Голубкина [Олег Михайлович Добровольский] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (153) »
Олег Добровольский
ГОЛУБКИНА
*
Рецензент — член СП СССР Ю. М. Лощиц
© Издательство «Молодая гвардия», 1990 г.
ЗАРАЙСКАЯ ОГОРОДНИЦА
Днем было тихо, падал мелкий снежок, но к вечеру погода испортилась, по улице понеслась, закрутилась поземка, повалил снег, завыл ветер. Екатерина Яковлевна, загодя протопив хорошо печь, загребла кочергой раскаленные угли, прикрыла заслонку. В помещении постоялого двора тепло. Хозяйка поставила на темную столешницу большой чугунок со щами, горшок каши. Крестьяне, ехавшие с обозом в Москву, перекрестившись, принялись не спеша за еду. Керосиновая лампа, стоявшая на столе, освещала раскрасневшиеся бородатые лица, тусклые блики дрожали у стен, по углам, где на лавках горбились полушубки и тулупы, лежали шапки и рукавицы. Поев, мужики еще долго сидели, курили, вели неторопливый разговор, прислушиваясь к вою ветра, к яростной игре начинавшейся метели. Анюта, высокая не по годам, длинноногая девчонка, спустившись по скрипучей лестнице со второго этажа, где обитало семейство Голубкиных, прошмыгнула в комнату к возчикам и, как это было уже не раз, встав на приступок, забралась на лежанку: ей нравилось, интересно было слушать мужицкие байки, разные истории и случаи, которые рассказывали бывалые обозники. Растянувшись на овчине старого полушубка, опершись острым худым локтем о подушку в ситцевой, в горошек, наволочке, она глядела сверху на крестьян в армяках и поддевках, а то и в одних рубахах и портах сидевших на лавках, на вьющиеся над их взлохмаченными головами, медленно плывущие струйки сладковатого махорочного дыма. Постояльцы говорили о жизни, делах, недавних происшествиях. — Слыхал я, — сказал пожилой крестьянин, — в Кончакове сгорела рига с хлебом. И веялка. Все сгорело… — Подожгли, что ль? — Может, и подожгли… — А вот у соседа моего, — пробасил здоровенный мужик, — три меры пшена, девять мотков кряжи уперли… — Да, балуют люди… — Еще как! У свояка цыган мерина увел. И сбрую прихватил… — Грех, да и только… Помолчали, повздыхали. Потом кто-то спросил: — Верно ли, братцы, что в Жеребятникове мужик удавился на бечевке от лаптей? — Верно. Нищета довела, окаянная… Говорят, жена его померла. Четверо сирот осталось, да все малолетки… — Как же они теперь? — Кто знает… Старуха мать, говорят, жива. Да разве ей одной их поднять? — Где уж… Может, сродственники, если есть, пособят… — Дожидайся… Таков наш рок, что вилами в бок! Слушает Анюта на лежанке эти грустные истории, и жалко ей незнакомого крестьянина из села Жеребятникова и особенно осиротевших ребятишек… Один обозник поднялся, взял фонарь, зажег внутри его сальную свечку и, набросив на плечи нагольный тулуп, пошел к выходу. — Погляжу на саврасок… Разговор продолжался. Молодой мужик стал рассказывать, как в Баринове полицейский урядник арестовал какого-то человека. — Одет по-нашему, по-деревенски. В полушубке, в валяных сапогах… Бороденка черная… А послушаешь его — сразу видать, пришлый, не мужицкого роду. Такие речи вел, сказать страшно… — Да что же? — Что? Подбивал против царя-батюшки идти… — Эко!.. Да разве можно? — Знамо, нельзя. Так ведь говорил… — Смутьян… — Царь нас освободил… — Освободить-то освободил… Да землицы не дал… — А что еще сказывал этот… кто мужиков бунтовать призывал? — Что надо, мол, землю у господ-помещиков отобрать и между нами, крестьянами, поделить… — Куда хватил!.. — Да… За такие разговоры в острог да в Сибирь… Вернулся постоялец, ходивший проведать в конюшне лошадей. Тулуп его запорошен снегом. — Метет не на шутку. Такая круговерть… — Вовремя мы добрались, — отозвался кто-то из угла. — Не приведи господь очутиться сейчас в поле… И в самом деле, даже в доме слышно, как вьюжит на улице все сильнее и неистовее. Доносятся свистящие порывы ветра, дребезжит стекло, стучит что-то снаружи — не то ставень, не то доска… А в комнате тепло, уютно. В полусумраке мигает на столе лампа с закоптившимся колпаком, разливая вокруг желтоватый свет. Пахнет щами, овчиной, махоркой-самосадом… Мужики уже укладываются по лавкам, накрываются верхней одеждой, а Анюта все еще не уходит, знает, что они сразу не заснут, еще что-нибудь расскажут. И верно… — Э-эх… — слышится чей-то тяжкий вздох. — Жисть эта — суета сует… Копошится человек, копошится, а все одно помрет… — Что ты, старый, на ночь о смерти заговорил? — Да чего уж… Правду говорю. Разве не так? — Так… Но к чему про смерть поминать? Живой о живом думает… — Хошь, парень, сказку скажу? — Скажи. Про- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (153) »
Последние комментарии
1 день 22 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 22 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 1 час назад