На своей земле (fb2) читать онлайн

НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ

Летняя Фэндомная битва — 2017

Зимняя Фэндомная битва — 2018

Повести и рассказы по мотивам сериала «Горец» и др.

Составитель О. Кавеева

От команды «Горца»

Catold Не стреляйте в тапёра

Дункан Маклауд никогда не считал себя творческим человеком. Создание прекрасного он полагал уделом избранных и даже не пытался приблизиться к идеалу. То есть когда-то очень давно Дункан написал стихи. О любви, разумеется, чтобы произвести впечатление на одну даму. Впечатление он произвёл, но такое, что никогда больше стихов не слагал, а лет двадцать после того случая вообще шарахался от рифм.

Но Дункана охотно принимали практически в любом богемном обществе, потому что прекрасное он ценил искренне, любил громко восхищаться чужими успехами и никому не завидовал. И да, у него всегда можно было перехватить пару монет (частенько без отдачи) на развитие изящных искусств.

За четыреста лет Дункан собрал солидную статистику и пришёл к выводу, что, независимо от области применения талантов, у творцов есть два критических состояния: творческий запой и творческий застой. А вот какое из них хуже, он так и не понял, поскольку у всех оно проявлялось по-разному, но одинаково невыносимо. В промежутках же между этими двумя крайностями — люди как люди. Или Бессмертные как Бессмертные. Только у гениев типа Байрона крайности плавно переходили друг в друга без пауз. Но то случай совершенно особенный.

Дункан неторопливо размышлял обо всём этом под отрывистое бреньканье гитары: Джо Доусон настраивал инструмент и временами негромко мелодично матерился. Из бара Джо уже всех выгнал и запер дверь. Дункан остался на правах старинного друга, который многолетней практикой доказал, что гарантированно будет вести себя тихо. У Джо как раз сейчас шла острая фаза творческого запоя, и это надо было переждать. Потягивать пиво, не вылезая из-за стойки, и трепетно наблюдать, как рождается музыка. Угадывать и не угадать, какой она будет. Дункан обожал такие вечера, главное, попервам под горячую гитару не лезть. Потом, когда струны запоют, как шесть бешеных ведьм, будет уже всё равно, хоть колесом ходи. Но именно этот момент тонкой настройки…

В дверь постучали. Джо зарычал. Гитара сфальшивила. Дункан торопливо выскользнул из своего укрытия и по стеночке промчался к источнику шума. Хоть бы не полиция. Её так просто не пошлёшь. Но это была не полиция. Чужое Присутствие закололо виски. Но и катану доставать не пришлось. Это был…

— Митос. — В голосе Дункана радости звучало маловато, но визитёра неприветливым тоном смутить было сложно.

— Маклауд, — расплылся в самой широкой из фирменного набора улыбке Митос. — Я тут мимо проходил, дай, думаю, загляну на огонёк, авось жареной картошечкой угостят…

Желтоватые его совиные глаза смотрели так прямо, открыто и честно, что Дункан сразу понял: дело швах. Он втащил Митоса внутрь, защёлкнул задвижку двери.

— Во что ты влип? — шёпотом поинтересовался, загораживая щуплого приятеля плечом, чтобы до Джо долетало как можно меньше звуков.

— Ну почему сразу влип?! — Митос моментально подстроился и тоже перешёл на еле слышное шипение. — Я что, не могу просто…

Дункан сделал вид, что собирается выпереть его обратно на улицу. Тот, конечно, не поверил, но до объяснений снизошёл:

— Ничего особенного. Один малёк задирался, а у меня совершенно никакого настроения драться. Ну и жрать хочу тоже.

К «малькам» по классификации Митоса относились Бессмертные, не разменявшие первый век. Дункан такого задиру просто отлупил бы для профилактики плоской стороной клинка, но Митос предпочитал уйти от любого поединка, даже если мог легко победить.

— Из еды только пиво, — прошипел Дункан, подталкивая чёртова непротивленца к стойке. — И часа два молчим.

Непротивленец покладисто кивнул и просочился, куда сказано. Он уже сам понял, что происходит, и согласился, что дело серьёзное. Джо даже не повернулся в их сторону, но нервозное дребезжание сменилось быстрым перебором ладов. Митос обнаружил где-то под стойкой блюдечко с арахисом, уселся прямо на пол и расслабленно вытянул ноги в проход. Его пиво и орешки убывали абсолютно бесшумно. Дункан постарался вернуть себе философическое равновесие чувств.

Вечер незаметно сменялся ночью, аккорды становились всё заковыристее. Наконец Джо, сильно сутулясь, вытянул из гитары единственную ноту и замер, прислушиваясь к её отзвукам. Он напоминал одержимого. Маклауд перестал дышать. Вот сейчас, сейчас… волшебство…

Дверь взорвалась грохотом. Ритмом даже не пахло, сплошной нахальный напор.

Джо зыркнул налитым глазом и рявкнул невнятное, но страшное в сути своей ругательство. Дункан сам не понял, как очутился у двери. Знакомое покалывание, ну как же без этого?

— Бар закрыт, — сообщил он поверх цепочки как можно дружелюбнее и убедительнее. Несомненно, это был тот самый малёк, который оказался чуть сообразительнее и настырнее, чем рассчитывал Митос. В спину Дункана почти ощутимо упиралось молчание гитары. Рукоять катаны, казалось, сама нашла его ладонь.

Сопляк был ещё и изрядно пьян. Он осклабился и со словами: «И ты сгодишься!», перерубил цепочку очень недурным мечом. Такой же новодел, как и его хозяин, но сталь и заточка приличные.

Стараясь не думать, как всё плохо, Дункан сперва постарался вытеснить грубияна за порог, на опустевшую улицу, и запереть дверь, но сообразил, что шума от этого будет только больше. Отступил. Малёк радостно шагнул, прыгнул в ловушку, считая, что победа в кармане. Он был неплох, этот наглый пьяный мальчишка, и чем-то напоминал Ричи. Такого, пожалуй, не удалось бы просто отлупить. А убивать не хотелось. Митос принял боевую стойку, но вмешиваться не спешил. Зачем? У малька не было шансов, он уже и сам понял, что сильно зарвался, но спасительный страх на его лице сменился треклятым гибельным упрямством.

— Брось оружие! — крикнул Дункан, не особенно рассчитывая на результат, но всё-таки попробовать стоило.

Малёк ожидаемо запыхтел и усилил натиск. Но он уже выдыхался: скорость, привычная для Маклауда, для него была высоковата. Он швырнул табуретку, поддев её носком туфли, но, конечно, промазал. В Дункана промазал, а так, в целом, куда-то попал. Звон стекла заглушил звон стали. Джо орёт. Фу-ты, как неловко получилось, слово же дал, что всё будет тихо… Если ещё чуть-чуть этого дурака вымотать, можно будет выбить…

Хитроумным планам сбыться было не суждено. Негодующий вопль Митоса слился с приглушённым треском выстрелов. Мир вспыхнул, кувыркнулся через голову и пропал.

* * *

Гитара за стеной пела райской птицей. Ликование и восторг.

Митос закряхтел и отковырял себя от линолеума. Поскольку в баре Джо он знал все закутки, то и этот опознал без запинки. Кладовая. Вообще-то их было две, рядом. В одной хранились вёдра-тряпки и прочая санитарно-гигиеническая утварь, а во второй — консервы и продукты, не требующие холодильника. Ему досталась та, что с консервами. Угол коробки со шпротами в масле впивался в бок. Значит, вёдра слева.

Митос потряс головой, изгоняя шумы, неизбежные при возвращении. В левую стенку неуверенно поскреблись. Так и есть, Присутствие ощущалось чётко.

— Мак? — негромко позвал Митос и потеснил шпроты. Горестно обозрел испорченную рубашку.

— Нет, — застенчиво отозвались из тряпочной кладовки. — Моё имя Горт, Дэн Горт.

— Лучше бы ты, Дэнни, в спортзал сегодня сходил, — с досадой сказал Митос, даже не думая представиться в ответ. Рубашку эту он любил, хорошая была рубашка.

— Что это было?

— Это было то, что когда старшие просят, надо молча отвалить. Джо, если пишет музыку, совсем дурной делается. Даже я не знал, что настолько дурной, потому что, в отличие от некоторых, у меня хватило ума не проверять.

— Но он же человек. Смертный.

— Ну и что? Конечно, смертный. Очень хороший человек, мы давно дружим.

— Охренеть можно. Он точно твой друг?

— Да.

— Он в тебя выстрелил, я успел увидеть!

— Он знает, кто такие Бессмертные. Мы ему мешали музыку писать. Он предупредил.

— Но…

— Головой вертишь? — Митосу разговор уже надоел. В животе требовательно забурчало. — Вот и верти дальше. Шуметь не советую. Двери надёжные, сам проверял, так просто не выбьешь.

Дэн заткнулся, потрясённый, видимо, до глубины драчливой души. Гитара пела и плакала.

Митос нашёл на полке запасную поварскую куртку, обтёр подсыхающую кровь дырявой майкой и переоделся. Телефон в кармане брюк уцелел, и он набрал знакомый номер. Мак ответил сразу же.

— Ты где?

Дункану достался малый зал для ВИП-персон. Залом это помещение назвать можно было только в порыве клинического тщеславия, но комнатка уж всяко побольше кладовки. И диван есть. Дункан тоже не был настроен на долгие беседы. Удостоверившись, что с приятелем всё в порядке, он нажал отбой.

А Митоса вдруг осенила идея. Он освободил от консервов несколько картонных коробок и свил из них вполне уютное гнездо. Полиэтиленовая плёнка с пузырьками, которой в узилище нашлось метров сто в рулоне, прекрасно сгодилась на матрас и подушку. Через пять минут перед Митосом стояли в ряд открытые жестянки с зелёным горошком, ананасами, ветчиной и какой-то шипучкой. Он, развалившись на импровизированном ложе, поочерёдно припадал к каждой банке, и лицо его светилось радостью бытия.

* * *

Дункан слушал гитару. Это было так прекрасно, что к горлу подкатывали слёзы. О пуле он уже почти забыл, остался только смутный зыбкий след с привкусом благодарности за то, что не надо убивать похожего на Ричи парня. Игра есть Игра, наверняка тот забияка уже брал головы, но думать о том не хотелось. Не сейчас. Гитара пела о прощении и любви ко всему живому, пела только для Дункана, и, чтобы не разрыдаться позорно, пришлось схватить катану. Музыка требовала работы обеих рук, и подходящий по размеру и весу предмет (декоративное что-то) занял место даги. Музыка вела, Дункан шёл за ней в привычном и всегда новом танце. Ради этого стоило жить вечно.

Он никогда не считал себя богемой, но разве так мало — уметь ценить созданное другими?..

* * *

Джо Доусону было очень стыдно. Он сильно хромал и прятал глаза. Руки слегка тряслись от ночного перенапряжения, будто действительно с похмелья. За его плечом маячил мятый невыспавшийся малёк. Дэн Горт, надо полагать. Ему тоже было стыдно. Митос невозмутимо ждал.

— Я не охотник за головами, — пробурчал Дэн, глядя в пол. — Но если после рома нечаянно выпью пива, то хоть тресни, а подраться надо. Уже и в кутузке за это пару раз сидел, но там без оружия было. Если бы Бессмертного не встретил, то и вчера бы мордобоем обошлось…

Джо молча вздыхал, но с ним и так всё было ясно. Митос пожал плечами, и они втроём пошли выпускать Маклауда.

Да так и застыли на пороге.

Дункан в окровавленной футболке танцевал какую-то невероятную импровизацию. В правой его руке крутилась катана, а в левой — обломок канделябра. Глаза его были прикрыты, словно в экстазе, а каждый шаг, каждый выпад был нотой в мелодии, которую сочинил этой ночью хромой Джо Доусон, отставной морпех, Наблюдатель и блюзмен.

— Вот это я понимаю — творческая натура, — восхищённо пробормотал Дэн Горт.

И с ним никто не собирался спорить.

ElpisN Премьера

«Не понимаю, почему это снова должен делать я. Чёртов Маклауд, тебе нужно лучше заботиться о своих друзьях. И объяснять им некоторые неприятные моменты нашей жизни тоже должен ты. Не я. Ладно, будешь мне должен».

— Клаудиа, а давайте посмотрим на случившееся с другой стороны. Вы музыкант, поэтому представьте, что у вас премьера, к которой вы долго и тщательно готовились. Нет, вы не могли не выступить — у вас долгосрочный контракт. Вечный. Скажу как человек, кое-что понимающий в этом деле: у вас получилось, премьера вышла достойной.

«Боги, как же я ненавижу женские слёзы».

— С первой взятой головой вас, Клаудиа.

Йоханнес Фрёйдендаль (Johannes Freudendahl) Женева

Женева, июнь 1996

Она потеряла туфельку и, точно Золушка, побежала полубосой ночными улицами, не имея времени даже избавиться от второй туфли.

Дьявол! Ну почему Лукас не пригласил ее на вечеринку? Сидела бы сейчас в приятной компании, в безопасности… Вместо этого поперлась с Дженнифер на дискотеку и там, как назло, столкнулась с бессмертным. Герард Краген, так он представился. И добавил еще, что не упустит такую прелестную мордашку.

Сзади завизжали покрышки: синий спортивный автомобиль не терял ее из виду.

Этот ублюдок Герард слишком обнаглел, и тогда она поспешила исчезнуть с дискотеки. Сбежала, не сказав ничего Дженнифер, некогда было. Но он пошел следом до автостоянки. Когда же она напрямую заявила, что ее не интересует ни бурная ночь, ни поединок на мечах, его вежливость и любезность тут же исчезли. Он легко догнал ее автомобиль и столкнул с дороги.

Мишель подхватила меч и помчалась напрямик вниз по склону, пока он петлял по серпантину. Проклятье, ну почему это случилось так быстро?! Аманда всегда говорила, что Мишель делает немалые успехи в обучении. Но она еще не готова выйти на поединок против сильного мужчины, у которого вдобавок за плечами сотня-другая лет. И будет ли вообще когда-нибудь готова, думала она, крадясь по незнакомой улице с мечом в руке.

Мишель заозиралась в поисках убежища: справа виднелись элегантные коттеджи. Правда, все они были огорожены заборами, но за деревьями большого парка в лунном свете угадывалось нечто, напоминающее… Церковь? Часовню? Мишель увидела крест на башне и поняла, что это единственный шанс.

Сзади завизжали тормоза: спортивный автомобиль юзом проехал в нескольких метрах. Пока Краген пытался вырулить, Мишель, не теряя времени, бросилась к забору. Он был слишком высоким, но, к счастью, рядом оказался припаркованный автомобиль. В секунду она вскочила на его крышу, перебросила на ту сторону вторую туфлю и меч, а затем спрыгнула сама. Впервые за долгое время Мишель помянула добрым словом Аманду за ее беспощадные тренировки и обязательные пробежки по утрам.

* * *

Дженнифер оббегала всю дискотеку в поисках Мишель. Потом вскочила на мотоцикл и помчалась к ней на квартиру — пусто.

«Ну, красота! Так опозориться на первом задании! Потерять свою бессмертную всего за пару недель! А что, если этой же ночью ее и обезглавят?!»

Откуда-то из-за угла выскочил голубой спортивный автомобиль и на большой скорости промчался мимо.

«Теперь понятно, откуда, — подумала Дженифер, заметив, где находится. — Кстати, какого черта он так гонит?»

Наблюдатель покачала головой и сосредоточилась на решении задачи. Где в этом большом городе может болтаться Мишель Вебстер?

* * *

Мишель бежала через темный парк. Спотыкалась, падала, поднималась и бежала дальше. Преследователь не появлялся, но она не собиралась полагаться на случай. До спасительной святой земли было рукой подать. Вот она, часовня, в бледном свете луны. Дверь оказалась не запертой, Мишель вошла и без сил опустилась на скамейку в последнем ряду. Долгий бег вымотал ее вконец, она дрожала.

«Пять минут, — подумала Мишель, — только перевести дух и убедиться, что он отстал».

Но, едва устроившись на скамейке, она тут же заснула.

* * *

Разбудил ее звук колокола. Почему она лежит на церковной лавке? Внезапно вспомнив вчерашний вечер, Мишель пришла в ужас. Взглянула на часы: восемь утра. Она что, так и проспала здесь всю ночь? Черт!

Мишель поправила одежду, взяла меч и, подозрительно озираясь, выглянула наружу. К ее ужасу, вокруг сновало множество людей, но, к счастью, ни одного бессмертного. Местечко напоминало какой-то кампус. Все направлялись к большому, очевидно, главному зданию. Мишель шмыгнула обратно за дверь часовни и задумалась. Улизнуть снова через забор она уже не сможет, остается только одно…

Мишель опустила голову, прижала меч к боку, делая оружие как можно более незаметным, и направилась в сторону, где, по идее, должны были находиться ворота. Разумеется, на нее тут же уставилась не одна пара глаз: босую девушку в диско-прикиде и с мечом под мышкой очень трудно не заметить. Мишель украдкой посматривала на окружающих: похоже, это одна из дорогих частных школ. Из тех, в какую она сама теперь ходит, благодаря Аманде.

— Клянусь никогда больше не жаловаться на скучную жизнь в Женеве, — бормотала она, поднимаясь по тропинке на холм. — Убраться бы, да побыстрей.

* * *

Дженнифер подошла к главному корпусу. Хотела она того, или нет, но предстояло доложить своему куратору о потере контакта с Мишель: дома бессмертной тоже не оказалось.

— Вот уж позорище, так позорище, — пробурчала Дженнифер, но тут же замерла с открытым ртом, едва не столкнувшись со своей подопечной нос к носу.

«Какого черта она здесь делает? Как она вообще сюда попала? Как объяснить, что я сама тут делаю? Нельзя попадаться ей на глаза, так что подбери челюсть и исчезни, да побыстрей».

Дженнифер юркнула на соседнюю дорожку, оказавшись к Мишель спиной. «Только бы не узнала».

— Привет! Я здесь впервые и никак не найду выход. Не подскажешь? — услыхала Дженнифер позади себя, и снова замерла от ужаса. Но в ответ прозвучал голос молодого человека, который направил Мишель налево от развилки, к главным воротам.

Дженнифер подождала немного и осторожно повернулась. Люди вокруг стояли как вкопанные, уставившись вслед Мишель. Дженнифер сразу узнала парня, подсказавшего дорогу (это был Деклан из ее выпуска) и поспешила к нему.

— Джинни, скажи, это случайно не?.. — обалдело выдохнул Деклан.

— О да, это именно она, — как можно невозмутимей ответила Дженнифер, с трудом подавив нервный смешок.

Далеко внизу босая Мишель Вебстер с мечом под мышкой уже подходила к главным воротам. Деклан растерянно посмотрел ей вслед, потом так же растерянно перевел взгляд на Дженнифер.

— Что, черт побери, делает твоя бессмертная на территории кампуса Академии Наблюдателей?!

©Перевод: _Blacky, 2017.

ElpisN О всех достоинствах искусства

Написано по заявке: «Додайте чего-нибудь про Дункана и Ричи сразу после их знакомства, начало дружбы».

Ричи Райан жил у Маклауда уже несколько месяцев, но всё не мог поверить, что в его жизни появились люди, которым он небезразличен.

Он впервые чувствовал себя человеком, и это необычное ощущение вселяло надежду, что всё будет хорошо: мрачные предсказания сержанта Пауэлла не сбудутся, во взрослую тюрьму он не попадёт. Ричи меньше всего боялся тюрьмы, гораздо больше ему не хотелось подвести Мака и Тессу. Поэтому он вёл себя пай-мальчиком, ну очень старался.

Но была одна загвоздка. Мак взял его на работу в MacLeod & Noël Antiques, предупредив, что Ричи придётся усиленно приобщаться к искусству, погружаясь в мир, который пока что находился для него за семью печатями. Об искусстве Ричи имел весьма туманное представление, его знания ограничивались лишь приблизительной оценкой украденных безделушек.

Новые друзья обещали приобщение, и парень получил его в объёме, какого никак не ожидал.

Ричи усадили за большой стол, который Мак сразу завалил альбомами по искусству. Приобщаемый попытался пересчитать тома, сбился, и ему стало страшно.

— Вы что, прочитали их все? — в отчаянии воскликнул он, на что его друзья рассмеялись.

— И не только их, — подтвердил Дункан, притащив ещё одну порцию увесистых талмудов.

— Это по Эрмитажу, — сообщил он так, будто Ричи знал, о чём идёт речь.

— Начнёшь с живописи, — посоветовала ему Тесса. — Затем познакомишься со скульптурой и архитектурой.

— А зачем мне архитектура? — Ричи попробовал сократить образовательную программу, но Тесса в ответ легонько щёлкнула его по носу.

— Надо. Тебе нужно развиваться.

Ричи тяжело вздохнул и открыл первый попавший под руку альбом. Он взглянул на иллюстрации и воскликнул:

— Вау! А ничего такие цыпочки. Мужики так себе.

Он с преувеличенным интересом разглядывал изображение:

— У этой вот цыпы отличные сиськи. А у этого голого парня нет члена что ли?! Ужас.

Кажется, Ричи уже готов был изменить своё отношение к искусству и полюбить его, но Тесса отобрала альбом.

— Не цыпы, а девушки. Не сиськи, а грудь. Не члены, а фаллосы. Не голые, а обнажённая натура.

Вид у Ричи был настолько сконфуженным, что Тесса не выдержала и рассмеялась.

— Ну извини, — пролепетал пристыженный парень, — я по-вашему ещё не совсем умею выражаться.

Тесса приобняла Ричи, чтобы немного подбодрить.

— Ничего, у тебя всё получится. Я помогу.

И она действительно помогла. Через неделю Ричи довольно складно мог пересказать краткую историю европейского искусства и даже назвать авторов некоторых известных картин. Впрочем, свой рассказ он сопровождал отстранёнными комментариями, которые казались забавными и веселили не только Тессу, но и Дункана.

— Я вам так скажу, — дурачась, Ричи напялил очки, и они придали ему довольно комичный вид, — самый безобразный художник — это Рубенс. И не спорьте со мной! Я бы посоветовал всем его моделям срочно записаться в спортзал и сесть на диету. Они все такие жирные.

— Не жирные, а тучные, — смеясь, сделала замечание Тесса, и Ричи клятвенно пообещал, что примет к сведению.

Но Рубенс, наверное, всё ещё тревожил его воображение, поскольку Ричи никак не мог расстаться с его альбомом.

— Вот я смотрю на чувака, которого зовут Вакх. Мне известно, что он бог виноделия, вдохновения и жизненной силы. Так здесь написано. Насчёт вина соглашусь: бог сидит на бочонке и ни с кем делиться не собирается. Зато сам набрался изрядно. Жизненных сил в нём тоже хоть отбавляй: пить он мастер. Даже мой знакомый Джерри Макалистер так не закладывал за воротник, как этот бог. Не хотел бы я себе такого друга, он ничему хорошему не научит.

Дункан и Тесса слушали этот вдохновенный монолог и не перебивали. Только когда Ричи замолчал, Мак с налётом лёгкой грусти заметил:

— Да, Ричи, фламандская живопись — это не твоё.

— В точку!

— Не расстраивайся, ты ещё найдёшь своего художника, — обнадёжила парня Тесса.

— Или скульптора, — нашёлся Ричи. — Вдруг мне больше понравится скульптура. И я стану крутым искусствоведом по скульптуре. Почти как ты.

Но этой мечте не суждено было сбыться, потому что спустя несколько дней его увлечение искусством подверглось нелёгкому испытанию. Вечером в четверг Дункан позвал Ричи, чтобы предупредить:

— На выходные мы с Тессой летим в Париж, и ты остаёшься в магазине за главного. Не переживай, ничего особенного делать не придётся. Будешь улыбаться посетителям и раздавать визитки. Цены все есть в каталоге на случай, если захотят что-нибудь приобрести. Ах да, курьер ещё должен доставить посылку. Распишешься в получении и вскроешь коробку. Там будет небольшая скульптура. Да, Ричи, всё как ты любишь. Я приготовил место для неё, поставишь вот сюда. Я приеду и дальше уже сам буду с ней разбираться.

— А что за «она»? — оживился Ричи.

— Кто у нас будущий знаток скульптуры? — нарочито строго спросил Дункан.

Ричи проводил курьера и аккуратно, как учил Мак, открыл ящик. Маклауд предупреждал, что скульптура из бронзы и повредить её довольно сложно, но Ричи всё равно осторожничал.

«А вдруг в ящике фарфор? Всякое бывает», — думал парень, освобождая — всё-таки бронзовую! — скульптуру от опилок, которыми был набит контейнер.

Он закрыл глаза и глубоко вдохнул.

«Сейчас я взгляну на неё и охренею от красоты. Нет, так говорить не стоит, это некультурно. Она произведёт на меня неизгладимое впечатление — вот так правильно».

Ричи шумно выдохнул и открыл глаза.

«Мать твою! Что это?! Кто это?!»

Хорошо, что скульптура оказалась бронзовой, потому что поражённый в самое сердце Ричи выпустил её из рук, и она снова исчезла в пучине кудрявых стружек.

О нет, Ричи она совсем не понравилась. Да и кому понравится держать в руках толстый бронзовый член?

По крайней мере Ричи показалось, что в руках у него только что побывал именно он. Парень схватил сопроводительные документы и стал внимательно просматривать, ища подтверждение только что увиденному.

Или он не то увидел?

Но в документах никаких членов и даже фаллосов Ричи не нашёл, в них всего лишь упоминалось скульптурное изображение бога Приапа.

Ричи как-то сразу почувствовал, что ни при каких обстоятельствах не сможет полюбить этого бога. Обходя по дуге злополучный ящик, он отправился просвещаться в библиотеку Мака — а вдруг он что-то напутал или не так понял? Взял с полки энциклопедию, открыл статью о Приапе. Она была богато иллюстрирована, и одного взгляда Ричи хватило, чтобы убедиться: в ящике притаился именно Приап.

«Древнегреческий бог плодородия… победил говорящего осла Диониса в состязании на самый длинный член и убил его… изображался с чрезмерно развитым половым органом в состоянии вечной эрекции… любил взвешивать свой эрегированный половой член, положив на вторую чашу весов мешок золота».

Дочитав статью, Ричи почувствовал, как пылают его щёки и уши.

«Я что, должен оставаться с этим Приапом все выходные? В одной магазине?»

Он больше не хотел изучать скульптуру.

Но вскрытый ящик и выпавшие из него стружки совсем не украшали магазин, и Ричи, тяжко вздохнув, начал приводить помещение в порядок.

К тому же, совсем некстати, он вспомнил, что Приапа нужно поставить в определённое место. Ричи бы предпочёл оставить членобога в ящике и никогда больше его оттуда не доставать, но распоряжение Дункана нужно было выполнить.

Зажмурившись (на этот раз ни о каком восхищении речи не шло), он нащупал Приапа и вынул из ящика. Стараясь не смотреть на то, чем Приап когда-то хотел поразить воображение Весты, Ричи установил бога на специальную подставку. Развернулся и почти побежал — как можно дальше от Приапа. Быстро убрал ящик в подсобку и стал мечтать о скорейшем возвращении Мака.

«Пусть он сам разбирается с Приапом, а меня увольте».

Той же ночью зловредный бог пришёл к парню во сне. Он появился в дверях магазина, схватился за член и стал раскручивать его, подобно ковбою, пытающемуся бросить лассо. Ричи заворожено смотрел на огромный детородный орган, на алой головке которого проступила тягучая белёсая капля. «Сейчас он съест тебя», — доброжелательно сообщил Приап и метнул своё орудие в Ричи. Парень закричал и проснулся. В ночь с пятницы на субботу он больше не уснул.

В субботу он подумал-подумал и всё-таки повесил на двери табличку «Закрыто». Ричи не мог даже представить, что в магазин придут покупатели, и ему придётся рассказывать о Приапе. Нахваливать его. Восторгаться формами.

В отместку эта хреноносная сволочь домогался Ричи и всю следующую ночь.

Воскресенья измученный парень ждал как праздника. Когда на пороге магазина появился Дункан в сопровождении Тессы, Ричи почувствовал себя счастливейшим человеком.

Он бросился навстречу друзьям, но вопрос Мака остановил его на полдороги:

— Что это?

Маклауд, не скрывая удивления, смотрел на всё того же злополучного Приапа.

— Это посылка, — пояснил Ричи. — Я всё сделал, как ты говорил: расплатился с курьером, подписал бумаги. Поставил его сюда.

Ричи дожидался вполне заслуженной похвалы, но Дункан с ней не спешил. Он переводил недоуменный взгляд с Приапа на Ричи и молчал. А потом вдруг заулыбался.

— Честно, Мак, — начал оправдываться парень, — я, конечно, понимаю: ты сечёшь в искусстве, ты спец, но… Зачем тебе это? — он кивнул на Приапа. — Чего смеёшься?

— Я смеюсь, потому что вижу: у тебя проблемы не только с живописью.

— Он мне снился две ночи подряд, — пожаловался Ричи. — Гонялся за мной, размахивая своим членом.

Ричи посмотрел на Тессу и тут же исправился.

— То есть не членом, а этим, как его, фаллосом. Но мне от этого не было легче. Что?

Он не понимал, почему его друзья смеются.

— Рене, наверное, опять перепутал адрес доставки, — пояснил Дункан Тессе, и та кивнула, дескать, скорее так оно и есть.

— Ричи, обещаю тебе: Приап сегодня же отправится по правильному адресу и больше тебя домогаться не будет.

Мак, отсмеявшись, всё-таки пожурил:

— И как ты мог подумать, что я в свой магазин куплю такое… такого… — Он не сдержался и снова зашёлся смехом.

— Бедный мой мальчик, — пожалела Тесса Ричи и одёрнула Маклауда: — Всё-таки давай больше не будем оставлять его наедине… с искусством.

— Вот-вот, — поддакнул Ричи, втайне надеясь, что на истории с Приапом его образование закончится.

— Конечно, — согласился Маклауд, — безоружным его оставлять не стоит. А вот вооружить знаниями не помешало бы.

Он взял со стола самый толстый справочник и важно сказал:

— Пойдём, Ричи, я расскажу тебе, почему Приапу и Кº не место в MacLeod & Noël Antiques.

Raine_Wynd Мигом позже

Глава 1

Дункан тяжело вздохнул, направившись домой под проливным ноябрьским дождем. Ему просто хотелось, чтоб и без того не задавшийся день закончился. Столько народу в мире общается через Интернет, думал он безрадостно, что ж, он тоже попытался. В Сети есть с кем пободаться, чего же ему так одиноко, еще больше, чем обычно. Его друзья разбросаны по всему миру, и даже с современной техникой общаться с ними так же трудно, как в любые времена. Он остро чувствовал, что остался совсем один, и сознавал, что все дается легче, когда рядом что-то наподобие клана.

Едва он нажал кнопку лифта своей квартиры, как почувствовал присутствие другого бессмертного и насторожился. Митос появлялся и исчезал в жизни Дункана, как хотел, но прошло больше года с тех пор, как они виделись. В последнем имейле, полученном от него Дунканом, что-то упоминалось о намерении пожить какое-то время в теплом климате.

Подняв дверь лифта, Дункан увидел свет, заливавший всю мансарду. Бессмертного, который приветствовал его, он не видел восемнадцать лет. Насторожившись, Дункан шагнул из лифта вперед.

— Эй, Мак, извини, что не позвонил заранее, но я подумал, ты не будешь сильно возражать, — сказал рыжеволосый человек, поднимаясь с дивана и при этом откладывая свой меч подальше. Он был одет, отметил Дункан, в потертые джинсы и фланелевую рубашку в синюю клетку, ноги босы; ношенные мотоциклетные сапоги стояли на полу у края дивана, потрепанная коричневая кожаная куртка накинута на диванный подлокотник. Две черные подседельные сумки и рюкзак аккуратно сложены рядом с сапогами. Его рыжие волосы были коротко острижены — так удобнее, когда шлем не снимаешь по несколько часов подряд; сам шлем сейчас лежал на кофейном столике. Человек был таким же худым и стройным, каким помнил его Дункан, крепкие мышцы скрывались под фланелью и денимом, но теперь он двигался с легкой грацией опытного фехтовальщика, каковым и собирался стать.

Всё это потрясенный Горец рассмотрел за мгновение, прежде чем ему пришло на ум, что им манипулирует демон.

— Ты… я же убил тебя. Или ты демон? За добавкой пришел? — и Дункан бросился в атаку.

— Эй! — крикнул пораженный Ричи, схватив меч, чтобы блокировать удар Маклауда быстрее, чем тот ожидал, и не сделав шага назад, как делал когда-то, давным-давно. — Слушай, я помню, почти двадцать лет прошло, Мак, но, блин, если это такая большая проблема, я пока пойду, посплю где-нибудь еще.

Дункан опустил взгляд на меч в руке Ричи. Это не был меч Грэхэма Эша, отметил он, и что-то в этом несоответствии заставило его остановиться. Меч был очень похож на тот, который Ричи попытался украсть из музея, когда его собственный был сломан — более традиционный, прямой и менее украшенный. Дункан отступил назад.

— У тебя не тот меч. Если ты действительно Ричи, что случилось с тем, который я тебе дал?

Ричи — или человек, который выглядел и говорил, как Ричи, — покачал головой, но клинок не опустил.

— Украли в Париже лет восемнадцати назад. Слушай, с чего бы ты ни подумал, что я умер…

— Я взял твою голову, когда принял тебя за другого, — сказал Дункан.

Ричи поморщился, но закончил:

— … наверное, из-за какого-то долбаного колдовства, но я не умер. — Он вдруг ухмыльнулся. — Не потому, что не хватало тех, кто старался, заметь. Кроме того, кто еще может знать, что ты держал арахисовое масло в холодильнике, хотя я говорил тебе, что это вообще не нужно? Или что Тесса терпеть не могла сырой сельдерей? Или что, когда мы с тобой ночевали в доме, который ты отдал Энн, ночью штормило так сильно, что крыша протекла, и мы едва не подрались за то, кто будет спать в сухой комнате? Ты взял с меня клятву не говорить Коннору, что больше не можешь спать под шум дождя.

Дункан уставился на него и медленно опустил меч.

— Почему ты считаешь, что это было колдовство?

— Потому, — сказал Ричи, пожимая плечами, — что последние несколько лет я слышу одно и то же от всех, с кем познакомился, пока болтался около тебя. Единственное объяснение, какое у них находилось: кто-то обладающий немалой силой хотел на какое-то время вывести тебя из Игры, но не убивая тебя.

— Так меня заставили думать, что ты мертв? — недоверчиво спросил Дункан. — И где ты был?

— Сбежал. Хреново, знаешь ли, когда твой друг одержим и пытается тебя убить, — сказал Ричи мрачно, отводя свой меч и немного отступая. — Так и бегал, пока пару лет назад кое-кто не спросил: «А что если это всё ложь ради того, чтобы вас рассорить и вывести из Игры?» Поэтому я начал копать. Получается… это правда.

Дункан изучал его. Ричи стал старше, и то, как он сжимал в руке меч, говорило о возросшем мастерстве, но еще важнее для Дункана — Ричи не был так доверчив, как восемнадцать лет назад. Что-то пошатнуло ту уверенную открытость, и Дункан вспомнил обет Ричи: «Если ты придешь за моей головой, я буду готов». После его смерти Дункан часами прокручивал в голове всё случившееся и убедился, что им манипулировали и колдовством завлекли в трагедию, но так никому об этом и не сказал.

— Кому выгодно вывести меня из Игры? — требовательно спросил он. Все инстинкты Дункана говорили ему, что перед ним Ричи, старше, мудрее — и сосредоточеннее на миссии, которую он принял задолго до этого неожиданного появления на пороге Дункана.

Ричи тяжело вздохнул.

— Группа внутри Наблюдателей, которую слишком тревожит, что один из нас перегрузится, как ты с Колтеком. Если ты не со мной, ты не сможешь…

— По праву учителя принять вызов вместо тебя или как-то еще тебя защитить при случае, — с ужасом закончил Дункан.

Ричи кивнул.

— А если сам не дерешься, кажется, будто Игра не продолжается.

— Но это значит… кто-то забирает головы где-то еще.

Ричи мрачно кивнул.

— Это одна из причин, почему я здесь; мне нужна твоя помощь, чтобы найти Аманду и Ника. Они собирались быть здесь, в Секувере, устраивая новый клуб, но клуб не открыт, а приобретенная ими квартира выглядит так, что грузчики просто занесли все и ушли.

— Кто это Ник?

— Ник Вольф — ученик, бизнес-партнер и периодически любовник Аманды. А еще — последний коп, который смог ее арестовать и посадить в тюрьму, — последовал готовый ответ. — Ты что, не в курсе?

— Не был во Франции лет десять, — признался Дункан. — Много пришлось сделать, чтобы бизнес не потонул после депрессии.

— Тогда понятно, почему Аманда обходила вопрос о том, знал ли ты, что она вернулась в город, — сказал Ричи, слегка покачав головой.

— Так этот Ник, какой он?

— Хороший парень, как только научишься пропускать мимо ушей его сарказм, и мой лучший друг. Они держали в Париже ночной клуб под названием «Убежище», построенный на развалинах старой церкви. Еще пару лет назад я там работал. Ник один из тех, кто ткнул меня в прорехи того, что я считал за правду.

Дункан долго с сомнением смотрел на Ричи.

— Аманда может позаботиться о себе, а последним учеником, которого она взяла, была Мишель.

— Которая умерла, — сказал Ричи резко. — Аманда не лучше тебя могла заставить Мишель к себе прислушаться.

Дункан поморщился. Он подозревал, насколько не лучше, учитывая то, как ловко Аманда меняла тему разговора…

— Ты пытался звонить Аманде?

Ричи закатил глаза.

— Нет, я ее номер не записал. Просто согласился приехать из Нового Орлеана, когда она предложила мне работу; твою мать, ты думаешь, я все еще тот идиот, которого ты подобрал на улице? Прошли годы с тех пор, как я был наивным пацаном. Мак, если бы это было простое похищение, Аманда и Ник выбрались бы сами. Ты сказал минуту назад: Аманда может позаботиться о себе.

Возникла пауза. Дункан посмотрел на часы и понял — слишком поздно, чтобы начинать спасательную операцию без достаточной информации.

— Допустим, я тебе верю. Чего ты хочешь?

— Хорошенько выспаться и перекусить чем-нибудь, что мне не нужно готовить самому, — сказал Ричи напрямик.

Дункан прокрутил их разговор в голове, и глаза его сузились.

— Так почему ты не остановился в квартире Аманды?

— Там отключены все удобства, — ответил Ричи. — Это стало первым звоночком, что что-то не так, — он помолчал. — И я оставался там, пока кто-то не вызвал полицию, сообщив, что в квартиру забрались. Я там отболтался, но больше не чувствую себя в безопасности.

— И куда бы ты пошел, если бы меня здесь не было?

Ричи помедлил.

— Разыскал бы Кори, но он все еще может злиться на меня.

— За что? — Дункан двинулся на кухню, решив, что можно перекусить.

— Отказался подтвердить его алиби в одном деле, которое он плохо спланировал. Не хотел слушать про камеры видеонаблюдения, — ответил Ричи. — И у меня не было денег, чтобы его выпустили под залог, пришлось позвонить Мэтью Маккормику.

— Почему Мэтью? — удивился Дункан.

Ричи посмотрел на него с недоумением.

— Все это время ты знал их обоих, но не знал, что Мэтью был учителем Кори?

— Нет, я не спрашивал, — сказал Дункан. — Кори всегда отнекивался, когда я интересовался, а Мэтью не испытывает ко мне нежных чувств за то, что заставил его признаться, что глупую обиду можно уже и забыть. Как ты узнал?

— Прожил с ним в Новом Орлеане последние полгода, — сказал Ричи, слегка пожав плечами. — Не мог же я тратить все время на болтовню о планах его следующего ограбления или выслушивать хвастовство про его модную благотворительность. — Ричи зевнул. — Извини, но я очень устал.

— Отдохни, — посоветовал Дункан. Все инстинкты твердили ему, что это действительно Ричи. Он всегда думал, что Кори и Ричи хорошо поладят, особенно после того, как Кори перерос свою склонность к розыгрышам. То, что Ричи к нему забрался, Дункан расценил как проявление старой привычки бывшего подопечного к кражам. — Я сделаю блинчики на завтрак.

Тот ответил легкой улыбкой:

— Спасибо, Мак.

Глава 2

— Так почему ты думаешь, что это Наблюдатели? — обратился Дункан к Ричи утром, когда тот помогал убирать посуду после завтрака.

— Потому что я проснулся восемнадцать лет назад в фермерском доме к северу от Парижа, — сказал Ричи. — Женщина, которая была со мной, сообщила, что выручила меня, когда ты слетел с катушек. Она показала мне свою татуировку и рассказала, что ты кричал о демонах и что демон во мне; она боялась, что ты все еще под Темной Передачей. Сказала, что ты забрал мой меч и, если я хочу жить, мне нужно бежать, прежде чем ты найдешь меня снова. Она дала мне меч, якобы он принадлежал Бессмертному, убитому тобой в том припадке ярости, еще сто франков и билет на поезд в Рим. У нее был мой рюкзак, набитый моими вещами, и я не стал спрашивать, как она добыла его, пока я в тот день был в ресторане.

Дункан пристально посмотрел на него.

— Но как это заставило тебя думать, что…?

Ричи тяжело вздохнул.

— Я ж говорю, еще года два назад я не связывал это вместе. Десять лет назад я, немного побродив по миру, решил вернуться в Париж и услышал, что Аманда работает в ночном клубе. Когда я устраивался на работу, ее не было, но я понравился старшему бармену, и он решил дать мне попробовать. В мою первую ночную смену Аманда посмотрела на меня, как будто увидела призрака. Она дождалась, пока я закончил работу, затащила меня наверх и потребовала правды, какая уж есть. Сказала, ты думал, что я мертв.

Допив, Ричи поставил стакан обратно в нужный шкафчик, не спросив Дункана, и именно это окончательно убедило Горца, что перед ним действительно тот самый человек, который был его подопечным. Только друзья знали — Дункан любил, чтобы его посуда стояла в шкафчике слева от плиты, поближе к холодильнику.

— Два года назад Ник усадил меня и начал задавать вопросы о тех участниках Игры, кого я знал. К тому времени я понимал, что он не будет использовать информацию для охоты за головами, он не любит убивать. Поэтому я спросил его, что он собирается делать с данными. Видишь ли, может потому, что клуб был на святой земле, на нас троих некоторое время со всех сторон сыпались вызовы, а потом перестали. Он хотел понять почему.

— И почему?

Ричи пожал плечами.

— Ник думает, что если Игра действительно идет ради того, чтобы один бессмертный получил всю власть, то смысла в ней нет. У нас получается цикл примерно в пять-десять лет, когда один бессмертный вдруг начинает брать больше голов, чем обычно. Он сказал, что это не укладывается в модель поведения обычного серийного убийцы, — Ричи слегка поморщился, — которыми и являются наши бессмертные охотники. Говорит, что если бы Наблюдатели исключили тебя из Игры навсегда, это бы привело к войне. И они бы ее не выиграли. Но, если они вывели тебя из игры на некоторое время, тогда никто бы не пришел к тебе за помощью, разве что совсем прижмут к стенке, и даже если бы ты раздумал вмешиваться, то мог отправить их к кому-нибудь другому.

— И ты считаешь, что они нацелились на Аманду.

— Бар на святой земле стал бы магнитом для бессмертных, — сказал Ричи. — Особенно если бы он был рядом с тобой.

Дункан размышлял. Последние десять лет было тихо; он был благодарен, что не приходится брать так много голов, как в те пять лет, когда Ричи был частью его жизни. В последний раз он получил вызов более двух лет назад, это был какой-то молодой подонок — больше бравады, чем навыков, —которого Дункан пытался убедить прекратить драку.

— Но что бы получили Наблюдатели, удаляя бессмертных из Игры?

Ричи смотрел на него изучающе.

— Они видят в этом возможность влиять на баланс. Если угодно, чтобы кто-то, не такой старый или мощный, получил шанс приблизиться к твоему уровню.

— Джо знает об этом?

— Сомневаюсь, — ответил Ричи мрачно. — Но готов спорить, его дочь знает.

Дункан удивленно взглянул в ответ и прищурился.

— Почему мне кажется, что ты знаешь больше о наших общих друзьях, чем я?

Ричи нетерпеливо пожал плечами.

— Я стараюсь знать, кто из моих друзей с кем связан, а то ошибешься, взяв чью-то голову, не заботясь о том, кто у него в знакомых. Будем откровенны, Мак, с людьми, которые имели с тобой дела, происходит всякая фигня, нравится им это или нет. Что заставляет некоторых осторожничать там, где замешан ты.

У Дункана упала челюсть:

— Не могу поверить, что ты это сказал.

— Ты знаешь, я потерял счет, сколько раз меня похищали в тот первый год, — сказал Ричи мягко. — Причем многие из тех бессмертных действовали так, будто они знали обо мне что-то, чего ты еще не рассказывал мне, — рассеянно произнес он, затем бодро закончил: — Сейчас, предполагаю, что где бы Аманда и Ник ни находились, это не так уж и далеко, но от города я пожалуй что отвык. Придется знакомиться заново.

Смущенный Дункан в этот момент понял, что Ричи имел в виду, когда говорил прошлой ночью: хорошо выспаться в нормальных условиях, хорошо поесть — он уже почти спланировал, как найти Аманду и Ника.

— Ты же не хочешь сказать, что найдешь их сам, не так ли?

Ричи оскорбленно посмотрел на него.

— Я не знаю, что это за пузырь, в котором ты живешь, Мак, но поверь: я не сидел на заднице, наблюдая, как жизнь проходит мимо меня, — сказал он ровно, четко контролируя свои эмоции. — Ты не представляешь, где я был и что делал за последние восемнадцать лет.

— И ты полагаешь, что знаешь, как обнаружить того, кто захватил Аманду и Ника?

— Да, — сказал Ричи, встретив недоверчивый взгляд Дункана.

— Как?

— Начнем с наиболее вероятных мест, где они могут быть, — сказал Ричи. — Что, у тебя есть идея получше?

— Джо может узнать, — сказал Дункан.

Ричи закатил глаза.

— А ты, конечно, потребуешь, чтобы он еще раз нарушил свою клятву?

— Да, но…

— Вот почему его и держат в неведении, — решительно произнес Ричи. — Он не может сказать тебе то, чего не знает. Кроме того, он ушел из Наблюдателей.

— Знаю, — Дункан мысленно отступил, понимая, что ведет себя, как будто Ричи все еще двадцать один, и глупостей, как и разумных шагов, у него набиралось поровну. — Так скажи мне, как я могу помочь.

— Где бы ты стал драться, если б тебя вызвали, но так, чтобы никто этого не заметил?

— На севере города, — мгновенно ответил Дункан. — Там есть старая заброшенная ферма, которую выставляли на продажу еще до кризиса, тогда «Уолмарт» собирался построить торговый центр, но графство хотело, чтобы компания заплатила за реконструкцию дорог. Строительство так и не начали, она до сих пор в продаже. Вокруг ничего нет, а земля медленно оседает. Она сейчас ниже дороги, плюс куча деревьев на обочине.

— Старую буйволиную ферму еще не продали? — спросил Ричи удивленно. — Думал, что на нынешний момент она уже. Но… — Ричи прикидывал. — Отель, где Аманда останавливалась, все еще действует?

— Отель «Секувер»? Да, он по-прежнему один из лучших в городе, — сказал озадаченный Дункан.

— Тогда для начала мы пойдем туда.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что дочь Джо замешана? У него нет дочери.

— Ты так думаешь, — сказал Ричи, закатив глаза. — Джо не хотел, чтобы ты знал, он думал, что для нее так будет безопаснее.

Это уязвило.

— Как ты узнал?

— Ник сказал мне, чтобы я не удивлялся, когда обслуживал ее в «Святилище».

— Сколько ты работал на Ника и Аманду?

— Восемь лет, — ответил Ричи. — Ушел, чтобы разыскать кой-кого, порасспрашивать и поучиться, а когда закончил, завис с Кори на шесть месяцев, пока Аманда и Ник не нашли меня, чтобы помочь им с их новым клубом.

Дункан решил, что услышал достаточно.

— Итак, что ты планируешь делать, когда мы придем в отель?

— Зависит от того, что мы там найдем, — ответил Ричи. — План А: если Аманда там и в безопасности — мило поговорить. План B: надрать задницы и спасти Аманду. План C: надрать задницы, узнать, где Аманда, и уйти оттуда. О, и не потерять наши головы. План достаточно хорош?

Дункан изо всех сил боролся с улыбкой. Он уже совсем забыл, как Ричи мыслит.

— Для меня достаточно.

Глава 3

Аманда проснулась с ощущением, что у нее тяжелейшее похмелье. Она моргнула при виде гостиничного номера, в котором, как правило, предпочитала останавливаться, приезжая в Секувер; она не была здесь уже годы. Бессмертная оглядела свой наряд: черная атласная ночная рубашка, похожая на шелковую, которую она долго носила. Инстинкт, рожденный за тысячелетнюю жизнь, сказал ей: что-то очень, очень, очень не так.

— О, вы наконец проснулись, — грузная женщина шестидесяти с чем-то лет засуетилась, внося поднос. Судя по запаху, в серебряном сосуде находился кофе; еще на подносе были чашка с блюдцем, сахарница и махонький кувшинчик сливок. — Надеюсь, не из-за меня.

Аманда прищурила глаза. Женщина выглядела знакомой, но это была не Люси, многолетняя компаньонка Аманды. Люси знала, что Аманда не пьет кофе со сливками или сахаром, тем более по утрам. Видимо, незнакомка должна напомнить ей Люси, вызывая доверие, но актриса была недостаточно опытна, нервы подвели ее, и она издала еле слышный вздох облегчения, когда поставила поднос на ночной столик.

— Дорогая, когда входите в номер, стоит представиться, чтобы я смогла похвалить вас перед менеджером, — сообщила ей Аманда самым очаровательным голосом.

— Сара, — быстро сказала женщина. — Чашечку кофе? Я только что его сварила.

— Спасибо, — улыбнулась Аманда и спросила: — К кофе больше ничего?

Сара озадаченно посмотрела на нее.

— Простите, что?

— Неважно, дорогая, еду я закажу позже, — пообещала Аманда. — Теперь, пожалуйста, будьте добры, оставьте меня.

— Но мы собирались пойти сегодня за вашими книгами.

— Нет, не мы. Ты не Люси. Люси умерла.

— Вы наняли меня две недели назад.

Пока она говорила, Аманда поднялась и подошла поближе.

— Нет, ни я, ни Ник, ни Ричи не нанимали тебя, и никто из них не будет устраивать мне сюрпризы с людьми вроде тебя, — она шагнула, прижимая женщину к стене комнаты одной только силой взгляда, — кто ты, Сара, на самом деле?

— Пожалуйста, не убивайте меня! — выпалила Сара.

Пораженная, Аманда внимательно вгляделась в нее.

— С чего ты решила, что я могу?

— Мне сказали, что ты опасна, и показали твой меч. — Сара нервничала, глядя на Аманду.

— Его забрали?

Желая услужить, Сара быстро ответила:

— Тебя принесли сюда без сознания и с ножом в сердце и велели одеть тебя в эту ночную рубашку, а когда ты проснешься, притвориться, что я твоя помощница. Пожалуйста, не убивай меня. Меня не волнует, если ты кто-то вроде вампира.

— Кто тебя нанял? — спросила Аманда, едва сумев скрыть ухмылку.

— Это было объявление в «Крейглист»^[1]. Та женщина встретила меня в кафе и сказала, что я получу 100 долларов, если просто приду сюда, еще 200, если не закричу, когда тебя привезут. Она сказала, если я сумею убедить тебя остаться на день, получу еще 200 долларов. Мне нужны деньги, я безработная уже три года и я не могу… — она выдохнула и беспомощно посмотрела на Аманду.

— Кто это сделал? — мысленно Аманда покачала головой, наблюдая отчаяние Сары. Она хорошо знала, как далеко оно может завести.

— Двое парней. Оба были в масках и не отвечали ни на какие мои вопросы. Когда они вытащили нож, а я не закричала, они отдали мне конверт с деньгами.

Аманда немедля открыла гардероб и обнаружила, как и было обещано, свой меч и дешевый чемодан. Кто бы его ни паковал, он не был одарен избытком воображения, но, по крайней мере, ей положили нижнее белье, красное платье, туфли и ее второе любимое пальто (а не то длинное, подметающее пол, отметила она). Кто-то явно подбирал то, в чем она фотографировалась; помимо этого, ей положили кремовую блузку, черные брюки и пару черных высоких сапог, выглядевших, как ни странно, слишком новыми для нее. Она выбрала сапоги и красное платье, полагая, что проучит Наблюдателей, которые не предположат, что она так скомбинирует. Ее палаш (опять же, не меч, с которым она ходила обычно, что заставило задуматься, какие же хроники они читали) был невредим и засунут в ножны, которые — она хорошо помнила — висели про запас в спальне, на столбике балдахина.

Аманда с мечом в руке обернулась, чтобы посмотреть на реакцию Сары. Женщина с трудом сглотнула.

— Пожалуйста. Мне просто нужна была работа. Я ничего не знаю.

Аманда хотела было высказаться, но ощутила присутствие другого бессмертного. Насторожившись, она крикнула:

— Кто там?

— Твой гадкий утенок, — жизнерадостно провозгласил Ричи. — Я бы постучал, будь ты скромницей, но это не про тебя.

Аманда рассмеялась и пошла открыть дверь. И обнаружила Дункана, а у его ног — только что вырубленного незнакомца. Перехватив ее взгляд, Ричи сказал:

— Он очень хотел помочь, так я предложил ему заняться охранниками.

— Ник с тобой? — спросила Аманда с беспокойством.

— Нет, — сказал Ричи, входя в комнату. — Ах, я вижу, у тебя посетитель.

— Не пей кофе, — предупредила Аманда.

— Пожалуйста, не убивайте меня, — выпалила Сара. — Я просто хочу поехать домой и забыть все, что случилось.

— Не буду, — сказал ей Ричи. — Аманда?

— Мы уходим, — решительно ответила Аманда. — Ты на машине? — Она взяла только меч и одежду, которая была на ней. — Мне нужно будет остановиться и купить кое-что.

Когда они вышли из отеля, Дункан начал было разговор, но Аманда перебила его. Она болтала о том, как ей хочется пройтись за покупками, в какой именно магазин, как он обязан расплатиться с ней за бардак, который она нашла у себя, и дошла до того, что именно он виноват в том, что она оказалась в гостинице полуголой. Довольный Ричи чмокнул ее в щеку и не сказал ни слова в защиту Дункана.

Аманда знала — раньше он повел бы себя иначе, но почти двадцать лет жизни без влияния Горца дали Ричи возможность увидеть мир с другой точки зрения. Спустя некоторое время Аманда купила новую одежду, новые туфли и пальто, а всё, что было на ней, бросила в мусорный контейнер позади магазина и настояла, чтобы Дункан отвез ее к ее новой квартире. Маклауд был сыт по горло Амандой — а поскольку это он его к ней притащил, то и Ричи.

— Аманда, что происходит?

— Он не знает, да? — Аманда спросила Ричи.

— Я пытался объяснить ему, но, по-моему, Мак думает, что я плод его воображения, — сказал Ричи, слегка пожимая плечами. — Или демон.

— Между прочим, я тут, — процедил Дункан сквозь зубы, когда Ричи и Аманда вышли из его автомобиля. — И я верю тебе, я просто не верю, что всё это идёт от Наблюдателей.

— Конечно, не все, — ответила Аманда язвительно. — Не будь смешным.

Ричи добавил:

— Мак, эта группировка не настолько плоха, как Хортон, но то, что они делают, все равно неправильно. — Он забрал рюкзак, который прихватил, еще когда они с Дунканом направлялись к гостинице. — Слушай, теперь мы сами займемся этим. Спасибо за помощь.

— Вы собираетесь делать это прям-таки сами?

— Ты намекаешь, мы органически неспособны спасти друга? — спросила Аманда нежнейшим голосом.

— Нет, я хочу сказать… — Дункан запнулся. Он старался быть героем, и оба, Аманда и Ричи, знали это, но никто из них не мог позволить Маку включиться в следующую часть их плана.

Аманда поднялась на цыпочки и поцеловала его.

— Держись подальше от этого, — посоветовала она и отступила назад. Затем помахала на прощание и смотрела, как Дункан, тихо ругнувшись, вернулся в свою машину и вырулил со стоянки.

— Ты забрал ключи? — спросила Аманда у Ричи.

— И малость кой-чего, что может нам понадобиться, — ответил Ричи, ухмыляясь. Он был рад, что удалось относительно легко найти ее, но чувствовал — обстоятельства могут пойти в разнос в любой момент.

— Ты же понимаешь, — добавил он, когда они направились к ее машине, — Мак не будет сидеть, сложа руки.

— Нет, по крайней мере, он не пойдет за нами по пятам, — заметила Аманда. — Он сказал, где они могут держать Ника?

— На старой буйволиной ферме, но, по-моему, это запросто может быть и в баре Джо.

— Тогда проверим бар Джо, — решила Аманда, когда Ричи открыл машину, а затем вернул ключи и передал ей рюкзак. Женщина быстро проверила содержимое: три бутылки с водой, большой кусок брезента, коробка влажных салфеток, пластиковый пакет с ветошью для чистки меча, две пары черных перчаток разных размеров, веревка и два комплекта для спуска, два ножа, два набора отмычек (электронные и обычные), электрошокер и три смены одежды — для него, для нее и еще одна — для Ника.

— Ну, город с этим взять на шпагу не удастся, — пошутил Ричи. — Надеюсь, ничего важного не пропустил.

Аманда поцеловала его в щеку.

— Ты просто сокровище, Ричард, — сказала она, и он бросил сумку на заднее сиденье новенького джипа. Затем перебрался на пассажирское сиденье, а она села за руль.

* * *

«Джо-бар» выглядел так же, как помнил Ричи. Проработав здесь несколько смен в молодости, Ричи отметил, что с тех пор, как он уехал, бар расширили, и взамен прежнего уюта на пятьдесят посадочных мест он теперь легко вмещал сто. Было за полдень, и пик обеда закончился. Как только они вошли, Ричи обратил внимание, что кое-кто из персонала напрягся — по крайней мере, двое из шестерых в зале были Наблюдателями. Аманда опустилась на один из барных табуретов, будто больше никуда не собиралась, и Ричи приготовился подыграть ей, как привык за последние десять лет.

— Будь любезен, — сказала она бармену, на бейджике было написано «Джейми», — передать Джо, что я доставила ему подарок?

Бармен вежливо улыбнулся.

— А могу ли я передать ему, кто вы, мэм?

— Аманда, — сказала она, слегка заигрывая.

— Будете что-нибудь пить, пока ожидаете? — спросил Джейми.

— Нет, спасибо.

— А вы, сэр? — Джейми повернулся к Ричи.

— Нет, спасибо, — ответил тот и положил пятидолларовую купюру на стойку в качестве стимула.

Джейми понял намек и взял трубку с задней стенки бара. Блюзовая музыка из динамиков звучала недостаточно громко, чтобы заглушить его голос, когда он сказал:

— Сэр, здесь женщина по имени Аманда, и она сказала, что доставила вам подарок. — Он сделал паузу, прежде чем произнес: — Да, сэр.

Джейми повернулся к Аманде.

— Джо сейчас подойдет, — он взял предложенную Ричи купюру и продолжил готовить бар к вечерней смене.

Джо вышел из задней комнаты спустя несколько минут, двигаясь медленно, но упорно. Он стал более худым, чем раньше, и выглядел… старым, осознал потрясенный Ричи. Умом он помнил Джо, когда тому было за сорок, может, чуть за пятьдесят, но этот человек был не таким. Дав себе мысленного пинка за то, что ждал встречи с Джо — совсем не бессмертным! — который будет выглядеть так же, как и много лет назад, Ричи сосредоточился на Джо реальном.

Взгляд того был по-прежнему острым, и бурное приветствие Аманды его не обмануло.

— Подарок? Я бы сказал, больше похоже на хлопоты.

— Это как посмотреть, — заявил Ричи, вставая, — или, думаешь, я не всяких хлопот стою?

— Ах ты ж… оптовая электродрель, — выпалил Джо, и смена лексикона заставила Ричи фыркнуть:

— С каких пор ты занялся самоцензурой? — спросил Ричи, осторожно обнимая Джо и не забывая о его трости.

— С тех самых, как начал нянчить внука, — сказал Джо. — Я же тебя хоронил… Как?

— Кто-то совершил массу усилий, чтобы сделать это правдоподобным, — ответил Ричи, отступая назад. — Но клянусь, я не бедный идиот, чтоб потерять голову.

Он знал, Аманда воспользовалась тем, что Джо сосредоточился на нем, чтобы пойти на охоту в задние комнаты бара.

— Знаю только, что я собирался встретить Maка, а очнулся в доме к северу от Парижа, и мне сказали, что он снова сошел с ума, так что лучше свалить подальше, если хочу сохранить голову.

Джо пристально посмотрел на него.

— И Аманда прямо сейчас терроризирует мой кухонный персонал, поскольку, что бы ни происходило, в этом участвуют Наблюдатели. Потому что они по-прежнему действуют из моего бара, хотя я на пенсии.

Ричи развел руками.

— Ты бы предпочел, чтобы я сказал тебе приятную ложь?

Джо, прищурившись, взвешивал:

— И ты поверишь мне, если я скажу — никто не понимает, что происходит в эти дни, кроме того, что это странно? Я в отставке, но я слышу разговоры. И я знаю, что моя дочь наворотила дел, но она клянется, что это все не ее вина.

— Зависит от того, кому ты сейчас лжешь, чтобы защитить, — ответил Ричи, и Джо поморщился.

— Логично. Почему вернулся? Тебе явно удается жить без Маклауда рядом.

— Потому что они разлучили Аманду и Ника, — ответил Ричи. — И ты не хуже меня знаешь, что такого не должно быть.

— Нет, — пробормотал Джо, когда Аманда вернулась с выражением холодной ярости на лице. — Но это объясняет, почему здесь были такие странности, — Джо встал немного прямее. — Как я могу помочь?

Аманда поцеловала его в щеку.

— Изобрети для Дункана занятие, чтобы сегодняшний вечер он провел с тобой. Я уверена, ты сможешь придумать какую-нибудь починку у себя дома?

— В туалете нужны новые поручни, но не в этом дело, правда? Ты хочешь, чтобы никто из нас не болтался поблизости от места, куда вы идете.

Аманда покачала головой.

— Нет. — Она взглядом позвала Ричи и повернулась к выходу, уверенная, что ее просьба будет выполнена.

Ричи подождал, пока они вернулись в ее машину, и затем спросил:

— Насколько ты уверена, что он сделает, как ты сказала?

Аманда усмехнулась и сказала:

— Дай телефон?

Ричи передал его. Он не удивился, когда Аманда нашла в телефонной книге свежезанесенный номер Дункана и набрала номер.

— Дорогой, это я. Я только что видела Джо — позор тебе за то, что позволил старику работать на износ. Да, я сказала — на износ. Ему нужна помощь, бедняге. Ты не будешь сильно возражать сделать мне одолжение? Поглядишь, в починке чего он нуждается? Припоминаю, он говорил что-то про мелкий ремонт.

Ричи наблюдал, как Аманда зачаровывала Дункана согласиться посмотреть, что нужно Джо в этот вечер, затем отключила трубку, вернула ее Ричи и завела автомобиль. Когда они выбрались на дорогу, Ричи спросил:

— Ты знаешь, где Ник?

— Нет, но я отталкиваюсь от мест, которые используют Наблюдатели. Они хотят деть его куда-то в хорошо знакомое место, а в Секувере не много подходящих. Это должно быть где-то, где они могли бы его переодеть, чтобы выглядело так, будто он сам туда приехал, и с учетом того, что мы видели, я думаю, что для тебя это будет большее дежавю, чем для него.

Предчувствие беды наполнило Ричи.

— Только не говори, что это старый антикварный магазин.

— Посмотрим, — мрачно ответила Аманда.

Глава 4

Ричи не старался затаить дыхание. Когда дело доходило до невезения, его жизни или Секувера, он был уверен, что невезухи на него хватит с лихвой — и толку нет сопротивляться Судьбе. Они торопились. Ричи знал, что технологии, используемые Наблюдателями, усовершенствовались с тех пор, как его заставили расстаться с Дунканом. Он не хотел видеть, как Ник потеряет голову, полагая, что Аманда умерла, или же, как два его ближайших друга живут порознь. Он знал, что тогда их ждет отчаяние и безумие, а он слишком сильно их любил, чтобы желать такого.

Ричи и Аманда тщательно проверили два места, которые Аманда предположила подходящими, и помещение антикварного магазина — ныне, судя по все еще недокрашенной вывеске, магазина восточных ковров — оказалось именно тем самым. Магазин охраняли двое мужчин, встревоженно смотревшие на появившихся Ричи и Аманду.

— Вам сюда нельзя! — воскликнул один из них.

— Слишком рано! — сказал другой. — Вам следует держаться подальше.

— Почему? — заспорил Ричи. — Зачем вам Ник?

— Посланницы еще нет, — сказал первый человек с тревогой. — Пожалуйста, просто уходите. Это небезопасно!

Ричи выхватил меч, но тут же оказался сбит на пол, когда второй охранник произнес что-то на языке, похожем на латынь, которую Ричи пару раз слышал на мессе вместе с Дунканом. Он поморщился, встретившись с твердым кафельным полом и при этом как-то ухитрившись ничего себе не отрезать своим же мечом, но быстро поднялся.

Аманда, услышав произнесенное, замерла.

— Скажи посланнице — она должна была испросить разрешения, — сказала она холодно и добавила. — Et ex illustratione divini amoris externa revoco praesidiis sum super locum istum et imperate patere aditum.^[2]

И как будто латынь была магическим заклинанием, яркий свет внезапно прорвался сквозь дверной проем, сбив двоих охранников и распахнув дверь.

— Какого черта это было? — потребовал Ричи, проходя вслед за Амандой сквозь дверной проем.

— Латынь, — коротко сказала она. — Он назвал тебя мечником и заявил, что ты поклялся защищать королеву Фейри.

— Какого черта?

— Позже объясню, — пообещала она.

Ричи обернулся, чтобы посмотреть, не связать ли охранников, но они странным образом исчезли.

— Эй, куда они делись? Только что ж были здесь.

— Докладывают своей посланнице, я уверена, — сказала Аманда. — Поспешим. У нас не так много времени.

Они нашли Ника скованным на привинченном к полу металлическом стуле, с повязкой на глазах, без сознания, с капельницей и мочевым катетером, чтобы не пришлось его выводить. Губы Аманды сжались — верный признак ярости. Пока она возилась с трубками и засовывала пенис Ника обратно в штаны, Ричи снял повязку с его головы и отстегнул наручники.

Нику потребовалось несколько минут, чтобы его бессмертное оживление включилось и стряхнуло эффект наркотика, которым его накачали. Инстинктивно он вскочил со стула, готовый драться. Аманда и Ричи от греха подальше отступили назад. Но тут Ник понял, кто перед ним, он остановился и, глядя на обоих, расслабился. Затем спросил хриплым голосом:

— То есть басня, которую идиот пытался мне скормить, — что вы меня бросили — просто фуфло?

Аманда швырнула отключенное ею оборудование в сторону и шагнула вперед, чтобы встретиться с Ником на полпути. Страстно поцеловав его, она наконец-то свободно вздохнула и сказала:

— Им придется пожалеть, что тебя поймали, — изучив своего давнего любовника и партнера, она бодро спросила: — Ты убедился, что это мы?

— Да, — сказал Ник. — Никто не держится за меня, как ты.

Он сделал глубокий вдох.

— Кто-нибудь даст мне воды?

— Момент, — быстро ответил Ричи.

Он отыскал одну из прихваченных бутылок с водой и передал ее Нику, предварительно отвинтив пробку. Ник пил с удовольствием, но медленно, зная, что излишек мог вызвать у него рвоту. Через несколько минут он кивнул Аманде и Ричи.

— Давайте убираться отсюда.

Как раз на этих словах Ника здоровенный мужчина выбежал из здания магазина и навел оружие на всех них.

— Вы останетесь здесь. Это небезопасно.

Ричи взглянул на незнакомца.

— Нет, мы уйдем. А ты пойдешь, позвонишь в полицию и сдашься за похищение.

Незнакомец посмотрел на него скептически.

— У тебя нет Голоса, Ричи Райан.

— Никаких тебе джедайских фокусов, блин, — сказал Ричи, философски пожимая плечами, и рванулся обезоружить его. Выстрел поразил Ричи раньше, чем он дотянулся до стрелка, но бессмертный пересилил боль и разоружил его, попутно вырубив. Ричи быстро разрядил пистолет и швырнул обойму в сторону.

С помощью Аманды он оттащил стрелка к стулу, с которого освободили Ника, и привязал его. Ричи обыскал его бумажник, потом проверил, есть ли наблюдательская татуировка или перстень, нашел татуировку на внутренней стороне левой лодыжки стрелка, а затем избавил его от сотового.

Ник спросил:

— Мы собираемся оставить его здесь? Он может вызвать полицию.

— Без телефона — нет, — заметил Ричи, изучая мобильник, прежде чем передать Аманде. — Но мы проверим офис, просто для уверенности, что там нет еще чего-нибудь, что бы он мог использовать.

Ник кивнул, Ричи встал «на стреме», а они с Амандой осмотрели офис. Они конфисковали ноутбук и второй мобильник, служивший, вероятно, в качестве точки раздачи Wi-Fi. Прихватив электронику, они направились прочь, тут же наткнувшись на Дункана.

Аманда ослепительно улыбнулась.

— Вовремя! — воскликнула она. — Я как раз собиралась позвонить в полицию. Ты не мог бы побыть лапочкой и сделать это вместо нас? Ни один из наших телефонов, похоже, не работает.

Дункан уставился на нее, будто был уверен: она просто втягивает его во что-то, о чем он обязательно пожалеет, но Ричи не стал тратить время на пояснения. Он последовал за Амандой и Ником в ее машину.

— Думаешь, это разумно? — спросил Ричи, когда они отъехали.

— Нет, — сказал Ник, — но я не буду волноваться насчет этого.

— Почему нет?

Аманда остановила машину и бросила взгляд на Ричи.

— Потому что, если он — смертный на службе у королевы Фейри, он никому ничего не расскажет. Захочет протрепаться — просто умрет.

— Что? — Ричи не поверил своим ушам. — Королева Фейри? Эй, ребята, вы же не…

Аманда и Ник пристально посмотрели на него.

— Ах, к черту мою жизнь, — сказал Ричи скорбно.

* * *

Расстроенный, Дункан пошел искать Наблюдателя, только чтобы обнаружить его самоубийство. Дункан раньше думал, что таблетки для самоубийства существует только в шпионских фильмах, а не в реальной жизни. Мрачно настроенный Маклауд вызвал полицию, объяснив, что обнаружил этот бардак, когда его заманили сюда телефонным звонком. Полиция, давно привыкшая к странности Секувера, направила патрульную машину и скорую помощь, но, к счастью, не заподозрила Дункана… по крайней мере, пока. Прибывшие полицейские были внимательны, задали множество вопросов, так что прошло немало времени, прежде чем он смог покинуть место происшествия. Дункана возмущала мысль, что его друзья сознательно прикрылись им и держали в неведении о своих дальнейших планах. Он мог оказать помощь, черт побери. Кроме того, Аманда — а он был уверен, что Аманда, ее признаки были повсюду — в очередной раз подставила его.

Все еще кипя от гнева, он припарковал машину на стоянке позади своего дома. Маклауд собрался уйти, но остановился, увидев, что кто-то слоняется в переулке. Он нахмурился, заметив поднимающийся туман; хотя в его тупик просто не могло нанести туман ветром — что происходит?

У кирпичной стены, которой заканчивался тупик, он обнаружил поразительно невзрачную женщину неясной национальности. Гигантская собака, похожая на немецкую овчарку-переростка, спокойно сидела у ее ног. Женщина была одета в серое пальто, коричневые брюки, коричневые ботинки, а ее каштановые волосы усиливали общее впечатление «вся в коричневом и сером». В наступающих сумерках она и собака, казалось, слегка светились, будто горели изнутри.

— Чем могу служить? — осторожно спросил Дункан.

— Меня зовут Маккензи Коннор, это Шайло, — сказала она, жестом указывая на пса, который посмотрел на Дункана с неожиданной напряженностью. — Пожалуйста, не приближайся. Прости за беспокойство, мистер Маклауд, но твои друзья вмешиваются в то, чего они не понимают.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы только хотели одолжить их ненадолго, — сказала Маккензи настоятельно. — Мы не причиняем необратимого вреда.

Дункан уставился на нее.

— Кто «мы»?

— В давние времена, чтобы наш род за тысячелетия не пресекся, мы заключили договор с несколькими избранными из вас. Но вы сражаетесь так редко — или так злобно и неутомимо, — что мы уже не можем вести посев так часто, как мы привыкли, поэтому нам пришлось пойти на крайние меры.

Дункан был достаточно стар и достаточно шотландец, чтобы помнить истории о фейри. Ему рассказали — но только шепотом, когда священник не мог услышать, что он сам — подарок фейри, обещанное предназначение, и он поклялся хранить эту тайну. Но технологический прогресс и столетия жизни умерили его веру в фейри и волшебство.

— Так ты что, сама королева Фейри?

— Надейся, что тебя никто не слышал, — резко сказала Маккензи. — Я — посланник Двора.

Внезапно возникший Зов предупредил Дункана. Он увидел Аманду, Ричи и Ника, подъехавших к дому. Бессмертная вышла, едва остановив машину. Она открыто держала свой меч и выглядела взбешенной.

— Ты! — сказала она, обращаясь к Маккензи. — Я полагала, что ясно сказала тебе «нет» пятьсот лет назад и повторила через триста.

— Мне так жаль, Аманда, но нам нужен ваш род.

— А забирать кого попало — тоже по договору, который подписал наш род? — возразила Аманда, выглядя жестокой и древней. Ник и Ричи стояли в шаге позади нее, скрестив руки. — Это не тот договор, о котором мне сказали. Или ведьма из леса Донан опять играет в какие-то игры?

Маккензи занервничала.

— Она не говорит от имени вашего рода?

— Только за себя, как и раньше.

— Подожди, ты знала, что Кассандра жила еще двести лет назад? — ахнул Дункан.

Аманда закатила глаза.

— Да, потому что Ребекка говорила мне приглядывать кое за кем: женщиной из старых, которая заигралась с магией, — и она обратилась к Маккензи. — Если это было просто недоразумение, прошу передать королеве, что она должна спрашивать: нас нельзя брать без спросу. Мы уже веками не действуем как единое племя.

— Глубочайшие извинения, — Маккензи казалась крайне обеспокоенной. — Мы не понимали, что вы действуете каждый сам по себе, а не кланом.

— Временами мы — клан, но в виде гораздо меньших групп, — ответила Аманда более любезно. — Нас разбросало в разные стороны, вот почему мы сражаемся то часто, то редко.

— Не сочтите за невежливость, я на минуту. — Маккензи, мерцая, исчезла, оставив только свою собаку, которая смотрела на группу бессмертных, будто хотела, чтобы они ушли.

— Что за фигня происходит? — потребовал Ричи. — Ты сказала «потом». Так это сейчас.

— Ребекка рассказывала мне, что мы были рождены от союза между фейри и древними смертными. Мы получили дар бессмертия в обмен за то, что ненадолго уходим служить фейри. И теперь каждые десть лет кто-то из нас приходит в страну Фейри, чтобы помочь им. Мы отдаем им часть энергии оживления, которую получаем, они расплачиваются кое-чем другим. Как вы думаете, откуда берутся младенцы, вырастающие в бессмертных?

— И что же получают они? — спросил Дункан.

— Часть той магии, которой они нас когда-то наделили, — тихо сказала Аманда. — Светлой, если энергию отдают добровольно. Однако, если ее берут без разрешения, это не добрая магия. А та, что порождает страх, и мрак, и еще чего похуже.

Дункан побледнел.

— Почему Кассандра пытается говорить от имени всех бессмертных?

— Потому что она провела слишком много времени в одиночестве в лесу, — сказала Аманда раздраженно. — И не родился еще тот, кто может излечить то, что в ней было сломано. Я бросила попытки разбирать ее поступки после того, как поняла — она не собирается меняться. И слишком часто пытается что-то замутить по причинам, которые я не хочу понимать. Ребекка пыталась помочь ей, но Кассандра ничего не хотела слушать.

Дункан смотрел на Аманду с ужасом. Однако прежде чем он смог заговорить, Маккензи вновь появилась в мерцании золотого света.

— Моя королева выражает глубочайшие извинения. Она разберется с вмешательством Кассандры в должный ход вещей и предлагает вернуть то, что было взято у вас.

К удивлению мужчин, Аманда покачала головой.

— Не надо, — сказала она категорически. — Я не буду зависеть от королевы сильнее, чем уже зависит мой род.

Маккензи взглянула на трех мужчин.

— Аманда говорит и за вас, так?

— В этом случае, да, — быстро произнес Ник.

— Также за меня, — сказал Ричи. — В следующий раз спросите.

— Про это и только в этот раз, да, — отозвался Дункан.

— Как вам угодно, — сказала МакКензи. Она посмотрела на них. — От имени моей королевы я освобождаю Аманду, Ричи Райана, Ника Вольфа и Дункана Маклауда в дальнейшем от любого взимания долга, причитающегося с их рода.

Шайло поднялся и по очереди обнюхал каждого. Он облизнул их руки, те, в которых они обычно держали мечи, заметно передергиваясь, будто чувствуя на них вкус железа, а затем вернулся к хозяйке.

— Благодарю тебя, Посланник, — сказала Аманда официальным тоном.

Маккензи кивнула и повернулась. С собакой у ноги она вошла прямо в кирпичную стену, забрав с собой низко стелившийся туман.

Долгое время все молчали.

— Что это значит? — спросил Ричи с недоверием на лице.

— Значит, что никого из нас этой ночью не похитят в Фейри, — сказала Аманда. — И я бы посоветовала, чтобы вы в ближайшие двое суток не напивались, не принимали наркотики, не дрались и не занимались сексом с незнакомцами.

— Правильно, — сказал Дункан, внезапно вспомнив рассказы о том, как фейри обманом вынуждали людей нарушить обещания. — Давайте-ка зайдем в дом. Ник, думаю, мы еще официально не знакомы.

Ник понял намек. Дункан настоял на том, чтобы все остались на ужин; он не был уверен, что фейри не появятся снова, если они покинут мансарду ради ужина, и признательный взгляд, брошенный Амандой, подтвердил его опасения. За ужином Дункан спросил Ричи:

— Так ты думал, что это была группа Наблюдателей-отступников?

— Было похоже, — сказал Ричи, пожимая плечами.

— Это объясняет то, что я слышал краем уха, когда меня захватили и до того, как я потерял сознание, — сказал Ник. — Это не было похоже на Наблюдателей, выполняющих свой долг, — скорее, на подчиненных, которым просто приказали.

Аманда кивнула.

— Правильное слово в правильное ухо — то, что фейри умеют очень хорошо.

— Так расскажи, как нам лучше подготовиться, — предложил Дункан. — Помимо того, что мы надеемся на железо и сталь в наших руках.

Аманда посмотрела на него и вздохнула.

— Возможно, время пришло, — согласилась она. — Но это может подождать до утра…

— Аманда, — сказал Ник предостерегающе. — Во всем фольклоре о фейри, который я когда-либо читал, сказано, что по ночам их магия сильнее всего.

— Поэтому можно подождать до утра, — твердо сказала Аманда. — У меня нет желания этой ночью гневить королеву словами, которые не смогу взять назад, особенно учитывая ее щедрый дар.

Дункан видел разочарование Ника и был с ним согласен, но он также понимал сопротивление Аманды.

— Учитывая то, что ты сказала о необходимости быть бдительными на ближайшие двое суток, лучше еще немного подождать — верно, Аманда?

Она кивнула, вздохнув с видимым облегчением.

— Давайте будем благодарны за этот миг.

— Миг прошел, — ответил Ричи через секунду. — А теперь давайте сделаем там, чтобы они не смогли вернуться, пока мы спим, потому что — не знаю, как вы трое, но я уже вконец обалдел от жизни в стиле фэнтези. И раз это так, совершенно не хочу убеждаться, что все легенды, которые когда-нибудь слышал, правда. Там есть довольно-таки жуткие.

Ник посмотрел на него, потом на Аманду.

— В точку.

Аманда печально улыбнулась.

— Тогда побежали.

За два следующих часа чердак был защищен от фейри, насколько это можно было сделать вчетвером. Быстро смотались в магазин для фермеров и привезли подковы, которые прибили над дверными проемами. По подоконникам рассыпали овес и ягоды остролиста. Прихватив Дункана, они так же обработали квартиру Ника и Аманды, но поскольку еще два дня там не будет ни света, ни воды, Дункан предложил устроиться всем у него на чердаке. Прежде чем покинуть квартиру, Ник прихватил пару спальных мешков и сменную одежду для себя и Аманды.

* * *

— Вот что получается, — сказал Джо неделю спустя в своем баре, где Аманда, Дункан, Ник и Ричи собрались, чтобы отпраздновать открытие нового клуба Аманды и Ника, — это была группа Наблюдателей с безумной идеей, что если они изолируют кого-то из главных игроков, то так спасут остальных от гибели в Игре. Моя дочь сказала, что идет большая перетряска, со многими разбираются. Вы, конечно, ничего не знаете об этом?

Квартет ответил ему самыми невинными взглядами.

— Угу, так и думал, — сухо сказал Джо. — И кто-то, похоже, смог, наконец, достучаться до Кассандры, потому что она записалась на терапию к специалисту по посттравматическому синдрому.

Дункан испустил вздох облегчения. Он знал, что Кассандре нужна помощь, просто не знал, как подтолкнуть ее обратиться за ней.

— Я беспокоился, — сказал он тактично. — Не думаю, что для нее полезно продолжать растравлять свои раны, но она отталкивала меня всякий раз, когда я пытался об этом поговорить.

— Ну, кто бы это ни совершил, он волшебник, — сказал Джо. — Кстати, я не удивлюсь, если у кого-то из вас есть магический способ снизить мою арендную плату за это место?

— К сожалению, с этим тебе не везет, — улыбнулся Ричи. — Мой лучший фокус — оказаться живым, когда должен быть мертв.

— То же самое, — вмешался Ник. — Пошли, Ричи, ты обещал нам с Амандой, что поможешь распаковать оборудование.

Аманда наклонилась и поцеловала Джо в щеку.

— Обещаю, что не уведу твоих клиентов.

— Уведешь в первую неделю, — ответил Джо. — Но это нормально. Они вернутся, если им не понравится в танцевальном клубе.

Она улыбнулась и взглядом позвала Ника и Ричи уйти с ней.

Дункан сделал глоток из своего стакана. Джо подождал, пока он проглотит половину напитка, прежде чем спросить:

— Так ты собираешься сказать старику правду или так и будешь держаться за историю, которую они пытались скормить мне? От них-то я жду вранья. От тебя — нет.

Расплескав напиток, Дункан попытался возразить ему:

— Джо, это была потеря хорошего скотча.

— Не похоже, что ты не знаешь, где здесь найти бутылку, или собираешься мне за нее заплатить, — невозмутимо ответил Джо. — Значит, ты не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал правду?

Дункан покачал головой.

— Не в этот раз. Оставь это, Джо. Хочешь послушать, как мы с Коннором когда-то ухаживали за одной и той же девушкой и не знали об этом?

На своем троне королева Фейри отвернулась от магического зеркала, довольная, что хотя бы в этот миг все идет, как следует.

©Перевод: Анкрен, 2017.

Йоханнес Фрёйдендаль (Johannes Freudendahl) Луна над Гудзон-стрит

Нью-Йорк, 1955

Коннор медленно сделал шаг влево, вытянув руку с катаной в сторону противника.

Двенадцать лет он избегал этого. Двенадцать лет ему удавалось держать Игру подальше от собственного дома. Мир Бессмертных не должен был вторгаться в жизнь Рейчел. И вот, именно сегодня…

— Рейчел! — крикнул он, и ее имя впервые прозвучало как приказ. — Сюда!

Коннор знал, что обычно случается, когда смертный попадает промеж двух мечей. Вопрос состоял не в том, умрет ли сегодня кто-нибудь, а в том, чья именно голова покатится.

* * *

Миссис Морган осторожно разбирала огромную башню из книг. Подбежавшая Рейчел так интенсивно включилась в работу, что башня опасно закачалась.

— Чтоб больше так не делала, — беззлобно осадила девушку миссис Морган. Рейчел извиняюще улыбнулась и занялась картотекой, чтобы внести новые книги в каталог.

— Ну скажи, разве тут не скука смертная? — прервал ее работу знакомый голос за спиной.

Рейчел обернулась и увидела Элизабет. С сумкой через плечо, та стояла, прислонившись к ее столу, и улыбалась. Из угла ей подмигнула Доро, как раз листавшая книгу.

— А вот с этим в читальный зал нельзя, — Рейчел кивнула на сумку. — И нет, мне не скучно. Я люблю книги.

Элизабет фыркнула.

— Я бы не смогла проторчать за письменным столом и полдня. Никогда не пойму, зачем ты это делаешь. Твой отец достаточно богат, и тебе нет нужды работать.

— Я знаю, зачем, — подошла к ним Доро. — Здесь такие милые парни! Выбирай любого! — она тряхнула такими же светлыми, как и у Рейчел, волосами. Только у Доро они были длиннее, до пояса.

— Чушь! — бросила Рейчел, смеясь.

Чье-то покашливание отвлекло подружек от беседы. У стола стоял человек, на вид лет тридцати, с короткими темными волосами и, как сразу отметила Рейчел, с очень выдающимся носом.

— Извините, если помешал, но мне нужна справка, — обратился он к ней. — Я туда попал? Во всяком случае, на вашем столе стоит табличка «Информация».

Остальные девушки громко захихикали, но свирепый взгляд миссис Морган быстро привел их в чувство.

Рейчел сделала серьезную мину:

— Да, разумеется. Чем могу помочь?

— Видите ли, я интересуюсь Франкским государством и мне нужна определенная книга. Я узнал, что она есть у вас в библиотеке, но на полке ее не нашел.

— Нет проблем, отыщем, — Рейчел решительно встала с места. — Вы помните название?

— Не проворонь! — тихо, но настойчиво шепнула Элизабет, когда они проходили мимо. Рейчел шикнула на нее и повернулась к незнакомцу. Красавцем тот не был, но шарм имел, это точно.

* * *

— Вульфолд, — пробормотал человек, зарывшись в книгу. — Да, это несомненно след. Очень похоже на Одолфа. Майордом в Австразии, должность как раз в его вкусе. Легко быть в курсе всех придворных отношений и находить выход из любой змеиной ямы…

Он устало потер лоб и вздохнул. Текст был интересным, но ему мало чем помог. В различных источниках Вульфолд упоминался в последний раз то после убийства Хильдерика Второго, то после смерти Дагоберта Второго. Так или иначе, найденный пару лет назад след старого врага Одолфа, снова терялся в тумане времен.

Приятный аромат кофе достиг его носа: кто-то поставил перед ним чашку. Подняв взгляд, он заметил ту самую девушку со стойки «Информация».

— Чем я это заслужил? — улыбнулся он, отпив глоток.

— О, я решила, что вам он не помешает. Вы работаете почти целый день.

— Тогда вы решили абсолютно правильно, спасибо, — ответил он.

— Помогла вам книга? — Рейчел с любопытством посмотрела на кучу книг и записок с пометками.

— В чем-то, да, — кивнул он, правда, без особого энтузиазма. — Но тексты раннего средневековья обычно недостаточно точны. Чтобыкое-что проверить, мне необходима копия «Истории Франков».

Рейчел немного поразмыслила:

— Думаю, я смогу ее достать.

— Правда? В каталоге ее нет, — удивился он.

— Нет, не здесь. Мой отец очень увлекается историей. У него огромная коллекция старых книг, среди них есть и «История Франков». Если хотите, я принесу ее завтра.

— О, это было бы замечательно…

В этот момент в комнату вошла миссис Морган, и тут же направилась к Рейчел:

— С Днем Рождения! — она приобняла девушку за плечи. — Почему я узнаю об этом от твоих подруг, Рейчел? Они мне только что нашептали. Если хочешь, можешь сегодня уйти пораньше.

С этими словами она схватила чашку с кофе и, грозно произнеся: «Только не возле книг!», удалилась.

— Эх… — Рейчел с сожалением проводила взглядом похищенный напиток.

— Ну, ничего, — он захлопнул книгу и протянул руку. — Присоединяюсь к поздравлениям! Кстати, меня зовут Бенджамин. Бенджамин Адамс.

— Рейчел Элленштейн, — представилась она, пожав Бенжамину руку.

— Элленштейн… Ваши предки когда-нибудь имели контору в Амстердаме?

— Вообще-то в Гааге, но откуда вы это знаете? Ее нет уже лет сто! — удивилась Рейчел. На какой-то миг у нее в голове промелькнули мысли о старой родине, о потерянной семье, но она их быстро отогнала. Неподходящее время сейчас для таких болезненных воспоминаний.

— Мисс Элленштейн, — начал Бенжамин, — почему-то мне кажется, что вы так же голодны, как и я. Вы ведь тоже пробыли здесь целый день.

— Да, действительно, — улыбнулась Рейчел, радуясь смене темы.

— Тогда предлагаю воспользоваться советом доброй миссис Морган. Через две улицы есть отличный греческий ресторан. Я вас приглашаю!

Рейчел улыбнулась еще шире. Нет, этот мистер Адамс просто очарователен. И не намного старше ее, на каких-то семь или десять лет, но выглядит человеком бывалым. Теперь Элизабет и Доро лопнут от зависти!

* * *

— …и тогда она захохотала так, что задрожали стены дворца. Словно гиена зарычала.

— Откуда ты это знаешь? — удивлялась Рейчел. — Как будто видел своими глазами.

Бенджамин Адамс, слегка кашлянул.

— Ну…, — имеются свидетельства очевидцев.

Они свернули на Гудзон-стрит, и Рейчел остановилась у дома с номером 1182.

— Все, мы пришли. Давай прямо сейчас тебе книгу и найду, — Рейчел пошарила в сумке в поисках ключа и отперла дверь. — Идем!

Она легко перепрыгнула через три ступеньки к лифту. Бенджамин последовал за ней. Но когда они вошли в кабину, и Рейчел нажала кнопку, ее спутник вдруг напрягся, и его взгляд беспокойно забегал по стенкам кабины.

— Знаешь, это все-таки плохая идея. Уже поздно для гостей, и я не хочу мешать твоему отцу. Лучше принеси книгу завтра… Можно как-нибудь остановить эту клетку?

— Глупости. Никому ты не помешаешь, отец даже не заметит тебя…

Но тут дверь лифта раскрылась, и дальнейший спор стал излишним. В узком переходе стоял Коннор Маклауд с обнаженным мечом.

* * *

— Не обращай внимания, он занимается фехтованием, — вскользь заметила Рейчел, вытаскивая спутника из кабины за рукав. — Коннор, разреши представить…

— Рейчел, ко мне! Быстро! — рявкнул вдруг Коннор.

Никогда прежде он на нее не кричал. Даже когда застиг ее, четырнадцатилетнюю, в своем запретном кабинете, где она рылась в артефактах, которые трогать ей тоже не разрешалось.

Рейчел на миг растерялась. Краем глаза она уловила сзади какое-то движение, но даже не успела повернуться: Бенджамин уже крепко держал ее одной рукой, а в другой у него был непонятно откуда взявшийся меч.

— Рейчел, мы сейчас медленно пойдем обратно в лифт. И пожалуйста, без глупостей!

Постепенно до Рейчел дошло, что происходит. Когда-то Коннор дал ей понять, для чего бессмертным мечи.

Бенджамин медленно тянул ее назад к кабине. Коннор между тем так же медленно приближался, не опуская катаны.

— Если ты хоть что-нибудь ей сделаешь, я тебя отовсюду достану, — прошипел Коннор сквозь зубы.

— Это зависит только от тебя, — ответил Бенджамин. — Чей это меч? — вдруг спросил он, взглядом указывая на резную рукоять катаны.

И тут же Рейчел саданула его локтем в живот и вцепилась зубами в руку. От неожиданной боли он ослабил хватку, и следующим ударом она выбила у него меч. Коннор тут же оказался рядом и не мешкая всадил клинок Бенджамину в грудь.

* * *

— Коннор! — вскрикнула Рейчел — она еще ни разу не видела его «в деле». — Ты же не можешь так просто убить человека!

— Он не мертв, — коротко ответил Коннор, вытирая меч и пряча его в ножны. — Ох, Рейчел, храбрая моя девочка! Мы же договорились, и ты обещала, что будешь осторожна с незнакомыми людьми. И вот, так легкомысленно привела чужого в дом…

С недавних пор им действительно приходилось соблюдать осторожность, ведь Коннор уже едва ли выглядел отцом Рейчел. Но она все время забывала, что нужно выдавать его за старшего брата. А со временем придется и за младшего.

— Прости. Он пригласил меня в ресторан отметить мой день рождения. Я хотела всего лишь одолжить ему книгу. Я не подумала, что может случиться… то, что случилось.

Коннор обнял ее. Только сейчас он понял, как напряжены его нервы. Рейчел отстранилась и подошла к неподвижно лежащему Бенджамину.

— Значит, он такой, как ты?

— Да, — подтвердил Коннор.

— И что с ним теперь будет? — она присела перед телом на корточки и в смешанных чувствах поглядела на кровавую лужу, размышляя, как будет отмывать ее с пола.

— Кто он? Он назвал свое имя? — спросил Коннор.

— Бенджамин Адамс, — ответила она.

— Рейчел, ты… — он поднял второй меч и теперь в раздумье стоял над побежденным.

— Нет, Коннор! Он не враг. Ты знаешь, как я разбираюсь в людях. Он покинет твой дом живым и здоровым, как и пришел! — Рейчел обошла вокруг тела, приподняла его за плечи и вызывающе посмотрела на Коннора. — Тебе придется сперва убрать с дороги меня!

* * *

Бенджамин очнулся, вздрогнув всем телом, и резко втянул воздух. Открыв глаза, он снова увидел направленное на него острие меча. Но кое-что изменилось: теперь он лежал на диване, в комнате. Коннор недоверчиво смотрел на него, а Рейчел, спокойно отодвинув меч, подошла к дивану и поставила на журнальный столик чашку.

— Горячий шоколад не будет излишним? — спросила она Бенджамина, потом снова повернулась к Коннору: — Убери меч, пожалуйста! А теперь я выйду, а вы выясните свои отношения. И прошу вас, на этот раз безо всяких кровавых луж! — с этими словами она оставила мужчин одних.

Бенджамин Адамс, а точнее сказать, Митос, медленно выпрямился, не спуская глаз с Коннора.

— Решительная девушка, — сухо заметил он. — И она знает о нас?

— Что вам нужно от моей дочери? — спросил Коннор.

— Откуда у вас этот меч? — ответил Митос вопросом на вопрос. Лица обоих бессмертных были бесстрастны.

— Я так и не смог выяснить, кто убил Рамиреса, — продолжал Митос. — Но его меч единственный в своем роде. Его я узнаю всегда. То, что он у вас, значит только одно: друзьями мы быть не можем.

Коннор замер. Трюк? Морочит незнакомец ему голову? Но если он опознал меч, то должен был знать и самого Рамиреса…

— Вы его знали? — осторожно спросил он.

— Мы были друзьями, — ответил Митос с сарказмом, — пока вы его не убили. — И продолжил: — Слушайте, расклад сейчас ваш. Но раз моя голова все еще на плечах, брать ее вы не собирались. А если вдруг передумаете, то выиграть вам будет не так легко, да и полдома разнесет передачей. Так что давайте оставим это недоразумение позади, и больше я не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Я его не убивал, — возразил Коннор.

— Нет, полагаю, что меч вы просто нашли, — с тем же сарказмом произнес Митос.

— Я действительно его нашел, — абсолютно серьезно, и Митос это заметил, заявил Коннор, — рядом с обезглавленным телом Рамиреса. Я был на охоте, когда в мой дом явился Курган, и Рамирес проиграл ему бой.

Первое время Митос молчал. Курган… Да, это похоже на правду. Рамирес, старый утопист, мечтавший переделать мир. Он всегда лез в драку с такими типами, как Курган. Даже от безнадежного поединка не стал бы уклоняться. Помнится, однажды в Китае…

Наконец Митос слегка кивнул и спросил:

— А вы, значит…?

Меч Коннор давно опустил, но все еще не убрал.

— Руперт Валлингфорд.

Митоса это немало позабавило:

— Она назвала вас Коннором, — сказал он, размышляя вслух. — Рамирес, насколько я знаю, исчез в Шотландии. А Грэхэм как-то рассказал мне про одного уж очень упрямого шотландского капитана. Как его звали? Случайно не Коннор… эээ… Маклауд?

Митос отпил еще шоколада, не сводя взгляда с собеседника. Если его догадка верна, и это действительно Коннор Маклауд, то он известен, как человек чести. С ним можно иметь дело. Не мешает, правда, подобрать ключ.

— Сейчас и здесь я — Руперт Валлингфорд, так же как вы — Бенджамин Адамс.

Митос кивнул: правила игры знали оба. В этот момент в комнату вернулась Рейчел. Митос улыбнулся ей и встал с места со словами:

— Ну, все, мне пора.

— Разобрались с вашим недоразумением? — спросила Рейчел, глядя на обоих бессмертных. Но те не ответили.

— Бенджамин, мне жаль, что так получилось… — начала было она.

— Все нормально, — ответил тот, — я сам виноват. Но это в порядке вещей, когда встречаются двое таких как мы.

Он накинул плащ поверх измазанной в крови рубашки, выжидающе глядя на Коннора:

— Вы же не собираетесь сдать безоружного человека на милость этому злобному большому городу?

Коннор молча пошарил позади себя и бросил собеседнику его меч. Митос поймал его и спрятал под плащом.

— Думаю, мы еще увидимся, — кивнул он Рейчел и направился к двери, но на пороге обернулся: — Где в Шотландии похоронен Рамирес?

Прежде чем ответить, Коннор молча вышел вслед за Митосом в прихожую и закрыл за собой дверь.

— Чтобы раз и навсегда прояснить тему: сколько бы мы тут ни болтали, я все равно знаю вас недостаточно, чтобы вам доверять. А значит, держитесь подальше от Рейчел!

— Рейчел слишком дорога вам, — вздохнул Митос, — хоть она и не ваша дочь.

— Да, — подтвердил Коннор. — Так что не рискуйте своей головой лишний раз.

Митос кивнул и пошел к лифту.

— Адамс! — снова окликнул его Коннор. — Как-нибудь, я вам покажу могилу Рамириса!

Митос снова кивнул и шагнул в лифт.

* * *

Митос не спеша брел по Гудзон-стрит к ближайшей станции метро, когда услыхал позади быстрые шаги. Обернувшись, он с удивлением увидел, что к нему спешит Рейчел.

— Вот, возьми, — тяжело дыша от быстрого бега, она протянула ему увесистую книгу в кожаном переплете. — Это «История Франков»!

— Спасибо, — улыбнувшись, ответил Митос.

— Я не слишком разбираюсь в правилах бессмертных, — продолжила Рейчел, — но было бы славно, если бы вы оба смогли поладить. Без потери чьей-либо головы.

— Это вполне возможно, — ответил Митос. — Во всяком случае, пока он нас не видит.

Рейчел улыбнулась:

— Он все еще не до конца понял, что я уже выросла!

Они постояли молча минутку, потом Рейчел решительно шагнула вперед, чмокнула бессмертного в щеку и быстро пошла прочь.

«Вот так безумный вечер!» — подумал Митос по дороге домой.

©Перевод: _Blacky, 2017.

Li_Liana Не то время и не то место

Митос смотрел в глаза мальчишки, предельно отчетливо понимая, что должен просто развернуться и уйти. Но, как минимум, это слишком жестоко — заставлять мальца медленно умирать от голода и жажды в окружении трупов его семьи. Надо добить, чтобы не мучился, и перевернуть эту страницу своей жизни. В конце концов, он никогда не считал Приамоса^[3] своим другом, хотя сам Приамос думал иначе. Но тот — всего лишь глупый смертный, понятия не имеющий, кого все эти годы назвал своим побратимом и пустил под свой кров. Приамос даже в страшном сне не мог предположить, что его «брат-по-крови-воина» каких-то пару веков назад наводил ужас на все живое как воплощение Смерти среди всадников Апокалипсиса.

Митос еще несколько минут смотрел на беззвучно ревущего мальца, потом склонился над ним.

— Ириний, сын Приамоса, чтоб тебя пустынные гиены разорвали, а стервятники печень съели! — с чувством сказал он, добавив парочку куда менее вежливых фраз на давно забытом людьми наречии. — На тебя целая телега упала. Вот не мог сразу подохнуть и не создавать мне лишних проблем?

Малыш смотрел на него широко распахнутыми глазищами и молчал. И хотя его лицо опухло от пролитых слез, смешавшихся с грязью и размазавшихся по щекам, он не пикнул, даже когда Митос вынимал стрелу из его плеча.

Митос досадливо подумал, что от пережитого у Ириния мог помутиться разум. Вот только маленького юродивого Митосу для полного счастья и не хватало. Но, впрочем, дети живучие. Может еще и отойдет. С другой стороны, если бы мальчишка не молчал — разбойники услышали бы его плач из-под телеги и добили. Так что все к лучшему. Ну или к худшему — это как посмотреть.

Накладывая повязку на рану ребенка, Митос утешал себя мыслью, что это все ненадолго. Он лишь найдет подходящий город, хорошую семью, пристроит мальчишку и забудет о нем. Но в то же время вполне понимал, что это — чистый самообман. Никому трехлетний сирота не нужен. Разве что в рабство продать. Да и то, кто его купит, такого малого?

— Ладно. Думаю, полтора десятилетия я могу на тебя потратить, — в конце концов решил он, окончательно смиряясь с подлянкой судьбы, и взял Ириния на руки. — Все же в доме твоего отца я прожил почти в два раза дольше. Будем считать это ответной услугой.

Уходя в пустыню, на трупы самого Приамоса и его домочадцев Митос даже не оглянулся. А что толку смотреть на мертвых? Для них он уже сделал все, что мог.

…Митосу изначально не нравилась эта идея с переездом. Они даже поругались с Приамосом — впервые за последнее десятилетие. Но тот был упрямее всех ослов Скамандра. И хотя Митос неоднократно грозился, что не поедет с ними, — не мог же он в самом деле отпустить его одного. Хотя Четыре всадника давно уже стали страшной легендой, но и помимо них хватает злодеев, готовых напасть на беззащитных путешественников, опрометчиво вышедших из-под защиты городских стен.

И Митос оказался прав. Но кое в чем все же ошибся — даже один бессмертный не может справиться с бандой из полусотни человек. Вернее, он-то может, но быстро такую толпу не перебить. И пока Митос расправлялся с одними, другие успели добраться до Приамоса и его семьи. Приамос и сам был отличным мечником, но его окружили и подняли на копья. Первое разворотило грудину, второе вошло в живот, вспоров его и выпустив кишки. Почувствовав характерный тошнотворный запах, Митос перестал отвлекаться на то, как идет бой за его спиной, и перешел в круговую оборону.

Еще хорошо, что среди разбойников копейщиков было всего трое, и в начале схватки нападающие посчитали массивного и рослого Приамоса более опасным противником. И свою ошибку они поняли не сразу. Но самому Митосу тоже сильно досталось. После третьего пропущенного удара он перестал считать ранения — слишком много, все равно умрет прежде, чем раны успеют затянуться.

Митос вытащил окровавленный меч из очередного услужливо опавшего к его ногам тела, поскользнулся в луже крови, перекатом ушел от атаки еще двоих бандитов и услышал оклик:

— Сдавайся! Или я сверну ей шею! — главарь прижал к себе последнюю оставшуюся в живых дочь Приамоса, до крови вдавливая лезвие кинжала ей в шею.

Митос замер, прикидывая шансы. Его окружало не более дюжины бандитов, остальные уже упокоились навеки. Но он едва стоит на ногах и в глазах темнеет от подступающей дурноты — Митос слишком часто умирал, чтобы не узнать это ощущение. А во взгляде главаря горит то же алчное вожделеющее пламя, которое Митос так часто видел у своих бывших братьев. Они не просто убьют девчонку, а сделают ее забавой для всех выживших. С еще большей жесткостью отыгрываясь на ней за потерянных собратьев. А убить Митос их уже не успеет.

Митос коротко вскинул руку. Меч — не слишком удобное метательное оружие, но он просто не имеет права промахнуться. Удар сразил обоих — ей скользнул по шее, перерезав сонную артерию, а ему вошел точно в сердце.

Остальные одиннадцать бандитов бросились на него все вместе, и это стало их ошибкой. Митос перехватил меч одного, пырнул им другого, увернулся от удара третьего… Но его все-таки настигли. Или организм не справился с количеством полученных ран и даже ускоренное исцеление уже не помогало — Митос не осознал.

Приходил в себя он тяжело. Его распяли на земле, пригвоздив четырьмя мечами, а пятым проткнули сердце. Первого оживания хватило лишь на то, чтобы освободить одну из рук, почти до средины разорвав запястье об острую сталь. Потом он умер снова. Все-таки даже для бессмертного кусок металла в сердце — достаточно уважительная причина, чтобы не выжить. Со второго раза он выдернул и этот меч, едва успев до очередной смерти. И лишь очнувшись в третий, полностью освободился.

— Спасибо что голову не отрубили, — мрачно пробурчал он, наблюдая, как неестественно медленно затягиваются раны на ногах и второй руке — обычно заживало гораздо быстрее.

Митос ненавидел умирать несколько раз подряд, но в таких ситуациях выбора особого не было. Он обошел недавнее поле боя, собирая то немногое ценное, что не утащили оставшиеся разбойники. Его меч они забрали, но коллекции оружия с трупов хватило бы дюжину воинов вооружить до зубов.

А потом он услышал шорох под телегой…

Митос с малолетним Иринием возвращался в Трою, в дом Приамоса, который они покинули всего несколько дней назад. До начала Троянской войны оставалось чуть меньше двух десятилетий.

Li_Liana Как воспитать чудовище

Митос сидел на дворцовой веранде, потягивая вино и мрачно наблюдая за заливом. Зрелище было одновременно и прекрасным, и удручающим. Заходящее солнце словно расплавленным золотом залило тихо плещущиеся волны, цвет моря по обоим краям от широченной солнечной дорожки переходил в нежную светлую лазурь с едва заметным розоватым отливом. Сгрудившиеся у берега корабли казались нарядными и светлыми, будто диковинные птицы, примостившиеся на самой кромке воды.

Но дальше взгляд лучше было не переводить. На берегу кипела жизнь, несущая смерть. Муравьями сновали солдаты, высились шатры, пылали костры. Митос вздохнул. Как-то постепенно все пошло не так, и чем дальше, тем больше, нарастая как снежный ком.

Пятнадцать лет назад Митос сделал… ну, не то, чтобы прям глупость, но явно поступил неосмотрительно. Когда, поддавшись минутному порыву, взял на себя заботу об осиротевшем сыне смертного приятеля Приамоса. Но поступить иначе в той ситуации означало убить мальца — так же верно, как если бы Митос его собственноручно прирезал. А теперь приходилось расхлебывать.

Поначалу все шло довольно неплохо. Мальчишка относительно быстро отошел от пережитого. Через пару лет Митос устроился учителем к младшему сыну царя Приама. Юный принц Парис был чуть старше Ириния. И никого не удивило, что одинокий учитель, воспитывающий единственного приемного сына, вскоре стал брать того с собой. Мальчишки быстро сдружились.

А потом при случае Митос удачно завел разговор с Приамом, в красках рассказав трагическую историю сироты, чей отец к тому же был почти тезкой самого царя. Тот проникся. И Иринию уже официально разрешили общаться с принцем и обучаться вместе с ним.

Казалось, что жизнь наладилась. Митос с Иринием все дни проводили во дворце, часто оставаясь там и на ночь. Митос рассчитывал, что это обеспечит его воспитаннику неплохой задел на будущее. И как только Ириний достаточно подрастет — он сможет с чистой совестью оставить его. Место при дворе одного из могущественных и богатейших городов и дружбу с принцем правящей династии Митос считал вполне достойным наследством, куда более ценным, чем торговое дело погибшего родного отца Ириния.

А потом однажды этот юный неслух сам напросился на боевой спарринг с принцем Парисом — естественно, когда Митоса не было рядом. Иначе Митос пресек бы безобразие в зародыше, и маленький паршивец это прекрасно понимал. И не только напросился, но еще и посмел победить царского отпрыска — причем до обидного легко. Что могло вылиться в очень большие неприятности. Но, к счастью для Ириния, поединок увидел сам царь. Который, прежде чем карать, расспросил, где мальчик так хорошо научился владеть мечом. И в тот же день прежнего учителя боевых искусств с позором выставили из дворца, а Митос стал заниматься с Парисом не только философией и азами точных наук.

Митос страшно разозлился, но изменить уже ничего не мог. Проблема была в том, что Ириния он начал учить владеть ножом, мечом и луком, когда тому не было еще и четырех. Тогда именно эти уроки позволили Иринию справиться с воспоминаниями о том, как на его глазах зарезали всю его семью. Он отдавался этим занятиям с фанатичным усердием и энтузиазмом, и к своим девяти годам не только не имел равных среди сверстников, но мог составить неплохую конкуренцию и взрослым бойцам, проигрывая только за счет малого роста и веса, но никак не из-за худшего владения оружием.

И натаскать принца Париса до хотя бы вполовину такого же уровня было совершенно нереально. Учительские таланты или антиталанты тут были совершенно ни при чем. Парису это просто не требовалось. Он не занимался по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, не хотел забыть за свистом стрел и сверкающими росчерками меча о предсмертных криках своих родных. Принц даже о славе великого воина не особо мечтал. Его вполне устраивала жизнь в тени блестящего старшего брата Гектора — не худшее качество для младшего принца, скорее, наоборот.

Вот только для Митоса и его плана по обеспечению будущего Ириния это создавало определенную проблему. Но он подошел к ее решению с противоположной стороны, проведя суровую и внушительную воспитательную беседу с Иринием, которая вполне достигла своей цели. Тот больше никогда не побеждал Париса, по крайней мере, на глазах посторонних. Чем мальчики занималась наедине и насколько были откровенны друг с другом Митоса уже не так волновало.

Но однажды ночью все это чуть было не пошло прахом. В тот день они вернулись домой — во дворце пятый день шли свадебные гуляния: женился Гектор, вино текло рекой, музыка и песни не смолкали ни днем, ни ночью. Даже Митос уже начал уставать от затянувшегося пиршества, что и говорить о десятилетнем мальчишке. Хотя тот, конечно, не хотел уходить с шумного веселого праздника, возвращаясь в темный и скучный дом, где их ждала только престарелая глуховатая служанка-кухарка.

Потом Митос не раз думал, как бы все сложилось, пойди он тогда на поводу у Ириния и останься они во дворце. Но они вернулись ночевать в свой городской дом, на который ночью напала банда грабителей — опытная и подготовленная. Хорошо вооруженные, тренированные, умеющие бесшумно передвигаться, они даже позаботились о сообщнике внутри, который не только открыл замок и откинул тяжелый засов на массивных дверях, но и заранее позаботился смазать их, чтобы они не издали ни скрипа.

Митоса закололи прямо в постели. Он проснулся в последний момент, едва успев осознать, что в его комнате посторонние, и что бессмертных среди них нет — Зова он не слышит. Остальные события он потом восстанавливал по трупам и пятнам крови — уже когда снова вернулся к жизни после очередной смерти.

В комнату Ириния зашли двое: третий бандит и парнишка-подручный, всего на несколько лет старше самого Ириния — внук кухарки. Он иногда к ней забегал, помогая носить корзины с рынка, и иногда оставался ночевать. Митос в целом был против, но они сами слишком часто отсутствовали дома, чтобы добиваться неукоснительного выполнения этого хозяйского требования.

Очевидно, убить ребенка поручили самому юному члену банды. Что их и подвело. То ли внук кухарки засомневался, то ли не слишком сильно ударил, то ли долго собирался с решимостью, в процессе разбудил Ириния и тот успел увернутся, но его кинжал лишь зацепил Ириния по ребрам, едва рассек кожу.

Труп паренька так и остался лежать тут, у кровати Ириния. Митоса неприятно поразило, что тот был заколот сразу, первым же ударом. Ириний не сомневался и не колебался. Кто-то напал на него посреди ночи в его же доме? Значит кто-то должен умереть. Все предельно просто.

С трех лет Ириний всегда спал с оружием у постели. Поначалу прятал под подушку кинжал, потом стал класть рядом с кроватью свой меч. Митос прекрасно знал об этой блажи воспитанника, но не вмешивался. Да и что он мог ему сказать, если сам никогда не расставался оружием дальше вытянутой руки — ни днем, ни ночью. Мальчику было с кого брать пример. И сегодня ночью это спасло ему жизнь. По идее Митос должен был радоваться, но ему было тревожно.

Они уже семь лет жили в спокойном и безопасном городе. За все это время не случилось ни одного опасного происшествия, ни разу Ириний не подвергался никакой угрозе. Нормальный десятилетний ребенок, даже отменно владеющий мечом, не должен так реагировать на внезапное нападение спросонья. И это было неправильно.

Митос продолжил осмотр комнаты. Бандит у входа в спальню, наблюдавший за вроде бы неминуемым убийством спящего ребенка, даже не потрудился вынуть меч из ножен. Потом уже схватился за рукоять, но до конца обнажить не успел. Ириний метнул в него свой меч, судя по всему, в ту же секунду, как вытащил из первого трупа. Попал не очень точно, но этого хватило, чтобы ошеломить противника и выиграть несколько секунд, в два прыжка добраться до него, выхватить меч из раны и ударить по шее — голову не снес, силы не хватило, но перерезал горло до позвоночника.

С двумя оставшимися Ириний столкнулся уже в центральной зале, после того как они закололи Митоса. На первого он напал со спины, очевидно, воспользовавшись эффектом неожиданности, и заколол одним точным ударом в сердце. Со вторым завязалась короткая, но ожесточенная драка. И оба неглубоких, но заметных ранения Ириний получил уже во время нее. Но он победил, и четвертый теперь валялся возле своего подельника.

Последний труп Митос нашел у кухонной двери. Вероятно, звуки сражения в конце концов разбудили служанку, и она прибежала посмотреть, что происходит. Именно ее труп больше всего не понравился Митосу, хотя не сказать, чтобы остальные так уж радовали. Она погибла не просто случайно, подвернувшись под руку разгоряченного боем и опасностью мальчика.

Митос слишком хорошо знал, куда смотреть и на какие детали обращать внимание. Треснувший рукав ночной сорочки, чуть изменившийся цвет скулы — пока синяка там еще нет, но если дать ей пару суток полежать, обязательно проявится, — всклокоченные волосы, не просто со сна, а словно ее хватали за них, вусмерть перепуганное выражение остекленевших глаз, высохшие слезы на щеках… Служанку сначала допрашивали, а потом убили, перерезав горло. Десятилетний мальчик, его воспитанник. Второй раз в жизни переживший ужас разбойного нападения. Только что убивший четверых и уверенный, что они убили его отца — второго, приемного отца.

Перед внутренним взором Митоса все еще стояло совершенно ошалевшее и неверяще счастливое лицо Ириния, когда он, пошатываясь и придерживаясь за стену, вышел из спальни и застал весь этот бедлам. Тогда Митос привычно отбрехался, что раны не настолько серьезны, как кажутся, и что просто потерял сознание. А Ириний прорыдал полчаса, обхватив его руками и уткнувшись носом в залитую кровью рубаху, словно боялся, что это ему только привиделось и Митос сейчас исчезнет и обнаружится снова мертвый и холодный в своей постели. И лишь когда Ириний успокоился, Митос пошел осматривать дом и по горячим следам восстанавливать то, что здесь произошло, пока он был мертв.

А теперь Ириний смотрел исподлобья и явно не знал чего ждать. Митос тоже не очень представлял, что ему сказать. Не убей тот бандитов, был бы мертв. Получается, молодец, Ириний, что зарезал четверых и выжил? Но ведь оставалась еще кухарка. Митос и сам бы ее допросил. Возможно, и убил бы после допроса, но то он, он же не десятилетний мальчик с блестящим придворным будущим. Он древний и злой бессмертный, ему можно. Но вот только такая аргументация была слишком фальшивой и нечестной.

— Пошли убирать трупы, — вздохнул Митос, так и не решив, что сказать.

— И все? — неверяще вскинулся Ириний.

— Думаешь, городской страже очень понравится твой рассказ? И вот это вот все? — Митос демонстративно обвел рукой окружающий их кровавый погром.

Ириний только шмыгнул носом.

— До рассвета еще часа два. Надо успеть выбросить все тела в море. Кровь будем отмывать уже потом.

И пока они убирали, Митос думал о том, что как-то ухитрился научить Ириния убивать, совершенно не научив не убивать. И чувствовать разницу между тем, когда необходимо первое, а когда стоит пойти по второму пути.

Но, с другой стороны, Митос и учил его не убивать, а лишь владеть оружием. Сам Митос прекрасно понимал, насколько это разные вещи. И был уверен, что Ириний еще слишком мал, что учиться лишать других жизни он будет потом, а пока — это всего лишь владение оружием, жестокая и суровая, но не более чем игра.

А оказалось, что убивать Ириний прекрасно и стремительно научился сам. Для самостоятельного постижения этой науки ему надо было лишь владеть техникой. Что Митос ему полностью обеспечил.

Поначалу Митосу казалось, что случившееся той ночью прошло без особых последствий. Да, Ириний немного изменился, стал чуть более замкнутым. Но он взрослел, из возраста ребенка перешел в возраст юноши, и подобные изменения были нормальны. Или Митосу очень хотелось в это верить.

В тот дом они больше не возвращались, и вскоре Митос его продал. Теперь они жили во дворце. Спальня Ириния находилась рядом со спальней принца Париса, Митос жил в другом крыле. И хотя они почти все дни проводили вместе — Митос по-прежнему был учителем Париса, а Ириний занимался вместе с ними, но ночами практически не виделись. Поэтому Митос далеко не сразу узнал, что Ириний не всегда ночует во дворце.

А когда впервые проследил за ним, то ужаснулся. Ночами Ириний выходил на охоту. Сильный и ловкий, но все еще по-подростковому легкий и гибкий, он легко взбирался на крыши и стремительно передвигался по верхнему ярусу города, словно несомая ветром черная тень, легко перепрыгивая узкие улочки между домами. Митосу сложно оказалось угнаться за ним. Но он слишком хотел узнать, чем занимается его воспитанник.

На следующий раз он лучше подготовился к ночной погоне и таки выследил. Ириний охотился на преступников: воров, грабителей, бандитов, любую ночную шушеру, которую он заставал за нападением на других. Ириний убивал быстро и безжалостно. Теперь он редко пользовался мечом, лишь когда противников — скорее, жертв — оказывалось слишком много. Лук и стрелы стали его основным оружием. Митос не мог не признать, что это — отличный выбор.

И он опять не нашелся, что сказать Иринию по поводу всего этого. Начать с того, что пришлось бы признаться, что он за ним следил. Митос слишком хорошо знал Ириния и прекрасно понимал, что подобное признание сразу сведет на нет весь последующий воспитательный эффект. Значит, так начинать бесполезно.

Какое-то время Митос специально шлялся по злачным местам города, чтобы якобы случайно «наткнуться» ночью на Ириния и получить законный повод для начала воспитательного разговора. Но Ириний тоже прекрасно знал своего приемного отца, и ничуть не сомневался, что при столкновении того с бандитами помощь понадобится скорее им. Так что рассчитывать на его вмешательство не приходилось.

Митос уже почти созрел наплевать на поиск приличного повода и внаглую отловить паршивца посреди его вояжа по крышам, когда началась эта чертова Троянская война с затяжной осадой города. Теперь Ириний оставил в покое местных бандитов и переключился на вражеских солдат, чуть ли не через день совершая ночные вылазки за черту города. Поначалу он по пол ночи лежал в засаде, поштучно отстреливая выходящих по нужде солдат. Стрелы попадали точно в горло, входя в нужное место под правильным углом, и каждый свежий труп оседал на землю с едва слышным тихим бульканьем, которое никого не будило и не поднимало тревогу.

А после гибели Гектора и объявления траура в царской семье Ириний начал подкрадываться к лагерю — никогда со стороны Трои, обходя почти до кромки моря, — снимать нескольких часовых и заходить внутрь, резать спящих: до первого крика и начала тревоги.

Это было куда безумнее и опаснее, чем его предыдущие ночные выходки. Митос хотел вмешаться еще после первой вылазки, пошел за Иринием и узнал, что в лагере греков есть бессмертный. Что буквально связывало Митоса по рукам и ногам. Он не мог помочь Иринию в его вылазках, не мог дать ему по голове, связать и силком вывезти из Трои, даже сам теперь не мог сбежать из нее. Каждый раз, когда он выходил из города, неведомый бессмертный слышал Зов, чувствовал его приближение и тут же выдвигался наперерез. И добро бы сам — хотя Митос уже почти сто лет не дрался с другими бессмертными, ради такого случая он бы сделал исключение. Но его противник каждый раз шел во главе целого отряда. Значит, о честной битве можно забыть. А так бессмысленно подставляться Митос не стал бы даже ради Ириния. Ему только и оставалось сидеть за городскими стенами, любоваться закатами, пить вино, тихо беситься от бессилия и каждый раз думать, вернется Ириний с очередной вылазки или нет, прекрасно понимая, что рано или поздно он все-таки не придет.

А слава Ириния среди греческого войска тем временем росла и ширилась. Его называли ночным чудовищем, троянским кошмаром, даже озверевшим воплощением Аполлона, оскорбленного разграблением его храма и убийством его жрецов. Впрочем, последняя версия имела меньше всего сторонников, большинство греков считали, что в этой войне Аполлон на их стороне, а храмом больше, храмом меньше — бога не слишком обидит. Тем более, сам-то храм они и не разрушили.

И хотя Митос знал, что ничем другим вылазки Ириния не могут закончиться, развязка наступила все равно неожиданно. Митос накануне даже пытался поговорить с воспитанником, но так и не смог объяснить, почему не хочет присоединиться к нему в его ночных рейдах. Ведь греки были врагами, греки угрожали их городу и, когда войдут в него, будут грабить, убивать и насиловать, так что плохого в том, чтобы вырезать десяток-другой спящих греческих свиней?

Митос не мог объяснить, что его приближение всегда будет чувствовать один из греческих военачальников, что более заметно было бы разве что торжественно подудеть в рог. Основным оружием Ириния оставалась его скрытность, и Митос не мог позволить себе его отобрать. Но и объясниться — тоже. Разве что пришлось бы рассказывать о бессмертных, а к этому Митос был категорически не готов.

А сегодня, два дня спустя, бессмертный греческий военачальник ехал вдоль стены Трои с насаженной на копье головой Ириния и выкрикивал оскорбления в сторону троянцев.

Сжимая кулаки, Митос наблюдал за ним со стены: бессмертный воин, возжелавший славы, бравирующий своей неуязвимостью, корчит из себя героя и гордится победой над смертным мальчишкой, не прожившим и двух десятилетий. Митос знал, что доберется до него. Не сегодня, но очень скоро.

Уже возвращаясь к своему войску, тот прокричал:

— Смотрите все! Троянское чудовище мертво! Теперь никто не будет тревожить сон честных греков!

Митос промолчал. На рядовых воинов ему плевать, а убийцу Ириния он хорошо рассмотрел и прекрасно умел ждать.

От затеи с деревянным конем стойко разило военной хитростью и коварством, но бессмертного внутри коня не было, а на троянцев Митосу было так же плевать, как и на греков. Пока сохраняется текущее шаткое равновесие — ему никак не добраться до убийцы Ириния посреди вражеского лагеря, а вот во время штурма города и сопутствующей неразберихи — все возможно.

Так и вышло. Митос нашел бессмертного грека, врывающегося в царский дворец во главе небольшого отряда из дюжины солдат. Выходя на охоту за убийцей своего воспитанника, Митос прихватил с собой любимый лук Ириния. Когда-то по заказу царя Приама было изготовлено два одинаковых лука — для младшего сына, принца Париса, и его лучшего друга и верного соратника Ириния. Тот страшно гордился этим подарком и никогда не брал с собой на ночные вылазки, чтобы не повредить. Митосу показалось правильным, чтобы именно этот лук завершил историю Ириния.

Быстро отстреляв большую часть отряда и спровоцировав этим бегство меньшей, Митос наконец-то остался наедине со своей целью.

— Ты его учил, — презрительно констатировал соперник. — Зачем ты тратил время на смертного? Они ведь не имеют значения.

— Тебе не понять, — отрезал Митос и больше на разговоры не отвлекался.

Когда отсверкали молнии, и затихло последнее эхо Передачи, Митос подошел к обезглавленному телу. Сражаясь, они кружили по всему залу, но в итоге тело упало так, что казалось, будто убитый, отступая, бежал из дворца. Довершая иллюзию позорного бегства, Митос выстрелил ему в пятку — так, словно стрела догнала его сзади, — бросил лук рядом с телом и ушел. Покидая и дворец, и город, и полуостров, и вообще направляясь подальше от Малой Азии.

Как порою забавна бывает людская молва. Наутро сочли, что голову греку отрубили посмертно, а погиб он от той единственной стрелы в пятку. Большинство даже не узнало, что голова валялась отдельно от тела. На погребальном костре их сложили вместе, чтобы со стороны не было заметно. Лишь нашедшие тело знали правду, но молчали. Тем более, стрела в пятку как причина смерти — это гораздо таинственнее и легендарнее. И куда больше подходит великому герою, чем банальное отсечение головы, да еще и неизвестно кем. А сам выстрел приписали принцу Парису. Его лук узнавали многие, а что таких луков когда-то было сделано два — успели подзабыть.

Легенда сложилась — красиво, с принцами и героями, оставив чудовищ и бессмертных за бортом истории. И хотя за чудовище бессмертному было слегка обидно, но за себя он был очень даже рад. Один древнейший бессмертный терпеть не мог попадать в легенды.

Li_Liana Бессмертный город

Цикл «Погибшие города»

— Алекса, ты уверена?

— Но это же древний город, под водой!

Глаза Алексы горели таким неподдельным энтузиазмом, что Митос проглотил готовое сорваться с губ ехидство про предыдущий десяток не менее древних городов, к которым вовсе не надо было нырять с аквалангом.

— А может все дело в этом? — прищурился он. — Признавайся, ты ищешь повод понырять?

— Нет, — возразила Алекса. — То есть, да, я давно мечтала попробовать дайвинг, но дело не в этом! Нам же на прошлой неделе предлагали коралловую экскурсию…

— И я помню, ты отказалась, потому что плохо себя чувствовала. С тех пор тебе стало лучше?

— Нет, — вздохнула Алекса. — Но то — какие-то кораллы, а это же — совсем другое!

— Почему? — Митос никак не мог понять причин этого внезапного энтузиазма своей любимой. Всю поездку она была осторожной и осмотрительной, не забывая о своем состоянии и лишний раз не перенапрягаясь, но тут ее вдруг будто подменили.

Алекса смутилась.

— Признавайся давай.

— Атлантида, — коротко ответила она.

— Павлопетри^[4] не Атлантида, — уверенно возразил он.

— Откуда ты знаешь?

Митос лишь многозначительно хмыкнул.

— Это же старейший затонувший город в мире! — с жаром заявила Алекса, цитируя брошюру. — Почему он не может быть Атлантидой?

— Потому что он Павлопетри, — поддел Митос.

— Ты же сам читал в проспекте, что его настоящее название неизвестно. «Павлопетри» его обозвали археологи в честь современного наименования побережья, у которого его обнаружили — Павла и Петра. Но это же неправильно!

— Почему? — Митос старался быть серьезным, но глаза его смеялись.

— Потому что это — город, которому больше пяти тысяч лет! И раз его настоящее название неизвестно, то он вполне может быть Атлантидой!

Митос только головой покачал.

— Ну хорошо, — сдалась Алекса, — мне просто хочется верить, что это — Атлантида. Всегда мечтала побывать в ней. И я хочу исполнить эту мечту.

— Конечно, — Митос приобнял ее и поцеловал в висок. — Отправляемся завтра на нашу экскурсию в Атлантиду.

Удачно, что маска закрывает большую часть лица. А жестами под водой особо не пообщаешься. Алекса слишком увлечена разглядыванием своей «Атлантиды» и почти не смотрит на него. И это хорошо, потому что Митос никогда не думал, что вернется сюда. Снова.

Время и вода почти до неузнаваемости изменили эти узкие улочки. И если бы Митос однажды уже не возвращался сюда, то и не узнал бы. От того первого города из его памяти не осталось и следа. Не только теперь, но и тогда, когда он впервые вернулся, две тысячи лет спустя, — после того как покинул его ради поездки на пару месяцев.

Они с отцом сопровождали на свадьбу одну из его старших сестер. Предполагалось, что это будет очень скучная поездка: три недели на корабле, потом помпезные и затянутые свадебные гуляния, и обратный путь — такой же долгий и нудный.

Но судьба распорядилась иначе: сначала шторм, потом нападение вражеских племен, плен, рабство, побег, поиски сестры, снова плен, снова побег… Следующие три года превратились для него в непрерывную борьбу за выживание. И потом Митос не раз удивлялся, как ухитрился остаться в живых. А позже, после первой смерти, — насколько ему повезло не погибнуть слишком рано и не стать одним из обреченных бессмертных детей. Именно тогда он научился не полагаться на силу — откуда бы ей взяться у потерянного в чужих землях подростка, — а думать на пять шагов наперед и добиваться своего коварством и сложностью замыслов.

А потом в его жизни постепенно все как-то сложилось и устаканилось. И в шестнадцать лет началась его новая история на другом конце земли — невыносимо далеком и чуждом всему тому, что осталось на стремительно стиравшихся из памяти узких улочках его родного города.

Вернее, это тогда ему казалось, что его первую и вторую родину разделяют непреодолимые пространства. А сейчас это всего лишь несколько часов на самолете.

Митос на мгновение вынырнул из воспоминаний, помахал Алексе, дождался ответного радостного помахивания и снова поплыл следом — и за своей любимой, и асобственными воспоминаниями. Главное, что Алекса радуется этой экскурсии так сильно, что впервые за всю поездку по ней и не скажешь, что она тяжело больна и доживает последние недели. Пока Митос ступает по тропам своего прошлого, которые считал потерянными навсегда, Алекса спустилась в удивительный мир грез, в свою «Атлантиду». Она счастлива, и это — главное. А он…

А он снова возвращается домой, только теперь уже три, а не две тысячи лет спустя. Еще три.

В прошлый раз он хотел найти здесь ответы. Или собственный призрак. Или хоть что-то. После Всадников и последующих нескольких столетий тотального невезения — ему впервые захотелось вернуться домой. Не в Месопотамию, с которой было связано слишком многое, и которая находилась слишком близко от дорог Всадников. А в то прошлое, которое он считал навсегда для себя потерянным. И уже почти полностью забытым.

И ему это удалось. Хотя с первого взгляда он совершенно не узнал почти полностью изменившийся город. И со второго тоже. Но пожив там несколько месяцев, с удивлением и восхищением выяснил, что знает о городе куда больше любого из его нынешних обитателей. Он помнит, под каким домом есть скрытый старый подвал, где вынуть камень, чтобы открылся частично осыпавшийся проход на арену, и прекрасно ориентируется в подземном полузатопленном лабиринте, в который превратилась самая старая часть города.

Он задержался тогда куда дольше, чем собирался. И впервые позволил себе не сражаться с другими бессмертными. Чтобы вызвать его на бой, надо было сначала догнать, что здесь не удавалось никому. Митосу понравилось избегать битв, и даже казалось, что он нашел свое идеальное место на земле. Можно было не опасаться, что кого-то насторожит его нестареющая внешность. Огромный по меркам своего времени город, почти мегаполис бронзового века, с шумным и суетливым портом, в котором движение не затихало даже по ночам, толпы приезжих, гостей, купцов, путешественников. Митос растворялся в этом хаосе, становясь его частью, почти властелином.

Это были счастливые десятилетия, пока все не закончилось землетрясением и пришедшей с моря огромной волной. Митос даже не пытался бежать. Уже после первого толчка он понял, что город обречен. А он — бессмертный, что ему станется? И он не бросит родной город в его последний час.

Агония города длилась почти целые сутки. Митос погибал несколько раз. Под завалами камней, падал в провалы, тонул, разбивался о скалы. Он не пытался бежать. И с каждым пробуждением от смерти город кардинально менялся.

… первый раз, первые толчки. Город еще живой, еще не осознавший, что умирает. Много криков, паники, мечущихся людей, первая кровь и первые трупы. Запах города еще не изменился. Его улицы пока полны жизни, только с каждым толчком все больше зданий рушится, все больше на улицах разбитой утвари и осколков.

Сосед бросается в дверной проем, чтобы вынести добро, а минутой спустя дом складывается в кучу камней, из-под которой лишь в первый миг раздается короткий вскрик. Его вдова с детьми растерянно стоит возле груды обломков. Двое малышей ревут, остальные ошарашено таращатся на то, что только что было их домом.

Со стороны рынка бегут несколько торговцев и сбивают их с ног, но это выводит вдову из ступора, она хватает детей и бежит следом.

Митос сворачивает к центру города — навстречу бегущим людям, и не оборачивается на очередные крики за его спиной. Улочка узкая, дома на ней дорогие, в два этажа и уже с каждого второго вниз падают куски крыш, а то и целые перекрытия.

… второй раз город уже другой. Почти нет бегущих людей, но уже много тех, кто никогда не встанет. И кровавые пятна так хорошо заметны и на серой мостовой, и на светлых камнях бывших стен. И уже просто так не пройдешь, приходится пробираться, перелезать через одни завалы, обходить другие. Пока Митос не одинок. В городе еще хватает выживших, которым повезло уцелеть во время первых толчков. Многие из них ранены. Кто-то пытается выбраться сам, кто-то помогает другим.

Митос несколько секунд стоит над телом богато одетого старика и двух молодых девушек. Одна из колонн храма придавила всех троих, старику размозжив затылок, одной девице раздробив поясницу, а второй перебив ноги. Эта девушка — почти девочка — еще жива, плачет от боли и зовет на помощь. Но Митос проходит мимо, помочь он не может, а добивать не хочет, чтобы не отбирать надежду, путь и бесполезную. Он уверен, что никому из тех, кто сейчас окружает его, уже не спастись. Да и его бывшим соседям тоже. Может быть, из жителей самых окраин кто-то успеет выбраться. Или нет.

… после третьей смерти в Митос уже не встречает живых. Иногда с разных сторон доносятся стоны, но это лишь предсмертная агония. В город начинает прибывать вода, которая стремительно смывает кровь и покрывается бледно-розовой пеной. В какой-то короткий период это даже красиво. Вода скрывает под собой мусор и осколки, прячет трупы и облагораживает руины.

А потом Митос видит несущуюся на город огромную волну. Даже если пять самых высоких домов поставить друг на друга — и то стена воды будет выше. Она обрушивается на него и на город, сметая все на своем пути, разрушая и добивая все то, что пока еще чудом уцелело.

… в следующий раз Митос оживает под каким-то завалом и ему приходится пробираться на ощупь в полной темноте. И пока добирается даже не к воздуху, а хотя бы к свету, он еще несколько раз умирает. Но, оттолкнув очередной валун, он всплывает над разрушенным акрополем и замирает от увиденного зрелища. Над уже мертвым городом в толще воды и пробивающегося сквозь нее солнечного света парят сотни, тысячи трупов его обитателей. Как диковинные птицы, разом взмывшие над родным насестом. Их цветные одежды развеваются, словно причудливые оперения. А сам город уже пуст и удивительно спокоен. Он уже превратился в вечные руины, навсегда лишив Митоса возможности еще раз вернуться домой.

По крайней мере, тогда он так думал. Тогда он не уплыл сразу. Еще несколько дней оставался среди завораживающей и пугающей красоты мертвого, погребенного под водой города, словно навсегда прощаясь с местом, где родился и провел первые годы жизни. Но потом на сытный пир приплыли целые полчища акул, и Митосу пришлось уходить.

Затонул не только сам город, под воду ушли и его окрестности. А гигантская волна прокатилась по всему острову Элафонисос, разорив и поселение на его противоположной стороне. Там тоже было много жертв, но не сравнить с тотальностью уничтожения средиземноморской столицы.

Уже отправляясь на материк, Митос встретил на берегу старика. Тот сидел и смотрел ровно туда, где еще несколько дней назад кипела жизнь, а сейчас плескались лишь едва штормящие морские волны.

— Ты тоже? — спросил он, встретив взгляд Митоса.

Тот лишь кивнул.

— Хорошо, что ты так молод, — прокряхтел старик.

— Почему? — не понял Митос.

— Нам осталась только память. Только в ней наш город все еще жив. И он умрет с последним из нас. Я радуюсь, что этот срок будет отмерен не моим веком, — пояснил старик.

Митос удивленно взглянул на старика. Тот не мог знать о его бессмертии, а без этого он никак не годился в основные предполагаемые долгожители.

— Я видел спасшихся детей, — заметил он.

— Они слишком юны. Они смогут найти себе другой дом и забудут этот. А ты будешь помнить всегда. По глазам вижу, — старик с трудом поднялся и направился в море.

— Куда ты?

— Там моя родина и осталась вся моя семья. Что мне делать здесь?

— А чего ты тогда ждал все эти дни на берегу?

— Смотрел на тех редких счастливчиков, кому повезло выжить, и на каждом лице видел желание как можно быстрее забыть этот кошмар. Ты первый, кто не хочет забывать. Теперь я могу уйти спокойно.

Митос стоял на берегу, пока волны не сомкнулись над ушедшим в них стариком.

А теперь, три тысячи лет спустя, он снова плыл над улицами города, который все еще помнил живым, а не той слабой тенью, в которую его превратило море и время. Но по-прежнему узнавал очертания домов и все еще словно видел лица тех, кто когда-то в них жил.

— Все нормально? — спросила Алекса после экскурсии.

— Да, вполне, — Митос улыбнулся, — Я рад, что тебе понравилось.

— Я же видела Атлантиду! — Алекса просияла.

— И это стоит отметить! — Митос увлек ее в их каюту, где их ждало вино, изысканный ужин и проспекты новых экскурсий на пути их Средиземноморского круиза.

Уж если чему Митос и научился за прошедшие тысячи лет, так это не отвлекаться на дела мертвых, когда рядом с ним есть такие живые и прекрасные.

Li_Liana Любовь и пепел

Цикл «Погибшие города»

Митос не влюблялся уже почти тысячу лет. После Трои он вообще начал сторониться обычных людей, не подпуская к себе слишком близко. А от бессмертных и подавно старался держаться подальше.

Какое-то время его развлекал случайно обнаруженный тайный орден Наблюдателей. Но, дважды внедрившись к ним и каждый раз прожив по нескольку десятилетий в качестве Наблюдателя, Митос ощутил, что это ему слегка поднадоело. Нет, безусловно, опыт весьма познавательный и крайне полезный. И его обязательно стоило повторить и не раз. Но он решил, что раз в три-четыре столетия прикидываться Наблюдателем — более чем достаточно. А пока его носило по просторам Римской Империи, которая уже начала слегка пошатываться, но была еще весьма далека от своего падения. В империях Митос разбирался не хуже, чем в вине, и этот период зрелого расцвета весьма любил и ценил. Когда уже нет постоянных и разрушительных захватнических войн, но еще не пошел обратный процесс. И самое время наслаждаться жизнью и благами цивилизации.

В Помпеи Митос попал совершенно случайно. Он ехал к одному из своих знакомых в Стабии, но к последней развилке его разморило от полуденной жары, он задремал, свернул не туда и понял свою ошибку уже только в Помпеях. Которые оказались довольно большим и очень комфортным городом. Провинция, но богатая и благоустроенная. С десяток храмов, полдюжины терм и бань, несколько театров и форумов, десятки доходных домов и сдающихся вилл. В общем, в Помпеях имелось все, что только могло понадобиться сибаритствующему патрицию — от юных прелестниц до гладиаторских боев.

До Стабии Митос потом тоже доехал, но она блекла и терялась на фоне Помпей. И хотя вилла его столичного знакомого была более чем роскошной, но не слишком богатой на развлечения. И вскоре Митос вернулся в Помпеи, где, выходя с очередного театрального представления, совершенно неожиданно для себя сцепился в жарком споре с одной крайне бойкой девицей, которая отстаивала совершенно неслыханную ересь, что женщины тоже должны иметь право играть в театре и исполнять женские роли.

Девица оказалась внучкой недавно почившего сенатора, одной из старших жриц в Храме Исиды, и вообще крайне взбалмошной и вредной особой. И это помимо роскошной копны смоляных волос, задорной улыбки и очень притягательных ямочек на щеках. И хотя на первую красавицу Помпей она отнюдь не тянула, но по вздорности и своеволию — вторую такую и во всей империи не сыскать. Это-то Митоса и привлекло.

Сначала он думал, что это будет короткая интрижка, потом — что длинная. На второе десятилетие в Помпеях Митос понял, что на интрижку это уже не тянет. К тому времени Алесто стала уже первой жрицей в храме, о том, чтобы бросить свою богиню и уйти замуж, к мужчине, не могло быть и речи. Даже если к любимому.

Но Митоса все устраивало и так. И их жаркие споры днем — обо всем на свете, и не менее буйные ночи. Алесто была искренне рада, что за все это время так и не понесла, а Митос все еще помалкивал о причинах этого, но впервые задумался о возможности признания в своем бессмертии. Ибо годы летели и давно пора уже было либо бросать все и уходить в новую жизнь, либо признаться Алесто и уехать из Помпей вместе. В конце концов, ну не единственный же храм Исиды в Империи. А такая опытная и мудрая жрица может и другой храм возглавить.

Но Митос боялся ее потерять. Зная буйный нрав своей возлюбленной, подозревал, что не бессмертие она ему не простит, а то, сколько лет он об этом молчал. И откровенный разговор мог все разрушить. А ведь можно его отложить на год, потом еще, и еще… А потом оказалось, что пролетело еще одно десятилетие.

Митос твердо решил, что в первый день осени или признается Алесто, или молча уедет. Его неувядающая юность уже давно стала предметом завистливых шуточек многих горожан и в любой момент может превратиться из шутки в повод для самых серьезных обвинений и подозрений. Дальше тянуть было нельзя.

До выбранной даты последнего рубежа оставалось шесть дней.

В полдень у Алесто начинался дневной ритуал в храме, а Митос отправился на форум, когда земля содрогнулась. В первые мгновения Митос подумал, что это — землетрясение, благо сталкивался с ними уже не раз. Но через несколько минут солнце закрыла огромная рыхлая черная туча, с которой на город посыпался странный лапастый снег. Вернее, пепел. Митос понял это, лишь поймав на ладонь первую темную «снежинку». Под извержение вулкана он до сих пор еще не попадал. И не сказать бы, что хотел расширения подобного опыта, но выбирать не приходилось.

Драгоценные полчаса ушли на то, чтобы добраться до храма Исиды, еще четверть часа, чтобы найти Алесто. Он не стал тратить время на убеждение любимой женщины, что происходящее — не гнев Исиды. Если Алесто не согласилась сразу, то быстро ее не переубедить, а они и так уже непозволительно долго задержались в центре города.

Вырубив ее коротким ударом в висок и взвалив на плечо, Митос поспешил обратно на площадь. Услышав характерное дребезжание повозки, Митос свалил свою ношу на портик храма и оглянулся в поисках второго кинжала. Очень удачно подвернулся один из храмовых охранников, которого Митос тут же разоружил.

Два броска, с левой и правой руки, два слившихся в один звук свиста, и обе стороны упряжи перерезаны. Повозка кубарем катится в канаву, а Митосу надо еще поймать ошалевшую от всего происходящего лошадь.

Его план почти сработал. Оседлав коня и подобрав все еще бессознательную Алесто, он почти успел добраться до городских ворот, когда еще один умник решил, что конь — его единственная надежда на спасение. Первая стрела оказалась неприятным сюрпризом, но не слишком сильно задела, лишь пробила плечо. Ко второй он уже был готов. И к последующим — тоже. Умение не свалиться с коня ни живым, ни мертвым, как бы тебя ни нашпиговали стрелами — очень ценный навык в жизни бессмертного. Но вот только переброшенная через конский круп бессознательная женщина кардинально меняла всю ситуацию.

Уже умирая, Митос понял, что сможет удержать только что-то одно — или коня, или Алесто. Или он останется на коне, и даже в виде трупа сможет выехать из города, но уронит Алесто. Или хотя бы микроскопический шанс останется у Алесто. Она может свалиться с коня или неведомый стрелок успеет пристрелить и ее. Или за эти полторы минуты они отъехали уже достаточно далеко, и стрелок их уже не достанет.

Митос разжал руки, отпуская поводья.

Приходил в себя он тяжело и муторно. А потом долго откашливался. Легкие саднило от пепла и какой-то странной непривычной вони. Жара стояла невыносимая, казалось, что сам воздух плавится и медленно стекает вниз. Пепла насыпало уже почти по колено и он продолжал валить — не редкими хлопьями, как в самом начале, а обильным густым «снегопадом».

Митос попробовал искать Алесто, но вскоре понял, что это совершенно безнадежная затея. Конь мог сбросить ее и через метр, и через пять, и через все двадцать. Или вообще нет. Митос торопливо откопал ближайшую женскую фигуру, показавшуюся ему похожей на Алесто: у нее тоже были длинные волосы, светлая туника, пурпурный плащ и браслеты на предплечье. Перевернув тело, в первый миг Митос рефлекторно отшатнулся — очевидно, она упала на раскаленные камни, выброшенные вулканом. Грудь и живот женщины покрывал один огромный вздувшийся волдырями ожог с вплавившимися в плоть кусочками вулканической пемзы. Но ее лицо уцелело, и совершенно точно это была не Алесто.

Следующий похожий на нее труп он нашел через десяток метров. У этой несчастной лицо было размозжено до сплошного кроваво-белого месива. И Митос потратил драгоценные несколько минут, точно припоминая одежды и украшения Алесто и сравнивая их с теми, что были на трупе. И это снова оказалась не она. Увы, но светлые тоги с красными плащами были слишком популярной одеждой в Помпеях.

Он понял, что просто теряет время. Причем очень нужное ему самому. Все вокруг уже мертвы. И Алесто или спаслась, или мертвая лежит где-то здесь, засыпаемая серой мглой. Ее судьбу уже не изменить. А желание еще раз увидеть любимую и проститься с ней может слишком дорого ему стоить. Митос прекратил бесплодные поиски и поспешил к воротам, но умер, так и не успев дойти до них.

Очнувшись второй раз, он едва не захлебнулся в пепле и с трудом смог из него выкопаться. Город уже засыпало почти по пояс, и идти в этой вязкой сыпучей субстанции было неимоверно сложно. Митос посмотрел на небо и пылающее жерло вулкана. Не похоже, что пеплоизвержение прекратится в ближайшее время. Если так пойдет и дальше, то как он выберется, когда город засыпет выше его роста? Или так и будет непрерывно умирать и оживать? А потом? Что будет с городом и заполнившим его пеплом? Митосу стало страшно.

И у него очень мало времени. Он уже понял, что непривычная вонь убивает его быстрее, чем забивающие легкие пепел, но закончится извержение и она развеется. А если он к тому времени окажется заживо погребен…

Митос в очередной раз споткнулся об один из невидимых под ногами трупов, и его осенило. Он начал стаскивать трупы к стене ближайшего здания. Он спешил и старался подольше удержаться в сознании, одновременно страшась, что слишком затянет и в очередной раз умрет у подножия воздвигаемой им горы.

С первой попытки он собрал кучу чуть больше метра и успел взобраться наверх. Очнувшись снова, он убедился что на нем и вершине его горы едва ли с полметра пепла, тогда как на улице глубина уже по шею. Работать стало еще тяжелее, приходилось «нырять», да и все трупы поблизости он уже перетаскал. Митос почти отчаялся, когда в одном из соседних домов рухнула крыша, от удара вылетели двери, и стало очевидно, что там пряталось довольно много народу. То ли отряд стражи, то ли гладиаторы.

Митос успел сложить свой курган даже чуть выше стены и взобраться на него уже в практически бессознательном состоянии.

Потом Митос думал, как ему повезло, что от отравления вулканическими газами он нетрезво рассуждал, и ему не пришло в голову просто взобраться на одну из соседних крыш. Все они обвалились к следующему утру, не выдержав веса пепла. А Митос стоял на своей горе трупов, всего лишь по пояс в пепле, возвышаясь над Помпеями, и никак не мог придумать, что ему делать дальше.

За эти сутки пепла навалило метра три, если не больше. Ступить вниз — значит утонуть в нем и просто захлебнуться. А Везувий все продолжал изрыгать из себя фонтаны и потоки раскаленного пепла и камней.

Наваленная Митосом гора трупов плавилась, постепенно оседала и невыносимо воняла, но в целом держалась молодцом. Между периодами не-жизни Митос стоял наверху, боясь лишний раз даже пошевелиться. А каждый раз умирая, больше всего боялся, что в бессознательном состоянии скатится вниз и уже не сможет выползти обратно. Ровно до тех пор пока таки не скатился и не влез. Правда, едва-едва и тут же умер снова, но вылез.

А потом ему повезло. По соседней улице прополз узкий поток лавы, огненным языком до половины слизав пепел и оголив стены домов. Осталось только дождаться, чтобы она хоть немного застыла — ноги потом выгорели до костей, но как выгорели, так и заросли. И самое рискованное — угадать, где в глубине уже довольно плотно сбитого пепла пролегает поперечная стена, «нырнуть» в правильную сторону и, не оступившись, пройти эти несколько метров от его почти разложившегося насеста из трупов до языка почти застывшей лавы.

Митос справился. Как всегда. Но с тех пор от извержений вулканов держался подальше. И никакая романтика его уже не могла его переубедить.

ElpisN Четыре правды

Маклауд с явным неодобрением заглянул в свой стакан, как будто Джо Доусон плеснул туда не виски, а дешёвую газировку.

— Ты прав, Джо, как всегда прав, — вздохнул он. — Разве я могу тягаться с королём лжи?

Он был уже изрядно пьян, поэтому мог позволить себе тяжёлый, полный страдания стон.

— Я сказал — королём? — минуты через три процедил сквозь зубы Маклауд, продолжая скорбно взирать на стакан. — О нет, Митос никакой не король, это слишком мелко для Старейшего нашего. Если прижать его к стенке и хорошенько допросить, то выясниться, что именно он придумал ложь и в наш мир принёс. Причём задолго до библейского грехопадения.

Он потянулся за бутылкой, но Джо оказался ловчее и успел её перехватить.

— Не преувеличивай, — осадил Маклауда Доусон.

Он спрятал бутылку и посоветовал другу:

— Относись ко всему проще.

Маклауд фыркнул и закатил глаза. Он слегка покачивался на высоком барном стуле и сильно рисковал с него свалиться.

— Это я ещё преуменьшаю таланты нашего Старейшего.

Маклауд собирался продолжать и, наверное, убил бы не один час, выставляя Митоса в самом, что ни на есть дурном свете, но тут уже не выдержал Доусон.

— Просто Митос из разряда людей, для которых правда, только правда и ничего, кроме правды — три разных понятия. Только и всего. Но мы же всё равно его любим. Правда?

Джо похлопал Маклауда по плечу.

— На сегодня бар закрыт, дружище. Тебе пора.

Li_Liana Одна проблема на двоих

Кроссовер со вселенной DC. В результате устроенного в «Легендах завтрашнего дня» взрыва Ока возникает пространственно-временной портал, в который с разных сторон одновременно проваливаются Митос и Снарт. В фильме «Горец: Источник» события происходят в «ближайшем будущем», что авторским произволом посчитано за 2011 год — ближайший парад планет к году выхода фильма.

2011, Восточная Европа

Митос давным-давно знал, что неприятности любят кучность, но иногда вселенная с этим явно перебарщивала. Конец света, геройствующий Маклауд, погибший Джо и банда каннибалов на хвосте — как раз подходило под такой случай. И это помимо того печального факта, что на лошади крайне сложно удрать от мотоциклистов. Даже в глухом ночном лесу. Впрочем, именно это недоразумение Митос очень быстро исправил. И теперь у него было на один мотоцикл больше, а среди преследователей — на пару человек меньше.

Ему удалось оторваться и даже выехать на дорогу, где уже ничто не мешало гнать на полной скорости. Но дорога упиралась в ловушку-затор, возле которой они оставили свою машину несколько часов назад.

Митос как раз думал, может ли он себе позволить еще хотя бы пару минут нестись на максимальной скорости или пора сворачивать в лес на объезд, когда буквально прямо перед ним, в какой-то паре метров впереди возникло светящееся и переливающееся нечто.

Первым порывом Митоса было вывернуть руль и уложить или хотя бы уронить байк в сторону от вспучившегося пространства. Но в следующее мгновение он решил, что еще больше вляпаться уже просто физически трудно. И, не сворачивая, влетел в то, что оптимистично решил считать порталом. Который в последнюю секунду сменил цвет с голубоватого на бордовый, что Митосу крайне не понравилось. Но переигрывать было уже поздно.

Внутри портала на него, вернее, сквозь него пронеслось нечто красное, липкое, характерно воняющее и до безумия напоминающее фарш из чьих-то внутренностей и конечностей. Но они разминулись прежде, чем Митос успел осознать, что это было. А секунду спустя он вывалился в совершенно другой лес, чуть не вписавшись с разгону головой в дерево и почти успев увернуться от выпавшего из ниоткуда следом за ним мотоцикла. Только кость противно хрустнула. И не одна.

Митос сдавленно чертыхнулся. Близость Источника лишала бессмертных регенерации и дара исцеления. Он надеялся, что это лишь временный эффект, и стоит отойти подальше, как все вернется на круги своя. Но вот он уже в другом измерении или времени, а раны все так же не заживают с привычной стремительностью.

С трудом вытащив покалеченную ногу из-под мотоцикла, Митос убедился, что прямо тут и сейчас заживать она явно не спешит, попытался встать, понял, что не сможет, еще раз оглядел лес в поисках хоть чего-то полезного — ничего не нашел и с почти чистой совестью потерял сознание.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

За свои пять с гаком тысяч лет Митос несколько раз сталкивался с порталами. А один раз даже с путешественником во времени, который называл себя Вопросительным Доктором. И совершенно точно уяснил, что ничего хорошего ни от того, ни от другого не бывает. Только лишние и совершенно ненужные неприятности.

Поэтому, когда над его головой вспучилось багровое переливающееся и струящееся нечто, Митос тут же рефлекторно откатился в сторону. И только поэтому вывалившееся из портала не упало ему прямо на голову. Вскочив на ноги, Митос осторожно подошел и брезгливо потыкал ногой кровавое месиво, судя по ошметкам одежды, бывшее все же останками одного человека, а не произвольным набором оторванных конечностей и высыпавшихся потрохов. Впрочем, конечности были не такими уж оторванными. Ну, не до конца. Да и потроха… вели себя как-то странно. Шевелились и втягивались обратно.

Митос резко отскочил от подозрительных останков, которые прямо на глазах активно сползались в нечто гораздо более цельное. То, что пару минут назад выглядело как винегрет из осколков костей и разорванной плоти, теперь вполне могло сойти за довольно приличный труп, который хорошел буквально с каждой секундой.

И только когда незнакомец открыл глаза, Митос совершенно неожиданно почувствовал Зов. Что было вдвойне неправильно. Во-первых, по скромным познаниям Митоса, в иных мирах бессмертные не водились. Это было, так сказать, уникальное и эксклюзивное свойство именно его мира.

А во-вторых, обычно состояние живости или мертвости никак не влияло на ощущение Зова. Разве что этот мужик умер впервые. И вот только сейчас стал бессмертным. Что порождало еще большую кучу вопросов. Хотя гость мог вывалиться из другого времени, а не мира. И тогда… Но спокойно додумать Митосу не дали.

— Какого черта я еще жив?! Где все?! — свежеоживший труп попытался вскочить на ноги, поскользнулся в луже собственной крови, плюхнулся в нее обратно, но уже не ничком, а на пятую точку, обрел некое шаткое равновесие, ошалело огляделся и наткнулся взглядом на Митоса.

— Ты кто? — все еще несколько ошалело, но уже с проклюнувшейся насторженностью спросил он.

— Да никто, случайно шел мимо, — Митос отступил на пару шагов, прикидывая, какие у него шансы просто развернуться, уйти и успешно забыть об этом нелепом происшествии.

— А клинок зачем?

Митос удивленно взглянул на меч в своей руке. Ну, оно как-то само, рефлекторно получилось — когда труп начал оживать. Митос неопределенно пожал плечами и спрятал меч. Безоружный обнаженный неофит явной опасности не представлял. А ученики ему тысячу лет не сдались. Или две. Пусть другого наставника себе ищет.

Незнакомец подозрительно прищурился и очень характерным жестом потянулся к собственному боку — скорее в надежде нащупать там кобуру, чем перевязь с клинком. Однако нашел только голую скользкую от крови ногу, удивился и лишь теперь заметил свое несколько неодетое состояние, но, тем не менее, не смутился.

— Чья это кровь? — подозрительно спросил он.

— Твоя.

— Но откуда? — незнакомец уже бегло оглядел себя и не увидел никаких свежих ран, хотя в кровавые потеки был перепачкан с ног до головы.

Митос тяжко вздохнул.

— Если вкратце: ты умер, но вернулся к жизни. Ты теперь бессмертный. Добро пожаловать в клуб.

— Офигеть! У меня есть супер-сила?!

Митос страдальчески закатил глаза. Вот придурок, комиксов, что ли, начитался? Хотя вроде староват он для комиксов. Или нет? На первый взгляд Митос решил, что бессмертному неофиту хорошо так за сорок, если не под пятьдесят. Но если твое тело только что сложилось из кровавой кучи — то вполне нормально не слишком свежо выглядеть, и теперь, когда незнакомец уже немного пришел в себя, Митос все больше склонялся к мысли, что ошибся как минимум на десятилетие, а то и полтора. А то, что короткий ежик волос местами серебрится даже сквозь кровавые разводы — так некоторые начинают седеть, едва разменяв четверть века… Хотя, впрочем, какая разница? Для него он все равно — свежий бессмертный едва вылупившийся малек, от настоящего бессмертного рождения которого и четверти часа еще не прошло. Малявка.

— Ага, — едко подтвердил Митос. — Хотя тебя можно убить отсечением головы. Чем и будут пытаться заняться все встреченные тобою бессмертные. Ну, большая их часть.

— Тогда какое же это бессмертие?!

— Ну, ты не будешь стареть, и раны будут стремительно затягиваться, и, пока не потерял голову, ты будешь оживать после каждой обычной смерти, хотя это и чертовски неприятно.

— То есть, я буду типа как Севидж?

— Какой Севидж? — удивился Митос. О таком бессмертном он не слышал.

— Неважно, проехали, один четырехтысячелетний псих. Погоди, а зачем другим бессмертным меня убивать?

— Так положено.

— Кем?

— Заведено испокон веков. В конце должен остаться только один.

— В каком конце?

— Мира, бессмертных. Не знаю, — Митоса и самого волновали эти вопросы, но как-то даже обидно было, что у молодежи они возникают в первые минуты бессмертия, а не годы спустя.

— Бред какой-то, — его визави потер коротко стриженую макушку и со второй попытки таки сподвигся встать. — Плащик не одолжишь?

Митос смерил его долгим взглядом, но нежелание связываться пересилило.

— Не-а.

— Ну и ладно. Кстати, а где мы?

— Окрестности Секувера. До города порядка двадцати миль в ту сторону, — Митос махнул на запад.

— Секу… что? — новичок запнулся на полуслове, подозрительно уставившись на Митоса. — Мимо проходил? Посреди леса? Вдали от города? И совершенно случайно именно там, где я оказался?

— Да! — этот разговор Митосу начал порядком надоедать.

— Что ты здесь делал? — в голосе новичка послышалась угроза, но ее нелепость только еще больше разозлила Митоса.

— Труп закапывал! — огрызнулся он.

— Серьезно?

— Да!

— Одетый? — внезапно оживился нахал.

— Кто?

— Труп!

— Нет, раздел и сжег!

— Труп или одежду?

— Ты издеваешься?! — Идея отсечь эту буйную голову уже не казалось Митосу столь неудачной.

— Нет. Закопал где?

— Там, — Митос показал на заросли ежевики за спиной парня.

— А поточнее?

— Свежую могилу ни с чем не спутаешь. — Митос наконец-то сделал то, что надо было с самого начала: развернулся и ушел.

Парень полез продираться вглубь кустов.

1871, Селвейшн, штат Дакота

Прошло две недели. Митос все еще хромал. С одной стороны, это было не так уж плохо — у нормальных людей множественные переломы так быстро не срастаются, но, с другой стороны, для бессмертного — это очень и очень долго. Что оставляло открытым вопрос, а так ли уж он теперь бессмертен. Но проверять это радикальным образом, лишний раз подставляясь под удар, категорически не хотелось.

Вторая проблема была в том, что он совершенно не слышал Зова. Да, непосредственно сам Зов сообщал о приближении другого бессмертного. Но его эхо, как слабый едва различимый фон, присутствовало всегда. Собственно, Митос его и не замечал — ровно до тех пор, пока оно не исчезло. И отсутствие эха от Зова могло обозначать только одно: в этом мире нет других бессмертных, а значит, это — не его мир.

Проще всего было бы найти самого себя в этом времени. Или не найти. И тогда окончательно убедиться, что это не только не то время, но и не то место. Но он попал в довольно неудачный год. Насколько Митос помнил, он покинул Америку и вернулся в Европу буквально несколько лет назад, в конце шестидесятых. А путешествие за океан стоило немалых денег, которые еще предстояло раздобыть.

Поэтому когда в их городке появилась странная компашка, Митос не колебался ни минуты. Даже местные прониклись этим эпичным явлением. А уж Митос все понял с первого взгляда: когда на шесть человек, одетых с иголочки, приходится негр и мулатка, две крайне раскованные дамы и один благообразный пенсионер, а главное, сверкающе чистые сапоги у всех, при том, что они прибыли пешком по осенней распутице — предельно ясно, что дело нечисто, к гадалке не ходи.

Проследить за пришельцами оказалось совершенно плевым делом. Пробраться на их корабль — чуть сложнее, но они были поразительно беспечны. И когда «Волнолет» взлетел, на его борту находилось уже не восемь, а девять человек, один из них — в роли пока не пойманного зайца в грузовом отсеке.

Обычно Митос предпочитал не лезть на рожон, но тут — было бы что терять?

2001, Сикувер, штат Вашингтон

Митос никогда не страдал излишками совести и обычно не возражал, если за его ошибки приходилось расплачиваться кому-то постороннему. Но вот собственному любопытству он частенько откровенно потакал. И если бы бессмертный новичок не свалился бы в самом прямом смысле ему на голову, Митос ушел бы, не оглядываясь. Но когда посреди пустынного на многие мили вокруг леса кто-то падает прямо на тебя — это заставляет задуматься, насколько такая случайность могла быть случайной.

Поэтому Митос вернулся. Извещать о своем появлении Зовом он не хотел, поэтому взобрался на дерево на ближайшем пригорке, чтобы понаблюдать издалека. И с легкой досадой обнаружил, что он вовсе не ошибался, когда думал, что в Секувере на его след вышла пара бессмертных, а не один. И второй как раз застал новичка над свежераскопанной могилой своего напарника.

Держался парень довольно неплохо. Сразу сообразил выхватить клинок из могилы. И даже худо-бедно пытался изобразить парирование. Да и вообще, похоже, драться парень явно умел. Вот только не на мечах. Зато слушал, что ему говорят. По крайней мере, шею берег, подставляя под пропущенные удары руки и торс.

Через несколько минут Митосу надоело наблюдать это избиение младенцев. Скорее даже «изрезание». Новичок попался упорный, и такими темпами он, прежде чем потерять голову, вполне мог дойти почти до такого же плачевного состояния, в каком вывалился из портала какой-то час назад.

Митос слез с дерева и направился к дерущимся. Второй бессмертный сразу ощутил появление нового игрока и предпочел ретироваться. Вернее, позорно сбежать с поля боя. Новичок немного пообнимался с ближайшим деревом, а потом довольно бодро зашагал навстречу Митосу.

— У меня в ушах теперь всегда звенеть будет? — спросил он, совсем не удивившись возвращению нового знакомого.

— При приближении бессмертного — да. Это называется Зов.

— Миленькая сигнализация, — новичок сплюнул кровь с разбитых губ. — А ты обратно зачем приперся? Решил сам меня добить?

Митос неопределенно хмыкнул.

— И неужели от этих сражений нет вообще никаких ништяков, кроме древней традиции? — продолжил допытываться новичок.

Митос пожал плечами.

— Вы что, все на голову долбанутые? Только из-за того, что какой-то дебил когда-то это придумал, теперь обязаны постоянно бегать и рубить друг другу бошки?

— Ну вообще-то к победителю переходит сила побежденного и всех ранее убитых тем бессмертных, — нехотя ответил Митос, дотошность парня его одновременно и раздражала, и в какой-то степени даже впечатляла. — Ну, красиво так переходит, с молниями и прочими спецэффектами.

— Ага! — новичок торжествующе заломил бровь. — И много бессмертных ты убил?

— Не считал.

— После которого по счету перестал?

Митос рассмеялся. Парень по-своему был забавен. И знал толк в убийствах. Митос постепенно склонялся к мысли, что, возможно… нет, ну конечно же, не брать в ученики! Но уделить этому новичку неделю-другую — не такая уж плохая затея. Хоть меч правильно научить держать.

— Не помню, — честно ответил он.

— Что, так давно было?

— Около трех тысяч лет назад.

— Ааа… Ну точно, как Севидж. А ты такой же псих? — и, прежде чем Митос успел возмутиться, что его снова сравнивают неизвестно с кем, тут же спохватился: — Сорри, это я по инерции. С непривычки. Как-то мало сталкивался с бессмертными. До этого.

Похоже, парень о чем-то интенсивно думал, а в умении обдумывать одно и при этом говорить другое явно не был Юлием Цезарем (Митос того хорошо помнил, было с чем сравнить). И результаты раздумий не заставили себя ждать:

— Если убивать ты меня не собираешься, то, все-таки, зачем вернулся?

— До города провожу, — ответил Митос.

— Боишься, заблужусь?

— Нет, опасаюсь, что прирежешь кого-нибудь по дороге.

— Я так похож на невменяемого бандита?

— В этом виде? — Митос широким жестом обвел стоящую перед ним живописную композицию в одежде с явно чужого плеча, изрезанную в десятке мест и щедро перепачканную в крови и грязи.

Парень слегка смутился, но на уровень ехидства это почти не повлияло.

— Думаешь, в компании с тобой я буду выглядеть более вменяемо?

— Думаю, что я живу на окраине. Когда стемнеет, можно будет пройти незаметно. И переодеться. Не мне.

— Спасибо, — после долгой паузы ответил новичок.

— Пока не за что. А вдруг я тебя вообще коварно заманиваю, чтобы голову снести.

— Ага-ага. Только в лесу это делать удобнее и трупы прятать проще, — в тон ему парировал парень. — Да и яма готовая уже есть.

— А может, я предварительно поглумиться хочу, — Маклауда подкалывать было гораздо веселее, тот почти все воспринимал всерьез, но Митос с удивлением понял, что и вот в такой взаимной грызне тоже было свое очарование.

— Ну давай, глумись, — парень криво улыбнулся. — Посмотрим, как у тебя это получится.

— Прими душ сначала. А то над такой бомжеватой жертвой глумиться крайне негигиенично.

В потоке времени, на «Волнолете»

Выбравшись из трюма, Митос почти сразу же нос к носу столкнулся с высоким ухоженным парнем.

— Ой, а ты… вы кто? — опешил тот.

— Митос.

— Вы… друг капитана?

Митос обожал таких парней, которые сами находят ответы на все вопросы.

— Да. Он подобрал меня в Селвейшн и обещал забросить домой, — как ни в чем ни бывало заявил он.

— Это куда? Или правильнее, в когда?

— В две тысячи одиннадцатый.

— А, так вы тоже путешественник во времени? — облегчение было буквально большими буквами написано на лбу парня.

— Ну а кто же еще? — вот уж что-что, а прикидываться своим и на своем месте Митос умел почти в совершенстве.

Дальше все пошло как по маслу. Милый и общительный (даже, скорее, болтливый) Рей Палмер сам представил его седовласому мужчине, который оказался профессором Штейном, и Митосу пришлось добавить доктора археологии и истории в свое импровизированное резюме. После затянувшегося научного диспута на философские темы добрый профессор показал ему местную кухню, вернее, комнату с пищевым синтезатором, где обнаружился типичный громила Мик Рори — дуболом, но с весьма проницательным взглядом. От которого Митос побыстрее сбежал, в процессе столкнувшись с юным наивным Джексоном, затем самостоятельно освоил общение с Гидеон и даже получил индивидуальную каюту.

Царящий на корабле дух раздолбайства, хаоса и легкого безумия оказался Митосу как нельзя кстати. В его легенде усомнились лишь две повышенно подозрительные личности: блондинка со взглядом профессионального киллера и бритый тип, напарник лысого громилы, который казался Митосу смутно знакомым, хотя он был уверен, что раньше его никогда не встречал.

— Почему тогда капитан нас о тебе не предупредил? — спросила блондинка, пока второй крайне недоверчиво таращился на Митоса.

— А он вам всегда обо всем говорит? — саркастически поинтересовался Митос, уже достаточно пообщавшийся с остальными, чтобы знать, как парировать такой выпад.

— Нет, — стушевалась блондина.

— Да, ты точно знаешь нашего кэпа, — хмыкнул бритый.

Митос только выразительно выгнул бровь. Пока все складывалось как нельзя лучше. Оставалось только держаться подальше от того самого капитана. Митос понимал, что рано или поздно попадется и ему, но будет лучше, если к этому моменту они улетят подальше от места посадки пока не пойманного зайца.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

— А какой сейчас год? — натягивая свитер и как бы между делом, но повышенно осторожно уточнил новичок, вернее, Снарт — имена они уже выяснили, пока шли до города.

— Самое начало третьего тысячелетия. Две тысячи первый. — Митос внимательно наблюдал за ответной реакцией. — А ты из какого?

Снарт смерил Митоса критически-подозрительным взглядом, но все же ответил:

— Ну, типа из две тысячи шестнадцатого, хотя непосредственно перед… я был не там.

— Перед чем? И где? — Митос наконец-то понял, какие вопросы задавать, и уцепился за эту возможность.

Снарт пару минут помялся, отмалчиваясь, но, похоже, решил, что хуже уже не будет:

— Перед тем как мы взорвали Повелителей Времени. Где-то в их особом мире — в Точке схода, типа вне времени.

— Весело живете, — хмыкнул Митос. Хотя название «точка схода» его и насторожило, но раз ее уже взорвали, то не о чем и беспокоиться, верно?

— Я так посмотрю, тебя путешествия во времени тоже не очень удивляют, — скорее утвердительно чем вопросительно изрек Снарт.

— За пять тысяч лет чего только не увидишь.

— Ты же говорил про три.

— Ты спрашивал, когда я перестал считать убитых.

— Ах, ну да, запамятовал.

Митос искривил губы в ироничной ухмылке. Снарт так же криво ухмыльнулся.

— Ну, так я пошел? — то ли с настороженностью, то ли в ожидании непонятно чего спросил он.

— Куда? — уточнил Митос, ему и правда было интересно, что новичок собирается делать в чужом времени или даже мире.

— Разберусь по ходу.

— Угу, только кошелек оставь.

— Что? — Снарт даже не потрудился изобразить удивление.

Митос выразительно кивнул на тот карман, где скрылось его имущество. Снарт пожал плечами и небрежно швырнул кошелек на стол.

— Ко всему прочему, еще и вор, — скептически констатировал Митос.

— А у тебя с этим проблемы?

— У меня — нет. Но так ты только по-глупому подставляешься.

— Сам разберусь.

— Как скажешь.

Снарт второй раз подошел к двери и даже взялся за ручку, но, пару секунд помедлив,обернулся:

— Дай двадцатку.

— Зачем?

— Куплю билет на автобус. Ну или одолжи машину. Если не хочешь, чтобы я тискал кошельки в твоем городе.

Митос молча протянул двадцатку.

— Куда ехать собрался? — уже на пороге спросил он.

— Не твое дело.

— Ну-ну.

В потоке времени, на «Волнолете»

Когда капитан уже собирался активировать прыжок в Централ-сити, где они хотели забрать юного Рори, пока его не убила Пилигрим, Сара неожиданно спросила:

— А Митоса не надо позвать? Чтобы он тоже пристегнулся?

— Да, у нас же как раз есть освободившееся место Картера, — напомнил профессор Штейн. — Извини, Кендра. Но зачем Митосу сидеть в каюте, если тут безопаснее?

Капитан Хантер замер с занесенной над стартовым рычагом рукой.

— Какого Митоса? — очень осторожно спросил он.

— Ну, твоего друга. Из две тысячи одиннадцатого, которого мы подобрали в Селвейшн, после того как ты выиграл дуэль, — напомнил Палмер.

— Какого друга?! — Хантер подскочил на месте как ужаленный.

Что было довольно трудно, учитывая опущенную страховочную систему, которую Хантер тут же откинул резким рывком и пробкой вылетел из кресла.

— Вы не знаете Митоса? — удивился профессор Штейн.

— Но как же, — не поверил своим ушам Палмер. — Он сказал, что вы давно знакомы.

— И рассказывал, как вы вместе путешествовали по прошлому! — поддержала Кендра. — Он мне помог кое-что вспомнить про мое первое воплощение. И он совершенно точно бывал в древнем Египте.

— Да нет же! — возмутился профессор Штейн. — Он просто доктор истории и археологии. И изучал те времена. Тебе показалось.

— Нет! — уверенно возразила Кендра. — Он знает такие вещи, которых ни в одном манускрипте не найдешь. Уж поверьте мне, он там был.

Визуализация искусственного интеллекта возникла над голографической платформой.

— Старт отменяется? — мелодично уточнила Гидеон.

— Какой старт?! У нас тут неопознанный объект на борту! Да еще и путешествующий во времени!

— Так я и знал, — тихо проворчал Снарт.

— Вы все с ума посходили?! Почему мне о нем никто не сказал? — продолжил бушевать капитан, возбужденно бегая вокруг команды и горестно заламывая руки.

— Мы думали, ты знаешь, — ответила Сара.

— Как?! И ты его видела?

— Да все мы видели. Наверное, — Сара оглянулась на остальных, те нестройно закивали.

— Дурдом какой-то! — капитан схватился за голову.

— Не, он реально убедительно заливал про прошлые века. Даже я повелся, — веско добавил Рори. — Такие байки травил, будто сам все это видел.

— Значит, идем брать этого… Митоссса! И выяснять, кто он такой! — решил капитан и, обнажив револьвер, показал остальным личный пример.

Но большая часть команды отнеслась к этому приказу с некоторой долей скептицизма. У Рори и Снарта оружие всегда было при себе или в шаговой доступности, Палмер по такому незначительному поводу облачаться в костюм не стал, а остальные могли справиться и голыми руками.

В итоге в каюту Митоса вломился лично капитан Хантер с сомнительной поддержкой в лице Рори и Снарта, которые не посчитали нужным даже прицелиться в безоружного. Остальная команда облепила дверной проем, движимая скорее азартным любопытством, чем какими-то опасениями.

Митос ждал этого явления, с удобством развалившись на койке. Пять минут назад Гидеон отрезала ему доступ к архиву, которым он до этого активно пользовался. Так что сюрприза не получилось.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

Митос с крайне независимым видом подпирал колонну возле выхода с центрального автовокзала Секувера. У него еще оставались вопросы к Снарту. Не то чтобы он хотел получить ответы на них любой ценой, но парочки лишних телодвижений они однозначно стоили.

Снарт появился спустя четверть часа после того, как Митос занял свой наблюдательный пост. Выглядел он довольно озадаченным и… нет, не потерянным, но пожалуй, все же выбитым из колеи. Но едва увидел Митоса, тут же натянул свою уверенно-презрительную ухмылку.

— Какие-то проблемы? — Митос вовсе не намеревался спрашивать настолько ехидно, но Снарт словно намеренно его провоцировал.

— Все зашибись.

— Но ты не уехал.

— Передумал.

— Ага, — вот теперь Митос даже не пытался убавлять язвительности в голосе.

Снарт мрачно на него покосился, на секунду задумался, что-то прикидывая, а потом ответил вполне нормально, даже слегка растерянно:

— Они не знают про Централ-сити.

— Я тоже не знаю, а что это?

Снарт недоверчиво на него посмотрел и уточнил:

— А Старлинг-сити?

Митос отрицательно покачал головой.

— А мы находимся в этом, Си… как его там? — спросил Снарт. — Я никогда не слышал о таком городе.

— В Сикувере, — напомнил Митос и пошел к машине, неопределенно махнув рукой, что при некотором оптимизме можно было истолковать как приглашающий жест.

Снарт чуть помедлил, но направился следом.

— Ванкувер знаю, Сиэтл знаю, Сикувер — нет. — Снарт сел в машину. — А город вроде выглядит довольно большим. Сколько здесь?..

— Несколько миллионов.

— Мда. Не думал, что у меня так плохо с географией. А в каком он штате?

— Вашингтон, — ответил Митос, заводя мотор и отъезжая с вокзальной стоянки. — Да и у меня с географией довольно неплохо. И никаких Централ- и Старлинг-сити в этой Америке совершенно точно нет.

Они переглянулись. Снарт озадаченно потер макушку.

— Ты думаешь, это другой мир? — осторожно уточнил он.

— А у тебя есть другие варианты?

Снарт пожал плечами.

— В своем мире ты слышал о других мирах или путешественниках между ними? — продолжил допытываться Митос.

— Ну… Флеша ведь у вас тоже нет?

Митос изобразил вежливое удивление.

— Значит, нет, — вздохнул Снарт. — Стрела? Взрыв в Стар-Лабс? Мета-люди? Ох черт, все время забываю, что сейчас еще только две тысячи первый, — спохватился он. — Тогда Общество Справедливости? Зеленый Фонарь? Командир Сталь?

— Ничего такого, — покачал головой Митос. — Ни о первых, ни о вторых даже не слышал. И кстати, прозвища какие-то на редкость дурацкие. Так как насчет путешественников между мирами?

— Ну, был у нас один. И пришельцы с Земли-2 тоже были. Пара штук, — Снарт отвечал явно нехотя. — Но из того, что я слышал о Земле-2 — это явно не она.

— Если есть два, то и три, и пять, и десять, — предположил Митос.

— Логично, — Снарт замолчал, уставившись в окно на мелькавший за стеклом город.

В потоке времени, на «Волнолете»

Митос сидел посреди зала управления. Слева в его голову целился Снарт, справа в плечо — Рори. Капитан Хантер изображал из себя опытного дознавателя. Или хотя бы пытался. Судя по лицам остальной команды, многим из них мучительно не хватало попкорна.

— Вы там определитесь, вы меня сжечь угрожаете или заморозить? — Митос по очереди покосился на обоих своих стражей.

— Не дергайся! — Рори чувствительно ткнул дулом ему в спину. Все успеем. Сначала поджарим, потом заморозим.

— Или наоборот, — поддержал его Снарт.

Митос уже в третий раз повторил свою историю попадания на «Волнолет»: несся себе на мотоцикле в своем родном две тысячи одиннадцатом, никого не трогал, тут бац — какое-то странное сияние прямо по курсу, куда он с разгону влетел и оказался среди ковбоев на диком западе. Мотоцикл спрятал, попытался влиться в коллектив… Тьфу! То есть вписаться в не очень тихую и не очень мирную жизнь городка. И тут пару недель спустя являются какие-то странные типы. Нет, может быть местным они и нормально выглядят, но ему, жителю двадцать первого века, за милю видно, что они не из этого времени. А дальше дело техники — проследить за ними, найти корабль и взойти на него. Все. Простая, скромная и ничем не примечательная история.

— Но как же древний Египет, роман с Клеопатрой, обеды с Сократом, дружба с Байроном? — не поверил своим ушам профессор Штейн.

— Да, тут я немного приврал, — покаянно развел руками Митос. — Извините, но когда услышал про путешествия во времени, то просто не смог удержаться. Но я действительно доктор истории и археологии, преподаю в Йельском университете.

Митос снова врал, но знал, что этого им не выяснить. Если «Волнолет» совершит посадку в его времени, то там Йель был уничтожен бомбардировкой еще несколько лет назад. Но почему-то Митосу казалось, что в тот две тысячи одиннадцатый они так просто не попадут. Если вообще смогут.

— Наверное, вы хороший специалист своего дела, раз даже Кендру сумели провести, — уважительно заметила Сара, но за нарочитым восхищением притаилась настороженная недоверчивость — как кинжал у убийцы за пазухой.

— Да, — нескромно подтвердил Митос, — просто отличный.

— А зачем вы спрятали мотоцикл, мистер Митос? — продолжил допрос капитан Хантер. — Кстати, это фамилия или имя?

— Можете звать меня Адам Пирсон, если вам так удобнее. А насчет мотоцикла — мне показалось неправильным въехать на нем в город конца девятнадцатого столетия. Возникло бы слишком много вопросов.

— Так все-таки Адам или Митос? — капитан уцепился за первое найденное несоответствие в его истории.

— Адам Митос Пирсон — выкрутился тот. — Но я уже много лет пользуюсь только вторым именем и именно под ним известен в… академических кругах. Знаете, как первую публикацию подпишешь, так потом и прилипнет. Но я привык.

— Ладно, мистер Митос или как вас там, так с какой целью вы проникли на мой корабль? — перешел к главному капитан.

— Но это же очевидно. Я хочу вернуться домой. И был бы вам весьма благодарен, если бы вы вернули меня в мое время. У меня там, знаете ли, дела.

Заперев Митоса в боксе для пленников, команда вернулась к обсуждению инцидента.

— По-моему, он — безобидный ученый, — вынес свой вердикт профессор Штейн.

— Который слишком профессионально врет, — осадил его Снарт. — Час назад вы еще верили, что он — путешественник во времени и друг кэпа.

— А мне его история тоже кажется вполне убедительной! — доктор Палмер поддержал негласное братство докторов и профессуры. — Поставьте себя на его место. Неожиданно оказаться на сто сорок лет в прошлом, опознать таких же, как он пришельцев из будущего, пробраться на корабль — вот вы бы смогли?

— Лично я? — уточнил профессор Штейн. — Сомневаюсь. Хотя будь я лет на тридцать помоложе…

— О чем вообще разговор? Типа у нас много вариантов? — перебил его Мик Рори. — Или высадить его в том времени, куда он хочет, или пристрелить. Решайте. Я бы пристрелил.

— Я тоже, — поддержала его Сара. — И мне не верится в университетского преподавателя, гоняющего на мотоцикле.

— Ха! — перебил ее доктор Палмер, в один этот возглас вложив все, что думает об устоявшихся стереотипах о докторах.

Спорить с ним никто не стал. Уж больно ярким примером безбашенного доктора являлся он сам.

— Нельзя его убивать, — возразила Кендра. — Но не оставлять же на корабле.

— Конечно, мы не можем позволить ему остаться с нами, — подтвердил капитан. — Но мне не нравятся ни он, ни его история.

— Он и не обязан вам нравиться, — снова вступился за Митоса профессор Штейн. — Но неужели вы всерьез собираетесь убить человека только из-за личной неприязни?

— Да никто не собирается его убивать! — капитан Хантер вскочил и начал раздраженно вышагивать по залу управления. — Но он мне не нравится!

— Это мы уже слышали. И что вы предлагаете? — спросил профессор Штейн.

— Ничего, — сдался капитан. — Рори прав. Остается только высадить его в две тысячи одиннадцатом. Да поскорее! У нас полно своих проблем! И Пилигрим на хвосте.

— Надо еще забрать его мотоцикл из тысячу восемьсот семьдесят первого, — напомнил Снарт. — Да, я всегда внимательно слушаю.

— Хорошо, летим сначала за мотоциклом, а потом в две тысячи одиннадцатый. Всем занять свои места. Гидеон, готовность к старту. И кстати, ты-то как могла его проворонить?

— Происходящее за пределами корабля я не отслеживаю, — в синтетическом голосе почудились едва различимые нотки обиды. — Возле Селвейшна он зашел и заявил, что ты его пригласил. Такое событие являлось вполне вероятным.

— Да так кто угодно может зайти и взять нас голыми руками! — фыркнул капитан.

— Он не совершал враждебных действий. Иначе я бы вмешалась, — возразила Гидеон.

Корабль начал перемещение во времени.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

— Слушай, а интернет у вас тут уже изобрели?

— Зачем тебе?

— Хочу кое-что уточнить.

— Что?

— А тебе не все ли равно? — привычно окрысился Снарт, но, видимо, вспомнил, что сидит в его доме и в его одежде, и даже расщедрился на очередной вменяемый ответ: — Хочу найти местного себя. Я тут, конечно, на пятнадцать лет младше, но тем не менее.

— А в ваше время в интернете так запросто можно узнать о любом человеке? Или ты какая-то знаменитость?

— А в вашем, полагаю, еще нет, — скривился Снарт, словно не заметив подколку.

Митос несколько минут смотрел на показательно игнорирующего его пристальное внимание гостя. С одной стороны, ну правда, какое ему дело. А с другой… вот так оказаться в чужом мире, где не только нет ни одного близкого или знакомого, но и сами реалии мира довольно существенно отличаются: нет многих привычных вещей, зато полно чуждых и раздражающих своей инаковостью. Да к тому же и в другом времени. Митос и врагу бы такого не пожелал.

— У меня есть один знакомый, — осторожно начал он. — Он умеет добывать информацию. Но надо больше исходных данных. Место рождения?

— Централ-сити, — мрачно посмотрел на него Снарт.

— Ясно, — вздохнул Митос. — Родители?

— Отец — Льюис Снарт, уголовник — по базам полиции можно пробить, если у твоего друга есть доступ. Думаю, отца проще будет найти, чем мать. Если они вообще существуют в этом мире.

— Я попробую.

Митос отправился звонить Джо, сбежав сначала в другую комнату, потом на веранду, а потом и вовсе вышел прогуляться по ночному городу — от греха подальше. Сдавать пришельцу орден Наблюдателей вообще и особенно Джо он категорически не собирался.

Вернувшись через полчаса, он застал Снарта сидящим на спинке дивана и глубокомысленно всматривающимся в огонь в камине — так, словно тот надеялся там увидеть что-то большее, чем просто пляску пламенных языков. Или даже не что-то, а кого-то.

Услышав шаги, он поднял голову, и Митос ответил на немой вопрос, не дожидаясь, пока его озвучат:

— Льюис Снарт в семнадцать лет погиб на малолетке, где отсиживал за магазинную кражу. Никаких детей у него, естественно, не было.

— Однако, — Снарт спрыгнул с дивана. — По ходу, в этом мире я вообще не существую.

— Возможно, именно поэтому ты стал бессмертным, попав сюда, — предположил Митос.

— Ты думаешь?

— Не знаю. Просто одна из теорий. Не хуже, но и не лучше других.

2011, Вильнюс, Литва

— Это не мое время, — Митос скрестил руки на груди, не делая и шагу в сторону открытого трапа.

— Как это не ваше?! — возмутился капитан. — Место — то, дата — та, которую вы назвали. Что вам еще не нравится, мистер Митос?

— Видите телевышку? — спросил Митос.

— Да, и что?

— В моем времени ее как раз вчера взорвали. А здесь она довольно целая с виду. Да и вообще, в мое время в Восточной Европе уже несколько лет царят хаос и анархия. И приближается апокалипсис. Вот это, — Митос обвел рукой как назло клинически пасторальный пейзаж с лужайками и ярким солнышком. — Очень похоже на войну и разруху с апокалипсисом?

— Явно нет, — констатировал Рори, вместе с остальными стоящий на трапе.

— Что за бред! Какая война?! Какой апокалипсис?! — капитан Хантер аж подпрыгнул от возмущения. — Не было ничего такого в две тысячи одиннадцатом! Никогда не было! Гидеон, покажи временные линии!

— Описанные события отсутствуют во всех возможных линиях временного потока.

— Вот! — Хантер торжествующе поднял палец.

— Да? А тогда откуда я пришел?

— Хороший вопрос, — хмыкнула Сара.

— Говорил же, врет он все, — Снарт хрустнул костяшками пальцев.

— Подождите! — осенило профессора Штейна. — Может быть дело не в другом времени, а в другом мире?!

Все ошеломленно замолчали. Митос мысленно выдохнул. Ну наконец-то они додумались. Он не хотел сам озвучивать эту версию, но уже начал опасаться, что скоро придется.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

Звякнули, сталкиваясь, клинки, разлетелись, снова скрестились, в первое мгновение казалось, что силы равны, и, вероятно, так оно и было. Но тут левый клинок выполнил виртуозный пируэт, вывернулся из захвата, на излете внешней дуги задел своего соперника и отбросил на пол.

— Ну и нафига все это? — Снарт мрачно покосился на Митоса, потирая запястье, чуть не вывихнутое этим приемом.

— Хочешь потерять голову в первом же бою? — Митос издевательски отсалютовал ему своим мечом.

Тыкать им в шею Снарту после каждой его неудачи Митосу надоело еще где-то в первый десяток раз. Все равно Снарт не проникался должным образом приставленной к горлу сталью. Слишком уж юн как бессмертный. Еще не привык и толком не осознал, что только это движение несет реальную угрозу его жизни.

— Третье тысячелетие на дворе, — изощрялся в сарказме Снарт. — Кому нужны эти древние ковырялки?

— Ими очень удобно рубить головы, — напомнил Митос.

— Да, я заметил, — огрызнулся Снарт. — Но зачем при этом строить из себя великого фехтовальщика? Пристрелил издалека, можно даже из снайперки, подошел, снес голову, пока противник в отключке валяется, и вся недолга. Все! Зачем такие сложности?

Митос страдальчески прикрыл рукой глаза.

— Ну что опять не так? Насчет снайперки — это ведь отличная идея, — Снарт самодовольно ухмыльнулся. — А если взять разрывной патрон, то при удачном раскладе голову выстрелом оторвет, и ничего рубить не придется.

— Ты безнадежен, — Митос сокрушенно покачал головой.

— Тогда зачем ты со мной возишься?

— Сам недоумеваю, — вздохнул Митос.

— Или тебя пленила небесная синева моих глаз?

Митос не удержался от ироничного фырканья, но в чем-то несносный новичок был прав. И хотя красоту своих глаз он явно переоценивал, но вот его невозмутимый, скорее даже нордически-холодный характер Митоса определенно привлекал. Такое… здоровое разнообразие после вспыльчивого и горячего горца.

— И чем тебе моя идея со снайперкой не нравится? — Снарт, прищурившись, смотрел на Митоса. — Не хочешь отвечать, да?

— Не хочу, — кивнул тот. — Но придется. Или ты пойдешь проверять на собственной шкуре.

Снарт утвердительно хмыкнул.

— Не ты один такой умный, — заметил Митос. — И если коротко, то о таком вопиющем нарушении правил обязательно узнают.

— И тогда что, придут за нарушителем всей толпой? — скептически перебил его Снарт.

— Что-то типа того, — уклончиво ответил Митос.

— На этом месте я должен был испугаться?

— Мог бы. — Митос искривил губы в намеке на усмешку. — Но ты же не станешь.

— А типа я ошибаюсь?

— Ты не все знаешь.

— А рассказать?

— Перебьешься. Раз такой умный, то учись на своих ошибках. Если сумеешь их пережить.

— Этот вариант мне вполне подходит, — Снарт показательно пнул так и валяющийся на полу меч, отбросив его к двери, и следом сам направился к выходу из зала, который Митос освободил от мебели и отвел под их тренировки.

— И это я тебе еще про святую землю не говорил, — сказал Митос ему в спину.

Он хотел придержать эту информацию до более подходящего случая, но чем дальше, тем больше сомневался, что он когда-нибудь наступит. Ученик из Снарта вышел препаршивевший.

— Про что? — Судя по выражению лица Снарта, тот решил, что ослышался.

— Нельзя драться на Святой земле. Кладбища, церкви, монастыри и всякое такое.

— Вы вообще вменяемые? — впервые за все их знакомство Снарт смотрел на Митоса как на психа, притом опасного. — Или сектанты какие-то намаханные? Причем тут религия? И какая именно? Христианство? Ислам? Буддизм?

— Да любая. Неважно. На любой Святой земле драться нельзя.

— Почему? А, стой, дай я сам угадаю. Потому что нарушение Кодекса?

— Ты делаешь успехи, — саркастически заметил Митос.

— Знаешь, у меня нет пяти тысяч лет, чтобы оттачивать мастерство владения клинком. Так что я, пожалуй, рискну своим способом. А ваш кодекс я в гробу видел.

Снарт поднял меч, насмешливо им отсалютовал, довольно точно копируя недавний жест Митоса, и ушел. Не только из тренировочной, но и вообще.

Останавливать его древнейший не стал.

В потоке времени, на «Волнолете»

Митос снова сидел запертым в боксе для пленников, а в зале управления разгорался очередной спор в его честь.

— У нас нет технологий путешествий между параллельными мирами! — капитан уже устал отстаивать эту очевидную истину.

— Но Барри умеет, — напомнил профессор Штейн. — Или доктор Уэллс мог бы нам помочь. Он ведь сам с другой Земли. Я думаю, нет, я уверен, что если мы с ними свяжемся…

— Нет! — резко перебил его капитан Хантер. — Нам некогда заниматься этим! Если мы не поторопимся, Пилигрим убьет молодого Рори, и он исчезнет. И напоминаю, что после него нам надо спасать остальных! И Севидж все еще угрожает уничтожить человечество! Никто об этом не забыл, нет?

— Но что мы будем делать с Митосом? — спросила Сара. — Так и будем везде таскать за собой?

— Нет. Усыпим и отвезем обратно в Селвейшн, — после недолгого размышления решил капитан.

— Почему именно туда? — удивился Палмер.

— Потому что там мы его подобрали, — ответил капитан Хантер. — Вернее, именно там он незаконно и обманом проник на мой корабль.

— Принцип минимального вмешательства? — догадался профессор Штейн.

— Да. Возможно, он — часть исторической аномалии и должен был оказаться именно в том времени и месте.

— Где он никак не повлияет на последующую историю, ибо это временной осколок? — наконец-то Палмер понял истинные причины такого капитанского выбора.

— Я рад, что не только мистер Старт меня внимательно слушает.

— Но как-то нехорошо с ним получится, не по понятиям, — недовольно заметил Мик Рори.

— Мистер Рори, я о вас же забочусь! Именно вы — первая жертва Пилигрима.

— Да ладно, я просто сказал. Мне все равно. Решили выкинуть — выкидывайте. Я-то вообще за убить голосовал.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

Грабить банк было весело ровно до тех пор, пока его самым наглым образом не пристрелили, да еще именно тогда, когда он наконец-то оторвался от преследующей его полиции. Очнулся Снарт в уже знакомом подвале. Правда, в прошлый раз Митос спускался сюда за вином. Но для подвешивания пленников он тоже неплохо сгодился.

— А кто вещал, что нельзя стрелять в других бессмертных и пользоваться их мертвым состоянием? Нарушаем собственные принципы? — Снарт подергал притянутыми к потолочной балке руками, но связали его качественно, со знанием дела, и многолетним, даже многотысячелетним опытом.

— Кажется, твоя голова все еще при тебе, — парировал Митос.

— А, так значит, если не отрубать голову, то можно?

— В целом да, — недобро улыбнулся Митос.

— Но спорим, что не многие так делают?

— Ты выиграл спор, доволен?

— Нет, но ты же и не за этим меня сюда притащил. Кстати, а зачем? — Снарт изобразил показательный интерес.

— Воспитательный процесс, — коротко ответил Митос, в последний проверяя надежность пут.

— Чего? — опешил Снарт.

— Ну раз по-другому до тебя не доходит.

— Что не доходит?!

— Я говорил тебе: не высовывайся, не привлекай внимание, не бравируй своим бессмертием, не показывай смертным, кто ты на самом деле?

— Извини, «папочка», я был плохим учеником, — съехидничал Снарт.

— Ты думаешь, это все игрушки?

— Нет, все жутко серьезно, ответственно и величественно. Я уже проникся, честное воровское.

— Паяц, — Митос щелкнул выключателем и направился к выходу из подвала.

— Эй! Что ты собираешься делать?

— Ничего.

— В смысле?

— Человек может выдержать без еды несколько недель, но без воды — не переживет и первую. Я проверял.

— Предпочту поверить тебе на слово, — согласился Снарт и быстро спросил, пока Митос все еще стоял на ступенях лестницы, ведущей из подвала. — А если я закричу?

— Здесь отличная звукоизоляция.

— Интересно, зачем она тебе?

— Бывают в жизни бессмертного всякие… странные ситуации, — Митос чуть замялся. — Приходится соответствовать.

— И ты думаешь, оттого, что я умру тут от жажды, я изменю свое мнение о вашем идиотском Кодексе и стану его соблюдать? Да ты куда больший оптимист, чем мне казалось.

— После первой смерти — наверняка нет.

— А пятый или десятый раз что-то изменит? — Снарт прятался за сарказмом как за непробиваемым щитом, но на «десятом» его голос едва заметно дрогнул.

— Ну… — Митос открыл ведущую из подвала дверь, впустив во тьму узкий лучик света, — один мой знакомый псих за триста лет в похожей ситуации… Не то, чтобы стал меньшим психом, но на людях потом однозначно вел себя куда адекватнее. — И, пока Снарт молча переваривал про «триста лет», наигранно воодушевленно добавил: — Но я в тебя верю. Ты справишься куда быстрее. Да и этот дом вряд ли триста лет простоит.

1990, Централ-Сити

Пока команда бегала вокруг горящего дома юного Мика Рори, Митосу не составило никакого труда снова проникнуть на «Волнолет». Но теперь Гидеон была начеку и заблокировала его прямо в шлюзе.

Когда створки открылись, перед Митосом снова предстала вся команда в полном боевом облачении.

— Как вы сюда попали? — с неприкрытой угрозой спросил капитан Хантер. — Как очутились в этом времени?

Митос гордо многозначительно промолчал, предоставив им теряться в догадках.

— Но как? Прошло сто двадцать лет! А вы совершенно не изменились, — недоумевал профессор Штейн.

— Он переместился во времени, как и мы, — предположил Палмер. — Разве не очевидно?

— Ты работаешь на Повелителей Времени? — Хантер вытащил из-за пояса револьвер и навел его на Митоса.

— Нет. Но я знаю, у вас есть знакомые, путешествующие между мирами. И вы можете помочь мне вернуться домой. Вот только не хотите этого делать.

— Не хотим и не будем, — отрезал капитан и хмуро покосился на свою команду. — Ну и кто ему разболтал?

— Про Барри и Уэллса? — профессор Штейн снял и начал нервно протирать очки. — Кажется, я. Понимаете капитан, я был в корне не согласен с вашим решением и…

— Все ясно, — перебил его Хантер. — А про Мика кто ему разболтал? И про нашу следующую точку выхода из временного потока?

— Да вы сами об этом несколько раз упоминали, капитан, — напомнил Митос.

— Я не говорил дату.

— «В день гибели его родителей» — тоже неплохая точка отсчета, — ухмыляясь, процитировал Митос случайно услышанный обрывок разговора.

Капитан досадливо закусил губу, но оправдываться перед командой не стал.

— Значит, мне осталось подождать еще каких-то четверть века и искать в Централ-Сити Барри Аллена, Стар-Лабс и доктора Харрисона Уэллса? Я все правильно помню? Ничего не перепутал? — Митос откровенно издевался. — Не хотите сэкономить мне время? А заодно лишний раз не рисковать, что я нечаянно поменяю всю вашу историю? Или даже вовсе не нечаянно…

— До сих пор же вы ничего не изменили, — напомнила Сара. — Хантер регулярно проверяет временные линии. Мы бы заметили возмущение.

— Я старался, — Митос искривил губы в намеке на улыбку. — Но исключительно в надежде на эту нашу встречу. А если вы все равно не желаете мне помогать, то дальше у меня уже не будет такого стимула.

— Хорошо, — Хантер медленно кивнул. — Я согласен. Пришла пора решить эту проблему.

И с этими словами он выстрелил. Прямо в сердце Митоса — с такого расстояния не промазал бы и ребенок. В лицо ему брызнуло ярко-алым, мелкие кровавые капли долетели до всех, стоящих рядом. Кендра молча развернулась и ушла, лишь бросив осуждающий взгляд на капитана. Тот мельком посмотрел ей вслед и, воспользовавшись тем, что остальная команда ошеломленно замерла, пояснил, пока никто не начал возмущаться:

— Наша камера все еще не подходит для долгосрочного содержания пленников, если никто не забыл, — он обвел взглядом их вытянувшиеся лица. — Он слишком много знал и представлял угрозу для времени. И эту угрозу надо было ликвидировать. Не говоря уже о том, что он вообще непонятно кто, сумевший переместиться на сто с лишним лет. Он мог быть шпионом Повелителей, Севиджа… Пилигрим могла подослать его. Да и вообще, что это я перед вами оправдываюсь?! У меня просто не было выбора!

— Ну разве так можно?! Капитан?! — профессор Штейн первым обрел дар голоса.

— Мик, Сара, вам пора лететь спасать юную версию Сары от Пилигрима. Джексон ждет вас на челноке. Вы и так уже опаздываете. Мистер Снарт, приберитесь здесь. Утилизатор на нижней палубе.

— Я помню, — мрачно ответил Снарт, не сводя взгляда с трупа у своих ног.

— Но как же так… — профессор Штейн все еще не мог отойти от увиденного.

— Пойдемте, Мартин, — Палмер осторожно взял его под руку. — Не хотелось бы с таким соглашаться, но в чем-то капитан прав. И хотя я бы поступил иначе, но Митос угрожал нам.

— Рей, как вы можете такое говорить? — ужаснулся профессор. — Несчастный просто хотел попасть домой.

Палмер не стал дальше спорить, но он ни на секунду не забывал, что где-то там сейчас Пилигрим подкрадывается к его юной версии — чтобы убить и навсегда стереть из истории. И не только он один под ударом — и Джексон, и сам профессор тоже. Вмешательство Митоса могло все испортить и вообще поставить крест на их миссии по спасению мира от Севиджа. Ставки были слишком высоки. Особенно для капитана. И Палмер понятия не имел, как поступил бы, будь он на его месте. Когда на одной чаше весов так много всего, включая собственную жену и сына, а на второй — какой-то назойливый иномирный пришелец, который грозит все испортить… Нет, все же вот так стрелять в него Палмер не стал бы. Но капитана очень хорошо понимал.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

Прежде чем Митос в следующий раз спустился в подвал, Снарт успел умереть пару раз. И ему категорически не понравилось. Но это ни разу не означало, что он готов отступить.

Тем большим сюрпризом оказалось, когда Митос совершенно неожиданно спустился в подвал — впервые за все время, отвязал и довольно бережно дотащил Снарта до дивана в гостиной. Даже пледом укутал и принес чашку чая. Одуряюще ароматного.

В процессе транспортировки до дивана Снарту очень хотелось вмазать по этой наглой бессмертной роже, но в прошлый раз он умирал пять дней назад и сейчас был не в лучшем состоянии. Да и, честно говоря, просто выжидал более удобный момент для побега, не размениваясь на удовлетворение бессмысленного агрессивного порыва.

— С чего вдруг такие нежности? — подозрительно спросил он, утолив первую жажду и дотянувшись до печенья на блюдце.

— Теперь ты не бессмертный.

— В смысле? — не понял Снарт.

— Во-первых, я не ощущаю Зова, а во-вторых… — начал отвечать Митос, но неожиданно быстро чиркнул припрятанным в рукаве кинжалом по запястью Снарта.

Тот чуть чашку не выронил. Хорошо, что держал двумя руками.

— И какого черта? — озадаченно спросил он, эти переходы от садизма к откровенной заботе и обратно уже порядком ему надоели.

Митос молча кивнул на свежий кровоточащий порез — рана и не думала затягиваться.

— Регенерации нет, — пояснил он.

— Вижу, — буркнул Снарт. — Но как такое может быть?

— У нормального бессмертного — никак и не может. Но ты выпал из портала и пришел из другого мира. Я вообще не понимаю, почему ты стал бессмертным и как это работает.

— Количество воскрешений было ограничено тремя, и я все их уже потратил? — мрачно предположил Снарт.

— Нет, — покачал головой Митос. — Это бред. Должно быть что-то еще.

— Откуда ты знаешь? Сам же говоришь, что я — уникальный случай.

— Потому что я чувствую Зов при твоем приближении. Это не какое-то левое, другое или альтернативное бессмертие. Вот ты рассказывал мне про Севиджа из вашего мира, которого бессмертным сделал удар метеорита. И я практически уверен, что если бы столкнулся с вашим Севиджем, то никакого Зова не ощутил бы. Потому что получить по башке метеоритом — это совершенно другое. И его бессмертие не имеет никакого отношения к нашему. А у тебя — именно такое, как у всех бессмертных этого мира.

— Допустим, — кивнул Снарт. — Но куда оно тогда подевалось?

Митос задумчиво уставился на Снарта, словно надеялся увидеть в нем что-то новое. Но тщетно.

— Понятия не имею. И мне это не нравится.

— Но убивать ты меня передумал? — Снарт поудобнее устроился на диванчике.

— Когда ты опять смертный? Зачем бы мне?

— Ну действительно, — мрачно пробурчал Снарт, решив, что лучше сначала выспаться и отожраться, а потом уже сбежать.

Раз этот псих к нему-человеку никаких претензий не имеет, надо пользоваться возможностью, пока дают. И все-таки эти бессмертные все сильно нездоровые на голову. Что Севидж, что этот.

— Как ты думаешь, это теперь навсегда или бессмертие еще вернется? — уже засыпая, спросил он у так и сидящего напротив Митоса.

— Хотел бы я знать. Но если оно вернется…

— То ты снова почувствуешь Зов, — перебил его Снарт. — Ну зашибись. А если я стану бессмертным прямо во сне, то проснусь уже снова в твоем подвале?

— Возможно, — уклончиво ответил Митос, но Снарт уже заснул.

В потоке времени, на «Волнолете»

За прошедшие сто двадцать лет (сто девятнадцать, если быть точным, но год туда, год сюда — кого это волнует?) Митос обзавелся очень интересной аномалией в собственной памяти. Проявлялась она медленно и постепенно, сначала приходя странными снами, и со временем становясь все четче и четче. И теперь Митос был совершенно уверен, что обладает двумя параллельными наборами воспоминаний за один короткий период в две тысячи первом году.

И конечно, теперь он не мог не узнать Леонарда Снарта, с которым познакомился дважды. Один раз тут — на корабле, одновременно с остальной командой. А второй раз (или первый? как все сложно с этими временными парадоксами) — в своем новом прошлом, которого совершенно точно не существовало в тот момент, когда он так неосторожно провалился в неизвестный портал, спасаясь от банды преследующих его каннибалов.

И хотя тогда общего прошлого со Снартом у Митоса не было, теперь оно медленно проступало, как проявляющаяся на снимке фотография. И это было очень интересное новое прошлое. А в некотором смысле даже весьма полезное. В две тысячи первом они провели достаточно много совместных тренировочных боев, чтобы Митос точно знал все приемчики Снарта. Понимал, что тот умеет и как реагирует на внезапную угрозу.

Поэтому, ожив на полу возле утилизатора, Митос скрутил Снарта в два счета, приставив к виску его же собственное оружие.

— Не дергайся! — предупредил он.

Снарт, естественно, не послушался. Митос и не сомневался, но точно знал, как тот будет вырываться, и пресек попытку в зародыше. Опыт — полезная штука.

А еще очень удачно, что от камеры утилизатора до шлюза с юными гостями «Волнолета» оказалось всего пол коридора.

Ворвавшись туда, Митос вырубил Снарта ударом по голове, взял на силовой захват рванувшегося к нему мальчишку, заломив ему руку за спину и почти вывернув плечо, навел оружие на едва дернувшуюся девушку и крикнул в потолок:

— Гидеон, позови-ка капитана. И побыстрее. А то у меня тут гораздо больше заложников, чем мне нужно.

Голограмма с капитаном появилась под потолком пару минут спустя. За его спиной столпилась вся остальная встревоженная команда.

— Значит так, — скомандовал Митос. — Звоните этому вашему доктору Уэллсу, Барри или еще кому. Но пока вы не найдете способ вернуть меня обратно, никто из этих троих живым отсюда не выйдет.

— Он тоже бессмертный! — беззвучно выдохнула Кендра на голограмме, но Митос прекрасно умел читать по губам.

2001, Сикувер, штат Вашингтон

«Волнолет» приземлился на пригорке сразу за городом. До ближайших домов было не больше нескольких сотен метров. Поредевшая команда мрачно и уныло поплелась к открывшемуся шлюзу.

— Кто-нибудь, позовите этого иномирного террориста, видеть его больше не могу, — капитан Хантер не спешил вставать с капитанского кресла, устало уронив руки с подлокотников.

— Я схожу, — сказала Сара.

— Но ты же… — начал Палмер.

— Вот именно, — отрезала она.

Митос сидел в том же шлюзе, но теперь, две недели спустя, из заложников у него оставалась только Сара, вернее, ее юная четырнадцатилетняя версия.

После длительных изнуряющих переговоров Митос тогда согласился-таки сойти с «Волнолета» и подождать в одном из временных осколков, пока доктор Уэллс решает его проблему, а остальная команда спасает мир от Севиджа — вернее, в очередной раз пытается, все также безуспешно. Митос забрал с собой юных Рори и Сару и в качестве жеста доброй воли даже отпустил Снарта. Ну, вернее, выбросил команде под ноги его бесчувственное тело, которое, очнувшись позже, было крайне зло и пылало жаждой мести.

Но за прошедшее с тех пор время изменилось слишком многое. Доктор Уэллс блестяще справился с поставленной задачей: выяснил, что Митос не просто провалился в другой мир, а поменялся местами с кем-то из их мира, и теперь между этими двумя существует определенная связь. Доктору даже удалось собрать фиксирующий ее прибор и установить в качестве дополнительного навигационного оборудования на «Волнолет». Благодаря чему корабль и смог добраться до пригорода Секувера в правильном мире.

Попутно команда успела провалить очередную попытку спасти свой мир от Севиджа, уничтожить большую часть Повелителей Времени, взорвав их Око, а заодно потерять Снарта и Кендру.

Сара провела Митоса до трапа и поймала в объятия юную себя, которую Митос невежливо оттолкнул, едва выйдя из корабля.

— Убирайся к черту! — напутствовала она его.

— Непременно, — тот насмешливо отсалютовал ей. — Туда и направлюсь.

Митос уже ощутил эхо Зова и понял, что наконец-то попал домой. И ничто не могло испортить прекрасное настроение, обеспеченное этим фактом.

— Может пристрелить его? — Рори вскинул свой огнемет.

— Оставь, он же бессмертный, — осадила его Сара.

— Вот черт, снова забыл. А может, все же пристрелить? Ну оживет он, а я хоть удовольствие получу.

— Нам надо забрать еще нашего потеряшку из этого мира, — напомнил Палмер. — А выстрелом ты можешь его спугнуть. Только я что-то никого здесь не вижу.

— А тебе не плевать ли? На какого-то левого лоха? Ну провалился он сюда вместо этого козла, доставшегося нам, ну и сам теперь виноват. Пусть остается, а мы сваливаем!

— Мистер Рори, вы не правы, заочно отказывая в помощи совершенно незнакомому человеку, — укоризненно заметил профессор Штейн.

— О! Смотрите! Кто-то идет, — воскликнул Джексон.

— Может это просто потревоженные аборигены? — усомнился Палмер. — Их двое, и они вышли из крайнего дома.

— Неужели кроме меня больше никто не обратил внимания на слова доктора Уэллса? — огорченно поинтересовался профессор Штейн. — Он же говорил, что его прибор выведет корабль непосредственно к человеку из нашего мира. Очевидно же, что кто-то из тех двоих и есть наш пациент.

Но его уже не слушали: вниманием команды полностью завладели приближающиеся люди. Оба казались удивительно знакомыми. Когда они поравнялись с идущим к ним навстречу Митосом, стало очевидно, что один из них — его точная копия, даже одет похоже.

— О нет, — простонал Джексон. — Два Митоса! Быстрее сматываемся!

Но тут Рори внезапно вскрикнул:

— Ленни?! — с этим возгласом он сорвался с трапа и помчался вперед.

Сара отстала от него буквально на пару секунд. Дурной пример оказался заразительным. Тем более, Снарта узнали уже все. Даже капитан, до этого самого момента наблюдавший за сценой расставания на экране в зале управления.

Когда Снарта удалось выковырнуть из медвежьих объятий Мика, к общей куче мале как раз добежал капитан, устроивший экспресс-допрос, чтобы убедиться, что это — именно их Снарт, а не его иномирная копия.

Но это был тот самый Снарт, который знал и помнил все, даже про подложенное в карман Рори кольцо — все вплоть до взрыва в Точке Схода, в котором, как они считали, он и погиб.

Во время всей этой кутерьмы Митос перебросился парой слов с другим собой и сунул ему в руки пухлый блокнот. Воспоминания, проявившиеся из новой линии прошлого, кардинально изменили его первоначальный план. В отличие от команды, он-то уже прекрасно знал, с кем именно поменялся местами в портале. И понимал, что устройство доктора Уэллса приведет «Волнолет» отнюдь не в две тысячи одиннадцатый, а на целых десять лет раньше — туда, где уже есть другой Митос. А двум им в одном времени явно не место. И это время — не его.

Но зато он может дать себе-другому шанс изменить их мир. Так, чтобы десять лет спустя не было ни апокалипсиса, ни источника, ни потери бессмертия, ни банды каннибалов на его пути. И за сто с лишним лет можно написать очень подробные инструкции.

Более ранняя версия его самого среагировала, как Митос и ожидал — не успев попасть к нему в руки, блокнот исчез в складках одежды, словно тот Митос ничего и не получал. Даже не зная, что именно и зачем ему передали, он поступил как всегда. И самому себе сразу поверил.

— А где Митос? Митосы? — Когда капитан Хантер наконец-то спохватился, обоих бессмертных уже и след простыл.

— Да какая разница, — беспечно рассмеялся Палмер. — Это уже их проблемы!

— Точно! Сваливаем отсюда! — пробасил Рори.

— А как же угроза парадокса? — начал было профессор Штейн. — Ведь их теперь двое, в одном времени…

Но никто не стал его слушать.

— Все на борт! — скомандовал капитан Хантер и, едва за ними закрылся шлюз, приказал: — Гидеон, готовься к старту!

— Не хотелось бы вас расстраивать, но Митос пробрался на челнок.

— Что? — капитан не поверил своим ушам. — Опять?! Да когда уже мы от него избавимся?!

— Но который из них? — озадачился Палмер. — Тот, что прилетел с нами, или местный?

— Не знаю, я их не различаю, — мелодично ответила искин. — И поскольку технически они являются одним и тем же человеком, то вопрос некорректен.

— Я сейчас разберусь, — вызвался Снарт, быстро направился к челноку и, когда увидел, как все на него уставились, уточнил: — Да ладно вам, я его знаю.

— А тыуверен, что знаешь того? — зловеще уточнил Палмер, но Снарт только отмахнулся.

— Будь осторожнее, — напутствовала его Сара.

— Давай я пойду с тобой, — предложил Рори.

— Да вы рехнулись? Это всего лишь Митос. Все будет нормально. Мик, а ты уймись. Когда я смотрю на твою рожу, у меня рука сама тянется к оружию. Кстати, как там моя пушка, не потеряли?

— Обижаешь, — Рори привычным жестом перебросил ему оружие, которое после его смерти таскал с собой, в довесок к своему.

— Я быстро, — пообещал Снарт, скрываясь в люке, ведущем к внутреннему шлюзу «Бегущего».

Но как только за ним закрылись створки, челнок отстыковался и взлетел.

— Я так и знал!!! — взвыл Рори.

— Далеко не уйдут! Сейчас догоним! — пообещал Хантер.

— Капитан, у нас взрыв в двигательном отсеке, — сообщила искин.

— Что?! — уже рванувший на мостик капитан Хантер резко затормозил, крутанувшись вокруг своей оси. — Какой взрыв?!

— Судя по всему, от заложенной взрывчатки, — чуть виновато доложила Гидеон. — Не слишком мощный, но на ремонт потребуется от двух до трех дней.

— Вот паскуда!!! — простонал капитан Хантер.

— Но на кой черт ему Снарт?! — Рори озвучил мучивший всех вопрос, но ответа не было ни у кого.

В потоке времени, на «Бегущем»

Митос с сочным хрустом вогнал меч в грудь Снарта, переждал конвульсии, вытер брызнувшую на лицо кровь, поверил пульс, убедился, что перед ним труп. А потом медленно провел острием клинка по своей ладони. Рана не затягивалась, даже не думала. И никакого Зова он не ощущал. В данный момент на «Бегущем» находился только один бессмертный. И это был не он. Сейчас — нет.

Вот когда Снарт очнется, вернее, оживет, то и к Митосу постепенно вернется регенерация и прочие особенности бессмертного существования. А пока тот все бессмертие оттягивал на себя. Их общее бессмертие. Знал бы Митос, что так все обернется — тогда в портале любой ценой увернулся бы от летящих в него изувеченных останков. Но кто мог подумать?

Что с этим делать теперь, Митос понятия не имел. Ну, допустим, снесет он Снарту голову, но кто поручится, что при этом пойдет Передача? Ведь до этого в момент смерти одного из них второй становился смертным. И не факт, что именно отсечение головы это изменит. А если Митос будет смертным в тот момент, то не сможет получить обратно свои силы.

Нет, слишком большой риск.

Тело Снарта содрогнулось, секунду спустя его скрутило приступом надрывного кашля, а потом он раскрыл глаза.

— Какого черта? — прохрипел Снарт, судорожно пытаясь отдышаться.

— У нас с тобой есть одна небольшая общая проблема и надо как-то научиться с ней жить, — Митос препаскудно ухмыльнулся.

Снарт в долгу не остался, ответил такой же недоброй и многообещающей улыбкой. Возвращение к жизни принесло целый ворох новых воспоминаний — о том, что было в его прошлом, которого на самом деле не было, но все же было. И Снарт теперь одновременно помнил и ту версию, в которой никакой Митос на «Волнолет» не пробирался, и ту — в которой эта сволочь совсем недавно держала Снарта в заложниках. И, кажется, Митос понял про появление второй памяти по его изменившемуся взгляду.

Оба подумали, что, возможно, разобраться с этой проблемой будет сложнее, чем кажется.

Анкрен Об оружии Бессмертных

С точки зрения меча, действительно важным представляется фильм «Горец» (1985 г.). История вечно борющегося бессмертного очень быстро стала культовой благодаря головокружительному монтажу режиссера Рассела Малкахи, смеси из экшн, фэнтези и романтики, и, не в последнюю очередь, благодаря музыке «Квин».

После того как получил распространение Интернет, поклонники «Горца» стали появляться по всему миру. А интерес к мечам пережил невиданный до того бум. … «Горец» для многих стал «пробным камнем», вообще мотивацией для занятия мечами.

Томас Лайбле

За свою богатую историю человечество изобрело множество приспособлений для убийства себе подобных, начиная с палицы и заканчивая огнестрельным оружием, бомбами и т. п. Топоры и мечи/сабли всегда занимали достойное место в длиннейшем ряду разнообразного оружия, а для сериала «Горец» они особо важны, потому что при отделении головы от туловища эти орудия незаменимы. Иначе лишить жизни Бессмертного просто не получится.

Хотя, конечно, археологам известны находки останков людей, обезглавленных ещё до изобретения металлического оружия, а в самом сериале кто-то из героев потерял голову в результате воздействия гребного винта (сезон 1, серия 9) или колес поезда (1.17). Но это — яркие исключения, а общее правило сериала — поединок на мечах, в результате которого «мой меч — твоя голова с плеч». Впрочем, иногда герои предпочитают топор.

Отступление 1. Топор или меч

Топор изобретен человеком давно, во всяком случае, каменные топоры разных форм дошли до нас в достаточном количестве. Потом пошли топоры медные, бронзовые и, наконец, железные. Специалисты охотно укажут на различия между топором лесоруба и боевым топором, однако каждому ясно, что при необходимости они легко взаимозаменяемы. Заметим также, что топор, при достаточно длинной рукояти, может быть как одноручным, так и двуручным оружием.

Связи между топором и молотом рассматривать не будем, потому как их производное — двулезвийный топор лабрис — никто из героев «Горца» для себя не выбрал.

Происхождение меча хоть и не столь древнее, как у топора, но его история тоже начинается задолго до железного века. Каменных мечей археологи вроде бы не обнаруживали, хотя каменные кинжалы им встречались. Зато известны деревянные боевые мечи (не путать с учебными — те существовали и существуют несомненно, часто их на японский манер зовут бокенами). Деревянный боевой меч представлял собой недлинную доску, в край которой вставлялись режущие предметы — от акульих зубов до осколков кремня или обсидиана. Но к счастью, этим ужасом герои сериала тоже не пользуются.

Первые настоящие мечи начинаются в эпоху бронзы. Оружие это было немассовое, но вполне распространенное. Среди них встречались и великаны, но в большинстве случаев меч смахивал, скорее, на длинный кинжал (длина клинка до 40 см в Средиземноморье и до 60 см севернее Альп). Обуславливалось это, конечно, весом бронзы, которая гораздо тяжелее железа. Мечи в основном служили для ближнего боя, когда копья, дротики и стрелы уже использованы. Среди находок встречались мечи, изукрашенные до такой степени, что, по всей видимости, играли роль статусных вещей.

Качество бронзовых мечей бывало разным и по разным причинам. Вероятно, многие слышали о черной бронзе, прочность которой не уступает современной стали. Заметим, что под этим названием фигурируют два разных сплава. Самый прославленный, с Кипра, обязан своими свойствами не столько искусству металлургов, сколько тому, что на острове представлены месторождения как медной руды, так и минералов с высоким содержанием бериллия: добавка всего 2 % бериллия к меди и создает черную бронзу. А недавно при раскопках в Германии были обнаружены два бронзовых меча, изготовленных на Ближнем Востоке, обильно украшенных, но весьма непрочных. По мнению специалистов, эти мечи были подарком каким-то европейским вождям и сознательно сделаны эффектно выглядящими, но для боя непригодными.

Пришло время, и железо сменило бронзу, меч начал удлиняться, и в эпоху средневековья стал одним из основных видов оружия. Подчеркиваем — одним из, наряду с копьем, топором и, конечно, луком.

Есть тут ещё один момент — религиозно-идеологический, как ни странно.

Долгое время топор оставался более распространенным оружием для ближнего боя, чем меч. Обычно это объясняют дешевизной топора, на него ведь сравнительно с мечом шло гораздо меньше металла, и требования к качеству этого металла были ниже. То есть топор — для рядовых воинов, а меч — для знати. Но если внимательно приглядеться, то на войне даже небедные короли часто предпочитали топоры. Именно топором-секирой сражались в боях Ричард Львиное Сердце и Ричард III, Бертран Дю Геклен, а также герцог Алансонский, который упомянутым топором в битве при Азенкуре чуть не раскроил голову Генриху V. Последнего спас только знаменитый рубин английской короны на шлеме, по которому и соскользнул боевой топор Алансона. На этом рубине (сейчас выяснилось, что это на самом деле не рубин, а разновидность красной шпинели) осталась зарубка. Так что выбирали короли и герцоги боевой топор в первую очередь по причине его надежности. Мечи того времени достаточно часто ломались.

Однако если обратиться не к свидетельствам воинов, а к написанным клириками хроникам и, тем более, к балладам и средневековым романам, то приличный рыцарь должен был сражаться только мечом. Объясняют это обычно тем, что топор ассоциировался с язычеством, а меч — особенно века с XІV, когда его гарду сознательно стали делать в виде длинного перекрестья, увеличивая сходство меча с крестом — с христианством. То есть вне зависимости от того, какое оружие воин предпочитал в бою, описывали его сражающимся именно мечом.

^{_{Топор-чекан, бронза, Луристан}}

В сериале «Горец» топором сражаются: викинг Канвульф, Калеб Коул и, конечно, один из Всадников Апокалипсиса — Сайлас. Всего-навсего трое. Ну, Канвульф — дикий норманн, так с VIII–IX века от топора и не отвык. Коул и Сайлас подолгу жили в глуши, в лесах, и сражаются, чем могут. Всех троих побеждают Бессмертные с мечами. Замысел ли это сценаристов или результат их подсознательной убежденности в преимуществах меча над топором — нам неизвестно.

И, оканчивая тему топора, напомним, что в сериале есть персонаж, пользующийся чрезвычайно необычным оружием. В серии 1.16 появляется Бессмертный Урса, о котором никто ничего не знает. Сам он членораздельно не говорит и вообще производит ощущение существа либо вынырнувшего из каких-то древних веков, либо не очень-то нормального. Оружием ему служит боевая коса. Оружие, между прочим, в прошлом не такое уж редкое. В Средние века его часто применяли крестьяне при восстаниях, переделывая обычные косы, но нередко этим оружием пользовались и профессиональные воины. К боевым косам относятся: итальянская гвизарма, российская совня и наиболее долго применявшаяся японская нагината. Причем в Японии нагината считалась традиционно женским оружием, потому что замков в Японии было значительно меньше, чем в Европе, и жене самурая редко удавалось укрыться за каменными стенами, а приходилось защищаться самой. И для этой цели, с учетом возможностей женщины, наиболее подходящим оружием была именно нагината или ее укороченная (за счет древка) версия — ко-нагината.

Но перейдем к основному оружию героев сериала — мечу. Итак, меч был изобретен достаточно давно, причем еще на ранних этапах он мог быть прямым и кривым, с острым и с закругленным концом, заточенным с двух сторон или с одной. Впоследствии мечи разделились еще в зависимости от длины клинка и, соответственно, длины рукояти на одноручные, двуручные и полуторные. Это в Европе, а на Востоке, Ближнем и Среднем, в ходе экспериментов с оружием появились, например, ятаганы, которые на первый взгляд смахивают на саблю, но заточку имеют с вогнутой стороны. Надо только помнить, что в домануфактурную эпоху каждый мастер делал и то, что заказывали, и что он сам, как профессионал, считал более подходящим.

В эпоху Позднего Средневековья свободные граждане свободных городов в числе других привилегий заполучили еще и право на ношение оружия. Меч теперь стал отличительным признаком свободного гражданина. Но если рыцарь обучался владению мечом с детства, то горожанин имел эту возможность далеко не всегда, что привело в итоге к расцвету преподавания искусства фехтования на мечах.

Меч для эпохи Средневековья — это явно больше, чем просто оружие. Это, прежде всего, символ. Причем в таковом своем качестве он до сих пор используется в военном церемониале различных армий на земном шаре, и эту роль у него никакое другое оружие даже и не пытается оспорить.

Кратко рассмотрим конструкцию меча, имеющего следующее строение:

^{_{a — эфес,}}

^{_{b — клинок,}}

^{_{c — навершие,}}

^{_{d — рукоять,}}

^{_{e — гарда,}}

^{_{f — лезвие,}}

^{_{g — острие.}}

Заметим, что это максимально емкая схема: клинок у любого меча, сабли или шпаги, конечно, будет, а вот навершие и гарда — не обязательно. Добавим, что часть лезвия, уходящая внутрь эфеса, называется хвостовиком, а продольные каналы на лезвии, предназначенные для уменьшения веса и придания дополнительной прочности — долами. Гарду меча, если она состоит из перпендикулярной к лезвию планки, принято называть крестовиной, иной раз это название распространяется и на слегка изогнутые гарды.

Итак, меч — прямое колюще-рубящее оружие, обычно обоюдоострое.

Размеры мечей принято описывать формулой, включающей: длину меча, длину клинка (без хвостовика), вес и ширину клинка у эфеса.

Мечи, представленные в «Горце», в основном принадлежат Средневековью и Новому времени. Общепризнанно, что европейский меч эпохи Великого переселения народов и последовавшего за ним раннего Средневековья сформировался из спаты, более характерной для южной Европы, и германского боевого ножа сакса.

Спатами называли длинные, то есть длиннее гладиуса, мечи римлян, а также кельтов, иберов и греков, и кто у кого позаимствовал название, установить невозможно. Удивительно, но в сериале «Горец» древняя спата присутствует, и не только в ретроспективах. Именно кельтской, в виде вытянутого листка, короткой спатой без гарды пользуется Кедвин (3.17) как в древние времена, так и в современном Париже. Слово «короткая» употреблено не по ошибке, потому что кроме первоначальной спаты с размерами 60÷75 см/50÷60 см/до 2 кг/3÷4 см (гладиус: 60÷70 см/45÷5 5 см/0,7 кг/5÷7 см), вскоре возникла и длинная кавалерийская спата (85÷95 см/70÷80 см/до 2,4 кг/4÷6 см). Сакс представлял собой, скорее, широкий нож, а скрамасакс — ближе к короткому мечу с шириной лезвия 4 см и длиной клинка 40÷65 см. И вот из них сформировался европейский длинный меч.

Большинство мечей расцвета Средневековья имели следующие параметры: они были одноручными, поскольку, сражаясь, воины обычно держали в другой руке щит; имели длину в среднем от 90 до 95 сантиметров; у них были прямые обоюдоострые клинки, заточка которых была рассчитана на рубящий рассекающий удар; общий вес меча составлял в среднем около килограмма, максимум — 1,3 килограмма.

Меч викинга, известный по находкам IX–X веков, был обычно постоянной ширины, переходящий в острие почти на самом конце, с небольшой гардой. Нередко мечи викингов имели и незаостренное окончание. Произошедший в VIII веке из кавалерийской спаты и скрамасакса — под влиянием северного меча, — каролинг был несколько уже и легче норманнского меча, имел гарду побольше и разнообразных форм. О качестве тех и других существуют противоположные мнения знатоков, автор же данного текста подозревает, что оное качество зависело от конкретного мастера.

Параметры меча викингов: 86÷90 см/77÷80 см/1 кг/5÷6 см; каролинга: 83÷93 см/70÷80 см/0,55÷1,06 кг/3,5÷5 см.

^{_{Меч викинга}}

Более поздние мечи (их обычно называют романскими, иногда — капетингами по аналогии с каролингами) отличались значительно лучшим качеством стали, были длиннее и сужаться к острию начинали от середины клинка, а иногда и прямо от гарды, которая сначала стала увеличиваться в размерах, а затем усложняться по форме. Их параметры: 100÷107 см/90÷95 см/1,3÷1,7 кг.

^{_{Романский меч}}

В конце XІІ — начале XІІІ в. стали появляться двуручники, получившие распространение к концу XV в., — длинные мечи, рукоять которых делали под две руки. Параметры двуручного меча составляли 150÷180 см/120÷150 см/1,2÷3,6 кг. Изготавливали, особенно на излете Средневековья, и бо́льшие мечи, но они чаще играли парадную роль, чем боевую. Двуручник позволял достать противника на большем расстоянии, но, поскольку обе руки бойца были заняты, пришлось отказаться от щита. Реально двуручник использовали в бою (но не на турнире) рыцари в полном доспехе или же пешие воины, действующие в составе группы бойцов: одиночку спокойно бы убили, зайдя сбоку или сзади. Дело в том, что из-за размеров такого меча, даже при не самом большом весе, им сложно управлять.

Именно к двуручникам, только более легким и, как следствие — быстрым, относится шотландский клеймор, который хорошо представлен в «Горце». Его размеры: 120÷155 см/95÷125 см/2÷3 кг/4,5÷5,5 см.

_{^{Клеймор}}

В результате исторически сложившейся оптимизации более широкое распространение получил полуторник, или бастард (незаконнорожденный). Он имел рукоять двуручника, а длину клинка, как у одноручного меча или немногим длиннее. Действовать им можно было столь же быстро и ловко, как одноручным мечом, однако при необходимости — увеличивать силу удара, используя обе руки. Вот его параметры: 120÷170 см/90÷150 см/2÷4 кг/3,5÷5 см.

Поскольку щит применялся в реальных битвах все реже и реже, то гарда меча усложнялась, чтобы прикрыть руку бойца.

Надо заметить, что у многих мечей-бастардов рукоять часто не давала достаточно места для двух рук. Тогда левая рука удерживала только остаток рукояти и большое, зачастую, продолговатое навершие. В другом варианте у таких мечей верхняя часть клинка оставалась незаточенной, что позволяло использовать ее как продолжение рукояти.

^{_{Эфес шпаги}}

Дальнейшей модификацией меча стала шпага — первоначально как бы облегченный меч, использовавшийся в тех случаях, когда противник не имел на себе полного доспеха. Постепенно шпага становилась тоньше, иногда — короче, во всяком случае, заметно легче мечей предшествующих столетий. В художественной литературе многократно встречается выражение «придворная зубочистка» — так называли очень облегченные и пышно разукрашенные шпаги придворных щеголей. В то же время боевая шпага оставалась вполне реальным оружием, размеры которой составляли: 119÷132 см/102÷115 см/1,14÷1,54 кг/2÷2,8 см.

В XVIII веке в Европе наряду со шпагой широкое применение получили пришедшие с Востока сабля и палаш.

Сабли впервые появились в евразийских степях в VII–VIII вв. По своему назначению сабля — оружие маневренной конной борьбы. Она имеет изогнутый однолезвийный клинок и, чаще всего, асимметричную рукоять, в большинстве случаев на конце выгнутую в обратную сторону от клинка. Гарда сабли, особенно в ранние периоды существования, представляла собой простую крестовину. Лишь с конца XV века она, подобно гарде меча, усложняется дополнительными защитными полосами и пластинами.

Ввиду специфичности формы и строения сабля обладает особыми свойствами, которые дают ей в бою некоторые преимущества и, вместе с тем, сообщают отдельные недостатки по сравнению с прямым мечом. Так, из-за ее кривизны, наносящийся прямо удар приобретает тянущее и вместе с тем режущее действие. Изогнутый клинок при таком ударе оказывает бо́льшее поражающее действие, чем прямой, но при этом колющий удар для сабли сильно затруднен или — в крайних случаях — почти невозможен.

^{_{Венгерская гусарская сабля}}

В средневековой Европе сабля была распространена лишь на востоке, тогда как в остальной части Европы она вообще не применялась. Ситуация начала меняться в Позднем Средневековье, когда европейцы всё чаще втягивались в войны с народами Азии. Широкому распространению сабли также способствовало развитие огнестрельного оружия, в результате чего полный пластинчатый доспех сменился только лишь кирасой и шлемом. Благодаря такому повороту сабля стала серьезным оружием.

Палаш — нечто среднее между мечом и саблей. Самые ранние образцы палашей были обнаружены в захоронениях протоболгар — народа тюркского происхождения, населявшего в IV и V веке степи Юго-Восточной Европы. Несмотря на столь отдалённую эпоху, эти палаши имел все те же характерные признаки, что сохранил вплоть до наших дней.

Это было рубяще-колющее оружие с прямым обоюдоострым клинком, достигавшим метра в длину, с эфесом, предназначенным для защиты руки, и слегка изогнутой рукоятью. Сходное по конструкции и внешнему виду клинковое оружие имело широкое распространение в странах Восточной и Центральной Азии, на Кавказе и в странах Ближнего Востока. Общей особенностью палашей, выполненных восточными оружейниками, была слабая защита руки. Эфес ещё не имел сложной конструкции, которая будет характерна для западноевропейских образцов более позднего периода, и состоял, как правило, лишь из крестовины с дугой.

^{_{Кирасирский палаш}}

В Западной Европе этот вид оружия появился лишь в XVI столетии, но сразу был по достоинству оценен и приобрел множество поклонников. Оружие крепилось возле седла и применялось в основном для нанесения колющих ударов, что было весьма удобно благодаря длинному клинку. В то же время конструкция рукояти, несколько изогнутой и напоминавшей сабельную, позволяла наносить мощные рубящие удары. Параметры такого палаша составляли: 100÷103 см/85÷90 см/2,6 кг/4÷4,3 см.

Свой вклад в создание этого оружия внесла Шотландия. Именно там был создан, а впоследствии стал популярным во всей Великобритании так называемый шотландский палаш. Если его широкий обоюдоострый клинок в целом и походил на те, которыми были оснащены мечи, то гарда представляла собой нечто новое. Она имела довольно большие размеры и внешне напоминала корзину со значительным количеством ответвлений. Ее внутренняя поверхность отделывалась кожей или красным бархатом. Кроме того, эфес украшался кистями из конского волоса. Однако называли это оружие по-старому — клеймором.

С XVI до XIX века палаш использовали не только на суше, но и на море. Он был неотъемлемой частью вооружения абордажных команд — тех лихих головорезов, которые, подтащив стальными крючьями борт вражеского корабля, устремлялись в рукопашный бой. Абордажный палаш отличался от своего сухопутного собрата прежде всего тем, что его гарду выполняли в виде раковины. Его односторонний клинок, имевший длину до восьмидесяти сантиметров и ширину порядка четырёх сантиметров, был лишён долов.

Ну и надо отметить, что в XIX–XX веках, когда, казалось бы, огнестрельное оружие полностью вытесняет холодное, последнее сохраняется как принадлежность парадной формы пожарников и топографов, дипломатов и летчиков (!), не говоря уж о кортиках моряков и палашах ассистентов знаменосцев. Короче, человечество не хочет расставаться с остро заточенным металлом.

Отступление 2. О названиях

Чтобы не путаться в многочисленных названиях холодного оружия, придется в них хотя бы немного разобраться.

Читая книги или статьи на русском языке, мы сталкиваемся с разнообразием названий оружия. Только для прямого длинного холодного оружия мы имеем меч, палаш, шпагу, рапиру, эспадрон (он же кончар). Если же мы перейдем на английский, а «Горец» был снят именно на этом языке, то всё это будет меч — sword. Или же шпагу и рапиру называют smallsword — маленький меч. Попавшая в Британию где-то в XVI веке разновидность палаша скьявона была прозвана broadsword — широкий меч, а со временем под это понятие стали подводить многие мечи, тесаки, даже широкие шпаги. Соответственно, английское saber — сабля. При этом оружие джедаев и ситхов в «Звездных войнах» по-русски называют световым мечом, а по-английски почему-то — lightsaber.

В русской исторической традиции название «меч» относят к периоду до XVI века. Далее каждый тип холодного оружия имеет свое названия с учетом не только геометрии клинка, но и строения гарды. В России шпага — это то, что со шпажным эфесом; прямой клинок с сабельным эфесом — это палаш, а кривой клинок с сабельным эфесом — сабля.

Во Франции приняты только две категории оружия — сабля sabre и шпага epee. Такое понятие, как «палаш», французы не рассматривают, поскольку, если во всей остальной Европе оружие классифицируют по клинку, то во Франции — по рукояти. И всё, что с сабельным эфесом (хоть прямой, хоть кривой клинок), — это сабля.

Под рапирой чаще всего подразумевают чисто колющее оружие с граненым клинком. Однако на самом деле в разных странах в разные времена рапира и шпага как бы постоянно меняются местами. Например, если речь идет о XVI–XVII веках, то оружие с колюще-рубящим клинком очень часто называют именно рапирой. Однако в этом обзоре мы будем употреблять термин «шпага» для плоского клинка и «рапира» для граненого. Впрочем, гранеными клинками герои сериала не пользовались, поскольку рубить головы им затруднительно.

Заметим, что многие из вышеуказанных названий (те же каролинги) возникли в среде коллекционеров уже после того, как это оружие вышло из широкого употребления, а когда оно было в деле, то его звали просто меч, без прилагательных.

На этом обзор заканчиваем и переходим к рассмотрению оружия, представленного в сериале «Горец».

Но сначала был фильм «Горец» с Кристофером Ламбертом и Шоном Коннери, которых помнят все, и Клэнси Брауном, исполнившем роль злодея Кургана. Решающее слово в выборе оружия для героев получили художники фильма. Именно благодаря им первым мечом Коннора Маклауда стал шотландский двуручник-клеймор — длинный меч с крупной гардой. Такое оружие хорошо подходит шотландскому клансмену, но когда дело дошло до двадцатого века, герой сменил его на японскую катану.

Катаны стали хорошо известны европейцам в конце XIX века. Так случилось, что производство сабель и шпаг в Европе к этому времени стало массовым, а качество — неважным, в то время как в Японии оружие производили ремесленники-мастера, и качество было отличным (хотя несколько ранее Япония также пережила период массового некачественного производства, но кто же будет рассказывать об этом иностранцам).

Установка фильма естественно переползла в сериал, и теперь уже Дункан Маклауд начинает свой путь Бессмертного в XVI веке с родовым клеймором в руке, а в ХХ веке предпочитает катану, хотя при случае пользуется и другим оружием. Катана, используемая Дунканом Маклаудом и подаренная ему в эпизоде «Самурай» (3.1), была разработана художниками сериала Стивеном Джигеном и Ричардом Куком.

Несколько слов о катане. Собственно говоря, само слово «катана» означает способ ведения боя при помощи длинного меча кена и короткого меча васидзаси. Но, как нередко бывает, восхищенные иностранцы кое-что перепутали и стали звать кен катаной. Свежий человек, глянув на катану, скажет: «Но это же не меч, а сабля». Да, изогнутое холодное оружие с заточкой по наружной (выпуклой) стороне от Индии до Британии назовут саблей, но по причинам, которые специалисты объяснить не могут, сабля, сделанная в Японии или Китае, зовется мечом, тогда как монгольская сабля — это всё равно сабля. Добавим, что параметры катаны составляет обычно 85÷105 см/61÷76 см/0,75÷1 кг/3 см. И, кстати, первоначально мечи Дальнего Востока были прямыми, и в сериале даже есть персонаж, пользующийся именно прямым китайским мечом тай чи — это Ким Сан из серии 1.3. В наше время меч тай чи используют при занятиях гимнастикой, но когда-то это было вполне боевое оружие.

Так что Коннор Маклауд сражается катаной, а вот его соперник и жуткий злодей Курган благодаря художникам фильма получил двуручный меч с очень своеобразным эфесом. У двуручника Кургана концы эфеса отогнуты в сторону клинка. И в принципе такие мечи существовали в XVI веке, их принято называть готическими, и по отзывам специалистов, это прекрасные мечи, пригодные для боя. Но в боях ни один из них не побывал: все они изготавливались и служили для церемониальных целей. Заметим только, что у двуручника Кургана кончики эфеса вызывают ассоциации с клыками зверя, перекликаясь с мотивами его шлема. При этом меч у него разборный, и он в таком виде возит его в чемоданчике. Сие, конечно, удобно, но в реальности такая модернизация резко уменьшит прочность клинка. Ну а что до соединения клинка с эфесом при помощи заклепки, то такое конструктивное решение существовало в эпоху бронзы для не слишком хороших клинков. Они крепились к рукояти тремя — пятью клепками (все-таки не одной, как у Кургана) и, в случае поломки клинка, последний заменялся новым.

^{_{Меч Кургана}}

В сериале двуручников не будет ни у кого. Основное оружие героев — это катаны, прямые мечи, причем нередко полуторники, различные сабли, палаши.

Итак, первый сезон. У Маклауда катана, Коул с топором, Урса орудует косой. Приглядимся к остальным персонажам, то есть в основном — противникам Горца. Говард Кроули (1.4) пользуется клеймором, очень похожим на первый клинок самого Маклауда. Его же подозрительно напоминает меч Слэна Квинса (1.1), впрочем, он, кажется, покороче обычного клеймора. У Фелисии Мартин (1.5) то ли катана, то ли тачи (тоже японский меч, у которого изгиб сильнее, чем у катаны) и катану же предпочел Габриэль Пэйтон (1.19). Карлос Сендаро (1.17) вооружился мачете, вероятно вследствие того, что долго жил в Южной Америке. Еще раз мачете появится лишь где-то в 5 сезоне. Если вдуматься, это немного странно — из многочисленного холодного оружия именно мачете остается в ходу практически до нашего времени. А может, в этом и причина: авторы сериала предпочитали более красивое и менее актуальное оружие. Интересно, что у Алексея Вошина (1.9) оружием служил маньчжурский палаш.

Ну а что же остальные мечи этого сезона? Они, в основном, испанские, из мастерских старинного оружейного центра Толедо, который и в наши дни продолжает выпуск заточенных и незаточенных клинков, в основном для коллекционеров. Длинные, одноручные, простых форм, со скромными гардами. Такими пользуются Маркус Каролус (1.11), Кристоф Кайлер (1.14), Ксавье Сент-Клод (1.15). Интересно, что в воспоминаниях, действие которых происходит в Европе в 1917 году, последний вооружен катаной. Второе любимое оружие сезона — это итальянская шпага века так XVІ—XVІІ. Ею пользуются Захари Блейн (1,18), Эверет Беллион (1.21), а также друг Маклауда весельчак Хью Фицкерн (1.22). И почему-то автору статьи кажется, что это одна и та же шпага, а не просто похожие. Рассмотреть это в деталях при просмотре серий не удается, потому что поединки в первом сезоне короткие, с быстрым, чуть ли не «рваным» монтажом и, как впрочем и впоследствии, проходят там, где потемнее.

Одноручными романскими мечами пользуются Аманда (1.18) и Альфред Кэхил (1.20). Осмеливаемся подозревать, что у этих двоих один и тот же меч. Нет, автор не придирается, только констатирует. Похожий меч (но гарда проще — прямое перекрестье) наблюдается у Эндрю Баллина (1.12). У Клода Деверю (1.5), убитого коварной Фелисией Мартин, полуторник. Опять же заметим: катана, у которой рукоять под две руки, зовется мечом и не зовется полуторником.

Ну и, наконец, сабли. Их предпочли Лукас Дезире (1.4) и Уолтер Рейнхарт (1.10), причем у последнего сабля испанская, а вот у Дезире — времен американской гражданской войны. Поскольку, по крайней мере, половина действия сериала происходит в Северной Америке, то появление американской сабли XIX века очень естественно и впоследствии такие сабли будут фигурировать довольно часто. Отметим, что американские сабли не сильно отличались от западноевропейских: небольшой изгиб и гарда из нескольких полос, защищающих кисть руки.

А теперь о мече Грейсона (1.13), самого старого и опасного из противников Дункана в этом сезоне. Европейские оружейники в XV веке предприняли попытку соединить достоинства меча и сабли, то есть сделать оружие рубящее, режущее и колющее одновременно. Результатом такого эксперимента стал фламберг, или пламевидный меч. Лезвие его было сделано извилистым, то есть край клинка как бы состоял из множества маленьких сабель. Утверждается, что это оружие наносило особо опасные раны и скоро стало преследоваться католической церковью как особо жестокое (заметим, что в настоящее время единственное воинство, вооружение именно фламбергами, — папская стража). В сериале такими клинками пользуются следующие отрицательные герои:

1. Грейсон. У него изумительный меч — длинный, изящный одноручник с простой гардой-поперечиной без всяких наворотов.

2. В серии 2.4 Палин Вольф, наблюдатель, убивающий Бессмертных, тоже пользуется фламбергом.

3. Драков (2.17). У него в руках нечто! Эфес под две руки, гарда, как у шпаги, клинок недлинный и широкий — ощущение, что выковано каким-то оригиналом-экспериментатором. Фламберг-палаш? Коротковат. По размерам к нему близок фальчион, но это оружие само по себе слишком своеобразно, чтобы еще использовать и эффект «пламенеющего» клинка.

^{_{Шпага-фламберг}}

4. Оттавио Консоне (5.14) пользовался шпагой-фламбергом в своем последнем поединке с Дунканом Маклаудом.

Второй сезон — это парад испанского оружия. На 22 серии приходится 10 испанских мечей плюс одна испанская сабля XVIII–XIX веков. Причем, помимо ранее употреблявшихся в сериале мечей, появились ещё два — копии знаменитых: Тизона национального героя Испании Эль-Сида (Родриго Диас де Вивар), ею пользуется бедолага Грегор (2.2), и несколько похожий на Тизону так называемый меч великого капитана, — им вооружили отчаянную ирландскую террористку Анни Девлин (2.5).

Меч, названный Тизоной и хранящийся ныне в соборе города Бургоса (родины Эль Сида), имеет богато украшенный эфес «испанского типа», относящийся к XV–XVI векам. Клинок имеет ярко выраженное рикассо (верхняя незаточенная часть клинка) и длинную долу. Когда меч появился впервые — неизвестно, однако, исследования показали, что клинок действительно изготовлен в XI веке, то есть во времена Сида, по-видимому, в Андалузии. Хотя действительно ли это меч Сида, конечно же, останется неясным. Добавим, что ни одна из реплик Тизоны точно ее не воспроизводит.

^{_{Реплика Тизоны}}

В 21 серии у одного из второстепенных персонажей в руках всё тот же длинный клеймор. Нефертири (2.18) в І веке до н. э. пользуется греческим коротким мечом ксифосом, а вот в двадцатом веке, восстановившись из мумии (!), она где-то быстренько раздобывает романский меч эдак XІІ века. Вопрос, где же раздобыть старинный меч или его боеспособную реплику, перестал интересовать автора в процессе написания данной аналитики: даже музей грабить не надо, коллекционеров и обслуживающих их, как отдельных ремесленников, так и целых производств в мире развелось…

Маркус Константин (2.18) в древности, естественно, пользуется римским гладиусом, а вот в двадцатом веке от обиды на Нефертири он драться с ней отказался, так что меч его остался нам неизвестен.

В этом сезоне появились два чернокожих Бессмертных, и у обоих оказались восточные мечи. У Карла Робинсона (2.9) — китайский дао, причем из ранних, с расширенным окончанием клинка, и скимитар у Лютера, ученика и убийцы Ребекки. При том, что мечи разные по происхождению, по виду они похожи друг на друга и сильно отличается как от прямого меча, так и от сабли, даже восточной. Кажется, авторы сериала этими необычными мечами хотели подчеркнуть нетипичность персонажей.

Скимитар был популярен в XІІІ—XV веках в Иране, Индии, реже среди турок. Главным его недостатком было то, что ножен для него изобрести не смогли и, в конце концов, от него отказались. Однако его форма так потрясла воображение европейцев, что, когда надо было изобразить восточное оружие на памятнике или даже на гербе, то изображали именно скимитар.

Ну и, наконец, меч прекрасной и мудрой Ребекки, которая в сериале возникает в основном в воспоминаниях Аманды. В руках у нее с самого раннего (IX век) появления до самого последнего — все тот же красивый итальянский меч XV века. У Аманды, впрочем, тоже такой же меч и в те же времена. Но есть воспоминание Аманды о Ребекке в серии 4.16 «Дар Мафусаила». В том коротком эпизоде, когда Аманда, живя у Ребекки, пытается украсть легендарный артефакт, а хозяйка ее ловит, в руках у Ребекки совсем другой меч — простой, с небольшой гардой, ранний каролинг, похожий на мечи викингов той же эпохи. Заметим, что в этом эпизоде на ней и одежда именно IX века, а не то красивое белое платье, что было в 2.18. Кстати, позднее, когда в серии 4.6 Аманда в XІІ веке встречает Кенни, то у нее в наличии соответствующий эпохе романский меч (с отогнутым к клинку перекрестьем).

Не очень понятно, кто занимался подбором оружия для персонажей двух начальных сезонов — вероятно, художники. Но когда сериал успешно продержался два сезона, в него был приглашен известный мастер фехтования Ф. Браун Мак-Эш.

Отступление 3. О Мак-Эше

Ф. Браун Мак-Эш как-то признался, насколько удручало его при просмотре фильмов отсутствие в боевых эпизодах исторической достоверности.

«Очень многие люди получают представление об истории не из книг, а из фильмов. Боевые сцены и оружие так много раз были показаны неправильно, что это сформировало у людей ложные представления. Почему бы не делать это правильно?»

Такой взгляд стал мотивацией для эксперта по оружию из Ванкувера, чтобы сделаться актером и постановщиком боевых сцен сначала на театральных подмостках, а затем в кино и на телесъемках.

«Из плохих фильмов получаешь представление, что люди выходят, рубят и режут друг друга и умирают от полного изнеможения», — делился своим опытом Мак-Эш, выступая на семинаре по основам немецкой школы владения двуручным мечом.

Еще одно голливудское заблуждение, которое он страстно развенчивал, заключалось в том, что боевые искусства — это прерогатива исключительно азиатских бойцов. «Европейское искусство боя столь же старо и основательно. Ирония состоит в том, что мы не обращали внимания на наши собственные традиции боевых искусств».

Дотошный исследователь Мак-Эш обладает обширными знаниями доспехов, военной истории и подлинных методов и приемов обращения с оружием различных эпох, включая Возрождение (мечи, шпаги, кинжалы) и XVІІ—XVІІІ вв. (военная сабля, шотландский клеймор с эфесом-корзиной). Служа в армии сержантом, он сталкивался с пистолетами, автоматами, штурмовыми винтовками и штыками. А также он имеет два черных пояса в японских, корейских, филиппинских и китайских боевых искусствах, а именно тхэквондо, айкидо, дзю-до, шотокан и годзе-рю каратэ и иайдо.

Он говорил, что профессиональные навыки идеального постановщика боевых сцен включают в себя «мужество сказать «нет» режиссеру и объяснить ему почему». Например, оружие может быть опасным при использовании в определенной среде, или недостаток времени для подготовки боевых сцен станет проблемой. «В то же время режиссер — это капитан корабля. Вы можете взять руль, но фильм выстраивает именно он».

Когда Мак-Эш присоединился к «Горцу» в третьем сезоне, стиль боев Дункана Маклауда, использующего катану, стал меняться. «Это элегантное простое оружие, — объяснял Мак-Эш, соединившей для постановки классические японскую и корейскую техники. — Персонажу более 400 лет, поэтому он тренировался с различными мечами», — говорил мастер, который пытался использовать в сериале и фильмах как можно больше разных видов оружия и оригинальных ходов.

В фильме «Горец 4: Конец игры» Дункан применял преимущественно китайский стиль, чтобы сразить своего родича Коннора Маклауда, который тоже сражался катаной.

«Меня сбивает с толку, если я вижу сцены драк между мужчинами, которые носят такое оружие, как мечи или шпаги, — сказал Мак-Эш. — Я думаю, два парня из разных областей обучались у разных мастеров, так почему их стили оказываются идентичными?»

Он был счастлив, когда фанаты «Горца» заметили, что Дункан вдруг стал двигаться, как ранее это делал Коннор, который теперь живет в нем.

(по материалам mreid@timescolonist.com)

Третий сезон. С приходом Мак-Эша в сериал добавились европейские мечи, не только испанские, и сабли, не только американские XIX века. В третьем сезоне ни у кого из героев нет ни клейморов-мечей, ни клейморов-палашей, зато появились мечи романского типа с большими, но простыми гардами, либо прямыми, либо слегка отогнутыми в сторону клинка.

Мечи с прямыми гардами присутствуют у Пола Кэрроса (3.3), Дэвида Кога (3.8), монаха Пола, убитого Каллассом в 14 серии. Ну и у главного злодея сезона Калласса, причем у него полуторник, хотя чувствуется, что при его крупных руках рукоять ему маловата.

Такой же простой одноручник — не то ранний романский, не то поздний каролинг с гардой, какая чаще встречалась у ирландских мечей (если по великому классификатору мечей Оукшотту, то тип XII) — принадлежит и Митосу, появившемуся именно в этом сезоне в 16 серии. Мак-Эш задумался о мече Митоса, когда шла подготовка эпизода с Каласом. Для Митоса, по мнению Мак-Эша, подошёл бы кремневый топор (!). Но такие топоры невозможно было найти в Париже, и Мак-Эш от этой идеи отказался. Потом он порылся в сценарии, но не почерпнул в нём никаких сведений о том, любил ли Митос воевать и много ли сражался. Посему мастер в конце концов решил, что будет использовать функциональный меч без всяких наворотов. Тем более что по первоначальному сценарию Митос появлялся всего в двух сериях и погибал, посему получил герой то, что получил (см. начало абзаца).

Полуторником, но скорее испанского происхождения, у которых гарда, кроме прямого перекрестья, имеет еще и кольца, пользовался Кристиан, красавчик, которому убивать других Бессмертных помогала тетенька-Наблюдатель (3.12). И такой же меч у другого злодея — Акселя Виттакера, умевшего подстраивать ловушки при помощи своих дам-Бессмертных (3.5).

Романские мечи с эфесом-перекрестьем, отогнутым к клинку, имеются у Джона Дургана (3.4), Гаррика (3.9), Лаймона Курлова (3.10). Очень интересный его вариант в руках у мальчика Кенни (3.7, 4.6), Бессмертного со стажем больше 800 лет, но который успешно эксплуатирует свою внешность ребенка. Унего тоже романский меч, но как бы облегченный для ребенка.

Один раз в сезоне мелькнули: катана не у Горца (Майкл Кент, серия 3.1), американская сабля (Керн, 3.2), короткая сабля у Брайана Калена (3.6). Интересное оружие у бывшей подруги и учителя Маклауда Мэй-Линг-Шен (3.12) — монгольский палаш с острым концом, односторонней заточкой и рукоятью под две руки. Испанский палаш века XVIII или XIX был продемонстрирован в серии 3.19, а палаш с очень сложным эфесом был у очень нехорошего человека, бандита, наркоторговца и художника Ивана Кристова (3.18). Что Кристов художник, во всяком случае, таковым себя считает, важно, потому как Ричи Райан именно его живопись считает основным поводом для убийства. Сам Ричи весь сезон пользуется той же самой шпагой.

И меч, вид которого буквально поражает. Джон Кирин, он же Николас Кейдж, не то святой, не то мошенник (3.13) в качестве оружия выбрал римский короткий меч гладиус, сверкающий так, что ясно — только что вышел из производства. Не то, что меч Маркуса Константина (2.18) в флэшбэке времен древнего Рима: там гладиус на месте и внешне выглядит реальным оружием. Здесь же герой ни с кем в сражение не вступает, а то была бы картинка — гладиус (самый длинный клинок из 4-х типов гладиусов составлял всего 55 см) против длинного меча или сабли, которая в сравнении с ним тоже имеет длинный клинок.

Четвертый сезон. Основные мечи этого сезона — романские, с нешироким лезвием и гардой-перекрестьем прямым или слегка отогнутым в сторону клинка. Более (у Валикуров, 4.20) или менее (у Кристин, 4.10; у Дэймона Кейса, 4.17; у Теренса Кинкейда, 4.6; неизвестного Бессмертного, убитого Питером Кейнисом в 4.4), украшенные. В этом сезоне впервые за весь сериал появляется готический полуторник (у Тайлера Кинга, 4.3), а еще интересный меч у Саймона Киллиана (4.7) — вероятно, итальянский: не очень длинный, умеренно широкий, со сложной, надежной гардой и незаточенным участком (рикассо) сразу за ней, что позволяет превращать его при необходимости в полуторник.

Еще в сезоне несколько разнообразных шпаг, в основном испанских, в том числе шпага под две руки Уолтера Грехема (4.11) — это тот самый театральный деятель, в спектаклях которого Маклауд играл женские роли. Пылкий шотландский патриот Уоррен Кокрейн (4.18) пользуется клеймором-палашом с эфесом-корзиной, а Морган д’Эстен (4.19) — длинным испанским мечом XVІ века, часто встречавшимся во втором сезоне.

^{_{Американская кавалерийская сабля}}

Интересны в сезоне сабли. Несчастный Джим Колтек (4.13) истреблял Бессмертных злодеев простой американской пехотной саблей времен гражданской войны с таким упорством, что заработал темную передачу и наградил ею Дункана Маклауда. У Эндрю Корда (4.2) сабля тоже американская, но кавалерийская, более длинная. У Ибн-Кассима (4.15) — отличная восточная (арабская или персидская) сабля, она боле изогнута, чем западноевропейские, с небольшой простой гардой-перекрестьем и острым концом.

^{_{Восточная сабля}}

Серия 4.9 — фестиваль индийской культуры: наряды, драгоценности, золото, статуэтки. Так и ждешь, что Камир, объявляющий себя чуть ли не тугом-душителем, будет сражаться эффектным тальваром или нагиной. Так нет, у него в руках европейская, скорее всего английская, сабля, даже не офицерская, а солдатская, без всяких украшений.

И один из самых интересных образцов оружия этого сезона — шпага-трость Кита О’Брейди (4.5). Это чуть ли не единственный персонаж, который может в наши дни держать своё оружие у всех на глазах.

Пятый сезон. В этом сезоне оружие по-прежнему радует разнообразием. Романские одноручники: у Роланда Кантоса (5.1), у безымянного Бессмертного, вызвавшего на поединок Карла Робинсона в серии 5.3, у одного из учеников Гавриила Ларки (это тот тип, что в разные времена объявлял себя богом). Тоже одноручным мечом, но скорее испанским, с дополнительными кольцами в гарде, пользуется Картер Веллан (5.2), походя убитый Ричи Райаном. Сам Ричи именно в этой серии теряет свою шпагу — ее сломал Хэрриш Клэй, который сражается ближневосточной саблей. И в этой же серии Дункан Маклауд вспоминает своего учителя Грэхема Эша, убитого когда-то тем же Клэем. У Эша был полуторник с длинным клинком и гардой-перекрестьем, которая кажется простой, но, приглядевшись, можно заметить прорези, придающие гарде ажурный вид. Впоследствии именно этот меч Горец отдает Ричи.

Пятая серия — одна из самых забавных в сезоне: в ней Маклауд и Бессмертный Теренс Ковентри оказываются «жертвами» Кэролин Марш, автора любовно-исторических романов. На экране они — то реальные люди, то персонажи ее произведений. Маклауд — благородный и очаровательный, Ковентри — грязный злодей. Оба сражаются шпагами, причем у Ковентри шпаги в книжных и реальных эпизодах очень похожи, только «книжная» имеет эфес золотого цвета с элегантно переплетенными дужками, ну а в реальности эфес попроще и без позолоты.

Еще полуторник в этом сезоне появляется у Жерара Крэйгена (5.7). Американскими саблями сражаются Вильям Гэлбрейт (5.9) и Алек Хилл (5.7), а вот у Дж. Г. Байрона сабля немецкая, XІX века, с широким клинком. У Гавриила Ларки (5.8) — абордажная сабля, но длиннее тех, что любят показывать в кино про пиратов.

Палашами вооружены в этом сезоне Джон Келли в 5.4 (палаш итальянский с основательной гардой); Дерек Ворт (5.8), Стивен Кин (5.16), которого едва не убил Митос и принципиально не убил Маклауд, и Ганс Кершнер, убитый Байроном в 5.17. Сей персонаж, пробывший на экране меньше минуты, заслуживает упоминания уже потому, что сыграл его никто иной, как сам мастер Мак-Эш.

У доблестного агента ФБР Мэтью Мак-Кормика (5.3) — простой каролинг, а у Энрике Гримальди (5.8) наконец-то появляется мачете с шириной клинка сантиметров 8, так что ощущение от этого оружия несколько странное.

И наконец, история Всадников, то есть серии 5.11 и 5.12 (или, по сквозному счету, 99 и 100). У Кассандры здесь — романский полуторник с клинком постоянной ширины. А вот у Всадников в отдельных эпизодах есть оружие эпохи бронзы, а есть и современное. Если в современности у Сайласа топор, то раньше была секира такой формы, что сразу вспоминается луристанская бронза. Всадники, кстати, действовали как раз в окрестностях этого центра бронзовой металлургии, оружейникам которого подражали на всем Ближнем Востоке.

У Кроноса, Митоса и Каспиана в древности — мечи типа науэ: с довольно длинным и плоским клинком, похожим на вытянутый лист, с небольшой, чуть шире клинка, гардой. Когда дело доходит до наших дней, у Каспиана оказывается сабля, достаточно сильно изогнутая, с широким клинком и заостренным концом (и как бы ни частичной заточкой вогнутой стороны) — такие сабли чаще встречались в Венгрии и Польше. Ну, если учесть, что в сумасшедший дом он попал в Бухаресте, то вполне вероятно, что такое оружие было ему привычней.

^{_{Меч Кроноса}}

И наконец, меч Кроноса. Это нечто! Недлинный широкий прямой клинок с двусторонней заточкой, с выступами в верхней части (такие элементы изредка встречались у двуручных мечей, когда сами всадники их не носили, но вставляли в специальные ножны, крепившиеся к седлу), рукоятью под две руки и эффектной гардой с изображением головы демона. То есть меч Кроноса никогда не существовал в исторической реальности, а был специально разработан Мак-Эшем для этого персонажа.

Интересно, что когда в самой последней серии «Горца» (6.13), в альтернативном мире — мире без Дункана Маклауда — снова возникнет Кронос, а Митос перейдет «на темную сторону», оружием Старейшего станет меч, очень похожий на меч Кроноса, правда, более близкий к реальным образцам.

Шестой сезон — всего 13 серий, в двух из которых Маклауд вообще не появляется, а в некоторых дело не доходит до оружия. Очень неожиданный меч у Вильяма Кингсли (6.4): одноручник с крупным навершием и гардой-перекрестьем, концы которой резко отогнуты в сторону клинка. В серии 6.5 у беспросветного злодея Милоша Владича (привет от югославских войн) — слегка изогнутая длинная сабля, Девон Марек (6.6) владеет полуторником из тех, у которых рукоять недлинная, но можно держаться и двумя руками, если постараться. Сабля же Моргана Уокера (6.11), того самого, которого Митосу пришлось убить в ходе спасения дочки Джо Доусона — английская офицерская сабля с широким клинком, вероятно, созданная для морского офицера. У Бартоломью (6.10) поздний каролинг — широкий клинок, небольшая простая гарда.

Но интереснее в этом сезоне оружие женщин-Бессмертных. Не припоминаю, чтобы продюсеры заявляли это официально, но избыток воинственных Бессмертных дам поклонниками сериала был признан как поиск замены Дункану в предполагаемом продолжении. Во многих сериалах, когда тема вроде исчерпана, а расставаться не хочется, главным героем делают женщину. Так что шестой сезон являлся еще и кастингом нового героя, то есть героини. Посмотрим на него с точки зрения оружия.

Дело в том, что меч/шпага/сабля подбираются «по руке», то есть зависят от роста и, естественно, физической силы носителя оружия. При этом Бессмертные женщины сражаются с мужчинами на равных, и пользоваться легким, а значит, недлинным оружием — чревато. То есть когда отважная Кедвин (3.17) убивает парижских хулиганов короткой спатой — вопросов нет, а вот выйти с таким оружием против длинного меча — поставить себя в невыгодные условия.

При подборе оружия для дам этого сезона пошли по линии нестандартности. Алекс Райвен (6.3) достался однолезвийный заостренный клинок, который можно было бы считать палашом, но гарда отсутствует, так что, вероятно, это укороченная и выпрямленная шашка. У Киры (6.5) палаш с односторонней заточкой и острым концом, в гарде которого два кольца для пальцев. У Риган Коул (6.9) сабля — среднеевропейская, слегка изогнутая, с довольно широким лезвием и простой гардой, а вот у Кэтрин из 6.10 — полуторник с гардой-перекрестьем. Но самый интересный экземпляр встретился у Кати из 6.8: у нее фальчион! Как-то в дискуссии по холодному оружию встретилась суровая формула: «фальчион — это фальчион», в смысле, это не меч, не нож, не сабля и не секира. И всё-таки большинство специалистов считает его мечом, правда, своеобразным. Отличие фальчиона в том, что его клинок не сужается к концу, а расширяется. Были экземпляры, которые расширяться начинали прямо от гарды и заканчивались не одним острием, а тремя, но у Кати прямой широкий клинок, слегка расширенный к концу, с односторонней заточкой и сложной гардой, хорошо защищающей кисть.

В результате продолжение с воинственной Бессмертной в главной роли было всё-таки снято в количестве одного сезона под названием «Ворон», а непобедимой героиней оказалась Аманда.

Ну и, завершая эссе, наверняка следует перечислить, каким оружием сражался Дункан наш Маклауд. Клеймором и катаной? Не только, скажем внимательные мы. В серии 3.2 он отрубил голову Керну индейским копьем в память о своей жене-индианке, убитой Керном. Идейно понятно, но технически сомнительно. А вообще после того, как в начале XVІІ века Горцу пришлось расстаться с фамильным мечом и до того как в конце XVІІІ ему подарили катану, Маклауд сражался и шпагами, и клеймором-палашом с корзинчатым эфесом. В серии 1.16 у него вдруг оказался поздний каролинг, хотя дело происходит в XVІІ веке, а такие мечи вышли из употребления уже в XV, но не будем придираться: изгнанный из родного клана — что нашел, тем и сражался. Впрочем, запомнили мы его всё равно с катаной.

От других команд

«Секретные материалы»

sillvercat Медной горы хозяйка

fandom Americas 2017

Ходят слухи, что знаменитая американская Статуя Свободы была изготовлена из меди, выплавленной в России

«Храните, древние страны, вашу легендарную пышность,

А мне отдайте ваших усталых, ваших бедных…

А мне отдайте из глубин бездонных

Своих изгоев, люд забитый свой,

Пошлите мне отверженных, бездомных,

Я им свечу у двери золотой…»

Стихотворение Эммы Лазарус «Новый колосс» высечено на пьедестале статуи Свободы

— Тебе нельзя больше быть в горе, — убеждённо произнёс над Сашкиной головой грудной и певучий женский голос.

Сашка шире раскрыл глаза, силясь разглядеть эту женщину в сплошной темноте заводского лазарета. Господа заводчики Пашковы были добрые, они построили этот лазарет, в котором кровью харкали их рудничные рабочие. Лица у всех у них были с прозеленью, как медная руда, которую они подымали из забоев на-гора.

Но Сашка никого не увидел и даже не услышал лихорадочного бормотания мечущихся в горячке людей. Только почувствовал прикосновение узкой ладони ко лбу. Прохладной, как вода, ладони.

Доктор Никодим Петрович тоже толковал Сашкиной матери про то, что Сашке, дескать, нельзя больше работать в горе, толкая тачки с рудой. Сил рубить руду у него ещё не было… а сейчас — так и вовсе не осталось.

Ещё доктор сказал — мол, Сашке надо пить молоко. А мать тихо заплакала.

После того, как отца завалило в горе обвалом, у них и хлеба-то часто не было. Пока Сашка сам не пошёл на рудник. Он был высоким и крепким для своих тринадцати лет, его взяли. Но сейчас чахотка убивала его.

Сашка кашлянул, ощутив на языке привкус меди.

— Я не могу… уйти… — прохрипел он, облизав сухие губы. — Мы заводские. Побираться, что ли, нам с мамкой?

— Побираться, — строго отчеканила женщина. — Человек рождается свободным. Ты свободен, как Божья птица. Ты можешь лететь. Так лети.

— Ты кто? — прошептал Сашка, снова облизав губы, и приподнялся на локтях. — Ты… Медной горы хозяйка? Девка-Азовка?

Её имени нельзя было произносить вслух, и, вспомнив это, он в страхе прикусил язык.

Раздался тихий звенящий смех, похожий на звон медного листа, и наступила тишина.

— А и то, Саша, — проговорила мать, когда Сашка, пошатываясь, как былинка, прибрёл в их домишко из лазарета и рассказал ей про женщину, явившуюся ему в палате, пропахшей карболкой и кровью. — Земля велика. Уйдём. Надо выправить бумаги. Пойдём христарадничать.

И опять заплакала, но уже даже с каким-то облегчением.

Выйдя из посёлка, Сашка в последний раз оглянулся на покосившийся домишко, где они жили, и на дымивший вдалеке рудник. Мать не оглядывалась, крепко сжимая Сашкину руку.

Огромный мир, полный птичьего щебета, золотой и зелёный, раскинулся перед ними.

* * *

Они христарадничали или работали на хуторах, часто голодали, но Сашка перестал харкать кровью и выправился. Осенью они, как птицы, отправились к теплу, в Таврическую губернию. Там Сашка впервые увидел море. Он прибился юнгой на шхуну «Арзрум», оставив мать кухарничать в трактире близ пристани.

Через пятнадцать лет, матросом на торговом пароходе «Диоскурия», он достиг Нью-Йорка. В гавани, обратив прекрасное суровое лицо к подплывающим кораблям, стояла огромная статуя женщины в струящейся одежде, с чем-то вроде короны или венца вокруг головы. В руке она держала факел.

— Ишь ты, какую бабу поставили, — завороженно выдохнул боцман Дормидонт. — Говорят, это ихняя Свобода.

«Медной горы хозяйка», — почему-то подумал Сашка.

* * *

Статуя Свободы (Liberty Enlightening the World) была построена из медных листов, установленных на металлическом каркасе.

По официальной версии, саму «Свободу» изготовили во Франции из меди, закупленной в Норвегии, а основание монумента изготовили в США из цемента, купленного в Германии.

Но некоторые американские историки утверждают, что изготовлением медного листа, из которого собрали «Леди Свободу», занимался «мистер Демидофф» из династии известнейших уральских заводчиков Демидовых.

Французские источники также не баловали обилием информации: до недавнего времени было известно лишь, что детали памятника были изготовлены на судоремонтном заводе «Martini», на Чёрном море. На этот счёт имеются документальные свидетельства.

Довольно быстро выяснилось, что французский завод «Мартини» находился в городе Николаев.

Медную руду Демидовы купили у заводчиков Пашковых, которые тогда владели знаменитыми Верхоторскими рудниками и Воскресенским заводом под Уфой. Пашковы бились за сохранение своего производства, и отчаянно демпинговали на рынке, прося за руду самую низкую в России цену. Купленную руду перевезли в Нижний Тагил, где из неё изготовили медный лист. А уже из Тагила медь поехала в Николаев.

Но оказалось, что медные «одежды» Свободы не единственный вклад Демидовых в этот памятник.

Не так давно выяснилось, что в основании постамента «символа свободы и демократии» наряду с прочими были использованы стальные рельсы фирмы «Гловер», которая занималась постройкой паровозов и прокатом рельсов. А железо для своих изделий «Гловер» закупал у Демидовых.

По крайней мере, Скалли хотелось так думать.

«Светлячок»

r2r Я доктор

fandom Space Opera Fiction 2017

— Я доктор. Человеческий доктор, а не ветеринар, — с этими словами Саймон Тэм намыливает руку и засовывает её корове под хвост. Телёнок идёт копытцами вперёд, нужно его перевернуть, иначе погибнут оба.

«Серенити» везёт коров на Пакуин. Породистых, дорогих.

— А если не выйдет? — спрашивает Джейн, нахмурясь. — Не разродится, ну? Что тогда?

Он, кажется, с сельскохозяйственной планеты.

— Будем есть говядину, — это капитан, который заглянул в трюм, посмотреть, чем они заняты. Этот точно с сельскохозяйственной планеты.

— Есть и другие способы, — Саймон часто моргает, пот затекает в глаза, потом в пальцы тыкается шершавый язычок. — С-сейчас, малыш. Да держите её, gos se^[5]!

Корова переступает на месте, потом резко пятится, Джейн выдаёт матерную тираду, бросает верёвку и прыгает на одной ноге, преподобный Бук увещевает норовистую скотину тихим пастырским словом, повиснув у неё на морде, а Саймон пытается в тесном скользком пространстве ухватить маленькую челюсть, чтобы развернуть телёнка, и только морщится, когда острым копытцем достаётся по руке, а жёстким коровьим хвостом — по уху.

Рубашку теперь только выбрасывать…

Хоть бы всё получилось. Делать коровам кесарево сечение Саймон не умеет.

* * *

— Я доктор, а не пилот!

— Заткнись и рули!

На хвосте их «мула» висят две, нет, уже три бандитских тачки, у Зоуи заклинило карабин, Мэл перебирается на заднее сиденье, чтобы отстреливаться, жара, пыль столбом, и Саймон изо всех сил удерживает руль, чтобы не слететь с дороги, не врезаться в камни, не ехать по прямой, а то попадут, не вытряхнуть пассажиров на повороте, не завалиться набок…

И не проглотить жука, по возможности.

* * *

— Я доктор, а не грузчик!

— Бегом, док! — Мэл отпихивает его, хватает ящик и взваливает на плечо. — Некогда церемонии разводить.

— Нам хоть заплатят на этот раз? — безнадёжно спрашивает Саймон, примеряясь к ящику. По трапу сбегает Джейн, врезается в Саймона, тот почти — почти — роняет ящик, но чудом перехватывает его за дно и борт, поднимает снова, тащит в трюм, едва не столкнувшись с бегущим навстречу Мэлом, слышит в спину «Живее, док!» от пыхтящего сзади Джейна.

— Взлёт через три, две, одну! — бодро рапортует Уош. — Все на борту? А то я поднимаюсь, а вы как хотите.

— Уволю к чертям, — говорит Мэл. — Шутник хренов. Док! Не спать на ходу! Ещё две ходки, и взлетаем.

— Постор-ронись! — Джейн сбрасывает сразу два ящика на палубу.

— Скажите мне, что мы их не украли, — Саймон прикидывает причины такой спешки, и ни одна ему не нравится.

— Скажем так, тем людям на Вербене они нужнее, — Мэл подмигивает ему и ставит ещё один ящик на верх штабеля. — И нам заплатят. Полетели, Уош!

* * *

— Я доктор. А не механик.

— Да всем плевать, — это Джейн. — Мы тут сдохнем, если ты там не раскочегаришь эту херовину, dong ma^[6]?

— Да там ничего сложного, — Кэйли по рации ещё раз начинает объяснять, как нужно отключить и перекинуть провода, чтобы запустить двигатель с «аварийного поджига», чем бы это ни было. — Понял?

Все эти провода с виду одинаковые, и когда Саймон отцепляет первую клемму, по клеммнику пробегает электрический разряд, отпечатавшись бело-синей ветвистой линией на сетчатке глаза.

— Нормально? — спрашивает Кэйли.

— Да. Наверное. Слушай, а оно должно так искрить?

— Ta ma de! — выплёвывает Мэл по радио.

— Тихо, тихо, он же не механик, сейчас я объясню, и мы всё наладим. Давай с начала…

* * *

— Когда я умру, — говорит Саймон, — я хочу, чтобы на моей могиле написали «Саймон Тэм, доктор медицины».

Слова путаются, выговаривать их приходится очень тщательно.

— Да брось, док. Ты не умираешь.

— Нет?

— Это похмелье, — Зоуи смеётся. — После местной самогонки.

— А п-по-моему, умираю, — Саймон поднимает палец. — Мне лучше знать. Я доктор.

— Доктор-доктор.

— Так напишете?

— Напишем, — обещает Мэл. — «Саймон Тэм, столичная штучка. Доктор медицины, самый настоящий. Он латал дырки в наших шкурах, пока не скопытился сам».

— Но-но, — Саймон пытается повернуться к нему и съезжает локтем со стола. — Я доктор. Со мной не надо ссориться. А то пришью что-нибудь. Не то. Туда. Не туда. Dong ma?

— Отойдите-ка, босс, — говорит Зоуи, и Саймону на затылок и за шиворот льётся потоком ледяная вода. Целое ведро, наверное.

Он приходит в себя под столом. Над ним читают эпитафию.

— Здесь покоится Саймон Тэм, доктор медицины. Он мог лечить людей и жить без бед, но связался с нами и покатился по наклонной.

— Я вообще-то и до вас был беглый пр'ступник…

— Он покатился по наклонной и связался с нами, — легко соглашается Мэл. — Пойдёт?

— Да, отлично… — Саймон пытается встать, врезается головой в столешницу и оседает на пол, мечтая здесь же и умереть.

В дверь кто-то влетает с воплем:

— У вас есть врач? Помогите! Доктора!

— Я доктор, — говорит Саймон автоматически, приподнимаясь из лужи. — Саймон Тэм, доктор медицины. Давайте пациента. Всех давайте. Вылечим. Всех вылечим.

Мир Дж. Р.Р. Толкина

Мириэль Музей истории Гондора

fandom JRRT 2017

Середина Пятой Эпохи.

— Так, ребята, внимание! Помолчите минуточку! Сейчас нас пропустят в Большой Музей Гондора. Проверьте билетики, они у всех на руках? Никто свой не потерял?

— Никто, мисс Ингрид!

— Не потеря-яли!

Мисс Ингрид пересчитала ребятишек. Вроде все шестнадцать человек на месте.

— Отлично. Разбились на пары, — учительница поправила очки на носу. Вообще-то, зрение у двадцатипятилетней Ингрид было в полном порядке — в ее очки были вставлены самые обыкновенные прозрачные стекла. А носила она их потому, как считала, что они добавляют ей солидности.

— Мисс Ингрид! А Дэна сегодня нет…

— Я вижу, Сэм. Встань с Милой, она тоже без пары!

— Мисс Ингрид! А там Сильмариллы есть? — учительница окинула строгим взглядом ребятишек. Конечно, это Патрик, главный проказник и шалопай класса. Этого надо обязательно урезонить, а то потом спуску не даст.

— Нет, Сильмариллов нет. Зато есть специальная деревянная балка, которую в Хараде вешали на шею болтунам и заставляли носить целую неделю, не снимая! — ребятишки дружно рассмеялись, Патрик смутился, а Ингрид расслабилась.

Музейная смотрительница наконец сделала знак рукой, мол, проход свободен, и ученики, тут же растеряв свои пары, нестройной толпой двинулись за учительницей. На входе надо было вставить билет в окошко турникета, и мисс Ингрид задержалась, помогая Рози, у которой все никак не получалось повернуть пластиковую карточку правильной стороной.

Когда они наконец справились, и мисс Ингрид повернулась к остальным, Патрика, конечно же, уже пришлось отлавливать возле стойки ограждения и возвращать обратно.

— Так, ребята! Мы начнем осмотр с зала Древней истории Гондора. Пройдемте за мной…

Зал Древней истории Ингрид не любила. Там были собраны экспонаты времен Первой эпохи, а так как земли, которые были в те времена населены древними племенами, затонули, экспозиция зала была довольно бедна и представляла интерес в основном для геологов. Но ребятам все равно все нравилось. Мальчишки и девчонки выслушали лекцию, не перебивая, а потом разошлись по залу, рассматривая куски застывшей лавы и осколки мраморных колонн, предположительно, руин легендарной крепости Гондолин, которые в две тысячи шестом подняли со дня океана при помощи батискафа.

— Ребята, переходим в зал Второй эпохи.

Тут уже было поинтереснее. Кроме всевозможных металлических украшений и предметов быта, под стеклом хранились главные артефакты древности — шесть найденных колец, созданных, предположительно, в середине Второй эпохи неизвестным мастером из Эрегиона. Майкл, немного сумасбродный однокурсник Ингрид, отчего-то верил в легенду, что это и есть те самые кольца, которые выковал какой-то эльфийский лорд с труднопроизносимым именем. Ингрид улыбнулась. Майкл вчера позвонил и пригласил ее вечером в кино. Надо после экскурсии обязательно пробежаться по магазинам и присмотреть себе что-нибудь новенькое.

Третий зал был посвящен соответственно Третьей эпохе, и, конечно же, тут было много всего занимательного. Государь Арагорн Восемнадцатый, отец теперешнего правителя Арагорна Девятнадцатого, самолично пожаловал Музею восемь тысяч наименований различных экспонатов из Государственной сокровищницы Гондора. Были среди них и такие бесценные реликвии, как Кольцо Барахира и Древняя корона Гондора, а также множество украшений работы эльфийских мастеров первого тысячелетия Третьей эпохи. Как известно, предметы, созданные эльфами позже одиннадцатого столетия, встречаются крайне редко — и из-за ухода мастеров на Запад, и из-за усталости от Мира, которая, как пишут, была свойственна Перворожденным.

— Мисс Ингрид! А эта штука еще работает? — Патрик с самым серьезным видом рассматривал круглый шар, стоящий на помосте в нише стены.

— Если бы я знала, что это за штука, я бы тебе ответила, — улыбнулась Ингрид и подошла поближе. — Это, ребята, шар из неизвестного сплава и опять же, неизвестного назначения. Таких предметов было обнаружено всего три, ученые склоняются к тому, что это метеориты, принявшие такую правильную форму вследствие прохождения верхних слоев атмосферы на больших скоростях. Так что, как видите, отношения к рассматриваемой исторической эпохе, наш шар, скорее всего, не имеет. А теперь давайте поглядим вот на этот меч…

Учительница и дети подошли к следующему стенду, а Патрик остался возле таинственного шара. Тот так радужно переливался в свете галогеновых ламп, что Патрику очень захотелось потрогать его рукой. Наверное, шар обязательно окажется теплым. И может даже мягким. Как пластмасса. Патрик заворожено смотрел на его непроницаемую поверхность, пока не почувствовал слабый отклик. Шар просил Патрика дотронуться! Его так давно не касались чужие руки. А те, которые касались, шару были неприятны. Шар их не принял. Он давно уже никого не принимает. Много лет. И Патрик протянул руку…

…Завертелось-закружилось, перед глазами сверкнуло и погасло, и снова сверкнуло и опять погасло. И так много-много раз подряд, пока Патрик не устал от этой светомузыки и не взмолился мысленно: «Прекрати, пожалуйста!» И шар послушался. Перед глазами пронеслись изображения далеких зеленых долин, чужого леса, бескрайней морской глади. Патрик зажмурился и хотел было отнять руки, как вдруг чья-то воля потянула его сознание за собой. Он не успел испугаться и не стал противиться чужой силе.

Мальчик открыл глаза и обнаружил перед собой склоненное лицо усталого немолодого мужчины. Глаза его были закрыты, как будто он спал. Патрик огляделся. Мужчина явно находился в палатке — ее стены колыхались на ветру. Одет он был в странную непривычную одежду вроде как на манекенах в музее, а на сундуке позади него лежал длиннющий меч на перевязи. Патрик присвистнул. Мужчина медленно открыл глаза. И его брови тотчас же полезли на лоб.

— Ты кто? — спросил он. Голос Патрику понравился.

— Я — Патрик! А вы?

— А я Странник.

— Как в кино про пришельцев?

— М-м… Не знаю, Патрик, о чем ты говоришь, но пусть будет по-твоему. А где ты нашел Палантир?

— Какой Палантир? — не понял Патрик. — Этот шар неизвестного сплава неизвестного назначения?

— Ну, в общем, да. Шар.

— В музее. Наш класс сюда мисс Ингрид привела. А вы как в шар попали?

Странник улыбнулся.

— А я не в шаре. Я в палатке сижу. А шар на столе лежит.

— Ой! — обрадовался Патрик. — У вас такой же шарик? Так это, получается, как видеосвязь, что ли?

— Опять не понимаю тебя, — огорчился Странник.

— Ну, как телефон, если видеозвонок сделать. Мне папа обещал такой купить. А пока у меня кнопочный.

Странник удивленно хлопал глазами, явно не понимая, о чем речь.

— Какой вы странный, дядя Странник! Ничего про телефоны не знаете. Вы, наверное, живете где-нибудь в деревне? А я из Гондора.

— Из Гондора? — оживился мужчина. — Прошу, расскажи, что там сейчас происходит?

— Да ничего особенного вроде. Каникулы через неделю… А, еще чемпионат мира по футболу скоро начнется. Папа смотреть будет.

Странник надолго замолк.

— Патрик? — наконец спросил он. — А какой сейчас год? И какая эпоха?

Тут уж Патрик удивился.

— А вы разве не знаете? Две тысячи семнадцатый год Пятой эпохи.

— Пятой эпохи, — повторил Странник эхом, прикрыл глаза на секунду и вновь распахнул, уставившись на Патрика все тем же потрясенным взглядом. И, как будто спохватившись, вдруг спросил. — Что ты знаешь о Войне с Сауроном в конце Третьей эпохи? Кто победил?

Патрик задумался. Историю они, конечно, проходили, но до Третьей эпохи пока не дошли, но это не беда — многое Патрик и так знал, не маленький же.

— Победили наши. Ну, в смысле эльфы и люди. Ой, нет, там еще хоббиты были. Да, хоббит Фродо. Он выкинул Кольцо Всевластия в вулкан какой-то, и оно там расплавилось. А Странник стал королем и женился на своей эльфийке, — Патрик рассказывал, а лицо собеседника постепенно преображалось от широкой улыбки. — Ой, — вдруг запнулся мальчик. — Это что же, вы и есть этот Странник, что ли?

Но тут все опять поплыло, засверкало, заискрилось, и Патрик грохнулся на пол. На шум повернулись ребята и мисс Ингрид.

— Патрик! — воскликнула она и поправила очки. — Опять безобразничаешь?

— Извините, я случайно, — Патрик удивленно заморгал и огляделся по сторонам. Палантир стоял на месте. Похоже, его экскурс в историю прошел для всех незамеченным. Ребята потеряли к нему интерес и разошлись осматривать стенды.

— Эй, Патрик! — засмеялся вдруг кто-то из мальчишек, — да тут про тебя!

Патрик подошел к ребятам. Под прозрачным пуленепробиваемым стеклом лежала мифриловая табличка со старинной вязью. Подпись к экспонату гласила: «Дарственная надпись. Конец III эпохи. «Патрику из 2017 года V эпохи от Странника с наилучшими пожеланиями»…

Мальчишки смеялись, а Патрик так и стоял столбом посреди зала, потирая ушибленную пятую точку и гадая, что это только что с ним произошло.

dirgewithoutmusic Дом на всякое время года

Кроссовер с «Хрониками Нарнии» К. С. Льюиса.

Давайте поговорим о Сьюзен, которая не двинулась дальше, которая похоронила своих близких в английской земле и провела остаток жизни, пытаясь отыскать дорогу домой. Она больше не верила в доброту львов, но всегда помнила лук в своих руках — руках школьницы.

Она заглядывала в каждый старый платяной шкаф, на который натыкалась. Это было повседневным, обычным — в первый день занятий в новой аудитории она осмотрела заднюю стенку шкафа для верхней одежды. Друзья пригласили её на рождественский ужин, и она отпросилась в уборную, чтобы проверить все шкафы и шкафчики, а потом вернулась к пудингу. Она пришла домой к милому мальчику, с которым познакомилась в маленьком прокуренном пабе, и проверила заднюю стенку его гардероба, прежде чем уйти на следующее утро, держа туфли в руках.

Она искала и в других местах. Ей пришлось поверить, что в Нарнию ведет больше, чем один путь. Прогуливаясь, она заметила идеально круглый пруд, настолько глубокий и синий, что выглядел почти волшебным, почти ненастоящим, и поэтому она разбежалась и прыгнула туда, не снимая туфель — если бы это сработало, она не хотела бы оказаться на другой стороне босиком. Она протискивалась сквозь увитые сиренью арки, когда на них падал прямой луч солнца в пасмурный день. Она искала магию. Она вслушивалась в неё.

При этом она поступила в колледж, получила степень по общественным наукам, за которую ей пришлось побороться. Но Сьюзен выигрывала войны, останавливала их прежде, чем они начинались, успокаивала разгневанных купцов и буйных сатиров — она знала, как сражаться. Она публиковалась в местной газете, затем в нескольких женских журналах, а позже — в крупном региональном издании. Она завтракала с друзьями и время от времени ходила на свидания с коллегой-репортером — несколько лет, пока эти отношения, наконец, не прекратились совсем. Она сделалась страстной читательницей детективных романов, но никогда не прикасалась к фантастике, и наконец, однажды она шагнула сквозь старинную каменную арку, спрятанную в саду за домом старика-соседа, почти не задумываясь об этом, и…

Она очутилась на голой равнине — ни единого деревца, лишь желтая трава и синее-синее небо. Ветер был пронизывающим и недобрым. От него у Сьюзен покраснели щеки и кончик носа, и когда она резко втянула воздух, ветер обжег ей холодом ещё и горло. Вокруг неё на многие мили не было ничего — ни каменной арки, ни знакомых очертаний, ни каких-либо ориентиров. Она подобрала юбку (Сьюзен нравились юбки, не будем её судить) и бросилась бежать.

(Её туфли были прелестны — тисненая кожа с узором из позолоты, — но Сьюзен уже годами носила только удобную, практичную обувь. Никогда не знаешь, когда именно попадёшь туда, куда собираешься. Её туфли ударяли о землю, приминая сухую траву, а она не подворачивала лодыжки и не натирала мозолей).

Она бежала до тех пор, пока не пришлось перейти на шаг, а затем шла до тех пор, пока не завидела вдалеке скопление развевающихся знамен, шатров и пасущихся лошадей. Она дождалась темноты, а затем пробралась в лагерь. Отыскала покинутый шатер с припасами, позаимствовала оттуда немного более подходящей одежды и собрала свои длинные темные волосы под капюшон.

* * *

Как только Сьюзен, прокладывая себе дорогу через скопище войск, заметила Дернхельма, она всё поняла. Как только Эовин увидела молодую женщину в краденой униформе, идущую сквозь толпу роханских мужчин, она поняла тоже. И двинулась наперерез.

— Эй, — сказала Эовин. — Не против поужинать у моего костра?

Эовин не спрашивала её, почему она оказалась здесь. Она думала, что здесь всё понятно — думала о птичьих клетках, о руках, закованных в шёлк и ласку, о мозолях от меча, которые ей приходилось завоевывать украдкой всю её жизнь.

Когда утром Сьюзен замялась, пока все прочие, как один, запрыгивали на спины лошадей, Эовин отыскала для неё коня. Эовин и сама замялась, передавая Сьюзен поводья, но та взяла их и вскочила в седло столь же проворно, как если бы провела годы верхом. Эовин не была уверена в этом, но, возможно, эта женщина тоже была рождена среди рохиррим.

* * *

Сьюзен не узнавала имен, которыми они пользовались — ни мест, ни народов, ни полков. Их речь не была похожа на тельмаринскую. Ни одна их лошадь не разговаривала, но, в конце концов, они лишились этого дара и в Нарнии, ко временам Каспиана. (Она вспомнила Люси, с дрожащим подбородком, которая изо всех сил старалась не плакать над умолкнувшими деревьями).

Здесь рассказывали о гномах — но не о фавнах, сатирах или великанах; упоминали о волшебниках — но не о ведьмах; говорили об эльфах, которых в её Нарнии не бывало, и которые совершенно не походили на крохотных веселых сапожников, которых она встречала дома в детских сказках. Невысокий парень, которого все называли полуросликом (а ещё — Мерри) следовал по пятам за женщиной, которая называла себя Дернхельмом; Сьюзен разглядывала его босые волосатые ноги и спрашивала себя: где же, черт побери, она оказалась.

Войско продвигалось дальше по степи, земля делалась всё более и более ровной, а люди становились то мрачнее, то веселее и громче. Сьюзен разузнала всё, что могла, о том, какое дело ведет их: призыв от союзника, белый город на холме, черный враг, стягивающий силы. Ей был знаком этот род решимости — род отчаяния; раз или два ей самой доводилось держать последний рубеж. Эти люди не надеялись выбраться оттуда, и бледная женщина, скрывающая свой пол, рядом с которой Сьюзен ехала день за днем, не надеялась выжить. Маленький человечек, укрывавшийся у Дернхельма под плащом, мог ещё не понимать этого, но Сьюзен была уверена.

Она не собиралась здесь умирать. Она собиралась сбежать, как только они подойдут ближе. Ей ещё нужно было найти свой дом.

* * *

— Кое-кто однажды сказал мне: ужасны те битвы, в которых сражаются женщины, — как-то поздней ночью проговорила Сьюзен. Она скривилась и добавила: — Любая битва ужасна.

— Но мы должны сражаться, — сонно отозвалась Эовин. — Ради славы. Чести. И без нас им не обойтись.

Сьюзен высунула подбородок из-под одеяла, впуская внутрь порыв холодного воздуха, чтобы лучше получалось разглядеть звёзды.

— Моя сестра была целительницей. У неё был флакон… подарок от одного старого… — она запнулась, — волшебника.

— Где сейчас твоя сестра? — спросила Эовин.

Сьюзен хотела сказать: «Она уехала далеко-далеко». Сьюзен хотела сказать: «А с ней мои братья, родители и кузен». Сьюзен хотела сказать: «Я собираюсь найти их, я собираюсь попасть домой».

Звезды ярко сверкали над ними в кромешной темноте неба. После крушения поезда в её квартирку, которую она едва сумела себе позволить, поступил звонок от властей. Её не просили опознать тела — не потому, что это можно было бы перепоручить кому-то ещё, но потому что поезд смяло в лепешку, когда он сошёл с рельсов, потому что огонь охватил его остов, потому что не сохранилось ничего, что годилось бы для опознания.

— Она мертва, — сказала Сьюзен небу, полному звёзд, которых она никогда не видела раньше — ни в своем родном мире, ни в Нарнии. — Они все мертвы.

«Мои братья, мои родители и мой кузен».

— Пусть ваши праотцы примут их во славе в своих чертогах, — прошептала Эовин.

— Они уже там, — произнесла Сьюзен и плотно зажмурила глаза.

«Я собираюсь найти их, я собираюсь попасть домой».

Сьюзен прерывисто вздохнула.

— Тот… волшебник подарил мне лук. Но Люси… она всегда была лучшей из нас. Она могла спасать людей, она так и поступала, и…

— В этом году мы лишились моего кузена, — сказала Эовин. Они обе говорили так осторожно, что едва тревожили тишину дыханием. — Мы выросли вместе. Теодред был мне как брат. Я помогла дяде похоронить его. А он… после этого он отослал моего родного брата. Прости, просто я… Я хочу сказать: я знаю, каково это — скучать по кому-то.

И пока Сьюзен уплывала в сон, Эовин продолжала негромко говорить, рассказывая истории о Теодреде, о том, как они вместе росли в стенах Эдораса, сложенных из грубого камня. О степях в весеннем цвету. О первом жеребенке, которого приручил Эомер.

Следующим утром, когда они вновь ехали бок о бок, Сьюзен рассказывала о Люси, о хитрой дипломатии Эдмунда и о том, как Питера тянуло посоперничать во время охоты.

Мерри говорил о Шире, о зеленых полях, озорных детях и мирной поре, и Сьюзен скручивало внутренности от жестокой тоски по Англии. Он говорил о сплетнях, докучливых соседях, о пристойности и пухлых, гостеприимных дамах, обожающих перемывать косточки, и тоска Сьюзен становилась слабее.

Эовин рассказывала им о проделках, которые учиняли молодые люди в Эдорасе, о девушках-гусятницах, отгонявших волков камнями, пушенными из рогаток, о сытном рагу и дружелюбных псах. Пока Мерри тихонько похрапывал у неё под подбородком, она рассказывала про лес Фангорн — о том, как потерялась там в детстве и ей мерещилось, будто она слышит разговор деревьев.

Они были уже достаточно близко к битве, чтобы сон Эовин сделался беспокойным, и она ворочалась, будила Сьюзен, а затем шептала за это извинения. Они были достаточно близко, чтобы Сьюзен могла различить белое сияние Минас Тирита, хотя силы осаждающих были по-прежнему не видны за складками холмов.

На следующий раз, когда Эовин принялась метаться во сне и разбудила Сьюзен, она повернулась к Эовин.

— Мне нужно найти лук, — сказала она.

* * *

Сьюзен была в гуще боя, когда Эовин сразила повелителя Назгулов — с помощью Мерри и его маленького кинжала. Сьюзен посылала стрелы в орков и погонщиков олифантов, направляя лошадь движениями икр и пяток и всем весом своего тела.

В Нарнии у Сьюзен была лошадь, которую она нежно любила, та, которую она бросила в лесу во время охоты за белым оленем — но то, как двигалась под ней эта стройная буланая кобыла, топча врагов и уходя от ударов… Сьюзен могла бы влюбиться и в неё тоже. Всаживая очередную стрелу в огромный уродливый череп орка, Сьюзен решила, что назовет свою лошадку Пионом.

Посреди поля битвы умер король людей. Исчез повелитель теней. Хоббит и женщина рухнули наземь.

Когда Эомер обнаружил мертвым своего дядю, то сделался застывшим, царственным, опустошенным. Когда он нашел свою сестру, то упал рядом с телом Эовин, как если бы сам был убит. Сьюзен услышала этот звук — сквозь лязг оружия и крики сражавшихся — и повернула в сторону свою верную кобылку.

Эомер стоял на коленях. Эомер был королем, но его сестра была распростерта на земле рядом с ним, и он не видел ничего больше. Сьюзен, впрочем, посещала курсы первой помощи. Она знала, как проверить дыхание, что и сделала — и Эовин дышала.

Эомер всхлипывал, злые слёзы текли по его лицу — у Сьюзен ушли годы на то, чтобы позабыть, как такие же рыданиявырывались из её собственной груди.

— Она жива, — сказала Сьюзен. Она схватила Эомера за руки, а затем за плечи. Встряхнула его. — Она жива, — повторила она.

Они победили в битве. Они, в конце концов, победили в войне — хотя Сьюзен и Эовин обе просидели в это время без дела. Сьюзен читала всё, что нашлось в дозволенных ей разделах библиотеки Минас Тирита, пытаясь выяснить, где она очутилась и когда, слышали ли здесь о Нарнии или об Англии, и как ей попасть домой. Когда Эовин достаточно поправилась, чтобы вставать с постели, часть времени она проводила на стенах, всматриваясь вдаль, но куда больше времени сидела за книгами рядом со Сьюзен, слушая её разговоры о платяных шкафах, арках и лесных озёрах.

Они ничего не нашли, но Сьюзен не находила ничего и в Англии. Эовин читала вместе со Сьюзен, рассматривая старинные истории — и возможности. Сьюзен помогала ей в палатах исцеления — Эовин, похоже, либо пыталась отплатить свой долг здешним целителям, либо просто полюбила эту работу. Сьюзен же открывала каждый шкаф и шкафчик, какие только нашлись в палатах.

Сьюзен приходила на все советы и собрания, куда только могла, в качестве никому не известного, но доверенного друга благородных союзников. Таких советов было немного, и она слушала больше, чем говорила, но когда Сьюзен высказывала предложения — они оказывались полезными. Её приглашали ещё.

Сьюзен выезжала на прогулки — так, чтобы иметь возможность пройти под каждой аркой в Минас Тирите. Когда другие люди, не Эовин, спрашивали ее об этом, она говорила, что питает слабость к архитектуре. Эовин не спрашивала, но Сьюзен объяснила ей:

— Просто на всякий случай.

В книгах, которые Сьюзен прочитала в поисках Нарнии, она нашла легенды о говорящих деревьях, о деревьях, способных ходить. Она затосковала по дому с такой же силой, как тогда, когда Мерри рассказывал о зеленых полях и спелых ягодах, о детстве. Она спросила Эовин об этих легендах, о лесе Фангорн, и Эовин рассказала ей всё, что знала. Она спросила Арагорна (ведь короли никогда не пугали Сьюзен, ту, кто некогда запускала руки в гриву Аслана), и он сказал ей поговорить с Мерри.

— А, да конечно, — сказал Мерри. — Древобород отличный старик. Но ужасно разговорчивый.

К Эовин пришла любовь. Когда она выходила замуж за Фарамира на высоких стенах белого города, Сьюзен плакала — потому что это было прекрасно, потому что Эовин улыбалась по-настоящему, а Сьюзен боялась, что этого никогда уже не случится. Она плакала, потому что спрашивала себя: как смотрелась бы в наряде невесты Люси, и как сияла бы ее улыбка.

После свадьбы, после того, как Фарамир освоился с обязанностями наместника, а Эовин — с обязанностями жены наместника, после того, как Сьюзен помогла Эовин назначить советников, после того, как Эовин взяла в руки счеты и научила Сьюзен немного разбираться в бумагах и налогах — прежде это всегда была вотчина Эдмунда и Люси — Сьюзен собрала чемодан.

Эовин застала ее за сборами, когда она скатывала рубашки и складывала носки, как её когда-то учила мать. Эовин закрыла дверь и опустилась на жесткий матрас, по которому были разбросаны вещи Сьюзен.

— Здесь не хватает платяных шкафов? — спросила Эовин голосом холодным и резким. — В один прекрасный день ты просто исчезнешь. В один прекрасный день ты шагнешь сквозь одну из этих вещей и не вернешься, и я никогда не смогу точно узнать, что же с тобой сталось.

Сьюзен продолжала собираться: сложила шарф, втиснула в свободное пространство пару перчаток.

— Я просто ищу дом.

— Так создай его! — Эовин сидела совершенно неподвижно, сложив руки на коленях. — Не всегда можно вернуть то, что мы потеряли, Сью. Иногда взамен мы получаем нечто новое. А иногда мы слишком заняты, тоскуя об утраченном, и не замечаем того, что у нас уже есть.

— Что ты вообще знаешь об этом? — с негодованием спросила Сьюзен.

— Я видела, как моя мать зачахла от горя, — сказала Эовин, и Сьюзен, которая уже поднялась, чтобы уйти, вдруг поняла, что не может отвернуться. — Это была медленная смерть, смерть ужасная, и я тогда сказала себе: со мной никогда этого не случится. Когда мне придет время умирать, я буду сражаться до последнего.

— Звучит здраво, — заметила Сьюзен.

— Недавно я научилась кое-чему, — сказала Эовин. — Я по-прежнему не желаю умереть тихо, но прежде я хочу жить.

— И я хочу жить! — воскликнула Сьюзен.

— Ты хочешь сбежать. Всякий раз, когда ты пытаешься найти одного из тех, кто… это не то же самое.

Сьюзен опустила взгляд на свои практичные туфли. Они были красивыми, потому что Сьюзен любила все красивое; не будем судить её. Это были хорошие туфли, прочные и надежные, потому что никогда не знаешь, когда именно найдешь то, что искал.

— Я собираюсь встретиться с деревьями, о которых говорил Мерри, — сказала она. — В моей Нарнии жили деревья, которые могли говорить. Мы звали их дриадами. Может быть, они знают что-то.

Эовин тяжело вздохнула.

— Не забывай писать. Мне это любопытно.

— Я не забуду.

— Ты же возьмешь Пион, правда? — спросила Эовин.

Сьюзен каждый день после битвы спускалась в стойла, расположенные за пределами белых стен, чтобы ухаживать и поупражняться с юной кобылой, которая несла её в бою.

— Мне кажется, что формально я её украла.

Эовин улыбнулась:

— Считай, что это был подарок.

* * *

Сьюзен никогда особенно не любила выезды на природу — надо было присматривать за Эдмундом, чтобы не съедал всё самое аппетитное из закусок и не рассказывал самые мерзкие из историй о привидениях; и за Люси — чтобы не залезала слишком высоко на деревьях в поисках птичьих гнезд и не отставала от всех остальных только потому, что остановилась потрогать шмеля. Но она пустилась в дорогу по роханским полям и въехала в лес Фангорн в обществе одной лишь Пион и густой, глубокой темной тишины, и чувствовала лишь умиротворенность.

Когда первый энт выступил из теней и назвал себя, сердце подпрыгнуло у Сьюзен к горлу, а следом ушло в пятки. Огромный, дикий, покрытый мхом, с добрыми влажными глазами и движущимися пальцами-ветками — он был прекрасен. Но он ничем не был похож на дриад.

Энты ничего не знали о дриадах; но задавали ей много вопросов о своих женах.

— Они были не такие, как вы, — отвечала Сьюзен. — Они не были древесными женщинами… То есть женщинами-деревьями. Они, скорее, обитали внутри. Ивовые девы качались, девы сирени танцевали с моей сестрой…

Они созвали Энтомолвище — потому что кузины-дриады не были женами энтов, но всё же оставались семьей и давали надежду. Худощавые энты-осины и крепкие вязы обменивались скрипами и вздохами день и ночь. Сьюзен дремала, бродила вокруг и отстреливала на ужин кроликов, но в основном сидела и слушала. Скородум, по-прежнему нетерпеливый для энта, сидел с ней рядом и переводил каждый медленный скрип, стоило ей спросить.

Но перевести это было почти невозможно. Она вслушивалась в скрипы, в ритм голосов, в протяжные вздохи деревьев, которые иногда говорили о своем состоянии, а иногда — об оттенке солнечного света на их листьях. Она пыталась угадать, как строятся словосочетания и фразы, и проверяла их на внимательном Скородуме и изумленном Древобороде. Всё это обсуждение заняло бы годы. Сьюзен чувствовала, как груз лет уже начинает скапливаться в пальцах ног. Отойдя прочь от места совещания, она отыскала арку из ветвей под кустами сирени, через которую тут же прошла, и маленький круглый пруд, в который прыгнула — чтобы проверить, не помогут ли они ей исчезнуть отсюда.

Никто из собравшихся энтов так и не смог ничего поведать ей. Они просили Сьюзен рассказывать им истории, потому что они грезили об умирании уже сотни лет, и потому радовались, слушая о том, как крохотные саженцы-дриады гонялись друг за другом вокруг ствола своей матери-сосны. И она рассказывала им всё, что могла. Древобород брал её на свои долгие прогулки; ей с трудом удавалось не отставать от его самого медленного шага, и Пион верно трусила позади.

Сьюзен продолжала расспрашивать о грамматике, о произношении. Она продолжала вслушиваться в скрипы, которыми энты обменивались между собой, замечать, как понижение тона обозначает вопрос. Она смотрела. Слушала. Когда-то давно — помнила она — лев сказал ей, что следует искать магию в её собственном мире.

Сьюзен прошагала через мили обугленных пней — до самой затопленной долины, где прежде обитал Саруман. Она пинала груды пепла и отчищала потом свои красивые туфли. Она передала пачку писем для Эовин одному из роханских всадников, которые оставались там, охраняя руины. Она бросала камни в мутную воду, а потом прошагала мили обратно, к дому Древоборода в пещере.

— Теперь, после Хельмовой Пади, они знают, что вы — настоящие, — сказала она Древобороду одним неспешным вечером, сидя в его ветвях. — Но они по-прежнему говорят о вас, как о легендах.

— Мы — настоящие. Но мы и легенды тоже, маленькая королева, — пророкотал Древобород. — Хумм, — добавил он. — Так же, как и ты.

— Нет никого, кто говорил бы от вашего имени, — сказала она немного неуверенно. — Они знают достаточно, чтобы бояться вас, но они не имеют понятия, чего вы хотите, что вам нужно.

— Волшебники говорят за нас, — ответил Древобород.

— Ну да, — хмыкнула Сьюзен, — и они, похоже, не очень-то справляются со своей работой.

— Волшебники — не люди.

— Я тоже.

Древобород издал вздох, похожий на порыв ветра. Сьюзен заговорила слишком быстро и не дала ему закончить мысль.

— Их мысли заняты многими заботами. Судьбами миров.

— Я могла бы говорить за вас, — предложила Сьюзен. — При дворах — в Эдорасе, в Минас-Тирите. Ваши леса могли бы находиться под защитой закона. У вас могли бы появиться союзники против орков.

— Великодушное предложение, но поспешное, думается мне.

— Гондор отправляет своих посланников по всему миру. Теперь, когда Мордор пал, когда трон занял Арагорн, они отправятся ещё дальше. Они могли бы поискать жён энтов, — сказала Сьюзен.

— Хууммм, — негромко прогудел Древобород, а затем созвал ещё одно Энтомолвище, чтобы выдвинуть её в качестве представителя энтов среди людей. За все века энты ещё не собирались так часто, как сейчас, но вот что бывает, когда позволяешь маленьким торопливым людям забредать в твой лес с невероятно удачными идеями.

* * *

Сьюзен проводила каждую весну в залах Фангорна, усыпанных лесными цветами. Пион радостно хрустела свежими зелеными побегами — это было ее любимое время года.

Жарким летом Сьюзен уезжала в Рохан; выезжала Пион, спорила с Эомером, пила вместе с воинами и гладила дружелюбных собак. Она вытаскивала сомневающихся советников из дворца и знакомила их со Скородумом, который любил незаметно подкрадываться, притворяясь деревом, и удивлять их.

Осенью она шагала по улицам Минас-Тирита, глядя, как изящные деревья в вазах сбрасывают листья и осыпают ими улицы. Она отыскивала союзников для энтов и рассказывала людям о жёнах энтов, прося их в своих странствиях смотреть повнимательнее.

Когда Сьюзен впервые увидела там Арвен, она позабыла, как дышать. Она слышала, что говорят об Арвен люди — красавица с волосами, как вороново крыло, милостивая королева — и иногда даже верила им. Но теперь она понимала — глядя, как Арвен движется, подобная лучам лунного света, — что самой Сьюзен никогда не стать такой, как она.

Зимы же принадлежали Эовин. Сьюзен седлала Пион и скакала — через отстроенные заново мосты — в Итилиен, где можно было свернуться в клубочек в её уютных комнатах и пережидать снегопады. Фарамир, как обнаружилось, не мог устоять перед её фирменным рецептом горячего шоколада — в точности, как Эдмунд когда-то.

Она не прекратила заглядывать в платяные шкафы. Она открывала дверцы, раздвигала тяжелые шубы, пропахшие нафталином, и касалась прочных деревянных стенок. Она убеждала себя, что разочарована, когда её пальцы касались дерева.

На советах, куда Сьюзен приглашали, она держалась тихо, пока не находила, что сказать. Она не принадлежала ни к одному королевству, кроме разве что лесов, — так заявляла она сама — и потому некоторые тайны ей не могли раскрыть. Но это была новая эпоха, эпоха мира, а у нее не истощались удачные идеи.

Три четверти года, когда она не хмурилась над бумагами у теплого очага Эовин, Сьюзен писала ей письма. Они писали друг другу всё о своей жизни — о своих обязанностях и удовольствиях, о страхах, о детях Эовин и об учениках, которых Сьюзен наставляла в том, как разговаривать с деревьями.

Однажды Сьюзен откроет платяной шкаф, отведя в сторону пахнуший нафталином мех, и морозный зимний ветер кольнет ее пальцы. Иногда ей это снилось. Свет фонаря, пробивающийся через тяжелые шубы. Дыхание, застывающее паром в холодном воздухе. Высокий, взбудораженный голос Люси — именно это всегда заставляло её просыпаться: смеющийся голос её сестры.

Сьюзен просыпалась во многих местах, скучая по ним. В то лето в Америке, когда она бесцельно думала о том, чтобы забыть Нарнию и просто двигаться дальше — прежде чем у неё забрали их всех, и она не могла больше думать ни о чем другом. У неё отобрали так много. Позже она просыпалась, совершенно разбитая, на диване в своей квартире, в те дни, когда изнеможение сменялось отсутствием чувств. На поле под звездами, среди незнакомой армии, рядом с подругой. Внутри теплых грубых стен Эдораса и меж изящных каменных барельефов Минас-Тирита.

Она просыпалась от этих снов и смотрела в потолок, каким бы он ни был — переплетенные ветви, соломенная крыша или камень. В любое время года она была заботливо укрыта и тепло укутана. У нее были письма, которые следовало отправить, советники, которых нужно было осторожно переспорить, чиновники, которых следовало убедить. У нее были записные книжки — множество книжек, — заполненные аккуратными заметками о языке энтов. Она переворачивалась на другой бок и засыпала снова.

Однажды Сьюзен открыла дверцу платяного шкафа, почти не думая об этом — тяжелое дерево, скрип старых петель, услышанный лишь краем уха. Она думала о грядущей дипломатической миссии на юге, а ещё о том, что младший ребенок Эовин не любит шпинат.

Холодный ветер повеял среди тяжелых меховых шуб.

«Я собираюсь найти их».

Свет фонаря пробивался между шубами, мягкий и теплый в морозном зимнем воздухе.

«Я иду домой».

Смех Эовин зазвенел на лестнице.

Сьюзен захлопнула дверь, заперла на щеколду, потом открыла и распахнула снова. Ничего. Запах плесени и нафталина.

Дипломатам придется подождать, пока дороги не просохнут как следует. Может быть, малышу больше понравится горох. Люси тоже никогда так и не полюбила шпинат. Сьюзен развернулась на пятках и направилась вниз, туда, где ждала её семья.

©Перевод: Grey Kite aka R.L., Альре Сноу, 2017.

«Джонатан Стрендж и мистер Норрелл»

Akitosan Гора котлов и девочка

fandom Fairy 2017

Джон Каблук встретил доктора Пейла на пороге, его слуга уже седлал коней. Но он с радостью приветствовал волшебника и спросил, с кем имеет честь.

Как?! Сам доктор Пейл, знаменитый английский волшебник, почтил его своим присутствием?! Он так давно не видел англичан в своих землях! Он очень сожалеет, но именно сейчас вынужден немедленно уехать по делам. Но доктор Пейл может осмотреть дом, если, конечно, магия поможет ему не заблудиться: даже сам хозяин не уверен, что вполне знает, сколько у него комнат и богатств.

Доктор Пейл выразил сожаление, что великий эльфийский принц Джон Каблук, о котором он столько слышал, не сможет уделить ему время. Холодный Генри, у которого доктор Пейл гостил до этого, весьма лестно отзывался о нем как о великолепном собеседнике, образованном и невероятно нескучном.

Джон Каблук был так тронут — не то рекомендацией другого эльфийского принца, не то точной и вежливой манерой доктора выражаться — что повторил свое любезное предложение. И, если у доктора Пейла есть время, почему бы ему не подождать возвращения хозяина? Правда, не исключено, что ждать придется целое столетие, ибо для эльфов время идет иначе, чем для людей, но ведь это же не последнее путешествие доктора? Может быть, им еще придется побеседовать. А в качестве знака дружбы английский волшебник может забрать с собой из этого замка все, что пожелает.

Все, что найдет в замке?

Да, все.

После этого слуга с лисьей мордочкой подвел к Джону Каблуку великолепную лошадь, и они ускакали прочь.

Доктор Пейл же не замедлил воспользоваться гостеприимством отсутствующего хозяина, хотя и не думал, что увидит что-то, что захочет забрать с собой. Обстановка дома Джона Каблука представляла собой чудовищное смешение богатого убранства и убожества. И если жемчуг, рассыпанный по грязному полу, не так сильно оскорбил чувство прекрасного у чародея, привыкшего за время своих странствий ко многому, то том «Энциклопедии» Дидро, завернутый в грязную, кишащую паразитами тряпку, задел его за живое. Ему стало интересно, в каких условиях здесь готовят пищу, так он и оказался на кухне.

Там были гора грязной посуды и девочка. Человеческий ребенок лет семи-восьми, измученный и белый как мел, сосредоточенно вымывал остатки жирной пищи из грязного котла.

Девочка была немыслимо худа и запущена, но, как истинная англичанка, при этом она не растеряла навыки человеческой речи и сделала книксен. Доктор Пейл представился и спросил, кто она и как сюда попала. Ответ весьма удивил его. Звали девочку Анна Бладворт. Две недели назад она шагнула вслед за матерью и сестрой в шкаф мастера Баклера, их волшебного слуги. С того дня она не видела ни одного англичанина. Она должна быстро помыть все эти котлы. Все это время в пищу ей давали жареную свинину и сливовый пудинг (на грязном засаленном столе доктор Пейл увидел сухой кусок заплесневелого сыра), одевали в нарядные платья (на ней было платье, все черное от грязи, доктор Пейл затруднялся назвать, какого оно когда-то было цвета). Ее обещали научить заклинанию, благодаря которому котлы будут мыться сами, но мастер Баклер куда-то отлучился, возможно, что сейчас он учит заклинанию ее мать. Когда она закончит с котлами, то вернется домой к родным. Может быть, доктор Пейл пришел за ней, чтобы отвести ее домой? Она немного устала и соскучилась по Англии.

Фамилия показалась доктору Пейлу знакомой, он вспомнил, что читал какие-то отчеты о зашедшем в тупик расследовании времен Короля-Ворона. Но это было два столетия назад.

Между тем, Анна Бладворт закончила мыть котел, вернее, отдирать грязь руками, после чего коснулась следующего. Рядом немедленно появился еще один грязный котел.

«Ну что же, понятно теперь, почему она и за столетия не закончила», — подумал доктор Пейл. Анна Бладворт же совершенно ничего не заметила. Она искренне считала, что ей осталось помыть всего одиннадцать котлов. Доктор Пейл ласково погладил девочку по грязным волосам и сказал:

— Помой пока этот котел, моя хорошая, а остальные не трогай. Я скоро вернусь.

Доктор Пейл обошел весь замок, но других похищенных людей не нашел. Следовало решить, как поступить с Анной Бладворт. Вряд ли ее кто-то хватится: эльфы часто не знают, что делать с похищенными англичанами и даже забывают о них. Но Джон Каблук сказал при встрече, что не видел англичан давно. Возможно, он никогда не посещает свою кухню. Возможно, он просто-напросто солгал. В любом случае, Анна Бладворт вполне подходила под «забрать с собой» — Пейл нашел ее в замке. Но что с ней станет, когда она снова окажется в Англии? Зачахнет и умрет с тоски? А захочет ли она пойти с ним? Сейчас она уверена, что домоет посуду и после этого вернется к родным. Этого, конечно же, не случится. Минули столетия с той поры, как ее похитили, где сейчас ее родные? Даже если они в Стране Фей, их теперь не найти. Что ждет ее в Англии? Та же нищета. Но быть может, получится пристроить ее в хотя бы более чистые условия. Доктор Пейл решил рискнуть и, вернувшись на кухню, предложил Анне Бладворт отправиться с ним в Англию. Она согласилась. Англичане, даже такие маленькие, любят одиночество, но сложно любить одиночество, когда твоими собеседниками целых две недели являются только грязные эльфийские котлы.

Мифы по-русски

oversoul12 Неси кольцо!

fandom Russian original 2017

Время действия — 1994 г.

1.

Дом в Михайловке большой и прохладный. Он поскрипывает балками перекрытий и деревянными половицами на разные голоса, — будто рассказывает истории. Пахнет смородиновым вареньем и сушеным клубничным листом — за закрытыми по случаю жары ставнями золотисто-зеленым маревом плывет июль.

За сахаром для варенья Егор с Кириллом ездили вчера вместе в сельмаг на отчаянно скрипящем велосипеде — «взрослике». Старший, Егор, крутил педали, а шестилетний Кирюха подпрыгивал на багажнике, болезненно ойкая, когда велик подбрасывало на очередном ухабе. И когда слез, долго еще потирал тощенький зад в выгоревших шортах.

Шортами Кир очень гордится: они военного цвета — хаки. Баба Роза сама их сшила, прострочив на стареньком «Зингере» — ножной швейной машинке. «Зингер» живет в дальней комнате вместе с китайской розой, растущей из эмалированного бака, и большим сундуком. В обычные дни он спит под белой кружевной накидушкой, скучает. Но стоит бабе Розе раскрыть его — начинает радостно блестеть, а потом громко стрекочет, прокладывая ровные строчки. Кир, затаив дыхание, сидит на сундуке, смотрит.

У мамы в городе тоже была машинка, но совсем не такая интересная и красивая. Она пряталась в деревянном ящике с закругленным верхом на антресолях. Зингер бы там не поместился при всем желании: у него тяжелый кованый столик, кованая же педаль, ременный привод. Лакированный черный корпус с золотистой вязью узоров. Едва уловимый запах машинного масла витает вокруг.

Одним словом, совершенно сказочный аппарат — трогать его баба Роза запретила, но Киру нравится даже просто смотреть, представляя, что он — совсем крошечный лилипутик, бегущий по черной блестящей платформе. Воображение дорисовывает недостающие черты — и машинка превращается то в дирижабль, то в паровоз — а то и вовсе в один из старинных удивительных механизмов, нарисованных в книжках Жюль Верна, — Егор раньше часто приносил их из библиотеки и читал вслух.

Кир читать и сам может прекрасно — научился еще в четыре года, но слушать нравится куда больше. И Егора, и маму, и пластинки на потрескивающем иглой проигрывателе. Вот только проигрыватель и пластинки остались в их старой квартире, а с мамой и вовсе произошло что-то странное.

2.

Когда-то давно мир был другим. Кир уже плоховато помнит все подробности, но одна из любимых картинок в голове — теплый розовый вечер, потрескавшийся асфальт городской площади, лужи после дождя, цветы на клумбах и голуби. Целая стая. Они разлетелись с оглушительным треском крыльев — и на асфальте осталось белое перо. Брат поднял его, воткнул в волосы за ухом: «Я индеец!» — и поскакал на воображаемом коне, Кир понесся следом. А после ужина они сидели на диване втроем: Кир, Егор и их серый кот Семафор, листали книги с картинками. Там были нарисованы индейцы, лошади, дальние страны. Киру очень понравилось. И он решил, что, когда вырастет, тоже будет вождем.

Еще на площади стояли на длинных железных ногах большие красные щиты с портретами — прямо над клумбами. Про дядек на портретах папа сказал, что это тоже вожди. Кир тогда удивился: какие же они вожди, если без перьев?! Папа только рассмеялся. Но, как оказалось, зря. Скоро щиты убрали. Наверно, потому, что все поняли: вожди ненастоящие.

Но вслед за поддельными вождями стали исчезать и другие вещи: мясо из супа, голуби с площади, кот, папа, мамины улыбки. Даже свет! Хотя сидеть по вечерам при свечке было интересно. Егор принес книжку про муми-троллей — читали и играли, будто под одеялом их дом. Но потом исчезла и мама! Вот это было хуже всего. Разумеется, не так страшно, как с голубями или котом, которых «поймали и съели бомжи». И не так обидно, как с папой, который теперь «предатель». Маму никто не ел, и она всегда возвращалась, пусть даже уставшая и задерганная. Долго спала, курила на балконе, а потом пропадала опять. Соседка, тетя Ира, которая приходила присматривать за ними и варить еду, сказала кому-то по телефону про маму: «Маринка в челноки подалась».

Кир тогда был глупый совсем и не знал, что челноки — это те, кто торгует на рынке, издалека привозит товар. Это опять же Егор потом объяснил. И еще много чего интересного: про купцов, про путь из варяг в греки — как тащили на себе лодки через пороги на реках, показал на карте Польшу и Турцию — туда ездила мама. Книг в доме было видимо-невидимо: стояли в зале от пола до потолка. Мама раньше работала учительницей в школе — и Кир мечтал, что вот пойдет в первый класс и будет видеть маму когда захочет, а не только по вечерам над тетрадками.

Но теперь все-все по-другому. Мама приезжает раз в год, она тоже купец, только тащит на себе не ладью, а баулы, а в школу Кир пойдет этой осенью не в городе, а в селе.

3.

Они тогда долго ехали на электричке, потом шли через поле — и в итоге оказались в доме бабы Розы. Егор сказал, что это двоюродная мамина тетя… как-то так… и теперь они будут здесь жить. Седая старуха в надвинутом на лоб платке стояла у калитки, исподлобья рассматривала жмущихся друг к другу мальчишек.

— Дожили! — пожевала поджатыми морщинистыми губами. — Вроде и войны нет, а сироты при живых родителях!

— Есть война! — пискнул из-под руки брата Кир. В нем некстати взыграл дух противоречия. — В Югославии и в Чечне. И еще белый дом стал черным. Я по телевизору видел!

— Кирка, заткнись! — шикнул на него Егор, сердито дернул за рукав болоньевой курточки.

— Ишь! Какой политически грамотный выискался! Подкованный малец! — раздался за спиной надтреснутый старческий голос.

Кирилл обернулся на звук и увидел козла. Дымчато-серый, он тряс роскошной бородой, ехидно косил желтым глазом с узким зрачком, но больше никаких комментариев не отпускал. Напротив, начал пятиться в кусты полыни.

— Не боись, малец, Маврик не бодучий! — козла за веревку тянул сухенький старичок, несмотря на весеннюю теплынь одетый в телогрейку и шапку-ушанку, растоптанные валенки. Из кармана торчало горлышко бутылки, заткнутое газетным комком. Борода у старичка была не чета козлиной — жиденькая, свалявшаяся, зато брови, неожиданно кустистые, свисали прямо на глаза.

— Интересно, почему Маврик? — удивленно хмыкнул Егор. — Мавры же черные!

— А он не мавр, — хитровато подмигнул ему дед. — А Мавроди. Потому как прохвост! — со значением поднял темный узловатый палец и кому-то погрозил. — Это откель такие умники взялись? Внучата твои, штоль, Потаповна? — обратился он к старухе.

— Иии… какие там мои! — из груди бабы Розы вырвался протяжный вздох. — Мои на погосте все лежат, ты же знаешь, Митрич. Так… седьмая вода на киселе со стороны покойного мужа.

— Все равно родня! — радостно заключил дед, Маврик согласно закивал рогатой башкой, почесался боком о столбик калитки. — За это и выпить не грех! Давай, Потаповна, не жмись! Топи внукам баню, накрывай на стол… и мне стопочку… по такому случаю!

— Я те налью! Я те так налью! — старуха вскинулась было, но тут же обреченно махнула рукой. — Проходите… чего уж тут. И ты проходи, старый хрыч. Козла свово ток поодаль привяжи, неча его орехами двор мне изгваздывать…

4.

Так и прижились. Сажали и окучивали картошку, собирали щавель, бегали на реку купаться. В сарае раскопали старый велосипед и на нем покоряли окрестности. Егор только-только прочел «Дон Кихота» и иначе как Россинантом эту синюю двухколесную клячу не называл. Кир к велику относился более трепетно — переименовал в Росю.

Вот и теперь — младший на багажнике, старший в седле, братья Васильченко несутся во весь опор по проселочной дороге.

— Когда баба Роза посылает меня на велике за хлебом в сельмаг, я привязываю батон к раме! — Егор на удивление похоже изобразил голос из рекламы. — Хлеб и рама! Созданы друг для друга! — это уже хором.

Метелки ковыля щекочут голые икры, стрекочут кузнечики, верный конь Роська со звоном подпрыгивает, грозя рассыпаться. Сейчас дорога пойдет под уклон — и можно будет отпустить поводья, дать шенкелей — и нестись с горы во весь опор. Так, что аж дух захватывает! Кир даже взвизгивает от восторга: хоть и страшно, а здорово!

Бешеная скачка замедляется лишь у самого моста через реку. Дальше начинается лес, загадочный и тенистый, окутывает грибным влажным запахом. Грунтовка постепенно превращается в две полузаросшие колеи. До заветного малинника остается всего ничего, как вдруг дорогу перегораживают два воина в кольчугах и с алебардами наперевес.

Егор от неожиданности резко тормозит — рывком крутит педали назад, — но в самый неподходящий момент цепь слетает. Кир только и успевает, что отчаянно вцепиться в сиденье. Вывернув руль, брат направляет Роську в кусты, чтобы избежать столкновения с людьми, и врезается в ствол старого дуба, — оба всадника летят кубарем. И когда встают, отряхивая с себя колючки и лесной сор, то понимают, что произошла катастрофа: переднее роськино колесо согнуто в восьмерку, на лбу Егора набухает багровый шишак, но хуже всего — разорванные шорты. За них баба Роза точно спасибо не скажет. В носу предательски щиплет, горло сжимается… Но едва только Кир собирается зареветь, как над ними склоняются воины, торопливо стаскивая с себя шлемы.

— Не бойтесь, благородные сеньоры! Наше доблестное войско не причинит вам вреда! — рыцарь оказывается молодым, веснушчатым и рыжим, очень лохматым и совершенно не страшным. — О! Да вы ранены!

— И конь ваш тоже, — второй сочувственно качает головой, поправляет съехавшие на нос очки.

— Это Роська. Россинант, то есть. — Кир с любопытством рассматривает доспехи. — А вы, дяденьки, кто?

«Дяденьки» секунду смотрят друг на друга, а потом лихо гаркают:

— Мы отважные воины дунэдайн, славные потомки нуменорцев, направляемся в западные земли, чтобы присягнуть королю Арагорну!

— О-о-о! — только и могут произнести братья, раскрывшие рты от изумления и восторга.

— Поскольку благородные сеньоры пострадали по нашей вине, позвольте оказать вам первую помощь в нашем лагере.

Кир с Егором согласно кивают, нуменорцы подхватывают с земли несчастного Роську и слаженным шагом направляются прямо в лесную чащу, лязгая на каждом шагу. Братья — следом.

5.

На ходу Кирово воображение рисует картины одна удивительнее другой. Он, конечно, уже большой и во всякие глупости вроде Деда Мороза не верит. Особенно после того, как случайно подсмотрел в детском саду, как их завхоз, тетя Варя, надевала в подсобке красный махровый халат и прилаживала бороду, красила помадой щеки. Дома подарки прятали под елку мама и папа, а прошлой зимой на Новый год вообще ничего не было. Только салюты за окном. Так что все с этим Дедом ясно. Он поддельный, как и вожди.

«Но все же что-то такое, интересное и неизведанное в этом мире явно существует, — думает Кир. — Например, инопланетяне, снежный человек, путешествия во времени, колдун Кашпировский по телевизору… Ведь есть же он!»

И начинает представлять, что вот сейчас под ногами из-под жухлых сосновых игл и мха проглянет желтый кирпич дороги, над верхушками деревьев замаячат флаги и башни старинного замка, через ров перекинется мост… И будет булыжная мостовая, чадящие факелы, запряженные в карету кони, принцесса в пышном платье…

— Добро пожаловать в наш полевой стан, сеньоры! — рыжий воин останавливается так резко, что замечтавшийся Кир впечатывается носом ему в спину, и лишь после этого осознает всю степень своего разочарования: вместо башен и каменных стен на лесной поляне обычный туристический лагерь. Брезентовые палатки, растянутый между соснами тент, закопченный котелок над костром и чьи-то мокрые штаны на веревке…

И тут Кир замечает принцессу… или царевну… Такую волшебную, что просто захватывает дух. Она стоит поодаль и молча смотрит на них. В косых лучах заходящего солнца золотом вспыхивают ее волосы, заплетенные в косу — длинную, ниже пояса. Лучистые глаза и мягкая улыбка. Острые уши, длинные серьги с блескучими камушками, венок полевых цветов — как корона. Белое платье до земли…

— Кир, рот закрой — муха залетит! — яростно шепчет Егор, но и сам во все глаза пялится на эту красоту…

— Лутиэн Тинувиэль, принцесса Дориата, самая прекрасная из дочерей Эру Илуватара, — их проводник замечает ошалевшие взгляды братьев и берет инициативу в свои руки, — он говорит и говорит, показывая мечи, луки и стрелы, знакомит с прочими жителями этого странного становища, но Кир нет-нет, да обернется, пытаясь поймать солнечный взгляд Лутиэн. И жутко стесняется снять перед ней разорванные шорты, когда другая дочь Эру берется их зашивать.

Егору мажут зеленкой разбитый лоб — он шипит сквозь стиснутые зубы.

А потом сгущаются лиловые сумерки, ярче вспыхивает костер — и к огню подсаживается невысокая стройная девушка в кожаном жилете поверх свободной красной рубахи, подпоясанной ремешком. Потертые джинсы заправлены в армейские ботинки. Непослушные волосы перехвачены банданой, скрученной в жгут. Ей протягивают гитару, — и с первым звоном струн в воздух взлетает сноп искр.

Кир слушает, затаив дыхание. Песни как птицы взлетают над костром одна за другой, поднимаются к вершинам сосен, обступившим в сумерках лагерь. И это похоже на настоящее волшебство. Вокруг собирается народ — и уже не разобрать, где деревянные мечи, где настоящие; вспыхивает чешуя кольчуг, тяжелыми складками ложится бархат плащей, поскрипывают кожаные ремни… В каждой песне история: о дружбе, любви, о потерянном королевстве, о разлуке и еще — о проклятом кольце, которое кто-то должен куда-то нести, но оно непременно погубит.

6.

Провожать их вызвались все те же двое — рыжий Гиль и Хьюго в очках. И только благодаря их вмешательству баба Роза меняет гнев на милость и прячет за спиной заготовленную хворостину. Гиль на диво обстоятельно и толково врет, что никакие они не воины Лихолесья, а самые что ни на есть студенты исторического факультета, проходят летнюю практику. Хьюго ему вежливо поддакивает. Но Кир-то знает, кто они на самом деле! Однако тайны не выдает. Потомкам нуменорцев удается даже разжиться ведром молодой картошки — баба Роза пересыпает ее в походный рюкзак и идет кипятить воду для мытья.

— Куда, скаженые?! — рявкает она, когда Кир и Егор не сговариваясь подхватываются с табуреток и вылетают из летней кухни вслед за уходящими воинами.

— Сто-о-ойте! — вопят братья. Хьюго и Гиль оборачиваются — в свете луны поблескивают очки. — Мы тоже хотим жить в Лихолесье! И сражаться на мечах! И стрелять из лука! Пожалуйста! — едва переводят сорванное дыхание.

Гиль качает головой.

— Нет, ребятки, это удел избранных. Подрастите немного. И нужно сперва пройти испытание.

— Какое? — хором.

— Для начала — прочесть нашу главную книгу.

— Мы любим читать! Мы прочтем!

— Но еще нужен старинный доспех и оружие!

— Найдем! Сделаем! — наперебой.

— Какие замечательные энтузиасты! — в голосе Хьюго слышится затаенная улыбка. — Ну раз так… вот вам подарок, ребята, — он достает из заплечного мешка увесистый томик, вкладывает в руки Егора. — Если осилите — так уж и быть. Вступайте в наши ряды! Только про доспехи не забудьте!

Братья Васильченко издают клич, ликующий и воинственный одновременно — и чья-то корова в сарае вторит им утробным ревом. Волшебство продолжается!

7.

Дождь идет второй день, дорогу развезло. Дальний лес едва просматривается за серебристой сеткой тумана и мороси. В такую погоду не погулять, но братья этому только рады.

Тихонько поскрипывает панцирная сетка кровати — пружинит под Киром. Егор сделал себе из одеяла плащ и вслух читает «Властелина колец».

«Тоже мне испытание! — думает Кир. — Не испытание, а сплошное удовольствие!»

Книга очень интересная, одолели они уже больше половины. Прекрасной Лютиэн там нет, зато нашелся король Арагорн, на службу к которому собирались их новые друзья.

— Может, Лютиэн там дальше? — задумчиво тянет Кир, почесывая переносицу.

— Ох, не знаю, Кирка. У меня уже язык заплетается и во рту пересохло… Давай перерыв сделаем, — Егор со вздохом закрывает том, заложив между страниц фантик от «мишки на севере», кладет «Властелина» на тумбочку и с хрустом потягивается.

Кир выхватывает из-за кровати швабру и встает в боевую позицию:

— Защищайся, гнусный орк!

— Сам ты орк! — в него летит подушка. — Я Леголас, сын Трандуила!

— А я Гимли, сын Глоина! — хохочет Кир.

— А ну без баловства! — в дверь просовывается баба Роза, — Обоим сейчас всыплю!

Братья со смехом выбегают во двор, ловко увернувшись от экзекуции, с трудом переводят дух.

— Егор… То есть, Леголас… нам же еще оружие раздобыть надо. — Кир спохватывается и начинает озираться по сторонам.

— Ага… И доспехи сделать…

— Может, в сарае поищем?

— Да нет там ничего… Только старые грабли и лопаты. Я уже смотрел.

— Мммм… — Егор ладонью ерошит выгоревшие на солнце вихры. — Тогда на чердаке!

— Точно!

На чердак ведет приставная лестница, рассохшаяся и скрипучая. Дверь заперта на тяжелый амбарный замок, но где взять ключ братья знают: он самый старый и толстый в связке, которая висит на веранде в углу. Матерый холодильник «Океан» трясется и рычит страшным голосом — летом его мотору несладко приходится, но ребятам это только на руку: операция по похищению ключей проходит успешно. Зажав в кулаке связку, чтобы даже не звякнула, крадучись забираются наверх. В тусклом свете слухового оконца выделяется печная труба. Пахнет пылью, сухим чесноком. С балки свешиваются пучки трав и почерневшие рябиновые гроздья. Колченогий стол, рваные кирзовые сапоги, чугунки, тюки с тряпьем, рваные занавески, прялка — все это интересно, но не то, не то… Не подходит на роль оружия.

Егор задумчиво вертит в руках печной ухват, но потом откладывает и его. Кир сосредоточенно роется в углу: стоптанные валенки, чемодан…

Чемодан падает набок, его вычурная застежка отскакивает — и по пыльным доскам пола рассыпается ворох фотографий. Старых, черно-белых, напечатанных на плотной бумаге. Братья пытаются их собрать и не сразу замечают черную лаковую шкатулку, такую же красивую, как и «Зингер»: по изукрашенному завитками фону скачет тройка лихих коней, запряженных в сани.

— Ух ты! Клад! — радостно выдыхает Кир и спешит открыть.

Нутро шкатулки выложено красным бархатом и лежит там что-то маленькое, бережно завернутое в пожелтевшую газету и перекрученное для верности суровой ниткой.

Кир озадаченно вертит находку в руках и по складам читает то, что сверху: «От шахтеров Печорского угольного бассейна Председателю Совета Министров Союза ССР товарищу Ста…» — развязывает нитку, разворачивает ломкую бумагу — и едва успевает поймать чуть не выпавший мелкий предмет. Разжимает пальцы — на ладони кольцо. Тяжелое. Темно-желтый металл с извилистой змейкой узора тускло поблескивает в свете косого солнечного луча — тучи все-таки разошлись.

— Ух ты ж! Моя прелесть! — озадаченно выдает Егор, склоняясь, чтобы рассмотреть получше. — Похоже, старинное… А пробы нет, — брат берет кольцо двумя пальцами и подносит глазам. — Но вроде золото, — пробует на зуб, подражая кому-то из взрослых.

— Надо бабе Розе сказать. Она, наверно, потеряла его. Или забыла.

— А может, оно ей не нужно! — пожимает плечами Егор.

— Ага, не нужно! Если золотое — за него столько деньжищ получить можно! Помнишь, мама когда свои серьги в ломбард отнесла — мы целый месяц с ножками Буша суп ели! И даже бананы один раз! М-м-м! — Кир зажмуривается, вспоминая вкус бананов на языке.

— Ну ладно! Мы его бабе Розе покажем — а она решит, что делать. Если что, потребуем свою долю за находку и тогда сможем оружием разжиться. Верно я говорю?

— Дааа! И бананы купим! И «Фанту»!

— Нет, лучше «Спрайт»!

— Да! И сникерсов мешок! Я их Лютиэн отнесу!

— Ну конечно! По дороге сожрешь, как пить дать! И в кустах обосрешься!

Кир хохочет:

— А вот и нет! А вот и нет! Весь мешок ей отдам! А когда вырасту — женюсь на ней!

— О-о-о! Ей тогда не сникерсы, а мерседес покупать надо будет!

— Ну и ладно! Я еще один клад найду!

— Пошли уже… Индиана Джонс, — ладонь брата ласково ерошит Кировы вихры. — А то баба Роза выдаст нам… и клад, и склад, и волшебный пендаль в придачу.

8.

Едва завидев кольцо, баба Роза бледнеет как полотно — только губы фиолетово-синие мелко трясутся. Она отшатывается от стола, где на фарфоровом блюдце лежит находка. Тихо охнув, натыкается бедром на комод и суетливо крестится, шепчет слова молитвы, а потом вдруг хватается за сердце.

— Бабушка! Что такое? Что случилось? — перепуганные братья едва успевают подхватить старушку под руки и усадить на табурет.

— Ничего… ничего… я сейчас… — она медленно приходит в себя, обмахивается ладонью, тяжело дышит. Потом поднимается и капает себе корвалол — по кухне плывет резкий тревожный запах. Баба Роза выпивает стакан залпом и, вытерев рот тыльной стороной руки, мрачно выдавливает из себя севшим голосом:

— Так, значитца. Сидайте, диты. Не хотела я про то сказывать, да видно, придется. Давно это было, еще до войны. Отец мой, царствие ему небесное, Потап Лексеевич, сам с Черниговщины. Хозяин. На земле крепко стоял, работы никакой не чурался и семью свою держал в строгости. Шестеро нас у него было. Три брата, три сестры. Минька, Герка, Колька, Дуняшка и Татка. А я меньшая, значитца. Но росла не балованной. С малолетства к работе приучена. В поле жала, снопы вязала, по хозяйству управлялась, скотину обихаживала. Двенадцать годков мне было, как война началась. По первости батю на фронт забрали, опосля Миньку с Геркой — как их срок подошел. Колька на завод работать подался, снаряды они для фронтавытачивали. А мы с матушкой и сестрами дом держали, мужиков ждали с войны. Дуня с дитём была грудным. Они с соседским Василём аккурат перед самой войной свадьбу сыграли, а как забрали его — даже на сына не посмотрел. Но ничего. Голодно было, холодно, однако же держались. Оладьи пекли из картофельных очистков. Тошнотиками мы их называли… — баба Роза подперла щеку рукой, взгляд ее старческих водянистых глаз стал каким-то отсутствующим и прозрачным, будто слепым. — Пескарей ловили в реке — в былые времена и кошке бы дать побрезговали, а тогда все в дело шло, каждая крошечка. И, видно, Господь нас хранил до поры до времени. Оборванцами ходили — зато живые все, не болели даже особо. С фронта письма шли. А весной сорок пятого даже посылка от бати! Вот с нее-то все и началось. Было в той посылке мыло уложено. Хозяйственное, брусками. И письмо прилагалось. А в конце его приписочка: «Ты, Глафира, — это матерь моя, значитца, Глафира-то Андреевна, — мыло зараз не расходуй, а распили его ниткой на обмылочки и бережливо с ними обращайся». Матушка тогда, как сейчас помню, осерчала даже: мол, будет еще указывать, как мне мыло беречь. Оно, конечно, тогда на вес золота было. Для помывки золой пользовались, мыльным корнем еще. А тут вона как… Цельное богатство подвалило! А нам тогда одежу новую важней было справить. Совсем пообтрепались мы. Вот матушка и порешила не пилить то мыло, а снести на рынок и продать. Оставила себе один только брусок. А с остальным ящиком Татку в город отправила…

Баба Роза закашлялась, с трудом перевела дух, промокнула платком уголки глаз. Кир с Егором не мигая смотрели на нее, приоткрыв от удивления рты: суровая старуха никогда ничего не рассказывала им, ограничиваясь короткими указаниями исключительно по делу. А тут… Целая история!

— И вот сидит, значитца, она, матушка моя, Глафира Андреевна, за столом с письмом да куском мыла в руках, а я печку белю. Тут матушка за спиной как вскрикнет — я оступилась, чуть в ведро с известью не упала. Смотрю — лежит мыло, пополам перерезанное, а в нем — золотое кольцо! Вот это вот самое! — она кивает в сторону блюдца с сокровищем. — Тут-то мы с матушкой и поняли батину задумку. Это он нам хитростью с неметчины драгоценности редкие переправить хотел. Уж бог знает, где взял. Видно, разбомбили магазин какой али хранилище. Потому как украсть не мог. Не в характере его это было. Матушка руками всплеснула. Кричит, значитца: «Дуй, Розка, пулею в город! Найди Татку на рынке, пока все не продала!» Я подхватилась — и ну бежать. Да только не успела. Облава на рынке была на мешочников, вот нашу Татку и замели. С пустыми руками домой вернулась. Но радовались, что живая хоть. Ан зря. Сгорела опосля от чахотки. И Дуняшкиного мальца заразила. А как на Василя похоронка пришла — Дуня совсем умом тронулась, руки на себя наложила. Батя же аж до самого Берлина дошел, до победы, — а его шальной пулей убило, сослуживцы потом сказывали. Минька без вести пропал. А Герка вернулся, да. Но лучше бы сгинул, как по мне. Самоваром его из госпиталя привезли. Без рук и без ног, значитца. Один обрубок от парня. Крепко пил он, все пытался забыться, а все одно от боли кричал. Чудилось ему, что руки-ноги на месте, но огнем горят. Тоже, в общем-то, недолго прожил. А там и Кольку, меньшого нашего брата схоронили. На заводе затянуло его под пресс. И остались мы с матерью одни-одинешеньки. Я на выданье уж была, парень один ко мне сватался, а я все на другого поглядывала. Гармонист наш, Витька с Заречной был мне люб. Вот и пошла я тайком к Галке Бычихе… Гадала она хорошо. Яичек курьих понесла ей в платке, рафинад — все как положено. А Галка меня как увидала — сразу стала руками махать: «Уходи, мол! Не скажу тебе ничего!». Я в слезы. Бычиха сжалилась тогда надо мной и говорит: «Хорошая ты девка, Розка. И семья у тебя была справная, да только висит теперь над вами проклятие, да не простое, а бесовское, с чужбины завезенное. И кто проклятия того коснется — и себя погубит, и всех близких своих. Потому и помочь тебе не могу. Не обессудь…» С тем и расстались. А я шла и все думала, откуда то проклятие взялось и что за бесы такие. Тут-то про кольцо и вспомнила. Матушка его хранила как последнюю память об отце. Но, выходит по всему, оно и есть причина всех бед. И задумала я тогда в колхозный пруд его кинуть, чтоб никто не нашел. Вот только не дошла до пруда. Бреду — а навстречу мне Стешка соседская. Бежит и кричит: «Ой, Розка, беда! Мамку твою жаткой задавило! Насмерть, мабуть!» Тут я и пала. Одна осталась, одна как перст. А кольцо то проклятущее все держала при себе. Однако же замуж вышла, как без того. Думала, может проклятие только над моей кровью силу имеет, мужа не тронет. Так и было. Жили с Витюшкой душа в душу, он все на гармони играл. Вот только с детишками у нас никак не ладилось. Одного за другим трех мертвеньких выкинула. Вот тогда Витюшка от меня к другой бабе и ушел, да там и спился. Только я все же не думаю, что от кольца. Водка — она почище любого проклятия мужиков наших губит. Однако же всякий раз, как пыталась я от цацки этой избавиться или даже просто доставала ее — что-то да происходило. С соседями, с ближними, со скотиной даже… Я и зареклась. Спрятала от греха на чердаке. Ну и вас не хотела к себе брать. Потому как вы хоть и дальняя, и не кровная, а все же вроде как родня. Мало ли. Но так уж Марина просила за вас, так плакала… Не выдержала я. Повелась на уговоры. А оно вон как повернулась. Собирайте-ка манатки свои, браты-акробаты, сегодня у Митрича переночуете, а завтрева я вас в город направлю, пока ничего не стряслось. Аккурат ваша матерь вернуться должна, звонила она надысь, что едет с товаром из Турции, гостинцы вам везет. А кольцо я спрячу от греха, вдруг пронесет все же…

Снова бесконечная череда крестных знамений, жаркий шепот молитвы. А братья сидят, ошарашенные и придавленные свалившимся на них чужим горем. Про войну с фашистами они, разумеется, слышали. И фильмы смотрели. Старые еще, черно-белые. Но именно сейчас от неживых прозрачных глаз бабы Розы, уставившихся в одну точку, от ее застарелого горя им становится по-настоящему горько и страшно. Особенно Киру. Всхлипывая, он обнимает старуху, утыкается по-котячьи ей в колени, покрытые старым фартуком, обнимает и гладит согнутую спину, обтянутую желтой вязаной кофтой.

— Бабулечка, не надо! Мы с тобой останемся! Будем беречь, помогать тебе! Слушаться будем! — слезы прорываются, и Кир плачет навзрыд, аж заходится. Егор тоже подозрительно шмыгает носом, отвернувшись к окну.

На веранде раздается стук в дверь. Быстрый, тревожный. Открывать идут все трое. На крыльце, растрепанная и вспотевшая, стоит почтальонша, тетя Лена. Ее велосипед валяется поодаль, прямо на мокрой траве, сапоги и юбка забрызганы грязью.

— Роза Потаповна… — женщина с трудом переводит дух, судорожным движением убирает за ухо выбившуюся из-под косынки прядь. — Звонили… сейчас… в сельсовет. Ваша родственница, Марина Сергеевна Васильченко…

— Что с ней?! — хором.

— Автобус загорелся и потерял управление. Она сейчас в реанимации.

— О господи…

Баба Роза начинает медленно оседать, хватаясь судорожно сведенными пальцами за дверной косяк. Тетя Лена пытается подхватить ее под локоть, но сил худенькой почтальонши не хватает, чтобы удержать грузное обмякающее тело. Голова с глухим стуком ударяется о порог.

— У бабушки сердце больное! Ей врач нужен!

Тетя Лена пытается нащупать пульс, потом отрывисто командует:

— Зеркало принесите!

Кир в ужасе пятится в глубь веранды, Егор же спохватывается и бежит на кухню, срывает со стены большое круглое зеркало над умывальником.

Почтальонша криво усмехается, увидев его:

— Ты бы еще трельяж сюда приволок! — она держит зеркало над белым морщинистым лицом — и блестящая поверхность остается незамутненной. — Не нужно ей уже никакого врача, ребятки. Отмучалась, — тетя Лена возвращает зеркало Егору, достает из кармана пачку «Примы», закуривает и долго надсадно кашляет, давясь дымом.

— А нам что теперь делать? — растерянный Кир жалобно смотрит снизу вверх, жмется к брату.

— Бегите к Митричу, расскажите все как есть. Он займется. А я в сельсовет. У вас еще какие-нибудь родственники есть, кроме мамы и бабушки? Кому позвонить?

Братья отрицательно мотают головами:

— Тетя Ира была. Но она в Америку уехала. И папа. Но где он, мы не знаем. Он предатель. Алименты не платит.

Почтальонша выдает непечатное и отрывисто бросает:

— Собирайте манатки. Пойдете ко мне.

9.

Ущербный месяц скалится в окно. Звонко тикают ходики. Тети Лены нет — она там, в пустом доме, где посреди кухни на двух табуретках стоит свежевыструганный гроб с бабой Розой.

Братья жмутся друг к другу на разложенном кресле и все никак не могут уснуть.

— Егорка… Я вот что думаю… — наконец выдает шепотом Кир. — Это все из-за кольца. Оно злое. И у Горлума тоже было кольцо. Может, это то самое? Если из-за него люди умирают.

— Ох, не знаю, Кирка. Я за маму боюсь. Тетя Лена говорит, из больницы вчера звонили — «состояние тяжелое, но стабильное». Может, обойдется еще.

— А что если не выкидывать и не продавать кольцо, а расколдовать его? Ведь может же быть способ. Например, Кащей в сказке. Все говорили: «Бессмертный, бессмертный…» — а Иван Царевич взял да убил. Вдруг и мы сможем… Ну, чтобы не умирал больше никто!

— Интересно, как?! — Егор хмыкает.

— Может, Гиль и Хьюго знают? Или еще кто-нибудь у них в лагере. Они же большие. И умные. Вдруг помогут нам?

— Все может быть, — брат рывком поднимается с постели, наощупь нашаривает свитер и штаны. — Одевайся, Кир! Пойдем прямо сейчас!

— Я боюсь. Там темно и страшно в лесу! — голос похож на мышиный писк. Киру самому делается противно. По спине разбегается холодок мурашек.

— Глупый! Нас могут в интернат отправить. Тогда точно ничего не успеем сделать! А темноты не бойся. Мы фонарик возьмем.

Кир согласно кивает, поспешно натягивает на себя одежду. На цыпочках выходят на улицу, неслышно притворив за собой дверь. Из сарая выводят тихо динькнувший звонком велосипед.

— Попадет нам! — испуганно шепчет Кир. — Тете Лене утром почту развозить.

— Успеем до утра, не ссы! Держись крепче! — Егор подсаживает брата на багажник, проходит несколько шагов, упираясь вытянутыми руками в руль, и сам перекидывет ногу через раму, жмет на педали, медленно набирая скорость.

У горизонта темной зубчатой стеной высится лес.

Палаточный лагерь удается найти не сразу: ночью все кажется другим, пугающим и незнакомым, да и привычные ориентиры не видны. Желтый луч фонарика выхватывает то корень, то корявую валежину, то совсем незнакомый спуск.

— Мы сейчас заблудимся и тоже умрем! Нас медведь съест! Или волки! — Кир подвывает тихонечко.

— Тс-с! Будешь реветь — точно съедят. А вообще нет здесь никаких волков. Дедушка Митрич говорил.

— А кто тогда…

— Тс-с-с! Кажется, дымом пахнет. И корягу я вот эту узнаю! Точно! Мы пришли! — Егор отводит от лица колючую ветку, шарит светом фонаря по земле.

Лагерь на поляне выглядит мертвым, безлюдным. Палаток существенно поубавилось. Почти до земли провис отвязавшийся тент. Валяется поломанное оружие, бутылки, тряпье.

От погасшего костра тяжело веет холодным, застоявшимся пеплом.

Под пологом возня, раздается глухое невнятное мычание.

— Мне пло-охо!

— Э-эй! В палатке только не блюй! На улицу ползи!

— Да они пьяные тут все! — с отвращением шепчет Егор, прижимая к себе Кира. — Пойдем лучше назад. Никто нам тут не поможет.

В груди нарастает глухое отчаяние.

— Пацаны, вы откуда здесь?! — на плечо ложится чья-то теплая ладонь. Кир испуганно дергается, оборачивается рывком — и напряжение отпускает: в свете фонарика вспыхивают знакомые очки.

Хьюго заслоняет глаза рукой, щурится.

— О! Знакомые все лица! — из темноты показывается Гиль. — Какими судьбами? В столь поздний час!

Егор зыркает исподлобья:

— Бабушка Роза умерла. Мама в больнице. И тоже может умереть, если мы не обезвредим одну штуку, которая убивает всех. И это не сказка, а взаправду. Кир, покажи им!

Кирилл вытягивает из-под ворота свитера веревочку: рядом с крестиком на ней висит злополучное кольцо.

— Ну-ка, ну-ка… Дай-ка посмотреть… — Гиль хмурится, вглядываясь в причудливые изгибы узора. Потом вскидывает взгляд. — Вы где это взяли?

— На чердаке у нас было спрятано. Папа бабы Розы из Германии прислал. Он там воевал с фашистами.

— Охрене-е-еть! — выдыхает Хьюго. — И оно все эти годы там пролежало?! Нетронутое?!

— Да. Мы его случайно нашли. Когда хотели оружие себе сделать. И вот что получилось.

— Так. Благородные сеньоры. Идите сюда и рассказывайте по порядку. Все, что знаете про бабу Розу, фашистов и это кольцо. Гиль, а ты разожги костер и свари нам кофе. И Сауроныча разбуди.

— Так точно, сэр!

И братья рассказывают. А Хьюго слушает. Очень внимательно, не перебивая, лишь кое-где вставляет уточняющие вопросы. Очки сердито поблескивают. И когда к разгоревшемуся огню подсаживаются Гиль и девушка, которая пела под гитару — на этот раз она одета в пятнистую военную форму, лишь легонько кивает. Кофе закипает в котелке. Уставшие братья трут глаза, жмутся друг к другу. Их обоих с головой накрывают чьим-то плащом.

— Назгул тебя раздери! Но это же просто невероятно! В голове не укладывается! — Гиль нервным движением откидывает рыжие лохмы со лба, трясет головой.

— Ты думаешь о том же, что и я?

— Ну да! А что же это может быть еще?! Если, конечно, череда смертей не дурное совпадение…

— Ну, хрен его знает… Так-то за уши что угодно можно притянуть.

— Но все же… В Дрездене после бомбежки весной сорок пятого года погибла или была похищена крупнейшая в мире коллекция золотых украшений с раскопок поселений древнегерманских племен. И с тех пор о ней ни слуху, ни духу.

— Да в Дрездене что только не погибло от налетов бравых союзников! Одна картинная галерея чего стоит! А кольцо… Ну да, стилистически похоже на работы готских мастеров времен Эдды. Но без экспертизы и углеродного анализа мы все равно ничего не можем сказать.

— Стойте-стойте-стойте! — растрепанная Сауроныч фыркает в кружку с кофе. — Вы что, хотите сказать, что вот это вот, — она тычет пальцем в кольцо на груди Кира, — то самое сокровище Нибелунгов?! Из мифов?! И оно реально убивает?!

— Ну да!

— Да вы с ума сошли! Оба!

— А если кольцо не Белунгов, то чье тогда? — подает голос Кир из-под плаща.

На секунду воцаряется молчание, а потом — дружный ржач. Отсмеявшись, Сауроныч склоняется к братьям, машинально что-то чертит на земле подобранным сучком.

— Нибелунги — это древний род карликов. Согласно преданиям, они жили возле реки Рейн и были хранителями древних сокровищ. Бог Локи однажды поймал карлика по имени Андвари и потребовал все золото, которое у него было. Андвари отдал все, что имел, кроме волшебного кольца, которое приумножало богатство. Но Локи забрал и его силой. Тогда карлик разгневался и сказал, что то кольцо будет стоить жизни всякому, кто им завладеет. Локи посмеялся над проклятием Андвари, забрал золото и удалился. И вот с тех пор это кольцо убивает всех своих владельцев одного за другим. Но это легенда, — Сауроныч печально разводит руками.

Братья зябко ежатся под плащом.

— А как его расколдовать?

— Проклятие богов — страшная штука. А обиженных карликов — тем более.

— На обиженных воду возят! — раздается заспанный голос из ближайшей палатки. — Валите спать уже! Достали со своим военным советом!

— Я ща на тебя воду вылью! Горячую причем! Так что утухни! Лежи и помалкивай себе, пьянь несчастная! — девушка запускает сосновой шишкой в темноту.

— Все равно. Огульно нельзя делать никаких выводов, тем более таких скоропалительных. Экспертизу мы можем произвести в городе, в лаборатории нашего института. Если подтвердится хотя бы временной период… Это же будет колоссальное открытие! — воодушевленный Гиль подскакивает с земли. — Хьюго, мотоцикл на ходу?

— Да, но…

— Кольцо нельзя отдавать чужим! Иначе снова все умирать начнут! — Егор тоже встает, придерживая плащ у ворота. — Мы с вами поедем!

Гиль с сомнением оглядывает братьев, чешет в затылке.

— Ладно. Мотоцикл с коляской, так что все поместимся. К утру как раз доберемся. Сауроныч, тащи нам шлемы!

10.

Вместо мотоциклетных шлемов — настоящие рыцарские. У братьев даже дух захватывает от восторга. Кир прячет веревочку с крестиком и кольцом обратно под свитер, поправляет съезжающий набок шишак с кольчужной сеткой на затылке.

У Гиля так и вовсе полное боевое облачение — только меча не хватает. В свете костра поблескивают наручи, нагрудник и латные рукавицы.

Сауроныч и Хьюго с натугой выкатывают из кустов на дорогу «Урал» с коляской. Кир с Егором помещаются в ней вдвоем. Гиль седлает мотоцикл и лихо выжимает сцепление. То и дело подпрыгивая на корнях и ревя мотором, железный зверь несет своих седоков через лес. Потом вылетает на трассу, резко набирая скорость. Упругий ветер ударяет в лицо. Мотоцикл то и дело заносит на поворотах. Вцепившись в борта люльки, братья взвизгивают. Но по-настоящему они кричат, когда с боковой дороги выруливает невесть откуда взявшийся джип с тонированными стеклами. Гиль с трудом уводит тяжелый мотоцикл от столкновения, но при сложном маневре теряет равновесие — и вылетает из седла на дорогу прямо под колеса грузовика, едущего по встречной. Визг тормозов, рев сигнала. Потерявший управление «Урал» проезжает еще метров двадцать по трассе, а потом сворачивает в придорожные кусты, намертво застревая в них.

Самое поразительное — на братьях нет ни царапины. Они выбираются из коляски и со всех ног бегут к остановившемуся у обочины грузовику. Закованное в доспехи тело лежит на асфальте сломанной куклой, страшное в своей неподвижности.

И когда Гиль вдруг шевелится, медленно встает и бредет к дорожному указателю, пьяно пошатываясь, Кир с Егором не верят своим глазам. Радостно матерится бородатый водила — он потом и везет в своем кузове в город всех троих, высадив на первой остановке.

— Звиняйте, ребята. Мне на карьер. И так начальство не погладит за опоздание. А вы не парьтесь — скоро автобусы начнут ходить.

Он уносится, выпустив сизое облако выхлопного газа, а Егор вдруг спохватывается:

— Кирюха! А кольцо-то хоть на месте?

Кир лезет за шиворот — веревочки нет. И крестика. И кольца. Холодея, он шарит под свитером, в складках, карманах, штанах, под ремнем и даже в кроссовках… Ничего. Собирается было зареветь, но ладонь Егора успокаивающе ложится на макушку.

— Это хорошо, что потерял. Волшебное кольцо испугалось науки и само от нас ушло. Проклятие работало только тогда, когда хозяин сам пытался от него избавиться. А тут… Нет кольца — нет проблемы. И мы все живы!

Гиль чешет в затылке.

— А что… Логично! Когда я с «Урала» летел, думал все, кранты. Видимо, тогда и был момент истины. Вполне могли погибнуть. Жаль, конечно, проебали такой артефакт. Но жизнь дороже. О! А вон и автобус! Айда ко мне — мыться, жрать. А потом вашу маму навестим, если к ней пустят…

Над городом на полнеба жидким золотом разливается ясный рассвет.

* * *

Осень в этом году выдалась ранняя. В августе зарядили дожди, а в сентябре вдруг распогодилось, потеплело даже — и резко пошли грибы.

Танюшка едва поспевает за матерью, набравшей полную корзинку боровиков. Ей все интересно в лесу: и мох, и необычные листья, и ягоды — то и дело останавливается, чтобы как следует разглядеть. И уже у самой дороги замечает в жухлой траве что-то странное: будто искра вспыхивает. Наклоняется и с тихим восторженным возгласом поднимает находку с земли.

— Мама! Смотри, какое колечко!

Оборотни

Санди Зырянова Подменыш

fandom Oborotny 2017

Чудь белоглазая^[7] — русские эльфы. Вели себя так же, как и любые эльфы, жили в полых холмах, могли принимать вид людей и животных при необходимости.

Телефон звонил и звонил.

Надрывался.

Кому в наше время придет в голову звонить на стационарный телефон? Правильно. Только официальным лицам — или дальним родственникам, если случилось что-то очень нехорошее. Умерла двоюродная бабушка Ольга Петровна, например, или… Наталья отогнала от себя дурную мысль. Бабушку она не видела уже лет десять — Ольга Петровна жила во Владивостоке, из Москвы в гости ехать черт-те как долго и дорого, зато любила и регулярно с ней переписывалась, вот только не могла припомнить, давала ли ей номер мобильного…

— Алло, Наталья Сергеевна? Это Елена Михайловна, — резкий напряженный голос классной хлестнул по нервам.

Слава Богу, никто не умер, с тоской подумала Наталья. Теперь главное — чтобы еще и никто не покалечился. А с Димкой еще не того можно ожидать…

— Что случилось?

— Ничего не случилось, — с непонятным торжеством отозвалась Елена Михайловна, — физрук что-то забыл в спортзале и вернулся с полдороги! А то бы случилось! Ваш Димочка зажал Ингу Таранову, и неизвестно, что бы он с ней сделал, если бы не Олег Васильевич!

Олега Васильевича Наталья уважала. В отличие от Елены Михайловны и большинства преподавателей из Димкиной школы.

— Хорошо, я с ним поговорю, — устало сказала она.

— Нет, тут вы разговорами не отделаетесь, — злорадно возразила классная. — Родители Инги…

Наталья бросила трубку. К счастью, классная не стала перезванивать.

Можно было спокойно выпить валидол, корвалол, еще что-то… и работать, пока Димка не вернется.

Работы у Натальи было не много, а очень много. Она работала по удаленке, была на хорошем счету, так что заказы сыпались на нее как из дырявого мешка, однако муж ее, Валерий, полагал, что «работа на дому» — это изящный эвфемизм безделья, при том, что зарабатывала Наталья неплохо. Настоящий мужик и глава семьи не прикасался ни к грязным тарелкам, ни к сумке для продуктов, ни к пылесосу, не говоря уж об унитазном ершике, зато не упускал случая напомнить, что «в доме грязно», «нет уюта», «на хрена такая жена, если она даже подать борщ мужу не может». Иногда Наталья взрывалась и отвечала «а на черта нужен муж, от которого что ни день разит перегаром?», и тогда в доме полыхала ссора с воплями, криками, слезами и площадной бранью — хорошо хоть без рукоприкладства, Димка с неприкрытым наслаждением прислушивался к ругани родителей, смакуя каждое оскорбительное слово, и заканчивалось это все сердечным приступом. Наталья была сердечницей; муж отлично знал, что ей нельзя нервничать, однако то ли считал, что ее болезнь — притворство и соплежуйство, то ли находил здоровье жены чем-то несущественным по сравнению со своим главенством в семье.

Будь они бездетны — давно бы развелись. Но у Натальи и Валерия был сын, и сын этот в последнее время причинял Наталье все больше огорчений. Димка отчасти был под влиянием отца — потому что отец ничего не требовал, хотя частенько орал по поводу и без повода, — отчасти под влиянием улицы, обзорщиков, летсплейщиков, ютубовских блогеров и всех, кто говорил, что учиться вредно, читать скучно, женщины суки, а секс и развлечения — главное в жизни. Мать он тихо ненавидел, так как Наталья резонно считала, что «ребенка надо готовить к взрослению», и заставляла его то пылесосить, то учить уроки, то ходить за хлебом, то меньше сидеть за планшетом. Иногда тихая ненависть превращалась в громкую, и Димка внаглую хамил матери, передразнивал ее, злобно кривляясь, оскорблял… В школе он тоже позволял себе грубость и хамские выходки.

А теперь он попытался изнасиловать одноклассницу.

Наталья, как всегда, искала свою вину в происходящем. В том, что муж пьет и обращается с ней, как с прислугой, даже хуже. В том, что дом завален хламом, пустыми бутылками, грязью и пылью, а в туалете стоит вонь. В том, что она сама не занимает высоких должностей. В том, что не умеет себя поставить, внушить сыну авторитет, привить ему высокие моральные ценности. И единственное, что она могла придумать, — это еще больше убирать, мыть, готовить, еще упорнее молчать в ответ на обвинения и грубости, еще усерднее работать, чтобы заработать побольше. Деньги уходили в песок, зато грязи и попреков становилось все больше и больше — а выхода Наталья не видела…

— Что я сделала не так? Ну, дрался, все мальчишки дерутся… Но девочку? — шептала она, вытирая слезы. — Как он мог? Почему? Наверное, он хотел и с ней подраться, ну не может быть, чтобы мой сын — и насильник! Дурак, грубиян — но не насильник же!

Хлопнула дверь.

Димка бросил сумку с книгами, чмокнул мать в щеку и сказал:

— Привет, ма! Как самочувствие? Я тут хлеба купил и молока по дороге.

Наталья ошеломленно уставилась на него.

— Помощь нужна? — деловито спросил подросток, моя руки.

— Дима, — строго сказала Наталья, немного опомнившись от удивления, — надо поговорить.

— Чего? Мам, я не слышу, тут вода шумит!

— Ты ударил Ингу?

— Я? — Дима задумался. — Да я… — лицо его стало беспомощным, будто он не понимал, о чем говорит Наталья. — А! Я ее подразнить хотел. Завтра извинюсь.

— Из-за твоих шуточек у нас неприятности, — губы у Натальи затряслись. Димка вышел из ванной, обнял мать и робко сказал:

— Ну, извини. Я правда не хотел… Ну не сердись, мам! Давай я в комнате уберу — и за уроки, лады? А потом на стадион…

— Ты сегодня уже гулял, — Наталья все-таки не удержалась и всхлипнула. — Небось, опять в Голосов овраг совались?

Они жили недалеко от Коломенского, и Голосов овраг был тем неприятным местом, куда все мамы микрорайона запрещали ходить своим отпрыскам. Отпрыски и сами не жаловали глубокий овраг, по дну которого бежал ручеек, а примерно посередине прямо из земли торчало несколько высоких, похожих на клыки, валунов, — но всегда находились любители острых ощущений. Во-первых, склоны Голосова оврага были очень крутыми и заросшими колючим терновником. Во-вторых, уже на памяти Натальи и даже Димки там пропало несколько ребятишек. А в-третьих, поговаривали, что если бросить между валунов какую-нибудь вещь, она пропадет. Через час, два, иногда несколько дней появится, но толку с нее уже не будет… Димка, конечно, мог бы сунуться туда просто из духа противоречия.

И он вел себя как-то подозрительно. Поцеловать мать! Да такого уже несколько лет не бывало. Помощь предложил… За уроки сам сел… То ли внушение от Олега Васильевича на него так подействовало, то ли пытается овцой прикинуться, чтобы его не изобличили как хищного волка?

— Ма, — протянул Димка, — ну какой овраг, ты о чем? Посидели с пацанами, побаландерили…

— Покурили?

— Да я вообще уже бросил!

…А потом пришел Валерий, с порога выговорил Наталье, что она не так его встретила и не то приготовила на ужин, и ей стало не до странностей сына.

Очень хотелось верить, что эта перемена в нем — настоящая и продержится как можно дольше.

С утра Наталья сидела в большом напряжении, с трудом сосредотачиваясь на работе. Однако час шел за часом, а ни Елена Михайловна, ни родители Инги так и не позвонили. Наконец, прибежал Димка, сообщил весело: «А мы с Ингой помирились! Ма, ничего, если я ее в кино приглашу?», и от сердца у Натальи немного отлегло.

Уроки он опять выполнил без напоминаний. И посуду за собой помыл.

А когда вернулся из кино, застал в разгаре скандал. Видит Бог, Наталья изо всех сил старалась его избежать. Приготовила клецки, о которых вчера говорил Валерий. Выстирала его вещи. Как можно приветливее поздоровалась, когда Валерий наконец явился в безобразно пьяном виде. Вот только клецок сегодня он уже не хотел, зато хотел надеть те самые треники, которые сушились на балконе…

— Да хватит уже! Я тебе что — прислуга? — возмутилась Наталья.

— Ты — жена! — ответил Валерий. — И если ты не знаешь, где твое место…

Все остальное было нецензурным и угрожающим. Но что-то случилось с Натальей, и ей уже не хотелось гасить конфликты, поддерживая зыбкий мир в семье, — и сносить оскорбления тоже.

— Я зарабатываю побольше твоего, — вскричала она, — и не смей на меня орать!

— Подавись своими бабками, — зарычал Валерий, — дура, ишь, научилась мозг выносить!

— Было бы что выносить! Сам только жрешь и гадишь в доме!

Раньше Наталья ни за что бы не посмела сказать такого. Валерий изумленно отшатнулся…

А потом ударил ее что есть силы по лицу.

Занес кулак во второй раз — и не успел. Димка ловко вывернул ему руку, поставил подножку, сбивая с ног.

— Это мой отец? — спросил у Натальи.

— Да, — растерянно отозвалась она, не понимая.

— Понятно, — отозвался Димка, деловито заламывая руку Валерию по всем правилам самбо и затаскивая в комнату.

Ночью, когда уже все успокоились, Наталья смогла приняться за работу, которую надо было сдать назавтра. Что-то бродило по самому дну ее сознания, но что? Ей было не до того.

Но ее сын никогда не изучал приемы самбо. И никогда не сомневался в том, что он сын своего отца.

Валерий после полученной трепки немного притих. Наталья раньше не решалась ему открыто перечить, — по его словам, «знала свое место», а сын… сын был под его влиянием. Как думал Валерий — всецело. Ведь настоящий мужик и глава семьи сам воспитывает сына, не подпуская к нему мамашу, — то есть по пьяни разглагольствует перед ребенком, что бабы шкуры, только и знают, что выносить мозг и тянуть с мужей деньги, и вообще баба должна сидеть под шконкой… Но жесткий отпор со стороны семьи заставил Валерия затаиться. Он молча приходил, ел, зыркая из-под нависших бровей паучьими маленькими глазками то на жену, то на сына, и уходил в комнату, где часами смотрел по ноутбуку кино. И в доме воцарилась недобрая тишина.

У Натальи где-то в глубине души еще мелькала слабая надежда, что муж одумается, прекратит заливать за воротник и терроризировать домашних. Но разум подсказывал ей, что это затишье перед бурей, что скандал почище прежнего неминуем, и лучше бы ей спасаться и бежать, пока не поздно. Но как оставить сына с «папашей»? А куда она пойдет вдвоем с ним? Сможет ли она прокормить Димку в одиночку?

И что в последние дни происходит с Димкой?

С одной стороны, радоваться бы. Димка исправил все двойки, помирился с физруком и с математичкой, с которой у него несколько лет тлела вражда, начал налаживать отношения с ребятами в классе, а по географии даже «отлично» схлопотал. Лицо его стало тоньше и нежнее, голос — мягче, или дело было в приветливой улыбке и доброжелательных интонациях, непривычных и совершенно не свойственных Димке-прежнему? Наталья вглядывалась в лицо сына, и ей казалось, что она видит какого-то незнакомца. Хорошего, симпатичного, но — не Димку.

У нового Димки глаза отдавали отчетливой зеленью. А ведь у ее сына глаза были карие. И волосы русые, как и у этого Димки, но потемнее, с рыжиной.

У нового Димки на носу проступали чуть заметные веснушки — которых никогда не было у Димки прежнего.

Новый Димка однажды решительно забрал у нее сумки с продуктами и с тех пор ходил в магазин сам. Он освоил стиральную машинку и помогал готовить.

Новый Димка подкармливал бутербродами жившую во дворе бродячую собаку, которую прежний то и дело норовил пнуть, и троих дворовых котов.

Новый Димка по вечерам обязательно ходил с друзьями на стадион — там стояли тренажеры для воркаута — и действительно бросил курить.

Наталье уже казалось, что она сходит с ума. «Словно подменили», — твердила она себе, однако не осмеливалась даже произнести это вслух. Просто ее сын наконец-то взялся за ум, зря, что ли, она его учила добру все пятнадцать лет его жизни… А изменившийся цвет глаз и веснушки — просто игра воображения.

И даже когда его позеленевшие глаза в сумерках однажды сверкнули, как у кота, и Наталья отчетливо увидела слегка расширенные вертикальные зрачки, она по инерции пыталась убедить себя в том, что с Димкой ничего особенного не происходит.

Однако в ближайшее же воскресенье сходила в церковь и взяла там немного святой воды. Ни в какую святую воду она, конечно, не верила, как не верила в «чудь белоглазую» — славянских эльфов, живущих в полых горах, как не верила в подменышей. И варить кашу в яичной скорлупе, по рецепту скандинавских борцов с подменышами, не собиралась.

Просто дождалась ночи и нанесла несколько капель святой воды на лицо спящего сына.

Оно почти не изменилось, это слишком бледное, острое, тонкое лицо с прозрачной кожей, покрывшейся веснушками под неярким, но непривычным для подземного жителя осенним солнцем. Оно не стало красивым или уродливым.

Просто оно стало другим.

И острые уши под светло-русыми прядками отросших волос к нему ладились как нельзя лучше. Не то что округлые человеческие…

Наталья не сказала Димке утром ни о своем опыте, ни о своих подозрениях — это был обычный разговор, что-то про контрольную и про то, что после уроков Димка хочет угостить Ингу мороженым. Мороженое так мороженое, в полых холмах его наверняка не бывает… Наталья бродила по дому, как заведенная, не в состоянии ничего делать. Наконец увидела в окно соседских подростков и вышла во двор.

— Привет, тетя Тата, — обратился к ней один из ребят, остальные тоже поздоровались.

— Привет, — сказала она, помолчала и решилась: — Ребята, а вы с Димой моим в Голосов овраг не ходили? Я никому не скажу, мне знать надо…

— Ходили, — после паузы ответил паренек, поздоровавшийся первым. — И он, знаете, он… стебать нас начал. Мы и тупые, и трусливые, и лохи, и мамины сыночки. А он, типа, крутой. Упырь, блин… Вскочил между менгирами — и исчез. Мы удивиться не успели («Это ты не успел, а мы все офонарели», — возразил второй парень), а он — раз, и опять там стоит! Ржет весь такой, типа, ну как я лихо прикололся?

— И сразу обзываться перестал, — добавила единственная девочка в компании. — Я с сумкой была, он мне ее донести помог. Веселый такой был, прямо подобрел. Он вообще стал очень веселый и добрый после этого…

— Менгиры, значит? Спасибо, — глухо сказала Наталья и пошла дальше.

Она не знала, где и сколько она бродила по улицам. Очнулась только, когда уже смеркалось, и поспешила домой. Менгиры менгирами, а если Валерий придет и обнаружит, что ужин не готов, шаткому перемирию в семье конец.

Димка уже был дома.

— Ма, я котлет нажарил, — крикнул он из своей комнаты, не отрываясь от компьютера. — И макарон сварил. У нас сегодня тестирование по химии, уроков до фига!

— Дима, — Наталья перевела дух. — А это… это же не тест? — она указала на игрушку на экране компьютера.

Димка покраснел и потупился.

— Да я просто устал немного…

— Дима, — Наталья запнулась, — скажи честно… Дима… там… как он?

Димка испытующе посмотрел ей в глаза, и она снова отчетливо увидела его вертикальные зрачки.

— В полном порядке, даже лучше, чем тут. У нас хорошо, мам, ты не думай, — сказал он и улыбнулся.

— И кто ты? — Сил у Натальи не оставалось уже ни на что. — Нольдор? Тэлери? Дроу?

— Фалмер, — засмеялся Димка. — Я еще полчасика побегаю тут по подземельям, а потом доделаю химию, лады?

— Как хочешь… сынок, — сказала Наталья.

Валерий тем временем пришел и возился в коридоре. Наталья вышла к нему, плотно прикрыв дверь в комнату сына.

— Что смотришь, сука? — зло прошипел Валерий.

Опять пьян, поняла Наталья. Пьян и готов скандалить. Зря я надеялась. Придется-таки подавать на развод, это все уже невыносимо… Но как подавать, как делить квартиру? Он в таком состоянии невменяем. До сих пор ничего страшного не случилось только потому, что я старалась ему угождать. Но не могу же я все время угождать нелюбимому, пьющему и вообще плохому мужу. Да-да, милый, ты плохой муж и отец, я тебя давно разлюбила и вообще не желаю с тобой жить и даже слышать о тебе, а сын тебя так же ни в грош не ставил, как и меня, пока не вскочил в круг между менгирами, мысленно говорила она Валерию — и с ужасом понимала, что произойдет, если она скажет это вслух.

— Где мои тапочки? — процедил Валерий, и вдруг Наталью что-то подтолкнуло изнутри. — И где моя папка? С документами? Там были очень важные документы!

— К Диме приходили друзья и решили пошутить. Унесли в Голосов овраг и бросили между менгирами. Ну, теми камнями…

— Вот с-суки, — прошипел Валерий.

— Да не волнуйся, ничего с ними не случится, разве что вымокнут в росе, — подзуживала его Наталья.

— Сходи… с-слышь!

— Не пойду. Уже темнеет, я боюсь.

— Дура трусливая, — и Валерий выскочил из дому.

Из окна Наталья видела, как он бежит по направлению к Голосову оврагу. Димка вышел из комнаты, встал рядом, положил руку Наталье на плечо. Она чувствовала спиной его улыбку.

«Дима будет рад его встретить там, — про себя усмехнулась Наталья. — А уж я-то как рада!»

У нее будет семья, о которой она всегда мечтала.

Хороший, умный, добрый сын.

Хороший, непьющий, порядочный муж.

И она наконец наведет чистоту и уют в доме — так, как мечтала всегда.

Робин из Шервуда

ju1a Корень зла

fandom Robin of Sherwood 2017

Кроссовер с циклом о Баклужине Евг. Лукина.

— Вот, не побрезгуйте, — Эдвард распахнул необъятную холщовую сумку. Из ее недр появились копченая колбаса, туесок квашеной капусты, запеченный окорок и с десяток тугих яблок. Помявшись, Эдвард присовокупил к уже лежащему на столе веревочную сеть, полную репы. Плоды кто-то заботливо отмыл от земли, и теперь они заманчиво желтели сквозь крупные ячеи.

Фред Синистер, известный всему Шервуду как Хэрн, задумчиво оглядел внезапное продуктовое изобилие.

— С чем на этот раз?

— Дык с тем же. Демона нам изгнать бы.

— Неужто еще один пожаловал? — поразился Фред. — Медом им у вас намазано, что ли?

Сидящий в углу пещеры Робин Локсли втянул голову в плечи. Он был юноша храбрый и даже, можно сказать, отчаянный. Но любому мужеству есть предел. Одно дело, когда за тобой по пятам гонятся представители закона. Они люди служивые, им зарплату платят за то, чтобы бегали, а не за то, чтобы догоняли. Фред же Синистер, в отличие от Фемиды, был зряч на оба глаза и памятлив.

— Зачем же еще один? Тот же самый, — Эдвард еще пошарил в мешке и извлек оттуда оплетенную ивовым прутом бутыль. В глазах Фреда затеплился огонек предвкушения.

— Вернулся? И давно?

— Дык и не улетал. Вот как ваш ученик экзо… экза… цизму провел, так и сидит. С места не двигается. Даже хуже стало.

Фрэд Синистер покосился на Робина. Тот вжался в стену пещеры, в который раз мысленно давая себе зарок овладеть искусством обращения в зверя. Не в волка, конечно. Какой дурак будет обращаться в волка? Тут тебе и охотники, и крестьяне с вилами. И жрать, опять же, надо — а где ж столько мяса-то набрать? Еще и блохи… Вот жук — он дело другое. Существо мелкое, незаметное, питается нектаром. А если в подвядшем колокольчике пошуровать, то и бражки найти можно. Нектар — он же на солнце играть начинает. А форма у колокольчика способствует активному брожению. Ну и главное — маскировка. А по-ученому — мимикрия. Хочешь — веточкой прикинься, хочешь — камнем. Слился с фоном и отдыхай, нектар переваривай…

Каждый раз, как Робину случалось проколоться, он мечтал стать жуком. И каждый раз забывал о своей цели, едва только опасность отступала. Сегодня грезы о хитиновых надкрыльях были особенно притягательны.

— Ай-я-яй, — участливо поцокал языком Фред, глядя при этом не на Эдварда, а на Робина. — Намного хуже?

— Да как сказать… Песни поют, хороводы водят, заклинания творят.

— Так в прошлый раз вроде то же самое было, — удивился Фред. Действительно, именно так и звучала жалоба Эдварда, озвученная в первый его визит. Женщины Уикема, попавшие в сети дьявольского искушения, стали преступно небрежны к домашним делам. Они не готовили, не ходили за скотом, не пололи грядки, предпочитая всем этим занятиям пение и пляски. Несомненно, греховные.

— Это да… Но теперь они еще и жертвы приносят.

— Кого убили? — деловито прищурился Фред.

— Кур. Всю птицу извели, добра им не видать! Вся деревня в пухе, ровно зима началась.

— И как проходит процесс?

— Чего?

— Как жертву, говорю, приносят?

— Как-как. Обычно. Бошку на колоду — и тюк топором. И песни поют.

— И хороводы. А потом?

— А потом ощипывают, потрошат и в огонь.

— Сжигают, значит?

— Запекают. И жрут.

— И что не так?

— Сами жрут! Одно слово — одержимые! Дьявол им разум попутал, истинно говорю! Хоть бы кусок дали!

Фред скептически хмыкнул.

— Еще что?

— Дурь-траву заваривают и пьют. На лошадях голые катаются.

— И чем вы недовольны?

— Дык Бетти тоже катается! А ей восемьдесят пять стукнуло! Я ж на двор выхожу, только глаза тряпочкой завязав! Давеча на кошку наступил — весь лоб расшиб! — Эдвард осторожно ощупал красно-синюю шишку, образовавшуюся в том месте, в котором у мудрецов открывается третий глаз.

— Ясно-ясно. Еще что?

— Летают.

— На метлах?

— Нет, на метлах не стали, хотя и пробовали. Сказали, неудобно. Сейчас все больше на скамейках.

— А вы что? — по-птичьи склонил голову набок Фред. Любопытства в его лице не было. Как любой уважающий себя колдун, Фред Синистер всегда выглядел так, будто знал ответ заранее. Хотя в данном случае ошибиться было сложно. Робин сидел в дальнем углу пещеры — и даже оттуда слышал аромат тяжелого перегара, исходивший от Эдварда.

— А мы молимся!

— Ясно-ясно… Есть у меня одно средство. Погоди-ка, — Фред подошел к шкафчику и достал оттуда бутыль, покрытую толстым слоем пыли. — Вот. Десять лет берегу для особого случая. Пить на закате. Дождись, как покажется луна, стань к ней спиной, глотни и скажи: «Как луна за плечом, так беда позади. Иди, беда, в степные ворота, в лесные сени, в болотную горницу». И перекреститься не забудь.

— Не станут они это пить.

— Да не они. Это вам пить надо. По ложке в день — всем, у кого жены во власти злых чар. Понял?

— Понял… — Эдвард благоговейно принял на вытянутые руки бутыль. — Спаситель вы наш! Век благодарить будем!

Он подхватил с пола опустевшую торбу и, пятясь задом, покинул пещеру. Фред Синистер проводил его долгим взглядом и повернулся к Робину.

— Ну что. Рассказывай.

Ученик прославленного колдуна бочком выбрался из-за угла. Виновным он себя не ощущал, поскольку все сделал правильно. К ритуалу готовился добросовестно: постился, очищал энергетику. Перед делом надел новую рубаху, повязал правую рукукрасной ниткой, а в левый сапог положил серебряную монету. Зельем одержимых окроплял щедро, заговор прочел ровно тринадцать раз.

— Точно тринадцать? — усомнился колдун.

— Я орехи в карман насовал. Ровно тринадцать штук. Как заговор скажу, так орех и выкину.

— Молодец. Хорошо придумал. Дальше что?

— Дождался начала воплощения и поразил демона мечом.

Фред Синистер покачал головой. Красивых жестов он не понимал, считал их прихотью и излишеством. В отличие от Робина. Ученик колдуна был уверен, что любое действие должно иметь достойное оформление. Тыкать в демона обычным колуном — это же профанация! Ну и что, что ритуал требует всего лишь железа, годится хоть ржавый гвоздь? Врага рода человеческого нужно поразить достойным оружием! И что подходит для этой цели лучше, чем Альбион?

— Потом что было?

— Потом… все. Демон пропал, а бабы эти как взбесились. Такой ор подняли — хоть святых выноси.

О том, что происходило в деревне, Робин вспоминать не любил. Крикливые, хабалистые насельницы Уикема встали грудью на защиту демона. Похватав оружие — от рогачей до мокрых полотенец, они гуртом кинулись на спасителя, и спасителю пришлось отступить. Робин драпал из деревни так, что пятки сверкали. И молился только об одном: как бы не упасть. Эти бешеные догонят — в пыль истопчут. Сказано же, деревня. Никакой культуры. То ли дело монашки!

— Как я погляжу, меч не помог.

Робин виновато потупился.

— И почему, как ты считаешь?

— Да кто его знает? Все правильно делал! В аббатстве отлично сработало! А тут… Дуры бесноватые!

— Эхе-хе… — Фред достал из-под стола бутылку хмуринуса, плеснул в стакан и полюбовался на свет. — Здоровый ты парень. Герой Шервуда. А мозгов как не было, так и нет.

— Почему это?

— Потому что не думаешь! — отрубил Фред и одним махом опрокинул стакан. Налил еще, помолчал. — Ну, вот сам погляди. В аббатстве что было?

— Демон! — буркнул раозбидевшийся на несправедливые попреки Робин. — С вот такенными рогами!

— Рога-а-а-а-ами! — передразнил Фред. — А кроме рогов что?

— Что?

— Монашки там были, Робин! Монашки! Женщины тихие, интеллигентные, одинокие. Делать им особо нечего. Сидят в кельях, молятся, на пяльцах вышивают, цветы растят. Что это значит?

— С жиру бесятся, дуры.

— Близко, но не точно. Скучно им там, Робин. Одиноко. А мужика не приведи — враз из монастыря вылетишь. И куда потом? Вот они и придумали: демона вызвать. Вроде и мужик под боком, вроде и не виноваты. Одержимые, что с них взять.

— Так в деревне же…

— Не перебивай. Вызвали монашки демона, а тут ты явился. Рубашка мокрая, в глазах огонь. Конечно, девицы концентрацию потеряли. Отвлеклись. А какое колдовство без внимания? Пшик, а не колдовство. Да и энергетика уже не та была. Там же половина девиц о демоне забыла, как тебя увидела. Кому нужен призрачный мужик с рогами, когда вот он — нормальный? И поговорить, и спинку потереть в бане, и ночью обнять. Да если бы ты экзорцизм не провел, демон сам бы через десять минут развоплотился. За ненадобностью.

— А в деревне? — упавшим голосом спросил Робин.

— А в деревне — другое. В деревне, Робин, мужики в запой ушли. На неделю. Вот бабы-то и взбесились. Гони ты демона, не гони — они его все равно обратно тянуть будут. Потому что причина-то никуда не делась. Ну, вот представь. Изгнал ты демона. Приходит Марта или там Лиззи домой — и что видит? Очаг потух. Дети грязные. Белье нестирано. Корова недоена. Грядки все лебедой поросли. И мужик на сеновале спит — отдыхает. И что ей делать?

Робин задумался. Действительно, получалось, что деваться этой самой Марте или Лиззи некуда. Не к священнику же идти. Там кроме молитвы и поста советов нет. А с демоном — и песни, и пляски, и курятина жареная.

— Ты еще вот что учти. Когда мужик в запой уходит, он телом слабеет. А о мужской силе демонов легенды ходят.

— Так они же рогатые!

— И что? Любовь зла. Полюбишь и Рогатого. Сера — не перегар, принюхаться можно. Или там мятой его натереть. В чабреце искупать. Женщины — они на выдумки мастерицы.

— Так что? Нет Уикему спасения?! Погибнет же деревня! Пропадет!

— Почему пропадет? Я Эдварду лекарство дал. Мощнейшее зелье. Первое средство от пьянки. Пять дней по столовой ложке пьешь — на шестой на алкоголь смотреть на можешь. Мужики протрезвеют, за ум возьмутся. А там, глядишь, через недельку и демон развоплотится за ненадобностью. Пять лет у меня это средство пылилось — не знал, куда девать. Уже выкинуть хотел. А ведь пригодилось же!

Мир Дж. Р. Р. Толкина

Хуна Элианер Владыка

fandom Elf 2017

Здание главного театра Дейла переливалось огнями, как украшения собравшихся в нём дам: премьера новой постановки привлекла весь высший свет. Уже откланялись актеры, окончательно опустился занавес, и теперь в фойе кружила сдержанно-пестрая круговерть, вспыхивавшая искрами лучших гномьих камней.

Ровный шум голосов взлетал к высоким потолкам — обсуждали увиденное, общались с автором постановки, почтившим публику своим присутствием. Его трактовка Битвы пяти воинств была весьма неожиданной и смелой, так что мнения расходились и многие хотели высказаться об увиденном. Только группа эльфов, стоявшая у стены, молчала.

Но наконец и один из них не вытерпел, отвернулся от людей и вежливо обратился к стоящему рядом задумчивому сородичу:

— Как вам представление, владыка?

Пожилая дама, обмахивавшаяся веером неподалеку, поджала губы: ох уж эта эльфийская молодь. На морду возраст не разберешь, но как пойдут себя именовать «владыками» да «великими», как напридумывают красивых звучных прозвищ!

Тот, кого назвали владыкой, молчал, недвижимый. Потом будто ожил, зашевелился, извлекая из кармана изящный узкий портсигар. Тонкая сигарета, обернутая чем-то, похожим на сухой лист, затлела сама собой.

Это неимоверно возмутило пожилую даму: чтобы вот так нахально, среди людного помещения! Сигарету! Эльфы совсем забылись, не иначе! Она уже собиралась озвучить свое возмущение, даже выразительно и громко щелкнула веером, когда до неё наконец донесся запах.

Легкий туман, струившийся с кончика сигареты, пах дождем и осенним лесом. Запах был настолько явственен, что казалось, под ногами вот-вот влажно хрустнут опавшие листья, а за спиной зашуршат на ветру голые ветви деревьев.

— Владыка Трандуил? — осторожно повторил первый эльф — и туман, растекающийся по полу, разнес его тихий вопрос по всему фойе.

Затихли обсуждения, оборачивались люди. Трандуил стоял всё так же молча, глядя куда-то сквозь собравшихся. Потом повернул голову, безошибочно найдя взглядом автора постановки, окруженного толпой почитателей.

— В целом, по мне, недурно, — ровный негромкий голос владыки, заставляющий поневоле внимательно вслушиваться, тоже донесся до самых дальних уголков помещения.

— Но костюмы, как всегда, ужасны. Конечно, кроны деревьев в моем лесу по осени окрашиваются золотом, но корона у меня всего лишь из листьев. И не одна. На сцене вообще весьма вольно обошлись с металлом. Всё ушло на корону, его не хватило даже на доспехи гномов? Помнится мне, Торин и его соратники вышли на бой в доспехах своих предков, но не тех, кто едва проснулся в недрах Арды.

Огонь медленно превращал сигарету в легкий пепел, серебром осыпающийся на пол.

— Что же касается остального… Даже Гортхаур не был столь жесток к своим слугам и не заставлял их идти в бой обряженными в тряпье, достойное лишь нищих. Кстати, хороший подбор актеров. Лица вполне соответствуют. Вот только рост этих урукхаев чрезмерен. И да, роль людского рода в той войне немного преувеличена.

Крохотный огонек погас, остался лишь пепел и медленно рассеивающийся туман. И ощущение, как будто собравшиеся вынырнули из глубин лесного озера, все разом, вдохнули воздух, не понимая, как это — дышать. Возможно, поэтому никто даже не вздрогнул, когда Трандуил отряхнул пальцы, коротким резким жестом воина велел своей свите двигаться за ним и пошел к выходу.

Туман клубился вокруг его ног, стелился следом, и казалось, что это полы королевской мантии, а бледные волосы прижаты короной, пламенеющей кленовым огнем и гроздьями рябины. И что за спинами его свиты покачиваются длинные росчерки луков.

Эльфы остановились почти на пороге — Трандуил обернулся и небрежно бросил через плечо:

— Ах да. К вашему сведению, я предпочитаю сидр вину. И уж точно пью его из кубков, а не из гномьих фляг.

Хуна Элианер Свита

Корабль дрейфовал в полном одиночестве не год и не два. Опытному глазу это было сразу заметно: палуба захламлена морским мусором, всюду соляной налет. Облупилась и выцвела краска, местами рыжели пятна ржавчины. Название на корпусе уже не читалось, только две буквы угадывались: «р» и «а». Вот и думай, что бы это могло значить.

Так же, как и отсутствие шлюпок.

Питерсон хмыкнул: не похоже, чтобы команда бездумно попрыгала за борт, скорее уж быстро собралась и покинула судно. Ни следа паники, никаких сорванных креплений — только следы старых бурь, не человеческого страха. Но почему? Это он как раз и хотел бы выяснить.

Судовой журнал молчал, только подтверждая прикинутые на глаз даты. Почти три десятка лет — корабль, оказывается, сохранился вполне прилично. Немного прояснил ситуацию взятый некогда судном курс: про те воды ходило много дурных слухов, безумие, охватывающее моряков, было как раз одним из них. Но безумцы — и аккуратно спущенные на воду шлюпки? Не-е-ет, в такое Питерсон не верил. Потому вместе с остальной своей командой споро обшаривал бесхозное судно, ища настоящую причину.

Пока единственной вещью, претендующей на это звание, был здоровенный стальной контейнер в трюме, подозрительно новенький и блестящий для непокрашенного металла. Другой груз время не пощадило, а его — гляди ж ты. И стоял он как-то особняком от остального груза, что тоже наводило на интересные мысли. А уж замки… Хорошие такие замки, качественные. Но не устоявшие перед грубой силой и ломом.

Вот петли, кажись, чуток проржавели: створка, когда на неё налегли плечом, едва приоткрылась с жутким скрипом. А из контейнера хлынула… тьма.

Вязкая, густая, чернильная, она растеклась вокруг, волной захлестывая трюм. Закружилась водоворотом — и залила всё, с неслышимым, но пробирающим до костей плеском смыкаясь над головами. А потом в темноте открылся глаз.

Круглый, желтый, с таким же круглым зрачком посередине. Моргнул — и рядом открылся второй, третий, четвертый… Глаза всё распахивались и распахивались, окрашивая тьму в желтоватый оттенок. Их открылось столько, что темноте стало тесно, она таяла, светлела, уже напоминала цветом старый пергамент, испещренный кровянисто-красными прожилками. И как пергамент медленно скручивалась, распадаясь на волокна, с сухим мерзким треском лопаясь вместе с глазами.

Последний глаз исчез, и мир вернулся в норму, только тяжело дышали испуганные люди. Питерсон и сам с трудом переводил дыхание, глядя на темноту внутри контейнера. Она выглядела нормальной темнотой, безо всех этих глаз, так что он решительно подхватил с пола выроненный кем-то фонарь и шагнул вперед, распахивая створку и направляя луч внутрь.

Контейнер был пуст.

Если не считать кого-то, сжавшегося в комок посреди этого пустого пространства. Кого-то, подозрительно похожего на человека. Вот только что за человек смог бы провести взаперти три десятка лет, да еще и запечатанный таким страшным способом?

— Эй? — окликнул его Питерсон. На мертвеца лежащий не походил — не усох, костей не торчало. И, кажется, он дышал, так что Питерсон шагнул поближе, освещая «находку» лучом фонаря.

В следующий момент лежащий зашипел, закрывая лицо рукой, и Питерсон вместе с фонарем улетел к створкам контейнера от доброго такого удара. А лежащий поднялся на ноги и пробормотал себе под нос:

— Кажется, я вспомнил, где видел этот герб.

Гулкие стенки контейнера отразили эти слова, швырнули людям прежде, чем они увидели, кого же освободили.

Через час недоразумение вполне прояснилось, и Питерсон вместе с вызволенным из неволи эльфийским принцем сидели в капитанской каюте, выясняя последние подробности.

История принца была стара как день: веселые пляски вокруг трона. После смерти короля его должен был занять он, но, как всегда, нашлись считающие себя более достойными. Одна беда: убивать принца запрещали эльфийские правила. А вот подсунуть ему симпатичную эльфийку с бокалом снотворного, а потом сковать хладным железом и отправить в море — без проблем. Правда, к месту прибытия контейнер с принцем не доплыл. Маршрут специально был проложен так, что команда предпочла не гневить морских богов, а понятливо убралась куда подальше, бросив судно на волю волн.

Условия выполнены: принц жив, неизвестно где и возвращаться не спешит. Корабль не потонет — магия не даст, и та, что погрузила принца в сон, и его собственная, хранящая хозяина и медленно просачивавшаяся наружу даже через железные стенки тюрьмы, напитывая корабль.

Можно спокойно сажать на трон нужную задницу.

Всё это принц рассказывал, лениво покачивая в пальцах кружку, полную неплохого вина из запасов прежнего капитана. Вторая стояла перед Питерсоном, но он к ней приложился всего пару раз. Голова нужна была ясная, с этими эльфами — глаз да глаз. Как предложат что…

А этот конкретно остроухий что-то хотел предложить людям. Это было видно невооруженным глазом: он мог просто вышвырнуть моряков со своего послушного, уже почти живого корабля, но почему-то не стал этого делать. Вот убить — не имел права как освободителей. А общаться через борт — с легкостью.

Но нет. Так что же…

— Корабль — вам, — предложил эльф, сделав глоток вина.

— А с нас что? — сощурился Питерсон, не веря остроухому ни на грош. Чтобы напитанный эльфийской магией корабль — да в людские руки? В море сдохло что-то большое. Побольше кита, раз эдак в десять. А то и все двадцать.

Не терпели эльфы людей подле себя, даже таким вот образом.

— Откликнуться на мой зов в любое время дня и ночи, — эльф дернул ухом, Питерсону показалось, что человек в этот момент пожал бы плечами. — Невелика плата?

— И часто вам нужно плавать по морю?

— Думаю, не чаще чем раз в пару десятилетий.

Поглядев в кружку, Питерсон прикинул, что корабль-то определенно неплох. Не такой уж старый, не древняя развалина, тридцать лет назад был вообще почти новеньким. В порт им заходить никто не запрещает, брать контракты на стороне — тоже. Подумаешь, пару раз прокатить эльфа куда скажет… А в остальное время с таким кораблем, которому любая буря нипочем — да они богачами станут!

— По рукам!

* * *

Порт — такое место, которое живет даже ночью. Не гаснут огни, не замирают портовые краны, снуют люди, приходят и уходят суда. Поэтому двоих, пробирающихся к дальнему пирсу, не заметил никто. А если и заметил — не придал значения, мало ли, вдруг туристы прогуливаются. Морская романтика и всё такое.

Но у этих двоих была вполне конкретная цель. Остановившись на краю пустого пирса, один из пришедших поднес к губам старый боцманский свисток. Дунул в него — но свист будто слизнуло набежавшей волной, унесло куда-то в море.

Хмыкнув, он убрал свисток обратно в карман.

— И всё? — поинтересовался его спутник. — Посвистел — и за тобой приплыли?

— Придется немного подождать, — прозвучало в ответ. — Неделю или месяц… Не больше.

— Хорошо, что у нас есть это время. А как тебя угораздило обзавестись собственным кораблем?

— Пару сотен лет назад люди захотели стать командой моего судна. Теперь они часть моей свиты, — дернул ухом эльф и зашагал обратно.

Хуна Элианер Тьма-свет-тьма

Травяной настой у Торки подавали отличный. Из правильно засушенных трав, не отдающий сеном, только душистым медом, который туда клали не на кончике ложки, а щедро, не скупясь. Этого Дорас не мог не признавать, всякий раз, захаживая сюда, заказывал полный кувшин. И сейчас мрачно смотрел на пустую кружку.

Потом поднялся, подошел к стойке. За ней сегодня стояла сама Торка, оглядывала зал цепким взглядом, посматривая то на компанию заезжих купцов, чинно обедавших под негромкие разговоры, то на парочку наемников, хлеставших дешевое пиво. Наемники тоже поглядывали на купцов, наверное, думали, как пристроиться к каравану. А больше в зале никого и не было, не считая Дараса и только что ушедшего наверх постояльца.

О нем-то Дорас и хотел поговорить.

Облокотившись на стойку, он наклонился к Торке. Помолчал, выдерживая паузу, потом задумчиво уточнил:

— Тебе так надоела эта таверна?

Глаза трактирщицы нехорошо сощурились.

— Ты на что намекаешь, темный? — так же тихо поинтересовалась она.

— Я? Ни на что, — Дорас легко пожал плечами. — А вот тот эльф… Который только что выпил вина и ушел наверх, зевая…

— Дорас…

— У которого еще кулон выпускника столичной Академии, — невозмутимо продолжал тот, наклоняясь еще ближе, так что звучало почти интимно.

— Дорас.

— И знаки различия наследника одного из старших светлых родов, — безжалостно закончил тот и выпрямился, отвернувшись.

В принципе, он всё сказал, а Торка — баба умная. Додумается, что сонный настой, подлитый молодому перспективному магу таких кровей — а кому попало золотые кулоны не дают, это вам не серебро и тем более не медяшка — может выйти боком. Ладно, если сейчас проспится и всё, а если обнаружит поутру, что его обокрали? Разнесет таверну, даром что к темной людской магии отношения не имеет. Будет тут вместо здания один сплошной лес, хорошо, если люди разбежаться успеют.

— Дорас, не в службу, а в дружбу… Сходи, погляди, как он там? Нет, давай лучше я сама с тобой схожу.

— С тебя еще кувшин настоя, — не преминул заметить Дорас, отлепляясь от стойки.

Торка кликнула девку с кухни, чтобы постояла вместо неё. Уже на лестнице в спину уважительно свистнул кто-то из наемников, решив, что маг умудрился охмурить хозяйку, в свои годы бывшую еще ого-го. Дорас только ухмыльнулся. У него намечалось совсем другое свидание, куда более выгодное.

Чего они оба не ждали, заглянув в комнатушку, снятую эльфом, так это мерзкого кислого запашка и валяющегося около кровати остроухого.

— Так, — тихо сказал Дорас, глядя на вонючую лужу, бывшую совсем недавно вполне неплохим обедом.

Торка выразилась не столь лаконично, но куда цветастей.

— Так, — повторил Дорас. — И что же ты ему налила? На трехлапчатку с сонником эльфы так не реагируют.

— Если б я!..

Что случилось, выяснили быстро. Пока Дорас перекладывал бессознательного эльфа на кровать, Торка успела сбегать за кухонным парнишкой, и тот теперь, шмыгая носом, плакался, что побоялся и сыпанул нелюдю мшавницы для верности. Бить его было бесполезно, учить уму-разу можно было и позже, поэтому Торка сказала просто:

— Дорас, если поможешь…

— Настой меня будет ждать всегда, по первому требованию. А теперь ведро, воды и вон отсюда.

Вниз Дорас спустился нескоро, усталый и мрачный. Темной магией было сложно лечить — она вообще для этого не годилась, честно говоря. Люди умели только разрушать, и весьма эффективно, а лечением всегда занимались эльфы с их светлыми заклятьями. Их за это светлыми и поименовали. Но — при должной фантазии и сноровке…

Фантазии и сноровки у Дораса хватало, а стимул лучше не придумаешь. И дело было вовсе не в настое, хотя его он с удовольствием хлебнул: Торка придвинула полную кружку, едва подошел.

— Уеду завтра с утра, — сообщил он, промочив горло. — Собери мне еды в дорогу, на двоих, на три дня.

— Поедешь с ним?

До эльфийских земель и было как раз три дня пути, если тропы знать, а Дорас знал, и Торка об этом тоже знала. Но он покачал головой.

— Он со мной. Выпори того дурня, чтобы сидеть не мог неделю. У эльфов с мшавницы голову уносит, как плохую плотину паводком.

— Хочешь сказать…

— Угу. Проспись он — не знаю, что бы тут было. Зачаровал, держу. Отвезу — пусть там с ним разбираются.

— Сволочь ты хитрозадая, — покачала головой Торка.

И дураку ясно: не для неё маг старается, силу так тратит. Эльфы за своего в долгу не останутся, костьми лягут, но отплатят честь по чести, полной мерой, и за то, что довез, и за то, что у людей набедокурить не дал, пусть и не по злому умыслу, а потравившись.

— Какой есть. Про еду не забудь, — хмыкнул Дорас и отправился спать.

А что, с утра вставать рано, чтобы затемно выехать и другие еще спали. И никто не обратит внимания, что на породистой эльфийской кобылке какой-то подозрительно заторможенный, замотанный в плащ всадник, не поднимающий головы и подчиняющийся негромким командам далеко не отходящего мага…

* * *

— Эй, там! А ну стоять!

Звонкий эльфийский голосок далеко разнесся над лесной тропой в горячем полуденном воздухе. Дорас поморщился: ну зачем так орать? Тем более… Ну да. Он вздохнул, глядя на вывалившуюся из кустов компанию. Это оказался не патруль, не затянутые в легкие доспехи суровые воины с луками. Просто эльфийская молодь, лук был один на всех, в руках самого старшего. Отчаянно пытаясь показаться страшным, этот эльф наложил стрелу на тетиву и угрожающе направил её на мага.

— Ты кто вообще такой? Тимэль! Кто это?

Естественно, этот самый Тимэль не ответил, так и сидел в седле, даже головы не поднял.

— Повежливей, — хмыкнул Дорас. — А с вашим другом приключилась небольшая беда, пришлось зачаровывать. Вы бы…

Про лекаря он сказать не успел: стрела, сорвавшись с тетивы, свистнула в опасной близости от уха. Вторая тут же сменила её, выдернутая из колчана.

— Расколдуй его, ты, мерзкий темный!

— Как скажете, — пожал плечами Дорас.

В конце концов, селений здесь поблизости нет, ни людских, ни эльфийских. Лес — не трактир, ну побуянит эльф немного, потом успокоится и можно будет нормально поговорить. А начнет магией шалить, сдержать — не проблема. Темная светлую всегда хорошо нейтрализовала, как и наоборот, если говорить о голой силе, а с дурной головы ни одного заклятья не прочитаешь.

Поэтому, спешившись, Дорас потянул с седла подопечного. Усадил на землю, отошел на пару шагов, отводя и лошадей. Наконечник стрелы всё это время недвусмысленно перемещался следом, неизменно указывая куда-то в район сердца. Это было даже забавно, поэтому Дорас картинно взмахнул рукой, снимая заклятье.

Все невольно уставились на Тимэля. Тот сначала сидел неподвижно, потом застонал, сжав ладонями виски. Вскинул голову — взгляд был испуганный, абсолютно безумный. Такой бывает у разбуженного после кошмара, еще не осознавшего, что все закончилось, что реальность — вот она, привычная, спокойная, не полная абсурдных видений.

— Тимэль? — тихо пискнула какая-то эльфийка из-за спины лучника.

И тот закричал.

За этим криком почти не слышны были испуганные визги эльфов и ругань Дораса. Только неумолимо накатывала волна чистой, ничем не сдерживаемой магии, грозя изменить всё живое. Накатывала — и вдруг пропала.

Попа́давшие в траву эльфы поднимали головы и замирали, боясь пошевелиться: темный маг держал светлого. Держал во всех смыслах, стоял за спиной, сжимая запястья раскинутых рук, обхватывал коконом своей силы, такой же чистой, тающей на глазах тонкой черной пленкой на белоснежной сфере. Она уже не расширялась, эта сфера, только пульсировала, постепенно сходя на нет. Это было противостояние не мастерства — голой мощи. У кого первым закончатся запасы, кто сдастся, опустошив энергетические каналы. И казалось, что Тимэль уже почти готов подчиниться, успокоиться, он уже не бился, обмяк, сфера становилась всё меньше и меньше…

Пока не превратилась в один узкий поток и не пробила не успевшего отшатнуться Дораса насквозь.

* * *

— Я даже не знаю, что ему сказать. Извиняться — глупо, благодарить — тоже…

— А что хотел бы?

— Если бы я знал, отец, — Тимэль вздохнул, потом поежился. От огромного количества темной магии, находившейся так близко, было неуютно.

Тихо гудели кристаллы-накопители, поддерживающие насыщенную чистой магией сферу вокруг раненого. Только так и можно было выходить мага с порванными энергетическими каналами: поместить в невраждебную среду, не дать его магии утечь из прорех всей, до капли. Стоило, конечно, это баснословных денег, особенно с учетом, что кристаллы приходилось закупать у людей, а те всегда драли с эльфов втридорога. Но сейчас деньги не имели значения.

В конце концов, этот маг просто мог закрыться и переждать, уж на этого бы его сил хватило. А испоганенный кусок леса и жизни нескольких эльфийских юнцов… Какое ему до них было дело? Но ведь не остался в стороне, спас, именно что спас. Тимэль понимал, что такой удар, какой описали друзья, они бы просто не пережили. Может быть, Ральсу подоспевшие взрослые и выходили бы, но остальным только ямы под могильные деревья копать.

Как бы он жил с такой виной?

А ведь он даже имени незнакомца не знал. И понятия не имел, почему тот вдруг взялся возиться с чужаком.

Всё это ворочалось в нутре, скреблось, мучило. Тимэль улыбался друзьям, но как только выдавалась минута, сбегал от них в полутемную комнату, окунался в негромкий гул, стоял, глядя на человека. А по ночам просыпался с криком, потому что снилось белое марево и изломанные, искореженные магией тела.

К моменту, когда лекари сообщили, что раненый вполне оправился, Тимэль извел себя до такой степени, что, явившись к нему, просто бухнулся на колени перед изумленным человеком и сообщил, что за его жизнь и жизни товарищей тот может просить чего угодно. Отца с отрезвляющей затрещиной рядом как назло не оказалось.

Хорошо, маг, представившийся Дорасом, не потребовал ничего невероятного. Попросил только несколько пустых накопителей помощнее, укромное место, где никто не будет искать хотя бы пару часов, и помощь в проведении эксперимента. Заверил, что никакого ущерба ни Тимэлю, ни эльфийским землям нанесено не будет в любом случае, просто, мол, уже давно хотел кое-что проверить, да всё возможности не было.

Так что через неделю они сидели в самых дальних кустах, на крохотной поляне, и Тимэль протягивал Дорасу кристаллы, а потом с интересом наблюдал, как прозрачные грани всё ярче наливаются черным цветом. Забеспокоился только тогда, когда до краев заполнился третий накопитель.

— А вы уверены… Ну, это не опасно? После ранения-то, — осторожно спросил он тяжело дышащего мага.

Тот усмехнулся.

— Сейчас я солью, сколько смогу. А ты вытянешь всё остальное, чтобы ни капли силы не осталось.

— Но!.. — задохнулся Тимэль. Подобное было верной смертью для любого мага.

— Вытянешь, а потом пустишь свою силу, — жестко приказал Дорас. — Я свои обещания держу — никому вреда не будет. А ты?

И Тимэль кивнул, низко опустив голову. Он не понимал, зачем этот безумец творит подобное. Он же… Да не виси на нём такой долг — отказался бы участвовать в этом самоубийстве! Но слово было дано, и он осторожно держал ладонь Дораса, окутанную угасающей тьмой, в своих, налитых белизной. Держал, пока маг не захрипел, пытаясь вырваться, держал, пока тот не затих. Держал, пока последние проблески тьмы не исчезли, и только тогда как мог аккуратно принялся вливать в умирающего чуждую ему магию.

Сердце в груди человека билось всё медленней, наклонившийся ближе Тимэль уже не чувствовал дыхания. На глазах вскипали слезы: все-таки убил. По его же просьбе, нет, даже приказу — но убил! Зачем? Что он хотел доказать, этот человек?!

Удар.

Тимэль замер, боясь поверить.

Еще удар.

Сердце снова начинало свой ход, грудь приподнялась, опала…

Человек жил! И вместо темной магии, единственно доступной людям… Тимэль глядел на безумца и не знал: что теперь случится с миром?

Потому что перед ним лежал первый светлый людской маг.

Шион Недзуми Хоббит, или Электричкой туда и обратно

1 июня

День защиты детей. Начнем с классического «Ничто не предвещало беды». Итак, ничто не предвещало беды. Солнышко грело, пели птицы. Природа нашептывала: «Не ходи сегодня в это толкиенутое сообщество. Не ходи!» Два года уже кручусь среди эльфов, а так природу слушать не научилась. Как следствие, теперь я начинающий хоббит. Предыдущий забеременел. «Оно размножается!» — заорал Арагорн и попытался выпрыгнуть в окно. Третий этаж, не разбился бы, но экипировку жалко.

2 июня

Мастер ругался в кабинете, что не может кого-то разыскать. Интересно, с чего бы это? Совсем на него не похоже.

3 июня

Звонила Галадриель. Слезно просила не выдавать их мастеру. У них с Келеборном второй медовый месяц, так как дочка вместе с котом отбыла к бабушке. Нет, не в Валинор. Давно предлагала сплавить это рыжее чудовище — я не про кота — в Мандос. Но, боюсь, она и там всех достанет. Всегда подозревала, что Галадриель что-то добавляет в кашу, потому что не может у обычного ребенка быть столько энергии, сколько у этой пипетки.

Но перед мастером отмазала. Что я не чел… в смысле, не хоббит?

10 июня

Мастер в преддверии «учений» предложил нарастить мех. Мол, у хоббитов мохнатые конечности. Клятвенно заверила, что не буду в ближайшие два месяца брить ноги. С проглотами-назгулами, попойками Арагорна и развеселыми сотоварищами-хоббитами это единственный мех, который я могу себе позволить.

26 июня

Ура! Еду на толкиенистские «учения». Первый раз в качестве участника! Восторг обуревает, но сегодня впервые пожалела, что живу в одном доме с Галадриель. Потому что могучий рев Арагорна в шесть утра — не то, что мечтает услышать добропорядочный хоббит. Два года не забывала закрывать окно, а тут такой прокол.

«Галя, выходи!»

Разве могла проигнорировать гордая дочь нолдоров подобное оскорбление? Да ни в жизнь!

«Я Света, придурок!»

Арагорн почесал в затылке, пригладил бородку.

«Окей, нет проблем, — пробормотал словно про себя, а затем двор вновь огласил рев луженой глотки: — Светоч, выходи!»

Была согласна с диагнозом Галадриель:

«Ара, ты дебил!»

Произнесенным с дивным высокогорным акцентом.

В любом случае, эти трое — и Келеборн — укатили на машине, а мне добираться электричкой. Туда и обратно.

Встретила в электричке родственную душу. Как опознала? Из рюкзака выглядывал шлем назгула, а на майке было написано стихотворение с Кольца. Меня тоже опознали. Знакомство плавно перетекло в высокоинтеллектуальную беседу на тему «Нафига Мелькору Арда». Вывалила все, что думала. Мелькор не умеет созидать и, если прикончит всех, вынужден будет вечность обретаться в компании немытых субъектов с неправильным прикусом. Если же кто-то уцелеет, это автоматически означает введение систему налогообложения для захваченных земель, решение спорных вопросов и конфликтов. К тому же, ну не верю, что светлые не попытаются убить Черного властелина. В общем и целом, мировое господство — тот еще геморрой. Как порядочный хоббит заявляю!

Оппонент задумался. Молчал до самой стоянки.

Подготовка идет полным ходом, ну а я, как любой запасливый хоббит, трясу эти самые запасы. Ведь я не просто бериан, а еще и ЗЗ — Заместитель и Завхоз нашего общества. Клею уши, подшиваю костюмы, трясу заначки. Кстати, отличный слоган, надо запомнить!

Владыка Элронд в компании назгулов в эротической позе «Поиск домашних тапочек под диваном» ставит разметки будущих владений.

Еще и за остальными подопечными следить успевает!

— Глорфиндел, не трогай помаду Галадриель, не то Гимли снова локон у тебя просить будет!

— Ну, я же всего один раз ошибся!

Предупреждение не лишено смысла: Галадриель и Глорфиндел слишком похожи. Высокие, стройные, блондинистые, под макияжем их только по костюмам и различают. А вот сейчас, пока эта парочка сидит на пенечке и красится… мда, трудновато.

Невдалеке гномы ржут над тем, как Глорфиндел строит глазки Гимли. Галадриель тоже строит, но больше косится в сторону Лориэна за пригорком. Ох, склероз, брат памяти! Лориэнские эльфы во главе со своей владычицей недавно сессию закрыли. То-то у Келеборна сумка подозрительно булькает. Надо будет поторопить Братство с выступлением, не то эти заразы опять здравуром упьются. Хоть бы закусывали, паразиты!

Парень из поезда оказался Сауроном.

— Майрон, ты что творишь?! — мастер вцепился в волосы. Не подобает эльфу так себя вести.

— Я Саурон!

— Да хоть Мелькор в подгузниках! Ты что творишь?

Парень подбоченился, аки дива. Ну, или Глорфиндел в образе.

— Не хочу быть владыкой Средиземья! Кстати, никому кольцо по дешевке не нужно? Возможна рассрочка или аренда.

Нужно срочно остановить Голлума.

Опознать назгулов просто: они гремят доспехами, шуршат плащами и хрустят сухариками. Обыскала. Найденную закуску отправила гуманитарной помощью эльфам Лориэна — так больше шансов, что они доживут до прибытия Братства.

Кольценосцы пытались протестовать против хобичь… хобитовского… короче, против моего произвола. Были посланы в Мордор могучим гласом владыки Элронда. Саурон пытался защитить слуг, был послан туда же не менее могучей рукой полуэльфа.

«Вселенское зло» удалилось, обиженно хрустя чем-то из-под плащей. Памятка: запретить нашивать на форму внутренние карманы.

Полчаса не может начаться собрание в Имладрисе: куда-то запропастились два гнома, один хоббит и половина делегации эльфов Лихолесья. Если учесть, что они стараются походить на Трандуила, который, в свою очередь, является лучшим другом Арагорна… меня терзают смутные сомнения.

Из донесения правителю Элронду:

«Вблизи Имладриса было замечено непотребное действо с участием двух гномов, пяти эльфов и одного, но очень развратного хоббита. Пресечь, к сожалению, не удалось».

Вот как чуяла!

Горжусь владыкой: разогнал «непотребное действо» — заразы играли в карты на желание, — посадил всех в кружок, как полагается на Совете, и принялся вещать. Со своей любовью к истории начать решил с создания Сильмариллов. Нет, я понимаю, истоки и все такое… но как-то длинновато.

По-видимому, так считаю не только я, потому что сзади хоббиты чем-то подозрительно шуршат.

— Хозяин подарил мне носок! Я свободен!

— Сядь, Леголас!

Кажется, в отсутствие отца Арагорн решил подружиться с сыном.

Хоббиты прекратили шуршать, теперь сзади раздаются подозрительные перешептывания:

— А8.

— Мимо!

— Тогда… К9.

— Где логика?

Мастер от греха подальше выгнал Братство из Имладриса.

Кстати, может, сказать ему, что он надел платье Галадриели?

Идут в Лориэн. Так как карта моего производства, то идти придется долго. Пока все по плану… А, нет! Из-за пригорка выскочил Гендальф и с криком: «Я знаю короткий путь!» — завел Братство в Морию. Местные орки — в количестве пяти штук — со слезами на глазах принялись извиняться и просить принять зачет заново, иначе их к экзаменам не допускают. Оставили Гендальфа в Мории.

— Ара, сунь Нарсил туда, откуда вынул, — такой совет дал припозднившийся балрог перед тем, как присоединиться к сдающим оркам.

В Лориэне Братство пропало. За деревьями не видно, и мастер поздно спохватился. Чего я ожидала? Галадриель и Глорфиндел — он-то откуда здесь?! — оправдываются тем, что по книге компания просидела в Золотом лесу несколько месяцев. Пришедший в компании что-то жующих назгулов Саурон пообещал устроить аукцион и продать кольцо желающим, если ему со слугами разрешат присоединиться.

Добрая владычица разрешила.

Все, я умываю лапки! Кажется, репетиция не удалась.

Какое счастье, что настоящие «учения» только завтра.

30 октября

Хеллоуин — точно наш праздник. С минимальными затратами обеспечить себе «к чаю» на несколько месяцев.

Надо будет предупредить владыку Элронда, что его одеяние — справа. Левое — для Галадриель. И не перепутать. А то на Гимли уже страшно смотреть.

24 декабря

Усиленно готовятся к Новому году. Ну, хоть какая-то от них польза. Хоббиты любят вкусно покушать.

«Владыка Элронд, это… как бы сказать… платье Галадриели».

Ну, хоть в чем-то стабильность.

«Нет, Саурон, Голлум не будет покупать у тебя кольцо. Что значит — уже договорились?!»

Каждый раз кольцо новое: то три эльфийских, то семь гномьих…

В отдельном кабинете рисую карту к весенним «учениям». С моими оценками по географии… В общем, это уже третья карта. В первых двух искомые объекты не сходились, а вот тут сошлись. Надо показать мастеру.

А я предупреждала, что с моими оценками только снег зимой искать. Оказывается, взяла старые образцы и в результате наложила друг на друга Гондолин и Ангбандо. Ну и что, они довольно-таки похожи. И тут, и там на троне сидят параноики, ворота высокие, войти можно, выйти — фиг. И чем мои доводы владыке не понравились?

Теперь рисует Арагорн. Он следопыт, ему положено.

31 декабря

Наконец-то этот утомительный год закончился. По-прежнему хоббит, мастер все еще советует нарастить волосы. Саурон предлагает посильную помощь. Шевелит бровями и намекает на что-то вроде: «Ты, я и кольцо…» Странный, я же не Фродо. Послала в… Мордор. Карту рисовать.

Арагорн спит под столом. Куда-то снова запропастились пять эльфов, два гнома и один хоббит. Гимли наконец-то обнаружил Галадриель и пьет с ней на брудершафт. Не стану говорить ему, что это на самом деле Келеборн.

Владыка Элронд таки выбрал мужское одеяние. Жаль только, что Глорфиндела. Впрочем, последнему все равно — он с назгулами дегустирует салатики. Прямо из тазиков.

Уцелевшие хоббиты грустно рассматривают свои бокалы. Оно и понятно: рядом занудным тоном вещает что-то Гендальф, чьи лекции начнутся у моих сородичей со следующего полугодия. Сбежать не получится, от великого и светлого никто просто так не уходил.

Но в общем и целом… Весело живет Средиземье!

«Ведьмак»

Аликс Альберти, Авдотья Прасковьевна Страшная сила

fandom Force and Strength 2017

Тихий шорох, неуловимый для человеческого уха, заставил замереть, сжав покрепче рукоять меча. Впрочем, ведьмак тут же выдохнул: похоже, мышь или крыса точно так же, как они с Золтаном, кралась в темноте по галерее да Ранкур в надежде остаться незамеченной. Ни одного кота на глаза пока что не попалось, но следы когтей на деревянных панелях и относительно свежий и более чем характерный запах кошачьей мочи свидетельствовал, что здешним грызунам есть, кого опасаться. Шедший следом Золтан среагировал на движение Геральта быстрее, чем ожидалось, но медленнее самого ведьмака, застывшего на полусогнутых. Потому чуть было не налетел на него, но вовремя успел притормозить, уцепившись рукой за резную панель на стене.

— Мышь, — прошептал ведьмак.

— Ух, паскуда серая, — отозвался Золтан. — Все, молчу, молчу!

Нести в себе полет мыслей, а тем более чувств у Золтана Хивая получалось далеко не всегда.

Геральт только головой покачал. Его не оставляло ощущение, будто они с краснолюдом на пару производят шума ровно столько же, что и нильфгаардская тяжелая пехота на марше.

Все-таки красться по галерее для него было делом весьма непривычным.

Высокие мраморные своды, широкие коридоры, огромные витражные окна. А главное — чистота и порядок. И пустота. Спрятаться ровным счетом негде — ну разве что за постаментом или колонной, большинство из которых с какой-нибудь из сторон все равно отлично просматриваются. Это тебе не болото, что подбирается к окраине деревни, и не городские выгребные ямы. Не руины замка, не подземелье и не обвалившаяся горная выработка. Галерея! Собрание картин и статуй! Ежедневно добрая сотня посетителей! Сосредоточие третогорской культурной жизни! Никаких тебе брукс, утопцев, вихтов или троллей. И уж совершенно точно никакого риггера поблизости, потому как риггеры не гнездятся в местах, где собирается приличное общество реданской столицы, а предпочитают канализационные стоки. Это вам не тракт, где лешие подстерегают случайных путников. И не погост, куда по своей воле в принципе никто не ходит, совершенно справедливо опасаясь повстречаться с гулем или кладбищенской бабой.

Это — галерея де Ранкур.

И что он, ведьмак, тут забыл, спрашивается?

— Я тебя сюда не цветочки нюхать позвал.

Геральт, расположившись на дубовой скамейке, вертел в руках пион сочного бордового оттенка. Не удержался, сорвал с клумбы: уж слишком вызывающе торчал из листвы раскрывшийся по полной бутон.

— Совсем опустились Пирсолли, — сквозь зубы возмущался Золтан, наблюдая за тем, как толстый шмель пытается устроить мохнатую полосатую задницу среди лепестков черного ириса. — Только что купидонов не хватает или еще какой пакости!

В саду банкиров-краснолюдов, потихоньку подмявших под себя весь рынок ценных бумаг Редании, все было «слишком»: и клумбы, и статуи русалок и эльфок, и розарий, и даже небольшой лабиринт из аккуратно подстриженных кустов сирени. Мол, смотрите и завидуйте! Семейство Пирсолли, родичи банкиров Вивальди и Джианкарди, умеет не только копить, но и тратить деньги красиво.

Запах ковирской сирени в душной теплой ночи пробуждал в душе Геральта весьма противоречивые чувства. Проще говоря, Геральт хоть и пытался понять, чего же от него хочет Золтан, но думал все равно о Йеннифэр. Последняя их с чародейкой размолвка была бурной и не оставляла никакой надежды на продолжение этих странных отношений… в который раз. Последний? Или же нет?

Единственным, что в саду братьев Пирсолли вызвало у Золтана одобрительный хмык, были тяжелые деревянные скамьи, пусть и с ажурными спинками. Мол, есть на чем задницу разместить, есть на что откинуться как следует.

За глаза краснолюдов Пирсолли обиженные клиенты частенько называли «низкожопыми» и прочими отнюдь не ласкающими слух прозвищами, но попробовал бы хоть кто-нибудь высказать нечто подобное Бертольду Пирсолли и его племянникам в лицо! Ну кто виноват, что краснолюдский банк никак не может пойти навстречу только потому, что кредитор буквально на днях продул все деньги в карты или кости или спустил в одном из элитных борделей Третогора? Головой надо думать! С другой стороны, сколь бы предосудительно невыглядели с краснолюдской точки зрения клумбы и прочие достойные порицания мелкие архитектурные формы, Пирсолли предприимчивой жилки за годы жизни вдали от родного Махакама не лишились и за каждого действительно подходящего клиента цеплялись с подлинной ростовщической хваткой, обеспечившей им и вот эти самые клумбы, и малые архитектурные формы, и соответствующую репутацию.

И все же странно, что Золтан назначил встречу среди пресловутых клумб с ирисами и посыпанных желтых песочком дорожек. На него это было непохоже: Золтан и клумбы хоть и существовали в одном мире, но всегда параллельно.

Где-то в кустах выводил трель за трелью соловей. Да так ладно, что любой бард обзавидуется. Из особняка Пирсолли доносилось громкое ржание, вопли и звуки дружеского мордобоя — товарищи Золтана гуляли на вечеринке, организованной Бертольдом Пирсолли в честь прибытия земляков на реданскую землю. Вечеринки проходили еженедельно. Это была уже третья по счету: приказ выступать вместе с реданскими войсками все никак не отдавали, поэтому наемники из Махакама пользовались гостеприимством Пирсолли, разместившись на принадлежащем банкирам постоялом дворе и коротая время в компании семейства, соскучившегося по махакамским обычаям. Прибывший в Третогор не далее как прошлой ночью, Геральт встретил Золтана Хивая и Ярпена Зигрина на улице, и тут же был схвачен под обе руки и под задорные вопли унесен сначала на постоялый двор, а затем и в особняк Пирсолли.

«Заноси ведьмака! Гляньте, какую цацу поймали!»

— Цветочки! — сплюнул Золтан в подстриженную траву. — Фонтан с русалками! Нет, ты видел, Геральт?

— Русалок?

— Паскудницы те еще!

— Весьма паскудные создания, согласен.

Ведьмак знал, о чем говорит: характер у обитательниц водных глубин действительно оставлял желать лучшего. Без исключений.

— И ухмыляются так вот знаешь, гаденько! Но сиськи ничего, — смилостивился Золтан. — Пусть и соски у них в разные стороны торчат… Вот как раз об этом я и хотел поговорить.

— О русалках? О сиськах? О сосках? — скривился ведьмак, который все никак не мог взять в толк, что они с краснолюдом тут делают. — Долго ты еще будешь ходить вокруг да около?

— Украли! — Золтан хлопнул себя руками по карманам. — Самое дорогое украли! И не зыркай на меня так бельмами своими!

— Я кражами не занимаюсь, — на всякий случай напомнил Геральт, несмотря на то, что проблема его заинтриговала. Золтан отличался достаточно наплевательским отношением к собственности: что потеряется, то найдется, а не найдется, так новое придет.

Потому Геральт пропустил мимо ушей намек на его глаза, подвергшиеся воздействию ведьмачьих мутагенных эликсиров, и приготовился слушать.

— Да это не просто кража! — Золтан взмахнул руками, громко выдохнул. — Э-э-эх, будет мне полное очищение организма от глистов и прочих паразитов…

— Это как? — удивился Геральт, все еще не улавливавший связи между бурными излияниями Хивая.

— А вот так! Придут и шланг пожарный мне в жопу засунут за такие дела. А потом дадут полный напор, — Золтан шмыгнул носом. — Какой хер меня понес повышать ставки? Самое дорогое ведь! Самое ценное! Она ж… Она ж не русалка какая обдолбанная, а настоящая Матерь!..

От избытка чувств краснолюд дернул себя за рыжую бороду.

— Золтан? — Геральт понял, что окончательно упускает нить разговора. Обычно обстоятельный во всем Золтан Хивай, который, как и положено всякому краснолюду, умел четко и ясно излагать свои мысли, прямо здесь и сейчас отдался каким-то очень личным переживаниям и вместо того, чтобы обозначить суть вопроса, продолжал вываливать на ведьмака весьма невнятные объяснения. — Эй! Золтан, я тебя теряю!

Золтан посмотрел на него не без подозрения, вздохнул и приступил.

— Ты хоть раз видел краснолюдских женщин? — издалека начал краснолюд.

— Ни разу, хотя и наслышан.

— Вот и правильно. Нечего на них глазеть, — Золтан отогнал назойливого мотылька, который нарезал круги рядом с наполовину выбритой головой краснолюда, которую украшал волосяной гребень от лба до затылка. — Наши женщины — бабы серьезные. Достояние Махакама, если ты понимаешь, о чем я. Мы наших баб кому попало не демонстрируем. А тут, значится, удалось мне на аукционе урвать статуэтку. Раритетную статуэтку, для каждого краснолюда особо ценную. Эти ваши аристократы в настоящей женской красоте нихера не понимают, вот и забраковали нашу Великую Матерь. А я чего? Я сразу подумал, что с таким приложением к выкупным Брекенриггсы меня с руками оторвут.

— Лишь бы ничего более ценного не оторвали, — ведьмак по-прежнему не понимал, что же такое странное с Золтаном происходит.

Про Брикенриггсов ему слышать доводилось пару раз: некое богатое и знатное краснолюдское семейство, к одной из представительниц которого Хивай стабильно сватался, несмотря на от ворот поворот уже в который раз. Символическая похлебка из угля его не останавливала: краснолюд-наемник не терял надежды вернуться в родные махакамские тоннели не то чтобы на белом коне, но уж точно не с пустыми руками. Ведьмак все никак не мог запомнить имя его избранницы. Эвелина? Эвдора? Эвлара? Эдвина?

— Шуточки эти свои идиотские для знакомых чародеек оставь. Они оценят. Так вот, перекупил я эту статуэтку, не только на свои кровные, разумеется. Другие тоже скидывались, — неохотно проворчал Золтан. — Потому как в курсе моей тяжелой жизненной ситуации.

— И эти самые другие, в случае чего, устроят тебе промывание прямой кишки? Я правильно понял?

— Устроят. Еще как устроят. Особенно если узнают, что Золтан Хивай нашу Великую Матерь в кости продул, — Золтан шмыгнул носом. Не притворно, нет, притворяться Золтан не умел. Хитрить? Возможно, но чтобы показушные слезы? Дешевое вранье существенно ниже краснолюдского достоинства… — Короче, Геральт. Великая Мать Великой Матерью, но фул хаус все равно кроет большой стрит как бык овцу. С этим даже Великая Матерь ничего поделать не может.

Кем бы ни была пресловутая Великая Матерь, кажется, у них с Золтаном действительно все было очень, если даже не слишком серьезно, подумал Геральт, растирая в пальцах слишком приставучую крупную ночную бабочку, все норовившую присесть ему на голову. Бабочку манило белое пятно — совершенно седые волосы ведьмака.

— Остальные-то знают?

— Не знают, но догадываются, — хлопнул себя по колену Золтан. — Да там дело-то плевое, Геральт! Мухлевал этот простодырый де Ранкур, хошь, на чем угодно поклянусь!? А мы с тобой просто прогуляемся по его сраной галерейке, где Великая Матерь выставлена, и заберем то, что принадлежит нашей великой краснолюдской расе!

От избытка чувств Золтан ударил себя кулаком в грудь.

— Вашей. Вашей краснолюдской расе, — уточнил Геральт.

— Нашей, но все равно великой. Эльфы пусть пиздят за свою невозможную исключительность сколь угодно. А мы, краснолюды, нихера не исключительные.

— А просто великие?

— Приезжай в Махакам, сам увидишь. Приглашаю!

Геральт задумался.

Чужаки в сердце Махакамских гор не допускались. Даже отроги Махакама охранялись почище любого королевского дворца, пусть вахту там и несла краснолюдская молодежь. Краснолюдские же наемники по определению могли рассчитывать на более чем достойную плату и особые условия в любой из армий Северных королевств, которые нуждались в опытных свирепых бойцах: несмотря на свой не особо великий рост, краснолюды заслуженно имели славу лучших наемных отрядов на этом берегу Яруги.

Так что приглашение прибыть в Махакам дорогого стоило. Действительно, дорогого.

— В положение войду, — ведьмак в молчании обдумал предложение Золтана. — Но все же…

— Как страховидл в капусту рубать десятками, так он долго не думает, а тут ломается, точно не раз в стогу валявшаяся кметка на брачном ложе в первую ночь.

— Золтан. Ты же понимаешь. Я — ведьмак. Я…

— …убиваю чудовищ, — продолжил краснолюд. — Да в курсе я, в курсе, что ты не в жопу им дуешь. Не вор ты, не взломщик. Ты не для того. Но вот чисто по-дружески прошу: помоги! Иначе мне никак. Не то чтобы жизнь моя на кону стоит, похер. Эвдора — мое будущее. Да и… чем дальше я от нее, тем дурнее. А тут… сам это самое свое будущее в кости не то чтобы проиграл — другое слово…

Он тяжко вздохнул и замолк.

В благостной и сонной темноте мимо них прошуршала крыльями очередная ночная бабочка.

— От же ж падла, — на подлете перехватил ее Золтан и раздавил промеж пальцев.

Где-то совсем рядом зашелся в очередной трели соловей. В дальних кустах кто-то затрещал ветками. Похоже, чья-то краснолюдская душа захотела опорожнить мочевой пузырь на свежем воздухе.

— Если что, так я ж не за «спасибо»! — продолжил краснолюд. — Ты мое достоинство с ног до головы не оскорбляй, будто я жмот какой и пытаюсь на нашей дружбе жировать.

— И в мыслях не было, — абсолютно искренне признался ведьмак.

— Знаю, что в Третогор ты за стальным клинком явился. Будет тебе клинок. Из лучшей кранолюдской кузни Рундурина. Бесплатно.

Махакамская сталь что на Севере, что на Юге ценилась превыше прочего оружия. А денег у Геральта в кошельке как не водилось, так в ближайшее время явно не заведется. Он и здесь, в Третогоре, рассчитывал на кредит у Пирсолли по поручительству его родича Мольнара Джианкарди из Горс Велена, который вел финансовые дела чародейки Йеннифэр.

— Хорошо, согласен, — сдался ведьмак после весьма непродолжительных раздумий. — Но учти: я не буду никого убивать. Максимум — оглушу.

— Не-не-не, никакой мокрухи!

— Если нас поймают — ну, будем выкручиваться.

— Выкрутимся, не сомневайся! Так ты со мной ведь, да?

— С тобой. Пройдемся вместе по этой самой галерее твоего де Ранкура.

— Моего! Ну можно подумать!

— Ну не моего же? — заметил Геральт.

Золтан смачно хлопнул себя по мощной заднице, обтянутой кожаными штанами, и скептически осмотрел расплющенного на ладони бражника.

— И хорошо, что не твоего и не моего. Чует моя жопа, Геральт, не простой хер этот самый де Ранкур, ой не простой.

Разумеется, накануне ведьмак с краснолюдом пошли на разведку, чтобы знать, что же именно поджидает их в средоточии культурной жизни реданской столицы, куда вход заказан разве что уж самым подозрительного вида и запаха личностям.

Хотя, судя по взглядам стражников на входе, что Геральт, что его спутник от этих самых личностей недалеко ушли. Их даже задержали на несколько минут — видать, обсуждали промеж себя, стоит ли шокировать обычных посетителей столь странной компанией. Однако пожилой усатый толстяк, высунувшись из караульной будки, махнул рукой, и перед Геральтом с Золтаном расступилась пара охранников в ливреях дома де Ранкур.

Старший представитель дворянского семейства, Серж де Ранкур, был действительно непростой хер, о чем Золтан Хивай предупредил Геральта загодя. Серж де Ранкур говорил с подчеркнуто столичным прононсом, рубаху частенько носил навыпуск, чернил брови, пользовался духами и даже не гнушался белил, чтобы скрыть предательски расширенные сосуды. Особенно старательно Серж припудривал красную блямбу на кончике носа — следствие частых алкогольных возлияний. Водку де Ранкур запивал разбавленным вином, чем вызывал неподдельное уважение Золтана. Женщин дворянин, по словам краснолюда, любил тощих и стервозных. Принимал их вечерами, под предлогом поговорить об искусстве, а по ночам проводил частные экскурсии. С глазу на глаз.

«Опять де Ранкур кого-то просвещает», — с превеликой охотой обсуждали жители столицы очередные развесистые рога очередного обманутого мужа.

Де Ранкур частенько посещал аукционы и, по слухам, выкупил уже немало имущества разорившихся аристократов и не только аристократов для пополнения фамильной галереи. Об этом частенько сплетничали вслух, а шепотом добавляли: «Говорят, он же их и обанкротил». Прямых доказательств тому не было, но кто же запретит судачить? Немалые богатства, полученные в результате многолетних спекуляций на рынке ценных бумаг, позволяли де Ранкуру регулярно давать взятки нужным людям и успешно откупаться от обманутых мужей. Особенно толковые мужья сколотили вместе женами-изменщицами по небольшому состоянию.

Пресловутую галерею основала прапрабабка Сержа, ценительница изящных искусств и меценатка София-Аделаиза де Ранкур, в завещании своем строго-настрого наказавшая сохранить за галереей общественный статус. Мол, надлежит нести искусство в массы бесплатно, заради просвещения и приобщения к прекрасному. В галерее дневали и чуть ли не ночевали художники всех мастей и возрастов, от начинающих — тех, что непроизвольно покрываются стыдливым румянцем при виде обнаженных прелестей не то что натурщицы — мраморной статуи, до убеленных сединами и всякое повидавших мэтров и мэтресс. Этих уже не напугаешь ни картиной «Рыбачка и осьминог», ни статуей «Наездник и кобыла» со всеми анатомическими подробностями. Помимо художников в галерее полным-полно было студентов и студенток Оксенфуртского университета, которые по причине бедности назначали друг дружке романтические свидания в стенах храма искусства. Впрочем, судя по звукам, порой доносящимся откуда-нибудь из-за особо массивного постамента, некоторые свидания из плоскости романтической успешно перетекали в плоскость эротическую. Также среди посетителей попадались гости столицы — и хорошо одетые зажиточные низушки, прибывшие в Третогор продать урожай повыгоднее; и купцы, по всему видать, из самой Зеррикании. На укутанных в светлые многослойные одеяния людей со смуглой, почти черной кожей и студенты, и низушки оглядывались, не скрывая любопытства.

А вот Золтан Хивай оглядывался исключительно по сторонам в поисках злополучной статуэтки. Да и просто так, чтобы оставить свое исключительно ценное мнение касаемо особо выдающихся экспонатов, представленных в галерее де Ранкур.

— Ну кто так бабу держит?! Шахтер махакамский и то кайло с большей любовью сжимает! Хотя шахтеру и положено, — вопрошал Золтан, тыча пальцем в очередное полотно. — Слышь, Геральт, а может, он не такой? Может, он мужиков больше любит?

В отличие от Золтана, ведьмака в первую очередь интересовало наличие магической охранной системы: в то, что такая богатая коллекция охраняется исключительно силами стражников, он не верил. И правильно делал, подсказывал ему время от времени вибрирующий ведьмачий медальон на шее. Вот только подсказать, как поведет себя охранная система в случае активации — заверещит «Держите вора!» или сразу выпустит парализующее заклинание, — медальон уже не мог. Геральт пытался выстроить предварительный маршрут в обход точек, на которые среагировал медальон, но все зависело от того, в каком из залов все-таки находится злополучный источник хивайских страданий.

— Может, у него руки занемели, пока позировал, — предположил Геральт, делая вид, что вместе с краснолюдом изучает полотно, а вовсе даже не присматривается к подозрительного вида барельефу поблизости. Магически фонил барельеф так, что медальон, казалось, вот-вот начнет стучать по груди. — У натурщика.

— Тогда я этой бабе сочувствую. Мужика ей немощного подсунули. Фу.

— Так в этом деле руки не главное, — не преминул заметить Геральт.

— Исключительно если изображать бревно. И как ты бабником умудрился прослыть, коли таких подробностей не знаешь?

— От Лютика нахватался.

— Наш шкодливый да орливый любовничек опытом делился? Покоритель женских сердец читает лекции про то, как залезть даме под юбку или в штанцы? Бесплатно по старой дружбе? Ну-ну… а что это у нас тут? Все бюсты да бюсты, бюсты да бюсты… тьху! Ладно, бюсты мужиков я еще понимаю. Сиськи надул, челюсть выпятил. А в бюстиках баб какой смысл? Смотреть решительно не на что!

— А как же собственно сиськи? — удивился Геральт.

— Да разве ж это сиськи?! Это так, два недоразумения. Левое и правое. А задница где? Главное в бабе, чтоб ты знал, это задний фасад…

Геральт только головой покачал. Беззаветная и в основном безответная любовь Золтана в первую очередь, к пышным ягодицам, а потом уже и к сочным грудям не знала компромиссов. Сам же ведьмак полагал, что сила привлекательности женских прелестей зависит от каждого конкретного случая. Всякое бывает…

— Опять одни эльфки, — продолжал Золтан. — До чего ж тощие они, смотреть больно! Я б их покормил. Заливайку махакамскую предложил со шкварочками. Или капустку тушеную с копчеными колбасками. И чтобы греночки с чесноком и пивко…

— Эльфки пива не пьют, — заметил Геральт.

— Ну и дуры, — постановил Золтан. — А вот эту особо вредную бабу с ушами я, кстати, знаю. Маргаритка из Долин. Она же Францеска Финдбаир. У каждого запердыша при деньгах ее портрет имеется. Для красоты и демонстрации, так сказать, претензий то ли на интеллигентность, то ли эту… как ее там… интеллектуальность. Ба! А это кто?

Он замер у парадного портрета и, задрав голову, даже почесал от избытка чувств жесткий гребень коротко стриженых рыжих волос, похожих на медную проволоку.

— Королева Ядвига-Катериния. Мать реданской государственности, — пояснил Геральт.

— Вот я бы с ней по пивку дернул. Хороша баба!

Геральт с некоторым подозрением посмотрел на портрет, изображавший статную женщину с очень выдающимся бюстом, который все норовил вырваться из оков корсета, слишком тесного для столь пышных телес. Однако, несмотря на луноликость и общие плавные округлости, дама отличалась суровым взором, впрочем, не без некоторой обаятельной хитринки.

— Кстати ходят слухи, что у нее в любовниках ходили как раз краснолюды. Женщина она была темпераментная и предавалась плотским утехам с братьями по фамилии Аквиллан. Поговорка «Гони к краснолюдам!» не просто так тут появилась, это еще со времен Ядвиги-Катеринии считается, что громче вас никто кутежи не устраивает.

— О! Те самые Аквилланы, дипломат и генерал! В честь них назвали огромный алмаз с приисков махакамских! Я ж говорю, что баба огонь эта самая Ядвига-Катериния, сразу видно! — обрадовался Золтан. — Знала толк в правильных мужиках. И кутежах. А чего еще про нее рассказать можешь?

— Держала в уважении соседей, навела порядок в стране, пережила пятерых официальных мужей. Сочиняла пьесы — некоторые до сих пор ставят в театрах, — Геральт припоминал краткое содержание очередного экскурса в реданскую историю в исполнении Лютика: бард сам был выпускником Оксенфуртского университета, и потому на него порой нападала ностальгия по Редании. Выражалась она в том, что Лютик по кругу начинал гонять содержание тех весьма немногих лекций по истории, которые его все-таки угораздило посетить за годы обучения в редких и кратких перерывах промеж гулянками и амурными похождениями. — В народе была любима за справедливость, но в то же время легкий нрав. «Шальная королева» ее звали. Не делала разницы ни перед Младшей, ни перед Старшей кровью, зато чародеек и чародеев, кстати, не жаловала и до власти не допускала.

— И правильно делала! Потому что гадины и паскудники как есть. Ой, извини.

Геральт лишь мрачно усмехнулся.

Его отношения с чародейками всякий раз ничем хорошим не заканчивались. А некоторые так все продолжались и продолжались здравому смыслу вопреки.

Золтану, впрочем, было не до ведьмачьих страданий. От его комментариев разбегались художники, студенты и низушки, но внимания на них краснолюд все равно не обращал, всецело поглощенный изучением коллекции галереи де Ранкур.

— Опять же, ты глянь, какие тут, скажем так, лица. С такими лицами на горшок бегут как приспичит.

— Либо наоборот, — хмыкнул Геральт.

— Ага. Довольные с горшка соскакивают. После недельного запора. А что это у нас тут такое? А это у нас батальные сцены! Слышь, ведьмак, у тебя зрение не то, что у меня. Что там на табличке выковыряно?

— Жако-Лувиль Давыд. «Маршал Парте на Беронарском перевале», — сообщил Геральт, которому действительно не составляло труда прочесть подпись, в которую складывались мелкие завитушки.

— Чего-о-о? Говоришь, Порте? Да помню я этого маршала, как же. На ишаке он трясся по камням. Все боялся то ли сблевнуть, то ли с ишака навернуться. С такого-то скакуна он бы тут же оземь ебнулся и шею переломал. А еще у него геморрой был. И знали об этом все окружающие в радиусе пяти метров, потому что страдал он, я тебе скажу, громко…

— Золтан, ты бы заткнулся ненадолго, а?

— Да ладно. Все. Молчу, молчу. Так, а это еще что за упыри?!

— Так Бурая Хоругвь же.

— А почему рожи такие жуткие, точно это утопцы какие? Хотя художник-то реданский, с другой стороны. Чего от него еще ждать. Вот Хенсельт бы за такую живопИсь башку бы снес, особо не задумываясь.

— Хенсельт порой вообще не задумывается, — буркнул Геральт.

Король Каэдвена, по мнению ведьмака выродок и самодур, совершенно не заслуживал того, чтобы за него сражались и умирали.

— Помнишь же, как нас тогда Демавенд подставил, — пустился в воспоминания Золтан. — Когда ты с нами ехал с той чародейкой рыжей и мелкой твоей Цирей. Наши жопы и прочие любезные сердцу части тела Бурая Хоругвь пришла спасать. Я все понимаю, короли, конечно, мудаки, вот промеж собой пусть мудями и трясут. А мужики в Хоругви — совсем другое дело… А это что за странная картина, спрашивается?

На первый взгляд Геральт ничего такого странного в очередном батальном полотне шесть на три не видел.

— Это ж первая Битва на Содденском Холме! Тогда ж реданцы их потоптали! А тут как бы наоборот, нильфы — реданцев! Что за херь? Понятно, что у нильфов до сих пор в жопах-то припекает, что в твоей домне. Но чтобы тут такое висело?!

— Может, это нильфгаардское полотно?

— Вот мне и интересно, какого хера оно тут делает. Висело бы у себя в Нильфгаарде, радовало анально контуженых. Мало того, что историю переписывают — так теперь еще и перерисовывают?

— Это практика обычная, — хмыкнул ведьмак. — Во всяком случае, для победителей.

— Победители — это не к нильфам. А это что за хер поникший?

— А это представитель династии Тиссен.

— А зачем он такая медуза тушеная?

— Ну, не только у нильфов полыхает жопа, — хмыкнул Геральт. — С тех пор как Ковир отделился, Редания все никак ему этого не простит. Ты только представь, какой суммы лишился здешний королевский бюджет. Все последствия, так сказать, налицо. То есть на лице.

— У меня столько ноликов в башке не поместится, даром что пустая! Зато тут, как я погляжу, натуральная политэкономика в портретах!

Впрочем, за углом Золтана поджидала отнюдь не политэкономика.

Они дошли до самого дальнего зала галереи — дальнего настолько, что даже не всякая студенческая парочка успевала до него добраться в надежде обрести долгожданное уединение. Золтан уже начинал нервничать, не обнаружив в очередном коридоре или зале свою Великую Матерь. Геральт же испытывал чувства сложные: с одной стороны, нужно точно выяснить местонахождение злосчастной статуэтки, а с другой — если она не найдется, то с него и спрос невелик. Да, он обещал помочь Золтану не за просто так. Потому что Хивай слово держит, а отказываться от махакамского клинка в здравом уме и твердой памяти желающих нет. Конечно, ведьмаки не связывались с убийствами по найму, а с кражами — тем более, их делом было уничтожать чудовищ, будь то реликты, уцелевшие со времен Сопряжения Сфер, или же неудачные результаты магических экспериментов. Но здесь речь шла о дружеской помощи и поддержке. Однако, если они так и не найдут Великую Матерь, смысла возвращаться сюда ночью нет. А Золтану придется поискать другой вариант вернуть драгоценный предмет.

По мере того как один коридор сменял другой, а Великой Матери все никак не было видно, энтузиазм Золтана заметно угасал. Он больше сопел, чем говорил, кустистые рыжие брови мрачно шевелились, а морщины на лбу пролегали все глубже и глубже.

— КУРВА МАТЬ! — он вдруг подпрыгнул с места чуть ли не на полметра в высоту и рефлекторно схватился за рукоять даги.

И даже успел выхватить ее из ножен до того, как Геральт схватил краснолюда за плечо.

— Золтан! Ты чего?

— Да я чуть не обосрался! Что это за страховидло такое?!

— Всего лишь охотничья зерриканская маска, — усмехнулся Геральт.

Зал, судя по всему, выходил окнами куда-то во двор на теневую сторону. Тусклый свет лился сквозь узкие окна почти под самым потолком, а на факелах Серж де Ранкур явно решил сэкономить. Здесь было достаточно темно для того, чтобы нанесенная фосфоресцирующей краской роспись мерцала в темноте, точно гнилушка лунной ночью посреди болота.

Впрочем, Золтана можно было понять: изделие зерриканских ремесленников могло запросто напугать не только хищников, но даже бывалого наемника-краснолюда. Примитивное искусство, конечно, примитивным искусством, однако зубастая рожа, при создании которой автор наверняка вдохновлялся мордой скрекка, крысы-переростка, удалась на славу. Действительно, неподготовленный зритель и обгадиться может.

— Маска, говоришь, — пробурчал Золтан. — А с чего это у тебя взгляд такой мечтательный, а, Геральт?

— Да так, вспомнилось, — хмыкнул ведьмак.

Ему и в самом деле много что вспомнилось, хотя встреча с зерриканскими воительницами в его жизни была всего лишь одна. Зато какая… до сих пор память нет-нет, да подсовывала, причем в самый неподходящий момент, воспоминания одно другого ярче и слаще: пряный запах разгоряченного женского тела, смуглая кожа, покрытая татуировками, горячая вода с шапкой мыльной пены…

— Ох, наконец-то! — выдохнул Золтан и чуть было на колени не грохнулся перед постаментом, на котором красовалась статуя высотой с человеческий локоть, обладавшая, безусловно, выдающимися формами. Прямо скажем, выдающимися материнскими формами. Настолько выдающимися, что Геральт с трудом удержался, чтобы промолчать. Совсем промолчать, даже не закашлявшись, не поперхнувшись.

Потому что впервые за всю историю их с Золтаном знакомства Геральту захотелось не согласиться с ним в оценке особенностей телосложения лиц противоположного пола.

— Сверху! — крикнул Геральт, бросаясь наперерез темной туше, спрыгнувшей откуда-то с потолка.

Не иначе как крался по карнизу или потолочной балке.

Нападение не стало неожиданностью: последние несколько минут Геральта не оставляло ощущение, что за ними следят. Он предупредил Золтана и краснолюд кивнул, посильнее натянув на голову капюшон. Лица свои они скрыли под черными повязками, но осторожность все равно не будет лишней. Начинающие похитители предметов искусства вполне успешно миновали шесть магических ловушек. Пусть в случае с последней, спрятанной прямо в огромной назаирской вазе в человеческий рост, получилось не очень — она чуть было не свалилась с постамента, зато они добрались до зала с Великой Матерью без препятствий.

Чем дальше в темноту галереи, тем тише и точнее становились движения Хивая — теперь, отбросив привычную браваду, бывший махакамский горняк превратился в молчаливого охотника, который крадется по заброшенной штольне, чтобы очистить ее от угнездившейся там пары троллей, пока те не успели размножиться. Наемники из Махакама ценились высоко, в пешем бою равных им почти не было: на стороне краснолюдов была не только сила и сноровка в обращении с боевыми молотами и топорами, приобретенная в шахтах и кузницах, но и опыт уничтожения чудовищ, которые испокон веков обитали что в Махакамских горах, что под ними.

Ведьмачий медальон завибрировал, оправдывая подозрения Геральта и заодно предупреждая, что дело пахнет чародейством — или же не обходится без участия мутантов или чудовищ.

Разумеется, топор свой Золтан оставил на постоялом дворе, принадлежащем семейству Пирсолли, взымавших с соплеменников плату чисто символическую. Краснолюд выхватил дубинку, обмотанную куском овечьей шкуры, и приготовился в случае чего бить ею стражника по голове, чтобы оглушить, но не покалечить всерьез.

Вот только стражник, похоже, человеком не был, хоть и имел две руки, ходил на двух ногах и обладал человеческой пластикой, что ведьмак наметанным глазом заметил в первую очередь. Голову его и длинное гибкое тело плотно прикрывали шипастые костяные пластины, а вооружена тварь была парой коротких клинков непривычного вида. Геральт принял существо за териантропа — ну а кто еще будет пользоваться людским оружием кроме человека, который перекидывается в животное, сохраняя разум; и все никак не мог взять в толк, какой именно разновидности этот конкретный оборотень. Люди, оборачивавшиеся в рептилий, ему еще не попадались (Борх Три Галки, он же золотой дракон Виллентретенмерт — не в счет). Впрочем, Геральту было пока что не до вопросов классификации: сложив пальцы в Знак Аард, ведьмак направил воздушную волну на противника, чтобы сбить того с ног. Они с Золтаном договорились заранее: если в помещении достаточно свободного места и нет риска опрокинуть какую-нибудь статую или вазу, ведьмак использует простейшие Знаки, чтобы дезориентировать стражу. А дальше все дело в скорости: беги, Золтан, беги в зал, хватай свою Великую Матерь и беги обратно со всех ног и со всей дури, покуда ведьмак стоит на карауле.

Свободного места здесь имелось в достатке: похоже, де Ранкур выставлял на задворках галереи экспонаты второстепенной важности, да и посетители сюда зачастую попросту не доходили — видать, зерриканские народные промыслы популярностью в этом сезоне не пользовались. Задействовав Знак Аард, Геральт рассчитывал, что после удара об стену загадочный противник некоторое время будет ни на что толком не способен и тем самым даст ведьмаку возможность усыпить его Знаком Сомн.

Однако ведьмак ошибся.

Существо, напоминавшее одновременно и человека, и рептилию, успело сгруппироваться, и с неприятным грохотом откатилось от стены, с ловкостью циркового гимнаста вскочив на ноги и при этом, не поранившись своими же клинками.

— Ах ты, страховидло сраное! — прошипел Золтан.

Геральт, не долго думая, опустился на колено и принялся пальцем чертить на полу Знак Ирден, надеясь обездвижить существо и запереть его в магической ловушке. Воздух задрожал, наполнившись фиолетовым свечением. Молния, вылетевшая из начертанного на полу Знака, поразила оборотня или кем еще была эта тварь. Существо пошатнулось, движения его замедлились. Однако оно устремилось к Геральту, продолжая сжимать оба клинка в руках, — пусть и гротескно неуклюже перебирая при этом ногами.

— Давай за ней! — скомандовал Геральт, надеясь, что Золтан сразу сообразит, что сейчас самое время бежать, хватать и снова бежать, пока он удерживает противника.

Кивнув, Золтан устремился в темнеющий проем входа в зал, где его ждала Великая Матерь.

Оборотень, или кем еще была эта тварь, пытавшая вырваться из ловушки, проорал нечто нечленораздельное.

На груди его замерцал зеленоватый огонек.

Очень похоже на амулет, прикрывающий его владельца от несложных чар.

А ведьмачьи чары как раз относились к разряду простейших.

Магический барьер лопнул, точно мыльный пузырь. Тварь освободилась.

Теперь поединка точно не избежать.

Геральт выхватил меч. Потом он помянет неласковым крепким словом и Золтана с его тягой к азартным играм, и де Ранкура с его галереей, и эту загадочную тварь, которую он все никак не мог сопоставить ни с одним из созданий, упоминавшихся в многочисленных ведьмачьих записях из библиотеки Каэр Морхена. А пока нужно отразить удар правого клинка, уйти назад, увернувшись от клинка левого, поднырнуть в попытке вогнать меч промеж костяными пластинами, прикрывающими грудь противника. Геральт целился в подмышку, в ороговевшую кожу. Да, она грубая и толстая, но если удастся ранить странного охранника галереи де Ранкура, можно будет попытаться сорвать с него амулет или разрубить цепочку, на которой тот болтается. Иначе против него все ведьмачьи Знаки будут попросту бесполезны.

Судя по всему, противник это прекрасно понимал, потому что обрушил на Геральта череду молниеносных ударов. Сражайся он с обычным человеком — победа несомненно досталась бы оборотню. Но Геральт был быстрее. И намерения оборотня, в свою очередь, уловил сразу: отвлечь внимание, удержать в зале до прихода подкрепления, не дать раньше времени уйти.

Ну что ж.

Пусть накануне этого в высшей степени сомнительного предприятия Геральт ограничился употреблением одного-единственного ведьмачьего эликсира, который обострил и без того зоркое ночное зрение, но и собственные резервы позволили ему продемонстрировать оборотню, что он уж точно не на того напал.

Шаг за шагом, выпад за выпадом Геральт загонял его в угол. До оборотня дошло, что задержать ведьмака ему удалось, но, кажется, весьма дорогой ценой. Геральт кружил, постоянно меняя ритм, заставил оборотня нервничать — это было видно по тому, как часто тот начал щурить глаза — человеческие, только вместо белка — чернь, а радужка красная. Да и головой вертел невпопад. Когда оборотень в очередной раз замешкался, повелся на отвлекающий маневр Геральта, который сделал вид, что собирается нанести удар прямо в горло, ведьмачий меч выбил клинок из левой руки и скользнул по костяному панцирю на груди. Панцирь неплохо защищал от ударов, но целью Геральта был амулет, а не грудь или даже горло, на котором пластины были заметно тоньше.

Ему удалось поймать на клинок одно из звеньев цепи, с которой свисал амулет — мутный серый кристалл в грубой оправе. Как будто его создатель решил сделать талисман вещью сугубо утилитарной, не наделив даже намеком на то, что он может быть украшением. Раньше, чем оборотень успел занести оружие для удара, Геральт резким движением дернул свой меч, вложив все силы в рывок. Звено цепи лопнуло. Звонко прошелестев по костяным пластинам, цепь упала на паркет, а вместе с ней упал и амулет, разлетевшись вдребезги — не помогла оправа, настолько хрупким оказался кристалл.

Заорав, оборотень кинулся на Геральта с явным намерением прибить любой ценой — настолько самоубийственную атаку ни с чем не спутаешь.

— Ну, ты меня достал, — только и вымолвил Геральт, которого уже откровенно бесил навязанный ему поединок.

Парировав удар, нанесенный дрожащей от ярости рукой, он одним движением вскрыл горло оборотня, так непредусмотрительно открытое и столь непредусмотрительно близкое.

На паркетном полу, истертом туфлями, сапогами и сандалиями тысяч посетителей, начала расплываться темная, резко и странно пахнущая густая лужа.

Геральт первым делом замер, прислушиваясь. Не надо было быть ведьмаком, чтобы опознать тот характерный звук быстрых шагов, почти бега, эхом отдающийся от высоких стен и потолков.

Их присутствие обнаружил не только оборотень.

— Ее там нет! Нет!!! — рык краснолюда разнесся, наверно, по всей галерее.

— Валим! — крикнул ведьмак. — Все равно, валим!

Как чуял, что это в высшей степени сомнительное предприятие обречено на провал. Неужели их засекли и предусмотрительно спрятали пресловутую статуэтку? Да что же в ней такого, спрашивается? Древнее, грубой работы изваяние чрезмерно полной женщины с непропорционально маленькой головой и огромными бедрами. Чем она оказалась так дорога не только краснолюду?

Отступать Геральт с Золтаном заранее условились по коридору, который выходил на лестницу, в свою очередь, ведшую на балкон, опоясывавший галерею снаружи. Придется сломать замок, а то и не один, придется сигать с балкона, но это, определенно, меньшая из всех возможных сейчас зол. Геральт был уверен, что даже Золтан, разъяренный неудачей, это понимает.

Они со всех ног кинулись по коридору, но далеко уйти не успели.

— И куда же вы так торопитесь?

Мужчину Геральт видел впервые, однако сразу понял, что это и есть Серж де Ранкур, владелец галереи, покровитель изящных искусств и первый бабник Третогора. И не один, а в сопровождении троицы хорошо вооруженных охранников — судя по нашивкам на разномастной одежде — кондотьеров, наемников из Вольного города Новиграда.

А еще рядом с ним была дама.

— Илария, дорогая! — Серж де Ранкур пригладил тонкие усы и отвесил манерный поклон. — Ты только посмотри, кто осмелился нарушить наше с тобой уединение!

Милсдарыня Илария чинно вышагивала, на ходу поправляя каштановые локоны. Она недовольно разглядывала непрошеных гостей, поправляла груди, укладывая их в корсет поудобнее и дергала измятый подол платья оттенка «лягушка в обмороке». Кажется, именно так назывался этот модный нынче среди третогорской аристократии цвет. Обедневшие дворянки готовы были душу продать за отрез ткани оттенка «обморочной лягушки», «бедра испуганной сирены», «голубиной шейки» и прочих жиразолей.

На взгляд Геральта, милсдарыня Илария выглядела действительно дорого. Крупные золотые серьги оттягивали мочки ушей, золотая гривна с драгоценными камнями причудливой огранки подчеркивала бюст, многочисленные браслеты тихо позвякивали, а кольца отражали магический тусклый свет, разлившийся по стенам при появлении владельца галереи.

— Явно непростые побрякушки, — сквозь зубы процедил Геральт, медальон которого продолжал тихонько вибрировать, несмотря на то, что оборотень испустил дух.

Ведьмак и краснолюд встали спина к спине, готовые отразить любой удар.

Илария сморщила острый нос, дернула выщипанной черненой бровью и указала пальцем на Золтана.

— Откуда здесь это? — спросила Илария тоном, в котором легко читалось «лучше бы посреди галереи кучу навоза вывалили».

Обращалась она явно не к де Ранкуру, тот заслуживал обращение по имени, дворянин как-никак. Богач, не ведьмак, не наемник. Сам же Серж чему-то довольно ухмылялся про себя и оглядывался по сторонам.

— Нас окружили, — от ведьмака невозможно скрыть чье-либо присутствие. — Еще трое. Я вам искренне советую не пытаться играть в прятки. Лучше опустите оружие. Мне не нужны лишние трупы, думаю, вам тоже.

Судя по тому, как перекосило наемников при виде мертвого оборотня, они его явно в первый раз видели. И в глазах их мелькало отвращение. Отвращение и испуг. А испуг и неуверенность противника — лучшие союзники, когда приходится играть на чужом поле по чужим правилам.

— Ах да, это же легендарный Мясник из Блавикена, — зато один из кондотьеров, сопровождавших Иларию, при виде трупа даже не поморщился. Он вальяжно чистил луковицу широким ножом и не скрывал своих намерений. Намерения его были просты — всадить этот самый нож сначала в ведьмака, а затем и в Золтана.

Луковица, остро пахнущая, так странно выглядела здесь, в полутьме среди гобеленов, картин и статуй.

— Рожа-то знакомая, — Золтан повернул голову, чтобы хоть краем глаза глянуть на поджарого мужчину с напомаженными короткими волосами и крупной золотой серьгой-кольцом в ухе. Со шрамом в пол-лица и повязкой, прикрывающей левый глаз. — Не ты ли тот самый Сальвадор Коронель, который, как говорят, сдриснул с поля боя и подставил Вольную Компанию, к которой тогда прибился?

— Как говорят? Да ты у меня, я смотрю, знаменит на весь Третогор!

Геральт невольно подумал, что Илария, возможно, свиданиями с де Ранкуром не ограничивается, уж очень фамильярным было ее обращение к кондотьеру.

Сальвадор Коронель действительно успел снискать себе славу в самых широких кругах. В борделях и придорожных тавернах личность авантюриста обсуждали с пылом и жаром. А Вольные Кондотьеры жаждали личной встречи, дабы посчитаться с тем, кто опорочил их честь, и, самое главное, способствовал существенному снижению расценок на услуги наемников. Кому нужны бойцы, которые в любой момент могут переметнуться к противнику, если тот заплатит больше или просто пообещает милость? Говорят, сама Джулия Абатемарко по прозванию Сладкая Ветреница обещала лично отрезать Сальвадору Коронелю яички и прибить ко лбу. Чтобы другим неповадно было повторять сомнительные подвиги, бросающие тень на репутацию Вольной Компании. Причем Адам Пангратт, также известный как «Адью» Пангратт, бросил вызов своей соратнице и заодно сопернице, пообещав, что доберется до Коронеля первым.

— За деньги убивать легко, а вот умирать не очень хочется. Иначе, зачем мне тогда деньги? — луковая шелуха упала к ногам Сальвадора. Он смахнул набежавшую на глаза слезу. — Вы же видите, как я сожалею? А теперь скажите, кто же вас послал? Возомнивший себя хозяином Третогора Дийкстра, жирный ублюдок? Или его любовница Филиппа Эйльхарт, сука-чародейка?

— Коронель! — рявкнула Илария. — Закрой рот!

— Тебе не кажется, Геральт, что мы вляпались в какое-то очередное околополитическое дерьмо? — Золтан со свойственной ему прямотой озвучил мысли Геральта самым наилучшим образом.

— Мне кажется, это околополитическое дерьмо каким-то образом само к нам липнет. Господин де Ранкур! — Геральт указал кончиком меча на ценителя изящных искусств. — Вы не самым честным способом обыграли моего друга в кости. Верните нам статуэтку, и мы уйдем без шума и лишних жертв. Обещаю. Как ведьмак Геральт из Ривии. Как Мясник из Блавикена. Ваши игры, что половые, что политические нас не интересуют.

— Говорит нам известный потрахун чародеек. Так кто же тебе поверит? — Сальвадор надкусил луковицу, сморщился и отбросил ее в сторону. Луковица покатилась и ударилась о постамент, на котором печалилась статуя эльфской девы. Золтан невольно обернулся на этот звук, но Геральта такими примитивными приемами не обманешь.

— Ах ты ж!.. — Золтан не успел крикнуть все, что хотел. Пока Коронель отвлекал ведьмака, Илария активировала один из своих амулетов.

«Странно, — Геральт среагировал мгновенно, прикрыв Знаком Квен и себя, и стоящего рядом Золтана. — Зачем ей, дворянке, магические амулеты, причем редкие и не дешевые. И это помимо охраны…»

Вспышка, крики, взрыв — и ударной волной заклинания, отброшенного Знаком Квен, покровителя искусств Сержа де Ранкура отбросило в сторону. Пролетел он недалеко, врезавшись спиной в бюст маршала Раупенека. Бюст пошатнулся и завалился на бюст королевы Ядвиги-Катеринии. Ядвига, однако, так и осталась стоять, символизируя собой прочность трона и реданской государственности в целом.

Часть стены, хорошо, что не несущей, обрушилась: из дверного проема вывалилось несколько кирпичей, а вместе с ними и толстый слой декоративной штукатурки. С резким стуком на паркет упали несколько кусочков смальты. Взрывная волна потревожила даже мозаику, украшавшую потолок и своды.

— Ведьмак, выродок проклятый, — процедил Коронель, сунул кинжал в ременнуюпетлю на поясе и потянулся к рукояти меча в ножнах. Один из охранников Иларии выстрелил из арбалета, но болт напоролся на защитный барьер. Это Йеннифэр может сколько угодно презрительно высказываться о достаточно грубых и примитивных ведьмачьих знаках, но Геральту они жизнь неоднократно спасали. Опять же, ведьмаку не над колбами корпеть в попытке понять устройство этого мира. Ему нужно выживать — и побеждать. Желательно, в кратчайшие сроки и без последствий.

— Ядвига-то! — восхитился Золтан. — Стоит! Как есть стоит! Ой, сильна мать!

— Отдайте статуэтку! — бесконечно прикрываться Знаком не получится, поэтому Геральт предпринял последнюю попытку договориться по-хорошему. — Разойдемся мирно! Мы вас не видели, вы нас не знаете.

Убийство дворянки и ее подручных в планы ведьмака не входило. Опять же, проблем с Сигизмундом Дийкстрой, главой местного преступного мира и по совместительству — реданской разведки, не оберешься. А тут еще важный хер, то есть важный Серж, который тюфяком валяется в углу. И все бы ничего, Сигизмунд Дийкстра Геральту импонировал хотя бы своими принципами и патриотизмом. Безродный ведьмак подобную преданность собственной стране уважал. Однако кислая рожа главы реданской разведки кого угодно до несварения доведет — а в том, что рожу он скорчит кислую, ведьмак даже не сомневался. Дийкстра мог быть до зубовного скрежета занудным и одновременно глумливым, когда с ленцой без особого труда доказывал свою правоту и указывал на недостойное поведение Геральта из Ривии, за которым, как обычно, по тракту волочились только проблемы.

— Серьезно? — Илария дала знак кондотьерам. Коронель выхватил меч, двое его коллег по цеху держали Геральта и Золтана на прицеле. — Вам действительно нужно это… божество? Хотя скорее убожество. Серж? Ты там живой?

Де Ранкур простонал что-то невнятное, пытаясь подняться, опираясь при этом на легендарного маршала, изрядно проредившего поголовье Старшего народа.

— Ее всего лишь переставили в дальний угол, за маски из Зеррикании, — де Ранкур хмыкнул, ойкнул и весьма нетвердо встал на ноги. — Чтобы посетителей не пугала.

— Чем тебе эта статуэтка вообще приглянулась? Не женщина, а кошмар. Это и есть идеал краснолюдской красоты? В постели-то телесами не придавит? Шар — идеальная фигура для математика, а не для шахтера! — не унималась Илария.

— Золтан, молчи! Она тебя провоцирует! — Геральт слышал, как краснолюд скрипит зубами, и отчетливо представлял, как вздуваются вены на руках, сжимающих дубинку.

— Геральт, дай я этой тощей суке врежу.

— Стой!

Илария продолжала изгаляться над самыми высокими краснолюдскими чувствами, однако на всякий случай сжимала в руке еще один амулет. Интересно, что за заклинание в нем скрыто? И настолько сильное? А к чему все эти провокации, с какой целью? Жаждет признаний в порыве чувств?

Ведьмак слышал, как бьется сердце краснолюда: еще немного, и Золтан Хивай утратит контроль над собой.

— Так вот почему ваши женщины так надежно спрятаны в глубинах Махакама! Потому что показывать стыдно? Боитесь, что засмеют? А правда, что ваши бабы сильно ниже мужиков — ровно быку по яйца? И если мужики у вас низкожопые, то бабы тогда какие?

Еще немного — и Золтан не выдержит, Геральт понимал это со всей отчетливостью.

Илария, откровенно наслаждавшаяся происходящим, кивнула Коронелю:

— Иди, принеси им это страшилище. Я хочу посмотреть, что будет. Ну, эти все лобзания святынь и что там еще.

— А я им не верю, — кондотьер не спешил выполнять приказ нанимательницы. — Из-за одной статуэтки жирной бабы ввязываться в такое дело? Прикрытие. Как есть прикрытие.

— В последний раз прошу, рот закрой, — процедила Илария.

По всему видать, особых восторгов от поведения кондотьера она не испытывала.

…Судьба, Предназначение или любая другая высшая сила, властная что над Старшей, что над Младшей кровью, порой преподносит весьма странные сюрпризы. Сколь бы скептически ведьмак не относился к заявлениям о том, что Предназначение властвует над его жизнью, но иначе как вмешательством руки провидения появление мелкого грызуна не назовешь. Похоже, по ночам фауна, обитающая в галерее, предпочитала прятаться по своим гнездам и норкам под полом и в стенах и лишний раз не высовывалась, чувствуя присутствие то ли котов, то ли монстра-охранника, то ли всех сразу. Но монстр уничтожен, а часть стены разрушена…

Никто не заметил приближение мышки. Никто, кроме Геральта с его по-ведьмачьему острым зрением и слухом. Кондотьеры Коронеля продолжали удерживать под прицелом Геральта и Золтана, а ведьмак думал, что на всю эту компанию ему понадобится ровно столько же времени, сколько и на одного оборотня. Или не оборотня? Странно, ведь с момента смерти прошло уже достаточно времени для того, чтобы процесс трансформации запустился в обратную сторону. Однако ничего подобного, труп даже не думал меняться, приобретая человеческие черты. Может быть, этому требуется больший срок?

Впрочем, сейчас ведьмаку было не до анатомических причуд.

Он не спешил устраивать резню, памятуя о неприятных последствиях — пусть и для Золтана в первую очередь, а мышка просто искала, куда бы спрятаться. Самым привлекательным ей показалось пространство под широким подолом платья Иларии. Мышка резво сновала под ногами кондотьеров, направляясь точно к цели. Геральт краем глаза неотрывно наблюдал за грызуном и прислушивался к ругани промеж Иларией и Коронелем, которые никак не могли решить, отпустить взломщиков с миром или попытаться прикончить на месте. Серж де Ранкур не спешил покидать спасительную опору постамента, за который держался, стоя поодаль от своей зазнобы с ее телохранителем. Да и, кажется, слишком уж фамильярное общение Иларии с кондотьером интересовало его куда больше незадачливых воров.

Мышка юркнула под подол, Илария почувствовала неладное и переступила с ноги на ногу. Испуганная происходящим, мышка вцепилась в носок туфли из тонкой кожи в надежде обрести опору и спокойствие. Илария взвизгнула, затопала, запнулась и упала.

И Сальвадор Коронель, и даже Серж де Ранкур бросились ей на подмогу.

— Arse! — зло выкрикнула Илария, неловко шлепнувшись на паркет.

С громким яростным шипением она, одной рукой вцепившись в юбку, а другой опираясь об пол, попыталась подняться на ноги самостоятельно. Амулет выпал у нее из рук и откатился в сторону.

— Ага! — Золтан возопил радостно и обличительно, тыча в нее пальцем. — Вот тебя предательская жопа и выдала! Она не северянка, Геральт. Так задницу только на нильфгаардском наречии называют!

Кому, как не Золтану, знать такие тонкости употребления нецензурной брани с привязкой к определенной местности? Тем более, среди людей Старшая речь была в ходу только у жителей земель по ту сторону реки Яруги.

— Шпионы, курва мать! — продолжал негодовать краснолюд. — Почем нынче Нильфгаард предлагает родину продавать?

— An’badraigh aen cuach! — выругалась Илария, которой удалось подняться на ноги. Локтем она оттолкнула кондотьера и вцепилась в очередной амулет с намерениями крайне недружелюбными. Да сколько же их у нее?!

— А вот это даже я не переведу, — честно признался Золтан.

— Убить их! Убить! — похоже, злость только прибавила Иларии сил и ярости.

Нехорошо усмехнувшись, она только собралась было активировать амулет, как мозаика потолка осыпалась ей на голову, заставив вновь выругаться на смеси людского со Старшей речью, характерной для обитателей Империи Нильфгаард.

Грохот, с которым обрушились фрагменты мозаики и смальта вперемешку с грунтом, заглушил приближающийся шум, больше всего похожий на топот нескольких пар ног. Очередные охранники спешат на подмогу — не де Ранкуру, так Иларии? Геральт нахмурился. Надо поскорее заканчивать с этим дурацким делом. Подсказывал ему здравый смысл не связываться с предложением Золтана, но ведь нет же…

— Великая Матерь предателей не любит! — сообщил краснолюд.

Судя по выражению лиц пары наемников из сопровождения милсдарыни, они призадумались о том, что боги иногда действительно смеются. Золтан продолжал подливать масла в огонь, веско заметив, что оскорбление богини чревато сами знаете, чем. И вообще, про нашу Великую Мать никто плохого слова не скажет, за исключением, разумеется, нильфгаардских шпионок и прочих гадин обоего пола. Среди наемников гуляли многочисленные истории про тех, кто позволил себе оскорблять богов, неважно, своих или чужих. За разоренные святилища, изнасилованных жриц и убитых жрецов воры, насильники и убийцы получали воздаяние самым зловещим и мрачным образом. Кто ее знает, эту краснолюдскую Великую Матерь? Каким проклятьем, а то и карой прямо на месте она поразит Иларию, оскорбившую богиню, и ее спутников?

Даже если сама Илария была из Нильфгаарда, где поклоняются Великому Солнцу и презирают дикарские верования нордлингов, то наемники — уроженцы Северных Королевств, с большим вниманием относятся ко всем остальным божествам.

— Стоять, не с места! — тем не менее, выкрикнул один из арбалетчиков, как раз тот, что держал на прицеле Золтана.

Руки у него дрожали, а в глаза бегали из стороны в сторону.

А топот и шум становились все громче и громче…

Геральт задрал голову. Судя по оставшейся все еще внушительной части злополучной мозаики, сюжет ее повествовал о Титании, широко известной и очень любвеобильной эльфке-ведающей, которая регулярно вступала с мужем в конфликты на самой различной почве. Легенды гласили, что не в последнюю очередь столь частые ссоры возникали из-за преступного пренебрежения Оберона своими супружескими обязанностями. Плотские утехи интересовали долгоживущих представителей Старшего народа отнюдь не до самой смерти, да и в силе потенции, если верить молве, они значительно уступали человеческим мужчинам. Титания, пребывая в игривом настроении, порой заманивала молодых кметов в свои угодья, по возвращению из которых мужики не только ничего не помнили, но и сталкивались с тем, что внуки их уже нянчат собственных внуков. Некоторые же возвращали в опустевшие покосившиеся хаты.

Подозрительно похожая на Маргаритку из Долин Францеску Финдабаир, ведающая Титания на потолочной мозаике во весьма фривольной позе позволяла парочке загорелых и мускулистых (на взгляд Геральта, так даже слишком) мужчин целовать себе руки. Сама Титания была, на взгляд Геральта, не очень — хоть ведьмак и ценил красоту эльфок. Зато воздыхатели ведающей на ее фоне смотрелись весьма выигрышно. Сразу видно, о чем, точнее, о ком мечтал художник.

Что там было на самом деле, кто его знает, но на якобы волшебной поляне, где некогда Титания охотилась на мужчин, частенько любили блуждать как раз-таки молодые кметы. Не иначе как в надежде на то, что ведающая польстится на их достоинства и приведет в свой волшебный дворец. Некоторые из них начали пропадать, исчезновения случались все чаще и чаще. В конце концов, селянкам надоело вразумлять мужиков с помощью слов, а иногда и батогов, да и перспектива остаться без рабочих рук никого не радовала. И женщины села Смоковницы скинулись и наняли ведьмака. Вот так оно и бывает: живут себе люди, верят в чудо и помощь высших сил, которые непременно обратят на них свое внимание, но жизнь расставляет все на свои места и наступает время для работы ведьмака. Неизвестно, что там насчет Титании, а гнездо накеров у поляны точно имелось. Для наглядности ведьмак показал местным мужикам все, что от гнезда осталось, вместе с трупами страховидл, и довольные женщины разобрали разочарованных таким поворотом мужей по домам. Нечего грезить об эльфках, да еще и при живой жене…

Геральт ухмыльнулся. Теперь уже не один один слышал грохот и топот. Стражникам красться было не обязательно, шума они производили достаточно. Хотя ведьмаку все равно казалось, что топота и грохота все-таки слишком много. Ни дать не взять нильфгаардская тяжелая пехота, которой тут все равно неоткуда взяться.

Зато в Третогоре есть те, кто в состоянии смять натиск ударных войск Нильфгаарда, без труда прорубаясь сквозь строй черным с золотом щитов.

— А давай мы их убивать не будем, а свяжем и Дийкстре за деньги сдадим, — предложил Золтан. Похоже, он столь же цепко и пристально, как и Геральт, следил за настроениями вокруг.

— Ну мы ж не звери какие… — немедля подыграл ему Геральт.

— Ты рожу-то давно свою в зеркало видел, ведьмак? — на слове «ведьмак» Золтан сделал недвусмысленное ударение.

— Можно подумать, у тебя с похмела рожа приятнее, — с усмешкой взмахнул клинком Геральт. — Ну что, кто первый?

Нервы у одного из охранников не выдержали: он начал пятиться, бросая нервные взгляды то на де Ранкура, то на Иларию, то на Геральта с Золтаном.

Никому не хотелось попасть в руки Дийкстры в качестве соучастника шпионажа в пользу Империи. Была ли Илария действительно шпионкой, еще неизвестно, но шеф реданской разведки дерьмо из кого угодно выбьет.

Илария тем временем поднялась на ноги и с лютой ненавистью уставилась на краснолюда, который перекинул дубинку в левую руку, а правой вытащил из ножен дагу.

— Схватить ее! — вдруг заверещал Серж де Ранкур, тыча пальцем в Иларию. — Она посягнула на честь Редании!

— Ну, ты и тварь! Скорострел молниеносный! — Илария собиралась было активировать очередной амулет, в котором Геральт опознал телепортационный — ему несколько раз доводилось видеть подобные устройства у знакомых чародеек.

— Херовенькая, однако, у Редании честь! — прогремел знакомый густой бас.

В зал, тяжело дыша и ухая, ощетинившись мечами и топорами, ввалился отряд краснолюдов под предводительством Ярпена Зигрина.

И тут одновременно произошло следующее:

…ведьмак воспользовался общей суматохой и бросился к госпоже шпионке, закидывая на бегу меч в ножны, выбил из рук Иларии амулет и скрутил руки. Кто знает, какие еще магические штучки имеются в ее арсенале?

…отряд рассредоточился и знаменитый от Ковира до Аэдирна клич «НА ПОГИБЕЛЬ СУКИНСЫНАМ!!!» эхом отозвался от стен галереи де Ранкур.

…нервы у арбалетчиков не выдержали и три болта просвистели в воздухе. Притом, что никто из наемников особо не целился, один болт таки нашел мишень, судя по сочному краснолюдскому матерку и громкому шипению.

…Золтан метнулся под ноги Сержу де Ранкуру и от всех щедрот широкой краснолюдской души врезал ему по колену дубинкой. Удар левой рукой вышел неуклюжим, зато все равно увесистым. Не ожидавший такого де Ранкур с громким воплем боли припал на разбитое колено, а Золтан немедленно вонзил дагу ему в ягодицу с не менее громким воплем глубочайшего удовлетворения.

…Сальвадор Коронель по причинам более прозаическим, чем вмешательство Великой Матери и явление ее почитателей, решил поступить так, как поступал в минуты наибольшей опасности. То есть попросту сбежать с поля боя. Но его позорный маневр был обнаружен и в погоню за Коронелем бросился Шелдон Скраггс.

Несмотря на крепкую хватку ведьмака, Илария продолжала бесноваться.

— Ты же сам мне сливал! Со свистом! Все сметы на армейскую кормежку и амуницию!

— Врешь! — простонал Серж де Ранкур. Согнувшись и припадая на неповрежденную ногу, он все никак не мог определиться, что у него болит сильнее, колено или задница. — Врешь, шлюха!

— Слизняк кастрированный!

— Ничего, — успокоил всех Золтан, без особой нежности ухвативший скрючившегося аристократа за шиворот. — Дийкстре все как на самом деле есть и расскажешь.

Улучив момент, Геральт попробовал сотворить Знак Аксий. У ведьмака не было времени срывать с Иларии все ее магические цацки, поэтому существовала немалая вероятность, что Знак на нее не подействует. Однако годы увещеваний Плотвы — всех по очереди лошадей Геральта, всякий раз нареченных им одной и той же кличкой — даром не прошли: Илария впала в легкое оцепенение, прекратив, наконец, шипеть и вырываться, точно рассерженная гусыня из рук хозяйки.

Судя по шуму в коридоре, Шелдон Скраггс догнал Сальвадора Коронеля, хоть ноги у последнего были не в пример длиннее. Скорее всего, не обошлось без грязных приемчиков и порчи чужого имущества. Геральт видел Скраггса в деле и потому поставил на него — в отличие от Коронеля, краснолюд языком не трепал и к выпендрежу склонен не был.

Меж тем, остальные краснолюды, отловив и повязав коллег по наемничьей деятельности, выдыхали, разглядывая тускло освещенный зал и экспонаты, в нем размещенные. Удача на сей раз была не на стороне команды Коронеля и охранников де Ранкура: волей то ли случая, то ли и в самом деле Великой Матери, краснолюды обошлись без серьезных ранений.

— Калеб! Ты там цел? — осведомился Ярпен Зигрин у товарища, поймавшего случайный арбалетный болт в бедро.

Болт прошил мякоть и не задел артерию — иначе краснолюд валялся бы на полу, истекая кровью. А так ему перетянули ногу импровизированным жгутом, пока он стоял, опираясь на боевой молот навершием вниз.

— Главное цело, — отмахнулся Калеб Страттон, демонстративно постучав по металлическому гульфику, ремнями пристегнутому поверх изрядно засаленных и потертых кожаных штанов.

— Зайка мелкий, яички хрупкие! — с гоготом кто-то из краснолюдов продекламировал махакамскую поговорку, смысл которой Геральт все собирался выяснить, да так и не собрался.

— Вы здесь как оказались? — поинтересовался Геральт.

— Ну не вы ж одни с Хиваем любите романтические прогулки при Луне, — хмыкнул Ярпен Зигрин. — В саду! Встретиться! Мы чуть со смеху не померли, не поверили! Шелдон после пива решил в ночи отлить не в сортире, а при свете звезд в кустах, романтик хренов. Как увидел вас, так чуть не расплескал.

— Так вот это кто был, значит, — усмехнулся ведьмак.

— Ага. Хотя, конечно, в тот вечер мне больше всего хотелось вон тому куепуталу жопу надрать, — Ярпен указал на Золтана, который молча полыхал ушами. — Слухи-то быстро расходятся. О том, что Золтан Хивай в кости продул некую статуэтку… а потом мы видим нашего дорогого друга в компании ведьмака с такой рожей, будто ему в жопу пожарный рукав засунули и вот-вот воду подадут. Чего молчишь, олух?

В ответ Золтан пробурчал в бороду нечто совершенно нечленораздельное. Парой пинков поставив де Ранкура на колени, он старательно делал вид, что его чрезвычайно занимают стенания покровителя искусств.

Неподалеку раздалась громкая ругань и звуки борьбы.

— Как есть куепутало старое! — теперь Ярпен откровенно потешался. — Ведьмака нанял! Нет, чтобы честно сказать! Вместе что-нибудь да придумали. А так пришлось пойти следом. Особенно после того, как выяснилось, что на следующий день вы в эту самую галерею поперлись. Ценители искусства, тоже мне. Мастера тайных операций! Гении разведки!

— Следом и во всеоружии поперлись? — уточнил Геральт.

— Ну, щиты оставили. Ясно ведь было сразу: наверняка влипнете в какое дерьмо. И ведь влипли же! Как есть влипли! Нильфгаардская шпионка, местный ее пособник, — Ярпен кивнул в сторону страдальчески сморщившегося Сержа де Ранкура. — И страховидло, да такое, что слабый духом и обосраться может. Но, скажите мне на милость, а где же наша Великая Матерь?

В коридоре стихло. А несколькими мгновениями спустя послышались шаги и звук, с которым по полу волокут что-то достаточно тяжелое.

— Тут она, — пробурчал Золтан. — В зале. Там маски… рожи страховидные. За ними.

— Как по мне, так самая страховидная рожа здесь у него, — Ярпен указал на труп оборотня… или все-таки не оборотня. — Геральт, ты что скажешь? Странный он какой-то. Никогда таких не видел и не слыхал даже!

— Откуда на нем труселя, кстати? — вставил Золтан. — Оборотни трусов не носят!

И в самом деле, чресла покойного были прикрыты подобием кожаных штанов, обрезанных чуть ниже того места, откуда ноги расходятся. Сразу и не разглядишь, не поймешь, что это одежда, а не собственная шкура загадочного монстра.

Тем временем из темноты появился Шелдон Скрагг. На веревке за собой он волок Сальвадора Коронеля с кляпом во рту. Судя по всему, своим ходом Коронель идти не хотел. Но его уже никто не спрашивал.

— Не удивлюсь, если наше загадочное страховидло родом из лабораторий нильфгаардских чародеев, — сказал Геральт. — Очень похоже на результат магического вмешательства. А в Северных королевствах такие эксперименты у чародеев под собственным чародейским запретом. Что, конечно, ничего не исключает, но…

— Нильфами пахнет все сильнее и сильнее! Если не сказать воняет. А раз такое дело, то и его за компанию надо Дийкстре продать! — к Золтану на глазах возвращалась былая уверенность. — Так с нас за этот особняк ничего не спишут! А еще и денег дадут за поимку особо опасных преступников! Шпионка, пособник и соучастники!

— Ну что же ты за меркантильная жопа, Хивай, — усмехнулся Ярпен. — Все равно ведь в кости продуешь.

— Не продую! — заверил его Золтан. — Мне, можно сказать, Великая Матерь урок преподала!

— Чтобы тебе уроки впрок шли, тебя по жопе батогами надобно, для закрепления эффекта. Давай сюда этого… пособника. Иди уже, забирай Ее.

И Золтан пошел. Даже побежал, отбросив дубинку.

— Я вот чего не могу в толк взять, — Золтан почесывал бороду. — Чего эта Илария никак промолчать не смогла? Надо же ей было так оскорбить нашу Великую Матерь, да еще и на пустом месте. И вообще, кто ее мнения спрашивал?

— Ох, Золтан, — Шани закончила обработку раны Калеба и бережно перевязала ее, завернув кончики бинта в аккуратный узелок. — Стандарты красоты везде разные. То, что у вас почитается, как нечто возвышенное и прекрасное, где-то в другом месте называют уродливым. Проблема таких, как Илария, в том, что свои стандарты они считают единственно верными. Вот скажи, ты эльфок любишь?

— Нет, чего их любить? Ходят, костями гремят, — тут Золтан откровенно зарделся под суровым взглядом красонолюдов и удивленной Шани. О том, что юную рыжую медичку, не раз выручавшую Геральта и его друзей, не мешало бы немного подкормить, он, конечно же, думал, но молчал.

Шани фыркнула и погладила встопорщенные перья Фельдмаршала Дуба, который спорхнул с плеча Ярпена на стол перед ней, как только медичка убрала в футляр дезинфицирующий раствор и бинты с корпией. Знаменитый попугай-сквернослов, украшение отряда Зигрина и Хивая, в присутствии Шани вел себя на удивление прилично: не орал страшным голосом «Кур-р-р-ва мать!», не пытался обгадить стол, по которому чинно прохаживался, а ворковал неожиданно нежно, распускал хвост и крылья и все норовил подсунуть голову Шани под руки, напрашиваясь на ласку. Ну и орешки, конечно же.

— Наша женщина — она как… Как горы, — Золтан взмахнул руками, пытаясь наглядно продемонстрировать высоту и размах этих самых гор. — Тверда, сильна и упорна. Я как увидел Эвдору, так и разбился об эту скалу. Страшная все-таки сила — подлинная красота.

Калеб, недавно закончивший рассыпаться в благодарностях Шани, громко всхрюкнул, прикрыв рот широкой мозолистой ладонью. Прошлой ночью они подняли медичку с постели: Шани, конечно, побурчала, однако с порога не выгнала, промыла, прочистила и перевязала рану Калеба, а после потянулась к ссадине на лбу Ярпена, однако тот заверил ее, что на нем, как на порядочной собаке, все тут же заживает, как и на прочих его соплеменниках.

— Ох, еб, — покачал головой Зигрин, — да тебе скоро надо будет с Лютиком давать совместные гастроли. Два дебила, спешите видеть! Песни и пляски о любви!

— Ну а что? — оживилась Шани. — По мне так история любви получилась бы не хуже, чем у Геральта, — улыбка у Шани вышла грустной и понимающей, что заметили все, но так же сообща постарались и промолчать. — А ваша Великая Матерь, кстати, гораздо древнее культа Вечного Огня и даже культа Мелитэле, ей родственного. Она и есть ваша земля, ваша руда. Все, что дает жизнь и смысл жить. Так что не стоит обращать внимания на мнение некоторых странных дворянок.

Разумеется, о шпионской сущности милсдарыни Иларии ей никто не рассказывал, ограничившись крайне вольным и фрагментарным пересказом истории про счастливое возвращение Великой Матери в отряд, а затем и в Махакам.

На широких перилах балкона в квартирке под самой крышей, которую снимала Шани, теснились пузатые выщербленные глиняные горшки с геранью. Герань цвела, и на бархатных мясистых листьях, на сочных лепестках осела уличная пыль. И пока краснолюды развлекали Шани разговорами в компании Фельдмаршала Дуба, Геральт в обществе Дийкстры на балконе употреблял рекомендованное лично Шани темное пиво из деревянной кружки, на боку которой красовалась надпись «Выпускнику медицинского факультета». Странный подарок от профессорского состава Оксенфуртского университета? Нет, вряд ли. Скорее всего, на память от таких же студентов.

С непроницаемым лицом ведьмак выслушивал колкие замечания Дийкстры по поводу столь внезапно проявленной гражданской активности.

— С каких это пор ты ловишь шпионов, Геральт? — Дийкстра сидел в кресле-качалке, полуприкрыв глаза. Грузная туша шефа разведки в оное кресло помещалась с трудом, поэтому Сигизмунд Дийкстра лишний раз старался его не раскачивать. — Только не рассказывай мне о своем долге совести перед реданским троном. Можно я сразу тебе не поверю? Ну так кто? Кто тебе заплатил? И велика ли была награда? Давай с глазу на глаз — зря я, что ли, пыхтел, пока по лестнице на этот чердак взбирался?

Появление незнакомца, явно наделенного силой и властью, хоть и одетого откровенно небогато, смутило Шани. Однако Дийкстра, когда хотел — или когда требовалось, умел быть обходительным и даже обаятельным, отчего краснолюды только что вслух не интересовались, что еще им нужно сделать, чтобы Сигизмунд Дийкстра, например, пригласил Шани в ресторан или на бал.

— Профессиональный интерес?

— Еще бы. Поиск и поимка шпионов оплачиваются из моей кассы. Не пойми меня неправильно, но одиночки все портят. Лучше бы ты мне ее молча сдал. А так… Император пришлет очередного шпика, и моей агентуре придется его или ее вычислять по новой. Тихо, чтобы не спугнуть остальных.

— А я здесь причем? — Геральт слишком хорошо понимал переживания Дийкстры, сугубо как профессионал может понимать профессионала. — Это все Великая Матерь краснолюдов. Запомни на будущее: никогда не пытайся ее оскорблять.

— Ты серьезно? — Дийкстра подался вперед, кресло протестующе заскрипело. — Россказни про богов и мстящих богинь?

— Иначе я это объяснить не могу. Похоже, Великой Матери не понравилась ее новая компания и неуважение, проявленное де Ранкуром и милсдарыней Иларией. Кстати, она действительно?..

— А я было подумал, что это моя дражайшая Филиппа решила тебя использовать. Илария? Да. И ее саму, и эту помесь человека с ящерицей готовили к визиту к нам в Нильфгаарде. Не без помощи чародеев, сам понимаешь. Поэтому про Филиппу я подумал в самую первую очередь. Мы же с ней не ставим друг друга в известность о всех наших… делах.

— Но вскрытие этого мутанта проводила она?

— Разумеется. Подтвердив, что это мутант, а не оборотень. Сам же знаешь, она сама…

— Да, — кивнул Геральт.

Филиппа Эйльхарт была не только одной из сильнейших чародеек Севера, она была полиморфом. Проще говоря, могла перекидываться как в животных, так и птиц. А то и даже в рыбу или рептилию, кто ее знает. Потому как обычно перекидываться Филиппа Эйльхарт предпочитала в сову.

— Говорят, чародеи в Нильфгаарде перед Императором на цыпочках ходят? — Геральт имел некоторое представление о том, что являет собой сборище чародеев, большая часть которых своих амбиций, в том числе и политических, вовсе не скрывала.

— Иногда ходят на цыпочках, а иногда и ползают на коленях. Наши короли любят окружать себя советниками-чародеями, вернее, чародейками преимущественно, а вот императору Эмгыру это… претит.

— Поддерживаешь его в этом вопросе? — не без издевки спросил Геральт.

— Не могу сказать, — широко улыбнулся Сигизмунд Дийкстра. — Филиппу я бы к трону и близко не подпускал, хотя и приходится. А вот Трисс Меригольд, к примеру, пока что можно доверять. Потому что довольно молода для всей этой компании интриганов. Но еще несколько десятилетий — и яда в ней накопится предостаточно. Но вот что мне нравится в политике Эмгыра вар Эмрейса, так это ясная и четкая вертикаль власти, если угодно. Император сказал: «Надо», чародей ответил: «Есть!». Они не могут не подчиняться ему.

— Но неужели у них не существует даже попыток сопротивления?

— Им там мозги отменно промывают, — покачал головой Дийкстра. — Послушал бы ты, что говорит наша новая знакомая Илария. Точнее, не столько говорит, сколько дерьмом плюется. Думаю, замок Дракенборг освежит ее память и научит хорошим манерам. К чести той же Филиппы, она себе подобного не позволяет. Во всяком случае, пока.

— Мне кажется, ты слишком зациклен на Эйльхарт.

— Можно подумать, ты на некой не в меру стервозной брюнетке из Венгерберга не зациклен.

В молчании они прихлебывали пиво. Не сговариваясь, слегка передвинули кресла так, чтобы заглядывать в комнату, где Шани смеялась вместе с краснолюдами, рассказывавшими очередной анекдот, и почесывала горлышко, которое подставлял ей Фельдмаршал Дуб.

— Прекрасная девушка, правда? — Дийкстра с интересом наблюдал за тем, как скисает Геральт. — Умная, добрая и чрезвычайно милая. Не устраивает заговоров — против тебя в том числе, не наставляет рога, не кидает в самый неподходящий момент. Почему мы не любим кого-то, подобного Шани? Эта ваша Великая Матерь, случаем, не знает?

— Я у нее не спрашивал. С другой стороны, я ведь не краснолюд.

Пока Дийкстра разглядывал Шани с лицом, надо сказать, весьма мечтательным, Геральта привлек шум в ветвях дерева, росшего рядом с домом. Ведьмак продолжал сидеть вполоборота, но все же краем глаза заметил, как из листвы взлетела, шумно хлопая крыльями, крупная белая сова.

Фельдмаршал Дуб тревожно встрепенулся под ладошкой Шани.

— А я так и знал, — хмыкнул Дийкстра, провожая птицу взглядом.

Миры Панкеевой («Хроники странного королевства»)

Lake62 Две жизни

fandom Miry Pankeevoj 2017

Каппа, северные леса, за двадцать лет до Падения.

— Мама, а скоро папа вернется?

— Он ушел на охоту очень далеко, туда, где кончается лес, поэтому так долго не возвращается. Но ты не бойся, Сильван, с ним ничего не случится.

— Я не боюсь, с ним же Лохматый! Мам, а почему папа не берет на охоту меня?

— Ты еще маленький, тебе рано ходить так много, ты устанешь. Ты же знаешь, что никто из твоих друзей еще не ходит далеко на охоту.

— А Лохматый? Ему же тоже пять лет, как мне!

— Лохматый — пес. Собаки растут быстрее, чем люди. Поэтому он уже взрослый, а ты — маленький.

— Маам… Я тоже хочу скорее вырасти! И пойти с папой и Лохматым на охоту туда, где кончается лес!

— Лохматый к тому времени состарится, сынок.

— Состарится? И… умрет? Как дедушка? Ой, я люблю Лохматого, не хочу, чтобы он умер!

— Что поделаешь, Сильван, такова наша жизнь.

Сильван вздохнул, но тут же перескочил на другую мысль.

— Мам, а что там, где кончается лес?

— Там степь, жаркая степь.

— А за степью?

— А там лежат большие страны — Кетми, Харзи и Шамри.

— А что такое страны, мама?

— А вот представь, много-много таких поселков и деревень, как наши, и городов. Город — это очень, очень большая деревня. Там в одном доме живет столько людей, сколько в нашем поселке. И дома очень высокие. И люди летают по воздуху.

— А ты там была, мама?

— Да, я была в столице Харзи и даже ездила там на метро. Это такая подземная дорога, очень быстрая.

— Хочу туда, мама! А как они там охотятся, под землей?

— Нет, сынок, они там не охотятся, а нас считают дикарями.

— Ну как это не охотятся? Разве так бывает?

Разговор прервался. Послышался шум: мимо дома шли вернувшиеся охотники. Вот во двор вошел отец, что-то таща за собой. Наверно, большого зверя взял? Но почему он так хмурится? И где же Лохматый?

— Лохматый! — закричал мальчик и бросился вперед. Умирающий пес тяжело дышал.

— Волки, — мрачно буркнул охотник на невысказанный вопрос жены. Он не смог бросить верного друга умирать далеко от дома и привез его в родной поселок.

Мальчик тем временем гладил шерсть собаки и плача, без конца повторял:

— Лохматый, Лохматый, не умирай, не надо!

Родители молча переглянулись. Отец покачал головой, давая понять, что дело плохо. Ну что ж, теперь на охоту он будет ходить с другой собакой…

— Сильван, иди в дом! Хватит плакать, Лохматый был хороший охотник и умер как положено, сражаясь с волком.

— Неет! — закричал малыш. — Он не умер, он живой, живой! — и продолжал гладить пса.

Оторвать его от собаки сразу не получилось, а в доме заплакал проснувшийся младший братишка и мать бросилась туда. Отец же занялся делами во дворе, поглядывая на старшего сына, который уже не плакал, а просто продолжал обнимать своего верного пса.

Через некоторое время отец взял уже не сопротивляющегося сына, уставшего от слез, на руки и занес в дом. А потом вернулся посмотреть на собаку и удивленно покачал головой. Пес уже не выглядел умирающим.

Не умер он и на следующий день. А потом стал постепенно поправляться. А маленький Сильван тогда проспал почти сутки.

Местный лекарь, которого позвала испуганная мать, дал сонному малышу выпить укрепляющий отвар, и задумчиво сказал:

— Сейчас ему ничего не угрожает, и думается мне, что у мальчика есть сила целителя. Это очень, очень редко бывает…

— А как же шаманы?

— Нет, шаманы — это не то… Они могут внушить, успокоить, знают травы, но вот так, как малыщ — нет, не могут.

— Почтенный, а вы сможете его обучить?

— Нет, не смогу, у меня тоже такой Силы нет. Ему бы просто на врача выучиться… На юге. Где я учился.

— Там, где подземная дорога в очень большой деревне? — внезапно раздался голосок Сильвана. Он полностью проснулся и все слышал. — Хочу туда!

— Нет уж, пусть здесь сидит и на охоту ходит, — буркнул вошедший отец.

— А Лохматый? — вдруг воскликнул мальчик.

— Жив твой Лохматый, успокойся!

В подтверждение со двора донесся довольно бодрый лай.

Об этом случае довольно быстро забыли, но пришлось вспомнить, когда два года спустя Сильван попросту вылечил ушиб у младшего брата. Исчезнувший на глазах кровоподтек произвел впечатление на отца, и он разрешил мальчику заниматься у лекаря. Слушая рассказы о могущественных южных государствах, о летающих машинах, о многолюдных городах, мальчик все больше и больше мечтал попасть туда. Сила у него проявлялась очень редко, и он мечтал стать обычным врачом.

Прошли годы, мальчик корпел над книгами, старательно уча язык харзи. И наконец, мечта его стала сбываться. Наставник сообщил, что в одном из медицинских колледжей харзийской столицы есть квоты для молодых талантливых северян. Харзийцы давно посматривали на северные леса, рассчитывая превратить их в свою сферу влияния и добраться до полезных ископаемых. Но пятнадцатилетний Сильван об этом ничего не знал. Он радостно собирался на юг. На харзи он уже говорил вполне свободно.

Дорога была долгой, сначала на лошадях по лесным дорогам, которые в степях превратились в асфальтированные шоссе. Потом на автобусе до ближайшей железнодорожной станции. В пути он видел строящуюся железную дорогу и понимал, что к его родным местам приближается цивилизация — это слово он слышал у своего наставника и читал в книгах, которые тот ему давал. И юному лесному жителю все это очень нравилось. В поезде он буквально не отлипал от окна. Было лето, и на полях работали уборочные машины, на обширных лугах пасся скот, маленькие полустанки сменялись большими вокзалами. Соседи по вагону были люди разные — кто-то ехал в столицу искать счастья, кто-то возвращался из дальней поездки, было и несколько лесных жителей. Юноша впервые услышал, как его и его земляков за спинами называют дикарями и ему стало немного обидно. Ну да ничего, главное — он будет учиться.

Каппа, столица Харзи, за десять лет до Падения

Столица поразила его. Толпа подхватила его и понесла в стеклянные двери вокзала, потом на улицу, где сплошным потоком двигались машины, а по тротуарам шли люди. Да, здесь, пожалуй, не поохотишься!

— Эй, дикарь, не зевай, — толкнул его кто-то из прохожих. — Ишь, понаехали! Вам тут что, медом намазано!

— Почтенный, — сказал паренек, проглотив обиду, — не скажете ли, где тут вход в метро? Я приехал учиться на врача, мне надо в медколледж номер два.

— На врача, говоришь, — внезапно смягчился прохожий, — хорошее дело. А метро — вот оно, прямо перед тобой.

Сильван увидел широкий вход, вращающиеся двери и вошел. И вот движущаяся лестница понесла его вниз, к огромному сверкающему залу. Яркие светильники, мраморные пол и стены, высокие колонны в виде деревьев, а на потолке — вот это да! — настоящее звездное небо!

Другие станции, которые Сильван видел по пути, были не менее красивы, и он едва не пропустил свою, переваривая впечатления.

В медколледже его встретили приветливо, и тут же поселили в общежитие. Вступительные экзамены тоже прошли благополучно, Начались годы учебы. Она давалась юноше легко, и после окончания колледжа он легко поступил в университет. Преподаватели отметили способного студента и даже предлагали ему заняться наукой и остаться в столице. Сильван стал задумываться об этом, тем более что у него появилась девушка. Познакомился он с ней во время дежурства на скорой, где подрабатывал на последнем курсе. Скорую вызвали к младшей сестренке Алиты, у которой никак не спадал жар. Температуру удалось сбить, и малышка вскоре начала поправляться. А Сильван и Алита начали с тех пор встречаться. Родители ее сначала отнеслись к парню настороженно — как же, «дикарь» из северных лесов, но потом прониклись уважением к талантливому студенту. К тому же им понравилась мысль, что в семье будет свой врач. А он посчитал, что тащить городскую девочку в лесной охотничий поселок не стоит. Да и разобраться со своей Силой бы неплохо. В лесу он ни разу не встретил таких как он, не смогли ему помочь и шаманы. Другое дело — здесь, в столице. Люди с магическим даром ему встречались. Одной из них была Нарна, девушка из народа куфти, изучавшая здесь биологию. Они случайно столкнулись в музее, где внимание обоих привлек один древний артефакт, и разговорились.

— Да, у тебя есть Сила, — подтвердила девушка. — Не такая, как у нашего народа, но есть. Не знаю, смогли бы наши мужчины чему-нибудь тебя научить. Но, впрочем, ты очень, очень не скоро попадешь к нам.

— Почему ты так решила?

— Я провидица, я знаю. — И девушка о чем-то глубоко задумалась.

Однако Сильван заинтересовался куфти и выяснил, что этот народ в древности создал могущественную империю, и магия там была в чести. Ну как могущественную? Территорию она занимала чуть меньшую, чем современные союзные державы, и очень давно распалась. Теперь потомки древних магов жили в нескольких поселках вдали от крупных городов, составлявших небольшую автономную республику. Сильван задумался о том, как могла бы развиться история мира, если бы она пошла по магическому пути. Появились бы летающие машины? Ракеты? Атомные бомбы?

С тех пор как было изобретено и испытано ядерное оружие, многие понимали, как это опасно. Крупное государство Тулан, расположенное за океаном, видело в союзных державах Кетми, Харзи и Шамри своих конкурентов, и противники постоянно обменивались угрозами. Две больших страны — Линьцзы и Дхармапур сотрудничали с обеими сторонами, но сами при этом постоянно ссорились друг с другом из-за пограничных территорий. В общем, в мире было неспокойно. Могла ли помочь здесь магия? Или, наоборот, помешать?

Еще один знакомый Сильвана — студент-историк Нимшаст, постоянно ныл и жаловался, приводя в пример разные истории из древности и современности, опасаясь близкой войны. Нытье Нимшаста вызывало у Сильвана раздражение, сам-то он войны особо не боялся, но, похоже, парень обладал похожей с ним Силой, поэтому они иногда общались. Больше ничего их не связывало: Сильван был спокойный и усердный, Нимшаст — истеричный и безалаберный, хотя и способный, Сильвана интересовали девушки, Нимшаста — парни, Сильван вел скромный образ жизни, а Нимшаст любил роскошь и всевозможные безделушки. В общем, разные они были люди.

Но однажды произошло нечто необычное. Группа Сильвана отмечала окончание университета в одном из лучших ресторанов города, и в том же зале, только за другим столом, праздновали студенты-историки. Было уже довольно поздно, и веселье достигло апогея, когда к Сильвану подсел Нимшаст.

— Пойдем, надо поговорить, — таинственным шепотом сказал он.

— А что случилось? — не очень охотно отозвался юный врач.

— Я нашел наставника! — выпалил Нимшаст. — Он такой, такой! Самый лучший, самый красивый!

Сильван хмыкнул:

— А умеет он много?

— Да! — восторженно выдохнул Нимшаст. — Пойдем, он хочет тебя видеть.

В холле ресторана их ждал человек. Высокий, темноволосый, узколицый, и местные жители могли бы принять его за северянина. Но только не Сильван. Молодому выходцу из леса этот незнакомец показался слишком чуждым, при том, что на харзи он разговаривал совершенно свободно. И ощущение Силы, такой же, как у Нимшаста, было несомненным.

— Господин Скаррон, это мой знакомый Сильван. Сильван, это мой наставник господин Скаррон.

«Странное имя, — настороженно подумал Сильван. — Откуда он взялся?»

— Что ж, Нимшаст, ты был прав, — задумчиво произнес Скаррон. — Молодой человек, — добавил он, обращаясь к Сильвану, — я могу предложить вам сотрудничество. Ваша Сила не должна пропадать так бездарно, как сейчас.

Сильван едва не согласился. Но что-то его остановило, что-то не понравилось в новом знакомом. Он покачал головой:

— Мне надо подумать.

— Что ж, думайте, только учтите, что времени может не хватить.

— Что вы имеете в виду? — удивился юноша.

— Разве вы не знаете, что туланцы поставили ракеты у границ Харзи, а харзийский президент тоже велел установить ракеты поблизости от берегов Тулана?

— Вы думаете, что будет война? Да это же просто самоубийство! Попугают друг друга и успокоятся!

— Я бы не стал так легкомысленно к этому относиться. Так что подумайте, мы с Нимшастом через три дня уезжаем, и я бы мог взять с собой и вас.

— Хорошо, — отозвался Сильван.

Три дня он размышлял и сомневался. Все-таки наставник в магии — это очень заманчиво. Но какой-то слишком подозрительный этот Скаррон. И с Алитой расставаться не хотелось, и в лаборатории, куда он устроился, получив диплом, пошли интересные результаты. В общем, Сильван решил выждать и никуда не поехал.

Прошло несколько недель, когда на работе его позвали к телефону. Это был Скаррон.

— Ну что ты решил, Сильван? — как-то слишком простецки спросил он. Сильвану это опять же не понравилось.

— Я не могу оставить мою работу и мою невесту, — резковато отозвался он.

— Ну что ж, но если передумаешь, позвони мне, потому что завтра я опять уезжаю. В долину куфти. Там, возможно, будет безопасно, их бомбить не станут, да и место очень и очень непростое.

— Опять бомбить! Да что вы сочиняете! — сорвался Сильван и бросил трубку.

Однако он задумался и взялся за газеты. Положение было и вправду нехорошее. Напряжение нарастало. Туланские корабли окружили остров, на который харзийцы привезли ракеты. А те не останавливались и продолжали посылать туда корабли. Харзийский президент заявил, что его моряки не признают туланскую блокаду и дадут отпор в случае чего. Правитель острова сказал, что его народ готов принести себя в жертву. А на подступах к Харзи становилось все больше туланских ракет. Дело было плохо, и Сильван решил, что лучше уехать на время домой, в родной лесной поселок. И Алиту с семьей захватить.

Алита сначала стала отказываться от такой скоропалительной поездки, но все же поддалась на его уговоры и взяла на работе отгулы. Однако ее родители решили остаться с младшей дочерью в столице.

— Такие вещи и раньше случались, — заявил ее отец. — И на этот раз договорятся.

Так и получилось, что спустя три дня Сильван и Алита ехали на север вдвоем. И снова сменялись полустанки и вокзалы, многоэтажные дома и особняки, окруженные садами, на голубом небе проплывали белые облака, светило теплое солнце ранней осени… Люди в поезде мало интересовались политикой, и молодым людям казалось, что их опасения напрасны, что все действительно обойдется. До родных мест Сильвана оставалось совсем немного.

Было свежее раннее утро, и пассажиры еще спали, как вдруг раздался гул, дрогнула земля, послышался лязг колес. Поезд встал. Сильван едва удержался, чтобы не свалиться с полки. Алита смотрела на него с ужасом. Неужели?

— Может быть, землетрясение? — проговорил он в последней надежде, не веря сам себе. Ну, какие землетрясения в степи? Он включил свой транзисторный приемник — оттуда доносился лишь треск. Стало совсем нехорошо.

Пассажиры высыпали из вагонов. На юге разгоралось зарево, которое, казалось, заняло весь горизонт. Сначала все подавленно молчали, потом в толпе раздались крики, плач, народ заметался. Плакала и Алита.

— Мама, мамочка, — повторяла она безостановочно. Сильван молча прижал ее к себе.

— Падение, это полное падение, — пробормотал сосед Сильвана и Алиты по купе, пожилой ученый, возвращавшийся на родину из столицы. Никто из этих испуганных и растерянных людей еще не знал, что сегодняшний день так и останется в истории их мира как день Падения.

Потом рассказывали разное. Говорили, что не выдержали нервы у командира одной из субмарин и он дал приказ о пуске ядерных ракет. Еще ходили слухи, что президенты Тулана и Харзи уже почти договорились убрать ракеты от границ друг друга, но на телефонной линии произошел сбой и разговор прервался на несколько минут. За это короткое время был сбит самолет-разведчик одной из сторон и опять же у кого-то не выдержали нервы. Катастрофу довершили Дхармапур и Линьцзы, тоже находившиеся на грани войны. На фоне всего бедствия они сцепились друг с другом и израсходовали весь свой ядерный арсенал. Потом оказалось, что Кетми, Харзи и Шамри пострадали меньше других, и постепенно жизнь стала возвращаться в эти места. Но все это было позже.

… Сильван и Алита только через цикл после Падения добрались до его поселка. Девушка чувствовала себя очень плохо, и Сильван сначала думал, что это последствия радиоактивного заражения. Он пытался лечить ее, пытался вызвать Силу, вспоминая о тех редких случаях, когда это получалось. И начинал жалеть, что не согласился на предложение Скаррона. Но что бы это изменило? Слишком мало времени у них у всех оставалось.

Однако Сильвану и Алите повезло. Вскоре они поняли, что тошнота и головокружение у девушки — это просто беременность, и облегченно вздохнули. Надо было жить.

Каппа, северные леса, сто пятьдесят лет после Падения

— Доктор Сильван, у нас тут мутанты с юга! Они такое рассказывают!

— Больные есть? — спросил старый врач, поднимаясь. К мутантам он относился спокойно, не то что жители Конфедерации. За необычайно долгую жизнь он успел понять, что мутаций не стоит так уж опасаться, и убедил старейшин поселка не гонять этих людей. Но туберкулез — другое дело.

— Да они замученные, кашляют.

— Сколько их?

— Двое.

— Пусть их поместят в доме Кирана, я через полчаса приду и осмотрю их.

— Хорошо, доктор. — Помощник, не выдержав, оглянулся на пороге. — И они нас дикарями обзывают! А сами-то!

Сильван вздохнул. Он вспомнил свой первый приезд в столицу, когда его назвали дикарем. Его поселок, и тогда, и сейчас далек от того, что считалось цивилизацией. Но лучше жить здесь, чем в Конфедерации.

Бессмертного доктора Сильвана знали и уважали во всех окрестных деревнях, да в ближайшем Оазисе о нем слышали. Многочисленное потомство души в дедушке не чаяло. Впрочем, не просто в дедущке, а пра-пра-пра… Пошло уже седьмое поколение после Падения.

У них с Алитой родилось четверо детей, и только у второй дочки были сросшиеся пальцы на ногах — совсем безобидное последствие Падения. Остальные были здоровы. Здесь, в северных лесах, радиации практически не было, не то, что в центре цивилизации, где мутации и врожденные патологии встречались очень часто. Да и повезло им. Ветер в день Падения и позже был северным, и тяжелые элементы осели намного южнее. Так что жизнь лесных жителей изменилась мало. Беженцев здесь с самого начала было немного, и новые люди появлялись редко. Однако новости до них доходили. И о городах-Оазисах, образовавших Конфедерацию, и о радиоактивных пустошах, и о мутировавших животных, и о страшных Гиблых туннелях, в которые превратилось столичное метро с его роскошными станциями. Но все же жизнь продолжалась и на юге, и здесь. Однажды Сильван узнал, что в ближайшем Оазисе удалось наладить производство лекарств. С тех пор лесные жители время от времени обменивали свою сравнительно чистую добычу на необходимые антибиотики.

Шли годы, дети стали взрослыми, родились и подросли внуки, Алита состарилась, стала часто болеть. И тут постоянно занятый работой Сильван осознал, что сам-то он не стареет. Ни одной болезни, свойственной возрасту, у него не было: быстрые ноги, сильные руки, целые зубы, острое зрение. Возможно, это Сила помогает, та Сила, которую он так и не развил, и которая время от времени проявлялась, — понял он. Эти редкие проявления Силы и медицинский опыт позволили ему надолго продлить жизнь жены. Но от старости лекарств все же нет, и настал день, когда Алиту похоронили.

Второй раз он жениться не стал — не хотел снова переживать потерю. Впрочем, потери продолжались и так. Его дети и внуки старились и умирали у него на глазах, а он все жил, трудился, занимался со сменявшими друг друга учениками… и со временем был прозван бессмертным. Однажды от прибившихся к ним беженцев из далекого Верхнего Чигина он узнал о Повелителе, который обосновался в развалинах старой военной базы и потихоньку расширяет свои владения. Сначала Сильван решил, что это просто главарь крупной банды, но уж очень много непонятного делал этот человек. Говорили об опытах на людях, о неведомых тварях, которых он создал, о крылатых неуязвимых существах, которых называли вампирами. Сильван постепенно уверился, что Повелитель обладает Силой, а когда однажды услышал имя его главного помощника — Нимшаст, то понял, что речь идет о том самом Скарроне, который когда-то приглашал его к сотрудничеству. Нет, все-таки хорошо, что он не согласился. Такой ценой развивать Силу — ну уж нет. Он живет достойной жизнью и очень многим помог. Вот и сейчас надо посмотреть, что с теми новыми беженцами. Что-то их прибавляется в последнее время…

Мутанты оказались больными и напуганными. Впрочем, на туберкулез не похоже, просто застарелая простуда. Что ж, это хорошо, можно пока оставить их в поселке. К тому же больших патологий у них нет. У одного, правда, по шесть пальцев на руках, а другой отличается необычной худобой и слишком большими конечностями. Но такое ничему не мешает.

— Что же вас так далеко занесло? — спросил он из любопытства. Конечно, мутантов с явными внешними признаками в Оазисы не пускали, но многие селились за городскими стенами и неплохо там устраивались. Что же этих заставило взять ноги в руки и добежать прямо до северных лесов?

— Куда угодно, но подальше от Повелителя! — выпалил шестипалый. — Он с людьми, как со скотом, обращается, вампирам своим скармливает, у него там полно живых мертвецов, а еще армию собирает и скоро всю Конфедерацию завоюет.

— Так уж и всю, — проворчал Сильван. — У Конфедерации армия тоже не маленькая и не слабая. Да и вертолеты имеются.

— Бессмертная Нарна сказала, что двадцать Оазисов падут!

— А еще она сказала, что у Повелителя ничего не получится, и с ним покончат! Карающий меч света и Повелитель небесного огня! — вмешался худой.

— Нарна? Она куфти? — заинтересовался Сильван. — Он вспомнил юную куфтийскую провидицу и подумал: «А вдруг? Если я живу столько лет, почему бы и ей?»

— Да, куфтийская колдунья! Двести лет жила, все это знали! — заявил шестипалый.

— Я не знал… Увидеться бы с ней, поговорить.

— Так уже все, — мрачно сказал худой. — Закончилось ее бессмертие. Повелитель ее чуть что не на части разорвал. И что он только с ней не делал, измывался как мог, и зачем ему старушка для этих дел понадобилась.

— Так ведь говорят, что он сам колдун, и ему ее Сила нужна, вот он и…

Сильван чувствовал досаду и горечь. Ну почему он раньше не слышал ничего про Бессмертную Нарну? А теперь уже поздно. Но каков этот Повелитель? Неужели Нарна права и он захватит Оазисы? Не всю Конфедерацию, городов в ней побольше двадцати. До лесов этот маг вряд ли доберется. Но времена явно меняются.

Каппа. Сто семьдесят лет после Падения

— Дедушка Сильван, может быть, вам не стоит ехать? Мы сами справимся.

— Нет, я должен, и мне ничего не угрожает. А тебе, Талина, лучше остаться здесь.

Талина, далекая праправнучка Сильвана, единственная из всех его потомков обладала Силой, и он учил ее всему, чему научился самостоятельно за всю свою долгую жизнь. Конечно, девочке не помешал бы наставник, но если он не смог его найти в мирное время, где он найдется сейчас? Нет, конечно, такой маг есть, но Талина никогда не сможет стать его ученицей. Девочка понадобится Повелителю для другого.

За эти годы стало ясно, что маг набирает себе в ученики владеющих Силой мужчин, и зверски убивает таких же женщин. Так что нет, Талина никуда не поедет, нечего ей делать в Конфедерации. Тем более предсказания Нарны стали сбываться, армия Повелителя захватывала города. Недавно пал Оазис с авиационным заводом, и Конфедерация теперь не могла ни строить, ни ремонтировать вертолеты.

Ему же надо собираться. Он хотел сам убедиться, что очередная порция лекарств подобрана как надо, что ее хватит надолго. Да и побывать в лабораториях Оазиса было бы очень неплохо. Интересно, что там придумали за последний год? Да и кто знает, сможет ли он поехать в следующий раз? Бессмертие бессмертием, но последнее время его стало беспокоить сердце.

Вместе с Сильваном ехали пять человек, все были хорошо вооружены и взяли единственный в поселке грузовик. За эти годы «дикари» приобретали в Оазисах не только лекарства, но и оружие, и бензин.

Лес сменился лесостепью, затем степью. Обычные животные и птицы исчезли, зато в изобилии появились гигантские мутировавшие насекомые. Северяне внимательно следили за дорогой — скучать было некогда. Однажды им удалось отбиться от стаи гигантских сосунов, но один из спутников Сильвана все же пострадал, и лечение заняло весь остаток пути.

В Седьмом Оазисе их встретили непривычно настороженно.

— Кто такие? — неприветливо окликнул охранник. — Не велено никого чужого пускать.

— Какие же мы чужие, Хашим, — отозвался Сильван. — Мы за лекарствами, чистое мясо привезли.

— А, доктор Сильван, — всмотрелся охранник. — Сейчас я сообщу начальству, без разрешения никак.

Вскоре подошел начальник охраны, внимательно осмотрел приезжих — нет ли мутантов, и, получив в подарок большой кусок копченой дичи, пропустил «дикарей».

На заводском складе состоялся обмен.

— Вы поторопились бы, а то армия Повелителя уже близко. И сейчас никому верить нельзя. Вот, Первый Оазис еще прошлым летом взяли без боя — старейшины сдали. А ведь там изобрели что-то против Повелителя, да он все прибрал к рукам. А сейчас, рассказывают, что Повелитель придумал какую-то сказку о другом мире и предлагает всем желающим присоединиться к его армии и отправиться туда, где чисто, нет радиации, нет мутаций и вообще все хорошо. Но что-то не верится. Разве другие миры бывают?

— Вряд ли, — кивнул Сильван и вдруг подумал: «А если это правда? Уж очень чужим казался этот Скаррон, да и имя у него ни на что не похоже», но делиться с собеседником своими мыслями не стал.

Они упаковали лекарства и собрались утром уезжать, но не успели. Перед рассветом они проснулись от выстрелов и первое, что попытались сделать — это увести машину из города. Им это почти удалось…

Сидя вместе с другими новоиспеченными рабами в наспех устроенном загоне, Сильван пытался лечить одного из своих спутников, Эрмана. У прошитого автоматной очередью парня не было бы никаких шансов, если бы не антибиотики, которые старому врачу удавалось достать, и Сила, которая пробудилась и не хотела уходить.

Фармацевтический завод продолжал работать, правда, уже на солдат Повелителя. Но старый знакомый Сильвана иногда передавал ему лекарства. Земляк его медленно, но верно стал выздоравливать, что очень радовало врача — он помнил, какими глазами Талина и Эрман смотрели друг на друга перед отъездом. Однако хватало и других больных. А сам бессмертный доктор чувствовал, что его бессмертие подходит к концу: сердце болело почти постоянно. Себе он помочь никак не мог, не получалось. Обидно будет умереть вот так, в плену.

Может быть, если бы он не растрачивал силы, то смог бы протянуть больше. Но отказывать в помощи Сильван никому не хотел. Тем более что его молодые товарищи тосковали и злились, не в силах ничего сделать. Организовать побег было почти невозможно, да и возвращаться домой без лекарств? Оставалось надеяться на лучшее. Тем более что вскоре разнеслись слухи, что Повелитель мертв. А потом заговорили о том, что конфедераты вступили в союз с какими-то пришлыми магами и уже отбили Пятый Оазис. А возглавляют их те самые божества, о которых говорила Нарна — Карающий меч света и Повелитель небесного огня. Освобождение приближалось, но успеет ли он его увидеть?

Он успел. Однажды утром обитатели Седьмого Оазиса проснулись от грохота — это рушились стены, потом земля задрожала, как в тот далекий день Падения. Затем послышались звуки пулеметных очередей. Рабы в загоне встрепенулись. Никому не хотелось погибнуть вот так, на пороге свободы. Однако все закончилось относительно быстро. Как только выстрелы стихли, и пленники поняли, что их уже никто не сторожит, Сильван поднялся.

— Доктор, куда вы? — окликнул его Эрман.

— Там, наверно, раненые есть.

— Но разве без вас не справятся? Вы же сами…

— Но я должен, — пожал тот плечами.

В больнице, расположенной близ фармацевтического завода, действительно были раненые. Несколько врачей, сестер и санитаров просто сбивались с ног.

— Тебе чего? — спросили Сильвана.

— Я врач, — ответил он, и тут же услышал голос за спиной:

— Это тот самый дикарь, бессмертный.

Местный доктор устало кивнул.

— Помогай.

Он склонился над первым раненым и тут почувствовал чей-то заинтересованный взгляд.

Остановил кровь, наложил повязку, оглянулся. Перед ним стоял незнакомый человек, высокий, худощавый, смуглый, совсем не похожий на харзийца. И от него явно веяло Силой.

— Дон Диего, — представился тот.

— Доктор Сильван, — отозвался старый врач.

— Вы маг?

— Маг? Что же, видимо, да. А вы?

— Видимо, да, — усмехнулся собеседник. — Меня прислали спросить, не нужна ли вам помощь.

— Да, нам нужны люди, — отозвался Сильван.

Диего серьезно кивнул.

— Пришлем.

Но тут же без обиняков заявил:

— Вы, мэтр, сами нуждаетесь в помощи. На вас же лица нет. Отдохните, подождите мэтра Вельмира, он вас подлечит.

— Я справлюсь, — покачал головой Сильван и подошел к следующему раненому.

Через пару часов старый доктор подумал, что дон Диего был прав. В глазах мутилось, левая рука немела, воздуха не хватало. Но пациент, который при поступлении казался безнадежным, явно передумал умирать. На этой мысли Сильван потерял сознание. А когда очнулся, то увидел над собой деревянный потолок.

— Где я? — с трудом произнес он. Было вроде бы легче, но надолго ли?

— В деревне куфти, — ответил ему тот самый дон Диего. — Мэтр Вельмир сразу телепортировал вас сюда, он постарается вам помочь.

Куфти? Вот оно. Нарна говорила, что он попадет к ним очень нескоро. Научиться у них он вряд ли уже успеет, но вот Талина? Смогут ли ей помочь куфти, или эти новые маги?

Однако стоит ли вообще говорить им о девушке? Да, они сражаются с армией Повелителя, но кто знает, можно ли им доверять?

Когда в комнату вошли незнакомые мужчина и женщина, то старый врач сразу почувствовал исходящую от них Силу. Силу, похожую на его собственную. Женщина-маг, и притом не куфти? Может быть, у его Талины тоже есть шанс заняться магией без риска для жизни?

— Мэтр Вельмир, мэтресса Морриган, — представил их Диего.

Мэтр Вельмир, молодой сероглазый человек, похожий на жителей Севера, присел рядом с больным, наложил руки ему на грудь, против сердца и надолго замолчал.

Сильван почувствовал тепло, и на мгновенье у него появилась надежда: а вдруг удастся еще прожить? Увидеть, как меняется мир?

Но когда он поймал взгляд мэтра Вельмира, то понял, что все напрасно.

— Сколько мне осталось? — произнес он слова, которые за сто семьдесят лет не раз слышал от умирающих пациентов.

— Это я вам сказать не могу. Вы, мэтр, сильно истощили свой организм за последнее время.

— А вы знаете, сколько мне лет? — не выдержал Сильван.

— Не знаю, но могу догадываться. Не больше двухсот, полагаю. Не удивляйтесь, мэтр, мне почти четыреста пятьдесят. Магия дает возможность прожить очень долго. Таких, как мы с вами, — и он слегка улыбнулся, — можно встретить и в нашем, и в вашем мире.

— Значит, это правда? Другие миры существуют? И Повелитель был оттуда?

— Увы, да, он из нашего мира и чуть его не погубил.

— А наш мир, — с горечью отозвался Сильван, — почти что погубил себя сам.

— Но у вас есть будущее.

— У нашего мира — да. У меня — нет, — твердо сказал он.

— Вы хотите о чем-то попросить?

— Да, моим землякам нужно собрать запас лекарств и доставить домой. Мы ведь за ними и приехали в Седьмой Оазис, перед тем, как его захватили войска Повелителя.

— Не беспокойтесь, мы об этом позаботимся.

Несмотря на то, что иномирские маги ему, в общем, понравились, спросить про Талину Сильван все-таки не решился.

Мэтр Вельмир выполнил обещание. На другой день в комнату Сильвана вошли его спутники. Он понял — ребятам сказали правду, и они захотели попрощаться.

— Нам помогли собрать лекарства, завтра мы уезжаем. А вы, доктор?

— Я остаюсь здесь. А ты, Эрман, позаботишься о Талине? У нее есть Сила, и было бы хорошо ее развить, но я пока, — он невольно усмехнулся, — пока мало знаю об этих пришлых магах. Если им можно доверять…

— Я все понимаю. Не беспокойтесь, доктор, я не оставлю Талину.

Сильван вздохнул. Кажется, жизнь действительно заканчивается.

Земляки уехали, но Сильвана не оставляли одного. То кто-то из куфти, то пришлые маги постоянно находились рядом.

Однажды его навестил Диего — первый из пришельцев, которого он встретил.

— Мэтр, мы тут узнали, что ваши добрались благополучно.

— А как? — полюбопытствовал Сильван.

— Я заходил в сон к Эрману, — просто ответил тот. — Повозиться, правда, пришлось, прежде чем его нашел, но все в порядке, не тревожьтесь. А праправнучка ваша собралась учиться магии. Не думайте плохого, ей ничего не угрожает, Силу из женщин тянул только Повелитель, чтоб ему, а он упокоен навсегда. А наши маги такими делами не занимаются.

Сильван благодарно кивнул. Внезапно он перестал видеть собеседника, стены комнаты, потолок. Вместо этого перед ним встали улицы харзийской столицы, какой она была до Падения. Навстречу ему шла улыбающаяся Алита.

— Пойдем скорее, нас ждут!

Он взял ее за руку, и они побежали. Улицы исчезли, перед ним был родной дом в лесном поселке, во дворе играли их дети. А рядом весело носился Лохматый из его собственного далекого детства. Сильван улыбнулся.

Он так и не узнал, что его смерть позволила спасти еще одну человеческую жизнь.

Дельта, Мистралия. Полутора годами ранее.

3405 год от пришествия эльфов

Саэта шла по улицам Арборино. Задание показалось вначале не слишком сложным, и она рассчитывала уйти из города уже этой ночью. Остается выяснить, когда ее жертва покинет здание военного министерства и вернется домой, в свой особняк.

Однако столица всколыхнула слишком многие воспоминания. Она и сама не заметила, как ноги принесли ее к вздымающемуся над деревьями высокому зданию консерватории. По тротуару шли студенты — юноши и девушки с гитарами, нотными папками. Веселые, беззаботные… Как и она когда-то. Как же можно быть такими веселыми, когда страной правят эти негодяи? Впрочем, жизнь продолжается всегда, и многие не думают, кто стоит у власти.

А вот и кафе «Три струны». Она зайдет сюда совсем ненадолго, только кофе выпьет.

Юный гитарист за соседним столиком вызвал у нее даже зависть. Вот ведь повезло парню — инструмент можно носить с собой. Будь она гитаристкой, не раздумывая купила бы гитару. Но тащить на базу рояль? Она даже фыркнула сначала.

Потом перед глазами встал номер в гостинице Лютеции, нежно-кремовый рояль, такой же, как у нее в консерватории.

— Сыграй, — просит Кантор. — А я послушаю. Я люблю слушать.

Саэта помотала головой, отгоняя воспоминания. Но играть захотелось просто до боли в пальцах.

Сейчас… Она поднимется, выйдет на улицу. Тут рядом был музыкальный магазин. Там должен быть рояль, обязательно должен.

Она и сама не помнила, как дошла до знакомых дверей.

— Сеньорита? — вскинулся ей навстречу хозяин.

— Я собираюсь купить рояль, — сказала она, оглядываясь. Вот он. Совсем рядом.

— Пожалуйста, прошу вас.

— Я должна сама… — Она подошла, откинула крышку, села. Почувствовала клавиши и забыла обо всем.

Когда она очнулась, хозяин смотрел на нее с уважением.

— Маэстрина, вы прекрасно играете. Думаю, этот инструмент вас устроит?

«Ну куда там прекрасно, — подумала Саэта. — Явно две ошибки я допустила, нет, три. Это не дело, надо больше заниматься… Но о чем это я?»

— Благодарю вас, я… я приду завтра, мне надо подумать.

— Буду ждать вас, маэстрина, — поклонился хозяин.

Саэта почти выбежала прочь. Как она могла забыть о задании? Надо же, маэстрина! Нет, соберись, боец Саэта, иди работай.

… Дом полковника Амьедо находился в богатом квартале недалеко от моря. Устроившись, как ей казалось, в безопасном месте, она затаилась. Здесь выполнить задание будет нетрудно, и она успеет спуститься к воде, где ее ожидает лодка. Она мельком подумала о хозяине лодки, который согласился помочь повстанцам, но сам в убийцы не годился. А годится ли она? В шуме моря ей послышались звуки музыки. Так, не отвлекаться. Вот и жертва. Полковник вышел из экипажа и направился к дому. Его сопровождал один охранник, а где же остальные? Ох, демоны, ну почему экипаж двинулся, не мог кучер немного подождать! Теперь он перекрывает ей линию выстрела. Она подхватила свой компактный арбалет и сделала шаг в сторону. Шелест справа и чуть впереди Саэта еще успела услышать и резко повернулась на звук…

Каппа. Деревня куфти. Сто семьдесят лет после Падения.

3407 г. от пришествия эльфов по летоисчислению Дельты

…Она споткнулась и оказалась на земле. Нет, на деревянном полу. Послышался чей-то удивленный вскрик.

Девушка резко вскочила, и тут же почувствовала, как ее крепко схватили за руки, вырывая оружие. Саэта дернулась, попытавшись ударить противника ногой, но тут же была обездвижена.

— Саэта, я же говорил тебе, что второй раз так не раскроюсь, — раздался знакомый голос.

— Кантор? Откуда ты взялся? Это что было, телепортация? — изумилась она.

— Нет, это другое. Ты сядь, Саэта. — Его голос дрогнул. Что это с ним? В его взгляде смешались радость и удивление. И когда он успел за пару дней так измениться? И завести себе бардовскую челку? И все-таки, где она?

Она еще раз огляделась и тут же увидела лежащего на кровати человека.

— Он мертв? Кто это?

— Саэта, понимаешь, это доктор Сильван, он обладал магической Силой. Он только что умер и обменялся с тобой. Ты ведь слышала, как это бывает с переселенцами? Умирающий маг дублируется, и переселенец — тоже.

— То есть… Ты хочешь сказать, что я переселилась?

— Похоже, что так, Саэта.

— В другой мир? И ты тоже?

— Я — нет. Это долгая история. Но надо сначала позаботиться о докторе. И тебя познакомить с местными.

* * *

— … Вот так мы и попали на Каппу.

— А ты? Как ты жил все это время, до вторжения?

— Я? У меня все хорошо.

— К тебе вернулся Огонь? — внезапно спросила она.

Он серьезно кивнул.

— Ты ведь давно знала, кто я?

— Да, еще с Поморья. Но не стала говорить.

— Спасибо.

— Ты вернулся на сцену? Сочиняешь музыку?

— И даже пою, хотя голос уже другой.

— И теперь тебе есть куда прийти после победы?

Он снова кивнул.

— Тебя кто-то ждет? — догадалась Саэта.

— Да.

Она поняла, что ему неудобно делиться с ней своим счастьем, когда она оказалась в этом чужом мире.

Он, действительно, сменил тему.

— Саэта, ведь твой Огонь сейчас тоже очень яркий.

— Я знаю… Кантор, а здесь есть рояль?

— Найдем! — решительно сказал он. — Но в любом случае, на Каппе тебе делать нечего. Есть ведь и другие миры, получше.

Через несколько дней Кантор выполнил свое обещание. Он заявился в деревню в компании юного эльфа. Так Саэта познакомилась с принцем Мафеем.

— Сейчас мы отправимся в Центр, это главный Оазис Конфедерации. Там есть один инструмент, его даже иногда настраивают.

— Иногда? — фыркнула Саэта.

— Я же говорил тебе, этот мир — хреновое место, — усмехнулся тот.

… Инструмент был непривычен с виду, но его хозяева старались о нем заботиться. Рояль, сделанный еще до Падения, переходил из поколения в поколение в одной семье, а потом его поставили в совете Оазиса. Его даже не пришлось перевозить далеко, ведь Центр вырос на месте небольшого провинциального городка, не пострадавшего при ядерной катастрофе.

— Ну, что скажешь?

— С ним можно работать, — улыбнулась Саэта. — Спасибо тебе, Кантор.

Дельта. Несколько лун спустя

— Да где она будет жить? У куфти? Или в Центре? На болоте или в радиоактивной помойке?

— Ну, у куфти радиации нет, с болотом они справятся, да и в Центре относительно неплохо.

— Папа, да ей нельзя там оставаться — с одним роялем на всю Каппу. Не с Дельты же везти? Какие там концерты? Да она погибнет! Или сгорит! Вот ведь не повезло девчонке! Нет, чтобы на Альфу, там хоть жить можно!

— А кто бы ее на Альфу перенес? Толик? С кем бы она поменялась? С Раэлом? Да и повезло ей по большому счету!

— Да понимаю я… Пристроить ее на Альфе как каппийку?

— Нет, нельзя. Хоть про Каппу и снимают сериалы на Альфе, мир этот все-таки закрытый. А делать ей фальшивые документы — уволь.

— Тогда на Бету, к шархи?

— Это другое дело. Я поговорю с дядей Молари, и еще могу воззвать к Эруле… Но все должно быть по правилам. Никаких спутанных ликов.

— Да какие лики, пусть куфти попросят наших, а наши — шархийских шаманов, — проворчал Кантор.

— Ну, Диего, можно подумать, что у тебя Тень появилась, у Шеллара нахватался, что ли? — усмехнулся Макс.

— Будто у тебя ее нет! — отозвался сын.

Разговор этот шел уже после победы, когда все закончилось благополучно, Ольга родила дочку, и был заключен межмировой договор между Альфой, Бетой, Дельтой и Эпсилоном. А вот статус Каппы оставался прежним, правда, дельтийцы продолжали сотрудничать с куфти. А куфти должны были вот-вот договориться напрямую с шархи. Магические цивилизации создавали прочный союз. И потому после коротких переговоров шархи пригласили к себе на постоянное жительство молодую талантливую пианистку.

Так и получилось, что однажды в доме Эрны, где поселилась Саэта, появилась целая делегация — отец и сын Кастельмарра и Мафей. Саэта повертела в руках документы.

— А что здесь написано?

— Паспорт и приглашение от шархийского правительства на имя Лусии Домингес, — улыбнулся Кантор.

Саэта вздрогнула. Это имя она почти забыла. И даже здесь, на Каппе, представлялась своей партийной кличкой.

— Пора возвращаться, маэстрина Лусия.

— Я уже вернулась, маэстро Эль Драко.

— Счастья тебе, Саэта, и яркого Огня.

— И тебе, Кантор.

Альфа. Пять лет спустя

Саэта стояла у окна высотки и смотрела на раскинувшийся перед ней сверкающий ночными огнями город. Сегодня началось ее турне по Альфе. Афиши с портретом знаменитой пианистки с Беты были развешаны по всей Москве. Концерт прошел прекрасно, и она знала, что в зале сегодня были и мэтр Максимильяно, и начальник Темной Канцелярии Раэл, и доктор Дэн Рельмо, с которым она познакомилась во время его поездки на Бету. Однако мало кому было известно, что она появилась на Альфе задолго до начала турне и прошла курс лечения в одной из клиник. Может быть, она даже сможет иметь детей, ведь на Бете ее ждет молодой шархийский шаман, с которым она не так давно стала встречаться. И она уже знает, как их назовет. Ведь она навсегда останется благодарна двум людям. Диего, который помог ей вернуть Огонь, и сейчас счастлив на Дельте, и покойному доктору Сильвану, который своей смертью спас ее жизнь.

«Отблески Этерны»

Кьярра Помощь врага

WTF OE rare pairings 2018

Встреча с августейшими братьями в запутанных коридорах дворца — явный знак того, что этот день удачным не станет. Первым из-за поворота появляется Октавий, нет, принц Октавий: светлые волосы, светлые глаза, бледная кожа, которая легко краснеет на ветру, а вслед за ним этот южанин, черноволосый и синеглазый. Ричард думает о том, как же они оба выросли за эти пару лет, и странный контраст, так же, как и неявное сходство, проступают в них ярче. Но одно остается неизменным: когда он выходит навстречу братьям, Рамиро делает шаг вперед, будто заслоняя Октавия. Ричард не улыбается, но этот спонтанный жест его веселит. В Алве есть что-то от дикого зверя: он слушает инстинкты, а не голос разума. Ну какая опасность может поджидать принца и наследника престола в королевском дворце Олларии.

Олларии, неслышно повторяет он. Сколько лет прошло — вся жизнь! — а ему никак не привыкнуть. Он родился в Надоре, но детство его прошло в Кабитэлле. Там он был счастлив. В Олларии он всего лишился: семьи, будущего, даже собственного имени. Сейчас у него есть хотя бы свобода — король милостиво отпустил его, позволив воевать во имя себя и старой родины с новым названием. Он свободен уже пять лет, и все равно не может привыкнуть.

— Постой!

Они разминулись с Рамиро Алвой пять минут назад, и вот настырный кэналлиец снова у него за спиной. Королевским менторам стоило бы научить его тому, что бегать по дворцовым коридорам несолидно. Ричард смотрит на кэналлийца, и неприязнь поднимается к горлу, как тошнота. Он похож на Рамиро-старшего. Отец говорил о нем — «неприятный человек», а потом забыл об этом, и они смеялись вдвоем, как друзья, только вот они не были друзьями.

— Я давно не видел тебя здесь.

Упорное молчание, похоже, на кэналлийцев не действует.

— Это потому, что меня здесь не было.

— Странно, обычно людям нравится бывать во дворце, а тебе — совсем наоборот.

Ему не нравится Рамиро. Его отцу тоже не нравился Рамиро, правда, другой, правда, недолго; но он умнее. У него есть то, чего не хватало отцу — ценный опыт.

— Тюрьма — она и есть тюрьма, — огрызается Ричард. — Даже если она во дворце.

Это сбивает кэналлийца с толку, он теряется, но ненадолго.

— Думаю, заключенные в подземелье с тобой бы поспорили, — как-то мягко, без нажима отвечает он.

Нет, решительно невозможно его отвадить. Намеки он игнорирует, на скрытую грубость не отвечает, молчать, должно быть, тоже не вариант — этот достанет и мертвого. Они столько лет прожили рядом: принц и пленник. Ричард ненавидел Рамиро, ненавидел себя самого — за то, что подвел отца и не защитил мать. А потом королева Октавия умерла, и его ненависть угасла. Тогда они оба осиротели окончательно.

— Пусть поспорят с моим отцом, ему нашли место еще ниже.

Рамиро снова перерезает ему путь.

— Прости. Я не должен был так говорить с тобой. Я сожалею.

Тройное извинение сбивает с толку, Ричард смотрит на кэналлийца, ожидая подвоха, а тот смотрит в ответ, открыто и прямо, как будто никакого подвоха и нет.

— Что ж, тогда и ты меня прости. В конце концов, мой отец лежит не глубже твоего.

Рамиро не вздрагивает, не меняется в лице, но глаза его темнеют, будто от боли. Ричард жалеет о своих словах через мгновение, но ведь сказанное уже не вернешь.

— Ты хотел меня о чем-то спросить. Но я не люблю болтать. Просто… спрашивай, если хочешь.

Или проваливай, мысленно добавляет он.

— Вряд ли это хорошая идея, — задумчиво отвечает Алва. — Теперь я понимаю.

— Если ты собирался ворошить прошлое, то да, ты это зря. Я не тот человек, с кем стоит говорить об отцах, и признаться, я не слишком люблю твоего.

— Но ты хотя бы можешь его не любить, — Рамиро ловит удивленный взгляд Ричарда и объясняет: — Ты его хотя бы знал.

Так вот, в чем дело. Вот, откуда такое удивительное терпение, даже когда речь заходит о памяти покойного отца. Воспитанник короля вырос — достаточно, чтобы начать думать о том, кто он такой на самом деле, и теперь ему нужны ответы… только над умением задавать вопросы ему бы еще поработать.

Алва понимает его молчание по-своему.

— Наверное, он тебе кажется ужасным человеком.

— Нет, — решительно отвечает Ричард, и с удивлением понимает, что это правда. Алан Окделл не стал бы доверять ужасному человеку. А правда — она в том, что… — он был вовсе не плохим человеком. Скорее наоборот.

И тем ужаснее то, что он совершил.

Кэналлиец оглядывается по сторонам.

— Пойдем. Сядем где-нибудь, например, у меня в кабинете, — Ричарду мерещится, или в спокойном голосе слышится почти мольба? — и там уж поговорим. Хочешь, сварю тебе шадди?

— Ты? Сваришь? Разве таким, как ты, не положено иметь для этого целый полк слуг?

Рамиро весело фыркает.

— Это особое, заморское лакомство. Я привез его из дома, а с ним жаровню и все прочее. Местные слуги не умеют его варить. Кажется, они считают шадди какой-то разновидностью колдовства…

Рамиро продолжает беззаботно болтать, но за этой болтовней стоит другая история, о которой он никому не расскажет. Из дома. Дом — не дворец, где вырос Рамиро Алва, не Кабитэлла-Оллария, знакомая ему с детства, дом — это, должно быть, та самая далекая Кэналлоа. Ричард представил себе Рамиро в пустом доме, давным-давно потерявшем хозяина. Вот он ходит по гулким коридорам, рассматривает портреты предков, ищет в отдаленно знакомых лицах правду, которой ему не хватает, и которую он никогда уже не сможет догнать. Потому что Рамиро Алва никогда не знал своего отца.

Что ж, похоже, сегодня ему придется попробовать этот заморский «шадди».

Феи

Рейто_КС Тис

WTF Myth 2018

1

453 год, окрестности Дублина

Ребенок выбрался из кустов, когда Гейрт уже расчесал волосы и собирался уходить. Он остановился, держась за ствол тиса и зачарованно глядя, на Гейрта — хотя тот не творил никакого колдовства.

Ребенок был еще слишком мал, чтобы перед закатом бродить по холмам в одиночестве, — если Гейрт вообще что-нибудь понимал в человеческих детях. Он был белобрысый, со смешно торчащей челкой… и на нем вовсе не было железа. Ни булавки, которую прикалывает своему ребенку всякая разумная мать, ни гвоздя в кармане, ни даже перочинного ножичка, с которыми люди, кажется, рождаются. (Во всяком случае, Гейрт не видел еще ни одного мальчишки, у которого его не было бы.)

Следом за ним из кустов вышла полосатая кошка с отвисшим животом: видно, брюхатая. Она уселась у ног ребенка, глядя на Гейрта немигающими зелеными глазами.

— Что тебе, дитя? — спросил, наконец, Гейрт, убедившись, что ни ребенок, ни кошка не собираются удирать.

Ребенок отпустил тис и шагнул вперед.

— Ты сид, да? Ты живешь в холме?

— Под холмом, — поправил Гейрт, улыбаясь. — В холме живут червяки и мыши.

— Бетони сказала мне, что она видела, как вечером на холме один сид чешет волосы.

— И что же? Ты пришел посмотреть на мои волосы?

— Я пришел, чтобы ты забрал меня в холм, — ребенок подумал и уточнил: — Под холм. И Кейти тоже.

— Это Кейти? — Гейрт кивнул на кошку.

— Да. Но если по правде, то она Кейтлин.

— А ты кто, если по правде?

— Эоган.

— Зачем тебе под холм, Эоган?

Гейрт ожидал услышать что-нибудь вроде «чтобы у меня было много денег» или «чтобы я умел колдовать». Эоган насупился и сказал:

— Чтобы отец не бил меня.

Гейрт помолчал, разглядывая их обоих.

— Твоя мать будет плакать о тебе.

— Я вернусь к ней, когда вырасту.

Гейрт сказал бы, что из-под холма не вернуться таким, как был, и даже если он и вспомнит о своей матери, он уже не будет ее сыном. Он уже не будет человеком, способным жить среди людей. Вместо этого он спросил:

— Сколько тебе лет?

— Шесть. Ты заберешь меня под холм? Бетони сказала, что все сиды забирают детей, если их встретить.

Гейрт поднялся с земли. Трава, примятая его телом, распрямилась сразу же.

— Пойдем. Возьми свою Кейти, она за нами не поспеет.

Эоган наклонился и подхватил кошку на руки; она нервно мяукнула, но вырываться не стала. Гейрт видел, как беспокойно двигался ее хвост. Кажется, идея отправляться под холм ей не нравилась.

— А под холмом есть кошки? — спросил Эоган, прижимая ее к себе.

— Под холмом есть все, что тебе захочется. Дай руку.

Эоган устроил Кейти ловчее и взялся за протянутую ладонь. Пальцы у него были сухие и горячие, цепкие, и Гейрт повел его сквозь расступающийся перед ними кустарник, в золотое сияние, которое лилось им навстречу из вечернего тумана у подножия холма.

2

2017 год, Дублин

Джейн из Лондона ждали, как наследную принцессу, — ее еще никто ни разу не видел с тех пор, как она приезжала на каникулы в одиннадцать лет. Все даже представить не могли, как она выросла. Все-таки интернет — это совсем не то.

…в автобусе ее не оказалось. Оттуда вылезла группа старичков, бодро направившихся куда-то, громко переговариваясь, молодая пара с маленьким мальчиком, долговязая девица с крашеными в зеленый стрижеными волосами, рыжий мужчина, закинувший на плечо тощую спортивную сумку, и парень в цветной куртке.

И никакой Джейн.

Крашеная девица уселась на свой рюкзак и затыкала пальцем в экранчик телефона. Тетя Эмили тоже собиралась достать телефон и позвонить Джейн, спросить, как же так, но тот сам зазвенел у нее в руке.

— Алло, Джейн!..

— Тетя, — с упреком сказала девица голосом Джейн, — вы же обещали меня… ой!

Она засмеялась, выключила телефон и, подхватив рюкзак, побежала к ним, громко стуча окованными металлом каблуками. Когда Джейн уезжала, она была пухлой белокурой малышкой в светло-желтом платьице, да и когда они говорили по Скайпу еще на прошлой неделе, у нее были длинные русые волосы, и уж точно никакой яркой помады и военных ботинок. Тетя Эмили чуть дар речи не потеряла.

Кристин, которая приехала вместе с ней, на кузину посмотрела с такой откровенной восхищенной завистью, что тетя Эмили поняла — и года не пройдет, как тоже начнет выпрашивать позволения выкрасить волосы. Джейн потрепала ее по макушке, обняла тетю, швырнула свой рюкзак на заднее сиденье машины — и плюхнулась туда же сама.

Зеленые там волосы или не зеленые, но в остальном это была все та же их Джейн — жизнерадостная, любопытная и очень шустрая. Еще до вечера она слопала огромный кусок торта, который тетя сделала специально к ее приезду, вылезла на крышу через окно, обошла весь квартал, приняла душ, разобрала вещи, пошвыряла палку собаке и познакомилась с Дэвидом Хейвордом, по которому с ума сходили все девочки округи без исключения.

Домой Джейн вернулась в темноте, поцеловала в щеку дядю, помогла тете накрыть на стол, а после, когда Кристин пробралась к ней в комнату, чтобы поболтать, показала ей татуировку на плече. Тетя Эмили бы не одобрила, но Кристин просто обомлела от вида трав, обвивающих руку кузины.

— Я тоже себе такое сделаю! — пообещала она с восторгом.

Джейн улыбнулась и сунула в рот пластинку жвачки.

— Когда вырастешь — без проблем. Я тебя даже в салон свожу, если захочешь.

— А что сказала твоя мама?

— Моя мама сказала: «Джейн, я знаю, что ты упрямая кобыла, поэтому сделай ее, по крайней мере, красивой и в приличном месте. И временную».

Они рассмеялись вместе.

— Так что она скоро сойдет… — Джейн потрогала татуировкуногтем. — Постоянную я сделаю, когда мне будет двадцать один, я уже решила.

Джейн стащила через голову футболку, оставшись в одном спортивном бюстгальтере, и надела другую, домашнюю, длиной чуть ли не до колен.

— Дэвид мне сегодня столько всего рассказал про Дублин!

— Это какой Дэвид? — ревниво спросила Кристин, сидящая на краю ее кровати, болтая ногами.

— Э… не помню, как его фамилия, — Джейн вынула из уха сережку. — А что?

— Да ничего он не знает! Ни одной настоящей истории! Вот я знаю! — выпалила Кристин. — Хочешь, расскажу?

— Хочу.

Джейн бросила обе сережки на столик, сняла бюстгальтер, вытянув его через ворот футболки, и забралась под одеяло.

— Ложись рядом, — она похлопала по подушке, — и рассказывай.

Кристин мигом вытянулась рядом с ней и начала историю…

3

…о мести

В первую ночь Самайна, когда за окном уже стало смеркаться, в дверь дома Арта Малли постучали. По-человечески, трижды. Он не отпер бы даже и после этого, но дура Кинна отодвинула засов прежде, чем он успел ее остановить.

Дверь распахнулась.

Снаружи почти ничего нельзя было разглядеть из-за густого тумана, дом напротив, и тот не видать.

Тот, кто стоял на пороге, не был похож на духа. Ему было лет семнадцать самое большее, он зябко кутался в плащ, так что торчал только кончик острого носа, и застенчиво улыбнулся Кинне:

— Хозяйка, пустите переночевать? Ночь такая, что на дороге нельзя остаться.

Кинна обернулась на Арта, и тот спросил:

— Деньги-то у тебя есть?

— Конечно, — заторопился гость. — Я заплачу.

Он полез в карман и, пока он копался там, капюшон съехал с его волос. С плеча упала тяжелая, отливающая серебром коса. Насквозь ее оплетал побег плюща, усыпанного мелкими белыми цветами, венок из него был у гостя на голове. Кинна ахнула, вскрикнула в глубине дома Бетани.

— Закрой дверь, быстро! — рявкнул Арт. — А ты ступай прочь, отродье! Иди, откуда пришло!

Сид взглянул на него поверх плеча Кинны. Лицо его перестало быть застенчивым и простодушным, оно даже юным быть перестало — потому что те, кто выходят из-под холмов, времени не знают. Это было лицо с монеты, вычеканенной на века и в веках не меняющейся.

Он отстранил Кинну со своего пути, как человек отгоняет в сторону кошку, и шагнул в дом. Над его головой порхнула в дом сорока, сбросила с притолоки рябиновую ветку; сид перешагнул ее, входя.

С грохотом сорвалась с двери железная подкова, краснеющая и оплывающая. Пол под ней задымился, и почти сразу ее затянуло полосой тумана, льющегося из распахнутых дверей вслед за сидом. В воздухе пахло горячим металлом, горящим деревом, но больше всего — холодным свежим запахом травы и снега.

Бетани шарахнулась с пути сида к дальней стене, и перед ним остался только Арт, схвативший со стола нож.

— Ты не узнал меня, отец, — сказал сид. — Я Эоган.

— Ты не мой сын, — огрызнулся Арт. — Эоган удрал из дома, туда ему и дорога!

— Я не твой сын, правда. Ее.

Он, не глядя, безошибочно указал на мать.

— Ну так забирай ее и иди прочь! Иначе…

— Что? — Эоган улыбнулся. — Ударишь меня снова? Как прежде?

Арт удобней перехватил нож.

— Сам не уберешься, я и теперь тебя прирежу, сколько бы ты с собой птиц не натащил.

— Я думал, будет крыса, — невпопад ответил Эоган. — Они наглые, но трусливые, если пугнуть. Но, видно, волк. Псам…

Арт ударил его ножом, но лезвие вспыхнуло у него в руке, и он закричал. Это был страшный громкий вопль, все не прекращающийся, не стихающий, переходящий в звериный вой, и в какое-то мгновение он грянулся на четвереньки, не прекращая выть. Его голос все меньше походил на человеческий, и настал момент, когда перед Эоганом оказался крупный волк.

— Пошел вон, — бросил Эоган, и волк проскочил мимо его ноги и вынесся в туман мимо обомлевшей Кинны.

Снаружи раздался восторженный собачий лай. Гон начался.

— Бетани, — позвал Эоган.

— А? — осторожно спросила она.

— Ты рассказала мне о холме, на котором сид расчесывает волосы, когда мы были детьми, — Эоган улыбнулся. — Помнишь?

Бетани молча кивнула.

— Я пришел к сиду и попросил забрать меня под холм, — он хихикнул, будто вспомнив нечто забавное, — и он забрал, как ты и сказала. Спасибо тебе. Теперь слушай: я пришел, чтобы отдать долги. Один уже уплачен. Ты сделала меня тем, что я есть, и я сделаю для тебя то, что вы, люди, назвали бы добрым делом. В сумерках накануне дня своей свадьбы ты придешь на холм, о котором рассказала мне…

Прямо под окном высоко пронзительно пропел охотничий рожок, и Эоган обернулся на дверь.

— Меня ждут. Ты придешь на холм и позовешь меня по имени, слышишь? Бетани, ты сделаешь?

Она кивнула еще раз, и Эоган сделал шаг к двери, глядя на нее.

— Хорошо. И ты уберешь все здесь, рябину и все это железо, — торопливо добавил он. — Чтобы люди не знали, что…

Рожок пропел снова, нетерпеливо, и Эоган бросился к двери. Возле Кинны он остановился, помедлил и поцеловал ее в лоб перед тем, как выйти.

— Прощай, мама, — сказал он почти нежно и вышел.

Никто не окликнул его, никто не попытался остановить. Туман хлынул за ним, как река, и он утонул в реке.

…— Стало легче? — спросил Гейрт.

Эоган стоял рядом с ним, измазанный кровью кого-то из тех, кого они загнали этой ночью, на его руке сидел ястреб, волосы почти расплелись, и он выглядел дико. Не как сид — как человек.

— Нет, — он погладил птицу по спине, и та любовно ухватила его за палец.

Гейрт знал, что ему должно быть больно — птица была приучена к сидам, чьи тела повредить трудно, — как больно и от когтей, впивающихся в кожу сквозь тонкую ткань. Но по лицу Эогана продолжала бродить рассеянная улыбка.

— Стало хуже, — добавил он. — Я думал, когда я его убью, что-то изменится. А теперь мне пусто. Я помню, ты говорил, что мне не стоит туда идти.

— Ты еще слишком человек. Несколько веков, и…

Они рассмеялись одновременно.

— …и сок трав войдет в мои жилы вместо человеческой крови, и лунный свет наполнит мои кости, и дела людей станут мне безразличны, и я стану сидом, который делает только то, что его забавляет, и не знает печали, — продекламировал Эоган, поднял на него глаза. — Я помню, Гейрт. Но мне еще нет нескольких веков.

Гейрт положил ладонь ему на лопатки, подталкивая вперед, и Эоган бок о бок с ним двинулся через болото ко входу под холм, ступая по черной, затянутой ряской воде. От шагов Эогана вода колебалась, и ряска проминалась под каблуками его сапог.

…о свадьбе

Перед своей свадьбой Бетани Малли плакала больше, чем плачет обычная девушка в такой день. Идти к сиду (называть его братом она не могла и не хотела) было страшно, нарушить обещание — еще страшнее. Ей и спросить совета-то было не у кого — мама умерла еще в прошлом году, к кому еще пойдешь с этаким.

Бетани изсморкала весь огромный платок, вырезанный из куска старой простыни, подрубленного по краям, раскраснелась и начала икать под вечер дня накануне свадьбы. Когда начало смеркаться, она тоскливо окинула комнату взглядом, поплескала в лицо холодной водой, потуже переплела растрепавшуюся косу и вышла из дома.

К холму она тащилась, озираясь на черные деревья вокруг, которые казались хищными зверями, наблюдающими за ней, а ведь Бетани никогда прежде не боялась темноты. Она медленно пересекла луг и поднялась на холм сквозь рощу. Поворачиваться спиной к деревьям наверху ей не хотелось, но поляну они окружали со всех сторон.

Бетани стала на самом краю тропы, глубоко вздохнула и позвала:

— Эоган!

Она надеялась, что он не появится, и можно будет просто уйти домой. Она ведь сделала, как он хотел.

В воздухе запахло цветами так, словно на дворе было начало лета. Цветами — и снегом. Бетани содрогнулась. Она помнила этот запах с того дня, как сид вошел в ее дом.

Вокруг ее щиколотки, как змея, обвилась полоса тумана, и Бетани брезгливо дернула ногой, отпихивая ее в сторону.

— Он не сделает тебе ничего дурного.

Бетани не заметила, в какое именно мгновение появился сид. Он стоял у дерева рядом, глядя на нее, и теперь даже не пытался прикидываться человеком. Он был не то лунный свет, не то статуя литого серебра. Выше самого высокого человека, которого она видела, с косой до самых колен. Прекрасный — и все же Бетани больше хотелось с криком кинуться вниз по склону, чем прикоснуться к нему.

— Спасибо тебе, — сказал сид. — Ты сдержала слово. Я тоже сдержу. Вот, возьми.

Он протянул ей туго набитый узел, но Бетани не спешила прикасаться к нему.

— Что это?

— Змеи и жабы, — сид улыбнулся.

Наверное, она изменилась в лице, потому что он тут же добавил:

— Я пошутил, Бетани. Это для твоей свадьбы, всякие девичьи штуки. У нашего отца ведь много что могло быть в сундуках, он не был бедным человеком. Ну, бери же.

Сид в это мгновение почти походил на человека, и потому Бетани протянула руку и взяла узел, оттянувший ее своей тяжестью. Он был удивительно тяжелый даже для нее, привычной к работе, но, по крайней мере, и правда не шевелился.

— Этот мужчина, за которого ты выходишь замуж… — сид запнулся. — Он хороший человек? Ты его любишь?

— Да.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы с тобой было как с нашей матерью. Как она живет теперь?

— Она умерла в прошлом году.

Сид кивнул. Кажется, этого ответа он и ждал.

— Послушай, Бетани, если он будет жесток с тобой… твой муж… помни, что у тебя есть брат. И что я еще знаю, как быть человеком. Ты можешь прийти и позвать меня снова. Обещаешь? Если будет плохо?

Бетани кивнула, хотя знала, что никогда к нему не придет, и он улыбнулся.

— Вот и хорошо… вот и хорошо. Теперь иди домой. Хочешь, я тебя провожу? Немножко?

— Нет! — испугалась Бетани, и тут же торопливо объяснила: — Вдруг кто увидит тебя?

— Твоя правда. Ну, ступай тогда.

Бетани прошла мимо него, глядя под ноги. Вниз по склону она почти бежала и, когда у самого подножья остановилась перевести дух и обернулась, то увидела, что сид по-прежнему стоит у начала тропы, глядя ей вслед.

Он поднял руку, махнул ей, и Бетани неловко махнула в ответ, а потом поспешила дальше, через луг, к дому.

Когда она вошла в двери, снаружи было уже совсем темно. Она положила узел на стол и разожгла свечу. С ней в руке Бетани приблизилась к узлу и осторожно развязала его.

Золото хлынуло на стол сияющей рекой, она ахнула и почти сразу зажала сама себе рот, глядя на переливающиеся, жарко горящие даже в тусклом свете украшения. Здесь были гребни и браслеты, ожерелья, и полный свадебный убор — так едва ли оделась бы сама королева, не то что она, Бетани.

Это было ее.

«Всякие девичьи штуки», сказал сид, и Бетани засмеялась, стоя над столом, заваленным золотом. Девичьи штуки.

С края стола свисал угол скатерти, в который сид завернул ее убор, и Бетани разгладила его ладонью, глядя на вышитые травы, которые, казалось, трепетали от ветра. Ей почудился тихий звук флейты — но только почудился, конечно.

…о болезни

Старшая дочь Бетани, Ула, заболела за три дня до того, как ей должно было исполниться десять лет.

— Мама, — сказала она, — очень болит голова, я даже ничего не вижу. Можно, я лягу?

Ула, живая и веселая, никогда не желала оставаться в постели и минуты лишней, и Бетани встревожилась сразу же.

У нее горели щеки, Ула всю ночь жаловалась, что у нее все болит, она и лежать-то не могла толком — сидела, прислонившись спиной к подушке, так, чтобы не касаться ее затылком.

На следующий день стало только хуже, а к утру третьего дня было ясно — Ула умирает, и с этим никто и ничего сделать не может.

Бетани выскользнула из дома перед рассветом, когда дети крепко спали, и даже сама Ула прикрыла глаза (Бетани боялась, что больше она их не откроет).

— Куда ты? — окликнул ее муж, когда она уже прикрывала дверь.

— На двор. Я сейчас приду.

Бетани выскочила наружу прежде, чем он успел ее остановить. Она пробежала через луг, вымочив в росе подол юбки, и на одном дыхании взлетела на холм.

— Эоган! — закричала она так, что у самой зазвенело в ушах. — Эоган! Эоган!

— Я здесь, — выдохнул, казалось, весь холм разом.

А потом она его увидела.

Бетани и прежде не могла называть его братом, теперь же то, что стояло перед ней, не напоминало и человека. Кожа его сияла, сквозь нее проросли цветы — это было зрелище жуткое и притягательное разом. Волосы — бледная паутина — падали до самых пят, а лицо было подобно отражению в воде — колеблющееся, почти не имеющее черт, готовое измениться в любое мгновение.

Бетани судорожно всхлипнула, глядя на него.

— Не бойся, — сказало создание. — Я меняюсь. Скоро я снова буду почти как ты. Это кокон.

Ее едва не стошнило от одного этого. У него и голос был высокий, стрекочущий. Как у кузнечика, подумала она. Но это все на самом деле не имело значения.

— Моя дочь умирает, — сказала Бетани сухим, надтреснутым голосом — и из этой трещины хлынул поток бессвязных жалоб и рыданий.

Бетани захлебывалась, задыхалась от слез, и ей казалось, что она не прекратит плакать никогда. Но слезы кончились, как кончается все, и она поняла, что стоит в кольце рук сида, припадая к его плечу, стиснув его до боли. Сид гладил ее по волосам, и Бетани коротко всхлипнула.

— Она не умрет, — сказал сид. — Нет, нет, не умрет, ну, не плачь же, невозможно смотреть. Ты и так вот сколько наплакала.

Он указал вниз, и Бетани глянула на траву. Вокруг их ног раскинулся круг из сияющих белых цветов-колокольчиков.

— Это я?

— Ты.

Сид склонился и сорвал один из цветков.

— Возьми и положи дочери под подушку. Она поправится к вечеру.

Бетани забрала цветок, коснувшись его пальцев, и они были теплыми. Сияние уходило из них, стебли, проросшие его руки насквозь, ползли под кожу, и Бетани подняла голову, глядя ему в лицо.

Почти человеческое.

— Что? — сердито спросил Эоган. — Что смотришь? Я вспомнил тебя, вот и вышло скверно, видишь? Придется теперь снова ждать, покуда я перестану быть человеком.

Бетани улыбнулась сквозь слезы.

— Прости.

— Пустое, — он дернул плечом. — Ради тебя, и твоей дочери, и дочери ее дочери, если понадобится, я вспомню снова. Буду вспоминать каждый раз. И не плачь больше, когда можешь прийти ко мне и сказать, что я тебе нужен. Вот выдумала. Да иди же домой, тебя ждут!

Бетани поднялась на носки и поцеловала его в щеку перед тем, как опрометью кинуться вниз по тропе.

Когда она вошла в дом, то на пороге столкнулась с мужем.

— Я хотел искать тебя, — шепотом сказал он.

— Я только дошла до луга и вернулась обратно.

Бетани проскользнула мимо него, остановилась у постели Улы. На мгновение ее рука скользнула под подушку, словно поправляя. Ула глубоко вздохнула во сне, и Бетани так и осталась сидеть на полу, глядя на ее лицо.

К полудню жар спал.

…и о том, что было после

— Из тебя не выйдет настоящего сида.

Гейрт соткался из бледного, уже тающего тумана, скрестил на груди руки.

— Ни теперь, ни через двадцать лет, ни через два века. Ты слишком увлекаешься возней с людьми. Ты должен был спать, и эта плоть истлела бы и превратилась в прелые листья, чтобы листья вновь стали…

Эоган, сидящий на стволе упавшего дерева, рассматривая свои ладони, поднял голову, молча ему улыбнулся.

Гейрт вздохнул, шагнул к нему и уселся рядом.

— Не имеет значения, — сказал он. — Так даже забавней. В каком еще холме есть человек, который сам к нам пришел?

— В северном Кроннахе.

Гейрт, не глядя, хлопнул его по затылку, как кошка хлопает лапой котенка. Эоган хихикнул и привалился к нему плечом.

— Пойдем домой. Солнце взошло. Кейти хочет спать, я тоже, и только ты вздумал вдруг бродить днем, как человек. Может, ты хочешь вернуться к людям?

Эоган фыркнул и поднялся первым.

— Почему бы мне этого хотеть? Идем, Гейрт.

…Сиды любят молоко, это всякому известно. Бетани и прежде порой оставляла чашку за дверью перед сумерками Самайна, оставляли и другие женщины. В этом году она вышла из дома, когда уже стемнело, — нарочно спохватилась, забыла, мол.

Когда она ступила за порог с чашкой молока в руках, небо уже сделалось темно-синим, как глазурь на мисках, которые продавали на прошлой ярмарке, и ветви деревьев раскололи его узором трещин.

Вокруг было тихо, и Бетани остановилась на крыльце, глядя вокруг. Она стояла так довольно долго, ожидая сама не зная чего.

— Бет! — крикнул из дома муж. Она отозвалась:

— Уже иду!

Бетани поставила чашку и сказала вполголоса, обращаясь ко всему миру вокруг:

— Это не вам, это Эогану. Это моему брату! — она запнулась, но продолжила: — И если ты хочешь… и слышишь… ты можешь войти в мой дом во всякий день, не только нынче ночью! Я разрешаю.

Где-то вдали пропел охотничий рог; его высокий чистый звук повис в воздухе, как оклик по имени. Бетани улыбнулась и вернулась в дом.

Наутро она нашла чашку пустой, а на дне ее — золотое кольцо.

…и о том, как шло время

В ночь Самайна бабушка всякий раз выставляла за дверь чашку молока, что-то приговаривала. Все уже привыкли, не мешали ей. Только Маргарет, бывало, посылали увести ее с улицы, если она слишком уж долго там торчала. Ночь-то, поди-ка, не та, чтобы оставаться под открытым небом. Бабушка всегда шла спокойно, не спорила.

В этом году она слегла. Не поднималась уже несколько дней, не поднялась и вечером. Маргарет спросила, не хочет ли бабушка, чтобы на крыльцо вынесли молоко, но та только головой помотала.

— Поздно уж, — невпопад сказала она. — Устала я.

…Дверь скрипнула глубокой ночью, когда все уснули. Маргарет открыла глаза, прислушиваясь, но никого не было. И ни звука.

— Я стала совсем старая, — тихо вздохнула бабушка в темноте, и Маргарет поднялась на локте.

— Ну что ты… — начала она, но бабушка не слушала.

— А ты не меняешься, — сказала она.

Наступила тишина. Бабушка словно ждала ответа, хотя рядом с ней никого не было. Она вдруг рассмеялась, покачала головой.

— Да, и верно.

— Бабушка? — позвала Маргарет.

Наступила тишина. Бабушка молчала долго, и Маргарет подумала уже, что она говорит во сне.

— Я умираю, — сказала вдруг бабушка. — Не ври, ты и раньше врать не умел, и теперь не научился, хоть и сид. Умираю. Ты можешь забрать меня?

Она вздохнула снова.

— Жаль.

Маргарет торопливо нащупала платье, висящее в ногах, и отстегнула железную булавку. Она подняла ее к глазам и, стоило ей взглянуть сквозь нее, как дом озарился светом. Сияли одежды, сияли волосы, сияла кожа того, кто сидел на краю бабушкиной постели, и Маргарет чуть не вскрикнула. Сид обернулся к ней и без того, почуяв ее взгляд.

— Это твоя внучка?

— Да, — бабушка тоже посмотрела туда. Она была совсем спокойная, улыбалась.

— Умница какая. Не бойся, — сказал он ласково. — Я сейчас уйду… и, должно быть, не приду больше. Дай, я тебя поцелую, Бет.

Он наклонился и поцеловал бабушку в лоб перед тем, как подняться. Сид прошел мимо Маргарет и провел на ходу по ее волосам прохладной рукой, под которой она втянула голову в плечи. Булавку она не выпускала, пока не увидела, что сид вышел, по-настоящему вышел, не остался в доме.

Под окном заржала лошадь, и Маргарет разжала стиснутые пальцы. Булавка упала на одеяло, потом на простыню, когда Маргарет выбралась из-под него и подошла к постели бабушки, шлепая босыми ногами по полу.

Бабушка молча указала ей на край кровати, туда, где сидел сид. В воздухе пахло цветами, пахло сырой землей, пахло снегом. Простыня была совсем холодная, когда Маргарет туда уселась.

Бабушка заговорила.

…Год спустя, когда стемнело, Маргарет вынесла полную чашку молока.

— Это Эогану, — сказала она. — Брату нашей бабушки. Выпей, пожалуйста, если хочешь.

Она хотела уже поставить ее и забежать обратно в дом, но остановилась, держась за ручку двери. Туман заливал улицу, поднимался все выше и выше, укрывал ее с головой, отгораживая от домов вокруг. Маргарет видела такой впервые, и ей показалось, что она одна в целом мире.

Они выехали из тумана вдвоем, совершенно бесшумно — словно их лошади не стучали копытами. Одного Маргарет знала, и он удивился, увидев ее.

— Что случилось? — спросил он.

— Я принесла тебе молока. Вот, — Маргарет подняла чашку выше.

— Но чего ты хочешь попросить?

— Ничего. Бабушка умерла, и я подумала… что ты, наверное, хочешь, чтобы кто-то приносил тебе молоко?

— Это становится невыносимо, Эоган, — со смехом сказал второй. — Отпустят ли тебя твои люди когда-нибудь?

— Нет, — ответила за него Маргарет.

Тот, незнакомый, рассмеялся снова, но Эоган протянул руку и взял у нее чашку.

Так случилось и на следующий год, и год спустя, и еще через год. Так случалось, когда на крыльцо выходил сын Маргарет, и его сын, и дочь его сына. Над ними прошла черная смерть, над ними прошел голод и война — и ничто не задело их.

4

— Круто, — сказала Джейн. — А тетя Эмили тоже выносит сидам молоко?

— Не-е, — Кристин перекатилась на спину и сунула палец в рот, отгрызая заусенец. — Мама говорит, это перевод продукта на сказки. Если бог создавал сидов, то про них должно быть в Библии, а там нет.

— О как. Не грызи ногти, — Джейн шлепнула ее по руке. — А то будет некрасиво.

Кристин послушно вынула палец изо рта. Несколько мгновений они лежали молча.

— Зараза, почему сейчас не Самайн? — буркнула Джейн.

Они полежали молча еще немного.

— Короче, — Джейн резко села. — Пошли.

— Куда?

— Возьмем молоко и проверим. Вампиры ж приходят, если их позвать. Может, и у сидов ваших та же система.

Кристин мигом вскочила с кровати.

— А если он правда придет?!

— То у меня будет лучший в классе доклад по истории Ирландии, — усмехнулась Джейн, натягивая шорты.

Они тихонько спустились в кухню, и Джейн распахнула дверцу холодильника и вынула бутылку молока.

— У нас нет большой чаши, — сказала Кристин у нее за спиной. — Можно, мы возьмем мою кружку?

Джейн обернулась и глянула на кружку с рыжим котом на боку.

— Давай возьмем, — она пожала плечами. — Думаю, сиду без разницы. Пошли.

Они вышли на улицу через заднюю дверь, и Джейн зябко поежилась. Ночь выдалась прохладная, ветви деревьев колебал ветер, и листья шелестели, как сотня переговаривающихся шепотом голосов.

— Держи кружку, — велела Джейн и открутила крышку бутылки. Чтобы разглядеть, сколько молока наливается, ей пришлось наклониться совсем низко, почти носом уткнуться в кружку.

— Можно проверять пальцем, — предложила Кристин.

— Ну щас! Если бы в мое молоко кто-то совал пальцы, я б его пить не стала. А сид тебе что, дурак, что ли?

В конце концов, кружка наполнилась.

— В какой тут стороне этот ваш холм нужный?

— Там.

— Отлично.

Джейн взяла кружку, развернувшись лицом в ту сторону.

— Значит, так. Эоган, — она подумала и уточнила: — Который сид вот с того холма, а не какой-нибудь другой Эоган. И который наш прапрапра… много раз, короче, прадедушка. Мы тут принесли тебе молоко, не в Самайн, правда, но ты уж извини, я же тут на каникулах, кто меня сюда осенью отпустит. Так что, если ты вдруг хочешь, ты приходи. Мы рады будем. Да, Крис?

— Да.

— Теперь ждем.

Они замолчали и молчали долго. В соседнем доме гавкнула собака, на улице проехал автомобиль, и ничего не менялось. Было ночное небо, был ветер, было молоко в кружке, за которым никто не пришел.

— Ладно, — с досадой сказала Джейн. — Пошли в…

Вдали вспыхнул золотой свет.

Сказки по-русски

Гуриан Дис На своей земле

WTF Babushka 2018

— Смотри, княже! Думай сейчас, потом обратного пути не будет. Бог, имени которого не называют, не отдает назад то, что взял.

— А что там думать? Чернолесье мне и даром не нужно! Ты, главное, не забудь свои посулы.

Два всадника остановились на берегу мелкой речушки. На белом жеребце — князь Горимир. Молод князь, красив, статен. Плечи широкие, кудри льняные, очи соколиные… то есть глядят жестко и беспощадно, как у хищной птицы, что сейчас добычу закогтит.

На вороном коне — чужеземец в странной одежде. Даже купцы, по всему свету развозившие свои товары, не смогли сказать князю, откуда родом заезжий странник. Вроде невидный человек: не молод и не стар, не низок и не высок… Лицо бледное, всегда спокойное, и какое-то обыкновенное: отворотишься да забудешь. Вот только глаза… да, в глаза ему лучше не глядеть. Имени своего не назвал. Как прилипло к нему прозвище «Чужанин», так все и звать стали. О себе сказал только, что он — жрец неведомого, незнаемого бога. Ищет землю, где поставить храм своего божественного повелителя. Князь сперва расхохотался: ему и своих-то богов много, поди всех ублаготвори! Но чужак объяснил, что землю возьмет не задаром. Тут князь и призадумался…

— Свои посулы я помню. — Чужанин вглядывался в стену леса на том берегу. — Можешь, княже, вести войска на соседей. Зимой будет твоих врагов буран бить, лютый мороз морозить. Летом на них ураганы обрушатся, змеи в домах заведутся. Но главное — и летом, и зимой будет их косить черный мор. А твои люди, Горимир Вышатич, целы будут, не возьмет их зараза.

Говорил он правильно, слова не коверкал, только была в его речи странность. То ли змеиное шипение слышалось в ней, то ли дальний свист ветра…

— Военная помощь — это хорошо. У меня удельные князьки пошаливают, да и к своим землям хотелось бы прирезать кусок… — Горимир улыбнулся мечтательно и нежно, словно красную девицу вспомнил. — Ежели твой бог силен, я рад буду ему жертвенник поставить. Пусть нам помогает, соседям вредит. Какие жертвы ему угодны?

— Человеческие, — легко откликнулся Чужанин.

— Только не дружинников! — рявкнул князь так, что белый конь заплясал на месте. — Ежели я дружину на алтаре перережу, с кем чужие земли воевать буду? Да и холопы мне самому нужны. Кому землю пахать, войско кормить? Баб отдать — кто новых воинов нарожает взамен тех, что в боях костьми полягут?

— То по первости, — спокойно объяснил Чужанин. — Отдашь богу нескольких малолеток. А там пригонишь из завоеванных земель толпы рабов, этих-то чего жалеть?

— Ну, разве что так, — протянул князь. — И то сказать, сопливых дармоедов в каждой избе по дюжине. В голодную зиму все равно мрут, так чего бы их и не… Тогда еще можно подумать…

— Вот и подумай, княже, подумай. Я не торговец, что гнилой товар норовит всучить. Сразу говорю — назад Чернолесье взять не сможешь. — Голос чуть изменился: теперь в нем слышался холодный хруст крошащегося льда. — Жертвенник моего бога из земли жизнь высасывает. Вот этот лес, — Чужанин указал рукой на другой берег, — мертвым будет стоять. Ни зверя не останется, ни птицы, деревья посохнут, трава выгорит.

— А что мне за печаль? — хмыкнул Горимир. — Что живой лес стоит, что мертвый — пользы от него нет. Ни мужики на охоту не ходят, ни бабы за хворостом, ни детишки по ягоды. Я тоже дело честно веду. Сразу говорю: хорошего в лесу мало, почти все — зыбь-трясина бездонная. В трясине водится болотник, в Черной речке плещутся русалки, а где посуше — там леший шастает. Ну, и другой дряни хватает.

— Дело знакомое, — понимающе кивнул Чужанин. — Везде есть свой genius loci — дух-хранитель этого места, как говорят мудрецы в одной далекой стране. Сущности эти весьма живучи, но вывести их можно, приходилось уже выводить… Что ж, поехали, поглядим!

Он тронул вороного каблуком, и конь пошел вброд через речушку.

Горимир ненадолго замешкался — видать, оробел. Крепко сидят в душе слышанные в детстве сказки! Но тут же кровь бросилась молодому князю в лицо, он сердито послал белого жеребца в реку и догнал своего спутника на том берегу.

Тишина стояла над опушкой, только звенели дикие пчелы да шуршали листья малинника. А дальше стеной стояли черные вековые ели, как богатыри, закрывающие путь в лес. Одуряюще пахли нагретые на солнце травы. Полынь, тысячелистник да зверобой стояли коням по брюхо, не примятые ни человеком, ни зверем. Меж ними островками голубел чабрец. Кони словно плыли по брюхо в траве, и не было ни одной тропинки, что вела бы от удобного речного брода к лесу.

Чужанин настороженно оглядывался, словно бы даже принюхивался. Черты лица вроде остались прежними, но сейчас оно не было неприметным и даже походило на морду хищного зверя.

— Ты что же, княже, морочишь меня? — спросил он. Вновь изменился голос. Теперь он был сухим и надтреснутым, словно ломались чьи-то кости. — Отдаешь мне то, чего я взять не смогу!

— Не сможешь? Почему?

— На опушку положены крепкие охранные чары. Корнями уходят и в глубь земли, и в древние времена. В этом лесу живет сильный колдун. И он просто так не отдаст свои владенья.

— А! Я же сказал — тут всякой дряни полно. Живет в лесу одна старуха. Все про нее знают. Зовут ее…

— Молчи! — Теперь в голосе Чужанина лязгнула сталь клинка. — Или не знаешь, что называть имя колдуна опасно? Услышит…

— Аль ты бабы боишься? — криво усмехнулся князь Горислав, стараясь не коситься на лесную опушку.

— Здесь — боюсь. Здесь она на своей земле, а значит — в полной силе. Колдун, если стоит на своей земле, может потягаться даже с моим господином. Вот если бы ее оттуда выманить, чтоб сила ослабла…

Чужанин оборвал себя на полуслове. Принюхался. И спросил со злым весельем:

— Говоришь, княже, люди сюда не ходят? А это кто?

Тут и Горимир заметил в малиннике синее пятно. Странно, только что не видал там ничего!

Всадники подъехали ближе.

Девочка в синем сарафане сидела под ветвями. Заметив, что ее обнаружили, поднялась на ноги. Глядела настороженно, но без особого страха. Белобрысая, синеглазая, лет этак десяти.

— Чья будешь, кроха? — строго спросил князь. — Как тебя зовут, что здесь делаешь?

Девчонка поклонилась князю в пояс, ответила без запинки:

— Зовусь Отрадой, княже, живу недалече, на Горелых Выселках, дочка Хмура-охотника. Сюда по малинку пришла. — Девочка, словно щит, подняла перед собой корзинку, дно которой было покрыто ягодами.

— Смелая… — начал было князь. Но замолчал, увидев, как подался в сторону ребенка Чужанин, как склонился с седла.

— Ты мне, девочка, не лги, — сказал он негромким, мягким, обволакивающим голосом. — Я умею различать правду и ложь. Кто ты? Откуда? Чья?

Девочка молчала, крепко сжав губы.

Чужанин протянул над детской головой руку с раскрытой ладонью:

— Назови свое имя!

Губы девочки шевельнулись, словно против ее воли:

— Василиса.

— Кто твои родители?

— Я сирота.

— Родня есть?

— Нету.

— У кого ты живешь?

Девочка промолчала. В синих глазах не было страха — только злое упрямство.

— Отвечай! — Чужанин согнул пальцы, словно когтил воздух над головой ребенка.

Девочка побелела как полотно, в глазах плеснулась боль. Попыталась сдержаться, промолчать, но что-то злое, враждебное было сильнее ее.

— У бабушки в ученицах, — выдохнула она.

— В ученицах? И чему она тебя учит?

— Премудрости.

— Чему-чему? — удивился князь.

Его голос разрушил чары. Девочка зло глянула на князя и промолчала.

— Что ж ты мне помешал, княже, — попенял Горимиру чужанин. — Сейчас она бы мне рассказала, чему ее учили. Ну, или умерла бы.

Князь снял с пояса плеть:

— А вот у меня сейчас скажет… Так чему тебя бабка учит?

— Не бей, княже! — поспешно сказала девочка. — Отвечу. Вот этому научила…

И тут Василиса завыла по-волчьи, грозным кличем, каким вожак скликает стаю.

Белый жеребец взвился на дыбы, вороной под Чужанином шарахнулся в сторону, а девчонка, бросив корзинку, метнулась в кусты. И ушла бы…

Но тут рука Чужанина вытянулась, словно гибкая и невероятно длинная змея, скользнула над кустами, сцапала девчонку за локоть, притащила ее назад.

Князь видел это краем глаза, стараясь совладать с испуганным жеребцом. Когда успокоил его, рука уже была как рука, а девчонка лежала лицом вниз поперек седла и молча извивалась, пытаясь вырваться.

Горимир ни о чем не спросил спутника — должно быть, решил, что померещилось ему… Впрочем, он бы и не успел спросить: Чужанин бросил тяжело и властно, словно топором ударил:

— Шутки кончились, княже! Бежим!

Горимир носил плеть для людей, а не для коней. Вот и сейчас не ударил — лишь чуть тронул коня плетью. Умный жеребец тут же вошел в реку, понес всадника через брод. Вороной не отстал от него.

На том берегу кони сразу пошли галопом — через луг и в невысокую гору. Чужанин гнал вороного, глядя перед собой, а князь все время оглядывался назад. Когда кони уже спускались с горы, увидел Горимир, что от уходящих назад вершин Чернолесья плывет им вслед сизая туча… но поздно, поздно! Навстречу беглецам поднялись надежной защитой стены Град-Столицы, и кони ворвались в распахнутые ворота.

* * *

Непривычно тихим был княжий пир. Не были званы на него ни удельные князья, ни бояре Град-Столицы. Только дружина собралась за княжеским столом. Обычно на пиры не брали ни оружия, ни кольчуг — зачем? С пьяных глаз соседей покрошить в капусту? А сейчас дружинники сидели за столом в кольчугах. Шлемы лежали рядом на лавках — долго ли надеть! И каждый был при мече. Не в радость был воинам этот странный пир. Пили, ели, не поднимая глаз от стола, да слушали гусляра, который подрагивающим от страха голосом выводил былину. Не было слышно ни хмельных прибауток, ни дружеских шуток. И никто не смотрел туда, где во главе стола, меж князем и Чужанином, сидела девочка в синем сарафане.

Маленькая гостья глядела хмуро, ничего не ела. То ли от обиды, то ли от боли: губы ее были разбиты и вспухли, а на скуле разлился синяк. Все знали: от удара кулаком в лицо. Увернулась девчушка, вскользь пришелся удар, по скуле, не то и зубы ей бы вынесло. Знали люди и другое: то был княжий кулак. Разозлился Горимир, когда девчонка попыталась сбежать. И ведь хитра до чего: не со двора побежала, ее бы на воротах сразу поймали, а попробовала затесаться среди челяди. Пир готовили, много было чужих челядинцев, от бояр присланных помочь. Не девчонка, а лисица! И скрылась бы, переждала погоню, да чужеземец пошел за нею, как по следу, сыскал, представил пред княжьи очи да под княжий гнев…

Слуги, обносившие гостей яствами и вином, были бледны, старались быстрее сделать свое дело и выйти из трапезной.

Князь через голову Василисы спросил Чужанина:

— Думаешь, придет?

Чужанин ответил скучным, пыльным, серым голосом:

— Придет, и скоро. Наверняка знает, что я могу сделать с девочкой в полночь.

Василиса не вздрогнула при этих словах. Так и глядела куда-то мимо блюда с жареным лебедем.

— А я так думаю, не придет, — рассудил Горимир. — С чего это она ради чужой девчонки вылезет из чащобы? Неужто другую сироту не найдет?

Так же равнодушно, не пытаясь убедить князя, Чужанин ответил:

— Мать может не прийти за ребенком. Брат может не прийти за сестрой. Но наставник всегда придет за учеником. — И обернулся к Василисе. Сказал голосом сладким да мягким, словно медом плеснул: — Не бойся меня, маленькая.

Василиса разомкнула распухшие губы и сказала так звонко и четко, будто слова не причиняли ей боли:

— А чего мне тебя бояться? Пусть тебя тот боится, у кого бабушки нет!

Князь Горимир расхохотался, словно приглашая и гостей посмеяться над наивностью ребенка. Но фальшиво звучал смех, никто из дружины не поддержал его. Молчали даже те, кто всегда угодливо хихикал над княжьими шуточками.

Дружинники (да и сам князь, чего уж там!) понимали: бабушка бабушке рознь.

Не про каждую бабушку рассказывают страшные сказки.

Не каждая бабушка в ночи проносится меж землей и облаками в тяжелой ступе, заметая след помелом.

Не каждая бабушка может свистом призвать на свою поляну и зверей рыскучих, и птиц летучих, и гадов ползучих.

Не каждая бабушка железными зубами перегрызет хоть дуб, хоть березу, хоть горло врагу. И никому из тех, кто невесело пировали в трапезной, не хотелось, чтобы это было его горло. А потому все тревожно поглядывали на маленькое оконце, за которым сгущались сумерки, и с тоской ждали темноты.

Но она появилась еще до ночи — крепкая бабка в кацавейке мехом наружу, темной рубахе, потрепанной юбке и мужских поношенных сапогах. И ждали ее — а не заметили, как вошла. А когда заметили… нет, не прошел шепоток вдоль стола, все онемели, забыли потянуться к шлемам и мечам.

Вслед за бабкой в светлую трапезную вползли сумерки, заклубились у входа, свились в странные фигуры: не то звери, не то птицы. Потянуло лесной прелью, болотной тиной, мокрой шерстью.

А старуха сказала твердым, звучным голосом:

— Княже, не загостился ли у тебя мой приемыш? Мала она еще с мужиками на пирах гулять.

Князь молчал, как и все. А Чужанин поднялся на ноги. Глянул на стоящую у дверей старую женщину. Покачал головой:

— Так это тебя все боятся? Что ж, в лесу ты, может, и грозна. А сейчас — не страшнее нищенки. Но я не подаю милостыню!

Он вскинул руку раскрытой ладонью вперед. С ладони сорвалась молния — и ударила в старуху.

Василиса вскрикнула. Разом шумно вздохнули дружинники.

Старуху отшвырнуло к стене, ударило о бревна. Она упала, забилась в корчах, словно ломались кости. Сумрак стал багровым — и в этом жутком свете все увидели вместо женщины росомаху с седой от старости мордой. Маленькие темные глаза горели болью и ненавистью.

Но сумрак развеялся — и перед испуганными гостями вновь была старуха, стоящая на четвереньках и сплевывающая на пол кровь. С трудом поднялась колдунья на ноги. Из уголка рта ее бежала тонкая темная струйка.

— С четырех сторон соберу ворон, — злобно выдохнула она и взмахнула рукой.

С потолка посыпались сухие осенние листья. Они падали, но не достигали пола — на лету превращались в серых железноклювых ворон. Птицы яростно набросились на Чужанина.

— Не на полдень, не на полночь, не на всход, не на закат, а на мясо кровавое, — бормотала старуха, не сводя глаз со своего врага, — на кости белые, на потроха сизые…

Ни князь, ни дружинники не шевельнулись, чтобы помочь Чужанину. А тот не кричал, не пытался закрыть руками лицо, не берег себя. Ловко хватал он ворон на лету за крылья и лапы — и разрывал пополам. Разорванные птицы вновь превращались в сухие листья и падали к его ногам. Вороны нападали всей стаей, клювы метко били в лицо, в глаза, но чужой колдун продолжал без единого звука рвать их одну за другой.

Наконец карканье утихло, пол в трапезной был засыпан палой листвой. На Чужанина было страшно смотреть: один глаз выбит, лицо изодрано когтями в лохмотья, кровь бежала по груди и по шее, пятнала одежду. Но чародей даже не поднял к лицу пальцев, чтобы ощупать раны. И голос его, без тени боли, был тверд, даже полон радостного, злого азарта:

— Это была хорошая драка. Представляю, как сильна ты у себя в чаще. Но не тебе спорить со жрецом безымянного бога.

— Хвастать — не косить, спина не болит, — откликнулась неукротимая старуха. — Чего стоит бог, ежели он даже свое имя назвать стыдится?

— Не тебе о том судить, жалкая лесная ведьма. Ты показала все, что могла. И теперь умрешь…

— Я только начала, — перебила его старуха. — И не тебя мне бояться! В пустой бочке звону много… Ты пришлый, а я стою на своей земле!

— Что? — впервые растерялся Чужанин. — Опомнись, старая! Ты же не княгиня, ты чужая в Град-Столице!

— Умеешь, сопляк, различать правду и ложь? — гневно прищурилась старуха. — Так слушай: я — стою — на своей — земле!

— Ты говоришь правду… — так же растерянно пробормотал Чужанин. Но опомнился и яростно крикнул: — И на своей земле сейчас сдохнешь!

Не было в его голосе прежней радости боя, даже взвизгнул колдун на крике. Но жест, которым он выбросил обе руки перед собой, был жестким и твердым. Выросли на его пальцах кривые когти, сверкнули алмазным блеском. Вытянулись руки, как две змеи, и через всю трапезную потянулись к старухе.

Дружинники сами не заметили, как сползли под стол. Один князь сидел, точно мертвый, с отвисшей челюстью и серым лицом. Видать, не было у Горимира сил двинуться с места.

Чародейка спокойно вскинула перед собой обе ладони, словно преграду поставила, и сказала негромко, с насмешкой в голосе:

— Не из всякой тучи гром, а и грянет, так не по нам!

Выглядывающие из-под стола дружинники с ужасом увидели, как длинные руки колдуна вдруг изогнулись, повернулись когтями к своему хозяину, вонзились ему в грудь и живот.

Два страшных рывка встряхнули откинувшегося к стене колдуна. Левая рука — его собственная рука! — распорола брюхо и глубоко ушла в ворох кишок, а правая, проломив ребра, вырвала наружу сердце. Мертвым комком лежало оно на когтистой ладони, не билось посмертно, не выталкивало из себя кровь, словно вынуто было из груди давно остывшего мертвеца. Чужанин глядел на собственное сердце единственным уцелевшим глазом, словно пытаясь понять: что это держит он в руке?

— Кукла, да? — прищурилась старая чародейка. — Я так и думала… Эй, холоп безымянного хозяина! Надоело мне на твою личину глядеть. Сыми ее, дай нам на твое лицо полюбоваться!

— Быть по сему! — гаркнул по трапезной страшный, чудовищный, нечеловеческий голос. И содрогнулись от этого жуткого возгласа все, кто забились в углы да под стол.

Полезла клочьями кожа с головы Чужанина, обнажилось мясо, на котором пронзительно сверкал единственный глаз. Потом мясо лохмотьями стало отваливаться с костей. Череп пошел трещинами, словно яйцо, из которого пробивался наружу чудовищный птенец. Брызнули осколки во все стороны, и подняла над плечами бывшего человека голову змея. Огляделась, высунула раздвоенный язык — и принялась кольцами выбираться наружу. Тело осело на пол ворохом, словно сброшенная одежда. А змея, кольцо за кольцом, выползла наружу — и метнулась к старухе.

Колдунья вскинула наперерез клюку, махнула по змее, сбила удар. Тварь, целившая в лицо, упала к ногам. Но, видно, запоздала старуха, ударила неточно. Змея вскинула голову, вцепилась противнику в ногу повыше сапога. И тут же клюка обрушилась на голову ползучей гадины, прижала ее к полу.

Чужанин был повержен — но в голосе, загремевшем по трапезной, звучало ликование победителя:

— Если б ты слышала наши преданья, карга, то знала бы: от моего яда нет излечения. Я выиграл бой! Сдохни!

— Если б ты слышал наши сказки, —азартно откликнулась старая ведьма, — то знал бы: у меня костяная нога. Нашел, дурень, куда кусать! Сам сдохни!

Люто, безнадежно завыл чародей. Змея превратилась в полосы пламени, полосы эти свились в огненный жгут, взвились над полом и улетели в оконце, сверкнув на темном ночном небе.

Старуха деловито оглядела свою клюку, убедилась, что та не обгорела, и неспешно подошла к длинному столу. Никто уже не сидел на скамьях, кроме князя: дружинники растянулись на полу, пытаясь вжаться в доски, а князь боялся пошевелиться.

Колдунья оглядела стол с перевернутыми блюдами, рассыпанными яствами и разлитым вином. Хмыкнула насмешливо:

— Какие гости, такой и пир… — И позвала строго: — Эй, Василиса!

Девочка еще в начале поединка тоже юркнула под стол и наблюдала бой оттуда — бледная, с горящими глазами. Сейчас она вынырнула из-под стола и бросилась к бабушке. Обхватила обеими руками, прижалась лицом к волчьему меху кацавейки. Наверное, расплакалась бы. Но колдунья оттолкнула ученицу, ворчливо приказала:

— Не вздумай слезы лить, ты не дождь осенний. — И добавила, чуть смягчившись. — Умница, что догадалась спрятаться. Кабы он тебя в заложницы взял и тобою прикрывался, было бы труднее его одолеть.

— Бабушка, а злодей не вернется? — совладала с собою Василиса.

— Чего ему возвращаться? Улетел искать тех, с кем легче управиться. — Старуха глянула на лицо девочки, на почерневшую скулу, на распухшие губы — и спросила спокойно, чуть насмешливо: — А и кто ж тебе такую красу несказанную на лице навел?

— Князь Горимир Вышатич, — с удовольствием наябедничала девочка. И даже рукой указала на князя, чтоб уж точно ошибки не вышло. Потому как Горимир Вышатич сейчас вид имел совсем не княжеский.

— Князь, да? — кошкой промурлыкала старуха. Хлопнула в ладоши — и рухнул набок длинный стол со всеми блюдами да кувшинами, раскатились по полу груды пирогов, разлилась ручьями медовуха. И открылась залегшая на полу дружина.

А князь только сейчас очнулся от творившегося вокруг кошмара — и понял, что попал в беду. И заступиться некому. Вскочил на ноги, дернулся бежать, забыв, что сзади стена. Завизжал по-поросячьи, штаны намокли…

И тут поднялся на ноги один из дружинников, совсем молодой рыжий парень. Встал с мечом в руке, заслонил собою князя. В зеленых глазах плескалось отчаянье. Сказал, заикаясь:

— Н-не убивай князя! Д-добром прошу, Яга Велесовна, уйди п-по-хорошему!

— Родня он тебе, что заботишься о нем? — цепко глянула старуха в лицо парня, побледневшее так, что одни веснушки остались да пронзительная зелень глаз.

— Н-нет… я п-присягу давал… к-клялся защищать…

Василиса пискнула из-под бабкиного локтя:

— Бабулечка, не убивай добра молодца!

Старуха даже взгляда не бросила на приемную внучку. Продолжала в упор разглядывать парня:

— И кто ж ты таков, защитник?

Мало кто прямо ответил бы Яге на этот вопрос. Опасно называть чужому, да еще и недоброму человеку свое имя. В другое время и молодой дружинник назвался бы чужим именем. Или попросту огрызнулся бы: «Как вчера звали, так и сегодня зовут!» Но сейчас был не тот случай, чтоб огрызаться, а ложь с этой старухой не прошла бы. Парень ответил обреченно и честно:

— Имя — Найд-дён, п-прозвали Заикой…

— Вот как! Стало быть, не от страха заикаешься, а всегда так?

— Д-да…

— Что ж. Ты меня уважил, по имени-отчеству повеличал. За это исполню твою просьбу. Князя не убью. А наказать — накажу, здесь нужна не ласка, а таска, и тут ты со своим мечишком не защита. Подвинь-ка плечо, я взгляну на князюшку нашего…

Найдён зябко передернулся, но не отошел. Впрочем, парнишка был ниже рослого князя, и серое, как у мертвеца, лицо Горимира возвышалось над его плечом.

Яга жестко посмотрела в перепуганные глаза:

— Что ж, свет наш ясный, Горимир Вышатич, хотела я тебя по стене размазать али на веки вечные в вонючего козла превратить. Потому как козел ты и есть. Но заступился за тебя твой дружинник. Не тебя — его уважу. Вот только хочу я, чтоб ты этот вечер до погребального костра своего помнил. А память у тебя куриная, завтра все забудешь и сызнова начнешь ядом плеваться не хуже своего дружка чешуйчатого… Потому оставлю я тебе зарубочку на память. Возьму у твоего дружинника заиканье да тебе передам.

Князь всхлипнул в ужасе.

— И еще запомни, сокол ты наш, Горимир Вышатич: ежели будешь родимой землей торговать — тебя в нее заживо зароют. Понял меня?

Князь судорожно кивнул.

— Али я, старая, оглохла, что ответа не слышу? — строго спросила Яга. — Понял али нет?

— П-п-понял, — с трудом выдавил из себя князь.

Яга молча взяла Василису за руку и пошла прочь.

Найдён с мечом пошел следом — видать, боялся, что старая колдунья все-таки вернется и перебьет всех, кто остался в трапезной.

Выйдя за порог, Яга остановилась и негромко, задумчиво сказала Найдёну:

— Князю ты, молодец, сослужил добрую службу, а себе — дурную.

— Почему? — спросил парень хмуро. Он заговорил без заикания, но от волнения даже не заметил этого.

— Князь струхнул на глазах у дружины, а ты показал себя героем. И его, труса, спас. Думаешь, он тебе это забудет?

Найдён угрюмо промолчал.

— Убить он тебя не убьет, — продолжала Яга рассудительно. — Всякий князь силен своей дружиной. Без дружины он не князь, а таракан запечный. А ежели будет своим дружинникам головы с плеч без вины сносить — кто ему служить захочет? Думаю, станет он придумывать для тебя поручения, одно заковыристее другого. Такие, чтоб ты пошел исполнять — да погиб али опозорился. Если придется совсем туго — приходи тогда в Чернолесье. Ежели сумеешь меня отыскать, поразмыслю над твоей бедой. Может, и совет умный дам.

— Спасибо тебе, Яга Велесовна! — поклонился парень в пояс старой женщине.

— Приходи, богатырь, — негромко, душевно сказала Василиса. — Мы с бабушкой тебя хорошо встретим. Блинов напечем, в баньке попарим…

— … и не съедим, — насмешливо закончила за нее Яга. — Пойдем, егоза. Мала ты еще парней завлекать.

* * *

Как вышли Яга и Василиса из Град-Столицы ночью, когда городские ворота были заперты? Про то наутро рассказал ошарашенным стражникам старый нищий, устроившийся на ночлег в канаве неподалеку от ворот. Он и видел, как подошли к воротам старуха с девочкой. Старуха коснулась ворот каким-то стебельком, пробормотала что-то неразборчиво — запоры упали, ворота распахнулись.

— Разрыв-трава то была, чем хошь поклянусь, — уверял стражников бывалый нищий. — Разрыв-трава любой замок откроет!

В другой день он получил бы от стражников по шее, чтоб впредь не врал. Но этим утром город полнился самыми невероятными слухами, так что стражники только руками развели…

Но это завтра, а пока луна бросала полотна света под ноги двум путницам, бредущим через луг. Луне было страшно, но она не рисковала укрыться в тучах, светила исправно.

Василиса уже скинула пережитый ужас, весело щебетала, только что не приплясывала. Яга шла медленно, ступала тяжело — видно, тяжело дался ей бой с чужеземным колдуном.

Вдруг девочка остановилась, вспомнив что-то непонятное.

— Ой, бабушка! Этот… которого ты побила… он же умеет отличать правду от вранья! А ты ему сказала, что стоишь на своей земле!

— Сказала. И он поверил. В этот момент я и выиграла бой. Не тогда, когда клюкой его прижала, а когда он дрогнул! Запомни, Васенка, на всю жизнь: ежели собьешь врага с толку — в тот миг и выиграешь битву!

— Но ты же солгала, бабушка! Ты в Град-Столице не хозяйка!

Даже в лунном свете можно было разглядеть ухмылку Яги — молодую, торжествующую ухмылочку.

— И это, Васена, запомни, пригодится: лучше всего врать правдой.

Старуха чуть приподняла подол, покачала носком здоровенного мужского сапога:

— Я на нашей поляне землицы нарыла, в сапоги насыпала. А потом на босу ногу эти сапоги натянула. Так что в трапезной я стояла перед князем и колдуном на своей земле, и было то правдой истинной! Полные сапоги своей землицы!

— Ой! Да разве же земля в сапогах помогает чары плести?

— Помогает, не помогает — откуда мне знать? Главное, враг поверил да испугался… О, вот и брод. Тебе, Васенушка, глубоко тут будет, лезь ко мне на закорки. А за рекой нам уже никто не страшен. Там мы уже дома. На своей земле.

firnwen Бабушка всех рыб

Примечания

1

«Крейглист» — популярный сайт электронных объявлений.

(обратно)

2

И ради явления божественной любви отзываю чужую защиту над местом этим и повелеваю входу быть отворенну (лат.).

(обратно)

3

Приамос — просто греческое имя, Приаму не родственник.

(обратно)

4

Павлопетри — руины затопленного города у побережья Греции, ушедшего под воду примерено в 1000 до н. э., основание города — 4000–3000 до н. э.

(обратно)

5

Твою мать! (кит.)

(обратно)

6

Понятно? (кит.)

(обратно)

7

Чудь — народность финно-угорской группы, обитала в районе Ладоги. С чудью белоглазой их путать ни в коем случае не следует. Чудь белоглазая вообще-то родом из северорусских сказаний, наиболее распространенных на Урале, и с самого начала рассматривалась как народ из Нави — не как люди (прим. автора).

(обратно)

Оглавление

От команды «Горца»

  Catold Не стреляйте в тапёра

  ElpisN Премьера

  Йоханнес Фрёйдендаль (Johannes Freudendahl) Женева

  ElpisN О всех достоинствах искусства

  Raine_Wynd Мигом позже

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

  Йоханнес Фрёйдендаль (Johannes Freudendahl) Луна над Гудзон-стрит

  Li_Liana Не то время и не то место

  Li_Liana Как воспитать чудовище

  Li_Liana Бессмертный город

  Li_Liana Любовь и пепел

  ElpisN Четыре правды

  Li_Liana Одна проблема на двоих

  Анкрен Об оружии Бессмертных

От других команд

  «Секретные материалы»

    sillvercat Медной горы хозяйка

  «Светлячок»

    r2r Я доктор

  Мир Дж. Р.Р. Толкина

    Мириэль Музей истории Гондора

    dirgewithoutmusic Дом на всякое время года

  «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл»

    Akitosan Гора котлов и девочка

  Мифы по-русски

    oversoul12 Неси кольцо!

  Оборотни

    Санди Зырянова Подменыш

  Робин из Шервуда

    ju1a Корень зла

  Мир Дж. Р. Р. Толкина

    Хуна Элианер Владыка

    Хуна Элианер Свита

    Хуна Элианер Тьма-свет-тьма

    Шион Недзуми Хоббит, или Электричкой туда и обратно

  «Ведьмак»

    Аликс Альберти, Авдотья Прасковьевна Страшная сила

  Миры Панкеевой («Хроники странного королевства»)

    Lake62 Две жизни

  «Отблески Этерны»

    Кьярра Помощь врага

  Феи

    Рейто_КС Тис

  Сказки по-русски

    Гуриан Дис На своей земле

  firnwen Бабушка всех рыб

*** Примечания ***