Флаги над городом [Леонид Михайлович Жариков] (fb2) читать постранично, страница - 2

лопаты, пилы, кирки. Шагая в ногу, они дружно пели:

По дороге в центр города мне встретилась большая колонна рабочих.

Впереди плыл красный флаг. Он весело похлопывал о древко, будто хотел взлететь в голубое небо. Я смотрел, как рабочие свернули в боковую улицу, ведущую к заводу. Вот скрылась за домами последняя шеренга, и только доносились слова песни:

Из разговоров людей я узнал, что это был Первый Коммунистический трудовой отряд. Оказывается, вышел новый закон: «Кто не работает, тот не ест». Мне стало совестно: ведь я вчера и сегодня ел хлеб и даже тюрю, и узвар пил, а сам не работал. Как стыдно, когда есть — ешь, а не работаешь! «Теперь не буду ничего есть, — решил я. — Ни за что не буду».

В городе, в бывшей лавке Цыбули, открыли потребительскую кооперацию. Возле неё стояла длинная очередь за хлебом. Где-то здесь должен быть Васька, мой друг и защитник, верховод всех заводских ребят.

Женщины, закутавшись в платки, сидели на скамеечках, принесённых из дому, лузгали подсолнухи и рассказывали о том, как сегодня ночью у богатея Цыбули в земле под сараем нашли сто мешков муки и сколько-то много пудов конфет. Совет депутатов приказал раздать рабочим, кроме хлеба, ещё по фунту муки.

Узнал я из разговоров в очереди и о том, что за станцией Караванной идёт бой Красной гвардии с белогвардейским генералом Калединым и что туда уехал сам председатель Совета товарищ Арсентьев, или попросту — дядя Митя.

Ваську я нашёл в середине очереди. Здесь же были одноногий гречонок Уча, Илюха и сын конторщика Витька-доктор.

Хлеб ещё не привозили, стоять в очереди нужно было долго. Мы решили пойти в Совет и узнать, верно ли, что скоро откроется школа для детей рабочих.

Мы оставили в очереди Илюху, передали ему свои хлебные карточки, а сами пошли в Совет.

По главной улице разъезжали конные красногвардейцы. Они были одеты кто в чём: кто в пиджаке, кто в пальто, кто в шинели. Сбоку на поясах висели разные шашки: у одних — загнутые на концах, точно колесо, у других — совсем прямые, у третьих — самодельные, без чехлов. Зато за спинами покачивались карабины, кони весело гарцевали — приятно было смотреть на красногвардейцев.

На длинном заборе поповского дома мы увидели лозунг, написанный красной краской:

«Октябрьская революция рабочих и крестьян началась под общим знаменем раскрепощения…»

Мы шли вдоль забора и читали пятисаженную надпись. Прочитав одну строчку, мы вернулись и принялись за другую:

«Раскрепощаются крестьяне… солдаты и матросы. Раскрепощаются рабочие… Всё живое и жизнеспособное раскрепощается от ненавистных оков».

Уча стукнул костылём в то место, где стояло слово «оков», и спросил:

— А что такое оковы?

— Кандалы, — объяснил Васька. — Помнишь, как Абдулкин отец, дядя Гусейн, из тюрьмы в цепях вышел?

Уча нахмурил угольные брови, поднял камень и запустил им в дом колбасника Цыбули. Камень, не долетев, упал в снег, около забора.

В Совете рабочих и солдатских депутатов, в просторном зале, толпилось много народу — женщины с грудными детьми, рабочие, барышни в красных косынках. Всюду стоял гомон, треск каких-то машинок.

На столах, поставленных в беспорядке, виднелись таблички: «Продкомиссар», «Отдел по борьбе с контрреволюцией», «Народное просвещение».

За самым дальним столом, в углу, где стояло пробитое пулями красное знамя с надписью: «Это будет последний и решительный бой!», мы увидели Васькиного отца Анисима Ивановича. Перед ним красовалась табличка: «Уполномоченный финансов».

Положив тяжёлые руки на стол, Анисим Иванович спорил с дядей Гусейном — управляющим заводом.

— Давай три миллиона, ничего я знать не хочу, — требовал Абдулкин отец.

— Нема же денег, — отвечал Анисим Иванович. — Не веришь, вот тебе ключ — проверь.

— Не хочу я проверять! Я должен пустить завод, а жалованье рабочим нечем платить.

— Ну, а я что могу поделать? Все мы сейчас работаем бесплатно: и я и ты.

— О себе не говорю, чёрт меня не возьмёт, а рабочим нужно платить, понимаешь?

— Понимаю, а ты пойми, что денег в банке нема — буржуи увезли с собой все деньги.

Анисим Иванович повернулся к соседнему столу с табличкой: «Реквизиционный отдел», за которым сидел матрос:

— Слушай, товарищ Черновол, нельзя ли потрясти богатеев насчёт денег?

Матрос, тихо разговаривавший о чём-то с группой вооружённых рабочих, ответил:

— Трясём, товарищ Руднев. Клянутся всеми святыми, душу отдают, а деньги прячут. Но ты, товарищ управляющий, не горюй, для рабочих денег найдём.

Когда дядя Гусейн ушёл, мы протиснулись к Анисиму