Рай социопата. Сборник рассказов [Евгений Худяков] (fb2) читать онлайн

Евгений Худяков Рай социопата. Сборник рассказов

Рай социопата

Утро. Солнечный свет пробился на мою кровать, его обжигающие лучи ослепили глаза сквозь закрытые веки. Я повернулся на бок и спрятал голову от солнечного света пододеяльником. Лежал в темноте и очень хотел снова заснуть, но уже не получалось: в комнате было невыносимо жарко и душно. Окна были закрыты, и тому была своя причина – люди: невыносимые, бестолковые людишки, которые не могут спокойно лечь спать, предпочитая этому бесцельно бродить по дворам или сидеть на лавках под моими окнами. Они громко болтают и противно хохочут своими гадскими прокуренными голосами. Кроме пьяных компаний ночную тишину постоянно нарушают лающие дворняги, школота с петардами и всякие дураки, гоняющие на мопедах без глушителей. От всего этого еще и срабатывают сигнализации на машинах, – спать становится невозможно. Под ранее утро, когда, казалось бы, должен наступить долгожданный покой, на всю округу начинают галдеть между собой дворники и приезжает мусоровоз. Мусорные контейнеры находятся аккурат под моим окном, и каждый день, будь он выходной или рабочий, ровно в шесть утра к ним подъезжает старый «ГАЗ» и разрывает утреннюю тишину противным ревом и громыханием.

Всякий раз я засыпаю с открытым окном и встаю среди ночи, либо под утро, чтобы его закрыть, когда уже нет больше сил терпеть пробуждения от шума. Давно пора было бы установить кондиционер, но смущает перспектива часто болеть. Таков уж мой организм: стоит побыть рядом с кондиционером больше часа – и насморк обеспечен.

Поэтому я не люблю лето. В это время года ночью становится невыносимо спать в душной комнате, а улицы города круглыми сутками заполнены людьми. Все постоянно на тебя смотрят, громко кричат, да и толпы шебутных детей вечно носятся по дворам. И днем и ночью эти человеческие стаи куда-то спешат, собираются в компании, галдят, громко смеются. Особенно подростки, – те еще дурачины. Бесполезные трутни: ничего не производят, ничем не занимаются, – только шастают бесцельно по улицам, пишут на стенах, раскидывают мусор и бьют стекла. Сам таким был когда-то. Помню. От того и сержусь.

Еще раздражает, когда люди плюются: смачно и громко, звучно собирая перед этим во рту мокроту. Идешь по своим делам, улыбаешься солнцу, в душе начинает раскрываться хорошее настроение, а тут вдруг рядом с тобой слышится подготовительное кряхтение и… «тьфу!» Вот они – настоящие мужики: лица грозные, вечно пьяные, плечами при ходьбе машут, харкаются направо и налево. Такое чувство, что они работают на публику, стараясь харкать в присутствии других людей как можно громче. Быдло мужского рода, таким образом, словно самоутверждается, как будто его втягивание соплей, звучащее на всю улицу, и следующий за этим звучный плевок заставляют окружающих задуматься: «Ого! Да рядом со мной самый настоящий брутальный альфа-самец!» Все мужчины разом начинают бояться его, а женщины поголовно готовы отдаться. Думаю, именно такой реакции каждая быдлятина и ждет от окружающих.

Многие люди, находясь в общественных местах, орут во время разговора. Не беседуют, а именно орут, так, словно у них проблемы со слухом. Часто при этом они используют нецензурные выражения. Я и сам часто матерюсь, но в личных разговорах, а не на всю округу. Бывало у вас такое? Стоите вы на остановке или в очереди, в общем, там, где вынуждены находиться и не можете просто уйти, а рядом крутятся несколько необразованных олухов и хриплыми мерзкими голосами беседуют о какой-нибудь их общей знакомой Клаве, вставляя в свои диалоги матершину через каждое слово. Весьма неприятно. И окружающие привыкли к этому, потому что сами такие же: орут, харкаются, пьют до тошноты и считают все это нормой. Бесят!

Еще одно из любимых летних занятий быдла – засорять своим присутствием парки и лесные массивы. Они сидят там с утра до ночи, жарят шашлыки, распивают дешевую водку, ржут и орут на всю округу. Там же пляшут и орут матом их пьяные, толстые жены, а глупые дети, которых они повсюду за собой таскают, берут с них пример. Все эти любители кемпинга оставляют после себя горы мусора и битого стекла, – и это поведение одобряет общество. «Коньячок под шашлычок – вкусно очень».

Что касается меня, то я охотник-любитель. Один или два раза в год выбираюсь на природу, где отдыхаю от людей и создаваемой ими суеты. Все остальное время я вынужден проводить в городе. Чертова работа! Вот такой я человек, нравится вам это или нет. Мне самому порой не нравится. Был бы таким же, как все, – жил бы счастливо и горя не знал. Бутылка водки, красный нос, дачка с мангалом да сериал по зомбоящику, – что еще нужно?

Вот почему я не люблю теплое время года. Исключением являются дождливые дни, особенно грозы в мае. Как затянет на всю ночь, – спишь спокойно, ни одного орущего маргинала на улице нет. Во время зимних морозов все ждут лета: «Быстрей бы весна, скорей бы солнышко». А мне нравится зима. Это единственное время года, когда я могу спокойно спать по ночам, не слыша под окнами крики пьяного быдла.

Я не люблю людей, наверное, потому, что всякий раз ожидаю от них чего-то большего: воспитанности, взаимопонимания, стремления стать лучше. Мне бы хотелось, чтобы люди учились критически мыслить и перестали жить навязанными предрассудками. Но человечество не оправдывает моих надежд, все продолжая и продолжая деградировать. Таких, как я, тоже не любят. Что ж, взаимно.

Вы сейчас пытаетесь представить, да кто же я такой и чем так обижен на жизнь? Да обычный человек, такой же, как и вы, как ваши соседи, родственники и остальные шесть миллиардов, живущие на планете. Зовут меня Игнат, возраст недавно перевалил за тридцать, телосложение среднее, но ближе к плотному, – живот слегка раздуло. Внешность не противная, но и на роль голливудского красавчика не претендую. Усов нет, бороду не отращиваю. Остальное домыслите сами. Какая разница, как я выгляжу? Даже имя мое в этой истории не будет иметь никакого значения.

Итак, утро. Прищурив один глаз, я нехотя поднялся с кровати и открыл нараспашку створку пластикового окна, а затем задернул шторы. В комнате стало темнее, а с улицы неспешно начал пробираться свежий ветерок. Для крупного города, в котором я живу, этот воздух вряд ли можно было бы назвать свежим, но духоту, заполнившую квартиру, он все же разбавлял. Я снова лег в кровать, пытаясь заснуть, но организм уже не хотел спать. Лениво провалявшись еще около получаса, я поднялся на ноги, размял шею и отправился в душ. Суббота – спешить было некуда.

Когда я привел себя в порядок и позавтракал, был уже полдень. Чем себя занять, я не знал. Решил полистать социальные сети в смартфоне, но интернет предательски не хотел работать. Давно уже пора было сменить оператора связи, в последнее время с ним постоянно были какие-то неприятности. Видеть никого не хотелось, я решил провести этот день дома.

Мне неоднократно приходила в голову мысль завязать с пивом и курением, которые в последнее время стали занимать практически все мое свободное время. Давно хотел начать заниматься спортом и вошедшим в моду «саморазвитием». Я живу для себя, ни от кого не завишу – вот и буду создавать нового человека: спортивного, подтянутого, уверенного в себе. Пора бы уже было и женщину привести в свое холостяцкое логово, хотя бы на время.

Я решил не откладывать задуманное и начать новую жизнь незамедлительно. Для начала сделал уборку. Перемыл наконец-то гору сваленной на кухне посуды, собрал разбросанные вещи, пропылесосил всю квартиру и протер пыль. Учитывая, что я страшный перфекционист, уборка заняла у меня почти три часа, но труды не прошли даром, – я был удовлетворен проделанной работой, приведя квартиру в идеальный порядок.

Я решил также начать худеть, поэтому отказался от обеда и достал с балкона старые гантели и штангу. При помощи нехитрого спортивного инвентаря я выполнил упражнения практически на все группы мышц, согласно старой брошюре по бодибилдингу. Убирать спортивные снаряды на балкон не стал – оставил в комнате.

Почти два часа занятий меня приятно утомили. Я покрасовался перед зеркалом, демонстрируя самому себе бицепсы, которые, как мне казалось, уже от одной тренировки хорошенько надулись. Тело, конечно, не дотягивало до идеала, было еще над чем поработать, главное – не останавливаться. Отныне тренировки каждый день; ну, или через день. Осталось повесить турник. Все, что нужно для занятий, у меня будет дома. Зачем ходить в спортзал, чтобы толкаться там с потными накаченными нарциссами? Терпеть их не могу! Что за привычка – все делать не наедине с собой, а в кучке себе подобных? Стадное чувство. Ведь можно заниматься дома, для этого не обязательно иметь двадцать тренажеров и личного фитнес-тренера с бритыми ногами в обтягивающем трико.

После оценки достигнутых физкультурных результатов я снова сходил в душ, так как сильно вспотел. Занятие спортом меня морально подбодрило. Теперь было самое время заняться интеллектуальным саморазвитием. Захотелось что-нибудь почитать. В антресоли было множество старых книг, среди которых я стал выбирать что-нибудь для приятного вечернего чтения в тишине, под чашечку крепкого чая. На выбор было много художественной литературы, в основном классической, но читать ее не хотелось. Как-то все это банально – погружаться в выдуманные столетия назад истории про всяких дворян да крестьян, и бессмысленные страсти между ними. В жизни это никогда не пригодится. Вникать в проблемы героев этих классических драм – лишь еще глубже загонять себя в уныние. Меня всегда удивляли фанаты классической литературы, романтизирующие дворянский быт прошлых веков. Кучера развозят дам в париках на светские балы, они там танцуют полонез с господами, и начинаются придворные интриги, любовные линии… Погруженным в этот воображаемый мир царской аристократии, людям приходится рано или поздно возвращаться в реальность: они выходят из своих квартир и попадают в «Мордор», где повсюду мат, пьянство, наркомания, бандитизм и человеческое бескультурье. И как жить в этих двух мирах, не став шизофреником? Таким образом, я решил отказаться от классиков и выбрал книгу с собранием научных работ Зигмунда Фрейда. Да, всегда хотел ознакомиться с его нашумевшим психоанализом. Слышал, что для многих его работы являются объектом споров. Все его знают, везде упоминают, но практически никто не читал. Стоит это исправить.

Время за чтением пролетело незаметно, не смотря на то, что не всегда было интересно. Спустя пару часов я почувствовал себя гуру психиатрии, хотя и половины не понял из того, что прочитал. Все-таки Фрейд, как мне кажется, был странным малым, и как использовать опыт его практических наблюдений за психологией бессознательного в реальном общении с людьми, для меня оставалось непонятным. Я понял, что людьми управляет «супер-эго» – низменные врожденные инстинкты, удовлетворяя которые, человек становится счастливым. Но есть один нюанс, – от этого могут стать далеко не счастливыми окружающие его люди. Как бы найти эту золотую середину, когда человек сможет удовлетворять свои потребности, не мешая другим? В полной мере такую модель вряд ли удастся построить. Что хорошо одним – то обязательно плохо будет другим!

Пока я ужинал, на улице стемнело, и я решил выкурить сигарету, первую за день. После нескольких часов штудирования Фрейда наверно даже некурящий захотел бы сделать затяжку. Решил бросать не сразу, а постепенно, как делал уже много раз, правда, – безуспешно. На балконе было свежо и прекрасно. Летний теплый вечер. Полумрак дворовых фонарей, приятный ветерок. К удивлению, на улице было очень тихо, безлюдно.

День вообще прошел прекрасно: никто не сверлил стены, как это обычно бывает по субботам; никто не звонил по телефону, предлагая поучаствовать в соцопросе; никто не ломился в дверь, чтобы продать картошку, поменять счетчики воды или поговорить о боге. Хотя, недавно я отключил дверной звонок и совсем забыл об этом. Может поэтому никто и не беспокоил. И это прекрасно. Никаких смартфонов, никакого телевизора, никаких людей. Чудный день. Я провел его в тишине и, главное, с пользой для себя.

Докурив сигарету, я щелчком пальца отправил окурок вниз, вернулся в квартиру, почистил зубы и лег спать, оставив открытыми все окна. Во дворе сегодня никто не сидел на скамейках, и сигнализации на автомобилях не пищали. Чудесная ночь, даже соседи умолкли: никто не включал музыку и не пел караоке.

На следующее утро я проснулся довольно рано. Настроение было свежим, прекрасным, день – солнечным, и я решил поехать в парк, прокатиться на роликах. Хоть я и любил сидеть дома, но делать это второй день подряд показалось скучным.

Я быстро позавтракал, вышел из квартиры и вызвал лифт. По закону подлости в нем должны были находиться какие-нибудь соседи сверху. Мне всегда везет на них. Каждый раз, когда жду лифт, приезжает не пустой. А потом, по пути, еще несколько раз на этажах останавливается. Когда в лифте один человек, я все же захожу, но если двое или трое, – делаю вид, что кого-то жду и прошу ехать дальше. Не понимаю людей, которые заталкивают свои тучные тела в маленький лифт, в котором уже кто-то едет. При этом, они часто покашливают, кряхтят себе под нос и после этого выдают что-нибудь вроде: «Потеснимся немножко, а? В тесноте, да не в обиде, хе-хе-хе». Придурки. Что за нездоровое стремление прижаться к кому-нибудь, тем более к незнакомцу? Порой, проще по лестнице спуститься.

На этот раз мне повезло. Лифт пришел пустой. Кроме того, он был на удивление чист. Со стен пропали маркерные надписи, оставленные когда-то глупыми подростками, а пол был тщательно вымыт и даже очищен от некогда прилипших к нему жевательных резинок. Видимо, не я один накануне производил капитальную уборку.

Без нежелательных попутчиков я благополучно спустился на первый этаж и вышел на улицу. Летний солнечный свет резко ударил в глаза. Я прищурился, прикрыв лицо рукой, словно вышел из темной пещеры, в которой провел много времени.

Во дворе дома, среди припаркованных автомобилей, стоял мой старый «Форд». В багажнике лежали роликовые коньки, купленные мной еще по весне; вот они и дождались своего часа.

Выехав со двора, я оказался на проезжей части, которая обычно бывает очень оживленной, но в тот день все было по-другому. Во дворе и на парковочных местах вдоль улицы стояли автомобили, но по дороге никто не ехал. Улица была пуста. Меня это слегка удивило, но удивило приятно. Когда еще проедешь на машине по совершенно пустой улице? Ведь в наше время пробки даже ночью перестали быть редкостью. Мне пришла в голову мысль, что дорогу могли перекрыть в связи с каким-нибудь марафоном, праздничным шествием или велопробегом. В этом случае мне бояться было нечего: я законопослушно выехал со двора, никто меня не останавливал, запрещающих знаков я не видел.

Набирая скорость, я проехал около километра и, к своему удивлению, так и не встретил ни встречных, ни попутных автомобилей. Что было более странным, я не увидел и ни одного человека. Необычно, словно город вымер.

По пути в парк находился торговый центр. Решив купить с собой воды, я свернул и остановился у центрального входа на одном из парковочных мест, обозначенных знаком инвалида. Меня всегда раздражало, что у всех торговых центров парковочные места обозначены этими знаками. Я ни в коем случае не против инвалидов и считаю эти места для них однозначно необходимыми, – но почему их всегда так много? Если все инвалиды-автомобилисты в городе одновременно приедут в этот дурацкий торговый центр, – выделенные места для них все равно останутся. Не знаю, как вы, а я каждый раз наблюдал на этих инвалидных парковках лишь дорогие внедорожники, из-за руля которых выходили здоровенные детины, явно не имеющие никаких проблем со здоровьем.

Передо мной открылись стеклянные автоматические двери торгового центра. Он был пуст. Магазины, витрины, эскалаторы, – все это было на месте, но в холле торгового центра, окутанном полнейшей тишиной, не было ни единого человека. Я прошел вдоль вестибюля в сторону продуктового супермаркета, но и там не встретил ни одной живой души.

Первое, что мне пришло в голову, – жителей города эвакуировали. Мало ли, что могло случиться: какая-нибудь авария, выброс токсичных отходов или радиации, угроза авиаударов. Но почему я здесь? Если была эвакуация, я обязательно бы узнал об этом. Ведь должны же были обзванивать квартиры, включать сирену, объявлять в громкоговорители… Может, я крепко спал? Весь город разбудили, а меня нет? Бред.

Быстрым шагом я покинул торговый центр и сел в машину. С пробуксовкой выскочил на дорогу. Набирая скорость, я мчал по пустынным улицам города. Тело начало потряхивать от испуга, по рукам пробежал тремор. Я курил одну сигарету за другой, уже забыв о том, что решил бросить эту пагубную привычку. Покатавшись по пустынным улицам и выкурив три сигареты подряд, я развернулся в сторону выезда из города и надавил педаль в пол. Версия о срочной эвакуации, которую я каким-то необъяснимым образом мог пропустить, была последней надеждой на то, что я не сошел с ума.

Вот я и покинул город; шоссе было пустым. Я разогнал автомобиль до максимальной скорости: беспокоиться о штрафах уже не имело никакого смысла.

Я мчал вдоль трассы уже около часа и проехал более ста километров, но дорога была все также пуста. Лампочка на приборной панели оповещала о том, что топливный бак опустел. Впереди была автозаправочная станция. Я сбавил скорость и припарковался возле одной из колонок. Машин не было, людей – тоже. Теплый ветерок теребил листву лесополосы, окружавшей бензоколонку.

Я вставил заправочный пистолет в горловину топливного бака, выбрал на панели управления колонки дизельное топливо и запустил его подачу. Зашумел насос, и раздались плески льющейся под напором солярки. Колонка работала, и это меня сильно обрадовало, – хотя бы не застряну на дороге посреди леса.

Пока топливо заполняло бак, я зашел в павильон автозаправочной станции. Внутри находился мини-маркет с кофейней возле касс. Стеллажи в зале пестрили богатым ассортиментом напитков, закусок и разного рода автомобильных аксессуаров. Не хватало только людей. Эвакуация, видимо, затронула большой периметр. Оставалось выяснить, почему все разбежались и где теперь прячутся.

На некоторое время я немного успокоился и, зайдя за стойку кассы, где располагалась кофемашина, сделал себе стаканчик латте в дорогу. В кассовых аппаратах наверняка были деньги, но кроме кофе я не стал больше ничего брать, решив, что мои действия снимают висящие под потолком видеокамеры, и в ближайшем будущем, когда все это закончится, с меня могут спросить за воровство. К тому же, возможность украсть деньги или шоколадки с жвачками меня в тот час мало радовала, – хватало других забот.

После заправки авто я двинулся дальше. Ароматный кофе меня приободрил. На пути у меня оказалась деревня с домами по обе стороны дороги. К тому времени я порядком устал и решил остановиться, а заодно и проверить, не осталось ли здесь кого-нибудь из местных жителей.

В округе царила тишина. Я подошел к калитке одного из участков, огороженного высоким забором из зеленых стальных листов. Дверца оказалась открыта. За ней распростерлась ухоженная лужайка с цветочными клумбами и небольшой детской площадкой. Металлическая входная дверь трехэтажного кирпичного особняка также оказалась не запертой. Я вошел внутрь. Стены в доме были аккуратно обшиты вагонкой, пол из досок – лакированный и идеально ровный. На первом этаже располагалась прихожая, кухня, ванная с туалетом, детская комната и отдельная спальня. На кухне работал холодильник, в котором оказалось много свежей еды. От центра прихожей уносилась ввысь деревянная лестница. На втором этаже я обнаружил рабочий кабинет и вторую спальню, а также выход на террасу; на третьем оказалась мансарда с бильярдным столом, двумя диванами и караоке. Мебель и предметы интерьера были на местах. Все выглядело так, словно хозяева только что сделали уборку и куда-то ушли.

Зайдя в спальню на втором этаже, я рухнул на застеленную пледом двуспальную кровать. Лежал несколько минут, смотрел в обшитый дощечками потолок и слушал тишину, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, хоть чье-нибудь присутствие в округе. Но в тишине, кроме своего собственного дыхания, больше ничего не слышал.

Немного отдохнув, я вернулся в свой автомобиль и поехал дальше. Периодически посматривал на экран мобильного телефона в надежде, что на нем появится значок соединения с сетью. Связи так и не было.

Когда я проехал уже порядка двух ста километров и свернул в небольшой городок, меня снова охватила тревога. Этот населенный пункт тоже был абсолютно опустевшим. Руки опять затряслись. Я заходил в магазины, подъезды домов, административные здания, но повсюду царила тишина. Никаких признаков жизни.

Зайдя в салон сотовой связи, я стал устанавливать сим-карты в различные мобильные телефоны, но ни одна из них не работала. Радиоприемники также не ловили ни одной волны – ни в моем автомобиле, ни в магазинах и домах, в которые я заходил.

Проезжая через центр городка, я приметил ресторан. К тому часу я сильно проголодался и хотел пить. На ресторанной кухне было чем поживиться: хлеб, овощи, закуски; на плитах стояли несколько больших кастрюль с супами, гарниры в противнях, – все было горячее, словно только что приготовленное. Зал ресторана был небольшой и хорошо освещался благодаря широким окнам. Я разложил еду по тарелкам и накрыл самому себе стол в зале. Плотно пообедал. Затем прошел за стойку бара, где налил себе рюмку водки и залпом опустошил ее. Страх немного притупился, но не надолго. Осмотрев бар, я выбрал несколько бутылок дорогого крепкого алкоголя и вернулся за столик, где стал дегустировать различные сорта коньяка, виски, джина и рома. Не смотря на то, что напитки были высокого качества, организм принимал их неохотно.

Вскоре сидеть в зале ресторана стало скучно, и я вышел на улицу, где расположился на летней террасе под навесом. В нескольких метрах от меня пролегала проезжая часть и парковка, где меня поджидал мой верный «Форд». На другой стороне улицы одиноко скучали старые двухэтажные домики: кирпичные, выкрашенные причудливым оранжевым цветом. Между ними и проезжей частью зеленел газон с хаотично рассаженными по нему кустарниками. Вдоль дороги стояло несколько аккуратно припаркованных автомобилей.

Я выпил еще несколько рюмок. Изрядно принятый за короткий промежуток времени спирт быстро проник в кровь и растекся по всему организму. Оценивать происходящее стало намного проще. Я закурил сигарету, развалился в плетеном кресле и улыбнулся. В ту минуту мне даже нравилось то, что происходит: вокруг опустевший мир, и я, словно герой фантастического романа, путешествую по его просторам в поисках выживших и причин всего произошедшего. С этими мыслями мне захотелось непременно продолжить свой путь.

Вернувшись в ресторан, я раздобыл на кухне переносной контейнер со льдом, загрузил в него несколько бутылок крепкого алкоголя, оказавшегося наименее отвратительным во время дегустации. Туда же, в контейнер, отправились полдюжины бутылок пива, которые я обнаружил в холодильнике бара. В отдельный пакет я сложил различные закуски. Всю подготовленную провизию я положил рядом с собой на переднее пассажирское сиденье и продолжил движение в сторону шоссе.

Я решил ехать дальше по трассе до тех пор, пока не встречу кого-нибудь из людей или не найду причину их исчезновения. В ресторане я изрядно успел накидаться, поэтому управлял автомобилем довольно небрежно, выезжая то на встречную полосу, то на обочину. Несмотря на это, я чувствовал себя уверенно и решительно разгонял двигатель до максимальных оборотов, одновременно попивая пиво и покуривая сигареты.

Пустая дорога, зеленый змий в крови, – я чувствовал себя в полной безопасности. До тех пор, пока не потянулся к контейнеру со льдом за очередной бутылкой пива, – автомобиль резко затрясло. Повернув голову в сторону лобового стекла, я увидел, что на огромной скорости несусь по грунтовой обочине. Инстинктивно я резко вывернул руль влево, автомобиль ушел в занос, продолжая стремительно лететь в канаву. Это все, что я успел запомнить. Дальше последовал удар, и глаза, перед закрытием век, успели запечатлеть, как сминается лобовое стекло, а из руля вылетает подушка безопасности.

Еще один удар по голове слева.

Еще один справа.

И еще один – уже не помню, с какой стороны…

Я услышал стон и открыл глаза. Приходя в сознание, я начал понимать, что стон издавал я сам. Пошевелиться не мог: ноги были крепко зажаты приборной панелью, а грудная клетка рулем. Правая нога, судя по ощущениям, была сломана. За сдутой подушкой безопасности и смятой панелью с рулевым колесом я даже не видел, что с моими ногами, но если левой я еще мог немного пошевелить, то при попытке сделать это правой возникала жуткая боль. Чувствовал, как по ногам течет кровь. Слабость, головокружение, чувствовал себя все хуже и хуже; в отчаянии осознавал, что надолго меня не хватит. Сквозь смятое лобовое стекло я увидел дым из под капота. Еще и сгореть заживо не хватало!

«Помогите!» – прохрипел я, обреченно закрывая глаза. Я понимал, насколько бессмысленно в моем случае звать на помощь. Мало того, что я зажат в разбитой машине на обочине посреди леса, так еще и люди до одного пропали отовсюду, а они мне сейчас были бы так нужны.

Инстинктивно я качал головой из стороны в сторону, пытаясь таким образом замедлить потерю сознания. Стоило только голове прекратить движение и застыть на месте, как меня тут же охватывал страх неминуемой смерти. Мне казалось, что если не буду двигаться, то в ту же секунду вырублюсь навечно.

Огляделся по сторонам. Контейнер со льдом лежал расколотый под пассажирским сидением, а бутылки с алкоголем разбросаны по всему салону, некоторые были разбиты. Смог дотянуться рукой до бутылки с водкой, оказавшейся на сидении рядом со мной. Она уцелела, была почти полной. Корчась от боли и приложив усилия, открутил крышку и стал лить водку на ноги, надеясь таким образом обеззаразить раны и остановить кровотечение, если оно еще продолжалось.

Спустя минуту я почувствовал сильное жжение в правой ноге: видимо, спирт добрался до открытой раны. Стиснув зубы, я вылил почти всю водку, оставив немного на донышке и, приложив горлышко к губам, в два глотка допил остатки. От водки меня чуть не стошнило. Я попытался найти закуску, но в зоне досягаемости ничего не оказалось.

В глазах начинало темнеть. Животный страх неминуемой гибели все сильнее и сильнее нагнетал чувство безнадежности, отчаяния. То и дело я, медленно и ненадолго открывая глаза, судорожно дергал головой то вверх, то в стороны, – эти движения позволяли мне чувствовать, что я еще жив.

Не помню, как долго это продолжалось.

Я проснулся от солнечного света, пробивавшегося через окно на мою кровать. Скинув одеяло, я осмотрел ноги: они были целые, свободно двигались, на них не было никакой крови. И я в своей кровати, у себя дома. Это был просто сон. Ужасный сон, но такой реалистичный! Я помнил все в мельчайших подробностях: как остался один во всем мире, и эта авария… Ну, конечно, такое могло случится только во сне!

Определенно, это был знак. Нужно менять свою жизнь. Больше никакого алкоголя! Больше никаких сигарет! Начинаю заниматься спортом, читать книги, путешествовать по миру. Обязательно найду женщину, которая будет разделять мои взгляды. Стану добрее к людям. Мне даже не обязательно с ними общаться: пусть ходят просто где-то вокруг, занимаются своими делами, болтают, сверлят стены; пусть их дети орут и скачут по полу. Пускай делают, что хотят, – я буду рад тому, что они просто есть рядом.

Так думал я, пока не посмотрел в окно: город был снова пуст. На улице не было ни одного человека; дорога пуста, ни одного автомобиля. В отчаянии я прислушался, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, но гробовая тишина бетонных стен оставалась непоколебимой.

Одевшись, я вышел в межквартирный коридор и позвонил в дверь соседей. Никто не открывал. Взявшись за ручку двери, я обнаружил, что она не заперта. В соседской квартире никого не было. В комнате и на кухне был идеальный порядок, также как и в частном доме, в который я заходил накануне. Или это было не вчера? Помутнение в голове сбивало мысли. Почему я до сих пор жив? Почему я снова дома, целый и невредимый? И снова меня окружает этот кошмар!

Проверив двери других квартир, я обнаружил, что все они не заперты. Всюду безлюдно – куда не зайди. Тем не менее, в доме было электричество. Электростанции не могут работать сами по себе, их же кто-то обслуживает. Я родился в этом городе, прожил здесь три десятка лет и даже ни разу не задавался вопросом, откуда здесь электричество. Я решил найти ответ на свой вопрос во всезнающем интернете. Вернулся домой, включил компьютер и вспомнил, что сеть не работает, как и сотовая связь.

Выйдя на улицу, я сел в машину и отправился на поиски карты города. По дороге в книжный магазин я вдруг вспомнил, что часто проезжал мимо промышленной зоны на окраине города, откуда уходили ввысь вечно дымящие трубы. Должно быть, это и есть электростанция, тепловая, как их называют. Точно! Спустя минут двадцать я уже стоял возле ржавых металлических ворот. Огромная территория была обнесена высоким бетонным забором с натянутой поверху колючей проволокой.

Ставни ворот под моим напором разъехались в разные стороны и открыли моему взору внутреннюю территорию. Честно говоря, представлял себе электростанции немного по-другому. По всей ее площади, обнесенной глухим забором, находились небольшие строения, гаражи, множество построек причудливой формы, – все они соединялись между собой несметным количеством проводов и труб. Стены зданий были то кирпичными, то металлическими, сливаясь друг с другом в одну унылую серую массу постсоветской ветхости. Столько лет прошло, а здесь, судя по всему, ничего не обновлялось: металл, поросший ржавчиной, перекрашен несколько десятков раз, а выцветшие кирпичи и бетон нещадно рассыпались. Но все это работало. Я слышал технический гул вдали, который, по мере моего приближения к самому высокому и большому зданию, за которым вверх возвышались красно-белые трубы, усиливался. Он был похож на шум двигателей самолета.

Когда я вошел внутрь, передо мной предстал широкий зал, заполненный металлическими конструкциями, преимущественно трубами различных диаметров с множеством вентилей на каждой из них. Это огромное помещение было похоже на заводской цех из американских боевиков, где обычно происходили финальные схватки главных героев. Но здесь, похоже, кроме меня никого не было.

Гул усилился, когда я вошел. Источник шума был где-то рядом. Я решил найти что-нибудь вроде центра управления, где должен быть хоть кто-то, координирующий все эти гудящие гигантские сооружения. Множество металлических конструкций, креплений и непонятных для меня технических устройств перемешивались в глазах монотонным цветом так, что я долго не мог понять, куда мне идти, чтобы не заблудиться. Я поднялся по железной лестнице на второй уровень, возвышавшийся над залом, где увидел узкий проход вглубь здания. Туда я и направился, так как шум, по моим ощущениям, исходил откуда-то оттуда. По бокам узкого коридора было множество дверей, за которыми находились небольшие технические помещения с мигающими лампочками, вентилями и переключателями.

Пройдя до конца коридора, я вышел в другой зал, напоминающий ангар. Гул, на который я шел, исходил именно отсюда. Здесь было установлено множество генераторов, все они работали и создавали невыносимую для слуха шумовую волну. Не понимаю, как люди могли здесь трудиться: без берушей или плотных наушников можно было запросто оглохнуть.

Проходя по многочисленным металлическим полесьям, то спускаясь, то вновь поднимаясь по ступенькам, я нашел помещение, похожее на центр управления. Здесь находилось несколько кресел, компьютеров, серверов, а также множество панелей с кнопками, рычагами и индикаторами. Когда я закрыл металлическую дверь изнутри, стало довольно тихо. Я присел в одно из кресел и попытался разобраться в данных, отображавшихся на мерцающем мониторе, а также надписях на панелях приборов, но абсолютно ничего не понял. Даже никогда не задумывался о том, сколько техники и сооружений находится на этих электростанциях, какое множество процессов здесь происходит, и сколько людей круглыми сутками обеспечивают бесперебойную работу этого огромного источника энергии и тепла. Мы восхищаемся знаменитыми актерами, музыкантами, писателями, спортсменами, блогерами, забывая о том, что тепло, свет и вода в наших домах существуют благодаря простым работягам. В эпоху популяризации интернета и переизбытка информации к ним стали относиться с некоторой долей презрения. Но стоит человеку застрять в лифте, – он вызывает на помощь слесаря; когда протекут трубы – сантехника. Простого сантехника, а не певцов с футболистами! Подумать только, обычный дворник, разгребавший сугробы во дворе, приносил куда больше пользы обществу, чем большая часть таких, как я, – воодушевленных коучингом маклеров с кредитными «Айфонами», просиживавших штаны за холодными звонками в офисах и продающих воздух менее грамотным бездельникам. Но сейчас станция работала без вмешательства человека, и это было необъяснимо. Необъяснимо и пугающе. Непонимание всегда пугает. Страх и отчаяние – вот и все, что я смог найти здесь.

Давно я не залезал так высоко. Сложно вспомнить, когда последний раз я куда-либо забирался выше собственного роста. Наверное, еще в детстве, когда полез на строительный кран. Хорошо, что кто-то из рабочих на стройке заметил меня тогда и припугнул пристрелить, если не слезу. И я слез. Будучи пойманным одним из строителей, получил от него пинок под зад и убежал домой. А ведь собирался забраться до самого верха, до кабины. И не было страшно. Страх был испытан лишь от того, что меня поймали, а мыслей о том, что можно разбиться, даже не было. А вот сейчас я лезу вверх по вертикальной железной лестнице, расположенной с внешней стороны одной из огромных широченных труб – градирен, находящихся на территории электростанции. Перекладина за перекладиной, пролет за пролетом. Если не смотреть вниз, то не так страшно. Хотя, с усилением ветра чувствуешь высоту даже если закрыть глаза. Теперь никто меня не останавливает, как это было в детстве. Никто не кричит снизу: «Слезай оттуда, а то пристрелю!» Я сам хозяин своей судьбы. Лестница была полуоткрытая, от свободного падения меня отделяли металлические дуги – перекрытия, между которыми была значительная пустота, и чувства безопасности тем самым они придавали мало.

И вот я уже на самом верху. Отряхнул ладони от ржавчины, что нацеплял с перекладин, хотя чистота рук уже не имела никакого значения. Стою на вершине, опершись на поручни, – они отделяют меня от падения внутрь огромной градирни. Пытаюсь отдышаться.

Часто задавался вопросом, что же внутри этих широченных труб? Раньше предполагал, что в них находится какой-нибудь котел для кипячения воды или сжигания топлива. Из темной бездны на меня поднимался не дым, а пар, причем, довольно прохладный. Где-то слышал, что в этих градирнях охлаждают отработанную после циркуляции воду. Из-за клубов пара и кромешной тьмы не было видно содержимого трубы, и уж тем более ее дна. Стоило перешагнуть поручень, сделать наклон вперед, и можно было бы навсегда скрыться в бездне. Пугала неопределенность. Что там, под этим паром: кипяток, остывающая вода или жесткая поверхность? Одно я знал точно – там темно и жутко. Прыгать туда не хотелось. Я повернулся в другую сторону: передо мной как на ладони распростерлась территория ТЭЦ, улицы города и растянутые вдоль них многоэтажные дома, казавшиеся издали бесчисленными примыкающими друг к другу коробками. Всматриваясь в них, я пытался увидеть хоть что-нибудь, что будет свидетельствовать о присутствии жизни, но город был также предательски пуст, как и прежде.

Внизу был бетонный фундамент и заасфальтированная площадка. Градирня была конической формы, – если прыгнуть вниз, то весь полет тело будет биться о металлическую обшивку. Хорошо, если сразу сознание потеряешь, – а если нет? Во время всего падения чувствовать, как ломаются твои кости? Страшно. Надо было лезть на красно-белую трубу. Она намного выше, уходит прямо в небо, выплевывая в него облака дыма. Прыгать с нее было бы куда эффективнее, но на такую высоту можно было полдня залезать. А мне еще с этой теперь спуститься нужно. Дурная была затея. Смелости прыгнуть так и не хватило. Тело постоянно трясло от осознания предстоящего полета под силой земного притяжения: я бы хаотично размахивал конечностями, получил бы множество переломов и испытал бы во время полета несколько инфарктов, – так себе перспектива.

Спустился обратно.

Уже стемнело. Летом темнеет поздно. Теплый ветер обдувал мое равнодушное лицо, скривившееся от очередной порции водки из пластиковой рюмки. Скрип качелей становился все тише, пока они окончательно не остановились. Резким рывком я толкнул их, заставив снова резать воздух в полете под песню скрипящих подшипников, после чего вернулся на деревянную скамейку. Скрип качелей создавал впечатление, что я не один на этой детской площадке во дворе своего дома.

Меня всегда так сильно раздражали орущие здесь дети, с утра до вечера прыгающие по горкам и перекладинам, но сейчас я хотел, чтобы они вернулись; мне их так не хватает. Бегали бы сейчас вокруг, кричали, качались бы на этих скрипучих карусельках, а их доморощенные мамашки скакали бы за ними и кудахтали: «Петечка, не лазай туда!» – «Машенька, прекрати кидаться песком!» А я бы сидел на этой скамейке, попивал бы водочку и закусывал бы солеными огурчиками. И говорил бы: «Как хорошо, что вы снова здесь». Но их не было. Я сидел совершенно один, и компанию мне составляла пара бутылок водки да пакет с закусками.

И тут мне пришло в голову употребить что-нибудь из тяжелых наркотиков. Кроме конопли в молодости я ничего не пробовал. А сейчас мне никто не запретит понюхать кокаин или уколоться героином. Терять уже нечего. Узнать бы только, где все это найти.

Что со мной происходит, не понимаю. Где я? Что произошло? Стоп! А может я уже подсел на наркоту? У меня ведь были раньше мысли попробовать. Может, я превысил дозу или обкололся так, что до сих пор вижу галлюцинации? Эта мысль меня немного обнадежила. Ведь может такое быть, что прямо сейчас я сижу на скамейке, пью водку, никого не вижу, а вокруг куча людей, и все меня видят. Ну, разное же бывает с наркоманами, я ведь не знаю, что у них в голове происходит. Если это так, то рано или поздно видения должны меня отпустить. Я вернусь в реальный мир; возможно, меня посадят или оштрафуют, а может я стану героем видеороликов в интернете, – но я вернусь. Вернусь из этого пустого мира, в котором я один, и где все так пусто и от того – страшно.

Я подхватил бутылку. Сделал несколько глотков водки прямо из горлышка. Нащупал в пакете банку с солеными огурцами, спешно открыл ее и пролил на себя часть содержимого: руки не слушались, уже был сильно пьян. Закусил извлеченным из стеклянного сосуда небольшим огурцом, после чего попытался поставить банку на скамью, но уронил ее себе под ноги. Голова болталась в разные стороны, словно перекатывалась с одного плеча на другое. Опираясь руками за спинку скамейки, я поднялся на ноги и, пошатываясь, направился в подъезд.

Все это закончится прямо сейчас. Хватит с меня! Почему раньше этого не сделал, не пойму. Вот же он, все время был под рукой, ждал своего часа – металлический сейф, прикрученный к стене в углу спальни. А внутри ружье. На охоту ходить уже нет смысла: животных вокруг нет, как и людей. А было бы неплохо завести сейчас собаку. Овчарку, например, немецкую, и охотиться вместе с ней. Было бы, чем заняться. Это бы, конечно, отвлекло от одиночества, но, увы, никого нет. Только я. И ружье. Кресло, два патрона в руке. До спусковых крючков еле достаю пальцем, но длина рук позволяет. Выстрелю дуплетом, так надежнее. Зачем мелочиться? Свинцовый ужин подан. Приятного аппетита!

Я проснулся от солнечного света, пробивавшегося через окно на мои закрытые веки. Снова было утро. В комнате было жарко и душно. Указательный палец хаотично дергался, как будто хотел нажать на спусковой крючок, но ружья в моих руках не было. Я сидел в кресле, в своей квартире. В том самом кресле, где только что собирался выпустить себе в рот два заряда картечи. Сейф был закрыт. В комнате был идеальный порядок, я не чувствовал никакого опьянения, хотя, насколько помню, выпил на детской площадке во дворе почти литр водки.

Открыл окно и осмотрел двор, соседние окна, улицу и, не увидев ни одного человека, обреченно ударил кулаком по стеклу. Только кожу рассадил, стеклопакет остался невредим, – на совесть делали.

Я приготовил себе завтрак: омлет и пару бутербродов. Ел в тишине, обреченно просверливал взглядом дырку в стене. Уже не помню, когда клеил на кухне эти дурацкие белые обои с желтыми квадратиками; даже не замечал, насколько они ужасные. Бесят. Выпил стакан воды. Оделся и вышел.

Через час я уже сидел за рулем черного «Шевроле Тахо», принадлежащего моему соседу по подъезду. Пришлось потратить время, чтобы найти ключи в его квартире. Мне повезло, в автомобиле не оказалось никаких хитрых блокировок, и мне не составило труда завести его. Мощный мотор, объемный салон, – всегда хотел такую машину. Не знаю, чем занимался мой сосед, но явно не бегал, как я, ежедневно по утрам на работу, чтобы слушать там ор пустоголовых начальников и выполнять их бредовые поручения. Он чаще был дома, либо выезжал куда-то в разные часы и никогда не был привязан к четкому временному расписанию. А у меня был «День сурка»: с утра до вечера, пять дней в неделю – одно и то же. И у меня был старый легковой «Форд», а у него «Таха». Часто, идя на работу, проходил мимо его машины и тихо завидовал. А сейчас она моя. Но удовольствия от обладания своей мечтой уже не испытываю.

Я подумал о том, что мог бы использовать данное мне время одиночества для саморазвития: читать книги, изучать науки, заниматься спортом. Но для кого все это? Странно, мне хотелось иметь дорогую машину и стройное мускулистое тело, а оказавшись в полном одиночестве, я осознал, что все это нужно было лишь для показа другим. Перед кем теперь хвастаться своими достижениями? Вроде как незачем уже к чему-либо стремиться.

Бесцельно покатавшись по городу, я свернул на шоссе и какое-то время следовал на восток. В пути я старался ни о чем не думать, любовался манящим утренним горизонтом, простирающимися вдоль дороги полями, лесами и деревушками и даже не заметил, как оказался в небольшом городке; там исделал остановку. Я вышел из внедорожника, открыл заднюю дверь и взял с сидения свое снаряженное ружье, которое захватил на всякий случай из дома. Раз застрелиться не получилось, может быть пригодится для чего-нибудь другого. Кто знает, чего ожидать от этого внезапно опустевшего мира.

Это был какой-то невзрачный городишко. Вокруг серые, покосившиеся дома: по три да по пять этажей. Мне вспомнилась старая пятиэтажка, в которой я когда-то в детстве жил с родителями. Она была похожа на эти. Они все похожи, практически одинаковы по всей стране: везде одни и те же сумасшедшие соседи, страшные стены с облупленной масляной краской, пустые консервные банки, оборудованные под пепельницы, и присущий абсолютно всем ветхим домам душный запах заплесневелого бетона. Воспоминания заставили тосковать еще больше, и я отказался от затеи обходить квартиры этих домов в поисках людей. Так не хватало живой души рядом, чтобы рассказать обо всем, что думаю, о том, что пережил за эти дни.

Забавная вывеска спортивного магазина красовалась перед входом в подвальное помещение одной из девятиэтажных башен. Комичный дизайн, присущий отдаленным от районных центров поселениям: вывеска была изготовлена из железа в виде объемных букв, составляющих вместе слово «СПОРТМАГ». Такие использовали еще в годы СССР, сейчас же они выглядят нелепо, но вместе с тем напоминают о беззаботном детстве и от того кажутся очень близкими, родными. Кривоватые буквы были сделаны явно кустарным способом и, видимо, не раз перекрашены. Старый металл поедала ржавчина. Войдя в магазин, я спустился вниз и побродил по небольшому помещению, заваленному дешевыми спортивными товарами. Взял с витрины самую красивую теннисную ракетку и упаковку с мячиками.

«Опять моя подача? Ну да ладно», – громко засмеявшись, я подкинул мячик вверх и ударил по нему ракеткой. Отскочив от стены девятиэтажки, мяч ударился об асфальт и полетел в мою сторону. «А вот так!» – ловким движением я отбил его в сторону стены. Панельный старый дом играл со мной молча. Он всегда отбивал мяч и никогда не допускал аута, – профессионал, что сказать. Мне было чему у него поучиться. Город был покрыт кромешной тишиной, которую звонким эхом ритмично нарушали стуки мяча. Дом был облицован мелкой прямоугольной плиткой белого цвета. Панели в стене разделяли глубокие неказистые швы, заполненные строительным герметиком, который давно уже высох и частично рассыпался. Справа от меня был двор с детской площадкой, а слева – дорога и гаражи. Башня явно меня обыгрывала. Спустя несколько минут я пропустил два или три мяча. Пора было сделать таймаут.

Присев на бордюр, я закурил сигарету и отрешенно стал пускать клубы дыма себе под ноги. Рядом лежало ружье и сброшенная на него мокрая футболка. Я стянул с себя кроссовки и вытянул ноги вперед, шевеля запотевшими пальцами. На улице было жарко, и ноги сопрели от поединка с девятиэтажным чемпионом. Сейчас бы окунуть их в холодную воду…

В эту минуту я вспомнил про море. Мне непременно нужно ехать к нему! Кто не мечтал жить на теплом побережье? Я бы поселился в уютном домике, сменил городскую вонь на морской свежий воздух. Там можно плавать каждый день, качаясь на волнах, научиться управлять катерами и яхтами. Могу ведь и корабль освоить: соберу с собой провизии и отправлюсь в путешествие через океан. Времени вагон! Смогу доплыть до какого-нибудь острова и поиграть в Робинзона.

Представив, сколько у меня свободного времени и возможностей, я решил, что мог бы даже научиться управлять космическим кораблем и бороздить просторы галактики. Вряд ли, конечно, это возможно. Научиться такому по книжкам не получится, да и для запуска ракеты потребуется не один человек, не говоря уже о том, что без должной подготовки и медицинского обследования я уже при взлете потеряю сознание. Да, затея безумная. А вот вертолет можно попробовать. Обязательно попробую! Но пока хочется к морю.

Я надел обратно кроссовки, зацепил рукой ружье с повисшей на стволе футболкой и направился в сторону внедорожника. По пути я победоносно произвел два выстрела в воздух. Эхо от стрельбы затерялось в старых городских дворах, в которые я больше не вернусь. Несомненно, это отличная идея: путешествие, корабли, океаны, острова, пусть и безлюдные. А что еще остается делать? Не сидеть же в душном городе, играя в теннис со старыми скучными домами? Главное, не утонуть во время путешествий, а то ведь снова очнусь в своей квартире и придется проделывать путь заново. Или мне нужно переночевать в новом месте, чтобы заново там возродиться, как в компьютерных играх? Вот и проверю.

Нужно будет найти карты для мореплавателей и подтянуть географию, чтобы понимать, откуда и куда лучше плыть, а пока доберусь до ближайшего черноморского порта, поселюсь в каком-нибудь уютном коттедже и пройду самообучение по кораблевождению. Начну, пожалуй, с катеров, а потом выберу судно покрупнее. Жаль, что не получится улететь в космос, смог бы осуществить глупую мечту детства…

***

– Ну почему никто окна не открывает? – возмутился вошедший в комнату бугай с круглой коротко выбритой головой.

Тучный седовласый капитан в полицейской форме, потерев пальцами козырек фуражки, с недоверием осмотрел незваного гостя.

– Да сам тут недавно, – как бы оправдываясь, ответил он.

– Участковый? – спросил бугай, проходя к окну и открывая створку нараспашку.

– Да, – ответил капитан, вопросительно глядя на собеседника.

По своему немалому опыту он давно уже научился сходу отличать служивых коллег от гражданских. Бугай явно был опером или каким-нибудь ответственным из управления, но представиться ему все же не мешало бы.

– Я из «убойки», – опередил здоровяк вопрос участкового и небрежно махнул ксивой. – Самострел? Я так понимаю, криминала нет?

– Судмедэксперта вызвали, – без интереса в голосе ответил капитан. – Посмотрим, что скажет. На первый взгляд – самоубийство.

Единственная комната в квартире была довольно просторной. Слева от входа располагалась широкая кровать, аккуратно заправленная. У окна находился письменный стол, заваленный книгами и бумагами. В левом углу от окна стоял гриф для штанги, рядом с ним, на полу, лежали гантели. В правом углу размещался оружейный сейф, дверца его была открыта нараспашку. Следом стояло кресло, в котором застыл труп, а после него, вдоль стены, комод с телевизором и пара шкафов. Обои позади кресла были усеяны засохшими брызгами бурого цвета. Если бы не присутствовавший в комнате мертвец, эти пятна вполне сошли бы за картину какого-нибудь современного экспрессиониста.

Оперативник склонился над креслом, в котором застыло тело, сжимавшее посиневшими руками ружье.

– Что тут у нас за двустволочка? «Мурочка». Хороший ствол, тесть с таким на охоту гоняет, – усмехнулся опер.

Кончиками пальцев сыщик взял ружье за приклад и потянул на себя, но оно не сдвинулось с места: онемевшие руки трупа крепко его удерживали. Ствол был направлен вверх, а голова покойника откинута назад. Нижняя часть лица была сильно обезображена почерневшими ожогами, щеки разорваны. Затылок был размозжен шариками картечи, пролетевшими через рот во время выстрела. Череп на затылке напоминал раскрывшийся цветочный бутон. Его осколки, повисшие на основании, словно лепестки, распустились в стороны вокруг образовавшейся дыры, через которую вылетали мозги.

Воздух в квартире был пропитан отвратительным трупным запахом. Участковый, скривив лицо и, закрыв нос рукавом, вышел из комнаты в коридор, продолжая наблюдать за оперативником через дверной проем.

– Знаешь его? Ствол зарегистрированный?

– Ну, лицензия у него была. Помню, что сейф проверял, – ответил капитан.

– Чем жил вообще?

– У меня на участке три тысячи человек, мне сейчас еще два передали, за отпускников. Ты думаешь, я всех запоминаю?

– Понятно. Родственники?

– Нашел данные сестры, она в другом городе. Говорит, что жил один, с семьей не общался, чем занимался – даже не знает.

– А кто нашел-то?

– Да соседи на запах пожаловались, походу дня три тут лежит.

Оперативник посмотрел на мертвеца, затем на участкового и буркнул себе под нос:

– Сидит.

Капитан снял фуражку и почесал затылок.

– Кто – сидит?

– Он – сидит, – махнул головой опер в сторону кресла. – Сидит, а не лежит.

– А-а-а, понятно.

Бугай пощупал карманы застывшего в кресле трупа, после чего принялся осматривать документы, лежавшие на столе.

– А что это из ружья торчит? – спросил капитан.

– В смысле?

– Ну, из дула, как будто мозги оттуда выплыли.

– Так это и есть мозги, – усмехнулся оперативник.

– Чьи? Его? – удивился капитан.

– Ну не твои же.

– А в дуле как они оказались?

– Это ж физика. После выстрела давление в стволе падает, образуется вакуум. Ствол был во рту. Бах! Кости с мясом разлетаются, мозги засасывает в ствол, потом давление нормализуется, и мозги наполовину выползают обратно.

– Мерзость какая, – нахмурился участковый и подкурил сигарету.

– Слушай, ну не самый худший вариант. Я тут с медиками недавно бухал, они мне рассказывали, что после смерти мозг еще несколько минут продолжает работать. То есть труп вроде лежит готовый, а человек в это время может все видеть, слышать и осознавать. Представляешь, каково ему? Говорят, например, что во время клинической смерти или под наркозом люди как бы на тот свет попадают или с родственниками умершими общаются. Так вот, это мозг видения создает. То, что они летают, видят свое тело сверху – все это предсмертные проекции мозга. Ну, он неправильно работу органов чувств организует, вестибулярного аппарата и прочего. А этому дураку повезло, – опер кивнул на труп в кресле, – вряд ли он что видел и слышал, тут мозг за долю секунды разнесло.

Капитан скривился в лице и, затянувшись сигаретой, направился к выходу из квартиры.

– Портфель в машине забыл. Пойду заберу.

Перезагрузка Киры

Недалеко от моей работы располагалось уютное кафе. Частенько я скрывался там от офисной суеты, приходя пообедать чуть позже, чем это делают все остальные. В кафе всегда царил аромат свежесваренного кофе, разбавленный прохладой кондиционеров. Летом здесь было особенно приятно находиться. В тот пятничный жаркий день в центре Москвы было невыносимо душно, и возвращаться в офис совсем не хотелось. Я сидел за столиком у затемненного окна, допивал капучино с корицей и разглядывал проходящих мимо людей. Мое внимание привлекла девушка, расположившаяся на скамейке у входа в кафе. Всякий раз, когда открывалась дверь, она поворачивала к ней голову и полной грудью вбирала воздух, сокрушенно выдыхая его с какой-то обреченностью. Мне показалось, что таким образом молодая особа вдыхает аромат кофе. Вдруг она встала и грустно посмотрела внутрь кафе через тонированное стекло, приложив руки к вискам, закрыв таким образом глаза от солнечных лучей. Через затемненное окно со стороны улицы ничего не было видно, но изнутри все хорошо просматривалось, поэтому я смог отчетливо уловить ее грустный взгляд, наполненный тоской и безысходностью. Девушка была совсем юной и выглядела крайне неопрятно. Ее распущенные волосы небрежно свисали до плеч и всем своим видом показывали, что давно мечтают о шампуне, воде и расческе. Затертые джинсы, поношенные кроссовки, нелепая мятая блузка, – ее вид говорил о том, что если она и не бездомная, то явно не из благополучной семьи. Несмотря на внешнюю запущенность, девушка была стройна и даже в меру симпатична, хоть на лице ее и были местами покраснения, похожие на детские прыщи. Мне показалось, что в ее грустном лице было что-то светлое, подающее надежду на то, что она сможет что-то изменить в своей жизни.

Никогда бы не подумал, что захочу помогать таким людям. Меня всегда раздражала слабость и жалость, бесили попрошайки, вечно требующие что-то от других, сами при этом не желающие даже палец о палец ударить. Но в этот раз что-то екнуло в моей голове. Почему-то мне стало ее жалко, и в мысли в ту минуту закралась весьма странная идея.

Я встал из-за стола и направился к выходу, сказав официантке, подозрительно провожавшей меня взглядом: «Сейчас вернусь». Дверь кафе распахнулась, и девушка, сидевшая на скамейке, повернула голову в мою сторону, сделав глубокий вдох и закрыв глаза.

– Привет. Хочешь кофе? – спросил я, придерживая рукой дверь.

Она открыла глаза и с недоверием посмотрела на меня, затем растерянно оглянулась, чтобы проверить, к ней ли я обращаюсь.

– Здесь прохладно и очень вкусный кофе. Я угощаю, пойдем, – продолжил настаивать я и слегка улыбнулся.

Девушка вновь обернулась по сторонам, растерянно провела ладонями по коленкам и, не сказав ни слова, поднялась со скамейки.

– Предпочитаешь латте, капучино, без молока? – спросил я, когда мы сели за столик.

– Мне все равно, – с легкой долей небрежности произнесла она и, взяв в руки бумажную салфетку, принялась гнуть ее и крутить в разные стороны.

Я решил, что она сделает какое-нибудь оригами, но незнакомка просто крутила ее в руках, опустив глаза вниз.

Поймав взглядом официантку, я громко произнес:

– Девушка, будьте добры, два капучино.

Моя собеседница в этот момент слегка дернулась и на секунду нахмурила брови. Внезапный громкий возглас ей явно пришелся не по душе.

– Меня зовут Александр. А тебя?

– Кира, – ответила девушка, не поднимая глаз.

– Красивое у тебя имя, редкое, – сказал я, пытаясь ненавязчиво разговорить ее, но девушка никак не реагировала и была занята разминанием салфетки.

– У тебя все в порядке? Я вижу, ты расстроена.

– А ты благодетель что ли? – буркнула Кира, подняв вдруг голову и встретившись со мной взглядом.

Зрительный контакт продлился недолго, спустя секунду она вновь опустила глаза.

– Я решил тебе помочь, по мере возможности, и тебя это совершенно ни к чему не обяжет.

– Решил кофем напоить и трахнуть что ли? – резко выдала Кира, снова подняв глаза, и на этот раз задержала на мне взгляд уже секунды на три.

После такого вопроса в лоб, скрепленного молодым нигилизмом и распущенностью этой девки, я сначала невольно расплылся в сдержанной улыбке, а после засмеялся.

– Может, для девушки это прозвучит как оскорбление, но у меня не было в планах тебя трахать.

– Что тогда тебе нужно?

– Мне ничего не нужно, у меня все есть. А вот к тебе у меня тот же вопрос. Что нужно тебе? Хочешь ли ты изменить свою жизнь к лучшему?

– Это целых два вопроса.

– Хорошо, считай, что мы просто знакомимся, никому ни от кого ничего не нужно: поболтаем, попьем кофе и разбежимся, если друг другу успеем надоесть. Я не маньяк и не навязчивый идиот, если ты меня за такого приняла, преследовать тебя не буду, не переживай.

– Я и не переживаю. И не таких встречала, мне терять нечего.

– Расскажешь о себе?

– Давай лучше ты о себе.

– Ну, хорошо. Мне в этом году стукнет тридцать один. Работаю здесь рядом, в Финмониторинге. Не богат, но и не бедствую. Живу один в спальном районе на западе. Был женат, в разводе, детей нет. Увлекаюсь ездой на велосипеде. В политических партиях не состою.

Шутку про партии Кира не оценила, но, судя по тому, что она отложила в сторону измятую салфетку, напряжение от неожиданного знакомства спало.

– Угостишь сигаретой? Может покурим, пока кофе не принесли? – вдруг спросила она.

– Не курю. Да и кофе вот уже несут.

Кира небрежно бросила в чашку сахар и принялась греметь ложкой, затем наклонила голову и вдохнула исходящий от горячего напитка ароматный пар.

– Спасибо за кофе. Я давно не пила настоящий кофе. Все больше растворимый, там, знаешь… У него ни вкуса, ни запаха такого нет.

Кира жадно сделала несколько глотков и опустошила чашку наполовину.

– Ты живешь неподалеку? – продолжая разговор, спросил я.

– Да, у знакомых временно, тут рядом.

– В центре? Видимо, богатые знакомые.

– Да нет, ему комнаты в коммуналке от мамки в наследство остались, вот и живет там, приютил на время.

– А твои родители?

Кира промолчала, сделала еще несколько глотков и уставилась в окно.

– Не хочешь о родителях?

– У меня мать только, – ответила она, продолжая смотреть на проезжающие за окном машины. – Я с ней не живу.

– Сколько тебе лет?

– Сигареты уже могу сама покупать.

– И все же?

– Боишься, что малолетка? Да не, двадцать один.

Я предложил Кире поесть и она, несмотря на сохраняющееся ко мне недоверие, сразу согласилась и заказала из меню салат и ролы. Пока мы ждали заказ, Кира неохотно рассказала о себе. Она росла без отца, с трудом закончила девять классов школы и поступила в ПТУ, из которого впоследствии ушла, так и не доучившись. Кира не общалась со своими родственниками, кроме матери, которая, получив инвалидность, давно не работала и сдавала вторую комнату семье гастарбайтеров, постоянно пила и приводила домой собутыльников, поэтому жить с ней для Киры было невыносимо. Со слов девушки, уже более двух лет она не жила с матерью, лишь периодически навещала, когда та была трезвая, чтобы попросить денег. Сама Кира не работала и о том, чем занимается все свободное время, предпочла умолчать, рассказав только, что ночует у различных знакомых, пока не выгонят.

Когда принесли еду, я перестал мучить Киру вопросами и дал ей спокойно поесть. Сам в это время позвонил на работу и предупредил, что мне понадобилось срочно отъехать, и в офис я уже не вернусь.

– Пойдем за мной, – по-отцовски сказал я Кире, расплатившись по счету и встав из-за стола, когда она доела.

– Куда? – растерянно спросила она.

– С этого дня у тебя начинается новая жизнь, и обещаю, ты мне ничего за это не будешь должна. Пошли.

Центр Москвы, пятница, пробки. Дороги с самого утра были загружены потоком нескончаемых автомобилей.

– Куда мы едем? – с легкой ноткой испуга в голосе нарушила тишину Кира, когда мы свернули на Кутузовский проспект.

– Ты довольна своей жизнью? – ответил я вопросом на вопрос.

Она молчала.

– Вот и я думаю, что не очень. Мы едем менять твою жизнь в лучшую сторону.

– Но я не просила этого делать.

– А ты бы никогда не решилась. Просто доверься мне.

Я привез ее в торговый центр, где мы зашли в несколько бутиков. Я уговорил Киру примерить пару вещей, и хотя она до последнего отказывалась, все же я приобрел ей летнее платье, брюки, шорты, леггинсы, пару комплектов нижнего белья, футболки, а также простенькие туфли и кроссовки. Невзирая на то, что я подбирал бюджетные варианты, мне все же пришлось изрядно раскошелиться. Денег было не жалко, в голове упорно закралась мысль, что я поступаю правильно. Кира все это время находилась в ступоре. Казалось, она не верит, что это происходит с ней, и не может понять, зачем мне все это нужно.

Из торгового центра я привез ее к себе домой, показал, где что находится, выдал чистое полотенце, а также поручил бросить всю ее одежду в стиральную машинку.

– Ты хочешь жить со мной? – спросила Кира, перед тем как закрыть передо мной дверь в ванную.

– Ты поживешь у меня временно. Я найду тебе жилье и работу. Ты забудешь старую жизнь и начнешь все с чистого листа. Но запомни: во-первых, ты должна доверять мне и делать все, что я скажу; во-вторых, ты не должна надеяться, что я буду содержать тебя до конца жизни, тебе придется полностью измениться, начать работать, отказаться от своих привычек. Я помогу тебе на первых этапах, пока ты не станешь независимой и пока не сможешь твердо стоять на ногах. А теперь принимай ванну или душ, на свое усмотрение, я пока сделаю пару звонков.

Дверь ванны закрылась изнутри, а я прошел в комнату и принялся искать среди сотен контактов в телефоне пару своих старых знакомых. Одним из них был комендант общежития, расположенного неподалеку; я договорился с ним о сдаче комнаты для Киры за символическую плату. Другим знакомым оказался терапевт одной из частных клиник, с которым мы дружили еще со школы.

Кира долго принимала душ, а когда вода стихла, она еще около часа не выходила из ванны, то включая фен, то воду из крана.

Я сидел за столом на кухне и листал ленту соцсети в телефоне, когда она вышла. Передо мной предстал совершенно другой человек. На ней были новые леггинсы, обтягивающие ее стройные бедра, и белая майка с изображением кошки, еще не глаженная после покупки. Влажные волосы, не до конца высушенные феном, были небрежно расчесаны, отчего некоторые пряди по бокам кокетливо закрывали глаза.

– Ну вот, другое дело, – улыбнулся я и предложил Кире ужин, но она согласилась лишь на чай.

Мы молча сидели за столом, смотрели какой-то глупый фильм по телевизору, после чего я разложил кухонный уголок, который служил также и тахтой для редких гостей, остававшихся с ночевкой.

– Кира, ты давно у врача была?

– А что? Хочешь выяснить, можно ли со мной спать?

– Не ерничай, я серьезно.

– Повода не было.

– Завтра мы пойдем к моему знакомому терапевту, обследуешься. Это нужно для тебя. Потом начнем искать тебе работу.

– Саш, спасибо, но я не уверена, что мне это нужно.

– Что не нужно? Работать или обследоваться?

Кира молчала.

– Хочешь вернуться в притон и бесцельно сгинуть в этом городе в нищете и с букетом болезней? Если да, то я тебя не держу. Уговаривать никого не собираюсь. Но раз уж начал помогать тебе, позволь довести дело до конца, и если я это буду делать, будь добра проявить каплю терпения и делать то, что говорю. А сейчас выбрось все из головы и хорошенько выспись.

– Как скажешь, – на удивление смиренно ответила Кира.

Я ушел в комнату, выключил свет и грохнулся на кровать. События уходящего дня не давали мне уснуть. В полудреме мне казалось, что это был сон, и что никакой Киры сейчас на моей кухне нет. Я начал спрашивать сам себя, зачем все это затеял, но ответа не находил. Я не верил в карму, не верил в богов, не имел стремления делать кому-то добро, в надежде получить преференции свыше, но почему-то мне нравилось, что я делаю. Видимо, начал стареть и нуждаться в потребности заботиться о ком-то или просто представил себя на ее месте: брошенным, никому не нужным, одиноким, прожигающим жизнь, даже не пытающимся оставить после себя след. Что говорить, разве я не такой? Отец мой умер, едва мне стукнуло семь, а мама после этого ударилась в религию и критиковала меня все последующие годы за каждый мой шаг. Ей не нравилось, как я одеваюсь, с кем встречаюсь, как учусь и работаю. Мне с ней стало не о чем даже поговорить, хотя порой так хотелось. Периодически навещаю ее, помогаю деньгами, но не более. Мы не понимаем друг друга. Живу ради ничего: ни для себя, ни для семьи; нет ни детей, ни собаки. Работа, дом, случайные связи, пьянки раз в полгода со знакомыми, – да не многим я отличаюсь от Киры, разве что наличием квартиры, доставшейся в наследство, которую сам бы никогда не смог купить, да работой в госучреждении, приносящей небольшой, но стабильный доход, позволяющий иметь бюджетный автомобиль, покупать продукты и выбираться раз в два года на какой-нибудь недорогой курорт.

Мои сонные мысли прервали шаги в коридоре. Я подумал, что Кира ищет в темноте ванную, но нет, – скрипнула ручка двери моей комнаты. Я повернул голову: она была лишь в нижнем белье. Под тусклым светом луны и уличных фонарей, пробивающихся через окно, в полумраке комнаты я разглядел ее силуэт: очертания тела говорили о явном отсутствии физкультуры в ее жизни. Плечи Кира держала опущенными вперед. Хоть она и была в меру худощавой, под небольшой грудью, максимум второго размера, плотно сжатой полупрозрачным бюстгальтером, был оттопырен небольшой животик. Как ни странно, все это даже придавало ей какой-то особенной сексуальности. Я молча смотрел на нее, понимая, зачем она пришла, но, несмотря на долгое отсутствие половых партнеров, не питал в ту минуту ни страсти, ни желания овладеть ею. Может быть, боялся близости, которой уже так давно не было, а может, удерживал страх подцепить венерические заболевания. Какие-то странные чувства посетили меня, и я впал в ступор. Кира, тем временем, не произнося ни слова, подошла к моей двуспальной кровати и легла рядом. Наши бедра и плечи соприкоснулись.

– Ты не обязана спать со мной, – прошептал я, словно боялся кого-то разбудить. – Я не для этого привел тебя сюда и хочу, чтобы ты это понимала.

– Не хочешь меня? – удивленно спросила она.

– Прозвучит странно при сложившихся стереотипах о мужчинах, но сейчас не нужно этого делать.

– М-м-м, понятно, умник. Ну да, сначала надо врачу показаться, само собой, – буркнула она, дружески похлопала меня ладонью по бедру и встала с постели. – Ты очень странный, Саня, – добавила она, перед тем как закрыть дверь с обратной стороны.

Утром я пришел на кухню, когда она еще спала, завернутая в пододеяльник, и стал готовить завтрак.

– Доброе утро, соня, – с ухмылкой произнес я, когда она открыла глаза.

– Выйдешь на минуту? Я оденусь.

– Чего я там не видел? Одевайся, я не смотрю.

Кира насупилась, приподнялась на тахте, прикрываясь пододеяльником, и схватила с табурета свою мятую майку.

– Ты как будто издеваешься надо мной, – процедила она сквозь зубы.

– Называй это как хочешь. Ты не привыкла к заботе и воспринимаешь ее как издевательство.

Кира накинула на себя майку и принялась натягивать леггинсы. Все это время она недоверчиво косилась на меня, пока я хозяйничал у плиты. Овсянка с бутербродами были готовы, а в турке уже начинала подниматься кофейная пенка.

– Тебе меня жалко стало? Ты со мной из жалости возишься? – спросила Кира.

Не дожидаясь ответа, она продолжила:

– Погоди, я поняла. Ты из тех парней, которые влюбляются в проституток и потом бегают за ними, пытаясь вернуть их к нормальной жизни? Ну, по их мнению, нормальной. Как правило, такие парни – импотенты. И я, кстати, не проститутка. Я тебя не оскорбляю, просто хочу понять, кто рядом со мной.

– Ты явно злая, когда тебя будят по утрам, – улыбнулся я.

Кира поднялась с тахты и, поправляя волосы, пошла в сторону туалета.

– Подожди, – сказал я ей вслед. – На бачке стоит контейнер, собери в него мочу, отвезем сейчас в клинику на анализ.

– Ты меня на органы решил продать? – раздался возглас из уборной.

– Кира, не выноси мне мозги! Я тебе уже тридцать раз все объяснял. Если продолжишь в том же духе, реально продам на органы. Почки сейчас в цене, так что проверить их не мешает.

Мне хотелось ее развеселить, но она даже на улыбку была скудна. Это задевало самолюбие. Из уборной Кира вышла с контейнером, замотанным в туалетную бумагу, поставила его на тумбу в прихожей и скрылась в ванной. Ей было очень неловко.

– Садись завтракать, – предложил я, когда она вернулась на кухню. – Кофе, конечно, не капучино, как вчера, но, по крайней мере, не растворимый.

Поставив тарелки на стол, я продолжил:

– А понимать, кто рядом с тобой, ты научишься с жизненным опытом, даже без лишних слов и вопросов. Что касается импотенции, о которой ты намекнула, то даже если бы я этим и страдал, это было бы не твое дело. Напоминаю, что здесь ты временно, так что не забивай голову ерундой.

Произнося эти слова с важным назидательным видом, я вдруг почувствовал себя пафосным хвастуном, пытающимся выдать себя за всезнающего, повидавшего жизнь мудреца, дабы произвести впечатление. Думаю, она именно так меня и воспринимала, хоть и не подавала виду.

В ту субботу я отвез Киру в частную клинику, где работал мой знакомый. Медсестра взяла у нее кровь из вены, затем Киру осмотрели несколько врачей, сделали рентген легких и УЗИ брюшной полости.

– Пока ничего серьезного нет, – сказал мне терапевт, когда я остался с ним наедине. – Легкие без затемнений, признаков заболеваний на теле нет, вот только почки и печень расширены, если верить УЗИ. Скорее всего, это связано с воспалением. Полную картину увидим по результатам анализов. Ты же экспресс заказал?

– Ну да, сегодня должны быть готовы.

– Отлично, я их получу и тебе позвоню. Оплати пока в кассу, – мой школьный приятель протянул мне квитанцию. – По минимуму насчитал, со скидкой.

– Спасибо, дружище.

– Сань, а что за барышня?

– Так, знакомая одна, надо помочь.

– Наркотики?

– Не исключено.

– Ладно, не буду допрашивать, хотя, для полноты картины бы стоило. Созвонимся по результатам.

По дороге из клиники мы заехали пообедать в недорогое кафе. С самого утра Кире кто-то звонил, но она не отвечала, по крайней мере, при мне. Когда мы вернулись в машину, Кира в очередной раз выключила звук звонящего телефона и спрятала его в сумку. Меня это начало раздражать.

– Бывший сожитель звонит?

– Да. Не хочу говорить с ним. Не знаю, что говорить. Мы друг другу никто.

– Ответь ему, скажи, что уехала. Хочешь, я с ним поговорю?

– Не надо. Потом сама скажу, если названивать не перестанет.

– Дай-ка свой телефон.

– Зачем?

– Давай-давай.

Кира протянула свой старый китайский смартфон с разбитым экраном.

– Что это за дерьмо? Купим тебе новый, – я выключил телефон и бросил его на заднее сиденье. – Перепишешь мой контакт, своей мамы, еще пары родственников, если есть, остальные в топку. Начинаешь жить по-новому. Сжигай мосты. На том берегу тебе, кроме неприятностей, ловить нечего.

Мы поехали в торговый центр, где я купил Кире недорогой смартфон с новой сим-картой и вернул старый, чтобы она перенесла нужные контакты. В течение дня она неоднократно просила купить ей сигарет, на что я отвечал отказом, сказав, что если она не решится окончательно бросить, будет покупать их сама со своей первой зарплаты. Свои деньги на отраву я тратить не собирался.

Мы сидели в парке, когда позвонил врач. Он успокоил меня, сказав, что, согласно анализам, венерических заболеваний у Киры нет, но вот почки и печень воспалены и требуют лечения. Это все, что я понял из его медицинских терминов. Мы договорились, что Кира придет в понедельник на повторный осмотр и получит список необходимых лекарств.

Вернувшись домой, я занялся приготовлением ужина, а Кире выдал утюг и гладильную доску, так как вся ее одежда – как новая, так и старая – после стирки была неприглядно мятая. Наблюдая за ее работой с утюгом, я сделал вывод, что гладила она до знакомства со мной крайне редко, если вообще когда-либо держала в руках этот бытовой прибор.

За ужином мы молчали. Каждый думал о своем. Не знаю, о чем думала она, а я пытался понять, что чувствую к ней. После развода в моем доме изредка оставались случайные девушки, с которыми мы резвились один-два дня, после чего разбегались. Сейчас у меня сожительница, довольно странная. Знакомые и родственники назвали бы меня идиотом. Так уж сложилось, интерес мужчины к женщине строится исключительно на инстинкте размножения. У меня был другой интерес. Он возник внезапно и требовал от меня довести начатое до конца. Я чувствовал, что должен ей помочь начать новую жизнь во что бы то ни стало. Мысль о дальнейшем полноценном сожительстве, пришедшая на ум, меня не на шутку смутила. Кира была не в моем вкусе. Я не мог представить себя рядом с ней, не чувствовал к ней влечения, не испытывал ничего, кроме ответственности, которую сам же на себя взвалил.

Воскресным утром, после завтрака, который она помогла мне приготовить, Кира попросила разрешить ей выйти, чтобы прогуляться в одиночестве. Я ответил, что не удерживаю ее, и спрашивать разрешения на это не обязательно. По ее возвращении я почувствовал терпкий запах сигарет и сделал замечание, что неплохо бы поработать над фигурой, вместо травли организма смолой, оставляющей при этом мерзкий душок на одежде. Она слегка обиделась.

Воскресный день мы потратили на поиск работы для Киры. Из всех вакансий, которые мы нашли в газетах и интернете, для нее подошла лишь работа продавцом в хозяйственном магазине, расположенном неподалеку. Все остальное находилось далеко, требовало образования, опыта или оказывалось банальным разводом для наивных любителей халявы.

Уже после обеда мы встретились с владельцем магазина, который находился в соседнем районе, и договорились о трудоустройстве Киры, начиная со вторника. Хозяин магазина мне понравился. Он оказался местным жителем, только начавшим развивать свой бизнес. Коммерсант предложил Кире месяц испытательного срока с небольшой оплатой, а в дальнейшем – официальное трудоустройство на полную ставку.

В понедельник рано утром я уехал на работу, оставив Кире ключи от квартиры, немного наличных и напомнив, что ей нужно посетить клинику, а также общежитие, где ее будет ждать мой знакомый комендант.

После обеда я позвонил терапевту и выяснил, что Кира к нему так и не приходила. Не была она и в общежитии. Телефон ее был отключен, и меня посетили наихудшие мысли. Отпросившись с работы, я приехал к себе на квартиру, но мои опасения не подтвердились: дверь была закрыта, вещи на местах. Оставалось выяснить, где Кира, с ней могло что-то случиться. Я позвонил на ее старый номер, и, к моему удивлению, она на него ответила. На заднем фоне я услышал незнакомые хриплые голоса.

– Кира, ты где? – спросил я.

– Я, это… Мне надо было вещи забрать.

– Какие вещи? Тебя в клинике ждут, в общежитии ждут. Зачем ты меня подставляешь? Где ты и за какими, к черту, вещами куда-то поехала?!

– Сейчас, – тихо сказала Кира.

Я услышал, что она куда-то быстро шагает, словно ищет место, где бы окружающие не могли слышать наш разговор.

– Ты можешь за мной заехать? У меня вещи мои, много везти.

– Где ты?

Кира продиктовала адрес. Это был сталинский дом в центре города, и я понял, что она вернулась в притон своего знакомого, о котором рассказывала на нашей первой встрече. Почему не предупредила? Выключила телефон, включила старый, забила на все договоренности. Внутри меня разыгралась нешуточная злость и непонимание этого поведения. Что у нее в голове?!

Через полчаса я подъехал на указанный Кирой адрес. Подъезд дома, в который я вошел, впечатлял величием широких пролетов и высоких потолков и одновременно отталкивал отвратным букетом запахов плесени, ацетона и табачного дыма. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я лицезрел множественные похабные рисунки и нецензурные надписи на стенах, небрежно выполненные маркерами и краской из баллончиков. В пролете лестницы на подоконнике красовалась трехлитровая банка, наполовину заполненная окурками. Весь пол был усеян следами от плевков, шелухой семечек, сигаретными бычками и пустыми алюминиевыми банками из под алкогольных коктейлей.

Подойдя к нужной квартире на втором этаже, я позвонил Кире, но она не ответила на телефон. За старой деревянной дверью с ободранной обивкой доносились хриплые молодые голоса, пропитанные такой звенящей наглостью, что вызывали отвращение. Я дернул ручку, и незапертая дверь скрипнула, распахнув передо мной широкий коридор старой коммуналки, заваленный всевозможным барахлом. Дверная коробка заросла плесенью и пылью, пол был застелен почерневшим и местами вздутым паркетом. Одна из комнатных дверей была открыта, из нее доносился громкий взбудораженный голос, хриплый и мерзкий. С кухни в коридор мне на встречу вышел какой-то молодой наркоман с лысой головой и заплывшими глазами. Из одежды на нем были только шорты и тапки. В полумраке коридора на его худых плечах и груди с торчащими ребрами я разглядел множество безобразных татуировок.

– А ты еще кто такой? – сипло и зло произнес его рот с кривыми зубами, из которого понесло тухлой рыбой.

– Кира где?

– А те чо от нее надо? Развернулся и за дверь! Быстро!

Гопник еще что-то хотел добавить, но не успел, так как его голова смачно впечаталась в бетонную стену с облезлыми обоями после моего удара ладонью по нижней челюсти.

Пока наркоман что-то хрипел вслед, я прошел по коридору в открытую комнату и увидел там заплаканную Киру, сидевшую в драном коричневом кресле, обвешанном какими-то нелепыми ковриками и тряпками. На нее кричал парень лет двадцати пяти. Он стоял в центре комнаты, одетый в старые спортивные штаны и рваные носки. Парень оказался намного плотнее и крепче, чем его собрат, оставшийся в коридоре, но все равно далеким даже от начальной физической подготовки. В комнате воняло ацетоном и был ужасный бардак: вещи разбросаны, повсюду пустые бутылки, банки и пакеты, на полу и стенах – старые облезлые ковры. Грязные шторы были занавешены, – в комнате было также темно, как и в коридоре. Несмотря на полумрак, я разглядел на теле гопника, ругавшего Киру, множество синяков, покраснений, а также глупых любительских наколок, похожих на тюремные.

– Кира, собирайся, мы уходим! – громко произнес я, перебив хрипящего быдлогана.

– А ты еще кто такой?! – возмутился парень в штанах и вызывающе сделал шаг в мою сторону.

– Иди у кента своего спроси, я ему объяснил, – ответил я и кивнул в сторону коридора.

В ту минуту в проеме двери я увидел лысого. Он быстро очухался после удара об стену и уже входил в комнату, надвигаясь на меня со злобой в глазах и с каким-то куском ржавой металлической трубы в руке.

– Сука…, – прохрипел он.

Наркоман замахнулся куском трубы, но тут же получил удар ногой в пах и добивающий кулаком в висок. В этот момент в коридоре открылась дверь одной из комнат, из нее выглянула пожилая женщина. Она как раз застала то мгновение, когда лысый дохляк упал на пол, а кусок трубы с грохотом ударился о паркет и выкатился в коридор. Бедная старушка тут же захлопнула дверь своей комнаты. Второй гопник сделал несколько шагов в мою сторону, но когда я поймал его взглядом, он остановился.

– Кира, бери вещи, уходим! – крикнул я.

Она, вскочив с кресла, принялась спешно заталкивать в лежавшую посреди комнаты спортивную сумку разбросанную одежду, косметику и прочий хлам.

– Слышь, ты чо беспределишь?! – возмутился парень в спортивных штанах, замерший посреди комнаты и наблюдавший за сборами Киры. – Ты ей кто? Тебе кто в хату право давал входить?

– Пасть закрой! Еще раз рядом с ней увижу хоть кого из вас – в лес вывезу! Звать меня Саня «Урал», тебе за меня любой смотрящий в центре скажет, если ты, конечно, людей порядочных знаешь.

Тем временем Кира носилась по комнате, собирая вещи. Когда она оказалась рядом со мной, я схватил ее под локоть и спросил:

– Готова?

– Да, вроде.

– Пошли!

Я не стал дожидаться, пока Кира подберет последние мелочи, выхватил из ее рук сумку и, держа ее под локоть, вывел в коридор, аккуратно обойдя лежавшего в проходе лысого наркомана. Он держался руками за голову и бормотал ругательства под нос. Мы быстро вышли в подъезд, бегом по лестнице спустились вниз и сели в машину.

– Ты говорила им про меня? Где живу, где работаю? – заикаясь, спросил я Киру, когда мы отъехали от злополучного дома.

Сердце предательски колотилось, адреналин бурлил в крови. Я не мог успокоиться и отдышаться, не хватало воздуха. Я опустил стекла, забыв, что включен кондиционер. Кира была напугана не меньше, но свой страх скрыть не пыталась.

– Нет, ничего не говорила.

– Уверена?!

– Да! Ничего!

Некоторое время ехали молча. Когда мы немного успокоились и восстановили дыхание, она прервала тишину:

– Саня «Урал»?

Кира с интересом посмотрела на меня. Я не знал, что ответить.

– Это в прошлом, – соврал я. – Твои дружки только такой язык и понимают.

Никакого прозвища «Урал» на самом деле у меня отродясь не было, как и связей с криминальным миром и какими-либо «смотрящими». Я вообще плохо в этом разбирался, во мне просто сработал инстинкт самосохранения, и пришлось выдумывать все на ходу, чтобы сбить с толку оппонента. Что ж, получилось неплохо.

Откровенно говоря, я не рассчитывал с кем-то драться. Из-за этой дуры меня могли просто напросто покалечить или убить. Я даже не помню, когда до этого случая применял к людям силу, – на школьной дискотеке, наверное, во время выпускного вечера. Но сейчас все произошло рефлекторно, я и сам от себя такого не ожидал. Кире лучше было об этом не рассказывать. Кто ее знает, не побежит ли она завтра опять к этим татуированным торчкам.

По пути я несколько раз отчитал ее за безалаберность и отвез в медцентр. С полученным от терапевта списком лекарств мы заехали в аптеку, где я немного опешил от цен на прописанные Кире препараты. Курс лечения на месяц обошелся мне в пятую часть зарплаты.

Уже под вечер мы посетили общежитие, где мой знакомый комендант показал Кире комнату, вполне уютную, со всей необходимой мебелью. В блоке была еще одна комната, где проживала молодая пара из Курской области. Они занимались в Москве ремонтом квартир и в общежитии появлялись редко. Условия оказались даже лучше, чем я себе представлял. Особой радости на лице Киры я не увидел, но молчаливое согласие говорило о том, что ее все устраивает. По крайней мере, выбор у нее был невелик. С чего-то надо начинать. И первое, что ей придется сделать, – это научиться самостоятельности и ответственности. С последним, как показал сегодняшний день, у нее еще были проблемы.

Я решил отложить переезд на следующий день, чтобы спокойно перевести все ее вещи, а также докупить недостающие предметы обихода, вроде утюга, чайника, ванных принадлежностей и прочего. В тот вечер Кира осталась у меня.

Пока она ходила в душ, я проверил содержимое ее сумки. Среди всякого барахла нашел там несколько маленьких шприцов в упаковках, а также коричневую ампулу с названием «Буторфанол». В интернете я почитал аннотации к этому препарату, и мои опасения относительно Киры подтвердились. Это было сильное обезболивающее, схожее с морфином, на котором сидят наркоманы за неимением средств на покупку дорогих наркотиков, типа героина. Буторфанол при его безмерном применении вызывал поражение почек и печени, а в дальнейшем – закупоривание сосудов и отмирание конечностей.

– Обещай, что больше не будешь встречаться с этими ублюдками, – риторически предложил я Кире, когда она вышла из душа.

– Хорошо.

– На чем они сидят?

– В смысле?

– Ты понимаешь, о чем я, Кира. Хватит притворяться!

– Ну, бывает, мак варят.

– А ты? Тоже кололась?

– Нет.

– Серьезно? Врач сказал, что у тебя органы посажены наркотой. Ты понимаешь, чем тебе это грозит?

– Ну, пробовала пару раз – это не мое. Я только курю, и то – брошу. Обещаю! Ты же для меня столько сделал, и я постараюсь измениться. Честно!

– Хотелось бы верить. Просто когда ты собирала вещи там, на квартире, я видел у тебя шприц с коричневой ампулой. Это что?

Кира смутилась и посмотрела в коридор, где лежала ее сумка.

– Это обезболивающее. У меня голова просто болела, врач прописывал еще давно, вот и осталась.

– Зачем ты врешь, Кира? Скажи честно!

– Да честно, обезболивающее это! Что пристал? В сумке моей ковырялся? Тебе спасибо, конечно, за все, но, может, хватит меня носом тыкать везде как котенка?! Я стараюсь! Стараюсь быть такой, как ты хочешь. Но мне не просто вот так взять и все изменить! – выкрикнула она и заплакала.

Я подсел рядом и обнял ее. Кира уткнулась носом в мою грудь, закрыв глаза рукой, и нервно всхлипывала. Я провел ладонью по ее струящимся волосам, от них вкусно пахло облепиховым шампунем.

– Кирочка, ты извини,что ругаюсь. Но я хочу как лучше, чтобы все не пропало даром. Понимаешь? Ты сейчас заживешь самостоятельно, у тебя будет работа. Подлечишься, спортом займешься. Хочешь, на велосипедах будем вместе по выходным кататься? Ты красивая и неглупая, непременно найдешь хорошего молодого человека. Переедешь к нему, поженитесь, детей родите. Все в твоих руках. Понимаешь? Только в твоих. Я просто указал тебе путь и хочу, чтобы у тебя все получилось, и чтобы никто не испортил начатое.

Губы Киры коснулись моих. Я замолчал и машинально захотел прижать ее к себе крепче и поцеловать в ответ, но не решился: растерялся и застыл как истукан. Она открыла заплаканные глаза, еще раз поцеловала меня, но уже в щеку и, прошептав «Спасибо», ушла в ванную.

В ту ночь я долго не мог уснуть. В мыслях кружились события минувшего дня и не давали покоя. Еще я ждал, что Кира придет ко мне в комнату, но она так и не пришла: похоже, что быстро уснула. Хотел пойти к ней сам, но не решился: сомневался, правильно ли это, хочу ли я, нужно ли это мне.

Утром следующего дня я отвез Киру в магазин, – это был первый день ее стажировки. На работу сильно опоздал. Воспользовался классической отмазкой и соврал начальству, что простоял в пробках. Периодически я переписывался с Кирой, спрашивал, как у нее дела, и даже позвонил хозяину магазина, убедившись, что она на месте и с ней все в порядке.

Вечером я заехал за Кирой. Мы купили ей все необходимое для самостоятельного проживания и перевезли все ее вещи в общежитие, где она и осталась. Честно говоря, мне было грустно отпускать ее. Пусть я и собирался еще какое-то время видеться с ней, помогать деньгами и советом, но в душе было смутное опустошение, словно бросаю ее, только успев привязаться и привязав ее к себе. Она явно была влюблена. Или моему самолюбию так казалось. Между нами так ничего и не было, и уже, видимо, не суждено было чему-нибудь быть. Я не хотел этого. Не собирался привыкать к ней и не желал, чтобы ко мне привыкала она. Мне хватило одной первой жены, чтобы потом год выходить из запоя. Хватит. Сердце лучше держать закрытым, чтобы никакие глупые чувства из романтических книжек не окунали тебя очередной раз в грязь и безысходность. У всех этих любовных историй красивое начало и одинаковый конец, так что эта песня не для меня. А я уже начал было питать чувства к Кире… Пора было это заканчивать.

И я решил оставить ее в покое. На несколько дней. Я вернулся к привычному ритму жизни и увяз в работе.

Кира позвонила сама. Через пару дней. Предложила встретиться. Она приехала ко мне вечером после работы. Рассказала о себе. О том, что прописанные лекарства регулярно принимает, и ей стало намного лучше. На работе она стоит на кассе, а также раскладывает товары. Владелец магазина ей во всем помогает и обучает работе, так, чтобы потом она могла справляться без него. Курить практически бросила. В общежитии ее все устроило, с соседями подружилась. Начала учиться готовить, а раньше этим никогда не занималась. Попросила денег на продукты.

Мы попили чай. Я похвалил ее и сказал, что очень рад ее успехам, и что это только начало, – у нее все впереди. Мы договорились, что на выходных возьмем для нее велосипед в аренду и покатаемся в парке. Спорт поможет быстрее бросить курить. Я дал Кире немного денег, и она ушла.

В тот день я был доволен. Меня уже не тяготила привязанность, я испытывал к Кире исключительно отцовские назидательные чувства. Это был словно мой экспериментальный проект, который я, как мне казалось, успешно реализовал. Мои старания не прошли даром, и денег, которые я потратил на Киру из своих заначек, было абсолютно не жалко. Девочка изменилась в лучшую сторону, а самое главное – в ее глазах было желание работать над собой. Воодушевленный этими мыслями, я углубился в работу.

В конце недели Кира снова попросила о встрече. Мы пересеклись в кафе, недалеко от ее общежития. За чашечкой кофе она снова попросила у меня деньги. Не то, чтобы мне было жалко, но по моим подсчетам она тратила на продукты больше, чем я.

– Кира, тебе пора научиться самостоятельно рассчитывать свой бюджет, – сказал я, дружелюбно улыбнувшись. – Я дам тебе денег, но это будет последний раз, до твоей зарплаты. Ты должна понимать, что я не бездонная бочка, и тебе нужно становиться самостоятельной. Учись экономить: не ходи по кафе, а готовь сама; не трать деньги на вещи, без которых можно обойтись. Когда станешь получать зарплату, также распределяй ее на весь месяц. Захочешь получать больше – придется учиться, искать другую работу. Попробуй поступить в училище на бюджет, запишись на какие-нибудь курсы. Деньги сами не прилипают, их нужно зарабатывать. Для этого нужно получать опыт, развиваться, в каком направлении – должна решать ты. Не сиди на месте, не жди никого, теперь все в твоих руках. Когда ты станешь самостоятельной, обязательно встретишь парня, который тебя полюбит, и с которым вы будете дальше развиваться вместе. А там: дом, быт, семья, уже другие заботы; и ты забудешь свою прежнюю жизнь как страшный сон.

– А ты не хотел бы стать тем парнем? – грустно спросила она.

– Кир, я старше на десяток лет, да и потом, уже был женат. Мне это не нужно.

– А почему вы развелись?

– Так бывает, люди расходятся, когда заканчивается конфетно-букетный период. Одни это сразу понимают, что дальше ничего не выйдет, другие – через пять лет совместной жизни, а кто-то успевает и детей завести, а это уже намного сложнее.

– А если и у меня так будет?

– У тебя будет ровно так, как ты захочешь. Все зависит от тебя, а не от случайных обстоятельств. Не жди, что кто-то снова свалится с небес на землю, как я, и будет помогать. Такое бывает раз в сто лет и то, не со всеми.

– Хорошо, я справлюсь, – ответила Кира. – Ну, я пойду?

– Да, держи немного денег до зарплаты. Это все. Без обид?

– Без обид.

Девушке мои нравоучения не очень понравились. Она взяла деньги, чмокнула меня в щеку и ушла.

В выходные я планировал покататься с Кирой на велосипедах, но она не ответила на телефон и не перезвонила. Поначалу я хотел доехать до общежития, но потом решил, что самое время сокращать дистанцию. Девочке пора отвыкать от меня и учиться жить самостоятельно. Иначе она никогда не найдет одинокого москвича, не знающего ее прошлого. Захочет – сама позвонит. И она позвонила. Позвонила в дверь в понедельник вечером. Вид у Киры был удрученный. Я пригласил ее на кухню, угостил чаем. Она старалась не смотреть на меня, постоянно отводила взгляд, словно что-то натворила.

– Я потеряла телефон, – сказала она.

– Новый, который я покупал?

– Да.

– И как это произошло?

– Не знаю, в магазине лежал на витрине. Может, кто украл из посетителей.

– Видеокамеры есть там?

– Нет.

– В полицию сообщала?

– Да смысл? Даже не знаю, в какое время, вечером только опомнилась.

– Внимательнее нужно к вещам относиться. Пользуйся старым, потом купишь новый, как заработаешь.

– Саш, может, дашь в долг до зарплаты на телефон? Старый не работает совсем.

– Кир, так ничего не получится. Либо я тебя содержу и везде бегаю за тобой, как за маленькой, либо ты начинаешь жить самостоятельно и нести ответственность за все, что с тобой происходит.

Кира опустила взгляд вниз и печально сжала губы. Я сходил в коридор и вернулся со старым кнопочным телефоном и зарядкой для него.

– Могу дать тебе на время вот такой. Сам пользовался одно время. С зарплаты купишь дешевый смартфон, а потом, со временем, заработаешь на нормальный.

Кира убрала телефон с зарядкой в сумку. Мы немного поболтали на отвлеченные темы, допили чай, и она ушла.

Всю неделю я не звонил ей. Она тоже молчала. На душе оставался какой-то неприятный осадок. Хотелось встретиться с Кирой и пожалеть ее. Слишком уж чувствительным я стал. Ведь сделал и так слишком много для нее, что, в принципе, не обязан был делать.

В пятницу я стал звонить Кире, но ее телефоны, как новый, так и старый, были отключены. На душе вновь возникло неприятное предчувствие, и я решил заехать к ней на работу. К моему удивлению там я встретил только владельца магазина, который сообщил, что Кира не появляется со вторника, при этом, в понедельник она попросила аванс, который он ей выдал, а после ее ухода обнаружилась крупная недостача в кассе. Со слов владельца магазина, в понедельник, когда Кира получила аванс, она целый день переписывалась с кем-то в смартфоне, уходила она с ним же, тихо с кем-то разговаривая. Но вечером того же дня она приходила ко мне и врала, что телефон украли в магазине… Кира!!!

Опустошенный, я вернулся домой и проверил шкатулку в коридоре, где обычно складывал наличные для карманных расходов. Шкатулка оказалась пуста. Никто, кроме Киры не мог их взять. Видимо, она успела вытащить их, когда приходила последний раз клянчить деньги на покупку нового телефона. Может, еще и дубликаты ключей успела сделать. Надо было замки поменять. Пусть в шкатулке и было немного денег, но сам факт… Я не верил глазам и ушам. Ну почему так?

Утром я поехал в общежитие. Девушки там не было. В ее комнате жили уже другие люди. Комендант сказал, что она съехала еще в понедельник. Так Кира пропала.

Все выходные я катался на велосипеде. Обычно это отвлекает от проблем и разгружает голову, но мысли о Кире ее не покидали. К вечеру воскресенья, после очередной многочасовой велопробежки, я вошел в свою квартиру, принял контрастный душ и грохнулся на кровать. Я решил ее не искать. Зачем? Для чего? Весь мой план оказался провальным. Я проиграл. Не знаю, кому: судьбе, богу, собственному достоинству… Но я пытался. Делал, что мог. И хватит об этом. Я решил просто отпустить человека и жить дальше. Пускай теперь существует где-то без меня, сама, как хочет. Она сделала свой выбор. Все.

***

С тех пор прошло полгода. Выпал снег. Я совсем забыл про Киру. Иногда период знакомства с ней я вспоминал как часть какого-то нелепого сна или словно кадры из малоизвестного артхаусного кино. И даже эти редкие воспоминания перестали меня посещать после того, как я встретил Ольгу. Нет, это не была очередная попытка с моей стороны расплескать свою добродетель на очередную наркоманку. Ольга была моей ровесницей, из обеспеченной семьи, имела собственную квартиру. Мы познакомились с ней на работе, и вот уже как месяц она жила у меня. Да, после развода я не хотел никаких повторных длительных отношений, привязанности и прочего, но общение с Кирой, видимо, перезагрузило меня. Возраст уже неминуемо летел к четвертому десятку, и всю мою самодостаточность и желание быть независимым одиноким волком переборол инстинкт размножения. Теперь мне безумно хотелось детей, хотелось, чтобы кто-то ждал меня вечером дома, чтобы кому-то я мог передать свой опыт. Одни приходят к этому в двадцать лет, другие в сорок. Меня вот осенило в тридцать один. Конечно, рано было говорить о семье, но мы Ольгой явно подходили друг другу. С годами начинаешь наперед видеть людей.

Субботним утром мы с Ольгой пили кофе на кухне и готовились к поездке по супермаркетам, чтобы подготовиться к наступающему Новому году. Я ожидал доставку подарка для мамы, который заказал через интернет-магазин. Когда раздался звонок в дверь, я накинул тапки и, оставив Ольгу на кухне, вышел в коридор.

На пороге стояла Кира. Я не сразу узнал ее в нелепом оборванном пуховике с накинутым на голову капюшоном, из-под которого торчали локоны немытых волос. Лицо ее осунулось и местами было покрасневшим, то ли от мороза, то ли от проблем со здоровьем. Я застыл и смотрел на нее, не веря в то, что это она. Стоит здесь, на пороге. Погуляла, вернулась. Как ни в чем не бывало. Виновато подняв взгляд, Кира тихо произнесла:

– Привет.

– Привет, – ответил я, смутившись. – Зачем ты здесь?

– Попросить прощения. Прости меня.

Кира протянула ко мне руки, пытаясь обнять, но я остановил ее.

– Я на тебя не злюсь. Незачем было приходить.

– Правда, не злишься? Саш, помоги мне, пожалуйста, как в прошлый раз. Ты ведь помог мне. На этот раз все будет по-другому. Я не вру, честно. Я изменилась. Я буду другой. Пожалуйста! Я буду слушать все, что ты скажешь! Я готова к другой жизни.

– Остановись…

– Нет, Саш, пожалуйста! Хочешь, я буду готовить тебе, стирать, гладить? Буду ублажать тебя, когда тебе вздумается, а если хочешь, в общежитии буду жить, только не бросай.

– Уходи.

– Что?

– Кира, уходи. У тебя был шанс. На этом все. Прощай.

– Саш, кто там? – послышался голос Ольги с кухни.

Кира презрительно посмотрела на меня.

– А-а-а, нашел себе новую содержанку?

– Ты еще смеешь хамить мне? Уходи и забудь сюда дорогу!

– Ладно, – Кира насупила лицо и попыталась выдавить слезу. – Не надо ничего, просто одолжи мне пару тысяч. Я верну в январе, у меня работа, честно. Маме на подарок не хватает.

– Кира, хватит! Прощай, – сказал я и закрыл перед ней дверь.

Я посмотрел в глазок, хотел убедиться в том, что она уйдет. Кира со злой гримасой на лице направила на дверь сжатый кулак с вытянутым средним пальцем и вызвала лифт.

– Это не доставка? – спросила Ольга, когда я вернулся на кухню.

– Нет, опять счетчики предлагают поменять, – махнул рукой я.

Хотелось рассказать Ольге про Киру, но боялся, что поймет неправильно. В то же время, объяснять будет сложнее, если эта девка начнет открыто меня преследовать. В те минуты меня, как мальчишку, пугали мысли о том, что может вытворить Кира. Вдруг она будет стоять возле подъезда и караулить? Ольга мне была так дорога, и было бы глупо разругаться с ней из-за сумасшедшей наркоманки, вернувшейся из склепа прошлого. Лучше было бы рассказать, но я так и не решился.

Через полчаса приехал курьер. Я забрал доставку, и мы с Ольгой стали собираться по магазинам. Я максимально откладывал время выхода, опасаясь, что призрак прошлого будет ждать на этаже или возле подъезда, замыслив какую-нибудь глупость. Но мои опасения были напрасны: ни в подъезде, ни на улице Киры не было. Лишь лобовое стекло моей машины, покрытое паутиной обильных трещин, оказалось смятым и вдавленным внутрь салона; на капоте лежал увесистый обледенелый булыжник. Вся эта картина была припорошена падающими с неба снежинками: они красочно мерцали в утренних лучах декабрьского солнца и предвещали долгожданные новогодние праздники.

Семья из рекламы майонеза

Детство пролетает глупо, юность проходит бессмысленно. Скитаетесь годами в поисках себя, меняете круг общения, привычки, работу, падаете духом… А потом вдруг резко все меняется: вы счастливы, влюблены, жизнь окрашивается яркими цветами, мир вокруг дарит все, что пожелаете, и кажется – больше уж и нечего желать. С вами такое случалось?

Меня зовут Иван Иванович Петров. Довольно распространенная комбинация имени, фамилии и отчества, и в то же время настолько приевшаяся, что когда я представляюсь, люди думают, что я выдумал ее из головы, скрывая свои настоящие данные. Мне такие сочетания имен и фамилий сразу напоминают американские боевики девяностых, где главным советским шпионом или русским бандитом выступал обязательно какой-нибудь Иван Петров или Петр Иванов. Их имена англоязычные актеры всегда произносили с характерным акцентом: «Иувян Пэтрофф», – что я находил весьма забавным. Думаю, наш акцент при немецком произношении в старых военных фильмах для носителей языка звучал также нелепо, хотя, вряд ли они их смотрели. Впрочем, я отвлекся, ведь совсем не этими мыслями хотел поделиться с вами.

Я родился и вырос в маленьком городке Ленинградской области, неподалеку от Северной столицы. В семье я был единственным ребенком. Родители мои – советские инженеры, зарабатывали немного, как все, и проживали в коммунальной квартире, где занимали всего одну комнату. Первые шесть лет моей жизни прошли в той самой коммуналке. То время я практически не запомнил. В обрывках памяти отложился вид грязного облупленного паркета и ободранных пожелтевших обоев. Еще помню пьяных соседей, их матерную ругань, отвратно пахнущие пепельницы и развешанное по всем углам белье. Все это в юном возрасте не мешало быть счастливым, ведь родители были рядом, в комнате для меня всегда были игрушки, а на Новый год наряжалась елка.

Особенно мне запомнились «чистые субботы» – так называли их родители. В такие дни с утра до вечера отец и мать занимались стиркой белья, а также капитальной уборкой комнаты. В коммуналке не было места для стиральной машины, поэтому стирали в тазах. С другими жильцами коммуналки родители каждый месяц согласовывали график уборки общих помещений и использования ванной комнаты для стирки, но договоренности эти зачастую не соблюдались. Мама часто ругалась с соседями по этому поводу, а отец же, напротив, старался сохранять нейтралитет, избегая острых конфронтаций. Он всегда пытался убедить маму в том, что свои права отстаивать, определенно, необходимо, но не нужно все доводить до состояния вражды, в ходе которой соседи будут подкидывать мусор в нашу кастрюлю с супом или устраивать еще какие-нибудь гадости, – на это они вполне были способны.

Всего в квартире было три комнаты: большая, средняя и маленькая. Мы занимали среднюю.

В большой жила семья из двух не в меру упитанных алкоголиков и их сынишки, уже ходившего к тому времени в начальную школу. Из их комнаты всегда плохо пахло, что было неудивительно: они постоянно курили и пили, а уборку практически никогда не делали. Кровать, на которой они спали, кишела клопами, отчего их малолетний сын постоянно чесался и болел.

В маленькой комнате жила ворчливая старушка. Она хоть и не употребляла алкоголь, но много курила и была недовольна всем, что происходило вокруг. Частенько к ней наведывался ее незадачливый сынок лет сорока, который был постоянно пьян и клянчил у нее деньги.

Что можно было ожидать от таких соседей в случае «холодной войны»? Да чего угодно. Поэтому отец, как истинный коммунист и партийный рабочий, терпеливо ждал очереди на отдельное жилье, которое вот-вот должно было быть предоставлено социалистическим государством.

И вот случился день, когда родители осуществили свою советскую мечту, получив ключи от отдельной квартиры в новом районе, на самой окраине нашего городка, застроенной панельными многоэтажками. Во время нашего переезда многие из новостроек еще не были сданы в эксплуатацию. Вокруг не было ничего, кроме строительных ограждений, пустырей, карьеров и мусорных свалок.

В новой квартире родители первым делом обзавелись долгожданной стиральной машинкой с вертикальной загрузкой. Это была не автоматическая стиральная машина, которых в конце восьмидесятых в Союзе практически ни у кого не было, а обычная, с одной лишь функцией перемалывания белья с водой и стиральным порошком. Электрический двигатель этого чуда техники шумел как мощный генератор, чем сотрясал стены и хрустальную люстру, звеневшую на потолке при каждой стирке. Теперь «чистые субботы» проходили намного быстрее и позитивнее. Мы втроем, без надоедливых соседей, успевали к обеду закончить уборку и настирать, а также наполоскать в собственной ванной все скопившееся белье. Далее мама вооружалась утюгом и занималась глажкой, а мы с отцом отправлялись гулять по окрестностям или ездили в Ленинград: ходили там в кино, музеи или посещали любимый мной в то время Гагаринский парк.

После жизни в коммуналке отдельная двухкомнатная квартира была по-настоящему источником непередаваемого счастья, которое ценилось всеми нами, и в особенности мной, так как я получил хоть и небольшую, но зато собственную комнату.

В последующем, когда страна застала начало девяностых, я пошел в школу. Район постепенно заселился новыми жителями. На месте пустырей и карьеров стали появляться новые дома, а между ними – асфальтированные дорожки, фонарные столбы и торговые палатки. Рядом с каждым домом росли как грибы после дождя гаражные боксы «ракушки». Особо предприимчивые новоселы спешили обеспечить себя личными гаражными местами, большую часть которых устанавливали нелегально. Район отстраивался на удивление быстрыми темпами, а его благоустройством, в основном, занимались сами местные жители. Кто-то колотил во дворах скамейки и песочницы, организуя таким образом самодельные детские площадки, другие сажали деревья, кусты и цветы в клумбах, представляющих из себя старые покрышки от грузовиков, наполовину вкопанные в землю. К сожалению, труды таких альтруистов зачастую безжалостно уничтожались вандалами, жившими на удивление здесь же. Основная масса переехавших в новые районы состояла из таких же экс-жителей коммуналок, как и мы. Вместе с роем тараканов и клопов они привезли в новые дома также свои культуру и обычаи.

Карьер, из которого добывали песок, расположенный за нашим домом, с годами так и остался нетронутым. Он превратился в дикий пруд, больше напоминавший болото. Каждое лето пруд зарастал камышами, от него пахло тиной, а по вечерам там квакали лягушки. Зимой карьер замерзал и под толщей снега превращался для детей в аттракцион ледяных горок. Все вечера после школы мы проводили там. Зимой носились вниз с крутого склона на портфелях, картонках или кусках линолеума, а в теплое время года бродили вокруг пруда, гоняя палками плавающий на поверхности мусор.

В старших классах у нас появились другие развлечения. Мы ходили на дискотеки, которые в то время проводились на первых этажах школ и ПТУ, пили спиртное, много курили и дрались. Во всех областных городках в те годы молодежь была одинаковой: били друг другу морды, ходили «район на район», выясняя, кто на какой лавке будет иметь право бухать по вечерам. До сих пор помню, как опасно было поздним вечером оказаться в одиночку в другом районе, где ты мог быть избит и ограблен только за то, что посмел вступить на чужую территорию. Сейчас это вспоминается как дикость, а в школьные годы мы так не считали, в полной мере были довольны собой и верили, что наше ограниченное мировоззрение идеально. Мы планировали всю жизнь прожить в своих дворах, работая, создавая семьи, старея и умирая, передавая перед этим своим детям опыт того, как «держать район» и жить «правильно», «по-пацански». Девяностые годы пролетели мимо, осев в наших неокрепших молодых умах закоренелыми понятиями «свои-чужие», «где родился, там и пригодился», которые мы впитывали с материнским молоком из поколения в поколение. К тому времени мы уже не проживали на окраине: вокруг было отстроено много новых районов. Рядом с нашим городком началось строительство Кольцевой автодороги.

Школьные годы пролетели очень быстро. Сколько было выпито, сколько было скурено, во скольких бессмысленных драках пришлось принимать участие… Чердаки, крыши, подвалы, стройки… Как мы выжили тогда, ума не приложу. Современные дети не такие. У них больше шансов выжить, я думаю, чем было у нас. Но будет ли жизненная закалка, самодостаточность, крепкое здоровье? Да, они не жуют гудрон, не прыгают по гаражам и стройкам, в машинах ездят исключительно в детских креслах, но вот экология и продукты питания оставляют желать лучшего…

Сейчас действительно к детям относятся с более пристальным вниманием, я бы даже сказал, со слишком гипертрофированной заботой, доведенной до абсурда. Детей заваливают подарками и сюрпризами, они с рождения ходят на всевозможные кружки и секции, путешествуют по заграничным странам, с ними работают психологи и личные массажисты, а обезумевшие мамочки скачут за ними повсюду, готовые утереть дитятке носик и вытереть жопу, даже в том возрасте, когда оно – дитятко – давно уже самостоятельно это может сделать. Их детство обеспечено вседоступностью, вседозволенностью; они разбалованы, не ценят мелочей и не уважают старших. Но я не мерило нравственности. Я не знаю, как правильно. Может, в этом и есть свои плюсы: давно, например, не видел, чтобы какие-нибудь школьники выясняли между собой отношения в драках или пили спиртное, не стесняясь прохожих. Лучше пусть так и остается.

Сейчас практически не осталось торговых палаток, а в магазинах при покупке алкоголя требуют паспорт, даже у тех, кому перевалило за третий десяток. Нам же, четырнадцатилетним подросткам, в свое время без какого-либо зазрения совести в тонарах продавали вино с сигаретами. Один такой «алко-бункер» однажды установили прямо возле входа в школу, где я учился, дабы ребятня могла на переменке купить поштучно сигареты и подымить за гаражами или в школьном сортире. В наше время это не вызывало ни у кого возмущения. Мы-то бестолковые были, а куда смотрела власть? Где были взрослые? Бесценное здоровье было глупо утрачено впустую. Сколько судеб было поломано в драках, наркомании и раннем алкоголизме… Но нам было весело, у нас была большая компания, и мы «держали» свой район, гоняя из него «чужаков». Все это продолжалось до тех пор, пока школа после выпускного вечера не открыла для нас двери во взрослый мир, где мы мигом разбежались по учебным заведениям, воинским частям и колониям.

После школы я поступил в институт и за время обучения практически перестал общаться с бывшими одноклассниками. Да, какое-то время мы поддерживали отношения, встречались вместе, чтобы отметить чей-нибудь день рождения и вспомнить былое, но год от года такие встречи становились все реже и реже. Сменились интересы, круг общения, некоторые ребята нашли себе спутниц, а девушки повыскакивали замуж. Глупые детские привычки «держать район», собираться в стайки и бродить по дискотекам стали бессмысленными, хотя некоторые мои сверстники так и продолжали вести подобный образ жизни, окончательно спившись, сколовшись и пополнив своими рядами российские тюрьмы и питерские кладбища. Мой же кругозор, благодаря ежедневным поездкам в Санкт-Петербург, значительно расширился. Оказалось, можно было существовать с окружающими людьми в мире и согласии, независимо от города и района, в которых они родились, и в каких семьях воспитывались.

Учеба в институте пролетела также незаметно, как и школьные годы. Основная масса людей на моем факультете училась посредственно. Студенты тратили свободное время на случайные заработки, чтобы иметь возможность не сидеть на шее у родителей и позволить себе увеселительные алкогольные мероприятия между сессиями. Я в этом плане ничем не отличался от других. Не обходилось и без любовных романов, иногда случайных, а порой и затягивающихся до полугода. Но большую часть времени я оставался один. Расставание с очередной девушкой, как правило, вызывало у меня на несколько месяцев отвращение к женскому полу, и я погружался в работу, учебу и пьяные вечеринки, на одной из которых потом и находил свою следующую подругу.

Последний учебный год в институте я ни с кем не встречался. Неудачные романы, в которых мои пассии пытались меня контролировать, осуждать и подстраивать под себя, наложили свой отпечаток, заметно поубавив былой оптимизм и лихую самоуверенность. В отношениях с девушкой мне всегда хотелось сохранить часть личного пространства, и в то же время прийти к взаимопониманию, не ссориться по пустякам, в истеричных криках выясняя, кто прав, а кто виноват. Споры всегда выматывали, а девушки, которыми я себя окружал, всякий раз пытались меня в чем-то упрекнуть и навязать свою точку зрения, которая могла меняться в зависимости от настроения или глупого гороскопа из женского журнала. Ну и во мне, судя по всему, мало кто из них находил надежного и покладистого мальчика, с которым стоило бы связываться. Все мы такие: думаем о себе, подбираем человека под себя, а подобрав, – настраиваем, как радиоприемник, на нужную волну, удобную нам; пытаемся вылепить из человека придуманный когда-то идеал.

После окончания института я устроился экономистом в небольшом производственном предприятии, занимался там сверкой отчетов по стоимости материалов и проведенных работ. Цифры мне давалась легко, пятидневный график меня вполне устраивал. Хоть и получал я немного, но при минимальных расходах хватало. Я добился того, о чем мечтали все постсоветские школьники и студенты, – закончил учебу и стал самостоятельно зарабатывать деньги. Больше не нужно было штудировать учебники, готовиться к зачетам и рисовать шпаргалки. Вот она – полноценная жизнь взрослого самодостаточного человека, пусть и живущего совместно с родителями.

Но радость длилась недолго. После первого года бурной трудовой деятельности мне стало скучно. Коллектив на предприятии был склочный, друзей я там не заводил, а с однокурсниками виделся все реже и реже, не говоря уже о школьных одноклассниках, про которых практически забыл еще в институте.

Спасаясь от нахлынувшей скуки, я погрузился в мир многопользовательских онлайн-игр, в которых стал проводить все свободное время. Вместе с этим я стал много курить и пристрастился к отечественному пиву не самых лучших сортов. Компьютерные игры погружали меня в фантастический мир, где я отрывался от обыденной реальности и был не каким-то рядовым клерком с пивным животом, а смелым героем-викингом или опасным черным магом в величественном одеянии. Одна из игр – «Территория Восходящей Силы» меня особенно зацепила. Все свободное время я стал посвящать ей. В игру я вливал немало денег, иначе не смог бы развивать доспехи, оружие и умения, чтобы оставаться на должном уровне среди остальных игроков. Несколько лет я практически жил в этой игре, уходя в виртуальный мир по вечерам, ночам и на все выходные. Пиво, компьютер, интернет да перекуры на лестнице, – вот и весь нехитрый набор убийства свободного времени. В «Территории Восходящей Силы» – или, сокращенно, в «ТВС» – я состоял в могучем клане, члены которого заменили мне друзей и семью. Я не только зависал в самой игре, но и активно участвовал в ее обсуждениях на различных форумах и на собственном сайте нашего клана. Мы даже писали новостные статьи и художественные истории, связанные с игрой, обменивались фотографиями, рисунками, общались на всевозможные темы, ссорились, мирились, все больше и больше погружаясь в забвение виртуального мира. Так незаметно пронеслось несколько лет.

Дом-работа, работа-дом, пиво, сигареты, онлайн-игры, редкие пьянки со знакомыми, – вот и все, что меня окружало в то время. Все эти годы я жил с родителями и не заводил знакомств с женщинами. После вечеринок у меня было несколько случайных связей с девушками, имен которых я даже не запомнил. Все это происходило настолько глупо и не эмоционально, что в одном случае я даже не смог ничего начать, а во втором – закончить. Сказалось то ли алкогольное опьянение, то ли нервное напряжение, а может и антисанитарные условия лестничных проемов в подъездах, где все происходило. После пары таких случаев я окончательно растерял уверенность в себе и начал избегать пьянки в компаниях, а также знакомства, требующие каких-то дальнейших обязательств.

Через некоторое время у меня случился роман с женщиной, отличавшейся ото всех предыдущих. Это были особенные отношения, они возникли внезапно и также внезапно потом закончились. Ее звали Алиса. Мы познакомились, как это ни странно, в аптеке. Банковский терминал не принимал ее пластиковую карту, а наличных на руках у нее оказалось чуть меньше, чем требовалось для оплаты. Я стоял за ней в очереди и вызвался доплатить недостающую мелочь. Она была очень благодарна, пояснив, что лекарства нужны ребенку, а времени искать другую аптеку или банкомат для снятия наличных нет. Мы разговорились и вместе вышли из аптеки.

Случается такое, что оказываешься рядом с незнакомым человеком и чувствуешь себя непринужденно, легко, не пытаешься произвести впечатление, а просто наслаждаешься тем, что остаешься собой, и человек с искренней улыбкой принимает тебя таким, какой ты есть. Вот и с ней я себя также почувствовал, отметив, что мы испытываем взаимную симпатию, ничего не зная друг о друге. Перед тем, как разойтись в разные стороны, я спросил у нее номер телефона, и она, не раздумывая, обменялась со мной контактами.

Сначала мы просто переписывались несколько недель, а потом стали встречаться. Это были необычные встречи. Алиса была старше меня на шесть лет, находилась замужем и растила пятилетнего сына. Свидания проходили тайно, в те дни, когда у нее появлялась такая возможность. Мне же наши встречи не доставляли никаких хлопот: свободному человеку прятаться нужды не было.

Испытывал ли я угрызения совести от того, что предавался страсти с чужой женой? В те дни не испытывал ничего подобного. Отношение к жизни было совершенно другим, более простым и развязанным. Я жил одним днем и не строил планы на будущее, ведь жизнь казалась бесконечной. На здоровье жаловаться не приходилось, на финансы тоже. Мне нужен был лишь секс без обязательств, и я его нашел. Алисе нужны были отношения на стороне, чтобы не сходить с ума от скучного семейного быта, – так она мне говорила. Мы спасали друг друга от хандры, не причиняя никому вреда, ни морального, ни физического. Встречались, где придется. Иногда ездили на базу отдыха в выходные с ночевкой. Она говорила мужу, что будет в клубе с подружками и останется ночевать у одной из них. Иронично, что ночные клубы она терпеть не могла. Не знаю, как ее муж мог верить во все это, ведь никаких подозрений у него явно не возникало, или она просто не делилась со мной подробностями.

Во внешности Алисы не было ничего особенного: лицо овальное, удлиненное; бровки редкие, но свои; носик маленький; глазки небольшие; губы тонкие, не надутые, как у тупых инстаграмных кукол; талия не выразительная, но упругая; грудь небольшая. Алиса поддерживала стройную фигуру и всегда выглядела молодо, хотя практически не пользовалась косметикой и даже не красила ногти, ограничиваясь лишь легким маникюром. Когда мы собирались идти вечером в кино, она выходила на улицу без какого-либо макияжа; ее только что помытые и не до конца высушенные распущенные волосы кокетливо сворачивались на ветру в хаотичные кудряшки. Распущенность, свободная походка, легкие движения ее стройной фигуры, искренняя жизнерадостная улыбка, – все это делало ее неотразимо притягательной и сексуальной. Ее красота была поистине естественной, а не нарисованной. По сравнению с Алисой некоторые женщины с их перекрашенными губами, татуированными бровями, закрученными у дорогого парикмахера модными прическами и нахмуренными при этом от неудовлетворенности жизнью лицами, смотрелись просто жалко.

Алиса любила жизнь во всех ее проявлениях, от нее исходила особая позитивная энергия, которой она заряжала окружающих. До сих пор вспоминаю ее и поражаюсь, насколько искренне она умела радоваться жизни, излучать уверенность, видеть во всем только плюсы и ни на что не жаловаться. Еще она умудрялась всегда везде успевать: с раннего утра отвозила сына в детский сад, а после работы успевала его забрать; два-три раза в неделю Алиса по вечерам посещала спортивный зал и бассейн. Не смотря на все это, она еще находила свободное время, чтобы заниматься йогой, перечитывать горы литературы и готовить. Холодильник в их доме был всегда заставлен едой. Муж Алисы был сыт, всем доволен и в свободное от работы время валялся на диване или ездил на рыбалку.

Современные женщины покупают в кредит сапоги, шубы, «Айфоны», мажут на себя килограммы косметики, жадно носятся по торговым центрам и салонам красоты со своими стрижками, маникюрами, пилингом, татуажем, – и остаются при этом несчастными. А для Алисы счастье было куда более достижимым: она не бегала за ним, а держала в себе, не впадая в зависимость от общества потребления. Ей не нужны были все эти искусственные обвесы, чтобы восхищать мужчин и оставаться искренне счастливой. Думаю, что такая уникальность дается от природы. Ведь быть счастливым – это так просто и в то же время так сложно. Умение делать счастье простым и досягаемым дается далеко не всем. У меня, например, такого умения не было. Я мог заряжаться жизненным позитивом от Алисы, когда посещал вместе с ней спортзал, прогуливался по паркам и без устали катался на роликах, но когда ее долго не было рядом, я постепенно возвращался к привычному для себя образу жизни табачно-пивного лентяя.

Мне очень нравилась Алиса. Не знаю, как это правильно назвать: любовь, симпатия, влечение… Она мне просто нравилась. Мне было приятно находиться с ней рядом, обнимать ее, трогать, возбуждать. В минуты близости Алиса позволяла мне делать все, что угодно, даже то, что она не позволяла мужу, который был на десять лет старше нее. Не смотря на сексуальную активность и стройную фигуру Алисы, за долгие годы их совместного проживания супруг утратил к ее телу какой-либо интерес.

Порой я задумывался о том, что мы могли бы встретиться с ней раньше. Я мог стать ее мужем, отцом ее детей. От этих мыслей мне становилось не по себе: я признавал, что не смог бы с ней жить. Редко видясь лишь для плотских утех, мы не успевали надоедать друг другу, нами овладевала страсть, а не бытовые дела и обязанности. Проживи мы вместе несколько лет, да еще и воспитывая детей, – я превратился бы в такого же, как ее муж, диванного лежебоку или любителя рыбалки, а она бы, приготовив мне чесночный борщ, бегала бы налево, развлекаясь с молодыми парнями, вечно счастливая и ненасытная. Я бы не вынес этого, не в моих силах было жить в ее ритме, не смог бы я на протяжении долгих лет во всем ее удовлетворять. Алиса точно нимфоманка, вечно ненасытная, страстная кокетка. Такие никогда не будут счастливы с одним мужчиной. Полагаю, что я был не первый и не последний молодой любовник в ее жизни. В этом был секрет ее красоты, счастья и душевного равновесия. И муж был доволен: жена не пилит, со всеми делами справляется и часто пропадает по вечерам, давая возможность своему пивному тюленю поваляться на диване за просмотром спортивных передач и диалогов о рыбалке.

Они с супругом нечасто куда-то вместе выбирались и также редко оставались наедине. Но она любила мужа. Иногда сетовала на его пассивность, но все равно любила и была уверена, что никогда не бросит. До сих пор не понимаю, зачем он Алисе был нужен, и что она в нем нашла. Разве только, что он неплохо зарабатывал и не сидел у нее на шее, а также иногда проводил время с сыном, давая ему хоть какое-то мужское воспитание.

Мы встречались с Алисой иногда раз в неделю, а порой и раз в месяц. В остальное время я играл в «Территорию Восходящей Силы» и пил пиво. Нас это устраивало. Так продолжалось чуть меньше года, пока однажды она не написала мне, что переезжает в другой город и хочет начать новую жизнь, попросив больше ее не беспокоить. Так все и закончилось. Я пытался связаться с Алисой, но она просто исчезла. Замужняя любовница бросила меня по СМС.

Не сказать, чтобы я сильно переживал по этому поводу. К тому времени я уже начинал задумываться о бесперспективности наших с ней отношений. У Алисы уже было все, что нужно, – собственное жилье и семья, в которой она растила ребенка. А вот у меня за душой ничего не было, и с каждым годом я старел, все больше утрачивал интерес к жизни, осознавая, что она не бесконечна, и что дальше так жить невозможно. Мои ровесники давно уже нянчили детей, у кого-то их было несколько, некоторые из них даже пошли в школу. А я, закончив институт, не добился ничего, просто существовал. Даже от работы своей не получал я никакого морального удовлетворения. Ни будущего, ни перспектив. Годы летели впустую, а я все это время ел, пил, курил, трахался и спал. Незаметно подкрадывался средний возраст и последующая старость. Опустошение внутри. Ради чего я жил? Этот вопрос не давал мне спать по ночам. Тоска и отрешенность, скука. Так мимо пролетел еще один год. Я ни с кем не встречался и даже начал забывать, как это делается, полностью погрузившись в свободное от работы время в онлайн-игру.

В одну из пятниц жаркого августа я отправился в Москву, где должна была пройти встреча игроков «ТВС» в реальном мире. Многие ждали этой встречи: она планировалась целых два года, с тех пор, как прошла предыдущая. На предшествующей встрече я не был, мне было известно о ней лишь по фото-отчетам на игровом форуме. Если верить фотографиям, на этом мероприятии было многолюдно и весело. На фотоснимках все улыбались, обнимались, держали в руках бокалы, рюмки и кальянные шланги. Любому здравомыслящему человеку было понятно, что большая часть фотографий постановочная, но мне все равно хотелось принять участие в предстоящей фотосессии, пусть и наигранной, чтобы увековечить себя как частицу социума, объединенного общим интересом.

Я остановился в недорогом хостеле; погулял по городу и в назначенный час отправился в кафе. К тому времени там собралось уже около тридцати человек. В основном это были игроки, проживающие в столице. Редко кто из регионов приезжал на такие мероприятия, я был одним из немногих, кто составил исключение.

На встрече было несколько групп людей, которые уже были знакомы: они сбивались в стайки по трое – пятеро человек и оживленно болтали, а все остальные молча сидели за столиками и хлебали пиво, либо бродили по залу из угла в угол, натягивая улыбку и притворяясь, что им здесь очень интересно. Большинство гостей были психологически зажаты. Привыкшие к виртуальному общению, они столкнулись лицом к лицу с неизвестными людьми, говорить с которыми им было-то особо не о чем. И я был одним из них.

Выпивая пиво и бродя вдоль зала, я встретил пару ребят из нашего клана. После нескольких минут разговора понял, что ни за что бы в жизни не стал с ними общаться, если бы нас не свела игра. Глава нашего клана, игравший под ником «Прокуратор_ХХХ», был прокуренный старый алкоголик с посиневшим лицом. Ему было уже за сорок, и кроме онлайн-игры и бухла его уже ничего не интересовало. Он был крайне не воспитан, громко матерился и нес полнейшую чушь, имел также дурную привычку подходить во время разговора к собеседнику в упор, брызжа при этом слюной из беззубого рта, откуда разило луком и дешевой водкой.

Еще в тот вечер я познакомился с девушкой из нашего клана. Кажется, ее звали Эльза. В живую она оказалась не такой симпатичной, какой я видел ее на фотографиях с игрового форума, но после разочарования в присутствующих гостях я нашел Эльзу наиболее привлекательной и интересной среди всех, кого там встретил. К моему сожалению, она выпила один коктейль, обменялась с присутствовавшими глупыми фразами в стиле «как дела?» и «здорово, что собрались», после чего незаметно по-английски исчезла. Тем временем в кафе все делали селфи и общие фото, чтобы подготовить в дальнейшем отчет на форуме игры, как они весело провели встречу «в реале». Во время фотографирования все улыбались и обнимались, а после расходились и даже не знали, о чем друг с другом разговаривать. Темы для бесед лились как из ведра лишь у изрядно подвыпивших мужиков, таких, как глава нашего клана. Он, как угорелый, носился с рюмкой по залу и приседал на уши всем, кто оказывался в его поле зрения, убеждая перед этим выпить с ним водки и обменяться номерами телефонов.

Мне стало скучно. Даже алкоголь в тот вечер не помогмне расслабиться и найти с окружающими общий язык. Я последовал примеру Эльзы: ушел, ни с кем не прощаясь. В тот вечер я сделал несколько фотографий на телефон, но потом никуда их не выкладывал и удалил через пару недель.

После этой поездки я стал периодически переписываться с Эльзой, хотел снова приехать в Москву, встретиться с ней тет-а-тет. Она как-то неохотно шла на контакт, редко появлялась в сети, а потом и вовсе пропала. После этого мой интерес к игре угас; к тому времени ее покинуло много игроков, с которыми раньше я активно общался, а после встречи в кафе общение с соклановцами совсем перестало складываться, особенно с «Прокуратором_ХХХ». Как только он писал что-то в чате, сразу вспоминалась его отвратительная рожа и вонища изо рта. «ТВС» уже отжила свое: люди стали уходить «в реал», либо переключаться на другие игры. Скука, рутина. Я снова последовал примеру Эльзы, – ни с кем не прощаясь, ушел из некогда обожаемой игры и пообещал себе больше в нее не возвращаться.

Заполнить пустоту свободного времени я решил походами в кинотеатры. Обычно я посещал утренние сеансы по выходным. В ранние часы билеты стоили дешево, а людей в зале всегда было мало, поэтому можно было занять удобное место и наслаждаться фильмом, не толкаясь локтями с соседями и не слушая кашля с чавканьем за спиной.

Однажды субботним утром я очередной раз отправился в наш местный кинотеатр на какую-то мелодраму. Взяв в баре ведро попкорна и бутылку пива, я занял место в среднем ряду. Пока по экрану бежали рекламные анонсы, я успел съесть весь попкорн. Возникло желание помыть руки, которые были в масле и соли, но фильм уже вот-вот должен был начаться. Всякий раз упрекал себя в том, что не брал с собой салфетки. Пришлось, как обычно, похлопать ладонями, сбив ошметки соли и кукурузной шелухи, а остатки масла вытереть об соседние кресла.

Пока я отряхивал ладони и лупился в экран на очередной рекламный анонс, в кресло, расположенное передо мной, скромно присела девушка, незаметно просочившаяся перед этим между рядов. Она мне сразу понравилась, хотя я даже не рассмотрел ее лица. Многие называют это любовью с первого взгляда, но я считаю такие понятия бессмысленными. Как можно полюбить человека, не зная его? Так можно влюбиться в видимую оболочку: накрашенное лицо, красивое платье, фигуру, взгляд, – но самого человека ведь даже не знаешь! О какой любви может идти речь? Я бы назвал это влечением или симпатией. Например, видишь человека впервые и в ту же секунду проникаешься к нему доверием. Называть это любовью опрометчиво, ведь на данном этапе оцениваешь только внешность, голос, походку или мимику, но не более. Вот и девушка эта в кинотеатре вызвала у меня мгновенную симпатию. Чем? Думаю, обстановка располагала. Полумрак, рядом с нами никого, а она такая спортивная, грациозная, и в то же время скромная в своих движениях.

Девушка в кинотеатре была одна, и я решил с ней познакомиться по окончании фильма. Мелодрама оказалась скучной, я практически не смотрел на экран, а любовался распущенными темными волосами своей соседки. На протяжении всего фильма я подбирал слова, с которыми собирался подойти к ней, и меня терзали опасения, что моя попытка окажется провальной. В студенческие годы я часто менял девушек, скромностью в общении никогда не отличался. А в тот раз уже засомневался в себе, переживал зачем-то. Вроде, еще не старик, но уже и не молод, – когда жизненный опыт наградил тебя кучей комплексов, и ты боишься сделать что-то не так, произвести неправильное впечатление, даже в банальном, ни к чему не обязывающем знакомстве.

Несмотря на страх потерпеть неудачу, с девушкой из кинотеатра я все же познакомился, – догнал ее на выходе и спросил, понравился ли ей фильм. Она с легкостью поддержала беседу. Я проводил ее до дома, и с тех пор мы вместе. Все банально и просто. Никаких интриг, борьбы с соперниками, завоеваний сердца и прочей лирической мути из бульварных романов.

Ее звали Ева. Ростом она была чуть ниже меня. Волосы ее от природы были темно-русые, она их красила в жгучий черный. Лицо выразительное, скулы широкие, славянские, носик миниатюрный, слегка вздернутый. Ева одевалась стильно, но не вызывающе: узкие приталенные джинсы, блузка, легкая кожаная куртка, – такой я запомнил ее в день нашей встречи. Что меня зацепило в ней кроме внешности? Спокойствие. Она никогда не торопилась во время разговора, как это делают базарные бабы, не перебивала и произносила слова размерено, уверенно и четко, при этом мило улыбаясь. Каждый ее шаг, всякий поворот, любое движение рук – все было осознанным, имело свою цель. Она не суетилась, не крутила головой по сторонам, не теребила сумку или телефон в руках, как это делают многие люди, в том числе и я.

Позже я узнал, что в детстве Ева занималась хореографией и танцами, где и получила эти навыки спокойных, грациозных движений. Она с детства следила за фигурой, и, что меня удивило в дальнейшем, – не имела никакой волосяной растительности на ногах и руках, кожа ее всегда была идеально гладкой и нежной. Не знаю, наследственное это или нет, но Ева – единственная девушка, не озадаченная проблемами с эпиляцией, которую я знал.

Я не расспрашивал Еву о ее бывших, она не лезла в мое прошлое. И я и она просто хотели стабильности, созрев для серьезных отношений. С первых дней знакомства я почувствовал, что готов связать с ней всю оставшуюся жизнь. Не было сил больше скитаться в одиночку, искать кого-то и тратить моральные силы на новые знакомства.

С Евой мы поначалу не жили вместе, так как отдельных квартир у нас не было, а отношения с ее своеобразной мамой у меня сложились не самым лучшим образом, как, впрочем, и у моих родителей с моей будущей невестой. Не сказать, чтобы мы конфликтовали с родителями, но проживать совместно с ними тоже не могли: кроме ссор это ничего бы не вызвало. Так уж устроен мир – мамы желают для своих детей идеальных вторых половинок, и, какими бы они не оказались, мамы всегда будут уверены, что «сыночка достоин большего», а «доченьку не для такого козла растила». Так и родители Евы желали лучшего для своей наследницы. Они надеялись, что их прекрасная дочь выйдет замуж за преуспевающего бизнесмена, но она вместо этого встретила меня – обычного парня с областного захолустья, который курит, играет в компьютерные игры и отращивает пивной живот. Порой мне приходила в голову мысль, что если бы с Евой познакомился любой другой молодой человек, она бы осталась и с ним. Она, так же как и я, устала от одиночества, случайных связей и новых знакомств, во время каждого из которых приходилось заново рассказывать о себе, производить впечатление и надеяться, чтобы новый человек хотя бы не оказался больным на голову придурком, которых из года в год становится все больше и больше.

Со своей новой любовью я стал чувствовать себя спокойно. Ко мне вернулась прежняя, некогда растерянная уверенность в себе. Утром я стал с удовольствием просыпаться и с хорошим настроением ездить на работу, а вечером с еще большим удовольствием возвращаться назад и видеться с Евой. Я забыл про компьютерные игры и практически перестал пить пиво, ограничиваясь только парой бокалов во время наших совместных посещений кафе. Ева же практически не пила и совсем не курила, готовилась к окончанию последнего курса института.

***

Я помню тот серый дождливый осенний день как сейчас. Моя будущая жена, а тогда еще просто девушка по имени Ева, с которой мы продолжали встречаться, поехала в Питер. У нее состоялся первый рабочий день в должности бухгалтера в крупном гостиничном комплексе. В конце того лета она окончила институт, и работу по ее специальности без должного опыта найти было довольно сложно. Местный металлопрокатный завод, в котором она проходила практику, находился под угрозой закрытия, и работать там она не захотела, учитывая, что зарплату в виде прожиточного минимума можно было и не получить, а санитарные условия и психологический климат для работы оставляли желать лучшего. Так вот, Еве несказанно повезло, когда управляющий гостиницы, в которую она поехала на собеседование, согласился взять ее на стажировку с дальнейшим трудоустройством и достойным на то время окладом. Казалось бы, ничего необычного, но в тот же самый день я – обычный финансовый менеджер среднего звена небольшой производственной фирмы – получил повышение. Мне доверили работу с поставщиками сырья, что позволило рассчитывать на значительное увеличение заработной платы, а также на многочисленные премии. По роду новой деятельности мне необходимо было проводить основную часть рабочего времени, так же как и моей невесте, в Санкт-Петербурге.

Вечер того дождливого, но удачного дня мы с Евой отметили в ресторане, где во время обмена впечатлениями приняли окончательное решение – переехать из нашего городишки в Петроград, сняв отдельную квартиру. Ездить каждый день в центр города из областного захолустья было крайне неудобно, да и мы давно собирались жить вместе. В тот вечер я был опьянен счастьем. Уже тогда я понял, что женюсь на Еве, что не буду тянуть с предложением и обязательно сделаю его в Питере, в день ее рождения или во время празднования Нового года.

Так и случилось, как было задумано. У одной миловидной и интеллигентной, начитанной Достоевским питерской старушки мы сняли уютную однушку, недалеко от центра города и места работы моей будущей супруги. Старушка же круглый год жила на даче, где перечитывала в тишине русскую классическую литературу, сидя у камина с чашечкой мятного чая. Ну, по крайней мере, так я себе представлял ее времяпрепровождение.

В тот год случился один из самых счастливых и запомнившихся мне новогодних праздников. Мы с Евой встретили его в арендованном коттедже на окраине города вместе с несколькими парами наших общих друзей. В ту же ночь, в разгар веселья, я отвел Еву на крыльцо и сделал предложение.

С тех пор, как мы переехали в Петроград, она частенько намекала о свадьбе, особенно после того, как узнала, что ее младшая двоюродная сестра выходит замуж. Нас пригласили на свадьбу, которая должна была состояться в феврале месяце следующего года. Всем родственникам было ясно, что свадьбу они хотят отыграть зимой по причине незапланированной беременности. Когда Ева узнала о свадьбе сестры, она, хоть и старалась скрыть это, немного расстраивалась. Ее беспокоило то, что младшие сестры выходят замуж раньше, чем она, да и многие одноклассницы, с которыми она продолжала общаться, уже давно были замужними, а некоторые даже успели родить по второму ребенку. Поэтому Ева, услышав заветное предложение, была без ума от счастья.

Мы поженились летом. У нас была шикарная свадьба, к которой мы тщательно готовились полгода. Материальное положение нам позволило не только жить в Северной столице, но и заказать банкет в дорогом ресторане с ведущим и музыкантами, фокусником, профессиональным фотографом и видео-оператором. Мы даже выписали два лимузина: черный и белый, чтобы сделать интересные оригинальные фотографии. В основном все планировала и придумывала моя невеста; я занимался реализацией ее задумок, договорами и закупками. В планы Евы входило устроить шикарную свадьбу – такую, чтобы дороже, оригинальнее и масштабнее, чем были когда-то у всех ее знакомых и родственников. Ну, вы знаете, эти женщины…

После свадьбы в наших отношениях, вопреки всем ожиданиям, ничего не изменилось. Мы также были без ума друг от друга, появилась уверенность в завтрашнем дне, я бросил курить и пить пиво. Ева пристрастила меня к вечерним пробежкам в парке, еще я купил штангу с гантелями и установил дома турник. Регулярно стал заниматься спортом по два-три раза в неделю. Это помогло мне почти за год значительно убрать свой раздутый от неправильного питания и выпитого в течение многих лет пива живот, а накопленную жировую массу заменить мышечной. До образа Аполлона моя фигура, конечно, не дотягивала, но было к чему стремиться. Несмотря на то, что я стал старше, самочувствие, как моральное, так и физическое, заметно улучшилось. Пропала лень, а вслед за ней и навязчивые желания подольше поспасть или бесцельно валяться на диване.

В тот период я вспоминал свое прошлое как жизнь какого-то совершенно чуждого мне потерянного человека, деградирующего изо дня в день и впустую прожигающего свои лучшие годы. Я ужасался от того, сколько дней и ночей потратил на прохождение множества компьютерных игр, которым посвящал практически все свободное время. Все эти праздные дни можно было сложить в несколько месяцев, а месяцы – в годы, которые я мог бы потратить на саморазвитие, образование, изучение иностранных языков, но я прожег их впустую. Например, что мне мешало обучаться программированию, дизайну? В то время, когда одни люди тратят лучшие годы своей жизни на прохождение компьютерных игр и просмотр сериалов, другие их создают и зарабатывают на этом деньги. Какое место занять в этой потребительской цепочке, мы выбираем сами. Но жалеть о прошлом было бессмысленно, без него я не ощутил бы все прелести и достоинства моей новой жизни, моей, так сказать, версии 2.0.

Мы с Евой регулярно посещали театры, рестораны, выставки, ходили в бассейн и спортзал, а во время совместных отпусков путешествовали по миру. Я приобрел свою первую машину – двухлетнюю «Ауди». Для кого-то в нашей стране это повседневные мелочи, а для нас с Евой это были достижения. Мы получали то, что хотели, то, чего у нас раньше никогда не было, и главное – были счастливы все делать вместе.

Спустя несколько лет, навещая родителей, я приехал в свой родной городок. Стоя на светофоре, я услышал звук сигнала от соседней машины. За рулем старенькой классической «Лады» я увидел радостно махающего мне рукой одноклассника Вадима. Проехав светофор, мы остановились на обочине и обменялись рукопожатиями.

Вадим торопливо интересовался, чем я занимаюсь, где и как живу, неоднократно восхищался моей «Ауди», попросив посидеть за рулем. От Вадима я узнал, что после школы он отслужил в армии, а вернувшись после демобилизации, сменил несколько работ и окончательно обустроился охранником в местном, недавно выстроенном торговом центре. «Каждый мужик рано или поздно встает перед выбором: жениться или застрелиться, – я выбрал второе», – философски произнес он, когда рассказывал о своей жизни после срочной службы. У Вадима уже было двое детей. Его родители в свое время разменяли квартиру и купили ему с женой отдельную однушку, там же, в нашем городке. Вадим сетовал, что в связи с рождением второго ребенка нужно расширять жилплощадь, а потому собираются они оформлять ипотеку. Также он пожаловался на свою старую машину, которая хоть и не дорогая в обслуживании, но постоянно требует ремонта. Пока мы разговаривали, Вадим выкурил две сигареты, восхитившись тем, что я вовсе завязал с этой пагубной привычкой и нахожусь в хорошей спортивной форме. Во время беседы я заметил в его глазах, голосе и выражении лица одновременно и радость от того, что мы встретились, и в то же время долю грусти. Не знаю, чего больше было в этом взгляде: обычной зависти или претензий к самому себе, за то, что не смог добиться всего, что имею я. Вадим изредка улыбался, говорил много, а я больше слушал. Он рассказывал что-то про рыбалку и самодельные спиртовые настойки, а также проявлял интерес к моей заработной плате и планам на заведение детей. После этого Вадим предложил встретиться семьями, сходить куда-нибудь вместе, а мне как-то не хотелось. Чем дольше я его слушал, тем больше желал попрощаться, сесть в машину и уехать. Глядя на него, я вспоминал свою прошлую жизнь, и мне казалось, что своим общением он меня затягивает в нее обратно – туда, куда мне меньше всего хотелось бы возвращаться.

Мы обменялись телефонами, пожали друг другу руки и разъехались по своим делам. Перед тем как попрощаться, я пообещал Вадиму приехать к нему в гости или пригласить к себе, но сам для себя сделал вывод, что ни один из этих двух вариантов не войдет в мои планы на ближайшие несколько лет.

И эти ближайшие несколько лет пролетели как одно мгновение, оставшись лишь приятными воспоминаниями в гигабайтах фотографий с наших заграничных путешествий и встреч с друзьями. В те годы я был поистине счастлив, жил настоящим и стал забывать свое скучное прошлое. У меня было все, чего я мог только пожелать, а главное – стал намного увереннее в себе. Теперь я жил в мегаполисе и твердо стоял на ногах. Рядом со мной была любимая жена, которая перечеркнула всю мою прошлую жизнь. Я забыл про тягу к курению, а чувствовать себя счастливым и уверенным научился без алкоголя, даже во время отдыха на море. Меня больше не беспокоила лень и апатия, боли в спине и рябь в глазах от просиживания в глупых компьютерных играх.

У вас когда-нибудь было такое, что в жизни все также хорошо – когда годы летят один за другим, и вы настолько поглощены жизнью, что не замечаете, как время проходит, унося за собой молодость и былую радость? То, что раньше вас окружало, начинает со временем куда-то бесследно пропадать, а на смену приходят лишь упадок здоровья и финансов, кризис в семейных отношениях и исчезновение из вашей жизни прежних друзей и знакомых, поглощенных своими личными заботами.

Вот и для меня такой период настал. Все началось с того, что Ева забеременела. Нет, это не было для нас неожиданностью: мы давно планировали ребенка. Годы совместной жизни улетучили витавшую между нами некогда страсть; совместное времяпрепровождение, отдых и путешествия уже не приносили такой радости, как раньше. Нам обоим явно чего-то стало не хватать в отношениях, хотелось вступить на новый этап жизни. К тому же, Ева давно мечтала о ребенке, опасаясь, что с каждым годом ее здоровье будет ухудшаться, и это может отрицательно сказаться на последующих родах. Все ее сверстницы уже давно были профессиональными мамашами. Нам даже не с кем стало общаться, потому что все наши знакомые были заняты воспитанием детей, и их ничего уже не интересовало в жизни, кроме «сладких пуков любимого карапузика». Мамаши и отцы то и делали, что обсуждали свои чада, и нам в этих компаниях становилось некомфортно.

На восьмом месяце беременности Ева ушла в декретный отпуск. По иронии судьбы фирма, в которой я работал, начала переживать не лучшие времена: страну захлестнул очередной экономический кризис. Из всех утюгов голоса надрывно вещали о том, что в инфляции виноваты клятые англосаксы и бездуховные американцы. Рост цен и упадок доходов ощутил каждый рядовой потребитель. Исключением не стали и мы с Евой. Я уже к тому времени позабыл про премии и надбавки, а предприятие захлестнул ряд сокращений, – оно находилось на стадии банкротства.

Ввиду этих событий мы больше не имели возможности арендовать жилье. Нам пришлось вернуться в наш родной областной городок и поселиться у родителей Евы. Год или два назад я даже представить себе не мог, что так произойдет. В моих планах была покупка собственного жилья в Санкт-Петербурге, карьера, вторая машина в семье, возможность выезжать каждое лето с нашими будущими детьми за границу, но все это осталось лишь в планах, становившихся больше похожими на воображаемые мечты случайно преуспевшего неудачника.

Выбор места проживания был невелик. Еве нужен был покой, который она вряд ли бы нашла в доме моих родителей, разделяя с мамой кухню и домашние обязанности. Родители жены приняли нас, но восторга от нашего возвращения явно не испытывали. И связано это было скорее со мной, нежели с Евой. Как-никак, она для них родная дочь, а я – нахлебник, который не только не смог обеспечить жену и будущего ребенка жильем, но еще и переехал жить в их квартиру. Тесть при всем внутреннем негодовании сохранял сдержанность, а теща то и дело позволяла себе высказывать «фи» в мой адрес и делала это чаще за моей спиной.

Каждый вечер, когда я возвращался домой с работы, моя беременная жена закатывала какой-нибудь скандал, долго искать повод для этого ей не приходилось. Например, я мог задержаться на десять минут, купить не те продукты, которые она хотела, или просто положить сыр в холодильнике не на ту полку, на которой она привыкла его видеть. Все эти придирки Евы я списывал на беременность и старался сдерживать себя, чтобы не отвечать, но терпения с каждым днем становилось все меньше и меньше. Я перестал узнавать ее, как внешне, так и характером. Моя любимая Ева, всегда отличавшаяся грацией, харизмой и душевным спокойствием, превратилась в вечно недовольную, хмурую, дерганую психичку. Ее можно было понять: она переживала стресс не только из-за переезда и материальных трудностей, но и из-за грядущих родов, перед которыми заимела проблемы с позвоночником и зубами, волосы ее предательски выпадали, а ноги покрылись варикозом. Набор в весе, потеря некогда стройной фигуры, – все это ее морально уничтожало. Даже я не мог до конца ощутить той душевной боли, которую она чувствовала в тот период. Порой мне хотелось поменяться с Евой телами, лишь бы чувствовать все самому, нежели сопереживать и постоянно ее утешать, терпя крики и бесконечные истерики.

Не смотря на опасения медиков, связанные со здоровьем жены, роды прошли успешно. У нас родился сын, и это событие затмило все переживания и невзгоды, которые окружали нас весь период беременности. Даже скандал, который устроила Ева из-за того, что я приехал к ней в роддом с недостаточно большим букетом цветов, меня не расстроил. С первого дня после выписки мы буквально тряслись над ребенком, не отходили от него ни на шаг. На работе мне дали краткосрочный отпуск за свой счет, который мы с женой провели в беготне по детским магазинам. Автокресло, коляска, переноска, пеленальный стол, наборы для кормления, – выбирали все самое лучшее и подороже. За подгузниками, сосками, погремушками, ползунками и прочими мелочами бегали чуть ли не каждый день, – постоянно чего-то не хватало.

Тогда и начались бессонные ночи. Несмотря на то, что круглыми сутками мы ходили на цыпочках, отключая телефоны и переговариваясь шепотом, сын постоянно просыпался и кричал. Кормление с убаюкиванием не всегда его успокаивали, иногда крик продолжался всю ночь подряд с небольшими перерывами.

Молоко у Евы пропало практически сразу, и мы готовили сухие смеси. Через несколько дней я уже без термометра на глаз мог смешивать кипяток и заранее приготовленную остывшую воду в бутылочке так, чтобы она к моменту готовности достигала ровно тридцати семи градусов.

Вся наша привычная жизнь резко изменилась. Хотелось помощи от родителей, но тестю до ребенка не было дела, а мать Евы только жаловалась, что ей мешают высыпаться и укоряла меня за то, что не могу найти высокооплачиваемую работу. Меня это бесило. Теща всю жизнь сидела на шее мужа, нарастив на своем и без того объемном скелете увесистую неповоротливую массу. И этот ворчливый комок лени учил меня жить!

Мы с женой были настолько вымотаны бессонными ночами и дневными хлопотами, что любое выпадавшее свободное время тратили на сон. Теперь на работу я ездил как на отдых, не видя и не слыша там причитания тещи, нытья жены и визгов малыша. Вечером возвращался, и все начиналось заново. «День сурка». Церемония возвращения с работы стала довольно странной: вроде устал, хочешь домой, а вроде и не хочешь.

Жена стала страшно ревнивой. Периодически я замечал, как она тайком берет мой телефон и, прищурив глаза и сжав губы, что-то там упорно ищет. Порой она тщательно осматривала мою одежду, выискивая на ней чужие волосы или другие следы близости с посторонними женщинами. Однажды мне пришлось оправдываться за прилипший откуда-то к воротнику волос. Он был очень похож на принадлежащий жене, но она настойчиво утверждала, что волос этот другого оттенка и длиннее, чем надо, на два сантиметра. Ее утверждения были не беспочвенны, так как свои доводы она подтверждала замерами линейкой. Было, знаете ли, очень неприятно чувствовать себя виноватым в том, чего не совершал. Может быть, если бы совершал, не было бы так обидно. После таких попыток уличить меня в измене я всегда вспоминал Алису: как у нее все так легко получалось скрывать от мужа и везде все успевать. Она была тогда искренне счастлива, а мы вот с Евой теперь как-то не очень.

Ко всему прочему, у жены после родов продолжилось ухудшаться здоровье. В государственных поликлиниках врачи на все отмахивались руками, ни должной диагностики, ни тщательных анализов бесплатно никто не назначал, – только время там в очередях тратили. По совету знакомых мы нашли хорошего терапевта в частной клинике, услуги которого обходились весьма не дешево.

Деньги тратили постоянно и в огромном количестве. Мы давно уже брали их из наших прежних накоплений, откладываемых когда-то на покупку квартиры. Горизонт некогда светлого будущего хмурился и сгущался. Собственное жилье казалось чем-то совсем досягаемым и вот-вот уже возможным, но теперь, с каждым новым днем, тысячи и сотни тысяч кровных рублей из сокровенных запасов тратились на возникающие ежедневно семейные нужды, значительно превышающие мои скромные доходы, и не было этому прискорбному обстоятельству конца и края.

Я частенько задумывался о том, чтобы открыть свое дело, но так и не решался. Для этого был необходим стартовый капитал, а я не мог рисковать последними накоплениями, которые с моей урезанной за последний год зарплатой оставались нашим последним источником пропитания и возможностью покупать одежду, игрушки и гигиенические принадлежности для сына, потребность в которых возникала постоянно.

Каждый день мы что-то покупали и покупали. Однажды я заикнулся жене о том, что в наше время родители обходились парой многоразовых пеленок и старой коляской, передаваемой от родственников к родственникам. Это вывело Еву из себя. Она совсем помешалась на ребенке и утверждала, что мы будем покупать ему исключительно новые вещи, новые игрушки, и, вообще, он должен расти в самых лучших и дорогих условиях, а на какие средства все это обеспечивать – ее мало волновало. Как мать, я ее понимал. Но будучи экономистом, осознавал, что это утопия. Мы просто разоримся и придется продавать машину, а потом и вовсе залезать в долги, если я не найду нормальную работу.

На фоне такого сбившегося ритма жизни я снова закурил и совершенно забыл про спорт. Это очень било по самолюбию. Некогда приобретенная уверенность в себе и в завтрашнем дне сменилась на отчаянную апатию, сопровождающуюся постоянной усталостью и меланхолией. Я никогда не предполагал, что начну снова когда-нибудь курить. Для меня это был пройденный этап старой никчемной жизни, но, как оказалось, мне суждено было вернуться к истокам. В этом виноват, конечно, был я сам, начав все с «одной сигаретки», чтобы расслабиться. Никто ее в меня насильно не заталкивал, даже никто не предлагал. Потом еще одна. Потом еще. И вот я уже не мыслю свой день без пачки с зажигалкой в кармане, сухости во рту, вернувшегося хронического кашля, головной боли и жуткого разочарования в себе. Потому что сдался. Потому что не смог.

Ностальгические воспоминания о беззаботных холостяцких годах навели меня однажды на мысль – купить в пятницу вечером пива с чипсами и поиграть в свою некогда любимую онлайн-игру «ТВС», в которую не заходил уже много лет. Уложив сына спать, я расположился на кухне со старым ноутбуком, открыл пиво и насыпал чипсы в тарелку. Супруге явно не понравилась моя организация досуга, но я пообещал ей проснуться на следующий день по первому крику малыша, накормить его, уложить в коляску и выйти на прогулку, дав ей возможность спокойно выспаться. Еву это устроило, и она, забрав у меня одну из бутылок пива и пачку чипсов, уткнулась в дешевый сериал, транслировавшийся по телевизору.

Я запустил установленную мной игру и услышал в наушниках знакомую фоновую музыку, звучавшую при загрузке. Столько лет прошло, а она не изменилась. На экране появился мой персонаж, на развитие которого в свое время ушли сотни часов моей жизни. В предвкушении я глотнул пива и вошел на сервер. Мой герой появился в стартовой локации игры, в которой все мне было до боли знакомо, но лишь смущало одно – там не было других игроков. Я бродил по разным локациям, встречал единицы случайных новичков и ботов, но, в целом, сервер оказался безлюдным. В старые добрые времена здесь вовсю кипела жизнь: тысячи игроков были увлечены битвами, общением и торговлей, а сейчас игра напоминала опустошенное, мертвое место. Словно все, кто не выходил когда-то отсюда сутками, нашли себя в реальном мире, и лишь я один, вдруг потерявшись, решил вернуться в эти всеми забытые руины, надеясь встретить здесь свою прежнюю беззаботность. Как это было глупо. Так же глупо, как и вернуться к курению. Я вышел из игры и, не раздумывая, удалил ее с компьютера.

Принятый мной алкоголь уже не поднимал настроение и не приносил того чувства временной беззаботности, которое вызывал в молодые годы. Пиво заходило неохотно и совсем не пьянило, не то что раньше. Минорные нотки ностальгии не отпускали мои мысли, мне захотелось найти свою прошлую жизнь в социальных сетях. В одной из них я вспомнил пароль от своего некогда заброшенного аккаунта с удаленными фотографиями и быстро отыскал группу, посвященную моей школе. Подписчиков там было немного, а судя по тому, что последние записи и активные обсуждения датировались десятилетней давностью, «живых» здесь практически не было. Грустно. Все выглядело так, словно моих ровесников когда-то одолевала тоска по школьным годам, и они бурно общались здесь, в группе, в то время, пока у меня все было хорошо. А теперь, как будто у них все хорошо, а меня захватила отпустившая всех ностальгия, только разделить ее уже стало не с кем.

Мне захотелось оставить комментарий под одной из старых фотографий. Я начал печатать текст, но тут же остановился, решив, что это будет выглядеть очень глупо: фото бурно обсуждалось участниками группы десять лет тому назад, после чего про него все забыли, и тут вдруг появлюсь я. Да уж, лучше ничего не комментировать и, вообще, не оставлять следов своего присутствия. Хотя, кому до этого было дело? В группу давно уже никто не заходил и вряд ли когда-нибудь зайдет. А что, если все заходят сюда так же, как и я, но боятся писать и выкладывать новые фото, потому что никто больше не пишет и не выкладывает? Бред. Видимо, я один пропустил этот акт массовой тоски по прошлому.

Среди публикаций в группе я отыскал старые фотографии, сделанные в младших классах, а также со своего выпускного, которые когда-то оставила здесь одна из моих одноклассниц. Ее страница все еще была активной, она посещала ее совсем недавно. Если верить фотографиям, у одноклассницы все было хорошо. Хоть и выглядела она уже не такой миловидной, какой я запомнил ее после школы, на всех фото она широко улыбалась, обнимала мужа, детей, кота и других родственников, много путешествовала и занималась спортом, о чем свидетельствовали фотографии, где она позировала в спортзале на беговой дорожке.

Через список друзей одноклассницы я нашел еще несколько знакомых людей. Многие из них сильно изменились, а у некоторых, давно не посещавших свои страницы, так и остались лишь свадебные или послешкольные фотографии – рядом с каким-нибудь памятником или на фоне висящего ковра. У других же сверстников жизнь била ключом. Некогда стройненькие девушки превратились в роскошных дам: покрашенных, постриженных, фотографирующихся в блеске софитов ночных клубов, а также в обнимку со своими, а может и не своими, детьми. Вот они в дискотечных нарядах, а вот уже на других фотографиях в домашних флисовых халатиках с леопардовой расцветкой. У всех улыбки растянуты, будто их кто-то за щеки рыболовными крючками прицепил и тянет леской вверх. А вот и страницы парней: некогда щуплые пацанята с деревенскими челочками и бритыми затылками возмужали, приоделись, красуются на фото за рулем своих или чужих автомобилей. Этими фотоснимками каждый из них хотел показать: «Смотрите, как я живу, как выгляжу. У меня все супер!» Кто знает, как там на самом деле…

Пересматривал эти соцсети, и настроение тут же падало, чувствовал себя разбитым, никчемным: люди вокруг так сказочно живут, а у меня все через заднее место. И сразу захотелось зарегистрировать страницу, запостить ее старыми фотографиями с моря, из ресторанов, а потом – из фотосессии, где мы с Евой нарядные, зализанные, улыбаемся изо всех сил, держа по очереди в руках новорожденного сына. Так и хотелось создать этакую электронную иллюзию счастья на зависть другим. Почему им можно, а мне нельзя? Глобальное притворство! Вся наша жизнь – одна сплошная декорация: похвастаться перед другими, выставить мнимое счастье напоказ, посоревноваться, кто кого в этом маскараде переплюнет. Идиоты! А я среди них самый главный идиот, потому что сижу и думаю обо всем этом. Многих из своих знакомых я не находил в соцсетях: вот у них, похоже, все отлично или наоборот – совсем плохо; одно из двух, но точно не как у всех этих показушников. Заходя на страницу своей жены Евы, я тоже видел сотни радостных фотографий: красочных, праздничных. Вот, на одном из снимков мы улыбаемся в обнимку. Помню, как делали это фото. Ева была жутко злая из-за какой-то мелочи. После того, как щелкнула вспышка, улыбка спала с ее лица, и мы продолжили молчаливую ссору. А на фотографии все было красиво. Идеальная семья из рекламы майонеза. Смотрите, завидуйте.

Из моей игры все ушли, про школу и институт все забыли, ловить в сети было нечего, разве что смотреть какие-нибудь видеоролики. Можно было бы, конечно, поискать работу, заняться составлением бизнес-плана, но это было так скучно. Редко выпадавшее свободное время больше хотелось потратить на деградацию уставшего от всего мозга.

Когда я допивал третью бутылку пива, проснулся наш сын. Я взял его на руки. Он обмяк, тихо плакал и был горячий как огонь; температура почти под сорок. У Евы началась истерика. В суете я вызвал скорую, язык мой при этом предательски заплетался, от волнения или от выпитого пива. Перед прибывшими фельдшерами было дико неудобно: они почувствовали запах алкоголя и смотрели на нас с Евой как на хронических алкашей, запустивших здоровье своего ребенка. Один из фельдшеров сделал сыну укол анальгина и указал на необходимость ехать в больницу с подозрением на инфекцию. Пока мы собирались, температура ребенка стала спадать, но его начало тошнить. В тот вечер я проклинал себя за выпитое пиво, мне изрядно не хватало трезвой головы. Я не мог собраться с мыслями, чтобы успокоить жену, быстро собрать необходимые вещи и следить за сыном, у которого то и дело случались рвотные позывы.

Проклинаю ту ночь. Весна, слякоть, моросящий дождь. Водитель скорой помощи ехал медленно. Мы с Евой поочередно держали сына на руках, его тошнило на нас, всю дорогу машину трясло. Ближайшая детская больница находилась в Питере, – ехали очень долго, казалось, что вечность. По приезду нас оставили ждать на скамейке в приемном отделении, где рядом с нами суетились множество мамаш с маленькими детьми: одни кричали, другие какались, иных тошнило. Зрелище жуткое, особенно когда во всей этой суматохе твой ребенок страдает у тебя на руках, и ты не в состоянии ничего сделать. Ева возмущалась, почему инфекционные больные находятся в одном помещении. «Свободных отдельных боксов нет», – сердито отвечала ей медсестра. Время тянулось невыносимо долго.

После первичного осмотра жену с сыном проводили в инфекционное отделение, а я вышел на улицу и, спешно закурив, отправился на автобусную остановку, надеясь успеть на последний автобус. Не успел я дойти до нее, как мне позвонила Ева, попросив забрать ее вместе с сыном домой. Ева кричала сквозь слезы, жаловалась, что их поместили в общий бокс, где находились еще три женщины с детьми, и дети их дрищут зеленым поносом, и что не пойми еще какую инфекцию там можно подхватить. К тому времени, когда я вернулся, жена уже написала отказ от госпитализации и получила от брюзгливого врача рекомендации по лечению в виде неразборчивых каракуль.

Вызвав такси, мы, держа поочередно на руках уснувшего после неоднократной рвоты малыша, добрались до дома, где не спали всю ночь. На такси я съездил в аптеку, закупил лекарства по списку, полученному в больнице. Сын постоянно просыпался и плакал, продолжался понос. Так я впервые в жизни узнал, что такое ротавирусная инфекция. Еще я понял, что старые привычки, вроде пива по вечерам, уже не приносят былой эйфории.

На следующий день сыну стало лучше. Мы лечили его дома под присмотром посещавшего нас педиатра из местной поликлиники. Через два дня заболели сами. Так летели день за днем, неделя за неделей.

С детства нас кормят однообразными сказками о счастливой семейной жизни. Помните эти финальные слова из выдуманных баек: «… и жили они долго и счастливо»? На этом все заканчивается. У героев сказок нет никакого рутинного быта, – все просто чудесно и красочно. Потом мы взрослеем, и на закрепленных в детских умах шаблонах зарабатывают маркетологи. Они снимают рекламу очередного никому не нужного мусора, наняв белозубых актеров, которые играют роли членов счастливой семейки. Так в каждой рекламе: папа, мама, двое детей – все безупречно красивы и сияют от счастья. И все почему? Все потому, что они питаются майонезом на перепелиных яйцах! Вот вам упаковка крупным планом, чтоб не забыли. Нет счастья в семье? Бегите скорее в супермаркет, купите майонез и улыбайтесь, как эти актеры в рекламном ролике. Правда, потом понимаешь, что эта схема не работает, но майонез все равно продолжаешь приобретать по инерции. Еще смешнее, когда в жизни некоторые потребители пытаются на людях повторять поведение этих актеров, изображая счастливую семейку из рекламы. Мы и сами с Евой так часто поступали, хоть и неосознанно.

Раньше, до встречи с Евой, в моем представлении семья была апогеем жизненного пути. Воспитанный на русских сказках и рекламе майонеза, я считал, что история, заканчивающаяся фразой «они поженились, родили детей, жили долго и счастливо» является конечным смыслом существования любого человека. Как оказалось, отношения проходят настоящие испытания на прочность не в первые годы совместной жизни, а во время возникающих в дальнейшем трудностей. Далеко не всем удается сохранить уважение друг к другу в этот наступающий рано или поздно период неоправданных надежд.

Глупая молодежь. Смотришь на них и ухмыляешься присущей им беззаботной наивности. Они знакомятся, постоянно смеются, бегают повсюду вместе за ручку и клянутся в вечной любви, даже не представляя, во что превратятся их отношения через пять – десять – пятнадцать лет, когда партнер уже не будет вызывать никакой сексуальной привязанности, а порой станет даже раздражать одним своим видом, голосом или прикосновениями. И тогда с ним придется расстаться или научиться уважать за что-то другое, например за годы, проведенные вместе, за поддержку и надежность, за банальную улыбку по утрам, которая станет редкостью.

Пока мы молоды, думаем, что это не про нас. Считаем, что это заморочки глупых взрослых, которые выросли в отсталом мире и ничего не понимают в человеческих отношениях. Годы летят, и мы сами становимся такими же, меняемся до неузнаваемости, приобретаем пустой безнадежный взгляд и отрешенность, которую всякий раз пытаемся скрыть, находясь среди людей. Натянуто улыбаемся и отвечаем на однотипные глупые вопросы «Ну, как дела?» – «Да, нормально!»

В детстве я не мог понять, почему семейные люди ищут приключений на стороне, когда под боком есть живая жена или муж. Не мог я тогда представить, что объект противоположного пола, некогда вызывавший страсть, может превратиться в предмет раздражения. Полноценный секс случался у нас теперь, в лучшем случае, раз в месяц, а порой и реже. Потому что было негде. Потому что мы раздражали друг друга и постоянно выматывались, ютясь в выделенной нам родителями Евы комнатке. Секс не вызывал уже былой страсти и проходил по принципу «давай сделаем это по-быстрому, пока ребенок не проснулся».

В тот период я открыл для себя три составляющих счастливой семейной жизни: отдельное жилье, материальная обеспеченность и удовлетворяющая обоих интимная близость. И прошу, не надо мне рассказывать истории про то, что «с милым рай и в шалаше», «секс – это не главное» и «не в деньгах счастье». Рай в шалаше приемлем поначалу, пока лето на дворе, пока между молодыми страсть да шалости, а когда зима настанет и дети родятся, – свой шалаш, романтики конфетно-букетного периода, можете засунуть себе глубоко и надолго. Секс не главное? А что тогда главное? Это естественная физиологическая потребность любого человека на протяжении всей его жизни. И если эта потребность не удовлетворяется, человека преследуют раздражительность, нервозность, а вслед за ними болезни и психические расстройства. А что касается денег, которые так не любят моралисты… «Деньги – зло, не в них счастье» и прочий бред. Конечно, не в деньгах счастье. Но за деньги можно купить независимость, уютное жилье, комфортабельный автомобиль, за деньги можно путешествовать. Чтобы вы не захотели сделать – вам понадобятся деньги. «Не в деньгах счастье», – глупее поговорки не слышал. Много вы знаете нищих счастливчиков?

Три ингредиента счастливой семейной жизни: комфортное жилье, достаток денег, страстный секс. Когда в жизни супругов не хватает хоть одной из трех вышеперечисленных составляющих, начинаются ссоры, а за ними понурость, уныние, болезни. В большинстве случаев российских семей отсутствуют все три составляющие одновременно, и наша немолодая семья не стала исключением.

Должно быть, я утрирую. Разбаловал самого себя, приучил к комфорту, настроил в голове глупых надежд на беззаботное будущее… Ведь миллионы людей живут на грани бедности в еще более худших условиях и ни на что не жалуются. Растят детей: двоих, троих, а кто и больше. Всегда замечал, что многодетные семьи зачастую бедные. Сводят концы с концами, но продолжают рожать. Живут по принципу «дал бог зайку, даст и лужайку». Только лужайки что-то все нет и нет, а детей надо кормить, обувать, учить, в жизни устроить. Когда все это успевать и на какие средства? А потом мы удивляемся росту малолетних преступников, ранней наркомании и суицидам. Явно, не от хорошей жизни они к этому приходят.

Нужно, конечно, взять себя в руки и научиться ценить то, что имеешь, не сравнивая с тем, что имел в своем беспечном прошлом. Но как это сложно сделать, когда уже привык к другому образу жизни! К беззаботности быстро привыкаешь, а обратно – получается не сразу, или вовсе уже не получается. Представьте, если человек родился и вырос в выгребной яме, будет он радоваться переезду в шалаш? Конечно, будет. А если человек долго жил во дворце и вдруг оказался в деревенской избе, разве будет он рад? Если перенести эту аллегорию на мою жизнь, то выйдет, что я сначала из избы перебрался во дворец, а теперь вынужден обитать вшалаше.

«Вот же нытик – демагог!» – возмутитесь вы.

Согласен.

Летели дни, уныние крепчало.

***

Бензин дорожал; автомобиль требовал вложений: пора было менять резину и перебирать подвеску с начавшей постукивать коробкой передач, – на все это уже не было денег. Наша «Ауди», уже изрядно постаревшая, последнее время стояла под окнами дома, как пыльный памятник былой беспечности. Я приучил себя передвигаться на общественном транспорте.

В тот осенний вечер было как-то по-особенному холодно, – душа промерзла изнутри. Я возвращался с работы и, приехав из Питера в свой областной городок на маршрутном автобусе, решил немного пройтись по старым дворам детства. Проходя по темным улицам вдоль старых домов, я осознал, что за полгода пребывания здесь после возвращения не встретил ни одного знакомого сверстника. Или мы настолько изменились, что перестали узнавать друг друга, или здесь уже давно никого нет. Все разъехались кто куда, начали новую жизнь, оставив этот город новым поколениям и многочисленной армии приезжих. Я был этому даже немного рад, так как меньше всего хотел повстречать своего одноклассника Вадима. Может это эгоцентрично, но мне хотелось, чтобы Вадим запомнил меня таким, каким я был несколько лет назад при нашей случайной встрече на перекрестке: успешным, спортивным, счастливым, перебравшимся из захолустной области в центр Санкт-Петербурга. А теперь я снова с сигаретой в зубах, с усталостью в глазах, без денег и надежд, в обвисшем от жира дряблом теле, давно забывшем про спорт и здоровый сон. Всю жизнь я бежал отсюда, но город меня так и не отпустил.

Прошло много лет с тех пор, когда я последний раз гулял здесь. Все изменилось. Не осталось ни одного гаража «ракушки», выросли новостройки, аллеи и детские площадки, а на некогда пустых газонах уже гордо возвышались окрепшие деревья и кустарники.

Я помню деревья возле своего дома, когда они еще были саженцами, пробивавшимися к солнцу, не смотря на то, что дети рвали с них ветки, топтали и забрасывали мусором. Несколько деревьев я посадил сам, еще учась в средней школе. Это было на уроке труда. Учитель повел нас в заросли на окраине города, где мы выкопали несколько небольших ростков лиственниц и пересадили вдоль школьного забора. К сожалению, наши деревья не прижились и завяли. В детстве меня это не сильно расстроило, а в будущем, уже повзрослев, я часто вспоминал эти саженцы и всякий раз переживал из-за их гибели. Тот урок труда все же не прошел даром, – у меня больше не возникало необузданного желания ломать деревья, кусты, да и вообще желания что-либо портить, как это любят делать школьные недоросли.

И вот я вернулся в опустевший город, в котором живут уже совершенно другие поколения новоселов. Они даже не застали те дни, когда из маленьких кустиков вырастали все эти величественные деревья, когда на месте сегодняшних площадок и бульваров были пустыри, поэтому вряд ли могут достойно оценить все это, воспринимая лишь как должное. Я вернулся, но чувствовал себя здесь уже как будто чужим. Проходя по улицам, я всматривался в лица людей и никого не узнавал, на меня же никто не обращал внимания, и я ощущал себя здесь призраком из прошлого.

Так я дошел до карьера, который, к моему приятному удивлению, превратился в благоустроенный пруд с домиком для уток. У самого берега перед парапетом возвышалась огромная плакучая ива. В моем детстве на ее месте не было даже куста, а теперь его занимал деревянный гигант, каскадом спустивший свои ветви к воде. Я остановился под ивой и закурил. В такие минуты понимаешь, как быстро и бесследно пролетают годы. Вроде бы вчера ты бегал здесь на пустыре десятилетним подростком, а сегодня это уже совсем другой мир, и деревья здесь переросли тебя, смотрят свысока и заботливо укрывают листвой от ветра, словно вернувшегося из далеких, бессмысленных странствий блудного сына.

В голове внезапно закрутилась строчка из какой-то старой попсовой песни «…детство сдохло, расплетая бантики…» Если не ошибаюсь, песня была про женщин с пониженной социальной ответственностью, осознавших, куда привел их выбранный путь. Детство бесследно проходит, расплетает нам бантики наивности и развязывает шнурки уверенности в безупречности взрослой жизни. Кто-то осознает это в двадцать, а мне выпало постигнуть на четвертом десятке. Вот и настало время жить по-взрослому, не оглядываясь на прошлое, нести в полной мере ответственность за себя и свою семью.

Я посмотрел на молчаливое звездное небо и вспомнил, как в детстве хотел стать космонавтом. Почти каждый из нас в то время мечтал бороздить просторы галактики, выйти в открытый космос, побывать на Марсе, но сейчас мы стали пленниками других благ – материальных. Как мало нам нужно было для счастья. Как много появилось его суррогатных заменителей, за которыми мы гонимся наперегонки, не замечая, как уходит время, стирая в пыль все, что когда-то считалось чем-то особенным, важным. В юности я был уверен, что хоть завтра смогу стать космонавтом, нужно только захотеть. Где взять эту уверенность сейчас? Я смотрел на звездное небо и задавал ему вопросы, но оно сохраняло тишину. В голове моей крутилась одна и та же мысль: «Ждать нечего и не от кого», – вот и весь ответ.

Зачарованный величием звездного неба, я вдохновлено улыбнулся, после чего бросил дотлевший до фильтра окурок в урну, а вслед за ним отправил туда и зажигалку с почти полной пачкой сигарет. Попробую начать все заново. Плакучая ива, оставшись в безмятежном одиночестве, под дуновение ветра помахала листьями вслед моему силуэту, скрывшемуся в лабиринте бетонных коробок. Я возвращался домой. Свет малочисленных фонарей был настолько тусклым, что, казалось, только звезды освещают мне путь.

Аквариум

– Сорок Седьмой, просыпайся, тебе пора.

Маленький гуппи приоткрыл глаза и посмотрел по сторонам. В аквариуме наступило утро. Через заросли травы, под которой он безмятежно спал, пробивался яркий свет. Он был настолько ослепительным, что малек никого не увидел вокруг; он решил, что голос ему послышался или приснился, поэтому закрыл глаза и попытался уснуть.

– Сорок Седьмой, я к тебе обращаюсь!

Малыш встрепенулся и, помахивая плавниками, оторвался от камней.

– Сегодня твой первый день в школе, Сорок Седьмой, нельзя его пропускать, отправляйся немедленно.

– Хорошо, уже выплываю, – ответил маленький гуппи более взрослому сородичу, плавающему рядом.

Сорок Седьмой позавтракал крупицами корма, прилипшими к камням на дне, после чего отправился в путь.

Маленький гуппи не помнил, как появился на свет, и кто его родители. Он любил плавать рядом со стенками аквариума и наблюдать за происходящим по ту сторону стекла. Все, что видел Сорок Седьмой, не поддавалось его восприятию. Снаружи находились настолько огромные предметы, что невозможно было понять, живые они или неподвижные: все расплывалось в глазах и не могло собраться в единую картину. Сорок Седьмому казалось, что только его одного интересует мир за стенками аквариума: остальные рыбки хаотично плавали между водорослей, камней и ракушек, совершенно не обращая внимания на то, что происходит за стеклом. Куда больший интерес для них представлял регулярный прием пищи и спаривание. Мир снаружи был для Сорок Седьмого загадкой, и он надеялся, что в школе ему наконец-то расскажут, как все устроено за пределами аквариума, и в чем заключается смысл жизни.

Внизу по камням в поисках пищи рыскали несколько сомиков. Гуппи старался держаться подальше от них, плавая поближе к своим сородичам. От старших рыбок он слышал, что сомов нужно остерегаться: они ведут отшельнический образ жизни и безжалостно расправляются с другими рыбами, отбившимися от своих стаек. Правда это или нет, Сорок Седьмой не знал, но проверять не решался, доверяя наставлениям старших.

Миновав воздушный фильтр, из которого в аквариум бурной струей поступали пузырьки свежего воздуха, малыш Сорок Седьмой спустился в заросли из искусственных водорослей, где и находилась школа. Здесь уже собрались практически все мальки, а на большом камне перед ними восседал старый мудрый гуппи, которого все звали Девяносто Первый. Он был единственным учителем в аквариумной школе.

– Все на месте? Начнем, – прокряхтел Девяносто Первый. – Итак, первое, что мы сегодня разберем – это ваши имена.

Старик осмотрел внимательно наблюдающих за ним мальков и продолжил, обращаясь к Сорок Седьмому:

– Вот ты, опоздавший, знаешь, почему тебя зовут Сорок Седьмым?

– Нет, – растеряно ответил маленький гуппи.

– Сначала вам присваивают имена, соответствующие очередности вашего рождения в аквариуме. Это технические имена, которые не имеют значения. Ты, например, родился на свет по счету двести сороковым или триста пятидесятым, я уже точно не помню. Основным вашим именем на протяжении всей жизни остается то, которое дано не по реальному счету, а в честь другого гуппи, родившегося задолго до вас и являющегося «избранным», – так мы называем мальков, съеденных взрослыми особями сразу же после рождения. Так поступать велел нам Человек. Ради Человека иногда мы приносим в жертву часть своих родившихся детенышей, чтобы получить его милость и корм. Но мы не просто съедаем их, а увековечиваем их память: присваиваем их имена другим гуппи, выжившим, таким как вы, чтобы рыбы помнили о них и не забывали их подвиг перед аквариумом. Поэтому ты не единственный Сорок Седьмой, до тебя так называли несколько других особей, да и после тебя будут называть. Отмечать свой день рождения ты будешь тогда, когда родился первый Сорок Седьмой «избранный», а не когда родился ты сам.

– А как же мое настоящее имя? Ведь я родился под другим номером, – спросил удивленный малек.

– Ты можешь помнить его и даже отмечать дату своего рождения, но основным днем для тебя является рождение сорок седьмого «избранного», и звать тебя все будут Сорок Седьмой. Это большая честь для тебя – носить имя мученика, положившего свою жизнь за наше с вами благополучие.

– А зачем Человеку нужно, чтобы мы ели друг друга? – спросил кто-то из мальков.

– Так нам повелел Человек еще в давние времена. Слушайте.

Девяносто Первый открыл большую старинную книгу и начал читать:

Жил-был Человек в большом аквариуме. И стало ему скучно. И создал он другой маленький аквариум, в который насыпал камней, разложил ракушки и искусственные водоросли, установил воздушный фильтр и лампу светящуюся. Понравилось Человеку то, что у него получилось. И решил он, что в этом аквариуме должен кто-то жить. И заселил Человек в аквариум большого сома и насыпал корма ему, и предложил плавать свободно и радоваться. Так и делал сом.

И вот однажды Человек решил испытать сома на верность. Положил он в аквариум ракушку диковинную и сказал сому: «Не смей в нее заплывать». А сам следил все это время за сомом из своего большого аквариума: ослушается ли его рыба или нет. Плавал сомик, плавал, ел корм, наслаждался жизнью, а в один из дней стало ему интересно, что же это за ракушка такая, в которую ему заплывать нельзя. Любопытство не давало сому покоя, и решился он ослушаться Человека. Посмотрел он по сторонам и, решив, что Человек не видит его, заплыл в диковинную ракушку, но ничего там не нашел: ракушка была пустая. А снаружи он услышал громкий возглас Человека: «Как посмел предать меня, окаянный?! Я тебя кормил и дал тебе все для беззаботной жизни, но ты ослушался меня!» И тогда Человек сказал сому, что за это будет он, и весь его род, скитаться по дну аквариума без милости его. И за дерзкое непослушание приговорил Человек сомов после смерти быть смытыми в унитаз, где они вынуждены будут вечно плавать в отравленной воде среди гор мусора и страшных тварей, которые пытать их будут и терзать. Место то называется «канализацией», – там после смерти оказываются рыбы, нарушавшие правила, созданные Человеком. Уготована была неверному сому печальная судьба – провести в той канализации вечность. Но Человек любил сома. Так сильно любил он его, что разрешил оставаться в аквариуме и жить, и размножаться в нем, пока не умрет.

После этого Человек заселил в аквариум нас – рыбок гуппи и дал наказ: с сомами не разговаривать и дел не иметь, ибо прокляты они, а его – Человека – почитать изо дня в день и в жертву приносить едва родившихся сородичей, поедая их, пока они не успели спрятаться. Тех, кого мы съедим, Человек сразу же забирает в свой большой аквариум, где много места для всех, чистейшая вода, много ракушек, кораллов и зарослей. И тех из нас, кто выполняет все наказы Человека, после смерти он также заберет в свой большой аквариум, где вместе с ним мы будем кушать до отвала корма различные, плавать по бескрайним просторам, общаться друг с другом и радоваться вечно. А тех, кто ослушается Человека, не будет жить по его правилам, отправит он в страшный унитаз, и гнить те несчастные будут вечно в протухшей канализации, пожираемые червями и радиацией. Но как бы там ни было, Человек любит всех. Он безумно любит всех нас, даже неверных ему сомов возлюбил Человек. Нет предела доброте и любви Человека.

Девяносто Первый захлопнул книгу, отчего несколько мальков испуганно вздрогнули.

– На сегодня это все. Завтра продолжим. Есть вопросы?

– У меня вопрос, – махнул плавником Сорок Седьмой. – А Человек – он один, или есть другие еще Человеки?

– Что за вздор ты несешь?! – возмутился старый учитель. – Человек един, и нет других Человеков в его аквариуме! Сомы проклятые считают, что Человеков бывает несколько, и что живут они не в аквариуме, а воздухом дышат без растворения его в воде. Это абсурд и дичь, которую выдумали эти дурни – сомики. Они злятся, что попадут в канализацию, и пытаются всех нас с пути истинного сбить, чтобы отвернулись мы от Человека и были смыты им в унитаз вслед за этими отступниками сомами! Но нам этого допустить нельзя! Нужно держаться традиций и учения предков наших, быть верным Человеку и угождать воле его! На этом все. Завтра приплывайте, продолжим занятия.

Из школы Сорок Седьмой возвращался задумчивый. Еще с утра он надеялся, что найдет ответы на свои вопросы, но после посещения школы их появилось еще больше. Малек не унывал, полагая, что всему свое время, и он обязательно все узнает о подводной жизни, Человеке и созданном им прекрасном мире.

Поднявшись к воздушному фильтру, где он любил принимать массажный душ из разлетающихся под напором пузырьков воздуха, Сорок Седьмой заметил взрослую самку, которая рожала мальков одного за другим. Вокруг самки крутились взрослые гуппи, которые нападали на ее детенышей, хаотично расплывающихся в разные стороны в поисках укрытия. Самка пыталась защитить детей, но у нее не хватало сил: атакующих было четверо. Бедная рыбешка ринулась вниз, к ракушкам, чтобы спрятаться там, но стайка голодных и обезумевших от свежей плоти гуппи ломанулась вслед. «Отдай! Отдай! Во имя Человека! Твои дети попадут к нему в большой аквариум!» – кричали они ей вдогонку.

Внезапно из-за ракушки выскочил огромный усатый сом, который ударом хвоста отбил от самки одного из нападавших, а второго, оказавшегося рядом, клюнул в глаза так, что тот в панике, ударяясь о стенки ракушки, уплыл в неизвестном направлении. Остальные же, заметив сома, бросились врассыпную. Обессилевшая самка присела в ракушку и продолжила рожать мальков, а сом, успокоившись, залег на дно и тяжело вздохнул.

Изумленный увиденным, Сорок Седьмой спустился вниз и лег на камни с другой стороны ракушки. Мимо него проплыл один из только что родившихся мальков. Сорок Седьмому, хотя он и сам был еще небольших размеров, инстинктивно захотелось съесть мелкого сородича, но он не поддался искушению и лишь проводил взглядом уплывающего вдаль малька. «Плыви, малыш», – прошептал гуппи, осознав, что не хочет поедать себе подобных, хоть так и велел делать Человек. Эта мысль его немного напугала: он вспомнил про канализацию, о которой рассказывал Девяносто Первый.

Сорок Седьмой прислушался: с другой стороны ракушки ощущалось присутствие большого сома. Он все еще лежал там, затаившись на дне; возможно, спал. Маленькому гуппи захотелось посмотреть на него вблизи, так как он видел сомов только издали и боялся приближаться к ним. Любопытство взяло верх над страхом, и Сорок Седьмой тихонько пополз вдоль стенки ракушки, чтобы незаметно поглазеть на большого страшного сома.

– Чего тебе надо, мелкий!?

Из-за угла резко высунулась голова сома и уткнулась в не ожидавшего такого поворота событий испуганного гуппи.

– Шпионишь за мной? – хриплым голосом лениво произнес сом и прищурил глаза.

– Нет, простите, – заикаясь, ответил гуппи. – Точнее да, следил. Но как бы не совсем следил.

– Что ты несешь, глупый малек? Давай плыви отсюда! Или тебе не рассказывают твои сородичи, что с нами общаться нельзя?

– Простите, товарищ сом. Я не хотел вам мешать. Просто я увидел, как вы защитили нашу самку гуппи. Это было благородно с вашей стороны, а нам говорят, что вы злые.

– Ты и вправду решил, что я кого-то защищал? – усмехнулся сом. – Меня разбудили эти орущие идиоты, которые толпой гонялись за своей же сестрой, чтобы сожрать ее детей. Вы все болваны! Мне не о чем с вами разговаривать. Может быть, рождаетесь вы не болванами, но в школах ваших из вас точно делают полных кретинов.

– Вы хотите сказать, товарищ сом, что нас обманывают?

– Слушай, товарищ, или как там тебя… Если твои соплеменники увидят, что ты со мной разговариваешь, – станешь изгоем. Не то, чтобы мне тебя было жалко, просто ты глупый, и я не хочу с тобой беседовать. Поди прочь отседа. Иди, вон, огрызки морковные поклюй, только не лезь ко мне.

На этом сом закрыл глаза и притворился спящим. Сорок Седьмой не стал ему мешать, он поплыл к поверхности воды, где вскоре должен был появиться корм. Он не понимал, откуда берется еда, но всегда чувствовал ее появление, как и все другие обитатели аквариума.

На следующее утро любознательный малыш вновь отправился в школу. По пути он остановился возле стекла и попытался всмотреться в происходящее по ту сторону. Он видел крупные предметы, среди которых передвигалось нечто огромное, совсем не похожее на рыбу; у этого нечто были очертания, в которых различалось что-то похожее на туловище и голову, а также длинные конечности. Всякий раз, когда сверху в воду падал корм, эта фигура двигалась за стеклом вблизи аквариума, и Сорок Седьмой предположил, что это и есть тот самый Человек.

«Здравствуйте! Вы меня видите?» – робко произнес гуппи. В ответ он услышал какие-то странные звуки, исходящие от фигуры, но не мог их разобрать. «Человек говорит со мной, – подумал Сорок Седьмой, – но я его не понимаю». В это время фигура протянула к стеклу, где находился гуппи, одну из своих конечностей и легонько постучала по стенке, так, что малыш ощутил вибрацию по всему аквариуму. Он хотел было уплыть и спрятаться, но заворожено остался на месте, наблюдая за непонятным ему посланием. Внезапно фигура исчезла, словно растворилась в воде. Сорок Седьмой сколько не вглядывался в стекло, но более ее не видел. Всю дорогу до школы он обдумывал увиденное и надеялся услышать объяснения от Девяносто Первого.

В тот день школьный учитель открыл свою ветхую книгу и внимательно осмотрел присутствующих мальков. Убедившись, что они готовы к приему информации, он начал вести урок:

«Человек завещал нам – своим созданиям – Свод правил и законов, которые мы неукоснительно должны соблюдать. Свод состоит из десяти пунктов. Внимательно слушайте и записывайте:

1. Человек любит и оберегает всех обитателей аквариума. Все в аквариуме равны друг перед другом.

2. Человек един в своем роде. Нет в этом мире других Человеков, кроме единого кормильца и защитника вашего.

3. Нельзя вкушать корм, лежащий между камнями, а также – под ракушками.

4. Сомы и любые другие виды, которые окажутся в аквариуме, – враги праведных гуппи и враги Человека, ибо отреклись от него. Запрещается разговаривать с ними, делить еду и подплывать близко.

5. Гуппи, не признающий власть Человека или сомневающийся в его существовании, а также в его правилах – хуже сома, ибо отрекся от истины. Быть такому отступнику смытым в унитаз и гнить вечно в канализации.

6. Уважай старших и более сильных гуппи, ибо мудрее они. Отдавай им корм свой, если захотят они.

7. Когда свет горит в аквариуме – то время бодрствовать, когда гаснет, и приходит тьма – то время сна.

8. Запрещается смотреть через стекло аквариума в мир Человека более одной минуты, ибо оскорбит это Человека, и пошлет он наказание на всех по своему усмотрению.

9. Плодиться и размножаться – всем без исключения. Родящихся мальков поедать живьем, кроме тех, кто успеет спрятаться. Съеденные мальки попадают жить в большой аквариум к Человеку.

10. Съеденных мальков счет вести, нарекая «избранными», да давать имена вновь родившимся и выжившим в их честь, ибо пострадали они ради вас, чтобы могли вы после смерти попасть в аквариум Человека, где будете плавать вечно с ним, кушать много вкусных кормов, отдыхать и ни о чем не беспокоиться».

Девяносто Первый закончил чтение, отложил книгу в сторону и продолжил вести урок:

– Вот такой Свод правил послал нам Человек еще в давние времена. С тех пор мы передаем его из поколения в поколение, чтобы направить рыб на путь истинный. Перепишите себе и выучите наизусть, ибо настанет день, когда вы займете мое место и учить будете других детенышей. Вопросы есть?

– Скажите, а почему нельзя смотреть в стекло больше одной минуты? Почему Человек оскорбляется от этого? – спросил один из мальков.

Учитель нахмурился и так серьезно посмотрел на задавшего вопрос, что тот опустил глаза, пожалев о том, что вообще открыл рот.

– Смотреть нельзя потому, что так написано в Своде правил. Этого не достаточно? История знает немало случаев, когда какой-нибудь глупец таращился в стекло, пытаясь разглядеть Человека, и после этого Человек осушил аквариум, бросив всех рыб в ведра и пакеты. И только когда рыбы взмолились о прощении, он снова наполнил аквариум чистой водой и вернул всех раскаявшихся обратно. Тех же, кто прощения не просил, или делал это неискренне, Человек смыл в унитаз. Еще были случаи, когда Человек отключал надолго свет и воздушный фильтр, а однажды даже не подавал несколько дней рыбам корм. Человек может все, и нет его могуществу предела. Но он любит нас. Не забывайте об этом, просто соблюдайте Свод правил.

Сорок Седьмой чувствовал себя неловко. Он хотел задать несколько вопросов, но боялся реакции учителя. Девяносто Первому явно не нравилось излишнее любопытство мальков, он считал, что все и так должно быть понятно без рассуждений.

Как-то машинально плавник Сорок Седьмого приподнялся, и учитель, заметив это, с недоверием прищурился:

– У тебя вопрос какой-то?

– Да, – робко произнес Сорок Седьмой. – Мне как бы все понятно, но вот не совсем понятно.

– Это как так? Тут либо понятно, либо непонятно! Что тебе непонятно?

Сорок Седьмой набрался решительности и, глубоко набрав в жабры воды, задал свой первый вопрос:

– А как появился Свод правил, и кто его написал?

– Как кто? Конечно же Человек!

– А Человек сам написал? Это его почерк в книге?

– Нет, конечно, дурачок. Человек говорил, а один из наших предков записывал. Раньше Человек часто общался с гуппи, но теперь для нас остались лишь записи. Мы переписываем их и передаем из рода в род.

– А почему нельзя кушать корм, лежащий между камнями или под ракушками?

– Так, смотри, непонятливый, объясняю. Что говорится в пункте номер семь?

– То, что свет гаснет – пора спать, свет включился – пора просыпаться.

– Дословно не так, но смысл тот же. Скажи, это правильно изложено? Ты ведь так поступаешь?

– Конечно.

– Вот именно. Все так поступают. Потому что это правило из Свода, оно естественное, мы его начинаем соблюдать уже с рождения; раз это правило верное, значит и остальные правила тоже верные. Они в принципе не могут быть неверными, потому что сказаны Человеком. Если будешь сомневаться в них, вспомни про пункт пятый.

– А вот в первом пункте сказано, что все в аквариуме равны друг перед другом, но в пункте шестом говорится, что нужно отдавать свой корм более сильным гуппи, – эти пункты как-то противоречат друг другу.

– Ты что, сомневаешься в правильности Свода?! – возбужденно закричал Девяносто Первый. – Как ты смеешь обсуждать его и выискивать противоречия? Решил, что ты самый умный тут среди нас?!

Тут же раздался робкий ропот других мальков:

– Что, самый умный?

– Молчи лучше!

– Вот ведь дурак, сидит тут, умничает.

– Куда он лезет?

– Самый умный нашелся.

– Я не считаю себя самым умным, – повысив голос, начал оправдываться Сорок Седьмой. – Просто я пытаюсь мыслить, хочу разобраться и понять. Разве это плохо?

Учитель в это время нервно теребил воду плавниками и злобно смотрел на Сорок Седьмого. Ропот мальков стих. Все ждали, что мудрый учитель ответит зазнавшемуся нахалу. Убедившись, что класс на его стороне, Девяносто Первый успокоился и ехидно улыбнулся.

– Вам таки не нужно мыслить, молодой человек, за вас уже давно все домыслили и уж тем более разобрались. Просто слушайте, что вам говорят, и не морочьте головы окружающим. Учите Свод, слушайте старших, соблюдайте правила, и тогда все будет хорошо.

Из школы Сорок Седьмой выплыл задумчивый. Он так и не нашел ответы на свои вопросы, которых с каждым днем появлялось все больше. Кроме этого, он усвоил, что вопросы в аквариуме лучше вовсе не задавать и лучше вовсе не думать, в целях своей же безопасности. Тем не менее, тяга к познанию истины оказалась сильнее страха общественного порицания. Сорок Седьмому захотелось поговорить со старым сомом, он надеялся получить ответы у него, хоть такое общение и носило для него перспективу превратиться в изгоя.

Возле ракушки сома не было, и маленький гуппи отправился искать его по дну аквариума.

– Сорок Седьмой!

Гуппи обернулся и увидел за спиной трех своих сверстников, которые надменно смотрели на него, окружив плотным кольцом.

– Ты чего сегодня в школе за вопросы такие задавал? Самый умный?

– Разве я вас чем-то оскорбил? – стал оправдываться Сорок Седьмой. – Я задал вопросы, учитель на них ответил. Что вы хотите от меня?

– Хотим узнать, откуда ты такой взялся, самый умный, не такой как все. Держишь нас всех за дураков?

– Я такого не говорил. Причем здесь вы вообще?

– Не, вы слышали? Дерзит ботаник! Сейчас мы тебя научим аквариум любить!

С этими словами гуппи накинулись на Сорок Седьмого, заклевывая его со всех сторон и не давая уплыть. Малыш терпел побои, безуспешно пытаясь скрыться. Сил сопротивляться натиску оставалось все меньше и меньше.

– Сом! – закричал вдруг один из нападавших.

Гуппи расплылись в разные стороны и скрылись из виду. Рядом с покусанным и ошарашенным Сорок Седьмым вальяжно проплыл маленький сомик. Внезапно он остановился, повернулся к побитому мальку и спросил:

– А ты чего остался, не уплыл? Не боишься меня?

Сорок Седьмой опустил глаза вниз.

– Мои сородичи избивали меня, а ты просто плывешь мимо. Так кого мне больше бояться?

– Хех, – усмехнулся сомик, поплыв дальше, – чудны́е вы.

– Погоди, – окликнул его гуппи, – ты не встречал большого старого сома? Вчера он спал здесь, под ракушкой.

– А зачем он тебе?

– Хотел поговорить. Он меня знает.

– Поговорить? Тебе? С сомом? Ха-ха-ха, не смеши меня!

– Я серьезно.

– Забавный ты экземпляр. Ты точно гуппи? Не мутант какой-нибудь? Ха-ха-ха! Ладно, следуй за мной.

Сомик проводил маленького гуппи в старый коралловый замок, расположенный в самом темном углу аквариума под зарослями водорослей. Другие гуппи сюда старались не заплывать, и Сорок Седьмой был уверен, что его встреча со старым сомом останется для его сородичей тайной.

Когда молодой сом привел Сорок Седьмого в кораловый замок, они застали усатого старика вальяжно расположившимся в одной из угловых комнат и чистящим плавники.

– Опять ты? Зачем приплыл ко мне? – вопросил он, завидев гуппи.

– Я хочу знать правду.

– Правду о чем?

– Обо всем.

– А кто тебе сказал, что я кладезь правды? Шуруй в свою школу, там вам правду на чешую вешают.

– Я хочу услышать от вас.

Сорок Седьмой прилег на камни в другом углу комнаты и обреченно направил взгляд в небольшое окошко, за которым монотонно раскачивались зеленые листья. Продолжая задумчиво смотреть в окно, он продолжил:

– Сегодня в школе я узнал о Своде правил, придуманных Человеком, но когда начал задавать вопросы учителю, он разозлился.

– А ты сам веришь, что эти правила придумал Человек? – спросил сом.

– Я не знаю, поэтому и приплыл к вам.

Старик пристально разглядывал Сорок Седьмого, задумчиво шевеля усами и продолжая чистить плавники.

– Ты не такой, как они, умеешь слушать и анализировать. Я не встречал еще таких гуппи. Все остальные тупы, как пробки; они ничего не запоминают и не умеют мыслить.

Сом ловко выхватил из под камней остаток сухого корма и, неспешно прожевав его, продолжил:

– Вас учат тому, что сомы – опасные рыбы, которые поедают вас и много мусорят. А что ты видишь своими глазами? Мы никого не едим живьем, в отличие от вас; мы чистим аквариум, который вы загрязняете. Получается, тебе врали? Правду ты узнал глазами, а не ушами. Доверять нужно только своим глазам, а любую информацию перепроверять, даже ту, которая поступит от меня. Ты хочешь знать некую единую и бесспорную правду? Вряд ли тебе станет от этого легче жить. Но ты ведь не отвяжешься, верно? Раз уж ты пришел и жаждешь знаний, я расскажу тебе свою картину представления о мире, а выводы уже делай сам.

Секрет в том, что истину не знает никто: ни я, ни твои учителя. Но между нами есть отличия. Мы, сомы, осознаем, что ничего не знаем, а вы – гуппи – считаете, что знаете все, хотя в учености своей ушли не дальше бездушной ракушки. Всем известно, что мы живем в аквариуме. Но откуда взялся аквариум, мы не ведаем, так же, как и не знаем, какие рыбы в нем жили до нас. Кто-то из моих предков рассказывал, что когда-то здесь жил крокодил, а потом – черепахи. Но я не могу быть в этом уверен, потому что у меня нет доказательств. Возможно, это и так, а возможно, что нет. Мы знаем, что за стенками аквариума что-то есть. Порой мы видим движения снаружи, различаем фигуры, называя их людьми, но не понимаем увиденного. Я лично наблюдал несколько таких людей за стеклом, а вот твои сородичи считают, что Человек один, и что никого снаружи, кроме него, больше нет.

Когда-то давным-давно мы дружили с гуппи, они тоже верили, что Человек не один, а их много. Людям мы приписывали различные обязанности. Например, считалось, что один Человек включает свет, а другой его выключает, третий отвечает за воздушный фильтр, четвертый кормит нас, и так далее. Но потом настали другие времена. Ваши старейшины стали все чаще обвинять сомов в не уважении к Человеку, а еще – им стало не нравиться, что мы не похожи на них. Один из ваших старых дураков однажды заявил, что все старые учения были враньем, и что всемогущий Человек в большом аквариуме только один и выглядит он как огромный гуппи. И тогда все поверили ему, а нас – сомов – стали называть «неправильными рыбами», потому что мы якобы не похожи на Человека. Были среди ваших те, кто не верил в эту чушь, – их жестоко избивали и лишали корма до тех пор, пока они не поверят в новую истину или не умрут. Через несколько лет гуппи вообще забыли, во что раньше верили их предки. Они верят только в то, чему их научили с рождения. Мы же – сомы – сохраняем имеющиеся у нас знания и принимаем всё как данность, не строим иллюзий относительно мироздания.

Еще во времена дружбы с гуппи мы делились с ними знаниями, но они, пересказывая их из поколения в поколение, много раз запутывались. Кроме этого, ваши старики, чтобы упростить себе жизнь, придумывали правила, которым все должны были подчиняться, и выдавали их за якобы указания Человека. Например, ты в курсе, что когда-то давным-давно в аквариуме было запрещено подплывать к воздушному фильтру? Это придумал один из ваших старых лентяев. Он знал, что возле фильтра можно принять кислородный душ и первым ухватить свежий корм, который нам посыпал Человек. И вот однажды этот старейшина сказал всем, что к нему явился Человек и дал указание – не плавать рядом с фильтром. И все поверили. Все, кроме самого старейшины, который крутился там постоянно, барахтался в пузырьках и первым поедал падающую в аквариум вкуснятину. Ваши старейшины и учителя любые свои похоти и капризы приписывали наставлениям Человека, которому, между нами говоря, до нас и дела нет.

Ты ищешь правды, но у каждого она своя. И ни в одной правде нельзя быть уверенным. В этой жизни ни в чем нельзя быть уверенным, мой друг: все нужно подвергать сомнению. Вот тебе говорят, что наш аквариум находится внутри другого большого аквариума, в котором живет Человек, – так? А ты когда-нибудь задумывался о том, что находится за пределами этого второго аквариума? Наше сознание не в состоянии понять все то, чего мы не видим или не понимаем. Чтобы заполнить пустоту незнания, мы ищем объяснения событиям и явлениям, которые не можем понять и зачастую придумываем эти объяснения сами.

Одно я знаю точно – твои благочестивые дружки, грезящие о вечной жизни с Человеком в его большом аквариуме, окажутся после смерти там же, где и мы – в канализации. Жаль, что к тому моменту мы уже ничего не будем чувствовать, иначе я бы имел превеликое удовольствие полюбоваться их удивленными рожами.

– Значит, я так и не узнаю всей правды, – с досадой произнес гуппи.

– Ну почему же? Кто мешает тебе исследовать аквариум? Плавай, изучай, рассматривай происходящее за стеклом, анализируй увиденное. Возможно, ты станешь одним из первых, кто не только откроет что-то новое, но и сможет донести свои открытия до других, – а с этим, понимаешь ли, все намного сложнее. Не забывай, что правда здесь никому не нужна. Твоим собратьям достаточно того, что они уже знают. От большего объема информации у них заболит голова, и они скорее заклюют источник этой информации, нежели примут ее к размышлению.

– Меня признают изгоем, – обречено произнес Сорок Седьмой.

– Не хочешь быть изгоем – притворись дураком, многие так и поступают. А коли хочешь быть честным с самим собой, то придется пожертвовать лояльностью общества – такова цена свободы.

Сорок Седьмой высказал досадное предположение, что ему не под силу будет выжить в одиночку, после чего поинтересовался, сможет ли он рассчитывать на помощь сомов.

– Тебе придется рассчитывать только на себя, – огорчил его старик. – Такова судьба всех свободных рыб. Назад пути уже не будет. Хочешь выжить – прекрати бояться! Если на тебя нападут, смело клюй самого здоровенного в глаз, – остальные сами расплывутся в страхе. Это удел вашей братии: они постоянно хотят кого-то заклевать, но в ужасе разбегаются, когда понимают, что получат сдачи.

После разговора с сомом Сорок Седьмой долго не мог уснуть. Он скучал по прежним временам, когда не задавался вопросами, ел, плавал и спал, шугаясь старших и выполняя правила. Стоило ему только начать логически мыслить и попытаться понять окружающий мир, как жить стало намного сложнее. Его перестали понимать, его стали ненавидеть. Больше всего Сорок Седьмого пугало то, что назад пути уже не было.

Однажды, когда Сорок Седьмой не спеша возвращался из школы, его догнал один из сверстников: он был в задорном настроении, широко улыбался и часто дергал плавниками. Поравнявшись с Сорок Седьмым, веселый малыш сбавил скорость.

– Привет! – бойко воскликнул он. – Меня зовут Тринадцатый.

– Здравствуй, а я Сорок Седьмой.

– Я помню тебя. Это ты задавал всякие там вопросы учителю. Куда плывешь?

– Просто так, никуда, – ответил Сорок Седьмой.

– А почему ты такой хмурый?

– Я не хмурый, просто задумался.

– Зачем ты так много думаешь, если это делает тебя хмурым? Я вот никогда не хмурюсь!

– Оно и заметно, – ответил Сорок Седьмой и натянуто улыбнулся. – Так лучше?

– Вот, другое дело! На гуппи стал похож! А то все думаешь да думаешь, как сом какой-то! – с этими словами Тринадцатый быстрее замахал плавниками и скрылся из виду.

После этого разговора Сорок Седьмой, проплывая мимо других рыб, стал натягивать глупую улыбку, чтобы его случайно не заподозрили в задумчивости. Гуппи окончательно решил, что проще будет молчать и со всеми соглашаться, продолжая при этом в тайне ото всех продолжать исследование дивного окружающего мира. Жаль, что времени на это Сорок Седьмому было отведено немного: аквариумные гуппи живут в среднем всего до трех лет.

Повзрослев, Сорок Седьмой устал притворяться, окончательно прекратив общение со своими сородичами. Как ни старался, он не сделал никаких открытий и не смог ничего изменить. Сорок Седьмой вел отшельнический образ жизни, периодически общаясь с сомами. Хоть изредка они и разговаривали с отшельником, к дружбе с ним расположены не были. Сомы между собой-то и не особо дружили, так же, как и не ссорились. Большую часть времени они задумчиво лежали на дне, в тени каменных замков, водорослей и ракушек, устало отводя взгляд от носящихся над ними из стороны в сторону суетных стай гуппи.

***

У окна шестиметровой кухни находился небольшой квадратный стол с помятой и прожженной в некоторых местах сигаретами скатертью. Рядом стояли три деревянные табуретки с сильно расшатанными ножками. Слева от окна журчал небольшой отечественный холодильник, обвешанный парой десятков магнитов. Следом за ним вдоль стены располагалась почерневшая газовая плита с засохшими и въевшимися в металл остатками еды, а затем раковина, заваленная горой немытой посуды. Над столом, холодильником, плитой и раковиной криво висели навесные шкафы. Мебель здесь переживала уже третий или четвертый десяток своих лет. Из под облезающей декоративной пленки, пропитанной жиром и табачным дымом, по частям осыпался прогнивший от плесени советский ДСП. Такая мебель часто встречалась на старых дачах, сохраняя при этом, хоть и ветхий, но практичный вид. Здесь же, на прокуренной кухне, она дышала на ладан и не разваливалась лишь по той причине, что за долгие годы вросла в стену вместе с прогнившими саморезами да спрессованными слоями пыли и плесени. Кухонные обои вписывались в интерьер: они тоже были пропитаны тем же многолетним составом, что и мебель, в связи с чем, сливались с ней в одной отвратительной пятнистой грязно-желтой цветовой гамме. Местами обои были ободраны, и можно было увидеть, что стены кухни когда-то, видимо еще при строительстве, были выкрашены темно-зеленой масляной краской, – такой же, какой выкрашивали стены в вытрезвителях, больницах и следственных изоляторах; подобный дизайн способен на любого нагнать тоску. Немытое, заляпанное окно загораживала штора – рваная и такая же грязная, как все в этом помещении. Единственное, что оставалось хоть немного чистым, – это иконостас под потолком и большой прямоугольный аквариум, стоявший на тумбочке у входа.

Под карнизом на занавеске сидел пузатый таракан. Он совершенно не пугался присутствия людей и внимательно наблюдал за ними, шевеля усиками. За столом, тем временем, сидели двое худощавых мужчин лет пятидесяти. Они готовили стол к обеду: открыли банки с солеными огурцами и шпротами; нарезали колбасу, лук, хлеб; расставили рюмки и разлили по ним прозрачную жидкость из стеклянной бутылки. В пепельнице, находившейся посередине стола, красовалась пирамидка из мятых окурков.

– А зверям своим не нальешь? – махнул головой в сторону аквариума один из мужчин, поднимая в руке наполненную рюмку.

– Да ты чо, Вася, офонарел? Сдохнут сразу, – ответил хозяин квартиры и в два глотка опустошил рюмку, звонко вернув ее на стол.

Друзья закусили заранее приготовленными бутербродами, после чего закурили.

– Заколебали они меня, – продолжил тему хозяин, кивая на аквариум, – дохнут без конца, жрут друг друга. Тупые, как пробки. Чистить его еще постоянно надо. Раньше жена занималась, сейчас все на меня переложила.

– Ну и выкинь его, – предложил свое решение гость. – Чего мучаешься?

Хозяин квартиры громко прокашлялся, после чего, сморщив лоб, снова затянул в легкие табачный дым.

– Да жалко их, слушай. Пусть живут. Успокаивают. Иногда, знаешь, скучно бывает, тоскливо; сядешь тут за столом, закуришь сигаретку и смотришь на них, – как они там плавают, еду делят, дерутся, таращатся на тебя через стекло. Идешь корм сыпать, так они чувствуют, сразу толпой летят наверх, хвостами машут. Не, не выкину, жалко их. Пущай плавают.

– А что это они у тебя жрут друг друга? У Вальки вон на работе тоже гупяшки в аквариуме живут, но нормально, слушай, каннибализмом не страдают.

– Да хрен знает, что с ними, может порода такая.

Докурив сигареты, друзья разлили по рюмкам новую порцию прозрачной жидкости. Гость с минуту задумчиво смотрел на иконостас, громко пережевывая бутерброд, после чего продолжил беседу:

– Я тут, знаешь, чего по телеку видел?

– Чего ты там видел?

– Передачу про космос. Вот говорят там, Вселенная у нас бесконечная.

– Ну, и?

– Ты можешь представить, как она бесконечной может быть?

– Да хэ-зэ.

– Ну и я вот не могу. У всего же должен быть свой конец. Если есть там стена какая-то, значит, за ней еще что-то должно быть, – или как?

– Еще вторую выпить не успели, а тебя уже кроет на философию, – с хрипом засмеялся хозяин.

Он зацепил пальцами соленый огурец из трехлитровой банки и высоко поднял наполненную до краев рюмку.

– Раз уж ты тему астрономии решил затронуть, то, как там Юра говорил, «поехали!»

Капюшон, фары, пистолет Марголина

Стоило только солнцу спрятаться за горизонтом, небо над городом затянуло тучами, черными и зловещими. Дождь моросил все сильнее, близилась ночь. Улицы опустели, и лишь случайные автомобили проносились по Большому Москворецкому мосту, даже не замечая идущего по нему в гордом одиночестве человека. Быстрый шаг, руки в карманах, глаза вниз. На голове колыхался по ветру черный капюшон от балахона, одетого под легкой кожаной курткой. Застигнутый природной стихией в самой гуще каменных джунглей, человек явно спешил найти укрытие.

Ветер ненадолго стих. В раскаленную майскими праздниками столицу явилась гроза, но желающих выходить на улицу, чтобы насладиться ею, не находилось. Людям всегда было предпочтительнее пережидать природные стихии в укрытиях. Раскаты грома тем временем становились слышны все ближе.

Человек куда-то спешил. Если кто-нибудь из достаточно наблюдательных граждан проследил бы за его походкой, то непременно сделал бы вывод о том, что надвигающаяся стихия этого странного мужчину в капюшоне мало беспокоит. Его волновало что-то другое. Да и если бы онискал укрытие, вряд ли бы побрел пешком через мост протяженностью в полкилометра.

Несколько капель, стремительно летевших с порывом ветра, обогнули вставшую у них на пути защиту в виде свисавшего вниз капюшона и влетели в лицо мужчины, частично осев на едва заметных в темноте стеклах его прямоугольных очков. Человек моргнул. Это была его единственная реакция на удар дождя, в остальном же его лицо, скрытое в тени, сохраняло полнейшую незыблемость, словно у профессионального игрока Мировой серии покера.

Периодически оборачиваясь, мужчина достиг, наконец, центральной точки моста, откуда простирался вид на центральную излучину Москвы-реки, величественные стены Кремля и освещенные сквозь ночную мглу разноцветными огнями столичные улицы. Он внезапно остановился и подошел к бетонному ограждению, отделявшему его от почерневшей во мраке глади Водоотводного канала. Стоя на краю, он снова оглянулся по сторонам и, убедившись, что на мосту остался один, облегченно выдохнул и поднял голову, устремив взгляд куда-то вдаль. Теперь в свете огней ночного города можно было разглядеть черты его лица, овального и выразительного, местами покрытого морщинами. Подбородок его был гладко выбрит, губы сжаты, а густые брови застыли в нахмуренном состоянии, и лишь стильные прямоугольные очки придавали этому уставшему, лишенному эмоций лицу нотку харизматичной интеллигентности. На первый взгляд можно было принять его за школьного учителя или офисного клерка, не обремененного страстью к карьерному росту, если бы не страшная, загадочная пустота в глазах: пустота, порожденная равнодушием или моральным истощением, присущим людям, уставшим от суеты мирской жизни. Такой взгляд на себе сложно выдержать, даже если на тебя смотрит невзрачный мужчина лет сорока, среднего роста и такого же телосложения, с залысиной у лба и короткими светлыми, зачесанными набок волосами, местами покрытыми сединой. Черные брюки, ботинки из хромовой кожи, – человек в этом одеянии сливался с сумраком ночи. Он даже был рад нагрянувшей грозе, окончательно скрывшей его от внимания разбежавшихся по домам случайных прохожих.

С минуту он неподвижно взирал на темную гладь воды, пока ее не озарила вспышка молнии, отразившаяся в его очках и поразившая округу таким ярким сиянием, что в городе на секунду стало светло как днем. Грянул гром. Чудесное явление природы, давно уже изученное и объясненное законами физики, но все равно при этом избегаемое людьми, приписывающими грозным стихиям божественное происхождение. Страшно и красиво. Страшно красиво.

Позади сквозь стену нахлынувшего дождя пронесся автомобиль, и мужчина в капюшоне отвлекся от любования окрестностями. Засмотревшись на ночную Москву, он словно забыл, зачем пришел сюда. Левой рукой он расстегнул молнию на куртке и ловким движением извлек что-то увесистое, небрежно завернутое в тряпку. Судя по торчащему из тряпичного свертка блестящему черному глушителю, в нем находился пистолет. Мужчина разомкнул пальцы, и сверток устремился вниз. В недолгом полете тряпка отделилась от пистолета и плавно опустилась на поверхность воды вслед за ушедшим в черную пучину оружием. Слегка подрагивающие пальцы мужчины резким движением застегнули молнию на куртке и извлекли из наружного кармана коричневый платок, которым он не спеша протер линзы очков. Затем он поправил уже изрядно промокший капюшон, закрыв им верхнюю часть лица, и продолжил свой путь.

Человек «Х» покинул мост и, убедившись, что за ним никто не следует, свернул в один из дворов, где запрыгнул в припаркованный им еще накануне старенький «Рено Логан». Заблокировав двери изнутри, мужчина вытянул из под водительского кресла старенький смартфон с треснувшим экраном. В одном из мессенджеров он открыл переписку с абонентом «95» и напечатал сообщение: «Работа сделана». Абонент находился в сети и сразу же ответил.

95: Фото делал?

Х: Нет, как договаривались.

95: В новостях будет – с тобой свяжусь.

Человек «Х» несколько секунд держал телефон в руке, задумчиво глядя на экран. Он неоднократно перечитал последнее сообщение, но ничего не написал в ответ. Несколько кликов, и скриншот чата отправлен в облачное хранилище, переписка удалена.

Не прогревая двигатель, мужчина тронулся с места. Сквозь затихающий дождь, под сверкающие за горизонтом зарницы он удалялся подальше от центра города вглубь рабочих окраин. Не прошло и получаса, как он уже находился в Нагорном районе Москвы.

Бывший владелец затонувшего на дне Москвы-реки пистолета оставил машину в одном из темных дворов и продолжил свой путь пешком. До дома, в котором он снимал квартиру, оставалось полкилометра.

Дождь уже закончился. Где-то вдали еле слышно потрескивал гром. Человек шагал по опустевшим бульварам, сквозь тихие дворы спального района. Вдали гудел ночной город: автомобили, фабрики, электропровода – все сливалось в единый шум, еле слышимый за высокими стенами многоэтажек.

На бульварном перекрестке, к которому приближался мужчина, стоял незнакомец. Человек в капюшоне продолжал смотреть вниз и взглядом исподлобья всего за пару секунд успел изучить случайного встречного. На вид ему было лет двадцать, он был изрядно пьян и жаждал общения: такие куролесят допоздна, а потом всю ночь не могут дойти до кровати. Незнакомец был не один, его собутыльник справлял малую нужду на стену жилого дома; оба были одного возраста – загулявшиеся студенты или просто районные бездельники.

Когда человек «Х» поравнялся с дежурившим на перекрестке незнакомцем, тот протянул в его сторону открытую ладонь, как бы предлагая путнику остановиться и выслушать интересную просьбу или заманчивое предложение. Вопросы «как пройти в библиотеку?» или «где находится ближайшая филармония?» стали бы явно неуместными, поэтому парень процедил сквозь зубы привычную для него фразу:

– Братан, погоди. Дай закурить.

Очкарик не остановился, прошел мимо, равнодушно ответив:

– Не курю.

– Э-э-э, а чо так дерзко, дядя, не понял, – повысил голос алчущий курильщик и зашагал вслед за мужчиной.

Его приятель к той минуте уже застегнул штаны и вприпрыжку принялся догонять собутыльника.

– Косой, чо там, проблемы? – радостно крикнул он.

Их двое, чужак один – отличная возможность самоутвердиться.

– Да вот, дерзит дядя, – ответил Косой, догоняя очкарика.

Тем временем дядя очкарик, не замедляя шаг, на секунду обернулся вполоборота, оценив скорость преследующего.

– Слышь, очки, тормози, нах! – напыщенно прохрипел подбегающий сзади паренек.

Как только он протянул руку к локтю невзрачного очкарика, чтобы остановить его, мужчина резко развернулся через правое плечо и встретил парня кулаком левой руки в нижнюю челюсть. Молодой человек в тот же миг размяк, и мужчина успел подхватить его за ворот ветровки, оградив от свободного падения головой об асфальт с высоты собственного роста. Уложив на газон отправленного в нокаут хулигана, мужчина выправился во весь рост и, поправив очки, вопросительно посмотрел на приятеля только что поверженного им бойца. Тот застыл в нескольких метрах от мужчины, занервничал, испугался, захотел было броситься бежать, но замешкался и остановился. Из кармана парень достал китайский выкидной нож и нажатием кнопки привел его в боевую готовность.

– Дядь, ты охренел?! Вали, куда шел!

Мужчина ничего не ответил. Он последовал предложению хулигана и продолжил движение, слегка повернув голову, чтобы контролировать боковым зрением оставшегося позади любителя ножевого боя.

– Отморозок! Тебя просто закурить попросили! – крикнул парень ему вслед.

Мужчина встал как вкопанный. Впервые за эту ночь он скинул с головы капюшон, после чего развернулся. Сквозь запотевшие очки он сверлил парня каким-то пустым, отрешенным взглядом, словно смотрел сквозь него на что-то другое.

– Закурить попросили, – тихо повторил он слова хулигана.

Не отрывая взгляда от парня, мужчина сделал шаг к нему навстречу, затем еще один, и еще. Он ускорял шаг и надвигался к растерявшемуся молодому человеку все быстрее и быстрее.

– Закурить попросили, – бормотал мужчина.

Хулиган замешкался: мужчина был уже в нескольких метрах от него. Парень попятился назад, беспорядочно отмахиваясь ножом. Человек в очках теперь смотрел ему прямо в глаза и нож его абсолютно не заботил.

– Закурить попросили… – повторял он, словно в бреду.

Мужчина сделал резкий рывок вперед и, сблизившись с противником, схватил запястье его руки, в которой был нож, одновременно нанеся удар коленом в солнечное сплетение.

– Закурить?!

Правой рукой мужчина перехватил запястье хулигана и вывернул наружу, заставив бросить нож.

– Попросили…

Удар в ухо. Парень пытался что-то кричать, но теперь уже только стонал. Человек «Х» уже сидел на его спине, зажав своей ногой вывернутую руку молодого человека.

– Закурить…

Удар слева.

– Попросили…

Удар справа.

Парень уже перестал стонать, он лишь машинально закрывал голову дрожащей окровавленной рукой. Противник был повержен.

Тяжело дыша сквозь сжатые зубы, мужчина поднялся, осмотрел свои окровавленные кулаки, пятна крови на куртке и бросился бежать. Молодые люди, вставшие у него на пути в ту роковую ночь, отплевываясь кровью и кряхтя, поднимались на ноги. Они остались живы. Все приходит с опытом.

Человек в капюшоне когда-то носил прозвище Сухой, прилипшее еще в молодости от фамилии Сухов. Имя его от рождения – Кирилл, хотя он уже и не помнил, когда последний раз им кому-то представлялся. О том, кто он на самом деле, из его немногочисленного окружения знал только один человек, проживающий в Питере и предоставивший несколько лет назад Сухому паспорт на вымышленное имя. С тех пор Кирилл Сухов был известен в миру́ как Петров Алексей Иванович, зарегистрированный по месту жительства в несуществующем доме № 15 никому неизвестной, кроме ее местных жителей, деревушки в Тульской области. Он жил в Москве: то ночевал в хостелах, то снимал квартиры на непродолжительный срок. По легенде своего прикрытия от посторонних глаз и любопытных ушей, Кирилл Сухов, а точнее Петров Алексей Иванович, приехал в столицу на заработки. На этом легенда заканчивалась. Если кто-нибудь из граждан, предоставлявших Кириллу жилье, интересовался подробностями, он просто уходил от ответа.

Человека из Питера, который был знаком с Суховым, звали Влад. Он занимался множеством махинаций, в том числе подделкой документов, начиная от справок и больничных листов, заканчивая паспортами различных государств. Рынок сбыта у Влада простирался от мелких розничных торговцев, до организованных преступных групп.

Чем дальше от 90-х, тем сложнее было отличить бандита от чиновника, коммерсанта от разбойника, а верующего праведника от лицемера, использующего добродетель в целях наживы, – все они срослись в одной личине развивающегося капитализма, генетически мутировавшего под воздействием российского менталитета.

«В Москве убит владелец строительного холдинга «ТрастПромСтрой Корпорейшн» Михаил Квантришвили», – новостные ленты интернет-порталов запестрили громкими заголовками уже под ранее утро. «Застрелен во дворе дома», «по одной из версий убийство является заказным и связано с профессиональной деятельностью бизнесмена», «правоохранительные органы связывают убийство Квантришвили с его криминальным прошлым в девяностых». Сухов не мог уснуть – следил за новостями.

Наступивший день выдался пасмурным. Черный «Мерседес» S-класса с тонированными наглухо стеклами и номерными знаками «001», не бьющимися по базам данных ГИБДД, летел в левой полосе Московской кольцевой автодороги. Фары устрашающе моргали дальним светом, и автомобили, оказавшиеся перед ним в крайней полосе, спешили перестроиться правее, освободив дорогу. Впереди сидели двое черноволосых мужчин со сломанными ушами, бородатые и мускулистые. Они были как братья-близнецы, разве что имели небольшие различия в длине коротких волос и шрамов на затылках. Глаза водителя скрывали модные солнцезащитные очки. Мужчина, сидевший справа от него, своего взгляда не прятал, – его черные глаза буквально разрезали все, на что смотрели. Он имел вид гражданина, с которым вряд ли захочется заговорить о стихийном материализме времен Гераклита или объяснении природных явлений на основе постулатов астрофизики. Его, скорее, интересовал разве что спорт и унижение людей, – с целью самоутверждения, в попытках скрыть свою фобию быть униженным самому.

– К-к-куда едем? – вполголоса, заикаясь, спросил Сухов.

Бородатые бойцы сделали вид, что не услышали его. Тот, что сидел справа, повернул ручку автомагнитолы, и шустрая лезгинка заиграла громче.

– К Тимуру едем, – ответил он. – Тебе же Тимур нужен? И ты Тимуру нужен. Он сказал тебя привезти к нему. А что?

Боец обратил голову назад и пронзил взглядом Кирилла. Сухов же смотрел в окно, демонстративно не поворачиваясь к собеседнику. Несмотря на внешнее спокойствие, он нервничал.

Тимур обычно сам приезжал на встречу. В этот раз приехали два боевика.

Тимур отказался переводить деньги за убийство на банковский счет, ссылаясь на проблемы с подставными лицами, и предложил передачу наличными.

Тимур сообщил, что у него есть новый заказ, и при встрече он передаст досье на жертву.

Тимур часто избегал обмена информацией по телекоммуникационным сетям, предпочитая личные встречи, но в этот раз он даже не приехал.

Тимур – правая рука Руслана, видного столичного бизнесмена, в прошлом – боевика и бандита.

– Где Т-т-тимур? – уже громче, но также заикнувшись, задал вопрос Сухов.

– Тимур в Москве, – засмеялся качок. – Тебе работа нужна или нет? Деньги нужны? Если нет, выходи прямо сейчас…

Бугай произнес это на повышенных тонах, с неприкрытым презрением, после чего с усмешкой добавил:

– … на ходу.

Водитель, в поддержку своему напарнику по сломанным ушам, оскалился в злобной ухмылке. Дальше ехали молча. Кирилл запоминал маршрут.

Мерседес выехал за город. Позади осталась кольцевая автодорога и намеки на цивилизацию. Московская область – добро пожаловать в девяностые! По пути движения находился закрытый мусорный полигон. Водитель свернул. Несмотря на то, что полигон официально не функционировал, ворота были наполовину открыты. Автомобиль заехал на территорию. Сухов обернулся: сторож спешно закрывал за ними ставни.

Полигон был огорожен забором с колючей проволокой. Других людей, кроме охранника у ворот, Кирилл не увидел. Мерседес проехал вдоль мусорного кургана и остановился рядом со стоянкой, заставленной частично распиленными автомобильными кузовами. На территории полигона находилась нелегальная авторазборка.

Тимур бы не назначил встречу здесь.

– Приехали, выходи.

Боец открыл дверь и медленно поднялся с кресла. Обтягивающая его мускулистое, волосатое тело футболка задралась вверх, обнажив поясную кобуру открытого типа с находящимся в ней до блеска начищенным пистолетом Стечкина. Водитель повернулся вполоборота назад и уперся взглядом в лицо Сухова, почесывая ладонью свою бороду. В таком положении его массивная рука легко могла дотянуться до пассажира на заднем сидении. Тем временем второй боевик захлопнул свою дверь с опущенным наполовину стеклом и неспешно сделал шаг к задней правой двери, извлекая пистолет из кобуры.

– Чувствуешь запах? – громко спросил он, обращаясь через тонированное стекло к пассажиру на заднем сидении. – Запах помоев – как раз для свиней. Тебе понравится!

С этими словами он дернул ручку, но замок оказался заблокированным.

– Э-э-э, открой там дверь этому черту, – обратился он к водителю и, нагнувшись к открытому окну, заглянул в салон.

От того, что он увидел, боевик даже слегка подпрыгнул на месте: водитель дергался в конвульсиях, глядя в его сторону одним широко открытым глазом, – из второго торчала стальная рукоятка самодельного стилета, клинок которого был погружен сквозь глазное яблоко прямиком в мозг.

Вид завершенной в кустарных условиях лоботомии заставит занервничать даже видавших виды брутальных мужчин.

Боевик сделал рывок назад, спеша направить оружие в сторону пассажира на заднем сидении, но оттуда на него уже смотрел ствол мелкокалиберного пистолета Марголина. Это была модернизированная версия знаменитого спортивного пистолета, известная как «Дрель», под патрон 5х45. Из его ствола под давлением взорвавшегося пороха уже вылетала экспансивная пуля с заранее подпиленным наконечником. Она стремительно вошла в приоткрытый рот боевика и выбила передние зубы, забрызгав бороду кровью. Поднимающаяся с пистолетом рука бандита в ту секунду дрогнула, – указательный палец вдавил спусковой крючок и произвел выстрел в порог Мерседеса. Вслед за первой пулей, выпущенной Суховым, последовали вторая и третья – они пробили грудную клетку бандита в районе сердца. Огромное мускулистое тело, издавая хрипы, рухнуло на землю.

Задняя дверь открылась, Сухов выпрыгнул из салона и, направив ствол в лежащего возле машины бородача, выстрелил в его шею, поразив артерию, после чего, держа пистолет в руке, совершил марш-бросок к бетонному забору, огораживающему территорию полигона от лесополосы. Сухова никто не пытался остановить, кроме одной из сторожевых дворняг, бросившейся за ним с громким лаем. Догнав Кирилла, она попыталась схватить его зубами за брюки, но не успела этого сделать. Ей пришлось остановиться и смолкнуть, едва он в скачке подтянулся на забор и ловким прыжком перемахнул через колючую проволоку, скрывшись среди многочисленных берез и кустарников.

Что наша жизнь? Мгновение. Вспышка в бесконечности галактик. Десятилетиями ты занимаешься единоборствами, чтобы убедить окружающих людей в твоем превосходстве над ними, а сегодня в тебя влетают пули из пистолета, предназначенного для спортивной стрельбы. Кто ты после этого? Что произвел, что открыл, что оставил после себя? Какова цена твоей силе и наглости в масштабе необъятной Вселенной? Кто ты? Всего лишь космическая пыль… Впрочем, мыслить настолько широко довольно вредно: невольно занизишь самооценку в своих же глазах, – а кому такое понравится в современном обществе?

Вечером того же дня опальный наемник Кирилл, в очках с элегантной оправой и в сером трикотажном костюме с капюшоном, скрывающим голову от посторонних глаз, слился с другими посетителями в одном из знаменитых сетевых фастфудов, заняв укромный угловой столик рядом с окном. От случайных взглядов его лицо прикрывал экран ноутбука, в котором он спешно печатал электронное письмо, адресованное нескольким известным публицистам, представителям средств массовой информации и правоохранительным органам. Зал ресторана быстрого питания был заполнен людьми, в основном молодыми, с капюшонами и наушниками, ноутбуками и планшетами, – на их фоне Сухов мало чем выделялся.

Невдалеке был припаркован его «Рено-Логан» со спортивной сумкой на заднем сидении, скрытой от глаз прохожих глухой тонировокой на стеклах. За сумку Сухов не переживал: в ней находилась лишь одежда и предметы личной гигиены. Съемную квартиру он спешно покинул, полностью устранив там следы своего пребывания и заботливо оставив для хозяйки комплект ключей на кухонном столе. Поддельные документы вместе с «рабочим» мобильным телефоном и сим-картой были сожжены, а оставшиеся боеприпасы с пистолетами Марголина надежно закопаны в одном из лесопарков на окраине города. Беглый убийца не надеялся, что когда-нибудь вернется в Москву, но местонахождение тайника на всякий случай запомнил.

Сухову срочно требовалось уехать в Санкт-Петербург. Документов в наличии уже не было, да и пользоваться общественным транспортом в его положении было рискованно, еще опаснее – использовать автомобиль. Старый «Логан» свое отслужил. Киллер заберет из него сумку и оставит на парковке вместе с ключами в замке зажигания. Автомобиль некогда был зарегистрирован на какого-то азербайджанца, который продал его незадолго до своего отъезда в исправительный лагерь строго режима за ножевое убийство в пьяной драке. С тех пор машиной пользовались различные мигранты из средней Азии, передавая ее друг другу для занятий частным извозом. Спустя пару лет потрепанный «Рено» за символическую плату оказался у Сухова. Вряд ли он где-то был замечен, но рисковать не стоило. Когда тебя разыскивает убойный отдел и боевики криминального олигарха, мелочей быть не может, – важно избавиться от любой пылинки, которая способна привести на твой след.

«Заказчиком убийства Михаила Квантришвили является совладелец холдинга «Траст-Инвест-Технолоджи-Групп» Руслан Абдулбакаров. Связь с киллером осуществлял его помощник – Тимур…» Далее в создаваемом письме Сухов указал других известных ему участников организованной группы, используемые ими телефоны, номера автомобилей, счета на имя подставных лиц, даты и время событий, в которых они принимали участие. К тексту Кирилл добавил скриншоты переписки в мессенджерах и файлы с записями телефонных переговоров, в которых заранее вырезал свой голос. Безусловно, отправка этого громкого компромата правоохранителям и в СМИ не будет являться весомым доказательством, и даже, скорее, станет очередной зацепкой к поимке самого киллера, но Сухов не мог уехать, не оставив прощальное письмо Тимуру и его команде. Его хотели забить, как грязную свинью, а потом избавиться от тела при помощи пресса на мусорной свалке. Пусть это не станет доказательством вины, но информационный фон, способный изрядно подпортить репутацию, для таких людей, как Руслан, весьма важен, – по нему и решил напоследок ударить Кирилл.

Письмо разослано по адресатам. Автор отформатировал флешку, удалив все хранившиеся на ней данные, извлек из ноутбука, разобрал корпус, обнажив электронную плату, и разломил при помощи автомобильного ключа припаянный к ней микрочип памяти, после чего отправил его обломки в стакан с недопитым кофе. Затем он удалил используемые им ранее аккаунты, почты и электронные кошельки, отформатировал жесткий диск и выключил ноутбук, после чего положил его в рюкзак. Стараясь не привлекать к себе внимания, Сухов убрал за собой поднос и самостоятельно сбросил остатки фастфуда в мусорный контейнер. Теперь у него ничего не было, и даже стол, за которым он сидел, остался чистым. Никто, кроме одного человека, не знал, кто он на самом деле. Это знал только Влад. Владислав Алексеевич – единственный человек, который мог помочь Кириллу покинуть страну.

Солнце зашло за горизонт, в городе стемнело. Выйдя из ресторана, Сухов убедился, что за ним никто не следует, и, забрав вещи из своего старого «Рено», направился пешком вдоль тускло освещенной аллеи. Через пару кварталов он встретился с незнакомым ему парнем, который накануне разместил на сайте «Бла-бла-кар» предложение о совместной поездке в Санкт-Петербург. Молодой водитель решил таким образом сэкономить на бензине. К счастью для Кирилла, на заявку кроме него никто больше не откликнулся, – поехали вдвоем.

Сухов расположился на заднем сидении, скрыл лицо под капюшоном и, сославшись на усталость, сделал вид, что спит, дабы избежать разговоров с незнакомым человеком. Притворяться пришлось недолго – Кирилл заснул.

Ему привиделся солнечный пляж и домик на берегу, люди вокруг: человек десять или двадцать – родственники и друзья, которых он не видел уже много лет. В их компании он чувствовал себя легко, непринужденно и в полной безопасности. Сначала он сидел с ними за большим праздничным столом на берегу моря. Все смеялись и шутили. Затем он зашел в дом, чтобы принести торт, но долго не мог найти его, потому что все внутри оказалось незнакомым. Сухов слышал радостные голоса снаружи: его друзья и близкие продолжали что-то праздновать и ждали, когда он вернется с новым угощением. Все было слишком спокойно, ничто не предвещало угрозы, и это вызывало у Сухова тревогу. Он знал: что-то должно произойти, что-то нехорошее. И вот веселые голоса стали слышны все тише, словно они отдалялись от дома, в котором остался Сухов, или дом отдалялся от них. Кирилл выглянул в окно – за столом уже никого не было, все куда-то ушли, или просто растворились, бросив его одного. Он захотел догнать их, но не мог найти выход. Кирилл метался из комнаты в комнату, но нигде не было двери, ведущей на тот самый безмятежный пляж, с которого он зачем-то ушел. Не стоило уходить! Ведь и без торта все было хорошо! Кирилл очень хотел найти выход; он открывал дверь за дверью, но попадал в одни и те же комнаты и коридоры. И вот за одной из дверей оказался гараж, примыкающий к дому. В гараже стоял автомобиль. Сухов сел за руль, открылись ворота: снаружи был уже не солнечный пляж, а ночной город. Кирилл ехал по улицам и всматривался в лица прохожих и водителей встречных машин, пытаясь найти кого-то из своих близких, но в темноте ничего не мог разглядеть. Он сам не понял, как спустя минуту его автомобиль оказался на загородном шоссе, а он – на заднем сидении. За рулем уже был другой человек, – он молчал. Сухов рассмотрел лицо водителя в зеркале заднего вида, и оно показалось ему знакомым. Это был тот парень, который взялся подвезти его до Питера.

В темноте засверкали синие и красные огни. Ведь это уже не сон? Или он все еще спит? Полицейский автомобиль слева. «Водитель, примите вправо! Остановитесь на обочине!» – раздавался жуткий голос из громкоговорителя. Молодой человек затормозил. Вслед за полицейскими к машине подъехали несколько внедорожников, из них на Сухова зло смотрели бородатые боевики Тимура. Потемнело в глазах.

Кирилл проснулся. Он не открывал глаза, пытаясь по звукам вокруг понять, было ли увиденное сном, или все происходит наяву. Он ощущал, что сидит на заднем сидении автомобиля, который никуда не едет. Тишина и приглушенный свет. Внезапно открылась водительская дверь, Сухов встрепенулся и открыл глаза: в машину сел водитель, тот самый молодой парень, – они находились на автозаправке. Кирилл выдохнул и закрыл глаза. Оставшуюся дорогу он не спал, изредка поглядывал в окно и пытался ни о чем не думать.

Водитель, любезно предоставивший за символическую плату заднее кресло своей бюджетной иномарки, даже и представить себе не мог, кого он подвозил. За рулем «Мазды» был совсем молодой парень, еще не разбирающийся в людях, с виду – студент из семьи с достатком чуть выше среднего. Он направлялся в Питер, чтобы встретиться с проживающей там девушкой, с которой недавно познакомился в социальной сети. Она обещала показать ему город. Как это романтично. Прямо как в песне: «…он опять за поребрик, а ты за бордюр…» У парня на уме тюнинг его «Мазды», стильные шмотки, новые колонки, друзья, девушки… Знал бы сей молодой человек, с кем он может оказаться в одной машине, вряд ли бы публиковал объявления о поиске людей для совместных поездок. Впрочем, он был далек от криминального мира, живя в своем – наивном и улыбчивом, где все хорошо, и люди вокруг добрые; да и вообще, вся жизнь впереди – и она прекрасна.

К счастью для парня, Сухов оказался не таким уж и плохим пассажиром. Всю дорогу он молчал, а по приезду заплатил оговоренную сумму, поблагодарил за поездку и скрылся в неизвестном направлении. Мир знал пассажиров куда хуже, чем этот наемник, например, распивавших всю дорогу спиртное или отморозков, не расплачивавшихся по приезду или даже отбиравших у водителя автомобиль, в том числе при помощи его умерщвления. Случаи такие были и будут, но люди их не замечают и не хотят замечать. Они живут в своем сказочном мире, где все хорошо, где все улыбаются и желают друг другу добра. Кирилл надеялся, что для многих жизнь и пройдет в таком позитивном ритме, в окружении таких же счастливых и добрых, как они сами, ведь должно же хоть кому-то везти в этом лишенном справедливости гребаном мире.

Прибыв в Санкт-Петербург рано утром, Сухов, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание, оставил спортивную сумку с вещами в камере хранения железнодорожного вокзала, а сам, оставшись с легким спортивным рюкзаком, несколько часов просидел в ресторане быстрого питания. Подобные заведения человек в капюшоне посещал неохотно, он вполне мог бы позволить себе для завтрака приличное кафе, но именно в фаст-фудах было проще всего слиться с толпой. На человека в спортивном костюме, дремлющего за угловым столом, здесь никто не обращал внимания. Кому интересен очередной хипстер, наркоман или просто любитель утренних пробежек, который зашел попить кофе? Возраст Сухова был скрыт за капюшоном и мастерски зажатым в руках журналом. Со стороны казалось, что человек доел завтрак и увлекся чтением, приложив голову к стене. На самом деле он спал. Даже если бы его вдруг разбудили и спросили, что он здесь делает, Кирилл бы с легкостью назвал ближайший адрес и выдал бы себя за местного. Он хорошо был знаком с районом, в котором находился.

Набравшись сил и открыв глаза, Сухов посмотрел на экран своего новенького кнопочного телефона. На часах было уже десять утра. Пора.

– Слушаю вас, – раздался недовольный голос из динамика домофона.

Кто бы ни был тот человек, который нажал кнопку звонка, он должен был понять по интонации в голосе ответившего, что здесь ему делать нечего. Однако визитер знал, куда он пришел и к кому. Он стоял возле металлической двери, отделявшей его от странного офисного помещения в одном из жилых домов, возле которой не было ни единой вывески.

– Я к-к-к Владу, – заикаясь, произнес Сухов.

– Здесь нет таких, – отрезал голос из домофона.

Охранник был уверен, что заикающийся очкарик, нацепивший в мае месяце капюшон на голову, вряд ли может лично знать его прямого начальника Владислава Алексеевича. Тем не менее, очкарик не уходил, он снова нажал кнопку звонка.

– Я же сказал…, – более грубым тоном начал было отвечать охранник.

– Влада позови! – уже не заикаясь, перебил его командным голосом Сухов.

Домофон стих. Через минуту дверь открылась. На пороге стоял спортивного телосложения молодой охранник в специализированной черной форме, а за его спиной возрастной круглолицый мужчина с седой, аккуратно постриженной бородой. Он хитро улыбался.

– Ты что, старый, без звонка? Встретились бы как белые люди, в ресторан сходили.

– Здарова, Влад. Извини, времени не было, – скромно ответил Сухов.

Друзья обменялись рукопожатиями и похлопали друг друга по спинам.

– Как там, в Москве? – спросил Влад, когда они уединились в его рабочем кабинете.

– Как и раньше – город контрастов.

– Как сам-то?

– Зло и весело.

Влад глубоко вдохнул, понурив взгляд, и на выдохе обреченно и несвойственно для него тихо повторил слова Кирилла:

– Зло и весело…

Улыбка спала с его лица.

– Мне нужно уехать, дружище, прямо сейчас, – произнес Кирилл после небольшой молчаливой паузы.

– Прямо сейчас – не вариант, братан. Документы еще не готовы, я же предупреждал, что ближе к августу.

– Мне здесь тоже оставаться не вариант.

– Перекантуйся у меня.

– Не могу. Слишком опасно. Особенно для тебя.

– За меня, Сухой, не переживай. Я здесь в городе о любых движениях первым узнаю.

Кирилл с доброй ухмылкой посмотрел на Влада. Он знал, чем порой заканчиваются такие бравады. Кем бы ты ни был, всегда найдутся те, кто спустит тебя с небес на землю по щелчку пальца, как бы высоко ты не забрался. Это происходило с диктаторами, императорами, великими полководцами, гениальными управленцами и величайшими ораторами, что уж говорить о простых смертных полубандитах, к числу которых и относился многоуважаемый в узких кругах Владислав Алексеевич – старый друг Кирилла еще со срочной службы в армии.

Легальная часть бизнеса Влада заключалась во владении сетью полиграфий, в которых изготавливались документы, бланки и печати, в том числе для государственных органов по фиктивно выигрываемым тендерам. Теневая часть этого бизнеса состояла в подделке документов самого широкого спектра действия, а также торговле специальными техническими средствами для негласного получения информации. К услугам Влада прибегали детективные агентства, занимающиеся негласной слежкой и прослушкой конкурентов. Влад также был знаком с несколькими высокопоставленными людьми в правоохранительной системе, занимающимися оперативно-розыскной деятельностью, в том числе и в Питерском ФСБ, что делало его практически неуязвимым для проверок со стороны контролирующих органов.

Сейчас круглую голову Влада украшала лысина и следы выбритых наголо по бокам волос. Лысина и ухоженная борода с проседью добротно сочетались с его накаченной фигурой. Что-что, а спорт всегда был его основным увлечением. Уверенный грубый голос и внешний вид Владислава помогали ему оставаться лидером в общении с людьми при любых обстоятельствах. Одни его боялись, другие уважали, – иного было не дано. Влад часто доверялся случайным людям. Эта черта помогла ему добиться всего, что он имел, и в то же время оставалась одной из его слабостей, присущей многим лидерам. Влад еще с юности излучал уверенность, даже если говорил о том, в чем не разбирался. Он всегда оставался таким же наивным и самоуверенным, каким и был в молодости, и пусть ходил он зачастую по лезвию ножа, везение не покидало его.

Сухов собирался навсегда покинуть Россию и осесть в Чехии. К выбору своего нового места жительства Кирилл подошел основательно. Еще несколько лет назад, когда Влад сообщил ему, что сможет устроить его переезд, Сухов самостоятельно выучил чешский язык. Это было его основным занятием в свободное время, поэтому на обучение у него ушло чуть меньше года. Язык оказался легким для восприятия, так как имел много общего с русским.

Владислав знал, чем занимается Сухов, но не расспрашивал его о подробностях, хотя порой ему даже из новостных лент удавалось понять, что какое-нибудь совершенное в Москве или ее окрестностях громкое криминальное убийство – это работа Кирилла. Сухов уважал Влада за такую ненавязчивость и, в свою очередь, не расспрашивал друга о тонкостях его нелегальных заработков.

А нелегальных заработков у Владислава Алексеевича хватало. Помимо изготовления печатной продукции он занимался еще и посредничеством в иммиграции граждан СНГ в страны Восточной Европы, в частности – Польшу, Чехию и Финляндию. Этот бизнес был наполовину легальным, наполовину – нет. Конторки, принадлежащие Владу, всего лишь оказывали юридические услуги, поэтому когда клиентов не получалось трудоустроить за рубежом, им просто не возвращали деньги, прикрываясь хитровыдуманным договором, составленным мелким шрифтом. Схема была простая: конторка помогала клиентам оформить трудовую визу и устроиться на работу в различные мелкие европейские фирмы; гастарбайтерам предоставлялись койки в бараках или общежитиях, а также надежда на получение гражданства через десять лет безупречной службы каким-нибудь утилизатором коровьего дерьма на частной ферме. Что там происходило с ними дальше, Владислава Алексеевича уже не интересовало. Возможно, их увольняли, депортировали, забирали в рабство или убивали в пьяных драках свои же земляки, – это были уже их проблемы. Клиенты расплачивались с юридической конторой за оказанные услуги и отправлялись в свободное плавание.

Чем дороже становился бензин и выше рост инфляции, благодаря санкциям и геополитическим играм, тем больше людей желало покинуть свою историческую Родину, пребывание в которой им по разным причинам становилось невыносимым. У высококвалифицированных специалистов с этим проблем не возникало, в отличие от менее образованных слоев населения. Клиенты юридических консультаций по вопросам эмиграции, принадлежащих Владу, как правило, не были заслуженными докторами, учеными или специалистами в развивающихся областях генной инженерии, которые могли бы рассчитывать на высокооплачиваемую работу в западных странах. Основную массу клиентов составляли молодые безграмотные лодыри, которые, наслушавшись различных либерально-радикальных интернет-блогеров, готовы были продать последнее имущество, оставшееся у них от родителей, лишь бы уехать в любую европейскую страну, надеясь, что там уж они точно реализуются и найдут свое место в жизни. Большая часть из них даже не знала языка страны, в которую они выезжали, некоторые поверхностно владели английским, которому их обучили в ненавистных им же советских и российских школах. Пределами мечтаний таких людей была роскошная жизнь в Англии, Германии, Швейцарии или на берегу какого-нибудь морского побережья. Они представляли, что будут сидеть в бассейнах возле своих роскошных домов, работать на ноутбуках по свободному графику максимум два-три часа в день и получать за это десять – двадцать тысяч долларов в месяц. В свободное время они бы путешествовали, занимались спортом и перечитывали бы Сэлинджера. Изредка бы они просматривали новости из России, чтобы немножко поностальгировать и посмеяться над глупыми «рабами режима», у которых не хватило смелости «свалить». Реалии были для этих мечтателей прямо противоположными. Они могли рассчитывать лишь на получение трудовой визы через сомнительные конторки, вроде тех, которыми управляли люди Влада, и трудоустройство в одной из стран Восточной Европы на грязную низкооплачиваемую работу, от которой отказывались даже самые бедные слои местного населения. Клиенты владовских фирм мечтали быть программистами и высокооплачиваемыми специалистами, которых в один прекрасный день позвали бы трудиться в развитую капиталистическую страну за огромные преференции, но проблема была в том, что они не хотели учиться: они ведь считали, что и так все знают. У многих из них были корки об окончании высших учебных заведений, но специалистами в какой-либо области они никогда не были, и работать их никуда не брали, и бизнес они не могли вести, как и нести ответственность. Тут к ним на уши и приседали разного рода лохотронщики, размещавшие объявления и видеоролики на просторах интернета. Один из них, подготовленный пиарщиком Влада, звучал так:

«Хочешь свалить из Мордора?

Выход есть!

Тебе нужен всего лишь загранпаспорт и тысяча долларов.

Забудь о прокуренных хрущевках, алкашах, быдле и вороватой власти, которая доит тебя, как никчемного раба.

Тебя ждет европейский уровень жизни и дойная высокооплачиваемая работа.

Сделай первый шаг сегодня, и не за горами счастливая жизнь в роли самодостаточного европейского гражданина».

Очень напоминало пропаганду нацистской Германии в годы Второй мировой войны, распространяемой среди советского населения: «Сдавайтесь, Иваны! Вас ждет жизнь в процветающей Германии, достойная работа, теплая ванна, жилье и питание. Иначе мы будем вас немножко расстреливать».

Цена в тысячу долларов, конечно же, была завлекаловом. Из клиентов, севших на рекламный крючок, впоследствии выкачивалось все, что у них имелось. Что происходило с ними потом, никто не знал. Возможно, некоторые из них и добились того, к чему стремились, ведь счастье – это то, что у человека в голове, а порой так мало нужно для счастья.

Владислав все же смог ускорить процесс отправки Сухова в Чехию. Для этого он предоставил ему заграничный паспорт и трудовую визу на имя одного из деревенских наркоманов, который уже больше года проживал в религиозной общине, обустроенной на частной ферме одного из криминальных авторитетов, в связи с чем не нуждался в документах, ставших для него атрибутом суеты прежней мирской жизни. Попав в общину, он перестал употреблять наркотические вещества и обратил свою душу к богу, смывая вину за ранее совершенные грехи молитвами и самоотверженной работой на своего хозяина, предоставившего ему «освобождение» и новую «семью».

Прибыв в Прагу, Сухов связался с доверенным лицом Влада, который должен был обеспечить его работой и жильем на первое время. Этим человеком оказался Михаил Вдовиченко – один из представителей так называемой русской мафии или того, что от нее осталось. Михаил, как и его коллега в России Влад, уже давно вел легальный бизнес, владея несколькими сувенирными лавками в Праге. То ли легальный бизнес не приносил желаемого результата, то ли старые привычки не отпускали, – Михаил продолжал заниматься контрабандой, мошенничествами, завуалированными под коммерческую деятельность, а также вымогательством в отношении мелких коммерсантов.

Сухов нашел его в одной из сувенирных лавок в центре города. Магазин занимал лишь небольшую часть арендуемого помещения, основная же его площадь, скрытая от взглядов покупателей, была оборудована под кабинет и просторную гостиную с бильярдным столом. Вдовиченко оказался тучным низкорослым мужчиной с короткими пухленькими ручонками и нелепым ежиком из редких волос на голове.

– Здарова! Заходи, будь как дома, – произнес Михаил, когда Сухов под присмотром охранника вошел в импровизированную гостиную.

Не пожимая гостю руки, Вдовиченко жестом пригласил его в свой кабинет, оставив охранника снаружи. Первое, что бросилось Сухову в глаза, – огромная картина над письменным столом с изображением гордо сидящего на черном коне владельца кабинета. «Искусство самолюбования, – подумал Сухов, – так присуще пафосным политикам и бандитам».

Михаил присел в свое огромное кожаное кресло за черным дубовым столом, махнув головой в сторону офисных стульев, предлагая таким образом присесть и своему гостю. Офисных стульев было четыре. Два стояли вдоль стены, а еще два располагались перед письменным столом Михаила таким образом, чтобы гость, присаживаясь на один из них, сидел боком к хозяину кабинета и для общения ему приходилось бы выкручивать голову. Так обычно ставят стулья во всех государственных организациях, куда обращаются граждане. Низкая посадка, необходимость разговаривать вполоборота, – так посетитель, пришедший за какой-либо услугой, сразу же чувствует свою малозначительность по сравнению с человеком, к которому он обращается.

– Чо такой хмурый?

Михаил Вдовиченко на слове «хмурый» натянул улыбку на своей широкой морде, чтобы подчеркнуть свое якобы хорошее настроение. Кирилл ненавидел такие вопросы. «Чо такой хмурый? Что за дебильный вопрос! – подумал он. – Какое твое собачье дело? Да иди ты к черту!»

Ни один мускул не дрогнул на лице Сухова. Он промолчал.

– Ты же из Питера? Как там сейчас? Как Влад? – сменил тему Михаил.

– У В-в-влада все хорошо, – заикаясь, ответил Кирилл. – Передает привет.

– Он вместе с приветом за тебя мне поведал, что ты человек надежный, чтобы я тебя в обиду тут никому не давал, приютил, обогрел и так далее. Официально я тебя устрою продавцом в лавку, но работать будешь по другой линии – той, которая тебе ближе. Сразу скажу, спокойной работы сейчас нет.

Вдовиченко приоткрыл секретер за своей спиной и извлек из него два бокала и темную бутылку с разноцветными этикетками.

– Выпьешь? – спросил он, разливая коричневуюжидкость.

– Благодарю, – ответил Сухов и пододвинул наполненный на треть бокал к себе, так и не пригубив его.

Михаил сделал глоток, осуждающе взглянул на Сухова и продолжил:

– Мочить никого не надо, не переживай. Мы тут не звери, в конце концов. Влад сказал – ты чешский знаешь.

– Знаю.

– Отлично. Вот и дело у меня для тебя есть. Мои охламоны безграмотные ни черта не знают, живут в Праге кто месяц, кто год, – и по-чешски лыка не вяжут: говорят только на русском, даже английским не владеют. Как тут работать, скажи мне?

Сухов внимательно смотрел на Михаила сквозь линзы очков, ничего не отвечая.

– Есть один чех, зовут Кристоф, задолжал мне крупную сумму по бизнесу. Пойдешь к нему завтра с моими парнями и напомнишь о долге, заодно проследи, чтобы эти идиоты его не прибили. Они могут. Палец там сломать или пушкой попугать – это пожалуйста, но калечить сильно не надо, мне бабки нужны, а не его мучения. Ну, как тебе?

– А есть выбор?

– Выбор всегда есть. Могу купить тебе билет обратно; скажешь Владу, что тебе здесь не понравилось. Там тебя, в Питере, вроде как ждут уже, соскучились наверно. Или ты от хорошей жизни от туда дернул? А?

– Работаем, – выдавил Сухов и поправил очки.

– А по-другому и быть не может. Ты не менжуйся, я не беспредельщик и подставами своих людей не занимаюсь. Здесь цивилизованная страна, в конце концов. К тому же, друг Влада – мой друг. Держись меня и все будет в ажуре. Поработаешь, освоишься, квартиру тебе возьмем или домик за городом, пчел разводить будешь. Как тебе, а?

– Разберемся.

– Серьезный ты слишком. Надеюсь, в деле это поможет.

Михаил сморщился и сделал еще глоток из своего бокала.

– Своим я скажу, чтобы тебя слушали, за старшего пойдешь вместе с Фомой. Он хоть и боец опытный, а в руках себя не всегда держит, да и языка не знает. Оружие у ребят есть, тебе пока не надо. Переведешь там этому чеху непонятливому все, что Фома скажет. Бабки желательно сразу забрать. Они у него есть, это сто процентов.

Утром следующего дня возле отеля, где Кирилл впервые за несколько последних суток смог нормально выспаться, остановился старый внедорожник, в котором находились трое подручных Вдовиченко. Когда Сухов увидел их, то сразу понял, почему они не могут выучить чешский. Ребята были явно обделены интеллектом: одна бритая и две короткостриженные головы в шрамах напоминали отбивные груши, а сломанные уши и злобные взгляды способны были отпугнуть даже самых бесстрашных чешских граждан. В криминальном мире таких называют «торпедами». Самым старшим из них по возрасту и весу был пухлый мужчина лет тридцати пяти с круглой головой, гладко обработанной бритвой. Он представился как Фома. От двух других, более молодых, похожих друг на друга, как братья-близнецы, его отличала избыточная жировая масса и противные складки на затылке. Двое молодых балбесов, возможно и являвшиеся братьями, представились Сухову так же, как и Фома, своими кличками – Пулей и Мухой. Компания для Кирилла оказалась малоприятной.

Уже через пару десятков минут Сухов и трое вверенных ему бандита стояли возле калитки частного дома на окраине Праги. Несмотря на настойчивый стук, хозяин долго не открывал дверь. Снаружи было слышно, как он суетливо бегает из комнаты в комнату. Один из боевиков навалился плечом на дверь и выбил ее. В этот момент хозяин дома стоял в коридоре прямо перед дверью с телефонной трубкой в руке. Фома моментально выхватил из его рук телефон и, схватив за шею, потащил в гостиную, где бросил на диван.

– Кристоф, здарова, братан! Сколько лет, сколько зим! Чо, русский выучил, не?

Сухов прошел вслед, наблюдая за поведением чеха. Это был мужчина лет тридцати, явно напуганный, но не удивленный. Похоже, бойцов Вдовиченко он уже встречал ранее. Двое других бандитов – Пуля и Муха – пробежались по небольшому одноэтажному дому и вернулись в гостиную, жестами пояснив, что в доме больше никого нет.

– Дверь входную прикройте, – тихо произнес Сухов, взглянув на Пулю.

Молодой спортсмен, оскалив зубы, вернулся в прихожую и захлопнул дверь с выломанным замком. Бандитам явно не нравился Сухов и уж тем более тот факт, что его к ним приставили старшим. Они вообще не любили незнакомцев.

Окна в гостиной были зашторены, царил полумрак. Посередине комнаты находился журнальный столик и П-образный диван, обтянутый рыжим дерматином. На нем испугано сидел Кристоф. Вдоль стены напротив дивана стояли два шкафа с открытыми полками, заставленными книгами и сервизом. Между шкафов располагался комод с плоским телевизором, из которого едва слышался голос диктора новостей.

Хозяин дома дрожащими руками постоянно теребил свои слегка взъерошенные светлые волосы и надетую на нем помятую футболку. Он не был похож ни на наркомана, ни на жулика, который мог бы впустую растратить чьи-нибудь деньги, а скорее походил на начинающего бизнесмена средней руки, связавшегося не совсем с теми людьми, с которыми бы следовало.

– Так, уже суббота. Деньги где? – на повышенных тонах произнес лысый толстяк Фома, присев на диван рядом с чехом и по-отечески положив ему на плечо свою короткую, но тяжелую руку.

– Он спрашивает, где наши деньги, – произнес Сухов по-чешски, обращаясь к Кристофу.

Услышав знакомую речь, чех обрел некую долю надежды в глазах и теперь смотрел только на Кирилла, сразу же ответив ему на родном языке:

– Я уже говорил им, что платить сейчас нечем!

Далее несостоявшийся чешский бизнесмен начал причитать Сухову о своем шатком финансовом положении, о том, что брал деньги на развитие бизнеса, но проект провалился, и что жена у него в больнице, и что он готов все вернуть, но просит отсрочку. Чех говорил так быстро, что Сухов успевал понимать его лишь частично, разобрав лишь, что должник предлагал забрать плазменный телевизор из его дома в часть долга.

– Да закрой пасть, сволота! – вдруг прикрикнул Фома, все это время сидевший на диване рядом с Кристофом, после чего отвесил ему шлепок ладонью по затылку.

– Он предлагает имущество из дома забрать: денег нет, говорит, – перевел Сухов.

– Думаешь, я не знаю, что он буровит? У него одна и та же песня по жизни – денег нет, но вы держитесь! – усмехнулся бандит и извлек из поясной кобуры пистолет. – Пальцы на стол! Быстро!

Чех пытался не выдавать свой страх, но получалось плохо. Он боялся, но явно не за себя. Сухов успел заметить, что в конце коридора расположена комната с детскими игрушками. Детей в доме не наблюдалось, к счастью для всех.

– Положи пальцы на стол, – дипломатично на чешском обратился Сухов к Кристофу.

Понимая, что сейчас будет происходить, хозяин дома, сжав зубы и закрыв глаза, поставил ладонь на журнальный столик, находящийся перед диваном, и раздвинул пальцы в стороны. По дому пронесся сначала громкий крик, а затем тихий стон. Чех прижал ладонь к груди, обхватив ее второй рукой. Причиной боли послужил отчаянный удар Фомы рукояткой пистолета по указательному пальцу, выполненный со всей его звериной жестокостью. Происходящее ему нравилось, он даже улыбнулся и пошутил:

– Ну вот, теперь в носу ковыряться не сможешь.

Сквозь тихий стон чеха послышался плач. Где-то рядом, тихий-претихий. Кто-то всхлипывал поблизости, не в силах больше скрыть эмоции от происходящего.

– А это еще кто? – улыбнулся Фома и встал с дивана, опираясь рукой о плечо должника.

Чех занервничал. Он поднялся вслед за своим мучителем, но тут же получил удар кулаком в живот и, согнувшись, присел обратно. Плач был слышен из детской.

– Идите проверьте, – приказал Фома молодым сообщникам и с презрением посмотрел на Кирилла, подчеркнув тем самым, что неформальным лидером остается он.

Пуля и Муха умчались в детскую и спустя полминуты привели в гостиную девочку лет восьми, одетую в пижаму с розовыми слониками. В руках она крепко сжимала плюшевого мишку и едва сдерживала слезы. Кристоф снова вскочил с дивана и в отчаянии громко закричал.

– Передай этому ублюдку, что если он не закроет свою пасть, девке будет плохо, – сказал Фома Сухову.

Затем он приложил свою толстую ладонь ко лбу чеха и резким толчком усадил его обратно на диван.

– Д-д-девочка здесь ни при чем, – заикаясь ответил ему Сухов. – Ув-в-ведите ее обратно в-в-в комнату, ни к-к-к чему ей в этом участвовать.

– Да нет, ты не прав, – злобно улыбаясь, возразил Фома. – Девка будет нашим ключом от сейфа этого скряги. Сейчас мы с ней позабавимся у него на глазах, и он сразу вспомнит, куда бабки сныкал.

Девочка еще крепче сжала в руках плюшевого мишку, по лицу ее текли слезы. В смертельном испуге она смотрела на отца, который в отчаянии дрожал под дулом пистолета Фомы, направленного в его голову.

– Что скажешь, Муха? Как тебе чешские девочки? – засмеялся Фома, на что Муха расплылся в идиотской улыбке, сам не понимая, рад он тому, что вокруг происходит, или нет.

– Отпусти девочку, я сказал! – вызывающе прикрикнул Сухов.

– А то что?! – возмутился Фома.

Он передернул затвор пистолета и направил ствол в переносицу Кирилла. Сухов уже был на взводе. Точка невозврата наступила. Левой рукой он схватил запястье Фомы, отведя пистолет в сторону от своего лица, одновременно с этим правой выхватил оружие за ствол и рукояткой нанес резкий удар по виску толстяка. Фома, успев крикнуть что-то невнятное, упал на диван рядом с перепуганным чехом. Девочка вырвалась из рук Мухи и с визгом сквозь слезы убежала обратно в детскую.

Муха выхватил свой пистолет, передернул затвор, но не успел навести его на Сухова, – тот сразу же выстрелил ему в голову, оставив сквозную дыру по самому центру широкого лба. В белоснежные оконные шторы, висевшие позади Мухи, впечатались брызги крови и ошметки его мозга. Раздался звон стекла, и по полу посыпались осколки.

Второй бандит хоть и носил гордую кличку Пуля, оказался вооруженным лишь ножом. Он бросился с ним на Сухова и сразу же получил две пули в грудь, рухнув рядом с диваном.

В это время Фома, оклемавшись от удара в висок, вцепился в Сухова, выбил у него из рук пистолет и повалил на пол. Весом лысый громила намного превосходил Кирилла, – Фома удерживал его на полу, придушив одной рукой за шею, а второй дотягиваясь до лежавшего рядом ножа, выпавшего из рук застреленного Пули. Схватив нож, Фома с бранными криками нанес им удар Сухову в живот, засадив его по самую рукоятку, затем еще один и еще. В порыве ярости он так бы и наносил удары до изнеможения, но на голове его вдруг оказался плед, который накинул сверху Кристоф. Отчаянный чех повис на шее Фомы и тщетно пытался выбить нож из его руки. Фома поднялся на ноги и с диким рыком, словно раненый зверь, которому нечего терять, сбросил с себя чеха, а вслед за ним и плед.

Обезумевший Фома с окровавленным ножом в руке двигался на Кристофа. С новоявленным питерским бригадиром, который оказался слишком сентиментальным для такой работы, покончено. Теперь очередь жадного чеха. Фома кипел от ярости. Три трупа, малолетняя свидетельница в соседней комнате, – он уже не думал, что делать дальше. Инстинкты взяли верх над разумом и твердили Фоме: «Убей их всех!» Кристоф, лежа на спине, в панике отползал от надвигающегося на него жирного психа. «Дочь. Дочь! В доме моя дочь! Я не могу ее так оставить!», – в панике думал он, но не знал, что делать.

Бах! Толстяк замер в изумлении. Он приложил руку к груди и развернулся вполоборота назад. Бах! Вторая пуля вошла в грудь лишь в сантиметре от сердца.

– Тварь, – прохрипел Фома, замахнувшись из последних сил ножом на Сухова.

Кирилл лежал на боку, истекая кровью, и трясущейся рукой направлял пистолет в сторону Фомы, пытаясь прицелиться.

Бах! Жирная туша бандита рухнула на пол. В этот раз Кирилл не промахнулся, размозжив череп бывшего союзника.

Кирилл неподвижно лежал на полу и сквозь темную пелену в закрывающихся глазах смотрел на Кристофа, выбегающего из гостиной. Потом он слышал детский плач. Чех успокаивал дочь, звонил по телефону, подбегал к Кириллу, пытаясь замотать ножевые раны, оставленные по всему корпусу.

Вот и девочка появилась в коридоре. Она уже не плачет; смотрит на суетливую беготню отца, все также сжимает в руках плюшевого мишку. Кирилл улыбнулся ей. Страха больше нет. Он уже не чувствовал боль. Ему даже было приятно валяться там, на полу, истекая кровью. Впервые за много лет он почувствовал себя легко и свободно, ни к кому и ни к чему уже не привязанным, или это возникли галлюцинации – ему было абсолютно все равно.

***

Дверь банной парной распахнулась и сквозь повалившие наружу столбы пара друг за другом выбежали четверо покрасневших как раки мужчин. На ходу они побросали банные шапки на скамью и, отдышавшись, уселись за трапезный стол, накрытый в комнате отдыха. Стол был богат охлажденной водочкой в запотевших бутылочках, селедочкой с зеленым лучком, ароматным мелко нарезанным бородинским хлебушком и парой мисок с салатами. Из радиоприемника, расположенного на стене, тихо играли старые эстрадные песни.

– Хороша банька, господа! Ух, хороша! – воскликнул полковник Мортушко, потирая руки.

– Хороша! Еще как хороша! – вторили ему сослуживцы.

В бане отдыхали офицеры Санкт-Петербургской военной академии. Присутствовали: начальник отдела кадров полковник Мортушко, два его заместителя – подполковники, а также начальник отделения по работе с личным составом – молодой майор Курицын.

Полковник Мортушко пользовался бесспорным авторитетом среди сослуживцев. Он был одним из немногих, кто, находясь на кадровой службе в армейском учебном заведении, являлся ветераном боевых действий.

В начале нулевых молодой Мортушко служил офицером тылового обеспечения в одной из войсковых частей Ленинградской области. Однажды он узнал об очередном наборе военных, желающих откомандироваться для прохождения службы в Северокавказском регионе. В то время, хоть и не так активно, но еще продолжалась Вторая Чеченская война. Мортушко, будучи молодым и амбициозным патриотом, которому наскучило переписывать складское имущество, написал рапорт об откомандировании. В расположении войсковых частей на Кавказе требовались не только бойцы, но и тыловые работники, поэтому рапорт Мортушко был удовлетворен.

Так он и оказался на военной базе под Хасавюртом – в зоне проведения контртеррористической операции. И хотя сам Мортушко за три месяца пребывания в военном расположении ни в одном бою не участвовал, по возвращению получил-таки удостоверение ветерана боевых действий и безмерное уважение среди сослуживцев. Строить дальнейшую карьеру боевой офицер отправился в Санкт-Петербургскую военную академию. На новом месте службы никто не знал, где конкретно на Кавказе был Мортушко и чем занимался, поэтому он вполне мог выдумывать небылицы о том, как смело бился с боевиками среди свистящих пуль и взрывающихся снарядов, за что и получил по возвращении орден и пару медалей. Но этого совесть ему делать не позволяла. Хоть ему и не довелось побывать в бою, он достаточно успел пообщаться с бойцами, оставшимися кто без рук, кто без ног. Некоторые из его сослуживцев вернулись на Родину в цинковых гробах, а иные – попали в плен, где и закончили свою короткую жизнь, пребывая в рабстве и ночуя в сырых ямах. Это наложило на Мортушко горькое чувство вины за то, что ему посчастливилось избежать того ада, в который попали тысячи молодых ребят, многие из которых – не по собственной воле.

Мортушко не слыл большим хвастуном и, возвратившись, никогда в дальнейшем не врал сослуживцам и не приписывал себе несуществующих заслуг. Но и о том, что ни в одном бою не принимал участия, тоже предпочитал не рассказывать. «Пусть думают, что хотят, – так считал Мортушко. – Чем меньше о себе рассказываешь, тем больше они сами додумают». Так и служил Мортушко в военной академии и никогда больше не строчил рапорта на командировки в Северокавказские регионы, даже после окончания Второй чеченской войны.

– Наливай! Кого ждем? – обратился Мортушко к майору Курицыну, кивнув головой на запотевшую бутылку водки.

Майор прибыл в баню к своим сослуживцам чуть позже, так как задержался на службе. Полковник с заместителями к его приходу уже успели раздавить одну бутылку на троих.

Курицын был самый молодой и самый стройный из всех присутствующих, еще не успевший отрастить достаточно круглый живот, чтобы не выделяться из окружения. Недавно назначенный на должность начальника отделения по работе с личным составом, он еще не заматерел в роли строгого командира, продолжая порой распускать фамильярные отношения с подчиненными и даже с курсантами, за что периодически получал объективные замечания со стороны непосредственного руководства.

– Я пока не буду, – замялся Курицын, разливая водку по рюмкам. – В баню трезвым люблю ходить. Еще попаримся пару раз, и сразу присоединюсь к вам, – как бы оправдываясь, добавил он.

– Ты смотри, – засмеялся полковник Мортушко, – прям как Сухой заговорил. Тот в бане вообще не пил.

Мортушко поднял рюмку, и оба заместителя последовали его примеру.

– Выпьем за нас, ребята, за службу нашу, за офицерскую честь. На всех нас возложены обязанность и ответственность. Мы – кузница кадров для российской армии. На нас равняются молодые курсанты – будущие офицеры. Хоть и не в десанте, но никто кроме нас! Будем!

После того, как офицеры опустошили рюмки и закусили бутербродами с селедкой, один из замов полковника Мортушко задал вопрос:

– А Сухой, это кто?

Полковник нахмурил брови.

– А ты Сухого не застал что ли? – ответил он. – Ну да, вы ж все после пришли, я один тут аксакал остался. Не слышали что ли ни разу про него? Интересный человек со сложной судьбой. В бане тоже никогда не пил и других к тому агитировал. Расскажу вам про него, слушайте.

Служил в нашей академии Сухов такой, Кирилл звали. Начинал он карьеру в спецподразделениях, был снайпером. В горячих точках с ним не встречался, но за него много знаю, что стрелял отменно и в военном деле был профи каких поискать. Молчаливый был, как все профессиональные снайпера. Удивительные люди, встречал таких на Кавказе – в расположении маются, ищут угол потише, а потом уходят в лес на позицию и сидят там по несколько дней, им там проще, в одиночку. Ну и Сухой из таких же был: спокойный как удав, молчаливый, но рассудительный, – уж если доверится тебе, то собеседником будет интересным. Читал он много, особенно историю любил, а еще компьютеры да технику изучал, технологии там всякие современные… Сухой – так мы его звали – в двух чеченских кампаниях участвовал, ветеран боевых, наград иконостас, но опытом своим никогда не кичился. Скромный мужик был да и семьянин отменный. Жил здесь, в Питере, с женой и сыном. Я с его семьей познакомился, когда он к нам в академию попал. Образцовая семья была: сын учился хорошо, жена любящая, всегда его поддерживала, ждала из командировок. А оказался Сухой у нас из-за ранения. Ему взрывом глаз повредило – служба снайпером была для него закончена. Врачи комиссовать хотели, да попросили за него люди сверху, понизили ему группу медицинскую так, чтобы мог он здесь, в академии, служить. Вот он у нас инструктором по огневой и устроился.

Курсанты уважали мужика, хоть и выглядел он не броско. Не скажешь по нему, что спецназовец. Лицо интеллигентное, залысина, очки – больше на физика похож, а сам в перерывах между занятиями бегал по стадиону, то на турнички, то на брусья – молодым правильный пример подавал.

Была у Кирилла одна страсть – жуть как любил он спортивные пистолеты системы Марголина. Курсантов он учил стрелять преимущественно из них. Ходили слухи, что Сухов у себя хранил еще где-то целый арсенал стволов и боеприпасов, который в свое время привез с Кавказа, но об этом я его никогда не расспрашивал – как-то не этично было.

Сын у Сухова был единственным ребенком в семье, души он в нем не чаял. Воспитывал правильно, к спорту приучал, в академию приводил – с коллегами и курсантами знакомил. Зарабатывал-то Сухов не много, жена тоже не всегда работала, во многом они ужимались, а деньги все вкладывали в сына, в его образование. Они как-то переезжали из одной квартиры в другую и сына из средней школы после девятого класса в престижный лицей перевели: хотели, чтобы образование достойное получил, в люди выбился. Денег там отбашляли немало. Но не все у них так пошло, как планировали.

У сына в лицее отношения не сложились с двумя мажорами. Учились там два говнюка – сынок прокурора окружного и сынок депутата городской Думы. Там, в принципе, много мажоров училось, большинство нормальных ребят, но эти двое отморозки были конченные. Прицепились к парню, как только пришел он в лицей, типа с той позиции, что «нищебродам здесь не место». Приставали, провоцировали, высмеивали при всех, что, мол, телефон у него дешевый и одежда немодная. Парень долгое время терпел, в драку первым не лез, родителям не жаловался.

Однажды на перемене вывели его эти двое на улицу вроде как на разговор, прямо возле лицея, за угол зашли и бить начали. Сын то у Сухова хоть и в отца был – спокойный, миролюбивый, но отпор дать мог. Завязалась между ними потасовка двое на одного, мажоры его количеством одолели. Упал он когда на асфальт, они продолжали ногами добивать, в итоге – умер пацан.

Мы за Сухова все впряглись тогда, кто чем мог помогали, поддерживали. Следственный комитет сразу дело возбудил. Малолеткам грозила тюрьма: и показания их были, и свидетели нашлись. Но тут родители мажоров подключились, сразу завертелся весь их административный ресурс. У меня знакомый в то время в убойном отделе работал, он мне про это дело все в подробностях докладывал. Следствие там подмазали, свидетелям денег дали и запугали, заставив показания поменять. Малолетки, чувствуя свою безнаказанность, под защитой адвокатов стали утверждать, что признания из них под давлением были получены, и не забивали они парня до смерти – просто подошли, закурить попросили, а он на них первый с кулаками набросился. Не били они его, просто защищались, а он покачнулся и упал головой вниз. Экспертиза первичная из материалов уголовного дела исчезла, а появилась другая, с заключением, что смерть произошла в результате падения с высоты собственного роста. Дело переквалифицировали из тяжких телесных, повлекших смерть, на убийство по неосторожности – это менее тяжкая статья, да и сволочи запутали показания так, что не представлялось возможным установить, в результате конкретно чьих действий парень потерял равновесие. На том они и играли. Свидетели отсеялись, файлы записей с видеокамер повредились; единственные, кто мог пояснить, что произошло, – два отмороженных мажора. А они и поясняли, что Кириллов сын на них первый набросился, сам оступился и упал головой вниз.

В общем, дело тянули до суда очень долго. За это время жена Сухова сильно сдала: нервные срывы, осложнения с сердцем, гипертония. До суда она не дожила. Однажды ночью давление у нее резко упало, привезли ее в больницу по скорой, там в приемке что-то вкололи и выписали. Сухой ее домой привез, она уснула и умерла. И по этому случаю тоже никто ответственность не понес, все на здоровье списали, хотя мы с Кириллом там и бегали с жалобами, а все равно ничего не добились. Кто и что вколол – всем было наплевать. Сама умерла. Дома. Причинно-следственную связь не установили. Суки. Впервые такое видел, что здоровая баба тридцати пяти лет за полгода так сдала.

Вот как бывает. Сухов все это как-то смог пережить, хотя сильно схуднул и даже начал заикаться. И следствие тормошил и жалобы писал, и на заседания суда являлся, еле сдерживая себя, чтобы не принести туда гранату и не подорвать это стадо продажных ублюдков, убивших его семью.

Мы его перед заседаниями поддерживали, но ему это вряд ли помогало. Малолетки прям в здании суда откровенно хихикали. Для них это приключение было, которое, как и всегда, сойдет с рук. В итоге мажоров этих оправдали: суд не установил причинно-следственную связь их действий с падением Сухова младшего. А прокурорскому сынку во время убийства вообще пятнадцать лет было, – он по возрасту под эту статью не попадал. Заседание вел лично председатель суда, оказавшийся дальним родственником одного из отцов мажоров, так что никто там ни в чем не разбирался, преследовалась одна цель – виновных признать невиновными.

Кирилл был сам не свой. Как он держался все это время, я не представляю. На его месте любой бы из нас сдался намного раньше. Мы Сухову предлагали помощь, скидывались деньгами, чтобы адвоката нанять и обжаловать решение суда, но он руки опустил. Мы пытались это дело предать общественному резонансу через СМИ, но никому до этого интереса не было. Включаешь телевизор, а там на федеральных каналах обсуждают, как какой-то бездарный артист ушел от пятой жены или усыновил ребенка из Уругвая, и как пиндосовские полицаи черных прессуют, а про реальные проблемы в собственной стране – ни слова. Прям тошно было. Сколько таких случаев по России, никто не знает: вот так все заминают в масштаб трагедии отдельной семьи. Изредка кому-то везло: журналисты и общественность устраивали показательную порку какого-нибудь нажравшегося мажора, сбившего человека за рулем, или чиновника, пойманного на мелкой взятке; месяц покричат, помусолят, а потом и забудут вовсе. А эти господа к тому времени, когда про них все забудут, глядишь, и уже руководящие посты занимают и все у них прекрасно.

Вот так вот с Суховым получилось. После решения суда он замкнулся в себе, прекратил общение со всеми. Каким-то образом выписался в общежитие, в котором его никогда не было, и продал свою квартиру. Больше его потом никто не видел.

Но это еще не конец истории. Слушайте, что дальше было. Минуло два года. Про Сухова и его семью все забыли. Злосчастные мажоры закончили школу: один в Москву уехал учиться, его в МГУ пристроили; второй здесь остался, в Питере. Когда им стукнуло по восемнадцать, обоих застрелили с разницей в неделю. Оба пали от выстрелов в голову, предположительно, из пистолета Марголина. Связь чуете? Поскольку убои были совершены в двух регионах, расследованием занимались два разных управления, и никто не связал между собой эти убийства. Менты отрабатывали окружение застреленных, ища мотив в местных студенческих конфликтах. Отцы же мажоров после истории с Суховым между собой не общались и, опечаленные горем потери наследников, знать не знали, что застрелены были оба.

Дальше еще интересней. Примерно через месяц в одной из парадных находят труп того самого комитетского следователя, который вел дело об убийстве сына Сухова. Его нашли под лестницей с перерезанным горлом. К тому времени следак тот уже был не следак, а работал адвокатом – применял полученный в государственных органах опыт на другой стороне. Захотел, так сказать, отмазывать преступников от уголовной ответственности законными методами. Питерские убойщики сначала принялись отрабатывать версии адвокатской деятельности трупа, но потом кто-то там у них в министерстве смекнул, что все три мокрухи связаны между собой делом двухлетней давности. Убойщики бросились Сухова искать, нашу академию стали трясти, подключили ФСБ, но здесь ничего полезного не смогли услышать, потому что никто реально не знал, куда он пропал. Близких родственников у него не осталось, а дальние про него знать не знали.

Председатель суда, вынесший оправдательный приговор, трясся тогда от страха, как шакал паршивый. Ему госзащиту хотели приставить, но он ей не доверял. Там, в госзащите, тоже много бывших спецов служит, председатель думал, что они с Суховым заодно. Нанял он частную охрану, прятался в своем особняке в элитном областном поселке. У него там пруд был с рыболовным хозяйством. Пошел он туда как-то порыбачить. Сидел, сидел на берегу, да и словил пулю в голову. Охранники бегали, суетились, а никого и не увидели. Потом эксперты установили, что выстрел со стороны леса был, СВД предположительно. Ни оружия, ни гильзы, ни киллера не нашли. Понятно, чья работа была, хотя так ничего и не доказано. Сухова то до сих пор никто не разыскал, хотя уж с той поры минуло года три.

– Прям как в кино, – выдохнул один из замов Мортушко.

– Ни разу не слышал про него, – добавил второй. – Тяжелая судьба, вот ведь как бывает.

Курицын нахмурил брови и, неловко помявшись, спросил:

– Так он из Марголина их застрелил? Это же спортивная мелкашка.

– Застрелить и рогаткой можно, – подмигнул ему Мортушко, – было бы желание. Человека вообще убить несложно, тяжело жить потом с этим.

Военнослужащие дожевали салаты и собрались обновить рюмки, как вдруг в радиоэфире зазвучала мелодия одной из самых знаменитых песен Олега Газманова.

– Товарищи офицеры! – командным голосом произнес Мортушко, тяжело поднимаясь из-за стола. – Под эту песню только стоя.

Сослуживцы тут же последовали примеру начальника и поднялись с диванов.

«Господа офицеры, по натянутым нервам…»

Мортушко выпрямился, попытавшись вытянуть спину струной, но живот уже не позволял это сделать также эстетично, как в молодые годы.

«…живота не жалея, свою грудь подставляет за Россию свою…»

Подполковники втянули, как могли, свои животы, изобразив на лицах максимально серьезные выражения.

«…за Россию и свободу до конца…»

Майор Курицын заметил, что Мортушко поглядывает на бутылку, и, не дожидаясь команды, обновил рюмки, налив также и себе. Полковник одобрительно кивнул ему, сохраняя серьезность лица.

«…воззвала их Россия, как бывало не раз…»

Офицеры приподняли наполненные рюмки на уровень груди, терпеливо и мужественно ожидая окончания композиции.

«…заставляя в унисон звучать сердца».

Песня закончилась, и из радиоприемника загремели рекламные анонсы. Полковник Мортушко, расслабив спину и приподнимая рюмку, произнес назревший после многозначительного молчания тост:

– Давайте, господа офицеры, не чокаясь, за тех, кого с нами нет.

Разговоры у камина

В старинном доме на улице Пречистенка, что в центре Москвы, располагалась квартира многоуважаемого в узких либеральных кругах Варфоломея Яковлевича Ольшанского. Что только не пережил дом, в котором нынче обитал Варфоломей Яковлевич. До революции семнадцатого года здесь жили знатные купцы и военные генералы; во время гражданской войны уютные многометровые квартиры делили между собой белогвардейцы и большевики, безжалостно соревнуясь в меткости стрельбы из маузеров и винтовок. После революции здание претерпело множество реконструкций. Сначала в нем нагромоздили гипсокартонных перекрытий, превратив в коммунальные квартиры для победившего кровавый режим пролетариата, а в эпоху Иосифа Виссарионовича тружеников социалистического труда переселили поближе к их непосредственным рабочим местам (у некоторых они оказались далеко от Москвы), освободив жилплощадь для членов Центрального исполнительного комитета. Перекрытия разобрали, а дом отремонтировали, вернув квартирам их былой облик, дабы высшим партийным чинам ничего не напоминало о некогда пребывавших здесь многочисленных семьях рабочих с развешанным повсюду бельем, гремящими тазами и кричащими детьми. После войны дом был переоборудован в библиотеку, а затем в музей. В восьмидесятые годы музей был перенесен в новое здание, и в доме на Пречистенке снова стали проживать партийные работники. В девяностые годы зданием завладел частный кооператив, сдававший его помещения в аренду, а в нулевых – после возбуждения по инициативе ФСБ нескольких уголовных дел – перешел в ведение Министерства обороны, которым и был продан на аукционе. Ходили слухи, что аукцион проводился формально, здание было отчуждено родственникам чиновника из Министерства, но это не точно.

Пятиэтажное историческое здание на Пречистенке повидало многое в своих стенах, тем не менее, сохранило до наших дней свою архитектурную индивидуальность и превратилось в отреставрированный, вписывающийся в атмосферу современности элитный жилой дом. На каждом этаже располагалось всего по две квартиры, в каждой из которых имелся камин и балкон, а потолки в огромных комнатах достигали четырех метров.

Гостиный зал Варфоломея Яковлевича украшал изысканный камин, обложенный черным кирпичом. Рядом стояли развернутые к нему два элегантных кожаных кресла, между ними – круглый стеклянный столик. Мебель и иное убранство комнаты – в венецианском стиле темных тонов. Взглянуть на Москву из гостиного зала можно было через три широких окна, одно из которых имело дверцу на небольшой балкончик. Здесь Варфоломей Яковлевич летом высаживал цветы, а при наступлении холодов убирал горшки в помещение. Стеклить балкон в памятнике архитектуры, пережившем стыки нескольких эпох, Варфоломей Яковлевич считал дурным тоном. Столичный Комитет по архитектуре и градостроительству был полностью солидарен по данному вопросу с Ольшанским, потому на исторических сооружениях центрального округа балконы никто и не остеклял.

Варфоломей Яковлевич Ольшанский был известен общественности как публицист, писатель, политтехнолог оппозиционного толка и даже неоднократный выдвиженец в кандидаты на выборы Президента России, не собравший достаточного количества подписей. Статьи Ольшанского являлись визитной карточкой любого из оппозиционных изданий, что прославляли свободу слова и в меру поругивали правящую элиту.

Зимними вечерами Варфоломей Яковлевич предпочитал покидать свой рабочий кабинет и проводить время в гостиной возле камина. Порой он увлекался сим занятием даже летом: система кондиционирования в любую погоду создавала домашний уют, а треск огня помогал расслабиться после суматохи столичных будней. Здесь же, в гостиной, находился нескромный бар Ольшанского. Он скрывался в серванте, выполненном по индивидуальному заказу из красного дерева, что сочетало его со всем остальным благородным убранством в квартире оппозиционера. Барная секция серванта была герметизирована, а внутри поддерживалась умеренная влажность и пониженная температура, идеальная для хранения вин. Варфоломей Яковлевич держал их в своем арсенале разве что для угощения редких гостей, сам же предпочитал винам более крепкие напитки.

Гость Ольшанского, посетивший его в один из зимних вечеров, к винам был также равнодушен, посему на столике подле кресла, в котором он удобно расположился, стоял хрустальный снифтер с дорогим французским коньяком. В камине беспечно пощелкивали угольки, языки пламени завораживали взгляды откинувшихся в креслах мужчин.

«Жаль, все реже выдается бывать у вас в гостях, Варфоломей Яковлевич, – произнес гость, – умеете вы создать уютную атмосферу». После этих слов он томно вдохнул алкогольные пары из бокала, пригубил его содержимое и, довольно выдохнув, добавил: «И Хеннесси ваш превосходен – то что нужно под конец суматошного дня».

Гостем Ольшанского тем вечером явился быть Герман Владимирович Шульцев, некогда общественный деятель, автор законодательных инициатив и депутат одного из созывов Московской городской Думы от партии «Единая Россия», а ныне – главный редактор печатного журнала «К» и владелец пары скромных виноградников на Крымском полуострове.

Невзирая на давнюю дружбу, Ольшанский и Шульцев представляли собой полные друг другу противоположности, как во внешности, так и в общественно-политических взглядах, оставаясь схожими разве что в возрасте, варьирующем где-то от сорока до пятидесяти. Варфоломей Яковлевич был полный и круглолицый, среднего росточка, имел залысину с забавным начесом, небольшую бородку и всегда был при очках; говорил он задорно, быстро, но без запинок, заразительно при этом улыбаясь. В Ольшанском сразу можно было разглядеть начитанного интеллигента, с виду добродушного, презирающего грубую физическую силу и предпочитающего силу слова – куда более разрушительную и коварную, доступную далеко не всем. Герман Владимирович, напротив, имел вид статный, подтянутый: волосы его, наполовину покрытые сединой, всегда были стильно пострижены и уложены; прямоугольное мужицкое лицо, скудное на улыбки, гладко выбрито. Одевался гость Ольшанского завсегда в парадное, – в тот вечер он был облачен в классический костюм модного темно-синего оттенка; галстук его был расслаблен и слегка припущен, верхняя пуговица бежевой рубашки расстегнута; на запястье сверкали швейцарские часы в золотом браслете. Туфли господина Шульцева оставались отполированными всегда, даже в зимнюю слякоть среди раскиданных по дорогам реагентов. Никто и никогда не видел Германа Владимировича протирающим обувь губкой или салфеткой, но чудным образом туфли его всегда оставались до блеска чистыми.

Хозяин дома – либерал Ольшанский – гардеробом был полной противоположностью своего гостя. На ногах его висели широкие бриджи и огромные меховые тапки ядовито-желтого цвета, доброе пузо с остальным туловищем покрывала бирюзовая футболка со знаменитым портретом Эйнштейна, показывающим язык, а поверх плеч была накинута серая домашняя безрукавка с тонким шерстяным начесом.

– Коньяк действительно хорош, – ответил Варфоломей. – Прошу заметить, куплен, как ни странно, у нас, в России.

– Однажды в Париже, – многозначительно продолжил Шульцев, – мне довелось испробовать Хеннесси из лимитированной серии, выпущенной тиражом всего в сто бутылок, каждая из которых оценивалась на аукционах от двадцати тысяч долларов. Можете себе представить? Я вас уверяю, вкус был один в один с тем, что мы пьем сейчас. Кстати, где ваша супруга? Не в Париже ли?

– Именно там, изволит отдыхать с детьми у родственников.

В ходе дальнейшего разговора Шульцев отметил, что о личной жизни Ольшанского мало кому известно, даже в близких ему кругах, и что вместе с супругой, являющейся гражданкой Франции, его никто не видел, так как большую часть времени она пребывает на своей исторической Родине. Варфоломей Ольшанский действительно изволил жениться двумя годами ранее на французской журналистке, посещавшей Россию по профессиональным вопросам. К тому моменту у нее уже была взрослая дочь, а ныне воспитывала она годовалого сына от Варфоломея Яковлевича.

– Не сочтите за дерзость, – с заискивающим любопытством продолжил Шульцев, – но ходят слухи, что вы женились ради получения гражданства, и в скором времени мы вынуждены будем иметь удовольствие слушать ваши занимательные монологи и интервью лишь по редким случаям.

– Дичь полнейшая, маэстро, – возразил Ольшанский. – Из России я уезжать не собираюсь. Что до супруги, так сейчас, пока сын совсем мал, ей комфортнее находиться в родных стенах отчего дома.

«Кому ты врешь, жирный дурак!» – подумал Шульцев и улыбнулся.

– Кстати, на счет Европы, – оживился он. – Видели, что произошло сегодня утром в Германии? Массовый расстрел иммигрантов. Сейчас перешлю видео.

«К черту твое видео, кретин!» – подумал Варфоломей, продолжая улыбаться.

Ольшанскому уже несколько раз в тот день присылали видео с места событий, о которых упомянул Шульцев. Какой-то вышедший из ума военный наемник, вооружившись автоматом и снаряженными запасными магазинами, расстреливал арабских беженцев в палаточном городке, снимая все это на камеру, закрепленную на голове. Из вежливости к гостю, Варфоломей ответил, что лишь краем уха слышал об упомянутых событиях.

После отправки видеоролика Шульцев выразил крайнее негодование по поводу распространения таких откровенных сцен насилия прессой и интернет пользователями, так как несет оно в себе, по его мнению, деструктивный посыл и жестокость, которой и так в современном мире предостаточно.

– Заметьте, – ехидно улыбнулся Ольшанский, – вы возмущаетесь, что люди распространяют этот ролик, а сами таки сделали то же самое.

– Я отправил Вам, как специалисту, исключительно профессиональной оценки ради, – оправдался Герман. – Вы же не станете другим пересылать?

– Я не стану, а вот с десяток других специалистов, думаю, уже разослали.

Тем временем за окном стало довольно шумно. Несмотря на зимний мороз, вдоль улицы потянулась плотная колонна людей с транспарантами, периодически выкрикивающих политические лозунги. Герман Шульцев снял пиджак, повесил его на спинку кресла и, держа в руке коньячный снифтер, вальяжно подошел к окну. С полминуты он наблюдал за происходящим по ту сторону стекла, после чего обратился к Ольшанскому:

– В честь чего ваши опять бастуют, Варфоломей Яковлевич?

«В честь того, что ты вор и лицемер», – сказал про себя Ольшанский, а вслух произнес:

– Таки стыдно не знать, Герман Владимирович. Требуют проведения честных выборов, допуск независимых кандидатов, ну и по классике – освобождения политзаключенных.

– В наше время нужно сильно постараться, чтобы стать политзаключенным, – сморщил лоб Шульцев. – Бездельники, видит бог. Их судят за дело! Несанкционированно перекрывают улицы и применяют насилие в отношении представителей власти, а потом называют себя политзаключенными. Кстати, не без вашего участия эти лодыри вышли на улицы, Варфоломей Яковлевич.

– Здесь вы переоцениваете мои возможности, маэстро, – в шуточной форме возразил господин Ольшанский, – я никогда никого не призывал выходить на улицы, для этого существуют другие медийные персонажи.

– Точно! И сейчас они находятся в спецприемнике, – засмеялся Герман. – Но и ваши либеральные газетенки вносят свою каплю масла в огонь. Вы же без конца поете о прекрасной и свободной жизни в процветающей Европе и о том, как плохо жить на Руси простому русскому мужику, которого до нитки обобрало государство.

– Заметьте, не я это сказал, – приподнял бокал Ольшанский и пригубил коньяк.

– Кроме шуток, Варфоломей, вы слишком часто говорите о либеральных свободах, забывая о том, что пользоваться этой свободой люди так и не научились. Посмотрите на этих бездельников – чего они добиваются?

– Разве можно винить людей за то, что они хотят жить лучше? Тем более, когда видят, как лучше них живут другие, вот как мы с вами, например, Герман Владимирович.

– Извольте, – Шульцев задернул штору и медленно зашагал вдоль гостиной обратно к камину, – мы ограничивали себя во всем, отдавались учебе и работе, пока остальные жарили шашлычок и пропивали деньги на турецких курортах. Они много требуют, но ничего не хотят добиваться сами. Эти люди считают, что им все должны, ведь так их родители приучили. Посмотрите в окно: там же одна молодежь, которую воспитали несколько поколений раздолбаев.

Герман Владимирович Шульцев выразил уверенность, что люди, в большинстве своем, хотят иметь хозяина, который бы наблюдал за ними, подгонял плеткой, избавляя от лени и давая время от времени пряник за хорошую работу и преданность. «Самостоятельно себя контролировать любому народу во все времена было тяжело, а то и невозможно», – говорил он. Затем продолжил:

– Людям не нравится осознавать необходимость власти, хозяина, это принижает их эго.Они же мнят себя свободными, но самостоятельно при этом не могут ни принять решения, ни заставить себя работать. Что плохого в том, что образованное меньшинство управляет ленивым большинством и берет на себя всю ответственность? Ведь это абсолютно нормально и работало на всех этапах цивилизаций. Все эти бунтовщики ругают своих начальников, правителей, надзирающие органы, а сами-то без них и месяца бы не прожили.

– Вы размышляете, как заядлый монархист, Герман Владимирович, – продолжил тему Ольшанский, – но ведь это давно не актуально в современном обществе. А как же демократические свободы?

– Все это выдумки! Мнение большинства приведет к анархии. Большинству не нравится власть лишь потому, что она для них недостижима.

– А что плохого в анархии? Представьте себе свободное общество гуманистов, способных сосуществовать без организации государственной бюрократической машины.

Герман Шульцев небрежно плюхнулся в кресло и поставил опустевший бокал на стол. Он сделал это довольно резко, так, что чуть не разбил его. Ольшанский, не говоря ни слова, подхватил бутылку и подлил своему собеседнику коньяк. Тем временем Герман, выдержав театральную паузу, решил ответить на заданный вопрос. В этом он оказался настолько красноречив, что Ольшанский даже вооружился блокнотом, периодически делая в нем какие-то записи.

– Свободное общество или анархия – это утопия. Люди никогда не смогут жить в мире и согласии друг с другом. Такова их природа. Даже если образуется социальная группа миролюбивых анархистов, способных взаимодействовать между собой без участия лидеров и законов, то группа эта не сможет спокойно просуществовать и недели. Рано или поздно в этой группе появится тот, кто захочет большего, чем есть у других; иной не захочет работать, а будет лишь пользоваться общими благами; начнутся конфликты, и для их разрешения возникнет необходимость в правилах, порядке, а для контроля их соблюдения и разрешения споров потребуется лидер. А любой лидер, в свою очередь, будет иметь завистников, недоброжелателей; появится много недовольных. Для поддержания своей власти лидер станет окружать себя любимчиками, свояками и подхалимами, что повлечет за собой образование оппозиции. И не будет уже никакого свободного общества: все вернется на круги своя. И даже если представить, что по сказочному стечению обстоятельств эта вымышленная группа анархистов все-таки смогла сосуществовать в дружбе и согласии друг с другом, ей все равно не суждено выжить: рано или поздно ее истребит, либо захватит более сильная социальная группа, не разделяющая пацифистские взгляды, в которой будет жесткий лидер, правила и дисциплина. Вот почему анархия – это утопия. Если анархия и мать порядка, как утверждают разного рода умники, то мать эта пьющая, гулящая, бросившая своего сына на произвол судьбы. Нет никакого всеобщего идеального порядка. Есть правила, и они создаются социальными группами для того, чтобы выжить. В каждой стране свои законы. В каждой группе свои правила. Это нормально. Это элементарные основы теории развития государства и права, которые революционерам никогда не понять. И ведь всегда найдутся люди, недовольные устоявшимися правилами, закрепленными законом: они их стремятся уничтожить, наивно полагая, что созданный ранее порядок нарушает их права, не дает им свободы. Глупцы не осознают, что свободой никто не даст им воспользоваться в той мере, в которой им бы хотелось. Они нахлебаются свободой вдоволь, когда в их дом придут мародеры, тоже считающие себя свободными и борющимися за свое право: право быть сытыми и обеспеченными; и для них станет неважно, какой ценой эти права будут реализованы.

– А как же город Христиания в Дании? – возразил Ольшанский, закончив конспектировать монолог Шульцева. – Или, к примеру, коммуна «Твин Оукс» в США? Вполне так пример успешных анархических сообществ, уцелевших до наших дней.

– Мало что слышал об этом, но вряд ли там что-то серьезное. Скорее всего, какой-то секте травокуров выделили землю, чтобы они не шатались по улицам и не морочили людям головы. К тому же наверняка у них есть свои лидеры, обычаи, устои, а это уже не анархия.

Варфоломей Яковлевич не стал продолжать дискуссию. Вместо этого он подкинул пару поленьев в камин и предложил своему гостю ознакомиться с одним из очерков, написанным недавно для его нового интернет-издания. Гость проявил к творчеству старого друга живой интерес, и Ольшанский поспешил в свой кабинет, по пути озадачив домохозяйку Любашу, орудовавшую на кухне, приготовить ее фирменные мясные рулеты.

Ольшанский вернулся спустя пару минут и протянул своему гостю несколько листов бумаги, только что отпечатанных. Герман Владимирович поднес листы к лицу и, закрыв глаза, принюхался к ним также, как делал это с коньячным снифтером.

– Лазерный принтер «Аш Пи», непревзойденный запах, – произнес он и взглянул на Варфоломея, ожидая его реакции.

– Чувствуется обаяние профессионального издателя, – заискивающе протараторил Ольшанский. – Вы действительно отличаете принтеры по запаху распечатанной бумаги?

– Отнюдь, – рассмеялся Шульцев. – Просто это один из самых популярных принтеров, потому я и сказал наугад. Удалось произвести на вас впечатление?

Озадаченный таким фокусом, Ольшанский развел руками и уселся в кресло, вытянув ноги поближе к огню. Шульцев тем временем, попивая коньяк, занялся чтением доставленной ему литературной зарисовки:

ОБЕ ДВЕ

Переход метро. Вечер. Поток людей, спешащих домой, хлынул в подземку из своих многочисленных душных кабинетов. Среди них по переходу уверенно шагала упитанная черноволосая женщина в дерзкой юбке жгучего черного цвета. Прозрачные колготки плотно обтягивали ее полноватые бедра. Высокие каблуки громко чеканили по бетонному полу. На плече дамы небрежно болталась новая, но дешевенькая глянцевая сумочка.

– Я бывшему хотела на выходные ребенка оставить, – раздраженно произнесла дама, повернув голову вполоборота назад. – С девочками в клуб собирались сходить единственный раз в году, представляешь, а он, скотина, умотал на рыбалку со своими алкашами.

– Ну может в другой выходной договоритесь? – устало произнесла ее худенькая спутница, семенящая вслед на стройных ножках, упакованных в старые джинсы.

В одной руке худенькая дама несла пакет, через который просвечивались несколько пластиковых лотков и литровая стеклянная банка, которые, судя по болтанию пакета, были пустые. В другой руке она держала дорогую кожаную сумку.

Похоже, что дамы были коллегами по работе. Обеим было на вид уже за тридцать, а в глазах читалась многолетняя усталость от возни с детьми и семейного быта. Женщины сделали еще несколько шагов и остановились на платформе в ожидании поезда.

– Да в какой другой раз? Мы в клуб с девками полгода готовились! То одна не могла, то другая. И вот, наконец-то, все собрались, а этот скот, как всегда, все испортил. Как и всю жизнь мою! Жалею, что сразу не развелась, протянула до последнего, а теперь вот даже ребенка некому оставить.

Пышка сложила руки на груди, посмотрела по сторонам и, наклонившись к собеседнице, более тихим голосом продолжила:

– Все-таки козлы все эти мужики. Я с утра ехала тут в метро, вагон битком. Сидит рядом мужичок толстенький, от него разит за километр, словно не мылся неделю. Вплотную ко мне, значит, сидит и елозит задом. Потом руки свои плешивые кладет себе на колени и как бы невзначай так пальцами на мою ногу попадает. Представляешь? И начинает водить их туда-сюда!

– Да ты что?!

– Ну! Прикинь! Я ему как по руке двинула, поднялась, пошла к дверям на выход. Так этот мракобес на меня смотрит довольный и ухмыляется.

Пышка, нахмурив брови, нервно смахнула с плеча невидимую пыль и добавила:

– Вот уверена, что дома у него жена с детьми, которой он в любви клянется, а сам, скотина, баб в метро лапает!

– Везет тебе! А меня вот никто не лапает.

– Так у тебя же муж есть!

– А что толку?

Дочитав последнюю строчку, Герман нахмурил брови и взглянул на Ольшанского, медитирующего на горящем в камине огне. Лицо его выражало полное безразличие к возможной критике.

– Полагаете, что это будет кому-то интересно? О чем это? Две бабы в метро: одну лапают, вторая завидует. И название какое-то глупое – «Обе две» – что это такое?

– И вот в вас просыпается редактор, – Ольшанский тяжело выдохнул. – Все-то редакторам не нравится, они вечно боятся, что публика не примет. Однако ваши беспокойства беспочвенны, маэстро. Рассказ краток – то, что нужно для современных пользователей интернета. Аудитория – класс средний и ниже: метро, измены, сексуальный подтекст. Содержание имеет двойную смысловую нагрузку, рассчитанную на читателя из разных слоев населения. Поймет его каждый по-своему.

– Как понимаете его вы? – деловито вопросил Герман.

– В этой краткой зарисовке кроется тяжелая судьба русской женщины. С одной стороны, это нехватка постоянного мужчины, а с другой – усталость от бытовой обыденности при наличии последнего. Эти две героини как бы являются одним человеком. Так понятнее? Опять же, не судите строго, ведь это не работа для печатного издания. В интернете вы публикуете рассказы анонимно или подписывая их каждый раз выдуманными молодежными псевдонимами. Все эти зарисовки мы публикуем миллионами, какие-то из них имеют успех, другие забываются. Давайте оставим ваши редакторские способности для серьезных статей.

– А это что? «Веселые задачки», – прочитал Шульцев, – интересно.

– Подойдет для юмористической колонки в вашем журнале «К», – уточнил Варфоломей.

ВЕСЕЛЫЕ ЗАДАЧКИ

Сын олигарха Яша Серченберг и инженер Вася Тополев одновременно выехали на своих автомобилях из Москвы на отдых в Ялту. Автомобили стартовали из одной точки и двигались по одной дороге. Расстояние пути до конечной точки составило 2000 км. Яша двигался на автомобиле «БМВ» со скоростью 200 км/ч, а Вася на автомобиле «Лада» со скоростью 90 км/ч.

Чтобы не платить штрафы с камер видеофиксации, Яша перед поездкой снял номера с автомобиля, поэтому его трижды останавливали на постах ДПС. Каждая остановка отняла у Яши по 30 минут на решение вопросов с сотрудниками ГИБДД. Также Яша любил попить в дороге кофе, погулять по окрестным городам и заскочить в местные бильярдные клубы, для этого он пять раз делал остановки, продолжительностью по одному часу каждая. Также по пути Яша сделал одну остановку в придорожном мотеле, где проспал ровно 7 часов.

Инженер Вася перед поездкой установил в своей «Ладе» самодельный расширенный бензобак на 300 литров, а также запасся бутербродами и бутылками с питьевой водой, которые впоследствии использовал для исправления естественных нужд во время движения. Это позволило Васе проехать весь заданный путь без остановок.

Вопрос: кто из участников гонки прибудет в Ялту первым? Какое время каждый из них потратит на дорогу?

– Сначала они на отдых выехали, а под конец оказалось, что это была гонка, – покачал головой Шульцев. – И кто же быстрее?

– Признаюсь честно, даже не считал, но полагаю, Вася должен победить. Людям должно понравиться, что инженер уделал сына олигарха, проявив народную смекалистость и немного самобичевания ради достижения результата.

– Как бы вас не обидеть, Варфоломей, – ответил Герман, – для интеллигенции ты слишком прост, для серой массы слишком сложен. На журнал, пожалуй, пойдет, но политические статьи для оппозиционных изданий у тебя выходят лучше.

Он небрежно швырнул листы на столик и вернулся к коньяку.

– Как вам современное общество, для которого вы пишете, Варфоломей Яковлевич? Есть ли у него будущее?

– Общество в целом у нас интересное, – поспешил с ответом улыбчивый Ольшанский, – хотя и разрозненное, что является, собственно, причиной его интересности. Мы живем в сложное, но удивительное время. Буквально за полвека мир потрясло столько научных прорывов, и мы с вами оказались в этом времени, с чем вас категорически поздравляю. Подумайте только: полеты в космос, глобальная сеть интернет, клонирование, нейронные сети. А вспомните аварию на ЧЭС, развал СССР, – это происходило буквально на наших глазах. Мы с вами, Герман Владимирович, стали свидетелями беспрецедентных событий вековых масштабов. Современные поколения этого не застали и вряд ли понимают. Наша задача – донести до них это, связать между собой поколения под эгидой нравственности, гуманности и уважения естественных прав и свобод человека. Только такая молодежь сможет создать новую свободную Россию.

«Демагог пузатый», – подумал Шульцев, а вслух ответил:

– Какие громкие слова, Варфоломей Яковлевич, однако про технические прорывы и нейронные, как вы там выразились, сети от вас изволю слышать впервые. Но и сюда вы умудрились привязать за уши свои мифические свободы. Вот почему вам не нравится современная Россия? Живете же неплохо; думаете, сменив власть, заживете еще лучше?

– Не в моих силах сменить власть, Герман, друг, но я патриот этой страны, как бы странно это для вас не звучало, и хотел бы жить здесь, не опасаясь, что за очередную статью или высказанное мнение ко мне зайдут в гости люди в масках. Начинаем, знаете ли, потихоньку к тридцать седьмому году возвращаться.

Ольшанский напомнил Герману Шульцеву, что буквально год назад уже имел удовольствие принимать в своей квартире опергруппу, проводившую обыск по делу о незаконном отмывании денежных средств. Еще во времена приватизации начала девяностых Ольшанский работал рекламщиком у нескольких нефтяников, приближенных к команде Ельцина. В то время он неплохо зарабатывал, но, как и подобает дальновидным интеллигентам, после смены политического курса в нулевых годах вовремя ушел в тень. Ельцинские олигархи один за другим стали покидать некогда обогащавшую их державу, уступая места под солнцем новым предпринимателям из Северной столицы. Одни нашли свое прибежище в Лондоне, менее расторопные оказались в следственных изоляторах. Ольшанский к тому времени уже нашел себя в публицистике и вел несколько теле- и радиопередач в информационных ресурсах, спонсируемых оппозиционными бизнесменами. Год назад, в рамках уголовного дела, возбужденного по факту отмывания денежных средств из фонда одного из опальных олигархов, силовики провели одновременные обыски во всех информационных изданиях и в жилищах лиц, как-либо и когда-либо связанных с этим фондом. Исключением не стал и господин Ольшанский. Пятничным утром он был разбужен телефонным звонком из телестудии. Исполнительный директор суетливо сообщил, что в здание рвутся омоновцы. «Что делать?!» – кричал он. Пока Ольшанский думал, что делать, постучались и к нему. Громкий стук в дверь сопровождался длительным, режущим сердце дребезжанием звонка. «Откройте! Полиция!» – раздавался голос снаружи. В дверной глазок Варфоломей Яковлевич увидел людей в масках, в руках у них было оружие, монтировка и массивный бензорез.

«Я тогда сразу же открыл дверь, пока ее не испортили», – делился он с Германом Владимировичем своими воспоминаниями.

– Расскажите поподробнее, как все происходило. С обысками сейчас зачастили, знаете ли. Может так случится, что и ко мне занесет нечистых, не приведи господь, – заявил Шульцев.

– Довольно интеллигентные люди, скажу я вам. Вбежали в квартиру, осмотрели все комнаты, убедились, что я один, предложили присесть. Вслед за масками вошли оперативники. Предъявили постановление. Омоновцы расселись по углам и терпеливо ждали. Один даже открыл лицо, остальные потели в балаклавах. От чая, правда, отказались. Инструкция. А вот оперативники с радостью опорожнили полпачки моего кубинского кофе. Вещи господа полицмейстеры не раскидывали, в белье копошиться не стали: аккуратно упаковали два моих ноутбука, телефоны и флешки. Мы мило побеседовали об обстановке в стране, а одного из оперативников даже увлекла моя библиотека. Он долго пересматривал оглавления книг и, заметив на полках Гайто Газданова, охотно обсудил со мной его ранее творчество. В целом все прошло культурно. По окончании я предложил омоновцам подвести их на своем автомобиле, на что они вежливо отказались. На мой вопрос: «А вы с этим огромным бензорезом в метро поедете?» – они дружно посмеялись. Лица у господ суровые, но чувство юмора имеют. Через неделю я ездил на допрос к следователю, где выяснил, что никаких сведений о моей причастности к отмыванию денежных средств и выводе их через оффшоры нет, а по делу я прохожу лишь свидетелем. Ноутбук с телефонами мне, правда, так и не вернули.

– Страшно даже пребывать у вас в гостях, – усмехнулся Шульцев. – Не ровен час, ворвутся архаровцы в масках, да увидев меня здесь, запишут в ваши оппозиционные круги. Как мне после такого в Думу избираться?

Тем временем шум на улице возрастал. Толпа митингующих скандировала лозунги, улицу перекрыли полицейские и бойцы Росгвардии. Протестующих стали вытеснять, что повлекло стычки. Начались задержания. «Позор! Позор!» – скандировали манифестанты вслед полицейским, ведущим в служебный автобус очередного задержанного.

Ольшанский и Шульцев с бокалами в руках встали возле окон и наблюдали за происходящим.

– Посмотрите на этих крикунов, – обратился Герман к Варфоломею, – среди них есть и люди в возрасте. И все какие-то одинокие, озлобленные. Ну вот не вижу я среди них бабушек, отцов, матерей – это же все одиночки. Современные люди, что читают ваши статьи либерального толка, замкнуты в себе. Им бы детей рожать, да семьей своей заниматься, а они движение перекрывают. От ваших оппозиционных друзей и из диссидентской литературы они слышат лишь о плохой власти и не понимают ничего другого: винят во всем Правительство, приезжих, своих соседей – всех подряд, но только не себя. Благодаря волне этой западной пропаганды мнимой свободы, люди утратили веру в семью, церковь, институт брака, патриотизм. Каждый думает только о себе и ненавидит окружающих, считая их недостаточно умными и обзывая «ватниками».

– Это просто дух времени, Герман Владимирович, сейчас «Я» важнее, чем «Мы», – ответил Ольшанский.

– Вот это ваше свободолюбие, возвеличивание своего «Я» и погубит наше общество. Люди перестали общаться, а человек все-таки существо социальное. Они и выходят то, может, чтобы почувствовать себя частью чего-то целого. Всем необходимо общение, понимание и одобрение окружающих. Вот почему общительные люди – чаще оптимисты: им жизнь за радость; а зажатые в своем внутреннем мире индивидуалисты – всегда пессимисты: всякий раз чем-то недовольны. Точно как ваши поэты в изгнании, Солженицын например, или тот же упомянутый вами Газданов. Как бы любимые вами писатели постмодернисты не идеализировали странных одиночек, молчунов и всякие там отклонения от общепризнанной нормы, любому человеку нужно общение. Социально неадаптированные личности пытаются свое неумение получать удовольствие от коммуникации оправдывать неким особенным внутренним миром, который общество не в состоянии понять. Раньше люди общались друг с другом, а сейчас расстреливают из травматических пистолетов и бьют ножами лишь за то, что на них как-то не так посмотрели.

– О чем вы, маэстро? Митингующие здесь ни при чем. Заметьте, безнаказанно бьют всегда оппозиционеров, но никогда не наоборот. Не совсем могу уловить вашу мысль.

– Что тут улавливать? Вы боритесь за либеральные ценности, даже не замечая, как общество деградирует от разобщения всякими правыми, левыми, феминистами, активистами и прочими бездельниками. Сейчас еще гомосеки какие-то повылазили: пропагандируют повсюду свои – эти, как они? – каминг-ауты! Чтобы в стране был порядок, люди не должны быть разобщены, и тем более не должны мешать власти делать ее работу, выходя на улицы и устраивая провокации сборищем шатающихся бузотеров.

– Пока власть имущие будут делить между собой бюджет, народ не перестанет выходить на улицы. Сейчас век открытой информации, все видят, каким имуществом владеют чиновники и их безработные дети, и как они это имущество приобретают. Налоги и сборы растут, пенсионные накопления разворованы, каждый год новые поборы и запреты. Народ задается логичным вопросом: когда это прекратится, и когда бюджетные средства начнут расходоваться по целевому назначению, а не для обогащения узкого круга приближенных к власти лиц. Протестные движения – это последствия воровства.

– И вы туда же, Варфоломей Яковлевич. Ваши друзья из девяностых не тем же разве занимались? Ну где вы сейчас видите воровство? Да, перегибы есть, чиновники злоупотребляют, особенно в регионах, но и работу свою они выполняют; а борьба с коррупцией сейчас – одно из приоритетных направлений внутренней политики. Посмотрите, сколько посадок чиновников было за последнее время, – а людям все мало. Хотят всех посадить! А кто работать тогда будет?

Герман Шульцев размял шею и принялся ходить по комнате взад-вперед, попивая коньяк и продолжая дискуссию. Он привел в пример реформу образования, где множество специалистов, в том числе его знакомых и родственников, день и ночь работают над внедрением новых программ и совершенствованием существующих, а люди тем временем критикуют всю их проводимую работу. Герман заявил, что современные матери слишком много читают сомнительных статей и смотрят ролики в интернете, которые пишут и снимают безграмотные дураки, а потом выступают против системы воспитания в детских садах и школах, утверждают, что их деток зомбируют на поклонение власти и уничтожают все индивидуальное в ребенке. «Они говорят, что мы растим из их детей пушечное мясо для войн, – пояснил Герман. – Они не делают детям прививки, не пускают их в сады и школы, пытаются учить их самостоятельно, надеясь, что из них вырастет какой-нибудь гений индивидуалист. А дети потом побираются по улицам или вот на такие митинги ходят».

– Многие успешные люди, – продолжил он, – обучались в обычных школах, ходили в обычные детские сады. Вот даже мы с вами, к примеру. Я так считаю, – подытожил уже изрядно захмелевший Шульцев, – если ты болван, то и дети твои, вероятнее всего, болваны, и сколько не прячь их от детских садов, школ и общественного мнения, болванами они и останутся, только еще и обиженными на жизнь. Школы им, понимаешь, не нравятся и патриотическое воспитание! Сволочи неблагодарные!

Ольшанский вернулся в кресло и неуверенно в нем заерзал, постукивая пальцами по журнальному столику.

– А ваш старший где учится, Герман Владимирович? – спросил он с неприкрытой издевкой в голосе. – Не в Англии ли?

– Что вы хотите этим сказать? – возмутился Шульцев. – Это никак не связано с тем, что наши школы плохие, – Герман сморщил лоб и поправился, – точнее, они не плохие, просто учеба моего сына в Лондоне никак не связана с качеством нашего образования. Ну, вы поняли, о чем я. Так сложились обстоятельства, и вы об этом прекрасно знаете. Я в то время часто работал за границей и поэтому сын начал учебу там.

Герман Владимирович осмотрел гостиную, словно только вошел в нее, и остановил взгляд на одной из картин, украшавших стену. На ней был изображен Альберт Эйнштейн с высунутым языком.

– Мне не дает покоя этот снимок, – сказал он. – И на майке он у вас, и на стене. Почему его так ценят и вешают в кабинетах?

– Мой друг, в нашей стране небольшой выбор, кого вешать на стену. Государственные служащие обычно вешают президента, а люди творческие, свободной натуры – Эйнштейна.

Шульцев отметил, что слова «вешают президента» прозвучали двусмысленно из уст Ольшанского, отчего громко рассмеялся, и в ту же минуту подозрительно огляделся по сторонам, громко кашлянул и вернул лицо к серьезному расположению.

– Я вообще всегда находил эти ваши картины с фотографиями вождей, президентов и начальников забавными, – продолжил Варфоломей Яковлевич. – На всех официальных сайтах и в кабинетах все они одинаковые: руководитель одет в парадное, желательно с медалями, сидит за рабочим столом с натянутой, как струна, спиной; на стене портрет президента или вышестоящего начальника, а чуть ниже иконостас из грамот, вымпелов и благодарственных писем; в кадре обязательно должен быть государственный флаг; на идеально чистом столе перед ним лежит красная папка, блокнот или три листика бумаги под видом важного документа; в руке он держит коллекционную перьевую ручку, или просто складывает кисти рук на столе ладонями вниз. И смотрят все они такими честными и самоотверженными глазами, что становится неловко смешно, когда знаешь, как они ведут себя на рабочем месте вне объективов камер.

– Что ж вы находите в этом плохого? Как по-вашему на фото должен выглядеть начальник? Закинув ноги на стол? – возразил Герман.

– Превосходная идея, так было бы намного веселее, – засмеялся Ольшанский и принялся обновлять бокалы. – В самом деле, Герман Владимирович, – продолжил он, – неужели вас не забавляют эти официозные фотографии начальников? Ведь никто так не сидит на рабочем месте в обыденной жизни, это же все декорация, постановка. Люди хотят, чтобы их воспринимали так, как они выглядят на фото, потому и стараются все обставить так, как в жизни у них никогда не бывает. И все в нашей жизни как на этих снимках, начиная с мелочей: одна сплошная показуха. Получается, вся наша жизнь – это один сплошной обман и лицемерие. А вот с Эйнштейном все просто, искренний человек: захотел язык показать – и показал. Знаете, как он говорил: «Порядок необходим лишь глупцам, гений господствует над хаосом».

– Ваш Эйнштейн был ученым, так сказать, специалистом, но не руководителем. Специалисты могут себе позволить хаос, руководитель же несет ответственность и не имеет права отклоняться от общепринятых норм. В этом и отличие руководителя от подчиненного. Вот эти смутьяны за окном, – как думаете, есть среди них руководители? Я полагаю, там и специалистов-то нет.

Ольшанский, внимательно слушая собеседника, поправил очки и вытянул ноги к камину.

– Отчего же вы пришли к такому категоричному заключению, маэстро? – спросил он.

– Знаете что, Варфоломей Яковлевич, я как раз заканчиваю научную работу по теме классификации субъектов трудовых отношений. Мне в этом деле помогает ассистентка: она бы прояснила этот вопрос более подробно, а я обозначу суть вкратце. В любом коллективе я разделяю сотрудников на три основные категории: начальники, специалисты и болваны.

Ольшанский так расхохотался, что поперхнулся коньяком.

– Не спешите юморить, мой друг, – продолжил Шульцев.

Подойдя к столу, он чуть не споткнулся об кресло. Слегка пошатываясь, автор разрабатываемой научной работы подлил себе пьянящего напитка в бокал и присел в ту же позу, в которой находился Варфоломей Яковлевич. После этого он продолжил:

– Говорю же, точными понятиями классификации владеет моя ассистентка, а я вам на пальцах объясню, по-простому. Итак: болваны, специалисты и начальники. Суть вот в чем. Человек, склонный к руководству, не должен быть специалистом, он должен быть способен видеть картину в целом и организовать работу других сотрудников. Специалисты, – с ними сложнее. Человек может в одной области быть специалистом, а в другой оказаться болваном. Поэтому нужно их вовремя выявлять и сажать на ту линию работы, в которой они успешнее других. Иногда специалисты становятся начальниками, – это приводит к тому, что они по привычке делают все сами, потому что хотят добиться лучшего результата, который не могут им предоставить подчиненные. Болваны – это вообще отдельная категория лентяев, которые не могут самостоятельно ничего делать, их нужно постоянно контролировать, учить и подгонять. Большинство сотрудников в любой сфере – всегда болваны, и это нормально. Их настолько много, что болваны в государственных структурах порой даже замещают руководящие должности. Кстати, это бывает эффективнее, чем замещение такой должности специалистом. Так вот, основным решением грамотного управления персоналом является правильное распределение имеющегося кадрового состава и организация его взаимодействия с целью достижения максимально возможного КПД. Лица, склонные к лидерству, должны занять руководящие посты, специалисты – выполнять ответственную работу по своему непосредственному профилю, а болваны – озадачены мелкими поручениями, от провала которых конечный результат не должен меняться. Специалиста на руководящую должность ставить опрометчиво, от него будет больше пользы, как от исполнителя, а вот болваном вполне можно временно заменить начальника, на время подбора кандидата с лидерскими качествами.

– Что ж, надеюсь ваш вклад в научные открытия на этом поприще позволит максимально увеличить эффективность государственной машины, – съязвил Ольшанский. – По поводу, кстати, науки и научных работ, в частности, – продолжил он, – вам бы пообщаться с Глебом Александровичем. Весьма интересный собеседник.

– Глеб Александрович? Ворозвенкин? Неудавшийся журналист, прославившийся на безнаказанном хулении церкви под видом псевдонаучных лекций? Я вас умоляю! О науке он имеет такое же посредственное представление, как и его почитатели. Все его лекции, публикации и выступления, в которых он парирует выписанными из интернета обрывками научных терминов и фамилий, рассчитаны на молодую узколобую публику, – вроде той, что кричит сейчас под вашими окнами. Они алчут услышать в потоке льющейся на их головы демагогии пару шуток про священников, не понимая и половины того, что он несет. Между нами говоря, он просто смеется над своей аудиторией, а ей нравится и она просит еще. Вы, кстати, считаете его одним из ваших?

– Таки «из наших» – это кого вы имеете ввиду?

– Таки оппозиционеров.

– Безусловно. Мы с ним даже передачу вели на телеканале, где поддерживали «Антиплатон» и другие оппозиционные движения.

– Так вот, к своему оппозиционному лагерю вы многоуважаемого Глебушку причислили опрометчиво, ибо как уже много лет Глеб Саныч носит почетный титул доверенного лица президента и получает своевременные кураторские инструкции: на какие темы сейчас ему шутить можно, а какие – лучше позабыть.

– Так одно другому не мешает, Герман Владимирович. Держать врага лучше поближе.

Шульцев, уже дошедший до кондиции алкогольного откровения, признался Ольшанскому, что в глубине души оппозицию поддерживает и коррупцию ненавидит, и хотел бы сменяемости власти, но не видит среди либералов достойных руководителей, которые смогли бы решать управленческие задачи, что его, безусловно, сильно тяготит.

– Я, как гражданин, вас бы даже готов был открыто поддержать, но честно сказать, какие-то вы все странные, злые вы какие-то, – подытожил он, на что Ольшанский непременно возразил:

– Проблема России в том, что здесь доброту принимают за слабость, поэтому все злые. Даже добрым людям порой приходится быть агрессивными, чтобы им не садились на шею.

– Так это беда не только России, а всего мира. Добро должно быть с кулаками, – вы это хотели сказать? Осталось только определить, что есть абсолютное добро, а что – зло. Для одних ты плохой, а для других хороший, – все относительно. Вот как по мне, так оппозиционная молодежь, что выходит на улицы и строчит комментарии в интернете – очень злая. Вы читаете, что они пишут? Как они призывают власть имущих люстрировать и на столбах вешать? Среди этих людей полно садистов и психов, не способных конструктивно мыслить и предлагать решения. Они считают, что если всю властную систему поставить к стенке, жизнь для них тут же станет раем. Ребята просто уроки истории в детстве прогуливали, предпочитая компьютерные игры.

– Не судите по единицам обо всех, – возразил Варфоломей. – Многие мирным путем желают добиться диалога с властью, хотят, чтобы с их интересами считались, чтобы в богатой природными ресурсами стране народ мог жить не хуже, чем в Европе.

– Да чем лучше живется в Европе?! – стукнул кулаком по столу Шульцев. – Это все вранье!

– Уровень жизни легко сравнить по пенсионерам: посмотрите на наших и на немецких, к примеру. А что скажете об эмиграции? Почему из нашей страны, где все так хорошо, ежегодно уезжают сотни тысяч человек, в том числе высококвалифицированных врачей и ученых? В то же время, много ли вы знаете граждан Германии, спешащих сбежать из своей страны и поселиться в России? Я вот ни об одном таком не слышал.

– А сколько назад возвращаются, – не считали? Да там у них тоже не сахар. Вы же были в Германии, сами знаете, какие у них там налоги, цены и политика по беженцам. Да еще и неспокойная обстановка, и пидоры по улицам в стрингах бродят. Одним словом – содомиты! Впрочем, мы ушли от темы. Я о чем хотел сказать, – о том, что многие мыслящие адекватные люди рады были бы поддержать перемены, реформы и все прочее, но не видят они среди оппозиционно настроенных граждан лиц, способных к рациональному мышлению и управлению. Вот смотришь на вашу братию, которая на митинги ходит, пытаешься там здравое лицо увидеть, а все равно все какие-то не такие: чушь несут и околесицу, лица какие-то странные у всех – асимметричные что ли, словно кривые какие-то, как будто из мультфильма.

Ольшанский захохотал.

– Ну не верят вам люди, – перекрикивал его смех Шульцев, – чувствуется блажь в словах. А еще – вы безбожники! Скорее, в этом все дело!

– Что же по-вашему – бог? – заинтересовался Варфоломей.

– Бог – есть добро.

– Простите, о каком именно боге из нескольких тысяч придуманных идет речь?

– Бог один! И он не придуман! Прекратите богохульствовать!

– Как сказал один мой коллега по цеху, – улыбнулся Ольшанский, потирая руки, – «богохульства не существует, просто есть сомневающиеся в своей вере, которые всегда найдут повод оскорбиться».

– Без веры мы, как народ, давно бы пропали, я вам скажу, – строго ответил Шульцев, – утонули бы в грехе, войнах, насилии и содомии…

– А разве не именно так, как вы описали, люди живут на этой планете уже миллионы лет? За это время ни одна из тысяч придуманных религий не помешала человечеству практиковать рабство, педофилию, вести братоубийственные войны, сжигать людей заживо, забивать камнями, а некоторые конфессии потакали этому, и даже порой являлись инициаторами.

– Это все были неправильные религии. Наша вера не такая.

– Мой друг, если вы пообщаетесь с представителями других религиозных конфессий, то будете неприятно удивлены, что каждый из них имеет аналогичное представление о своей вере, а неправильной считает вашу. Боги придумывались на протяжении веков как под копирку: у них у всех человеческий облик, они жутко капризные, мстительные и не последовательные. Вы вот наверняка Библию не читали: а вам известно, сколько там жестокости?

– Так, давайте не будем об этом. Тема тупиковая, – нахмурился Шульцев.

Собеседники пригубили коньяк и после непродолжительной паузы Ольшанский ответил:

– Хорошо быть интеллигентными людьми, не правда ли? Вот как вы считаете, Герман Владимирович, чем бы закончился наш спор о религии, будь мы кем-то вроде тех, что кричат сейчас за окном? Полагаю, ничем хорошим: вы бы всадили мне ножик меж ребер, я полагаю.

Тем временем за окном настойчивый голос через громкоговоритель требовал от протестующих разойтись. Митингующих оттесняли с улицы. Некоторые из манифестантов бросали в полицейских бутылки и камни, после чего сквозь толпу к ним пробивалась группа омоновцев и растаскивала по автобусам. Видя это, многие спешно покидали улицу, – толпа заметно редела.

Внезапный звон стекла заставил Германа Владимировича и Варфоломея Яковлевича подскочить в креслах. Кто-то из бунтовщиков перед задержанием успел запустить в воздух бутылку, которая влетела прямиком в окно Ольшанского. Герман приподнялся и неуверенно сделал несколько шагов в сторону окна, вытянув шею, словно гусь, готовящийся к атаке.

– Лучше не подходите сейчас к окнам, – с абсолютным спокойствием посоветовал хозяин квартиры своему гостю.

В это время в дверь гостиной раздался стук. Ольшанский не успел ничего сказать, – в ту же секунду, не дожидаясь ответа и распахнув дверь, в комнату влетела домработница Любаша.

– Якыч, ты как тут? Шо случилось? – заохала она.

Домработница называла Варфоломея по отчеству, но сокращенно – Якыч. Он был не против. Ему даже нравилось такое обращение. Любаше было уже за пятьдесят. Баба она была простая, деревенская, роста невысокого, с лицом морщинистым, худая – но бойкая. В Москве Любаша проживала давно, но казацкий говор и панибратская манера общения так и остались при ней.

Ольшанский успокоил домработницу, указав на то, что хулиганы повредили наружное стекло. В оконной раме оставалось второе, внутреннее, а потому снегом комнату за ночь бы не замело, если, конечно, не прилетит вторая бутылка или кирпич. Однако полиция уже заканчивала свое дело, и демонстранты практически ушли с улицы, переместившись дальше в центр.

– Я, это, убрала там все, на ужин рулетиков напекла, – отрапортовала Любаша и осмотрела гостиную.

Поленья в камине уже прогорели, а угли начинали угасать. Ольшанский, устало развалившийся в кресле, держал в руке свой снифтер с коньяком. Второй наполненный бокал одиноко стоял посередине журнального столика, отражая в стекле прогорающие красные угольки. Рядом с бокалом лежал блокнот Ольшанского и разбросаны листы с рукописями.

– Я слышала, ты говоришь тут с кем-то, думала гости у тебя, заходить-то не стала сразу, а собралась уж домой, так вон чо: стекло разбили, ухари, мать их!

– Ничего страшного, Любаш, завтра мастера вызову. А ты ступай, поздно уже. А лучше в гостевой переночуй, на улице неспокойно.

– Да ну, ты шо, Якыч! Муж убьет. Побегу я. До дома-то недолго. Чего тут идти-то? Кого мне там бояться на улице? Сама кого хошь оприходую, мама не горюй!

Любаша попрощалась и вышла из гостиной, прикрыв за собой дверь.

– Уж слишком фамильярно домработница с вами изволит речь вести, Варфоломей Якыч, – произнес Шульцев, развернувшись в кресле лицом к Ольшанскому.

– До этого не переживайте, Герман Владимирович, – устало ответил хозяин квартиры. – Я ее давно знаю, она практически член семьи. Еще моя покойная матушка, помнится, ей физику преподавала в училище.

– Смею заметить, – ехидно рассмеялся Герман, – предмет не зашел, коллега.

– Что ж, каждому свое, маэстро.

Посидев еще несколько минут в тишине у дотлевающих в камине углей, Шульцев вернул свой бокал на стол и поднялся с кресла.

– Пожалуй, и мне пора, – произнес он уже вполне трезвым голосом.

Ольшанский предложил не торопиться и переждать окончательного затишья на улице, однако гость настоял на своем.

– Сердечно рад гостеприимству, – ответил Герман, – но вынужден откланяться, да и извозчика моего пора бы уже домой отпустить: дети, семья, – сами понимаете.

– Ну что ж, благодарю вас, коллега за приятный вечер. Увидимся в редакции, – улыбнулся Ольшанский, пожимая руку своему собеседнику.

Он долго не отпускал ладонь Германа, тряся ее в воздухе, словно вспоминал что-то важное, после чего добавил:

– И еще… Вынужден признать, наш с вами сегодняшний разговор был переполнен канцелярщиной и неестественной любезностью. Если бы кто взялся читать книгу или смотреть кино с подобными скучными диалогами, – безусловно бросил бы на середине, а то и раньше. Люди так уже давно не разговаривают. Но именно такой формат требуют редакторы современных политических изданий. С вашего позволения, я почерпну идеи из нашей беседы при написании пары статей и рассказов для коммунистической газеты «Красная заря».

Взгляд Шульцева в ту минуту наполнился недружелюбным блеском. Он не сводил глаз с собеседника и наиграно улыбался, обнажая свои отполированные зубы. Варфоломей смутился и неуверенно произнес:

– Когда ты смотришь так, кажется, что завидуешь.

– Чему?

– Что не такой свободный, как я.

Герман поднял взгляд к потолку, тяжело выдохнул и направился к выходу из гостиной.

– Я – это и есть ты, идиот, – ответил Шульцев не оборачиваясь.

Не доходя до двери, он внезапно остановился у окна и уставился в него, словно увидел что-то интересное на улице. Спустя несколько секунд Герман, продолжая всматриваться вниз, трижды нецензурно выругался. Ольшанский не одобрял матерщину, хотя и сам частенько хотел вставить в разговор того вечера крепкое словечко. Услышав брань, он обреченно закрыл глаза, а когда открыл их, Шульцева в квартире уже не было.

Оставшись один в гостиной своего дома на Пречистенке, Варфоломей Яковлевич погасил свет и, распахнув шторы, долго смотрел в окно на улицы ночной Москвы. Митингующих возле дома уже не было: лишь изредка мимо проходили случайные прохожие и загулявшиеся туристы. Вдали слышался голос из громкоговорителя, синим и красным сверкали фонари полицейских машин: там, в нескольких кварталах от дома Ольшанского, продолжался разгон немногочисленных протестующих, оставшихся на улицах.

Приближающийся день для публициста был расписан поминутно с самого раннего утра. Осветить свое мнение по поводу нарушений прав человека на прогремевшем митинге предстояло успеть на двух телеканалах и в эфире одной радиостанции, также необходимо было дать несколько интервью печатным изданиям и сетевым новостным порталам. «Если бы не столичные пробки, график можно было бы расширить», – подумал Варфоломей Яковлевич, после чего отправился в спальню, дабы на время забыться в объятиях Морфея.

9 этажей

У каждого человека есть мечта: маленькая или большая, внезапная и скоротечная или наоборот – мечта всей жизни. Моей мечтой было выселение из старого трехэтажного дома. Его построили еще в разгар развития хрущевского социализма. В этом доме я родился и вырос. Спустя несколько лет после моего рождения развалился Союз, отшумели межреспубликанские войны и бандитские разборки, пронеслись нулевые, которые привели за собой затянувшиеся геополитические конфликты. К этому времени мы с мамой все так и проживали в старом бараке в три этажа и в три подъезда, наспех сколоченном в далеких шестидесятых для работников машиностроительного завода, что когда-то располагался в Свердловске. Там и трудилась моя мама. Она же мне и рассказала, как и когда был выстроен наш дом.

Дом наш был кирпичным и не относился к типовым сериям. Времени на строительство серийных домов в то время у государства не было, а вопрос о необходимости расселения работников, которые вынуждены были ночевать в цехах и временных пристройках, оставался нерешенным. В далеких шестидесятых всего за месяц рядом с заводом были возведены четыре трехэтажных дома и подключены к общегородским коммуникациям. Дома строились как временные, с перспективой их замены в будущем на более комфортное жилье, отвечающее всем необходимым требованиям советскогочеловека. В дальнейшем, как и по всему Союзу, эти постройки так и остались постоянным прибежищем для нескольких поколений. Как вы поняли, в одной из этих трехэтажек мы потом и жили.

В те давние годы наиболее счастливыми в момент заселения стали заводские работники, имевшие связи в местном исполкоме: они в первую очередь получили отдельные квартиры. Оставшихся очередников распределили по коммуналкам. К счастью, маму эта участь миновала. Она приехала из деревни покорять Свердловск чуть позже, в восьмидесятых. Поначалу жила в общежитии. Когда я родился, ей выделили освободившуюся двухкомнатную квартиру в том самом трехэтажном доме у завода. Не знаю, как это маме удалось, поскольку многие семьи, у которых было по несколько детей, продолжали ютиться в коммуналках и ожидали очередь. Я же с детства привык к комфорту и мог спокойно помыться в ванной или приготовить еду на кухне, не воюя при этом с армией соседей за и так ограниченное пятью квадратами пространство.

Становясь взрослее, я все больше задавался вопросом: зачем мама уехала из процветающей деревни в промышленный город, сменив семейный дом с обустроенным хозяйством, чистейшей водой, свежими продуктами и благородным воздухом на серость городских заводов и фабрик, коммунальный ад бараков и общежитий, затянутых промышленным дымом и поглощенных всеобщей антисанитарией.

У всех есть мечта, у мамы она тоже была. Думаю, что в молодости ей было скучно вести сельскую жизнь. Она хотела добиться всего сама, увидеть мир за пределами родной деревни, получить собственное жилье, принять непосредственное участие в индустриализации страны и строительстве социализма, создать, наконец, ячейку общества в крупном городе. Ячейка, правда, получилась небольшой – родился только я. Мама назвала меня Алексеем. В свидетельстве о рождении я значился как Алексей Октаевич. Отца своего – Октая – я никогда не видел. Мама не любила о нем рассказывать. Говорила, что они работали вместе, потом его отправили по распределению партии куда-то за Урал, там он и остался. Еще она говорила, что я похож на него, – такой же худой и черноволосый, с маленькими, но добрыми глазками. По наивности я спрашивал у мамы, почему мы не едем к отцу Октаю – туда, за Урал. На такие вопросы мама только смеялась, а иногда грустила. Жаль, что не всегда выходит так, как мы представляли себе в детстве. Вряд ли мама мечтала воспитывать сына в одиночку, ютясь в тесной квартирке и оставляя свои лучшие годы и здоровье за станками промышленных предприятий; но сложилось так, как сложилось.

Что касается моего детства, то жаловаться не приходилось. Школа была рядом с домом. В классе я дружил с двумя ребятами, остальные были как-то сами по себе. После учебы мы с одним или двумя одноклассниками гуляли до позднего вечера, обходили свой район в который раз по кругу, знали там каждый куст и каждый подъезд, через который можно было проникнуть в подвал или на крышу.

Однажды к нам привели в класс новенького. Его звали Марк. Довольно странное имя для тех перестроечных времен. Кругом бегали Маши, Жени и Алеши, а тут появился какой-то Марк. К нему одноклассники сразу отнеслись с недоверием, наверно из-за имени. А я с ним как-то быстро сдружился. В средних классах при разговоре со старшими я слова не мог выдавить, а со сверстниками был жутко общительный.

Новенький оказался воспитанным парнем из зажиточной семьи. На фоне остальных ребят он сильно выделялся: дорогой одеждой и слащавостью, в хорошем смысле этого слова. Какой-то он слишком правильный был по сравнению с другими: постриженный, причесанный, фигуристый. Девчонкам такие нравятся, а вот большинству мальчишек – нет: на фоне красавчиков они слишком приземлено выглядят. По сравнению с новеньким я тоже выглядел неброско: взъерошенные на голове сальные волосы, штаны потертые, свитер в клетку на размер больше. Но меня мой вид в то время мало волновал.

Не знаю, зачем родители Марка перевели его тогда в нашу школу. Они жили в паре километров от нас, и каждый день ему приходилось минут по сорок ходить пешком от дома до школы и потом столько же обратно. Иногда, чтобы сократить путь, Марк проезжал пару остановок на автобусе.

Через пару дней я пошел гулять вместе с Марком после школы, и он предложил показать, где живет и по какому маршруту ежедневно ходит. Район, где он жил, был новый, престижный: дома там были высотные, отстроенные уже в восьмидесятых. Возле его высотки находились благоустроенный бульвар, детская площадка с горками, качелями и даже деревянными домиками, кустарники и газоны с цветочными клумбами. У нас во дворах отродясь такого не было. Сам дом, в котором жила семья Марка, возвышался в небо четырнадцатью этажами. Войдя в подъезд, я был удивлен его чистотой, широким коридорам, быстроходным новым лифтам и отсутствию привычного запаха плесени. Квартира, в которой они жили, была трехкомнатная и с кухней в девять метров. Я до того времени не видел ни разу таких кухонь. Все у них в доме было ухожено, по местам расставлено: обои новые, люстры модные, мебель шикарная – вся одного цвета, как будто специально покупали комплектом. У нас тогда мебель вся разная была, над цветом не задумывались: что было, тем и пользовались. У Марка в доме было много дорогих игрушек, особенно электронных, еще техника различная и импортный видеомагнитофон. Это было мое первое знакомство с другим уровнем жизни. Кроме тесных хрущевок и перекошенного домика в деревне я ничего до этого не видел.

Мы смотрели с Марком какой-то фильм по видику, когда домой вернулась его мама. В то время я не обратил внимания, а сейчас понимаю, что была она не рада такому неожиданному гостю. Это у детей все просто, а для взрослых любое событие – стресс. «Как так? – Мальчик первую неделю в новую школу ходит и уже привел домой кого-то». Мама его, конечно, меня не выгоняла. Принесла нам фруктов, спросила, как в школе дела, и ушла на кухню. Мы досмотрели фильм, и вечером я вернулся домой, а потом этот новенький одноклассник Марк меня в гости больше не звал да и общался неохотно. Он недолго у нас учился, его в мою школу временно перевели на один год, а потом его семья куда-то переехала.

Меня тот новый район впечатлил сильно и размеры квартиры запомнились. Как-то не хотелось потом даже возвращаться в свой унылый трехэтажный барак. С другой стороны, мы с мамой жили неплохо. Не каждый в то время мог похвастаться отдельной квартирой, а уж тем более двухкомнатной. Наша малогабаритная двушка располагалась на втором этаже. Это было не так плохо, как жить на первом, и не так хорошо, как жить на третьем. Хотя с последним утверждением можно было бы поспорить. В многоквартирных домах такого типа не столько важен этаж, на котором живешь, сколько соседи, которые тебя окружают.

Нам не повезло с соседями. Я это начал понимать уже в сознательном возрасте, когда учился в средних классах школы. Мама знала всех жильцов дома, и меня с ней все знали, а я никого не знал, только по лицам, а как зовут кого – не всегда помнил.

На этаже с нами жил старый ворчливый дедок, от которого всегда воняло. Мерзкий запах исходил даже от его двери и никогда не выветривался с этажа. Дедок этот часто ходил гулять на улицу, громко хлопая каждый раз входной дверью. Он ни с кем не общался, кроме детей. Меня пугала эта его странная привязанность к детям. Стоило его встретить на лестнице в подъезде, он загораживал проход, пялился на тебя и ворчал что-то непонятное себе под нос. Он мне напоминал Вия из одноименного гоголевского произведения: высокий, широкий, скрюченный, брови огромные с завитушками по краям. Жуткое зрелище. Иногда он задавал тупые вопросы, что-то вроде «много двоек то получил?» или «мамка жива-здорова?» Я его терпеть не мог и всегда старался обходить стороной.

На первом этаже жили несколько шумных семей, я с ними никогда не общался. Не нравились они мне, потому что постоянно кричали по ночам, а днем сидели со своими отпрысками на детской площадке возле дома и распивали спиртное, постоянно курили. Вся площадка после них была в окурках и воняла водкой.

На третьем этаже тоже проживали несколько семей, но более спокойных, я их даже не различал, кто из какой квартиры. Здоровался при встрече и все, и то не со всеми. С третьего этажа я знал только Валю. Эта девушка была старше меня на восемь лет. Когда я учился в первом классе, она заканчивала девятый. Потом она училась в каком-то училище и где-то работала. Я с ней никогда не общался, только здоровался и жутко стеснялся при встрече. Она же не обращала на меня никакого внимания. Валя мне очень нравилась, но я об этом никому не рассказывал. Это было глупое детское влечение к более взрослой девочке, которая просто оказалась в поле зрения. Знаете же этих тупых подростков – они влюбляются во все, что увидят. Я тоже был тупой. Нет в этом ничего зазорного. Валя была единственным приятным для меня человеком в нашем подъезде. Жили бы там в то время другие симпатичные девочки, я может на нее и внимания бы не обратил.

Когда Вале было уже около двадцати, она совсем расцвела, стала очень привлекательной. Летом она ходила в легком коротком платье, обнажающем ее упругие бедра. Когда Валя бегом спускалась по лестнице, ее пышная грудь колыхалась вверх-вниз так, что при встрече я замирал как вкопанный, а она без эмоций на лице пробегала мимо и даже не здоровалась.

Я часто думал о ней и писал стихи. Глупые такие стишки, которые школьники пишут: про ванильные облака, любовь-морковь, про «не могу без тебя» и прочую похабщину. Вот же дурак был! Часто ходил с затертым тетрадным листочком, на котором был написан один из моих наивных стихов и хотел подарить его Вале при встрече. Несколько дней я ее не видел, а потом как-то встретил на лестнице и молча прошел мимо. Так долго готовился, а когда появилась возможность, – струсил. Меня потом посещали мысли подбрасывать бумажки со стихами ей в почтовый ящик, но даже на это я не решился. Думаете, жалею об этом? Нисколько, даже рад. Объясню почему.

Однажды мы гуляли с одноклассниками после школы. Как обычно, лазили по деревьям, бегали по подъездам и искали приключения. В одном из высотных домов, находившемся в паре кварталов от школы, мы решили пробежаться по лестнице до последнего девятого этажа, чтобы проверить, не заперт ли там выход на крышу. Лестница в том доме находилась отдельно от лифтов и этажных площадок, поэтому встретить кого-нибудь из жильцов мы не планировали. Я побежал вперед, решив обогнать своих одноклассников. Когда я миновал пролет очередного этажа, услышал, что чуть выше на лестничной площадке кто-то есть. Я выглянул из-за перил и увидел Валю. Она сидела на ступеньке, обхватив голову руками. Рядом стояла полуторалитровая пластиковая бутылка с какой-то жидкостью и разбросаны окурки, один из них еще дымился. Я не понял тогда, что с ней было не так. Она была словно пьяна или сильно расстроена. Выглядела она отвратительно: туфли лежали в стороне, ноги были босые, брюки грязные, волосы растрепанные. Услышав шум, Валя подняла голову и посмотрела на меня. Глаза ее были злющие, заплаканные, – я ее такой никогда не видел. На секунду мне даже показалось, что она превратилась в зомби и сейчас набросится на меня, чтобы прокусить череп и съесть мозги, но она не накинулась, а лишь прокричала охрипшим голосом: «Пошли на хер отсюда!» Споткнувшись и разбив коленку, я бросился бежать вниз, где наткнулся на поднимавшихся вслед за мной друзей. Они тоже услышали недовольный рык Вали, поэтому, не задавая лишних вопросов, развернулись и побежали вниз. Они ее не видели, слышали только голос. Я им потом сказал, что на лестнице сидела незнакомая пьяная компания. Ни в тот вечер, ни потом я так и не узнал, что случилось с Валей. Наверно, она поссорилась со своим ухажером и напилась, а может быть, он избил ее или еще что хуже. С того дня она перестала быть для меня той Валей, которой я посвящал стихи и с которой в тайне ото всех мечтал связать свою жизнь.

На следующий день по дороге из школы я встретил Валю возле дома. Она выглядела уже не так как накануне: одета была в чистое платье, причесана, накрашена, лицо только было уставшим, заплывшим. Она, как ни в чем не бывало, шла навстречу и не обращала на меня никакого внимания.

– Здравствуйте, – скромно процедил я.

– Привет, – буркнула Валя, безразлично повернув ко мне голову вполоборота и продолжив движение.

Судя по выражению ее лица, она не была ни чем смущена, и, скорее всего, не узнала меня тогда на той злосчастной лестнице, чему я был несомненно рад. С тех пор мои подростковые чувства к взрослой соседке окончательно искоренились. Стихов я больше не писал, а с Валей мы так и не общались потом, лишь здоровались иногда, как и со всеми другими жильцами дома.

Примерно через год Валя родила ребенка. От кого – я не знаю. Было у нее несколько парней, с которыми она проводила время, но замуж она так и не вышла. Растила сына одна. Родители ей первое время помогали. А еще через год с ними стал проживать какой-то хмырь – сожитель Вали. Он был старше ее лет на пять. От мамы я узнал, что он приехал из какого-то дальнего региона, где успел отсидеть в тюрьме за хулиганство. Валин сожитель выглядел не очень доброжелательно: жилистый, резкий, недовольный взгляд исподлобья и постоянно сигарета в зубах. Не нравился он мне. А Валя в нем что-то нашла, они потом даже поженились. Валины родители к тому времени уехали жить в деревню.

Из всех жильцов нашего подъезда Валин муж больше всех меня раздражал. Я даже не помню, как его зовут, потому и называю Валиным мужем. Я его ненавидел, потому что боялся, хоть он мне и не делал ничего плохого. Сколько себя помню, он постоянно пил и курил на лестнице. Я бы даже сказал, он жил на лестнице. Практически каждый раз, когда выходил из дома, я слышал его кряхтение и шорохи наверху. Исключением были жаркие летние дни: сосед сидел не на этаже, а возле подъезда на лавке. К нему постоянно приходили его друзья алкаши, с которыми он громко обсуждал свои дела. Я даже не понимал, о чем они говорят, слышал лишь только обозленные сиплые голоса с приступами кашля, ехидным и громким, отвратительным до ужаса смехом, сопровождавшимся постоянными плевками. Из обрывков диалогов, среди которых был в основном один мат, я иногда пытался уловить суть их бесед. Это были разговоры о тюрьме, в которой сидел как мой сосед, так и часть его гостей, женах, любовницах, общих знакомых, кто кому сколько задолжал, кто кому что сказал, кто прав, а кто виноват. Самые бурные дискуссии у соседа и его друзей завязывались во время чемпионатов мира по футболу, а также в военные праздники, например в дни защитника Отечества, военно-морского флота или ВДВ. Под вечер таких праздников на третьем этаже разгорались нешуточные споры о том, кто где и как служил, кто каким спортом занимался, и что нужно сделать, чтобы поднять Россию с колен. Полагаю, мой сосед и его друзья были истинными патриотами, иначе я не мог объяснить такое рвение к разрешению всех геополитических вопросов и внутренних социальных проблем страны, которые они обсуждали с пеной у рта, порой даже завязывая драки между собой и разбивая бутылки с оконными стеклами.

В выпускном классе школы я начал постоянно курить, подражая не только всем остальным ребятам из уличной компании, но и своей маме. Она после работы курила на кухне все вечера напролет. Сосед сверху и такие, как он, возможно, тоже на меня повлияли. Нас с детства учили уважать старших. Мы смотрели на пьяных соседских мужиков с папиросами в зубах и уважали их, надеясь повзрослеть и стать такими же, как нам казалось, «мужественными». Оказалось, в этом не было ничего сложного. Куда сложнее было не становиться такими, как они.

После школы я поступил в техникум, а мама через каких-то дальних родственников нашла знакомого в военкомате, который помог отмазать меня от срочной службы. Не бесплатно, конечно. Мама мне так и не призналась, что отдала за это почти все свои немногочисленные накопления. Об этом я узнал, подслушав ее разговор по телефону с какой-то теткой. До сих пор стыжусь и жалею, что послушал ее и не ушел служить. Деньги маме потом очень понадобились на лекарства и врачей. А мне тогда, еще молодому юнцу, не хватало пинков сапогом под зад, чтобы, наконец, прекратить заниматься ерундой и сидеть на шее у мамы. Был бы отец, он бы заменил мне армию и надавал бы мотивирующих пенделей, но его не оказалось рядом в нужный момент. Ненавидел его за это.

После техникума я устроился работать наладчиком оборудования на тот же завод, где всю жизнь отработала мама. Назывался он к тому времени уже по другому, большая часть цехов не использовалась и сдавалась в аренду частникам. Мама там уже не работала, ушла на заслуженную пенсию. Со здоровьем у нее было совсем плохо. Врачам она не доверяла, а меня старалась не беспокоить. Говорила, что чувствует себя прекрасно, но видел я обратное. Приходилось заставлять ее обследоваться, сдавать анализы, записывать на прием к врачам, покупать лекарства. Мама переживала, что я трачу на нее много времени и денег, которых и так было впритык. Так и шел за годом год.

Когда мне стукнуло двадцать пять, у соседки Вали уже было двое детей. От своего алкоголика она родила девочку. Ее сыну было к тому времени уже десять. Полнейший кретин. Из школы постоянно сбегал и из дома, слонялся по улицам, никто за ним не присматривал и не воспитывал. Теперь Валя еще и дочь родила. Нашла от кого рожать! Хотя, кто я такой, чтобы их осуждать?

Мама мне все уши прожужжала, чтобы искал невесту, а я, глядя на соседей да молодые пары в округе, как-то не спешил. Часть моих сверстников успела пожениться и развестись. Те, кто не разводился, жили, в основном, как кошки с собаками. Хоть они это и скрывали, видно было по ним, даже когда с детьми гуляли: нервные постоянно, друг друга одергивают. Тошно на это смотреть. Да и дети их вечно норовят себя травмировать. Бегают эти молодожены за своими отпрысками как курицы за цыплятами и кудахчут: «Не лазай сюда! Иди туда играй! Не сюда! Брось! Опять обкакался? Вася, где салфетки? Почему не взял?! Домой быстро!» К этому я точно не был готов, тем более со своей зарплатой и ограниченной жилплощадью.

Валя за все эти годы сильно изменилась, набрала много лишних килограммов. Ее вряд ли можно было бы узнать, если сравнить с подростковыми фотографиями. Это были две совершенно разных женщины: Валя – молоденькая и стройненькая, в которую я когда-то был влюблен, и Валентина «версия 2.0» – с тремя подбородками и отвисшей грудью, сложенной пластами на огромном животе. Вместе со своим мужем она много курила и пила. В каких условиях воспитывались их дети, я не знал и знать, если честно, не хотел. Мог только догадываться, потому что слышал ежедневно крики наверху, сопровождающиеся передвижением мебели, падениями каких-то тяжелых предметов на пол и истеричными детскими визгами.

Валю я не виню. Она, как и моя мама, одна воспитывала сына. Зацепилась за первого встречного. А за кого еще? Выбор у нее был небольшой. Внешне после родов Валя сильно изменилась, поклонники не спешили за ней ухаживать, тем более никто не хотел связываться с матерью одиночкой. Когда она осталась одна с первым ребенком, я как-то слышал, проходя по двору, разговор Валиных сверстников. Один из ребят назвал ее «разведенкой с прицепом». Мне даже захотелось тогда ему замечание сделать, но я не стал. Струсил, а может просто решил, что не мое это дело – за нее заступаться. В конце концов, не я ее с ребенком бросил. Пусть живет теперь со своим алкашом, обожающим просиживать штаны на лестнице.

Чем Валин муж зарабатывал, я не знаю. Не видел, чтобы он регулярно куда-то на работу ходил. Может быть, воровал или грабил кого по ночам. Воспитанием пасынка и дочери он вряд ли занимался. Вообще не понимаю, зачем он Вале был нужен, если не работал. Он только пил и курил, проводя все время на лестнице. На какие средства они жили, для меня всегда оставалось загадкой.

Мама к тому времени с табаком завязала, со здоровьем у нее совсем было плохо. На кухне потому я не курил, выходил на лестничную площадку. Редко когда мне удавалось там покурить в тишине. Большую часть времени сосед находился на лестнице. У него на этаже даже табуретка стояла специальная. Я выходил, подкуривал сигарету и слышал его присутствие. Этот бухарик никогда не сидел тихо: постоянно кашлял, зевал, шаркал по полу тапками, вздыхал, плевал на пол. После щелчка моей зажигалки раздавался такой же щелчок сверху, словно он сидел и ждал, когда я выйду, чтобы подкурить в этот момент новую папиросу. Я возненавидел щелчки зажигалок. Каждый раз я торопливо докуривал сигарету, чтобы поскорее уйти с лестничной площадки. У соседа на этаже была трехлитровая банка для окурков, но он все равно часто бросал их вниз через лестничные пролеты. Несколько раз окурок пролетал мимо меня, но я не решался сделать этому нечистоплотному говнюку замечание. Порой терпеть себя не мог за это. Постоянно не решался ни на что. Как же мне не хватало хорошего пинка сапогом под зад! В своей нерешительности я винил своего биологического отца. Мне казалось, что он такой же, как этот сосед, – сидит сейчас где-нибудь также на лестнице и портит жизнь окружающим.

И все же, кое-чем я был признателен моему соседу. Благодаря ему я бросил курить. Меня так достало ощущать его присутствие наверху во время перекуров, что я решительно отказался от этой вредной привычки. Сначала не курил только дома, а потом и вовсе бросил. Раньше мне доставляло удовольствие травиться дымом за разговором в компаниях, но за последние годы я растерял всех знакомых, и курить стало не с кем. Все курильщики, которых я знал, постоянно кашляли и плевались, лица и зубы у них были желтые, со здоровьем куча проблем. Не хотелось мне повторять их судьбу, особенно – своего соседа. Каждый раз, когда я хотел купить сигарет, начинал вспоминать его и представлять, что превращусь в такого же, как он, если еще хоть одну затяжку сделаю. Ведь где одна затяжка, там и сигарета, где сигарета, там и пачка, где пачка – там снова зависимость. Факт существования соседа, как образца типичного возрастного курильщика и пьяницы, помогал мне сдерживать себя от вредных соблазнов.

На работе меня окружали одни пенсионеры, я там оставался одним из немногих молодых сотрудников. Никто на завод больше не шел работать: зарплата низкая, отношение скотское, производство вредное. Общаться мне там с коллегами по цеху было отвратительно скучно.

Я безмерно обрадовался, когда узнал, что наш дом, признанный аварийным, уже один из первых в очереди на снос. Моя мечта переехать в новую многоэтажную новостройку вот-вот должна была исполниться. Одного я боялся, – что муж Вали переедет вместе с нами в один дом. По стечению обстоятельств мы вполне могли оказаться с ним даже на одном этаже в соседних квартирах. Эта мысль иногда мне не давала спать по ночам. Я представлял, как он будет постоянно сидеть на этаже, покуривать свои вонючие папиросы, заплевывать пол вместе со своими дружками и галдеть с ними своими противными хриплыми голосами. И Валя там будет: страшная и пьяная, с грязной немытой головой; и дети их безмозглые носиться станут по подъезду, а подрастающий сынок – болван свяжется с дурной компанией, начнет употреблять наркотики и воровать вещи у соседей. Что я только не представлял со страху. Думал даже о том, что если окажемся мы с ним на одном этаже, придется мне пересилить свою детскую фобию и набить ему морду. Сосед старый уже был, хилый, пропитый и прокуренный, физически-то я его сильнее. Боялся я лишь того, что морально он меня задавит. Как заведет какую-нибудь речь по тюремным понятиям со своей чертовой зоны или приведет своих дружков, и заставят они меня поверить, что я не прав. А если я им все же не уступлю и буду смело гонять с этажа, не залезут ли они в мою квартиру, пока меня не будет дома? Или стекла побьют, под дверь нагадят… Чего от них ожидать, от этих упырей? Им терять-то нечего. Я старался об этом не думать. Хоть я и не особо верующий человек, иногда мысленно просил бога расселить нас с Валиной семьей по разным домам.

Мама к тому времени совсем сдала. Помимо скачущего давления, панкреатита, диабета, проблем с сосудами и суставами ей диагностировали онкологию и назначили курс химиотерапии, от которой у нее выпали практически все волосы. Обычно людей болезнь не только физически ломает, но и морально, а мама даже приободрилась, как бы это глупо не звучало. Впервые за все время она стала много читать, ездить на бесплатные экскурсии, организуемые для пенсионеров, посещать выставки и театры. Мне было больно смотреть на все это. Она понимала, что болезнь прогрессирует и наверстывала упущенное, цеплялась за каждый день своей жизни, принимая его словно дар. Я поддерживал ее, как мог, но с сожалением понимал, что моральная поддержка здесь уже не поможет: раковая опухоль не отступала, мама готовилась к серьезной операции.

В паре километров от нас, наконец, закончилось строительство многоэтажного дома, предназначенного для переселенцев из аварийного жилья, и мы с матерью получили ключи от новой квартиры, располагавшейся на девятом этаже. Квартира в доме была с отделкой и большой кухней. От дома пахло бетоном и строительной пылью. Это был прекрасный запах – он напоминал беззаботное детство, в котором я лазал по стройкам, а еще он олицетворял новизну квартиры, в которой еще никто не жил. Как только я входил в чистый, еще не загаженный подъезд, ощущал прекрасное чувство начала нового этапа своей жизни. Широкие коридоры, лифты, лестница отделена от лифтовых площадок на этажах. Дом был такой же, в котором раньше жил Марк – мой краткосрочный одноклассник, к которому я единожды заходил в гости.

Небольшая часть переселившихся жильцов оказалась из нашего старого барака, а остальных я видел впервые. Вопреки моим кошмарным ожиданиям, Валя со своим кряхтящим мужем алкоголиком получила квартиру в другом районе.

Мои радостные чувства от реализации мечты всей жизни тесно граничили с озабоченностью маминым здоровьем: ей становилось все хуже и хуже. К переезду она отнеслась равнодушно. Порой мне казалось, что в старом трехэтажном доме ей было даже комфортнее. Там все было «свое», «привычное», «родное». Я таких чувств с ней не разделял и с радостью потом наблюдал из-за забора, как сносят наше трехэтажное гетто, в котором я потерял двадцать пять лет своей скучной жизни.

В тот период мама вела себя странно: читала религиозную литературу и параллельно с ней учебники по астрономии; посещала церковь, а потом штудировала философские трактаты Конфуция и ездила на экскурсии в планетарий. Казалось бы, несвязные вещи, если не брать в расчет, что она искала смысл жизни, которая исчислялась днями и могла оборваться в любой момент.

Однажды вечером, когда я вернулся с работы, мама задумчиво сидела на кухне. Драматизм обстановки усиливал тусклый свет от старой настольной лампы, переехавшей вместе с нами из старой квартиры. На голове ее был платок, в последнее время она его практически не снимала. Ее опухшие ладони неподвижно лежали на столе, пальцы неуверенно теребили листы старой тетради с ее личными записями, в которую она смотрела, словно что-то перечитывала в ней. Но взгляд ее был пустой, устремленный в одну точку.

«Нам нужно поговорить, Леш», – сказала мама. Ее тон меня насторожил. Судя по ее озадаченному лицу, предстоял долгий разговор, серьезный и не очень приятный. Терпеть не могу эту фразу – «нам нужно поговорить»: за ней всегда следовала неловкая пауза, а разум охватывали наихудшие мысли. Садишься и ждешь, – что на этот раз? Я предположил, что дело касается предстоящей операции, и отчасти оказался прав.

– Мне недолго осталось, сын.

– Мам, – начал было я говорить слова утешения.

– Не перебивай, – остановила она. – Мне осталось недолго, от этого не убежишь. Я прожила долгую жизнь, много в ней чего было – и слез и радости; но главное, что у меня есть, – это ты. Я хочу, чтобы ты был счастлив, а для счастья нужно иметь цель. Я всю жизнь на заводе провела, потому что тогда время было такое. Сейчас уже так не пойдет, нужно жить по-новому. И главное – семью заведи. Без семьи ради чего жить? Без детей как? Теперь-то дом у тебя большой и новый, и я здесь ненадолго. Только правильную семью заведи, не повторяй моих ошибок. Найди себе невесту достойную. Скромную девочку найди, хозяйственную, чтобы не за жильем твоим гналась, а матерью стать хотела. Живите тут, растите детей, условия-то вон какие, – мама обвела руками кухню, обозначая ее размеры, – не то, что наша коморка старая.

Мама собралась с мыслями и, выдержав натяжную паузу, продолжила:

– Я хочу, чтобы меня кремировали.

– Мама! – возразил я.

Такого поворота я не ожидал.

– Это не обсуждается. Я к этому долго шла и уверена в своем выборе. Мне все равно, поймешь ты меня или нет, но вот так мне вздумалось. Я постараюсь тебе объяснить, а ты уж сам решай, права я или нет, но мое желание последнее опосля исполни.

Я застыл в ожидании объяснений.

– Я за всю жизнь на десятках похорон была, – продолжила она, – и родни и знакомых. И везде все одно и то же: гробы тащат, венками метровыми машут, отпевают, плачут, а потом упиваются все, объедаются, и забывают о человеке. На девять и на сорок дней тоже самое. А чтобы не расслабляться, отмечать день смерти нужно каждый год. Место на кладбище подороже купи, оградку потолще закажи, памятник повыше, портрет золотом поярче. Только вот, что я скажу тебе, сынок, – все эти традиции не имеют ничего общего ни с учением Христа, ни со здравым смыслом.

– Как не имеют ничего общего, мам? – недоумевал я.

– Вот так. Почитай Библию. Когда у одного из учеников, следовавших за Иисусом, умер отец, он попросил учителя подождать и позволить ему закончить похороны, но Иисус ответил, чтобы он шел за ним, так как дело их – спасение живых, а мертвых следует оставить мертвым. Понимаешь, что это значит?

Я промолчал, не зная, что ответить. Я не читал Библию. Мама продолжила:

– На смерти людей научились отлично зарабатывать. Похоронный бизнес просто массово зомбирует людей. Вместо того чтобы радоваться каждому мигу своей жизни, люди ходят по кладбищам, пьют водку, молятся и плачут. У нас родственники захоронены по всем уголкам страны. Мы каждый год объезжаем эти кладбища, чтобы красить оградки, менять памятники, полоть землю и сажать цветы. Столько денег тратим, сил, времени, здоровья… Для чего все это? Покойникам это важно? Ну, если даже мы в каком-то виде существуем после смерти, то неужели это настолько примитивный загробный мир, каким описывают его религии? Что, каждый покойный привязан к своим двум метрам, и только там ты можешь его навестить? А как быть с тем, что на заброшенных могилах проводят перезахоронения? Души покойников там вместе на одном участке поселяются, или старый покойник переезжает в новое место? Какая же это все чушь! А дома помянуть умершего добрым словом нельзя? Помнить о нем не полагается просто так, без езды по могильникам? Как будто кроме могилы покойному нечего оставить! Прискорбно это осознавать. Все люди словно под гипнозом, страдают этим навязанным культом смерти, всеми этими глупыми обрядами и суевериями.

Переваривая услышанное, я решил не спорить с ней и поддержать:

– Да, мама, отчасти ты права. Я даже согласен с тобой, просто не задумывался над этим никогда. А родственникам ты об этом не говорила?

– Они не поймут ничего. Какое им дело? Мы после смерти моих родителей практически не общались. Один брат Миша – дядя твой – изредка поддерживал отношения, и все. Сделай, как я прошу, Лешенька. Настаиваю на том, чтобы на моей смерти банда похоронных жуликов ни рубля не поимела! Я не хочу, чтобы мои раковые клетки расползались по земле, пусть лучше сгорят! Кремируйте, заберите прах и развейте в лесу у нашей родной деревни, или в речку сбросьте, – это уже неважно. Чтобы прах забрать, с тебя потребуют разрешение на захоронение, получи его на городском кладбище, – на меня должны бесплатно дать. Никогда их терпеть не могла – эти кладбища! Хуже места не придумаешь. Там всегда ошиваются наркоманы, бродяги, вандалы и сатанисты. Там пьют водку и плачут. Там обманывают родственников умерших, выжимая из них последние гроши, чтобы захоронить в месте «покрасивее», а потом еще плиткой по десять раз могилу обложить по десятикратной стоимости. И люди с таким вожделением хотят на эти кладбища, места себе покупают… Так им хочется, чтобы их труп лежал в гнилой воде с примесями других мертвецов и десятками лет поедался червями!

Мама так завелась, что говорила все громче и громче. Казалось, она повторяет одно и то же, и я не знал, что делать, что отвечать, как ее успокоить.

А еще, – продолжила она, – на этих погостах то и дело громадные памятники стоят бандитам каким-то. Ты был на Широкореченском кладбище? Съезди как-нибудь, посмотри, как в небо возвышаются скульптуры убийц и подонков с золотыми подписями «От братвы», а рядом с ними мелкие могилки простых смертных – учителей, врачей, инженеров. Вот так мы и живем, сын. Странно это все. Люди больны, весь мир полон сумасшедших, и страшно было жить рядом с ними. Хорошо, что все это заканчивается.

Слова ее не на шутку меня испугали. Мама раньше никогда так не говорила, я не узнавал ее. В ту секунду я подумал о том, что мы вообще с ней редко разговаривали.

–Ты знал, что мы состоим из тех же химических элементов, что и все остальное в космосе? – вдруг риторически спросила она. – Перегнием в земле или соединимся с атмосферой вместе с дымом и пеплом, – все равно продолжим оставаться частью Вселенной. Я думаю, в этом и есть секрет вечной жизни. Мы продолжаем существовать, только в другом состоянии. А если и есть разум над нами, высшие силы, управляющие неведомыми нам процессами, то разве мы сможем когда-нибудь осознать их и понять в полной мере нашим скудным умом? Все, что мы можем, – это столетиями придумывать однообразные религии, объясняя болезни и гром на небе обидчивостью очередного божества.

Я не знал, что ей ответить. Было больно все это слушать, а еще больнее осознавать смысл ее слов.

– У меня остались сбережения, ты знаешь, где лежат, – продолжила она. – Не траться на ритуальные услуги. Сделай, как я сказала. Потрать деньги с умом – поступи в институт, на машину откладывай. В общем, взрослый уже, сам найдешь им применение.

Я ответил маме, что ценю ее выбор и готов сделать так, как она хочет, но все же решился переубедить ее. Мне было неловко об этом говорить, но я заявил, что если дело в деньгах, то и похороны можно устроить скромные. Все-таки, для меня одни мысли о кремации вызывали ужас.

Мама нахмурилась и поправила платок, скрывающий последствия выпадения волос. Она решительно посмотрела на меня, четко дав понять, – любая полемика бесполезна.

– Сын, всю жизнь мы привязываем себя к квадратным метрам в бетонной коробке, а потом нас привязывают к бетонной плите. Может пора уже начинать обретать свободу? Что может быть прекраснее? Вот и я хочу стать свободной. Могильная мафия тебе на шею присядет, будь здоров! Я не ради этих шулеров всю жизнь на заводе отпахала! Делюги всех этих околохристианских аферистов не имеют ничего общего ни с одним вероисповеданием. Если бог и есть на свете, неужели он настолько мелочен, что ему важны эти дурацкие ритуалы, имеющие цель обобрать родственников покойных до последнего?

Больше я не спорил, пообещав выполнить ее просьбу.

Через несколько дней мама умерла, даже не дожив до операции. Кремировать ее не стали. Я сообщил родственникам о ее последнем желании, на что на меня обрушился шквал негодования. Больше всех был возмущен дядя Миша.

– Ты о чем говоришь вообще? – повторял он мне. – В своем уме? На кострах ведьм сжигают! Не по-христиански это. Мать крещеная была и тебя крестила. Похороним по-человечески, как положено.

– Сидел у матери на шее всю жизнь, теперь даже похоронить не может, сжечь решил, – шептались между собой тетки в платках, приехавшие в морг вместе с дядей Мишей.

Родственников много приехало тогда: я всех оповестил, как мать велела. Половину из них я даже не знал. Меня никто не воспринимал всерьез. Я сам себя не воспринимал, голова совсем не соображала. Дядя Миша взял похороны под свой контроль, с меня только деньги требовал. У него неплохо все получалось. Он был высоким и крупным мужчиной, с поседевшими, но сохранившимися волосами, небрежно зачесанными назад. Голос его был низкий и громкий, а характер бойкий и деловитый, не смотря на возраст.

– Что у вас тут, в городе, зарплаты маленькие? Неужто не скопил рубля, чтоб мать достойно похоронить? Эх, молодежь… – причитал он.

Все случилось так, как описывала мне мама: марафон на катафалке по маршруту морг – храм – кладбище, длящиеся невыносимо долго отпевания, гроб подороже, венки пошире, ресторан с блинами. На похороны ушли все накопления – мои и мамины. Дядя Миша на кладбище выпросил место поближе ко входу. «Так, – говорил он, – удобнее будет приезжать, за могилкой ухаживать, чем через все кладбище километр топать». За «удобное» место захоронения я выложил всю мамину заначку, которую дядя Миша сунул кладбищенскому директору без заполнения каких-либо бумаг. Я не отдавал себе отчет в том, что происходит. То, что нас шикарно развели, я только потом начал осознавать, спустя несколько дней, когда стал приходить в себя.

После похорон родственников как ветром сдуло. На девять дней приехал дядя Миша с парой теток и двумя своими сыновьями. Они оба были старше меня, я их видел второй или третий раз в жизни. Съездили на кладбище, потом посидели дома. Дядя Миша спрашивал, не собираюсь ли я разменивать квартиру и, вообще, как собираюсь жить. Намекал на то, что ему надо троих детей устраивать, – младшая пока учится, а вот старшим сыновьям неплохо бы в город переехать. Говорил, что родственникам нужно помогать. Я молча кивал, но ничего конкретного не ответил. Гости выпили, поговорили и разъехались. На сорок дней после похорон вообще никто не приезжал, по телефону только сказали, что из деревни уехать никак не могут, помянут сами, а мне дали инструкции, какие молитвы на могиле прочитать, как правильно в церковь сходить и каким святым сколько свечек поставить.

Мамины слова не выходили из моей головы. Я не выполнил ее последней воли. Поддался влиянию большинства, которое мою мать толком знать не знало. Приехали и уехали. На могилу потом кроме меня даже никто не ездил. А я ездил и просил без конца прощения за свою слабость, за то, что в очередной раз не решился. Ведь я, как ближайший родственник, выбирал между кремацией и захоронением. И выбрал я то, что сказали. Как же я себя ненавидел!

Со временем, я смирился, надеясь, что маме уже все равно. Думаю, она больше из-за денег переживала, а деньги – это наживное, как-нибудь накопятся. Да и не по себе мне было от одной мысли, связанной с кремацией. Какого это – стоять возле печей и ждать, пока вынесут прах твоей сожженной матери? Действительно, ритуалы все эти ужасны и противны.

Спустя некоторое время я уволился с завода и стал пробовать себя в других профессиях. Несколько раз по объявлениям я приезжал на собеседования, где оказывалась пара десятков таких же, как я. Мы по очереди заходили в кабинет, рассказывали о своей жизни все, как на исповеди, после чего каждому обещали перезвонить и отпускали. Мне не перезванивали.

Однажды я приехал на странное собеседование, где оказалось около ста человек. Трое зализанных парнишек, одетых в идиотские пиджаки и белые рубашки с галстуками, собрали нас в небольшом арендованном актовом зале и прочитали лекцию об их сказочно богатой компании, которая занимается как бы всем и вроде бы ничем. По крайней мере, я так и не понял, чем они занимаются – каким-то консалтингом или дистрибьютингом. Они трясли позолоченными часами, ключами с логотипами «БМВ» и рассказывали, как сотрудники их фирмы красиво живут, общаясь с элитой и летая в командировки на морские побережья. Проболтав об этом около часа, молодые люди сообщили, что для трудоустройства к ним нужно пройти курс обучения, за который необходимо заплатить. Сумма была весомая, но не такая уж и большая, для меня равная корзинке магазинных продуктов на неделю. Я представил себя успешным топ-менеджером крупной компании, разъезжающим по дорогим отелям на пляжах Карибского залива, и мне это понравилось, поэтому я смело заплатил.

Через неделю я посетил первый семинар. В течение сорока минут один из той троицы рассказывал мне и еще паре десятков будущих бизнесменов о том, как нужно верить в себя и не сдаваться на пути к своей цели. После лекции он заявил, что с каждым из нас свяжется специалист из отдела кадров их успешной организации, а также предложил посетить вторую часть курса, заплатив за нее в два раза больше. Молодой человек заверил, что чем больше соискатель будет обучаться, тем больше вероятность того, что ему предложат более высокооплачиваемую должность в компании, и что все деньги, которые мы платим за обучение, – это не траты, а инвестиции в наше будущее.

Денег у меня на тот момент не было, и я не стал ходить на последующие курсы. Ждал звонка из отдела кадров. Звонка так и не последовало. Видимо, нашли более достойных. Зато у меня на руках остался сертификат об успешном прослушивании какого-то там курса, распечатанный на цветном принтере.

С этим сертификатом я пробовал работать продавцом в салоне сотовой связи, подсобным рабочим в фастфуде, курьером, распространителем рекламы, но нигде не получал ни достойной зарплаты, ни удовольствия от своей деятельности. Люди вокруг вели себя отвратно, дружного коллектива нигде не было: каждый сам по себе, каждый самоутверждался за счет принижения других. Я тоже отвратный, сам себе стал противен.

Новая двухкомнатная квартира, в которой я остался один, меня уже не так радовала, как раньше. Там и тараканы быстро завелись – жильцы их привезли вместе с вещами из старых хрущевок. И все же, жить там было лучше, чем в том страшном, обросшем плесенью, трехэтажном вонючем домишке. В новой квартире я любил проводить время на балконе, – в старой у нас и лоджии-то не было, да и со второго этажа смотреть было не на что. Теперь я жил на девятом. С балкона хорошо были видны окрестности, а по вечерам – звездное небо, сливавшееся с разноцветными огнями города.

На балконе я часто курил: так и не смог бросить. Теперь сосед, который раньше меня мотивировал вести здоровый образ жизни, жил черт знает где. Все соседи по подъезду, окружавшие меня раньше, оказались далеко. Иногда я вспоминал некогда пугавшего меня Валиного мужа. Как он там – живой или нет? Такие обычно долго живут. Курят, пьют, бездельничают, питаются всякой дрянью и переживают хороших людей, таких, как моя мама, например. Я не сразу понял, почему так происходит. Такие, как Валин муж, с рождения крепкие и выносливые, им организм позволяет так жить, пока другие, менее устойчивые, вынуждены себя ограничивать. Ни черта не справедливо!

Правильно питаться и вести здоровый образ жизни в крупныхгородах довольно проблематично. Хочешь питаться полезной едой – готовься переплачивать. У нас в городе в то время открылась сеть продуктовых магазинов «Алфавит вкусного Билла». Там были качественные, но безумно дорогие продукты, и люди там закупались, соответственно, состоятельные. Я в эти магазины заходил за сигаретами, потому что табачная продукция была везде в одну цену. В «Алфавите вкусного Билла» я чувствовал себя богатым и успешным. Там была атмосфера, располагающая к ощущению комфорта и собственного превосходства: просторные залы, все чисто, аккуратно, никаких запахов, персонал улыбается тебе, чуть ли не в ноги кланяется, когда мимо проходишь. И покупатели там интересные – одеты опрятно, ведут себя спокойно, никто не галдит и не суетится. Валин муж вряд ли бы заявился в такое место за очередной бутылкой водки.

В один из пятничных вечеров я зашел в «Алфавит вкусного Билла», располагавшийся недалеко от дома и, как обычно, прогуливался вдоль рядов, делая вид, что ищу какой-то особый товар. В тот день я встретил Марка. Он шел мне навстречу с тележкой для продуктов. Мой бывший одноклассник сильно изменился: я едва узнал его и даже не решился поначалу поздороваться, ведь это мог оказаться просто похожий человек.

– Марк, – тихо сказал я, чтобы проверить его реакцию.

Человек сразу же повернулся ко мне лицом. Это точно был он – возмужавший, подросший, с иголочки одетый красавчик Марк.

– Привет, одноклассник! Вспомнил? – залебезил я.

– Привет, – улыбнулся он.

– Это я, Леха. Помнишь?

– Да помню, узнал. Как дела?

– Нормально! Живу здесь рядом. Ты тоже?

– Не, мы на дачу едем, заскочили за продуктами по пути.

– Ну, ты как вообще? Где работаешь?

– В IT-сфере. Приложения пишем для мобильных устройств.

– Ясно.

Я думал, что еще сказать, но ничего не приходило в голову. Марк всем своим видом показывал, что спешит. Неудобно было его задерживать. Я обменялся с ним номерами телефонов и пошел за сигаретами, но решил, что произведу таким образом на Марка гнусное впечатление. Он приобретает продукты в таком дорогущем магазине, а я брожу здесь, изображая из себя успешного богатея, чтобы потом купить на кассе дешевые папиросы. Я схватил пустую корзину и пошел по рядам, собирая случайные упаковки с продуктами, которые попадались на глаза. Марк же, попрощавшись со мной, ушел на кассу, по пути закинув в тележку пару пакетов молока, пачку сосисок и багет. Я дождался, пока он выйдет на улицу. Там Марк подошел с пакетами к черному новенькому внедорожнику, возле которого его ждала молодая симпатичная девушка и мальчик лет трех, – видимо, его семья. Когда они уехали, я поставил корзину со случайно собранными продуктами на пол и пошел к кассам за проклятыми сигаретами.

В тот вечер я вернулся домой в дурном настроении. Сбросив с себя пропахшую потом и куревом футболку, я рухнул на кровать и уставился в белый потолок. На нем я заметил небольшую трещину в углу у окна. С момента постройки дома едва прошел один год, а он уже трещал по швам.

Я размышлял о том, что неплохо было бы дружить с Марком, – все-таки он человек, судя по всему, довольно успешный и самодостаточный во всех направлениях, у него было чему поучиться. Жаль, что наши пути с ним разошлись. Все не с теми, с кем надо, я дружил. Теперь и друзей-то нет. Все разбежались кто куда. Я бы хотел дружить с такими, как Марк. Проблема была в том, что таким, как Марк, не интересны такие, как я, – у нас им учиться нечему. Я Марку так и не звонил потом и не писал. И он мне тоже.

***

Солнце скрылось за горизонтом, продолжая освещать засыпающий город лишь своим отражением от Луны. Небо затянуло облаками, скрывшими от меня свет далеких звезд. Опершись локтями на карниз балкона, я долго смотрел вниз на опустевшие улицы, погрузившиеся в темноту. Мне хотелось выйти из дома. Неведомая сила тянула меня спуститься вниз, немедленно покинув бетонную коробку, в которой я, скорее всего, проведу всю свою последующую жизнь, беспорядочно меняя женщин и никчемную работу. Эта квартира некогда была моей заветной мечтой, а теперь я в ней состарюсь и максимум, чего добьюсь, – оставлю ее своим детям. Она станет им такой же тюрьмой, как для меня в свое время трехэтажный барак с орущим алкашом на верхнем этаже. Мама всю жизнь пыталась стать частью этого города, а я бегу из него. Мне тесно здесь.

Вернувшись в комнату, я накинул на себя футболку и вышел из квартиры. На моем этаже мерцала лампа. Лифты не работали, хоть и были новые. Мне никогда не нравились эти новые лифты, пусть внешне они и выглядели современно. В старых домах были куда надежнее, двери там закрывались сразу после нажатия на кнопку и открывались тут же по приезду на этаж, а эти – пиликают без конца и открывают двери очень долго. Датчика веса в них нет, да еще и застревают постоянно. Вроде технологии идут вперед, а качество становится все хуже и хуже. Люди меняются в том же направлении: за прошедший год стены моего подъезда уже были исписаны маркерами, а полы обляпаны жвачками. Скоро он уже ничем не будет отличаться от тысяч других подъездов в старых домах.

Решил спуститься пешком. Я открыл скрипучую шпоновую дверь, ведущую на лестницу, откуда мне в нос ударил резкий тошнотворный запах. На полу лестничного проема лежали двое бездомных. Они спали на кусках картонных коробок, перекрыв своим лежбищем проход. Лица их и руки были опухшие. Один мерзко храпел, второй пускал слюну. Рядом стояла пустая бутылка из-под дешевой водки, и лежал целлофановый пакет с неизвестным мне содержимым, скорее всего – с пожитками бомжей или их едой. Сначала я хотел пнуть бродяг ногой и прогнать, но решил, что если они начнут подниматься, неприятного запаха только прибавиться. Мне они не мешают, на лестницу я курить не хожу, так что ни к чему было связываться. Чуть дыша, я перешагнул одной ногой спящих бездомных, стараясь не разбудить их. Когда я оказался над ними в позе с широко расставленными ногами, один из них, поморщившись, открыл глаза. Его пустой взгляд проходил сквозь меня, куда-то в потолок. Он даже не понял, что происходит, поэтому снова закрыл глаза и продолжил храпеть. Я перекинул через бродяг вторую ногу и тихонько спустился по ступенькам на лестничный пролет ниже. Там было очень темно. Единственная небольшая лампа с треском мерцала тусклым синеватым цветом. После сдачи дома в эксплуатацию новоявленная управляющая компания заменила все люминесцентные лампы маленькими дешевыми плафончиками, излучавшими неоновый мрак, словно в туалете какого-нибудь наркоманского развлекательного клуба или как в фильмах ужасов. Спускаясь сквозь трескучие вспышки, я смотрел под ноги, чтобы не наступить на что-нибудь малоприятное, например, на шприцы, но пока на моем пути наблюдались лишь окурки и следы от плевков.

На восьмом этаже никого не было, лампа там горела ярче и совсем не мерцала. Сквозь тишину, наполнявшую этаж, я слышал лишь эхо своих легких неторопливых шагов. На площадке было довольно чисто и уютно, лишь похабная надпись, небрежно нанесенная на стене баллончиком краски, портила всю картину.

На седьмом этаже стояли двое мужчин лет тридцати – сорока: в наше время сложно определить возраст людей. Они дымили сигаретами в открытое окно и болтали. Заметив их, я вспомнил, что забыл пачку с куревом дома, но возвращаться не стал. Курить, на удивление, не хотелось. Еще не хотелось выглядеть глупо перед этими двумя, как будто я, увидев их, испугался и пошел назад. Не хотелось привлекать к себе внимание. Столько лет прожил, а все переживаю за чужое мнение о себе. Впрочем, зря я волновался, – мужчинам до меня никакого дела не было. Они даже не прервали разговор и не посмотрели в мою сторону. Один из них увлеченно рассказывал какую-то историю про их общего знакомого, а второй, смахивая пепел в пустую консервную банку с этикеткой «Свинина», одобрительно улыбался, периодически кивая головой.

Я обошел курильщиков и проследовал через пролеты седьмого и шестого этажей, где ловко перепрыгнул сначала через кучку дерьма, а затем – через высохшую лужу рвоты. Здесь же, в лужах разлитого вонючего пива, были разбросаны осколки разбитой бутылки.

Когда я оказался на пятом этаже, стало намного светлее: из окна на лестницу пробивался утренний солнечный свет. Это было довольно странно, так как я вышел из дома поздно вечером. Но я ничуть не удивился, подобные скачки времени меня уже не настораживали. Порой я проживал несколько недель и не помнил, чем занимался все эти дни: где был, с кем разговаривал, когда ложился спать. Иногда я забывал, выключил ли свет, закрыл ли дверь, – возвращался и не помнил, для чего вернулся. Жизнь на автопилоте.

Внизу на лестнице было шумно. Мужские и женские голоса задорно смеялись и галдели. Я спустился на четвертый и обнаружил источник шума, – здесь совершался свадебный ритуал выкупа невесты. Молодой жених в отутюженном костюме вместе со свидетелем, обернутым в красную ленту поверх белоснежной рубашки с мокрыми подмышками, исполняли какой-то нелепый танец под дружный гогот аплодирующих им людей. Стены были обвешаны разноцветными лентами, воздушными шарами и всевозможными плакатами, используемыми для конкурсов. Каждое из испытаний заканчивалось, как правило, одним и тем же, – свидетель жениха платил свидетельнице и ее расфуфыренным подружкам деньги. Давать старался поменьше, а когда они начинали стыдить его, добавлял. Протиснувшись сквозь толпу людей, занявших два пролета лестницы, я продолжил свой путь вниз.

Вот навстречу мне попалась пожилая женщина. Тяжело вздыхая, она тащила в руках два объемных пакета. Остановившись в пролете между этажами, женщина поставила пакеты на пол и уставилась в стену, восстанавливая дыхание.

– Вам помочь? – спросил я.

– А? – вздрогнула женщина, обернувшись.

Ничего не ответив, она набрала воздуха в легкие, ловко подхватила пакеты и на выдохе подняла их, продолжив шагать наверх.

На ступеньках второго этажа, прижимаясь друг к другу плечами, сидели парень и девушка лет четырнадцати. Они уткнулись лицами в мобильные телефоны. Девушка строчила двумя большими пальцами текст, а парень играл в какую-то игру. Подростки не обращали внимания ни на меня, ни друг на друга. Я обреченно выдохнул и протиснулся между ними, случайно задев ботинком локоть парня, но он даже не поднял голову: не желал связываться, либо был слишком увлечен своей игрой.

Вот и первый этаж. Здесь я встретил уборщицу. На ней был синий халат, голова обмотана платком. Окунув тряпку в ведро с водой, она накинула ее на швабру и вошла в грузовой лифт. Тяжело дыша, пожилая уборщица принялась размахивать шваброй по полу лифта, ударяя ее краями по металлическим стенкам. Двери лифта настойчиво пытались закрыться, и уборщица, ворча себе что-то под нос, останавливала их, подставляя свою ногу. Какая неблагодарная работа – каждый раз убирать плевки, дерьмо и мусор за людьми, которые привыкли превращать свой собственный дом в помойку.

– Лифты уже работают? – спросил я уборщицу, когда проходил мимо.

В ответ она сердито что-то буркнула, даже не посмотрев в мою сторону, после чего вышла из лифта и, сбросив тряпку со швабры, склонилась над ведром, принявшись полоскать ее в почерневшей от грязи воде.

На первом этаже было очень темно, окон здесь не было: освещался он только от трех небольших ламп, одна из которых давно уже была разбита вместе с плафоном. Я сделал несколько неуверенных шагов по ступенькам, ведущим к выходу, и оказался возле широкой металлической двери, отделявшей меня от улицы. Палец на кнопку – запиликал магнитный замок. Я оттолкнул дверь ладонью. В глаза мне ударил утренний свет. Такие добрые, ласковые лучи и приятная прохлада бывают лишь на заре. Мне понравилось это безмятежное, ласковое ранее утро. Солнечный свет окутал меня с ног до головы, так, что я стал ощущать себя полноценной частицей этого мира, его закатов и рассветов, океанов и материков, животных и птиц, а также звезд и галактик.

Я остановился на несколько секунд и взглянул в оставшийся позади сумрак подъезда. В нем едва уже был различим силуэт уборщицы, продолжавшей намывать полы. Какой-то мужчина в брюках, помятой рубашке и с портфелем в руке выскочил вдруг из темноты подъезда и пробежал мимо меня: видимо, спешил на работу. Дверь со скрипом стала закрываться. Я повернулся обратно к солнечному свету и продолжил шагать вперед. Лучи становились все ярче и ярче, а заботы и волнения растворялись в небытие. Веди меня, Солнце, я иду за тобой.

Оскорбление чувств идиотов

У поэтов осень всегда связана с порой одиночества, тоски и непреодолимой грусти. Идеальное время года для размышления о вечном, ковыряния в себе и поиска смысла жизни. Вселенская грусть, разлука, ностальгия о бесследно ушедших годах и снова третье сентября… Музыканты и писатели веками прикладывали немало усилий, чтобы представить время листопада в умах людей как невыносимую депрессуху. Начитаешься их стихов про осень и ночь да романов про осенние ночи и хочется сразу сесть под березкой, выпить рюмашечку и, глядя на улетающие вдаль стаи птиц, размышлять о вечном.

Величественная красота опавших листьев предвещает наступление холодов, ранних закатов и выпадение первого снега. Действительно, в ней кроется малая нотка вселенской печали, но пока время зимы еще далеко, разве нельзя радостно побродить по ярким коврам, заботливо созданным природой и забавно шуршащим под ногами? А погрустить и летом можно. Так считал Карл. Он любил посещать городской парк в свободное от работы время. Парк находился недалеко от его дома, и в летнее время, когда солнце садилось поздно, Карл, возвращаясь с работы, частенько прогуливался по его аллеям, а после располагался на одной из скамеек, если таковые были свободны, чтобы почитать книгу.

Карл был одиноким мужчиной в годах, слегка упитанным, интеллигентным и в меру воспитанным. Старый кот, проживавший с ним, любил зиму. Зимой хозяин возвращался домой раньше, предпочитая читать книги за чашечкой горячего чая в его компании.

Осенью в парке по вечерам было уже довольно прохладно и темно, что совсем не располагало к чтению. В такое время года Карл предпочитал приходить сюда лишь по выходным или в будние дни, во время отпуска. Последнее было для него, пожалуй, самым предпочтительным, так как в дневное будничное время в парке было малолюдно, что создавало благоприятную атмосферу для уединения на свежем воздухе, позволяющую полностью погрузиться в литературный мир художественных или исторических произведений.

В один из воскресных дней, выдавшихся весьма солнечным и теплым, Карл пристроился на одной из своих любимых скамеек и открыл только что купленный в книжном магазине твердый переплет. Перед тем, как начать читать, он прислонил открытую книгу к лицу и вдохнул полной грудью приятный для любого искушенного читателя запах свежей типографской краски. Страницы переплета заманчиво хрустели в руках и были готовы разделить с их владельцем все вложенные в них автором знания и мысли. Однако насладиться чтением в тот вечер Карлу помешал раздавшийся вдруг поблизости голос незнакомца:

– Слышали последнюю новость? Земля на самом деле не круглая, она плоская!

– Вы ко мне обращаетесь? – спросил в недоумении Карл, оторвавшись от книги и подозрительно взглянув на незнакомого молодого человека, который несколько минут назад подсел к нему на скамейку.

– Подумать только, столько веков нас дурачили, – продолжил внезапный собеседник, проигнорировав заданный ему вопрос.

Карл с недоверием осмотрел незнакомца. На нем был бежевый осенний плащ, коричневые брюки, старые потертые ботинки, а голову покрывала кепка восьмиклинка. Незнакомец был очень худой, и по голосу, а также вытянутому гладко выбритому лицу, местами заполненному морщинками, сложно было определить его возраст. Ему могло оказаться как двадцать, так вполне и сорок лет. Карл решил, что это один из городских сумасшедших, страдающих осенним обострением и гуляющих по паркам с целью восполнения дефицита общения, поэтому он демонстративно отвернулся от нарушившего его покой странного гражданина и вернулся к чтению.

– Вот вы думаете, что она круглая? – не унимался незнакомец.

– Послушайте, уважаемый, – серьезным голосом произнес Карл. – Мне абсолютно не интересны ваши доводы. Я не знаком с вами и не желаю знакомиться. Прошу не мешать мне и оставить в покое.

– То есть вы не верите, что она плоская?

Карл тяжело выдохнул и собирался уже было подняться, чтобы перейти на другую скамейку, но в разговор внезапно вступила женщина, проходившая мимо:

– Кто плоская? Вы о Земле говорите? – спросила она, почему-то адресуя свой вопрос Карлу.

– Мы ни о чем не говорим, я ухожу, – ответил он.

– А ведь знаете, в этом что-то есть, – добавила женщина. – Я тоже читала про этот обман. Земля вполне может быть плоской, ведь раньше так всегда и считали!

«Что она несет?» – недоумевал Карл. Он подметил, что женщина была хороша собой, вполне прилично одета, выглядела весьма опрятно и совсем не была похожа на сумасшедшую. Миловидная незнакомка была младше Карла лет на десять, а ему шел уже пятый десяток. Он уже имел неосторожность обжечься в личной жизни, результатом чего стал развод после двадцати лет брака. Успев познать в полной мере страсть, любовь, ненависть и равнодушие, Карл, как и его бывшая жена, давно уже смирился с одиночеством и не питал иллюзий на счет шаблона счастливой семейной жизни «до гроба». Разведенные супруги оставляли надежду лишь на благополучие двух своих уже повзрослевших детей, с которыми Карл продолжал поддерживать отношения. К женщинам он теперь относился холодно и с опаской, но эта внезапно возникнувшая мадам показалась Карлу весьма милой и притягательной. Давно он не испытывал таких чувств к противоположному полу. Одно его очень сильно смутило, – почему она сомневается в том, что Земля круглая?

– Все правильно, – обрадовался незнакомец, привстав со скамейки и жестами рук предлагая женщине присесть. – Раньше люди были умнее, они все правильно понимали и руководствовались мудростью своих предков, которая сохранялась веками от самых первых людей.

Женщина, увлеченно слушая незнакомца и не отрывая от него удивленного взгляда, присела на скамейку рядом с Карлом.

– О чем вы говорите? – вступил в диалог Карл, не понимающий, как такая симпатичная, на его взгляд, и не глупая с виду особа может верить в подобную чушь.

Дама весьма приглянулась Карлу, и его охватила внезапно нахлынувшая ревность и негодование от проявленного ей интереса к незнакомому сумасшедшему. Женщина, затаив дыхание, следила за их диалогом. Карл продолжил:

– Учеными давно доказано, что Земля имеет округлую форму шара. Это знают все люди в мире уже как несколько веков!

– Прям таки округлую? Вот как шарик?

Незнакомец надменно улыбнулся и широко расставил руки в стороны, изображая, таким образом, невидимый шар.

– Не совсем как шарик, скорее овальную, но ближе к округлой.

– Вот видите, вы сами точно не знаете!

Карл осмотрелся по сторонам. На секунду к нему закралась мысль, что все происходящее – чей-то глупый розыгрыш, и сейчас его снимают на скрытую камеру. Мимо скамейки, вокруг которой разгорелся нешуточный спор, торопливо проходила мама с ребенком, навстречу ей шагала влюбленная пара, а метрах в пятидесяти, блуждая меж деревьев, пожилой мужчина выгуливал собаку. В парке было малолюдно. Никто не обращал на Карла и его собеседников никакого внимания, разве что ворона, сидевшая на фонарном столбе, возвышавшемся над скамейкой.

– Господин хороший, обзаведитесь книжкой по астрономии и сами все прочитайте, – ответил Карл. – Земля круглая, и точка! Еще она вращается вокруг Солнца и вокруг своей оси. Или это тоже для вас новость?

– А как вы это докажете? – усмехнулся незнакомец.

Карл стиснул зубы, наморщил лоб и посмотрел на сидевшую рядом с ним даму. Она мило улыбнулась ему в ответ.

– Постарайтесь объяснить, почему я должен доказывать неоспоримые факты? – ответил Карл, вновь подняв голову к незнакомцу. – Зачем доказывать то, что давно уже доказано и всем известно?

– То есть, вы не можете доказать? – не унимался пытливый молодой человек.

– Да что тут доказывать? Это же очевидно! И глупо это опровергать! Кто вам вообще сказал, что Земля вдруг стала плоской?!

– Вы будете удивлены, но в мире очень много людей, которые верят в то, что наш мир плоский и никакой не круглый. В последнее время нас становится все больше, люди становятся умнее, открывают глаза на естественные истины. Даже многие ученые поддерживают нас.

– Так, стоп! Вы из какой-то секты?

Незнакомец скривил лицо. Причисление к какой-то секте его явно смутило и расстроило.

– Давайте не будем переходить на личности, а отталкиваться от фактов, – заявил он. – Вы не можете доказать, что Земля круглая, это значит, что она плоская.

«С логикой у этого психа точно проблемы», – подумал Карл. Подсевшая к нему женщина, тем временем, застыла в ожидании его ответа, подвинувшись ближе и слегка коснувшись Карла локтем.

– Позвольте, уважаемый, где вы увидели переход на личности? Я спросил вас, не состоите ли вы в какой-нибудь секте. Полагаю, что состоите, иначе я не могу объяснить ваши догмы относительно формы земного шара и навязчивые попытки завязать диалог на эту тему с незнакомыми вам людьми. Кроме того, в ваших словах нет ни грамма логики.

– Ах, нет логики, – передразнил Карла незнакомец.

– Абсолютно никакой логики! И я не намерен больше это терпеть.

Все это время женщина, внимательно следившая за их спором, неуверенно открывала рот, видимо пытаясь что-то вставить, но, будучи воспитанной в скромности, не смела перебивать собеседников. Наконец, она поймала момент тишины после реплики Карла, который собрался уже было уходить.

– А ведь в чем-то он прав, – обратилась она к Карлу, по-дружески коснувшись ладонью его плеча. – Ведь мы с вами не летали в космос и не смотрели на Землю с недосягаемой высоты, не осуществляли кругосветных путешествий. Так откуда нам знать, что Земля действительно круглая? Может быть, нас все это время обманывали?

– Вот-вот, нас обманывали и продолжают обманывать, – обрадовался незнакомец. – Меня, кстати, зовут Себастьян. А вас?

– Очень приятно, я Маргарета, – кокетливо ответила женщина. – Но можете называть меня просто Марго. А вас как зовут? – обратилась она к Карлу.

Карлу не хотелось называть свое имя при Себастьяне, и если бы вопрос был адресован ему не харизматичной Маргаретой, к которой он успел проникнуться симпатией, то он ни за что бы не ответил.

– Карл, – произнес мужчина и привстал.

– Очень приятно, Карл, – заигрывающе улыбнулась Марго. – Так вот, дорогие мои мужчины, у сестры моей подруги муж работает в космической отрасли, и ему там инженеры, которые готовят ракеты к полету, рассказывали, что частенько ничего они не запускают, а только по новостям всем передают, что спутник взлетел, или ракета взлетела, а на самом деле никто никуда не летал. Просто информационная война у них такая идет геополитическая.

– Вот-вот, – поднял вверх указательный палец Себастьян.

– Простите, Марго, – возразил Карл, – а кем по должности и на каком именно предприятии работает этот ваш муж подруги сестры?

– Нет, это муж сестры подруги, а не подруги сестры.

– О, прошу прощения, мэм, это в корне меняет дело, – улыбнулся Карл. – Так кем же он и где работает, этот уважаемый господин?

– Ой, ну что вы, может он и не уважаемый вовсе, я даже не знаю, – захихикала Маргарета.

Глупость была ей к лицу. Рядом с такими женщинами мужчинам кажется, что они намного умнее, чем есть на самом деле, – это им всегда изрядно льстит.

– И все же? – в вопросительном ожидании застыл Карл.

В разговор вмешался Себастьян:

– Да что вы прицепились к госпоже, в конце-то концов? Откуда ей знать? Она вам рассказала ровно то, что узнала от близких ей людей. Вы полагаете, она пытается вас обмануть?

Карл сделал вид, что не услышал реплику Себастьяна, продолжая вопросительно смотреть на Маргарету, но она уже, кажется, забыла про мужа сестры своей подруги.

– Какой чудесный день сегодня, господа, – с восхищением в голосе пропела Марго и, улыбаясь, осмотрелась по сторонам. – Но мне пора идти, мой дорогой муж заждался меня.

Сидевшая в этот момент на фонарном столбе ворона ехидно закаркала.

– Вы замужем, мэм? – удивился Карл.

– А вас это удивляет? – сконфузилась она. – Да, я замужем. Не к лицу женщине в моем возрасте не быть замужем. Странно, что вас это удивило.

Карл попытался оправдаться, что нисколько не удивлен и что не хотел никак ее обидеть, но получилось у него не очень убедительно. Не смотря на множество прочитанных книг и большой жизненный опыт, в тот момент он растерялся, не сумев подобрать нужные слова. Впрочем, Марго не выглядела обиженной.

– Что ж, в таком случае и я пойду, – сказал Карл, поднимаясь со скамьи.

Худощавый выскочка по имени Себастьян – именно так охарактеризовал его про себя Карл – внезапно возымел наглость предложить даме проводить ее до дома.

– С удовольствием, – ответила Маргарета, слегка при том смутившись. – А вы, Карл, не составите нам компанию?

«Составите нам компанию? – негодовал про себя Карл. – Возмутительно! Какая нелепость в этом местоимении «нам»! Эта особа заигрывает с мужчинами на улице, имея при этом мужа в домашнем ожидании. Чертовка! Нравится ей, когда вокруг нее крутятся ухажеры. И это у нее получается. Как же она притягательна».

– Я готов проводить вас, мэм, но без компании сего гражданина, – стараясь оставаться безмятежным, ответил Карл. – Он же сумасшедший. Полагаю, что прогулки в его присутствии могут быть небезопасны.

– Какая наглость! – вскричал Себастьян. – Мало того, что вы ставите мне психиатрические диагнозы, не имея на то никаких правовых оснований, так еще и смеете обвинять в каких-то злых умыслах! Я вас засужу!

– Ну вот, – кивнул головой в сторону Себастьяна Карл, обращаясь к Марго, – посмотрите, насколько он неадекватно себя ведет. Сначала пристает к незнакомым людям с догмами о плоскости Земли, теперь еще и хочет меня засудить.

– Но я верю в то, что Земля плоская, а вы оскорбляете мои чувства, я имею право подать на вас в суд!

– Злоупотребляйте вашим правом сколько душе угодно, а я не намерен больше это терпеть. Я ухожу, – откланялся Карл. – Маргарета, вас проводить или вы останетесь с этим неадекватом?

– Стойте! Нет! Вы не можете уйти! Я задерживаю вас! – закричал Себастьян.

– Вы? Да кто вы такой, чтобы меня задерживать?

– Так! Всем оставаться на местах! Это гражданское задержание! Я вызываю полицию!

Марго в нерешительности застыла на месте, не зная, на чьей стороне выступить и что сказать. Полагая, что именно она стала причиной коллизии, возникнувшей между ее новыми знакомыми, она пыталась подобрать слова, чтобы разрядить напряженную обстановку, но ничего умного не приходило ей в голову. Себастьян тем временем ковырялся в своем мобильном телефоне, имея намерения позвать на помощь полицейских.

В эту минуту по аллее парка в сторону участников словесных столкновений прогуливались двое стражей правопорядка. Один из них, полный и с усиками, был уже в возрасте, второй – совсем молодой, худощавый и гладковыбритый. Старший правоохранитель с видом важным и назидательным озирался по сторонам в поисках злостных нарушителей общественной безопасности; младший семенил рядом, неуверенно перешагивая с ноги на ногу: ему явно было некомфортно находиться в центре внимания среди отдыхающих, провожавших блюстителей закона любопытными взглядами.

– Господа полицмейстеры! – закричал Себастьян и пошел к ним навстречу. – Срочно примите от меня, как от гражданина, заявление.

Господа полицейские с опаской приблизились к странной троице.

– Значит так, – командным голосом запел Себастьян. – Запишите данные сего господина, ибо желаю я знать, на кого мне подать в суд за оскорбление моих чувств. Я готов написать на него заявление, что он меня оскорбил, если это необходимо для его задержания.

– Вас оскорбили, сэр? – уточнил полицейский с усами.

– Именно так! Данный гражданин, по имени Карл, обозвал меня сумасшедшим при даме да еще и оскорбил мои чувства верующего в плоскость Земли! Он грубо нарушил мои права, и я прошу защитить их!

Полицейский запросил у Карла документы, удостоверяющие личность, что его крайне возмутило, потому как наличие документов у Себастьяна стражей порядка не заинтересовало. Карл высказал несколько слов негодования, после чего все же предъявил свой паспорт. Усатый без интереса осмотрел страницу документа с фотографией и отточенным движением убрал его в нагрудный карман кителя.

– Граждане, пройдемте в участок, там непременно во всем разберемся, – ответил он.

– А я? – испуганно охнула Маргарета. – Я здесь ни при чем. Мне нужно домой. У меня дети голодные.

Услышав про детей, Карл поморщился и обратился к старшему полицейского наряда, пытаясь убедить его в отсутствии острой необходимости присутствия дамы в участке.

– Дама является свидетелем происшествия. Надобно будет снять с нее показания, – отрапортовал усатый. – Пройдемте.

– Да, собственно, с какой стати мы должны с вами проходить в участок? Вы по каждому обращению душевнобольного будете мирных граждан задерживать? Я же не совершал ничего противозаконного! – раздосадовался от вопиющей, по его мнению, несправедливости Карл.

– Вот, вы слышали?! – радостно вскрикнул Себастьян. – Он и при вас назвал меня психом. Теперь у вас есть все основания задержать нарушителя сиюминутно, как застигнутого на месте рецидивного преступления!

– Если человек подсаживается к незнакомым людям в парке и на полном серьезе пытается их убедить в том, что Земля плоская, разве он не сумасшедший? – пытался оправдаться Карл.

– Да вы же лично не летали в космос – откуда вам знать? Может быть так, что и Луна сделана из сыра. Нас веками обманывает мировое правительство! Вот вы, – обратился Себастьян к молодому правоохранителю, – летали в космос?

Рядовой занервничал, потоптался на месте и, разведя руки в стороны, отрицательно покачал головой.

– А вы? – обратился Себастьян к старшему.

– Не летал, сэр. По службе не положено!

– Вот, это значит, что и вы не можете утверждать, какой формы наш мир, и из чего сделана Луна.

– Не могу, – согласился усатый страж. – Однако пройдемте, граждане, в расположение участка, ибо разбирательство в вашем затянувшемся конфликте не терпит ни малейшего отлагательства.

Карл, Себастьян и Маргарета проследовали вместе с полицейскими в территориальный отдел, находившийся неподалеку. По дороге Карл поинтересовался, почему паспорт забрали только у него, на что получил сухой ответ: «По инструкции. На вас поступило обращение». «То есть если бы я первый побежал к вам навстречу и потребовал задержать сего гражданина, – возмутился Карл, – вы бы отобрали паспорт у него?» Полицейские ничего не ответили. Сложившаяся обстановка им явно была неприятна, но они продолжали действовать по разработанной и утвержденной высшими чинами инструкции.

В отделе полиции доставленных из парка оппонентов вместе с их спутницей Маргаретой, являвшейся по совместительству свидетельницей, усадили за стол перед дежурной частью. В камере для задержанных на деревянной лавке спал безобразно одетый бездомный, отчего помещение было пронизано малоприятным амбре. За плотным бронированным стеклом, окруженные сейфами и столами с множеством телефонов, восседали двое упитанных дежурных. Патрульные передали им паспорт Карла, отписали краткий рапорт и убыли продолжать исполнение непосредственных обязанностей по охране общественного порядка.

Дежурные полицейские не спешили заниматься доставленными, так как были увлечены разбирательством с ранее задержанным пьяным гражданином. Он находился в том же помещении, возле решетки камеры предварительного задержания, и снимал происходящее на мобильный телефон.

– Это беспредел! – причитал пьяный гражданин. – За что вас задержали? – обратился он к Карлу с его компаньонами, направив видеокамеру телефона в их сторону.

– Прошу, не нужно нас снимать! – сделал ему замечание Карл.

– Отчего же? – вступил в разговор Себастьян. – Он имеет право снимать в общественном месте, и вы не вправе запрещать ему!

– Я с вами даже разговаривать не собираюсь, – ответил Карл. – Благодаря вашей заносчивости, Маргарета вынуждена теперь пребывать в столь неприятном для нее месте, да еще и давать какие-то глупые показания.

Вскоре один из дежурных выдал пьяному мужчине, который называл себя «свободным журналистом», копию протокола о нарушении и проводил его к выходу.

– Что у вас? – обратился после этого дежурный к Себастьяну.

– Прошу принять заявление в отношении данного гражданина. Он оскорбил меня и унизил прилюдно. Имеются свидетели, готовые дать показания, – пролепетал Себастьян. – Во-первых, я прошу оградить его от дальнейшей возможности нарушать мои права, прибегнув к мерам уголовного и административного воздействия; во-вторых, прошу предоставить мне его данные, чтобы я мог обратиться в суд за возмещением морального вреда.

– Пишите заявление, – буркнул дежурный. – Бланки на столе.

– Я оскорбил чувства идиота и должен быть за это осужден? Вы издеваетесь?! – воскликнул Карл.

– Он назвал меня идиотом! Вы слышали? – закричал Себастьян.

Молодой человек радостно раскинул руки в стороны и, словно ожидая поддержки, обвел взглядом присутствующих.

– Вы слышали? Он назвал! При свидетелях! А кто он? Психиатр? Есть у него разрешение ставить подобные диагнозы добропорядочным гражданам?! По какому праву?! Я требую сатисфакции!

Карл обреченно опустил голову и закрыл лицо ладонью руки.

– О, боже…, сатисфакции…, – прошептал он. – Верно говорят, хуже идиота может быть только идиот начитанный.

Маргарета все это время молчала, выражая полную отрешенность к происходящему. Ей хотелось поскорее уйти, но скромность не позволяла этого сделать. Карл настоял, чтобы с Марго быстрее взяли показания и отпустили первой. Дежурный выдал женщине бланк объяснения и распорядился описать то, что она знает по поводу происшедшего. В объяснении Марго указала, что между малознакомыми ей гражданами «К» и «С» произошел де конфликт на тему устройства мироздания, в ходе которого «К» имел преступную неосторожность предположить, что «С» имеет психические отклонения в своем умственном развитии, задев тем самым его честь и достоинство человека и гражданина, а также деловую репутацию. Несмотря на замечания Карла, Себастьян практически надиктовывал Маргарете показания, которые она записывала. Дама волновалась, спешила и часто делала помарки. Она написала все, как просил Себастьян, добавив лишь от себя в конце, что претензий к господину «К» и «С» она личных не имеет, и что домогательств со стороны участников конфликта к ее персоне не допускалось. Последних записей Карл не увидел, по причине воспитанности своей, не имея привычки перечитывать чужие рукописи, стоя за спиной автора. Если бы он это прочитал, то совсем бы впал в уныние и обрел бы еще большее безразличие к Маргарете, не так давно вызвавшей в его сердце импульсы, отдаленно напоминающие некие позабытые в далеком прошлом романтические чувства.

Подписав объяснение, Маргарета попрощалась с господами и отправилась к выходу. Себастьян имел наглость попросить Марго подождать его у выхода, чтобы он все-таки смог проводить ее до дома. В глазах Карла этот поступок выглядел чрезвычайно фамильярным, наглым и пошлым. Маргарета, как ему показалось, придерживалась такого же мнения и спешно покинула участок.

Карл тоже написал собственноручное краткое объяснение по факту случившегося, а Себастьян в это время корпел над заявлением, в котором скрупулезно описывал все неправомерные деяния, совершенные Карлом в отношении его многозначительной персоны. Себастьян так увлекся, что ему даже не хватило одного листа бумаги, и он потребовал у полицейских еще. Закончив, наконец, свою работу, уместившуюся на трех листах, Себастьян, довольно потерев руки, протянул ладонь Карлу, предлагая обменяться рукопожатиями.

«Ну, вот и все, чистые формальности, – сказал он с ухмылкой, – данные ваши мне передали, скоро увидимся в суде». Карл не стал пожимать руку своему оппоненту и не решился ничего ему ответить. Забрав возвращенный дежурным паспорт, он вышел из участка вслед за Себастьяном, где, к своему изумлению, увидел Маргарету. Она тоскливо ожидала их возле контрольно-пропускного пункта.

– А я все же решила вас подождать, – просипилявила она. – Все закончилось?

«Какой у нее мерзкий голос, – отметил про себя Карл, – почему я раньше этого не замечал?»

Себастьян с удовольствием согласился составить Маргарете компанию и препроводить даму до дома, где ее ожидали голодные, как она изволила ранее выразиться, дети. Карл тем временем поспешил от них прочь, в другую сторону, желая поскорее оказаться в своей квартире и погладить заждавшегося его кота.

***

Ночью Карлу плохо спалось. Мысли его заполняли события прошедшего вечера, заставляя подвергаться негодованию крайней степени. Уснув лишь к утру, Карл чуть не проспал назначенное время выхода на работу. Лишив себя завтрака, он выскочил из дома, пребывая в то утро в чрезвычайно дурном расположении.

Обычно, выходя из метро по дороге на работу, он покупал в продуктовом магазине что-нибудь сладкое к чаю. В этот раз мужчина решил обойтись упаковкой овсяных хлопьев, которые планировал, по приходу в офис, залить в кружке кипятком, дабы позавтракать.

У входа в офисное помещение, где трудился Карл, не смотря на наличие двух урн, по асфальту хаотично были разбросаны сигаретные окурки. Возле двери курил молодой сотрудник из отдела Карла. Парня звали Феликс, он был рыжий и высокий, как шпала, а еще имел привычку совать нос в чужие дела и давать комментарии по любому событию, о котором слышал. Феликс часто курил, простаивая половину своего оплачиваемого рабочего времени возле подъезда. Карла это порядком задевало, потому как заработную плату они с Феликсом получали практически одинаковую.

– Доброе утро, – процедил Феликс.

Молодой человек протянул Карлу свою широкую рыжую ладонь для рукопожатия, зажав перед этим окурок в зубах.

– Что это у вас? – кивнул Феликс на пачку овсяных хлопьев, которые его коллега нес в руке.

Карл посмотрел на свою ношу и, прищурив глаза, сухо ответил:

– Будущий завтрак.

– И вы это едите? Они же вредные! Разве вы не слышали?

– Кто, вредные, простите?

– Хлопья овсяные. Они же засоряют кишечник.

– Безусловно, – ответил Карл, – курение куда полезнее.

– Курение успокаивает нервы, – возразил Феликс и натянул самодовольную улыбку. – Сигареты кишечник не засоряют.

Карл открыл дверь подъезда и вошел внутрь, тихо процедив себе под нос: «Идиот!» Феликс услышал Карла и спросил его вслед:

– Вы что-то сказали, сэр?

– Вам послышалось, – ответил Карл и добавил чуть тише, – еще, не дай бог, оскорблю ваши чувства.

У Феликса оказался весьма хороший слух. Понимая, что недовольный Карл бормочет себе под нос что-то про него нехорошее, он не унимался, желая услышать изреченную фразу полностью.

– Что? – переспросил он.

– Что? – передразнил его Карл и, не дожидаясь ответа, скрылся в лабиринте офисных коридоров.

Оглавление

Рай социопата

Перезагрузка Киры

Семья из рекламы майонеза

Аквариум

Капюшон, фары, пистолет Марголина

Разговоры у камина

9 этажей

Оскорбление чувств идиотов