке до Колумба, только победнее и похуже. Над всеми этими домыслами незримо витает дух Ж. Рони-старшего, посвятившего свою трилогию жизни формирующегося человечества. «Борьба за огонь» с ее специфическими духовными ценностями, с ее вполне понятными заботами об огне, пище, женщине, одежде и т. п., до сих пор остается неким философским маяком для многих АСгенетиков^[89].

Их логика проста: гоминиды, обладавшие меньшими размерами мозга, были несколько глупее нас, их труд был менее производителен, техника — примитивной и «неудобной», между племенами предлюдей велись тяжкие распри, которые, впрочем, были и внутри племени. Борьба за женщину, за огонь, нерегулярная результативность охоты, отсутствие жилищ, добротной одежды, домашнего скота и собак — все это характеризуется как «неумение» жить и пользоваться благами мира. В то же время нашим предкам приписывается определенный кодекс чести, где благородство, честность, доброта и мужество занимают главные позиции.

В итоге в нашем сознании создается образ прекрасного дикаря, от которого нас отделяет всего один шаг. И лишь цивилизация испортила человеческую натуру…

Думается, большинство созданных этими мифами стереотипов неверно. Нельзя конструировать образ жизни гоминид, особенно в первые миллионы лет их существования, из современных идеалов, как нельзя его представлять промежуточным между животным и человеческим. Предыстория была особым периодом на земле, он длился пять миллионов лет, и в это время происходили события, мало напоминающие дела исторической давности.

Гоминиды были собирателями, охотниками и рыболовами; в первые миллионы лет — в основном собирателями. Едва ли они могли конкурировать с крупными хищниками. Поэтому возможно, что они довольствовались положением «прихлебателей» у тигров-махайродов, львов и пещерных медведей. Трупоедение, или некрофагия, присуще людям и по сей день: ведь мы употребляем в пищу мясо ранее убитых животных. Очевидно также, что гоминиды питались кореньями, плодами деревьев, улитками и черепахами, сладкими стеблями растений и орехами.

Собирательство как способ существования диктует определенный образ жизни и поведения. Прежде всего, необходимо, чтобы входящие в популяцию особи держались хотя и вместе, то есть стадно, но в то же время рассредотачивались на участке кормления, чтобы охватить вниманием индивидуальную зону поиска. Далее, некрофагия и собирательство потребовали от гоминид применения каменных орудий — для разбивания костей убитых животных, разделки их туш, для вскрытия панцирей черепах, раскалывания улиточьих домиков и створок. Обработка каменных орудий познакомила гоминид с искрами, высекающимися из кремня, а затем и с огнем^[90].

Сложная, самоорганизующаяся система «гоминиды — природная среда» развивалась, взаимодействуя, преобразуя друг друга. Антропосоциогенез протекал в мучительной схватке с камнем, с животной средой и результат этой миллионолетней борьбы был обоюдным. Однако многие ее этапы и аспекты до сих пор остаются загадкой для АСгенетики.

I. Каменная индустрия

Нашим предкам повезло: в кладовой земли в изобилии находились почти готовые орудия, необходимые им для обороны, нападения и охоты. Небольшие сколы на галечных ядрищах превращали каменные россыпи по берегам рек в залежи ценных месторождений. Подправка каменных галек — дело нетрудное, доступное «рангам»^[91]. Уже шимпанзе знают «правило рычага», умеют им пользоваться, порой — сообща, помогают друг другу, явно имея в виду достигнуть поставленную перед собой цель^[92]. Не случайно многие приматологи полагают, что орудийная деятельность возникла задолго до человека и начала формироваться еще у низших обезьян.

Гоминиды лишь продолжили эту линию эволюции, в чем нет ничего удивительного или странного. Появились чопперы и чоппинги, а затем уж настоящие каменные рубила, их длина достигала 20 и более сантиметров, вес доходил до двух килограммов с лишним. Установилась в веках и форма рубил: грушевидная; широкая и толстая часть удобно обнималась ладонью, при этом большой палец руки крепко захватывал тыльную часть камня или прикрывал ее сверху, как бы запирая кулак.

Такое орудие было слишком массивно для рукоятки, его приходилось держать в руке. Существенно и то, что рубило по своей форме и весу могло, видимо, выполнять множество функций: битье, резание, скобление, раскалывание, пиление и т. п. «Им могли добить настигнутое животное, расчленить его тушу, снять шкуру, разбить древесный пень, чтобы достать оттуда съедобные насекомые или личинки, и т. п.»^[93]. То, что предлюди сумели создать каменное орудие полифункционального назначения, вполне объяснимо: их мозг был намного больше и сложнее, чем мозг обезьян. С помощью рубила гоминиды достигали высокой производительности. Так, оказывается, молодую ольху им можно срубить за 10 минут, а изготовить такое рубило за 2,5 часа. Так что едва ли можно считать, что предлюди проводили свою жизнь в беспрерывном тяжком труде по изготовлению орудий и добыванию себе пиши. Видимо, их «рабочий день» ограничивался тремя-четырьмя часами^[94].

Вызывает удивление другое: сверхмедленность развития каменной техники в эпоху палеолита. Все пять миллионов лет она была представлена, по сути дела, одним обработанным камнем-рубилом. Уточнялась его форма, оно становилось более изящным, искуснее обрабатывалось, но оставалось по-прежнему рубилом, т. е. выполняло, по-видимому, те же функции, для которых предназначалось на заре антропосоциогенеза. А значит, и содержание быта гоминид не менялось существенно в том, что определяло полифункциональность их главного орудия и оружия. Рубило в этом смысле можно считать зеркалом постоянства бытия предлюдей: пока оно сохраняло свои главенствующие позиции в арсенале их средств к жизни, до тех пор не менялся и ее образ. Разумеется, со временем в нем возникли и новшества. Появились боласы — каменные шары для охоты на антилоп. Завернутые в шкуры и связанные между собой по три штуки, они бросались гоминидами в ноги мчавшемуся животному, и, внезапно опутанное, оно становилось добычей охотника. Со временем предлюди додумались и до специальных скребел, ножей, проколок, отбойников… Найдены остатки рогатины, которой более 500 тысяч лет. Но вот загадка: уже подступала неолитическая революция, а рубило все оставалось главным орудием и оружием неандертальцев и сохранилось даже у кроманьонцев. А ведь возникло оно во времена австралопитеков, а в своей грубой форме было еще и у их предков.

Это обстоятельство противоречит «трудовой» гипотезе АСГ и до сих пер не объяснено. В самом деле, разве можно принять объяснение подобного рода: «Иногда прогресс трудовой деятельности и обгонял прогресс морфологический (галечные культуры австралопитеков), иногда наоборот (появление неандертальского комплекса признаков еще с ашельской культурой»)^[95]? Не ясно ли, что если разным видам гоминид соответствовали одинаковые виды орудий, то процесс морфологического изменения предлюдей не зависел от развития их орудийной техники — по крайней мере, до тех пер, пока главным и почти единственным оставалось в их руках рубило? Очевидно, что как каменная техника, так и сам труд находились в течение многих миллионов лет в состоянии застоя, в то время как мозг гоминид, их морфология прогрессировали быстрыми темпами. В этом суть загадки!..

В Олдовэе, на площадке, где археологи обнаружили останки презинджантропа, найдены грубо оббитые гальки и сколы со следами целенаправленной ретуши. Часть этих заготовок лежала кучами, образуя своеобразные склады полуфабрикатов. Они не доведены до готовности и брошены своими творцами словно бы за ненадобностью. Эти кучи заготовок и даже готовых изделий встречались археологам и в других раскопках. Бывало и так, что поверх готовых изделий из камня лежали новые рубила. Создавалось впечатление, что прежние, ничем, кстати, не отличавшиеся по форме и весу, были просто оставлены и «забыты». Или, может быть, не забыты, а для чего-то приготовлены?

Сторонники «трудовой» гипотезы выдвинули предположение, что кучи заготовок и готовых рубил свидетельствуют о возникших торгово-обменных отношениях между предплеменами палеоантропов. В одних коллективах гоминид появлялись специалисты по обработке каменных орудий, в других таких мастеров не было, зато имелись шкуры, мясо и т. п. «товары» для обмена. К тому же и хорошие кремневые ядрища находили не всюду. Так появилась почва для обмена и создались первые, еще слабо очерченные общественные отношения, производство^[96].

Думается, однако, что те же кучи заготовок и готовых орудий могут служить доказательством противного. Ведь если бы каменные рубила и их полуфабрикаты представляли ценность для обмена, то едва ли их бросили бы за ненадобностью. И уж во всяком случае, их использовали бы при необходимости через некоторое время, а не делали бы заготовки снова и бросали бы их поверх прежних. Домыслы о «специалистах» по обработке камня, об отношениях обмена с другими предплеменами не подтверждаются археологами. Реконструкции палеолита под некий сверхранний капитализм выглядят наивно.

Кроме тяжелых каменных рубил и солидных отщепов (ножей и скребел) палеоантропы изготовляли каменные орудия миниатюрного размера, так называемые микролиты. Они кажутся игрушечными. Цель и назначение микролитов продолжают оставаться загадкой и по сей день.

Следует, по-видимому, сказать и еще об одной загадке каменной техники палеолита: рубило, прослужившее человечеству верой и правдой несколько миллионов лет, вдруг исчезает в эпоху неолита. В этот переломный этап техника контакта уступает свое место технике дистантного поражения и обработки намеченного объекта. Палеолит имел иной фундамент — технику контактного действия, когда руки и тело гоминид находились в непосредственной близости от объекта воздействия.

Это решающее новшество должно было коренным образом изменить весь уклад жизни участников АСГ. Но почему оно появилось именно в те времена, когда мозг сделал как бы шаг назад и уменьшился в размерах? Ясно, что не орудийная деятельность и не прогресс техники были двигателем его развития, но что же произошло с нашими предками в ту глобально-критическую эпоху?

II. Направленное изменение природной среды

Не касаясь частностей, отметим главное: исчезли или выродились, измельчали враги; появились и расплодились друзья и помощники гоминид.

Крупные хищники, мамонты, гигантские денотерии — все они, судя по костям на пиршественных стоянках палеоантропов, попадали частенько на обед нашим предкам. Но были ли гоминиды главным фактором их уничтожения на земле? Споры об этом ведутся давно, однако некоторые неопровержимые факты свидетельствуют о том, что крупных хищников и мамонтов выбил из природы наш предок. Во-первых, крупные хищники и травоядные исчезли не на всей планете сразу, а лишь в Старом Свете; в Новом они сохранялись еще длительное время, но там и не было древних гоминид. Во-вторых, на стоянках палеоантропов нередко находят кости саблезубых тигров, пещерных медведей, крупных гиен и мамонтов. В-третьих, характерно, что ни один из крупных хищников не приобрел повадки охоты на людей. В-четвертых, все крупные животные земли если и не боятся человека, то стараются держаться подальше от его поселений. По свидетельству Раймонда Дарта, львы, шакалы, пятнистые гиены Африки предпочитают не заводить логова в пещерах или скальных навесах, где любили устраиваться гоминиды.

Тем или иным способом, но наши предки оставили нам в наследство изрядно почищенную и несколько напуганную планету Под их влиянием она обрела уют, безопасность и терпимость. Видимо, без длительного господства гоминид это едва ли было возможно. Однако совершенно невероятно, чтобы при столь слабой вооруженности — рубило, зажатое в руке, — палеоантроп мог оказаться победителем таких хищников, как саблезубый тигр или пещерный медведь. Орудие «ближнего боя» не могло, очевидно, ни спасти гоминид, ни, тем более, уничтожить этих самых совершенных убийц того времени. Так, пещерный медведь весил примерно тонну, его массивный череп имел вытянутые вперед челюсти, снабженные мощными клыками. Шерстистый носорог достигал высоты в холке более полутора метров. Но особенно страшны были махаироды и денотерии. Не исключено, что австралопитеки еще застали на земле хищных ящеров.

Вот с кем вступили в борьбу за свое существование гоминиды — и победили! Хотя саблезубый тигр или пещерный медведь могли справиться не только с одним, но и с десятком охотников, вооруженных лишь орудиями контактного действия. Они превосходили наших предков и в силе, и в скорости передвижения, и в ловкости, и в вооруженности.

Но предыстория была, по-видимому, странным периодом в эволюции — в это время физическое превосходство стало цениться меньше! Вымерли гигантопитеки, обладавшие огромной мускульной силой и ростом, а более мелкие гоминиды сохранились и выжили. Видимо, мы найдем ответ на эту загадку лишь тогда, когда раскроем секреты «ближнего боя» палеоантропов, делавших их могущественными перед лицом саблезубых тигров и пещерных медведей.

Борьба в природе всегда предполагает взаимопомощь, причем не только со стороны себе подобных, но часто и других видов. Участником позднего периода предыстории стала собака, «универсальный вид, который биологически и социально наиболее приспособлен к человеку, уникальный прибор, настроенный на взаимодействие с человеком»^[97]. Еще позднее появились лошади и верблюды. Случайно ли они стали спутниками человека? Какие особенности их поведения обеспечили им мирное сосуществование с людьми?

Представление, что предчеловек приручил собак для охоты на других зверей, наивно, хотя и широко распространено^[98]. Человек не приручал собаку, не заключал с ней взаимовыгодный договор, не одомашнил ее подкормкой отбросами от своего котла — все эти методы доместикации не годятся для собаки. Приручение одного животного — еще далеко не одомашнивание целого вида. Приручить можно и льва, что доказывает опыт Берберовых и Джой Адамсон. Собака же появилась вместе с человеком на свет божий, этот вид возник в некоем процессе взаимовлияния гоминид и собачьих предков друг на друга. Очевидно, что они вели сходный образ жизни, пересекаясь в трофических цепочках, помогая друг другу в добывании пищи и в устройстве своего быта. «Предчеловек-предсобака» составляли комплекс, развивающийся в едином направлении. Но что же придавало ему необходимое единство и определяло вектор общего развития.

III. Наркомания

Ни одно из племен на земном шаре, ни один из его народов не избежал дурманящих зелий, возбуждающих наши эмоции и отравляющих наше сознание, разрушающих наш генотип. Эпоха возникновения этого явления отделена от нас миллионами лет и охватывает очень далекий отрезок предыстории^[99]. Никто не знает, зачем и почему нарождающийся разум прибег к самоодурманиванию, для чего возникающему сознанию понадобилось затуманивать самого себя. Можно строить различные догадки и предположения, но несомненно, что ни один народ в мире не имеет права претендовать на сомнительную честь первооткрывателя наркомании и алкоголизма, оно принадлежит гоминидам. Во всяком случае, уже несколько десятков тысяч лет назад, когда ветвь народившегося человека ушла в Америку, люди знали наркоманию. Но и «трубки мира», и кока — изобретение не американских индейцев, они лишь усовершенствовали знания о курении и жевании одурманивающей коры.

IV. Снятие ограничений в половой жизни

Среди множества ритмов, в которых живут млекопитающие, есть и ритм размножения, возможности вступления в половые связи. У обезьян он подчинен своему естественному назначению — воспроизводству себе подобных и ограничен периодом эструса и овуляции, когда в яичниках самок созревают яйцеклетки и становится возможным зачатие. Остальное время самки обезьян ни физически, ни психически не способны к половым связям. И, быть может, это единственное принципиальное отличие людей от обезьян, хотя, разумеется, его недостаточно для создания «критерия человека».

В чем, однако, эволюционный смысл этой особенности? Как правило, АСгенетики обходят ее стороной, единственное объяснение принадлежит «трудовой» гипотезе. В чем же оно заключается?

По-видимому, изменились условия существования гоминид, это было связано с изменениями в «способах производства». С переходом к охоте на крупных животных наши предки стали запасать мясо от охоты до охоты. В это же время первобытные охотники освоили пещеры, начали строить жилища, научились разводить огонь. В пещерах и в «жилищах палеолита было достаточно плотное население». Общение становилось все более тесным, совершенствовалась и речь. «Вероятно, именно в обстановке палеолитического жилища, где было тепло, имелась в запасе пища, и у палеоантропов появился избыток свободного времени, мог совершиться переход к постоянным половым отношениям не для деторождения, а для удовольствия». Отсюда — и ревность, и сексуальность, и стремление к захвату возможно большего количества женщин. На этой почве и развились способности к постоянным половым связям^[100].

Искусственность этой концепции очевидна. Во-первых, нет никаких доказательств того, что снятие ограничений в половой сфере произошло лишь в позднюю эпоху, когда возникли жилища у палеоантропов. Во-вторых, в сообществах наших предков властвовали женщины, а не мужчины. В-третьих, описывая жизнь палеоантропов в пещерах, автор показывает нам ее в духе старинной русско-деревенской идиллии, когда дети рождались в большом числе, поскольку зимой делать нечего, а «карасина» нет… Между тем, известно, что АСГ знал во все свои времена и людоедство, и пожирание детей. Наконец, самое важное возражение состоит в том, что автор концепции ни слова не говорит о том, каковы были элиминирующие факторы естественного отбора при появления этого признака у женщин. В чем заключалось предписание борьбы за существование? Чаще рожали те, кто имел более короткий период запрета на половые связи? Пусть так, но, заметим, точно в этом же было заинтересовано и сообщество обезьян. Да и вообще все животные! Почему же у них сохраняется этот запрет? Развивая далее эту идею, можно прийти к мысли, что естественный отбор приведет к выживанию наиболее темпераментных, сексуально активных и к уничтожению фригидных особей. Однако, как известно, этого не произошло.

Видимо, не стремление к удовольствию от секса, вызванное сытой жизнью запасливых палеоантропов, сорвало запреты на половые связи у женщин, а какие-то более сильно действовавшие факторы, о которых мы не догадываемся.

V. Миграция

В ходе предыстории гоминиды проявили себя как виды, способные к быстрым миграциям, перемещениям из одного региона в другой. Археологи нередко отмечают, что одна и та же культура, исчезнув в одной местности, вдруг появляется далеко от прежнего места обитания, за 300–500 километров. Но особенно широкая и мощная миграция охватила мир гоминид и нарождающегося человечества в финале предыстории. В брожение пришли и неандертальцы, и кроманьонцы, и люди нашего вида. Словно пробудился гигантский вулкан, который извергал из своего кратера мощные потоки лавы, растекавшейся по всему свету. Волна за волной убегали из центра наши предки, причем, как свидетельствуют археологические находки, чем моложе была такая волна, тем прогрессивнее оказывались в ней гоминиды. Наконец, эмиграция из центра ойкумены закончилась, началась реэмиграция, когда человек вернулся в места лучшего обитания. После нее на земле не осталось крупных очагов расселения палеоантропов, они практически исчезли, хотя, видимо, какие-то их островки продержались вплоть до нашей эры. Не исключено, что человек встречался с ними воочию еще в нашуэпоху. Быть может, поиски «снежного человека» приведут нас на след какого-нибудь реликтового гоминида. Но в целом, как гигантская система, породившая человека и человечество, сообщество палеоантропов исчезло безвозвратно.

Еще Б. Ф. Поршнев писал, что наивно думать, будто палеоантропы перестали рождаться или вымерли из-за отсутствия пищи. Он предположил, что тайна трагедии наших исчезнувших предков кроется в их несовместимости с человеком. Чем-то мы им помешали, произошел глобальный конфликт, приведший сначала к бегству людей на окраины ойкумены, а затем, когда человечество окрепло и стало могущественным, — к истреблению палеоантропов. Но какова суть этого конфликта, в чем его причины? Какое влияние оказал он на нарождающееся человечество и какие породил в нем социальные институты и установления? Оставил ли он — пусть скрытые, зашифрованные мифами, легендами — следы в сознании людей? Продолжает ли жить в нашей социальной памяти, таясь под личиной не всегда понятных нам обычаев и традиций далекого прошлого?

VI. Невозвратимые потери

До сих пор речь шла о том, что человек приобрел в предысторические времена. Не менее интересно и другое: что мы утеряли за миллионы лет очеловечивания?

Б. Ф. Поршнев утверждал, что палеоантропы обладали свойством срывать рефлекторные действия других животных: хищников и сородичей. По мнению Поршнева, это качество было утеряно, сохранившись у людей в редчайших случаях. Было ли оно в действительности? Какие еще свойства утеряны в ходе предыстории? Чего мы лишились? Чем наши предки оказались на какой-то момент сильнее нас — раз волны миграции выкинули людей в далекие пределы ойкумены?

Возникает, однако, и другой вопрос: а может быть, особых потерь и не было? В самом деле, если рассматривать происхождение человека и общества как некий поступательный процесс, подчиненный развитию труда и орудийной деятельности, как это делают сторонники «трудовой» гипотезы, то нет смысла говорить о возможных потерях. Можно думать проще: в связи с развитием трудовой деятельности человеку уже не нужны были острый слух, чуткое обоняние, быстрый бег, устойчивость — все это заменил ему интеллект, сформировавшийся в труде.

Такое объяснение лишь на первый взгляд убедительно. Но, если вдуматься, почему труд должен заменить полезные качества менее полезными, порой даже вредными, а не усиливать прежние, нe складываться с ними хотя бы арифметически? Видимо, не об этих потерях вообще должна идти речь! Здесь следует пристальнее вглядеться в сообщество приматов: почему они не последовали гоминидным путем? Что им помешало двигаться в сторону разума? Можно полагать, что предки шимпанзе и горилл вступили некогда на тернистую тропу антропосоциогенеза и несколько продвинулись по ней вперед, однако затем вынуждены были с нее свернуть. Что заставило их остановиться на полдороге? Не сохранились ли в их сообществах черты поведения, составляющие реликтовые формы былого движения к человеку?

Среди стереотипов поведения горилл есть один комплекс отработанных, инстинктивных движений, который очень точно описан этологом Джорджем Б. Шаллером.

«Сто лет назад путешественник дю Шайю первый написал, что самец гориллы «в ярости бьет себя в грудь». С тех пор почти все охотники, путешественники и ученые, которым доводилось встречаться с гориллами, описывают это незабываемое зрелище. Животное становится на ноги и руками выбивает у себя на груди быструю дробь. И никто не обратил внимания на то, что удары в грудь — это завершение целого ряда сложных действий, очень характерных для гориллы и содержащих в себе наиболее интересные аспекты ее поведения. Полная «программа», которая редко проделывается, да и то только самцами с серебристой спиной, состоит из девяти более или менее отчетливо разделенных действий. Часто в начале всей «программы» самец сидит, затем закидывает голову и начинает ухать через сжатые губы, сперва медленно и негромко, потом все быстрее и быстрее, и в конце концов, в момент кульминации эти звуки превращаются в слитный рев.

Видимо, уханье взвинчивает самца и помогает ему прийти в состояние необходимого возбуждения. Этой же цели служат ритмические удары в барабан во время исступленных плясок людей. Если кто-то из членов группы чем-либо нарушит эти ритмичные вокализы, самец останавливается и, прежде чем возобновить ухание, раздраженно оглядывается по сторонам. Иногда самец замолкает на мгновение, срывает первый попавшийся листочек и кладет его между губ. Это проделывается с таким изяществом, и это так неуместно в данной ситуации, что я каждый раз приходил в изумление. Самки и детеныши прекрасно знают, что уханье и листок во рту означают прелюдию к энергичным, даже неистовым действиям самца, и спешат отойти на безопасное расстояние.

Перед самым апогеем самец поднимается и встает на свои короткие кривые ноги, одновременно вырывая и подбрасывая в воздух пучок какой-нибудь растительности. Апогеем всего являются удары в грудь (именно это чаше всего видят и слышат наблюдатели). Слегка согнутыми в пригоршню ладонями животное ударяет себя от двух до двадцати раз по нижней части груди…

Сразу же после ударов в грудь, а иногда и в течение этого акта животное, выпрямившись, пробегает боком несколько шагов, а потом опускается на четвереньки и стремительно кидается вперед. В этот момент самец зачастую ударяет, ломает, рвет все, что попадается ему на пути, и становится весьма опасен не только потому, что эти действия носят неистовый, бурный характер, но и потому, что в этот момент совершенно не разбирает, куда придется удар»^[101].

После этой театральной сцены животное успокаивается. Элементы подобного же группового поведения Шаллер наблюдал у гиббонов острова Борнео, у шимпанзе — в неволе и в лесу Будонго, в Уганде.

Не связан ли этот стереотип поведения с рудиментами начавшегося, но так и не состоявшегося антропосоциогенеза.

Рассматривая в целом всю группу загадок образа жизни гоминид, можно сказать с полней уверенностью, что значительная часть приобретенных в предысторию особенностей и свойств либо нейтральна, либо вредна — если расценивать их с точки зрения требований борьбы за существование и привычной логики.

Каменная техника контактного действия не могла обезопасить наших предков от клыков, рогов и бивней крупных хищников и травоядных того времени, а между тем, они воевали с ними «почти на равных»^[102] и в конце концов выбили их из природы в тех местах, где жили сами. В ходе предыстории гоминиды прибегали к наркомании, что оказывало как будто бы вредное влияние на проясняющееся сознание. Очень давно, миллионы лет назад, были сняты ограничения и запреты с половой жизни гоминид, что не могло не вызвать раздоры в их сообществах, а высокая сексуальность должна была в какой-то степени ослаблять гоминид, отвлекать их от «прогрессивной поступи трудового развития». В ходе миграции и реэмиграции гибли сотни тысяч особей, преодолевавших горные и водные препятствия… Короче, перед нами вырисовывается «нелогичная» картина, создается впечатление, что человек и его предки сталкивались с какой-то ситуацией, которая настолько непривычна нам, что не укладывается в современное сознание, а порой и прямо противоречит ему.

Обратимся теперь к еще одной загадке антропосоциогенеза — возникновению феномена речи, самой мощной и сложной из известных коммуникативных систем.

Глава пятая. ФЕНОМЕН РЕЧИ

Язык — это лабиринт тропинок. Вы подходите с одной стороны и знаете дорогу; вы подходите к тому же месту с другой стороны и дороги уже не знаете.

Людвиг Витгенштейн

Пожалуй, нет более важного для людей и более сложного для анализа явления, чем человеческая речь. Своими составными частями она входит и в морфологию, и в психофизиологию, и в социальную феноменологию человека. Высокое развитие речи как системы коммуникации, ее функциональная и структурная сложность, ее поистине фантастическая способность адекватно отражать не только реальный мир, но и мир наших эмоций, фантазий, тончайшие оттенки настроения, — все это вместе взятое не раз заставляло расценивать ее в качестве решающего антропологического критерия.

Его признавали главенствующим многие АСгенетики, эволюционисты и философы. «Дар речи есть отличительное свойство человека, только и делающее его человеком», — писал М. Хайдеггер^[103]. Огромный интерес к проблемам речи проявлял Норберт Винер, утверждавший, что «речь представляет собой такую специфически человеческую деятельность, к которой даже не приблизились ближайшие родственники человека и его наиболее активные имитаторы». Он полагал, что у людей существует некая врожденная способность к кодированию образов действительности, которой не обладают иные живые существа^[104].

Казалось бы, вот перед нами и открылся подлинно антропологический критерий. Но, нет! Изучение языков животных показывает, что они в принципе едва ли отличаются от человеческой речи. История этих изысканий сегодня имеет большую традицию, она ведется не первое столетие. «Книга о гусиной речи» написана во Франции еще в XVII веке. В 1800 году Ветцель составил словари языков собак, кошек, кур. В 1807 году Дюпон де Намюр опубликовал словарь ворон. Накануне XX века в печати появилась книга Р. Гарнера «Язык обезьян». Со временем выяснилось, что наиболее сложен язык у птиц. Например, у чижа в запасе 29 слов. Свиньи употребляют 23 слова, лисы — 36, кошки — 21, павианы гамадрилы — около 40. Искусными кодировщиками информации оказались насекомые.

Постепенно удалось классифицировать различные естественные системы коммуникаций по их сложности, при этом выявилось пять типов. Первый — монотипический, он ограничен набором простых звуков, в нем нет синтаксиса и управление осуществляется по принципу «да-нет», связь знака и ситуации жесткая. Второй тип образуется путем объединения в сигнал нескольких монотипических знаков; в нем появляются синтаксис и дуальность. Третий тип уже представлен рядами сигналов, обладающими помехоустойчивостью, что придает системе коммуникации надежность. Четвертый — синтаксические системы, использующие последовательные ряды сигналов. В нем уже возникает лексический контекст, что позволяет включать в переданную информацию сигналы о событиях и о последовательностях, структуре. Наконец, пятый тип может быть охарактеризован как сложная иерархическая система со сложными сигналами, где уже появляется управление и согласование^[105]. Последний тип известен пока только у человекообразных обезьян, человека и дельфинов.

И все же попытки провести грань между языком животных и человеческой речью продолжаются по сей день. Возникла целая наука, одна из целей которой состоит в том, чтобы развести в стороны системы общения животных и человека, — психолингвистика. Ноам Хомски разрабатывает теорию «глубинных структур» синтаксиса, а Роджер Браун выделяет в языке человека три ключевых момента: метаитичность, т. е. способность обозначать символами предметы и действия; продуктивность — возможность творчески и закономерно организовывать эти символы в множество сообщений; перемещаемость — способность запоминать извлеченные из опыта уроки, чтобы использовать их впоследствии. В последнее время появляются все новые и новые схемы, очерчивающие «грань», где кончается животное и начинается человек. Через некоторое время оказывается, однако, что животные, по крайней мере, некоторые из них, способны перешагнуть через нее! Опыты с обучением шимпанзе амслену, то есть языку жестов, дают поразительные результаты, и в скором времени мы будем, очевидно, свидетелями того, как целая группа шимпанзе пройдет испытание по лингвистике и успешно сдаст экзамен «на человека».

Поэтому упование на речь, как на сугубо антропологический критерий, по-видимому, бессмысленно. Остается следовать избранному методу: концентрировать свое внимание не на «коренных» отличиях, способных провести грань между человеком и животным, а на некоторых непонятных особенностях нашей речи, возникших в период предыстории. Тем самым обнаружатся и следы ее воздействия.

Итак, что же бросается в глаза, когда мы сравниваем между собой две системы коммуникаций — обезьян и людей?

Прежде всего, у них различная материальная форма сигналов.

У обезьян это преимущественно жесты, позы и то, что входит в общедвигательное поведение (походка, виды бега и т. п.); лишь незначительную часть их языка составляют голосовые сигналы. У людей удельный вес голосовых сигналов в общей системе коммуникации чрезвычайно велик^[106]. Именно они определяют богатство человеческой речи, ее огромный знаковый потенциал. Тонкость выражения, быстрота создания, посылки и приема голосовых сигналов, огромный тезаурус, принципиальная неограниченность словарного запаса сделали словесно-звуковую речь особо примечательным явлением, возникшим в предыстории.

И это тем более удивительно, что, судя по опытам, где шимпанзе обучали амслену, обезьяны более склонны к жестовому языку. У наших предков, по-видимому, были такие же склонности — и тем не менее они создали словесно-звуковую речь! Это потребовало преодоления существенных эволюционных трудностей. Понадобились серьезные анатомические изменения. Перестроен аппарат глотки и гортани, весь голосовой тракт обрел высокую гибкость и стал способным произносить артикулированные звуки. Эволюционная переделка захватила и психические функции, речь сегодня очень прочно связана с мыслью, хотя эта связь и не столь уж органична, как думалось еще недавно^[107].

Совершенно очевидно, что эволюция пошла на все эти новшества не без основательных причин. Видимо, она не могла поступить иначе. Чем-то ее не устраивал язык жестов и поз! Последний остался в речи человека и существует как ее нижний, древнейший пласт^[108]. Он тоже подвергся значительным изменениям в предыстории, причем можно различить универсальные, то есть общечеловеческие, типы сигналов этого пласта, и специфические, возникшие на социокультурной почве. Еще в 1938 году Кляйнберг провел анализ китайской литературы для выяснения способов выражения эмоций у китайцев с помощью жестов, поз и т. п. сигналов. При этом выяснилось, что часть их совпадает с приемами европейцев. При страхе все дрожат, а лицо становится цвета глины, волосы встают дыбом, по телу бегут мурашки, ноги как будто прирастают к земле; человек готов кричать, но уста его немы, и т. д. Однако некоторые сигналы эмоций сильно отличаются от европейских. Например, удивление выражается через высунутый язык, Удовлетворение — потиранием уха и щеки, беспокойство — хлопком в ладоши. Китаянка постукивает пальцем по затылку ребенка, выражая таким образом свое неудовольствие, и потирает пальцем щеку вместо того, чтобы сказать «стыдно»^[109]. Несомненно, однако, что этот древнейший пласт нашей речи сильно уступает словесно-звуковому ряду, занявшему первенствующее место в системе коммуникаций. Но почему — это остается непонятным.

Чрезвычайно сильное и бурное развитие словесно-звукового пласта речи оказало решающее воздействие на психику человека.

Оно выразилось в том, что словесно-звуковая система коммуникаций как бы обособилась, обрела способность тормозить выработку сигналов первым пластом, и через него сдерживать проявление эмоций и чувств у человека. Словесно-звуковая речь превратилась в «главного менеджера» организма. По ее вине в законсервированном состоянии находится значительная часть мускульных потенций человека.

Однако в чем же эволюционное преимущество, которое получили наши предки от развития словесно-звуковой речи, если она оказывает тормозящее влияние на нервную систему организма? Почему словесная доминанта была столь необходима в процессе превращения обезьяны в человека?

Третья особенность словесно-звуковой речи состоит в том, что она возникла сравнительно недавно, видимо, у поздних неандертальцев или даже у кроманьонцев, когда шла подготовка к неолитической революции. Как показали исследования Филиппа Либермана и Эдмунда Крелина, восстановивших строение вокального тракта неандертальца и создавших при помощи ЭВМ модель его речеподобных звуков, глотка неандертальца была еще не слишком приспособлена для произнесения артикулированных звуков полного человеческого набора^[110]. Факт позднего происхождения словесно-звукового пласта речи тем более неожидан и странен, что именно в это время происходит снижение объема мозга у гоминид. Создается впечатление, что прав был Ф. Ницше: «Наш познавательный аппарат устроен не в целях познания»^[111].

Четвертая особенность словесно-звукового ряда речи: слово не означает ни предмета, который оно выражает, ни действия, которое подразумевает. То есть сигнал не схож с обозначаемым явлением и не порожден сходством. Слово «не означает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, внешность, милое тело. И вокруг вещи блуждает свободно, как душа вокруг брошенного, не не забытого тела», — писал Осип Мандельштам. Эта поэтически точная фраза подводит итог тысячелетнему спору, начатому еще в платоновском «Кратиле». Слово «война» содержит (и никогда не содержало!) даже намека на кровь, убийство, грохот, насилие — все то, что напоминает и обозначает содержание войны. И в слове «кровь» не отражается ни цвет, ни вид, ни вкус крови. По отношению к своему смыслу слово индифферентно, безразлично; языковой знак произволен. Иначе один язык был бы похож на остальные.

Итак, эта особенность словесно-звукового ряда состоит в том, что он, взятый сам по себе, очищенный от просодики произносящего, не связан с эмоцией человека.

Резюмируем — четыре особенности человеческой речи нуждаются в объяснении: высокая развитость словесно-звукового ряда, способность тормозить эмоции, позднее развитие — когда произошел спад в объеме головного мозга, независимость слова от действия или предмета, которые оно обозначает, и несвязанность его с эмоцией.

Гипотез происхождения человеческой речи так много, что понадобилось бы написать отдельную книгу сих разбором. Создана (и не одна!) классификация этих гипотез, насчитывающая полтора десятка групп. Среди них гипотеза восклицаний, или пух-пух-теория; гипотеза звукоподражаний — боу-воу-теория; гипотеза имитации звуков, производимых предметом при ударе по нему, — дин-дон-теория; пение за работой — ю-хи-хоу-теория; жестикуляция ртом — та-та-теория; гипотеза детского лепета; гипотеза инстинкта, по которой язык обретается на определенном уровне эволюции; гипотеза соглашения, по которой люди добровольно договариваются о создании языка; божественная гипотеза — язык есть дар Божий; мутационная гипотеза — язык возник случайно, как некое биологическое событие; гипотеза жестов — как первоначальной фазы языка, и т. п. и т. п.^[112].

Скажем сразу, что ни одна из гипотез не бесспорна, имеет свои уязвимые стороны, а главное, не объясняет происхождения четырех особенностей речи, возникших в предыстории. Отечественная школа АСгенетики следует в этом вопросе за Ф. Энгельсом, который утверждал, что развитие труда способствовало сплочению наших предков, так как благодаря ему участились случаи взаимной поддержки и совместной деятельности. У формировавшихся людей появилась, тем самым потребность сказать что-то друг другу. А потребность создала и свой орган — преобразовалась гортань обезьяны^[113]. Эта точка зрения, модифицированная в соответствии с современной терминологией, продолжает господствовать в нашей научной печати и по сию пору, она практически единственная^[114].

Против «трудовой» гипотезы происхождения речи выдвинуты серьезные возражения. Еще А. А. Потебня отмечал, что «творческая мысль живописца, ваятеля, музыканта невыразима словом и совершается без него»^[115]. То же следует сказать и о математическом мышлении. Вообще у речи и труда — разные корни. Речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всех видов деятельности, это подметил еще Л. С. Выготский. Бюлер, на которого он ссылается, доказал, что инструментальное и техническое мышление, как и вся область так называемого практического интеллекта, не совпадает с речевым мышлением. Из этого Выготский сделал совершенно правильный вывод, что «генетические корни мышления и речи различны»^[116].

Нет смысла подвергать здесь детальной критике «трудовую» гипотезу происхождения речи, остановимся лишь на том несомненном факте, что она никак не объясняет происхождение четырех ее особенностей, которые появились в период предыстории. В самом Деле, каким образом можно связать факт резкого и бурного развития словесно-звукового пласта речи с трудовой и орудийной деятельностью гоминид? Она, видимо, незначительно отличалась от такой же деятельности антропоидов, особенно на первых порах их дифференциации. Но даже и в поздних периодах развития палеолита — почему труд потребовал увеличения удельного веса словесно-звукового ряда в речи гоминид? Чем вызвано, что слово стало «главным менеджером» поведения людей и состояния их организма, оказывая тормозящее влияние на его психику, на мышечные потенции? Наконец, почему трудовая деятельность потребовала от речи такого свойства, как независимость слова от свойств предмета или обозначаемого им действия? Для обмена информацией о том, как делать рубило, не требовалось преимущественного развития словесно-звукового ряда речи, тут необходимо было иное — показ, как оно делается, то есть именно язык жестов и действий.

Существует, однако, гипотеза в отечественной АСгенетике, которая имеет шансы объяснить если не все, то многие аспекты человеческой речи, ее происхождения и становления. Разработана она профессором Б. Ф. Поршневым, который считал, что человек появляется на земле вместе с речью, то есть его приблизительная дата рождения — неолитическая революция, начавшаяся 40–35 тысяч лет назад и закончившаяся с появлением Человека разумного в его биологически сформированном виде. Остальных предков людей он относил к семейству троглодитид и считал, что они еще не были людьми^[117], АСгенетику сводил к созданию достаточно аргументированной теории происхождения речи. Поэтому он утверждал, и не без оснований, что психика троглодитид отличается как от психики обезьян, так и от психики человека. Она есть нечто третье, особое и уникальное, возникшее в период предыстории. Именно ею должны объясняться этапы возникновения человеческой речи.

Первый этап, очевидно, должен был состоять в том, чтобы разрушить стадные формы управления, присущие миру обезьян. В нем первенство принадлежит вожаку-самцу, который венчает иерархию отношений в стаде. Значит, задача первого этапа развития психики троглодитид определяется как свержение власти самца, замена ее властью стада. Но с помощью чего она могла быть свергнута?

Поршнев видит лишь одно средство, имевшееся в активе у далеких предков — имитативность. Исследуя его, он приходит на основании литературных данных и собственных экспериментов к выводу, что имитативность возникает в ходе эволюции как фактор экономии энергии, торможения «неразумных» действий. «Ум» животного — это возможность не реагировать в 999 случаях из 1000 возникновения возбуждения»^[118]. Переход к человеку не может быть ничем иным, как дальнейшим качественным взлетом механизма торможения. Но что это означает? Очевидно, «наготове есть могучая машина для пресечения всех и любых, даже самых совершенных рефлексов, даже самых сложных форм поведения животных. Что могло бы привести ее в действие в природе?.. Для этого можно представить себе лишь один природный механизм: силу имитации, заразительную помимо какого бы то ни было подкрепления»^[119]. Интересно и то, подчеркивает Поршнев, что сила имитации, подражании, которую можно наблюдать на разных уровнях эволюции, резко возрастает у приматов, здесь наблюдается явление уникальное, исключительное: «огромный эволюционный подъем интенсивности этого явления, в том числе резко восходящую кривую от низших обезьян к высшим, от высших — к ребенку человека, к автоматической подражательности у человека в патологии»^[120]. Это обстоятельство дает Поршневу право экстраполировать полученные данные на мир троглодитид. Он полагает, что «ископаемые триглодитиды обладали максимумом имитативности — возможно, на уровне «критической величины»^[121], играя роль «самого сильного регулятора поведения».

Далее Поршнев начинает изучать тот реальный психофизиологический механизм, который способен инициировать подражательность у животного, срывая его рефлективную деятельность. Здесь он останавливает свое внимание на так называемых неадекватных рефлексах, часто проявляющихся у животных в момент «раздвоения» желаний, в стрессовых, ультрапарадоксальных состояниях. Собака хочет на двор. Вместо этого ей предлагают лакомый кусочек сыра. Реакция совершенно неожиданная: она чешет лапой живот, или крутится на месте, или лает.

Исследуя неадекватные рефлексы, Поршнев приходит к выводу, что они обладают мощной имитатогенностью, в условиях «ультрапарадоксального состояния… они особенно стимулируют подражательное поведение»^[122]. В некоторых случаях они вызывают «неоголимое подражание». Случай, когда неадекватный рефлекс одного животного провоцирует имитативность другого, оттесняя иные реакции, представляет интердикцию, т. е. вмешательство в чужие действия. Он различает разные уровни интердикции: низший — когда отвлекается внимание; средний — когда интердикция провоцирует другое действие; высший — когда интердиктивный сигнал тормозит нежелательное действие другого организма. Ясно, что эволюционный смысл интердикции в ее оборонительном и наступательном, но прежде всего — во внутристадном значении, с ее помощью сломалась установившаяся в стаде иерархия.

Вот как Поршнев представляет себе действие механизма интердикции в различных ситуациях: «Механизм «доминирования», полезный в стаде, становится вредным и жизненно опасным в больших скоплениях; и его парирует интердикция. Какой-то главарь, пытающийся дать команду, вдруг принужден прервать ее: члены стада срывают акт тем, что в решающий момент дистантно вызывают у него, скажем, почесывание в затылке или зевание, или засыпание, или еще какую-нибудь реакцию, которую в нем неодолимо провоцирует (как инверсию тормозной доминанты) закон имитации. Если бы механизм «доминирования» можно было назвать «монархией», то происшедший сдвиг был бы «ограничением монархии» или ее «свержением»…»^[123]. А вот наступательная интердикция: «Теперь уже нашему герою не просто не дают командовать, но командуют: «отдай», «нельзя», «не трогай» (разумеется, если перевести физиологические категории на человеческий язык, хотя до него от этого уровня еще далеко)…»^[124]. Подобного рода команды, по мнению Поршнева, должны абсолютно «запирать» действие.

Используя этот механизм, троглодитиды могли бы «гипнотизировать» хищников, адресуя им зримые или слышимые тормозные сигналы интердиктивного типа. Для этого им пришлось бы научиться имитировать сигналы разных видов животных. «Подражая видовым голосам животных, в немалой степени представляющим собой неадекватные рефлексы, палеоантроп был вооружен сильным и небывалым оружием: он вызывал их имитативно-интердиктивную реакцию. В своем нечеловеческом горле он собрал голоса всех животных раньше, чем обрел свой специфический членораздельный голос»^[125]. В эпоху дивергенции палеоантропов и неоантропов интердикция могла быть использована для сигнального воздействия на людей. В какой-то момент она даже превратила, или была способна превратить, одних в кормильцев, других в кормимых. Но с другой стороны, «она активизировала и нейрофизиологический механизм противодействия: асуггестивность, неконтактность»^[126].

Включаются механизмы естественного отбора, и на свет появляются сперва суггестивность, а затем контрсуггестивнссть. Но прежде, чем наши предки сумели их выработать, они подверглись мощному давлению палеоантропов. Отсюда возникла первая волна миграции неоантропов, затем вторая…

И лишь когда была выработана контрконтрсуггестия, то есть закончилось оформление словесно-звуковой речи во вторую сигнальную систему, умеющую преградить путь интердиктивному сигналу подчинения и создавшую мощную тормозную преграду сигнальному воздействию троглодитид, человек (уже человек!) смог вернуться с боями в лучшие районы ойкумены. Тогда начался «обратный вал перемещения неоантропов», и это «есть уже не просто история взаимного избегания или избегания ими палеоантропов, но начало истории человечества»^[127].

Глобальный вывод Поршнева состоит в том, что вторая сигнальная система возведена на фундаменте интердикции. «Это был объективный механизм межиндивидуального воздействия на поведение. Дело не меняется от того, что теперь перед нами явление «интердикции интердикции»: свойственные Хомо сапиенс механизмы «парирования интердикции», поскольку суггестия — это уже не торможение лишь того или иного действия, но навязывание некоего состояния, допустим типа каталепсии»^[128]. Следом за суггестией пришла контрсуггестия, как возможность противостоять суггестии, за ней появилась контрконтрсуггестия, которая уже настолько сложна, что влечет за собой членораздельную речь.

Концепция Б. Ф. Поршнева отличается тщательной экспериментальной проработкой своих положений. Нас не должна удивлять парадоксальность гипотезы и ее психологических последствий для троглодитид, — «третий» мир наверняка был чем-то невероятным с точки зрения нынешних представлений. Психология палеоантропов и не могла укладываться в рамки зоопсихологии или психологии человека. Удивляет иное: почему механизм интердикции зародился в животном мире столь поздно и не стал достоянием, скажем, низших обезьян или даже птиц?

Совершенно непонятно также, почему появились и каким образом сумели выжить неоантропы, если ими питались палеоантропы? Механизм интердикции был, по Поршневу, очень могущественным, но тогда он просто не допустил бы появления каких бы то ни было соперников и, следовательно, развитие в человеческую сторону на этом бы остановилось.

Несомненно, механизм интердикции существует в природе, но носит ли он столь непреоборимый характер? Верно, по-видимому, что палеоантропы обладали какой-то неодолимой силой, они были грозой и страхом своего времени. Но едва ли благодаря интердикции…

Намеченные Поршневым этапы развития речевой системы, превратившейся во вторую сигнальную, видимо, имели место. Во всяком случае гипотеза Поршнева показывает, каким путем шло ее развитие. Когда была сформирована полностью гортань, то с ее помощью действительно можно было произносить волшебное заклинание, которым пользовался Маугли, бросая призывный клич «Мы с вами одной крови!». Жесты и позы животных настолько различны и зависят от строения организма, что их воспроизвести затруднительно. Человек едва ли способен повторить позу угрожающего ястреба или готовой к нападению змеи. Но издать соответствующие звуки он в состоянии.

Неплохо объясняется гипотезой Поршнева и вторая особенность Речи, появившаяся в предыстории: функция торможения, законсервирования мышечных ресурсов. Контрконтрсуггестия оказывала мощный прессинг на силовые и скоростные потенции тела, поставив под контроль речи выразительные средства эмоции. Сложнее с третьим и четвертым свойствами: почему слово не связано с эмоцией, действием или самим предметом, которые оно обозначает, и почему в эпоху появления речи происходит спад объема мозга.

Ставит ли это под сомнение всю поршневскую концепцию происхождения речи? Думается, такой вывод был бы неверным. Поршнев безусловно прав, доказав, что имитативность у палеоантропов достигала небывалой силы. Он вскрыл стадиальность возникновения второй сигнальной системы, объяснив, каким образом «работала» интердикция, суггестия, контрсуггестия. Каждая из намеченных им фаз находит себе подтверждение в древних пластах человеческой психики, с ее специфическим состоянием гипноза и т. п. Поршнев первым указал на то, что эпоха дивергенции палеоантропов и неоантропов — исходная точка истории и конец предыстории, выведя этот период из философских и антропологических домыслов и поставив его в разряд реальных событий.

Уязвимое место в концепции Поршнева заключается в том что он рассматривает речь как антропологический критерий и на этом строит всю свою гипотезу. Естественно, что за бортом его исследования остались иные явления предыстории и ее следы. Он не интересуется АСГ-факторами, существовавшими в ту специфическую эру на земле. Для него человек — эволюционная вершина, которая появилась закономерно. И поэтому развитие речи в его гипотезе — самодовлеющий феномен, ничему более не подчиненный. Такой подход оставляет процесс происхождения человека и общества по-прежнему беспричинным. Ибо не установив специфические АСГ-факторы, нельзя считать, что мы объяснили происхождение человека естественным путем, без помощи каких-то посторонних или потусторонних сил. У Поршнева их место занимает психика, которая развивается по имманентным законам, сама по себе.

Приходится признать, что, будучи близким к истине, Б. Ф. Поршнев допустил ошибку в исследовании. Он сумел нащупать важнейшие моменты антропосоциогенеза, но свернул в сторону, не использовав добытые им самим данные.

Глава шестая. ДРЕВНЕЙШЕЕ ЯДРО СОЦИУМА

Всеобщее понятие человеческой природы допускает бесконечное число модификаций, и ссылаться на опыт, утверждая, что модификации необходимы, что человеческая природа никогда не наличествовала в чистом виде, — это не вынужденный прием, напротив, это можно строго доказать; достаточно только твердо установить, в чем могла бы заключатся чистая природа человека?

Гегель

Взгляда на любое общество достаточно, чтобы обнаружить в нем несколько явлений, уходящих своими корнями в непроглядную темень времени. Всепроникающие, вездесущие, они располагают разными, но очень устойчивыми и мало меняющимися от эпохи к эпохе механизмами воздействия на людей. Они сопровождают нас от рождения до смерти, словно некие духи. Порой они напоминают беспощадных палачей, влекущих человечество на гильотину. Иногда — добрых гениев, подталкивающих цивилизацию к прогрессу. Но так или иначе эти могущественные конвойные со всех сторон окружают людей, ни на минуту не смеют они выскользнуть из-под их бдительного ока.

Пожалуй, самое поразительное в них — полное равнодушие к людям. Одна власть, уступая свое место, передает их в полной исправности, вычищенными от пыли и ржавчины. А наследница, придирчиво осмотрев эти механизмы, чуть подправив их, добавив им силы, усовершенствовав в соответствии с веяниями новой эпохи, без промедления пускает их в дело. И вновь строгие и бдительные стражи караулят дом человечества, порой поддерживая его крышу, а чаще грозя обрушить ее нам на головы.

В самом деле, что может быть могущественнее и грознее, чем Война? Разве она не служила любой власти? Кто может сказать, когда, как и почему возникла она среди людей? Чем объяснить, что человек ввел в употребление столь кровавый механизм? Имея в виду Войну, Макс Борн сказал, что «попытка природы создать на земле мыслящее существо вполне может закончиться ничем»^[129].

Война — самое поразительное и страшное изобретение людей. О ней пишут многие, но мало кто пытается понять ее природу и суть. Ее клеймят с трибун разной высоты, объявляют торжественно вне закона. И тут же, не отходя от микрофона, подписывают приказ о мобилизации внеочередников запаса. Политики утверждают, что перемены в судьбах человечества обнаруживаются на полях сражений. По-видимому, они знают, что говорят… Но почему же сегодня так мало попыток дать себе отчет в сокровенной сути Войны как древнейшего социального феномена? Что это — защитный рефлекс маленького человека, отчаявшегося повлиять на своих вождей? Или мужицкое, скорбно-терпеливое ожидание грома, чтобы уж потом истово, от лба до пупка и с плеча на плечо перекреститься?

Немалая доля вины за этот парадокс кроется, как это ни покажется странным, в психологии ветеранов, вынесших тяжесть минувшей войны. Вернувшись с фронта, они захотели, разумеется, узнать, кто же виноват в том, что их жизни, их судьбы растоптала война. Так появился на свет Нюрнбергский процесс. Справедливость его понятна; пожалуй, единственным вредным его последствием была упрочившаяся иллюзия: война имеет под собой исключительно уголовную вину политических руководителей нации. И баста! С этой окопной позиции ветеранов уже не собьешь, им все известно. Сколько ни твердить им, что любая очередная война тоже будет иметь своих конкретных виновников, но от этого человечеству не легче, они все равно будут стоять на своем: во всем виноваты «проклятые империалисты», или «проклятые фашисты», или не менее «проклятые коммунисты». Надо лишь смести с лица земли очередного преступного противника, и войны больше никогда не будет.

Но сколько раз уже сметали, а Война все живет! Трагедия ветеранов, ненавидящих войну и больше всех от нее пострадавших, заключается в том, что они оказываются самой надежной опорой того социального механизма, который сломал их личную судьбу. За многие тысячелетия своего существования Война унесла, по-видимому, более трети всех родившихся на земле людей. Быть может, она входит в нашу подлинную природу, которую мы унаследовали от животных? У насекомых есть свои «разведчики», «сторожевое охранение», «отважные воины», порой даже их каста. Существуют «мобилизация на войну», сражения, грабеж завоеванного муравейника и т. п.^[130]. Некоторые этологи полагают, что Война возникла как логическое продолжение врожденной агрессивности, присущей многим животным.

Все это верно, как верно и другое: обезьяны не воюют. Они не совершают набеги на соседнюю территорию, где живут их родичи, а расходятся в стороны при встрече с другими стадами. Совершенно очевидно, что механизм Войны возник и укоренился в ходе предыстории, на каком-то из ее финальных этапов. Должны были произойти чрезвычайные события, толкнувшие участников АСГ к вооруженным столкновениям. Палеоантропы были отнюдь не мирными жителями планеты. Борьба с хищниками показала им собственную силу, которая могла быть применена и друг против друга. Не случайно Ф. Энгельс обронил фразу о том, что каменные рубила «представляют собой орудия охоты и рыболовства, первые являются одновременно и оружием»^[131]. На стоянках древних людей были найдены черепа с характерным проломом слева, то есть, очевидно, при ударе рубилом справа и сверху. И также не случайно изобретатель пулемета «Максим» назвал человека «дерущимся животным».

Суть, однако, не в том, чтобы уяснить причины агрессивности наших предков, — они едва ли отличались от аналогичных причину других животных. Корень проблемы в ином: надо понять условия зарождения Войны как социального феномена с присущими ему важными свойствами, которые до сих пор не получили объяснения в АСгенетике. При этом следует ориентироваться, по-видимому, на сравнение с сообществами обезьян, тогда эти черты Войны станут зримыми.

Что же следует объяснить?

Прежде всего, — появление способности истреблять себе подобных не в одиночных сексуальных боях, не в случайных столкновениях за пищу и территорию (такие конфликты возможны и у обезьян), а целенаправленно, как постоянной задачи племени.

Далее, характерной чертой любой Войны, особенно же древних ее форм, было и остается использование разных видов порядка в военных действиях, способность менять его в ходе боев (перестроения, маневр).

И наконец, последнее: появление специальных коллективов для ведения Войны, спаянных упорством и мужеством. Эти коллективы, как правило, мужские, хотя и существуют легенды об амазонках (этот миф, кстати, тоже требует своего исторического объяснения).

Всего, следовательно, три свойства Войны как социального механизма: способность к истреблению себе подобных, использование разных видов боевого порядка, появление специальных мужских воинских коллективов, спаянных упорством и мужеством.

Существуют ли достаточно обоснованные гипотезы, которые объясняют зарождение этих свойств в эпоху предыстории?

Проблема лежит на грани между социологией и антропосоциогенезом и, видимо, поэтому ею мало интересуются, считая возможным ограничиваться общими фразами, которые мало что прибавляют к нашему знанию о природе Войны и ее подлинной сути. Наиболее разработана «трудовая» гипотеза, основанная на работах К. Маркса и Ф. Энгельса о войне и армии. Особенно много писал по этому вопросу Ф. Энгельс, который создал в том числе несколько статей для энциклопедических изданий своего времени и до сих под считается признанным теоретиком по военным вопросам в марксизме. В чем суть позиции «трудовиков»?

К. Маркс и Ф. Энгельс рассматривали войну как средство грабежа одного народа другим, видя в ней один из способов присвоения прибавочной стоимости. Если исходить из этой гипотезы, Война могла возникнуть, когда появилась возможность получать некий излишек благ, сверх необходимых для существования людей своего племени, и будет существовать до тех пор, пока существует частная собственность. Древнейшие войны, считает марксизм, могли возникать по разным поводам, но коренная их причина одна — грабеж чужих племен. Тем самым Война поставлена в разряд явлений исторических, не «вечных» и не присущих изначальнообществу. В течение сотен и сотен тысяч лет наши предки, жившие первобытной общиной, не знали войн. Уровень развития производительных сил был настолько низок, что люди слишком зависели от природы. Родовой строй способствовал максимальному объединению их усилий для борьбы со стихией, за выживание. Противоречия и конфликты между племенами не были главными, они отступали на второй план, поскольку природная среда представала перед людьми как «враждебная демоническая сила, с которой можно было бороться лишь тесно объединившись. Без этого люди просто не выжили бы. Вооруженные конфликты между племенами не носили социального характера, а являлись лишь стычками за лучшие охотничьи угодья, пастбища, пещеры. Они происходили также и по обычаям кровной мести»^[132]. К. Маркс считал их «доевшими войнами» и некоей разновидностью первобытного труда. Современный же источник войн, «их генезис заложен в самом эксплуататорском строе, базирующемся на частной собственности на средства производства и угнетении трудящихся»^[133].

Эта точка зрения разделяется сегодня всеми отечественными социологами и теоретиками Войны. Но соответствует ли она современным данным об антропосоциогенезе, а также обычаям так называемых «отсталых» народов?

Как уже говорилось, производительность труда палеоантропов была довольно высока, а их зависимость от природы была отнюдь не выше, чем наша. Не вяжется с этнографическими данными и гипотеза о «древних войнах» за территорию, охотничьи пастбища и прочие блага. Для психики древних людей вообще были характерны не алчность, а стремление отдать, помочь друг другу. Если велись войны между племенами, то уничтожались не только люди, но и все материальные ценности, им принадлежавшие^[134]. «Алчность — не константа истории, — писал Б. Ф. Поршнев. — Она созревала как противоположность и отрицание специфичного для первобытных людей «противоестественного» поведения: стремления к максимальному безвозмездному отчуждению благ. Норма экономического поведения каждого индивида состояла как раз во всемерном «расточении» плодов труда: коллективизм первобытной экономики состоял не в расстановке охотников при облаве, а в угощении и одарении каждого другого… Взаимное отчуждение добываемых из природы жизненных благ было императивом жизни первобытных людей, который нам даже трудно вообразить, ибо он не соответствует ни нормам поведения животных, ни господствующим в новой и новейшей истории принципам материальной заинтересованности индивида, принципам присвоения. «Отдать» было нормой отношений»^[135]. Очевидно, причину появления Войны как специфического социального механизма следует искать не в попытках древних людей присвоить себе часть чужого имущества методом военного грабежа, а в чем-то ином.

Неверен и другой вывод марксизма, будто война сохраняется лишь до тех пор, пока не будет упразднена частная собственность. Современники уже стали свидетелями двух войн между государствами, где частная собственность ликвидирована: между Китаем и Вьетнамом, между Вьетнамом и Кампучией. Эти первые коммунистические войны показали человечеству, что ведутся они не менее кроваво, чем остальные.

Но самое главное: «трудовая» гипотеза происхождения Войны совершенно не объясняет нам ни одной из черт, выделенных для анализа. Почему Война возникла как одно из древнейших социальных явлений, как некий механизм, безжалостно истребляющий человеком человека? При этом многим людям приходится преодолевать внутренний барьер, «запрет» братоубийства. Известно, что некоторых солдат на фронте, где истребление врага считается не преступлением, а геройством, неудержимо тошнит при убийстве человека. И все же истребление людьми людей сделалось привычным в обществе, стало составной частью древнейшего ядра социума^[136].

Еще непонятней, где и когда люди научились использовать строи и перестроения для достижения победы, почему и когда возникли специальные воинские формирования, спаянные мужеством и упорством в бою? Отдельные, случайные «стычки» этого ведь не требуют…

Обратимся теперь к другому древнейшему социальному феномену — Религии. Для многих из нас она сделалась последним прибежищем, тем единственным устоем, который не покачнулся в страшных бурях современности. Не покушаясь на право человека верить в высочайшие духовные ценности, хочу обратить внимание на специфические свойства религии как некоего социального феномена, чья сила и влияние не слабеют в веках, а корни уходят в глубочайшую древность, захватывающую период окончания АСГ. Антропоиды и палеоантропы не знали религии и ее обрядов. Они появляются с первыми захоронениями неандертальцев, которые закапывали тело своего сородича в определенном положении, сориентированном по сторонам света, а в могилу укладывали его личное имущество, охотничьи принадлежности, украшения. Следовательно, уже у поздних неандертальцев возникли первые зачатки того социального явления, которое развивалось и существует по сию пору. Сегодня оно приняло форму сложного, многоуровневого явления с тончайшими механизмами воздействия на людей, входящего в ядро древнейших социальных феноменов, буквально, проникающего в каждый из них. Поэтому особенно важно выделить в нем черты и особенности, которые не находят объяснения и остаются скрытыми от понимания, лежащими словно бы на грани обыденной логики и противоречащими «деловому» сознанию аналитика.

Всем религиям мира свойственно приписывать Богу (или Богам) всемогущество, то есть способность совершать то, что человеку заведомо не под силу и принципиально переходит пределы людских возможностей. При ближайшем рассмотрении, однако, это всемогущество — не столько превосходная, сколько сравнительная степень качества, когда подразумевается, что Бог способен совершить нечто, что выше могущества человека. К такому выводу пришел Н. Винер, специально рассмотревший эту проблему^[137].

Далее важно указать на то, что представление о Боге изначально оформлено в виде человека, точнее — в образе людей, ибо само слово «Бог» на всех древнейших языках имело множественную форму — «Боги»^[138]. Анимизм, тотемизм, фетишизм, табуизм и т. п. проявления народных суеверий, оказывается, существовали не ранее веры в Богов-людей, а рядом с ней^[139].

И, наконец, третье: во всех древнейших религиозных обрядах существовала жертва Богам. Даже та ветвь человечества, которая десятки тысяч лет назад ушла в Америку из Евразии, верила в искупительную силу жертв^[140].

Существует несколько гипотез, пытающихся объяснить возникновение Религии как социального феномена, всех их объединяет стремление представить Религию как «универсальную ошибку человечества», возникшую под влиянием тех или иных условий жизни древнейших людей.

Наиболее распространена так называемая гипотеза «страха» и «бессилия» наших предков перед лицом могущественных сил природы, что должно было неминуемо породить религиозное преклонение перед ними. Еще Шарль де Бросс писал о том, что сердце дикого человека «открыто страху», что приводит его к «тысяче поступков, лишенных смысла», и к религии. Той же точки зрения придерживается и большинство отечественных религиоведов, следующих руслу марксизма, для которого религия была и остается «опиумом народа»^[141].

Но, думается, человек никогда не страшился особенно сил природы, как, впрочем, и его предки — антропоиды и палеоантропы. Описывая «танец дождя» у шимпанзе, Дж. ван Лавик-Гудолл заканчивает абзац многозначительным восклицанием: «Да, теперь я верила, что первобытный человек мог бросить вызов стихии!»^[142]. И уж если обезьяны ее не боялись, то почему должен в большей степени бояться природы человек? Фракийцы во время грозы пускали в небо стрелы — об этом свидетельствует Геродот^[143]. Важно и то, что «гнет сил природы» всегда тяготел над человеком, однако религия возникла не с самого начала антропосоциогенеза, а лишь в его конце. «Питекантроп был куда более бессилен перед природой, чем кроманьонский человек, а ведь у него еще не было религии!» И, разумеется, высшие животные в еще большей степени «бессильны перед природой», но и у них нет религии^[144].

К этой гипотезе «страха» примыкает и пользуется всеми ее доводами «трудовая» гипотеза происхождения человека и общества. Она лишь добавляет, что страх у наших предков возникал не только перед силами природы, но и перед эксплуататорами. Религия, таким образом, отражает «бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами» в классовом обществе^[145]. Непонятно, правда, почему «именно такого рода бессилие порождает неизбежным образом искаженные отражения в сознании человека в виде тех или иных форм религиозных верований»^[146]. И каким образом можно объяснить «бессилием» и «страхом» перед природой и эксплуататорами возникновение веры во всемогущество Богов-людей, почему эта вера должна обязательно и непременно выражаться в жертвоприношениях?

Интересную гипотезу происхождения Религии выдвинул невропатолог С. Н. Давиденков, оспаривавший исходный тезис марксизма, что практика религии не может приносить реальных плодов. По его мнению, религиозный ритуал, «хотя и бессмысленный, вполне достигал цели, ради которой предпринимался». Он рассматривает такой гипотетический пример: австралиец спешит домой; чувствуя, что он опаздывает, он обламывает ветку дерева, чтобы остановить солнце. Чего он этим внешне бессмысленным действием достигнет? Ясно же, что солнце не остановится… Но австралийца мучает тревога, которая, гипертрофируясь, принимает черты навязчивого состояния, оно мешает бежать в полную силу, наводя «отрицательную индукцию». Обламывая ветку дерева, австралиец успокаивает кору головного мозга, уничтожает чувство тревоги и, следовательно, «получает больше шансов попасть домой до захода солнца». То есть его ритуал достиг цели! Подобное отношение к ритуалу характерно для невротиков. Отсюда Давиденков делает общий вывод: на заре человеческой истории получили распространение «неуравновешенности сигнальных систем»^[147].

Можно ли принять гипотезу Давиденкова? Объясняет ли она происхождение Религии в целом и тех трех ее черт, которые выделены нами? Разумеется, нет! Она в действительности может объяснить происхождение суеверий, тотемизма, фетишизма и т. п., которые живут и существуют во всех религиях мира наравне с верой во всемогущество Богов в образе людей, в искупительную силу жертвоприношений. Но не более того… К тому же, нельзя объяснять происхождение древнейшего социального феномена невротизмом у какой-то части людей.

Совершенно очевидно, что указанные три черты Религии невозможно понять, если исходить из объяснения происхождения Религии как всеобщей и универсальной ошибки человечества. Нет, едва ли то была ошибка — люди не примирились бы с ней и уж во всяком случае она не сумела бы разрастись до глобальных масштабов. Очевидно, разуму присуща Религия, и не случайно еще Декарт пытался открыть в мозгу человека зону, «заведующую» верой. Обращает на себя внимание кажущаяся бессмысленность указанных черт Религии. В самом деле, если Боги всемогущи, то зачем им жертвы от людей? Ведь стоит Всемогущим захотеть, и они обойдутся без жертвоприношений… Наконец, почему самому Всемогуществу придан образ людей?

Здесь, как и ранее, мы сталкиваемся с явной «нелогичностью» наших предков, то есть не знаем их общественной практики, чтобы сделать адекватные выводы.

По-видимому, одновременно с Религией зародился еще один могущественный социальный феномен — Искусство. Их близость, их взаимное проникновение заставляют многих исследователей предполагать, что оба древнейших социальных явления возникли из единого корня^[148], однако это, разумеется, не так. И прежде всего потому, что в их основе лежат различные физиологические реакции человека. В ходе эмоционального переживания в Искусстве происходит сложное превращение чувств, некий «разряд» нервной энергии, достигаемый особенностями структуры художественного произведения. «От басни и до трагедии закон эстетической реакции один: она заключает в себе аффект, развивающийся в двух противоположных направлениях, который в завершительной точке, как бы в коротком замыкании, находит свое уничтожение»^[149].

Эта реакция уникальна, хотя можно указать некоторые близкие ей по физиологической природе. Так, в Игре мы тоже можем различить некую динамику «напряжения-разрешения» или «искусственное упражнение сил… готовящееся к их разряжению». И чем сильнее иллюзия, в которую погружается играющий, «тем сильнее чувство освобождения и тем большая радость»^[150]. Эмоциональное возбуждение, а часто и перевозбуждение, влекущее за собой резкий спад, освобождение от гнетущих эмоций, заметно и в спортивных состязаниях, когда оно охватывает «многие отделы мозга — ряд нервных образований в лимбической коре, гипоталимическую область, а также ретикулярную формацию и более или менее широко — кору больших полушарий»^[151]. Предстартовые эмоции могут вызвать стресс. Важно и то, что «эмоциональное возбуждение как бы накладывается на возбуждение, связанное с выполнением данной работы, и меняет его интенсивность. Вместе с тем эмоциональное и рабочее возбуждение различаются по своим физиологическим механизмам»^[152].

Единственный аналог физиологической реакции, заложенной в основе Искусства, находится в действиях шаманов и колдунов. Исследование их личности показало, что они вполне нормальные люди и любой человек может успешно заниматься камланием. В отличие от прочих людей шаман обладает лишь одним — развитым художественным воображением. То есть камлание есть не что иное, как некий прообраз театрального действия, что несомненно роднит Религию и Искусство^[153]. К состоянию камлания близок молитвенный экстаз верующего.

Невозможно понять тайну происхождения Искусства, не выяснив загадку возникновения психофизиологической реакции катарсиса. Полный ее цикл составляет законченную волну, начинающуюся нарастающим возбуждением, оно достигает своего пика, где происходит параксизмальный аффект, кончающийся резким расслаблением. Происхождение этой реакции остается неизвестным.

Нынешнее Искусство отличается от своих первоначальных форм высокой развитостью своих видов, наполненностью смыслом, который подчас глубоко закодирован в фигурах танца, в музыкальных пассажах и т. п. Но первоначальный вид Искусства — и в этом сходятся все его исследователи — заключался, по-видимому, в ритмическом групповом танце-пении, базирующемся на предмузыкальном ритме движений, возгласов, ударных звуков. Как и слова, первые фигуры этого танца не были, очевидно, осмысленными и не отражали звуковой ряд природы.

Лишь впоследствии сознание овладело эстетической психофизиологической реакцией и приспособило ее к своим нуждам.

Но древнейшие формы Искусства и по сей день свидетельствуют о том, что смысл как таковой не всегда сопутствует Искусству и его эстетической реакции. Об этом свидетельствует, в частности, музыка, где мелодия и другие средства воздействия на людей обращаются прямым образом к эмоциональной сфере, минуя разум. На этом же фундаменте базируются абстракционизм и импрессионизм, которые порой настолько отвлекаются от жизненных реалий, что полностью перестают на них опираться.

От древности нам досталось еще одно свидетельство того, что Искусство порой стремится миновать холодный разум и достучаться до скрытых в глубине подсознания эстетически легко возбудимых структур. В орнаменте, который является древнейшим видом Искусства, это свойство доведено до крайности. Рисунок в нем словно тиражируется на множительной машине. И тем самым вступает в контраст с задачами «смыслового искусства». Ведь рисунок художника тем выразительней, чем лучше в нем отражается личность его творца, то есть чем он индивидуальней и неповторимей. В орнаменте эта индивидуальность утрачивается, рисунок схематизируется. Он воздействует главным образом своей повторяемостью, ритмикой. Порой его узоры скрывают свой смысл с помощью стилизации и становятся загадкой для анализа. Специалисты Расскажут об их смысле, но неспециалисты получат от ковра или от обоев эстетическое удовольствие и не зная закодированного значения рисунков.

В чем же прелесть бессмысленного орнамента, бессодержательной музыки, нереалистической живописи и скульптуры, произвольного ритмического танца? Не потому ли они волнуют нас, что опираются непосредственно на специфическую психофизиологическую реакцию катарсиса, минуя смысловую сферу сознания?

Итак, мы снова и снова приходим к мысли: понять происхождение Искусства означает прежде всего уяснить причины происхождения эстетической реакции, лежащей в основе этого древнейшего социального феномена.

Отечественная АСгенетика связывает происхождение Искусства с трудовой деятельностью наших предков. Следует заметить, что для этого есть как будто бы некоторые основания. Древнейшие скульптуры и рисунки на стенах пещер оказались лишь моделями для охоты лучников и копейщиков, рисовались контуры животного — охотник должен был попасть в контур, то была и тренировка, и магический обряд. Из глины формировался остов животного, на него напяливалась шкура, и охотник должен был поразить модель. Постепенно рисунок и остов обрели самостоятельное эстетическое значение. Хотя «в палеолитическом искусстве боролись две противоположные тенденции, два начала: магический заказ и нечто противоположное ему — эстетическое переживание, наслаждение прекрасным»^[154].

Однако «трудовая» гипотеза происхождения Искусства не выдерживает серьезной критики. Ей можно противопоставить весомые аргументы.

Прежде всего, как замечено выше, эстетическое и рабочее возбуждение различаются по своим физиологическим механизмам и, следовательно, имеют различные корни. Далее, несомненно, что «модели» для охоты возникли значительно позже появления ритмического танца-пения и их можно считать плодами дифференциации некогда синкретного Искусства, которое не обладало еще смыслом и не опиралось на доводы рассудка. Эстетическую реакцию использовало древнейшее ядро социума в разумных целях, приспособляя ее для становления сознания. Так некогда синкретное Искусство с его ритмическим групповым танцем-пением породило первые ветви: наскальную живопись и скульптуру. Но первичный корень Искусства уходит глубже!

Заметим, кстати, что предэстетическая деятельность характерна и для обезьян^[155], оказавшихся неплохими рисовальщиками. Рисунки одной из них — «Кобры» — по утверждению специалистов, выполнены в абстрактной манере, «в них столько изящества и света, что они могли бы прославить художника-человека»^[156]. У шимпанзе в числе многочисленных ритуалов есть и свой ритмический танец, когда группа обезьян топчется вокруг дерева или столба^[157]. Этот танец не связан у них с выполнением каких бы то ни было трудовых функций, не учит их добыче пищи и не имеет в своих «фигурах» никакого реального смысла.

Таким образом, можно заключить, что первичная эстетическая реакция не опиралась на выполнение трудовых функций и никак с ней не связана. Что же послужило реальной основой для возникновения Искусства, его эстетической реакции, орнамента? Это по-прежнему остается загадкой предыстории.

Не менее темно происхождение еще одного древнейшего социального феномена — Этноса. Под ним обычно понимается устойчивая общность людей, объединенных кровнородственными связями и обладающих единством этнического самосознания, культуры, психического склада и т. п. Некогда единое человечество раскололось на тысячи разгороженных языковыми и прочими барьерами этнических двориков, их заборы стали преградой для технологической информации, задержав тем самым развитие общества. Снова «нелогичность», «нецелесообразность» поведения социальной системы?

Прежде, однако, чем мы займемся анализом загадок Этноса, попробуем как можно точнее определить, что же в нем необъясненного АСгенетикой.

Рассматривая различные исторические виды семейно-брачных отношений, зададимся вопросом: почему, собственно, возникли те или иные запреты на половые связи внутри объединения гоминид? Результатом подобных запретов можно считать экзогамию, когда партнеры по браку подбирались из другого объединения. Тем самым возник институт рода, живущий и по сей день.

Далее, важно установить причины динамики власти в роде, который возник первоначально как инструмент власти женщин и был материнским, затем власть перешла к мужчинам и род сделался отцовским. Это особенно важно потому, что в стадах обезьян «власть» принадлежит самцам, а не самкам. То есть исходным следует считать, очевидно, отцовский вариант, однако именно женщина вывела за руку мужчину из предыстории. Следовательно, надо установить, по каким причинам пала власть самцов, почему понадобилась власть самок, а затем женщин, и наконец, каким образом бразды правления перехватили мужчины.

Наконец, третье: почему одновременно с запретами половых связей внутри рода периодически нарушались экзогамные обычаи? А то, что подобные нарушения существовали, несомненно. Их факты доказываются как многочисленными данными этнографии так и древнейшими мифами. Зевс был женат на родной сестре Гере, Женой Адама стала Ева, сотворенная из его ребра, то есть безусловно родственница по крови. Обычай «свального греха» сохранился до нашего времени в народных празднествах и карнавалах.^[158]

Попробуем ограничиться этими тремя свойствами Этноса, посмотрим, находит ли им должное объяснение отечественная АСгенетика, которая опирается на книгу Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Эта работа Ф. Энгельса занимает особое место в марксизме. Дело в том, что его основоположники занимались в основном эпохой, в которой они жили. Главный труд К. Маркса «Капитал» посвящен концу XVIII и XIX века; «Происхождение семьи…» — событиям далекого прошлого, эпохе становления человеческого общества. На этих двух «быках» воздвигнут мост марксизма, образующий гипотезу исторического движения человечества от дикости и варварства к социализму. С годами выяснилось, что раннее индустриальное общество изменяется по законам, не подчиняющимся выведенным Марксом в «Капитале». И следовательно, один из «быков» моста не выдерживает испытание временем. Остается второй — книга Ф. Энгельса «Происхождение семьи…», где подводится итог историко-философским исследованиям К. Маркса и Ф. Энгельса. Здесь, в частности, намечена основная мысль марксистской гипотезы исторического развития о сменяемости общественно-экономических формаций под влиянием развития труда и его производительности, форм собственности на орудия и средства производства. В отечественной АСгенетике исключена любая критика этой книги.

Тем интересней проанализировать ее теоремы и аксиомы.

Заметим прежде всего, что Ф. Энгельс опирался полностью на факты и положения, добытые из книги Л. Г. Моргана «Древнее общество», конспект которой в свое время составил еще Маркс. Разбирая после его смерти рукописи, Ф. Энгельс натолкнулся и на эти записи. Просмотрев их, он убедился, что конспект подтверждает их учение. Поэтому он и счел необходимым написать книгу «Происхождение семьи…».

Ясно, что данные, собранные в свое время Морганом, основательно устарели. В XIX веке этнография находилась в зачаточном состоянии и любые выводы из нее были, по меньшей мере, преждевременными. Что сказали бы мы, если бы сегодняшний биолог основывал свои выводы, исходя лишь из работы Грегора Менделя о распределении признаков у гороха? Примерно то же можно сказать и об отечественной АСгенетике, которая до сих пор вынуждена опираться на идеи Ф. Энгельса, которые, как пишут комментаторы в примечании к его книге, «полностью сохранили свое значение… развитие науки показало всю правильность основных положений работы Ф. Энгельса, хотя некоторые летали, взятые из книги Моргана, нуждаются, в свете новых научных данных, в известном уточнении (например, моргановская периодизация первобытной истории, примененная в связи с этим терминология и т. п.)»^[159].

С первых страниц книги становится очевидным, что для Ф. Энгельса проблема предыстории общества не существует, он отправляется сразу от «готового человека», приписывая ему и состояние «дикости», когда в первобытных «стадах» царил якобы промискуитет, то есть неупорядоченные половые отношения^[160]. Современные исследования этнографов и археологов показали, что в истории общества не было периода промискуитета, он остался далеко, в палеолите^[161]. Почему же люди начали вводить запреты на близкородственные половые связи?

Ф. Энгельс полагал, что первые шаги к экзогамии были сделаны благодаря замеченным вредным последствиям кровосмешения. А «племена, у которых кровосмешение было благодаря этому шагу ограничено, должны были развиваться быстрее и полнее, чем те, у которых брак между братьями и сестрами оставался правилом и обязанностью»^[162]. Следовательно, по мысли Ф. Энгельса, первые шаги к экзогамии сделаны под влиянием требований естественного отбора, а не в связи с развитием труда и ростом его производительности. Но далее он везде стремится проводить свою основную идею: чей труд был главным — тот был и собственником орудий и средств производства, властителем в семье. Именно таким образом он обосновывает происхождение матриархата, не замечая, что его доводы основываются исключительно на привычней морали его времени. Дух Ж. Рони-старшего незримо витает над этими страницами:

«Мужчина воюет, ходит на охоту и рыбную ловлю, добывает продукты питания в сыром виде и изготовляет необходимые для этого орудия. Женщина работает по дому и занята приготовлением пищи и одежды — варит, ткет, шьет. Каждый из них — хозяин в своей области: мужчина в лесу, женщина — в доме. Каждый является собственником изготовленных и употребляемых им орудий мужчина — оружия, охотничьих и рыболовных принадлежностей, женщина — домашней утвари. Домашнее хозяйство ведется на коммунистических началах несколькими, часто многими семьями»^[163]. При этом женщины принадлежат к одному, а мужчины могут принадлежать к разным родам. Главенство же женщины в таком хозяйстве, по мнению Ф. Энгельса, определяется ведущей ролью женщины и ее «отрасли хозяйства» в семейном благополучии. Отсюда и весь матриархат, с его «естественным» разделением труда.

Что же произошло далее — почему матриархат сменился патриархатом? Переход был постепенным и включал в себя промежуточные стадии: групповой, затем парный брак, когда половые связи с несколькими мужчинами стали казаться женщинам «унизительными и тягостными», и они «тем настойчивее должны были Добиваться, как избавления, права на целомудрие, на временный или постоянный брак с одним мужчиной». От мужчин этот шаг не мог исходить: «им вообще никогда, даже вплоть до настоящего времени, не приходило в голову отказываться от удобства фактического группового брака»^[164]. От парного брака — один шаг к моногамии, к власти мужчин. Как же он был сделан?

Всему виной — скотоводство. «Стада были новыми средствами промысла; их первоначальное приручение, а позднее уход за ними были делом мужчины. Поэтому скот принадлежал ему; ему же принадлежали полученные в обмен за скот товары и рабы. Весь избыток, который давал промысел, доставался мужчине; женщина участвовала в потреблении его, но не имела доли в собственности. «Дикий» воин и охотник довольствовался в доме вторым местом после женщины; более «кроткий» пастух, кичась своим богатством, выдвинулся на первое место, а женщину оттеснил на второе»^[165]. Жена сделалась служанкой, ее устранили из общественного производства, муж стал господином. Итог рассуждений: «Низкая алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня; богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а вот этого отдельного индивида было ее единственной, определяющей целью»^[166].

Читая Ф. Энгельса, не устаешь удивляться, насколько верен тезис марксизма, что бытие определяет сознание, и насколько прочно мыслитель, сумевший проявить огромную по тем временам степень идейной самостоятельности, остается в плену своего века, его морали, его взглядов! Ф. Энгельс пишет о «естественном» разделении труда между мужчиной и женщиной, не замечая, что это разделение проведено им в полном соответствии с чисто мещанским пониманием места женщины в семье. Словно за его спиной возникает вдруг тень столь ненавидимого им филистера и бюргера, который требует: удел женщины — киндер, кюхе и кирхен… И Ф. Энгельс безвольно ему подчиняется. Но было ли в действительности в далекие времена матриархата разделение труда, указанное в «Происхождении семьи…», вели ли женщины домашнее хозяйство, а мужчина занимался охотой? Это надо доказать и обосновать археологическими данными, а не этнографическими выкладками Моргана. Таких данных нет и по сей день.

Далее, если даже такое разделение существовало, то почему оно непременно подчиняло женщине мужчину и исключало их равноправие? Ведь каждый из них занимался полезным делом и порой охота приносила лучшие результаты, чем скудное домашнее хозяйство. И поныне в охотничьих племенах главенствует мужчина, а не женщина.

Совершенно непонятно и другое: почему домашний скот должен принадлежать обязательно мужчине? Ведь в доении и пастьбе скота, в кормлении его отходами домашней кухни на равных правах с мужчиной могла принимать участие и женщина.

И наконец, уж совершенно дикими и нелепыми кажутся моральные выкладки Ф. Энгельса о тяге женщин к целомудрию, об унизительности и тягостности для нее половых связей с несколькими мужчинами… Известно, что во все времена особых целомудренных чувств женщины не испытывали, во всяком случае они были не слабее и не сильнее тех же стремлений у мужчин. Видимо, динамику власти в роде следует объяснять не переворотами в способе производства, а чем-то иным, более важным и существенным для возникавших в те времена людских коллективов.

Что же остается в итоге от идей, высказанных в «Происхождении семьи…»? Мы приходим к выводам об изначальной ошибке, допущенной Ф. Энгельсом и, следовательно, марксизмом, в оценке роли труда, его производительности, разных форм собственности для развития общества. Эта ошибка Ф. Энгельса не частного характера, она роковая для всей его концепции. «Трудовая» гипотеза возникновения экзогамии, рода, матриархата и патриархата оказалась на поверку ложной, она не может объяснить ни причин возникновения рода, ни динамику в нем власти, то есть всех трех признаков Этноса, выделенных для анализа.

Займемся еще одним древнейшим социальным феноменом, появившимся, по-видимому, в конце палеолита — Инакомыслием. Миллионы лет нарождающееся человечество обходилось без него, о чем свидетельствует сверхмедленность развития каменной техники и технологии охоты. Но во время подготовки неолитической революции происходит бурный «взрыв» технических и технологических идей. Появляются домашний скот и земледелие, а до них — оружие дальнего боя. Изобретается колесо. Все это шло вразрез с бытом палеолита и не могло появиться на свет без Инакомыслия.

В самом начале, как это присуще и другим древнейшим социальным явлениям, Инакомыслие было, надо думать, едино, синкретно. По прошествии веков оно выделило из своей среды такие различные по своей социальной сущности явления, как Преступность и Науку, а в самой Преступности создало политическую и уголовную ветви. Первая заслужила почтение, в ее среде появились диссиденты; вторая по-прежнему считается низкой и аморальной. Убийство, кражи, хулиганство во все времена осуждались обществом. Выработка высоких идей относительно устройства общества, создание новых технологий и технических устройств, разработка научных идей — почетно, хотя нередко и наказуемо.

Но как бы там ни было, первоначально все эти разнохарактерные и противоречивые явления возникли из Инакомыслия, появившегося в конце палеолита, резвившегося в эпоху неолита и ставшего разветвленным и многоотраслевым в писанной Истории. Без Инакомыслия мы были бы похожи на муравьев, выполняющих одни и те же операции, предписанные обычаями и пользой муравейнику. Без Инакомыслия мы по-прежнему сидели бы в каменном веке и пользовались рубилами, не помышляя ни о луке со стрелами, ни о бумеранге, ни о дротике. Инакомыслие породило отступников, ломавших традиции, нарушителей морали и преступников, не убоявшихся перешагнуть карающие законы и обычаи; ученых и мыслителей, не раз ломавших представления о справедливости, свободе, устройстве общества; еретиков, искавших новые пути в вере. Здесь важна сама по себе способность мыслить и действовать иначе, чем предписывают общество, его привычная технология, его узаконенная мораль, его общепринятые взгляды на социальное устройство.

Инакомыслие предполагает внутреннюю, психологическую установку на нарушение какого-то сложившегося в обществе запрета на идею или поведение. Словарь Вебстера понимает «делинквентность» как «психологическую тенденцию к правонарушениям». Разумеется, нельзя назвать делинквентом диссидента, который не разделяет мнения господствующих верхов на устройство общества; не назовешь делинквентом и ученого, замахнувшегося на устоявшиеся в науке авторитеты. Но психологическая тенденция к противоборству с установленными запретами у них одна и та же.

Что характерно для Инакомыслия? Его неуничтожимость в обществе. Как бы сурово с ним ни боролись, как бы ни относились к нему — оно существует и не может исчезнуть. И не только по причинам утилитарного свойства: искоренишь Инакомыслие — перестанут развиваться техника и технология, замрет наука, остановится развитие общества… Поэтому-то Инакомыслие в каких-то оптимальных размерах — признак здорового общества, хотя оно и включает в себя уголовную преступность. «Нет никакого другого феномена, который обладал бы столь бесспорно всеми признаками нормального явления, ибо преступность тесно связана с условиями жизни любого коллектива, — писал Эмиль Дюркгейм, под пером которого преступность выглядит разновидностью Инакомыслия. — Свобода мысли, которой мы пользуемся ныне, была бы невозможна, если бы запрещавшие ее правила не нарушались вплоть до того момента, когда они были торжественно отменены. Однако до этого нарушение правил считалось преступлением, ибо оно посягало на чувства, с особой силой переживавшиеся средним сознанием. И все же это преступление было полезно как прелюдия к реформам, которые с каждым днем становились все более необходимыми. Либеральная философия имела своих предшественников в лице всякого рода еретиков, которые в силу закона наказывались гражданскими властями на протяжении средних веков и до начала нашей эпохи»^[167].

Проблема появления Инакомыслия в обществе практически не изучена, до сих пор исследовались лишь некоторые ее аспекты, связанные с конформизмом-нонконформизмом и преступностью. Попытки прогнозировать то или другое кончались неизменно крахом. Социалисты в России боролись с конформизмом царской империи — и создали куда более жесткий и затхлый дух конформизма в нашем Отечестве! Еще поразительнее судьба прогнозов криминалистов, связавших свои надежды и чаяния с идеей социализма.

Один из известных русских криминологов М. Гернет писал в начале XX века: «В будущем строе, по учению социализма, все граждане будут рабочими и труд займет принадлежащее ему по праву такое высокое и почетное место, что было бы смешно говорить о наказании трудом. Возможно ли оставление в новом строе наказания ссылкой или изгнанием? По нашему глубокому убеждению, это наказание, как и смертная казнь, умрет даже ранее буржуазного строя… В новом строе изгнание из государства и ссылка будут невозможны. Несомненно, что в том строе, где не будет частной собственности, должны будут исчезнуть все имущественные наказания — конфискация и денежные штрафы»^[168]. В Уголовном кодексе РСФСР (с изменениями и дополнениями на 1 января 1978 года) предусмотрено 33 санкции «смертная казнь» по разным уголовным делам, есть там и конфискация имущества, и штрафы… М. Гернет, скончавшийся 16 января 1953 года, не дожив полутора месяцев до смерти И. Сталина, отлично знал о существовании ГУЛАГа. А что такое ссылка, изгнание из страны, давно известно диссидентам!

Из-за неразработанности проблемы Инакомыслия, не существует гипотез его появления на заре истории, в эпоху, когда предыстория подходила к финалу. Обычно зарождение Инакомыслия связывают с возникновением сознания: человек словно бы проснулся и увидел, что окружающий его мир можно изменить в лучшую сторону. Но такая точка зрения, напоминая концепцию Тейяра де Шардена, едва ли может нас удовлетворить — ведь тогда придется искать корни иного явления, не менее загадочного: раскрепощенного сознания, способного на творчество, фантазию… Да и надо к тому же еще доказать, что сознание первично, а Инакомыслие — вторично! Сделать это сложно еще и потому, что о сознании мы можем судить лишь по фактам Инакомыслия, оставшимся в веках в виде новой техники и технологии.

Итак, всего пять социальных явлений: Война, Религия, Искусство, Этнос, Инакомыслие, — входящих в древнейшее ядро социума и по сей день вершащих судьбы человечества! Не отыскался ли, наконец, антропологический критерий?

С разочарованием можем убедиться, что ни один из этих феноменов, ни все они вместе не способны провести решительную грань между животными и людьми. Живое не знает жалости к живому, в смертельных схватках: сшибаются бизоны — уже не прообраз ли это Войны? Муравьи защищают свой Этнос, нападают на соседей, вытаскивая их яйца. Ритуальные охорашивания птиц — не зачатки ли религиозных культов, а пение павианов — не первые ли почки Искусства? Волчонок, не зная обычая стаи, нарушает его — не исток ли Инакомыслия? И не Боги ли мы для своих собак? Споры по этим вопросам далеко увели бы нас от сути проблемы.

Глава седьмая. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

Необходимо вернуться к началу и посмотреть, что же дал нам изложенный материал. Заметим сразу, что добились мы немногого…

Выяснилось, что АСгенетика — странная наука, буквально слепленная из взаимоисключающих гипотез, ни одна из которых не обладает достоверностью. Наиболее разработанная и «всеобъемлющая» ее концепция — «трудовая» — противоречит многочисленным фактам археологии, биологии, этнографии и социологии. Попытка отечественной АСгенетики объяснить происхождение древнейшего ядра социальных явлений с помощью марксистской методологии, положившей в основу развития общества уровень развития его производительных сил, то есть, в конечном счете, того же труда, окончилась неудачей. Первобытный «способ производства» повсюду был одним и тем же, как это вытекает со всей очевидностью из одинаковости его орудий труда, однако породил он совершенно разные культуры, которых насчитывают до трех тысяч (I).

По-прежнему непонятным, расплывчатым и неточным остается финальный объект изучения — образ человека, природа общества. Мы начинали с того, что это понятия неопределенные, и к этому же пришли.

Пожалуй, единственно ценным приобретением оказался перечень следов, которые оставил процесс происхождения человека и общества. Он настолько длинен и разнообразен, что есть смысл привести его целиком.

1. Морфологические загадки человека

1.1.1. Прямохождение.

1.1.2. Отсутствие бугорков-мозолей у переходных форм антропоидов к гоминидам.

1.1.3. Давление естественного отбора в сторону ортоградности и стройности.

1.2.1. Эволюция руки.

1.2.2. Противопоставление большого пальца руки.

1.3.1. Частичная безволосость.

1.4.1. Скрытые мускульные ресурсы.

1.5.1. Излишки мозговых ресурсов.

1.5.2. Огромная скорость увеличения мозга в эпоху предыстории.

1.5.3. Спад объема мозга у Человека разумного.

1.5.4. Использование мозга всего на несколько процентов его номинальной «мощности».

1.6.1. Функциональная асимметрия.

1.6.2. Определенный процент леворукости (от 5 до 9).

1.6.3. Генетическая незакрепленность леворукости — праворукости.

1.6.4. Неравномерное распределение леворукости среди разных демографических групп. Нивелировка асимметрии к старости, а также у беременных и кормящих женщин.

1.6.5. Перекрестность асимметрии рук и ног.

1.6.6. Асимметрия функций полушарий мозга. Поражение левого полушария у правшей приводит к страданиям, больные подавлены, угнетены, тревожны. Поражение правого полушария провоцирует эйфорию, больные беспечны, благодушны. Поражение левого полушария позволяет больным различать женские и мужские голоса, при поражении правого больные дают ответы неуверенно, неточно, порой отказываются отвечать, кому принадлежит голос. При поражении левого полушария улучшается опознание интонаций речи, а при поражении правого эта способность падает.

2. Образ жизни гоминид

2.1.1. Каменная индустрия.

2.1.2. Сверхмедленность развития каменной техники.

2.1.3. Склады «полуфабрикатов» рубил.

2.1.4. Исчезновение рубил в конце палеолита, появление техники дистантного поражения.

2.1.5. Изготовление микролитов.

2.2.1. Направленное изменение природной среды.

2.2.2. Измельчание и вырождение хищников, исчезновение из фауны Старого Света мамонтов, денотериев, саблезубых тигров, пещерных медведей и т. п.

2.2.3. Появление спутников гоминид — собак, азатем лошадей, верблюдов и т. п.

2.3.1. Наркомания.

2.4.1. Снятие ограничений в половой жизни.

2.5.1. Миграция.

2.6.1. Странный комплекс фиксированных действий у горилл, который описал Дж. Б. Шаллер.

3. Феномен речи

3.1.1. Бурное развитие словесно-звуковой речи.

3.1.2. Превращение словесно-звуковой речи в «главный тормоз» нервней системы.

3.1.3. Позднее возникновение словесно-звуковой речи, когда в предыстории шла подготовка к неолитической «революции» и произошел спад объема мозга у гоминид.

3.1.4. Слово не означает ни предмета, ни действия; т. е. сигнал по звуку ничем не схож с оригиналом.

4. Древнейшее ядро социума

4.1.1. Война.

4.1.2. Способность истреблять себе подобных, чего не было у антропоидов.

4.1.3. Использование разного вида порядков и перестроений.

4.1.4. Появление специальных воинских коллективов, спаянных упорством и мужеством.

4.2.1. Религия.

4.2.2. Приписывание Богам всемогущества.

4.2.3. Изначальное представление Богов в образе людей.

4.2.4. Вера в искупительную силу жертв.

4.3.1. Искусство.

4.3.2. Происхождение эстетической реакции.

4.3.3. Происхождение музыки, танца, группового пения, ритма, орнамента — не связанных со смысловыми задачами, в том числе с трудовыми.

4.4.1. Этнос.

4.4.2. Появление экзогамии и рода.

4.4.3. Динамика власти в роде: матриархат — патриархат.

4.4.4. Периодические нарушения экзогамии.

4.5.1. Инакомыслие.

4.5.2. Появление Инакомыслия в конце палеолита.

4.5.3. Неуничтожимость Инакомыслия в обществе.

Как отнестись к этому перечню и чем он полезен АСгенетике? Не собрание ли нелепостей перед нами, не бессмысленная ли коллекция разрозненных фактов?

В самом деле, ведь ни один из пунктов перечня не дает оснований для выведения антропологического критерия, как, впрочем, и все они вместе. Так какой же в нем смысл — ведь перечень по-видимому, не в состоянии помочь нам в реконструкции АСГ… Есть, правда, еще один путь подхода к нему — попробовать использовать взаимное влияние его явлений и факторов друг на друга и установить какой-то центральный АСГфактор. Некоторые основания для такого подхода имеются.

Скажем, каменное рубило — его форма очень удобна для обхвата всей ладонью и большим пальцем руки. Не отсюда ли возникло его противопоставление остальным пальцам ладони? Удар каменным рубилом сверху несомненно требовал вертикальной стойки тела — не отсюда ли вообще ортоградность человека? Словесно-звуковая речь оказывает на эмоции тормозящее воздействие, она и законсервировала значительную часть ресурсов тела, сковав его мускулы. Инакомыслие, как мы говорили, привело к появлению новых видов техники, возникли орудия дистантного боя, изобретено колесо. Появилась неолитическая «революция», упразднившая рубило.

Таких примеров отыскать в перечне можно немало, но их объединяет и общая беда: ни один из них не достаточен для объяснения всего комплекса следов антропосоциогенеза. Мало того, как мы не раз убеждались, многие из фактов и явлений, попавших в перечень, казалось бы, противоречат логике естественного отбора — по крайней мере, в том его виде, какой мы можем наблюдать сегодня в природе. Приходится признать, что эволюция, создавая людей и общество, прибегала к каким-то специфическим и непонятным методам, исчезнувшим из ее нынешней практики. Нам остались лишь их следы, которые пока никуда не ведут. Реконструировать по ним антропосоциогенез невозможно.

Следует ли из этого, что перечень не имеет никакой ценности? Такой вывод будет, по крайней мере, преждевременным. Его практическое значение заключается в ином. Приняв его за отправную точку исследования, мы должны будем признать, что любая концепция антропосоциогенеза должна иметь своими следствиями все факты и явления, попавшие в перечень. В этом случае они обретут силу доказательства правоты выдвинутой гипотезы, обратясь в неопровержимый критерий ее истинности.

Неважно, если на первых порах новая версия АСГ покажется невероятной, не соответствующей «здравой» логике. Ведь и перечень содержит факты и явления, которые ей противоречат… Совершенно очевидно, что предыстория была неповторимым и удивительным периодом биоэволюции.

Что же составляло его содержание?

Часть вторая БОРЬБА ЗА ПЛАНЕТУ

Человек никогда не понимает, насколько он антропоморфен.

И. В. Гёте

Глава восьмая. ВОЛНЫ МАКРОЭВОЛЮЦИИ

It was too late for Man,

But early yet for God…

Emily Dickinson

Если рассматривать происхождение человека и общества как естественно-исторический процесс, то придется признать, что исходные позиции АСгенетики должны лежать в сфере биоэволюции. Ее синтетическая теория в последние десятилетия детально разработана на молекулярном, организменном, популяционном и видовом уровнях. Обилие мутаций и дрейф генов создают «пишу» для естественного отбора. В ходе борьбы за существование выявляются особи, чей фенотип создает им некоторое преимущество и обеспечивает с большей вероятностью передачу по наследству их набора генов. Естественный отбор противостоит прогрессии размножения, обеспечивающей исходный материал для формотворчества жизни.

Выводы теории синтетической эволюции едва ли способны приблизить нас к факторам антропосоциогенеза. И прежде всего потому, что она занимается проблемами эволюции на коротких временных отрезках. Микроэволюция имеет дело с годами, макроэволюция — с миллионами и миллиардами лет. Таким образом, материал, изложенный в первой части книги, пока полезен лишь тем, что он помогает в формировании требований, которые АСГ как макроэволюционный процесс предъявляет своим специфическим факторам.

Во-первых, АСГфакторы резко увеличили темп мутаций, «расшатали» наследственность у антропоидов, обеспечив естественный отбор значительно большим количеством возможных вариантов. Это требование согласуется с фактом чрезвычайно быстрого формирования человека. Эволюция, как полагают, шествовала в этом случае с исключительной поспешностью^[169].

Во-вторых, АСГфакторы действовали направленно, создавая некоторое постоянство условий естественного отбора. О направленности и постоянстве селективных условий свидетельствует и тот факт, что при исследовании современного человека и его интеллекта было установлено важное значение наследственного фактора в формировании IQ. Ссылаясь на Джинкса и Фалкера, Л. Эрман и П. Парсонс в «Генетике поведения и эволюции» (М.: Мир, 1984. С. 409) пишут: генетические исследования подтверждают, что «на протяжении всей эволюционной истории человечества происходил сильный направленный отбор на повышение умственных способностей», когда при выборе брачного партнера происходила положительная ассортативность. Там же приводятся убедительные данные, свидетельствующие о корреляции умственных способностей детей со способностями их родителей, когда сравнивались способности детей со способностями истинных родителей и способностями родителей, усыновивших детей в раннем возрасте (там же. С. 413). Явная направленность АСГфакторов и постоянство селективных условий вызвало в АСгенетике теорию направленного мутирования, ее разделял Л. С. Берг и ныне придерживается В. П. Алексеев (см. его работу: Становление человечества. М.: Политиздат, 1984. С. 70). Однако, как известно, ни одному биологу даже в лабораторных работах не удалось вызвать направленного мутирования. А применение этого понятия к стихийному процессу антропосоциогенеза обнаруживает полную теоретическую беспомощность ее авторов. Специфические АСГфакторы действовали в течение по крайней мере четырех миллионов лет, и предыстория прошла под их могущественным и однообразным влиянием. Только постоянство селективных условий способно было поддерживать направленное воздействие на сообщество предлюдей, которые в течение нескольких миллионов лет развивались по единому вектору — к человеку. Все улучшающаяся вертикальная походка, все более увеличивающийся и усложняющийся головной мозг, чрезвычайно медленная эволюция каменных орудий — все это говорит об однообразии требований, предъявляемых средой к формирующимся людям в те времена.

В-третьих, АСГфакторы носили несомненно волновой характер. Они появились где-то 20–30 миллионов лет, нарастали, сбрели силу около пяти миллионов лет назад, достигли апогея в предыстории и затем начали исчезать из эволюции или менять характер воздействия.

АСГфакторы должны казаться нам некоторым образом неуловимыми, прежде всего потому, что сегодня они уже потеряли былую мощь. Но еще и по той причине, что они почти не сказываются на микроэволюционных процессах. Биологу, оперирующему с ними, вехи макроэволюции кажутся или несущественными, или вовсе не имеющими эволюционного смысла. Так должна думать о придорожной рекламе улитка, ползущая по обочине спидвея.

И наконец, в-пятых, АСГфакторы наверняка влияли не только на гоминид, они сказывались и на других млекопитающих, на всех видах живого на земле. Для гоминид они оказались решающими, для прочих видов — могущественными, во многом изменившими их существование.

Если подвести итог размышлениям о специфике АСГфакторов, то следует признать, что во времена их действия биосфера имела, по-видимому, другое — непривычное лицо. Весь облик живого смотрелся несколько иначе, причем изменения коснулись не столько морфологии и физиологии видов, сколько поведения, которое хотя и запрограммировано в генотипе, но более лабильно и выступает инициатором, «лидером» эволюции^[170].

Последнее обстоятельство грозит превратить АСГфакторы в еще более неуловимые, поскольку поведение почти не оставляет палеонтологических следов и не сохраняется в окаменевшем виде. Но, с другой стороны, и это сильно облегчает задачу, оно ограничено определенным набором действий, которые неплохо систематизированы и изучены. Сделаны небезуспешные попытки наметить типовое поле поведенческих форм. Здесь и отношения между полами (промискуитет, полигиния, полиандрия, моногиния, моногамия), и отношение к запасанию продуктов, и виды сообществ, и формы внутристадного руководства, классы пищедобывающего, территориального поведения и т. п.

Существенно, что набор поведенческих решений используется тем полнее и шире, чем выше организован вид, но при этом даже «в группах животных с высоким уровнем развития встречаются нередко решения, свойственные более примитивным формам», и, что очень важно, «отбор решений всегда начинается снизу», с самых архаичных поведенческих реакций^[171].

Отправляясь от этих принципиальных требований к АСГфакторам, попробуем рассмотреть макроэволюционный процесс.

Известны всего три закономерности макроэволюции.

I. Ускорение развития

Эволюции понадобилось около трех миллиардов лет, чтобы пройти путь от первичных протобионтов до аэробных форм. Формирование наземных растений потребовало еще 500 миллионов лет. Птицы и млекопитающие выделились и развились от первых наземных позвоночных за 100 миллионов лет. Приматы появились за 12–15 миллионов, для антропосоциогенеза оказалось достаточно пяти миллионов лет^[172].

Скорость эволюции неравномерна у разных групп организмов, что зависит, по-видимому, от цепей питания и размножения. И. И. Шмальгаузен установил, что организмы, единственным способом защиты которых служит быстрота размножения (планктон, бактерии, водоросли и т. п.), эволюционируют медленнее прочих; чуть быстрее их — те, кто применяет пассивные способы обороны: моллюски с прочными створками, высшие растения; на втором месте по скорости эволюции стоят животные, спасающиеся бегством, на первом — хищники.

Причины этого ускорения в развитии биосферы неясны. Можно ли связать их с антропосоциогенезом? Разумеется, ускоренное развитие гоминид в какой-то степени объясняется тем, что оно проходило в быстро меняющемся мире, требуя от них более гибких, динамичных реакций. Но что же дальше? Прекратилось это ускорение, и биосфера перестала продуцировать новые виды гоминид, остановившись на человеке, — почему? И каковы причины этого ускорения? Не зная ответа, мы подставляем на место Творца мифическое «Ускорение». То, что ускорение эволюции существовало, — бесспорно, остается лишь одно: выяснить, почему оно пошло на спад.

II. Увеличение плотности и разнообразия видов живого

Из всех видов живого, когда-либо появлявшихся на нашей планете, до наших дней сохранилась примерно одна тысячная доля. Известны и более или менее подробно описаны два миллиона видов, из них около 1,2 миллиона — животных (900 тысяч видов членистоногих, 110 тысяч — моллюсков, 42 тысячи хордовых). Оценок подобного рода немало: несмотря на разницу в цифрах, среди них нет ни одной, которая отличалась бы на порядок от прочих^[173].

Увеличение плотности и разнообразия живых существ, бесспорно, сказалось на антропосоциогенезе. Предлюди действовали в усложненной и разнообразной природной среде, требовавшей от них отличной ориентации, знания большого числа критических ситуаций и т. п. И все же по причинам, высказанным ранее, увеличение разнообразия и плотности земного населения едва ли было фактором АСГ: ведь оно нарастало, а земля прекратила продуцировать новые виды гоминид.

III. Волны макроэволюции

О том, что существуют волны макроэволюции, хорошо знают палеонтологи. Известна так называемая шкала Ньюэлла, который сопоставил и проанализировал данные о первом и последнем появлении в палеонтологической летописи в систематике К. Линнея. При этом выяснилось, что вымирание происходит с высокой скоростью и захватывает в одно и то же время совершенно, казалось бы, не связанные между собой виды. Так, у аммоноидов и рептилий роковым стало время поздней перми, позднего триаса и позднего мела. Глубокие провалы, волны вымирания, отражающие эпохи массовой гибели, лежат в позднем кембрии, позднем девоне и позднем мелу. Более слабые приходятся на концы промежуточных периодов.

Появление новых семейств происходило тоже волнообразно Пики зарождений видов в общем следуют за провалами кривой вымирания, хотя и с некоторым опозданием, достаточным для широкого распространения новичков по лику планеты.

Невозможно объяснить волны макроэволюции имманентными причинами, скрытыми в генных системах. Существуют же виды, которые, не вырождаясь и не вымирая, живут сотни миллионов лет. Не в состоянии объяснить эти волны и климатическая теория. Морские рептилии, более других застрахованные от воздействия погодных перепадов, вымерли, — среди них ихтиозавтры, плезиозавры, мозозавры. Вымерли также и птеродактили. А крокодилы и гаттерии выжили, несмотря на тяжкие климатические колебания.

Ясно одно: волны макроэволюции существуют, их воздействие на биосферу избирательно и специфично, оно несомненно влияет на темп эволюции.

До последнего времени поиски такого фактора не давали сколько-нибудь обнадеживающих результатов. Главная трудность состояла в том, что не был известен механизм связи внешней среды с темпом мутации, частотой кроссинговера и поведением организма. Недавние исследования показали, что такой механизм существует и, как оказывается, давно известен. Но его эволюционная роль выявлена значительно позднее. Я имею в виду стресс. В естественных условиях стресс возникает в результате повышенной эмоциональной возбужденности как ответная поведенческая и физиологическая реакция на условия окружающей среды. Прямое следствие стресса — резкое увеличение числа мутаций и кроссинговера. Проведенные эксперименты на домовых мышах и лисицах показали, что в потомстве стрессированных самцов процент мутаций и рекомбинантов значительно выше, чем в потомстве нестрессированных^[174]. При этом увеличение частоты кроссинговера не было прямым ответом на средовое воздействие, а именно — на стресс, то есть поведенческую и физиологическую реакцию организма. У лисиц частота мутаций после стресса повышалась на 2–4 порядка^[175].

Не менее важно и другое: в естественных условиях стресс как ответ организма на средовое воздействие нередко влечет за собой явно выраженное стремление эмоционально возбужденных особей образовать специфическое сообщество, базирующееся на имитативности. В критической ситуации, какова бы ни была ее причина, формируется более или менее большая группа особей, где действуют законы подражания. Пожар, сильное и неожиданное похолодание, извержение вулкана, наводнение, вторжение хищников, неурожай, повышение возбужденности экологических соседей и т. п. — все, что неожиданно, опасно и грозит виду нарушением его гомеостаза, тут же сказывается на эмоциональной сфере каждого организма, входящего в популяцию, и заставляет сплотиться в группы возбужденных и перевозбужденных особей. Из набора поведенческих форм избирается при этом всегда одна и та же — самая архаичная — сообщество, созданное на началах имитативности.

Рассмотрим этот процесс пристальнее, поскольку он имеет для антропосоциогенеза исключительную важность.

Сумма приемов и форм поведения животного может быть разложена на отдельные комплексы фиксированных действий (КФД). Эти КФД стандартны и стереотипны. Варьируя их и выбирая на каждый случай свой КФД, животное по возможности избегает стрессовых ситуаций, грозящих ему опасностью. Сумма КФД в целом обеспечивает жизнеспособность вида, адаптированного к определенным условиям существования. Стабильность жизненных условий в пределах каких-то границ — гарантия того, что сумма КФД обеспечит выживаемость вида в борьбе за существование.

Постепенно сумма основных КФД входит в генотип, то есть обретает наследственную запрограммированность. Чем моложе вид, тем она слабее; чем вид эволюционно старше, тем сумма КФД прочнее, следовательно, менее поддается эволюции в экстремальных условиях. И тем жестче связь вида со стабильностью привычных условий его жизни! О степени «закостенелости» вида свидетельствуют, в частности, и развившиеся на основе привычной суммы КФД иерархические отношения внутри стад (стай), где имеются свои «касты», разделена территория с соседями и т. п.

Что же произойдет в том случае, если по каким бы то ни было причинам изменятся привычные параметры среды? Закодированная в генотипе каждого ор^ганизма сумма КФД неожиданно откажет. Достижение будничных целей полностью или частично сделается невозможным. Для особи это означает катастрофу: инстинкт, переданный по наследству и исправно действовавший в течение сотен тысяч лет, превращается в ненужный и обременительный. Он не работает! Необходимо сформировать новый КФД, но ведь это дело не одного поколения… Если условия меняются медленно, то вид меняет поведение спокойно. Но если они меняются круто?

Возникает хаос, сокрушающий привычные отношения в стадах и стаях. Ломаются прежние системы доминирования-подчинения, уничтожается кастовость, сметается иерархия. В сообществе образуется сумятица, животные мечутся из стороны в сторону, толкутся на месте. Это момент слома наследственной стратегии поведения, когда выбрасываются вон КФД.

Внутреннее смятение легко прослеживается на уровне особи по так называемым смещенным рефлексам (их нередко называют компенсаторными, неадекватными). Когда животное на привычный раздражитель отвечает привычной реакцией, а в ответ не получает привычного подкрепления, оно оказывается словно бы в смущении: КФД отказал — что делать? И оно делает то, что «первое придет в голову», хотя при этом и не достигает порой поставленной цели. Или достигает ее — это бывает однако столь редко, что такой случай маловероятен. Но для тысяч и миллионов особей, находящихся в эмоционально напряженном сообществе, такой единственно верный выход может найтись. Смещенные рефлексы обладают огромной имитатогенностью (о чем писал еще Б. Ф. Поршнев), и тогда найденному выходу следуют все сородичи.

Если внутри сообщества отношения слишком крепкие и хаос их сломить не в состоянии, дело плохо: вид погибает. Он вымирает, не сумев преодолеть накопившийся груз наследственных поведенческих реакций, иерархии и кастовости. Погибает быстро — и тем быстрее, чем дольше он господствовал в своей среде обитания. Так не пощадило время властвовавших на Земле динозавров, миллионы лет вырабатывавших свою сумму КФД: они не сумели преодолеть иерархию и кастовость, отказаться от накопленных тысячелетиями «традиций» и оказались бессильными перед лицом неожиданного и, по-видимому, малозначительного стрессфактора. Динозавров подвела не слепота поведенческих инстинктов, а их укорененность, «закостенелость».

Но если вид эволюционно молод и способен перешагнуть через наследственные КФД, отбросить иерархию в стадах и стаях, сплотиться на основе высокой имитативности в эмоционально напряженные сообщества, то он получит доступ к следующей стадии развития. Ее обеспечивает высокий темп мутаций и частота рекомбинаций, происходящих по вине стресса, стабильность (уже в новых условиях жизни) селективного фактора. Эмоционально напряженные сообщества остаются на некоторое время в качестве рудимента, входящего в новые КФД, хотя бы стрессфактор из окружающей среды уже исчез.

Стресс, таким образом, выполняет в природе важнейшие эволюционные функции. Он не только ускоряет темп мутационных процессов и кроссинговера, создавая пишу для естественного отбора, но и способствует вхождению особи в эмоционально напряженное сообщество, помогающее отыскивать новые приемы поведения, необходимые для адаптации в изменившихся средовых параметрах. Он оказывается важнейшим механизмом макроэволюции, связывающим биосферу с «мертвой» природой.

Теперь можно с достаточной достоверностью определить, что представляет собой шаг макроэволюции и каковы его составляющие. Начальное условие макроэволюционного изменения — более или менее высокая волна возмущения биосферы в районе обитания популяции. Волна поддерживается как катастрофическими явлениями, так и поведением экологических соседей (хищников, травоядных, урожайностью лесов и степей и т. п.). Волна биосферы воздействует на популяцию и ее отдельных особей как стрессфактор, который может иметь различную силу и направление. Если его величина достаточно сильна и постоянна, то популяция или весь вид обретают новый поведенческий «строй»: в нем разрушаются былые касты и иерархические связи, ломаются наследственные КФД; под влиянием хаоса исчезают некогда прочные и налаженные сообщества, стрессируемые не только влиянием окружающей среды, но и самовозбуждением, сохраняющимся на протяжении жизни многих поколений, то есть стрессфактор усиливает и удлиняет существование за счет самого себя.

Последовательное стрессирование поколений в эмоционально напряженном сообществе необыкновенно ускоряет темп мутаций и частоту кроссинговера. Это порождает возможность появления новых морфологических признаков и КФД которые проходят проверку и отбор в новых параметрах среды. Наконец, по мере спада волны в биосфере и отработки новых КФД, стрессфактор слабеет и исчезает, эмоционально напряженное сообщество, сохраняясь в рудиментарных формах, в целом уступает свое место стадам (или стаям), где устанавливается система иерархических связей, кастовость и т. п.

Эволюционный маховик завершил круг! Мы проследили законченный цикл макроэволюции. Наступает период поддержания гомеостаза, сохраняющего накопленную адаптацию к изменившимся условиям обитания. Естественный отбор стабилизируется и на протяжении многих последующих поколений не приводит к решительным новациям. Если сумма накопленных КФД в общем и целом не затрагивается новыми волнами биосферы и не порождает очередного стрессфактора, то вид может сохраняться в природе неопределенно долго — миллионы, а быть может, и миллиарды лет…

Прежде чем перейти от общих проблем макроэволюции к специфическим АСГфакторам, необходимо всмотреться в организацию эмоционально напряженных сообществ, примеры которых в изобилии дает биосфера. На всех филогенетических уровнях они имеют широкое хождение, их можно наблюдать у одноклеточных и многоклеточных, у моллюсков и у хордовых, у насекомых и у млекопитающих, у приматов и у человека.

Эмоционально напряженные сообщества, основанные на подражании^[176], хорошо известны этологам, социальным психологам, криминалистам и историкам. Эти сообщества располагают сходными структурами и рядом общих особенностей.

Так, изучая скопления неретических мизид, этологи обнаружили, что они одновозрастны, сохраняют относительное постоянство пространственной обособленности, в аквариуме поддерживают плотность примерно 50 экз. на литр, соблюдая между собой определенные интервалы, и ориентированы головой к хвосту впереди стоящего. Их тела параллельны телам плывущих рядом. Они находятся в стрессовом состоянии, словно ожидая нападения. Такая диспозиция выгодна всему ансамблю, так как помогает уклоняться от хищников. В таком состоянии ансамбль не обладает четкой иерархической структурой и обозначенным «лидером»^[177]. Нет иерархии и в охотящейся стае кальмаров^[178]. У рыб удается проследить лидера-инициатора, который первым вступает в реакцию и провоцирует за счет подражания лавинообразную реакцию партнеров по косяку (станичке, стае). Такой лидер, как правило, случаен, его роль не закреплена за одной особью^[179]. Известны случаи эмоционально напряженных сообществ у змей^[180], широко распространены они у насекомых^[181], лягушек^[182], черепах^[183]. Особенно интересны наблюдения над эмоционально напряженными сообществами птиц: их полет представляет идеальную картину для этолога. Вот пример очень точного описания того, как хаос в скоплении сменяется эмоционально напряженным сообществом: «Их (чаек) громкие мелодичные голоса слышишь задолго до того, как увидишь самих птиц, которые сотнями кружат и планируют в вышине. Когда они скользят вниз, их удивительные белые крылья снова и снова вспыхивают на солнце. Они кружатся, будто огромные снежные хлопья в буран, опускаясь все ниже, словно бы в полном беспорядке. Эта великолепная сцена может длиться около четверти часа. Кажется, что птицы вот-вот опустятся на землю, но они вновь взмывают в вышину. Внезапно они точно по команде перестают кричать и уносятся на запад, но уже не как хаотичное облако, а все как одна. И в этот день мы уже больше ничего не видим»^[184].

Нико Тинберген подметил все основные моменты: хаос с его беспорядком, затем образование строя, единообразности поведения в стае, когда все птицы действуют «как одна», мгновенность перехода от хаоса к строю.

Резкий взлет имитативности наступает в природе у млекопитающих, самого молодого крупного таксона древа эволюции. Хорошо исследованы эмоционально напряженные сообщества у леммингов, антилоп^[185], сайгаков. Так, к железной дороге сайгаки подходят обычно мелкими стадами. Необычное препятствие как бы «сбивает их с толку», они мечутся и образуют крупные стада. В течение нескольких дней они ходят вдоль железной дороги, образуя гигантские скопления в несколько десятков тысяч особей. В какой-то момент из этой многотысячной массы вдруг выделяется самка-лидер, она первой перебегает дорогу. За ней устремляются остальные, но не широким фронтом, а цепочкой. Удержать их невозможно; они лезут под колеса, их давят, и они давят друг друга. А в небольших табунах обычно главенствует самец^[186]. Видимо, та же «неудержимость» характерна и для эмоционально напряженных скоплений кашалотов^[187], нарвалов и даже белых медведей^[188]. Красочны описания табуна оленей. «Вид массы животных будит у любого человека какое-то странное ощущение. Мы воспринимаем табун как одно многоголовое существо», оно похоже на «большой темный шар», в котором смешаны несколько стад и где «утратили свою роль вожаки»^[189]. Лучшие примеры лидеров в табунах оленей, баранов, сайгаков дают самки^[190].

Интересно, что и у растений обнаружены скопления, обладающие признаками эмоционально напряженных сообществ: «строи» определенная степень плотности (загущения посевов) и т. п.^[191]. Можно пойти еще дальше «назад», в мир органики и неорганики — и там мы встретим подобную организацию. Но пока остановимся на приведенных примерах: они дают достаточно ясное представление о распространенности в живой природе эмоционально напряженных сообществ, чья роль, по-видимому, далеко не одинакова в выполнении жизненных функций разных видов. Сегодня трудно разглядеть их эволюционное значение, но оно было несомненно важным в момент формирования вида.

Попробуем выделить фазы возникновения и наметить особенности эмоционально напряженных сообществ.

Скопление множества особей перед лицом «непонятной трудности», опасности или угрозы, избежать которых с помощью обычных КФД не удается, приводит к некоторому смятению, сумятице и возрастанию эмоционального напряжения. Это момент хаоса в скоплении. Особи беспорядочно мечутся из стороны в сторону, не зная, что предпринять. В это время происходит слом иерархии — вожаки теряют «власть», упраздняются «касты», исчезают привычные КФД. В хаосе все равны перед общей опасностью и друг перед другом.

В какой-то момент хаос сменяется строгим строем, четким порядком. У черепах это ряды, у птиц — косяки, ниточки, шары; у пчел рой носит форму вытянутой тучки, кометы; у оленей табун похож на «большой темный шар», или, скорее, на каплю, текущую по наклонному стеклу. У рыб косяки способны обретать разнообразные формы — от шара до конуса. По-видимому, форма эмоционально напряженного сообщества зависит от среды, в которой живут и действуют организмы. Воздух и вода способствуют образованию сфероидных скоплений, плоскость земли — каплеобразных.

В эмоционально напряженных сообществах выделяется лидер, способный увлекать за собой остальных. Он не обладает «властью» или силой ума. У него лишь более яркая и скоростная реакция на неожиданную опасность или внезапно появившуюся трудность. Лидерами чаще всего становятся самки.

Для создания эмоционально напряженного сообщества необходимо значительное число особей. В какой-то момент их количество становится критическим, эффект группы начинает ощущаться явственно, и тогда скопление готово к «затабуниванию», сплочению.

Пребывание в эмоционально напряженном сообществе может быть сугубо временным или постоянным. Некоторые виды обладают способностью проводить в нем большую часть своей жизни, другие сплачиваются перед лицом опасности, третьи — при необходимости нереста, сопряженного с преодолением чрезвычайных трудностей, и т. д.

Биосфера — гигантская гомеостатичная система, поддерживающая существование своих видов. Она подвижна, динамична и в то же время поразительно устойчива ко всякого рода катастрофам. Это отнюдь не означает, что она к ним безразлична или обладает способностью гасить их мгновенно и безболезненно. Горообразование, вулканическая деятельность, климатические и погодные колебания, космические вторжения физических тел (метеориты, пыль) и смертоносных излучений, землетрясения, наводнения, штормовые ветры, цунами, приливы и отливы, перемены магнитного поля — все они безжалостно бьют по биосфере.

Многие из них имеют циклический характер. Раз в 17 миллионов лет Солнце вместе со своими планетами приближается к центру Галактики, где повышенная плотность звезд, магнитных полей, космических лучей. С ними частично связаны крупные земные катаклизмы — климатические колебания и горообразовательные процессы. Раз в несколько миллионов лет происходят инверсии магнитного поля Земли. Известен 11-летний цикл вспышек на Солнце, влияющих на погоду на Земле. Взаимоотношения Земли — Солнца — Луны периодически порождают сизигийные приливы.

Во всех этих случаях биосфера нашей планеты не остается спокойной. Нарушения стабильности условий жизни тревожат и возбуждают живое, сплачивая виды в эмоционально напряженные сообщества. В биосфере поведение одних видов сильно влияет на поведение других. Поэтому биосферные возмущения перекидываются на соседей, распространяясь от эпицентра стресса все дальше и дальше. Возникает волна, способная взаимодействовать с другими волнами, резонируя или угасая. Именно в силу гомеостатичности биосферы часть мелких возмущений должна не только гаснуть, но и складываться, усиливаться, образуя как бы вспучивания и укрупнения, порождающие, в свою очередь, еще более крупные волны.

Самая нижняя и соответственно самая «мелкая» из них формируется непосредственно под влиянием удара по биосфере, то есть катастроф и катаклизмов. Она может носить «точечный», региональный или глобальный характер. Не влияние на макроэволюционные процессы, по-видимому, ничтожно. Как правило, она приводит к вымиранию или значительному ослаблению вида, затрагивая все живое вокруг региона катастрофы. Она, однако, не исчезает бесследно, сталкиваясь с аналогичными возмущениями и образуя волны второго порядка, а те — третьего, четвертого и так далее. Они способны растягиваться на века и тысячелетия, на миллионы лет. У них разная пологость и крутизна взлета, они избирательны по отношению к различным видам живого, их трофическим цепям. Так, волна вымирания динозавров захватила все наземные виды, у которых вес отдельной особи превышал девять килограммов^[192].

Попробуем классифицировать биосферные возмущения, делающие нашу планету похожей на пульсар, всплески которого порождают новые крупные таксоны древа эволюции и сметают с лица земли «устаревшие» виды живого.

Наиболее длинная, гигантская волна имеет глобальный миллиардолетний масштаб и является фундаментальной причиной возникновения жизни на земле, биосферной эволюции в целом.

Короче волна биогеологической эры, очерченная миллионолетней синусоидой, в течение которой происходили события, заметные в палеонтологической летописи.

Еще круче и, следовательно, короче, волна магистрального порядка, захватывающая сотни тысяч лет, в течение которых происходят реальные эволюционные перемены.

Глобальная волна неощутима и неуловима для наблюдателя, живущего ограниченный веком срок. Так в открытом океане незаметны цунами. Они поднимают корабль вверх и плавно опускают его вниз — ни качки, ни волнения поверхности, ни даже самой волны путешественник на корабле не ощутит. Биогеологическая и магистральная волны уже могут быть отмечены в палеонтологических раскопках, эти волны выводятся на эмпирическом уровне, в процессе осмысления добытого материала. Самая короткая волна биосферного возмущения — локальная, длящаяся заметные наблюдателю сроки.

Все типы волн: глобальная, биогеологическая, магистральная и локальная — обладают способностью взаимодействовать друг с другом, образуя вспучивания и провалы, результаты резонанса и взаимного погашения возмущений. Последствием резонансов, доказательством их былого могущества для наблюдателя остаются эмоционально-напряженные сообщества. Последние вспучивания, образованные резонансом глобальной, биогеологической, магистральной и локальной волн, породили бурное размножение млекопитающих, затем самого молодого их отряда — приматов, и в нем — юного семейства гоминид. На последних пришелся, видимо, самый пик резонанса. «Человек венчает собой одно из прогрессивных направлений; но грызуны, птицы, крылатые насекомые, пустынные кустарники и однолетние растения пустыни венчают на данном этапе истории Земли другие такие направления»^[193].

Бурное размножение и расселение по лику земли млекопитающих, после него — столь же интенсивное размножение и расселение приматов; наконец, появление антропоидов, прегоминид и гоминид, которые вскоре заполонили Старый Свет, — вот три этапа взлета волны, ее пика, который оставил свои глубокие следы во всех видах живого, став одновременно главным фактором антропосоциогенеза.

Пик резонансной волны вызвал к жизни высочайшую имитативность, которая нарастает в линии «низшие обезьяны — антропоиды — человек». На этот факт указывает не только Б. Ф. Поршнев, который исследовал имитативность по всей линии досконально, но и другие приматологи и АСгенетики^[194]. Вспомним, наконец, что, по мнению Ч. Дарвина, именно подражание сыграло решающую роль в антропосоциогенезе. А вот итоговый вывод Б. Ф. Поршнева: «В патологической и нормальной психологии человека исследования вскрыли «нижний этаж», хорошо прикрытый завершающей стадией эволюции: огромную силу и огромный диапазон автоматической имитативности. Мы имеем вcе основания приурочить время расцвета этого свойства высшей нервной деятельности к филогенетическому промежутку между антропоидами (высшими обезьянами) и современным человеком»^[195].

Следует заметить, что взлет имитативности, прослеженный в ряду «низшие обезьяны — антропоиды — человек», не уникальное и единичное явление в биосфере. Почти одновременно вперед рванулись дельфины, вороны, олени и лошади, волки… Приматы были самым молодым видом среди них, и, следовательно, их сумма КФД отличалась наименьшей окостенелостью, они легче других отбросили иерархию-доминирование в своих стадах, быстрее и интенсивнее перешли к образованию эмоционально напряженных сообществ, регулируемых на началах высокой имитативности.

Только один вид дошел в своем развитии до разума и социума, но в общий процесс развития бросились и другие. И то, что до «финиша» добежал человек, — это как раз дело случая, остальное закономерно.

Палеолит стал эпохой человеческой предыстории благодаря действию на всем его протяжении мощного АСГфактора: резонанса биосферных волн, сломавших в молодых видах живого привычные КФД и образовавших эмоционально напряженные сообщества; наиболее яркие и жизнеспособные среди них были, видимо, У прегоминид и гоминид. Предыстория, таким образом, есть не что иное, как становление, развитие и постепенный распад этих сообществ.

Глава девятая. БАЗОВАЯ ТЕОРИЯ АСГ

У человека могут быть две души — одна внешняя, которая служит ему постоянно, и другая внутренняя, которая пробуждается изредка, но, проснувшись, живет интенсивно и ярко. Подчиняясь первой, человек бреется, голосует, платит налоги, содержит семью, покупает в рассрочку мебель и вообще ведет себя нормально. Но стоит внутренней душе взять верх, и в один миг тот же человек начинает изливать на свою спутницу жизни поток яростного отвращения; не успеете вы оглянуться, как он изменяет свои политические взгляды, наносит смертельное оскорбление своему лучшему другу, удаляется в монастырь или в дансинг, исчезает, вешается, или — пишет стихи и песни, или целует жену, когда она его о том не просила, или отдает все свои сбережения на борьбу с каким-нибудь микробом. Потом внешняя душа возвращается, и перед нами снова наш уравновешенный, спокойный гражданин. То, что было, это всего лишь бунт Индивидуума против Порядка: надо было перетряхнуть атомы человека, чтобы дать им снова осесть на положенных местах.

О'Генри

О силе былой волны макроэволюции нам напоминают архаичные формы эмоционально напряженных сообществ, сохранившихся до наших дней. Бели мы обратимся к человеку, то обнаружим их рудименты и в его мире. Это не что иное как толпа, — таков основной и неизбежный вывод из анализа макроэволюции. Необходимо признать, что наши далекие предки жили, действовали, спасались от хищников и уничтожили их в борьбе за существование с помощью вполне понятного нам, людям, объединения — толпы.

Такой вывод однозначен, недвусмыслен и… тяжек! Весь наш разум противится ему.

Прежде всего, не нова сама идея. О роли толпы в Истории писали психологи прошлого века: Г. Тард, С. Сигеле, Г. Лебон и др. Они выдвинули концепцию толпы как орудия презренной черни, бунта темных, а порой и преступных элементов. В их глазах толпа представляла собой нечто отвратительное, низменное, грозящее свергнуть общественные устои. Толпа стала символом криминальною начала в человеке.

Социально-психологическая теория толпы подверглась жестокой критике в начале XX века. С этого времени она сошла в анналы науки, почти перестав привлекать внимание социологов и психологов^[196]. Поэтому первая их реакция на упоминание «толпы» будет, очевидно, отрицательной, все это уже было на донаучном уровне, стоит ли вновь возвращаться к устарелым идеям?

Стоит… Хотя бы по той причине, что история науки — не столько свалка идей, наподобие кладбища выброшенных за ненадобностью машин, сколько собрание недостроенных архитектурных ансамблей: иные из них не завершены отнюдь не из-за проектных дефектов, а из-за недостатка материалов. Старые идеи нередко обретают новую жизнь, история науки полна примерами подобного рода.

Наиболее сильное возражение против использования каких-то элементов теории толпы скрыто не в научной аргументации, а глубже: нам, людям, неприятно, более того — противно думать, что разум произрос из столь темной и неразумной общности. Протестует даже не мысль, а подсознание: человек, царь природы, должен был возникнуть с помощью более благородных и пристойных средств.

Из этого подспудного убеждения исходят многие АСгенетики, выдвигая следующую аргументацию: человек — венец творения, его общности (семья, род, племя, народ) обладают жесткой иерархией, в них всегда были и есть кастовость, доминирование, распределение власти. В целом эти свойства аналогичны обезьяньим сообществам. Следовательно, высший этап их развития соответствует низшему этапу развития человека.

Мы уже встречались с подобной точкой зрения, ивторично критиковать ее не имеет смысла. Добавим единственный довод: новый, нарождающийся вид из всех типологических решений поля повеления выбирает обычно самые архаичные, начиная «снизу», с эмоционально напряженного сообщества. Переход к новому виду требует слома былой иерархии, уничтожения прежней стратегии поведения. А выработка новых КФД обязательно сопряжена с хаосом — пусть временным! Он сметает начисто былую иерархию. Ни семья, ни род, ни племя, народ или даже стало (пусть оно «первобытное» или какое-то еще) не могли быть исходным началом, первичной общностью АСГ: все эти объединения имеют разветвленную кастовую структуру, иерархию внутри объединения, где соблюдается доминирование одних над другими. Простейшая форма сообщества всего этого не содержит, она опирается исключительно на подражание, имитативность. В среде людей и, очевидно, их далеких предков такой формой объединения могла быть лишь толпа, единственный экологический рудимент, сохранившийся и по сию пору во всех ветвях человечества.

Впрочем, и это надо четко представлять себе, в эпоху предыстории существовала не толпа, а ее зародышевая, предковая форма. В толпе действуют люди, наделенные второй сигнальной системой; в прообразе толпы — назовем ее пратолпой — никто речью не обладал. Пратолпа была эмбрионом толпы, но это вовсе не означает соответствия предка потомку, хотя во многом они схожи.

Человечеству нельзя открещиваться от образа жизни своих пращуров, ибо, не зная подлинных его форм, мы, быть может, совершаем одну из фундаментальных ошибок в понимании самих себя. Но еще меньше прав отказываться от изучения толпы имеют специалисты, которые часто рассматривают ее даже не как организацию вообще, считают ее неорганизованным сборищем или скопищем^[197]. Для отечественных АСгенетиков изучение толпы и признание ее предковой формой организации сообщества предлюдей немыслимо еще и потому, что Тард, Сигеле и другие психологи и социологи конца XIX века пытались поставить свою теорию на уровень социологической, объясняющей истерию. Тем самым она вступила в конкуренцию с марксизмом. До последнего времени имена теоретиков толпы упоминались в научной печати не иначе как с добавлением бранных эпитетов. Их объявляли реакционерами, пытающимися очернить стихийные действия масс. Не сумел противостоять общему напору и такой самостоятельный мыслитель, как Б. Ф. Поршнев, который считал, что общности, носящие характер «чисто психологических сцеплений», не оказали влияния на развитие и становление человека^[198].

Вместе с тем Поршнев выдвигает против теории толпы серьезный аргумент. Крупные скопления, создавшиеся на основе имитативности, нередко погибают. Так, тонет в море саранча, собравшаяся в огромные полчища; умирают кашалоты, выбрасывающиеся на берег, и т. п. «Сила имитативности, если она не ограничена внутренними границами стада, вполне обособленного от других стад, а также некоторыми трансформациями, которые она испытывает внутри стада, влечет к биологической катастрофе целые популяции»^[199].

Серьезен ли этот довод? А как же с табунами лошадей и оленей — почему они не гибнут целыми популяциями? Настолько уж трудно эволюции поставить «мембраны» или встроить иные приспособления, чтобы оградить вид от биологической катастрофы? И почему, если эволюция применила эти конструкции у оленей, она не могла повторить их у гоминид?

Таким образом, весь круг аргументов и возражений против толпы как этологического рудимента предыстории оказался исчерпанным. Однако посмотрим, как выглядит толпа у таких внимательных и заинтересованных наблюдателей, как психологи XIX века. Их наблюдения тем более важны, что они, кажется, чуть ли не единственные специалисты, которые дали себе труд запечатлеть и показать толпу объективно.

Пользуясь терминологией Г. Спенсера, С. Сигеле пишет: «Толпа представляет из себя человеческий агрегат, разнополый по преимуществу, так как она составлена из индивидов обоего пола, всех возрастов, классов, социальных состояний, всех степеней нравственности и культуры и по преимуществу же неорганический, так как образуется без предварительного соглашения, произвольно, неожиданно»^[200]. Суть схвачена верно: хаотическое, разнородное сборище неожиданно превращается в эмоционально напряженное сообщество. Г. Тард пишет о «груде разрозненных, не знакомых между собой людей», подчеркивая что их достаточно для образования толпы. Кто бы ни оказался в сборище: люди разных возрастов и профессий, культур, классов, наций — все они начинают вести себя унитарно, одинаково, как члены единого агрегата. Привычные социальные роли: отец, мать, сын, рабочий, служащий, пассажир, прохожий, преступник или моралист — спутаны, скомканы, отброшены как бы за ненадобностью.

«Лишь только искра страсти, перескакивая от одного к другому, наэлектризует эту нестройную массу, последняя получает нечто вроде внезапной, самопроизвольно зарождающейся организации, — писал С. Сигеле. — Разрозненность переходит в связь, шум обращается в нечто чудовищное, стремящееся к своей цели с неудержимым упорством. Большинство пришло сюда, движимое простым любопытством, но лихорадка, охватившая нескольких, внезапно овладевает сердцами всех, и все стремятся к разрушению»^[201]. Отдадим должное наблюдательности С. Сигеле: он подметил и разложил образование толпы на несколько фаз, дав им характеристики.

Первая фаза состоит в схождении, сборе в одно место разного рода людей, привлеченных сюда отнюдь не гневом или страхом, — теми эмоциями, которые затем властно влекут за собой толпу. Они пришли на зов, на крик о помощи, а порой и неизвестно почему, движимые лишь тем, что увидели, как толпятся другие. Словно какая-то неведомая сила потянула их за руку и привела к куче людей, сплотив в единый «агрегат».

В этот момент идет касание друг друга локтями и плечами, обмен взглядами, жестами, обрывками фраз, выкриками, которые возбуждают людей. Именно в этот период, который может быть очень кратким по времени, но способен и растягиваться на неопределенный срок, все члены будущей толпы уравниваются между собой, ломаются привычные каждой индивидуальности те или иные поступки. В душах царит хаос, сталкиваются противоположные желания, мнения, настроения, стремления… Постепенно возбуждение достигает большой силы, наступает сумятица, толкучка. Внутренние колебания сопровождаются внешними, они быстро усиливаются, достигая критической точки, за которой — если не последует какого-то разряжения — может возникнуть сумасшествие. Такие случаи нередки во время войны, когда целые воинские соединения, попав в засаду и скучившись в толпы, не находили выхода из положения. Большинство погибает под огнем противника, но уцелевшие оказываются психически ненормальными. Человеческая психика не способна длительно выдерживать хаос.

Но обычно вслед за хаосом наступает вторая фаза толпового образования — в этот момент исчезают внутренние противоречия в скоплении, по нему пробегает «искра страсти», одно чувство охватывает всех. Причем это происходит мгновенно, словно действительно искра облетела. Секунду назад люди еще не знали, гневаться им или пугаться, но коль скоро единая эмоция охватила всех и каждого, толпа следует ей безоглядно. Способом передачи «искры страсти» служат как слово, так и выкрики, жесты, телодвижения, песни, вопли. Особенно важны для толпы первосигнальные знаки информации, раскрепощающие ее эмоции.

С момента вступления во вторую фазу толпа обретает строй: она выглядит как единый организм, обладающий одинообразностью поведения. Для нее характерно «стремление производить одни и те же жесты, испускать одни и те же крики, напевать одни и те же песни»^[202].

Тард подметил сверхобычное увеличение силы людей, входящих в толпу, высказав мнение, что именно этот прирост силы обеспечивает птицам и другим животным дальние перелеты и переходы во время миграций^[203]. Огромная сила, сверхобычная скорость передвижения, унитарность действий, строй — все это заставляло людей видеть в толпе единый организм. И. С. Тургенев называл толпу «многоголовым зверем, легко попадающимся на любую приманку».

После скучивания начинается третья фаза — действие толпой. Это всегда бег и разрушение. Толпа была изначально создана не для созидания. Разбить, уничтожить, разнести по камешку, истребить, убить, разорвать — все это с огромной силой и скоростью — вот чем характеризуется третья фаза толпы.

Но, наконец, эмоция насыщена. Действия толпой на этом не прекращаются! Наступает четвертая фаза — веселье, бурный хохот, насыщение найденной пищей (сырым мясом, кусками только что убитого и т. п.), сексуальное удовлетворение. Женская толпа способна задушить в объятиях мужчину (такие случаи происходили в лагерной жизни), а женщины или дети, случайно попавшие в зону досягаемости толпы, могут оказаться объектами ее сексуального покушения.

Но и этот период проходит! Наступает итоговая фаза — растолпление, раскучивание. У людей появляется ощущение протрезвления, многие чувствуют раскаяние за совершенное, спешат разбежаться в разные стороны или заснуть. В душе у каждого полное опустошение, упадок умственных, физических и эмоциональных сил. Возвращается и прежнее ролевое поведение.

Как мы видим, под пером психологов толпа отнюдь не выглядит «простым сцеплением»! Это сложно организованная система, обладающая рядом важных особенностей.

Первое, что обращает на себя внимание, это сверхобычное увеличение силы и скорости движений в толпе. Оказывается, ее «общая сила больше, чем сумма индивидуальных сил»^[204]. Ясно, что общей сумме сил неоткуда взять прибавку, — только от увеличения индивидуальной силы каждого. Это положение не раз было проверено экспериментально и полностью подтвердилось: «уже простое пребывание в толпе сильно поднимает динамические силы» человека^[205]. Описал это явление и К. Маркс в «Капитале», когда утверждал, что сам контакт людей в простой кооперации «вызывает соревнование и своеобразное возбуждение жизненной энергии, увеличивающее индивидуальную производительность отдельных лиц»^[206]. Этот факт подтверждается исследованиями психологов Меде, Герцнера и других. Проверить его можно простым путем. «Школьнику дается силомер, и он выжимает свой максимум. Потом то же самое повторяется, но перед классом, — и результат неизменно выше. Подобных экспериментальных методик предложено и испытано много»^[207]. Вместе с силой в толпе увеличивается и скорость действий, быстрота бега. В панике ли, в ярости — толпа всегда несется словно по воздуху, от нее невозможно убежать, ибо — при прочих равных условиях — индивидуальных сил человека для этого недостаточно.

В толпе происходит уравнивание всех ее членов. Густав Лебон писал, что человек в толпе «перестает быть самим собой и становится автоматом, у которого своей воли не существует. Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек опускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации»^[208]. По мнению Н. Михайловского, в толпе происходит «уничтожение индивидуальности»^[209]. Особенно остро воспринимается это обстоятельство в войсках, когда армейское подразделение обращается в паническое бегство и происходит слом отношений «командир — подчиненный». В толпе нет разницы между солдатом и генералом! Все они равны, и былые чины не стоят ни гроша^[210]. В. М. Бехтерев утверждал, что отдельные лица в толпе как бы стушевываются, а С. Сигеле думал, что «масса отдельных личностей отождествляется с одной личностью»^[211]. Г. Тард полагал, что «простое скопище становится колоссальной личностью, в которой тысячи лиц сливаются в один смутный облик»^[212]. (Быть может, здесь уместно вспомнить знаменитый тост И. Сталина, произнесенный им в 1945 году, — за незаметные «винтики», принесшие победу в войне».)

Сравнивая между собой высказывания, необходимо отвергнуть предвзятые мнения, будто человек в толпе опускается на несколько порядков ниже его собственной цивилизованности. Суть в том, что он лишается свободы выбора — поступать так, как это соответствует его воспитанию, личным склонностям и идеалам. Толпа ограничивает волю и разум личности, сметая ее индивидуальные характеристики. Толпа сама становится единой громадной личностью и ведет себя так, как могла бы и миллионы лет назад. С помощью ее специфических механизмов, частично сохранившихся до наших дней, предлюди выжили в борьбе за существование, ведь пратолпа — из-за отсутствия второй сигнальной системы, сдерживающей эмоции и закрепощающей силу и скорость действия, — должна была отличаться от своего далекого потомка именно скоростью передвижения, страшной силой общего действия. И эти скорость и сила вырастали тем более, чем сильнее бушевала в пратолпе эмоция. А она склонна возрастать быстро и достигать гипертрофированных масштабов. «Совершенно одинаковые чувства, которыми воодушевлены все члены общественного целого, внезапно возвышаются до крайней степени напряжения, взаимно поддерживая и усиливая друг друга, как бы путем взаимного помножения», — писал Тард^[213]. С. Сигеле указывает на «мотив, соединявший несколько первых индивидуумов, который становится известным всем, проникает в ум каждого, и тогда толпа обретает единодушие^[214].

Эмоция толпы переменчива, ярость легко переходит в ужас, погоня превращается в паническое бегство, и наоборот. Розанов доказывает это положение опытом военных действий, когда панически бегущая толпа солдат в несколько секунд обращается в яростно атакующую волну.

Важнейшая особенность толпы и один из факторов ее скучивания — «критическая величина»: ниже ее мы обнаружим лишь остаточные следы толповых эффектов, выше — ослабление и распад единого «сверхорганизма» на несколько дочерних. Опыт криминалистики и бригад артельного типа доказывает, что критическая величина, где толповые эффекты проявляются наиболее ярко и полно, составляет 25–60 человек, оптимальная — 50. О высшем пределе толпы пишет А. С. Розанов^[215], о нем упоминает Л. Бальмонт: «Интентивность психического движения этого стремительного потока увеличивается по мере увеличения численности его капель»^[216].

Уместно напомнить: антропологи единодушно полагают, что предлюди жили группами, насчитывавшими «самое меньшее 15–20 особей», поскольку размеры их логова составляли примерно 7 на 6 метров^[217]. Высший предел определяется числом соседних «жилищ», которых насчитывают 3–4, то есть примерно те же 50–60 особей.

Скучивание и дальнейшее управление толпой происходит с помощью жестов, криков, песен, телодвижений. Здесь важно подчеркнуть два момента. Во-первых, речь занимает в тол повой сигнальной системе не единственное, а скорее подчиненное место. Главная роль отводится первосигнальной системе: жестам, выкрикам, телодвижениям и т. п. Обращаться к толпе с разумной речью, втолковывать ей логические аргументы бессмысленно, а порой и опасно. Она плохо реагирует на доводы рассудка и не подчиняется увещеваниям. Зато первосигнальные посылки воспринимаются ею с охотой, им она подчиняется легко, слушаясь выкрика, яркого и доходчивого жеста.

Во-вторых, толпа бурно реагирует на ритмические стимулы, возбуждающие ее эмоцию. Ритмические хлопки, удары в бубен или барабан, даже в грудь, ритмические выкрики, ритмы возбуждающих мелодии и песен, вскидываемые в едином ритме руки со сжатым кулаком, ритмический рев глоток — вот, что ведет за собой и возбуждает толпу. Характерно, что ребенок проявляет способность воспринимать ритм намного раньше, чем смысл слова^[218]. Все это свидетельства древнейшего происхождения толпы, ее былого могущества, когда она находилась в своем расцвете.

Внезапная организация толпы после фазы хаоса поражает всех ее исследователей. Представление о бесформенности этого «агрегата» абсолютно неверно!^[219]. А. С. Розанов, наиболее заинтересованный в этой проблеме и понимавший значение строя для армии, подчеркивает, что во время митинга толпа образует круг, а в беге она напоминает комету, то есть, очевидно, похожа на каплю, катящуюся по наклонной поверхности^[220].

В. М. Бехтерев указывает на необходимую плотность людей в толпе. Плотность создается касанием плеча к плечу, локтя к локтю, тела к телу — именно это формирует, по его мнению, один из важнейших толповых стимулов, выполняя как коммуникативную, так и эмоционально возбуждающую роль^[221].

«Нет толпы без вожака», — писал А. С. Розанов, и это справедливо. Но не менее важно определить, кто же этот вожак?

Рассматривая примеры эмоционально напряженных сообществ у животных, мы убедились, что вожаками, или лидерами, становятся, как правило, те особи, у которых нервные процессы подвижнее, ярче, у которых облегчен срыв типичной реакции на непривычное или сильное раздражение. Примерно та же картина обнаружена и у людей: чем слабее нервная система у человека, обеспечивающая и большую чувственность, и быстроту реакции, тем легче срывы рефлексов^[222]. Как правило, их обнаруживают женщины, дети, невротики. Именно поэтому они обычно и становятся вожаками толпы. Это было замечено давно. «Нередко самые слабые, как, например, дети и женщины, выдвигаются в толпе в качестве активных деятелей, — писал В. К. Случевский. — И, если не всегда получают первенствующее влияние, то во всяком случае превращаются в важных факторов толпы»^[223]. Он приводит примеры женских бунтов в Севастополе в 1830 году и др. Первостепенная роль женщин в качестве вожаков толпы подтверждается документальными свидетельствами различных бунтов, революционных взрывов, восстаний, военных столкновений и т. п. Ими буквально наполнены тома документов «Крестьянское движение в России». Приведу выдержку из донесения вятского губернатора А. Ф. Анисьина в департамент полиции о сопротивлении крестьян с. Архангельское; там толпа крестьян состояла из женщин и мужчин. Женщины вели себя вызываюше, провоцируя толпу на жестокости. «Крестьянка Варвара Степанова бросила в лицо пристава ком грязи, а десятским грозила палкой; другая крестьянка Степанида Татьменинова — ударила палкой сотского, крестьянка Ирина Кожевникова сорвала с шеи одного урядника шарф». Вся толпа пришла в буйство, и пристав вынужден был удалиться^[224]. В Харьковской губернии произошло столкновение в слободе Должик, толпу крестьян окружили казаки. Толпа оцепенела. В это время «выскочили жены и подростки крестьян с кольями, палками, вилами и другими орудиями, бросились к казакам, нанося им и их лошадям удары…»^[225]. В Тверской губернии в дер. Новгородской толпа, «имея впереди баб, бросавшихся снегом, палками, поленьями и кирпичами, с криком и гиком окружила пришедших для описи^- причем сначала бросались только бабы, а потом стали бросаться поленьями, кольями и даже оглоблями мужики»^[226]. На Волыни, когда урядник Гаркуша в слоб. Старый Хмерин «попытался удалить стоявших у дверей мужчин, одна из женщин крикнула: «Бей их!» — после чего началась всеобщая свалка и избиение станового»^[227].

Толпа не знает милосердия, принцип ее действия — бег и разрушение. Смести с лица земли, уничтожить, истребить, насытиться мщением, спастись бегством — вот ее былые и нынешние функции. Жестокость при этом проявляется ужасающая, нечеловеческая. Газеты писали о действиях женского батальона китайцев во Вьетнаме в войне 1979 года, которые согнали детей на рыночную площадь, «отрубали им головы, руки, ноги… Части тела были разбросаны вокруг или развешены на ветви деревьев. Убийцы ликовали…»^[228]. История помнит, как в 1799 году во время восстания в Италии женщины резали пленных на куски и ели их мясо. В. М. Бехтерев писал, что «достаточно, чтобы первая кровь пролилась, и ярость толпы не знает предела»^[229]. Сигеле полагал, что в толпе раскрывается прирожденная склонность людей к убийству^[230]. Думается, однако, что дело не в прирожденных склонностях, которые ведь и сами должны найти какое-то обоснование, а в механизме действия толпы, в ее биологическом предназначении.

Состояние людей в толпе очень похоже на гипнотическое. Тард говорил о массовом гипнозе^[231]. Случевский указывал на массовые галлюцинации в толпе крестоносцев, которые видели, как Святой Георгий спускается к ним с неба. Бехтерев называл подобное состояние гипноидным. Кроме погони, истребления (или разрушения) и панического бегства, толпа наиболее склонна к массовому сексуальному действию. С ее участников спадают оковы привычной человеческой нравственности, в русском языке очень точно называют это явление свальным грехом: желание удовлетворяется одним или несколькими случайными партнерами.

На этом заканчивается наш экскурс в теорию толпы, ни один из социологических выводов ее основателей в наш обзор не попал.

Однако мы обрели нечто большее: если толпа, или, точнее, ее предковая форма, то есть пратолпа, была главным регулятором жизни предлюдей, то в ее механизме следует искать сущность антропосоциогенеза.

Очевидно, именно пратолпа сломала и отбросила прочь иерархии в стадных формах поведения антропоидов.

Пратолпа выделила прегоминид из популяций антропоидов, став демаркационной линией между будущими людьми и остальными животными.

Она же выработала новую стратегию поведения у прегоминид и гоминид, решительным образом повлияла на своих участников, обеспечив стрессфактором не только повышенную мутацию в популяциях наших предков, но и постоянство селективных условий естественного отбора. Пратолпа изменила весь образ жизни предлюдей.

Она оказала мощное давление на среду их обитания.

Возник «третий мир» — эра предыстории, которая по своим важнейшим параметрам и законам так же мало соответствует миру животных, как царству разума и социума. Биосфера породила явление необычайное, уникальное. Быть может, не менее поразительное, чем мир человека.

А теперь сформулируем главные черты базовой теории антропосоциогенеза.

Ее фундаментом служит представление о волновых возмущениях биосферы, вызывающих периодическое увеличение имитативности в нарождающихся видах живого. В эпоху возникновения прегоминид произошел резонанс нескольких волн «хаоса-имитативности», давший могучий толчок эволюции. Глобальная волна, определяющая общее направление макроэволюционных процессов; биосферы, наложилась на биогеологическую волну, породив млекопитающих, резонировала с магистральной волной, давшей жизнь приматам; к ним присоединились волны локального характера, вызванные интенсивной тектонической подвижностью, вулканическими явлениями, рифтовой активностью, обнажением залежей урановых руд в Южной Африке около 20 миллионов лет назад^[232]. Пик резонанса пришелся на период антропосоциогенеза, когда (от 7,5 до 4,5 миллионов лет назад) произошли географические события, отражающие ряд климатических колебаний, наиболее поразительными среди которых было неоднократное пересыхание Средиземного моря (около 5,5 миллионов лет назад). Все это должно было вызвать целую серию волн биосферного возмущения. А затем они схлынули, и биосфера перестала продуцировать новые гоминидные существа. Если мы не примем в расчет явления резонанса биосферных возмущений, то останется непонятным, почему катастрофические явления в Южной Африке и в районе Средиземноморья породили прегоминид и затем гоминид. Ведь открытые залежи урановых руд и вызванная ими радиация продолжали существовать до наших дней, но уже около ста тысяч лет назад биосфера перестала продуцировать новые виды гоминид. Суть дела, таким образом, не в этих разломах и катастрофах, а в резонансе поднятого биосферного возмущения с длинными волнами макроэволюции.

Резонансная волна вызвала необходимость слома прежних КФД у антропоидов, появились зачатки пратолпы, основанной на высочайшей имитативности входящих в нее существ. Резко оживилась вся биосфера, толповые явления нарастали среди молодых видов животных и растений. Антропоиды оказались впереди многих в силу своей эволюционной юности. Еще до этого они прорвались в новые экологические ниши, заняв лесные, лесостепные и саванные пространства на земле. Однако тем из них, кто жил на деревьях, толповая форма объединения не давала значительных преимуществ, так как им трудно было достигнуть необходимой плотности во время передвижения по ветвям. Но антропоиды, осваивавшие саванну, получили мощное подспорье: ускорив передвижение по открытым пространствам, пратолпа, тем самым, увеличивала степень выживаемости особей, входивших в ее плотное ядро, отсекая и элиминируя тех из сородичей, кто отставал во время бегства. На этой почве возникла и развилась дивергенция предковых форм антропоидов и гоминид.

На миллионы лет подражание сделалось главной чертой поведения гоминид, превратившись в важнейший регулятор всей их жизни. Пратолпа постепенно набирала силу, расширяла свои функции. Стресс, в котором находились ее участники, резко ускорял эволюцию, все время дифференцируя состав сообществ гоминид, отсеивая особей с меньшей подражательной способностью и повышая жизнеспособность высокоимитативных.

В конце концов, развитие пратолпы превратило всю жизнь предлюдей в «двойную». Поодиночке и мелкими группами они выглядели умными, развитыми и хитрыми существами, наделенными личностными качествами. В пратолпе любое проявление разума и личности стиралось. В первом состоянии предлюди выслеживали дичь, затравливали зверя, ставили на него капканы, рыли ловчие ямы и т. п. Они узнали приемы раскалывания и обработки камня, добывания огня, выделки шкур. Во втором — в пратолпе — они спасались паническим бегством или яростно преследовали и уничтожали хищника, напавшего на их сородича. Биосфера породила невиданное доселе оружие уничтожения — пратолпу, вооруженную заостренными камнями.

Следует вообразить ее, представить воочию.

Пратолпу трудно сравнить с чем бы то ни было на земле. Тигр и акула убивают ради пропитания. Пратолпа — орудие истребления, уничтожения врага. Она неслась по саванне с грозным ревом — и скорость ее была огромной. Она била камнями сверху и снизу, словно смыкались и размыкались гигантские каменные челюсти. Плечо прижималось к плечу, живот — к спине соседа, и лишь правые руки в едином порыве взмахивали над головой, когда все тело, подобно разгибающемуся луку, усиливало удар — все это рисует нам картину страшную. Более того — ужасающую. Встреча с пратолпой означала гибель для любого живого существа, будь то тигр или гиена, медведь или вепрь. Смерть нескольких предлюдей во время такого столкновения не имела значения: пока их численность не падала ниже критической величины, удары наносились с прежней мощью и яростью. В этот момент участники пратолпы действовали молниеносно и унитарно, а сама она выглядела как единое грозное существо.

Подобные схватки нельзя назвать охотой — в том смысле, какой вкладывается в это понятие сегодня. Охотятся ради пищи. А цель пратолпы заключалась, очевидно, в другом: убить, уничтожить хищника. Чтобы никому на планете не повадно было нападать на человека! Пратолпа была, таким образом, орудием обороны и агрессии, панического бегства и яростного истребления. (Естественно, — на суше, на земле. Открытые враги человека, не боящиеся его или боящиеся меньше прочих, остались на воде и под водой, на деревьях, под землей, за полярными кругами).

Миллионолетнее развитие пратолпы привело ее к неизбежному и, как мы увидим, закономерному распаду. В итоге предыстории появился человек разумный, отличающийся меньшей имитативностью, чем его предки. Возникла девергениия в среде предлюдей. С этого и начинается собственно История, пратолпа сходит с арены, оставив после себя этологический рудимент.

Мы убедились, что пратолпа непременно должна была участвовать в предыстории, она возникла закономерно, на основе волнового АСГфактора. Все это теоретически несомненно. Но… существовала ли пратолпа в реальной жизни? Череда наших предков непрерывна — значит, люди знали и видели пратолпу? Она оставила бы в их памяти неизгладимый след, хотя бы потому, что забыть ее невозможно! Сохранила ли История достоверные ее описания?

Такие свидетельства существуют. И если раньше их не рассматривали в качестве доказательств встреч с палеоантропами, то по простой причине: не зная образа жизни наших предков, не моделируя атрибутов пратолпы, мы не ведали, что следует искать в документированных свидетельствах прошлого. Мы проходили мимо фактов, считая их либо малозначительными, либо случайными; наблюдения принимались за фантазию, свидетельства — за вымыслы. Теперь ясно, что искать, и это облегчает задачу.

Представим себе, как выглядела пратолпа для стороннего наблюдателя. Прежде всего, она казалась единым человеком — сверхсильным и сверхжестоким. Далее, этот сверхчеловек передвигался с огромной скоростью, был многорук и многоголов. С другой стороны, плотность строя в пратолпе, когда вперед выставлялся бок с рукой и ногой, а следовательно, и половина лица, создавали впечатление, что у этого чудовища один глаз, одна рука и одна нога.

Отдельные палеоантропы тоже должны были производить странное впечатление. У предлюдей не было морали и религии, они не знали, что есть правда и ложь, справедливость и несправедливость, добро и зло. Жили они в пещерах, а то и просто в ямах. Они не имели членораздельной речи, оглушительно свистели, чем повергали людей в ужас. Порой их «речь» была похожа на птичью, напоминая чирикание или писк. Они не пользовались оружием дальнего боя (луком, копьями и дротиками, бумерангами), а держали в поднятых руках камни или же кидали их.

И вместе с тем — что для человека особенно странно! — они были людьми, то есть передвигались на ногах.

Существуют по крайней мере три вида документируемых источников, где пратолпа и ее участники, обладающие всеми или хотя бы частью этих данных, встречаются часто.

I. Древние мифы

Мифами принято называть устные повествования далеких эпох, отличающиеся странной особенностью: там, где это повествование возникло и бытовало, оно принималось за чистую правду, хотя события и портреты персонажей мифов с точки зрения современного мышления явно нереальны. Вся сложность анализа мифов заключается в этом определении. Если это художественное произведение, то к чему верить в то, что перед слушателями сколок жизни? Если же мифы отражают верования, то как понять искреннее стремление людей из века в век, из поколения в поколение воспринимать вымысел за чистейшую истину?

История анализа мифов уходит в далекое прошлое, их пытались толковать еще древние греки, современники Гесиода и Гомера. Эмпедоклу, в частности, принадлежит аллегорическая гипотеза, он полагал, что под именем Зевса скрывается огонь, Гера — символ воздуха и т. п. Эвгемер истолковывал скрытую суть персонажей мифов иначе, он думал, что то были древние правители, обожествившие себя еще при жизни. Этой теории придерживался Геродот, видевший за именами богов псевдонимы вождей и государственных деятелей. Были гипотезы натурфилософского, поэтического характера. Сравнительно недавно возникла обрядовая теория мифов, когда каждый миф подгонялся к исполнению того или иного обряда. Впоследствии выяснилось, что почти все социальные явления связаны с этими же процессами, и тогда стало почти невозможно отделить мифы от религии, культовых обрядов и т. п.

Леви-Брюль и его последователи заявили, что миф отражает «детскую» психику древнего человека, в ней фантазия принималась за истину. Потом возникли гипотезы структурализма, архетипа и т. д. Однако «для тех, кто создавал миф, он был объективной действительностью и, следовательно, не мог быть ни аллегорией, ни символом, ни поэзией, ни наукой, ни архетипом, ни структурой»^[233]. Несомненно, однако, другое: сама по себе передача мифов из поколения в поколение неизбежно накладывала на каждый вариант отпечаток личности пересказчика. При этом содержание мифа оставалось в неприкосновенности, но форма его неизбежно менялась — пусть крайне медленно, почти незаметно для слуха, но все же устный текст накапливал ошибки и вольные или невольные изменения. Возникали напластования психики разных веков, персонажи обретали понятную современникам логику поступков. И все же глубинное содержание мифов оставалось в неприкосновенности и не могло быть подвержено творческой переработке^[234].

Современный исследователь мифов действует как реставратор, снимающий слой за слоем со старинной фрески, чтобы обнажить ее первоначальный смысл. Важнейшие факты человеческой истории закодированы в мифах, а ключ к ним оказался утерянным. Не случайно многие из ученых полагают, что в древнеиндийских Ведах скрыты знания по атомной физике, глубоко и тайно зашифрованы медицинские сведения. И уж совершенно очевидно, что мифы должны скрывать в себе знания об опасностях, подстерегающих человека. В эпоху дивергенции палеоантропов и человека одной из главных опасностей, несомненно, была пратолпа, наводившая ужас на людей и в более поздние времена. Анализируя мифы с этой точки зрения, мы тотчас натолкнемся на свидетельства — пусть искаженные, зашифрованные! — встреч человека с уникальным и грозным орудием, созданным биосферой в эпоху предыстории.

1. Пантеон древних богов в различных мифологических системах буквально уставлен многорукими и многоголовыми существами. Авалокитешваяа — один из главных бодхисатв в буддийской мифологии, Наратинха — в индуистской, релла манеринья, то есть «склеенные люди», — в австралийской, Адау — многоголовый людоед из абхазской мифологии, мангус — с множеством голов — из монгольской и бурятской мифологии и т. д. и т. п. — все это древнейшие персонажи отдаленных и разнокорневых мифологий. Многоголовные и многорукие скульптуры богов встречаются в Перу и у древних вавилонян.

2. Гесиод в «Теогонии» так рисует гекатонхейров, порожденных Землей и Небом:

«Также другие еще родилисяу Геи с Ураном Трое огромных и мощных сынов, несказанно ужасных Котт, Бриарей крепкодушный и Гиес — надменные чада. Целою сотней чудовищных рук размахивал каждый. Около плеч многомощных, меж плеч же у тех великанов по пятьдесят поднималось голов из туловищ крепких. Силой они недоступной и ростом большим обладали»^[235].

Еще Поль Лафарг в очерках материальной культуры выдвинул идею, что под именем гекатонхейров в мифе выведены, конечно же, не натуральные великаны, а быть может, деревенские общины. В этом едва ли есть логика: почему деревенские общины должны выглядеть столь ужасными? Но внешний вид пратолпы в образе гекатонхейров запечатлен неплохо. Интересно, что у Гомера боги боятся Бриарея — этот сторукий титан превышал силой и своего отца Урана: «Боги его ужаснулись и все отступили от Зевса»^[236].

3. В поэме о сотворении мира «Когда вверху…» — «Энума Элиш» — двойной силой был награжден Мардук, у него четыре глаза, четыре уха. «Он рот раскроет — изо рта его пламя»^[237], Древние боги Сибитти, «бойцы несравненные», у них «иная природа, их рождение дивно, страх они внушают, их вид ужасен, смерть — их дыханье, боятся люди, приблизиться не смеют», они свирепы, их оружье поднято»^[238]. В эпосе о Гильгамеше охотник случайно увидел Энкиду, «порожденье полуночи»: «вместе с газелями ест он травы, вместе со зверьми к водопою теснится» — и устрашился охотник, «онемел он, тоска проникла в его утробу, идущему дальним путем стал лицом он похожим»^[239].

4. Интересно описание одноглазых циклопов, данное Гомером в «Одиссее». Гомер отмечает, что циклопы сильны и свирепы, не сеют хлеба и не пашут плугом. «Нет между ними ни сходьбищ народных, ни общих советов: в темных пещерах они иль на горных вершинах высоких вольно живут». «Кораблей красногрудых не знают». Полифем «никакого не ведал закона», «видом и ростом чудовищным в страх приводя, он не сходен был с человеком, вкушающим хлеб». Он, очевидно, не верил в богов, ибо говорит Одиссею: «Нам, циклопам, нет нужды ни в боге Зевесе, ни в прочих ваших блаженных богах». Полифем был неимоверно жесток, убивал спутников Одиссея, «рассекши на части» и съедал «жадно, как лев, разъяряемый гладом». В гневе кидает Полифем огромные утесы в корабли, то есть оружия у него нет, он защищается и нападает, употребляя камни^[240]. В плавании Одиссею встретились также листригоны, «великаны, не людям подобные», «с кручи утесов они через силу подъемные камни стали бросать», а потом нанизали спутников Одиссея на колья и унесли^[241].

5. В древнекитайской мифологии таким же чудищем была Бабка Запада, похожая на человека, но с клыками, как у тигра, одно из ее свойств — она «любит свистеть» (см.: Яшина Э. М. Формирование и развитие древнекитайской мифологии. М.: Наука. 1984. С. 27, 65, 67) На с. 81 исследуется миф о рождении героя Хоуцзи, мать которого «наступила на след великана» и понесла, то есть забеременела. Яншина делает вывод о виновности матери, которая забеременела без мужа, родив незаконнорожденного ребенка, «концепция, оправдываемая лишь божественным вмешательством». Между тем, у всех охотничьих народов «наступить на след» обозначает иное — обнаружить себя, встретиться с тем, кого преследуешь или кто тебя преследует, ибо при скрадывании дичи нельзя наступить на след зверя, он может вернуться по своему следу и обнаружить охотника. Таким образом, в данном мифе речь идет скорее о кровосмешении женщины с великаном, с «Богом» или, если перевести этот акт в антропологические термины, — человека с его предком, с неандертальцем.

Если мы теперь проанализируем, о чем же рассказывают все эти мифы, о чем говорят нам многоголовые и многорукие, свистящие и кидавшиеся камнями боги и чудища, передвигающиеся сверхбыстрым образом, то заметим совершенно точные указания на все или некоторые свойства пратолпы, приводившие людей в ужас. Здесь и сверхсила, сверхжестокость, сверхбыстрота, многоглавость, многорукость, подъятые для удара руки, камни, отсутствие морали, религии и т. п. Авторы мифов порой полностью, а иногда частично сохранили и донесли до нас то внешнее впечатление, которое воплотили пратолпа и ее участники. Я далек от буквального переложения мифов и взгляда на них как на кинодокумент предыстории. И все же нельзя не видеть сходства в описании богов, героев и чудовищ с многими элементами, характеризующими пратолпу.

II. Легенды

Они отличаются от мифов временем своего создания. Как правило, они родились не столь давно и зафиксировали встречу с реально существовавшими палеантропами во время, когда те уже утратили свое былое могущество. Человек и его предки как бы поменялись местами: раньше палеоантропы изгоняли людей из хороших мест обитания, в последние тысячелетия, видимо, наступила новая пора — реликтовые палеоантропы оттеснены в горы, в тундру. Очевидно и другое: число палеоантропов в сообществе сильно сократилось, и они уже не всегда могли образовывать полноценную пратолпу, остались лишь некоторые ее эффекты. А по внешнему виду они напоминали просто одичавших людей.

В советской литературе разработана проблема так называемого чучуны, жившего, по-видимому, еще в недавние времена на Лене, Оленеке, Индигирке, Колыме. Легенды о чучуне созданы якутами, тунгусами, эвенками, чукчами и русскими старожилами. Вот приметы таинственного реликтового гоминоида, описанные и собранные И. С. Гурвичем:

1. «Чучуна бегает очень быстро», мээлкен — то же, что и чучуна, только так он называется у тунгусов, — «отличается замечательной быстротой в беге». «Чучуна бегает быстрее лошади», «бегает с быстротой летящей птицы», «передвигается прыжками».

2. Чучуна бросается камнями, камнями же вооружены и мюлены (так иногда называют чучуну тунгусы).

3. Язык «диких людей» — отдельные нечленораздельные звуки. Чучуна издает оглушительный свист, который производит на человека ошеломляющее впечатление, парализуя на некоторое время его волю.

4. Живет в ямках, в пещерах, роет себе нору в земле.

5. Издали похож на человека, но с одной ногой, с единственной рукой, с одним глазом, с круглой ладонью и единственным торчащим в ней пальцем^[242].

Описание «дикого человека», челюгдея, приводит А. Окладников, используя легенды Сибири: «В феврале 1685 года «почла быть словесная речь меж всяких чинов, будто в Енисейском уезде вверх по Тунгуске-реке явились дикие люди об одной руке и об одной ноге»… «А у своей братьи, у тунгусов, он, Богдашко, слыхал, что «живут де в той яме люди, а имяна тем людям челюгдеи, а ростом де те люди человеку в груди, об одном глазе и об одной руке и ноге. А глаз у него, челюгдея, и рука с левую сторону, а нога с правую сторону»^[243].

Как мы видим, и в описании чучуны, и в портрете челюгдеев есть элементы пратолпы: все та же сила, скорость, жестокость, одна рука и одна нога, один глаз, свист вместо речи и т. п.

Существуют, однако, и прямые свидетельства — описания путешественников, исторические данные.

III. Записки очевидцев и исторические данные

Здесь следует быть, пожалуй, более всего осторожными: не случайно среди юристов бытует поговорка «врет, как очевидец». И все-таки подобного рода данных слишком много, авторы удивительно единодушны в своей оценке «диких людей».

1. В «Перипле» Ганона упоминается, что невдалеке от ликситов «вблизи гор живут (как говорят), совершенно другие люди — троглодиты. Ликситырассказывают, что в беге они побеждают лошадей»^[244].

2. В этом же «Перипле» упоминаются дикие люди у впадения в озеро реки Хретис. Одеты они в звериные шкуры. «Эти люди, швыряясь камнями, наносили нам раны, не давая сойти на берег»^[245].

3. Геродот в своей «Истории» пишет о пещерных эфиопах, на которых гараманты охотятся на колесницах, запряженных четверкою коней. «Ведь пещерные эфиопы — самые быстроногие среди всех людей, о которых нам когда-либо приходилось слышать. Эти пещерные жители поедают змей, ящериц и подобных пресмыкающихся. Язык их не похож ни на какой другой: они издают звуки, подобные писку летучих мышей»^[246]. Троглодиты упоминаются у Плутарха («Жизнь Марка-Антония»), у Помпония Мелы. Мела, в частности, говорил, что они жили в Эфиопии, обитали в пещерах, не имели собственности, ели сырое мясо и скорее свиристели, чем вели речь голосом^[247]. Плиний Старший также пишет о троглодитах, что они «роют пещеры: это их дома, пища — мясо змей, и вместо голоса — шипение, даже дара речи они лишены». Он упоминает также, что «гараманты, не вступая в брак, живут с женщинами без разбору, у нигроев царь имеет один глаз» и т. д.^[248].

4. Диодор Сицилийский в «Исторической библиотеке» описывает ихтиофагов: «Гонимые жаждой, они всей гурьбой бегут в предгорья, куда стекают ручьи пресной воды и где кочевники поят свои стада. Это передвижение напоминает стадо коров, когда все они разом испускают однообразный нечленораздельный рев». Они мало подвержены болезням из-за простоты пищи, но продолжительность их жизни намного короче человеческой^[249].

Список свидетельств мы могли бы продолжить, но ограничимся сказанным. Наиболее полно, хотя и несколько бессистемно документальные данные о встрече с предлюдьми изложены в работе Б. Ф. Поршнева (Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах, на правах рукописи ВИНИТИ, 1963 г.).

Если мы теперь суммируем все, что сказано о предлюдях, то перед нами откроется внушительная картина прямых встреч человека с палеоантропами. Да, мы видели своими глазами пратолпу! И основательно, на своей шкуре, испытали ее поразительные и ужасные свойства. Пратолпа действительно существовала и была главным объединением предлюдей, выполняя в их жизни важнейшие функции^[250].

Глава десятая. ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ

Не ходить на четвереньках — это Закон. Разве мы не люди?

Не лакать воду языком — это Закон. Разве мы не люди?

Не есть ни мяса, ни рыбы — это Закон. Разве мы не люди?

Не охотиться за другими людьми — это Закон. Разве мы не люди?

Герберт Уэллс

Базовая теория АСГ — средство для реконструкции этапов и особенностей предыстории. Разумеется, к ней следует прибегать осторожно, используя ее не как шаблон или трафарет, который подгоняет все случаи и загадки предыстории под единый результат. Отнесемся к ней как к более или менее обоснованной гипотезе, этого достаточно. В связи с этим правильнее было бы некоторые фразы в дальнейшем тексте употреблять в сослагательном наклонении… Но все же мы теперь достоверно знаем, что именно двигало развитие гоминид в человеческую сторону!

Стрессфактор, возникший на основе резонанса биосферных возмущений, сломал налаженное бытие антропоидов, вместо однозначно структурированных стад (гаремные семейства во главе с вожаками) появилось новое объединение — пратолпа. Возможно, оно существовало параллельно со стадом, как бы внутри него, составляя его вторую, сначала резервную, а затем все более доминирующую структуру. Пратолпа, основанная на высокой имитативности и эмоциональной возбужденности входивших в нее особей, на миллионы лет вперед сформировала важнейшую особенность естественного отбора в популяциях гоминид. Многое, что не соответствовало ее жестким велениям, так или иначе сметалось с арены эволюции.

Пратолпа, таким образом, определила все стороны жизни наших предков, преобразив их морфологию, образ жизни. Сопоставим требования пратолпы к гоминидам со сводом «загадок предыстории», который мы составили в первой части книги.

Прямохождение (1.1.1.)

Прямохождение было «невыгодно» гоминидам, поскольку замедляло их индивидуальное передвижение и ослабляло стойку в схватке с противником. Отсутствие бугорков-мозолей у переходных форм от антропоидов к гоминидам (1.1.2.) делало непонятным весь этот переход — он не мог быть мгновенным. Но и бег на полусогнутых ногах без помощи «рук» был явно неэффективным. Наконец, как объяснить постоянное давление естественного отборa в сторону ортоградности и нарастающей стройности тела (1.1.З.)?

Если рассматривать переход к ортоградности на уровне отдельной особи, то логика естественного отбора гоминид остается непонятной. Если же мы представим себе, чего требовала от своих участников пратолпа, то эти изменения вполне обоснованны.

Мысль о том, что толпа подняла человека за шиворот и поставила вертикально, принадлежит В. М. Бехтереву. Видимо, определенная плотность тел в пратолпе, возникавшая в совместном беге, затем — в момент согласованного удара по хищнику — предписывала ее участникам ортоградность. И чем больше была их скученность, тем меньше оставалось возможности во время бега помогать себе «руками». Они либо прижимались к телу, либо лежали на плечах бегущих впереди. Десятки и сотни поколений гоминид сохраняли сгорбленность, пропорции их конечностей лишь постепенно приближались к человеческой норме. Но пратолпа не меняла требований к своим участникам! Ее селективное условие оставалось неизменным: чем стройнее спина, чем ортограднее предчеловек, тем больше было у него шансов на выживание. Стройность тем самым на миллионы лет вперед сделалась желанным маяком в половом подборе, сохранив сексуальную привлекательность и по сию пору. Таков был «железный» императив пратолпы, и те особи, которые ему не следовали, оставляли меньше потомства.

Пратолпа предписывала: бежать плотной массой на двух ногах, бить рукой, в которой был зажат заостренный камень. Для одиночки такой способ борьбы с окружающей природой явно неэффективен, для пратолпы он оказался чрезвычайно результативным.

Существование пратолпой объясняет, почему невыгодная и, по выражению Э. Майра, «довольно неэффективная форма передвижения» на двух ногах вытеснила четвероногое хождение у гоминид. Естественный отбор потому и закрепил ортоградность, что даже на самых ранних своих этапах пратолпа обеспечивала гоминидам великолепные возможности для обороны от опасностей, увеличивая скорость их двуногого передвижения. Парадокс, о котором шла речь в первой части книги, снимается: кажущаяся неуклюжесть гоминид с лихвой перекрывалась могуществом пратолпы в борьбе с хищниками.

Эволюция руки (1.2.1)

В предыстории рука гоминид изменилась не очень сильно, главным было противопоставление большого пальца всей ладони.

Для обработки камня или дерева это не имело решающего значения. Ладонь прочно обхватывала каменный «зуб», в таком положении им можно разбить раковину, вытащить из нее тело моллюска. Можно разбить ореховую скорлупу, срубить молодое деревце.

Упирая тыльную часть каменного «зуба» в ладонь, можно подправить другой камень, превратив его в орудие — нож или скребок. Все эти функции рубила вполне могли выполняться и без противопоставления большого пальца остальным четырем. Но сильный удар сверху, какой практиковался, очевидно, в пратолпе, бесспорно нуждался в мощном противопоставленном остальным большом пальце! Он превращал руку в подобие будущей рукоятки топора. Удар обрушивался на противника всей мощью, усиленный рычагом руки, мышцами тела, тяжестью камня.

Очевидно, пратолпа была «заинтересована» в противопоставлении большого пальца, она выдвинула эту цель в качестве селективного условия. Трудовые функции могли выполняться двумя руками и не спеша; бойцовые — только одной рукой, и рубило должно быть зажато надежно в ладони большим пальцем.

Частичная безволосость (1.3.1.)

Вхождение в пратолпу повело к частичному обезволошению тела гоминид. Касание друг друга, возбуждавшее пратолпу, достигалось соприкосновением плеч, животов, спин, рук… В этих местах волосы поредели, они мешали сплочению. Густые шапки волос на голове осуществляли, видимо, защиту пратолпы от кровососов, дождя, солнечной радиации. Волосы на лобке и подмышкой, борода и усы сохранились как вторичные половые признаки.

По-видимому, в обезволошении тела, рук и ног предлюдей сыграло роль и то, что они начали пользоваться огнем для утепления своих пещер и шкурами убитых животных в качестве одежды. Так что приписывать обезволошение исключительно действию пратолпы было бы неверно.

Скрытые мускульные ресурсы (1.4.1)

После описания толпы и ее гипноидного состояния становится понятным, почему в нем была заинтересована пратолпа. Если уж в толпе сказывается растормаживающее Елияние на мускульные ресурсы входящих в нее людей, то что можно сказать о пратолпе, которая имела дело с участниками, не владевшими второй сигнальной системой?!

Предлюди испытывали в пратолпе мощное эмоциональное возбуждение, буквально гипнотизировавшее всех ее участников. При этом снимались любые тормозящие влияния, в том числе боль от ран или болезней, предлюди физически полностью раскрепощались, тe, кто поддавался влиянию пратолпы, кто входил в нее без особой трудности и насилия над собой, принимали участие в бегстве, схватках с противником, насыщении мясом убитого хищника. Те, кто не в состоянии был войти в пратолпу, плохо поддавался ее гипнотическому влиянию и не мог раскрепостить мускульные ресурсы, тот отставал во время бега, откалываясь от сообщества и, следовательно, оставляя после себя меньше потомства, чем остальные участники пратолпы.

Излишки мозговых ресурсов (1.5.1.)

Здесь мы выделили для анализа несколько признаков: огромная скорость увеличения мозга в эпоху предыстории (1.5.2.); спад объема мозга при переходе к Человеку разумному (1.5.3); использование мозга всего на несколько процентов его «номинальной мощности» (1.5.4.).

На первый взгляд эти факты не связываются с пратолпой. В самом деле, ведь не требовала же она большего ума, чем современная запутанная социальная жизнь, проектирование ракет или компьютерных установок. К тому же пратолпа, по-видимому, не требовала от своих участников умственного напряжения, поскольку действовала на основе имитативности, подражания лидеру. Охота, трудовая деятельность, изучение свойств камня, способов разжиганья огня, разделки шкур и т. п. — все это кажется более сложным делом и потому более сильным фактором развития мозга.

На самом деле, это не так. Пратолпа оказывала на своих участников огромное возбуждающее влияние, его обеспечивала центральная нервная система. Сила эмоций, постоянное перевозбуждение мозга требовало роста его объемов. На нем лежала не только ответственность за поддержание высокой имитативности, он обеспечивал быстроту перемены знака эмоций (от яростно; о нападения к безумной панике, от гнева к ужасу, от голода к насыщению и т. п.) в случае изменения ситуации.

Очевидно и другое: мозг каждого индивида в пратолпе выполнял труднейшие, прямо-таки невероятно сложные функции — на основе незначительной информации он вынужден был строить модели окружающей среды и ближайшего будущего в меняющейся обстановке. Представим пратолпу в действии, когда она бежит, стремясь, скажем, догнать хищника. Всю обстановку, складывающуюся вокруг пратолпы, не видит и не знает никто. Передние видят то, что им открывается по ходу бега. Те, кто сбоку, могут наблюдать лишь свою часть обстановки: задние могут, конечно, оглянуться. Но большинство членов пратолпы находится внутри нее и видит лишь своих сородичей. О том, что происходит вне пратолпы, они догадываются по воплям, выкрикам, жестам своих собратьев, Находящихся по краям объединения. Все это создает обстановку неуверенности, отсутствие информации заставляет членов пратолпы домысливать, воображать происходящее. В ходе естественного отбора происходил, очевидно, важный эволюционный процесс — головной мозг гоминид не только увеличивался в объеме, но и обретал все усиливающиеся эвристические способности, развивал то, что мы теперь именуем фантазией, — интуитивную способность воссоздать модель будущего при ощутимой нехватке информации. Стрессируемый мозг находился все время в чрезвычайной ситуации, он быстро рос в размерах, обретая от поколения к поколению свойства, которые плохо или вовсе не объяснены по сию пору: интуицию, возможно — зачатки телепатии.

После эволюционной гибели пратолпы большая часть нервных клеток мозга попала в бесполезный, никогда не востребуемый балласт. Естественно, что с той поры он должен был несколько уменьшиться. В это время произошла и перестройка ряда отделов мозга. Как бы ни была сложна жизнь в современном обществе, она не требует постоянного и чрезвычайного эмоционального напряжения, как то было в пратолпе, и часть нервных клеток мозга оказалась в «отставке».

Функциональная асимметрия (1.6.1.)

В этот составной признак входят: сохранение в человеческих популяциях определенного процента (от 5 до 9) леворукости (1.6.2.); генетическая незакрепленность леворукости-праворукости (1.6.3.); неравномерное распределение амбидекстрии (обоерукости) среди разных демографических групп людей, нивелировка асимметрии к старости, а также у беременных и кормящих женщин (1.6.4); перекрестная асимметрия рук-ног (1.6.5.); асимметрия функций полушарий мозга (1.6.6.).

Рассматривая примеры эмоционально напряженных сообществ, мы убедились, что все эти объединения обладают строем. В пратолпе этот признак был, очевидно, доведен до предела. Плотность тел, необходимость защитить жизненно важные органы, в первую очередь — сердце, продиктовали правостороннюю стойку обороны и нападения. При этом праворукость непременно должна была дополняться левоногостью — это легко понять, если представить способ нанесения главного удара, который преимущественно использовала в своих действиях пратолпа: тело от левой ноги до кисти правой руки представляло собой как бы туго натянутый лук. Распрямляясь, он очень мощно разил. Труднее понять, зачем пратолпе понадобилось сохранять какой-то промчит леворуких и, следовательно, правоногих. Можно выдвинуть несколько предположений. Леворукие охраняли тыл пратолпы от неожиданных нападений хищников сзади. Они могли прикрывать пратолпу с левого фланга, что также обеспечивало гоминидам большую защищенность их объединения. Наконец, леворукие действовали в качестве «стабилизатора» направления при далеких миграциях пратолпой. При нападениях или бегстве от хищника пратолпа совершала некий круг, возвращаясь примерно в те же места, откуда начинала свой безудержный бег. Это кружение обеспечивала левоногость большинства участников пратолпы. Не будь у нее этого встроенного биологического механизма, она каждый раз покидала бы насиженные места, богатые пищевыми ресурсами, и уже не смогла бы найти к ним дорогу вновь.

Однако, когда ей требовалось переправиться в отдаленные места, она должна была нейтрализовать механизм кружения. Сделать это можно было, выдвинув в число лидеров левоногого и правоногого — вместе они бежали прямо к избранной цели или, точнее, по заданному курсу.

Праворукость была особенно важна в схватках с хищниками, когда в передних рядах пратолпы дрались взрослые женщины и мужчины. Беременные, кормящие грудью, старики и дети оставались, очевидно, в ядре пратолпы, в ее центре. Аналогичный строй, кстати, и у бизонов, обороняющихся от волков. Естественно, что у стариков, детей, беременных и кормящих грудью женщин функциональные асимметрии выражены не столь резко, как у других демографических групп.

Гоминиды были, по-видимому, мирными существами, скорее обороняющимися (особенно в начале предыстории), чем нападающими. Рассредоточившись, они прочесывали участки местности в поисках плодов, ракушек, мелких зверьков и т. п. Сбор происходил по крику, воплю одного из них. Естественно, что в пратолпу попадали те, кто находился окрест и услышал призыв. То есть скопление было именно случайным. Следовательно, среди тех, кто находился поблизости, всегда должны были оказаться в основном праворукие, но и несколько леворуких. Это предопределило генетическую вероятность появления леворуких в популяции предлюдей (и, кстати, людей тоже). Последнее обстоятельство до сих пор остается камнем преткновения в современной генетике. Совершенно очевидно, что латерализация признака имеет явную генетическую основу, то есть связана с наличием или отсутствием определенного гена. Но данные на близнецах «несовместимы с предположениями, основанными на менделевском исследовании». «По предпочтению правой или левой руки близнецы сходны друг с другом не более, чем можно было ожидать на основе случайности». Какой же вывод из этого тупика видят генетики, исследующие поведение человека? «Мы думаем, что если исследователи генетики поведения смогут выявить генетические аспекты латерализацни в филогенетическом плане, то эти данные нужно будет применить к человеку. Однако это еще только предстоит сделать. Тем не менее латерализация представляет собой исключительный признак в том смысле, что для всех остальных признаков, рассмотренных в этой главе, присутствие генетической компоненты выявляется просто и не вызывает сомнений», — пишут Л. Эрман и П. Парсонс в «Генетике поведения и эволюции» (М.: Мир, 1984. С. 143–144). Гипотеза пратолпы предполагает именно «филогенетический план», то есть эволюционное происхождение право-леворукости у человека, ее вероятностную закрепленность.

В схватках с хищниками пратолпа во многом зависела от сохранения одной и той же эмоции. Она поддерживалась криками, воплями, совместными действиями. Представим, однако, что во время схватки один из гоминид получил ранение в правую часть черепа. В чем заинтересована пратолпа? Чтобы он, прежде всего, не испытывал тяжких мучений, способных быстро переменить его ярость на панический ужас; далее, он должен сохранить способность различать приказные интонации лидеров пратолпы, главным образом женщин. Как мы видим, эти особенности и закрепил естественный отбор в ходе предыстории. Раненный в правую часть головы, если только он не падал без сознания, хорошо различал голоса мужчин и женщин, разницу в тоне — приказной, просительный, жалобный, гневный и т. п.

Пратолповые действия позволяют, как мы видим, объяснить мельчайшие особенности функциональной ассиметрии мозга простейшим способом, не прибегая к иным причинам. Строй пратолпы, унитарность ее движений оставили нам в наследство и способность (скорее даже некоторую склонность!) к единообразию военного строя, военного шага.

Высочайшая в истории биосферы имитативность создала, как мы видим, не только свой специфический «орган» — пратолпу, но и превратила всю жизнь гоминид в некую странную мистерию, полную двойственности и противоречий. Чтобы понять подлинный образ жизни наших предков в предыстории, надо всегда учитывать именно эту двойственность. Индивидуально и небольшими группами, где имитативность не достигала пратолпового эффекта, они проводили время совершенно иначе, чем в состоянии эмоционально напряженного сообщества, когда величина их скопления достигала критической.

Лишь только сплачивалась пратолпа, как мирная идиллия исчезала, сообщество гоминид оборачивалось темной, жестокой стороной. Беспощадный зверь, многоголовый и многорукий, издающий мощный рык, движущийся с поразительной скоростью и отличающийся огромной разрушительной силой, — куда девался на это время ум отдельных гоминид?!.. Исчезала их индивидуальная хитрость, бытовая сноровка, внутристайные отношения (если они существовали).

В свете этих положений находят объяснение многие факты археологии, зафиксированные в камне, в костях древних гоминид и их добыче.

Каменная индустрия (2.1.1.)

Мы выделили здесь несколько основных моментов, требующих интерпретации. У всех исследователей предыстории вызывает удивление сверхмедленная эволюция каменной техники гоминид, растянувшаяся на несколько миллионов лет (2.1.2.); не менее удивительны и непонятны так называемые «склады полуфабрикатов» каменных рубил, которые нередко находят археологи близ стоянок древних гоминид (2.1.З.). Вызывает недоумение, почему в течение всей предыстории главным и почти единственным орудием и оружием в руках наших древних предков оставалось каменное рубило, то есть орудие ближнего боя; техника дистантного поражения появляется в самом финале предыстории, вместе с человеком разумным. В это же время рубило окончательно сходит с исторической арены (2.1.4.). И наконец, последнее: вместе с рубилами изготавливались и так называемые микролиты, то есть уменьшенные копии рубил и других орудий, которые в среде гоминид явно не могли употребляться по своему прямому назначению (2.1.5.).

Все эти особенности до сих пор не объяснены, но могут быть поняты, если представить, какую важную роль в жизни гоминид играла имитативность и возникающая на ее основе пратолпа.

Сверхмедленность развития каменной техники диктовалась именно высокой имитативностью наших далеких предков: каждое изготовленное орудие было как две капли воды похожим на уже готовое. Рубила, видимо, тоже делались скопом, сообща. При этом не менялась техника изготовления рубил, не поощрялось изготовление каких бы то ни было новых орудий. Отщепы, используемые в качестве ножей, возникли как побочный результат изготовления рубил; лишь спустя тысячелетия их начали делать, преследуя именно эту цель.

Подражание гасило инициативу, ее девизом было губительное «делай как все!». И это понятно: в условиях унитарное действия предтолпой, когда все гоминиды держат в руках каменное рубило, совершенно не годились бы ни лук, ни каменный топор на длинной рукоятке.

Итак, теперь понятны, как сверхмедленность развития каменной техники, так и ее ограниченный набор. Высокая имитативность гоминид объясняет и другое — каким образом появились «склады полуфабрикатов» каменной техники, брошенной как бы за ненадобностью. Вспомним, что сбор в пратолпу осуществлялся по тревоге, которая заставала гоминид в разные моменты их жизни. Она могла застать их во время изготовления рубил. Сплачиваясь, они бросали свои заготовки там, где они их делали. Пратолпа ударялась в бег и редко возвращалась в то же место. Но даже вернувшись, гоминиды начинали работу заново, подчиняясь высокой подражательности: кто-то один брался за скалывание боков галечного ядрища, остальные присоединялись к нему, и гора готовых рубил росла рядом с временной стоянкой гоминид. Видимо, в эту работу втягивались не только взрослые особи, но и дети, они изготовляли рубила по своей руке. Не исключено, впрочем, что микролиты изготавливали матери для детей, приучая их держать камень, как положено взрослым.

Постепенно распад пратолпы в конце предыстории, снижение имитативности, вызванное имманентными причинами, о которых речь впереди, и спадом резонансной волны биосферы, привели к тому, что пратолпа перестала обеспечивать безопасность сообщества гоминид. С этого момента каменная техника начинает испытывать кризис, орудия ближнего боя уступают место луку, копьем, бумерангу, дротикам, топору с деревянной рукояткой и т. п.

Но прежде, чем это произошло, пратолпа оказала огромное, ни с чем не сравнимое воздействие на окружающую среду.

Направленное изменение природной среды (2.2.1.)

Здесь наше внимание привлекло, прежде всего, измельчание и вырождение хищников, исчезновение из фауны Старого Света мамонтов, денотериев, саблезубых тигров, пещерных медведей, крупных гиен и т. п. — все они либо были выбиты из биосферы гоминидами, либо выродились, породив менее опасные для наших предков виды. Ни один из хищников не приобрел навыков охоты на людей и их предков (2.2.2.). Враги исчезли, зато появились друзья — собаки (2.2.3.)

Если иметь в виду силу пратолпы, особенности ее поведения, то эти явления вполне понятны. Трудно представить себе, каким страшным было появление пратолпы в биосфере для окружающих ее видов, занимавших ту же или соседнюю экологическую нишу. Если на первых порах своего существования пратолпа способствовала паническому бегству и тем сохраняла жизнь сообществ гоминид, то потом, в течение миллионов лет, она действовала главным образом наступательно. Многозубая сухопутная акула, движущаяся по саванне с огромной скоростью, разящая хищников, вооруженная заостренными камнями и как будто неуязвимая, — гибель одного или нескольких гоминид не уменьшала губительного действия пратолпы, — яростный шум, оглушительный рев десяток глоток — это обращало в бегство все живое. Поистине такого свет не видывал!

На гоминид рисковали нападать лишь самые крупные и смелые хищники. Именно они-то в первую очередь попадали под губительное действие пратолпы. Она выбивала из природы лучших, крупнейших представителей своих врагов. Выживали лишь те, кто отличались более мирным — по отношению к гоминидам, разумеется, — складом характера. Все дрожало и пряталось в норы, заслышав грозный рев пратолпы. Хищники трусили перед двуногими, как никогда не боялись других конкурентов. Такая экологическая обстановка повлекла за собой — не могла не повлечь! — вырождение хищников, снижение их размеров. Постепенно дело дошло и до полного вымирания некоторых видов.

Еще раз повторю: то не была планомерная охота, которая ведется ради добычи мяса. Это целеустремленное уничтожение врагов, истребление. Гоминиды как бы поставили себе «целью» очистить планету от главных своих конкурентов — и постепенно добились этого. В наследство человеку досталась укрощенная, мирная, облагороженная биосфера, лишенная таких ужасных хищников, как саблезубый тигр или денотерий и пещерный медведь. Напротив. — и это характерно! — фауна Нового Света до самых последних лет сохранила особую смелость хищников, которые не знали встреч с пратолпой и не обладали врожденным ужасом перед человеком с поднятой рукой и зажатым в ней камнем. Гоминиды оставили нам в наследство облагороженную ойкумену, чей лик обрел смягченные черты и нравы. Земля превратилась в подлинную колыбель человечества.

Важна и вторая сторона этого процесса: если врагов гоминиды безжалостно истребляли, то друзей привечали, жили с ними бок о бок. И не случайно именно собаки, способные к образованию спаянных на основе подражания стай, оказались постоянными спутниками наших предков. Вообще, большинство животных — из тех, кто приручался гоминидами не ради одного мяса, но и ради дружбы с ними, способны сплачиваться в стаи и табуны, бежать вместе с человеком и отвечать на его призывы о помощи и защите. Вероятнее всего, что пратолпу на ее эволюционных путях сопровождали спутники, ведшие с гоминидами примерно одинаковый образ жизни. Все они сплачивались в стаю, быстро передвигались по саванне и способны были преодолевать огромные расстояния, обслуживая друг друга. Все это сблизило их, создав устойчивое звено «человек — собака». Генотипы в них менялись параллельно и постепенно, причем ведущим был, безусловно, генотип гоминид, подлинных хозяев планеты.

Не исключено и другое: пратолпа, окруженная собаками, постепенно встала на путь особого сосуществования с хищниками, их использования для добывания пиши. Гигр затравливал и убивал добычу, собаки наводили на нее пратолпу, а та уже отнимала добычу у хищников. Последним отводилась роль профессиональных убийц и добытчиков живого мяса, травоядные падали под их ударами. Но в результате добыча отбиралась гоминидами, отпугивавшими хищников грозным ревом и ударами камней. Есть основания думать, что постепенно хищники сделались своего рода агентами по добыче мяса для гоминид, тем самым был восстановлен между ними и мир. Гоминиды, по-видимому, им дорожили, поскольку он обеспечивал им мясную диету, не требуя высокого охотничьего умения и риска.

Итак, мы видим, что пратолпа и ее требования во многом объясняют направленное изменение природной среды в предыстории.

Наркомания (2.3.1.)

Вхождение в пратолповое эмоциональное напряжение всегда требовало определенной будоражащей причины. Чтобы сплотить пратолпу, надо было поднять уровень возбуждения в ней до предела. Это достигалось различными методами. Здесь и касания друг друга локтями, плечами, телами. И возбуждающие крики, вопли, жесты и телодвижения. Особенно важны, видимо, ритмические вскрики и удары в грудь, гул и сила которых пародируется у людей барабанами.

Думается, что не всегда дело ограничивалось только этими примитивными методами раскачки психики, выведения ее из равновесия. Гипноидному состоянию пратолпы способствовало и наркотическое воздействие разных возбуждающих травок.

Вот почему можно полагать, что наркомания возникла задолго до появления человека разумного. Она досталась нам от наших далеких предков и выполняла вполне понятные и полезные в предыстории цели. На поздних ее стадиях, когда пратолпа начала вырождаться, наркомания сослужила и другую службу. Гоминидам становилось все труднее достигнуть пратолпового состояния. Они все чаще прибегали к разного рода ухищрениям, чтобы го^уранить сверхсилу и сверхскорость. Быть может, на некоторое время помогла наркомания, а потом отказала и она?

Снятие биологических ограничений в половой жизни (2.4.1.)

Уже обращалось внимание на то, что после насыщения главной эмоции (ярости, гнева, панического ужаса) толпой овладевает голод, она насыщается стихийно и быстро, при этом нередко употребляется сырое мясо, даже мясо еще живых существ, которых рвут на части. После утоления голода наступает период сексуального насыщения. В толпе развертывается повальная оргия. По-видимому, то же следует отнести и к повадкам пратолпы. После насыщения желудка в том же бешеном темпе, в каком они рвали свою добычу, гоминиды удовлетворяли сексуальный голо т. Оргия усиливалась тем более, что участники пратолпы действовали, подражая друг другу, и это подражание было неодолимым унитарным, всеобщим. В этих условиях мужчины должны были повысить свою сексуальную активность до максимума, а женщины — избавиться от естественных перерывов и запретов на половые акты. Видимо, некоторые самки гибли в этой буйной вакханалии плоти, не перейдя естественный барьер временных запретов; тогда же возникли многие так называемые половые извращения. Естественный отбор в условиях пратолпы подчинил себе и использовал эти процессы, обеспечив преимущества сексуально активных мужчин и выживание самок, не обладавших ограничениями на спаривание в те или иные периоды.

Миграция (2.5.1.)

Действия пратолпой объясняют миграции, которые периодически должны были происходить в популяциях гоминид. Если они вели собирательский образ жизни, уничтожая постепенно на своем участке запасы плодов, кореньев, ракушек, мелких зверьков и сильно выбив популяции травоядных с помощью хищников, то время от времени они должны были менять район кормления. Новый участок следовало искать за 200–300 километров от прежнего. И тогда пратолпа сплачивалась не по поводу хищников или панического бегства, а для решения другой — тоже жизненно важной задачи: наступала пора уходить из насиженных мест.

Так возникла миграция как способ решения важных жизненных задач. Во главе пратолпы ставились двое: праворукий и леворукий, и вся пратолпа в течение нескольких дней, а быть может, и недель двигалась с перерывами на еду и сон в одну и ту же сторону. Возможно, что подобные миграции носили характер сезонных, пути перемещений известны были заранее.

Комплекс фиксированных действий у горилл (2.6.1.)

Если мы вернемся к последней загадке образа жизни гоминид и сравним нарисованную картину с комплексом фиксированных действий, так тщательно подмеченных Дж. В. Шаллером, то заметим, что гориллы демонстрируют нам рудиментарные остатки (или зачатки?) пратолпы: поднятие на «ноги» в момент агрессивного состояния, бросание палкой, закладывание за щеку зеленого листка (попытка наркотического воздействия?), бег на «ногах» в сторону опасности, сокрушающая всех и вся ярость… У горилл, надо думать, пратолпа или не состоялась, или была выражена не столь ярко и мощно, как у наших прямых предков, что в конечном счете и обеспечило их, горилл, отставание от антропосоциогенеза. Им не хватило имитативности, но она все же была достаточно велика, чтобы некоторые признаки пратолпы удержались в «странном» комплексе Фиксированных действий.

И все же здесь остается некоторое сомнение! В самое деле, почему агрессивность и ортоградность возникают не у группы горилл, а лишь у ее вожака, самого крупного самца? На первый взгляд, кажется наивным и сопоставление наркотического возбуждения у предлюдей с закладкой за щеку зеленого листка. Не считая проблему решенной, я все же думаю, что реконструкция данного КФД у горилл дана правильно. Во-первых, нынешние гориллы и их предки не последовали в своей эволюции путем человека, следовательно, они не сумели образовать пратолпу, а действия одиночных самцов не производят на окружающих хищников должного устрашающего воздействия. Но, по-видимому (и это во-вторых), попытка создать пратолпу у горилл, или, точнее, у их предков была! Что же касается зеленого листка за щекой и его связи с наркоманией, то, думается, пратолпа в свое время начала складываться эволюционно именно с наркотических средств воздействия на психику входивших в нее индивидов. Так же, видимо, поступали и предки горилл, только с меньшим успехом.

Шаг за шагом мы обнажили образ жизни гоминид, и, наконец, он предстал перед нами в своей полной красе!

Странный то был мир! Полный ужаса и ярости, свирепости и участливого отношения к спутникам и друзьям, которых они, видимо, жрали в голодную годину. Мир чудовищных противоречий: умные и хитрые существа, гоминиды превращались в пратолпе в единый яростный клубок, стиравший все личностные различия между ними. Они не знали, вероятно, конфликтов между популяциями, поскольку их границы не были четко очерчены. Между ними не было различий в языках, как не было и самих языков. Не существовало семьи и рода, племени, общины. Случайность особей, сплачивающихся в пратолпу, придавала и всей их жизни столь же случайный характер. Сегодня индивид мог попасть в пратолпу, которая бежала на север, завтра — затесаться в бегущую на юг. Никто не интересовался его именем, да его и не существовало. Никто не смел считать его чужим, как, впрочем, и своим, ибо не родились еще понятия «чужак», «соплеменник».

Не было главы семьи, ребенок мог пристать к соседям и его воспитали бы там на равных с остальными. Каждый был гол как сокол, не обладая ни имуществом, ни землей, ни скотом… То, что требовалось сию минуту, изготавливалось тут же и тотчас бросалось.

Таковы были хозяева земли в предысторическое время.

Глава одиннадцатая. ЛЮДИ: ОТ ПОРАЖЕНИЯ К ПОБЕДЕ

Человек — животное довольно странное. Нет, навряд ли оно произошло от обезьяны. Старик Дарвин, пожалуй что, в этом вопросе слегка заврался. Очень уж у человека поступки — совершенно, как бы сказать, чисто человеческие. Никакого, знаете, сходства с животным миром.

Михаил Зощенко

Как ни долго длилась тьма предыстории, все же она рассеялась. Сквозь красный туман эмоционального перенапряжения, бешенство пратолпы, дикую жестокость и не менее дикую сексуальность постепенно начали проступать еще неясные, но уже человеческие черты. Хотя, разумеется, о нарождении Homo sapiens'a говорить еще рано. Первые заметные признаки очеловечивания появляются у части поздних неандертальцев, которые близки людям, но еще не испытали окончательного физического превращения.

С чего же начался этот процесс и какие факторы положили конец предыстории? Видимо, что-то изменилось во всей биосфере… Можно с несомненностью предположить, что существовало два главных фактора финального «старта» к человеку.

Первый — спад биосферной волны: пик ее резонанса уже прокатился над головой палеоантропов. Биосфера постепенно приняла более спокойное состояние, поддающееся гомеостатическим поправкам, все более и более уравновешивающим колебания в экологических цепочках. Четырехзвенная цепь «травоядное — хищник — собака — человек» сделалась устойчивой, привычной для всех ее участников и уже не требовала повышенного эмоционального напряжения от объединения предлюдей. Пратолпа постепенно начала закостеневать, принимая прочно установившиеся формы, что повлекло за собой ее внутреннее размежевание на будущие касты.

Произошло это, видимо, естественным путем. В ходе бега и действия внутри пратолпы должны были постепенно выделиться и закрепиться определенные группы, склонные выполнять привычные функции: фронтальная зона во главе с лидерами, боковые части, тыловое прикрытие, ядро — в последнее входили старики, беременные и кормящие грудью женщины, дети.

Кастовость противоречит главному принципу пратолпы — унификации ее участников, полному их равенству. Однако века и тысячелетия делали свое дело: кастовость нарастала, мешая пратолпе и вытесняя ее из жизнедеятельности предлюдей. Очевидно, победа кастовости знаменовала собой и распад пратолпы — это уже ложно проследить по этнографическим источникам. Древнейшие остатки людских поселений хранят разделение по демографическим признакам: женщины жили отдельно от мужчин, старики — от молодежи, дети — в особых домах… Однако должны были пройти тысячелетия, прежде чем кастовость победила.

Итак, спад биологической активности низвел пратолпу с ее принципом унификации и унитарности действий до положения предплемени с его групповым разделением «прав» и «обязанностей» по демографическим признакам. Существовал и второй, не менее, а быть может, более могущественный фактор, положивший предел существованию пратолпы, — возникновение речи.

В первой части книги говорилось о нескольких признаках феномена речи, которые требуют своего объяснения. Поражало, прежде всего, бурное развитие словесно-звукового ее ряда (3.1.1.), который потребовал анатомических превращений. Вместе с речью возник поразительный феномен главного «тормоза» нервной системы (3.1.2.). Удивляло и то, что словесно-звуковая речь появилась столь поздно, когда в предыстории шла подготовка к неолитической «революции» и произошел спад объема мозга гоминид (3.1.3.) Наконец, словесный сигнал в речи человека совершенно не сходен по звуку с обозначаемым явлением или процессом, то есть с оригиналом (3.1.4); создается впечатление, что нарождающемуся человечеству приходилось «конспирировать» от самого себя.

Можно ли объяснить эти четыре признака речи концепцией пратолпы? Казалось бы, она-то как раз и не нуждается во «второй» сигнальной системе, руководствуясь «первой», то есть древнейшим пластом знаков, заключенных в телодвижениях, жестах, вскриках, воплях, ритмических ударах в грудь и т. п. Взмах руки определял направление бега; крик, исполненный ужаса или ярости, легко понимался другими участниками. Какой же реальный эволюционный смысл имела для пратолпы речь и почему она непременно должна была ее продуцировать?

Если в первые тысячелетия своего существования пратолпа создавалась как элемент временного и неустойчивого объединения предлюдей, то впоследствии они проводили в ней значительную часть времени. Они буквально жили пратолпой, лишь на время рассредоточиваясь по участку кормления. Пратолпа стала, по-видимому, постоянным и длительным объединением, не разрушаясь даже на период сна, когда спали вповалку. Ели все вместе, готовя на всех; скопом пускались вслед за собаками по следу хищника. Надо четко себе представлять, что это было неразрывное, плотное объединение предлюдей, находившихся все время в эмоционально напряженном состоянии и связанных высочайшей имитативностью. В этих условиях криков и жестов было явно недостаточно. Мало того, пратолпа наверняка ощущала не только бедность привычных форм оповещения, но несомненно чувствовала явную нехватку в знаках иного рода.

Представим, что в процессе бега пратолпы по пересеченной местности особи фронтальной зоны увидели яму, которую вполне можно перепрыгнуть. Остальные ямы не видят и о существовании ее не подозревают. Как оповестить их об опасности?

Вопль, или крик несет однозначную информацию об угрозе, но какова она и как следует к ней отнестись? Возникшее в результате крика замешательство вызовет, очевидно, лишь остановку или даже переход от погони к панике и бегству в другую сторону. Жест, телодвижение в пратолпе не годились для всеобщего оповещения и предупреждения — их видно не всем, а лишь ближайшим соседям.

Возникает, следовательно, несложная, типичная для обыденной жизни задача, разрешить которую своими сигнальными средствами пратолпа не в состоянии. Отсюда необходимость создать знаки, которые воспринимались бы всеми сразу и одинаково. Ими могли стать лишь звуковые сигналы. Но не вопли и крики. Так как они не должны менять обуревавшей пратолпу эмоции! Этим условиям подчинялся процесс выработки новой сигнальной системы в пратолпе.

Посмотрим, к чему он должен был привести. Звуковой сигнал, брошенный внутри пратолпы одним из ее участников, был ясно слышен веем. Уже не требовался особо острый слух для его восприятия — и, как следствие естественного отбора, ухо теряет необходимость поворота к источнику звука.

Развитие звуковой системы информации в пратолпе шло, очевидно, не одной, а тремя параллельными линиями. Первой возникла, видимо, шипящая и свистящая система: затем — щелкающая, когда в процессе воспроизведения звука включались щека и язык; наконец, появилась и человеческая речь с использованием голосовых связок, гортани, неба, языка, зубов, альвеол и губ.

Исследование глотки неандертальца показало, что он мог использовать в обиходе щелкающий «язык»; записи очевидцев, слышавших и видевших троглодитов, чучуну, пещерных эфиопов и т. п., показывают, что они использовали свистяще-шипящую ищелкающую сигнальные системы. Однако, надо думать, они не отличались мощной разветвленностью и огромным тезаурусом, какой представляет в распоряжение людей словесно-звуковая речь. Наиболее сложная и биологически трудная, она возникла позже других сигнальных систем. Но зато обладала высокой способностью информировать об увиденных предметах, явлениях или процессах, не затрагивая напрямую эмоциональной сферы произносящего и воспринимающего словесный сигнал. Именно потому, что слово не несет в себе следа обозначаемого им явления, предмета или процесса, оно не сразу воздействует на эмоцию, а лишь через посредство осмысления сигнала, его «мозговую» переработку. И тем самым словесный сигнал непроизвольно снижает уровень эмоции, оказывая тормозящее воздействие на психику, сковывая и мускульные ресурсы.

Когда система таких «вторичных» сигналов была создана пратолпой, то постепенно ее знаки стали заменять выкрики, жесты и как бы перекочевывать в первосигнальную сферу. Возник поток словообразования, поскольку созданное слово быстро перемещалось из одного пласта речи в другой, влияя на эмоцию воспринимающего. Этот процесс происходил, видимо, бурно, потому что речь прочно и бесповоротно укрепилась в психике предлюдей. И первыми, кто овладел речью, ставшей вскоре тормозом центральной нервной системы, были последние неандертальцы. Но с этого момента пратолпа разрушается, ее эмоция угасает. Чем прочнее укореняется речь, тем явственней слабеет пратолпа — речь сковывает эмоции, затормаживает действия, уменьшая скорость передвижения, ослабляя былую сверхсилу. Пратолпа трансформируется в обыкновенную толпу, а ее потенций недостаточно, чтобы обеспечить безопасность. Начав выработку словесно-звуковой речи, пратолпа бросила первую горсть земли в свою могилу, разрушив спасительную форму существования палеоантропов. С этого исторического момента они были обречены.

Однако нелепо думать, будто они уступили планету без борьбы. На первых порах люди оказались в положении побежденных. И это наложило на всю историю общества неизгладимую печать, нанеся человеку изначальную психическую травму.

Представим, что произошло в сообществе неандертальцев, когда среди них появились особи, у которых речь укоренилась настолько, что они уже не могли прочно и полно входить в пратолповое состояние. Внешне — со стороны — они оставались все теми же. Они принимают общее участие в сплочении пратолпы, однако им все труднее входить в это состояние. В дело идут наркотики, но и они уже мало помогают. Пратолпа бежит, от нее отстают один, два, три неандертальца… Так повторяется не раз, прежде чем выясняется, что какая-то часть сородичей, отличающихся лишь одним признаком — они лучше владеют речью, — начинает постепенно выделяться из сообщества. Здесь и женщины, и мужчины, они способны воспроизводить таких же, как и они сами. Но действовать пратолпой они уже не в состоянии! Зато у них появляется нечто, чем пратолпа не обладала: сознание — совместное знание друг о друге, выработанное с помощью словесно-звуковых сигналов. Оно позволяет выразить — понятно для окружающих! — не только свое состояние, но и состояние всех остальных, все, что только можно вообразить. Сознание вспыхивает настолько ярко и сильно, что на весь остальной период истории становится главным и определяющим фактором развития общества.

А ведь общества еще нет и в помине, не зародились и древнейшие его явления! С нашей, человеческой, точки зрения то было поистине странное сознание: оно подчинялось — нет, не пратолпе, а толпе и функционировало в ней, ибо других объединений неандертальцы не знали. Наступил первый период дивергенции — из сообщества неандертальцев выделилась их часть, обладавшая более или менее укорененной звуковой, словесной речью. Как неандертальцы должны были относиться к своим нелепым сородичам?

На первых порах, видимо, преобладала жалость… Владельцы слова казались своим «правильным» родственникам немощными, чуть ли не уродами, которым речь мешала входить в состояние пратолпы. Все их поведение снижало могущественность хозяев земли. (С другой стороны, нельзя не учитывать и силу воздействия голосом, не столько аргументацией, сколько именно самим потоком слов, «убалтыванием». И по сей день голос остается сильнейшим средством суггестии.) И все же со временем они должны были начать избегать людей, сторониться их, как больных, выталкивая из своей «чистой» среды. В глазах партнеров по полу они потеряли обаяние и привлекательность. Возможно, какое-то время они находились вообще под угрозой полного вымирания. Выживали редкие, разрозненные кучки тех, кто дал жизнь могущественному в будущем виду человека разумного.

В его нарождающемся сознании мир неандертальцев тоже отразился своеобразно. Они казались сверхсильными и сверхбыстрыми людьми — потом, по прошествии тысячелетий, их назвали «богами», но в то время вера еще не зародилась, она лишь чуть затеплилась в сознании. Жизнь «неполноценных» неандертальцев среди своих более могущественных собратьев была для них и мучением — из-за собственной слабости, и раем — они жили на всем готовом, ибо в борьбе за существование участвовала пратолпа, а они из нее уже вышли.

Постепенно эти два мира — пратолповый и толповый — разделились и обособились, хотя между ними не существовало еще генетической разницы. Раздельная жизнь и неодинаковое повеление вскоре поколение за поколением, привели к генетическим отклонениям: появился человек разумный. Его отличие от предков было незначительным. В связи с отсутствием постоянного эмоционального напряжения произошел и некоторый спад объема мозга. Мощное развитие словесно-звуковой речи повлекло за собой появление первых феноменов сознания, которые затем вошли в ядро социальных явлений.

Мир предлюдей не знал и не мог знать Инакомыслия. Оно было чуждо пратолпе. Мало того, — опасно для нее, ибо разрушало самую ее основу: имитативность поведения, унитарность выполнения действий всеми ее участниками. Любое отклонение от единства и однообразия насильственно стиралось — и с тем большей жесто костью, чем дальше отклонялась мысль и поведение отдельного палеоантропа от пратолпового.

Но неандертальцы, обладающие сознанием и речью, а затем и люди попали в исключительно трудные условия существования: толпа не могла помочь в добыче мяса, в защите от хищников. Они должны были или погибнуть, или создать способы и методы защиты от агрессивной биосреды. Орудия ближнего боя — рубила — теперь не годились, они удобны лишь в пратолпе. Предстояло создать дистантное оружие, способное поражать противника на дальнем расстоянии, не ставя себя под угрозу. Для этого требовалось отклониться от старинного стандарта, проявить Инакомыслие и изобрести нечто новое, чего не знал миллионолетний мир предлюдей.

В сообществах человека появились копья и дротики, топоры с рукоятками — все они как бы удлиняли руку, создавая возможность поражать противника на дальнем расстоянии. Инакомыслие внесло в мир первых людей полный переворот, названный неолитической революцией. Главный ее смысл в том, что возникло оружие дальнего боя, дистантного поражения. И, конечно, первой целью этого оружия стали хищники. Они, видимо, вскоре заметили, что среди их могущественных врагов произошло размежевание. Одни — по-прежнему опасны, другие — не в состоянии ответить на удар лапы с когтями набегом пратолпы. Хищники осмелели и все чаще нападали на сообщества как неандертальцев, так и людей. Передние человека начало постепенно и неотвратимо разрушать давно сложившееся равновесие — «травоядные — хищники — собаки — неандертальцы». Хозяева земли почувствовали, что их существование под угрозой… Набеги хищников участились. Они явно выходили из повиновения. Человек стал опасен и другим: охотясь на хищников, он умертвлял поставщиков мяса ко двору его королевского величества Неандертальца.

Между популяциями людей и их предков появилась напряженность во взаимоотношениях. До сих пор между ними не существовало открытых столкновений, не было и причин к этому. Поведение людей, разрушающих экологическую нишу неандертальцев, должно было неминуемо повести к конфликту. И хозяева земли сумели показать людям свою мощь и силу. Улары пратолпы по поселениям людей быстро доказали, кто истинный властитель планеты, посеяли невыразимый ужас, ставший основой преклонения перед могущественными Бонами. Раньше Боги были могучими и жалостливыми, теперь они сделались гневными, их рука карала беспощадно и неотвратимо.

Однако в этот период между неандертальцами и людьми все еще сохранялся относительный мир. Теперь он основывался на полном и безоговорочном признании могущества «Богов», перед которыми люди трепетали. В кольце «травоядные — хищник — собака — неандертальцы» люди постепенно заменили хищника; они охотились за травоядными и часть своей добычи отдавали гоминидам. Этот обычай закрепился в веках, стал незыблемым и обрел определенный ритуал. Подражая предлюдям, сплачивающимся в пратолпу, то есть извиваясь, испуская крики и вопли, впадая в экстаз и истерию, словно в шаманском танце (каким он и станет через тысячелетия), чтобы его приняли за своего, один из людей с жертвой в руках приближался к «Богам» и оставлял добычу. Его подстерегала серьезная опасность: он мог быть растерзан, но моги избегнуть «кары Богов», если его жертва была им угодна.

Именно таким образом, на наш взгляд, зародилась первобытная религия с ее непременными атрибутами: боги действительно были всемогущи по сравнению с человеком (4.2.2.), они как две капли воды похожи на человека (4.2.3.) и принимали из его рук искупительную жертву (4.2.4.).

В это же время возник еще один древнейший феномен социума — Искусство (4.3.1.). Выполняя ритуал сплочения пратолпы и стремясь достигнуть ее состояния, неандертальцы, а вслед за ними и люди проходили все стадии возбуждения и перевозбуждения, включая столпление, усиление эмоционального взлета с помощью ритмических ударов в грудь и топота, затем — постепенный спад этих явлений с «развязкой» и «опустошением в душе». Однако у людей этот ритуал пратолпового эффекта не достигал. Реакция как бы срывалась на полпути. Постепенно произошло отделение ритуала от пратолпового действия, он начал наполняться смысловым содержанием. Возникло Искусство синкретического типа: танец — хоровое пение, когда ритмические удары в грудь и «топотуха» дополнялись вскриками, воплями, телодвижениями, имитирующими пратолповые мистерии. Эстетическая реакция последующего Искусства оставалась на уровне сублимации процесса столпления-растолпления. Так, на наш взгляд, объясняется происхождение и самой этой реакции (4.3.2.), и первых видов синкретического искусства. Бессмысленный ритм, еще не опредмеченный ни трудовыми, на охотничьими, ни агрессивно-оборонительными знаками, стал основой первобытного Искусства и закреплен в орнаменте (4.3.3). Лишь по прошествии веков крепнущее и развивающееся сознание начало заполнять странные фигуры танца содержанием.

Как мы видим, загадочные стороны Искусства объясняются с помощью процессов, происходивших в финале предыстории. Становится понятен смысл таинственного и туманного катарсиса, зашифрованный Аристотелем, и волнообразная эстетическая реакция, протекающая в нас, когда мы танцуем в дансинге, переживаем похождения Гамлета, принца датского, когда вглядываемся в картины художников-абстракционистов или читаем стихи Эмили Днкинсон и Пушкина. Спортивные состязания и игры — еще два вида сублимации и эксплуатации все той же пратолповой психофизиологической реакции. Тяжкие кровавые игрища типа корриды или гладиаторских боев, когда на арене льется кровь, дают неожиданное просветление эмоции в завершающей стадии зрелища: из толпового состоянии люди выходят с облегчением, с их глаз словно спадает пелена тумана, когда ярость и жажда истребления охватывает психику зрителя; наступает разрядка, спад эмоции, духовное освобождение от толпы. Человек выходит из нее с чувством облегчения — он возвращается в лоно человека, побыв некоторое время в шкуре предка.

Эту реакцию можно развивать и тренировать, она способна, видимо, поддерживаться на высоком уровне, разрешающем двинуться сразу же по волне Искусства. Но при неразвитости эстетической реакции, при заторможенности ее рефлексией трудно пойти навстречу непривычному зрелищу, непонятной музыке, абстрактному рисунку. Однако что такое в данном случае абстракция? Попытка художественными средствами передать человеку-зрителю волну эстетической реакции, не более того. Так что подлинной абстракции в Искусстве не существует. Либо оно есть, либо его нет — не более. Однако, если человек втягивается в эстетическую реакцию, то ему до определенной степени безразлично содержание произведения. Музыка, с этой точки зрения, вообще бессмысленна.

Итак, перед нами картина зарождения трех самых древних социальных феноменов: Инакомыслия (об одной ею важной черте — неуничтожимости в обществе — скажем чуть позже), Религии и Искусства. Вернемся, однако, к нашей модели предыстории и назревавшим в ней процессам.

Сосуществование предлюдей и человека было, по-видимому, крайне непрочным. Оно основывалось на миролюбии палеоантропов и слабости людей — толпа не могла противостоять пратолпе по скорости передвижения, мощи удара, истребительным возможностям. Зыбкое равновесие поддерживалось и малочисленностью людских поселений, которые пока не затрагивали в широких масштабах экологическую нишу своих предков. Люди старались приспособиться к зависимому существованию от Богов, пытаясь, видимо, входить с ними в контакт, жить в мире, не пересекая своих путей с дорогами «могущественных» соседей. Мирный характер неандертальцев, отсутствие привычки нападать на своих сородичей явно сдерживал их от открытого конфликта. Ни те, ни другие пока еще не видели в двуногих своих врагов.

Но постепенно палеоантропы ощутили, что люди все более разрушают их налаженный мир. Укрепление и становление человеческих сообществ затрагивало коренные интересы неандертальцев, исподволь сужая их экологическую нишу. И тогда должно было произойти неизбежное: предки ударили по потомкам всей силой пратолпы. Для нарождающегоя человечества это было катастрофой.

Если в первый период дивергенции число люден было незначительно, они, отставая от пратолпы и словно бы выпадая в осадок, держались разрозненными кучками, которые насчитывались единицами во всей ойкумене, то теперь они размножились и обжились на планете. Однако люди оставались беспомощными перед лицом могущественных хозяев земли. Разгневанные Боги стремились выжить своих конкурентов, буквально стереть их с лица планеты. Человек отныне подлежал уничтожению, где бы его ни встретила пратолпа. Он превратился в дичь — за ним охотились, его истребляли под корень.

Соотношение сил было настолько неравным, что человечество, говоря военным языком, дрогнуло и побежало… Первая фаза предыстории завершилась глобальным кризисом, мирное сосуществование палеоантропов и людей оборвалось, человека попросту изгнали из рая, то есть из лучших зон обитания. Наступила многотысячелетняя эпоха неостановимого, бесконечного и бесперспективного бегства. Ни одно поколение людей не завершало свой жизненный цикл в условиях, в которых начинало его. Мелькали долины и горы, реки и пустыни, тундра и тайга, менялось животное окружение — одно оставалось постоянным и неизменным: угроза нападения пратолпы. Палеоантропы, видимо, следили за группами беженцев, настигая их время от времени и уничтожая целыми поселками. Фаза поражения длилась около десяти тысяч лет, она навсегда травмировала психику человека, поселив в его душе непереносимый ужас перед «богами» — вчерашними покровителями и мирными соседями.

Так появилась глобальная миграция, волны которой обгоняли друг друга, причем каждая следующая тащила за собой людей, все более приближавшихся по своему физическому типу к современному человеку. В бегстве рождались, жили и умирали десятки поколений.

Фаза бегства оставила после себя неизгладимые следы, породив уникальный институт, с его помощью человечеству и удалось сохранить слабый, чуть затеплившийся в ладонях людей огонек социума. Сделать это было тем более трудно, что социальные достижения, облекавшиеся у людей в традиции и обычаи, не успевая войти в наследственную программу КФД, фиксировались в памяти, в речи, в умениях. Следовательно, для человека выжить в повальном бегстве означало сохранить не только репродуктивный состав сообществ — этого было бы достаточно для палеоантропов или обезьян. Необходимо еще, чтобы спасшиеся обладали достижениями социума в полном объеме. Их хранителями, владевшими всей социальной программой сообщества людей, были, очевидно, старики и старухи, помнившие и знавшие больше других. Особенно велика была в то время ценность женщин (они возглавляли толпу беглецов, как их предки возглавляли пратолпу), от них же зависело воспроизведение вида физически. Меньшую представляли мужчины и дети.

Эти обстоятельства привели к появлению специфического социального института, существующего с определенными изменениями но сию пору — этноса (4.4.1.).

Палеоантропы не знали ни семей, ни родов, ни противопоставления одной группе другой. Не существовало экзогамии, рода, племени. Единственное новое, что внесла пратолпа во взаимоотношения внутри сообществ палеоантропов (по сравнению со стадами обезьян), состояло в «свержении» власти самцов. В пратолпе все были равны. Женщины, однако, имели то преимущество, что лидировали в пратолпе, вели ее за собой, подчиняя мужчин своему примеру, заставляя подражать их действиям. Вот почему женщина вывела человека за руку из мира животных. Начавшаяся дивергенция и фаза мирного сосуществования палеоантропов и людей мало что изменила во внутренней организации сообщества двуногих: женщина по-прежнему главенствовала в сообществах, семьи и рода не существовало. Бегство изменило ситуацию, фаза спасения от пратолпы, заняв более десятка тысячелетий, поставила перед человечеством не только задачу выжить физически, но и, как уже говорилось, сохранить социум.

Попробуем смоделировать катастрофическую ситуацию, представив последствия опустошительного набега пратолпы на людское поселение. Если спасался ребенок, то он погибал впоследствии в борьбе с хищниками. Если смерти избегал мужчина или женщина, то они были обречены на гибель — в одиночку они не в состоянии были продлить род человеческий. Но вообразим, что спаслись двое: женщина и мужчина. При этом безразлично, кем они приходились друг другу (тем более, что это и установить-то было трудненько). Но пусть даже это будут отец и дочь, или мать и сын, брат и сестра — все равно: важно лишь, чтобы женщина смогла забеременеть и родить ребенка, а лучше всего — нескольких. Никакого запрета на инцест в этом случае ввести было невозможно, он положил бы конец продолжению рода. И Адам позволил себе взять в жены Еву, свою кровную родственницу, «сотворенную» из его ребра.

Осколок социума, спасенный единственной парой, продолжал жить и развиваться. Через два-три поколения сообщество людей разрасталось, доводило число своих членов до 50–60 человек. Но оно сохраняло в памяти весь ужас удара пратолпы и готовя себя к возможному повторению катастрофы и бегства, принимало меры по сохранению возможности репродукции и социума. Для этого надо было сформировать заранее специфические группы спасения, постепенно разделяя сообщество на несколько линий, заключающих в себе все демографические категории сообщества.

Как это могло происходить практически?

Очевидно, что в нашем гримере с Адамом и Евой в первом поколении потомства спасшейся пары все были родными братьями и сестрами. Поэтому ограничивать половые отношения между ними было бессмысленно. Однако с появлением второго поколения браки между родными братьями и сестрами, а также между разными поколениями объявлялись нетерпимыми. Вводился и учет родства по материнской линии, так как женщины по-прежнему представляли собой первостепенную ценность в сообществе. К третьему поколению и далее женщина-прородительница умирала, ее место в линиях потомков, получивших название родов, занимали ее дочери.

Таким образом, в каждом из родов оказывались в наличии все представители демографических групп сообщества, каждый род тем самым в экстремальных условиях сохранял возможность к дальнейшей репродукции и владел социумом сообщества в полном объеме. Так появился институт экзогамии и рода, возглавляемого женщиной (4.4.2.).

Что произойдет далее с сообществом, которое накопило достаточное количество людей во всех своих линиях, или ветвях? Очевидно, оно уже готово к бегству порознь, каждая линия может спастись отдельно, сохранив весь социум с его достижениями. Дело за малым: разделиться, разорвать кровные узы, связывающие ветви племени, и разбежаться пространственно. Лозунгом фазы глобального бегства стало — «Разъединяться и уходить!» Если рядом появлялись палеоантропы, то мешкать означало поставить себя под угрозу полного истребления.

Но и уходить, очевидно, не хотелось!.. Связи между родами были сильными, нарушать их неприятно и хозяйственно нецелесообразно. Требовался удар, способный расколоть сообщество.

Однако и пратолпа не медлила. Очередное столкновение разрушало племя, оно спасалось родами, стараясь сохраниться в целости. Уцелевшие повторяли репродуктивный цикл. Сотни и тысячи — сохранившихся осколков социума погибали, не дав отростков и побегов. Десятки выживали. И вновь при необходимости отменялись запреты на брачные связи между основателями родов (4.4.4.), а затем экзогамия вводилась вновь. Весь механизм матриархата запускался и останавливался, действуя словно пульсар или живая клетка. Ограничение на брак между кровными родственниками по материнской линии создавало мембрану между линиями родов. По этой черте сообщество делилось, разбегаясь под ударами пратолпы целыми ветвями, племя раскалывалось по вертикали, каждая часть уносила с собой весь социум и сохраняла репродуктивные свойства. Традиция закрепила этот институт, создав первые ростки Этноса.

Со времен, когда опасность удара со стороны палеоантропов уменьшилась, а быть может, и раньше, искру для деления племени начало поставлять свободное, раскованное, нонконформистское мышление, которое я называю Инакомыслием и которое лучше бы называть Свободомыслием. До сих пор люди были благодарны своему раскрепощенному сознанию, создавшему технику дистантного поражения врагов, изобретшему колесо, наделившему человечество значительными знаниями и умениями. Однако уже в фазе глобального бегства появились и первые антисоциальные поступки, связанные главным образом с нарушением брачных запретов, убийствами сородичей, насилием, оскорблением старших. Если антисоциальный поступок был направлен против людей своей кровнородственной линии, то за провинившегося не заступались. Но если обида причинялась другой ветви племени, то между родами пробегала искра братоубийственной мести, разбрасывавшая их далеко друг от друга. Тем самым сообщество людей делилось, занимая все большее пространство на земле, обживая и заселяя планету.

В это время Инакомыслие, несмотря на то, что оно порой дробило племя на отдельные осколки, в целом выполняло положительную функцию в истории человечества, распространяя ею влияние и власть над ойкуменой. Многие географические «открытия» того времени были сделаны в результате распада племен из-за инакомыслящих, преступивших общепринятые традиции и обычаи. Видимо, с этого времени отношение к инакомыслящим изменилось, их стали бояться, стремились уничтожить, выкорчевать из сообществ людей. Если бы эта тенденция победила, то едва ли человечество выжило бы в борьбе с палеоантропами. Естественный отбор «закрепил» в сообществах людей обязательный процент появления инакомыслящих (4.5.3.). При этом природа, разумеется, «заботилась» не о прогрессе земледелия и техники, а о выживании человечества как биологического вида.

Остается последний вопрос: каким образом и почему произошла динамика власти в роде, отчего матриархат сменился патриархатом?

Уже в пратолпе наметился «раскол» на разные касты будущего общества. Первыми оформились демографические группы: женщины жили отдельно от мужчин, отдельно — дети и подростки. Очевидно, что при неожиданном нападении каждая демографическая группа защищалась порознь. При этом женщины образовывали толпу и действовали без мужчин — что, видимо, и породило легенду об амазонках. Естественно, что женская толпа не могла противостоять ударам пратолпы. Но вскоре выяснилось что мужской отряд обладает иными возможностями, дающими ему некоторое превосходство перед толпой. Они были нащупаны стихийно и не сразу. Миновали тысячелетия, пока открылись все его преимущества. Импульсивная и быстрая нервная реакция женщин обрекала их толпу на легкую смену эмоций: от ярости они переходили к панике и бегству. Природная сила мужчин, их большая уравновешенность и способность сдерживать эмоции неожиданно оказались выгодными свойствами.

Невозможно установить, кому впервые пришла в голову идея использовать мужской отряд для борьбы с палеоантропами, применяя природную силу и мужество, дистантную технику поражения и рассыпной строй. Но в конце концов эти три элемента были соединены и пришла первая победа над неандертальцами.

В последние годы появились дополнительные материалы, помогающие более или менее точно определить дату этого переворота, когда человечество впервые дало отпор палеоантропам. До сих пор она устанавливалась по прямым археологическим находкам, когда в центре ойкумены древнего мира вновь появились в раскопках черепа современных людей. Это произошло примерно 40–20 тысяч лет назад.

Но, по-видимому, этот момент можно установить иным путем. Во всяком случае предлагаемая гипотеза интересна, опирается на всю теорию АСГ в ее «пратолповом варианте».

Дело в том, что в первой половине антропосоциогенеза и даже позже, почти до самого его завершения, объем черепной коробки женских и мужских особей рос далеко не одинаково! «Если принять условно среднюю величину для австралопитеков 600 куб. см. (мужские особи) и 550 куб. см. (женские особи), то мы получим линию отсчета, по сравнению с которой можем оценить увеличение объема мозга на протяжении эволюции гоминид, — пишет В. П. Алексеев. — Для рода питекантропов мы имеем увеличение объема мозга на 56 процентов для мужчин и на 67 процентов для женщин. Для неандертальского вида это увеличение составляет уже 144 процента для мужчин и 131 процент для женщин… У современного человека оно еще больше — 164 процента у мужчин и 168 процентов у женщин». (Алексеев В. П. Становление человечества. М.: Политиздат, 1984. С. 195). Чем было вызвано опережение роста мозга женщин в эпоху АСГ, нам теперь понятно: женщина была лидером пратолпы. Интересно, однако, что думает по этому поводу сам Алексеев В. П.: «Колебания в эволюционном увеличении мозга у мужских и женских особей не означают ничего больше, только случайные вариации в соответствующих цифрах» (там же, С.195–196). Но вернемся к первому успешному «бою» людей с предками.

Нарисованная ниже картинка, конечно же, гипотетична. Она скорее красива, чем реальна. Но отражает суть схватки. Кстати, вполне вероятно, что рассыпной строй появился еще во времена загонных охот неандертальцев, то есть много раньше «боя».

Случайные столкновения гоминид между собой редко разрешались побоищем. Чаще они, как и стада обезьян, мирно расходились по участкам кормления. Впервые неандертальцы вступили на путь истребительной борьбы с людьми, когда те открыто и в массовом масштабе нарушили их экологическую нишу. Люди приняли вызов и закрепили эту жестокую тенденцию в традициях социума (4.1.2.).

Мужской отряд как нельзя лучше был подготовлен к упорному бою с пратолпой самой силой и устойчивостью нервных процессов. Высокие мужские качества тренировались в подростковых группах сообщества: юношей заставляли безропотно переносить боль, пересиливать страх и другие эмоции, бестрепетно переносить мучения.

Постепенно зародились людские коллективы, основанные на мужестве своих членов, — их свойства далеки от толповых. Воинские коллективы, появившиеся первыми, поскольку людям угрожала пратолпа, отличались от толповых объединений кардинальным образом. Воины держатся в строю не подражанием, а дисциплиной духа, внутренним усилием преодолевая страх. Волевое торможение эмоции страха и есть подлинно человеческое мужество, фундамент сил сплочения воинского коллектива (4.1.4).

Первобытное войско внешне должно было очень напоминать пратолпу: сомкнутые ряды воинов, касающихся плечами друг друга, — мужество требовало поддержки и опоры в товарищах. Войско действительно родственно толпе, но родство это такого свойства, что его лучше отрицать или, во всяком случае, держаться от него подальше. Слом дисциплины в армии превращает ее в толпу. В войске — строго ролевое поведение, требующее от каждого воина кроме личного мужества понимания своего места в битве, умения подчиняться командиру и командовать подчиненным. Пратолпа и толпа характерны внеролевым, унитарным поведением их участников. Далее, чем мужественнее воины, чем они строже следуют общим целям войска, тем боеспособнее и результативнее боевой эффект. Толпа — инструмент стихийного истребления и разрушения, тратящее и время, и энергию на достижение порой ненужных целей. Как мы видим, толпа (пратолпа также) и войско — явления разнородные, хотя и близкие. Сохранив оболочку пратолпы: единообразие действий рядовых воинов, строй, воинственные кличи и вопли типа «банзай», «виват», «ура», «хох» и т. п., боевые танцы, возбуждающие перед боем речи, и затем, после победы, триумфы, парады, победные песни, танцы и т. д., — войско являет нам иной организм, до конца социальный, спаянный человеческими свойствами личности.

Можно вообразить столкновение между пратолпой и первобытным войском… Вот они стоят друг против друга: с одной стороны поля битвы — грозная, ревущая, сплоченная пратолпа, обращены к противнику правые стороны тел с зажатыми в руках каменным рубилами; пратолпа грозно раскачивается, испускает единообразные вопли, леденящие душу крики и свисты, которые в ней самой, вызывают волны. Волосы на головах у ее участников от перевозбуждения стоят дыбом, глаза сверкают. На лицах написаны ярость и угроза. Один вид пратолпы приводил человека в смятение и ужас.

С другой стороны поля битвы — почти та же самая пратолпа. Криками и телодвижениями, боевыми плясками и песнями мужской отряд сплотился в войско. Оно обращено лицом к пратолпе, расстояние между воинами здесь побольше — есть свобода, чтобы замахнуться копьем, натянуть лук, метнуть дротик. На лицах воинов — те же ярость и ненависть, что и у их противников. Однако, в их отряде нет женщин и детей, мужчины спаяны не только боевой эмоцией, но и мужеством, волей к победе. Хотя волосы на головах людей тоже стоят дыбом, однако не от перевозбуждения, а благодаря искусной прическе, вертикально вставленным в нее перьям. Видимо, воины надеялись, что, подражая внешне пратолпе, они переймут ее силу. Но мощь войска заключалась в ином!

Проследим, однако, за схваткой — и многое станет ясным.

Пратолпа — орудие нападения — вихрем несется на войско. По дороге ее встречает град стрел и копий, падают пять — шесть палеоантропов. Но критическая величина пратолпы сохранена, она могуча, она налетает на врага и… происходит нечто странное, непонятное, с чем до сих пор пратолпа никогда не сталкивалась ранее: противник рассыпается в стороны, распадается на десятки отдельных целей. Люди рассредоточились. Под ударами каменных рубил погибли несколько человек, однако отряд не потерял воли к победе, он вновь собрался и выстроился, готовый к встрече с пратолпой. Ряды его сомкнуты, люди готовы к битве и стоят в боевом порядке.

Такого пратолпа не испытывала! Словно призрак, оборотень стоял перед ней. Она вновь кидается на войско — с тем же результатом. После третьего или четвертого нападения она теряет стольких своих членов, что ее величина оказывается ниже критической. Пратолпа распадается, рушится на глазах, тает ее былая сила и сверхскорость. Палеоантропы гибнут под стрелами или спасаются бегством, хотя от стрелы не убежишь… Многие попадают в плен. Видимо, первые рабы появились именно таким образом. На протяжении многих лет и веков их считали «двуногим скотом», нелюдьми. Они были способны выполнять приказания, несложную работу, ели что придется. Со временем, когда войны вошли в депо социальных институтов общества, пленные становились рабами, их не считали за людей. А первые рабы ими и не были. Характерно, что во всех известных этнических самоназваниях народов мира они имеют один смысл — люди, а все остальные — нелюди, ненастоящие люди. (Подробнее об этом см. статью Крюкова М. В. Люди, настоящие люди — к проблеме исторической типологии этнических самоназваний//Этническая ономастика. М.: Наука, 1984.)

Победа в схватке с пратолпой была обеспечена тремя причинами: боевым духом мужского отряда, дистантным оружием и применением рассыпного строя, то есть изменением войскового порядка. Не поддаться панике, выстрелить и разбежаться в стороны, затем собраться вновь и опять выстрелить и разбежаться — такова была, очевидно, примитивная тактика, использующая первичные приемы перестроения (4.1.3.).

Впервые в открытой схватке дух нанес поражение эмоции, досоциальный мир потерпел фиаско, победил разум. С тех пор ни ураганы, ни землетрясения, ни наводнения и даже ни пратолпа не вызывали в человеке большего ужаса, чем он сам.

Началось истребление палеоантропов. Эпоха бегства закончилась, возникла обратная миграция. Ее волны еще встречались с беглецами из «рая», их поворачивали, обучали боевым умениям и отправляли в битвы. Человек уничтожал своих «богов» и гонителей безжалостно, свирепо. Впрочем, к этому времени их, видимо, считали уже не «богами», а чертями, демонами, перевертышами, лешими, домовыми, исчадиями ада. Палеоантропов практически стерли с лица Земли. Люди с боями вернулись в земной рай, о котором они сложили легенды, ожидая найти здесь то, что утеряли: мир с природой, спокойную жизнь под защитой Богов, реки, наполненные молоком и медом… Но рая на земле не осталось, а достигнутое боевое умение человек обратил против себя. Так возникла Война, которая тут же перестала считаться с интересами человеческого рода. Как и Инакомыслие, Война вскоре обнаружила свою двойственную природу.

Добавим, чти успехи мужских отрядов в борьбе с палеоантропами выдвинули мужчин на первое место в людском сообществе, обеспечив смену власти в роде: женщина вынуждена была уступить первенство мужчине. И не под влиянием хозяйственных связей, не по причине перехода к скотоводству и земледелию, а ввиду той спасительной для рода человеческого роли, которую сыграли мужчины в борьбе с пратолпой. Этим и объясняется динамика власти в роде, смена матриархата патриархатом (4.4.3.).

На этом заканчивается предыстория разума и берет начало История.

Глава двенадцатая. В ТЕНИ НЕАНДЕРТАЛЬЦА

А человек!.. Бедный… бедный! Так смотрят его глаза, как будто вдруг за плечо кто-то схватил его сзади — глаза безумна — и все, все пережитое им лужицами вины у него застывает во взгляде. В жизни бывают такие удары, такие…

Сесар Вальехо

Если мы теперь вернемся к началу книги, то обнаружим, что ответили не на те вопросы, которые поставили, затевая исследование. Разве о происхождении леворукости или прямохождения шла речь, когда мы цитировали Ясперса? Не слишком ли далеко мы уклонились от первоначальной задачи и не пора ли к ней вернуться?

Свод «загадок» предыстории послужил нам лишь оселком для проверки правильности базовой гипотезы АСГенетики. Теперь, когда она, на наш взгляд, доказана, наступило время поединка с глобальным вызовом Истории.

Прежде всего, надо попытаться ответить на вопрос, каким образом предыстория влияет на современность, через посредство каких сил палеолит воздействует на общество, детерминируя его дальнейшую судьбу и вектор развития. Для этого надо точнее определить коренные, первичные мотивы поведения человека, установив, что в них неизменно и что поддается постепенному преобразованию. Какова скрытая пружина человеческих импульсов и в каких ситуациях она вырывается на поверхность общественного сознания, определяя движение и судьбу общества? Наконец, какая система идеологических ценностей более полно и последовательно служит истинным целям человека?

Эта проблема обычно представляется весьма далекой от практически-политической жизни общества, однако это не так. Управление любым обществом неизбежно связано с построением тех или иных «моделей человека». «Например, если полагают, что человек изначально добр, оставляя пока в стороне вопросы определения эмпирических референтов, то соответственно будет оцениваться общество и проектироваться новые общности: например, многие существенные характеристики будут подвергнуты критике как репрессивные, а при проектировании новой социальной системы будут элиминированы многие традиционные правила и санкции, которые в силу тезиса о естественной доброте человека становятся необязательными»… Но если полагают, что человек изначально агрессивен, то дело другое… «Из этой предпосылки следовало, что надо чаще давать людям возможность испускать свою агрессивную энергию, чтобы сделать их менее агрессивными в будущем. Это приводит к тому, что агрессии обучаются и она сохраняется, если ее последствия оказываются позитивными. Далее, если в модели человека предполагается, что «организации альтруистичны и щедры или что правительства — инструмент согласования и координации расходящихся интересов, то обществу нет нужды контролировать их деятельность; если же окажется, что природа организаций — в самообслуживании, а правительства — в защите определенных частных интересов, то обществу, как и каждому его члену, следует быть бдительным» — эти цитаты приведены из книги Дж. X. Канкела «Поведение, социальные проблемы и изменения», 1975 г. (Цит. пo PC: Модели человека в современной зарубежной социологии. Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1985. С. 83–85 и далее. См. также: с. 122–123, 125. Льюис Мамфорд. Образ и модели человека в культурно-социологической модели. Обзор).

I. Начало Истории и человеческая константа

С чем человек вошел в мир и что определяет его видовую сущность? Разум? Но мы видим, что, пройдя миллионолетнюю выучку в пратолпе, разрушив ее изнутри, сознание отнюдь не покончило раз и навсегда с толповыми объединениями. Распавшись, пратолна оставила после себя иное, близкое ей сообщество — толпу, которая и по сей день остается в жизни человека.

Базовая теория АСгенетики доказывает, что подлинное существо человека состоит не в совокупности социальных отношений, которые преходящи и лишь помогают формировать личность, влияя на поступки людей. Трижды прав был Эрих Фромм, когда писал: «Пытаясь избежать ошибок биологических и метафизических концепций, нам следует опасаться столь же серьезной ошибки — социологического релятивизма, который представляет человека не более, чем марионеткой, управляемой нитками социальных обстоятельств»^[251]. В наследство от неандертальцев людям досталась способность образовывать мощные группы на базе объединений толпового и коллективистского типов.

Миллионы лет нахождения в пратолпе не пропали даром, оставив в людях врожденную способность входить в толповые объединения, и тем плотнее, тем активнее, чем эта способность прочнее закреплена генетически, проявляясь спонтанно в критических ситуациях. Заметим, что эта способность отнюдь не одинакова у всех людей. Существует крайний полюс — социопаты, которые вовсе неспособны считаться с обществом и его отдельными группировками. Это люди «антиобщественны в своей основе и, вследствие этого, всегда вступают в конфликты, не извлекая никаких уроков из неприятных переживаний и наказаний, которые причиняет им собственное поведение. Они не обнаруживают никаких особенных дефектов, пока о чем-нибудь говорят или рассуждают: дефект их состоит в неспособности себя вести… Короче, они социально дефективны»^[252].

На другом полюсе «люди толпы», готовые всегда и по любому поводу следовать за ней, активно входить в нее, образовывать толповые объединения и вести их за собой. Между двумя полюсными категориями лежит спектр способностей, меняющихся в зависимости от времени, расы, народа, племени…

Существуют доказательства того, что в древности толповые способности людей были выше, чем сегодня. Отношение между «разумом» и «чувством» не постоянно, и в античные эпохи «чувства» столь сильно влияли на «разум», что человек, попавший в плен толповых объединений, воспринимал мир иллюзорно, искаженно, словно под влиянием гипноза^[253]. Достаточно сказать, что в Древней Греции театральные и спортивные представления продолжались по два и даже три дня подряд — и все это время стадионы были полны народом, находившимся в возбужденном толповом состоянии. С другой стороны, футурологи отмечают, что в будущем начнет преобладать рационалистический тип человека^[254].

Очевидно, что эволюция как бы замерла перед вхождением комплекса фиксированных действий (КФД) в генетическую основу поведения людей. Можно сказать поэтому, что одно из главных свойств человека состоит в определенном отношении между способностью входить спонтанно в толповые объединения и генетически закрепленным КФД его поведения. Это отношение можно представить себе в виде коэффициента толповости, который следовало бы установить экспериментально для разных рас, народов и племен. Мало того, получив этот коэффициент, следует внимательно наблюдать за его изменением во времени, от эпохи к эпохе, от века к веку — тем самым мы получим возможность отмечать изменения в человеческой константе и принимать необходимые меры для поддержания толповости на должном уровне.

Со временем, я уверен, служба человеческой константы станет одной из важнейших задач психологов. Некоторые современные гипотезы показывают, что состояние этой константы в значительной степени влияет на саму Историю,возбуждая в ней волны, образующие резонансные пики и влияющие на судьбы миллионов людей. Я имею в виду, прежде всего, гипотезу доктора географических и исторических наук Л. Н. Гумилева.

Он обращает внимание на то, что вспышки исторической активности во многом зависят от внутреннего состояния больших групп людей, называемого им пассионарностью. Раскрывая смысл этого явления, Гумилев показывает, что в его основе лежат большая целеустремленность и способность к сверхнапряжениям^[255]. Он ищет некий «фактор-Х», который влечет за собой возбуждение этноса, образование в нем исторической активности. «Как для пускового момента, так и для достижения акматической фазы, а равно и для регенерации, требуется способность возникшей популяции к сверхнапряжениям»^[256]. Эта способность некоторое время поддерживается на высоком уровне, затем начинает падать и в конце концов исчезает. Вместе с ней падает и историческая активность возникшего этноса, он начинает переживать фазу упадка. Гумилев рассматривает пассионарность как некое «непреоборимое внутреннее стремление к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного, причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или гибельной для самого субъекта, представляется ему ценнее даже собственной жизни»^[257]. Постепенно, однако, происходит утрата пассионарности, вызываемая гибелью в войнах пассионариев, носителей этого свойства в высшей степени, что приводит к падению активности всего этноса. Поколение за поколением, слабея в борьбе с окружением и средой, вырубается физически, не передавая свойства пассионарности по наследству. Пассионарии сменяются гармоническими личностями, а те — вырожденцами. Эта внутриэтническая эволюция свидетельствует об угасании этноса, о спаде волны возмущения в общественной сфере.

Гумилев делает вывод, что в природе существует специфичрское поле этнической активности, подобное электромагнитному^[258], в этом понимании пассионарность — «органическая способность организма абсорбировать энергию внешней среды и выдавать ее в виде работы. У людей эта способность колеблется настолько сильно, что иногда ее импульсы ломают инстинкт самосохранения»^[259]. Гумилев полагает, что происхождение импульса возникновения пассионарности планетарное, оно зависит от «ударов из космоса»^[260].

Если отречься от биоэнергетических посылок, которые не находят подтверждения в космическом излучении, то в целом гипотеза Гумилева верна: пассионарность и ее изменения есть не что иное, как толповость и вариации ее коэффициента под влиянием биосферных возмущений, затрагивающих все стороны: и общественную, и биологическую, и «мертвую» природу.

Гипотеза Гумилева, подкрепленная им огромным количеством исторических фактов, на самом деле опирается на изменение коэффициента толповости, и в этом аспекте имеет большое философско-историческое значение.

Отправная точка Истории — дивергенция палеоантропов и людей — обнаружила и другое свойство объединений человека: умение создавать коллективы, основанные не только на толповом подражании друг другу, но и в значительной степени на сдерживании эмоций, на проявлении воли, настойчивости, мужества, упорства в достижении поставленной цели. Недооценивать значение коллективистических начал в Истории было бы столь же неоправданным, как и не замечать влияние толповых моментов. Только точное знание человеческой константы, фиксирующей соотношение толповости и коллективизма, дает нам подлинное знание возможностей Истории, ее Вызова и результата.

Следует сказать и о «разрушительной» стороне АСгенетики: базовая теория антропосоциогенеза вынуждает критически пересмотреть многие постулаты, затверженные нами со школьных времен относительно первобытности. Если человек появился всего 100—50 тысяч лет назад, то бессмысленно искать его более древние цивилизации — их не было вообще. Как не существовал и первобытно-общинный строй. Рабы и свободные — вот что определяло жизнь людей на протяжении многих тысячелетий. Кастовость, разделение людей на категории по их демографическим и прочим особенностям было и остается основой общества, дополняясь все более глубоким разделением по способностям, по имущественному положению, по отношению ко всем аспектам жизни. Первобытность начала свое существование с кастовости и углубила ее максимально, разделив человечество на слои, группы, племена, народы, роды и т. п.

В Истории не существовало первобытного коммунизма, когда все во всем были равны друг другу. Это представление исходит из неверного понимания первоначала Истории.

Жизнь в страхе перед палеоантропами, бегство от них породили и закрепили в человеке мощную тенденцию к социальной свободе. Стремление к ней сделалось символом человечества как биологического вида. Всю Историю поэтому следует рассматривать как движение — порой противоречивое, с попятными ходами и возвратами — к свободе.

Жажда социальной свободы — от пут личной зависимости человека от человека, от тягот пропитания, от иных связывающих нашу волю забот — вот что обнаруживается в основе любых массовых движений на протяжении всех периодов Истории. Начало ее послужило заданному направлению. И хорошо ли оно или плохо, но мы следуем первоначальному вектору, определенному эпохой дивергенции людей и палеоантропов.

В этом и состоит смысл прямого влияния наследства, оставленного нам неандертальцами: вот уже несколько десятков тысяч лет мы бежим от палеолита в сторону, ведущую к социальной свободе.

II. Доминанты Истории

В финале предыстории зародилась группа древнейших явлении, ставшая ядром общественного сознания, своеобразным комплексом фиксированных действий (КФД), который хотя и не вошел в человеческий генотип, но настолько прочно усвоен людьми, что без него они не мыслят себе человеческого существования. Ни один строй, ни один политический режим не в состоянии обойтись без них или вытравить древнейшее ядро социума из сознания своих подданных. Все подобные попытки обречены на неудачу и способны вызывать не только серьезное противодействие, но и восстановить гонимый социальный феномен в другом обличье. Как бы ни запрещались, ни объявлялись вне закона — они существуют, живут и функционируют во все века!

Пожалуй, наиболее показательным примером служит попытка уничтожения в нашей стране Религии. Чем она закончилась? В самый пик борьбы с православием и мусульманством возник «культ личности», обожествивший вождей. Религиозное сознание, поддаваясь первоначальному давлению власти, скрылось с поверхности общества, ушло в подполье, в скит, чтобы затем расцвести пышным цветом, привитым на другом дереве. Господствующая ныне идеология в значительной мере заменяет людям Религию, она исповедуется столь же истово, как и христианство или мусульманство. И, кстати говоря, обладает всеми признаками Религии как социального феномена: вера во всемогущество и гениальность вождей и классиков-основателей идеологии, «снижение» образа новых «Богов» до уровня человеческой личности; многочисленные доносы и репрессии выглядят как обновленный ритуал принесения искупительных жертв…

Древнейшие социальные явления, входящие в ядро общественного сознания, можно назвать главными доминантами Истории: они образуют костяк, вокруг которого формируются остальные явления и институты общества. Следовательно, как мы это видели, реконструируя финал предыстории, не труд во имя пропитания и крыши над головой — двигатель Истории, не он составляет основу основ развития общества от древности до наших дней, а взаимодействие различных людских коллективов, способных обращаться в толповые объединения в критические моменты социальных катаклизмов. Эти коллективы могут носить различный характер: они способны принимать облик воинских, религиозных, скрываться под личиной течений в Искусстве и Этносе или диссидентских групп — суть их одна. Все они коллективы, действующие от имени и по поручению древнейшего ядра социума, куда труд не входит. Труд, как своеобразный процесс преобразования природы в потребительские ценности (еда, одежда, жилье и т. п.), возник много ранее гоминид, он не годится для решения человеческих задач, поставленных Историей. Поэтому любая философия истории, которая исходит из определяющей роли труда, заведомо ложна и не ведет к достижению человеческих идеалов.

Рассматривая теории происхождения человека и общества, мы могли убедиться, что не труд был специфическим антропогенным факторам предыстории. Не труд привел к созданию людей, дивергенции их с палеоантропами, возникновению общества с его непременными атрибутами: кастовостью, стремлением к свободе, древнейшим ядром социальных явлений. Попытки прогнозировать развитие общества, исходя из трудовых отношений, обречены на провал, прогнозы никогда не совпадут с реальным развитием социума, ибо его движение во времени и пространстве труд не определяет.

Любая политическая экономия, исходящая из определяющей важности труда, трудовых отношений и возникающих на этой базе отношений собственности для развития общества, неверна изначально. В своей первоначальной, исходной посылке.

Можно спорить о логике «Капитала», отвергая или принимая концепцию общественно-экономических формаций, ведущих к высшей, бесклассовой, но абсолютно точно одно: его автор исходил из преобразования труда, из представления общества прежде всего как суммы производственных отношений, возникающих в процессе распределения результатов труда и собственности. Дальнейший ход развития науки с очевидностью доказал: не труд был причиной формирования человека и общества. И следовательно, не метаморфозы труда и собственности определяют его дальнейшее развитие, главные доминанты Истории, истинные факторы ее динамики.

Такова неустранимая, коренная ошибка трудовой гипотезы и роли производственных отношений в Истории, повлекшая катастрофические последствия для всей гипотезы и определившая, в частности, неверный выбор общечеловеческой цели развития, о которой пойдет речь ниже.

Параллельно надо рассмотреть и еще один вопрос, прямо связанный с ролью труда в АСГ и в современности. Как было установлено в ходе исследования, труд не входил в число АСГфакторов и не он послужил формообразующей причиной социума. Перебирая гипотезу за гипотезой, мы рассмотрели процесс превращения антропоидов в человека — и каждый раз убеждались в том, что труд здесь ни при чем. Мало того, как выяснилось, даже многие советские ученые, придерживающиеся официальной трудовой теории и последующих выводов из нее, все же пытались доказать, что не труд, или по крайней мере, не только труд был причиной антропосоциогенеза. И тем не менее официальная доктрина незыблема, она остается на прежних позициях.

Что это — привычная для нашей официальной науки косность или нечто большее? В чем суть непреоборимого упрямства, всем очевидного безнадежного упорства, заставляющего придерживаться явно устарелых работ Ф. Энгельса о роли труда в процессе происхождения человека и общества? Только ли потому они охраняются и сохраняются на страницах научной печати, что в своих принципиальных посылках сходятся с постулатами «Капитала»?

Короче, не имеет ли трудовая гипотеза АСГ особых политических корней, заставляющих власти поддерживать ее, искусственно ее стимулировать?

Лишь только мы поставили последний вопрос, как сразу находится и ответ на пего. В государстве, организованном на началах культа личности, сталинского деспотизма, неминуемо должна была существовать доктрина, обосновывающая важность труда на благо общества — иначе такому государству и его аппарату просто нечем было бы кормиться. Ведь иных серьезных стимулов у труда просто не было и быть не могло! При этом сам труд в подобном обществе организован из рук вон плохо, его производительность чрезвычайно низка и держится примерно на одном и том же уровне в течение многих последних лет, отставая от производительности труда в иных политических системах, не полагающих, что труд — фундаментальная «причина» благосостояния общества. Этот парадокс становится понятным в свете нетрудовой гипотезы АСГ. А возведение труда в ранг высшего фактора в жизни человека, причем именно труда на благо общества, а не на благо индивида, — характернейшая черта тиранического государства. Не случайно И. Сталин в 1935 году объявил труд на благо общества — делом доблести и геройства, делом чести и славы^[261], а Гитлер провозгласил такой труд почетным для каждого честного немца^[262].

Два раза в год ЦК КПСС утверждает список призывов и лозунгов — к 1 мая и к 7 ноября. В них в краткой форме излагается политика партии по главным вопросам внутренней и международной жизни. Как правило, более половины этих лозунгов до последнего времени посвящалось труду. Так, призывы ЦК КПСС к 1 мая 1981 года содержали 75 лозунгов, из них 43 — «трудовых»; призывы к 65-й годовщине Октября из 85 лозунгов посвятили этой теме 49.

Воспитание человека как трудящейся на благо общества машины начинается с раннего детства, практически — с ясельного возраста^[263], продолжается в школе, институте, на производстве. Па воспитание этого качества в человеке бросаются гигантские материальные ресурсы. Труд на благо общества призван заменить у человека все иные искания и занятия: размышления о политике и участие в ней, поиски бога, совести, своего места в искусстве и в обществе. Все это объявляется не более чем отклонением от генеральной черты человека, от его природной сущности. Наука не составляет исключения в пропаганде^[264]. Во всеобъемлющей системе давления на общественное сознание трудовая гипотеза выполняет ответственную прикладную функцию: она научно обосновывает официальную политику по отношению к труду на благо общества. Эта пропаганда всеми силами доказывает, что не стремление к свободе, не благополучие семейных отношений, не участие в демократических институтах и явлениях (скажем, стачках) является основой основ человека, его природной сущностью. В этом подспудный, скрытый от глаз корень трудовой теории, который и по сей день крепко сидит в аппаратной «почве» сталинского государства. Тот, кто выступает против трудовой гипотезы, борется не с мнением отдельных научных оппонентов, он ломится в открытые ворота, за которыми стоит каменная стена: официальная доктрина роли труда в жизни общества.

Таковы политические корни трудовой гипотезы, о которых невозможно не помнить, ведя научные споры.

III. О целях Истории

В философской литературе понятие «конечной цели» связывается с понятием «идеала». «Людей и некоторые социальные системы, частью которых являются люди, отличает то, что они могут стремиться к результатам и состояниям, достижение которых, как им хорошо известно, невозможно. Дело в том, что само продвижение к этим недостижимым состояниям приносит им удовлетворение. Такое продвижение называется прогрессом, а конечное состояние — идеалом»^[265]. Сила этой точки зрения в краткости и философской точности самого понятия «идеал», слабость легко обнаруживается хотя бы в том, что исторический процесс извилистее, чем приближение к идеалам, иначе общество было бы похоже на непрерывно самоусовершенствующуюся систему, История напоминала бы не живую извилистую реку, а прямой канал, вырытый по намеченному плану.

Итак, постулируем: идеал — это некий набор последовательных целей, к которым стремится человек или его объединения. Пожалуй, наиболее важное свойство общечеловеческих идеалов — их природная сущность. Как писал русский философ-педагог XIX века П. Ф. Каптерев, идеал личности почерпается из разных источников — один из антропологических, другой — из социологии, то есть из общества^[266], личность впитывает в себя комплекс нерешенных человечеством целей скорее стихийно, чем сознательно, словно усваивая их из воздуха. Именно поэтому общечеловеческий идеал содержит в себе не только сиюминутные требования к образу жизни и воззрения на мир, но и требования минувших веков. Он всегда некий итог, обращенный к будущему. Идеал крепкими нитями связан с Историей и уходит своими корнями в глубочайшие пласты нашей психики, образуя непрерывную цепь с предысторией. Предыстория и История суть два колодца, откуда человек черпает свои фундаментальные идеалы.

Рассматривая природную суть общечеловеческих идеалов, можно обнаружить, что все они обращены либо в прошлое, либо в будущее. Идеал, обращенный в прошлое, имеет отрицательный знак; в будущее — положительный, знак надежды и борьбы. Эта полярность подчеркивается самой структурой идеалов, отраженной в смысловых противопоставлениях: в эстетике четко противостоят идеал безобразного и идеал прекрасного; высокая нравственность контрастирует с аморальностью; общественно справедливое противопоставляется общественно несправедливому. В таком общем виде они как будто не связаны с предысторией… Однако, если мы посмотрим на их конкретное содержание, связь с палеолитом обнаружится тотчас!

Возьмем, к примеру, общечеловеческие идеалы прекрасного и безобразного, почти не изменившиеся на протяжении тысячелетий.

В чем красота облика человека? Высокий лоб, как бы символизирующий разум; гордо откинутая голова, венчающая изогнутую шею; разворот широких плеч, четкая вертикальная линия спины, чуть изогнутая в поясе; длинные, прямые ноги с хорошо развитой ступней, приспособленной для бега, — эти черты запечатлены на рисунках кроманьонцев и в силуэте Ники Самофракийской, в рельефе из храма Ахетатона «Поклонение фараона Эхнатона солнцу» и в скульптуре танцовщицы на пьедестале в Чакье. Внешние признаки, образовавшие общечеловеческий идеал, были в течение миллионов лет маяками естественного отбора в сообществах гоминид, привели, в конце концов, к появлению человека и закрепились в сознании как подлинная красота людей, став «гранью», отделяющей их от животных.

В противоположность прекрасному идеал безобразного составляет набор внешних черт, свойственных убегающему в глубь веков ряду гоминид: сгорбленная линия спины, скошенный подбородок, кривые ноги, плохо приспособленные для двуногого бега. Вспомните облик Квазимодо, и все сразу станет ясным.

Свою полярность имеет и нравственный общечеловеческий идеал, зафиксированный, к примеру, в религиозных заповедях. «Не укради», «не прелюбодействуй» и т. д. — тезисы морали, рассчитанной на общество людей и изложенные самым общим образом. Если перевернуть их смысл, то получится следующее: «бери все, что хочешь, — это дозволено», «бери любую женщину — и это позволено». Очевидно, то был мир дочеловеческий, сообщество палеоантропов, где дозволялось делать все, что не нарушало требований пратолпы.

Применяя тот же прием перевертыша, можно сформулировать набор нравственных антиценностей, которые мы, люди, вроде бы инстинктивно, словно они претят нашей природе и воспитанию, станем отрицать и по поводу которых принято негодовать. Тем не менее, этот набор в ходу, он практически используется в качестве нравственного идеала, обращенного в сторону, противоположную от цели людей, к уходящему в предысторию ряду гоминид.

Мы видим две противоположные тенденции в области нравственных и эстетических идеалов. Гораздо сложнее различить полярность в представлениях об идеальном общественном строе. Трудность в том, что прогрессивный и реакционный идеалы, затрагивая интересы людей, принадлежащих разным слоям и категориям, выдают себя за самый справедливый строй на земле. И хотя один из общественных идеалов открывает человечеству путь вперед, а другой, скрывая свои подлинные истоки, тянет нас назад, в бездну предыстории, оба они стремятся опереться на достойный человека нравственный критерий, которому мы привыкли доверять.

Положительный общечеловеческий идеал общественного устройства возник на самой заре Истории, он был примитивен: так организовать социум, чтобы сочетать интересы личности с интересами общества. Когда конфликт неизбежен, общечеловеческий идеал предписывал взаимные компромиссы, памятуя при этом, что высшей ценностью возникшего социума является жизнь и свобода личности. Разработка этого идеала велась много веков, однако первоначальные его постулаты остались в неприкосновенности. Разгром пратолпы сопровождался вспышкой сознания, бурным развитием Индивидуума — с той поры проблемы личности, ее свобод сделались предметом размышления людей и составляли прогрессивный общечеловеческий идеал. В политическом строе, основанном на соблюдении прав и свобод личности, идет постепенное накопление опыта, знаний, власти над технологиями, от чего выигрывает каждый член общества и все оно в целом.

Параллельно с этой тенденцией существует противоположная. Ее идеал повторяется, переходя из века в век и регулярно терпит крах при попытке воплотиться в жизнь, унося за собой миллионы жизней. Он тоже принадлежит к категории общечеловеческих и пытается опереться на представления о справедливости — я имею в виду идеал уравнительности.

Сегодня идеал уравнительного социализма, его теория и история изучены досконально. На основании конкретного исторического материала Европы и Азии, Северной и Центральной Америки И. Шафаревич, обобщив множество исследований, пришел к выводу, что уравнительный социализм, как общечеловеческий идеал, «одна из самых мощных и универсальных сил, действующих в том или ином поле, в котором разыгрывается история»^[267]. Все, без единого исключения уравнительные учения разных эпох и народов мира, включая научные и полунаучные утопии, обнаруживают следующие фундаментальные черты, образующие в своей совокупности идеал уравнительного образа жизни: полное имущественное и поведенческое равенство людей; уничтожение религии; уничтожение или, по крайней мере, ослабление власти семьи. Не будем сравнивать идеал с действительностью, с попытками реализовать его в Истории и в некоторых современных нам обществах. Это может стать предметом особого исследования. Важно иное: эти дели зафиксированы в программах многих партий, исповедующих общечеловеческий идеал уравнительности в разных его вариантах. Общечеловечность самого идеала засвидетельствована не только длительной его историей, но и тем фактом, что примерно 40 % населения мира в той или иной степени подвержены его идеям^[268].

Попробуем, однако, вглядеться в черты уравнительного образа жизни и вообразить, что получилось, если он действительно воплотился бы на планете.

Возникло бы полное имущественное равенство, что практически означало бы отсутствие всякого личного имущества вообще. Люди без личной собственности, всегда носящей отпечаток индивидуальности ее хозяина, глубокий след его характера, интеллекта, нравственности…. Ни своего дома или комнаты, ни даже своего угла — полная, глобальная бесприютность, когда все равно где и с кем жить рядом.

У человека, живущего в обществе всеобщего и безраздельного равенства, не будет своей семьи. Со временем отомрут и понятия «муж», «жена», «сын», «дочь», «внук», «внучка» — ведь за каждым из них стоит понимание личного отношения к семейным связям: «моя жена», «мой муж», «мой сын», «моя дочь» и т. д. Общество неминуемо распадается на половозрастные когорты, у которых останутся лишь взаимные сексуальные влечения.

Люди полного и последовательного уравнительного социализма не будут верить в бога или иную мировоззренческую картину мира. Борьба с Религией в нашем отечестве помогла утверждению культа личности и породила колоссальную волну неверия вообще. Неверия ни во что: ни в бога, ни в идеи уравнительного социализма, ни в планы партии. Люди перестают верить друг другу, своим руководителям и подчиненным, женам и любимым, детям и газетам. Подрыв Религии как явления, основанного на вере, доверии и взаимной чистоте помыслов, оказал неожиданное влияние на весь наш социум, потряс основы его существования, ибо не верят ничему, в том числе и идеям уравнительного социализма. Возникло некое поле неверия и беспрограммности, в котором постепенно и неуклонно угасает, меркнет историческое сознание. Человек перестает задумываться над проблемами бытия, свободы, своей цели в бескрайнем Космосе и человеческом общежитии.

Общий сон, общая еда, общая работа, общие женщины, одинаковые развлечения, единообразие повседневных забот и мыслей, почерпнутых из одних и тех же источников лживой информации, — полное единство!..

Можно ли в этом портрете не узнать образ жизни палеоантропов? Только им на заре происхождения человека, когда мир только лишь открывался в своей широте перед гоминидами, когда появилась первичная общность предлюдей — пратолпа, были в полной мере доступны идеалы уравнительного социализма. Там царили абсолютное имущественное равенство, поскольку иного и быть не могло: все «имущество» состояло в каменном рубиле и шкуре, надетой на голое тело. Только у них не было семьи и властвовало равнодушие к тому, чьими были родившиеся дети и с кем спала близкая тебе женщина или любимый тобой мужчина.

Ни детей, ни семьи, ни дома — это образ жизни, который вели миллионы лет наши предки. Само их существование полностью зависело от этой унитарности, без него палеоантропы едва ли выжили бы в мире махайродов и гиен.

Но приемлем ли такой образ жизни сегодня, по прошествии десятков тысяч лет со дня победы человека над неандертальцем, коллектива — над пратолпой?

Пойдем, однако, дальше. Не связан ли уравнительный идеал с отрицанием древнейшего ядра социальных явлений, возникших на заре Истории, в момент дивергенции палеоантропов и людей?

На примере многих стран, пытавшихся ввести уравнительный идеал в реальную политическую практику, в том числе и в нашей стране, когда этот идеал утверждался сталинским Гулагом, мы отчетливо увидим, что это именно так, уравнительный социализм стремился подорвать древнейшие социальные явления, разрушить их самостоятельность, поколебать их сущность. И это естественно: неандертальцу чужд мир человека и его феноменов, чужда идея свободы.

Посмотрите, с какой ненавистью и жестокостью преследуется любое Инакомыслие — словно слепая инстинктивная сила выкорчевывает и рубит под корень любую попытку мыслить иначе, чем в категориях официального учения и трудовой гипотезы. Инакомыслие может повлечь за собой инакодействие, а это уже нарушение принципа унитарности поведения — тяжкое преступление против идеала уравнительности. Пратолпе присуща исключительная жестокость, стремление к полному уничтожению противника. Убийства при Сталине были поставлены на поток, на конвейер. Любое нарушение унитарности мышления и поведения каралось с исключительной, нечеловеческой жестокостью. Лагеря на шестую часть населения — такое мог придумать только ум, отрицающий принципы человечности.

Характерно, что к дочеловеческим явлениям царит куда большая снисходительность, они порой поощряются. Спаивается население страны. Алкоголиков лечат, чтобы они могли работать на благо общества, но личность при этом разрушается до основания; излеченные большей частью равнодушны к политическим событиям, к своим семьям, к окружающему строю, Искусству и его великим произведениям. Их семьи разрушаются, дети становятся такими же алкоголиками или дебилами, равнодушно относящимися к Искусству, Религии, Инакомыслию.

Очень сложным и двойственным остается отношение уравнительного идеала к Войне и Искусству. В принципе Война действительно не нужна уравнительному социализму, с точки зрения его идеала она — лишь бессмысленное растрачивание человеческой энергии. Если на всей земле победил бы унитарный, единообразный строй, то Войне не осталось бы места: зачем? Ведь у всех членов единообразного сообщества были бы равное имущественное положение, поведение, «права» и обязанности. Какой смысл сохранился бы за Войной, если все люди на Земле, от Европы до Америки, от Антарктиды до Гренландии, были бы заняты единым трудом на благо общества, тоже единого и монолитного?

Но к великому сожалению уравнительного идеала, мир остается разделенным на несколько «лагерей». Единообразия во взглядах нет в любом из них и между ними. Мировоззрение единомышленников хотя и отличается от собственного микроскопически, заставляет расценивать своих соседей как инакомыслящих — и тут возникает Война, ведущаяся с тем большей жестокостью и ожесточенностью, что она возникла между странами, испытывающими преклонение перед идеалом пратолпы.

Не менее парадоксально и действенно отношение уравнительности к другому явлению, входящему в древнейшее ядро социальных феноменов, возникших на заре истории, — Искусству. Уравнительности как таковой Искусство не нужно, она в нем не нуждается. На первых порах революции все Искусство отвергалось как «буржуазное». Однако вскоре поняли, какую реальную силу и опору имеет Искусство в людях, и потому начали создавать свое, особое Искусство. В принципе такая задача не противоречит пратолповым идеалам, как мы помним, психофизиологическая реакция, лежащая в основе Искусства, возникла еще в предыстории. Надо было, однако, создать такое искусство, которое, не нарушая единомыслия, еще крепче сплачивало бы массы в борьбе за идеалы уравнительности. И оно возникло… «Кто там шагает правой? — грозно спрашивал поэт, требуя единообразия действий в жизни, в политике, в искусстве, — и командовал: — Левой! Левой! Левой!» На уровне этих требований искусство сохранялось весьма долго. Инакомыслие безуспешно пыталось прорваться в сферу Искусства через барьеры аппаратного контроля за его чистотой и «пролетарской незапятнанностью» — и регулярно терпело крах. Его выкорчевывали в двадцатые годы наганом, в тридцатые — Гулагом, в сороковые и позже — тюрьмами, постановлениями о журналах «Звезда» и «Ленинград», психушками, выдворениями из страны и вытеснениями из творческих Союзов. При всех разнообразиях этих мер верх неизменно брала унитарная серость.

Итак, общечеловеческий идеал уравнительности по всем своим статьям соответствует образу жизни, который вели палеоантропы. Анализ доказывает: общечеловеческий идеал, закрепленный в системе программных требований уравнительности, есть не что иное, как идеал в принципе реакционный, нечто безнравственное, бесчеловечное, влекущее нас назад, к предыстории.

Уравнительность как общечеловеческий идеал, работающий на уничтожение подлинных завоеваний духа, тех завоеваний, которых общество добилось за последние десятки тысяч лет, есть на самом деле антиидеал человека, сохранившийся в нашем сознании от давних времен предыстории. Строя сталинское уравнительное общество, мы двигались не «вперед, к светлому будущему», а назад, в темное царство палеоантропов.

Вот парадокс сознания: люди прочно и, казалось бы, навсегда забыли пратолпу. Но — нет! Она и предыстория, оказывается, живы, цепко держат нас своими паучьими лапами, исподволь навязывая идеалы, которые продолжают удерживаться в реальной истории, оказывая тем самым сильнейшее влияние на ее ход, на ее вектор.

Так, на наш взгляд, должна решаться проблема общечеловеческих идеалов красоты, нравственности, образа жизни.

IV. Антропосоциогенез и социология

Влияние предыстории на современность, как мы убедились, по прежнему велико. Оно не выдуманное, а реальное и обладает мощным полем воздействия. В связи с этим может возникнуть соблазн подчинить всю философию Истории идее дивергенции с палеоантропами, построив социологическую теорию на соотношении коллективизма и толповости, на колебаниях человеческой константы, на роли древнейшего ядра социальных явлений как незыблемых доминант Истории и т. д.

Представляется, что подобная социологическая гипотеза, при всей своей актуальности, будет неполна. Власть предыстории имеет срои пределы. Очевидно, что любое современное исследование Истории, Будущего, психики человека должно непременно опираться на фундамент предыстории. Ее концепция — по своим практическим последствиям — имеет глобально-историческое значение. И антропосоциогенез, конечно же, оставил глубочайшие следы в человеческой психике, в структурах сознания и общества. Но объяснять движение общества по извилистым путям прогресса и регресса лишь следовыми явлениями предыстории неправильно. Мало того, сама она, как и дивергенция людей и палеоантропов, подчинена более общим закономерностям движения и превращения сложных систем.

Взаимодействие подсистем общества, коллективов разных категорий обусловлено специфическими закономерностями, которые нашли свое отражение и в антропосоциогенезе. Теперь, зная их, можно вскрыть и подлинную динамику сложных систем вообще, то есть построить вариант общей теории систем, которая включала бы в себя не только закономерности антропосоциогенеза, но и остальных видов систем, какого бы характера они ни были.

Только создав такую теорию, можно выделить специфические закономерности, движущие социум, и адекватную социологическую концепцию, способную неискаженно отразить динамику исторического развития.

Но это уже тема иной книги.

Примечания

1

Блок Марк. Апология Истории. М.: Наука, 1973, С. 26.

(обратно)

2

Шпенглер Освальд. Закат Европы. М., 1923. С. 117.

(обратно)

3

Jaspers Karl. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte, 1949.

(обратно)

4

L. p. Bertalanfy. Robots. Men and Mind. N-Y., 1967. P. 17.

(обратно)

5

Фуко Мишель. Слова и вещи. М.: Прогресс, 1977. С. 402.

(обратно)

6

Шарден Пьер Тейяр. Феномен человека. М.: Прогресс, 1965. С. 73.

(обратно)

7

Там же. С. 169.

(обратно)

8

Кобозев Н. И. Исследование в области термодинамики процессов информации и мышления. М.: МГУ, 1971. С. 108.

(обратно)

9

Там же. С. 121.

(обратно)

10

Смирнов С. Н. Диалектика отражения и взаимодействия. М: Наука. 1974.

(обратно)

11

Решетов Ю. Г. Природа Земли и происхождение человека. М.: Мысль, 1966.

(обратно)

12

Там же. С. 351.

(обратно)

13

Там же. С. 355.

(обратно)

14

Монин А. С., Шишков Ю. А. История климата. Л.: Гидрометеоиздат, 1979. С. 254 и далее.

(обратно)

15

Файнберг Л. А. Возникновение и развитие родового строя. Первобытное общество. М.: Наука, 1975. С. 62; см. также его статью О некоторых предпосылках возникновения социальной организации // Советская этнография. 1974. № 5 и кн. У истоков социогенеза. М.: Наука, 1980.

(обратно)

16

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М.: Мысль, 1974. С. 66–67.

(обратно)

17

Семенов Ю. И. Как возникло человечество. М., 1966.

(обратно)

18

Кабо В. Р. История первобытного общества и этнография//Охотники, собиратели, рыболовы. Л.: Наука, 1972. С. 57.

(обратно)

19

Мы еще не раз столкнемся с этими концепциями, поэтому я не привожу здесь библиографию, оставляя ее для тех мест книги, где гипотезы рассматриваются конкретно.

(обратно)

20

Сталин И. В. Собр. соч. 1953. Т. 1. С. 313.

(обратно)

21

Радищев А. Н. Избранные философские и общественно-политические произведения. М.: Художественная литература, 1952. С. 302.

(обратно)

22

См., например: Борисковский П. И. О начальном этапе первобытного общества. Л.: ЛГУ. 1950. С. 12–13.

(обратно)

23

Семенов Ю. И. Как возникло человечество. М.: Наука, 1966. С. 11–18.

(обратно)

24

Федоров Н. Ф. Сочинения. М.: Мысль. 1982. С. 207.

(обратно)

25

Анучин В. А. Географический фактор в развитии общества. М.: Мысль, 1982. С. 92.

(обратно)

26

Лингблад Ян. Белый тапир. М.: Мир, 1983. С. 19.

(обратно)

27

Платонов К. К. Что изучает общественная психология. М.: Знание, 1971. С. 15.

(обратно)

28

Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни. М.: Статистика, 1978. С. 12.

(обратно)

29

Висрамиани. Литература да хеловнеби. Тбилиси. 1966. С. 274.

(обратно)

30

Катрфаж А. Единство рода человеческого. М.: Типогр. С. Орлова, 1864. С. 274.

(обратно)

31

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М.: Мысль, 1974. С. 118.

(обратно)

32

Алексеев В. П. Возникновение человека и общества. Первобытное общество. М.: Наука, 1975. С. 9.

(обратно)

33

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 3. С. 3.

(обратно)

34

Каптерев П. Ф. Избранные педагогические сочинения. М.: Педагогика, 1982. С. 173.

(обратно)

35

Miller Е. Political philosophy and human nature// Personolist. L — A, 1972. Vol. 53. № 3 P. 209–221.

(обратно)

36

Фирсов Л. А. И. П. Павлов и эксперементальная приматология. Л.: Наука, 1982. С. 141.

(обратно)

37

Фирсов Л. А., Плотников В. Ю. Голосовое поведение антропоидов. Л.: Наука, 1981. С. 7.

(обратно)

38

Еще недавно Н. Бердяев в своей «Экзистенциальной диалектике естественного и божественного» писал о том, что «человек есть беспредельно хитрое существо и его плохо понимают и сам он себя плохо понимает». Это и подобное этим высказывания имеют существенное значение при определении самой атмосферы, в которой приходится заниматься исследователям происхождения человека и общества. И не случайно, как бы в ответ на такие высказывания появилась и блестящая отповедь им Мишеля Фуко в его работе «Слова и вещи»: «Всем тем, кто еще хочет говорить о человеке, о его царстве и его освобождении, всем тем, кто еще ставит вопросы о том, что такое человек в своей сути, всем тем, кто хочет исходить из человека в своем поиске истины, и, наоборот, всем тем, кто сводит всякое познание к истинам самого человека, всем тем, кто не согласен на формализацию без антропологизации и на мифологизацию без демистификации, кто вообще не желает мыслить без мысли о том, что мыслит именно человек, — всем этим несуразным и нелепым формам рефлексии можно противопоставить лишь философический смех, то есть иначе говоря, смех безмолвный».

(обратно)

39

Таймс. № 6. 1978. С. 53.

(обратно)

40

Грант В. Эволюция организмов. М.: Мир, 1980. С. 341.

(обратно)

41

Майр Э. Человек как биологический вид//Природа. АН СССР. № 12. 1973. С. 37.

(обратно)

42

Дубинин Н. П. Биологическое и социальное в человеке//Биологическое и социальное в развитии человека. М.: Наука, 1977. С. 85.

(обратно)

43

См. указанную выше книгу Ю. Г. Решетова, а также: Хауэлс У. 20 миллионов лет эволюции // Наука и жизнь. № 5. 1973. С. 80.

(обратно)

44

Хауэлс У. Там же. Обширное обоснование этой точки зрения имеется у Бунака: Ранние стадии эволюции гоминид и начало прямохождения // Вопросы антропологии. Вып. 53, М.: МГУ, 1976. С. 16.

«Для прегоминид многие виды корма, используемые наземными церкопитековыми, были малодоступны вследствие менее сильного челюстного вооружения и менее сильных грудных конечностей; возникла потребность в более строгом отборе пищевых средств, расширении радиуса привычных передвижений, лучшей ориентировки в окружающей среде, — пишет старейшина антропологической школы СССР В. В. Бунак. — Преимущество составляла возможность определить наиболее целесообразное направление движения, приводившее к скоплению злаковых со зрелыми зернами, деревьев, кустарников, водостоков, Мест выхода на поверхность земноводных и пресмыкающихся. Эти условия способствовали отбору форм, способных сохранить выпрямленное положение тела при продолжительном стоянии и передвижении. В отличие от других четвероногих, которые передвигались при сборе пищи от одного участка к смежному, руководствуясь обонятельными сигналами и небольшим комплексом выработанных двигательных стереотипов, прегоминиды должны были широко использовать зрительную ориентировку в окружающей среде и вследствие того перейти к постоянно выпрямленному положению тела».

(обратно)

45

Майр Э. // Природа. № 12. 1973. С. 37.

(обратно)

46

Н. П. Дубинин. Там же.

(обратно)

47

Уошберн Ш. Эволюция человека // Эволюция. М.: Мир, 1981. С. 226, 227.

(обратно)

48

Андреев И. Л. Происхождение человека и общества.М.: Мысль, 1982. С. 41–42 См. также сб.: Первобытный человек, его материальная культура и природная среда в плейстоцене и голоцене. М., 1974; Проблемы этнографии и антропологии в свете научного наследия Ф. Энгельса. М., 1972. С 79.

(обратно)

49

Данилова Е. И. Эволюция руки. Киев: Наука, 1979. С. 300.

(обратно)

50

Капп Э., Кунов Г., Нуаре Л., Эспинас А. Роль орудия в развитии человека. Пг.: Прибой. 1925. С. 85, 86.

(обратно)

51

Верещагин Н. К. Почему вымерли мамонты. Л.: Наука, 1979. С. 165.

(обратно)

52

Newman R. Why man is such sweatly and thirsty naked animal a speculate review// Human biologv. 1970. Vol. 2. № 1.

(обратно)

53

Кант И. Собрание сочинений. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 10.

(обратно)

54

Минх А. А. Очерки по гигиене физических упражнений и спорта. М.: Медицина, 1976. С. 48.

(обратно)

55

Залесский М. Сильнее самого себя//Наука и жизнь. № 2. 1983. С. 142–149.

(обратно)

56

См.: Минх А. А. Указ. соч. С. 39; Залесский М. Там же; Чапек К. Собрание сочинений. Т. 1. С. 177.

(обратно)

57

Рейковский Я. Экспериментальная психология эмоций. М.: Прогресс, 1979. С. 233.

(обратно)

58

Кузнецов В. В. Ваши возможности, человек! // Неделя. № 15. 1979.

(обратно)

59

Гримак Л. П. Моделирование состояний человека в гипнозе. М.: Наука, 1978, С. 173.

(обратно)

60

Там же. С. 245.

(обратно)

61

Райков В. Л. Неосознанные проявления психики в глубоком гипнозе // Вопросы философии. № 4. 1978. С. 114.

(обратно)

62

Капп Э. и др. Роль орудия в развитии человека. Л.: Прибой, 1925. С. 41.

(обратно)

63

Майр Э. Человек как биологический вид // Природа. М.: АН СССР, 1973. № 12. С. 38.

(обратно)

64

Андреев И. Л. Происхождение человека и общества. М.: Мысль, 1982. С. 232; Дубинин Н. П., Шевченко Ю. Г. Некоторые вопросы биосоциальной природы человека. М.: Наука, 1976. С. 46, 69.

(обратно)

65

Батенин С. С. Человек в его истории. Л.: ЛГУ, 1976. С. 97.

(обратно)

66

Дубинин Н. П. // Вопросы философии. 1971. № 2. С. 64.

(обратно)

67

Майр Э. Указ. ст. //Природа. С. 38–40.

(обратно)

68

Алексеев В. П. Указ. ст. № 12. 1973. Первобытное общество. М.: Наука, 1975. С. 41 и далее. Эта же точка зрения разделяется без исключения всеми советскими АСгенетиками.

(обратно)

69

Смирнов В. Раздвоение? Нет, единство! // Литературная газета. 1975. 4 июня. С. 13.

(обратно)

70

Гешвинд Н. Особенности головного мозга человека //Америкен сайенс. 1979. Т. 241. № 3. С. 168. См. также: Сергеев Б. Ф. Асимметрия мозга. М.: Знание, 1981. С. 11.

(обратно)

71

Касвинов В. Б. О симметрии в биологии. Л.: Наука, 1971. С. 39.

(обратно)

72

Перри Р. Мир белого медведя. Л.: Гидрометеоиздат, 1974. С. 10.

(обратно)

73

Сергеев Б. Ф. Указ. соч. С. 47.

(обратно)

74

Там же.

(обратно)

75

Там же.

(обратно)

76

Гешвинд Н. Указ. ст. С. 168.

(обратно)

77

Брагина Н. Н., Доброхотова Т. А. Проблема функциональной асимметрии мозга//Вопросы философии. № 2. 1977. С. 135.

(обратно)

78

Сергеев Б. Ф. Указ. соч. С. 11.

(обратно)

79

Вилямбовская М. И. Асимметрия сгибательных борозд конечностей человека // Человек и общество. Вып. 1. Л: ЛГУ. 1966. С. 152.

(обратно)

80

Нестурх М. Ф. Происхождение человека. М.: Наука, 1970. С. 188.

(обратно)

81

Гешвинд Н. Указ. ст. С. 168.

(обратно)

82

Брагина Н. Н., Доброхотова Т. А. Функциональная асимметрия больших полушарий в психопатологии очагового поражения головного мозга//Вопросы психологии. № 2. 1974. С. 95—101; см. также их ст. Проблема функциональной асимметрии мозга // Вопросы философии. № 2. 1977 С. 143.

(обратно)

83

Балонов Л. Я., Деглин В. Л. Слух и речь доминантного и недоминантного полушарий. Л.: Наука, 1976. С. 165.

(обратно)

84

Там же. Кроме того, Н. Гешвинд в упомянутой статье сообщает что Фернандо Наттебом, изучая певчих птиц, нашел, что у многих из них левая часть мозга более важна для пения.

(обратно)

85

Тарасов К. Е., Черненко Е. К. Социальная детерминированность биологии человека. М.: Мысль. 1979. С. 104.

(обратно)

86

Нестурх М. Ф. Указ. соч. С. 187

(обратно)

87

Сергеев Б. Ф. Указ. соч. С. 52–53.

(обратно)

88

Гурьев Д. В. Становление общественного производства. М.: Политиздат, 1973; Румянцев А. М. Возникновение и развитие первобытного способа производства. М.: Наука, 1981.

(обратно)

89

Андреев И. Л. Происхождение человека и общества. М.: Мысль, 1982. С. 71.

(обратно)

90

Поршнев Б. Ф. О древнейшем способе получения огня // Советская этнография. № 1. 1955.

(обратно)

91

Файнберг Л. А. У истоков социогенеза. М.: Наука, 1980. С. 60.

(обратно)

92

Фирсов Л. А. Павлов и экспериментальная приматология. Л.: Наука, 1982. С. 57–59.

(обратно)

93

Борисковский П. И. Начальный этап первобытного общества. Л.: ЛГУ. 1950. С. 33.

(обратно)

94

Борд Ф. Курьер ЮНЕСКО, август — сентябрь 1972 г. С. 22–23.

(обратно)

95

Алексеев В. П. Первобытное общество. М.: Наука. 1975. С. 29.

(обратно)

96

Гурьев Д. В. Указ. соч. С. 158; Румянцев А. М. Указ. соч.

(обратно)

97

Соколов В., Шубкин В. Рационализм или жестокость? // Литературная газета. 9 апреля. 1981 г. С. 13.

(обратно)

98

Никитин А. Восхождение к человеку // Новый мир. № 4. 1980. С. 196; Смит Роберт Л. Наш дом — планета земля. М. Мысль, 1982. С. 102; Лоренц Конрад 3. Круг царя Соломона. М.: Знание, 1970. С. 129; Линдблад Ян. Белый тапир. М.: Мир. 1983. С. 23.

(обратно)

99

Несмотря на утверждения, что «принятие алкоголя не входит в число естественных потребностей человека» (Зеигао Б. В О патологическом развитии личности // Психология личности. Тексты. М.: МГУ. 1982. С. 190), это, по-видимому, далеко не так. Во всяком случае, о древности возникновения этого явления свидетельствует тот факт, что в мозгу человека обнаружена молекула, предназначенная для сцепления с молекулами опия и его производных — морфина, кодеина, героина. Благодаря возможности этого сцепления наркотики и действуют на человека. (Гренди Дениз. Крупный исследователь головного мозга//Америка. № 31 °Cентябрь 1982. С. 19). Для выработки такого приспособления понадобилось не менее сотен тысячелетий. Кстати, наркомания широко распространена в животном мире вообще. Пристрастие кошек к валерьянке известно. Способы смягчения боли с помощью разных трав применяются многими млекопитающими.

(обратно)

100

Алексеева Л. В. Полицикличность размножения приматов и антропогенез. М.: Наука, 1977. С. 178, 175–176.

(обратно)

101

Шаллер Джордж Б. Год под знаком гориллы. М.: Мысль, 1971. С. 203–204.

(обратно)

102

Анучин В. А. Географический фактор в развитии общества. М.: Мысль, 1982. С. 61.

(обратно)

103

См. Онтологическая проблематика языка в современной западной философии // Пер. с ИНИОН АН СССР Ч. 1. С. 1.

(обратно)

104

Винер. Кибернетика и общество. М.: Иностранная литература, 1958. С. 91–92.

(обратно)

105

Марков В. И. Принципы организации и развитие коммуникативных систем животных // Групповое поведение животных М.: Наука. С. 244.

(обратно)

106

Фипсов Л. А., Плотников В. Ю. Голосовое поведение антропоидов. Л.: Наука. 1981. С. 13.

(обратно)

107

Дубровский Д. И. Проблемы идеального. М.: Мысль, 1983. С. 74.

(обратно)

108

Деглин В., Балонов Л. Слух и речь доминантного и недоминантного полушарий. Л.: Наука, 1976. С. 163; Фирсов Л. А., Плотников В Ю. Указ. соч. С. 8–9.

(обратно)

109

Рейковский Я. Экспериментальная психология эмоций. М.: Прогресс, 1979. С. 142.

(обратно)

110

См.: Биологическое и социальное в развитии человека. М.: Наука, 1977. С. 59.

(обратно)

111

Ницше Ф. Полн. собр. соч. М., 1910. Т. 9. С. 210.

(обратно)

112

Линден Юджин. Обезьяны, человек, язык. М.: Мир, 1981. С. 65.

(обратно)

113

Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Политиздат, 1975. С. 147.

(обратно)

114

Бунак В. В Происхождение речи по данным антропологии // Происхождение человека и древнее расселение человечества. М.: АН СССР, 1951. С. 262–272.

(обратно)

115

Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976. С. 68.

(обратно)

116

Выготский Л. С. Мышление и речь. Психологические исследования. М.; Л.: Экогиз, 1934. С. 95–96.

(обратно)

117

В АСгенетике не установилось четкое определение и наименование наших предков. Нередко употребляются адекватно термины «гоминиды», «троглодитиды» (наименование Ламарка), «палеоантропы» и т. п. Есть и выражение «гуманоиды». Следует, однако, различать палеоантропов и неоантропов, то есть кроманьонцев и людей нашего вида. Я предпочитаю пользоваться термином «гоминиды». имея при этом в виду всех наших предков, включая неандертальцев.

(обратно)

118

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М.: Мысль, 1974. С. 299.

(обратно)

119

Там же. С. 299–300.

(обратно)

120

Там же. С. 310.

(обратно)

121

Там же. С. 321.

(обратно)

122

Там же. С. 332.

(обратно)

123

Там же. С. 350.

(обратно)

124

Там же. С. 350.

(обратно)

125

Там же. С. 360.

(обратно)

126

Там же. С. 368.

(обратно)

127

Там же. С. 378.

(обратно)

128

Там же. С. 378.

(обратно)

129

Борн Макс. Моя жизнь и взгляды. М.: Прогресс, 1973. С. 39.

(обратно)

130

Захаров А. А. Муравей, семья, колония. М.: Наука, 1978.

(обратно)

131

Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Политиздат, 1950. С. 249.

(обратно)

132

Волкогонов Д. А. Происхождение и социальная сущность войн // Война и армия. Философско-социологический очерк. М.: Воениздат, 1977. С. 35.

(обратно)

133

Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. 2-е изд. Т. 21. С. 108.

(обратно)

134

См. напр.: Дэвидсон Бэзил. Африканцы. М.: Наука, 1975. С. 57, Штернберг Л. Я. Материалы по изучению гиляцкого языка и фольклора. Т. 3: Образцы народной словесности. Ч. 1, Спб. 1908. С. 31.

(обратно)

135

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М.: Мысль. 1974. С. 405–406.

(обратно)

136

Лем Станислав. Сумма технологии. М.: Мир, 1968. С. 479. Здесь Лем высказывает следующую точку зрения: война была специфическим антропогенным фактором на протяжении миллионов лет АСГ. Дело в том, что имевший место а древние века каннибализм создавал, по мнению Лема, специфическую обстановку борьбы между предплеменами, палеоантропы охотились не просто и не только на крупную дичь — для этого им хватило бы мозга крупных антропоидов, — но и на своих сородичей, т. е. на самых хитроумных существ на земле. Это соперничество развивало и совершенствовало мозг предлюдей. Такую гипотезу можно было бы принять, но она никак не объясняет других особенностей динамики мозга. Что же касается воины, то здесь ее несостоятельность очевидна: в голодных стаях любых хищников бытует своеобразный каннибализм, но не существует войн с их специфическими свойствами.

(обратно)

137

Винер Норберг. Творец и робот. М.: Прогресс, 1966. С. 21.

(обратно)

138

Кабо В. Р. Тасманийцы и тасманийская проблема. М.: Наука, 1975. С. 155; Токарев С. А. Религия в истории народов мира. М.: Политиздат, 1973. С. 66; Коростовцев М. А. Религия древнего Египта. М.: Наука, 1976. С. 48; Оля Б. Боги тропической Африки. М.: Наука, 1976. С. 5–6.

(обратно)

139

Стеблин-Каменский М. И. Миф. Л.: Наука, 1976. С. 15.

(обратно)

140

Кнорозов Ю. В. Иероглифические рукописи майя. Л.: Наука, 1975.

(обратно)

141

Бросс Шарль де. О фетишизме. М.: Мысль, 1973. С. 84.

(обратно)

142

Лавик-Гудолл Дж. ван. В тени человека. М.: Мир, 1974. С. 48.

(обратно)

143

Геродот. История в девяти книгах. Л.: Наука, 1972. С. 20.

(обратно)

144

Крывелев И. А. История религий. Т. 1. М.: Мысль, 1975. С. 20.

(обратно)

145

Токарев С. А. Там же; Яблоков И. Н. Социология религии. М.: Мысль, 1979. С. 81. Не ссылаюсь на классиков марксизма, их высказывания на этот счет образуют несколько томов, но суть их высказываний верно передается Токаревым, Яблоковым и др. отечественными религиоведами.

(обратно)

146

Токарев С. А. Там же.

(обратно)

147

Давиденков С. Н. Психофизиологические корни магии // Природа. М.: АН СССР. № 8. 1975. С. 72, 75.

(обратно)

148

Окладников А. П. Проблемы генезиса религиозной формы сознания в свете современных открытий археологической науки // Проблемы развития современной науки. Новосибирск: Наука, 1978. С. 293.

(обратно)

149

Выготский Л. С. Психология искусства. М.: Искусство, 1968. С. 271–272.

(обратно)

150

Эльконин Д. Б. Психология игры. М.: Педагогика, 1978. С. 16.

(обратно)

151

Минх А. А. Очерки по гигиене физических упражнений и спорта. М.: Медицина, 1976. С. 37.

(обратно)

152

Там же. С. 39.

(обратно)

153

Резуненкова Е. В. О личности шаманов // Советская этнография, № 3. 1974. С. 108 и далее. См. также: Крывелев И. А. История религий. Т. 1. М.: Мысль, 1975. С. 46.

(обратно)

154

Окладников А. П. Цит. соч. С. 293. См. также: Рогинский Я. Я. Об истоках возникновения искусства. М.: МГУ, 1982. С. 10–11.

(обратно)

155

Кэрригер Салли. Дикое наследство природы. М.: Мысль, 1973. С. 189.

(обратно)

156

Там же. С. 190.

(обратно)

157

Там же. С. 198.

(обратно)

158

Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, М.: Художественная литература, 1965. Примерами нарушения экзогамных запретов на половые связи наполнены книги Семенова Ю. И.: Как возникло человечество. М.: Наука, 1966; Происхождение брака и семьи. М.: Мысль, 1974.

(обратно)

159

Здесь и далее даются ссылки на издание книги Ф. Энгельса, М.: Политиздат, 1973. Собрание сочинений Маркса К. и Энгельса Ф. т. 22; стр. 262.

(обратно)

160

Там же. С. 37.

(обратно)

161

См. цитиров. статью В. П. Алексеева в сб. «Первобытное общество». С.33.

(обратно)

162

Энгельс Ф. Указ. соч. С. 39.

(обратно)

163

Там же. С. 177.

(обратно)

164

Там же. С. 55.

(обратно)

165

Там же. С. 180.

(обратно)

166

Там же. С. 198.

(обратно)

167

Дюркгейм Эмиль. Преступность и патология // Социология преступности. М: Прогресс, 1966. С. 43.

(обратно)

168

Гернет М. Избранные произведения. М.: Юридическая литература, 1974. С. 198–199.

(обратно)

169

Лем Станислав. Сумма технологии. М.: Мир, 1968. С. 417.

(обратно)

170

Дьюсбери Д. Поведение животных. Сравнительные аспекты. М.: Мир, 1981. С. 297.

(обратно)

171

Марков В. И. Понятие о поле типовых решений и его использовании для нумерической оценки поведения и экологических особенностей животных. Доклад на II Всесоюзной конференции по поведению животных. М.: Наука, 1977. С. 243.

(обратно)

172

Яблоков А. В., Юсуфов А. Г. Эволюционное учение. М.: Высшая школа, 1981. С. 61. Другие авторы называют иные сроки — см.: Грант В. Эволюция организмов. М.: Мир, 1980. С. 311; Войткевич Г. В., Холодков Ю. И. Следы древней жизни на земле, Ростов-на-Дону: РГУ, 1976; Астафьев А. К. Философские аспекты синтеза понятий в технике и философии. Л.: ЛГУ, 1978 и др. Б. Ф. Поршнев в своей монографии «О начале человеческой истории» посвятил целую главу разработке этой финалистской концепции, не замечая, что его позиция целиком антропоцентрична.

(обратно)

173

Грант В. Цит. соч. С. 19; Яблоков А. В. и Юсуфоч А. Г. Цит. соч. С 77; Кашилов М. М., Эволюция биосферы. М.: Наука, 1979. С. 67–77; Рыжков В. Л. Адаптация и эволюция // Философия и теория эволюции. М.: Наука, 1974. С. 95–115 и др.

(обратно)

174

Бородин П. М., Беляев Д. К. Влияние стресса на частоту кроссинговера во 2-й хромосоме домовой мыши // Доклады АН СССР. 1980. Т. 253. № 3. С. 728.

(обратно)

175

Беляев Д. К. Некоторые генетико-эволюционные проблемы стресса и стрессируемости // Вестник АМН СССР. № 7. 1979. С. 9.

(обратно)

176

Имитацией, или подражанием, называется способность (и готовность) одного животного автоматически, т. е. без всякого прямого подкрепления, вызывать у другого животного некое действие, точно такое же или аналогичное, подобное имитируемому. Физиологи в этом же смысле говорят о подражательном рефлексе, зоопсихологи — о подражательном инстинкте. Но суть этих явлений одна: особь подражает действиям другой особи, не требуя взамен никакой награды или удовлетворения. Мало того, подражание порой может идти вразрез с личными интересами особи, стоить ей жизни.

(обратно)

177

Зеликман Э. А. Структура природных скоплений неретических мизид и микрораспределение мизид в эксперименте // Вопросы зоопсихологии, этологии и сравнительной психологии М.: МГУ, 1975.

(обратно)

178

Несиг К. Н. Поведение головоногих моллюсков. Там же.

(обратно)

179

Выскребениев Б. В. Там же.

(обратно)

180

«Неделя» сообщала о случае, происшедшем с художником А. Лужанским: он купался в Керченском проливе, «неожиданно тишину пустынной водной глади нарушил идущий откуда-то издалека пронзительный шумок, похожий на комариное «з-з-з-з», дополненное шипением. Звук нарастал: что-то приближалось к пловцу. Лужанский увидел жуткую картину: прямо на него сомкнутым правильным строем скользили по воде черные и серые змеи. Их были сотни! Александр нырнул, и змеи прошли над его головой, оставя за собой рябь и страх» // Неделя. № 32. 9—15 августа 1966., заметка С. Быковского.

(обратно)

181

Фриш К. Из жизни пчел. М.: Мир, 1980. С. 47. В газете «Известия» (№ 81 от 5 апреля 1975 г.) рассказывалось о том, как рои пчел захватили участок автострады, связывающий два аргентинских города — Кориентес и Ресистенсия. Жертвами пчел оказались мотоциклисты и водители автомашин, ехавшие с открытыми стеклами. Поведение саранчи в скопищах описывает Реми Шовен — см.: От пчелы до гориллы. М.: Мир, 1965. С. 168.

(обратно)

182

В 1975 году лягушки буквально оккупировали автостраду, соединяющую Мюнхен и Гармеш-Пертенкирхен. «Полчища лягушек ранним утром высыпали на проезжую часть и заняли ее на протяжении десяти километров. Несколько машин, ворвавшись на большой скорости на покрытую скользкими телами лягушек дорогу, потерпели аварию. Дорожная полиция, патрулировавшая шоссе, вынуждена была прекратить движение. Одновременно по той же причине была блокирована и соседняя магистраль № 2370». // Известия. 26 апреля 1975 г.

(обратно)

183

Заль Пол А. // Вокруг света. № 2. 1975. С. 67–68. В статье приводятся слова проф. Давида Хьюза, который подчеркивает признаки скопления черепах при откладке яиц: массовость (на пляже оказалось за ночь около 120 тысяч черепах), ползущие ряды, сплошная движущаяся лавина и т. п.

(обратно)

184

Тинберген Н. Мир серебристой чайки. М.: Мир, 1974. С. 50–51.

(обратно)

185

Шорен Реми. Цит. соч. С. 179–180.

(обратно)

186

Фадеев В. А. Особенности поведения сайгаков в Казахстане // Вопросы зоопсихологии, этологии и сравнительной психологии. М.: МГУ, 1975. С. 61–62.

(обратно)

187

См. напр.: За рубежом, № 9, 1979, где перепечатана заметка из «Лос-Анжелес таймс» о самоубийстве кашалотов.

(обратно)

188

Перри Р. Мир белого медведя. Л.: Гидрометеоиздат, 1974. С. 35.

(обратно)

189

Баскин Л. М. Сегодня — кочевка. М.: Мысль, 1974. С. 30.

(обратно)

190

Баскин Л. М. Сложные формы поведения копытных животных // Вопросы зоопсихологии, этологии и сравнительной психологии. М.: МГУ, 1975. С. 64. См. также его книгу «Олени против волков». М: Знание, 1976. С. 60.

(обратно)

191

Титов Ю. В. Эффект группы у растений. Л.: Наука, 1978. С. 136.

(обратно)

192

Майр Э. Эволюция // Эффект группы у растений. М.: Мир, 1981. С. 168.

(обратно)

193

Грант В. Эволюция организмов. М.: Мир, 1980. С. 235.

(обратно)

194

См. работы Н. Н. Ладыгиной-Котс. М. П. Штодина. Н. Ю. Войтониса, Л. Г. Воронина, Э. Г. Вацурo, Н. А. Тих. Г. И. Широкова, К. Э Фабри, В. Я. Кряжева. Особенно интересны в этом отношении работы Л. А. Фирсова: Память у антропоидов. Физиологический очерк. Л.: Наука. 1972. См. также: И. П Павлов и экспериментальная приматология. Л.: Наука. 1982. В последней подчеркивается, что подражательность достигает исключительной силы у антропоидов и детей человека (с. 17). что шимпанзе прибегают к подражанию в опасных ситуациях (с. 22), разработаны виды подражания (с. 24), указано, что подражание почти начисто редуцирует хаотическую реакцию у шимпанзе (с. 25) и т. д.

(обратно)

195

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М.: Мысль, 1974. С. 321.

(обратно)

196

«Для современных социологов специализация в области массового потения просто не представляется важной сферой осуществления профессиональной карьеры», — пишут Э. Карантелли и Дж. Уэллер о положении среди исследователей массового поведения в США. Это итоговый вывод — см. статью: Проблема структуры одной из социологических специальностей: отсутствие критической массы в науке о массовом поведении // Научная деятельность: структура и институты. М.: Прогресс, 1980. С. 372.

(обратно)

197

Андреева Г. М. Социальная психология. М.: МГУ, 1980. С. 161.

(обратно)

198

Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. 2-е изд. М.: Наука, 1979. С. 87, 88, 94.

(обратно)

199

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. С. 343.

(обратно)

200

Сигеле С. Преступная толпа, опыт коллективной психологии. СПб., 1896. С. 17.

(обратно)

201

Там же. С. 22.

(обратно)

202

Тард Г. Преступления толпы. Казань, 1893. С. 14.

(обратно)

203

«Птицы, намереваясь перелетать широкие моря, всегда собираются стаями и, может быть, только благодаря взаимному возбуждению, поддержке и соревнованию, возникающему вследствие простого скучивания, они становятся способными к чрезмерной затрате сил, требуемых подобными воздушными путешествиями. Для каждой из них в отдельности подобные путешествия было бы, наверное, не по силам», — см.: Хард Г. Указ. соч. С. 16.

(обратно)

204

Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979. С. 109.

(обратно)

205

Бехтерев В. М. Коллективная рефлексология. Петроград: Колос, 1921. С. 60.

(обратно)

206

Маркс К. Собр. соч. 2-изд. Т. 23. С. 337–338.

(обратно)

207

Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история С. 111–112. См. также: Куликов В. Н. Социально-психологический аспект суггестии: Автореф. дис. д-ра психологических наук. Л.: Наука, 1974.

(обратно)

208

Лебон Г. Психология народов и масс. СПб.: Изд. Павленкова, 1896. С. 170.

(обратно)

209

Цит. по: Попов В. А. Психология толпы по Тарду, Сигеле, Ломброзо, Михайловскому, Гиддингсу, Г. Лебону и др. СПб., без года издания. С. 13.

(обратно)

210

Розанов А. С. Армия и толпа / Опыт военной психологии. Варшава, 1910.

(обратно)

211

Сигеле С. Указ. соч. С. 22.

(обратно)

212

Тард Г. Указ. соч. С. 4.

(обратно)

213

Там же. С. 7.

(обратно)

214

Сигеле С. Цит. соч. С. 101.

(обратно)

215

Розанов А. С. Цит. соч. С. 15.

(обратно)

216

Бальмонт Л. Толпа, как она мыслит, чувствует и действует. Разрушение и творчество в революции. СПб., 1911. С. 25.

(обратно)

217

Григорьев Г. П. Начало верхнего палеолита и происхождение человека разумного. Л.: Наука, 1968. С. 141: И. Л. Андреев, приводящий данные М. Брауна, полагает, что человек прямоходящий жил в сообществе, составлявшем 20–50 индивидов (Андреев И. Л. Происхождение человека и общества. М.: Мысль, 1982. С. 220). «Можно предполагать, что первобытное сообщество насчитывало в среднем 40–45 человек», — пишет А. М. Румянцев (см.: Румянцев А. М. Возникновение и развитие первобытного способа производства. М.: Наука, 1981. С. 115). По его мнению, в этих сообществах мужчины составляли 10–12 человек, женщины — 13–16, остальные — дети.

(обратно)

218

Дубинин Н. П., Шевченко Ю. Г. Некоторые вопросы биосоциальной природы человека. М.: Наука, 1976. С. 111. О соотношении слова и других сигналов в толпе свидетельствует следующее высказывание В. М. Бехтерева: «Не одно слово может служить посредником для объединения социальных групп. Выразительные движения и жесты, несомненно, в этом отношении имеют немаловажное значение. Действуя непосредственно на человека и возбуждая подражание, язык жестов в смысле общения иногда оказывается даже сильнее слова, как это можно видеть в возбужденной толпе» (Цит. соч. С. 105). С. Сигеле утверждал, что на толпу влияют «всякий крик, шум или действие», которые «не будучи хорошо выслушаны и объяснены, дадут может быть более серьезные последствия, чем они должны произвести на самом деле» (Сигеле С. Цит. соч. С. 54). А Тэн вообще полагал, что «достаточно лишь вопля, чтобы (толпа) приняла уже какое-нибудь решение» (Цит. по Сигеле С. Указ соч. С. 70).

(обратно)

219

Представление о толпе, как о беспорядочном, хаотическом агрегате, настолько распространено, что едва ли может быть указан автор стереотипа, мелькающего всюду и переходящего из одной научной работы в другую, без всякой попытки разобраться в его правильности. Последнее, что попалось на глаза: «Антитеза иерархии — это хаос, беспорядочная куча, толпа, а не свобода» — Турчин В. Инерция страха. Хроника, Н-П, 1978. С. 204.

(обратно)

220

Розанов А. С. Цит. соч. С. 21.

(обратно)

221

Бехтерев В. М. Цит. соч. С 105.

(обратно)

222

Шляхт Н. Ф… Пантелеев Т. А. Проблемы генетической психофизиологии человека. М.: Наука, 1978. С. 94.

(обратно)

223

Случевский В. К. Толпа и ее психология. Без года и места издания. С. 17.

(обратно)

224

Крестьянское движение в России. 1890–1900 гг. М.: Соцэкгиз, 1959. С. 34.

(обратно)

225

Там же. С. 105–106.

(обратно)

226

Там же. С. 326.

(обратно)

227

Там же. С. 351.

(обратно)

228

Литературная газета. № 15. 11 апреля 1979 года. Заметка Энче Господинова. Маоизм в этих жестокостях роли не сыграл, то были типичные зверства женской толпы.

(обратно)

229

Бехтерев В. М. Цит. соч. С. 264.

(обратно)

230

Сигеле С. Цит. соч. С. 40.

(обратно)

231

Тард Г. Указ. соч.

(обратно)

232

Матюшин Г. Н. Антропогенез и взаимодействие человека и природы в эпоху первобытности // Общество и природа М.: Наука, 1981. С. 139–141; Пилбим Дэвид. Происхождение гоминоидов и гоминид // В мире науки. М.: Мир. № 5. 1984. С. 46.

(обратно)

233

Стеблин-Каменский М. И. Миф. Л.: Наука, 1976. С. 30.

(обратно)

234

Там же. С. 82–83.

(обратно)

235

Вересаев В. В. Эллинские поэты в переводах В. В. Вересаева. М.: ГИХЛ, 1963. С. 174.

(обратно)

236

Илиада. М.: ГИХЛ, 1960. С. 28.

(обратно)

237

Я открою тебе сокровенное слово // Литература Вавилонии и Ассирии. М.: Художественная литература, 1981. С. 34.

(обратно)

238

Там же. С. 99—100.

(обратно)

239

Там же. С. 124.

(обратно)

240

Гомер. Одиссея. М.: ГИХЛ, 1959. С. 112, 114, 116.

(обратно)

241

Там же. С. 125.

(обратно)

242

Гурвич И. С. Таинственный чучуна: (история одного этнографического поиска) М.: Мысль, 1975.

(обратно)

243

Окладников А. Открытие Сибири. М.: Молодая гвардия, 1981. С. 8.

(обратно)

244

История Африки: Хрестоматия. М.: Наука, 1979. С. 25.

(обратно)

245

Там же. С. 26.

(обратно)

246

Геродот. История. Л.: Наука, 1972. С. 230.

(обратно)

247

См.: Монтескье. Персидские письма. М.: ГИХЛ, 1956. Примечания к с. 49. С. 371–372.

(обратно)

248

История Африки. М.: Наука, 1979. С. 112, 116 и далее.

(обратно)

249

Там же. С.53.

(обратно)

250

Перечитывая главу, подумал, что у кого-нибудь из читателей может возникнуть искушение более решительно доказать былое существование пратолпы и поставить прямой эксперимент. Он не сложен: отобрать три десятка психически больных людей, у которых вторая сигнальная система вовсе отсутствует или недоразвита, и, возбудив в них гнев или панику, сплотить их в пратолпу. Однако такой опыт противоречил бы врачебной этике: больного можно лечить, но нельзя его использовать в иных целях. Кроме того, подобный эксперимент небезопасен — и для больных, и для самих экспериментаторов.

(обратно)

251

Фромм Э. Характер и социальный процесс // Психология личности. Тексты. М.: МГУ, 1982. С. 54.

(обратно)

252

Берн Эрик. Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных Пер. 1972 г. На правах рукописи. С. 234.

(обратно)

253

Кузнецов В. Н. Конструирование философской реальности. Диверсификация и конфликт рациональностей в античной философии. Разум и культура // Труды международного франко-советского коллоквиума. М.: МГУ, 1983. С. 12.

(обратно)

254

Лем Ст. Сумма технологий. М.: Мир, 1968. С. 20.

(обратно)

255

Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера земли. Вып. II. Пассионарность. Л.: ЛГУ. 1979. С. 66.

(обратно)

256

Там же. С. 133.

(обратно)

257

Там же. С. 133.

(обратно)

258

Там же. С. 192.

(обратно)

259

Там же. С. 28.

(обратно)

260

Там же. С. 223.

(обратно)

261

Салин И. В. Вопросы ленинизма. М.: ОГИЗ-Политиздат, 1947. С. 499–500.

(обратно)

262

Мельников Д., Черная Л. Преступник № 1. М.: АПН, 1981. С. 179.

(обратно)

263

«Начинать трудовое воспитание необходимо уже в детском саду, ибо интерес к труду, привычка и умение выполнять посильные дела формируются с первых лет жизни ребенка. Систематическое участие в посильном труде начиная с дошкольного периода жизни вырабатывает у детей устойчивые трудовые навыки, привычку и положительное отношение к труду» — Колмыкова В. А. Основные направления работы дошкольных учреждений // Общественное дошкольное воспитание на современном этапе. М.: Просвещение, 1981. С. 44.

(обратно)

264

«Производственный труд в социалистическом коллективе и органически связанное с ним идейно-политическое и культурно-техническое воспитание, осуществляемое Коммунистической партией на основе предпосылок, созданных в процессе социалистических преобразований, — главные факторы развития личности», — пишет доктор психологии К. В. Осипова. — Некоторые проблемы теории личности // Социальные исследования. Вып. 3. М.: Наука, 1970, С. 16. Утверждение коммунистического отношения к труду в «сознании каждого советского гражданина является одной из основных задач воспитательной работы Коммунистической партии и социалистического государства, — пишет другой доктор психологии, С. М. Ковалев. — Труд — основной вид общественно полезно»! деятельности Поэтому, если человек хочет, чтобы его жизнь была полнокровной, интересной и полезной для общества, он прежде всего должен трудиться. Труд… необходимость и всеобщая обязанность, главнее средство самоутверждения личности в обществе, поэтому он является делом чести каждого советского человека», — Ковалев С. М. Формирование социалистической личности М.: Мысль, 1980. С.118 и 123.

(обратно)

265

Акофф Р., Эмери Ф. О целеустремленных системах. М.: Советское радио, 1974. С. 227.

(обратно)

266

Каптерев П. Ф. Избранные педагогические сочинения. М.: Педагогика, 1982. С. 178.

(обратно)

267

Шафаревич И. Социализм как явление мировой истории. Т. I. ИМКА-ПРЕСС, 1977. С. 11.

(обратно)

268

Введение в теорию демократического социализма. Кельн, 1977. С. 220. Цифра приведена в PC «Концепция «демократического социализма» — теоретические работы последних лет». М.: ИНИОН АН СССР, 1981. С. 193.

(обратно)

Оглавление

Часть первая СЛЕДЫ ЧЕЛОВЕКА

  ВВЕДЕНИЕ

  Глава первая. ЧТО ТАКОЕ АСГЕНЕТИКА?

  Глава вторая. КРИТЕРИЙ ЧЕЛОВЕКА

  Глава третья. ЗАГАДКИ МОРФОЛОГИИ ЧЕЛОВЕКА

  Глава четвертая. ОБРАЗ ЖИЗНИ ГОМИНИД

  Глава пятая. ФЕНОМЕН РЕЧИ

  Глава шестая. ДРЕВНЕЙШЕЕ ЯДРО СОЦИУМА

  Глава седьмая. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

Часть вторая БОРЬБА ЗА ПЛАНЕТУ

  Глава восьмая. ВОЛНЫ МАКРОЭВОЛЮЦИИ

  Глава девятая. БАЗОВАЯ ТЕОРИЯ АСГ

  Глава десятая. ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ

  Глава одиннадцатая. ЛЮДИ: ОТ ПОРАЖЕНИЯ К ПОБЕДЕ

  Глава двенадцатая. В ТЕНИ НЕАНДЕРТАЛЬЦА

*** Примечания ***