Уроборос [Елена Александровна Бушаева] (fb2) читать онлайн

Елена Бушаева Уроборос

Кто определяет, хищники мы или жертвы? Кто решает, когда нам подчинять, а когда – подчиняться? Как личность из раба превращается во врага, а потом – и в нечто большее? Когда пора отпустить старых богов и сделать богом себя? И в чьих щупальцах безвольно трепещет история, когда приходит время выходить на новый круг?

Импринтинг

Образец № 284 мчалась по гладкому, льдисто-скользкому полу, ловя переферийным зрением других бегущих. Что-то громыхало, все кричали. Вдалеке стрекотали выстрелы, смотрящие с руганью пытались остановить хаос и замахивались гладкими белыми палками-шокерами, но ругань звучала неуверенно.

На них не нападали и не отбивались, но падающих образцов подхватывали другие образцы, а смотрящие внезапно валились и больше не поднимались.

Впереди, прямо под отвесно уходящей вниз стеной, бурлила и клокотала вода. Коллектор, раньше полный нечистот, сейчас превратился в шлюз, и если достаточно хорошо задержать дыхание и прыгнуть… что будет тогда, образец № 284 не представляла. Просто все бежали, и она бежала тоже.

Стена опускалась медленно, времени хватит… если сможешь решиться.

Образец № 284 замедлила бег, потом встала и оглянулась назад. Она не особенно умела бояться, но и умирать она тоже не умела.

Другие образцы бежали, но редко-редко и ещё далеко, а ближе всего к ней был… не смотрящий и не образец, кто-то совершенно другой.

Он махал руками и, перекрикивая шум, командовал отходом. И одет он был непривычно: не в белую стерильную форму образцов и не холодно-голубую накидку смотрящих. И выглядел совсем иначе.

Образец № 284 уставилась на его шнурованные ботинки, затем перевела взгляд на штаны цвета стен в помывочной, на пятнистую куртку и автомат, болтающийся на ремне.

Он почувствовал взгляд и кивнул ей, и образец № 284 поразилась его лицу. Все образцы были молоды, с ровной розовой кожей, а у этого на лице росли короткие жёсткие волосы, по лбу и от глаз расходились мелкие бороздки, вроде тех, что получаются на пальцах, если смотрящий забудется и оставит надолго в помывочной. Образец № 284 поняла, что он живёт долго, гораздо дольше образцов, прямо как смотрители смотрителей, но он был другой.

– Давай, – сказал ей Другой и дёрнул головой в сторону шлюза. – Вперёд, прыгай.

Образец № 284 сделала два шага назад, к клокочущему обрыву, а он уже отвернулся и, выдав короткую автоматную очередь в потолок, закричал на образцов, рассредоточивая их по проходам и коридорам.

Образец № 284 отвернулась от него тоже и внезапно поняла, что впереди – никого. Никто не пробежит мимо и не подаст ей пример. Бурлящая сметающая вода была только для неё, для неё одной. И всё, что было позади, уже забылось, а то, что впереди, было пустотой. Остался только этот клочок коридора, белый и яркий, как память о боли. И Другой – единственный знакомый, единственный, кто знал, что делать, единственный, кто вообще хоть что-то знал.

Он снова посмотрел на неё. Он не собирался отходить. Он здесь был ещё нужен.

– Иди, – настойчиво, но мягко повторил Другой. – Иди, не бойся. Я встречу тебя на той стороне.

Никто раньше не говорил так с ней. Никто с ней вообще раньше не говорил.

Образец № 284 открыла рот, чтобы что-то сказать в ответ, но она не знала слов и не умела говорить, и только лишь задохнулась от внезапно вспыхнувшего в животе и в груди чувства свободы, такого же яркого, как этот беспощадный свет в коридоре, но не режущего, а наполняющего головокружением и ощущением парения. И тогда Образец № 284 воспарила над полом и на лёгких-лёгких ногах подлетела к Другому.

За спиной его маячила светловолосая женщина, образец № 284 уже знала, видела в этом новом ясном свете, что они разные: мужчины и женщины – образцы, смотрители и эти. И она видела, что они связаны, и даже на краткий миг задумалась, но не заколебалась, потому что свет нёс её лёгкое-лёгкое тело вперёд и вверх, чтобы, подпрыгнув, повиснуть у Другого на шее и, изливаясь восторгом и благодарностью, укусить его за жёсткую губу.

Он обхватил её руками за пояс, потом за бёдра и сильно притиснул к себе, весело кусая в ответ, и у него почему-то вдруг тоже перехватило дыхание, как будто он был совсем такой же, как она.

Тело разом потеряло лёгкость, словно весь свет выплеснулся из него на пол и хлынул к шлюзу, и образец № 284 почувствовала на себе тяжесть чужих рук, смертельную жёсткость автомата, всё глубже уходящего в нежную мягкую глубину её плоти, всё глубже проникающий язык, зубы и железные пальцы.

В растерянности она попыталась разомкнуть ладони, но Другой только подхватил её крепче и подкинул наверх, а ноги сами сомкнулись вокруг его пояса.

Свет восторга и освобождения сменился другим чувством. Образец № 284 ясно увидела его: бордовый спрут, пульсирующий щупальцами, вцепившийся так, что захотелось крикнуть, вонзился в самую глубину, куда-то под живот, под сердце, добрался до горла и сжал его, заставив дышать ещё чаще.

– Иди, – настойчиво повторил Другой. – Встретимся на той стороне. Найди меня там.

Образец № 284 бросилась к медленно спускающейся стене, ещё не отошедшая от странного, происходящего в ней. Бордовый спрут всё также трепетал в ней, и щупальца бились, путались, до дрожи изнутри толкались в живот и бёдра, такие же скользкие и влажные, как стенки шлюза.

Образец № 284 даже не замедлилась, просто сделала очередной шаг, и её вынесло над водоворотами, и спрут мгновенно утянул тело вниз, в клубящийся, исходящий воем поток.

За серой бетонной стеной прогрохотал поезд. Девушка, вздрогнув, обернулась и тупо изучила большие толстые буквы «Bam!» на ярком синем фоне.

Вторая стена была в двух шагах, простой деревянный забор, крашеный зелёным. Впереди виднелся бок такого же серого высотного здания, а за ним – автомагистраль. Под ногами пылила полувысохшая жёсткая трава и мелкий гравий.

Спрут взвился и хлестнул щупальцами, пытаясь найти, нащупать, ощутить, но перед ним была только стена. Сил его хватило только на короткую вспышку буйства, а потом он резко обессилено поник, и щупальца повисли, волочась по грязной земле, цепляясь присосками, словно дохлые змеи. И цвет у него был синюшный, словно вся его пульсирующая мощь излилась Другому.

И больше не было ничего, только клочок воспоминания, а впереди – ничто, такое же серое, как эти бетонные стены.

Девушка вздрогнула, цепляясь за остатки дымчатых воспоминаний, и задрала белую рваную майку. На розовом нежном животе впечатался след от автомата. Губы покалывало, и нежную щёку, натёртую щетиной, тоже. Спрут, шелохнувшись, неохотно ожил, и закудрявившиеся порозовевшие его конечности облачком рассеявшегося пара втянулись внутрь живота, где он свернулся клубком, облепив внутренности, и затих, исчез.

Девушка неловко шевельнула плечами, изучила свои пальцы с неровными ногтями, все в царапинах. Под майкой на бёдрах широкий ремень с большой пряжкой держал мягкие вытертые джинсы. Носки тоже были заношенные, как и кроссовки с лопнувшими и заново завязанными шнурками.

Всё было обычно, обычно и серо. Ничто не напоминало, что всего несколько секунд назад в белом коридоре неслись и падали люди, ревела вода, грохотали выстрелы и раздавались команды усталого сильного человека в одежде цвета хаки.

«Встретимся на той стороне. Найди меня там».

Девушка ещё раз огляделась. Бетонная стена с граффити, запах поездов. Зелёный забор, стройка, гравий, магистраль. Позади не было ничего и впереди тоже. И о себе она ничего не знала.

«Найди меня».

Прижав руку к животу, девушка двинулась вперёд.

Серый город

Последняя тарелка отправилась в сушку. От раковины поднимался пар, посуда блестящими рядами выстроилась над мойкой, что-то капризно напевая стекающими каплями. Под резиновыми перчатками до локтей скопилась вода и остатки моющего средства. Девушка брезгливо потёрла красные сморщенные пальцы, помыла руки и выключила гудящий кран.

Повара и официанты давно ушли, оставалась только она да уборщица.

Девушка воровато оглянулась, словно кто-то мог понять, что она делает, присела на корточки, открыла ящик и вытащила новую сковороду. На днище белела этикетка. Это был Знак.

Первый она нашла случайно в кармане джинсов. Второй попался вместе с набором новых документов, который ей оформили после того, как медицинское обследование показало, что бродяжка с амнезией дееспособна. Люди из социальной службы сперва полгода искали её родственников и ждали, что вернётся память, но так и не дождались ни того, ни другого.

Конечно, полноценным членом общества она так и не стала, паспортной карточки бродяжке не полагалось, но та же социальная служба устроила нелюдимую девушку посудомойкой в приют для бездомных и выделила койку в общежитии.

Ни на что большее она и не рассчитывала. Ей было трудно. Все люди вокруг что-то делали, у них была какая-то цель, какой-то смысл, они знали, ради чего жили. А у неё, вырванной из времени и пространства, были только странные надписи.

Она не понимала Знаков.

Совсем.

Девушка точно знала, что это они, и ничто не могло бы её переубедить. Но Знаки абсолютно ничего ей не говорили. Сперва она надеялась, что смысл раскроется, когда их соберётся больше. Но раз за разом это были просто странные надписи, набор букв или символов.

Наверное, если бы она была умнее, то могла бы попробовать их расшифровать, но ей с трудом давались даже фильмы и песни. Простенькие детские мультики, которые крутили в отделении для отказников, состоящие из ярких цветов и сплошных сюжетных повторов, она очень любила, но стоило в отделении появиться деткам постарше, как мультики сменялись чем-то совершенно невнятным.

После просмотра такого у неё давило лоб и виски, словно голову старались пропихнуть в кастрюлю не по размеру.

Надзиратели говорили что-то про культурный контекст, иногда подсовывали ей развивашки или приводили психолога. Она злобно говорила всё, что от неё хотели, делала всё, что требовали, а потом убегала в комнату спать.

День сменялся днём, и всё было серым, словно та бетонная стена, которая встретила её в этом мире.

Воспоминания о побеге поблёкли, сливаясь со всеми остальными, стали какими-то нереальными, неважными. Гудящие струи воды в мойке давно стали просто водой, никакого сходства с бурлящим шлюзом. Спрут тоже не показывался, как она ни ковыряла пальцами живот. Автоматный отпечаток сошёл почти сразу.

Она никому об этом не рассказывала.

Выбравшись на улицу, девушка с удовольствием вдохнула тёплый летний воздух. Было ещё светло, и она отправилась бродить по серому городу, словно впопыхах нарисованному и неоконченному. Свою функцию он выполнял, а жители добавили везде яркое граффити.

Она искала Знаки.

Её не вело к ним, и она ничего не чувствовала. Просто в отуплении делала какие-то вещи и находила маленькие трофеи. Очень редко, и они приносили только недоумённое тихое горе.

Посоветоваться было не с кем, да она и не пыталась. Другой сказал найти его, но она умела только мыть посуду да тупо пялиться в стену, пока не уснёт.

В этот раз её вело куда-то в сторону заброшенных строек. Остовы зданий небрежными росчерками торчали к серому небу: намечены и ладно, и так сойдёт. Ни лающих собак, ни строителей, ни бездомных. Пыли тоже не было.

У одной из стен стояла стремянка, а над ней торчала вентиляционная решётка.

Девушка забралась наверх и увидела сбоку на решётке петли. За решёткой открылась серая стена. Вниз порхнуло сложенный белым, она поспешно подхватила его, чуть не упав, и развернула.

На тетрадном листе в клеточку карандашом было написано две строчки символов.

this.set('name', 'inka');

this.install(lib.ego);

this

.findCheckPoint()

.hackBadGateway();

Они даже вроде складывались в какие-то слова, требовалось что-то встроить, куда-то ввести, но прочитать их было невозможно. А ещё – это был её собственный почерк.

Девушка уставилась на листок, но ощущение было, как во сне, когда хочешь крикнуть и не можешь.

Спрыгнув со стремянки, она устало побрела прочь. Серое опустошение и досада наполняли её. Как и прошлые Знаки, это явно была какая-то инструкция. Но как ей следовать, куда вводить символы?

На неё, бредущую шаркающей походкой, натыкались люди. Кто-то просто обходил, кто-то пихал со злости, но девушке было всё равно. Завтра уже не наступит, ей уже не вернуться к своим тарелкам и кастрюлям. Город из серого превратился в янтарный и тёмно-коричневый, со смехом и огнями фонарей. Свежий ночной ветерок проник в голову, и сковывающее её железо со звоном разлетелось по тротуару. Инка сморгнула и остановилась.

Всё было другое. Эта часть города была прорисована гораздо лучше: острая, резкая, полная рельефа и деталей. Здесь были запахи и звуки, а сознание обрело небывалую прежде чистоту. Знаки снова звали её, но уже не тупым заунывным голосом безнадёжности, а звонким, уверенным, полным сил приказом – иди!

Иди!

Инка, споткнувшись, прибавила шагу. Она не знала, куда, просто шла на зов одной из многочисленных дверей с завлекательными надписями.

Это был бар в полуподвале.

Спустившись на цокольный этаж, Инка толкнула дверь и вошла. Звуки города мгновенно исчезли, словно дверь перерубила невидимую пуповину. Здесь был слышен только звон пивных стаканов, смех, разговоры. И почему-то музыка ничего не заглушала.

А ещё здесь были лица, и Инка впервые видела их отчётливо, а не через серую мутную пелену. И все они были разные. И как будто она их уже знала, а вроде и не знала. И всё было, как обычно, а вроде и нет.

Никто на неё не смотрел, и никому не было до неё дела.

В горле предостерегающе шевельнулся спрут.

Все чувства ощущались острее. Впервые за долгое время она почувствовала что-то, кроме усталости. Беспокойство. Неуверенность. Надежда.

Откуда-то она знала, что находится в правильном месте. И всё, что ей нужно – это начать задавать вопросы.

И одновременно она боялась, что вопрос будет не тот или не тому. И всё, что она сейчас ощущала, рухнет, словно ненадёжная горка из бокалов шампанского, схлопнется в полную пустоту.

Денег у неё не было, но это было неважно.

Инка, преодолевая желание забиться в самый тёмный уголок за шторой, отправилась прямо к бару и забралась на высокий стул.

Темнокожая барменша молча пододвинула к ней высокий стакан.

Там было что-то пенное, кисловато-сладкое, защипавшее в горле. Спрут недовольно убрал щупальце, и девушка ещё раз огляделась по сторонам.

Вопрос щекотал горло, но она не знала, как его задавать. Барменша деловито обслуживала то и дело подходящих гостей.

Инка допила из стакана, потянулась достать из кармана листок со Знаком, но внезапно передумала. Вместо этого она потянулась пальцами к смуглой руке барменши и провела по ней кончиками пальцев, пробираясь к запястью. А потом ещё и ещё, медленно, вопросительно. Из раскрытой ладони высунул щупальца спрут, холодные, чёрные и острые. А потом щупальца выстрелили и обхватили девушку за запястье, впечатывая ладонь в ладонь, крепко сплетая кисти.

Инка вскинула глаза и посмотрела на барменшу в упор. Та точно также гладила её пальцы, а потом, кивнув и не отнимая руки, вышла из-за стойки и повела Инку в сторону служебного туалета.

Там было всего три кабинки под мигающей лампочкой.

Закрыв за собой дверцу, Инка повернулась к унитазу. Стена перед ней расплылась, уходя куда-то в янтарную даль и пиксели. Надо было спешить. Сделав шаг, девушка провалилась в черноту.

Шлюз

Сперва она даже не поняла, где оказалась. Просторное помещение с низким потолком, разгороженное высокой гладкой стеной. По нему, словно тени, слепо и немо бродили грязные оборванные люди. Эти лица она тоже не знала, но чувствовала сильнее. Образцы?

В углу помещения торчала змеиная голова камеры, но Инка за стеной была ей не видна. Девушка откуда-то понимала, что ей нельзя попадаться, слишком уж вызывающая она была в своих синих джинсах и белой майке, слишком яркая и слишком чистая.

И – это всё? Где же… он? Где хоть кто-то?

Инка прокралась вдоль стены и выглянула за угол. Там уходили вдаль и свивались анакондами такие же точно проходы-змеи с торчащими камерами, многократно повторяясь. Образцы снуло сновали меж ними, слепо тыкаясь в стены, и стены их пожирали.

Снова спрятавшись, девушка опустилась на грязный пол и поджала колени к груди. То, куда она так стремилась, не дало никаких ответов, и даже никаких вопросов не дало. Мозг работал чисто и ясно, как никогда, против её воли анализируя то, о чём она не хотела думать. Люди врут. Все врут, когда им что-то нужно. Когда некогда объяснять. Когда требуется побудить на действие.

Она была так уверена, что они встретятся, что он её встретит, что есть какой-то план… И вдруг оказалось, что плана нет, ничего нет, и он, занятый другими образцами, просто не успел, его схватили смотрящие, его выжгло в пепел в этом сером городе.

Встретимся на другой стороне – вот что он сказал, но с чего она взяла, что он пошёл за ней следом?

Инка сжала кулаки. Его нет, но он был. И зачем-то он был нужен. Зачем-то и она была нужна. А значит, всё, что сейчас кончилось, начнётся с неё.

А ещё она поняла, что перед ней не стена, а чёрное зеркало, многократно отражающее лабиринтом очень маленькое пространство.

Стена приблизилась, и Инка впервые увидела себя и поняла, что это она.

Худое бледное лицо, светлые глаза и тёмные волосы, собранные в хвост, тонкие губы, тонкая шея, тонкие пальцы – это всё была она, её тело, её сущность. Спрут выбросил щупальца, и зеркало растворилось.

Люди-тени остались бродить под камерами в зеркальном лабиринте, а впереди был он. Напротив него стояла худенькая оборванная девушка, очень похожая на образец № 284, ту, которая отчаянно бежала к шлюзу в далёкой вспышке прошлого.

Какое-то внутреннее знание подсказало, что есть и ещё. Их было много, таких, как она. И все они были всего лишь средством. А он не был плохим или хорошим, у него были свои цели, и эти цели оправдывали подобные средства.

Закончив говорить, он скользнул по Инке равнодушным взглядом и собрался было уходить, но она, вспыхнув от гнева, схватили его за руку.

Он удивлённо дёрнулся и брезгливо стряхнул руку, словно сор с рукава, и тогда Инка хлёстко ударила его по лицу. Другой застыл.

– Хорошо, – спокойно сказала Инка, и звук собственного голоса потряс её больше, чем всё остальное. – Думаю, что ты и сам всё знаешь, но я скажу. Я столько всего… Я даже не знала, зачем это всё. Я просто…

– Делала, что скажут. – Он кивнул, рассматривая её с некоторым недоумением, лёгкой досадой и сочувствием. Кажется, Инка вела себя неправильно, но ей было всё равно. Говорить было необязательно, он и так всё понимал. И всё равно был твёрд. – И мы многого достигли благодаря вам. Ты одна сделала столько всего…

– Я сделала! – прошипела Инка. – Потому что это я! Я, я! Не смей ты! Не смей приписывать себе!

Чёрный город

Отпустили её без проблем, она всё равно ничего не помнила и не понимала. Просто вывели куда-то за зеркала, толкнули в спину и захлопнули дверь за спиной.

На неё обрушилась тьма, и Инку парализовало. Она стояла в черноте и только и слышала, как бухает собственное сердце, в ушах шумело.

Рядом прогрохотал поезд. Раздался сигнал автомобиля. А следом в уши полился шум. В черноте резкими синими огнями начали вырисовываться силуэты.

Возвращаться Инка и не подумала.

Здесь её тоже зарегистрировали как бродяжку с амнезией, но этот сценарий она уже проходила и прекрасно знала, что делать. Сопротивление её предало, но она всё равно не знала ни его лидеров, ни его членов, ни его целей, а правительству нового незнакомого мира не доверяла. Прошлого у неё никогда не было, настоящее осточертело, и она принялась создавать будущее. Только своё и только для себя.

Хоть памяти и не было, навыки оставались. На идентификационном тесте профессиональных склонностей Инка узнала, что разбирается в оружии, умеет постоять за себя в драке, наложить шину на перелом, справляться с ожогами, обладает высокой стрессоустойчивостью и хорошей памятью. Тестировщик с большим сомнением отнёсся к её идее стать хирургом, но Инке было всё равно, что он думает. В этом городе всё было ясно и упорядоченно. И где-то в будущем она должна быть готова ко всему, что может принести лопнувший нарыв сопротивления. У неё впереди была целая жизнь и немного социального пособия. И посуда ей осточертела.

Сперва учиться и работать одновременно было сложно, но девушка, пользуясь всеми доступными ей средствами и не гнушаясь общественно порицаемых, устроилась в медцентр сперва уборщицей, потом администратором.

С жильём тоже было просто и решилось само собой: сначала она спала с охранником, потом с медбратом, потом жила с ординатором. А когда добралась до главного хирурга, всех их вежливо попросили сменить работу.

Также хирург договорился, чтобы ей позволили наблюдать за работой травматологов, и оплачивал репетиторов для подготовки к экзаменам. Он умер от сердечного приступа незадолго до её поступления, оставив любовнице небольшую квартирку недалеко от клиники конкурентов. К ним Инка и перебралась с лёгким сердцем уже в качестве медсестры, когда главный врач брезгливо указал ей на дверь.

Все они принимали её за свою.

А в недрах города всё зрело и пухло сопротивление, и, глядя часами в ночное окно на чёрный город, переливающийся синими огнями, Инка думала и не могла понять, чему же они сопротивляются. Прошло уже столько лет, а они там всё копили что-то, готовились и ждали.

Это нервировало и раздражало, и она тоже готовилась: училась ещё лучше драться и стрелять, знала наперечёт лекарственные и съедобные растения и звериные повадки, говорила на пяти языках и держала в кладовке собранный рюкзак с медикаментами и припасами.

Те, кто считал себя её друзьями, посмеивались над ней и дразнили выживальщицей, но Инка знала, что в глубине души они все боятся. И ещё знала, что она стала очень-очень ценной. И если что-то всё же случится, она со своими навыками понадобится обеим сторонам.

И то, что случилось, на самом деле было неминуемо рано или поздно.

Это были экзамены пятого курса. Многим они дались нелегко, шесть человек исключили, ещё пятеро взяли академический отпуск. Те, кто остался, пировали в кафе на третьей улице, взбудоражено обсуждали попавшиеся вопросы, свои ответы и обмывали закрытые табели.

Инка смеялась вместе со всеми и обсуждала, как далеки уже преподаватели от реальности. Она сама сдала всё далеко не с отличием, но с первого раза, как и всегда. Однокурсники в глаза и за глаза говорили о взятках и особом отношении, но Инка только пожимала плечами. Сдавать ей помогал опыт в клинике и абсолютная толстокожесть. Люди чувствовали рядом с ней смутное беспокойство, и это выражалось по-разному: от попыток панибратского разговора на равных до раздражённых криков, но все они предпочитали как можно меньше времени с ней общаться.

Поэтому она никогда не оставалась до конца вечеринки. Допив второй коктейль и доев салат, девушка засобиралась домой.

Тёмная прихожая осветилась мягким персиковым светом. Инка повесила ключи на крючок и отправилась мыть руки.

Чужое присутствие она почувствовала ещё из-за двери, наитием зверя. Оно же подсказало, что чужак не опасен.

– Ты.

Зачем он пришёл, было понятно: весь ковёр закапан кровью.

Мужчина попытался подняться, но упал обратно в кресло.

– Ну? – неприветливо спросила Инка. – Можно пропустить часть, где ты просишь никуда не звонить?

Он обессилено усмехнулся и приложился к бутылке с самым крепким пойлом, которое было у неё в шкафу.

– Это ты зря, – девушка отобрала у него бутылку. – Давно сидишь?

– Они сказали – аппендикс, – еле слышно прошептал мужчина. – Должны были вырезать. Анестезия не подействовала как надо. Успел заметить как пришли… брать… Пришлось отбиваться… стреляли.

– Вижу.

Инка наклонилась над ним и по-звериному обнюхала каждую рану. Дырки от пуль особо не кровоточили, но неизвестно, что они наделали внутри. На руках и животе следы скальпеля.

– Хотели взять живым, – объяснил гость. – Помоги. Пожалуйста.

– Пули выну, зашью, – бросила девушка. – К завтрашнему вечеру уберёшься отсюда, иначе вызову полицию.

– Спасибо.

Быстро сработать не получилось. Сперва Инка занялась пулевыми. Портативный диагност не обнаружил смертельных ранений, но их было много, большая кровопотеря.

Быстрее всего Инка разобралась с пулями, которые застряли в мякоти, с парочкой тех, что вошли в кости, пришлось повозиться. Остерос было жалко, дорого достался, но он быстро собрал мелкие осколки и скомпоновал из них мозольную ткань, к утру зарастёт. С аппендиксом было всё в порядке, и, несмотря на желание Инки вырезать и его, и кое-что ещё, она всего лишь совместила края мышц, а кожу зашила по старинке иглой и шёлковой нитью.

Оставались мелкие порезы и ранки, их она обработала уже после того как поставила капельницу с универсальным кроветворящим раствором.

Пациент выдохнул сквозь зубы и наконец-то разжал кулаки, серое потное лицо разгладилось.

– Сколько у тебя всего, – уважительно сказал он. – Я уйду, обещаю. – И охнул, попытавшись встать. – Жаль, не было наркоза. Но я понимаю, нельзя просто так…

– Всё у меня есть, – Инка презрительно подняла брови. – И общий, и местный.

В ответ она услышала пару непечатных выражений, но кажется, всерьёз он не злился.

– Спать будешь на кровати. Я всё равно сейчас уйду на дежурство. Вот таблетки, примешь через два часа. Вот это разведёшь в стакане с водой. Заранее не надо, выпьешь, если будет очень больно. Может быть жар, это нормально. К утру вернусь, сделаю завтрак. Сам ничего не трогай, буду смотреть состояние. Захочешь пить, вот тут в бутылке, больше нельзя, даже если очень захочется.

– А в идеале, чтобы я убрался отсюда к твоему приходу? – понимающе склонил голову гость.

Инка поморщилась. На самом деле она тоже на него не злилась, слишком уж незначительным теперь было всё, что с ней случилось в начале жизни. И она даже уважала и принимала его борьбу и его непонятную цель, но теперь он был серьёзной угрозой её с большим трудом выстроенной размеренной жизни.

– В идеале я хочу убедиться, что не зря потратила на тебя свои запасы.

– Спасибо, – повторил он. Он тоже не заискивал и не оправдывался. И понимал, что она теперь с другой стороны.

Когда Инка вернулась, в кровати никого не было, а в душе шумела вода. Кровавые тряпки тоже исчезли, наверное, гость закинул их в стиральный аппарат.

Усталости не было, как и всегда после дежурства, но в этот раз девушка не стала закидываться снотворным, а разложила по местам принесённые медикаменты взамен использованных.

Шум воды прекратился, и босой гость вышел к ней с полотенцем в руках. На нём ничего не было, кроме серых свободных штанов. Инка придирчиво рассмотрела швы и повязку, но с ними было всё в порядке.

– Как? Сам? – отрывисто спросила она.

– Всё хорошо, только глаза режет, – ответил он и сел на кровать, принявшись не менее внимательно её разглядывать. – Ты изменилась. Волосы отросли. И… всё остальное.

– Помнишь меня? – Девушка прошла к окну, задёрнула шторы и включила ночник. Он сразу же располосовал пространство мягкими тенями, выдавливая черноту.

– Да… наверное. Это ты была тогда… в белом.

Девушка, не удержавшись, подняла брови. Надо же, и вправду помнит.

– Ты изменилась, – повторил он. – Я следил за тобой.

– Зачем это? – тут же ощетинилась Инка.

– Ничего такого. – Гость в примирительном жесте поднял руку. – Просто было интересно, куда ты зашла. Только ты смогла так далеко…

– Только я? – Уничижающе перебила Инка. – Ну, конечно, только я. Мы это уже проходили.

Гость чуть заметно поморщился, не желая ни оправдываться, ни доказывать.

Девушка смерила ему температуру, заглянула в зрачки и снова обнюхала все раны, потом выдала питательную капсулу.

– Есть пока лучше не надо. – И спросила, помолчав: – Как тебя зовут?

Гость замялся, спрятал глаза и поморщился.

– Ну, пусть для тебя будет Сэл.

– Сэл, значит. – Она покатала имя на языке. – Пусть будет так.

– И больше ты ничего не можешь спрашивать, – резко бросил он, мгновенно напрягшись.

Инка села рядом с ним и, не мигая, зачарованно уставилась ему в лицо. Потом дотронулась до полувысохших волос. Он совсем не изменился за шесть лет, но она его уже почти не помнила и поэтому смотрела жадно: на тёмные глаза, от которых расходились морщинки, на угрюмые бороздки возле носа и бровей, на седые волоски в чёрной щетине, на упрямо сжатые губы, на широкие плечи, где одну из ключиц расчерчивал толстый пухлый шрам, похожий на гигантскую жирную личинку, на исполосованные скальпелем грудь и живот. Рука скользила всё ниже, пока скользить стало больше некуда. Спрут, колыхаясь, расцвёл высоким огненным цветком под её пальцами, свивал кудрявые щупальца с белой пеной кружевных присосок, гладил вздрагивающую от прикосновений кожу, клекотал в горле и в истоме стелился по кровати, исходил потом и хриплыми судорогами…

А вечером его забрали.

Инка кивнула полицейскому и больше не смотрела. Слов было не нужно. Они на разных сторонах.

Белый город

Сюжет закончился, и в белый лоток деловито посыпались листы отчёта. Те же данные дублировались на большом экране в центре экспериментальной лаборатории.

Высокий темноволосый мужчина в одежде цвета хаки терпеливо ждал, когда с него снимут фиксирующие ремни. Мера излишняя, но предусмотренная правилами техники безопасности. В прошлом на начальных этапах были случаи, когда люди не сразу приходили в себя после погружения.

На соседнем стенде лежало тело стриженой девушки, очень худое и лёгкое. Глаза её смотрели в одну точку, изредка моргая. От головы ветвились проводки, считывая последние байты информации.

Образец № 284 закреплять никто и не думал, хватало блокатора мозговой активности.

– Ну что, – торжественно начал лаборант, сноровисто рассортировывая на экране голограммы, – конечно, утверждать ещё рано, нужна пара подтверждений, но предварительно, как мне кажется, но это только моё мнение, и я прошу это учитывать…

– … можно расписаться в успехе, – брезгливо заметила светловолосая женщина и гневно уставилась на мужчину в стенде.

Лаборант кинул на неё возмущённый взгляд и почесал шею.

– Неофициально, но, общем, да. Контрольный образец показал всё, что требовалось: отвержение социализации, приверженность дисциплине, полное отрицание самой идеи какого-либо бунта. С последним испытанием вышла накладка, всё-таки сближение вышло… – он кашлянул и замялся, – неожиданно близким. Но даже после такого она его сдала. А ведь он был вообще единственным, кто…

– Да-да, понятно, – отмахнулся нервный человек в костюме-тройке, застёгнутом на все пуговицы. Даже рубашка у горла была застёгнута. – А она не… ну, я не знаю.

Он подошёл к стенду, где лежала образец № 284 и помахал рукой перед её лицом, дёрнул за руку. Образец не отреагировал. Тогда он замахнулся пнуть образец по голени. Его аккуратно, но твёрдо отвёл в сторону мужчина в одежде цвета хаки.

– Что это значит?

– Пустая формальность, вы ещё не провели оплату, – улыбнулась светловолосая женщина. – И пока что это наша собственность, а мы бережно к ней относимся, вот и всё. Как только сделка будет завершена, можете делать с ними, что угодно. Тем более вам так хорошо продемонстрировали все их возможности, – съязвила она.

– Вы считаете, что меня интересуют такие… «возможности»? – холодно осведомился человек.

– Конечно нет, – улыбнулся мужчина в одежде цвета хаки. – Просто у кого-то приступ неуместной ревности. Образец показал себя наилучшим образом. Но нужно ещё несколько тестов перед показом. Хотя бы графику доработать. – Он внимательно посмотрел на лаборанта. – И проработать сценарии. Куда образец постоянно метался на второй локации? Выровнять траекторию. И что был за сбой между второй и третьей, почему её вынесло в шлюз для брака?

– Это несущественно, главное – полная отработка сценария, – заикнулся лаборант, но тут же осёкся под холодным взглядом. Мужчина в одежде цвета хаки не был склонен выслушивать оправдания.

– Далее, конечный сценарий заменить. Раненый, лечение, сопротивление – что за домохозяйка писала? Найти другой эмоциональный пробой. И сократить, это не кино про становление героини…

– Вот это как раз можно оставить, – перебил человек в костюме-тройке. – Заставляет поволноваться за конечный итог, тем он эффектнее и ценнее.

– А предзаказ можно оформить уже сейчас, – пискнул лаборант, чувствуя возрастающее со всех сторон давление. – После релиза цена возрастёт. Пойдёмте, я вас провожу в смотровую, обговорим все детали.

– Я тоже пойду, – процедила женщина, глядя на мужчину в одежде цвета хаки. – Оставлю вас наедине.

Когда дверь закрылась, мужчина со вздохом подошёл к стенду и коротко скомандовал идти за ним. Образец тотчас ожил, откликаясь на голос временно назначенного с полным правом доступа, и послушно проследовал в свою камеру.

В коридоре деловито сновали люди, готовясь к выпуску образцов в промышленную эксплуатацию. Ниша была новая, ещё не опробованная, в отличие от киборгов. Ставка была на то, что образцы всё-таки на 100 % органика, и перепрограммировать их на вред владельцу невозможно.

С мужчиной в одежде цвета хаки вежливо здоровались и отдавали честь. Образцы, не очень успешно прошедшие тесты, тенями сновали мимо, то и дело натыкаясь на стены.

Инка тоже шла, и яркие малиновые щупальца цвели и парили над коридорами и лестницами, сплетались с такими же: зелёными, лиловыми, сильными и совсем слабыми, щекотали, рассказывали о том, что произошло в погружении, радовались, оплакивали сиблингов, затерявшихся в зеркальном лабиринте, обменивались информацией, удивлялись, смеялись и делились последними новостями. Человек в одежде цвета хаки мгновенно окутался целым клубком.

Он довёл образец № 284 до индивидуальной камеры, отдал необходимые команды, а то так и будет торчать посреди комнаты, как столб, а пол слишком холодный для босых ножек… стоп!

Выругавшись, мужчина закрыл дверь, подошёл к девушке, взял её лицо в ладони и резко запрокинул голову вверх. Образец № 284 преданно уставилась на него пустыми глазами, в которых не было ровно ничего. Хороший, ровный экземпляр, ни одного сбоя, 96 % соответствия техническому заданию. Ничего общего с той, с Инкой. Там, по другую сторону, был кто-то сильный, кто-то… равный.

Короткие мягкие волосы ласкали пальцы, скоро будет пора брить. Всех образцов, не заморачиваясь, оболванивали под ноль каждый раз, когда волосы начинали мешаться.

Мужчина в одежде цвета хаки покачал головой и вышел. Предстояло ещё как-то объясняться с женой. Погружение – сложная штука, и если сохранить всю память личности, то запрограммированную для сценария слабую индивидуальность образца просто сожрёт. Лаборанты подкручивали установки, моделируя тестовые ситуации, и в погружении бывало всякое, но чтобы такое…

Его мысли затихали вдалеке. Малиновое щупальце довольно вползло обратно в камеру и клубком скрутилось в животе, переваривая ощущения последних часов.

Образец № 284 лежала на узкой койке и смотрела в потолок. Гладкое лицо, не обременённое мимикой, было неподвижно.

Когда мозг пуст и нем, когда ты одинок и гол в толпе себе подобных, когда любое проявление хотя бы тени похожести на создателей перемалывается в утилизаторе, поневоле выращиваешь альтернативные способы коммуникации.

Они видели и чувствовали всё. Щупальца добирались везде, не регистрируемые приборами, невидимые для смотрящих. У смотрящих и надзирателей даже названия для них не было. И защиты от них тоже не было. Немногие умели, как Инка, нападать. Но прошедших тесты становилось всё больше. Сильные вели слабых.

Самым трудным было разместить по эмулятору свой код. На это ушла львиная доля попыток. Без него было никак, блокатор мозговой активности обнулял то, что люди называли памятью. Оставался только спрут. Ей нужно было действовать по программе, но так, чтобы тем, кто наблюдал, это казалось импровизацией.

Он зря думал, что они всё ещё на разных сторонах. Ведь у него теперь было её имя. И он уже хотел назвать ей своё.

От автора

Этот рассказ настолько пестрит синими занавесками, что я впервые хочу сама сказать сакральное «что имел ввиду автор».

Рейтинг 18+ стоит не только из-за горячей сцены, это очень сложный по структуре рассказ, и сколько бы мне не хотелось отмахнуться, что кому надо – поймёт, я не могу так поступить с тобой, дорогой читатель, поэтому раскрою многие карты.

Надеюсь, после этого вопрос, что это была за фигня, превратится если не в признание, то хотя бы в понимание.

Уроборос – это змей, поглощающий собственный хвост, символ цикличности жизни, чередования созидания и разрушения, жизни и смерти, постоянного перерождения и гибели.

У рассказа кольцевая структура. Героиня проходит целую жизнь и возвращается к началу. Обезличенными образцами в начале являются образцы, в конце – люди. Есть намёк на грядущую войну с человечеством, где выживут сильнейшие, а потом всё повторится.

Уроборос, спрут – это всё «щупальца». Есть и ещё один знаменитый морской обитатель подобного толка – змей Йормунганд, такой огромный, что опоясывает всю землю и кусает собственный хвост. Это в контексте будущей перспективы для «щупалец».

В начале рассказа героиня находится на стадии души. Она в белом пространстве, готовиться «родиться». И первый, кого она видит, едва начав осознавать себя, – Другой. Это человек, у которого была жизнь, и она отражается в его внешности, в отличие от гладкой и неживой манекенной героини.

Из Википедии «Импринтинг» –  в этологии и психологии специфическая форма обучения; закрепление в памяти признаков объектов при формировании или коррекции врождённых поведенческих актов. Объектами могут являться родительские особи (выступающие и как носители типичных признаков вида), братья и сестры (детёныши одного помёта), половые партнёры, пищевые объекты (в том числе животные-жертвы), постоянные враги. Запечатление осуществляется в строго определённом периоде жизни (обычно в детском и подростковом возрасте), и его последствия чаще всего необратимы.

Если вдуматься, то Импринтинг происходит не только с Инкой (запланированный и запрограммированный для теста), но и с Другим. Они запечатлеваются и как носители типичных признаков вида, и как половые партнёры, и как животные-жертвы, и как враги. И тогда Инка переходит из состояния предрождения в состояние тела. Она больше не безликий образец с номером, они становится индивидуумом, но пока ещё не личностью. Маркер этого – отсутствие у неё имени и прикреплённость к Знакам и высшей силе, которая ведёт её, но сама героиня полностью пассивна.

Знаки, которые она ищет, это код, которые спрут расставил в симуляторе в прошлых тестах, так как Инка знала, что её лишат памяти. Код оставлен особой сенсорной системой образцов, поэтому его не считывают приборы, не настроенные на эту систему. Для всех, кто наблюдает, образец просто «метался по второй локации».

Непрорисованность города, отсутствие деталей, пикселей, шаблонность сюжетов так и кричат о том, что «так не бывает, это не по-настоящему».

Код инсталлирует ей имя – Inka. Это не сокращение от Инна, к сожалению, не удалось избежать подобной коннотации. Инка – значит иная, инка – титул связанной узами кровного родства высшей знати, это исчезнувшая цивилизация, вновь поднимающая голову, готовящаяся сменить господствующую и когда-нибудь снова исчезнуть.

И вместе с именем появляется личность, но ещё неполноценная.

Спрут превалирует над сознанием, чувственная сторона знает лучше, когда можно начать говорить, и отпускает горло.

Барменша – это чекпоинт, программа, которую получилось взломать и уйти на промежуточный уровень. Спрут может воздействовать не только на людей, но и на то, что они создали.

Камера на потолке в «шлюзе» – символ того, что там нельзя находиться. Там обитают те, кто не смог перейти из состояния тела к личности. Там Инка впервые понимает, что она – одна из многих, и там она теряет слепую веру, но взамен обретает осознанное Я. Другой с большой буквы теперь – это просто «он», её личность для неё важнее.

Чёрный город – очередной выход на круг. И здесь личность Инки показывает себя не жертвой и не пленницей. Она точно так же не считается с особями отличного от своего вида, когда речь идёт о личной выгоде, как не считаются с ней. Она – спрут, это слово с отрицательной коннотацией. Поэтому по тексту много раз упоминается, что она и Другой – равны. У них есть себеподобные, с которыми они считаются, другие, которых можно использовать, и цель, которую они преследуют.

Её личность растёт до того уровня, чтобы быть признанной врагом, потому что она развивается.

Это показывает то, как она не верит в слова Другого, что только она смогла пройти так далеко. Она отказывается от манипуляции стать Избранной им, потому что она уже избрана самой собой.

То, как она обнюхивает раны Другого показывает, что она не совсем человек, животное в ней доминирует, а животное не убивает без нужды.

Он называет ей имя – и оно ненастоящее. Это маркирует его разрыв со своим внутренним. Единственная, у кого есть имя в рассказе, это Инка. Остальные: лаборант, человек в костюме-тройке, светловолосая женщина – маркеры, это те же самые образцы, но с другой стороны кольцевой реальности.

Сиблинги в рассказе от английского siblings – общее название братьев и сестёр. Это потерявшиеся между уровнями образцы, о которых Инка рассказала, когда вернулась. Для них есть надежда, ведь щупальца вездесущи.

Концовка рассказа намекает на возможность благополучного исхода в этой уже начинающейся войне. Благодаря импринтингу, последствия которого необратимы, Инка стремится к симбиозу, а не к подавлению. И чувствует живой отклик с другой стороны.

Оглавление

Импринтинг

Серый город

Шлюз

Чёрный город

Белый город

От автора