Тарсо, Христа ради юродивая [Иоанн Корнаракис] (fb2) читать онлайн

Иоанн Корнаракис ТАРСО ХРИСТА РАДИ ЮРОДИВАЯ

Сказал Старец: «Или бегай бегом от людей,

или смехом над людьми и миром

сотвори себя юродивым».

Древний Патерик

Предисловие к русскому изданию

Книга, которую вы держите в руках, дорогие читатели, рассказывает о старице Тарсо, Христа ради юродивой (1910–1989), которая подвизалась при монастыре Пресвятой Богородицы возле селения Кератея в Аттике. Те, кто знал дарования ее души, почитают Тарсо как преподобную, тогда как любопытствовавшие о ней гордецы до сих пор считают, что это был человек, больной шизофренией.

На протяжении всей истории Церкви юродство Христа ради — это своеобразное мученичество во имя Христово. Так было начиная с первых юродивых ради Христа святых Серапиона Синдонита и блаженной Исидоры, чьи жития сохранены для нас Палладием Еленопольским^[1], и до святых Андрея и Симеона, Христа ради юродивых.

В духовной жизни христианина, который удостоился стать юродивым, есть два важнейших дела. Первое касается его самого, человека, распявшего себя для мира и распявшего для себя мир со всеми его искушениями. Он умертвил свои страсти и преобразил страстную часть своей души, то есть вожделение, гнев и ум, так, чтобы они работали во славу Божию.

Второе дело касается общества. Юродивый становится посмешищем для людей, которые с любопытством на него глазеют, поносят его или гонят, не ведая, что он взял на себя подвиг, уготованный для него Духом Святым. Юродивый уничижает себя, показывая тем самым, что безумие мирского образа мыслей преодолевается лишь безумием Креста ради любви Христовой. Поистине, юродивый является богословом, который направляет человека к крестному образу мыслей и Воскресению Христовому.

Следовательно, юродство ради Христа — это не личный подвиг и не личная странность, но особое дарование. Апостол Павел хорошо показал нам, что церковная жизнь — это сочетание разнообразных дарований христиан, так что каждый член Церкви служит другому^[2]. Так и юродство является дарованием и духовным служением, которое Бог возлагает на тех людей, которые могут его понести. Один опытный афонский монах рассказывал мне, как однажды решился стать Христа ради юродивым, но его сокрушила тяжесть этого подвига, потому что такого дарования у него не было.

Русский народ с особым энтузиазмом воспринял традицию юродства. Оно, очевидно, более, чем у какого-либо другого народа, затрагивает струны русской души и утоляет ее жажду воскресения от страстей. Поэтому в русском церковном календаре упоминаются, по меньшей мере, тридцать шесть святых Христа ради юродивых, начиная с Исаакия Затворника^[3] (XI век), подвизавшегося в киевских пещерах, Прокопия Устюжского (XIV век) и Василия Блаженного (XVI век), имя которого носит знаменитый собор, возвышающийся на Красной площади в Москве, вплоть до Афанасия Андреевича Сайко (+1967), орловского Христа ради юродивого^[4].

Особая чуткость к главным вопросам бытия и нравственным дилеммам, встречающимся человеку на его пути, которые решаются только благодаря «безумию быть христианином» (вспомним здесь эту мысль Татьяны Горичевой^[5]), подвигли русскую мысль усматривать повод к юродству в каждом мгновении повседневной жизни. Об этом свидетельствуют и чудесные произведения русской литературы, такие, как, например, трагедия «Борис Годунов» А. С. Пушкина, повесть «Детство»^[6] Л. Н. Толстого и роман «Идиот» Ф. М. Достоевского. Пушкин показывает, как сила духовного человека проявляется в непостижимом для мира поведении, когда бесстрашный юродивый напоминает властителю о его преступлении^[7], подобно пророку Нафану, обличившему Давида, или блаженному Николаю Псковскому, предложившему Ивану Грозному отведать свежее мясо и показавшему царю, когда тот отказался есть, души убиенных им людей на Небесах. В романе Достоевского описывается бесплодное безумие человеческого притворства и поверхностного восприятия вещей, иллюзорной якобы истины. А всему этому противопоставляется живительное безумие быть действительно самим собой. Это живительное безумие дает силу для изменения себя самого, ведь такой безумец хорошо знает, что сколько бы он ни попирал собственный образ, он всегда обретет равновесие во Христе.

Эту силу попирать себя блаженная Тарсо черпала из свободы, которую подает подвижнику только животворящий Дух Божий. Тарсо была свободна и ничем не связана, словно дикий осел, упоминаемый в Книге Иова, который может свободно бежать куда хочет и не слышит криков погонщика^[8]. Дарование Тарсо просвечивало сквозь святое безумие лишь тогда, когда ее иносказательное слово становилось трезвым наставлением или советом по просвещению от Бога. Однако чаще всего ее поведение вызывало у ничего не подозревающего гостя только недоумение, и тот в конце концов покидал блаженную, или чувствуя отвращение, или смеясь над ее глупостью. Но призванием Тарсо было испытывать подлинность благоприличия формальных христиан и их совесть. А ее взгляд, который пронзал тебя насквозь и видел все глубины твоей души, выдавал благодать Божию, почивающую на блаженной.

Пожалуй, именно эта свобода Святого Духа ответственна за то, что Тарсо жила при старостильном монастыре, который раздирали изнутри столкновения между приверженцами радикального и умеренного взгляда на календарную проблему^[9]. Сама Тарсо ни в коей мере не была ревнительницей старого стиля, поэтому у нее не было общения с монахинями, стоявшими на крайних позициях. Тарсо не считала зилотство панацеей, поэтому и зилоты не относились к ней всерьез. Они считали ее сумасшедшей, а она старалась избегать зилотских раздоров и законнических споров. Когда ее спрашивали о календаре, Тарсо обычно ограничивалась риторическим вопросом: разве это плохо, если Бог, или Пресвятая Богородица, или какой-нибудь святой будут прославляться дважды, с разницей в тринадцать дней? Тем самым она обозначала свое отношение к проблеме, избегая проповеди. Тарсо не вникала в богословские глубины конфликта и не хотела пренебрегать дарованием юродства, занимаясь проблемой, которая приобрела идеологический характер. Напротив, она прибегала к дару юродства, чтобы люди, бывшие некогда братьями по вере, увидели, какими стенами они разделили друг друга. Тарсо переживала дарование юродства как славословие Бога (ведь каждое дарование только так может воплощаться в жизни человека), и поэтому стремилась показать обеим сторонам этого раздора одну великую истину, которая от них ускользала: славословие Бога — это слишком значительное дело, чтобы низводить его до идеологии. Таким образом, своей позицией Тарсо стремилась проложить путь не к согласию календарей, но к единству народа Церкви в славословии Бога. Она старалась показать, что это трагедия, когда разные группы христиан прославляют Бога с уверенностью, что их славословие более православно, чем славословие тех, кто был им когда-то братьями. Так блаженная призывала к покаянию тех, кто не понимал, в каком расколе они оказались. Такое своеобразное отношение Тарсо к календарной проблеме было ее личным «меморандумом» зилотству.

Эта книга писалась моим отцом Иоанном Корнаракисом с молитвой и является плодом послушания. Однажды отец мне открыл, что начал работать над биографией блаженной Тарсо, когда старица явилась ему во сне и сказала, чтобы он посетил монахиню Марину, которая служила ей, словно ангел, и взял у этой сестры карандаш для работы над этой книгой^[10]. Позднее, однако, Тарсо велела отложить карандаш в сторону. Дело остановилось. Очевидно, тогда еще не пришло время для этой книги. Немало времени прошло, прежде чем отец был извещен (снова таинственным образом), что есть благословение завершить этот труд и опубликовать его.

Таким образом, эта книга передает русскому церковному народу драгоценное сокровище живой веры, призыв всмотреться внутрь себя и усилить духовный подвиг. Это свидетельство православного духа, безусловно, внесет свой вклад в богатую литературу о Христа ради юродивых на русском языке.

Константин Корнаракис,

профессор богословского факультета

Афинского национального университета

Введение

Читатели Патериков^[11] и других творений святых отцов знают, что аскетические подвиги обычно совершались в пустыне. Святые, чья жизнь была посвящена достижению евангельского духовного совершенства, а подвижничество было суровым до крови, изначально просияли во Святом Духе именно там — в таком месте на земле, которое лишено зелени и воды, тени деревьев и утешения от живущего рядом человека.

Пустыня зачастую была весьма сурова даже для самых аскетичных ревнителей пустыннической жизни. Но во времена расцвета подвигов трезвения и молитвы она стала обычным полем боя за очищение души и причастие небесным мистическим дарованиям Святого Духа. Так, пустыни Нитрии, Фиваиды, Синая, Палестины, Иордана сделались духовными символами и остались в памяти Христовой Церкви аскетическими памятниками бесчисленным христианам, просиявшим в подвиге ради очищения от страстей и ради жизни, насыщенной таинствами благодати Божией.

* * *

Но нельзя забывать, что Святой Дух, обоживающий человека, не связан установлениями и обычаями человеческой жизни. Дух дышит, где хочет^[12].

В смене времен и течении непрестанно изменяющихся условий жизни Святой Дух — свет и жизнь, и живой разумный источник, Дух премудрости, Дух разума, благой, правый, мыслящий, владычествующий, очищающий согрешения, Бог и боготворящий^[13] — совершает духовное возрождение и спасение любящих Бога душ во все мгновения времени и в любых жизненных обстоятельствах.

Конечно, пустыня — это мистическая цитадель православного аскетизма. Но жизнь в этом месте сама по себе не очищает от страстей и не возрождает человеческую душу во Христе Иисусе. Человека делает подвижником не место, а образ его жизни. Там, где трезвение и бодрствование, затеплившиеся от огня Святого Духа, совершают таинство личного спасения в горящей от Божественной любви душе, там таинственно, невидимо для неискушенного ума, сияет духовное величие пустыни, в которой подвизались святые отцы.

Свет этой пустыни просиял и в наши дни — в Кератее, пригороде Афин, на пустыре неподалеку от одного большого монастыря. Этого клочка аттической земли коснулась подвижническая слава Фиваиды и Нитрии.

* * *

Молодая женщина, имея мужественный подвижнический ум и горящее Божественной любовью сердце, смогла вырваться из пустыни общества потребления, наполненной идолами и алтарями всевозможных страстей. Она поселилась на этом клочке аттической земли и превратила его в сияющую Божественным светом арену святоотеческих подвигов, в место, откуда звучала обращенная к нам, казалось бы добрым христианам, проповедь той великой евангельской истины, что Царство Небесное силою берется и употребляющие усилие овладевают им^[14].

Храня верность Евангелию, она подвизалась не только до пота, но и до крови. Поэтому ее жизнь стала для нас светлым примером, стала вызовом, заставляющим проснуться нашу христианскую совесть, убаюканную повседневными житейскими делами. Для знавших Тар со ее жизнь была промыслительным обличением нас, нынешних христиан, захваченных стремлением к вещам и благополучию, забывших заповедь о понуждении себя ради Царства Небесного и в итоге успокоившихся в болоте внушенной бесами смертоносной лености.

Посмотрим же внимательнее на эту жизнь — не для того, чтобы подивиться и прославить похвалами, но для того, чтобы увидеть в зеркале ее подвижнического жития наше «до отвратительности загрязненное лицо»^[15] — увидеть самих себя, расслабленных и ленивых, не желающих хоть немного потрудиться для приобретения подлинных евангельских сокровищ.

* * *

Юная Тарсо в четырнадцать лет была призвана благодатью Святого Духа, как и все христиане, подвизаться ради спасения своей души — ведь Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины^[16].

Бог желает спасения всех людей и поэтому в притче о званных на вечерю делает особый упор на обращенный к ним призыв. Он велит Своим служителям вновь и вновь звать людей, вплоть до применения силы^[17], чтобы преодолеть безразличие или леность тех, кто и рад бы прийти, да не идет.

Но, конечно, Бог ни в коем случае не спасает человека насильно, против его воли. Он спасает тех, кто действительно хочет спастись и кто подтверждает это желание, беря на себя суровый подвиг неуклонного воплощения в своей жизни спасительных евангельских заповедей. Именно таких людей, как говорит об этом преподобный Максим Исповедник, Святой Дух «претворяет к обожению»^[18].

* * *

Желание Тарсо достигнуть спасения и посвятить этому свое подвижничество открыло — в конкретный благодатный момент ее жизни — вход Святому Духу и положило начало ее обожению. Святые отцы говорят, что наше спасение зависит от нашего желания. История блаженной Тарсо вновь подтвердила эти слова.

Даже воцерковленный христианин может думать, что человек, достигший духовного совершенства, то есть по-настоящему святой человек, от чрева матери предопределен Богом для обретения святости. Наверное, такой христианин думает так потому, что его воображение потрясают (особенно при сравнении с собственными, часто преувеличенными, немощами) великие подвиги святого, суровая аскетическая жизнь почти за гранью человеческих возможностей и неусыпная борьба со своими страстями.

И когда мы хотим оправдаться за наше бессилие стать святым, тогда хватаемся за «спасительный» аргумент «грешного человека» — не для покаяния, но для оправдания нашей неспособности вести подлинную духовную жизнь: «Мы ведь грешники, куда нам до святых!»

У блаженной Тарсо была другая логика. Приступив к подвигу, она без страха смотрела в лицо смерти — смерти собственной самости. Иногда, отбросив юродство, она говорила: «На это место меня привез катафалк. Вот здесь меня выгрузили», — и показывала на землю.

Так, всю свою жизнь она старалась непрестанно умерщвлять свою самость^[19]. Она была мертва для всего прекрасного и усладительного, но вместе с тем и для всего скорбного, свойственного этому миру. Именно это умерщвление всего человеческого в ее жизни побуждало тех, кто с ней знакомился, думать: «Разве возможно кому-нибудь достичь меры Тарсо? Она — избранница Божия».

Но любовь Божия желает спасения всех людей, ее благодатный призыв обращен ко всем в равной мере. Ведь Бог есть любовь, Он благ и справедлив. Даже если кажется, что кому-то Он дает больше, это не значит, что другому Он дает меньше из-за предвзятого отношения. Бог нелицеприятен^[20].

Здесь мы сталкиваемся с проблемой свободы человека и его права или возможности выбора пути своего спасения. Речь идет о выборе своей собственной меры^[21] духовного подвижничества, то есть об употреблении своего^[22] конкретного личного таланта^[23], данного для спасения.

* * *

Преподобный Максим Исповедник в этой связи замечает: «Бог, ради пестрого разнообразия в устроении наших душ, по благости Своей сотворил соответственное множество путей, приводящих в вечные обители безукоризненно шествующих по ним, так что каждый, избрав подходящий себе путь и по нему совершив шествие жизни, сможет занять на небесах чаемое место в вечной славе»^[24].

Говоря это, святой Максим подразумевает, что каждый человек получил от Бога свой собственный талант спасения. То есть каждому человеку отпущена своя мера подвижнических сил, которые он призван приложить, следуя по своему пути к Царствию Божию. И если он достигнет своей цели, то достигнет и своей меры совершенства во Христе Иисусе. Поэтому слово святого Максима ясно и однозначно: «Если кто будет подвизаться соответственно своей мере, то, когда он достигнет Царствия Божия, достигнет определенной ему обители, это будет значить, что он достиг совершенства, хотя бы и был один выше другого по степени или мере духовного возраста (то есть по результату духовного подвига)»^[25].

Какова же наша собственная мера? Знаем ли мы ее? Может быть, из-за лености, незаметно для нас овладевшей нами, мы вообще ничего не желаем знать про это?

Но блаженная Тарсо увидела, по благодати Божией, свою меру и выбрала свой путь к Царствию Божию — путь юродства ради Христа.

Ее домашние, как водится, оказались не в состоянии понять столь высокие устремления. Им казалось, что все это неестественно для очень красивой, умной и образованной девушки.

Такое настойчивое желание уйти из мира и избрать монашескую жизнь часто приводит родственников к выводу: «ребенок психически болен». Прийти к такому выводу легче всего, тем более что он позволяет очень просто воспрепятствовать такому уходу. Так Тарсо «понадобилась» психиатрическая помощь.

* * *

Люди, не понимающие, что значит юродство во Христе, обращают внимание только на внешнюю сторону юродства, на удивительное поведение юродивых. Поэтому они думают: «Ребенок сошел с ума. Она стала не такой, какой мы ее знали раньше. Она помешалась».

Но Христа ради юродивый христианин ни в коем случае не является безумным или выжившим из ума. Он не глупец, не маньяк и не сумасшедший. Он более разумен, чем самые разумные люди на свете. Он мыслит абсолютно здраво.

* * *

Один святой афонский старец сказал своему послушнику, попытавшемуся уйти от него, убежать от послушания, чтобы стать юродивым ради Христа: «Дитя мое, чтобы стать юродивым ради Христа, ты должен быть разумным, если хочешь иметь награду. А когда я и ты — юродивы (то есть когда у нас мозги не на месте), то как мы можем стать юродивыми, если мы уже таковы?»^[26]

* * *

Нет, блаженная Тарсо не была сумасшедшей. Она была гораздо разумней тех монахинь из соседнего монастыря, которые презирали и избегали ее, считая полоумной.

Она была юродивой ради Христа, то есть вся — душой и телом, сердцем и разумом — была предана своему Спасителю Христу. Она была верна святоотеческому слову: «Предадим себя всецело Господу, чтобы воспринять Его всецелого»^[27]. В этом всецелом предании себя Христу ее ум непрестанно просвещался светом Христовым. Об этом говорит Псалмопевец: Ты просветиши светильник мой, Господи, Боже мой, просветиши тьму мою^[28].

После того как святой Андрей мужественно сразился с демонами и победил их, однажды ночью он увидел такой сон. Толпа эфиопов исчезла с великим стыдом, явился тот славный юноша, подарил блаженному Андрею драгоценные венки и, облобызав его, сказал: «Отныне ты наш друг и брат; а посему беги нагим в этом прекрасном ристании, стань юродивым ради Меня, и Я сделаю тебя причастным многих благ в царствии Моем»^[29].

Часть первая. Житие блаженной Тарсо

Глава первая. Биография

Тарсо (или Тарасия) Загорэу родилась \ июля 1910 года в селении Рого неподалеку от гавани Корфи на острове Андрос. В семье было шестеро детей, она была младшей.

Ее родители Перикл и Мария были благочестивыми и богобоязненными христианами. Особенно отличалась благочестием мать. Положительно влиял на духовную жизнь семьи и их родственник, монах по имени Галактион, который с 1898 года жил в уединенном месте семейной усадьбы.

Юная Тарсо закончила среднюю школу, получив прекрасное для своего времени образование. Она была отличницей, зачастую первой в классе. Когда ей было восемь лет, умерла ее двадцатилетняя сестра Пенелопа. И это погрузило Тарсо, как и всю семью, в глубокую скорбь.

Тарсо, как младшенькую, баловали в семье больше остальных детей и поэтому не заставляли заниматься никакой домашней работой. С малого возраста она училась игре на мандолине, и часто они вместе с сестрой играли и пели в кругу друзей. Вся ее семья была очень трудолюбивой, и поэтому в доме ни в чем не было недостатка. Их усадьба располагалась на окраине села, посреди сада из фруктовых деревьев и маслин. Был у них и огород для собственных нужд, а коровы с овцами обеспечивали молоком, сыром и шерстью. Жизнь семьи протекала тихо и мирно.

* * *

Когда Тарсо шел четырнадцатый год, проявились ее стремление к Богу и тяга к духовной жизни. Сама Тарсо так рассказывала о начале своего духовного пути: «Я убежала из дому, когда мне было четырнадцать лет. Возле пекарни играло много детей, но пришел офицер^[30] и выбрал меня. Он взял меня на руки и отнес неведомо куда. Во мне все изменилось».

Действительно, с этого чудесного мгновения начали проявляться характерные особенности ее удивительной и своеобразной духовной жизни, которая в итоге облачилась в одежды юродства ради Христа.

Здесь стоит отметить, что призвание Богом блаженной Тарсо было подобно призванию святых Симеона и Андрея Христа ради юродивых. Примечательно, что святой Андрей получил из рук Самого Владыки Христа горький и одновременно сладчайший напиток, что предвозвестило будущий крестовоскресный подвиг святого.

Тарсо после того случая все время норовила убежать подальше от своих домашних и вообще от людей, искала уединения и свободы. Несмотря на юный возраст, она размышляла и рассуждала о жизни иной, молилась об умерших родственниках и даже беседовала с ними. В различных повседневных обстоятельствах у нее стал проявляться дар прозорливости. Однажды вечером, когда все готовились ко сну и ее мать заканчивала вечерние молитвы, Тарсо сказала ей, чтобы они не совершали Божественную литургию, намеченную на завтра в соседнем селе^[31], потому что священнику нельзя будет служить. Мать, очень удивившись, отругала дочку, и литургия совершилась. Однако впоследствии выяснилось, что священник не должен был служить, поскольку накануне вечером напился. Маленькая Тарсо, благодаря своему дару, прозрела это.

Тем временем ее сестра Катина вышла в Афинах замуж и после 1931 года остальная семья вслед за ней переехала туда. Тарсо, любимая всеми, и здесь осталась прежней: спокойной, обращенной внутрь себя. Но некоторые ее выходки вызывали недоумение родных. Больше всего их беспокоило, что она часто, надев белый балахон и белый платок, никого и ничего не боясь, уходила куда глаза глядят. Она всегда носила старую обувь, а получив новую, обрабатывала ее ударами камня до тех пор, пока такой «уход» не приводил обувь в состояние, которое Тарсо наконец устраивало.

Незадолго до войны, в 1939 году, к ней посватались и пригласили на обед в дом жениха, куда она отправилась вместе со своим братом. Однако Бог попустил случиться какому-то небольшому недоразумению, так что ее брат разгневался и увел сестру домой. Тарсо ушла без малейшего недовольства или возражения, столь же равнодушно, как и пришла. Она спокойно принимала происходящие события, втайне говоря все, что хотела сказать, только своему Жениху Христу. Она была преисполнена веры в Него и всецело доверяла Тому, Кто с юности избрал ее Своей невестой.

Летом 1940 года ее семья отправилась отдыхать на Андрос, где они застряли из-за начавшейся войны до 1942 года. Там Тарсо понесла утрату: умерла ее лучшая подруга, с которой Тарсо часто проводила время, и это было для нее большим горем.

* * *

Как рассказывают родственники Тарсо, когда в 1942 году семья вернулась в Афины, их уже очень беспокоило ее юродство. Опасаясь ухудшения ее состояния, они силой отвели Тарсо к психиатру. И тот нашел у нее «шизофрению».

Для такого диагноза имелись, казалось бы, все основания — ведь у Тарсо находили вполне определенные симптомы. Она утверждала, что слышала голоса усопших, у нее была характерная особенность — без видимых причин упорно избегать общения с людьми, стремиться к уединению. Но врачи, понятное дело, не могли заметить духовные причины того, что принималось за душевную болезнь.

Поэтому было проведено хирургическое вмешательство, которое в то время применялось достаточно широко^[32]. Трепанация черепа была сделана в височной области с обеих сторон. Однако хирургическое лечение не дало никаких результатов, как, впрочем, не принесло оно и вреда умственным и психическим функциям.

Как бы то ни было, после операции Тарсо официально признали сумасшедшей. Бог попустил ей оказаться в ситуации, которую многие сочли бы весьма унизительной. Пребывание в таких обстоятельствах — вольно или невольно — в любом случае является аскетическим подвигом. И Бог привел Тарсо к такой аскезе, к самому крайнему, с мирской точки зрения, унижению, чтобы с этого высокого духовного пьедестала она прославляла Его юродством Христа ради.

К истории Тарсо напрямую относятся слова аввы Аммона: «Вы знаете, что искушение не нападает на человека, если он не получил Духа. Однако когда он получает Духа, то передается диаволу, чтобы пройти через искушения и испытания. Кто же передает человека диаволу? Дух Божий. Ведь невозможно диаволу искушать верного, если его тому не передаст Сам Бог»^[33].

Тарсо удостоилась принять Дух Божий прежде искушения в психиатрической лечебнице. То есть принудительная хирургическая операция была определена ей от Бога как психосоматическая основа ее духовного юродства. Она была дважды «сумасшедшей»: во-первых — по мирскому рассуждению (о чем гласил психиатрический диагноз), а во-вторых — как юродивая во Христе. Так Тарсо уединилась в крайнем смирении. В этом состоянии она «была ничем, не имела ничего»^[34].

Может быть, по этой причине блаженная часто говорила: «У меня забрали все. У меня забрали миллионы и теперь у меня ничего нет». У нее не было ничего, и поэтому она могла приобрести все — доброе изменение на благодатном пути юродства во Христе.

Многочисленные истории из жизни святых подтверждают, что Бог, желая сделать кого-нибудь великим в Своем Царстве, часто сначала делает его нулем, ничем. Воистину, человек, вставший на путь святости, начинает его со станции «Ничто».

* * *

В 1944 году, во время гражданской войны^[35], когда все люди предпочитали сидеть за закрытыми дверями, Тарсо продолжала уходить из дому, одевшись в белое. Однажды вечером кто-то позвонил в дверь ее сестры, которая жила в Экзархии^[36], у подножия холма Стрефи. В то время партизаны-коммунисты устроили там укрепления, чтобы удержать этот район за собой. Тарсо тогда жила со своими родителями за Первым кладбищем^[37]. Испуганная сестра, жившая одна с тремя маленькими детьми, открыла дверь и увидела вооруженных бородатых людей. Они спросили, есть ли у нее сестра по имени Тарсо Загорэу. Подумав, что с Тарсо что-то случилось, сестра вздрогнула. Один из партизан, видимо командир, отодвинув других, освободил проход, чтобы Тарсо могла войти в дом. А затем спросил у ее сестры: «Кто она такая? Эта женщина, ничего не боясь, ходит под обстрелом и ни одна пуля не задевает ее».

* * *

Такие особенности блаженной Тарсо — на первый взгляд удивительные, но по-настоящему чудесные, если присмотреться к ним повнимательней, — приводили в полное недоумение ее родственников, которые не знали, что им думать и как с этим быть. Ведь образ жизни их любимой Тарсо в корне отличался от привычного для них. Тарсо же была весьма дружелюбна и послушна, безропотно принимая все, что они делали «ради ее же блага».

Мы видели, что она не сопротивлялась сватовству, претерпела подлинное мученичество неоправданной лоботомии, предав себя полностью своему Господу и Жениху. Поскольку Он Сам вывел ее на путь великого и особого подвига юродства ради Него, она должна была последовать за Ним, взяв Его Крест, который для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие^[38].

И все же, мог ли Христос оставить ее навсегда в руках таких доброжелателей, видя, как они из-за своей чрезмерной заботы о ней становятся опасными для Его подлинной рабы? Поэтому Он направил ее стопы в такое место, где Тарсо, оказавшись там, опять же, по послушанию, могла наконец спокойно подвизаться вместе с другими душами, которые также посвятили себя Ему.

* * *

Мать блаженной Тарсо жила по старому стилю, и у нее были связи с монастырем Пресвятой Богородицы Певковуноятриссы в Кератее. В то время ходила молва о чудесах, совершаемых основателем и епископом этого монастыря Матфеем. Особенно он славился исцелениями больных. А Тарсо, как мы помним, считали больной, причем больной со справкой от психиатра. Поэтому ее мать, надеясь на чудесное исцеление дочери, решила вместе с ней отправиться в этот монастырь и пожить там некоторое время. Так, в один прекрасный день 1949 года, не ожидая уже никакой помощи от людей в миру, она привела свою дочь, сама того не зная, на главное поприще ее подвига.

Там они прожили около трех месяцев, но надежды матери не оправдались. Поэтому она решила забрать дочь и вернуться домой. Однако Тарсо ни за что не хотела уходить из монастыря. Тогда мать попросила, чтобы ее дочь еще немного пожила в монастыре. Но в итоге это «немного» продлилось до конца жизни Тарсо.

Она не была принята в число сестер монастыря и по обычаю этой обители осталась жить вместе с другими послушницами в гостинице. Живя там, она выполняла различные послушания. Продолжались, по нарастающей, и ее выходки, из-за которых монахини и мирские относились к ней с презрением. Во время ежедневных богослужений в гостиничном храме Тарсо читала шестопсалмие, Псалтирь, часы. Многие до сих пор помнят ее умилительное чтение.

* * *

Пока Тарсо жила там, ее послушанием было переписывание рукописей из монастырского библиотечного хранилища, поскольку она была хорошим каллиграфом. Монахини помнят, что Тарсо была очень красива. У нее были густые белокурые локоны, зеленые глаза, а лицо светилось радостью. В руках она всегда держала молитвослов, по которому непрестанно молилась. Она избегала разговоров с другими послушницами, предпочитая сидеть в своей келье и молиться.

Монахиня, приходившая по своему послушанию будить ее ночью на келейное правило, всегда находила ее уже вставшей и молящейся. Довольно быстро сестры обнаружили, что Тарсо спит сидя и не ложится на кровать ни для сна, ни для отдыха.

К ночным трудам она прибавляла и дневные. Кроме послушания переписчицы, она стала носить воду из Живоносного Источника в сотне метров от монастырской гостиницы для нужд живших там сестер.

Со временем Тарсо стала вести себя странно и говорить странные вещи, что приводило всех в недоумение. Она начала дразнить и обличать людей, в особенности паломников. Монахини, видя это, велели ей уйти из гостиницы, в которой она прожила около двух лет. И подвижница Христова, опять же не добиваясь того, оказалась без кельи, не имея где главу преклонить^[39]. Она обосновалась неподалеку от южных ворот монастыря, рядом с монастырской овчарней и развалинами каких-то строений. Большую часть жизни она прожила под открытым небом или в шалашах из травы, которые сама сооружала и сама же разрушала. В эти годы у Тарсо не было постоянного пристанища и она бродила по горам и долинам. Позднее, когда она начала стареть и стала нуждаться хоть в какой-то крыше над головой, ей удалось без всякой посторонней помощи соорудить себе жилище, натаскав шлакоблоки из упомянутых развалин и сделав кровлю из полиэтиленовой пленки и оцинкованных листов. Там она провела последние десять лет своей жизни.

* * *

Никто толком не знал, где она спала и где находила кров в непогоду. Много раз видели, как она стоит под дождем и держит над головой лист железа.

* * *

Иногда она выходила за пределы монастырской земли и шла по Кератее и Маркопуло, заглядывая к кому-нибудь в гости. Это очень беспокоило игуменью Евфросинию, которая считала, что женщине очень опасно бродить одной по ночам. Поэтому однажды она позвала Тарсо к себе и велела держаться поблизости от монастыря, иначе придется ее выгнать. Тарсо послушалась игуменью и с тех пор не уходила далеко.

Хотя Тарсо официально не являлась сестрой обители, она принимала живое участие в монастырской жизни. Одно из послушаний, которое она взяла на себя сама, состояло в том, что в течение многих лет она каждый день приносила на монастырскую кухню для трех сотен сестер молоко из овчарни, находившейся в полукилометре от обители. Сосуды из-под молока она наполняла водой из Живоносного Источника и возвращала в овчарню. Этой водой монастырь поил и животных. Там же, на кухне, она брала для себя еду.

Еще Тарсо удобряла навозом монастырский виноградник. Грузовик обители сгружал навоз неподалеку, а на следующий день монахини должны были разнести его по винограднику. Однако они даже не успевали приняться за это, потому что наутро вся работа оказывалась выполненной. Это дело долго оставалось для сестер загадкой. Наконец они решили ночью подсмотреть, что происходит, и увидели, как Тарсо в одиночку разносит навоз по винограднику.

Трудилась она и на общих послушаниях, где собирались все сестры, — на сборе бобов и винограда, на огородах и на другой подобной работе — наравне со всеми, только немного поодаль. Когда наступал перерыв на трапезу, Тарсо шла со своей кастрюлькой к поварихе, раздававшей еду сестрам, и снова отходила в сторону.

Итак, конкретными событиями Бог определил и образ ее жизни, и место, где ей предстояло прожить до самого исхода. Пустынная подвижническая жизнь. Непрестанная молитва и словесная служба Богу^[40]. Только Он знал внутреннее состояние Тарсо, движения ее ума и сердца. Мы же, на основании лишь некоторых внешних событий жизни блаженной, знаем очень немногое.

Сестра Марина рассказывала, как однажды застала Тарсо, когда та не знала, что за ней наблюдают: «У нас в монастыре было всенощное бдение. Стояло лето, и служба совершалась под открытым небом. Светила луна. Когда началось повечерие, я пошла посмотреть, как дела у Тарсо. Тогда она жила в лачуге из досок. Снаружи Тарсо видно не было. Я потихоньку подошла к лачуге, так что она не могла меня заметить, и посмотрела в щель между досками. Тарсо стояла и молилась, осеняя себя крестом и непрестанно повторяя шепотом: “Пресвятая Богородица, помоги мне, грешной! Помоги мне, Матерь Божия, Владычица моя, прошу Тебя!” Я слушала ее, сколько могла, а когда возвратилась на бдение, уже пели стиховны после литии».

* * *

Внешний вид Тарсо стал выражением аскетического и исихасткого духа ее подвижнической жизни. Это касалось и ее кельи.

Вначале Тарсо носила черную рясу, причем старалась, чтобы та выглядела похуже. Она сшила ее сама. Там были огромные широкие карманы, в которых она носила богослужебные книги, Священное Писание, Псалтирь и много чего еще. С годами ее одежда всё больше и больше соответствовала духу юродства, делалась грязной и нелепо-смешной.

Частая гостья Тарсо так описывает ее одежду: «Она носила рваный грязный балахон, когда-то белый, а сверху — некогда черный подрясник покороче. К балахону был пришит огромный внутренний карман, в который можно было поместить все, что угодно, хотя у нее не было ничего. Зимой, стараясь хоть как-то согреться, она надевала сверху три-четыре непромокаемых нейлоновых плаща, один поверх другого, а на плечи, словно пелерину, — коричневое полотенце с хитро пришитой ленточкой».

* * *

Особенно старалась Тарсо скрыть красоту своего лица, которую подвижническая жизнь только подчеркнула, а более всего — скрыть свои прекрасные глаза, в которых можно было увидеть кусочек изумрудного неба. Она носила очки с толстыми стеклами, дужки которых связывала сзади проволокой. Когда ей нужно было что-то прочитать, она подносила текст к самым глазам. Однажды, беседуя с одной своей гостьей, Тарсо сказала: «Я все отдала, сестричка моя, что мне еще отдать? Отдала даже мои глаза». Благочестивая сестра не поняла смысла этих слов. Однако позднее узнала, что, когда Тарсо была моложе, какой-то мужчина, посетивший монастырь, восхищался красотой ее глаз. Тарсо услышала это, пошла в монастырь, взяла очки с толстыми стеклами, надела их и в результате испортила зрение.

Кроме того, в первые годы жизни при монастыре, после того как кто-то ей сказал, что у нее красивый нос, Тарсо стала закрывать его черной лентой поперек лица, которую смастерила сама. Эту ленту она сняла с лица, только когда начала стареть.

Она также старалась постоянно держать голову низко опущенной и глядеть в землю. Она говорила: «Коричневый цвет земли — это мой цвет».

Вдобавок ко всему она носила резиновые дырявые башмаки, всегда старые, завязанные ржавой проволокой и обязательно непарные.

* * *

Размеры ее кельи не позволяли поставить там кровать, как у всех нормальных людей. В этой келье можно было поместиться только согнувшись или сидя. Лежа она не спала сорок пять лет. Лишь попав в больницу, она стала спать на кровати, да и то ее мучила совесть «за такую роскошь».

Внутри ее кельи был полный беспорядок. Разворошенные узлы со старой скомканной одеждой и одеялами, жестянки из-под консервов для кошек, всевозможный мусор и брошенные мелкие вещи — все это образовывало кучу всякого хлама и все вместе напоминало мусорную свалку.

В углу кельи была большая скамейка, устроенная из пары шлакоблоков и мешка цемента, окаменевшего и скукоженного после дождя. В молодые годы Тарсо, подобно собаке, забивалась под какой-нибудь куст, в старости же ее можно было найти приткнувшейся на этой скамейке, с опущенной головой. Даже когда в последний год жизни Тарсо поселили в монастырской келье для престарелых, по ночам блаженную часто находили сидевшей под открытым небом где-нибудь на бордюре и мокнувшей под дождем.

* * *

Пища Тарсо всегда была очень скудной. Это обнаружилось в последние дни ее жизни, в больнице. Она оказывала послушание, соглашаясь есть суп, но когда ее уговаривали съесть больше, Тарсо отказывалась: «Я уже наелась, съела четыре ложки». Это был ее предел.

Сестра Марина приносила ей из монастыря обед, который Тарсо делила на две части, чтобы еще и поужинать этим. Когда же добрая Марина работала вдали от монастыря, о Тарсо не заботился больше никто. По всей видимости, иногда она целую неделю ничего не ела, пока Марина не возвращалась со своего послушания.

Иногда ей приносили домашнюю еду, сильно отличавшуюся от того, что готовили в котле для трехсот человек. Сестра Марина, жалевшая ее, говорила: «Возьми немного, поешь!» Но Тарсо ей отвечала: «Разве мирская еда лучше монастырской?»

Однажды Марина принесла ей очень хорошую рыбу. Тарсо ее почистила и отдала кошкам. Увидев это, сестра сказала: «Что же ты делаешь! Что ты теперь будешь есть? Съешь ее сама, благословенная, а кошкам отдай кости». Но Тарсо ей ответила: «А ты сама ешь объедки в монастыре? Как же кошки будут есть кости?» Она и мышей в своей келье заботливо кормила маленькими кусочками хлеба, говоря: «И они хотят есть».

Тарсо была очень добра к животным. Однажды на морском берегу она нашла совсем исхудавшего старого ослика, которого, видимо, оставили там подыхать. Она забрала его, привела в свою келью и кормила хлебом, пока тот был жив.

Нет никаких сомнений, что Тарсо не могла бы разделять свою скудную трапезу с бессловесными друзьями и с друзьями разумными, если бы уже в значительной мере не освободилась от гнета материальных потребностей. И действительно, подлинной ее пищей, из-за которой она забывала о вещественном, была пища духовная. Ум и сердце Тарсо принадлежали исключительно святому, горнему миру, где она пребывала непрестанно. Именно в этом смысле следует понимать ответ блаженной на предложение одной из гостей принести любое кушанье, которое бы Тарсо только захотела:

— Что тебе принести поесть, Тарсо?

— Ты мне принесешь поесть? Мне приносят еду офицер^[41] и Мария.

* * *

Эти немногие эпизоды биографии Тарсо дают, в первом приближении, лишь общую картину жизни блаженной. Хотелось бы дополнить их подробным, насколько это возможно, описанием и других сторон подвижнической жизни Тарсо, в которых проявились ее благодатные дарования. Это описание основано на свидетельствах людей, которые лично знали Тарсо, уважали, понимали и любили ее.

Глава вторая. Церковная и таинственная жизнь Тарсо

Тарсо жила в своей пустыне и не оставляла место своего подвига, кроме редчайших случаев, причины которых всегда были серьезными — например, когда ее положили в больницу. Поэтому у некоторых людей, пришедших к ней впервые, могло возникнуть недоумение: в чем состояла духовная пища Тарсо и какова была ее связь с таинственной жизнью Церкви? Ведь она, очевидно, не ходила на монастырские службы.

Церковная жизнь юродивого ради Христа, естественно, отличается от церковной жизни обычного христианина, живущего в миру, регулярно посещающего богослужения и в определенные дни и часы участвующего в таинствах Церкви. Юродивый (и следовательно, «беспорядочный») образ жизни не позволяет участвовать в жизни Церкви общепринятым порядком. Ведь, в числе прочего, юродивый уклоняется от всего привычно-благочестивого, от того, что должно делаться благопристойно и чинно^[42] — то есть отвсего того, что содержит в себе опасность превращения церковной жизни в рутину.

Но все же, как может Христа ради юродивый принимать благодатные дары без участия в церковной жизни?

Если какой-нибудь христианин действительно имеет благодатные дары, то уже из одного этого следует, что этот человек живет в Церкви и тем самым идет по пути к Царствию Божию, как и все остальные христиане. Такому благодатному человеку на каждом шагу сопутствует благодать Божия. Она духовно восполняет то, чего он лишен из-за особенностей своей христианской жизни, проводя ее, например, по пещерам и ущельям земли^[43].

Так бывает с каждым благодатным человеком, живущим жизнью юродивого ради Христа. Дар такого человека обретается его жизнью в Церкви, действует через его церковную жизнь.

* * *

Однажды Тарсо сказала: «Архангелы дали мне три облачения, и еще три дала Пресвятая Богородица. Одно — до земли, одно — досюда, и одно — до колен. У меня их взяли и служат в них в церкви».

Что хотела сказать Тарсо этими символами? Каков их смысл, который не смог понять ее собеседник? Возможно, Тарсо трижды получила благословение от архангелов и от Пресвятой Богородицы. Можно также предположить, что все богатство этих благословений Тарсо сама передала телу Церкви. В любом случае признание большого вклада Тарсо, ее дара юродства и всей ее святой жизни, в спасительное служение Церкви будет вполне согласно с ее словами.

Вот случай — одновременно и сон, и реальность — подтверждающий, вместе со всем остальным, истинность нашего вывода о церковном самосознании Тарсо.

Одна дама, часто бывавшая у Тарсо, рассказывает: «Однажды ночью я вижу во сне, что навожу порядок в доме, а за мной идет Тарсо с веником, усердно подметая пол. Я радовалась и недоумевала в душе, что это она делает? Тарсо же, словно прочитав мои мысли, говорит: “Поскольку ты послала моему брату соль для его стола, я принт л я тебе помочь”. Я проснулась очень радостной. Стараясь понять ее слова, я с трудом вспомнила, что недавно послала на Святую Гору посылку с мелом для икон и кое-какие книги по иконописи. Когда я навестила Тарсо в следующий раз, она мне сказала: “Мой брат кормит и меня каждый день. Он меня поминает, я ему очень благодарна, дай ему Бог здоровья! Позднее я узнала, что монах, которому я отправила посылку, был священником. Он слышал о Тарсо и поминал ее каждый раз, когда служил Божественную литургию».

* * *

У Тарсо был дар общения во Святом Духе с теми, кто ее поминал. Она находилась духом в храме, где ее поминали во время Божественной литургии, а также в том месте, где о ней молились люди, которые знали, почитали и любили ее. Вся полнота Церкви, все пространство церковной жизни были той духовной атмосферой, которой всегда дышала блаженная.

* * *

Тарсо всегда жила церковной жизнью с ее непрерывным суточным кругом богослужения по церковному уставу: вечерня, повечерие, полунощница и утреня.

Она прекрасно знала Псалтирь и могла прочитать ее от начала до конца наизусть^[44]. Все это было каркасом непрестанной молитвы Тарсо.

Часто, когда кто-нибудь из ее гостей собирался уходить и просил ее молитв, Тарсо, зная, по какому календарю этот человек живет, пела тропарь святого, память которого праздновалась в тот день по этому календарю. А нередко бывало, что она, прежде чем отпустить своего посетителя, полностью читала всю вечерню. «Хотя монастырь в Кератее жил по старому стилю, — вспоминает одна монахиня, — Тарсо, когда мы приходили к ней, ни о чем нас не спрашивая, пела нам тропарь святого или праздника, который мы в тот день праздновали по новому стилю». Если ее спрашивали: «Старица, какой стиль лучше — новый или старый?», она отвечала: «А что, разве плохо, когда Бог прославляется дважды?» Не только этот ответ, но и все общение с «новостильниками» на протяжении всей ее жизни дают понять, что эта тема Тарсо не волновала.

* * *

Та же монахиня вспоминает: «Каждое мое посещение Тарсо было для меня откровением. Однажды я купила четки в монастырской лавке и пошла к Тарсо с помыслом: “Как она молится? Знает ли она Псалтирь и другие церковные молитвы?” Я знала, что она очень редко бывает на монастырских службах, а богослужебных книг у нее не было. Часто я слышала, как она вслух читала Иисусову молитву. Если ее что-то удивляло, она восклицала: “Господи Иисусе Христе!” Придя к ней, я застала ее одну. Присев, я достала из кармана четки и сказала: “Помолись немного, сестричка!” Мне хотелось взять потом эти четки из ее рук, как благословение. Она сразу их взяла и, обратившись на восток, начала молиться, тихо и с умилением читая всю полунощницу полностью: молитвы Василия Великого, псалмы и все остальное, что мы читаем на полунощнице — “Господи Вседержителю, Боже Сил и всякия плоти”, “Тя благословим, Вышний Боже и Господи милости”, “Возведох очи мои в горы”, “Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя!” Затем она повернулась ко мне и почтительно, движением, исполненным красоты и достоинства, отдала мне четки левой рукой, в которой держала их во время молитвы. Я взяла их и растроганно поцеловала ее руку, а Тарсо тоже наклонилась, чтобы поцеловать мою, но я ее успела отдернуть».

* * *

У Тарсо бывал в гостях один университетский профессор. Вот как он рассказывает про свое очередное посещение Тарсо: «Когда мы сидели на цементных блоках рядом с ее кельей, я сказал: “Меня очень огорчает мой гневливый характер. Сестра, что мне делать, чтобы от этого избавиться?” Она начала говорить обычные свои юродивые вещи, а потом зашла в келью и вынесла мне Феотокарий^[45] святого Никодима. Открыв его, она, очень ясно и четко произнося слова, прочитала подходящий к нашей теме тропарь и замолчала. То есть она мне показала, что делать в затрудняющих меня обстоятельствах. Я ей заметил: “То, что ты прочитала, — это ведь на древнегреческом”. Тогда она перевела тропарь на новогреческий столь грамотно, что я просто онемел от удивления. Очевидно, она прекрасно знала не только современный, но и древний греческий язык. Теперь, когда я с растроганным сердцем пишу эти строки, Тарсо находится в обителях праведных, где сияет свет лица Божия».

* * *

Один человек во время своего посещения Тарсо постоянно читал в уме молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». В какой-то момент он услышал, как Тарсо сказала ему: «Молись и Святой Троице!»

Это показывает, что средоточием церковной жизни Тарсо было сознательное почитание Святой Троицы. Тарсо знала, как выстраивать свою духовную жизнь согласно учению Церкви о спасении.

* * *

Другой гость как-то спросил у Тарсо о чинопоследовании некоей молитвы, о которой он прочитал в одной книге. Он хотел соблюсти установленный порядок слов этой молитвы. Тарсо ему сказала: «Меняй-ка иногда и порядок слов. Не читай молитву формально!»

Понятно, что этот совет Тарсо должен был помочь человеку избежать опасности свести свою молитву к бесплодной рутине. Здесь проявилась логика юродства, направленная против такой духовной жизни, которая осуществляется механически, без приложения собственных умственных усилий молящегося человека. Неприятие такой духовной жизни она выразила и в словах, сказанных другому своему собеседнику: «Очень много “Господи, помилуй!” надоедает даже Богу».

* * *

При попытках разглядеть, что скрывается за странным поведением Тарсо, можно было увидеть мудрость, присущую такому поведению, и которая свойственна имеющим ум Христов^[46]. А также почувствовать мир, превосходящий всякий ум^[47], которого не бывает без примирения между собой всех сил души и без обладания всеми добродетелями. Этот внутренний душевный порядок не мог существовать без правильного расположения Тарсо в Теле Церкви. Тарсо была юродивой ради Христа, поэтому внешне беспорядочной выглядела и ее повседневная жизнь, и она сама. Но у нее было прочное и живое церковное самосознание. Доказывает это и почитание ею старцев Паисия, Порфирия и Иакова^[48]. «Это великие старцы, — говорила Тарсо отцу К.П., профессору, — они дают миру богатую пищу».

Действительно, у посещавших ее людей оставалось впечатление, что домом для Тарсо является вся Церковь. Поэтому-то она придавала столь малое значение своему видимому жилищу. Решив, наконец, поселиться под крышей, она устроила свое жилище так, что оно словно говорило: это не настоящий дом Тарсо, ее истинный дом — это воинствующая и торжествующая Церковь, Богочеловеческое Тело Христа, веселящихся всех жилище^[49]. Она, без сомнения, была членом этого Тела, не просто живым, но и прославленным. Однако Тарсо лучше любого другого знала, что видимое — обманчиво, и по этой причине успешно сокрыла завесой всё, касающееся своей личной, богослужебной, мистической, монашеской жизни и своего внутреннего делания.

* * *

Всех интересовало, была ли она пострижена в монахини. На вопрос одной сестры, монахиня ли она, Тарсо показала рукой на свою голову и сказала: «Я монахиня, сестричка, вот мой постриг». И затем немного сдвинула свой монашеский платок, так что показались ее волосы, и пальцем указала на висок, добавив: «Видишь, сестричка, печать спасения я получила». Конечно, тогда ее собеседница ничего не поняла. Она поняла это гораздо позднее, когда кто-то из родственников блаженной рассказал ей о перенесенной Тарсо лоботомии.

Как бы там ни было, почти наверняка можно сказать, что Тарсо не была монахиней. Во всяком случае, не была пострижена в великую схиму^[50]. Она дала это понять по крайней мере двум людям.

Последние месяцы жизни Тарсо провела в монастырском лазарете. Там ее келью однажды посетил их архиепископ Андрей и предложил постричь ее в схиму. Однако Тарсо ответила ему: «Ты, брат, постриги в схиму своих дочерей здесь, — она имела в виду сестер монастыря. — Мне мою схиму дала Пресвятая Богородица».

Она имела великий страх Божий и считала себя недостойной такого великого дара. Однажды сестра Марина спросила, почему Тарсо не принимает великую схиму, и получила такой ответ: «Давай, Марина, поговорим серьезно. Мне стыдно. Я недостойна. Не знаю, справлюсь ли я. Это очень большая ответственность. Я думаю, что лучше пойти мирянкой в рай, чем монахиней в ад».

* * *

Однако, если Тарсо не была монахиней, кого тогда вообще можно назвать монахом? Блаженная старица знала, что «внешнего человека легко сделать монахом, если захочешь, но не мал труд — сделать монахом человека внутреннего»^[51]. Конечно, она не читала об этом у преподобного пресвитера Исихия, но была научена Святым Духом, Утешителем, Который изобильно облагодатствовал ее. У нас нет никакого сомнения, что Он не только соделал Тарсо монахиней, но и обогатил многими дарованиями.

* * *

Есть свидетельства, что Тарсо по вечерам часто посещала дом одного священника в Кератее, вероятно, для исповеди или с какой-нибудь иной духовной целью. У всех Христа ради юродивых был какой-нибудь духовный наставник, с которым подвижник советовался. В случае Тарсо мы не знаем, кем был этот человек. Заботившаяся о ней монахиня утверждала, что Тарсо, вне всякого сомнения, исповедовалась. В последний год своей жизни, когда Тарсо лежала в монастырском лазарете, она по послушанию участвовала и в таинстве Божественной Евхаристии. Примечательно, что когда она подходила ко Святому Причащению, то держала под мышками голубое одеяло, сложенное в несколько раз, желая выглядеть ненормальной в глазах старших сестер, которых всегда пропускала вперед. Со стороны это выглядело и комично, и торжественно одновременно. Тарсо была похожа на воина, идущего в парадном строю. Так она умело скрывала то, что хотела скрыть.

* * *

Но как же Тарсо причащалась Пречистым Тайнам раньше? Ведь, скорее всего, там, где она жила, ей было невозможно причащаться на Божественной литургии. Странная замарашка, порой выглядевшая просто комично, — такая «монахиня» не могла оказаться среди прилично одетых причащающихся христиан. Но и особый высокий подвиг Христа ради юродства, которому она себя посвятила, не позволял ей часто причащаться Чаше Спасения вместе с другими монахинями обычным порядком. Как же ей удавалось и здесь устроить дымовую завесу, чтобы не лишиться «очистительного пития бесчестия»^[52], в котором она видела условие своего единения со Христом? Как бы то ни было, Тарсо, вне всякого сомнения, причащалась. Она имела общение со Христом, ибо горела любовью к Нему. Но как именно она причащалась?

* * *

Святой Николай Кавасила в своей книге «Изъяснение Божественной литургии», указав условия, необходимые для достойного причащения Пречистых Христовых Таинств, и перечислив духовные качества, которые христианин должен для этого иметь, задает вопрос: «Если кто из живых, имея в душе блага, о которых говорилось, не приступит к Тайнам, не получит ли он тем не менее освящение от совершающейся Литургии?» И отвечает на него: «Это может получить не всякий, но только тот, кто, подобно душам умерших, не может приступить к Тайнам телесно, каковыми были скитавшиеся в пустынях, горах, вертепах и расселинах земных, которым невозможно было видеть жертвенник и священника. Этих людей Сам Христос, очевидно, освящал своим освящением. Из чего это видно? Из того, что они имели жизнь в себе, а они не имели бы, если бы не приобщались сего Таинства, ибо Сам Христос сказал: “если не будете есть Плоти Сына Человеческого и питъ Крови Его, то не будете иметь в себе жизни”, и в ознаменование этого ко многим из сих святых посылал ангелов с дарами»^[53].

* * *

Тарсо имела в себе жизнь, и из этого следует, что она причащалась Пречистых Христовых Таинств. Все предпосылки для того, чтобы принимать Честные Дары от ангелов, у нее были: «чистота души, любовь к Богу, вера, желание Таинства, пламенное стремление и жажда»^[54].

* * *

Тарсо любила детей и радовалась, когда какая-нибудь мать, идя к ней, брала с собой и ребенка. Но одну девочку она особенно любила. И вот однажды Тарсо предложила ей пожить у нее два-три дня. Девочка согласилась, и мама оставила ее у Тарсо.

Один случай из всего увиденного там этим ребенком, наверное, может подтвердить сложившееся у некоторых людей мнение, что Тарсо причащал небесный ангел. Девочка рассказала, как однажды ночью Тарсо после своей молитвы наклонилась вперед и открыла рот, словно для того, чтобы съесть нечто, кем-то поданное. Возможно, так ее причащал ангел, «офицер», о котором она часто говорила^[55].

* * *

Святой Николай Кавасила отмечает: «Не все те, которым иерей дает Таинство, действительно причащаются, но несомненно только те, которым подает Сам Христос... Только один Тот, Кто совершает Таинство для душ и освящает живых и умерших, — Спаситель»^[56]. Итак, поскольку Всесильный освящает посредством таинства Божественной Евхаристии тех, кто достоин Причастия, Он мог освятить посредством этого таинства — так, как Он один только знает, — и ради Него умершую для мира Свою рабу.

* * *

Истории о Божественном Причащении от ангела нередко встречаются в житиях святых последнего времени. Нечто подобное происходило с известным старцем нашего времени отцом Афанасием Хамакиотисом. Его биограф сообщает: «Кончина старца сопровождалась поразительным событием, непостижимым для нашего разума. Пока он был в больнице, каждый день приходил священник из монастыря Петраки, чтобы его причастить. В последние дни у него держалась очень высокая температура. Градусник показывал сорок два градуса. В ночь с 15-го на 16-е августа он сказал сидевшей радом с ним монахине:

— Дитя мое, в эту ночь ты должна быть готова.

— Почему, старче?

— Этой ночью у меня будут великие гости и мы должны быть готовы, чтобы причаститься. Не упусти и ты эту замечательную возможность. Этой ночью мы будем причащаться. Придут ангелы! Читай теперь последование ко Святому Причащению...

Я быстро стала на колени, старец накинул на меня простыню и наполовину прикрыл меня ею. Затем он, насколько ему хватило сил, немного приподнялся, воздел руки и произнес с великим благоговением молитву перед Божественным Причащением, как это говорят священники. Я боялась, как бы он не упал, и попыталась, отодвинув немного простыню, посмотреть, что он делает. Он совершал те самые движения, которые делал, когда причащался у Святого Престола, говоря: “Се приступаю ко Христу, Бессмертному Царю и Богу нашему. Преподается мне, Афанасию, недостойному иеромонаху, Честное и Пресвятое Тело...” Он открыл рот и принял Божественное Причастие от светоносного ангела»^[57].

* * *

За две недели до своей кончины старец Серафим Вырицкий сказал отцу Алексию Кибардину, священнику церкви в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы в Вырице, что Божия Матерь велела причащать его ежедневно. Отец Алексий рассказывал:

«Я каждую ночь причащал старца по его слову. И вот однажды я проспал, не услышав звонка будильника. Проснувшись в четыре часа ночи (а причащал я его обычно в два часа), я надел дароносицу и в буквальном смысле слова побежал к старцу. Когда я вошел в дом, а затем в келью, старец лежал необыкновенно сияющий. Я извинился, что проспал, на что отец Серафим ответил: “Батюшка, не беспокойтесь, меня уже ангелы причастили”. Глядя на его лицо, было совершенно очевидно, что это истинно так»^[58].

* * *

Эти случаи, происходившие в XX веке, убедительно показывают, что как в прежние времена, так и в наши дни для друга Божия существует возможность причастия с помощью ангела, специально для этого посланного. Стало быть, Тарсо причащалась либо подобным образом, либо так, как о том говорит святой Николай Кавасила. Ведь совершенно ясно, что она имела в себе и распространяла вокруг себя ту жизнь, источником которой является только Христос.

Глава третья. Последние события земной жизни Тарсо и ее преставление

В 1987 году с Тарсо произошел несчастный случай.

Разжигая спиртовую горелку, она пролила спирт на старый половик у единственной двери, и он загорелся. Очевидно, во всем этом не обошлось без бесов. Когда же Тарсо через огонь выскакивала из домика, она сильно обожгла ноги. В итоге ее отвезли в Гиппократовскую больницу.

Тарсо в больнице — это было «странное слышание, странное видение»^[59]. Ее поведение вызывало всеобщее недоумение. Она позволяла прикасаться к себе только ниже колен. Рядом с ней всегда находился кто-нибудь из ее друзей. Три человека сменяли друг друга на протяжении суток: утром, вечером и ночью. Многие просили записать их в список дежурных. Тарсо говорила: «Я пришла сюда с особой целью. Когда я эту цель исполню, тогда отсюда уйду».

* * *

В больнице ярко проявилось то благоговение, которое испытывали к ней верующие. К ней приезжали многие монахини из разных монастырей, подолгу беседовали с ней и старались уговорить ее перебраться к ним. Тарсо им ничего не отвечала, и поэтому у них сохранялась надежда, что их желание исполнится. Однако она совершенно не собиралась оставлять место своего подвига, так как любила пребывать в безвестности и безмолвии. К тому же теперь стало особенно заметно, как ее почитает народ, и она непременно хотела этого избежать и скрыться от людских глаз.

Ее родственники, в свою очередь, надеялись забрать ее к себе. В день выписки из больницы, когда Тарсо села в машину своего племянника, племянницы спросили ее: «Тарсо, куда ты хочешь, чтобы мы тебя отвезли?» И она ответила: «Туда, откуда вы меня забрали». И Тарсо привезли обратно в ее старую аскетическую каливку возле монастыря Пресвятой Богородицы в Кератее.

* * *

Теперь Тарсо стала чаще заходить в монастырь. Начала она спрашивать и о келье внутри обители. В начале 1988 года ей наконец дали келью, более подходившую для ее уставшего и состарившегося тела, чем прежняя хижина. Но вскоре состояние здоровья Тарсо ухудшилось и ее перевели в монастырский лазарет, где обеспечивался уход за больными и престарелыми сестрами.

* * *

В октябре 1989 года у Тарсо в результате падения случился перелом костей таза и ее положили в травматологический центр. Общее состояние было тяжелым, врачи провели консилиум и приняли решение об операции. Однако для этого требовалось ее согласие. Когда племянница сообщила о решении врачей, Тарсо ответила: «Врачи мне ничего не будут делать. Я пойду к Мариам». Как она сказала, так и произошло. Ее преклонный возраст и болезни ослабленного подвигами организма ускорили наступление последнего часа. Но Тарсо умела видеть вещи в их естественном течении и их подлинное значение.

* * *

Вся ее жизнь была непрестанным памятованием о смерти и вечности. Если ей говорили о ком-то, что он умер, она поправляла его, строго взглянув на собеседника: «Преставился к жизни!» Ее племянница, с благоговением хранящая память о ней, рассказывает: «Когда я говорила, что кто-то умер, она норовила поколотить меня, как будто бы я была ребенком, и громко ругала, словно для того, чтобы я поняла свою ошибку и запомнила то, что она мне говорила. Однажды, наконец, я ей сказала: “Тарсо, не ругай меня! Просто объясни, почему ты меня ругаешь, когда я говорю, что кто-то умер”. И она мне очень серьезно ответила: “Не умер, а преставился к жизни”. Так она меня подготовила к своему собственному преставлению, которое совершилось два года спустя. Ведь я была настолько привязана к ней, что очень сильно горевала бы из-за ее смерти, как это случилось с остальными нашими родственниками, которых она не смогла подготовить, поскольку они жили далеко. К счастью, эту науку Тарсо я успела передать моей матери и ее сестре, а также тем, кто был рядом со мной. Поэтому мы ощутили из-за расставания с Тарсо радостопечалие, а не горе».

* * *

Один афонский иеромонах, в то время посетивший Тарсо, рассказывает: «Я приехал в Афины, сопровождая одного афонского игумена, который вез на остров Крит частицу Древа Креста Господня для поклонения. Эта частица, хранящаяся в его монастыре, является одной из крупнейших в мире. Когда мы прибыли в Афины, я, по благословению игумена, повез эту частицу к Тарсо, чтобы та поклонилась Честному Древу. Времени было мало, и я очень спешил. По дороге к Тарсо я переживал, на месте ли она. Когда мы были еще далеко от ее кельи, с удивлением увидели, как она идет нам навстречу, как бы прогуливаясь. Когда же мы встретились, она запела тропарь Кресту: “Спаси Господи люди Твоя”, а затем кондак Воздвижения Креста Господня. Она благоговейно поклонилась святыне, положила двадцать драхм на мощевик и принялась резко укорять нас за то, что ей, недостойной, оказали такую великую честь, но в это же время и благодарить нас, перемежая это обычными своими юродствами. Я ей сказал: “Вот, мы потрудились для тебя, чтобы принести тебе такое благословение, скажи нам и ты что-нибудь”. Тогда она ответила: “Ты говоришь, что вы принесли мне благословение. Вы священники, и это мне в благословение или во осуждение? Что мне сказать? Несите эту святыню в мир и сюда, в монастырь”. Сказав еще несколько слов о необходимости для человека нести Крест, она на прощание произнесла: “Я скоро уйду. Ты же, дитя мое, не забывай о нашем истинном отечестве!”»

* * *

Время шло, и Тарсо все усердней готовилась к своему последнему путешествию. Она все ближе чувствовала Мариам, Которая ее «вывела на брань», по собственным словам Тарсо. Особенно в последние дни она очень ясно ощущала внутреннее извещение о скором исходе.

Вот одно из свидетельств: «В сентябре 1989 года за неделю до преставления сестры Тарсо я приехала в монастырь Пресвятой Богородицы в Кератее. Сестра Е. повела меня в лазарет, где лежала сестра Тарсо. Я познакомилась с ней в этом монастыре во время своих предыдущих приездов в Грецию. В тот день, когда мы ее посетили, сестра Тарсо постоянно говорила: “Хочу уже уйти, пойти в дом Мариам. Пойду домой к Мариам. Пойду домой к Мариам. Пойду домой к Мариам...” Тогда сестра Е. спросила ее: “Какой Мариам?” И Тарсо ответила: “Есть только одна Мариам”. И когда ей желали скорейшего выздоровления, она, видимо уже получив от Мариам приглашение, говорила, подразумевая скорый исход: “Я существую для Мариам”».

* * *

Действительно, исход уже неотвратимо приближался. Монахиня из другого монастыря, посетившая Тарсо за два дня до ее преставления, рассказывает: «Как только я узнала о травме Тарсо, на следующий день навестила ее в больнице. Увидев меня, она сказала: “Ты одна пришла? А где остальные?” Она спрашивала о других сестрах, наверное, потому, что хотела с нами попрощаться. Потом она около четверти часа плакала. На следующий день, 6 октября 1989 года, к ней пришла наша игуменья с тремя сестрами. Тарсо ей сказала: “Ухожу. Меня возьмет к себе домой Мариам, которая вывела меня на брань”. Она подразумевала духовную брань юродства. На следующий день я снова пошла к ней, но нашла кровать уже пустой. Мне сказали, что ночью она умерла. Было 7 октября, и по старому стилю в ее монастыре отмечали праздник в честь иконы Пресвятой Богородицы Миртидиотиссы^[60]. Так ее забрала к Себе Мариам Богородица. Лицо Тар со, которое я видела в первый раз без больших очков с толстыми стеклами и без тряпки, которой она обматывала голову, было образом преподобной».

Но дадим слово очевидцам ее исхода, чтобы они описали нам, как преставился к жизни человек, который был с нами рядом и который все отдал Христу — воипостасной и вечной Жизни.

«В последний день, вечером, ей стало хуже. Закрыв глаза, она больше их уже не открывала, а мы долгие часы оставались рядом с ней, наблюдая, как ее дыхание становилось все реже и реже, пока ее драгоценная и благоуханная душа не оставила ее измученное тело и вознеслась на Небеса к Свету Невечернему».

«Никогда не забуду тот вечер, когда она от нас ушла. На кровати, в то время, когда она отходила, была другая Тарсо, которую мы никогда раньше не видели. Ее лицо светилось неким Божественным светом, придававшим ей ангельский вид. Морщины, избороздившие это лицо, разгладились. Щеки и губы были розовыми, и легкая улыбка вырисовывалась на них. Мы были потрясены. Мы видели простертую на кровати девушку, которая сияла и светилась».

Блаженная жизнь Тарсо завершилась блаженным успением. Она ушла ночью. Уходя, она была далеко от своей кельи, освященной молитвами, слезами, воздыханиями сердца, очищенного трудами юродства. Но отправилась она, как и говорила накануне, в чертоги Мариам. Она вошла в радость Господа своего, для Которого жила и подвизалась умертвить свою самость, чтобы жил в ней Царь ее сердца, ее Спаситель и Бог.

Глава четвертая. После преставления и до погребения

Одна из подруг Тарсо рассказывает: «Когда мы прибыли к одру на котором лежала блаженная Тарсо, одетая в чистые монашеские одежды, монахини Кератейского монастыря оказали нам любезность и приоткрыли черный покров так, чтобы мы могли видеть ее лицо все то время, которое находились рядом с ней. Ее рот был немного приоткрыт справа, однако это ничуть не нарушало красоты ее лица. Из-под платка выбилась прядь седых волос. Несколько раз я приложилась лбом к ее ногам. Они были мягкими. Пришли ее родственники, и я поэтому оторвала свой взгляд от нее и посмотрела вокруг, на живых. Никогда еще живые не казались мне столь некрасивыми по сравнению с красотой и свободой, которыми сияло лицо почившей Тарсо. В ней теперь было изобилие жизни, потому что она прошла через тысячу смертей.

Время от времени сестры Кератейского монастыря заходили попрощаться с единственно живой, находившейся там. Большинство из них были спокойны. Некоторые, словно любопытные соседки, поглядывали, кто ее оплакивает. Лишь одна старенькая достопочтенная монахиня — полная, невысокая, хорошо одетая, с низко надвинутым на глаза платком — не выглядела для Тарсо чужой. Она благоговейно, с рыданиями обняла ее, а затем села рядом, как единственный настоящий родственник. До этой минуты мы обманывались, считая себя самыми близкими для Тарсо людьми. Рядом с этой матушкой нам стало стыдно. Ее склоненного и закрытого платком лица мы не видели. Слышали только тихий плач: “Ах, Тарсула моя, ах, Тарсула моя...”

Ни одна из нас не решилась с ней заговорить. Друг другу мы тоже ничего не сказали. Мы знали, какое сокровище потеряли, душа наша болела, и эта боль стала молитвой к Тарсо, которая преселилась к себе домой, в дом своей Матушки Мариам. Мы знали, что отныне Тарсо пребывает, как она говорила, в Башне со своим Владыкой.

Шесть монахинь подняли ее одр, чтобы перенести в храм на монастырском кладбище. Тогда мы поняли то, что она нам часто говорила: “Мою машину перенесут шесть деток”. На отпевании позволили находиться только монастырским, поэтому мы были вынуждены удалиться».

Глава пятая. Разрушение кельи блаженной Тарсо

После исхода блаженной Тарсо разрушение постигло и ее келью. Сразу после ее преставления неизвестно откуда взявшийся бульдозер с необъяснимым рвением и поспешностью безжалостно сровнял с землей этот «самочинный» домик — келью Тарсо, ее подвижническую школу духовной борьбы, этот духовный чертог благодати Божией, который приютил дивную подвижницу, видел ее суровые битвы с демонами и был свидетелем ее благодатного общения с ангелами и святыми.

Кто поспешил разрушить «самочинное» святилище благодати Божией, небесный амвон, с которого звучали во тьме нынешнего века проникновенные напоминания о святоотеческом подвиге и просвещающем трезвении?

Почему его не оградили и не защитили, чтобы он уже одним своим видом хранил память о подвиге блаженной Тарсо, память о всей аскетической суровости этого подвига, о его благодатном воздействии на людей, об этом ясном для них примере святой жизни Тарсо?

Кто знает, какие человеческие силы, порожденные духовной и «благочестивой» нерассудительностью, с удивительной поспешностью и жесткостью «зачистили» место, где была ее убогая келья...

* * *

Одна монахиня, знакомая Тарсо, так описывает свое впечатление от этого события: «Через несколько дней после ее преставления, скучая о нашей дорогой Тарсо, мы решили, по крайней мере, посетить ее ка- ливку, чтобы поклониться месту ее подвига и еще раз мысленно пережить то, что мы там переживали раньше. Когда мы туда приехали, то увидели на месте ее кельи большую груду шлакоблоков. С сердечной болью мы помолились на руинах этой каливы, такой дорогой для нас, а потом пошли в монастырь повидаться с сестрой Мариной. Она приняла нас с любовью и рассказала, что видела Тарсо во сне и услышала от нее: “Ступай в мою келью, ибо ее скоро разрушат, и возьми там висящий на стене платок, в котором завязаны иконки и крестики, и отдай все это Ф. и ее друзьям”».

Как мы узнали позже, этот сон Марина видела за день до разрушения кельи Тарсо.

* * *

Но такие дела, хотя и уничтожают видимые следы сверхчеловеческой духовной борьбы Тарсо, не могут стереть духовный образ блаженной из памяти тех, кто ее знал и любил. Ведь это дивное в их очах^[61] подвижническое житие освятило в их сердцах и этот домик, вместо которого благодать Божия даровала блаженной Тарсо жилище нерукотворное на Небесах^[62].

* * *

Многие люди, которых коснулось благословение духовного сияния блаженной Тарсо, вскоре узнали о неподобающем поступке разрушивших ее келью и поспешили на это священное место, чтобы своими руками разгрести развалины и разыскать какие-нибудь ее личные вещи: книгу, иконку, черную шаль Тарсо, ее непарные башмаки, разные мелочи — священные реликвии телесного присутствия блаженной в этом месте, которое она почтила и освятила своим благодатным житием.

Глава шестая. Благоухание мощей блаженной Тарсо

Как писал святитель Григорий Палама, у духовных людей «духовная благодать, перейдя через посредство души на тело, дает ему тоже благословенно сострадать божественно страдающей душе... Достигнув этой блаженной полноты, она обоживает и тело, уводя его от наклонности к злу и вдыхая в него святость и неотъемлемое обожение, чему явное свидетельство — чудотворные мощи святых»^[63].

Явным доказательством того, что возможна реальная святость всего человека, стали святые мощи блаженной Тарсо. Появляются все новые и новые свидетельства, что всюду, где хранятся частицы ее святых мощей, особенно в монастырях, они источают благоухание, несут Божественную благодать и веселят сердца тех, кто почитает ее память, и, конечно же, тех, кто ее знал, понимал, сопереживал ей и любил беспредельной искренней любовью Христовой.

* * *

Сестра Марина рассказала нам одну чудесную историю, которая случилась с ней самой: «Тарсо сама вырывала себе старые больные зубы. Я взяла один из них и спрятала в спичечный коробок, положив его потом в какой-то ящик в своей келье. Со временем я о нем совсем забыла. После того как Тарсо преставилась, я часто открывала тот ящик и ощущала неизъяснимое благоухание. И вот однажды Тарсо является мне во сне и говорит: “Мой зуб, который у тебя хранится в том ящике (и она мне на него показала), отдай Александру, а он пусть даст своей дочери, которая меня почитает. Пусть она его поместит в деревянный крестик и носит на груди”». У дочери Александра, о которой шла речь, была тогда одна очень серьезная семейная проблема.

* * *

«7 октября 1998 года, в день памяти святого Иоанна Пустынника и девяноста восьми отцов, иже с ним подвизавшихся на Крите, я гостил в монастыре Палианйс возле критской столицы Ираклиона. В этой обители хранится часть мощей этих святых и в их честь каждый год совершается праздничная Божественная литургия. Так как этот день совпадал с датой преставления Тарсо, я подумал о том, чтобы положить частицу ее мощей на аналой в церкви. Однако у меня был помысл, что это может не соответствовать церковному чину. В итоге перед началом вечерни я спрятал эту частицу мощей в алтаре. Наутро, еще до восхода, закончилась Божественная литургия и монахини находились в своих стасидиях^[64], слушая благодарственные молитвы по Святом Причащении. В этот момент я вошел через южные дьяконские двери в алтарь забрать свой коробок. А когда выходил из алтаря, игуменья заметила, что я что-то держу в руке и спросила об этом. Я не хотел давать объяснений и постарался уклониться от ответа. Но та сильно настаивала, к ней присоединились и другие сестры, которые тем временем к нам подошли. Я не успел ничего понять, как они уже забрали у меня коробок и открыли его. Я не открывал его с прошлого года и всегда целовал его закрытым. Все сестры начали креститься и благоговейно прикладываться к мощам. Я смотрел на них в недоумении. “Чьи это мощи, кто этот святой, что все вокруг наполнилось благоуханием, как только мы открыли коробок?” — услышал я вопрос одной из сестер. Это было подлинным посещением преподобной старицы в ее “день рождения”».

* * *

Монахиня одного монастыря на Ионических островах была хорошо знакома с блаженной Тарсо и ее подвижнической жизнью еще с тех пор, как жила в миру. Она получила маленькую частицу ее святых мощей. К великому изумлению этой монахини, мощи наполнили благоуханием всю келью, а присутствие блаженной в ее мощах принесло особое благословение всему монастырю.

* * *

Μ. З. рассказывает, что подарила игуменье одного монастыря на Пелопоннесе маленькую частицу святых мощей блаженной Тарсо. В тот же день вечером игуменья позвонила М. З. и с удивлением поведала ей о неизреченном благоухании мощей. При следующем разговоре игуменья сообщила, что эти мощи в ее келье благоухают постоянно. Однажды случилось так, что матушка не ощутила благоухания мощей. Тогда она с огорчением сказала: «Что ж ты, Тарсо, сегодня не благоухаешь?» И сразу после этого святые мощи принесли ей неизреченное благословение духовной радости.

* * *

Здесь следует заметить, что священное благоухание мощей блаженной Тарсо было решающей причиной, побудившей написать эту книгу. Это благоухание, будучи знамением того, что Тарсо угодила Богу своими подвигами, стало благословением нам взяться за эту работу для духовной пользы читателей. И действительно, энтузиазм, с которым читатели приняли первое издание этой книги, и многочисленные свидетельства о полученной ими духовной пользе, подтвердили, что на этот труд было благословение свыше.

Глава седьмая. Со святыми упокой

Когда какой-нибудь великий подвижник достигает конца своей земной жизни и преставляется к жизни истинной, оставшиеся здесь обычно задаются вопросом, упокоил ли его Бог со святыми. Если же говорить о Христа ради юродивой подвижнице Тарсо, то имеется изобилие признаков, что подвигоположник Христос одобрил ее подвиг и удостоил награды. Ведь Он наделил ее особыми дарами, которые подаются только святым: прозорливостью, предвидением, чудотворением и благоуханием ее мощей. Но разве ее кажущееся безумие вместе с крайним терпением в совершении сурового подвига имеют меньшее значение, чем упомянутые дарования? Однако в случае Тарсо обычные для святых дарования имеют особый смысл. Своеобразие подвига Тарсо и ее церковной жизни вызывали вполне естественные вопросы, и Бог этими дарами избавил нас от всякого сомнения, вновь подтверждая, что закон положен не для праведника^[65].

И сейчас те, кто почитает Тарсо, продолжают ощущать ее живое присутствие в своей жизни. Она им помогает и даже показывает им свои небесные покои, которые ей даровал Бог и где она теперь веселится со всеми святыми.

Это хорошо видно из следующего случая.

«Прошло три года после преставления Тарсо. Я болела и была прикована к постели. Я много думала о Тарсо и досадовала на нее, что она так долго не дает знать о себе: видит ли она нас, с нами ли она сейчас? Размышляла я и о том, куда ее поселил Бог. У меня были и другие вопросы: почему она ничего нам никогда не говорила о новом и старом стиле? Почему она мне не посоветовала, какой молитвой мне главным образом молиться? И вот, когда я обо всем этом думала и молилась, некий очень тонкий сон смежил мои глаза, и я увидела рядом с собой Тарсо. Она лежала на кровати, очень живая и радостная, и, улыбаясь, позвала меня по имени, сказав: “Побудь со мной сейчас, ведь я одна и болею”. Я очень обрадовалась, но при этом и недоумевала: “Почему она говорит, что болеет, когда выглядит совершенно здоровой? Значит, она сейчас говорит о моей болезни”. Затем она очень легко поднялась и сказала: “Пойдем, я тебе покажу, где живу”. Она шла впереди, а я за ней. Вскоре я увидела перед нами очень длинный и очень узкий мост. Она взошла на мост, ступая легко и свободно. Я последовала за ней. Подняв глаза, чтобы посмотреть, куда мы идем, я увидела ту сторону так далеко, что еле-еле могла ее разглядеть. А под мостом — бездонная пропасть. Меня объял сильный страх, и я тогда внимательно присмотрелась, не опасен ли этот мост. С ужасом я увидела, что он устроен из двух толстых канатов и на нем помещается только одна нога. Я дрожала от страха, думая, что сейчас упаду в обморок, и глядела на Тарсо. Она шагала так уверенно и легко, что у меня прибавилось смелости, и я подумала: “Раз уж меня ведет она, со мной ничего не случится”. А спустя какое-то время я увидела, что мы идем уже на той стороне.

Она повернула направо, и в какой-то момент перед нами открылось некое прекрасное место. Вид был неописуемым: все совершенно белое и светлое. Вокруг — небольшие белоснежные холмы с живописно расположенными пещерами. Мы подошли к одному из них, и Тарсо сказала: “Я живу здесь”. Я поняла, что это ее жилище, и мы вошли внутрь. Это была просторная, с высоким сводом, пещера, белоснежная и наполненная светом.

Я, очень растроганная и обрадованная, сказала ей: “Тарсо, прошу тебя, подари мне эту пещеру!” Я снова и снова повторяла эти слова, а она молча подошла ко мне и повела к стене пещеры. Там, на белой стене, я увидела, к большому своему изумлению, Страстную икону Пресвятой Богородицы, которая всегда была в нашем доме, с самого моего детства, и перед которой всегда горела неугасимая лампада. Маленькой я видела, как моя бабушка каждый вечер кладет перед ней три земных поклона, прежде чем идти спать. Я недоумевала, как оказалась здесь эта икона, и поцеловала ее, расчувствовавшись из-за своих воспоминаний. И тогда я услышала, как Тарсо говорит мне: “Давай присядем здесь”. Мы сели, и она продолжила: “Что до календаря, то ты свободна следовать любому стилю, старому или новому, какому захочешь. Главное, чтобы ты была в Церкви^[66]. Что же касается молитвы, то говори непрестанно Господи Иисусе Христе, помилуй мя!”

Благодарю избранную рабу Божию Тарсо, которая сделала мне такой большой подарок, и я смогла хоть немного испытать то, о чем говорит апостол, что в Церкви, как в Теле Христовом, не существует какой- либо стены, отделяющей торжествующую Церковь от воинствующей, но все и во всех Христос^[67]».

Церковь молится о каждом христианине, чтобы Господь упокоил его со святыми. С тем большим дерзновением мы молимся о Его подлинной рабе Тарасии. Те из нас, кто удостоился великого благословения близко знать ее, верят, что она уже пребывает и будет вечно пребывать вместе со святыми. Пребывает там, где всех веселящихся жилище^[68] и где она наслаждается вожделенным общением со Христом так, как только Он один знает. Живая и благоговейная память о Тарсо воодушевляет нас, побуждает к делу спасения и вселяет надежду, что она молится о нас нашему общему Владыке.

Апостолы Христовы, предприняв великие труды, весь мир обошли,непрестанно терпя поношение. Мученики Христовы изливали кровь, как воду, когда им усекали члены их, и, испытывая лютые страдания, не малодушествовали, но претерпевали их доблестно. И при том, что они были мудрыми, их считали безумными. А иные христиане скитались в пустынях и в горах и жили в вертепах и в пропастях земных. И хотя они были разумными, их признавали безумными, потому что они намеренно прикрывали свое благочестие какими-нибудь несуразностями и странным поведением. Да удостоит и нас Бог достигнуть сего святого безумия!

Преподобный Исаак Сирин^[69]

Часть вторая. Смысл юродства Христа ради

Не продавай трудов своих за славу человеческую и не отдавай будущей славы за похвалу, ничего не стоящую, ибо слава человеческая обращается в прах и хвала ее угасает на земле, а слава добродетели пребывает вовеки.

Преподобный Нил Синайский^[70]

Человека называют Христа ради юродивым из- за его необычного, странного и непонятного, с точки зрения общепринятой логики, поведения. Его образ жизни, его выходки да и вообще весь его вид характерны для человека, у которого, в большей или меньшей степени, не все в порядке с головой.

Христа ради юродивые, которых Церковь признала святыми, показаны в их житиях чудными, нелогичными, зачастую смешными, а иногда и опасными для других, и напоминающими, во всяком случае внешне, людей с личностными расстройствами.

Примерно так выглядит со стороны Христа ради юродивый. Но внутренняя реальность жизни его души совершенно другая. Ведь юродство такого человека — это не симптомы определенной душевной болезни, а свидетельство редко встречающегося образа благодатной духовной жизни.

По этой причине Церковь в прошлом признала святыми семь^[71] Христа ради юродивых, память которых отмечается так же, как и память других святых. Русская Православная Церковь почитает и многих других Христа ради юродивых мужей и жен. Но, конечно, юродивых Христа ради гораздо больше. Они всегда жили и сейчас живут среди народа Церкви. В каждую эпоху существуют христиане, подлинные духовные подвижники, ведомые или неведомые, в юродстве которых осуществляется благодатная жизнь по вере и неослабный подвиг ради спасения.

Но каков духовный смысл юродства ради Христа и какие душевные процессы содействуют его осуществлению? Кто из христианских подвижников и почему делается юродивым ради Христа?

* * *

Исчерпывающий ответ на эти вопросы могли бы дать, разумеется, только сами эти подвижники духа. Однако и мы можем быть просвещены в этом, если обратимся к духовной сути юродства, задав себе вопрос: почему Христа ради юродивый ведет себя странно, удивительно или абсурдно с общепринятой точки зрения? Какова цель такого его поведения? Чего он хочет добиться?

* * *

Поскольку, как мы сказали, существует диаметральная противоположность между внешним поведением Христа ради юродивого и его внутренним духовным образом^[72], такой человек, очевидно, старается сокрыть или прикрыть своим юродством, выходками и странным поведением что-то очень значительное для всего его существования и особенно для его спасения во Христе Иисусе.

Действительно, абсурдное поведение Христа ради юродивого следует понимать, как искусственную личину, как некую маску с помощью которой этот человек старается сокрыть нечто очень значительное, нечто такое, что имеет экзистенциальное^[73] значение в его духовной жизни. Само собой разумеется, что ради чего-нибудь незначительного или имеющего второстепенное значение никто не будет притворяться полоумным с такой настойчивостью и естественностью, как это делает Христа ради юродивый.

Но что именно для юродивого является вопросом жизни и смерти в его духовной борьбе?

На это можно ответить кратко: его добродетель и вообще целостность и чистота его духовной жизни.

* * *

Благодаря опыту святых отцов, православные христиане очень рано осознали, что духовные труды для приобретения добродетели несут в себе одновременно и большую опасность.

«Тот, кто устремляется к добродетели, — пишет преподобный Нил, — должен одновременно решиться и на войну, которая поднимется против этой добродетели. Ведь если он окажется не готовым к этой войне, то будет побежден вражескими силами»^[74].

Очевидно, что против добродетели начинают войну враги человека, темные бесовские силы, лишь только он осознанно поставит себе целью ее приобретение. Тот же святой отец прибавляет, что «как только подготовятся и соберутся духовные силы человека для подвига ради добродетели, одновременно противостают и силы зла»^[75].

Лишь только возьмет духовные доспехи Христов подвижник, чтобы начать свою борьбу за духовное преуспеяние, за добродетельную жизнь, как ему сразу противостает злая бесовская сила. По этой причине добродетель подвижника напрямую зависит от того, как он встретит все те напасти, которые воздвигают против добродетели бесовские силы. Ибо, какой бы высоты добродетели он ни достиг, он быстро потеряет все то, что трудами и борьбой приобрел, если не сумеет защитить от этих сил свои духовные завоевания.

* * *

Но здесь возникает главный вопрос: кто возглавляет бесовские полки? Кто всегда готов сразу поразить и уничтожить добродетель — духовную цель христианского подвижника? Святоотеческая мудрость дает единодушный ответ: тщеславие.

* * *

Когда человек ставит своей целью достичь духовного преуспеяния и горячо желает приобрести какую- нибудь добродетель, жизненно необходимую для этого преуспеяния, то во всем этом зачастую уже имеется семя тщеславия. Ведь даже одни только старания приобрести добродетель естественно и неизбежно переживаются духовным подвижником как личное, индивидуальное достижение.

Когда я еще только желаю приобрести какую-нибудь добродетель, например воздержание, или милосердие, или любовь, и решаю деятельно подвизаться ради этой цели, я уже чувствую себя тем, кто добьется желаемого. Но когда я осознаю свою роль в приобретении добродетели, это подогревает мое довольство самим собой, довольство силой моего духа и зажигает тщеславию зеленый свет для незаметного проскальзывания в глубину моей души. Так может происходить даже тогда, когда мой сознательный помысл обращается за помощью к Богу, к Тому, без Которого я не могу творить ничего^[76].

* * *

Преподобный Нил отмечает, что «тщеславие начинает обладать нами, если мы приобретаем добродетели ради прославления и почитания людьми»^[77]. И еще замечает: «Тщеславие есть неразумная страсть и удобно примешивается ко всякому добродетельному делу»^[78].

Эти замечания преподобного Нила показывают, что духовный подвижник должен пребывать в бодрствовании и трезвении, когда подвизается ради приобретения какой-либо добродетели и вообще ради духовного преуспеяния во Христе Иисусе. Ведь уже в самом начале духовных усилий ему угрожает опасность приписать себе достижения, свойственные добродетели и святости. И лучшим духовным оружием для устранения такой опасности всегда является, как пишет преподобной Нил, страх Божий.

* * *

Согласно преподобному Нилу, в любой одежде ткань для прочности подшита каймой и поэтому с каймы начинается. Так и началом премудрости духовного подвижника является страх Господень^[79]. Итак, этот страх Господень должно пришить к краю (то есть к началу) каждой добродетели. Ведь края ткани обычно легко рвутся. Так, словно неподшитая ткань, пропадают и все духовные усилия того человека, который из-за недостатка мудрости оказывается во власти тщеславия.

Духовный подвижник должен иметь страх Божий, чтобы унять неразумную страсть тщеславия, возникающую из-за его духовных достижений. Этот страх Божий может непрестанно учить добродетельного человека, что хотя он сам, своими стараниями, сшил одежду добродетели, однако именно Бог научил его и дал ему мудрость соткать ту ткань, из которой сшита одежда. И человек должен признать, что вся сила, необходимая для изготовления этой ткани, происходит от Того, Кто научил его ткацкому искусству, — от Бога, и сила эта ткачу не принадлежит.

* * *

Итак, уже само начало борьбы духовного подвижника за добродетель имеет решающее значение. Если изначально он не будет пребывать в бодрствовании и трезвении и у него не будет страха Божия, то уже самый край ткани добродетели будет поврежден и подвижник, начав кичиться, примет в себя семя тщеславия.

Правду сказать, подвижники неодинаково ощущают опасность тщеславия и гордости. Мы часто не замечаем, как легко наши благие намерения жить подлинной духовной жизнью приводят нас в ловушку эгоистических устремлений и мы становимся рабами гордости.

Поэтому-то далеко не все имеющие добрые побуждения и подлинно духовные, возможно, люди становятся Христа ради юродивыми. Ими становятся лишь некоторые подвижники, наделенные от Бога особыми дарованиями, исключительно бдительные и отличающиеся крайней степенью трезвения.

Такие подвижники до крайности духовно бдительны, чтобы не дать тщеславию незаметно завладеть собою. Ведь они знают из собственного духовного опыта, что «редкое и крайне трудное дело — понести величие добродетели, не превознесшись мыслию, не надмившись преуспеяниями, пребыв смиренным»^[80].

* * *

Посмотрим, как описывает сердцевину личностного опыта юродства преподобный Иоанн Лествичник: «Солнце изобильно освещает весь мир, и ничто не может скрыться от его лучей. Так и с тщеславием: оно с радостью набрасывается на всякую добродетель. Например: тщеславлюсь, когда пощусь; но когда ослабляю пост, чтобы скрыть от людей свое воздержание, опять тщеславлюсь, считая себя мудрым. Побеждаюсь тщеславием, одевшись в хорошие одежды; но и в худые одеваясь, также тщеславлюсь. Стану говорить — побеждаюсь тщеславием от того, что говорю что-то умное; замолчу — и опять им же побежден из-за помысла, что избежал тщеславия. Как ни брось сей троерожец^[81], все равно один шип будет торчать вверх»^[82].

* * *

Итак, сердцевиной личностного опыта Христа ради юродства является господствующий во внутреннем мире внимательного подвижника душевный и духовный конфликт.

С психологической точки зрения кажется, что такой подвижник загнан в экзистенциальный тупик. Куда бы он ни попытался пойти, чтобы избежать психодинамического господства тщеславия, он всегда оказывается в непреодолимом тупике тщеславия.

Совесть такого подвижника находится в этом духовном тупике, потому что, хотя подвизающийся в добродетели и старается изо всех сил избежать тщеславия, он снова и снова обнаруживает себя так или иначе виновным в этой страсти и плененным этим бесовским злом.

И на собственном опыте столкнувшись с невозможностью вырваться из щупальцев тщеславия, он на грани отчаяния восклицает: «Тяжек бес тщеславия, ибо и то, что ты делаешь, чтобы его избежать, это самое делается началом нового тщеславного помысла»^[83]. Таково безумное жало, уязвляющее подвижника.

* * *

Такова жестокая реальность духовной борьбы. Ты должен сражаться с тщеславием и гордостью, но лишь только ты их победишь, как находишь снова стоящими перед собой. Это показывает, что внимательного подвижника всегда преследуют демоны. «Три страшных шипа имеются у тщеславия. И в тот момент, когда его теснят со всех сторон, тщеславие всегда выставляет в ответ один из своих шипов»^[84]. Чем больше с ним воюешь, тем ему проще тебе угрожать. В то время когда ты его преследуешь, чувствуешь, что оно преследует тебя.

«Страсть тщеславия многообразна, очень тонка, чтобы различить ее движения, и очень трудно заметить ее намерения. Другие страсти, оскверняющие человека, явно показывают свое присутствие. Однако с этой страстью тщеславия трудно бороться, потому что трудно ее заметить и увидеть. Но в каждом деле и в каждом духовном усилии она всегда находится рядом»^[85].

* * *

Итак, возникает следующая проблема: как может исключительно внимательный, непрестанно трезвящийся и бодрствующий подвижник избежать этого жестокого бесовского преследования тщеславия?

* * *

Преподобный Максим Исповедник дает нам воистину богопросвещенный совет, который может помочь решить эту жгучую жизненную духовную проблему. Святой отец говорит, что, приобретая какую-нибудь добродетель, мы даем возможность бесам гнать нас, ведь им легко вовлечь нас в тщеславие и самомнение из-за нашего духовного достижения. Тогда нам, «дабы не впасть в высокомерие, следует отступить от такого поведения, кажущегося чрезвычайно строгим, бежать под покров иной добродетели, где еще нет тщеславия, и поступать так, пока не придет логос бесстрастия»^[86], когда уже никакой бес не сможет приблизиться к нам.

Нетщеславная добродетель!.. Какая добродетель может быть нетщеславной, совершенно лишенной тайных и сокрытых от нас самих чувств самодовольства и гордости из-за наших духовных достижений?

Ответ, как представляется, только один: Христа ради юродство.

* * *

Если переплетение добродетели и тщеславия видится неким узлом, который невозможно развязать, неким логическим и психологическим тупиком, то юродство, преодолевая каноны логики и освобождая от гнета общепринятых правил приличия (и связанных с этим душевных мук), открывает подвижнику путь для бегства от удушающей безвыходности этого переплетения.

* * *

Некий старец сказал: «Или убегай подальше от людей, или (если живешь в миру) постарайся обмануть мир и людей, притворяясь разными способами глупым и безумным, чтобы тебя не хвалили»^[87].

Этот совет говорит о двух путях бегства от отношений с людьми, когда эти отношения угрожают духовному преуспеянию подвижника и прежде всего его бодрствованию и трезвению.

Первый путь — это удаление из одного места в другое в физическом пространстве, уход в пустыню или в монашескую общину. Другой путь — это духовное и психологическое уклонение от отношений с людьми в социальном пространстве.

В последнем случае подвижник физически не удаляется из мира, не уходит в пустыню. Однако он уходит от тех человеческих связей, которые затрудняют его духовный подвиг трезвения, и далеко убегает от них по благодатной тропинке трезвенного безумия.

Юродивый провоцирует мир и людей своими выходками, вызывая насмешки над собой. Это действительно является своеобразным и удивительным бегством от человеческих связей. Но для чего он это делает?

* * *

Внимательный подвижник, который возлюбил нетщеславную добродетель, убегает от людей не потому, что их презирает или не любит, но потому, что подвизается закрыть вход тщеславию в свой душевный мир. Ведь оно легко и незаметно входит в душу вместе с похвалами и одобрением людей, воодушевленных добродетелями подвижника и любыми его духовными достижениями.

Таким образом, причина бегства подвижника от человеческих связей — это уклонение от похвалы, ибо «похвала от людей растлевает сердце»^[88]. Из-за нее подвижнику начинает угрожать опасность тщеславия и гордости.

Святой Игнатий Богоносец так исповедует свой страх похвалы: «Много разумею я о Боге, но смиряю себя, чтоб не погибнуть от тщеславия. В настоящее время еще более мне должно остерегаться и не внимать надмевающим меня, ибо, хваля меня, они наносят раны»^[89].

* * *

Этот страх перед похвалами заставляет подвижника скрывать свои, совершаемые Божественной благодатью, духовные достижения, пока он находится еще в странствии — на пути к Царству Небесному. Ведь на этом жизненном пути множество разбойников подстерегает подвижника, чтобы ограбить его и лишить сокровищ благодати Божией, его духовных дарований. Совет преподобного Нила вполне ясен: позаботься о том, чтобы утаивать от людей свои добродетели и духовные достижения, поскольку ты «идешь путем, где есть разбойники; поэтому ты скрывай, что имеешь, пока не придешь в град мира, в Царство Небесное, и там уже безопасно пользуйся своим добром»^[90].

* * *

Подвижник должен скрывать от человеческих глаз свои духовные дарования. А еще лучше, чтобы он и сам ничего не ведал о них. То есть он должен скрывать свои дарования даже от самого себя, направляя все свое трезвение и бодрствование на присущие ему, как человеку, слабости и неспособность к добру.

Такая духовная позиция защищает подвижника от разбойников, лукавых духов, которые все время караулят, когда в его жизни проявятся признаки гордости и тщеславия. Ведь они хотят, употребив всю свою бесовскую хитрость, украсть духовные сокровища подвижника, которыми любовь и милость Божия щедро его наделили.

Воистину, духовный опыт святых отцов показывает, что великим разорителем духовных трудов человека является диавол. От него особенно должен скрывать подвижник соделанные в Боге духовные достижения. Это удается сделать с помощью юродства, когда есть такая возможность. Юродство не только маска, которая скрывают реальный духовный образ подвижника, но и способ смирения и самоуничижения в глазах людей и бесов.

* * *

Когда люди из-за твоего поведения, кажущегося глупым и безумным, пренебрегают тобой, поносят и унижают тебя, презрительно забавляются смешными проявлениями твоего юродства или же ведут себя агрессивно из-за твоих странных, досадных для них, выходок, тогда ты спускаешься в глубину смирения, благодатного самоотвержения и самоуничижения. И это переживается как пребывание в убежище нетщеславной добродетели.

С другой стороны, эта нетщеславная добродетель совпадает с тем, что святыми отцами называется духовной нищетой. Возможно, что мера благодати у юродства ради Христа даже больше, чем у добродетели духовной нищеты. Благословение Господнего обетования «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное»^[91] очевидным образом относится к юродивому Христа ради как к нищему духом в высшей степени.

* * *

Но здесь, возможно, есть некое противоречие. Если кто-нибудь является нищим духом и по этой причине оказывается наследником Царства Божия, то это значит, что он уже богат духовными дарованиями, которые обеспечивают ему Царство Божие с неизреченными и вечными благами любви Божией. В таком случае, как можно назвать нищим духом христианина со столь богатым благодатным опытом?

* * *

Такой вопрос был задан преподобному Макарию Египетскому: «Как можно человеку быть нищим по духу, особенно если сам он чувствует, что переменился, преуспел и приобрел духовное ведение и разумение, чего прежде — то есть до начала осознанного духовного подвига — не имел?»

Преподобный ответил так: «Пока человек старается подвизаться и преуспевает в своей духовной жизни и становится обладателем богатого опыта благодати Божией, он не нищий духом. Он просто думает, по смирению, что он нищий духом. Однако, когда он достигнет здравомыслия и преуспеет в духовной жизни, тогда не сам он, но уже сама Божественная благодать учит его быть нищим по духу»

На просьбу своего собеседника дать более полное определение того, что именно значит выражение нищий духом, преподобный ответил: «Это тот, кто, будучи праведным избранником Божиим, сам при этом не считает себя таковым. Он думает, что он настолько грешный и никчемный человек, что ничего не знает о духовной жизни и не осознает своих духовных достижений, хотя и знает таинства благодати Божией и имеет духовные достижения, мистические созерцания и божественные восхождения. Человеку представляется очевидным, что его ум приходит в такое духовное^[92] состояние совершенно естественным образом, хотя это происходит, конечно же, по благодати. Поэтому-то, скажем, праотец наш Авраам, будучи Божиим избранником, называл себя землею и пеплом»^[93].

Итак, духовная нищета — это благодатное духовное состояние, при котором сосуществуют с одной и той же интенсивностью осознание личной греховности и несомненный опыт благодатной жизни, богатой плодами Святого Духа.

В таком состоянии людская похвала и одобрение уже не трогают и не убеждают тебя в какой бы то ни было твоей личной ценности, даже если ты очевидным образом сияешь благодатью. Ты свободен и неуязвим для стрел тщеславия и гордости и готов войти по благодати Божией в нетщеславное бесстрастие.

* * *

Все эти внешние и внутренние духовные особенности юродства во Христе, представленные здесь в самых общих чертах, можно увидеть и в жизни Тарсо, Христа ради юродивой.

На следующих страницах мы постараемся, насколько сможем, рассмотреть некоторые из этих особенностей ее духовной жизни, имея целью, главным образом, нашу собственную духовную пользу. Ведь Тарсо опасалась похвал и выражала явное недовольство, когда люди хвалили ее. И такое отношение к похвалам сохранило свою силу даже после преставления блаженной, удерживая тех, кто ее знал, от превозношения Тарсо и ее благодатной духовной жизни.

Пошел я к одному ветхому прекрасному и добродетельному старцу и сказал ему: «Пришел мне, отец, помысл пойти в воскресный день на церковную паперть, сесть там и рано утром есть, чтобы всякий входящий и выходящий, увидев меня, уничижил». На сие старец отвечал мне так: «Писано, что всякий, кто делает соблазн мирянам, не узрит света Царства Божия. А ты никому не известен в этой стороне, жития твоего не знают, будут же говорить, что иноки с утра едят, и таким образом у людей будут обо всем этом плохие помыслы. Особенно же те из новоначальных, которые имеют доверие к тебе и получают от тебя пользу, когда увидят, как ты себя ведешь, потерпят вред.

Древние отцы совершали такие юродивые поступки по причине многих сотворенных ими чудотворений и по причине оказываемой им чести и прославления их имени. И поступали так, чтобы подвергнуть себя бесчестию, скрыть славу жития своего и удалить от себя причины к гордыне.

А тебя что заставляет поступить подобным сему образом? Не знаешь разве, что всякому житию свой чин и свое время? Ты не имеешь такого высокого жития и такого имени, а живешь, как и прочие братья. Ты и себе не принесешь пользы, и другому повредишь. Притом такое действование полезно не всем, но одним совершенным и великим. Достигшим же только средины и новоначальным оно вредно.

Во всяком духовном деле есть свой порядок, и для всякого рода жизни есть известное время, чтобы была духовная польза».

Преподобный Исаак Сирин^[94]

Часть третья. Подвижнический облик блаженной Тарсо

Тарсо являла посредством юродства Христа ради подлинный облик подвижника, соответствующий святоотеческим образцам. Это можно назвать главной особенностью ее подвижнической жизни. Тарсо была настоящей святоотеческой подвижницей. Но среди многих диковинных особенностей блаженной особенно изумляло то, что она была богонаученной. Во всем, что касалось ее подвижнической жизни, она была наученной Самим Богом^[95].

При других условиях жизни Тарсо могла бы силами собственного ума изучать святоотеческие творения и расширять свои духовные познания. Полученное ею образование вполне позволяло это. Однако блаженная, как представляется, предпочла отдать всю себя просвещению от Святого Духа. И это означало, что и познания в боговедении она предпочла приобретать от Святого Духа, а не из книг. Тарсо была воистину научена Богом.

* * *

Тарсо с юности была нацелена на выход за пределы самой себя. Это и определило ее выбор подвижнического пути на всех уровнях обыденной и духовной жизни.

Говоря о выходе за пределы самой себя, мы имеем в виду выход за пределы человеческой перстной самости. Конечно, нам известны лишь немногие случаи из жизни Тарсо, позволяющие увидеть эту завладевшую ее сердцем идею. И совсем немногое мы знаем о юности Тарсо. Но эти случаи помогают понять выбор ее духовного пути.

Выход за пределы самой себя виден был уже в ее уходах из своего семейного круга в открытое всем ветрам пространство и время. Тарсо уходила вовне, не заботясь о месте и времени, в котором будет пребывать дальше, не думая, куда пойдет, и не беспокоясь о возможных опасных приключениях, которые там, в неизвестности, ее ждут. Тарсо интересовало только то, что она искала.

* * *

Самый яркий известный нам случай такого поиска Тарсо подлинной самой себя — это ее спокойная и невозмутимая прогулка под градом пуль во время уличных боев в Афинах.

В самом деле, кто она такая, эта женщина в белом, которая беззаботно гуляет, будучи на волосок от смерти, и ничего не боится?

Мы не можем знать всего того — духовного и человеческого, — что в то время происходило в душе Тарсо. Но то, что мы знаем о событиях ее юности, говорит о непобедимой решимости девушки померяться силами с самой смертью — ради смерти своей самости.

Так оно и было. Аскетическим подвигом Тарсо с самого начала ее духовной жизни была смерть. Впрочем, духовная жизнь вообще должна начинаться с умерщвления — мы имеем в виду умерщвление страха перед подвигом. Иначе никто не смог бы выйти в пустынное место, чтобы лицом к лицу сразиться не только с чудовищами своего внутреннего мира, но и с различными демонами снаружи. Тарсо не смогли поразить не только злонамеренные бесы, но и неразумные разбойники. Так как уже не она жила, но жил в ней Христос^[96], Он взял на Себя защиту Тарсо от видимых и невидимых врагов.

Ко всем этим опытам переживания смерти Тарсо была подготовлена мистическим научением от Господа, сказавшего: претерпевший же до конца спасется^[97]. И лишь она одна, как претерпевшая, знает, что значит это терпение до смерти, крайнее, совершенное терпение, превосходящее пределы человеческих возможностей.

* * *

Всё говорит о том, что старица Тарсо достигла такой меры. Она все отдала Христу, Который, зная ее великую жажду абсолюта, дал ей и особое дарование терпения, дал ей способность превзойти саму себя. Из рассказа одной благочестивой сестры становится понятно, каким было участие самой Тарсо в приобретении этой великой добродетели: «Однажды я была у нее в гостях вместе с двумя другими людьми. Когда мы сидели рядом с ней в ее маленькой келье, она начала петь своим тонким голоском какую-то песенку, в которой говорилось о человеке, пережившем много страданий. Она пела с душевной болью и горько плакала. Наше сердце разрывалось, ведь мы поняли, что все это про нее».

* * *

Одна монахиня жаловалась Тарсо, что никак не может преуспеть в духовной жизни, потому что Бог не дает ей освобождения от работ вне монастыря и она поэтому не может постоянно пребывать внутри обители. В ответ на нее обрушился целый поток сетований на трудности и обиды, которые Тарсо переносила от «батюшки» и от «владыки»: «Сердитый батюшка хватает меня за шкирку, и крутит меня, и колотит меня по шее, вот здесь, и вот здесь, и вот здесь. Вот тут у меня менингит, вот здесь — операция. Смотрите, что стало с моими руками, какие они теперь слабые. Двадцать лет! А на ноги посмотрите! Но я радистка и все свои проводки налажу».

Никого из тех, кто жаловался ей на свои страдания, на какие-нибудь неразрешимые проблемы, Тарсо не поучала, не давала им никаких советов и не утешала, прибегая к строгим доводам разума. Она только показывала, в каких условиях протекала жизнь у нее самой, и давала возможность взглянуть на эти проблемы на фоне своих собственных страданий и своей боли.

* * *

«Однажды мы заметили, как Тарсо вытащила из туфли покрытую болячками ногу. Через дырявый чулок был виден ноготь большого пальца, наполовину оторванный и весь в крови. Мы были столь наивны, что в следующий раз принесли с собой ножницы. “Так нельзя, — сказала она серьезно, — его нужно удалить по всем правилам и смазать йодом”.

Она поежилась так, словно у нее болело все тело. А может быть, ей было нужно, чтобы у нее все болело. Еще одно указание на суровые страдания от болезней и внешних условий жизни»^[98].

Тарсо научилась получать от боли духовную пользу. Она терпела боль не для того, чтобы просто мучиться. Очевидно, она по благодати открыла духовный, пробуждающий смысл боли. Блаженная терпела боль, чтобы непрестанно находиться в состоянии аскетического бодрствования. Может быть, больнее всего ей было, когда у нее ничего не болело. Она наверняка знала слова Писания: Всякий раз, когда впадете в различные искушения, сочтите это для себя великой радостью, братья мои, зная, что испытание вашей веры производит терпение. Но терпение пусть имеет совершенное действие, чтобы были вы совершенны и неповреждённы, без всякого недостатка^[99].

Школа боли — это самая плодотворная школа для человека Божия. Благодаря такому обучению он приближается к Крестному таинству боли. Страдает вместе с Тем, Кто пострадал за него.

* * *

«На наш вопрос, что необходимо нам для того, чтобы у нас была любовь, Тарсо ответила недвусмысленно: “Боль!” И вновь показала больной большой палец, весь в крови и грязи, с болтающимся содранным ногтем.

— Вам очень больно?

Она неопределенно покачала головой.

— Но вы терпите, — сказала я.

Она не согласилась:

— В душе я одиноко плачу.

И подумав, добавила:

— Не плачу, а мучаюсь».

Тарсо умела делиться с собеседником пользой от своей боли самым выгодным для него образом. Каждый раз неким особым поведением и логикой она показывала собеседнику то, что касалось лично его. Она знала, где у него болит. И показывала ему, где боль не нужна.

* * *

Вся ее жизнь, каждое ее мгновение были упражнением в терпении. Уже один ее маленький домик, который она сама построила из шлакоблоков, свидетельствовал о взятом на себя подвиге терпения, в котором она упражнялась всю жизнь ради любви Христовой. Тряпка вместо двери, отсутствие окна, неровный земляной пол и кровля из кусков жести, которые часто налетавший страшный ветер — «ветродуй!», как она с ужасом говорила, — разбрасывал по всей округе, и ее келья оставалась без крыши...

О высоком подвиге терпения Тарсо свидетельствовали и условия жизни внутри ее кельи и вокруг нее. Совсем рядом с этим примитивным жилищем, доставляющим одни мучения, находились, как мы уже говорили, монастырский загон для животных и мусорная свалка. Мусор и навоз создавали очень тяжелую атмосферу. Многие сестры говорили Тарсо: «Как ты можешь там жить, посреди такого зловония?» И она отвечала: «Ах, бедненькие мои, какие запахи ожидают вас в аду, если не покаетесь!»

«Летом, в жару, вонь была невыносимой, и вокруг летало много крупных мух, очень нам досаждавших, когда мы сидели на воздухе рядом с ее кельей. Одна сестра пожалела Тарсо, вынужденную месяцами переносить все это, и сказала ей, что нужно же что-то с этим делать. Однако та с великим спокойствием ответила:

“Не волнуйся, придет зима, и они улетят”. А ведь был еще только июль!^[100]»

Когда же по попущению Божию случилось искушение с пожаром, многие недоумевали, видя, как на раны Тарсо садились осы и жалили ее, а она не возмущалась и даже не менялась в лице.

* * *

Еще один пример ее великого терпения приводит одна сестра, которая ухаживала за Тарсо, когда та лежала в Гиппократовской больнице.

«Однажды вечером, перед отбоем, мы собрались уже пойти из холла в палату. Но лишь только мы подошли к двери палаты, Тарсо отказалась входить туда, потому что из-за двери доносился звук телевизора. Мы остались в коридоре, присев на скамейку. Видно было, что ей очень плохо, но она терпела изо всех сил. Прошло несколько часов, и я уже больше не могла смотреть на нее в таком состоянии. Думаю, я тогда вознегодовала в душе и попросила ее позволить мне зайти в палату и предложить выключить телевизор. Но она строго запретила мне это: “Нет, не нужно, ведь сестре нравится смотреть телевизор, с ним ей легче. Мы оставались в коридоре до полуночи. Когда же наконец наступила тишина, мы вошли в палату, она забралась на свою кровать и села, наклонившись вперед и вытянув израненные ноги. Я попросила ее прилечь на подушки, но она отказалась, ответив: “Сейчас мне лучше и ложиться мне нельзя”. И затем, сидя так, уснула. Около двух часов ночи она проснулась и, глядя вперед, очень энергично сказала: “Пришел злодей... Уходи отсюда! Чего тебе от меня надо? Какое тебе до меня дело, что ты сюда пришел?” И она начала осенять себя крестом и молиться, еще долго повторяя: “Господи Иисусе Христе, Боже мой, помилуй мя!” А затем молча сидела до утра».

* * *

Духовному человеку свойственно с помощью аскезы бороться с самим собой и реализовывать себя в самоизнурении и лишении себя самого необходимого. Дух Божий укреплял Тарсо в суровых условиях жизни. Главным образом — когда она добровольно принимала унижение своего личного достоинства. Ее называли сумасшедшей, безумной, грязной нищенкой. Ее презрительно сторонились даже «сестры»! Но в таких ситуациях и при таком обращении с ней людей Тарсо, безусловно, чувствовала в себе свободу Святого Духа, духовный покой крайнего смирения.

* * *

Конечно, у «культурного» человека всегда есть преувеличенное понятие о своей чести и своем достоинстве. Он может оказывать уважение другим, согласно устоявшимся нормам общепринятой вежливости, но более всего он заинтересован в том, чтобы уважалось и всеми признавалось его собственное достоинство. Ради защиты своей чести он всегда готов сражаться — правда, не всегда по-рыцарски.

Напротив, святоотеческий человек^[101] всегда готов решительно отвергнуть любую попытку чествования его персоны, ибо знает, что «начало почестей — человекоугодие, конец же их — гордость»^[102].

* * *

«Тарсо вообще не переносила почитания себя, признания, похвал. Во время нашей первой встречи она казалась раздосадованной:

— Вы приходите, а мне — вред. Зачем вы сюда приходите? У вас есть владыка, есть старица-игуменья, есть монастырь. Чего вам сюда приходить?

У одной гостьи Тарсо вырвался ответ на эти ее слова:

— Вы больше, чем игуменья.

Тарсо прямо подскочила от негодования. Стала осенять себя крестом и трижды прочитала Иисусову молитву. Она показывала нам путь смирения. Сразу после молитвы она успокоилась и перешла на другую тему».

Человеческому признанию, которое вредит духовному подвижнику, Тарсо предпочитала боль упражнения в добродетелях. «Да будет тебе честью боль и труд добродетелей, а бесчестьем — с охотой принятая похвала»^[103]. Это святоотеческое слово она усвоила, неоднократно на собственном опыте испытав ущерб от любой похвалы.

* * *

Основной задачей аскетического подвига Тарсо было истощение и нейтрализация всех душевных движений, требующих удовлетворения. То есть пожеланий не только грешных, но и по-человечески понятных, находящихся в естественных пределах того, что необходимо для поддержания телесного существования. Поэтому она без колебаний отвергала всякое законное материальное утешение для поддержания ослабленного строгим воздержанием тела, чтобы избежать душевредного удовольствия, угрожающего совести.

* * *

«Однажды мы разговаривали с Тарсо, и тут одна из монастырских сестер, приносившая ей еду из трапезной, принесла ей полную миску, сказав: “Смотри, Тарсо, я принесла тебе прекрасную сладкую свеклу, она тебе очень понравится!” Тарсо взяла миску и как бы по неловкости все рассыпала, так что прекрасная сладкая свекла оказалась на земле. Затем быстро наклонилась, собрала ее и положила себе на тарелку. Вывалянная в земле, эта свекла ей наверняка показалась слаще паче меда и сота^[104]».

Она знала, как переносить ущербность своей жизни и пить смирение, словно воду, очищающую от отвратительных помыслов самоуважения. Ведь все это происходило на глазах у гостя, пришедшего подивиться величию ее аскетических добродетелей. Она отказалась от совершенно понятного человеческого удовольствия, смиряя^[105] себя буквально до земли.

* * *

Но, несмотря на такое добровольное смирение до земли, Тарсо часто излучала некое духовное сияние. И это духовное сияние не имело никакой связи с тем, что видел посетитель своими телесными глазами. Перед теми гостями, которые любили Тарсо и в глубине души почитали ее, никак это внешне не проявляя, Тарсо иногда представала не такой, какой она казалась внешне, то есть не как запачканная одежда^[106], но как сияющая царица. Как бы она ни старалась это скрыть, иногда это становилось видимым.

* * *

Конечно, и сама Тарсо, и ее Подвигоположник прекрасно знали мотив всякого ее юродивого действия, каждого ее юродивого слова. Судя по тому, что мы знаем из житий других юродивых Христа ради, возложенное на них служение заключалось в том, чтобы посмеяться над миром, над устоявшимся порядком вещей и над мироправителем века сего, поскольку мир лежит во зле^[107] и следует за лукавым. Они, однако, хотели не соблазнить своим поведением души, за которые Христос умер^[108], но помочь им — конечно, так, чтобы это их намерение было незаметно. И в этом они строго соблюдали слова Господа: у тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая^[109]. Таким образом они не только не теряли смирения, но и преуспевали в нем, и видели, как, благодаря возрастанию смирения, углублялись их личные отношения с Тем, Кто смирил Себя даже до смерти^[110].

Итак, на самом деле мы просто не в силах понять, сколь доблестное сердце скрывалось в немощном теле этой маленькой женщины, которая совсем недавно, в наши дни, показала, что значит подлинное мужество. Показала, как бороться с устоявшимся порядком вещей, с миром, который внутри тебя. Ведь, по словам аввы Исаака Сирина, мир есть совокупность страстей^[111]. Показала, как бороться с невидимыми врагами, бороться изо всех своих сил, духовных и телесных, умирать и воскресать уже здесь и сейчас.

* * *

Одна монахиня, знакомая с Тарсо, рассказывает: «Когда мы пришли в первый раз, она начала говорить нам юродивые вещи, употребляя иногда и неподобающие слова, чтобы мы потеряли к ней почтение, которое у нас было. Юродивые так обычно и поступают. Так она принялась с нами разговаривать и в следующий наш приезд, но когда увидела, что мы не придали этому никакого значения, ничего подобного больше не говорила. Тогда я ее спросила:

— Тарсо, как нам возлюбить Христа?

Она начала осенять себя крестом и говорить, повторяя:

— Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Разве это не любовь? Разве это не любовь? Что тебе еще нужно, это ли не любовь?

Когда мы вернулись в наш монастырь, я принялась говорить Иисусову молитву устами. Было лето, и горло мое пересохло. Тогда у меня промелькнула мысль, не выпить ли мне немного компота. Но, с другой стороны, что это будет тогда за подвижничество?

Через пятнадцать дней мы снова приехали к Тарсо, и, как только она меня увидела, сразу сказала:

— Внимание и молитва! А как говорят в народе, слишком много “Господи, помилуй” и Богу надоедает — если человек не достигнет последней глубины смирения.

И добавила:

— А когда у тебя пересыхает в горле, можешь выпить немного компота».

* * *

Но и родственники Тарсо, когда-то считавшие ее больной, видя ее удивительный духовный рост и чувствуя благодать, исходящую от нее, приходили к ней, чтобы получить помощь и утешение. Племянница Тарсо рассказывает: «Ее внешний вид превосходил все границы смирения. Она хотела, чтобы и мы, ее родственники, испытали смирение на собственном опыте. Так, однажды, когда мы к ней пришли в гости, мы не нашли Тарсо в ее домике. Мы спросили, не знает ли кто-нибудь, куда она пошла, и одна монахиня сказала, что, может быть, мы ее найдем на берегу моря. Мы отправились к морю и нашли ее на берегу, в маленькой таверне. Она сидела за столом и ела жареную хамсу. На нас произвело большое впечатление то, что, с одной стороны, она пришла есть в таверну, где было много народу, ведь она жила столь подвижнически и была так бедно одета, что была похожа в черной одежде на самую нищую монахиню. С другой стороны, мы недоумевали, почему ее не прогнали, ведь ей было не место среди этих хорошо одетых людей. Однако ее не только не выгнали, но и когда она заплатила какие-то копейки за свою еду и я пошла к хозяйке таверны доплатить за нее, та не согласилась взять у меня деньги, потому что считала посещение Тарсо благословением для себя. Я поняла, что ее там знали, поскольку хозяйка сказала, что Тарсо заплатила ту же самую сумму, которую дала много лет назад при первом своем приходе туда. Но вершиной этой истории стало следующее. Когда Тарсо поднялась, чтобы уходить (а мы, вместе с ее сестрой и племянницами, сидели рядом), она во всеуслышание сказала: “Это моя сестра и мои племянницы”. Она это сделала, наверное, для того, чтобы ощутили смирение и мы. Ведь нам, хорошо одетым, в тот момент стало стыдно: мы подумали, что люди скажут, будто мы о ней, столь бедно одетой, совершенно не заботимся. Моя мать посылала ей ткань, чтобы она себе что-нибудь сшила, поскольку умела это делать. А Тарсо специально делала себе грубую и нелепую одежду, чтобы выглядеть нищенкой».

* * *

Больше всего ей нравилось, когда над ней насмехались. Но однажды она спросила сеструМарину:

— Почему сестры называют меня безумной?

Та, естественно, ответила:

— Потому что ты делаешь безумные вещи, говоришь грубости и тебя не понимают.

— И в чем же моя вина? Что мне делать?

— Разговаривай прилично и разумно.

Ответ Тарсо был полон глубокого смысла:

— Хм... Мне это невыгодно.

* * *

Когда у Тарсо зажили ожоги, племянницы забрали ее из больницы и привезли в ее смиренный дворец. Тарсо чувствовала себя перегруженной вниманием и почитанием, которое она встретила в больнице. Подойдя к своей каливе, она не вошла внутрь, но несколько дней оставалась снаружи под открытым небом, на сильном холоде. Зима тогда была очень суровой^[112]. Прошло немало времени, прежде чем она наконец вошла в свою каливу. Одна сестра спросила ее, почему она так поступила, и Тарсо ответила:

— Чтобы забыть, как хорошо было в больнице.

* * *

В другой раз одна знакомая спросила у Тарсо:

— Слушай, Тарсо, я с таким трудом к тебе сюда добираюсь, а ты только и делаешь, что совершенно непонятные вещи мне говоришь.

И та ответила:

— У кого есть ум, тот понимает, что я говорю.

* * *

Господин Д. Е., профессор университета, почитающий Тарсо как современную святую, так описывает свои встречи с ней и особенности ее речи: «Когда мы пришли к Тарсо в первый раз, пройдя через проем в проволочной ограде за монастырем, мы увидели ее сидящей перед своей кельей и медленно и благоговейно осеняющей себя крестным знамением. По ее сосредоточенному виду было понятно, что она молится. Мы подошли и спросили, где нам найти Тарсо. Она спросила нас: “Зачем вам нужна Тарсо?” Мы ответили, что хотим с ней поговорить. Тогда она сказала, что не знает, и мы ушли. Однако когда мы спросили у монахинь, то узнали, что это и была Тарсо. Мы вернулись к ней. Я не помню точно, что она сказала в тот раз. Она дала нам понять, что мы должны молиться, причем много молиться. Но этот совет она дала не прямо, а иносказательно. К такому приему она часто прибегала в своей речи, что было одной из свойственных ей необычных черт.

Говоря о духовных вещах, Тарсо вместо привычных слов употребляла другие слова или образы, стараясь скрыть от людей свою духовную жизнь. Например, она говорила: “Когда-то хлеб стоил двадцать тысяч, а сейчас он стоит пятьдесят тысяч!” Под хлебом она подразумевала благодать Божию, переливание в человека жизни Божией, то есть питание тем хлебом, благодаря которому человек живет. Скорей всего, Тарсо взяла этот образ из Евангелия, говорящего о хлебе жизни^[113]. Наверняка, смысл ее слов был именно таким, ибо однажды человека, который молился по дороге к ней, она встретила такими словами: “Ты идешь из пекарни?”

Тарсо усиленно подчеркивала, желая донести это до нас, что мы должны сами заниматься духовным деланием, особенно молитвой, платя немало «тысяч», которые требуются для этого. Ее огорчало, что молодые люди, то есть те, у которых было много сил и которые сами должны были научить ее этому делу, напротив, приходили за этим к ней. Она говорила: “Ты посмотри, какие парни приходят ко мне вместо того, чтобы все делать самим!” Глагол “делать” означал именно духовное делание. Так, в первый наш приход к ней, после продолжительной речи на этом иносказательном языке, увидев написанное на наших лицах непонимание, она, наконец, словно отчаявшись, сказала: “Неужели вы не понимаете? Я молилась всю эту ночь!” В другой раз, когда кто-то рядом с ней молился Богу о том, чтобы ему было дано то, чего он желал, Тарсо повернулась к нему и сказала:

“Ты что же, даром хотел? Чтобы купить хлеб, сейчас нужно пятьдесят тысяч”.

“Начинайте вечерком, около пяти, и продолжайте, сколько сможете”, — сказала она нам в тот раз. Тогда я впервые услышал от нее слова про “дом”: “Мы должны построить вокруг себя дом, закрыться внутри него и оставить только одну дырку вверху”. По всей видимости, она хотела сказать, что мы должны хранить ум от впечатлений наших чувств, а может быть, и от всех помыслов, и оставить только один канал связи со Христом.

Незнакомым людям, приходившим к ней, Тарсо задавала вопрос, умеют ли они делать железобетон, тем самым испытывая, знают ли они, как духовно строить дом своей души. Когда рядом находилось много людей, она разговаривала в свойственной ей особой манере, так что многие считали ее безумной. Однако у нее был свой код: пекарней она называла церковь, Начальником или Владыкой называла Христа, монастырь, в котором жила — тоже пекарней. Она говорила, что Начальник привел ее сюда и она родила триста детей, подразумевая, очевидно, монахинь, которые о ней заботились, которых она любила и о которых молилась. О тех, кто в аду, она говорила, что мы должны убрать каменные плиты, лежащие над ними, чтобы они увидели свет. Так она указывала на необходимость молитв об усопших, в чем, безусловно, подвизалась и сама».

* * *

Одна монахиня, знавшая ее, вспоминает: «Часто, когда мы приходили повидать Тарсо, она нам настойчиво говорила:

— Стройте, сестры мои, стройте дом. У меня есть многоэтажки, и вы стройте.

Я ей сказала:

— Тар со, как мне строить дом, если у меня нет денег?

И она мне ответила:

— У меня есть много денег в доме Владыки, у меня там — миллионы. Сходи туда и возьми, там их много».

* * *

Тарсо действительно была аристократкой духа. Она царствовала прежде всего над страстями и могла уже переносить боль, молиться и освящать себя, доставляя тем самым благо всем христианам. Ее внутреннее величие мог легко заметить любой, кто приближался к ней с открытой душой. Впечатление, которое она произвела, когда принимала нас после возвращения из больницы, сидя на лавке в своей келье, было таким же, как и у сестры К., которая так вспоминает о Тарсо: «Царица, сидящая на троне. Более царственная, чем любая царица, — такое величие!» Это царственное сияние аскетического образа Тарсо, светившее сквозь ее лохмотья, помогало осознать, что представление о достоинстве у мирского человека с его общественными добродетелями кардинально отличается от понимания достоинства святыми отцами.

Мирской человек очень беспокоится о собственном достоинстве. Даже самого простого человека волнует вопрос: «Ты меня уважаешь?» Оскорбленное чувство собственного достоинства толкает людей на всевозможные преступления. На алтарь «чести» приносится в жертву человеческая жизнь. Разумному человеку непостижимо, как можно не хотеть, чтобы тебя уважали, как можно не волноваться, если тобой пренебрегают или бесчестят тебя.

Этой логике «жить так, чтобы люди тебя уважали» святоотеческий человек противопоставляет свою радикальную и безумную для мирского ума логику. «Пей на всякий час поругание, как воду живую... как мед и молоко... Усердно пей поругание, как воду жизни, — от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством, очищающим от блудной похоти; ибо тогда глубокая чистота воссияет в душе твоей и свет Божии не оскудеет в сердце твоем»^[114].

* * *

Да, нам, мирским христианам, трудно постичь благодатную глубину таинства бесчестия, очищающее человеческую душу от терний гордости, блуда и бесстрашия перед судом Божиим, от которого зависит наше вечное будущее.

Напротив, мы, вроде бы добрые христиане, часто идем на подмену в своей душе: призвание от Бога жить по подобию Божию^[115] подменяется передаваемыми по наследству внутренними побуждениями искать и укреплять внешний образ самих себя согласно бесовскому наущению будете как боги^[116]. Кто же не хочет стать как бог уже здесь и сейчас?

Безусловно, такое для Тарсо было немыслимым делом и ядовитым искушением, из-за которого она иногда метала громы и молнии.

* * *

«Когда Тарсо лежала в больнице с ожогами ног, я посетила ее — не только из чувства долга, но и потому, что очень сильно любила ее. Глаза Тарсо, лежащей на больничной койке, почти всегда были закрыты, чтобы ее ничего не отвлекало от погружения в молитву. В какой-то момент ее соседка по палате, лежащая рядом, сказала мне:

— Эта бабушка очень забавная. Она мне сказала: “Ты уже выздоровела, тебе нужно отправляться домой, иначе ты потеряешь своего мужа”.

Очевидно, Тарсо получила некое извещение о муже своей соседки, но та говорила о словах Тарсо со смехом. Я очень тихо сказала этой женщине, что ей не следует недооценивать слова Тарсо, потому что она — не обычная старушка, но самая настоящая святая.

Тарсо, до этого спокойная, внезапно метнулась на кровати, как раненый зверь, обрушив на меня жгучие укоры:

— Отправляйся домой, к своему мужу и детям! Что ты явилась сюда беспокоить меня?!

Хотя я и хорошо знала Тарсо, но все же расстроилась, и мне пришлось быстро покинуть больницу.

Прошло некоторое время, прежде чем я приехала к ней в ее каливу. Увидев меня, она посетовала:

— Давно тебя не было.

Я ответила:

— Но я тебя не забывала и думала о тебе.

А Тарсо заметила:

— Вы думаете обо мне необдуманно!

Так она намекнула на мое поведение в больнице».

Для Тарсо было необдуманностью любое признание ее подвижнической добродетели. И не только необдуманностью, но и совершенно неприемлемым искушением, ибо оно духовно окрадывало ее, лишало духовных сокровищ смирения, которые она собирала для небесных хранилищ с таким подвижническим трудом, с таким пролитием крови. Часто она, протестуя, говорила:

— У меня было три чемодана со многими миллионами. А вы тут приходите и забираете их у меня. Зачем вы это делаете? Почему вы у меня их крадете? Мы что, вместе их заработали?

* * *

Конечно, наш неискушенный ум, непричастный благодатным сокровищам подвига Тарсо, не может представить, что именно она переживала в Божественном мраке таинства своего юродства.

Поэтому наша попытка хоть немного описать это таинство, конечно даже не надеясь передать его духовную глубину, — это не более чем детский рисунок, дающий лишь отдаленное представление о подвижнической фигуре блаженной Тарсо. Рисунок, помогающий нам понять, насколько мы далеки от истинной и подлинной духовной жизни.

В летние дни, когда невыносимо палило солнце, блаженный Андрей притворился пьяным и, придя в знойное место, остался там, на палящей жаре, лежа посреди улицы без пищи и питья. Тогда прохожие, спотыкавшиеся об него по наущению дьявола и приходившие в ярость, то били его палками, то пинали, проходя мимо, иные на бегу поносили его и топтали ногами, а другие, схватив за ногу, тащили его вниз. Когда же наступила ночь, он встал и пошел оттуда к преддверию церкви и всю ночь находился там, вознося Богу молитвы и просьбы^[117].

Часть четвертая. Духовный образ юродства блаженной Тарсо

В образе блаженной Тарсо можно увидеть два уровня духовной жизни: ее подвижничество, в котором она совершала умерщвление своей самости, и открытое благодатное общение с Царством Божиим, в котором она переживала свободу Святого Духа.

* * *

На многолетнем пути по крутым тропинкам своей пустыннической жизни Тарсо непрестанно стремилась к внутреннему душевному очищению от всего приземленного в человеческой природе. Она знала, как и все предшествовавшие ей по пути святости, что Христос может поселиться в человеческой душе только тогда, когда та очистится от всего, что в ней исказили бесы и что не дает воцариться в этой душе Христу.

В своих подвижнических усилиях Тарсо ставила перед собой две цели. Одной из них было умерщвление ветхого человека, который появился из-за адамова преступления заповеди Божией в раю. Этот человек греха должен быть преображен в нового человека, созданного и возрожденного в праведности и святости истины^[118], в мужа совершенного, в меру возраста полноты Христовой^[119].

Другая цель Тарсо состояла в том, чтобы перестать замечать свой духовный рост и забыть, сколь прекрасен сделался ее внутренний человек, исполненный благодати небесных добродетелей, которыми она непрестанно украшалась, шествуя по своему подвижническому пустынническому пути. На всем протяжении этого пути духовный взгляд Тарсо никогда не задерживался на этих добродетелях и благодатных дарованиях, чтобы порадоваться их приобретению.

* * *

Тарсо всегда была верна основному правилу евангельской жизни и спасения во Христе Иисусе: кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее^[120].

Юродство Тарсо и стало такой «потерей» собственной жизни. Именно с этого она начала свою духовную борьбу. Ее духовное шествие по пути юродства было благодатным способом похоронить свое человеческое земное существование в некоем святом безумии. И это полностью согласуется с евангельской логикой: потерять свою жизнь, чтобы непрестанно открывать для себя истинную жизнь во Христе.

Как часто мы, христиане, не понимаем того, что Тарсо поняла в самом начале своего духовного пути: чтобы спасти себя во Христе, необходимо отвергнуть себя и похоронить себя в смерти Христовой.

Замечание Господа никто не может служить двум господам^[121] обретает здесь свой глубочайший смысл. Невозможно, чтобы наш внутренний человек^[122], возрожденный и обновленный во Христе, шествовал по пути спасения рука об руку с ветхим человеком греха. Этот второй наш внутренний человек должен умереть, чтобы воскрес первый. Или, скорее, необходимо постоянно умерщвлять второго, чтобы непрестанно воскресал первый.

Выбрав логику безумия, Тарсо похоронила ветхого человека греха в юродивой жизни. Так она освободилась от господства падшего «разумного» человека. С тех пор под покровом юродства она советовалась только со своим новым человеком^[123] — человеком, причастным благодати.

* * *

Этот диалог Тарсо с причастным благодати внутренним человеком, со своей обновленной во Христе самостью, развивался отныне в апостольском духе. Апостол Павел, делясь собственным опытом умерщвления своей самости, говорил, как он осуществляет в своей жизни слова Господа о том, что необходимо потерять свою душу, чтобы спасти ее.

Мы, апостолы, пишет апостол Павел к коринфянам, всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы, живые, непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей^[124].

* * *

Как говорит апостол Павел, мертвость Господа Иисуса открывается в теле и тленной плоти как новая жизнь, жизнь Иисусова. Это значит, что сияние новой жизни во Христе Иисусе, которая затеплилась в душе подвижника, озаряет и его внешний облик, и вообще всё его тело и душу.

Эти слова апостола Павла, какая бы духовная глубина ни заключалась в них, говорят о том, что эта новая жизнь всегда заметна и во внешнем человеке. Но Тарсо желала сокрыть эту заметность своим юродством. И похоже, у нее это получилось вполне убедительно.

Не только малосведущие, но и сознательные христиане зачастую не могли поверить, что эта, как им казалось, грязная и плохо одетая старуха была настоящей подвижницей во Святом Духе. Однако подлинность евангельской подвижнической жизни Тарсо была явной для тех, кто ее любил и имел духовные качества, позволяющие, невзирая на ее лохмотья, видеть в ней «сидящую на троне царицу, более царственную, чем любая царица».

* * *

Однажды Тарсо беседовала со святогорским монахом, который спросил ее:

— Какой путь привел тебя сюда, на это место юродства?

И Тарсо ответила:

— Да какой там путь, друг ты мой? Работа. Я была в миру и умирала. А потом — работа, работа... И как же ты думаешь, брат мой, я пришла сюда? По пути, который проложили божественные отцы. Я умерла для мира, отдала свою жизнь Христу, и с тех пор — работа, работа...

* * *

Слова «работа, работа» имели, конечно, скрытый смысл. Они означали постоянное умерщвление ветхого человека. Это достигалось такими поступками и переживаниями^[125], которые уничтожали все то греховное, что угрожало вернуть Тарсо к «дружеским» связям с ветхой самостью, к страстям ветхого человека. Из опыта битвы со своей самостью Тарсо знала, что, как говорят святые отцы, «страсти легко возвращаются»^[126] и что «лукавая душевная страсть никогда не стареет»^[127], если ее не умертвить навсегда.

* * *

В образе жизни, который избрала Тарсо, осуществлялись слова Господа, сказанные преподобному Силуану Афонскому: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся»^[128].

Святой Силуан, исполняя эту заповедь Господа, осознал необходимость непрестанно молиться об умерших, пребывающих в аду. В его душе при этом загорелся огонь любви к усопшим^[129].

И Тарсо с самых юных лет, в течение всей своей жизни, любила усопших, мучающихся в аду, и живо беспокоилась о них, не скрывая этого.

«Часто Тарсо нам говорила, сильно напрягая свой слабый голос:

— Дыра, сестры мои! Пробейте дыру, сестры! Там, внизу — души, много душ, отсюда до туда внизу (и она показывала в сторону моря). Множество! Самые разные, отовсюду, в самых глубинах ада. Им плохо, и мы должны им помочь. Люди всякого рода: депутаты, пастухи, сапожники, торговцы. Это не шутки, их души просят глоток воздуха, просят покоя.

Так она побуждала нас молиться о душах усопших».

Многие гости слышали от нее такой призыв:

— Вот здесь, внизу, копайте землю, здесь души, которые кричат. Выньте эти большие камни. Копайте здесь, дайте им больше места, этим душам тяжело! Они пропадут, если мы их не вытащим... Хотя бы одну дырочку им открыть, чтобы они смогли дышать... Ты мне поможешь, сестричка?

Любовь Тарсо к усопшим и беспокойство из-за их мучений в аду связывали ее со страной умерших и давали возможность вместе с ними переживать адские мучения. Она держала, как и преподобный Силуан, свой ум в царстве ада, стараясь увидеть там и саму себя. Тем самым умерщвление своей самости происходило на двух уровнях: в стране мертвых и в стране живых, то есть в жизни юродивой Христа ради — ведь сюда ее привез катафалк.

* * *

Отношение Тарсо к усопшим было подлинным, во Святом Духе, сошествием во ад. Для нее это были не просто эмоции. Это сошествие было подражанием сошествию во ад Христа, только искупительное значение его было иным. Христос проповедует в аду Евангелие спасения. Тарсо же проповедует живым «благую весть ради усопших», любовь к усопшим как непрестанную память смертную.

* * *

Что имела в виду блаженная Тарсо, призывая: «Вот здесь, внизу, копайте землю, здесь души, которые кричат. Выньте эти большие камни. Копайте здесь, дайте им больше места, этим душам тяжело! Они пропадут, если мы их не вытащим»? За этим ее призывом можно ясно разглядеть искупительное сошествие Христа в личный ад каждой христианской души, взывающей о спасении из-под тяжелого камня смертоносного греха. Именно так описывает это схождение преподобный Макарий Египетский. «Когда слышишь, что Христос, сошедши во ад, избавил содержавшиеся там души, — не почитай сего далеким от того, что совершается ныне. Представляй же, что сердце — гроб, что там погребены и помыслы, и ум, объятые тяжелою тьмою. Посему Господь приходит к душам, вопиющим к Нему во аде, то есть приходит во глубину сердца, и там, повелевая смерти, говорит: “Отпусти заключенные души, взыскавшие Меня, Который может избавить их”. Потом, отвалив лежащий в душе тяжелый камень, отверзает гроб, воскрешает подлинно мертвую душу, освобождает заключенную в лишенной всякого света темнице»^[130].

* * *

Когда однажды кто-то из гостей перечислял ей множество своих скорбей, Тарсо посчитала полезным сравнить их со своими:

— Тебя убивали двадцать семь раз? Тебя клали во гроб? Делали с тобой это и много чего еще?

Она, конечно, хотела показать гостю, что наибольшее испытание в жизни — это каждый день умерщвлять своего ветхого человека, чтобы обрести подлинного самого себя.

Один из отцов рассказывал нам о некоей знатной особе из сенаторского рода. Она отправилась на поклонение святым местам. Прибыв в Кесарию, она предпочла здесь остаться и проводить жизнь в уединении.

— Дай мне девицу, — стала просить она епископа, — чтобы она воспитывала меня для иноческой жизни и научила страху Божию.

Избрав одну смиренную девицу, епископ приставил ее к сенаторше. Спустя немного времени при встрече епископ спросил:

— Ну, что девица, приставленная к тебе?

— Она прекрасного поведения, — отвечала знатная женщина, — только совершенно бесполезна для души моей, потому что предоставляет мне действовать по произволу. Она очень скромна, а мне нужно, чтобы бранили меня и не позволяли мне исполнять мои прихоти.

Тогда епископ, избрав другую, крутого нрава, приставил ее. Та то и дело говорила сенаторше: «дура богатая», или бранила ее другими подобными словами. Вскоре епископ опять спросил:

— Какова девица?

— Вот эта воистину приносит пользу душе моей. Таким-то образом она стяжала великую кротость^[131].

Часть пятая. Особые благодатные дарования блаженной Тарсо

Глава первая. Видение райского сада Царства Божия

Тарсо не придавала особого значения тому, что видели ее телесные глаза. Поэтому она переживала не только смерть. Умерщвление своей самости, совершавшееся благодаря юродству, не загоняло ее в унылую горечь и не парализовывало болью из-за смертоносной тленности человеческой жизни. Таких вещей будет опасаться только тот, кто никогда не вкушал разнообразные благодатные состояния, знакомые святоотеческому человеку.

Учение нашей Церкви о спасении говорит нам не только о Кресте и смерти. Церковь учит и о воскресении, и о неизреченных духовных состояниях благодатной жизни. Одна из важных истин этого учения состоит в том, что крестное мученичество — единственная тропинка, которая ведет к воскресению.

Крест, как радикальный образ жизни, сам по себе не значит ничего. Или, скорее, Крест дает нам осознать только реальность невыносимого проклятия нашей жизни. Но когда он — ключ от рая в руках или на плечах Христа, тогда Крест — это всё. Тогда он становится переживаемой на опыте воскресающей жизнью во веки веков.

* * *

Безусловно, духовная жизнь Тарсо была смертовоскресной или, точнее, крестовоскресной, как это называется на святоотеческом языке. Это значит, что Бог дал ей благодатное дарование с божественной ясностью видеть не только то, что происходит в аду, но и небесные явления и состояния.

Таким образом, Тарсо, благодаря благодатному прозрению, преодолевала границы материального мира, дебелую завесу телесных чувств и достигала своим богопросвещенным умом высоты райских садов.

Она видела сады горнего Иерусалима, ее дух гулял посреди небесных рощ искупительного цветения благодати Божией и среди садов, преисполненных духовными плодами освященной человеческой жизни.

* * *

Нередко Тарсо, иногда словно обращаясь сама к себе, а иногда прямо обращаясь к своему собеседнику, произносила:

— Там, там наверху, есть фрукты, овощи, зелень, сады.

Среди этих садов у нее был и свой огородик, свои «овощи, арбузы и огурцы», которые, однако, как она время от времени жаловалась, у нее «воровали». Так блаженная намекала на похвалу.

* * *

Однажды к ней пришли убитые горем родители. У них было два сына, и один из них недавно погиб в автомобильной катастрофе. Человек, который привел их к Тарсо, хотел, чтобы они услышали слова утешения, способные умерить их боль. Он сказал блаженной, что у них есть один ребенок, Константин. Тарсо сразу поспешила поправить его:

— У них есть еще и Панайотис (так звали погибшего сына), я его вижу рядом с замком, посреди сада, где растет латук и дыни.

Родители были потрясены, услышав имя своего ребенка и были утешены тем, что в ином мире он жив.

Когда эти люди пришли к ней снова, Тарсо им сказала:

— Я вижу Панайотиса, он мой муж!

Словами «он мой муж» Тарсо хотела показать, что с их сыном ее связывает тесное духовное родство. Скорее всего, благодаря дару прозорливости ей была известна удивительная история этого молодого человека. Почти ничего не зная о церковной жизни, он очень рано проявил особую любовь к святому Иоанну Предтече. Всякий раз, проезжая на своей машине мимо соседней церковки, посвященной святому Иоанну Предтече, он останавливался, входил в нее, зажигал свечку перед его иконой и молился святому, а друзья в это время ждали его в машине. Панайотис погиб в автокатастрофе 29 августа, в день Усекновения святой главы Честного Предтечи. Он уже достиг той зрелости, которая позволяла ему переселиться в небесные сады.

* * *

Нечто подобное произошло и в 1974 году, когда погиб в автокатастрофе ее племянник Яннис. Его сестра так рассказывает об этом: «Через несколько дней после этого мы пришли с моей матерью и сестрой к Тарсо. Как только она нас увидела, прежде чем мы успели ей что-нибудь сказать, она произнесла слова, полные покоя, любви и уверенности:

— Я видела Янниса, его пронесли здесь закутанного в белую плащаницу.

Прошли годы, и в 1987 году из-за несчастья с ожогами мне, по благословению Божию, довелось длительное время провести рядом с Тарсо. Тогда, выбрав удобный момент, я спросила ее:

— Где сейчас Яннис?

Ее лицо озарилось радостью, и она живо мне ответила, словно видя его издалека:

— Он очень высоко, одет в белый хитон, его кормит батюшка...^[132]

И она назвала имя, которое я не смогла запомнить, наверное, из-за того, что сильно растрогалась».

* * *

Одна девушка сбежала из коммуны анархистов и вернулась ко Христу. Однажды она приехала к блаженной. Тарсо, отойдя с ней в сторонку, очень деликатно и с большой любовью показала ей, по своей прозорливости, все ее душевные раны. Такое исследование души потрясло девушку и привело ее в большое сокрушение. А затем Тарсо передала ей благословение великомученика Георгия Победоносца, прочитав тропарь святого, который в тот момент, как сказала Тарсо, прошел мимо каливки.

* * *

Когда произошла страшная авария в Чернобыле, многие опасались катастрофических последствий и для Греции. Некоторые гости Тарсо поделились с ней своим беспокойством о ближайшем будущем. Она, однако, успокоила их свойственным ей образом:

— Ух ты! Вот, тысячи врачей в воздухе в своих белых халатах! Не бойтесь, они оберегают нашу жизнь, очищают воздух!

Было понятно, что она говорит об ангелах.

* * *

Одному молодому человеку, которого Тарсо увидела в первый раз, она сказала:

— Ты достиг уже спасения, но тебя вернули назад, не дали тебе ключей от Царства.

Действительно, когда ему было два с половиной года, он заболел и его в тяжелом состоянии срочно доставили в больницу. Вечером университетский профессор-педиатр известил родителей, что их ребенок до утра не доживет.

Тогда мать препоручила свое чадо Пресвятой Богородице. Своими непрестанными молитвами она повлияла на течение болезни, так что в итоге, после тщательного и подробного обследования, был поставлен другой диагноз.

Получается, что Тарсо своим прозрением тайн Царства Божия подтвердила правоту профессора, в то же время удостоверяя чудотворное исцеление этого ребенка. А вместе с тем она говорила и о потерянном «шансе» сразу достичь Царства Небесного^[133].

* * *

Тарсо могла видеть духовными очами тайны Царства Божия, могла созерцать их своим освященным умом. Эта благодатная способность вместе с аскетическим умерщвлением своей самости приносила ей двоякий основополагающий духовный опыт — смерти и воскресения. Она переживала одновременно свою смерть и свое воскресение, благодаря дарованной ей Святым Духом свободе прозревать тайны Царства Божия. Благодаря этому двоякому благодатному опыту Тарсо обретала свойственное святым отцам высокое духовное состояние. Отец Софроний описывает такой опыт в книге о своем духовном отце, святом Силуане: «Странна и непонятна духовная жизнь христианского подвижника; мы видим в ней сплетение поражающих противоположностей: демонические нападения, богооставленность, мрак смерти и муки ада, с одной стороны, и богоявление и свет безначального бытия — с другой»^[134].

* * *

Тарсо, проходя через этот жизненный и благодатный опыт, каждый день умирала, чтобы каждый день жить во Христе. Путь юродства Христа ради был средством умерщвления ее ветхого человека и в то же время воскресением ее жизни во Христе Иисусе.

Настоятель Киновии спросил авву Пимена:

— Как приобрести мне страх Божий?

— Как нам приобрести страх Божий, — отвечал авва Пимен, — когда у нас чрево, как сосуд, наполненный сыром, и как бочка с солеными припасами?^[135]

Глава вторая. Благодатный дар прозорливости

Наряду с другими благодатными дарованиями Бог дал Тарсо дар прозорливости, благодаря чему она могла видеть происходящие сейчас или в будущем события, которые ум плотского человека не мог увидеть и наблюдать.

Тарсо созерцала и преисподний мир — ад, и мир небесный — Царство Божие. Как и всякий обладающий этим дарованием Святого Духа человек Божий, она видела вещественное творение, сердца и души человеческие, а вместе с тем — и вещи небесные. Для Тарсо, благодаря дару прозорливости, мир Божий — вещественный и духовный — был единым целым.

* * *

После того как Тарсо получила извещение свыше о своем скором преставлении, она часто говорила, иногда — понятными словами, иногда — по-юродивому, что уйдет в небесные сады, в Царство Божие.

После извещения Тарсо о ее скором «переводе на другое место» одна монахиня из другого монастыря, не в Кератее, передала ей просьбу своей игуменьи, чтобы блаженная молилась о ее сестрах, когда уйдет.

Тарсо спросила:

— Куда я уйду?

— В иной мир.

Тогда Тарсо, как отрезав, ответила:

— Мир — один.

Она нахмурилась и добавила:

— Глупости говоришь! И придет же такое в голову! С ума можно сойти, что говорят! Какая чушь! А игуменья твоя — воровка. Она меня не знает и никогда меня не видела. И при этом — убивает. Отняла у меня весь мой труд и ничего не оставила. Забрала у меня всю мою парадную гвардейскую одежду.

Очевидно, просьба игуменьи не понравилась Тарсо, так как в ней выражалось почитание в ее адрес, и блаженная сочла, что таким образом ее «миллионы» расхищаются.

* * *

Дух Божий наставлял Тарсо. А Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа^[136].

Было видно, что Тарсо по своему дару прозорливости живет и движется в свободе славы детей Божиих^[137]. Весь мир, мир Божий, существует в этой свободе. И поэтому для нее не существовал отдельно наш земной мир и отдельно — мир иной, небесный. Тот, кто Господень, принадлежит Господу, наставляемый Духом Божиим. И он ломает и преодолевает установленные ограниченным человеческим умом пределы бытия. Так и Тарсо. Живая в Господе, она жила там, где был Господь. А Господь пребывает везде, всё и во всём Христос^[138].

* * *

Однажды две девушки приехали в монастырь и попросили, чтобы их отвели к Тарсо. Им ответили, что уже вечер и отвести их туда не могут. Тогда они попросили немного хлеба в дорогу. Им дали один хлебушек и сказали:

— Это было для Тарсо, мы его не отнесли из-за дождя, возьмите вы.

По дороге они съели половину хлеба, а другую половину выбросили из окна машины. Когда же они через несколько дней приехали к Тарсо, она им сказала:

— Мало того что вы забрали мой хлеб, так вы его еще и на дорогу выбросили.

* * *

Когда Тарсо лежала в больнице, произошел такой случай. Лечащие врачи решили, что ее ожоги зажили, и ей объявили о выписке. Но она запротестовала:

— Нет, я из больницы никуда не пойду!

Об этом сообщили профессору, и во время обхода он сказал ей то же самое: Тарсо должна выписаться из больницы, потому что выздоровела.

— Что ты говоришь, доктор? Я никуда не пойду, здесь хорошо! И сестрички за мной ухаживают, и твои парни-врачи. Я останусь здесь еще на двадцать дней. Только ты меня еще не осмотрел.

— Хорошо, я тебя сейчас осмотрю и ты пойдешь домой, если все в порядке.

— Нет-нет, не пойду.

Профессор, осмотрев ее, обнаружил, что полностью ее ожоги еще не зажили. Он признал, что лучше ей еще полежать, сколько понадобится. И оказалось, что ей пришлось остаться в больнице еще на двадцать дней, как она и сказала.

* * *

Одна монахиня рассказывает: «Я почитала Тарсо как святую. Однажды я молилась по четкам так: Раба Божия Тарсо, помоги мне!” В то время случилось некоторым друзьям нашего монастыря посетить Тарсо, и она им сказала:

— У вас там одна монахиня с Крита (а ей никто не говорил, откуда я родом) все время меня бьет. Чего ей от меня нужно? Разве она не знает, какая я слабая?

И она показала свои худые, каку скелета, руки.

— Чего она от меня хочет? Что я могу ей дать?

В другой раз, когда мы собирались к Тарсо, игуменья нам сказала:

— Не относитесь к ней, как к гадалке. Поезжайте, чтобы услышать от нее что-нибудь полезное для души.

Как только мы добрались до Тарсо, она нам сказала:

— Вы что, за гадалку меня принимаете?»

* * *

«Мы вместе с женой часто бывали у Тарсо. Обычно мы ей что-нибудь приносили — фрукты, сахар, кофе и тому подобное. Однажды мы приехали к ней, привезя с собой кофе и сахар. Но Тарсо ни за что не хотела это брать, несмотря на наши настойчивые просьбы. Она была неумолима, сказав:

— У меня нет благословения!

Эти слова привели нас в недоумение. Мы задумались: кто же это ей не дает благословения? Уехали мы от нее немного огорченные, нам было любопытно: что это за благословение, из-за которого она не взяла наш подарок?

На обратной дороге, обсуждая поведение Тарсо, мы увидели старичка, который пас десяток овец. Без долгих разговоров мы отдали кофе и сахар этому человеку. Как только он взял их в руки, нам стало понятным поведение Тарсо. Невозможно описать ту радость, с которой этот человек принял подарок, и те благодарности, в которых он перед нами рассыпался. Нам стало ясно, что Тарсо, по своей прозорливости, увидела его тяжелое положение, узнала о его нужде. Отказавшись от нашего подарка, она перенаправила его этому старику».

* * *

«Однажды, когда мы приехали к Тарсо с двумя нашими сыновьями, она сказала одному из них:

— Ты — сын архитектора.

Это замечание мы тогда не смогли себе объяснить. Теперь, после его успехов в богословских науках, нам понятно, что она говорила о его будущих занятиях богословием, которое является “зодчеством Святого Духа”, как писал об этом преподобный Максим Исповедник^[139]. А другому она сказала:

— Ты — сын Владыки.

Наверное, она предвидела, что он посвятит себя служению Церкви. А нам она выразительно сказала:

— Этот сын ваш — не ваш сын. Он пономарь, держащий свечу».

* * *

«Однажды, после нашей беседы у ее каливы, Тарсо нас немного проводила. Когда она возвращалась к себе, мы, провожая ее взглядом, сказали себе: жаль, что у нас нет фотоаппарата, а то бы мы ее сфотографировали. В следующий наш приезд она нам сказала:

— Они хотят меня фотографировать... Что вы делать будете с этой фотографией? Разве у вас нет Матушки Божией?»

* * *

Один святогорский иеромонах, который много раз бывал у Тарсо, рассказывает: «Она меня видела в первый раз и ничего обо мне не знала — ни кто я, ни откуда. Мы были одни. Присели под открытым небом возле ее кельи. Стояла зима, февраль. Было очень холодно. Она меня посадила на солнышке, а сама села в тени и смотрела в землю. Мне очень захотелось узнать побольше об ее жизни. Когда я об этом подумал, она подняла на меня глаза и посмотрела так пристально, что мне пришлось отвести взгляд. Не знаю, как это случилось, я не могу передать это словами, но я почувствовал себя иначе, очень свободно. Я был в беспредельном, очень широком пространстве, и в моем уме, словно на киноленте, кадр за кадром, прошла жизнь этой женщины. Я увидел, как она всю жизнь подвизается зимой и летом, в холод и зной, под дождями и ветрами, всегда бодрствуя, терпя телесные злострадания, без каких-либо благ, без храма, богослужения, пения и, главное, без поддержки сподвижников, без общения с ними. Я сравнивал со всем этим свою собственную жизнь и говорил себе: “Увы мне! Что делает она ради любви Божией и что делаю я?” Тут она прервала молчание и сказала:

— Дитя мое, зачем ты так думаешь? Я живу так, а ты иначе. Ты делаешь, что можешь. Ты священник.

И она принялась подробно описывать мой непростой труд и условия моей повседневной жизни, закончив так:

— Но при этом ты находишься под покровом Пресвятой Богородицы, у тебя есть братья и ты пребываешь в безопасности. А мне, несчастной, когда удаляется Бог, куда прислониться? Люди то смеются надо мной, то почитают, и тогда мне грозит потерять все, что у меня есть.

Я увидел и почувствовал, как ей не хватает человека рядом и братского общения во Святом Духе. Размышляя об этом, я почувствовал, как моя душа соприкасается с душой этой блаженной жены. В первый раз я так ясно видел свою душу, хотя и не могу описать это словами. Это было ощущение некоего пространства, совершенно духовного, невещественного, в котором присутствовала только она. И она спросила, как имеющая власть:

— Почему у тебя не в порядке эти две вещи?

И она показала мне в этом ясном пространстве две тени. И со властью сказала, возвышая руки к небу:

— Архангелы Божии, приидите и отымите эти препоны, дабы непреткновенно приходила благодать Божия в эту душу.

Может быть, этими препятствиями были мои частые огорчения из-за пустяков, отчего мною овладевала печаль. Я увидел и почувствовал, как эти две тени удаляются. С тех пор я пребываю в большей душевной свободе. Я поблагодарил ее за любовь, которую она мне оказала, и попросил ее молиться обо мне и о моих братьях.

В другой раз я посетил ее с одним своим знакомым, отцом семейства, который у меня исповедовался. Его родительский дом был на улице Бенаки, а напротив жил его дядя, известный в Афинах колдун. Он учил моего знакомого, когда тот был еще маленький, хиромантии. Все это было двадцать лет назад, и я об этом ничего не знал. Я знал только то, что ему пришлось много пострадать, чтобы избавиться от этой хиромантии.

По дороге к Тарсо мы купили бананы. Когда мы пришли, я немного поговорил с ней наедине и попросил поговорить и с моим спутником. Я позвал его, и, как только он подошел, Тарсо, сидевшая до этого спокойно, вскочила, словно пес, заметивший опасность и приготовившийся лаять.

— Благослови! — сказал ей мой приятель и продолжил. — Батюшка сказал купить тебе бананов.

И он протянул ей бананы.

— Где ты это взял? На улице Бенаки? — спросила она.

— Нет, — ответил мой приятель, — на Бенаки был мой родительский дом.

— А, твой родительский дом... А напротив был дом, где варили зелья, и там жила большая змея, целый змей! Какие яды он готовил! Скольких людей отравил! Ох, и ты немного яда принял?

— Слушай, старица, — вмешался я, — зачем тебе теперь ворошить прошлое и вспоминать о змеях? Дай лучше благословение моему другу!

Но Тарсо продолжала говорить моему знакомому:

— Эх... Ты только от этого батюшки ожидаешь получить все? Пошевели и сам немного руками!

Тарсо воздела руки, немного помолилась и успокоилась, ничего больше не говоря. Я же был потрясен тем, что блаженная старица знала все. Но при этом как деликатно она открывала все то, что знала, скрывшись за маской юродства!»

* * *

Один известный духовник, университетский профессор, отец Е. Р., к которому Тарсо многих посылала на исповедь, сообщил нам некоторые сведения о блаженной. О своих впечатлениях от встреч с ней он кратко рассказал так: «О великой подвижнице Тарсо я могу сейчас сказать только немногое. Еще живы многие из тех, о которых она наедине сказала мне много такого, что не должно быть открыто. Пусть люди следуют по своему пути, не ведая предвидения Божия, чтобы потом Его ни в чем не обвинять.

На меня произвели особое впечатление широта ее духа и удивительная прозорливость. Я понял, что передо мной великая святая, когда она, увидев меня в первый раз, поспешила взять у меня благословение, поцеловав мою руку, и сказала:

— Братик мой, ты пьешь кофе как лекарство от скорбей, из-за которых болит твоя голова.

В то время я сильно переживал из-за смерти своего племянника в автокатастрофе и меня мучила сильная мигрень. Поэтому, стараясь справиться с ней, я вместе с обезболивающими таблетками пил много кофе».

* * *

Монахини из монастыря Кератеи с большим благоговением вспоминают: «Однажды в монастырь пришла молодая девушка, врач. В студенческие годы она вела несколько рассеянную жизнь, но теперь хотела стать монахиней. Когда мы пришли с ней к Тарсо, та начала при всех рассказывать о событиях ее жизни. Мы деликатно отошли в сторону. А позже девушка, растроганная до слез, рассказала нам, что Тарсо открыла ей всю ее жизнь.

Другая девушка, чуть постарше, какое-то время жила в монастыре как послушница. При этом ей было очень нелегко оказывать послушание. Однажды игуменья собрала нас и наставляла о послушании и о других вещах в духовной жизни, а после этого мы отправились к Тарсо. И Тарсо стала нам давать те же советы, причем теми же словами, что и матушка в монастыре.

В первые годы жизни Тарсо в монастыре, когда у нее не было еще своей каливки, по ночам она сидела на ступеньках гостиницы и так спала. Тогда за гостиницу отвечала матушка Е., ставшая потом игуменьей. Ныне она уже почила. Одна из послушниц, которая подметала двор вокруг гостиницы, имела такой помысл: “Вгостинице есть свободные комнаты, почему же сестра Е. не даст Тарсо одну из них, чтобы та могла поспать? Разве ей не жаль Тарсо, которая ночует под открытым небом?” Этот помысл беспокоил ее долгое время. И вдруг она услышала слова Тарсо:

— Сестра Е. делает свою работу очень хорошо. А ты пришла сюда не для того, чтобы наблюдать, что делают другие, но для того, чтобы исполнять свое послушание и говорить непрестанно “Господи Иисусе Христе, помилуй мя!”»

* * *

Другая монахиня рассказывает: «Однажды я собирала инжир и решила пойти к Тарсо, чтобы угостить ее. У меня был один серьезный недостаток, о котором знал только духовник: я часто дарила разные вещи нашим гостям, но, видя людскую неблагодарность, каждый раз жалела о том, что я им отдала. Итак, я пришла в каливку Тарсо, взяв для нее три ягоды инжира в благословение.

Но она отказалась их брать. Однако, поскольку я настаивала на своем, она мне сказала:

— Зачем ты мне это даешь? Ведь ты не успеваешь что-нибудь подарить, как тут же жалеешь об этом.

Эти слова очень глубоко запали мне в душу, и я испытала сильное потрясение».

* * *

«Однажды я пришла проведать Тарсо, — рассказывает сестра Марина. — Я села рядом с ней у ее каливки. Была хорошая тихая погода. Посреди разговора она мне сказала:

— Сядь-ка с этой стороны, чтобы тебя не задела буря.

Я не обратила внимания на эти слова. Немного погодя она снова сказала:

— Пересядь сюда, а то тебя накроет ветром.

Тогда я ей ответила:

— Что за глупости ты говоришь? Ведь я тебя просила — говори нормально!

Она мне ответила:

— Я говорю нормально, только ты не слушаешься.

Вскоре подул легкий ветерок. Тарсо сидела задумчивая. Внезапно налетел шквал, поднял какую-то старую дощатую дверь, валявшуюся рядом, и швырнул мне прямо в лоб, разбив его до крови. Тарсо закричала:

— Ай-ай-ай, Матерь Божия! Ох, непослушная, говорила же я тебе — садись сюда! Что мне теперь с тобой делать? Пресвятая Богородица, помоги нам!

Она сразу постаралась мне помочь, схватила какую- то грязную тряпку и перевязала мне голову. В таком виде я дошла до монастыря, где обо мне уже позаботились сестры. И все у меня зажило без всякого заражения.

В другой раз подхожу я к ее келье и вижу издалека, как она лежит на солнце обнаженная, прямо на земле. У нее была тяжелая простуда, и так она лечила ее. Это был совершенный скелет, кожа да кости, и немного седых волос. “Боже мой! — подумала я, — точно Мария Египетская!” Я кашлянула, чтобы она меня заметила, и услышала от нее: “Подходи, подходи, я не Мария Египетская, оставь эти глупости”».

* * *

Другая монахиня, родом из другой страны, рассказывает: «В то время я задирала нос, постоянно прекословила игуменье и очень легко гневалась из- за пустяков. Однажды, во время всенощного бдения, проходя через придел нашей большой церкви и будучи в состоянии обычного тогда для меня помрачения, я увидела в углу Тарсо, сидящую на полу. Я всегда буду помнить взгляд ее голубых глаз, светящихся во тьме, она словно заглянула мне в самую душу. Когда я проходила рядом с ней, она сказала по-английски: “Как ты поживаешь? Я — хорошо”. Хотя мне и показалось все это очень странным, но я сразу поняла: это было именно то, что нужно в моем состоянии. Тарсо очень хорошо видела, что происходит в моей душе. И я не знаю как, но ее слова помогли мне и привели меня в себя».

* * *

Еще одна монахиня рассказывает: «В то время Тарсо была больна и лежала в монастырской больнице. Во время одного всенощного бдения ко мне подошла сестра Е. и сказала:

— Пойдем со мной.

— Куда мы пойдем? — спросила я.

— Идем, я сейчас все тебе скажу — ответила она.

Я только два месяца назад надела подрясник.

— Мы пойдем к Тарсо, — сказала по дороге сестра.

Мы пришли в ее больничную келью. Тарсо, как всегда, не лежала, а сидела на кровати, прислонившись спиной к стене и свесив ноги. Мы ее поприветствовали, но она нам не ответила. Я села рядом с ней, а сестра села на скамеечку у ее ног. Я тихонько погладила ее руку, но она не шелохнулась и промолчала. Сестра ей сказала:

— Я привела к тебе новую сестру, благослови ее, чтобы она положила прочное основание.

Тогда Тарсо посмотрела на меня и сказала:

— Пусть идет к своей маме.

Сестра улыбнулась:

— Она послушница, благослови ее.

А Тарсо снова:

— Пусть идет к своей маме.

— Зачем? — спросила сестра.

— Она знает, — ответила Тарсо.

Я растерянно молчала, потому что действительно, как только надела подрясник, я стала сильно тосковать по матери. Мне хотелось вернуться к ней, но я об этом никому не говорила.

Когда мы уходили от Тарсо, сестра меня спросила:

— Что это такое она говорила?

— Она сказала правду, — ответила я. — Как она сказала, так и есть.

Через день-другой у меня неожиданно совершенно пропало желание вернуться к матери и я о ней больше уже не скучала».

* * *

Один брат, который некоторое время был послушником на Святой Горе, рассказывает: «Мое благочестивое стремление к монашеской жизни не угасало во мне и после ухода с Афона. Все эти годы меня снедала неопределенность: куда мне податься? Является ли монашеская жизнь моим настоящим предназначением? К сожалению, у меня не находилось отваги еще раз начать битву. В тот период я был в большом замешательстве, я как будто ждал, что кто-нибудь примет решение за меня. И я просил, чтобы какой-нибудь луч света просветил мой помраченный помысл.

Когда я добрался до каливы Тарсо, там уже были две женщины и блаженная все время разговаривала с ними. Казалось, что в ее речи не было никакого смысла. Ее слова спокойно журчали, словно ручеек, как вдруг она повернулась ко мне и тем же тоном, словно продолжая свою предыдущую речь, сказала:

— Ты снял свою фустанеллу^[140], которую должна была бы носить я... А ведь ты гвардейский офицер!

И после этого она снова заговорила непонятно для меня. Однако то, что она хотела донести до меня, я услышал и стоял, онемевший, под устремленными на меня взглядами этих двух женщин. А когда мы чуть позже собрались уходить, она нам сказала:

— В прошлый раз, когда вы приходили, вы у меня забрали пятьсот тысяч, однако и у каждого из вас взяли по пятьдесят тысяч и орден...»

* * *

Однажды к Тарсо приехали ее добрые знакомые и предложили сесть к ним в машину, чтобы совершить небольшую прогулку. По сути, они хотели, чтобы она тем самым благословила их машину. Обычно Тарсо всегда принимала такие приглашения. Но в этот раз они от нее услышали:

— Зачем мне ехать? Чтобы смотреть на похороны?

Никто не понял, почему она это сказала. На обратном пути, когда их автомобиль подъехал к центральному шоссе Кератеи, им пришлось остановиться, чтобы пропустить многочисленную погребальную процессию. Тогда они поняли, о чем говорила Тарсо.

* * *

Одна женщина рассказывает: «Я посетила Тарсо вместе со своей подругой, чтобы та могла посоветоваться с ней об одной своей семейной проблеме. Мы присели, и моя подруга, плача, попросила Тарсо о молитвах, потому что ее супруг из-за каких-то финансовых проблем сидел в тюрьме и у него не было необходимых денег, чтобы оттуда выйти^[141]. После этого она начала говорить и о других вещах, но Тарсо, словно ничего не слыша, повернулась к ней и сказала:

— В твоей спальне, у тебя в сундуке, есть золотые лиры. Возьми, сколько нужно, и вызволи своего мужа из тюрьмы, дорогая моя.

После такого разоблачения моя подруга устыдилась и попросила прощения».

* * *

Вот еще рассказ одной из сестер.

«Однажды я пошла к Тарсо вместе со своей подругой. С трудом мы пробирались по тропинке через лес за монастырем, прежде чем нашли дыру в проволочной ограде, через которую обычно проходили на поле, где жила Тарсо. Моя подруга, как она мне позже рассказала, видя все это, думала про себя: “Здесь может жить только сумасшедший! А если она сумасшедшая, почему ее не отправляют в дурдом?”

Когда же мы пришли к Тарсо, моя подруга была шокирована ее видом и с большим трудом заставила себя сказать: “Здравствуйте”. Тарсо пригласила нас присесть возле ее домика, в своей гостиной под открытым небом. Она смотрела на мою подругу и рассказывала ей обо всех ее трудностях, пережитых с детства. Я, конечно, ничего не понимала. В какой-то момент я протянула руку и сжала в своей ладони правую ручку Тарсо. Подруга, увидев это, попыталась взять ее левую руку. Но моя дорогая Тарсо изящным движением высвободила ее и спрятала за спиной, сказав:

— Чего тебе надо? Ты же думала, когда вы шли по тропинке, почему эту сумасшедшую держат здесь и не отправляют в дурдом.

Тогда моя подруга сильно устыдилась, смущенно засмеялась и попросила прощения.

Чуть позже Тарсо посмотрела на гору и закричала, словно кого-то там увидела:

— Полихроний! Полихроний!

Конечно, там на горе никого не было. Затем, глядя на мою подругу и показывая на меня, она сказала:

— Не у тебя, а у нее есть сродник Полихроний, не знаю — свекор или кум.

Я поняла, что она имела в виду. Под одеждой, так что никто не видел, я носила на груди крестик с частицей мощей святого Полихрония. Это священномученик и один из отцов Первого Вселенского собора. Его память празднуется 7 октября, как раз в день моего рождения. С тех пор, когда я к ней приходила, она нежным голосом звала Полихрония:

— Полихроний, приходи сюда и лентяйку эту больше не присылай ко мне. Есть она хочет, а работать не хочет.

Тарсо говорила о духовной пище и о том, что я недостаточно усердна в духовной жизни.

А преставилась моя милая Тарсо именно 7 октября. Это произошло в 1989 году».

* * *

«Тарсо с большой любовью заботилась о страдающих людях. Особенно это касалось детей. Однажды, когда мы вдвоем были рядом с ее кельей, она посмотрела на гору напротив и позвала: “Евангел, Евангел!” Я не поняла, что все это значило, и решила, что это меня не касается. Но с тех пор это повторялось каждый раз, когда я приходила к ней. Наконец, меня осенило и я подумала, что, может быть, это имеет какое-то отношение ко мне. Поэтому я ее спросила:

— Кого ты зовешь?

— Одного ребенка, — ответила она.

Чтобы понять, не идет ли речь об одном моем родственнике, маленьком ребенке, которого звали именно так, я ее снова спросила:

— Сколько ему лет?

— Чуть больше трех.

Тогда я, конечно, поняла, что речь идет о нем, поскольку несколько дней назад ему исполнилось три года. А Тарсо продолжила:

— Это мой ребеночек, он подвижник. Все мои ребятки — подвижники, не такие, как другие.

Действительно, этот мальчик, как позднее оказалось, страдал аутизмом. Тогда же, поскольку он был еще мал, мы этого не заметили. Мы его вскоре привезли к Тарсо, и он, довольный, играл с пластмассовой машинкой рядом с блаженной, которая молча за ним наблюдала.

— Таких деток, как Евангел, у меня много, — сказала она мне и назвала их число. Это она нередко мне говорила, когда я к ней приходила».

* * *

Один молодой человек стал монахом в двадцать три года, после армии. Вскоре он впал в нерадение и начал думать, что рано постригся в монахи, что ответственность за это несет его старец-игумен, что было бы, наверное, лучше ему остаться в миру и стать женатым священником и т. п. Как-то случилось ему посетить Тарсо. Лишь только она его увидела, сразу спросила:

— Отец, ты женат? У тебя есть жена и дети?

— Нет, — ответил он, — я монах.

— А, ты монах, — сказала она. — Мы здесь, в Арсакии^[142], молодых, когда им стукнет двадцать, выдаем замуж. И тогда всю ответственность за это несут они.

А затем продолжила свою иносказательную речь:

— Давай, помоги мне поднять эти плиты. Ведь под ними — души, которые стенают. Нужно поработать, нужно потрудиться.

Этим иносказанием Тарсо намекала и на то, что этому монаху необходимо снять со своей души тяжелый камень нерадения.

* * *

Тарсо часто прибегала к игре слов. Одна женщина работала в министерстве регионального планирования и окружающей среды. Она сильно переживала из-за своей работы и как-то раз попросила помощи у Тарсо. Та спросила ее, где она работает. Женщина ответила, а блаженная прибавила от себя:

— А, ты работаешь в этом министерстве беспорядка^[143]...

Действительно, в то время в министерстве царил полный хаос из-за смены министра.

* * *

«Однажды вечером Тарсо внезапно очень расстроилась и сказала нам: “Только что случилась большая беда на дороге, перевернулся автобус, и осколки стекла поранили пассажиров”. Мы были просто потрясены, когда, вернувшись домой, увидели это по телевизору в новостях».

* * *

Все эти случаи, в которых так чудесно проявился дар прозорливости блаженной, свидетельствуют о том, что за суровый аскетический подвиг Бог наделил Тарсо изобилием благодати. Наверняка, были и многие другие подобные случаи, о которых мы не знаем, потому что их свидетели ничего не рассказали. Но самым значительным плодом прозорливости Тарсо была особая духовная помощь, которую она оказывала людям, приходившим к ней.

Об авве Аммоне сказывали следующее: пришли к нему какие-то люди, чтобы он рассудил их тяжбу. Старец притворился дураком. И вот одна женщина, бывшая с ними, сказала своим спутникам: «Старец этот безумен». Старец, услышав эти слова, подозвал ее к себе и сказал: «Сколько употребил я трудов в пустынях, чтоб приобрести это безумие и тем самым оградить себя от гордости! И что же, только из-за того, что ты пришла сюда, я должен потерять все плоды своих трудов?»^[144]

Глава третья. Дар исцеления болезней

Ублаженной Тарсо был также и дар исцеления.

Но и этот дар она старалась скрыть от всех, а прежде всего от тех, кого она исцеляла. Бот почему Тарсо ответила на просьбу одной своей родственницы помолиться о ее выздоровлении такими словами:

— Каждый пусть сам молится о себе.

Наверняка Тарсо молилась об исцелении своей родственницы, но таким ответом она искусно это скрыла.

* * *

Конечно, главным средством, которым Тарсо исцеляла больных, всегда была молитва. У нее было великое дерзновение к Богу и большая любовь к страждущим. Поэтому она без колебаний умоляла Господа об их исцелении, конечно, прежде всего ради славы Божией. Но, чтобы сокрыть свои благодатные дарования, Тарсо держалась своей линии и не оставляла юродства, чтобы люди или бесы не воровали ее «миллионы», расточая ей похвалы и восторги.

Поэтому-то, хотя Тарсо своей благодатной способностью исцелять помогла очень многим людям, большинство таких случаев остались неизвестными.

* * *

Нередко бывало, что Тарсо приходила на помощь незнакомым людям, которые находились в трудных обстоятельствах. Так, она явилась во сне одной парализованной девушке, много лет прикованной к постели, назвала свое имя, рассказала, где ее можно найти, и пригласила к себе. Родственники девушки привезли ее к Тарсо. После встречи с блаженной она исцелилась и смогла нормально ходить. Позднее, когда у этой девушки возникла одна серьезная проблема, Тарсо второй раз явилась ей во сне и сказала:

— Ты ведь знаешь, где я живу. Почему не приходишь?

* * *

О другом чудесном случае рассказала знакомая Тарсо: «Одна женщина, жившая на Пелопоннесе, в Аргосе, долго страдала от неизлечимой болезни. Она объездила много стран, но нигде ей не смогли помочь. Находясь на грани отчаяния, она просила Бога о помощи. Однажды ночью ей приснился такой сон. Некая странно одетая женщина стояла у источника и сказала ей:

— Приезжай в Кератею, к Живоносному Источнику, выпей из святого источника воды и выздоровеешь.

С того дня женщина стала всех расспрашивать о Кератее, но никто не знал, где это.

Прошло некоторое время, прежде чем кто-то в Аргосе сказал ей, что Кератея находится неподалеку от Афин. Тогда эта женщина поехала в Афины, разыскала Кератею и стала там спрашивать о храме Живоносного Источника, но никто об этом ничего не знал. Наконец, ей встретился человек, знавший о монастыре и о том, что там есть такой храм. Он рассказал, как туда добраться. Найдя монастырь, женщина встретила там монахиню, которой и рассказала о своем сне. Именно эта сестра потом сообщила мне об этом случае. А тогда монахиня сказала женщине:

— У нас есть большой храм в честь Живоносного Источника, рядом с ним есть святой источник. Я тебя отведу туда, чтобы ты выпила воды из него и омылась ею.

Подходя к источнику, еще издалека они увидели стоящую возле него Тарсо. Как только женщина ее заметила, сразу ее узнала и сказала монахине:

— Это та женщина, которая явилась мне во сне.

Но Тарсо сразу направилась к себе, на свое поле, и поговорить с ней не удалось. Как рассказала мне монахиня, больная выпила воды из святого источника, омылась в нем и полностью исцелилась от своей болезни».

* * *

Одна из тех сестер, которые заботились о Тарсо в больнице, рассказывает: «Когда Тарсо лечилась в Гиппократовской больнице, в ее палате лежала девушка с Хиоса с тяжелыми ожогами всего тела, полученными во время лесного пожара. Предполагалось, что лежать в больнице ей придется по меньшей мере три месяца. Через несколько дней, увидев, как люди почитают блаженную, и узнав Тарсо поближе, девушка стала просить помолиться о ней. Я слышала, как Тарсо с безразличным видом ответила:

— Кто ты мне такая, чтобы я о тебе молилась? Ты разве мне родственница?

Но на следующий день эта больная девушка рассказала нам, что, когда ночью они остались вдвоем в палате, Тарсо подошла к ней и сказала:

— Сестричка моя, я все свои силы отдала тебе. Ты поедешь домой через несколько дней, а я еще здесь побуду.

Действительно, состояние девушки на глазах улучшалось и вскоре она выписалась вполне здоровой.

Такое быстрое выздоровление вызвало недоумение у врачей, и они собрали консилиум. Успех в лечении они объяснили тем, что девушку кормили большим количеством яиц. Но, конечно, причиной этого была не яичная диета, ведь так кормят всех ожоговых больных. Помогли молитвы Тарсо, услышанные Богом. И сама девушка, поправившись, сказала блаженной, что будет отныне ходить в церковь, куда раньше никогда не ходила. Ведь она поняла, что исцелилась по молитвам Тарсо».

* * *

Одна женщина, навещавшая Тарсо в больнице, рассказывала такую историю. Когда ей было десять лет, она сильно страдала от астмы, и врачи сказали родителям, что надежд на улучшение нет. Услышав о Тарсо, родители привезли к ней свою дочь и на несколько дней оставили у блаженной. Тарсо помогала ей делать уроки, занимаясь с ней даже французским языком. Хотя условия жизни у Тарсо были суровыми, родители решили так поступить, надеясь, что это пойдет на пользу ребенку. И действительно, девочка ушла от Тарсо здоровой.

* * *

Один ревностный почитатель Тарсо, часто бывавший у нее, поделился с нами многими замечательными историями о блаженной. Рассказал он и том, как Тарсо исцелила его от хронической болезни, причем это произошло уже после преставления старицы.

«Однажды после ночной прогулки я лег спать, в голове теснились разные мысли и картины. Во сне я оказался на большом плато, которое пересекала тропинка, ведущая на некий холм. У подножия этого холма стояла Тарсо. Я побежал туда как сумасшедший, чувствуя такое счастье, что сердце мое просто таяло от любви к ней. Когда я приблизился настолько, что мог уже дотронуться до нее, она вытянула правую руку и сделала отстраняющий жест ладонью, сказав при этом:

— Не приближайся ко мне, пока не исправишься.

Потрясенный, я отскочил назад и съежился. Тогда произошло нечто неожиданное. Она заботливо подошла ко мне и крестообразно на всего меня подула, как священник дует на младенца во время таинства Святого Крещения. Затем она подула на мой правый локоть, из-за хронического воспаления которого я все время страдал, и правой рукой осенила меня крестом. С тех пор рука у меня никогда не болела».

* * *

Своей молитвой Тарсо оказала помощь очень многим людям — одним явно, другим тайно. И таких людей гораздо больше, чем нам известно. Одна женщина как-то раз назвала ее бабулей. Блаженная с некоторой строгостью ответила:

— Бабуля? Я — сестра милосердия и помогаю всем людям.

Но что значат эти слова? Согласно авве Исааку Сирину, «милостивое сердце — это горение сердца о всякой твари»^[145]. Все известные нам сведения о жизни блаженной Тарсо говорят о том, что ее сердце пламенело огнем Божественной любви. Поэтому у нее и было дерзновение так говорить о себе.

Глава четвертая. Чудесные события в жизни Тарсо

После того как Тарсо начала свой суровый аскетический подвиг, в ее жизни произошли многие чудесные события. Некоторые из них, по благоволению Божию, стали известны людям. Может быть, так случилось для того, чтобы пробудить нас от глубокого сна лености, открыть нам внутреннюю жизнь и делание Тарсо и вообще показать, какие плоды приносит всецелое предание себя — всей своей души, всей крепости, всего сердца и всего разумения — в руки Божии.

* * *

Одна монахиня рассказала о нескольких чудесных случаях.

«Той зимой было очень холодно. Тогда у Тарсо не было никакого жилья и она всю ночь проводила под открытым небом. Как-то утром, когда только рассвело, мы увидели, что все вокруг покрыто снегом. Я сразу вспомнила о Тарсо и подумала, что найду ее без чувств от холода. Я схватила спирт, чтобы ее растереть, и побежала к ней. Я искала ее везде, но нигде не могла найти. Сбегала на маслобойню, но там дверь была закрыта на замок. Я очень разволновалась и продолжала поиски. Вдруг я заметила Тарсо сидящей под каким-то кустом. Подхожу к ней и что же вижу? На метр вокруг куста не только не было снега, но и земля была совершенно сухая. И Тарсо сидела там как ни в чем не бывало».

* * *

«Однажды, когда Тарсо была еще молодой, произошел такой случай. Она шла за пределами монастыря недалеко от моря. Какой-то мужчина с недобрыми намерениями погнался за ней. Тогда Тарсо побежала изо всех сил, а он побежал за ней вслед. Но только приблизился и захотел схватить, как увидел, что блаженная далеко и убегает от него по воздуху, не касаясь земли, облаченная в невыразимо-прекрасное одеяние. Он потерял дар речи. Ему казалось, что его сердце остановится от того, что он видит. Этот мужчина сам поведал одной сестре в монастыре об этом случае. С тех пор он верил, что Тарсо — необыкновенный человек, и очень ее почитал».

* * *

«Вот еще подобный случай. Некий житель Кератеи, считая Тарсо больной на голову, замыслил с дурной целью прийти ночью в ее каливку на поле. Он обдумывал это много дней. Наконец решил, что завтра вечером это сделает. Однако, когда лег спать, увидел во сне каливку Тарсо, а в ней — и ее саму, одетую в белый хитон. Тарсо молилась, поднявшись на метр над землей, и ее окружал небесный свет. Тогда он услышал некий голос, сказавший ему: “Если тронешь Мою рабу, то умрешь”. Он в ужасе проснулся и раскаялся в своих замыслах. На следующий день этот мужчина пошел в монастырь и рассказал обо всем одной монахине, а та поделилась со мной. С тех пор он очень почитал Тарсо и, когда встречал ее, всегда опускал глаза, не осмеливаясь посмотреть на нее».

* * *

Однажды две монахини вышли из монастыря по какому-то делу. Им пришлось задержаться, и, когда они вернулись, все ворота уже закрыли. Было очень поздно, и, чтобы не беспокоить сестер, они не стали стучать в ворота. Прошли в монастырский палисадник, собираясь посидеть там и подождать, когда проснется привратница и им откроет. По дороге они увидели вдали некую тень — прямо напротив главных монастырских врат. Они подумали, что это бесы. У них побежали мурашки по коже, их прошиб холодный пот. Но, подойдя ближе, они увидели, что это молящийся человек. Подойдя еще ближе, разглядели Тарсо, с воздетыми руками, приподнявшуюся над землей и обращенную к надвратной иконе Пресвятой Богородицы «Ширшая Небес». Но едва Тарсо заметила монахинь, сразу исчезла, как молния. Монахини были потрясены и не могли понять, как и куда она делась.

* * *

Иеродиакон Π. Н. был знаком с Тарсо и слышал о ней много удивительного, но сомневался в ее святости и пытался объяснить особенности ее жизни с медицинской точки зрения. Однажды, сидя за рулем своего автомобиля и проезжая мимо горы, рядом с которой жила блаженная, он вдалеке увидел ее. Иеродиакон захотел встретиться с ней и увеличил скорость. Расстояние между ними было не очень большим, но ему нужно было проехать поворот, из-за чего Тарсо на несколько секунд скрылась с его глаз. Когда же он доехал до места, где только что видел Тарсо, ее там уже не было. Она исчезла, и это было нечто сверхъестественное. Не было никакой возможности куда-нибудь скрыться или убежать. Справа над дорогой нависал крутой склон горы, а слева уходила вниз глубокая пропасть. Иеродиакон счел этот случай чудом, которое произошло именно для его вразумления, потому что он не верил в святость Тарсо.

* * *

Как уже говорилось, Тарсо наведывалась к одному священнику в Кератее. Но иногда она появлялась в этом городке и с какими-то другими, неведомыми нам целями. Многие задавались вопросом: как она добиралась туда? На чем она, грязная и странно одетая, приезжала в Кератею, на каком транспорте? Какой водитель пустил бы ее в таком виде в свою машину?

Представляется, что Тарсо иногда перемещалась в какое-нибудь место, не выходя из своей кельи. Случай, который произошел с одним молодым человеком из Коропи, подтверждает эту способность Тарсо.

Как-то раз он ехал на своей машине в сторону Креста в Святой Параскеве^[146]. На остановке он увидел незнакомую симпатичную старушку и решил ее подвезти. У них завязалась беседа на духовные темы, и она настоятельно посоветовала ему сходить на исповедь. То же самое говорила ему и его мать, но на ее совет он не обращал никакого внимания, чем сильно ее огорчал. Когда старушка попросила остановить машину, она уже успела убедить юношу поисповедоваться. Этот молодой человек так сильно изменился после их беседы, что и на исповедь сходил, и мать свою привел к Тарсо. Тогда-то он с изумлением узнал в блаженной ту старушку, которую подвозил.

* * *

Одна родственница Тарсо рассказывает: «В 1972 году мы ездили на остров Миконос. Высадившись на пристани, мы увидели монахиню, сидевшую возле своих вещей и терпеливо чего-то ожидавшую. Мы спросили, не нужно ли ей в верхнюю часть острова, куда направлялись мы. Оказалось, что надо, и она пошла с нами. По дороге выяснилось, что она из Кератейского монастыря. Я сказала, что там, в этом монастыре, приютили мою больную тетю по имени Тарсо. Тогда монахиня ответила:

— Это вы больны, а та, о ком вы говорите, — святая. Некоторые монахини видят, как она иногда парит над землей».

* * *

На соседней горе, чуть выше того места, где жила Тарсо, подвизался монах. Он свидетельствует, что в молодости блаженная в течение четырех-пяти лет жила под открытым небом. По ночам, вся съежившись, она немного спала, сидя на большом камне или на террасе около монастыря. Как-то раз он увидел блаженную, идущую под сильным дождем. Обеспокоенный, он побежал за ней. А когда догнал, Тарсо сказала:

— Не волнуйся за меня. Посмотри, я ничуть не промокла.

Действительно, он увидел, что, в то время как сам он вымок до нитки, подвижница осталась совершенно сухой.

В другой раз во время сильного ливня сестры монастыря забеспокоились о Тарсо. Одна из них вышла, чтобы узнать, как она там. И увидела, как блаженная шла под дождем из монастырского виноградника, не касаясь земли и ни капельки не промокнув.

* * *

Вот что рассказывает одна сестра, часто бывавшая у Тарсо: «Однажды мы с подругой пришли к Тарсо. Мы стояли около ее кельи и разговаривали. Вдруг взгляд блаженной остановился на чем-то в двух метрах перед ней, словно она увидела кого-то, невидимого для нас. Она высоко подняла руки и сказала:

— Вот он, офицер! Хотела бы я знать, неужели ты ничуть не устаешь? Целый день вверх-вниз, вверх-вниз.

Говоря это, она поднимала и опускала руки.

Мне стало ясно, что сейчас происходит нечто очень важное, и я с восторгом смотрела на Тарсо. Ее сосредоточенное лицо совершенно изменилось, оно просто светилось любовью. Блаженная была поглощена неким сверхъестественным, но в то же время привычным для нее зрелищем. Она оставалась в этом состоянии недолго, а затем медленно опустила руки, повернулась и посмотрела на нас, поняв, что и мы наблюдали за этим событием».

* * *

Однако, чтобы достичь всего этого, Тарсо приходилось встречаться не только с ангелами. Путь к усвоению любви Христовой не может быть безболезненным. Напротив, на этом пути подвижника подстерегает множество разбойников, и чем напряженнее духовная борьба, тем больше они ненавидят его. Не миновали бесовские нападки и Тарсо на ее пути восхождения. Когда эти нападения происходили в присутствии других людей, они видели, как взгляд Тарсо делался строгим, и слышали, как она говорила:

— Снова пришел злодей... Что тебе нужно? Какое тебе до меня дело? Убирайся отсюда, негодяй!

При этом Тарсо многократно осеняла себя знамением Креста.

* * *

Дивен Бог во святых своих^[147]. Дивны и святые Божии в глазах других людей. Люди видят и удивляются добрым делам святых и прославляют Отца нашего, Который на Небесах^[148]. Блаженная Тарсо стала светом миру и подвижническим призывом к славословию и хвале Имени Божия.

Первое издание этой книги нашло отклик в сердцах многих читателей. Они ощутили священное воодушевление от знакомства с подвижническим житием Тарсо. В этом житии они встретили дух крайнего смирения и добровольного самоуничижения, и образ блаженной засиял для них светом славословия и хвалы Имени Божия. Это и удивительно в славе Божией: она сияет только там, где есть смиренное мудрование, скорбь самоукорения, подвиг подчинения плоти требованиям Неба, умерщвление греха. Воистину, дивен Бог во святых своих!

Авва Op говорил: «Если придет к тебе помысл высокоумия и гордости, то испытывай свою совесть, все ли исполнил ты заповеди, любишь ли врагов своих, болезнуешь ли о их несчастьях и почитаешь ли себя рабом непотребным, грешнейшим из всех. Тогда не будешь гордо думать о себе, будто все исполнил. При том знай, что помысл гордости все разрушает»^[149].

Часть шестая. Блаженная Тарсо — апостол евангельского юродства

Разве не знаете, что святые будут судить мир?

1 Кор. 6, 2.

Действительно, своим чудесным житием святые судят мир, прежде чем Бог совершит Свой окончательный суд. Возможно, на этом суде Божием юродивые Христа ради, взявшие на себя пожизненный подвиг евангельского юродства, будут иметь одно из первых мест на судейском подиуме. Они явят собой пример совершенной евангельской жизни и спасения во Христе Иисусе, как «добре страдавшие и венчавшиеся»^[150] безумцы ради Христа.

Апостольское перо указывает на евангельское юродство как на истинно спасающую премудрость Божию. Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих^[151]. Человеческое познание и мудрость не смогли постичь искупительную высоту и глубину Божественной премудрости. Поэтому Бог пожелал явить истинно спасающую премудрость в юродстве евангельской проповеди.

Поэтому не мирских мудрецов и ученых избрал Бог для евангельской проповеди. Но безумное мира избрал Бог, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное, и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее^[152].

Эта неудержимая апостольская проповедь безумия, безусловно, несет нам благую весть о спасении через юродство во Христе Иисусе. Безумные, безродные, уничиженные, ничего не значащие люди являют собой благовещение спасения в юродстве. И это благовещение опрокидывает и делает недействительной не только логику мира сего, но и логику мирского христианина^[153].

* * *

Итак, Бог избрал ничего не значащее, чтобы упразднить значащее. История апостола Павла, его совершенное уничижение после встречи с Господом — это архетип, богоданный пример, с чего начинать духовную жизнь и как в ней продвигаться далее. И этой историей подтверждается великая истина жизни во Христе: чтобы сделаться чем-то во Христе Иисусе, необходимо прежде сделаться — и оставаться — ничем, ничего не значащим.

В любом случае, призыв к спасению «придите, и взойдем на гору Господню»^[154] подразумевает, что духовное восхождение на эту святую гору начинается от самой земли, с низинных мест у подножия этой горы.

Савл встал с земли и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил^[155].

* * *

Словно любимый припев, Тарсо часто повторяла: «Я — ничто. У меня ничего нет. Здесь ничего нет».

* * *

Современный христианин должен вернуться к евангелию юродивых и безумных, чтобы в нынешнем, окончательно сошедшем с ума, мире понять важную мысль «безумного» (как сам он сказал, «мы безумны Христа ради»^[156]) апостола: никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом^[157].

* * *

Действительно, для спасения во Христе Иисусе не нужна мудрость мира сего, если эта мудрость земная, душевная, бесовская^[158]. Спасающая премудрость Божия может восприниматься как безумие, потому что, если смотреть со стороны, она приносит человеку унижение, плачь, скорби и огорчения. Но по сути она обеспечивает нам подлинную евангельскую жизнь.

Апостол Павел был «безумен» ради Христа, но одновременно у него был ум Христов^[159]. Он знал, как из по видимости унизительного и непривлекательного материала «безумия» во Христе построить устойчивый и непоколебимый дом своей души, неуязвимый для любой враждебной силы. Он радуется свободе, с которой рассказывает о грязи, брошенной ему в лицо людским безумием. Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне. Не к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих^[160]. Он не стыдился унижения, с которым сталкивался в своих трудах проповеди спасения во Христе. Напротив, он понимал, что без груза унижения невозможно построить храм Божий в своей душе.

* * *

Однажды мы спросили Тарсо, что нам делать. Она посмотрела на свою каливу и сказала:

— Постройте и вы себе дом. Я построила себе этот. Доски мне привез мой двоюродный брат, капитан. Мои доски — по моему росту.

Она посмотрела вдаль, на море.

— Капитан привез доски. Кораблям хорошо идти по морю, когда у них есть груз. Они выгружают груз, и люди строят дома. Груз необходим. А доски на корабле не нужны. Только внизу и наверху они необходимы. Когда у госпожи К. нет груза, корабль накреняется. У корабля нет груза — и тогда он высоко торчит из воды и переворачивается. Груз необходим. Но не цемент. Щебень. Ведь цемент превращается в камень.

* * *

Главное слово в этой речи Тарсо — «груз». Этим словом точно выражена суть ее мысли. Без груза ни дом не построишь, ни корабль не проведешь через морские бури.

Храм Божий в нас может быть построен только тогда, когда у нас есть основной строительный материал — смирение. Этим материалом становится презрение со стороны мирских людей, поношение нашей веры как безумной, поношение нашего воздержания — как бессмысленного, а поста — как глупого. Этим строительным материалом становится тот малопривлекательный христианский «идиотизм», который предписывает нам идти по жизни с крестом в руках. И все это — в мире, который обоготворил потребление и чревоугодие.

Когда прямо в лицо верующему человеку выказывают презрение, когда его поносят, когда его обвиняют в безумии, нелогичности и глупости — из всего этого слагается груз смирения. Этот груз выражает собой христианское таинство смирения того верующего человека, который со всей тщательностью совершает добрый подвиг делания евангельских добродетелей.

Да, истинно евангельское слово: Бог гордым противится, а смиренным дает благодать^[161]. Без богоданной благодати смирения нет спасения.

* * *

Без груза корабль «высоко торчит из воды и переворачивается». Высокомерный и гордый человек, превозносящийся и высящийся яко кедры ливанския^[162], у которого нет груза — опыта смирения и самоуничижения — плывет по морю среди грозных вспененных волн мирского безумия. В какой-то момент этот корабль наверняка будет опрокинут бурей и утонет.

Кораблю необходимы не только доски. Необходим груз. Но не цемент. «Цемент превращается в камень».

Балласт самомнения и гордости, эгоизма и высокомерия в человеческой душе превращается, подобно цементу, в камень. Поэтому высокомерный человек оказывается жестоковыйным. Никто не в силах изменить его мнение, поколебать его шизофреническое упрямство и возведенные в абсолют взгляды. Но такой балласт тащит корабль прямо на дно безумного и шизофренического мирского моря.

* * *

Однажды я задал ей вопрос, имея в виду себя:

— Как быть, если цемент внутри нас уже превратился в камень и его невозможно расколоть?

Могло показаться, что она не стала отвечать на мой вопрос, но тем не менее ответ я получил:

— Какие только беды со мной не приключались! С менингитом я лежала в Драгацевской больнице, с ногами — в Общей клинической, болею, болею и не могу вылечиться! И нет никого, кто отвез бы меня в Афины, чтобы я пошла в Арсакий и там вылечилась, потому что меня зовут Арсака!

* * *

Итак, вот та кувалда, которой разбивают окаменевший цемент. Пока человек не прошел через житейские испытания, скорби и безвыходные ситуации, он задирает нос. Его крепкое, как он уверен, здоровье, его деньги и общественное положение дают ему почувствовать себя хозяином жизни и подогревают его самодовольство. Они дают ему ощущение полной безопасности и так крепко цементируют его высокое представление о себе, что он считает себя самостоятельным и самодостаточным покорителем жизненных вершин.

Существует ли более трагическое безумие в жизни человека; чем эта его фантазия? Ведь наверняка наступит момент, когда цемент начнет крошиться — от внезапных болезней, от неожиданных финансовых катастроф, от терзающих душу семейных кризисов и сводящих с ума безвыходных ситуаций.

Тогда окаменевший цемент самодовольства личной безопасностью может превратиться в пыль. Это, однако, позволит человеку в смирении преклонить колени и отвергнуть высокомерие Его Величества трагического Я. И в таком случае море успокоится и корабль выровняется. Тогда воистину блажен тот, кто ведет этот корабль к пристани Божией. Он мирно причалит к пристанищу хотения своего^[163].

* * *

Тарсо, несомненно, сделалась в наши дни апостолом евангельского безумия. Но большинство людей, видевших ее и судящих о ней с точки зрения расхожих представлений о человеческом достоинстве, не заметило того, что это безумие — евангельское. Поэтому безумие Тарсо этих людей только смущало.

* * *

Тот добропорядочный христианин, который прекрасно себя чувствует не только в церкви, но и в мирском обществе, может чутко реагировать на нарушение общепринятых нравственных правил. При этом он может думать, что эта чуткость отражает всю глубину и широту подлинной духовной жизни.

Эта чуткость непосредственно связана у нас с идеализированным, искусственно созданным образом самого себя как «хорошего человека». Мы возмущаемся покушениями на общественную мораль и считаем, что соблюдение ее норм — это главный критерий качества человеческой жизни вообще.

В глубине души мы хотим шагать в ногу с общественной модой во всем. В том числе и в декларируемом нами стремлении ко спасению во Христе. Не скрывается ли здесь просто-напросто желание, чтобы люди нас одобряли?

* * *

Апостол Павел не стыдился объявить о себе: мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне^[164].

К пониманию безумия во Христе и тем более к опыту такого безумия никто не может прийти в костюме общественной добропорядочности. Ведь этот костюм обычно прикрывает нашу порабощенность явным или скрытым себялюбием.

Потому-то и неудивительны наши затруднения, когда мы пытаемся постичь, что такое духовная жизнь во Христе. Эти затруднения проистекают из сильной, хотя и незаметной для нас, склонности к обмирщению нашей духовной жизни. Мы однозначно на стороне моды. И это стало особенно заметно в наши дни, когда приходится уже обсуждать обмирщение нашей церкви.

Тарсо говорит нам: человеческой душе необходимо смирение. Она говорит нам это всей своей жизнью и всей логикой своего подвижнического безумия. И это воистину делает блаженную Тарсо апостолом евангельского безумия. Такое безумие — это вызов, обращенный к самосознанию христиан. Этот вызов должен быть сегодня воспринят как призыв пробудиться от абсурда, как просвет во тьме и мраке современности.

В одном монастыре в Египте монахиня по имени Исидора притворялась безумной и бесноватой. Остальные монахини испытывали к ней такое сильное отвращение, что не хотели даже есть с ней вместе. А Исидора все свое время проводила на монастырской кухне, исполняя там любую работу. Она была для монастыря словно губка, очищающая собою всю грязь.

Однажды ангел Божий явился опытному изнаменитому подвижнику по имени Питирим и сказал: «Что ты превозносишься своими подвигами? Хочешь ли увидеть женщину, более тебя благочестивую? Ступай в женский Тавеннский монастырь и найдешь там одну сестру, которая носит на голове повязку. Она всем служит и, хотя все презирают ее, сердцем никогда не отступает от Бога».

Питирим встал и пошел в Тавеннский монастырь. Придя туда, он изъявил желание увидеть всех насельниц. Собрались все, не пришла только одна Исидора. Святой Питирим сказал: «Приведите мне всех». И когда ему ответили: «Мы все здесь», он сказал: «Здесь нет одной сестры, которую показал мне ангел». Тогда они сказали: «Есть у нас одна безумная, она в поварне». «Приведите и ее, — сказал великий муж, — дайте мне посмотреть на нее». И они пошли позвать ее. Но Исидора, поняв в чем дело, не послушалась. Тогда ее повели насильно, сказав ей: «Святой Питирим желает видеть тебя». А имя его было славно. Когда же привели ее и великий муж увидел лицо ее, а на голове у нее ветхую повязку тогда он пал ей в ноги и сказал: «Благослови меня, мать». И она, также упав ему в ноги, сказала: «Ты благослови меня, господин мой!» Увидев это, все изумились и стали говорить: «Авва! Не срами себя, она ведь безумная!» «Это вы безумные, — ответил святой старец, — а она лучше и вас, и меня. Она мать наша, и я молюсь, чтобы оказаться равным ей в день Суда».

Услышав это, все с плачем пали ему в ноги, исповедуя, как много огорчали они эту святую. Одна говорила: «Я всегда смеялась над ней». Другая: «Я издевалась над ее смиренным видом». Иная говорила: «Я оскорбляла ее, тогда как она молчала». А другая: «Я часто выливала на нее помои». Одна говорила: «Я била ее». А еще одна: «Я била ее кулаком». Словом, все признавались в каких-нибудь нанесенных ей обидах и скорбях. Приняв их раскаяние, святой Питирим вместе с Исидорой помолился о них и, много утешив честную рабу Христову, удалился из обители.

Спустя несколько дней эта блаженная, не терпя славы, чести, услуг, которые стали оказывать ей все сестры, и тяготясь извинениями, тайно удалилась из монастыря. Куда ушла она, где скрылась и где преставилась, никто не знает доныне. Так подвизалась доблестная, смиренномудрая и блаженная девственница Исидора.

Палладий Еленопольский, Лавсаик^[165]

Примечания

1

См.: Палладий, епископ Еленопольский. Лавсаик. М., 2003. С. 137, 236.

(обратно)

2

См.: 1 Кор. 12, 12.

(обратно)

3

См.: Киево-Печерский патерик // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4. СПб., 2004. С. 296.

(обратно)

4

См.: Православная энциклопедия. Т. 3. М., 2001. С. 709.

(обратно)

5

Татьяна Михайловна Горичева (род. 1947) — современный православный философ, публицист, миссионер. См., например, ее книгу: О священном безумии. Христианство в современном мире. СПб., 2015.

(обратно)

6

Толстой Л. Н. Детство. Глава «Юродивый» // Собрание сочинений в двадцати двух томах. Т. 1. М., 1978. С. 25-29.

(обратно)

7

«Царь: Подать ему милостыню. О чем он плачет? Юродивый: Пиколку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича. Бояре: Поди прочь, дурак! схватите дурака! Царь: Оставьте его. Молись за меня, бедный Николка. (Уходит) Юродивый (ему вслед): Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит». См.: А. С. Пушкин. Борис Годунов // Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. М., 1957. С. 298.

(обратно)

8

Иов. 39, 7.

(обратно)

9

С 1924 года Константинопольская Православная Церковь перешла на новый календарный стиль, оставив при этом неизменной пасхалию. За ней последовала Элладская Церковь. Это вызвало возмущение у части церковного народа и привело к расколу, сохраняющемуся доныне.

(обратно)

10

То же самое мы находим и в житии старца Афанасия Андреевича, который еще при жизни дал с той же самой целью карандаш Марии Николаевне Кирилловой, хотя она и не смогла сразу понять эту цель. — Прим, автора предисловия.

(обратно)

11

Их еще называют Отечниками.

(обратно)

12

Ин. 3, 8.

(обратно)

13

3-я стихира на хвалитех праздника Пятидесятницы: «Дух Святый Свет и Живот, и живый источник умный, Дух премудрости, Дух разума, благий, правый, умный: обладаяй, очищаяй прегрешения: Бог и боготворяй, Огнь и от Огня происходяй: глаголяй, деяй, разделяяй дарования, Имже пророцы вси, и божественнии апостоли с мученики венчашася, странное слышание, странное видение, огнь разделяяйся в подаяние дарований».

(обратно)

14

Мф. 11,12 (в переводе еп. Кассиана (Безобразова)).

(обратно)

15

См.: Святитель Григорий Палама. Ко всечестной во инокинях Ксении, о страстях и добродетелях и плодах умного делания. Гл. 36 // Добротолюбие. Т. 5. СТСЛ, 1992 (репринтное воспроизведение издания: М., 1900). С. 275.

(обратно)

16

1 Тим. 2, 4.

(обратно)

17

См.: «Заставь людей войти». Лк. 14,23. (в переводе еп. Кассиана (Безобразова)).

(обратно)

18

См.: Преподобный Максим Исповедник. Вопросоответы к Фалассию. Вопрос 6 // Творения. Кн. 2. М., 1994. С. 42.

(обратно)

19

Речь идет об умерщвлении ветхой, греховной самости, за которым следует возрождение подлинной человеческой самости, о чем автор говорит в дальнейшем. Ср. мысли о самости свт. Феофана Затворника: истинный послушник «бьет непрестанно в самую главу гнездящегося в сердце нашем змия — самость, главное свойство которой — все делать по-своему и в свою угоду. А поелику на самости держатся все страсти, то по мере погашения самости стихают и страсти, душа светлеет, близится к чистоте и бесстрастию» (Святитель Феофан Затворник. Что потребно покаявшемуся и вступившему на добрый путь спасения. М., 1995. С. 43). «Самость — корень грехов. Отпадающий от Бога на чем другом может остановиться, как не на себе? И останавливается. Вот и самость» (Святитель Феофан Затворник. Письмо 1465 // Собрание писем. Т. 2. С. 222. М., 2000 (репринт издания: М., 1899)). Можно сделать вывод, что в данных случаях «самость» имеет то же значение, что и эгоизм.

(обратно)

20

Деян. 10, 34.

(обратно)

21

Каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе (1 Кор. 7, 7).

(обратно)

22

Каждому дается проявление духа на пользу (1 Кор. 12, 7).

(обратно)

23

См. притчу о талантах: Мф. 25, 14-30.

(обратно)

24

Преподобный Максим Исповедник. Письмо 12 // Письма. СПб., 2007. С. 154.

(обратно)

25

Здесь автор дает свой перевод-толкование текста преподобного Максима. См. русский перевод: «Ибо каждый в своем порядке (1 Кор. 15, 23) и в определенной для него обители имеет совершенство, хотя один по сравнению с другим и бывает более возвышенным по качеству или количеству духовного возмужания». Преподобный Максим Исповедник. Вопросо-ответы к Фалассию. Вопрос 10 // Творения. Кн. 2. М., 1994. С. 50.

(обратно)

26

«Γέρων Χερουβείμ Αγιοβασίλιώτης» («Старец Херувим Агиовасилиот»). Статья в журнале митрополии Иерапитны и Ситии «Άγκυρα Ελπίδος» №8, 2002, с. 33.

(обратно)

27

Преподобный Максим Исповедник. Слово о подвижнической жизни. Гл. 43 // Творения. Кн. 1. М., 1993. С. 94.

(обратно)

28

Пс. 17, 29.

(обратно)

29

Житие Андрея Юродивого. СПб., 2000. С. 20.

(обратно)

30

Так Тарсо называла ангела.

(обратно)

31

Многие греческие семьи строят небольшие храмы, в которых служба совершается один или несколько раз в году. Заботу о приглашении священнослужителей и певцов берет на себя семья. Такие храмы могут находиться в любом месте, но чаще всего вне селений, как вблизи, так и вдалеке от них.

(обратно)

32

Речь идет о лоботомии — одной из самых трагичных страниц в истории медицины XX века.

(обратно)

33

Преподобный Аммон. Послание 7. Гл. 4 // Творения древних отцов-подвижников. М., 1997. С. 38.

(обратно)

34

Слова Тарсо.

(обратно)

35

После окончания Второй мировой войны Греция, согласно Ялтинским договоренностям, отошла к западному капиталистическому блоку. С этим были не согласны греческие коммунисты, сыгравшие большую роль в партизанском антифашистском сопротивлении. В связи с этим в Греции началась гражданская война, в которой коммунисты потерпели поражение вследствие военной помощи западных держав противоборствующей стороне.

(обратно)

36

Один из районов Афин.

(обратно)

37

Центральное афинское кладбище.

(обратно)

38

1 Кор. 1, 23.

(обратно)

39

См.: Мф. 8, 20.

(обратно)

40

«Словесная служба» — синоним богослужения. Ср.: «Вечернюю песнь и словесную службу Тебе, Христе, приносим» (воскресная стихира 1 гласа на Господи Воззвах). Также словесной службой могут быть названы все сознательные усилия человека, посвященные спасению своей души.

(обратно)

41

Т. е. ангел.

(обратно)

42

1 Кор. 14, 40. Тарсо своим образом жизни не отвергала это слово апостола Павла. Но ее дар направлял ее к «бесчинию по Богу» ради сохранения мистической логики порядка и красоты, подаваемых Святым Духом. — Прим, автора.

(обратно)

43

Евр. 11, 38.

(обратно)

44

Об этом свидетельствует сестра Марина. — Прим, автора.

(обратно)

45

Т. е. собрание канонов ко Пресвятой Богородице.

(обратно)

46

1 Кор. 2, 16.

(обратно)

47

Флп. 4, 7.

(обратно)

48

Имеются в виду преподобные Паисий Святогорец, Порфирий Кавсокаливит и Иаков (Цаликис)

(обратно)

49

Пс. 86, 7.

(обратно)

50

Постриг в великую схиму является нормой для греческого монашества.

(обратно)

51

Преподобный Исихий Иерусалимский. К Феодулу душеполезное и спасительное слово о трезвении и молитве. Гл. 70 // Добротолюбие. Т. 2. СТСЛ, 1992 (репринтное воспроизведение издания: М., 1900). С. 173.

(обратно)

52

Преподобный Иоанн Синайский. Слово 2. О беспристрастии. Гл. 8 // Лествица. СТСЛ, 2008. С. 34.

(обратно)

53

Николай Кавасила. Христос. Церковь. Богородица. М, 2007 С. 280.

(обратно)

54

Там же. С. 279.

(обратно)

55

Скорее всего, для того-то Тарсо и пригласила девочку, чтобы та по чистоте своей души могла стать свидетелем ее причащения и донесла это свидетельство людям. Именно так считает сын автора профессор Константин Корнаракис.

(обратно)

56

Николай Кавасила. Христос. Церковь. Богородица. М., 2007. С. 282.

(обратно)

57

См.: Митрополит Нектарий (Антонопулос). Иеромонах Афанасий (Хамакиотис). СТСЛ, 2015. С. 290-291

(обратно)

58

Серафим Вырицкий. Свято-Успенская Почаевкая Лавра, 2004. С. 93.

(обратно)

59

Стихира на хвалитех праздника Пятидесятницы.

(обратно)

60

Почитаемая в Греции чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Икона обретена в XIV в. на о. Кифира в зарослях миртовых деревьев, откуда и получила свое именование. Обретение иконы празднуется 24 сентября.

(обратно)

61

Камень, егоже небрегоша зиждущий, сей бысть во главу угла, от Господа бысть сей, и есть дивен во очесех наших (Пс. 117,22-23).

(обратно)

62

См.: Ибо знаем, что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный (1 Кор. 5, 1).

(обратно)

63

Святитель Григорий Палама. Триады в защиту священнобез- молвствующих. Триада 2. Часть 2. Гл. 12. М., 1996. С. 169.

(обратно)

64

Стасидии (ед. ч. стасидия) — рассчитанные на одного человека деревянные откидные сиденья, как правило, соединенные между собой, с высокой спинкой и высокими подлокотниками, которые помогают молиться стоя. Обычно стасидии устанавливаются вдоль стен внутри храма, в них можно и стоять, и сидеть.

(обратно)

65

1 Тим. 1, 9.

(обратно)

66

Речь идет о принадлежности к Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви.

(обратно)

67

Кол. 3, 11.

(обратно)

68

Пс. 86,7.

(обратно)

69

Автор на новогреческом языке дает свой перевод-толкование древнегреческого текста. См. рус. пер.: Преподобный Исаак Сирин. Слово 73 // Слова подвижнические. СТСЛ, 2008. С. 441.

(обратно)

70

См.: Преподобный Нил Синайский. О восьми лукавых духах. О тщеславии. Гл. 16 // Творения. М., 2000. С. 131.

(обратно)

71

Св. Андрей (память 28 мая), св. Феодор (25 февраля), св. Симеон (21 июня), св. Исидора (1 мая), св. Павел (б ноября), св. Савва Ватопедский (5 октября), св. Феодул Кипрский (З декабря).

(обратно)

72

Речь идет о противоположности безобразного и отталкивающего внешнего поведения юродивого, с одной стороны, и красоты и привлекательности его души, с другой.

(обратно)

73

Экзистенциальное (от лат. existentia — существование) значение для человека имеет то, что наиболее глубоко затрагивает его существование в этом мире: свобода, подлинность, страдание, смысл жизни и смерти, истина и ложь.

(обратно)

74

См.: Преподобный Нил Синайский. К Евлогию монаху. Слово 1. Гл. 3 // Творения. М., 2000. С. 134.

(обратно)

75

См.: Там же.

(обратно)

76

См.: Ин. 15, 5.

(обратно)

77

«О восьми злых помыслах». PG 79, 1460С.

(обратно)

78

Преподобный Нил Синайский. О восьми лукавых духах. О тщеславии. Гл. 15. // Творения. М., 2000. С. 130.

(обратно)

79

См.: Преподобный Нил Синайский. Слово на евангельское изречение: Иже имать влагалище, да возмет, такожде и мех: а иже не имать, да продаст ризу свою и купит нож. Гл. 10 // Творения. М., 2000. С. 189.

(обратно)

80

Там же.

(обратно)

81

Троерожец — трибол, шарик с четырьмя остриями, из которых одно всегда торчало вверх; такие шарики рассыпались для задержки неприятельской конницы.

(обратно)

82

См.: Преподобный Иоанн Синайский. Слово 21. О многообразном тщеславии. Гл. 5 // Лествица. СТСЛ, 2008. С. 190. Цитата из «Лествицы» дана в пересказе автора.

(обратно)

83

Сочинение, из которого взяты эти слова, получило распространение под именем преподобного Нила Синайского, но принадлежит Евагрию Понтийскому. См.: Рус. пер.: Евагрий Понтийский. Аскетические и богословские творения. М., 1994. С. 101.

(обратно)

84

«О восьми злых помыслах». PG 79, 1461 С.

(обратно)

85

Там же, 1460В.

(обратно)

86

Преподобный Максим Исповедник. Вопросы и недоумения, гл. 90. Святая Гора Афон, М., 2010. С. 132-133.

(обратно)

87

См.: Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Об авве Оре. Гл. 13. СТСА, 2010. С. 199.

(обратно)

88

Древний Патерик. Киев, 2009. С. 123.

(обратно)

89

Священномученик Игнатий Богоносец. Послание к траллийцам. Гл. 4 // Писания мужей апостольских. М., 2003. С. 348-349.

(обратно)

90

Преподобный Нил Синайский. О восьми лукавых духах. О тщеславии. Гл. 16 // Творения. М., 2000. С. 130.

(обратно)

91

Мф. 5, 3.

(обратно)

92

См.: Преподобный Макарий Египетский. Беседа 12. Гл. 3 // Духовные беседы. СТСЛ, 2008. С. 124.

(обратно)

93

См.: Там же. С. 125.

(обратно)

94

Ср.: Преподобный Исаак Сирин. Слово о ветхом старце // Слова подвижнические. СТСЛ, 2008. С. 76-77.

(обратно)

95

Ин. 6, 45.

(обратно)

96

См.: Гал. 2, 20.

(обратно)

97

Мф. 24, 13.

(обратно)

98

Здесь и далее автор приводит свидетельства людей, знавших Тарсо, не называя их и выделяя их слова кавычками.

(обратно)

99

Иак. 1, 2-4 (перевод еп. Кассиана (Безобразова)).

(обратно)

100

Относительные холода в Греции начинаются в декабре.

(обратно)

101

О святоотеческом человеке см.: Иоанн Корнаракис. Фантастический христианин в сравнении со святоотеческим человеком. Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2016. С. 87 и далее.

(обратно)

102

Преподобный Нил Синайский. К Евлогию монаху. Слово 1. Гл. 3 // Творения. М., 2000. С. 135. Мысль здесь такова: когда тебя почитают, то сначала ты склоняешься к человекоугодию, т. е. делаешь угодное людям, чтобы они еще больше тебя почитали. Но результатом всех этих почестей становится впадение в гордость.

(обратно)

103

См.: Там же.

(обратно)

104

Пс. 18, 11.

(обратно)

105

Изначальный смысл слова ταπείνωσις (смирение) — унижение.

(обратно)

106

Ис. 64, 6.

(обратно)

107

1 Ин. 5, 19.

(обратно)

108

Рим. 14, 15.

(обратно)

109

Мф. 6, 3.

(обратно)

110

Фил. 2, 8.

(обратно)

111

 См.: «Слово мир есть имя собирательное, обнимающее собою так называемые страсти». Преподобный Исаак Сирин. Слово о благодарности к Богу // Слова подвижнические. СТСЛ, 2008. С. 35.

(обратно)

112

 В Греции зима считается суровой, если температура воздуха часто опускается до 0 градусов.

(обратно)

113

 Ин. 6, 35.

(обратно)

114

 Преподобный Иоанн Синайский. Слово 4. О блаженном и приснопамятном послушании. Гл. 85 // Лествица. СТСЛ, 2008. С. 75.

(обратно)

115

 См.: Быт. 1, 26-27. Имеется в виду известное святоотеческое толкование на рассказ книги Бытия о сотворении человека: создание человека было задумано по образу и по подобию Божию (И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему. Быт. 1, 26), но сотворен он был только по образу Божию (И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его. Быт. 1, 27). Согласно святым отцам, из этого следует, что подобие Божие Адам должен был приобрести своими усилиями: «Одно мы имеем в результате творения, другое приобретаем по своей воле. При первоначальном творении нам даруется быть рожденными по образу Божию; своей же волею приобретаем мы бытие по подобию Божию... Ведь по образу я обладаю бытием существа разумного, по подобию же я делаюсь, становясь христианином» (Святитель Василий Великий. Беседа первая о сотворении человека по образу // Творения в двух томах. Т. 1. М., 2012. С. 441). См. также: «Всякое разумное естество — по образу Божию, но только одни благие и мудрые — по подобию Его» (Преподобный Максим Исповедник. Главы о любви. 3, 25 // Творения. Кн. 1. М., 1993. С. 124).

(обратно)

116

 Быт. 3, 5.

(обратно)

117

 Житие Андрея Юродивого. СПб., 2000. С. 47.

(обратно)

118

 Ефес. 4, 24.

(обратно)

119

 Ефес. 4, 13 (перевод еп. Кассиана (Безобразова)).

(обратно)

120

 Мф. 16, 25.

(обратно)

121

 Мф. 6, 24.

(обратно)

122

 См. 2 Кор. 4, 16: если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется.

(обратно)

123

 Еф. 4, 24.

(обратно)

124

2 Кор. 4, 10-11. 

(обратно)

125

 βιώματα. Речь здесь идет не о сентиментальности, а об опыте тяжелой борьбы.

(обратно)

126

 Преподобный Иоанн Синайский. Слово 3. О странничестве. Гл. 7 // Лествица. СТСЛ, 2008. С. 37.

(обратно)

127

 См.: Преподобный Нил Синайский. Слово подвижническое. Письма. М., 2000. С. 306.

(обратно)

128

 Схиарх. Софроний (Сахаров). Преподобный Силуан Афонский. СТСЛ, 2010. С. 48.

(обратно)

129

 См.: Там же. С. 488-489.

(обратно)

130

 См.: Преподобный Макарий Египетский. Слово 7. Гл. 1 // Духовные беседы. СТСЛ, 2008. С. 472.

(обратно)

131

 Преподобный Иоанн Мосх. Луг духовный. Гл. 206. М., 2002. С. 289.

(обратно)

132

 Подразумевается, что некий священник поминает Янниса на Божественной литургии, вынимая частицу об упокоении его души на проскомидии.

(обратно)

133

 Слова Тарсо, сказанные юноше (как и слова автора книги о потере шанса), невозможно понять иначе, как легкую шутку, побуждающую молодого человека всерьез позаботиться о своем спасении.

(обратно)

134

 Схиарх. Софроний (Сахаров). Преподобный Силуан Афонский. СТСЛ, 2010. С. 31.

(обратно)

135

 Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Об авве Пимене. Гл. 180. СТСЛ, 2010. С. 237.

(обратно)

136

 Ин. 3, 8.

(обратно)

137

 Рим. 8, 21.

(обратно)

138

 Кол. 3, 11.

(обратно)

139

 См.: PG 91, 621А; PG 91, 1281А.

(обратно)

140

 Греческая национальная мужская одежда, сборчатая юбка, которую в наше время носят гвардейцы почетного караула.

(обратно)

141

 Очевидно, речь идет о современном варианте долговой тюрьмы.

(обратно)

142

 Арсакий — очень известная в Греции частная школа для девочек. В данном случае Арсакием Тарсо назвала монастырь, рядом с которым жила, а замужеством — постриг, как обручение со Христом.

(обратно)

143

 Игра слов χωροταξία — αταξία (приведение какого-то места в порядок — беспорядок).

(обратно)

144

 См.: Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Об авве Аммоне. Гл. 9. СТСЛ, 2010. С. 50.

(обратно)

145

 См.: Преподобный Исаак Сирин. Слово 48 // Слова подвижнические. СТСЛ, 2008. С. 253.

(обратно)

146

 Святая Параскева — город-спутник Афин.

(обратно)

147

 Пс. 67, 35.

(обратно)

148

 См. Мф. 5, 16.

(обратно)

149

 Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Об авве Оре. Гл. 10. СТСЛ, 2010. С. 198.

(обратно)

150

 Стихира 7-го гл. на Господи воззвах в пяток вечера (она же — тропарь на хиротонии).

(обратно)

151

 1 Кор. 1, 21.

(обратно)

152

 Кор. 1. 27-28 (частично дается перевод епископа Кассиана (Безобразова))

(обратно)

153

 Анализу «логики мирского христианина» посвящена книга И. Корнаракиса «Фантастический христианин».

(обратно)

154

 Мих. 4, 2.

(обратно)

155

 Деян. 9, 8-9.

(обратно)

156

1 Кор. 4, 10. 

(обратно)

157

 1 Кор. 3, 18-19.

(обратно)

158

 Иак. 3, 15.

(обратно)

159

 1 Кор. 2, 16.

(обратно)

160

 1 Кор. 4, 13-14.

(обратно)

161

 Иак. 4, 6.

(обратно)

162

 Пс. 36, 35.

(обратно)

163

Пс. 106, 30. 

(обратно)

164

 1 Кор. 4, 13.

(обратно)

165

См.: Палладий, епископ Еленопольский. Лавсаик. М., 2003. С. 137-140. 

(обратно)

Оглавление

Предисловие к русскому изданию

Введение

Часть первая. Житие блаженной Тарсо

  Глава первая. Биография

  Глава вторая. Церковная и таинственная жизнь Тарсо

  Глава третья. Последние события земной жизни Тарсо и ее преставление

  Глава четвертая. После преставления и до погребения

  Глава пятая. Разрушение кельи блаженной Тарсо

  Глава шестая. Благоухание мощей блаженной Тарсо

  Глава седьмая. Со святыми упокой

Часть вторая. Смысл юродства Христа ради

Часть третья. Подвижнический облик блаженной Тарсо

Часть четвертая. Духовный образ юродства блаженной Тарсо

Часть пятая. Особые благодатные дарования блаженной Тарсо

  Глава первая. Видение райского сада Царства Божия

  Глава вторая. Благодатный дар прозорливости

  Глава третья. Дар исцеления болезней

  Глава четвертая. Чудесные события в жизни Тарсо

Часть шестая. Блаженная Тарсо — апостол евангельского юродства

*** Примечания ***