Птичья тюрьма (СИ) [Капуста с Меркурия] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== Часть 1: Спичка ==========
Олегу Дом не понравился сразу. Мутно здесь было как-то: стены потрескавшиеся, антенны торчат, словно растопыренные птичьи лапы, окна закрашены, и всё это серое, серое, серое… Как на фотографиях в дешёвых газетах.
…держишь их в замерзших пальцах, тыкаешь в толстосумого прохожего, а тот только: «мальчик, чего привязался». У всех были грязные волосы, хмурые лица и враждебный взгляд, но у Олега, наверное, больше всех. У него не хотели покупать газеты. Воспитательница, когда была возможность, отправляла его помогать в столовую вместо продаж. Олегу это нравилось: в столовой вкусно пахло, было теплее, чем на улице, и к его виду там привыкли — не шугались, как от зверя какого-нибудь. Иногда даже разрешали взять лишнюю булочку…
— Почему, говоришь, перевели? — спросил директор из вежливости, подписывая документы.
— Не прошли государственную аккредитацию, — Олег не понимал, зачем спрашивать, если не интересно, так что отвечал сухо. Директор ему тоже сразу не понравился.
— Слова-то какие умные, — протянул директор, — «Аккредитацию». Знаешь, что это такое?
— Да.
— О, какой! Это сколько тебе?
И вот опять, разве у него в документах нет даты рождения?
— Пятьдесят, — буркнул Олег.
— Хо-хо, а у меня вот написано, что четырнадцать. Что же, документики подделываем?
Олег вздохнул и тоскливо обернулся на дверь. В прошлом детдоме было не идеально, но хотя бы не так тупо.
***
Его прозвали Клыком в первый день. Олег, конечно, хотел быть Волком — оно и логичнее, насколько Олег понимал в образовании подобных кличек — но каким-то образом к концу дня к нему уже обращались только так. Олег даже спросил, нельзя ли поменять кличку, но парень, которого он поймал в коридоре, только закатил глаза.
— Тебе как надо? Клык — нормально же.
— Почему не Волк?
Парень насмешливо окинул его взглядом из-под длинной русой челки и усмехнулся:
— В тебе от волка пока максимум на Клык. Спасибо, не что похуже.
Тут Олег был согласен: по сравнению с теми, чьи клички он пока слышал, ему повезло. На пике своей славы сегодня был какой-то Сопля, вроде как «выпивший дорогу», а ещё Дрыщ, который «вернулся». Девочки жили в отдельном блоке, но Олег подозревал, что у них дела с кличками обстоят не лучше.
— А тебя как зовут? — спросил нареченный Клык.
— Филин я.
— А если по имени?
Парень удивлённо округлил глаза.
— Чё? Ну ты, конечно… «по имени». Удивительно даже. Ты странный.
Речь у Филина была такая же хромая, как и он сам. Тут вообще обычным делом было странно говорить — Клык не понимал и половины того, что слышал, хотя слова казались знакомыми. Как будто за всем скрывалось двойное дно. Как будто местные жители выдумали свой собственный язык, так хорошо замаскированный под человеческую речь, что пока не вслушаешься — не заметишь отличий.
Прежде чем уйти, Филин в своей ломаной манере посоветовал ему чаще читать надписи на стенах и больше не пытаться узнать у других про жизнь вне Дома, и про имена особенно. Потому что «я-то к этому спокойно, а можно и по носу, сечешь?».
К стенам Клык и сам стал приглядываться. В прошлом доме за вандализм заставляли драить стены во время сончаса. Таких чистых стен, наверное, не было нигде. Здесь же коридоры были — совершенная противоположность — яркие, пестрые, шершавые от слоев гуаши, маркеров, баллончика и ещё хрен знает чего. С потолка на стены и со стен на пол перетекали надписи всех цветов и размеров, написанные вручную, выскобленные сподручными предметами или прямо ногтями, склеенные из бумажных вырезок. Были и рисунки. Многие из них изображали одно и то же. Черные перья, огромные крылья, жёлтые глаза с пугающим блеском. Надписи тоже дублировались. «Не жди того, что приходит неожиданно» — три штуки, «здесь был…» — в различных вариациях, около двадцати штук, «грядёт война» — повсюду.
Самая большая такая надпись встретила его на двери в комнату, где он теперь должен был жить, спать, и подыхать, наверное, от тоски.
Какой-то мелкий даже для младших пацан подсказал ему, что его группа среди домовцев зовётся фараонами. Вернее, не подсказал: увидел его, выглядывающего нужную дверь, и бросился по коридору с визгом «новый фараон, к фараонам новенького подселяют».
Почему фараоны? Непонятно. В старом детдоме группам названия давали воспитатели, поэтому они обычно звучали как «солнышки», или «узнавайки», или «попрыгунчики». Но стоит отдать должное, если бы названия придумывал Клык, то скорее склонился бы к «чумным» или «фараонам», чем к «радуге». Фантазия воспитателей на этот счёт вообще не совпадала с действительностью.
Толкнув приоткрытую дверь плечом, Клык вошёл в комнату. В тот же момент в лицо ему прилетела подушка.
— Здрасьте, блять, — заржал кто-то, и, пока Клык боролся со ступором, повалился на пол, с лёгкой руки одного из товарищей.
— Здрасьте, — ответил Клык, у которого на языке вертелось «это что было».
— С прибытием. Ты же Клык?
— Ну.
— А я говорил! — взвизгнул кто-то. — А то вы всё «поменял», как бы он поменял, скажите?
Самый высокий из них, черноволосый и худющий, как шпала, посмотрел на новенького и зубасто улыбнулся. Зубы у него были такие кривые, что Клыку стало физически тяжело смотреть в глаза, а не на эти зубы.
— По имени нас называть будешь? — спросил шпала.
— Мне сказали, что тут не любят имена.
— Ха, ну это понятно.
Клык оглядел комнату. Нагромождения мусора, личных вещей, одежды, стаканов и хлебных крошек — всё как всегда, как во всех мальчишеских комнатах, где он бывал раньше, разве что, в больших масштабах. Из угла на него посмотрели чьи-то голубые глаза, но Клык не успел толком разглядеть их обладателя — черноволосый встал и протянул ему руку.
— Комиссар. Уже наслышан о тебе.
— Я заметил, — не слишком-то вежливо ответил Клык. — У вас тут всегда так слухи разлетаются?
Комиссара такое обращение, кажется, взбесило. Судя по гордо вздернутому подбородку и манере держаться — не только его манере, но и всего его окружения — он считался в комнате кем-то типа лидера. Клык терпеть не мог таких самопровозглашенных командиров с непомерным самомнением. Сразу хотелось по морде дать, ну или, хотя бы, плеснуть водой в лицо.
— Сарафанное радио здесь что надо, это ты прав, — надменно протянул Комиссар, решив смиловаться над новичком, который, похоже, совсем потерял страх от волнения, — Но дело не только в этом. Когда в Доме что-то происходит — я узнаю об этом самый первый. Всегда. Мне доносят об этом другие, понял?
— Тогда, получается, ты не первый.
— Что?
— Те, кто доносит, всегда узнают всё раньше тебя. Я об этом. В первой тройке — возможно, но не первый.
Клык не выдержал и улыбнулся. Краем глаза он заметил, как рыжее-голубоглазое в углу встрепенулось. Теперь на него смотрело на одну пару глаз больше.
Комиссар побледнел, как поганка, и скривил губы. От былой маски добродушной снисходительности — тоже не особо убедительной, к слову — не осталось и следа.
— Знаешь, — процедил он, прищурившись, — есть очень тонкая грань между тем, чтоб быть крутым в своей странности, и просто отшельником, на которого нельзя смотреть без жалости. Некоторые её не видят. А зря. Стоило бы приглядеться.
— Спасибо за совет, — сухо сказал Клык. — Я всё-таки новенький, могу чего-то не понимать.
Тонкий слой иронии в его голосе Комиссаром остался или незамеченным, или проигнорированным специально, для сохранности авторитета.
— Мелочь, покажи ему кровать, — Комиссар толкнул в плечо низенького полного мальчика. Тот послушно сделал шаг вперёд и глядя куда-то в пол пробормотал скороговоркой:
— У нас везде занято, так что будешь спать над Спичкой.
— Значит, над Спичкой не занято?
Кто-то хмыкнул, а Комиссар посмотрел в окно, давя свою подленькую улыбку.
Не дождавшись ответа, Клык спросил:
— Кто из вас Спичка?
Ему не ответили, но несколько человек машинально обернулись в одну сторону. Клык наконец присмотрелся к тому, кто сидел в углу.
Это был худенький, рыжий мальчик с волосами по самые плечи. Он сидел, как бы зарывшись в них, и смотрел из-под челки затаившимся в траве дивным зверем. На коленях он держал альбом, в руках — ластик и два карандаша. Пальцы у него были тонкие, как и запястья, как и торчащие из-под коротких штанов лодыжки, и становилось понятно, почему его могли прозвать спичкой: худой, светлый, как деревянная палочка, и такой же… Клыку в голову пришло слово «хрупкий», но судить по одному внешнему виду было бы неправильно.
Спичка быстро глянул на него и неловко поднял ладонь с вытянутыми двумя пальцами. Тремя другими он держал ластик. Почему-то один этот краткий жест сумел произвести впечатление гораздо более приятное, чем от Комиссара.
Клык перетащил сумку с вещами под кровать и, больше не обращая внимания на главу фараонов и его окружение, протянул руку.
— Привет.
Спичка отодвинул челку с лица, чтоб получше его разглядеть, растерянно посмотрел сперва на ладонь, потом снова на Клыка (тот хотел улыбнуться, но решил, что будет выглядеть неестественно) и наконец потянул руку в ответ. Пожатие получилось странным: рука Спички легла сверху, будто Клык предлагал ему станцевать, а не поздороваться. Спичка это понял и смутился, но ничего не сказал.
Клыку хотелось спросить у него что-нибудь. Получалось глупо, что он столько проболтал с противными мальчишками, а с новым соседом по кровати ограничился простым «привет», но в голову ничего не шло, так что, проклиная себя, Клык задал самый тупой на свете вопрос:
— Так ты рисуешь?
— Что? — Спичка отозвался немного хрипло, как после долгого молчания, кашлянул и ответил: — Да… Да, я рисую.
— Круто, — спокойно сказал Клык.
Позади них зашептались. Создалось ощущение, что такой вот разговор здесь — дело непривычное, и от этого Клык почувствовал какое-то мрачное удовлетворение. Не осознав толком, для поддержания ли этого чувства, или просто чтобы нормально познакомиться с кем-то, Олег спросил:
— Я иногда буду сидеть у тебя, ты не против? Наверх долго лезть.
— Хорошо, — кивнул Спичка, немного удивлённо. Как будто ему казалось странным внимание в свою сторону.
Клык залез к себе наверх, проверил постель на наличие белья, засунул под подушку пауэрбанк и наушники, кинул бутылку с водой к стене: в общем, обжил своё место, как смог. Кровать под ним скрипела пружинами и прогибалась, сантиметров на пятнадцать, грозясь зацепить крючками волосы любого сидящего внизу. Для проверки Клык слегка подпрыгнул. Матрас повторил его движение даже с большей амплитудой и уж точно более громко.
В прошлом доме кровати были деревянными.
— Эй, — Клык свесился вниз, проверив, не испарился ли куда-нибудь его сосед снизу. — Я тебя так не цепану? Спичка?
Произносить кличку было непривычно и в какой-то степени неприятно.
— Нет, всё нормально, — ответил тот, задрав голову вверх. Потом вдруг улыбнулся самым краешком рта, будто застеснялся, и тихо добавил: — У тебя челка смешно свисает.
— Правда?
Вслед за головой свесилась рука и расчесала темные волосы.
— Правда, — сам себе констатировал Клык и, чтоб не остаться в долгу, добавил: — А у тебя волосы рыжие, как огонь.
— Спасибо, — зачем-то ответил Спичка.
Тут кто-то из фараонов не выдержал и кинулся к двери, переполненный новостями. Клык ещё не знал, но подозревал, что их разговор со Спичкой был чем-то из ряда вон выходящим, и немного собой гордился. Высокомерное отношение здешних ребят к новеньким раздражало.
Он достал из сумки книгу, окинул комнату взглядом и на ближайший час переключился в режим «недоступен», погрузившись в чтение.
Спичка под ним перевернул альбомный лист и начал что-то быстро набрасывать.
Коридоры уже полнились слухами о новом вестнике войны.
Комментарий к Часть 1: Спичка
Конфетку тому, кто догадается, почему стая называется “фараоны”
========== Часть 2: Слухи ==========
«Дымом пахнет твоя футболка,
Локоны вьются в направлении границы.
Время — кофемолка,
Гостиница и гробница»
Молоко святой коровы — Светлячок
Первое, что пришлось научиться делать в Доме: постоянно быть готовым запоминать новое. Учиться Клык не любил и раньше, но тогда дело касалось только математики и всего из нее вытекающего. Физика — прикладная математика, химия — прикладная физика, биология — прикладная химия, вот и получается, что не выучив синусы с косинусами ты уже катишься в сторону троек под оханье учителей. С Домом, в общем-то, было то же самое.
Во-первых, существовали дурацкие правила, вроде правил с именами. Нельзя было задавать слишком много вопросов, спрашивать о будущем или прошлом. Рассказывать тоже было нельзя — но в этом случае максимальной реакцией были полные недоумения взгляды, а вот после вопросов можно было и «по носу», как выразился Филин. Нос грозил пострадать и после походов в неположенные места, причем места эти были не всегда очевидными. Например, Клыку казался совершенно естественным запрет лазать на крышу, но здесь это было в порядке вещей. А вот не ходить по коридору, что с окнами во двор, с двух до пяти ночи — правило взятое как будто из воздуха. И, конечно, ты не мог узнать у состайников, откуда у него корни — вопросы ведь под запретом.
Про «состайников» тоже было забавно. Так здесь называли соседей по комнате. Клык понял это сам, но когда решил уточнить (для подтверждения гипотезы) один из ребят, Мелочь, ему деловито ответил:
— Ты можешь переселить Чумного к Фараонам, но он всё равно будет Чумным, будет тянуться на родину, по ночам ходить. Он не станет Фараоном. Если только не оборотень.
После такого ответа Мелочь хотелось послать куда подальше. «Оборотень»! Сколько ему лет, пять? Хотя доля правды в ответе была. Глядя на ребят из разных стай, Клык мог предположить, что на новом месте кто-то мог и не прижиться.
Вот те же Фараоны: у них свои заморочки. Фараоны ходили всегда минимум по двое, гордым медленным шагом, и смотрели на всех свысока. У каждого Фараона было оружие. Особенно ценились дубинки, но уважали так же ножи и пистолеты с пластиковыми пульками, которые здесь можно было легально хранить. Других ребят Фараоны считали на голову ниже себя, и это Клыка подбешивало. Единственным плюсом было то, что к нему не лезли хотя бы жители других комнат.
Те же Чумные — личности, совсем больные на голову. У чумных ценилась не сила и не власть, и даже не количество оружия. В почете была… мягко говоря, безрассудность. Если кто-то мог посреди коридора заорать и ни с того ни с сего наброситься на случайного прохожего — это считалось проявлением крутости. Чумные были главными поставщиками баллончиков с краской, запрещённой еды и неизвестных болячек. Они рисовали себе фломастерами тату, самые смелые — вбивали под кожу иголками. Они ходили в ярких банданах, черных кожаных куртках и перчатках без пальцев, пили пиво, вели себя громко и раздражающе, качали права перед воспитателями, пугали мелких и отжимали у них бутерброды с завтрака. Возможно, бывший Чумной и прижился бы в другой стае. Ему, наверное, было бы все равно. Какая разница, где мешать окружающим жить? Но вот остальные, попав к Чумным, не продержались бы и дня.
Особенно это касалось Фазанов. Фазаны были из той породы ребят, с которыми Клык привык кооперироваться по двое-трое. Хилые, трусливые, обычно в шерстяных безрукавках и с большими очками, они давали Клыку списывать на контрольных работах. Взамен Клык колотил тех, кто к ним приставал. Без особого энтузиазма, это была просто работа. Честно сказать, иногда занудные и правильные товарищи вызывали в нём даже больше раздражения, чем самые отпетые драчуны, но Клык не поднимал на слабых руку из принципа. Наверное, из-за такого практичного подхода к общению у него и не было близких друзей…
Помимо гордых Фараонов, отмороженных Чумных и до тошноты правильных Фазанов было ещё три группы: Жуки, Мыши и Дельфины. У Мышей Клык пока ничего общего не нашел, и вычислял методом отбора, Жуки в основном состояли из мелких, до двенадцати, и всегда ходили минимум по трое, а Дельфинов выделяла манера одеваться (в яркое и блестящее) и особая страсть к музыке. Из всех стай Дельфины показались Клыку самыми доброжелательными. Они охотнее других поддерживали беседу, предлагали помощь, когда он в первое время терялся по пути в столовую или учебные кабинеты, не бросались ни на кого, не осуждали. Пожалуй, единственным их минусом был длинный язык — никто так не любил поговорить о себе, как Дельфин, и если не дай бог тебе случилось отвлечься во время его длинной речи, то Дельфин страшно обижался. Помимо Фараонов, это была единственная группа, где Олег знал кого-то по имени. Филин был одним из них.
При таком разбросе казалось очевидным, что Чумные будут общаться с Фараонами, а Дельфины найдут что-нибудь общее с Фазанами или Мышами, вот только ничего в доме не работало так, как должно. Вместо послушных Фазанов, Дельфины решили водить дружбу с Чумными — и это при их разнице в темпераменте! Фазаны, которым явно нужна была чужая помощь и защита (мало того, что заучки, они все были колясниками) держались особняком. Мыши поддерживали Фараонов, хотя на месте кого угодно Клык бы не стал этого делать. А мелкие Жуки только путались под ногами в этой успевшей закрепиться политической картине.
Особенно ярко это проявлялось в столовой, где собирались все представители всех стай.
— Котлеты из индейки в форме рыбы, кого они пытаются обмануть? — скучающе протянул Сверчок, ломая вилкой чудо местной кухни и смешивая с пшенкой.
На вкус Клык не дал бы и индейку. Это была какая-то странная смесь курицы и жира с картоном, пригодная только для того, чтоб кинуть ею в неприятного соседа. Этим, впрочем, и занимались Чумные. Будто осознав птичью часть своей личности, рыбы летали: от стола к столу, от тарелки к тарелке, впечатываясь в головы и очень удачно минуя рты. Через пять минут трое из стаи покинули столовую в принудительном порядке. На завтраке и обеде было ещё больше, можно было считать, что Чумные вымотались к вечеру.
— Я вот не понимаю, они реально считают, что это забавно? Смешно, типа? — Кремень скривился в ухмылке, провожая глазами позорную процессию Чумных. — Как дети ебаные, ну ема-е…
— А кто они ещё-то? — подключился Сверчок. — Они и есть дети. Требуют к себе нашего внимания.
Клык хмыкнул. Уж внимания лично Сверчка никто к себе не требовал. А цирк посреди столовой — это да, не слишком весело. Но своими едкими комментариями Фараоны превращали ситуацию в цирк ещё большего масштаба. В целое противостояние. Два политических блока: Мыши с Фараонами против Чумных с Дельфинами. И бедные напуганные Жуки, которым за этим приходится наблюдать.
Клык отвернулся от стола, за которыми практиковались битвы едой, к своему столу, не более привлекательному. Комиссар деловито ковырялся вилкой в зубах, Мелочь качался на стуле справа от него — всегда рядом, всегда на подхвате, Сверчок кисло лыбился и иногда посматривал на вожака, ища одобрения после каждой своей хилой шутки, Кремень материл всё, что попадалось под руку. Дальше шел целый ряд слуг Комиссара, его личная армия подхалимов. Клык брезгливо пробежался по ним взглядом и остановился на конце.
У самого края сидел рыжий-голубоглазый Спичка, склонившись над тарелкой и не глядя ни на своих, ни на чужих. Завеса волос мешала, случайно ли, специально? Клык только подумал, что тоже не отказался бы от такой ширмы.
Котлета осталось несъеденной и у Спички. Рыбина валялась растерзанная на куски, политая кетчупом в попытке сделать хоть что-то съедобное. Похожая на место аварии.
Клыку совсем расхотелось есть.
Спичка вдруг отодвинул чёлку, и посмотрел в ответ, наверное, почувствовав внимание. Клык смущённо уставился в тарелку. Нехорошо получалось вот так сидеть и пялиться. Тем более, с тем, что творится вокруг с самого утра. И почему слухи в Доме распространяются так молниеносно?
Отсчитав секунд десять, он не выдержал и снова поднял взгляд. Спичка больше не смотрел на него, и выглядел как будто расстроенным. Волосы он не опустил — заправил за ухо, и теперь можно было видеть его по-женски изящный профиль. «Как будто для меня открыл» — подумал Клык, но тут же дал себе мысленный подзатыльник. Не для него, а от него. Чтобы Клык понимал, что Спичка заметил, и ему неприятно.
Олег как-то и не знал, почему ему хотелось смотреть. Наверное, дело в необычной внешности. Или в том, что все остальные выглядели полными придурками, а здесь был хоть какой-то шанс найти «своего». Только с чего он взял, что Спичке это нужно? Начиная с сегодняшнего утра, так точно.
Вчера между ними даже разговор нормальный не состоялся, но слухи поползли. Клык даже удивился тому, какой эффект произвел их короткий обмен фразами. В коридоре на него смотрели со всех углов, исподтишка или открыто рассматривая, окатывая пристальным вниманием с ног до головы, что хотелось поежиться. Сперва он решил, что это обычный интерес к незнакомому пока человеку, но потом прислушался. В окружавшем его шорохе голосов звучала знакомая кличка, а совсем сомнения развеялись, когда один из Жуков по неопытности открыто показал на Спичку пальцем. Их двоих обсуждали с таким усердием, будто они, как минимум, ну… Клыку стало стыдно от своих мыслей.
Понятно, почему Спичка не хотел с ним даже взглядом пересекаться.
Его нулевой аппетит ушел в минус: теперь Клыка начало противно подташнивать. Он заметил, как кто-то в углу зала указывает пальцем в его сторону, нахмурился и встал из-за стола. Всё равно еда не лезет — так какого черта ему тут сидеть?
***
Спичка вошёл в комнату через две минуты после Клыка. Тот сидел у себя, на верхней полке, и прожигал глазами страницу книги, думая о своём. Тишина сразу стала давящей и душной. Клык даже хотел выйти, но это было бы странно.
В голове крутились одни и те же мысли. Почему их обсуждают? Почему не Клыка и Комиссара, они ведь поругались? Почему не Клыка и Филина, они ведь из враждующих блоков, и Филин был первым, с кем он заговорил? Как Спичка к этому относится, ненавидит его? Или жалеет?
Клык был не из тех, кому приятно быть в центре всего. Спичка, если судить по первому впечатлению, тоже. И меньше всего Клык хотел бы распространять на него свою «славу» новичка. Не на Спичку. Спичка был… Хорошим, что ли? Тихим, застенчивым. Ему, наверное, непривычно было ловить на себе столько взглядов. И в этом была вина Клыка.
Спичка лёг к себе, и стало совсем плохо. Казалось, что температура поднялась на несколько градусов. Клык провел ладонью по лбу и очень удивился, когда не обнаружил пота. Тишина такая, что было слышно, как быстро работает карандашом Спичка, штрихуя свой рисунок.
Надо было что-нибудь сказать. Надо было спросить, не злится ли он. Надо было извиниться.
Клык набрал побольше воздуха, сжал кулаки и начал:
— Послушай, Спичка…
Но тут в комнату вошёл Кремень. Клык замолк. Штрихующий звук внизу тоже прекратился. Говорить при посторонних не хотелось, так что Клык очень понадеялся, что Спичка поймёт. Или, ещё лучше, что он не услышал. Или — но это уже совсем мечты — что он услышал всё, что было нужно, в его интонации. Клык слышал, что некоторые в Доме так умеют.
Потом пришли ещё Дылда и Зелёный, и Клык смог выйти из комнаты так, чтобы это не выглядело бегством от конкретно Спички.
Он прошатался по коридорам около часа, съедая себя изнутри переживаниями. Потом зашёл в туалет и покурил. Здесь на курящих подростков смотрели сквозь пальцы.
В коридоре он встретил Филина с друзьями — все взрослые. Тот здороваться не стал, но неожиданно подмигнул. Это была насмешка? Кажется, нет. Может, он не хотел светить знакомством с кем-то из Фараонов. Или лично с Клыком. Но это уже походило на паранойю, а Клык так устал думать, что решил забить.
Вернулся в комнату он только к отбою. Когда он вышел из душа, свет уже не горел, хотя Клык был уверен, что здесь не спят где-то до часу. Оказалось, Фараоны любили спать почти так же, как Дельфины любили говорить.
В темноте он добрался до кровати, с каждым шагом волнуясь всё больше. Но Спичка спал. Из большого кокона-одеяла торчала только одна его босая ступня и доносилось тихое сопение.
Клык залез к себе на кровать, откинул одеяло и пятками скомкал его до самого низа, оставшись в одних трусах на голой простыне. Так жарко, как пару часов назад, уже не было, но липкое чувство какого-то иррационального стыда топило не хуже банной печи.
Заснуть он не мог, так что достал из-под подушки плеер с наушниками и врубил музыку. Рок его всегда убаюкивал не хуже любой колыбельной.
Лишь в половину двенадцатого он решил, что уже достаточно спокоен, чтобы спать. Но вместе со снятыми наушниками обнаружилась одна проблема.
Спичка жалобно стонал во сне.
========== Часть 3: Ночь ==========
«Во сне хитрый демон может пройти сквозь стены,
Дыханье у спящих он умеет похищать.
Бояться не надо, душа моя будет рядом
Твои сновидения до рассвета охранять»
Ария — Потерянный рай
Спичка скулил жалобно, как побитый щенок, иногда прерывисто выдыхая. Клык его не видел, но не требовалось большого воображения, чтобы представить, как ему было плохо.
Когда-то Клыку тоже снились кошмары, и это было ужасно: просыпаться посреди большой темной комнаты липким от пота, с остатками ещё не ушедшего страха вглядываться в предметы, пытаясь вернуть себя в реальность. Ночью это было сложно. Стулья с одеждой казались замаскированными сказочными карликами, забирающими детей, обувь под кроватью походила на затаившегося хищного зверька. А самое страшное — лица соседей по комнате. В темноте они выглядели не человеческими, а какими-то чужими, дьявольскими, либо мёртвыми, сколько Клык не убеждал себя, что это просто игра света.
— Зачем, — прошептал вдруг Спичка и протестующе замычал во сне.
Тут совесть Клыка уже не позволила себя заглушать — завыла волком. Если бы все люди боялись неловкостей, то не было бы героев, а Клык хотел быть героем. В детстве. Может, он и подпортил Спичке жизнь своим появлением, но сейчас бездействовать нельзя. Тем более, он хотел извиниться.
Клык спустился вниз, мягко спрыгнув с последней ступеньки, стеснительно потёр локоть и взглянул на Спичку. Как и всегда, человеческое лицо смотрелось страшно в темноте, даже плачущее, даже если видеть, как его обладатель лежит, обняв коленки в страхе. С чёрными пятнами на месте глаз, с искривлённым ртом… Клык даже немного завис в нерешительности. Нужна ли здесь его помощь? Может, он сделает только хуже?
Но тут произошло следующее: за окном, озаряя дорогу фарами, медленно проехал автомобиль. Наверное, кто-то ночью спутал поворот или ещё чего. Обычно машины сюда не заезжали. Бледно-голубой свет попал в окно, пролился дорожкой по полу, делая различимыми фантики, чьи-то вещи и потёртости на линолеуме, осветил часть ступни Клыка, прыгнул на кровать и, лавируя между толстыми складками одеяла, остановился на лице Спички. В одно мгновение страшное полуночное существо превратилось в испуганного мальчика с двумя блестящими влажными дорожками на бледном лице.
Спичка отвернулся от света, метнулся на другой бок, но Клыку для храбрости было достаточно и этих нескольких секунд. Он подошёл к изголовью кровати, сел на колени и осторожно потрепал рукой сгорбленные плечи.
— Спичка, — прошептал он. — Эй, Спичка.
Как же неуместно звучала кличка. Сейчас Клык почувствовал это особенно остро. Человеку нужно имя, он же не собака какая-нибудь. Но имени Спички он не знал, поэтому оставалось только подчиняться существующим в доме правилам.
От более активного потрясывания Спичка только больше сжался и подполз к стене. Клык неуверенно оглянулся, но все спали, так что он залез на край кровати.
— Спичка-а, — шепотом позвал он. — Это просто сон.
На его тряску не наблюдалось никакой реакции, и, недолго думая, Клык взял его трясущуюся руку и зажал между своих тёплых ладоней.
— Это просто… — начал он, как вдруг Спичка распахнул глаза, и дёрнулся от Клыка назад, тут же ударившись головой о металлическую спинку и, кажется, не обратив на это внимания.
— Это я! — воскликнул Клык, сам испугавшись от неожиданности, и вскинул ладони в воздух. — Это просто я. Оле… То есть, Клык.
Спичка смотрел на него широко раскрытыми от ужаса глазами, быстро бегая взглядом от ног и до головы, пытаясь опознать. Клык почувствовал себя как под прицелом.
— Тебе приснился кошмар, — шепотом повторил он. Попытался успокаивающе, но прозвучало, наверное, как оправдание.
Спичка, наконец, пришел в себя, узнав в черном силуэте знакомого состайника. Его напряженные плечи медленно расслабились, глаза перестали бегать туда-сюда, а дыхание после глубокого выдоха потихоньку начало восстанавливаться.
— Я-я… — протянул он, заикаясь, но тут же зажмурился и схватился за голову.
— Ударился, — подсказал Клык. — Об спинку.
Спичка протестующе замотал головой.
— Нет-нет-нет, я им-мел в виду… Фу-ух, сейчас… М-м-м…
Он машинально потёр ладонью ушибленную макушку и шмыгнул носом.
— Я тебя напугал? — наконец спросил он, открыв глаза. — Я говорил во сне? И-извини, если что… Это бывает… Прости, пожалуйста…
— Да нет! Не надо извиняться, ты чего, — удивился Клык. — Я просто услышал, как ты… ну… стонешь. И решил, что это…
— С-сон плохой.
— Да, — облегчённо выдохнул Клык. — У меня тоже такое было, так что я подумал… Вот. Надо разбудить. Извини, если напугал.
Спичка кивнул и снова шмыгнул носом. Он положил подбородок на сложенные на коленях руки и уставился невидящим взглядом куда-то в складки покрывала. Как будто не замечая Клыка.
— Так… У тебя всё хорошо? — уточнил Клык, думая уже уходить.
— А? — дёрнулся Спичка. — Да… Да-да, спасибо тебе. Я посижу немного, и снова спать лягу.
— Ага. Я тогда пойду к себе. Ну в смысле…
Он кивнул вверх, имея в виду свою койку. Спичка медленно перевёл взгляд наверх и что-то его там развеселило, потому что в голосе появилась улыбка:
— Ну иди.
Клык встал и ловко забрался на свою кровать, чувствуя в груди странное волнение — уже не такое как раньше, более приятное.
Он снова не мог заснуть, но плеер уже разрядился: Клык прослушал его вчера всю дорогу сюда и два раза перед сном. Пауэрбанк тоже был разряжен. Вздохнув, Клык спрятал свои временно бесполезные сокровища обратно под подушку. Минут пять он прожигал глазами потолок с облупившейся побелкой. Пятно серого потолка на ее месте походило на руку с длинными когтями.
Тут снизу послышалось тихое шуршание бумаги.
Клык свесил голову вниз.
— Ты тоже не спишь? — прошептал он в темноту.
Ему никто не ответил, но было слышно, как Спичка что-то делает со своим альбомом. Клык уже хотел снова лечь спать, как вдруг услышал тихий, явно подавленный всхлип.
Он знал, что делать, если кого-то бьют (бить в ответ). Примерно знал, как поступить с человеком во время кошмара (будить, а дальше как получится). Но чего Клык не представлял совершенно — это как успокоить человека, если тот плачет, особенно, если этот человек —
мальчишка.
Сам Клык не плакал никогда, сколько себя помнил. Может, в детстве только. Однако, если бы так случилось, что кто-то довел его до слёз…
Он попытался представить, что делать в такой ситуации, но проблема была уже в том, что он не помнил, как это — плакать. Когда ему было плохо, он много злился и уходил куда-нибудь, где мог побыть один. Пинал там что-нибудь, щёлкал зажигалкой, потом появилась привычка курить. Наверное, четырнадцать — не самый лучший возраст для этого, но в его окружении были и более ранние курильщики. Плохие привычки вообще неплохо успокаивали нервы.
Клык снял брюки со спинки кровати и пошарился в карманах. В мятой упаковке с «раком гортани» оставалось ещё четыре сигареты.
— Хочешь покурить? — спросил Клык чуть громче обычного, свесившись вниз с сигаретой в руках.
Он не был уверен, что это поможет, но других вариантов в голову не пришло.
Спичка ответил не сразу, видимо, пытаясь совладать с голосом и создать видимость спокойствия. В итоге, всё равно продрожал:
— Я н-не курю.
— Чё, совсем? Бли-ин.
Клык убрал сигарету в упаковку, добавив на всякий случай, что ему не жалко, но Спичка правда оказался некурящим.
— А ты не будешь? — поинтересовался он сипло, спустя пару секунд. — Я бы прошёлся просто так. А один по Дому ходить не люблю.
Курить не хотелось, но от предложения Спички пройтись вместе всё внутри подпрыгнуло. Клык чувствовал себя ответственным за слухи про них, и любую доброжелательность в свою сторону воспринимал с большим облегчением.
— Давай, — быстро ответил он и спрыгнул вниз.
Спичка подождал, пока он натянет на себя джинсы с толстовкой. Сам он спал в длинной, почти по колено футболке белого цвета. Она была сшита по какому-то великанскому размеру, и широкий ворот, если сдвинуть вбок, мог обнажить его худое плечо. Он надел только тапочки. Клыку к Дому было ещё привыкать и привыкать, чтобы вот так вот выйти в коридор в чём спал.
— Ты где куришь? — спросил Спичка.
— В туалете.
— Лучше на крыльцо выйти. В туалете могут учуять, что накурено, и если Фазаны или некоторые из Мышей — настучат.
Спичка пошел в противоположную сторону и вдруг остановился.
— Хотя нет. Пошли сначала в туалет, я умоюсь. Ты не против?
Клык не успел ответить, как тот развернулся. Даже удивительно было видеть его (тихого, заплаканного) командующим.
В туалете Спичка высморкался, умылся, причесал волосы мокрыми пальцами и посмотрел на себя в зеркало. Справа от раковины было узкое окно, которое поддувало зимой и никогда не открывалось, но зато освещало лица полуночников.
— Клык, — сказал он тихо, — Можно спросить?
— Что?
— О чём я говорил во сне?
Клык постарался вспомнить.
— Вроде ничего такого… Спросил только: «Зачем», но что зачем, я не понял.
— Ага, — выдохнул Спичка. — Это хорошо.
Он постоял немного, пристально вглядываясь себе в глаза, и лишь спустя несколько секунд внезапно повернулся к Клыку.
— Ну что, пошли курить?
— Пошли, — протянул Клык, не переставая удивляться переменам, которые происходили со Спичкой. Он уже засомневался, тот ли самый Спичка полчаса назад скулил во сне.
На крыльце он был всего раз. У Дома их было два: одно выходило в закрытый двор, другое — на улицу. Они вышли во двор.
Здесь пахло свежим ночным воздухом, светила луна, комары стайкой летали вокруг фонаря. Ночью двор не было видно полностью, дальние деревья утопали в темноте и белёсом тумане. Вдалеке выла собака.
Спичка подошёл к самому краю и свесил ноги вниз, повиснув руками на перекладине перил.
Олег достал сигарету и хотел отойти подальше, чтоб не мешать, но тот его позвал.
— Иди сюда. Клык.
Как заворожённый, Клык подошёл и устроился рядом. Сигарета осталась незажженной.
— Ты курить будешь?
— А… Я зажигалку в комнате оставил.
Спичка молча залез в карман и протянул ему свою. Пришлось курить.
Ему наконец выдался случай получше рассмотреть изменения, произошедшие в Спичке. Первое, и самое бросающееся в глаза: осанка. Обычно зажатый, сейчас он держался, расправив плечи и приподняв подбородок. Почти гордо. Словно хозяин Дома. Он больше не прятал взгляд, не пытался закрыться, и смотрел свысока, но не так, как Фараоны. Фараоны выглядели нелепо в своих попытках быть выше других, вытягивали шеи, прикрывали глаза, ухмылялись. Спичка же смотрел как птица, парящая над другими, свободная и независимая. Былая слабость превратилась в лёгкость, зашуганность — в спокойную уверенность. Тощие очертания внезапно стали изящными, а скованные движения приобрели плавность. Он был красивым и с утра, но теперь, ночью, им было невозможно не восхищаться. Даже с подпухшими глазами.
— Часто ты ночью гуляешь? — спросил Клык, выдыхая дым.
— Нет. Очень давно не гулял.
— А почему?
Спичка посмотрел на него серьёзно.
— Это так важно?
— Просто интересно.
— Тогда я не буду отвечать. Спроси что-нибудь другое.
Клык вдруг осознал, что впервые за два дня ему не запрещают задавать вопросы. Внезапно столкнувшийся с возможностью узнать всё, что его интересовало, он почувствовал себя ребёнком в конфетном магазине.
Спичка с интересом наблюдал за его размышлениями.
— Тебе часто снятся кошмары? — он решил остановиться на самом очевидном.
— Бывает, что снятся. Бывает, что нет. Я привык.
— И… Что ты обычно делаешь?
— Просыпаюсь. Просто чуть позже, чем сейчас.
— Ага…
Клык затянулся, вспоминая, что ещё его интересовало в последние дни. На ум, как назло, ничего не приходило.
— Ты всегда рисуешь? Всё свободное время?
— Я рисую только когда чувствую себя нехорошо. Как сегодня ночью.
— И в тот день, когда я приехал? И когда из столовой пришёл?
— Да. Тогда тоже было плохо, но по-другому.
— Часто тебе… Часто ты рисуешь?
Спичка улыбнулся краешком рта.
— Давай не про меня.
Клык как раз хотел спросить, почему днём он совсем другой, нежели ночью, и пожалел, что не додумался раньше.
— Почему здесь всё такое странное? — спросил он наконец, объединив в этой фразе большинство своих вопросов.
— Что ты имеешь в виду?
— Да всё. Нельзя задавать вопросы, узнавать имена, надписи на стенах, какие-то нелепые правила, стаи…
Спичка посмотрел вдаль и задумчиво приложил палец к губам. Он выглядел так, словно сошел с какой-нибудь картины. Клыку пришлось приложить немало усилий чтоб не пялиться на него. Уже который раз.
— Читал «Алису в стране чудес»?
— Эм-м… Я смотрел мультик.
— Тоже сойдёт. Нормальных людей не бывает. Все мы по-своему ненормальны, и это нормально. Помнишь?
— Ты мне, конечно, очень помог, — фыркнул Клык.
Спичка даже не улыбнулся.
— А что именно ты не понимаешь?
— Да хотя бы… Правило это, «не ходи ночью по коридору со стороны двора». Почему? Откуда оно вообще взялось?
— А в твоём старом детдоме не было правил?
— Были, но не такие. Нормальные.
— Например?
В голосе Спички звучала искренняя заинтересованность. Клык постарался привести самое естественное, что можно было придумать.
— Например, не засовывать пальцы в розетку.
— А почему?
— Что «почему»?
— Почему нельзя?
«Ты прикалываешься что ли» — хотел спросить Клык, но на него смотрели такие честные глаза, что он промямлил:
— Потому что… Ну… Током ударит.
— И что?
— Как что? Умрёшь, вот что. Или сильно пострадаешь.
Спичка вдруг улыбнулся.
— Вот видишь. Поэтому нельзя и по коридору ходить. Все правила направлены на одно: чтобы ты не умер и не пострадал.
Глядя на лицо Клыка, Спичка чуть ли не засмеялся.
— Чё ты ржёшь, я серьёзно же спрашивал! — возмутился Клык. — Я думал, ты правда ответишь, а ты…
— Я ответил. Я же не виноват. В каждом доме свои правила, у нас вот такие. Некоторым, кстати, вообще всю ночь нельзя по коридорам ходить.
— Поч… А кому, например? — поправился Клык.
— Мне.
— Так ты же ходишь.
— Только сегодня. Сегодня можно.
Клык промолчал, но Спичка всё понял, и ответил, даже без усмешки:
— Потому что поругался кое с кем.
— С кем?
— Мы же договорились не спрашивать про меня.
Клык вздохнул. Сигарета кончилась, почти невыкуренная.
— Давай последний вопрос. А то я замёрз, — предупредил Спичка. — Подумай хорошо.
Вариантов было много, Клык как раз успел всё вспомнить. Почему Чумные не ладят с Фараонами? Почему детям разрешают портить стены? Почему существует правило с кличками?
Он вдруг подумал, что хочет задать очень глупый и нечестный вопрос, но если есть хоть какой-то шанс, что Спичка на него ответит, то Клык потратит свою последнюю попытку.
— Послушай, я знаю, что это у вас запрещено, но ведь и вопросы тоже задавать запрещено, а ты отвечаешь, так что…
— Как тебя зовут? — быстро проговорил Клык. — Настоящее имя.
— Ох… — Спичка тут же изменился в лице. — Нет, извини, этого я тебе не скажу.
— Потому что правила? — разочарованно проговорил Клык.
— Не только в этом дело. Так просто… Безопасней. Точнее… Я просто не хочу… О, чёрт…
Спичка повёл плечами, нервно провёл рукой по волосам и снова стал похожим на старого себя.
— Извини, но я боюсь. Поэтому нет.
— А я не боюсь. Олег. Так меня зовут.
Своей фразой он хотел пошутить и, может, ободрить Спичку, но тот посмотрел на него, и Клык осёкся. В широко распахнутых глазах плескался настоящий страх, такой, как будто он действительно боялся. Как боятся боли или смерти.
Спичка покачал головой и поднялся на ноги.
— Пошли в комнату, — сказал он. — Уже поздно.
— Извини, — проговорил Клык. — Я не знал, что это так важно для тебя. Правда.
— Пошли в комнату, — повторил Спичка. — Не будем об этом говорить.
Олег вздохнул и послушно последовал за ним.
Вдалеке снова завыла собака.
========== Часть 4: Утро ==========
«…Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим — сон глубок.»
Марина Цветаева
Засыпать в три ночи Клыку было не впервой, поэтому, когда в полвосьмого утра по комнате пошёл запах чипсов и громко заиграла мешанина из битов с бессмысленными звуками, он был в состоянии встать и тяжёлым взглядом окинуть шикующих фараонов. Колонка лежала посередине комнаты и даже как будто вздрагивала от музыки. Фараоны шумели не меньше: их гогочущий смех, недалёкие шутки и шуршание упаковок — прелюдия перед завтраком — удивительным образом заполняли промежутки тишины между припадочными завываниями исполнителя. Клык почувствовал тревогу еще когда сквозь сон услышал разговоры. А с того момента, как включилась музыка, прошло около пяти минут, и всё это время он безутешно надеялся, что стая угомонится сама. Кажется, для Фараонов такой подъем был чем-то обыденным: в комнате помимо Клыка спал (и недовольно морщился) только Спичка.
— Можно потише сделать? — громко спросил Клык, практически перекрикивая музыку.
Внимание на него обратили не сразу, только со второй попытки. Кремень обернулся и переспросил:
— Чё надо, братан?
— Потише, говорю. Не одни же.
«Потише». Даже не «выключить», что там, Клык понимал, с кем делит пространство. Но и на такую смехотворную просьбу Кремень отозвался смешком и пожиманием плечами:
— Сорян, не могу. Привыкай.
— Между прочим, — взвился Сверчок, — Полезный образ жизни включает в себя не только ранний отбой, но и подъём в семь утра.
Сверчок был низкий, прыщавый и костлявый. Они с огромным Кремнём часто ходили парой, похожие на Тимона и Пумбу из мультика.
Слова про образ жизни от Сверчка звучали смешно. Если Фараоны и просыпались для чего-то пораньше, то только чтобы набить животы той гадостью, которую тащили контрабандой из магазина. Ещё они занимались зарядкой. Вернее, считали, что занимаются. Зарядка здесь проходила под режущий уши скрип кроватей (на них прыгали), грохот вещей (ими кидались), и возмущенные причитания Мелочи (чьи вещи, собственно, использовали в качестве снарядов). Вот и вся польза. В случае Фараонов «здоровый образ жизни» действительно был «образом».
— Клык, а ты всё спишь? — с ядовитой радостью воскликнул Комиссар. — Нельзя же так отрываться от жизни! Подъем, подъем!
Его вечный прихвостень Мелочь кинул в Клыка подушкой. Клык зарычал и начал рыскать глазами по комнате в поисках мусорки. Туда впоследствии и полетела подушка, но вместо ожидаемого эффекта — Клык надеялся, что от него отстанут — Фараоны дружно загоготали. Мелочь смеялся тоже, пусть не так активно. Ему, наверное, думалось, что он весельчак и «необидчивый», а не козёл отпущения.
— А Спичка, чё, тоже спит? Че, не выспались оба? Поня-я-ятно… — подлил он масла в огонь. — Может ещё в Спичку подушкой?
— Эй! — крикнул Клык, чувствуя, как шея стремительно краснеет, — Вам чё, словами непонятно? Музыку сделайте потише! А лучше, вообще заткнитесь и валите отсюда в коридор.
— О-хо-хо, в коридор! Че придумал! Может вас двоих лучше в коридор? Не дал тебе Спичка выспаться, так это ваши проблемы, — проговорил Комиссар, оскалившись.
Клыку стало мерзко это слушать. Сам не до конца понимая, как, он обнаружил себя стоящим уже на полу, почти вплотную к Комиссару. Кто-то сделал музыку тише.
— Ещё хоть слово про меня скажешь…
— И что? Ударишь меня?
Комиссар, в отличие от него, был взрослый, одетый, выше почти на полторы головы и смотрел, согнув шею, как на мелкую букашку.
— Ударю, — сквозь зубы прошептал Клык. — Заебал.
Комиссар вскинул брови и ухмыльнулся. Глядя на него, другие тоже одобрительно захмыкали.
— Ты? Меня? Мальчик, тебе объяснить, как устроен Дом?
— Да насмотрелся уже.
— Если такая малявка, как ты, подерется с кем-то вроде меня, — всё равно начал нравоучения Комиссар, — то у неё будет огромные неприятности. Ты если сам гордый и к Спичке притёрся, так защищай его, я не запрещаю! Но только место-то своё знай.
Улыбка сползла с его лица, уступив место злобной гримасе:
— Шавка хозяина защищает от других собак. Собак! А если кто не по уровню — так до могильника недалеко.
— Это кто шавка? — пробормотал Клык, подобравшись.
— Ну ты. А чё?
Кулак прилетел ему в нос молниеносно, так, что Комиссар даже отшатнуться не успел. Наверное, Фараоны не ожидали, что кто-то осмелится драться с их вожаком, замерли все. В нерешительности и шоке.
Комиссар медленно поднёс ладонь к лицу. Вид у него был ошарашенный. Клык, глядя ему в глаза, сделал шаг в сторону и щёлкнул кнопочкой колонки. Тишина теперь казалась такой же оглушительной, как и музыка.
— Ты чё наделал, — первый очнулся Мелочь. — Мы с-час тебе так накостыляем, что больше не будешь кулаками махать, потому что нечем будет махать, понял?
Он дёрнулся вперёд, но никто его не поддержал, а Комиссар даже остановил, выставив ладонь.
— Не надо, — тихо сказал он. — Пусть себе радуется.
Он посмотрел на Клыка, зловеще сверкнув глазами. Из-под ладони выкатилась капелька крови.
— Радуйся, пока можешь, — послушно сказал Мелочь.
— Да заткнись ты, — сморщился на него Комиссар. Потом развернулся ко всем и хмуро приказал:
— В коридор.
Послышался гул, Фараоны начали недоуменно переглядываться.
— В коридор, — громко злясь, повторил Комиссар, — Идиоты, блять. В коридор. У нас собрание.
Он первый вышел из комнаты, хлопнув дверью. Клык не веря своим глазам, пронаблюдал, как Фараоны в полной растерянности потянулись за ним, даже почти не толкаясь от удивления.
Перед тем, как последний покинул комнату, Клык успел услышать кусочек разговора между Кремнём и Сверчком.
— Один Чумной в стае — это ещё ладно. Это можно терпеть. Но если их двое…
— Бешеный, — прошипел Сверчок. — Так накинуться, и на кого?
Сверчок обернулся, увидел, что Клык их внимательно слушает, и прикусил язык.
Только когда дверь за ними закрылась, Клык облегчённо выдохнул. Сердце стучало вагонами по рельсам, голова слегка кружилась. Ему приходилось драться раньше, даже много раз, но никогда не было вот так. Если бы Фараоны захотели, если бы почувствовали слабину, притворство в его самоуверенности, они бы точно его избили. Одного целой стаей. В этом Фараоны были правы: против них всех Клык был почти что беспомощным щенком.
Он потёр руками плечи и шею, чтобы успокоиться, и повернулся к своей кровати.
Спичка сидел и во все глаза смотрел на него.
Волосы у него были растрепаны. Солнце падало на них из-за свисающего покрывала, и они светились, как тонкие шелковые ниточки, похожие на ангельский нимб. У Спички был заспанный вид — подушка отпечаталась на щеке и немного возле глаза, как шрам. А на длинной футболке виднелись полоски грязевой пыли — остались от перил, когда они сидели на крыльце вчера.
— Не заметил, как ты проснулся, — неловко сказал Клык.
Это было правдой только отчасти. Конечно, Клык знал, что Спичка не спит. Невозможно было спать в таком шуме, разве что усиленно делать вид, чтобы эти подонки устыдились и заткнулись. Но Клык точно помнил, что когда говорил с Комиссаром, Спичка лежал с закрытыми глазами. И когда Фараоны выходили, он лежал. Наверное, радовался, что наконец-то сможет доспать положенные восемь часов. Честно говоря, было бы правильнее сказать: «Не заметил, с какого момента ты сидишь и смотришь на меня. Вдруг я сделал что-то, чего обычно не позволяю себе, когда на меня смотрят, а ты увидел, и теперь мне следует думать об этом весь день». Но первый вариант был короче.
— Я проснулся как только они включили музыку, — признался Спичка. — Но когда ты попытался м-м-м… Отвоевать наше право на сон? — признаться, немного струсил.
— Да и правильно, — отмахнулся Клык. — Ещё бы ты с ними драться полез. Нас бы тогда точно побили.
— Н-нет, ты меня не совсем правильно понял. Я имел в виду, мне было страшно за них. Что я их покалечу.
— Ты? — улыбнулся Клык, решив, что Спичка так шутит. — Ну да, с тобой они бы и всей стаей не справились.
— Я серьезно, — сказал Спичка. — Я могу быть опаснее, чем кажусь… Но ударить Комиссара было очень смело. Спасибо.
— Да не за что, — потёр шею Клык. — Может… Может это, ну…
— Что?
— Да нет, ничего. Глупость, — помотал головой Клык.
— Ты, наверное, хотел спросить, можно ли теперь считать, что мы друзья.
— О-о-о, — протянул Клык, удивлённый, что его мысли так точно считали. — Да, вообще-то, хотел.
— Я тоже хотел поговорить об этом, — вздохнул Спичка с какой-то грустью в голосе. — Ты… Будешь стоять? Садись, может?
Он отодвинул покрывало на своей кровати в сторону и Олег сел слева от него. Прямо как тогда, на крыльце. Только сейчас Спичка был светлый-светлый и совсем по-другому чарующий.
— В общем, мы вроде начали общаться, и… Ты только не принимай это на свой счёт, но лучше нам перестать так часто разговаривать.
Начало было словно удар. Клык не сразу нашелся, что думать, не то, что ответить. Спичка продолжал:
— Не потому что ты плохой, это целиком из-за меня. Ты замечательный. Но я такой человек, которому лучше быть одному, понимаешь?
Клык не понимал. Он чувствовал себя надоедливой девчонкой, которую пытается деликатно отшить парень.
— Ты может, заметил, — продолжал Спичка, — С того момента, как ты пришел, все разговоры крутятся только вокруг нас с тобой. То есть… Вот эти слухи все. Ты прости, я спросонья не очень хорошо формулирую мысль. Я ещё вчера хотел сказать, но мы как-то резко пошли обратно из-за… Ты помнишь.
— Извини за слухи, — вдруг сказал Клык. — Правда, я не знаю с чего это вот так. Я ведь ничего и никак… Ты мне даже не… то… что бы…
Слова давались всё труднее, но остановился Клык только когда увидел удивлённое выражение лица Спички.
— Что? — спросил он сдавленно.
— Я не понимаю, за что ты извиняешься, — честно сказал Спичка. — Ты-то тут причем?
— Ты сказал, — выдохнул Клык, — Что тебя беспокоит, что про нас болтают всякое. Вот сегодня утром например. Я про это.
— А… — Спичка запнулся. — Клык. Клык. Подожди. Ты считаешь, что это твоя вина?
— Ну не твоя же.
— Как раз моя. Я это и хотел сказать. Что из-за меня у тебя могут быть неприятности, поэтому тебе лучше найти другого друга. Прости.
Они оба замолчали несколько секунд смотрели друг на друга, пока Спичке не стало отчего-то весело.
— Ты чего так смотришь? — спросил он с улыбкой.
— Я не понимаю.
— Чего?
— Да всего. Ты не хочешь со мной общаться, но дело как бы не во мне, а в тебе. Я более тупой отмазки не слышал. Ты если что-то про меня думаешь, так не стесняйся, говори. Не надо на себя переводить.
— Я ничего про тебя не думаю. А что я должен думать? — заинтересовался Спичка.
— Ну не знаю. Что я какой-то не такой. Неправильный.
— Почему? — он склонил голову набок.
— Потому что. Вот, у тебя хотел спросить. Вдруг ты заметил во мне что-то неправильное и теперь хочешь не общаться со мной. Ты, если это правда, так и скажи. Не надо выдумывать про себя.
— Клык, я не выдумывал. Это правда.
— В чем правда? Что ты можешь Комиссару навредить в драке? Ты?
Клык окинул его взглядом с ног до головы и сомнительно поднял брови.
— Послушай, — вздохнул Спичка и, сложив ладони лодочкой, прижал их переносице. — Клык. Я не могу рассказать прямо. Ты сам поймёшь позже. Дело правда не в тебе. Совсем-совсем. Просто пока ты со мной, не важно, как друг, враг или просто защищаешь меня — к тебе будет пристальное внимание. От всех. Извини, но это так.
— А если мне пофиг? Они же настоящие придурки, буду я ещё под них подстраиваться. Пусть смотрят, если хотят.
Спичка нахмурился.
— Извини, это очень сложно.
— Хватит извиняться.
— Прости, — машинально сказал Спичка и ойкнул. Клык хмыкнул.
— Почему… Почему ты вообще за меня так цепляешься? — поднял глаза Спичка. — Мы всего два дня знакомы. От меня много проблем. Я слабый — ты думаешь, что я слабый. Себе на уме.
— Херня, — мотнул головой Клык, — Ты нормальный. Наверное, самый нормальный из всех, кто тут есть.
— Это неправда, — нервно засмеялся Спичка.
Клык закатил глаза. Снова повисло молчание. Стало слышно, как за дверью ходят другие жители Дома. Наверное, Фараоны уже ушли завтракать.
— Я просто хочу, чтобы ты честно мне сказал, что не хочешь со мной общаться, — снова завёл своё Клык.
— Я не могу это сказать! Это неправда.
— Тогда объясни причину.
— Я уже объяснил!
— Настоящую причину.
— Это настоящая причина, Клык! — воскликнул Спичка. — Я могу быть опасным и поэтому держусь от всех подальше. Я бы не стал тебе врать, зачем? Я не хочу никому навредить, ты потом поймёшь, правда поймёшь, но сейчас давай договоримся!
— А если я скажу, что не боюсь тебя? Ну, допустим, ты правда можешь вытворить какую-нибудь штуку, но я не боюсь. Я сегодня против всей стаи один стоял, думаешь, я тебя испугаюсь?
Спичка замолк и уставился на него большими глазами. Клыку показалось, что он готов заплакать. Уже не так уверенно, запинаясь через слово, Спичка пробормотал:
— Но т-ты же не знаешь, о чем я говорю. Не п-понимаешь.
— Ну и что? — тихо, даже немного ласково сказал Клык. — Я вообще ничего не боюсь. И тебя — что бы ты не имел в виду — не испугаюсь. Если дело правда только в тебе.
— Правда, — кивнул Спичка и шмыгнул носом.
Клык был прав, он расплакался. То ли от нервов, то ли от усталости. Хотелось его обнять. Это было бы правильным. Но Клык был не уверен, на каком они уровне отношений. Весь этот разговор ощущался странным, как будто преждевременным.
— Ну, ты это, — потупился Клык, — Ты не плачь.
— Угу, — жалобно ответил Спичка. — Ты уверен, что т-тебе всё равно, что я такое?
— Человек ты, — не понял вопроса Клык. — И нет, мне не все равно. Но я не испугаюсь. Если ты хочешь, чтоб мы дружили, конечно. Если не хочешь…
— Хочу, — заверил его Спичка. — Ты не волнуйся. Не знаю, почему ты решил, что ты в чем-то виноват. Ты хороший.
— Да нифига я не хороший, — кисло ответил Клык. — Спасибо, конечно.
— Ты смелый. Я хотел бы таким быть.
— Ну всё, прекращай, — смутился Клык.
Спичка набрал воздуха, собираясь что-то сказать, но вдруг передумал. Клык уже встал, чтобы одеться, но тут он выпалил:
— Погоди! Сейчас.
Он развел руками, успокаиваясь, закрыл глаза и снова попробовал сказать — на этот раз, приложив всю смелость, какая в нём была. Клык ждал.
— С-серёжа, — тихо сказал он. — Моё имя. Вот.
Он прерывисто выдохнул и тут же залился краской.
— Я правда хочу с тобой общаться.
— Да не надо было, если ты не хотел, — удивлённо сказал Клык.
— Я хочу. Чтобы ты знал.
Спичка уставился в пол.
— Ладно. Спасибо, — Клык постарался улыбнуться, но улыбки всегда давались ему плохо, так что пришлось добавить для верности: — Спасибо, что доверяешь мне.
— Только ты можешь меня так не называть? — скороговоркой выпалил тот. — Извини, но я всё ещё немного боюсь.
— Ладно.
— Ты не разочарован?
— Что ты, нет, конечно, — пожал плечами Клык. — Не называть, так не называть.
— Спасибо, — лучезарно улыбнулся Спичка, вытирая глаза. — Твоё имя я тоже помню.
На завтрак они, минуя удивлённые взгляды, спустились уже вместе.
Комментарий к Часть 4: Утро
https://music.yandex.ru/users/995415011/playlists/1021 - вот тут, кстати, можно послушать все песни, которые я вставляю в эпиграфы
(мягкое напоминание: если вам нравится, не стесняйтесь оставить отзыв, я всегда читаю их с улыбкой на лице, а если не нравится - тоже оставляйте, мне есть, куда расти)
========== Часть 5: Ссора ==========
Комментарий к Часть 5: Ссора
Наконец-то в дело вступает третий герой этой истории))
«Сердце твоё двулико
Сверху оно набито
Мягкой травой
A снизу каменное-каменное дно»
Агата Кристи — Черная луна
Ходила легенда, что если сложить длину волос всех Дельфинов, то можно обернуть Дом поперек. Считалось также, что их слёзы сладкие на вкус, а мягкий неторопливый голос может усыпить на несколько дней. Говорили ещё, что никто не знает Дом так плохо, как Дельфины, и, тем не менее, никто не договаривается с ним лучше. Эликсиры молодости, заговоры от прыщей и проклятия с обратной целью, кулоны на удачу, кольца, придающие силу, пояса, придающие скорость, разнообразные плетения и нашивки — вот за чем к ним обращались. Одних целителей ценили больше других. Самым почитаемым был Змий, а самым загадочным — Филин.
В комнате у Дельфинов было сумрачно, шторы задернуты. Пахло ароматическими палочками, жасминовым чаем и немного гербарием. Она отличалась от Фараоньей «гробницы» и обстановкой: не было куч грязной одежды, обуви. Кроватей тоже не было. Их металлические скелеты стояли вертикально вдоль стенки и использовались в качестве вешалок: бесчисленное количество фенек, охранных амулетов, ярких платков, бус и браслетов покрывали их густо, будто шерсть. Матрасы, подушки и одеяла были накиданы в большие лежбища. На них, переплетая конечности, складывая длинноволосые головы друг другу на плечи и колени, куря и плетя украшения лежали Дельфины. Как части одного многоногого многоголового существа.
Стоило Клыку привыкнуть к сумрачному освещению и разглядеть всё это, как он понял, почему его направили сюда. Именно так должна была выглядеть комната, в которой творят колдовство.
— Приве-е-ет, — протянул какой-то светловолосый парень и вскинул руку, унизанную бренчащими браслетами. — Меня подводят мои глаза, или сам Фараон забрёл в наши владения?
Он говорил нараспев, не торопясь, как говорили все Дельфины. Ещё несколько человек, увлечённые — Клыку не показалось, действительно увлечённые кальяном — подняли головы. Ворвавшийся в комнату новенький их заинтересовал.
— Извините, — сказал Клык, — А можно поговорить с Филином?
— С Филином? — удивлённо поднял брови парень, а потом обернулся и позвал: — Филин, это к тебе.
— Как бишь тебя? — спросил другой.
— Клык.
— Какой-то Клык, — закончил светловолосый. — Фараоний малолетка.
— «Какой-то Клык»? — послышалось из-за тумбочки тихо, с усмешкой, — Чувак, из-за таких, как ты, о нас и ходит это мнение.
— Что за мнение?
— Что мы только о себе и говорим, и ничем больше не интересуемся. Ты правда ничего не слышал про Вестника Войны?
— Не люблю политику, — сморщившись, протянул светловолосый. — И войну особенно. Я пацифист.
Из угла послышался хриплый смех и еле различимое:
— Соловей, это «похуист».
— Я бы попросил, — цыкнул Соловей, — Как не стыдно, тебе, Филин, так выражаться при детях?
Клык, попавший в центр чужой беседы, нетерпеливо комкал пальцами край рубашки и пытался разглядеть, кто из кучи длинных рук и ног в углу — его знакомый Филин.
— А что, у Фараонов теперь свой военный предводитель? — спросил кто-то. Клык уже не различал голоса.
— У Фараонов только их вшивый Комиссаришко, — голос из-за тумбочки. — Клык за нас.
— Так ты же сказал, что он Фараон.
— Официально — да.
— И? что?
— А ничего. Новости надо слушать. Я тебе кто, радио?
Клык поёжился и пробормотал:
— Вообще-то, я сам за себя. И за справедливость.
В ответ ему раздалось несколько смешков, да ещё хриплое: «Ну это пока».
Потом от лежбища в углу отделился человеческий силуэт и направился в его сторону. По деревянным бусам до самого ремня джинс, по волосам — самые короткие в стае, всего до носа — Клык узнал Филина.
— Чувак, надо в коридор, пока эти старухи… — он пристально посмотрел на Соловья. Тот примирительно вскинул ладони.
— Всё, всё, никакого перемывания костей.
— Вот-вот.
Он хлопнул Клыка по плечу и потянул к двери так, что Клык сперва чуть не упал. Кто-то засмеялся сзади:
— Филин, не угробь ребёнка.
— Ему четырнадцать, какой он ребёнок, — с укором ответил Филин, и они вышли за дверь.
Свет резанул глаза. Привыкший к темноте Филин прищурился и потёр лицо.
— Надо мне чаще на улицу. А то ужас.
Его странная манера речи с первой встречи никуда не делась.
— Чего тебе?
Клык попытался собраться с мыслями. Впечатление от мистических фигур Дельфинов в темноте, дурманящего запаха и дыма не покидало его.
— Прикольно у нас, да? — просёк, в чём дело, Филин. — Атмосфера.
— Только накурено очень. Голова кружится.
— А ты разве не курильщик?
— Совсем немного, — ответил Клык.
— Эт хорошо. Жизнь долгая, если немного.
Клык наконец вспомнил, за чем пришел, и даже смог сформулировать мысли:
— Филин, мне нужна твоя помощь. Мне сказали, что среди Дельфинов ты самый сильный, а мне как раз что-то такое, типа колдовское надо.
— «Типа колдовское»? — улыбнулся Филин. — Забавно… А что я самый сильный, это чьи слова?
— Да так, Жука одного поймал.
— Вот, мелкие… Даже не Змий. Я. Приятно… А тебе что нужно-то, если поточнее?
Клык ответил не сразу. Не привыкший к таким вещам, он перебарывал собственный скептицизм.
— Ловец снов, — сказал он наконец, чувствуя, что чуть меньше себя уважает за то, что сказал это серьезно. — Чтоб кошмары не мучали.
— Всего-то? Ловец снов — это просто, — ответил Филин. Клык обрадовался.
— Мне чем раньше, тем лучше. Если… Если он правда работает.
— Обидно. Мои — всегда работающие.
Филин пошарился в кармане брюк и выудил оттуда мятую бумажку. В другом кармане нашелся огрызок синего карандаша. Наслюнявив кончик, он проговорил:
— Фараонам дверь к моему колдовству — не дверь, а стена. Мы враги, вообще-то. Но ты — особый случай, так что один раз можно и исключение. Везунчик.
Он приготовился записывать.
— Сейчас максимально подробно. О чём кошмары?
Клык растерялся.
— Я не знаю. Не спрашивал.
Филин нахмурился.
— Так ты не для себя?
— А это важно?
— Ещё как! — воскликнул обычно спокойный Филин. — Кому попало нельзя, я ж тебе только что… Ай, ладно. Говори, кому.
— Другу.
По лицу Филина Клык понял, что такого ответа недостаточно. Вздохнув, он признался:
— Спичке.
— Кому-кому? Ты сумасшедший? Нет, Спичке сразу нет! Откуда такая мысль вообще? — Филин так всполошился, что Клыку стало одновременно обидно и интересно, что там за история ходит вокруг Спички.
— Почему ему нельзя?
— Дурак совсем что-ли? Из-за защитника его!
— Какого защитника?
— Ну здравствуйте… Твои проблемы, что ты не в теме.
— А почему ты не расскажешь? Почему здесь вообще все молчат?
— Потому что ещё по земле походить хочу, вот почему! — всплеснул руками Филин, а потом вдруг неожиданно завыл и схватившись за ноги, как будто их пронзила боль, осел на пол.
— Ты меня… Я аж… Опять… А-а-а, в общем, кыш отсюда. Быстро. Конец разговора.
Он постучался в комнату. Секунду спустя в коридор выглянул Соловей. Посмотрел на застывшего Клыка. Посмотрел вниз — на сморщившегося от боли Филина. Хмыкнул:
— Опять сам себя проклял. Совсем не бережётся.
И помог ему, хромая, уйти в пахнущую дымом темноту.
— Погодите, что случилось? — вдогонку спросил Клык, но дверь захлопнулась прямо перед его носом.
***
Когда Клык нашёл Спичку (для этого пришлось выйти на улицу), тот сразу принюхался и удивлённо спросил:
— Ты что, был у Дельфинов? Зачем?
Клык сел к нему на лавку, под толстый ветвистый дуб, и устало вытянул ноги.
— Хотел попросить кое-что. Не знаешь, почему Филин так странно себя ведёт?
Спичка любопытно присмотрелся к нему. Стало понятно, что он пытается догадаться, зачем Клыку понадобился Филин.
— Почему ты думаешь, что я тебе отвечу?
— Раньше же отвечал, — слегка смутился Клык. Он почему-то ожидал, что Спичка всегда будет отвечать на его вопросы.
— Ну… Допустим. А что ты имеешь в виду?
— Он говорит как-то неправильно. Так не разговаривают. Я думал, может особенность у него такая, тут же все немного… того.
Клык замолчал.
— А почему передумал? — спросил Спичка.
— Да вот не знаю, может мне показалось… Он сегодня что-то говорил, не помню уже… А потом у него вдруг ноги заболели. Сильно. Пришёл Соловей, помог ему, и сказал, что он типа сам себя проклял. Это ерунда, конечно, ты не думай, что я верю…
— Это не ерунда! — воскликнул Спичка. — Сам себя? Хах, такого давно не было. Он, должно быть, переволновался, если перестал следить за речью. Интересно… А что он сказал?
— Да говорю же, не помню. Что-то про то, что жить ещё хочет.
— Ага… — Спичка задумался, глядя вверх, на желтеющую крону дерева. Он сидел так минуты две. Клык уже подумал, что он думает о своём и давно выкинул Филина из головы, но вдруг Спичка спросил:
— А он не говорил, что ещё землю потоптать охота? Или походить по белу свету? Что-то такое.
— Да, кажется так и сказал, — удивлённо протянул Клык, — А ты как догадался?
Спичка загадочно улыбнулся, но не ответил на вопрос.
— Ты мне лучше скажи, — попросил он, — Чем это ты напугал Филина, что он за жизнь спохватился?
— Я ничего такого не говорил.
— Правда? А что же он тогда?
— Не знаю. Нервные все здесь какие-то.
Спичка пожал плечами.
Он выглядел хорошо. Сегодня кошмаров почти не было. Но Клык всё равно был настороже. Кошмары — это такая штука, с которой никогда не можешь быть уверенным.
Странно всё-таки, что Филин отказал ему с ловцом снов. Обидно — ведь если Клыку согласился помочь, то почему бы не согласиться помочь и его другу? Спичка ведь не «кто попало».
— Можно вопрос? — спросил Клык. Спичка, наблюдающий за пчелой, повернулся к нему.
— М?
— О чём тебе обычно снятся сны?
— Интересный вопрос… Да много, о чем. Сегодня вот снилось, что на дворе зима, и снега навалило по самую крышу, так что мы вырыли туннели и ходим по ним как по коридорам, а окна используем как двери. Как муравьи или кроты.
— Ого… — Клык ожидал не такого ответа, но это правда было интересно. — Мне обычно снится херня какая-нибудь.
Он поворошил ботинком первые сухие листья под лавкой и, как бы невзначай, уточнил вопрос:
— А кошмары? Кошмары о чем снятся?
— Тебе зачем? — напрягся Спичка.
— Просто интересно.
Спичка посмотрел на него внимательно-внимательно, и так проницательно, что Клыку показалось, будто он сделан из стекла, и Спичка сейчас видит всё, из чего он состоит: все его мысли, чувства, тайны, страхи, и даже остаётся место для посторонних вещей, вроде двора позади него. Это было невозможно терпеть, так что он сдался:
— Я хотел попросить тебе ловец снов. Слышал, кто-то говорил, что они помогают.
Тело снова стало обычным. Не стеклянным.
— Не надо было, — покачал головой Спичка. — Мне не нужен ловец.
— А что тогда? Может какой-нибудь талисман или травку успокоительную? Нельзя же вот так постоянно…
— Мне можно.
Клык хотел возразить, но все слова звучали как-то невыразительно. Это же было просто неправильно! Мучиться из-за кошмаров почти каждую ночь, плакать, не высыпаться, а днём игнорировать это, как будто ничего и не было. Это жестоко по отношению к самому себе. И остальные жители дома как будто не понимают. Когда Клык спросил у Кнопки — одного из Мышей — что делать с кошмарами, тот предложил ему затычки для ушей, чтоб не просыпаться по ночам из-за чужих стонов. Но Мышей Клык знал плохо, они могли быть и придурками, а о Филине, почему-то, был лучшего мнения.
— Он, кстати, не согласился, — сказал зачем-то Клык. — Филин. Я думал, он поможет, а он, как только узнал, что это для тебя, сразу отказался.
— Я догадался, — кивнул Спичка. — Это его и взволновало.
— Потому что ты Фараон?
— Не-ет, — улыбнулся Спичка. — Если бы дело было только в этом, он бы тебя просто послал куда подальше.
— А почему тогда?
Спичка вздохнул.
— Я устал отвечать на твои вопросы. Давай остановимся на том, что меня тут сторонятся все, кроме тебя. Хотя я бы и тебе советовал. Но ты же не послушаешься.
— Я хочу понять, почему тебя сторонятся, — упрямо произнес Клык.
— Зачем тебе это? — спросил Спичка с такой снисходительной интонацией, будто Клык сморозил глупость.
— Потому что я ничего не понимаю.
— Я вот знаю, почему меня сторонятся, и тоже ничего не понимаю. Тут дело не в этом. Никто ничего не понимает, в этом человеческая сущность.
— Спичка, — надулся Клык.
— Что? — насмешливо улыбнулся Спичка. — Вот так вот и есть. Мне жаль.
— Ничего тебе не жаль. Я помочь хочу, а ты меня отталкиваешь. Шутишь ещё.
— Ты обиделся что ли?
— Может и обиделся.
— На шутку? А ещё говоришь, что другие нервные.
— Да хрен с тобой, — махнул рукой Клык и встал с лавки.
— Ты куда? — забеспокоился Спичка. — Правда обиделся? Клык!
Клык не реагировал. Улыбка сползла с лица Спички. Он тоже вскочил на ноги.
— Я же не нарочно! Куда ты пошёл? Ну извини. Подожди меня!
— Не надо за мной идти, — буркнул Клык, обернувшись. — Я хочу побыть один.
— Почему?
— Не почему. Здесь не любят вопросы, забыл?
— Что ты истеришь?
Клык замер на месте, обернулся и ледяным спокойным тоном ответил:
— Я не истерю. У меня адекватная реакция на то, что мир вокруг сошёл с ума. Ваши правила идиотские, тайны, мистика в которую вы свято верите — это всё бред. Сильные бьют слабых, беспомощным не собираются помогать, а как только хочешь вмешаться, тебе плюют в лицо. «У нас так принято» — что принято, игнорировать других?
Он снова отвернулся и пошел ещё быстрее.
— Клык, — дрожащим голосом позвал Спичка. — Я же… Давай поговорим. Постой…
Но Клык не обернулся и не вернулся к нему. Ему было слышно, что его не пытаются догнать, но даже если бы пытались, он умел неплохо бегать.
***
Вернулся в Дом он только к ужину. Коридоры встретили его непривычной пустотой, как будто кто-то взял и запер всех жителей Дома в одном месте. Клык прошёлся по коридору, прислушиваясь к звукам, и уловил шум где-то этажом выше.
Он сперва хотел пойти в комнату и впервые насладиться тишиной и пустотой, но любопытство взяло своё: Клык направился в сторону лестницы. Голоса становились отчётливее с каждой ступенькой. Он вдруг осознал, что все жители дома не собирались вместе даже в столовой. Всегда кто-то приходил раньше, кто-то спал, кто-то опаздывал.
От большого скопления людей в коридоре образовалась пробка. Ребята стояли на цыпочках, сидели, прислонялись к стене и висли друг на друге, разглядывая что-то впереди. Клык подошёл ближе, подпрыгнул, но даже так он был ниже большинства впередистоящих.
— Можно пройти? Что там? — спросил он, протискиваясь между людьми, пролезая в самую глубь. Кто-то больно толкнул его локтем, не заметив. Потом наступили на ногу. В толпе было тесно и ничего не видно. Двигаться стало затруднительно. Клык попытался вернуться назад, но соседние тела стискивали его и не давали сдвинуться с места. Он вдруг со страхом подумал, что если они все решат пойти вперёд, то его просто уронят на пол и затопчут ногами.
— Эй! — стараясь не паниковать, громко сказал он. — Можно? Можно пройти? Выпустите меня!
Человек справа отошёл вбок, и Клык полетел вперёд, врезавшись в чью-то спину. Парень впереди него обернулся и шикнул.
— Мне и так ничего не слышно, — сердито сказал он.
Клык рассердился и хотел уже пнуть кого-нибудь, чтобы на него обратили внимание и помогли выйти, как вдруг услышал то, что с таким рвением все пытались расслышать. Мальчишеский голос, до ужаса знакомый, вещал что-то громко и выразительно, как диктор с трибуны. Слов слышно не было, но спустя несколько секунд Клык узнал его обладателя.
Он похлопал по плечу мальчика слева от себя.
— Что там творится? Это Спичка? — спросил он.
Мальчик не глядя кивнул, а потом повернулся и охнул, увидев Клыка. Верзила впереди, который просил быть потише, снова обернулся, чтобы начать ругаться, но завис, заметив его.
Каким-то немыслимым образом толпа начала расступаться впереди и смыкаться сзади, толкая Клыка вперёд. Будто он был своеобразным Моисеем. Голос Спички начал приближаться.
— Меня долго не было, — услышал Клык, — Но мне приятно то, как вы меня ждали.
Это был его голос, но совсем не его слова, не та интонация, совершенно другая громкость и скорость речи. Как будто кто-то чужой говорил голосом Спички. Клыку стало жутко.
Толпа выплюнула его на пустой клочок пола в центре. В голове сама собой возникла ассоциация с гладиаторскими боями.
Клык встал, отряхнулся и огляделся. Воздух снова поступал в лёгкие, его не толкали, не прижимались, и это было хорошо.
Прямо перед ним стоял Спичка с ухмылкой и недобрым желтым блеском в глазах.
Это было плохо. Очень плохо.
========== Часть 6: Птица ==========
«Смысловая засада, рифма наградой раз в полтора часа,
Недосказанность фразы в липком экстазе, крик на два голоса,
Полилась на бумагу темная брага выдержкой 20 лет,
Мы не вместе, но рядом, значит так надо, я выключаю свет…
Твой силуэт, как иллюзия.»
После 11 — Крылья
Чужие взгляды окружали, давили, мешали привыкшему к одиночеству Клыку сосредоточиться. Их со Спичкой окружили. Создавалось ощущение, что все ждут драки, но, как ни странно, Спичка не боялся. Раньше Клык не смог бы и представить, что его друг способен выглядеть вот так. Он стоял, гордо запрокинув подбородок, улыбался с превосходством, и был максимально не похож на самого себя.
— Пришёл-таки? — Спичка расплылся в улыбке. — Я тебя ждал.
— Зачем? — спросил Клык, вертя головой по сторонам и быстро соображая. Пока не расступятся — бежать невозможно. Драться с кем-то, когда вокруг целая толпа — тоже не вариант. Страшно, страшно, страшно… Клык привык бороться со всеми своими страхами. Гулять по темноте в семь лет, пускать пауков на ладони в десять, драться и крыть словом, когда в любой момент рискуешь остаться без зубов. Вот только страх оказаться окружённым никуда не пропал. Да и как с ним было бороться? Темнота и пауки безобидные, в драке он тоже преуспел, но если бьют сразу много, то тут счастливого исхода ждать глупо…
— Да не крутись ты, — поморщился Спичка. — Посмотри на меня. Клы-ык.
Он ехидно позвал его по кличке, как будто с издёвкой. Когда Клык резко посмотрел на него, Спичка улыбнулся.
— Вот так. Негоже к хозяину Дома поворачиваться затылком.
— К кому? — спросил Клык. — Ты чего, Спичка? Что с тобой?
— Со мной всё хорошо, — с удовольствием протянул тот. — И со Спичкой твоим тоже. О нём есть, кому беспокоиться, пока ты бросаешь его одного. Не волнуйся.
Клык не выдержал и ещё раз посмотрел по сторонам. Его напрягало то, что он не мог видеть всех сразу. Он сжал кулаки.
— Боишься меня? — поднял брови мальчик напротив. Язык не поворачивался назвать его Спичкой.
— Нет, — тихо ответил Клык.
— Занимательно… Совсем не боишься?
— А чё мне тебя бояться? — неуверенно пробубнил Клык.
Может бояться и стоило? Его сознание как будто застыло в ступоре, не в силах принять происходящее вокруг.
Если он что-то и понимал в этой ситуации, то напускная храбрость — всё, что у него есть. Ну и, может, кулаки.
Лжеспичка вдруг замахнулся и резко выставил кулак вперёд, остановившись за сантиметр до лица Клыка. Тот, сам себя не контролируя, дёрнулся назад и закрылся локтями, в подобии блока.
Вокруг засмеялись.
— Кому ты врёшь? — он усмехнулся и опустил кулак. — Ты трус. Ты трус, Олег.
— Я не трус! Я… К-какого хрена? — голос Клыка дрогнул. Он вдруг понял, что на его имя не среагировал никто. Никто не шикнул, не посмотрел на Лжеспичку большими глазами, не сделал замечание. Как будто ему всё это разрешалось.
— Я не трус, — повторил он тихо, не зная, что ещё сказать.
— Ты думаешь, — начал Лжеспичка медленно, — что ты выглядишь смелым? Самым крутым? Презираешь наши законы, оскорбляешь нас, избиваешь вождей?
— Я не избивал, — быстро возразил Клык, но его перебили:
— Ч-ш-ш. Я говорю! Храбрый сильный Олег, защитник слабых и обездоленных. Ты сам-то в это веришь? Я вижу, как у тебя дрожат коленки, Олеженька, ты хочешь сбежать. Ты бы и сбежал давно, не будь здесь толпы, у тебя глаза шастают в поисках лазейки. Я подскажу: её нет. Ты не сбежишь.
— Заткнись, — прошипел Клык, заливаясь краской. — Что ты мелешь? Заткнись!
Кисель в его мозгах никуда не делся. Клык ничего не понимал, и чувствовал себя из-за этого беспомощным.
— Не нравится? Сложно устрашать других, когда все знают, какой ты никчёмный. Ма-аленький. Тут большинство постарше тебя будут. Кулаки у них ай, как больно бьют, думаешь, ты сможешь их одурачить?
— Ты головой что ли ударился? — крикнул пунцовый Клык. — Спичка, ты совсем?
— Я не Спичка, ты ещё не понял?
— Кто ты блять ещё-то? Чёртик из табакерки?! Завали, говорю, иначе я тебя ударю, — Клык не заметил, как под конец фразы голос из грозного превратился в испуганный, почти жалобный.
Лжеспичка улыбнулся.
— Я душа этого места. Меня много как называют. Кто-то зовёт меня Войной, кто-то Чёрным вороном. Чумные называют своим командиром. Имя мне — Птица.
Улыбка вдруг сползла с его лица.
— Ты меня утомил. Угомонись ненадолго.
Он повернулся к толпе. В первых рядах стояли кривые, разноцветные Чумные и чуть ли не подпрыгивали от нетерпения. Птица поднял руки, и они заверещали, как толпа преданных фанатов.
— Тише, тише, — засмеялся Птица. — Я тоже по вам скучал. Вы меня ждали?
«Да-а-а» — заорали Чумные. Они подпрыгивали, вырывались вперёд, давили друг друга, но не переступали невидимой черты. От их фанатизма Клыку стало жутко.
Когда радостные визги поутихли, Птица кашлянул.
— Я надолго вас покинул, но наконец появилась возможность выйти на свет. Птенчики мои, я слышал все ваши мольбы, ваши страхи, ваше рвение в бой. Ваш энтузиазм не сравнится ни с чем, именно поэтому…
Он взял драматическую паузу, но догадливые Чумные уже затопили коридор своим воем. К ним присоединились Фараоны, за ними Мыши, Жуки идаже несколько Дельфинов. Азарт толпы захватил всех. Клыку показалось, что он оглох.
— Война! — заорал пухлый Барсук.
— Война! — подхватили другие Мыши. — Война, война!
— Мы хотим крови! — взвизгнул Гвоздь. — Мы хотим перемен!
— Нахуй Чумных! — прокричал Комиссар, заливаясь смехом.
— Нахуй Комиссара, — в один голос ответили сразу три Чумнёнка.
В своей ярости они походили на диких зверей: широко раскрытые глаза, распахнутые в вое пасти, стайные инстинкты…
Птица стоял с поднятыми руками, как их король и наслаждался зрелищем. Стоило ему раскрыть рот, как вокруг стало на порядок тише. Птице нельзя мешать. Его должно быть слышно.
— Тогда, — перекрикивая их Спичкиным голосом объявил Птица, — Война объявлена! Чумные объявляют войну Фараонам, — короткая волна радости, — Фараоны объявляют войну в ответ, — гогот Фараонов, — Дельфины присоединяются к своим союзникам, а Мыши ко своим. Остальным советую держаться подальше и не забывать молиться. Это всё для вас, мои дорогие, это всё для вас.
Он обернулся и кивнул на Клыка.
— Маленькая просьба взамен. Начните с него.
У Клыка внутри всё упало. Он беспомощно оглянулся по сторонам, сжал кулаки и выставил перед собой. Паника начала одолевать. В голове обрывками вертелся план действий: сбежать, нет, бить первым, или лучше забиться в угол и закрыться руками, чтобы не так больно, нет, надо что-то сделать, что-то придумать…
Он посмотрел на ухмыляющегося Птицу и внезапно затопившая его паника вспыхнула огнём. Злоба и обида горели не хуже любого бензина, и, наверное, так же отравляли его, но это было уже неважно. Толкнув изо всей силы локтем приблизившегося к нему Чумного, он подскочил к Птице и руками откинул его к стене.
Птица вскрикнул и поднялся на ноги. Не успел Клык одуматься, как ему в лицо прилетел ответный кулак.
— Сука! — крикнул он, хватая Птицу за руку, после чего резко потянул на себя. Птица легко вырвался.
Пока Клык пытался вернуть себе контроль над происходящим после неожиданного удара, Птица прыгнул на него и повалил на пол. Клык чудом успел сгруппироваться: ударился лишь копчиком. Всё вокруг завертелось, как карусель. Кажется, кто-то задел его ногой — случайно или намеренно. Резко обожгло голову: Птица схватил и чуть не выдрал клок волос. От всего этого агрессия росла, набухала как огромный снежный ком, доходя до крика и бездумных рывков: ударить уже хоть куда-нибудь!
Клык замахнулся наугад. Попал. Послышалось злобное шипение и ощутимый толчок в плечо. Маленькая радостная искра посреди гнева.
Кто-то попытался ввязаться в их драку: Клыку несколько раз прилетело в бок. Но, быстро сообразив, он дёрнулся и перекатился, подставив под удары Птицу. Тот громко охнул, прогнувшись в спине, но бьющий быстро одумался. Не давая противнику прийти в себя, Клык сгрёб его в кучу, пытаясь произвести захват, как его однажды учили. Но то ли Птица забрыкался, то ли память подвела Клыка, только захват не удался. Ловко вывернувшись, Птица ударил его в бок и сел сверху, прижав к полу тощими бедрами.
В нём точно было больше силы, чем в обычном Спичке. По ощущениям, даже больше, чем в принципе могло уместиться в таком худом теле.
— Когда ты пытаешься сопротивляться, драться даже интересней, — проговорил Птица ему на ухо, чтоб было слышно на фоне криков других дерущихся. У Клыка пошли мурашки.
— Я тебе доверял, — сквозь зубы сказал Клык и дёрнулся, но Птица его удержал и ответил радостно:
— Я знаю! Тяжело меня бить, верно?
— В жопу иди.
Клык предпринял ещё попытку и смог сбросить с себя Птицу. Оба вскочили на ноги и застыли друг напротив друга, готовые к атаке.
— Ударишь меня? В лицо, как Комиссара, — прищурился Птица. — Давай, Олег, я жду.
— Ударю.
— Ну? Давай!
Клык приготовился бить, но Птица вдруг прекратил улыбаться и захлопал глазами. Ненатурально, будто пародируя сам себя. Олег замер. Птица посмотрел на это несколько секунд и расхохотался.
— Сложно? А я вот тебе с удовольствием врежу!
Олег перехватил его руку у своего лица, они снова схватились друг за друга, пытаясь забороть.
— Трус, — прошептал Птица ядовито, — Ты трус. Жалко голубые глазки? Волосы тоже выдрать боишься? Какой же ты…
Клык со злости влепил ему пощечину, но Птице было как будто все равно.
— Это всё? Какой же ты жалкий, Олег. Ударь меня нормально!
Клык удачно увернулся от подсечки.
— Ударь! Иначе они все узнают, какой ты трус. Со всей силы, давай! Прямо в лицо!
Клык прижал его к стене спиной, но Птица оттолкнулся, налетел на него, и чуть не повалил снова на пол. Клык дёрнулся всем телом и отбросил его от себя.
— Я знаю, чего ты боишься, веришь, нет? Я знаю.
— Заткнись, — крикнул Клык, восстанавливая дыхание.
— Ты боишься, что все узнают. Узнают про тебя, верно, Олег? Я могу им сказать.
— Не надо! Замолчи!
— Заставь меня.
Птица не пытался защититься от ударов, как будто правда хотел получить по лицу. Он лишь не давал себя обездвижить. Клык не знал, зачем ему это, но явно видел, что этим можно воспользоваться. Обманка? Может быть. Однако, чем больше они говорили, тем меньше Клык слушал мозг, и тем больше доверял желанию защитить себя.
— Ну всё, блять, — выдохнул он и замахнулся для удара, когда его руку кто-то поймал.
Клык обернулся, чтоб увидеть противника, но тут же испуганно замер. Перед ним стоял воспитатель Бонд и смотрел на них с Птицей грозными глазами.
Увлечённые дракой, они как-то не заметили, что на поле боя пришли воспитатели, и разнимали теперь особо ярых драчунов.
— Так-так. Новенький у нас бьёт слабых? — сказал ему Бонд. — Не прошло и недели.
— Он не слабый.
— Директору это говорить будешь.
Бонд всё же взглянул задумчиво на Птицу и решил:
— Ладно, пойдёте вдвоём. Он сам решит, кто виноват.
Клык хмуро уставился в пол.
Следующие десять минут Клык сидел в коридоре около директорского кабинета и в самом кабинете. Ему задавали вопросы, он молчал. Молчал и Птица до этого — через дверь было слышно, как директор на это ругается. Как оказалось, после общей драки самых раненых отправили в Могильник на обследование. Самых напуганных — развели по комнатам. А Клыка и Птицу объявили зачинщиками всего. Объяснили это тем, что они находились в самом центре и единственные не заметили прихода воспитателей, но Клык подозревал, что им просто надо было свалить на кого-нибудь вину.
С Птицей они не разговаривали. Когда его выводили из кабинета, Клык даже отвернулся.
Потом, после лекции директора на тему вреда насилия, его направили в изолятор. Как пояснил Бонд, это было страшное наказание, но Клык не видел ничего страшного в том, чтоб посидеть денёчек одному, особенно, когда ему было о чем подумать.
Комментарий к Часть 6: Птица
На данный момент для меня это была самая тяжёлая глава, и я до сих пор не уверена, что получилось хорошо😓
Надеюсь, вам понравилось
========== Часть 7: В изоляторе ==========
«Ну так пой мне ещё!
Что я могу изменить, направляемый собственной тенью?
Давным-давно предупрежденный о том,
что, начиная обратный отсчёт,
Любой имеющий в доме ружьё приравнивается к Курту Кобейну,
Любой умеющий читать между строк обречён иметь в доме ружьё»
Сплин — Пой мне ещё
Кошмары ему не снились никогда, только хорошее. Сны светлые-светлые, как облака. Пахнущие цветами, сладкими яблоками, рассветным туманом. В них ангелы спускались к отчаявшимся художникам, русалки пели и гладили волосы на солнечных берегах, люди смеялись и плели венки. Иногда снились сюжеты прочитанных книг: заговорщики готовились свергнуть несправедливую власть, бедные люди делились последним, возвращая надежду, а солдаты обязательно возвращались домой к матерям. Один раз перед ним ожила картина. Венера вдруг стеснительно засмеялась, ветер подхватил её медные локоны и закачал на солнце, раковина заблестела перламутром, стало слышно тихое пение купидонов и хлопанье их крыльев. В то утро он не выпускал альбом из рук, пытаясь запечатлеть увиденное на бумаге, но превзойти Боттичелли ему было не под силу.
Первый кошмар пришёл внезапно. Вторгся в его доверчиво распахнутое сознание, занял всё место, наполнил до краев и не отпускал до самого утра. Чёрные перья, огненный взгляд, скрип когтей… Он до последнего верил, что всё кончится хорошо. Как бы не так. Дому приглянулся яркий солнечный огонёк в его душе, но поддерживать его Дом не собирался. Гораздо интереснее испытать на прочность, сдавить, выбить землю из-под ног и воздух из лёгких, чтобы посмотреть, как долго пламя будет продолжать трепыхаться. На удивление, ребёнок оказался стойким.
Мадонны на рисунках приобретали сахарную кожу, алые губы в ведьминской усмешке, их волосы стремительно чернели, а белокрылые ангелы превращались в воронов. Взгляд оставался добрым. Это было немыслимо. Может быть, он просто не умел рисовать по-другому? Просыпался с затёкшими пальцами, сжимающими одеяло, размазывал слёзы и брал в руки карандаш. И снова: штрих, ещё штрих — улыбающиеся глаза. Так мать смотрит на собственного ребёнка, так скульптор смотрит на творение всей жизни, так верующий смотрит в небо. Демоны из кошмаров так не умеют. Может быть, это и подкупило Дом.
Когда ребёнка побили в первый раз, он забился в угол кровати с подушкой в руках, и сидел так почти час, не двигаясь. Его обидчики были наказаны. Вскоре один из них сломал руку, нелепо упав с лестницы, другой трижды влип в центр драки, третий — слёг с температурой на две недели. Никто не увидел в этом связи. Даже сам ребёнок. Глядя на хулигана, не бросающего попытки почесать под гипсом палочкой, он испытывал жалость и только думал, что, должно быть, так работает карма. То была не карма, а намеренная месть. Как и в большинстве ситуаций, которые в Доме принимали за карму.
Второй раз нападение было через неделю. То ли чёлка слишком длинная, то ли лицо не такое, то ли просто от нечего делать — много ли надо хулиганам, чтобы поколотить слабого? Вот только второй раз сдача пришла не извне, а от самой жертвы. С того дня мальчика прозвали Спичкой, и больше никто не смел к нему приближаться. А кошмары не кончились, удвоились. Как плата за защиту.
Клык потерял счёт времени.
В карцере было тихо, мягко и грязновато. Не очень уютно. С потолка текли какие-то коричневые разводы, мягкая обивка стен ободралась в паре мест и демонстрировала свалявшиеся белые внутренности. Смотреть на них было скучно, но не смотреть — ещё скучнее, потому что больше делать было нечего. Клык обследовал все свои ранения, вдоволь натрогался синяков и царапин ещё в первые десять минут.
Ещё в углу, в самом низу стены, была решетка, как в тюрьме. С толстыми прутьями и широкими зазорами. Такая, что при желании можно было просунуть ногу или руку. Клык догадался, что это для вентиляции.
Сначала он хотел разложить по полочкам мысли. Мыслей оказалось не очень много, а те, что были, казались как минимум невнятными, а как максимум — бредом сумасшедшего. Потом он решил послушать музыку, но плеер остался в комнате, поэтому (от нечего делать) он стал напевать себе мысленно. И заснул.
Проснулся от какого-то звука час или два спустя. Походило на пение, только очень тихое, так что слов было не разобрать. В поисках источника он походил по комнате и обнаружил, что звук идёт из-за решетки в углу, опустился на колени и прислонил ухо.
Пение оказалось просто мелодичными стихами. Голос владельца Клык узнал, сморщился и отполз от решетки подальше. Стихи прекратились.
Спустя несколько секунд, из-за стены спросили:
— Там кто-то есть?
Клык промолчал. Он надеялся, что останется незаметным, но владелец голоса одним вопросом не угомонился и наклонился к полу. За металлическими прутьями показалась сперва рыжая челка, потом голубые глаза, а потом Клык встал и пересел к другой стене, где бы его было меньше видно. Чтоб он подавился со своими разговорами.
— Клык, это ты? Я тебя видел, — позвал Спичка. — Тут у стены есть решетка.
Клык хотел так и ответить: «подавись своей решеткой» и ещё «иди нахер» или «заткнись», но промолчал. Он не был уверен, что получится достаточно сердито, а не так, как будто он девчонка обиженная.
— Это же ты, Клык? — неуверенно повторил Спичка, — Если там кто-то другой… Хотя откуда?
Последние слова он сказал тише, как бы сам себе. Решил, что показалось — с мрачной радостью догадался Клык. Не отходя от стены, чтобы не показываться в обозримом пространстве, он лёг на бок и закрыл глаза, надеясь снова заснуть. Спичка снова заговорил мелодично:
— Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Чёрный человек…
И так несколько четверостиший. Медленно, грустно, нараспев. Может быть, если бы Клык умел петь, он бы тоже спел что-нибудь. А так…
Когда Спичка дошел до какой-то «сорокалетней женщины», Клык не выдержал и вздохнул:
— Ты можешь сидеть молча?
— Клык? Ты всё-таки там? — оживился Спичка. — Я думал, тебя в новый изолятор посадили, или отпустили уже.
— И чё?
— И… Вот, — растерялся Спичка. — Я хотел поговорить. Подойди поближе, пожалуйста, мне тебя не видно совсем.
— А с чего ты взял, что я хочу с тобой говорить? — хмуро поинтересовался Клык. — После того, что ты сделал?
— Я… О-ох…
Спичка прерывисто выдохнул.
— Ч-чёрт возьми, я думал… Я думал, ты б-был на улице тогда… Я не помню… Клык, я не хотел, я даже не помню, что я сделал… Чёрт…
У него сорвался голос.
— Ты опять плакать будешь? — спросил Клык и сам удивился холоду в своем тоне.
— Извини, я н-не специально, — прошептал Спичка. — Клык… Выслушай меня, пожалуйста. Нам очень, очень нужно поговорить. Клык… Пожалуйста, я тебя прошу…
У Клыка от его слов и потерянности в голосе ныло в груди, где-то слева, но он старался игнорировать это чувство. Спичка сам посмеялся над тем, как Клык на это ведётся, и теперь рассчитывает, что он поведется снова? Он же не совсем тупой. Он же не совсем… «Жалкий и ничтожный».
От всплывшего в голове голоса Птицы Клык почувствовал себя трезвее. Жалость немного отступила.
— Извини меня, — пробормотал Спичка. — Клык… Это был не я. Я бы никогда… Ну ты… Т-ты чего?
Клык продолжал молчать.
— Я бы не сделал тебе ничего. Я даже не знаю, что. Пожалуйста. Это не я. Это… Это не я.
— Что значит «не ты»? — спросил Клык саркастично.
— Не я! — воскликнул Спичка, хватаясь за брошенную им фразу как утопающий за протянутый прут. — Это был Птица!
— А, ну тогда сейчас здесь с тобой тоже не я, а какая-нибудь «Рыба».
Спичка замолчал, а потом протянул с надломом:
— Т-ты мне… не веришь?
Это его искреннее недоумение, слёзы, уверенность в том, что Клык прямо сейчас его простит и бросится утешать и выслушивать, стали последний каплей. Клык взорвался;
— А с чего я должен тебе верить?! — Он подскочил на ноги. — Ты натравил на меня целую толпу. Блять, толпу, они все там были бешеные, как звери! Ты сказал, что я трус, что я жалкий, никчёмный, мерзкий, и теперь ожидаешь, что я полезу тебя утешать? Я может и трус, но я не совсем больной, я могу отличить друга от предателя. Ты даже не предатель, ты хуже, ты такой же зверь, как они все! Шакалы на охоте!
Слова слетали с языка сами, хлёсткие, жестокие, даже в каких-то местах более страшные, чем Клык на самом деле думал. Но после слов Птицы он чувствовал себя таким опустошённым, что казалось, чем больнее сейчас скажешь, тем лучше. Тем меньше будут кровить свои собственные обиды.
— Я никогда, никогда больше на это не поведусь, слышишь? Комиссара боялся, так это теперь — тьфу, ерунда — он хотя бы не притворяется волком в овечьей шкуре и ножи в спину не втыкает. Ты хуже. Я даже… Я даже представить не могу, я ведь тебя хотел защищать, ты ведь мне понравился, а ты… Как оборотень.
Спичка громко всхлипнул. Клыку было плохо — так плохо, что он сам не понимал, как ещё говорит. Его било со всех сторон. Собственные слова навевали ужас, рыдания Спички отзывались в груди непонятной болью, чувство предательства, высказанного словами, жгло хуже открытой раны. В горле встал ком. Но его уже занесло, он не мог остановиться. Он не знал, что будет, если он остановится, и это пугало.
— Если ты после всего этого ещё думаешь, что я отойду, что у нас простая дружеская ссора — нихуя. Ты мне не друг. Ты мне никто. Лучше бы я вообще тебя не знал. Как я теперь буду здесь находиться, ты просто взял и унизил меня перед всем Домом, втоптал в землю и дал другим пройтись. Вот что ты сделал. Ты! Не Птица, не надо выдумывать! И не надо со мной говорить, я уже знаю, что ты можешь сказать!
Клык открыл рот, чтобы продолжить, но обнаружил, что все слова кончились. Это ощущалось неприятной пустотой под рёбрами и отчего-то резким чувством вины. Он закрыл рот, отошёл к своей «невидимой» части комнаты, и сполз спиной по мягкой стене, чувствуя, как всё лицо полыхает. На фоне Спичка тихо давился слезами, почти не подвывая. Наверное, годы проживания в Доме научили его плакать, не издавая лишних звуков.
На Клыка огромной чёрной тучей навалилось чувство вины. Одно дело говорить такие вещи, когда над тобой нагло усмехаются, и совсем другое — когда плачут. Спичка и Птица это один человек. Клык в этом был уверен. По-другому быть не могло. Но ощущение, что он только что морально растоптал бедного, хрупкого Спичку, никак не причастного к любому виду насилия, никуда не пропадало.
Они сидели так несколько минут или часов — было непонятно. Клыку было удушающе жарко, Спичке, наверное, невыносимо плохо. Тем не менее, он начал успокаиваться. Клык не мог сказать о себе того же, ощущение собственной низости только усиливалось. Когда Спичка, уже не дрожа голосом, снова позвал:
— Клык.
Он не смог ответить. Не из вредности или обиды, а из-за непреодолимого стыда. Почему-то картинки в его памяти, где его окружают и хотят побить внезапно поблёкли, а те, где он кричит на Спичку, стали непомерно яркими. Спичка был его врагом. Но теперь Клык и сам себя видел не выше.
— Клык, — снова позвал Спичка. — Мне очень жаль. Правда. Позволь мне объясниться. Ты можешь не соглашаться, просто… Может быть, так будет лучше. Из-из-изв…виниться хочу.
Он всхлипнул больше по инерции, как бывает после долгого плача, и опять сказал:
— Клык. Просто скажи. Да или нет. Клык. Пожалуйста.
Клык был почти на грани того, чтоб согласиться, и неважно, что Птица про него подумает, как вдруг Спичка набрал побольше воздуха в лёгкие и прошептал:
— Олег.
Он обернулся. Сложно было не обернуться. Лица Спички было не видно, но можно было догадаться, каких усилий для него стоило назвать Клыка по имени. Если, конечно, делить его с Птицей. Клык уже не был настолько уверен.
Клык сглотнул.
— Я… Я тебя слушаю. Давай.
Было слышно, как Спичка облегчённо выдохнул. Наверное, стоило подойти ближе, чтоб они могли видеть друг друга, но Клык подумал, что не выдержит. Да и Спичка, судя по всему, уже не горел желанием.
— Я начну немного издалека. Только, пожалуйста, дай мне договорить. Это долго и сложно, но я постараюсь. Я… Я не…
Его голос снова задрожал.
— Я н-не хочу, чтоб снова кто-то п-пострадал, понимаешь?
Он дал себе секунду успокоиться и начал историю.
— Много лет назад, когда Комиссара ещё не было в Доме, тут была страшная резня. Потом, когда Комиссар уже был, а я нет, снова беспорядки. И… До этого тоже. Очень много всего. Драки, войны, перепалки. Суть в том, что Дому это нравится. Он этим живёт. И когда всё стало более-менее мирно, Дом попытался расшатать ситуацию. Пришли новые ребята, и сразу попали в одну группу — ты же видел, что Чумные почти все младше пятнадцати? Вот. Многим начало мерещиться всякое. Фараонам стало так везти, что им начали завидовать даже Дельфины… Я долго могу перечислять. В общем, всё шло к новой войне. И пришло.
Спичка шмыгнул носом и продолжил:
— Чумные маленькие и боятся сами объявить войну. Но они самые самоотверженные бойцы. И, ты знаешь… Дом подарил им командира. Такого: сильного, устрашающего, уважаемого в Доме. Потому что он сам был частью Дома. Его демоном.
— Подожди, — перебил Клык, — Ты сейчас про Птицу?
— Да.
Клык шумно выдохнул, не зная, что на это ответить. Спичка ждал.
— Ладно, продолжай. Я обещал тебя дослушать.
— Хорошо. Спасибо. В общем, Птице нужен был кто-то, чтоб стать его сосудом. И стал я. Иногда он приходит ко мне во сне, тогда кошмаров нет. Но, честно говоря, Птица не лучше кошмаров. Он… — Голос Спички задрожал, — Он говорит мне, что н-нужно пролить чью-нибудь кровь, и что он будет убивать всех, кто посмеет меня обидеть, потому что теперь… В общем, потому что он так мне платит. Но я так не хочу! Я пытаюсь ему сказать, но он меня не слушает. Иногда я даже не могу рот раскрыть во сне, и только слушаю его речи, а он ещё иногда: «Что ты молчишь? Согласен со мной?». И… И по имени меня называет. Я так его боюсь.
— Имя?
— Птицу. И имя тоже. Оно обладает особой силой. Ты… Боже, я же… Птица назвал тебя по имени?
— Да, — сказал Клык. — Я раньше думал, что неприятно, когда у всех клички, но сегодня мне показалось, что уж лучше бы он называл меня Клыком.
— Знаешь, почему? — спросил Спичка. — Потому что имя — это твоя сердцевина. Это ты сам. А кличка — просто панцирь. Ты можешь показать всё, что хочешь, что ты сильный или слабый, злой или добрый, умный или глупый, и это прикрепится к кличке. Тебя будут таким знать. Это как маска. А имя — совершенно другое. Если знаешь имя человека, то он уже не сможет тебя обмануть. И ты на него можешь сильнее воздействовать.
— Больнее бить.
— Да… Но не только! Можно использовать и во благо. Я жутко боюсь имён, потому что всё, что знаю я, знает и Птица. И глупо верить, что он будет использовать их не во вред.
— Поэтому ты так испугался, когда я назвал тебе своё?
— Да! Очень сильно! Ты ведь про это ничего не знаешь. А сразу рассказывать всё, что у нас происходит, нельзя.
— Почему? — без всякой злости спросил Клык.
— Уже пробовали. Никто не верит. А если верят, то потом что-нибудь страшное происходит. Наверное, нужно погружаться в это постепенно. Такие правила.
Они замолчали. Судя по звукам, Спичка никуда не уходил от решетки. Немного подумав, Клык спросил:
— А это всё, что ты рассказал… Это прям по-настоящему? Почему нигде больше такого нет? Почему полиция не знает, например?
— Без понятия, — устало протянул Спичка. — Даже воспитатели не знают всего. Но догадываются. Я так много всего тебе рассказал… Как бы чего не случилось.
Клык вдруг встал, решительно подошёл к углу и лёг на живот, чтобы оказаться лицом напротив решетки. Спичка лежал на боку, подложив руку под голову. На рукаве водолазки расплывалась мокрая полоска.
— Прости меня, — сказал Клык, посмотрев ему в глаза. — Я такой идиот. И трус. Наговорил всякого… Ты не думай, я хотел сказать всё это Птице.
— И мне тоже. Ты думал, что я это и есть Птица.
— Ну… Да. Да, прости.
Спичка шмыгнул носом.
— С Птицей ты бы по-другому говорил… А Ты правда хотел меня защищать?
Клык вдруг понял, что никогда бы не признался в лицо Птице в этом. Спичка был прав: если бы он не делил их двоих даже на капельку, то не стал бы признаваться в слабостях.
— Да, хотел, — шепотом сказал Клык.
— Не надо.
— Почему?
— Я… Не хочу, чтоб меня ещё кто-то защищал. Не надо.
— Ты боишься меня?
— Сейчас нет. Но если ты начнёшь меня защищать, то, наверное, буду бояться. А ты меня боишься?
— Нет.
— А Птицу?
— Птицу… Честно? Немного.
Клык отвёл глаза.
— А я сильно, — признался Спичка. — А ты мне веришь?
— С трудом. Но не конкретно тебе, просто это всё так странно. Мне не нравятся такие объяснения, но они работают, а других нет, так что… Верю.
Он помолчал и вернулся к прошлым словам Спички:
— Послушай, не все же защищают как Птица. Он злой. Меня ты можешь не бояться. Я не хочу, чтобы тебе было плохо.
— Птица так же говорил, — бесцветным голосом пробормотал Спичка.
— Ой. Ладно, но… Если что, я на твоей стороне. Хорошо? Извини меня, пожалуйста.
Слезы снова покатились по лицу Спички. Клык занервничал.
— Ну ты чего? Эй, все будет хорошо. Всё же кончилось. Это из-за меня? Я не хотел всё это говорить, извини, извини, извини, пожалуйста.
— Вдруг Птица снова придёт, — сквозь слезы спросил Спичка, — Его так долго не было, а тут появился. Я боюсь. Что-то может случиться.
— Ничего не случится. Если Птица снова придёт, я буду с ним драться.
— Он тебя убьёт, — сказал Спичка и заплакал с новой силой. — Он может. Он злой.
— Спичка… Спичка, всё будет хорошо. Ну… Правда же. Всё будет хорошо. Я с тобой буду. Эй. С-серёжа.
Клык прикусил губу, надеясь, что от этого не станет хуже.
— Серёж, Серёжа, всё будет в порядке, никакой Птица не придет, я его ударю, если только… Ох, погоди… Лучше не бить. Нет, он просто не придёт. Пусть сидит в своей скорлупе, а тебя не трогает.
Клык просунул руку через решетку и взял ладонь Спички в свою.
— Всё хорошо будет, Серёжа. Я обещаю. А если он опять тебе приснится, я тебя разбужу. Договорились?
Спичка потихоньку стал успокаиваться. У Клыка аж от сердца отлегло. Он с новой силой заговорил. О том же самом: как у них всё будет хорошо, как Птица не придёт, а Клык за этим проследит. И речитативом: Серёжа-Серёж-Серёженька. Имя слетало с губ легко, не то что глупые клички.
Большим пальцем он поглаживал холодную ладонь Спички. Вроде бы, это должно успокаивать.
Наконец всхлипывания затихли. Спичка лежал, закрыв глаза, его плечи мерно вздымались, и Клык даже подумал, что он заснул. Как вдруг Спичка сказал:
— Спасибо. Спасибо, Олег.
Клык улыбнулся краешком губ.
— Не за что. А почему Олег?
— Может… Давай, раз уж Птица всё знает… Если ты не против…
— Давай.
— Хорошо, — он неуверенно улыбнулся. — Я постараюсь не бояться.
Время, по ощущениям, перевалило за два часа ночи. После тяжёлого дня хотелось закрыть глаза и не просыпаться часов десять.
— Спокойной ночи, — проговорил Олег. — Только ты никуда не уходи, чтоб я мог тебя разбудить, если что.
— Ладно, — прошептал Серёжа и крепче сжал его руку.
========== Часть 8: Передышка ==========
Комментарий к Часть 8: Передышка
Глава посвящается всем тем, кто завтра сдает литературу, и, в частности, моей лучшей подруге и первой читательнице!
Соня, если бы я была Сережей Разумовским, ты была бы моим Олежей Волковым🧡
«Как проще сказать, не растерять, не разорвать?
Мы здесь на века,
Словно река,
Словно слова молитвы.
Всё, кроме любви,
Вся наша жизнь так далеко.
Я, я — не один, но без тебя просто никто.»
Би-2 — Молитва
— Отсюда весь двор видно, прикол…
Олег свесился через ограждение, глядя вниз с интересом человека, которого никогда раньше не пускали на крышу, пусть даже на такую низкую. Серёжа улыбнулся и растянулся на теплом металле, как будто на улице был не конец сентября, а жарящий солнцем июнь.
— Ты часто сюда ходишь?
— Когда хочу побыть один.
Олег обернулся.
— Это часто, — уточнил Серёжа с улыбкой, не раскрывая глаз. — Но ты, наверное, догадался. Олеж.
Он произнёс имя чуть тише, чем всё остальное. Олег и сам заметил, что поддался этому безумию с именами, и каждое произнесённое вслух «Серёжа» вызывало в нём непонятное волнение. Но это казалось естественным и каким-то… трепетным. Как будто таким образом они притирались друг к другу, привыкали, как, наверное, и должно быть у друзей. Олег надеялся, что после всего произошедшего они останутся друзьями.
Было сложно не заметить, как Серёжа волнуется. Дёргается от резких движений, боится сказать лишнего, старается не упоминать вчерашний вечер и ночь. Олег и сам испытывал похожие чувства. Пусть Серёжа и не Птица совсем, но его внешность всё равно возвращала ко дню их драки и всеобщего унижения, так что… оставалось только игнорировать произошедшее. Вроде бы, у психологов это как-то называется, но Олег был не силён в психологии.
А пока они разговаривали, улыбались и отводили взгляды, называли друг друга по именам, и Олег никак не мог привыкнуть к тому, как сердце бьётся при этом, словно бешеное.
Серёжа… Се-рё-жа, по слогам, как заново научиться читать, заново взглянуть на него, и понять, как ему идёт. Серёжа — имя свистит оттиснутой крышечкой газировки, рычит роликами по бордюру, жужжит как первые майские шмели, золотые от пыльцы. Слетает с языка так мягко и правильно, не то, что бездушное «Спичка». Имя текучее, как ручей, оно и «Серый», и «Серёженька», в нём и принц, который становится серым волком в сказках, и качающиеся на ветру берёзовые «серёжки». Красивое-красивое… Хочется называть так его чаще, иногда даже до нелепости.
Про своё имя Олег в таком ключе никогда не задумывался. Олег и Олег, подумаешь. Назвали бы при рождении по-другому, был бы каким-нибудь Денисом или Игорем, разницы нет. Он не считал своё имя особенным или сильно красивым. Но сейчас, когда Серёжа смотрел ему в глаза, немного краснел, и, стесняясь, тихо говорил: «Олеж, может на крышу?», оно вдруг стало красивым тоже. Произнесённое именно вот так. Вообще, всё, чего так или иначе касался Серёжа, становилось красивым. Олег не знал почему.
— Серёж, а другие на эту крышу не ходят?
— Редко. Чаще всего летом.
— Понятно…
Они не обговаривали, но в этом вопросе было больше, чем желание скрыться от других. Дело касалось банальной безопасности. За одну ночь их сидения в изоляторе Дом преобразился в настоящее поле боя. Они даже не заходили в комнату. Вышли, взглянули и решили, что не готовы пока что возвращаться к бурлению жизни. Эти посиделки на крыше были своеобразным способом хотя бы на часик оттянуть трудный момент. Даже не момент — их повседневный уклад теперь должен был коренным образом измениться, а прошлых впечатлений пока что хватало с лихвой.
— Знаешь, — сказал вдруг Олег, — Вы это интересно придумали с именами.
— Что именно?
— Ну, что только самые близкие люди могут знать имя. Это круто отчасти. Типа… Значительность растёт.
— Значимость правильнее, — улыбнулся Сережа.
— А в чём разница?
Серёжа открыл глаза и сел, согнув колени.
— «Значимость» — это шкала. Она может быть маленькой или большой. А значительность — это отметка на шкале. Большая значимость это значительность.
Олег пару раз моргнул, повторяя услышанное в голове в более медленном темпе, осознал, удивился и спросил:
— Ты вообще всё что ли знаешь?
— Нет, конечно. Я знаю чуть-чуть лингвистику и словообразование, историю — но больше в той части, где она связана с искусством, в живописи разбираюсь. Не как мастер, конечно, но средне могу. Ещё литературу люблю, и лирику, и драму, и эпос, но больше лирику, наверное. Хотя, драму тоже… — Серёжа увлёкся рассказом и начал активно жестикулировать, — Мне нравится психология и яркие личности в книгах и истории. Романтизм, сентиментализм… А ещё скульптура. Боже, я так люблю эпоху возрождения, я перечитал всё, что у нас есть по Ренессансу в библиотеке, но там почти ничего нет, сам знаешь, так что я попросил Кабана мне достать что-нибудь из наружности. Чумные, они хоть и мелкие, а больше всех взаимодействуют с внешним миром. Знаешь, какая у меня раньше была кличка?
Он посмотрел на Олега горящими глазами, явно мечтая рассказать об этом.
— Какая?
— Микки. Это от «Микеланджело».
— Это же… Ну… Художник вроде какой-то? — уточнил Олег, чувствуя себя неловко от собственного невежества в теме, которая так увлекала Серёжу. Тот улыбнулся.
— Ты, наверное, больше знаешь его по «Черепашкам ниндзя»? Не смущайся, Олеж, всё нормально. Меня из-за них и прозвали, у нас мало кто серьезно интересуется искусством. К тому же, было бы логичнее назвать меня Рафаэлем, потому что Микеланджело больше скульптор…
— Но у Рафаеля красная повязка, а не рыжая, — понял Олег.
— Да. Но мне всё равно было приятно с такой кличкой. Знаешь, что написал Микеланджело? Сотворение Адама. Ты, наверное, видел, где ещё двое мужчин тянутся друг к другу руками…
— Что? — смутился Олег, — Какие мужчины?
— Ну… Парень и бородатый мужчина. В центре их руки. Очень красиво, ты должен был видеть, — Серёжа сложил брови домиком, — Там ещё картина такая длинная… Мужчина в белом, а Адам обнажённый.
— Да, вроде что-то такое видел, — неуверенно сказал Олег.
— Я тебе потом покажу и расскажу, — пообещал Сережа.
У Олега вдруг возник в голове давний вопрос, который учительнице было задать стыдно, а интернетом он пользоваться постеснялся. Олег помялся немного, формулируя получше, а потом решился:
— Можно спросить? Ты же типа во всём этом разбираешься?
— Ну, это ты преувеличил, — смутился Серёжа, как от комплимента. — Так, увлекаюсь немного.
— А ты знаешь, почему все мужчины на картинах… Ну… Голые, короче.
Олег почувствовал, как уши краснеют. Серёжа вскинул брови, услышав его вопрос, а потом вдруг хитро улыбнулся.
— Тебя, что ли, смущает?
— Что?! Нет, конечно! — поспешно воскликнул Олег, даже громче, чем следовало. — Пусть голые ходят, если хотят! В смысле, мне не прям нравится, я не хочу чтоб они голые были, я как бы не против просто… Но женщины же в одежде!
— Успокойся, Олеж, я просто шучу, — расширил глаза Серёжа.
— Тупые у тебя какие-то шутки, — выпалил Олег, не задумываясь.
— Извини, — растерянно протянул Серёжа. — Не думал, что тебя это так заденет. Ну… В общем, это пошло из Греции. Могу дать тебе книжку про это почитать. Там, на самом деле, ничего странного или пошлого, если ты так думаешь, нет. Просто таким образом они выражали свою любовь к человеку, красоте его тела и души.
— А… Ясно, спасибо.
Олег понял, что оставил Серёжу в недоумении своей реакцией и перевёл тему, чтобы не усугублять ситуацию оправданиями.
— Ты так много знаешь. И говоришь хорошо. В смысле, даже если бы я что-то хорошо знал, я бы скорее всего ответил «я знаю историю» или как-то так. А ты прям развернул. Это здорово. Серёжа.
— Спасибо, — улыбнулся тот. — Я не очень часто говорю с людьми. Сам понимаешь, почему. А иногда так хочется… Тебе не надоест, если я про всё это буду говорить?
«Конечно нет, говори как можно больше!» — хотел выпалить Олег, но не стал, а только сказал, заставляя себя звучать спокойно:
— Нет, не надоест.
— Класс, — обрадовался Серёжа.
Повисла тишина. Олег уже успел привыкнуть к его быстрой и приятной речи. Вот что, наверное, имели в виду авторы тех сказок, которые им в детстве читали на ночь. «Словно реченька журчит» — это вот так, как Серёжа, когда он воодушевленно болтает о том, что ему нравится. Олег и не знал до этого, что так можно говорить.
— Я вчера слышал, как ты стихи читал, — сказал он. — Красиво.
— Ой, правда? — моментально покраснел Серёжа. — А я никогда не читал так, чтобы кому-то. Только давно… Меня заставляли учить стихи, чтобы я не боялся говорить перед всеми. А я всё равно боялся. Я до сих пор не очень люблю.
— А чё с ними разговаривать, они Микеланджело только по повязке на голове отличают, — пошутил Олег.
— Хах, ну да. Но стихов я много знаю. Для себя.
— Там что-то про тёмного человека было.
— Чёрного, — поправил Сережа и вмиг посерьезнел. — Оно очень тяжёлое. Я редко его читаю.
— А какие часто?
— Да всякие разные… Не знаю даже. Любимого у меня нет. Я, знаешь, читаю под настроение. Бывает, что мне очень хочется рассказать что-то конкретное — и я рассказываю. Сам себе.
— А… Какое у тебя сейчас настроение? — спросил Олег.
Сережа потупил взгляд и совсем смутился, так, что даже не сразу смог ответить. А когда принялся отвечать, сразу начал запинаться:
— Я… Я м-могу рассказать, но не знаю. П-плохо или хорошо выйдет. Я же никому раньше… Вот.
Он быстро поднял глаза на Олега и тут же опустил. Челка упала, прикрыв его красное лицо. Сердце пропустило удар.
— Если не хочешь, не рассказывай.
— Н-нет, я хочу, — пробубнил Серёжа, не глядя на него. — Только ты это… Слушай. И не сильно суди, я ведь не чтец. Ты б-больше не меня, а само стихотворение слушай, ладно?
— Хорошо, Сереж, — прошептал Олег.
Тот громко выдохнул, провёл ладонями по лицу, убирая волосы и остужая щёки и начал, слегка запинаясь от волнения:
— Имя твоё — льдинка в руке… Ох, стой, погоди… Блин.
Он спрятал лицо в руках. Олег, не зная, как поддержать, неловко коснулся его коленки.
— Всё хорошо. Если не хочешь…
— Хочу! — воскликнул Серёжа, не убирая рук от лица.
— Ладно. Но если что, я это… Не сильно требовательная публика. Может, тебе в детстве говорили, что надо обязательно лучше всех, но мне правда не важно… В смысле, мне в любом случае понравится. Вообще, я не показатель. С моим-то вкусом.
Серёжа помотал головой.
— Не говори так. Я хочу, чтоб тебе понравилось.
— Да мне всё сойдёт.
— Нет, не всё! Замолчи, дай сосредоточиться!
Олег решил, что лучше действительно замолчать, и даже убрал руку с коленки. Серёжа порой чувствовал так много и придавал вещам столько значения, что Олег не совсем его понимал. У них было немного разное видение мира.
— Ух-х. Сейчас должно получиться, — сказал Серёжа через несколько секунд. — Извини, что долго готовился.
— Да не за что изв…
— Всё, слушай молча! — перебил его Серёжа. Потом кашлянул и, спустя длинную паузу, тихо заговорил, почти нараспев:
— Имя твоё — п-птица в руке.
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик… пойманный на лету,
Серебряный бубенец… во рту.
Олег ожидал чего-то из школьной программы. Привыкший к «белым берёзам» и патриотическим стихам для всяких праздников, он сперва нахмурился, вслушиваясь в непривычные строки, потом расслабился, чтоб не смущать и так взволнованного Серёжу.
— Камень, кинутый в т-тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий к-курок.
Серёжа остановился и быстро облизал губы, прежде чем закончить:
— Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В н-нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим — сон глубок.
Последние строки он от волнения протараторил быстрее, чем всё остальное. И, уже закончив, быстро добавил:
— Это Цветаева. Блоку.
От последнего четверостишия Олег впал в лёгкий ступор. Он действительно плохо понимал в искусстве, но обычно под «поцеловать» поэты имели в виду именно «поцеловать», а если стихотворение отображало настроение Серёжи, то выходило, будто… Олег боялся о таком думать. Наверное, он просто неправильно понял.
— Очень красиво, — осторожно сказал он. — И необычно. А… Блок — это ее муж?
Сережа вздохнул с облегчением и помотал головой.
— Нет. Это другой поэт. Он очаровал Цветаеву, но не как мужчина, а как нечто высокое. Как искусство. В смысле, можно подумать… Уф, погоди немного, сердце бьётся.
Сережа замолчал, давая себе время передохнуть. Он держал руку на груди, чтобы чувствовать, как сердце долбится о рёбра. Олег на мгновение подумал, что тоже хочет положить ладонь и почувствовать это.
— Я с детства никому ничего не читал, да и говорил редко, — сказал Серёжа, когда немного успокоился, — Это волнительно. Лирика, она же всегда из самой души.
— Расчувствовался.
— Да уж… — Сережа хихикнул, и Олег снова подумал о том, как же по-разному они смотрят на мир.
— Ты про Блока говорил.
— Да, точно. В общем, Марина Цветаеваобожествляла его. Они даже знакомы не были, но он был… Как будто её родственной душой. Это не любовь в привычном понимании, это совсем по-другому. Как страсть, но чисто поэтическая. Понимаешь?
— Честно?
Серёжа посмотрел на него и улыбнулся.
— Ладно, может позже поймёшь. А вообще тебе понравилось?
— Да, — выдохнул Олег, — Ты очень красиво читаешь. И голос у тебя классный. Интонации всякие…
— Я про стихотворение.
— А, ну и стихотворение тоже. Это же Цветаева, конечно у нее хорошие стихи. А почему, ну… Почему ты именно это выбрал?
— А ты не понял? Может, какие-то предположения есть?
Олегу было стыдно произносить, какие у него предположения, поэтому он помотал головой. Серёжа вздохнул.
— Ладно. В этом стихотворении очень много смысла вкладывается именно в имя, а ты говорил, что тебе нравится, когда в имени много смысла. И ещё Цветаева боится называть Блока по имени, что достаточно символично. Я на самом деле больше выбирал, чтоб ты оценил. А это подходило хорошо.
— Спасибо, я оценил, — сказал Олег, слегка смущаясь.
— Спасибо на хлеб не намажешь, — деловито сказал Серёжа, — Давай, теперь ты рассказывай.
— Я? Да ты шутишь что ли? Мы же не договаривались так. Я и стихов не знаю…
— Что, прямо ни одного? — удивился Серёжа. — А как же «Идёт бычок, качается»? Или «Уронили мишку на пол»?
— Да это херня, а не стихи.
— Это уже мне решать. Рассказывай.
Олег закатил глаза. Серёжа с любопытством ожидал, что он выдаст.
В голову опять пришла «белая берёза», но её Олег сразу отмёл. Потом ещё что-то про осень, что-то про весну и «я помню чудное мгновение», но казалось, что все эти стихи были какими-то другими, не такими хорошими, как рассказал Серёжа. Наконец, он выудил из памяти кусочек чего-то более-менее, на его взгляд, нормального и начал читать, надеясь что продолжение вспомнится само.
— Я сразу смазал карту будней,
плеснувши краску из стакана.
Я показал на блюде студня
Косые скулы океана…
Он запнулся. Серёжа подождал немного и подсказал:
— На чешуе.
— А. На чешуе жестяной рыбы
Прочёл я зовы новых губ.
А вы этюд сыграть смогли бы
На флейте водосточных труб?
— Владимир?
— Владимир Маяковский, — вздохнул Олег. — Видишь, ты сам всё знаешь.
— Да, но мне никогда не читали. Это приятно.
Серёжа посмотрел на него, прищурившись, и сказал:
— Я почему-то так и думал, что Маяковского ты знаешь.
— Почему?
— Не знаю. Может, — он замолчал, обдумывая, стоит ли, но всё же сказал: — Может, потому что ты сам на него чем-то похож.
— Правда? Чем?
— А что ты про него знаешь?
Олег усмехнулся.
— Мы же вроде выяснили, что я вообще ничего не знаю.
— Так не бывает. Что-то ты должен помнить, ты же в школе учился, Олеж.
Олег взглянул на него тяжёлым взглядом, и Сережа засмеялся:
— Ладно, слушай. Маяковский был с виду очень грозным, таким мужчиной-скалой. У него был громкий голос, уверенные жесты, а ещё он не боялся говорить всё, что думал, не особо заботясь о том, чтобы это звучало вежливо. У него есть стихотворение, где он сравнивает себя с Солнцем, и где он спорит с Богом.
— Думаешь, я бы смог поспорить с Богом?
— По мнению Дома ты уже это сделал.
— Оу.
Они впервые со вчерашнего дня заговорили об этом. Олег отвёл глаза.
— Извини, не подумав сказал.
— Да ничего, это же правда… Поверить не могу, что ещё неделю назад я ничего этого не знал. Это так странно.
— Время странная штука.
— Да…
Оба замолчали. В воздухе летала одна и та же мысль: нельзя избегать всего, что произошло, вечно. Пора возвращаться в комнату.
— Перед другими лучше пользоваться кличками, да? — спросил Серёжа, будто в подтверждение этого.
— Угу. Хотя не факт, что имена сделают ещё хуже. Куда там хуже-то, да?
— Лучше всё же клички. Клык.
Серёжа поморщился и добавил:
— «Олег» лучше звучит.
— Мы можем пользоваться именами когда никого нет.
— Ну да… Да, давай.
Олег поднялся на ноги первый. Серёжа нехотя встал следом.
— Ты не боишься?
— Боюсь, — признался Олег. — Ну и хрен с ним. Зато мы вместе на одной стороне. Это лучше, чем ничего. Спичка.
Серёжа вздохнул.
— Уже не цепляется. Кличка. Как будто чужая, хотя я с ней почти четыре года, а Серёжей меня ты называешь только со вчерашнего дня.
— Это прикрытие. Я же помню, что на самом деле ты не Спичка.
Серёжа благодарно улыбнулся, и они вместе пошли к лестнице вниз.
========== Часть 9: Война ==========
«Я никогда, никогда, не скажу тебе
Как же я боюсь,
Каждой рваною раной, бегу быстрее и живее становлюсь
Ведь страшней всего для меня, как ни странно
В двух океанах ясных глаз твоих тонуть
Как же я боюсь!»
Порнофильмы — Я так боюсь
В коридоре никого не было. В коридоре было тесно.
Пространство переполняли чужие страх и ненависть. Тишина могла померещиться только первые несколько секунд. Её то и дело нарушали далёкие смешки, шорохи где-то за дверями и внутри стен, будто по невидимым туннелям сновали крысы. Звуки сливались в единый гул — еле слышный, но вызывающий неясную тревогу.
Олег поёжился.
— Как-то жутко, да?
Слова отразились от стен эхом. Сотни разноцветных надписей разом зашептали слова вместе с ним, но на свой лад. «Жутко, да, жутко».
Серёжа нервно потёр локоть.
— Пошли в комнату скорее.
«Скорее» — отозвались стены в унисон. Олег хмыкнул и пнул ногой жестяную банку, валяющуюся под ногами. Она полетела вперёд, дребезжа на весь коридор так громко, будто была целым скопом громких металлических банок.
Олег медленно двинулся в сторону комнаты. Сережа пошел за ним, не обгоняя, но давая понять что хочет поторопиться.
— А где все? — задал резонный вопрос Олег. — Чё все по комнатам сидят?
— Пойдём быстрее, у меня плохое предчувствие, — быстро проговорил Сережа. — У наших спросим.
— Откуда ты знаешь, что там нам что-то объяснят?
— Клык, ну пошли. Ну… Ну давай скорее, — Сережа нетерпеливо помялся на месте. — Мне это не нравится. Ты не чувствуешь?
— Да пошли, пошли, — вздохнул Олег, ускоряясь. — Дурдом.
Комната находилась прямо по коридору, вторая дверь за поворотом. Они прошли мимо двух дельфиньих дверей — на одной плакат с Боуи, на второй — лунный календарь и руны черной краской почти до самого пола.
Двери в комнаты Чумных маскировались под стены, оклеенные яркими стикерами на три слоя. На ручках болталась таблички: «не беспокоить», «осторожно, радиация» и «кто стучится — руку в жопу засуну». Последнюю они обновляли раз десять, воспитатели срывали ее каждую неделю.
— Эта долго провисит, — сказал вдруг Сережа, заметив, куда смотрит Олег.
— Почему?
— А кто сейчас осмелится к нам соваться?
Вдруг дверь распахнулась и оттуда вылетели двое чумных с дубинками. Увидев Олега с Сережей, они растерялись и попятились назад. Тот, что повыше (ему было лет одиннадцать) шепнул что-то второму на ухо, и неловко произнёс:
— Это… Вы чё тут забыли? Это наша территория как бы.
— Мы вас щас этими дубинками отлупасим, понятно? — бойко крикнул второй. — Вы шпионы?
— Кто? — с вызовом спросил Олег, делая шаг вперёд.
Сережа потянул его за руку и зашипел:
— Ты совсем что ли?
— А чё нам по коридору нельзя ходить? — не обратил на него внимания Олег. — Какие ещё шпионы?
— Точно шпионы! — заверещал низкий. — Ну всё, Фараоны, попали. Эй, зови наших, щас мы им устроим…
Олег хмыкнул, отвернулся и хотел пойти дальше, но мелкий выскочил вперёд и преградил ему дорогу.
— Куда?!
Бита в его руках придавала словам веса, так что пришлось остановиться. Олег почувствовал, как Сережа осторожно взял его за локоть. Почему-то это придало злости.
— В комнату к себе. Отвали.
— Это ты отвали.
— Да ты больной что ли, я к тебе не лез!
Сережа сильнее сжал его руку и тихо напомнил:
— Клык, у него бита и целая комната союзников за дверью.
— Вот туда вы и пойдёте, в комнату! — радостно сообщил мелкий. — Вы теперь наши заложники.
— А ты не приборзел? — начал было Олег, но тут приоткрылась соседняя дверь и наружу выглянул длинноволосый Соловей.
— Это что тут творится? — спросил он накуренным голосом. — Хомяк, ты зачем к этим двоим пристал?
— Они шпионы! — воскликнул маленький Чумной. — Они стояли под дверью и…
— Шпионили, я угадал?
Хомяк опустил биту и почему-то покраснел.
— Слушай, ты, конечно, молодец, что охраняешь нас, но вот эти — явно не шпионы.
— Филин сказал…
— Сказал, что на нас вот-вот нападут, слышал. Ну так и готовься к нападению. Точи колья, бензин готовь, что ты там ещё делаешь. Эти — не нападут.
— Они же Фараоны.
— Да и хуй с ним, не разводи драку на пустом месте. Они из изолятора пришли, растерялись.
Он посмотрел на Олега с Сережей и кивнул в сторону.
— Дуйте отсюда, и больше из комнаты не высовывайтесь.
— Спасибо, — сказал Серёжа и потянул Олега за собой. — Пошли.
До комнаты они дошли без препятствий. Олег несколько раз оглядывался, но от Сережи не отставал.
Он осознал, что Сережа действительно взял его за руку, только когда они подошли к двери и их руки разъединились. Смущаться было уже поздно.
К тому же, появилось много того, что сразу вытолкало любые посторонние мысли из его головы.
За дверью их встретила баррикада из кроватей, тумбочек и чемоданов. В щели, явно оставленной в качестве глазка, показалась чья-то физиономия, а потом за баррикадой что-то отодвинулось, из-под кровати показался свет и голос Сверчка произнес: «Ползите через низ, тут проход». Пришлось вытирать животом пол. Впрочем, это Олега не сильно волновало.
Вся стая сидела внутри. Раньше при таком заполнении в комнате было бы тесно, но сейчас, когда все предметы перетащили в одну кучу, комната казалась слишком пустой. Всю комнату как будто перемешали калейдоскопом, разбросав кусочки старой картинки по новым местам. Из вещей остались несколько матрасов, сдвинутых в общую постель, какая-то еда в углу (её охранял Кремень и безрукий Шляпник, от которого толку было как от гвоздя в ботинке) да общая куча одежды. Олег заметил, что в противоположном углу лежит отдельный матрас, по-видимому, царское место Комиссара.
— Военное время, — сообщил Сверчок. — Всё хозяйство теперь общее. В коридор выходить нельзя — убьют.
— А плеер мой где? — нахмурился Олег, понимая, что все его личные вещи скорее всего находятся среди приватизированного стаей добра.
— Не твой, а общий теперь. Надо попросить у Комиссара, чтобы…
— В каком блять смысле общий, — Олег быстро к нему развернулся и чуть не схватил, но Сверчок испуганно отпрыгнул.
— Меня-то за что?!
— Вещи мои верните!
— Спокойно, Клык, спокойно, — из столпотворения в углу показался Комиссар со своей извечной улыбкой. В этот раз не такой самодовольной как раньше. Вид портил огромный фиолетовый синяк на пол-лица. Глядя на него, Олегу впервые за время пребывания в Доме захотелось улыбнуться вожаку в ответ.
— Ваши вещи у вас на кровати, — Комиссар кивнул на отдельный матрас, который Олег сперва принял за его собственный, и оскалился. — Вы живёте отдельно. В изгнании.
— А чё сразу не в коридоре?
— За кого ты нас держишь? — удивился Комиссар почти искренне, — Мы же цивилизованные люди, в конце концов.
— А я? — впервые подал голос Серёжа. — Т-тоже в изгнании?
— Естественно. Нам в стае чужаки не нужны.
Сережа выдохнул. Клыку показалось, от облегчения.
Всё было не так плохо, как могло показаться на первый взгляд. Олег не горел желанием общаться с Фараонами, и их «изгнание» было как нельзя кстати. Запрет на гуляние в коридоре означал, что теперь ему не придется видеть и другие лица, в этом были свои плюсы. А побитый Комиссар и — как он позже заметил — исцарапанные лица его свиты, окончательно подняли ему настроение.
Пока что военное время выглядело как сильно облегченная версия обычного бардака, который тут творился.
Олег нашел среди скиданных на матрас вещей сигареты и подошёл к окну, чтобы покурить. Фараоны непривычно тихо болтали о своем в углу, и только Кремень с подозрением поглядывал на него со своего поста. Спустя пару секунд подошёл Сережа.
— У нас только один матрас, — констатировал он.
Олег задумчиво кивнул.
— Я уже подумал, можно взять спальник из их баррикады и по очереди меняться.
— А, — протянул Серёжа. — Ну ладно… Хотя в спальнике на полу не очень удобно.
Олег молча рассматривал двор. Тот же вид, что и с крыши, но немного пониже. Если бы не существовало дождя и осенних заморозков, можно бы было жить прямо там.
— Могу попросить ещё матрас, если хочешь, — ответил наконец Олег и затянулся.
— Они тебя не любят, но боятся, — кивнул Серёжа. — И меня. Ну… Не совсем меня, но мне это на руку. Думаю, они могли бы дать нам матрас.
— Угу.
— Но послушай, я тут подумал кое о чем. Если ты не против. Мне нужно, чтоб ты честно сказал. В общем, тогда, в карцере, когда мы легли спать, помнишь?
Олег наконец посмотрел на него, нахмурился и спросил:
— Прости, о чем ты? Я задумался.
— Помнишь, мы спали в карцере?
— Ну?
— И… Ну, были рядом. Типа того.
«Держались за руки,» — подумал Олег и немного покраснел. Это была его идея. Судя по реакции Серёжи, его это тоже смущало. Мысленно Олег дал себе подзатыльник.
— Короче, раньше мне снились кошмары, а в этот раз — нет. Может, я просто умотался и Птица отстал, но давай на всякий случай, это… Ляжем на матрасе. Ну, оба. Там удобней чем на полу.
Сережа неловко уставился в пол. Олег почувствовал, что тоже смущается.
— Да как хочешь. Мне вообще без разницы. Главное, чтоб не тесно.
Он отвёл глаза.
— Хорошо, спасибо.
— Ага… Будешь курить?
— Я же не курю, — улыбнулся Серёжа.
— Точно. Забыл, — Олег отвернулся к окну.
Какой же идиот…
***
На ночь свет не выключили, лишь накинули малиновую тряпку на люстру, чтоб приглушить яркость. Сережа вышел из душа с мокрыми волосами в своей футболке по колено и устало рухнул на одеяло. Половину времени, пока его не было, Олег потратил на то, чтобы прикинуть, где ему нужно лечь, чтобы им обоим хватило место, было комфортно, и чтоб ненароком не прижаться друг к другу во сне — боже, это бы был ужас.
Но Серёжа лёг, сладко зевнул и одним вопросом разрушил все его планы:
— Мы будем так же держаться за руки? Или тебе так неудобно.
— Да… На самом деле, немного неудобно, — сказал Олег, не успев даже задуматься. — А что, ты хочешь?
— Только если ты не против.
— Я боюсь, что начну ворочаться и случайно ударю тебя во сне.
— Ладно, — просто сказал Серёжа. — Тогда спокойной ночи.
Олег облегчённо вздохнул, обрадовавшись, что разговор о руках закончился. Сережа лёг лицом к стене и прижал к себе коленки. Волосы мгновенно намочили его подушку.
— Спокойной ночи, — сказал Олег, тоже отворачиваясь от него.
К счастью, одеял им не пожалели, выдали два. Олег закрыл глаза и попытался заснуть.
Алый свет давил на нервы даже когда его не было видно. Дурацкая накидка. Неужели нельзя было выбрать другой цвет?
В голове плавали остатки сегодняшних впечатлений, как какой-то компот. Тепло металлической крыши, улыбка Серёжи, потом ужас, охватывающий при выходе в коридор, потом Соловей — он правда за них заступился? Зачем?
Кажется, Соловей не очень любит все эти войны. Серёжа испугался и взял его за локоть… Серёжа — очень красивое имя, и руки у него тоже красивые, такие прохладные, и светлые, и мягкие. Зачем взял его за руку? Так легко взял, невесомо, как будто сверху положил. Так в сказках протягивают руки принцессы для поцелуя.
Олег распахнул глаза и вздрогнул. Приснится же такое.
Сверчок сидел на подоконнике и курил в открытое окно. По полу дуло. Олег недовольно поправил одеяло, потом поколебался, но всё же проверил, укрыт ли Серёжа. У того из-под одеяла торчали только несколько прядей волос.
Олег снова лёг и закрыл глаза.
Фараоны странные… Чего они так притихли, как будто правда боятся войны? Что за война? На такой могут убить? Ощущение, будто они всё пропустили, пока сидели в изоляторе, хотя с них вроде всё и началось. Не совсем с них, конечно. С Олега и Птицы. Птица не такой, как Серёжа, у него взгляд пронзает как клинок в фильмах — ещё не чувствуешь боли, но уже знаешь, что больно будет, и ещё как. А у Серёжи глаза мягкие, и голубые, как летнее небо, их ни с чем не спутаешь. Но пронзать тоже умеют, как когда они сидели на скамейке, и Серёжа посмотрел на него так. Словно насквозь. Олег будто стал облаком, и всё внутри поднялось от лёгкости, защекотало. Так, наверное, и чувствуют себя облака. Они сидели так близко, что в глазах было видно яркие прожилки. Так красиво. Надо выловить момент и снова сесть к нему ближе, чтобы рассмотреть. Ближе, и ещё ближе…
Олег проснулся от жажды и нехотя разлепил глаза. Голова болела. По ощущениям прошло минут пять, но часы показывали два часа ночи. Комиссар выставил охрану у входа. Двое парней караулили баррикаду с несчастным видом.
Олег сходил до ванной и хлебнул из-под крана, задержавшись на зеркале взглядом.
— Чучело несчастное, — буркнул Олег сам себе и вышел.
От картины красной сонной комнаты стало противно. Чувство бессонницы навалилось и грозило задавить. И в коридор не выйти — вот же гадость.
Он нехотя лёг на матрас, но бок, на котором он лежал, уже затёк. Он поворочался, проверил, что Серёжа всё ещё спит лицом к стене, и решил, что не будет ничего ужасного если он повернётся. Хотя бы на пару минут. Потом второй бок затечет так же, и Олег опять развернется.
Как ни странно, лицом к Серёже спалось лучше. После холодного пола ногам было хорошо под одеялом. Серёжино, вдобавок, оказалось мягче, и Олег приобнял торчащий угол. Пахло сонно. Вряд ли у сна бывает запах, но здесь и не такое бывает.
Так мягко и тепло… Так же пахнет Сережина одежда. Один раз он показывал Олегу, где в заборе есть дыра, через которую Жуки иногда кормят собак. Пока пёс и двое черненьких щенят жевали подсохший хлеб, Олег успел замёрзнуть, и Сережа дал ему свою кофту. У нее был высокий воротник, который пушисто обвивал горло, но не слишком туго. И ещё кофта пахла Сережей. Олег подумал, что не так уж странно нюхать кофту, если ты собираешься стать Волком.
Он так смешно её снимал с себя, даже запутался, и футболка у него задралась. Олег помог ему раздеться…
У него такая талия, почему ее не видно под одеждой…
Когда Серёжа в своей огромной футболке, сразу видно, какие у него тощие ноги и руки. И он, наверняка, лёгкий, хоть на руках носи.
— Ой, а сколько времени?
Утро, солнце, никого нет, потому что все на завтраке. Олег принес Серёже бутерброды на случай если он не проснется до конца завтрака.
У него волосы спутаны и смешными лохмотьями спускаются на лицо, так мило. Такой теплый, сонный голос:
— Это мне? Спасибо. А я ещё успею на завтрак?
Он быстро вскакивает с кровати, потому что любит завтраки — с утра всегда дают сладкий шиповник для иммунитета. И начинает переодеваться. Стягивает эту огроменную футболку и… Боже, какой он… Олег не может отвести глаза… Это странно, но надо отвести глаза… Мальчики не глазеют на мальчиков, это мерзко, так нельзя, Олег, ты совсем сдурел?
«А ты уверен, что тебе не показалось? В таком возрасте откуда можно знать. Вон, Лиза, какая красивая девочка».
Голос самый родной, но всё равно далёкий, потому что близких у Олега нет. Стыд затапливает по самую макушку — смотреть на мальчиков мерзко, он — мерзкий.
«Психолог может тебе помочь. Она хорошая, знает что делать. Господи, Олег, за что это всё.»
«Ты когда-нибудь смотрел различные видео в интернете? Трогал себя? Скажи, тебе что-нибудь предлагали взрослые мужчины?»
«Спичка, а тебе не кажется, что я какой-то не такой?»
Ему не казалось. Серёже было всё равно. И слухи всякие он тоже не любил. И толпу глазеющую.
«Тебя, что ли, смущает?» — голос не подозрительный, ласковый, по-доброму смеющийся.
Серёжа хороший. Такой хороший. Такой… Когда он снимает эту футболку, весь мягкий и укутанный в сон, хочется потрогать его выпирающие ребра, провести руками по нежной коже, тёплой после одеяла, прижаться носом к ложбинке на груди, губами к животу. Боже, если бы они тогда, на скамейке, сидели ещё ближе, то сердце бы не выдержало и остановилось. Или на крыше. Они сидят на самом краю. «Понимаешь, Олеж, у древних людей считалось что можно любить кого захочешь, поэтому все мужчины голые. Я тоже так считаю, а ты?».
«И я»
«Хочешь… Если ты не против, конечно, я тебя поцелую? Но потом ты меня. Чтобы всё честно.»
Серёжа наклоняется к нему, краснеет и вдруг отворачивается.
«Я не могу. Это же от сердца»
И их руки касаются, взгляды тоже касаются, Олег медленно приближает свое лицо, наклоняется, опасно наклоняется, под ними пять метров до земли и асфальт. Одно неловкое движение…
Он проснулся, как от падения, с гулко бьющимся сердцем. Во сне он упал с крыши сам и утянул за собой Серёжу.
По шее струился холодный пот. Тело дрожало, хотя он был под одеялом.
— Блять, — надломанно прошептал Олег, закрывая лицо руками. — Сука.
Ладони наткнулись на что-то горячее и мокрое.
— Да чтоб тебя… Ох-х, блять.
Олег поспешно размазал слезы по лицу, изо всех сил делая вид, что их не замечает. Его колотило.
Дрожащими руками он нашарил под подушкой пачку сигарет. Обернулся на патруль возле двери.
— Покурю? — спросил он тихо, чтоб было не слышно, как голос дрожит.
— Э, время видел? До утра терпи, холодно.
Олег выругался под нос и закрутил сигарету в руках, чтоб хоть как-то успокоиться. Бумага по краям растрепалась.
Он хотел было посмотреть на Серёжу — спит он или нет, но одернул себя, резко повернув шею, из-за чего ее пронзила боль.
— Ебаный ты в рот, ненавижу, — протянул шепотом Олег.
Слезы текли сами собой. Не в силах справиться с ними, он решил ждать, когда вода в глазах кончится, и течь будет нечему.
«Ну что ты разнюнился опять, ты чё, тёлка? Или, может, из этих?»
Олег постарался бесшумно втянуть воздух носом и посмотрел на время. Часы, алые, как и все остальное, показывали четыре с половиной утра.
— Жрать-то можно? — спросил он у дежурных по комнате, кивая в сторону кучи с едой.
— Это не для тебя. Это стаи, — ответил первый.
— Жаба душит? — ядовито спросил Олег. — Или Комиссар по попе даст?
— Э, ничего не даст. Я сам кому хошь дам.
Олег невесело усмехнулся. Дежурный помолчал, раздумывая, потом сжалился:
— Ладно, кусни чего-нибудь, только чтоб не заметили. И с утра сами в столовую пойдёте, понял?
Олег кивнул.
Не выспался ночью, нечего начинать и в полпятого утра.
Комментарий к Часть 9: Война
Извините, что так долго не было продолжения
Я сдавала ЕГЭ и переживала небольшой этап нелюбви ко всему, что я делаю, сейчас все уже хорошо)
========== Часть 10: Клык ==========
«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.»
Марина Цветаева
У всех были грязные волосы, хмурые лица и враждебный взгляд, но у Олега, наверное, больше всех. У него не хотели покупать газеты.
Пальцы мёрзли, морось падала на бумагу, вынуждая прятать стопку под плащом, тканевые кроссовки промокали до носков.
Потом воспитательница долго ругала его за то, что он отпугивает от себя людей. Олег молчал и смотрел мимо неё: на стены, потолок с паутинкой, зеркало и доисторический телефон с диском, иногда встречаясь с ещё одной парой глаз, около двери.
Антон был совсем молодым воспитателем, проходил здесь практику. Дети его любили за то, что много позволял, но уважали меньше других. Антон был красивый: серые глаза, вихрастые волосы, улыбка. Он никогда не кричал, даже если ругался. И много курил.
Когда Олега выпустили в коридор — до следующего дня продаж и следующего скандала — Антон пошел рядом с ним.
— Не переживай, дело не в тебе. Газетка дрянная, я бы и сам ее не купил.
— Спасибо, — вздохнул Олег. — Только Мариванне это не объяснишь. Она считает, что мозги есть только у нее одной, а остальные ограничиваются простыми задачами и выполнением команд.
Антон усмехнулся.
— У меня после прошлого раза насморк три дня был, а сейчас ещё горло заболит, я чувствую, — хмуро продолжил Олег.
— Могу принести леденцов с мёдом.
— Не, пасиб.
Олег стрельнул взглядом к его оттопыренному карману. Антон покачал головой:
— Курить не дам, даже не думай.
— Только одну.
— Мелкий ещё. Побереги здоровье. Мне и насморк твой не нравится, надо кончать с этими газетами.
Он не сказал, как собирается «кончать с газетами», и Олег решил, что это просто слова. Но после ужина, когда он относил тарелку на раздачу, его вдруг подозвала повариха тётя Жанна.
— Ты Волков?
Олег растерянно кивнул. Женщина оглядела его с ног до головы, поджала губы и повернула голову вбок. Когда она махнула рукой, Олег понял, что смотрела она в сторону учительского стола. Из-за него встал Антон и направился в их сторону.
— Этот мальчик? — спросила Жанна, когда воспитатель подошёл.
— Он самый. Очень хочет работать на кухне.
— Первый раз вижу, чтоб мальчик рвался на кухню.
— Ты просила мальчишку, я нашел, — развел руками Антон. — Олежек смышлёный, аккуратный, ничего тебе не разобьёт и опаздывать с утра не будет. Что тебя смущает?
— Хилый он какой-то.
Олег выпрямился и постарался выглядеть сильным, насколько это было возможно. Если Антон его куда-то посоветовал, то это могло предвещать только что-то хорошее.
— Хлеб нарезать ровно сможет? — спросила повариха.
Воспитатель вопросительно посмотрел на него, и Олег уверенно закивал.
— Смогу. Я не пробовал, но я быстро учусь.
— Я же говорю, смышлёный.
Жанна подумала немного и в конце концов согласилась.
Как оказалось, дежурство в столовой позволяло откосить от продажи тупых газет. Там было тепло, вкусно кормили и не ругались на «дикий взгляд». Антон заходил к нему почти каждый день, проверял, справляется ли Олег с порученными заданиями. Перед ним Волков оплошать не мог, старался изо всех сил. Вскоре он научился ровно резать хлеб, овощи и колбасу, пользоваться духовкой, чистить картошку, а позже — отличать дешёвые продукты от более дорогих. Первые сервировали на детские столы, а вторые, более вкусные, надо было относить учителям.
Олег был уверен, что от таскания тяжёлых кастрюль у него выросли мышцы.
— Привет, — кивнул Антон, улыбнувшись. — Как ты? Что у нас на обед?
Олег в целлофановом фартуке радостно помахал ему рукой.
— Гороховый суп, компот и бутерброды с сыром. У нас мягкий Российский, у вас какой-то другой, но пахнет вкуснее.
— Сыр пахнет?
— Да. Тёть Жанна сказала, что самый вкусный мягкий сыр — Моцарелла, а твёрдый — Пар…мезан, кажется, но они дорогие. Ещё есть Ка-лан-бер — он почти жидкий внутри. А французы выращивают на сыре плесень. Это по телевизору сказали.
— Рад, что тебе нравится.
— Да мне не то, чтобы нравится, — сразу застеснялся Олег. — Я же не девчонка, чтобы готовить любить. Всё лучше, чем на улице… Просто забавно, что одного сыра столько сортов.
— Как скажешь. Нальёшь мне чаю?
Олег встрепенулся и убежал на кухню. Одним из преимуществ работы на кухне было то, что можно было хоть сколько давать друзьям чай и хлеб, вот только друзей у Олега не было. Антон был единственным, с кем он мог поговорить.
В тот же год Антон подарил ему на день Рождения книгу для начинающих поваров, хотя Олег и делал вид, что ему это неинтересно. Книгу отдала подруге Антона бабушка, и если бы не Олег, рецепты бы все равно отправились на свалку. А Волков считал, что хорошим вещам на свалке делать нечего.
Потом Антон ушел, его практика закончилась. Но вернулся уже через месяц, устроившись на полную ставку. Олег был счастлив больше, чем на любой Новый год.
Он взрослел, начал курить, чтобы выглядеть круто перед сверстниками. Из-за кухни его начали дразнить девчонкой и «пидором», но Олег научился драться, и обзывательства прекратились. Однажды они обсуждали это с Антоном.
— Всех в этом возрасте дразнят, — ответил тот. — Это нормально. Особенно, если имя с чем-нибудь рифмуется.
— Это какое например?
— Ну, например «Антон», — усмехнулся воспитатель.
— А с чем… А. Ой, — Олег улыбнулся. — Понял.
— Ну, это хотя бы не Сергей или Эдик, — пожал плечами он. — У меня друг был Эдик, это, конечно, кошмар. Антон и Эдик.
— А девчонок так не дразнят, — надулся Олег. — Нечестно.
— Поверь мне, девчонкам в этом возрасте достаётся ещё больше. Из-за всякой ерунды.
— А что у них?
— Ну там… Грудь расти начинает. Всякое такое. Месячные.
— Это что?
— Вам потом в школе расскажут. Неприятная хуйня, у меня девушка часто жалуется.
— У тебя девушка есть? Ого.
— Да, — Антон заулыбался. — И у тебя будет.
— А если я не хочу?
Олег представил, как ему придется целовать девчонку, водить за руку, говорить, что она красивая. Это не отталкивало, но казалось жутко скучным.
— Тебе, наверное, кажется сейчас, что все они дуры, но когда ты вырастешь, то поймёшь, как это классно, дружить с девочкой. Понял?
Олег не стал спорить и кивнул. В конце концов, Антон никогда его не обманывал и даже ни разу не ошибался.
От личного разговора стало легче. Олег подумал, что если у него что-то случится, то он всегда сможет подойти к Антону.
Следующая такая встреча наедине случилась через пару месяцев. Олег попросил его встретиться после уроков, жутко смущённый. Он волновался весь день, и под конец так устал, что готов был рассказать все и сразу, только бы покончить со всем этим.
— У меня какая-то болезнь. Я хотел спросить у врача, но вдруг она всем расскажет, а они стебаться будут.
— Что случилось?
— У меня… Это… С утра на трусах… — Олег замялся, а Антон вдруг рассмеялся и похлопал его по плечу.
— Можешь расслабиться, малой, ты совершенно здоров. Это эрекция, она бывает у всех парней начиная примерно с этого возраста.
— Да? — растерялся Олег. — И… И у ребят из моей комнаты?
— Скорее всего.
— И у директора?
— Была когда-то.
— И у тебя?
— Ага.
— А у девчонок бывает?
— Нет, не бывает.
— Да блин, — воскликнул Олег. — Почему? Почему только мы должны страдать?
— Нашел, из-за чего страдать. Пройдёт со временем. Это абсолютно нормально, не волнуйся.
— Нечестно, — вздохнул Олег. — Мне не повезло родиться мужчиной.
Впрочем, через неделю у них был урок биологии, на котором они проходили — к ужасу всего класса — репродуктивную систему. Так быстро Олег мнение ещё не менял. Оказалось, быть мальчиком очень даже ничего.
Он привык к Антонову «все хорошо» и «так бывает у всех» и больше не боялся обращаться к нему если что. Они говорили часто. Антон рассказывал, как учился на педагога, про своих друзей и девушку, про любимые фильмы. Олег говорил мало и в основном про то, что его волновало. Он интересовался, когда начнут расти волосы на лице, сколько стоит содержать собаку и какие породы бывают, какая у Антона любимая еда (рецепты он потом искал в книге или спрашивал у тёти Жанны), как часто Антон дрался в детстве. Иногда Антон пытался завести разговор о том, какие девочки нравятся Олегу, но тот отмалчивался.
Пока однажды не пришел с важным вопросом.
Он надеялся, что Антон как всегда скажет «это нормально» и, немного посмеявшись над его волнением, объяснит, в чём дело. Назовет это каким-нибудь сложным словом, скажет «у меня так было», и они снова будут обсуждать как тренировать собак и почему Чармандер — самый крутой покемон.
— Антон, можно вопрос?
— Да, Олежка, что такое?
— Если мне нравится смотреть на парней больше, чем на девушек, это же не значит, что я гей?
Антон вдруг посерьёзнел.
— Смотреть — в каком плане?
— Ну там… Просто смотреть. Мы это… Сегодня с пацанами включили одно видео по приколу. Там женщина и мужчина занимались сексом. И все почему-то обсуждали, какая девушка, а я так посмотрел: ну девушка и девушка, симпатичная, но зачем на нее смотреть? В смысле, я же парень, и значит мне должно нравится смотреть на парня, я же как бы на его месте должен видеть себя, нет?
Антон нервно кашлянул и ответил слегка покрасневшему Олегу:
— Слушай, а вы не рано начали эти видео смотреть? Тебе сколько, тринадцать?
Олег кивнул.
— Я больше не буду, мне не сильно понравилось. Просто… Ответь, пожалуйста. Это нормально же?
— Кхм, Олежек. Я не уверен. Если бы я тебя не знал, я бы решил, что это по-гейски. Но ты вроде нормальный парень.
— То есть ты тоже на девушек смотришь? — беспокойно спросил Олег. — Или на обоих? Может, нам просто просто не очень хорошее видео попалось?
— Может быть, может быть.
Антон потянулся за сигаретой. Он всегда курил, когда нервничал.
— Дай мне тоже, — попросил Олег.
Странно, но сейчас воспитатель почему-то не стал его отговаривать, а молча поделился. Может быть, потому что Олег уже курил до этого пару раз.
— Знаешь, — изрёк Антон после пары затяжек, — Ты лучше никому не говори про это. Вообще, на парней лучше не смотри. Если можешь, смотри на девчонок.
— Хорошо, — убитым голосом ответил Олег.
— А ты уверен, что тебе не показалось? В таком возрасте откуда можно точно знать? Может это один раз так вышло. Вон, Лиза какая красивая девочка. Тебе не нравится?
Но Олег, как и всегда, тему девочек проигнорировал, и следующие несколько минут они курили молча.
Под утро начался дождь. Вода потекла по стеклу: потекли деревья, скамеечки, забор вместе с зарослями, в которых, наверное, отряхивались и скулили бродячие собаки. Небо хмурилось. Олег хмурился вместе с ним, сидя на подоконнике.
Стрелка приблизилась к восьми часам, когда Серёжа застонал и вздрогнул во сне. Олег непроизвольно обернулся. Опять Птица донимает.
Смотреть на Серёжу было больно. Чувство собственной ничтожности усиливалось: Серёжа даже не знает, кому предложил спать с собой в одной кровати, а Олег, получается, теперь этим пользуется. Сегодняшняя ночь впервые открыла ему глаза на всё, начиная от их первой встречи и заканчивая стихами на крыше. Самым верным решением было бы признаться. Рассказать всё начистоту, как бы ни было страшно. Это было бы честно и, в какой-то степени, по-мужски. Пусть знает, с кем имеет дело.
Серёжа снова пискнул, и громко быстро задышал. Сердце Олега сжалось. На душе тут же стало противно. «Жалеешь его, потому что влюблен, а он и не знает какой ты».
С другой стороны… Разве Серёжа виноват, что Олег такой? Олег обещал защищать его, быть рядом во сне, охранять от Птицы, а теперь, получается, просто уйдёт? А передавать Серёже право выгнать его от себя самому — просто жалко. Разве ему не будет тяжело? Олег не хрустальный, может и потерпеть, смолчать. Всё-таки, свое слово надо держать. Олег обещал отвоевать его у Птицы — и отвоюет. Надо только при этом не лезть к нему лишний раз.
Олег вздохнул, слез с подоконника и подошёл к матрасу. Сережа лежал, обхватив себя руками, напуганный. Осторожно, стараясь не разбудить, он лёг рядом и положил свою руку рядом с его, едва касаясь, обозначая своё присутствие.
Как по волшебству, Серёжа глубоко вздохнул и задышал спокойнее. Единственное касание — и столько силы.
«Не смотреть слишком пристально, не касаться слишком часто, не говорить слишком искренне» — повторял про себя Олег, мысленно огораживая границы Серёжи забором с колючей проволокой, связывая себя по рукам и ногам.
Как вдруг, Сережа пошевелился и прямо во сне, не размыкая глаз, пододвинулся ближе, почти вплотную, притянул его руку к себе и обнял, как мягкую игрушку. Ладонь Олега оказалась прямо на его щеке.
— Чёрт, — шепнул он, пытаясь вытащить руку, но Серёжа не дал, сжимая крепче.
Словно в какой-то пытке, Олег чувствовал, как пальцы касаются нежной кожи, как тепло согревает сквозь футболку и тихонько — вот, вот, если не двигаться — тукает в груди ещё беспокойное сердце. Только одно держало его здесь и не давало в панике сбежать: дыхание, что долетало до него, выдох за выдохом становилось размереннее, а значит, Олег справлялся со своим обещанием. Сережа спал спокойно.
========== Часть 11: Затишье ==========
Скукой дышит в затылок звон ложек-вилок, смех сквозь презрение.
Мне б побыть настоящим, было бы счастье, пусть лишь мгновение.
После 11 — Крылья
Дни шли однообразно, тянулись, как расплавленный воск из свечек Дельфинов. С утра идти в столовую за завтраком. Олег хотел взять эту обязанность на себя, но Сережа справедливо заметил, что на него побоятся нападать, и в итоге они стали ходить вдвоём. Олег сопровождал его, двигаясь чуть позади, как верная тень.
К ужину первого дня они решили, что можно есть и в столовой. Они были единственными, кто трапезничал вне комнат, другие прокрадывались, точно шпионы, и брали еду сразу на всех. Пару раз Олег с Сережей замечали, как враждующие комнаты пересекались. Тогда могла возникнуть перебранка или небольшая драка, но далеко дело обычно не заходило. Настоящие битвы случались в коридорах. Столовая считалась нейтральной территорией. Серёжа как-то это понял. На него давили коридорные стены, а среди скатертей, подносов и гранёных стаканов с чаем дышалось хорошо. Наверное, нужно жить в Доме много лет, чтобы начать замечать такие вещи.
В свободное время они слонялись по комнате. Серёжа мог рассказывать про искусство, или рисовать, или делать это одновременно.
Однажды он попытался посоветовать Олегу книгу, а когда тот отказался, начал читать вслух. Олег так смутился, что пришлось взять произведение самому. Там было что-то про художника вроде бы. Он тупо смотрел на первую страницу, а Сережа все спрашивал: «Ну как тебе?», но, признаться честно, Олег читать не любил, и уж тем более не мог сосредоточиться, когда на него так смотрели.
— Давай ты просто расскажешь, про что там, а я послушаю? — предложил он однажды, но Серёжа вдруг замялся:
— Нет. Понимаешь, это такая книга, которую ты сам должен прочитать и сказать, что ты о ней думаешь.
— Она длинная.
— Я прочитал ее за три дня.
«Ты бы даже «Войну и Мир» за неделю осилил» — подумал Олег мрачно, но Серёжа вдруг встрепенулся:
— Там в конце есть ещё сказка, она короткая. Можешь прочитать её.
— А мне обязательно читать?
— Нет, но я был бы очень рад, если бы ты это сделал.
Против такого аргумента Олег спорить не мог.
Сказка оказалась грустная. В ней рассказывалось про то, как Скворец и огромная золотая статуя помогали людям, а потом поцеловались и умерли вместе. На вопрос «и как тебе» Олег ответил честно: грустно, непонятно. Серёжа почему-то расстроился и, кажется, пробубнил, что надо было читать длинную историю.
Четыре раза за эту неделю к ним в комнату пытались пробиться Чумные. Они набегали на дверь всей толпой, и та с оглушительным грохотом билась о баррикады. Фараоны в такие моменты бесновались, смеялись, громко пели песни для поднятия духа и раззадориванияврага. Серёжа зажимался в угол. От грохота и смеха ему становилось не по себе. Олег не знал, что делать. Казалось правильным подойти и успокоить, но каждый раз, когда он садился рядом, Серёжа норовил взять его за руку, прижаться щекой к плечу, или даже всем телом, и Олег чувствовал себя обманщиком. Для него это было вовсе не по-дружески.
После одного из таких набегов, особо страшного (Чумные чуть не пробили оборону) Серёжа долго не мог отойти. Сидел, прижав к себе подушку, и смотрел перед собой, как загипнотизированный. Олег уже начал волноваться, когда он вдруг произнес:
— Это все бессмысленно.
Олег подошел, медленно сел рядом и спросил осторожно:
— Что именно?
— Всё.
Он махнул рукой в сторону двери, где Фараоны восстанавливали свои баррикады, из чего Олег предположил, что речь о войне.
— Я тоже не понимаю, почему они это делают. Херня какая-то. Кому это нужно?
Он попытался сказать это так, чтобы звучало понимающе, но Серёжа вдруг возразил:
— Нет, оно нужно. Просто это ни к чему не приведёт. Ни к чему. Вообще.
— В смысле? Зачем тогда война?
Серёжа вздохнул. Его изменчивое настроение сейчас находилось на спаде, в точке, где он спонтанно начинал говорить, будто сам с собой, и так же спонтанно замолкал. Взгляд стекленел — казалось, что душа ненадолго покинула тело и решила прогуляться сама по себе. Олегу ничего не оставалось кроме как дожидаться ее возвращения.
— Пить хочу.
Вернулась. Олег быстро заговорил с ней, пока не улетела снова:
— Чай? Кофе растворимый есть. Сок с обеда.
— Я сам налью.
Сережа поднялся и на качающихся ногах дошел до их запасов. Вернулся со стаканом воды, сел, выпил все залпом и посмотрел на Олега.
Тот опустил глаза.
— Прости, не спросил. Хочешь воды? — вспомнил Серёжа.
— Нет.
— Ладно. Тогда слушай.
«Слушай что?» — не успел спросить Олег, как Сережа заговорил: устало, но с явным желанием наконец выговориться.
— Тебе со стороны, наверное, кажется, что у нас тут бред, беспредел и детские игры, и что воспитателей на нас нормальных не хватает, но — не перебивай — это далеко не самое худшее, что может случиться. И это не первый раз, когда в Доме беспорядки. Дом любит кровопролитие, как и Птица, как и всякий, кто живёт тут долгое время. Даже я.
Олег, который уже хотел заспорить, удивленно закрыл рот. Иногда на Серёжу находило такое, что он, сам по себе тихий и чувствительный, мог с холодным спокойствием начать говорить о насилии.
— Я здесь живу с пяти лет. Может ты заметил, но любой Фараон по возрасту будет старше минимум половины Чумных, а то и всех, как Комиссар, например. Чумные — новички. Фараоны застали больше них. Я не буду их защищать, но у всего, что они творят, есть причина.
Сережа быстро оглянулся на состайников и снова заговорил:
— Когда мне было пять и я только пришел в Дом, никаких Фараонов не было. Вообще не было стай. За год до этого был самый большой выпуск, поэтому набрали слишком много новичков, из старожилов осталась небольшая группа ребят. Стаи разрушились и не сформировались, а остаточные старожилы решили взять всё в свои руки. Мы называли их алыми. Они носили красные повязки, чтоб отличаться.
Он вдруг снова посмотрел на баррикаду, будто выискивая что-то глазами, а потом щёлкнул и, прищурившись, указал куда-то.
— Вон там, видишь? На перекладине кровати красная бандана.
— Вижу, — сказал Олег. — Это же Комиссара. Она там и раньше висела.
— Боевой трофей, — кивнул Серёжа. — Он страшно гордится этой банданой. На неё как-то Сверчок газировку пролил, так Комиссар его заставил стирать, и ещё ругался, что всё выцветет теперь, и что его подвиг вообще не ценят. Обиделся.
Олег легко мог представить, как Комиссар ругается. Он это делал постоянно. Но вот обиженного вожака вообразить было трудно.
— Алые были здесь главными. Кем-то вроде богов. Они решили, что мы слишком маленькие, чтобы самостоятельно делать вообще всё, и контролировали нас во всем. Собирали вещи в «фонд общего пользования». Говорили, что рисовать, как и о чем писать на стенах, какие книги хорошие, а какие плохие. И мы послушно с ними соглашались. Тех, кто не соглашался, били.
Голос Серёжи ненадолго дрогнул.
— Да и вообще за всякую ерунду могли побить. Мы считали, это нормально. А потом подросли и поняли. Только страх все равно остался: они ведь большие, нам с ними не справиться. И тогда Комиссар собрал банду своих ребят. Они назвались Фараонами — местной полицией, которая должна была нас, мирных граждан, защищать. Вот, защитили.
— Они же ужасно себя ведут, — возразил Олег. — Какая из них полиция? Они еду у мелких отбирают. Подножки ставят. Да они просто уроды сами по себе, ты же сам знаешь!
Сережа вздохнул.
— Не спорю. Тогда они были лучше. Комиссар даже организовал помощь новым стаям со всякими бытовыми мелочами. Но… Вот так всё стало. Фараонов стали уважать больше остальных, и это их испортило.
— Ни за что не поверю, что Комиссар мог кому-то помогать, — пробормотал Олег.
— Ты новенький, конечно ты видишь его только таким. Как и Чумные. Поэтому между ними война. Как когда-то была между Алыми и Фараонами.
— Да дело не в этом. Он же… — Олег махнул рукой, подбирая слова, — Не может человек так измениться. Люди не бывают такими разными.
Сережа хмыкнул.
— Думаешь?
— Да сто процентов!
— И я тоже?
Олег подавился набранным воздухом и замолчал. Сережа смотрел на него с грустной усмешкой, ожидая ответа.
— Ну… Ты не хулиган. Не обижаешь никого — неуверенно сказал Олег. — А Птица…
— Птица не появляется просто так, — перебил Сережа. — Только в моменты слабости. Или когда я сам этого хочу. Хочу, но боюсь. У меня есть моральные принципы, а у Птицы нет.
Олег замолчал, переваривая информацию.
— То есть тогда, в коридоре.?
— Я был расстроен. Конечно, я не хотел, чтобы так вышло, но ты меня обидел, а Птица не любит, когда я обижен.
— Ты… М-мог это предотвратить? — уточнил Олег, чувствуя, как в груди холодеет.
— Я не знаю. В тот момент я об этом не думал. А когда захотел — было уже поздно.
— Блять.
Олег непроизвольно сжал кулаки. Губы дрожали. Серёжа опустил глаза, но ничего больше не сказал, не пытался оправдаться или ещё раз извиниться.
— И почему ты решил сказать это сейчас? — тихо спросил Олег, впиваясь ногтями в ладонь.
— Надо же когда-нибудь. Плюс, не хочу, чтобы ты считал меня идеальным, а всех Фараонов — злом во плоти. Я тоже один из них, если ты помнишь.
— Ты не похож на Фараонов.
— Ещё как похож.
— Нет! — воскликнул Олег. — Зачем ты это говоришь? Я тебя не понимаю! Ты то милый и спокойный, стихи, вон, читать боишься, а иногда говоришь какую-то хуйню! Блять, ты…
— Думаешь, сейчас я бы прочитал стихотворение лучше?
— Да пошёл ты! — Олег вскочил на ноги. — Приди в себя сначала, а потом поговорим.
— Это тоже я. Я не только хорошим бываю.
— Сейчас ты ебанутый.
— Клык, мир не делится на чёрное и белое, — с вымораживающим спокойствием протянул Серёжа и развел руками.
— Заткнись.
— Если кто сейчас и ведёт себя неадекватно, то это ты, Клык.
— Олег! Меня зовут Олег. Если уж ты с Птицей заодно, называй меня по имени. Или ссышь?
— Я не говорил, что я с ним заодно, — раздражённо ответил Сережа, повышая голос. — Ты меня слушал вообще?
Он тоже встал, чтоб не смотреть на него снизу вверх, и Олег сразу вспомнил жёлтые глаза и толпу. Как они стояли друг напротив друга, а потом сцепились как собаки.
— Я говорю, что я не чертов ангел, который только рисуночки рисует и про искусство говорит. Я не одобряю действия Птицы, но я думаю о них, понимаешь? Они приходят мне в голову.
— Замолчи.
— А что? Не нравится, когда я злой? Когда меня бесит, как Чумные бьются впустую? Олег, они как щенки на поводке, бросаются на больших собак, но стоит отпустить поводок — что будет? Ничего! Это не война, это детская симуляция. Веселая игра с мордобоем и атмосферой как у взрослых.
— Тебе-то какое дело?!
— А я здесь живу, вот какое! Я не хочу сидеть в ожидании, когда кого-нибудь — тебя, например — побьют просто так, чтобы показать, как у нас всё серьёзно.
— Ты прям за меня печешься так, да? Ты мне кто, мама?
— Даже не знаю, считал, что я твой друг.
— Друзья так себя не ведут.
— Друзья правду принимают, а ты упёрся, как баран!
— Как я блять ещё должен реагировать? Ты мне объясни! Расскажи, что я должен чувствовать, ты же такой умный! Ты же лучше знаешь, что я про тебя думаю, кем я тебя вижу и кем вижу Комиссара! Расскажи, а то я что-то запутался сам!
— Замолчи! — вскрикнул Серёжа.
— Да что ты говоришь, замолчать?! Теперь мне замолчать? А может, это тебе не нравится слушать правду, какой ты ебанутый, а? «Упёрся как баран» — а с чего ты взял, что ты прав вообще? Что я должен сказать? Что мне норм с тем, что ты злой? Так вот нихуя мне с этим не норм! Я пытаюсь как-то это переварить, сложить тебя из этих твоих… Сука… Как пазл блядский сложить. Тебя же хрен поймёшь!
— Н-не кричи на меня, — сказал Серёжа, уже тише.
— Я не кричу! — крикнул Олег. — Просто нахуя ты мне это говоришь, а? Что ты плохой, а они все хорошие. Ты хочешь, чтоб я от тебя отвалил? Так скажи прямо! «Олег, заебал, не лезь ко мне больше».
— Если хочешь, можешь… Уйти.
— Чё? — переспросил Олег, не услышавший его голоса после своей громкой тирады.
— Я говорю, — повторил Серёжа, — Я тебя не держу. Я п-понимаю, что не очень приятно со мной. Я… Не держу тебя, понимаешь?
— Ты чё, плачешь? — искренне удивился Олег, наконец присмотревшись к нему.
— Т-ты кричал на меня.
— Так ты же… первый начал, — Олег от растерянности понизил тон.
— Я тихо говорил. А ты завёлся.
— Я не завёлся. Да ты же… Сам. Ну. Это.
Сережа шмыгнул носом. Олег дернулся, чтоб до него дотронуться, но смущенно остановился.
— Я просто… ничего не понимаю. Столько всего происходит… Я не хотел кричать. Просто ты говорил реально неприятные вещи и… Я правда не привык видеть тебя таким. Злым, как ты сказал. Вот.
Он отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на плачущего Серёжу, и только тогда заметил, что вся стая кидает на них любопытные взгляды. Олег нахмурился.
— Слушай, а… — начал вдруг Сережа, и Олег перевёл на него взгляд. Тот сразу замолчал.
— Что? — тихо спросил Олег.
— Да так…
— Точно ничего?
Олег понял, что прозвучало грубо, и поправился чуть менее резким голосом:
— Давай лучше сейчас всё обсудим. Я не буду на тебя кричать. Обещаю.
Сережа покивал и спросил тихо, тоже обратив внимание на то, что их слушают.
— Т-тебе нормально со мной? Пожалуйста, скажи честно. Не надо врать.
— Ну… Честно? Иногда с тобой очень непросто. Но… Да. Мне нормально. Я стараюсь привыкнуть.
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем стараться. Нафига я тебе. Нафига я, ну… — голос дрогнул, — вообще кому-то?
— Ты хороший, — выдохнул Олег.
Сережа категорически замотал головой.
— Тебе кажется.
— Нет, не кажется. Да и что за вопросы глупые? Конечно, ты кому-нибудь нужен. Или будешь нужен.
— А тебе? Сейчас.
— Сейчас? — Олег прикусил щеку изнутри. Чёрт. Надо отвечать.
— Ты не знаешь. Ты задумался, — вздохнул Сережа. — Ты не хочешь мне врать.
— Нет, я знаю! Ты… Нужен. Ну, мы же друзья.
Олег снова качнулся в его сторону, но не решился сдвинуться с места. Сережа это заметил.
— Ты хочешь меня обнять?
— А ты?
— Я спросил первый.
Олег почувствовал, что горит. Любой ответ мог обернуться чем угодно, от новой ссоры и окончания вообще любых отношений между ними, до… В общем-то, того же самого, но с бо́льшим отвращением. Олег вжал ногти в ладонь и ответил:
— Да.
Раньше, чем успел это осмыслить. Серёжа чуть улыбнулся.
— Хорошо.
И подошёл сам. Обхватил руками в огромных рукавах его талию, привстал на носочки и положил голову на плечо. Маленький, ранимый и снова нежный, как цветок. Олег понял, что краснеет. Серёжа немного повис на нем, и он положил руку на теплую шерстяную спину, неловко похлопав.
— Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказал Серёжа у самого его уха. — Я не буду тебя держать, но… Не надо. Пожалуйста.
— Я и не собирался, — сказал Олег, сам не зная, врёт он, или нет.
— Здорово, — прошептал Серёжа. В голосе послышалась улыбка.
Спустя сто миллионов лет они разъединились. Олег как раз совладал с собой и вернул себе невозмутимое лицо. Сережа наоборот — ещё больше смутился.
— Надо на обед идти, — сказал он. — Давай я сюда принесу. Хорошо?
Олег не смог бы с ним сейчас спорить даже по такой мелочи.
— Хорошо.
И, быстро подойдя к двери и юркнув в проход под кроватью, Сережа смылся в коридор.
Олег приложил руку к груди и закрыл глаза. Сердце билось. Даже слишком.
Главное, чтобы Серёжа не заметил, когда вернётся.
Комментарий к Часть 11: Затишье
1) Книга, которую предложил Волкову Разумовский в начале - сборник сочинений Оскара Уайльда, который был геем
Соответственно, произведение “подлиннее” - это “Портрет Дориана Грея”, где художник Бэзил влюбился в своего натурщика Дориана (но произведение о нравственном падении Дориана, не о любви)
То, что было “покороче” - очень трогательная сказка “Счастливый Принц”, в которой друг друга любили Скворец и Статуя, но как как они неодушевлённые предметы, Олег мог не понять, что что-то не так (по крайней мере, моя мама в детстве спокойно читала мне это на ночь)
Прочитать можно вот тут: https://www.maminpapin.ru/skazki-oskara-uaielda-na-russkom-i-angliieskom/schastliviie-princ-/the-happy-prince.html
2) Одна из песен, которую на мой взгляд могли петь Фараоны, называется “Блюзовый кот” (Green Crow)
Можете ее послушать туть https://youtu.be/x4kdCoCOZ6Y, ну очень атмосферно исполняют)
3) Большое спасибо за все ваши отзывы! Даже если кажется, что я отвечаю кратко, они греют мне сердце!
========== Часть 12: Буря ==========
«Ты слишком поздно узнаешь вороний грай,
И дом горит, ты бьешься в стены и скулишь,
Забиты двери, и отсюда только в рай,
И нет защитников тебе среди живых.»
Кошка Сашка — Нет защитников тебе
Крик раздался неожиданно. Звуки падения, борьба и отчаянное «отпустите», прорезавшее тишину воздуха взметнувшийся птицей. Олег не сразу понял, кому принадлежит голос, но осознав, подскочил, как обожжённый. «Отпустите меня!» — раздалось из-за двери ещё раз: громко, надрывно, и не успел он ничего предпринять, как раздался оглушительный крик на грани визга.
Он не осознал, как поднырнул под баррикаду, очутился в коридоре и огляделся яростно, как хищник. На полу валялись булочки из столовой и осколки выроненной тарелки. Двое Чумных на полу держали Серёжу под руки, пока третий приставлял к горлу нож. Увидев оружие, Олег потерял дар речи.
— Клык! — воскликнул Серёжа, увидев его. — Пожалуйста, Клык! Олег!
— Не подходи к нему, — обернулся на Олега Чумной с ножом. — А то вот это полетит в тебя.
Олег дернулся и замер в нерешительности. Даже будучи самым храбрым и отчаянным драчуном, бросаться на человека с ножом было бы по-идиотски. Чумной весело хмыкнул.
— Я его не трону. Он мне нахуй не сдался, мне нужен тот, второй.
— Птица! — взвизгнул его товарищ и захохотал. — Покажи нам Птицу. Нам надо с ним поговорить!
Сережа испуганно замотал головой. Олег вжал ногти в ладонь, но с места не двинулся.
— Ты нас за кого держишь?! Думаешь, самый бесстрашный? — выкрикнул ему в лицо Чумной. — У нас разговор к командиру. Позови его.
— Я н-не могу просто так, — пролепетал Серёжа.
— А как можешь? Вот так можешь? — Чумной приставил нож к его горлу. — Зови давай.
Было видно, что Сережа изо всех сил старался не плакать. Кадык слегка дергался лезвием, руки дрожали.
Олег напряжённо рассматривал спину мальчишки, думая, как бы удачно подступиться. Вариантов было немного, и ни в одном из них нельзя было гарантировать, что этот сумасшедший не замахнется на него или не поранит Серёжу. Оставалось действовать дипломатически.
— Эй, — окликнул Олег.
Пацан с ножом обернулся.
— Чё надо? Вали отсюда!
— Зачем вам Птица?
— Не твоё дело.
— Как раз моё. Я тоже хочу его увидеть. У меня свои счёты.
Олег посмотрел на испуганного Серёжу, надеясь, что у того хватит ума, чтобы понять его обман. Но взгляд оставался непроницаемым.
— Давно по роже не получал? — хмыкнул Чумной.
— Я тогда был не готов. А теперь готов.
Сережа всё-таки не выдержал и всхлипнул.
— Олег… Я думал, мы с тобой друзья.
«Ты подыгрываешь или нет? Да или нет?» — Олег прищурился, пытаясь понять. Говорил он правду или играл роль на самом деле значения не имело. Ему всё равно было неприятно говорить такие слова.
— Какие друзья, Спичка? После того, что ты сделал?
— Прости меня, пожалуйста, я был не в себе…
— Мне уже все равно, — холодно сказал Олег, чувствуя, как неприятно тянет на сердце. — Ты не друг мне. Ты никто.
Он повернулся к пацану с ножом и протянул ладонь.
— Дай сюда нож.
— Нет! — завопил Серёжа так громко, что все вздрогнули. — Клык, не надо! Не надо, пожалуйста!
— Давай нож, — повторил Олег, уже не так уверенно.
Сережа вдруг поймал его взгляд и выразительно приподнял брови. «Он подыгрывает» — с облегчением понял Олег. Они поняли друг друга без слов.
— Я знаю, как вытащить Птицу, — серьезно сказал Олег. — Я с этим болваном побольше твоего знаком. Давай.
— Не-е-ет! Не надо! Пожалуйста! — заумолял Сережа на фоне.
— Давай.
— Олег! Одумайся, не надо!
— Заткнись, Спичка. А ты — давай сюда нож, а то так и останешься ни с чем.
Кажется, их спектакль провел всех троих обидчиков. Пацан медленно протянул нож, все ещё сомневаясь. Этого было достаточно.
Олег схватил его за локоть и одним движением притянул к себе, чуть не вывернув руку. Он вырвал нож из ладони и бросил далеко в сторону. С тихим скрежетом он откатился на несколько метров по бетонному полу. В тот же момент Серёжа пнул мальчишку, держащего его слева, в бедро, выдернул руку у правого и метнулся к ножу.
— Есть! Олег, он у меня!
Сережа прижал оружие к груди и радостно вскочил на ноги.
Олег не ослабил захвата. С гулко бьющимся сердцем он смотрел на Чумного и злость переполняла его всё больше.
— Олег, — повторил ещё гнусавый после слёз Сережа, начиная волноваться, — Все в порядке, можешь отпустить его.
Олег развернулся и прижал мальчика к стене, больно стукнув затылком.
— А-ай! Ты охуел? — запаниковав, вскрикнул Чумной.
Сережа спрятал нож в карман и подбежал ближе.
— Олег, отпусти его.
— Я его прибью. Он тебя чуть не убил!
— Он не убил бы меня. Олег.
— Откуда ты знаешь?
Двое других чумнят вдруг бросились по коридору.
— Они сейчас скажут воспитателям, — шепотом произнес Сережа. — Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт, отпусти его!
Олег наконец послушался, разжал руки и сделал шаг назад. Бедный мальчик убежал от них.
Какое-то время они стояли в тишине. Первый молчание нарушил Сережа.
— Ты меня спас, — тихо сказал он.
— Ты тоже молодец. Я даже тебе поверил сначала.
— Спасибо.
Они оба не отводили взгляда от коридора, ожидая прихода воспитателей. Воспитатели могли не обращать внимания на драки, но если кто-то жаловался — обязаны были среагировать.
— Извини, — выдохнул Олег. — Не знаю, что на меня нашло. Как увидел этого придурка с ножом…
Он повернулся к Серёже и обнаружил, что тот смотрит на него и улыбается. У Олега внутри что-то затрепетало, и пришлось опустить глаза.
— Знаешь, отчасти это даже приятно. А Чумные, они… Просто не знают, что делать. Им сказали начать войну, а в чем заключается смысл — не сказали. Потому что смысла нет. Вот они и хотят, чтобы Птица снова пришел и объяснил, что делать.
— Он не объяснит.
— Конечно. Дому просто нужна кровь. У него нет объяснений.
Сережа вздохнул.
— Надеюсь, они не нажалуются. Знаешь, я очень боюсь, что будет, если тебя отправят в изолятор.
***
Бонд таки явился за Олегом, отругал, взял за руку и увёл. До самого утра.
Серёжа проводил его печальным взглядом и, пробравшись обратно в комнату, немедленно сел рисовать. Страх, тоска и гнев концентрировались в руке и выплёскивались на бумагу сами по себе: чёрный лес с когтистыми деревьями, готический замок у моря во время страшной грозы, забившийся в угол листа маленький щенок. Он яростно штриховал работу три часа, особенно много потратив на замок, а после отложил карандаш. Стало немного легче.
Есть не хотелось. Пить не хотелось. Каждый раз, когда он закрывал глаза, ощущалось приближение чего-то страшного и неотвратимого, поэтому спать Сережа боялся. Последнюю неделю, когда они ложились вместе с Клыком, ему спалось особенно спокойно. Он не видел Птицу целых семь дней. И будто мало этого: даже не чувствовал его присутствие днём. Рядом с Олегом Сережа чувствовал себя спокойнее и оттого увереннее, и захватить его тело становилось невозможным.
На самом деле, это пугало не меньше. Сережа ещё ни разу не разрывал связь с Домовым демоном на такое длительное время. Будет ли он зол? Наверное.
На него вдруг накатил сильнейший приступ тревожности, и Сережа, взявшись за плечи, закрыл глаза. «Всё хорошо. Ты сильный. Ты справишься». Как же жаль, что нет Олега…
Серёжа приоткрыл один глаз и окинул их общий матрас и кучу вещей у изголовья. Поверх всего лежала клетчатая рубашка, большая даже для Олега и наверняка снятая с чьего-то плеча. Олег её носил совсем недавно, и, наверняка, ткань пропиталась его запахом.
Олега здесь не было, поэтому стыдится Серёже было некого, а недавно возникший страх засыпать в одиночестве диктовал свои условия. Так что, спустя полминуты рубашка уже была на Серёже, застёгнутая на все пуговицы, тёплая и невероятно приятная. Сережа любил большие вещи.
Проверив, что никто из Фараонов не обращает на него внимания из своего уголка, он поднял воротник к лицу и принюхался. Пахло нежностью, чёрным чаем, по́том и немного сигаретами. Из этого состоял запах Олега. Привычный и дарящий комфорт.
Серёжа посидел немного, прижав к себе коленки и дыша рубашкой, пока тревога не уменьшилась до минимума. Потом снова остановился взглядом на альбоме.
Почему-то он подумал о том, что никогда не рисовал реальных людей. Всё его картинки были из головы, а настоящая жизнь только пугала. Тем не менее…
Он взял в руки карандаш и наметил фигуру. Расслабленные плечи, руки в карманах спортивных брюк, взгляд опущен. Такие тёмные волосы, красивые, и глаза — тоже красивые, и нос и губы даже. Олег красивый весь, с ног до головы. Его приятно рисовать…
Как приятно рисовать и сигарету в руках. И отдельно лицо, крупным планом, с редкой для него улыбкой. Глаза затягивают в себя просто невозможно…
Вся страница была заполнена Олегом. Его глазами, руками и жестами. Лишь один кусочек был посвящен не ему одному. Две ладони: побольше и чуть поменьше сцеплены между собой, переплетены пальцами и представлены как одно целое. Сережа аккуратными штришками добавил на них тени и улыбался из-под своей длинной челки.
Дорисовав, он осторожно провёл пальцами по бумаге. Вообще-то, так было делать нельзя — рисунок мог смазаться — но уж очень хотелось потрогать картинку на ощупь. Тёплая и шершавая. Улыбается несколькими улыбками, смотрит двумя парами глаз, касается всеми своими руками. Такая родная и приятная.
Время перевалило за двенадцать. Рисовать Сережа устал, да и в сон клонило так, что отрубайся хоть сидя. Отложив карандаш, он лёг на матрас. Рубашку решил не снимать: так спокойнее. Он прижал к груди альбом и накрылся одеялом, чтоб не было видно. Нарисованный Олег оказался у самого сердца.
«Спокойной ночи» — по привычке шепнул Сережа.
Два часа спустя воздух в груди скрутило. Сережа вскочил, задыхаясь от испуга, и тут же посмотрел на место рядом с собой. Пусто.
«Тише, мой хороший» — голос зашептал на ухо, вязкий, вызывающий мурашки. Голос, от которого Сережа почти успел отвыкнуть.
Он в панике нашарил руками альбом, который отпустил во сне, и прижал к себе, гладя рисунок пальцами. Чувство отступило лишь на крупицу. Беспомощность захлестнула волной.
«Давно мы с тобой не виделись»
«Уходи» — громко подумал Серёжа. «Уходи. Уходи, пожалуйста, уходи. Я сильный, я смелый, со мной Олег и всё хорошо»
Голос захихикал. Страх длинными холодными пальцами сдавил горло, выбил почву из-под ног, так, что Сережа почти забыл, где находится. Он видел одну лишь темноту, и не знал, то ли это страшный сон, то ли тьма комнаты. В уши заливался сплошной, пугающий поток речи. Сережа увязал в нём, захлебывался, хватаясь за остальные звуки, как утопающий за тростинку. Тиканье часов. Капанье воды в ванной. Храп Кремня.
Но ничего не могло перебить до жути ласковое: «Серёжа… Давно не виделись… Почему ты боишься меня, разве я сделал тебе что-то плохое? Я лишь защищаю тебя»
«Я тебя не боюсь» — мысленно завопил Серёжа, для верности шепча вслух. «Олег не боится, и я тебя не буду бояться. Уходи»
«О, не обманывай себя, Олег в панике от нас. Боже, как сильно он боится… Видел бы ты его сны.»
Серёжа еле слышно заскулил. Разум затуманивался.
«Уходи»
«А не кажется ли тебе, что из-за Олежки мы больше не можем проводить вместе столько же времени, сколько и раньше? Он наша помеха.»
«Уходи-уходи-уходи» — крохи оставшегося собственного сознания оборонялись со всей мочи, но этого было недостаточно.
«Не надо. Зачем ты его защищаешь?»
Альбом выпал из его трясущихся рук, несколько страниц перевернулись, как от сквозняка, скрыв заветные рисунки.
Сережа почти завыл от беспомощности. Он не умел сопротивляться Птице: никогда не пробовал, боялся. И теперь, когда это было так необходимо, быстро сдал позиции.
«Я тебя не трону. Я лишь покажу Олегу, что здесь к чему»
«Не надо, нет»
«И мы снова будем вместе, как раньше»
Если в душе ещё оставались незанятые Птицей уголки, то теперь они исчезли. Внутри всё заполнила кромешная тьма.
Если бы кто-то из Фараонов открыл глаза в этот момент, если бы дежурный Мелочь не заснул на посту, а Дылда не забил на свои обязанности, то они бы заметили, как худая фигурка в углу сбрасывает с себя клетчатую кожу, отряхивается, словно от грязи, и достаёт из-под подушки что-то острое и блестящее. С нечеловеческим изяществом тень проскользнула в коридор, и лишь мелькнули на секунду два ярких жёлтых огонька.
========== Часть 13: Последний бой ==========
Комментарий к Часть 13: Последний бой
Если у вас был плохой день и вы пришли почитать флафф, лучше подождите следующей обновы. Эта глава - самая жестокая (ну, в моем плане, а уж как получилось не знаю)
Обещаю, что дальше будет все хорошо🥺
Улыбка нежная, ты пьешь из этих рук,
И звонкий хохот между серых стен повис…
Водичка с ядом. А ты думал это друг?
Ведь нет защитников тебе среди живых.
Кошка Сашка — Нет защитников тебе
И снова мягкие стены, темнота и запах пыли. Олег послушно прошел в угол, сел там и подождал, пока дверь закроют. Ночь обещала быть долгой.
Он не собирался много думать сегодня. Голова и так болела от постоянных переживаний и ненависти к себе: он спал рядом с Сережей уже неделю, а сильное, бросающее в дрожь чувство никуда его не покидало. Сегодня был шанс отдохнуть и привести себя в порядок насколько это возможно.
Мог ли он знать, что уже привык?
Это было так странно, лежать и не чувствовать тепла под боком, не слышать дыхания и поворотов во сне. Он думал, что никогда не привыкнет лежать рядом с Сережей и всегда будет нервничать во сне, но все оказалось ещё хуже. Теперь он не мог выносить ни того ни другого. Без Серёжи было плохо, рядом с ним — тоже, и нет ни одного способа выбраться из этой ловушки.
Он подполз поближе к решетке, через которую они держались за руки. Впервые легли спать вместе… Через зазоры между прутьями как и раньше было видно соседнюю комнату. Можно было представлять, что Серёжа там, лежит и думает о нем, только у Олега не было столько воображения.
…В темноте вдруг промелькнула чья-то тень.
Олег нахмурился и присмотрелся внимательнее. Не показалось ли? Кто может бродить по соседнему изолятору ночью? Когда его вели сюда, соседей не было, а звук захлопывающейся двери с ключом он бы услышал.
Перед лицом мелькнуло и замерло что-то ярко-жёлтое.
— Блять, — Олег в одну секунду отскочил назад, сердце забилось в бешеном ритме.
За решеткой, склонившись к самому полу, улыбалось чужое лицо. В темноте было не разобрать, но горение жёлтых глаз нельзя было спутать ни с чем другим.
Птица подмигнул ему и исчез, как наваждение. Реален или нет? Прислушавшись, Олег смог различить шаги: как он выходит из соседней комнаты в коридор. Значит, бояться стоило.
Изоляторы запирали на ключ. Если у Птицы нет ключа, то он не сможет пробраться сюда.
«Но может быть шпилька» — понял Олег, услышав тихий скрежет в замке. Около минуты он сидел затаив дыхание, как зверёныш, загнанный в клетку. У него не было выхода, кроме как ждать и надеяться, что Птица не справится с замком. Казалось, это длится целую вечность.
Справился.
Дверь с громким вздохом отворилась и впустила внутрь узкий лучик света, который тут же заслонила тёмная фигура.
— Ну привет, Олежек.
В этот раз они были один на один, без толпы людей вокруг, друг перед другом на целую ночь. Даже почти интимно. И неизвестно, что страшнее.
Олег промолчал.
— Не рад меня видеть? Что же так? Я думал, ты тут один, скучаешь. Пришел составить тебе компанию.
Он шагнул внутрь, улыбнулся. Олег встал и сжал кулаки. Птица перевёл на них взгляд и ехидно вскинул брови.
— Хочешь со мной драться?
— А зачем ты ещё пришёл?
— Поговорить.
— И нож захватил для разговора?
Птица, кажется, этим наблюдением остался доволен. Он вытянул руку вперёд и подкинул нож, тут же ловко его поймав. Похвастался.
— Ты внимательный. Молодец.
Между ними повисла тишина, нарушаемая лишь напряжённым дыханием Олега. Птица, казалось, мог вообще не дышать.
— Давай к делу, — сказал он, вдоволь насладясь замешательством Олега. — Поговорим о Серёже.
— Что ты с ним сделал?
— О, поверь мне, с ним всё будет хорошо. Он немного растерялся без тебя, так что я дал ему отдохнуть. А нам с тобой его обсудить.
— Что ты можешь о нём сказать?
Птица захохотал.
— Ну уж побольше твоего точно. Или ты думал что? Полежал с ним рядышком, побил пару детей, и всё?
— Ты посылаешь ему кошмары.
— Чаще всего, он справляется с этим сам. Серёжа — мальчик впечатлительный, сам знаешь.
Неожиданно Птица прищурился и посмотрел на него почти с издёвкой:
— Совсем другое дело с твоими снами, верно?
— Какими снами? — выдохнул Олег, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Не строй из себя идиота. Ты умён. Даже силён в какой-то степени? Признаюсь честно, сперва это меня поразило. Ты боишься огня и бросаешься в огонь, боишься получить по голове и лезешь в драку. Хороший способ быть сильным. Из тебя бы вышел неплохой наёмник.
Птица замолчал, будто задумавшись о чём-то. Олег ждал, пока он продолжит, будто зачарованный его речью.
— Ты кидаешься в пекло первым, делаешь назло и вопреки. Тебя не сломить извне, можно только, — усмешка на губах, — заставить тебя сломиться изнутри. Да, Олег? Ты — свой самый главный враг.
— Что ты имеешь в виду?
Птица облизал губы в предвкушении.
— Страшно спать с ним рядом, да?
У Олега внутри всё упало. Руки похолодели. Птица чуть ли не засветился от счастья, заметив перемены:
— Стра-ашно. Чувствовать, как он жмётся к тебе во сне. Бесконечно давать себе шанс и забирать, как только встретишься с ним взглядом. Плакать по ночам. Ты ведь врал, когда убеждал себя, что никогда не плачешь.
— Откуда ты…
— Я всё знаю. Всё. Я бог этого места. Я вижу твои сны, я могу управлять ими, когда ты слаб. А тебя, как оказалось, легко ослабить. Положи рядом Серёжу, и твоя душа как на тарелке распластанная: делай, что хочешь.
Птица перевёл взгляд на его дрожащие кулаки.
— Знаешь, что в этой ситуации смешнее всего? Ему с тобой хорошо. Он не боится. Я не могу проникнуть к нему во сны, рядом с тобой у маленького и слабого Серёженьки появляется сила. А у тебя исчезает. Иронично, как думаешь?
— Это… Неправда.
— Кого ты пытаешься убедить, меня или себя?
Он поднёс руку к лицу и медленно провёл большим пальцем по губам. Раздался голос Серёжи, умело скопированный:
— Хочешь, я тебя поцелую? Только потом чур ты, — и снова возвращаясь к своему тону, — Чтобы всё было честно.
— Заткнись! — выкрикнул Олег.
— Почему-то во сне ты говорил не так.
— Замолчи!
— А то что? — издевательски спросил Птица. — Ты ничего мне не сделаешь. Или пострадает он. Ты же не хочешь ударить своего Серёжу?
— Пожалуйста, замолчи.
— Или может придумаем что-нибудь получше? Поцелуешь меня? Когда ещё будет случай?
Олег на шатающихся ногах отошёл назад, к стене, Птица медленно двинулся в его сторону.
— Ты же всегда делаешь то, чего боишься. Превозмогаешь себя. Так что?
Шаг ближе.
— Отстань от меня.
— Я нашел твою больную точку, Волчок, думаешь я правда отстану, не размяв её как следует?
Ещё шаг.
— Ты урод.
— Не я влюбляюсь в людей, которые мне доверяют.
Ещё один шаг, и он встал так близко, почти на расстоянии руки. Голос звучал отовсюду, Олегу хотелось закрыть уши руками, зажмуриться и больше не знать, что Птица рядом с ним. В горле начало колоть, глаза предательски защипало. Олег прижался к стене всем телом, но этой опоры было недостаточно. Он сполз на пол, сложив руки на коленях, чувствуя себя во всех смыслах загнанным в угол.
— Видишь? — прошептал Птица. — Мне с тобой даже драться не надо.
Олег почувствовал, как слёзы текут по лицу и впитываются в ткань штанов. Птица смотрел на него сверху и что-то говорил. Это было унизительно, но он ничего не мог сделать в ответ. Он был в проигрыше даже без ножа.
— Эй, — ноги Птицы приблизились к нему вплотную. Он слегка пихнул Олега носком. — Слушай меня.
Олег не сразу понял, что от него требуется, и Птица нагнулся, ухватив его за подбородок и заставляя поднять взгляд. Их глаза встретились: ярко-желтые и тёмные, заплаканные.
— Ты жалкий и твои слёзы на меня никак не повлияют. Только хуже сделают. Пока ты не разнылся, я тебя даже немного уважал… Насколько можно.
— Замолчи. Замолчи, пожалуйста. Я так устал, — проговорил Олег, не пытаясь уже отдёрнуться. — Я ненавижу тебя.
— Не больше, чем себя.
Олег затрясся и попытался вновь спрятать лицо, но Птица не дал.
— Слушай. Серёжа — он мой. Всё в Доме знают об этом, но, похоже, до тебя не доходит. Он так по-щенячьи привязался к тебе, что уже поздно давать тебе шанс одуматься. Поэтому ты не оставил мне выбора. Обычно я не убиваю людей самостоятельно.
Его словно прошибло. Разум вернулся на своё место: Птица собирается его убить. Прямо здесь. Это же безумие!
— Ты не можешь…
— Могу. И сделаю. Ни у кого не будет подозрений ни ко мне, ни к Серёже. К тому же, кому ты нужен.
— Я… Я не… — Олег попытался встать на ноги, задыхаясь от страха. — Ты не сможешь меня убить.
— Смогу. Серёжа бы такое оценил. Принять смерть от рук возлюбленного — по-моему поэтично.
Олег отчаянно бросил взгляд в сторону приоткрытой двери, но Птица преграждал путь.
— Не дёргайся, и я сделаю всё аккуратно.
— Иди нахуй, — дрожащим голосом проговорил Олег.
В руках у Птицы блеснул нож. Тот самый, который они с Сережей отобрали у Чумного с утра. Птица посмотрел на него и сделал глубокий вдох, будто впитывая чужой страх, после чего хохотнул.
— Чего же ты так боишься? Ты никогда не станешь «нормальным», и ты это знаешь. Ты не нужен ему. Он бросит тебя одного как только узнает. Неужели ты надеешься на обратное?
— Он не узнает.
— Я скажу ему. Я оставлю ему эти воспоминания. Хочешь сказать ему что-нибудь на прощание?
Олег сглотнул.
— Ну давай! — оскалился Птица. — Пока я добрый.
Он присел на колено, чтобы их с Олегом лица находились на одном уровне.
Олег замотал головой.
— Не хочешь? А зря. Можешь считать, я дал тебе такую возможность в качестве признательности. Не каждый держится так долго передо мной.
Он задумался и протянул:
— А поцеловать? На прощанье.
— Что ты привязался ко мне со своим поцелуем? — рыкнул Олег. — Я не буду. Не хочу, чтобы он это помнил. Прекрати.
— Боишься? Или брезгуешь?
— Какая разница?
— Думал, ты будешь посмелее. Знаешь, может быть, с этим ему будет проще тебя забыть. Не хочешь облегчить своему Серёженьке жизнь?
Олег все так же хмуро отвернулся, но внутри заколебался. Птица будто это почувствовал.
— Давай. Последний рывок. Чтобы умереть смелым. Закрываем гештальты.
— Ты не он.
— Я — твоя последняя надежда.
— К чёрту такую надежду.
Олег изо всех сил оттолкнулся ногами и бросился на него, повалив на пол, в надежде изменить хоть что-то. Но Птица быстро сориентировался, перевернулся и рывком прижал его руки к стене. Нож оказался в кармане — когда он успел его туда сунуть, Олег не заметил.
— Не выйдет, Волчок, — шепнул Птица.
Несколько попыток дёрнуться не дали ничего. Он был на крючке уже когда Птица зашёл сюда.
И Олег сдался. Обмяк у него в руках, закрыл глаза, приготовившись к смерти. Сражаться было бессмысленно. Да и не хотелось уже. Серёже он был не нужен, а сражаться за самого себя больше не позволяла гордость.
Нож вонзился где-то ниже рёбер, пронзив тело адской болью. Олег вскрикнул и машинально схватился за рану пальцами: на руках осталось что-то мокрое и горячее. Сознание пошатнулось.
«Это всё» — промелькнуло в голове. И ещё: «Серёжу жалко».
Он издал хриплый вздох, и всё покрылось туманом.
…В тумане проносился чужой смех, звуки ржавой гитары Фараонов, шуршание голосов Мышей, визг Чумных и мелодичные переливы рассказов Дельфинов. Мелькали человеческие очертания и надписи на стенах. Яркий свет слепил глаза.
Потом кто-то говорил незнакомым голосом, мужским и женским, цокали каблуки, кто-то произносил его имя и фамилию. Что-то больно пронзило руку.
И опять туман.
«Уберите отсюда рыжего, вертится под рукой» — последнее, что он услышал.
========== Самая длинная часть ==========
Комментарий к Самая длинная часть
Я умру за этих детей
«Я защищаю тебя от злобы, обид и лжи,Я приглашаю тебя на танец длиною в жизнь.Моё вдохновение, вдох озона, смысл и суть,Дорога к дому, и ключ от дома и вечный путь»Кошка Сашка — Танец длиною в жизнь
Первое, что возникло в тумане: ритмичный писк. Потом запах спирта и чистого белья. Глаза не разлипались, а голова гудела, так что Олег просто постарался ещё раз заснуть.
Когда он проснулся во второй раз, ничего не изменилось. Разве что голова ныла чуть меньше. Но зато он смог различить тянущую боль где-то сбоку живота. Кое-как подняв руку, он попытался дотронуться до её источника, но в последний момент побоялся.
Лишь на третье его пробуждение мысли стали достаточно ясными, чтобы восстановить картинупрошлой ночи. Яркой картинкой вспыхнуло лицо Птицы, искаженное оскалом, и блеск ножа. Олег застонал. В палату сразу прибежала медсестра и захлопотала рядом с ним, проверяя аппаратуру. Что-то подкрутила, куда-то нажала, и Олег снова заснул.
«Он пока не приходил в сознание, поэтому вряд ли ты сможешь с ним пообщаться» — прозвучал мягкий женский голос сквозь пелену.
«Это ничего. Я просто посмотрю»
Серёжа! Это был Серёжа!
Адекватно мыслить было трудно и больно, но разум услужливо подсказал, что с приходом Серёжи связано нечто важное. В груди неприятно заныло. Звук запикал чаще.
«Смотрите-ка…» — протянул женский голос.
«Он меня услышал? Я в фильме видел, что так бывает»
«Может быть. В любом случае, его лучше сейчас не тревожить. Иди домой, мальчик. Тебе вообще тут быть неположено»
Внутри Олега разлилось холодом облегчение и одновременно кольнула досада. Наверное, это отразилось на приборах, потому что женщина запереживала и попросила поторопиться.
Прошло какое-то количество времени. Может, день. А может быть — пара минут. Но только Олег открыл глаза и понял, что в этот раз точно пришёл в себя.
Он лежал, глядя в потолок, и очень боялся, что снова заснёт, пока ждёт медсестру. Ему хотелось сказать ей, нет, очень сильно попросить, чтобы она снова позвала Серёжу. Чтобы он опять пришёл. Олег не был уверен, что сможет с ним нормально поговорить, но что-то внутри этого требовало. Было какое-то непостижимое ощущение, что так ему скорее станет лучше.
Он героически продержался неспящим до прихода врачей. В этот раз врачи пришли вдвоём. Оказалось, мягкий и серёзный голос принадлежал главной — полной и кудрявой. Вторая оказалась очень высокой и какой-то фальшиво весёлой.
— Доброе утро, — сказала высокая, — Солнце моё, как ты себя чувствуешь?
— Позовите Серёжу, — ответил Олег. Случайно ответил. Он так готовился это сказать, что совсем забыл другие слова.
Медсестра нахмурилась и посмотрела на главврача. Та напомнила, что Серёжа, это «такой рыженький».
— А-а, милый мой, — её лицо сменилось на притворно грустное, — Его сейчас здесь нет, да мы и не можем его пустить. Только твоего воспитателя или…
— Не надо, — хмуро перебил Олег.
Воспитателя он не хотел. Или кого они там ещё предлагали.
— Хорошо, — опешила медсестра. — Через пару денёчков тебе станет лучше и мы сможем звать кого захочешь. Серёжу, Машу, Петю…
«Пару денёчков» — это, оказалось, четыре. Олег старался есть всё, что ему дают, приказывал телу вести себя нормально, когда брали анализы или осматривали, и на все вопросы отвечал, что ему хорошо и ничего не болит. Наверное, врачи просекли, что он врёт, потому что через два дня спрашивать перестали.
Олег всё хотел посмотреть, как выглядит ранение, но привстать он не мог — сам понимал, что будет больно — а на просьбу показать фотографию врачи фыркали и говорили, что он глупенький. Что в этом было глупого? Они же сами каждый день на неё смотрели и протирали специальными жидкостями.
Наконец, после утреннего осмотра, медсестра сказала, что главврач разрешила принимать гостей. Олег сразу заблестел глазами.
— А когда они придут?
— Не знаю, — сказала сестра. — Наверное, днём.
Она ещё сто раз пожалела о сказанном. Теперь Олег требовал сказать ему, сколько времени, каждый раз, когда сестра пробегала мимо. В какой-то момент ему самому стало казаться, что это глупо, но в палате было адски скучно, а медсестра то умилённо улыбалась, то грустно вздыхала, то раздражалась, отвечая на его вопросы. Было забавно предсказывать её реакцию.
Потом ей надоели игры Олега, и она поставила на тумбочку напротив часы.
— Смотри время сам.
Теперь ему было не к кому приставать. Олег снова начал засыпать от ничегонеделания.
Наконец, уже вечером, дверь в палату открыла главврач.
— К Волкову посетитель.
Из-за её спины смущенно выглянул Серёжа.
— Привет, — тихо сказал он, встретившись с Олегом взглядом. Сердце затрепыхалось.
Олег осторожно помахал рукой, будто боясь смахнуть, как видение. Слишком уж долго ждал.
— Проходи, у вас не больше получаса, — сказала главврач и подтолкнула Серёжу рукой.
Он прошёл к стулу у изголовья кровати и пододвинул его так, чтобы Олегу было удобно смотреть. В руках у него был какой-то пакет. Серёжа посмотрел на Олега потом на медсестру, всё ещё стоящую сбоку от него, и сдавленно спросил:
— Как дела?
Олег всё понял без слов и спросил у сестры, не оставит ли она их вдвоём. Та, кажется, удивилась, но согласно кивнула.
Как только дверь за ней закрылась, Серёжа изменился в лице и жалобно, на грани слёз, прошептал:
— Господи, прости меня, пожалуйста. Олеж, я… Сильно болит? Я п-просто… Я старался его сдержать и…
Олег, который слишком им залюбовался, не сразу среагировал, но поспешно сказал:
— Я тебя прощаю. Это же не ты был. Ты чего?
— Всё равно.
Серёжа всхлипнул и закрыл руками лицо. Олег пожалел, что не может встать и обнять его.
— Я тебя не виню, правда.
— А я виню себя. Ты же… Бонд сказал, что ты можешь и не выжить… Боже, я… Олеж… Я же говорил, что нам н-нельзя общаться! Что вообще никому нельзя со м-мной общаться. Извини…
— Серёж, ну не надо.
— А т-ты как всегда… Ничего сказал что не боишься… Я должен был настоять…
Он неровно выдохнул, вытер глаза и убрал руки от лица. Теперь он сидел весь красный и виновато смотрел вниз.
— Может водички холодной попьёшь? — предложил Олег, за неимением лучшего. Сережа помотал головой. Они оба замолчали.
Олег задумался о том, что Серёжа ещё словом не обмолвился о том что… Том, что ему собирался оставить Птица. Знает ли он, или Птица решил пощадить Олега? Наверное, после того, как Сережа перед ним извинился, настала его очередь.
— Слушай, — протянул Олег, чувствуя, как паника накатывает волнами. — Мне тоже кое-что нужно тебе сказать… Ну ты чего?
Серёжа, который, казалось, уже начал успокаиваться, снова заплакал, стоило Олегу заговорить. Смутившись чужого взгляда, он завесил лицо волосами и отвернулся.
— Я т-так не могу, — сквозь слёзы сказал он. — Т-ты, наверное, меня ненавидишь и боишься. Блять, зачем я пришёл…
— Неправда, — выпалил Олег. — Я ведь уже сказал. Я же знаю, какой ты хороший. Ну… Не плачь, пожалуйста. Ну Серёж, пожалуйста. Ну не надо.
— А если бы я тебя убил?
— Но не убил же.
— Я, наверное, пойду. Тут вот пакет тебе, а я…
— Не уходи! — взмолился Олег, когда Серёжа уже встал. — Всё, хватит, не надо. Иди сюда. Пожалуйста, послушай меня!
Он замер на месте. Олег зашипел и схватился за живот.
— Что такое? — испуганно спросил Серёжа.
— Дёрнулся за тобой, — усмехнулся Олег, и тут же охнул. — Да сука, смеяться мне тоже нельзя.
— Извини.
— Хватит извиняться. Постой, пожалуйста, на месте. Мне надо сказать.
— Ладно. Ладно, я стою.
Олег отдышался, открыл глаза и проверил Серёжу. Он и правда ждал.
— Серёж, — начал Олег, снова борясь с паникой. — Я… Ты очень хороший. Тебе вообще не надо себя винить, потому что… Ну, короче, не плачь. Я не могу смотреть, как ты всё время плачешь.
— Тебя это бесит?
— Что? Нет! Нет, меня это не бесит! Что за ерунда, кто тебе такое сказал?
Серёжа потупился. Олег всё понял и сердито заявил:
— Я бы этому Птице голову оторвал.
Серёжа прерывисто выдохнул. Сбитый с мысли, Олег задумался, подбирая слова, и с каждой мыслью ему было всё страшнее говорить. Действовать ему всегда давалось лучше.
Серёжа нашелся, что сказать, раньше него.
— Давай ты… Если хочешь, в смысле, я же знаю, что ты злишься… Можешь меня ударить.
Механизмы, отвечающие у Олега за процесс подбора слов, ошарашенно остановились.
— Ты… Ты совсем? Ты чё? Я… Я не буду тебя бить.
— Да ты не волнуйся, я потерплю. Тебе ещё хуже, чем мне.
— Я не буду тебя бить, — почти разозлился Олег. — Серёжа, я тебя не боюсь, не ненавижу, ты меня не бесишь и бить я тебя тоже не хочу. Как ты вообще… Про меня такое думаешь?
— Извини, — буркнул Серёжа, краснея. — Я не думаю что ты такой. Злой. Просто я д-думаю, что как бы… Если бы кто-то был таким, как я, то даже самый замечательный человек мог бы не выдержать.
Олег не знал, что на это ответить. Он вообще говорить не умел, если быть честным. Сидеть бы и молчать весь день, как тогда, на крыше, и чтобы Серёжа всё сразу понял. Сам.
Ему в голову пришла мысль, от которой всё внутри перевернулось. И, пока смелость не упала до нуля, он попросил:
— Подойди поближе, пожалуйста.
— З-зачем? — уточнил Серёжа, всё же делая несколько шагов вперёд.
— Ещё ближе.
Он покорно подошёл к самой кровати, остановившись у изголовья.
— Можешь наклониться?
Серёжа навис над ним, нервно потирая запястье. Олег смерил расстояние до его лица и понял, что так высоко он не потянет. Возможно, сыграла роль и трусость, но в этот раз он разрешил себе найти оправдание. Так что, изменив на ходу план, он притянул к себе руку Серёжи и, лишь на секунду замерев, коснулся губами. И тут же закрыл глаза, чтобы не видеть его лица.
Серёжа молчал. С закрытыми глазами молчание ощущалось особенно остро.
Олег уже думал начать оправдываться, прямо вот так, не глядя, как вдруг почувствовал движение. Серёжа присел на корточки и медленно приблизил лицо к его щеке. Горячее дыхание щекотнуло кожу. Олег застыл, не веря в происходящее.
Губы коснулись щеки мягко-мягко, и как будто испуганно, сначала слегка мазнули, а потом прижались сильнее. Спичка дышал взволнованно и, наверное, тоже закрыл глаза. Олег прищурился, чтобы проверить. Так и есть. Зажмурился. И очень сильно покраснел. Волосы спадают на лицо, губы розовые, ресницы длинные и пушистые — такой очаровательный, что хочется расцеловать прямо сейчас, и плевать на рану.
— Т-ты меня поцеловал, — сказал Олег, понимая, что тоже начинает заикаться.
— Да.
— И… И это было что?
— Не знаю, — быстро ответил Серёжа. — Ты первый был. Я растерялся.
Олег вспомнил, как медленно и аккуратно он всё делал и с недоверием уточнил:
— Точно растерялся?
— Не знаю. А что?
— Просто.
Серёжа наконец открыл глаза, Олег тоже перестал щуриться. Они смотрели друг другу в глаза, и почему-то казалось, что кто первый оторвётся — проиграет.
— У тебя красивые глаза, — сказал Серёжа.
— Чё, правда? — смутился Олег. — Спасибо.
— Олег, я… Эм-м… Тебе понравилось?
— Что именно?
Серёжа закусил губу. Олег всё-таки не выдержал и отвёл взгляд. Это всё было как-то слишком. Хотя главное — что он перестал плакать.
— Серёж, я не знаю. Я ничего не знаю, если честно. Просто. Вот.
— Но ты же зачем-то меня поцеловал?
— А разве не ты первый?
Он помотал головой. Олег обречённо вздохнул.
— Ты не хочешь мне что-нибудь рассказать? — мягко спросил Серёжа, шмыгнув носом. — Просто поговорить о чем-то. Тебя ничего не волнует?
— Да вроде…
— Только ты подумай хорошо. Может быть, не сейчас, а раньше. Знаешь, пока тебя не было, я так скучал. И волновался, — на слове «волновался» его голос дрогнул.
Олег набрал воздуха, но слова не хотели вылезать. Слипались где-то внутри в один ком, давили, но не вылезали.
— Расскажи, что было, когда меня не было, — выдавил он наконец.
Кажется, Серёжа слегка расстроился, но попытался не подать вида.
— Хорошо. Но после меня будешь говорить ты.
Это было жесткое условие, но Олег, сжав кулаки, кивнул.
— Договорились.
— Когда тебя увезли, — начал Серёжа, но вдруг задумался и поправил себя, — Нет, начну раньше. Когда ночью ты ушёл, всё сначала было хорошо. Я рисовал. Три страницы изрисовал.
— И это хорошо?
— М?
— Ты же рисуешь как я курю. Когда тебе плохо — пояснил Олег. — Извини, что перебил.
— Я имею в виду, что ничего плохого не происходило. А чувствовал я себя, да, не очень. Но я думал, что засну, и всё пройдёт. Птица же давно не приходил. Я думал, может хоть один денёк я смогу ему противостоять без тебя. Но не получилось. Потом я ничего не помню, очнулся я в два часа.
— Совсем ничего?
— Ни капли. Иногда он оставляет мне воспоминания, иногда нет.
— Да, он говорил, — вздохнул Олег. Серёжа подозрительно присмотрелся к нему, но ничего не ответил.
— Я проснулся в два часа и понял, что что-то не так. У меня было плохое предчувствие. Я сразу заглянул под подушку, хотел спрятать нож на всякий случай, но он был весь в к-крови. И я и-испугался. Фу-у-ух, сейчас.
Он перевел дыхание.
— Я сразу пошёл проверить, как ты. Но Птица не дал. Я понял, что он с тобой что-то сделал. Мы боролись, наверное, очень долго. Не знаю как, но… Я смог позвонить в скорую.
— Так ты меня не видел?
Серёжа помотал головой.
— Я сказал, что у тебя ножевые ранения. Потом, когда с утра стало известно всем, война кончилась. Чумные и так не знали, что делать, а тут испугались. Бонд сказал, что у тебя одно ножевое ранение, но надо иметь ангельскую удачу чтобы выжить с таким, провалявшись час, истекая кровью. Все думали, ты умер, — голос задрожал, — Я говорил с Птицей п-почти всё время, я кричал, я… я его больше не боялся. Я его ненавижу. Он пытался угрожать мне моим же ножом, но мне тогда было так всё равно. А потом я понял, что его веселит, что я злюсь. И что плачу. И кричу. И тогда я сел молча в угол и всё. Мелочь мне даже еду носил. На третий день Птице стало скучно и он… В общем, он пообещал, что ты выживешь.
— Он что? На какой день? Подожди, что? — выпучил глаза Олег.
— Третий день. Ты не просыпался три дня, — повторил Серёжа. — Я думаю, если ещё больше — было бы поздно. Поэтому он всё исправил, пока был шанс.
— Каким образом?
— Я не знаю. Сказал, что теперь у тебя ангельская удача, и в общем… Вот.
Олег нахмурился.
— Зачем ему это?
— Я думаю, без тебя ему было скучно. И без меня, когда я устроил забастовку, тоже. Он любит, когда весело, а другими ему не так интересно заниматься.
Олег хмыкнул, сжал губы, потом ещё раз хмыкнул и вдруг, морщась от боли, засмеялся. Почти истерически.
— Что с тобой? — испугался Серёжа. На Олега что-то нашло, он хохотал, не в силах остановится, то и дело хватаясь за живот.
— Мы победили! Ай, блять. Мы… Сука. Он меня спас. Потому что мы победили. Это наша победа. Ай-й!
— Давай ты не будешь смеяться, — проговорил Серёжа, бросая косые взгляды на рану. Но Олегу было почти плохо от комичности всей ситуации.
— Сейчас успокоюсь, подожди. Я не могу, он меня благословил или как это называется! Серёж, ну это — ой-ёй — полный провал. Для Птицы. Доигрался, блять!
Дверь в палату открылась и к ним заглянула медсестра.
— У вас тут всё хорошо?
— Замечательно, — ответил Олег, тяжело дыша. — Просто вау.
Она странно на него посмотрела, покачала головой и закрыла дверь.
— Ты больше так не смейся, — косясь на дверь, попросил Серёжа.
— Не буду.
Он сделал глубокий вдох и выдох, после чего поморщился.
— У тебя там ничего не разойдётся?
— Не, поболит и пройдёт, — махнул рукой Олег. — Но я всё ещё не могу поверить. Ты не удивлён?
— Не настолько. Я его давно знаю, он странный. Я просто очень, очень рад, что у тебя всё нормально.
— Нормально, ага…
Олег отвёл глаза и внезапно притих. Серёжа понял, что они случайно зашли на тонкий лёд в своём разговоре и неловко потёр локоть.
— Поговорим об этом?
— Да уж придётся теперь.
— Я не настаивал. Это ты начал.
— А может позже? Я больной человек, да и времени наверное мало осталось, — вяло попытался отвертеться Олег, но Серёжа посмотрел с укором, и он сдался.
— Ладно. Но… Если в какой-то момент ты захочешь уйти отсюда, если тебе станет от меня противно, то ты говори. Или сразу уходи.
— Я так не сделаю, — покачал головой Серёжа.
Олег кисло улыбнулся.
— Ну да, тебе же передо мной теперь стыдно.
— Не поэтому.
— А почему?
— Потому что мы друзья. Или… Не только друзья?
Серёжа улыбнулся и покраснел. Олег растерялся, всё ещё не зная, как на такие слова обычно реагируют люди.
— Ты волнуешься? — спросил Серёжа, взглянув на него. — Всё хорошо. Я пойму. Можно?
Он протянул руку к свисающей с кровати ладони Олега. Тот смутился и кивнул. Серёжа взял его за руку и медленно переплёл пальцы.
— Так лучше?
— Ещё хуже, — пробубнил Олег, глядя в другую сторону.
— Мне убрать?
— Нет.
Серёжа легонько засмеялся. Олегу самому с себя было бы смешно, если б не было так грустно. Он повернулся обратно.
— Олег, — тихо сказал Серёжа, глядя ему в глаза. — Расскажи, пожалуйста, что ты чувствуешь. Я не буду издеваться над тобой из-за этого. Доверься мне.
— Я не знаю. Серёж, может… Я не знаю, — Олег почувствовал как ком из слов медленно подступает к горлу.
Будет странно, если он заплачет? Серёжа плачет часто, но это же Серёжа…
— Я не знаю как начать, — сконфуженно выдавил Олег.
— Начни с того, что первое в голову придёт.
Олег ещё раз глубоко вздохнул и тихо сказал:
— Ты такой потрясающий. Ты просто… Когда я тебя увидел, я сразу подумал, что ты классный. У тебя такие волосы, и глаза, и типа… Всё остальное.
Он помахал в воздухе рукой, изображая, наверное, «всё остальное». Серёжа сияюще улыбнулся. Олег смутился.
— Можно я не буду на тебя смотреть? Я так не могу говорить.
— Ладно.
Олег повернул голову вверх, к потолку, но руку не убрал.
— В общем, я всё время смотрел на тебя и думал какой же ты. И иногда ты делаешь какие-нибудь вещи, я думаю — ого, нет, ты совсем не такой, и мне кажется что всё, отпустило. А потом я понимаю, что влюбился и в эти вещи тоже.
— Влюбился, — шепотом повторил Серёжа.
— Бля-я, я сказал влюбился?
— Всё в порядке, продолжай.
Для Олега всё в порядке не было, но просто молчать он теперь тоже не мог. Серёжа снова загнал его в ловушку.
— И так всё время. Ты показываешь какую-то новую, эту… сторону. И я люблю её тоже. И другую, и ещё другую, и так всё больше, а я так не могу, ты же парень. Нельзя, чтобы мне так много нравилось в парне, понимаешь? Я думал, это плохо кончится. Я так боялся. Мне казалось, что все про нас говорят, потому что всё видят, и если я не буду постоянно сильным, они меня… Смешно будет, если я скажу «сожрут»? А потом ты ещё говоришь, что я такой смелый, и вот бы тебе быть таким. Я же совсем не такой.
Он не заметил, что слёзы начали течь по щекам, пока Серёжа не вытер одну пальцем. Олег зажмурился.
— Всё нормально, — напомнил Серёжа. — Я вот постоянно реву. Если ты переживаешь насчёт этого.
— Ну это ты. Я-то не плачу обычно.
— Сейчас не «обычно».
Олег немного подумал и нехотя согласился, открыв глаза.
— Да, это не обычно. Я вообще не думал, что когда-нибудь такое случится. В самых странных снах даже. Ой, а сны…
— Что с ними? — спросил Серёжа, смахнув пальцем ещё слезинку.
— Когда мы спали рядом, мне несколько раз снилось, как ты делаешь всякие вещи и я просыпался.
— А вещи… Типа эротические?
— Не-ет, обычные! Я бы себе не простил. Мне такое вообще не снится.
— Упс, — нервно засмеялся Серёжа.
— Что «упс»?
— Ничего-ничего, продолжай, пожалуйста.
Олег подумал, и снова заговорил:
— Птица сказал, что это он делал мне сны. Чтобы меня ослабить. Мне правда было плохо от них.
— Почему?
— Я… — он закрыл глаза, чтобы не было так стыдно, — Я не мог на тебя не смотреть. И не говорить то, что хочу сказать. Всё, что я обычно контролировал, пока не спал. Ужасно. Меня как будто ткнули носом в то, какой я на самом деле. Когда не притворяюсь.
— О. Понятно. Ты сильно переживаешь из-за того, что ты такой, какой есть?
— Да. Очень. Ты прости, что я всё это на тебя вываливаю. Надо прекращать. Давай о другом поговорим?
— Только если ты сказал всё, что хотел.
Олег промолчал. Серёжа слегка привстал и посмотрел ему в лицо.
— Ты же сказал всё, что хотел?
— В целом, да.
— А если не «в целом»?
— Серёжа-а, тебе надоест всё это слушать.
— А ты попробуй.
Олег вздохнул.
— Ну… Ты сам напросился, понял?
— Вялая попытка пошутить.
— Иди ты, — улыбнулся Олег, чувствуя, что ему уже легче. — Короче, до того, как меня перевели, где-то год назад, я признался одному чуваку, что я… Эм-м-м, типа по мальчикам. Не как в чувствах, он был воспитателем. Слишком старый для меня, знаешь. Мы хорошо дружили до этого, больше, чем обычно ребенок с воспитателем. В целом, он нормально это воспринял, но сказал никому не говорить. А я потом случайно сказал. Мы были у психолога, и он… Он был такой добрый, сказал, что это конфиденциально. А я переживал из-за этого, и поговорить было не с кем. Антон, хоть и нормально к этому отнёсся, говорить со мной не хотел. В общем, я проболтался. Он рассказал об этом нашей типа главной воспиталке, она рассказала ещё кому-то и ещё, и пошли слухи. А потом раз: и меня вызывают к психологу, уже нашему, не из поликлиники. Он меня спрашивает: скажи, ты общался с кем-то мужского пола, кто был старше тебя? Я говорю, что общался. Тупой вопрос. Он спросил с кем, я сказал, что с Антоном. И он начал про наши отношения выпытывать, типа как и что.
— Фу, — сказал Серёжа.
— Я тогда не понял, к чему он это вообще. А потом он сказал, что мальчики без родителей склонны к какому-то там поведению, и что на меня легко повлиять, и короче через пару дней Антона уволили, а вся группа почему-то знала, что я вот такой вот. Это так странно. У него девушка была. А я, ну как бы… Даже и не дружил с ним слишком близко. Просто я вообще мало с кем дружил. У меня от него книга кулинарная осталась, но я её там забыл. И ещё рубашка. Я сказал, что крутая, и он такой — хочешь? И у меня появилась рубашка. Нам обычно стремную одежду покупали, а эта была крутая. Он и с другими детьми общался, просто я всё время один был. На меня с того момента все начали смотреть косо, били иногда, но я драться научился. И ещё заставили к психологу два раза в неделю ходить, чтобы он рассказывал мне, как плохо быть мной.
— Это просто ужас, — выдохнул Серёжа. — У меня такого не было.
— А ты тоже.?
— Олеж, я тебя поцеловал, — мягко улыбнулся Серёжа. — Я вообще думал, что по мне видно.
— Как это может быть видно?
— Не знаю. Как-нибудь. У нас в Доме всем как-то всё равно. Я слышал, Соловей с кем-то из Мышей по ночам в коридоре встречается. Бегают по лесу вместе.
— По лесу?
— Забудь. Просто свиданка.
Олег повернул голову на бок и снова посмотрел на Серёжу. Тот улыбнулся.
— Я выговорился, — сообщил Олег. — Спасибо.
— Не за что. Мне нравится тебя слушать.
Серёжа потянулся к нему и ткнул в слезинку, уже последнюю, после чего слизнул её с пальца.
— Ты их жрёшь что ли? — хмыкнул Олег.
— Просто попробовал. Солёная.
Олег со смешанными чувствами посмотрел на его улыбку и вздохнул:
— Ладно, пройдет время, и я буду от этого тащиться, даже не сомневаюсь.
— Вот и отлично.
Серёжа облизался, и Олег закатил глаза.
— Только я не знаю, что нам теперь делать. Типа… Я первый раз кому-то признался. Это ещё и взаимно. Как жить дальше?
— Главное, не волнуйся. Мы оба неглупые, по-своему храбрые и любим друг друга. Разберемся на месте
Серёжа пододвинулся ближе и положил подбородок к нему на матрас, так что теперь они почти касались носами. Так близко. Так близко!
— Ты мне нравишься, — сказал он. — Теперь мы будем спать в обнимку.
— Мы и так спали в обнимку. Ты перекатывался ко мне во сне. Это очень нервировало.
— Правда? Мне жаль. Просто я люблю обниматься. Кстати!
Он резко вскочил на ноги, и Олег даже расстроился.
— У меня для тебя есть подарок. Я подумал, что в больнице безумно скучно, поэтому собрал тебе кое-что.
Он снял со спинки стула целлофановый пакет, который принёс с собой, и зашуршал в нём, доставая содержимое.
— Это тебе мандарины. Я попросил у Чумнят, их вожак извиняется, что дети наябиднячали.
Он положил на стул порванную сетку, из которой кто-то уже стаскал половину.
— Это твой плеер и наушники. Всё заряжено. Тут вот ещё пакет, его Бонд собрал, всякое бельё-щётки-полотенца. А это от меня.
Он выудил на свет маленький томик и сунул под подушку.
— Это Маяковский. Мне кажется, тебе понравится, когда почитаешь. И вот ещё «Дориан Грей», там про любовь между мужчинами есть.
— Ты мне давал почитать книгу, про любовь между мужчинами, и не сказал?
— Я хотел намекнуть, — надулся Серёжа. — Но ты отказался читать. Я не был к такому готов.
— Ты предлагал читать мне вслух про любовь? Серёжа, — Олег потёр виски, — Ну ты, конечно…
— Это романтично.
— Да я бы на месте сгорел.
— Я бы тебя потушил.
— Что?
Серёжа рассмеялся.
— Ничего. Ты чудесный, когда смущаешься. Просто чудесный.
Он покачался туда-сюда, раскинув руки. Как будто танцевал. А потом сказал:
— Я не хочу, чтобы этот день заканчивался. Хочу говорить с тобой всю ночь и спать в обнимку.
— Со мной пока нельзя в обнимку, — сказал Олег. Он представил, как можно будет обнять Серёжу в ответ, зарыться носом в волосы, коснуться лба губами, и всё это не боясь каждого движения, как раньше, и ему стало одновременно плохо и хорошо.
— Тогда хочу тебя опять поцеловать. Можно?
— Давай, — тихо ответил Олег.
Серёжа мигом оказался рядом, навис и поцеловал его в лоб, а потом в кончик носа и в щёку, пока Олег жмурился, чтобы рыжие волосы не попадали в глаза.
— В губы можно?
— Что, прям здесь?
— Понял. Обойдусь.
Серёжа чмокнул его последний раз — в подбородок — и сел рядом, облокотившись затылком на матрас. Олег сидел смущённый, но, кажется, довольный.
Бонд приехал с опозданием, наверное, в час. Сестра ругалась на него за дверью ещё десять минут. Когда она открыла дверь, пациент и его гость играли в города, и Серёжа явно лидировал. До этого он уже побил в игре «музыканты» и «названия книг», каждый раз целуя Олега в руку в качестве утешительного приза.
Серёжа подошёл к двери, всем своим видом показывая, что уходить его заставляют обстоятельства. А когда они с Бондом выходили, быстро обернулся на Олега и послал ему воздушный поцелуйчик.
«Дурак» — прошипел Олег, отводя глаза.
Серёжа мягко засмеялся.
========== Что было потом ==========
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Владимир Маяковский — Лиличка!
Через два дня Олега перевезли в Могильник, где он должен был провести ещё месяц, прежде чем попасть на волю. Серёжа проводил у его кровати чуть ли не всё время, рассказывал про искусство, события в Доме и неожиданно запавшие ему в сердце уроки информатики. Он много целовался. В макушку, в щёки, в руки — куда попало, а себя целовать почти не давал. Он говорил, что так Олег растратит всю любовь, и будет лечиться гораздо дольше.
Когда его не было, Олег пробовал читать Маяковского, и внезапно обнаружил, что Серёжа был прав. Он говорил, что они — Владимир Маяковский и Олег — чем-то похожи. Олег не считал себя ни сильным, ни производящим впечатление, ни, тем более, выдающимся каким-нибудь талантом, но чувства… Стихи били прямо в точку, как чувства вынутые из его души прямо на бумагу, минуя ту часть, где сам Олег их путал и коряво формулировал.
Потом его выписали, и всё как будто началось сначала. Лёжа на кровати, ему не приходилось брать инициативу в свои руки, но теперь, вынужденный выражать всё, что думает, Олег слегка зажался.
Начали с малого: с осторожных касаний, с ласковых слов и спущенных взглядов исподлобья. Ходили по коридорам, держась мизинчиками, садились за стол чуть ближе обычного, иногда менялись одеждой. Из двух кроватей, которые после окончания войны снова стали отдельными, они выбрали Серёжину. Первые дни Олег спал, положив голову Серёже на грудь и обняв, как плюшевую игрушку. «Так боишься, что я уйду?» — шутил Серёжа, аккуратно гладя его по волосам. Олег улыбался.
«Я иногда просыпаюсь, и вздрагиваю. Думаю, может мне это снится. Что мы с тобой вместе»
Ещё позже они стали меняться местами. В плохие дни Серёжа залезал в объятия Олега, долго ворочался, устраиваясь поудобнее, и засыпал только закинув на него ноги и непременно уткнувшись носом в шею. Было тепло и хорошо. Как в гнёздышке. Олегу быть «гнёздышком» тоже нравилось.
Иногда Серёжа его рисовал. Иногда он заплетал Серёже волосы. Оба они ругались и просили не двигаться, оба наслаждались процессом больше, чем результатом.
***
Однажды кто-то из Дельфинов почуял удачу Олега и затащил их обоих в тёмную прокуренную комнату. Пока Серёжа стеснительно ошивался в стороне, Дельфины разглядывали Олега, делали какие-то свои обряды и замеры, после чего Филин сообщил:
— Дисбаланс удачи на лицо. У него то густо, то пусто. Вам так нормально?
— Не знаю, — пожал плечами Олег. — Пока не жаловался.
Филин задумчиво потеребил свои браслеты, закурил, и наконец выдал:
— Тебе бы амулет. Что-то типа… Хм-м… Может, будут пожелания?
— А зачем амулет?
— Чтобы ещё хуже не стало, — объяснил за него Соловей. — Аномальная удача — не шутки. Филин в этом шарит. Ты ж не хочешь травануться самой редкой в мире бактерией и сдохнуть в одном случае из ста?
На этих словах Серёжа подошёл и взял Олега за руку. Тот сглотнул.
— Не хочу.
— Ну и всё тогда.
Филин достал откуда-то из кармана платок, ослабил связывающую его ленту и разложил на полу.
— Выбирай.
Перед ними рассыпалась целая коллекция сокровищ. Тут были яркие бусинки, перья, камешки необычной формы и фигурки, вырезанные из дерева. Серёжа, падкий на волшебные побрякушки как сорока, тут же забегал глазами. Олег недоверчиво перекатил пальцем одну шишечку.
— Должно само запасть в душу, — предупредил Соловей из-за его спины. — Выбирай вдумчиво.
— Да мне как-то… Ничего не нравится.
Серёжа, который успел всё посмотреть и повертеть в руках, с ним согласился. Филин вздохнул.
— Давно ничего сильного не находил. Год неплодородный.
Серёжа вдруг ойкнул и посмотрел на шею Соловью. Филин обернулся.
— Чего там?
— Это на шее что висит?
Соловей опустил взгляд и пожал плечами.
— Ну клык.
Олег с Серёжей переглянулись. Филин посмотрел на них и глухо засмеялся. Соловей понял, в чём дело и сконфузился. Даже спрятал украшение под футболку, подальше от чужих глаз.
— Я его не отдам, даже не думайте. Слишком круто смотрится.
— Жадина, — кинул ему Филин. — Миротворцу амулета жалко.
— Миротворцу? Он же ещё недавно был вестником войны.
— Всё изменчиво.
— Иди ты.
Они заспорили, один неохотно, второй выдавая огромные тирады. Серёжа слушал их перепалку, не отпуская руки Олега, и всё прожигал взглядом приподнятость на груди Соловья. Олег не разбирался в магии — если это действительно была магия — но чутью Серёжи он верил, и если тот решил, что клык подходит больше всего, то ничего другого ему не хотелось. Серёже верить хотелось. Это было естественно.
Соловей вдруг замолчал на полуслове (он жарко доказывал, что вовсе не обязательно выходить из комнаты, чтобы оставаться человеком) и уставился на них двоих.
— Чувак, ты это чувствуешь? — спросил он у Филина.
— Что?
Олег посмотрел по сторонам и тоже на всякий случай поинтересовался, что тот имеет в виду.
Соловей шокировано взмахнул руками.
— Не чувствуешь? Ну-ка, Спичка, или как тебя там, подумайте что-нибудь друг о друге.
Серёжа слегка покраснел и закрыл глаза. Олег тоже задумался. «Серёжа хорошо рисует» — всплыла в голове мысль.
— Не-е-ет, ну не так! Блин. Может обниметесь?
— Они тебе кто, куклы? — выгнул бровь Филин.
— Да ты слепой или да? — обиделся Соловей. — Свет видишь? Прямо брызжет из них. Сейчас не так сильно, но вот секунду назад…
— Кто в комнате безвылазно — у того и свет, — хмыкнул Филин.
Соловей пихнул его в плечо.
— Что значит «свет»? — спросил Олег. Как всегда, Дельфины болтали на своём языке и непосвящённому в их тайны оставалось только догадываться, что они имеют в виду.
— Свет, — выдохнул Соловей восторженно, — Это самое прекрасное, что может быть.
— Так может за «самое прекрасное» и кулон не жалко?
Соловей открыл рот, чтобы что-то сказать, но замер на полуслове. Филин ехидно улыбнулся.
Серёжа тоже заулыбался. Опять он что-то понял лучше Олега.
Соловей вздохнул и снял с себя шнурок с длинным волчьим клыком. Протягивая его Филину, показал язык.
— Это не из-за тебя. Это — из солидарности.
Через несколько минут ритуалов Олег вышел в коридор пропахший благовониями и с новым кулоном. Серёжа радовался, наверное, больше него. Олегу было просто приятно на него смотреть.
***
Первый настоящий поцелуй случился примерно через полгода после этих событий, и совершенно неожиданно. Тогда только закончил таять снег. Серёжа заболел, и Олег с ним остался, пока остальные выехали куда-то на прогулку. В комнате было тихо, пусто и хорошо, а Серёжа сидел, закутанный в одеяло и с недовольным лицом хлебал чай.
— Надо же тебе было остаться, — пробурчал он, перебирая пальцами, чтобы не обжечься о горячие стенки кружки. — Заболеешь тоже, а потом будет тепло, и мы будем дома сидеть.
— Ничего, не заболею.
Олег подполз к нему поближе и устроился в складках одеяла, положив голову на колени. Амулет скользнул куда-то под одеяло. Олег носил его, не снимая.
— Очень самонадеянно, — улыбнулся Серёжа. — Но если мы будем обниматься, ты точно заболеешь.
Олег потянулся сладко и несогласно замычал, только больше прижимаясь. Совсем как кот. Серёжа несильно шлёпнул его по плечу.
— Да всё будет хорошо, любая твоя зараза, как выяснилось, ко мне благосклонна. Хоть обнимайся, хоть целуйся.
Серёжа хихикнул.
— Про «целуйся» — это ты пошутил?
— Почему?
— Мы же не целуемся.
Олег нахмурился.
— Разве?
— В губы нет, — тихо сказал Серёжа. По голосу Олег понял, что, похоже, для него это важно.
— Я как-то не думал, — честно признался Олег. — Меня пока всё устраивает. Но если хочешь, давай в губы. Хоть сейчас.
Серёжа притих. Олег повернул голову и посмотрел на его лицо снизу вверх. Думает.
— Я не знаю, — проговорил Серёжа. — Я, кажется, не умею так целоваться.
— А там надо что-то уметь?
— Не знаю… Наверное.
— Мне кажется, я примерно понимаю, как это делать.
Серёжа посмотрел на него и поднял брови.
— Правда?
— Ну, мне так кажется, — сразу немного смутился Олег. — Я могу попробовать и ты скажешь. Нормально или нет.
Серёжа облизнулся. Олег с удовольствием отметил, как у него загорелись глаза.
— А-а разве можно, если я болею? — взволнованно спросил он. — Хотя что там может помешать, да? Ты… Ты не знаешь?
— По-моему, ничего такого, — пожал плечами Олег. — Не волнуйся.
— Я не волнуюсь!
— Как скажешь, — вскинул руки Олег, убирая голову с колен и садясь напротив. Серёжа посмотрел на него и опустил глаза. Олег улыбнулся.
— Ты такой милый.
— Замолчи и целуй уже.
Олег хмыкнул и придвинулся ближе. Вспомнив, как это обычно выглядит по телевизору, он одной рукой заправил волосы Серёже за ухо и оставил ладонь на щеке. Тот стремительно покраснел. Олег почувствовал, что глядя на него тоже начинает гореть.
— Всё что ли? — тихо спросил Серёжа, думая, что подначивает, но только выдавая голосом волнение.
Олег набрал воздуха в грудь, наклонился и прижался к нему губами. Серёжа слегка вздрогнул и закрыл глаза.
Целоваться оказалось… Странно. Было немного приятно чувствовать друг друга так рядом, но с губами получалась какая-то ерунда. Они успели один раз стукнуться зубами, прежде чем Серёжа дёрнулся назад и громко вдохнул воздуха.
— Что? — выпалил Олег, испугавшись, что сделал что-то не так.
— У меня же насморк! Я забыл, что дышу ртом.
Олегу понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить его слова и рассмеяться. Серёжа присоединился к нему, потом закашлялся, но всё равно остался доволен.
— Не умеешь ты целоваться, — сообщил он, откашлявшись.
— Сам уже понял, — махнул рукой Олег.
— Будем учиться.
— У-у-у, тебе так понравилось?
Серёжа закатил глаза.
— Нет, мне не понравилось настолько, что я готов на всё, чтоб ты больше никогда так не делал. Я шучу, если что.
***
Они договорились повторить, когда насморк кончился, но, что неудивительно, сразу после Серёжи заболел Олег. Учиться пришлось почти через месяц. Зато набравшись опыта, они уже не могли остановиться.
Это как раз наложилось на ту самую страшную вещь под названием «половое созревание». Пару раз по утрам случались вселенские трагедии, когда приходилось сбегать в туалет и краснеть потом весь день. Со временем они привыкли и начали шутить на эту тему.
Зато днём что-то находило на них, и Олег с Серёжей целовались повсюду, где это было возможно, прижимаясь ко всем стенам дома, сидя на всех подоконниках и собирая пыль с коридорных кресел. Птице назло. Чем дальше — тем больше. Когда Серёжа шептал: «я так сильно, так сильно тебя люблю», у Олега просто срывало крышу.
— Можете стонать потише? — воскликнул как-то Мелочь, заметив их в лестничном пролёте. Прижатый к стене Серёжа вытащил руку из-под Олегова плеча и показал ему средний палец. Со временем смелость росла в нём в геометрической прогрессии.
— Вы там ебётесь что ли? — это уже слова Комиссара. Комиссару отвечал Олег, гордо подняв голову.
— Захотим, и ебаться будем, комната общая.
У Комиссара не росла борода, и он жутко комплексовал, хоть и не подавал виду. Олег со своим ломающимся голосом больше не выглядел младше него. И уж точно чувствовал себя увереннее.
Ещё был Соловей со своим:
— Чуваки, да вы бешеные!
Но это был скорей комплимент, чем упрёк.
Им нравилось считаться «сумасшедшими» и «дикими». В этом был свой кайф. Они могли делать всё, что захотят. Они ночевали на крыше, сидели друг у друга на коленях, пили из одной чашки. Серёжа бесконечно рисовал его: в профиль и в анфас, в полный рост, по пояс и отдельными кусками, в одежде и как греческих фигур. Он читал ему вслух отрывки из любимых книг, рассказывал всё, что знал, горя глазами. Лез целоваться каждые несколько минут, легонько подначивал (любя) и воровал одежду.
Олег заплетал ему волосы. Пел хриплым голосом Арию, Короля и Шута, Цоя и Порнофильмы. Подхватывал на руки, когда некуда было деться от накатившей нежности, щекотал (тоже любя) и делал несчётное множество комплиментов, запоминая их из Серёжиных же книг. Они растворились друг в друге, и если где-то такое могли счесть больной привязанностью, то в Доме это было обычным делом.
Здесь все были больны, и такому диагнозу оставалось только завидовать.
Последние комментарии
18 часов 52 минут назад
23 часов 56 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 10 часов назад
2 дней 21 часов назад