Лес священного камня [Жорж Кондоминас] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Жорж Кондоминас
ЛЕС СВЯЩЕННОГО КАМНЯ
*
GEORGES CONDOMINAS NOUS AVONS MANGÉ LA FORÊT DE LA PIERRE-GENIE GOO Paris 1957
*
Перевод с французского Е. А. Пащенко
Ответственный редактор Г. Г. Стратанович
Фото автора
М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1968
Предисловие
Летом 1960 года в Москве проходил XXV Международный конгресс востоковедов. В первый день пленарное заседание шло в актовом зале Московского университета. В перерыве ровный гул голосов заполнил фойе: встречались давние знакомые, знакомились люди, известные ранее друг другу только по научным публикациям, завязывались знакомства между людьми, подчас впервые прочитавшими фамилию собеседника на жетоне участника конгресса. «Знакомьтесь, Жорж Кондомина!» — обратилась ко мне сотрудница Института народов Азии АН СССР. «Кондоминас!» — поправил ее высокий, худощавый, черноволосый и черноглазый француз в очках, каким-то угловатым движением протягивая мне руку. На фоне кремовой стройной колонны он казался еще чернее, еще выше. Его облик, живой взгляд, манера говорить, казалось, впитали что-то от народов Юго-Восточной Азии, изучению которых он посвятил жизнь. Мы уже были знакомы по работам. Позже мы встречались неоднократно. Регулярно переписываемся, обмениваемся изданиями. Интерес к жизни, быту, культуре народов Юго-Восточной Азии возник у Ж. Кондоминаса чуть ли не с детства[1]. Жорж родился в семье французского чиновника колониальной военной администрации в июне 1921 года в северовьетнамском порту Хайфон. Раннее детство Жорж провел с семьей отца в Южном Вьетнаме, а затем в Тунисе. С десяти до восемнадцати лет он жил в Париже. Уже в последних классах школы начал специализироваться в области этнологии Востока. Глубокий интерес к народам Юго-Восточной Азии был причиной возвращения его во Вьетнам в 1939 году. Живя в Ханое, он изучал в университете право (ведь правоведение — ключ к пониманию сложного обычного права и не менее сложных социальных отношений малых народов страны). Здесь его застали вторая мировая война, лаосско-сиамский конфликт, разрешавшийся при «посредничестве» Японии (фактически это была проба Японией прочности обороны французских колоний), установление японского контроля и прямая оккупация Восточного Индокитая японскими милитаристами. В 1944 году Жорж Кондоминас был интернирован и полгода провел в японском плену. Эти месяцы были хорошей школой «видения». Может быть, утратив некоторые симпатии и доверие к азиатским источникам сведений об Азии («азиаты бывают разные»), Кондоминас впал в другую крайность: лозунг «Верь только тому, что сам проверил; пиши только о том, что сам наблюдал» стал его девизом на долгие годы. Когда в 1947 году он вернулся в Париж и, изучая фольклор и литературу, стал профессионалом-этнологом, этот принцип привел его к полевой работе. И вновь, теперь уже основательно подготовившись, он возвратился в Индокитай. Молодой этнолог получил направление к тарам, которые колониальной администрацией были занесены в список наиболее экономически и культурно отсталых народов группы мнонг, затерянной в тропическом лесу предгорий Чыонгшон (дословно: Длинного хребта), с севера на юг протянувшегося по всей лаосско-вьетнамской границе. 1949–1951 годы он провел в Южном Вьетнаме. Затем на два года его внимание приковали к себе индийские тода. Изучение их социальных отношений, «сохранившихся в полной чистоте», как он надеялся, должно было помочь разобраться в «затертых» сложными связями с высокоразвитой культурой кинь (собственно вьетнамцев) социальных отношениях пхи бреэ (дословно: «людей леса», как себя называют мнонгары). Интерес к древнейшим этапам этнической истории протоиндонезийцев (к числу которых во французской этнологической литературе относятся и мнонгары, уже завоевавшие его сердце) привел ученого позже на о-в Мадагаскар. Но, может быть, именно эта полугодичная экспедиция убедила его в том, что применение антропологического термина «протоиндонезийцы» к этнической истории лишь вносит путаницу и что к мнонгарам более близки не индонезийцы, малайцы и далекие малагасийцы, а соседние кхмеры. В последние годы (в том числе и в 1967 году) Жорж Кондоминас неоднократно вел полевую исследовательскую работу в Индокитае. Его исследования охватывают теперь Южный Лаос и Северо-Восточную Камбоджу, т. е. территории, доступные мирным этнологическим исследованиям, географически составляющие нагорье, крайний восток которого включает и зону расселения малых народов Южного Вьетнама, где он вел полевую работу прежде. В научных изданиях и публичных выступлениях последних лет звучит голос честного исследователя: «Нет грязной войне во Вьетнаме! Остановить американскую агрессию!» Его лекции в высших учебных заведениях США (с 1963 года он ежегодно читает курс в Йельском университете) окрашены глубокой скорбью: сожжены напалмом многие деревни, знакомые ему по полевой работе (нет и старого Сар Лука), погибли многие простые и душевные люди (умер и старый хитрец и на свой лад стяжатель — Бап Тян). Но в них звучит и законная гордость: среди мнонгаров не нашлось предателей общих интересов. Как и другие малые народы Вьетнама, они остались верны родине. Книга «Лес священного камня» — это полевой дневник. Поэтому читатель найдет здесь не только календарные даты, но часто и хронику событий в пределах дня с точностью до часов и даже минут. Повествование строго локализовано во времени и в пространстве (ведь автор писал о том, что видел сам, а в нескольких местах одновременно он быть не мог). Действие происходит в южной части Вьетнама. Автор ставил перед собой скромную задачу: рассказать о годе жизни одного из мнонгарских селений «без прикрас», т. е. не славословя мнонгаров, но и не «примитивизируя» их. Осенью 1948 года он прибыл в Далат. Избранная для изучения деревня — Сар Лук — расположена почти в тридцати километрах на северо-запад от Далата. Но это «по прямой», если путешествовать «по карте указательным перстом». Фактически путь к Сар Луку значительно длиннее. Проезжей дороги туда вообще нет. От Дан Киа, что в десяти километрах «по прямой» же от Далата, начинается вьючная и затем пешеходная тропа. Она тянется вдоль причудливо извивающегося русла речной долины, взлетает на горы (на пути вершина Мбыр — 1900 метров над уровнем моря) и вновь низвергается в ущелья отрогов хребта Чыонгшон, прорезаемого ручьями и реками. У многих народов Центрального плато: эдэ, рламов и у самих мнонгов — эти ущелья — долины горных рек — почему-то называются равнинами. Мнонгская «этническая территория», или, проще говоря, «земля мнонгов», лежит между Кронг Аной (дословно: Женская река), с которой сообщается озеро Дак Лак, и Кронг Кно (Мужская река; мнонгары называют ее Дак Кронг), над которой нависал старый Сар Лук. Обе эти реки, сливаясь, несут свои воды в Срэ Пок — приток Меконга (точнее: Мэ-Ганги — Мать Реки). Но до Меконга ни там, где в нее вливается Срэ Пок, ни в районе дельты у Сайгона мнонгарам не добраться. Жизнь их селений более связана с северным горным районом. Сар Лук был известен как одно из наиболее изолированных селений. С большим опозданием сюда доходили сведения о событиях в стране и то лишь благодаря предприимчивости соседей. На востоке ближайшие соседи мнонгаров — племя тиль; па юге — мнонг прэнги; на севере — рламы. Это все родичи мнонгаров — генетически связанные с ними народы мнонгской группы, говорящие на языках мон-кхмерской семьи. Это не означает, что языки мнонгаров и кхмеров взаимопонятны (хотя бы как русский и белорусский). Но язык основного населения страны кхмеров (Камбоджи) и даже монов (талаин) Юго-Западного Таиланда, а в прошлом и юга далекой Бирмы, близок к языку мнонгаров по звуковому составу и грамматическим закономерностям. На западе и северо-западе по соседству с мнонгарами живут говорящие на языках малайско-полинезийской семьи бих, далее к плато Контум — эдэ (которых автор, как и многие другие исследователи, называют радэ или рхадэ; теперь эго название, имеющее обидный для народа смысл, не употребляется), а вокруг народов мнонгской группы живут компактными, хотя и небольшими группами тиамы (тям или чам). Влияние чамов, в прошлом создавших развитое классовое государство, на политическую судьбу, культуру и быт их ближайших соседей было очень значительно. Влияние языков древних чамов и современных бих, эдэ и других на язык мнонгов несомненно. Оно сказывается прежде всего на лексике — включением в мнонгский язык терминов, обозначений орудий труда, географических названий и даже личных имен. Подчас через язык эдэ мнонгары воспринимают более далекий внешний мир (как, например, проповедь христианства). Но степень изолированности мнонгаров такова, что они в 1948 году, не слышали еще о создании 2 сентября 1945 года Демократической Республики Вьетнам. Им не было известно, что паранги (французы и европейцы вообще) вели войну против народной власти и что в этой войне они опирались на предателей (Нго-динь-Зьема, а позже Нгуен Као Ки и ему подобных), как не были известны и неудачные попытки колонизаторов создать е противовес народной власти ДРВ «государство мои». Как же случилось, что в сравнительно небольшом краю до наших дней сохранился почти в девственной «первобытности» пусть маленький, но самобытный народ — мнонгары? Вероятнее всего, тому есть две причины. Во-первых, французские завоеватели проводили во Вьетнаме политику «закрытой колонии». Это означало, что капиталовложения разрешались лишь французским гражданам. Практически осваивалась далеко не вся территория новой колонии. Вывоз сельскохозяйственных продуктов, леса и горнорудного сырья проводился лишь из тех районов, которые представляли удобство для вывоза (а не для разработки). Во-вторых, в доколониальное время район расселения мнонгаров был как бы «прикрыт» от нашествия завоевателей территорией более развитых и консолидированных народов. Эдэ спасали их, защищаясь от чамов; в свою очередь чамы, связанные войной на севере и на западе, прикрывали земли мнонгаров от «освоения» их кхмерами, кинь или тайскими народами. В зарубежной литературе нередко ставится вопрос о возможности «вторичной дикости» (т. е. утраты достижений в области хозяйства и культуры). По отношению к мнонгарам говорить об этом оснований нет. Слишком типично доклассовое общество мнонгаров. В сообщениях путешественников, мемуарах колониальных чиновников и даже в работах ученых, причастных к колониальной администрации, нередко можно встретить рассуждение о «первобытной лени» как причине культурной и экономической отсталости малых народов в колониальных странах. На наш взгляд, речь может идти лишь о максимальной приспособленности к окружающей среде и низком уровне потребностей. В самом деле, читая документальную запись Жоржа Кондоминаса о мнонгарах, убеждаешься прежде всего в том, что это трудолюбивый народ, прекрасно знающий свою родную природу, высоко ценящий мастерство в любом деле (и в ловле рыбы, и в резьбе по дереву, и в ораторском искусстве). Впечатление об их неорганизованности, о чуть ли не ежедневных гостеваниях и обильных возлияниях создается полной покорностью традиции, «украшающей», а вернее отягчающей, их жизнь обрядами. Но такова стадия развития их социально-экономических отношений. Мы застаем мнонгаров на одном из этапов разложения родо-племенного строя. Особенностью этого этапа у мнонгаров является его «двойная переходность»: переход от «материнско-правового» к «отцовско-правовому» укладу совершается параллельно с развитием социального неравенства и имущественной дифференциации. И все эти процессы осложняются колониальным подчинением страны Франции. Поэтому и хозяйство, и духовная культура, и социальные отношения мнонгаров специфичны. Основной социальной и производственной ячейкой мнонгарского общества остается община. Однако мпоол — клан мнонгаров — это уже не чисто родовая община, а переходная к соседской, родственно-родовая. Она является субъектом коллективной собственности. Ей принадлежат и кормилец-лес (со всем, что в нем живет и растет), и воды (с их рыбным богатством), и земля, занятая селением. Номинально в селении главенствуют женщины. Когда-то так было и в действительности. И это было справедливо. Ведь женщина выполняет все (или почти все) работы по дому, ведает огородами, производит на свет членов клана (рода или родственной общины). Оба, основные в древние времена, вида производства: производство себе подобных и производство средств существования у мнонгаров явственно и очень тесно связаны. И ключ от обоих — у женщины. Вероятно, мы заблуждаемся, представляя себе женщину глубокой древности существом «слабого пола». В сезонных производствах: первобытном земледелии, облавной охоте и особенно в собирательстве и рыбной ловле (лов рыбы с применением травления водоема дурманящими рыбу растениями изобретен женщинами) — она была равноправной, как равноправна по затрате труда и доле добычи мнонгарская женщина во время общинной коллективной рыбной ловли. А в собирательстве как в древности, так и в наши дни женщина у мнонгаров доминирует. Однако с развитием полевого земледелия положение меняется. Женщине по-прежнему принадлежит доля в общем лесе, землях и ручье, но миир — участок леса, расчищенный под поле подсечно-огневым способом, уже дается в надел мужчине: ведь организация пожога требует значительных затрат физической силы. Наряду с половым разделением труда издавна существовали три возрастные группы: «допроизводственники» (дети и подростки), «производственники» и «послепроизводственники» (старики и инвалиды). Формой (или пережитком) возрастных классов у мнонгаров стали юношеские производственные группы (группа дочери Бап Тяна одна из таких возрастных групп). Чтобы попасть в наиболее почетную группу производственников, подростки юноши и девушки, должны пройти инициацию (посвящение во взрослые) — серию испытаний, проверки способностей, мучительных, а иногда и смешных обрядов. Девушка должна показать свою способность во всех традиционных производствах: плетении, ткачестве (хлопок известен мнонгарам), гончарстве, выращивании плодов и овощей, а ранее и в пополнении рода. Одним из немногих специфических мучительных обрядов для взрослеющей девочки является прокалывание мочек уха. В это отверстие (а со временем в ряд отверстий в растянувшейся мочке уха) вставляют кружочки легкого дерева, в нем же носят кое-какие вещи. Для юноши инициация заключается в испытании его храбрости, сметливости, ловкости и выносливости. Шутливым, но в то же время и мучительным испытанием ловкости стало у мнонгаров доставание призов с обрядовой мачты. И девушки и юноши подвергаются мучительной процедуре татуировки. Все узоры татуировки (а также цветовые полосы росписи гроба, обрядовых строений и т. п.) имеют смысл: вырезают и татуируют прежде всего родовой знак (лягушка, молния-зигзаг и другие символы дождя и воды). Когда же родовые знаки татуировки оказались скрытыми одеждой, их стали выполнять как вышивку на ткани. Не прошедшие инициацию подростки не имеют права на брак, т. е. на второй основной вид производства, в котором главная роль также принадлежит женщине. Мнонгары считают, что отец не так уж «повинен» в рождении ребенка: ведь суть дела в проникновении в лоно женщины предка, пожелавшего вновь посетить этот свет. Не следует думать, однако, что мнонгары не знают действительной причины оплодотворения всего в природе. У них, как у многих других народов, полевое земледелие считается актом оплодотворения, а прежде и включало обряд оплодотворения. Одна из фаз этого обряда производства — посев (точнее было бы называть его посадкой): во взрыхленной земле сажальным колом (символическим заменителем фаллоса) делают ямки, в которые опускается зерно. Моление, которое при этом произносит «сеятель», не оставляет сомнения в природе этого действа, уподобляемого акту зарождения. Не случайно главная пищевая культура — рис (падди) — предстает как мать-рис. Сеятель уговаривает эту «женщину» взять его в мужья. И весь процесс роста риса представляется как аналогия развитию плода: забеременев, падди рождает (русское слово «урожай» тоже восходит к представлению о родах) благополучие семьи. При этом мнонгары прекрасно понимают, что зерно может быть полным, но не полновесным. А пустотелое зерно не питательно. Поэтому они стараются не только сберечь растения от гусениц и других вредителей, а урожай от кабанов, обезьян и птиц, но также защитить оберегами душу риса. Собирая урожай, вся семья уговаривает душу риса ничего не бояться и дойти спокойно до чердака-амбара, обещая ей заботу и охрану. В хозяйстве мнонгаров основную роль играет коллективное производство. В коллективном труде каждый добросовестно работает на благо коллектива, каждый получает равную долю добычи. Однако уже существует имущественное неравенство. На полях богатеев работают должники и долговые рабы. И это социальное неравенство уже как бы санкционировано духами. И производство и повседневная жизнь мнонгаров полны сложной и утомительной обрядностью, разорительной для бедняка. Зачем нужны все эти обряды? Прежде всего, так делали предки, пращуры, прародители; это освящено традицией. Человеческое знание накоплено опытом. Знания проверены практикой. Но есть и ложная практика — один из источников религии. Человеку в развитии производства помогает запоминание условий производства. Человек в первобытнообщинном обществе не всегда умел отделить необходимые условия труда (и успеха) от случайных. Менялись времена, менялись условия производства, и тогда все неудачи в охоте, рыбной ловле, первобытном земледелии проще всего было отнести за счет несоблюдения полного набора условий, объяснить упущениями в смене этапов в подготовке к производственному акту. А как правильно? Это знают фиксаторы опыта (а затем «священные люди» и священнослужители). Картина производственного опыта воспроизводится в «точном виде», она становится обычаем (затем обрядом и религиозным действом). Прежде и в обрядности главенствующую роль играла женщина. Но с утратой ее значения в производстве меняется и ее роль в духовной жизни. Показателем этого изменения может служить вытеснение женщины даже из области врачевания. При разделении функций священнослужителей и отделении врачевания от психотерапевтических приемов шаманского камлания право на менее доходное, но действительно врачующее лечение травами и другими средствами народной медицины, накопленными тысячелетиями, долгое время остается за женщинами (знахарками, ведуньями). У мнонгаров и они редки: кроме Джоонг Врачевательницы, нет ни одной профессионалки. А вот доходное ремесло шамана целиком стало делом мужчины. Описание сеансов «лечения» — своеобразного камлания, многочисленных жертвоприношений, явно бесплодных для больных и весьма плодотворных для шамана, — одно из лучших мест книги, особенно описание тяжкой ноши «великого шамана» Дэи при его возвращении домой. Не зря же шаман «сам побывал в подземных мирах и вызволял оттуда душу больной». Все обряды мнонгаров сопровождаются молениями, почти каждому шагу в их повседневной жизни предшествуют приемы охранительной магии. Поэтому книга полна обрядовой поэзией. Это не плод творчества автора, но по возможности документально зафиксированный подстрочник записей культового фольклора. Преобладают в этом творчестве плачи, заклинания, заговоры, магические формулы, моления о ниспослании благополучия и благо дарственные строфы. В большинстве своем они реалистичны, ясны, хотя встречаются и такие, которые уже не понятны даже самим исполнителям (как порой не понятны детям точно и тщательно повторяемые ими считалки, а взрослым старинные хороводные песни вроде: «А мы просо сеяли, сеяли. Ой, дид-ладо сеяли!»). Эти песни и моления специфичны не только для мнонгаров. Они распространены и у соседей. В переводе их мы стремились передать их фольклорность, сохранить обязательную ритмичность (при необязательности конечной рифмы, она может быть и внутренней), а также полный повтор «общих мест». Моления и песни отличаются своеобразным музыкальным гипнозом, магией слова и звука. Камлания шамана полны также восклицаний и всевозможных устрашающих звуков, одни из которых звукоподражательны, другие же восходят к магическим формулам. Верования мнонгаров — это сложная анимистическая система. Лишь сквозь анимистические представления проглядываются более древние — тотемистические и фетишистские. Тотемное животное (собака, курица) становится спутником души, провожатым в мир предков, жертвой в каждом значительном обряде. Души множественны и разнообразны. Средства их умилостивить также различны. Но в большинстве случаев главную роль играет связь между мирами посредством крови. Кровь (кровная связь тотемного животного и его потомков — людей данного коллектива) — лучшая защита от злых сил, мощный оберег. С изменением экономических условий жертвы становятся непосильными рядовым членам общины. Частично животные жертвы выполняются с использованием заменителей. Так дешевле и удобнее. Но ряд жертв заменить нельзя. Даже в зоне влажных тропиков существует сезонность в производствах. Сытые периоды урожая и удачной охоты сменяются голодными. Тогда устраивается коллективный лов рыбы. Но и в этом человеческий коллектив зависим от природы. Белковое голодание коллектива можно хоть частично компенсировать усиленным поглощением мяса. Это достигается жертвоприношением крупного животного: буйвола, свиньи козы (только крайний бедняк ограничивается уткой). Жертву закалывает сам даритель или его доверенное лицо. Автор не пишет, почему мнонгары предпочитают буйвола. Но и почти у всех соседей мнонгаров буйвол — посредник между людьми и божествами (у кинь есть даже легенда о буйволе-человеке, съевшем посевные злаковые запасы и в наказание превращенном божеством земледелия в животное, помогающее людям растить злаки). Правильность предположения о реальной пищевой роли обрядового заклания животного подтверждается социальной оценкой этого действия родовым коллективом: тот, кто часто одаривает членов своей общины мясом жертвенных животных, приобретает общественный вес по той простой причине, что родовое общество построено на уравнительном принципе. Избыток личной собственности у одного из членов рода (в одной из семей) должен быть «возвращен роду», т. е. роздан во время жертвоприношения и сопутствующего ему потлача. Но и сам даритель от всех получивших дар со временем получает подарок мясом и вещами. На той стадии, на которой мы застаем общество мнонгаров, жертвоприношения способствуют социальной дифференциации. «Мясные долги» принято отдавать, и вернуть надо не меньше, чем получил. Бедняк и сам побоится взять много, так как знает, что «мясные долги» запоминаются хорошо, отдать их надо обязательно. Зато богатый человек (богатая семья) не в накладе даже в случае временного разорения. Частые жертвоприношения приносят ему авторитет, а богатые и влиятельные члены его общины и других общин, «связанных по браку», оказываются его «мясными должниками». И эта связь реальна почти как родство. Наиболее специфичны социальные отношения у мнонгаров. В недавнем прошлом это было четко выраженное материнско-правовое общество. Родство по матери четко и детально учитывается и в наши дни. Родство по жене также чрезвычайно важно, так как дети принадлежат к роду (мпоолу) матери. Более того, мать и жена каждого мужчины по обычаю обязательного брака происходили из одного рода. Существует поговорка: «Как три камня очага, (мы) связаны — три рода». Она правильно отражает существовавший в брачных отношениях закон «трехродового союза»: женщины рода А брали мужей из рода Б, женщины рода Б — из рода В и женщины рода В — из А. Цепочка могла содержать и больше звеньев, но основной ее принцип — замкнутость всей цепи и связь трех звеньев — оставался незыблемым до самого последнего времени. Обязательность брака сохранялась и в период, когда родовая община стала родственно-родовой и когда родовые отношения стали уступать место семейным или, как говорят этнографы, «большесемейным». В материнско-правовом обществе мнонгаров «длинный дом» принадлежит женщинам. У многих народов Юго-Восточной Азии в прошлом (у некоторых даяков о-ва Калимантан совсем недавно) были распространены действительно длинные дома, вмещавшие весь род (до трехсот человек). Эти строения имели планировку, подобную корабельной: два ряда «кают» (комнат брачных пар с их детьми, т. е. малых семей) вдоль общего коридора; очагов столько же, сколько кают. У мнонгаров в их длинном доме нет стен, отгораживающих жилое помещение одной семьи от другой. Их дом наземный, а не свайный (более типичный для Юго-Восточной Азии). Как у папуасов Новой Гвинеи, у них под крышей дома есть два ряда столбов, па которых покоится настил жилых «чердаков»; но у мнонгаров он не сплошной, а перемежается «гостевой», над которой нет чердаков. Сохраняя традицию родовой общины, на каждом чердаке живут две семьи «спина к спине». Граница условная, но строго соблюдаемая. Под каждым семейным помещением («получердаком») свой очаг с тремя опорными камнями. Малая семья только начала взламывать родовое поселение. Случаи отдельного поселения малой семьи крайне редки. Но уже не редки нарушения родственно-родового принципа поселения, и повинны в этом куанги, влиятельные люди в общине, постепенно выделяющиеся в особый слой богатеев. Это не столько родовая аристократия, сколько социальный слой, стремящийся к захвату и концентрации власти в своих руках. Куанги и «священные люди» — тьро вэры — выступают как хранители установлений и запретов, обязательных для рядовых общинников. С особой строгостью соблюдается табу на кровосмесительство. Куанги обычно требуют разбора «дела», жестокой кары, тогда как рядовые общинники готовы простить прегрешение. Ведь от разбора дела куанги получают доход и в форме лучшей доли мяса жертвенных животных и дарового труда или даже порабощения правонарушителей. За правонарушителя ответственность несет род, но доход от его труда получает семья (а не род) куанга. Следует оговорить, что межплеменные войны породили в материнско-правовом обществе мнонгаров рабовладельческий уклад. Рабы из военнопленных годились для жертвоприношения; находили они применение и в домашних, особенно тяжелых или «позорных» работах. В период колониального завоевания возможности захвата военнопленных сначала расширились, но затем были ограничены. Однако порабощение распространилось на сообщинников — должников и правонарушителей. К счастью, рабовладение у мнонгаров не получило большого развития. Но оно показывает степень социального разложения общества. Выделению верхушечного социального слоя способствовало вторжение в жизнь мнонгаров, в их натуральное хозяйство (с межплеменным обменом в лучшем случае) денежного обращения. Необходимый или желаемый предмет можно было теперь приобрести без мучений, которые доставлял обмен при отсутствии единого эквивалента. И это сразу стимулировало развитие социального неравенства, образование зачатков классов. Тенденция развития дальнейшего социального расслоения общества мнонгаров ясно видна на примере Бап Тяна и его брата Тру. Процесс расслоения ускоряется вторжением в социальные отношения мнонгаров внешней силы — колонизаторов. Они не признают власти и авторитета «священных людей» (тем более что в Сар Луке, а вероятно, и в других селениях эта троица не слишком единодушна и спаянна). Их больше устраивает наличие одного исполнителя их воли — старосты, власть которого влиятельна, лишь поскольку утверждена. И Тру, ставленник колонизаторов (только потому, что случайно прошел выучку в школе), скоро это понимает. А в их стране идет борьба с угнетателями. До отдельных мнонгарских семей доходит весть, что к северу от них, за горами, есть край, где можно укрыться от алчности Бап Тяна, от господства богатых и влиятельных.* * *
Жорж Кондоминас покинул Сар Лук в декабре 1949 года, после завершения хозяйственного года, связанного с «поглощением леса духа священного камня Гоо». Прошли годы. В 1954 году мнонгары, без их согласия на то, оказались в пределах Южного Вьетнама. Еще через несколько лет их селения стали объектом «защиты от Вьетконга», т. е. мишенью для американских бомбардировок и попыток «освободителей» спровоцировать их выступление против братьев вьетнамцев. Однако все эти попытки были безуспешны. Малые народы Вьетнама едины со своим старшим братом — народом кинь в стремлении отстоять независимость родины. Книга Жоржа Кондомината не охватывает этих страниц жизни мнонгаров. Но она поможет советскому читателю лучше понять и представить всю сложность этой борьбы. Она ценна и тем, что дает читателю понимание многих далеких страниц этнической истории народов мира, подчас уже забытых и непонятных, как забыт смысл многих мнонгарских заклинаний и молений о благе. Несколько слов о транскрипции. В оригинале принята транскрипция, используемая для практической работы большинством французских лингвистов-кхмерологов. При издании русского перевода мы пользовались транскрипцией, принятой в СССР для практических целей, более удобной для широкого круга читателей-неспециалистов, но в то же время и научно относительно точной. В этом нам помогли консультации советского ученого-кхмеролога Ю. А. Горгониева, которому мы приносим глубокую благодарность. Для специалистов отметим, что основная разница между французской и принятой нами транскрипциями сводится к отказу от выделения долготы гласных звуков и от удвоения согласных. Долгие гласные, которые в оригинале обозначены удвоением графемы, передаются через одну гласную: вместо «Аанг» дается «Анг»; единственное исключение допущено по отношению к слову «миир» — название поля, — где удвоение гласной сохранено для отличия от слова «мир». Кажущееся исключение — сохранение удвоенного «о» (Джоонг и т. д.) — вызвано тем, что в оригинале соседствуют два различных обозначения «о» (Jôong). «О» передается русским «э». Из других гласных «Ü» передается русским «ы», закрытое «ё» — простым «е», открытое «е» — «э», «у» — «ь». Сложная запись йотированных: «уа», «уи», «уо» и др. — передана через простые «я», «ю», «ё». Исключение составляет запись имени автора: «Йо» (и случай, когда это имя символизирует француза — высшего чиновника — «большого Йо»). Отказ от удвоения графем, обозначающих согласные звуки, вызван тем, что в оригинале удвоением передается преглоттализация, отмеченная в ряде мон-кхмерских и тайских языков, но отсутствующая в русском. Для русского же читателя удвоение обозначало бы гемминацию, т. е. долготу согласного. Из других согласных мягкий палатальный согласный звук «с», обычно сопровождаемый легкой спирантизацией, передается через «ть», а его аспирированный вариант «ch» — через простое «ч». Книга печатается с некоторыми сокращениями. Выпущены повторы описания обрядов, совершенно однотипных у соседей по чердаку, а также перечень сложных линий родственных связей, с обозначением родства, для которого в русском языке термины уже отсутствуют. Описание их потребовало бы энциклопедического комментария. К сожалению, мы были вынуждены отказаться от справочного аппарата, который в оригинале столь подробен, что сделал бы честь специальному научному изданию. В издании, близком к популярному, он затруднителен.Г. Г. Стратанович
1 Cap Лук
Деревня Сар Лук, которую мы избрали для этнографических исследований и в которой обосновались в сентябре 1948 года, насчитывала сто сорок шесть жителей. Находилась она среди небольшой долины реки Кронг Кно, в пятидесяти пяти километрах к югу от ближайшего «цивилизованного пункта» — Озерного поста, где стоял отряд горной охраны. Оттуда до Сар Лука добирались в засушливый сезон по большому тракту. Нужно было пройти всего семь километров в сторону от него, по дороге на Бон Длэй, чтобы достичь Панг Донга, — там находилась Школа проникновения[2], — а затем и Сар Лука. В административном отношении обе деревни составляли одну: Бон Ртяэ. Когда в мае 1948 года я приехал в долину реки Дак Кронг (так мнонгары называют Кронг Кно), там, где кончался лес и начинался кустарник, между дорогой и рекой виднелась деревня Панг Донг, а в ста метрах от нее из-за высокого частокола из длинных заостренных кольев выглядывали соломенные крыши Школы проникновения. Сразу же после школы открывалось довольно унылое зрелище: на возвышении, заросшем травой и кустарником, стояли разрушенные дома с развороченными крышами. Это и был Сар Лук. Тяжелая эпидемия опустошила деревню. Жители покинули ее и переселились в хижины на полях или же в шалаши, которые выстроили у края миира[3]. В августе 1948 года, после того как духи одобрили выбор нового места для деревни, Сар Лук был вновь отстроен за большой излучиной реки, на расстоянии километра от школы. Выйдя из нее, надо пройти большой участок, очищенный от кустарника, где трам[4] пасут лошадей начальника кантона и его помощника. Далее путь ведет через выстроенный администрацией мост из толстых бревен и бамбукового плетения, затем пересекает заросль бамбука и высокий строевой лес. По выходе из него сразу видна возрожденная к жизни деревня Сар Лук. Лес граничит с широким прямоугольным полем. Через него посередине пролегает дорога, от которой ответвляется тропа, ведущая к задам деревни: Сар Лук, зажатый между рекой и дорогой, повернут спиной к лесу. Чтобы разглядеть всю деревню, следует подняться чуть выше по течению Дак Кронга. Сар Лук, прилепившийся к утесу, спускается уступами по слегка покатому склону, резко обрывающемуся метрах в тридцати от большого ручья Дак Мэй. У слияния этого ручья с рекой берут питьевую воду. Низина, обильно орошаемая водой, покрыта садами. Над параллельными линиями высоких соломенных крыш высятся кроны деревьев, шесты и жертвенные столбы. Только хижина этнографа, стоящая особняком на выступе скалы, нарушает общий ансамбль. Дома мнонгаров поражают своей длиной — в Сар Луке есть два строения длиной почти сорок метров — и массивными крышами. Фактически только они одни и видны. По обе стороны гребня, поднимающегося на три или четыре метра, спускаются соломенные скаты, которые всего на шестьдесят сантиметров не достигают земли и скрывают, таким образом, большую часть бамбукового плетения стены. На коротких фасадах кровля закруглена. Вход представляет собой узкое низкое отверстие в переднем фасаде здания; небольшая плетеная арка из ратана[5]приподнимает низкую кровлю, освобождая проход. У стен хижины ютятся узенькие курятники, нечто вроде удлиненных дощатых или плотно сплетенных коробов, где куры не могут даже пошевелиться. Участок перед домом, отделяющий его от соседнего строения, обычно содержится в порядке: время от времени с него удаляют траву, а некоторые хозяева даже подметают его раз в день. В период ливней это подобие дворика превращается, конечно, в настоящую топь. Поблизости от некоторых жилищ куангов[6] возвышаются прямые стволы древовидного хлопчатника, покрытые шипами, с навершием из бамбука, украшенным скульптурной резьбой, — это старые столбы у места жертвоприношения буйволов. Некоторые еще более древние столбы вновь превратились в огромные, прекрасные деревья — живое напоминание о людях, которые их некогда поставили. Кое-где картииу дополняют огромные-иногда до двадцати метров — разукрашенные бамбуковые шесты, на которых покачиваются, колеблемые ветром, пальмовые подвески и другие украшения. Почти перед каждой дверью куанга стоит плетеный бамбуковый помост на очень коротких сваях — он также служит для торжественных жертвоприношений. Чаще всего во дворах можно увидеть строения на сваях, напоминающие полевые шалаши, и приземистые свинарники, огороженные невысоким частоколом. Несколько фруктовых деревьев — манговых или апельсиновых — и невысокие термитники оживляют дворы, по которым днем снуют люди, собаки, свиньи, куры… Буйволы появляются только вечером; когда юноши пригоняют их из леса и ставят на ночь в узкий загон. В Сар Луке есть и конюшни — начальник кантона и его помощник имеют по лошади. Конюшни представляют собой узкие, закрытые со всех сторон строения. Последнее необходимо, так как сильный запах лошади привлекает тигра. Страх перед этим хищником также заставляет жителей расчищать окрестности деревни от кустарника.Внутренний вид жилища
Внутри хижин царит полумрак, и требуется несколько секунд, чтобы глаз к нему привык и стал различать предметы. Перед нами обширное помещение, довольно пустое. Только в глубине его, в задней трети ширины хижины[7], тянется огромный настил — дощатые или плетеные нары. На них стоит ряд больших глиняных кувшинов, а над ними подвешены в сетках из ратана в один или два ряда янг дамы — маленькие сосуды без горлышка. Количество сосудов зависит, по-видимому, от достатка владельца дома. К этому помещению — вах (в дальнейшем мы будем называть его гостевой) — примыкают огромные чердаки для хранения риса, покоящиеся на четырех или шести крепких столбах. Они составляют продолжение двух рядов свай, поддерживающих балки кровли, параллельные гребню крыши. Каждый чердак занимает среднюю треть ширины хижины. За ним отведено место под нары, где спят хозяин и хозяйка дома, отгороженные от гостевой доской или грудой корзин, ящиков и пр., а перед ним находится нежилая часть помещения, где хранят посуду или, что значительно хуже, дрова. Последние обычно аккуратно уложены за высокими кольями, образующими нечто вроде коридора, по которому можно свободно передвигаться из одного конца жилища в другой. Чердачные помещения, за исключением тех, что находятся по краям этого огромного дома, расположены как бы попарно и, таким образом, имеют общую стенку. На уровне чердаков в стене фасада проделана наль — «личная» или «семейная» дверь. Пищу готовят внизу, под полом чердака, на очаге. Он состоит из трех цилиндров, сделанных из плотной земли термитника. Воздух в этих тесных помещениях пропитан дымом. Когда все обитательницы длинного дома стряпают, дым застилает помещения, не щадя и гостевой.План хих нама Бап Тяна а — свес крыши; b — стена; с — «изголовье лежанки» и полки, на которых стоят большие кувшины; d — нары (старый Крах слит у подвесного барабана); d1 — лежанка Бап Тяна, Анг Длинной и их детей, d2 — лежанка Тяна, Гро и их ребенка, d3 — небольшие нары, на которых лежит укрытое от солнца кормовое зерно; е — подвесной барабан; f — очаги; g — чердак; g1 — опорный столб чердака, над которым совершают помазание, призывая духов во чрево падди; h — двери; h1 — главный вход, дверь в «гостевую», h2 — «интимная», «семейная» дверь; i — курятники.
Ритуальные сооружения 1 — место под крышей, где подвешивают маленький алтарь; 2 — перегородка для кувшинов; 3 — дополнительные нары, которые устанавливаются только во время жертвоприношения буйвола; 4 — мачты для жертвоприношения, стоящие за ритуальной загородкой; 5 — обрядовая полка для даров; 6 — главный обрядовый помост под навесом; 61 — дополнительный обрядовый помост без навеса.
По случаю приема гостей или просто из-за холода в дополнительных очагах около нар иногда разводят большой огонь, от которого в свою очередь поднимаются клубы дыма. Каждый чердак принадлежит одной малой семье. Если дети еще маленькие, семья довольствуется одним чердачным помещением на четырех сваях и одним очагом. При наличии взрослых членов семьи помимо родителей, например замужней дочери или овдовевшей матери или сестры одного из супругов, чердачное помещение ставится на шести сваях и дает приют двум очагам: одним пользуется хозяйка помещения, вторым — ее близкие. Жилище каждой семьи называется хих нам (дом-чердак) в отличие от рота — всего дома, в который входят несколько хих намов. Каждая семья располагает, во-первых, вахом — вернее, его половиной, так как другая половина принадлежит соседу (единственной видимой границей между двумя квартирами являются два столба, расположенные против общей входной двери), во-вторых, налом, чем-то вроде «интимного»[8] помещения, в котором главное место занимает чердак, ограниченный с одной стороны коридором, а с другой — нарами, где спят и хранят вещи. Входом в эту часть дома служит «личная дверь», но ею же пользуются жители соседней «квартиры», владеющие второй половиной ваха. Дом редко, почти никогда не служит кровом для одной семьи. Обычно несколько семей, связанных родством или дружбой, вместе строят дом и живут в нем. Не удивительно, что его длина нередко достигает сорока метров: дом Бап Тяна и Крэнг-Джоонг, например, состоит из четырех чердачных помещений, дом Танга Сутулого — из пяти.
Хозяйство мнонгаров
В этой главе мы лишь в общих чертах расскажем о жизни пхи бреэ[9]. Ее различные стороны будут освещены на страницах этой книги и должны стать предметом детального изучения в специальном труде. Как и большинство протоиндокитайцев[10], мнонгары — полукочевые земледельцы. Они расчищают участок леса; сжигают сваленные деревья и на этом поле, удобренном, золой, сеют падди[11]. После снятия одного урожая (редко двух) поле забрасывают. В течение десяти-двадцати лет жителиселения обходят все принадлежащие общине участки и снова возвращаются к первому полю. Если оно оказывается Далеко от селения, весь поселок снимается с места. То же происходит, когда во время эпидемии умирает несколько человек. Рнголы — временно оставленные деревни — легко отличить по фруктовым деревьям и другим полезным растениям, например баклажанам, но наиболее верный их признак — ряды шестов — капока — в память о жертвоприношениях буйволов. Мнонгары искусно владеют ремеслами. Все мужчины умеют чинить орудия труда, и в любом селении всегда найдется два-три человека, которые по заказу других членов общины куют из привозных брусков железа сабли, резаки (куп-купы), пики, мотыги… Но самое большое искусство люди леса, как и большинство горцев, проявляют в плетении: мужчины плетут из бамбука и ратана ручные веялки различного вида, заплечные корзины и даже всевозможные сосуды, имеющие широкое применение. А женщины, на которых ложатся все заботы по домашнему хозяйству (обрушивание падди[12], приготовление пищи и пр.) и нетрудные полевые работы, кроме того, прекрасные ткачихи. Их руками создаются туники[13], пояса-передники, юбки, одеяла… Необходимые для них хлопчатник и индиго выращивают на заброшенных полях, а для окраски тесьмы и каймы, украшающих одежду, пользуются соком лесных растений. Торговля основана на сложной системе единиц обмена: каждый товар оценивают с помощью множества эквивалентов — кувшинов, свиней, юбок… Для более ценных товаров эквивалентом служит буйвол. Кроме того, в наши дни получила хождение европейская монета, так называемый индокитайский пиастр[14]. Торг всегда ведется в присутствии хотя бы одного из посредников, которые постоянно находятся при торговцах. Мнонгары разводят домашнюю птицу и свиней, а благодаря искусству своих женщин имеют ткани и накидки, на которые выменивают у своих соседей рисоводов — лаков из Ланг-Бианга и рламов[15] из приозерья — буйволов, необходимых для больших жертвоприношений. Для развития денежного обращения значительную роль играют сейчас рынки в Далате и местечке Бан-Ме-Тхуоте, куда вьетнамские и китайские торговцы привозят соль, импортные ткани, новые кувшины и пр. Распространению денег способствуют, кроме того, плантации и армия, а также администрация, которая не только оплачивает в пиастрах своих служащих (начальников кантонов, например) и временных рабочих, но — и это главное — требует уплаты налогов наличными. Чтобы закончить этот беглый обзор экономической жизни мнонгаров, отметим, что наряду с администрацией, учрежденной французами, жизнью деревни руководят по древней традиции три «священных человека леса и деревни»[16], на которых лежит обязанность распределять участий для обработки, возглавлять торжества и проводить все религиозные обряды, имеющие отношение к земле и рису. Отметим, наконец, что важное место занимает нджау — шаман, врачеватель. Его доходы ощутимо увеличиваются за счет советов больным.Одежда и украшения.
Одеваются мнонгары так же, как и другие протоиндокитайцы Вьетнама. Самая характерная часть их костюма — су троань (исследователи называют ее по-индийски, лангути, а народ радэ — кпин) — набедренная повязка в форме пояса-передника. Она представляет собой длинную полосу ткани, которую продевают между ног, а затем опоясывают вокруг талии, выпуская спереди украшенный конец. Су троань оставляет открытыми ноги и ягодицы. К этому одеянию обычно добавляют короткую рубашку без рукавов. Вечером же, собираясь побеседовать с соседями во дворе, мужчины для защиты от прохлады закрывают плечи широкой накидкой, которая днем служит для переноски за спиной маленьких детей, а ночью — одеялом. Женщины обертывают стан юбкой из синего полотнища на узеньком пояске, которая запахивается спереди. Иногда они ходят с обнаженной грудью, иногда в тунике с длинными рукавами. Все большее распространение получает привозная готовая одежда. Женщины охотно покупают юбки из черного коленкора и белые ситцевые блузки, но особый интерес к европейским костюмам проявляют мужчины: куртки, рубашки, пальто, плащи пользуются большим спросом, хотя брюки, а тем более шорты, не популярны. И женщины и мужчины закручивают волосы в пучок, но сейчас большинство молодых людей и мужчин среднего возраста, особенно бывших военных, коротко стригут волосы «по-европейски». В торжественных случаях мужчины охотно надевают на голову тюрбан из белой домотканой материи или, если они богаты, из привозного черного атласа. Чаще всего мужчины ходят с непокрытой головой. Впрочем, один европейский головной убор имеет здесь большой успех: это баскский берет, который носят предпочтительно наизнанку, чтобы все могли любоваться яркой фирменной этикеткой. Военная пилотка тоже встречается довольно часто. Банг Олень долго носил не без гордости (несколько комичной, на наш взгляд) великолепное офицерское кепи без галунов и без… козырька. Мнонгары обоего пола украшают себя множеством браслетов и ожерелий. Женщины носят на голове ожерелье из мелких жемчужин, имеющее форму диадемы, и втыкают в пучок большие шпильки различной формы. Деревянный гребень в оловянной оправе — одно из главных украшений их кавалеров в праздничные дни. Его дополняют двойным красным помпоном, нити которого переплетаются с волосами. В отверстие, проделанное в мочке уха, мужчины вставляют втулку из слоновой кости, а женщины — кружочки из легкого мягкого дерева. Чтобы эта легкая втулка держалась, надо очень точно вставить ее в отверстие мочки, которое легко растягивается. Постепенно втулки приходится заменять все большими. Потому-то у старух болтающиеся вялые мочки доходят почти до плеч, вызывая опасение, как бы огромные втулки не прорвали тонкую кожицу. В общине мои[17]вьетнамцев и европейцев больше всего поражают изуродованные зубы. Мнонгары, в частности, выбивают или спиливают до самых десен верхние резцы и затачивают в виде острия нижние. Все зубы покрывают блестящим черным лаком[18]. Портрет человека леса и горца оказался бы незаконченным, если бы мы не упомянули о трубке, корзине и ноже. Женщины курят трубки наравне с мужчинами. Кроме того, они жуют бамбуковую палочку, расщепленный конец которой вставляют в головку и чубук бамбуковой трубки, где он собирает весь табачный сок. Одну из таких палочек для чистки табачных отходов они постоянно носят воткнутой в волосы. Мужчина никогда не расстается с трубкой. Если она у него не во рту, то, значит, за поясом-передником или в пучке. В пучке же мужчины часто носят складной ножик из железа. Издали его можно принять за перо, и, если у его обладателя угловатое лицо, как, например, у Краха, раба[19] Бап Тяна, то воткнутый в волосы ножик придает ему вид индейца сиу. Жителей Верхнего плато трудно себе представить без заспинной корзины, которая держится на двух лямках из ратана, и ножа куп-куп. Его короткое и широкое лезвие вделано в бамбуковую рукоятку длиной метр. Утолщение корневища, в котором укреплено основание лезвия, изогнуто под прямым углом к нему, так что можно повесить куп-куп на плечо лезвием вверх и он будет держаться. Все же при ходьбе приходится придерживать его за кончик рукоятки.Родственные связи
Мы не собираемся развивать здесь эту довольно сложную тему: ей посвящена специальная работа[20]. Удовлетворимся только некоторыми указаниями, необходимыми для понимания событий и поведения людей, описываемых в этой книге. В основе семьи лежит мпоол — т. е. клан[21]. Мпоол — совокупность людей, считающих себя потомками общего предка по материнской линии. Название клана и имущество семьи передаются детям не от отца, а от матери. Таким образом, например, если Рджэ составляют один клан, это значит, что его членом была их мать, а не отец. Члены одного и того же мпоола не могут вступать ни в брачные, ни в половые связи друг с другом. Они считаются как бы братьями и сестрами, если принадлежат к одному поколению, родителями и детьми или тетками и дядьями и племянниками — если принадлежат к двум поколениям, бабками и дедами и внуками, если принадлежат к двум поколениям, разделенным третьим. И как бы ни была далека первая общая праматерь, ее безусловно можно выявить, если проследить генеалогическую линию. Два лица, которые с нашей точки зрения не являются даже кузенами, у мнонгаров называют друг друга «братом» и «сестрой» или же «матерью» и «сыном» и т. п.Имена
Согласно обычаю, за именем женатого мужчины следует имя его жены, например: Крэнг-Джоонг (т. е. Крэнг муж Джоонг; наоборот, жену называют Джоонг-Крэнг), Банг-Анг, Тоонг-Бинг, Чар-Риенг, Тоонг-Джи-енг… часто мужчин называют по имени их старшего ребенка, ставя перед ним слово бап — «отец». Следовательно, Бап Тян значит «отец Тяна». Если два брата поддерживают друг друга, составляя как бы одно целое, если им вместе улыбнулась удача, их имена соединяют, образуя нечто вроде бинома: Танг-Тру (речь идет здесь о Бап Тяне и его брате — начальнике кантона), Нгкой-Банг (с нашей точки зрения они просто двоюродные братья) и т. д.[22]. К именам многих мужчин и женщин добавляют прозвища, которыми их наградили в детстве: Кронг Толстый Пуп и его жена Анг Слюнявая, Джоонг Грыжа, Банг Олень и т. д.«Глиняный кувшин»
В жизни мнонгаров и прочих протоиндокитайцев значительную роль играет, как мы это увидим в ходе повествования, глиняный кувшин. Мы иногда называем его содержимое спиртным, но это некое поэтическое преувеличение: рнэм — всего только рисовое пиво, которое никоим образом не может сравниться ни с водкой, ни даже с нашими винами и аперитивами. Сладкий растительный сок — тёт, получающийся в результате брожения настоя рисовой муки и отрубей, помещают в герметически закрытый глиняный кувшин — янг, где он бродит несколько дней. Кувшин открывают незадолго до употребления напитка и, если предстоит жертвоприношение, снимают немного сока для своеобразного миропомазания, затем закладывают в сосуд листья или траву прохладник, чтобы удержать отруби на дне, и наполняют кувшин водой. Вливают от одного до нескольких десятков литров воды, в зависимости от высоты кувшина. Теперь рнэм готов, но, прежде чем распить, его освящают: под чтение священных стихов в сосуд вставляют трубочку — гут — и сбрызгивают на землю несколько капель влаги. Пьют через трубочку, нижний конец которой почти касается дна кувшина: проходя через перебродившую гущу, жидкость насыщается алкоголем. Каждый, кто пьет, высасывает из кувшина две порции рнэма (порция равна содержимому гравированной узорчатой трубки, рога буйвола или церемониального стакана), а помощник распорядителя, стоящий по другую сторону кувшина, доливает его таким же количеством воды. Таким образом, по мере того как рнэм отпивают, он теряет свою крепость и через несколько часов превращается в довольно безобидный напиток. Читатель, у которого хватит мужества дочитать книгу, сочтет, пожалуй, мнонгаров отъявленными пьяницами. В таком случае мы ему скромно заметим, что в книге описаны в основном праздники. Насколько мне известно, «кутнуть» на свадьбе или выпить на поминках любят не только «люди леса», а рнэм — их единственный крепкий напиток — содержит меньше алкоголя, чем любой наш аперитив, да и случаи выпить бывают у них реже, нежели у нас. Глиняный кувшин распечатывают только в честь духов и заезжего гостя. Мнонгары не станут употреблять алкогольный напиток только из отвращения к воде. У них нет ничего похожего на наши обычаи, которым цивилизованные современники отдают дань по нескольку раз в день, прикладываясь за каждым обедом к вину и аперитивам, пропуская «глоточек белого винца», «виски, да покрепче», «ликерчик после кофе», чтобы «оно легче прошло». Здесь не напиваются допьяна и вообще не пьют без религиозного повода.2 Женитьба Бап Тяна Обменное жертвоприношение[23] буйвола
Окутанный холодным утренним туманом Сар Лук проснулся под глухой аккомпанемент ритмичного стука пестов. Во всех дворах женщины обрушивали дневную порцию падди. Они стояли по двое или по трое вокруг ступок и с непрерывным грохотом поднимали и опускали вертикально песты. Время от времени они останавливались, чтобы провеять зерно. Одна из женщин пересыпала содержимое ступы в продолговатую ручную веялку с мелкими отверстиями и резко встряхивала ее из стороны в сторону в горизонтальной плоскости, ускоряя таким образом отделение зерна от шелухи. Затем зерно несколько раз подбрасывали кверху, чтобы отлетела полова. Частично очищенное падди засыпали обратно в ступу, и все начиналось сначала. Операция повторялась до тех пор, пока рис не становился белым. Тем временем мужчины, вооружившись вениками из метелок рхоонга (зерновая культура), наводили в хижинах чистоту. Бап Тян поручил уборку старшему сыну и старому Краху, сам же занялся другим делом, а затем закурил трубку. Сегодня он, Танг-Анг из клана Рджэ, известный во всей стране мнонгаров как отец Тяна (Бап Тян), более чем когда-либо имел основание быть довольным собой: через несколько дней он заколет двух больших буйволов, и тогда число принесенных им за свою жизнь жертв дойдет до двадцати. Из зарослей доставят гигантский бамбук рла и через пять дней установят его по случаю там боха, обменной жертвы, которую принесут Бап Тян и прежний начальник кантона Ндех из Идут Лиенг Крака, чтобы поднять свой престиж и торжественно закрепить ритуальный союз, основанный на старой дружбе. Бап Тян уверяет, что ему сто лет. Я же не дал бы ему больше пятидесяти пяти, максимум шестидесяти. Этот маленький, сухонький старичок с морщинистым лицом под высоким лбом, увенчанным седеющими волосами, собранными в пучок, — самая важная особа в долине. Хотя он не так уж богат (в рядах его больших кувшинов еще есть пустые места, и мне даже сказали по секрету, что он задолжал шесть буйволиных голов), он сумел добиться того, что престиж его из года в год возрастает, и теперь его семья окружена почетом и уважением. Во времена ранней молодости Бап Тяна, в период первых исследовательских экспедиций в этот район, Сар Лук был лишь жалким селением из двух лачуг. Танг еще при жизни отца взял в свои руки судьбу всей семьи. Он не имел кувшинов и буйволов, но обладал большим упорством и крестьянской сметкой. Он рано проявил себя не только хорошим земледельцем, но и прекрасным ходатаем, и люди часто прибегали к его помощи при продаже ценного имущества, судебных процессах, заключении брачных союзов и поручительствах. Женитьба на прекрасной Джанг из клана Бон Джранг не ввела его в богатую семью, но у молодой жены были те два главных качества, которые у мнонгаров служат залогом благополучия: решительность и умение ткать. Джанг родила троих детей, из которых выжили двое: Тян, родившийся, очевидно, в 1921 году, и Анг Слюнявая, года на четыре моложе его. После смерти жены Бап Тян не только сохранил хорошие отношения со своими свояченицами, но даже уговорил их присматривать за его детьми, за что те отказались от части наследства в пользу теток. Тян не долго оставался вдовцом, он женился на Анг Длинной, дочери шаманки из Пхи Ко. Второй брак связал его с кланом Нтэр, основным владельцем земли в селении Пхи Ко, где он прожил несколько лет в семье своей новой жены. Анг Длинная подарила Бап Тяну пятерых детей, из которых выжили только трое: Джанг (ей теперь было лет тринадцать или четырнадцать), Чонг Толстопузый (пяти лет) и Дыр (двух лет). Ban Тяну удалось добиться того, что его старшая сестра Джоонг Врачевательница жила в его доме и делила с ним гостевую. Правда, она отказалась последовать за братом в Пхи Ко. Джоонг три раза была замужем (она дважды овдовела). Бап Тян усилил свое влияние на старшую сестру, потребовав, чтобы один из ее сыновей, Кронг Толстый Пуп, женился на его дочери Анг Слюнявой. Со своей стороны Джоонг Врачевательница, очень властная мать, чтобы быть уверенной, что один из ее сыновей будет постоянно при ней, заставила Тонга жениться на дочери рабыни Джиенг из клана Дак Тят, и та привела с собой мать и брата, Кронга Пузыря. Постепенно Бап Тян объединил в своем доме «чердаки» своей старшей сестры, ее сына и своей младшей сестры. Единственный человек в Сар Луке, который может соперничать с Бап Тяном как по твердости характера, так и по социальному положению, — это брат нашего героя Тру-Нгэ, начальник кантона. Тру моложе Бап Тяна на десять лет и фактически воспитан им. Ему он обязан своим положением. В двадцатые годы французы набирали мнонгаров в отряды самообороны, чтобы обеспечить порядок в долине Кронг Кно. Выбор пал на Бап Тяна, но так как он был обременен семейством, а главное — не хотел служить у победителей, о которых ничего не было известно, он предложил вместо себя брата, в то время еще совсем молодого человека. Тру боялся уезжать из родной деревни к прангам (французам), но был вынужден повиноваться, как и в предыдущем году, когда Бап Тян женил его на Нгэ, единственной дочери из богатой семьи. Тру научился владеть удивительным оружием европейцев, которые его кормили, одевали и учили. Он надолго отошел от жизни своей деревни, где его брат из года в год приобретал все большее влияние. В 1943 году Тру был назначен начальником кантона в верховьях Кронг Кно. Это была высшая административная должность, на которую до 1949 года[24] мог рассчитывать мнонгар. Отныне Тру ни в Чем не уступал своему старшему брату. Говоря о выдающихся людях клана Рджэ, нельзя не упомянуть Кронг-Бинга по прозвищу Кронг Коротышка. Это маленький, худой, слегка сутулый человек с тонким хищным лицом. В его взгляде светятся ум и хитрость. Если дело или праздник приводит его к кувшину, вокруг тотчас же собирается толпа, чтобы послушать этого неистощимого рассказчика и несравненного певца. Сидя с поджатыми ногами на табурете, он скороговоркой и нараспев ведет свою речь, прерываемую приступами астматического кашля. Даже рассказывая о чем-либо серьезном, Кронг-Бинг умеет вовремя вставить смешное словцо. Он законодатель мод, и в то же время его побаиваются. Кронг Коротышка — «брат» (мы бы сказали кузен) Бап Тяна и Тру, уроженец Сар Лука, но живет в Идут Лиенг Краке, куда последовал за своей второй женой Бинг из клана Бон Джранг. Дети их умерли, едва появившись на свет, но Кронг Коротышка воспитал детей Бинг от первого брака. Глава клана Рджэ в Сар Луке — Танг-Анг (или Танг-Тру) по прозвищу Бап Тян является главным «священным человеком» этой деревни. Два других «священных человека» — муж его старшей сестры Крэнг-Джоонг и Банг-Джиенг Беременный, друг, совершивший обменные жертвоприношения буйволов с его двумя братьями — Тру и Кронг-Бингом. Тру — начальник кантона, а Кронг-Бинг был в свое время его помощником. Кронг-Бинг и Бап Тян слывут хорошими судьями, и администрация привлечет обоих «братьев» в трибунал Озерной области, когда он будет расширен. Нынешний помощник начальника кантона Боонг-Манг, женатый на представительнице клана Рджэ, имеет в своем распоряжении посыльных: Тяна, сына Танг-Анга, Быр-Анга, племянника нашего героя со стороны матери, и Банга Оленя, «священного человека» Пхи Ко — младшего брата его жены. Помощником старосты деревни Бон Ртяэ (подчиненной в административном отношении Сар Луку и Панг Донгу) является Кранг-Дрым, старший сын Джоонг-Крэнг, сестры Бап Тяна. Перечисленные нами должности учреждены колонизаторами. Единственная традиционная должность — это должность «священного человека», но какой вес может Иметь тьро вэр в убогой деревушке? Только принесение буйволов в жертву дает человеку влияние и является явным доказательством того, что он стал куангом. Особенно высоко поднимает престиж мнонгара там бох — обменное жертвоприношение. Его совершают два человека, не уступающие друг другу по положению в обществе, которые становятся после этого джооками, друзьями, союзниками, связанными клятвой. Чем больше у мнонгара таких связей, тем выше его авторитет. Для Бап Тяна наличие целого сонма родственников, занимающих высокие административные должности, далеко не маловажно: это еще больше увеличивает его личный авторитет. Отношения Бап Тяна с этими лицами закреплены тем, что все они еще до того, как достигли высокого общественного положения, предложили ему обменяться жертвами.* * *
Престиж не приобретается раз и навсегда. Его надо поддерживать и из года в год укреплять новыми жертвоприношениями буйволов, а если возможно, то и новыми союзами. Поскольку Бап Тян очень симпатизировал Ндэху, бывшему начальнику кантона, столь же значительному куангу, что и он, то предложил ему совершить обменное жертвоприношение. После некоторых требуемых приличием колебаний тот согласился. Тогда Бап Тян попросил своего шурина Боонг-Манга Помощника быть его посредником — ндрань[25]. Этот здоровенный высокий парень хорошо говорит и умеет найти выход из любого трудного положения — одним словом, будто создан для того, чтобы выполнять функции свидетеля и распорядителя церемонии, а это необходимо для посредника. Его репутация в этой области не оставляет желать лучшего, и сам Крэнг-Джоонг уже обращался к нему во время своего последнего обменного жертвоприношения. Так как урожай предыдущего года был хорошим, Ндэх и Бап Тян сговорились устроить там бок до начала жатвы. Они не изменили своих планов, даже когда на Сар Лук обрушилась страшная эпидемия, заставившая жителей покинуть деревню и несколько месяцев спустя отстроить ее на новом месте. Джоонг — шурин Бап Тяна и его ближайший сосед — опередил его. Через месяц после создания нового Сар Лука и на следующий день после того, как я в нем обосновался, Джоонг совершил заклание двух буйволов, которых его джоок — Чонг-Енг, староста Сар Лука, предложил ему в обмен на двух буйволов, полученных двумя днями раньше. По этому поводу был устроен великолепный праздник. Ндэх и Бап Тян решили не отставать. Десять дней спустя, 3 октября, Бап Тян выбрал себе рноомов — прислужницу и прислужника при жертвоприношении — и ознаменовал их приход в его дом тем, что зарезал курицу и раскупорил кувшин со спиртным. В качестве прислужницы при жертвоприношении он избрал Длонг Чернуху, дочь Енг Сумасбродки, т. е «сестру» (кузину) своей жены. Уж она-то сумеет как следует все состряпать, приготовить рисовое пиво, украсить цветными нитями некоторые детали ритуального убранства и собрать топливо! Прислужник должен быть мастером на все руки: он изготовляет все предметы и украшения, необходимые при жертвоприношении, а для этого надо уметь вытачивать, лепить, красить, он же делает все плетения с обязательным черным узором по светлому фону, заботится об инструментах, а если нужно, даже выковывает их. Чтобы обеспечить полный успех своего праздника, Бап Тян отправился в Бон Кханг и нанял там Крэнга Заику. Этот парень лет тридцати из-за своего речевого дефекта — он ни слова не может произнести как следует — кажется придурковатым, но у него золотые руки. За что бы он ни взялся — будь то резьба по дереву, тонкое плетение или кузнечное дело, — работа у него спорится. Кроме того, Крэнг Заика умеет поднять настроение на празднике. Он весельчак, всегда в хорошем настроении, и даже самые глупые насмешки над его недостатком не могут вывести его из себя. Лишенный возможности изъясняться словами, он обладает поразительным талантом передавать жестами целые истории и, хотя не может принимать участие в спорах, умеет постоять за себя. В вечер, намеченный для помазания рноомов, Бап Тян отправился в Ндут Лиенг Крак, чтобы сообщить об этом событии своему будущему джооку и сговориться с ним о дне их двойного жертвоприношения. Но это не было его единственной целью — на самом деле Бап Тян хотел прежде всего осуществить давно задуманный план, который должен был способствовать расширению его семьи, а тем самым и его влияния, — хотел подготовить брак своей дочери Джанг с пасынком своего «брата» Кронг-Бинга. Это предприятие, казалось бы, самое обычное, должно было разбить надежды младшего брата Бап Тяна — начальника кантона Тру — и в случае удачи нанести ему непоправимый удар. Неужели старик мог быть в этом заинтересован? Трудно сказать. Во всяком случае, он твердо стремился осуществить свой жестокий замысел. Бап Тян всегда был хорошим отцом. Он сделал все, чтобы удержать около себя детей от первого брака, хотя по обычаю их полагалось оставить на попечение родственников первой жены. Теперь же он больше всего хотел обеспечить будущее Джанг, старшей из его детей от брака с Анг Длинной, а для этого считал нужным выдать ее замуж за Сраэ, сына от первого брака Кронг-Бинга. Этот семнадцатилетний юноша был одним из немногих мнонгаров, учившихся в Бан-Ме-Тхуоте. После окончания школы он мог получить административную должность, а это являлось верным источником регулярных доходов. К тому же Сраэ принадлежал к зажиточной семье, что тоже имело большое значение. Между тем несколько месяцев назад Тру согласился, чтобы Сраэ стал его зятем. Молодой человек чувствовал большую склонность к дочери Тру — Джанг Бибу — и решил жениться на ней. О своих намерениях он рассказал отчиму — Кронгу Коротышке. Тот счел дело вполне подходящим, и они вместе направились в Сар Лук, чтобы нащупать почву. Тру оказал им самый лучший прием. Он и мечтать не мог о более подходящем муже для своей приемной дочери. Ведь Сраэ был учеником, а значит, впоследствии мог стать его преемником, поскольку администрация намеревалась впредь назначать на пост начальника кантона только тех, кто умеет читать и писать. А пока что зять мог служить у него секретарем. Итак, Тру дал согласие, но оставалось сделать официальное предложение, послать сватов, обменяться подарками. Впрочем, спешить было некуда, ведь Сраэ еще учился в Бан-Ме-Тхуоте. Нетрудно догадаться, в какое неловкое положение поступок Бап Тяна поставил Кронг-Бинга. Правда, тот был всего-навсего отцом, да к тому же еще приемным, и надо было заручиться согласием матери жениха и его дяди по материнской линии[26]. Тут Бап Тян не сомневался в успехе: Бинг принадлежала к клану Бон Джранг, в который входила первая жена Бап Тяна, а значит, и его дети от первого. брака: Тян и Анг Слюнявая. Бап Тян несомненно напомнил Кронг Бингу и его брату Кранг-Джиенгу, что он уже один раз обменивался магическим падди[27] с кланом Бон Джранг и что он всегда поддерживал хорошие отношения с семьей своей первой жены. Не забыл он, конечно, упомянуть и о том, что Сраэ, женившись на Джанг, найдет брата и сестру по клану в семье своей жены. Под конец благодаря своему юридическому складу ума он, очевидно, без труда опрокинул возражения, которые могли возникнуть в связи с прежней договоренностью с Тру. Ведь она не могла приниматься в расчет, поскольку не была закреплена ритуальным актом. Три дня спустя Ндэх глубокой ночью привел Кронга Коротышку, Бинга, Сраэ и представителей клана Бон Джранг из Ндута к Боонг-Мангу и, передавая ему обручальный браслет, попросил выступить в роли посредника. Боонг Помощник направился к Бап Тяну и по всем правилам попросил руки его дочери. Конечно, предложение было принято. Тогда Боонг созвал гостей, и они тотчас же принесли традиционные подарки: ожерелье, белую курицу и две динг па (бамбуковые трубочки с выжженными узорами, наполненные смесью из бамбуковых побегов и копченой буйволовой кожи). Бап Тян раскупорил кувшин и зарезал курицу, чтобы помазать кровью лбы обрученных. Все это было сделано быстро и в величайшем секрете. Никому не было сказано ни слова. На следующее утро мне объяснили, что вся деревня спала и никого не решились тревожить. К моему удивлению (я в то время ничего не знал о потайной стороне этого дела), Бап Тян особенно старался уверить меня в том, что Тру спал как убитый и что его никак не могли добудиться. Однако легко было заметить, что Тру в ярости и что он не присутствовал ни на одной из церемоний у Бап Тяна, состоявшихся в конце дня, хотя и не думал спать в это время. Бап Тян, следуя обычаям, передал подарки клану Бон Джранг, а затем подарил своему другу Ндэху «рис, возвещающий урожай». Тру провел целый день в своем доме и только к вечеру показался во дворе, даже и не пытаясь скрыть свое плохое настроение. Через день, 8 октября, в Сар Луке состоялся «праздник столба падди»[28] (ньыт идах): по этому случаю каждый «чердак» под предводительством трех «священных людей» поочередно совершил жертвоприношение и помазание. Начальство и остальные куанги, которых каждый спешил пригласить, обошли все чердаки. Крэнг-Джоонг сослался на головную боль (уж не дипломатическая ли это была болезнь?) и послал вместо себя своего зятя Кронга Толстого Пупа. Бап Тян отправил к Банг-Джиенгу Беременному, другу Тру, связанному с тем клятвой, своего сына. А вот к людям из клана Бон Джранг Бап Тян явился собственной персоной, так как это была семья его первой жены; а теперь и будущего зятя. Когда спустилась ночь и все обряды были закончены, Бап Тян спокойно уселся и начал потягивать напиток из кувшина. Неожиданно появился Тру, явно взвинченный всем, что он выпил в течение дня. Он сразу дал волю своей ярости, Бап Тян ему сердито ответил, не вставая с места, и «братья, вышедшие из одного чрева», два самых влиятельных лица в Сар Луке, начали браниться. Только один человек в деревне мог противопоставить себя начальнику кантона — Бап Тян, и только один решался возражать Бап Тяну — Тру. В этот вечер они злобно поносили друг друга. Вся в слезах вошла Анг Слюнявая и попыталась успокоить отца и дядю. Но что она могла сделать? Только отчаянно реветь между обоими куангами. На крики спорящих прибежала Джанг и тоже принялась тихонечко плакать рядом со своей сводной сестрой. После некоторого затишья Тру выкрикнул своему старшему брату дерзость. Того охватила ярость, и он зарычал от обиды. Обе дочери обняли его, умоляя успокоиться. В конце концов си запел:* * *
Жизнь в деревне вернулась в свою обычную колею, лишь в доме у Бап Тяна кипела лихорадочная работа. Особенно много дела было у рноома, хотя Тян, Сраэ и особенно старый Крах — великолепный скульптор — старались ему помочь. Прежде всего надо было из толстых плетений бамбука изготовить нары (наподобие тех, что имеются в глубине дома), которые будут тянуться вдоль стены главного фасада от двери для гостей до второго опорного столба чердака. Снаружи следовало построить помост нанг рэнг, служащий продолжением крыльца семейной двери (крыльцо гостевого входа было сделано для там боха Крэнг-Джоонга и оставалось только переделать над ним навес). Нужно было также найти красивое дерево, вырубить из него куп-купом доски и разукрасить их геометрическими фигурами и стилизованными изображениями бытовых сцен. Две самые большие доски поставят вдоль нар, одну подвесят так, чтобы гости складывали на нее одеяла, другую, поменьше, прикрепят к краю крыши, на ней будут лежать куп-купы. Из тонких досок соорудят маленький алтарь — ндрэнг янг, который подвесят под крышей в глубине дома, и обрядовую перегородку. Ее центральный зубец с резной верхушкой украшен двумя крошечными рогами и длинным стволом бамбука, обрамленным двумя пальмовыми листьями. Этот зубец воспроизводит в миниатюре жертвенный столб, к которому привязывают перед закланием буйвола. Бап Тян собирался принести в жертву двух буйволов, поэтому надо было воздвигнуть два столба: для этого верхушки двух совершенно прямых стволов тутового дерева украшают резьбой и втыкают в них длинные бамбуковые мачты с прикрепленной к ним маленькой хижиной (домом Янг Ба, духа риса). К ним же прикрепляют пальмовые листья, с которых свисает целая система деревянных дощечек, издающих на ветру звонкое постукивание. Эти столбы устанавливают примерно на расстоянии метра от края крыши, между двумя помостами, вплотную к прочной перегородке, которая не дает буйволам ходить вокруг столба. Кро^е того, между столбами и главным помостом строят ритуальную площадку, состоящую из узкой платформы, которая покоится на четырех сваях примерно двухметровой вышины. Их верхушки расщеплены и свисают султаном вниз. Когда все будет готово, останется только отправиться в лес за главной жертвенной мачтой.* * *
Если путешественник, приближаясь к деревне мнонгаров, видит издали высоко над крышами две или три огромные мачты как бы с руками из пальм, он уже знает, что это деревня куанга и что еще совсем недавно два или три ее жителя устроили грандиозное жертвоприношение буйвола. Поиски, порубка и доставка дерева гигантского бамбука, составляющего важнейшую часть ритуального оформления, — ответственный шаг, который требует больших предосторожностей магического характера. На поиски такого гигантского бамбука — рла — мы и отправились 22 октября 1948 года. Ндрани Бап Тяна — Боонг-Майг Помощник, который руководил там бохом, надел в то утро красивую пурпурную тунику и для большей элегантности взял маленький куп-куп — рлам — с изогнутым кончиком лезвия. Мы собрались у Бап Тяна. Перед самым уходом, прежде чем переступить порог, Боонг Помощник бросил на улицу несколько пригоршней золы из очага, приговаривая:* * *
После полудня у Бап Тяна наводили чистоту. Прислужник при жертвоприношении поднялся на чердак, чтобы наполнить корзины падди. Рядом, в гостевой, Крэнг-Джоонг отливал ножные браслеты для своей дочери. Недавно в Сар Луке побывал опытный литейщик Сиенг-Анг из Нёнг Браха, и после этого вседевушки пристрастились к таким украшениям. Правда, с непривычки они натирали себе щиколотки, и приходилось подкладывать листья. К внутренней перегородке дома Бап Тяна были привязаны два кувшина, самый большой — к центральному резному зубцу. Их открыли и наполнили водой. У большего кувшина поставили маленькую корзинку с меанд-ровым узором, на три четверти наполненную очищенным рисом. На очаге варилось крутое яйцо. Бап Тян и Боонг Помощник сели на корточки перед одним из кувшинов, рядом положили курицу и поставили домодельную пиалу с пивной бардой. Хозяин передал курицу и трубочку своему посреднику и поцеловал ему руку, тот ответил тем же, воткнул трубочку в кувшин и вознес моление:* * *
В семь часов вечера Крэнг-Джоонг в свою очередь откупорил кувшин: он поднес Бап Тяну, своему соседу и шурину, «напиток в благодарность за «рис приглашения»». Крэнг поставил пиалу со спиртным на перекладину, к которой были подвешены кувшины. Сидя на корточках перед пиалой и не спуская глаз со стены, он произнес моление, которое Бап Тян только что читал перед алтарем. Затем он подошел к откупоренному кувшину, около которого стояла разукрашенная плетеная корзинка с «рисом приглашения». Крэнг передал шурину трубочку и щепотку пивной барды, и они поцеловали друг другу руки. Бап Тян вставил трубочку в кувшин с напитком, Кроонг и Бап Тян совершили помазание пивной бардой, первый — коробки с рисом, второй — земли. В это время оба вознесли моление:23 октября Наступила очередь Тру поднести спиртное в ответ на «рис приглашения», полученный от старшего брата. Пока мы пили из маленького кувшина без горлышка, кули — трам — отливал ножные браслеты для дочери Тру. В четверть десятого вечера в деревню забежала обезумевшая лань со всем своим выводком. Мне удалось ее пристрелить, когда она пыталась переплыть реку. Теперь вся деревня была обеспечена мясом. Сраэ повел купать двух буйволов, которые предназначались джооку. Крах и Крэнг Заика занялись украшением гигантского бамбука. А Длонг Чернуха, прислужница при обряде жертвоприношения, и дочь начальника кантона у излучины, где берут воду, мыли волосы «мнонгским шампунем»; водой, в которой промывали рис. Бап Тян сам пошел приглашать учителя. По возвращении из школы, где ему несомненно поднесли кувшин спиртного, старик задумался над тем, как бы ему отвести дурные последствйя нападения тигра. Обычное изгнание злых духов его не удовлетворяло, он обязательно хотел произвести какое-нибудь особенно могущественное заклинание. Для этого обряда требовался цыпленок, кувшин со спиртным, пустой янг дам, два гонга (их изображали два кружочка, вырезанные из тыквы), несколько кусочков угля, а также пара слоновых бивней и рог носорога (выточенных из дерева, длиной два-три сантиметра). Кроме того, нужна была ручка от куп-купа, бывшего в употреблении, и колено бамбука, в котором варили лесные овощи. Его наполнили золой. Кувшин со спиртным подвесили к малой внутренней перекладине, Тян и Сраэ присели перед ней на корточки. Бап Тян, стоя напротив молодых людей, стал водить над их головами упомянутыми ритуальными предметами и бамбуковым коленом с золой, в которое вдел ручку от куп-купа. Перечислив то, что он принес, он заявил:
24 октября С половины шестого утра у Бап Тяна бил барабан и звучал гонг — синг: это будили духов, чтобы они были готовы к празднику. Крах и Крэнг Заика заканчивали украшение жертвенных столбов: рноом вырезал на верхушке мачты — Капоки — стилизованного человечка, сидящего на корточках, а старый раб вытачивал из дощечек две пары «пчелиных крыльев», которые увенчают фигурку. Крылья представляли собой две полукруглые планочки на тонкой перекладине. Заика дополнил эту часть украшения вырезанными из мягкого дерева четырьмя горлинками натуральной величины, которых завтра прикрепят к «пчелиным крыльям». Наконец, около половины одиннадцатого Бап Тян тронулся в путь. Он принял все меры предосторожности. Перед выходом из хижины кинул во двор несколько пригоршней золы, приговаривая:
25 октября Сегодня ждали приглашенных Бап Тяна. С семи часов утра его посредник Боонг Помощник начал совершать магический обряд, который защитит дом куанга, где соберется много жителей других деревень. Боонг все делал сам. Вооружившись мотыгой, он выкопал у главной двери вдоль порога продолговатую яму и заложил в нее пару щипцов, мелкие ракушки, клубни магических растений (прохладника и рлоопа) и черепки мисок. Работая мотыгой, он произносил заклинание:
26 октября. Как и в предыдущие дни, деревня пробудилась рано утром от звуков барабана, в который били у Бап Тяна. Еще до рассвета юноши вышли из дома и принялись хлопотать вокруг буйволов, которых они потом отведут к партнеру Бап Тяна. Юноши только передавали предметы украшения Краху и Сраэ — они убирали одного буйвола — и Тяну с рноомом — они хлопотали вокруг второго. По существу украшали только голову жертвы. Прежде всего в рога вставили две трубки из гигантского бамбука с расщепленным наподобие султана концом. На рога, образующие круг, наложили тройной обруч из толстого ратана. Затем рога, обруч и трубки, увенчанные султаном, обернули длинными полосками, нарезан-ними из коричневой коры лианы. От основания одного рога полосу протянули через весь круг к основанию другого рога, от него — через лоб животного, затем обернули у основания первый рог, возвратились ко второму и повторили все движения в обратном порядке. Эта процедура производилась до тех пор, пока лоб животного не скрылся под полосами лиан. На буйвола словно надели каску, обрамленную сверху широким нимбом. К нему прикрепили дощечку с отогнутыми краями, расписанную мотивами «листьев сра». У краев дощечки в полосы вдели большие листья триа, которые наподобие конских хвостов ниспадали до земли. (Иногда в трубки вставляют листья пальмы сра или длинные гибкие стебли толстого ратана, стесанные посередине и украшенные разноцветными нитями и белыми, подрезанными на особый лад перьями.) Тян и его рноом на украшение своего буйвола потратили в общем двадцать минут. На обоих буйволов надели веревочные постромки, повод у ноздрей сдвоили и завязали, а узел продели через носовое кольцо. На рога накинули толстую веревку и завязали ее узлом. Работали с волнением. Четыре главных действующих лица поминутно требовали то нож, то полосу ратана, один ругал вовсю парней, которые пришли помогать, другой бранил буйволов. Бап Тян, очень раздраженный, пытался давать советы рноому, но тот отказывался их выполнять. Все торопились, суетились, кричали в предрассветном тумане, поднимавшемся над рекой, которая шумела внизу под обрывом. Хозяин дома торопил людей: надо было выйти до того, как взойдет солнце и принесет с собой жару. Наконец, в пять минут восьмого оба буйвола, которых на поводе вели юноши, величавой поступью тронулись в путь. Над их головами высились великолепные уборы из растений. Оттого, что животных тянули за повод, продетый в ноздри, уборы откидывались назад. Открывал шествие прислужник при жертвоприношении. Для защиты кортежа он дул в листья рхоонга. Если, несмотря на эту предосторожность, косуля все же взревет, шествие остановится и выждет, пока животное замолчит. За буйволами шли человек десять молодых людей. После того как мы вместе с жертвами прибудем в Идут Лиенг Крак, нам будет запрещено ложиться спать, чтобы душа-буйвол уснувшего человека не подверглась нападению души-буйвола жителя другой деревни. В Сар Луке Боонг-Манг заходил в каждый дом и просил людей поторапливаться. Затем он приказал Бап Тяну выходить, но сразу вышли только гости. Жители Сар Лука еще не были готовы: им пришлось сегодня не только упаковать свой багаж, т. е. достать лучшие наряды и уложить их в заплечные корзины, но, главное, прибрать в домах, сварить завтрак, одеть детей, которых, конечно, никогда нет на месте, когда они нужны. В момент выхода кто-нибудь обязательно обнаруживает, что забыл взять что-то из одежды или что исчез его ребенок. Наконец вышли, но тут новое непредвиденное обстоятельство заставило кого-то вернуться. Таким образом, жители деревни вышли не все вместе, а небольшими партиями. Во главе шествовал посредник. Выйдя из Сар Лука, он перед первым мостом сорвал короткую ветку рхоонга и дунул на нее, чтобы отогнать дурные предзнаменования, которые могут встретиться в пути. Он обмотал ветку стеблями травы и закинул в чащу леса. Хотя тропа была широкая, мы шли гуськом, и наша цепочка очень растянулась. Через двадцать минут Боонг решил сделать длительную остановку, чтобы отстающие догнали нас и шеренга из шестидесяти пяти человек подтянулась. Солнце, к счастью, приняло участие в походе и оживило наше почти карнавальное шествие. Жалея свои лучшие наряды, люди сложили их в заплечные корзины — несли их женщины, — а на себя натянули что попало: мнонгскую и вьетнамскую домотканую одежду, европейскую привозную, но ни на одном человеке не было полного костюма. Получилось странное яркое смешение, в котором был даже зонтик. Он принадлежал Манг-Сиру Слоновая Кость, который вырядился чуть ли не уродливее всех. Как и все Тили из Бон Джа, он предпочитал импортную одежду: на нем были тян киан (вьетнамские штаны), европейские рубашка и куртка, на голове баскский берет (внутренний кожаный ободок его он вывернул наружу). На плечи он накинул наподобие шейного платка полотенце. Все было покрыто неописуемой грязью, что для мнонгаров редкость. Можно только представить себе, как выглядело подобное шествие лет двадцать-тридцать назад, когда предметы импорта не проникли еще в глубь этих районов. Но не стоит сожалеть о былой живописности: время для мнонгаров не остановилось и, слава богу, их не загнали в резервации, посещаемые кинотуристами. Наша вереница извивалась по широкой тропе, которая змеилась, делая многочисленные повороты. Тот, кто шел впереди, обернувшись, не мог видеть конца пестрого кортежа. Мужчины были вооружены куп-купамп или короткими мечами, а кое-кто даже ружьями (как Тру и его помощник, например). Женщины несли за плечами корзины или малышей. Девушки шли, сцепившись мизинчиками. Дети бежали по обочине тропы. Все не спеша двигались вперед, болтали, смеялись, молодые люди затягивали песни, стараясь привлечь к себе внимание. Когда мы вышли из высокого леса, покрывающего перевал Пот Рло, откуда видно ущелье Сар Ланг, Боонг-Манг показал мне гору Нор, а Ван начал читать моление, которое собственно состояло из названий четырех гор в разных сочетаниях. В половине двенадцатого, т. е. через полтора часа после выхода из деревни, мы достигли маара Идут Лиенг Крака. Тропа проходила по всей его длине. Мы сделали остановку на берегу двух ручьев. Деревня лежала в пятидесяти метрах от нас, но она не была видна из-за повышения почвы. Кроме Бап Тяна и Анг Длинной, которым на все время церемонии было запрещено купаться, все спустились к воде. Женщины выбрали себе один ручей, мужчины направились к другому. После купания из корзин достали новую или просто чистую одежду. Женщины надели свои самые красивые юбки, блузки из белого коленкора или мнонгские туники. Что касается мужчин, то они окончательно привели в отчаяние меня, любителя местного колорита. Правда, они сняли дорожную одежду, чтобы заменить ее более нарядной, но и здесь отдали предпочтение европейскому платью. Боонг-Манг вместо су троань натянул штаны цвета хаки и, желая продемонстрировать свое богатство, напялил под куртку — также цвета хаки — две рубашки и пуловер. Поверх этого костюма он натянул плащ, но жара заставила его расстаться с ним. Наконец, чтобы придать законченность европейскому стилю, Боонг надел баскский берет, черные очки, шерстяные чулки и сандалии (которые я дал ему несколько дней назад). Костюм дополняло ружье военного образца. Тру также облачился во все европейское и не забыл ружье. Для большей элегантности он нацепил отвратительно грязный галстук. Верзила Ван-Джоонг нашел, что длинные кальсоны французского военного образца изящнее домотканого пояса-передника, как бы красив он ни был. Ван-Енг, самый старый из приглашенных, надел великолепную су троань, но, увы, обулся в отвратительные солдатские башмаки, которые выглядели безнадежно уродливо на его совершенно голых длинных ногах. В это время из Ндута пришли молодые люди, которые отводили буйволов, предложенных Бап Тяном его джооку. Им удалось наконец снять маленькую заплечную корзинку[32], которая была подвешена на огромной бамбуковой мачте (честь этого подвига принадлежит Крэнгу Заике), и мы смогли войти в дружественное селение. Все ближе слышались звуки, издаваемые гонгами: оркестр остановился за небольшим холмом, который скрывал нас друг от друга. Музыка еще долго играла после нашего появления в деревне. Дочь Крэнг-Джоонга поднесла Бап Тяну и его посреднику красивую заплечную корзину с клейким рисом. Устроитель праздника сел на корточки, испрашивая доброго здоровья:
27 октября Ранним утром у Ндэха раздались звуки висячего барабана и гонгов. Музыка подняла на ноги тех, кто еще не проснулся. В половине седьмого утра люди снова начали тянуть пиво из различных сосудов. Впрочем, большинство пирующих вовсе не смыкало глаз или подремало совсем немного, а джоок, как и должен, оставался на ногах всю ночь. Еще до рассвета жители Сар Лука стащили у хозяина дома двух кур и съели их, чтобы показать, на что они способны. В большом старинном кувшине, подвешенном к зубцу последнего столба чердака, что напротив семейной двери, проделали отверстие и при помощи трубки перекачали пиво в огромный металлический чан. Ду-Пханг, «священный человек» из Ндута, зарезал курицу над пиалой, наполненной пивной бардой. Он вынес чашу и помазал буйволам лбы, потом остановился перед последней площадкой чердака и монотонно прочел «обращение духов к чреву падди», окропляя кровавой бардой перегородку чердака. Буйволы по-прежнему стояли около жертвенных столбов. Боонг-Манг с мечом в руках подошел к тому, что стоял справа, и, подпрыгнув, нанес ему внезапный удар под коленные чашечки передних ног. Животное тяжело упало, заваливаясь назад и тщетно пытаясь брыкаться. Оно задело другого буйвола, которому в то же время наносил удары Манг-Доонг, зять Ндэха. Вне себя от ярости и боли, буйволы бились вокруг столбов, упираясь окровавленными обрубками и обдавая присутствующих грязью, смешанной с навозом и кровью. Манг размахивал над головой обнаженным мечом и в конце концов вонзил его по самую рукоятку в бок буйвола, стараясь попасть в сердце. К несчастью, животное упало на правый бок и залило кровью землю. Старый Крах заколол второго буйвола. Все бросились к буйволам, чтобы заткнуть пучками травы кровоточащие раны. Первый буйвол издал предсмертное мычание. Рноом подбежал к нему и из калебасы[36] влил в окровавленные ноздри воду: надо помешать буйволу реветь. Оба буйвола были мертвы. Хозяйка дома положила на головы жертв «погребальные дары»: большие вьетнамские пиалы, юбки, набедренные пояса-передники, покрытые вышивкой (они изготовляются специально для там боха) и прялку… Женщина взяла ее и повертела рукоятку над головой одной из жертв, взывая:
* * *
Мы пришли в Сар Лук около половины пятого. Опередившие нас юноши подготавливали главную обрядовую мачту, хотя в основном ее украшение было уже закончено: верхушку венчала фигура птицы, на высоте трех четвертей мачты виднелась пара деревянных рогов и две большие изогнутые пальмовые ветви, распростертые в виде огромных крыльев, к которым были прикреплены разноцветные нити и деревянные дощечки. При малейшем порыве ветра дощечки вибрировали и издавали нежные звуки. У основания каждого колена гигантского бамбука просверлили отверстие и влили туда ужасную смесь, которую юноши приготовили, растерев в ступке. Она состояла из паэ тро [alocasia(?)] и коры лиан манг блиер. Полученное вязкое месиво разбавили водой и добавили в него целый сосуд протухшей свиной крови, которая придала смеси омерзительный запах. Бамбук сверху донизу смазали свиным салом и опалили, от чего он приобрел блеск и стал очень скользким. Но это еще не все: один из юношей влил в каждое отверстие настойку из дикого перца, а его листьями натер деревянные рога и верхушку мачты. Мне объясняли, что эта «мазь» въедается в покрытую потом кожу, вызывая у человека невыносимый зуд. Наконец, отверстия обернули плотно свернутыми полосками манг блиера, а в нижней части ствола заткнули ратановыми пробками. Тро-Джоонг начал копать яму для мачты. Боонг-Манг выбрал место напротив маленького помоста, но Бап Тян даже подскочил от негодования: «Здесь копать запрещено!» — и сам указал подходящее место между двумя помостами. Неподалеку два юноши зарезали поросенка, разделали его и поджарили на вертеле. На главный помост под навесом вынесли чан с рнэмом, перелитым из маленького кувшина без горлышка, блюдо, на котором стояла корзинка с клейким рисом, котел со свиной требухой, курицу, зарезанную одновременно с поросенком, кусочки магического растения прохладника, литр вьетнамской водки, подаренный Ндэхом, три сосуда для питья и домодельную пиалу с пивной бардой, перемешанной со свиной и куриной кровью. В маленькую корзинку — киу — сложили клейкий рис, яйца, три банана и свиную требуху и подвесили ее к рогам, украшавшим мачту. Гости Бап Тяна и жители Сар Лука поднялись на обрядовый помост. Мертвецки пьяный Боонг-Манг был не в состоянии держаться на ногах, и Крэнг-Джоонгу пришлось его заменить. Он надел обрядовый пояс-передник, который ему подарил месяц назад его друг Чонг-Енг во время обменного жертвоприношения. Прежде всего Бап Тян предложил мне, Крэнг-Джоонгу и Тру вьетнамской водки. Юношей попросили поиграть, и тотчас же раздались звуки барабана и гонгов. Согласно обряду, Бап Тян стал читать моления и угощать нас рнэмом. Он начал с Крэнг-Джоонга, заменившего упившегося распорядителя, потом преподнес пиво Бангу Беременному, другому «священному человеку». Тру вежливо уступил мне свою очередь, после него пили почетные гости, потом Банг Олень. Каждый вручил Бап Тяну свое приношение. Внезапно большой столб огня осветил двор. Огромная мачта лежала на куче веток так высоко, что пламя выхватило из темноты только рога и гигантские крылья, а верхушка ее, увенчанная птицей, осталась в тени. Музыканты с гонгами вышли из хижины и обошли вокруг мачты. Куанги тоже поднялись и, взяв по щепотке кровавой пивной барды, уселись на корточки вдоль мачты. Они окропили ее и вознесли моление:28 октября Парни закончили приготовления к празднику. Вскопанную накануне землю у подножия мачты полили так, что она превратилась в грязь. Ее разрыхлили мотыгой и «сдобрили» остатками из кувшинов. От прокисшей пивной гущи разнеслась тошнотворная вонь (в жидкую грязь добавили навоз буйвола). Вокруг каждого столба старый Крах вкопал несколько крепких кольев. В семь часов утра Бап Тян роздал клейкий рис и бананы своим гостям, главам семейств Сар Лука, — всем тем, кому предстояло встретиться с партнерами из Идут Лиенг Крака. Те должны были принести для обрядового обмена пищей только кувшины с рисовым пивом. Затем Бап Тян разрубил на куски и разделил зарезанного накануне поросенка: одну лопатку он дал начальнику кантона и его помощнику, другую — Банг-Джиенгу и Тяну, окорок — Бангу Оленю. Джоонг-Крэнг, которой он дал хороший кусок, возвратила его с недовольным видом и взяла кусочек поменьше: партнер из Ндута дал накануне ее мужу маленький кусочек свинины. «Ну, а если эти люди не знают обычаев, то и нам незачем быть щедрыми. Нужно давать ровно столько, сколько ты сам получил, ни больше, ни меньше!», — добавила она, поджав губы. Каждый принес Бап Тяну кувшин с рнэмом, это единственный взнос, необходимый для участия в празднике. Гости покупали их у жителей Сар Лука за пять или десять пиастров, в зависимости от размера кувшина. Люди стали около своих кувшинов, стараясь быть поближе к друзьям или к весельчаку, известному своими остротами и песенками. Наконец в десять минут десятого привели двух буйволов — Почтенного Баэ и Почтенного Мока. Их прислал бывший начальник кантона, а привели молодые люди из Ндута и рноом Ндэха — Нианг, юноша из нашей деревни. Осыпаемые шутками жителей Сар Лука молодые люди кинулись к мачте. При помощи заранее приготовленных шестов они вытащили из отверстий в кольцах бамбука ратановые пробки, и оттуда потекла тошнотворная вязкая жидкость. Значительно труднее было освободить отверстия наверху: приходилось привязывать к шесту короткий меч, всовывать его в узел из лиан и перерезать его. И все это для того, чтобы зловонная жидкость стекла по мачте, вызывая зубоскальство всех присутствующих. Потом собравшиеся, изощряясь друг перед другом, пытались обтереть мачту: они сплетали из листьев что-то вроде венка, надевали его на шест и водили им по верхней части мачты. И вот один юноша бросился на приступ мачты[38]. Он цеплялся за нее руками и ногами, но ствол бамбука был так скользок, что ему удалось подняться не больше чем на метр, после чего он под улюлюканье зрителей шлепнулся в грязь. Вышел другой, изо всех сил натер мачту песком и устремился вверх, но добился немногого и тоже был осыпан насмешками. Сделал попытку третий, потом снова первый… Толпа следила за состязанием с напряженным вниманием, гогоча и издеваясь над его участниками. В это время рноом, Крах и два или три юноши надели на буйволов уздечки. Старый Крах привязал к фигурке человечка, вырезанной на верхушке каждого столба, конец шнурка из красных и белых нитей, а другой конец продернул сквозь соломенную крышу, пользуясь кусочком бамбука как челноком, и привязал к боковой перекладине чердака. По шнурку должен пройти дух падди, чтобы присутствовать при жертвоприношении и на торжестве. Как только Крах привязал шнурок, раздалась барабанная дробь, которая привлекает внимание духов и призывает их. Вскоре из хижины послышались звуки гонгов. Молодые люди из Ндута один за другим штурмовали мачту, несмотря на то что кожа у них на руках и на ногах была разъедена до крови различными снадобьями, приправленными перцем, которые стекали по стволу гигантского бамбука. Участники состязания с боем брали каждый сантиметр, и зрители следили за ними с неослабным интересом. Насмешки слышались все реже и реже. Наконец к половине одиннадцатого Тангу, самому молодому из состязателей, удалось достигнуть киу. подвешенной к «рогам» мачты, и под аплодисменты присутствующих усесться на них. Он тут же преспокойно принялся за банан и яйцо, которые достал из киу, затем отвязал корзинку и спустился на землю. Он роздал товарищам еду, оставшуюся в киу, а корзину подвесил к мачте, чтобы после окончания торжества принести в качестве трофея в свою деревню. Все юноши из Ндута пошли на речку купаться. Там они встретили молодых людей из Сар Лука: как только Танг выиграл состязание, они нагрузились кувшинами и огромными бамбуковыми сосудами длиной в несколько метров, чтобы наполнить двадцать семь кувшинов с рнэмом и почти столько же пустых кувшинов и больших котлов для хранения воды. Когда все было готово, каждый подошел к своему кувшину и влил в него одну или две бутылки спиртного для церемонии приветствия. Уже давно наступила ночь, когда Боонг Помощник решился пойти звать духов. Он взял плетеную корзинку, наполненную шафранным рисом, маленькую домодельную пиалу с кровавой пивной бардой и поднялся на обрядовое возвышение между крытым помостом и жертвенными столбами. Внезапно возникла драка между Тяном, сыном хозяина дома, и его партнером Манг-Доонгом, зятем джоока. Я и не предполагал, что Тян такой здоровяк. Правда, его силы удесятерились под воздействием рнэма. Один из «священных людей» Ндута, Ду-Панг, попытался защитить лежавшего Манга, но Тян и его одним ударом кулака свалил на землю. Та же участь постигла и Танга Ученика, сына Ду-Панга. Драка происходила около главного помоста. Крики Тяна и его противников привлекли зрителей, и скоро дерущихся окружила целая толпа. Анг Слюнявая, увидев своего брата в таком состоянии, разразилась отчаянным ревом и упала на землю. Анг Длинная (она хозяйка дома!) обрушила на нее град затрещин, восклицая: «Плакать табу! Плакать табу!». Старая Джоонг-Крэнг и другие женщины старались удержать Тяна, и в конце концов им удалось угомонить его. Манг-Доонг подошел к нему и сказал: «Мы просто пошутили, пошутили!» Но он получил серьезные оплеухи и, не выдержав, разрыдался. Сразу же вокруг поднялся крик: «Табу плакать! Плакать табу!» Разъяренный Бап Тян, дрожа от бешенства, отчитывал своего сына, награждая его всеми нелестными эпитетами, которые приходили ему в голову. Вокруг места недавнего побоища собрались любопытные, но не так уж много, большинство гостей продолжало пить как ни в чем не бывало. Но вот все успокоились, зеваки возвратились в дом, и попойка пошла своим чередом. Боонг Помощник наблюдал за дракой, сидя на возвышении. Теперь он мог наконец приступить к исполнению своих обязанностей. Он бросил несколько пригоршней шафранного риса в трех направлениях: на крышу, на буйволов и за спину, потом окропил щепоткой пивной барды верхушку одного из бамбуковых шестов, украшавших каждый столб на его возвышении, и начал читать моления:
29 октября Песни и шутки не смолкали всю ночь. К полуночи дикий гвалт начал постепенно утихать, но тишина так и не наступила: человек пятнадцать заядлых пьянчуг не смолкали до самого рассвета. В пять часов утра барабанная дробь вывела большинство гостей из оцепенения, которое в конце концов их одолело. С шести часов утра куанги снова начали пить. Они пили рнэм из янг дама, куда он был перелит из очень ценного кувшина, подвешенного к зубцу на последнем опорном столбе чердака — том самом, что напротив семейной двери. Боонг Помощник зарезал курицу над домодельной пиалой, наполненной пивной бардой из большого старинного кувшина, вышел с пиалой на улицу и, читая моление, помазал кровавой бардой лоб каждому буйволу. Старый Крах направился к двум огромным буйволам и с невероятной ловкостью заколол их. Прислужница при жертвоприношении бросилась к ним и залила Нодой из калебасы ноздри буйвола, который жалобно мычал. Один юноша срезал с венков, украшавших головы буйволов, траву и заткнул ею их раны, чтобы не дать крови растечься. Кровью жертв прежде всего наполнили домодельные пиалы, используемые при обрядах. Крэнг-Джоонг, «священный человек деревни», стал перед последним опорным столбом чердака и нараспев прочел длинное «обращение к духам чрева падди». В одной руке он держал домодельную пиалу, другой освящал перегородку чердака. Его жена Джоонг Врачевательница поискала каких-нибудь знаков дружбы, оставленных духом падди, но не нашла ни мельчайшего осколка овального камушка — ртэ, ни кусочка луковицы магического растения падди. Она позвала на помощь другую очень опытную нджау, Джоонг-Сиенг из Нёнг Браха, но все их усилия были тщетны. Женщины заявили, что их позвали слишком поздно, так как обе жертвы уже похолодели. Бап Тян возложил на того буйвола, который ревел, в качестве погребального подношения янг дам и меч, потом начал вращать над ним ручку прялки; на второго буйвола он возложил одеяло. Вдруг появился Боонг Помощник. Он покачивался, глаза его были налиты кровью, он дико вопил, с трудом ворочая языком. В руках у него был маленький кувшин без горлышка. Он поставил его около двери хижины Бап Тяна и начал истошно вопить, не обращаясь ни к кому в отдельности: «Вот пиво из янг дама, я созвал вас из-за кувшина, разбитого ночью. Была ссора, была драка, а я об этом ничего не знал. Я, посредник, узнаю об этом последним. Меня не было при драке, я был занят тем, что на обрядовом помосте обращался к духам. Разбили кувшин, а мне ничего не сказали. Сегодня я налил рисового пива из янг дама и сзываю всех гостей. Все должны здесь собраться. Не знаю, кто затеял драку. Были ли они пьяны оттого, что хватили лишнего, мне тоже неизвестно. Но я знаю, что они пошли против пива, налитого в рог, и против курицы, привязанной к мечу. Они не послушались ни Манга из Бон Джа, ни Боонга Помощника. Я хочу знать, как все это произошло». Кронг Коротышка, наш главный юрист, сидя на корточках на помосте, подробно изложил факты Боонгу, который стоял к нему спиной. Он выложил их с головокружительной быстротой — так здесь принято вести судебные дела, — пересыпая рассказ многочисленными юридическими терминами. В заключение он сказал, что нет оснований для дела: все произошло во время обменного жертвоприношения, виновные еще очень молоды, и кувшин разбил родной сын устроителя праздника. Боонг успокоился и признал, что был недостаточно осведомлен. На главном помосте разложили подношения, полученные при обмене: трубку, табак, кисет из собачьей кожи, в котором лежала зажигалка (камень, пакля и железный брусочек), — одним словом, нечто вроде «набора для курильщика»; точильный камень, мотыгу, нож, лук с колчаном, меч, ручную веялку с украшениями, маленькую поясную корзинку, тоже с украшениями, наполненную очищенным рисом, большую корзину для сбора урожая, калебасы для супа и для воды, ковш из тыквы, бамбуковый сосуд, коробку для риса, металлическую чашу, маленькую и большую вьетнамские пиалы, бамбуковый сосуд с выжженными узорами, ремешок из кожи буйвола, луковицу магического растения падди в роге буйвола, еще один рог, украшенный разноцветными нитями и красными помпонами, с ручкой из ратана, вьетнамскую черную тунику, тюрбан из креп-жоржета, две пробки из слоновой кости, старинное ожерелье, еще одно ожерелье зеленого цвета, оловянную палку, большую шпильку для волос. Пока все рассматривали подарки, Боонг снова начал бушевать. Еле держась на ногах, он внезапно устремился в свою хижину, и оттуда до нас донеслись его весьма нелюбезные выкрики. Куанги были шокированы. Кронг Коротышка курил трубку, но по глазам и по дрожанию его ноздрей видно было, что он рассержен. Следуя правилам обряда, Бап Тян предложил выпить своему джооку, а потом Кронгу Коротышке, но тут снова появился Боонг, вооружившийся палкой. Заплетающимся языком он выкрикивал ругательства, ввалился к Бап Тяну, ударил палкой по нарам, возвратился к нам на помост идважды схватил за руку Кронга Коротышку, но тот сдержался. Вне себя от ярости, Бап Тян поднялся и приказал своему посреднику уйти. Тот, не переставая браниться, ушел. Среди невнятНой ругани можно было разобрать угрозы по адресу «чужаков» из Идут Лиенг Крака. Все без исключения куанги были возмущены его поведением. Бап Тян и Кронг Коротышка поспешили заверить меня, что «это все пустяки». Бап Тян взял медную пиалу, на дне которой лежали предметы, имеющие мистическое значение (кусочек кварца, овальные камушки, зуб буйвола, бусинка из старинного ожерелья), наполнил ее рисовым пивом, налил туда немного крови из сердца буйвола и бросил несколько кусочков магического растения:
3 Кровосмешение и самоубийство красавца Тиенга
26 ноября 1948 года Без четверти шесть вечера за мной пришли, чтобы позвать на большое ежегодное жертвоприношение, «помазание падди кровью»[40] — мхам ба — у Крэнг-Джоонга, «священного человека» селения, который особенно тщательно выполняет все обряды. Вчерашний день был посвящен подготовительному обряду — «сбору соломы» — сок рхей, — окончившемуся, как и все сельскохозяйственные обряды, великой попойкой. Она продолжится сегодня и завтра и в последующие дни, когда будут отмечать, самый большой праздник сельскохозяйственного цикла, завершающий год: «помазание падди кровью». Когда я пришел к Крэнгу, он делал тесто из рисовой муки, чтобы рисовать им геометрические узоры на опорных столбах и балках чердака, а потом и на всей утвари. Только он принялся за кувшины, как ворвался Кронг Толстый Пуп с воплем: «Анг Вдова спуталась со своим братом Тиенгом!» Бап Тян, куривший у очага, испуганно посмотрел на него, по-видимому ничего не понимая. Кронг повторил зловещую новость. Тогда Бап Тян повернулся ко мне: — Это же страшное табу! Положить нож в котелок — табу! Жить сестре с братом — табу! Поразит молния! — и он показал рукой, как череп раскалывается надвое. Кронг рассказал, как он застал виновных. Вместе с Кронгом Пузырем он вышел, чтобы облегчиться после обильных возлияний рисовым пивом. Зайдя за дом Чар-Риенга, они заметили пару в определенной позе. Они сразу же узнали Тиенга по блеску его оловянного гребня и крикнули: — Негодяй, что ты делаешь с сестрой?! Парень удрал, но потерял шпильку из пучка, а Кронг и Кронг Пузырь подобрали ее как улику. Мертвецки пьяная Анг не шелохнулась. — Кто к тебе лез? — Я пьяная, я не знаю. — Это же Тиенг, твой брат! — Откуда я знаю! Тиенг прятался в кустах, пока другие выпивавшие выходили из дома, вместе с Кронгом и Крангом расспрашивали Анг и обсуждали скандальное происшествие. В эту ночь Тиенга больше не видели. Дождавшись, пока все любопытные ушли, он проскользнул тайком в дом своего коони (младшего брата матери) Чар-Риенга, у которого жил.* * *
Нельзя сказать, чтобы Анг Вдова была хороша собой. Сложена она плохо, плоскогрудая, темнокожая, но лицо у нее умное, а глаза, что особенно редко у мнон-гарской девушки, сияют. Она живет у своего брата Тонг-Бинга, хорошего, спокойного парня, большого мастера плетения, но бедняка. Его старший брат Сиенг, тоже вдовец, живет в трех километрах отсюда, в Малом Сар Луке — хуторе, состоящем из одного-единственного дома. Тиенг же, напротив, один из самых красивых парней в Сар Луке. В любое время дня он безупречно одет, а его гладко прилизанные волосы собраны в пучок, украшенный большим гребнем и красивой, отделанной оловом, шпилькой. На шее у него ожерелье, на руках браслеты, пояс с передничком плотно затянут на талии. Год назад он овдовел. Чар-Риенг, дядя Тиенга, привез его вместе с пятилетней дочерью Джоонг в Сар Лук из Пхи Сроони, где издавна жила вся его семья и до сих пор живет старший брат Танг. Анг часто бывала у Чар-Риенга, особенно когда у него поселился племянник. У меня и раньше было смутное подозрение, что дело пахнет романом, но влюбленные мнонгары очень скрытны. Однако я совсем забыл, что Анг и Тиенг принадлежат к одному клану Тиль.* * *
Кронг Толстый Пуп — очень уродливый человек, но прекрасный оратор — нашел себе отличную тему для разглагольствований. Еще не совсем протрезвев, он принялся всячески приукрашивать свое открытие. Еще немножко и он сказал бы, что Тиенг тащил свою сестру за волосы и затем изнасиловал, хотя насилие если и было, то с согласия жертвы. Несколько дней назад, сидя за своим письменным столом, я услышал крики, доносившиеся из дома Тонг-Бинга. Я выскочил на «веранду» и спросил у другого любопытного, что происходит. — Тонг-Бинг бьет свою сестру, — ответил он. — За что? — За то, что она отмалчивается. Сегодня мне все объяснили: Бинг упрекала Анг в том, что она флиртует с Тиенгом. Анг не только не ответила, но, когда Бинг продолжала, дала ей пощечину. По возвращении мужа Бинг рассказала, как было дело. Тонг рассвирепел и крепко наказал свою сестру. И раньше было известно, что Анг и Тиенг прелюбодействовали, но их никто не заставал с поличным. (Позднее Бап Тян мне сказал, что если бы их не застали, то и шума бы никакого не было, таков один из основных принципов обычного права[41] у мнонгаров.) Сначала Бап Тян был удивлен, потом его охватило возмущение. И не без причины! — Когда переспят брат с сестрой, ударяет молния. Она поражает не виновных, а тех, кто отвечает за лес и за селение: «священных людей» леса и деревни. Это очень серьезное дело. Виновные должны поесть дерьма свиного… собачьего… куриного… утиного… человечьего… На мой вопрос: «Прямо так и съесть?» — последовал ответ: — Нет, только лизнуть кончиком языка: тогда дождь перестанет лить. Таков был лейтмотив всех разговоров в эти дни. Бап Тян, да и все остальные не сомневались, что искупительная жертва делает невозможным рождение ребенка после греховной связи (однако в июле 1949 года Анг родила мальчика), что кровосмешение влечет за собой насильственную смерть влиятельных людей, причем этой опасности подвергаются не только кианги, но и Тру, начальник кантона[42], живущий в Сар Луке, его помощник, да и я, поскольку я тесно связан с жизнью селения. Кровосмешение нарушает порядок в природе: вызванные им ливни заполняют глубокие впадины, вызовут оползни, земля извергнет воду…* * *
Скандальное происшествие не могло помешать церемонии мхам ба. Оно послужило темой для бурных разговоров в каждой семье, а для Бап Тяна — поводом выложить все свои знания, распевая «сказания правосудия», где порицается упрямство виновных и говорится, какой ужас и отвращение вызывает их проступок:* * *
С утра хмурилось небо, а к пяти часам вечера разразилась гроза. Говорят, не меньше четырех дней подряд будет идти ливень, изредка переходящий в моросящий дождь; четыре мрачных дня без единого проблеска над сплошными лужами и грязью! Поневоле из головы не выходят слова: «Дождь! Ужасное табу спать сестре с братом, дождь…»* * *
27 ноября Жертвоприношения мхам ба идут своим чередом. Достопочтенный Тонг-Манг рассуждал у себя дома о вчерашнем ливне. Сегодня тоже погода была скверная, моросил дождь. Нет сомнений, что скоро начнется губительный потоп — последствие кровосмешения. Он припомнил, что еще ребенком часто слышал рассказы стариков о грехопадении, осквернившем соседнее селение Панг Пе Нам. Данг и Манг, оба из клана Нду, полюбили друг друга и переспали… и вот начался ливень. Целый месяц не переставал идти дождь, земля уже не принимала воду… Стали искать причину. Брат и сестра были застигнуты врасплох. Их заковали в цепи, избили палками. Пришлось им добыть свинью и кувшин пива. Только тогда дождь прекратился. Их заставили «съесть дерьма», а потом прогнали. К Танг-Джиенгу Сутулому, самому богатому из клана Тиль в нашей деревне, пришли Чар-Риенг и старший брат провинившегося Танг, живущий в Пхи Сроони. Оба они явно были удручены тяжким проступком Тиенга. Однако Чар состязался в знании родословной клана Тиль с Бап Тяном, отец которого был тоже из Тилей. В углу совершенно подавленные всем случившимся робко присели на корточках Сиенг Вдовец и Тонг-Бинг, слишком бедный, чтобы участвовать в мхам ба. Вечером наступил черед Тру выполнять мхам ба. К моему великому удивлению, я увидел, что Анг подносит гостям бамбуковые сосуды со спиртным. Она сновала, обнаженная до пояса, еще более смуглая, чем обычно, то ли от стыда, то ли от слишком большого количества спиртного, поглощенного в эту ночь. Ее присутствие вызывало некоторую неловкость, но она не выглядела прибитой, скорее была удивлена шумом, поднятым вокруг ее приключения. О нем говорили прямо при ней, как бы не замечая ее присутствия. Все старались бросить камень в сторону клана Тиль, а Тру даже плевался в знак глубокого отвращения, хотя его отец принадлежал к этому клану[43]. Поздно вечером появился Тиенг, которого никто не видел с прошлой ночи. Он пришел, чтобы позвать нас к своему дяде: теперь наступила его очередь приносить жертвоприношение. У красавца Тиенга, всегда такого элегантного, был неряшливый вид. На нем не было никаких украшений, волосы растрепались, он осунулся, глаза потухли. Он избегал встречаться с кем-нибудь взглядом и, приглашая нас, говорил вполголоса.* * *
28 ноября «Священные люди» деревни делили между собой подношения, куриные ножки и рнэм, полученные от каждой семьи за совершение обряда во время двух праздничных дней. Собрались все мужчины деревни, так как должно обсуждаться распределение участков земли (миир). Разговор то и дело возвращался к событиям прошедших дней, и люди гадали, где Анг раздобудет свинью для жертвоприношения: у ее братьев свиней нет. Братья решили поработать на плантации. Скромная плата, которую они получат, позволит им сколотить необходимую сумму для покупки поросенка. Кроме того, Тонг-Бинг сплетет мне корзины и веялки для Музея Человека[44]. Начальник сектора[45] Банг-Дланг, зашедший в Сар Лук за Тру и несколькими деревенскими парнями, повторил старикам то, что говорил еще вчера: виновные должны принести искупительную жертву, но штраф им платить не придется. Дело о кровосмешении решается обычно так: если виновные богаты, они приносят в жертву буйвола с рогами в целый локоть[46], пять кувшинов рнэма и шесть больших старинных кувшинов. Если они бедны, то каждый должен заплатить штраф в виде одной свиньи с объемом шеи пять пядей[47], одного кувшина рнэма и двух старинных кувшинов. Кувшины делят между собою «священные люди» и другие куанги, — ведь от последствий кровосмешения больше всего страдают влиятельные лица. К полудню появился одетый в роскошное мохнатое черное пальто европейского покроя Кронг Коротышка, «брат» (по нашим понятиям — кузен) Бап Тяна, также Тиль по отцу. Это знаменитый судья и человек «больших познаний». Он приглашен для участия в разбирательстве «дела». Было решено, что сегодня, когда нет Тру и сопровождающих его трех юношей, состоится только «разбор дела Тиенга», а жертвоприношение, причитающееся с Анг, будет отложено до возвращения начальника кантона. В сущности «дело» было уже решено во время споров около кувшинов с рнэмом, и оставалось только признать вину по всей юридической форме, обнародовать приговор и привести его в исполнение, т. е. совершить жертвоприношение. Когда мы пришли к Чар-Риенгу, два средних кувшина уже были привязаны к колу, а рядом визжала, стараясь вырваться, молодая свийья. Ее задние ноги были затянуты и накрепко привязаны к шесту. Один из мужчин вытащил из крыши длинную соломинку и измерил толщину поросенка под мышками: окружность груди составила больше двух пядей. Провинившимся приказали созвать всю деревню. Смущенная Анг колебалась. Тиенг ее слегка подтолкнул, стараясь приободриться. Впечатление было такое, что он боится переступить порог дома. Мало-помалу дом заполнился: женщины, большей частью с завернутыми в покрывала детьми за спиной, забрались под чердак и сели на корточки, мужчины устроились на настиле, который тянется вдоль задней стены, или же сели, поджав ноги, у двери. Те кто пришел позже, сели где могли, оттеснив других в глубину комнаты. Наконец появился Банг-Джиенг Беременный, «священный человек» и хранитель рнутов. Он был совершенно пьян и орал не переставая, явно о том, что будет, если «брат переспит с сестрой». Не он один был в таком состоянии: вот уже два дня все жители деревни непрерывно тянули через трубки спиртное. Анг Слюнявая только что сообщила мне, что она пьяна (и не протрезвится в течение двух дней). Банг Олень шел пошатываясь и размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Сколько было ртов, столько курили трубок, к тому же в очагах горел огонь, а из-за дождя дыму некуда было выйти. К нему добавлялся запах, исходивший от этого сборища проспиртованных людей, промокших по дороге. Вскоре стало нечем дышать. Виновные возвратились раньше, чем у Чар-Риенга собралась вся деревня. Они допили содержимое кувшинов. Никто ими не интересовался. Наиболее любопытные слушали, как Кронг Коротышка скороговоркой излагал родословную клана Тиль. Он начал с Тинга и Манга, у которых было четыре дочери: Лоонг, Джиенг, прабабка Чонга (бывшего начальника кантона Ен Длэй), Длоонг, прабабка Анг Вдовы, и Бо, прабабка виновного. Он быстро перечислял поколения предков: «Длоонг вышла замуж за Банга, родила Гриенг; Гриенг вышла за Кронга, родила Нгу, вырастили Нга, Сранг и Ланг; Ланг…» Дойдя до Анг, Сиенга и Тонга (провинившейся и ее братьев), он возвратился к Нга и рассказал родословную своего отца, чтобы закончить собой — Кронг-Бингом. Он произнес двойную родословную[48] с поразительной быстротой и блеском. Эти рассказы, передающиеся из поколения в поколение, превратились в длинные поэмы, каждая строфа которых начинается с последнего слова предыдущей и скандируется словами: саэ… бах…[49] В свою очередь Танг из Пхи Сроони, родной брат Тиенга, рассказал историю их семьи, к которой принадлежит и их дядя со стороны матери — Чар-Риенг, в доме которого происходила эта сцена. Надо дойти до пятнадцатого колена, чтобы найти общего предка провинившихся. Это Тинг-Манг. По правде сказать, я был единственным, кто вел подсчет. Предки перечислялись только для формальности, так как все и без того были уверены: виновные «вышли из одного чрева», они «брат и сестра»[50], и они согрешили! Теперь обсуждался порядок жертвоприношения. Самую большую активность проявили оба пьяницы Банг Олень и Банг Беременный. Им пришла в голову блестящая мысль: надо потребовать подарки, которые любовник сделал своей сестре: ожерелья, браслеты, перстни, колокольчики… «Пусть все принесут к водоему!», — вопил Банг-Джиенг и громко смеялся, радуясь своей находчивости. Но Тиенг не очень-то богат и подарил Анг только квадратную металлическую коробочку с зеркальцем внутри. К ней можно добавить шпильку, утерянную Тиенгом в тот момент, когда его застали врасплох. Сиенг Вдовец, старший брат Анг, протянул юношам бамбуковый сосуд и попросил собрать экскременты человека и разных животных. Все с отвращением отказывались, а самые бойкие кричали в ответ: «Брать дерьмо табу!».Тонг-Бинг молится перед маленьким алтарем у водоема
Один из них мне объяснил: — Люди боятся заразиться, боятся, что нас поразит молния, что мы все заболеем. А другой сказал: — Все боятся оскверниться. Брать в руки дерьмо свиньи, собаки, человека, буйвола или курицы — табу. — Но ты же его подбираешь, когда удобряешь грядки с овощами, — заметил я. — Для грядок с овощами можно, а просто так нельзя. Тогда Сиенг Вдовец сам отправился собирать кусочком дерева различные экскременты. — Чуточку от каждого… — сказал мне Кронг Коротышка. За неимением буйволиного рога виновные наполнили рисовым пивом бутылки. Анг, уходя, разворчалась: — Я была совсем пьяной, я не знала, что делаю… я не понимала, что со мной творится. Ее лицо почернело и стало еще упрямее. Тиенг совсем раскис, но для приличия сделал вид, будто уговаривает свою «сестру» и сообщницу делать то, что положено. В четверть второго пополудни под моросящим дождем все спустились по скользкому глинистому склону к ручью. Впереди всех Тиенг нес поросенка. В месте слияния ручья с рекой Тонг-Бинг разрезал ствол бамбука на три части. Два куска он с одного конца разодрал на бахрому, другие концы заострил и, сделав надрез посередине, воткнул их на краю тропы над рекой. Затем, разлохматив оба конца третьего куска, вставил его в надрезы первых двух. Получился жертвенник в виде буквы Н с кисточками на концах боковых палочек и перекладины. Тем временем юноши приступили к закланию жертв. Они перерезали свинье горло и собрали ее кровь в большую вьетнамскую пиалу. Часть крови они вылили на пивную барду и угли в калебасе, принесенной Тонг-Бингом. Затем над калебасой зарезали утку. Около самого ручья зарезали курицу, на рану положили пивную барду, чтобы она пропиталась кровью, и выложили барду в ту же калебасу. Таким образом, кроме углей в ней содержались частицы каждого приношения, т. е. пивная барда, пропитанная кровью всех трех жертв. Тонг-Бинг поставил калебасу около жертвенника и прочел нараспев моление. Он призвал духов земли, духа дракона (духа воды), духа падди.
29 ноября Сегодня утром дождь прекратился, как по волшебству, на небе не было ни одной тучки. За ночь уровень реки повысился почти на метр, а около ручья обрушился берег и с ним — маленький жертвенник, который тотчас же унесло течением. «Приходил дракон и унес алтарь», — сказал мне Бап Тян. Анг исчезла. Она последовала за своим братом Сиенгом в Малый Сар Лук. Другой ее брат, Тонг-Бинг, отправился рано утром на плантацию, чтобы заработать денег на покупку свиньи, которую она должна принести в жертву. Мы решили воспользоваться хорошей погодой и вскопать все вместе сад, чтобы посеять семена, привезенные мной и предоставленные администрацией. Около десяти часов за мной прибежал юноша: «Йо! Умер Тиенг! Он повесился на перекладине крыши!» Мы все побежали к дому Чар-Риенга. Тиенг повесился на своей набедренной повязке, которую привязал к двум бамбуковым перекладинам чердака. Вместо набедренной повязки он обвязался куском материи, пропустив его между ног и подоткнув концы под кожаный пояс. Чонг Военный и Банг Олень положили еще теплое тело на нары. Я проверил, не жив ли Тиенг, но он не дышал. Прибежала, узнав о несчастье, запыхавшаяся старуха Риенг с корзиной, в которую она собирала побеги бамбука. По ее словам, дело было так: «Утром, когда все проснулись, Чар собрался пойти с Тангом в Нёнг Хат, чтобы сменять кувшин на одеяло. Тиенг попросил, чтобы они взяли его с собой. Дядя отругал его и приказал остаться в деревне и вместе со всеми работать в саду. Тиенг надулся и не сказал больше ни слова. А ведь вчера вечером он снова стал нормальным человеком и даже хорошо поел: съел большую чашку риса». И она пошла за чашкой, чтобы показать нам ее. Тут же она добавила, что ни разу его не бранила. Когда дядя и брат ушли, Тиенг пошел в Панг Донг, чтобы попросить у своего дяди (по клану) Нге-Данга разрешения перебраться к нему. «Ему было так стыдно, что он больше не мог оставаться в нашей деревне», — пояснила старуха. Но Нге-Данг отказал. На Тиенга грубый отказ подействовал удручающе: он вернулся из Панг Донга совсем пришибленный. Тогда он попросил старуху сходить в лес за бамбуковыми побегами, которыми ему хотелось полакомиться. Старуха ушла. В доме осталась только жена Танга с ребенком и дочь Тиенга — маленькая Джоонг. Тиенг подарил дочери свое красивое ожерелье, а невестке приказал пойти с детьми на реку за водой. Вернувшись, она увидела, что он повесился. Труп, почти обнаженный, продолжал лежать на нарах. Он еще довольно долго оставался теплым, и мы несколько раз проверяли, не дышит ли Тиенг. Закончив рассказ, старая Риенг, не пролившая ни слезинки и не испустившая вопля — самоубийцы не имеют на это права, — покрыла голову Тиенга старым лоскутом, валявшимся в углу грязной хижины, — у Тиенга не оказалось покрывала. Никто не смел прикасаться к самоубийце. Молодой и очень кокетливый Нянг (брат Банга Кривого и Анг-Крэнг, занимающих вторую половину дома) отказался выпрямить ему ноги и вытянуть руки вдоль туловища. Не помогли уговоры и заверения, что он ничем не рискует, поскольку жил под одной крышей с покойным. Он боялся «дурной смерти», которая приносит болезни. Кто-то даже стал уверять, что самоубийца — ндриенг — не только не имеет права на гроб и на оплакивание, но и на то, чтобы его члены были расправлены. Запрещение оплакивать самоубийцу соблюдалось неукоснительно[54]. Когда маленькая Джоонг, всйдя в ком нату, увидела на нарах неподвижное тело отца и столпившихся вокруг людей, которые мрачно смотрели на него, ею овладел животный страх, и она вдруг закричала. Сразу же на нее набросилось несколько человек: «Плакать табу!» Но девочка продолжала рыдать, пока не удалось уговорить ее пойти к другим детям. Остаток дня она играла, как если бы ничего не произошло. Казалось, она даже сознавала, что вызывает у окружающих интерес. Разговор вертелся вокруг мрачных тем, но не задерживался на покойном. Зато все сочувствовали живым, понимая, какие заботы свалились на них. Жалели несчастного Чар-Риенга, которому придется снова приносить жертвы. «Он должен теперь найти свинью, козу, собаку, утку…» — перечислял кто-то. Живущий в том же доме Банг Кривой совсем пал духом. Он твердил, что ему придется покинуть этот дом и построить в другом месте новый. Его единственный зрячий глаз открывался и закрывался на печальном и унылом лице. Мысль о том, что, может быть, вся деревня переселится в другое место, его, по-видимому, успокаивала. Чар-Риенг будет вынужден отказаться от дерева и соломы и строить из иных материалов. Если бы Тиенг повесился в лесу, этих неприятностей не было бы. Риенг-Чар снова заговорила о племяннике своего мужа, явившемся причиной всех бед. «Еще его мать — ее звали Риенг — согрешила в своем собственном клане. Тогда было то же: «съели» буйвола, опорожнили кувшины, да и успокоились, только штраф заплатили натурой». Помолчав немного, она добавила: «Если бы сразу поймали собаку и убили, Тиенг был бы жив!». И старуха и мужчины непрерывно повторяли, что Тиенг наложил на себя руки потому, что был «по уши в стыде». Вдруг вспомнили, что Тру и сопровождавшие его юноши отсутствуют. Между тем жители деревни не должны находиться в «чужих местах», когда у них дома «дурная смерть». Мне поручили написать Тру несколько слов, их прочтет учившийся в школе начальник сектора. Тут появился Бап Тян, возбужденный и встревоженный, и поспешил ко мне: «Ничего особенного не произошло, Йо, он сам себя убил, сам! Его не обижали и не били! Он не умер после драки! Он покончил с собой!». Бап Тян говорил все быстрее и громче, почти кричал. Я старался его успокоить, уговаривал не волноваться: ведь я могу подтвердить, что он действительно сам наложил на себя руки, что его не оскорбляли, не били, на самоубийство его толкнуло отчаяние. Эта сцена привлекла к дому Чар-Риенга толпу народа. Теперь Бап Тян изливал свое возмущение перед благодарной аудиторией. Он презрительно улыбался с видом человека, чувствующего, что право на его стороне. «Пусть его вышвырнут, раз он покончил с собой! Прежде такое дело стоило бы ему буйвола, у него же спросили только свинью в пять пядей за двоих, он же дал только свинью в две пяди и два пальца! А теперь взял да повесился! Пусть его выбросят!» Потом он спросил, не плакал ли кто-нибудь, и, получив отрицательный ответ, ушел успокоенный. Около половины пятого пополудни пришел Чар-Риенг с Тангом. Им сообщили о происшествии в тот момент, когда они собирались продать кувшин. Чар прежде всего осведомился, плакал ли кто-нибудь по усопшему, но его успокоили. Толпа, повеселевшая после разглагольствований Бап Тяна, сомкнулась вокруг вновь прибывших. Сняв со спины корзину, старик напустился на Анг Вдову. Он хотел привлечь ее к суду: Тиенг якобы из-за нее покончил с собой. Она была причиной его смерти — «значит, против нее есть дело». Эти слова толковались на все лады, и фраза «против нее есть дело» начала звучать как припев. Бап Тян тоже начал поддакивать Чар-Риенгу. Нетрудно было предвидеть, к чему это приведет: разговор будет продолжен у кувшина, потому что на этом настаивает Чар, а куанги только утвердят в судебном порядке решения, которые будут приняты. Никто не станет защищать Анг Вдову, тем более что братья ее очень бедны, а один даже отсутствует. В конце концов Анг станет рабыней старого Чара, а Бап Тян получит кувшин как плату за ведение дела. Может быть, мне следовало бы с олимпийским спокойствием созерцать естественный ход событий и лишь невозмутимо регистрировать их последовательность. Но польза, которую можно извлечь из подобных наблюдений, была бы оплачена слишком дорогой ценой — рабством совершенно невинной женщины. И я решил вмешаться. Прежде всего я повторил то, о чем все твердили с самого утра: Тиенг покончил с собой, потому что не мог вынести свой позор. Затем я постарался изложить свою точку зрения: не стыд, а мысль о том, что ему придется навсегда расстаться с Анг, толкнула Тиенга на этот акт глубочайшего отчаяния. Взрыв негодования дяди послужил ему жестоким напоминанием о том, что его изгнали из Сар «Лука. Единственной возможностью не разлучаться с Анг навсегда было жить в Панг Донге, находящемся всего в километре от Сар Лука. Жители одной деревни часто ходят в другую, и всегда можно было бы встретить Анг. Но Нге-Данг грубо отказался приютить Тиенга, и тому оставалось только перебраться в отдаленную деревню, а значит, видеть Анг лишь в очень редких случаях. Он предпочел наложить на себя руки. Эти объяснения показались моим слушателям запутанными, но сущность они, по-моему, уловили. В конце концов старики решили, что не нужно поднимать дело против Анг Вдовы. Даже Чар согласился с этим, но чувствовал необходимость оправдаться. Он не оскорблял своего племянника, он даже не спорил с ним, — все твердил он. И это действительно было так. Мне рассказывали, что, если жена принимала смертельный яд после скандала, устроенного мужем, возникало очень серьезноедело. Приход Чар-Риенга, казалось, снял с деревни подавленность. Теперь можно будет что-нибудь предпринять для того, чтобы отогнать самые опасные последствия «дурной смерти». Весь механизм очистительного колдовства придет в действие. Прежде всего соседи ндриенга по площадке отделили свое помещение магическим предохранительным заслоном. Для этого Нянг разделил пополам гостевую, которой пользовались совместно оба «чердака». Он воткнул листья тлоота (gnethum latifoiium) и рхоонга (злаковое растение) над главным входом, затем у основания, посередине и наверху двух опорных столбов, лежащих на концах воображаемой линии, которая делит комнату пополам, и — в продолжение этой линии — в противоположную стену и в крышу. Оставшиеся у него листья Нянг воткнул у главной двери со стороны защищаемого «чердака». Устанавливая «барьер», он непрерывно молился, неоднократно повторяя одни и те же формулы:
30 ноября С утра чувствовалось, что над Сар Луком нависла серьезная угроза. Стук пестов, обычно доносящийся со всех концов деревни одновременно, раздавался где-то далеко за околицей. В случае «дурной смерти» нельзя толочь рис в самой деревне, это может привлечь сонмы свирепых духов-бриенгов. Сегодня с раннего утра старый Тоонг-Манг, старейшина клана Рджэ, пришел к Чар-Риенгу для переговоров с ним и Тангом, братом покойного. Когда я вошел, наш хозяин в который уже раз рассказывал, как он привел к себе Тиенга из Пхи Сроони, и все время повторял: «Мы не дрались и не ругались, никакого дела тут нет». Супруги спали на обычном месте, и им ничего не приснилось. Чар сказал, что они не уйдут, а останутся жить в том же доме. Прежде вся община перебралась бы на другое место: из-за «дурной смерти» в деревне «источник мог отказаться утолять жажду». Но теперь это невозможно, жители устали строить новые дома из-за каждого несчастного случая. Чар принесет обязательные жертвы — козу и собаку, — чтобы вода утоляла жажду. К обязательным жертвам кроме них относятся: курица, утка и кошка. Утка и свинья были зарезаны накануне в воде, курица тоже, не хватало только собаки, кошки и козы. Танг мне объяснил, что в случае естественной смерти колдуны с кладбища пожирают тело покойного и его душа отправляется в подземные миры, чтобы встретиться с душами «матерей и отцов, там под землей». Но если человек умирает насильственной смертью, дух-бриенг пожирает его тело, а душу уносит на небо и женит на одной из своих дочерей, отчего душа умершего сама становится бриенгом. Тогда-то его родственники умерщвляют собаку, свинью, кошку, курицу, и душа возвращается в подземные миры. Души убитых животных находят дочь бриенга, ставшую женой души покойного, и добиваются того, чтобы она позволила мужу вернуться в подземные миры, где душа ндриенга снова становится душой человека. Сначала бриенг съедает душу человека, и тот умирает «дурной смертью». Естественная же смерть наступает после того, как духи съедают душу-буйвола. «В тот вечер, когда Тиенг вращал кувшин у нас над головой, — добавил Танг, — я заметил, что он уже съеден бриенгом. Его душу съел браенг-радуга, находившийся на горизонте. Я увидел вот такое большое зарево от огня!» — он развел руки на уровне плеч. Жизнь в деревне шла замедленным темпом. Мужчины снова занялись огородами, женщины пошли собирать лесные овощи, но все ждали жертвоприношения после «дурной смерти». Чар решил совершить его сегодня во второй половине дня, поскольку Тру и юноши вернулись. На Сар Лук наложено на семь дней табу, посторонние не имеют права приходить, а жители — выходить за пределы деревни: пятно «дурной смерти» нельзя распространять на других. У входа в деревню не поставили никакого знака, извещающего о запрете, так как слух о несчастье, как мне сказали, разнесся очень быстро. Тем не менее из Нёнг Браха пришли два парня, уроженцы Сар Лука, — посыльный Быр-Анг, сын Джоонг Врачевательницы, и Банг-Джраэ Военный, сын старой Тро. Но прежде чем вернуться домой, они помылись и обмели себя листьями рхоонга и тлоота, моля «дурную смерть» удалиться. Бап Тян был очень взволнован. Он опасался, что самоубийство навлечет на деревню неприятности со стороны администрации, что уполномоченный обвинит куангов и затеет судебное дело. Я старался его успокоить, объяснял, что по нашим законам[57] самоубийство не влечет за собой «дела». В три часа дня Чар созвал к своему дому жителей деревни для «затаптывания крови свиньи и крови собаки» (на самом деле речь шла о принесении в жертву собаки и кошки). Несмотря на дневное время, было очень сумрачно. Ясная погода продержалась всего лишь несколько часов, и темные тучи снова заволокли небо. Мужчины, женщины, — некоторые с завернутыми в одеяла младенцами на спине, — дети встали полукругом перед главной дверью дома Чар-Риенга, где он сложил в кучу листья рхоонга. Наконец совершающий жертвоприношение схватил черную собаку и поставил се на задние лапы, а Крах убил жертву ударами палки по голове, причем он бил до тех пор, пока не брызнула кровь. Чар потер кровоточащую голову об обрядовые листья, затем положил труп на землю, голову же держал на весу над калебасой, чтобы собрать туда кровь. При этом он не забывал следить за другими собаками, привлеченными запахом крови, и отгонять их.
Кувшин, трупы кошки и собаки, предназначенные в жертву
Потом Чар подержал над листьями рхоонга за лапы и голову белую кошку, а Крах куп-купом перерезал ей горло. Чар дал крови стечь сначала на листья, а потом в калебасу и положил кошку рядом с собакой. Все жители бросились к окровавленным листьям и начали лихорадочно их топтать. Поднялись невообразимая толчея и шум. Все молили:
Около семейной двери собрались мужчины, чтобы поболтать — вокруг кувшина, к которому они по очереди прикладывались. Женщины чувствовали себя непринужденно в своей компании под чердаком, те же, кто там не уместился, остались внизу с нами. Чар принес мне налоговую карточку покойного, где тот записан Сиенгом. Это имя ему дали при рождении. Тиенгом он стал зваться только после очень тяжелой болезни, когда шаман решил, что ему нужно переменить имя[59] и обмануть таким образом духов и колдунов. Разговор касался различных тем, но всё они, впрочем, имели своей целью завершить мое образование. Так я узнал, что в случае кровосмешения богатой семье выгоднее найти для жертвоприношения белых животных: они эффективнее; что в случае «дурной смерти» принесение в жертву свиньи и козы снимает запрет покидать пределы селения; что в течение трех дней после «дурной смерти» в деревне нельзя толочь падди и колоть дрова, так как сильный шум может привлечь бриенга. На другой день после жертвоприношения можно снова рубить деревья, не боясь навлечь гнев лесных духов и связанных с этим неприятностей. Тут всех встревожило одно происшествие: через семейную дверь в жилище Банга Кривого, соседа Чар-Риенга, залетела ласточка. Бангу удалось поймать птицу, он разодрал ей брюшко, но вместо веточек (предсказывающих «дело») или волос (предвещающих смерть) нашел всего лишь несколько мух. Он выбросил птичку в кустарник. Обычно ласточку съедают, но раз эта проникла в дом — значит, на ней табу. Если бы в ее брюшке нашли что-нибудь, означающее дурные приметы, пришлось бы совершить очистительный обряд. Все решили, что птичка отыскивала Тиенга, но «дурная смерть» уже сделала свое дело. Старики велели детям немедленно уйти с того места, где они было уселись играть: там привязывали труп к шесту. Мнонгары очень страшатся злых духов, которые обитают в злополучных местах и нападают на детей, чтобы наслать на них хворь. На некотором расстоянии от кувшина, Нгэ поставил три большие вьетнамские пиалы с собачиной, сваренной с солью, перцем и листьями дикой мяты. Вокруг каждой чаши собрались люди и опустошили ее до дна. Тут появился Бап Тян. Он шел согнувшись и осторожно нес в одеяле младшую свою дочь — маленькую Дыр. У нее лихорадка. Болезнь, без всякого сомнения, припишут влиянию «дурной смерти». Чар достал янг дам и дал Бап Тяну щепотку очищенного риса, а сам разжевал несколько зерен и выплюнул на лоб Дыр и ее отцу. Затем он кувшинчиком описал восемь кругов над их головами. Наконец, он плюнул себе на ладонь и по очереди притронулся к кувшину и ко лбу ребенка, плюнул на ладонь еще раз и дотронулся до кувшина и до лба отца. Затем он, испрашивая очищения от зла, произнес пожелание:
4 Путешествие за душами в подземные миры
Прежде чем приступить к описанию последующих событий, необходимо вкратце рассказать о верованиях мнонгаров, связанных с болезнью и смертью. Итак, каждый человек имеет несколько душ (хэенг), наделенных своей формой и, если можно так выразиться, ведущих себя по-своему: душа-кварц обитает непосредственно за лбом, душа-паук покидает голову во время сна, душа-буйвол возносится на небо, где находятся также душа-гигантский бамбук, душа-лодка и прочие. Жизнь человека тесно связана с благополучием этих душ: если с ними приключается несчастье — человек заболевает, если они прекращают свое существование — и он умирает. Дабы избежать рокового исхода болезни, люди обращаются к искусству шамана[60] (нджау мхэ): шаман исцеляет душу-кварц, борется с духами и колдунами (тяками) за жизнь души-буйвола, которую они готовы поглотить, ищет душу-паука и заставляет ее вернуться в свое обиталище, в данном случае в тело болящего. Все эти подвиги шаман совершает во время мхэ, шаманского камлания. После того как хозяин дома приносит жертву, врачеватель предпринимает в состоянии гипноза (по крайней мере символического) путешествие в потусторонний мир, ищет там причины болезни, старается отыскать души, врачует их, договаривается с духами и колдунами о цене за освобождение душ и приводит их «двойников». Наряду с этими чудодеями существует более низкая категория — нджау пропрохи, или врачеватели-волшебники, — чья обязанность состоит главным образом в уходе за больным (пропрох), причем они особое значение придают массажу. Они знают некоторые рецепты и магические формулы[61], которым их научили нджау мхэ, но не имеют права совершать обряд мхэ, так как не прошли посвящение и не получили в дар от духов тайну приобщения, которая открывает высшую магию. Если духи решили умертвить душу-буйвола или колдуны задумали уничтожить душу-паука либо насытиться трупом, то человек умирает. Его двойник спускается в первый из семи подземных кругов, ад (пхан), где ведет вторую жизнь — бледное подобие его земного существования.24 января 1949 года У нас в разгаре расчистка (мэих) будущих полей. Вскоре после жатвы дожди прекратились и твердо установился сухой сезон. 23 декабря 1949 года «священные люди» отвели глав семейств в лес Камня духа Го и выделили каждому по участку. Мужчины починили куп-купы — кто заново выковал лезвие, а кто отделал бамбуковую рукоятку, — и все семьи принялись старательно расчищать заросли и валить деревья, которые покрывали их будущие поля. Кое-какие события нарушили однообразие этого изнурительного труда: дирекция плантации, для которой каждый здоровый человек обязан был отработать двадцать дней, решила заменить этот порядок системой «добровольности»: впредь каждый кантон будет обязан поставлять на год минимальный контингент юношей. По этому поводу два раза приходил агент-вербовщик. Кроме того, прошел сбор налога. И наконец, во время жестокой попойки Анг Слюнявая согрешила с европейцем[62]. Это из ряда вон выходящий случай у мнонгаров, но ничего особенного для Анг: несколько лет назад она ушла из Сар Лука и прожила некоторое время с белым мужчиной. Тогда Бап Тян уладил это дело со своей старшей сестрой, Джоонг-Крэнг (свекровью провинившейся), да и Анг обещала больше не обманывать мужа, Кронга Толстого Пупа. Теперь, после нового оскорбления, муж решил совершить вчера вечером церемонию развода, но неожиданные обстоятельства помешали ему. Поскольку было воскресенье, учитель среди дня предложил два кувшина рнэма начальнику кантона, а вечером поднес кувшин мне, исполнив при этом обряд жертвоприношения курицы. Из-за этого нам пришлось присутствовать при новой ссоре Тру и Бап Тяна. Первый в резких выражениях обвинял своего старшего брата в том, что тот не предупредил его о важном для всей семьи событии, о котором он только что узнал из уст постороннего, своего друга Бап Но. Бап Тян горячо возражал. Тру тут же припомнил, что несколько месяцев назад, во время сватовства Джанг и Сраэ, его вообще держали в стороне. Оба брата вернулись поздно вечером, поэтому церемонию развода отложили на следующий день. И вот сегодня с половины восьмого утра гостевая у Бап Тяна и Крэнг-Джоонга полна любопытных. Анг, однако, удалось оттянуть развод на два часа, и те, кто спешил корчевать лес, один за другим уходили. А так как бракоразводный обряд требует присутствия всех жителей деревни, пришлось его отложить. Никем не предвиденное событие помогло Анг Слюнявой и вовсе избежать развода. В полдень, когда большинство людей находилось в лесу, на Джоонг-Крэнг Врачевательницу, которая доводится Анг теткой по отцовской линии и свекровью и является самым безжалостным ее врагом, напал сильнейший приступ малярии. В это время Джоонг-Крэнг Врачевательница готовила обед для своего сына Быра, который пришел из Нёнг Браха, чтобы присутствовать при разводе. Джоонг пришлось лечь. Ее состояние быстро ухудшалось. К концу дня, когда все приготовились слушать дело о разводе, ее тряс яростный приступ лихорадки: руки и ноги у нее судорожно вытянулись, язык выпал изо рта, она потеряла сознание. На крик родных сбежались все соседи и стали хлопотать вокруг больной, которую положили на нары возле чердака. Пламя очага и длинные языки огня от смолистых веток освещали все происходящее. Дрым-Кранг, жена помощника начальника кантона и невестка Джоонг, взяла на себя роль врачевательницы. Чтобы привести свою свекровь в чувство, она описала над ее головой восемь кругов плетеным мешочком, с кварцем и магическими камнями, опрокинула пиалу с угольками, на которые наскоблили «небесной смолы», и приложила к груди, спине, локтям, подошвам ног больной по щепотке этой смолы, взятой с угольков. Каждое свое движение она сопровождала наговором:
25 января Часов в одиннадцать утра к Крэнг-Джоонгу явился его джоок Чонг-Джоонг, староста Сар Ланга. Он пришел навестить Джоонг, о болезни которой узнал накануне. Войдя, он разгрыз несколько зерен риса и восемь раз плюнул над головой Джоонг, приговаривая:
26 января Сегодня с раннего утра все ушли работать в поле. Это важный для Бап Тяна и его семьи день: наступила их очередь воспользоваться помощью группы[69], в которую входит его дочь. Вернувшись около полудня, Бап Тян увидел Крэнга Заику. Тот пришел за большим кувшином: это плата за помощь, которую он оказал еще четыре месяца назад в качестве рноома при обменном жертвоприношении. Состояние больной Джоонг не изменилось. Дэи провел день в школе: его пригласил учитель к своему сыну, который плакал не переставая.
27 января Едва взошло солнце, Бап Тян обошел деревню, оповещая жителей и, в частности, Тру, что сегодня состоится жертвоприношение буйвола для выкупа души Джоонг, а потому не следует идти работать в поле. Несколько человек во главе с Бап Тяном отправились в лес за дровами и за дикими овощами. Тру, его помощник и двое курьеров ушли на праздник, который устроила дирекция плантации. Джоонг все еще серьезно больна. Чтобы отогнать злых колдунов, над ее ложем под чердаком подвесили короткие мечи и копья длиной в руку, вырезанные из высушенных полос пандануса. Она еще не может передвигаться самостоятельно, и, когда ей нужно выйти по нужде за порог хижины, ее приходится поддерживать. Но теперь больна не одна Джоонг. Со вчерашнего вечера у ее младшей сестры Гриенг-Мбиенг появился сильный жар. Ее приемный сын Тоонг с женой Ван ушли в Панг Донг за шаманом (он отправился туда, чтобы получить старый долг). В половине одиннадцатого они вернулись вместе с шаманом. Тоонг нес зеленый кувшин — это плата Дэи за пять сеансов лечения. Четверть часа спустя явился Быр, сын Джоонг, с женой, детьми и родителями жены, за ними Банг-Джраэ Военный и его семья (дело в том, что Банг-Джраэ принадлежит к клану Рджэ: он сын старой Тро из Сар Лука). Каждая семья принесла по вьетнамской пиале очищенного риса и браслету. Быр, как только пришел, разжевал несколько зерен риса и выплюнул их матери на макушку, читая при этом заклинания:
28 января Джоонг продолжала худеть. И все же на ней, пожилой женщине, следы тяжелой болезни были не так заметны, как на ее младшей сестре. Гриенг еще очень хорошо выглядела, но три дня болезни превратили ее в высохшую старуху. Сегодня в половине десятого утра ради ее исцеления закололи свинью длиной якобы четыре с половиной локтя (на самом деле три локтя четыре пальца). Посредником был Кранг-Дрым: один и тот же человек не может два раза подряд вызывать духов. Пока мы были у Мбиенг-Гриенга, к двери Крэнг-Джоонга подошел Манг-Сир Слоновая Кость, но его вовремя остановили: он хотел обменять у хозяина дома свинью длиной четыре локтя на двенадцать снопов падди и молодого буйвола, еще не ходившего на поводке. Манг-Сиру Слоновая Кость надо было бы получить свинью именно сегодня, чтобы заколоть ее на церемонии большого жертвоприношения в честь помазания падди, которое скоро будет совершать его деревня. Но в течение восьми дней после обряда мхэ запрещается посещать чужие дома и заключать торговые сделки. Предложение Манга вполне подходило Крэнгу, но он не мог преступить закон. В четверть первого больную окурили, после чего шаман провел сеанс путешествия в украшениях типа гроонг. Церемония прошла спокойно, если не считать того, что пришлось унимать лающую собаку (собакам не следует лаять во время такой церемонии, ибо душа-кварц шамана, испугавшись лая, может скрыться под землей, вызвав этим смерть нджау). После сеанса Дэи помассировал Джоонг. Крэнг поставил возле него пиалу с очищенным рисом и положил один пиастр. Родственники Быра по линии жены возвратились в Нёнг Брах. Каждому перед уходом провели по лбу пальцем, вымазанным сажей с донышка котелка. Около четырех часов изгоняли злых духов, совершая особый ритуал с челюстью свиньи. Затем шаман заставил Гриенг немного поесть. Доказав в течение этих дней свое исключительное умение врачевать, Дэи решил вернуться в Сар Ланг. Когда он пришел пять дней назад, при нем был очень скромный багаж: всего-навсего маленькая заплечная корзинка с крышкой, где лежало все необходимое для совершения обрядов. Зато теперь потребовалось пять человек, чтобы помочь ему нести «гонорар»: кувшины, очищенный рис, мясо… От каждого животного, принесенного в жертву, ему причиталась определенная доля: нога — за его услуги, сердце — для передачи духам, мясо, как брату по клану (пациенты из клана Рджэ ему, члену клана Рлыков, приходятся «братьями»). Вскоре после ухода нджау Крэнг развязал «крест» и отнес ветки за пределы Сар Лука, заклиная «вредоносные рты» вернуться в свое обиталище.
29 января Жители Сар Лука отправились корчевать лес. В деревне остались только больные. Крэнг-Джоонг и Кронг Толстый Пуп ушли «прогонять духов с оставленных полей». Муж больной нес большую корзину риса с шафраном, фигурку раба[72], пару изображений маленьких гонгов и угли. Сын нес на спине завернутую, словно ребенок в одеяло, узорчатую плетеную корзинку. Вскоре они дошли до полей, заброшенных после жатвы. Еще несколько месяцев назад это обширное пространство было покрыто колыхавшимся ковром падди, теперь же являло собой унылое зрелище. Все покрыла густая низкая поросль. Между большими островками прохладника виднелись побеги более сильных кустарников и бамбука. Над ними возвышались обгорелые столбы, оставшиеся от прежних шалашей, и межевые знаки, которые напоминали о том, что растительность здесь низкорослая из-за того, что человек свел этот участок леса ради пропитания. Подойдя к своему полю, Крэнг «подвинул» одно из бревен, отделявших его поле от соседского. Он поднял бревно и перекинул его на смежный участок, попросив при этом у границы наделов, чтобы она не гневалась на него за этот поступок. Затем он взял с межи щепотку земли, чтобы дома приложить к голове жены. Теперь мужчины стояли на самой середине поля, на небольшой земляной насыпи. За ней тянулось кверху дерево ниер (Irvingia oliveri), которое в прошлом году служило главной опорой навесу, теперь уже рухнувшему. Крэнг направился к откосу насыпи, где виднелась нора дикобраза, сорвал лист травы и взял щепотку земли у входа в нору (за дикобразом водится дурная слава: он якобы насылает кашель). Затем Крэнг подошел к ниеру, единственному дереву, уцелевшему в прошлом году, когда на участке выжигали лес. На ниере остались глубокие следы огня. Крэнг присел на корточки, поставил на землю фигурку раба, восемь раз плюнул на угли и обратился к дереву с мольбой о милосердии. В заключение он кинул несколько горстей шафранного риса на ствол дерева и потряс над своей корзинкой сначала листья росших здесь бобовых, а затем прохладника. Все это он делал для того, чтобы собрать души-пауки. Кронг ТолстыйПуп загнал их в коробочку. Перед уходом Крэнг нарвал листьев. Дома он открыл над головой жены коробочку и похлопал по ее донышку, чтобы из нее выпали пауки. После этого он приложил щепотку земли ко лбу, груди, спине и суставам больной, а в потолок над дверью воткнул несколько принесенных листьев.
30 января Это был третий день после жертвоприношения буйвола, а потому никто не пошел работать в поле. Состояние больных улучшалось медленно, и, чтобы ускорить их выздоровление, было решено построить «хижину болезни», для чего требовались усилия всех жителей деревни. Они распределились для этой цели на две группы. Восемь человек под началом Кронга Толстого Пупа строили маленькую хижину напротив жилища Банг-Джиенга Беременного. Она служила проДолжением последнего дома в Сар Луке, принадлежавшего Тро-Джоонгу и Ван-Джоонгу. За два часа, с половины девятого до половины одиннадцатого, строители установили столбы, возвели стены, настлали крышу, сколотили нары в глубине помещения. Накидав поленья, они развели огонь и устроили как бы очаг. Жилище для Гриенг соорудили проще: столбы последнего чердака обвели стенами, которые составили как бы продолжение ее дома. И здесь тоже смастерили нары и разожгли огонь. В половине третьего дня Крэнг отправился сделать «подношение взаимности медведю»[73]. Он вырезал из дерева куп-куп и ка пиэт — приспособление для копчения рыбы, представлявшее собой нечто вроде двойной решетки из полосок бамбука. На нем лежала палочка для чистки трубок с наколотым на нее зрелым индийским перцем. Крэнг заставил жену восемь раз плюнуть на угли и сам поплевал, после чего повертел их над ее головой, прося о ее исцелении и желая ей «вновь обрести тело, свежее, как вода». Затем он повертел над головой Джоонг ка пиэт и вышел. Дойдя до места, где были обнаружены следы медведя, Крэнг остановился перед деревом с дуплом и воткнул куп-куп в землю, а в кору дерева — палочку для чистки трубок. Он сел на корточки у подножия дерева, плюнул на угли, положил их на землю и вознес моления медведю, упрашивая его не гневаться и даровать исцеление. Перед тем как уйти, он срезал около дупла кусок коры, а чуть подальше сорвал лист. Дома он, читая моление, растер жене углубление между грудями, зажег с обоих концов принесенный кусок коры, а через несколько минут залил пламя водой. Щепотку образовавшейся золы он приложил ко лбу и к груди жены, моля о ее выздоровлении. Крэнг считал необходимым совершить этот обряд, так как полагал, что болезнь жены могла быть вызвана неуважительным отношением кого-нибудь из членов его семьи к медведю: возможно, кто-то по неосмотрительности наступил или плюнул на следы или на помет медведя и обозлил его, а это животное известно тем, что в отместку за оскорбление насылает насморк, кашель, приступы астмы. Только в конце дня удалось перевести больных в их новые уединенные жилища. Это перемещение, сопряженное с надеждами и риском, требовало обряда освящения: по традиции в жертву выбрали собаку. Ее убили, а голову отрубили у входа в хижину перед самым приходом больной. Собрались все мужчины деревни. Они обмакнули в кровь, которая хлестала из шеи животного, ритуальные листья тлоота и рхоонга и обрызгали больную. Когда она, поддерживаемая двумя сыновьями, подошла к двери своего нового жилища, она была буквально выкрашена кровью. Все присутствующие громко молились о ее исцелении. Не прекращая молиться, они отступили назад и бросили листья с высоты утеса. Потом они возвратились и снова обмахнули больную, но уже чистыми листьями, которые лежали наготове на крыше. Эти листья тоже кинули с утеса вниз. Больную устроили в ее новом жилище. Крэнг, читая моления, передал Тоонг-Бингу, который был посредником на этот раз, плетеные фигурки буйвола, козы, кусочки угля, белый рис, голову принесенной в жертву собаки и дубинку, которой ее убили. Больная плюнула восемь раз. Над ней опять повертели ритуальными листьями и дарами. Тоонг-Бинг вышел, за ним последовал Крэнг. Сначала они пошли по дороге, и, прежде чем свернуть на тропу, посредник положил поперек дороги палку, а за ней — дары и собачью голову. Ей в пасть он засунул деревяшку, чтобы она не закрывалась и своим оскалом угрожала «божествам и духам, которые, испугавшись, повернут вспять». Положив угли и прочитав молитвы, Тоонг-Бинг взял щепотку земли, сорвал лист и вместе с Крэйгом возвратился обратно. Прежде чем войти к больной, они задали традиционный вопрос: «Она выздоровела?» — и получив извечный ответ: «Выздоровела!», Тоонг-бинг приложил щепотку земли к груди Джоонг и воткнул лист над дверью. Та же церемония происходила при водворении Гриенг в ее новую хижину: так же была принесена в жертву собака и был проведен обряд заклинания с головой собаки. В нем, как положено, участвовали все мужчины. Ни одной женщины не было. В четверть седьмого все закончилось. На открытом воздухе стали пить рнэм и есть мясо собаки.
31 января Несмотря на табу (три дня назад принесли в жертву свинью), Тян и Банг Олень отправили кули работать на поле Тру. «Тело его велико, — сказали мне, — а кроме того, он отсутствует и не знает о запрете». Остальные жители деревни строго соблюдали предписываемый ритуалом перерыв в работе и ограничились сбором диких овощей и сушняка. Утром сыновья Джоонг — Кронг Толстый Пуп и Кранг-Дрым — отправились за Дэи — шаманом. Они привели его в новое убежище, где теперь в одиночестве лежала их мать. Старший сын и нджау присели на корточки около кувшина со спиртным. Кранг-Дрым передал шаману трубочку, ритуальные листья и маленького цыпленка. Нджау удушил птичку над мешочком с кусочками магического кварца, умоляя их о заступничестве. Воткнув трубочку в кувшин, он попросил о полном выздоровлении больной. Прежде чем он начал пить, спиртным наполнили бутыль. Банг Беременный и Кронг Толстый Пуп пили первыми, за ними настала очередь Дэи и Кранг-Дрыма. После окуривания «небесной смолой» и последующего вращения магических кусочков кварца нджау уселся на нары подле больной, чтобы совершить обряд «извлечения палочек». Облачившись в покрывало, но оставив свободной правую руку с зажатыми в ней листьями, он положил куп-куп на левое плечо. Он дунул в магический флакончик, зевнул и «отправился в путешествие». Он потряхивал листьями, пел, спорил со своим собеседником из потустороннего мира. Раскусив корешок магического растения, он разжевал его и восемь раз плюнул перед собой, затем принялся массировать больную. Он наклонялся над ее обнаженным животом, губами захватывал складку кожи, сильно втягивал ее в себя, отпускал, а затем выпрямлялся и вытаскивал изо рта длинную палочку, которую вводил в трубку. Он повторял этот жест снова и снова, вынимая каждый раз все меньшие по размеру палочки, которыми наполнял трубочку. Дэи положил в рот кусочек магического растения, пожевал, выплюнул жвачку, почти не отрывая губ от живота больной, затем надавил живот руками, словно желая что-то втиснуть в него. После этого он опять «отправился в путешествие» и спрятал душу под покрывало. Выполнив все, что требовалось по обряду, он лег, растянувшись во весь рост. Это означало, что он спустился в подземный мир. Обе руки он держал над грудью, словно желая что-то поймать. Вот он схватил нечто невидимое и прижал к себе: он поймал душу-лягушку. Кто-то из присутствующих бросил в этот момент соль в огонь, она затрещала, что якобы отгоняло души умерших, которые следовали за душой больной и хотели удержать ее в подземном мире. Треск соли должен был убить их вторично и низвергнуть во второй круг подземного мира. Нджау, продолжая лежать, повернулся, вытащил из своей коробочки флейту и наиграл мотив, чтобы «разжалобить» души умерших. Наконец он вытянул руки в сторону, и кто-то полил на них воду. Это должно было пробудить нджау. Он не мог сам подняться, и ему помогли сесть. Дэи провел мокрыми руками по лицу и отряхнул их в сторону больной. Вся процедура завершилась поисками души-паука с предложением символических даров и вытряхиванием души-паука на макушку больной. В час дня Дэи лечил Джоонг стеблями си динг (Rutacées) и си пет иер (латинское название не выяснено). Подержав их в огне, он приложил обожженные концы к груди больной (чтобы излечить кашель и вызвать аппетит) и к голове. Он обмакнул пальцы в пиалу с водой, где лежали кусочки магического кварца, и провел по шее своей пациентки сначала пальцами, а потом кварцем. Затем он вновь положил стебли в огонь и приложил их к животу больной. Тут вошла молодая девушка и попросила заодно полечить ей гноящуюся рану. Джоонг заставили съесть немного рисового супа с измельченным плэ рко (латинское название не выяснено). В половине третьего нджау собрался домой. Перед уходом он лизнул свой палец и погладил им лоб больной, испрашивая ее исцеления. Дэи понес заплечную корзинку со всеми предметами, необходимыми для обрядов — ее крышка поражала тонкой работой, — а Кронг-Маэ взвалил на себя гонорар шамана: большую корзину с очищенным рисом и кувшин средней величины. Кронг Толстый Пуп взял короткий меч и пошел было за ними, но, увидев, что Крах взялся выполнять роль телохранителя, возвратился назад. Тоонг-Джиенг нес две большие ветви ндронг. Из луба этого дерева плетут крепкие веревки. Вечером пили у Банга Оленя. Он угощал двух жителей Бон Джа, принесших ему рис приглашения на торжественный обряд помазания падди. Жители Бон Джа «поглощают лес»[74] Пхи Ко, а потому им всегда необходимо посредничество Банга Оленя и Бап Тяна, которые продолжают оставаться «священными людьми» на участке, проданном этим чужакам.
1 февраля Сегодня день табу утки (прошло трое суток с тех пор, как ее принесли в жертву). Несмотря на это, Мхо-Ланг и женщины из клана Рджэ идут обрабатывать свой участок. В состоянии обеих больных наступило наконец значительное улучшение. Гриенг, сильно ослабевшая и дышащая прерывисто, может все-таки передвигаться, опираясь на палку. Муж повел ее совершить первое омовение, обязательное после болезни. Гриенг вошла в ручей, а муж восемь раз обмахнул ее листьями рхоонг, листьями сиеп сюр (Sclerya laevis Retz) и мат длэи. При этом он читал заклинания:
2 февраля Сегодня утром Джоонг срезали волосы, после чего было решено совершить «приношение духам». На этот раз обязанности посредника возложили на Тоонг-Бинга. Он заставил больную плюнуть на корзину с куском шафрана, белым рисом, желтым рисом, углями и целым набором изображений из плетения и дерева: тут были и буйвол, и коза, и бивни слона, и рог носорога, и гонги. Он описал корзинкой восемь кругов над головой Джоонг и перечислил дары: «Сегодня я отдаю в обмен раба, буйвола…» Он унес корзину со всем содержимым, а также маленький бамбуковый лук длиной тридцать сантиметров, сделанный сегодня утром. За ним последовал Крэнг, который нес на спине разукрашенную плетеную коробку, завернутую в покрывало. Тоонг-Бинг и Крэнг вошли в высокоствольный лес и выбрали самое большое дерево. Тоонг-Бинг положил лук позади дерева, а все приношения из своей корзинки, кроме желтого риса и стрелы с кусочком шафрана на острие, — впереди. Он плюнул на угли, положил их на землю и опять перечислил свои подношения. После этого он разбросал рис по траве, взывая: «О Джоонг, вернись! О Джоонг, вернись!». Тоонг-Бинг взял несколько листьев и потряс ими над корзиной, чтобы собрать паучков, а Крэнг подобрал их в коробочку, завернул ее обратно в покрывало и опять водворил всю ношу на спину. Исполнив положенный ритуал, Тоонг-Бинг стал поносить дух дерева и угрожать ему, даже выпустил в него из лука стрелу с кусочком шафрана на острие. Он поспешно бросил лук у подножия дерева и похитил у него дитя, т. е. отрезал кусок воздушного корня и унес. Он захватил с собой также лист, который по возвращении воткнет над дверью. Прежде чем войти в дом, Тоонг-Бинг спросил: «Она выздоровела?» — «Выздоровела!». На голову больной вытряхнули души-пауков. Затем посредник положил кусок принесенного корня под рыболовный сачок, прислоненный к одному из столбов. Он «взял в плен ногу ребенка духа», а взамен дух должен вернуть душу, которую удерживал у себя. «Я заточаю твое дитя, о дух! Не вернешь мне душу Джоонг — я убью твоего ребенка. Возврати мне душу Джоонг, и я верну тебе твое дитя». После этого символического заточения заложника Крэнг, молясь за выздоровление больной, дал Тоонг-Бингу за труды пиалу очищенного риса и пиастр. В это время многие женщины отправились за дровами. Тян и его «брат» Манг Тощий пошли их провожать. На обратном пути они натолкнулись на тигра в засаде. Манг приготовился к обороне, а Тян так громко завопил, что зверь поспешил скрыться. В честь Биенг-Дланга у Мхо-Ланга устроили выпивку. Крэнг чистил кувшины, из которых пили вчера. Неожиданно из Нёнг Браха явился Кронг-Длонг по прозванию Бап Тянг Синг. Старый друг пришел проведать больную, и Крэнгу пришлось откупорить новый кувшин. Анг Вонючка, дочь Енг Сумасбродки, пришла поухаживать за больной. Она опустила пальцы в калебасу с водой, где лежало несколько зерен риса, провела рукой сначала по своей груди, потом по груди больной и дунула на нее. При этом она произнесла: «раз!», повторила все с начала — «два!», и так до восьми. Затем она стала молить о ниспослании больной телесной свежести и выздоровления. Этот лечебный прием называется сам гун (простое помазание магическим растением). Когда-то Анг сама страдала заболеванием горла, и теперь считается, что она носит в себе средство от кашля[77]. Анг получила за труды пиалу очищенного риса и старую серебряную монету. Другая гостья — Длонг-Кронг — заставила больную поесть рисового супа. Вскоре возвратились Банг Олень и Бап Тян и присоединились к выпивающим гостям. Они делились новостями, принесенными из чужого селения.
3 февраля Сегодня седьмой день со дня жертвоприношения буйвола, а потому еще нельзя работать в поле. Тоонг-Бинг пользуется случаем, чтобы совершить обряд «помазания кровью рнутов» (мхам рнут), обязательный для его сестры Анг Вдовы, допустившей кровосмесительную связь со своим «братом» Тиенгом. Согласно решению судивших, животные для жертвоприношения были предоставлены Тингом Вдовцом: у Анг и ее единоутробных братьев не было ни одной свиньи. После самоубийства Тиенга Анг всего несколько раз появлялась в деревне. Она жила в Малом Сар Луке у своего брата Сиенга, который женился там вторично на очень красивой девушке Эт. Скромное уединение Анг объяснялось помимо всего прочего еще и тем, что ее беременность сделалась очень заметной: она вынашивала «дитя любви», да еще такой порочной! У Тоонг-Бинга «священный человек» Банг-Джиенг Беременный (хранитель рнутов) разложил на циновке, расстеленной на нарах, пыльную веялку с рнутами из Сар Лука и другими необходимыми аксессуарами: заплечную корзинку с рнутами из Пхи Ко, старую бутыль из-под бенедиктина, наполненную «водой хозяина». Крэнг добавил мешочек с кусочками магического кварца Джоонг, а Тру и Боонг-Манг — свои знаки отличия. Боонг-Манг положил еще орден «Дракон Аннама», купленный у бывшего стрелка из Панг Тинга. Тоонг-Бинг зарезал над мнонгской пиалой с пивной бардой свинью и коричневого петуха. Анг и оба «священных человека» присутствовали при этом. Крэнг и Банг Беременный взяли немного барды, пропитанной кровью, и помазали ею все предметы, находившиеся на нарах. При этом они заклинали:
5 Свадьба второй дочери Бап Тяна
21 февраля 1949 года Сегодня никто не пошел на поля: ночью и утром шел дождь — значит, нельзя работать в поле, иначе можно встретить кролика, лемура или другое животное, на которое в это время года наложено табу, и тогда придется уступить лесной чаще клочок земли, предназначенный под посевы. Вчера также никто не ходил на участки: с Озерного поста пришел приказ мобилизовать всех мужчин на сбор ратана для постройки административного здания. В том же документе Боонгу Помощнику, Кранг-Дрыму (помощнику старосты) и Танг-Джиенгу из Панг Донга было велено явиться на пост. Бап Тян направился на участок Пхи Ко взглянуть, не пришли ли на правый берег реки жители Бон Джа, чтобы вместе с жителями Сар Лука ловить рыбу. Его старшие дочери — Анг Слюнявая и невеста Сраэ — Джанг — в сопровождении старого Краха пошли в Идут Лиенг Крак собирать дикие овощи. Сегодня утром девять мужчин из Сар Лука и десять из Панг Донга отправились на дорожные работы. Женщины ткали или собирали овощи. Тру, у которого болела поясница, попросил Кронг-Маэ заговорить ему боль. Для этого Кронг-Маэ «напал» на дерево ршах и похитил его ребенка — т. е. кусок коры — в качестве заложника. Я же отправился в Малый Сар Лук, чтобы получить интересующие меня сведения. Сегодня вечером старейшина Рджэ, тот, кого Тру и Бап Тян зовут коони (младший брат матери), — старый Тоонг-Манг[80] принимал у себя братьев по клану, шедших из Джа Ык в страну Куду продавать покрывала. Вокруг кувшина, выставленного в честь гостей, собралось много жителей Сар Лука. Было уже довольно поздно, когда откуда-то донеслись звуки веселой песни. Все тотчас же узнали голос моего друга Кронг-Бинга, прозванного за небольшой рост Коротышкой. Вскоре он и сам появился, живой и веселый, как всегда, и, чтобы повеселить собравшихся, тут же начал отпускать задорные шуточки. Мне редко случалось видеть его одетым с такой изысканностью: рубашка, пиджак, брюки, носки, обувь — все на нем было европейское. Как только куанг из Идут Лиенг Крака подсел к нам, он начал соревноваться со своими братьями по клану в умении петь. Несколько минут спустя появился Сраэ — сын Кронг-Бинга — в великолепной отороченной мехом офицерской куртке, которую отец одолжил ему на сегодняшний день. Жениха Джанг сопровождали три ученика из центра. Вскоре дом Тоонг-Манга заполнился веселыми людьми. Гости из Идут Лиенг Крака — Бон Джранги и их семьи — привели с собой жителей Сар Лука, которые собирались было укладываться спать. Кронг Коротышка, как обычно, блистал остроумием. Изрядно выпив, все, кроме молодой пары, отправились к Бап Тяну, но никого не застали дома: хозяева задержались у Тоонг-Манга. Для приема гостей еще ничего не было готово. Бап Тян, Анг Длинная, Джанг и Крах явились только в одиннадцать часов. Хозяин прежде всего обошел всех гостей и каждому предложил щепотку табака. Полчаса спустя пришли Кронг Коротышка, Бинг, Сраэ и еще несколько человек и принесли маленький кувшин без горлышка и свинью. Джанг, героиня этого вечера, сидела у одного из чердачных столбов. Эта еще щуплая девочка с едва намечавшейся грудью застыла в своей застенчивости. Она не поднимала глаз, видимо, стесняясь того, что стала центром внимания. Ндэх поднес ей корзинку с ритуальными подарками. Она заерзала на своем месте и отвернулась. Мать и сводная сестра пожурили ее и велели взять подарки. Наконец она решилась дотронуться до двух резных палочек, которые выступали за край корзинки. Распорядитель, произнося пожелания невесте, надел ей на шею бусы, воткнул гребень в волосы, а ножик — в пучок, надел браслеты на руки. Анг вынула из корзинки все бамбуковые трубочки, взяла украшения, поднесенные посредником Джанг, и оделила ими женщин из кланов Рджэ и Нтэр[81]; корзинку она дала старой Тро, курицу — Джанг-Бибу, приемной дочери Тру, гребень — Гриенг-Мбиенгу, ножик — Анг Вонючке (дочери Енг Сумасбродки), браслет — Джоонг-Крэнг. Во время церемонии Сраэ скромно стоял в уголке. Хотя он учился в школе, а следовательно, поднялся над своими односельчанами, здесь он вдруг стал неуклюжим и застенчивым. Он подошел к Бап Тяну, своему будущему тестю, держа в руках петуха и две бамбуковые трубочки, вынутые посредником из корзинки еще до подношения невесте. Бап Тян показал ему постели своей семьи и ту часть нар, которая предназначалась Сраэ с женой. Это делается для того, чтобы молодые не посягали на место тещи. Подойдя к семейной двери, Бап Тян поднес к губам зятя калебасу с супом, из которой тот должен был сделать восемь глотков. Затем он взял сосуд с луковицами магического растения падди, налил в него рисового супа, поднес к левому уху зятя, дунул в отверстие сосуда, произнес «раз!», проделал то же самое у правого уха — «два!», и так до восьми. Завершился обряд высказыванием пожеланий. Потом старик повел будущего зятя на чердак и предложил ему «погладить рис». Спустившись с чердака, Сраэ вручил Бап Тяну петуха и две трубочки па, которые держал в руке. Свинью, которую Кронг-Бинг принес из Ндута, закололи в доме. Ндэх был посредником Кронг-Бинга при освящении Бап Тяном маленького кувшина, принесенного одновременно со свиньей. Первым из него пил бывший начальник кантона, затем Бап Тян, Кронг-Джоонг, Манг Обезьянья Челюсть, Банг Ученик (один из Бон Джрангов, коони Сраэ). Ндэх встал и совершил помазание головы свиньи бардой из кувшина. Возле чердака Бап Тян поставил янг дам, рядом — домодельную пиалу с белым рисом, а на нее опрокинул вьетнамскую пиалу. Он подал рис Сраэ, а после освящения маленького кувшина без горлышка сел подле него и начал пить. Бап Тян предложил отхлебнуть из кувшина Бангу Оленю — коони невесты, а потом — Тяну, своему старшему сыну. Затем Бап Тян уступил свое место будущему зятю. Отпив полагающиеся ему две порции, Сраэ снова передал трубочку тестю, тот отхлебнул свою долю и возвратил трубочку зятю. Далее место у янг дама заняли Бинг, мать Сраэ, и ее муж Кронг Коротышка. В час ночи подали обед. Гостей разделили на две группы: на нарах устроились семьи Кронг-Бинга и Ндэха, около чердака — Джанг, девочка из клана Бон Джранг, которая из самого Ндута несла корзинку с подношениями, и обе женщины Тиль, которых приютил Кронг Коротышка. На почетном месте в комнате для гостей Бап Тян велел подвесить старинный кувшин, великолепный танг-сох с двенадцатью ушками. Его горлышко украшали крупные старинные бусы. Манг Обезьянья Челюсть укрепила на том же колышке большой кувшин, который, согласно обычаю, поднесут Ндэху — посреднику. Люди из клана Нтэр (родственники невесты по материнской линии) — Банг Олень, его коони и его двоюродная бабка Енг Сумасбродка — принесли кувшин с рнэмом, каждая семья Рджэ (клан отца) — тоже. Хозяин дома и отец невесты в свою очередь поставили по кувшину. В три часа «очи закололи огромную свинью Бап Тяна, имевшую в объеме у подмышек шесть пядей. Ее толщина почти равнялась длине. Отец невесты, отец жениха и оба посредника торжественно отпили из старинного большого кувшина, а чуть позже отхлебнули рнэм, поднесенный женой помощника. Затем Ндэх взял вьетнамскую пиалу, наполнил ее кровью двух жертв и бардой, взятой изо всех кувшинов, и начал «вызывать духов в чрево падди». В половине четвертого все направились к кувшинам. Первым шествовал Бап Тян, за ним шли я, Ндэх, Кронг Коротышка и Бинг, Манг-Ндэх (жена бывшего начальника кантона), Анг Длинная, Манг Обезьянья Челюсть, Джанг и Сраэ,Крэнг-Джоонг. Через двадцать минут, когда второй раз пропел петух, Ндэх помазал кровью и пивной бардой голову заколотой огромной свиньи. Каждый житель Сар Лука, выставивший кувшин, пил из него с двумя жителями Ндута. Кроме посредников, которые по обряду должны были пить из одного кувшина, присутствующие группировались в зависимости от своих симпатий или родственных связей. Из большого кувшина танг-сох с двенадцатью ушками пили сначала Кронг Коротышка и Бинг, затем Джоонг-Крэнг (как старшая сестра отца невесты) и ее муж, Ндэх с женой, Манг Обезьянья Челюсть (в качестве посредницы) и, наконец, Бап Тян с женой… Попойка длилась до утра.
22 февраля Сегодня рано утром каждая женщина из семьи Джанг поднесла ей небольшую вьетнамскую пиалу с рисом, накрытую другой пиалой большего размера (впрочем, у некоторых второй пиалы не было). Очищенный рис и пиалы предназначались в подарок родственникам жениха. Появился старый Тоонг-Манг, коони клана Рджэ, у которого мы вчера пили. Он пришел напомнить Бап Тяну, чтобы тот не обошел подарками гостей. «Надо, — сказал он, — каждому поднести вьетнамскую пиалу и кусок мяса». Бап Тян, раздраженный этим напоминанием, резко ответил дяде: «Уж не думаешь ли ты, что я «глухой», что я не знаю обычаев, и потому пришел учить меня?» Тоонг-Манг ответил: «Я пришел напомнить тебе об этом, потому что гости собираются расходиться по домам». Бап Тян взял мясо, но, не найдя под рукой свободных пиал и, видимо, не желая брать их из числа тех, что ему принесли, дал взамен пиастры. Он протянул свое подношение и Тоонг-Мангу, но старик воскликнул: «После таких слов мне стыдно принять твой дар». Тогда Бап Тян поручил Краху разнести подарки всем присутствующим. Кронг Коротышка продолжил разговор, начатый раньше с Тоонг-Мангом: «Я стар и сведущ в этих делах. Так чего же ты явился разговаривать с нами, как с мальчишками? Зачем обижаешь Кронга, сына Дыра? Так не полагается». Старик не смутился и дал отпор своим племянникам — большим куангам. Бап Тян решил положить конец спору и заявил, что у него голова разболелась от всех этих речей. Но Кронг Коротышка уже разошелся вовсю, а коони с улыбкой на лице продолжал спокойно стоять и даже отказался от стакана спиртного, который ему поднесли: «Ты пьян, я и пробовать-то не стану твою воду. Ты, конечно, богат, но меня этим не запугаешь». Тогда Кронг Коротышка великодушно заявил: «Ладно, я кончил заводиться», — и тут же затянул песню:
23 февраля Утром в деревне было тихо. Накануне вечером молодые люди пели и пили, но улеглись рано, устав от предыдущей бессонной ночи и огромного количества выпитого спиртного. Около девяти часов утра гости из Ндута пошли домой. Бывший начальник кантона и Кронг Коротышка остались в Сар Луке досыпать. Ндэх был занят тем, что снимал кору с ветки ндроонг (латинское название не установлено). Перед уходом Кронг Коротышка посоветовал Сраэ не задерживаться в Сар Луке: женитьба не должна помешать ему возвратиться в школу, которая поможет ему в будущем стать человеком. «Видишь, я сам с юных лет работал у европейцев и стал куангом», — сказал Кронг. Сраэ слушал его потупившись. Он даже не показал отцу словарь, который я ему подарил. Уже три дня он гостил у родителей Джанг, еще через четыре дня он с молодой женой вернется к своим родителям. Сраэ отдал своей матери щенка, которого ему подарили, а мать оставила кувшин, принесенный с рнэмом в первый вечер. (Кувшин все равно вернут через четыре дня). Бап Тян и Кронг Коротышка, прощаясь, обменялись целованием руки, произнеся при этом обычные пожелания. Матери Сраэ кто-то посоветовал: — Смотри не сердись, не ссорься ни с кем в эти дни. — А что? — Ты ведь оставляешь здесь своего сына. После ухода родителей Сраэ и его «брат» Манг Тощий вылили остатки из праздничных кувшинов и перемыли их. Ребятишки удили рыбу и даже построили маленькую плотину, чтобы загнать рыбу в вершу. Потом они начали играть в проповедь. Манг Карлик сел на корточки под навес кузни между Тонгом Заикой и Кронг-Токело, и все трое принялись распевать во все горло непонятные песни, в которых время от времени можно было различить слова: «Аэ диэ («бог» на языке радэ), Аэ диэ!». На мой вопрос, что это значит, Манг Карлик, к великой радости ребятни, ответил: «А мы делаем, как те христиане, которые приходили сюда недавно. Я — пастор радэ. Тонг Заика — один из певчих, а Кронг-Токело — молодой француз, на котором была салфетка». В два часа дня возвратился с поля Тру с рабочими. Начальник кантона кончил корчевать свой участок. В конце дня пришли и остальные группы работавших. В доме Бап Тяна жизнь вошла в свое обычное русло. В его семье отныне стало одним человеком больше. Это было залогом предстоящего увеличения семьи и клана. 27 февраля в пять часов вечера Бап Тян проводил молодых к родителям Сраэ. Вопреки традиции, Сраэ на следующий день возвратился со своим тестем в Сар Лук, чтобы 2 марта вернуться в школу. Накануне Бап Тян обязательно принесет в жертву курицу и кувшин спиртного, и тогда Сраэ будет сопутствовать благополучие.
6 Мы поглощаем лес священного камня Гоо
14 марта 1949 года После обеда в Сар Луке почти никого не осталось: все отправились ловить рыбу в верхнем течении реки, в том месте, которое называют «рукав, где тянут лодку». Утром молодежь пошла в лес за кожурой ядовитых корней кро (Milletia pirrei Gagnepain). Рыболовы поднялись вверх по течению реки и примерно в двухстах метрах от селения соорудили на порогах у левого берега плотину. Она состояла из бревен, переплетенных бамбуком, на которые были наложены охапки травы пайот и широких листьев тлоонг (Dipterocarpus obtu-sifolius). Бреши были тщательно заделаны дерном и прогнившими листьями. Поток, отведенный от «рукава, где тянут лодку», устремился к правому берегу. Около больших камней уровень воды значительно снизился, и под ними устроили поперек узкого протока ряд маленьких запруд, в которых установили верши. Около двух часов дня созвали женщин и детей. Они вошли в воду и присоединились к рыболовам. Молодые мужчины, расставленные по утесам близ запруды, «ударили по кро»: они били дубинками по кожуре ядовитых корней, а затем погружали ее в воду, чтобы сок разошелся по течению. Вскоре отравленные рыбы всплыли на поверхность. Женщины прочесывали дно сачками, а мужчины расставляли сети в самых глубоких местах. Некоторые, сидя на корточках, вычерпывали рыбу большой сетью. Улов был богатый. Этому способствовали и длина плотины — она растянулась почти правильным полукругом метров на пятьдесят, — и множество камней, из-за которых здесь образовались пороги, и песчаная коса длиной сто метров. Был конец сухого сезона, и стояла сильная жара. Прямые лучи солнца палили немилосердно, их отблески на воде слепили глаза. Ребятишки бегали нагишом, на женщинах были юбки из изношенной тонкой материи, на мужчинах — самые узкие набедренные повязки. На утесах и на длинных песчаных отмелях остались только малыши. Они тоже пытались поймать мелких рыбешек, креветок, крабов… В самых глубоких местах вода доходила рыболовам до пояса, а то и до шеи. Погружаться с головой они избегали, опасаясь, что яд может повредить глаза. Женщины, особенно молодые, были менее осторожны, они то и дело нагибались и быстро продвигались под водой, стараясь не отрывать сачок ото дна, и выпрямлялись только для того, чтобы переложить добычу из сачков в плетеный коробок, висевший у них на боку. К концу дня рыба стала попадаться реже, дети и старики начали сдавать, да и остальные тоже устали. Стоило одной семье заговорить о том, что пора прекратить работу, как все дружно согласились, и вскоре длинная вереница людей потянулась к деревне. Задержалось только несколько заядлых рыболовов, но и они спустя некоторое время тоже подняли верши, частично разрушили плотину и пошли домой.
* * *
Совместная ловля рыбы, в которой участвует вся деревня или часть ее, происходит обычно в период мелководья, в сухой сезон — с января по июнь. Сегодняшняя ловля носила особый характер: она была устроена по распоряжению Банг-Джиенга Беременного, «священного человека леса», как положено накануне выжигания леса. К 8 марта все закончили корчевать лес на своих участках, и палящее солнце быстро высушило выкорчеванные деревья и кусты. Банг Беременный, проверив состояние участков, обошел позавчера все дома и объявил, что на следующий день все должны выйти в поле и расчистить полосу земли вокруг полей, чтобы близлежащий лес не пострадал от огня. Назавтра, даже не совершая священного обряда (и пусть косуля ревет в этот день!), мужчины, женщины, дети скопом отправились к лесу священного камня Гоо и проложили вокруг миира широкую трехметровую полосу: мужчины валили деревья, женщины и дети расчищали участок, пропалывая его мотыгой и выметая сучья и листья. Вечером «священный человек» приказал всем наутро явиться на рыбную ловлю.* * *
Вернувшись с реки, жители Сар Лука принялись за свои дела. Женщины сели ткать. Анг Бегающая Мелкой Рысцой, жена Банга Оленя, ткала прекрасный обрядовый пояс-передник для там боха, который ее муж совершит с Кранг-Дрымом. Крэнг-Джоонг кастрировал двух кабанов Танг-Джиенга. Мужчины подметали дворы перед своими дверьми: чтобы огонь хорошо разгорелся, в деревне должно быть чисто. К околице подошли несколько человек из Мнонг-Латя. Они несли соль для продажи, но их не впустили, потому что сегодня Сар Лук — табу. Путники хотели заночевать в Сар Луке, но им отказали. Тогда самый старший, который знал меня, попросил разрешения остановиться в моей хижине. Мне пришлось объяснить, что я ничем не могу ему помочь: обычай категорически запрещал вход в деревню как накануне, так и в самый день сжигания сведенного леса. Тем не менее пришельцам разрешили обменять принесенную соль на очищенный рис. Сегодня полнолуние. Главы семейств собрались у Банга Беременного. Каждый принес небольшой сверток «древесных листьев». Хозяин дома вынес янг дам с пивом, а рядом поставил плетеную веялку с рнутами. Тут же он разложил принесенные ему свертки с листьями. Вскоре комната наполнилась гостями. В их числе были еще два «священных человека» — Бап Тян и Крэнг-Джоонг. Банг Беременный перерезал цыпленку горло над вьетнамской пиалой с пивной бардой и передал трубочку Бап Тяну, а пиалу — Крэнг-Джоонгу. Молился он один. Но вот пришел Банг Олень, «священный человек» из Пхи Ко. Он присоединился к своим «коллегам» у веялки. Все четверо совершили помазание священных плашек для добывания огня и листьев, вознося при этом моление:Бап Тян произносит заклинание, чтобы куски бамбука упали в благоприятном положении
Бап Тян, не переставая молиться, передал трубочку Бангу Оленю, который погрузил гут в маленький кувшин без горлышка. После моления все встали, Банг Беременный сел перед кувшином и начал пить. Бап Тян произнес длинную речь. Сначала он уговаривал жителей деревни не ссориться, не браниться, не драться, а под конец обещал завершить торжественный обряд сжигания леса выступлением оркестра гонгов, после которого все отправятся в соседнее селение покупать буйволов, чтобы отметить праздник обрабатываемой земли (ньыт донг). Его шурин Крэнг-Джоонг внес кое-какие уточнения и сам стал рассказывать, как будут покупать буйволов для ньыт донг. В это время Бап Тян сел у кувшина, что, впрочем, пе мешало ему говорить, не умолкая ни на минуту. Он уступил свое место Крэнг-Джоонгу, а тот, отпив сколько надо, передал гут мне. Я, не желая пить, хотел по обыкновению предложить трубочку кому-нибудь из гостей, но мне сказали: «Вэнг! табу!» Так я узнал, что сегодня каждый должен пить сам, иначе олени, дикие кабаны и слоны набросятся на новое поле и сожрут весь падди. Завтра к этому запрету добавится еще один: пить стоя. Кроме того, по-прежнему будет запрещен приход в деревню чужаков. Деревню даже окружат веревочным кордоном. Хозяину сжигаемого леса и трем «священным людям леса и деревни» до послезавтрашнего утра запрещено купаться. После меня пил Банг Олень, а за ним по очереди все главы семей из Сар Лука. Крохотного цыпленка, принесенного в жертву, разделили между четырьмя «священными людьми». Разговор не клеился. Кувшин, и к тому же небольшой, был один, от завтрашнего дня зависело будущее урожая, поэтому все рано разошлись по домам.
15 марта. Рано утром Боонг Помощник с двумя мужчинами воткнул на «французской» тропе указатели, принесенные вчера с Озерного поста. Без четверти восемь утра весь Сар Лук высыпал на тропу, ведущую к полю. На полдороге от него и деревни, в бамбуковой роще, выбрали место для совершения обряда. Мужчины быстро расчистили площадку размером двадцать метров на десять. Двое парней принесли барабан, подвешенный на бамбуковой палке, и соорудили для нее упор: на два вбитых вертикально кола положили перекладину, а концы кольев и перекладины разлохматили наподобие султанов. Дрым-Кранг, дочь Банга Беременного, принесла молотилку для клевера и поставила рядом с веялкой, где лежали рнуты, плашки для добывания огня, у подножия длинного бамбукового шеста длэй, на согнутой верхушке которого была подвешена рыба из вчерашнего улова. «Священный человек рнутов» вынул плашки из корзины и положил в веялку вместе с паклей, махрами бамбука, маисовым листом, в который было завернуто немного пивной барды. Каждая семья принесла огромную калебасу либо янг кэ — некое подобие кувшина без горлышка, но меньшего размера, чем янг дам — с рнэмом. В самом начале ритуала молодые люди наполнили все сосуды и перекачали в котелок спиртное, взятое только из калебас. В девять часов Банг Беременный перерезал горло крохотному цыпленку над пивной бардой, принесенной в маисовом листе. Он положил его в веялку, и трое «священных людей» вместе с Мхо-Лангом, которого пригласили в качестве посредника, приступили к обряду помазания содержимого веялки. Стволы (длэй) бамбука (пол длэй) длиной метр раскололи надвое и помазали наравне с прочими предметами. Бап Тян взял обе половины одного длэя и бросил над веялкой, молясь, чтобы он упал удачно, но бамбук принял неблагоприятное положение. Бап Тян несколько раз повторил обряд. Желая придать своему заклинанию большую убедительность, он перечислил имена отсутствующих (в частности, Tpÿ, начальника кантона, еще позавчера ушедшего в Рьоонг). Но вот просьбы Бап Тяна увенчались успехом. Он положил на рнут половину ствола бамбука, которая упала на плоскость среза (ртлуп), а ту половину, которая легла плоскостью среза кверху (рбланг), отложил в сторону. Бап Тян взял другой длэй,' но его половины легли в неблагоприятном положении, и тогда Бап Тян обещал отметить торжеством праздник земли. В половине десятого Бап Тян поднес спиртное Банг-Джиенгу, который держал половинки ствола бамбука и лист маиса с пивной бардой. Банг Беременный в ответ поднес спиртное Крэнг-Джоонгу и передал ему предметы, которые были у него в руках. Затем то же повторилось с Мхо-Лангом, Бангом Оленем и Кранг-Дрымом. Каждый пил из рук того, кто вручал ему ритуальные предметы. После этой церемонии мужчины разделились на пары и каждый воткнул трубочку в калебасу своего партнера. Бап Тян погрузил гут в калебасу Банга Беременного, а тот — в калебасу Бап Тяна. Крэнг-Джоонг объединился со своим племянником Мхо-Лангом, Банг Олень — с джооком Кранг-Дрымом. Ребенок доливал кувшины до краев водой из священной калебасы (ее запрещено промывать), которая находилась в корзине с плашками. Началось «шествие за водой» с кувшинами, калебасами и янг кэ. Во главе вереницы людей шли Крэнг-Джоонг, Ban Тян, Ванг Беременный, Мхо-Ланг, а Позади всех — Джоонг-Крэнг, старая Тро и Джиенг-Банг… Возле веялки и невысокой мачты старый Крах и Тоонг-Ван расщепили ствол бамбука на узкие полосы. Каждый обладатель земельного участка принес криет — плетеную коробку с семенами огурцов, тыквы, фасоли и других овощей. В десять часов «хранитель леса» вручил Крэнг-Джоонгу плашку, палочку и гибкую полоску бамбука. Он передал их Бап Тяну, а тот — Бангу Беременному. К нему подошел мужчина и взял палочку. Бап Тян поднес к его губам трубочку, предлагая выпить. К продольной трещине по верху плашки был прикреплен клочок пакли. Мужчина вставил вертикально палочку в продольную прорезь в плашке, а вокруг палочки петлей захлестнул полоску бамбука, удерживая ее концы. Бап Тян и Банг Беременный присели на корточки, чтобы им было удобнее держать плашку, а мужчина стал тянуть полосу то за левый, то за правый конец, ускоряя движение, чтобы от трения бамбука в плашке вспыхнула искра. Бап Тян и Банг Беременный молили духов о заступничестве, а третий «священный человек», Крэнг-Джоонг, совершил помазание шеста, на котором висела рыба, и «призвал духов». Слова, которые он произносил, невозможно было разобрать: Дрым-Кранг крутил ручку скрипевшей, как трещотка, молотилки для клевера, двое мужчин, сидевших на корточках у подвешенного барабана, били в него изо всех сил, еще несколько человек дули в рога. Когда мужчина, тянувший за концы полоски бамбука, уставал, его сменял другой, которому Бап Тян тоже подносил спиртное. Наконец раздался оглушительный крик радости: вспыхнула искра. Теперь надо было, чтобы занялась пакля, а от нее и сама плашка — рнут. Паклю положили на приготовленный очаг, а Банг Беременный и Мхо-Ланг, вооружились двумя плашками, которые они взяли из веялки, и приготовились с двух сторон бить в барабан. Над пучком пакли совершили обряд. Она воспламенилась, и Бап Тяну удалось зажечь от нее плашку. Церемония прошла удачно, и «священные люди» и их помощники поднесли по очереди стакан рнэма «хранителю леса». Тот ответил такой же любезностью.
Кранг-Дланг поджигает траву
В двадцать пять минут одиннадцатого «священные люди» произвели помазание зерен для первых посевов в корзинках, принесенных каждой семьей. Каждый поднес ко рту своего партнера ритуальную пищу этого дня: вареный рис и рыбу (пойманную накануне), завернутые в лист тлоонга. Чар-Риенг дал Бап Тяну вместо рыбы куриную ножку. Лист, который служит мисочкой или тарелкой, должен быть очень свежим: если он съежится или завянет, пламя не примет принесенной жертвы. Бап Тян подошел к огню с живым цыпленком в руках. Дети плотным кольцом обступили пылающий костер. «Священный человек» связал лапки цыпленку и бросил его в огонь, но тому удалось выбраться. Бап Тян схватил его и снова бросил в огонь, и так несколько раз, пока жертва не погибла. Бо время этого обряда все подходили и кидали в огонь пучки «листьев деревьев». Обряд закончился в половине двенадцатого. Молодые люди вытащили из костра горящие головни и разбежались с ними в разные концы сведенного леса, площадь которого составляла сорок гектаров. И вот на северо-восточном крае участка повалил густой черный дым. Сразу же возник оживленный спор о том, в какую сторону дует ветер. Пока что дым поднимался столбом, но некоторые полагали, что тянет восточный ветер и что он грозит отнести огонь на участок Чонг-Коонга Военного, который не был окружен защитной полосой, потому что граничил с болотом. Но сейчас болото высохло и заросло довольно высокой травой, которая могла быстро воспламениться. Когда мы подошли к этому месту, то увидели, что трава уже догорает. Ее поджег Кранг-Дланг — его участок находился севернее надела Чонг-Коонга, — воспользовавшись тем, что подул западный ветер. Это было сделано как нельзя более кстати, ибо вскоре ветер резко переменил направление. Зрелище пожара в лесу было поистине грандиозным. День выдался жаркий, солнце пекло вовсю. Большой расчищенный участок был весь покрыт поваленными деревьями, пнями. Преобладали желтый и красный — цвета листьев и ветвей когда-то буйной, а теперь побежденной и умиравшей растительности. Вокруг этого пестрого участка — будущего миира — высился зеленой стеной лес, напоминавший густую кайму ковра. Он тянулся к холмам, поднимавшимся на севере. В этот час все тона поблекли, словно притушенные ярким светом солнца. До нас донесся сначала сильный треск, и только потом мы заметили большой столб дыма, возникший на северо-востоке. Небесный свод, голубизна которого словно бы побледнела от огня, казался, как всегда в это время года, особенно высоким. Дым медленно тянулся кверху, но, достигнув определенной высоты, клонился влево. Но вот раздался треск и поднялись новые столбы дыма. Вскоре треск превратился в оглушительный шум, который напоминал воздушный налет, сопровождаемый мощным обстрелом: это лопался бамбук, которого было много среди поваленных стволов. Даже тень не спасала от нестерпимого пекла. Сорок, гектаров сведенного леса представляли собой гигантский костер, который пылал с невиданной яростью. Столбы дыма сливались и огромной черной тучей медленно тянулись к небу, распускаясь в высоте пышным султаном. Ветер подхватывал обугленные листья, эти «цветы огня», и они, подобно черным птицам, нерешительно оседали вдали. Люди неустанно хлопотали вокруг гигантского костра. Ведь огонь мог внезапно обрушить свою ярость на окрестный лес, а затем перекинуться на деревню и уничтожить ее в мгновение ока. Тем не менее настроение было праздничное, все понимали, что огонь таит в себе не только угрозы, но и обещания благополучия. Одни свистом призывали ветер нести огонь к низовьям реки, другие просили: «О божества и духи, ниспошлите милость в уничтожении горящего». В полдень Бап Тян и Банг Беременный отправились в обход. Сегодня не только мы сжигали поверженный лес: на востоке, километрах в пяти, и на юге, километрах в пятнадцати от нас, прозрачное небо пересекали два огромных черных столба. Это жители Панг Донга и Панг Тинга жгли деревья и кустарник, чтобы впредь быть сытыми. Издали зажженный нами пожар тоже казался огромной массой черного дыма, несущегося ввысь и только там превращающегося в гигантский бледно окрашенный гриб. Все пространство на расстоянии нескольких десятков метров от выкорчеванного леса было затянуто густым серым облаком, из которого вдруг появлялось два-три мужчины с ветками в руках, следивших за огнем, или группа женщин, несших к границе своего будущего поля небольшой криэт с освященными семенами. В полувысохшем русле ручья мокли клубни маниока, связанные по нескольку штук. После возвращения в разбитый нами лагерь мы увидели, что оба принесенные в жертву цыпленка (зарезанный ножом и брошенный в огонь) подвешены на ритуальном шесте (на нем же висела рыба ка сак), чтобы женщины случайно не перешагнули через них и не нарушили таким образом табу, что повлекло бы за собой нашествие на будущие поля оленей, кабанов и прочих обитателей леса. Анг Слюнявая опять напилась. Она валялась прямо на земле, и молодежь забавы ради завалила ее листьями. Анг Длинная жевала сердцевину толстого ратана. Ее сын, Чонг Толстопузый, также выпил гораздо больше спиртного, чем положено шестилетнему ребенку. Теперь он забавлялся тем, что дул в трубочки, и остатки рнэма в кувшинах булькали вовсю. Напрасно мать кричала: «Прекрати! Это же табу!» — ребенок продолжал в том же духе. Внезапно Бап Тян заметил отсутствие своего сына и отправился на поиски. В три часа треск, напоминавший пулеметный обстрел, стал утихать, окутавшее нас дымовое облако слегка поредело. Пожар постепенно угасал, но «огненные цветы» все еще продолжали летать. Там, где недавно высился прекрасный лес, на земле, покрытой толстым слоем пепла, виднелись полусгоревшие стволы, по которым то и дело пробегал огонь. Из них, наподобие миниатюрных гейзеров, взвивались струйки дыма. Насыщенный дымом воздух затруднял дыхание, тем не менее с половины четвертого дня одна женщина из каждой семьи приступила к ритуальному посеву. Я отправился вслед за Анг Слюнявой на поле Крэнг-Джоонга. Она подошла к нетронутому ниэру (Irvingia oliveri), вершину которого опалил огонь. К этому дереву в будущем прислонится полевой шалаш, а у его подножия раскинется незасеянный участок. Анг начала с того, что посадила рассаду маниока длиной пятнадцать сантиметров. Она выкопала мотыгой желобки в форме буквы «Т» и в каждый воткнула по два стебелька. У подножия ниэра она посадила черные бобы (Vigna sinensis), а по другую сторону от маниока посеяла кукурузу, семена которой вышелушивала тут же, «чтобы не коснулось чужое табу, чтобы не пришла в поле косуля, не забежал олень». В каждую ямку, выкопанную одним ударом мотыги, она опускала несколько зерен. Я отправился на участок Бап Тяна. Джанг-Сраэ ворошила готовый угаснуть огонь, чтобы он пожрал как можно больше дерева и людям осталось меньше работы. Ее мать Анг Длинная сажала на берегу ручья маниок, падди — лунки для него она не засыпала землей — и восковую тыкву. В ее криэте лежали также семена хлопка и ямса, но она не собиралась их сегодня высеивать, а принесла только для совершения над ними обряда помазания. Чонг Толстопузый шел за матерью и сестрой. Вел он себя по-прежнему плохо: грыз семечки тыквы, хотя мать кричала ему, что это табу, подражал крику вороны и не боялся, что за это «молния поразит». Обратно я шел с Крэнг-Джоонгом. Навстречу нам попалась Енг Сумасбродка. «Священный человек» громко сообщил, что она собирается угостить нас спиртным и цыпленком в знак благодарности духам, которые позволили огню поглотить растительность на ее участке. Енг даже вздрогнула от неожиданности и закричала, что Крэнг-Джоонг «лжет, просто лжет!». «Зачем ты так говоришь?» — спросила она полушутя, полусерьезно. В семь часов вечера Боонг Помощник и Чонг Военный, его племянник, разожгли костер на небольшом участке, который они расчистили у реки, на краю деревни, недалеко от высокого леса. Огонь сразу хорошо взялся, и яркое пламя разогнало вечерние сумерки. Здесь было решено посадить бананы. Вечером следовало совершить «помазание дров кровью», но этого нельзя делать без начальника кантона.
16 марта Сегодня утром три семьи отправились за травой, которая пойдет на солому для починки крыш. Несколько женщин пошли подбирать недогоревшие куски дерева. Понг Вдова и старая Тро остались дома и занялись изготовлением глиняной посуды. В половине первого большая часть жителей ушла из деревни. Через лесную чащу они вышли к ручью Дак Мэи, к тому месту, где он перед впадением в широкую реку Дак Кронг делает резкий поворот. Мои друзья собирались заняться рыбной ловлей типа панг дак, но сильно от нее отличающейся. В этот период сезона ручей, вообще-то довольно глубокий, можно было перейти вброд. Его русло имело три метра ширины там, где начинался поворот, и пять — где он кончался. В этих местах установили двумя сплошными рядами верши, выделив, таким образом, своего рода садок. Каждая сеть была накрепко привязана к двум бамбуковым шестам, к ним же были прикреплены две другие верши, как бы обрамлявшие эту сеть. Конец сетей удерживался в потоке воды третьим колом. Самые большие сети были расположены в конце поворота ручья, их прочно удерживал длинный бамбуковый шест, перекинутый через Дак Мэи. Обе образовавшиеся плотины рыболовы укрепили еще ветками. Перед входным отверстием верши Крэнг выкопал в песчаном дне ямку, по его словам, для большего скопления воды. На берегу в песке Енг Сумасбродка собирала яйца игуаны. Когда все было готово, толпа человек в сорок кинулась к садку, две большие стороны которого составляли шесть и тридцать метров. Все были возбуждены, толкались, кричали и смеялись, предвкушая прекрасный улов. Большинство рыболовов вооружились сачками и прочесывали ими дно ручья. Это снаряжение дополнялось еще двумя большими четырехугольными сетями и двумя коническими, с которыми мужчины ловко управлялись. Солнце, проникая сквозь отверстия в настиле из ветвей, отражалось в текущей воде прыгающими зайчиками, а в середине ручья, где свет свободно лился на длинную извилистую полосу воды, оно оставляло широкую дорожку. В этой светотени во всех направлениях сновали рыболовы. Места было мало, и они все время наталкивались друг на друга, смеясь и перекликаясь. Рыба шла в изобилии, но так как она не была опьянена ядом, то случалось, что прекрасные экземпляры уходили под воду. Ловля длилась минут двадцать, после чего верши вытащили и повернули отверстием к реке. В низовье же расположение сетей не менялось; здесь между вершами двадцать метров расстояния, линия их тянется к верховью; так как ручей в этом месте шире и вершей принесли недостаточно, то преградить водный поток удалось только на две трети; отверстия вершей здесь также обращены к реке. Ветви, которые были накиданы на верши, брошены сейчас в изгиб Дак Мэи, чтобы заманить туда как можно больше рыбы; рыболовы срезают толстые ветви, нависшие над рекой, а старый Тоонг-Манг укладывает их в ручье. В половине третьего мужчины подняли верши, выгрузили их содержимое и вновь поставили на прежнее место, а женщины разожгли огонь. Все подходили, пекли рыбу на огне и ели ее, обмакивая в толченый красный перец, принесенный в кулечке из древесного листа. Рыбу запивали рисовым супом прямо из калебасы. Четверть часа спустя все возвратились к воде и расположились метрах в тридцати ниже второго ряда вершей. Рыболовы медленно поднялись против течения. Они двигались плотными рядами и доставали рыбу со дна сетями, а то и сачками. Дойдя до малой линии расположения вершей, те, кому они принадлежали, вынули их. Остальные рыболовы продолжали идти против течения и подошли к запруде из больших вершей. Чуть позднее трех часов. вынули и их: ловля окончилась. Уставшие, вымокшие, продрогшие, все гуськом направились в деревню. Снасти и улов несли в криэте, а самых крупных рыб нанизали на тонкий бамбуковый прутик. Тру с женой вернулись из Горного Рьонга, а Ван-Джоонг, который принадлежит к клану Моков, — из Панг Пе Донга. Во время совершения обрядов функции Тру выполнял его приемный сын Кранг Собачий Клык, а Ван-Джоонга — его младший сын Кранг-Дланг. Теперь, когда начальник кантона возвратился, можно будет совершить «помазание ритуальных плашек». А пока Тру играл с младшими детьми своего старшего брата. Он держал за ручку Чонга Толстопузого и тоненьким детским голоскомнатравливал трехлетнюю Дыр на ее братишку: «Задуши его, задуши!» Мальчик изо всех сил старался вырваться, но не мог. Эта возня смешила нашего начальника, он хохотал до упаду. Тру, жестокий, честолюбивый человек, разочарованный, видимо, женитьбой на бесплодной женщине, перенес всю свою любовь на Джанг-Бибу, племянницу жены, а теперь, когда Джанг выросла, его любимицей стала Дыр, младшая дочь его старшего брата Бап Тяна, что, впрочем, не мешало ему часто с ним ссориться. Вечером в свободные минуты он нередко играл и дурачился со своей маленькой племянницей. Сиенг-Анг из Нёнг Браха принес рис приглашения: несколько месяцев назад он собрал урожай и послезавтра утром во время «помазания падди кровью» заколет в жертву буйвола. Вечером он зашел к старой Тро, которая поставила перед ним кувшин со спиртным. Но ему пришлось пить в одиночестве: зять Тро — Мхо-Ланг — вместе со всеми жителями Сар Лука пошел к Бангу Беременному, у которого производили помазание кровью ритуальных плашек (мхам рнут). Каждый принес большую калебасу с рнэмом, курицу и кусок обгорелого дерева со своего участка. Начальник кантона приказал принести набор гонгов. В половине седьмого вечера все было готово в доме «священного человека». ритуальные плашки и гонги Тру разложены на нарах, а калебасы со спиртным выставлены в ряд на земляном полу в гостевой. Воткнув трубочку в калебасу, Бап Тян перерезал горло цыпленку, предложенному хозяином дома, провел кровоточащей раной жертвы по углям, которые держал в пригоршне Банг Беременный, по гонгам начальника кантона, по барабану, по рнутам:
17 марта Теперь, после сожжения срубленного леса (чу нтоих), начался новый период сельскохозяйственных работ — лох руих[86]. Огонь пожрал в основном кусты и ветки, но не справился с некоторыми стволами и большими сучьями, особенно там, где земля была влажная или плохо расчищена. Даже после пожара на слое золы повсюду виднелись нагромождения причудливо переплетавшихся обгорелых крупных сучьев и стволов. Руих состоит в том, что рано утром все несгоревшие остатки разрубают и складывают в кучи. После этого, подкрепившись едой прямо в поле, девушки и женщины, поджигают эти кучи, а парни и мужчины разбрасывают ровным слоем золу, пользуясь изготовленными на месте скребками, которые представляют собой дощечку длиной тридцать-сорок сантиметров на двухметровой рукоятке. Нечего и говорить о том, насколько тяжела эта работа: погода стоит знойная, воздух накален, все задыхаются от жара, который источают подожженные груды дерева. В воздухе носится пепел, дышать буквально нечем. Работающие каждый час бегают освежиться в ручье (если, на их счастье, он протекает поблизости). Очень многие получают при этом глазные болезни. Правда, руих длится не более полутора месяцев, да и работают в поле далеко не каждый день, даже если пожар оставил много дела. Поэтому у людей остается некоторый досуг, который они используют для того, чтобы приносить в жертву буйволов и совершать поездки с коммерческой целью. 31 марта Кранг-Дрым и Банг Олень устроили в Сар Луке там бох, который закончился 2 апреля, а за неделю до этого Боонг Помощник купил целый набор гонгов у жителей Бон Дунга. В это же время Тру приобрел у радэ огромный гонг. Очень многие жители Сар Лука побывали в период руиха «в чужих краях». Мы были приглашены на помазание падди в Нёнг Брах, на обменное жертвоприношение в Бон Длэй Дак Рхиу, на очень красочные праздники земли (ньыт донг) в Нёнг Рла (он проходил с 3 по 9 апреля; за это время принесли в жертву тридцать три буйвола и одного быка) и в Бон Саре (с 14 по 16 апреля). К сожалению, это время — конец засушливого сезона, когда вспыхивают эпидемии. После Горного Транга и Идут Трэ Пыля эпидемия — «небесный удар» — опустошила Панг Донг, который находится только в двух километрах от Сар Лука.
5 мая Наконец лох руих закончился. Ветки и сучья сожгли, а золу разбросали. Приближался сезон дождей. Сегодня все приступили к ритуальной посадке отборного магического падди. Этой церемонией начинается пора посевов. Позавчера мужчины под руководством Банга Беременного расчистили тропу, ведущую от миира к деревне. Они превратили ее в широкую двадцатиметровую дорогу, по которой теперь можно ходить, не опасаясь, что из кустов выскочит тигр. Для этого же под руководством Банга Беременного вчера убрали нагромождения сушняка вокруг деревни. На это ушло только несколько утренних часов. Даже те, кто не привел еще в порядок свои участки, не пошли на них 3 и 4 мая, так как эти дни считались нерабочими: 3 мая был третий день после смерти ребенка Чонг-Коонга, а 4 мая — третий день после того, как тигр убил свинью Мбиенг-Гриенга. Сегодня с половины шестого утра мужчины (некоторые по двое и по трое) отправились в заросли бамбука, чтобы выбрать длэй, который они водрузят в центре своего участка как ритуальный шест. Те, кто не успел вчера произвести пересадку падди, пошли теперь за ним в отдаленные поля. Я отправился вместе с Крэнгом в лес. Он долго колебался между тремя прекрасными деревьями, но облюбовал в конце концов не самый высокий, а самый изящный по своему изгибу ствол[87]. Он срезал его куп-купом, снял листья и выровнял. Вернувшись домой, он воткнул шест напротив входа. Затем взял в комнате «рис с головы» (рис, снятый с самого верха каши первого котелка, сваренного утром) и помазал им длэй доонг:
* * *
Джоонг-Ван, «названая сестра» Крэнга (она из клана Джа), очень больна: у нее дома только что принесли в жертву поросенка и шаман произвел камлание, которое собрало мало народу, ибо необходимость совершать обряды, связанные с посевами, взяла верх над любопытством. В десятом часу утра «священные люди» собрались у Банга Беременного. В зале для гостей были выставлены два кувшина, что должны были освятить: один — «священный человек», другой — его зять и сосед Кранг-Дрым. Последний уже приготовился совершить обряд и поставил у стены в глубине зала между кувшинами вьетнамскую пиалу с рнэмом, не преминув сообщить духам, что он приносит им в дар. Он также упомянул, что действует строго по наказу предков. После этого он опять перешел в центральную часть гостевой и вручил Крэнг-Джоонгу гут и мнонгскую пиалу с пивной бардой, пропитанной кровью. Оба они стали читать пожелания, а «священный человек» в это время опустил гут в кувшин, и, призывая духов во чрево падди»[88], Бап Тян пригубил рнэм. Банг-Джиенг, не дожидаясь окончания церемонии, отнес к изголовью ложа дочери дары духам. Кранг-Дрым взял мнонгскую пиалу и начал мазать пивной бардой и кровью все кувшины, а также крохотную овальную гальку ртэ, которая лежала в керосиновой лампе. Его жена поднялась на чердак, чтобы помазать «голову падди» и поставить лампу, в которой хранилась галька — ртэт. Ее нашли на роге буйвола, принесенного в жертву во время там боха Кранг-Дрыма и Банга Оленя. Бап Тян закончил читать обращение к духам, и хозяин в благодарность поднес к его губам трубочку с рнэмом, а сам совершил помазание кувшинов, после чего передал мнонгскую пиалу с пивной бардой и кровью своей жене, которая поднялась на чердак благословить падди. У обоих очагов пили рнэм, но народу еще было мало: не все освободились от своих обрядов. Менее чем через полчаса церемония у Джоонг-Ван закончилась, и Боонг Помощник пригласил все троих «священных людей» к себе. У него произошла такая же церемония, с той разницей, что на чердак поднялся сам Помощник, а не его жена. Так «священные люди» обходят по очереди все семьи, чему способствует близкое расположение жилищ. В каждом доме им предлагают выпить, завязывается беседа, а после совершения обряда их приглашает глава следующей семьи: «Теперь, пожалуйста, ко мне!» Иногда приглашение приходится повторять, ибо по мере того, как время идет к вечеру, «священным людям» все труднее двигаться, хотя они становятся все веселее. Ведь они должны отведать спиртного из каждого кувшина, причем снимают пробу первыми, когда оно еще не разбавлено. Они также получают в каждой семье куриные ножки, которые нанизывают на ратановую нитку, и трубку с рнэмом или бутылку рисового пива, которое сливают в янг дам. В час дня, когда я зашел к себе, чтобы поесть, разразилась сильная гроза. Ураган клонил деревья и шесты, срывал покрытия с крыш. Дождь водопадами низвергался на деревню и заливал дворы. Под резким напором ветра надломился у самого основания и рухнул огромный шест с пальмовыми крыльями, который Бап Тян водрузил во время последнего там боха. Шест Крэнг-Джоонга также клонился и грозил упасть, но потом выпрямился. Об этом происшествии много говорили у Крэнга: жена его Джоонг Врачевательница рассказала, что брат ее видел плохой сон, но так как он никому о нем не сказал, то никто не предложил совершить очистительную жертву, которая помешала бы шесту надломиться. Джоонг сообщила мне все это громким голосом, так как находилась далеко от меня и, кроме того, хотела, чтобы ее услышал Бап Тян, однако он и глазом не моргнул, хотя в глубине души был очень удручен происшедшим: гибель шеста требовала, чтобы был совершен обряд изгнания злых духов.6 мая С семи часов утра продолжалось выполнение обрядов. В половине десятого все собрались у начальника кантр-на. Крэнг-Джоонг освятил кувшин, а Банг Беременный призвал духов. Когда он вернулся с мнонгской пиалой, из которой совершают помазание, Тру спросил: — Зачем ты ее принес? — Чтобы ты поставил ее на место. — Можешь сам поставить ее на край чердака (это было сказано довольно сухим тоном). Банг Беременный направился к чердаку: — Куда все-таки поставить ее? — На крышу свинарника Банга Кривого. Раздался громкий взрыв смеха. Добряк Банг-Джиенг был оскорблен. Он проворчал: — Нехорошо разговаривать так с куангами, доверенными людьми! (Он и Тру когда-то совершили там бох, каждый принес в жертву по два буйвола). Когда начальник кантона поднес ему стакан спиртного, он отказался выпить: — Ты разговариваешь со мной не так, как надо. Но тут же разразился веселым смехом. Тру не совершил обрядов подношения спиртного духам и помазания кувшинов и падди. Тру все больше разыгрывает из себя царька: он стал надменным, резким, разговаривает со всеми свысока. Он опьянен тем, что достиг самой высокой административной должности, доступной мнонгару[89], что начальник округа — европеец — оказывает ему доверие. Недавно его назначили помощником начальника округа, и он окончательно потерял голову. Чтобы укрепить свой авторитет, Тру завел двух личных телохранителей. Кранг Пузырь и Манг Тощий, самые рослые парни в деревне, повсюду следуют за ним, а Манг Тощий даже ночью не покидает его. Кранг Пузырь, славный малый, желает во что бы то ни стало походить на заправского военного. Он носит солдатские ботинки старого образца и изъясняется только на солдафонском жаргоне.
7 мая Утро застало жителей деревни у кувшинов с рнэмом. Ночью разделали тушу буйвола, и Ван-Джоонг распоряжался раздачей мяса. Два куска пока отложили: лопатку для шамана и филейную часть для посредника. Вторую лопатку отдали Бап Тяну и Крэнг-Джоонгу, а вторую филейную часть — Чонгу, старосте Сар Ланга. Задние ноги разделили между сыновьями и братьями Джоонг-Ван, которая все еще болела. Грудинку предложили начальнику кантона, огузок — Бангу Беременному и его затю Кранг-Дрыму. Остальное мясо роздали жителям деревни, причем так, что каждому досталось по ребру. В половине девятого утра «священные люди» и «тс, кто работает с господами», собрались у Банга Кривого. Накануне у него оставили шнур с нанизанными на нем куриными ножками и янг дам с рнэмом, собранным со всей деревни. «Священные люди» отдали половину куриных ножек Тру, чтобы он оделил ими по справедливости тех, кто выполняет какие-либо административные функции, т. е. самого себя, своего помощника, двух своих гонцов, помощника деревенского старосты и, уж конечно, своего друга — школьного учителя. Мне начальник пожаловал две ножки, не обошли меня и «священные люди». Кстати, они давали по ножке каждому любопытному, заходившему в хижину. Рнэм пили из стаканов. Около одиннадцати часов утра группа женщин пошла в Идут Сар собирать индийский перец.
Вечером люди кланов Рджэ и Бон Джранг собрались у Бап Тяна: его сын совершал обряд помазания кровью свиньи. В половине восьмого вечера Тян подал трубочку и вьетнамскую пиалу с пивной бардой и кровью Бонгу Помощнику, а тот передал их Бап Тяну. Тян и посредник, посредник и Бап Тян и, наконец, отец и сын совершили обряд взаимного целования рук. Затем Бап Тян опустил гут в кувшин, читая при этом вместе с сыном моления, а посредник в это время стал по другую сторону кувшина. Тян, очень взволнованный, пошел за принадлежностями, необходимыми для предстоящей церемонии. Кажется, он не очень твердо знал, что полагается делать в таком случае, и поэтому несколько раз ходил взад и вперед. Он разостлал на полу на расстоянии локтя от кувшина циновку из пандануса, рядом поставил янг дам, перед циновкой, около сидевшего отца, положил лезвие топора, и Бап Тян опустил на него правую ногу. Наконец, Тян надел латунный браслет на ушко кувшина с пивом. Бап Тян был в ударе и принялся описывать подвиги Кеэл Кока, сына Анг, героя клана Бон Джранг, в который входит его сын Тян. «Однажды Кеэл Коку пришла мысль нырнуть в реку. В это время он курил рог буйвола, и из воды поднялась струйка дыма. Кеэл ничего не боялся. Дождя давно не было, и все сгорало от засухи, и Кеэл велел сварить мясо с фруктами, но и это не вызвало дождя. Он положил побег бамбука в норку выла (этот большой черный мохнатый паук живет в земле, в ямке), но небеса и на это не ответили благосклонно. Он стал «развлекаться» со своей сестрой, но все было напрасно. Тогда он взял пиявку и затолкал в ее заднее отверстие комок земли, на нее положил лягушку, все это завернул в лист рмонга (Panicum), а листу придал форму лодки и спустил ее на воду. Вот тогда пролился дождь и сверкнула молния. Она хотела поразить Кеэл Кока, но он спрятался под лист ча (Cupulifèr). Молния ударила в ча. Тогда Кеэл укрылся под ти, но молния настигла ти и превратилась в свинью. Кеэл ее убил и вырвал у нее зуб. Как-то раз ему на удочку попалась рыба джэт, он оставил ее в лодке, и эта крохотная рыбка стала разлагаться. Муравей, отведав ее, — о, немного, совсем немного, — начал расти, раздуваться, пока не превратился в огромного дракона. Дракон хотел прыгнуть в воду, но шпорой зацепился за отверстие в лодке. Кеэл отломил шпору, принес ее в деревню и тщательно спрятал. Но отломилась только шпора, ведь туловище нырнуло уже в воду. Возвратясь в деревню, Кеэл взял курицу и кувшин с рнэмом, чтобы помазать шпору дракона кровью. Шпора по сей день хранится у потомков Кеэла, а именно у Янг-Дрыма (его жена принадлежит к клану Нду). После смерти Янга шпора перейдет не к его детям, а к его племянникам по материнской линии из клана Бон Джранг».
7 Рождение третьего сына Бап Тяна
Через два дня после того, как Тян совершил жертвоприношение свиньи в честь своего отца, вскрылось исключительно важное событие, всколыхнувшее всю страну мнонгаров. Это было истребление колдунов из Пхи Диха[90]. Из жалобы, поданной в Бан-Ме-Тхуот от представителей клана Срук из Бон Джа, стало известно, что восемь месяцев назад в восьми километрах от Пхи Диха произошло обрядовое избиение колдунов. После опустошившей эту деревню эпидемии ее бывший староста Манг Глина договорился со Сруками из Реала, Бон Джа и других горных селений об истреблении членов клана Срук, живущих в Пхи Дихе и Пхи Ко, которых он обвинил в колдовстве. Все жители страны гаров были приглашены на это ритуальное избиение, во время которого девять человек было убито, а восемь человек продано в рабство. Несмотря на то что на это действо собралась масса народа, администрации ничего не было известно и она так бы ничего и не узнала, если бы не начались распри между членами клана Срук из Пхи Диха и из горных селений из-за раздела имущества, забранного у тяков. Кроме этого ритуального убийства было совершено совсем гнусное преступление, не вызванное никакими религиозными мотивами: Тили из Панг Донга (к ним присоединился Чар-Риенг), которыми верховодил староста деревни Краэ Вдовец, зверски убили школьного повара Сиенга-Дэ; они завидовали ему и боялись его. Он был мужем представительницы клана Срук, и его не имели права даже продать в рабство. В Сар Луке это дело отразилось таким образом: Чар-Риенг, убийца повара Сиенг-Дэ, был, конечно, посажен под стражу на Озерном посту. Тру, бывший в то время на вершине могущества, и его помощник Боонг-Манг были арестованы за то, что не сообщили администрации о трагических событиях в Пхи Ко. Так как обе эти персоны занимали видное положение в деревне, их арест существенно изменил атмосферу в общине. Царили какая-то подавленность, страх, еще более усилившиеся после неоднократных вызовов для допроса на Озерной пост Бап Тяна, Банга Оленя и Танга Сутулого. Кроме того, два парня через день спускались к Озеру, чтобы отнести пищу двум арестованным начальникам.11 сентября 1949 года Со вчерашнего вечера у Анг Длинной начались предродовые схватки, поэтому ни она, ни Бап Тян, который всю ночь не отходил от жены, не сомкнули глаз. Услышав ее стоны, он разостлал циновку у самого очага под их чердаком — точнее' говоря, около нар, на которых они обычно спят. Анг устроилась на этом не слишком удобном ложе, укрылась накидкой, под голову подложила подушку из тряпья. Бап Тян привязал к бамбуковым столбам чердака[91] длинную крепкую веревку. Когда боли у Анг усиливались, она подползала к краю циновки, сначала становилась на колени, а потом переваливалась на пятки и хваталась за веревку. Сегодня в половине девятого утра у Анг был очередной приступ схваток, более сильный и болезненный, чем предыдущие. Бап Тян, не теряя ни минуты, применил средство, которое должно было облегчить ее страдания: горстью опилок, взятых тут же около дров, и несколькими угольками из очага, он провел по животу жены, читая заклинание:
12 сентября Сейчас приблизительно около девяти часов утра. Анг уже умылась и съела первую пиалу рисового супа. (Вчера она мылась три раза и три раза принимала пищу, состоявшую каждый раз из маленькой пиалы рисового супа). Бап Тян отправился просить магическое растение прохладник, «чтобы ребенок скорее начал брать грудь», а на самом деле произвестивыбор имени (эта церемония называется «кинуть жребий на имя предка»)[95]. Ведь совершенно очевидно, что если ребенок непрерывно плачет и не берет грудь, то он дает понять своим поведением, что желает получить имя или, если оно у него уже есть, сменить на другое. Бап Тян уселся под чердаком прямо на ложе своей жены. Она сидела, вытянув ноги, на них лежал новорожденный. Бап Тян сел на корточки напротив Анг, на одном уровне с младенцем. В сложенных руках он держал два кусочка прохладника (гун ик). Его луковица, разрезанная по длине, напоминала половинки цилиндра. Бап Тян встряхнул кусочки луковицы, произнес имя Нджанг (это не имя предка) и быстро раздвинул руки. Кусочки упали в беспорядке: следовательно, имя не подошло. Бап Тян повторил эту операцию, назвав имя Сраэ (младший дядя жены по материнской линии). Снова не подошло. Затем последовали имена Кронг (отец Анг) и Банг (прямой предок Анг), но все было безрезультатно. Пока отец выбирал имя, братишка новорожденного Чонг Толстопузый забавлял младенца: он с шумом дул на его крохотные ручки. Но скоро ему надоело, и он отправился играть со своими сверстниками. Бап Тян продолжал «кидать жребий на имя предка». Он перечислил Манга, Чунга, Пара, называл даже имена предков жены, так как из троих детей, которых ему принесла Анг, двое носили имена его предков (Чонг и Джанг). Но раз предки жены упорствовали и никак не проявляли себя, он обратился опять к своим прародителям. При упоминании имени Донг кусочки магического растения заняли благоприятное положение. Я думал, что на этом ритуал закончится и младенец будет именоваться Донгом. Но — оказалось, что я глубоко заблуждался. Бап Тян вновь взялся за кусочки магической луковицы и подбросил их два раза, но получил отрицательный результат. Старик сказал мне: «Поначалу гун ики указали Донга, но отступились от него при повторном вопросе». Насколько я разбираюсь в мнон-гарской ворожбе, такое объяснение не может считаться убедительным. К моему изумлению, Бап Тян вновь возвратился к имени Кронга — отца жены. Мне (а немного и духам) он пояснил, что «у новорожденного нос похож на нос Кронга, да и глаза такие же». Затем Бап Тян заверил предка, что собака, перескочившая через новорожденного, в тот же вечер была принесена в жертву по всем правилам ритуала, с обязательными в подобных случаях помазанием и возлияниями. Но все его уговоры были тщетны, указания на имя Кронг не подтвердились. Бап Тян опять предложил имя Донг, но на этот раз и на него не получил согласия, как и на повторное предложение имени Кронг. Раздосадованный Бап Тян отказался от дальнейшего гадания и удовольствовался единственным положительным указанием на имя Донг. Он принес нитку, подвесил на нее кусок растения гун ик, плюнул на нее и, надев это подобие ожерелья на шею сына, объявил: «Я даю тебе имя Донг». Далее он просил ниспослать новорожденному «крепости телесной и глубокого сна». Теперь у ребенка было имя, но еще предстояло предпринять ряд важных мер, чтобы оградить его от влияния колдунов, неутомимых в своих кознях. У ребенка несколько душ, одна из них может последовать за отцом, когда он отправится за водой или в лес, и вот тут-то младенческая душа подвергается риску оказаться жертвой многочисленных тяков. Следовательно, отца надо как бы изолировать, прогнав колдунов из опасных мест. И Бап Тян без промедления взялся за дело. Водя ладонью по бедру, он скатал воедино четыре нитки (желтую, красную, белую и черную), разрезал эту цветную веревочку пополам, длинную часть обмотал вокруг берда[96] ткацкого станка, который представлял собой нечто вроде длинного ножа из прекрасного дерева, отполированного временем и частым употреблением. К концу свисающей веревочки он привязал два куска «экскрементов железа» (шлака с окалиной железа). Меньший отрезок он также разделил на две части и одну привязал к своей левой щиколотке вместе с тремя кусками окалины. Проделывая все это, он произнес:
* * *
В шесть часов вечера я возвратился к Бап Тяну. Енг Сумасбродка кормила новорожденного грудью, так как у Анг еще не появилось молоко. За эту услугу Енг получит вьетнамскую пиалу. После первого омовения младенца не будут мыть, пока не отпадет пуповина. Анг Длинная еще не могла встать со своего жалкого ложа, и все обязанности по кухне и дому нес Бап Тян. Ван-Джоонг уже несколько дней хворал, и у него в доме устроили шаманское камлание с жертвоприношением кабана. Очень немногие пришли посмотреть на обряд, может быть, потому, что Нгэ-Манг, хорошенькая нджау из Идут Трэ Пыля, не слишком опытна (так по крайней мере мне показалось). Правда, во время «путешествия» шаманки в потусторонний мир сошлись все беременные женщины деревни: они надеялись хоть что-то узнать о состоянии ребенка, которого вынашивали.13 сентября Бап Тян по-прежнему был недоволен именем, доставшимся его сыну, а потому после обеда и омовения Анг снова кинул жребий. Теперь он решил гадать «над трубкой для соли» (полдингбох). Речь шла не о сосуде, бывшем в употреблении, а о куске простой бамбуковой палки — наподобие тех, в которых хранят соль, по мере надобности срезая в лесу новые. Бап Тян наполнил такую трубку до краев очищенным рисом, затем пересыпал его в трубку большего диаметра. Назвав имя, он пересыпал рис обратно в «трубку для соли», воспользовавшись для этого воронкой из тыквы. Донышком Трубки он постучал о землю, от чего рис осел. Когда он назвал первое имя, трубка была почти полна. После нескольких постукиваний, рис при упоминании столь желанного имени Кронга уже не достигал краев трубки, а находился примерно в одном сантиметре от них. Наконец предки дали знать, что согласны на это имя! Теперь, когда ребенок получил подходящее имя, можно было приступить к обряду освящения и помазания кровью. В центре гостевой поставили два небольших кувшина без горлышка, один пустой, а другой, закрытый пробкой, с пивной бардой. В пустой кувшин воткнули палочку с нанизанными на нее пятью медными браслетами, литым браслетом большего размера из латуни и двумя ожерельями — из олова и из «старинных жемчугов». Сверху положили два покрывала, три короткие мужские рубахи типа наших маек, тюрбан, а рядом с кувшином — короткий меч. Все это богатство должно было умилостивить «души» младенца, чтобы они ничего не опасались и дали бы согласие остаться в теле новорожденного и не покидать его родителей. Сраэ-Джанг долил водой маленький кувшин с бардой. Бап Тян поймал великолепного петуха и присел на корточки возле кувшина. Он слегка надрезал петушиный гребень и, крепко держа туловище и голову петуха, восемь раз провел окровавленным гребнем по лбу ребенка, которого ему поднесла Джанг. Он вслух вел счет помазаниям и после каждого раза читал моление, заклиная душу ребенка не убегать и ничего не бояться. Наконец, Бап Тян показал петуха ребенку и сказал: «Взгляни на этого красивого петуха, он принадлежит тебе. Впоследствии ты будешь выращивать других животных, гораздо больших, чем он». Бап Тян взял щепотку риса из котелка, который сегодня утром первым был поставлен на огонь, раздавил несколько рисинок на лбу ребенка, опять же считая при каждом надавливании, и произнес те же заклинания, что и при помазании. Затем он восемь раз помазал лоб ребенка куском магического растения прохладник, надетым на нитку. Джанг поднесла своего братца к кувшину со спиртным, так, чтобы он коснулся трубочки, которую отец в этот момент опустил в рнэм, объявляя о своих подношениях. После этого Джанг передала дитя матери, которая еще не вставала со своего ложа, устроенного под чердаком. Бап Тян приблизился к подношениям, предназначенным душе младенца, плюнул себе на правую руку, положил ее на кувшин, затем на лоб ребенка, считая раздельно до восьми, и сказал: «Вот твой кувшин. Когда вырастешь, будешь разводить в нем рнэм». Бап Тян окропил водой короткий меч и восемь раз поднес его ко лбу новорожденного. «Когда вырастешь, будешь носить его на плече, отправляясь на празднества или в чужие края, чтобы продавать кувшины или буйволов». После этого отец поднес ребенку все дары (браслеты, рубашки и пр.), говоря, что они принадлежат ему. На этот раз мать вторила отцу. После окончания церемонии почали кувшин. Первым пил Банг Олень, младший брат Анг Длинной (а следовательно, коони новорожденного), вторым — Тян (старший брат младенца), затем Сраэ (его шурин). Пока мы пили, Анг вышла из хижины, чтобы постирать белье. Она положила его на доску у жертвенных шестов и стала топтать ногами.
15 сентября Бап Тян ждал людей из Сар Ланга, которые пригласят его на праздник земли. Незадолго до прихода гостей Анг Длинная под внимательным взглядом маленькой Дыр вымыла младенца. Она не лила на него воду, как это делается, когда малыш немного подрастет, а мокрой рукой нежно и осторожно протирала тельце ребенка. Кронга начали мыть только со вчерашнего дня, после того как у него накануне отпала пуповина. Чтобы избежать инфекции и пупочной грыжи, с нижней стороны настила чердака наскребли тэрэх[97], набрали засохших пауков, стерли в порошок и заложили в пупок младенца это «лекарство», предохраняющее от всяких инфекций, и особенно от грыжи. И только позавчера вечером Анг впервые сама покормила ребенка грудью.
16 сентября Сегодня у Бап Тяна в узком семейном кругу состоялась важная церемония: «выход ребенка» (нджыр кон). Ребенка впервые вынесли из хижины. Сегодня закончилась его изоляция, а заодно был снят запрет с прихода чужих людей. До сих пор ребенок все время находился под чердаком, где лежал то на циновке, то на руках Анг. Сегодня она должна была вынести сына на спине в покрывале, как это принято у горцев, но в действительности, держала его на бедре.
Бап Тян и Анг Длинная впервые вынесли новорожденного из дома
Обычно эта церемония происходит на седьмой день после рождения ребенка, но Бап Тян не раз вольничал в своем обращении с календарем. Он вынес в заплечной корзине ажурного плетения и разложил в нескольких шагах от порога образцы всего, чем будет обладать ребенок впоследствии: мотыгу, калебасы для воды и для супа, трубку, кисет для табака (в данном случае нечто вроде кошелька), втулки кувшинов из слоновой кости, старинное ожерелье, рубаху без рукавов, тюрбан. К этому он добавил короткий меч, лук, копье и вершу. Анг Длинная с ребенком на бедре присела на корточки перед всем набором перечисленных предметов. Бап Тян брал каждую вещь в отдельности, показывал ее ребенку, пояснял ее назначение и применение в будущем. Когда все вещи были продемонстрированы, Анг с ребенком возвратилась в хижину, а Бап Тян и Чонг Толстопузый унесли вещи, чтобы разложить по местам. Теперь новорожденному предстояло посетить все дома в деревне. Анг Слюнявая пришла за братишкой, завернула в покрывало и унесла на бедре. Хозяйка каждого дома совершила над малышом обряд помазания магическим растением падди в знак того, что признает его равноправным членом деревенской общины. Впредь запреты, касающиеся чужих людей, не будут иметь силу над маленьким Кронгом на пороге дома, где его встретили простым обрядом. Хозяйка дома соскребла немного белой краски с рисунка на столбах и перекладинах чердака. Этот рисунок наносится во время большого жертвоприношения духу риса, которым завершается жатва, смесью рисовой муки с водой и магического растения падди. Хозяйка прикладывает щепотку белого порошка ко лбу и к сердцу ребенка, читая при этом заклинание:
8 Великий праздник земли в Сар Ланге
17 сентября 1949 года У Нянга Военного сегодня кончился отпуск, и он уехал в Далат. Стрелка провожали четыре его брата и племянница, для них это был удобный повод совершить большое путешествие и сделать кое-какие покупки. Но не отъезд Нянга был причиной оживления, царившего в деревне. В каждой хижине наряжались, торопили друг друга, ворчали на ребят, путавшихся под ногами. Короче говоря, в Сар Луке все выглядело так, как во время там боха, когда вся деревня тронулась с места. И действительно, все пятьдесят четыре человека, составляющие шестнадцать семей, собирались в гости на великий праздник земли (нъыт донг) в Сар Ланг, который расположен в четырех километрах вверх по течению реки.
* * *
Сар Ланг, население которого не превышает восьмидесяти человек, по административным соображениям с начала года был присоединен к соседнему селению — Идут Сару, насчитывающему столько же жителей. В Сар Ланге все четыре дома — из них только один достигает в длину тридцати метров — вытянулись в одну линию на узком уступе берега Дак Кронга, у подножия горы, в ущелье, которое служит границей между Сар Лангом и Сар Луком. Многих жителей обоих селений объединяют родственные узы по браку, ибо в последнее время возникло еще два важных ритуальных союза: Боонг-Манг Помощник стал джооком Боонг-Дланга, помощника старосты в Сар Ланге. В сентябре этого года оба они были посредниками во время там боха нашего «священного человека» Крэнг-Джоонга с Чонг-Енгом, старостой Сар Ланга. Это бедное и даже довольно грязное селение пользуется на «равнине» некоторой известностью благодаря тому, что в нем живет Дэи-Длонг, самый прославленный шаман. Последний ньыт донг состоялся двенадцать лет назад. Все церемонии тогда проводил Мхиенг-Джиенг из клана Дынг Джри, который был старостой деревни. После его смерти обязанности посредника на празднике земли перешли к Янг-Длангу. Спустя три года после знаменательного события в Сар Ланге случился страшный голод. Янг-Дланг решил тогда предпринять выкорчевывание ратана (док рэх). «После окончания посева, — рассказал мне Янг, — я созвал всю деревню, всех ее жителей, предложил им янг дам со спиртным и опалил курицу. Я обратился к каждому с вопросом, желает ли он достойно отметить предстоящий праздник земли. «Найдется у тебя буйвол — да или нет?» — спрашивал я. Одни отвечали утвердительно, другие обещали поставить только кабана. Чонг-Енг, староста деревни, обещал заколоть буйвола, но не смог сдержать слово, так как только год назад принес в жертву двух буйволов во время там боха с Крэнг-Джоонгом. Не выпуская из рук трубочку — гут — и курицу для жертвоприношения, я спросил каждого, что именно он может принести, затем передал гут Банг-Ангу («священному человеку — хранителю рнутов»). Он опустил ее в маленький кувшин без горлышка и прочел пожелание:* * *
Посредник и «священные люди» решили принести в жертву буйволов в конце второй прополки. Одни земледельцы стали подыскивать себе прислужников и прислужниц при жертвоприношении тотчас после сбора кукурузы, другие опасались, что не смогут прокормить их в течение столь длительного времени, и предпочитали нанять в последнюю минуту, а необходимые ритуальные украшения изготовить самим. Пятого сентября трое «священных людей» — Банг-Анг, Манг-Дланг и Чонг Вдовец[98] — отправились в лес, чтобы свалить и торжественно доставить по всем правилам обряда гигантский бамбук рла. Кронг Кривой, «священный человек», имевший право соорудить большую жертвенную мачту, не мог ничего сделать за неимением средств. Наконец, 12 сентября большинство жителей, которые должны были принести жертву, поручили своим рноомам помазать кровью ритуальные принадлежности и жертвенную пищу. Прислужник помазал кладку дров, ритуальные нары и помост, а прислужница — очищенный рис, предназначенный гостям.* * *
Тринадцатого сентября Боонг-Длаиг, помощник старосты Сар Ланга, пригласил меня участвовать в «водружении мачт из гигантского бамбука» (нтэнг ндах рла) и при «помазании кровью рнутов и ратанового каната» (мхам рнут сэи рэх). Эти обряды будут происходить у Банг-Анга, «священного человека рнутов». Хозяин дома, его «коллеги», их помощник Сиенг-Длонг, посредник и я уселись на корточки около кувшина средней величины, подвешенного к центральному шесту ритуальной перекладины, что в середине гостевой. Хозяин дома подал трубочку и черного петуха мне, трубочку и коричневую курицу — Кронгу Кривому, одну трубочку — посреднику, а другую — Сиенг-Длонгу (последний выступал помощником «священных людей», так как был настолько беден, что не мог сам принести жертву). Две птицы, имевшие вместе четыре ноги, заменяли кабана. Мы передали Манг-Длангу петуха и курицу, он надрезал им горло над вьетнамской пиалой. Бонг-Анг дал нам щепотку пивной барды с кровью и совершил целование рук, после чего мы опустили трубочки в кувшин и благословили землю тётом и кровью, испрашивая в стихотворной форме успеха и процветания. Перья петуха воткнули в соломенное покрытие хижины. Первым пил я, за мной — староста деревни. На этот раз такой порядок соблюдался далее в каждой семье. Едва мы кончили пить у Банг-Анга, как нам пришлось перейти на другой конец гостевой, ко второму ее хозяину Чонгу Вдовцу. Он живет вместе с дочерью, которая замужем за Дэи Шаманом. Здесь повторилась такая же церемония, если не считать того, что Чонг Вдовец принес в жертву только одну курицу, хотя Банг-Анг заверял меня, что запрещено приносить в жертву «всего две ноги». Пока мы пили, Нянг-Джоонг (сын Джоонг-Вана из Сар Лука, женатый на старшей дочери Банг-Анга и живущий у него) положил дары на ндрэнг янг, небольшой алтарь в глубине хижины. Дары состояли из пиалы с клейким рисом, поверх которого лежало крутое яйцо, и пиалы с пивом. При этом он завел речитатив:Банг-Анг угощает рноома
Там под выстроенными в ряд кувшинами стояли две веялки, принесенные теми, кто через несколько дней заколет в жертву буйвола. В одной веялке, совершенно новой, стояли плетеные коробки с геометрическим узором, в которых лежал рис приглашения. С завтрашнего дня его начнут раздавать «чужакам». Во второй веялке, старой и дырявой, находились плашки огнива, свернутый в кольца ратан и кое-какая ритуальная посуда. Веялка с ее содержимым — грязная, старая — составляла душу праздника. Она неизменно находилась в центре всех обрядов. Банг-Анг подал щепотку барды, пропитанной кровью, посреднику, «священным людям», их помощнику. Сидя вокруг веялок, все пятеро помазали рну-ты, ратан и ритуальные принадлежности, а также плетеные коробки с рисом приглашения. Все читали моления с просьбой о процветании и здоровье, напоминая, что следуют примеру мифических героев. Банг-Анг и посредник подняли веялку с рнутами, повернув ее основание в глубь хижины («чтобы огонь пожрал внутренности жертвы»), и перенесли в соседнюю гостевую к Чонгу Вдовцу. Хранитель рнутов спел при этом «Сказание гонгов»:
* * *
На другой день (14 сентября) с семи часов утра начался обряд «помазания кровью рнутов и ратана», сопровождавшийся раздачей риса приглашения. Происходили те же церемонии, что накануне у Крэнг-Енга. Уже за полдень Янг Посредник, перед которым шли шесть музыкантов, бивших в гонги, принес плашки, огнива и ствол ратана к их хранителю. Сиенг-Длонг нес за Янгом Посредником веялку с плетеными коробками, в которых лежал рис приглашения. Все куанги собрались у Банг-Анга. В руках каждый держал несколько веревочек одинаковой длины. Собравшиеся спорили, когда провести праздник. «Через пять дней», — говорили одни. «Через три дня», — возражали другие. «Через четыре», — твердили третьи. Все говорили одновременно, и все-таки хранитель рнутов незаметно направлял дебаты. (В это время прислужницы при жертвоприношении, не обращая внимания на своих хозяев, собрались у чердака и пили пиво, которое им подал рноом.) Верх одержало мнение Банг-Анга. «Священный человек» завязывал на подаваемых ему веревочках четыре узла и клал их на коробки с рисом, стоявшие прямо перед ним в новой веялке. Итак, праздник состоится через четыре дня. Каждый взял свою коробку и пошел домой, чтобы заготовить веревочки и раздать их вместе с благословенным рисом гонцам, которые разнесут приглашения в другие селения. Хранитель рнутов прикрепил ствол ратана к веревке, на которой был подвешен барабан. Там он останется до конца праздника.* * *
После ухода куангов от Банг-Анга я вернулся в Сар Лук. Как может предположить читатель, 15 и 16 сентября жители Сар Лука посвятили в основном тому, что «отвечали на рис приглашения» посланцам из Сар Ланга — иными словами, угощали их спиртным из кувшинов. Пила вся деревня, кроме семерых хозяев чердаков и их семей, не получивших приглашения. Среди них оказался Ван-Джоонг из клана Мок (муж врачевательницы из клана Ртунг). Из всех обойденных он один рвал и метал. Он настолько был уверен, что получит приглашение, что еще сегодня утром подбивал своего соседа Тро-Джоонга выставить большой кувшин из Джиринга. И вот к соседу посланцы зашли, а его, Ван-Джоонга, миновали. Кронг Кривой даже не счел нужным поздороваться с ним. «Но, — сказал мне Ван, не пытаясь скрыть свою досаду, — после праздника я пойду получить то, что мне причитается: такую лопатку, какую родители Джоонг дали Кранг-Лангу (отцу Кронга Кривого), и еще такую лопатку, какую я сам им поднес».* * *
Днем 16 сентября я опять пошел в Сар Ланг, чтобы присутствовать на церемонии установки жертвенных шестов. В деревне не чувствовалось вчерашнего оживления: многие из посланцев еще даже не вернулись. Тем не менее я заметил кое-кого из гостей. Несколько человек из клана Тиль уже два дня жили в хижине, которую занимал Сиенг Вдовец. Он жил один, и у него не было рогатой скотины, которую он мог бы принести в жертву, поэтому чужие могли беспрепятственно заходить к нему: посторонним запрещено заходить в дом, где живет человек, который собирается принести жертву (даже если они заходят через дверь соседа). Этот запрет помимо всего прочего имеет своей целью оградить приносящего жертву от суеты, вызываемой большим наплывом гостей. Сегодня утром каждый рноом вырыл перпендикулярно главной двери яму и зарыл в нее щипцы, осколки котла, куски раковины киэп меем, гальку темного цвета, плоды мпат, вознося при этом моления о том, чтобы «ни само небо, ни год не наслали хворей и недугов» (т. е. чтобы не было эпидемий). Поверх ямы он воткнул палку и подпер ее колышками, сзади положил длинный кусок бананового листа. За два часа до наступления темноты рноомы привели из леса буйволов и на специальной площадке привязали к обычным столбам. Около шести часов вечера Банг-Анг перерезал горло петуху и курице (его сосед в это время заколол свинью). Боонг-Дланг, у которого я остановился, возвратился домой поздно и тотчас попросил жену накормить гостей, которые пришли еще днем. Среди них была Манг Обезьянья Челюсть — жена его помощника и джоока Тро-Джоонга — с семьей. Женщины сели есть на длинных нарах, а мужчины — на ритуальных, которые тянулись вдоль всего фасада между дверьми. У подножия нар стояла калебаса, из' которой после еды гости пили и сливали на руки. Шесть рноомов шли гуськом и били в гонги, висевшие у них на левой руке. Они заходили в каждый дом и, если там был подвесной барабан, изо всех сил били в него. Боонг-Дланг, опасаясь, что не ycпеет закончить приготовления вовремя, согласился принять помощь Тро-Джоонга из Сар Лука и поручил ему перерезать горло петуху и курице. В восемь часов нас попросили занять места на ритуальном помосте Банг-Анга. Двое его рноомов и Кар, младшая дочь, принесли туда новую веялку, несколько сосудов, корзину клейкого риса, низенький котелок со спиртным, две вьетнамские пиалы с курятиной, чайник со спиртным и ритуальные принадлежности. Церемонии начались с «обмена пищей». Хозяин дома поднес к моим губам не горсть риса, как обычно, а вьетнамскую пиалу с клейким рисом, на котором лежали кусочки курятины и куриная ножка. То же получили затем его рноом. «священный человек» Манг-Дланг, староста деревни, гости. Это угощение, носившее характер причастия, завершилось взаимным подношением спиртного в трубочках. «Священный человек» Манг-Дланг встал и, с трудом протиснувшись за ритуальную перекладину, сел на корточки перед углублением для жертвенного шеста. Он положил в ямку калебасу с мякотью и зернами тыквы, а также необходимые для ритуала предметы: луковицу магического растения прохладник, раковину киеп меем, темную гальку, два осколка котелка, обточенных наподобие кругов, которые символизировали плоские гонги. Он прочел моление, испрашивая покровительства и бодрости. «Священный человек» отошел в сторону, и рноом уложил кольцом, наподобие ошейника, вокруг отверстия недоуздок, затем с помощью других молодых мужчин поднял жертвенный шест (это был ствол колючего дерева), защищаясь куском коры от уколов. В это время куанги обратились к буйволу: «Встань, господин Дунг!» (так звали животное, выбранное Банг-Ангом для жертвоприношения). Отверстие оказалось недостаточно широким, все усилия были тщетны, шест не входил в яму. Пришлось вытащить из нее все, что туда положили, и расширить отверстие. Звуки гонгов подгоняли работающих, все происходящее, как всегда, освещалось сосновыми факелами. Когда наконец жертвенный шест был укреплен, Банг-Анг посадил у его подножия три сорта травы. употребляемые при обрядах, связанных со строительными работами. Манг-Дланг, стоявший рядом, помазал пивной бардой, перемешанной с кровью, нижний край ствола. Оба мужчины обратились к стволу с просьбой не гневаться, разрастись в пышное дерево и приносить здоровье и процветание. Куанги, которые подошли, чтобы совершить помазание шеста, молили о том же. Теперь все перешли на ритуальный помост Чонга? Вдовца, чтобы совершить там аналогичный обряд. Так: как ни его самого, ни Дэи Шамана не было, гостей и «священных людей» кормил его рноом. Так как Боонг-Дланг Помощник имел представление о европейской вежливости, он сам поднес мне ко рту пищу. Он также «накормил» рноома после того, как тот принес дары, хотя молодой человек просил, чтобы это сделал сын егохозяина, а не Помощник, который жил на другом чердаке. Когда гостям вручали горсти риса и трубочки со спиртным, они осведомлялись, как зовут четвероногих, избранных для жертвоприношения. Это оказались господин Баэ и Матушка Дланг. Рноом подал Банг-Ангу мнонгскую пиалу (в ней было на этот раз вдвое больше риса и мяса) и бросил в каждую яму по калебасе, а «священный человек», вознося моление, добавил туда удвоенное количество ритуальных раковин киеп меем и луковиц магического растения. Началась настоящая овация, когда молодые люди водрузили рядом с главным входом первый шест, предназначавшийся буйволу, к которому обратились со словами: «Поднимись, господин Баэ!». Такой же овацией приветствовали установление ствола. Радостные крики; раздались и тогда, когда возле семейного входа опустился шест, приготовленный для буйволицы, которую ободряли возгласами: «Понимись, Матушка Дланг!». Банг-Анг и Манг-Дланг вместе посадили три вида ритуальных трав, помолились и помазали бардой с кровью конец освящаемого шеста. Впредь вдоль лицевого фасада длинной хижины будут стоять три жертвенных шеста. Непогода уничтожит их изящные украшения, но каждый ствол бавольника прочно пустит корни, даст новые ветви и будет напоминать людям о жертвоприношении Банг-Анга, Чонга Вдовца и Дэи Шамана. А пока все возвратились в хижину и открыли первый кувшин, посвященный Банг-Ангу. Хранитель рнутов подал одну трубочку своему коллеге Манг-Длангу, а другую — мне. Мы опустили их в кувшин, правда, не с таким усердием, как наш хозяин, который даже палец окунул в рнэм и провел им по гуту. Все начали пить. Пока староста деревни пил, мы через гостевую прошли к Чонгу Вдовцу, чтобы благословить его кувшин. Рноом. несколько сбитый с толку моим присутствием, подал мне самую длинную гут. которая предназначалась сначала Банг-Ангу, а ему вручил гут Манг-Дланга (и заколебался, доставать ли третью). Куанги прикладывались то к одному, то к другому кувшину, благо для этого достаточно было пересечь гостевую. Когда Боонг-Дланг заметил, что все главы семейств и гости выпили сколько положено, он поспешил к себе на ритуальный помост и приготовил угощение — причастие, а также все, что полагается при водружении жертвенных шестов. Он пошел за нами. Повторилась все та же церемония. И так будет в каждой семье, которая собирается принести в жертву буйвола.17 сентября В половине пятого утра рноомы. мужественно вскочившие с первым криком петуха, растолкали своих товарищей, спавших еще сладким сном. Кто вздувал огонь в очаге, кто зажигал смолистые щепки, а рноомы принялись убирать буйволов и привязывать к шестам. Когда утренний свет залил деревню, она предстала в праздничном убранстве. Все было готово. В каждом длинном доме хозяин чердака, приносивший жертву, выдвинул ритуальный помост, как бы удлинявший вход. Над главной дверью была сооружена крыша с двойным скатом. Прошлогодний шест, знаменовавший там бох Чонг-Енга и Крэнг-Джоонга, был теперь не одинок, рядом появились еще три высокие мачты. Ночью в ямы были накрепко всажены жертвенные шесты, до этого только подвязанные к перекладине, вокруг которой теперь были обмотаны недоуздки пышно разукрашенных буйволов. Ночью же к шестам были привязаны те одиннадцать буйволов, которых принесут в жертву девять владельцев чердаков (из тринадцати семей, живущих в деревне). Я улучил момент и побежал в Сар Лук за начальником округа, ибо местные старейшины, по примеру жителей Нёнг Рла, пригласили его. Еще в апреле мы присутствовали в этой горной деревушке на празднестве ньыт донг, где были свидетелями необыкновенной расторопности Сиенга — куанга, исполнявшего обязанности помощника старосты. Тщеславный Сиенг был не прочь прихвастнуть, но умел с размахом принять гостей. Поздравления, которые он получал, только усугубляли его самомнение и желание заставить других преклоняться перед его особой. Узнав, что начальник округа отправится в Сар Ланг на праздник ньыт донг и что его племянник Быр, заменяющий Тру в качестве начальника кантона, извещен Боонг-Длангом о том, что может прийти на праздник без ритуального приглашения, Сиенг решил пойти в Сар Лук, надеясь добиться приглашения, хотя это было явным заблуждением и нарушало обычаи. Пока я доказывал ему, что не имею права идти наперекор традиции, да еще и привести с собою друга, он дождался прихода начальника округа, проскользнул в число сопровождавших его лиц и отправился на праздник. Поступок Сиенга чрезвычайно не понравился всем и вызвал неловкость, которая, к счастью, потом сгладилась. Когда мы в четыре часа дня возвратились в Сар Ланг, он стал неузнаваемым. Захудалая, бедная, ничем не примечательная деревенька кишела теперь людьми. Из девяти деревень и поселков пришло около двухсот гостей, что в два с половиной раза превосходило коренное население. Разбившись на маленькие группы, гости переходили из дома в дом, останавливались на ритуальных помостах и расчищенных площадках. Все были оживлены и веселы: праздник дает возможность встретиться с друзьями из отдаленных селений. Три огромные мачты и одиннадцать жертвенных шестов вносили в людской гул тихий аккомпанемент нежным шелестом пальмовых листьев и музыкальным цоканьем деревянных дощечек, нанизанных наподобие удлиненных четок. Среди возбужденной толпы неподвижно стояли, пережевывая жвачку, возле высоких шестов, отделенные от них лишь ритуальной изгородью, одиннадцать буйволов с колоссальными растительными украшениями на голове.
Помазание головы буйвола
В пять часов началось движение в направлении хижины Боонг-Дланга. Помощник старосты приступил к помазанию кровью ног своих гостей. Он поставил янг дам со спиртным у столба перед главным входом, затем перерезал горло курице и свежей ранкой провел по ноге каждого гостя. Царила невообразимая толчея, все стремились туда, где священнодействовал Боонг-Дланг. Закончив обряд, он направился к нарам, где двадцать три главы семейства сгрудились вокруг большой веялки, чтобы «взвешивать очищенный рис» (вэхпхэй). «Отвечая на их рис», он в свою очередь угостил гостей спиртным, из большого кувшина. Последний был освящен десятью трубочками — по числу деревень, из которых пришли гости. При совершении обряда полагалось выражать пожелания. Это делали все одновременно, и слова терялись в шуме толпы, набившейся в хижину. Самый старый гость почал кувшин. Некоторые из присутствующих, получив рис от Банг-Анга, перешли к «священному человеку — хранителю рнутов». который совершал такой же обряд, или к Чонгу Вдовцу. Почти в одно время на всех девяти чердаках начались грандиозные возлияния. Часов в семь вечера Боонг-Дланг поднялся на ритуальное возвышение у главного входа и обратился к духам. Он осыпал крышу и буйволов шафранным рисом. Моление свое он прерывал мощными звуками, которые извлекал из рога с красивым глубоким тоном. В остальных хижинах хозяева поручили эту церемонию куангам — своим гостям: у Янга Посредника духов призывал Банг-Джоонг Беременный, у Манг-Дланга — мой друг Кронг-Бинг Коротышка. Устроители праздника считали, что для начальника округа, да и для меня, как его соотечественника, простого помазания ног недостаточно. Через час нас пригласили к старосте деревни, который собирался заколоть кабана в честь выдающихся гостей. В гостевой поставили два кувшина, рядом с ними — вьетнамскую пиалу со спиртным и кровью. На банановый лист положили лезвие топора. Начальник округа и я уселись каждый перед своим кувшином, опустили в него трубочки, а ногу положили на лезвие. Хранитель рнутов обмакнул лапки курицы в один кувшин, громко произнес: «раз!» и провел лапками по трубочке, затем опустил их в другой кувшин — «два!», и так до восьми. При этом он взывал к духам: «О Янг!». Молению вторили гонги. Не переставая молиться, хранитель рнутов описал курицей над нашими головами восемь кругов, затем перерезал ей горло и кровью помазал нам лоб и руки. Сидя на корточках, он смочил палец в пиале с кровью и спиртным, провел им по нашим ногам, которые мы по-прежнему держали на лезвии, прочел несколько пожеланий в стихах и надел нам на запястье по латунному браслету. После этого мы одновременно принялись посасывать из своего кувшина. В это время сзади нас молодые люди свежевали тушу жертвенного кабана. Как всегда, когда на жертвоприношение собирается много народу и спиртное льется рекой, в каждом доме произнесли речь — пранг бала — с целью напомнить молодым людям, что пить следует мирно, без ссор и драк. Все эти обряды напоминали там бох. Но великий праздник земли имеет свой отличительный ритуал, бро рноом — «взаимные визиты слуг при жертвоприношении». Он происходит глубокой ночью, после того как молодые люди споют буйволам своеобразную колыбельную, чтобы их усыпить. Постепенно шум и гам, взрывы смеха, звонкие песни утихли, уступив место громкому храпу. На каждом чердаке участники праздника выводили громкие рулады, прерываемые икотой. Наступило утро, петухи пропели второй раз. В хижинах начали просыпаться, фырканье и кашель заглушали треск топлива, раздуваемого в очагах огня. То из одного, то из другого дома доносились голоса женщин, которые медленно выводили длинные строгие песнопения. Их сопровождало булькание воды, переливаемой из кувшинов. Только в доме приносящего жертву женщины «пели кувшину» (тонг янг). Точно так же в начале ночи юноши «пели буйволам», которые пользуются почетом, как посредники между людьми и духами. В песнях буйволам излагают всю историю с основания мира, напоминают о том, что их не просто убивают, а приносят в жертву, что это выражение благочестия, которое возрождает священный пример, поданный героями древности. Перед тем как буйвола приносят в жертву, выбирают самый старинный и красивый кувшин в доме: его подвязывают напротив семейной двери к последнему столбу чердака, у которого призывают духов в чрево падди. Наполняют этот кувшин несколько необычным способом: женщина садится на табурет, маленьким тыквенным черпачком черпает воду из большого сосуда — чаще всего металлического котелка — и выливает в священный сосуд. При этом-то она и поет древние песнопения, трогательные и повествующие о тайне создания мира. С началом дня кувшины наполнились, можно было приступить к жертвоприношению. Боонг-Дланг первый поднес с молитвой трубочку для рнэма ко рту хранителя рнутов и подал ему мнонгскую пиалу с пивной бардой и куриным мясом. Воздав честь помощнику старосты, Банг-Анг перерезал курице горло над пивной бардой, и оба сразу же отправились помазать кровью головы буйволов. С трудом протиснувшись между краем крыши и ритуальной загородкой, «священный человек» помазал ее пивной бардой с кровью и призвал духов; прочтя несколько строф моления, он уступил место старому Краху из Сар Лука. Крах держал в руках короткий меч, чтобы заколоть жертву. Банг-Анг вошел в дом и подал мнонгскую пиалу и курицу Чонгу Вдовцу, который вручил их Кронгу Кривому. Тот отпил из трубочки для возлияний и пошел помазать голову буйвола и призвать духов к жертвенному шесту, к которому он приложил щепотку пивной барды с кровью. Как только стихли последние строфы моления, буйвола — жертву хранителя рнутов — закололи. Аналогичный обряд был совершен у посредника и у остальных жертвователей. Весь ритуал прошел так быстро, что на заклание одиннадцати буйволов потребовалось только полчаса. Староста деревни не смог найти буйвола и предложил только кабана. Животное убили ударом меча в углубление около лопатки, после чего Чонг-Енг предложил Кронгу Кривому опустить трубочку в старинный кувшин, подвешенный к столбу чердака. «Священный человек» призывал духов во чрево падди и, отпив спиртное из трубочки для возлияний, поднесенной хозяином дома к его рту, подошел к кабану и помазал ему голову. Молодой Тянг-Анг тоже хотел бы принести в жертву кабана, но у него не было ничего, кроме курицы. Тем не менее он был не самый обездоленный: Сиенг-Длонг смог предложить только пять яиц и спиртное в маленьком янг даме. Принесенному в жертву буйволу полагались «погребальные подношения». Их принесла хозяйка дома. Они состояли из одеяла, маленького янг дама, прялки, которую женщина, прежде чем положить, слегка покрутила. «Священный человек» взял из мнонгской пиалы щепотку пивной барды, набрал крови из глубокой раны, зиявшей на боку жертвы, и направился к последнему столбу чердака, чтобы начать длинное моление — «призыв духов во чрево падди».
«Священный человек» намечает, как будет разделена туша буйвола
Банг-Анг велел поставить на ритуальный помост перед семейной дверью новую узорчатую веялку, корзину с клейким рисом, котелок с кишками буйвола, сваренными в своем соку, еще один котелок, наполненный до краев рнэмом, и трубочки для возлияний с красивыми выжженными узорами. Еду и напиток хозяин предложил гостям, чтобы придать им сил для свежевания туши. Хранитель рнутов почтил молодого Кронга, поднеся ему первому трубочку с пивом: ведь Кронгу он поручил содрать шкуру с принесенного в жертву буйвола. Он ПоДйес к губам Кронга трубочку со спиртным й вручил ему нож. Получив от него ответную порцию спиртного, он поднялся, взял у него из рук обратно нож и сделал на шкуре буйвола глубокие надрезы, по которым следовало разделить мясо. Кронг с помощью юношей и мужчин тотчас принялся за работу. Дело закипело. По мере того как от туши огромного животного отделяли большие куски, их относили на главный помост. На каждом чердаке, где принесли жертву, происходило то же самое. Разметив тушу, Банг-Анг возвратился на помост, чтобы обменяться со своими гостями пищей и питьем: трубочками с рнэмом и шариками из клейкого риса с кусочками кишок. Никто из гостей не был обойден. Затем гости приступили к выпивке. Пили во всей деревне, на всех ритуальных помостах, а куанги, приглашенные несколькими семьями, ходили от дома к дому. Но в общем движения было мало. Молодые люди и любопытные толпились около заколотых животных, гости сидели возле помостов, смакуя мясо и посасывая спиртное. Предпочтение все-таки отдавалось спиртному, причем женщины не отставали от мужчин. У некоторых глаза затуманились, они развеселились, стали шутить. Пэт-Нхэ, жена куанга из Динг-Джри, нашла себе достойную партнершу, и обе матери семейства старались перещеголять друг друга в пении, к великой радости молодежи. Наконец все туши были разрублены, и хозяева начали оделять гостей мясом. Если гость находил подношение слишком щедрым, он, зная, что должен будет отплатить тем же, с ложной скромностью заявлял, что ему, бедняку, это будет не под силу. Но хозяин, который долго обдумывал, как распределить тушу, настаивал, и приглашенному не оставалось ничего иного, как согласиться (помня о том, что «возврат» обязателен). Многие гости, приглашенные в несколько домов, понесли домой довольно основательный груз. При прощании хозяева предложили последний раз «обменяться питьем». Если среди уходивших были дети, жена хозяина проводила пальцем по дну котелка, а затем наносила сажу на лоб гостей, что должно было защитить их от духов дороги и лесной чащи. Иногда она довольствовалась тем, что давала тому, кто возглавлял Группу уходивших, щепотку риса, «чтобы съесть éro iiô дороге». Гость завязывал рис в край одеяла, которое накидывал на себя. Прощались долго и растроганно, как всегда, когда одни что-то дарят, а другие получают. Постепенно гости небольшими группами разошлись. Они слегка спотыкались, что не влияло на их веселое расположение духа. Впрочем, некоторых куангов вино настроило на грустный лад. Они, однако, не упускали случая похвалиться тем, как много мяса получили. Старая Тро, например, икнув, сообщила мне: «Мои дети очень рассержены… Ланг-Мхо в ярости… они недовольны мной, Йо… Они устали, они измучились от того, что тащили столько мяса, поднесенного мне».
21 сентября Дома те из моих друзей, кто получил много мяса, принялись разделывать его на длинные полосы. Правда, большинство участников праздника слишком устали, но, отдохнув за ночь, утром бодро принялись за работу. Между шестами и столбами натянули ратан, а на него развесили полосы мяса. Стены домов разукрасились как бы гирляндами. Эта работа не помешала молодым людям, а назавтра и мужчинам, отправиться партиями в поле на прополку. Вскоре после полудня молодые люди из Сар Ланга пришли пригласить меня на церемонию «укладки черепов буйволов» (йох боок рпух). При единичном жертвоприношении хозяин дома без всяких церемоний выносит за черту деревни череп без рогов, недоуздок и перекладину жертвенной загородки. После нъыт донга все приносящие жертву собираются, чтобы последний раз воздать дань уважения духам, в частности духу нду, и завершить таким образом праздник, который в течение нескольких лет занимал умы всех жителей селения. Так как праздник земли совпал в этом году с созреванием падди, было решено совершить обряд водружения шеста падди одновременно с йох боок рпухом. Все семьи накануне, а то и за два дня приготовили бамбуковый шест с плетеной «хижиной падди», которая имела форму куба со стороной пятнадцать сантиметров, увенчанного плетеной же крышей в виде пирамиды. «Хижину падди» прикрепляют к шесту на любой высоте и разукрашивают как кто хочет. Обряд шеста падди требует жертвоприношений курицы и рнэмда: глоток жидкости и крошечные кусочки мяса подвешивают в бамбуковой трубке к «хижине падди». Но куанги из Сар Ланга, разоренные минувшим большим праздником, решили, что недавний нъыт донг освобождает их от новых затрат. Сегодня утром хранитель рнутов помазал «рисом с головы» (с верха котелка) шест, который возвышался у его входа, и поручил своему зятю Нянг-Джоонгу установить «шест падди» в священном квадрате поля и там помазать шест оставшейся от праздника пивной бардой, пропитанной кровью буйвола. Его примеру последовало большинство тех, кто совершил жертвоприношение. Только Крэнг-Енг принес в жертву курицу и, дождавшись меня, почал кувшин. Завершив церемонию, хранитель рнутов и Чонг Вдовец собрали рноомов и повели на тропу, ведшую к мииру, которая пролегала метрах в пятидесяти от задов деревни. Слева от дороги, если стать лицом к солнцу, они аккуратно уложили остатки грандиозного жертвоприношения. Три шеста с одной стороны и два с другой — образовали подпорки, поддерживавшие нагромождение буйволиных черепов, от которых сохранились, собственно, только лобная часть и рога. Если бы груда стояла вертикально, в несколько наклонном положении, «тыквы и огурцы, соль и рис отказались бы возвратиться, а разъяренные буйволы затеяли ссору». Ритуальные перекладины для кувшинов были разделены на две части и положены рядом с грудой черепов, под тупым углом к ней. Между черепами и ритуальными перекладинами образовалось замкнутое пространство, куда были накиданы вперемежку недоуздки, челюсти животных и прочие остатки. Бамбуковые шесты с хижиной духов, украшенные листьями и султанами, оживляли эту мрачную картину. Слева от рогов, на переднем плане, стояла «хижина духа нду» высотой метр. Она воспроизводила в миниатюре изящные свайные шалашики, которые возводят на миире. Направо от черепов, напротив лесенки, ведущей на площадку маленькой хижины, в земле выкопали яму и опустили в нее трубку гигантского бамбука рла длиной двадцать сантиметров. Вокруг него должна была совершиться вся церемония. Староста деревни пояснил мне, что соблюдать такой строгий порядок при размещении жертвенных предметов не обязательно, но что в этом году ввиду сильного голода было решено совершить обряд по всем правилам.
Ритуальные нагромождения черепов буйволов, оставшихся после жертвоприношения, и шест с «хижиной духа нду»
Я пришел в Сар Ланг, когда все было уже готово и ждали только меня, чтобы начать церемонию. Хранитель рнутов и рноомы гуськом направились к месту, где были сложены черепа. Каждый держал в одной руке трубку для возлияний со спиртным, а в другой — горсть клейкого риса с несколькими кусочками буйволиного мяса (Боонг-Дланг решил блеснуть своей воспитанностью и сложил и рис и мясо во вьетнамскую пиалу). Дары были взяты с маленького алтаря, куда рис был положен в тот вечер, когда водружали ритуальные шесты, а рисовое пиво и мясо — в день жертвоприношения. Подойдя к пирамиде из черепов, те, кто совершил жертвоприношение, сели на корточки вокруг трубки бамбука, опущенной в яму, сложили в нее рис, кусочки мяса и влили рнэм. Староста деревни, заколовший только свинью, опустил в трубку кусочек мяса, а спиртного не влил. Принесение в жертву цыпленка вообще не дает права на участие в этом завершающем обряде.
9 Смерть и похороны Танг-Джиенга Сутулого
Несколько дней спустя после торжества в Сар Ланге в нашей деревне в свою очередь отмечали праздник водружения шестов, чтобы удержать в поле душу риса. Ньыт донг обошелся нам недорого, поэтому церемонию с шестами в Сар Луке провели куда пышнее, чем у соседей. 25 и 26 сентября все жители освящали шесты. Мы доканчивали последний кувшин, когда внезапно появился Тру: его только утром выпустили из тюрьмы, и он тут же опрометью бросился в деревню. Его помощник задержался у своей сестры в Бон Длэй и пришел на следующий день. Но этим не исчерпывались сенсационные события. Несколько дней совершались жертвоприношения, которые бывшие заключенные обещали духам. 29 сентября Тру заколол буйвола. Пока мужчины во дворе разделывали тушу, в соседней хижине раздался плач: умерла Джоонг-Ван из клана Джа, т. е. родная (по клану) сестра «священного человека» Крэнг-Джоонга. Дом семьи, находившейся в трауре, стал центром внимания всего Сар Лука. Два дня подряд там непрерывно совершали погребальные обряды. Только 3 ноября, после того как в течение десяти дней веселые обряды чередовались с погребальными, жизнь деревни вошла в свою колею. Год был неурожайный, риса не хватало, и приходилось занимать его в соседней деревне. Рис снимали, едва он начинал созревать. Но самым важным в это время было защитить поля от опустошительных налетов птичьих стай днем и набегов лесных зверей ночью. Но вот созрел и «настоящий рис» (т. е. основная его масса) и вечером 6 ноября Крэнг-Джоонг объявил начало жатвы (нхеел кек). Собрав своих близких и остальных «священных людей» вокруг большого кувшина с рнэмом, он предложил каждому пиалу очищенного риса, курицу или вьетнамскую пиалу.Крэнг сообщает обитателям подземных миров о начале жатвы
После живых наступила очередь мертвых. 11 ноября Крэнг-Джоонг, как и многие другие, объявил обитателям подземных миров о начале жатвы. В пять часов вечера я застал его под хижиной на миире. Он «ткал одеяла»: кусочек бананового листа длиной одну пядь, шириной четыре пальца он разрезал на одинаковые узкие полоски и, помогая себе крошечным бамбуковым ножом, просовывал «нить», также вырезанную из бананового листа, между волокнами плетения. Джоонг Врачевательница сообщила мне, что одеяла предназначаются двум недавно умершим «сестрам» Крэнга — Джоонг-Ван и Дланг-Танг. Им же, а также «матерям» Крэнга будут преподнесены «вьетнамские пиалы», т. е. половинки фруктов, желудёвые чашечки и кусочки дерева. Крэнг собрал свои подношения, не забыв и кувшина со спиртным — маленькую калебасу с отрубями, в которую были воткнуты две соломинки. Его умершие родственники поделят кувшин с покойными родственниками жены. Крэнг направился к полю Тян-Гро и остановился по эту сторону проселочной дороги, отделяющей его миир от миира соседа. Он подошел к тому месту, где во время обряда укрепления падди воткнул бамбуковый шест с подвешенными планочками — они должны были передать свою силу и выносливость подрастающему злаку, — и аккуратно разложил подношения: сначала подарки для своих родственников, затем кувшин с пивом, а сбоку от него дары родственникам жены. Затем он взял кусочки угля, плюнул на них и попросил отправиться в подземные миры и объявить о начале жатвы. Выполнив свой долг по отношению к живым и мертвым, Крэнг-Джоонг мог со следующего утра приступить к жатве. Надо было только принять ряд предосторожностей, чтобы удержать капризный и боязливый дух падди на поле. Для этого следовало его накрепко привязать и в то же время задобрить жертвами. В этом заключается смысл обряда «повязывание падди» (муат ба), который совершается сразу же после объявления начала жатвы обитателям подземных миров.
12 ноября Чтобы защитить свои посевы от визитов лесных гостей, Крэнг и его жена провели ночь на 12 ноября на миире в хижине, стоящей на высоких сваях. В семь часов утра к ним присоединилась возглавляемая Анг Слюнявой группа из пяти человек. Прежде чем ступить под руководством Джоонг Врачевательницы на поле, они сняли со спины корзины и выкурили трубки. Крэнг направился с различными ритуальными травами, цыпленком и рисом «с головы» к священному квадрату и сел на корточки у подножия доонга и столба падди. Положив свои приношения на землю, он обернул зрелые колосья падди, не выдергивая из земли, вокруг столба. При этом он читал длинное моление:
* * *
В верхней части деревни за жилищем Тру стоял дом, который долгое время считался самым длинным в Сар Луке. В нем бесспорно главенствовал Танг-Джиенг Сутулый из клана Тиль, хотя это был человек скромный, редко принимавший участие в спорах общины. Его чердак занимал в доме центральную часть, к нему с одной стороны примыкал чердак сестер Танга, с другой — чердак брата Джиенг и его деверя. Танг Сутулый делил гостевую со своей младшей сестрой Бронг Вдовой, которая жила с дочерью — Джоонг Грыжей — и с дальней родственницей из клана Тиль. Чердак, смежный с чердаком вдовы, принадлежал Бангу Оленю (мужу младшей сестры Танга Сутулого — Анг Семенящей). Там нашли себе приют тоже два семейства. С другой стороны чердак Танг-Джиенга граничил с чердаком брата Джиенг — Ван-Джоонга, женатого на женщине из клана Джа. У него была общая гостевая с братом жены — Кронг-Тро. Напомним, что Крэнг-Джоонг тоже принадлежал к клану Джа. Самой яркой личностью в этой хижине бесспорно был Банг Олень, хорошо сложенный и подвижный человек, всегда веселый и готовый выпить. Он приходился шурином Бап Тяну (Анг Длинная была его сестра). В поселке он занимал нечто вроде административной должности в качестве посыльного и был, кроме того, «священным человеком». Обменное жертвоприношение буйвола с Кранг-Дрымом ввело его в число куангов. Дом жил очень спокойно, пока прожорливые духи не обрушили на него свой гнев, уничтожив за несколько месяцев всех его обитателей, принадлежавших к клану Джа. В прошлом году в сезон дождей умерла от какой-то неизвестной болезни Дланг-Танг. Через год скончался Кронг-Тро, который в течение многих недель не переставая харкал кровью. Через полтора месяца, 29 сентября, после долгих страданий отошла в подземные миры Джоонг-Ван. Тро-Кронг перебралась вместе с детьми жить к Енг Сумасбродке, как и она принадлежавшей к клану Нтэр. Ван-Джоонга взяла к себе его сестра и соседка Джиенг-Танг (практически он остался жить под той же крышей, что и раньше), а дети его жены от первого брака ушли к своему старшему брату Мхо-Лангу в дом начальника кантона. К октябрю 1949 года большое жилище Танг-Джиенга уменьшилось на два чердака. Танг Сутулый был самый высокий человек в Сар Луке, скорее сухощавый, чем худой. Благодаря крепкому телосложению и отсутствию морщин он, с точки зрения европейца, выглядел моложе своих лет. После случая в Пхи Дихе его часто вызывали на допрос, и поездки на Озеро подорвали его здоровье. Очистительная жертва, которую он принес, вернувшись из последней поездки, мало ему помогла. Танга все реже и реже видели в поле, он жаловался на боль в груди, болезнь его с каждым днем усугублялась. 17 ноября Тангу стало хуЖе, и Ванг Олень прибежал в Сар Ланг за нджау Дэи: по этому поводу была принесена в жертву курица и кувшин без горлышка с рнэмом. Но через три дня пришлось обратиться к другому специалисту — знахарке Джоонг-Ван. Она совершила большое изгнание духов, во время которого убили собаку, а курице перебили крылья и лапки. На следующий день фельдшер Ндоиг нашел состояние больного настолько тяжелым, что счел необходимым поместить его в больницу. Жатва была в самом разгаре, и кое-кто продолжал убирать зерно в амбары, несмотря на табу, которое накладывало принесение накануне в жертву собаки. Семья больного в этот день собирала хлопок. Около полудня Банг Олень пришел просить, чтобы я уговорил Ндонга отпустить Танг-Джиенга в деревню. Я не согласился и стал доказывать, что больному лучше остаться в больнице. Банг не решился мне сказать, что состояние больного уже безнадежно. Вечером (мои часы показывали девять минут двенадцатого) со стороны больницы раздались крики и причитания, на дороге замелькали факелы: Танг-Джиенг Сутулый умер. Его тело обернули в циновку и привязали полосами из ратана к бревну, которое несли его брат Крэнг-Анг, Банг Олень и Ван Вдовец. От меня Банг отправился в больницу навестить своего зятя. Он пришел еще раз после ужина. Состояние Танга внезапно ухудшилось, и Банг бросился в деревню за женщинами. Когда они прибежали в больницу, Танг Сутулый уже не дышал. Сын Танга Тоонг-Манг Повар (он работал поваром в школе) и женщины скорее выли, чем плакали. Растрепанные волосы рассыпались у них по плечам. Войдя в хижину, все сняли с себя бусы и браслеты. Джиенг подошла к своему очагу и разрушила его. Люди, принесшие труп, положили его на нары, куда Танг-Джиенг Сутулый каждый вечер ложился со своей женой. Теперь здесь покоилось его окоченевшее тело, руки с раскрытыми ладонями были вытянуты вдоль туловища, ноги крепко связаны у щиколоток и у пальцев веревкой. Тоонг расправил на груди отца новую белую рубашку, а Джиенг завернула тело до самой шеи в красивое домотканое покрывало. Потом каждый член семьи, плача, принес одну или несколько вьетнамских пиал и поставил в качестве подношения около тела. Дети Танга проявили редкую щедрость. Тоонг Повар положил на грудь отца двести пиастров, а Анг Вдова — сверток черного коленкора. Мужчины и женщины толпились вокруг покойного, причитая нараспев и плача. Вдова гладила лицо покойного, прижималась к нему залитой слезами щекой. Пронзительные крики и причитания, прерываемые рыданиями, наполнили огромный дом.24 ноября В двадцать минут девятого шестнадцать человек, вооружившись топорами и большими куп-купами, вышли из деревни. Кроме родственников покойного среди них находилось по крайней мере по одному человеку от каждого чердака[102]. Они направились по большой дороге в сторону Панг Донга. Приблизительно в двухстах метрах от деревни они углубились в бамбуковую рощу, за которой справа — строевой лес. Пройдя еще метров пятьдесят, все остановились вокруг тлоонгов (Dipterocarpus obtusifolius). Вскоре было найдено дерево нужной толщины (диаметром около метра) с очень прямым стволом. Пока искали подходящее дерево, несколько человек разожгли костер. Вокруг него будут отдыхать и курить те, кто не занят работой. Два юноши стали рубить дерево топором; остальные расчистили вокруг место. Через полчаса после нашего выхода из деревни дерево рухнуло. Один человек принялся обтесывать топором бревно сбоку от основания дерева, а другой от верхушки. Меркой из ратана, которую принес Тоонг Повар, отметили длину будущего гроба (два метра пятнадцать сантиметров). Через каждые пятнадцать минут к работе приступала новая пара, и приблизительно через час заготовка была обтесана. Ее перевернули узкой частью кверху: это будет крышка гроба. Банг Олень и Боонг-Манг Помощник, начав с противоположных сторон дерева, нанесли топором на незначительном расстоянии друг от друга прямые зарубки, а потом наискось, превратив кору в подобие чешуи. Через каких-нибудь пятнадцать минут Кранг-Дрым приподнял ее и отделил вместе со стесанной древесиной. Три мужчины отправились искать молодое дерево для кувалды, а два парня углубились в лес, чтобы нарезать ратана. Один из работавших взял куски дерева с остатками коры и вытесал из них клинья. Как только ствол очистили от коры, легкими косыми ударами топора обтесали его верхнюю часть так, что получились две наклонные плоскости, напоминавшие скаты крыши. Сидя на корточках у костра, Боонг Помощник расщепил куп-купом в длину на четыре части полый бамбук и отделил от них также куп-купом куски очень твердой коры. Из нее он вырезал тоненькие палочки — будущая «изгородь Сраэ» — ритуальное украшение. Работавшие не проявляли ни малейшей грусти. Те, кто отдыхал у костра, рассказывали забавные истории или предавались воспоминаниям. Боонг Помощник рассказал, какие сложные гробы делают мнонгпрэн-ги: внутреннюю часть они не выдалбливают в виде корыта, а придают ей форму, соответствующую контурам человеческого тела. На краях гроба они вырезают ручки, иногда даже четыре ручки в головах и три в ногах. От прэнгов перешли к тилям (речь шла не о клане, а о племени, которое живет на склонах гор, там, где берет начало река). О них отзывались с презрением: вместо риса они едят овощи и, кроме того, употребляют в пищу множество диких растений. — Послушайте, какое у них самое любимое блюдо. Они берут овощи и кукурузные отруби, солят, заливают свиной кровью, добавляют горсть очищенного риса и всю эту бурду варят. Настоящее месиво для свиней! Какая гадость! И в довершение ко всему они никогда не моют своих котлов. — А я знаю еще одно их блюдо: суп из прокисшего риса. Его вымачивают в кувшине без горлышка шесть дней. После этого считается, что суп готов. Эти слова были встречены громким хохотом. Боонг Помощник рассказал о празднике великой клятвы в Бан-Ме-Тхуоте, на котором присутствовали все начальники Высокогорной страны. В этом году они принесли клятву верности не только большому французскому начальнику, но также и «вьетнамскому королю[103]». Боонга не столько потрясло великолепное шествие слонов, сколько ружье, которое преподнесли жене Ma Кхам Сука, властителя Бан Дона — деревни охотников и дрессировщиков диких слонов. Что касается Тана, то на него наибольшее впечатление произвели про-тивосолнечные зонты. «Они как шапки радэ, надетые на шесты, их несли люди, сопровождавшие великого Йо и короля». Насладившись успехом от своего рассказа, он добавил: «Это делалось в защиту от жары». В четверть двенадцатого Джоонг Грыжа и Сои-о-То-кело принесли большой котел с кушаньем из побегов бамбука. Они поставили котел рядом с костром и возвратились в деревню. Десять минут спустя кора была снята. Банг Олень и Боонг Помощник провели углем черную линию, обозначавшую границу между гробом и крышкой. Тоонг Повар перерезал горло красивому коричневому петуху и отрезал у него лапки. Он сел верхом на «головную» часть гроба и провел лапками жертвы по черной линии. Держа в каждой руке по лапке, он пятился, расставив руки и прижимая их к черной линии, до противоположного конца гроба. Выполняя этот обряд, Тоонг вознес молитву духу тлонга:
25 ноября В девять часов утра четыре мужчины подняли гроб, к которому был привязан за лапки «цыпленок, клюющий личинки мясной мухи» (иер тёк рхаэ), вынесли его через семейную дверь и поставили снаружи в нескольких шагах от порога. Развязали ратановые перевязи, сняли крышку гроба и положили ее на землю. Бронг Вдова, сестра покойного, откинула циновку-саван и открыла лицо умершего, чтобы он мог последний раз поглядеть на жену и детей, видеть небо и солнце. Все удивились, не заметив на его лице ни малейших следов разложения. Банг Олень приписал это действию уколов и таблеток из магического европейского растения, полученных покойным в больнице. Бронг положила рядом с трупом несколько кусочков угля: они послужат покойному проводниками в его путешествии к Янг Боек, властителю подземных миров. Банг Олень поскоблил ножом ноготь покойного и отдал Крэн-Лангу щепотку полученной пыли. После возвращения с кладбища тот приложит пыль к сердцу своей жены, потом Манг-Тоонга и Банга Оленя и попросит болезнь удалиться. Всем им запрещено соприкасаться с умершим, так как они состоят в браке с его младшими родственниками (младшим братом, сыном, младшей сестрой), однако во время погребальных обрядов они, нарушая запрет, не раз дотрагивались до покойника, часто садились на его ложе, пусть для того, чтобы плакать. Чтобы изгнать злых духов, Банг Олень отрезал лоскут от набедренной повязки-передника Танга Сутулого и отдал его сыну. Тоонг Повар взял совсем новое белое полотенце и закрыл им лицо своего отца, потом опустил край циновки и снова положил крышку на гроб. Пока гроб завязывали, женщины обмазали его в нескольких местах клейким рисом, чтобы помешать личинкам мясной мухи проникнуть внутрь. Тоонг Повар — он с самого утра рыдал взахлеб и ходил пошатываясь — вдруг повалился на гроб. Родственницы покойного плакали, сидя на земле и прижавшись головой к гробу, который Банг Олень и другие мужчины обвязывали ратановыми полосами, так что образовывались затейливые геометрические фигуры поверх тех, которые были вчера нарисованы на крышке гроба. Три девочки из дома покойного держались немного поодаль. Все три стояли, закинув руки на голову, но только маленькая Джиенг (дочь Анг Вдовы) плакала искренне и горячо. Она единственная из всех троих понимала истинное значение происходившего и горевала о том, что ее дедушка, любимицей которого она была, уходит навсегда. Две другие застыли в положенных позах, неспособные выдавить из себя ни слезинки. Тоонг Повар и Ван Вдовец вбили деревянные гвоздики в крышку гроба, чтобы покойный «оставил на земле души-буйволы, души кувшинов, соли, риса…». Джиенг-Танг «собрала» души в воздухе вокруг изголовья гроба и «вылила» в маленький кувшин без горлышка. Они необходимы для благополучия дома и нельзя допустить, чтобы они ушли вслед за умершим в подземный мир. Когда украшение ратаном было закончено, к гробу привязали шест — очень прямой ствол молодого дерева, принесенный накануне из леса. Из хижины вынесли все подношения покойному: они последуют за ним в подземные миры. Наконец все было готово для того, чтобы идти на кладбище, но сначала следовало принять меры предосторожности и обезопасить людей и домашние вещи. Тоонг взял калебасу с рисовым супом и вылил по нескольку капель на голову каждого члена семьи, чтобы удержать душу-кварц на макушке головы. Потом он подмел пучком листьев рхоонга хижину и чердак, одну ветку прикрепил у входа на чердак, другую над семейной дверью, а остатки привязал к ратановым обвязкам гроба. Без четверти десять кортеж тронулся в путь. Ноша была очень тяжелой — к весу гроба и трупа добавился еще вес вьетнамских пиал. Гроб несли на шесте четыре сильных мужчины, шедшие гуськом. За ними следовал Тоонг с корзинкой, наполненной дарами его отцу, потом шла Джиенг налегке, а дальше двигалась толпа родственников и друзей, которые несли остальные приношения покойному, среди коих были большой кувшин из Джиринга и два янг дама (один из них подарил Банг Олень), рыболовный сачок, верша, поясная корзинка для сбора урожая, наполненная семенами и луковицами различных полевых растений, большая корзина с котлами супа и риса, домодельная и вьетнамские пиалы, не поместившиеся в гроб, три бутылки с рнэмом, калебаса с супом и калебаса с водой, «цыпленок, клюющий личинки мясных мух», метла — короче говоря все, что может понадобиться умершему в «подземных мирах».
Помазание рисовым супом перед выходом погребальной процессии
Кортеж прошел по дороге метров пятьдесят и остановился около тропинки, ведшей на кладбище. Носильщики опустили свою ношу, Тоонг очертил ножом на земле контур гроба и налил на черту немного рисового супа, умоляя:
Женщины оплакивают покойного, опершись на гроб, украшение которого заканчивает Банг Олень
Работа снова закипела: нужно было выкопать прямоугольную яму, вытянутую с востока на запад. Во время работы не смолкали разговоры. Кладбище — излюбленное место колдунов, пожирателей душ, и Тоонг-Джиенг предложил поставить пулемет в ветвях одного из красивых деревьев, окаймлявших поляну. Во время посещения Озерного поста его очень поразило, как действует это оружие. Мужчины обступили яму, которую они копали, сменяясь по двое. Разговор зашел о глупости и упрямстве женщин. «Все женщины бестолковы, — невозмутимо заявил Тоонг-Бинг. — Моя жена, например, лаялась сегодня с самого утра по любому поводу: из-за обрушивания риса, из-за готовки пищи… И так без передышки, без передышки. Но однажды я ее хорошо проучил: каждое утро она меня пилила, каждое утро принималась за свое, а я молчал, но один раз, когда она начала ругаться по дороге с миира, я одним ударом ножа распорол корзину, которую она впереди меня несла на спине». Слушатели расхохотались. Чонг Военный подтвердил: «Все женщины бестолковы», — и рассказал, как он сломал толстый ратан о спину своей жены после ужасной сцены ревности, которую она ему закатила, придя из Идут Лиенг Крака, где происходило обменное жертвоприношение между Бап Тяном и бывшим начальником кантона. Тоонг-Джиенг спросил у меня, бывают ли у французов такие семейные сцены. Чтобы не распространяться на эту тему (а может, чтобы сохранить у мнонгаров иллюзии, сам не знаю), я сказал, что нет. «Глупости! — воскликнул Чонг Военный. — Еще как ссорятся! И ревности у них хватает. Когда я был в пехоте, я однажды видел, как два мужчины дрались из-за женщины, да не простые солдаты, а сержанты. Один хотел убить другого и гонялся за ним с большим кинжалом». В двадцать минут двенадцатого могила была готова: в длину она имела два метра двадцать сантиметров, в глубину — шестьдесят пять сантиметров. Стенки у нее были очень прямые, а дно плоское, ровное. Тоонг Повар завязал стебли травы пайот свободным узлом и, держа их за концы, стал над могилой, упершись каждой ногой в другой край. Нагнувшись, он попятился к ее изголовью, все туже стягивая узел, пока стебли не разорвались. Тогда он бросил их в чащу леса. Этим жестом он «собирал» души людей, которые работали в яме, иначе они могли там остаться… Принесли гроб. Его обернули двумя крепкими ратановыми полосами, концы которых держали двое мужчин. Шест, на котором несли гроб, положили концами на высокие края ямы. Два человека обрезали мотыгой и куп-купом ратановые полосы, прикреплявшие гроб к бревну, благодаря удерживавшим его ратаиовым полосам гроб опустился в могилу плавно, без рывков. На гробе, около рогов, слева от изголовья, Банг Олень положил кусочек дерева с зарубками. Это «лестница для души» (нтунг хеэнг). Пока часть людей подносила длинные бревна, чтобы закрыть ими могилу, остальные опустили туда мотыгу, куп-куп умершего и все еще живого «цыпленка, клюющего личинки мясной мухи». Настил из бревен не должен коснуться «шнурка проводника души-ястреба», — это полоса толстого ратана, указывающая дорогу душе-ястребу. Настил из бревен покрыли плотным ковром только что скошенной травы, а на нее поставили три кувшина, самый большой — прямо над головой покойного. В половине двенадцатого все собрались вокруг могилы и обратились к умершему с мольбой, чтобы теперь, когда его похоронили, он спокойно оставался в подземных мирах. Могилу закидали землей, — вынутой из ямы. Получился продолговатый холмик, достигавший краев горлышка маленьких кувшинов. Как только бугорок был готов, Тоонг потянул за шнурок, чтобы показать дорогу душе, если она захочет перевоплотиться. Мужчины взяли тоненькие бамбуковые палочки и, читая молтивы, воткнули их крест-накрест вокруг могилы. Это «изгородь Сраэ» (имя мифического героя), защищающая умершего и его могилу. На холмик положили различные предметы, принесенные в дар покойному, которые необходимы ему в подземных мирах. В это время Банг Олень, произнося моление, положил у изголовья могилы первый ком земли, снятый при выкапывании ямы. Это «ком земли души-ястреба» (ук, тланг кулэл). Наконец, в голове и в ногах могилы укрепили крышу с настилом из травы пай-от на двух шестах, установленных так, что образовался низкий навес. В заключение каждый просунул руку под навес и положил на холмик несколько крошечных кусочков веточки:
* * *
После обеда началась вторая очередь жертвоприношений и возлияний покойному. Накануне жертву принесли для «помазания кровью гроба», теперь для «переселения в лес». По сути дела, это повторение тех же церемоний, объединенных одинаковыми названиями и связанных с одинаковыми обрядами. Тоонг Повар и Бронг Вдова пожертвовали вчера покойному каждый по свинье и кувшину с пивом, сегодня Тоонг принес в жертву курицу и рнэм в небольшом кувшине, Бронг принесла маленький кувшин с рнэмом, приятель Тоонг-Джиенг и близкий друг Тоонг-Ван сделали одинаковые приношения. Банг Олень в честь своего шурина принес в жертву поросенка и маленький кувшин с рнэмом. Как и вчера, пока мужчина убивал дубинкой или палкой свинью или курицу, его жена, сестра или дочь, стоя рядом, призывала умершего, закинув руки на голову и громко причитая. Он отрезал крыло и лапку у курицы (или когти у свиньи) и клал на пробку кувшина, покрытую пивной бардой с несколькими кусочками угля наверху. Приносящие жертвы отправились все вместе к началу тропинки, ведшей на кладбище, и положили там свои приношения. Они уселись на корточки около принесенных пробок от кувшинов и, устремив взгляд на кладбище, выкрикивали свое имя и описывали принесенные дары, потом умоляли покойного:2 декабря Впервые после похорон женщины с утра принялись обрушивать падди. Джиенг, ее дочь Анг Вдова и сын Тоонг Повар с женой Манг собрались около двери, чтобы пойти на кладбище. К ним присоединились Бронг Вдова и Банг Олень. Ван Вдовец тоже хотел пойти, но сестра посоветовала ему остаться: «У тебя жар, а нас и так много». Она повторила это несколько раз, но Ван настоял на своем. Он прошел с нами несколько шагов, но затем все же возвратился домой и лег. Мы вышли без четверти девять. Банг Олень сказал, что следует остерегаться больших обезьян. На предстоящую церемонию «посещения кладбища» (кооп моок) запрещено брать с собой корзины, поэтому мы несем в руках последние приношения умершему: кусочек корня маниока и семена перца, баклажанов и табака, которые будут посажены на могиле, а также несколько символических предметов — крошечную ивовую клетку с кусочками обгоревшего дерева (в подземном мире они превратятся в кур), несколько кусочков дерева из породы буковых (в подземном мире — вьетнамские пиалы), маленькое покрывало из банановых листьев. И, разумеется, кусочек угля, который доставит все эти вещи на место. На кладбище Банг Олень посоветовал внимательно осмотреть землю, чтобы убедиться в том, что «колдуны и духи нигде не оставили своих следов». В действительности ищут только следы тяка, так как духи ведь никогда не оставляют следов. Колдуны же, сожрав труп убитого ими человека, оставляют крошечные отпечатки, напоминающие следы грудного ребенка. Кроме того, они разрушают «изгородь Сраэ» — маленькие палочки, поставленные людьми перед тем, как сделать над могилой крышу навеса. Если следы будут обнаружены, это значит, что тяки причастны к смерти человека, которого сейчас в последний раз будут оплакивать близкие, и тогда нужно использовать последнюю возможность спасти его, торгуясь с ними при посредничестве шамана за его голову. Ну, а если следов нет, значит, покойного убили духи, и тут уж ничего не поделаешь. Так по крайней мере мне объяснил Банг Олень. Мы никаких следов не нашли. Не доходя несколько метров до могилы, Джиенг разрыдалась. Остальные женщины вторили ей; плача и причитая, они положили на могилу свои приношения и кусочки угля.
Последнее жертвоприношение в честь умершего
Вскоре Бронг Вдова сказала, что пора уходить. Сама опа и Банг Олень уже давно отошли на другой конец лужайки, но Джиенг с детьми замешкалась около последнего приюта Танга Сутулого, к которому они больше никогда не смогут приблизиться. Бронг завопила: — Идете вы наконец? Скорее, а то духи захватят наши души. Все побежали. Покидая лужайку, Тоонг заставил свою жену перешагнуть через лезвие куп-купа, — она впервые была на кладбище. По дороге домой он срезал ветку ршаха, чтобы изгнать злых духов из ребенка Тро-Джоонга: тот непрерывно плакал с тех пор, как его отец нес гроб. Вернувшись в деревню, все отправились к реке для очистительного омовения. Возвратились в дом умершего. На нарах лежал большой лимон из школьного сада: есть его еще нельзя, так как на фрукты, баклажаны, сердцевину ратана и овощи наложен семидневный запрет. Табу будет снято только завтра. Последний раз принесли в жертву курицу. Ее убили как положено в нескольких шагах от семейной двери. Крыло и лапку отломали и положили на затычку от кувшина, которую отнесли потом на тропинку, ведущую на кладбище. По сравнению с предыдущими обрядами есть существенные отличия: никто не стоит рядом с приносящим жертву и не причитает. Тоонг сделал все, что нужно, один, он плакал, но никаких ритуальных жестов не делал. Кроме того, при откупоривании кувшина не набирали в рот рнэма, чтобы выплюнуть около двери, а когда пили, не предлагали сначала выпить покойному. Сейчас главное было очистить живых, освободить их от тягостных погребальных обрядов («Нам, живым, необходимо совершить помазание тела кровью», — пояснил мне Банг Олень). Выглядело это очень мрачно: народу было мало, пили без всякого удовольствия. Впрочем, в деревне почти никого не осталось: жать сегодня могли только те, кто был настолько предусмотрителен, что провел ночь в лесу и таким образом избежал семидневного табу, наложенного на деревню. В действительности только Банг Беременный, «священный человек — хранитель рнутов», и его зять Кранг-Дрым осуществили эту предосторожность, но начальник кантона Тру, невзирая на табу, повел в поле группу жнецов во главе со своей племянницей Анг Слюнявой. Поскольку жать рис в этот день запрещено, большинство людей использовали его для сбора хлопка или выкапывания клубней и корнеплодов. В течение двух часов все тянули пиво из кувшина. Так, в обстановке общего безразличия, прошел «седьмой день», последний день, когда в жизни деревни еще ощущалось «присутствие» Танга Сутулого. Он был похоронен согласно всем правилам, в его честь были совершены многочисленные жертвоприношения, все было сделано как подобает делать для куанга, человека, душа-буйвол которого имела тяжелые рога. Были приняты все меры, чтобы он больше не возвращался и не нарушал покой живых: его завалили подарками и жертвами, которые должны помочь ему жить как надо в подземных мирах. При каждом подношении не забывали обратить его внимание на то, какой ему оказывается почет, какие ценные подарки он получает, — тут уж скромность неуместна. Ему советовали быть благоразумным и не оспаривать у живых земные блага. Впрочем, были приняты очень серьезные меры предосторожности, чтобы он не мог этого сделать. Сегодня близкие в последний раз посетили кладбище. Теперь его могила будет покинута навсегда. Танг-Джиенг Сутулый отныне ничего не значит в экономической, социальной и религиозной жизни деревни. Он присоединился к предкам своей семьи, где, как во всех мнонгарских семьях, предки-мужчины играют самую ничтожную роль, пока не перевоплотятся в новорожденного. Только тогда, в своей новой жизни, они снова займут какое-то место в обществе.
10 Год священного камня Гоо закончился Мы поглощаем лес Пхи Ко
3 декабря 1949 года После того как в каждой семье отпраздновали день «повязывания падди» (муант ба), приступили к жатве. Погода стояла отличная: не считая короткого промежутка с 18 по 21 ноября, когда перемежающиеся дожди задерживали людей в деревне, солнце сияло с утра до вечера. Только смерть и похороны Танг-Джиенга Сутулого, а также третий и седьмой дни после жертвоприношения в честь покойного на время отвлекли людей от работы в поле. Одни воспользовались этим вынужденным отдыхом для уборки хлопка или пересадки табака, другие ходили в лес за дровами или за дикими овощами. Время, на которое распространялось табу, постарались свести до минимума, а некоторые даже решились нарушить запрет. Те, кто первым убрал зерно, отнюдь пе бездельничали. Они тут же предлагали свою помощь другим. Число семей, закончивших жатву, увеличивалось, но общий ритм работы не ослабевал. Так же как и в начале жатвы, днем в Сар Луке не оставалось никого. Благодаря этому уборка урожая закончилась очень быстро. Бешеный темп работы стал особенно заметным, когда зерно из рдае — временных амбаров, построенных рядом с мааром — начали переносить на деревенские чердаки. Сегодня утром, едва рассвело, шесть семей занялись этой работой. Домашние Бап Тяна успели до первого завтрака два раза пройти от рдае до деревни. Никогда не увидишь такой суетни на дороге, ведущей к маарам, как в эти дни! Из шести рабочих групп, состоящих из сорока одного человека, хотя бы одна в каждый данный момент была занята погрузкой: хозяин или хозяйка дома, стоя на рдае, наполняли корзины, в некоторых семьях им помогали дети. Чтобы в корзину вошло как можно больше зерна, его утаптывали ногами. Когда все корзины наполнялись доверху, бригада возвращалась гуськом в деревню. Некоторые несли по две корзины, поставив их одна на другую. В деревне они сгружали свою ношу перед входом на чердак, хозяин дома забирался наверх и ссыпал зерно изо всех корзин. Но и миир не пустовал: еще многие семьи не закончили жатву. Чтобы убрать урожай на два дня раньше, Мхо-Ланг нанял пятерых человек и заплатил каждому по большой корзине падди. Нужно было перенести сто сорок две корзины зерна с его собственного поля и тридцать пять с половины поля, полученной им в наследство от своей матери — Джоонг-Ван. Сегодня утром он попросил двух человек помочь ему: нужно было сжать серпом и утоптать квадратную грядку клейкого риса и убрать руками немного обычного риса. В четверть двенадцатого, когда осталось всего несколько стебельков «настоящего риса», его помощники отправились домой, а он сам, опоясавшись киу, пошел собирать последние колосья — «душу падди» (дооп хэенг ба) на свое поле, моля душу падди не бояться и не убегать. По сути дела, это были не последние колосья: Мхо-Ланг еще не прикасался к священному квадрату участка около обрядового столба, засеянному первым. Большинство его односельчан именно на таких участках «собирали душу падди», но он предпочитал оставить свой такой участок для «взятия соломы» (сок рхеи), которое происходит накануне большого жертвоприношения. Вскоре он ушел с поля и направился к рдае, полученному в наследство от матери: из него вчера не только вывезли весь падди, но и сняли боковые стенки, так что остался только остов и бамбуковые палки, поддерживающие плетеный пол. Мхо опустил свою киу на землю, стал на колени и принялся «собирать» воздух под тем, что осталось от пола, и «выливать» его в свою корзинку, умоляя душу падди идти с ним в деревню и ничего не бояться. Потом он направился к своему собственному рдае, в котором были сняты только плетеные перегородки, вскарабкался в амбар, подмел остатки зерна на полу и высыпал в стоявшую там корзину, до половины наполненную зерном. Он сел на корточки и, повторяя ту же молитву, сгреб в свою киу последнюю кучку зерен, восемь раз собрал в пригоршню воздух над тем местом — теперь пустым, — где она находилась, и вылил его в свою киу. Он поспешил закрыть душу падди, для чего взял стоявшую здесь маленькую корзинку и вставил в свою киу, затем свернул плетенку пола и отдал своему помощнику, чтобы он отнес ее в деревню. Наконец Мхо-Ланг прикрепил наискось две киу поверх своей большой заспинной корзины с зерном и возвратился домой. Там он завершил обряд «собирания души падди» жертвоприношением курицы и кувшина с рнэмом.
Временный амбар на краю миира
День был очень трудным, все нуждались в отдыхе, так как вечером в пяти домах собирались пить по случаю дооп ба. Начало празднествам положил 22 ноября Чонг Военный, но так как он совершил обряд первым, то никто, кроме него, не имел еще права браться за трубочки, и пришлось ему распивать кувшин в одиночестве. С тех пор многие семейства выполнили обряд собирания души падди и тем самым освободились от запрета пить рнэм во время жатвы. Таким образом, по мере того как продвигалась уборка урожая, возрастало количество людей, участвовавших в выпивке. В деревне чувствовалось праздничное настроение, которого не было уже целый месяц, со дня освящения обрядовых столбов и жертвоприношений для очищения Тру и Боонг-Манга.
4 декабря Вчера в поле работали без передышки, а сегодня ритм работы стал и вовсе неистовым. Все хотели убрать зерно к сегодняшнему вечеру, чтобы завтра приступить к обрядам, завершающим жатву, — отпраздновать окончание года. Из девяти домов, не окончивших уборку, у пяти падди еще стоял в поле. Даже самые бедные прибегли к посторонней помощи: Кронг Кривой пришел из Сар Ланга, чтобы помочь утром своей сестре Анг-Крэнг переносить зерно, а во второй половине дня — своему брату Бангу закончить жатву. Тот, кто уже принес домой душу падди, нанимался к богачам, таким, как Крэнг-Джоонг или Банг-Джиенг Беременный. Но больше всего рабочих рук требовалось Тру: помимо его самого, жены и приемной дочери, двадцать семь наемных работников трудились на его поле. Тру отвел свою группу в поле рано утром: значительная часть участка еще была покрыта колосьями. К полудню поле было сжато. В перерыв жена начальника кантона Нге и дочь Джанг-Бибу накормили работавших. К половине первого двадцать восемь корзин зерна, сжатого сегодня, и две взятые из рдае, были перенесены в деревню. Восемь корзин высыпали в яму — этот рис будут хранить на семена; все остальное отнесли на чердак. В два часа дня, после третьего захода, Тру выплатил работникам жалованье: отдал им двадцать одну корзину зерна[105]. Банг Олень с женой не взяли платы: во время неурожая они одалживали падди у начальника кантона, часть долга они возместили сегодня работой. Помощник с женой и еще двое из клана Рджэ тоже отказались от вознаграждения. Хотя они упорно твердили о своем родстве с местным начальником, вполне возможно, что они тоже выплачивали долг. Тру произвел расплату до окончания рабочего дня, так как при последнем заходе могло не хватить падди, а сегодня нельзя подниматься на чердак и брать оттуда падди. Освободившись от работы в своей группе, Кранг Клык присоединился к тем, кто работал на поле его приемного отца. Тру высыпал одиннадцать корзин на общий чердак, устроенный по инициативе последнего начальника округа. Начальник кантона возвратил общине свой долг, так как буйвол, заколотый во время «жертвоприношения для очищения его тела», был куплен на деньги, полученные от продажи общинного зерна. Руководя засыпкой зерна на чердак, Тру был необычайно красноречив и всячески старался привлечь к себе общее внимание, сам умиляясь своей честности. Последний раз рабочие Тру принесли в деревню только четырнадцать корзин. Тру взял две киу и пошел на свое поле. Он подошел к священному квадрату и принялся жать падди, который посеял у обрядового бамбука доонга в тот день, когда был пересажен гун ба. Колосья, обвязанные вокруг священного шеста во время церемонии по поводу начала жатвы, он не тронул. Потом он сел на корточки, «собрал» воздух над жнивьем и «вылил» в поясную корзинку:
Переноска урожая в деревню
Я отправился к Ван-Джоонгу (из клана Мок), мужу одной из трех здешних знахарок: вчера вечером он начал мне петь «сказания гонга», и я решил воспользоваться его хорошим настроением. Сегодня он был особенно в ударе, так как откупорил кувшин в честь падди и у него собралось много народу. Поздно вечером совершенно неожиданно к нему ввалился Тру в сопровождении своего помощника Боонг-Манга и «посыльного» Банга Оленя. По тому, как он безукоризненно отдал мне честь, сразу было видно, что Тру пьян. Наш хозяин прервал свой рассказ и скромно предложил трубочку начальнику кантона, расположившемуся около кувшина. Теперь слышен был только голос Тру. Он хотел, чтобы Ван-Джоонг продал ему табак, и обещал заплатить по три пиастра за пакет сухих листьев, столько же, сколько он платил своему соседу по «площадке» Тро-Джоонгу. Ван ответил, что, к сожалению, у него нет табака. Тру сказал: «Тем хуже», — и начал рассказывать мне всякие истории про нашего хозяина. По его словам, когда Ван-Джоонг пришел в Сар Лук, он был последним бедняком. Раньше он был старостой в деревне Дынг Джри, но там было нечего есть, и поэтому он ушел оттуда. — Подумай только, Йо, он был там кхоа бон, а на празднике земли смог принести в жертву всего лишь одного буйвола. И он показал мне пару рогов, прикрепленных к чердачной балке. Джонг-Ван поправила его: — Не на празднике земли, а во время помазания кадди кровью. Тру повторил: — Да, да, во время помазания падди кровью. Она продолжала тихим голосом: — Те рога, что остались от буйвола, принесенного в жертву на празднике земли, висят над дверью. Тру, не слушая, продолжал свое. — Годами они страдали от голода, есть им было нечего. Но вот Ван устроился здесь, рядом со мной, начал снимать хорошие урожаи, и теперь у него каждый год вдоволь падди. Он ест досыта и даже может покупать кувшины. Он стал куангом. После Ван-Джоонга Тру перешел к своей деревне: — Раньше в Сар Луке была всего одна хижина, это была совсем крошечная деревенька. А во что она превратилась сейчас! Я твержу всем кули: «Работайте в поле как следует, не спите, надо полоть, корчевать, жечь валежник, жать… Во всей деревне только у троих ничего нет: у Енг Сумасбродки да у Вана Кролика (третьего он забыл). На будущий год я упрячу в тюрьму всех, кто будет л оды р нич ать… Тру признался, что он слегка навеселе. Я предположил, что он пил алак, (вьетнамская рисовая водка, которую европейцы называют «шум-шум»), но Тру с жаром возразил: — Я пил только из своего кувшина. Пиво в нем оказалось очень крепкое и кислое. Я недоверчиво улыбнулся, и тогда он послал к себе домой Биенга, сына Банга Беременного, чтобы тот перекачал из его кувшина пиво в бутылку. Я сделал из нее глоток: пиво показалось мне не слишком крепким. Я передал бутылку Джоонг-Ван, она попробовала и скорчила гримасу. Муж последовал ее примеру. Затем он возвратил бутылку жене, и та стала рассеянно потягивать из нее пиво, забыв о своих ужимках. По моей просьбе Ван продолжил рассказ о небожительнице Джиенг-Ланг. Сразу же воцарилась тишина. Но через некоторое время Тру начал переговариваться со своими соседями, продолжая, однако, следить за повествованием. Когда Ван рассказал, как страшно было герою подниматься на небо с девами-духами, Тру его прервал: «Почему же он не полетел на самолете?» Все же он дал возможность Вану продолжить свой рассказ, а когда тот почти закончил, сказал: — Мужчину звали (Ван утверждал, что имя героя неизвестно) Дэи-Нанг. (Дэи муж Нанг, а Нанг — значит дикая свинья). А что касается истории о Джиенг-Лан-ге, то в ней речь идет о Нду Буате, сыне Дланга. И он сам блестяще рассказал эту легенду, вдыхая в нее новую жизнь и делая ее для всех близкой: в пьяном состоянии Тру всегда становится необыкновенным рассказчиком. Его повествование пестрело намеками на современность. Это вынудило его сделать отступление и рассказать о первых французах, исследовавших страну: — Один из них заставил носить себя на веревочной циновке[106], подвешенной к длинному шесту, концы которого лежали на плечах носильщиков. Что за нелепая выдумка! В то время французов называли пэто (искаженное тямское слово — «король»), а вьетнамцев теи (так вьетнамцы называют европейцев). Когда француз появлялся в деревне, все убирали с дороги, чтобы расчистить ему место, а детям говорили: «Берегитесь, король застрелит вас!» — и дети разбегались. Французов очень боялись. Наши деды были дурачки. Стоило какому-нибудь субъекту обзавестись тремя янг дамами, бруском железа и несколькими корзинами падди, как его уже считали куангом. Разговор перешел на другие темы и постепенно замер. Захмелевшие гости начали расходиться по домам.
5 декабря Несколько дней дует обычный для этого времени года сильный ветер с востока, или, как здесь говорят, «ветер с верховьев реки». Как и полагается накануне больших праздников, мужчины сегодня утром расчистили окрестности деревни от валежника. Тут Бангу Беременному вздумалось попросить Манга Тощего постричь его. Эта затея увлекла не только молодежь, но и деревенского старосту и начальника кантона. Пока все стриглись, принесли три письма из Бан-Ме-Тхуота от Банга Ученика, и мне пришлось выступить в роли чтеца. Два первых письма были посвящены событиям и спорам недавних дней. В третьем письме Ученик просил табаку у своего «брата» Тяна. Сегодня весь Сар Лук наслаждался отдыхом — только Бангу Кривому пришлось заниматься переноской падди, В свободное время готовились к самому большому празднику года, знаменующему его окончание, — помазанию падди кровью (мхам ба). По сути дела, празднество началось сегодня вечером предварительной церемонией взятия соломы (сок рхэи). Прежде чем помазать падди, его нужно принести, что делается с соблюдением всех предосторожностей. Взятие соломы в сущности повторяет «собирание души падди», но проходит еще торжественнее. Меня восхитил вид тех, кто первым направился около пяти часов вечера к мииру. Каждый захватил с собой киу и великолепное одеяло. Тру надел чистую синюю рубашку, на голову надвинул баскский берет. На Ндуре Хромом была абсолютно новая яркая тельняшка. Тян, который в этом году впервые обработал собственное поле, облачился с поразительной пышностью: он был в белой куртке, на голове у него красовался тюрбан из черного шелка, в руках он держал короткий меч своего отца, а киу и одеяло, необходимые для обряда, нес его брат Манг Тощий, надевший поверх рубашки цвета хаки фуфайку, а на голову — военную пилотку.
Тру умоляет «душу падди» следовать за ним в деревню
В поле Тру прежде всего выдернул листья и стебли перца, табака, тыквы и фасоли. Потом он направился к священному квадрату, сорвал стебель магического растения падди и вытащил маленький священный нож, воткнутый во время праздника начала жатвы между колосьями, обернутыми вокруг ритуального столба. Он оторвал от маленькой хижины падди крошечную бамбуковую трубочку, в которую во время праздника шестов было налито пиво и положено немного куриного мяса. Тру обрезал края трубочки наискось, превратив ее в свисток. Потом он выдернул доонг длэй, отбросил его в сторону и срезал колосья, оставленные во время жатвы. Зерно он высыпал в киу, умоляя душу падди не убегать, а следовать за ним в деревню. Наконец, он поднес трубочку к губам и издал протяжный свист, потом второй, третий… После восьмого он поднялся, подвесил к плечу киу с росшим около шеста падди, поверх которого лежал священный серп, и завернул корзинку, как ребенка, в одеяло. Затем он собрал в пучок оставшиеся листья и стебли и положил на плечо шест падди и куп-куп. Теперь можно было отправляться и в обратный путь. Он протяжно свистнул в старинную трубочку и на ходу вознес моление:
6 декабря В четыре часа утра я проснулся от звуков трубочки Бап Тяна. Я бросился к нему. Старик молился на чердаке, вскарабкавшись на кучу зерна. Внизу старый Крах, держа в руках домодельную пиалу с ритуальной краской, раскрашивал опорный чердачный столб. Он наносил на него простой геометрический узор, напоминавший меандровый орнамент. Потом он покрасил белой краской чердачные балки и домашнюю утварь. Бап Тян свистнул восемь раз и спустился на утрамбованный пол хижины. По моей просьбе старик сообщил мне состав своей пасты, очень похожей на ту, которую приготовлял Боонг Помощник. Он объяснил мне, что заменяет рнэм лечебной или, если можно так сказать, волшебной водой, взятой из водоворота стремнины: она должна удерживать рис. Подобно потоку стремнины, который кружится на одном месте и никогда не уходит прочь, рис будет оставаться в доме. В состав пасты добавляют многолетние растения, чтобы падди рос так же быстро и был таким же выносливым, как они. Но тут умещался Крэнг; — Все эти объяснения ни к чему. Мы просто подражаем предкам, которые так делали. Крэнг тоже разрисовал балки чердака сплошным меандровым орнаментом. После балок он раскрасил лестничные перекладины, столбы, плетеные перегородки, домашнюю утварь, кувшины, корзины, котлы… Под конец он поднялся на чердак, освещая себе путь смолистым факелом. На груде зерна лежала священная трубочка. Стоя около двери, он поднес ее к губам и свистнул восемь раз. Затем он начал читать длинную молитву: «Пусть падди больше не покидает деревню и этот чердак, пусть не бродяжничает где-то на стороне, пусть шум повседневной жизни, поступки людей и животных не пугают его. Пусть он благоразумно остается среди нас, мы накормим и напоим его». Крэнг взобрался на груду зерна, два раза свистнул в трубочку, повторил несколько священных строф и спустился с чердака. Он снял со стены в глубине дома большой кувшин с пивом и подвесил к одному из передних чердачных столбов. Затем он нанес священный узор на горло себе и своим домочадцам: «Да не подавится никто, вкушая суп и вареный рис!» У свояков все было готово для торжественной церемонии помазания падди кровью, знаменующей окончание года, в течение которого мы поглощали лес священного камня Гоо. Оба «священных человека» намного опередили своих односельчан. Бап Тян отправился за Бангом Беременным. Вернувшись, он объявил, что тот сейчас придет. Ждали, ждали… никого! Бап Тян сходил еще раз, и опять безрезультатно. Бап Тян начал сердиться и ворчать на хранителя рнутов, которого приходится звать по нескольку раз. Все готово, а он себе и в ус не дует! Заодно досталось Бангу Кривому и Краэ-Дрыму, не соизволившим явиться вчера на расчистку валежника, в то время как он, Бап Тян, работал вместе со всеми. Окончательно потеряв терпение, он предложил начатьобряд без Банга-Джиенга, но Крэнг наотрез отказался. «Не хочу резать курицу без Банг-Джиенга. Он «священный человек, хранитель плашек для добывания огня» и должен нами руководить». Итак, мы продолжали ждать. Наконец, появился сияющий тьро вэр рнут. Бап Тян не сделал ему ни малейшего упрека. Вскоре началось первое праздничное жертвоприношение. Бап Тян повел своих коллег к амбару. Банг Беременный нес затычку от кувшина, покрытую пивной бардой, а Крэнг-Джоонг — петуха и курицу. Около «головы падди» — верхушки груды зерна — Бап Тян обратился с мольбой к духу падди, в то время как Банг отрезал ножом головы жертвам, которых Крэнг крепко держал над затычкой кувшина. Затем оба перешли в глубь амбара, присели на корточки, Банг закопал петушиную голову, а Крэнг — куриную. При этом они вознесли молитву:
7 декабря Вчера мхам ба был совершен только в четырех семьях. Сегодня утром все собрались у Банг-Джиенга, и он торжественно открыл вторую очередь жертвоприношений Он принес в жертву жирную свинью в четыре пяди. Кронг-Сранг, младший сын «священного человека», держал жертву, а Ван-Джоонг заколол ее коротким мечом, ударив один раз в сердце. Банг Беременный оставил духам пиалу с рнэмом в глубине хижины и потчевал пивом сначала двух своих помощников, а затем Ван-Джоонга и Тро-Джоонга. На этот раз Крэнг-Джоонг призывал духов во чрево падди, а Бап Тян вместе с хозяином дома поднялся на настил амбара для совершения обряда. Как только пиво, вылитое на падди, просочилось сквозь груду зерна, Джиенг-Банг подставила одеяло. Банг-Джиенг преподнес Бап Тяну рис за то, что тот лил пиво, и угостил пивом его и Крэнг-Джоонга. А затем началась первая в этот день попойка. Утро было уже на исходе, когда мы оказались в крошечной хижине Поонг Вдовы. У всех, кто подсаживался к каждому кувшину, развязались языки. Я навел разговор на избиение колдунов, и Тро-Джоонг охотно рассказал мне, как он вместе с другими вершил божий суд в Ромене после смерти Джиенг-Чар, матери начальника кантона Бронг-Дыра. Рассказ кажется мне очень живым и образным, но Бап Тяну и остальным гостям (к счастью, из-за бедности Поонг Вдовы у нее собралось немного народу) повествование о подвигах Тро-Джоонга не доставляет никакого удовольствия. Затем мы перешли к Бангу Кривому. Его сосед Тоонг-Бинг не захотел откупорить кувшин, и Тян обрушился на него с упреками. Он ставил ему в пример друга и соседа, который не богаче его, но тем не менее не поскупился на угощение. После полудня все семьи принесли жертвы и приступили к биеттёт — священной трапезе. Теперь главную роль играл не Банг Беременный, а Тро-Джоонг, который с самого утра пил без передышки. Под действием спиртного он разговорился, пыжась от гордости. У Тро была очень трудная молодость. После избиения колдунов его мать продали в рабство, и ему пришлось жить у очень скупых и злых хозяев. Он работал изо всех сил, думая, что это поможет ему освободиться, но хозяева обращались с ним так бесчеловечно, что он был вынужден бежать к своему «брату» Танг Тру. Тро и его жена Джоонг с детства привыкли к тяжелой работе и благодаря своему трудолюбию богатели с каждым годом. Это позволило Тро-Джоонгу совершить обменное жертвоприношение свиньи со своим другом Тоонг-Джиенгом. — Сегодня духи объявили восемьдесят корзинок, — расхвастался Тро, — а в будущем году будет сто, и тогда я заколю буйвола. Жена, которая, вероятно, хитрее его и боится гнева духов, останавливает мужа: — Не надо, табу так говорить. — Не важно! Сначала я продам твой белый кувшин, чтобы купить буйвола для праздника земли, а затем мой большой плоский гонг. Дети сами пробьют себе дорогу, но покуда я жив, они должны попробовать мясо буйвола. Возможно, это просто пьяное бахвальство, но в нем чувствуется гордость человека, уверенного в своем уме и силе. Хмель бросился в голову не только Тро-Джоонгу. Тру позволяет себе такие грубые шутки, каких я не слышал ни от одного мнонгара. Пресловутое «табу любовной связи со свекровью» распространяется на всех старших родственников (там кэих) мужа или жены. Старшими родственниками считаются сестры и братья (всех степеней), которые старше супруга (или супруги), все родичи того же поколения или старшие. Со всеми ими нельзя вступать в брак или в связь (исключения только подтверждают правило). Прежде даже намек на это считался обидой. Если хотят высмеять кого-нибудь, то достаточно предположить, что он (она) не прочь жениться на своей теще или старшей сестре жены (выйти Замуж за свекра или старшего брата мужа), и любой мнонгар так смутится, что, будучи не в состоянии возражать, будет только твердить: — Врешь, врешь! (хотя всем ясно, что над ним лишь шутят). Опьяневший Тру выбрал мишенью для своих острот Тяна, который и трезвый-то не блещет умом, а после нескольких порций рнэма и вовсе отупел. — Знаешь, — сказал Тру, — с Озера пришло письмо с приказом, чтобы все посыльные явились на праздник, который нам дает Йо, совершенно голыми в сопровождении там кэах. В таком виде они должны будут приветствовать начальника округа. — Не может быть, ты выдумываешь. Тру невозмутимо продолжал: — Ничего я не выдумываю. Это приказ, и ты обязан явиться вместе со всеми. Тебя обвяжут веревками. За одну тебя поведет, как на поводке, старшая сестра жены, а другую будет держать сзади ее младшая сестра. Тян испугался не на шутку. — Но я не хочу, это немыслимо… Я притворюсь больным… или убегу в лес. Присутствующие громко смеялись, но не совсем искренне. Тян так разволновался, что его пришлось долго убеждать, что все это только шутки. Большинство пьющих собралось у Банг-Джиенга Беременного. Услышав звуки оркестра плоских гонгов, совершающего ритуальный круг по деревне, Биенг-Дланг, не выходя на улицу, сел на корточки около главной двери (музыканты заходят внутрь каждого дома). Во главе оркестра шел Манг Тощий с «матерью» в руках (так называется самый большой гонг, задающий тон). Когда он подошел к Биенгу, тот взялся за край синга и начать петь «сказание гонгов», стараясь заставить своего партнера сесть. Окружающие пришли в восторг. Манг Тощий топтался на месте и не решался ответить. Он обратился к другому музыканту, но у того тоже не хватило смелости запеть. Тогда за край синга схватился Краэ-Дрым, но не смог выдавить из себя целиком ни одного куплета. В состязание вступил Тян, которому хмель придал смелости, но, с трудом дойдя до конца второй строфы, сбился и замолчал под хохот слушателей. Во главе оркестра стал Кронг-Сранг, младший брат Биенг-Дланга. Биенг, держась рукой за другой край синга, заставил брата сесть. Он пел о Биенг Кох Леэ, выведшем первых людей из подземных миров. Захмелевшие слушатели наградили его овациями, так же как и Кронг-Сранга, который, сидя на корточках, пел ему в ответ следующую строфу. Голос у него был слабее и уверенности было меньше, чем у старшего брата, но он имел такой же успех, вероятно, благодаря своей красоте и смелости, которая позволила ему взяться за дело, после того как оплошали двое его более опытных товарищей.
Стало поздно, гости понемногу расходились. Разговор не клеился. Из дома Боонга Помощника доносился прерываемый рыданиями голос прекрасной Ланг-Мхо: — Бедные! Мои дети никогда не едят сала… Пусть я умру, мне все равно… Но мои дети Сранг, Кронг, Манг… Тру сидел около кувшина в нескольких шагах от своей «сестры». Рядом находились другие Рджэ, в основном женщины: старая Тро, Сранг, Манг Обезьянья Челюсть с мужем, Боонг Помощник. Я осведомился со своего места, чем так огорчена Ланг, и мне ответили: — С ней никто не спорит. Поднялся хохот. Я спросил ее: — Что случилось, Ланг? — Никто со мной не спорит. Это вызвало новый взрыв хохота. Я подошел к этой группе. Тру скромно удалился. Я еще не видел Ланг такой пьяной, она заливалась слезами и пронзительно причитала. Я попытался рассмешить ее, потрепал по подбородку, и она улыбнулась. Всхлипывая, она рассказала о своих горестях. Ее «старший брат» Тру, возвращаясь домой после выпивки, поносит своих «сестер и матерей».. Его жена Нгэ не отстает от него: — «Вы сироты, бедные, — говорит она. — Мой муж куанг, работает вместе с белыми, он начальник кантона, начальник округа. А твой — просто сирота». У нее пол-йы кувшины консервированного мяса, а мы его и не нюхаем. Спиртного у нее сколько угодно, они пьют и поглядывают на нас свысока, а нам стыдно. И это меня печалит… Мой муж не умеет хорошо говорить, у него нет ни сестры, ни матери. И меня это печалит… Каждый раз, когда Ланг хныкала и говорила: «Меня это печалит», — ее мать, старая Тро, поясняла мне: — Это потому, что она потеряла брата, твоего джоока Кранга. В действительности я был с ним едва знаком, так как встречался только во время моей первой поездки по стране мнонгаров. Ланг продолжала свои жалобы, захлебываясь слезами: — Меня душит стыд… Мне плохо, и я плачу. У моей дочери Сранг нет сала, у моего сына тоже… Я все время страдаю. Тру хочет, чтобы Кронг женился на Джанг-Бибу и получил в наследство ее кувшины, плоские гонги и падди. А я не хочу… Лучше уж оставаться бедными. А Нгэ нас все время пилит. И Тру тоже. Совершенно успокоившись, она заключила: — Я все это говорю, потому что я пьяная — трезвая я бы никогда не посмела так говорить. Но все равно, когда я трезвая, мне тоже очень стыдно от того, с каким презрением к нам относятся Нгэ и Тру. Ланг со своей матерью отправилась домой. Я остался наедине с супружеской четой, Боонгом Помощником и Манг Обезьяньей Челюстью. Они тоже выпили лишнее, и им хочется излить душу. — Тру очень спесив, — сказал Боонг, — но он не так жесток, как его брат Бап Тян. Все Рджэ злые. В связи с этим он рассказал историю своей жены Манг Обезьяньей Челюсти. Родителям Манг рламы продали рыбу. Ее отец отдал за рыбу куп-куп, но не сразу, а немного позже. После его смерти рламы заявили, что не получали куп-купа. Рджэ отдали им тюрбан, красную привозную куртку и короткий меч. Это дело в основном улаживал глава семьи, Танг, сын Мбри Гу. Рламы согласились на эти условия и уехали. Сразу же после их отъезда Танг-Мбри Гу потребовал у матери Манг-Джоонг, чтобы она с ним расплатилась, а так как у несчастной вдовы ничего не было, Рджэ продали ее в Панг Пе Нам за пять гонгов. Ее сестру Джраэ, которая в то время была еще совсем маленькой, они продали за двенадцать буйволов Бон-Дэнгу из народа мнонглаков. Но когда Джраэ вышла замуж за Лака, ее муж подал жалобу начальнику округа, и тот дал супругам свободу. А через некоторое время они разбогатели. Их самих уже нет в живых, но их трое сыновей, Бронг, Вал и Криэнг, еще живы. Сыновей Джоонг Рджэ продали врозь, в разные кланы, а Манг Обезьянью Челюсть оставили себе как рабыню Рджэ из Сар Лука. Рджэ обращались с ней так жестоко, что она убежала от них в Пхи Джэт к Мбаму, тоже из клана Рджэ, который согласился выкупить ее за двух буйволов. Там она познакомилась с Боонгом, и они поженились. Но Мбам умер, не успев отдать двух обещанных буйволов… Тогда Бап Тян и Танг-Мбри Гу явились в Пхи Джэт и потребовали свою рабыню обратно. Они схватили Манг Обезьянью Челюсть вместе с мужем, заявив ему: «Ты женился на нашей рабыне, а значит, сам стал нашим рабом», — притащили связанных супругов в Сар Лук и утвердили свое право на владение ими тем, что принесли в жертву курицу и кувшин с пивом. Боонг провел в Сар Луке целый год. Но однажды ему удалось бежать в Дал ат. Там он поступил на военную службу, и Рджэ» побоялись не пустить Манг к мужу. — Теперь они не смеют и заикнуться о том, что Манг их раба. Они боятся меня, но после моей смерти могут явиться и потребовать ее. Как только меня не станет, они заберут мое имущество, буйволов и кувшины. Вот потому-то я и продал мои гонги. Лучше я куплю на эти деньги буйволов, заколю их и заплачу мясные долги. На пиастры я могу купить ткани, костюмы. Но им я ничего не оставлю. Для большей безопасности он хочет быть подальше от Рджэ и собирается перебраться к своей сестре в Бон Длэй Дак Рхиу. В два часа ночи я покинул несчастных супругов, которым удалось после стольких трудностей добиться уважения и создать себе прочное положение в долине, и все это только для того, чтобы внезапно потерять все свое потомство: страшная эпидемия, свирепствовавшая в Сар Луке в прошлом году, унесла их дочь, зятя и внуков.
8 декабря Сегодня утром обряд мхам ба совершали в девяти Семьях, занимающих четыре дома в северной части Сар Лука. После двух дней непрерывных празднеств деревня проснулась с большим трудом. К торжественной церемонии, завершающей цепь непрерывных обрядов, первыми приступили самые богатые члены общины: Тру, Мхо-Ланг, Банг Олень и Джиенг, вдова Танга Сутулого. Когда очередь дошла до пяти беднейших семейств, даже пиво было не в состоянии расшевелить «священных людей» деревни. Некоторое оживление внес приход людей из Идут Лиенг Крака — они явились, чтобы пригласить меня на помазание падди кровью. День выдался скучный. Монотонно одни обряды сменяли другие, так же как и кувшины. Но после полудня произошло сенсационное событие: в деревню по пути в Далат зашел отряд горных стрелков под командованием двух унтер-офицеров и двух французских солдат. Офицер специально провел их по краю мнонгаров, чтобы они имели возможность побывать в родных деревнях. Сар Лук сразу же вышел из состояния оцепенения. Нанг, сын Ван-Джоонга, находящийся на военной службе, в походе не участвовал, но среди пришедших были его друзья — Пар и Банг Капрал, которых у нас отлично знают. Стрелки остановились в доме начальника кантона и непрерывно расхаживали по всему Сар Луку. Я никак не мог придумать, где мне достать продуктов, чтобы достойно принять европейцев, но внезапно на дороге появились люди, нагруженные ящиками. От них я узнал, что продукты для меня застряли в ближайшей деревне. Около пяти часов командир отряда устроил праздничный лов рыбы (глушение ее гранатами). Стрелки и все жители деревни — мужчины и женщины, старики и дети — отправились на реку, к месту, расположенному по течению ниже, чем Сар Лук. Наиболее нетерпеливых приходилось удерживать силой — они были готовы при первом же взрыве броситься в воду. Мертвая рыба всплыла на поверхность. Все ныряли, кричали, смеялись, отталкивали друг друга, желая захватить как можно больше рыбы. Вечером Тру показал свое гостеприимство: рнэм и алак лились рекой. Правда, второй напиток принесли военные, у которых всегда есть привозные продукты. Год, когда мы поглотили лес священного камня Гоо, закончился очень хорошо. Его последний день надолго врезался в память жителей Сар Лука. Приход стрелков и выпивка с ними в последний день мхам ба придали необычайный блеск и размах этой торжественной церемонии.
9 декабря Вскоре после ухода стрелков до нас донеслись звуки выстрелов. Оказалось, что отряду повстречались два выводка павлинов, и военные расстреляли их из пулемета, только двум или трем самым проворным птицам удалось спастись. Потом они убили обезьяну. Бап Тян все это видел собственными глазами и блестяще рассказал односельчанам о происшествии. Оно еще долго будет давать пищу для разговоров. Сегодня начался новый год, в который Сар Лук устроит большой праздник земли. Необходимо торжественно напомнить жителям Сар Лука об обещании, которое они дали божествам, и вот утром вся деревня собралась у хранителя рнутов Банг-Джиенг Беременного, чтобы совершить помазание кровью плоских гонгов и барабана. Наш хозяин сел на корточки около заранее приготовленного фиолетового кувшинчика. Рядом с ним присел распорядитель Ван-Джоонг и его помощник Банг Олень. Он послал своего сына Биенг-Дланга за рогом, затем перерезал горло курице над домодельной чашей с тётом, поверх которого лежало несколько угольков. Кровь жертвы, стекая в пиалу, оставляла на них пятна и перемешивалась с пивной бардой. Он передал трубочку для возлияний Ван-Джоонгу и поцеловал ему руку, после чего кратко рассказал историю предшествующего празднества: в 1946 году, когда деревня поглотила лес Дак Рмыт (Шафранный ручей), было решено устроить большой праздник земли. Банг Беременный напомнил, что во время празднества шестов падди Ван-Джоонгу предложили быть посредником на празднике земли. Теперь наступило время сдержать обещание, данное «в тот год, когда мы поглотили лес Шафранного ручья»… Как только хранитель рнутов закончил свою речь, Ван-Джоонг дал дотронуться до трубочки для возлияний Бангу Оленю — он будет на празднике помощником посредника. Затем он погрузил гут в кувшин, испрашивая удачу для предстоящего празднества. Раздались звучные трели рога. Они смолкли, как только главный посредник закончил молитву и начал свою торжественную речь. — О вы, жители, деревни! Настало время принести большую жертву! Нас принуждают к этому, скажут бедняки. Ничего подобного! Так поступали наши предки, и мы должны следовать их примеру. Никто не должен давать больше, чем может, но обычай требует, чтобы мы устроили праздник… Уже третий год я твержу, что пора покупать буйволов и готовить кувшины, и каждый раз мы откладываем праздник на следующий год. Больше откладывать невозможно, мы должны выполнить наши обязательства по отношению к духам. Нам говорят: «Вот вы и покупайте буйволов, а мы последуем вашему примеру». Ну что же, я не отказываюсь и куплю буйвола, потому что в этом году мы должны устроить праздник земли. Банг Беременный взял священную веялку с плашками рнутов и другими ритуальными предметами. Посредник приступил к изгнанию злых духов: взял горсть угольков, запятнанных жертвенной кровью, и провел ими сначала над веялкой, а затем над барабаном нашего хозяина и над всеми металлическими музыкальными инструментами, собранными со всей деревни: над двумя наборами плоских гонгов, тремя выгнутыми гонгами и огромным плоским гонгом. Потом он вышел на дорогу, ведущую на кладбище, и положил угольки, чтобы они попросили людей преисподней не гневаться и оказать им свое покровительство. Когда Ван вернулся, «священные люди» помазали окровавленной пивной бардой рнуты, ратановую полосу и прочее содержимое священной веялки. Затем Ван освятил гонги и барабан. Два юноши с палочками в руках сели по обе стороны барабана и в течение нескольких минут сотрясали воздух барабанной дробью. Банг Беременный уступил место у кувшина Крэнг-Джоонгу (я начал пить первым еще до того, как Ван-Джоонг закончил свою речь). Теперь говорил Бап Тян: — Пусть те, у кого есть ценное имущество, отправятся за буйволами. Кто может, пусть покупает буйвола, кто может купить только свинью, пусть покупает свинью. Но имейте в виду, что вас никто не принуждает. Я, священный человек леса и деревни, учу вас, как нужно поступать, чтобы выполнить волю предков, но не думайте, что я заставляю вас влезать в долги! Крэнг-Джоонг уступил место у кувшина посреднику и тоже начал разглагольствовать: — Мы считаем, что нужно достать буйволов и выполнить волю предков. Бедняки скажут: «Вы-то можете себе это позволить, потому что вы богаты». Но почему мы богаты? Потому что мы встаем на заре, отправляемся в поле, сеем, полем, оберегаем наши поля. Вот почему у нас есть всегда соль и падди. Ну а беднякам на все наплевать, потому-то у них нет падди. Их поля гибнут от сорняков и крыс, кабаны и павлины опустошают их миир, а им хоть бы что. Передав трубочку для возлияний Бангу Оленю, Ван-Джоонг роздал молодым людям два набора плоских гонгов. Посредник стал во главе процессии, которая в сопровождении двух оркестров гонгов, не замолкавших ни на минуту, прошла через всю деревню. Шествие заходило в каждую хижину через семейную дверь и выходило через такую же дверь на противоположной стороне, причем обитатели дома старались обрызгать свежей водой хотя бы руководителя каждого оркестра из гонгов, чтобы «тело было свежим и не было ни смерти, ни долгов»… Если в доме висел барабан, то два музыканта, отделившись от смолкнувшего оркестра, отбивали на нем дробь. Так Ван-Джоонг обошел с оркестрами все жилища без исключения, совершил так называемый «круг плоских гонгов» (рок синг). Мы возвратились к Банг-Джиенгу Беременному. Бап Тян, пивший после Банга Оленя, уступил свое место у кувшина Боонгу Помощнику и обрушился на парней с упреками за то, что они били не во все барабаны. Вспыхнула ссора. Она привлекла общее внимание к Бап Тяну, воспользовавшись этим, он расхвастался, что он «пожиратель буйволов». Он подробно перечислил достоинства двадцати пяти жертв, которых заколол за то время, что жил независимо, и описал четырех буйволов, отданных им после того, как он стал куангом. Любители выпить сменялись у кувшина. Биенг-Дланг обошел всех с вьетнамской пиалой, наполненной куриным мясом с тыквенными листьями, перцем и солью. Все взяли себе по щепотке. Зять и сосед Банга Беременного Кранг-Дрым тоже обошел присутствующих, но с иной целью. Он предлагал всем калебасу, наполненную водой, на дне которой лежало несколько зернышек белого риса. Все по очереди опустили в воду палец и приложили к своему животу, потом снова обмакнули палец… и так семь раз. При этом, разумеется, произносили пожелания. В заключение нужно было хрустнуть пальцами. Банг Кривой, дотронувшись пальцем до своего живота, приложил палец к животу маленького Вана, сидевшего рядом. Обойдя всех, Кранг-Дрым подошел к своему сыну и тоже семь раз приложил палец к его животу. Вот объяснение этих магических действий: «Буйволица-мать (подразумевается душа-буйвол у взрослого человека и душа-буйволенок у ребенка) щипала траву, а буйволенок выхватывал траву из-под морды матери. Буйволица, потеряв терпение, оттолкнула его, и буйволенок упал. Ему стало больно. Чтобы боль прошла, нужно взять что-нибудь у грубой матери и приложить к ушибленному месту: то, что исходит из живота матери-буйволицы называется гун[111]». Я воспользовался случаем, чтобы подробнее разузнать о гуне «прожорливого» начальника кантона Дам-Роонга из Верхнего Доная. Этот гун «поедает» людей, его выращивает Банг-Джраэ (не сын старой Тро, а другой). Он натирает себе им ладони, после чего его удар становится смертельным. За разговорами и питьем время прошло незаметно. Ван-Джоонг поднялся, взял священную веялку с рну-тами, ратановую полоску и домодельную пиалу с кровавой пивной бардой. Он вышел на улицу, за ним гуськом последовали музыканты, бившие в плоские гонги. Посредник, шедший впереди Процессии с Трубкой в зубах, торжественно, под музыку, перенес священную веялку в свой дом и поставил на нары. Пока куанги еще не покинули дом Банга Беременного, посредник с помощью своих сыновей приготовил кувшин. Но вот и они! Банг Беременный и Банг Олень присоединились к хозяину дома, сидевшему около кувшина, рядом с которым он поставил домодельную пиалу с тётом, перемешанным с кровью. Ван перерезал горло цыпленку над домодельной пиалой и передал трубочку для возлияния хранителю рнутов. Тот дал дотронуться до нее помощнику посредника и вставил в кувшин. Все трое обратились к духам, подробно перечисляя сделанные им приношения и моля о покровительстве. Затем каждый взял по щепотке кровавой пивной барды и помазал содержимое священной веялки, особенно тщательно — рнуты, и полоски ратана. Хозяин дома начал пить из кувшина, а посредник тем временем помазал висячий барабан и плоские гонги. Банг-Джиенг, который больше не мог пить рнэм, слегка пригубил его и заявил, что тот слишком кислый. Сопровождаемый насмешками, он удалился. Сегодня все пытались лечиться. Тоонг-Бинг принес калебасу с водой, на дне которой лежали зернышки риса, а также вьетнамскую пиалу с очищенным рисом и железный брусок. У него сильно болели глаза, и он хотел, чтобы Банг Олень, который несколько лет назад страдал такой же болезнью, помог ему. Бангу Оленю было так плохо, что пришлось вызвать шаманку из Панг Пе, и та вылечила его. После этого считалось, что он владеет гуном от глазных болезней, и Тоонг-Бинг хотел позаимствовать его: носитель гуна смочил ситцевую тряпочку водой из калебасы, прижал ее к своему глазу, а затем к глазу больного и повторил это семь раз. Несмотря на то что Банг Олень получил за «лечение» чашку риса и железный брусок, он долго ломался и его с трудом удалось уговорить. Тоонг с опухшими глазами стоял перед ним с несчастным видом, и я посоветовал ему пойти завтра утром в больницу. Но он ответил: «Нельзя! Табу!». В течение трех дней ему запрещено какое бы то ни было общение с посторонними людьми. Кроме того, он не должен есть спелый перец и овощи паэ сэи (которые при созревании становятся красно-коричневыми, как перец). Пиво у Ван-Джоонга было неважное, и гости у него не задержались. Многие рассчитывали приятно закончить день у Банга Оленя, которому, как помощнику посредника и хранителю рнутов, тоже полагалось совершить жертвоприношение, но он заявил, что не успел подготовиться, и все разошлись по домам.
10 декабря. Пора дождей еще не миновала, всю ночь хлестал ливень и бушевал ветер. Обмытая дождем деревня смутно вырисовывалась в утреннем свете, робко пробивавшемся сквозь низко нависшие облака. Несмотря на непогоду, в деревне царило веселье. Женщины еще не кончили обрушивать падди, а музыканты уже совершили «круг гонгов», заходя в каждый дом и сотрясая воздух мощными звуками шести гонгов и барабанной дробью. Жители Сар Лука наслаждались отдыхом, который не нарушали обряды. Одни женщины отправились собирать дикие овощи, другие ткали, сидя у себя во дворе; целый месяц у них не было времени для этой работы. Среди дня оркестр совершил второй «круг гонгов», а к вечеру третий: духи ждут, и людям нужно напоминать о данном обещании. Единственным примечательным событием в Сар Луке сегодня был приход людей из Панг Донга. Они явились, чтобы пригласить меня на «взятие падди».
11 декабря Сегодня утром деревню снова разбудили звуки гонгов, совершавших ритуальный «круг». Женщины ткали, или хозяйничали, мужчины тоже не покидали деревню. В половине десятого все главы семейств собрались у Банга Оленя, «священного человека» Пхи Ко. На середине гостевой он поставил янг дам с пивом. С этого началась первая фаза рванг бри — «обследования леса»: в этом году жителям Сар Лука предстоит поглотить лес Пхи Ко. Все главы семейств принесли с собой обычные домодельные пиалы с белым рисом и поставили в священную веялку, что находится рядом с янг дамом. Каждый оповещал: «Вот мой рис», — и только тогда садился. Из всех «священных людей» один Бап Тян принес рис, а из простых жителей не принес только Тру Очищенный рис разделили между «священными людьми». Сегодня собрались все, кто желает получить земельный участок. Не было только Крэнг-Джоонга, но он предупредил Банга Оленя, что уходит в Нёнг Брах, и прислал вместо себя сына своей жены — Кронга Толстого Пупа. Банг Олень протянул трубочку для возлияний Бап Тяну, тот передал ее Банг-Джиенгу Беременному, а последний вставил ее в кувшин. При этом «священные люди» хором декламировали:
Ритуальный «круггонгов»
После длительного обсуждения достоинств и недостатков каждого участка и споров Бап Тян приблизительно в половине десятого предложил отправиться в лес. Все взяли с собой куп-купы и маленькие заспинные корзинки, в которые положили ямс, ритуальные травы и мотыгу. После того как всю неделю дул ветер и моросил дождик, сегодня впервые выдался хороший день. Воздух был еще свежий, растения переливались всеми оттенками зеленого, а чистое небо казалось выше и голубее, чем обычно. Банг Олень сорвал лист рхоонга и дунул на него, отчего лист заколыхался перед его ртом. Так он просил о том, чтобы не взревела косуля и нам сопутствовала удача. Затем он сошел с дороги и связал лист с пучком травы пайот. Мы пересекли Панг Донг и свернули с новой дороги, ведущей в Бон Длэй, на старую, проходящую в нескольких метрах от реки. Пересекли по мостику Солончаковый ручей, подобный змеиной шее, затем Шафранный ручей. В четверть одиннадцатого мы свернули с дороги, углубились в лес, в северном направлении, полчаса с трудом продирались сквозь густые заросли и, наконец, вышли к подножию холма, где расположен участок Банга Оленя. Растительность здесь была не менее обильная, чем в той части леса, откуда мы только что вышли, но пробираться сквозь нее было значительно легче… Высокая, с острыми краями трава и кустарник остались позади, в болотистых местах. Кругом теснились высокие деревья, и почва была твердая, что тоже облегчало ходьбу. Этот двадцатилетний лес обещал дать плодородную почву. Два года назад его не тронули только потому, что он находился слишком далеко от деревни. Но теперь все пришли к единодушному мнению, что это именно то, что нужно. Банг Олень показал сначала свой участок, а потом тот, который достался его джооку Кранг-Дрыму. Их будет разделять межа, проходящая с северо-запада на юго-восток. «Священный человек» из Пхи Ко указывал всем предназначенные им участки. Тоонг-Бинг первым совершил обряд вступления во владение участком: он подрезал верхушку куста и у его подножия закопал ямс. Чтобы утрамбовать землю, он семь раз ударил по ней локтем. Сверху он сгреб ветки и бросил два сучка: один в направлении на восток, другой — на запад. «Обследование леса» продолжалось. Каждый хозяин подрезал на своем участке куст, некоторые же по примеру Тоонг-Бинга совершили весь обряд вступления во владение. На границе будущего поля, там, где не было естественной границы, многие вырубили кусты, начиная от какого-нибудь ориентира: толстого дерева или большого камня, указанного «священными людьми». В два часа «обследование леса» закончилось. Желающие остаться со «священными людьми» разошлись по своим участкам для совершения обряда «рубки дерева и закапывания клубня». Вместе с Боонгом Помощником я пошел на его участок. Он стал на колени у только что срубленного пня и вырыл мотыгой две ямки. В маленькую ямку он посадил травы и бамбук (на самом деле ритуальные травинки), в другую, более глубокую, ямку закопал ямс. Считается, что он увеличивается, если год обещает быть урожайным, и уменьшается в неурожайный. В эту же ямку он положил черепки котелка и ракушки кьеп меэм для устрашения злых духов. Для этой же цели он добавил имбирь с очень резким запахом. Им он также натер острие куп-купа во избежание несчастных случаев. Засыпав ямку, Боонг утрамбовал ее, ударив по ней семь раз локтем. Сделал он это для того, чтобы уберечь свои поля от опустошительных набегов косуль и кабанов. Каждый обряд он сопровождал чтением стихов. Закончив эту церемонию «рубки дерева и закапывания клубня», представляющую собой обряд вступления во владение участком, все тотчас разошлись небольшими группами по домам. Последним, в четыре часа, возвратился к себе Кранг-Дрым. В Сар Луке наступила единственная в году передышка: женщины ткали, мужчины делали рукоятки для куп-купов или ковали земледельческие орудия. Оставалось много досуга, когда можно было надолго отлучиться из дому и хорошо повеселиться. А когда наступит засушливый сезон, все, вооружившись топорами и куп-купами, отправятся на вырубку нового леса. Снова трудности и снова заботы! Нам предстоит поглотить лес Пхи Ко. Все, чего люди могли добиться своим трудом от леса священного камня Гоо, они получили и теперь покидают его. Он останется в их памяти как веха для обозначения событий, происшедших в тот год, когда он был «поглощен», покуда они снова через несколько лет не вернутся к нему после того, как все леса вблизи Сар Лука и Пхи Ко будут сведены. И снова они начнут валить деревья, жечь их, сеять и жать на возрожденной земле. И в это время произойдут новые события, о которых тоже будут говорить: «Это случилось в том году, когда мы поглотили лес священного камня Гоо»…
INFO
Кондоминас Ж. К 64 Лес священного камня. Перевод с французского, М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1968. 328 с.
902.7+91 (09П) 2-8-1/72-68
Жорж Кондоминас Лес священного камня
Утверждено к печати Секцией восточной литературы РИСО Академии наук СССР
Редактор P. М. Солодовник. Художник И. Р. Бескин Технический редактор С. В. Цветкова. Корректор В. М. Кочеткова.
Сдано в набор 18/I 1968 г. Подписано к печати 26/VII 1968 г. Формат 84x108 1/32. Бум. № 1. Печ. л. 10,25. Усл. п. л. 17,22. Уч. изд. л. 17,84. Тираж 20 000 экз. Изд. № 1944. Зак. № 39. Цена 1 р. 10 к.
Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» Москва, Центр, Армянский пер., 2.
1-я тип. Профиздата, Москва, Крутицкий вал, 18.
…………………..
FB2 — mefysto, 2022
Последние комментарии
5 часов 5 минут назад
5 часов 45 минут назад
5 часов 47 минут назад
7 часов 46 минут назад
13 часов 52 минут назад
14 часов 4 минут назад