Подозреваются в любви [Юлия Комольцева] (fb2) читать онлайн

Юлия Комольцева Подозреваются в любви

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Было слышно, как в кране ворчит вода, уютно пофыркивал чайник, а на сковородке шипели румяные, большие куски мяса. Звякнула микроволновка.

А потом раздался стук входной двери, и в дом ворвался свежий ветер.

— Мам! Пап! Смотрите, чему я Рика научил!

Оба возбужденно подпрыгивали в прихожей — лохматый пес неизвестной породы и мальчуган лет двенадцати.

— Ну, гляньте! — нетерпеливо притопнул он ногой.

— Иди завтракать, в школу опоздаешь, — крикнула сыну Даша, не оборачиваясь от плиты.

Андрей пошире раскрыл дверь в кухню.

— Иди сюда, покажите, — позвал он.

— Остынет все! — взметнулся сердитый женский крик.

Дашка резко повернулась к мужу.

Мгновение супруги смотрели друг на друга в упор. В глазах Андрея был мягкий упрек и усталость. Взгляд Даши был полон злобы.

Спустя минуту за столом раздавалось только постукивание вилок и обиженное сопение мальчика. И вот еще — вода по-прежнему ворчала в кране.

В полдень возле его офиса на Смоленке остановилась замызганная «копейка». Вышли двое. Тот, что помоложе, бойко подскочил к входу и замер, придерживая дверь. Его пожилой спутник достал из портфеля какие-то бумаги, тщательно спрятал их во внутренний карман пиджака, отдал портфель водителю и только тогда, удовлетворенно оттирая пот со лба, двинулся к зданию.

Андрею захотелось плюнуть сверху на его безупречную лысину.

Нет, не достать.

Это они его сейчас достанут.

Или — показалось? Может, просто клиенты. Один — молодой да бойкий, холуй при барине, гора мышц, втиснутая в безликий черный костюм. Вот запарился, должно быть… Ну, и собственно барин, тот что совершенно и окончательно лыс — степенный и важный. Приехали по делу, переговоры, то-сё. Леночка им какава подаст, Славик лапшу на уши будет вешать, а он — Андрей — просто поприсутствует, посмеется над своими нелепыми подозрениями. Мысленно. Просто обхохочется. И эта злость, и эта растерянность, и эта — черт ее дери! — тоска, — взявшись за руки, убегут от беззаботного его хохота.

— Ну, конечно, это клиенты, — сказал Андрей вслух.

Кажется, подобная чушь называется аутотренингом. Только вот не ездят его клиенты на «копейках», не поддерживают отечественного, блин, производителя. Деталька незначительная, и все же… Слишком уж гармонично вписывается в общую картинку.

Андрей выбросил окурок в форточку и отошел от окна. Включил зачем-то компьютер, пощелкал мышкой. Плюхнулся в кресло со всего размаху и покрутился до тошноты.

Ждать он никогда не умел.

Он умел зарабатывать деньги. Умел подтянуться на одной руке двадцать с половиной раз. Умел брякнуть что-нибудь совершенно не к месту. Умел не замечать времени и удивляться, что настольный календарь внезапно похудел. Умел прикипать к людям — раз и навсегда.

Но ждать Андрей Борисович Комолов не умел, и потому стук в дверь застал его врасплох. Андрей резко остановил все еще вращающееся кресло и, едва не выпав из него, пробасил:

— Входи!

В дверь просунулась гладкая голова Леночки. Андрей подозревал, что волосы у его секретарши навеки погибли под тоннами геля.

Голос ее был под стать прическе — ровный да гладкий.

— Андрей Борисович, к вам посетители.

Хоть бы раз назвала она его просто Борисычем! Ей-богу, стало бы легче! Нельзя, чтобы собственная секретарша так раздражала…

— Ну, пускай, посещают, — он махнул рукой, — ни с кем меня пока не соединяй, лады?

«Лады», — улыбнулась бы любая нормальная девка на ее месте. А эта в ответ:

— Хорошо, Андрей Борисович.

Так и не вошла.

«Уволю!» — решил он, не желая думать о том, что причина его раздражения вовсе не Леночкин безупречный слог и ее прилизанные волосы.

Лысый вошел первым, улыбаясь Андрею.

— Кузьмичев, — представился он, — Павел Карпович.

«Карпович, а улыбка-то акулья», — мелькнуло в голове у Андрея.

Второй представляться не стал, замер у двери.

— Давно мечтал с вами познакомиться, Андрей Борисович, — осклабился Кузьмичев.

— Очень рад, что ваша мечта сбылась, — пробурчал Андрей, уже четко понимая, что надежды никакой не осталось.

Предчувствия его оправдались, нюх его не подвел, сам себя Андрей Комолов загнал в угол. Сам виноват.

— Ну, ну, не надо дерзить, молодой человек, — засмеялся Лысый, не стараясь даже приглушить злобу во взгляде, — можно все уладить и без этих петушиных наскоков.

Не дождавшись приглашения, Кузьмичев опустился на диван и не спросясь закурил сигарету.

Между прочим, любимый диван Андрея. Он его первым делом купил, когда в этот офис въехал. Такой домашний, уютный диванчик. Не кожаный, новомодный, а обыкновенный, обтянутый веселенькой тканью в горошек. И плевать, что выбивался из спартанского стиля кабинета. Некогда было Андрею о стиле думать. Когда голова отказывалась уже работать, такой диванчик был весьма кстати. Подлокотники мягкие, широкие — никакой подушки не надо, — ляжешь, ноги вытянешь, послушаешь секунду-другую, как радостно скрипят пружины, словно псина, дождавшаяся хозяина, — и баиньки. Сладко, ох сладко спалось Андрею на этом диванчике. А что с Дашкой они на этом диване вытворяли! И пружины уже не скрипели, — постанывали, подлаживаясь под их тела. Когда это было? И куда все делось? Накрылось медным тазом, а сверху еще и лысый боров этот сел. Припечатал.

— Вам будет удобней здесь, — указал Андрей на кресло рядом с собой, не без труда выговаривая слова, — и что, собственно, нам с вами предстоит уладить?

Лысый покладисто пересел. Помолчал, расшатывая ладонью свой широкий мясистый носище.

— Андрей Борисович, давайте без церемоний? — наконец, словно опомнившись, предложил он.

Андрей кивнул.

— Мои люди уже приходили к вам, но вы их не поняли, — Кузьмичев по-стариковски вздохнул, — это непростительно.

— Конечно, — поспешно добавил он, — вы могли и не знать. Тогда. Но сейчас-то вы точно в курсе. Ваш бухгалтер пропал неделю назад.

Он замолчал, ожидая реакции. Андрей смотрел на Лысого с интересом, будто тот рассказывал увлекательную сказку.

— Вы будете отрицать это?

— Пропажу моего бухгалтера?

— И последствия этой пропажи.

— А какие последствия? — снова с искренней заинтересованностью подался вперед Андрей.

— Мои люди к вам приходили, — с нажимом повторил Кузьмичев, — вы игнорировали этот факт, но меня вам игнорировать не удастся. Я пришел сам, чтобы без свидетелей получить свой груз.

Андрей перевел взгляд на молодца у дверей.

— Этот парень глухонемой, — отмахнулся Кузьмичев.

— Может, он и слепой вдобавок? — хохотнул Андрей.

Настроение у него поднялось.

Лысый между тем, опять не спросясь, закурил. И молчал, стряхивая пепел на пол, глядя мимо Андрея. Будто ждал чего. Терпеливо эдак, спокойненько.

Андрею тоже говорить не хотелось. О чем, собственно? О драгоценном грузе этого хрыча, что ли? Или о том, что Миша-бухгалтер пропал? Вместе с грузом, кстати. И с деньгами Андрея. Ну, не об этом же говорить! И не о том, что Мишка последнюю неделю был какой-то странный, глаза то и дело прятал. А теперь сам, весь, целиком спрятался — и от лысого, и от Андреевой дружбы. Надоело ему, обрыдло. Обрыдло — это было его, Мишкино, словечко. А вообще-то он за речью следил, обходительный был черт, только с Андреем не церемонился. А что церемониться, если они вместе яблоки в соседском саду тырили, за девчонками в бане подглядывали, с уроков сбегали на пару?! С Андреем можно по-простому, можно свалиться как снег на голову в его общежитскую комнату, можно год без малого прожить нелегалом на его харчах, курить его сигареты и внушительно рассуждать о его никчемной жизни. Можно сидеть у него на кухне и наматывать сопли на кулак, оттого, что все не так и не эдак, переночевать на раскладушке и стрельнуть сотню без возврата. Можно напиться и приставать к его жене, получить заслуженный фингал, а потом клясться в вечной дружбе. Можно подвизаться у него бухгалтером и кинуть по-взрослому. На деньги. На ту самую дружбу. Ну не об этом же Андрею говорить.

Кузьмичев издевался, тоже молчал, потом затушил сигарету о подлокотник кресла и глянул в упор на Андрея.

— Где груз?

— Там же, где бухгалтер, должно быть, — спокойно ответил тот.

— Тебе придется его найти.

— Я не федеральный розыск, папаша, — схамил Андрей.

— Тогда отдашь наличкой, — покладисто произнес лысый.

Андрей улыбнулся, так обычно взрослые улыбаются детям, когда те сморозят очевидную нелепицу.

— Вот документы, которые подписывал твой главбух, — лысый достал из кармана бумаги, — я мог бы подать в суд, но огласка не в моих интересах. Здесь, конечно, не те цифры и не тот груз, это тебе просто для информации.

— Меньше знаешь, крепче спишь, — хихикнул Андрей, снова искренне развеселившись.

— Ознакомься, — упорствовал лысый, — а вот то, что ты мне должен.

Он черкнул что-то на бумажке и протянул Андрею. Тот даже не взглянул.

— Папаша, я тебе ничего не должен, ты с Миши спрашивай, о’кей?

— О’кей, — выдержав паузу, передразнил Кузьмичев и задумчиво добавил: — Твоему парню, кажется, двенадцать должно было исполниться?

Андрей даже не сразу понял. Просто машинально, совершенно автоматически сжались кулаки.

— До свиданья, папаша.

Так вот ради чего все. Сам пришел попугать. Рассудил, что так оно вернее, у мальчиков-качков не получилось, а дедулю никто не тронет, дадут высказаться. Высказался, гад!

Не такие пугали! За те семь лет, что Андрей в этом деле варится, и не такое слышал. А дело идет. И второй офис уже достраивается, и дома Андрей почти не ночует, и перед глазами бесконечные цифры, а в голове карта страны. Исколесил он эту страну вдоль и поперек, сначала сам, потом с напарником, потом с двумя, потом обмывал первый десяток машин. Официально его контора занималась перевозками, а неофициально — чем только не занималась. Только наркоту Андрей не признавал, никогда не связывался. Но пугать — пугали, бить — били, и воровали, и кидали, и с нуля не раз начинал.

Так что пошел ты, лысый хрен, куда подальше!

— До свиданья, папаша, — устало повторил Андрей.

Лысый, опершись на краешек стола, смотрел на него.

— А ты дурак, — решил он про Андрея. — Дите свое не бережешь совсем, ни няньки у пацана, ни охраны. Жена-то у тебя шалава натуральная, не следит за пацаном-то, все по мужикам шастает.

Ой, а куда делся благообразный старичок? Этот лысый дядька вдруг стал выражаться, будто рыночная торговка. И почему-то задергался левый глаз. У Андрея задергался, не у лысого перевертыша. Интересно, заметно со стороны? Соринка, что ли, попала?

Андрей снял телефонную трубку, Кузьмичев только удовлетворенно хмыкнул.

— Поднимись, — коротко и спокойно приказал Андрей, когда на его звонок ответили.

— Я сам уйду, Андрей Борисович, — с прежней вежливостью произнес лысый, — но ждать долго не буду. До вечера, до одиннадцати, скажем.

Лысый и его холуй вышли.

Что же глаз-то так дергается?!

— Какие проблемы, Андрей Борисыч? — заглянул в кабинет охранник.

— Уже никаких, Коля.

Оставшись один, Андрей закурил и снова поднял трубку телефона.

— Алексея Ивановича, будьте любезны, — забыв перейти на английский, быстро произнес он.

— Как вас представить? — томно полюбопытствовала девушка с едва уловимым акцентом.

— Голым в бане меня представь, детка! — рявкнул Андрей.

Через минуту он договорился с двоюродным братом, чтобы тот приютил на время Артема и Дашку.

Алекс — ха, ха, да просто Лешка, — как всегда, не задавал лишних вопросов, у них в Америке это было не принято.

Вряд ли, конечно, Дашка поедет. Она и раньше не соглашалась. «Из-за каких-то ублюдков! — обычно орала она. — Из-за каких-то ублюдков бросать дом?!» Можно подумать, этот дом был ей очень нужен. Да она его ненавидела! Как и Андрея.

Он продолжал сидеть, прижав к уху телефонную трубку, и представлял, как Дашка в очередной раз устроит скандал.

Ну, ничего, засунет ее в рюкзак в конце концов, полетит в багажном отделении. Дашка маленькая, поместится. Только орать будет крепко. Она вообще не умеет тихо разговаривать, а уж если орет — на весь город, проверено. Однажды они по Москве гуляли, только-только приехали оба, совсем ничего тут не знали, забрели в какой-то парк и о чем-то глупом, никчемном спорили. Вроде, есть ли предел человеческой возможности. Дашка говорила, что нет, а Андрей просто так спорил — чтобы спорить, спорил. Ну, она и заорала — проверить, есть ли предел. Всех собачников собрала, а из соседнего двора куча подростков прибежала.

Ох, и глупые они тогда были, что Дашка, что он.

Счастливые.

В углу на потолке висела паутина. Домработница Кирилла была не очень-то прилежной.

Даша перевернулась на живот.

— Хочу кофе, — сказала она, глядя в стену.

Кирилл послушно поднялся, прошел на кухню. Было слышно, как он гремит посудой.

Дашка знала, что вместо одной чашечки кофе он принесет поднос с завтраком. Так оно и вышло.

— Ты еще не одета? — удивился Кирилл, выставляя на журнальный столик тарелку с горячими бутербродами, салатницу, варенье, блюдо с фруктами.

Дашке хотелось пить кофе в постели, голышом, бессмысленно хихикая и дрыгая ногами. Но что она, школьница, что ли? Глупо. Кирилл ждал, пока она натянет джинсы и сядет к столу.

— Ты устала? — заботливо поинтересовался он, заглядывая ей в глаза.

Ага, устала. Сам заездил и спрашивает.

— Немножко, — согласилась Даша.

Он погладил ее по волосам, крепко прижимая ладонью. Ему нравились ее волосы — тяжелые, рассыпчатые, очень темные.

Даша потянулась за кофе.

— Ты все хорошо помнишь? — спросила она.

— Конечно, — Кирилл поморщился, — сколько можно об этом?

— Который час?

— Полпервого.

Даша вздохнула, взяла сигарету.

— Через час заканчиваются уроки. Ехать тебе минут двадцать, да?

— Почему мне? — удивился Кирилл. — А ты разве не домой?

— Я такси поймаю.

— Так ты без машины сегодня?

Она кивнула. Странно, что он вообще спросил об этом. Его не интересовало, как Дашка добирается. Главное — приезжает, и ладно.

Она посмотрела вдруг в упор на него — спокойным, оценивающим взглядом. Она всегда откладывала это на потом, а сейчас вдруг решилась. Оценить и тщательно взвесить все за и против. Молодой, здоровый, мускулистый. Подбородок, который принято считать волевым. Линия губ, которую принято считать соблазнительной. Большой лоб, который принято считать упрямым. Это, наверное, — за. В ту же кучу — его влюбленность, покладистость, старание в постели. Даша мысленно одернула себя. Насчет влюбленности был явный перебор, оба только играли в нее, старательно соблюдая все правила. Или все-таки это всерьез — глаза, в которых плескается нежность, умелые руки, трепетно встречающие ее тело, такие банальные, такие необыкновенные, такие нужные слова. Есть ли надежда, что все это — правда?

— Ты чего, Даш?

Она пожала плечами, не отводя взгляда от его лица.

— Что? У меня прыщ вскочил? — криво улыбнулся Кирилл.

С юмором у него проблемы, и это не единственный недостаток. Но у кого их нет? И почему Дашка решила вдруг, что примириться с ними будет невозможно? Она справится. Ради самой себя, ради Степки, ради нормального человеческого тепла, которым, несмотря на всякие игры и правила, окружал ее Кирилл.

— Кирюш, давай выпьем, — внезапно предложила Дашка.

Он хмыкнул и посмотрел на нее, как на ненормальную.

— Мне за руль вообще-то.

— А у меня порыв, — медленно произнесла Даша, — просто дико хочется выпить за успех нашего предприятия.

— За наше будущее, ты хочешь сказать?

— Называй как угодно, только плесни чего-нибудь, — хихикнула она.

Кирилл с тяжелым вздохом поднялся.

— Что ты будешь? Вино, коньяк?

— А водки нет?

— Даш, ты серьезно?

Главное, чтобы он не заметил ее мокрых ресниц. Быстрое движение ладони, и все в порядке. Хорошо, что она не накрашена.

Дашка усмехнулась нелепости происходящего. В час дня Кирилл ищет в баре водку, а его любовница старается незаметно смахнуть слезы. Да он и не увидел бы. А увидел бы, так не понял. А понял бы — не спросил. Сплошное отрицание. Может быть, это здорово — собираться замуж за человека, который никогда не спросит о причине твоих слез?! Может быть, это счастье — знать, что он не полезет тебе в душу и не станет нараспашку раскрывать свою? В конце концов, этот стриптиз ни к чему хорошему не приводит.

— Я с тобой сока выпью, — решил Кирилл, отыскав все-таки початую бутылку водки, — а то, что ты будешь одна, как алкоголик.

— Ну, выпей, — кивнула Дашка, чокнулась с ним и одним глотком осушила рюмку.

Не поморщилась, не содрогнулась и ничего не почувствовала. А чего, собственно, она ждала — мгновенного расслабления, неземной радости, счастливого избавления от реальности?

— Запей, — хмуро посоветовал Кирилл, когда за первой и второй Дашка торопливо опрокинула и третью стопку.

— Комолов говорит, что запивать вредно.

— При чем тут твой муж? — обиделся Кирилл.

— Бывший муж, — уточнила она и засмеялась, — вернее, будущий бывший. Как я скаламбурила?

— Меня удивляет, как ты вообще слова выговариваешь, — строго произнес Кирилл, — так пить нельзя.

— Так жить нельзя! — протянула Даша, закуривая.

Он наблюдал за ней с долей брезгливости во взгляде.

— Презираешь? — предположила Даша.

— Я люблю тебя, — возразил Кирилл, — мне просто непонятно, почему надо напиваться сейчас? Мы могли отпраздновать позже и не здесь, в этой конуре.

— У тебя вполне нормальная квартира, — отмахнулась Дашка, — только скажи Нине Ивановне, что паутину надо убирать, ну и пыль вытирать хотя бы изредка. Я, пожалуй, поем.

Кирилл остановил ее руку, намазывающую варенье на огурец, и Дашке пришлось ограничиться остывшим бутербродом.

— Хотя за те деньги, которые ты ей платишь, — рассудительно продолжала она, жуя, — я бы тоже не стала особенно выпендриваться.

— Откуда ты знаешь, сколько я плачу Нине Ивановне? — досадливо поморщился Кирилл.

— А я за тобой шпионю, — хмыкнула Даша.

— Не смешно.

— Даже грустно, — согласилась она, — мы с твоей домработницей просто разговорились однажды, вот и все. Жадный ты, Кирюша. Женщина одна трех ребятишек поднимает, а ты ей двести баксов даешь…

Она видела, что ему нелегко сдержаться. Однако Кирилл спокойно сказал:

— Двести долларов — это большие деньги, Даша. Это для тебя мелочь, с которой и в магазин стыдно выйти, а для нее это большие деньги.

«Большие деньги». Он произносил это словосочетание сквозь зубы, словно боялся выронить, выплеснуть нечаянно самое дорогое. Большие деньги.

Наверное, придется скрывать от него цену новой помады и прятать подальше купленные платья. Наверное, их домработница тоже будет плакаться случайным гостям, что платят ей мало. Впрочем, нет, Дашка просто не отдаст ему ни копейки, и все.

— Зачем вам деньги, Киса? — ухмыльнулась она, поглаживая колено Кирилла.

Он покосился на нее недоуменно.

— Ты о чем?

— Тебе ведь нужны деньги, а не я. Ну, зачем тебе деньги?

— Перестань. Ты напилась, что ли? Я так и знал, что все сорвется из-за ерунды.

Он вскочил, принялся мерить комнату шагами. Дашка следила за движениями его крепких ног. Туда-сюда. Голова у нее кружилась невероятно.

— Сядь, пожалуйста.

— Я сяду. Мы все сядем, если ты будешь вести себя как дура!

Все-таки сорвался. Дашка поймала себя на том, что все это время прикидывала — сорвется или нет. Словно испытывала его терпение.

— Ну, малыш, ну возьми себя в руки, — он сел рядом, прижал ее голову к себе, — осталось совсем немного, и мы забудем и про Комолова, и про Нину Ивановну, и про деньги эти проклятые…

Даша разглядывала узор на его рубашке. Близко-близко были эти серо-голубые причудливо изогнутые линии. Будто сплетение дорог и тропинок. Так страшно было заблудиться.

Она подняла голову, и Кирилл крепко поцеловал ее в губы. Просто изо всех сил прижался к ее рту своим, придавил.

— А ты в своей конторе что сказал? — отстранилась она.

— Господи, да какая разница? Ты думаешь, там кого-то интересует, почему вдруг младший помощник младшего менеджера вдруг не явится на работу? Да никто и не заметит.

Значит, его можно и не заметить, вот так.

— Кир, а откуда у тебя деньги на все это? — пришла к ней внезапная мысль.

Дашка обвела рукой комнату.

— Разве младший помощник младшего менеджера может позволить себе так обставить квартиру? Платить домработнице? Пусть даже двести баксов… Машина опять же. В рестораны ты меня водил…

— Что еще посчитаешь? — перебил ее раскрасневшийся Кирилл. — Раньше тебя совершенно не интересовало, откуда у меня деньги на твои прихоти!

— Мои прихоти? — вскинула брови Дашка.

Кирилл провел рукой по лицу.

— Даш, ты понимаешь, что мы делаем? Мы же ссоримся накануне самого важного дня в нашей жизни!

— Ах, сколько пафоса!!!

— Дашенька, радость моя, девочка моя, успокойся! Мы просто на взводе оба, нам трудно сейчас, очень трудно. Но мы не должны… Посмотри на меня. Ты хочешь уехать со мной?

Она быстро кивнула и часто-часто заморгала, стараясь смахнуть слезы. Она сильная, по крайней мере, она сможет казаться такой. Это просто соринка попала в глаз. Ресницы запутались, слишком длинные у нее ресницы.

Даша перевела взгляд на Кирилла. Он стал целовать ее, и в этих поцелуях не было ласки — только страстное желание успокоить, вернуть все на круги своя, привести в чувство женщину, которая пугала его теперь своим безразличием. Он целовал ее, чтобы не видеть глаз, на дне которых плескалась растерянность. Он пытался убедить ее, что все правильно и все хорошо, что будет еще лучше и она должна лишь немного потерпеть.

Дашка позволила себя убедить, даже почти отрезвела.

Однако, когда они вышли из подъезда и направились в разные стороны, Дашка почувствовала облегчение. Одной ей было проще и лучше, одной, а не с тем, кого подбросила ей, словно неожиданный козырь, насмешница-судьба. А может, и не судьба вовсе? Дашка стояла у дороги с поднятой рукой и думала о том, что Кирилл просто оказался в нужное время в нужном месте. Нужным для нее оказался. Проще говоря, подвернулся под руку.

Она тогда весила восемьдесят три килограмма, и это уже перестало быть для нее катастрофой. Каждое утро, глядя в зеркало, Дашка безразлично хмыкала: «Подумаешь!» И шла на кухню пить горячий шоколад. Потом смотрела сериалы, заказывала пиццу на дом, запивала ее пивом и сладко засыпала до вечера. Степка был в лагере, Андрей — в офисе, и Дашка в одиночестве слонялась по квартире, и жирные складки на животе били ее по бокам. Но ей не было больно. Звонили приятельницы, потом перестали. Заходили приятели, но постепенно их поток иссяк. Иногда Андрей приезжал домой, когда Дашка еще не спала. Заслышав шум колес, она запиралась в своей комнате и выключала свет. Сначала он орал, но Дашка орала громче. Он подсовывал под дверь записки и мятые букеты, пытался забраться к ней через окно. Но решетки были сделаны на совесть. Все в их доме было крепким и основательным, все, кроме их счастья. Однажды Андрей вынес эту дубовую дверь, за которой Дашка скрывалась от него и его жизни. Она не хотела вспоминать, чем это кончилось. Кажется, опять громко орала. И все ее восемьдесят с чем-то там килограммов падали и падали на Андрея. Оба потом ходили в синяках, а больше ничего и не изменилось.

Четкой границы между тем, что было, и тем, чему предстояло быть, Даша не запомнила. Она стала выходить из дома, когда вернулся Степка. Она разговаривала с Андреем, и улыбалась ему, и готовила завтрак, и предпринимала вялые попытки влезть в старые платья, полчаса в день покрутив обруч. Не обнаружив очевидных перемен в себе, Даша махнула рукой. Так тому и быть. И тут, словно черт из табакерки, возник Кирилл.

Они банально столкнулись в супермаркете, оба растеряв при этом все свои покупки. Дашка принялась орать на молодого человека так громко, что сбежались все покупатели и продавцы. Устроила целое шоу, срывая на незнакомых людях все напряжение, что накопилось за последнее время. Чтобы замять скандал, администратор быстренько усадил крикливую покупательницу в кафе при магазине, заказал целый обед и пообещал скидку на все товары в будущем. Дашка успокоилась, но чуть не подавилась салатом, когда в кафе вошел пострадавший от стычки мужчина. Каков нахал, решила она про себя и демонстративно отвернулась. А нахал сел за ее столик.

— Мне тоже полагается компенсация, — сказал он.

— Я пришлю вам чек, — кажется, так ответила Дашка, окидывая брезгливым взглядом его простенький костюм и пакеты с дешевой едой.

— О! Я не нуждаюсь, — засмеялся он и протянул ей визитку.

Любопытство победило. Дашка скосила глаза и прочитала: Белов, Геннадий Павлович, ведущий специалист, номер телефона такой-то. Чуть ниже было нацарапано карандашом: «Давайте поужинаем в более приличном месте».

— Геннадий Павлович, — пропела Дашка, — а вы в какой области специалист?

— Я специалист по красивым женщинам, но я не Геннадий Павлович, — он снова улыбнулся, — это визитка моего знакомого.

— Очень находчиво…

Дашка попыталась выбраться из-за стола, но у нее это получилось довольно неуклюже. Мужчина откровенно разглядывал ее.

— Что уставились?!

— Меня зовут Кирилл, — спокойно сказал он, — я жду, когда вы ответите на мое предложение.

— А денег у вас на обед хватит? — ехидно поинтересовалась она.

— Вполне, — не обиделся он.

Даша облокотилась на тележку с продуктами.

— Я люблю французскую кухню.

— Замётано, — обрадовался Кирилл.

Через минуту они устроились в его машине, свалив покупки на заднее сиденье. Даша бездумно смотрела в окно и курила. Ее давно никто не приглашал в ресторан, на нее давно не обращал внимания мужчина — молодой и вполне симпатичный, каким был Кирилл. Даша не пыталась посмотреть на себя его глазами, она просто приняла как данность и своего нового знакомого, и его внезапную заинтересованность. Ей было безразлично.

Правда, не настолько, чтобы пройти мимо, не оглянувшись, не настолько, чтобы не прочитать надпись на визитке. Сидя в машине, она вдруг осознала, что чувствует радостное предвкушение приключения. Это вскружило ей голову окончательно, Дашка перестала кривить губы, насмехаясь над собой и над всем миром, и замерла, боясь спугнуть неожиданную живительную силу предчувствия.

Они стали любовниками, не доехав до ресторана.

Дашка вошла во двор, и в тот же миг на нее прыгнул большой, лохматый пес.

— Рик, погоди, ну погоди у меня! Опять тебя забыли на цепь посадить, да? А ты и рад стараться, да? Ну, что ты на меня бросаешься, будто сто лет не виделись?

Дашка вдруг охнула и присела. Неожиданная мысль пришла ей в голову. И как она только могла забыть о Рике?! Степка никогда ей не простит, если ему придется расстаться с псом, да и сама Даша была привязана к этому лопоухому, ласковому существу. Что же теперь делать?

Рик, почувствовав смятение хозяйки, тихонько завыл, присев рядом с Дашкой. Она рассеянно погладила его по лобастой голове и достала телефон, набрала номер Кирилла.

— Что мы будем делать с Риком? — заорала Даша, как только он ответил.

— Даш, это ты, что ли?

— Да я, я, что делать-то? Может быть, ты успеешь заехать?

— Куда?

— Сюда. Ко мне!

— Даша, ты с ума сошла, что ли? Через пять минут Степка выйдет, мне с ним еще договориться обо всем надо. Я же тебе предлагал все вместе делать, а ты хочешь за двумя зайцами угнаться, да? Давай приезжай сюда и сама с сыном разговаривай!

Даша отодвинула трубку от уха, Кирилл так орал, что можно было оглохнуть. Она слышала, что он говорил еще о том, как она была не права и каково сейчас ему приходится, что нужно было купить билеты на сегодня, что Степка не станет слушать его, что весь их план ни к черту не годится. Наконец он выдохся и спросил спокойно:

— Ты деньги взяла?

— Взяла, — соврала Даша, почесывая Рика за ухом.

Было слышно, как Кирилл вздохнул с облегчением. Они попрощались.

— Зачем я ему звонила? — спросила Даша у Рика, тот, к сожалению, не мог ничего ответить, поэтому просто положил голову ей на колени и заглянул в глаза.

— Тебе меня жалко, да? — поняла Дашка. — И мне тебя. Останешься здесь один с этим бизнесменом чертовым! Он станет кормить тебя сухим кормом и вместе с тобой выть на луну.

Рик протяжно заскулил от такой перспективы.

— Ну что ты? Он вообще-то хороший, ты же знаешь, — задумчиво произнесла Дашка, — он добрый. Помнишь, это же он спас тебя от кошек? Ты был совсем маленьким и прихрамывал на обе ноги и идти тебе было совершенно некуда.

Дашка поняла, что сейчас в том же положении оказалась она. Ей показалось, что никогда раньше она не чувствовала такого безмерного, жуткого одиночества. И даже теплое дыхание собаки не могло ничего изменить. Рика придется оставить, как и этот дом, хранивший молчание теперь, но помнящий смех и громкие споры, эти тропки, по которым бегал маленький Степка, эти сосны, чей волшебный запах пробирался в комнаты даже при закрытых окнах.

Она поднялась и, выпрямив спину, направилась к дому. Рик путался у нее под ногами, и ей пришлось пару раз цыкнуть на него.

— Ты останешься здесь, — остановившись у дверей, сказала ему Дашка, — иначе я снова примусь рыдать, понял? Перестань, это почти новые джинсы, и нечего их облизывать!

Она вошла в дом, оставив печального Рика страдать на коврике у входа.

У нее не было никакой уверенности в том, что она поступает верно. Но обратного пути не было. Решительным шагом Дашка прошла в комнату Андрея, набрала код сейфа и достала пачку зеленых банкнот. Разделив на две — равные, на ее взгляд, половины, — она положила одну обратно, а вторую в сумку. Дамский ридикюль, явно не рассчитанный на такие суммы, тут же неестественно надулся. Дашке было не до того, она потянулась к стопке бумаг в глубине сейфа. Что она надеялась найти среди них? Письмо к Прекрасной незнакомке? Дневник мужа? Записки от его многочисленных любовниц?

Она резко захлопнула дверцу, ей хотелось поскорее уйти из этой комнаты. Однако какая-то непреодолимая сила не давала сделать ни шага, и Дашка стояла, точно пришибленная, в этой берлоге, где все вещи, каждая мелочь кричали об Андрее. Книги, оставленные у камина, — он читал всегда несколько произведений, просто открывал с любого места, и ему обязательно попадалась интересная глава. Початые пачки сигарет на камине — он постоянно забывал, что уже раскрыл одну и тянулся за следующей. Очки, пристроенные на носу Степкиного любимчика — картонного Буратино, который бесконечно путешествовал из комнаты в комнату под мышкой у Степки.

Бумаги Андрея. Почерк Андрея. Запах Андрея.

Его рубашка, небрежно накинутая на искусственное чучело медведя, Мишкин подарок с соответствующей надписью на табличке: «Этот мишка — тоже твой друг». Какой, к черту, друг?!

Даша никогда не верила в их дружбу.

Она провела рукой по столу — пылища. Домработницы у них не было, а сама Дашка в эту комнату заходила лет сто назад, в прошлом веке, который носил название «Золотой». Тогда цветы пахли цветами, а не безнадежностью, смех был смехом, а не горечью на губах, ночное небо казалось искусно сотканным полотном, звезды — счастливыми слезами ангелов. И дожди тогда напевали страстные, ласковые мотивы, а теперь стучат в окно лишь затем, чтобы напомнить об одиночестве.

У него было назначено совещание, ему предстояла встреча с клиентами, в его компьютер проник безжалостный вирус и слопал кучу необходимых документов, которые теперь нужно было восстанавливать. К тому же он решил сегодня сам проводить собеседования. Кандидаты уже начали собираться в приемной, где прилизанная Леночка поила их великолепным какао. Это Андрей придумал подавать посетителям какао — не кофе, не чай, не минералку. Ему нравилось удивлять людей.

А сейчас он сам себе удивлялся. Сидел и тупо пялился в экран компа, не в силах предпринять хоть что-то. Хотелось одного — оказаться на краю земли, где за розовой дымкой скроются очертания городов, характеров, масок и фраз.

Пробило два часа, и тут же постучали в дверь.

— Входи, — сказал Андрей секретарше.

— У вас собеседование начинается, — сообщила она, прошествовав к его столу, — вот резюме кандидатов. Первый — Владимир Чебушев.

— Отлично. Зови, — заставил себя обрадоваться Андрей. Встреча с новым человеком должна взбодрить его.

Лена вышла, и вслед за ней в кабинет просочился маленький, юркий паренек. Андрей поднялся, представился, пожал ему руку. И даже улыбнулся, чем испугал паренька до крайности. Тот начал теребить галстук, переступать с ноги на ногу, будто стоял на муравейнике.

— Что вы жметесь? Успокойтесь и сядьте, я не кусаюсь, — раздраженно произнес Андрей.

— Спасибо, я постою, — ляпнул Чебушев.

Он был наслышан разного о компании Комолова. Что имеют подход к людям и бешеный доход, что занимаются не только рекрутингом водителей, но и продажей автомобилей, что сотрудники профессиональны, а директор — трудоголик, справедливый, но очень суровый мужик, не признающий подхалимов и лжецов. Мол, режет в глаза правду-матку даже в правительственных кругах (куда и подбирает vip-водителей, собственно). Мол, крут и недоверчив. Мол, несчастная личная жизнь оставила отпечаток. И еще — с кандидатами мучается часа по полтора, разбирая человека на запчасти.

Словом, Володя шел на собеседование, настроившись страдать.

А у Андрея было паршивое настроение.

— Сядь! — рявкнул он, чувствуя, как в висках начинают постукивать молоточки.

Чебушев растерянно сел прямо на пол.

Секунду в кабинете стояла полная тишина. А потом оба расхохотались.

— Ты что, устал? — сочувственно поинтересовался Андрей, хлопая его по плечу.

— Вы меня напугали, — честно признался Чебушев, все еще не вставая.

— Давай на «ты», и хватит паркет протирать, вставай!

Через минуту Володя окончательно освоился и чувствовал себя великолепно, чего нельзя было сказать о хозяине кабинета. Тот тщательно давил свое раздражение и злость на весь мир, вымучивал улыбку и, задавая привычные вопросы кандидату, заставлял себя смотреть ему в глаза. Хотя больше всего Андрею хотелось посмотреть сейчас в глаза сына.

Но Чебушев был совсем юным мальчишкой, чтобы уловить напряженность. Его страстную речь перебила переливчатая телефонная рулада.

— Извини, — машинально бросил Андрей, хватаясь за трубку. — Да?

На том конце провода многозначительно посопели.

— Говорите!

— Пап, это ты? Я тебя не узнал, — признался Степка.

— Ты где? Что случилось? — не сумел сдержать панику Андрей.

Все, все, вот оно, началось. Дрожащий голос сына в телефонной трубке поверг его в ужас. Как они осмелились, гады?!

— Ничего не случилось, — вроде бы удивился Степка, — я просто так звоню. Я соскучился.

Андрей перевел дыхание.

— Я тоже, сынок. Я скоро приеду, хорошо? Ты с мамой?

— Не-а. Я в школе. Я просто так позвонил, — поспешно добавил Степка.

Слишком поспешно. Что-то в его голосе не давало покоя Андрею.

— Ну, пока?

— Ты… — Андрей прокашлялся, — ты в порядке?

— Конечно, па, — рассмеялся Степан, — ну, все, звонок уже, я побежал.

Комолов недоуменно смотрел на трубку, откуда понеслись короткие гудки, похожие на азбуку Морзе. Что это должно означать? Что это означает? Степка и раньше звонил ему на работу. Гудки и раньше были похожи на азбуку Морзе. Люди в его кабинете и раньше, бывало, смотрели недоуменно, исподлобья.

— Ничего, ничего, — сказал Андрей Чебушеву.

Тот кивнул.

— Все в порядке, — убежденно добавил Андрей.

Тот снова кивнул, окончательно растерявшись. Так все хорошо начиналось. Минутное замешательство, и он уже в кресле напротив босса, рассказывает о своей жизни, улыбается, шутит, забыв о работе, просто общается с приятным человеком. И вдруг прямо на его глазах приятный человек превращается в неврастеника, путающего в руках телефонный провод.

Володя вспомнил внезапно толки о несчастной семейной жизни Комолова.

— Андрей Борисович, — начал осторожно Чебушев, — у вас проблемы, да?

— Что?

— Я просто спросил. Может быть, надо чего? Я мог бы…

— Нет, приятель, ничего не надо, — Андрей положил все-таки трубку на место, походил по кабинету, — на чем мы остановились?

Володя откашлялся, приготавливаясь вновь окунуться в атмосферу приятельского радушия. Но Комолов внезапно крупными шагами пересек кабинет и вышел за дверь.

Выражение его лица заставило Володю вздрогнуть. Спустя минуту в кабинет заглянула секретарша и, извинившись, проинформировала, что собеседование с Чебушевым продолжит Вячеслав Иванов — менеджер по персоналу. Звучало солидно. Володя тяжело вздохнул и стал ждать менеджера.

Андрей Комолов в это время на бешеной скорости выезжал на Рижское шоссе.

Он проторчал в пробках часа полтора, нервно кидаясь из ряда в ряд, тыкаясь в узкие переулки, словно слепой кутенок, и снова попадая в гущу машин. Несколько раз он принимался сигналить, но это было лишено всяческого смысла. Тогда он достал телефон и набрал домашний номер.

Все было странно. Начиная с того, что он сбежал с собеседования и едет в три часа дня домой, кончая тем, что даже в подушечках пальцев ощущалось противное нервное покалывание, когда он нажимал кнопки. Он никогда не был истериком и паникером, и от этого еще больше сейчас пугался самого себя.

— Алле, — услышал он голос Дашки.

И что? Сказать ей, что их сына могут украсть? Что нужно спрятаться в подвал и отстреливаться, если что, из берданки?

— Ну, что вы сопите? — доброжелательно поинтересовалась Даша.

Оказывается, он сопел. Оказывается, у нее хорошее настроение сегодня. Андрею пришла в голову дикая мысль плюнуть на все, купить бутылку вина, расставить по всему дому свечи и провести тихий вечер в кругу семьи. Он мысленно повторил это — «в кругу семьи». И, осознавая безнадежность своей затеи, растянул губы в усмешке. Больно надо… Круг давно не круг, а параллелепипед, и они с Дашкой — его разные сторону.

Такая вот геометрия.

— Что надо-то? — не выдержала молчания Дашка.

Она никогда не отличалась терпением. Она могла и ударить. Однажды Андрей приготовился купать маленького Степку и часа два проверял воду, ему казалось, что она то слишком холодна, то слишком горяча. А потом все снова. Дашка ходила вокруг него и вздыхала. Когда Андрей по десятому разу принялся выливать из ванночки воду, Дашка заорала и треснула его полотенцем по башке. Шуточки… Попала нечаянно в глаз, и Андрею, у которого в то время как раз была сессия, пришлось рассказывать на экзаменах не о Трудовом кодексе и Гражданском праве, а о тяжелой семейной жизни.

— Что надо? — повторила дотошная Дашка, не собираясь вешать трубку.

Ничего. И все сразу.

Андрей отключился, открыл окно и закурил. Прямо на него летела серая бесконечность дороги, окаймленная по бокам зелеными деревьями, а сверху прижатая солнечным небом.

Подъехав к дому, он долго сидел в машине, сложив руки на руле.

Ему вдруг пришло в голову, что никто здесь его не ждет, в это время он обычно работал. Да что там, он всегда работал.

Дом за высоким забором манил и пугал. Впрочем, и не дом вовсе, признался себе Андрей, а его хозяйка.

Наверное, сейчас она готовит обед, легкомысленно проигнорировав фартук и косынку, просыпает на свои любимые джинсы крупу, пробует бульон, скептически морщит веснушчатый нос, ругается и смеется, и вслух уговаривает лук не щипать ей глаза, и сдувает со лба надоевшую прядь волос, смешно оттопыривая нижнюю губу. Должно быть, поет. Она всегда поет, когда думает, что осталась одна. Ей кажется, что ее пение никто другой не в силах вынести. Сколько раз Андрей с глуповатой, блаженной улыбкой замирал перед дверью в их общежитскую комнату, застревал в прихожей их съемных квартир, слушая Дашкины песни. Она жутко фальшивила, то сипела, то басила, путала слова и срывалась на высоких нотах до пронзительного писка и хохотала над собой от души. Андрей, притоптывая, громко начинал ей подпевать, и Дашка выбегала к нему навстречу, возмущенно округлив глаза.

— Ты почему не сказал, что пришел?! Опять подслушиваешь? Вредина!

— Я был не прав! — покаянно склонял голову Андрей, хихикая.

Она дергала его за нос и брала обещание никогда больше не таиться в коридоре, слушая ее пение. И каждый раз верила ему.

В принципе, Даша была человеком недоверчивым и скрытным. У нее даже подруг не было, она не умела делиться ни горем, ни радостью, не умела болтать о нарядах, мальчиках, ценах на косметику. Единственной Дашкиной приятельницей была Фима, сорокалетняя москвичка, с которой она познакомилась тринадцать лет назад. Фима работала редактором в издательстве, куда Дашка пришла устраиваться уборщицей. А куда еще податься в столице восемнадцатилетней провинциалке без высшего образования, но с голодными глазами и робкими надеждами?! Благо поезд из родного города прибыл в Москву вовремя, за несколько часов до окончания рабочего дня. Так что Дашка успела купить газету, вычленить приемлемые объявления и двинуться в новую жизнь. Она старалась не оглядываться по сторонам, не суетилась и всячески изображала из себя уверенную особу. В метро пришлось туго — толкались, ругались, то и дело наступали на ноги, а туфли, между прочим, были единственные. Но кому есть до этого дело?

Кому есть дело, что она не спала всю ночь, что от голода желудок прилип к позвоночнику, что жутко хочется в туалет? Кому есть дело, что ее равнодушие напускное, а решительность — от безысходности? Кому есть дело, что ей страшно и, кажется, что эти страхи никогда не отпустят?

Некому жаловаться. Будь добра, выходи, судорожно соображая, та ли это станция, как найти нужную улицу, как не свалиться в голодный обморок, как не описаться прямо на собеседовании.

Дашка подбадривала себя, словно подкидывала дров в печку. Вот сейчас разгорится, вот-вот, еще чуть-чуть и весело затрещит огонь. Однако не становилось ни теплей, ни светлей, только с каждым шагом нарастала радостная паника.

Дашка шла по большому городу, высоко задрав конопатый нос.

В это время в небольшом издательстве перед экраном компьютера сидела задумчивая женщина лет тридцати и яростно грызла дужку очков. Она сочиняла стихи, и ей было трудно, но Дашка, которая вбежала в кабинет, торопясь получить вожделенную работу, не пожелала проявить понимания. Их короткая беседа свелась к тому, что начальства нет и Дашка будет ждать. Вот здесь, в кресле.

— Нет уж, в коридоре! — воспротивилась женщина, не отрывая глаз от монитора и раздраженно щелкнув зубами мимо дужки.

— А как я узнаю, что оно пришло? — остановиласьу дверей Дашка.

— Кто оно? — встрепенулась женщина, окинув Дашку пренебрежительным взглядом, и оскорбленно повела круглым плечом под цветастым, аляповатым платьем.

— Да начальство ваше!

— Юрий Ильич не оно, Юрий Ильич — великий человек.

Дашка поняла, что эта истеричка сейчас перегрызет ей горло. Но молча удалиться в коридор девушка была не в состоянии.

— Ладно, я подожду, где скажете. Я, правда, не понимаю, почему надо ждать, если в объявлении указано, что уборщица вам требуется срочно. Вот, большим шрифтом, видите?

Газета оказалась под носом женщины.

— Но я подожду, — успокоила поэтессу Дашка, — только скажите, где у вас туалет? И еще — как вас зовут?

Дашка была бесцеремонна, так как ничего другого не оставалось. Ей нужно было убедить великого человека Юрия Ильича, что она как никто на свете моет полы, поливает цветы, убирает со стола грязную посуду и при этом остается незамеченной. Главный акцент Дашка собиралась сделать именно на последнее качество. Она была уверена, что начальство не будет против, если уборщица станет выполнять свою работу по ночам, не путаясь ни у кого под ногами. Таким образом Дашка надеялась решить проблему с жильем. Конечно, куда проще было устроиться домработницей, но в этом слове чудилось нечто интимное, предполагающее помимо уборки, готовки и глажки другие услуги. Даше не хотелось испытывать судьбу.

— Вы меня позовете, когда Юрий Ильич появится? — уточнила она еще раз у задумчивой женщины.

— Как только он освободится, — поправила та, уже с любопытством разглядывая девушку.

Даша понимающе кивнула.

— А что у вас в сумке? — вдруг поинтересовалась поэтесса и предположила насмешливо: — Рабочий инструмент, что ли?

— Что-то наподобие, — усмехнулась Дашка, не обидевшись.

Женщина, казалось, заинтересовалась кандидаткой в уборщицы серьезно. Ей не понравилась ее молодость и нахальство, но, с другой стороны, поэтесса обратила внимание на аккуратные руки с короткими, чистыми ногтями, удостоила одобрительным взглядом собранные в пучок темные волосы, свежее, без следа косметики лицо. Такая не запьет и не загуляет, вряд ли станет опаздывать на работу или часто болеть. Да и ее молодость все-таки скорее плюс, чем минус, — не замужем пока, детей нет и рваться домой среди дня она не будет. Кстати, о доме.

— А у вас прописка московская? — спросила женщина у Дашки, которая терпеливо ждала в дверях, понимая, что ее изучают и взвешивают все за и против.

— Да, — решительно соврала она.

— Ну, давай тогда чайку попьем, — вдруг предложила поэтесса и полезла за заваркой, — тебя как зовут-то? Даша? А меня Серафима Николаевна, можно просто Фима, если не станешь тырить конфеты из нижнего ящика и каждый день будешь поливать мои цветочки. А то я про них забываю. Договорились?

Дашка кивнула, поставила сумку на пол и присела напротив Фимы.

— А вы что, официально меня берете? Или надо все-таки начальство дождаться?

— Надо, — хихикнула Фима, — только начальству по фигу. Главное, чтоб ты мне понравилась, в конторе только я да Мишка целыми днями. Это бухгалтер наш. Вот мы и решаем, кто тут полы будет драить.

А чего их драить, если тут только Фима и неизвестный Мишка, мелькнуло вдруг в Дашкиной голове. Но место было неподходящим для обнародования такого рода вопросов, и Дашка смолчала. Однако Серафима сочла нужным пояснить:

— Толпы ходят, и все непризнанные гении в грязных ботинках. Натопчут, наорут, а то и цитировать себя примутся, это вообще песня! Писатели, блин!

— Не любишь их? — вежливо заметила Дашка.

А за что бы Фиме их любить? Несмотря на непризнанную гениальность и грязные ботинки, их книги печатали, им платили гонорары, в десятки раз превышающие ее зарплату. У нее, правда, было одно преимущество — она могла бесчисленное количество раз заставлять авторов переписывать их шедевры и получала от этого незабываемый кайф. Однако совсем отказать им она была не в состоянии, не в ее компетенции.

Дашкин вопрос остался без ответа, Фима только презрительно фыркнула и разлила чай по треснутым бокалам. Даша жадно опустошила свой.

— Ты все-таки скажи, где у вас туалет, — вздохнула она, — а то я сейчас умру.

Потом Фима рассказывала, как тяжело ей работается, несмотря на такого замечательного Юрия Ильича, как тяжело прожить на зарплату, как тяжело писать гениальные стихи, которые нигде не печатают.

— Ты думаешь, я здесь по призванию сижу? — вопрошала она, скорбно закатывая маленькие серые глазки, — нет, милая, я по призванию — поэт! Вот покручусь в этом бизнесе, заведу знакомства, начну печататься… А то пишут одну хрень!

Она курила одну за другой сигарету, читала свои стихи — корявые, перегруженные деепричастными оборотами, — и совсем не обращала внимания на Дашку. Та уютно дремала, напившись до отвала чаю с конфетами. По комнате плавали сигаретный дым и хриплый, торопливый голос Фимы.

— У меня мама с папой профессора, а получают копейки в своем институте. У них, видите ли, принципы. Они, видите ли, в коммерческих вузах работать не могут. Им студенты нужны талантливые и чтобы в рот заглядывали, а не тупо в учебник пялились и денежки на счет переводили. Ничего по-человечески не умеют, родители называются! Да с их связями и мозгами я бы сейчас… Провинциалы вон везде пробиваются, а ты тут сиди за три копейки! Можно через постель, конечно, но противно.

В последнее высказывание верилось с трудом. У Фимы был вид голодной до любви женщины, готовой принять за принца фонарь, одетый в брюки. Но, вероятно, фонарей таких не встречалось на ее пути, и Фима усиленно изображала феминистку, начисто отрицающую свой интерес к мужскому полу.

— А ты вот чего вдруг уборщицей собралась? — неожиданно заинтересовалась Фима. — Тоже небось не от хорошей жизни?

Дашка встрепенулась.

— Да я то… это…

— Что мямлишь? Неужели стыдишься? Теперь прятаться от знакомых станешь, да? Говорить, что работаешь в престижной фирме секретаршей, что шеф с тебя глаз не сводит и зарплату повышает два раза на неделе, так ведь?

— Да не буду я, — снова промямлила Дашка, — и ничего я не стыжусь.

— Ты, наверное, в институт провалилась, да? — проницательно сощурилась Фима, — и с родителями поцапалась. Да еще и из дома ушла, то-то у тебя сумка здоровенная. А теперь, значит, желаешь совершить трудовой подвиг, начать карьеру с самых низов. Угадала я?

Дашка судорожно сглотнула и соврала:

— Прямо в точку.

Фима довольно хмыкнула:

— У меня глаза наметанный. И куда ты сбежала? К парню своему?

— Парня у меня нет, — призналась Дашка, ради разнообразия решив сказать правду.

Фима заулыбалась еще шире.

— И не надо, — весело взмахнула она короткой рыжей челкой, — на фига тебе парень? Только учти, твоей зарплаты на квартиру не хватит и на комнату не хватит. Разве что на полкойки, — она хрюкнула радостно от своей шутки, — так что, думай, мать!

— Я надеялась на вас, — Дашка умоляюще уставилась на Фиму.

— Мы вроде на «ты» перешли, — недоуменно вскинула брови поэтесса, — и вообще, как это надеялась? В каком смысле?

Дашка обвела рукой комнату.

— На это. Может, Юрий Ильич разрешит мне по ночам убираться? А днем я бы гуляла.

Фима рассмеялась скрипучим, прокуренным голосом.

— Гуляла бы она! Гулёна, блин! Слушай, а ты занятная. Все продумала. Я-то поначалу решила, что ты просто поиграться решила в самостоятельность и мамочку с папочкой проучить. Смотрю, ты девица конкретная, как это сейчас называется.

Дашка грустно усмехнулась. Конкретная, как же. Мамочку до инфаркта чуть не довела. У папы последние рубли сперла, чтобы сюда приехать. И ни малейшего угрызения совести, ну ни капельки! Столько поводов, чтобы оправдаться, глаза разбегаются просто. Во-первых, отец деньги все равно бы пропил. Во-вторых, мама всегда обожала изображать инфаркты, если что-то ее в этой жизни не устраивало. В такие моменты отчиму предоставлялось право проявить любовь и заботу в полной мере, а Дашка считалась врагом народа номер один. Третьим пунктом в оправдательном приговоре шел последний разговор с братом. Вернее, Димкин монолог, произнесенный яростным шепотом в разгар семейного ужина:

— Что ты из себя строишь?! Ты же говно на палочке, ты сама по себе ровным счетом ничего не стоишь, ясно? Вот и помалкивай в тряпочку! Сделай в жизни хоть одно доброе дело! Эгоистка!

Отчим поддакивал ему через каждое слово, мама закатывала глаза, демонстрируя безразличие. Она давно считала, что с Дашкой просто бессмысленно разговаривать.

Не первый раз семейные посиделки закончились скандалом и слезами. Не первый раз Дашка поклялась, что ноги ее не будет в этом доме.

Но в тот вечер с ее стороны было глупо уходить просто так, это она только потом поняла. Будь Дашка попрактичней, поспокойней, она бы продумала план побега от начала до конца и обязательно воспользовалась бы той семейной встречей. Будь она актрисой — изобразила бы утомленное согласие и сделала бы вид, что пошла на попятную. Ее бы окружили любовью и лаской, забыли бы о прошлых обидах и взахлеб принялись бы строить планы, а она, усыпив бдительность домочадцев, взяла бы у отчима денег и устроилась бы в столице хотя бы с минимальным комфортом. Не пришлось бы у папы забирать последние копейки, которые он тщательно откладывал на опохмел.

Отца Дашка жалела всегда — совсем крохой, которую он возил на плечах и которой, заливаясь пьяными слезами, жаловался на свою жизнь; первоклашкой, когда вместо домашнего задания готовила ему нехитрый обед, потому что мама отказывалась кормить «этого алкаша»; подростком, когда узнала о разводе родителей. Мать все-таки исполнила свою давнюю угрозу и собралась замуж за другого — тихого, работящего дядю с ранними залысинами и изрытым фурункулами лицом. Почему-то именно фурункулы привели Дашку в негодование. Невозможно было представить, что этот человек каждый день будет мелькать у нее перед носом, — садиться с ней за один стол, учить жизни. Смотреть на него было невыносимо, и Даша не стала дожидаться переезда дяди Коли в их квартиру и объявила, что будет жить с отцом в комнате на общей кухне, которая досталась ему после раздела имущества. Димка, в то время уже взрослый парень, вернувшийся из армии, остался с матерью. Дашку никто не отговаривал и не удерживал. Мать только бросила мимоходом: «Ты всегда была папенькиной дочкой».

А папенька между тем пил все больше. Дашке каким-то образом удавалось сводить концы с концами, поддерживать чистоту и порядок в комнате, вкусно готовить. Соседи по коммуналке жалостливо смотрели ей вслед, одноклассники называли ее монашкой, одноклассницы презрительно поджимали губы при ее появлении. Дашка никогда не задумывалась над этими явлениями, она существовала в своем замкнутом мирке между кастрюлями и тазами, папиной раскладушкой и своим продавленным диваном, аккуратно залатанными колготками и выцветшим пальто, зеленым луком на подоконнике и пустыми бутылками из-под водки. Визиты к матери, на которых настоял Димка, она переносила с трудом. Там делали вид, что живут большой, крепкой семьей, разлученной на время в силу каких-то неведанных обстоятельств. Там чинно усаживались за стол с накрахмаленной скатертью, мерно постукивали ножами и вилками, сдержанно шутили, а потом перебирались на кухню пить чай и задавать вопросы. Эти вопросы Дашка ненавидела. «Как дела, детка?» — спрашивал дядя Коля, попыхивая сигаретой. «Как учеба?» — с преувеличенным беспокойством интересовалась мать. «Как на личном фронте?» — хихикал Димка. Невинные фразы приводили Дашку в бешенство, и каждый раз она давала себе зарок не появляться больше в этом доме, где ее встречали ласково, но провожали — с искренним облегчением. Она понимала, что не нужна здесь никому, но почему-то в назначенный день снова заходила в родной двор, кивала знакомым, звонила в дверь, имея собственные ключи.

Из-за этой ее нерешительности все и случилось. Дашка продолжала общаться с матерью и ее новым мужем, и однажды он вполне по-дружески, ненавязчиво попросил завезти к нему в офис какие-то документы. Мол, ключи у тебя есть, Димка в университете, мама работает, а бумаги нужны срочно. Даша вежливо пояснила, что только что вернулась из школы, замочила белье и на улицу ей выйти совершенно не в чем. Это было правдой, и это бы ее спасло. Но рядом с Дашкой, дожидаясь своей очереди позвонить, сидела ее соседка по коммуналке — двадцатилетняя разбитная деваха, недавно въехавшая в квартиру.

— Да ладно тебе, Дарья, — заорала она на всю квартиру, — чё мужика мучаешь?

— Тихо ты, Марин! Это не мужик, — сочла своим долгом объяснить Даша, — это отчим, а мне и правда идти не в чем.

— Дам я тебе шмотки, только завязывай уже телефон занимать!

Она вырвала у Дашки трубку, гаркнула:

— Жди!

И нажав на рычаг, стала набирать номер.

Даша несколько секунд растерянно моргала.

— Ты чего?! Дай я хотя бы перезвоню, он же ждать будет, а я не смогу приехать!

— Погодь!

Дашка и раньше испытывала неудобства от собственной вежливости и щепетильности. Она считала бессмысленным сообщать хаму, что он — хам, и молчала, если в автобусе ей пять раз подряд наступали на ногу, в очереди — отпихивали назад, в школе — несправедливо ставили двойки. Она не терпела неудобства от этого, а искренне полагала, что так проще и правильнее. Но сейчас соседка вывела ее из терпения.

Даша просто выдрала с корнем телефонный провод из розетки. Марина набросилась на нее с кулаками.

— Ты, малохольная, ты чё творишь-то? Как теперь звонить прикажешь?

— Сама ты малахольная, — тихо ответила Дашка, загрустив. До нее дошло, что и самой ей теперь не позвонить отчиму. Придется бежать к остановке, там есть автоматы. Но не в халате же бежать!

— Ты насчет шмоток что-то говорила, — напомнила она Марине.

— Ну ты наглая! — восхитилась та. — Телефону кобздец, а тебе за это премию в виде шмоток выдать, да?

— Папа придет, сделает, — неуверенно пообещала Дашка.

Марина хмыкнула, подумала и позвала Дашку к себе.

Одежда соседки оказалась полностью непригодной к употреблению. Юбки выше пупка, брюки в облипку, футболки полупрозрачные.

— Вот это у тебя талия, — восхищенно цокала языком Марина, — чё ты ходишь в балахонах, дурища? Я бы с твоей фигурой так бы оголилась!

Дашка подумала, что еще больше оголяться Марине просто некуда, но промолчала. Выбрала самую скромную юбку — чуть выше колен, и не слишком яркую рубашку.

— Ее на пупке надо завязывать, — подсказала соседка.

— А может, не надо?

— Слушай старших! Хоть раз человеком по улице пройди, а то смотреть на тебя больно! Я тебе сейчас еще туфли дам.

Дашка с опаской взглянула на огромные шпильки.

— Я не смогу, — покачала она головой.

Но через несколько минут уже вышагивала по улице в чужих босоножках, чужой юбке и чужой блузке, завязанной на талии. Украдкой Дашка пыталась выяснить, виден ли у нее пупок и то и дело одергивала рубашку вниз. Потом разозлилась и перестала обращать на нее внимание.

Ни один телефон на остановке не работал, да к тому же к Дашке пристал какой-то мужчина на тему «Давай поужинаем, а потом позавтракаем». Даша шарахнулась от него, будто испуганная лошадь, и вскочила в первый попавшийся троллейбус. Оказывается, она ехала домой к матери. Хорошо, что все ключи были на одной связке, которая сейчас болталась в кармане юбки и ощутимо ударяла по левому бедру.

Схватив документы, Даша помчалась к отчиму на работу. Прямо в объятия судьбе.

От каких нелепых случайностей зависит наша жизнь! Не забыл бы Николай Петрович в тот день бумаги дома, не поторопилась бы Дашка со стиркой, не стояла бы Марина у телефона… Сколько горечи и потерянных надежд таит в себе сослагательное наклонение. Все случилось так, как случилось, и поэтому спустя несколько месяцев Дашка сидела в издательстве перед несостоявшимся поэтом Серафимой Николаевной Сосенковой. Поэтому. Но причины могли быть другими — это Даша осознала не скоро.

Фима о чем-то рассказывала, взмахивая рукой, в которой были зажаты многострадальные очки. Начальник все не появлялся, и Дашка немного нервничала, совершенно не слушая новую знакомую. Напрасно, кстати. Фима в который раз переспросила:

— Так что? Как ты на это смотришь?

Дашка моргнула, попыталась сосредоточиться, но вспомнить, о чем говорила редактор, не смогла.

— Хорошо, — вежливо ответила она, решая не вдаваться в подробности. Наверняка какая-то глупость. Фима производила впечатление человека, способного говорить часами о всякой ерунде и при этом иметь серьезное выражение лица. Вот как сейчас.

— Блестяще! — обрадовалась она Дашкиному ответу. — А то, понимаешь, надоело уже с родителями жить! А к мужику перебираться неохота, это и стирай, стало быть, за ним, и готовь, и убирайся, и носки штопай. А потом еще в загс поволочет! Не-а, я для семейного счастья еще не созрела, — врала напропалую Фима.

— А? — встрепенулась Даша, совсем не понимая, о чем речь.

— Я говорю, заживем мы с тобой здорово! — Фима возбужденно хлопнула ладонью по столу. — Мужиков будем менять, как перчатки, к чему постоянство? Ты готовить умеешь?

Даша кивнула, мысленно прикидывая, стоит ли уточнить, зачем эти сведения Фиме.

— А что, тут у вас и кухня есть? — все-таки поинтересовалась она, сглатывая голодную слюну.

— При чем здесь «тут»? То есть при чем тут здесь? — последовал раздраженный ответ. — Я тебе про общагу говорю. Просто если я буду готовить, то мы быстро откинем копыта, так что готовка на тебе будет. Со своей стороны, обещаю поддерживать чистоту и порядок.

Она хихикнула и продолжила с энтузиазмом:

— Значит, скидываемся на комнату и на еду, остальное — на книжку. Ну, ты свои куда хочешь, конечно, а я — на книжку. Вот первый сборник опубликую, раскручусь, возьму тебя к себе секретаршей. Ты печатать умеешь? Ничего, научишься. Слушай, а чего мы сидим? Может, Юрий Ильич и не вернется сегодня. Давай прямо сейчас поедем, поглядишь там все, устроишься, а я за вещами съезжу.

— Что погляжу? — осторожно переспросила Дашка.

— Ну, общежитие. Комнаты там большие, хорошие, потолки высокие. Я, чур, у окна сплю, буду на небо любоваться, меня небо всегда вдохновляет…

Дашка попыталась перебить ее, выяснить толком, что, собственно, происходит, но Фиму словно прорвало — она трещала без умолку, одновременно складывая что-то в большую, яркую сумку, щелкая мышкой компьютера, убирая стаканы в тумбочку возле стола.

— Ну, я готова, двинули.

Вот тут бы спросить — куда? Но Дашка просто поднялась и пошла следом за неумолкающей женщиной в цветастом платье.

Когда выяснилось, что у Даши нет денег даже на метро, Фима затосковала.

— Давай так, — поразмыслив, предложила она, — ты мне на всякий случай свой паспорт отдай, а как зарплату получишь, вернешь долг и заберешь обратно документ.

Чувствуя, что голова идет кругом, Даша уточнила все-таки:

— Какой долг?

— Как это? Твою часть за комнату. Или ты хочешь денег у родителей попросить? Ну вот, значит, как заработаешь, отдашь. Я же тебе говорю, это недорого, дешевле, чем в коммуналке снимать, а удобства те же. Общежитие к тому же просто замечательное, сплошь писатели и поэты, безумно интересные люди.

— Почему?

— Что почему? Творческие люди, говорю. Как я, например.

— Да нет, почему они в общежитии живут?

— Так это общага литературного института, я же тебе рассказывала, — Фима кокетливо поправила челку, — там все меня знают… Правда, ребята совсем молодые, еще нигде не печатаются, только-только начинают творческий путь. Что, не терпится познакомиться с юными талантами? — усмехнулась она, заметив нервозность, с которой Дашка то и дело поправляла сумку на плече.

— Ага, — кивнула Даша, переваривая информацию.

Стало быть, творческий человек Серафима решила снять комнату напополам с молоденькой уборщицей, освободиться от гнета родителей и наладить личную жизнь среди себе подобных. Видимо, полную стоимость аренды ей платить было жалко, да и готовить она сама не умела. Или не хотела. Другое дело, Дашка — смирная с виду, вполне приличная, воспитанная девочка, на работе перед глазами будет, дома ужин приготовит. Фима умела приспосабливаться.

Дашке это было на руку. Она наконец осознала, как все удачно складывается. Не надо просить начальника о ночной смене, не придется спать в издательстве и питаться хот-догами. Общага — это здорово, и как ей самой эта мысль в голову не пришла?

— У меня от зарплаты что-нибудь останется? — вдруг спросила Дашка, вспомнив, что еще не узнавала по поводу размеров оклада.

— Немного, — смущаясь, призналась Фима, — на пропитание как раз. Но ты можешь еще где-то подрабатывать. Научишься печатать, станешь поэтам и писателям тексты набивать. Мы — творческие люди — жутко не любим рутинную работу, терпеть не можем сидеть за компьютером, править текст.

— Ты же редактор? — удивилась Дашка.

— Я — редкий уникум, — хихикнул редактор, — могу сосредоточиться, собраться, если надо. Творчество — это все равно работа, причем тяжелая, поэтому надо воспитывать силу воли и организованность. За меня никто не напишет четверостишье или даже одну строчку. Знаешь, почему Пушкин гений?

Дашка пожала плечами. Она привыкла полагаться на мнение учителей в таких вопросах. Если сказали, что дважды два — четыре, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов двух катетов, а Пушкин — гениальный поэт, стало быть, так оно и есть. И чего тут думать?

— У него была невероятная работоспособность! — сообщила Фима громким голосом, — только поэтому он стал тем, кем стал. Божий дар, конечно, тоже имел место быть, но Пушкин сумел этим даром воспользоваться, и это главное. Работать надо, работать!

Закончив свою пафосную речь, Фима украдкой оглядела пассажиров в вагоне. Всем ли было хорошо слышно? Все ли поняли, как она образована и эрудирована?

Дашка заметила Фимино беспокойство и решила, что, в сущности, она — совсем ребенок. Недолюбленное и закомплексованное дитя.

На вахте их долго не хотели впускать. Потом вышел заспанный дядька в трико, узнал Фиму и провел их с Дашкой к коменданту общежития. Переговоры заняли полчаса. Проверив Дашкин паспорт и не обнаружив московской регистрации, комендант вознамерился содрать за комнату побольше. Фима, не ожидавшая такого поворота, смерила Дашку испепеляющим взглядом и кинулась торговаться. Сошлись на том, что Даша станет убираться на третьем этаже в доплату за комнату.

— Значит, ты провинциалка? — прошипела Фима, когда они поднимались по лестнице к будущему жилищу.

— Ага.

— А чего молчала? — зло осведомилась Фима.

— А стала бы ты со мной разговаривать? — в тон ответила Дашка.

— Больше сюрпризов не будет, надеюсь?

Дашка покаянно прижала руки к груди.

— Внебрачных детей у меня нет. От правосудия я не скрываюсь. Так что сюрпризы кончились, не успев начаться. Вообще-то спасибо тебе.

— На здоровье, — буркнула Фима, открывая дверь.

Комната действительно была большой. Или казалась таковой из-за отсутствия мебели.

— Вот ублюдок, не предупредил, что даже кроватей нет! Ищи теперь по всей общаге!

Фима прошла к окну и пнула со всей дури стопку газет, оставленных, видимо, прежними жильцами. В ту же секунду раздался дикий вопль, Фима запрыгала на одной ноге. Дашка испуганно засуетилась, сбросила сумку и разгребла газеты. Какой-то шутник прикрыл ими кирпич, с которым столкнулась Фимина нога.

— Козлы! Уроды! — орала поэтесса, тяжело подскакивая на месте.

— Может, компресс наложить? — сочувственно предложила Дашка.

Кое-как успокоились, но Фима все еще порывалась набить коменданту морду.

— Ты же за вещами собиралась, — напомнила Дашка, — поезжай, я пока здесь приберусь.

— Что прибираться? Мебель искать надо, хотя бы койки, — Фима закурила и двинулась к двери, — ладно, попробую у ребят спросить. А ты пока пол здесь протри.

Через некоторое время Фима вернулась вместе с двумя невзрачными девицами.

— Это Валя и Дуняша. Они говорят, что в подвале есть кровати, надо всем вместе идти, а то не дотащим.

— А что, мужиков нет? — удивилась Дашка.

— Есть. Но все пьяные, — сообщила одна из девушек.

Дашка удивилась еще больше. Отец, какой бы он ни был пьяный, всю тяжелую работу брал на себя. Стоило Даше только заикнуться, и он, покачиваясь, бубня под нос любимую «Калинку», шел выжимать простыни и пододеяльники, сдавать бутылки, переставлять мебель.

— Ну, пошли, — поторопила Фима.

Они спустились в подвал, кряхтя подхватили железную кровать и начали восхождение. Охрана провожала их равнодушными взглядами.

— Хоть бы помогли, лбы здоровые, — проворчала Дашка.

В лифт кровать не влезла. На третьем этаже запыхавшимся девушкам встретились две личности в рваных, пыльных штанах и с трехдневной щетиной. Личности о чем-то громко спорили, размахивая руками, и по очереди отпивали из горлышка дешевый коньяк.

— Ребята, помогите, — понимая, что самостоятельного предложения от них не последует, попросила Дашка.

— Чё?

— Кровать дотащить помогите!

— А вы знаете, девушка, что символизирует собой кровать? И почему она называется так, а не иначе?

— Можно иначе, — быстро сказала Дашка, — постель, койка, ложе…

— Стоп, стоп, — поднял руку второй парень, — вы сказали — кровать. От чего же произошло это слово? Что оно означает — «кров», то есть дом и пристанище, или же «кровь», что связано с…

Даша поняла, что сейчас произойдет смертоубийство, и отодвинулась от своей потенциальной жертвы подальше. Парень продолжал глубокомысленный монолог, девушки с кроватью в обнимку двинулись дальше.

— У вас все здесь такие? — поинтересовалась Дашка.

— Угу, — просопела одна из аборигенок.

И тут же веселый мужской бас, раскатившись эхом по гулким коридорам, осведомился:

— Помощь требуется?

Дашка подняла взгляд от заплеванной лестницы. Прямо по глазам ударило яркое предзакатное солнце. Несколько трещин на пыльном стекле показались тропинками, убегающими к горизонту, по краю которого колыхались тяжелые, голубые облака. И оттуда, с солнечных высот, шагнул человек. Теперь можно было разглядеть его скуластое лицо с крупным носом, в нескольких местах помятым, с большими темными глазами, со свежей царапиной на лбу. Можно было разглядеть серьезную улыбку, ежистый подбородок, потертый воротник рубашки, накинутой на крепкие плечи.

Только некогда было разглядывать. Пальцы, обхватившие железные ножки кровати, совсем занемели. Спину ломило нещадно.

— Никогда не берите на себя лишний груз, девушки, — пробасил человек, засунув руки в рукава. И, нежно обняв кровать посередине, поднял ее, устроил поудобней и уточнил:

— Вам выше?

— Нам на шестой этаж, — важно сообщила Фима.

— Ну-ну.

Дашка прыснула в кулак. Ей вдруг пришла в голову забавная мысль, что этот гигант шествует впереди, словно какой-то султан, а они плетутся следом наподобие гарема. И кровать кстати придется. Хи-хи.

— Ты чего? — обернулась к ней Фима.

— Есть хочется.

— Девушки, — снова раздался громоподобный голос, — у меня существует капуста и тушенка, и как себя с ними вести, ума не приложу!

— А вы их слопайте, — судорожно сглотнув, посоветовала Дашка ему в спину.

Движение прекратилось. «Султан» осторожно обернулся, слегка задев боком кровати подоконник, и уставился на Дашку.

— Хорошая идея. Но мне противопоказана сырая капуста. У меня на нее аллергия.

— А у нас аллергия на прилипал вроде вас, — неожиданно зло высказалась Фима.

— Ну, что ты, человек помогает… — возразила то ли Валя, то ли Дуняша.

Человек между тем уже преодолел оставшиеся этажи и дожидался у лифта.

— Какая комната?

Дашка указала рукой, на секунду задержав взгляд на его переносице. Нет, он не султан, скорее — витязь. Ему бы шлем и латы, и доброго коня в придачу, и пиши с него картину Средневековья. Тогда витязи не в диковинку были. А в современном общежитии для особо одаренных студентов типу с переломанным носом и большими, мозолистыми руками делать нечего. Разве что кровати перетаскивать.

— Я так понимаю, капуста вас не привлекла, девушки? — поставив кровать посреди комнаты, спросил парень.

— Спасибо вам, конечно, — нахмурилась Фима, — но капусту отдайте кроликам и не мучайтесь.

— Вам бы антресоли поправить, — не реагируя на нее, сказал куда-то в пространство парень, — ненадежно висят, еще придавят ненароком. Да и выключатель на соплях. Есть у вас отвертка?

Фима пробурчала, что нет.

— А кто из вас здесь жить будет?

Фима пробурчала, что она и будет. Девочки добавили, что Даша тоже останется здесь. Парень энергично предложил двинуться на поиски еще одной кровати.

— Вы на одной не поместитесь, — весело басил он, обращаясь к Фиме, — вы же эту кроху задавите просто. И не спорьте, идем за кроватью. Вы, девушки, будете почетным экспромтом.

— Эскортом, тупица! — прошипела обиженная Фима.

Дашка спрятала смеющиеся глаза.

Вторую кровать так и не нашли, незнакомец пообещал заглянуть вечерком и, в крайнем случае, пожертвовать свою.

— А как же вы? — благоговейно поинтересовалась одна из подружек Фимы.

— Я привык к спартанским условиям, — доложил парень, прикидываясь полным идиотом.

— Вы вообще кто такой? — снова обрела дар речи Фима. — Неужели в Литературный поступили?

Он пожал могучими плечами:

— А что? Я могу.

— Вы, артист, наверное? — предположила то ли Дуняша, то ли Валя, — у нас на третьем этаже артисты живут. Вы из них?

— Я из Сочи.

Дашка снова почувствовала приступ смеха и отвернулась. А когда подняла глаза, он смотрел прямо на нее — весело и смело.

Позже Фима уехала за вещами, девушки ушли в свою комнату. Дашка забралась на подоконник и смотрела, как кончается день. Невозможно было избавиться от мыслей. Она в чужом городе, без денег и пока без работы, сидит, уткнувшись носом в окно, а сердце бешено скачет, словно лягушонок в пыльном кармане.

Дашка встала и вышла из комнаты, постучала в обшарпанную дверь, за которой недавно скрылась высокая фигура витязя.

Он открыл не сразу. На щеке была вмятина от подушки.

— Я из-за тебя голодным лег спать, — пожаловался он.

Дашкины брови недоуменно поползли вверх.

— В том смысле, что не поел, — последовало объяснение, — надеялся на тебя.

— На меня надежды никакой, — усмехнулась она, прошмыгнув в комнату под его рукой, — но готовлю я хорошо. Где у тебя живет капуста?

— Разве это жизнь?! — хохотнул он, обводя рукой свое жилище — высокие стопки книг на полу, кучу одежды в кресле, стол, заваленный бумагами и остатками бутербродов, разворошенную кровать.

На нее Дашка покосилась с жалостью. Каково выдерживать такого детинушку!

— Я под нее еще один каркас поставил, — сообщил он невинным тоном.

— Эта информация меня нисколько не интересует. Я по капусту пришла.

Его ладонь коснулась Дашкиной щеки. Ее губы отогрелись его дыханием.

Он медленно поднял голову и, глядя в потолок, сообщил:

— Я сейчас с ума сойду.

Дашка предположила, что они оба и так сумасшедшие. Комната наполнилась ласковым смехом, и даже бутерброды не выглядели уже такими сникшими, а потому были съедены в первую очередь. Потом Дашка вышла на кухню в обнимку с капустой, следом, стараясь ступать мелкими шажками, следовал витязь с банкой тушенки, ножом, сковородкой, разделочной доской и счастливым выражением лица.

— Как тебя зовут? — резко развернулась Дашка.

— Андрей. Блин… — ответил он, роняя все на пол.

— А я Даша. Оладушек, — рассмеялась она, словно горох рассыпала, и уткнулась ему в грудь непричесанной головой. Он погладил ее спутанные волосы и, отняв капусту, закинул Дашку на плечо.

— С готовкой на сегодня покончено, — объявил он, — звезды не в том положении, Марс на Луне, Земля в тартарары…

— Такое ощущение, что вы бредите, — поведала о своих чувствах Дашка, свисая вниз головой с его плеча, — часто с вами такое?

— Первый раз, доктор. Первый раз.

Фиме повезло — Дашка исправно платила за комнату, но почти не появлялась там. Поэтесса стала безраздельной владелицей шестнадцати метров и покосившихся антресолей. В комнате Андрея дожидалась своего часа капуста.

Всякое барахло хранилось на чердаке его памяти, а вот это — их встречу, первые разговоры, глупые обиды, близко-близко ее огромные светло-карие глаза и незнакомые еще, одуряющие запахи ее тела — это не вспоминалось. Ему казалось, что Дашка рядом всю жизнь. Просто так было всегда — ее утреннее бурчание сквозь кофе и сигарету, песни в ванной, едва слышные из-за плеска воды; прикосновения теплых ладошек к его щекам; бровки домиком от удивления, рот набекрень, если обижена и вот-вот заплачет; торжественное и прекрасное лицо принцессы, когда он заставал ее спящую.

Сейчас же Андрей чувствовал себя так, будто бы сидел не в собственном шикарном автомобиле, а в машине времени — скрипящей, еле ворочающей колесами. Но машина была на ходу, и Андрею удалось разглядеть себя и Дашку тринадцать лет назад. Это было для него неожиданно и больно, раньше он не задумывался, с чего все начиналось и почему стало так, а не иначе. Любовь, которая была ему не нужна, им не замеченную, Дашка вырастила одна.

Ему вспомнилась обшарпанная лестница, четыре пыхтящие девицы, волокущие кровать, солнце, припекающее где-то сбоку. Ему вспомнилась собственная удалая молодость, и Дашкины поношенные джинсы, и ее тонкая талия, и ее высокая сочная грудь. Хрупкая шея, открытые, беззащитные ключицы, упрямо сжатые губы, тяжелое дыхание загнанного жеребенка — такой увидел он Дашку. И подумал тогда с привычной уверенностью, что его желание мгновенно осуществится:

«Хочу такую!»

Сейчас он вспомнил, что тогда было не до романов. Что он приехал в Москву только дня два назад, совершенно случайно наткнулся на эту общагу,

только-только сдал экзамены и собирался получать второе высшее образование. Предстояли тяжелые времена, а в родном городе осталась девушка Катя, уверенная в нем и в его любви. Только сейчас, взрослым, матерым волком, он мог признаться себе, что не знал тогда любви никакой в принципе. Родителей — уважал, друзей — ценил, женщин — завоевывал.

Дашку он получил, и пыл его иссяк очень скоро — слишком легкой была победа.

Андрей вспоминал, как не любил ее, как спокойно смотрел ей в глаза, как ровно билось рядом с ней его сердце, сколько равнодушия было в его руках, ласкающих ее.

Андрей вспоминал и готов был вцепиться в глотку самому себе за это открытие. Он не знал, в какой момент пришла любовь, когда возникло ощущение себя и Дашки единым целым. Это незнание давило грудь, это незнание — его черствость, его долгое и жесткое прямодушие — как она смогла пережить? Откуда она взяла силы?

Дашка чувствовала его любовь и боролась за нее, а он — слепой кутенок — просто принял из ее рук миску с молоком. Благодарю покорно, очень вкусно!

Быть может, все пошло оттуда? Там начало ее тоски и ее непрощенья. Дашка слишком долго жила наедине с их любовью, пока он ничего не знал о себе, искал свое «Я», строил будущее, врал и изворачивался, зарабатывал деньги.

Он иногда лениво спрашивал ее: «Кем ты хочешь стать? Как ты хочешь жить?»

Что ожидал он услышать от девушки, которая днем мыла полы в издательстве, а вечером — драила туалеты в общаге? Что-то романтичное, типа — я стану знаменитой актрисой! Я выйду замуж за Киркорова! Меня найдет мой настоящий папа — сказочно богатый король племени Тумба-Юмба! Ерунда, глупости.

И все-таки, зачем он спрашивал?!

Андрей тогда уже многое знал о ней, а об остальном догадывался. Он был уверен — Даша ответит на его идиотское «как ты хочешь жить!» очень коротко. «Просто жить», — скажет она.

Но он снова задавал свой вопрос, а потом допытывался с сарказмом в голосе: «Неужели у тебя нет мечты? Неужели тебе нравится работать уборщицей?»

«Это нормальная работа!» — вжав голову в плечи, шептала Дашка.

Шептала, хотя обычно говорила громко и отчетливо. Ее унижала не тряпка со шваброй, ее унижал Андрей.

Он вспоминал. И теперь уже сам вжимал голову в плечи, словно ожидая удара. Почему именно сейчас ему стало ясно, как трудно ей жилось? Почему все эти годы он не задумывался, чего ей стоила его любовь — после унижений, обид, равнодушных объятий вдруг сумасшедшая, обжигающая, трепетная любовь.

Даша вышла из комнаты мужа деловитой походкой. Пора было завязывать с сантиментами и романтическими воспоминаниями. Есть план, и надо действовать. А значит — вперед, равнение на счастливое будущее! Ать-два!

Она почему-то не исполнила собственный приказ, а медленно спустилась по стене в холле и завыла. По огромному коридору, где в качестве мебели были только вешалки и два крошечных пуфика, разлетелось эхо — монотонное и тоскливое. И Дашке вдруг стало смешно, просто до спазмов в желудке весело и забавно. Она сидела на полу, хлопала себя по коленкам и хохотала так, что даже глаза защипало. Или это оттого, что тушь размазалась — такое с ней бывает, даже с самой дорогой.

Даша не сразу поняла, что к ее истерическому смеху добавился какой-то новый звук со стороны двора. Лаял Рик. Прислушавшись, она догадалась, что пес гавкает не из-за соседской кошки и не по поводу собственного перевозбуждения. Он кого-то радостно приветствовал. Кого-то?! Но Степка должен быть сейчас далеко отсюда, Фима вроде в гости не собиралась, Андрюша на работе… Должно быть, грабители. Должно быть, у Рика хорошее настроение, и он просто решил встретить бандитов ласково. Должно быть…

Даша резко поднялась. «Андрюша», — прозвучало в голове помимо ее воли. «Андрюша», — подумала она о муже, хотя давным-давно он существовал в ее мыслях только под кодовым названием «МДД» — машина для деланья денег. Несколько тяжеловато, но как верно, черт подери! Как отражает суть проблемы! Впрочем, проблемы и не было уже, Дашка позаботилась об этом. И плевать, что родное когда-то имя, похороненное в памяти с почестями и аккуратно придавленное плитой, вдруг привычной музыкой звучит в сердце. Подумаешь — имя!

Но что он здесь делает?

В том, что пришел именно Андрей, Дашка уже не сомневалась. Идиотка, сидит тут с его деньгами в обнимку и строит красивые планы! А он — ясновидящий, что ли? — приперся ни с того ни с сего и делает вид, что играет с собакой. На самом деле он что-то узнал. Почувствовал, быть может, или кто-нибудь напел. Точно, за ней следили, наверное.

В панике Дашка метнулась на кухню, попыталась спрятать сумку в духовку, отдышалась, поняла, что все напрасно, и ринулась на второй этаж. В Степкиной комнате она остановилась и сунула ридикюль в письменный стол. Вряд ли Андрей… Стоп — МДД, вот он кто! Вряд ли МДД решит проверить дневник у сына или просто поинтересуется содержимым его ящиков, а стало быть, и сумку не обнаружит. Успокоиться и не трястись. Дышать ровнее.

Что он здесь делает?! От этой мысли Дашка на несколько секунд замерла в ступоре. Господи, почему он приехал?! Зачем? Даша устало опустилась в кресло. Она знала, сейчас Андрей найдет ее здесь, устроит допрос с пристрастием, прожжет ее насквозь своим страшным взглядом, и все будет кончено. Нет никакой надежды, что он приехал просто перекусить. Или поболтать со Степкой, например. Даша договорилась с сыном, чтобы он сегодня папу не отвлекал. Да, она все предусмотрела, тщательно взвесила и прикинула и только потом отрезала.

Неужели действительно уже отрезала? И пути назад нет? И прошлое не вернуть?

Дашка была уверена, что возвращаться просто некуда. Никто не звал, и никто не ждет. Только вперед, и кому какое дело, что стонет душа, что волосы на голове шевелятся от страха, что собственное отражение в зеркале вызывает оскомину.

Ей вспомнилась вдруг та страшная депрессия, когда она почти не выходила из дома и толстела на глазах, и все в том же распроклятом зеркале ее встречала незнакомая женщина со старым, изношенным лицом. Кирилл, подвернувшийся под руку, ничем не помог. Но почему-то именно в тот момент, когда он появился, когда Дашка снова научилась разговаривать с людьми и получать удовольствие от общения, когда душа жадно потребовала радости — Даша почувствовала, что все можно изменить. Словно сильные, настойчивые ростки пробивались в ее подсознании новые мысли. «Мир вокруг нас только зеркало. Если нам плохо, то вокруг видится все плохое. Если хорошо, то видим только хорошее. Постарайся во всем видеть хорошее. Пусть его будет немного, пусть оно будет слишком малым по сравнению с плохим. Но с каждым разом его будет все больше. И однажды ты заметишь, что изменилась».

«Мы все актеры, так перестань играть несчастную и попробуй наоборот. Хорошей для всех быть нельзя, так будь хорошей для себя. Это твой мир, и тебе решать, каким ему быть».

И она решилась, и Кирилл пришелся кстати не только в роли страстного любовника. Так почему же до сих пор ее держит здесь что-то? Собственная нерешительность или любовь, которую Дашка давно забросала камнями, сровняла с землей и поставила тяжелый крест?

Дверь в комнату раскрылась неслышно.

— Привет. А Степка еще не пришел?

Андрей смотрел на жену, крепко сжимая ручку двери.

Дашка увидела, как побелели костяшки его пальцев.

— Нет. Привет. Степка еще не пришел.

— А ты чего здесь? Кормить меня будешь?

Ему хотелось крикнуть — взгляни на меня! Хотелось тронуть прокуренными, запыленными губами кудряшку у ее виска, наткнуться на знакомую тяжесть груди. Хотелось пройтись по этому желанному телу сапогами, затоптать следы не его объятий, заорать и двинуть кулаком в дверь, плюнуть в душу, как плюет сейчас она, не желая понимать, чего стоит ему этот бодрый тон и встреча с ее равнодушными глазами.

Он сам виноват. Он понимал это раньше, понимал каждый день, каждый миг их новой жизни, их новой эры, которую сам обозначил.

— Хочешь, ударь меня, — сказал он ей тогда, когда она уже сидела на чемоданах и собиралась поставить точку.

— Хочешь, я умру, — сказал он ей тогда, когда она не ударила, но и точку поставить не смогла.

Даша уже не плакала и уже не обжигала ледяным спокойствием. Она сидела, сложа руки на коленях, вот как сейчас. Ее лицо было красным от слез, губы прыгали. Она была похожа на ребенка, которого не забрали из детского сада, который не знает дороги домой и фамилию свою с перепугу забыл, и реветь уже нету сил, и остается только смириться с тем, что он никому не нужен.

— Ты нужна мне, — сказал Андрей тогда.

— Я не верю, — она подняла на него воспаленные глаза, — я никогда больше не поверю тебе, неужели ты не понимаешь?

Вот именно, он не понимал. Он изменил ей, изменил не впервые, но впервые она узнала об этом. Андрей даже не думал никогда, что случится, если вдруг Даша обнаружит в его жизнидругую женщину. Это ведь и не женщина была вовсе, и не в жизни, а только в постели. Какая-то случайная, пятиминутная знакомая, какой-то ресторан, важная встреча, после — койко-место в дешевом отеле. Дашка узнала и собрала чемоданы, Андрей недоумевал и раскаивался. Он спал с другой не потому, что жена была для него плохой и негодной, не от того, что разлюбил, и не от скуки. Это было развлечением. Инстинктом, если хотите. И Дашка сказала — «Кобель!». Не крикнула, не прошептала с бессильной яростью, а просто констатировала факт: кобель, он и в Африке кобель. Но Андрей и не думал обидеть ее. Он вообще тогда мало думал.

— Я докажу тебе! Я поклянусь, чем хочешь! — вырывались у него глупые, пошлые фразы. Но отчаяние в голосе заставило Дашку протянуть руку и погладить Андрея по волосам.

— Как же больно, Андрюша.

— Так не будет! Я хочу, чтобы ты была счастлива! Я сделаю тебя счастливой!

Она покачала головой. Она говорила, что не сможет саму себя обмануть и жить рядом с человеком, который предал ее, тоже не сможет. Для него это было развлечением, для нее стало предательством. Весь мир зиждется на том, что каждый из нас воспринимает его по-своему.

— Представляешь, во что превратится наша жизнь? Твои слова для меня всегда будут иметь подтекст, я стану искать в твоих глазах ложь, и все твои поступки переворачивать с ног на голову. Я не смогу.

— Сможешь. Мы сможем, если будем вместе.

— Нет. Я ухожу, я все решила. Вернусь в свой город, а Степке скажем, что пора познакомиться с бабушкой.

Это был удар ниже пояса. Андрей вдруг до конца осмыслил размеры катастрофы, словно прямо на него несся огромный огненный шар. Андрей забыл о Дашке.

— Сына я не отдам, — сказал он спустя мгновение, играя желваками.

И эта фраза решила все. Уже не было их, любящих и любимых, виноватых и виновных, запутавшихся. Осталась только боль. И Дашке потом еще долго вспоминались чьи-то слова, о том, что земля — это ледяная пустыня, а люди — дикобразы, и от холода, от ветра они прижимаются друг к другу, пытаясь согреться и обогреть. И ранят друг друга своими большими колючками. Больно ранят.

Она тогда сразу поняла, что Андрей пойдет до последнего, деньги и сила на его стороне. Дашка поняла, что он готов лишить ее сына, как минуту назад готова была на это она. И опустился железный занавес.

А сейчас они оказались рядом, близко-близко. Дашка видела тяжелое мужское запястье, пальцы, желтые от табака. Навечно въевшийся запах бензина, с тех времен еще, когда Андрей проводил за баранкой по четырнадцать часов в сутки, щекотал ей сейчас ноздри. Дашка почувствовала, как уголки ее губ тянутся вверх. Память тянула их. Этот бензиновый аромат Даша терпеть не могла, и тащила Андрея под душ, и терла до красноты его могучую спину, шею, заставляла отмачивать руки в мыльной воде. А потом, когда она забеременела, бензин стал ей дорог, словно любимые духи. Однажды Андрей после поездки привычно потопал в ванную, но жена налетела на него, словно коршун, и вжалась всеми ребрами в его потное, уставшее тело. Ноздри ее бешено трепетали от наслаждения.

— Ты что, малыш? — удивился Андрей.

— Какой кайф, какой кайф, — бормотала Дашка, по-собачьи обнюхивая его.

Сейчас она вспомнила выражение его лица — беспокойное, с примесью оторопи и отчаяния. Он не знал, что и думать.

— Погоди, в психушку пока звонить рановато, — засмеялась Дашка, — беременность таких осложнений не дает.

После, вдоволь позабавившись над ее новой причудой, Андрей долго катал жену по городу, предупредив, что это в последний раз и что бензин и всякие такие штучки для нее вредны.

— Но сейчас так и быть, я тебе доставлю удовольствие, — потешался он, — токсикоманка ты моя, ненаглядная.

Было ли это? Было ли это так — весело, солнечно? Или память приукрашивает все, отбросив обиды и ссоры, горькие слова, черные мысли, предчувствия.

— Я такой голодный, — мечтательно произнес Андрей.

Дашка вздрогнула, посмотрела ему в лицо. Родные черты не принесли успокоения и не добавили решительности. Сколько раз она целовала этот рот… Наверное, столько же, сколько он произносил слова любви… Сколько раз эти руки обнимали ее… Должно быть, столько же, сколько она держалась за них… Сколько раз этот человек — уверенный, смелый, замученный — заставлял ее хохотать от счастья и плакать от боли… Столько же, сколько она…

Даша видела, что ему тяжело. Он постарел, и неприятные, длинные пряди с проседью висели на ушах, и сильно морщился лоб, и в натужной улыбке кривились потрескавшиеся, бескровные губы.

— Пойдем, я покормлю тебя.

Она поднялась и прошла мимо него в коридор. Андрей пошел следом, ошалело улыбаясь. Он и не рассчитывал на ответ, и уж тем более не ожидал предложения, высказанного миролюбиво, даже ласково. Может, у него воображение разыгралось? Ну, не могла Дашка ТАК на него смотреть, ТАК с ним разговаривать. Во всяком случае, уже целую вечность он не слышал ничего подобного. Только если рядом был Степка, жена общалась с Андреем по-человечески. А наедине, кстати, они и не оставались давным-давно.

Дашка чувствовала, как по спине сползают капельки пота. Ей вдруг показалось, что сейчас Андрей тронет ее за плечо, уверенно развернет к себе и… Дальше многоточие, таящее страх и надежду одновременно. Она почти бегом пересекла холл, вошла на кухню и загремела посудой. Вчерашний борщ, вчерашние котлеты — Андрей непременно поймет, почему она не готовила сегодня. Он знает обо всем, вдруг отчетливо поняла она. Но почему ее это должно волновать? И почему он, такой справедливый, такой бескомпромиссный, не спрашивал ни о чем раньше? Наверное, до сих пор он уверен, что она завела любовника в отместку ему. Пусть так.

— Поешь со мной.

— Я на диете.

— У тебя великолепная фигура, к чему эти заморочки?

Как жадно он смотрел на нее! Ее тело помнило этот взгляд, и все в ней отозвалось мучительной, знакомой тоской по его ласкам. Мелькнула безумная мысль. В последний раз. Испытать. Насладиться. Вновь окунуться в бешеный круговорот его рук, в водопад его поцелуев.

— Дашка, — прошептал Андрей, оказавшись вдруг рядом. В его глазах плескалась нежность.

Даша резко развернулась, поставила тарелку с борщом на стол.

— Приятного аппетита.

Андрей провел рукой по лицу, словно сгоняя наваждение. Показалось, примерещилось. Господи, ну зачем он мучает ее, зачем он держит возле себя женщину, которой уже не нужен?! Приятного аппетита. Комок в горле мешает исполнить ваше пожелание, мэм.

— Не уходи, нам надо поговорить, — вздохнул он, ненавидя себя за этот искательный голос и понимая, что разговор — только повод.

Дашка стояла боком к нему, и он видел, как побледнел ее профиль. Ему стало вдруг так жаль ее, словно он обидел беспомощную кроху, взвалив на нее непомерный груз, а после отругав за несвоевременную доставку. Андрей понял, что Даша догадалась, почему он решил поговорить. Именно — почему, ни о чем и зачем. Он хотел видеть ее рядом, чувствовать ее — напряженную, несправедливо обиженную, очень уставшую от борьбы с самой с собой и их бестолковой любовью. Господи, да разве бывает любовь толковая?! Он же видит, как страшит ее все это — их неожиданная встреча в собственном доме, его настойчивость и готовность биться о стены, о те стены, которые уже давно превратились в руины. Андрей ощущал ее страхи, будто свои, но остановиться не мог. И разговор действительно был важным. И надежда — оставалась еще надежда.

Дашка знала, что он смотрит на нее. Он, чей взгляд она искала и ждала так долго. Ей не хотелось объяснений, ее пугали слова, жесты, знакомые ужимки и гримасы. Она бы сейчас бежала далеко-далеко, сверкая пятками. Она бы сейчас пустилась в побег даже без этих проклятых денег, без Кирилла, без сына. Да, даже без Степки, так страшил взгляд его отца! И она поняла, что нет ничего мучительнее, чем страх обрести надежду. Она уже привыкла, находя — терять, и все последние месяцы казались ей игрой в прятки с неосязаемой невеличкой по имени Надежда. Дашка не знала, кто водил, но сейчас она не могла себе позволить открыться, и снова пряталась, пряталась, пряталась… Та же — фантом, привидение, — являлась в одном только обличье, говорила голосом Андрея и заставляла слушать ее и верить ей. Дашка из последних сил затыкала уши, чтобы не сойти с ума от этих сладостных песен, красивых обещаний, уговоров, упреков, от этой бесконечной лжи.

Она запуталась, а надежда все не уходила.

Дашка решилась и уже начала действовать, а надежда заглядывала в лицо и ободряюще кивала. Мол, ничего, это ерунда, пустяки, Главное-то — вот, у тебя перед носом, так что завязывай глупостями заниматься! Бросайся ему на шею, бей его, кричи, целуй любимые губы, обнимай его так горячо, чтобы вам обоим никогда-никогда больше не пришлось мерзнуть. Ну что же ты стоишь?!

Так уже было, вспомнила Дашка то, о чем не вспоминала давно. Видимо, подсознание все-таки зацепилось за это.

Они жили в общаге, в одной комнате, хотя Дашка отдавала половину зарплаты Фиме за жилье. Андрея не волновал этот факт ни в малейшей степени. Равно как и заработок Дашки, который доставался ей тяжело и болезненно. О ее работе Андрей спрашивал редко, да еще издевательским тоном, словно нарочно пытался вывести ее из себя и заставить изменить свою жизнь. Он не понимал, что для нее унижением была не работа, а признание в том, что эта работа — унизительна. Ему некогда было вникать в ее запутанные отношения с окружающим миром и с самою собой. Он учился в университете и пытался сделать профессиональную карьеру адвоката. Ему приходили длинные письма от невесты, на полях она — талантливая художница, по его словам, — рисовала их будущую совместную жизнь. Дашка через широкое плечо любимого смотрела на изображения обнимающихся человечков, на барышню с детской коляской, на дом с трубой, из которой валил дым, а в окне виднелась довольная физиономия, очень похожая на Андрея. Браво автору картины! Андрею льстила любовь уже далекой девушки, и он зачитывал иногда ее письма вслух, дрожащим от гордости и самолюбования голосом. Потом он как бы спохватывался и говорил Дашке:

— Это все в прошлом, малыш. Просто воспринимай ее письмо, как книгу, ладно? Если тебе неинтересно, я не буду читать.

Ну да, не будет вслух, а про себя станет зачитываться еще больше. Дашино малодушие не позволяло хлопнуть дверью или честно сказать, что все это ей противно, что это обижает ее, что чужие письма читать неприлично, в конце концов. Андрей, прекрасно понимая ее чувства, прибавлял томления в голосе, с выражением читал строчку за строчкой. Он будто испытывал Дашку на прочность, словно она была самолетом или новой моделью автомобиля.

Она лишь смутно улавливала его желание унизить ее. Даже сам Андрей не мог точно описать чувства, которые владели им тогда. Была ли это любовь заласканного в детстве, привыкшего к обожанию ребенка? Был ли это рассчитанный ход взрослого мужчины, подсознательно стремившегося подстегнуть Дашку к действию? Ему просто невмоготу было видеть, как терпеливо сносит она все удары, не увертывается, не пытается дать отпор, лишь притворяется равнодушной к боли и страданиям. Ее игра в циничную, все понимающую и допускающую женщину, Андрею казалась слишком жестокой. И он тоже стал жестоким к Дашке.

Иногда, просыпаясь рядом с ней, он внимательно рассматривал ее спокойное лицо — веснушки, тень от ресниц на персиковых щечках, выщипанные в тонкую линию брови, вздернутый нос. Его не томило желание, он не задыхался от нежности, ему просто становилось легко на душе оттого, что эта девочка сладко посапывает и, судя по ровному дыханию, ее сны радостны и безмятежны. В выходные и праздники он часто задавался вопросом, что они будут делать. После завтрака, после любви — неторопливой, но жадной, — после утренних пререканий и примирений, чем заняться двум страшно одиноким людям? Дашка обожала сериалы и ток-шоу, Андрей называл телевизор «черной дырой» и нецензурно ругался, когда она в рассрочку купила его. Дашка не желала учиться, шарахалась от компьютера, Андрей с энтузиазмом просиживал за конспектами, был жаден до любых знаний, мог провести весь день с книжкой в руках или перед экраном компа. У Дашки не было подруг, кроме Фимы, Андрей же в любой компании становился своим, правда, трудно и долго сходился с людьми, но не боялся этого. Он был совой, Дашка — жаворонком. Он рос единственным ребенком в обеспеченной семье, привык подчинять и капризничать, ему нравилось работать над собой и увлекать остальных каким-нибудь делом, он умел радоваться неожиданному снегу в октябре, он умел быстро принимать решение и никогда не жалеть о нем. Он не понимал таких людей, каковой казалась ему Дашка — сбегающих от проблем, смирившихся с обстоятельствами, сильных в своей слабости, правых в своих ошибках. Вся его жизнь была наперекор и вопреки чему-то. Его любили — он отвергал, его баловали — он сбегал из дома и жил в придуманных лишениях, ему врали — он говорил правду.

И вот — он мучился, не представляя, как проведут очередные выходные они с Дашкой. И все приходило само собой — шуршание листьев под ногами, беспричинный смех, сплетенные пальцы, неожиданно яркое солнце. Дашка вырывалась и уходила вперед, а он смотрел, как она шагает по лужам, и капли грязной воды оставляют следы на ее колготках, и тонкие ноги в старых, больших сапогах ужасно похожи на карандаши в стакане. Она никогда не задумывалась об одежде, Андрей, напротив, одевался со вкусом и любил покрутиться перед зеркалом, без лишнего, впрочем, самолюбования. Просто ему нравилось хорошо выглядеть. Нравилось ловить взгляды молоденьких девушек, чувствовать силу своих упругих мышц, нравилось, как сидят на крепких бедрах модные брюки, как обтягивает мощную грудь мягкий новый свитер или открытая майка. Гордость, пожалуй, была основной чертой его характера. Андрей имел все основания гордиться собой, так он считал тогда. В неполные тридцать лет он многого добился и добился сам, без чужой помощи. Работать Андрюша Комолов начал рано — в шестом классе он организовал мойку машин во дворе и, несмотря на насмешки и грубые вмешательства взрослых соседей, сумел раскрутиться. Правда, очень скоро пришли злые дядьки-милиционеры и наподдавали юным «бизнесменам» по самое не балуй. По тем временам задумка Андрея была неслыханной наглостью, но все-таки она успела принести ему некоторый доход. На вырученные деньги он уехал в Литву к бабушке, оставив родителям внушительную записку на трех альбомных страницах. В постскриптуме Андрей просил их не волноваться и обещал вести себя прилично — бабушку не обижать, в футбол на кухне не гонять, ребят в поход на Кавказ не агитировать, и главное — сразу же купить обратный билет в качестве доказательства своей преданности. Комоловы привычно поахали, вставили письмо в рамку и стали звонить в Литву. Андрей тем временем добирался туда на электричках и автобусах, в советское время с путешествиями по России-матушке было проще.

После литовских каникул он защищал свою независимость еще упорней — благосостояние родителей не давало ему покоя и превращалось в комплекс. Он разносил газеты, работал грузчиком на рынке, продавал ворованные с городских клумб цветы. Закончив школу, Андрей поступил в местный институт на юридический. Наверное, потому, что его папа мечтал видеть сына профессиональным спортсменом, а мама пророчила мальчика в педагоги. Задатки были и для того, и для другого, вот Андрей и выбрал третье. Он противоречил не только окружающим, но и самому себе. Ему не хотелось быть похожим на родителей, которые все оценивали рублями, однако деньги стали и для него основной целью. Деньги, и все, что они давали. Он гордился прежде всего тем, что сумел выжить в столице и не затеряться среди неудачников, а вполне перспективно продвигаться по служебной лестнице и вполне успешно заканчивать второе высшее образование. Он приходил в восторг оттого, что сделал дорогой ремонт в общежитской комнате, что может позволить себе покупать продукты в супермаркетах или пригласить девушку в ресторан. Он не съезжал из общежития только из-за лени, было некогда подыскивать съемную квартиру рядом с университетом, договариваться с хозяевами, перевозить вещи.

Противоречивость его натуры выражалась не только в отношении к благам этой жизни. В то время он вообще был в разладе со всем миром и самим собой. С одной стороны — молодой, подающий надежды адвокат, с другой — неприкаянный мальчик, загнавший в глубины души романтические порывы и страстное желание быть понятым.

— Ты не понимаешь! — исступленно кричал он Дашке, когда она удивлялась, к чему ему второй диплом по профессии, которая, в принципе, ему не по душе.

Она просто чувствовала, что ему тошно и горько, как бы он ни хорохорился. Ему было трудно отказаться от адвокатуры, не приносившей морального удовлетворения, но дающей благосостояние и надежду на красивое будущее. Он сам себя не понимал, и в этом была его беда, но не вина. Оба — и Даша, и Андрей — в то время слишком озадачивались своими отношениями с миром, чтобы обратить внимание на собственные вселенные, где царил хаос.

Если бы кому-то пришла в голову идея подсмотреть за ними, стало бы ясно, что любовь, заполнившая их сердца, оказалась ненужной. Она выглядела подкидышем, которого Дашка приняла со свойственной ей обреченностью, Андрей же — наоборот — отвергал, панически страшась любой зависимости. Его пугала собственная уязвимость, когда Дашка вдруг задерживалась на работе или плакала беззвучно в подушку от того, что нет писем от отца. Андрей хотел, чтобы она была счастлива, но только с ним, и — одновременно — отталкивал ее, чтобы уберечь собственную независимость. Но любовь уже захватила их сердца и упрямо швыряла навстречу друг другу, и острые углы их характеров, и горькие несовпадения их мировоззрений, и различие их судеб — все натыкалось на беспредельную силу притяжения и разбивалось вдрызг, в мелкую крошку, от которой оставались лишь неглубокие порезы. Эти ранки Дашка предпочитала зализывать в одиночестве, Андрею было легче забыться в объятиях случайной знакомой. Он не считал это предательством, изменой, но скрывал свои похождения от Даши. Она догадывалась, она просила — «скажи мне правду!». И он, такой прямодушный всегда, такой откровенный, отвечал:

— Я люблю тебя.

С таким видом, что Дашка возненавидела эти слова. Он будто одаривал ее шубой с царского плеча.

Два года — тысячу немыслимых, сумасшедших, счастливых мгновений — любовь не позволяла им оторваться друг от друга, а они губили ее каждым словом и жестом. Естественная потребность быть понятым и остаться при этом свободным превратилась в навязчивую идею, пока Андрей не попытался быть честным с самим собой. Он знал, что жить с Дашкой невыносимо, слишком разными они были. Он понимал, что без нее жизнь приобретет другие цвета и оттенки. Он не чувствовал в себе ни сил, ни желания менять палитру. Он хотел только одного, и это пришло не внезапно, не вдруг, так было всегда — просыпаться рядом с ней, думать о том, как вместе провести день, кричать на нее, целовать ее, не понимать ее и доказывать ей — именно ей! только ей — свою правоту. Даша была из другого мира, и только содрав в кровь коленки, набив тысячу шишек, сорвав до хрипа голос, Андрей нашел, дозвался ее. Неужели ради того, чтобы сказать, как она ему не нужна?

Он пытался понять ее разумом, и только когда прислушался к сердцу, стало легче. И все, против чего восставало его существо — Дашкина беззаботность, умение ничего не делать и получать от этого удовольствие, нежелание приспосабливаться, какая-то дикая, необузданная неуправляемая жажда жизни, истеричность, нерешительность, кофе в огромных количествах, сто пятая серия «Санта-Барбары», замызганные джинсы с мятой футболкой навыпуск, — все это уместилось в душе Андрея, не оставив ни единого свободного уголка.

— Вам со Степкой надо уехать, — сказал Андрей, собравшись с духом и приготовившись отлеживаться под столом, когда Дашка начнет орать.

Но, вероятно, сегодняшний день был диковинным во всем. Она не повернулась к нему, она не повысила голоса, не сделала страшные глаза.

— Куда? — услышал Андрей спокойный вопрос жены.

— Я договорился с Лешкой, — машинально ответил он и отложил ложку. — Что с тобой?

— У?

Она обернулась и смотрела на него сосредоточенно, словно школьница на учителя. С готовностью продолжить рассказ с любого места и без запинки ответить на дополнительные вопросы. У него накопилась их куча, но он мечтал засунуть эту кучу подальше, забыть о ней и молча прижать к себе эту дурочку с умными глазами.

— Чего ты мычишь? Я спросил, что с тобой происходит. Ты какая-то не такая…

— А какая я? Разве ты меня знаешь? — с искренним любопытством воскликнула она.

Ему следовало покаянно опустить голову и зардеться стыдливым румянцем. Ему следовало пойти и утопиться, потому что жить с таким чувством вины невозможно. Ему давно пора было забыть, что у него есть жена — любимая, обиженная им женщина. А он все помнил, черт подери, он помнил! Ее нетерпеливые губы, ее холодные пальцы, ее шумное дыхание у себя на груди. Он, как последний балбес, надеялся воскресить эти воспоминания не только в своей черепной коробке.

— Я тебя люблю.

— А я тебе не верю.

Они стояли друг против друга — каждый со своей правдой и своей виной.

— Почему нам надо уезжать? Что случилось? — отдышавшись, спросила она.

— Ты можешь нормально со мной поговорить? — Андрей устало провел рукой по лицу. — Просто поговорить, как два разумных человека.

— А ты уверен, что разумен?

— Давай без издевок! — почти взмолился он.

— Я не умею иначе, — усмехнулась она, предлагая ему свои правила игры.

Ей казалось, что принять их — невероятное для него дело, она надеялась, что разговор не состоится, уплыв в сторону взаимных обид и пустых препирательств. Удавалось же ей так долго избегать этого разговора!

— А ты постарайся, Даш, — серьезным тоном произнес Андрей, — ради того, что у нас было, попытайся сейчас хотя бы выслушать меня спокойно.

— Я уже слушаю. Но ты не ответил на мой вопрос. Мы со Степкой должны уехать из дома, потому что какие-то ублюдки опять решили, что ты им встал поперек дороги?

У нее получилось — на секунду он поверил, что сейчас важно объяснить причины, рассказать, что произошло на фирме и в его отношениях с Мишкой. Глаза в глаза, и Андрей понял, что она просто боится и оттягивает момент.

— Доверься мне, я знаю, что для вас со Степкой лучше.

Обычно так и было, он говорил, — она доверяла, он делал, — и она убеждалась, что ему можно доверять и дальше.

— Как можно довериться человеку, который предал? — спросила она сейчас, уже не притворяясь заинтересованной в ответе и не ожидая его, просто выплеснула в пространство то, что волновало больше всего на свете. Как? Как?!

Даша прислонилась к подоконнику, обхватив себя руками, словно пытаясь согреться.

— Ты такую ерунду говоришь, Андрей.

— Зато твои речи просто брызжут интеллектом! Разве нельзя доверять отцу своего ребенка?! Думаешь, я желаю Степке зла?

— Так ведь и я ему добра желаю! Я не могу быть спокойной за своего сына, пока…

— За нашего сына!!!

— Пока его папенька отмывает денежки и рискует не только своим членом, но и…

— Даша!

— Что, «Даша»?! — передразнила она, всплеснув руками, и заходила по своей огромной кухне, задевая стулья. — Я говорила тебе тысячу раз, что никакие деньги не стоят спокойствия и здоровья мальчика! Я просила, я умоляла тебя бросить весь этот большой бизнес к чертовой бабушке и заняться разведением кроликов! Благо места предостаточно, — она небрежно махнула рукой за окно.

— Но ты ведь и сам большой! Тебе и без сопливых скользко, так ты выражался? Не лезь не в свое дело, глупая женщина!

— Дашка, я никогда так не говорил! — опешил Андрей.

— Это подразумевалось, — отрезала она, — просто ты давно перестал называть вещи своими именами, и мне приходилось только догадываться, что ты имеешь в виду…

Самое время спрятаться под стол и там переждать, пока не сорвутся ее голосовые связки.

— Нет! Ты не понимаешь! — все-таки перекричал ее Андрей. — Твои догадки и близко не лежали с реальностью. Зачем ты все додумывала за меня? Зачем перефразировала мои слова? Это же как игра в шахматы с самим собой!

— Не знаю. Я не играю в шахматы, это ты такой умный!

Все, дальше без тормозов. Самоуничижения, оскорбления, намеки и недомолвки. И снова не разобрать по полочкам, не привести в порядок чувства и предчувствия, настоящее и будущее. Потому что прошлое слишком недалеко и слишком болезненно.

Андрей схватил ее за руку, когда Дашка в сотый раз пролетала от двери к окну.

— Пусти, дурак, больно! Пусти, синяк будет!

— Я поставлю, я и залижу!

— И не надейся! Я ненавижу тебя, кобель проклятый! Пусти сейчас же! У меня же кость лопнет!

— Дурочка! Она треснет, если что, а не лопнет. Я люблю тебя.

— И поэтому выламываешь мне руки?

— Ты же выламываешь мне душу, и я терплю…

Залаял Рик, но оба даже не насторожились, не вскинули головы, продолжая глядеть друг на друга в упор.

— Разве у тебя есть душа? — мечтая провалиться сквозь землю, уже произнесла Дашка.

Андрей с тяжелым вздохом опустился на стул.

— Нет, конечно, у меня ничего нет. Ни души, ни сердца, я давно превратился в робота.

— Вот именно! — ударила она, сама уже лежа в нокауте.

— И нет мне прощения.

— Точно.

Было слышно, как в кране ворчит вода. Во дворе продолжал заливаться радостным лаем пес. Шипело и шкваркало что-то на сковородке.

Дашка выключила газ, наложила в тарелку подгоревшие слегка котлеты, ломтики помидоров и огурцов, посыпала зеленью и поставила перед Андреем. Она вдруг почувствовала невероятный голод и села за стол напротив мужа.

Он молча достал ей вилку. Потом соскреб петрушку и лук почти со всех котлет. Дашка полила их кетчупом.

— Между прочим, там много витаминов, — с полным ртом пробурчала она, намекая на зелень, которую он щедро пожертвовал ей.

— Я не могу есть траву, — в миллионный раз заявил Андрей.

Она закатила глаза.

— Ну, и глупо.

Нанизав огурец на вилку, он протянул ей, и Дашка сосредоточенно захрустела.

— Опять недосолила.

— Андрей, дай мне развод!

— Бери.

— И Степку.

Он закашлялся и долго не мог остановиться, дрожа всем телом.

Она не спеша обошла стол, похлопала мужа по спине и, задержав ладонь, прошептала ему в ухо:

— Ну, пожалуйста…

— Спасибо, — без издевки произнес он, откашливаясь. В глазах его стояли слезы.

— Андрей.

— Даша.

— Это невыносимо! — пожаловалась она кому-то.

— Ты сядь, поешь. Я не отпущу тебя.

— Ты ведешь себя, как ребенок! — проглатывая котлету, сообщила Дашка. — Ты — эгоист! Мне нельзя здесь оставаться, я с ума сойду…

— Давай уедем.

— Я хочу уехать одна! То есть со Степкой.

— А я? — глядя в пол, спросил Андрей.

Дашка снова вскочила, отбросив вилку. Та, жалобно звякнув, откатилась на край стола, задела тонкий бокал, на боку которого моментально появилась широкая трещина.

— Не склеить, — сказала Даша, сама не зная, что имеет в виду. Бокал? Жизнь? Любовь?

Ответы ищут в конце задачника, но им еще предстояло перевернуть добрый десяток страниц, прежде чем добраться туда.

— Ты не любишь меня? — спросил он.

— Нет, — покачала она головой, глядя в его глаза честным взглядом.

Если она сумела убедить саму себя, почему бы и его не убедить в этом.

— Значит, хочешь уйти? Хочешь развестись, да? Но я не смогу без вас, ты понимаешь! Я не хочу без вас!

— Меня ты потерял давным-давно, а Степку тебе терять не придется в любом случае. Я же не настаиваю, чтобы ты прекратил с ним всякие отношения. Вы будете встречаться, переписы… то есть перезваниваться…

— Раз в неделю по выходным я стану водить его в цирк и в кино, — подхватил Андрей деревянным голосом, — стану замечать, как сильно он вырос, как он похож на меня, на тебя, как ему не хватает нас.

Дашка решительно выбросила бокал в мусорное ведро.

— Нельзя жить вместе только ради сына!

— А ради чего льзя?

Она наткнулась на его воспаленные глаза, которые смотрели на нее с жадностью, ожидая, видимо, что она ответит. Увы…

— Не молчи, — попросил Андрей, — скажи мне, ради чего ты осталась бы? Ведь можно еще что-то сделать.

Она молча покачала головой из стороны в сторону, закурила и присела на стул, зябко кутаясь в кофту. И по тому, как она молчала, и по тому, что она не ушла, и по тому, что ее глаза избегали его взгляда, Андрей вдруг понял — любовь жива. Но любовь не всесильна, добавил кто-то внутри него тоненьким голоском.

— Даш, выходи за меня замуж.

Она поморщилась:

— Не устраивай спектакль! Я замужем и хочу, наоборот, развестись.

— Я знаю. — Он тоже достал сигареты, и задумчиво теребя пачку, продолжил: — Ты устала от меня, и я дам тебе развод.

Он перехватил ее недоверчивый взгляд, мимолетно обрадовавшись, что в нем не было ни торжества, ни тем более — долгожданного счастья.

— Дам тебе развод, — повторил он с напором, — а потом снова женюсь на тебе.

— Зачем? — прыснула она помимо воли. У него был такой сосредоточенно-серьезный вид, будто он действительно собирался все это проделать. Мало того — проделал бы с удовольствием!

— Я люблю тебя.

Дашка протестующе выставила вперед ладонь.

— Я не спрашиваю, почему. Я спрашиваю — зачем??

— Затем, что тебе нужен мужчина. Сильный, умный, понимающий мужчина, который будет оберегать тебя и твоего сына. Ты такая хрупкая, беззащитная…

— Что?! — Брови Дашки возмущенно взметнулись вверх. — Я — беззащитная? Мне нужен мужчина? Ты слишком много на себя берешь, Комолов! Я умею постоять за себя, и, если хочешь знать…

— Дашка, ты не так меня поняла! — простонал он.

Она не слышала.

— Если хочешь знать, у меня есть мужчина! Так что можешь не беспокоиться, благотворитель хренов! Есть кому меня защищать и заботиться обо мне!

Андрей оторвал ладони от лица и посмотрел на Дашку в упор. От злости ее щеки покрылись красными пятнами, в глазах блестели слезы.

— Что ты говоришь?

— Что слышишь!

— У тебя есть любовник?

— Не любовник, — усмехнулась она, — любимый…

Андрей знал, что она лучше соврет, чем признает свою неправоту. Андрею хорошо было известно, как умеет Дашка изворачиваться и юлить, как правдоподобно играет. Но сейчас он не мог понять этого, чувствуя только боль и опустошенность от ее слов.

— Ты врешь, — только и сумел выговорить он.

— Ладно, хватит! — Даша резко поднялась. — Ты сам сказал, что нам со Степкой надо уехать, вот так мы и поступим.

— Вместе с мужчиной, которого ты выдаешь за любимого? Знаешь, как это называется, милая?

Нападение — лучшая защита, а еще — хороший способ не сойти с ума от потока слов, который выливает она на него, словно ушат грязи.

— Хватит! Я иду собираться.

— Действительно, хватит! ИДИ! Я так понимаю, вы со своим любимым сумеете еще настрогать кучу детей, так что не мучай Степку, пусть остается со мной. Мальчику не нужна мать-проститутка!

Она остановилась у самой двери, слова Андрея безжалостно ударили в спину. А кто сказал, что он станет жалеть ее?

— Я не проститутка, — не оборачиваясь, сказала Даша. — И сына тебе не оставлю! — словно спохватившись, добавила она.

Сейчас ей было плевать, что весь план разваливается к чертовой бабушке. Андрей оказался рядом, сжал ее плечо жесткими пальцами.

— Мне надоело твое вранье! Ты постоянно лжешь, врешь, что не любишь меня, врешь про этого мужика!

— А ты? — Она повернулась к нему лицом, перекошенным от ярости. — Разве не ты первым начал мне врать?

— Ты так и не простила? Ты не можешь забыть этой ерунды и портишь из-за нее жизнь? Ты позволяешь из-за такой мелочи превратить нашу семью в инвалида?

— Это не мелочь! И наша семья не инвалид, она просто фантом! Ничего уже не изменишь, Андрей, ты сам по себе, я сама по себе, и только Степка нас связывает…

Зазвонил мобильный, и Дашка вздрогнула от неожиданности и, не в силах сразу остановить свою пламенную речь, захлебнулась словами.

— Ты не ответишь? — поднял брови Андрей.

Ее рука несколько раз коснулась телефона, который висел на поясе. Наконец Дашка решилась снять трубку. Она поднесла ее к уху, еще не вполне осознав, что должен означать этот звонок. Лишь кольнуло смутное воспоминание.

— Даш, это я, — услышала она нетерпеливый голос Кирилла.

Вот теперь она вспомнила, и ужас затопил душу. Пока она здесь устраивает поминки семейной жизни, время не стоит на месте, и Степка, должно быть, уже рядом с Кириллом, и они оба ждут только ее. А она — эгоистка, паникерша и лгунья — все еще не в силах поставить точку.

Дашка виновато пролепетала:

— Да, да, это я. Как дела?

— Хреново, — прокричал Кирилл так громко, что она вздрогнула и покосилась на мужа.

Андрей смотрел на нее, насмешливо кривя губы.

— Подожди, я перезвоню тебе.

Кирилл продолжал орать что-то, но она отключила мобильник и выбежала из кухни. Вслед полетело издевательское:

— Ноги не переломай!!!

Отдышавшись, вытирая слезы с лица, Дашка села около телефона и набрала номер любовника. Короткие гудки были похожи на весеннюю капель. Только не такие веселые.

Дашка несколько раз нажала на рычаг и стала звонить Кириллу на мобильный. Ей ответили, что абонент недоступен. Ничего страшного не случилось, просто нужно позвонить позже. Подумаешь, дела идут хреново, Кирилл всегда был пессимистом, так что верить на слово ему нельзя. Но Дашка почему-то уже впустила в душу беспокойство и страх, сидеть на месте было невыносимо. Она несколько раз прошлась по холлу, пнула пуфик, пощелкала выключателем.

В голову настойчиво лезли глупые мысли о том, что Кирилл успел поругаться со Степкой, обидел его чем-то, а может быть, просто не сумел доступно все объяснить. Надо было самой договариваться с сыном. Но кто бы тогда забрал деньги? Да и кто бы сейчас выкрикивал мужу правду обо всем и выслушивал его обвинения?

Дашка ругала себя последними словами, опять уселась у аппарата и дрожащими пальцами тыкала в кнопки, не переставая мысленно обвинять саму себя.

— Ну, как? У тебя сегодня свидание, я правильно понимаю? — вышел в коридор Андрей.

— Отвали! — воспользовалась моментом Дашка и что есть мочи заорала, срывая на муже злость. — Я ненавижу тебя, понял? Я тебя видеть не могу, понял? Убирайся отсюда! Ты — машина для деланья денег, вот ты кто! И такой отец не нужен моему мальчику! Он ненавидит тебя, так же как я. Ты нам никто!

Она не помнила, как оказалась рядом с Андреем. Внезапно ладонь обожгла боль. На лице мужа Дашка увидела красную отметину.

— Ты в порядке? — В его голосе слышалось настоящее беспокойство.

— Еще парочка пощечин, и я окончательно приду в себя, — соврала Дашка.

— Пожалуйста, — он с готовностью подставил другую щеку, — бей.

— Не хочу руки пачкать, — она отвернулась, всхлипнула в последний раз, успокаиваясь.

— Что случилось, Даш?

— Это случилось не сейчас. Я действительно начинаю тебя ненавидеть, это очень тяжело, Андрей. Я прошу, отпусти меня!

— Дай нам последний шанс, — прошептал он.

Она молчала.

— Пожалуйста, Дашка, попробуй! Давай сейчас вместе поедем за Степкой, потом сходим в какой-нибудь уютный ресторанчик… Помнишь, бар на Дмитровской, там обалденное мороженое, и езды всего минут тридцать.

Она молчала.

— Подождешь, пока я переоденусь?

Андрей метнулся на второй этаж, а Дашка снова подняла телефонную трубку. Но домашний номер Кирилла был все еще занят, а мобильный по-прежнему недоступен.

Она постаралась убедить себя, что это ничего не значит. Быть может, они со Степкой торчат в пробке и не могут найти общий язык, поэтому Кир и сказал, что все хреново. Да мало ли, что он имел в виду! В любом случае ей надо взять себя в руки, достать сумочку с деньгами и попытаться незаметно свалить из дома. Просто Джеймс Бонд какой-то!

Она тихо поднялась в комнату сына.

Андрей стоял там, спиной к двери и что-то разглядывал, время от времени тяжело вздыхая. Дашка замерла, вжавшись пальцами в дверную ручку.

— Заходи, — предложил Андрей, не оборачиваясь.

Она увидела, что он держит в руках фотографию сына. Степка обнимал Рика и заливисто хохотал в объектив. На этом снимке он был очень похож на Дашку — те же большие светло-карие глазенки, тот же курносый нос, та же тяжесть густых темных волос.

— У нас замечательный сын, правда? — улыбнулся Андрей. — Кстати, тебе не кажется, что уроки в школе уже давно закончились? Когда он обычно приходит?

Дашка побоялась солгать и ответила:

— Около двух.

Настенные часы показывали половину четвертого.

— Не понял, — растерянно произнес Андрей, — и ты не волнуешься даже? Ребенок где-то шляется уже полтора часа, а тебе и дела нет?

— Он не шляется, — стараясь говорить спокойно, парировала она, — наверняка сидит у приятелей, играет в «Цивилизацию»…

Андрей возмущенно хлопнул ладонью по столу.

— У него есть компьютер дома! Почему не играть здесь?

— Перестань, — поморщилась она, — в компании всегда веселее.

— Нет, я не понимаю твоего спокойствия! Ты же говоришь, что обычно он приходит в два. Могла бы позвонить его друзьям, убедиться, что со Степкой все в порядке. Эгоистка! Думаешь только о своем хахале!

Что он несет?! Еще несколько минут назад Андрей не хотел верить в существование этого самого хахаля, а теперь готов обвинить жену во всех смертных грехах. Но она тоже хороша! Даже не беспокоится о сыне, даже не вспомнила… Стоп, разве Андрей за все это время хоть раз вспомнил о нем? Вот-вот, самому не до этого было.

— Ладно, извини, я чего-то… Давай вместе позвоним.

— Куда? — дернулась Даша.

— Ну, Степкиным друзьям. Я знаю, он дружит с каким-то Колей, а еще с близнецами Юшиными. Он рассказывал, какой у них дома потрясающий зверинец — пара кошек, собаки, морская свинка, словом, полный набор… Чего ты стоишь?

— А что я должна делать?

— Где у тебя записная книжка?

Дашка в панике пожала плечами. Мол, потеряла, наверное. Мол, спросишь тоже, я и не звоню никому.

— А на память знаешь?

Она сощурилась, поскребла затылок, изображая мучительные размышления. Потом покачала головой.

— Не понял, — уже с нажимом повторил Андрей, — как же так? Степка давно должен быть дома.

— Почему? — искренне удивилась она. — Зачем ему быть дома, если тут никого нет? У тебя своя жизнь, у меня своя…

— Ты, значит, совсем не занимаешься мальчиком?

— Господи, ты знаешь мои взгляды на воспитание. Свобода — вот все, что нужно ребенку. Свобода и уважение.

Это был давний спор, так и неразрешенный, но со временем немного потерявший актуальность. Жизнь сама расставляла все по местам, и Степка рос, несмотря на различие взглядов его родителей, не обращая внимания на противоречия в своем собственном воспитании. Он был просто мальчишкой, в семье которого не все в порядке. Несладко ему приходилось.

Они — его родители, взрослые с детскими комплексами — редко задумывались о том, как Степка воспринимает их жизнь. Им было трудно разобраться с собственными переживаниями, и потом — лицом к лицу — лица не увидать. Они ничего не знали о сыне.

— Так что же делать? — вздохнул Андрей.

— Ничего. Наиграется и придет, не в первый раз… Успокойся, вспомни себя в его возрасте.

Дашка говорила машинально, перед глазами у нее стоял сын — маленький, беззащитный, ничего не понимающий. Сумел ли Кирилл объяснить ему все? Нет, даже если сумел, Степке сейчас тяжело, наверное, так тяжело ему еще не было. Но будет, и на это обрекает его она — родная мать. Она уже сознательно обманула его и решила отнять у Степки отца. Она имеет на это полное право, но разве ей легче от этого?

Раздался телефонный звонок, и Дашка вприпрыжку со всеми своими сомнениями кинулась на первый этаж.

Муж бросился следом и опередил ее, взяв трубку в своей комнате.

— Алло! — рявкнул он, не сомневаясь, что сейчас мужской голос попросит Дарью. И тогда Андрей рявкнет еще громче и еще решительнее.

Было слышно тяжелое Дашкино дыхание на параллельной линии.

— Вам кого? — Андрей едва сдерживался.

— А Степу можно? — пискнули на том конце провода.

В этот момент Дашка едва устояла на ногах, представив, какой допрос учинит сейчас мальчишке Андрей. И точно, она услышала суровой голос мужа, который выведывал у звонившего, когда закончились уроки и куда отправился Степан после. Мальчик отвечал без запинки, словно на уроке. Оказывается, они вместе двинулись по домам, договорившись вечером поиграть в теннис на спортивной площадке около школы.

— Ты точно знаешь, что он пошел домой? — словно сквозь туман, донесся до Дашки вопрос Андрея.

— Да. Он еще очень есть хотел, мы все деньги сегодня проиграли…

В другое время Андрей, конечно, выяснил бы, какого черта его сын играет в азартные игры. Но сейчас просто повесил трубку, забыв попрощаться с мальчиком.

Дашка мысленно заметалась. То ли оставить все, как задумала, то ли убежать сейчас, пока ее не обнаружил Андрей и снова не начал разговор по душам. Первоначальный план раньше казался ей простым и гениальным — Степку забирает Кирилл, Дашка делает вид, что исчезновение сына для нее полная неожиданность, некоторое время страдает вместе с мужем, а потом присоединяется к любовнику. И на деньги Комолова они живут долго и счастливо в каком-нибудь тихом городке.

Сейчас она не представляла, как посмотреть в глаза Андрею. Его шаги гулко раздавались в холле, у Дашки совсем не оставалось времени на размышления.

— Ты все слышала?

Андрей был бледен и полон решимости действовать.

Дашка молча кивнула.

— Ты должна уехать к Лешке. Я думаю, Степку похитили.

— Что?! — Ей даже не пришлось притворяться, просто от его тона стало действительно жутко.

— Иди собирай вещи, я отвезу тебя в аэропорт. Твой загранпаспорт в порядке?

Ей неожиданно вспомнились их частые поездки за границу — темные, долгие вечера в Париже, утренний туман над Лондоном, уютные домики Праги. Оба они не знали ни английского, ни других языков, наверное, поэтому чудилось, что вокруг — ни единой души. Только здания — похожие на средневековые замки, только машины — почти бесшумные, только узкие переулки и маленькие кафе, в которых чужие разговоры казались журчанием ручья, щебетом птиц, влажным шепотом листвы.

— Даш!

— Я никуда не поеду, я останусь с тобой, это и мой сын тоже!

— У тебя истерика, малыш, — он прижал ее к себе, — не надо, не надо, успокойся. Поверь мне, пожалуйста, со Степкой все будет хорошо. Давай я тебе кофейку сварю, ладно?

Она кивнула автоматически.

— А ты пока складывай чемоданы.

На этот раз она помотала головой изстороны в сторону.

— Ну, хорошо, я потом помогу тебе. Пошли на кухню.

Дашку трясло. Она и не предполагала, что это настолько невыносимо — смотреть на человека, которому ты причиняешь боль. Андрей держался молодцом, но она видела, чего это ему стоило. И только она могла сейчас сделать его счастливым — хватило бы одной фразы. Но Дашка молчала.

После нескольких неудачных попыток сварить кофе Андрей чертыхнулся, протер влажной тряпкой заляпанные брюки и достал баночку растворимого «Нескафе».

— Маленький, мне нужно уехать, — сказал он, поставив перед ней чашку, — ты понимаешь? А тебе нельзя оставаться одной. Давай я отвезу тебя в аэропорт.

Он говорил с ней, словно с ребенком. Ладони у нее взмокли от стыда, она боялась взять в руки чашку.

— Пей, и пойдем собираться.

— Нет, Андрюша.

Он отвернул к окну перекошенное от бессильной ярости лицо. Сосчитал мысленно до десяти. Вроде бы взял себя в руки.

— Ты будешь мешать мне, пойми!

— Я знаю, — всхлипнула она, — я всегда тебе мешала…

— Дура! — Андрей сжал кулаки. — Ну какая же ты дура! Я ведь не это имею в виду, я буду переживать за тебя, каждую секунду дергаться и думать, как ты здесь… Мне нужна сейчас ясная голова! Я должен быть спокоен за тебя, чтобы вытащить Степку.

— Я никуда не поеду.

Андрей внимательно посмотрел на нее и снова выругался. Каким же тупым надо быть, чтобы сейчас орать на нее! Трудно представить, каково ей, а он еще подливает масла в огонь, учитель хренов. Отругав самого себя последними словами, он предложил:

— Давай я ребят пришлю.

— Я не хочу никого видеть.

— Хорошо, а как насчет Фимы?

— Я же сказала! — Голос ее сорвался до визга, и Андрею стало по-настоящему страшно.

Он просто обязан сейчас успокоить ее, иначе это бог знает чем может кончиться. Внезапно зазвонил Дашкин мобильный.

— Дай я поговорю, это могут быть они…

Но она уже поднесла трубу к уху, прекрасно зная, кто это звонит.

— Дашка! Ты где? — услышала она всполошенный голос Кирилла.

— Дома. Как у тебя дела?

Она чувствовала напряженный, вопросительный взгляд мужа. Ей казалось, что пол уплывает из-под ног, но откуда-то взялись силы сказать, прикрыв ладонью трубку:

— Андрюш, это Фима, она что-то грустная… Дай нам поговорить.

Он вышел из кухни, на сомнения не оставалось ни сил, ни желания. Только смутный вопрос всплыл в голове внезапно: как Дашка могла утешать грустную Фиму, если сама едва не бьется в истерике? Андрей отмахнулся от вопроса, закурил и стал мерить холл крупными шагами.

Тем временем Даша кричала в трубку злым шепотом:

— Где ты был? Я звоню тебе с трех часов, что там у вас?

— Полный облом, Даш. Пацана я так и не встретил, у него…

— Как?! Как это не встретил? Кирилл, что ты такое говоришь? — Она вскочила, опрокинув стул, уже не шептала, а кричала во весь голос. — А где же он?! Где Степка?

— Я не знаю, — растерянно ответил Кирилл, — я ждал его, но он, оказывается, сегодня раньше ушел. Мы разминулись. Я думал, что он дома, с тобой.

— Тут его нет, — беззвучно произнесла она и положила телефон на подоконник.

Андрей, прибежавший на ее крик, стоял в дверях кухни и ошалело вращал глазами.

— Ты сказала все Фиме? Даш, отвечай, чего ты молчишь? Ты меня слышишь? Что случилось-то, чего эта старая крыса тебе наговорила? Мне она никогда не нравилась, выдра крашеная. Дашка, не молчи, ну давай, покричи на меня, как ты любишь! Ну, скажи, что я — кобель, козел, придумай новую породу какую-нибудь…

Он продолжал говорить глупости еще долго, а Дашка все молчала, тупо глядя прямо перед собой. В одну секунду для нее все перевернулось с ног на голову. Вот она, расплата, получай! Ты решила уйти от судьбы? Но, оказывается, просто бежала по кругу! Ты думала, что вправе приносить страдания любимому? Тогда испытай то же самое, пусть и у тебя не будет сына!

— Надо больницы обзвонить, — сипло прошептала она, откашлялась и произнесла уже четче, — вдруг Степка под машину попал.

Андрей обхватил ее за плечи.

— Какие больницы? Я же тебе говорю, мне угрожали…

Даша вырвалась, вышла в коридор.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал он, шагая следом за ней, — ты звони, а я поеду на фирму. Надо ребят вызвать и поговорить кое с кем. Ты можешь остаться одна, не побоишься?

Она не ответила, копаясь в справочнике. Андрей отвернулся, заметив, как дрожат ее руки.

На пороге он свистнул Рика, впустил его в дом и приказал:

— Охраняй. Я на тебя надеюсь.

Пес заглянул ему в глаза и тихонько взвизгнул, будто подбадривая. Потом прошлепал мимо Андрея к Дашке, которая устроилась на пуфике с телефоном в обнимку.

— Я ушел, — сказал Андрей в пустоту.

Во дворе он достал мобильный, созвонился со своей службой безопасности, но ребят дожидаться не стал. Каждая секунда была на счету, Андрей бегом достиг гаража, открыл ворота и уже через несколько минут мчался по шоссе в сторону города. Он с такой силой вцепился в руль, что костяшки его пальцев побелели. Ему захотелось, как в детстве, закрыть глаза и переждать беду вот так, — ничего не видя, но даже малышом он редко позволял себе такое.

Затренькал мобильный.

— Андрей Борисович, никаких сообщений не было, — отрапортовал начальник охраны Николай Сергеевич. — А Кузьмичев еще в обед улетел на юг, это точно.

— Естественно, — усмехнулся Андрей, — зачем ему самому возиться с этим? Что с его ребятами?

— Пока нашли двоих, оттягиваются в бане.

— Взяли?

— Такого приказа не было, — вздохнул Виктор.

Андрей побледнел:

— Ты что — кретин? Я же четко сказал, всех брать! У них мой Степка, это понятно? Какие еще должны быть приказы, вам все надо в рот положить и разжевать?

Он бросил телефон на заднее сиденье и прибавил скорость, мимо полетели высокие дома и яркие рекламные плакаты.

Ему показалось, что все уже было и что сейчас, вдавив педаль газа в пол и цепляясь за руль как за спасательный круг, он снова и снова возвращался к своим страхам, к фарсу и хлопотливой бестолковости последних месяцев. Вместе с бессильной яростью в душу вливалась тоска и четкое ощущение безысходности. Никогда еще Андрей не чувствовал себя таким одиноким, бесполезным, совершенно никчемным. Это была его вина, что Степка сейчас не дома, и хотя Андрей прекрасно понимал, что сыну не помогут его самоуничижения, остановить собственные мысли было ему не под силу. Они неслись, словно скорый поезд, сошедший с рельс, по инерции, на автомате, и все уничтожали на своем пути — надежду, уверенность в своей силе и правоте.

Однако ребята на фирме увидели прежнего Комолова, как обычно спокойно-насмешливого, неторопливого и требовательного.

В офисе было темно и тихо, молча, не зажигая свет, все поднялись в кабинет шефа и расселись, кто где. Комолов был демократичен, при нем необязательно было стоять, вытянувшись в струнку или докладывать по форме. Хотя, поговаривали, он уважал дисциплину и даже служил некоторое время в МВД. О нем вообще говорили много разного, и чаще всего это были взаимоисключающие вещи. Авторитет Комолова от этого не страдал, скорее наоборот — загадочность, многогранность его личности внушали еще большее уважение.

— Ну, парни, что удалось сделать? — с молодецкой удалью крутанулся в кресле Андрей.

— Людей Кузьмичева приводим в порядок, — доложил Виктор, — пьяные свиньи лыка не вяжут, их сейчас в подвале, в спортивном зале откачивают. Остальных его горилл нет в городе. Паша Нос говорит, что у них что-то типа каникул, Кузя всех в свою деревню отправил на пикник.

— Что за деревня? — ухватился Андрей.

— Около Клязьмы где-то, он там себе целый коттеджный поселок отстроил. Ребята туда поехали.

— А телохранителя его глухого-убогого нашли?

Ребята переглянулись, и это их внезапное смятение не скрылось от Андрея.

— Что молчите?

— Глухой этот, Лешка Топорков по прозвищу Топор сегодня вечером был убит. Зарезали его в подворотне.

Андрей присвистнул. С похищением сына это как-то не вязалось — зачем Кузе убивать собственного телохранителя, по слухам, очень преданного ему парня, в такой ответственный момент?

Андрей поднялся.

— К Дашке ребята поехали?

— Уже отзванивались, на месте они. В дом не заходили, караулят у ворот. Там все тихо.

— Значит, так. Виктор, ты возьми парочку ребят и быстро дуй в ту деревню, может, нашим поддержка понадобится. А я по городу буду искать. Дай мне адреса всех Кузиных прихвостней, потреплем их.

Вскоре от красивого здания на Смоленке с визгом отъехали несколько машин. Одного из охранников Андрей оставил на телефоне, другому приказал связаться с родственниками и друзьями Мишки-бухгалтера. Возможно, бывший друг что-то знает о Кузьмичеве, а если так, Андрей заставит его помочь.

Вероятность того, что Степку спрятали в деревне, была невелика, вряд ли Кузя рискнул показать мальчишку всей своей кодле. Но это тоже нужно было учесть и перепроверить.

Сумеречная Москва битком была набита машинами, снова пришлось стоять в пробках и скрипеть зубами от нетерпения.

— В джинсах и футболке? А какие еще приметы? Значит, шрам от аппендицита и синяк на лбу?

— Да, он подрался недавно, — прошелестела слабым голосом Даша.

— Нет, в отделение такой мальчик не попадал. А с кем я говорю? Вы ему кто?

Даша, не задумываясь, соврала, что тетка.

— Я сейчас спрошу у наших. Вы говорите, синяк и шрам?

— Да! Да!

— Он клей не нюхал?

— Что?! Нет, что вы! Не нюхал Степка никакой клей! Что вы такое говорите.

— Ну, ну, вы могли и не знать, родители даже чаще всего не знают до последнего момента.

— Что значит до последнего момента?

— Говорите, он в джинсах был, да? А на ногах?

— Кеды, обыкновенные кеды. Мы с Андреем купили ему самые простенькие, легкие, чтобы ноги не потели летом. Такие синенькие кеды…

— Ясно. Значит, ваш все-таки. Его в морг уже отвезли, нанюхался, бедняжка…

Телефонная трубка холодила влажную щеку.

— Алло, алло, девушка, вы здесь?

— Да, да. — Не было сил вытереть слезы, отдышаться, и Дашкин голос звучал сквозь рыдания, будто из-под воды. На том конце провода дежурная отделения совсем не слышала ее.

— Алло? Запишите адрес.

— Какой адрес?

— Что? Как это какой? Адрес морга, я же вам говорю, поедете на опознание.

Дашка опустила трубку на рычаг. В доме было темно и почему-то пахло валерьянкой. Ах, верно, это она сама достала лекарство, чтобы хоть немного успокоиться. Она понимала, что в таком состоянии вряд ли поможет сыну. Ей нужно было выпить валерьянки, взять себя в руки и продолжить поиски. Она не верила, что Степку похитили, это все Андрей придумал, хотел напугать ее, чтобы не давать развод. Какой хитрец! Но она сейчас выпьет валерьянку, и все будет хорошо. Просто последний звонок немного выбил ее из колеи.

Дашка потянулась к пузырьку, подставила ложечку и накапала себя лекарства. Руки тряслись, и она несколько раз проливала его, пока наконец удалось выпить. Рядом тоненько подвывал Рик.

Зазвонил телефон.

— Алло, девушка, это вы? — раздался уже знакомый голос дежурной. — Пропавший мальчик ваш племянник, я так поняла, да? А я сейчас не с матерью его разговаривала? Нет? Ну, хорошо, это хорошо. Там на линии прервалось что-то, вы записывайте адрес и приезжайте на опознание. Троих, оказывается, сегодня привезли, и никого не удалось откачать.

Дашка снова швырнула трубку на место, залпом опустошила пузырек с валерьянкой и бросилась к двери. С громким лаем Рик кинулся ей под ноги.

— Не лезь! Я поеду туда и посмотрю на мальчика. Это не наш мальчик, правда? Это совсем другой, чужой мальчик. Степка не нюхает клей! У Степки не такой уж заметный синяк, они просто все перепутали. Но я туда поеду и все выясню. А ты сиди дома.

Рик серьезно оскалился, когда Дашка потянула на себя входную дверь.

— Ты что? С ума сошел?

Он наклонил голову, исподлобья глядя на хозяйку, будто прикидывая, кто тут на самом деле сумасшедший. По всему выходило, что — она.

— Не пустишь, значит, да? Там мальчик чужой лежит в морге, я должна его опознать! — зачем-то продолжала объяснять Дашка.

Рик лег вдоль двери, всем видом демонстрируя готовность провести в таком положении долгое время.

— Ну и пожалуйста. — Даша неторопливо, сохраняя достоинство, стала подниматься на второй этаж.

Через несколько мгновений пес двинулся следом.

— Я в Степкину комнату иду, за деньгами, — прошептала она, — а ты куда? Ты полежи здесь, отдохни. Чего ты шпионишь?

Ей удалось шмыгнуть в комнату и захлопнуть дверь прямо у собаки перед носом. Рик настойчиво поскребся, потом стал лаять. Дашка тем временем осматривала окна. Она догадывалась, что Степка изредка покидал дом не совсем нормальным способом, особенно когда Андрей запретил ему гулять после двенадцати. Что оставалось делать пацану, который мечтал провести ночь у костра или похулиганить с друзьями в темное время суток? Конечно, вылезти через окно. Внимательно осмотрев решетки, Дашка обнаружила, что в одном месте Степка заменил их обыкновенными черными палками, которые легко вынимались из подоконника. Отличное решение проблемы. Даша радостно хрюкнула, представив, как сын спиливал решетки, усердно сопя вздернутым носом, потом подбирал похожие на них деревяшки.

За дверью продолжал возмущенно захлебываться лаем Рик. На мгновение Дашке стало жаль его, но она должна была уйти из дома, просто обязана была, а раз пес этого не понимает, пусть надрывается.

Она нащупала ногой какой-то выступ на стене, пролезла сквозь прутья, оперлась на него и прыгнула вниз. Приземлилась она так мягко и умело, словно всю жизнь, игнорируя двери, выходила из окон второго этажа.

— Дарья Максимовна, это вы?

Даша сначала опешила, потом ею овладела беспредельная злость. Во двор вбегал один из охранников Андрея с автоматом наперевес.

— Вы что тут делаете? — сурово поинтересовалась она.

— Так Рик надрывается просто, вот мы и решили…

— Вы?!

Значит, муж все-таки прислал к ней своих крокодилов. Нелепо, конечно, и несправедливо, парни совсем не походили на аллигаторов, но Дашке сейчас было невмоготу искать подходящее сравнение.

— Вон из моего дома!

— Но Дарья Максимовна! Что случилось-то? Рик так лаял, мы просто хотели помочь.

— Мне помощь не нужна. Освободите проход. — Она оттолкнула парня и ринулась к гаражу.

Машина, как назло, долго не хотела заводиться. В тот момент, когда Дашка, отчаявшись, вышла из машины и решила приказать этим крокодилам ее отвезти, зазвонил мобильный.

— Даша, прекрати истерику! — приказал голос мужа. — Тебе нельзя уезжать из дома, поняла? Со Степкой все нормально.

— Я еду его опознавать, — деловито сообщила она, поигрывая гайкой, которую машинально подняла в гараже.

Андрей едва не врезался в задницу крутого «Мерседеса». Выхватив телефон у сидевшего рядом парня, он шепотом приказал охраннику, который дежурил у дома и сейчас оставался на связи:

— Быстро уведи ее со двора, у нее истерика, она бредит. Быстро и нежно, ты понял меня?

— Малыш, все в порядке, успокойся, — бодро сказал Андрей, поднеся к уху другой аппарат.

— Я спокойна, любимый, совершенно спокойна. Степка курил, как ты думаешь? А травкой он баловался? А клей дышал? Я спокойна за него, я всегда ему все разрешала.

В гараж ворвались оба охранника, подхватили Дашку за руки-ноги. Она, отбросив мобильный, принялась кусаться и щипаться, дрыгала всеми конечностями так, словно от этого зависела ее жизнь.

— Кретины! Ублюдки! Кровожадные сволочи! — беззвучно орала она, пытаясь вырваться.

Слезы текли по бледному, перекошенному лицу, волосы растрепались, и Дашка была похожа на ведьму, у которой неожиданно случилось большое несчастье. Очень-очень большое. Такое большое, что она разом забыла все заклинания, растеряла свою колдовскую силу и могла только впиваться зубами в крепкие мужские руки, державшие ее.

— Пустите, мне надо ехать! Надо посмотреть на него!

— Дарья Максимовна, успокойтесь, все нормально будет, пойдемте в дом, — ласково уговаривал ее один из них, тот, что постарше.

Она плюнула ему в лицо и довольно расхохоталась.

— Несем, — решил другой и поволок Дашку к дому.

Она обессиленно повисла на них, вздрагивая всем телом.

— Я справлюсь, ты ванную ей пока приготовь, — скомандовал старший, — измучилась совсем баба… Упыри, а не люди! Киднеппинг устроили, будто мало им народу взрослого, а! Выблюдки сраные!

— Они заставили его клей нюхать, — пробормотала Даша.

— Дарья Максимовна, вам позвонили, что ли? Вам угрожали, да? — неожиданно предположил парень.

Она кивнула. Потом помотала головой в разные стороны.

— Не знаю, нет. Сказали, что я его узнаю, если приеду. В морг надо ехать.

— Никуда вам не надо ехать, сидите. Щас Димка ванну вам приготовит, отдохнете. Никаких моргов, это вас пугают просто. Денег требовали?

— Не помню. Не знаю. Я звонила в больницы, я сказала, что Степка мой племянник, они его в морге прячут.

Она смотрела на охранника безумными глазами, вцепившись в его рукав мертвой хваткой. Она понимала, что происходит нечто страшное, что надо сосредоточиться, вспомнить, разложить все по полочкам, прийти в себя наконец. Но стук собственного сердца оглушил ее.

— Пошли, готово все, — позвал Димка, выходя в коридор.

— Ищи нашатырь, ей плохо совсем, — хрипло отозвался второй охранник, поддерживая Дашку.

Придя в сознание, выпив успокоительного и несколько чашек чая, Дашка попросила прощения у ребят и вежливо настояла на том, чтобы они оставили ее одну. Они поднялись на второй этаж и устроились в Степкиной комнате, напряженно прислушиваясь к каждому звуку.

Даша набрала мобильный Кирилла.

— Расскажи мне все по порядку, — попросила она.

После разговора с любовником, Дашка окончательно убедилась, что Степка не мог никуда деться сам по себе. Его видели по дороге к дому, и одноклассники рассказали Кириллу, что Степа отпросился сегодня с последнего урока, чтобы успеть переодеться, поесть и попасть на тренировку в бассейн. Учительница его отпустила. После плавания они с приятелем договорились поиграть в теннис. Нормальные здоровые развлечения подростков, ничего сверхъестественного и неожиданного. Но Степка не явился ни домой, ни в бассейн, ни на спортплощадку. Дашка понимала теперь, что муж прав — бандиты привели свои угрозы в исполнение, Степка сейчас может быть только у них. Тогда почему они не звонят?

Даша не заметила, как в ее руках снова оказался телефон. На этот раз она набирала номер мужа.

— Они с тобой связывались?

— Даш, ты в порядке? Где ребята?

— Ответь на мой вопрос, пожалуйста!

— Нет, мне не звонили, в контору тоже.

— Что это значит?

Андрей, к тому времени успевший побывать в гостях у некоторых приближенных Кузьмичева, отметелить собственноручно неразговорчивых особ, но, так и не узнав ничего, был ужасно зол и растерян. Получалось, что люди Кузи ничего не знали о похищении или прошли предварительно профессиональную подготовку в КГБ. Последнее было маловероятно, и теперь Андрею только оставалось ждать вестей из Кузиной деревни. Он догадывался, почему бандиты до сих пор не выдвинули своих требований, но Дашке об этом знать было ни к чему.

— Малыш, они, наверное, еще не решили, сколько денег просить.

— Но ты же говорил, что тебе угрожали до этого? Они же чего-то требовали от тебя, так?

— Так, — нехотя признался Андрей.

— Чего? Чего они хотели, и чего ты пожалел? — прокричала она.

— Я не пожалел! — повысил голос и он. — Я не знаю, где взять то, что им надо. Я сейчас приеду, и мы поговорим, хорошо?

— Я не хочу тебя видеть! Из-за твоего проклятого бизнеса страдает мой сын, а ты только и думаешь о деньгах! Я ненавижу тебя, Комолов!

— И я тебя ненавижу! — сорвался он.

Мобильный полетел в кусты.

Ребята, бродившие неподалеку, пока шеф разговаривал по телефону, теперь подтянулись к нему, не дожидаясь команды.

— Я еду домой, — объявил Андрей, — осталось несколько адресов, пока пошукайте там. Сильно не бузите, вдруг Кузя расстроится и еще долго не позвонит. Ищите Мишку, это главное.

— Андрей, — окликнул его Вячеслав Сергеевич, его зам по руководству, — возьми телефон, пригодится.

И хлопнув его по плечу, протянул свой мобильный. Комолов благодарно кивнул. Его ребята смотрели прямо и честно, и каждый был уверен, что шеф справится с собой и порвет этих ублюдков на части, и каждый готов был помочь. Однако ему было невмоготу взглянуть им в глаза, и их участие, бодрый тон, жажда мести сейчас вызывали только досаду.

Андрей сел в машину и резко рванул с места, подумав, что сегодняшний день, начавшись с неожиданности, продолжает удивлять, да что там — лупить со всей силы по голове страшными событиями. Возмущаться было некогда, жаловаться — некому, и Андрей сосредоточился на дороге, будто светофоры и знаки были сейчас единственной проблемой. Он всегда действовал последовательно, и сейчас это спасало его от беспомощного, сумасшедшего беспокойства.

Они еще не были женаты, жили на съемных квартирах и принципиально не имели московской прописки, весело убегая от милиции в переходах метро. Насчет прописки и регистрации Андрей был непреклонен.

— Я — гражданин этой страны и имею право жить, где захочу! — с одинаковым спокойствием объяснял он друзьям и представителям закона.

Для Дашки оставалось загадкой, как с такими взглядами он смог поступить на работу в престижное адвокатское бюро и продвигаться по службе. Он постоянно удивлял ее. Когда говорил с непоколебимой уверенностью: «Наши дети не будут нуждаться ни в чем!» Когда появлялся за полночь с фингалом под глазом, пьяненький, но довольный: «Менты все деньги отобрали, но я им тоже перышки почистил!» И доставал из кармана милицейский свисток. Когда, обойдя стороной молодую нищенку с ребенком, вдруг отдавал несколько крупных купюр седой безобразной пьянчужке. Когда бегал по магазинам в поисках полочки в ванную, чтобы под цвет шторки. Когда купил свою первую машину и орал под балконом: «Дашка! Эти изверги мне покоя не дают!», а местная детвора в порядке живой очереди просилась покататься. Не одну сотню километров накрутил он тогда вокруг двора… Он всегда, всегда ее удивлял.

Он сдержал свое слово по поводу детей, и Степка действительно ни в чем не нуждался. Хотя перед самым его рождением Андрея уволили с работы, пришлось вложить остатки денег в машину, бомбить по ночам, а днем возить на службу какого-то чиновника. Но уже через полтора года у Андрея было собственное дело, собственная квартира, собственный сын-карапуз — здоровенький, крепенький, сладкий-пресладкий.

Дашка вспоминала, как Андрей одевал его — еще сонного, розового, покачивающегося в большой прихожей, как неваляшка. Из-под капюшона выбивались непослушные лохмы, и Степка слюнявил их, запихивал обратно. Пыхтели оба сосредоточенно. А потом Андрей сажал на плечи это курносое сокровище, и они шли гулять — мальчики впереди, Дашка позади, плавясь от счастья.

А потом строили дом, Андрей мотался за город каждый день, рассказывал за ужином, что уже готов первый этаж, что сосны все так же обалденно пахнут, что соседи вокруг смирные и простые. На выходные он вывозил туда Дашку со Степкой, и они, мешая рабочим, носились по участку, лепили куличики из песка, ходили к реке и смотрели, как блестит в зеленой воде солнце.

Новоселье неожиданно для Дашки превратилось в настоящий праздник. Она приготовилась терпеть все проблемы, связанные с переездом, — она уже привыкла паковать вещи, ругаться с грузчиками, пока не видел муж, забывать что-то нужное и важное, в последний момент спохватываться, терять зубные щетки и тапочки. Конечно, теперь у них было достаточно денег, чтобы накупить целый шкаф тапок и нанять целый эшелон грузовиков, но от этого переезд не становился для нее менее пугающим. Дашку вообще страшили любые перемены. Но не было суеты и бесполезных телодвижений, наконец-то она познакомилась с бригадой Андрея, которые сами вызвались помочь шефу и весело справились со всей работой. Они — молодые сильные ребята, с кем ее муж начинал свое дело, вместе с кем он учился одинаково хорошо водить машину и выбирать лучшие заказы, вести деловые переговоры и подбирать новые кадры. Они называли Дашку хозяюшкой без лишнего благоговения, но с уважением, и честно предупреждали Степку, что он получит в лоб, если будет вертеться под ногами. В них не было трепета перед боссом, но и панибратства они себе тоже не позволяли, Даша сразу увидела, как ценят они Андрея и что он отвечает тем же. Ей не пришло в голову пожалеть, что она не встречалась с этими ребятами раньше, но сейчас она готова была принять их в свою жизнь.

На поляне перед домом разожгли небольшой костер, жарили картошку и куриные окорочка, нанизанные на шампуры. В гамаке, натянутом между соснами, посапывал Степка, заботливо прикрытый чьей-то спецовкой. Откуда-то взялась гитара, и Дашка снова удивлялась мужу, который вдруг ласково, с придыханием коснулся струн. Вместе с дымом к небу потянулись веселые и печальные песни, и казалось, что сама юность — та, которой у Дашки никогда не было — с ночными посиделками, искрами костра, бесшабашным смехом и разгаданными секретами звезд, — заглянула в большой сосновый двор.

Даша помнила, как ту ночь сменило утро — яркое солнце ударило, словно обжигающий душ, словно резкий окрик, и ребята, уже клевавшие носами, с новыми силами продолжали веселиться. Она вместе со всеми бежала к реке, кувыркалась в росной траве, хохотала, когда сильные руки мужа оттаскивали ее от холодной воды. Впервые в жизни Даша разделила свое счастье с кем-то, кроме Андрея и Степки, позволила себе увидеть, что люди могут быть радостными и приносить радость.

Слишком глубоко въелся в нее дым другого костра, чье пламя оставило сильные ожоги и отбило всякое желание протягивать руки навстречу кому-то.

Когда ее, школьницу, примчавшуюся к отчиму на работу, предложил подвезти домой сорокалетний дядька с пузатым кошельком, намечающейся лысиной и привычкой получать все, что ни пожелает, Даша растерялась. Дядя Коля дружески потрепал ее по плечу, чуть подталкивая к машине неожиданного кавалера. Дашка, конечно, не задумалась о том, что ее отчиму этот дядька был самый главный начальник. Она вообще тогда не в состоянии была думать — ее смущала одежда соседки, до пота прилипшая к телу, вводили в ступор взгляды мужчин, бесила собственная скованность и нескладность.

— Меня зовут Роман Палыч, — представился дядька уже в машине, — можно просто Роман.

Даша робко назвала свое имя и уткнулась в окно.

— Твой отец не сказал, куда тебя вести. Домой?

— Он мне не отец! — подпрыгнула Даша, моментально превращаясь из нежного, слепого кутенка в разъяренную тигрицу. — Он всего лишь муж моей матери!

— Всего лишь, — повторил зачарованно Роман Павлович, наблюдая, как зарделись от возмущения щечки его спутницы, как трепещут ее ресницы и обиженно выпятились вперед розовые, мягкие губы.

Через секунду он завалил ее вопросами, косясь на розоватые гладкие Дашкины колени. Она отвечала старательно, словно у школьной доски, и для нее полной неожиданностью стало прикосновение его горячей ладони у себя на бедре.

— Давай выпьем где-нибудь кофейку?

— Нет, нет, что вы! Я не пью, — невпопад забормотала она, — мне надо домой, у меня дел много. Спасибо вам, что довезли, я вообще-то отсюда и на автобусе могу…

— А что ты вечером делаешь? — сощурившись, спросил Роман Павлович.

— Стираю, — честно ответила Дашка.

Он рассмеялся. Он уже успел понять, что видеоряд никак не соответствует внутреннему содержанию, что фривольная блузочка и короткая юбка — не способ самовыражения, а скорее нелепая случайность. Дашкино лицо — свежее, без грамма косметики — подтверждало эту гипотезу целиком и полностью. Роман Павлович немедленно восхитился собственной логикой и принялся действовать согласно ей. Он убрал руку с Дашкиной ноги, искусно превратив этот жест в отеческий. Так что Даше даже стало стыдно от собственных нелепых подозрений. Он сменил тон — с покровительственного и заигрывающего на дружеский и доверительный. Он стал жаловаться на жизнь и спрашивать Дашкиного совета, потому что девушка она — сразу видно! — умная и положительная. От слова «положить», скаламбурил Роман Павлович мысленно. Машина медленно катилась по городу, Дашка забыла о том, что собиралась дальше передвигаться на общественном транспорте, серьезно рассуждала о смысле жизни и уговаривала своего нового знакомого не расстраиваться.

Роман Павлович — крупный бизнесмен, отец двоих детей, ныне холостяк, предпочитающий общество пышных умелых профессионалок, уверенно вел игру с юной дурочкой.

Он уговорил ее зайти в кафе, потом отвез домой, ужаснулся вслух мерзким условиям ее существования, а про себя решил, что девочка уже очень скоро будет в его объятиях. Он не слишком ошибся, ему пришлось несколько месяцев притворяться старшим товарищем и усмирять свою похоть с другими, прежде чем Дашка оказалась в его постели. Был ее выпускной, на который не пришли ни мать, ни брат, а папа все перепутал и приехал в другую школу, где Даша училась раньше. Он искал ее там слишком шумно и рьяно, и в итоге был отправлен в отделение, куда и примчалась Дашка, которую сердобольные соседки выловили на улице. Она сбежала с выпускного бала с четким ощущением собственной ничтожности, но с сухими глазами и намерением напиться в одиночестве.

— Вот напьюсь, как он! — бормотала она, направляясь домой. — И пусть знает!

У подъезда ее остановили соседки, сообщили, что был звонок из вытрезвителя, а потом из милиции, что это полное безобразие и куда только смотрит ее мать. Терпение у Дашки было безграничное, и ругаться со старушками она не стала, на маму тоже обиды не было. Однако неразрешимая проблема возвращения отца домой стала для Дашки полной неожиданностью. Оказывается, нужно было заплатить за него штраф, так как папаша успел разгромить в школе какой-то стенд, поставить учителю физкультуры несколько фингалов и нанести существенный урон клумбам.

— Но у меня нет денег, — разводила руками Дашка, которая на последние копейки взяла такси.

Дежурный в отделении смущенно пожимал плечами. Ему понравилась милая девушка и тронула ее забота о родителе, но отпустить пожилого проказника он не мог.

Дашка попросила позвонить и решительно набрала номер Романа Павловича. Это у нее уже вошло в привычку в последнее время.

Он примчался спустя несколько минут и обалдел. Его сладкая девочка с забавными косами, в которых блестели атласные ленты, его юная красавица в длинном сногсшибательно-белом оборчатом платье, с растерянным взглядом больших светло-карих глаз, ходила по грязному отделению среди ментов и проституток, и губы ее обиженно подрагивали. Он понял в ту секунду, что пропал.

— Быстро в машину, — скомандовал Роман.

— Я должна забрать папу.

— Я заберу его, иди в машину.

— Хорошо.

Он смотрел ей вслед и не мог понять, откуда у этой бедной, задавленной бытом девчонки поступь и осанка королевы, откуда в ней столько самообладания и естественной грации.

Папу свалили на диван бесчувственным кулем, а сами пили чай за маленьким столиком с кривыми ножками. И тут Дашка, весь день не проронившая ни слезинки, вдруг разрыдалась. Она не стала разубеждать своего взрослого «друга», что эти слезы не от жалости к самой себе и не от благодарности к нему. Она просто устала, каждая ее клеточка стонала от усталости, и Дашка заснула на плече у Романа Павловича вот так — не переодевшись, не объяснившись, с мокрыми щеками и спутанными волосами.

Она проснулась в незнакомой комнате, он был рядом с уже придуманным рассказом.

— Я не мог смотреть, как ты там мучаешься. Давай ты хотя бы выспишься нормально, я снял этот номер на двое суток, тебе вполне хватит. Я сейчас уйду, я просто не хотел, чтобы ты испугалась. Принести тебе чего-нибудь?

Он выплеснул на нее еще целый водопад ненужных, красивых слов, а сам уже целовал заспанные губы, ямочки на щеках, маленький подбородок.

— Роман Павлович, ну что вы… Роман Павлович…

— Я просил говорить мне «ты», — напомнил он, расстегивая последнюю пуговицу ее платья.

— Не надо!

— Я старше, мне лучше знать, — сказал он, срывая с нее трусики. — Я люблю тебя, — признался он, уткнувшись лицом в ее грудь.

Дашка взмокла от растерянности и стыда. Но менять что-либо ей не хотелось, и руки Романа Павловича казались сильными и ласковыми, и его движения доставляли ей удовольствие. Она опрокинула голову на подушки и расслабилась. К ней снова вернулось ее обычное спокойствие, и вместе с ним она пережила тот миг, когда стала женщиной.

Все покатилось под откос с этой минуты. Пожилой, нервный, уставший мужчина преподносил ей свою любовь, словно дар небес, а Дашка отказывалась принять ее, рискуя вновь остаться одна. Но она уже поняла, что все это время и так была в одиночестве, что дружба Романа Павловича ничего не стоила, а его любовь была ей самой не нужна. Он пустил в ход тяжелую артиллерию, и Дашку замучили разговорами мать с отчимом. Каждую встречу они намекали, что Дашка — дура, раз не хочет воспользоваться своим шансом. Ведь Роман Павлович предлагал ей замужество, а не просто кратковременные привилегии любовницы. Представить себя женой этого человека она не могла.

Их постельные отношения закончились, толком не начавшись, и Дашке с трудом удавалось сдерживать порывы стареющего влюбленного. Он устраивал ей засады, подкарауливал у института, куда сам же и помог поступить.

— Что ты делаешь, овца безмозглая? — орал на Дашку брат, присоединяясь к более интеллигентным высказываниям остальных родственников. — Хватит уж цену себе набивать! О матери подумай!

Дашка срывалась из-за стола, клялась никогда больше не переступать порог их дома. Но в следующие выходные приезжала снова и спрашивала спокойным голосом у Димки, что он имел в виду.

— Оно и видно, что ты дура! Не можешь сама догадаться, да? У Ромки твоего кто работает? Он кому зарплату платит, а? Васе Пупкину, что ли? Он же над дядей Колей начальник, идиотка ты малолетняя, он его в любой момент может турнуть под зад коленом!

Дядя Коля только кивал молча.

— Он его и так турнет, — пожимала плечами Дашка.

Ей хотелось понять, разобраться в этом. Неужели ее родной брат хотел, чтобы она вышла замуж ради будущего процветания дяди Коли?! Неужели ее мать мечтала о таком зяте, как Роман?! Неужели, никто из них никогда даже не задумывался о Дашкином счастье?! Недоступно было ее пониманию, что дядя Коля обещал подарить Димке машину, а сейчас отговаривается нестабильной работой, что мама хочет приходить в шикарный особняк Романа Павловича на правах тещи.

Дашка говорила им:

— Мы с папой живем на его пенсию, и ничего…

Они отвечали:

— Ну, и дураки.

Она говорила им:

— Я не люблю Романа!

Они хохотали:

— Зато он тебя обожает!

Дашка убегала искать понимания к отцу. Он возмущенно покашливал, слушая ее, и спешил за бутылкой.

Зимой терпение Романа Павловича лопнуло. Он пошептался с кем-то в институте, и Дашку отчислили. Так же легко, как и приняли. Она лишилась стипендии и стала задумываться о работе, но куда бы ни сунулась, везде получала отказ. Это был верный, давно испытанный способ лишить человека уверенности в завтрашнем дне. Даша крепко задумалась над тем, как жить дальше, теперь она понимала, что избавиться от Романа не просто и его намерения слишком серьезны.

Она пыталась убедить его, что еще не созрела для семейной жизни, а он засыпал ее цветами и уверял, что ничего особенного делать ей не придется. Она уговаривала его дать ей пожить самостоятельно, а он дежурил под ее окнами, чтобы с раннего утра испортить ей настроение. Он дал ей понять, что пути к отступлению нет. Но Дашка сопротивлялась, доказывала, убеждала, она бы выстояла в этой неравной борьбе, однако случилось невероятное. Ее отец собрался жениться. Он встретил хорошую, работящую женщину, готовую ухаживать за ним и делить с ним горе и радость. У Дашки просто кружилась голова от счастья за папу.

— А где мы жить будем? — спросила эта женщина, когда они втроем тихо-мирно готовили ужин на коммунальной кухне.

Папа что-то сложное изобразил лицом, а Дашка махнула в сторону комнаты.

— Можно у нас.

— Да, наверное, придется у вас. У меня-то козел еще не съехал.

Козлом женщина звала бывшего супруга, который нагло воцарился в однокомнатной квартире со всеми удобствами и не собирался в ближайшее время оттуда уезжать.

— В тесноте, да не в обиде, — приговаривала позже Дашка, помогая раскладывать вещи мачехи по полочкам.

И в тот же вечер она случайно подслушала их разговор с отцом.

— Что же она у тебя замуж-то не собирается? — допытывалась мачеха. — Девка уж взрослая, симпатичная вроде. Жених поди есть? Поторопить их надо, что ли.

— Да есть у нее жених! — в сердцах воскликнул отец. — Она, дура, все нос воротит!

Раскладушка скрипнула под Дашкой, и разговор за шкафом на несколько мгновений оборвался.

— Ну а ты чего? Отец все-таки, уговори! Нам ведь тут втроем ни дыхнуть, ни пернуть!

— Как ее уговоришь?! Уперлась рогом, и все тут, сама не работает, ничего, пенсия-то у меня знаешь небось какая… Я ничего не говорю, Дашка девка скромная, на помаду себе не тратится, нарядов больно не покупает… А все равно! У этого хахаля ейного денег до фига! Он ей не то что квартиру отдельную — дворец построит! Дашка глупая просто еще, молодая, петух ишь жареный в жопу не клевал…

Край подушки был мокрым от слез.

Когда в комнату вплыл рассвет, Даша тихо поднялась с кровати, залезла в отцовскую заначку, спрятала деньги в лифчик, покидала в сумку свои вещи и вышла из квартиры.

— Плацкарт до Москвы, сегодня, — сказала она в кассе железнодорожного вокзала.

— Верхняя, боковушка, — ответили ей и смущенно добавили, — возле туалета.

— Мне все равно, — честно ответила Даша, протягивая деньги.

Ей было все равно, откуда падать — с боковушки в плацкарте или в СВ, все равно от чего бежать — от любви или от предательства, все равно кому не верить — родным или прохожим.

Хорошо, что сумка была легкой. Чтобы ни произошло, всегда ищи в этом хорошее.

Чтобы ни произошло, всегда ищи в этом хорошее. Подобная психология сработала пятнадцать лет назад, но не помогла, когда Фима рассказала Дашке об измене Андрея, и уж тем более не спасает сейчас. Да, кстати, о Фиме. Конечно, Даша не считала ее подругой, но за эти годы привыкла, что она где-то поблизости. Ее большая фигура мелькала на банкетах, которые от случая к случаю устраивал Андрей, и изредка появлялась в их доме просто так, без повода. Дашка относилась к Фиме, как к птичке, чьи бессмысленные песни можно слушать без всякого напряжения, не вдумываясь. Но однажды эта птичка принесла на хвосте такое, что заставило Дашку покраснеть. Во-первых, от стыда за саму Фиму. Дашка не то чтобы не поверила ей, просто в тот момент ничего, кроме неловкости, не испытала.

— Да все знают, все! — надрывалась Фима. — Ты одна, как дура, веришь ему! Я собственными глазами видела, как он с этой выдрой выходил из гостиницы. А помнишь Ленку из общаги? Он с ней тоже спал, и не только тогда, она в издательство недавно приходила, так все мне рассказала… А ты сидишь, глазами хлопаешь! Брось ты его! Ты баба красивая…

Фима истерично всхлипывала и говорила, как жалко ей смотреть на несчастных женщин, которые терпят выходки своих мужей и забывают о чувстве собственного достоинства. Она, Фима, никогда о нем не забывала. Она никогда не была замужем и никогда не согласится на это добровольное рабство, никогда так не унизится.

Дашка видела перед собой истеричную вульгарную особу, с которой в прошлом так много было связано, которая помогла с жильем и с работой, утешала, когда равнодушие Андрея становилось невыносимым, уговаривала не связываться с мужиками и воспитывать в себе самодостаточную личность. Эта бедная женщина не понимала, что самодостаточность — не значит добровольное одиночество.

Дашка не стала ничего объяснять ей и спорить с Фимой не стала. Однако через несколько дней совершенно случайно наткнулась около той самой гостиницы на Андрея с какой-то девушкой в обнимку.

Он был слегка выпивши, глуповатая ухмылка кривила его губы, ладонь лежала на чужой пояснице, нет, пожалуй, чуть ниже поясницы, светлые волосы девушки касались его плеча. Банальность, чудовищная обыденность происходящего обрушилась на Дашку с такой силой, что она даже подойти к мужу не смогла. Присела на лавочке в каком-то сквере и долго курила, думая о том, что к предательству невозможно привыкнуть, и каждый раз эта знакомая уже боль настигает неожиданно и дает пощечины с новой силой.

Были слезы, что скрывать — были. Был разговор. Была уверенность, что это — конечный пункт. Вылезай — приехали, и даже чемодан уже был собран.

Но ведь было и еще что-то. Пусть оно случилось до того, как Дашку уничтожило его предательство, но это было, было, было…

И куда денешь ласковые прикосновения и жаркие слова, долгие пробуждения и сладкие ночи? Куда деть четырнадцать лет, которые вместили обиды, ссоры, примирения, тысячу и одну беседу, миллиарды молчаливых секунд, вечность скрестившихся взглядов?!

Куда деть спокойную уверенность его рук, обнимающих ее по дороге к родильному дому и к спальне, к кроватке сына и к кабинету зубного врача, когда нестерпимая боль делает лицо неузнаваемым и безмолвные слезы текут по щекам?

А собственное нежное дыхание, которым согревала тело любимого, когда его избивали дотошные менты и конкуренты по бизнесу, когда ему сообщили о смерти матери в телеграмме, и эта телеграмма пролежала на почте больше месяца, когда его сбил пьяный лихач и осколками от лобового стекла изуродовали половину лица — куда это денешь?!

Сейчас все было проще, сейчас не думалось о будущем, Даше даже не вспомнился ее грандиозный план побега, так, нетронутыми, и лежали деньги в Степкином столе. Будто пошатнулся небесный свод, и звезды стали светить иначе, и то, что было в тени, теперь оказалось на виду.

Зазвонил телефон, и Дашка, перегруженная счастливыми воспоминаниями, медленно поднесла трубку к уху. Фимин голос явился полной неожиданностью. Даша сразу поняла, что подсознательно ждала другого, сидела и ждала звонка от тех ублюдков, которые украли у нее сына, ужас переполнял душу, и та, уберегаясь, цеплялась за прошлое.

— Что у тебя с голосом, дорогая моя? — озадаченно пропела Фима после взаимных приветствий.

— Да все нормально, — ответила Дашка торопливо, — ты извини, мне сейчас нельзя телефон занимать.

— Что, любовник должен позвонить? — хохотнула приятельница.

Она была знакома с Кириллом, как недавно выяснилаДаша. Они то ли учились в одной школе, то ли жили в одном дворе, что-то такое давнее, неуловимое. Упоминание о Кирилле заставило Дашку брезгливо поморщиться. С ней ли это было?

— Извини, Фима, правда, извини, я не могу говорить.

— Да что с тобой, в самом деле? — испугалась та.

Дашка бесцеремонно бросила трубку. Она давно научилась отвечать нахалам и просто любопытствующим, ей безразлично было мнение окружающих, и уж сегодня тем более наплевать на то, как отреагирует Фима на грубость.

Однако через мгновение Даша пожалела, что так резко оборвала приятельницу. По логике вещей Фима будет теперь звонить беспрестанно, подозревая, должно быть, что у Дашки любовная драма и она собирается принять яд. Точно, снова раздался звонок.

— Даш, я уже подъезжаю, скоро буду дома, никто не звонил? — скороговоркой, жалобно пролепетал Андрей.

— Только Фима, — устало вздохнула Даша, ощущая, как благодатное тепло разливается по всему телу.

Он скоро будет дома!

— Как ты? — несмело спросил муж.

— Плохо, — призналась она.

— Ладно, давай не занимать телефон, вдруг позвонят… Даш, ты держись. Все будет хорошо.

Как ей хотелось в это верить! В том, что вспоминалось ей сейчас, она пыталась черпать силы, не понимая, что прошлым, каким бы ни было оно светлым и радостным, не заменить настоящее. Через несколько минут ей придется взглянуть в глаза любимому, а сможет ли она? А справится ли он? И, в конце концов, нужно ли это им обоим?

Словно переворачивая страницы давно прочитанной книги, она заново знакомилась с ее героями и вместе с ними переживала их победы и поражения. Свой собственный обморок, когда позвонила мать и сказала, что отца разбил паралич. Сомнения — ехать или не надо. Тысячи километров, бессонная ночь, кофе в термосе и одна чашка на двоих, ветер, забивающийся под юбку, когда выходили размяться, рвущая душу тревога. И крепкие пальцы мужа, охватившие ее ладонь. Все будет хорошо. Отца она повидала, и оказалось, что обида на него давно рассосалась, и ни малейшего привкуса не оставила горечь от той юношеской разочарованности.

Обратная дорога была длиннее и веселей. Они останавливались в каждом селе, прикидывались заядлыми путешественниками, покупали у бабулек парное молоко и лук прямо с грядки, купались в маленьких озерах и речках, ночевали в стогу. И ветер уже не бил по ногам, а ласково ворошил волосы.

Еще страница, следующая яркая картинка — а сколько их, господи, сколько?! Стоит только открыть эту книгу, послюнявить подушечки пальцев, и прямо в глаза ударят краски прежней жизни, в уши вольются слова любви, в сердце вплывет сладкая истома. Было, было…

Все будет хорошо, сказал Андрей, но Дашка считала их книжку зачитанной до дыр. Ее можно было перелистывать снова и снова, но эпилог уже был написан, финал придуман, от этого никуда не деться. Дашка не знала, что мучительнее для нее — этот финал или то, что она думает о нем, а не о сыне.

Однажды она сказала Андрею:

— Меня не хватит на детей. Я только тебя буду любить, и они станут лишь продолжением нас… Конечно, я буду обожать их, холить, лелеять, баловать, но в моем сердце уже нет места никому.

Она была так глупа! Так жестоко ошибалась!

Стоило прикоснуться к беззащитному, крошечному комочку со сморщенным красным личиком, страшненьким и бессмысленным, стоило увидеть, как беззубый рот схватился за ее сосок, стоило услышать жадное, сладкое причмокивание — и нежность навечно поселилась в сердце. Созданный ею мир — этот маленький, сучащий ножками человечек — уничтожил прежние понятия и чувства, и все теперь измерялось иначе.

И гордость в глазах Андрея, его ликование и удивленно-благоговейно приоткрытый рот прибавили этому ощущению остроты.

Мчались годы, беззвучно и с грохотом скандалов, весело и мрачно, словно плотно задернутые тяжелыми гардинами. Из орущего свертка полезли наружу ручки и ножки, любопытный курносый нос, каверзные детские вопросы, требования и осуждения, сигареты украдкой в туалете, затертые лезвием двойки в дневнике, разбитые в кровь коленки и умные, все понимающие глаза. Взгляд словно выстрел. Как у отца, признавала Дашка. Хотя и цветом и формой Степкины глаза больше походили на ее — светло-карие, большие, с загнутыми ресницами. Но в них не было ее наивной неги, ее томного довольства жизнью. Они смотрели с силой, с настойчивым интересом, испытующе и серьезно.

Только теперь Дашка вдруг задумалась, понимал ли Степка, что происходит между родителями. Она сознательно отпихивала от себя этот вопрос раньше, просто смирившись с тем, что при сыне надо улыбаться Андрею и делать вид, что ей приятно сидеть с ним за одним столом, планировать Степкины каникулы, обсуждать его учебу. Она ужаснулась своей трусости, да нет — подлости! Разве не подло было притворяться счастливой, разве сердце ребенка не так чувствительно и зорко, как материнское?

Дашка заметалась по холлу, вспоминая, как лгала и изворачивалась — ради сына или ради собственной любви. Это «или» стало важным для нее лишь теперь, хотя всегда Дашка считала мотивы важнее поступков.

Она продолжала бы изводить себя, если бы не стук входной двери. Она знала, что Андрей придет, мало того — она ждала его и все же вздрогнула, встрепенулась, и мысли ее запутались окончательно.

— Я на телефоне сижу, — брякнула Дашка, не глядя на него, — как ты думаешь, они ему поесть дали? Он же не обедал… А сейчас уже сколько времени?

Андрей бросил взгляд на часы.

— Скоро двенадцать.

— Господи. — Она обхватила голову руками, покачнулась и стала бормотать что-то бессвязное, жалостливое. Ей так не хватало его поддержки, она так привыкла к его силе, что позволяла себя быть слабой, а сейчас просто не могла вспомнить, как справлялась с проблемами одна. Разве было время, когда она была одна?

— Маленький, — Андрей схватил ее за руку, притянул к себе и ласковыми, твердыми ладонями сжал ее заплаканное в красных пятнах лицо.

— Андрюша, как же так? Что же делать?

— Во-первых, успокойся. Мы дождемся звонка, я никуда не уйду, я буду с тобой. А ребята пока ищут его по городу.

— Может, нам тоже… по городу? — затряслась она.

— Остановись! Возьми себя в руки! — хлестко окликнул Андрей. — Нам надо быть дома, ко всему прочему, я свой мобильный потерял, если они будут звонить, то только сюда.

Даша, запрокинув голову, взглянула ему в лицо.

— Что значит «если»? Разве они могут не позвонить?

— Прекрати истерику, я сказал! Могут и не звонить, письмо могут написать или прислать кого-то с устным требованием. Понятно?

Она кивнула. Почти забытое чувство защищенности окутало ее с ног до головы.

— Ты правда не уйдешь?

— Глупыш мой. — Он прижал ее крепче к себе и увлек за собой на кухню.

Устроившись на высоком подоконнике, она наблюдала, как муж готовит бутерброды, заваривает чай и звенит чашками. В его движениях было столько спокойствия, что хотелось поверить — это просто тихий семейный вечер, Степка спит у себя наверху, а они собираются почаевничать, прежде чем отправиться в спальню. Так хотелось поверить, что между ними все по-прежнему и что твердость его тела — только для нее, что нежность его глаз — только ей.

— Слезай, пойдем чай пить.

— Я кофе буду.

— Ну, будь, — усмехнулся он, — только чур я тебе растворимого насыплю и только две ложки, о’кей?

— Не о’кей, — покачала она головой, — я такой не умею пить, никакого смысла нет.

— А будет смысл, если у тебя печень треснет и сердце лопнет? — привычно отозвался Андрей, насыпая ей «Нескафе». — Пей давай и не капризничай. Помнишь, как в Анапе ты выдула тройной кофе и целый день ныла?

Дашка фыркнула:

— Ныла, потому как он был растворимый! И дурак ты, тройной бывает только одеколон.

— Откуда ты знаешь? — захохотал он. — Ты же одеколон не пьешь! Давай я тебе коньяку плесну в кофе?

Она кивнула:

— И побольше. Пусть будет коньяк с кофе, а не наоборот.

— Все у тебя не как у людей. — Он открыл бар и попросил: — Проверь пока, пожалуйста, телефонную розетку, она за дверью.

Дашка вскочила из-за стола и, вернувшись, доложила:

— Все в порядке.

— Ну и отлично. Вот твой коньяк с кофе. — Улыбка продолжала светиться на его лице, но в глазах мужа Даша видела боль.

Андрей отвернулся, заметив ее пристальный взгляд. Лишь бы она не догадалась, что он вместе с коньяком добавил ей в кофе настой из трав. Снотворное, которое ей порекомендовали еще во время родов, когда она не могла заснуть от сильных Степкиных толчков.

— Может быть, бутерброд съешь? — предложил Андрей, прекрасно зная, что в ответ услышит ее возмущенное: «Твои бутерброды с ума могут свести! Тем более после семи часов вечера!».

— Твои бутерброды с ума могут свести! — возмутилась Дашка.

Через несколько минут она уже клевала носом и норовила опрокинуть чашку, устраиваясь вздремнуть поудобнее на кухонном столе.

— Пойдем-ка, маленький…

Андрей подхватил ее на руки, донес до спальни, которая была когда-то их общей, с привычной легкостью избавил жену от одежды. Если бы так же просто он мог снять с ее лица выражение тоскливой безнадежности и неприкаянности! Она что-то пробормотала во сне, обхватила его живот обеими руками и беспокойно завозилась. Андрей прилег рядом и неуклюже, в нос, забубнил какую-то колыбельную. Такими вот нелепыми песенками он баловал маленького Степку. Часы пробили двенадцать, рождая новую ночь и перелистывая страницу с этим страшным, невероятно длинным днем.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

— Ты бы побрился, что ли, — предложил скучным голосом Славик.

Андрей крутился в своем шикарном кресле молча и сосредоточенно, до тошноты.

— Андрей Борисович, можно? — заглянула секретарша.

Славик вышел, шаркающей походкой демонстрируя равнодушие ко всему происходящему. Зазвонил внешний телефон. Одновременно вошла Лена с подносом.

— Как всегда? — уточнила.

Андрей, не реагируя на секретаршу, подхватил трубку. Но неудачно — что-то сорвалось, послышались короткие гудки. Он стер пот со лба и быстро положил трубку на рычаг. В нем тоже что-то оборвалось. Или это сказывалась бессонница, несколько часов за рулем, несуразица последних дней. Последних месяцев.

Он заметил, что секретарша изучает его щетину с меланхоличным удивлением, схожим с брезгливостью. Леночка ничего не знает, вообще в конторе никто не знает, его службе безопасности можно доверять полностью. Поэтому остальные будут смотреть на него вот так брезгливо и недоуменно. Надо взять себя в руки.

— Кто мне звонил?

Лена уткнула глаза в блокнот, словно звонков было тысяча с лишком, и запомнить все не представлялось никакой возможности.

— Максимов звонил за несколько минут до вашего прихода. И еще немецкий представитель звонит с самого утра, не мог вас на мобильном застать.

— Чего хотел?

— Перенести встречу, они уже выехали к нам.

— Кто? Кто выехал-то?

— Так немцы, Андрей Борисович. У вас же на три часа были переговоры назначены, они раньше освободились, уже едут.

Андрей провел рукой по щетинистому подбородку, задумчиво вздохнул.

— Иди, Леночка, и вызови ко мне какого-нибудь брадобрея. Немцев отправь к Вячеславу Сергеевичу. Ни с кем меня не соединяй. За исключением Дарьи Максимовны.

Леночке не удалось скрыть гримасу недовольства. Она вышла, а через минуту вернулся Славик.

— Тебе не кажется это свинством? — поинтересовался он, имея в виду немцев.

— Слава, это твоя работа, и я плачу за нее хорошие деньги. К тому же я последовал твоему совету и уже жду парикмахера.

— Я счастлив. Однако тебе не помешало бы освежиться изнутри. Извини, Андрей, но такое ощущение, что ты подгниваешь. В конце концов, ничего сверхъестественного не происходит, это можно было предвидеть, и сейчас…

— Вот именно! — заревел Андрей. — Можно было предвидеть! А я не предвидел, я прохлопал ушами и подставил собственного сына!

Слава треснул кулаком по столу, он мог себе это позволить.

— Хватит! Перестань наматывать сопли на кулак! Ребята делают все возможное и невозможное тоже, ты сейчас ничего не можешь изменить! Остается только ждать, понимаешь? Жди!

Комолов растерянно повел плечом.

— Не умею, Слава.

— Надо, Андрей. Мы справимся.

День набирал обороты, и казалось, что теплота Дашкиного тела, ее сонное бормотание и собственный скулеж, который он выдавал за пение, и небрежное, нечаянное касание родных губ — все это приснилось.

И последующий кошмар — тоже всего лишь ночной призрак.

Андрей позвонил куда-то, послушал гудки. Тошнота не отступала и была похожа на похмелье.

Кем измерена его вина, до каких пор он будет расплачиваться за ошибки, когда же перестанут собственные глупые, жестокие поступки тыкать его носом в грязь, словно нашкодившего щенка? Он и не думал об этом, лежа рядом с женой, впервые за долгие месяцы вдыхая родной ее запах, перебирая ее волосы, ощущая ее теплые губы у себя на плече. Он не думал об этом, когда зазвонил телефон, и надежда, словно мячик, подброшенный детской рукой, взлетела к сердцу. Нет, он и не предполагал, что прошлое настигнет именно сейчас и даст под зад коленом ему, уже спотыкающемуся, со сбитыми в кровь ступнями и неровным дыханием.

Он поднял трубку в спальне. И зря.

— Это ты, Борисыч? — томно уточнил женский голос.

Несколько секунд Андрей молчал в замешательстве. Он понял, что звонит одна из его случайных любовниц, но все его мысли сосредоточены были на сыне, и Андрей не сразу сообразил, что этот звонок не имеет к Степке никакого отношения.

— Я просто соскучилась, — с притворной горестью призналась женщина на том конце провода.

— Ты звонишь, потому что соскучилась? — яростным шепотом осведомился он. — В семь часов утра?!

— Я скучаю по тебе и ночью и утром.

Андрей прижал ладонь к пульсирующей жилке на виске. Казалось, голова вот-вот треснет. Нет, этот звонок не мог быть случайностью, нелепым капризом потасканной красавицы с двухметровыми ногами и пустым взглядом.

— Что тебе надо? — допытывался он.

— Я хочу тебя. Давай встретимся сегодня, Борисыч!

Ее звали Светланой, она была обладательницей прекрасной фигуры и половины акций автомобильного завода. В свое время Андрея привлекали оба пункта в этом списке. И сейчас он торопливо вспоминал все, что знал о ней, чтобы решить — могла ли эта глуповатая, сексапильная, богатая стерва быть связанной с похищением. А что? Получалось — могла. Почему нет? Кузя наверняка был с ней знаком, и это уже повод для подозрений. Ну, на самом деле, не могла же она звонить из-за его, Комолова, прекрасных глаз.

— Где? — коротко спросил он.

Светлана хихикнула и продиктовала адрес.

— Приезжай вечером, около семи.

— А раньше нельзя? — нетерпеливо заерзал он.

Она снова хихикнула:.

— Я тоже горю желанием тебя увидеть, мой сладкий, но всему свое время, правда? Целую.

— И я тебя, — автоматически ответил он.

Ее могли подослать для пущей конспирации. Чтобы Андрей наверняка пришел один, не потащит же он на свидание службу безопасности! Этот звонок — точно! — означает лишь одно — Кузя готов объявить условия, но наедине, без лишних свидетелей. Интересно, как же Светлана? Ее могли и не посвящать в курс дела, она просто позвонила бывшему любовнику, просто посюсюкала в трубку. С другой стороны, вдруг его хотят выманить из дома? Да нет, ерунда, он и так собирался в офис, сюда приедут ребята, и с Дашкой все будет нормально.

С Дашкой…

Андрей вдруг понял, что так сильно напрягает его последние несколько минут. За спиной у него была тишина. Дашкино сладкое причмокивание затихло, Дашкино ровное дыхание оборвалось.

Он обернулся.

Она лежала с открытыми глазами и плотно сжатым ртом. Она не смотрела на него и почти не дышала, ее лицо было похоже на восковую маску. Андрей в тот же момент все понял.

— Ты все слышала, да? Малыш, ты же не знаешь… Ты не так все поняла! — заорал он, видя, что она не реагирует на его слова.

Разговор со Светланой быстро промелькнул в голове. Что такого предосудительного в нем было? Из-за чего можно было нацепить на себя маску равнодушия и смотреть сквозь него безразлично, будто он — мебель или бездушная скотина.

Даже у кошки есть шанс объяснить, что не она вылакала всю сметану.

Боже, боже мой, какой бред! Нелепица!

— Даша, послушай меня! Эта женщина связана с бандитами, через нее мне передадут требования, понимаешь? Ну, что ты молчишь! Посмотри на меня!

Она посмотрела. Лучше бы он не просил об этом.

Он задохнулся от ненависти в ее взгляде, но не отвернулся, молча отвечал ее глазам и ощупывал каждую клеточку родного лица.

Брови — вызывающе гладкие, ноздри — всегда неспокойные, гневно раздутые или трепещущие от радости, раскрепощенные губы, будто вот-вот рассмеются, поцелуют, запоют — все это одновременно. Видно, что шероховатая кожа, не персик, не абрикос, что-то совсем не фруктовое, но впечатление такое, что сладкое. Вкус полузабытого детства, парного молока и пряников. Золото веснушек, словно какой-то растяпа рассыпал мелочь, по переносице и немного на щечках. Лоб хранит воспоминания о ветрянке — несколько крохотных впадинок. И две морщинки — одна о Степке, другая об Андрее. Глаза — яркие, немного зеленого, немного золотого, тонкий темно-карий ободок.

И эти глаза смотрят прямо, полыхая ненавистью.

И вся эта глубокая, беспокойная, страстная красота — единственная, что вошла в его судьбу, что тревожит его душу сейчас и всегда — трепещет от боли, корчится в судорогах недоверия и презрения, стараясь при этом казаться безразличной.

Он прислонился губами к ее виску. Дашка даже не вздрогнула, не потянулась навстречу, не отодвинулась.

Сплошное отрицание и бездействие. Бесчувственный пень, это он во всем виноват!

— Даша, я говорю тебе правду! Это звонили по поводу Степки. Я пойду на встречу сегодня вечером и сразу же позвоню тебе оттуда. Ну, пожалуйста, не молчи! Я не вру тебе, малыш! Мне никто не нужен, кроме тебя. Я люблю тебя, маленький, Дашенька, слышишь, люблю! Скажи что-нибудь…

Она произнесла единственное слово, но вложила в него всю горечь: «Уходи!» — пулей просвистело рядом с его виском.

У Дашки не было времени опомниться от утреннего звонка и очередного вранья мужа. Когда Андрей ушел, она могла только, словно болванчик, раскачиваться в кровати, уносясь мыслями в прошлое. А потом в настоящее ворвалась Фима.

Настойчиво залаял Рик, и Даше пришлось вылезать из постели, на ходу удивляться, как она попала в эту комнату и как вообще могла заснуть, искать халат, попутно возмущаясь, что Андрей раздел ее.

— Дашка, это я, открывай, — неуклюже подпрыгивала за воротами Фима.

Через минуту она оказалась во дворе и была облаяна бдительным Риком. Дашка, поеживаясь, стояла на крыльце.

— Ты чего в такую в рань? Что-нибудь случилось?

— Грубая ты, Дарья. Я проведать тебя пришла, беспокоюсь. Комолова сейчас видела. Он ведь машину не сменил?

Дашка нетерпеливо дернула плечом.

— Какую еще машину?

— Ну, у него все тот же джип? Значит, я его видела, летел на всех парах к Москве. На Рижском уже пробки… Мы так и будем на крыльце стоять? Я торт привезла.

Дашка снова пожала плечами. Все равно, где стоять. И торт совершенно безразличен. И видеть никого не хочется.

— Может, ты его одна съешь, у себя дома, а? Мне сейчас не до тебя, правда, Фим.

Несколько секунд та стояла в раздумье, обидеться или нет. Решила, что не к лицу ей — обеспеченной, одинокой, самодостаточной женщине — обижаться на молодую и несчастную.

— Дарья Максимовна, — вдруг ожил динамик в двери, — у вас все в порядке?

— Это кто еще? — сурово поинтересовалась Фима.

Даша равнодушно предположила, что муж прислал своих цепных псов. Мол, охраняет, каждый шаг бдит.

— Ну, и жизнь у тебя!

Пришлось снова открывать ворота и демонстрировать охране собственную невредимость. Ребята остались довольны, от завтрака отказались, Фиму, с которой уже неоднократно встречались, встретили благожелательно и скоро удалились в свою машину. Для внешнего наблюдения.

— Вы, главное, телефон не занимайте, хозяюшка, — напомнил один из них.

Даша возмущенно закатила глаза. Ребята ей нравились, но их послал Андрей, и это о многом говорило. Вряд ли на самом деле существовала угроза ее похищения, скорее муж приставил к ней охрану, чтобы Дашка не сбежала к любовнику. Сознание этого заставляло корчиться ее от стыда и бессмысленной злости. А тут еще поучения!

— Иди, Сережа, я знаю, что делать! — огрызнулась Дашка, увлекая за собой Фиму. — Где там твой торт?

Больше всего на свете Даша мечтала сейчас о том, чтобы оказаться у Кирилла. Извиваться от страсти, стонать от наслаждения, чувствовать рядом с собой тяжелое, потное мужское тело. Чувствовать, что не одна. И понимать, что делаешь все то же самое, что Андрей, что тебе тоже позволено, что ты тоже желанна и по тебе тоже скучают…

К черту все!

Дашка набросилась на торт, словно никогда не видела сладкого.

— Эй, аккуратней, — завопила Фима, — ты мне кремом всю юбку забрызгала! Тебя, что, не кормили полгода?!

— Плевать на юбку! Ты себе таких юбок можешь тыщу купить. Ставь чайник, я не могу оторваться.

Фима действительно могла теперь купить много нарядов. Ей несколько лет назад крупно повезло, какой-то американец нанял ее править рукопись, а потом Фиму передавали из рук в руки графоманы вроде него. Она даже организовала что-то типа литературных занятий, и среди молодых писателей стало считаться престижным появиться у нее в салоне, что называется «засветиться». Так Фима разбогатела, ушла из издательства, купила квартиру, машину, велотренажер и сиамскую кошку. Ей в отличие от Дашки нравилось иметь деньги — та предпочитала тратить, а Фима — держать в руках, складывать в солидный кошелек, прятать на черный день. Правда, она не отказывала себе в удовольствиях, но всегда переживала, расплачиваясь.

— Я слишком долго ждала богатства, — повторяла она Дашке при каждом удобном случае, — мне слишком дорого оно досталось!

— Фимка, так ведь богатство не в деньгах! — смеялась Даша.

— Господи, ты такая же дура, как была! Тебе легко рассуждать, ты приехала в Москву и сразу все получила, а мне пришлось упорно работать!

Фиме необходимо было признание ее великого подвига, ее длинного пути к благополучию и подтверждение собственной значимости. Дашка не признавала, восхищаться отказывалась, и приятельница обижалась. Они всегда были разными. Дашка так и не научилась одеваться с шиком, избегала тусовок и лишь раза два была с Андреем на банкетах. А Фима это дело уважала и неизменно появлялась на презентациях, выставках, проникала на деловые встречи и закрытые мероприятия, была в курсе всех событий.

— Так что у тебя стряслось, Комолова? — спросила она, глядя, как Дашка уминает торт. — Ты не бурчи, ты прожуй и нормально скажи. Я же вижу, с тобой что-то не то.

— Чё ты видишь? Я просто проголодалась.

— При набитом доверху холодильнике?

— Фим, ты чего пришла-то?

— Беспокоюсь, — призналась та, — у тебя вчера такой голос был… Ты с Кириллом, что ли, поругалась? Нет? А что, опять Комолов чудит? Чего ты башкой трясешь?

Даша попыталась вежливо объяснить, что не настроена общаться. Конечно, она уже впустила Фиму, уже съела половину ее торта, но от этого положение вещей не меняется — очень хочется спать и все такое.

Фима не поверила, но обиделась.

— Мы с тобой сто лет не виделись, а ты меня гонишь! У меня между прочим книжка вышла, я тебе вот привезла. На, вот. Глянь, какая обложка, какая бумага! Не то что эти романы бульварные на туалетных клочках!

— Фим, спасибо, ты молодец, у тебя все здорово получается. Но мне не до стихов сейчас.

— Дарья! Это не стихи, это — поэзия. Вот, слушай…

Даша обреченно потянулась за следующим куском торта.

В конце концов Фима действует на нее успокаивающе. И главное — она не занимает телефон и хоть грубо лезет в душу, но делает это только для видимости. Фиму всегда интересовало только собственное «Я».

Подобный эгоизм сейчас был Даше на руку.

Она могла спокойно подумать о том, что услышала утром. Собственно, что такого особенного она узнала? По ее мужу соскучилась какая-то посторонняя баба, и ему не терпелось развлечь эту бабу, и его ложь насчет сына была очевидной и кощунственной.

Но разве лживые слова Андрея принесли такую боль?

Разве не разочарование?

Даша наконец-то поняла, что все это время, запрещая себе надеяться, верить, любить, только тешила уязвленное самолюбие. Лишь гордость не позволяла ей признать, что нет виноватых и нет виновных и что любовь по-прежнему живет в сердце. Андрей заставил принять его правила игры, и потом, когда он добивался ее прощения, когда он обнимал ее, и в его глазах стояли слезы, Даша думала лишь о том, что это — игра. Она застряла на его словах о том, что он лишит ее сына. Она безумно боялась, что муж стремится создать всего лишь иллюзию счастья, вернуть ее доверие только ради Степки.

— А где Степка? — вдруг услышала Даша голос приятельницы.

— У? Так в школе.

— Так рано? — удивилась та. — Бедные дети, все их чему-то учат, учат, а получаются дурачки вроде твоего Комолова.

— Прекрати, — поморщилась Даша.

— Ты все еще не можешь решиться на развод?

— Кто тебе сказал, что я собираюсь разводиться?

— А как же Кирилл? Разве ты не хочешь быть с ним или из-за Степки боишься? Знаешь, Кирилл всегда отлично ладил с детьми. Я помню, когда мы учились в институте и была практика в школе…

Дашка движением руки прервала ее.

— Извини, мне позвонить надо.

— Ему?

Даша, не отвечая, набрала мобильный Андрея. Потом вспомнила, что он потерял телефон, порыскала в записной книжке и позвонила в офис.

Для чего она делает это, было неясно. Проверить, действительно ли он на работе? Услышать его голос? Лишний раз сказать ему, как он ей омерзителен и противен?

Абсурд! Не дожидаясь ответа, она повесила трубку и уставилась в окно.

— Что, еще спит? — полюбопытствовала Фима.

— Ага.

Дашке снова захотелось оказаться в объятиях Кирилла. Ну с какой стати она должна сидеть дома взаперти, когда муж прохлаждается, неизвестно где и с кем? На телефон можно посадить охрану. И вообще, еще раз надо поговорить с Кириллом о сыне, вдруг вчера он что-то упустил из виду…

Она знала, что обманывает себя. Но решительно прошла в комнату, переоделась под градом Фиминых вопросов и позвала ребят, которые маялись в машине.

— Я уезжаю по делам. Сидите дома, отслеживайте звонки, — стараясь придать своему лицу и голосу уверенное выражение, командовала она. — Мне необходимо уехать!

— Дарья Максимовна, нам приказано… — начал было один.

— Кем приказано? Андреем? Он мой муж, стало быть, я тоже могу вам приказывать! Логично, правда? Так что шагом марш.

— Ишь как ты их, — цокнула языком Фима, когда они вышли во двор, оставив растерявшихся охранников в холле.

Дашка только отмахнулась.

— Подбросишь меня до метро? Не хочется машину брать.

Фима кивнула, но Дашке пришла в голову мысль, что в подземке недоступен мобильный. Вдруг похитители знают ее номер и будут звонить именно ей?

— Так что, едем? — уточнила Фима.

— Нет, — Даша направилась к гаражу, — вернее, едем, но по отдельности. Извини еще раз, у меня действительно запарка.

— Да в чем дело-то? Никогда ты мне ничего не рассказываешь!

Фима обиженно надулась.

Дашке пришлось буквально выпихивать ее за ворота. Впрочем, все их встречи заканчивались примерно так же. Фима была слишком любопытна и в то же время невнимательна, обожала говорить, но не слушать, и Дашку быстро утомляли ее противоречивые высказывания.

Тот, о ком думала Даша по дороге к любовнику, сидел у окна в своем кабинете и буравил взглядом телефонный аппарат.

Он слышал, как в приемной то и дело раздаются звонки, внутренние и городские — Леночка всем с одинаковой вежливостью объясняла, что шефа нет и когда будет, неизвестно. На его личный номер никто не звонил.

Значит, все-таки Светлана. Засланный казачок, случайная ночь в чужих простынях, незнакомая женщина с умелыми пальцами и жадным ртом. Мерзко все это…

Он достал одну из пухлых записных книжек, долго искал нужную страницу. Но прежний номер Светланы не отвечал. Может, сменила мобильный. Или швырнула в кусты, как накануне сам Андрей. Придется дожидаться вечера. Бездействовать, смотреть в окно, слушать, как врет собственная секретарша.

Андрей увидел, как в здание входят двое его ребят из службы безопасности. И тут же раздался писк сотового телефона, который одолжил ему Слава.

— Андрей Борисович, это Костя, — услышал Комолов, — ваша супруга из дома только что уехала.

— Зачем? — подскочил он.

— По необходимости, — раздался уклончивый ответ.

— Почему не остановили? — взревел Комолов. — Ей же нельзя никуда выходить! Они и ее могут… Какого черта в конце концов вы там сидите!

— Андрей Борисович, — смущенно произнес Костя, — так мы на телефоне остались, ведь сюда тоже могут позвонить. А Дарья Максимовна не одна поехала, с подругой… Серафима ее зовут, толстая такая, все время очки грызет…

— Знаю, — устало вздохнул Андрей, — куда они поехали-то?

Костя помолчал, размышляя.

— Точно не сказали, наверное, развеяться просто. Да вы не волнуйтесь, мы жучок ей на машину поставили, ежели что, так мы…

— Никаких «ежели что»! Посмотри, где она сейчас, и держи меня в курсе, понял? Все, перезвони минут через пять.

В кабинет без стука влетели ребята.

— На даче Степки нет, — отдышавшись, тихо доложил один из них, — зато в город вернулся Кузьмичев. Ребята его пасут. До вас дозвониться невозможно.

— То есть как? — дернулся Андрей.

Он поднял трубку, послушал тишину, наклонился к проводу и понял, что все это время сидел как дурак у выключенного телефона. Вероятно, слишком возбужденно ходил по кабинету и двигал стульями — задел штекер, и всякая связь с внешним миром прервалась.

— А мобильный у меня на что?! — накинулся Андрей на парней.

— Так он не отвечает!

— Только что Костя звонил! — Андрей потряс маленьким аппаратом в воздухе — вот только что!

— Это Вячеслава телефон, — набычился один из охранников.

Андрей вспомнил, как запулил свой мобильный в кусты. Эти двое были в то время за городом и знать не могли, что у шефа такой бешеный темперамент.

Возникло ощущение, что он идет по болоту. Куда ни ткнешь — вязкая глубина, все один к одному, даже эта путаница с телефонами. Будто кто-то всесильный ставит ему подножки.

Андрей передернул могучими плечами.

— Поехали. Надо с Кузей встретиться, нечего ждать.

Комолов первым вышел из кабинета.

Что еще за подножки?! К черту эти бабские причитания!

Через полчаса Андрей сидел напротив лысого знакомца и порывался вцепиться в его морщинистую, похожую на печеное яблоко рожу. Только бессмысленность этого поступка была настолько очевидна, что Андрей сдерживался, сжал зубы и слушал.

— Вы еще молоды, Андрей Борисович, оттого порывисты слишком, — мелодично бормотал Кузьмичев, — если бы не ваш юношеский пыл и стремление получить все и сразу, вы не сидели бы сейчас здесь! Вы бы подумали! Пораскинули бы мозгами.

— А короче? — перебил его Николай, стоявший у дверей шикарного люкса, где охрана и задержала Кузю.

Не обратив внимания на его реплику, лысый продолжил:

— Вы бы подумали о том, что нельзя так рисковать! Мои орлы, между прочим, внизу ждут. Коли я не выйду минут через десять, такая буря поднимется — страшно сказать! Я ведь по делу пришел, молодой человек, у меня здесь встреча важная… А вы врываетесь. Ладно бы долг принесли, пусть с задержкой, я бы принял. Вы заметьте, мы ведь вас не беспокоили, хоть все сроки уже вышли, но мы люди с понятием, как сейчас принято выражаться.

— Башку ему проломить? — лениво поинтересовался Митя, один из охранников.

Виктор перевел взгляд с Кузи на Андрея, поиграл желваками и отрицательно качнул головой.

Кузьмичев опять-таки не отреагировал на хамство.

— Так вот, ладно бы вы пришли с миром, я бы перенес встречу и с удовольствием с вами пообщался. Но ваши мальчики набрасываются на меня, словно кот на сало, оскорбляют, что-то требуют! Это, Андрей Борисович, по меньшей мере, невоспитанно.

— А воспитанно детей красть? — яростным шепотом спросил Митька.

Андрей поднял ладонь.

— Помолчи, Дмитрий, пусть дядя еще скажет. Вы орлов-то его внизу куда дели?

— Так в самом низу и сидят, — хохотнул Митя, — в подвале. Дядя небось и не знал, что нам эта гостиница заместо родного дома, а?

Надо было отдать должное Кузьмичеву, он не изменился в лице, не стал причитать и падать в обморок тоже не собирался. Хотя новость о том, что его оставили без охраны, явно была печальной и неожиданной.

— Оперативно, — промолвил старичок.

И в комнате надолго повисла тишина.

— Где мой сын? — наконец разлепил губы Андрей.

— Помилуйте, — всплеснул ладошками лысый.

— Помилуем, — согласился Андрей, — говори быстро и кратко, словами, в которых нет больше пяти букв, без лишних эмоций и размашистых жестов!

Он подошел к старику, старательно сдерживая желание придушить его прямо сейчас. Но этим ничего не решить.

— Ну?!

— Да вы что, Андрей Борисович!

Комолов взял его за грудки. Еще секунда, и ребята с трудом оттаскивали Андрея от задыхающегося лысого деда. Последний дрожал и матерился сиплым, натужным голосом.

— На кого ты руки поднял, щенок вшивый? — вылетало из него. — Я же тебя, как мокрицу, раздавлю, я тебя урою вместе со всеми твоими тачками и водокачками.

— Не нарывайся, дядя, — посоветовал Николай, все еще придерживая шефа, взгляд которого был страшен.

Лысый, потирая шею, сел обратно в кресло.

— Пожалеешь, — бросил оттуда.

Митька предложил замочить старикана прямо здесь и не мучиться. Николай погрозил ему кулаком. Андрей встряхнулся и снова пошел на Кузьмичева.

— Говори, Кузя. Видишь, что не жить тебе иначе, говори! — снова подал голос нетерпеливый Митька.

Кузьмичева его слова не вдохновили, но напугало лицо Андрея. Каким может быть лицо сильного человека, если угрожают его близким? Оно хранит спокойствие, когда сам выбираешься из передряг и решаешь любую проблему, оно кривится от боли, когда подводят друзья. Но если передряги касаются не тебя, если подводят не друзья, а собственная слепота и самоуверенность?!

На Андрея действительно страшно было смотреть. Хотелось встать по стойке смирно, вывернуть карманы, перекреститься и выпрыгнуть в окно — одновременно.

— Да не трогал я твоего пацана! — взвизгнул старик, подпрыгивая на месте. — Что у меня проблем, что ли, мало? Мы Мишку нашли на юге, я лично с ним потолковал, так что теперь ты мне ничего не должен. Я без претензий, понял?

— Чем докажешь? — опять высунулся Митька, которому не видно было, как смотрит на старика Андрей.

Комолов тем временем приблизился к Кузе.

— Вставай, пошли.

— Не пойду я никуда! На фиг мне надо. Ребята, уберите вы своего сумасшедшего! Чего он смотрит, чего он вылупился на меня?

Трудно было поверить сейчас, что этот визг издает один из авторитетов города, старый вор в законе, бизнесмен, владелец заводов и пароходов, внушающий трепет своим подчиненным и конкурентам. Что-то окончательное, безоговорочное прочел он в глазах Андрея.

— Пойдем, Павел Карпович.

— Ну, подумайте, Андрюша, ну зачем мне врать-то? Я вашего мальчика в глаза не видел. Мне Мишка деньги отдал и груз тоже отдал. Всем жить хочется. Я же понимал, что груза у вас нет, я же просто попугать вас приходил.

Старик облизал пересохшие губы и бросил умоляющий взгляд на охранников.

— Ребята, ну рассудите вы логически!

— Андрей, — позвал Николай, — пойдем пошепчемся.

— Нечего, — тот дернул плечом, все еще нависая над лысым, подобно скале.

— Так, может, правда…

Почувствовав, что кризис миновал, лысый заговорил бодрее, перебивая начальника охраны:

— Давайте, Мишке позвоним. Спросите, что к чему.

— Это мысль, Андрей, — задумчиво произнес Николай.

Шеф развернулся к нему и, потрясая в воздухе сжатыми кулаками, заорал, что никакая это не мысль и что даже, если старик не врет и Мишка все подтвердит, нет никаких гарантий, что быстрые ребятки Кузи в его отсутствие не приняли каких-то скоропалительных решений.

— Ты же давал мне сроку до вечера, так? — бросил он Кузьмичеву.

Тот кивнул и снова запел жалобно:

— Андрей Борисыч, так я же просто пошутил. Ну, прости старика! Я точно знаю, что никто из моих не мог ребенка украсть. Не давал я такого приказа!

— Пошли. Проверим, кто из них занимается самодеятельностью. Пошли, я сказал.

Они покинули номер люкс. Кузьмичев понимал, что сопротивляться и поднимать шум бессмысленно, когда в бок упирается дуло Митькиной пушки.

Андрей долго не мог понять, куда он попал. То и дело оглядываясь, он топтался возле колонны в большом зале. Адрес правильный. Время верное. Однако непонятно, каким образом связаны Светлана и вечер возрождения искусства. О вечере Андрей прочитал на аляповатом стенде. Объявлялось, что некий юный художник, якобы молодое и перспективное дарование, впервые выставил на суд публики свои творения.

Было шумно и душновато.

Присутствовали: юный талант собственной персоной с мобильником на шее по последней моде, его друзья и родственники, дамы из какого-то благотворительного фонда, издатели, крупные и не очень, художники или что-то в этом духе, спонсор с женой и ребенком, официанты, несколько полотен с изображением пустых бутылок. Светланы нигде не было видно. Андрей заходил из угла в угол, прислушиваясь к разговорам. Прошел слушок, что в соседнем зале накрыт шикарный стол. Автор выставки то и дело забегал туда проверить, все ли в порядке. Возвращался он почему-то все более вихляющей походкой и с покрасневшим носом. Мама его тихонько журила.

Андрей, оглушенный разговором с Кузиными подчиненными, растерянно наблюдал за происходящим. Люди Кузьмичева не трогали Степку. Теперь вся надежда была на Светлану. Ощупывая глазами присутствующих, Андрей прислонился к стене и замер.

В центр вышел спонсор и понес совершеннейшую околесицу о том, как он наткнулся на рисунки юного художника, которые перевернули ему душу, так, что стал он, спонсор, много и упорно работать, чтобы сколотить капитал и помогать дарованиям пробиваться в массы.

Комолов усмехнулся, краем сознания уловив абсурдность рассказа.

Получалось, будто младенец — так получалось — создал настоящие шедевры, без коих не состоялась бы карьера и финансовая независимость вышеозначенного спонсора. Словом, бред. Однако — зааплодировали. Дарование, пьяно икнув, поблагодарило. Вышел низенький бровастый старичок. Этот говорил долго и связно, видно, из тех, кто подготовился к вечеру. Он торжественно объявил сегодняшний вечер датой рождения звезды. Звезда тем временем снова закатилась в соседний зал. Старичок еще долго восхищался и вздыхал в микрофон. Потом объявил какого-то поэта. Дескать, из глубинки. Тоже в своем роде талант. Тоже надо помочь. Поэт вышел.

— Стихи! — объявил радостно.

— Хочу писать, — в тон ему заявил ребенок спонсора, возившийся неподалеку.

— Где здесь уборная? — вежливо и громко поинтересовалась молодая мамаша.

Комолов снова растянул губы в усмешке. Вспомнилось вдруг, как Дашка отказывала Фиме ходить вместе с ней на подобные сборища.

— Да все они там строят из себя непонятно что! — кричала она. — В туалет без аншлага не в состоянии сходить!

Ее бесила эта манерность, Андрея только забавляла. Он всегда был более снисходительным к слабостям других. Сильный человек мог себе такое позволить.

Между тем жену спонсора провожали издатели, крупные и не очень, какие-то дамы и томный молодой человек, оказавшийся впоследствии еще одним талантом из провинции. Андрей пошел за ними следом, решив проверить, не застряла ли Света в дамской комнате. Большие настенные часы показывали десять минут восьмого.

Тем временем поэт читал стихи. Иногда он путал слова, не выговаривал отдельные буквы, но публика благосклонно прощала и просила: дальше! дальше! Бровастый старичок спал с видом человека, исполнившего свой последний долг. Молоденькие журналистки рассматривали фотографии. Издатели, те, что не очень крупные, подсовывали присутствующим свои тоненькие журналы. Особенно жене спонсора. Мол, почитайте на досуге, мадам. Мадам отдавала их на растерзание сыну, который, раздобыв карандаши, рисовал поверх рассказов и стихов самолетики. Процесс этот комментировался и одобрялся со всех сторон. Растет смена, перешептывались художники. Растет, соглашались замалеванные самолетиками писатели и поэты. Все уже порядком утомились.

— Прошу к столу, — пригласил наконец один из организаторов.

Андрей подоспел вовремя, успев уже потолкаться в вестибюле, проникнуть в женский туалет под видом заблудившегося иностранца и убедиться, что Светланы пока нет. Это «пока» давало ему надежду. Это «пока» он сам и придумал. Может, утренний звонок просто приснился?

Радостно заскрипели ножки стульев. Бутылки на полотнах так никого и не заинтересовали. Толпа любителей искусства двинулась в другой зал.

А сгорающий от нетерпения высокий человек с угрюмым, бледным лицом все озирался по сторонам, потирая небритый подбородок.

— Ой, Андрюша! Ты что здесь делаешь?

Он обернулся и увидел пышнотелую блондинку, втиснутую в маленькое черное платье. На шее — искусственные брильянты. На лбу — очки в модной оправе. В руках вертит изящную блестящую сумочку.

— Привет, Фима.

— Ты что, стал интересоваться живописью? — усмехнулась она.

— Разве это — живопись? — вскинул брови Андрей и поверх ее головы снова оглядел зал. — Бутылки какие-то, окурки, грязь. Не, Фима, не живопись это, а сплошная порнография.

— Ты Дашкины слова повторяешь просто! — возмутилась она. — Если вы оба ни фига не смыслите в искусстве, так молчите! Сколько я вас просвещала, а все без толку! Чё ты здесь делаешь, если тебе бутылки не нравятся?

Андрей не ответил. Ему не нравилась Фима, и разговаривать с ней он совершенно не желал.

— А Дашка где? — приставала она.

— Дома, — ответил Андрей.

Ему недавно звонили ребята и доложились, что хозяйка вернулась целая и невредимая.

— Вы куда с ней ездили-то? — повернулся он к Фиме.

— Да так, прошвырнулись.

Фима прикусила язычок и постаралась придать своему лицу невинное выражение. Вряд ли, конечно, Андрей не знает, что у Дашки есть любовник, но говорить об этом вслух казалось Фиме излишним.

— Что у вас случилось? Дашка была сама не своя…

— Все нормально. А вы по магазинам, что ли, ездили?

Вот привязался, мелькнуло в голове у Фимы. Но Андрей вдруг потерял всякийинтерес к ней, пристально разглядывая стройную, богато одетую женщину, появившуюся в дверях.

— Увидимся, — коротко попрощался он и ринулся к входу.

— Света, ты где была?

— Андрей? Привет, а ты что здесь… О, господи, я забыла совсем…

Комолов, не слушая, увлек ее за собой. Он уже прилично ориентировался в здешних коридорах. Когда они со Светланой оказались в небольшой пустой рекреации, Андрей остановился.

— Ну, что ты хотела мне сказать?

Она округлила искусно накрашенные глаза.

— Я? Андрюша, господь с тобой, я просто хотела тебя увидеть. Мне так грустно вдруг стало.

Он схватил ее за плечи, не рассчитав силы, и Света болезненно поморщилась. Отстранившись, она покачала головой.

— Да ты пьян.

— Хватит валять дурака, — прошипел он, — что тебе велели передать?

— Да кто велел? У тебя белая горячка, что ли? Я проснулась сегодня ни свет ни заря, мне скучно было, книжка записная под рукой, все спят, суки… Ну, а ты не спал. Вот с тобой и захотелось встретиться. Помнишь, как мы весной…

— Чего ты несешь? — Андрей снова сжал ее плечи твердыми пальцами. — При чем тут твоя записная книжка?

Светлана испуганно отшатнулась. Безумие в его глазах, казалось, сейчас выплеснется наружу и затопит все вокруг. Она попыталась выйти в коридор, но Андрей преградил дорогу.

— Прекрати эти игры! Я заплачу любые деньги, ясно? Если тебе велено помурыжить меня, не тяни зря волынку. Я согласен на все условия, торговаться не стану. — Он не видел, что Света дрожит от страха и решительно ничего не понимает. Голос его сорвался на следующей фразе. — Где Степан?

Светлана подняла на осипшего безумца радостный взгляд.

— Так тебе Степка нужен? Да сейчас, это мигом, в момент. Постой-ка.

Она рванулась из его рук, Андрей бросился следом, не сразу сообразив, что имеет в виду его мучительница. Оба напугали толпу очередных ценителей искусства.

— Я из-за тебя весь кайф пропущу, — бросила Светлана на бегу.

Все будет хорошо, билось в это время у него в голове. Все уже хорошо, просто замечательно! Еще немного, и плевать, что галстук съехал набок, а из-под пиджака торчит на всеобщее обозрение рукоятка «Макарова». Еще чуть-чуть, и Андрей обнимет сына!

— Степан, — позвала Света, оказавшись на улице.

Рядом с ними тотчас возник здоровенный бугай в деловом костюме и бейсболке.

— Так, во-первых, сними с головы эту хрень, — долетел до Андрея голос Светланы, — во-вторых, выплюнь жвачку. Тебя нанять хотят, о тебе наслышаны и очень в тебе заинтересованы, я понятно излагаю? На сколько он тебе нужен, Андрюша? — обернулась она к Комолову.

Земля в красную трещинку плыла у него под ногами. Душила бессильная ярость.

— Андрей, ты чего?

Кажется, его трясли за плечо. Ужасная фамильярность, за это и по башке легко схлопотать. Не важно, что женщина. Плевать, что народ кругом. Надо же как-то избавиться от этой яростной злобы, от непривычной, в жар бросающей растерянности.

Он не знал, как ему удалось взять себя в руки. Удалось, и ладно.

Андрей опомнился в машине, он сидел сжав кулаки, уткнувшись лицом в лобовое стекло, а мимо бежали по своим делам прохожие и гудели автомобили. Чужая жизнь казалась беззаботной и легкомысленной.

Он включил зажигание и привычно надавил на педаль.

Днем Кирилла не оказалось дома, мобильный его был отключен, и Дашке пришлось вернуться несолоно хлебавши. Охранники тотчас засуетились и вышли во двор, как она ни уговаривала их попить чайку вместе с ней, в нарды сыграть.

Слушать тишину в огромном доме было невыносимо. Даша не включала музыку, не пошла в душ, боясь не услышать звонок телефона. Но никто не звонил. Когда в окно вползли сумерки, Даша решительно вылезла из-за кухонного стола, где сидела в обнимку с фотоальбомом, и направилась в свою комнату. Халат сменила на джинсы, тапки — на удобные кеды.

— Вы куда, Дарья Максимовна? — высунулся из машины один из охранников, увидев Дашу возле гаража.

— Покатаюсь, — ответила она таким тоном, что больше он не задавал никаких вопросов, просто вместе с напарником вылез из автомобиля и двинулся к дому.

Спустя час Дашка лежала в мыльной пене и беспрерывно прикладывалась к бутылке вина.

— Ну, не пей ты из горла! — уговаривал Кирилл, сидя рядом на табуретке.

У него был вид человека, которого подняли с постели в неподходящее время и заставили читать вслух Чернышевского. Он уютно дремал в кресле перед телевизором, когда пришла Дашка и с порога принялась орать: то требовала объяснений, то лезла целоваться, и вообще вся была сама не своя.

— Ну, что я мог сделать? — оправдывался Кирилл. — Я жутко беспокоился, но не мог до тебя дозвониться. Тебя постоянно нет дома, трубку берет какой-то ужасный тип… Не Комолов, это точно. Кстати, Даш, что за тип?

— Телохранитель!

Она сняла обувь и, босая, прошлепала в ванную.

— Ты ужинала? — озаботился Кирилл.

— Нет. И не буду. Мне не глотается.

— Ты чего там делать собралась? — окончательно проснулся он и с силой рванул дверь ванной на себя.

Она оказалась незапертой и ударила Кирилла по лбу. Не больно, но обидно. К тому же Даша ничем предосудительным не занималась, стояла и умывалась спокойненько.

— Чего ты дергаешься? — фыркая, спросила она.

Он буркнул в ответ, что не дергается, а просто волнуется. Сидит тут один как сыч и ничего не знает. Опять же виноватым себя чувствует.

— Ты ни при чем, — отмахнулась Даша машинально, — принеси выпить чего-нибудь, а?

Он послушно вышел.

— Даш, — услышала она через минуту, — а что с деньгами?

Кирилл стоял перед ней с подносом, на котором поместились бутылка вина, ваза с фруктами, хрустальный бокал, орешки, пепельница и зажигалка.

Дашке захотелось кинуть этот живописный натюрморт в лицо любовнику. И вовсе не из-за того, что он спросил о деньгах. Она сдержалась и стала раздеваться.

— Отвали, — смахнула с бедра горячую ладонь Кирилла.

— Отстань, — увернулась от его губ.

И погрузила тело в горячую воду.

— Даш, я понимаю, ты переживаешь, но ведь я ни в чем не виноват, ты сама только что сказала. Зачем ты со мной так? Я стараюсь… Я весь извелся за вчерашний день. Да и сегодня тоже… Я люблю тебя.

— Ты можешь помолчать?

Странно, когда они познакомились, Кирилл казался ей циничным, хамоватым, напористым — и это возбуждало. Теперь перед ней сопел носом стареющий Дон Жуан. Клянчил любовь, будто милостыню. Ну, не любовь, конечно, а секс, ласку, внимание и понимание. И хорошо бы еще капитал в придачу.

— Кстати, — вспомнила Даша, — деньги я не взяла. Вернее, взяла, но уже обратно положила. Было слишком рискованно…

Она испытующе посмотрела на него, ожидая реакции.

— Конечно, — Кирилл наклонил голову, разглядывая коврик на полу, — ты правильно сделала. Вот Степка найдется, тогда и будем думать, да?

— Нет, думать надо сейчас, — отрезала Дашка.

Говорить с ним о сыне было невозможно.

— Ну, не пей ты из горла, я прошу тебя! Давай я в бокал налью…

Потом она позволила отнести себя в постель и плакала, уткнувшись в подушку с чужим запахом.

— Дашенька, ну что ты, не надо, вот увидишь, все наладится. Любимая моя, не плачь, пожалуйста!

Ах, ах — хитросплетение слов, улыбок и ласковых прикосновений. С этим она собиралась строить будущее? А где, позвольте, сильное мужское плечо? Где страстный, густой, командный голос, который при случае утешит и одернет?

— Дашутка, а давай я тебе еще вина принесу, хочешь?

Наверное, и влюбленности не было, думала она, ни с его стороны, ни с ее тем более. Надо же — вина принесу! Будто Дашка ребенок, который может утешиться новой игрушкой, будто она вообще хочет утешиться. Она мечтала только, чтобы он оставил ее в покое.

— Я у тебя на ночь останусь, — неожиданно сообщила Даша.

Кирилл, сидя на краю постели, поерзал. Захрустело под ним шелковое бурое покрывало.

— То есть… На всю, да? А муж?

— Мой будущий бывший? — Она вопросительно подняла брови.

Все затевалось только ради него — будущего бывшего. Проще говоря — настоящего.

Весь это фарс был местью униженной, обиженной женщины. Но Андрей не обижал ее и не унижал. Просто Даша чувствовала себя таковой и ничего не могла с этим поделать. Она уже дала оценку произошедшему, покрасила его в черный цвет и повесила в траурной рамке у себя на груди. Каждый волен сам выбирать палитру…

Даша отказывалась признавать собственные желания. Скажи она себе откровенно — ты хочешь его задеть! Ты хочешь его вернуть! Ты хочешь растормошить его, чтобы снова почувствовать страсть его рук и губ.

Было бы все иначе. Больно, но светло.

— Муж объелся груш, — хихикнула Дашка, вытирая слезы.

— Даш, но он же догадается…

— И плевать! Какое ему дело? Мы ведь живем вместе только из-за сына, понял? Так что я остаюсь! Не могу больше видеть его мерзкую рожу, его лживую, надменную рожу!

— Что ты на меня-то орешь? — подскочил Кирилл.

Даша перевела дыхание.

— Иди ко мне.

Он, словно обиженный ребенок, послонялся еще по комнате, делая вид, что ее предложение вовсе не заинтересовало его. Даша сняла с распаренного тела полотенце, тряхнула мокрыми волосами. Несмотря ни на что, ей нравилось ощущать жадный взгляд любовника, каждой клеточкой чувствовать извечную мужскую потребность, напряжение, повисшее в воздухе, собственное участившееся дыхание.

— Кирилл! — требовательно позвала она.

Он пересек комнату одним прыжком, на бегу скидывая рубашку. Подпрыгнул, пытаясь избавиться от брюк. Даша не помогала, сидела, сложив руки на коленях, и наслаждалась его возбуждением.

— Черт! — Кирилл запутался в штанине и потешно размахивал руками, стараясь удержать равновесие. — Я упаду сейчас!

Она только улыбнулась.

— Ну, Дашка, погоди! — наконец справился он и пошел на нее, горделиво выпятив мужское достоинство.

Даша откинулась на спину, предвкушая удовольствие.

И тут мощный удар сотряс входную дверь.

— Всем лежать! Ручки кверху, ап!

На пороге комнаты возник с автоматом в руках и воинственным выражением лица молодой, накачанный парень. Дашка тут же узнала его. Это был один из охранников ее мужа, Митька, кажется. От изумления Даша забыла прикрыться и оставалась лежать, бесстыдно раздвинув ноги и открыв рот.

— У? — Кирилл вопросительно задергал бровями.

— О! — Увиденное потрясло Митьку не меньше, чем хозяина квартиры.

И вдруг Дашка увидела мужа. Он появился в прихожей — высокий, прямой, взъерошенный какой-то, с пистолетом в руках.

Даша машинально натянула простыню до подбородка. Спасения не было. Единственным выходом сейчас ей представлялся глоток цианистого калия.

Заглянув в комнату, Андрей не вымолвил ни слова. Зато следующий посетитель — начальник охраны Николай, — смущенно крякнув, разразился целой речью, сказанной, правда, шепотом, но таким яростным, что всем было слышно.

— Я тебе чего говорил, паршивец! — ткнул он автоматом Митьке в бок. — Кого ты собрался здесь обезвреживать-то? Похитили, похитили… Я что тебе велел делать, а? Какого черта ты в квартиру поперся!

— Я думал…

— Все вышли отсюда! — тихим страшным голосом приказал Андрей. — Быстро!

Митька, налившись помидорным соком, развернулся и хлопнул дверью. Николай последовал за ним.

Кирилл, прикрывая срам обеими руками, мелкими шагами пересек комнату.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — усмехнулся Андрей, поигрывая «макаровым».

Дашка зачарованно молчала, глядя на мужа.

— Я не понимаю, в чем дело, — пролепетал Кирилл, — что вам, собственно, надо?

— Шоколада! — скрипнув зубами, сообщил Комолов и, устроившись в кресле, достал сигареты.

— Стоять! — рявкнул он, когда Кирилл попытался дотянуться до брюк. — Прострелю твое сокровище на хрен!

— Да что вам нужно в конце концов?! — Кирилл беспомощно оглянулся на Дашку.

— Это Комолов, — объяснила она, поражаясь своему спокойному тону. — Я буду тебе очень благодарна, если ты выкинешь его из квартиры!

— Но у него пистолет, — шепотом напомнил Кирилл.

Андрей рассмеялся и положил пушку на журнальный столик. Стряхнул пепел сигареты на девственно чистый ковер, сделал еще несколько затяжек под общее молчание и затушил в вазе с искусственными цветами.

— Красиво у тебя тут, — мечтательно произнес он, обращаясь к Кириллу.

— Давайте поговорим, как цивилизованные люди, — безнадежно предложил тот дрожащим голосом.

— Это Комолов, — сочла нужным напомнить Дашка, — он не цивилизованный. К тому же он нелюдь. Просто бандит с большой дороги!

Кирилл предостерегающе сдвинул брови и снова предпринял попытку надеть штаны.

— Я кому сказал, стоять! — прикрикнул на него бандит с большой дороги.

— Чего ты хочешь, Комолов? — поинтересовалась Дашка.

Внутри у нее все дрожало, но она ни за какие коврижки не призналась бы, что происходящее выбило ее из колеи. Подумаешь, встреча двух дегенератов — ничего особенного. Но смотреть на голого любовника становилось невыносимым.

— Дай ему одеться, — не дождавшись ответа от мужа, попросила она.

— Может, ему еще помочь шнурки завязать? — вежливо осведомился тот.

— Сам справится.

— Посмотрим. Ты бы вышла пока. Кофейку нам сообразила бы.

Андрей говорил, не глядя на жену. Но что-то в его голосе заставило Дашку укутаться в простыню и прошлепать на кухню. Дверь в комнату прочно закрылась.

Даша отыскала пустую банку и, осознавая, что ведет себя глупо, прислонила ее к стене, сама припала ухом к банке и прислушалась.

— Готов? — долетел до нее вопрос Андрея.

Что-то пробурчал в ответ Кирилл. Звуков борьбы не слышалось. Дашка опустилась на табуретку, смирно дожидаясь, когда Андрей приступит к избиению ее любовника. Тогда она вызовет милицию, Комолова заметут на трое суток, он быстро откупится, Кирилл попадет в больницу, а Дашка — прямиком в сумасшедший дом, потому что все ее предположения сильно смахивают на бред душевнобольного. Андрей не станет трогать Кирилла, это ясно. Так, поглумится, и все. Он всегда дрался только с достойными соперниками.

— Одевайся, — приказал Андрей, заглянув в кухню, — вот твои тряпки.

— Что ты сделал с Кириллом?

Дашка постаралась придать своему лицу скорбное выражение.

— С кем?! А… Это тот суслик, что забился сейчас под кровать? Не боись, Дарьюшка, я ему только ручки-ножки оторвал, глазки выколол, брюшко распорол, а больше ничего. К свадьбе будет как новенький! Я ведь не изверг какой-то, я просто бандит с большой дороги!

Он выдернул из ее пальцев тлеющий окурок.

— Не тяни резину! Одевайся.

— Ты — настоящий ублюдок.

— А ты моя жена! Стало быть, ублюдица!

Даша задохнулась от возмущения и бросилась на Комолова. Но он ожидал этого, легко увернувшись от ее кулачков, Андрей схватил жену поперек, закинул на плечо и заорал:

— Если ты сию секунду не успокоишься, я отволоку тебя в машину прямо в простыне, ясно? Хватит строить из себя актрису погорелого театра!

— Идиот! — пискнула Дашка.

— От идиотки слышу! Как будто непонятно, что тебе на этого дегенерата начхать, что ты сюда приперлась только мне назло! А я как полоумный тебя по городу ищу! Как же — похитили бедную Дашутку злые дяди! — Он поставил ее и, глядя прямо в любимые, ненавистные, заплаканные глаза, страстно прошептал: — Эгоистка хренова, собралась трахаться, вместо того чтобы о сыне думать!

Дашка снова замахнулась на него маленькой ладошкой. Он перехватил ее руку выше локтя и притянул жену к себе, так близко, что увидел в ее зрачках свое отражение.

— Не смей!

— Это ты не смей обвинять меня! Надоело! Это ты виноват, что Степку похитили, а сам… сам бежишь по первому зову к какой-то скучающей мадам. Сам натрахался вволю, а меня называешь эгоисткой?! Кобель проклятый! Бабник! Сволочь! Импотент!

— В твоих словах ни капли разума, — спокойно прокомментировал он.

Даша всхлипнула, он ослабил хватку, отпуская ее. Она села на стул и закрыла лицо ладонями.

— Пойдем. Меня не прикалывает ругаться на чужой кухне.

— Разве на своей кухне ругаться интересней?

Он начал стаскивать с нее простыню. Дашка извивалась, пытаясь вырваться, но бесполезно. Стул под ней перевернулся, она упала, увлекая за собой мужа.

Несколько секунд они лежали на полу, и между ними была только тишина.

— От тебя приятно пахнет, — сообщил Андрей.

Дашка смущенно шмыгнула носом.

— Да это просто вино. Я немного выпила.

— Мм…

— Перестань, мы лежим на чужой кухне. Встань с меня!

Андрей коснулся ее волос, задумчиво намотал темный локон на палец. Склонился еще ниже, дыхание в дыхание.

Дашка замотала головой.

— Ты такая беспокойная в последнее время, — заметил он глубокомысленно.

— Отпусти мне руки, и я покажу тебе, что такое беспокойство.

— Правда? — Он приподнял одну бровь.

— Хватит корчить мне рожи! Отпусти меня сейчас же. Убери с меня свою тушу, иначе я лопну!

Он встал. Галантно подал ей руку, но Дашка проигнорировала этот жест, поднялась самостоятельно и, отвернувшись к окну, стала одеваться.

— У тебя на попе крошки, — сообщил Андрей, — можно я сниму?

— Иди к черту!

— Это к твоему любовнику, что ли?

— Он же суслик, — ехидно напомнила Даша, — а тебе не место рядом с маленькими сумчатыми, ты лучше будешь смотреться в преисподней!

— У тебя плохой вкус.

Андрей вышел из кухни, и Дашка, судорожно вздохнув, попыталась взять себя в руки. Что это было?! Он орал на нее, обвиняя во всех смертных грехах, а минуту спустя его руки ласково обнимали ее! В конце концов, они оба не в том возрасте, чтобы играть в такие игры! Они прожили вместе пятнадцать лет, и сейчас не самое подходящее время, чтобы сходить с ума от страсти и ненависти одновременно. Так что же это было? И чем все это кончится?

Это никогда не кончится, вдруг поняла она.

— Пошли, — снова заглянул муж.

— Я должна попрощаться с Кириллом, — надменно вздернула она подбородок.

— Господи, как мне это надоело! — воскликнул Андрей, — Пошли, а то я действительно переломаю ему ноги…

Дашка попыталась пройти в комнату, бормоча, что с любовниками так не поступают и ее долг хотя бы оказать первую помощь пострадавшему от страсти человеку.

— Еще одно слово, и я придушу тебя! — пообещал Андрей, швырнув ей кеды. — Давай на выход.

Даша молча повиновалась, даже не зашнуровав обувь.

Когда Андрей подъезжал к дому, опустошенный разговором со Светланой, ему позвонили охранники. Дарья Максимовна снова отправилась на прогулку, на этот раз в гордом одиночестве.

— Ей звонил кто-нибудь? — быстро спросил Андрей.

На том конце провода ответили, что неизвестно.

— Что маячок показывает?

— Она двигается к центру.

Комолов отключился и, нарушая правила дорожного движения, развернул машину.

В течение следующего получаса ему лезли в голову всякие ужастики, от которых невозможно было избавиться. Представлялось, как Дашку, выманив из дома, где-нибудь пытают. Виделось, как Дашка прыгает с моста. Мелькало подозрение о том, что Дашка сбежала с любовником, наплевав на сына и мужа.

Позвонил Николай узнать, чем закончилась встреча со Светланой. Андрей коротко обрисовал ситуацию, и начальник охраны присвистнул от изумления.

— Стало быть, она ничего о похищении не знает? Слышь, Андрей, а тебе не приходило в голову, что пацан просто загулял?

Приходило. Все подряд уже приходило, бередило, сводило с ума.

— Или его кто-то из твоих заклятых друзей умыкнул? — выдвинул Николай следующее предположение. — А что? Если эта мысль посетила лысую башку Кузьмичева, она могла и другим показаться привлекательной. Ты же многим насолил, Андрюша, желающих подвесить тебя на суку предостаточно.

— Составь их список, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил тот.

— Это идея. Я пошлю ребят пообщаться со всеми твоими конкурентами на тему кто из них козел. А ты где сейчас?

Андрей ответил.

— Слушай, а по маячку можно определить, где точно твоя жена находится? Ты узнай у ребят.

— Зачем?

— Узнай, узнай.

Через несколько минут Николай снова связался с шефом. К тому времени Андрею доложили, что Дашкина машина остановилась по такому-то адресу. Комолов недоуменно продиктовал его начальнику охраны.

— Это точно ловушка, — бросил напоследок Андрей и, отключив телефон, сосредоточился на дороге.

Николай перезвонил снова.

— Не надо тебе туда ехать, Андрей.

— Почему? Чей это адрес, ты проверил?

— Мне и проверять нечего. Я знаю точно, кто там проживает, и поверь, ты будешь выглядеть идиотом, если поедешь.

Догадка — словно пощечина — ударила Андрея наотмашь. Каков кретин! Не знает, как избавиться от черных мыслей, не знает, как прогнать нелепые, живописные страхи, а его жена между тем забавляется с любовником! Вот о чем бормочет Николай, бедный Николай, которому по долгу службы приходится быть в курсе всего на свете. В том числе и места проживания Дашкиного кобеля!

— Ты уверен? — зачем-то переспросил Андрей, уже клокоча от яростной убежденности в том, что это — правда. Единственная. Совсем не горькая и уж не такая страшная, какая рисовалась в его сознании.

Николай чертыхнулся сквозь зубы, слышно было, как рядом с ним произнес кто-то: «А вдруг?!» Андрей узнал голос Митьки — как всегда нетерпеливый и возбужденный.

Вдруг ошибка, так, что ли? Вдруг на самом деле случилась беда, а вовсе не предательство?

С чего он, собственно, взял, что это называется предательством, просто Дашка давно убеждена, что они существуют каждый сам по себе. Никто никому ничего не должен.

— Я еду туда.

— Мы тоже, Андрей Борисович, — дорвался до трубки Митя.

Андрей не успел сказать, что это лишнее.

Машину рвануло вперед, и так же быстро помчались его мысли, сливаясь в один снежный ком.

Только позже, много позже, выходя из чужого подъезда, упираясь взглядом в хрупкие Дашкины ключицы, Андрей ощутил необыкновенное облегчение. И хрен с ним, с сусликом, который действительно готов был забиться под диван от страха! Дашку никто не похищал, она жива и невредима, а дурь из ее головы Андрей выбьет сам. Почему-то он был уверен, что Даша рванула к любовнику только из-за обиды. Зацепившись за эту мысль, Андрей старался избавиться от остальных — мерзких, настойчиво долбящих виски, пустых и хлопотных. Например, о том, как суслик обнимал его жену. Например, о том, что жена обнимала суслика.

Сами собой сжимались кулаки.

Но в прожитом нет виноватых и виновных, пытался успокоить себя Андрей. И напряжение снова сменялось радостным ожиданием чуда. Впервые в жизни Комолов ждал терпеливо и осмысленно. Вот они приедут домой, сядут за стол, посмотрят друг другу в глаза — как сто лет назад, как недавно на чужой кухне, — и все встанет на свои места. И сына он обязательно найдет, очень быстро найдет, потому что иначе и быть не может. Потому что, когда рядом жена — его сила безгранична. Он не то что горы — он мир перевернет и заставит планету крутиться в другую сторону. Не то что звезду — все до единой соберет с неба, а чтобы не было темно, заново придумает солнце. И даст ему Дашкино имя, и скромно потупится, когда она скажет своим обычным голосом: «Дурак ты, Комолов, я тебя и так люблю!»

Андрей то и дело бросал взгляд в зеркало, чтобы убедиться — Дашка рядом. Она любила сидеть позади него, положив руки ему на плечи и уткнувшись носом в его волосы. Ее дыхание щекотало затылок.

Сейчас она сидела прямо, с неприступным видом царевны Несмеяны, но он помнил ее недавний взгляд и точно знал, что это значило. Она соскучилась, она истосковалась, так же как и он.

Вот мы наделали делов, скажет он ей, когда они приедут домой и сядут за стол.

Давай больше не дурить, скажет он ей, наливая коньяк с кофе в ее чашку.

Я был не прав, скажет он ей по дороге в спальню.

Все будет хорошо, скажет он ей.

Сзади мигнули фары, Николай давал знак, что сворачивает, и будет заниматься делом, пока шеф улаживает проблемы с женой. С длинным списком собственных недругов Андрей так и не успел ознакомиться. В принципе, он предполагал, кого внес в этот список начальник службы безопасности и уже наметил себе первого кандидата. Вот поговорит с Дашкой и двинется к ребятам на подмогу. Степка будет сегодня ночевать дома.

Лишь бы она пока не задавала вопросов.

Лишь бы она позволила…

— Мы домой едем? — вдруг услышал он ледяной голос жены.

— Конечно.

— Степка там? Ты нашел его?

Андрей увидел, как задрожали ее губы, как нервный румянец окрасил лицо. Непонятно, чего было больше в Дашкиных словах — надежды или страха, претензий или облегчения.

— Я поеду за ним попозже.

— Что значит попозже? — вскинулась она. — А сейчас? Где мой сын сейчас?

— Наш сын, Дашка, он — наш сын! И я тоже волнуюсь, мне тоже хочется, чтобы он побыстрей оказался рядом. Сейчас это невозможно. И не надо орать на меня!

Андрей не заметил, как перешел в наступление. Пальцы крепко, до боли вцепились в руль.

— Ты должна успокоиться и довериться мне.

— Но ты ведь мне не доверяешь! Зачем ты теряешь время? Чтобы убедиться, что я никуда больше не сбегу? Снова приставишь ко мне охрану? Лучше бы ты о сыне подумал!

Он резко ударил по тормозам, и Даша тюкнулась носом ему в затылок. Андрей увидел, как она прижала ладони к лицу.

— Что?! Ты разбилась?

Он неловко поерзал, пытаясь обернуться и прижать ее к себе. Не тут-то было, жена забилась в глубь машины и тоненько заскулила оттуда. Слов он не разобрал.

Пришлось выскочить из машины и запрыгнуть на заднее сиденье.

— Дай посмотрю, — он попытался оторвать ее руки от лица.

— Отстань! Псих ненормальный!

— Возьми, истеричка! — Он протянул ей платок. — Это ты ненормальная, обвиняешь меня черт знает в чем! Неужели ты думаешь, что мне безразличен Степка?

Дашка всхлипнула, прижала платок к разбитому носу и запрокинула голову.

— Мы сегодня поедем куда-нибудь? — пробормотала она, не в силах больше выносить его пристальный взгляд.

— То ехать, то не ехать, — пробурчал он, вылезая из машины.

Весь оставшийся путь до дома они молчали.

Дашка сразу прошла на кухню, оставив Андрея в холле договариваться с охраной. Она прекрасно знала, какие будут распоряжения. Теперь ее не выпустят даже в сад погулять. И в туалет тоже, наверное, придется ходить под конвоем. Все-таки глупо вышло. Эта сцена в квартире Кирилла снова встала у нее перед глазами. Голозадый хозяин, дрожащий от страха и ничего не понимающий, Николай с бесстрастным выражением лица, ошарашенный Митька, вероятно, готовый сражаться с полчищем врагов и никак не ожидавший увидеть обнаженных любовников. Дашка знала, что этот мальчик влюблен в нее и в силу своего юного возраста и романтического склада характера сильно приукрашивает ее образ. Вот Николай, тот знал все и смотрел на это философски. А Митьке даже в голову не приходило, что предмет его обожания может так низко пасть. Даша без труда прочитала в его глазах потрясение, сменившееся разочарованием и детской обидой. Будто ребенок, которому жестоко сообщили — вместо Деда Мороза дарит подарки переодетый, начинающий актер Вася Пупкин, он получает за это зарплату и ездит на общественном транспорте, а не на волшебных санях. Верь не верь — подойди и сам убедись, что борода ненастоящая. Так и Митька… Жена Комолова вовсе не ангел во плоти. Вот она лежит, раскинув прекрасные белые ноги, в ожидании любовника.

Дашка понимала, что нарочно растравляет себя сейчас, представляя, что подумал о ней влюбленный Митька. Ей мало было дела до его разочарований. Однако лучше думать о Митьке, чем вспоминать страшный взгляд мужа, когда он вошел в комнату. Его издевательская ухмылка до сих пор перед глазами, его насмешливый тон до сих пор отзывается в голове. И лучше уж Дашка подумает о влюбленном в нее охраннике.

— Я прошу тебя никуда не уходить, — произнес Андрей, войдя на кухню, где препарировала собственные воспоминания его жена.

— Просишь? Это больше похоже на приказ, а я, Комолов, не люблю, когда мне приказывают.

Блин, откусить, что ли, самой себе язык?

— Я прошу, — спокойно повторил Андрей.

— Ладно. Но у меня тоже есть просьба. Возьми меня с собой.

Он недоуменно почесал переносицу.

— Даш, тебе не кажется, что наши просьбы взаимоисключающие?

— Ну, ты загнул! Я не хочу сидеть дома в одиночестве, вот и все. Я хочу видеть сына! И как можно скорей.

— Ты должна остаться.

— Я хочу поехать с тобой!

— Это невозможно! — скрипнув зубами, чуть прикрикнул он и устало опустился на стул. — Давай я немного побуду с тобой, раз ты боишься остаться одна. Или ребят давай позовем, перекинетесь в картишки пока…

Дашка села напротив.

— Ты дурак, Комолов, или притворяешься? Я не хочу тебя и твоих ребят, я не хочу перекидываться в картишки и тупо ждать, страдая от безделья! Возьми меня с собой, я в машине посижу…

Он покачал головой:

— Какая разница, в машине бездельничать или дома?

Она разозлилась окончательно. Ее так взбесила эта необходимость все выражать словами, что хотелось стукнуть мужа по голове. Вдруг у него что-то перевернется, и он лучше станет соображать. Просто посмотрит в глаза, и этого будет достаточно. Ведь умел же он раньше понимать ее!

Да что там — он всегда знал, чего она хочет, точно знал, не спрашивая и не уточняя, просто чувствовал, просто был с ней на одной волне. А теперь они по разные стороны баррикад.

Стреляют разрывными патронами друг в друга. Бац — и сердце в мелкие клочья.

Попробуй-ка с таким сердцем объяснить, что тебе надо и почему в машине легче, чем дома, и как не хватает тепла, и зачем все это время она убегает от правды.

А правда в том, что перед ней — напряженно хмурясь, приложив ладонь к небольшому шраму на скуле, надежно спрятав в синеву глаз усталость и страхи, сидела ее любовь. Любовь земная, с амбициями и обидами, с угрями на спине и колючей щетиной на подбородке, с ласковыми глазами и пальцами, с неумелыми колыбельными, с ворохом цветов под мышкой.

Выбросить годы, словно потертые ботинки, на свалку? Капли слез, пота и крови выжать, будто воду с грязной тряпки? Вынуть душу и вывернуть наизнанку, той стороной, что еще не слишком износилась?

Ведь что только не приходило в голову за это время, чем только не маялось сердце! И воображение, которого никогда у Дашки и не было, неожиданно обрело силу и крепкой рукой рисовало картины — одна ярче другой.

Ее муж в обнимку с блондинками разных калибров. Ее муж в постели с брюнеткой. Ее муж рядом с рыжеволосой. Господи, да что же это — с лысой, с толстой, с фигуристой, с бедной, с богатой… Мания или фобия? Ей постоянно приходили в голову эти навязчивые вопросы. Когда он стал изменять? Сколько раз? Почему? Она была не нужна в постели, хотелось разнообразия, тогда все произошло случайно, он был влюблен, он был пьян и почувствовал себя одиноким. Это было всегда? Возможно и такое. Много лет назад они, уже женатые, еще не привыкшие друг к другу, виделись очень редко. Андрей ушел с работы и добывал денег, «ишача» по городу. Нет никакой гарантии, что он именно «ишачил». Вполне мог закатиться с девицей в бар, в казино, в кровать. И оттуда нежно ворковать в телефонную трубку: «Я скоро приеду, маленький. Сейчас? Сейчас на Кутузовском. Ужасно скучаю. Что тебе привезти?» Какая трогательная забота… Должно быть, девице было смешно это слушать, и она то и дело тянула Андрея за руку, покусывала за плечо, поторапливая и хихикая. «Не скучай, маленький»…

Дашке даже в голову не приходило ревновать и подозревать. И как-то так вышло, что никогда они не заговаривали об измене. Они — обсуждавшие все на свете — от политики нового президента до фасона Андреевых трусов, от модели мироздания до цвета фоторамок на каминной полке. Не было случая… Не довелось… Даже не приходило в голову…

А теперь перед ней сидит отец ее сына, этого не изменишь.

Любимый мужчина, предавший ее, — тоже факт, который не изменить.

А что делать-то? Сплошной Чернышевский, усмехнулась про себя начитанная Дашка. Побоку ревность и злость, сейчас непозволительна такая роскошь. Сейчас главное — вернуть Степку, но муж даже от этого вежливо ее отстраняет. Посиди, Даша, дома.

Надо же что-то делать.

Например, напиться вдрабадан или закатить истерику. Сбежать из дома и в одиночестве шляться по городским трущобам, разыскивая сына. Пойти в милицию. Пойти повеситься.

— Давай ты ляжешь, а я посижу с тобой, — сказал Андрей, накрывая ладонью ее руку.

— Я не могу, — прошептала Дашка со слезами в голосе.

Она бормотала всю дорогу до спальни, что не заснет, что должна видеть сына прямо сейчас, что надо куда-то бежать и что-то предпринимать.

— Ты совсем уже сонная.

Андрей усадил ее на кровать и принялся расстегивать пуговицы на ее рубашке. Он ни о чем таком не думал, когда вдруг в полумраке мелькнула ее белоснежная грудь. Ему было совсем не до этого, когда его пальцы наткнулись на крошечную впадину пупка. Его волновало другое. Он спешил. Ему необходимо было сесть за руль и мчаться на поиски сына, чувствуя, как нарастает уверенность от собственных привычных движений, спокойных и выверенных.

Он НИ О ЧЕМ ТАКОМ ДАЖЕ НЕ МЕЧТАЛ. Когда Даша посмотрела на него прямо, в упор — он не видел. Он ощутил ее взгляд всем телом, и мечты, не оформившись, не обосновавшись в нем, отошли на задний план, уступая место реальности. Которая была прекрасней во сто крат.

— Девочка моя, солнышко мое, единственная, — окутывая их обоих, выплывали в ночную тишину его слова, между тем как руки, не узнавая, открывали заново каждую линию ее тела, а губы жадно и терпеливо пробирались в каждый уголок.

Были кое-как скинуты остатки одежды. Был перевернут торшер. Была опрокинута ваза с засохшими ветками вербы.

И была дорога, гладкая, уже вытоптанная, уже знакомая, с неожиданными поворотами и невероятными изгибами, запомнить которые было невозможно, забыть которые было бы страшно.

Годы приносили всякое, но не заставили потускнеть их страсть. И эта спальня — еще несколько месяцев назад общая — была пропитана их ласками, их безумными ночами, их тайной, неразгаданной до сих пор и навечно. Что только не приходило им в голову! Запереться в его кабинете, в офисе, где полно народу, и куда она заглянула на минутку, только чтобы показать купленный ему свитер. Свернуть в подсобку универмага, где они выбирали кровать для подросшего Степки. Застрять в лифте, остановить машину в тихом переулке, укрыться за горячими валунами у кромки моря. Улизнуть с банкета в осенние сумерки чужого огромного сада. И плевать на смокинг, помятый и растерзанный в нескольких местах, и плевать на помаду, от которой следа не осталось, на прическу от модного парикмахера за несколько сотен баксов, на порванные трусики, на помятые сигареты. Этот упоительный, каждый раз по-новому упоительный путь…

Глаза в глаза — шальные, полуприкрытые, влажные, с водопадом нежности на ресницах.

Он первым отвел сейчас взгляд.

— Зря все это, Андрюша, — выдохнула она, еще не остывшая от его ласк и поцелуев.

— Что это? — зло и бессмысленно выкрикнул он.

— Мы занимались любовью совершенно напрасно, — четко выговорила она, не шелохнувшись, однако не отодвинувшись от него, но мгновенно став недосягаемой.

— Дура!

— Мы трахаемся, а Степка неизвестно где!

— Мы не трахались! Мы любили друг друга!

Что за слова-то такие! «Трахались», «занимались любовью» — все это не их, все это чужое и безликое.

«Тук! Тук! Можно войти?!» — грозно спрашивал Андрей, надвигаясь на нее в прихожей, пока Степка не пришел с уроков.

«Сейчас я буду мою девочку холить и лелеять», — бормотал Андрей, нежно шлепая ее по попке и подталкивая к ванной, где высились горы ароматной пены.

«Давай сольемся, как река и море-окиян!» — пела Дашка, раскидываясь в стоге сена где-нибудь на окраине села по дороге на юг.

«Я так возбудюкалась, что сейчас тебя изнасяфкую!» — шептала Дашка и неслась из другого конца комнаты, опрокидывая мужа на кровать.

Да мало ли что! И вот извольте — занимались… трахались…

— Хватит придумывать вину самой себе и мне заодно, — тихо сказал он, с трудом выговаривая каждое слово, — нам надо сейчас быть вместе, просто надо, и все, только так мы сможем одолеть… Даш! Нам вообще всегда надо быть вместе!

— Иди и приведи мне сына!

— Пойду и приведу. Только не делай вид, что тебе безразличны мы.

— «Мы» уже никогда не будет, ты знаешь.

Дура, чуть снова не выплюнул он. Как это не будет, если вот — они. Лежат и болтают. Ладно, ругаются, оба донельзя разгоряченные и будто опрокинутые в ледяную воду, оскорбленные и скорбящие, взбудораженные, озлобленные, истомившиеся по теплу друг друга. А вместо тепла — только пепел.

И руки сами собой опускаются.

— Сделай, пожалуйста, одолжение, — сказала она деловым тоном.

— Все, что угодно, — светски отозвался он.

— Убери своих крокодилов. Пусть едут по домам, их, наверное, ждут, а я тут одна не пропаду. Если хочешь, могу пообещать, что не поеду никуда.

— И пойдешь пешком? — усмехнулся он, приподнимаясь на локте, чтобы увидеть ее глаза.

Даша не успела отвернуться. И, конечно, он понял, что угадал.

— Никуда я не пойду, — из чистого упрямства настаивала она, — ты же обещал, что привезешь Степку. Я буду сидеть и ждать.

Угу, так он и поверил.

Андрей встал, споткнулся о торшер и, чертыхаясь, стал искать брюки.

— Так ты их отпустишь?

— Нет.

— Тогда я их застрелю.

Пожалуй, могла. Пушку он выложил в машине, но еще один пистолет спрятан дома. Однажды его нашел Степка, но преступника поймали по горячим следам — он разбил статуэтку в кабинете отца, взбираясь на полку, где пылилась вожделенная игрушка. Андрей обнаружил несколько черепков, которые, вероятно, не были замечены сыном. Провели расследование, и как Степка ни упирался — «Это Рик скакал и разбил. А где пушка, я не знаю. Ни сном, ни духом, ни рылом, ни ухом!» — грозный судья в лице взбешенного и перепуганного Андрея готов был вынести приговор.

— Как ты выражаешься! — шепотом возмущалась Дашка, бросая жалостливые взгляды на мужа, который гневно раздувал ноздри и верить сыну не собирался.

— И не смотри на меня так! — огрызался он под вдохновенное Степкино вранье. — Совсем распустились оба!

Мать и сын хором прыснули.

Но оружие все-таки пришлось сдать. Преступник стоял, свесив черноволосую голову ниже плеч. Прятал озорные глазенки. Даша исподтишка поглаживала его по спине.

— Вы, Дарья Максимовна, лучше бы за сыном следили, чем на роликах гонять! — отчитывал строгим голосом Андрей. — Вас я в последний раз предупреждаю. А вас, — он для пущей убедительности ткнул в Степку пальцем, — вас, молодой человек, я приговариваю к недельному сроку в подполе и исправительным работам по физике.

— Пап! — возмущенно заорал «молодой человек». — Я не могу в подполе, там крысы!

— Андрюш, ну ты что, — запричитала Дарья Максимовна, — ребенку нужен свежий воздух!

— Тогда три месяца за решеткой. В смысле, за забором. В смысле, за забор ни шагу.

— Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству, — пробормотал раскрасневшийся Степка, — прыжок на месте — попытка улететь.

Они с Дашкой снова прыснули.

— Цыц! — оборвал судья заговорщиков. — Приговор объявлен и обжалованию не подлежит!

Дашка погладила теперь его спину. И строгий судья замурлыкал вполголоса, но сам себя оборвал:

— Что еще такое?! Все вон по местам! А тебя я вообще на цепь посажу. — Последнее относилось к Рику, который вполз в комнату по-пластунски, выражая соболезнования осужденному.

После обеда — кажется, был великолепный суп-харчо, салат из собственных помидоров (единственное, что выращивала Дашка на грядках), запеченная в сыре треска и ореховое мороженое (Степка собственноручно очищал и размельчал орехи) — судья немного расслабился. Тем более что после, когда преступник занялся исправительными работами, к судье на коленки взобрался страстный адвокат. Адвокатша, если точнее. Таким образом, была обеспечена амнистия.

Но с тех пор пистолет Андрей хранил в сейфе.

Так что Дашка легко его достанет — код они вместе придумывали, — достанет и прибьет охрану.

— Знаешь, — сказал Андрей, — давай ты все-таки возьмешь себя в руки и поспишь. Без всяких пистолетов!

— Ладно, — вдруг легко согласилась она и отвернулась к стене.

Андрей покосился на спокойную спину жены. Она может притворяться сколько угодно, уж он-то знает, что пока Дашка не добьется своего, она не успокоится. Хорошо еще, что она редко осознавала, чего хочет добиться. Иначе свернула бы горы. И собственную шею заодно.

— Ты спишь? — глупо спросил он, прислушиваясь к ее ровному дыханию.

— Исполняю вашу волю, господин, — раздалось в ответ.

— Даш, — обернулся он уже у двери, — никуда не выходи.

— Я помню. Твои крокодилы перекусят меня пополам, если я рискну?

— Они тебя на кусочки растерзают, — пообещал Андрей и не выдержал — вернулся, присел на край постели.

— Повернись, пожалуйста.

— А?

— Ты же слышала.

Еще секунду он потерпел. А потом развернул Дашку к себе и прижал ее заплаканное, обиженное, встревоженное лицо к своей груди.

— Я задохнусь, — пробормотала она.

Андрей улыбнулся и чуть ослабил хватку. Даша смогла поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Ты ведь не вернешься один?

— Нет.

— Пообещай мне! — пылко ухватилась за его плечи Дашка. Она знала, что значит его слово. Он мог быть каким угодно вруном и хитрецом, но если давал обещание — разбивался в лепешку и выполнял. Она никогда не слышала, чтобы Андрей просто так отмахнулся, пообещал, только чтобы от него отвязались.

— Я вернусь не один.

— Пообещай! — настаивала она, а в ее глазах он уже уловил мелькнувшее недоверие.

Он не мог пообещать. Она не должна была знать, что он не мог.

Андрей взял жену за подбородок и, прежде чем она успела ляпнуть очередную глупость или грубость, поцеловал. Губы ее после близости еще оставались чуть терпкими, пряными, с привкусом усталой и благодарной нежности.

Он вообще никуда сейчас не пойдет.

Андрей отлепил от себя Дашку, стиснул зубы и быстро пересек комнату. От его шагов жалобно заскрипел паркет и в шкафу подпрыгнули вешалки с одеждой.

Дашка провела пальцем по губам, чувствуя себя старшеклассницей после первого свидания. Следовало бы встать и привести комнату в порядок. Заодно и собственные мысли тоже. Почему Андрей не дал обещание? Если все так просто, как он говорил, и нужно только в определенный час отдать определенную сумму определенным людям, то зачем лишать определенности ее, Дашку?! Короткое, тяжелое слово — «обещаю», и все встало бы на свои места.

Ладно, она сама разберется. За последние месяцы Даша почти привыкла, что все может делать сама, одна. Читать. Мечтать. Бездельничать.Жить. Обманывать саму себя.

Странно, но получалось, что она ломала все только из-за этого. Из-за обмана. Дескать, не верю, и все тут, раз предал, солгал, ничего не сказав, доверия больше нет. И никогда не будет. Никогда не говори «никогда», кажется фильм такой был. А еще был другой, в котором неунывающий герой говорил: «Сейчас ровно никогда».

Что за дребедень у нее в голове…

Странно, странно-то как! Хлопнула дверью, скрываясь от лжи, а сама врет, не краснея, предает, не стесняясь, не задумываясь, лишь бы подольше не открывать ту самую дверь. Врет самой себе и предает саму себя, и «никогда» уже наступило.

Дашка села в кровати.

Надо было делать что-то. Например, одеться и попытаться улизнуть, чтобы не слушать в тишине биение собственного сердца — глупого, трусливого сердца. Нужно встать и начать действовать. Что она может? Это рядом с мужем она могла все. А он ушел, не дав обещания. А перед этим пылко обнимал ее. А еще раньше — предал. И все это в одном человеке, и не разберешь, не разложишь по полочкам, словно белье. Трусики налево, лифчики направо. Бред-то какой! Она ведь и белье никогда не раскладывала, где кинет, там и найдет. Нужно просто подняться с кровати и плюнуть, что ноги не держат, и придумать, как сбежать от охраны, и придумать, что делать дальше. Андрей всегда так поступал — поэтапно! — вот и она сделает все по пунктам, только нужно собраться с мыслями и эти пункты сочинить. Можно даже на листочке записать, чтобы легче ориентироваться в жизненном пространстве. Она позволила мужу уйти — несколько месяцев назад, и сейчас тоже, а сына у нее забрали — получается, нет никакого жизненного пространства, только вакуум. То-то дышать тяжело.

Она сорвалась с места, будто ужаленная. Ей очень захотелось дышать в полную силу.

Наверное, он еще не уехал, и у нее все получится. Она перелезет через забор, поймает машину и поедет следом за Андреем. Вот он удивится, когда она бросится им обоим навстречу — мужу и сыну, которого он непременно спасет. Потом он, конечно, рассердится — муж. Он, конечно, подпрыгнет от нетерпения — сын. И они обнимутся все втроем и будут молча водить хоровод, как будто вокруг новогодней елки.

Даша оказалась в коридоре голышом, волоча за собой простыню.

Как-то даже не пришло в голову, что передвигаться по городу в таком виде не очень удобно. Даже с практической точки зрения — простыня путалась под ногами, и ее приходилось то и дело закидывать на плечо. Увидав свое отражение в большом зеркале, Даша охнула и зачем-то присела. Загнанно огляделась, словно попала на чужую территорию, где полно посторонних глаз. На самом деле глаза были только одни, и уж никак не посторонние. У входной двери, в десятке метров от жены, стоял Андрей. Поза его напоминала древнего мыслителя. Выражение лица Дашка не рассмотрела.

— Готов биться об заклад, что ты собралась погулять и забыла надеть приличный костюм! — серьезным тоном произнес он.

Дашка нелепо взмахнула руками, пытаясь удержать ускользающую простыню.

— Комолов, я поеду с тобой!

— Ладно, приличный, — проигнорировал ее заявление Андрей, — хотя бы неприличный надела!

— Хватит мне зубы заговаривать! Я поеду с тобой, и точка! Это и мой сын тоже! Ясно? Степка — мой сын! И нечего смотреть на меня квадратными глазами, как будто я сумасшедшая! Я нормальная, да, нормальная, и ты не смеешь так на меня пялиться, понял? Где мои туфли?

Дашка метнулась к полке и принялась раскидывать обувь. Андрей едва успел увернуться от летящей в него босоножки. Он схватил жену за руку и рывком притянул к себе.

— Прекрати истерику!

— Я не истеричка! — взвизгнула Дашка. — Я просто вышла, чтобы поехать с тобой за нашим сыном.

Андрей скривил губы:

— Ты вышла? Ты вылетела, как пробка из бутылки, раскидав все пуфики по прихожей. Не удивлюсь, если ты по дороге не перевернула горшок с кактусом. Звуки были очень похожие на его преждевременную кончину.

— Кактусы очень долго живут, — зачем-то сообщила Даша, пододвигая к себе ногой пуфик. Вывернувшись из объятий мужа, она уселась на пуфик и внимательно оглядела Андрея. — При чем тут вообще кактусы? Зачем ты мне зубы заговариваешь?

— Ты повторяешься, Дарьюшка, — снисходительно буркнул он.

Дашка поплотнее завернулась в простыню.

— Не надо, Андрей. Не надо переводить разговор, не надо увиливать, хорошо? Лучше найди мои туфли, и я поеду с тобой.

— В простыне? — вздохнул Комолов.

Даша раздраженно хлопнула ладонью по стене и вскочила на ноги. Простыня ни при чем! И туфли ни при чем! Она может и босиком пойти, но этот кретин, этот самодовольный индюк ничего не хочет понимать! Степка пропал, а его тупой отец теряет время, рассуждая, в каком наряде лучше всего искать сына.

Она уперлась в мужа злым, пронзительным взглядом.

Он упорно косился в угол, где валялась босоножка.

— Даш, ты бы поберегла силы. Тебе сейчас надо отдохнуть, чтобы Степку встретила не взвинченная истеричка со вспухшими глазами и пеной у рта, а нормальная мать.

— Я нормальная! Я — отличная мать, а вот из тебя никудышный папаша! — Она оттолкнула его и снова принялась рыться в обуви. — В конце концов, у меня есть собственная машина, и я поеду за сыном одна. Ты мне не нужен! Ты ничего не можешь, только стоять вот так и давать бессмысленные советы!

Андрей стиснул зубы, пытаясь не впускать обиду. Уверенность в том, что Дашка говорит так только с перепугу и растерянности, придала ему сил.

— Даш, послушай меня, ладно? Просто сядь и послушай! — Он заставил ее подняться с корточек и усесться на пуфик. — Я найду Степку, найду и привезу домой. Я тебе обещаю.

Она затряслась, будто продрогший под дождем щенок.

— Давай ты сейчас попьешь чайку и успокоишься, хорошо? И приготовь что-нибудь вкусненькое для нас.

— Степка любит пиццу, а духовка сломалась.

— Почему не сказала?

Дашка пожала плечами.

— Засунь ее в микроволновку, — посоветовал Андрей.

— Ей готовиться полчаса. Когда засовывать?

Дашка подняла на мужа заплаканные глаза.

И он не знал, куда от этого деться.

Порог собственного дома, уютный свет фонаря во дворе, шорох ночных бабочек за окном. Ребята с пушками и профессиональной рацией в машине. Жена в простыне. Яростная злость на самого себя. И страх — такого, кажется, он никогда не испытывал. И надежда — такая неистовая, что в горле пересыхало.

— Даш, я приеду со Степкой, — сказал Андрей то, что она ждала.

Она поверила. Ей ничего больше не оставалось.

Быстро, не давая ей времени опомниться и снова спорить, он ткнулся в ее губы поцелуем. И вышел, почти выбежал из дома.

Город томился бессонницей. Должно быть, он так и не привык к ней — богатой и шальной, с запахом крепких сигар и тонким ароматом вин, с бешено вращающейся рулеткой, хорошо смазанными киями, неслышными шинами дорогих авто, блеском украшений на ухоженных пальцах, ухоженных шеях. Другая бессонница — зловонная, с матерком и мордобоем, с налитыми кровью и водкой глазами — тоже нервировала по-прежнему. Нет, город не привык.

И Андрей привыкнуть не мог.

Много лет назад эти ночные откровения манили его — в одном виделось сытое благополучие, к которому он стремился, в другом мерещилось страшное нечто, с которым надо было столкнуться, чтобы осознать собственную хорошую жизнь.

Надо же, он так и не познакомился ни с тем, ни с другим поближе. И не привыкший, незнакомый, сейчас мчался по городу, столько лет державшему его в узде.

Зачем он приехал сюда — молодым, сильным, злобным, будто юный кобелек, готовый бороться за кусок мяса, рыгая от сытости. Больше, больше… И вовсе не для того, чтобы наесться впрок или закопать в укромном местечке. Нужно было другое — доказать, что можешь. ЧТО. МОЖЕШЬ.

Спустя годы он говорил Степке, которого взрослые ребята не взяли играть в футбол, да еще и наподдавали — не больно, но обидно, — он говорил: «Никто не придет к тебе и не позовет за собой к игрушкам или к славе. Ты один. Ты все можешь сам. Надо просто пойти и взять то, что считаешь своим. Надо всегда выходить победителем. Даже если ты проиграл».

А Степка, потирая ушибленные бока, всхлипывал от пережитого унижения.

— Их много, пап. Они старше и сильнее. Я попробовал прием, а они меня скрутили и шлепали по заднице, как будто наказывали! Пап, убей их! Или давай на них Рика натравим!

«Ты один, сынок. Всегда рассчитывай только на себя!»

— А ты? А мама?

— Мама не пойдет уговаривать ребят, чтобы они взяли тебя играть в футбол, — жестко оборвал Андрей.

— Да и не нужен мне их футбол!

— Вот так! Молодец! Разозлись и иди мимо, раз тебе это не нужно! А если нужно, вцепись зубами и держи. Своими зубами! Не Рика!

Как быстро нашлись правильные слова — будто он всю жизнь носил в себе это: беспросветное одиночество и крепко стиснутые челюсти, когда удавалось что-то урвать. Часто удавалось. И действительно, всегда это было в нем. Пока не появилась рядом Дашка. Он расслабился и совсем другое стало тревожить его — собственная уязвимость, когда он смотрел, как она учится кататься на роликах или взбирается вместе с маленьким Степкой на ледяную горку, как рассыпаются ее волосы на раскрытую книгу, когда Дашка читает, а она нетерпеливо убирает их за уши и трясет головой, будто дикая кобылица, как сползает с ее тонкой лодыжки смешной, яркий гольф, и приходится нагибаться, чтобы то и дело поддергивать его.

«Надо всегда выходить победителем!»

Андрей достал сигареты. В открытое окно врывалась бессонная, душная Москва. И не было за спиной дыхания Дашки, не было ее твердых пальцев у него на плечах. Не было ее доверия — это, пожалуй, главное, осознал вдруг Андрей.

Дашка не умела отращивать новый хвост, будто ящерка, вот в чем дело. Не умела, не хотела, не могла — заново ухаживать за теми цветами, которые просто загнулись. Вроде и тепла хватало, и солнце светило, и поливали их вовремя — а они загнулись, и все тут! Можно возродить — но есть ли смысл? Да и сил, наверное, не осталось. И не будет радости оттого, что вновь зацветут эти жухлые, покореженные, пахнущие тиной ветви.

Много лет рядом с ней был только вечно поддатый отец — единственный человек, которому она доверяла, который обнимал ее иногда и желал ей спокойной ночи, неуклюже ухаживал за ней, когда она болела, и не мог дать ответа ни на один ее вопрос. Но она любила его — Андрей до сих пор не мог понять — почему?! Ни мать, ни брат Дашке были не нужны. Быть может, их фальшь чувствовалась острее или они даже не считали необходимым скрывать ее. Быть может, их откровенное мещанство и эгоизм уже тогда отталкивали ее и заставляли искать тепла у отца под боком. Пьяный, добродушный, веселый, совсем простой — он был ближе ей, чем все остальные. Никого больше у нее не было. А потом появился этот старый прыщ. Андрею приходилось лишь догадываться о нем по обрывочным Дашкиным фразам, по случайно вырвавшимся воспоминаниям, и это бесило его. Дашка запрятала прошлое так глубоко, что оно с трудом, по крошкам выбиралось из нее, и мужу было больно смотреть, как мучительно ей это дается. Она не хотела вспоминать, но забыть или изменить что-то была не в силах. Со временем это прошло, все проходит в итоге. Он вдруг понял, что она доверяет ему безоглядно, легко, и только эта вера составляет ее жизнь. Дашка не могла существовать в коллективе, не дружила и даже не общалась ни с кем, и все только потому, что веры ее не хватало на многих. Она не умела ограничивать себя, для нее не существовало середины, четверти, никаких долей и частиц. Только все целиком. И всю себя целиком она отдала жизни. Жить — значит верить. В любовь, в Андрея, в их настоящее, в то, что солнце взойдет, в то, что пойдет дождь, в то, что под рукой окажутся зонтик и шляпка.

Как жить, если солнечный свет однажды брызнул в глаза темнотой?

Однажды, а кажется — навсегда.

«Надо всегда выходить победителем!»

Вот как…

Андрей даже поморщился от сказанных когда-то слов. В конце концов, никому нет дела — победитель ты или только делаешь вид. Человек, который все это время с тобой, не перестанет быть рядом, если ты окажешься побежденным. Даже если ты признаешь, что побежден и будешь выглядеть соответственно. Человеку на это плевать. Ему бы только остаться рядом.

Вот как…

Сто лет назад, кажется, его выгнали с работы. С престижной, высокооплачиваемой и очень перспективной. С нелюбимой работы. Он здорово переживал и даже не брился несколько дней подряд — верный признак того, что его чувства в смятении. Он оказался ненужным, у него не было «лапы», но были большие амбиции. От него просто избавились. Андрей хотел что-то кому-то доказывать. Хотел разозлиться и показать, какой он на самом деле крутой. Но почему-то забился в нору и несколько дней не брился. Слонялся по квартире, шипел на Дашку, зачем-то пересчитывал деньги в кошельке. Работу он, конечно, найдет. Но сейчас-то его обошли, переиграли, попросту удалили с поля за профнепригодность. Собственные переживания еще больше унижали его. От Дашки он не дождался ни жалости, ни поддержки. Она только сказала: «Все к лучшему! Даже то, что ты воспринимаешь это как оскорбление!»

Ее слова, ее будто бы неучастие оказались лучше любой поддержки. Это он позже понял. И понял еще одно — они осознавали друг друга лучше, чем самих себя.

Значит, сейчас Дашке просто невыносимо.

Некоторое время она возилась, замешивая тесто и слушая, как прорастает в сердце надежда. Но еще быстрее рос страх, будто мистический, ужасающих размеров ядовитый сорняк опутывал разум и душу, сковывал тело.

Звякнула ложка, ударившись об пол.

Блюдо с тестом выпало из рук.

Нет, это невозможное что-то.

Дашка села возле телефона, тщательно протерла его фартуком, подняла трубку, послушала ровные гудки. Часы на кухне показывали, что Андрей уехал минут двадцать назад. Пускай полчаса. Что он мог успеть за полчаса?

Она все-таки набрала его номер.

— Я еще в дороге, — спокойно ответил муж, — сейчас могут быть пробки, так что ты не волнуйся.

Какие пробки в первом часу ночи? Какое волнение?

Ее колотит всю. Но она не волнуется, нет, просто ждать невозможно. Ждать и представлять, где сейчас Степка и как с ним там обращаются. Ждать и слушать, как в голове постукивают молоточки, будто гонят куда-то, торопят, намекают, мол, не сиди на месте, квашня!

А еще пробки, да? В первом часу ночи… Кто его знает, может, он в аварию попадет и не успеет позвонить Дашке, сказать, где прячут их сына. Или Степку перевезут куда-нибудь, а Комолов не узнает. Или денег пожалеет. А вдруг они деньги возьмут, а Степку не отдадут?

Да что же делать, господи?!

Поглаживая телефонную трубку, Дашка снова позвонила мужу.

— Все в порядке, — терпеливо ответил он, — еду, скоро все решится, так что не переживай. Уже скоро, правда, Дашут. Как там пицца? — И добавил: — Я люблю тебя. Все будет хорошо.

Все будет хорошо, и Степка скоро будет дома. Как бы дожить… Да, пицца, надо с ней что-то делать, вряд ли сын обрадуется тесту на полу. Все замесить снова и придумать начинку помудрее. Грибы с сыром и луком, морковку тушеную с хреном, и эту… как ее… селедочку. Ага, Степка обожает селедку. Не особо это мудро, правда, всякие там морковки и грибы с сыром. Да и селедку, пожалуй, хрен положишь в пиццу. Лучше пиццу отдельно, селедку отдельно — например, в салате. Или просто под лучком.

— Андрей, — позвала Дашка, снова набрав мобильный мужа, — как ты думаешь, салат с селедкой сделать или одну ее положить?

— Куда положить?

— На тарелку.

— А пицца?

Дашка ответила, что пицца тоже будет. Все будет — и пицца, и селедка, и салаты, и Степка, возбужденно чавкающий и от наслаждения похрюкивающий, прямо как отец.

Нет, руки не держали нож. И блюдо проклятое все падало и падало.

Надо ехать. Вдруг Андрей не справится сам, да и сбережения у Дашки кое-какие имеются, если он сам быстро не найдет нужную сумму. Опять же поговорить она может, с этими ублюдками лучше поласковей говорить, а Комолов так не умеет. Начнет орать, они разозлятся…

Нет, Дашка орать не станет. Она их уговорит, и Степку отпустят домой. Потом, все вместе, они приготовят пиццу с мудрой начинкой и селедку под шубу закатают. Вместе у них вкуснее получится.

Даша выбежала из кухни и помчалась к себе в комнату. Скинув халат, она натянула джинсы, свитер и снова понеслась вниз. Стала искать в недрах обувной полки кеды. И тут зазвонил телефон. Она опрокинула на себя кучу обуви, споткнулась о Степкин ботинок, набила шишку собственной шпилькой и, кряхтя, добежала до аппарата.

Несколько секунд она могла только загнанно дышать в трубку.

На том конце провода кто-то угрожающе дышал. Дашка выпалила скороговоркой:

— Алло! Говорите! Вы по поводу Степки? Ну, говорите же!!!

Только гудки. Волоча за собой ушибленную ногу, она вернулась к обуви.

Они ее нарочно мучают, эти сволочи. Проверяют, дошла ли до кондиции, готова ли принять все их условия. Она все понимает, все.

И на все готова, черт подери!

Телефон зазвонил снова.

Что им сказать?! Как объяснить этим гадам?!

А что, если звонит Степка? Вдруг ему разрешили позвонить?!

Последняя мысль настигла ее уже на бегу. Черт подери этого размашистого архитектора, который спланировал им огромный, гулкий холл. Будто задумывалось бегать здесь стометровки.

Дашка затормозила пятками, подлетая к телефону, и схватила трубку. Та едва не выскользнула из потных пальцев.

— Алло? Алло? Говорите!

Все так же натужно молчали на том конце провода.

Господи, она не видела сына целых два дня! Не видела и не знала, что с ним! А эти ублюдки на том конце провода…

Дашка топнула ногой:

— Да что же вы молчите!!!

— Даш, это ты, что ли? — услышала она нерешительный голос Кирилла. — Я тебя не узнал, у тебя какой-то голос странный. Я думал, что вы домработницу наняли, может…

Дашка прислонилась к стене, оттирая пот со лба, отдышалась.

— Ты куда пропала, чего молчишь?

— А что тебе сказать?

— Ты как вообще? Твой муж не слишком буйствовал?

Даша мрачно усмехнулась:

— А что, ты напугался? Я-то привыкла давно, мы все-таки столько лет прожили, его буйства меня не страшат. А вот тебе, наверное, пришлось трудно.

— Даш, я понимаю, ты решила, что я струсил, но я не струсил, — зачастил Кирилл и, набираясь уверенности оттого, что Дашка продолжает внимательно слушать его, продолжал: — Я просто посчитал недостойным возиться с ним, с этой обезьяной невоспитанной. Ты же видела, как он налетел. Думает, что пистолетом можно все решить.

— А что? Нельзя?

— Даш, у тебя ехидный какой-то тон. Ты издеваешься? Ты думаешь, что я не защитил тебя и, значит, можно теперь надо мной издеваться?

— Господи, да ничего я не думаю, — вздохнула она.

И разговор этот утомлял, и голос был уже не противен, а совершенно безразличен ей. Только хотелось понять, какого хрена она потратила на этого слизняка несколько месяцев своей жизни? Что она приняла в нем за шарм, мужественность, сексуальность — неужели только его внешний павлиний вид так поразил ее воображение? Дашка никогда не отличалась особой фантазией, и сейчас ей казалось невозможным, что она приукрасила действительность до такой степени.

— Даш, что со Степкой? — осторожно спросил Кирилл.

— Не твое дело! — отрезала она и поднесла палец к рычажку, но передумала, не нажала. Все-таки хотелось узнать, что надо слизняку. Суслику, вот как. Что, на самом деле, ему было нужно?

— Чего ты орешь? — знакомым увещевательным тоном произнес он. — Я ведь не железный, я переживаю. Как ты там? Ты одна?

— Ты что, хочешь приехать?

— Даш, прекрати эти насмешки. Ты можешь нормально говорить?

— О чем?

Кирилл помолчал, будто собираясь с мыслями.

— О нашем будущем. У меня есть новый план, я все продумал.

— Интересно послушать, — пробормотала Дашка, слегка ошарашенная. Она не ожидала, что после встречи с Комоловым ее любовник сохранит способность думать. Тем более о совместном будущем с ней.

— Ты точно можешь говорить?

— Кирилл, не тяни резину, все равно говорить будешь ты, а не я. Так что выкладывай!

— Мы можем уехать прямо сейчас. А Степку потом найдут, и мы его выкрадем снова. Ты, главное, не перебивай меня…

Дашка и не собиралась.

— Так вот, я подумал, раз вашего сына сейчас похитили, то и потом Комолов не удивится его исчезновению и станет искать Степку у своих конкурентов.

— Откуда ты знаешь, что Степка у конкурентов Андрея? — насторожилась она.

Кирилл самодовольно усмехнулся и поведал о своих умозаключениях. Мол, элементарно, Ватсон. Где еще может быть сынок удачливого и рискованного бизнесмена, если не загулял с друзьями и не решил сбежать из дома. Он ведь не решил? И судя по обрывочным Дашкиным рассказам, не похож на безответственного хулигана, который может просто так не являться домой двое суток подряд.

— Ты все правильно рассчитал, Кирилл, — медленно произнесла она.

— Ага, — горделиво согласился тот, — так, значит, сейчас Степка у каких-нибудь воротил, и твой муженек там же будет искать его в следующий раз. Если хочешь, мы можем уехать отсюда по раздельности. Ты встретишь сына, а я пока устроюсь на новом месте. Потом ты приедешь ко мне, и мы обмозгуем, как его выкрасть. Ну что?

— Хороший план, — протянула она без эмоций.

— Ты вроде не рада…

— Очень рада, что ты! — непонятно зачем продолжала она этот дикий разговор.

— Значит, договорились? Ты сможешь взять деньги и приехать утром ко мне?

Ну, конечно, ради этой фразы все и затевалось. Деньги. Большие деньги. Дашке стало противно до спазмов в желудке. Если бы Кирилл оказался рядом, ее, наверное, стошнило бы прямо ему на ботинки. На его лакированные, дорогие ботинки. Ну зачем ему деньги, если он и так позволяет покупать себе дорогую обувь, содержит домработницу, ходит по ресторанам?

В который раз ее пинают мордой в грязную лужу!

Ты не нужна никому — миллионы вариаций на эту тему выслушала она. А теперь опять? Три месяца сплошного вранья.

— Иди ты в жопу, суслик, — сказала она и повесила трубку.

Ей надо было услышать все это от него, — человека, с которым она собиралась начать новую жизнь, с которым обманывала саму себя. Нельзя же лгать вечно.

Телефон затрезвонил снова.

— Даш, ты чего?! Ты меня не так поняла!

Вдруг позвонит Андрей, подумалось ей, когда она вешала трубку. Или похитители захотят что-то выяснить. Или разрешат позвонить Степке. Нет, не подойти к телефону нельзя.

Дашка догадалась включить определитель. И снова пошла обуваться.

В дверь постучали.

— Дарья Максимовна, можно?

— Заходи.

Кажется, крокодила звали Сережей. А второго — помоложе, что маячил у него за спиной и имел совершенно растерянный вид, — Димка.

— Дарья Максимовна, нам очень неудобно, но у нас в термосе кофе закончился, а дежурить еще всю ночь…

— Ехали бы вы домой, ребята, — безнадежно махнула рукой Дашка.

— Нельзя.

Они потоптались у входа.

— Так можно у вас кофе попить? Чуть-чуть…

Дашка прыснула.

— Если будете с сахаром, тогда руки мойте без мыла! — услышала она собственную шутку.

Они оценили и расслабленно засмеялись. Прошли и еще немного потоптались в прихожей, разуваясь. Вежливо поинтересовались, не звонил ли ей кто. Дашка окончательно развеселилась, представив, как докладывает охранникам мужа, что звонил ее любовник. Неугомонный фантазер. Любитель больших денег.

— Нет, никто не звонил, — серьезно ответила она.

— А вы куда собрались? — осторожно полюбопытствовал Димка, маясь от смущения и неловкости.

Хватило все-таки смелости, блин! Дашка уж думала, что они забыли о своих прямых обязанностях. Крокодилы и есть.

— С Риком погуляю.

— Да он уж нагулялся, Дарья Максимовна, — поспешно заявил Сергей, — давайте его лучше в дом возьмем. А вы с нами чайку попьете. Ты иди, Дим, ставь чайник, бутербродов каких-нибудь сообрази. Вы не против, он в холодильнике пошарит?

— Пусть шарит, — отмахнулась она, понимая, что пока они не напьются кофе, уйти из дома невозможно. С другой стороны, это шанс. Крокодилы устроятся за столом, а быть может, даже ванну захотят принять или просто вздремнут, разморенные от бутербродов и чая. Точно, надо предложить им чай, а не кофе.

— Дим, у нас кофе закончился, — крикнула в могучую спину Дашка, — завари чайку.

— Бу сде, Дарья Максимовна, — откликнулся он.

— Пойдемте, позовем Рика, — предложил Сергей, снова напяливая кроссовки.

Даша попыталась остановить его, заверяя, что с собакой вполне справится одна, но охранник, набычившись, двинулся за ней следом.

Хорошо, что Рик будет в доме, мелькнуло радостно у нее в голове.

Значит, крокодилы за столом, пес под столом, а хозяйка — фьють…

Все складывается удачно.

Конечно, Андрея она не догонит. Но сидеть в четырех стенах невыносимо. Она просто побродит по окрестностям. Вдруг Степку вовсе не похитили, бывает и такое, Андрей тоже человек и может ошибаться, а их сын сейчас играет где-нибудь в казаков-разбойников. Не важно, что два часа ночи. И что там говорил Кирилл об ответственности? Степке двенадцать лет, и он вполне мог забыть, что значит это слово. Заигрался…

Она усыпит бдительность охраны, наденет кеды и сама отыщет сына.

Прекрасный план.

Рик ворвался в дом первым и сразу поскакал в сторону кухни. За ним быстро прошел Сергей, а Дашка остановилась в раздумье у зеркала. Нет, сейчас еще не время.

В кухне Димка разливал заварку по чашкам.

— Ну как, нашел? — шепотом спросил Сережа.

Тот кивнул.

— Полчашки этой дребедени, чай и три ложки сахара, чтобы не горчило, все верно?

Димка снова кивнул.

В приоткрытую дверь донеслись Дашкины шаги.

— Вот, я тут похозяйничал, — извинительным тоном сообщил Димка, когда она вошла, — прошу к столу. Это ведь ваша чашка, Дарья Максимовна?

— Да я из любой могу, — любезно ответила она, устраиваясь за столом, — ты мне чай сделал?

— Да, вы же сказали, что кофе нет.

Дашка вдруг чуть не взвыла от злости на саму себя. Идиотка, такой шанс упустила! Всего-то и делов было, что подсыпать им в чай волшебного средства от бессонницы. Через несколько минут мальчики бы дрыхли без задних ног, предоставив хозяйке полную свободу передвижений. Вот она лопухнулась!

— Ребята, а вы руки помыли? — глупо улыбаясь, спросила Дашка.

Они кивнули.

— А… э… принесите мне журнал из холла, пожалуйста. Всю стопку не надо, найдите второй номер. Э… за девяносто девятый год. Там… э… очень интересная статья, про… э… художника одного.

Они переглянулись.

Дашка могла поспорить, что в их глазах мелькнуло подозрение. Нет, в сумасшедший дом ее сдавать не собирались, но вот о темных мыслях хозяйки крокодилы, кажется, догадывались. Плевать.

Димка неспешно вышел. Теперь второй.

— Сергей, вы ничего не слышите?

— Что?

— Наверху.

Тот поднял голову, разглядывая потолок.

— Ничего.

— В моей спальне кто-то есть.

— Успокойтесь, Дарья Максимовна, ну что вы…

— Там кто-то есть, — округлив глаза, истерично выкрикнула она, — я оставила открытым окно, и теперь в него кто-то лезет!

Сергей вскочил со стула.

— Я налью вам валерьянки.

— Не надо! Там воры! Убийцы! Закройте окно!

Он вылетел из кухни со скоростью метеора, выкрикнув на бегу Димке, чтобы тот бросил журналы и занялся хозяйкой. Хозяйка просунула голову в дверь, когда Сергей исчез из виду, и спокойно произнесла:

— Мне очень нужен этот журнал! Очень!

Дима снова зарылся в стопку.

Даша лихорадочно застучала дверцами полок. Где же была эта бутылочка с чудесной настойкой? Кажется, вот. От бессонницы она принимала несколько капель, но ведь мужики здоровей и крепче. Не раздумывая больше, Дашка наполовину опустошила их чашки с чаем и вылила туда остатки коктейля из трав. Спокойной ночи, малыши.

Через секунды послышалось, как Сергей скатывается с лестницы.

— Ну, что там? — спросил Димка.

— Ничего, померещилось, наверное. Может, правда, валерьянки ей дать?

Дашка прислонила ухо к двери.

— А ты знаешь, как она подействует вместе с этим?

С чем, интересно, застыла хозяйка дома в недоумении. Но долго размышлять ей не дали.

— Дарья Максимовна, я нашел, — радостно заорал Дима, влетая на кухню с журналом за девяносто девятый год.

— Спасибо, — потирая ушибленный лоб, отскочила от двери Даша.

Крокодилы сделали вид, что ничего необычного не произошло.

— Ну, что, чайку попьем?

Все трое чинно уселись за стол. Через полчаса их не мог разбудить даже Рик, скорбно воющий от одиночества.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Андрей, прислонившись к подоконнику, вяло жевал бутерброд, стараясь не смотреть на двух придурков, которые заснули на диване в его кухне. Зря Дашка называет их крокодилами — медведи в спячке, вот кто они!

Из одной чашки все пили, что ли?

В первый момент, когда Андрей оказался дома, он просто остолбенел. Конечно, это он велел напоить Дашку снотворным, но ведь приказа оставлять спящую хозяйку где попало не было. Даша спала в холле на пуфике, прислонившись спиной к стене. На одной ноге у нее был ботинок — кажется, Андреев. К груди она прижимала второй — кажется, Димкин. Интересно, куда она собиралась идти в разных ботинках?

Андрей стряхнул оцепенение и попытался дозваться охранников. Безуспешно. Тогда он подхватил жену на руки и двинулся в сторону спальни. Дашка мерно посапывала. Оказавшись на кровати, она свернулась клубком, всем видом демонстрируя привязанность к чужому ботинку. Как ни старался Андрей отобрать у нее Димкину обувь, Даша только сильнее сжимала руки и что-то недовольно бубнила, надув губы.

Чертыхнувшись, Андрей вышел из спальни.

На кухне ситуация немного прояснилась. Стало понятно, что охрана никуда не сбежала (оставив ботинки!), а мирно храпит на хозяйском диване. Окинув взглядом остатки чаепития, Андрей недоуменно пожал плечами. Машинально схватил со стола бутерброд и вспомнил, что не ел уже почти двое суток. Аппетита не было и не предвиделось.

Он облокотился на подоконник и застыл в позе древнего мыслителя, автоматически двигая челюстями.

Это здорово, что его страшные предчувствия снова не оправдались. Когда под утро охрана не ответила на его звонки, Андрей решил, что случилась беда. Не слушая Николая, он поехал домой, ожидая увидеть здесь погром и сообщение от похитителей. Должны же были они объявиться наконец! Ни один из кандидатов в списке врагов Комолова не подошел на эту роль. Ни одна угроза — его личная и озверевших ребят из службы безопасности — не возымела действия. Подозреваемые бились в истерике, крутили пальцами у висков, сами угрожали в ответ и спокойно указывали на дверь — в зависимости от их положения и характеров. Все это не имело большого значения. Ребята Андрея хорошо знали свое дело, но допросы с пристрастием или хладнокровные, даже уважительные переговоры не давали результатов. Степку не видели. За Степку не хотели денег или каких-то уступок. Степка был сейчас неизвестно где.

Андрей не сдвинулся с места за эти двое суток. Он по-прежнему не знал, где искать сына.

Хотя теперь он знал, где его точно нет.

У Кузи, которого смело облапошил друг Мишка.

У Ваньки Хлыща — интеллигентного бандита, который настаивал на том, чтобы Комолов сменил крышу и перестал «зарываться».

У Игната Савельевича — старого прощелыги, который мечтал занять место Комолова.

У Дениса Михайловича — крупного шишки, которому не нравился Комолов в целом и его сделки в частности.

Это были большие люди, и если бы они захотели, то могли бы и Степку украсть и взамен получить все, что им надо, и последствий — нехороших — избежать. Но они не трогали Степку.

Мелкие сошки, на которых Андрей не обращал внимания, тоже могли рискнуть. Когда-то он сильно обидел пожилого майора ГИБДД. Кто сказал, что тот стерпел и забыл? Когда-то Комолову пришлось обойти вниманием целую артель дальнобойщиков. Кто сказал, что они простили такое пренебрежение? Когда-то Комолов…

В общем, правильно процитировал Николай: «Огласите весь список, пожалуйста!» Сегодня ребята пороются в архивах, выудят все договора с подозрительными личностями и обиженными клиентами.

Не то. И не так.

Пусть все разложено по полочкам и предстоит действовать, как обычно — поэтапно. Что-то не давало Андрею покоя. Какая-то бессмысленность происходящего.

Он прошел в душ и сунул голову под холодную воду. Встряхнулся.

Так не бывает, решил он, словно поставил точку. Ребенка похищают зачем-то, ради чего-то. Давно известна вся схема от начала до конца. Телефонный звонок или письмо, составленное из газетных строчек. Ладно, напечатанное на принтере. Угрозы и требования. Валокордин, запах несчастья, трепетное ожидание и лихорадочные сборы средств. Или решение, к которому подталкивают против воли.

Андрея никто ни к чему не подталкивал. Не писали, не звонили, не угрожали, а между тем Степка исчез, и уже двое суток прошло.

Бессмыслица и абсурд.

Если они решили тянуть время, то сильно рискуют — родители просто с ума сойдут. Какой толк от душевнобольных?!

Андрей бросил взгляд в зеркало. У него уже сейчас был вид помешанного. Морда красная, мокрая, злая, глаза где-то далеко, а щетина на первом плане. Будто весь он состоит из этой щетины.

Держись, сказал он себе.

Взял полотенце, с яростью вытер лицо. Побриться, конечно, надо, но тогда, возможно, вместо щетины он станет обладателем десятков порезов. Сражения с бритвой и собственными руками ему не выиграть. Пальцы сейчас в состоянии только нажать на спусковой крючок. Жаль, что мишени подходящей поблизости не было, разве что собственная морда.

Что же они не звонят, черт их возьми!

Он вышел из ванной, поднял трубку телефона. Ровные гудки ударили в ухо.

Не может быть, чтобы похитителям был известен только номер его мобильного. Хотя это бы объяснило все. Он выкинул телефон в кусты, а они пытаются дозвониться. Ага, вот уже двое суток! И все-таки дикая мысль помчаться в город и залезть по макушку в тот самый кустарник не оставляла его.

Андрей даже тряхнул несколько раз мокрой головой, пытаясь выкинуть эту дурь.

Он должен. Действовать. По плану.

План был такой — разбудить охрану, наорать на охрану, постараться орать потише, чтобы не проснулась жена, и смотаться из дома.

А дальше — все по списку.

Майор. Дальнобойщики. Еще десяток обиженных и оскорбленных. И Соловьев. Точно, Соловьев должен помочь, он умный мужик и у него опыт. Помимо этого — сыскное агентство. Андрею приходило в голову обратиться в милицию, но эта была не самая удачная затея. Во-первых, он знал, что заявление принимают после трех суток. Во-вторых, он знал, что такое милиция. А вот Никита Соловьев — это здравая мысль, пожалуй, самая здравая за последние несколько часов.

Димка недовольно забурчал, когда шеф с силой потряс его за плечо. Рядом завозился Сергей, норовя попасть напарнику локтем в ухо.

— Встать! — заорал злым шепотом Андрей, склонившись к ним.

— А? Что? — подскочил Сергей, все-таки мазнув локтем по Димкиной заспанной физиономии.

Тот молча протирал глаза.

— Андрей Борисыч… — опознал он, изо всех сил сдерживая зевок.

— Андрей Борисыч, мы это… как-то так получилось… больше не повторится… — бормотал, уже вытянувшись по стойке смирно, Сергей, — а вы… что случилось?

Андрей громко втянул воздух носом. Не хватало только набить морду своим ребятам. Вернее, морды. Искренне опечаленные, сконфуженные физиономии двух взрослых мужиков, которые попались на удочку его предприимчивой жене. Андрей уже не сомневался в том, что Дашка провернула хитрую операцию по усыплению, не подозревая, что и сама в ней участвует в качестве жертвы.

Когда-нибудь потом они вместе посмеются над этим. Она расскажет, как нервничала, отыскивая бутылочку со снотворным, и воровато оглядывалась, и уговаривала собственные пальцы не трястись так. Он изобразит, какие лица были у ребят, у него вообще здорово получается корчить рожи.

Когда-нибудь…

Это помогло ему остаться на месте и привести в порядок дыхание.

— Значит, так, ребята, выговор получите потом, это раз, — быстро и отчетливо заговорил он, — вы меня не видели, это два. Дарью Максимовну не будить, но и не усыплять больше, это три. Никуда ее не отпускать, это самое главное!

Они молча и виновато кивали.

— Для нее — я вам звонил, Степку нашел, веду переговоры с похитителями.

— Он как? — отводя взгляд, спросил Димка.

Андрей услышал, как скрипнули его собственные зубы, и рот тотчас наполнился желчью.

— Не знаю я, как он! НЕ ЗНАЮ! И где он, тоже не знаю! Еще вопросы?!

— А у кого, знаете? — тихо, но упрямо произнес Димка, а Сергей сделал нетерпеливое движение, будто собирался броситься между шефом и напарником.

Андрей только отрицательно мотнул головой.

Успокоился, взял себя в руки, ответил на все вопросы почти вежливо. Он сильный, и у него все получится. И идите к черту со своим сочувствием!

Он знал, конечно, что это — его ребята и что они сочувствуют и спрашивают не из праздного любопытства. Они хотят помочь. Если надо, возьмут в руки лом и пойдут громить здание, на которое он им укажет. Возьмут на мушку человека, в которого он ткнет пальцем. Но Андрею не на что было указывать и не в кого тыкать.

И от злости на самого себя сводило скулы.

— Значит, поняли? — потерев щеки, уточнил он. — Я веду переговоры, с мальчиком все нормально, его кормят, поят, я его видел. И врите убедительно, очень убедительно, чтобы не к чему было придраться, ясно?

Они снова кивнули.

В этот момент Дашка отодвинулась от кухонной двери и стала потихоньку передвигаться в сторону лестницы.

Зачем она проснулась, господи?!

Ей снились такие милые, такие забавные, такие отчетливые и правдивые сны о предстоящем Степкином дне рождении, где он задувал праздничные свечи, смешно выпятив губы, и вытирал перепачканные мороженым пальцы об штаны, и визжал, когда Андрей легко, но долго тянул его за уши. Целых тринадцать раз.

Зачем она проснулась?!

Пот градом катился по спине, когда Дашка медленно стала подниматься по лестнице. Казалось, что каждая ступенька невозможно скрипит и стонет под ней.

А может быть, стоило ворваться на кухню и убить мужа за очередное вранье?

Она не хотела понимать такой заботы, ей нужна была не его дурацкая жалость, а доверие. Нужно было, чтобы он взял ее за руку, и они бы вместе все решили. Вместе — у них бы получилось.

Нельзя было думать об этом.

Все равно все получится, неважно, вместе они будут или нет, Степка окажется дома. Все неважно, кроме этого. И сейчас она доползет до своей комнаты, тихонько переоденется, вылезет в окно и найдет своего сына. Никому нельзя доверять, но ей никто и не нужен. Она сама справится. Только она может это сделать.

Почему это чужой мужской ботинок лежит у нее на кровати? Проснувшись, Дашка его не заметила. Она вообще ничего не заметила, кроме напряженной тишины в доме, и сразу осознала — перемен нет. Сын по-прежнему где-то далеко, вот что она почувствовала. И стала тихонько спускаться вниз, словно воришка. Плевать на всякие там ощущения, оставалась еще надежда, что Андрей со Степкой шепчутся на кухне, оберегая ее сон. Отмахиваясь от нелепости этого предположения, она кралась вниз по лестнице, прислушиваясь к голосам на первом этаже. Вспомнила про охранников, но снова с досадой одернула саму себя. Это Андрей со Степкой. Иначе невозможно. И нет никаких охранников, они давно разъехались по домам, ушли в бессрочный отпуск, отправлены на пенсию за ненадобностью. К чему охранники, если сын дома и все в порядке.

Еще до того, как она разобрала слова мужа, Дашка знала, что обманывает себя. Трусливо отказывается от реальности, подсовывая вместо нее продолжение прекрасного сна.

В общем, плевать на чужой ботинок! На сны и реальность тоже плевать! Надо вылезти в окно и уехать к Кириллу.

Ее огорошили собственные мысли. Но ведь действительно надо к Кириллу — он был рядом с ней, когда они все задумали, он знал про Степку, он любит деньги, и он первосортный негодяй и подлец. Вот что пришло ей в голову. И еще вспомнился их вчерашний разговор, его размышления о том, кто мог украсть ее сына. Кирилл и украл!

Она вдруг осознала, что стоит посреди комнаты с чужим ботинком в руках и наматывает шнурок на палец.

Необходимо подождать. Надо немедленно бежать из дому.

Кто-то долбился в левый висок — тихо, но настойчиво, проделывая дырку в ее голове. Как можно жить с дыркой в голове?

Нет, нет, надо подождать, пока не уехал муж. Он ее скрутит, опять напоит какой-нибудь дрянью и заставит сидеть дома, пока Степка мучается один у этого трусливого злобного суслика, обожающего Большие Деньги.

Она присела на край кровати, закинула в угол комнаты ботинок и приготовилась ждать.

Внезапно ей пришло в голову, что она напрасно раскидывается обувью и шумит так, что слышно по всему дому. Дашка встала, нашла ботинок, прижала его к груди и вернулась на кровать.

Следующая мысль заставила ее улечься и свернуться клубком. На тот случай, если Андрей решит проверить, насколько глубок ее сон. Она натужно засопела, стараясь унять дрожь в руках и не моргать слишком сильно. Стук в виске прекратился, но теперь на голову словно положили кирпич и придавили с силой. Вместо одеяла, должно быть.

Совсем ничего не было слышно. Так она не поймет, уехал он или нет, так можно пролежать до послезавтра и еще лет двести, пока Степка сам не догадается вернуться домой. В том смысле, что он самостоятельно удерет от суслика. Он может, ее Степка, он сильный парень, весь в отца, неужели он не придумает, как удрать?! Действительно, можно и полежать, подождать, правда, с кирпичом на голове не очень удобно. И еще что-то колет под грудью. Будто у сердца выросли шипы, такие длинные, острые колючки, много-много…

Не сердце это вовсе, а настоящая противотанковая мина. Танк уже проехал, и мина сейчас взорвется. Сию секунду. И Дашке придется отряхиваться от ошметков, которые брызнут ей в лицо и запачкают кровать.

— Андрюха! — сразу узнал его Соловьев. — Как жизнь?

Комолов, в это время лавируя между машинами, теснее прижал мобильный к уху и протрубил в ответ что-то неразборчивое.

— Надо встретиться, Кит, — добавил он уже вполне отчетливо.

— Посидеть? Покурить? — весело отозвался старый приятель.

— По делу, — возразил Андрей, — ты сейчас где находишься?

— В офисе, — отозвался Никита слегка разочарованно, но через мгновение в его голосе зазвучали стальные, решительные нотки, — у тебя что-то серьезное?

— Серьезней не бывает.

Спустя полчаса Андрей сидел в кабинете бывшего оперативника Соловьева, а ныне — владельца сыскного агентства, весьма известного в городе и за его пределами.

Никита слушал друга внимательно и молча, тоскливо замечая, как он изменился и постарел.Землистый оттенок лица, запущенная щетина, резкие, неловкие движения, отрывистая речь — все это было как будто от другого человека. Андрея Соловьев помнил уверенным и сильным мужиком, а сейчас перед ним сидел изможденный старик.

— Мне нужны люди, Кит, — в завершении своего короткого рассказа сказал Андрей, глядя в пол.

— Давай я тебе кофе сделаю. — Никита поднялся и, не обращая внимания на досадливые, нетерпеливые гримасы приятеля, щелкнул чайником, подкатил к креслу сервировочный столик, на котором красовались большие фарфоровые чашки и пепельница в виде дракона.

— Ты сколько не спал? — спросил вдруг Соловьев.

Андрей неопределенно повел могучими плечами.

— Какая разница? Людей дашь?

— Андрюха, это не вопрос, — почему-то рассердился Соловьев, — что ты мне здесь нюни жуешь? Тебе надо, значит, будет. Сколько сахара положить?

— Иди ты к едрене фене со своим сахаром! — вскочил Андрей. — В меня кусок не лезет!

— Я тебе не рафинад предлагаю, а сахарный песочек, — усмехнулся Никита, — и хватит скакать, сядь и возьми себя в руки!

Несколько секунд они стояли друг против друга. Оба рослые, могучие мужики. У одного — сыскное агентство и двенадцать лет службы в милиции за плечами: бесконечные отчеты и рапорты, фотографии изнасилованных подростков, нечеловеческие вопли матерей, жидкий чай вприкуску с сигаретой, остервенелость накачанных мускулов и натруженных мозгов. Седина на висках позволяет ему ничему не удивляться. У другого — беда. Только беда, а позади бездонная дыра, куда провалилось все — их веселое знакомство, общие дежурства в отделении, новогодние гулянья, редкие встречи, крепкие рукопожатия. Уверенность там же, в той черной дыре.

— Сядь, Андрюха.

— Ладно. Извини, — отрывисто произнес тот. — Давай свой кофе.

— Ты бы рассказал мне все поподробней, — предложил Никита, протянув ему чашку и усаживаясь в кресло напротив.

Андрей сделал большой глоток.

— Мне нужны люди, — сказал он после долгой паузы.

— Это я понял. Ты хочешь прощупать каждого, кому в свое время насолил, это я тоже понял. И это займет много времени.

— У меня нет другого выхода. Кто знает, когда эти сволочи позвонят?

— Да послушай ты, Комолов! У тебя врагов, надо понимать, что у моей тещи морщин на заднице! И каждого к стене припереть — это же недели уйдут! Их надо вычислить, Андрей, а не метаться по всему городу. Подумай, кто так крепко тебя ненавидит и так много о тебе знает.

— А что обо мне знать? — вскипел Андрей. — Я не президент и не засекреченный агент ФСБ. Мой домашний телефон есть в справочнике, мой сын учится в обыкновенной школе, моя жена катается на роликах на виду у тысячи людей!

Никита хрюкнул в чашку.

— Что, Даша собирает такую большую аудиторию?

— Не надо, Кит, — поморщился Андрей.

Упоминание о жене прожгло виски новой болью. Будто голову сжимали огненными щипцами — то резче, то медленней, оттягивая момент расплаты.

Никита не стад спрашивать, как там Дашка. Было понятно — КАК! Что-то в голосе Андрея, когда он заговорил о жене, сильно не понравилось Никите. Что-то заставило Соловьева напрячься. Чертова интуиция, вот что. Шестое чувство, будь оно трижды не ладно! Спасало, конечно, много раз, но как же оно Никиту достало! Этот тоненький голосок изнутри, словно в желудке завелся ясновидящий мышонок-пискля. «Неладно с женой, ох неладно, — пищал он сейчас. — И дело не в Степке!»

Ага, Степку похитили, а дело не в этом! Бред! Заткнулся бы ты, наглый серый малец!

— Значит, так, — глубокомысленно изрек Никита, пытаясь заглушить свой внутренний диалог, — надо думать. Ты не гляди на меня волком, не гляди! Что толку, что ты носишься, как с пером в заднице? Успокойся и пораскинь мозгами.

— Я раскидывал, — хмуро ответил Андрей, — ерунда получается. Ведь должны они как-то проявиться, понимаешь? А тут тишина! А пацана третий день дома нет!

— Мишка твой точно все Кузе вернул? — вдруг спросил Никита.

Комолов кивнул. После того как его ребята несколько часов обрабатывали Кузьмичева и Ко, последние сомнения отпали. Лысый старик не трогал Степку.

— Я так понимаю, в наши доблестные органы правопорядка ты не обращался и не собираешься?

На этот раз Комолов мотнул головой отрицательно.

— Давай-ка напиши мне всех твоих заклятых друзей, будем действовать методом исключения. Надо прикинуть, у кого была возможность помимо страстного желания тебе напакостить.

— Или просто денег заработать.

— Если бы деньги, Андрюха, эти гады бы все-таки позвонили, — возразил Соловьев. — Даже Степке дали бы позвонить. Чтобы нервишки вам пощекотать. Заставили бы его в трубку повопить, поплакать…

Андрей заиграл желваками, но Никита настойчиво и безжалостно продолжал:

— …покричать, мол, забери меня, папочка! Заставили бы… Просто так, вас напугать посильней. Устроить демонстрацию собственных возможностей, чтоб вам и в голову не пришло торговаться или в ментовку бежать. Прислали бы его ботинки. Или ухо.

В руке Комолова сухо треснула фарфоровая чашка.

Он молча промокнул салфеткой влажное пятно на брюках, собрал в кучу осколки и высыпал в мусорное ведро.

Снова сел.

— Тебе бы, Кит, страшилки писать, боевики с кровавыми подробностями.

Никита, все это время сидевший неподвижно, так резко вскочил, что кресло застонало.

— Идиот ты, Комолов! Вместо того чтобы эти самые кровавые подробности себе представлять, ты соберись! Слишком у тебя воображение разыгралось. А это сейчас недопустимо, понимаешь? Чё ты сам себя накручиваешь, едрит твою кочерыжку! Я же вижу — ты делать ничего не можешь, дергаешься только и представляешь, как там Степку твоего…

— Ты! — рявкнул Андрей, — хватит!

Никита снова брякнулся в кресло.

— Вот так! — удовлетворенно и ласково произнес он, отдышавшись. — Вот так! Разозлись! От этого в мозгах прояснится.

Он протянул Андрею лист бумаги.

— Пиши давай недругов своих. Проверим их для начала по нашей картотеке.

Во взгляде Комолова мелькнуло недоверие. Никита посмотрел ему в лицо и с ласковой снисходительностью хохотнул:

— А что? Мы ведь тоже не пальцем деланы! У меня в ФСБ генерал знакомый, поможет. И не дергайся ты, информация никуда не уйдет. Мало ли зачем мне эти люди могли понадобиться.

Комолов взялся за ручку:

— Только, надеюсь, в число твоих врагов не входит президент Соединенных Штатов или ООН какое-нибудь?

— Какая-нибудь… — поправил Андрей.

— Соображаешь, — снова хохотнул Соловьев.

Андрей злился и писал. Писал и злился. Эта злость придавала ему сил и уверенности, и — прав этот чертов сыскарь! — в голове прояснилось. Никита, видимо, не зря имел обширную клиентуру и авторитет в столице, умел человека за ниточки подергать, к себе расположить и разговорить, и дело заставить делать. Психолог хренов!

И настоящий друг.

Последняя мысль разозлила Андрея окончательно. Можно подумать, что друзья бывают ненастоящие. Игрушечные, что ли? Либо друг, либо нет, третьего не дано. Хотя Мишка оказался третьим, как выяснилось.

Очень логичные мысли шныряли у Андрея в голове, ничего не скажешь.

— Значит, не из-за денег они это устроили, — услышал он раздумчивый голос Никиты, — вернее, не только из-за денег. Кто-то сильно тебя ненавидит, Андрюха.

— Да почему? — в сердцах воскликнул тот. — С чего ты так решил?

Никита постучал согнутым пальцем себе по лбу.

— Вот поэтому. Я же тебе говорю — нужны были бы только бабки, эти ублюдки не сидели бы сложа руки. Они же тебя изводят просто! Ты же вон на сушеную курицу стал похож!

Андрей приподнял брови.

— Да! На курицу!

— Почему на сушеную?

— Потому что дурак! Пиши давай! Тебя кто-то ненавидит, а ты поддаешься, как будто ворона пластилиновая!

Андрей приподнял брови еще выше.

— И нечего бровями дергать! — еще пуще завелся Соловьев. — Чего ты сопли на кулак мотаешь, а? Мечешься как бешеный! Помаринуют они тебя еще немного, и все — пишите письма мелким почерком! По тебе дурка плачет уже! У тебя глаза психические. Психованные!

Никита перевел дыхание, схватил пачку сигарет со столика.

— По-моему, ты не только меня разозлил, но и сам разозлился, — спокойно изрек Комолов.

После чего в кабинете установилась долгая тишина.

— Значит, ты думаешь, что Степку забрали, чтобы меня извести? — наконец спросил Андрей.

— Получается так.

Комолов зачем-то кивнул. Виски снова нестерпимо заломило. Он провел ладонью по лицу, словно вытирал пыль.

— Надо к Дашке ребят послать.

— Она у тебя что, одна? — удивился Никита, который уже привык не удивляться.

— Она у меня одна, — повторил, словно попка, Андрей и, не замечая недоуменного соловьевского взгляда, добавил: — Единственная.

— Мать твою, — буркнул Никита, — ты и правда рехнулся! Алле, гараж! Комолов, ты где? Ты Дашку одну оставил или как?

Андрей нахмурился.

— Или как. — Ему вспомнились два здоровых бугая, посапывающих в его кухне на диване. — Если все так, как ты предполагаешь, надо еще людей послать.

Он достал мобильный и связался с Николаем.

— Она меня убьет, — переговорив с начальником охраны, сообщил Андрей Соловьеву.

Никита покосился на него с недоверием.

— Ладно, — встряхнулся Андрей, — я пока дописываю, а ты размышляй. Вслух, пожалуйста.

Соловьев довольно хмыкнул и потер ладони друг о дружку.

Сначала скрипнул паркет на лестнице. Потом медленно и почти бесшумно приоткрылась дверь. Даша завозилась, изображая внезапную тревогу спящего человека.

— Ну что? — раздался Димкин шепот.

— Тсс… Спит вроде, — отозвался еще тише его напарник, стоя в дверях Дашкиной спальни.

— Пошли чайку дербалызнем, — услышала Дашка, когда за ними закрылась дверь.

Идите, идите.

Это очень кстати. Пока они на кухне, Дашке удастся забрать машину. Все же без нее ей пришлось бы трудновато.

Даша встала, засунула под кровать дурацкий Димкин ботинок и стала одеваться. Время от времени она подходила к двери и прислушивалась. В трюмо в этот момент мелькали три женщины с напряженными и загадочными лицами. Просто джеймсы бонды в юбках.

Тройное отражение собственной персоны настигло ее в самый неподходящий момент. Дашка как раз натягивала на себя свитер и одновременно пыталась запереть дверной замок. Увидев себя в зеркале, она вздрогнула. Эти особы с безумными глазами и бледными, бескровными ртами не имели с ней ничего общего! Что еще такое? Где решительный взгляд? Куда подевалась уверенность?

Дашка одернула свитер, пригладила всклокоченные волосы и потрясла кулаком перед зеркалом. Вон отсюда, трусливые твари! Здесь останется только она — сильная женщина, которая ничего не боится и со всем справится.

Женщина, у которой пропал сын.

Думать об этом нельзя.

В юбке будет неудобно, вот что. Вот о чем следовало поразмышлять, остальные мысли могли убираться вслед за теми перепуганными курицами в зеркале.

Дашка сменила юбку на джинсы, снова подошла к двери и прислушалась. Нет, подозрительных звуков не доносилось, надо было спешить, пока охранники не выпили весь чай и не пришли снова проверять, хорошо ли ей спится.

Даша решила не медлить больше и, заперев дверь своей спальни на ключ, ринулась к окну. Неожиданная мысль остановила ее. Двигаясь на цыпочках, Дашка вышла из комнаты. Ей понадобятся деньги, это было очевидно, и как это она не подумала об этом раньше. Деньги, которые она украла у собственного мужа. Деньги, на которые она собиралась устраивать новую жизнь.

Об этом тоже нельзя было думать.

В Степкиной комнате все было по-прежнему. Развалы учебников, кассет, дисков, тетрадей на письменном столе. Футбольный мяч невесть каким образом оказавшийся на подоконнике. Мятая футболка на спинке стула. Еще одна — на кресле.

Нельзя. Нельзя на это смотреть.

Нужно открыть ящик стола и забрать сумочку с деньгами. Нужно уйти отсюда.

Дашка решительно двинулась через всю комнату. Споткнулась, нелепо взмахнула руками и, едва удержав равновесие, оперлась на кресло.

Под ногами у нее лежал Степкин тапок.

Мягкий, ворсистый тапок.

Смешная заячья морда с висячими ушами на макушке.

Степка любил эти тапки. Несмотря на всякие модные широченные штаны с множеством карманов, куда поместился бы и Андреев «дипломат». Несмотря на футболку с изображением Курта Кобейна. Несмотря на супернавороченные кроссовки «Адидас». Несмотря на «чисто конкретно», «сидюк», «висюк», «ясный перец», «сто пудов» и прочую чушь. Несмотря на «Мам! Я не маленький!»

Маленький…

Заяц на тапке, кажется, подмигнул Дашке.

Она не скоро смогла остановиться и вытереть мокрое от слез лицо.

Кирилл — вот о ком следовало подумать. И Дашка стала думать. Она думала, когда с сумочкой под мышкой кралась по лестнице, когда на цыпочках бежала вдоль холла, когда мчалась по двору к гаражу. И сомнений у нее не осталось. Все сошлось. Раз похитители не имеют отношения к Андрею и его чертову бизнесу, значит, Степка у Кирилла.

Она отдаст деньги, отдаст, и пусть этот негодяй подавится!

А потом…

Она убьет его!

Жаль, что ей не пришло в голову взять с собой пистолет.

Ничего, Кирилл — слабак, она запросто справится с ним, придушит голыми руками.

Дашка бросила взгляд на свои руки, судорожно вцепившиеся в руль. Костяшки пальцев побелели, ладони взмокли. Нет, так не пойдет! Сейчас главное — выехать со двора без шума. Спасибо тому, кто придумал иномарки! Хотя неизвестно, как работали другие, но двигатель в Дашкиной «Тойоте» завелся нежно и еле слышно.

Из своей будки вылез Рик, зевнул во всю пасть и увидел Дашку. Она заметила его и приложила палец к губам. Умный пес молча подбежал к машине и присел, склонив лобастую голову набок. Морда его выражала осуждение.

— Так надо, Рикуша, так надо, — прошептала Дашка, выйдя из кабины.

Она открыла ворота и выехала наружу, чувствуя на себе непонимающий взгляд собаки.

Город встретил Дашу влажной чернотой ливня. В одну минуту вдруг небо поседело, набрякло, и ветер бросил в лобовое стекло длинные пряди дождя. Далеко позади оставалась полоска светлого горизонта, словно там созревал другой день. Москва словно жила на дне глубокой огромной кастрюли, придавленной грозовой крышкой.

Так казалось Дашке всегда, даже в солнечную погоду, даже в тихие безветренные, белые-белые зимние дни. Москва угнетала ее с первых дней и все пятнадцать лет, и никогда Даша не могла отделаться от ощущения, что попала в серую, зловонную яму. На дне этой ямы не различить было слов за гулом толпы, не разглядеть было улыбки за бесконечными, равнодушными чужими лицами. Даша не замечала столичного блеска, не радовалась большим площадям и старым домикам с эркером. Только любопытство толкало ее на прогулки, и вместе с Андреем они изучали этот город, тыкаясь, словно слепые кутята, из переулка в переулок. И всюду слышалось пресловутое: «Пона-а-ехали в нашу Ма-а-аскву!» Чудилось, наверное. Первое время это даже веселило. И пытаясь согнать с плеч тяжелые лапы собственных комплексов, обид, неуверенности, Дашка беззлобно огрызалась в ответ. С огоньком эдак, заразительно похохатывая, бросала смешные, необидные фразы. Кондуктору в автобусе, бабке в метро, милиционеру на улице. Охранникам в общежитии, которые не ленились лишний раз напомнить, кто тут хозяин. Они, конечно, хоть и пузо набекрень, хоть пять лет на одном месте сиднем перед черно-белым телевизором, хоть зарплата меньше стипендии тех самых провинциалов, что они охраняли. Зато — московская прописка. И сладкое ощущение власти, когда перед тобой, пританцовывая от голода и холода, от близкого ощущения дома, стайка молодых, сильных ребят. А пропуска забыли. Потеряли или еще что. Неважно, что косопузые этих ребят видят по двадцать пять раз на дню и знают про каждого, кто с кем спит и кто что ест на завтрак. А пропуск?! Ах, забыли… Значит, предстоит нескучный вечер, можно покочевряжиться, поглядывая сверху вниз из-за стеклянной стойки.

Какой к черту дом!

Пропуск в общагу. Пропуск в столицу. Пропуск в красивую, беззаботную жизнь.

Сверху вниз смотрели и врачи «скорой помощи», которых Фима вызвала к жаркой, мечущейся в бреду Дашке.

— Аборт, что ли? — прозвучал первый безразличный вопрос.

— Нет? — И второй, такой же безразличный: — Прописка, полис есть?

— Нет? — И третий, с прежним равнодушием: — Ну и что нам с ней делать?

И ничего не сделали.

— Температуру сбейте, а там сама оклемается.

И вам того же!

Оклемалась, подумаешь, воспаление легких. «Скорая помощь» она на то и скорая, чтобы побыстрей отделаться. Больницы, опять же, переполнены.

Быть может, Дашке удалось бы проскочить это время, когда за спиной предательство, а впереди озлобленная, суетная толпа. Быть может, ее душа прибилась бы к компании таких же одиноких, но — задорных, пробивных, неунывающих. Быть может, она бы научилась дружить, веселиться и плакать хором — в тесноте, да не в обиде. Быть может, она бы раскрылась, а люди — раскрылись навстречу ей.

Но именно тогда пронзительное, горячее чувство обволокло душу, и тяжелый засов опустился на сердце, запирая его от мира. Дашка ощущала реальность, но не жила в ней, создавая свою собственную вселенную, где отцы не предают детей, а дети не обманывают отцов, где не спрашивают пропуск перед входом, а протягивают цветы, где слова приобретают цвет и глубину, а не падают камнем на больную мозоль. Лишь один человек был ей дорог, и потому ни тогда, ни позже Даша уже не стремилась к другим. Даже просто поболтать. Даже обыкновенно прогуляться.

А Москва, что Москва — Дашка уже сознавала, что живет здесь ради Андрея. И свыклась с безликими лицами, бесконечной маетой, ханжеством. Да, казалось, этот город разъедает словно кислота истинную суть вещей, оставляя взамен только внешний лоск. Но разве город — это только дома и площади, улицы, переулки и яркие огни первых реклам? Город — это люди, а люди Дашку не интересовали. Она не ждала от них плохого, но и, встречая хорошее — каждый раз тихонько удивлялась.

Удивлялась пожилой паре, которая, сдавая им с Андреем квартиру, не указала высокомерно на дверь, обнаружив отсутствие регистрации в их паспортах, и — надо же! — не являлась внезапно проверять, на месте ли мебель, не сорваны ли краны. Удивлялась Юрию Ильичу, без ведома которого Фима взяла ее на работу и который пролетал мимо Дашки, не здороваясь, не удостаивая взглядом, а потом вдруг подарил на день рождения огромный торт и изящный томик Ахматовой и даже руки целовал. Целовал, представьте, ее грубые, в заусенцах и цыпках, пальцы.

Удивлялась толстухе в форменной фуражке, пустившей Дашку в метро без жетона. Удивлялась продавщице, запыхавшейся и пунцовой, догнавшей Дашку на выходе с рынка и ссыпав ей в ладонь забытую сдачу. Удивлялась пожилому, усталому дядьке, бросившемуся вслед за Дашкой наперерез пьяному водиле, под колеса которого она едва не угодила.

Город до сих пор нагонял тоску, но уже не острую, с примесью чего-то неуловимого, недоступного, а привычную тоску женщины, чьи глаза равнодушно пробегали мимо витрин и ресторанного блеска. Неприятие ли рождало эту тоску, непонимание радостей столичных жителей или только ностальгия по родным, тихим улицам с редкими прохожими, многословными бабульками, улыбчивыми, неспешными влюбленными парочками.

Сейчас Москва оглушила Дашку. И ливень — словно отголосок ее собственных слез — напугал, толкнулся в сердце нехорошим предчувствием. Мрачно было за окном, еще темнее было на душе, но если с лобового стекла можно стряхнуть воду и грязь быстрыми «дворниками», то в душу дворника не пустишь. Да и где его взять такого дворника?!

Быстро и туго Дашка приложилась к глазам тыльной стороной ладони.

Не хватало еще попасть в аварию, рыдая от жалости к самой себе!

Включила радио, пытаясь заглушить свои страхи, но дорога была мокрой, невнятной, а задорный голос ведущего мешал сосредоточиться. Выключила.

Надо было взять себя в руки. Испытанный метод — покурить. И еще — сосчитать до десяти. Ладно, до тысячи.

Дашка до боли вглядывалась в темноту дождя и считала. Хотя настырный внутренний голос причитал, что испытанные способы в критических ситуациях не действуют. Так и крутилось в голове — критическая ситуация. Дурацкое определение, дикое какое-то! И почему не действуют?

Ей главное — доехать.

Схватить за шиворот трусливого суслика, обожающего деньги. Ба-а-льшие деньги! Шандарахнуть его башкой об стенку, чтобы из глаз брызнули слезы. И еще раз, и еще! Ярость накрыла Дашку плотно, с головой, не оставляя ни единой лазейки сантиментам и раздумьям.

Убью! — клокотало внутри.

Башкой об стенку! — хрипело внутри.

Насмерть! — спокойно уточнялось.

И внутренний голос заткнулся, пасуя перед убежденной, окончательной яростью.

И неожиданно — как начинался — кончился дождь. Сбоку ударило по глазам высокое солнце, и Дашка увидела юный, летний день во всей красе. Стены зелени, огромные лужи вдоль серой ленты дороги, башни многоэтажек, остовы новостроек, муравейник людей.

Жизнь…

Из ливня Даша попала в пробку. Ярость требовала выхода, и Дашка занервничала в бездействии, пялясь на мощный зад джипа. Торкнулась в сторону и наткнулась на изящное бедро «Опеля». Посигналила, понимая, однако, что это бессмысленно. Но ее поддержали, и никуда нельзя было деться от десятков гудящих машин.

Дашка курила и ерзала, ерзала и курила и уже думала оставить машину где-нибудь на обочине и добраться до Кирилла на метро, как вдруг ее внимание отвлекло какое-то яркое пятно, быстро движущееся по тротуару вдоль дороги. Желтая рубашка с капюшоном и какой-то зверской мордой на спине.

— …Ну кто же так ходит в школу, Степка?

— Мам, сейчас на это никто не обращает внимания!..

Дашка трясущейся рукой приоткрыла дверцу машины. Мальчик на той стороне дороги бежал очень быстро, словно спасался от кого-то. Желтая рубаха — широкая, свободная — развевалась в разные стороны.

Брюки колыхались, словно паруса.

— Степка, — прошептала Дашка и выскочила из машины.

— Степка! — заорала она, огибая чужие автомобили.

Вслед ей раздавались пронзительные и возмущенные гудки.

Мальчик будто бы побежал быстрее. Впереди был парк в буйной зелени и аккуратных клумбах. Дашка вдруг вспомнила, что однажды они гуляли тут втроем — она, Андрей и Степка, — катались на скрипучей карусели, собирали позолоченные осенью листья. Маленький Степка все повторял: «У меня будет бербарий». Почему — бербарий?!

Мысли ее метались, как она сама между машин.

Степка, наверное, испугался, когда она его окликнула. В этом гуле невозможно узнать материнский голос. Степка испугался и побежал быстрее. А ей трудно бежать, она много курит, у нее одышка. И ноги то и дело спотыкаются друг о дружку. И с обувью что-то не в порядке, шнурки, что ли, развязались?

Посмотреть вниз было некогда. Степкина спина мелькала перед глазами, прохожие шарахались в стороны.

Он свернул в парк, Дашка не могла ошибиться. Вслед за ним она миновала большие ворота и выскочила на широкую тропу, окаймленную по бокам аккуратным газоном. Здесь было пусто.

Впереди зеленели ряды деревьев. И ни единого человека не было вокруг. Будний день. Обед. Кому придет в голову прогуляться по парку, когда полно работы и надо еще успеть перекусить. В Макдоналдсе, например.

Степка с Дашкой часто ходили в Макдоналдс, Андрей только ворчал, что ни за что не будет есть эту отраву. Они смеялись над ним и приносили домой большие хрустящие пакеты с «быстрой» едой и уписывали за обе щеки мороженое, картошку, чизбургеры. Степка вынимал ломтики соленых огурцов и скармливал их Рику. Тот просто обожал огурцы.

Солнце жестоко било по глазам, Дашка уже с трудом различала силуэты деревьев впереди и пустые скамейки. На бегу она сняла свитер и повязала его на поясе. Майка была влажной от пота. Волосы липли к шее, лезли в глаза, и приходилось то и дело сдувать их, и дыхание сбивалось снова и снова. Со стороны Дашка слышала собственный хриплый свист, вырывающийся из груди.

В какой-то момент ей стало очевидно, что Степка спрятался в этой зеленой гуще, а не бегает по парку бессмысленно, как его мать. Ведь он убегал от кого-то, и было бы логично укрыться в деревьях, а не носиться как угорелому. Дашка резко свернула с тропинки.

— Степа, Степушка, это я, — позвала она, — Степка, не бойся. Я прошу тебя, выходи. Степка!

Вздрагивала листва.

Силы оставили Дашку мгновенно, в один миг. Она вдруг поняла, что не может больше сделать ни единого шага. Каждая клеточка тряслась от напряжения и вопила яростным шепотом: «Я не могу!» Сердце подкатывало к горлу и, казалось, вот-вот Дашка выплюнет его в траву.

Она прислонилась к дереву, кора ощутимо царапнула мокрую щеку.

Вот так — в рабочий полдень, в жаркий июльский полдень, в самый обыкновенный полдень — человек вдруг теряет надежду.

«Ты должна встать». «Ты должна догнать его!»

Дашка поднялась, опираясь на ствол. Ноги были тяжелые и чужие. Свитер куда-то делся, должно быть, упал и остался валяться где-то в траве. Где-то… Где ее мальчик?!

Она снова оказалась на тропинке и, шатаясь, поплелась вдоль парка. Ей встретилась веселая компания студентов с гитарой. Дашка открыла рот, чтобы расспросить их, но из горла вылетели какие-то нечеловеческие звуки.

Ребята обошли ее, стараясь не задеть.

— Бомжей-то расплодилось, — услышала Дашка.

Она дернула головой, будто пыталась увернуться от жестоких, банальных слов.

И снова пошла.

— Ну откуда такая красавица? — Навстречу ей показался человек в форме. — На дворе еще практически утро, а эта уж на ногах не стоит!

Рядом с ним, словно выскочив из волшебной табакерки, оказался еще один. Близнец, если смотреть только на форму. А в лица Дашка посмотреть не могла. Веки были просто неподъемными.

— Да она в зюзю, что ты разговоры разговариваешь? Поехали, отвезем в отделение.

— Э… А может, денежка у тебя есть, тетя? Колян, ты посмотри на ее джинсы, не простые джинсы, кажись, очень дорогие и очень фирменные. Так что, тетя, есть денежка?

Блестящие пуговицы на их рубашках сливались в одно пятно. Дашка попыталась поднять глаза выше, но в этот момент в ее голове что-то треснуло и раскололось на тысячу кусков, и каждый кусок вонзился изнутри в черепную коробку.

— Плевать на джинсы, смотри, она, кажись, сейчас сблюет. Ее вон вовсю колбасит.

— А майка тоже фирменная. Глянь на вышивку, «Юдашкин». Если я хоть чё-то в жизни понимаю, эта фифа…

— Блюет! Ну вот, я же говорил!

— Дамочка! Вы это бросьте! Вам тут не общественный сортир! Коль, помоги-ка мне.

— Да не буду я ее трогать, на фиг! Она вся провоняла…

— Помоги, я сказал. Раз-два, взяли. Небось хахаль ее бросил, вот и напилась среди дня. А неприученная, сразу видать. Ты, Коля, на ручки ее посмотри, какая из нее бомжиха? Как из меня самурай!

— Оставьте меня, — едва выговорила Дашка, бултыхаясь между ними, крепко сдерживаемая с обеих сторон крепкими ручищами.

— Штраф надо платить, мадамочка, — услышала она веселый голос одного из них.

— Я заплачу, — пообещала Дашка, восстановив дыхание и равновесие, — помогите мне найти сына. Вот тут сейчас бегал мальчик, в такой желтенькой рубашке. Это мой сын.

— Никого тут не было, — буркнул тот, который Колян.

— А ты что, за ним бегала, да? — хмыкнул другой.

— Помогите мне, пожалуйста.

Она решила не плакать, ни за что не плакать. Она где-то слышала, что слезы отнимают много сил. А ей очень нужны силы.

— Пожалуйста!

— Пройдемте в отделение!

— Я пройду. Только сначала найдите моего сына. Я заплачу штраф! Я все сделаю!

— Но-но, ты не маши тут руками! Пошли-ка!

Она поняла, что эти не помогут. И вообще никто не поможет. Сама, одна. Рассчитывать только на себя. И вперед.

— Куда?!

— Я не обязана с вами идти.

Раздался нехороший смех.

— Тогда предъявите документы.

— Я оставила документы в машине, — вспомнила Дашка.

Смех на этот раз был совершенно издевательским.

— Какая машина, тетя? Ты пьяна, как сапожник!

— Я не пила, — тихо ответила она, — могу дыхнуть…

Надо было побыстрее избавиться от них, любой ценой. Жаль, что документы и деньги в «Тойоте».

Ну почему она такая дура?!

— Не пила, говоришь? А что же шатаешься?

— Ветер, — ляпнула Дашка, оглядываясь по сторонам и мучительно соображая, как бы сбежать.

— А почему в тапках? На машине и в домашних тапочках?

Дашка мельком бросила взгляд на ноги. Так вот почему было неудобно бежать!

— Ребята, я из дома выскочила да и забыла переобуться по запарке. Торопилась очень.

— Ладно, надоела она мне, — поделился один с другим. — Пошли в отделение.

И потянул Дашку за руку.

— Да никуда я с вами не пойду!

— Документов-то у тебя нет! Значит, пойдешь.

— Документы в машине. Я сейчас принесу.

— Стоять! Пойдем вместе. Но смотри, если никакой машины нет, я тебя так отделаю, что мама не горюй, ясно?

Дашка вдруг вспомнила, как Андрей проходил практику в милиции. Ух, и матерился он тогда. Ух, и радовался, возвращаясь домой, и даже закатил пирушку по поводу окончания этой самой практики.

Неудивительно.

Но у него был друг — Никита Соловьев, майор милиции, кажется. Дашке он нравился. У Кита был открытый взгляд и твердые сухие ладони. Человек с такими уверенными, честными руками был не способен на подлость.

Значит, не все менты, как эти два ублюдка, вцепившиеся в нее мертвой хваткой? Не все хватают за руки, пихают, угрожают, брызжут слюной прямо в лицо. И дурно пахнут.

Голова кружилась так, что по дороге пришлось несколько раз останавливаться. Служители порядка нетерпеливо переминались по обе стороны от Дашки. Конвой, блин. Почетный экспромт. Эскорт, вот как.

От воспоминаний сердце заныло и снова подпрыгнуло к самому горлу. Вот бы ее вырвало снова, вот бы и сердце, и память, и чувства остались бы лежать на пыльном заплеванном асфальте. Никаких забот, черт побери. Можно было бы продолжить путь и найти Степку, не задыхаясь от слез, не останавливаясь поминутно, спотыкаясь о собственные страхи и сомнения.

— Ну, где твоя машина, лапочка?

Дашка огляделась, но своей «Тойоты» не увидела. Может быть, дальше? Даша совсем не помнила, где припарковалась. Внезапно ее охватила злость.

— Отстаньте! Не знаю я, где машина. Может быть, ее угнали давным-давно, я дверь даже не закрыла.

Менты заржали во весь голос.

— Отпустите меня! Мне надо сына догнать.

— Догонишь. Сначала штраф заплати.

— Да за что, господи? — Дашка рванулась вперед, но один из милиционеров так вывернул ей локоть, что она взвизгнула от боли и резко развернулась к нему.

— Козел!

Он тяжело задышал ей в лицо.

— Вот за это и штраф. А еще за нарушение правопорядка в общественном месте. По дороге придумаем еще что-нибудь. Пошли, сука!

Она, конечно, имела право на телефонный звонок. Ей, конечно, велели заткнуться и не высовываться. Посадили на скамейку рядом с дежурным и приказали ждать.

Дашка попробовала орать, но дежурный — бородатый мужик с осоловелыми глазами и запущенным, прыщавым лицом — спокойно и убедительно пригрозил, что запрет ее в камеру. Со скоростью курьерского поезда в голове промелькнули воспоминания, и Дашка поняла — запрет. В камеру не хотелось. Раза два она уже побывала там все из-за той же проклятой прописки. То бишь ее отсутствия.

Даша сцепила пальцы на коленях, закусила губы и приготовилась ждать. Терпения не хватало. Представлялось, как Степка, запыхаясь, носится по городу, от кого-то прячась, и боится пойти домой. Он наверняка решил, что родителей тоже похитили и держат в пыльном подвале. Он наверняка их искал и, конечно, не нашел. Потому как один родитель шляется непонятно где, а второй сидит в отделении милиции, смиренно понурив голову.

Как бычок, которого сейчас на бойню поведут.

Дашка от унижения и безысходности заплакала. Ей бы сейчас сына обнимать, кормить его горячим супом и котлетами, и принести из комнаты его любимые тапки с заячьими мордашками, и благодарить Бога, что он жив, цел и невредим. Невредим, судя по тому, как быстро Степка бежал.

А она сидит…

— Я буду жаловаться! — смахнув слезы, заявила она.

Прозвучало глупо и неубедительно. Дежурный даже головы не повернул в ее сторону.

— У вас дети есть? — решила подойти с другого бока Дашка. — Меня ребенок ждет.

— Раньше надо было думать, — флегматично ответил мужик, не глядя на нее, — а то напьются, дебоширят…

— Да я трезвая!

— Тем более. Соображать надо, прежде чем с органами в противодействие вступать.

— Чего? Какие органы? Никуда я не вступала. Отпустите меня сейчас же!

— Матвеев! — кликнул куда-то в сторону дежурный. — Отведите дамочку в камеру, достала она меня…

Дашка облизнула пересохшие губы и примирительно улыбнулась:

— Да ладно, ладно. Не надо в камеру, я молчать буду.

— Вот и молчи.

— А это… Долго мне тут сидеть?

— Как получится. Может, на пятнадцать суток загремишь. Может, часок подержим для воспитательных целей. А вообще — штраф бы заплатила да иди себе. Все жадничаем для родной милиции…

Дашка заломила руки:

— Да нет у меня денег! Нету! В машине оставила!

— Ну и сиди тогда!

— Дайте мне позвонить, пожалуйста! Я попрошу, и деньги привезут, много денег.

Дежурный наконец бросил на нее заинтересованный взгляд.

— Много? А ты что — жена олигарха, что ли?

И захохотал. Наверное, собственная шутка показалась ему верхом остроты.

Дашке пришла в голову неожиданная мысль.

— Между прочим, я действительно жена олигарха!

— Ага, а я — бабушка Элвиса Пресли! Приятно познакомиться.

Мужик снова затрясся от хохота. Борода его походила на содрогающегося в предсмертных судорогах ежика. Дашка все смотрела и смотрела на него, чувствуя, как в душе поднимается недавняя ярость, вытесняя униженность и неуверенность.

— Хватит ржать!

Дежурный округлил глаза, прыщи на его физиономии обозначились ярче.

— Чего?!

— Хватит ржать, говорю, — спокойно уточнила Даша, — лучше позвони майору Соловьеву Никите Васильевичу.

— Чё? Кого? Ты, блин, зараза…

— Соловьеву Никите Васильевичу, — повторила еще увереннее Даша.

Фамилия и отчество Кита сами собой возникли в голове. А звание Дашка наобум ляпнула, ей казалось, что сержант — слишком мелко, а генерал — слишком нагло. Так что майор — в самый раз. И конечно, не важно в каком ведомстве майор этот служит. И вообще служит ли еще. Кажется, Андрей говорил что-то насчет увольнения Никиты из органов и организации собственного агентства. Если это правда, то торчать тут Дашке до морковкиного заговенья.

— Вы сами позвоните или это мне сделать? — учительским тоном осведомилась она у обалдевшего дежурного.

— Я тебе сейчас позвоню! — многообещающе произнес тот.

— Мне звонить некуда. Мобильный я тоже в машине оставила. Так что позвольте воспользоваться вашим телефоном.

Дашка протянула руку к аппарату. Мужик быстро отодвинул его подальше и крикнул, не балуя разнообразием:

— Матвеев!

— Я вас прошу, дайте позвонить! — Даша поймала его глаза и теперь взглядом убеждала, что надо слушаться бедных, истерзанных женщин, тоскующих на скамеечке в отделении милиции.

— Я вас заклинаю! У меня сын! Он меня ждет, вы поймите!

— Номер! — неожиданно гаркнул дежурный, отворачиваясь от Дашки.

Наверное, застеснялся пристального разглядывания.

Даша совершенно бессознательно возвела глаза к потолку. Дежурный проследовал взглядом туда же. Но никакого номера на потолке обнаружить не удалось. Дашка мученически сдвинула брови, соображая, что делать дальше. Давать чужой номер — бессмысленно, а Никитин она не помнила. Точнее, никогда не знала. И что теперь предпринять, тоже не знала.

— Можно я сама наберу?

Дежурный покачал головой.

— Ну какая разница? За мной же тогда приедут и штраф заплатят. Как иначе вы деньги получите?

Дежурный поразмышлял, раскачивая огромной лапой свой бородатый подбородок.

— Диктуйте номер.

— Вы дадите мне поговорить?

— Номер!

Дашка судорожно вцепилась в колени. Все цифры смешались в голове, и ни единая комбинация не выглядела уместной в данном случае.

А Степка сейчас мчится по городу… И ветер треплет желтую рубаху в разные стороны.

Хорошо, что дождь кончился.

— А дождь кончился? — решила уточнить Даша.

— Что?!

— Тут окна нет, я не вижу, — пояснила она, — дождь кончился или нет.

Дежурный отвернулся, всем видом демонстрируя, что на погоду он плевать хотел. А заодно и на эту сумасшедшую. То позвонить ей, то гидрометеоцентр вызвать.

— Вспомнила!

Она подпрыгнула от радости и взахлеб продиктовала набор цифр. Изворотлива все-таки память человеческая! Оказывается, на ее задворках хранился все-таки телефон Кита. Мало того, Дашка отчетливо увидела перед собой его визитку, которую однажды показывал Андрей. «Соловьев Никита Васильевич, управляющий ООО «Бейкер-стрит». И номер телефона.

Плевать, что это никак не телефон милицейского майора, на который купился прыщавый бородач.

— Мне нужен Соловьев, — объявил в трубку дежурный, и Дашка нетерпеливо заерзала на скамейке.

— Дайте мне трубку. Дайте мне!

— Алло? Майор Соловьев? Ах, в отставке? — Дежурный скосил глаза на пунцовую от злости Дашку, но трубку ей не передал. Спасибо на том, что не отключился сразу.

Никита повесил трубку и взглянул на Андрея, который задумчиво чертил на бумаге схему подъезда к дому одного из своих недоброжелателей. Увлекся. Уже не казался стариком, наоборот, у него был вид уверенного и сильного человека. Только пальцы подрагивали слегка. Скорее всего, от нетерпения.

— Комолов, у тебя охрана надежная? — спросил Никита.

— Конечно, — не отрываясь от своего занятия, ответил тот. — А что?

— А то, что мне сейчас звонили из милиции, и сказали, что твоя жена у них в отделении. Надо ехать и штраф за нее платить.

Андрей недоуменно сдвинул брови.

— Какой еще штраф? Соловьев, о чем ты?

— Дашка твоя чего-то с ментами не поделила, — пояснил Никита, — но я другого не понимаю, как она могла в отделении оказаться, если ты целую ораву послал ее охранять?

Андрей откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.

— Так…

— Звони своим обормотам, — посоветовал Соловьев.

Через минуту, выяснив, что охранники на самом деле обормоты и последние кретины, Комолов выбежал из кабинета приятеля, на ходу костеря и свою службу безопасности, и предприимчивую, глупую жену. Никита едва поспевал за ним, с едва сдерживаемым изумлением прислушиваясь к виртуозному мату Андрея.

— Значит, Дашка сама понеслась на поиски? — уточнил Соловьев, когда они сели в машину.

— Дура! — невпопад прокомментировал Комолов и, словно опомнившись, уставился на Никиту: — Ты со мной, что ли?

— Нет, я с архангелом Михаилом, — огрызнулся тот, — поехали давай, по дороге расскажешь, что с вами происходит.

Андрей надавил на газ с такой силой, что машину подбросило.

— С нами ничего не происходит! У нас сын пропал!

Больше он ничего объяснять не стал. Кому какое дело, что у него жена — полоумная истеричка? Что он любит ее до потери сознания? Что она ему не верит?

Дашка вышла из отделения, не глядя на мужа и не сказав ему ни слова. Хотя его появление вызвало в душе настоящую бурю. Она была не готова увидеть его здесь и сейчас, она вообще не была готова его видеть. Ей нужно было вырваться из милиции и продолжить поиски сына, а не устраивать очередные семейные разборки. Ну откуда он взялся?!

Андрей тоже молчал. Разборки тоже его не прельщали, и объяснять, откуда он узнал про Дашку, Комолов не собирался. Однако когда она с высоко поднятой головой прошествовала мимо его машины, терпение Андрея иссякло.

— Куда? — Он дернул ее за руку.

Дашка вывернулась и зло посмотрела на мужа.

— Я иду за Степкой!

— Ты поедешь домой, психопатка чертова! И будешь сидеть под замком, понятно?

— Иди ты! Сам знаешь куда!

Андрей знал. Но не пошел, а остался стоять рядом с ней, хватая ее за руки.

— Хватит вырываться! Идем!

— Я с тобой никуда не пойду! Я видела Степку, мне надо его догнать!

Комолов дернулся, как от пощечины.

— Что?! Ты его видела, и молчишь? Дашка, ты в своем уме? Где Степка, где ты его видела? — заорал он, глядя в ее, перекошенное от ненависти лицо.

— Можно подумать, тебе есть до этого дело! — заорала она в ответ.

— Брэк, господа! — вылез из машины Никита.

Дашка удивленно округлила глаза. Она отказывалась что-либо понимать. Она-то решила, что Соловьев, не желая возиться с милицией сам, просто позвонил Андрею и продиктовал адрес отделения. Теперь оказывается, что бравый майор — лейтенант? генерал? — все это время был здесь. И слушал, как они лаются. И теряют время, черт возьми!

— Никита, ты отвезешь меня? — неожиданно осведомилась Дашка.

— Я без машины, — спокойно ответил тот, — нас повезет Андрей, но сначала ты расскажешь, где видела Степку.

— В парке, — также спокойно ответила Дашка, — недалеко отсюда.

И махнула рукой куда-то в сторону.

— Что он там делал?! — снова заорал Андрей. — Почему ты его отпустила?

Никита напрасно попытался вклиниться между ними, когда Дашка бросилась на мужа с кулаками.

— Я не отпускала его, не отпускала! — сквозь рыдания, злобно шипела она. — Ты ничего не понимаешь, идиот! Тебе плевать на него! Ты же только о себе думаешь, бизнесмен чертов! Будь ты проклят, барыга, все из-за тебя, из-за твоих денег вшивых!

Спустя минуту она обессиленно повисла на соловьевских плечах, икая и всхлипывая. Андрей стоял с видом человека, на которого опрокинули ведро помоев. Не просто так, случайно опрокинули, а заранее подготовились и долго поджидали удобного случая. Никита поверх Дашкиной головы делал приятелю какие-то знаки, но тот не реагировал.

— Давайте-ка, ребята, вы успокойтесь, — предложил Соловьев, — хватит спектакли на улице закатывать, и в своих отношениях потом разберетесь. Даша, расскажи, как ты встретила Степку. С кем он был?

— Один, — она отлепилась от Никиты и запрокинула голову, чтобы посмотреть в его спокойное лицо, — он был один, он бежал от кого-то.

— А что же ты… — начал было Андрей, но, встретившись с Никитиным взглядом, осекся и замолчал. Щелкнул досадливо пальцами.

Дашка покосилась на мужа и продолжала:

— На нем рубашка такая широкая была, пузырилась на ветру… Я уж ему сколько раз повторяла, что холодно в ней, слишком она свободная, продувается сильно… Конечно, сейчас солнце… Но все равно… Не рубашка это, а балахон какой-то…

Дашка громко икнула, клацнула зубами и замолчала надолго. По щекам ее текли слезы.

Мужчины переглянулись. Никита взглядом просил друга успокоиться и терпеливождать. Комолов, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на Кита с плохо скрываемым недоверием.

Надо было хватать Дашку в охапку и ехать в парк. Должно быть, Степка еще там.

Если, конечно, воображение не сыграло с Дашкой плохую шутку.

Очень плохую и очень жестокую. Но Комолову хотелось верить в нее.

— Почему ты в тапочках? — вдруг заметил Андрей.

Дашка вытерла лицо кулачками, как ребенок, и устало пожала плечами:

— Забыла…

Радуясь, что удалось переключить ее внимание и остановить хотя бы на время эти безмолвные, страшные слезы, Андрей улыбнулся:

— У меня в багажнике твои кеды, я принесу сейчас.

Он убежал вприпрыжку.

Степка живой — это главное. Степка живой и разгуливает по городу в большой, желтой рубахе.

Андрей ему уши надерет!

— Пойдем в машину, Даш, — позвал Никита.

Она устроилась на заднем сиденье и послушно переобулась в кеды. Андрей потянулся помочь ей, но Дашкины заплаканные, опухшие глаза уставились в его лицо с такой злобой, что он опустил руки. Она снова склонилась над обувью, тщательно завязывая шнурки.

Мужчины старательно отводили взгляд от ее трясущихся пальцев.

— Все. Я готова.

— Даш, — повернулся к ней Никита, — так вы со Степкой разговаривали?

Она покачала головой:

— Я не догнала его, не сумела. Такое солнце было…

Она крепко зажмурилась, прогоняя вновь подступившие слезы.

— Я не видела, куда он побежал. Я искала его в парке, но не нашла. Наверное, он испугался…

— Чего? — спросил Андрей.

— Он бежал от кого-то, — задумчиво произнесла Дашка, — ему удалось сбежать, и он бежал дальше, прятался.

Никита недоверчиво хмыкнул. Пацана украли, он убежал и зачем-то шлялся по парку, а не направился сразу домой или хотя бы к телефону, чтобы связаться с родителями. Похоже на бред. Зачем мчаться по городу, если есть автобусы и маршрутки? Зачем прятаться в парке, если есть милиционеры? Или Степка совсем не доверял им, боялся, что похитители купили всех ментов?

Что-то не складывалось.

— Даш, ты уверена, что это был Степка? — осторожно спросил Никита и тут же чертыхнулся про себя. Две пары глаз возмущенно уставились на него, негодование готово было выплеснуться ему в лицо с обеих сторон.

— Даш, я все понимаю, но ведь ты его звала, да? — быстро заговорил он. — Почему он не откликнулся? Не обернулся?

Андрей перевел напряженный взгляд на жену. Она уверенно вскинула подбородок:

— Степка не слышал! Там такой гул стоял, я в пробку попала, и вокруг все машины сигналили. Нельзя было ничего услышать, понятно?

— Ты видела его в лицо? — жестко спросил Соловьев.

— Это был Степка! — шепотом закричала Даша.

Андрей крепко сжал ее ладонь, но жена, даже не заметив этого, пристально смотрела на Никиту. Она ждала его вопросов, она жаждала отвечать на них и доказывать, что именно Степка бежал вдоль тротуара, что именно Степкину рубашку вздувал ветер, что именно Степкины штаны колыхались в разные стороны, задевая прохожих широченными брючинами.

— И все-таки, вдруг ты ошиблась? — мягко спросил Никита.

Ей стало смешно. Неужели собственного сына можно с кем-то перепутать?!

Дашка так долго, так смачно хохотала, что Андрею пришлось легонько надавать ей по щекам, прежде чем ее взгляд обрел какое-то подобие мысли.

— Что? Что ты на меня так смотришь? Я в порядке! Мы сидим здесь и теряем время, а Степка…

— Возьми себя в руки! — приказал муж. — Ты ничем не сможешь помочь, если будешь биться в истерике.

Командные нотки в голосе. Спокойное, уверенное лицо.

Сколько раз это успокаивало ее, сколько раз лишь взгляд на мужа убеждал ее в незыблемости их счастья! Но не сейчас, черт возьми, не сейчас!

Кошмарную сцену, которую Дашка устроила после этого, вспоминать было стыдно. Поэтому она и не вспоминала, но в голове сами собой всплывали резкие, обидные слова, которыми Даша закидывала Андрея.

Она сидела на кухне, тупо уставясь в окно, где в мягком свете фонарей бились душные июньские сумерки.

Она сидела и слушала, не в силах остановить память.

Хватит командовать, кажется, так ответила мужу Дашка, когда он приказал ей взять себя в руки.

Хватит строить из себя героя, кажется, так продолжила она.

Ты — просто самоуверенный эгоист, кажется, это было первым оскорблением в бесконечном ряду остальных. И самым невинным, самым мягким.

Не обращая внимания на Никиту, забывая, что теряет драгоценное время, Дашка высказала все, что за последние месяцы накопилось в ней. И если раньше она тщательно взвешивала каждое слово, боясь ранить Андрея, теперь ни любовь, ни совесть, ни справедливость не могли ее остановить.

Она говорила, что он сам себя загнал в угол, что, делая деньги, он забыл о семье, о собственном достоинстве, о любимых машинах и только просиживал штаны в своем кабинете, наслаждаясь властью и растущим благополучием. Подавись ты этим благополучием, орала она. Все это, орала она, не стоит и тысячной доли того, что мы потеряли. У тебя были золотые руки и голова на плечах, орала она, а осталась только напыщенность богатого индюка. И со Степкой ничего бы не случилось, орала она, если бы не твой проклятый бизнес, не твоя проклятая циничность, не твое проклятое самолюбование.

Она надрывалась, ей не хватало голоса и слов, и сумбур ее горьких, выстраданных мыслей тяжело наваливался на Андрея, сталкивая в пропасть.

И он смиренно летел туда, в свою вину. Даже не пытаясь сопротивляться, зацепиться за край, взять последнее слово. Он сидел, пришибленный, пригвожденный ее приговором, и только мысли о сыне оставались единственным светлым пятном на его совести.

О сыне он никогда не забывал.

Это она напрасно, это она ошибается! И, черт возьми, он докажет ей! А потом упадет в пропасть, раз другого выбора нет.

Казалось, что Дашка не остановится никогда… Но силы покинули ее, предательски задрожали губы, и вместо горечи слов остались только тяжелые, тихие рыдания, рвущие душу.

Андрей завел мотор.

Никита закурил.

Никто не утешал ее, свернувшуюся калачиком на заднем сиденье автомобиля, одинокую, обиженную, растерянную.

Потом они обыскали весь парк — молча и сосредоточенно. Звонили каждые пять минут охранникам, которые маялись у пустого дома. Степки нигде не было.

Нет, не так — он был где-то…

Потом они поехали к ближайшей станции метро. Дашка едва сдержала возглас удивления, увидев, как Андрей достает из бумажника фотографию Степки. Рядом, за прозрачной пленкой, было и ее фото.

Муж носит бумажник в нагрудном кармане. Хранит там фотографии жены и сына. Это нормально, это вполне естественно.

И Дашка удивилась своему удивлению.

Степку в метро никто не видел. Или никто не запомнил. И тогда они бросили машину, спустились в подземку, на каждой остановке выходили и приставали к людям.

Никогда еще Даша не смотрела на незнакомого человека с такой надеждой.

А потом, как Дашка ни сопротивлялась, они отвезли ее домой. Они не верили ей — ни Никита, ни Андрей, — и Дашка плевать хотела на это. Она вдруг решила, что Степка мог испугаться охранников, залезть в дом тайком и спрятаться в своей комнате. Может быть, он просто не узнал служащих отца, может быть, просто не хотел поднимать шум.

Она не стала делиться своими предположениями с мужчинами. Было заметно, что поиски они считают бессмысленной потерей времени и стараются как можно быстрей избавиться от Дашки и начать действовать по своему какому-то таинственному плану. «Разрабатывать твоих клиентов» — так сказал Андрею Соловьев. Тот задумчиво кивнул, а Дашка сделала вид, что ничего не поняла.

Но она понимала. Ей было ясно — они решили, что она спутала Степку с другим мальчиком, ошиблась, обозналась, сошла с ума… Блин, лишь бы не зарыдать снова! Она перепутала, и, исколесив город на земле и под землей, они только потеряли время. А Степка все еще томится у похитителей.

Она не могла и не хотела переубеждать этих болванов. Она даже не заикнулась о Кирилле, не стала рассказывать, что вычислила его наверняка, ехала именно к нему. Пусть вычисляют врагов Комолова, пусть! А она тихонько проберется в комнату к сыну, найдет его на подоконнике за шторой — он всегда там прятался! — и крепко-накрепко прижмет к груди. Он будет вырываться, этот несносный, ее любимый мальчишка. Он станет вопить возмущенно: «Мам, я не маленький!» Но в глубине его глаз Дашка увидит, что он рад. Все обошлось, он дома, и родные руки держат его за плечи. Они вместе поплачут, а потом посмеются над его страхами и над тем, как он не узнал охранников, как прятался за шторой, как бежал по городу от собственной мамы. Она так и скажет ему: «Балбес! Ты не узнал родную мать!» «Балбеса» Степка удостаивался в крайнем случае, если изображал гимнаста на заброшенных стройках или прыгал через высокий костер в своих широченных штанах. Балбес делал вид, что не понимает — не штаны матери жалко!

…Сумерки вплывали на кухню неторопливо, но настойчиво, а Дашка все сидела, не включая свет, представляя то, чего не было, вспоминая то, что было.

Степка не прятался за шторкой на подоконнике. Не в шкафу, не под кроватью, не в ванной, не на антресолях, куда обычно залезал маленьким и, подкараулив кого-нибудь из родителей, с визгом прыгал на плечи. Пятилетний бутуз. Дырка вместо передних зубов, короткий ежик вместо прически, измазанные вареньем шорты вместо модных брюк. Крепкие щеки, крепкие пальцы, крепкие нервы. Миллион вопросов.

Был ребенок — сладкий, курносый неваляшка с хитрющими глазами, с упрямой мордахой, перемазанной веснушками и родинками. Было счастье взахлеб и ежесекундная тревога — одновременно. Дашка как-то сказала соседке, прогуливающейся рядом с ней по парку:

— Может быть, у меня послеродовая депрессия затянулась. Все беспокоюсь, прямо дрожу за него. Пройдет, наверное…

Пожилая женщина засмеялась:

— Нет, милочка, это не пройдет. Это навсегда.

Навсегда — с каждым днем отчетливей понимала Дашка. Навсегда — а Степка тем временем рос. И потом было ощущение, будто кто-то запер двери в любимую, родную комнату, где все так знакомо и уютно.

Должно быть, начинался подростковый возраст. Степке самому с собой было трудно, а тут еще родители… Не хотелось замечать, что он все понимает. Она старалась, — видит Бог, как она старалась! — чтобы сын ни о чем не догадался. Но его глаза преследовали ее. В них не было ни капли осуждения или обиды, только ожидание беды. Как перед грозой. Как перед слезами. Как будто вот-вот хлынут рыдания. Степка часто и растерянно моргал, прогоняя эти недетские слезы.

Так получилось — они делали вид, что ничего не происходит, они пытались скрыть очевидное, а он в свою очередь старался не показать, что это напрасно.

Притворство стало в их доме привычным. И это ожидание близкой, страшной молнии, удар которой мог сокрушить все, что осталось.

Степка все понимал…

Они упустили этот момент из виду. То время, когда их сын уверенной поступью вышел из детской, безжалостно бросив игрушки, и стал искать дорогу в гостиную, чтобы по праву занять свое место среди взрослых людей.

Они сделали все, чтобы эта дорога открылась ему раньше, открылась со всеми своими извилинами, рытвинами, колдобинами. Это они — его родители — подтолкнули Степку к лицемерию. И он научился делать хорошую мину при очень плохой игре.

В очередной раз — мимо. Андрей едва сдерживал готовую ускакать на всех парах от него надежду. В дурацком списке был вычеркнут еще один претендент.

— А вдруг Дашка не ошиблась? — обернулся он к Никите.

Тот не сразу откликнулся. Было заметно, что Соловьев думает о другом, и это сильно задело Андрея. Он даже сам удивился, что так сильно. За последние несколько часов Кит ни разу не отвлекся, ни разу не показал, что у него есть своя жизнь и свои заботы. Андрей был уверен в нем. А сейчас у Никиты было такое отрешенное выражение лица, что Комолов напрягся. «Наверное, хочет слинять, — подумал он. — Сейчас извинится и скажет, что куча дел. Не всю же ночь рыскать по городу в поисках какого-то ублюдка, который лично ему — Никите — ничего не сделал».

— Дашка, может, и права, — услышал Андрей, — но я вот о чем думаю…

Дальше последовало такое, что Комолов застыдился собственных мыслей. Никита никуда не собирался линять, Никита сидел и думал о Степке. А его друга тем временем душила несправедливая обида.

Старею, решил Андрей. И грязно выругался на себя.

— Так что, друг Андрей, надо подключить к нашему списку еще десяток ребятишек, а самим составить новый, — добавил Кит.

Конечно, Андрею и в голову не пришло ничего подобного. Но Андрей признавал, что он сейчас немного невменяем. Или много?

Так или иначе, а Соловьев предложил дельную мысль. Почему, собственно, они решили, что некто решил досадить Комолову? Уничтожить его, стереть с лица земли, заставить страдать… Где гарантия, что этот некто не имеет отношения к Дашке? То есть не мечтает отомстить за что-то ей, а не ее мужу. То есть похищение Степки — это шаг против нее. И не денег похититель ждет, а чего-то другого.

— Ты хочешь сказать, что у нее должен быть тайный воздыхатель? — полюбопытствовал Андрей.

В его голосе отчетливо слышался сарказм, хотя в целом предположение Никиты не казалось нелепым. Просто невероятно было представить сгорающего от страсти мужика, который похищает ребенка своей возлюбленной. Какое-то больное воображение. Какой-то совершенно дикий поступок.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Никита. — Согласись, если все-таки это удар по тебе, значит, эти уроды каким-то образом связаны с бизнесом. Разумеют, что такое деньги, ага? А тут страсть… Он поэтому и не связывается с вами, никаких требований не предъявляет, просто ждет, когда Дашка дойдет до кондиции.

Андрей побелел:

— Чего ты мелешь опять? Да это же… Средневековье какое-то! Бред!

— Ладно, — покорно согласился Никита, — это правда похоже на бред. Но Дашку может изводить не тайный поклонник-извращенец, а какой-нибудь шибко умный мужик из прошлого. И не надо так на меня смотреть, Комолов! Хочешь сказать, что у твоей жены никаких мужиков не было, да? Ведь до тебя был же кто-то…

— Ей было восемнадцать, когда мы познакомились, — снисходительно произнес Андрей.

Конечно, Киту не понять. У него до сих пор свербит в одном месте, он до сих пор не может остановиться и запросто меняет девок. Нет, ему не понять.

Никита присвистнул:

— Я и не знал, что вы так… Ну, что у вас… Степке-то только тринадцать, да?

— В августе будет. Мы же с Дашкой не сразу поженились.

Никита задумчиво почесал подбородок:

— Тогда, конечно, вряд ли. В том смысле, что давних поклонников у Дашки не осталось наверняка. Да таких еще, которые детей крадут. А вообще слушай, какое же он дите, твой Степан? Я в тринадцать лет…

Андрей, ухмыльнувшись, досказал, чем, по его мнению, занимался тринадцатилетний Соловьев. Хотя, естественно, рановато было этим заниматься.

Никита смущенно поерзал:

— Ну вот, может, парень влюбился изо всех сил. Ты же знаешь, как это бывает. Голову потерял, и все такое.

— Не все развиваются в таких темпах, как ты, Соловьев! Чтобы в тринадцать лет трое суток не показываться дома из-за какой-то девчонки!

— Может, она не какая-то! И я не говорю тебе, что пропадал на трое суток. А Степка вот пропал. Всякое может быть! Возраст такой, сам понимаешь!

— Ни черта я не понимаю! — заорал Андрей. — Мы с ним говорили, он про девчонок не заикался даже. Так, нравится ему одна. Портфелем он ее лупит по заднице регулярно, вот и вся любовь!

Он отдышался. Угрюмо уставился в окно.

— Нет, серьезно, Кит, его больше компьютеры интересуют. Ну курить он попробовал недавно, так признался ведь. Да и не понравилось ему, слава богу. И если бы что с девочкой было, так рассказал бы.

Никита пожал плечами:

— Всякое может быть.

— Заладил, — тоскливо протянул Андрей и полез в карман за сигаретами, чтобы занять руки хоть каким-то делом. Прикурил, ощущая, как все внутри сопротивляется. Во рту моментально образовалась тошнота.

— Лучше про Дашку давай, дельные мысли у тебя были.

— Сам же не верил!

— Ты знаешь, это все же реальнее, чем Степкина внезапная страсть. И потом, телефоны есть, слышал о таком полезном изобретении человечества, а? Или ты думаешь, у парня совсем мозги отшибло и он забыл, как ими пользоваться?

— Телефонами или мозгами?

Соловьев хмыкнул и тоже закурил. И тоже с отвращением, будто выполняя тяжелую работу.

— Он мог даже не подумать об этом. Счастливые часов не наблюдают!

— Херня! — емко возразил Андрей.

— Какие еще аргументы против? — спокойно полюбопытствовал Никита.

Комолов вздохнул, покручивая в пальцах окурок. Они сидели в машине, было темно, и от тлеющего кончика в воздухе рассыпались слабые искорки. Такими Андрей рисовал обычно для Степки незатейливые, маленькие картинки. Домик с трубой. Зайца. Нарисуй-ка, просил малолетний Степка, карабкаясь к Андрею на колени. И Андрей раскуривал сигарету и послушно вертел ею в воздухе. Большой Степка относился к сигаретам равнодушно, как и к картинкам. Большому Степке нравились компьютеры, он разбирался в графике и сам с упоением рисовал, придумывая героев и их окружение. Большому Степке нравились велики, теннисные ракетки и ролики. Андрей так и не научился на них кататься, и Дашка с сыном хохотали над ним, неловко раскинувшим руки в полете. Здоровенный мужик враскорячку, пунцовый от напряжения, под громкие дурашливые аплодисменты собственной семьи катится с горки. И хрясь на бок. И еще раз, и еще. Ой, как же они хохотали. А он целый день ходил злой и уверял, что падает не от неумения, а от веса. Шутка ли — девяносто килограммов живого мяса и мышц. Попробуй-ка удержи на маленьких колесиках!

Потом, когда они выбирались покататься, Андрей всегда сидел на скамейке, как старичок, делая вид, что нашел в газете потрясающе интересную статью. И поглядывал исподтишка, как жена и сын, взявшись за руки, легко скользят по асфальту. Не выдерживал, вскакивал и, стараясь сохранять остатки солидности, степенно прохаживался рядом. А потом вприпрыжку. А потом играли в догонялки. Они — худенькие, оба черноволосые и хохочущие, он — со зверским выражением лица, тяжелый, высоченный увалень, издающий грозное рыканье.

Ну и куда все это подевалось?

Бессмысленно задавать вопросы собственной тупой башке, которой не хватило ума раньше разобраться во всем. В бизнесе — проклятом, как сказала жена. Правильно сказала, правильно. Разобраться в клиентах. Разобраться в друзьях. В своей семье.

— Так что возражай мне, — напомнил Кит.

Андрей выкинул окурок в окно и повернулся к товарищу.

— Степка не мог загулять с девицей, не мог, и все. У Дашки нет тайных воздыхателей, нет, и все!

— Ага! — глубокомысленно изрек Соловьев. — Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда! Убедительно, Андрюха, очень убедительно! Чем занималась Дарья в последнее время?

— Что?

— Чем твоя жена занималась? Ты ей никакой бизнес не организовывал?

— Нет! Она дома сидела. То есть не сидела, а…

— Дашка — домохозяйка? — как будто удивился Никита.

Андрей от души расхохотался. Кем-кем, а домохозяйкой его жена не была никогда. Она, конечно, потрясающе готовила, если не забывала, что поставила в духовку гуся, а сама шла кататься на роликах! Если не натыкалась на книжку, брошенную Андреем на кухне, и сама не усаживалась ее читать! Если не путала кальмаров с рыбой и не начинала жарить их, обваляв в муке и в яйце, а потом искренне удивляясь, почему кальмары похожи на ластик. Если не сыпала в суп сахар вместо соли. Ложек десять. Столовых ложек сахара. Сладкий сироп с куриной ножкой, морковкой и рисом — оригинальное блюдо Дарьи Комоловой.

Она и стирала, и убиралась. И все было чистенько, если Дашка вовремя выключала стиральную машинку и пылесос, который в противном случае в руках зазевавшейся хозяйки превращался в грозное оружие.

— Ну а хобби какое-нибудь у нее есть? — нетерпеливо спросил Никита. — Фитнес, магазины, клуб любителей мужа?

Он сам поморщился от своих слов. Дашка не похожа на тех, кто с упоением шляется по бутикам или проводит время в тренажерном зале под ритмическую, безликую музыку. И на любителя мужа она сейчас не похожа. Ладно, это сейчас, это, может быть, такая неадекватная реакция.

— Что она делает в свободное время? — сформулировал наконец Никита и выжидательно уставился на притихшего друга.

Тот пребывал на дне прекрасной, ужасной реки, придавленный толщей воспоминаний. И всплывать, по всей вероятности, не спешил. Пришлось Никите потрепать его по плечу, настырно и несколько раз, прежде чем взгляд Комолова приобрел четкость.

— Ты здесь? — Дождавшись кивка, Никита повторил вопрос про Дашку.

— Как это чем? — Андрей даже подскочил от удивления. — Она живет.

Соловьев тяжело вздохнул. Поборол желание как следует встряхнуть друга за шкирку. Что толку? Влюбленный в собственную жену идиот полагает, что остальным так же очевидно то, что он видит своим внутренним взором. Что он там видит, ослепленный-то своей любовью? Вот, блин, незадача какая!

Никита даже не знал, завидовать другу или пожалеть его, что ли?

Поэтому просто перестал обращать внимания на дурацкую романтичность Комолова. То есть постарался перестать. В общем, ерунда все это.

Раньше Никита никогда не замечал, что Андрей так яростно влюблен в собственную жену. Или у Комолова чувства обострились от стресса? Дашка, наоборот, рвет и мечет, и терпеть его ненавидит, а он — сказать-то неловко! — испытывает на данный момент всепоглощающую страсть.

Сидит вот, глазами хлопает.

Циник, вот ты кто, сказал себе Никита и успокоился.

— Что значит — живет? — медленно произнес он. — Вот я, например, тоже живу. С утра на работу, вечером — домой. Переговоры веду. Подозреваемых выслеживаю. Психические приемчики применяю. Текилу в ресторанах пью, казино уважаю опять же. Блондинок. Кхе-кхе… Ну вот, значит, по барам шляюсь, в засаде иногда посиживаю. Да…

— Хватит страдальца-то из себя строить, — усмехнулся Андрей.

— Нет, ты мне скажи, чем у тебя жена занимается? — упрямо напирал Кит. — Вышивает, может быть, крестиком? А кто-то позавидовал ее мастерству и решил Степку украсть, чтобы у Дашки от стресса руки отказали.

— Я тебе сейчас морду набью.

— Ты меня не слушай! Ты ко мне прислушивайся, — посоветовал Никита спокойным тоном, но на всякий случай отодвинулся от Комолова подальше.

Мало ли что.

— Живет она просто! Понимаешь — живет! Книжки читает, кофе пьет, на роликах катается, в лесу гуляет. Ты видел, какой у нас там лес? То-то… Нет у Дашки никаких темных дел, если ты на это намекаешь.

— Я ни на что не намекаю, — вздохнул Никита, — я просчитываю. Ведь кто-то же пацана похитил. Давай с другого бока тогда. С кем Дашка дружит — соседи ваши, бывшие одноклассники, университетские друзья, закадычные подруги.

Андрей снова полез за сигаретами.

— Ни с кем она не дружит. Одноклассники у нее далеко, мы же не москвичи, ты что, забыл? В университете Дашка отродясь не училась.

— В смысле? — удивился Никита, привыкший ничему не удивляться.

Поистине вечер откровений.

— Не училась, и все. На фига ей корочка эта сдалась?

Никита подумал, подумал и согласился — не нужна Дашке Комоловой корочка.

Но как так получилось, что за долгие годы знакомства и дружбы — такой вот внезапной, неустойчивой, но постоянной дружбы — Никита ничего не знал об их семье? То есть нет, знал многое, но самых элементарных вещей не знал. С другой стороны, кто придумал, что друзьям важно знать, откуда ты родом и есть ли у тебя в анамнезе диплом престижного или даже, хрен с ним, не очень престижного вуза. В короткие и нечастые встречи о чем они говорили — Никита и Андрей, Никита и Дашка, Никита и подрастающий Степка, чья вихрастая голова мелькала в проеме кухни, где взрослые устраивали свои посиделки? Так о чем же они говорили, если Никита до сих пор не знает, чем занималась по жизни жена его друга? А вот интересно — это тоже важно? И еще интересно — кто решает, что важно, а что нет?

Все-таки странный вечер. Мысли какие-то…

Давно у Соловьева не было мыслей, никаких не было. Только работа была и казино с текилой.

— Значит, что? — Он провел ладонью по лбу. — С кем все-таки Дашка общается, а? Ты же, я так понимаю, на работе все время…

Андрей подозрительно покосился на друга.

— Это на тебя ее тирада впечатление такое произвела? Кит, ведь ты и сам бизнесменом называешься, небось в курсе, как денежки делаются, а?

— Я называюсь. Только у меня никакой такой Дашки нет. И сына нет.

— Ты мне тут мораль не читай! Психоаналитик чертов!

— А ты мне мозги не пудри! У тебя жена дома одна целыми днями, а ты говоришь, что она не дружит ни с кем, и вообще, — Никита неопределенно покрутил ладонью в воздухе.

Комолов прикурил следующую сигарету от предыдущей.

— Я серьезно говорю, у Дашки никогда подруг не было, не нужны ей подруги, понимаешь? Конечно, в последнее время у нас не ладилось. Права она насчет работы, конечно, заела меня эта работа во как! — Он мазанул рукой по горлу и смачно выругался. — Только Дашка все равно одна была, то есть со мной.

Никита чувствовал, что Комолов чего-то не договаривает. То ли самого себя обманывает, то ли просто ворошить не хочет. Сор из избы выносить, вот как это называется. И бесполезно доказывать, что это сейчас может пригодиться. Все может пригодиться, любая мелочь. Как в фильмах про детективов.

— Приятельница у нее есть, Фима, — вдруг вспомнил Андрей, — они сто лет уже знакомы, она вся такая из себя, корова в очках. Пыжистая. Так они редко встречаются, Дашка ведь ни на тусовки не ходит, и в магазин ее хрен вытащишь. Так, чайку попьют и разойдутся.

— Давно она у вас была? — скучным голосом осведомился Никита.

— Кто? Фима? Недавно совсем, то ли вчера, то ли позавчера. Они с Дашкой развеяться ездили в город. И зря ты, Соловьев, делаешь такое умное лицо.

— Я не делаю. Оно у меня по жизни умное.

— Зря, говорю. Думаешь, Фима, похитила Степку из дружеской привязанности?

Никита хмыкнул:

— Ты сам-то понял, что сказал? Может, она в тебя влюблена по самые пятки, вот и похитила.

— Или решила его усыновить, — подхватил Андрей, — у нее ведь нет никого, ни мужа, ни детей. Вас бы свести.

Комолов довольно хрюкнул. И захохотал вдруг в полный голос, представив красавчика Кита, осанистого и резвого, любителя текилы и стройных блондинок, рядом с неуклюжей, вялой и мешковатой Фимкой.

Соловьев терпеливо молчал.

— Она натура тонкая, — добавил Андрей, отсмеявшись, — Дашка рассказывала, что она стихи пишет. Пробилась недавно куда-то. В общем, денег заработала. Так что не наш это клиент, не наш. Но познакомить могу.

Он снова заржал.

— Ладно, — оборвал Кит, — кто еще? Может быть, родственники Дашкины, а? У тебя как с тещей-то сложилось?

— А никак, — хохотнул Андрей, — я ее видел единожды и видеть больше не намерен.

— А Степку они любят? Может, решили, что вы неправильно его воспитываете, и взялись за дело?

Комолов снова собрался хохотать. Им — Дашкиным родителям — было абсолютно фиолетово, как проходит воспитание внука. Они его видели только на фотках. В общем, Андрей собрался хохотать, так его предположение друга развеселило. Но внезапная мысль острым камнем впилась в висок, и Андрей подавился собственным смехом.

— Ты чего?

— Не родители, Кит, не родители. Был у Дашки поклонник один, шибко известный, богатый и жутко в нее влюбленный, очень жениться хотел. А она ни в какую!

Никита тяжело вздохнул:

— Ну вот, а ты говорил, что нема поклонников.

— Первый и последний, — медленно произнес Андрей, словно выталкивая слова, — кроме меня, конечно.

Ох, не договаривал что-то Комолов. Ну ладно, об этом потом. Никита вежливо попросил его вспомнить, как звали поклонника.

— Да откуда я знаю! — разозлился тот, — ты думаешь, Дашка мне все подробности выложила, что ли? С личными данными и размером пениса?

— Андрей!

— Никита! — Он отдышался, сосчитал до десяти и честно попытался вспомнить, но никаких имен Дашка не называла, это точно. И вообще, наверное, ерунда все это.

— Он ее старше намного был. Последняя любовь… Слышь, Кит, ерунда какая-то получается, не он это, явно не он. Зачем ему? Он, должно быть, сейчас на заслуженной пенсии газетки почитывает да кроссворды разгадывает.

— Прям так и на пенсии? — усмехнулся Никита.

Конечно, ерунда, решил он.

Андрей между тем снова ударился в воспоминания.

— Хотя, ты знаешь, логично все получается, — выдал он спустя некоторое время.

— Что все?

— Понимаешь, этот старый пердун очень долго ее добивался. Причем имел все возможности — он был начальником ее отчима и сильно на это обстоятельство напирал.

Никита присвистнул:

— Не очень-то благороден ваш поклонник!

— Он не поклонник, он кобель! Дашка от него в Москву сбежала…

— Даже так?

Никита выразительно приподнял брови, в упор разглядывая друга. Тот недоверчиво хмыкнул:

— Да нет, Кит, слишком это все… по-киношному, что ли… Такие страсти… Да он же правда старикан сейчас совсем.

— Седина в бороду, бес в ребро! — назидательно произнес Никита. — Надо проверить дедулю.

Андрей раздосадованно хлопнул ладонью по колену.

— Ну что ты в самом деле? Я согласен, дед этот был настоящим уродом и говнюком, но сейчас ему зачем лезть в чужую жизнь, а? И потом, как ты себе это представляешь? Он приезжает в чужой город, крадет чужого ребенка, рискует своей башкой и все это для чего?

— Может, у него самолюбие болезненное?

— Ага, — скептически буркнул Комолов, — это его самолюбие пятнадцать лет болело-болело, а теперь вдруг он его лечить удумал.

Никита вздохнул:

— Тяжело с тобой, Комолов. Совсем у тебя фантазии никакой. Или прикидываешься просто? Ну, представь, вдруг у дедушки твоего…

— У моего дедушки есть бабушка! — отрезал Андрей.

— Ладно, — Никита успокаивающе потрепал друга по плечу. — У твоего есть, а у этого нет. Грустно ему без бабушки, а? Грустно. И вдруг приспичило деду в столицу поехать, а? Ну, приспичило, бывает же. Путевка там от пенсионного фонда или еще что. И каким-то образом, дед узнает о Дашке. Мол, богата и счастлива и, знать, забыла о нем. Дед, натурально, в обиде. Может такое быть?

— Да бред! — отмахнулся Андрей.

Никита снова вздохнул:

— Бред не бред, а проверить надо.

— Не буду я на это время тратить!

— Ну и дурак! Очень даже полноценная версия. И мотив имеется, и подозреваемый, и возможность.

— Ну какая у деда возможность?

— Ты же говорил, он богатый дедуля.

Минут двадцать еще они попрепирались. Потом было решено сначала узнать данные старичка и уже, судя по ним, танцевать дальше. Закавыка была в том, что имя этого деда знала только Дашка, а у нее спрашивать было как-то неловко. Полноценная версия грозила остаться только версией, затормозив на первом же повороте.

— Дураки мы с тобой, Соловьев! — неожиданно воскликнул Андрей. — Что тут думать, родители-то Дашкины в курсе были! У них и надо узнавать. Только предлог сочинить какой-нибудь достоверный, и все.

Никита одобрительно кивнул. И Комолов с энтузиазмом продолжил:

— К примеру, я их с Дашкой засек недавно, а теперь хочу по-мужски с ним поговорить. Разобраться, так сказать. Нет, ерунда, — перебил он сам себя и досадливо потер переносицу. — Как бы я узнал, что этот мудак из Дашкиного города?

— Видел его у поезда, — подсказал Никита, — Дашка его провожала, ты за ними следил и увидел.

Андрей несколько секунд задумчиво раскачивал щетинистый подбородок.

— Побриться бы тебе, Комолов, — посоветовал Никита.

— Это мысль. Это хорошая мысль, — согласился Андрей, но не с идеей побриться. — Только я не представляю, как разговаривать с ее мамашей. И с другой стороны, как-то ненадежно все это. Увидел на вокзале и сразу родителям звоню.

— Другие варианты? — поинтересовался Соловьев.

Андрей пожал плечами и снова полез в карман за сигаретами.

— А ты знаешь, чем Дашкин отчим занимается? — спросил вдруг Никита.

— Компьютерами, а что?

— Тебе срочно понадобилась большая партия компьютеров. В Москве у тебя таких знакомых нет, и ты звонишь своему тестю по вполне понятным причинам. Интересуешься, как выйти на его начальника.

Андрей покрутил пачку в руках и запихнул обратно в карман. Задумчиво погрыз зажигалку. Никита хмыкнул досадливо и отнял ее у товарища.

— Хватит дурака валять. Думай.

— Так начальник давно мог смениться.

— Аккуратно поинтересуешься на сей счет. Слушай, а он тебя по голосу узнает?

— Кто? Начальник?

— О, боже мой! — пробормотал атеист Соловьев. — Да не начальник, а отчим твоей Дашки. Не узнает? Значит, так, звонить буду я. Ты только испортишь все, тебе сейчас даже зажигалку нельзя доверить. Диктуй номер.

— Что, прямо сейчас будешь звонить?

Андрей бросил красноречивый взгляд на часы.

— Буду, — упрямо сказал Кит. — Я, то есть ты, человек деловой, заработался, о времени забыл. Да твой тесть радоваться должен, что я позвонил, то есть что ты позвонил. Кто ему еще такую партию компьютеров закажет, а?

Комолов кивнул.

— Ну да, кто? Только ты вот что, спросишь про начальника, и если он у них недавно, узнай, кто был до этого. Мол, заботишься о репутации фирмы.

— Не учи ученого. — Никита скорчил забавную рожицу и потянулся за телефоном.

Андрей достал записную книжку.

Это не ее жизнь, нет, это происходит с кем-то другим. А она, Дашка, просто смотрит кино про это. Или просто спит. Это просто сон. Она наелась на ночь чизбургеров с картошкой, получила несварение желудка и теперь мучается кошмарами.

Во сне всегда кажется, что проснуться невозможно. Вот как сейчас.

Ощущалась только нереальность происходящего, и еще было страшно, что нельзя избавиться от нее. Накатывала тупая безысходная боль, а голова опустела — ни воспоминаний, ни раздумий, ничего. Действительность казалась злой шуткой воображения и не вызывала никаких эмоций, только ожидание пробуждения, желание проснуться и облегченно вздохнуть.

Не надо было ничего делать. Никуда не надо бежать, никого не надо искать. Нужно расслабиться и ждать, когда все это кончится. Ведь даже очень страшное кино и даже самые реальные сны когда-то кончаются.

Чем?

Она услышала в голове этот вопрос и удивилась. Так удивилась, что легонько всплеснула руками. Собственная мысль, единственное более-менее внятное слово, прозвучавшее будто само по себе, поразило Дашку до глубины души. Как если бы посреди пустыни появился бы вдруг ледокол. Как если бы на Северном полюсе возникло неожиданно ромашковое поле.

Очень странно, что вообще остались какие-то вопросы. Все решено, и надо только ждать. Бессмысленно спрашивать. Тем более вот так — в звенящей пустоте, без надежды на какой бы то ни было ответ.

Расслабиться и ждать, точка.

Ждать чего?

Пощечины, которая могла бы привести ее в чувство.

Степкиного оклика.

Сильного, веселого дождя, чей стук за окном заглушил бы монотонное биение сердца.

Ждать пробуждения, неважно каким оно будет. Пусть будет. Лишь бы не эта оцепенелость, не эта покорная готовность запихать собственный страх подальше, поглубже и безвольно смотреть на то, что происходит вокруг, и решить, что все это снится и кажется.

Какой-то посторонний звук едва коснулся ее сознания, и Дашка медленно перевела взгляд с пола на потолок, а потом — обратно. Появление звука не прояснилось. Вставать было лень, да и не за чем. Прислушиваться тоже не хотелось. Но звук все не прекращался и помимо Дашкиного желания, проникал в голову.

Будильник, что ли?

Будильник!

Она сейчас проснется и станет поднимать Степку в школу. Он, конечно, начнет вопить и брыкаться, а потом жалобно заскулит, выпрашивая «еще минуточку, ну, ладно, полминуточки!». А потом с видом великомученика поплетется в ванную, и сквозь шум воды оттуда донесется басовитое подвывание вперемешку с тонким фальцетом, выдаваемое за пение. Совсем недавно у Степки начал ломаться голос, и теперь он постоянно съезжал с цыплячьего попискивания на хриплый взрослый бас. Так щенята учатся лаять — неуверенно и одновременно с большим апломбом.

Будильник Степка не слышал или притворялся, что не слышит. Впрочем, как всегда.

Тогда Дашка встала и пошла на звук. И только в холле, наткнувшись на свое отражение в зеркале, она поняла, что сходит с ума.

Звонил телефон.

Лицо в зеркале казалось оплывшим — то ли от слез, то ли от валерьянки, которую Дашка запивала литрами воды.

Лицо в зеркале странно подергивалось, словно изнутри кто-то провел ток. Надо же, она и не почувствовала… Но зеркало врать не будет. Не хватало еще, чтобы и зеркало тоже…

А телефон все звонил, и хотя Дашка уже поняла, что это именно телефонная трель, трубку поднимать она не спешила. Гораздо интересней рассматривать свое отражение, которое не ударит, не скажет подлости при случае и не обманет ожиданий.

Морщин-то сколько! И какая-то пыль на волосах. Из-за этого дурацкого сна Дашка совсем себя запустила. Надо бы ванну принять, сходить в салон, в парикмахерскую, на массаж. И все будет здорово. А еще можно подтяжку сделать, завязать кожу узлом на затылке и сделать вид, что тебе восемнадцать. В восемнадцать, кажется, редко снятся кошмары.

Или она ошибается?

Все-таки нужно хотя бы причесаться. Телефонные звонки не прекращались, и от них в голове что-то ворочалось и толкалось, мешая сосредоточиться на расческе. Даже руки тряслись. И пыль с волос никак не хотела осыпаться. Да и не пыль это вовсе была. Седина, вот что. Полным-полно седых прядей. И как теперь жить? Разве живут с таким количеством седых волос? Надо посоветоваться с кем-то насчет этого, точно надо, иначе можно с ума сойти.

Она судорожно вцепилась в телефонную трубку.

Она знала, что боится, и знала, что сознательно погружается в свое безумие, только чтобы не столкнуться с очередной черной дырой. Лучше неизвестность. Однако будто кто-то пихнул Дашу в спину, подталкивая к телефону.

Вполне осязаемая надежда. Реальная, прочувствованная, запрятанная так далеко, что Дашка и не узнала ее сразу. Надежда подтолкнула ее к телефону и сомкнула ее пальцы на трубке, и сказала Дашкиным голосом «алле».

— Ну что, идиотка, переживаешь небось? — пробормотали еле разборчиво на том конце провода.

Даша громко втянула воздух ртом.

— Переживаешь, — констатировал голос. — И правильно делаешь. Сынок твой у нас, сучка! И денег за него не надо! Просто знай, что ты тварь, вот и все.

Все… все… все…

— Ау, кретинка! Лучше надо за сыном смотреть, поняла? И не вздумай в ментовку идти, овца подзаборная. Лимита ты голозадая, ясно? Тихо сиди и сопли на кулак мотай. Впредь будешь думать, как себя ставить выше всех! Думаешь, самая умная, да? А гляди, как вышло, в полной жопе ты, госпожа Комолова!

И застучали гудки.

Эй, надежда, куда ты, только не сейчас, пожалуйста, не уходи сейчас! Ну невозможно остаться наедине с тварью, лимитой и овцой подзаборной! И сопли наматывать на кулак невозможно — иссяк запас и слез, и соплей, и печальных вздохов. Есть только седые волосы и странный телефонный звонок. Он привел ее в чувство. Будет нетрудно, наверное, определить, откуда звонили. У них Степка, их выследят. И тогда плевать на суку, и овцу, и сочащуюся из трубки ненависть. А сейчас надо подумать.

Выходит, зря она кричала на Комолова. Ведь позвонили ей и ненавидят ее, Дашку, так ненавидят, что забрали сына. Зачем? Кому она навредила, в чем она провинилась, за что расплачивается ее мальчик?!

Дашка набрала номер мужа и быстро пробормотала несколько слов. Не давая ему возможности возмутиться или возразить, она нажала отбой, а потом отпустила клавишу. Как будто занято. Андрей приедет, не может не приехать после того, что она ему сказала. Он должен бросить свои никчемные поиски и поверить ей. Тогда Степку найдут.

— Так чей был голос — мужской или женский? — допытывался Никита, сидя на кухне Комоловых.

Андрей что-то бормотал себе под нос, будто вел сложные математические расчеты, а Дашка размахивала руками и с досадой повторяла, что ничего не понимает.

— Я не знаю, что за голос, не знаю! Я вообще не понимаю, кто мне мог звонить. Зачем? Я никому не нужна!

— Об этом потом подумаешь, — упрямо гнул свое Никита, — ты вспомни про голос. Может, что-то знакомое мелькнуло, а? Нотки там какие-то. Шепелявость, может? Или хрипота?

— Там шептали! — Дашка дернула плечом, будто стряхивая чью-то тяжелую ладонь. — Скорее даже бормотали, противненько так, гаденько. Знаешь, похоже на старческое брюзжание, озлобленное и завистливое.

— Старческое, значит, — удовлетворенно вздохнул Никита и окликнул Андрея.

Тот продолжал беззвучно шевелить губами, не реагируя на друга.

— Комолов, ты что, бредишь? Или стихи сочиняешь? — обозлился Кит. — Все же сходится.

— Знаю, — спокойно ответил тот, не глядя на него.

— Чего ты знаешь? — вскинулась Дашка.

— Что все сходится. Я сейчас.

Он вышел из кухни и решительно направился в свою комнату. Еще минут сорок назад он не мог поверить, что все это возможно. Глупости, думал он. Просто бред сивой кобылы. Никита слушал его скептические умозаключения и только покачивал большой, умной головой. Никита верил фактам, не торопясь делать какие бы то ни было выводы, а Комолов искал достоверные причины и не находил, и злился. Между тем факты были красноречивые. Никита поговорил с Дашкиным отчимом, выдавая себя за Комолова, и выяснил вот что. Роман Павлович Зацепин до сих пор являлся генеральным директором сети компьютерных магазинов и нескольких интернет-кафе в городе, где родилась Дашка. Роман Павлович сам ведет переговоры с крупными покупателями. Роман Павлович часто ездит в Москву.

Андрей, выслушав друга, поморщился и отвернулся к окну.

Никита набрал следующий номер. Хорошо все-таки иметь знакомых в высоких эшелонах.

Через несколько минут Кит знал про Зацепина все — от наличия язвы и геморроя до номера счета в банке.

Андрей так и не повернулся от окна. А Соловьев настойчиво делился с ним сведениями, почерпнутыми из высших эшелонов. Не всеми, правда, а самыми важными. Ни к чему Андрею знать про язву Зацепина и его наличный капитал.

Но знать о том, что Зацепин так и не женился, — надо. Что в своем городе он не только успешный предприниматель, но старый криминальный авторитет — надо. Что неделю назад приезжал в Москву на пару дней — надо. Что не встречался ни с одним деловым партнером, а просто проводил время в столице. Что в пьяном угаре на одном из банкетов то и дело доставал из кармана фотку какой-то молоденькой девицы и называл ее «моя последняя любовь». Что приехал в Москву на поезде, а уезжал на новенькой машине типа джип.

Никитадогадывался, что о Зацепине знали так много неспроста. И в джипе он вез не ящики с водкой, а другие столичные подарки. Об этом тоже Комолову знать необязательно. Довольно того, что в том же джипе мог ехать Степка. Но это уже вывод, а делать выводы — рано. Надо просто проверить информацию.

Однако Андрей все сидел, повернувшись к окну, и скептически хмыкал.

— Он мстит, и мстя его ужасна, так, что ли?

— Хватит дурака валять, — сказал Кит на это, — нужно ехать туда и на месте разбираться.

Андрей с досадой хлопнул себя по колену и разразился торопливой, скомканной речью на тему потерянного времени. Дескать, пока они будут верить в эти мексиканские страсти-мордасти и следить за каким-то старым вором в законе, настоящие похитители измучат и Степку, и Дашку. Та уже и так невменяемая. Комолов подкрепил свою тираду проникновенным взглядом, в котором чувствовался проникновенный призыв не молоть больше чепухи и немедленно продолжить поиски истинных преступников.

Кит только утомленно вздохнул в ответ.

— Так откуда тебе знать, кто — истинный? Я считаю, надо проверить всех.

— Ерунда! Мы не можем послать к старичку твоих людей, а сам я поехать тоже не могу.

— Почему?

— А Дашка? — подскочил Комолов.

Никита ударил себя в грудь.

— Мне ты можешь доверять? — с долей ехидства поинтересовался он. — Я останусь с твоей женой и буду пылинки с нее сдувать, а заодно еще пошустрю твоих недругов. А ты пока разберешься со старичком.

Андрей нахмурился и произнес строгим голосом вечно недовольного учениками преподавателя:

— Только определись, то ли ты пылинки будешь сдувать, то ли моих врагов пытать.

— Ну, врагов-то мы можем поручить ребятам. У тебя сколько человек на подхвате?

— Пятеро, — сразу откликнулся Комолов, — пятеро самых надежных. Ладно, Кит, вижу, ты накрепко влез в свою версию. Но мне это кажется абсурдом. Погоди, не возражай! Я поеду к старичку и все выясню, как ты выразился, на месте. Но как только у вас возникнут проблемы или что-то прояснится, звони, понял?

Никита кивнул.

Андрей вдруг посмотрел на друга немного смущенно, поймав за хвост ужом промелькнувшую мысль.

— Кит, а ты не боишься в это ввязываться? То есть я знаю, что не боишься, но… Черт возьми, на фига оно тебе? Давай так, ты мне людей дашь, а с остальным я сам разберусь.

— Сказка про белого бычка, — прокомментировал Никита. — Слишком ты много болтаешь, Комолов, в последнее время. Не похоже это на тебя, и здорово меня напрягаешь. Ты когда молчишь, красивше выглядишь.

Андрей пожал плечами:

— Ну, извини. Извини, правда! Не в себе я. Давай заводись, поедем ко мне, надо деньги взять на всякий случай.

— И побольше, — посоветовал Никита, — если хочешь дело завершить миром.

Машина понесла их к Кольцевой дороге. И в этот момент Андрею на мобильный позвонила жена.

Когда дома Дашка во всех подробностях рассказала о звонке неизвестного, Андрею пришлось признать, что версия Никиты не такая уж бессмысленная. Действительно, все совпало — старческое брюзжание, оскорбления и намеки на Дашкин родной город. Ведь неспроста же звонивший назвал ее лимитой! Он что-то знал о ее прошлом! И вообще — это был первый звонок после похищения, и звонили Дашке, а не Андрею — факт, говоривший о многом. О главном — Степку похитили явно не конкуренты и враги Комолова, они его жену не знали вообще, и повода так ненавидеть ее у них не было. А ненависть, по Дашкиным словам, прямо-таки сочилась из телефонной трубки.

Конечно, можно было предположить, что при желании недруги Андрея многое узнали о его семье, тщательно подготовились к операции, а потом зачем-то запугали Дашку. Правда зачем? Ведь в этом звонке не было ни капли смысла — ни угроз, ни требований, ровным счетом ничего, кроме желания поизмываться над своей жертвой. Со стороны конкурентов это глупо, а вот если предположить…

Впрочем, Никита уже предположил, Комолов ему не поверил, а теперь не принять версии о мстительном старикашке было бы непростительно. Надо ехать, надо.

Андрей будто слышал со стороны ход своих мыслей — тяжелый, скрипучий такой ход, будто колеса не смазаны, да и дорога паршивая. Не мог он с этими мыслями примириться и не в состоянии был принять, вполне осознать версию о Дашкином первом любовнике. Ко всему прочему невозможно было представить, как уехать от жены. Говорить ей правду или сколько правды? А если врать, то о чем? Придумать, что нашел похитителей и уезжает на переговоры? Почти истина. Почти — не считается…

Андрей застонал чуть слышно оттого, что творилось у него в голове. Вот бы выключить мозги, как звук у телевизора, а! Как они мешают действовать, черт подери!

Давай же, сделай вид, что не думаешь, и просто двигайся. Возьми деньги, сядь в машину, найди старого козла и вытряси из него душу, пока он не отдаст твоего сына. Потом и жену успокоишь. Все наладится.

Внешне Андрей был совершенно спокоен, собран и деловит. Внутри же будто махал руками в разные стороны, разгоняя собственные мысли.

Через минуту пришлось размахивать еще интенсивнее. Комолов обнаружил, что денег в сейфе значительно убавилось.

Крупных покупок он вроде не делал. Дашка не взяла бы отсюда, да и ни к чему ей была такая огромная сумма. А что если Степка?

Андрей появился на кухне с идиотским выражением лица.

— Он сбежал.

— Кто? — привстал Никита.

— Куда? — следом подскочила Дашка.

— Наш сын просто сбежал, может, на Канарские острова, может, на юг к бабушке, — щурясь от счастья, пояснил Никита. — Даш, ты же помнишь, я тебе рассказывал про свои литовские каникулы?

Дашка молча кивнула, ожидая продолжения.

— Ну вот, этот придурок тоже убежал!

— Но я звонила твоим в Майкоп, — прошептала она, — у них Степки нет.

— Я же тебе говорю, он мог хоть на острова податься! — нетерпеливо выкрикнул Андрей.

— Андрюша, но ты же оставил родителям записку, — медленно произнесла Дашка, не понимая, чему радуется муж, — и Степка должен был бы…

Комолов дернул плечом:

— Мы часто делаем не то, что должны, а наоборот!

— И чему ты радуешься?

— Как это чему? Степку никто не крал! Он сам сбежал, может, у него подростковый срыв или скучно стало, или друзья позвали, а про нас он забыл. Или записку засунул в штаны, а штаны в стиральную машину.

Дашка бросилась к двери.

— Ты куда? — спросил ее молчавший до сих пор Никита.

— Машинку проверю.

— Дурдом, — вздохнул Соловьев, — о чем вы здесь толкуете, я не пойму?

Андрей остановил жену и приобняв ее, терпеливо, как маленькому, сказал Никите:

— Понимаешь, у нас же на самом деле дурдом. Вечно что-то теряем, сжигаем, путаем. Правда, Дашут?

— Правда, — кивнула она, ошеломленная внезапной надеждой и еще прикосновением мужниной руки.

— Ну вот, — он удовлетворенно потерся носом о ее волосы, — Степке я, конечно, башку оторву…

— Слушай, а кто тогда звонил? — задумчиво спросил Никита.

Супруги посмотрели на него с жалостью. Ну какая разница кто и при чем тут звонки, если их сын просто-напросто сбежал из дома, паршивец этакий!

Никита чуть сник под их взглядами, растерялся и из-за этой внезапной растерянности разозлился на себя и на Комоловых.

— Ну почему ты решил, что Степка убежал сам? — почти закричал он, упершись округлившимися глазами в лицо Андрея.

Тот снисходительно улыбнулся:

— Очень просто. У меня в сейфе была куча денег, а теперь там только половина кучи. Причем вторая половина исчезла недавно, на прошлой неделе вся сумма была в целости и сохранности. На память я не жалуюсь, могу точно сказать, что сам эти бабки не трогал. Дашка тоже, домработницы у нас нет. Остается Степан. Паршивец! — Андрей снова счастливо зажмурился.

Произнося свою вдохновенную речь, он не заметил, как напряглась жена.

А Никита заметил, на то и — профессионал.

— Значит, ты думаешь, что он взял деньги и слинял? — уточнил Соловьев, глядя на Дашу.

Та съежилась и как будто собиралась зарыдать.

Андрей довольно улыбался:

— Ну да, слинял, засранец малолетний!

— Нет, Андрюша, нет, он не сбежал, — задушенным голосом пролепетала Дашка, закрыв лицо ладонями.

Она опустилась на стул и заплакала беззвучно, дергая плечами.

— Почему нет? Что ты ревешь?

— Это она их взяла, — мягко произнес Кит, — деньги то есть. Ты не трогай ее сейчас, Комолов, погоди.

Андрей открыл рот, но обнаружив, что в голове нет ни единой ясной мысли и сказать ему нечего, стиснул зубы. Никита тем временем налил минералки и протянул Дашке стакан.

— Идиотка, — прошептала она, осушив его, — я просто идиотка!

— Даш, не надо, — умоляюще прошептал Андрей, — объясни лучше, деньги правда взяла ты?

Она кивнула.

— Степка не сбежал, — повторила Даша и еще раз кивнула, — деньги взяла я.

Она все кивала и кивала, пока Никита не шлепнул легонько ее по щеке. Дашка подняла на него заплаканное лицо.

— Я ужасно выгляжу, да? Я взяла эти деньги, чтобы Кириллу отдать. — Она повернулась к мужу: — Андрюша, я думала, Степка у Кирилла, я поехала к нему, а по дороге увидела Степку, а Степка побежал, а я…

На этот раз Андрей сам отвесил пощечину жене.

— Хватит. Выпей еще. Мы его найдем.

Она застучала зубами о край стакана.

— Даша!

— Да, да, милый, я в порядке. — Дашка допила воду, отставила стакан и произнесла: — Это я во всем виновата.

Никита решительно взмахнул рукой:

— Давайте без этого, ребята! Надо дело делать, а не виноватых искать.

— Я оставила деньги в машине, — вспомнила Дашка, — а ее, наверное, угнали.

Андрей погладил жену по волосам.

— Черт с ней, с машиной, и с деньгами заодно. Ты послушай меня, Дашут.

Никита перехватил его взгляд и, понятливо кивнув, вышел из кухни. Между супругами состоялся тягостный разговор. Сколько их было за последнее время — этих невидимых тяжестей слов? Они давили, крушили, попадали в самые больные, уязвленные места. Но не теперь, теперь все было иначе. Каждый говорил осторожно, боясь обидеть другого. Прощались словно навек. Будто на войну провожала, будто в плену оставлял.

Андрей не сказал все-таки Дашке всей правды. Он только признался, что едет в другой город, где может быть Степка. Может быть… Дашка вздрогнула от этих слов, развернув их той стороной, на которой обозначен плюс. Может быть — это надежда, а не шанс ее потерять.

Андрей понял, что не зря соврал. Вернее, умолчал. Хватит потрясений, пусть не знает и не думает о том, что бывший любовник доводит ее изощренной местью. Может быть, потом она обвинит Андрея в очередной лжи, так он стерпит. Это раньше ему казалось, что терпение унижает. Он думал, что это стыдно — терпеливо ждать, терпеливо прощать, терпеливо смолчать.

Что-то изменилось.

Что-то било в грудь, по ногам, по голове, пока наконец дверь не открылась и Андрей сам впустил это что-то. Видно, в ту же дверь вышел нетерпимый молодой самец с болезненным самолюбием и устрашающим лязганьем зубов.

«Надо всегда выходить победителем, сынок!»

Почему он никогда не говорил Степке, что победителю тоже бывает хреново? Почему не говорил, что достигнутая цель не есть счастье, а просто маленький шаг к нему. А бывает и вовсе в другую сторону — в пропасть, в безликую толпу, на пенсию, в одиночество…

— Сделать тебе бутербродов в дорогу? — вдруг спохватилась Дашка и слезла с колен мужа. — Найди пока термос, кофейку налью.

— Малыш, давай не надо, а? Ну, перекушу в забегаловке какой-нибудь.

Дашка хмыкнула недоверчиво:

— Тогда ты точно не доедешь и к Новому году! Помнишь, как на Валдай добирались?

— Помню, — улыбнулся он и развернул жену к себе.

Вот тогда близился Новый год. Степке было минус четыре месяца, он неповоротливо ютился в Дашкином животе и доставлял много хлопот, остро реагируя на любую пищу, кроме картошки. Комоловы ехали на Валдай отмечать праздник, но в суматохе Дашка перепутала сумки — вместо приготовленных яств, аккуратно завернутых в целлофан и бумагу, сунула в руки мужа пакет с газетами. Новый год встретили в махонькой гостинице на берегу озера в обнимку с шампанским и чипсами. Утром пришлось идти завтракать в кафе, но Степка был совершенно против тамошних блюд. Дашка изголодалась, Андрей изнервничался. Возвращаясь в Москву, они останавливались в придорожных трактирах, где по причине новогодних праздников было полнейшее запустение, и тщетно пытались отыскать хоть какой-то намек на картошку. Им предлагали яичницу, замороженную рыбу, чаще — шампанское. Возиться с корнеплодом никто не желал, а впустить молодоженов на кухню остерегались. Андрей из солидарности с женой голодал в ожидании счастливого момента. Наконец в одном кафе обнаружились чипсы, но всего два пакетика. А дорога была длинная… Андрей отчаялся и в следующей придорожной харчевне взял быка за рога, вернее, дядьку-официанта за свитер. Тот вник в проблему, сгонял домой за картошкой и быстренько сварганил пюре. Через двадцать минут Андрей, Дашка со Степкой и жалостливый мужик сидели в туалете. Вернее, стояли. В общем, им пришлось нелегко. С тех пор Андрей не ест пюре, Дашка не доверяет придорожным кафе, а Степка все так же обожает картошку во всех видах.

— И на фига нам сдался тогда Валдай? — задумчиво произнесла Дашка.

— Гуляли… — вспомнил Андрей и взор его затуманился.

— Степку измучили, — хихикнула Даша, — сами напрыгались.

Андрей прижал ее крепче.

— Ладно, давай свои бутерброды.

Она не обнимала его, а только гладила — по рукам, по лицу. Андрей чувствовал, что еще немного, и она зарыдает снова.

— Господа товарищи, — из машины окликнул их Никита, — это уже переходит всякие границы.

Черт. Черт! Надо ехать, но она сейчас заплачет. И сам он недалек от этого. А тут еще Никита.

— Ну, иди, — в сотый, должно быть, раз сказала Дашка.

— Ну, я пошел, — в сотый, должно быть, раз подтвердил Андрей.

Сколько они вот так простояли на крыльце — под радостное повизгивание Рика и возмущенные окрики Соловьева, под тихим ночным небом и сосновым запахом.

Никита громко хлопнул дверцей и оказался возле крыльца.

— Андрюха, — начал было он.

— Все. Иду. Ладно, — будто выплюнул Андрей, но не двинулся с места.

Глядя на Дашку, спросил у друга безразличным тоном, почему тот сидел в машине, если едет Андрей, а он, Никита, остается. На что Соловьев резко ответил, что надо поговорить. Андрей сквозь зубы разрешил: «Ну, говори». На что Никита припечатал: «С глазу на глаз!»

Дашка боком придвинулась к двери, не отрывая взгляда от мужа. Тот вздохнул и сделал шаг назад.

Терпение, еще раз терпение. Сейчас потерпишь, потом станет легче. Все предчувствия прочь! И мысли дурацкие туда же! А в голове продолжало биться: «Я ее бросаю». Почему-то казалось, что, если он уедет сейчас, с Дашкой непременно что-то случится. И со Степкой. А их муж и отец ничего не будет знать, трясясь в машине на скорости двести двадцать. Куда он поедет? Зачем? Тысячу километров туда и обратно — уже две тысячи. Если держать двести двадцать — все равно десять часов пройдет. Это если держать, во-первых, и если развернуться сразу, не выходя из машины, — во-вторых. Получается бред. И вообще ничего не получается, даже сделать шаг. Потому что — Дашка. Как он ее оставит, ну как? А может, этот ублюдок будет не только звонить…

Возьми же себя в руки!

— Все, Даш, пока. Жди нас.

Они направились к машине.

Даша зашла в дом и привалилась к стене. Никаких сил. Она просто не переживет это, и все. Она так не может. Она не умеет. Она не хочет вот так — это же больно! Эй, кто там наверху, вы что, не видите, что уже достаточно?! Раскройте глаза, ну, пожалуйста! У нее ведь не осталось никаких сил. Отдайте ей сына! Хотя бы весточку от него… Хотя бы знать… Прижать крепко-крепко, спрятать ото всех, от всего, заласкать, зацеловать, закормить и никуда не отпускать больше. Вы понимаете — никуда! Верните его, вы же можете, вы все можете там, наверху.

Она доплелась до окна и увидела у машины два высоких силуэта. Андрей еще не уехал, но скоро он сядет за руль и найдет Степку. Он сможет, правда?

Надо верить.

— Кто такой Кирилл? — без обиняков задал волнующий его вопрос Никита.

Андрей небрежно отмахнулся. Мол, не стоит и спрашивать, мол, так, ерунда и мелочь, на обсуждение которой время тратить жаль. Однако Соловьев заметил мелькнувшую в глазах друга боль.

— Почему Дашка решила, что это он похитил Степку? Ведь она за сына ему деньги везла, да?

— Ну, решила и решила.

— Андрей, ты его проверял?

Тот нахмурился и улыбнулся одновременно, вспомнив «визит» в квартиру сурка и Дашку, кувыркающуюся в простыне на полу.

— Да проверял, проверял. Кит, ты не о том думаешь, этот парень полный кретин, к тому же трус. Да и вообще к делу не имеет никакого отношения.

— Тогда почему Дашка к нему поехала? — упорствовал Никита.

— Вот у Дашки и спроси! — разозлился Комолов и сел в машину. Но дверь не закрыл.

Соловьев остался стоять на месте, засунув руки в карманы и всем своим видом выражая озабоченность.

— Он тоже ее любовник, что ли? — хмуро спросил Никита, не глядя на Андрея.

— Да почему тоже? — взорвался тот и вылез обратно. — Почему тоже? — повторил он, упершись взглядом в друга.

— Ну, извини, просто подумал вслух, — смущенно развел руками Никита, — не смотри ты зверем, я же помочь хочу, а не из простого любопытства тебя мучаю. Потому как если он Дашкин… эээ…. В общем, у тебя к нему может быть предвзятое отношение и… Короче, лучше перебдеть, чем не добдеть. Я его еще раз проверю, лады?

Андрей задумчиво поскреб небритый подбородок.

— Я тебя понял. Только на самом деле у Дашки не спрашивай ничего, хорошо? Просто пошли к нему своих ребят. Адрес запомнишь?

Никита кивнул. И грубовато произнес:

— Да не тужься ты, Комолов! Ведь любит она тебя, это видно.

— Знаю, — буркнул Андрей.

— Ну и забей на все остальное, — посоветовал Никита, — разберись с дедом, только очень прошу, на рожон не лезь. Если что, сразу вызывай подкрепление.

— Понял, товарищ капитан. — Комолов шутливо отдал честь, приложив одну руку к виску, а другой изобразив нечто вроде шляпы.

На том и попрощались.

Ночь Никита и Дашка коротали за картами по причине повальной бессонницы. Каждые полчаса Даша созванивалась с мужем по мобильному и отдавала указания по части пропитания и поведения на дороге. Кит тоже времени даром не терял, выдернул двух своих парней из теплых кроваток и коротко описав ситуацию, продиктовал им адрес Кирилла. Если он трус и идиот, как отрекомендовал его Андрей, то ночью должен еще больше испужаться и вообще перестать соображать. Так что самое время пощекотать ему нервы. А вдруг не зря?

— Ну что, продолжим? — спросил Никита, когда Даша закончила очередной разговор с мужем.

— Давай. Оставлю тебя в дураках для разнообразия, а то прямо на глазах комплексами обрастаю — пять раз подряд выигрываешь.

Они шутили, подкалывали друг друга, но вместе с тем оба были очень серьезны и сосредоточенны. Никита думал о загадочном Кирилле и мучился сомнениями, спрашивать ли все-таки Дашку о нем или ограничиться докладом своих ребят. Ему многое казалось странным в этом деле, даже если не обращать внимания на очевидное нежелание похитителей требовать выкупа. Никита чувствовал, что от него ускользает нечто важное. Предположив, что Степка у старого поклонника Даши, Соловьев не мог на этом остановиться. Версия требовала подтверждений, за которыми отправился Комолов, а в голове Никиты тем временем складывались другие комбинации. Так уж он привык, потянув за одну ниточку, не забывать и об остальных. Ведь никто не знает, которая из них — выход из лабиринта.

— Эй, ты чего мухлюешь? — возмутилась вдруг Дашка.

— Так это же козырь, — ткнул Никита в свою карту, которой покрыл.

— Ни фига себе! Вообще-то козырь пики, а у тебя — черви, так, что ли?

Никита шутливо отвесил поклон:

— Прошу простить меня, сударыня, за проявленную халатность. Не по злому умыслу, а токмо по недомыслию сие сотворил я.

Дашка рассмеялась. А Никита ругнулся про себя, разозлившись на собственную рассеянность. Старею, что ли, промелькнуло в голове с неожиданной тоской. Раньше получалось думать одновременно о многих вещах и виду не подавать, что в этих думках находишься. А сейчас что? Старый пень погружен в размышления до такой степени, что ничего вокруг не видит и не слышит. Это же надо — за игрой не уследил, а еще сыщик! Просто уму непостижимо. Эта маленькая оплошность на Никиту подействовала как резкий окрик. Соловьев взял себя в руки, отбросил сомнения и начал осторожные расспросы, виртуозно маскируя их под обычный треп «за жизнь».

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

К утру, когда Дашка начала клевать носом и все чаще промахивалась мимо нужных цифр на телефоне, Никита уже знал, как действовать дальше. Доклад его молодцов, отзвонившихся еще на рассвете, хорошо вписывался в схему. Ответы Кирилла на задушевные вопросы парней, нагрянувших ночью в его жилище, вполне удовлетворили Соловьева. То, о чем не упоминала по разным причинам Дашка, сообщил ее любовник, так что теперь пробелы были восполнены. Картинка вырисовывалась любопытная. Хотя чутье подсказывало Никите, что Кирилл не мог организовать похищение мальчика, но каким-то образом он был замешан, это точно.

Соловьев даже забыл о том, что Степку вроде бы уже обнаружили, что все сходилось на старике из Дашкиного города и что Андрей вот-вот увидится с сыном. Слишком интересной фигурой оказался недавний любовник Комоловой. Судя по отзывам ребят и краткой характеристике Андрея, этот Кирилл был трусом, неврастеником, жадным до денег, но ленивым и глупым. Такие типы легче всего подвергаются внушению и вполне могут играть навязанную кем-то роль. Вот что в первую очередь заинтересовало Никиту, он нутром чувствовал, что за Кириллом стоит некая загадочная фигура. Взять хотя бы то обстоятельство, что он, нигде не работая, имел шикарную квартирку, машину и домработницу. Не Дашка же его содержала, это точно! Другая любовница? Маловероятно. Ведь Кирилл, как он сам признался ребятам Соловьева, рассчитывал жениться на Даше и не стал бы рисковать ее расположением и деньгами, которые они вместе собирались умыкнуть у ее мужа.

— Я в последний раз спрашиваю, ты будешь яичницу? — сонным голосом осведомилась Дашка.

— В последний? — удивился Никита. — А первого раза я что, не слышал?

— Ты не слышал ни первого, ни второго, ни третьего, — усмехнулась она, а потом вдруг взволнованно добавила: — Знаешь, Кит, а если говорят, что абонент временно не обслуживается, это как?

— Это нормально, — откликнулся он, — наверное, Андрей еще на трассе, а там всегда плохая связь.

— Да мы с ним всю дорогу трепались, ты же слышал, — Даша судорожно вздохнула, — а вдруг его… остановили, а мобильный украли и отключили, чтобы никто не догадался?

Никита посоветовал ей не забивать голову бредовыми мыслями и все-таки заняться яичницей. И напомнил, что, во-первых, Андрей — парень крепкий, во-вторых, едет быстро и останавливаться не собирается, в-третьих, имеет под рукой оружие.

— Так что, хозяюшка, не трать нервные клетки, — добавил он, — вернется твой муженек в целости и сохранности, неся под мышкой Степана Андреевича. И обнимешь ты их в районе грудной клетки, как выражаются врачи. Все, Даш, кончай трястись, давай завтракать.

Ему предстояло еще решить вопрос с Дашкиным местонахождением. Оставить ее одну Никита не мог, а все охранники Андрея сейчас занимались его конкурентами. Брать ее с собой Соловьев не решался. Конечно, Дашка догадается, куда он приехал и зачем. Вряд ли ей понравится, что друг мужа захотел пообщаться с ее любовником. Бывшим любовником, конечно.

Что делать, непонятно. А ехать надо, это Никита решил однозначно. Личное знакомство с Кириллом было просто необходимо, что бы там ни получилось с другим поклонником Дарьи Комоловой. Можно было бы терпеливо подождать результатов от общения Андрея с непростым старичком, но гораздо продуктивней потратить это время на собственное расследование.

Пока Никита строил планы, заедая это дело чуть подгоревшей яичницей, Дашка с упрямым выражением лица мучила телефон.

— Ты знаешь, сколько ехать до Пензы? — обернулась она к Никите.

Тот задумался. Андрей не предупредил его, что говорить Дашке об этой поездке, и вот уже начались неминуемые расспросы. Какая-то Пенза… Скорее всего, Комолов назвал жене первый попавшийся город.

— Можем по атласу посмотреть, — предложил Никита, не придумав ничего лучше.

— А ты знаешь, к кому он туда поехал? — вроде бы небрежно поинтересовалась Дашка.

Соловьев мысленно чертыхнулся. Надо было договориться, о чем врать.

— Он не называл никаких фамилий, — спокойно отреагировал Никита, — да и ни к чему это ни тебе, ни мне. Нам велено ждать, будем ждать. Кстати, а ты не хочешь в город прошвырнуться?

Дашка вскинула на него удивленный взгляд и даже трубку телефонную опустила на рычаг.

— Ты что?! А вдруг Андрей позвонит?

— Так ты все равно висишь на телефоне, — хмыкнул Никита, — и вообще у тебя мобильный есть.

— Вот с мобильного я и буду ему звонить, — пробормотала Дашка и нащупала телефон на поясе, — а если… если они позвонят опять?

— И на здоровье. — Никита поднялся. — Давай, Дашенька, собирайся, нам необходимо проветриться. Телефонные звонки от этих уродов абсолютно бесперспективны. Что они тебе дадут? Только трястись будешь сильней. Иди переодевайся.

Он говорил мягким тоном, но в голосе чувствовалось напряжение. Дашка поняла, что Никита опасается, как бы она не сорвалась. Но это он напрасно — она держалась, держалась из последних сил, но уверенно. Наверное, сработала защитная реакция, и верить в лучшее было легче, чем ожидать нового удара разочарования. Дашка чувствовала, что не выдержит этого удара, и укрепилась в своей уверенности, накрылась в ней с головой, спрятавшись от всего мира. Теперь казалось, что только досадное недоразумение задержит Андрея или какая-нибудь подлая случайность остановит его на пути к сыну. От этих мыслей становилось тошно, но в главном Дашка была спокойна. Андрей найдет Степку, из этой поездки они точно вернутся вдвоем.

— Подождешь меня в кафе, ладно? — по дороге в город предложил Никита. — А то моя красавица приревнует.

Дашка недоверчиво покосилась на него. Она никак не ожидала, что друг, так вовремя пришедший на подмогу и так искренне переживающий их беду, теперь спешит по своим любовным делам. Как будто не успеет, донжуан проклятый! Она тут же одернула саму себя. Нехорошо так думать о Никите. Ведь вполне естественно для здорового мужика, который сутки напролет занимался чужими проблемами, проведать любовницу. Может, ему для душевного спокойствия необходимо. И все же эгоистичные мысли не оставляли Дашу, она не могла принять, что жизнь идет своим чередом и даже самый лучший друг прежде всего человек со своими тараканами в голове и скелетами в шкафу и кучей неразрешенных вопросов.

Она отрешенно уставилась в окно и всю дорогу до города промолчала.

— Выходи на свет божий, красавица.

Никита галантно раскрыл перед ней дверь.

— Здесь варят просто потрясающий кофе, — сообщил он, поддерживая Дашку под руку на пути к кафе, — так что ты и не заметишь, как время пролетит. Только никуда не выходи, я буду через полчаса.

Даша все так же молча кивала.

— Ну, чего ты, Комолова, нахохлилась? — весело подмигнул ей Кит. — Сама же понимаешь, дело молодое, то есть тело молодое. Требует.

— Я и не знала, что ты такой пошляк, Соловьев, — буркнула Дашка, усаживаясь за свободный столик. — Давай уже, иди отсюда.

— Я закажу тебе кофе. И прошу тебя, Дарьюшка, ни шагу отсюда, ладно?

Даша, не скрывая досады, огрызнулась:

— Я понимаю, кругом враги. Именно поэтому ты меня здесь бросаешь.

Соловьев пожал могучими плечами, как бы говоря, понимай как хочешь, а я все равно свое дело сделаю. Он отошел к барной стойке, сделал заказ, о чем-то пошептался с официантом и быстро вышел из кафе.

Отсюда до дома Кирилла было недалеко, и Никите только оставалось надеяться, что Дашка не обращала внимания на дорогу, не узнала района и не соберется навестить любовника. Соловьев нарочно вел себя по-хамски, стараясь разозлить ее и отвлечь от всяких мыслей, кроме своей собственной никчемной персоны. Пусть теперь сидит и негодует на него. Лишь бы не наделала глупостей.

Мобильный Андрея все еще не обслуживался, поэтому узнать, как идут дела со старым возлюбленным Комоловой, было невозможно.

Более «свежий», но тоже брошенный Дашкин поклонник встретил Никиту с затравленным выражением лица.

— Вы тоже от Андрея Борисовича? — обреченно поинтересовался он, обнаружив за дверью Соловьева.

— Как вы догадались? — с притворным восхищением удивился тот. Кирилл маялся в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Весь его вид говорил о нестерпимом желании оказаться где-нибудь на Северном полюсе. Или, на худой конец, в бронированном джипе по пути на Южный.

Соловьев решительно отодвинул его с прохода и вошел в квартиру, с любопытством оглядываясь.

— Догадаешься тут, — бормотал тем временем незадачливый герой-любовник, — врываются ночью, угрожают, вопросы задают хамские. Чего после этого ждать? Да и предупреждали ваши ребята, что придет еще шеф службы безопасности. Только зря вы пришли, шеф.

— Это почему? — с веселым любопытством осведомился Никита.

— Потому что не трогал я пацана, — вздохнул Кирилл, — я сто раз повторял, он мне без надобности.

— Верю, — искренне отреагировал Соловьев, — давай так, ты сейчас по-быстрому ответишь на мои вопросы, и разойдемся, о’кей? Вопросы будут не хамские, не боись. Пошли-ка на кухню.

Кирилл, опечаленно сдвинув брови, оторвался от двери. Никита с комфортом устроился за столом, вытянув длинные ноги, и закурил. Хозяин квартиры суетливо придвинул пепельницу и с опаской покосился на распахнутый пиджак «шефа», открывший вид на кобуру.

— Для начала расскажи мне, друг любезный, кто тебя надоумил познакомиться с Дарьей Комоловой?

— С Дашкой? Меня? Кто? Да обыкновенно познакомились… в магазине.

— Про магазин я знаю, — перебил его Соловьев, — ты поведай, кто в тот магазин тебя отправил.

Кирилл заерзал, судорожно прикидывая, как бы выкрутиться. Неизвестно, как отреагирует на его признание этот тип с кобурой под мышкой. То ли сразу побежит по указанному адресу, то ли дальше станет пытать с особой изощренностью.

Кирилл не был наивен и вполне понимал, что человек, проживающий по тому самому адресу, в свое время не просто так познакомил их с Дашкой. То есть помог познакомиться. А еще точнее — настаивал на знакомстве, но свое участие просил не афишировать. Поведение человека наводило на некоторые мысли. Например, что Дашка ему сильно не нравится. Так что у человека могли быть свои планы, и кто знает, насколько далеко они простирались. Обо всем этом Кирилл начал догадываться лишь недавно, складывая из отдельных реплик и поступков единую картинку. Картинка его не радовала. И, скорее всего, не обрадует незваного гостя. Он даже может решить, что планы того человека и Кирилла — совместное творчество. И придут другие гости, и извлекут на свет содержимое кобуры, и кто знает, чем это все кончится.

Было непонятно, каким образом они догадались о том человеке, с чего решили, что Кириллу кто-то подставил Дашку в качестве выгодной невесты.

Как бы там ни было, ему очень не хотелось упоминать этого умника и самому попасть под подозрение. Надо было срочно что-то придумать, упирать на любовь и собственную безобидность. В конце концов, разве может влюбленный мужчина доставить столько неприятностей объекту своих желаний? Нет и еще раз нет, он — Кирилл — желает Дашке счастья, потому как любит ее всей душой.

Об этом Кирилл поведал гостю короткими рублеными фразами, стараясь удержать на лице выражение безграничной тоски, густо приправленной притворным смущением. Мол, мужику говорить о чувствах неловко, но раз вы настаиваете…

— Значит, случилась у вас любовь с первого взгляда, — подытожил Никита, не глядя на завравшегося красавчика.

То, что он врал, было для Соловьева очевидно. Слишком переигрывал Кирилл, рассказывая о своей безграничной преданности Дашке. И глаза у него бегали, норовя столкнуться друг с другом или выскочить из орбит, и паузу Кирилл держал вовсе не для того, чтобы осмыслить уже сказанное, а, судя по нетерпеливому, выжидающему взгляду, дабы проверить реакцию гостя.

— И почему же вы решили расстаться? — полюбопытствовал Никита, мельком бросив взгляд на часы, убедившись, что время еще есть.

— Ну… Э… Мне неудобно говорить вам, вы все-таки работаете с ее мужем…

— Брось, ты только что животрепещуще поведал мне о вашей любви. Так почему не рассказать о разрыве? Мне кажется, причина для него очевидна. Ты понял, что Даша помирилась с Андреем Борисовичем, и самоустранился, так?

Кирилл с невыразимой скорбью уставился в пол.

— Да, вы правы. Я увидел, что она разлюбила меня…

Никита не выдержал и расхохотался. Парень так и напрашивается на цитату Станиславского «НЕ верю!». Надо же, какое благородство — увидел он!

Кирилл обиженно выпятил губу.

— Ладно, хватит корчить из себя идиота, — жестко приказал Кит, — ты обломался по поводу денег и решил, что больше ловить нечего, верно?

— Она поставила нереальные условия, — пожаловался Кирилл, — сказала, что мы будем вместе, если я понравлюсь Степке и уговорю его уехать с нами. Понимаете? Не она уговорит, а именно я. Хотела, чтобы пацан меня принял.

— Ну а пацан? — нетерпеливо заерзал Никита.

— А пацан как раз пропал, — взвизгнул Кирилл и зачастил, радуясь, что разговор приобрел более безобидную окраску и гость забыл о загадочной личности, благодаря которой встретились Кирилл и Дашка. — Я его в школе после уроков ждал, а он уже пропал. То есть тогда никто не знал, мы подумали, что парень просто загулялся, заигрался. Я злился ужасно, все летело к чертям собачьим из-за ерунды! А ведь мы уже билеты собирались покупать, все на мази было. Вот.

— Странно, что Степка исчез именно в этот момент, — словно размышляя вслух, произнес Соловьев. — Ты что думаешь по этому поводу?

— Я? Думаю? — снова неуверенно забормотал Кирилл. — А что мне думать? У меня жизнь рухнула, я Дашку так любил…

— По чьей подсказке?

— Что?!

— По чьей подсказке ты решил ее полюбить? — Никита встал и придвинулся к хозяину квартиры вплотную.

Тот задрожал всем телом, словно кролик, которого схватили за уши, и съежился, ожидая удара. Но его не последовало. Соловьев аккуратно взял Кирилла за грудки и встряхнул легонько.

— Ну?

— Я вам уже говорил…

— А теперь скажи правду.

— Да я правду…

— Вижу, что добровольное сотрудничество у нас не получается. — Никита вздохнул с притворным сожалением и полез за пистолетом.

Кирилл застыл с открытым ртом и выпученными глазами.

— Ну? — повторил Кит, держа оружие на весу.

— Я скажу, скажу правду, только имейте в виду, что…

Он не договорил, потому что внезапно раздался звонок мобильного, и Кирилл замер на полуслове, переводя взгляд с пистолета на телефон, висевший на поясе Никиты.

Соловьев поднес аппарат к лицу и близоруко прищурился. Черт, может, хватит уже под молоденького косить и пора надевать очки? Хреново-то как! У них в классе обычно клеймили позором всех очкариков. Идиоты малолетние… А ведь можно заказать себе затемненные, с модной оправой, и ходить, высоко задрав голову, ощущая себя стильным парнем.

Да, пожалуй, он так и сделает.

Пока же Никита, щурясь, разглядывал номер вызывающего его абонента. Это был Андрей.

— Выйди, — коротко приказал Соловьев хозяину квартиры.

— У? — таращась на него, промычал тот.

— Выйди в коридор и плотно закрой за собой дверь, — прорычал Кит, теряя самообладание.

Кирилл бочком исчез из кухни. Никита прижал телефон к уху.

— Андрей, ты где? — не здороваясь, поинтересовался он.

— У дома старичка. Нехилый домишко, знаешь ли, — сообщил Андрей тусклым голосом.

— И чего? Охрана, что ли? Так ты…

— Да бог с ней, с охраной, — нетерпеливо отозвался Комолов, — я его жену видел.

— Чью?

— Черта лысого! — припечатал Андрей. — Жена, между прочим, тоже не хилая. Ноги от ушей и все остальные причиндалы. Скорее всего, ее фотку он и демонстрировал московским приятелям.

Никита задумчиво почесал за ухом.

— Думаешь, это и есть его последняя любовь и про Дашку он напрочь забыл? — предположил он угрюмо.

— Не знаю я, чего думать. Я тут сижу с раннего утра напротив его особнячка. Ладно, охрана, ладно, жена, так еще и парнишка существует. Лет пяти пацаненок, капризный, как черт!

— Ни фига себе! — обалдел Никита. — Так это его сын, что ли?

— Может, и внук, — скучным голосом произнес Андрей, — только это не важно. Вряд ли наш дедуля, имея на руках шикарную телку и карапуза, стал бы заниматься киднеппингом. Дела давно минувших дней. Чепуха получается.

Никита присел за стол, подпер ладонью подбородок и глубоко задумался, слушая сопенье друга в трубке. Из коридора между тем доносились какие-то невнятные звуки. Что-то падало, кто-то скребся и жалостливо причитал. Впрочем, ясно кто — трусливый суслик по прозванию Кирилл Батькович. Переживает, кобелина. Наверное, мерит шагами прихожую и придумывает, как бы покрасивше соврать непрошеному гостю. А гость озадаченный сидит, больше некуда.

— Так что? Ты уверен, что его проверять даже не надо?

— Кит, ну сам подумай — как? — простонал на том конце провода Комолов. — Я собирался к нему с претензиями, речь приготовил, всякие там доводы и выводы. А теперь? Что я ему буду говорить? Что его в Москве видели? Так это российским кодексом не запрещено. Что он по моей жене с ума сходит? Так он на это мне свою бабенку продемонстрирует и будет прав.

— Погоди, погоди, — вдруг вклинился Никита, — а ты уверен, что это супружница его? Может, просто шалаву на ночь снял.

Андрей застонал с новой силой. И привел несколько аргументов в пользу своей версии. Что девица с ногами от ушей завтракала на террасе в пеньюарчике и мило переговаривалась с охранником, называя его по имени. Что хозяин террасы и всего дома тискал ее на глазах того самого охранника. Что со стороны сада вылетел пацаненок и стал гундосить «мама, а Цезарь со мной не играет!».

— Я так понимаю, что Цезарь — это псина, пацаненок — сын длинноногой мадам, а старикан — ихний муж и отец, — закончил Андрей.

— А как ты все это увидел? — озадачился Соловьев.

— Слушай, не ты же один в заслуженных сыщиках ходишь, — усмехнулся Андрей и признался с гордостью, что для такого случая купил бинокль.

— А бомбу водородную ты не догадался приобрести? — хихикнул Никита. — Ты этим биноклем собирался деда запугать?

— Запугивания я оставил на последнюю очередь, надеялся, что миром договоримся. Утром — деньги, вечером — Степка. Но получается, что Степки у счастливого отца семейства нет.

Из коридора донесся грохот, и Никита досадливо поморщился. Что-то слишком шумно нервничает господин Суслик.

— Нет, — повторил за другом Соловьев. — Но я бы на твоем месте все-таки проверил бы деда. Раз уж ты оказался в городе, стоит прощупать старичка на все сто. Может, тебе ребят выслать?

Андрей отказался. Голос его звучал безмерно устало, и Никите внезапно почудилось, что на том конце провода вот-вот раздадутся тихие, прочувствованные проклятья. Неудивительно. Бумс, и еще одна надежда упорхнула. В том, что она упорхнула на самом деле, у Кита не оставалось сомнений. Ведь действительно, вся их версия строилась на том, что старик сохнет по Дашке или, наоборот, ненавидит ее и жаждет мести. Однако, по словам Андрея, выходило, что бывший Дашкин возлюбленный счастлив в браке, тискает длинноногую красотку, балует сынишку, нежится на буржуйской террасе под июньским солнышком и о Дашке не вспоминает ни под каким предлогом.

— А может, это не он?

— Точно не он, — вздохнул Андрей, — хотя ты прав — я проверю его на всякий случай.

— Да нет, — с досадой перебил Кит, — может, это не он на террасе-то, не наш дедан, а какой-то другой. Ты откуда его адрес узнал?

Комолов быстро объяснил, что рано утром созвонился с тестем и выяснил, где живет его начальник. Мол, перед непосредственной встречей желает послать ему небольшой презент. В Москве так принято. Тесть эту мысль одобрил и продиктовал адрес Зацепина.

— Ясно, — протянул Никита. — Ну, тогда давай поговори с ним аккуратненько. Или мне все-таки ребят прислать?

— Достал ты, — вяло отозвался Андрей.

Эх, какой же у него тон нехороший был. Безнадега, полная безнадега в голосе. Нельзя с таким голосом на дело, вот что.

— Ты давай, не канючь, Андрюха! — бодро посоветовал Кит. — Все нормально будет.

Неубедительно у него получилось. Будто у врача, который тяжелому пациенту обещает отменное здоровье на всю оставшуюся жизнь.

— Слушай, ты смотри, Дашке ничего не ляпни, — спохватился Андрей, — она как вообще? Что делает?

— Кофе пьет, — честно ответил Никита.

Андрей вдруг запаниковал:

— Она что, все слышала? Ты откуда говоришь-то, блин?

— Я на кухне, — опять честно сказал Соловьев и дальше уже принялся врать, — а Дашка у себя, прилегла.

— Она кофе пьет лежа, что ли? — насторожился Андрей.

Никита чертыхнулся и все-таки решил окончательно, что стареет. Совсем не следит за разговором. Расклеился, расслабился, а еще предстоит продолжить допрос суслика, а Дашка между тем одна кукует в кафе, а Комолов в чужом городе получил очередную оплеуху судьбы. Никогда еще Никита не думал такими вот словами — старость, расклеился, судьба. Бла-бла-бла.

Ты еще руками всплесни от безысходности, будто бабка, у которой всю пенсию вместе с кошельком стибрили.

Поругав себя быстренько, но от души, Никита ответил другу:

— Ну, не знаю я, как она там его пьет, взяла чашку и потопала в свою комнату. Надоел я ей за ночь-то. Ты вообще, Комолов, предупредил бы хоть, что собственной жене соврал.

— Это о чем? А… Так не мог же я сказать, что еду ее бывшего хахаля допрашивать.

— Что, Дашка вопросы задавала?

— Было дело. — Никита нахмурился, прислушиваясь к тишине, которая прочно установилась в прихожей. — Ладно, Комолов, действуй. А я тут еще кое-что проверю.

— Эй, стой-ка, что проверишь? — занервничал Андрей, — куда ты собрался-то? Дашку не оставляй одну, понял?

Никита клятвенно заверил, что одну не оставит. И снова почти не соврал, ведь Дашка сидела в кафе под наблюдением понятливого официанта. Да и еще посетители там были. Нет, не соврал, успокоился Соловьев, прислушиваясь к собственным словам. И попрощался с Андреем.

— Эй, хозяин, — крикнул он, пристраивая телефон на пояс, — заходи, продолжим нашуприятную беседу.

За дверью было тихо. Никита вскочил, меняясь в лице.

— Кретин, ну какой же я кретин, едрит твою налево!

В коридоре никого не было. И во всей квартире тоже. А Соловьев — полный кретин!!! — пребывал в полной уверенности, что суслик слишком напуган, чтобы совершать активные телодвижения.

Никиту кинули, как сопливого пацана.

Дашка, как и ожидал Соловьев, негодовала. Но только первые несколько минут. Потом вернулись сомнения и страхи последних дней, и кофе утратил вкус, так же как обида на Никиту, и лица людей сделались расплывчатыми и невнятными. Дашка отставила чашку — десятую, должно быть, чашку кофе за это утро, — закурила и прикрыла глаза. Веки были тяжелыми, будто она всю ночь проплакала. А что, нет? Еще как плакала, другое дело, что не было слез, но душа всхлипывала, не останавливаясь, дрожала, сморкалась, хрипела и постанывала. Мокро и холодно было внутри, словно в пасмурный день на улице.

Да, после разговора с Андреем надежда подняла голову, встряхнулась и выпрямилась во весь рост, заполняя ледяную пустоту. Но тем временем, пока муж наматывал километры, Дашка превращалась в настоящую неврастеничку, каждые пять минут меняющую настроение. Она то падала на дно, больно ударяясь о собственный острый, ядовитый страх, то взмывала высоко, обретая уверенность. То хихикала, то истово молилась, беззвучно шевеля губами, то рассеянно и невидяще водила глазами по кухне, смотрела сквозь Никиту, тупо перебирала игральные карты. То снова с энтузиазмом тасовала колоду, выстраивала комбинации ходов, просчитывала соперника, сосредоточенно размышляла, будто игра в «дурачка» составляла смысл ее жизни. А потом тянула руку к телефонной трубке, и в эти секунды проживала тысячу жизней.

Теперь бессмысленное времяпрепровождение в кафе. И зачем только Никита потащил ее с собой?!

Даша достала мобильный.

— Андрей! Господи, я все утро тебе дозвониться не могу. Ну, что?

Ей стало страшно. Она испугалась вдруг, что из-за стука собственного сердца не услышит мужа.

— Все нормально, — глухо прозвучал ответ Андрея.

— Что? Что? Нормально — это как? Ты видел Степку? Погоди, я выйду на улицу.

Она не вышла, а вылетела, задев несколько стульев и столкнувшись в дверях с каким-то мужиком. Кажется, он упал, а вслед Дашке понеслись проклятья и окрики официанта. Потирая ушибленное колено, Даша остановилась у невысокого заборчика.

— Говори! — выкрикнула она в трубку.

— Малыш, да нечего пока говорить, — было слышно, как тяжело, с присвистом вздохнул Андрей, будто тоже бежал куда-то.

— Как нечего?!

— Дашенька, я тебе позвоню, как только увижу Степку. Пока я его не нашел, понимаешь? Я делаю все возможное и невозможное, но многое зависит не от меня.

Он сам чувствовал, что бормочет нечто невразумительное. Правильные вещи, в принципе, но такие бессмысленные! Не этого ждала от него жена. Черт подери, он сам ждал не этого!

Дашка за несколько сот километров от него тоненько заплакала.

— Ну что ты, малыш? Все будет хорошо!

— Сколько можно? Андрюша, я не могу больше, просто не могу, и все. Где Степка? Что с ним?

— С ним все в порядке. Это я знаю точно, — твердо, насколько мог, сказал Андрей.

— Ты знаешь? Они что, звонили тебе? Ты видел этих ублюдков?

— Да. Видел. Со Степкой все нормально.

— Хорошо. — Даша присела на корточки, облокотясь на забор. — Хорошо.

— Ты допила свой кофе?

— Что? Ах да, допила. Откуда ты знаешь, что я пила кофе?

— Ты всегда его пьешь, — грустно усмехнулся на том конце провода Комолов. — Никита сказал, что ты с чашкой в обнимку отправилась в комнату.

Даша недоуменно притихла. В какую такую комнату?

— Он звонил тебе?

— Я ему, — возразил Андрей.

— Когда?

Муж ответил, что минуту назад. Интересное дело. Получается, Никита соврал. Постеснялся признаться другу, что поперся к любовнице, оставив Дашку в кафе.

Все врут время от времени.

Эта мысль заставила Дашку подняться.

— Андрей, а ты точно в Пензе?

— Точнее не бывает, — строго ответил муж.

Что ее насторожило? Маленькая, трусливая ложь Соловьева. Чрезмерная уверенность в голосе Андрея.

Все врут.

Боже мой, когда закончится этот кошмар?!

— Даш, — позвал Андрей, — Даш, ты бы поспала немного, вы же всю ночь сидели. Слышишь? Иди ляг.

— Комолов, я не хочу спать. Я хочу к тебе в Пензу! Почему ты не взял меня с собой?

Ну вот, приехали. А он-то удивлялся, что жена отпустила его без истерик, почти без вопросов. И даже не обмолвилась о том, чтобы отправиться с ним в чужой город. Опять защитная реакция? Дашке на самом деле показалось, что легче ждать дома, поверить в мужа, в то, что он справится один и одному ему будет удобней.

Дура глупая! Решила отсидеться, как в детстве, залезть под одеяло с головой и переждать там все страшное. Родительские скандалы, злые насмешки брата, мамину истерику по поводу невымытой посуды.

Дашка всегда предпочитала отмалчиваться. Вернее, нет, не всегда — в детстве, но с тех пор прошло тысячу лет, и все изменилось.

Выходит, не все.

Нервы не выдержали, и она осталась дома, укуталась в надежду, будто в бронежилет. Трусиха несчастная! А могла бы сейчас сама искать Степку! Могла бы бегать по неведомой Пензе, — что же за город такой проклятый, умыкнувший ее сына?! — поставить всех на уши, крушить, вести переговоры, умолять, угрожать, уничтожать эту гадость, посмевшую дотронуться до Степана.

Могла бы. Подлая душонка предпочла свернуться калачиком и не возникать. Муж все сделает. Мужу не надо мешать. Так не мешала бы, а помогла! А Дашка только портила все! К Кириллу поперлась, деньги потеряла, машину тоже, сына перепутала с чужим мальчишкой! Это же уму непостижимо!

Господи, какая идиотка…

Дашка не знала, сама ли она пришла к выводу, что ошиблась, приняв за Степку незнакомого паренька, или Никита с Андреем убедили ее в ошибке. Их уверенность, в любом случае, имела место быть. К тому же Комолов намылился в эту чертову Пензу и выглядел очень решительно, будто знал наверняка, что Степка там. И Даша поверила мужу. И прокляла свою тупость, а теперь еще вдобавок и трусость.

Собственная истерика окончательно выбила ее из сил. Чувствуя себя ни на что негодной «самодурой», Даша все же тихонько спросила у мужа:

— Можно мне приехать? Я не могу тут сидеть.

— Не будь эгоисткой, — жестко ответил он, — Степке ты ничем не поможешь сейчас, и здесь тебе делать нечего. Жди звонка. Все, пока.

Он отключился. Даша перевела дыхание и собралась вернуться в кафе, но мобильный вдруг затрясся у нее в руках. Она вздрогнула от неожиданности, не сразу сообразив, что это виброзвонок. Наверное, Андрей забыл что-то сказать, обыденно промелькнуло у нее в голове.

— Ну? — нетерпеливо пискнула Дашка, поднеся телефон к уху.

— Где ты шляешься, паскуда? — прошипела трубка. — Чего это тебе дома не сидится!

Дашка моментально взмокла от злости и страха. Телефон едва не выскользнул из ослабевших пальцев.

— Молчишь? — удовлетворенно спросили в трубке.

— Что вам надо? — собралась с силами Дарья.

— Шоколада, — хохотнули в ответ, — килограммов надцать.

Издевательства в голосе поубавилось, зато полыхнуло яростной злобой. Будто звонивший изо всех сил скрипнул зубами:

— Вопросы здесь задаю я, поняла, крыса? Чё тебе дома не сидится? Чё ты шляешься?

Дашка молчала. Было ясно, что это не те вопросы, на которые надо отвечать. Обладатель голоса, сам того не подозревая, дал передышку и время на размышления. Даша кусала губы, соображая, зачем ей звонят. Ведь Андрей сказал, что едет в Пензу как раз из-за того, первого звонка, что разберется с этим телефонным ублюдком и заберет у него Степку.

Тогда почему ублюдок снова звонит?

Чего он добивается? Что он хочет от нее?

— Чтоб ты сдохла, дрянь неблагодарная! — вдруг ворвалось ей в ухо.

«Не понимаю, ничего не понимаю! Что я сделала? Почему неблагодарная? Неужели только из-за этого Степка сейчас где-то далеко… Я согласна сдохнуть, слышите?! Верните мне сына!»

— Отдайте Степана! — она вся вложилась в этот крик, но почему-то он получился почти неслышным. Слабое шипение воздуха, который выпускают из шарика.

— Иди домой, — деловито потребовал голос, — и сиди там, и вой, и кидайся на стену, и жди моей милости!

— Что с моим сыном? Где он? Верни его, сволочь! Ублюдок! Я все сделаю, слышишь? Что ты хочешь? Я дам тебе денег, у мужа есть много денег, мы все отдадим, слышишь? Возьми в заложницы меня, слышишь? Ты слышишь, паскуда?

— Вот так, правильно, — удовлетворенно вздохнули на том конце провода, — поплачь, пореви хорошенько.

— Я прощу вас, отпустите Степку домой… Я умоляю.

— Умоляешь? Это здорово. Иди домой, говорят тебе, и сиди там. Все поняла?

— Да, — спокойно ответила Даша.

И вдруг осознала, что действительно поняла. Пусть не все, но очень многое. Человек на том конце провода положил трубку. Человек на том конце провода, ненавидевший Дашку, держит у себя ее сына только ради того, чтобы наслаждаться своей властью.

Даша машинально сунула телефон в карман.

Итак, что мы имеем? Злобный скрежет зубов и нелепые вопросы. Приказание сидеть дома и страдать.

Дашка не выносила, когда ей диктовали, что делать. И не признавала слово «надо». Наверное, это сейчас придало ей сил. Кровь разбежалась хорошенько и ударила в голову, заставляя мысли построиться в ровные ряды, маршировать и отдавать честь.

Мысль первая — Степка действительно у того человека, который звонил, ненавидел, издевался и скрежетал зубами.

Мысль вторая — человека нужно вычислить. Потому что, скорее всего, Андрей его не нашел. Если человек звонил не с автомата, это будет сделать очень просто. Остается надеяться, что телефонный маньяк попросту туп и звонил Дашке со своего домашнего номера. Скоро к нему подъедут крепкие ребятишки и в два счета узнают, где Степка.

Если от ненависти он не растерял все мозги, тогда придется повозиться.

В связи с этим мысль третья. Вспомнить всех, с кем общалась в последнее время. Быть может, обидела ненароком продавщицу в магазине, и она решила поквитаться изощренным способом. Или Дашка могла кому-то ногу в метро отдавить. Хотя нет, в метро она давно не спускалась.

Стоп, вот тут что-то важное. Четвертая, кажется, по счету мысль. Вывод из третьей. Горячо, горячо. Продавщица? Магазин? Нет, наверное, дальше. Метро? При чем здесь метро?

Дашка запуталась, а стройный ряд мыслей развалился, будто пьяная компания по углам.

Попробуем все снова. Кто мог возненавидеть ее до такой степени? Сразу не так, почему — до такой? Возможно, для того человека это нормальная степень, возможно, он всегда реагирует так… неадекватно. Опять стоп. Среди Дашкиных знакомых психов вроде бы нет. И снова стоп. Что такое вроде бы? Псих, он — или псих, или нет. А если наполовину, то как это должно выглядеть? С виду он нормальный, среди обычных людей ничем не выделяется, а наедине с самим собой становится невменяем. Так, что ли?

Еще несколько минут таких размышлений, и она сама станет буйнопомешанной.

А думать надо. Есть такое слово «надо», и Дашка его терпеть не может. Однако «надо» бывает разным.

Чтоб ты сдохла, сказал ублюдок на том конце провода.

Ну почему, почему? Что такого она могла сделать, чтобы человек произнес эти слова с вымученным, давнишним чувством ненависти? Она не давала повода. Она сознательно избегала людей, не доверяя ни им, ни себе в их кругу. Казалось, огородилась. Выяснилось, что нет.

— Я тут ни при чем, — не в первый раз повторил Зацепин и изобразил лицом сложную гамму чувств.

Андрей рассмотрел крайнюю озабоченность, доброжелательность и капельку нетерпения.

— А вообще это никуда не годится! Просто ужас! Куда мир катится?

Ну вот, теперь на челе старого бизнесмена обозначилась еще и искренняя тревога за весь род человеческий.

Комолов ломал голову — верить, не верить. Человеколюбия в Зацепине было меньше, чем в обозленной на весь свет старой деве. Но это ладно. А вот как насчет главного?

Андрей разминал в руке сигарету. Последние двадцать минут он искрошил таким образом уже штук пять. Нервы стали ни к черту.

И все-таки, врет или нет? Актер из Романа Павловича хоть куда, это Андрей нутром чуял. Но в каком месте он играет просто так, по инерции или по зову души, а где делает это из умысла — понять практически невозможно. Но надо. Надо, черт тебя подери!

Соображай же, кретин, приказал себе Комолов и выбросил искрошенную сигарету в серебряную пепельницу.

Зацепин проследил за его движением и старчески крякнул. Мол, вижу, как тебе тяжело парень, и очень сопереживаю. Но помочь ничем не могу. Он здесь ни при чем, было сказано не мало уже раз. А время идет. Зацепинское время стоит дорого. Хотя нет, о потраченном получасе он не жалел, уж больно история оказалась любопытная.

Конечно, он ее помнил, тонкую девочку с испуганными глазами. Дарья Комолова, как назвал ее этот нервный тип, сидящий теперь напротив Романа Павловича.

Когда это было-то, господи?

Он даже жениться на ней собирался. Совсем, наверное, сбрендил тогда, старый дурак! Кто же женится в наше время по любви, «от чуйств-с»?! Потом помудрел. Жанку вот выбрал исключительно по расчету. Ты — мне, я — тебе называется. С него счета в банке, с нее — фактура, обожание, хорошее поведение и беспрекословное послушание. Не прогадал, Жанна ему еще и сына родила. Мысли о младшем Зацепине, как всегда, заставили Романа Павловича улыбнуться. Шалопаем растет, весь в папашу.

А эта Дарья… мм… Комолова, что ли? Конфетка в невзрачной упаковке. Тем приятнее, неожиданнее вкус. Конечно, он помнил. Ее отец, кажется, до сих пор работает на одной из зацепинских фирм. Нет, не отец — отчим. А вообще воспоминание не из приятных. Роман Павлович не любил вспоминать о том, чего ему не удалось добиться. Дашку вот не удалось. Хотя вкус узнал и почувствовал, но что-то там осталось нераскрытым и открываться не желало ни в какую. Мало того, сопротивлялось изо всех сил ему, Зацепину. Даже странно…

Вспоминать не любил. Легче вычеркнуть и сделать вид, что никогда такого и не было. Но вот приперся частный детектив с несчастным лицом и интересной историей. Секретарша доложила, что мужик серьезный и требовательный, а дело важное. Плевал Зацепин на такие доклады. Только детектив попался упорный и даже наглый, ворвался в кабинет, размахивал руками, намекал на какие-то неприятности. Угроз Зацепин не любил и потянулся было нажать кнопочку вызова службы безопасности. Однако парень с удостоверением частной юридической службы упомянул в своей пламенной речи несколько важных имен. Случайный человек не мог знать о связи Зацепина с этими людьми. Пришлось выслушать.

Оказалось занятно. Правда, Роман Павлович не сразу въехал, при чем тут он. Вот именно — ни при чем. Битых полчаса повторял.

А детектив все крошил свои сигареты и не уходил.

Сколько ему обещали за хорошо сделанную работу, чтобы вот так переживать? Или за босса беспокоится?

Зацепин признавал, что дело не только любопытное, но и странное. У большой шишки — начальника этого детектива — украли сына, а выкупа не требуют. Шишка дергается, не спит, не ест, контракты простаивают, бизнес разваливается. Черт его знает, может, парень в кресле напротив переживает не зря. А если бы…

На этой мысли Зацепин сбился. Он дальше представить себе не мог, даже подумать не посмел. А если бы… Что бы он делал, пропади его Кешка, его последний, младший сынишка, избалованный маленький тиран?

Нет, думать об этом не стоило, сердце и так барахлит.

Ясно было, что детектив не уйдет сам. Доказательства ему подавай, и все грозится теми именами да всей службой безопасности своего большого босса. Мол, Роман Павлович, в ваших интересах решить дело полюбовно, с минимальными потерями. Беда прямо.

К делу-то он никакого касательства не имеет. А слухи пойдут. Но это же бред просто! Чтобы он — практически хозяин маленького, но крепкого городка, уважаемый бизнесмен, счастливый муж и отец, в конце концов, — украл чужого сына только потому, что когда-то спал с его юной матерью! То есть с нынешней женой большого московского человека.

Он ее и не вспоминал. Может, тогда и зацепило его самолюбие, так сколько воды с тех пор… В общем, ясно, что бред больного воображения. Это же как человек-то большой отчаялся, чтобы послать детектива к бывшему, давнишнему любовнику своей жены?!

А вот Зацепин послать детектива не мог. А так хотелось — далеко и навсегда. Ко всему прочему, у парня был вид человека, готового на все. Ну и связи, конечно. Не мог Зацепин проигнорировать те фамилии, которыми пугал его чертов москвич!

Ну и что делать прикажете? Доказывать свою непричастность просто-напросто несолидно, даже позорно как-то. Да и каким образом? Дать обыскать дом, что ли? Или в качестве алиби предъявить всех, с кем общался в столице? Ой, как все это некстати, как глупо и нелепо получается. И даже речи не может быть о том, чтобы рассказать, чем он занимался в Москве на самом деле. Хотя детектив об этом прямо и не спрашивал. Но, видимо, подразумевалось, что Зацепин должен поведать о своих столичных делах, дабы избежать подозрений. В принципе, логично. Но серьезный дядька Роман Павлович Зацепин ни оправдываться, ни объясняться не привык. И потому последние двадцать минут чувствовал себя не в своей тарелке, играл, юлил, а сам прикидывал, что делать дальше.

Андрей его беспокойство ощущал, как свое собственное. Исходящие от Зацепина волны растерянности и неприязни превращали его игру в фарс, и ложь становилась все более очевидной. Только одно так и оставалось непонятным — врет ли дед по привычке, или скрывает на самом деле что-то важное.

— Так что же мы будем делать, Роман Павлович? — спокойным тоном осведомился Комолов.

Тот нетерпеливо скосил глаза на настенные часы.

— Вообще-то у меня совещание через десять минут. Поэтому не знаю, как вы, а я собираюсь заняться делом.

Он заметил, как напрягся собеседник, и успокаивающе поднял ладонь.

— Я понимаю, что ваше дело гораздо серьезней. Но сейчас мне нечем вам помочь, я должен подумать.

— Прежде всего вы должны себя обезопасить, Роман Павлович.

Андрей произнес это будничным тоном, но в его взгляде Зацепин усмотрел серьезную угрозу.

Сказка про белого бычка грозила затянуться надолго.

Андрей гнул свою линию, хотя был убежден, что никаких доказательств Зацепин ему предъявить не сможет. В самом деле, какие доказательства? Чем он смог бы аргументировать свою непричастность? Молодая жена, наличие маленького сына, куча дел в Москве — это еще не повод для оправдательного приговора.

Андрей и не ожидал услышать от старика ничего внятного, он только смотрел и слушал. Слушал и смотрел, пытаясь определить, способен ли человек на подлость. Психолог хренов, выругал Андрей сам себя. Сюда бы Никиту с его опытом, с его знанием человеческой натуры, с его проницательностью. Андрей же полагался только на интуицию, и она подсказывала ему, что с Зацепиным что-то нечисто. И в то же время Комолов отдавал себе отчет, что этот дед — кстати, вполне симпатичный с виду, солидный, внимательный, — просто по характеру своему лжив и двулик.

Так или иначе, переговоры зашли в тупик. Зацепин не мог себе позволить вызвать охрану и выдворить со своей территории наглого «детектива». Комолов не мог уйти, пока остается хоть капля сомнения.

Никита пришел в бешенство, не обнаружив Дашку в кафе, и прежде всего обматерил официанта.

— Я тебе денег оставлял за красивые глаза, что ли? — возмущался Соловьев, тряся парня за лацканы пиджака. — Ты должен был задержать ее, хрен моржовый, едрит твою налево! Ты хоть видел, в какую сторону она ушла?

Тот хрипел, но попыток вырваться не предпринимал.

— Она вышла по телефону поговорить, тут же шумно! — пробормотал он. — Я глядел, глядел… Она долго разговаривала.

Никита поставил парня на пол.

— Не слышал, о чем?

— Вы что, издеваетесь? — чуть не плакал тот. — Я же говорю, она на улицу вышла.

— Ну, может, имя какое-то назвала. Кирилл, например. Нет?

Официант чуть отодвинулся и пожал плечами.

Глухо, как в танке.

Где теперь ее искать? С кем она говорила? Почему не дождалась?

Сейчас, когда Никита уже не сомневался, что Кирилл каким-то образом замешан в похищении, нужно было действовать без промедления. А для этого необходимо поговорить с Дашкой. Нашла, блин, время характер показывать! Не сиделось ей спокойно!

Соловьев чувствовал, как внутри все сжималось от предчувствия близкой развязки. И оттого злился еще больше, потому что информации ему не хватало. Только уверенность в правильном выборе пути. Даша, Даша и еще раз Даша.

Он не напрасно потратил столько сил, беседуя с ней всю ночь на отвлеченные темы. Ха-ха, якобы отвлеченные. Браво, какой профессионализм, какая блестящая игра. А результат практически нулевой. Никита только получил подтверждение своим теориям. Во-первых, Степку действительно похитили из-за его матери. Дела Комолова тут ни при чем. Во-вторых, Дашка никому не наступала на хвост, не воровала, не убивала и вроде бы не видела ничего подозрительного, что послужило бы поводом для этого странного похищения и ненависти со стороны преступника. И, следовательно, в-третьих, эта ненависть основана только на личной неприязни, без каких-либо поводов вообще. Надо рыть дальше. Кирилл сбежал, конечно, неспроста. Он знает или, по крайней мере, догадывается, кто до такой степени терпеть не может Дашку. Именно этот человек поспособствовал их знакомству. И Никита обязан его найти.

Внезапная мысль заставила его потянуться за мобильным.

Соловьев набрал номер Андрея, залез в машину и стал ждать ответа.

— Что? — рявкнул друг вместо приветствия.

— Судя по всему, дела идут не слишком хорошо, — понял Кит.

— Слишком нехорошо, — поправил Андрей. — Я в офисе Романа Павловича, никаких доказательств у меня нет, у него тоже, и вот уже битый час мы пялимся друг на друга, как баран на новые ворота!

Соловьев присвистнул.

Зацепин в это время напряженно шевелил бровями, прислушиваясь к разговору.

Комолов с яростью вдавил в пепельницу очередной раскрошенный окурок.

— Узнай, знаком ли он с Кириллом, — предложил Никита.

— Что?! — Андрей изумился до такой степени, что показалось, будто скрученные в тугой узел нервы резко раскрутились и пребольно ударили изнутри по всем органам сразу.

Никита молчал.

— А как? — успокоившись немного, спросил Андрей, косясь на Зацепина.

— Слушай, ты же работал в ментовке, — с досадой напомнил Никита, — допросы проводить умеешь, не мне тебя учить, как человека разговорить.

— Смотря какого, — переводя взгляд на потолок, сообщил Комолов.

— Что ты стонешь?! Мне надо знать точно, связаны они между собой или нет!

— Ты был у него? — догадался Комолов. — Что он сказал?

— Почти ничего. Я уверен, что с Дашкой его кто-то свел. Вполне возможно, что это Зацепин. Узнай, может, они росли в одном дворе или старик ему в яслях подгузники менял?

— Охренел ты совсем, — едва слышно пробормотал Андрей, все еще глядя в потолок.

Роман Павлович нетерпеливо завозился в своем кресле.

— А если нет?

— Тогда возвращайся сразу, — решил Никита. — Будем искать его здесь.

Он отключился, спрятал телефон и откинулся на спинку сиденья. Для начала надо было разыскать Дашку. Знать хотя бы приблизительно, куда она могла рвануть. Вспомнила, что бывший любовник живет недалеко? И зачем ей к нему понадобилось? За каким таким интересом?

Никита завел машину и направился к дому суслика. Как уже говорилось, лучше перебдеть… Вот она, грубая проза жизни.

Внезапная мысль — простая, ну до обидного простая, как все гениальное, — заставила Соловьева нажать на тормоза. Он знал, как точно выяснить, знаком ли Зацепин с Кириллом и он ли подсказал тому стать Дашкиным любовником, чтобы прибрать к рукам большую часть имущества Комолова.

Кретин, выругался на себя Никита, снова доставая телефон. Раньше надо было. Ну где были его мозги?!

Нет, правда, это старость. И очки в стильной оправе не помогут. Хотя самое время записаться на прием к окулисту, а заодно к психотерапевту и проктологу. Так, на всякий пожарный.

— Это опять я, — сообщил Никита Андрею, — говори только да или нет. Понял?

— Да, — послушно ответил тот, что-то невнятное пробурчав Зацепину в знак извинения.

— Деду во время разговора кто-нибудь звонил?

— Нет.

— Точно?

— Да.

Никита задумчиво почесал переносицу.

Э… А когда вы начали?

Андрей молчал. Соловьев, чертыхнувшись, поставил вопрос иначе.

— Ты с ним встретился раньше двенадцати?

— Да, — раздраженно ответил Андрей, глянув на часы.

Раньше, это точно. А время уже второй час. И как выяснить, знаком ли старик с Кириллом, непонятно. И доказательств никаких — ни за, ни против. И Соловьев сошел с ума, судя по его вопросам.

Где Степка, черт возьми все на свете?!

— Хорошо! Просто отлично! — Соловьев на том конце провода так бурно обрадовался, что Андрей окончательно поверил в его сумасшествие.

Все. Доискались, сыщики доморощенные! Один свихнулся на почве расследования, другой тоже на пути к этому.

— Может, объяснишь? — взял себя в руки Комолов.

— Ага, объясню, — жизнерадостно прочирикал Никита, — я сейчас Кирилла на прослушку поставлю, вот и все. Если он будет звонить Зацепину, мы узнаем.

— А если не будет? — совсем спокойно спросил Андрей.

— Значит, это не Зацепин. То есть за Кириллом стоит кто-то другой, а твой дед тут ни при чем, ясно? Ты посиди у него еще, я думаю, если Кирилл позвонит, то очень скоро. По идее, он уже должен был позвонить. Но чем черт не шутит… Так что жди.

Андрей покосился на Зацепина, который успел ему уже порядком поднадоесть.

— Получили инструкции? — сочувственным тоном спросил Роман Павлович.

— Получил, — задумчиво ответил Андрей, — и задам вам еще несколько вопросов, а там посмотрим.

— Мне кажется, вы просто тянете время, пока меня проверяют, — заметил проницательный старик. — Я думаю, мне надо рассказать вам, что за дела у меня были в Москве… Только это без передачи, о’кей? Между нами, мальчиками.

То, как он внезапно засуетился, совсем не понравилось Андрею. Где-то старик почуял опасность. В чем? Почему? Он же не мог слышать Никиту, а реплики Андрея ничего не значили.

— Моей репутации не пойдет на пользу ваше расследование, — объяснил Зацепин, — мне проще рассказать самому, чем ждать, пока вы перетрясете мое нижнее белье. В столице я заключал договор финансовой аренды. Лизинг, проще говоря.

— Что в этом страшного? — не понял Андрей.

Зацепин усмехнулся, словно перед ним сидел несмышленый мальчишка. Конечно, откуда детективу знать о негласных законах и этикете бизнеса.

— Видите ли, — с высокомерным видом сказал Роман Павлович, — я вознамерился купить машину, хорошую машину, джип. А вся наличность в деле. Мне пришлось заключить договор, но держать это в тайне, иначе мои «коллеги» меня бы не поняли. В нашем кругу не принято брать взаймы, запросто можно прослыть банкротом, и тогда с вами никто не будет иметь дело. Конкуренты же вообще сожрут, не глядя.

Андрей прикрыл глаза. Полный облом. Старик ни при чем. Стопудово не при делах, как говорит Степка. Уж Комолов-то точно знал, сколько времени тянется оформление документов на покупку машины, лизинг, постановку на учет и так далее. Взятки и знакомства лишь немного упрощают эту процедуру. Удивительно, что Зацепин вообще успел встретиться со своими столичными приятелями.

— Покажите бумаги, — усталым голосом попросил Андрей.

Зацепин изменился в лице, негодующе прошипел:

— Как вы мне надоели!

Но поднялся и документы продемонстрировал. Они были в порядке. А вот с их обладателем творилось что-то неладное. Будь Андрей в форме, он бы давно понял, что Зацепин просто вне себя от унижения. Мало того, что старик был вынужден выслушать какого-то столичного «шестерку», так еще и отчитываться перед ним, предъявлять доказательства. С первой минуты Роман Павлович вознамерился отыграться за это издевательство — врал в мелочах, строил «козью морду» и всячески демонстрировал нежелание сотрудничать.

Да, в другое время Андрея это не насторожило бы, а позабавило. Но сейчас он передергался. Зацепин оставался последним реальным подозреваемым, все сходилось на нем, включая полубезумный звонок Дашке. Комолов не был детективом и легко расставаться с красивыми, осмысленными версиями не привык. Потому проститься с Зацепиным было невероятно трудно.

А кого искать теперь?

Где Степка?

Андрей вышел из офиса бизнесмена и устроился в кафе напротив. Осталось дождаться звонка от Никиты, чтобы расставить все знаки препинания.

В голове была тяжелая вязкая пустота, как в ночных кошмарах, когда борешься с кем-то бесформенным, но сердитым и страшным.

Даша не могла дождаться Никиту по одной простой причине. Она просто о нем забыла. После недолгих раздумий о звонке похитителя Дашка выскребла всю мелочь из кармана, добралась до остановки, где села на маршрутку, и уже через полчаса была дома.

И плевать на расследование.

Еще не хватало, чтобы этот мерзавец, снова не застав ее по домашнему номеру, разозлился. Так рисковать Даша не собиралась. Кто знает, на что способен в гневе человек, ненавидевший ее и держащий у себя ее сына. Степка не должен пострадать из-за материнской жажды справедливости. Из-за ее уязвленного самолюбия, которое вдруг дало о себе знать. Как это так — ей диктуют условия, ее норовят посадить на цепь и указывать, куда идти и что делать! Возмущение рвалось наружу, хотелось топать ногами и непременно самой разыскать самоуверенного подлеца, трепавшего ей нервы столько дней.

И ничего этого делать Даша не стала. И даже мыслей собственных испугалась. Какая из нее мать после этого? Эгоистичная дура, вот и все, возмутилась она! Не первый раз, чай, мордой в грязь пихают. И не в последний, наверное.

Хрен с ней, с мордой, с грязью, с чьей-то неконтролируемой ненавистью.

Дашка повертела в руках отключенный мобильный. Чего ей бояться? Все плохое уже случилось. Да если захочет, он позвонит на домашний и проверит, выполнила ли она приказ. Есть надежда, что это понравится ему, и Степка окажется дома.

Рик вылез из-под дивана и, громко клацая когтями по паркету, подошел к Дашке.

— А если не окажется? — спросила она у пса.

Тот лизнул ладонь, в которой была зажата трубка.

— Думаешь, включить?

Рик тявкнул утвердительно и, как показалось Дашке, с некоторым осуждением. Мол, почему ты раньше этого не сделала, трусиха? Действительно, трусиха. Дашка включила мобильный, и он тут же задергался в ее руке и разразился неистовой трелью.

Ну, вот, пожалуйста. Все теперь зависит от тебя. Вой, рыдай, угрожай, обещай, говори по-испански или по-китайски, кричи петухом — что угодно! — лишь бы убедить этого козла отпустить Степку.

Приготовились…

— Да?

— Комолова! Где ты шляешься? Я который день до тебя дозвониться не могу!

Фима. Всего лишь Фима, черт ее подери.

— У меня потрясные новости, Дашка! — орала между тем поэтесса. — Я к тебе сейчас приеду.

— Не надо, — взмолилась та, — мне сейчас не до этого, извини.

— А что случилось? Ты разводишься наконец-то?

— Фим, я тебе потом все расскажу…

— Ой, не заливай! Ты никогда мне не рассказываешь. Ничего! Хватит бухтеть, Дашка, я сейчас приеду, и мы поболтаем, а? Я Степку двести лет не видела! У него каникулы уже, да?

А ведь и правда каникулы, вспомнила Дашка. Четыре дня назад Степка за завтраком радовался как полоумный, что наконец-то отдохнет от учителей. Тогда и был последний день учебы. Как она могла забыть? Хотя при чем тут это? А может, при чем… Может, Степка улетел на каникулы на Луну или отправился в кругосветное путешествие, забыв оставить записку родителям. Может, телефонный ублюдок просто ублюдок без далеко идущих планов. Просто ненавидит Дашку, и все. Ведь про сына он ничего не говорил, она первая завела речь о Степане. А этот козел подхватил с лету и воспользовался ситуацией.

Господи, помоги! Пусть так оно и будет, а? Ну, пожалуйста, ну что тебе стоит? Пусть Степка окажется дрянным мальчишкой, непослушным сыном, маленьким мерзавцем, забывшим, что такое телефон и телеграф, и собственные мама с папой. Пусть он нежится сейчас где-нибудь на золотом песочке!

— Даш, так я еду! — напомнила о себе Фима.

— Нет, Фима, нет. Степку мы к бабушке отправили, а сами сегодня… это… в оперу собрались.

Все время от времени врут.

— Куда?! — изумилась Фима.

— В оперу.

— С кем? С Комоловым? Он же заснет там и перебудит всех ценителей искусства. Кстати, Дашка, он у тебя что-то слишком внезапно заинтересовался этим самым искусством. На выставки ходит…

— Андрей? — мимоходом удивилась Дашка, — на какие еще выставки? Что ты несешь?

— Да я его видела недавно, сама поразилась. Художник молодой проставлялся.

— Может, выставлялся? — поправила Даша.

— Не, именно проставлялся, — хихикнула Фима, — причем неслабо ему пришлось. Только я не поняла, что там твой муженек делал. Слушай, так вы помирились или как? — внезапно переключилась она.

— Не знаю, — честно ответила Даша. — Все, Фим, нам пора идти. Пока.

И решительно нажала отбой.

Рик растянулся возле ее ног и блаженно щурился.

Даша задумчиво потрепала его по загривку и вдруг вскочила, ужаленная внезапной, страшной догадкой.

Фима была единственной подругой на протяжении долгих лет. Ладно, не подругой, но достаточно близким человеком. Кроме нее, никого рядом с Дашкой и не было больше.

Как же она раньше не подумала?!

Кретинка!

Но зачем Фиме ее ненавидеть? За что? Почему?

Ненавидеть так, чтобы украсть ее сына, вывернуть ее душу наизнанку, вытрясти, выжать, как половую тряпку, и любоваться, как стекает грязная вода — рыдания, проклятья, истерики, — и ухмыляться довольно в телефонную трубку.

Погодите-ка. Голос — полный ненависти голос! — был не Фимин.

Даша прошла на кухню и точными, спокойными движениями сварила себе кофе, сделала бутерброд, а перед Риком поставила плошку с мясной овсянкой. Силы необходимы, нужно держаться и соображать. И так уже потеряна уйма времени на бесполезные причитания и жалость к самой себе. Хватит! Довольно нюниться.

Значит, голос не Фимин. Или она изменила его до неузнаваемости, или просила кого-то звонить Дашке. Обе версии вполне правдоподобны. Стало быть, плевать на голос.

Это Фима. Больше просто некому. Пусть метод исключения не лучший при расследовании, Дашка не желала думать об этом.

Рик, набив пузо, благодарно зевнул и вытянулся рядом с хозяйкой, время от времени бдительно вскидывая большую, умную голову. Его беспокойный вид заставил Дашку выглянуть в окно и убедиться, что во дворе никого нет.

— Ну, и чего ты прислушиваешься? — обратилась она к Рику.

Он хитренько прищурился. Дашка привыкла доверять псу, и его напряжение моментально передалось ей. Рик явно кого-то ожидал.

Нет, так не пойдет. Если ее собака сходит с ума, предчувствуя неведомую опасность, это не означает, что Дашке надо проявить солидарность и тоже сбрендить. Не обращай внимания, одернула она себя. Перестань дергаться и думай!

Неужели действительно Фима?!

После этого восклицания следовало посыпать голову пеплом и стенать, не переставая, о людской подлости. При чем тут — «неужели»! Надо поехать к ней и все выяснить на месте. Хотя нет, больше Дашка не будет совершать опрометчивых поступков. Одного раза хватило. Поперлась же она к Кириллу, намереваясь прибить этого гада, придушить собственными руками. И что получилось?

Соображай лучше, обдумай все и тщательно взвесь.

Кстати, Кирилл. Даша вскинула голову, как давеча Рик, словно почуяв добычу.

Кирилл — это хорошая мысль. Ведь Фима была знакома с ним. Что это — просто совпадение, роковая, черт ее возьми, случайность или просчитанный ход?

Бесконечные вопросы мешали сосредоточиться. Остывал кофе, сох бутерброд, и Рик продолжал нервничать, то и дело принимаясь настороженно подвывать, закинув голову к потолку.

И вопросы, вопросы… Зачем Фиме все это? При чем здесь Кирилл? Почему Степка не сбежал, если он действительно у поэтессы? Не могла же она в конце концов приковать его наручниками в сыром подвале. Да и нет у Фимы ни наручников, ни подвала.

Даше приходилось вытаскивать саму себя за волосы из зловонной кучи собственных никчемных, трусливых мыслишек. Они преследовали ее, словно стая стервятников, оглушая, пугая, требуя немедленной реакции. Забиться в темный угол и дрожать там до скончания века. Потому что жить с этими вопросами невыносимо. И ответов у Дашки нет, как не ищи.

Все, баста! Смирись с тем, что ответы не нужны. Эмоции потом, сейчас включай мозги и перестань хныкать!

Кирилл и Фима. Они оба знали и Дашку и ее сына достаточно хорошо. Они оба любят деньги и готовы на все, чтобы заполучить их. Тогда почему они их не требуют?! Нет, вопросы тоже потом. Сейчас надо собрать воедино все, что ей известно. Кирилл и Фима знакомы, значит, могли договориться. Неважно, какую цель они преследовали при этом. Могли договориться, и это главное.

Куда они спрятали Степку?

Вряд ли эти сволочи решились привлечь кого-то еще, значит, ее сын у Фимы, ведь в квартире суслика его явно не было.

Даша решительно вышла из кухни, поднялась к себе в комнату и нашла записную книжку, где обнаружила новый Фимин адрес. Вот и все. Она справится, дальше будет легче. Главное — не задавать вопросов. Но они лезли в голову, словно назойливые слепни. Эти проклятые «почему», «как», «зачем». Так, бывало, в детстве Степка мучил родителей, успевая за минуту спросить обо всем на свете.

Все ее не интересовало. Было важно одно — куда могли спрятать Степана. Дашка старалась вспомнить, что Фима рассказывала о себе, и проклинала свою невнимательность. Было, видите ли, скучно слушать пафосные речи поэтессы, ее рассказы, проникнутые драматизмом и жалостью к собственной персоне. Нет, ничего конкретного Даша не помнила, только обрывочные впечатления. Неинтересно.

Одно радовало и вселяло надежду — Фима в Москве, раз собиралась примчаться к подруге. Значит, и Степка здесь, рядом.

Даша решительно вышла из комнаты, зажав в кулачке листок с адресом. Внизу раздалась телефонная рулада.

Сейчас она скажет этой суке все, что о ней думает!

— Дашка, слава богу, ты дома! — облегченно выдохнул ей в ухо Никита. — Тебе что, в кафе не сиделось? Я ведь даже твоего сотового не знаю, а ты сбежала как идиотка!

Уф! Соловьев надрывался, словно квочка, обнаружившая драгоценное яйцо.

— Кит, ты сейчас где? — оборвала его пламенную речь Даша.

— Все там же.

— Отлично. Я сейчас приеду. Жди меня у кафе, ладно? И на всякий случай вызови кого-нибудь из ребят.

— Зачем? Даша, что происходит?

— Я знаю, у кого Степан, — уверенно ответила та и отсоединилась, не собираясь ни спорить, ни доказывать очевидное.

Она ринулась в кабинет к Андрею, выудила на свет божий пачку долларов и со всех ног бросилась к двери. Рик кинулся ей под ноги, пытаясь остановить хозяйку.

— Уйди ты, балбес! Брысь с дороги, говорю, глупая псина!

Кое-как выбравшись из дома, Даша припустила к воротам. В спину ей ударился тоскливый собачий вой. Она не успела вспомнить о том, что всегда доверяла Рику, что четвероногий защитник никогда не беспокоился понапрасну и что вряд ли так громко переживал бы из-за соседской кошки.

Из кустов возле калитки на Дашку вылетел человек с безумными глазами.

Никита сидел в машине возле дома бывшего Дашкиного любовника и тупо смотрел на собственный сотовый телефон.

Итак, Даша все поняла.

Ее уверенность и спокойствие совсем не понравились Соловьеву. Что-то страшное, непоправимое стояло за ними. Правда, которая ей открылась. Или Дашка снова ошиблась, как уже было однажды? Поняла, да не то, догадалась, но неверно.

К тому времени как Никита дозвонился до нее, все предыдущие версии были им отвергнуты. А та, что осталась, была самой правдоподобной и ужасной. Невозможно представить, что чувствует Дашка, если она тоже додумалась до этого. А, судя по всему, додумалась. Иначе, откуда такая уверенность?

И что с этим делать теперь?!

Кит отъехал от дома Кирилла. Здесь все равно нечего было делать. Парень, похожий на суслика, был ни при чем, просто оказался в нужное время в нужном месте.

Самое страшное, что Никита понял, кому это было нужно.

Вот какая мысль все время не давала ему покоя!

Почему он забыл о главном? Похищение Степки было преступлением, а в любом преступлении важен прежде всего мотив. Найди кому это выгодно, и ты узнаешь преступника. Элементарно, Ватсон. А Никита прохлопал ушами, все придумывал чего-то, строил теории, воображал из себя психоаналитика и детектива в одном лице. Какой на хрен детектив! Ищейка обыкновенная. Взял след и побежал как привязанный, а думать забыл. Так, прикидывал, примеривался, вопросы задавал.

Вопрос между тем был один-единственный. Кто получит выгоду? Кому станет хорошо и весело от пропажи мальчика?

Неизвестному, который пугал Дашку по телефону силой своей ненависти?!

Никита долго не желал видеть в этом звонке смысла. Казалось, проще сбросить его со счетов, признать в звонившем психа и списать нелепые, бессодержательные оскорбления и угрозы на его больную голову. Что возьмешь с дурака? Между тем смысл был. Чем больше думал Соловьев о звонке, тем убедительнее выглядела его подоплека. Звонили, чтобы не запугать, но — запутать. Кто-то заметал следы таким вот образом. И странно, что Никита раньше не подумал об этом.

Ненависть можно и сыграть, особенно если имеешь дело с обезумевшей от бесплодных поисков сына матерью. Много ли нужно было услышать Дашке, чтобы впасть в панику? Достаточно двух-трех слов, сказанных с определенной интонацией.

Ну и где ты был раньше со своими выводами, накинулся сам на себя Никита. Пора на пенсию. В очках с модной оправой и направлением в поликлинику.

Как он мог забыть о мотиве?!

Деньги отпадали, их никто не требовал. Месть отпадала, Дашке некому было мстить и не за что. Если бы Кирилл был связан с Зацепиным, он позвонил бы ему немедленно. Красивая версия. Старый, отвергнутый любовник договаривается с молодым и более удачливым и спустя пятнадцать лет, обуреваемый страстью, изображает из себя графа Монте Кристо.

Нет, месть отпадает.

Ненависть в ту же кучу хлама. За прошедшую ночь Никита побродил вместе с Дашкой по задворкам ее памяти и выудил все, что его интересовало. Никаких тебе обиженных и угнетенных, никого вообще рядом с женой Комолова не было. Он добрался до общежития, до работы в редакции, до первых съемных комнат в коммуналках. Предположить, что соседи возненавидели Дашу за плохо вымытый туалетный бачок? Представить,что приятели — литературные гении — из общаги несколько лет лелеяли ненависть к девице, не имеющей отношения к стихам и прозе, надраивающей полы в коридорах и ничем не выделяющейся в серой толпе провинциалов? Более чем нелепо. Юные таланты, скорее всего, и не замечали Дашку.

Даша не вспомнила ни единого имени, ни одной интересной или жуткой истории, случившейся в те времена. Только и говорила о знакомстве с Андреем. И Соловьев понял, что никто и ничего больше не трогало ее.

Ненависть не могла вырасти сама по себе. Да еще и расцветать столько лет.

Никита подгонял Дашкину память, выуживал на свет божий людей и события, мелкие неурядицы, домашние хлопоты, случайности, мимолетные знакомства, чужие фразы, обиды, праздники, будни. Из этого калейдоскопа историй и лиц ничего достойного внимания. Ни малейшей зацепки.

Выражение Дашкиного лица менялось, только когда она заговаривала о муже. Все остальное шло параллельно, не трогая ни сознания, ни души, — Никита это отчетливо видел. Воспоминания могли касаться чего угодно, но всегда в них незримо присутствовал Андрей, и только его образ вызывал в Дашке эмоции.

Соловьев думал об этом все утро и тем острее воспринимал негодность всех своих теорий.

Даша просто не видела других людей, она в силу своего характера не могла иметь ни друзей, ни врагов.

Кому выгодно мучить чужого человека?

Идиотский вопрос, это точно.

Стало быть, для похитителя Даша не была чужой.

Кириллу она была любовницей. Поэтессе — Фиме, что ли? — подругой. Ни тот ни другой ничего не выигрывали от исчезновения Степки. Кирилл даже потерял, ведь он надеялся создать семью, поживиться за счет Дашкиного мужа. Для него похищение мальчика было совсем невыгодно, особенно в такой судьбоносный момент.

О Фиме Никита почти ничего не знал. Но ночью Дашу удалось заставить вспомнить о многом, в том числе о единственной подруге, Серафиме Сосенковой. Помешанная на собственной персоне особа. Рифмы и дензнаки — любимое хобби. Неуклюжая, самоуверенная, окруженная молодыми талантами, одинокая и довольная жизнью. Ну и на хрена ей красть пацана?

Конечно, Дашка могла ошибаться. И в отношении Фимы, и в оценке других людей и ситуаций. Никите приходилось пробираться сквозь толщу ее комплексов, затаенных страхов и всепоглощающей любви к Комолову. Приходилось буквально отдирать зерна от плевел. Однако все равно отправной точкой было Дашкино восприятие.

Он допускал, что многое ускользнуло и навеки потеряно, многое утеряно из виду только потому, что Даша посчитала это неинтересным. Соловьев смирился и прокладывал себе путь с оглядкой. А потом вспомнил про выгоду. Вспомнил и ужаснулся собственной тупости. И Дашкины упущения, неизвестные, необдуманные, потеряли всякую важность.

Никита знал только одного человека, которому было выгодно похищение Степки.

Вот почему что-то неясное, но самое главное постоянно ускользало от него. Он не хотел этой догадки. Он предпочитал закрывать глаза, придумывать все более невероятные версии, выстраивать сложные ходы, самому отвечать на воображаемые вопросы.

Он видел, что Даша и Андрей на грани развода. Он узнал, что у Комоловой был любовник, а у Комолова — его чертова работа, без сна и роздыху. Он слышал их ссоры, ругань, взаимные и не всегда справедливые, но прочувствованные претензии. Он видел ненависть и любовь в глазах Даши. Он видел боль и нежность во взгляде Андрея.

А потом Комоловы разговаривали на кухне, прощаясь перед расставанием. Всю ночь перезванивались и ворковали, словно голубки.

Беда не сразу сблизила их, но все же это произошло.

Так кто выиграл от исчезновения Степки?

Только его отец. Друг Никиты, муж Дашки, акула бизнеса Андрей Борисович Комолов.

Вероятно, другие способы примирения оказались недейственными. Видимо, Андрей узнал о намерении жены начать новую жизнь с «сусликом». Степка был похищен именно в тот день неспроста. Комолов всегда тщательно просчитывал любую, самую простую операцию, об этом Никита помнил.

Андрей спрятал сына, чтобы удержать его мать.

Это понятно. Это любовь без границ, черт ее возьми! Цель оправдывает средства, вот так, да?

— Девушка! Мне очень надо, очень-очень! Вот так! — Комолов для убедительности мазанул ребром ладони по шее и скорчил плачущую физиономию.

Пожилая тетка в кассе аэрофлота даже при большом желании не могла сойти за девушку. Она прекрасно это знала и потому на грубую лесть Комолова отреагировала злобно:

— Всем надо!

— Я вас умоляю, это вопрос жизни и смерти! — Он сложил руки в молитвенном жесте и локтем придвинул «девушке» очередную сотенную купюру.

Деньги она взяла, но выражение лица не изменила.

— Вы моя последняя надежда! — продолжал лебезить Комолов и достал из бумажника сто долларов.

— Так бы сразу и говорили, молодой человек! — снисходительно улыбнулась тетка.

Он бы и сказал, честное слово! Однако за последний час с Андреем случилось столько всего неожиданного, что эти подачки кассирше совсем выбили его из колеи. Он давно отвык считать деньги, а теперь был вынужден строго дозировать оставшуюся сумму. Куча бабок улетела на осведомителей, потому как терять время в ожидании звонка от Соловьева Андрей не желал и то и дело выходил из машины, чтобы потолковать с очередным зацепинским посетителем. Кроме того, он выловил секретаршу, торопящуюся на обед, и несколько минут мурыжил бедную девушку странными вопросами. Какие отношения у Романа Павловича с молодой женой? Похож ли младший сын на бизнесмена? Не бывает ли у старичка приступов хандры и ностальгии? И прочая мутотень.

Допросы Андрей проводил с пристрастием, но результатом остался недоволен. Ко всему прочему приходилось делать скидку на то, что информация не вполне достоверная, и полагаться на собственную интуицию.

Все говорило в пользу Зацепина. То бишь в его оправдание. Но это все было лишь на уровне ощущений, и ничего конкретного, никаких веских аргументов, ни одного проверенного факта.

Комолов возвращался в машину и нетерпеливо барабанил костяшками пальцев по рулю.

День набирал обороты, а Никита все не звонил.

Потом кончились деньги на мобильнике, и пришлось искать салон связи, чтобы оплатить роуминг. Прямо возле этого треклятого салона на Комолова напали малолетние отморозки, решившие поживиться за счет богатенького фраера. Он так удивился, что не сразу стал сопротивляться. В голове стучало потрясенное: «Неужели кто-то осмелился?!» Комолов отвык не только считать деньги, но и защищаться. Долгое время ему приходилось отстаивать лишь свой бизнес, ощущая приятную тяжесть пистолета за поясом и надежные плечи телохранителей за спиной. Физическую форму он поддерживал только в силу привычки и был уверен, что на деле применить силу не понадобится. Все-таки известный человек, связи, служба безопасности, счета в банках. В общем, все, как у больших, — солидно и основательно. Правила диктовал бизнес, и Андрей ему подчинялся, сам того не осознавая.

Разве не права была Дашка, называя его напыщенным индюком?!

Индюк и есть!

Конечно, с малолетками и индюк справится, так что Андрей, оправившись от изумления, раскидал парней в разные стороны и даже произнес маленький поучительный спич. Легче от этого не стало. Мобильник, который так вовремя вручил Николай, был безжалостно раздавлен в бою. Пришлось вернуться в магазин и купить новую трубку.

Все это странным образом подействовало на Комолова. Он был разъярен, и прежде всего на самого себя. Прошлое упорно лезло в глаза, недавние победы оборачивались поражениями, и то, чем он привык гордиться раньше, теперь вызывало только раздражение. Мир будто перевернулся вверх тормашками, выпячивая наружу все, что скрывал до этого полумрак.

Дашка права тысячу раз! Почему он только сейчас это понял? Из-за мелких хулиганов, на чье нападение Комолов отреагировал неожиданно бурно? Разве раньше он думал, что неуязвим? Нет, просто был готов ко всему. А последнее время жил в скорлупе своего внешнего благополучия и считал это правильным, и не спал по ночам из-за контрактов и просроченных поставок, и работал без сна и роздыху, и гордился! Гордился этим, чертов дурак!

Он был на грани банкротства, хотя денег на банковских счетах хватило бы на три поколения.

Его семья разваливалась, трещала по швам, и ставить заплатки уже было не на чем и нечем, а ему застилала глаза самоуверенность. Трусливый слепец! Его жена превратилась в неврастеничку задолго до Степкиного исчезновения, оглушенная любовью и ненавистью одновременно. А он выкручивал ей руки любовью, доставал из-за пазухи камни потяжелей и ненавистью выкручивал душу. Он ничем не помог. Он ничего не изменил. Поначалу пытался, а потом смирился и привык, остановился на полпути, решив, что всю дорогу не осилит. Других дел навалом.

Как он мог?! Как он жил все это время без надежды на ее прощение? Без права коснуться ее волос, груди, ладоней, сердца. Отмахнулся и пошел дальше без нее, боковым зрением следя за каждым ее движением. А надо было смотреть прямо! Пусть болели глаза, пусть корчился от стыда, страха, несправедливых обвинений и обид.

Трус и подлец! Малодушная сволочь!

Эту мысль он додумает позже. Будет еще время заклеймить себя позором и окунуться в собственную вину по полной программе.

Его сын попал в беду.

И хватит слов.

Кстати, ожидания тоже хватит. Андрей безуспешно попытался дозвониться Соловьеву. Потом оставил машину на первой попавшейся стоянке и, выяснив, как добраться до аэродрома, сел в автобус. Его словно подгонял кто-то, и представить было невозможно, что нужно проехать еще тысячу километров, прежде чем он окажется в Москве. Слившись с толпой, Андрей почувствовал себя увереннее. Руль бы сейчас отвлекал его, а так, вскочив на заднюю подножку автобуса, Комолов крепко задумался и не обращал уже внимания на дорогу.

На конечной его вынесла все та же толпа, и Андрей, повинуясь ее волне, вскоре оказался у кассы. Вот тут-то, в небольшой очереди, он обнаружил, что из заднего кармана джинсов пропало несколько сотен баксов.

Обидно до чертиков. Так же как от уличных драк, Комолов отвык от карманников. В метро их всегда было немерено, и волей-неволей приходилось иметь это в виду, но, с тех пор когда Андрей последний раз пользовался подземкой, прошло много лет. Тогда каждый день он боролся за выживание, за кусок хлеба и глоток зрелищ. Отвык. У богатых свои проблемы.

Мысленно чертыхаясь, он проверил бумажник. Там все было на месте. Фотография Степки, фотография Дашки и тонюсенькая пачка купюр. Дурацкая привычка совать деньги куда попало. Сложил бы все в бумажник и горя не знал. Комолов вспомнил, что в бардачке его джипа тоже осталась некоторая сумма. Вернуться, что ли? А то еще на билет не хватит.

Но рейс был через час, и рисковать не имело смысла. К тому же на билет явно набиралось и даже хватило «девушке»-кассирше на подачки.

Чужой город остался далеко внизу.

— Ты должна мне верить! Я любил тебя, по-настоящему любил, слышишь? Конечно, деньги для меня важны, я ничего не говорю! Но только я бы не стал… Правда, я тут ни при чем! Даш, ты скажешь ему? Ты объяснишь своему мужу, а? Ведь мы с тобой… Ну, ради нас… Я любил тебя, ты понимаешь?!

— Ничего не понимаю, — честно ответила Даша, отодвигаясь от него.

Кирилл выглядел безумно испуганным, отчаянно размахивал руками и все норовил спрятаться за Дашку. От кого, интересно?

— Просто скажи ему! Я тебя умоляю, объясни ему!

— Да кому, господи?

— Своему мужу!

Он вдруг притих и затравленно огляделся.

— Он сейчас дома, да? И охраны, наверное, кругом полно, да? Я пропал…

— Успокойся, а? — без надежды попросила Даша. — Андрея нет, так что перестань дергаться и нормальным человеческом языком растолкуй, чего ты хочешь. Я тороплюсь, — добавила она, не дождавшись ответа.

— Они приходили ко мне, — трагическим шепотом сообщил Кирилл, — ночью ворвались, грозили, даже хотели пытать.

Помимо воли Дашка хихикнула. Столько ужаса было в лице Кирилла, что это казалось не страшным, а комическим. Хотя он явно не притворялся и не играл. Но был похож при этом на ребенка, который испугался чучела в огороде. Смеяться над таким грешно, а всерьез воспринимать трудно.

— Ты на машине? — спросила Дашка.

— Да. Она там, за углом, — он махнул в сторону, — я подстраховался, не стал подъезжать ближе. Ты не представляешь, что это за люди!

Он закатил глаза.

— Конечно, твой муж угрожал мне еще тогда, ну, ты помнишь. Но я же с тех пор… мы же с тобой больше ни разу… Мне казалось, что он отстал и успокоился. И мальчика я не трогал. Это не я!

— А кто? — ухватилась за него Дашка.

Кирилл отшатнулся.

— Пойдем, ты отвезешь меня в город, а по дороге все расскажешь. Ты же для этого приехал?

Он точно не знал, зачем примчался сюда сразу, как сбежал из собственной квартиры, где стали слишком часто появляться подозрительные личности с оружием за поясом. С одной стороны, ему некуда было больше податься. Друзей не нажил, родителей уже схоронил, других родственников в городе не было. С другой стороны, только Дашка могла ему помочь. Он смутно надеялся на ее благородство. Ведь ей стоило только сказать своему бандиту, чтобы тот не трогал ее бывшего любовника, и все. Она могла бы объяснить, что Кирилл не способен похитить ребенка.

Как бы то ни было, он приехал и затаился в кустах возле ее дома, чувствуя себя затравленным зверем. Догадка, полностью осмысленная им совсем недавно, теперь не давала ему покоя. Но поделиться ею с Дашкой казалось глупым. Кто знает, может быть, и бывшая любовница не поверит ему, решит, что он знал обо всем с самого начала и вовсе не собирался устраивать с ней совместную жизнь, а только подготавливал почву для похищения.

Но он-то про себя точно знал, что ничего такого не было и быть не могло.

Он вспомнил охватившее его отчаяние, когда не удалось встретить Степку после уроков. Дашкин план сразу не понравился Кириллу, но переубедить ее было невозможно, пришлось подчиниться. И как предчувствовал Кирилл, ничего не получилось. Но он же только предполагал, он же не знал, что мальчик исчезнет, просто не верил в успех всего мероприятия. Глупо было рассчитывать, что Степан согласится на все условия, враз полюбит будущего отчима и пойдет, куда он укажет. Однако, пока Кирилл в тот злополучный день ждал у школы, надежда на счастливый исход все-таки была. Он придумывал речь, тщательно подбирал слова, держал наготове сотовый, чтобы связаться с Дашкой, как только ее сын этого потребует. Увы, познакомиться с пасынком так и не удалось.

Ладно, Кирилл затих и выжидал следующего удобного момента. Даже просчитал, что после возвращения Степки можно будет снова его выкрасть и потребовать с Комолова немалую сумму денег, которые очень пригодились бы молодой семье. Нет, он времени даром не терял. Хотя встреча с Дашкиным мужем и выбила его из колеи, Кирилл еще лелеял мечту о благополучной, сытой жизни за его счет.

А потом глубокой ночью явились верзилы с пистолетами наперевес. Зря он не собрал чемодан сразу же после их ухода и не драпанул в родной город. Дождался Никиту. И страх уже стал неуправляем. Кирилл все представлял, что сотворят с ним люди Комолова, как только узнают точно, что его встреча с Дашкой была неслучайной. Единственным выходом виделся глоток цианистого калия. Но Кириллу повезло — незваного гостя отвлек телефонный звонок, и хозяин квартиры, насмерть перепуганный, поспешил воспользоваться минутной передышкой на все сто.

И что теперь?

Кирилл, судорожно сцепив пальцы на руле, тоскливо прикидывал, рассказать Дашке всю правду или ограничиться только кусочком пирога. Знать бы, как она отреагирует…

Никита между тем подъехал к кафе, ни на минуту не переставая набирать мобильный Комолова. Тот не отвечал ни в какую.

Соловьев не знал, что думать об этом, он уже голову всю сломал, надорвался просто. И разрывался на части. Как только ему пришло на ум заподозрить Комолова?! Каким нужно быть идиотом?! Или, наоборот, шибко умным. Но ведь не складывалось, никак не складывалось, вся эта версия шита белыми нитками, что называется. Даже если сбросить со счетов отчаяние в глазах Андрея. Допустим, что он — великий актер. Допустим, сам Никита — легковерный зритель. И кретин, каких свет не видывал! Тогда какого черта этот лицедей приперся к «зрителю», между прочим числящемуся в лучших сыщиках столицы?! Зачем надо было втягивать в эти семейные тайны постороннего человека? Пусть друга, ладно, но это не меняет сути. Комолов вполне мог обойтись без массовки. Нет, Никита не видел в этом смысла. И потом, зачем вообще надо было разыгрывать расследование? Для Дашки хватило бы видимости, она же не участвовала в поисках и допросах, не видела душераздирающих сцен с конкурентами мужа. Так соврал бы, всего-то и делов — создать иллюзию активности.

Не получалось картинки.

Никита снова упускал что-то важное, самое главное.

Или вообще ни хрена не видел! Втемяшилась в башку гениальная догадка, аж виски ломит, так крепко втемяшилась! Может, стыд мешает додумать ее до конца. Совестно за собственные мысли, и отбросить их невозможно. Теперь придется разматывать весь клубок, ничего не попишешь.

— Я так боюсь летать, — доверительно сообщила соседка, пухлая дамочка лет пятидесяти, из тех, кто, разыгрывая вечную молодость, говорит писклявым голосом и складывает губки бантиком.

— А вы? Вы не боитесь?

Андрей не счел нужным отвечать.

— Вам плохо, да? Тошнит, да? — забеспокоилась она.

— Ага, от вас, — пробормотал он вполголоса.

— Что? Нате леденец, пососете, и все пройдет. Вы, наверное, тоже впервые летите, да? И я первый раз…

И в последний, вынес приговор Комолов, лелея в душе план убийства. Если эта тетка сейчас же не заткнется, он возьмет на себя смертный грех.

Степка останется сиротой. А Дашка вдовой. Потому что Комолову дадут пожизненный срок за особо издевательский способ преступления.

Он сбросит тетку с самолета, а перед этим еще и удушит. Раза три. Маразм крепчал, был бы диагноз специалиста.

Блин, эта дура сбила его с какой-то интересной мысли. Все придется начинать сначала. Никита говорил, что…

— А у меня подруга есть, так та летает каждый месяц. У нее командировки часто. Так она и говорит мужу, что…

…Кирилл, возможно, связан с Зацепиным…

— …но это вряд ли, она его любит, в принципе, по большому-то счету…

…все это херня…

— …так мы втроем дружим, но Людка постоянно ревнует и Клавке, и мне завидует, у нас же все-таки мужья есть, у Клавки к тому же командировки заграничные, куча знакомств, а я вот тоже летала к друзьям. А у Людки так вообще никого, кроме нас.

…Кроме нас, говоришь? Ни фига! Кроме Клавки, подумал Андрей, и решительно повернулся к соседке.

— А вы что же не кушаете? — ласковым голосом поинтересовался он. — Мясо очень приличное, вы попробуйте.

Если она немедленно не займет рот отбивной, случится страшное!

Тетка протянула руку к пластмассовой вилке, но вдруг вспомнила о чем-то важном и склонилась к Андрею.

— А Людка даже готовить толком не умеет. И ходит за наш счет по ресторанам, сама никогда не платит. Никогда! Разве это подруга?!

Эх, где мой черный пистолет, яростно промелькнуло в голове Комолова. Промелькнуло и унеслось бесследно, смытое лавиной других мыслей. Подруга! Конечно, подруга! Никакие не любовники! Мужики на то и мужики, даже если они — распоследние суслики! — будут решать дело по-мужски. Зарежут. Побьют. Наймут киллера. Украдут в конце концов. Но не ребенка, а деньги, например, как это сделал Мишка.

Разве это друг?!

Разве это подруга?!

Особой дружбы между ними никогда и не было. Андрей не замечал, во всяком случае. Дашка ни разу сама не позвонила Фиме, не приглашала ее никуда и мало интересовалась ее жизнью. Трудно было судить, обижало это поэтессу или нет. А если обижало, то до какой степени.

И все же. И все же. Фима всегда оказывалась неподалеку, когда случалась беда. В случайно брошенной фразе выяснилось, что именно она рассказала Дашке об измене Андрея. Фима была знакома с Кириллом, об этом доложил начальник охраны после приснопамятного посещения «суслика». Доложил, неодобрительно качая головой, как бы призывая оградить Дашку от таких подруг. Хм… Подруга разве? Андрей не раз слышал, как Фима уговаривала Дашу бросить его и стать свободной, счастливой женщиной, как она сама. Да еще в общаге, сто лет назад, эта стерва каждый раз умудрялась испортить ему настроение, призывая к агрессивному феминизму свою юную приятельницу.

Осколки воспоминаний впивались в сознание больно, с надрывом. Но идеально подходили по краям, складываясь в единую картину. Он не подгонял их, само вышло.

— …так вот, а я ей говорю, ты своего мужа заведи и им командуй!

Молодец, правильно! Спасибо тебе, тетенька!

Фима была без мужа и всем своим видом демонстрировала, что это ее не колышет. Андрей зло усмехнулся, вспоминая об этом. Как любой мужчина, он был уверен, что каждой женщине «уж замуж невтерпеж!».

Это она.

Она ненавидела Дашку и ее семейное гнездышко. Она завидовала замужеству, богатству, детскому визгу в гостиной.

И он прищучит эту лицемерную тварь!

— Что будете пить? — вежливо осведомилась стюардесса.

И чуть отшатнулась, напоровшись на пронзительный взгляд Андрея. Он словно решал, убить ее сейчас или подождать немного.

— Водка есть?

— Нет.

— Ну и не надо. Я пошутил.

Он взял бутылку минералки. В горле першило, очень хотелось курить. До посадки оставалось полчаса. Болтовня соседки становилась привычной.

Во Внуково взять такси не проблема, и вскоре Андрей уже был на пути к столице. Телефон Никиты по-прежнему не отвечал, а домой Комолов звонить опасался — Дашка легко могла подслушать разговор по параллельной трубке. Тогда он набрал номер своего офиса, почти забытый за эти дни. Остальные телефоны остались в записной книжке мобильного, который был безжалостно кинут в кусты.

Жизнь неслась вверх тормашками!

— Андрей Борисыч! Здрасьте! Тут такое творится! А как там в Швейцарии? Вы когда будете? Наши все соскучились, ужас. Слава… То есть Вячеслав Сергеевич… Он не разрешает вам звонить, а тут такое!

Комолов едва не подпрыгнул от неожиданности. Неужели ребята успели сменить секретаршу? Этот бешеный, щенячий восторг не мог принадлежать его чопорной Леночке.

Она назвала его Борисычем! Она сказала, что все соскучились!

Определенно, что-то в этом мире не так, думал колобок, доедая лису. Что за чушь лезет в голову?

— Лена, а что случилось? — поинтересовался он, хотя спросить хотел о другом.

— Галина Васильна родила! Двойняшек! А ей-то самой уж под сорок!

Нет, это точно не Лена. Или он не туда попал?

— Все ребята уже у нее были, а я не могу от телефонов на пять минут отойти! — пожаловалась, впрочем совсем риторически, Лена.

Или все-таки не Лена?!

— Разрываются, значит, телефоны-то? — осторожно уточнил Андрей, стараясь придать своему голосу максимум доброжелательности. Мало ли, вдруг это Лена, но немного не в себе, надо с ней поаккуратней.

— Ой, разрываются!

— А поподробней, — без особого нажима спросил Комолов.

— Так с немцами никак не решим! И контейнеры стоят. И этот… как его… ну, такой, здоровый, пучеглазый…

— Кураев, — подсказал Андрей.

— Во-во. Каждый день ходит, прямо как на работу. Сам, Андрей Борисыч, и телохранителей за ним целый батальон. Все вас требуют!

— Я скоро буду.

Как здорово самому в это верить!

— Найди мне Виктора. И на всякий пожарный, запиши мой новый мобильный.

Через минуту Андрей разговаривал с шефом службы безопасности, вполне адекватным и привычным, слава богу. Тот пообещал раздобыть Фимин адрес и перезвонить.

Дверь им открыл вихрастый, смуглый парнишка в широченных штанах и майке со зверской мордой лидера какой-то молодежной группы.

— Я тебя убью! — просипел Комолов.

Степка смущенно улыбнулся и, кажется, что-то собирался ответить, но в этот момент за его спиной появилась хозяйка квартиры.

Из ее груди вырвался отчаянный стон.

— А тебя посажу, — спокойно пояснил Андрей и трясущейся рукой придвинул к себе Степана.

Тот уютно засопел в отцовское плечо.

— Суки какие… — пробормотала творческая личность по имени Фима Сосенкова.

— Может, войдем? — предложил Никита и ощутимо пихнул Комолова в бок. — Надо уж разобраться.

Фима попыталась вытолкнуть их на площадку, но силы были неравны. Спустя мгновение она сидела на полу в прихожей, бессильно матерясь.

— Ну, и в чем смысл спектакля, мадам? — изысканно обратился к ней Соловьев, захлопнув дверь.

— Где она? Где твоя женушка распрекрасная? Небось в дурку уже попала? — завизжала неожиданным фальцетом туша, распластанная на полу, и лягнула Андрея. — У! Ненавижу!

Тот пожал плечами и брезгливо отодвинулся, глядя на Степкину макушку.

— Мы пойдем. Кит, слышь? Я ее потом посажу, ладно? Там Дашка извелась уже.

— Нет, я не понимаю! — почти спокойно сказал Соловьев. — Это что, новое слово в преступном мире, что ли? Страсти-мордасти просто. Степан, ты чего там молчишь?

— Не трогай его, — оборвал Комолов, — я его сам прибью.

Фима, забытая всеми, переползла в комнату, откуда немедленно донесся подозрительный какой-то грохот.

— По ходу, застрелилась, — размечтался Андрей.

— Пап, да она же…

— Заткнись, ага?

— Ладно, товарищи Комоловы, я тут сам. — Никита шагнул в комнату. — Раз вам ни фига не интересно…

— Я ее просто посажу, — повторил Андрей.

— Пап, а мама с тобой, да? Вы помирились, да?

— Я же сказал, заткнуться! — рявкнул он.

— Нервы… — прокомментировал Никита и сообщил, что хозяйка пребывает в глубоком обмороке.

— Выкрутилась, значит, — понял Андрей и, встряхнув Степку, так что тот едва не вывалился из штанов, заорал: — Ну, живо, по порядку!

— Чего?!

— Рассказывай!

— То заткнуться, то рассказывать, — обиделся тот.

Комолов зажмурился, считая до десяти. Но сбился уже на раз.

— Чего ты тут делал?!

— Я? Где? Здесь?

Никита протиснулся между ними.

— Андрюха, у тебя стресс! Ты это… иди с Дашкой посиди…

— Сидеть будут другие! Господи, почему она баба?! Где ты это чмо оставил, а? Ну, суслика… Я хоть ему морду набью! И посажу тоже, за компанию.

На площадке происходило какое-то движение. Что-то громыхнуло — основательно, сотрясая весь подъезд. Никита сграбастал Степку, подальше от греха. То бишь от отца родного. И приоткрыл дверь.

— А вот и суслик, — обрадовался он.

Степка сдавленно хрюкнул. На ступеньках лежал тридцатипятилетний детина, обморочно хватая ртом воздух.

Андрей попытался пробиться к нему.

— Стой, погоди, успеешь, — затараторил Соловьев, захлопывая дверь обратно, — ты лучше мадам допроси. Плесни ей водички или там еще чего.

Комолов пригвоздил его убийственным взглядом.

— Ладно, тогда что? — Никита огляделся. — Чего тут торчать? Ты как вообще, пришел в себя? А ты, Степан Андреевич?

Степан Андреевич пробормотал, что ни фига не врубается, но чувствует себя нормально. Андрей же Борисович продолжал налево-направо стрелять глазами.

— Она что, так ненавидела Дашку? — предположил Никита, устав от напряженного переглядывания.

— Не знаю! И знать не хочу! Посажу, и все!

— Вы про тетю Фиму? — пискнул нерешительно Степка.

— Нет, что ты! Мы про Деву Марию речь ведем, — успокоил его отец, почесывая кулаки друг об друга. — Если ты сию секунду не объяснишь, какого черта здесь делал…

В подъезде снова подозрительно и оживленно зашумели.

— Пусти, я тебе говорю, скотина! — раздался Дашкин голос.

— Нет, ты сначала пообещай! Он же меня убьет, твой придурок!

Придурок, оттолкнув Никиту, оказался на площадке, где валялся Кирилл, вцепившись обеими руками в Дашкины джинсы.

— Андрей! Вы… Степка здесь? Степа!

Тот бочком протиснулся мимо отца.

— Мам, ну чего ты? Мам, ну не реви, а? Мам, ну, я не думал, мам…

Андрей отвесил-таки ему подзатыльник и рывком поднял Кирилла с пола.

— Вали отсюда, ага?

Дважды повторять не пришлось.

— Господа присяжные заседатели, — окликнул Никита, — лед, как говорится, тронулся. Серафима, как там бишь ее по батюшке, готова давать показания.

— Где эта сука? — завопила Дашка в ухо Степану, у которого от ее объятий хрустели позвонки.

— Пардон, сударыня, ошибочка вышла.

И Соловьев, захлопнув дверь перед ее носом, протрубил из квартиры:

— Я к вам попозже заеду. Расскажу последние подробности.

Андрей пнул дверь ногой и пожелал другу счастливо оставаться.

В машине Дашка все тискала и тискала Степана, а он смущенно отводил заплаканные глаза и мямлил чего-то себе под нос.

— Ты не гундось, — бросая в зеркало яростные взгляды, сказал Андрей, — все равно получишь. Ты на мать глянь! Засранец малолетний! Инквизитор, черти тебя дери!

— Андрюша, он похудел, да? Степ, ты так похудел! И вырос, по-моему, да?

— Ага, возмудел он и похужал! — огрызался Комолов, не желая разделять восторгов жены.

— Пап, ну чего? Я же не знал, пап.

— Степ, ну не слушай его, все прошло, все хорошо, и ладно. Плевать! Тебе срочно надо постричься, смотри, как зарос! И не слушай его! Забыли, и все! Как будто не было!

Андрей резко остановил машину и повернулся к семье.

— Не слушай, значит?! Даш, ты в своем уме? Парень сбегает из дома…

— Я не сбегал!

— Твоя подружка его держит в заложниках…

— Она не держала!

— Он у нас, по-моему, кретин настоящий! — выпалил Андрей, глядя Дашке в глаза.

Там, в глазах, вскипало море счастливых слез.

— Он весь в тебя, Андрюша.

— Она его встретила у самого дома. Перехватила в последний момент, можно сказать. Четкого плана у нее и не было, просто повезло бабе. Хм…

Степан солидно кивнул, не переставая гладить ошалевшего от радости Рика.

— Я как раз думал, куда бы податься…

Комолов не выдержал и треснул его по загривку.

— А что было делать?! — возмутился Степка, отодвигаясь на безопасное расстояние. — Вы орали как сумасшедшие, и мама сказала, что хочет с тобой развестись, и ты сказал, что пожалуйста!

— Не говорил я этого!

— Говорил!

— Уши надо мыть, сопляк несчастный. Сроду я разводиться не собирался! Это мать твоя дура! В смысле, дурочка…

Даша треснула мужа по макушке.

Тот втянул голову в плечи и скрипнул стулом, перебираясь подальше.

Рик ухмыльнулся, довольный таким раскладом. Места в кухне освободилось предостаточно, и можно было скакать туда-сюда, не сдерживаясь. Но Степка так славно чесал его за ухом… Пес одарил его влюбленным взглядом и остался лежать. Только хвост бешено мотался из стороны в сторону, норовя оторваться.

— Значит, дура? — уточнила между тем Дашка.

— Я же поправился…

Никита возвел глаза к потолку, смиряясь с тем, что его доклад никому из присутствующих неинтересен. Целый час он слушал желчные и пафосные одновременно признания старой девы. Целый час задыхался от ненависти в ее голосе. Целый час профессиональное любопытство не давало ему уйти, и он, проклиная себя, все же сидел и восстанавливал ход событий, и по привычке сравнивал, сопоставлял, анализировал факты. Ничего особенного, в конце концов. Бывало и почище. В смысле, наоборот, — грязи он видел и побольше. А тут просто — зависть вконец обезумевшей от одиночества и жизненного невезения бабы. Просто до омерзения. Целый час его тянуло блевануть, пардон.

А эти придурки не ценят. Им до фонаря — зачем и почему. Главное — дитя драгоценное снова дома.

Кит вздохнул, признавая в очередной раз несправедливость этого мира.

— Андрюх, а ты сам-то когда догадался? — вдруг спросил он, забывая о том, что очередная разборка в семейке придурков еще не закончилась.

— А… Так в самолете. Там тетка смешная была, все чего-то про подругу свою рассказывала. Вот я и допер. Да и некому больше было, деда я проверил, Кирилл — слабак. К тому же никого из них Степка не знал. Я к тому времени так понял, что он и сам домой не торопится. Вот и осталась эта…

— Какого деда? — вдруг насторожилась Дашка.

— Я тебе потом расскажу.

Степка нетерпеливо поерзал на стуле, привлекая к себе внимание.

— Пап, а вы прям решили, что меня похитили, да?

— Ты чего вообще здесь сидишь? — вдруг опомнился Комолов. — Твое место в сарае, по крайней мере на ближайшие полгода. А там посмотрим…

Тот спрятался за Дашкину спину и показал отцу язык.

— Фима твоя матери звонила. Угрожала, между прочим. А ты тут морды корчишь!

— Чё, правда?! — восхитился Степан. — Прям как в кино, да?

— Сам до сарая дойдешь или проводить?

— Я больше не буду, — пообещал Степка, млея под ласковым материнским взглядом.

Ну и что, что телячьи нежности?! Ребята не видят, а родители никому не расскажут. Кто не делал глупостей? Кто не ревел хоть раз в жизни? Кому не нравится уткнуться матери в плечо и счастливо задохнуться от привычного запаха духов и табака?!

Вот. Можно и забыть, что тебе уже почти двенадцать.

— Я на самом деле обалдел, когда тебя возле ее дома увидел, — снова напомнил о себе Соловьев.

— Мне Фимин адрес служба безопасности нашла, — пояснил Андрей, делая попытки притянуть к себе Дашку.

— Все-таки она больная, — задумчиво произнесла Даша, не поддаваясь соблазну, — вроде никаких серьезных ссор между нами не было, ничего не делили. Я бы поняла, если бы Фимка, к примеру, была в Комолова влюблена…

— Еще не хватало! — возмутился тот, не оставляя своих попыток.

— Она просто завидовала, — сказал Никита, — обыкновенная бабская зависть, вот и все.

Андрей присвистнул:

— Да уж, совсем обыкновенная! Ты мне толком объясни, чего она хотела, а?! Ну вот, чего добивалась-то?!

— Она мне час про это мозги пудрила, — с тоской в голосе вспомнил Никита, — но я не понял, вернее, не проникся. Противно, честное слово! Изнемогала она просто, мол, почему одним все, а другим кукиш с маслом? Мол, Дашка из провинции, дура дурой, а сразу получила на блюдечке с голубой каемочкой шикарного мужа, а потом дом в придачу. Сын у вас опять же. Полный набор. А ее в загс никто не зовет, да и куда поближе, в смысле, до постели, тоже желающих пройтись нет. К тому же родители допекли, а Дашке и тут повезло — никаких тебе родственников, никаких нравоучений и так далее. А у этой стервы, видите ли, тонкая душевная организация. Ей понимания, видите ли, не хватало. Даша невнимательно слушала и вообще высокомерно себя вела. Можно сказать, недостойно. Так что оставалось бедной женщине? Правильно — мстить изо всех сил. Про амурные дела Комолова докладывать. Сусликов подсылать…

Дашка удивленно крякнула, не в силах больше слушать.

— Как это?

— А ты думаешь, случайно получилось? Ты же знала, что они знакомы.

— Ну я… Да, знала, поэтому и заподозрила. Но мне казалось, что это она потом его подключила.

Никита помотал головой:

— С самого начала. Она, видишь ли, тебе завидовала до колик в желудке. Я уже говорил, да? Черт вас, женщин, разберет! Решила устроить тебе с этим типом страсть невероятную…

Андрей дернул кадыком:

— Степ, там по телику сейчас футбол будет.

— Понял, не дурак, — буркнул тот и поплелся вон из кухни.

Рик рванул следом.

— Кит, я все равно не понимаю, — жалобно произнесла Дашка, — зачем ей надо было, чтобы я любовника завела?

— Э… Он бы потом тебя бросил, а ей — радость.

— Но он же хотел, наоборот, жениться.

Дашка бросила затравленный взгляд на мужа. Комолов делал вид, что на потолке изображены невероятные картины, которые следует подробнее разглядеть.

— Андрей, я просто дура!

— А я что говорил? — Он жестом призвал Никиту в свидетели. — Ведь говорил?

— Было дело, — сокрушенно кивнул тот, — а насчет жениться, Кирилл ведь ее в курсе держал. Точнее, она выпытывала подробности исподволь. Ну, и знала, конечно, что вы собираетесь сбежать. Комолов, хорош дергаться, а? Дай договорю. Ну вот, поехала в назначенный день к вам, хотела в последний момент раскрыть тебе глаза на «жениха». Ну, придумала всякого. Типа, бабник, подлец, с деньгами сбежит. Чтобы ты, значит, разочаровалась и тоже горя хлебнула. А тут Степка подвернулся. Этой, пардон, суке, как будто черт люльку качал. А потом она разочаровалась. Нет, прикиньте, разочаровалась она! Так и сказала.

Никита забарабанил пальцами по столу:

— Короче, крови ей не хватало!

Дашка пялилась на него во все глаза. А Комолов, наоборот, смотрел в стену, играя желваками.

— Подруга ейная, — Соловьев махнул в сторону Даши, — ничего не рассказывала, утешения не искала и вообще вела себя неправильно. Раздражает это, понимаете? Ну, Фима совсем с катушек и сорвалась. Стала звонить, нервы трепать. Психология!

Никита долбанул кулаком по столу, но этого вроде никто и не заметил.

— А Степка ничего толком не рассказывает, — сухо обронил Андрей, — бубнит и бубнит, что не мог пережить нашего развода. Страдалец, блин!

— Фима ему про развод и наплела. Подлила масла в огонь, вот тебе и пожалуйста.

— Что значит — пожалуйста?! — Комолов тоже шарахнул кулаком по столу, да так, что подскочили чашки-ложки. — Он же мог позвонить, написать, как-то дать знать о себе. Не, я понял, что он не просто так у нее тусуется. Ну просто по логике, да? Не могла же она его связать и в подвале запереть? Так что, загипнотизировала, что ли?

— Просто сказала, что вам надо побыть вдвоем. Что Степка правильно сделал, сбежав из дома и дав вам возможность обо всем спокойно подумать. Запудрила мозги пацану, а ему к тому времени немного и надо было.

— Ничё не запудрила! — В дверном проеме нарисовалась взъерошенная голова. — У меня план был.

Комолов сделал попытку встать, но жена быстро схватила его за брючину и потянула обратно.

— Пусть скажет. Степ, заходи, нечего партизанить.

Он несмело скрипнул дверью и встал посреди кухни.

— Ну, что за план? — деловито осведомилась Дашка, готовая каждую секунду разреветься.

Степка шмыгнул носом и басом сказал:

— Я вас хотел помирить. От радости вы не мирились, и я решил, что, может, через горе того… снова… ну…

— А радость какая была, если не секрет? — весело поинтересовался Соловьев.

— Я пятерки по литературе получал, — значительно промолвил Степан Андреевич, — и по русскому, и не шлялся допоздна, и мусор выносил, и полы на кухне мыл. Все по фиг! Я даже курить бросил!

— Ты куришь? — Оба родители синхронно подскочили на стульях.

— Уже нет. А вам-то что за дело было? Вы все равно не замечали ни черта! Вот я и решил, а тетя Фима как раз попалась навстречу. Я ее потом тоже подозревать стал, — признался Степка самодовольным тоном, — как-то уж она чересчур… ну это… не хотела, чтобы я объявлялся дома. Но мне надо было план довести.

Андрею очень хотелось сказать, что он довел не план, а их с матерью до белой горячки. Но этого нельзя было говорить. Растерянность и ярость испарились, словно их и не было. И снова нахлынуло чувство вины.

Степка оставался у Фимы, чтобы целенаправленно изводить родителей. Надеялся, что страдания их объединят и ни о каком разводе больше речи не будет. Ужасная глупость.

А развод — не глупость, что ли?!

Степан мучил родителей. Но ведь и родители его мучили. И сколько это коллективное помешательство продолжалось бы?!

Никита кашлянул и поднялся:

— Короче, пойду я.

— Ну, конечно, — закивал Андрей с умным видом, — конечно, иди, а то там без тебя некому преступления расследовать и за урками гоняться.

— Пицца почти готовая, — сообщила Дашка, как бы между прочим.

Соловьеву припомнилось, что ел он давно и совсем немного.

Но Комоловы так выразительно не смотрели друг на друга! И все рассказано, и точки расставлены, и сажать Фиму на самом деле никто вроде уже не стремится, и обсуждать больше нечего, и помощь его не нужна. Короче, пора и честь знать.

— Пойду я, — повторил он, топчась на месте.

— В холодильнике пиво есть, — вспомнил Андрей, задумчиво почесывая щетину.

— Картошки нажарю, — решительно поднялась Дашка.

— А я могу костер во дворе запалить, — предложил с воодушевлением Степка.

— Гитару достану, — мечтательно закатил глаза Андрей.

— Споем квартетом, — подытожила Комолова.

— Так бы и говорили… — вздохнул с деланной грустью Никита и пошел помогать Степке таскать дровишки для костра.

СПУСТЯ МНОГО ДНЕЙ

Голос у Леночки срывался до щенячьего визга.

— Мы вас поздравляем, Андрей Борисыч, все, все, все. Слав, ну, погоди! Андрей Борисыч, передавайте огромный привет Дарье… Слав, я знаю! Дарье Максимовне! Здоровья вам, счастья!

Вячеславу все-таки удалось вырвать у нее трубку.

— Шеф, это я.

Комолов хохотнул:

— Шеф — это не я, шеф теперь ты.

— Так вертайся обратно, Борисыч! Чего тебе твоя мастерская дороже нас, что ли?

Комолов снова хохотнул:

— Ты что, Слава! У меня двое детей, да еще жена красавица, за ними за всеми такой пригляд нужен!

В этот момент в комнату вплыла та самая красавица, неся одного ребенка в руках, а второго подталкивая чуть ли не носом в затылок.

— Комолов, ты зачем ему машину дал? Ты посмотри на его брюки! А на морду лица!

— Мам! У меня не морда! Вот у Машки морда, а у меня уже взрослая физиономия!

— Не смей обзываться на сестру! — прикрикнула Дашка, обхватывая поплотней объемный кулек, откуда доносилось мирное сопение. — Комолов, скажи своему сыну…

Андрей повесил трубку и сказал. И сыну, и жене, и дочери Машке, пяти месяцев от роду. И они хотели ответить, но в этот момент из-под дивана вылез Рик и затеял такую кашу-малу, что слов уже было не разобрать.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

ДЕНЬ ВТОРОЙ

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

СПУСТЯ МНОГО ДНЕЙ