Мы 1990 №8-9 [журнал «Мы»] (pdf) читать онлайн

лавны й ред акто р

еннадин БУДЧИКОВ

Редакционная коллегия:

Сергей АБРАМОВ
IИгорь ВАСИЛЬЕВ
(ответственный секретарь)

Альберт Л ИХАНО?
Дмитрий МАМЛЕЕВ
Георгий ПРЯХИН
Григорий ТЕРЗИБАШЬЯНЦ
(заместитель главного редактора

8 - 9/90
Главный художник
Валерий КРАСНОВСКИЙ

Художественный редактор
Елена СОКОВА

L
I Технический ред 1Ктор
Ольга ЛАЗАРЕВА
На первой странице обложки
фото Анатолия ЗЫБИНА

"МЫ", 1990
Р}датсльс 1 чо "Дом"
Советского l e i c K o r o фонда
имени В. II. Ленина
Адрогс 10196л Me на,
Арманы.ни nei ej юк, II 2А.
Телефон 923-66- Л

I
| О ти - т л ю в iiin o iрафии
\ О П р и и т-Ю м н ст
Соннинрннт Ф ин лян ди я
I in ере о тч е ств е
0 'Внештор! in ia r"

•оор 05.09 90 г.
но в печать 28.09.90 г.
I |ф ■чая. У .д. меч л. 18,2
ч г ».,1 20,1. Тираж 1600001'

ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ
ЛИТЕРАТУРНО-1
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙJ
ЖУРНАЛ
ЦЛЯ ПОДРОСТКОВ
СОВЕТСКОГО
ДЕ" СКОГО ФОНДА
ИМЕНИ В. И. ЛЕНИНА I

СОДЕРЖАНИЕ

Жозеф Жубер. Слово античности

........................ 2

ПРОЗА, ПОЭЗИЯ
Альберт Лихаков. Невинные тайны. Роман.............................70
Зарубежная фантастика. Роберт А. Хайнла^п.
Гражданин Галактики. Роман .......................
......... 257
Людмила Уварова. Дорога на эшафот.
Маленькая повесть ...................................... ,................................ 20
Дмитрий Стрешнев. Ведьма. °а сска з......................................234
Игорь Ш кляревский. Воспоминание о свежести. Стихи ......65

Михаил Ремизов, 12 лет. Но верю я... Стихи ..........................40
Аня Артюк, 12 лет. Времена года Стихи ................................. 41

Георгий >'анутров. Выход - с противоположной стороны .... 43
Письма в Мы" .................................................................................62
ХОЧЕШЬ БЫТЬ ДЕЛОВЫМ?
Дмитрий Губин. Кошелек в школьной сумке.
Несколько слов о деньгах ............................................................. 5 д
Михаил Москалев. Спланиоовали. А что дальше? ..................52

Александр Ушаков. Войти в узкую дверь.
Размышления о каратэ и не только о нем .................................. 7

Илья Алексеев. Бесконечная жизнь в пределах круга .......227
Евгений Канчуков. ’’Обычное мое босое детство...” ........... 246
Владимир Высоцкий. Неужели мы заперты... ......................252
Рок-энциклопедия........................................................................ 311
Знаки времени ...............................................................................320

Три вещи связывали древних с
их землей: храмы, могилы и пред­
ки. У наших современников на­
дежда и желание перемен пере­
иначили все: там, где древние
говорили ’’наши предки” , мы го­
ворим ’’наше прошлое” ; мы иначе,
чем они, любим родину, землю и
законы наших отцов, мы любим
скорее законы и землю наших де­
тей, нас соблазняет магия буду­
щего, а не прошлого.
Слово ’’родина” у древних
было прилагательным и почетаось со словом ’’земля” , то была
’’отцовская земля” , это слово до­
ходило до сердца. Теперь слово

Ж озеф ЖУБЕР

СЛОВО
АНТИЧНОСТИ
О бращ ая сь к ан т и ч н о ст и ,
ф р а н ц узск и й
ф и л о соф -м орал ист
р а зм ы ш л я е т
о своем врем ен и,
своих соврем ен н и ках.
И м ы , о гл я д ы в а я с ь вокруг,
з а гл я д ы в а я в себя,
м о гл и бы , очевидно,
п одп и сат ься под м н о ги м и
и з его слов: эт о и п р о нас.
Но Ж о зе ф Ж уб ер otcuji
во вт орой п олови н е XVIII
- п ервой ч ет верт и XIX века...
Уходят п околен и я, а н а зем л е
о ст аю т ся в еч н ы е ценност и.
П ут ь к соверш енст ву и х усвоение.

’’родина” существует само по се
бе и слышится лишь разумом.
Став из прилагательного сущест­
вительным, оно обозначает лишь
некую морально значимую вещь.
Многие слова изменили свой
смысл. Слово ’’свобода” , к приме­
ру, имело для древних тот же глу­
бинный смысл, что и ’’ответствен­
ность” . ’’Хочу быть свободным”
означало ’’хочу управлять горо­
дом” . У нас же оно значит ’’хочу
быть независимым” . Свобода те­
перь имеет моральный смысл, у
древних же - совершенно поли­
тический.
Древние, которых все их госу­
дарственное устройство застав­
ляло быть рационалистами, были
одухотворены поэзией. Они го­
ворили, что есть некая муза, ко­
торая покровительствует и госу­
дарственным мужам.
Древним была необходима
добродетель и, не владея некими

2

>

«was

ш я
фжу

л
Сергея КЭСТРОМИНА

If!

универсальными заповедями до­
бродетели, они постигали ее сами,
простыми рассуждениями и со­
ображениями.
В своих храмах, обращая к сво­
им божествам лишь радостные и
спокойные слова, они учились
быть спокойными и учтивыми в
общении с людьми. Они так го­
ворили Венере: ”Дай нам гово­
рить лишь радостное и не делать
неприятного” .
То, как древние афиняне пони­
мали уважение к человеку, не
сравнимо с тем, как его понимаем
мы Сократ на празднике у Пла­
тона говорил Алкивиаду: ’’Глаза
разума становятся зорче с возрас­
том. когда слабеет тело. И вы да­
леки еще от этого возраста” . Ка­
кое изящество в споре! Уважение
личности было одной из главных
черт античного характера
Еврипида упрекали в том, что
он сделал Менелая злым без на­
добности; эти упреки делают
честь его критикам они смотрели
на пустую жестокость, как на не­
что невозможное.
Древние неизменно восхва­
ляли твердость духа как качество
героическое и редкое. Их твер­
дость не имеет ничего общего с
сухостью наших сердец и нравов.
У древних в душе были чувстви­
тельность и нежность, которых мы
лишились. С веками мы стали да­
же героям более строгими судь­
ями.
| реки любили правду, но не
могли отказать себе в удоволь­
ствии пои случае ее приукрасить:
они любили говорить правду, да­
же самую горькую, легкими сло­
вами.
Глубина мыспи, спокойствие и

мужество делали человека, в гла­
зах Сократа и Платона, совершен­
ным; спокойствие делает чело­
века мирным гражданином и при­
ятным согражданином; мужество
- твердым в несчастьях, умерен­
ным в удовольствиях и опасным в
сражении, глубина мысли делает
человека приятным для друзей, в
беседе, и облегчает ему жизнь,
заставляя замечать лучшее и по­
ступать, как лучше.
Хранить и знать - в этом, по
Платону, состояло счастье личной
жизни. Мне кажется, что совре­
менным человеком быть много
труднее, чем древним.
Древние считали, что книги до­
лжны создаваться только в весе­
лом настроении Они не призна­
вали в литературе какой бы то ни
было властности - признака труд­
ных, горьких, трагических или
жестоких нравов.
Сила рождается из упражне­
ний. упражнения - из преодоле­
ния преград. Именно поэтому гре
ки, для которых прошлое было
белым пятном, придумяпи сти
хосложение, диалектику, рито­
рику, то есть упражнения мыслям
и слову, чтобы сделать дух живее,
мысль острее, а слово - приятнее.
Удивительно, сколько пре­
красных идей родилось у древних,
сколько истин открыли они, пред­
положив, к примеру, что у всякой
вещи должна быть ее противо­
положность, и отыскивая ее
Слова лучших писателей анти­
чности - благородны они или гру­
бы - точны и заключаю- в себе
исчерпывающий смысл. Их фра­
зы просты и читаются с первого
взгляда, для их понимания требу­
ется только внимание. Все разу-

4

а чистой правды - чтобы
было красочным. Они,
'бразом, следовали поничего слишком” . Оби­
ли
мыслей, тщательно
ncj,
nie и гармоничные
слова
онец,
необходимая
сдержг
ть - чтобы ничто не
задержиь о 'осприятие - из все­
го этого окидывается характер
лучшей древнегреческой лите­
ратуры.
Лишь у испорченных римской
эпохой греков встретите вы мно­
гословие, противостоящее яс­
ности.
В своих сочинениях древние
чувствовали себя уютнее, чем мы
- в своих. Они не были обреме­
нены, как мы, грузом тысячи про­
изведений, известных нашему
читателю, с которыми мы посто­
янно спорим или соглашаемся.
Принужденные таким образом
быть созвучными или диссони­
ровать со всеми существующими
книгами, мы исполняем свою со­
бственную партию в какофони­
ческом грохоте. Древние в тишине
пели своим голосом.
Именно и главным образом в
язык древних нужно вслуши­
ваться Книги древних - это эн­
циклопедия стиля, в которой на­
йдешь примеры искусства гово­
рить тонко и красиво обо всем без
исключений. Их произведения,
даже посредственные - все несут
на себе печать хорошего вкуса
Нет, древние не были гениальнее,
чем люди нашего времени, но их
искусство стоит нашего.
Обращение
к
авторитету
древних - красноречиво; уважи­
тельное отношение к их автори­
тету - морально. Философия, счи-

мно в себе. Древние говорили, что
слишком украшенные речи без­
нравственно!, потому что они
скрывают характер и намерения
того, кто говорит.
Трудно представить, что древ­
ние греки не просто любили свой
язык, они любили говорить на
своем языке, чувствовать его те­
чение. Гак было оттого, что их
язык прост, и прост потому, что
самые изящные построения в нем
были общедоступны; народ и пи­
сатели говорили одинаково чисто
Потому и намеки на народные
поговорки столь распространены
в эпических произведениях; их
множество и у Платона. Мы го­
ворим, что афоризмы - посло­
вицы благородных людей. В
Афинах афоризмы благородных и
пословицы рыночного люда были
одним и тем же
Римляне вслушивались в сло­
ва, древние греки всматривались
в говорящего, они хотели, чтобы
их слова были похожи на их мыс­
ли. Первые жаждали пышности,
достоинства, красноречия, вто­
рые - ясности и изящества.
В древних римлянах есть жес­
токость. Благородная и хорошего
вкуса умеренность отличает от
них древних греков и особенно афинян.
Гордые римляне были ’’туги на
ухо” , их нужно было расшевелить,
чтобы заставить слушать изящное
слово. Отсюда их ораторский
стиль даже у их мудрейших исто­
риков. Греки же, наоборот, были
одарены легким слухом, сказан­
ное непременно вызывало у них
всплеск чувств. Так, самой про­
стой оболочки было достаточно,
чтобы изящная мысль им понра-

5

тающаяся с ним, убедительна и в
своих спокойных рассуждениях
скорее достигнет цели. Муд­
ростью веет от книг древних, ее с
радостью впитывает душа.
Книги древних следует читать
медленно; требуется много тер­
пения, то есть много внимания,
чтобы получить удовольствие от
этих прекрасных книг.
Античность! Она должна быть
больше по душе нам в руинах, чем
отреставрированная заново.
Древние видели, и что Еврипид
порой многословен, и что сочи­
нения Софокла неровны, но они
не позволяли себе делать авторам
упреки и смотрели на ошибки
великих писателей, как на случай­
ность, а не недостаток. ” Не автор
допускает ошибку, а время” , говорил Аристарх, напоминая о
красоте старых писаний, которая
для последующих поколений ос­
танется незамеченной. Тем самым
он утверждал, что не пища изме­
няется, но вкусы.
Очарование давалось древним
легче, чем разочарование. Никог­
да их дух не противился удоволь­
ствию и не оспаривал то, что было
искусно. Их критика была более
снисходительной, более благо­
желательной, чем наша: она была
изначально расположена под­
держать, а не разрушать. Люди,
умевшие столь многое делать со
словами, уважительно относи­
лись к произведению, в котором
слово было точным. Восхищения
же было достойно прежде всего
искусство, и всякое произве­
дение, о котором они могли ска­
зать: ’’Здесь искусство царит над
всей” , было для них шедевром. И
действительно, если говорить о

6

пользе того или иного произве­
дения, именно искусство в нем
важнее формы и содержания Ис­
кусство учит нас.
Глиняные
горшки этрусков научили нас из­
готовлять украшения из золота и
серебра.
Сегодня мы не можем сказать
и двух слов без того, чтобы что-то
не упустить, не скомкать. Древние
же, наоборот, все без исключений
раскрывали и разъясняли. Они
считали, что во всяком произве­
дении, даже в публичном выступ­
лении, должны быть своя левая и
правая сторона, сторона, откуда
начинается движение и где оио
кончается и начинается вновь. Их
мысли похожи на парящую птицу,
которая, кружась, движется впе
ред. В наших писаниях мысль,
похоже, движется, как человек,
умеющий идти только прямо. В
сравнении с древними, мы - при­
кованные цепью к веслам рабы,
глупцы в экстазе.
Патетический, возвышенный,
свойственный ораторскому крас­
норечию стиль был столь же до­
ступен греку и римлянину, как
шутливый и льстивый - доступен
нам. Древние учились с детских
лет обращаться ко многим людям
сразу, мы же привыкли бесе­
довать с отдельным человеком.
Их язык изобиловал торжествен­
ными стилистическими фигура­
ми, - наш изобилует двусмыслен­
ностями.
У каждого языка, справедливо
говорят, свой характер, но как и
все другие богатства народов, бо­
гатство каждого языка происте­
кает от того, какое употребление
ему находят люди.
Перевел с французского
Г.КОЗИЦКИЙ

и

О, СПОРТ,

ты вызс

В УЗКУК,
Размыш ления о кгра

Александр УШАКОВ
Фото
Анатолия ЗЫБИНА

оити

ВЕРЬ
и не только о нем

...Сегодня эти ребята снова
занимаются в лесу. Правда, тепеРь они тренируются совершен­
но безбоязненно, без риска
оказаться в ближайшем отде­
лении милиции. Никто и ничто
больше не помешает им стать
сильными и смелыми. Даже так
поспешно введенная в Уголовный
кодекс статья, из-за грозной тени
которой ее потенциальные жерт­
вы вынуждены были прятаться по
лесам и подвалам и которая ис-

7

калечила не одну человеческую
судьбу сильнее самого страшного
удара каратэ Наверное, здесь не
место говорить о разумности по­
добных запретов, да к тому же о
них уже немало было говорено.
Напомним только старую как мир
истину: запретный плод оставался
сладки™ во все времена, а любые
запреты, охранявшие этот слад­
кий плод от посягательств, только
увеличивали тягу к нему И редко
было так, что плод этот сохранял­
ся в неприкосновенности. Запре
ты же, как правило, рано или по­
здно отменялись как не оправдав­
шие себя
Так, кстати, было и на родине
японского каратэ - Окинаве. Еще
в XV веке ставленник китайского
императора местный правитель
Хасши, опасаясь восстаний и же­
лая обезопасить свою персону от
волнений, издал указ, запрещаю­
щий населению острова иметь
какое бы то ни было оружие И
очень скоро оно, некогда грозное
в умелых руках, валялось у ног
правителя.
Однако
Хасши
оказался не таким уж дальновид­
ным, как ему тог о хотелось, а его
указ привел к совершенно нео­
жиданным результатам.
Окинавцы, привыкшие защи­
щать свои интересы, а нередко и
жизнь с помощью мечей и копий,
не пожелали оставаться безо­
ружными перед лицом разбойни­
ков, которыми кишел остров, да и
самими властями. Им оставалось
только одно - заменить отобран­
ные у них княжескими солдатами
мечи и кинжалы .. собственными
руками. Что они успешно и сде­
лали, изучая местные боевые ис­
кусства Шури-те, Наха-те, Томари-те и кемпо - китайский бокс,
завезенный на остров много­

8

численными китайскими чинов­
никами и солдатами.
В результате смешения этих
стилей
появилось
первое
японское каратэ - Окинава-те, а
на самой Окинаве - целые группы
прекрасно владеющих этим ис­
кусством людей, чьи ладони не
уступали по крепости мечам, а
сложенные вместе пальцы по
силе удара могли соперничать с
копьями И нередко их ожесточен­
ные схватки с вооруженными с ног
до головы княжескими солдатами
заканчивались поражением по­
следних. Стали появляться и пер­
вые большие мастера, которых
знала вся Окинава.
Естественно, властям такое
развитие событий оказалось не по
душе. В 1609 году последовал
апрет нового правителя Окинавы
Шимазу. Правда, на этот раз он
касался уже самого боевого ис­
кусства. Солдаты правителя полу­
чили строгий приказ забирать
всех, кто будет замечен в изу­
чении или преподавании Окина­
ва-те.
Однако и этот запрет не принес
желаемого результата. Любители
боевого искусства, начавшие по­
нимать, что это не только пре­
красное развитие тепа, но и ве­
ликое средство духовного совер­
шенствования человека, и не ду­
мали прекращать занятия. Только
заниматься они стали в уединен­
ных местах в горах, в лесах и чаще
всего ночью при свете луны. А не
желавшие ничего понимать влас­
ти продолжали преследовать за­
нимающихся и .. увеличивать их
ряды. Прошли многие годы, и
власти осознав наконец, что сила
действия вызывает равную, а не­
редко и превосходящую ее силу
противодействия, сняли некогда

введенный бессмысленный за­
прет - и ввели Окинава-те в
школьные программы как пре­
красное средство воспитания
молодежи.
В школьные программы ребят
из Красково боевое искусство
пока не введено, но они, как и
сотни тысяч их сверстников во
всей стране, несказанно рады и
тому, что у них появилась возмож­
ность заниматься им открыто, не
прячась в подвалах и лесных ча­
щах. Правда, на смену одним про­
блемам сразу же пришли другие.
Оказалось, что мало выйти из ле­
са, надо еще знать, куда теперь
идти А идти было некуда.
Конечно, летом и осенью
можно заниматься и на улице,
благо в Красково идеальные ус­
ловия для занятий: лес, три отлич­
ных озера, чистейший воздух. Но
после осени, как известно, идет
зима, а занятия боевым искусс­
твом даже отдаленно не напо­
минают хождение на лыжах. К
тому же нужны были груши, тре­
нажеры, боксерские мешки, пер­
чатки и многое другое, без чего не
мыслится работа ни одной подоб­
ной секции.
Кто знает, может быть, мест­
ным мальчишкам так и пришлось
бы заниматься в лесу, если в мест­
ный Научно-исследовательский
институт стеновых и вяжущих ма­
териалов не пришел бы работать
инструктором по спорту выпуск­
ник Малаховского областного
института физкультуры Алек­
сандр Красиков. И не только вы­
пускник спортивного вуза, но еще
и знаток боевых искусств, не один
год занимавшийся в Центральной
школе рукопашного боя Т.Касья­
нова.
Контакт с мальчишками он на-

лстро, оставалось только
внимание у руководства
для осуществления
с
!нов А задумал Краси­
ков
-юго ни мало, создать
здес.
юково, своеобразный
фипи~г
лрапьной школы рукопашно! юя. Естественно, для
реализаи о эй идеи ему, в пер­
вую очередь, был нужен зал со
всем необходимым оборудовани­
ем Подумывал он и о сауне, ко­
торая давно уже превратилась из
роскоши в необходимое для всех
нормальных спортивных залов
заведение. О бассейне он, прав­
да, только мечтал Однако руко­
водство института - директор
Ю.В.Гудков, заместитель дирек­
тора Б.М.Благоразумный и глав­
ный бухгалтер А.А.Ракчеев, к ко­
торым Красиков обратился за
помощью, - решило не разбивать
надежд своего инструктора по
спорту Без лишних слов и, глав­
ное, без проволочек ему дали де­
ньги и выделили рабочих. И уже
очень скоро Красиков вместе со
своими учениками помогал рабо­
чим ремонтировать бывшее по­
мещение столовой и строить са­
уну с бассейном.
А когда все было готово, буду­
щий директор школы купил необ­
ходимое для тренировок обору­
дование. И теперь многие из дру
зей Красикова, поначалу иронич­
но относившиеся к его идее со­
здания филиала Центральной
школы рукопашного боя, завиду­
ют ему: ведь напоенный лесной
праной воздух и прозрачные
озера, до которых от ” дожо” , а
именно так называются поме­
щения, в которых тренируются
мастера боевого искусства, в бук­
вальном смысле рукой подать, не
купить и за свободно конвертиру-

10

емую ваг юту И надо было видеть
лица ребяч когда они вошли в
дверь своего дожо в первый раз1
Они светились радостью и гор­
достью счастоем и надеждой.
Коне'-''
сказать сейчас, что
все
•нижи пришли сюда
искаI: i
жизни, было бы
‘ «э1К.
• мешным. Маль­
чишкиес
чики и останутся

12

ими всегда, какой бы год ни стоял
за окном. Рано или поздно придет
время, и кая дый из них задумает
ся над этим вопросом Но уже
сейчас им надо знать и о том, что,
кроме двери, ведущей в дожо,
есть в боевых искусствах и другая,
более узкая дверь, к которой даже
приблизиться удается немногим
Ибо за ней отпит не тппнк'п r u i -

сшее мастерство тела, но и вели­
чайшее совершенство духа,_ ко­
торое лежит в основе занятий бо­
евыми искусствами. Как достичь
такого совершенства? Пытаться
рассказать об этом - занятие в
высшей степени неблагодарное и
бесполезное ибо нельзя словами
объяснить то, что достигается
только долгой практикой. Но вот

рассказать об одном из вели­
чайших мастеров боевого искус­
ства, вошедшего в эту самую уз­
кую дверь, наверное, будет по­
лезно, так как речь пойдет о зна­
менитом создателе айкидо Ма­
стере М.Уешибе
Он родился в Японии, в пре­
фектуре Уекаяма В детстве отли­
чался крайней слабостью и бо­
лезненностью. И мало кому из тех,
кто видел невзрачного парнишку,
приходила в голову мысль о том,
что в этом немощном теле живет
могучий дух, который по прошест­
вии времени сделает таким же

14

15

могучим и само это тело, сое­
динившись с ним в единое целое
и добившись таким образом того,
к чему во все времена стремились
не только адепты боевого искус­
ства, но и все восточные мудрецы.
Но то'да... тогда все считали,
что из этого заморыша вряд ли
вырастет силач. Правда, сам Уешиба придерживался другого
мненья на сей счет, решив стать
сильным и здоровым вопреки
всем пред лазаниям. С яростной
настойчивостью изучал он всевоз­
можные боевые искусства, начи­
ная от каратэ и кончая различ­
ными оздоровительными гимнас­
тиками и даже штыковым боем. В
поисках учителей он исколесил
всю Японию, подолгу задержи­
ваясь у очередного наставника.
Убивая в себе гордыню, готовил
своим учителям пищу, убирал их
жилища, получая взамен знания,
которым не было цены. Уходил он
от них только тогда, когда те при­
знавали сами, что большего дать
своему ученику не могут, то есть
по достижении Уешибой стадии
ли.
Как известно, любой адепт бо­
евого искусства, при условии,
конечно, кропотливой работы с
настоящим учителем, проходит в
своем становлении гри стадии.
Первая из них - шу - означает на­
чало Пути и освоение учеником
всего того, чти знает сам учитель
Вторая стадия - ха - означает до­
стижение учеником уровня мас­
терства учителя. А третьи - ли предполагает отход ученика от
учителя и выработку своих со­
бственных концепций на тот или
иной вид боевого искусства, что и
является, по сути дела, становле­
нием нового учителя
Прошли годы, и скоро в Японии
16

не осталось практически ни од­
ного вида боевого искусства, в
котором Уешиба не достиг бы ста­
дии ли. Его небольшое тело при
росте всего 155 сантиметров и
весе 75 килограммов выглядело
железным. Мало кто мог долго
противостоять его страшным по
сиге ударам руками или мечом для самого Уешибь. разницы в
этом уже не было. И Уешибе нра­
вилось побеждать, нравилось
смотреть сверл вниз на повер­
женного противни ,j наспаждаясь собственным величием.
В 19 'Ч году началась война с
Россией, и Уешиба, чтобы испы­
тать в боях свой дух и тело, отправился
добровольцем
на
фоонт. Занятья боевыми искусс­
твам!-. сослужили ему добрую
службу: он и здесь в любых ситуациях чувствовал себя как рыба
в воде. После окончания войны он
вернулся в Хоккайдо и стал рабо­
тать на ферме, продолжая длительные тренировки. Но трудно
оказалось бойцу заниматься зем­
леделием, и Уешиба снова отпра­
вился странствовать. Вооруженный одной деревянной саблей, он
бродил по всей Японии и вызывал
на поединки всех, кто изъявлял
желание. И всех побеждал,
увеличивая свою и без того гром­
кую славу. Вскоре никто не отваживался выходить на бой против
него, равных ему не было.
И именно тогда, когда Уешибя
достиг всего того, о чем только
может мечтать мастер боевого ис­
кусства, став практически неуяз­
вимым, он вдруг все чаще и чаще
стал задумываться над тем, что
слишком мало уделяет внимания
внутренней стороне дела. Он
осознал, что за всеми приемами и
ударами должно стоять нечто

i

I
]

I
1
Л

'•

]

,*
|.
|
’

большее, нежели просто умение
побеждать других. Но что? Неу­
жели валить людей с ног, побеж­
дать их - единственное предназ­
начение боевого искусства? Если
да, то это должно выглядеть
слишком примитивно Да и какая
цена такой победе? Ведь каким бы
умелым воином он ни был, выиг­
рав сегодня, он обязательно про­
играет завтра или в крайнем слу­
чае - послезавтра. А если так, то
любая победа над другим есть
всего-навсего только относи­
тельная победа.
Ведь в глазах природы - а чему,
как не ее законам должен следо­
вать человек - любая победа не
имеет цены и содержит в себе не
больше смысла, чем бьющиеся о
скалы морские волны. И неужели
он, ища смысл боевого искусства
только в победах над другими,
потратил впустую чуть ли не по­
ловину своей жизни? Что толку
побеждать других и быть неспо­
собным победить себя? Свои эго­
изм, тщеславие, неуправляемые
мысли? Да, не раз горько вздыхал
про себя Уешиоа, наверное, это в
высшей степени сомнительное
удовольствие видеть у своих ног
поверженного соперника и быть
рабом собственных страстей и
желаний. Да и что значит такое
удовольствие? Человек должен
быть выше этой мелочной и
унижающей суеты
Изо дня в день росли в Уешибе
сомнения И он принялся воспи­
тывать свой дух, как некогда вос­
питывал свое тело. И теперь ему
противостояли куда более могу­
щественные соперники, нежели
те, которых он побеждал с по­
мощью рук и меча Имя им - Не­
вежество, Эгоизм, Тщеславие,
Зависть. И победить их оказалось

о труднее. Только сейчас
нп всю глубину некогда
>_
иного
им
выражения
iI
о том, что подлинного
могущ
ьа достигает лишь тот,
кто г-:.
т победить самого себя.
Тогда , только посмеялся над
этими словами. Но теперь...
Уешиба стучался в двери зна­
менитых храмов, изучал фило­
софию и беседовал с монахами.
Он подолгу жил один, часами ме
дитируя под водопадами, чтобы
’’открыть глаза своей души”. От­
бросив теперь совершенно ему не
нужный деревянный меч, он сут­
ками бродил по горам, стараясь
найти ответ на вопрос, что же
такое на самом деле боевое ис­
кусство.
И его искания не пропали да­
ром: в один прекрасный день
’’глаза его души” открылись. Слу­
чилось это так Уешиба подошел
после длительной прогулки по
горам к какому-то храму. Облив­
шись ледяной водой из колодца,
он вошел в храм и посмотрел
вверх, на синее высокое небо.
Неожиданно он почувствовал ка­
кое-то странное вдохновение,
какого он никогда до сих пор не
испытывал.
Уешиба
вдруг
осознал, что с ним происходит то
значительное, в поисках которого
он провел последние годы. По его
лицу потекли слезы в знак бла­
годарности Земле и He6v, ибо он
понял, что в этот момент на него
нашло просветление и сама Ис­
тина открылась ему.
В великом изумлении он вдруг
почувствовал, что у него нет
больше по отдельности ни тела, ни
духа, а есть их единство и что он
стал един со Вселенной. Ушло ку­
да-то далеко все лишнее и незна­
чительное, все мелочное и сует-

18

ное, а осталось то, чему люди пока
еще не нашли названия Не было
больше никакого маленького ”я”
Мастера Уешиба, было только то,
что зовется у буддистов Буддой, у
христиан - Христом, у даосов состоянием трансцендентности.
Выражаясь языком ислама, Уе­
шиба стал ’’универсальным чело­
веком” .
’’Когда я вошел во двор храма,
- рассказывал позже сам Уешиба,
- земля вдруг затряслась, золотой
туман выступил из нее и окутал
меня. Я совершенно не чувствозал своего тела, ставшего почти
невесомым, и понимал в тот мо­
мент то, о чем поют птицы; я вдруг
осознал, что основным началом
воинского искусства являются

19

любовь к миру и доброта... С той
самой минуты я понял, что Земля
- моя родина и что Солнце и
звезды - мои. Мое честолюбие и
желание
стать
более
могу­
щественным,
нежели
другие,
больше не давили на меня. Все
суетное исчезло...”
Конечно, таких людей, как Уе­
шиба, единицы, и его откровения
- суть размышления человека, пе­
решагнувшего обычные духовные
горизонты. Но все же прислу­
шаться к ним стоит. Ибо все те, кто
сегодня пока что только вошел в
дверь школы рукопашного боя в
Красково, вступили именно на тот
Путь, который привел Уешибу и к
другой, столь заветной узкой две­
ри, в которую так трудно войти.

ДОРОГА
НА ЭШАФОТ
Людмила УВАРОВА

Рисунки Владимира ГАЛЬДЕЕВА

МАЛЕНЬКАЯ П О В ЕС ТЬ
„ V|»-!7CT>I 1,(,лтоРа ГОла ,|п слс Победы нсрнулся домой мой отец Вери*
н и ! * Й * " М, удивилась, кто это нам
От отца давно уже не было писем, и
1ться мамы, распечатала
пишет печатными буквами? Я не стаг
i испугалась: он пропал
конверг, прочит ала немногие эти слог
■' Может быть, какая-то
без вести? Что это значит? Почему таке
'с гомый однофамилец
ошибка или перепутали что-то. кто-то др_^
отца, пропал, а пишут нам. . .
По гом я поняла: нет, никакой ошибки не еду ■и забыла
будильник завести
Приподнялась на постели, взяла будильник со столика возле кровати.
—Погоди. —сказала я и положила на столик конверт.
—А это что? - зевая, спросила мама.
- Посмотри, - сказала я.
Мама взяла конверт, быстро раскрыла его, так же быстро пробежала
глазами немногие сточки.
Молча, почти со щИг; упадок западноевропейского кино.
Мы с Татой скучали немилосердно. Когда же, когда, наконец, она
замол-гет и можно будет протолкнуться на свое место в уютном, по­
лутемном за ie„ . . Но внезапно я в адрогнула, услышав то, чего вовсе не
ожидала. Никогда в жизни!
иноактр!е 1ИЦО на миг омрачилось, глаза потускнели, должно быть, по­
думала при этом, что ее молодость уже тю-тю давным-давно.
В эт> минуту на другой стороне улицы я увидела Тату. И до того
захотелось очутиться рядом с Татой, поговорить с нею, облегчить душу й
подегиться тем, чем ни с кем нельзя делиться.
- Ладно. —сказала я. —Пока, до свидания. . .
Алиса Марковна удивленно глянула на меня.
- Что ж, до свидания...
И пошла, но не обратно к нашему дому, а на Сретенку
Я подбежала к Тате.
- Есть разговор.
- Хорошо, - сказала Тата.
ыл у нас в подъезде заветный угол - сбоку от дверей, там, где I
на: *1ДИЛИС1 трубы центрального отопления. Бывало, мы с Татой про­
ст зивали я м часами, особенно тогда, когда надо было поговорить о
чем-то таком, о чем никому не положено было слушать.
„ £говар ваясь, мы с Татой направились в тот самый угол, стали
возле оатареи. Я провела рукой по рифленым трубам, они были хо-

30

ложные, в Москве в те годы начинали топить поздно, экономили уголь,
молча выслушала меня, чуть наклонив по-птичьему голову.
- Fain бы ты знала, как мама ждала его, - сказала я.
- Будто бы не знаю, - возразила Тата. - Как же не знать!
- И вот видишь. . .
Тата спросила, помолчав:
- А как, по-твоему, он изменился?
—и? - переспросила я и задумалась. Вроде бы внешне нисколько,
был по-прежнему улыбчивый, спокойный, добродушный, но вот что
дивительно: никогда раньше он не являлся домой поздно, а теперь то
и дело запаздывал.
’
F
Каждый раз пояснял: то у него собрание
пришлось заменить
сменщика, то машина испортилась, то еше что-то
. м роде.
Мама вер„ла ему, а я и подавно, привыкла никогда не ^ мневаться
г э всем, ч го бы отец ни сказал. Но странное дело, теперь, стоя с Татой
в нашем заповедном углу, я вдруг стала припоминать многое, на что
решительно не обращала внимания, но что теперь вдруг показа а с красоткой из
седней пещеры, - и в ярости
заколовшаяся на совесть срабо­
танным гребешком'7 Трудно ска­
зать. Но как бы то ни было,
очевидно одно: человек, первым
поднявши^ руку на самое дорогое
- жизнь, был осужден
Были осуждены и его после­
дователи. Тех, кто случайно осг авапся жив, подвергали общест­
венному презрению, сажали за
решетку, даже сжигали на кост­
рах Других - кому удавалось до­
вести задуманное до конца проклинали посмертно. Недовыплеснутый гнев обрушивался
на ближних и дальних родствен­
ников.
Несмотря на все попытки фи­
лософов и ученых изменить об­
щественное отношение к суициду
(самоубийству), людей, отчаяв­
шихся на этот шаг, перестали пре­
следовать (откоыто) лишь к концу
прошлого столетия. В отличие от
философов, делавших акцент на
свободе воли и праве каждого
принимать или отрицать жизнь,
юристы и праволеды доказывали,
что самоубийца нарушает лишь
моральные нормы, а потому су­
дить его следует судом совести
Медики имели на этот счет свои
соображения. В начале прошлог о
века появилась психиатрическая
концепция (или концепция Эскироля), в ней суицид не рассматри­
вался более ни с правовых, ни с

44

нравственных позиций. Само­
убийство стали трактовать как
симптом психического заболе­
вания...
А тем временем - пока ученые
разбирались в трактовках и опре­
делениях - процент самоубийц(на
сотню умерших) неуклонно рос.
Коасивого ухода не получи­
лось. Уход оказался страшным. С
момента ксгца ее ’’саламандры”
скользнул,. г
узкому подо­
коннику, до мом at I
огда осцил­
лограф реанимационного отде­
ления
зафиксировал
смерть,
прошло больше двух суток. Рптьдесят два часа боли, стонов, со
дроганий,
душераздирающих
kdhkob и неизвестно откуда вдруг
взявшегося огромного желания
жить. В минуты, когда ей было
чуть легче (вспоминает одна из
медсестер), она шептала: ” Не хочу
умирать! Не хочу!..” Н о - ’’перелом
нижних отделов позвоночника,
черепно-мозговая травма, пере­
лом шейного отдела позвоночни­
ка...” Диагноз, с которым доста­
вили ее сюда, был слишком жес­
ток Квартира Ларисы находилась
на пятом этаже дома с высокими,
потолками - построенного еще до
войны
Ее папа, ответственный работ­
ник одного из министерств, считал
себя сторонником японской сис­
темы воспитания. ’’Детей нельзя
ни в чем ограничивать, - всегда
""оворил он, - запреты озлобля­
ю т ’. С детства Ларисе было по­
зволено все. В четыре года, как
рассказывает мама, ’’она была
художницей. Все стены в доме
были исчирканы цветными ка­
рандашами. Обои пришлось ме­
нять несколько раз” Потом были

краски, фигурное катание, фор
тепьяно, теннис, горные пыжи,
мотоцикл . Последним ее увле­
чением - уже в десятом классе стало видео. Отец попытался
было отложил ь покупку, но Ла1 риса не привыкла к проволочкам
Вскоре в доме появилась видео■ система ’’Сони” . А чуть позже и
' видеокамера - девочке хотелось
снимать фильмы. Впрочем, не так
снимать, как сниматься. ’’Решено
1- - я буду актрисой. Я поступаю во
5- ВГИК” , - сказала она родителям
з. после выпускного вечера, где
э- ’’королевой бала” , отснятого на
> видеопленку, была, естественно,
* она... Но - все оказалось чуть
Уг сложнее.
- Провал на первом же туре. ю рассказывает мама, - был для нее
из трагедией. Она так рыдала' А
Ч потом еще этот Борис. Внешне
эм милый, интеллигентный. А ока■а залсн таким...
е
Борис появился осенью, через
и- три месяца после ее неудачного
а- поступления. Он не спешил. Вос- дил в театры, в рестораны. Поэь знакомился с родителями. Как-то
и незаметно втерся в ее компанию,
it
В конце декабря он пригласил
ее к себе. Была ночь. Первая и
т- последняя. С этого дня он слал ее
|л избегать. А еще через месяц Лас- риса увидела его со Светой - своif ей подругой, бывшей одноклас13 сницей.
я
- Вот ее последнее письмо, з Эмма показывает мне листок,
к вырванный
из
фирменного
з ежедневника. - Она написала его
е накануне того дня, я лежала в
!■ больнице:
!
” Эм, я больше не могу. Он из* девается надо мной, как хочет.

?его брата говорить, что
ома - когда я прихожу
ил:
по телефону. Довел
мелл г . :
.. Эм, за что? Я уже
по ноч£:.
плю. Видела бы ты,
на кого я ала похожа - боюсь
подойт-, к зеркалу.
Да еще эти птеродактили - ма­
менька с папенькой. Достали Маман раздобыла где-то корень
жень-шеня - пытается меня поить.
Папаша притащил путевку на Золитые пески. Поедешь, говорил
Лорик, в Болгарию - развлечешь­
ся. Кретин! Им бы только развле­
каться.
И главное Сегодня звонит эта
змея, Светочка. Мы, говорит, с
Борей все никак не можем ре­
шить, что тебе завтра лучше пода­
рить - колготки или косметичку. А
потом, как бы невзначай: ”Да,
кстати, чуть не забыла - мы с Бо­
рей позавчера были в ЗАГСе,
подали заявку” .
Эм, оиа меня добила Завтра я
что-ниОудь выкину”
Назавтра, сославшись на не­
здоровье, Лариса прилежала в
постели до самого прихода гостей
(благо, хозяйственная часть ее ни­
когда не касалась: готовила мать,
убирала бабушка, продукты из
спецраспределителя
привозил
папин шофер). Только когда в
прихожей раздался первый зво
нок, она встала и поплелась в
ванную - наводить марафет.
Между горячим и чаем кто-то
предложил лосниматься на видео.
Как всегда, стали дурачиться, ра­
зыгрывать сценки. Дольше всех
не унимались Борис и Света.
Они изображали пастушескую
идиллию. Впрочем, изооражать

ничего было не надо - их лица и
без того светились счастьем.
И вот тогда в кадре появилась
Ларис?
- А теперь будет мой номер...
По- му же так происходит? Покогс.а мы оказываемся у
:следней черты” , большинство
з нас останавливается, а кто-то
делает шаг вперед. Что подтал­
кивает этих немногих, что застав­
ляет их переступить страшную
черту, за которой не г уже ничего?
Суицидология
утверждает:
каждое самоубийство в большей
или меньшей степени предопре­
делено
утратой
социальной
адаптации, спецификой личност­
ных особенностей и психотрав­
мирующей ситуацией.
Однако не каждый, даже са­
мый экспрессивный, японец, ос­
корбленный в лучших чувствах,
решится на харакири. И не каж
дый, даже самый амбициозный,
полководец, проигравший гене­
ральное сражение, пустит себе
пулю в лоб. Так что же все-таки
отличает этих ’’самых из самых” ?
Может, действительно, все они психически не вполне здоровы^
Неудивительно, что именно
эта, психиатрическая, концепция
была принята у нас ” на ура” Не­
удивительно, что в догму она была
возведена именно в ’’звонкие и
радостные” тридцатые. В стране,
где так вольно дышит человек” ,
помышлять о самоубийстве или
тем паче овершить его moi либо
затаившийся враг, либо сумас­
шедший.
Концепция Зскиролл, пропу­
щенная сквозь призму тоталитар­
ного режима, господствовала в

46

нашей стране до 60-х годов. Че­
ловеком, опровергшим ее и пол­
ностью изменившим подход к фе­
номену самоубийства вообще и
личности самоубиицы в частнос­
ти, стала Айна Григсрьевна Амбпумова. Ныне - профессор, за­
служенный деятель наук РСФСР,
руководитель Всесоюзного науч­
но-методического
суицидоло­
гического центра. В 1980 году под
ее начало!
э проведено до­
скональное оо. Делание ” попыточников” - лиц, покушавшихся
на самоубийство. Результаты его
оказались ошеломляющим^' ?5
процентов суицидентов - психи­
чески здоровые люди, никогда
ранее не обращавшиеся к психи­
атру.
... - Светлые волны покоя на­
полняют кисти моих рук, - негром­
ко, нараспев произносит брюнет­
ке в тренировочном костюме. Ках дый мой здох наполняет душу
потоком света
Идет ^ сеанс
аутотренинга.
Обычный для кризисного стацио­
нара, лечебного заведения на 30
коек - этакого царства полуше­
пота, мягких кресел, приглушен­
ных шагов и успокаивающих обо­
ев - столь неожиданного в гудя-;
щем Бабушкинском районе. В
Москве (как, впрочем, и в стране)
это пока единственное заведение
подобного рода. Сюда попадают
самые ’’тяжелые” —те, кого уже не
успокоишь по телефону доверия,
кому не поможешь амбулаторно (в
кабинете психологической помо­
щи), - те кто нуждается в комп­
лексном лечении.
- Светлые волны покоя... продолжает инструктор. Вокруг
нее, откинувшись на спинки кре-

сел, дремлют люди. Все они - ли­
бо пытались покончить с собой,
либо столпи на грани... Ближе
всех ко мне - Вера Состояние ее
врачи находят уже вполне снос­
ным. Завтра - на выписку. Навер­
ное, только поэтому мне разре
шили поговорить о ней.
Таких как она (покушавшихся
на жизнь), в стационаре немного,
( всего 30 процентов. Да и среди
них 6oi |Ьшинстви - те, кто не до
I конца верил в реальность самоубийства, а если и верил, то подсознательно
"оставил
дверь
£ приоткрытой” , может быть, в тай­
не от самого себя - воизив лез­
вие не так глубоко, проглотив не
все приготовленные таблетки.
Уходя в темноту, они как бы ог­
лядывались - "А вдруг?.." И в
|Кэтой слабости есть что-то очень
непонятное, что-то сугубо чело' веческое.
^
Однако сейчас речь не о них А
о тех, кто "плотно закрыл за собой
, дверь” . О тех, кто мысленно по­
бывал за чертой и кого спас лишь
I счастливый случай Или не спас.
|
- Что чувствовала? - Вера за­
думывается. - Да, наверно, ниче­
го. Мне только хотелось, чтоб
кровь текла побыстрее... Чтобы
скорее все кончилось.
- А что было, когда очнулась?
- Сначала ничего не поняла. А
когда вспомнила... мне показа­
лось, что я родилась второй раз.
Только вот радости это не при­
несло.
Первое ее детское воспоми­
нание связано с черным платяным
шкафом. Четырехлетняя Вера
надоела отцу своим плачем, и он
наказал ее, заперев в шкафу, а
сам пошел на кухню - продолжать

црузьями Потом, забыв
они отправились к ко­
ти. Поиачалу она биЛо. о □ г
;>мке ■ ей казалось, что
вот так ^перчо, хоронят людей.
Месяц ня
умерла Верина ба­
бушка ее ,же положили в ка­
кой-то ящик.
Вызволил ее с "того света” ма­
мин "друг” . Будучи более трез­
вым, чем возлюбленная, он пер­
вым услышат всхлипы, доно­
сящиеся из шкафа Это было ее
вторым потрясением в тот день голый и волосатый спаситель
показался ей похожим на черта
С того дня Вера стала заи­
каться. Она помнит затрещины,
мат, пинки. И бесконечные "пья­
ные разборы” Родители избива­
ют ее старшего брата Витьку: мать
держит, обхватив сверху за плечи,
отец размахивает солдатским ре­
мнем... Отец гоняется заматерью
с плоско! убцами, приговаривая
"Изуродую!” , а они с Витькой
орут что есть мочи и пытаются
остановить его... Мать и двое
ее ’’друзей” бьют до тех пор,
пока Витька не приводит участ­
кового...
Она помнит, как отец обучал ее
тринадцатипетнего брата искусс­
тву ’’опрокидывать стопарик” .
Помнит, как однажды вечером к
ним пришли два милиционера - и
Витька выпрыгнул в окно (через
неделю его все же нашли и от­
правили в колонию - за грабеж).
Помнит многочисленных ’’друзей”
своей матери. Они разного воз­
раста, внешности, комплекции;
все они были ’’под градусом” .
Потом, когда ей стукнуло че­
тырнадцать лет, из колонии вер­
нулся Витька. Она помнит запах

47

подвальной сырости, запах це­
мента и мазута. Здесь, на гудящих
трубах, она стала женщиной
- Не плачь, дура. Еще сама ме­
ня сюда позовешь, - утешал ее
бра, когда эна умывала подбитый
глаз из подвальной лужи (Вера
сол от. вляпась - и Витьке приwb применить силу).
А через год они ’’подзалетели” .
Врат засуетился, забегал по
друзьям и где-то на окраине
Москвы, нашел бабку, согласив­
шуюся ’’обслужить" Веру за че­
тыре бутылки... Она помнит затх­
лую, с прокопченными потолка­
ми комнатку, медный таз, поло­
тенце с подтеками и еще какие-то
немудреные предметы домашне­
го абортария. Помнит кривые, с
увеличенными суставами, пальцы
старухи, желтоватые белки ее
гл а з.
Потом были еще несколько лет
мата, водочного перегара, слу­
чайных связе! и бесконечных
выкидышей. И вот, наконец, ка­
залось, все идет хорошо - близил­
ся к концу девятый месяц бере­
менности Вера обследовалась
” на ультразвук” : девочка! Она и
хотела девочку. Она так долго
ждала! Обезумев от счастья, она
бросилась покупать пеленки,
распашонки, платьица. Она даже
придумала имя - Стелла Светлое,
гордое имя - с таким не будешь
валяться в грязи...
Но фортуна, эта ’’продажная
тварь” (как называет ее Вера),
опять отвернулась от нее Ребе
нок задушился при родах пупо­
виной.
Вернувшись в девятиметровую
клетушку пропахшей щами комму­
налки, она вдруг почувствовала

48

безысходность. Ей показалось,
что кто-то опять, как тогда, в дет­
стве - запэр ее в черном шкафу
Майя
Захаровна
ДУКАPFBH4, старший психолог Все­
союзного научно-методическо­
го суицидологического центра.
- Люди ’’проваливаются” в
свою ситуацию, как в яму. Им ка
жется - все, конец, выхода нет
Кажется так именно потому, что
они наход
"внутри ситуации” .
Для того, что 5л1 с „лить все спо­
койно, чтобы наити какой-то ре­
альный выход, нужно подняться
'■1ад ситуацией” , взглянуть на
происходящее с другого, 601..9
высокого, уровня. Понятно, на
такой ’’взлет” способен не каждый. Большинству не обойтись
без помощи специалистов.
- Но ведь ’’провалившийся в
яму” часто бывает в таком состо­
янии, что не пойдет сам в кабинет
социально-психологической по­
мощи, тем более не станет искать
адрес кризисного стационара.
- Если человека тяготит ’’каби­
нетная” форма общения, если он
застенчив, неконтактен или со­
всем потерял веру в добро, то
лучше всего ему позвонить по
телефону доверия. Это удобно
тем, что обратившийся за помощью
сохраняет
полную
анонимность, к тому же он может
вступить в контакт с врачом откуда
угодно и когда угодно. Стоит лишь
набрать номер. Пользуясь случаем, напомню его: 205-05-50. Не­
давно в Москве появился еще
один телефон доверия - для под­
ростков: 122-32-77.
Мысли о самоубийстве приходили к Вере уже давно. Но они
были, скорее, абстрактными: ког-

1
1

b
г
а

«

i

j

,

(

,

да-нибудь она не выдержит всего
этого и что-нибудь с собой сдела­
ет... Теперь же Вера знала точно
-онасовершит это... Как? Неваж
но. Главное, чюбы поскорее
Первое, что пришло ей в голову,
- удавиться.
Вера сложила пополам бель­
евую веревку. Долго и неумело
связывала удавку. Вот только куда
; бы ее подвесить? . Снять люстру
оказалось делом непростым. Пе) ререзая провода, она поймала
= себя на том, что боится - вдруг
;f убьет током' В этом страха было
№ что-то смешьое. Чем, собственно,
* повешение лучше? На миг ей
вспомнилось лиловое лицо Зинки,
ж ее подруги, удавившейся в мроci шлом году - после того, как от нее
ушел сожитель.
Нет, выглядеть так, даже после
тс смерти, Вера не хотела. Бросив
ie недорезанные
провода,
она
it спустилась с табуретки Медленно
и провела ножом по руке Он
оказался тупым Где-то в буфете,
v вспомнила оиа, лежали лезвия
) бритвы...
з
В половине пятого утра со( сед-олигофрен, выйдя из туалета,
. услышал грохот в Вериной комна­
те. Это упала люстра. Заинтере­
совавшись, он подошел к двери из за нее доносились какие-то
странные хрипы. Он испугался,
замычал и разбудил свою мать.
Разобравшись в чем дело, старуха
подняла шум. Разбуженный ни
свет ни заря сосед-алкоголик,
матерясь, выломал дверь в верину комнату
Она лежала на
полу Рядом поблескивала лу­
жица крови. Старуха вызвала
’’скорую” .
В институте Склифосовского

ее п|
-зли с диагнозом: ’’Резанг. я р-~
левого локтевого сгиба
с леер
дением вены брахиалис Ч. р 'з несколько дней она
оказалась в кризисном стацио­
наре
’’Один выход у нас есть всегда
- самоубийство” , - считает Гарри,
герой ’’Степного волка” Германа
Гессе
Прав пи он? Можно ли считать
самоубийство выходом? Имела ли
право на такой ’ выход” Лариса?
Имеет ли праве на него Вера,
любой из нас?
Думаю, да. Б нашем скованном
запретами мире право на самоу­
бийство, видимо, осталось по­
следним абсолютным, непоко­
лебимым правом - правом, ко­
торое у нас не отнимут никогда. За
совершенный суицид нас никто
уже не ’’накажет” , не "лишит” , не
’’приговорит” ... И особенно ценит­
ся это праьо в государствах то­
талитарного типа, где личность
попадает под контроль едва ли не
с рождения, где свобода выбора
- это лишь развилка. Точнее даже
- ответвление узенькой тропинки,
ведущей в пропасть, от магист­
ральной дороги, по которой
стройными рядами, чеканя шаг,
шествует общество - мыслящее,
дышащее и живущее так, как того
требует инструкция
Тропинка в пропасть - не вы­
ход? Безусловно. Но вправе ли мы
осуждать тех, кто (скажем, в конце
тридцатых или в начале пятидеся­
тых) выбрал этот путь? Кто пред­
почел самоубийство сытому про­
зябанию, купленному за подпись в
доносе или за оду ’’великому во­
ждю” ?
Отсутствие гражданских сво-

49

бод, конечно, не единственная
причина самоубийств. Но о том,
насколько она важна, свиде­
тельствует "кривая суицидов” ,
резко упавшая з 1985 году: ” Мы
стали меньше есть, но больше
говорить , - заметил один сати­
рик С материалистической точки
зрение, обмен как будто не в нашу
пользу и есть основания для MeД' .опии Сднако статистика ут­
верждает - у нас прибавилось
жизнег юбия: еще в 1984 году на
100 тысяч населения приходилось
СО самоубийств, в 1985-м - 25 в
1986-м - 19.
...И все же, каким бы свобод­
ным ни было общество, в нем
всегда будет оставаться кате­
гория людей находящихся вне на­
ших оценок, вне одоорений и по­
рицаний. Это - обреченные. Лю­
ди, доведенные до крайности постоянной оолью, осознанием
своей беспомощности люди, чью
судьбу не изменит уже ничто
Но, понимая обреченных, ре­
шивших ускорить свой уход, я
преклоняюсь перед другими Те­
ми, кто находит в себе силы бо­
роться И верить - хотя верить,
казалось бы, не во что. Кто из
юследних сил ползет прочь от
черной двери” в конце коридора
- которая всегда открыта, за ко­
торой ждут темнота и вечность.
Ведь, каким бы печальным ни был
прогноз, один из тысячи ’’ползу­
щих’ все равно побеждает'.. Но и
те девятьсот девяносто девять
что умирают, так ничего и не до­
бившись, по-моему, побеждают
тоже. Уже хотя бы потому, что
умирают с надеждой .. А какая
есть на земле ценность большая
чем надежда?

50

М.З. ДУКА°ЕВИЧ:
- Спрашиваете, какие душев­
ные качества отличают самоу­
бийц?.. Вопрос сложный. Дело в
)м, что все они —очень разные.
По характеру, по возрасту, но
социальному положению. Поэ­
тому говорить о каких-то общих
душевных качествах самоубийц,
наверное, невозможно. Скорее я
сказа г бы, что зсех их объединя­
ет некаг
о| азвитость души. Я
убеждена в .ом,
чем много­
граннее духовная акизнь чело­
века. чем богаче его внутренний
мир, тем меньше вероятность, что
когда нибудь он поднимет руку . а
самое дорогое И наоборот, чем
уже диапазон интересов чело­
века, чем ’’материальнее” шкала
его ценностей, тем больше
опасность, что однажды он ре­
шится на роковой шаг. Ведь ма­
териальные блага, в отличие от
духовных, легче не только приоб­
рести, но и потерять
Не гак давно в кризисный ста­
ционар привезли пожилую жен­
щину из вполне благополучной
семьи - любящую бабушку двух
внуков. Зять, случайно возвра­
тившийся с работы раньше вре­
мени, буквально вытащил ее из
петли - выяснилось, что теща
потеряла ломбардные квитанции
на тва ковра. Через несколько
дней, когда она лежала в стаци­
онаре, дочь, навестившая ее, ска­
зала, что ковры возвращены без
всяких квитанции Старушка была
на седьмом небе...
С коврами все ясно А вот мо­
жет ли стать счастливым тот, кто
покушался на жизнь по более
веским причинам0 Честно говоря,
не думаю что Вера когда-нибудь

сможет
быть
по-настоящем
счастлива. Хотя шанс на счастье
у нее, безусловно, есть. Шансов
нет у Ларисы.
Я прошу Андрея еще раз про­
крутить ту злосчастную пленку
Хочу понять И в кадре опять по­
является девушка с насмешливой
полуулыбкой...

1

На овальной фотографии,
I вдавленной в черную мраморную
I- плиту, стоящую на окраине Хим­
кинского кладбища, я видел ней давно эту же полуулыбку. Полуо улыбку доброй, раскованной деа вочки, привыкшей жить легко. Поw луулыбку, логичную на дискотеке,
о- в кафе, в студенческой аудитории
* - где '/годно, но только не здесь i> среди каменных плит, запылен,е ных оград и банок с поникшими
i£ астрами.
0 Нет. Она не хотела умирать. Ей
б хотелось лишь что-то доказать,
кого-то проучить. Она и не предз полагала, что развязка будет так
н страшна и, вместе с тем, так баI нальна, что реальностью будет
подрумяненный, хорошо обрабо­
танный труп, стандартный гроб,

о венков, увитых пента" даты: 1971-1989, вык под ее фото. И - как■о ср?
--бмякший отец, робко
клад-иг
т ы на могилу. И мно­
гоопытный с подбитым глазом,
могильщик, -.оторый скажет отцу:
"Так нельзя, командир” . А потом
неспешно поднимет цветы, поло­
жит их на землю за оградой и
уверенно хряхнет по ним лопатой,
отрубиз стебли почти гю соцветия.
’’Вот теперь - люкс, - прохрипит
он. Теперь не стянут’’...
И что самое странное - даже
эта реальность будет уже не ее.
Без нее.
По данным Госкомстата, се­
годня в СССР ежедневно кончает
жизнь самоубийством в среднем
148 человек. Если на прочтение
статьи у вас ушло 10 минут, кто-то
за это время уже переступил
’’черту” . А следующий уже подо­
шел к ней - подвесил веревку к
антресолям, или ссыпал в ладонь
таблетки, или уже занес лезвие...
И, может быть, сейчас подходит к
концу та, десятая, среднестатис­
тическая минута, дающая по­
следний шанс остановиться!

Осторожно, д в е р и закрываются! - А н д р е й успевает заскочить
в вагон метро, а я поворачиваю сь и б р е д у к п ер ехо д у, п ро кр учи в ая
в памяти события д н я . У лестницы я п о д н и м а ю глаза к светящемуся
табло. Н о - вместо дли н но го п еречня станций н а м еня смотрят д в а
черны х слова: "НЕТ В Ы Х О Д А "...
К а к а я глупость. Такого н е б ы вает -в ы хо д есть в с е гд а ! Нет, н е тот,
что ведет з а "черту". Д р у го й .
Н е пом ню точно где, но н а о д н о й и з станций метрополитеновцы
у ж е сняли табло "НЕТ В Ы Х О Д А ". И п ов еси ли н о в о е - "ВЫ ХО Д С
П Р О Т И В О П О Л О Ж Н О Й С Т О Р О Н Ы ...

51

ХОЧЕШЬ БЫТЬ ДЕЛОВЫМ?

СПЛАНИРОВАЛИ.
А ЧТО ДАЛЬШЕ?
Вгооой совет молодому менеджеру
Сначала напомним первый со­
вет для тех, кто не читал или для
тех, кто прочитал, но уже забыл
В предыдущем номере журна­
ла мы попытались Вас убедить в
пользе планирования, в под­
тверждение привели следующую
схему:

заштрихованная часть - это
условное изображение времени,
затраченного на планирование,
чистое пространство - это вре­
мя на достижение запланирован­
ного результата и исправление
ошибок.
А чтобы все стало на свои мес­
та, предложили нарисовать де­
рево целей (елку):

52

где ствол - Ваша главная цель;
ветки - направления Вашей де­
ятельности;
веточки - задачи, которые Вы
должны выполнить по каждой/
направлению деятельности для
достижения результатов
и, наконец, иголки - конфет­
ные мероприятия, которые нужно
выполнить, чтобы решить задачу.
Будем считать, что цели и на­
правлен^ деятельности опреде­
лены. Теперь необходимо все это
зафиксировать.
Подчеркиваю
слово н е о б х о д и м о .
Возьмите толстую тетрадь
Оставьте несколько листов для
перечня целей. Оставшуюся часть
тетради разделите на несколько
частей примерно так:
0,1 - для направлений дея­
тельности;
0,2 - для задач;
0,3 - для конкретных меропри­
ятий.
0,4 - под дополнительные за­
писи.
Чтобы быстро находить нуж­
ный раздел можете сделать кра­
евую перфорацию, как в теле­
фонной книжке
В каждом разделе пронуме­
руйте листы.
Тетрадь готова. Приступаем к
ее заполнению.

Цель

2 Создать службу для сбора
информации о потенциальных
потоебителях.
см с. 5 (в конце указываете
номер страницы, где перечисле­
ны направления деятельности)

знакомиться с литерату■' по данному вопросу,
с 18)
19.04

Г осг
того по такой же схеме
распишите мероприятия.
Цель, как правило, остается, а
Направлении деятельности
планы достижения ее могут изме­
Сначала укажите номер цели. няться. Поэтому по ходу работы
Затем порядковый номер на­ Вы 5удете пополнять список на­
правления, наименование на­ правлении, мероприятий, задач.
правления и дату исполнения.
Если Вы ь тетради отвели
Одновременно занесите дату в слишком мало места под раздел и
; календарь. Теперь календарь бу­ у Вас, например, не помещается
дет Вам напоминать о том. что Вы весь список мероприятий, а на
сделали или не успели сделать. В следующей странице уже начи­
>' конце строки запишите номер нается пеоечень мероприятий по
У страницы, где будут указаны зада- другому
направлению
дея­
я чи к этому направлению, и тельность, то сделайте отсылоч­
оставьте небольшое поле для ную запись (см. с.25)
г- дополнительных записей К приТеперь о дополнительных за­
Смеру:
писях. Сюда Вы заносите идеи,
У
информацию.
Не
забывайте
а Номер цели
5
только отмечать номер страницы,
а 2 1. Разработать структуру
где указано направление дея­
службы.
тельности или мероприятие, или
Определить необходимое
задачи, к которым относятся Ваши
количество сотрудников
записи.
17.04.90. с.20
Одновременно рядом с на­
2.2. Подобрать сотрудников.
правлением деятельности, ме­
20.06.90. с.21
роприятиями помечайте и номер
страницы, где сделана запись.
Аналогично заполняется раздел
Не начинайте планировать без
Задачи.
календаря. Возьмите календарь,
разделенный на дни. Планировать
Задачи
20
время необходимо, идя от боль­
2 1. Направление деятельности
шего к меньшему, oi мероприятий
Разработать структуру, оп­
к цели.
ределить количество со­
На свое усмотрение Вы можете
трудников (см. с.5 направ­
сразу на большой отрезок вре­
лений).
мени расписать дни, чем и в какой
2.1.1. Ознакомиться с аналогич­
день Вы будете заниматься.
ными подразделениями
Лучше делать это на неделю
ь других ведомствах
вперед (максимум - на две не­
(см. С.1 7)
1 7.04 дели).
У1ПО ’ Мех” т. 207-71 -63,
Обязательно занесите в ка­
’’Карат” , Иванов Василий
лендарь даты исполнения.
Михайлович, т. 942-01 -1 0.
Михаил МОСКАЛЕВ

53

ХОЧЕШЬ БЫТЬ ДЕЛОВЫМ?

Д !г*трий ГУБИЛ

ОШЕЛЕК
В ШКОЛЬНО»-.
СУМКЕ

НЕСКОЛЬКО СЛОВ
О ДЕНЬГАХ
В портфельчиках и ранцах да­
же самых маленьких мальчиков и
девочек, идущих в школу, всегда
позвякивает несколько мелких
монеток. Гривенник Двугривен­
ный. Полтинник.
Они нужны для того, чтобы де­
ти могли купить в школьной сто­
ловой пирожок. Или выпить ста­
кан сока. Или заплатить взнос б
общество охраны природы... Да
мало пи на что может использо­
вать первоклассник свои кар­
манные деньги1 Эта мелочишка,
’’серебро” , не считается тратой
даже теми родителями, которые
привыкли считать каждую копе­
ечку.
От класса к классу количество
монеток в школьной сумке увели-

чивается, и в один прекрасный но нищета и мучительная от денег
день монетки перестают звенеть, зависимость - и вовсе счастью не
потому что заменяются шурша­ синоним!
щими бумажками. Рублем. Пятер­
А может быть, дело как раз в
кой. Червонцем. Старшеклассник том, что у нас о деньгах не то что
- взрослый человек, и он хочет серьезно, а и просто вслух гово­
иметь деньги не только на моро­ рить ье принято? Как, скажем, не
женое и кино, но, скажем, и на очень-то принято вести гроссбухмагнитофонные кассеты. И ро­ тетрадь по учету доходов и рас­
дители, как правило, эти деньги ходов, что является естественным
дают, хотя часто и три рубля - для жителей Западной Европы.
серьезный для семейного бюд- Призрак скупого рыцаря гуляет по
и era расход.
России так же, сан когда-то гулял
У взрослых свои отношения с призрак коммунизма1 И это при
деньгами. У одних они исчезают из том, что. так и не построив об­
кошелька неизвестно куда и на щество изобилия, мы живем, к
что, так что вся заоплата уходит на сожалению, беднее финнов, анг­
выплату долгов - с тем, чтобы личан, французов, итальянцев,
увязнуть в новых. А у других де­ испанцеЕ
Не говоря уж о не­
ньги из кошелька тоже исчезают, мцах, швейцарцах и австрийцах!
но откладываются к примеру, на
И что любопытно любой про­
банковским счет и происходит тивник прилюдного разговора о
так .,е только потому, что кто-то деньгах прекрасно знает из
зарабатывает больше, кто-то - школьного учебника, ито деньги
меньше. Часто люди с равной есть всего-навсего мерило труда.
зарплатой знамениты тем, что И что. стало быть, крупной суммой
один - всегда дает в долг, другой честно заработанных денег мож­
- что всегда берет...
но только гордиться,
В чем гут дело? Не пора ли нам
Давайте поговорим о деньгах,
серьезно поговорить о деньгах? памятуя о том, что мы тем самым
Конечно, не в них одних счастье, будем говорить и о труде
КАК ШКОЛЬНИКУ
зарабо тать д ен ьги

Однажды по редакционному
заданию мне пришлось прийти на
планерку в горотдел народного
образования. Дело было в сере­
дине восьмидесятых, когда еще
никто не решался признать, что
школьная ресЬорма проваливает­
ся. Ее основной пункт - воспи­
тание школьников через труд —
был столь неточно сформули­
рован, что никто не мог понять! а
что, собственно, хотели скатать

56

авторы9 Ведь не сделал же труд
из рабов на галерах гармонически
развитых людей!..
Так вот, один из приглашенных
на совещание молодых учителей
предложил идею, как сказали бы
двумя годами позже, - "нефор­
мальную”. Он произнес примерно
следующее:
- Многим людям и организаци­
ям нужна временная, не очень
тяжелая работа. Например, вы-

мыть окна или машину, разнести
Iазеты или телеграммы, подмести
улицу или полить газон. Это труд
малоквалифицированный, а по­
тому и малооплачиваемый. Очень
немногие взрослые люди согла: шаются на него и, не любн, ра­
ботают плохо, без удовольствия
Но ведь те деньги, которые ка*
жутся взрослому маленькими,
I. могут показаться очень большими
о школьнику. Рублей за сорок в мел сяц шестиклассник будет с
'И удовольствием разносить теле5- граммы, а здоровый верзила из
к девятого класса поработает два
г- дня на разгрузке вагонов. Давайте
в, создадим межшкольное объее- динение, фирму, которая бы со;! бирала заявки на такую работу и
ю в которую обращались бы за ра( ботой наши ребята!..
и
Тут его перебила пожилая пе>п дагогическая дама, в ходе всей
И речи вставлявшая ехидные реси плики типа:
*
- Что же теперь, ребенок до­
лжен вместо учебы о деньгах дуu мать?
N
Или:
- Наши дети родились не в
Гарлеме, у них обеспеченная
жизнь
Но поскольку эти аргументы на
Молодого, видимо, воздействия
не оказывали, Дама подняла
указательный палец по направ­
лению к Богу и веско произнесла
- Карл Маркс был против де­
тского труда!
- Карл Маркс не был против
детскс-.о труда, - тут же пари­
ровал Молодой, - он был против
его эксплуатации. Когда, скажем,
дети работают на уборке урожая,
а денег не получают Карл Маркс
считал, что в государстве буду­
щего дети должны заниматься

пост - -ь ‘м трудом с четырнад­
цати и :же с двенадцати лет!
В j .o ‘ 1 ’блице” Молодой, ко­
нечно, тббодил Даму, хотя потом
она и ззяла реванш1никакой меж­
школьной фирмы една?
Теперь, наверное, нам нужно
богатеть вместе со страной.
Пришло время считать. И детям
- тоже

ГОВОРЯ ОТКРОВЕННО

СТРАШНО...

дом, везущим хлеб соседям. Не
заставляйте нас называть
обидными именами детей дру­
гой нс 1тональности. Прекратит.к
о убийство! Нам
страшно..

взрослые думают, что у
х своя жизнь, а у детей "овеем другая. Но это не так.
Мы живем вместе со взрос­
лыми на одной земле , в одном
доме, а порой в одной комнате.
Вся жизнь родителей у нас на
виду, и если мы чего-то не по­
нимаем, то чувствуем серд­
цем.
Матери учат нас любви,
почему же некоторые отцы
хотят наполнить наши серд­
ца злобой? 'очему мы должны
враждовать со своими сосе­
дями только потому, что они
армяне или азербайджанцы,
турки или евреи ? Мы этого не
понимаем и не хотим пони­
мать. Простите нас, отцы,
но нам кажется, что ваша
вражда тоже необъяснимая,
слепая, что вас кто-то обма­
нул.
Вы думаете, что прино­
сите вред врагам, а на самом
деле делаете плохо нам. От
вашего примера многое зави­
сит в нашей жизни. Если мы
вырастем жестокими, эта
жестокость может обра­
титься и против вас. Жесто­
кость не различает, кто свой,
а кто чужой.
Не заставляйте нас ло­
житься на рельсы перед поез­

Таня ЧЕРКАШИНА

ПРАВА И БЕСПРАВИЕ
- Ты почему опоздсия?! У те­
бя, что, семья, дети?
- Извините, я...
- Меня это не интересует,
ты опоздал. Гуляешь бог зна­
ет с кем допоздна и еще име­
ешь совесть опаздывать!
Так начинается школьный
день у всех, кто опоздал на
три-четыре минуты. Но ког­
да учителя сами опаздывают
на 10-15 минут, не соизволят
даже извиниться перед сво­
ими учениками.
И еще ставят за опоздания I
двойки и потом их учитыва­
ют как за ”,з нания". Учителя
возомнили, что имеют право
орать и оскорблять детей,
уверены, что школьники ниче­
го не ответят. А в правах ре­
бенка говорится, что ” школь­
ная дисцитшна должна под­
держиваться с помощью ме­
тодов, отражающих уваже­
ние человеческого достоинс­
тва ребенка".

62

Школьникам, начиная с
первого класса, вбивают в го­
лову, что высказывать свое
мнение можно только маме на
кухне. Так почему ж е мы до­
лж ны молчать, видя неспра­
ведливость учителей ? Почему
^ должны сидеть с закрытыми
ртами ? И опять ж е в конвен­
ции о правах ребенка сказано:
”Ребенок имеет право свободно
выражать свое мнение'
,
Можно даже и не говорить
о том, как ведут себя учителя
в присутствии детей: едят,
, зевают во весь рот, не прикры, вал его даже рукой, садятся на,
парту, прихорашиваются.
В конвенции написано, что
I ”государства-участники при­
нимают все необходимые зако­
нодательные,
администра­
тивные, социальные и просве­
тительные меры с целью за­
щиты ребенка от всех форм
физического или психологи­
ческого насилия, оскорбления
или злоупотребления, отсут­
ствия заботы или небрежного
обращения, грубого обращения
или эксплуатации".
Но как самим детям за это
бороться ? Давайте подумаем.
Может, что-то нам подска­
жут и учителя. Не все ведь они
такие...

А ЧТО У НАС?
Са.иое прекрасное занятие это путешествие. Но, ка­
жется, сейчас путешествен­
ников уже нет. Они преврати­
лись в туристов. Я тоже хо­
тела бы своими глазами
увидеть разные страны и по­
говорить со своими сверстни­
ками.
Я слышссаа, что в Японии
разводят карликовые деревья.
Это древнее искусство. Сек­
рет разведения передается из
поколения в поколение. Инте­
ресно, как они это делают г
Другая загадка для меня - сад
камней. Я где-то читала, что
японец приходит сюда, когда
сильно устанет. Так ли это?
Но больше всего меня восхища­
ет экибана. Это искусство
прославило японцев на весь
мир. Я бы с удовольствием по­
училась у японской девочки
составлять композиции из
цветов.
Другая страна, которая
вызывает мое восхищение, Голландия. Ее называют ро­
диной тюльпанов. Интересно,
как они растут в ее климате?
Я всегда удивлялась умению
немцев вести хозяйство, их
аккуратности. Говорят, что
каждая хозяйка ведет до­
машнюю книгу учета.
Американцев,
на
мой

Дана ДРОЗДОВА

63

!

взгляд, отличает от других
какое-то особенное жизне­
любие. Мне кажется, что
они больше всех в мире улыба­
ются.
А какие мы, что у нас ? Я бы
рассказала им о местечке, где
я провожу лето. Там всего че­
тыре дома. За домами - лес А
дальше, за лугом, покрытым
цветами1,, в зарослях ивняка
оечка. В ней, задевая за кув­
шинки, с утра до вечера т:ывут облака, такие же белос­
нежные. как и кувшинки
Я бы с удовольствием при­
гласила туда и японку, и
американку, и гол аандку, и не­
мку.

вызвала у меня ощущение
праздника: яркий, красочный,
нарядный получился журнал!
А где его печатают ? Насколь­
ко я знаю из газет, журнал
запоздал, , потому что его негде
было печатать ?”
Действительно, когда сло­
жилось
критическое
поло­
жение с печатанием журнала,
по инициативе Советского де­
тского фонда в марте 1990 года
было принято правительствен­
ное решение издавать его в
Финляндии. И теперь финская
фирма ’’Принт-Юхтиет” , та са­
мая, которая вог уже много пет
печатает на нескольких языка>
дайджест советской прессы
’’Спутник” , выпускает в свет и
журналы Советского детскогс
фонда ” МЬГ и ’’Трамвай” .

-

Маша ВОЛКОВм

"Уважаемая
редакц ия
журнала М Ы "!
Пишет вам Виктор Шляхин, мне шестнадцать лет
Получил первый номер вашего
журнааа, прочитал и убедил­
ся, что полугодовое ожидание
не было напрасным. Журнал
т. гичный... С уважением
В.Шляхин, Рязань".
Что говорить, получать такие
письма приятно. И пусть не все
послания столь же доброже­
лательны, но подобных писем
большинство. И мы благодарим
всех тех, кто прислал их нам в
редакцию
Спасибо
вам
друзья'

На этом снимке перед вами
генеральный директор фирмы
Стуре Удд в типографии, той
самой, откуда начинает свой
путь к читателям наш журнал

”Первый номер "М Ы ", - пи­
шет Саша Смородченко из
подмосковного Подольска, -

64

'

Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ

Вечерами, когда солнце гасло в
развалинах, мы выходили на
главную улицу нашего города и
двигались от почты до реки, сто­
яли на валу, смотрели, как гаснет
река, снива шли от реки до почты
и снова - от почты до реки.
Скука и бедность провинци­
альной жизни выталкивала нас из
подвалов и коммуналок на главную улицу еще не задымленного

ВОСПОМИНАНИЕ
О СВЕЖЕСТИ
* * *

ВЕСЕЛАЯ БАЛЛАДА

Любила девочке меня.
Звенели, шле, шли, стучали
в тумане спякотного дня,
как яблоки, ес c rндалии.

Я мало ел и много думал.
Ты много ел и мало думал.
А в результате - как ж е так? ты - умница, а я дурак!
Ты засмеешься - я заплачу1
Ты сбережешь, а я растрачу!
Ты помнишь - я уж е забыл.
Ты знаешь - я уж е не згаю.
Чо если ты меня простил,
то я вов эки не прош. аю.
Ты стар? Глаза твои устали
следить пронзительные стаи
несищихся куда-то птиц,
осенних листьев и страниц?
Тогда я молод, молод, молод
люблю дорогу, спирт И холод,
весенний гай, гоачинь-й грай!
Ты умирае иь? Умирай!
h o поскорее выбирай.
Ты в рай? Тогда я в ад. Прощай!

Любила девочка меня.
Лицо, холодное от зе-'ра,
затопленная колея,
О сиповне километры.

Гремелэ страшная гроза,
все ослепляла и '■ремела,
и были римские глаза
у глиняного пионера.
Давно уже не верю в чудо,
давно тудевочки не жду.
И вдруг прислушиваюсь чутко упало
яблоко
в саду...

1965

1963

65

химическими заводами города. И
я ходил по этой улице, чтобы
увидеть в плывущей навстречу
толпе Е е лицо и с холодеющим
сердцем шэоить мимо, боясь за­
говорить, не смея прикоснуться к
Ее руке, а Ее улыбка илп сму­
щение становилось событием в
моей жизни.
Моя одежда была бедна и неле­
па и поэтому я любил темноту.
Моя музыка - па гефонные плас­
тинки с песнями Вадима Козина
и П етра Лещенко, записанные на
рентгеновских снимках ’’Татьяна,
помнишь дни золотые...”

У нас не было магнитофонов^
мотоциклов, джинсовых курток^
мы стеснялись пригласить доудруга в гости, дома нас ждал1
убогие стены и холодная кар-'**
тошка на ужин, нам не "патили;
наш труд, когда посылали в ни*
шие села убирать картофель. Mi
были несвободны в своих .увства^
и не могли представить цружА
дворника и министра которые
вместе рыбачат после работы гбеседуют на равных, но... у нпбыли еще не отравленные реи
вечерами плескалась рыба и г
воде расходились золотые крШч

* * *

Ваши дети от случайных браков
из унылых жэковских бараков,
из двухсотых и трехсотых блоков
не полюбят Пушкина и Блока.
Над судьбой M yvv не зарыдаю т
и последних галок из рогаток,
как врагов заклятых, расстреляют,
чтобы в мире не было загадок...
1965
*

*

*

По скошенному лугу, по тоненькому льду,
по убранному полю я босиком и д к
Ботинки за спиною... Свист камыша.
В крови босые ноги. В крови душа.
Один в осеннем поле, я привыкаю к боли,
я опускаю руки под черные плоты.
Осенние закаты. Костлявые кусты.
Кровавые рябины. Черные с гога.
Сваи. Клочья тины. Осины. Облака.
Я проклинаю ноги! Я ненавижу руки!
Я не готов на пытки, на подвиги, на муки...
1965- 19*8

66

|?и

л

7А

г

«

П

•2£
•

J

/

д

7

'

Ik

4si

а
jl

C / N

/
70

*5

«р

; ж & -'
ТАЙНЫ
И щ ит е в ю ност и н а ч а л а добры х дел,
И корн и з л а ищ ит е mootce в детст ве...

Неизвестный поэт эпохи Возрождения

Это стало ритуалом для Павла, привычкой, может, даже необхо­
димостью, что ли.
Как только уходил последний автобус и стихали ребячьи крики, он
юсколько минут жил еще по инерции: деловито поворачивался, обмешвался легкими, ничего не значащими словами с другими взрослыми,
трочем, невзрослых теперь не было рядом, и вроде позволялось раслабиться, расковаться, вспомнить о себе, пожить хоть день-другой
юбственной, личной, как принято теперь выражаться, жизнью, будто
южно расколоть человеческое существование на две лучины, из коорых одна - собственность, а другая тебе даже не принадлежит, она
как лагерное имущество, как пионерское одеяло - казенная, не твоя...
Павел поморщился, недовольный своей тупостью, тем, что столь
шогое в этой жизни не удается ему постигнуть, а чем еще иначе приажете объяснить хотя бы непонимание того, что жизнь делится на
ичную и не личную - какое противное слово применительно к жизни!
общественную, на правила, которые дети принимают естественно,
повно дыхание, и на выдуманные мнимым вожатским изобретательгвом, на правду и на ложь, выдаваемую за правду - это здесь-то! - на
одрость и веселость возраста и на бодрячество, сочиненное взросыми, все эти речевки, за которые неловко перед ребятами...
71

Он прибавлял шагу, как бы стараясь сбежать от собственных мыслей
с асфальтовой дороги сходил на тропу, сбивая дыхание, взбирался по
крутогорью и вот так, не давая себе роздыху, пер и пер в гору, омываясь
потом, пока не взбирался на площадку неподалеку от вершины.
Он люби. I разглядывать побережье сверху, с горы, - это успокаивало:
лагерь был прекрасен. Когда-то в стародавние времена здесь начинали
с брезентовых палаток, теперь, пожалуй, одно название - лагерь, на
самом деле - городок, утопающий в зелени, точнее - город, но город,
задуманный и устроенный так, чтобы ничто городское не подавляло
души людей.
Маленьких людей.
Павел усаживался на камень, прогретый до сердцевины солнечным
теплом, успокаивал дыхание, взгляд его теплел, наверное, охолаживала
освобождала душу эта плавная дуга прибоя, ледяная гладкость т еплого
тихого моря, прозелень его, малахит, превращающийся в бирюзуу самой
кромки горизонта, где морские испарения и покой расплавляют воду в
марево, соединяющее морскую равнину с небом.
Павел чувствовал, как постепенно все немело в нем, даже, кажется,
сердце утишало свой бой, становясь ме длительнее и старше, комок,
застревавший всякий раз в горле при проводах ребят, растворялся, ос­
вобождая дыхание.
Вот и еще один кру г совершил он. Еще одну жизнь прожил.
У всех людей старый год заканчивается в полночь под первое января,
- и впереди триста шестьдесят пя гь дней, ежели не считать високосного
года. А здесь... Каждый месяп - это, в сущности, год. Точнее, каждая.
смена. Они колеблются по своим размерам, эти смены, суть не в этом
а в том, что каждый круг - это встреча, знакомство, сближение, узна­
вание, даже любовь, а потом неизменное, неотвратимое расставание
Есть вожатые, это Павел знает точно, которые научились относитьо
к своей работе как к службе, им он удивляется, есть такие, которые
заставляют себя смотреть на скорые встречи и прощания философски,
- сильные люди, ум лот сровнять жизненные неловкости, сам же он
всякий раз страдает, никак не может с ^обой совладать.
И что за профессия - нет, судьба! - ему досталась. О профе гсии можно
было бы говорить, если бы он работал вожатым где-нибудь, кроме ла­
геря, к примеру, в школе. День по дню, год по году, глядишь, сложилась
бы какая-то последовательность поступков и дел, которые, в сущности,
и сливаются в работу, в призвание, хотя кто всерьез соединяет должност ь вожатого с понятием призвание? Нет, нет, на словах - пожа­
луйста, сколько угодно, впрочем, всем ясно, что клятвы в верности
вогсатскому ремеслу похожи на бой барябанных палочек - странное
дело, не мог он терпеть звука барабана, ничем не объяснимая неприязнь,
надо же! - в горн Павел был влюблен, особенно если он в руке умелого
горнист0 так бы и слушал часами торжественно высокий перелив, а вот
треска барабана, сухого, шумного, бессмысленного, как казалось ему,
терпеть не мог... Так же вот не переносил он громкие слова о пре­
данности вожа^сксй профессии, которые произносятся обыкновенно на
собрании, прилюдно, с честно вытаращенными глазами -уж вроде такая
72

искренность, дальше некуда! - и все кивают головами, и в иных вот так
пречестно вытаращенных глаза:, даже порой слеза сверкнет умили
тельная, а потом мелькнут нолгода, год. г.шнь, а громогласный треск
обернулся рекомендацией школьного педсовета для поступления в педа.огический институт, или торопливым замужеством - ведь вожатые
по ти Поголовно девчонки, — или декретным отпуском, откуда, как
правило. I вожатс во не возвращаются... Что поделаешь, жизнь, и все
кто сочувственно кивал слушая громкие слова о верности своему делу
столь же истово и искренне кивают, соглашаясь с новой возможностью’
черт
их побрал! Ну ладно, нельзя судить строго, с этим можно сог­
ласиться, тогда хотя бы не трещите впустую, помалкивайте, неужто же
без высоких слов нельзя заполучить рекомендацию в институт, это же
г гыдно, стыдно, особенно если действительно помнить, что сама суть
вожатства - в чести и предельной, до донышка, честности...
Он, i p вел, не ыл школьным вожатым, все у него вышло иначе,
случайно, хотя, может быт ь, в этой непредсказуемости поворота его
ж. ни и осуществлялась какая-то высшая закономерность, как и все, он
слышал, сто раз слышал высокие слова, этот треск по разному поводу,
^тот от вратительный всеобщий треск, но больше всего возмущала его
б о л т а н * за уровне вроде бы самом безобидном —среди вожатых...

Ведь если ложь - стыдное дело и ни одной лжи - маленькой или
большой - еще не удавалось выдать себя за правду, то враны;, даро-зос детям, —настоящая, без скидок, подлость. Он видел, как вожат ые
истово вра [и друг другу, и пионеры при этом отсутствовали, но это ьсе
равно ыла ложь для детей Модное слово "преемственность”, которым
рикрьн аются, как зонтиком, от сложностей воспитания, да и вообще
всяких сложностей между взрослыми и детьми, имеет ведь отношение
не только к добру, но и к злу. Да, да, и у зла есть преемственность, и у
лжи и мнимая вожатская клятва верой и правдой служить детству
превращается в самое горькое —в оебячьи недоверчивые ухмылки бол•унам, в детское презрение, а хуже того - в пионерскую покорность, в
заведомое согласие на всеобщий обман: сначала вожатская неискрен­
ность, потом неискренность ответная, детская... Как сказал ему однаж­
ды, ластясь, ласковый маленький мальчонка
— С папой я себя веду как заяц, с мамой —как лиса, а с бабушкой —

как волк!

ын засмея зся при этом, а Павел оледенел —боже, да что же это такое
творится-то! До смеху ли, ведь тут же целая философия! И кто в этом
повинен?
Впрочем, может, он и впрямь не от мира сего Правда, есть заце­
почка.. Смена со сменой физически пересечься не ™состоянии ведь
сначала одни уезжают, а уж потом приезжают другие, но в каждой смене
дней этак через пяток, через неделю на худой конец, находится один
смышленый оголец, который обязательно соединит его, Павла Ильича
Метелина, инициалы в одно слово —ПИМ, и слово это, эта кличка будто
начерпаны на нем вот уже два года.
Да, Пим... А Пим по-сибирски - валенок, а уж в каждой отрядной
:мене хоть один сибирячок, да обнаружится
73

Павел стремится делать все, чтобы не соответствовать своей кличке
он живет в армейском ритме и стиле, они, кажется ему, пропитали его
насквозь, а все-таки его зовут за глаза Пимом. Не оскорбительно, не
зло... И все-таки, видно, что-то неуловимо просвечивает сквозь армейс­
кую его броню - что-то очень штатское, детское, смешное...
Надо же, валенок!..
Солнце склонилось к горизонту, стало оранжевым баскетбольным
мячом, самое время предаться так называемой личной жизни, пойти
искупнуться просто так, ни о чем не думая, не наблюдая за разноцвет­
ными ребячьими шапочками для купания и не проявляя бдительности,
- заплыть подальше, перевернуться на спину и полежать в морской
зыбкой материи, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство.
Павел вздохнул поднимаясь.
Как будто стало полегче, чуток отпустило.
Душа освобождалась от Игорьков и Олегов, от Татьян и Людмил,
которые только что отправились восвояси, заплаканные и расе троен­
ные, оттого что расстаются с Пимом, расстаются,друг с другом, с этим
сказочным лагерем у моря, а может, еще и оттого заплаканные и рас­
строенные, что Павел Ильич повторил на прощание чуточку жестокое,
но - что ж? - наверное, справедливое: мол, отвечать на ваши письма,
друзья, не обещаю, ведь писем и открыток вы пришлете много, а когда мне писать, сами видели, как я живу - с раннего утра и до о гбоя на ногау
бегом, вприпрыжку.
- Так что, - сказал Павел Ильич Метелин, - письма получать я
люблю, читать их люблю, а вот отвечать - уж не обессудьте .
И тут они заныли - и так всегда! - а потом закричали, перед тем на
мгновение оторопев, что, если так, они будут сами писать, пусть без
ответа, потому что полюбили Пима и никогдашеньки, ни за что н*
забудут его, но зато станут встречаться всю жизнь друг с дружкой, - и .
Павел кивал, радуясь за них совсем искренне и в это мгновение абсо­
лютно не сомневаясь в этих замечательных детях. Да что там, через j
неделю же он получит кипу конвертов, потом, чуть погодя, писем стане'
меньше, еще меньше, их сменит другая волна конвертов, подписанных
другими именами, и он, Павел Метелин, постепенно истает в па пяти
вырастающих детей.
Бедь эта память беспечна, как легки мгновенные детские слезы при
расставании.
И ему тоже нужно, обязательно нужно освободить свою душу от лиц,
улыбок, привычек уславших огольцов и девчонок - он не знал, хорошо
ли это или вовсе плохо - освобождаться, непременно освобождаться, но
зато точно знал, что это освобождение ему, Павлу, совершенно необ
ходимо.
Он должен был освободить дупл', как освобождают комнату для но­
вых гостей.
* * *

Ма внушила Жене, что впереди у него просто игра в самом сказочном
лагере на берегу Черного моря, ничего больше, кроме игры, которую

74

t надо перенести как небольшое, но необходимое неудобство, если он
хочет получить настоящее удовольствие, и Женя не очень-то упирался
этим уговорам. Ведь море! Ну, а уж солнце там, за тридевять земель,
I а уж забавы и развлечения - он любил все эти прелести земные, так чего
отказываться, коли есть подходящий случай! Правда, ма сразу преду­
предила, что ему придется чуточку поиграть, побыть артистом, нет, нет,
' врать не будет никакой необходимости, следует только не все расска1 зывать о себе, проявить мужскую сдержанность - неплохое испытание,
| не так ли?
Итак, Лагерь. Да, именно так, с большой буквы.
« Женя слушал вполуха объяснения ма. Ма и па играючи управляли его
жизнью, и он не сопротивлялся им.
Ма и па - да, вот именно так. Он даже забыл, когда последний раз
называл их полностью - мама и папа. Это было удобно. Например,
обращаясь к обоим родителям, когда все сидели, допустим, за столом,
он произносил слово: мапа! Или наоборот: пама!
Родители сначала смеялись, считая, что это детская шутка, потом
просто улыбались или даже совсем не улыбались, привыкнув к такому
обращению. Впрочем, им всегда было некогда, обоим, и Женя выучился
у отца выражаться коротко, но ясно, стараясь обогнать его в незаметном
соревновании по краткости выражений.
- Если отец говорил: ’’Черт возьми!” - Женя тут же находил сокра­
щение - ЧВ, не зная еще, что такое упрощение называетсяпо-ученому
аббревиатурой. Сам отец у Жени был ГДК - генеральный директор
комбината. Па вообще был ОБЧ - очень большой человек, миллионер,
миллиардер - ведь его комбинат ворочал миллиардами тонн руды и еще
чего-то и уж, конечно, миллионами рублей.
Большой и неуклюже громоздкий отец, садясь в машину, мог по­
меститься только на заднее сиденье и крепко осаживал своим весом
задок нарядной, в разноцветных фарах и шелковых занавесках ’’Волги”.
Женя видел по телеку передачу про большого кита, возле которого
вьется целая стая неизвестных бесцветных рыбешек - они кормятся
поблизости, может, потому, что ищут защиту, а, может, потому, что
легче добывать корм. Возле отца тоже крутились люди - Женя никогда
не видел его в одиночестве, даже дома ему не давали покоя - все звонили
и чего-то спрашивали, а отец разрешал или запрещал. Или ”да”, или
’’нет”, а просто так, как вообще люди по телефону разговаривают, отец
общался редко и с немногими людьми, только когда звонили из Москвы,
ца с Егорычем, другом их семьи, секретарем горкома партии.
Ма любила повторять про отца: ”Он все может”, и таким образом
у Жени возникала еще одна аббревиатура: ОВМ.
ОБЧ и ОВМ, миллионер и миллиардер, ’’приползал” с работы ”высолощенный” - его же словечко, - с Женей говорил немного, только
юкорно и как-то зависимо поглядывая на него, точно ожидая, что сын,
сак и все окружавшие его люди, чего-то попросит у него.
Но Женька не просил. Если приспевала какая нужда, он обсуждал это
: ма. Хотя бы просто потому, что ма была еще более всесильной, чем

75

отец. Ма управляла магазином, самым главным в городе универмагом,
и с ней у Жени была лишь одна проблема: буквально каждый день она
что-нибудь предлагала. Жене жилось очень просто: от него требовалось
только выбимать. Хорошо это или плохо, Женя не понимал просто
пот ому, что никогда не знал ничего другого Что было с ним в самом
раннем детстве, он припоминал плохо, но вот с тех пор, как помнит себя,
иной жизни у него не было.
Па, ма, он. И бабуленция.
Бабуленция — это другое дело. Ь их огромно! шестикомнатног
квартире она занимала самую маленькую комнату, которую Женя про­
звал оазисом. Всюду у них царил ’’стиль”, который соблюдала ма, современная мебель, блеск и лоск, ничего лишнего, чтобы подчеркива­
лось незримое благооодство общей обстановки - все выражения и
формулировки ма, - и только в бабушкином оазисе домотканый, из
разноцвет -гых лоскутков, веселый коврик перед кроватью, деревянные
коообки с нитками и шитьем на подоконнике, фотографии молодой
бабушки с дедом, погибшим на войне, - на гвоздике, в деревянной
деревенской рамочке, где по уголкам розовые цветы. Ма морщила нос,
переступая порог бабушкиного оазиса, она воспитывалась в иных тра­
диция.., ее отец был генерал, правда, однажды па поправил ма, сказав,
что отец ее вовсе не генерал, а полковник. Ма при этом закаменела i
лицом, промолчала, но позже снова ссылалась на генеральские эполеты,
хотя ее отец и мать давно разошлись, жили с новыми семьями. Ма сто
лет не видела их обоих, словом, ее прошлое окутывал туман - не столько,
впрочем, густой, сколько романтический. И еще он начинал клубиться,
этот туман, когда ма входила в оазис бабуленции, где на столе мог
запросто стоять утюг, нарушая все приличия, или торчать в вазочке i
восковые, как на кладбище, цветы. Несмотря на все возмущения и
уговоры ма, бабуленция, Настасья Макаровна, яростно держалась за
деревенские порядки, которые выражались е том, что она никак не |
хотела расстаться с сундуком, в котором лежало ее ношеное-переношеное барахлишко, никак не хотела разменять его на полированный
шифоньер, ни за какие коврижки не желала выбрасывать деревянную
эта: ерку, где держала еще дюжину коробок и коробочек, но и несколько |
книг, среди которых самая толстая была писателя Шукшина.
Бабуленция читала и перечитывала э^у кни-^у. Жене казалось даже,
что она без конца читает одно и то же, он удивлялся вслух, на что
бабуленция отвечала, смущаясь и как бы винясь:
- Очень совестно пишет. Уважительно. Деревенский, видать. Ьаш
В доме ОБЧ был ьообще-то еще один оазис - комната самого Жени,
с комбайном "Панасоник”, наушниками, полированным шифоньером,
набитым барахлом, небольшим, зато персональным телеком Юность”,
роскошной моделью корвета, которую привез из загранки па, книжными
шкафами, соединенными в стенку, глобусом, еще одним аппаратом компактный вытянутый ’’Шарп”, просто слушать радио - проводом
комнатной радиоантенны, стопой журналов, сваленных в угол, мячами,
ракеткой и прочей чепухой, которая сопутствует жизни всякого маль­
чишки.

76

0
Ма, переступая порог Жениной комнаты, тоже морщила нос, как в
9 оазисе бабуленции, но класс претензий был несколько иной - он не
& задевал происхождение, а касался только порядка и чувства прекраснор го. Ма знала толк в прекрасном.
У Жени была ддя матери одна тайная кличка. Он услышал ее из
взрослых уст в полусумеречном закулисном коридоре универмага, когда
заскочил к ма по какой-то необходимости.
- Патрикеевна у себя? - спросил, хихикнув, какой-то мужчина у
11 женщины, шедшей ему навстречу.
р
Та приняла его игривый стиль, ответила в том же зоне:
!>
- Алиса? В курятнике!
11
Женя даже не понял сперва, что это о его ма, продолжал двигаться
я по направлению к ее кабинету, потом его ужалило: вот как ее кличут!
’ Алиса' Патрикеевна!
с
Он повернулся и медленно вышел на улицу.
Лиса в курятнике! Алиса из Зазеркаш я!
Женя не обиделся за ма Он обозлился на нее. Необъяснимо, почему
и им овладело именно это чувство. Объясняться в их доме не было прир нято, все у них всегда хорошо, просто отлично, и Женя пережег в себе
и свою злость. Ма получи та подпольную кличку - Патрикеевна. Сокраt щенно - Пат.
1
Она действительно походила на лису - волосы отливают медью,
г ласковая, ибходительная, но вовсе не значит, что не строгая и не
I опасная. Только окажись куренком.
*
Может, г оэтому Женя держал себя с ма как маленький, но волк. Как
волчонок. Или, может быть, ма сама вела себя с ним подчеркнуто за­
висимо. Она исполняла любые его желания. Точнее, она приносила ему
его же собственные желания. И требовала, чтобы он выбирал.
Он выбирал, согласно подчиняясь, покоряясь воле Пат, и у него не
было оснований не доверять ей.
Она ведь любила его. Она желала сыну одного лишь добра. Он был
у нее единственный и ненаглядный. И еще - поздний.
Пре» позднего нечаянно обронила бабуленция и тут же заплакала. У
нее вообще еле ш где-то очень близко. Сколько раз бывало, стоит Жене
зайти к ней в оазис, улыбнуться только, вздохнуть освобожденно, по­
тянуться, обнять старуху, сказать ей - ой, мол, как у тебя тут хорошо,
бабуленция, - как она сразу в слезы. Вот и про позднего - обмолвилась
и заплакала. Женя коротко, точно всхлипнув, рассмеялся.
- А что это значит? Поздний? Бывают, что ли, ранние?
- .оывают, - кивнула бабуленция и заплакала еще горше.
- Чудачка ты, - попробовал успокоить ее Женя, - мне же что? Хуже,
лучше, какой я? Да мне все рав] ю, поздний я или ранний.
Он вспомнил, что ранними бывают огурцы, сказал об этом бабу­
ленции - для утешения, пусть лучше смеется, чем плачет, и она дейс­
твительно рассмеялась, только как-то невесело, будто огурец этот ран­
ний достался ей горького вкуса...
- И-иех, Женюра, - покачала головой бабуленция, - малой ты еще,
малой!

77

Женя при таких банальностях непременно поворачивал оглобли. '
Выходя от бабуленции, проворчал:
- Н у , завела свое!
Впрочем, обижаться всерьез на Настасью Макаровну смысла не I
имело. Она ведь и сына своего, Жениного отца, иногда малым называла, f
правда, такое случалось редко, старушка тотчас одергивала себя, по­
правлялась, и, ясное дело, это слово имело для нее несколько разных •
оттенков. Когда малым назыьался огец, Rce неудобство, вся неловкость I
была только в том, что он, такой большой, увесистый, можно сказать, 1
пожилой, никак не подходил к такому слову. Когда бабуленция называла
малым Женю, это озна< ало какое-то тайное объяснение, извинение, что
ли... Только перед кем? За что?..
Зато ма - уж она-то никогда не позволяла себе даже намеком задеть а
Женино самолюбие. Может, оттого у него и не было этого самолюбия? Ь
Вообще что это такое? Что за этим словом - самолюбие? Женя никогда с
ни на кого не обижался, так разве, самые пустяки. Вот вед„ выпала же
доля! В школе с ним все удивительно милы. Ладно бы только учителя, Я
все-таки они взрослые люди и должны к своим ученикам относиться 1
уважительно. Но ведь и ребята - все с ним дружны, обходительны, даже
совсем незнакомые, из других классов, даже из старших. В< е кивают ему -И
первыми. Правда, не уважать его не за что - характер у Жени ровный,
темперамент несколько флегматичный.
Тоже из словаря ма.
Женя видит, как она порой едва сдерживает себя, разговаривая с ним. ш
Могла бы закричать, затопать ногами, в отношениям с па она применяет
крики и топот, не без того, но с Женей ма подчеркнуто корректна и
бесконечно в ежлива, хотя время от времени, без всяких на тс зидимых Ч
П ичин, она подходит к стенке, отделяющей вежливость от грубости, И
и Ж '11' видит, как тонка эта стенка. Просто фанерная.
- Женечка, - говорит тогда ласково ма. —Ты бы хоть возмутился
когда!
- Чем же мне возмущаться, ма? - столь же вежливо и ровно отвечает
Женя.
’
- Ты понимаешь, - вкрадчиво внушает ма, —всякий человек должен 1-5
иметь свой норов
- Но где же мне его проявлять? - резонно отвечает Женя. - Хак?
Пат, точно и в самом деле лиса, бесшумно мечется по гостиной.
потом гак же неслышно снова усаживается напротив сына.
!■
- Ну вот накричи на меня! - говорит она. - Накричи!
- За что-о? - округляет глаза Женя и поражается. - Ма, ты в себе?
Ма, как в клетке, делает неслышные круги, зависает над Жениным
ухом и спрашивает то ли себя, то ли сына- Может, хоть побольней ущипну ть тебя? Чтобы ты возмутился1?
Закричал?
Женя негромко смеется, пн даже смеется, точно отец, неуловимо для
себя и в этом подражая ему7.
”Ну и Пат! - думает он. - Чтобы она ущипнула меня!”

78

л

Это были не вспышки - не взрывы. Точно где-то далеко громыхал
но из-за расстояния звука не слышно, видны только всполохи, и
потому гроза не страшна, она вдали.
Вдали и никогда не приближалась близко к Жене. За стенами, в
“I глубине квартиры взрывы громыхали, хотя и не часто, но Женя не
в прислушивался к ним, они его не касались.
и Он жил редкостно, как почти никому не удается - без малейших
п конфликтов и печалей.
in И вот в этом лазурном штиле возникла белоснежная мечта - лагерь
и у моря. Ее принесла на своих крыльях ма, как приносила она сыну все
п его желания.
- А почему бы Женечке не поехать в лагерь? - спросила она за
51ужином где-то зимой, под противное и заунывное подвываьье ветра.
8 Ма смотрела на сына, и Женя кивнул, ничего особенного пока еще
Сне вкладывая в этот кивок. Но для ма этою было более чем достаточно.
1 Она завелась.
и - Представляешь - море, скалы, игры, развлечения, ранняя линейка,
роса на камнях, новые друзья? Я была там в детстве - сказка! На всю
и жизнь!
N - Но попасть туда не так-то просто! - воскликнул, видно, рассла« бившись, па.
Женя с интересом посмотрел на него. Он ничего не вкладывал в свой
взгляд, просто посмотрел с интеоесом, без всякого особого смысла. И
1 перехватил взгляд Пат. В ее взгляде было больше содержания. В ее
( взгляде стоял восклицательный знак. И брови вскинулись под кудри.
Этого вполне хватало, чтобы отец спросил, хмыкнув:
s - Что для этого надо9
I - Ну-у, - Пат замурлыкада как-то слишком для нее нерешительно.
- Медицинскую справку... Рекомендацию совета дружины...
Ясное дело, ей мешало присутствие Жени. Он усмехнулся, решив
помочь ей, и без особого выражения, как он всегда говорил про все про важное и про мелочи - вяло так, квело, флегматично произнес.
- Ддя эт ого нужен твой звонок ..
В гостиной нависла тишина, потом зашелестела, задвигалась бабуленция, взяла свою тарелку с недоеденным еще ужином и зашаркала к
кухне.
- Ну вот! - не огорчилась, а просто констатировала ма.
- Кому же мне звонить? - ответил отец, явно обращаясь не к Жене.
- Пионерам?
- Можешь не волноваться, - ответила ма, глядя в тарелку. - Я про­
работаю эту тему.
И добавила, расставляя порознь, разбивая слова:
- Если! Ты! Не хочешь! Помочь! Своему! Единственному! Сыну!
Все это пролетело мимо Жениных глаз, ушей, печенки и селезенки.
Допив душистый чай, приготовленный бабуленцией, он уже выбирался
из-за стола, оставляя богу - богово, кесарю - кесарево... Эти мудрые
слова, как ни странно, произнесла однажды бабуленция, вот в таком же
1 ром,

79

вечернем собрании, за семейной трапезой, и их, как это ни странно
втройне, полюбила повторять Пат, не любившая ничего, что было
связано с деревенской старухой 11астасьей Макаровной.
Женя отныне знал, чго ему вскоре предстоит полет на самолете,
правда, на сей раз не на отцовском, лагерь, исполнение мечты, которую,
по обыкновению, предложила выбрать ему его красипая ма.
Он давно, давно привык к игре в эту беспроигрышную потерею, от
которой не забьется сердце в волнении, не станет радостно или страш­
но...

Выходя из воды, Павел встретил Аню.
- Ты не забыл? - кивнула она. - Через час - общее собрание.
- Тебя подождать? - спросил Павел и. не дождавшись ответа, крик­
нул: - Жду!
Павел никак не мог толком потемнеть, хотя вокруг столько солнца,
а вот у Ани, похоже, кожа специально для юга приспособлена. Когда он
увидел ее первый раз, в глаза сразу бросилась матовая смуглость лица,
шеи, рук, плеч под узкими лямками сарафана - потом эта смуглость стала
шоколадною цвета, а сейчас плотно-коричневого, какая-то прямо не­
гритоска. Аню с первого дня прозвали королевой красоты - даже во­
жатые-девчонки поглядывали на нее с неприкрытым восторгом, так вот
ог черного своего загара Аня стала еще интересней - в облике ее по­
явилась какая-то дикость, какая-то, что ли, афпиканистость. Заговорит
- русская, а когда молчит - еще неясно кто, неизвестность в ней какая-то,
тайна.
Павел робел своей напарницы, и хоть был он старшим в этой их паре,
реальное старшинство, не спросясь, забрала себе Аня, едва лишь поя­
вившись тут. Работая вожатой в московской школе, она закончила иняз,
отлично знала французский, работала гидом в ’’Интуристе”, ее реко­
мендовали сюда. . .
Похлопывая себя полотенцем по рукам и груди, промокая морскую
влагу, Павел подумал с неудовольствием про себя: уж не с Аней ли
спорит он г.ро себя, не про нее ли думает, когда возмущается вожатской
неискренностью?
Ответа себе он не давал довольно долго, пока не вытерся н гсухо, не
переоделся, не натянул шорты и не уселся на берегу в ожидании на­
парницы. Точно он замер на какое-то время, заморозил свои мысли,
ос ганоьил их движение, дав им отстояться, а усевшись, отыскав взгля­
дом Анину голову в ленивой, блескучей морской глади, тронул их снова,
как отдохнувших лошадей... Нет, все-таки... Не с ней спорит он. Точнее
- не с одной Аней. С красивой женщиной спорить трудно и опасно - даже
мысленно! - можно впасть в необъективность. Для такой, как Аня.
вожатство. ясное дело, будто ступенька в жизни. Она к этой ступеньке
едва прикасается в лучшем случае.
Похоже, тайна не только в Анином облике. Она как-то проговорилась
Павлу, когда тот спросил ее, что же, мол, дальше, после лагеря. ’’Жизнь
81

сама решит, - ответила \ня. - Пока я между небом и землей, будто
птица. Лечу!” И, рассмеявшись, птица села на твердь: ’’Двухгодичные
размышления о будущем!”
- Выходит, не торопишься? - спросил тогда Павел.
- Выходит, - улыбнулась Аня.
- Обычно девчонки рассуждают иначе.
- Другие, - серьезно и уверенно сказала она. - Не я.
Павел окинул ее взглядом - мысленным, не реальным, оазглядывать
Аню смело, по-мужски, ему недоставало отваги, поэтому он отвернулся
от нее, представил мысленно ее стройные длинные ноги, округлую шею,
длинные волосы, закрученные сейчас в скромную вожатскую косу - но
ведь каких роскошных причесок можно накрутить из этих каштановых
волос! - представил себе ее не в шортиках и простенькой хлопчато­
бумажной рубашонке с короткими рукавами, а в нарядном вечернем
пла гье, посреди золотого зала столичного Дома дружбы, ему довелось
быть там однажды при вручении маленьким лауреатам медалей ин­
дийского конкурса детского рисунка. . . Что ж, эта уверенность - на
твердой почве, похоже, она вообще многое недоговаривает.
I шел не решался разглядывать Аню, оня рождала в нем необъяс­
нимый страх, завораживала одним только своим присутствием, и
вот, будто назло ему, трусу, будто нарочно подставляясь под его :
взгляд, таинственная длинноногая негритоска стала возникать из воды
прямо перед глазами.
"Есть ли еще такие парни?” - спросил сам себя Павел, леденея. И ту г
же полупризнался, полуспросил: ”А, может, ты влюбился? Оттого все
эти неудовольствия, вопросы, подозрительность?”
Словно поддразнивая его, Аня встала прямо перед Павлом, пере­
минаясь с ноги на ногу, не спеша вытиралась, подхватила сарафан, ?
покачивая бедрами, прошла мимо, вернулась, уже переодетая, и, под­
нимаясь, чтобы идти, Павел понял, что под сарафаном у нее ничего
больше нет, дезабийе, как гозорят французы, - это слово однажды
произнесла сама же Аня и объяснила потом его суть.
’’Маньяк какой-то”, - ругнул себя Павел и, чтобы подавить собс­
твенное смущение, поддразнил дню
- Ну что, Нюра, идем, - спросил он, - идем?
Эквивалент ее имени не нравился Ане. Павел это знал, и тут же
получил легкий шлепок по шее. Он отскочил в сторону, растерянно
рассмеялся - она еще никогда не прикасалась к нему, царственная
африканка, почти пантера. Судорожно кхекая, он повернулся, чтобы
идти дальше, и от неожиданности едва устоял на ногах: сзади что-то
налетело на него, шея попала в крегкий перехват, какая-то i яжесть
наклонила его вбок, и только тут до него дошло, что это бросилась на
него пантера, он собрался, на бросок ответил разворотом, подхватил ■
африканку под колени, ощутил жесткую, обветренную кожу ног, при­
косновение груди, задохнулся и поставил ее на ноги.
Мгновение, единственную долю секунды они стояли, прижавшись
друг к другу, инстинктивно испугавшись чего-то, Павел напряг мышцы
рук и как бы отодвинул, отторг от себя пантеру.
82

Он перевел д| гхание.
На парк упали стремительные южные сумерки, никого не было по­
близости, и он пожалел, что испугался, -сегодня да еще завтра, всего-тонавсего два дня между сменами, когда лагерь ье простреливается всесущими детскими взглядами, и он, молодой парень, может позволить
себе быть парнем, особенно если сама бросается на него вот такая
чернотелая пантера - будет ли еще такой вечер, такое настроение у
111 африканки, эта тьма и эта тишина?
Он еще держал ее за плечо, жизнь делилась на десятые доли секунды,
® рвалась на мгновения, одни из которых еще есть они у тебя, а другие
к - исчезли, оторвались, ушли.
Пантера вздохнула - все1 - отодвинулась в сторону, освободила
11 плечо, снова стала Аней, спросившей чужим голосом:
0
- Пим, ты что, действительно инвалид?
,с
Он помолчал, сглотнул слюну, ответил, приходя в себя:
® —Действительно. Только не в том смысле, о каком ты думаешь. Да
и и потом к чему это?
Он хотел добавить: ведь ты не моя, ты человек с неясной мне судьбой,
ш для т ебя этот лагерь, все это вожатство - лишь ступенька, а всей лести ницы мне не видать - кто ты, я не знаю, а ты прячешься от меня,
» скрываешь свою суть, гы для меня как книга без начала и без конца,
Л какие-то случайные страницы... Да, ты не моя, ты чья-то... К чему тогда
эти игры. . .
У Аня точно услышала несказанные слова
1 - Верно, - ответила она, вздохнув, - короткое замыкание, вольтова
дуга, электрический разряд.
Она освобождение вздохнула, ее, похоже, покидал приступ игривос1 ти, возвращалось благоразумие.
- Ты знаешь, Паша, сейчас над нами магнитная буря пронеслась
1 Всполох
i
Она опять вздохнула, уже легче, поверхностней.
- Все наши бабьи грехи от этих бурь. Или звезда где-нибудь взорва­
лась Квазар. Bov эхо до нас и докатилось. Во всем природа виновата,
это точно.
Паьел рассмеялся.
- Ах, Пимаша, - взросло, по-женски рассудительно сказала Аня. - Ну
ладно, это для нас магнитные бури плохо кончаются. Но ты-то? Шерше
ля фам французы так говорят. Ищите женщину Представляешь?
Ищй! ! Женщину! Да обрящете! Ты-то почему такой тютя?
- Нюра, - сказал Павел серьезно, he дразнясь, и крепко схватил Аню
за запястье. Она не волновала его больше. - Нюра, - повторил он,
осаживая, сдерживая себя, сз араясь быть мягче, —я ведь не знаю тебя,
правда?
- Правда, - кивнула Аня.
- Но почему же тебе кажется, что ты знаешь меня?
- Ты прав, - сказала она, - я тебя не знаю.
Павел отпустил ее руку.
Они медленно орели по парк} к светлеющему вдали зданию дирек111

83

ции. Цикады, казалось, изнемогали от неги. Небесный бархат украшал
оранжевый лунный серп. Он серебрил дорохжу в море, которую по мере
их движения то открывали, то заслоняли черные плоские овины кипа­
рисов.
- Павлик, - спросила вдруг Аня, - а ты правда любишь детей? Ты не
притворяешься ?
- Нет, - ответил он. - Чего же тут притворяться?
Она помолчала, потом, вздохнув, сказала:
- Ты редкий человек, Павлик. Не от мира сего.
- Это уж "'очно! - съерничал он.
Последние метры дорожки они шли молча, потом при свете ярких
неоновь-х фонарей, вокруг которых кружил клубок ночных мотыльков,
они стали менят ься, будто свет тоже действовал на них.
Шагая все так же рядом, они оба почувствовали, что как бы отдаля­
ются друг от друга, что между ними возникает пространство, какая-то
плотность, может быть, магнитное поле, на этот раз другого свойства
- не притягивающее, а отталкивающее людей, оба они подтянулись, но,
возможно, и напряглись, возникло отчуждение, переходящее в равно­
душие.
Рядом шли два вожатых одного отряда - товарищи по работе, вре­
менные приятели, вот и все.
В зале для общих собраний было уже многолюдно, начальник лагеря
поднимался по ступенькам на сцену, когда Павел и Аня уселись на места,
так что ждать не пришлось.
- Напоминаю всем, - сказал начлагеря, - и вожатым, и руководителям
всех подразделений. Завт ра, как водится, санитарный день, а через сутки
у нас начинается необычная смена. Детдомовская. Сейчас перед вами
выступит представитель Министерства просвещения, а пока я хочу
сказать вам, что современное chdotct во - явление очень трудное, и нам
предстоит. . .
Неожиданно с острым ощущением сожаления Павел подумал, зто он
не удержат время, сам порвал его тонкую ниточку на мгновения, ко­
торые принадлежали ему, даруя по крайней мере надежду, и на те,
которые уже не в его власти.
Нет, он не верил в удачу, а громкое слово ’’счастье” никогда не
употреблял даже мысленно - да, он не верил, он бь.л абсолютный ате­
ист, совершенно неверующий в этом смысле.
Жизнь, если сравнить ее с лотереей, ни разу не давала ему выигрыша,
напротив, он платил, платил, платил, но удача непременно обходила
его. В лотерее бывают выигрыши, но ведь проигрышей нет. Поосто
платишь за билет какие-то копейки, но не выигрываешь - вот и все.
Множество надежд на удачу оборачиваются для избранных действи­
тельной удачей. Если хочешь надеяться, платить надо, это как оброк...
Вся жизнь - оброк. Ты все кому-то должен, должен, должен, и эти кто-то
получаю-*', а тебе - терпи, брат, жди. брат, надейся.
Поэтому удобней не верить Не обольщаться.
Павел посмотрел на Аню. Вот и ей он не верит. . .
Но что это с ней?

84

В глазах у жизнерадостной африканки, у стройной красотки, знающей
французский язык, широко раскрытых глазах у Ани - ужас.
* * *

Все произошло так стремительно, что от Жени и не потребовалось
никакого вранья. Правда, в самолете его сморило, он уже хорошо знал
в свои тринадцать лет, что самолет - прекрасное место для отдыха, он
часто летал самолетами, лучше всего, конечно, было летать на самолете
отца, то есть, конечно, комбината - такая же большая махина, только
в ней всего три пассажира - он, ма и па, находишься досыта, посидишь
у пилотов, поглядишь вниз, а тут - теснота, полно народу, так что лучше
поспать.
Женя отключился со спокойной душой, а перед этим его облаго­
детельствовала толстая тетка, этакая квашня, изволила погладить по
голове наверняка давно не мытыми и потными, липкими руками, он
кивнул ребятам, человек пятнадцать их было и, пожалуй, половина де­
вчонок, почти все одного возраста, они ответили ему приветливо, при­
нялись с любопытством разглядывать. . .
А перед этим ма передала его какой-то молодой девице с комсо­
мольским значком на кофточке, Женя еще подумал, что его Пат похожа
на красивую яркую птицу, которой зачем-то стал нужен этот бесцветный
маленький мотылек, который трепещет, ластится и боится только од­
ного - как бы на него не наступила, даже не заметив этого, большая
нарядная птица.
Мотылек, трепеща крылышками, даже не решаясь взглянуть-то как
следует на ма, раскрыла большой конверт, который ей подали, взгля­
нула на справку, на какие-то еще бумажки, не поднимая головы, спро­
сила: ”А родители__Прочерк?” ”Да, - очень значительно ответила Пат,
- да вы не беспокойтесь, это обусловлено, обговорено с вашим.
’’Понятно, - пискнул исполнительный мотылек. - Пойдем, мальчик”.
Ма обняла Женю, грудь ее заколыхалась, но ни он, ни она не давали
себе воли в такие мгновения. Женя легко чмокнул ее в щеку и пошел за
комсомолкой, даже не обернувшись —к чему? Нет, он не был бессер­
дечным, просто он улетал по делу, пройдет время, и он вернется, ничего
исторического не происходит, впрочем, он знает, что ма такого же
самого мнения, да и па тоже, разве вот только бабуленция не скоро еше
успокоится: для нее всякие там встречи и провожания - ну все равно что
землетрясения или обвалы, вот-вот и жизнь кончится, чудачка этакая.
Мотылек припорхала в какую-то комнату, Женя за ней. там толстуха
погладила его, а комсомолка молча протянула ей конверт, он же кивнул
пацанам и девчонкам, засекая для себя, что они все до единого как-то
неуверенно себя чувствуют, похоже, волнуются, глаза у всех бегают, они
то встают, то садятся, то ходят по комнате, толкая стулья, издающие
при этом противные звуки.
Женя плюхнулся в единственное кресло, оно стояло перед столом,
и так кейфовал в нем, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь, пока не
пришел автобус, - а там уж аэропорт, самолет, скорое приземление,
85

опять автобус, только побольше, и вот он спрыгнуп на асфальт. . .
Громкоголосо грянула музыка из мощных динамиков, и, пока она
глушила, сделав к тому же всех немыми - ничего не слышно, хоть заорись. - построились в неровный, не по росту заборчик, озираясь по
сторонам и растерянно улыбаясь.
Вокруг них стояли довольно взрослые парни и девицы в пилотках, с
пионерскими галстуками, в шортах, крепкий, видать, народ, хорошо
загорелые, неплохо сложенные, тренированные - стадо мустангов,
подумал Женя, - и пока гремела, разорялась му зыка, белозубо и открыто
улыбались приезжим и хлопали в такт музыке Приехавшие отступились
от своих рюкзаков, чемоданишков, сумок и захлопали тоже.
Это оказалось довольно утомительным занятием, так, по крайней
мере, решил Женя: стоять друг против друга, глохнуть от дурацкой, хоть
и бодрой музыки, пялиться на незнакомых улыбчивых людей, хлопать
в латсши и ни черта не делать. Терпеть он не мог всяких таких пус­
топорожних занятий, вся.сих таких серьезных ду рачеств. . . Никто ведь
еще не должен улыбаться друг другу - только увиделись, а уже улыбки
до ушей, музыка, сейчас еще речи говорить начнут. . .
Действительно, едва только стихла музыка, вперед вышел один го­
ленастый мужик с мегафоном в руках и бодрым голосом, будто сти­
хотворение декламирует, даже головой в такт словам кивая, закричал- Вас приветствует, дорогие ребята, Всесоюзная пионерская здрав­
ница! Вы приехали сюда не гостями, а хозяевами! Добро пожаловать!
И снова гее захлопали друг другу в дурацком восторге. При этом Женя
заметил одного недовольного.
Ну. не то чтобы недовольный был этот взрослый вожатый, а какой-то
нормальный, вот что. Не улыбался по-дурацки, как все, а смотрел на
приехавших с вниманием, и хоть он хлопал, как остальные, вообще не
отличался ничем от друга , все-таки что-то в нем было простое, обы­
кновенное, а вовсе не торжественное и не парадное.
Голенастый командир с мегафоном кончил торжествовать, перешел
на деловой тон и объявил, что сейчас вновь прибывшим предстоит
заполнить анкет ы и получить граду сники, чтобы измерить температуру.
Это вызвало смех.
Почти целый день они проходили неспешный медосмотр: однако
Женя не скучал спасали игровые автоматы, в воздушный и морской бой
и автогонки можно было играть сколько угодно, здесь за такое удоволь­
ствие не требовалось бросать монеты - настоящий коммунизм.
Поев, они опять уселись в автобусы, и тут появился тот самый не­
парадный парень, вожатый. Он возник не один, пядом с ним, за его
плечом, стояла красотка - ну прямо с журнальной обложки, загорелая
дочерна, стройная и очень сексуальная, на Женин взгляд Сейчас она в
скромной вожатской форме с галстуком, но если ее переодеть иль слегка
полраздеть, она вполне могла бы претендовать на обложку
шма
или. на худой конец, "Советского экрана".
Что касается "Тайма", его изредка приносил домой всесильный ОБЧ,
и хотя он бывал недоволен Жениным любопытством, внятно ответить
на точно поставленный вопрос, почему ему этот журнал листать можно,
а сыну нельзя, никогда не мог, и Женя играючи обходил его неудоволь-

86

ОН ствие. Как обходил он и всякие иные запреты. Ведь все, что обсуждают
за взрослые, рано или поздно узнают дети, не так ли? Но если все-таки
л Узнают, кому нужно это пре варительное ханжество? Та же, к примеру
будь сказано, сексуальность
. вообще почему, когда человеку испол­
ин няется шестнадцать лет. всякие там вчерашние недозволенности вдруг
)в становятся узаконенными темами на уроках? А в тринадцать лет это все
rot П°Д запретом? Во г эту разницу — в три года - кто определил? Какой
,и меркой ? На каких весах? И конечно же, взрослый - у ж это вне сомнения,
до Еще и не один, целая толпа. Сидели, наверное, круглый месяц за за­
крытой дверью, обсуждали, когда человек поспевает для таких разгоне ворчиков. Ранний овощ - плохо, поздний - еще хуже, уже прокис, ха-ха,
от послушали бы они, эти взрослые, что толкуют в Женином шестом класа се’ и не мальчишки, а девчонки! Мальчишки, на худой конец, отделыг в,злись маловразумительными сальностями, вроде : ’’Ничего бабец!” е{ а вот девчонки, они, не очень-то приглушая голоса, обсуждали телесные
Й стандарты королев красоты, знали, кто за кем замужем не только на
уровне звезд мирового рока, но даже и городского драмтеатра, с
г; упоением разглядывали картинки^ вырезанные из газет и журналов не
к всегда цензурного свойстве поэтому, когда Женя небрежно вытаскивал
[I из своего кейса ’ Таим ’ дли ’’Ш терн” в лакированной обложке, девчонки
ахали, охали и Bi ячески заискивали перед ним.
т.
Однако сам Женя предпочитал помалкивать, когда в классе заваа, ривались подобные рассуждения, и, надо сказать, опять выигрывал:
молчание поразительно действует на народ! Скажи ты хоть слово, какое
I угодно, и есть уже повод оспорить тебя, но ты молчишь, и постепенно
( остальные начинают понимать, что ты выше их, бре зг.пивей, может
I быть, хотя чего тут особенного? Все эти табу, придуманные взрослыми
якобы для охраны душевного покоя детей, он ненавидел яростнее ос­
тальных, зная неискренность запретов. Другие тряслись, переступая
|( черту, а он презирал границы. Только презирал их молча
,
В общем, Женя думал, как все, но других его выдержка вводила в
заблуждение, ох ты, господи, как все несложно. . .
А эта девица хоть куда? Интересно, как сложатся с ней отношения?
Уж наверняка она считает всех тут младенцами, истово верящими, что
дегеи приносят аисты, а сама-то. . .
Значит, она их вожатая, ее зовут Аня, непарадного мужика — Павел,
Павел Ильич Метелин - Женя прищурился, соединил инициалы вожа­
того воедино - что ж. с этим все понятно, Пим, валенок, а дружина, в
KOTopvio всех их тут собрали, - ’’Морская”.
Правильно, можно заводить.
’ Икарус” тихо засипел, будто зажгли паяльную лампу, ласково тро­
нулся и уверенно заскользил по горному серпантину, то швыряя в г г за
слепяьщю морскую гладь, то пияча ее за спину, будто он вовсе и не
автобус, а взрослый, который дразнит детей - то покажет им обещанный
подарок, то спрячет, пока, наконец, ему не надоест и он не отдаст
навсегда свою игрушку. . .
Итак, все было бы ничего для начала, если бы не маленькая заминка,
когда они приехали в Лагерь.
После душа Женя, как и все, переоделся в лагерную форму, сдал сумку

87

на хранение и уже вышел в предбанник, как его осенило: ’’Деньги!” Он
вспо. гнил, что ;домашней куртке у него остались деньги, которые могут
пригодиться. Ма сунула ему в курточку сотни, кажется, две. Мало ли. На
всякий пожарный.
Он лодошел к кладовщице, с трудом раздобыл свои шмот и назад,
не таясь вынул деньги и переложил в кармашек новой одежды. Пожилая
тетка глядела на него, лицо у нее вытягивалось, убьг дрогнули, она
что-то хотела сказать, но не решилась, зато, когд i Женя вернул ей свою
сумку, тут же схватила бирку, привязанну ю к ней, и снова зашевелила
губами, повторяя, видать, про себя его фамилию.
*

*

*

Первый день всегда самый тяжкий в вожа гском деле. Кроме пере­
одеваний, бань, вообще всяческих забот свойства, так сказать, бытовою,
требовалось предельное напряжение памяти и внимание, ведь детей
надо запомнить - в л иио и по именам, и потом первые их слова и пер г е
маленькие поступки оказываются самыми верными, вот парадокс. Па
цагогика утверждает, что не надо спеши гь, что г ?бенок раскрывается
постепенно, что первые выводы ошибочны, но Павел не раз и не два
убеждался, что самое верное - именно первое впечатление, что первые
:.се слова - это, как правило, характер, что, может, именно в первых
словах как бы сгенерировано детское мировоззрение... Ясное дело, как
всюду в воспитании, тут нет обязательности, так и здесь - ошибгп ься
можно и даже было Сы хорошо - ошибиться, но и отметать с порога
первое впечатление, не брать его в расчет - глупо, ьеверно.
Ребята свалились в мертрецком сне сразу после отбоя—дорог а, новые
впечатления - сознание перегружено, реакция естественна, но Павел не
заторопился в вожатскую гостиницу, пошел к морю, на причальный
пирс.
Он хотел привести хотя бы в относительный порядок сумбур впе­
чатлений.
Море ластилось под сваями пирса, всплескивало изредка, давая все
же знать о себе, поражая неестественной покорностью, молчаливостью.
Павел хмыкнул про себя, подумав о море, как о мальчишке: пока спит
- безмятежно, но стоит проснуться. . .
Да, нынешний отряд, сразу видно, не похож на дру: л\. Обычно дети
взрываются, увидев море, оьо их возбуждает, а эти, наоборот, притихли
Без сомнения, оно их тоже ошарашило, но вот реакция иная. Не вы­
плескивается из себя, а, напротив, идет вовнутрь.
А и вначале, как только сели в автобус, не в окна таращились, а друг
на дружку. Лагерное правило - детей из одной, скажем, области раз­
бросать по разным отрядам —можно понять. В этом е гь смысл. Больше
разных впечатлений, контакт с новыми ребятами. Новая дружба. До­
пустим.
Но детдомовцы, когда их раскидали, насторожились —они глядели
на соседей, вот что. Кто каков есть? Вообще все спутано для чих за
88

какие-то сутки-другие. И вожатые предстоит вовсе не легкое и
пустяковое дело - связа ть этих ребятишек в новую сеть. А спицы в этой
ручной и довольно тонкой вязке - лагерная жизнь, лагерный распорядок
здешние традиции, совсем не похожие на то, что было у них прежде ’
Поговорить бы про каждого с воспитателем детского дома, узнать
подробности, выспросить про особенности. . .
Павел вздрогнул: кто-то легко пробежал у него за спиной. Он
обернулся - это была Аня. и она скользнула мимо, не заметив его,
сидящего возле б)хты каната.
Павел услышал, что Аня всхлипнула, в звездном свете заметил ее
фигурку, застывшую у края пирса.
Он поднялся, пошел к ней.
Да, она плакала, сидела над водой, прямо на асбальте, и плечи ее
вздрагивали. Павел кашлянул, его напарница вскинула голову, сказала
грубым голосом:
- Уйди!
Павел опешил. Оснований для грубости не было, в конце концов, если
человек плачет, у всякого прохожего есть право поинтересоваться, не
нужна ли помощь.
- Терпеть не могу, когда меня жалеют! - сказала Аня, но Павел уже
уходил.
Жалеют? - бросил он через плечо без всякого выражения. - За что?
Мысли его вернулись на прежний круг, он постарался забыть об Ане.
В конце концов, у каждого своя история, а может ыть. драма, и у этой
. спонятной красавицы, и у него, но теперь им дали возможность при­
коснуться к детям, и, наверное, пора забыто nDo себя ради этих ребят.
Целая палата мальчишек, спят себе сейчас без задних лап, как усталые,
набегавшиеся кутята, а ведь каждый из них пережил такие взрослые
страсти. . . Об этом говорила вчера женщина из Минпроса, да и дога­
даться нетрудно, стоит только напрячь воображение. У каждого есть
родители - точнее, почти у каждого, - но ребята живут в детдомах, вот
и найди тут, где справедливость, где истина, где такие слова и поступки,
которым поверят эти глубоко неверующие пацаны и пацанки. . .
Он пришел к корпусу дружины, юднялся в спальню своего отряда.
Едва гор ша дежурная лампочка, было душно и тихо. Вот торопыга,
ругнул себя Павел, в суетне этом забыл исполнить главное правило —
открыть фо эточки, ведь спят в Лагере только при свежем воздухе. На
цыпочка^ ^аьел подошел к окну, потянул шнур фрамуги.
го обдачо жаром: кто-то отчаянно, дико закричал за спиной.
Павел стремительно обернулся и кинулся на голос: это был мальзишка, истонченный худобой, с зеленоватыми полукружьями под гла­
зами - он кричал, не просыпаясь, но так, будто его у< ивали.
авел склонился над мальчишкоч, не зная, что делать, а тот все
kj. чал, не унимаясь, только вроде он выбивался из сил, терял надежду,
и крик становился сиплым, отчаянным и от этого неестественным
страшным.
Приговаривая шепотом какие-то слова, Павел встал на колени перед
-

89

изголовьем мальчишки и вдруг порывисто, неожиданно для себя обнял
его, положив ладонь ему на голову. Мальчишка сразу утих, но не про­
снулся, только все еще судорожно, прерывисто дышал. Потом он зевнул
во сне, глубоко вздохнул и повернулся на бок, совершенно неожиданно
улыбнувшись.
Отсгранившись от мальчика, Павел пооаженно разглядывал его еще
несколько мгновений, потом поднялся с колен.
Он сам с трудом перевел дыхание, огляделся. Палата безмятежно
дрыхла, никто не услышал отчаянного крика. Он повернулся, чтобы
идти, и чуть не сбил с ног мальчишку с лохматой русой головой.
”Оцин всс-таки услышал, - подумал Павел. - Только один”.
- Чего это он орал? - спросил пацан.
- А кто его знает? - ответил Павел. - Ложись. - Он хотел положить
руку на плечо мальчишке, чтобы этим движением успокоить его, но тот
неожиданно увернулся.
Павел слегка смутился, отыскал в памяти его имя, сказал:
- Спи, Женя, спи. . .
И, шагая за ним к его кровати у самого входа, заметил:
- Ты, выходит, чутко спишь.
- Еще бы, - ответил Женя. - Когда так орут!
Он улегся, затих под одеялом, Павел оглядел еще раз притихшую
спальню, вышел на улицу.
Цикады вновь заливались, сходили с ума, и море сияло, серебрилось
в лунном полыхании, и опять появилась Аня.
Она выдвинулась из тени, остановилась в нескольких uiaiax, как от­
дают рапорт на линейке, и сказала виноватым голосом:
- Я их боюсь.
Странно, Павел не поверил этим словам, больше того, появление
Ани вызвало в нем необъяснимое раздражение. Он сдержал себя, сказав
что-то успокаивающее, и они быстро пошли к дому вожатых.
’’Этого крикуна, - подумал он, - завтра же надо к невропатологу”.
Наутро выяснилось: дети кричали ночью почти во всех отрядах.
После недолгого совета в отряды отправились врачи. Лагерь объявил
для вожагых тревожную обстановку.
Обычно ее объявляли, когда с моря надвигался шторм.
На утре, зей летучке начальников дружин было объяЕ тено также, что
у Евгения Егоренкова, направленного в первый отряд ’’Морской” дру­
жины, есть крупная сумма денег.
Жене не понравилось, что море им выдают точно мороженое - как бы
горлышко не застудили. Сперва бесконечные беседы, объяснения рас­
порядка, знакомство, а уже потом, коз да все надоест. . . Нет, он не
привык к такому.
Они с ма всегда сразу бежали к морю и бултыхались, пока не заноет
живот от голодухи или не придет па и не заворчит всерьез, что так
нельзя, что это безрассудство и в конце концов эгоизм: бросили его
одного.
90

Да, куда бы они ни летали - в Сочи, Батуми или на болгарские пляжи
он всегда получал море прежде всего, иначе зачем же эта красота а
лагерь устроен на самом берегу - к чему, если сперва надо слушать
нудные объяснения, которые совершенно не лезут в голову при такой
жаре?
^Наконец их выпустили на волю - точно стаю воробьев из клетки. На
тебе, тут же выяснилось: половина не умеет плавать. Добро бы, одни
девчонки, загорелая красотка заплюхалась в их кругу, будто большая
утка среди молодых утиц, но и мальчишки тоже очень даже многие
по-бабьи ьизжали и поотивно вякали. Ничего себе морская дружина!
Участок пляжа у них был свои, огороженный заметными метками,
море тоже оказались разгороженным со всех сторон яркими буями - еще
этого не хватало! Не море, а игра в классики, сплошная несерьезность.
Женя хотел было возмутиться, что-нибудь сказать, но, подумав, решил,
что гораздо мудрее жигь, как ты привык, без всяких к тому объявлений.
Кому он, интересно, должен рассказать, что трижды в неделю ходит в
бассейн отцовского комбината, что он чемпион своей школы на сотку
вольным стилем, в своем, конечно, возрасте, и держит второе место по
гориду.
Но там - пресная вода. Соленая морская гораздо легче для плаванья,
эте известно каждому, так что уж извините!
Он снял шорты, остался в адидасовских плавках, на ходу натянул
шапочку с фирменным трилистником —эти вещи разрешалось брать из
домашней амуниции, ступил в воду и с удивлением заметил, что на него
смотрят.
Внимательно смотрели на него девчонки, все до одной. Аня, коекакие пацаны.
Когда он проходил мимо Пима, тот спросил его:
- т ы умеешь плавать, Женя?
- Умею, - флегматично ответилЖеня, разглядывая на правой сто­
роне груди вожатого чуть ниже соска блестящую розоватую кожицу и
глубокую, неприятную впадину. Павел Ильич перехватил Женин взгляд
и смущенно прикрыл эту яму ладонью. Миновав его, Женя обернулся
Со спины ниже лопатки розовела еще одна впадина. ”Ого, - подумал он,
- как его искурочило. Видать, авария. Автомобильная катастрофа".
Он оттолкнулся ногами от дна, нырнул, сделал два-три сильных
гребка, выскочил на поверхность, помотал головой, стряхивая воду, от­
крыл глаза и помахал саженками к гирлянде поплавков, отделявших
моое от загона.
Всем им только что строго-настрого запрешали выплывать за ограду,
и это ясно, кто будет возражать, коли народ не умеет плавать, преду­
смотрительность на воде - элементарный закон, но ведь не для всех же,
он-то тут при чем, Женя?
Не доплывая мьтроь пяти до ограничителей, он лег на спину, по­
косился в сторону берега. Оттуда смотрели на него, но уже не так, как
вначале, девчонки вместе с вожатой заплескались и завизжали снова,
закрякал, как подбитый селезень, Генка, тот самый, с зеленым отливом
парень, который орал нынешней ночью, он-то и отвлек взгляд Пима,
91

г
больше Женя ждать не стал, перевернувшись для удобства на живот,
согнул тело пополам и ушел в прозрачную зеленую глубину.
Ему всегда хотелось кричать от восторга на морской глубине. Ты
один в этой зеленой плотной массе, где-то внизу белеет дно, все неве­
домо вокруг, навстречу плывет медуза, да и не одна, надо лавировать
между ними, чтоб не обжечься, прямо по курсу идет зеленушка, сейчас
она шарахнется в сторону, - все, воздух кончился, следует аккуратно
всплыть, перевернувшись лицом вверх, глубоко вдохнуть несколько раз,
и снова уйти под воду - уже давно позади поплавки, вниз - аккурат­
но вверх, вниз - вверх, несколько таких ныров, и ты будешь далеко от
буйков в настоящем море, на глубине, которую не стыдно ощущать
под собой.
Женя в последний раз глотнул воздуха, пошел отвесно вниз.
Какая же тут красотища, надо будет раздобыть ласты и маску, похоже,
это непуганые места, кроме зеленушек есть другая рыба, наверное,
окуни, хорошие мохнатые заросли и громадные валуны. . .
Женя посмотрел вверх. Поверхность моря была серебряной, так ос­
вещало ее солнце, походила на небо, и по этому небу смешно передви­
гался человек.
Он очень торопился, полз по стеклянной плоскости, руками и ногами
разрывая небо в тучи серебристых пузырей. Женя еще снизу узнал его,
понял, куда он торопится, оттолкнувшись от дна, ласточкой пошел
вверх.
Павел промчался мимо, а когда Женя вынырнул, сделал еще не­
сколько сильных гребков, прежде чем догадался обернуться назад.
- Павел Ильич! - крикнул ему Женя, успокоивший дыхание. - Ку­
да вы?
Он нарочно сделал простоватое и обеспокоенное - конечно же, за
Пима, за его судьбу - выражение лица.
- Вам помочь? - не удержался он от добавки, но по выражению Пима
было ясно, что добавка, конечно же, лишняя.
Вожатый плыл назад, молчал, и в эти мгновения, видимо, выбирал
выражения. Выбрал, впрочем, весьма сдержанное.
- Помоги! - попросил он. - Сделай милость! Вернись за буи и больше
не смей нарушать наши правила, иначе...
Что будет иначе, он не сказал, может быть, сам не знал или не ре­
шился. ”Ага, - понял Женя, - иначе полагалось отправлять домой. Но
дома-то у них не было!”
Он злорадно хихикнул над Пимом, не про себя на сей раз, а в воду,
что, впрочем, было одно и то же.
- Скажите. - крикнул он, умело не заостряя тему, вовсе даже не
отвечая на вопрос вожатого, уводя разговор совсем в другую сторону,
- а что у вас за вмятины на груди? Авария? Катастрофа?
Несколько мгновений они плыли молча, и вожатый не отвечал. "Не
на шутку разобиделся, вот ведь чудак”. - подумал Женя. Но нет. оказа­
лось, вожатый не может обижаться, не имеет такого права.
- Что-то вроде этого, - ответил Павел Ильич.
Все-таки подобиделся. . .
-А вот откуда у тебя адидасовские плавки? - спросил вдруг вожатый.

Ь

92

Это было довольно неожиданно, и Женя сперва ответил, а уж потом
подобрался.
- Подарили! - воскликнул он простодушно.
Дальше требовалось срочно выдумать правдоподобную ложь.
- У меня богатая бабушка! - крикнул он, немного подумав. Ведь
наверняка в этих бумагах не пишется про бабушек. Он вспомнил бабуленцию, как она плакала, когда он уходил из дому в эту поездку - штаны
чужие, сумка чужая, свои только куртка, адидасовские плавки да шапочка
- других, попроще, ма не нашла, и ему сделалось стыдно перед На­
стасьей Макаровной, она бы про него, своего внука, такой гадости ни­
когда не произнесла. Он хотел извиниться перед ней, как-то так - хотя
бы себе самому - отделить добрую, хорошую бабуленцию от этой лжи,
от этой гадкой выдумки, и объяснил Пиму, чтоб увести в сторону его
бдительность:
- Только она очень старенькая!
Это-то была правда.
Женя вышел из воды, развернул полотенце, аккуратно лег на него.
Рядом с ним прямо на песок плюхнулся Генка. То ли он замерз в воде,
то ли еще отчего, но Жене показалось, позеленел еще пуще. Прямо
зеленушка.
- Ну, ты даешь! - сказал Генка.
- Ты тоже даешь! - кивнул ему Женя.
- А чё я даю? - искренне удивился тот.
- Ночью орал, как зарезанный, - усмехнулся Женя.
- А-а! - Генка сразу опал, прижался к песку, точно лопнувший мяч.
Он отвернул от Жени свое лицо, как-то беспомощно поелозил худыми
руками, облепленными песком, и притих. Будто он безответный щенок
и его только что ударили палкой.
Такого поведения Женя еще не встречал.
Он стремился, пусть неосознанно, к ровным отношениям со всеми
и всегда в ответ встречал такое же ровное отношение. Эта ровность
превращалась в обходительность. Если назревало острое положение,
необходимость выйти за черту ровности, он предпочитал отходить в
сторону. Переводить разговор на другую тему. Как-то так уж это у него
получалось. Умел он огибать острые углы с самого детства - может, у
отца научился. Словом, в школе, в секции плавания, во дворе дома, в
узком его мире, из которого пока что ему не приходилось выходить, он
умел ладить со всеми, и, надо заметить, ему отвечали тем же. Никто
из пацанов никогда не нахамил ему: было не за что. Со взрослыми у Жени
не существовало вообще никаких проблем - речь, конечно, о взрослых
со стороны, ведь если уж дома он мирно уживался со взрослыми, а дома,
как известно, множество поводов для маленьких и больших конфликтов
у каждого человека - взрослого или даже вовсе не большого, - словом,
если дома он поживал себе тихо и благополучно, то посторонние взрос­
лые - в булочной, скажем, или опять-таки - в школе, в секции - были
для него чем-то хоть и одушевленным, но вовсе не обязательным. С
ними можно и нужно разговаривать, но вовсе ни к чему допускать их
близко к сердцу.
В общем, так устроен был Женин мир, что он никогда не расша-

93

тывался от бурь. его не кренило то в одну, то в другу ю сторону, будто
на крутой волне, никто его не расстраивал и не беспокоил, и от него
никто, никогда, нигде не расстраивался.
И тут - на тебе! - этот Генка вдруг из-за какой-то совершенно ничего
не значащей фразы вдруг судорожно заскоблил руками по песку, поджал
одну тонкую ногу и отвернулся, замолчав. Только что не засалил.
Женя поглядел ему в затылок. Обычно нервный человек, если долго
смотреть ему в висок или в макушку, через секунд тридцать начинает
крутиться, оборачиваться, а Генка был явно такой нервный человек,
иначе чего бы ему орать ночью на весь лагерь.
г енка и впрямь закрутил по песку ногами и руками, тяжело вздохнул,
даже простонал. А когда Женя, устав, отвел взгляд, запоздало повс рнулся
- Ну и что проговорил он жарко и тихо, почти прошептал. - Все
мы тут такие! Не слыхал?
Он сел перед Женей на песок, скрестил ноги, как индийский йог,
худой, как в самом деле йог, лицо, как у йога, изможденное, жел гое, с
прозеленью на висках, возле глаз и ушей, только на самых скулах живая,
чуть розовеющая кожа.
Женя заметил про себя, что Генка очень некрасив, какой-то узкий лоб,
слишком широки^ нос и отвисшая толстая губа делают его даже не­
приятным, но вот карие глаза, живые и яркие, эту некрасивость сгла­
живают
- Ты-то сам кто такой? Где твоя маманя? Отец?
Он смотрел ia Женю без всякого пристрастия, даже доброжелатель­
но смотрел, и Женя понял, что Генка заранее сочувствует ему, потому
что хоть и приблизительно, а знает ответ, Женя для него свой брат, а
эти вопросы - с известными отчетами - ничего более, как аргументы,
как доказательства, нужные, чтобы успокоиться самому и успокоить
др} г-их.
И все-таки это не были риторические вопросы, Генка ждал ответа,
и Женя ответил ему не отводя в сторону взгляда:
- Испарились! Исчезли!
- Hv вот!
Генка не обрадовался, нет. Он просто повнимательнее поглядел на
Женю, как будто что-то хотел спросить еще, но передумал, напротив,
сам предложил.
- Я те эе, конечно, могу объяснить, но ты не болтай, пожалуйста. . .
Женя кивнул, улыбаясь про себя, предполагая, как сейчас j t o t не­
красивый Гечка начне выдумывать про себя какую-нибудь геройсковраческую небыль, но Генка придвинулся к нем" поближе и серьезно
сказал:
- У меня отец мамку убил!
Видно, на Женином лице появились признаки недоверия, и Генка
стал объяснять:
- Я еще маленький был, года четыре, может, пять. Батька приходит
с работы, а маманя не одна, понимаешь? К ней один приезжий ходил,
волку вместе лакали и все такое. Ну батаня двз'с гволку со стены и обоих
- наповал. А я в углу сидел, из кубиков избушку строил.
Q4

- Врешь! - проговорил Женя. Но лицо Генки сделалось вовсе зеле­
ным, глаза остановились, стали мертвыми, казалось, вот-вот и он опять
закричит, заорет благим матом, как тогда, ночью. - истошно и безна­
дежно.
Генка исчез с пляж!, здесь оставалась только его плоть, а душа
улетела туда,где произошло это несчастье, совершилась беда, где Генка
этот давно не живет и где все-гаки он навеки остался. . .
- Ген, Ген, - тронул его рукой Женя. Тот не шевелился. Тогда Женя
вскочил и потряс пацана за плечи, потер ему уши, так полагалось, когда
челозек тер л сознание, где-то, в каком-то кино он видел это.
Генка глубоко вздохнул, как тогда, во сне, очнулся, ожил вернулся на
пляж.
- Извини меня, - сказал ему Женя. - Прости, Генка.
Тот усмехнулся.
-Д а что ты, - махнул он ладошкой, измазанной в песке. - Я уже забыл,
понимаешь, только вот во сне справиться не могу, ору. Человек же во
сне собой не владеет, понимаешь?
С Женей что-то случилось - в одно мгновение, в миг. Нк когда с ним
такого не было, хоть вился всегда вокруг неге хоровод приятелей. Нет,
никогда никого он не жалел с такой щемящей, все затмевающей тоской,
с такой обнаженной, открытой болью Ему вдруг захотелось заплакать,
завыть, заорать, как будто это не с Генкой, а с ним произошла такая
страшная, такая непоправимая беда, ему захотелось заплакать и обнять
этого некрасивого Генку, чтобы хоть чуточку помочь ему.
Он быстро встал на колени рядом с Генкой и обнял его.
Он подумал, что сделал, наверное, что-то не так, неправильно, по­
тому что Генкины плечи сразу затряслись, он молча, содрогаясь, за­
плакал. и Женя испытал еще одно новое чувство - ему стало страшно.
Страшно этого беззвучного раскачивания худого тела, этого немого
плача, страшно за Генку, с которым сейчас может случиться что-нибудь
такое, о чем они оба станут жалеть потом. . .
Женя отстранился от Генки, взял его бессильно повисшую руку, за­
шептал, чтобы никто не услышал их, никто не обратил внимания:
- Геныч, не надо! Генка, ну перестань. . .
Генка успокаивался не просто, не сразу, будто его расштормило, как
море и водны все не могут улечься в его настрадавшейся душе.
аконец он утих и сказал, как бы снова объясняя себе свои слезы:
- Ты не думай, я не про то. Отца жалко. Оч отсидел. Из гюрчги прямо
ко мне Сынок, мол не могу' без тебя жить. П р о с т и . А я, знаешь, жалею
его, но ничего с собой сделать не могу. Месяц я с ним только пожил.
Какие-то припадки начались. Врачи велели нам разойтись. Обратно в
детдом вернуться.
Он взд< >хнул опять, огляделся, отер щеки тыльной стороной ладони,
улыбнулся.
- Так что батя у меня есть, Женька!
И вдруг сказал такое, что Женю перевернуло:
- Вот как ты-то, Жень?
Генка, выходило, его пожалел!
96

*

*

*

Вернувшись к буям, Павел долго не мог прийти в себя, отдышаться
после этого бешеного спорта, после ложной тревоги. Он прохлопал,
когда этот мальчишка, Женя Егиренков, ухитрился обман) ть его и уйти
за поплавки. Крикнула Аня. Крикнула ьму и мотнула головой. Павел
проследил за ее взглядом и ничего не понял - в конце морской выгородки,
а уж тем более за буями, никого не было, но Аня снова и настойчиво
крикнула ему:
- Ушел, ушел!
Через мгновение из-под воды что-то всплыло, потом в воздухе мель­
кнули мальчишечьи ноги, и Павел, не раздумывая, рванулся к тому
месту.
Уже верну вшись, уже отправив Егоренкова на берег, уже придя в себя
от неистовой, хоть и краткой гонки, Павел подумал о том, что все до
странности повторялось, только на этот раз в море, и вообще тревога
оказалась липовой, но чувства его настигли те же самые, вот ведь как...
все было натянут о в нем до крайней степени, все мышцы, ему казалось,
он не чувствовал себя, только тревога и напряжение и еще щекочущее
низ живота чувство смертельной опасности. Ведь бросаясь за Егоренковым, он думал лишь о том, что мальчишка нерасчетливо заплыл и
тонет, а он проморгал, прохлопал его, и вот снова из-за него кто-то
должен погиб} уть, исчезнуть, уйти - опять он виновен, опять...
Он бург лил воду, разрывая ее податливую плоть,сразу же, с первого
мига этой чорьоы ощутив всю разницу между собой нынешним и собой
прошлым. Гело слушалось безотказно, но после первых же гребков от­
куда-то изнутри, из глубин собственной плоти подвалила тяжесть, ко­
торая, казалось, тормозила, делая движения вялыми, несильными, не­
надежными. Выдыхаясь, он все же увидел, как мальчишка раз, другой,
с большими перерывами вновь возник на поверхности, и снова исчез под
водой. Павел собрал себя, на мгновение расслабившись, - ведь впереди
предстояло самое главное - нужно было нырять за мальчишкой, и он
ясно понял, что не выдержит и, уяснив окончательно положение дел,
вынужден будет крикнуть Ане, махнуть ей рукой, чтобы та поняла тревога, настоящая, неподдельная, и надо вызвать спасательный ка­
тер... Но в это время его окликнул Егоренков.
Павел даже не нашелся, что сказать этому пловцу. Ответить, как
следует, просто недоставало сил. Свинтус, вот как следовало бы его
назвать. Да если бы еще он знал, какие мгновенные воспоминания
вывернул он одним махом из глубины памяти, еще свежей, свинтус
этакий.
Павел ухватился рукой за буй, лег на спину, приходя в себя и ощущая,
как выхолощенное нутро вновь наполняется жизнью.
Он даже содрогнулся от столь неожиданного: а может, вся эта двух­
годичная командировка в лагерь - не что иное, как непроизвольный
поиск ответа после того, что было, попытка понять тайну детской
ярости, мальчишечьей ненависти...
Но что общего? Господи, какие разные истины - тут и там ... А глаза?
97

Глаза того мальчишки, убийцы, который стрелял в него, но которого не
смог убить он, Павел.
Не смог, а был должен, даже обязан. . .
Да, страшные воспоминания вывернул Егоренков.
Их бронетранспортер шел последним, прикрывал колонну с продук­
тами, и сначала ударили по ним, чтобы запереть дорогу сзади, обра­
зовать пробку, создать невозможность отступления, скатывания по
горной дороге вниз на задней скорости, - вперед, в подъем, выходить
из засады всегда сложнее: впереди неизвестность.
Бой вышел короткий, четверть часа, не более - машины, идушие
впереди, тотчас остановились, сконцентрировали огонь на засаде, ко­
торая подожгла их транспор гер, поэтому, когда Павел выскочил из огня
через задний борт вслед за Серегой, опустошив на звук стрельбы поло­
вину обоймы, бой, по существу, кончился. Он еше не знал в тот миг, что
двое в машине погибли - Олег Черниченко и Наби Алекперов, а еще
один, Ашотик, тяжко ранен, - они с Сережей рванули впе ед и разо­
шлись, рассыпались в разные стороны, как учили их не раз, - Серега упал
за камень, и Павлу показалось, он просто укрылся. Но Серега не ук­
рылся, нет, в следующее мгновение его гимнастерку в двух местах
вспороло, вывернув нательное белье - точно два белых клочка ваты
вывернуло, а Серега даже не шелохнулся. Точнее его рука два раза
покорно дрогнула от ударов пуль, стука железа в податливое человечес­
кое тело.
Павла припекало пламя горевшего БТР. От машин, шедших впереди,
бежали солдаты, слышались их возбужденные крики. Он вышел из-за
огня, из-за зыбкого своего укрытия, держа палец на спусковом крючке
автомата, точнее, он начал стрелять, еще только выскакивая из-за огня,
но цель была так близко перед ним и враг был так не похож на врага,
что он непроизвольно отвел ствол в сторону.
Автомат строчил, но вбок, а перед ним совсем близко, на проти­
воположной обочине дороги стоял мальчишка лет двенадцати с выпу­
ченными от страха, ничего, кроме страха, смертельного животного
страха не выражавшими черными глазами.
Рот у этого мальчишки был открыт, а глаза напоминали два ствола.
Он был в цветастом, когда-то, видать, выходном, халате, а в руках
держал хорошо знакомый Павлу наш автомат. Может, это еще сбило с
толку?
- Ты что! - крикнул ему Павел, но это было совершенно бессмыс­
ленно. - Брось оружие, пацан! Брось!
Он все еще строчил при этом, и его голос был слышен лишь ему
одному, но Павел не сознава л этого. Низ живота разрывал страх, ему
ка шлось, что в смерти Сереги ьиноват только он, надо было оглянуться,
угчдеть этого пацана, прикрыть товарища, но он ушел за БТР и теперь
обязан стрелять, обязан чуть-чуть повести стволом, дышащим смертью,
вправо, и этих глаз, этого открытого, обезумевшего рта больше не будет.
Но он не сделал того, что был обязан сделать.
Он не повел стволом вправо.
Он кричал на этого ничего не понимавшего пацана, зная, что крик его
не имеет смысла, но не убивал.

98

И тогда в глазах мальчишки мелькнула осмысленность. Может быть,
ему показалось, что он выиграл. Он повел стволом своего автомата и
рыгнул в Павла смертельной струей.
На этом все оборва юсь для Павла. Включилась тишина.
Он пришел в себя после операции, увидев белые госпитальные по­
толки, возвратился к жизни, но так ни от кого ничего не смог узнать
больше. Те, кто бежал ему на подмогу, были из других частей, чистые
автомобилисты, др^тие машины их отделения шли в голове и в се­
редине колонны, а из их экипажа уцелели Ашотик да он, так уж ем>
повезло.
Про мальчишку с автоматом, как это ни удивительно, он думал
больше всего. Про убитых товарищей говорил с другими друзьями, с
ашотиком , а про мальчишку говорить было нс с кем, этого пацана он
видел один.
Один.
Его убийца. Только неопытность мальчишки да еще, пожалуй, его
страх подарили Павлу жизнь, оставив под ключицей и под лопаткой две
глубокие впадины оз пули, прошедшей навылет.
Да, он думал о нем.
И чем дальше увозили его от этих проклятых гор транспортные
самолеты, тем как будто ближе подступал испуганный мальчишка.
Павлу казалось даже, что с течением времени он все явственнее видел
его лицо, как будто тот приближался к нему.
На лбу у пацана блестели капельки пота, вспомнил он И очень чер­
ные, густые, будто насурьмленные брови. Глаза - не карие, именно
черные. Наверное, просто до предела расширены зрачки.
Откуда он. кто? Из засады, из банды? Верней всего. Значит, он знал,
что хочет убить, думал о смерти другого человека, других людей... Но
ведь он мальчишка, неужели не страшно? Нет, было страшно. Эт о Павел
видел своими глазами. Может быть, останься он в живых после этой
засады, страх выучил бы его, заставил бы бросить автомат и никогда
больше, никогда не стрелять в другого человека. . . Впрочем, выбрав­
шись из страха, дюди быстро забывают о нем. особенно если они темны
или неразумны. . .
Да, этот мальчишка, его несостоявшийся убийца,, неотступно пре­
следовал I £авла, и он никак че мог отвязаться от этих вытаращенных
черных как два ствола, глаз, никак. Павел догадывался, может быть,
даже точно знал, чем объясняется эта неотступность. Он не сумел
выполнить свои обязанности, и он поплатился за это Но мальчишка
вряд ли жиг. Смертью не играют - своей ли, чужой. Стрелять в людей,
да еще в солдат - опасная забава Но он, Павел, не виноват перед ним.
Так что напрасно эти глаза преследуют его.
Но что ни говори сам себе, как ни внушай, какие только истины ни
вдалбливай в собственные же мозги, это мало что дает.
Глаза пацана, два этих ствола вместе с третьим - с черным зрачком
авт омата, преследовали Павла во сне и наяву.
Он не был виноват перед ним, это так, но чувство вины перед маль­
чишкой ни на час не оставляло его, и чем дальше отплывала его жизнь
от боя, тем горше и безысходнее давила необъяснимая вина.
99

Павел не знал, как избавиться от того, что не отступает, но облег­
ченно, необъяснимо для себя обрадовался, когда ему, вернувшемуся в
родной городок, товарищ по школе, секретарь горкома комсомола,
сделал неожиданное предложение поехать на два года вожатым в лагерь
на берегу моря.
Он согласился сразу, без колебаний.

Между ужином и отбоем был назначен ’’Вечер знакомства”. Хоть от
приезда до этого вечера истекали сутки, а то и вторые, хоть ребята уже
и так присмотрелись друг к другу и многие перезнакомились, вечера эти
всякий раз становились как бы стартом смены. Перед тем - всякая
организационная суета, многочисленные объяснения и наставления, а
настоящая дружеская жизнь начиналась с официального знакомства, уж
так получалось.
Зеленые лавки под кипарисами соединяли в круг заранее, днем.
В час, когда сумерки еще только подступали к лагерю, когда было
вполне светло, но горы уже набрасывали на побережье свои прохладные
тени и пространство от земли до небесных глубин застывало на не­
сколько недолгих минут, благостных, умиротворенных, разделяющих
собой морской отлив от начала ночного прилива и легкие дневные
бризы, дующие с прогретого моря в сторону берега, на бризы ночные,
идущие в обратном направлении - в этот час покоя, призывающий к
откровению и любви, усаживались кружком ребята в голубых пилотках,
с красными пионерскими галстуками.
Каждый должен был встать и назваться, сказать, откуда он, как
учится, чем увлечен и еще что-нибудь сказать, по усмотрению, нужное
и важное для такого представления. Павел нарочно выбирал этот самый
час, потому что незаметно он превращался в сумерки, а в сумерках, как
известно, легче откровенничать, легче обсуждать сложные вопросы или
читать стихи - в обычных сменах именно так и случалось; день шел к
концу, а откровенность разгоралась, точно заря, и ребята долго не
хотели расходиться, а потом, после отбоя, долго говорили в своих
спальнях, не могли уснуть, и Павел Ильич Метелин в своем вожатском
деле больше всего любил вот именно эти ночи, когда по десять раз
требовалось зайти и сказать строгим голосом:
- Спать, всем спать!
И знать при этом, ощущать всей своей сутью, какая важная у ребят
бессонница, как бесконечно щедра эта возбужденность, жажда немед­
ленного узнавания другого человека, подобного тебе.
О дружбе и о любви наговорены горы слов, а ведь и дружба, и любовь
начинаются с очень простого - с шага, который люди делают навстречу
друг другу, с радости осознания, что этот другой похож на тебя и что ты
интересен и дорог ему точно так же, как он тебе. Сон в эти вечера был
подобен воде, которой нарочно гасят огонь взаимного понимания, но
Метелин догадывался еще об одной важной тайне: сон в эти годы об­
ладает способностью творить; огонь вспыхнувшего доброжелательства
и интереса детский сон способен очистить от копоти суеты и житейских

100

подробностей, сплавив порыв в драгоценный слиток необыкновенной
чистоты.
Он любил приходить наутро к своим бойцам.
Они просыпались сразу все, каким-то волшебным залпом. Молчали
секунду-дрз'гую.
Ах, как высоко ценил эти секунды Паьел 1
Ясные, чистые глаза, умытые сном, бесконечно счастливые улыбки
блуждают по лицам, если сон - полет, то эти mi новения - благополучные
приземления из мира грез и истовая жажд*- здесь, в реальности, жить
вместе, вот этим дружеским кругом, подставляя друг другу плечо, не­
медленная готовность умереть за друга, если только возникнет малей­
шая - нет, не необходимость - лишь i олько намек на необходимость,
- непрощающая мальчишеская требовательность максимализма, если
речь о чести, о любви, о верности.
Но перед этим просз [панием проходила ночь, а перед ней - час от­
кровений, радость детского узнавания, и это всегда был праздник
раньше. . .
На сей раз ничего не получалось. Не выходило, хоть лопни
Павел оглядывал в кружек соединенные лавки, на которых сидели
ребята и девочки - пилотки опущены к земле или, напротив, неестест­
венно вертлявы. Они с Аней походили сегодня на двух кучеров - пону­
кают ребят, а все без толку. К примеру, как вот такую растормошишь
- стоит бочоночек непробиваемый, что плечи, что пояс, ээакая толс­
тушка, хоть прежде чем приехать и прошла медицинскую комиссию, а
сразу видно - толстота от нездоровья, наверное, врожденного, тут уж
не пошутишь, и мальчишки дома, наверное, извели, всю издразнили, для
нее это представление - кара божья, того и гляди прилепят кличку - и
все снова кувырком, даже этот месяц. Потому девчонка только и норо­
вит как бы сесть, спрятаться долой с людских глаз.
Встала, назвалась невнятно, Аня даже вынуждена попросить, чтобы
произнесла погромче свою фамилию, имя, повторила.
- Кагя Боровкова! - И в кусты.
- Ты откуда, Катя?
- Псковская область, детдом номер два.
- В каком ты классе?
- В пятом!
Снова села, ох ты, беда.
- Ребята, у кого-нибудь есть вопросы к Кате?
Тишина. Глупость какая-то, а не знакомство, сплошная натяжка,
вожатская выдумка, разве сравнишь с обычной сменой - как там дети
раскрываются.
-Леонид Сиваков, шестой класс школы-интерната города Смоленс­
ка, занимаюсь в авиамодельном кружке.
Ну хоть что-то! И ведь не спросишь про самое главное - про ро­
дителей.
- Леня, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь?
- А чё думать? У нас всех в ПТУ сдают. У нас рядом строительное
ПТУ.
- И у нас!

101

- И у нас!
- И везде - строительные?
- Нет. У нас при ткацком комбинате.
Это Катя Боровкова.
- А у нас сельское ПТУ. Учат на трактористов.
Павел знает этого мальчишку, его зовут Гена. Сейчас как раз его
очередь представляться.
- Геннадий Соколов, из Волгограда, детский дом номер три.
- Ну уж про Волгоград-то ты можешь рассказать нам что-нибудь
интересное! - подбодрил его Павел.
- Могу, - улыбается Гена. Но рассказать толком ничего не может.
Речь косная, знания - самые общие. - Волгоград - город-герой. У нас
есть дом лейтенанта Павлова. Он его защищал долго. Там разгромили
немцев.
Для шестого класса жидковато, но приходится похвалить:
- Молодец, Гена! Летчиком, наверное, хочешь стать, раз в авиа­
модельном занимаешься?
- Не-а! - бодро отвечает Генка и снова загоняет Павла в тупик. Может, и хотел бы, да кто возьмет? Нервы у меня никудышные. Учусь,
опять же, так себе.
В обычной смене такое признание немыслимо. Нервы! Какие нервы?
Грохнули бы разом, иначе как шутку такие слова никто бы и не понял.
А эти - молчат, никакой реакции, будто речь о самом обыкновенном.
И про учебу. Обычная смена сплошь отличники. Ну, полуотличники...
Речь - раскованная, дикция - превосходная, любого можно поставить
ведущим концерт, не подведет, а эти говорят плоховато, мямлят, от­
личники - есть ли они, надо узнать, но ясно, что принцип отбора в такую
смену - совсем иной. Так что вот, товарищ вожатый! Переучивайтесь!
Точнее, учитесь заново. Невелика трудность работать с отличниками каждому звуку твоему внимают, не то что слову. Раз сказал - и хватит,
отставших, невыполнивших, зазевавшихся и просто непокорных подтя­
нет, под держит, окликнет твой актив, ядро отряда - продолжение твоих
рук, твоих ног, твоих слов, твоей воли. Чем лучше смена, тем мощней,
энергичней, боевитей такое ядро, тем короче хвост отстающих - все как
бы тянутся вперед, в кучку, не хотят выпадать из детского единства.
Тем только нельзя давать ухватиться за твой палец, хоть в малом,
а усомниться в тебе, в твоих возможностях, способностях, праве быть
впереди и выше их, хотя и далеко отрываться нельзя - чуть впереди, чуть
выше и все-таки вместе с ними. Вожатый - как старший брат!
Для тех. А для этих?

Женя разволновался не на шутку.
Впрочем, он знал, что выйдет из положения, видел, как немногос­
ловны другие, как скованно ведет себя остальной народ, и понимал, что
можно поступить точно так же, и никакой Пим ему не страшен. Но все
же он волновался - что ни говори, а предстать следовало перед живым
102

кругом и сказать слова, между которыми не осталось бы щелей, не оказа­
лось бы возможностей для расспросов.
Его очередь была одной из последних. Павел Ильич, - надо же, у них
одинаковые отчества! - симел слева от Жени через три человека, а
подниматься, говорить о себе стали слеза от вожатого, так что выхо­
дило, Женя в конце круга. Пим и красотка Аня всячески старались
развеселить народ, велели рассказывать о себе подробнее, даже просили
стихи почитать - кто что знает, но веселье и непринужденность никак
не получались, ничего не выхолило из этой затеи, и Женя чувствовал,
как недовольны собой, своим сбоем вожатые.
А тишина, небывалая, немыслимая тишина тем временем кончилась,
дунул легкий ветерок, зашевелил своими жесткими ветвями, зашуршал
кипарис над головой, землю облапили сумерки.
Лица затушевала вечерняя синева, красные галстуки сделались тем­
ными, почти черными, только голубые пилотки, рубашки да шорты
сьетлели еше пока, сливаясь в непрерывный во мраке круг, будто в
пространстве невысоко над землей лежит большое, живис, слегка ше­
велящееся колесо.
Неожиданно Женя глубоко вздохнул, почувствовав освобождение. Он
заметил, как вздохнули, почти одновременно с ним его ближайшие
соседи - и еле уловимый шелест пронесся по всему этому кругу.
- Ну! - сказал Метелин. - Смелее! Кто следующий?
Встала цевчонка, но лица ее уже нельзя было разглядеть.
- Меля зовут Наташа Ростова, - сказала она каким-то недетским,
грудным, глубоким голосом. - Мне кажется странным, что мы так бо­
имся по-настоящему рассказать о себе.
Круг притих, перестал колебаться.
- Это, в конце концов, трусость, - сказала девчонка. - А чего нам
трусить? Мы ничего ни у кого не украли. Конечно, мы живем совсем
и 1аче, чем другие. . . детки, но нам трусить и стыдиться нечего
Слово ’’детки” она произнесла с иронией, и Женя подумал, что На­
таша подразумевает его. Зато круг шелохнулся одобрительно, согла­
шаясь с такой интонацией.
- Вот, например, я, - проговорила Наташа. - У меня пет ни матери,
ни отца. Мой отец погиб от пуль бандита, пони,лаете? Он мальчиком
ленинградскую блокаду - и ту выжил. А тут... Он уже полковником
милиции был, и вдруг ему сообщают, что бандит забрался в дом, решил
ограбить жильцов, а когда его застукали, то есть ну, обнаружили, стал
стрелять! Из охотничьего ружья! Отец не хотел кровопролития. Он сел
в машину такую, знаете, с синей моргалкой, приехал к дому, где бандит,
по микрофону сказал бандиту, чтобы сложил оружие. И что за это ему
смягчат наказание. И что если он согласен, пусть в окно вывесит поло­
тенце.
Светлый круг уже совсем размыли сумерки, и чем темнее было во­
круг, тем голос девочки звучал увереннее и громче
- Ну вот! - сказала она. - Тут все и кончилось, понимаете? Бандит
вывесил полотенце, отец пошел в дом первым, распахнул пверь, и прямо
в грудь ему - выстрел Мама у меня была сердечница. Она узнала об этом

103

и умерла. Сразу же! Не сказав ни слова! А я была в детском саду. Оттуда
меня передали в детдом. Ясно?
Женя сидел, сжавшись. Что это за девчонка? Ведь он так и не раз­
глядел ее в сумерках. Видел, конечно, видел, но сейчас, в этом круге, не
обращал на нее внимания, и вот какой, оказывается, есть среди них
человек.
Ветер шелестел, перебирал кипарисовые ветви, но ребята сидели
тихо, не шевелились, настала какая-то растерянность, Павел Ильич и
его подручная красотка молчали тоже. Одна только Наташа Ростова не
желала никаких пауз.
- Какие вопросы есть ко мне? - сказала она звонко, будто чему-то
радовалась, чудачка. Только чему тут радоваться?
Вопросов ей не задавали, и вожатые молчали, ничего не говорили.
- Хорошо! - бойко сказала Наташа. - Раз вопросов нет, я прочту вам
стихи. Я их сочинила сама. И посвятила тому бандиту, который убил
моего отца, да, не удивляйтесь, именно ему. Называется - ’’Паразит”.
Слушайте!
Она на секунду умолкла, наверное, выбирая тон, каким будет читать
стихотворение вслед за своей биографией, конечно, этот тон должен
был отличаться чем-то, но никакой перемены не произошло. Стихи она
читала точно тем же голосом - возвышенным, приподнятым.
Две руки у тебя. А зачем?
Для чего тебе руки, скажи?
- Как зачем? Я ведь все-таки ем.
Надо вилки держать. И ножи!
Две ноги у тебя. Две ноги.
А зачем? Ты ответить готов?
- Как зачем? Чтобы делать долги,
А потом убегать от долгов!
А глаза? Голубые глаза?
Для чего? Что ты видишь, ответь?
- Д л я чего? Чтоб тянулась слеза,
Чтобы люди могли пожалеть. . .
А спина? Что носил на спине?
Поднял в жизни когда-нибудь кладь?
На спине? А зачем это мне?
Ведь спина для того, чтоб. . лежать.
Ну а совесть? Как быть тебе с ней?
Жить всю жизнь у чужого огня?
- Ну и что ж ? Разве столько людей
Одного не прокормят меня?!

’’Врет, что сама сочинила”, - подумал Женя. Но круг бурно заапло­
дировал, и он захлопал вместе со всеми.
104

- Кто следующий? - каким-то хриплым, севшим голосом сказал Пим.
Даже в темноте было ясно, что вожатый рас гер шея, не знает, что ска­
зать Наташе.
Заговорил мальчишка
- Меня, - сказал он, - зовут Владимир Бондарь. Мой отец служил на
атомной подводной лодке. Случилась авария. Он умер от радиации.
Похоронен в Мурманске. Награжден орденом Красной Звезды. Мама
умерла от дизентерии.
- Что ты любишь? - слабым голосом сказала Аня.
Голос мальчишки переменился. То он был каким-то нееез ественным,
деревянным. А тут дрогнул, затрепетал.
- Больше всего, - воскликнул мальчишка, - я люблю море! Павел
Ильич! Мы выйдем в открытое море?
Вожатый прокашлялся, проговорил бодро:
- Конечно, чыйдем! Ведь че зря наша дружина на зывается ’’Морская”!
- А меня зовут Николай Пирогов. Я пра-пра-пра-правнук знаменито­
го хирурга Николая Иванович? Лиоогова. И мои родители были врачи.
Они уехали в Африку помогать больным неграм. Но оба заразились
неизвестной болезнью. И прямо там, в Африке, померли. Я тоже буду
врачом! И тоже поеду в Африку!
- Ты молодец. Коля, - сказал затвердевшим голосом Павел Ильич.
- Ты настоящий молодец, Пирогов!
- А я, между прочим, тоже Ломоносов! - раздался в темноте тонкий
голосок, и асе засмеялись. Владелец голоска не обиделся, засмеялся
вслед за остальными, а потом воскликнул: - Не верите, что ли? Ну
посмотрите мои бумаги. В них все прописано. Я из Архангельска. И
родом из села Холмогоры. Так что если хоть на тройку тянете по ис­
тории, можете сами подтвердить: там родился мой далекий предок.
Михаил Васильевич! А я всего лишь Степан. Но тоже Ломоносов. Мы
жили в колхозе. Только не в обыкновенном, а в рыбацком. У нас там
рыбацких колхозов много. Суда свои. Килечку-то, небось, любите? Ну
вот, мы из рыбаков Ну, а рыбаки, известное дело, тонут. Целыми бар­
касами. Мамка с оатяней и утонули. А бабушка потом преставилась. Я
как раз море не люблю. Хочу выучиться на шофера.
Потом невидимая во тьме девчонка рассказала, что отец ее был
егерем, а среди лесов, которые он охранял, на озерах селились лебеди,
и вот лебедей стали стрелять браконьеры, егерь _>тот браконьеров на­
стиг, хотел отобрать ружья, и тогда его убили.
Женя слушал ее и ловил себя на мысли, что он знает это, где-то,
кажется, читал. А може г, про ее отца и писали, решил он, и запомнил
имя девчонки - Соня Морошкина, чтобы подойти потом, спросить.
С каждым новым рассказом приближалась очередь Жени. Но с каж­
дым новым рассказом нарастало невидимое, отчетливо уловимое воз­
буждение. Круг, ставший едва заметным во тьме, шевелился, разры­
вался, снова сливался. Возбуждение передалось и ему.
Женя снова и снова думал о том, что должен сказать. Точнее - о чем
надо умоичать.
Ничего себе задачка! Умолчать требовалось все! Абсолютно все!

105

’’Вот бы брякнуть им правду, - пришла ему безумная мысль. - Рас­
сказать про ( БТ1 у которого есть почти собственный самолет. Про ма
по кличке Пат Что было бы, интересно знать, что бы произошло? Ну
и забаву же выбрал себе!”
Он волновался, ощущая волнение круга, реактора, соединенного из
живых де гских тел, из голубых рубашек, шортов, пчлоток, из белых, не
загорелых пока ног, и не мог понять самого главного - причины общего
возбуждения. Он только чувствовал. Лишь ощущал.
Он думал о себе, думал, к-ак выкарабкаться из затруднения Но каж­
дый, кто туч сидел, тоже думал о себе. Это была странная, вполне
взрослая игра В реакторе детских душ разгорались невидимые миру
страсти. Каждый вспоминал себя. Думал о себе. М еще - о своих близких.
Шорох превращался в гул. Страсти были плохо управляемы ь этом
реакторе. Они рвались наружу. Говоривших почти не о т п а л и . Павел
Ильич был вынужден крикнуть:
- Тише! Тише!
Когда Женя поднялся, ему помогли сказать. Вернее - не сказать.
Не напрягая голоса, не стараясь перекгыть шум, он проговорил:
- Я учусь в шестом классе. Занимаюсь в секции плавания. Люблю
читать книги. Увлекаюсь радиоаппаратурой.
1ут же поднялся его сосед. Потом девчонка. Потом еще один пацан.
Алексащ Макаров приходился дальним родственником русскому
адмиралу; Полина, фамилию Женя не разобрал, была дочкой монтаж­
ника, который геройски убился при строительстве Саяно-Шу шенской
гидроэлектростанции, а у Джагира все погибли во время землетрясения
где-то в Средней Азии.
На этом мука кончилась.
С каким-то стоном круг распался, и напрасно кричал бодрые слова
вожатый Метелин —его никто не слушал, народ бурлил, но вовсе не
обсуждал услышанного, напротив, казалось, все хотят поскорее забыть
то, что только узнали, - мальчишки толкались, смеялись, говорили о
разной ерунде, девчонки, понятное дело, не отставали от них, и выхо­
дила полная неразбериха, настоящий ералаш, который состоит из пус­
тых, ничего не значащих фраз, смешков, ужимок, возгласов, восклица­
ний, шуток и прибауток. Каша, только варится она не из крупы, а из
ребят.
Женя от шел в тень кипариса, потом отшагнул еще глубже, повер­
нулся и побежал к морю.
С воды тянуло очищающей свежестью, приятно пахло гнилыми во­
дорослями Бриз нагонял волну, мелкую, но частую, и она часто, в гакт
сердцу плескалась о сваи пирса.
Зачем я полез сюда?” - прошептал себе Женя.
Его собственная жизнь совершенно не походила на жизнь этих ребят,
и он прекрасно мог не знать об их существовании. Ведь есть же в науке
непересекающиеся плоскости, вот и он мог бы себе жить, вовсе не
пересекаясь с этим народом, пусть это еппошь дети геройских роди­
телей.

106

Его родители, его па и ма вовсе не геройские люди, вполне обы­
кновенные, хотя, может, и влиятельные в своем роде, а главное - они
живы, и это отделяет его от здешних ребят. Они живы, и слава богу, что
же теперь ему, винить себя за то, что они живы, винить себя подвигами
павших родителей этих ребят? Какая-то выходила путаница. Неразбе­
риха.
Ясно одно: играючи исполнить свою роль ему не удастся. Уже сейчас
он чувствоьал себя напряженным, расстроенным.
Как с этим сладить9 Не замечать? Плюнуть? Махнуть рукой? Про­
пускать мими глаз эту ребятню, девчонок и мальчишек' Но это же
невозможно! Их так много в отряде, не говоря про дружину! Про весь
лаг ерь!
Женя вздохнул . Да, вмазался, нечего сказать!
Возле спален слышались восклицания. Вожатые загоняли народ
спать. Лучше не привлекать внимание к своей персоне.
Женя вздохнул, поднял гри камушка на прощание и кинул их в море,
стараясь, чтоб вышли блинчики.
Первые две попытки не удались. Только третий заплясал по поверх­
ности. Значит, еще ничего, не так плохи дела.
*

*

*

Павел погасил свет в спальне, вышел в прихожую, присел на скаме­
ечку возле телефона.
Как все непохоже! Никакого возбуждения, даже вялость. Покорно
разделись, легли - тихи, молчаливы... А какие трагедии! Какие судьбы!
Как теперь он должен обращаться с нимч, разговаривать? Хочешь не
хочешь, а в подсознании всегда будет этот фон. Говоришь с одним,
командуег гь дрг тому, просишь третье го, а услужливая память всякий раз
тебе - нате! - их трагедии вытаскивает. Не дрогнет ли твой голос,
товарищ вожатый, не захочется ли тебе в цруг изменить правилам и
традициям, не ударишься ли ты в жалость - а ведь жалость, утверждал
классик унижает человека. . .
Дверь в спальню он притворил неплотно, был возбужден взрывом
откровений, даже насторожен, поэтому хорошо расслышал слова, ска­
занные в полумраке спальни, и явственно различил голос Генки.
- Ну что, свистуны, - сказал Генка, - довольны?
Кто-то неуверенно хихикнуть
- И сами, небось, поверили в собственный евчег9
- Какой свист? Какой свист0 - это был голос Пирогова.
Нс Генка опять рассмеялся, только теперь его смех звучал напря­
женно.
- Пирогов! Ломоносов! - кого-то передразнил он. - Тоже мне! А
правнуков Пушкина тут нет? - Он изменил голос, сказал пискляво: - ”Я
помню чудное мгновенье!”
Теперь в спальне рассмеялись свободно, будто даже облегченно,
только Пирогов не сдавался, да слышался голос Ломоносова:

107

- Зря дразнишься! Зря!
- Я не дразнюсь! - сказал Генка. - Я вас разоблачаю, врали несча­
стные!
- Вот тебе! - воскликнул Пирогов, и Павел услышал удар подушки.
_ д-а! _ воинственно воскликнул Генка. - Правда не нравится!
Две-три секунды, и в спальне открылась бойкая канонада. Народ
сражался подушками, они хлопали друг о друга, издавая тугие звуки,
перемежаемые ребячьим кряхтеньем и междометиями.
Павел возник в дверях, при свете слабой дежурной лампочки окинул
взглядом подушечье побоище, кинулся к выключателям, врубил глав­
ный свет.
Битва прекратилась - на кроватях, в проходах между койками и в
главном проходе замерли мальчишки в трусах - все с подушками. Мгно­
вение они еще смотрели на Павла,возникшего будто строгое приви­
дение, а в следующую секунду уже лежали под одеялами. Все, кроме
двоих. Эти двое продолжали биться, словно рыцари на ристалище.
Валтузили друг друга подушками посреди спальни, усталость уже давала
себя знать, да и подушки все-таки что-то весили, поэтому почти после
каждого удара бойцы валились набок или, по крайней мере, их шатало,
удары слабели, но ярость - ярость не исчезала.
- Прекратите! - крикнул Павел. - Прекратите!
Пришлось подбежать к рыцарям, встать между ними, ухватиться за
подушки - их оружие.
Противники остановились, тяжко дыша, в глазах их светилась не­
поддельная ярость. Подушка Генки была вымарана кровью, а на носу
Пирогова алела царапина —то ли оцарапала обломанная пуговица от
наволочки, то ли еще за что зацепился в пылу боя.
- Что происходит? - крикнул Павел. - А ну в постель!
Генка нехотя ушел к себе, Пирогова же пришлось повести в умываль­
ник, прижечь царапину перекисью водорода.
Колька сопел, на попытки Павла заговорить с ним не отвечал. Он
отступился - впрочем, толковать было не о чем. Все и так ясно: они
врали. Врали!
Павел отправил Пирогова в постель, прошел по спальне, нарочно не
сдерживая, не приглушая шаги, объявил, чтобы никто не прослушал:
- Спать! Я в прихожей!
И притворил дверь, на этот раз плотно.
Он не успел присесть, как ворвалась Аня.
- Павлик! Помоги! - шептала она, а ее глаза светились отчаяньем.
Павел выскочил вслед за напарницей в коридор, кинулся рысьими
шагами по полутьме и едва не пробежал мимо девчонки, стоявшей в
трусиках и майке с видом независимым и спокойным.
-Вот, полюбуйтесь! -заговорила возбужденно Аня.-Так называемая
Наташа Ростова!
- Ну и что, - ответила девчонка. - Я же вас выручала!
- В чем дело? - спросил Павел, разглядывая девочку.
Была эта девочка красива, но в красоте ее уже исчезла детскость.
Павел испытал острое сожаление от пришедшей ему мысли: девочка
108

похожа на цветок ранней вишни, такой цветок распускается раньше
других, и в этом есть какой-то риск природы, неосторожность поспеш­
ности, ведь если весна дружная, ровная, то все хорошо будет, первые
плоды даст именно эта вишня, а если ударят заморозки - вот тут-то и
скажется риск поспешания, замерзнут лепестки, и куст останется бес­
плодным.
Павел почувст вовал какую-то опасность в этой девочке, в этой ее
красоте. . . *"убы полные, припухлые, налитые малиновой яркостью,
брови вознесены высоко, и оттого кажется, что девочка смотрит на­
дменно, презрительно, будто она хоть и ребенок, а гораздо старше
многих взрослых, на щеках утонченный румянец - им покрыты только
скулы, и эта розовость тянется к вискам, глаза карие, бархатные, очень
глубокие, взгляд отводит, будто боится встретиться - но не за себя
боится, а за того, на кого смотрит. . .
- Вот! - продолжала Аня голосом возбужденным, переполненным
неясной страстью, и Павел вдруг подумал, что Аня ярится неспроста,
что тут есть еще какая-то дополнительная причина, кроме вины де­
вчонки. Может, эта ранняя зрелость бесит ее?
- Вот! - повторила Аня. - Я сразу поняла, что тут что-то не то! Нет
у меня по списку Наташи Ростовой! Есть просто-напросто Зина Филюшкина! И когда я стала объяснять ей, мол, врать - стыдно, она мне
сама же откровенно сказала, что и остальное все выдумка. Про погиб­
шего геройски отца! Про мать, которая умерла'
- Ой, что вы юворите! - снисходительно рассмеялась девочка. Врать-стыдно! Да врать, если хотите, полезно. Я же вам хотела помочь.
Видели, как все ребята сразу ожили! Они-то меня поняли1
Она совершенно не смущалась, эта Зина Филюшкина, говорила сме­
ло, уверенно, как там, на улице, только вот глаза все отводи та
И все-таки она посмотрела на Павла.
Этот взгляд обжигал - столько было в нем взрослой нетерпимости
и еще - ненависти. Губы Зины улыбались, а глубокие бархатные глаза
с недоуменной ненавист ью взирали на Павла, на одного из двух взрос­
лых и вроде бы разумных людей, пытающих еще одного третьего, че­
ловека, который стоит тут перед ними, как дитя - в трусах и майке,
словно на какой-то стыдной экзекуции.
- Врать - полезно, - сказата Зина Филюшкина твердым, уверенным
тоном. - Врать - замечательно Врать - необходимо.
Произнося нравоучительно эти слова, девочка повернулась и нето­
ропливо пошла к спальне.
- Как ты можешь! - воскликнула в ярость Аня, но Павел ост сновил
ее, взял за локоть, чтобы она не натворила глупостей, не кинулась вслед
за Зиной.
Девочка даже не заметила этого восклицания.
Она полуобернулась н спросила:
- А вы что хотите, чтобы я сказала правду9 От этой правды б>дет
несладко.
Зина остановилась, опустила голову и, не оборачиваясь, не меняя
голоса, все тдк же уверенно и снисходительно сказала:
110

- Вес я правильно рассказала, только отец мой не полковник из
милиции, а тот самый бандит!
И двинулась вперед все тем же ровным шагом.
*

*

*

Проснувшись, Женя испытал острое чувство одиночества.
Народ жил неровной утренней колготней - один едва только потя­
гивался, зато другой сосредоточенно мчался по неотложным делам,
всем своим видок; даже зтеодил в важную заботу - не замечая окружения,
его издевок и усмешек; третий уже бодро бил кулаками в бока подушки,
взбивал ее. и она становилась шире и сдобьее, чтобы украсить этаким
помпончиком строгую пионерскую кровать; четвертый надевал шорты;
пятый пытался сделать стойку ьа голове прямо в постели, но это у него
плохо выходило, и, поддразниваемый соседом, он снова и снова грохал
ногами по матрацу так, что звенели пружины. . . Сколько было реб^т
в палате, столько было и движений, жестов, действий, забот, и все это,
производимое в стриго ограниченные минуты, образовывало хаос,
которым тем не менее был упорядочен конечной целью, результатом,
когда все кровати оказывались более или менее аккуратно заправлен­
ными, а сами реЗята готовыми к зарядке.
Один Женя лежал, бесстрастно наблюдая утреннюю суету, не дви­
гаясь с места и испытывая неведомо откуда накатившую тоску.
Что, собственно, случилось, попробовал он спросить самого себя,
попытался разобраться в собственных чувствах, но послушного ответа
не приходило, как являлись они прежде, пусть ложные, из каких-то
темных, почти океанских глубин собственной души, но верные и на­
дежные, точно преданные слуги.
Душа эта, пожалуй, даже растворилась шире нынешним утром, чем
всегда, но и только - из нее веяло сухостью и пустотой, было как-то
мелко там, в душе, точно он топчется в нечистой лужице и никак не
хватает духу ступить дальше. . .
Неожиданно утренний хаос, окружавший его, показался Жене чем-то
единым и бодрым, но эгоистично не приемлющим его, не замечающим
одного мальчишку, который лежит и лежит себе в постели, а остальным
нет до него никакого дела. Колготня оплывала его, точно стеарин та­
ющей свечки, обходила, всеми силами подчеркивала его один, чество,
его непохожее гь на остальных.
Наконец он приказал себе подняться, едва шаркая ногами принялся
двигаться, влился в общий хаос. Это не помогало. Тяжелое настроение,
какой-то мрак подавляли, душили, наклоняли голову.
В детстве человеческие настроения меняются часто, порой доста­
точно слова, даже дружелюбного взгляда вполне хватает, чтобы жизнь
помчалась скорее, точно парусный кораблик в весеннем ручье, погоня­
емый теплым ветром.
Женя двигался рядом с Генкой в строю к столовке, и Генка бодро о
чем-то болтал, ему улыбались просто так, без всяких причин, как одному
из многих, как одному из этого равного братства, но слова и улыбки
111

словно бы рикошетили от Жени и вовсе не радовали его, потом}' что они
принадлежа ч . не ему, а кому-то другом}', пусть в его, Женином, обличье
-д а , ему улыбались, как одном}' из них, а он был совсем другой. Он был
чужак. . .
После завтрака двое мальчишек и две девочки должны были первый
* раз дежурить на спасательной станции, и Женя обрадовался, что его
напарником стал Генка. Они шли хоть и не в ногу, но все-таки строем,
впереди, в пяти шага::, - девчонки, громко говорившие между собой, и
по г лосу в той, что зовыше. Женя узнал вчерашнюю Наташу Ростову.
Он еще не читал ’’Войну и мир”, но фильм по телевидению он все же
видел, один лишь раз видел, и это имя — Наташа Ростова - было ему
знакомо.
Женя шел. вглядываясь в затылок и длинную шею Наташи, а Генка
балабонил себе, восхищался морем Вторая девочка была толстушка
Катя Боровкова - ей все никак не шагалось спокойно, она оборачиI лась, отходила в сторону, норовя пропустить мальчишек вперед, но
Наташа, которая была выше Кати, брала ее за руку и притягивала к себе
наза д.
На спасательной станции всегда дежурил быстроходный катер, а при
нем существовала команда из двух или трех взрослых парней, на цне
катера гежали акваланг и маска на случай, если надо будет доставать
кого-нибудь прямо с морского дна, а дежурным пионерам полагалось
смотреть вдоль пляжей, наблюдая, не заплывает ли кто за предупре­
дительные буи. Всем четверым раздали бинокли, но кроме этого на
верхней плошадке стоял большой наблюдательный прибор с огром­
ными линзами, который крутился во все стороны и сквозь который было
видно еще дальше, чем через бинокль.
Командовал всеми ’’старик Хоттабыч”, так сразу обозвал этого деда
про себя Женя, длинный, сухощавый, с редкой бородкой, того и гляди
скажет:
ох-тибидох-тибидох! ho разница все же была. Старик этот
говорил голосом не дребезжащим и скрипучим, как у Хоттабыча, а на
редкость молодым, задиристым и бодрым.
Что ж, наблюдать так наблюдать1
Первое время все ч( веро даже молчали от напряжения и внимаельного наблюдения. День был волшебный, все дружины купались,
полно народу и на пляже для персонала, поэтому требовалась повы­
ше! пая бдительнисть, как объяснил Хоттабыч.
Женя разглядывал разноцветные шапочки на бирюзовой поверхнос­
ти воды, потом оглядывал фигурки на пляже, поднимал бинокль выше,
к кипарисам, к вершинам гор, к небу.
То и дело в перекрестие бинокля влетали чайки, приближенные
оптикой Женя вглядывачея в головки птиц, в их глаза Ветер легко
держал размашистые, ” скусно сделанные крылья, птицы парили, каза­
лось, без всяких усилии, а налетавшись, салились на воду. Одна чайка
приблизилась со 1сем близко к Жене, зависла прямо перед наблюда­
тельной вышкой, прямо перед биноклем, и он вздрогнул от взгляда
чайки - она посмотрела внимательно на него и очень приветливо,
чистенькая, доброжелательная птица поглядела сначала одним глазом.
112

потом, повернув голову, другим, и Жене неожиданно показалось, что это
прилетела Пат и спрашивает его, как он живет.
Ма, па, бабуленпия! Это надо же, он еще ни разу не зспомнил их
по-человечески. Нет, он все же думал о них, но как-то мзльком, между
прочим, каким-то задним сознанием, а гак. чтобы поговорить с ними,
вспомнить как следует их привычки, их слова, их поступки. .
В конце концов он летал по стране не раз без всякого родственного
сопровождения, и в Москве был, там его встречали друзья па, и в пи­
онерском лагере комбината под Сочи, и там он скучал тоже, если судить
честно Но он рсегда был уверен в себе тогда, хотя и лет ему было
меньше, чем теперь. А сейчас - что с ним происходит7 Почему ему так
неуютно? Почему' он не уверен в па и Пат. и даже вот в чайке помере­
щилась ма с ее сумасшедшей доброжелательностью.
- Курнуть бы' - сказал за спиной Генка, и Женя опустил бинокль.
- Ты куришь? - не скрывая своего возмущения, спросила Катя.
- Эх вы, детвора! - вздохнул Генка, усаживаясь на лавочку и заки­
дывая ноги в кедах на сам^то верхнюю поперечину железной оградки
вышки.
- Да и я бы не против, —сказала Наташа Ростоьа.
Теперь настала пора удивляться Жене. Он посмотрел на девчинку
внимательнее и перехватил ее нахальный, вызывающий взгляд.
Она была красивой, эта дочка героического отца, но красота ее не
понравилась Жене. Эти яркие губы, яркие глаза были какими-то пре­
ждевременными для двенадцати лет. И грудь у нее была слишком
взрослой, очень уж пышней для таких пионерских лет.
Женя отвел взгляд первым - она продолжала нахально тарашиться,
разглядывая его.
- Наташ! - спросил Генка свободно, ни чуточки не смушаясь, - вот
уж они-то были одного поля ягоды. - Чего это ты вчера врать взялась?
- Ишь какой догадливый! - неожиданно взъерепенилась девчонка. Меня, между прочим, Зиной зовут.
- Вона как' - восхитился Генка. - И тут наврала!
- Запомни! - по-в захотелось подойти к этим двум девчонкам на берегу, к этой дурочке
Зинке и погладить ее по голове, бережно застегнуть пуговку штопаного
бедного лифчика и сказать ей что-нибудь такое может быть, и вполне
обыкновенное, простое, но так, чтобы за этими словами угадывались
совсем другие, необыкновенные слова, которых он в своей жизни ни­
когда и не произносил, больше того, они ни разу не приходили ему в
I голову.
Нет, он не знал этих слов, может быть, просто-напросто он еще не
) добрался, не дожил до них, и спроси его прямо и строг" в ту минуту, что
л, с ним такое, Женя не смог бы объяснить, каг не мог он толком даже
. самому себе сказать, что с ним происходит, - ем_у просто стало душно,
стало тесно, стало жалко Зинку и Катю, и этого Генку нескладного стало
жалко, в носу защипало, а к глазам подбирались какие-то колючки, и он,
чтобы не поддаться самому себе, этой странной слабости, бросился
г лицом в воду и привычно зашлепал руками, как бы избавляя себя
з сильными I ребками, энергичными вдохами и выдохами, движениями
t ьсе! о тела от сильной власти нежданно прихлынувшей тоски.
Никто здесь не следил за ним, никакие буи не ограничивали его
свободы, и Женя изнурял себя гребками, пока не изнемог вконец. Тогда
о он повернул к берегу и лег на спину.
Вот эго было знакомое чувство! Ты лежишь на зыбкой воде, сверху
тебе в глаза заглядывает бездонное небо, а под тобой такое же без­
донное море, и ты оказываешься между небом и землей, ты подобен
рыбе и птице, у тебя нет опоры, ты как бы сам по себе, и эта безо, порность, напоминающая, наверное, космическую невесомость, позво­
ляет с предельной полнотой ощутить собственное тело. Ты переполнен
лишь одним собой, гы паришь в зыбком пространстве, и тебя распирает
радость, от которой хочется закричать.
Пока что в Жениной жизни это было самым глубоким и самым ра­
достным чувством, и он считал одиночество в море не чем иным, как
самым настоящим счастьем.
Он уже давно знал, ч го стоит только лечь на спину в тихом или едва
колышущемся море, как его тотчас настигнет счастье. Он знал, что
может сплавать за счастьем.
Знал, как его найти,
Он нырнул в глубину со спины Прогнулся назад, поднял вверх ноги,
сложенные вместе, и медленно опустился вниз под одной лишь тя­
жестью собственного тела. Подождал, пока сила тяготения не потеряет
своей власти и вода не начнет выталкивать его назад, с глубины, потом
перевернулся, помог себе ногами и пробкой вылетел на поверхность,
развернувшись лицом к берегу.
Женя радостно крикнул, вылетая по пояс из воды, махнул рукой
приятелям, оставшимся на пляже, и увидел, как Генка, один только
Генка, повернул к нему лицо на одно мгновение.

121

Зинка лежала по-прежнему на берегу, только теперь лицом вверх, на
лице у нее лежала панама, прикрывая от солнца, рядом приподнялась
на колени Катя, а полукругом к ним подходили здоровые парни, те
самые, что играли в карты.
Женя рванулся вперед. Чтобы плы гь быстрее, он вообще бы не до­
лжен смотреть вперед, погрузившись в воду, выхватывая на каждом
втором гребке глоток воздуха, но тут он без конца вскидывал голову,
и в сознании регистрировались сцены, разъединенные между собой
секундой-другой бурлящей воды.
Вот шпана подошла к девчонкам совсем близко, и Генка выходит из
воды, не понимая еще ничего, на всякий случай, мало ли. Вот Катька
стоит на коленках, Разогнулась. Только Зинаида лежит себе, уснула, что
ли, - лифчик все так же расстегнут, раскинут в стороны. Парень в зе­
леных плавках быстро наклоняется и хватает этот лифчик, подонок!
- Гад! - крикнул Женя, поднимал себя над водой. - О гойди, гад!
Парни смеются, даже если бы Женя был на берегу, что для этой банды
два пацаненка, которые им по плечо самое большее.
Зина садится, похоже, она и правда спала, Женя видит ее груди, почти
как у взрослой, она вообще в этом смысле как будто старше остальных,
а с Катькой и сравнить нельзя, поэтому, наверное, и пристают эти здо­
ровые парни. Потом она хватает панаглу и прикрывается ею. Но это
глупо, она понимает это сама, опускает голову. Катька уже стоит перед
ней, что-то кричит. Генка совсем рядом. А здоровый парень в зеленых
плаь ках размахивает над головой этим проклятым лифчиком, кретин,
и остальные падают от хохота.
В следующий миг обнаженная по пояс Зинка вскакивает и, бросив
жалкую свою панамку, бежит в сторону пацана. При этом она часто
наклоняется, хватает гальку и умело, по-мальчишечьи, швыряет в парня.
Зеленый выпускает лифчик из рук, сгибается пополам - молодец,
значит, приварила, - остальные матюгаются и пытаются подобраться
к лифчику, но Женя выскакивает по пояс из воды и орет во все горло:
- Ура! Подмога! Катер идет!
Парни озираются, но все-таки отбегают, Зинка уже одета, натягивает
юбку, Генка подсаживает девчонок у забора, а Женя только теперь до­
стает ногами дно.
Он одевается не спеша не потому, что уж такой отважный, а потому,
что просто нет сил. Парень в зеленых плавках матерится с такой
страстью, что кажется, может даже взлететь или взорваться. Но ncталь-. лс крепко держат его, и чей-то визглиьый голос повторяет:
-Дурак! В тюрягу захотел? Нашел с кем вязаться! С пионеркой! Дурак
ты! Дурак!
Генка ждал его на заборе, они с шумом свалились на свою терри­
торию осмотрелись. Вокруг не было ни души. Зина и Катька быстро,
не оборачиваясь, шаг али впереди, не разговаривали даже между собой.
- Ну-ка. стойте! - приказал, подумав, Женя. Девчонки послушно ост; ловились. - Давай, Ген' - велел Женя товарищу, и они встали рядом.
-Подтянись! -продолжал он командовать, будто только тем всю жизнь
и занимался. Потом повернулся к девчонкам. Зина смотрела в сторону,
122

никого не хотела видеть. Побледнела, закусила губу. А Катька жалеючи
смотрела на нее.
- Ну вот что! - сказал Женя. - Поправить одежду. И шагом марш! В
ногу!
Он посмотрел, идет ли в ногу Зина позади него, еще раз взглянул на
нее, еще. Она отворачивала взгляд.
’’Значит, обиделась! - думал Женя. - Правильно, пожалуй! Заплыл
черт-тс куда за своим счастьем!. Вообще все мерзко, мерзко. . . И ведь
они с Генкой ничем не ответили тем парням. Зинка сама приварила
фингал зеленому. Сама защитилась. . .”
Он обернулся еще раз - Зина смотрела в сторону.
Отряд встретил их покоем, Пима где-то не было, а дежурным Катька
буркнула, что они вернулись с дежурства на спасательной станции.
Прошла красивая Аня с отсутствующим взглядом.
Похоже, теперь их дороги расходились - девчонки отправились б
сторону своей палаты, а мальчишки пошли в игровую. Там стояли гро­
мадные шахматные фигуры на полу, расчерченном под доску. Фигуры
надо было брать обеими руками и переставлять с клетки на клетку,
напрягая брюшной пресс.
Вместо того чтобы упражнять головы, как это бывает в шахматах,
мальчишки стали упражнять животы.
*

*

*

Заказав разговоры, Павел сидел в пустом кабинете начальника ла­
геря. Здесь было прохладно и тихо, и Павел поймал себя на мысли, «то
за многие месяцы своей жи ши в этом лагере он наконец-то совершенно
один.
Он полулег в кресло, вытянул ноги, прикрыл глаза Сейчас раздадутся
звонки, он поговорит с одним, другим, третьим директором детского
дома, и многое ему станет понятней в этих ребятах, наверное, даже все.
А, собственно почему он так упорствует в добывании этих знаний,
ведь раньше, в обычных сменах, незнание детских предысторий обора­
чивалось пользой для них и для него самого. . .
Павел долго толковал об этом с начальником лагеря. Тот поначалу
был удивлен, Павел оказался единственным, кто сообщил о приступе
массового вранья: в других дружинах вечера знакомств прошли обычно,
вожатые как один сокру шались по поводу тяжелых ребячьих судеб, но
чтоб такое?
- Конечно, - соглашался начальник лагеря, - картина станет ясной
лишь к концу смены
- Но в данном случае? - пристрастно вопрошал Павел. - Не поздно?
- Ты ведь не хуже меня знаешь, - отвечал шеф, - наш лагерь тем и
силен, что не требует предысторий. Начни сначала! Вот что мы им
предлагаем! Стань лучше! Не умеешь - научись1 Не уверен в себе уверься!
- Лагерь - сильнодействующее средство! - настаивал Павел. - Сог­
ласны?
ДО

- Вот-вот!
- Но применяя его, надо знать всю историю болезни!
- Хорошо, терапевт, звони. Кажется, это первый случай в нашей
истории. Ставим эксперимент. Но только по гем же законам: хранить
врачебную тайну!
И вот теперь Павел ждал звонков, придумывая вопросы, которые
задаст, терзал себя и вдруг ушибся о простую истину: да что там, он хочет
узнать, насколько сам похож на них. Во г, вот... Любопытство объясня­
ется очень просто.
Он ведь тоже сирота. Мама умерла совсем недавно, едва только его
при шали в армию, телеграмму в учебку прислали соседи, его тотчас
отпустили, мама в гробу точьо помолодела, совсем девочка, она и не
была никогда старухой, ушла в сорок пять, и причина - порок сердца,
которым она маялась всю жизнь, с самого детства. Сперва простыла,
долго болела, потом привязался этот порок, ей даже Павлика рожать
врачи не советовали, но она не послушалась.
Мама вообще жила наперекор. Наперекор своей болезни, наперекор
советам врачей и настояниям бабушки, свией мамы.
Бабушка любила Павлика самозабвенно, это чувство было вырази­
тельнее и ярче, чем мамино, и, только став взрослым, Павел понял
причину этой горячности бабушка тоже была против его рождения, она
хотела счастья своей дочери, но та оказалась настойчивой, твердой,
Павлик появился и, видно, одним своим рождением переменил убежде­
ние бабушки, которая полюбила его тотчас и без всяких былых оговорок
и всю свию оставшуюся жизнь раскаивалась в том, что была против
решения дочери.
Причиной всех этих предварительных страстей было отсутствие
отца.
То есть отец у Павла, ясное дело, где-то был, мама дала сыну вполне
реальное отчество - Ильич, но он отсутствовал в жизни Павлика, фа­
милию мальчишка носил материнс кую, и никогда никаких разговоров
об огце в семье не вели.
Подрастая, Павел несколько раз спрашивал о нем у бабушки, но та,
похоже, толком ничего не знала, говорила лишь, что он инженер, они
с мамой познакомились в Сибири, куда маму направили после инсти­
тута, похоже, это было бурное, но очень короткое чувство, что-то там
у них не заладилось, и мама вернулась домой, а потом родился Павлик.
Перед уходом в армию Павел заговорил об отие с мамой, та сразу
заплакала, расе троилась, пришлось капать в рюмку снадобье Вотчела,
а она сквозь слезы сказала Павлу:
-Т ы только мой сын, понимаешь? Только мой' И я мать-одиночка!
Никакого отца не было!
Павел стоял возле нее, не решаясь прервать, гладил по голове. На­
конец мама успокоилась, подняла к нему заплаканное лицо:
- Пощади, сынок! Я не хочу, понимаешь0 Не надо никаких выяснений!
Конечно, все это оыло чисто женское и даже не выглядело вполне
честно по отношению к Павлу, но давно известно, что именно женщины
достигают вершин упорства, если до конца уверены в своей правоте, к
125

тому же Павел вырос в женской семье, жалел мать, и он отступился.
Мама только на год пережила бабушку, и вот теперь он один, со­
вершенно один, и это одиночество испепеляло, сокрушало его, верчупшись осле госпиталя, он маялся, не знал, как жить дальше, и лишь его
старый школьный друг •■ринял верное решение - втолкнул в этот лагерь,
в этот стремительно, без часу остановок летящий вагон, на работу, где
нет гремени на долгие раздумья, а только действия, действия, действия,
почти как на войне, только ведь даже с фронта усталые части отводят
в тыл для о гдыха и пополнения, а тут два года никакого тебе роздыха
- иди, пой, командуй, учи, тревожься, прыгай, беги, тащи за собой ре­
бятню.
$ремя и правда лечит. Приятель был прав. Единственное, чего бес­
смысленно ждать от времени, так это приготовленных решений. По
времени можно плыть, к; к по реке, но чтобы что-то произошло, надо
рвануть вверх или хотя бы поперек течения.
Вот так-то!
Полулежа в мягком кремле, Павел поймал себя на мысли, что устал,
что не хочет никакой борьбы даже с самим собой, никакого плавания
против течения и что единственное, на что способен, так узнать про свой
новый отряд, про непонятный этот народец и вовсе даже не для дела,
не ддя работы узнать, а для самого себя, попробовать хотя бы понят!
что у этих ребят похожее есть на него.
Да, на негг 1 Или, скорей, наоборот, чем он похож на них. Хоть вот
он и взрослый человек, самостоятельная личность, и смерть видел, и
кровь, вроде как закаленный, а больше всего щемит, саднит чувство
одиночества.
Как жить? Ведь кончится когда-то этот лагерь, кончится стреми­
тельная гонка, он сойдет на каком-то незнакомом ему разъезде, и уже
не лететь ему дальше, а идти - одному идт и и одному принимать ре­
шения.
Он встряхнулся, снял телефонную трубку, набрал номер справочной
междугородных юреговоров. спросил, когда дадут ему хот я бы один
заказ из семи. Задержку объяснили загруженностью важными разго­
ворами.
- У меня тоже важные разговоры! - возмутился Павел. - Это лагерь!
Мне надо поговорить о д; тях!
Телефонистка рассмеялась:
- Ой, что вы, - сказала она, - тут знаете о чем говорят? О планах,
чего-то там горит! 1) скоге, какой-то гут мор! Из порта звонят насчет
грузов! А вы - дети! Детям-то куда торопиться, еше успеют, вырастут.
- Нет, вы серьезно? - улыбнулся, не удержавшись, Павел.
- Конечно1 Если у вас что-нибудь случилось, так вы скажите, мигом
сделаем. Случилось?
- Нет, - ответил Павел. - Пока не случилось
- Ладно, - сказала дежурная, - постараемся
И выключилась. Но все таки ненадолго.
Сперва ц iйи то, что по дальше, северный город, откуда приехал Степа
Ломоносов. У телефона была директриса, обрадовалась звонку, приня-

126

лась расспрашивать про погоду, охать и ахать, удивляясь, какой бывает
на свете рай, потом запоздало испугалась.
- Служилось что?
- Да нет, - успокоил ее Павел. - Я вожатый отряда, где Степа, хочу
узнать о нем поподробнее, бума1и, знаете, дело официачьное, сухое, а
тут ребята такие, вся смена.
- А он не должен баловать-то! - принялась защищать Степу директ­
риса. - Парень тихий, нашенский, северный.
- Я не о том! Вы мне про него расскажите.
- Не о том? Гак о чем? - Она явно не поьимала, зачем звонит вожатый
из такого райского местечка. - Парень тихий, хороший, лучший, можно
сказать, у нас.
- А какая у него. . . ну, биография, что ли9 - прямо спросил Павел.
- Да из дошкопьного детдома к нам поступил, гуда из дома ребенка,
а до этого архангельский роддом, мать от него еще там отказалась, у
нас, знаете, это нередко. Наверное, моряцкий сын.
- А отец? - не понял Павел.
- Я и говорю - моряцкий сын. Фамилию, имя и отчество придумали
в роддоме.
- Понятно, - севшим голосом сказал Павел.
- Нет, вы скрываете! - заголосила гетка на том конце провода. - Что
с ним СЛ'лилось9
- Не волнуйтесь, - сказал Павеп. - Я его понять хочу. Он тут говорит
что родом из Холмогор, а родители рыбаки, утонули во время шторма.
- Правильно! - сразу успокоилась директриса.
- Что правильно? - подскочил Павел.
- Они все врут!
- Все? - механически переспросил он.
- А потом, как подрасту г, будут еще и скрывать, что из детского дома.
- Чего ж ту т скрывать?
- Э-э! Легко спросить, трудно ответить.
- Может, у вас им плохо? - спросил Павел.
- Чего ж хорошего? - вопросом ответила женщина.
- У вас плохой детдом? - шутливо спросил Павел.
- Приезжайте, посмотрите, - ответила женщина, совершенно не
ему гившись. - Можем и на работу взять, раз вы такой сердобольный.
К тому же - мужчина.
- Вы не обижайтесь! - улыбнулся трубке Павел.
- А я не обижаюсь, я вам вполне серьезно говорю.
Он попрощался, опустил трубку. Да, тут было о чем подумать. Но
подумать ему не дали. Телефонная станция будто устыдилась и теперь
спешила помочь Павлу.
К телефону подошла воспиз ательница группы, где жил Джагир. Го­
ворила она с восточным акцентом, оптимизм переливался в ней через
край, и было похоже, что она искренне рада получить весточку про
своего воспитанника.
- Он прив >т передавал? Передавал! Я сэчас паду рэбятам скажу! Вот
обрадуются! Ви эму тоже привэт пэрэдайте! Всиго детдома! Мы ждем!

Пусть приготовит рассказы! Как жил! Как отдыхал!
Экспансивная воспитательница подтвердила, что родители Джагира
действительно погибли в землетрясении. Этот не сочинял.
Разговаривая, Павел невольно рисовал в воображении своих собе­
седниц, наверное, эта восточная женщина - полная, даже утратившая
всякие формы, из тех сердобольных и великодушных взрослых, которые,
любя других, слабых, не придают решительно никакого значения вся­
ческим мелочам вроде своей внешности. Она, как наседка, трясется
вокруг своих любимых чад, часто, пожалуй, невпопад и уж вовсе без
всякой педагогической науки, а только по одному сердечному благо­
расположению принимая решения, не всегда достаточно взвешенные и
мудрые, но зато стопроцентно искренние и потому совершенно понят­
ные детям.
Та, первая, северянка, тоже не вполне изящная особа, пожалуй, пол­
новата, как и южная ее коллега, но если та рыхловата, эта, наверное,
мясиста, энергична, резка, с детьми никогда не сюсюкает, оценивает их
достоинства трезво, озабочена скорей недостоинствами, может и при­
крикнуть, и приказать, и наказать даже, зато ребятня у нее, как у Христа
за пазухой, как за каменной стеной; ее могут и недолюбливать, зато она
любит каждого твердым, уверенным чувством, стараясь незаметно по­
мочь слабому, а сильному прибавить уверенности, и трезвость ее пе­
редается детям, и качество это бесконечно важно для этих ребят в
будущем, как, впрочем, и в настоящем, и вот такая северная безиллюзорность воспитания напоминает выработку иммунитета, нравс­
твенную прививку, которая спасет потом от многих болезней. И все же
эта женщина - не холодна, не рассудочна, за внешей строгостью таится
доброе сердце, и она, может, после звонка из лагеря проведет бессонную
ночь в думах о Степе и его сотоварищах, и всплакнет, - почему бы нет!
- но утром будет снова собранной и резкой, чтобы выбить из местных
властей краску для ремонта, стройматериалы, а с торговой базы - оде­
жку для ребят, да не какую-нибудь, а покраше, покрепче, поприличнее.
Соединили с Сибирью. В школе-интернате для сирот, как значилось
в записи Павла, подошла заведующая учебной частью.
- Егоренков? - переспросила она. - У нас такого нет!
- Как нет? - удивился Павел.
- Минуточку, - вдруг смутившись, попросила женщина. Прикрыв
трубку, она с кем-то переговаривалась, потом проговорила: - Вы слу­
шаете?
- Да!
- Как вы сказали? Егоренков? А зовут?
- Евгений. Евгений Ильич.
- Повторите, пожалуйста, кто звонит, - голос словно оледенел.
- Вожатый звонит, - удивился непонятливости завуча Павел. - Во­
жатый отряда, где он теперь. Понимаете, у нас вся смена детдомовская,
вот и хочется узнать о детях побольше. Уж очень они необычны, пони­
маете?
- Понимаю, - ответила женщина холодно, без всякого, похоже, по­
нимания.
- Но вы сказали, у вас такого нет?
128

- Есть, оказывается, - отчужденно сказала женщина и добавила, чу­
точку подумав, - я не знача.
- Что он у вас, новенький?
-Д а
- С кем бы поговорить о нем? - спросил Павел.
- С директором.
- А с воспитателем?
- Или с воспитателем. Но их нет. Они в отпусках.
- Скажите тогда хоть вы что-нибудь
- А как ваша фамилия?
Павел терпеливо продиктовал свои фамилию, имя, отчество. По­
хоже. на том конце провода все тщательно записали. Спросили про
должность - в который раз. Вроде полегчало.
- Значит, вы просто так? - спросила женщина. - Педагогический
интерес?
- Вроде того.
- По телефону я вам ничего не могу объяснить. Вы уж как-нибудь
сами. . . Да, сами. Это, знаете ли, не наша компетенция
Она даже не попрощалась. В трубке затиликали гудки отбоя.
Павел чертыхнулся. Совершенно дурацкий разг овор. Он даже пред­
ставить себе не сумел эту мымру - разговор вышел абсолютно бесфор­
менный, будто на том конце провода - робот, к том} же чем-то пере­
пуганный. Или просто обюрократившийся. Он усмехн] лея, зообразив
себе робота-бюрократа. Экое железное чудище —на лбу бусинки ма­
шинного масла, так сказать, трудовой пот, а лампочки-глаза еле горят
тусклым светом: в батареях совершенно село жизненное напряжение.
Зазвонили снова. Речь пошла про Володю Бондаря. Сперва Павлу
показалось, что произошла ошибка и говорит все та же электронная
дама, до того похож голос, да и подозрительности нг гуть не меньше.
Что, да зачем, да почему? Ра зговаривача директриса. Сухие, бесцветные
интонации ”Да как она только с ребятами-то говорит?” - подумал
Павел и уже собрался положить трубку, незаметно для себя переходя
на такой же сухой тон, как вдруг женщина спросила: ^
- А сколько вам лет, уважаемый товарищ вожатый?
Он сказал.
- Вы что, студент?
-Н ачинал когда-то, потом призвали в армию. Т зкчто если и студент,
го недоучившийся.
- Понятно, - проговорила директриса, и в чшосе ее вдруг мелькнула
теплота. Она молчала, молчал и Павел.
- Что ж, до свидания, извините, - сказал он - Очень жаль, что раз­
говора у нас не получилось.
- Молодой человек, - ответила женщина, и Павел подумал, что она
старуха - голос ее задребезжал, а раньше она говорила напряженно,
строго и оттого бесцветно. —Молодой человек, —повторила она, —я ведь
вас не знаю и вовсе не обязана от кровенничать на первый же теле­
фонный звонок. Тем более что существует такое понятие - детская
тайна. Кто же, если не мы, сохраним ее?
Она помолчала.

129

- Вы не должны обижаться, Павел Ильич
Она снова умолкла. Павел сочувствовал неловкость. Решил гро себя:
остальные разговоры снять. Действительно как-нибудь можно и обой­
тись, к чему эти попреки, совершенно несправедливые.
- Хорошо, до свидания, - сказал он. - Извините.
- Куда же вы? - удивилась женщина. - Торопыга. Уж взялись за этих
детей, наберитесь, голубчик, терпения. Наверное, Володя сказал, что
отец у него погиб, был летчиком-испытателем?
- Плавал на атомной подводной лодке.
- Не разоблачайте его. Он в это верит. Пусть верит.
- А что на самом деле?
Она снова замолчала Вздохнула.
- Пожалуй, все-таки не скажу. Вы молодой, еще проговоритесь, а с
этим нс шутят. Мы уж сами как-нибудь. А вы на всякий случай знайте
только, что мазь у него, как бы поделикатнее выразиться, не вполне в
себе, она ишет его, рвет мальчишке душу, мы и к вам-то отправили его,
чтобы дать ему отдохнуть, уберечь от лишнего
- Спасибо, Прасковья Ивановна, - сказал Павел. - Вы сказали мне
очень много. Я для этого и звонил.
- Ничего я яам не сказала, - проворчала старуха на том конце провода.
- И не должна.
Похоже, она улыбнулась все-таки.
- А вы что же, - спросила, - всем звоните?
- Да вот решил попробовать.
- Ну-ну! - проворчала она то ли все-таки осуждающе, то ли сменив
гнев на милость.
- Берегите моего Вовку! —сказала она. —Плавать бы его как следует
научили. Вы же мужчина!
Они, наконец, простились, и тут же телефон зазвонил опять.
- Ну и ребята же у вас! - испуганно произнес чей-то знакомый голос.
- Кто это? - не мог сообразить Павел.
- Телефонистка!
- Слушаете разговоры?
- Бывает! Тут за день такого наслушаешься! Кто плачет, про смерть
сообщает, кто в любви объясняется, но больше все про дела, кричат,
спорят, просят, я же говорила. А вот про ребяг - редко! Знаете, я вот
слушала ваши разговоры, извините, конечно, а у самой сердце кровью
обливалось сижу нот я тут, а мой оболтус один себе ошивается, отец
тоже на работе. Ч го с ним, как он там, не натворил ли чего, хотя,
конечно, одет, обут, вчера вот велосипед купили, да не какой-нибудь, а
гоночный, ох ты, господи. А ваши-то, как же?
- Да-да! - проговорил Павел.
- Но у вас ведь им хорошо, такой лагерь, мечта, коцмят, поят, раз­
влекают .
- В том-то и дело, - сказал Павел, -ч то им этого мало. Ведь вам мало,
когда поят, кормят, развлекают?
- Мало! - вздохнула телефонистка.
130

- И мне мало. - Он помолчал, добавил: - Им родные нужны. А их-то
как раз и нет.
- Охо-хо1- вздохнула женщина.
- Н) ладно, - сказал Павел, - остальные заказы снимите.
Он посидел еще в директорском кабинете. Попробовал собраться с
мыслями, но ничего у него не вышло Никаких идей, пустота, чувство
беспомощности. Не на что опереться.
Как будто ты, не умея плавать, барахтаешься в море.
*

*

*

Жене было не по себе. Все, что произошло на диком пляже, как бы
удалилось от него, побыло на расстоянии и вернулось снова, едва он
остался один.
Он опять стоял на берегу, снова кидал камушки, но дул ветер, по­
желтевшая вода покрылась мелкой и частой рябью, и ничего у него не
выходило, никаких блинчиков, и руки отчего-то дрожали. В спокойной,
ровной его жизни ничего подобного никогда не случалось прежде. Роль
мальчика, избранного судьбой, независимо от его воли обеспечивала
ему душевный покой, равновесие, отсутствие конфликтов, а, значит,
волнений. Женя не раз, как бы отстраняясь, думал о себе: какие крепкие,
надежные нервы. Кто-то кричит, обо слившись на приятеля, а он спо­
коен, потому чго если и досадили тебе, то это такая мелочь, которую,
поразмыслив, вполне можно пропустить мимо себя. Одноклассница
белугой воет из-за ’’пары”, но не лучше ли подложить соломки, если
знаешь, что можно упасть - выучить урок или уж, на худой конец, веж­
ливо попросить учителя: ’’Пожалуйста, я вас очень прошу, разрешите
мне сдать вам эту тему завтра после уроков, так получилось, что я
недотянула. Прошу вас”. Вежливость, как известно, ключ к любому, даже
самому суровому сердцу, и никакой учитель не устоит, если видит
серьезность, соединенную с корректностью.
Женя был глубоко убежден, что вообще в жизни огромное количество
всякой чуши и бестолковости, которые возникают от одной лишь че­
ловеческой глупости.
Люди хамят друг другу без видимых причин, просто так, лишь только
потому, что расшатались нервы Но нервы - не зубы, чего им шататься,
они должны быть просто средством для передази информации, так
сказать, проводами в человеческом организме. А провода разве вино­
ваты? Виноваты импульсы, которые идут по проводам. А импульсы
создает сам человек, пихожий на электростанцию. В нирмальном поло­
жении ток спокойно идет по проводам, а когда возникают импульсы,
значит, где-то коротит, человек неправильно реагирует на слова, на
положение вещей, на отношения с другими людьми.
Па однажды в шутку назвал Женю прагматиком, ма тотчас распушила
перья, защищая своего цыпленка, и хотя точно он так и не выяснил, что
означает это слово, на отца не обиделся, причин на то не было. На­
верное, все-таки прагматик - это что-то вроде как практик, такой прак131

тичный человек, себе на уме, спокойный, уверенный в представлениях
о жизни, плюющий на всякие мелочи, из-за которых все летит вдрызг,
люди кричат и плачут. Он бы и хотел быть таким. За что же тут оби­
жаться?
„
Но что тогда раскачивало его сейчас, черт побери, какая такая волна.
Будто он - лодка, привязанная к свае, ничего ему нс грозит, пока
хорошая погода, а вот закачало, и есть опасность, что или веревка по­
рвется или разобьет нос об эту железную бесчувственную сваю.
Зинка, удивительная, настырная Зинаида, не убиралась из памяти ее жалкая, полуголая фигура, злобные взрослые парни на диком пляже,
а главное - грубая штопка возле пуговицы. Он не успел доплыть, все
обошлось без него, и хотя никакой его вины не было, Женя ощущал
собственную вину - да, именно это чувство.
Чем больше он уверял себя, что не виноват, тем определеннеи
чувствовал, как не по себе ему, как неуютно здесь, в лагере, среди этих
ребят, как трудно будет разговаривать с Зинкой теперь и выносить ее
взгляд или, хуже того, видеть, как она отворачивается стыдясь.
Ведь он совсем не такой, как они. И хотя вроде он ничего пока не
сделал, чтобы выдать себя за детдомовца, не пришлось ему пока что
врать, играть, как говорила Пат, ему было стыдно перед всеми сразу.
Особенно перед Зинкой.
И так-то, вытаращит свои глазищи - будто тебя допрашивает с
пристрастием, раздевает догола, как на медосмотре. Вся эта история
на пляже приключилась с ней, а Жене кажется - будто с ним. Ее опозо­
рили, и над ним издевались. А он не сумел дать сдачи. И его переполняет
злость. Впервые в жизни!
Bgh его теория, будто нервы —просто провода, летит к черту. Вся.
Словно борясь с чем-то никак не поддающимся в самом себе. Женя
швырял и швырял камушки, но блинчики все не получались. За спиной
по гальке проскрипели чьи-то шаги и замерли. Он решил не оборачи­
ваться. Но что-то летело у него все на свете. Он почувствовал взгляд,
как будто кто-то к нему прикоснулся рукой. Положил ладошку между
лопаток. Старый, известный способ! Раньше с ним такие шутки не
проходили! Он был спокоен, даже равнодушен, и гипнотизер зря тратил
свои энергетические запасы. Но сегодня его не гладили по спине, а
стучали - повернись, повернись!
Он разжал руку, в которой держал камушек, и обернулся. Ну да, так
он и знал. Зинка включила свои фары на полную мощность, и стоило ему
обернуться, приблизилась к нему совсем близко.
Женя почувствовал, что ноги и руки у него наливаются странном
тяжестью. Ему хотелось произнести что-нибудь рассудительное, ском­
поновать мысль из нескольких фраз, каждая из которых останавливает,
заставляет задуматься и отступить, но у него ничего не вышло. Тогда
он попробовал придумать вопросик погрубее, но Зинка опустила голову,
и он со жгучей ясностью представил, как где-то под лопаткой лифчик
на ней заштопан грубыми толстыми нитками.
Его опять обожгло жалостью к ней, и он сказал неожиданно для
себя:
132

- Не думай об этом!
Зинка взглянула на него каким-то беззащитным взором, глаза ее
тотчас наполнились слезами, и, смаргивая их, вытирая, будто малень­
кая, кулаком, она спросила его:
- Ты теперь презираешь меня?
- Не городи глупостей! - сказал он мягко, совсем не своим голосом.
И будто помог ей. Она торопливо заговорила, плача при этом. Женя
никогда не видел, чтобы так плакали. Глаза у Зинки были широко рас­
крыты, и с нижних век, как капель с карниза, скатывались слезы.
- Ты понимаешь Женя, я никому не нужна, - говорила Зинка,глотая
слова, торопясь, будто не веря, что он дослушает ее до конца, - я наврала
вам сегодня днем, никакой он не бандит, мой отец, это было бы очень
хорошо, очень даже неплохо было, он, гы знаешь, хуже бандита, прямо
изверг. - Она вдруг обхватила себя за плечи, закрыла глаза, пискнула.
- Я не скажу! - Но тут же приблизилась к Жене на шаг, прошептала: Нет, послушай. Только никому! Понял? Это тайна, такая страшная! Я
утоплюсь, если скажешь!
Он поверил - такая чего хочешь сотворит.
- Не говори, Зин, - попросил Женя.
- Нет! Хочу, чтоб гы знал. Ты мне нравишься. Но это ничего не
значит. Ты сейчас поймешь, как мне живется. Когда мне десять лет
было, отец меня снасильничал! Понимаешь? Собственную дочь! Его
посадили. А мать повесилась! Ты понял? Понял?
Женя, содрогнувшись, мельком пидумал, что у девчонки совершенно
железный характер. Сказав все это. выпалив жуткую свою историю, она
не зарыдала, не отвернулась, а плакала по-прежнему, не закрывая глаз,
и вовсю смотрела на Женю.
Он отступил на шаг, не зная, что сказать. Пожалеть'1 Но как - он не
умел. Слов тут было мало, что значат какие-то слова, если у девчонки
такое, такое . . И как тут поможешь?
Женя закусил iy6y и стоял напротив Зины молча, настоящий остолоп.
- Ты испугался? - спросила она.
- Так не бывает! - сказал он наконец.
- Женя! - проговорила Зина, будто не рг сслышав его слов. - Теперь
ты понимаешь, какая я! Испачканная! Никому не нужная! Скажи, как мне
жить? Зачем? Ты думал о смысле жизни?
Он кивнул.
- Я тоже. И я понимаю, что мне не надо жить. Этот лагерь, красота
вокруг, зачем чсе? Я всегда буду такой! Это уже никак не поправить!
- Забудь! - сказал Женя.
- Не могу! - выдохнула она. - Я никому никогда не буду нужна, ты
понимаешь? У меня никого нет! И не будет! Зачем такая жизнь! Я тебе
нарочно это сказала, понимаешь - нет? Я сказала, и вижу, как сразу стала
тебе противной. Ты и днем тоже! Там, за забором.
- Ht говори ерунды.
Нет! Нет! - прошептала Зинка, и слезам ее, кажется, не было края.
- Это правда!
- Хватит! - сказал Женя, вспоминая свое умение останавливать

133

людей. - Забудь про это Выброси из головы. Ничего этого не было.
Ясно?
-Хорошо! - согласилась Зинка и вдруг добавила: - Но тогда обними
меня. И попелуй- Докажи, что я тебе не противна.
Женя замер. Ему будто поставили ножку на высокой скорости. Он
твердо стоял на ногах, но вот теперь свалился. Свалился и не знал, что
делать.
- Я не умею, - сказал он жалобно, совсем по-детски.
Тогда Зинка шагнула вперед, обняла Ж^ню за плечи, приложила к его
сухим губам свои соленые губы.
Женя стоял, опустив руки по швам, совершенно онемелый, а Зинка
целовала его неумело, но настойчиво и упоямо.
*

*

*

Жизнь в лагере напоминала марафонский бег, где стартом и фини­
шем были день встречи и час расставания, но в отличие от марафона
напряжение было здесь не явным, а скрытым. По крайней мере для
ребят. Времени на раскачку здесь не давалось, поэтому, грубо говоря,
общее житье-бытье походило на процесс формовки армированного
железобетона, когда на металлические струны, натянутые до опреде­
ленного предела, насыпается жидкая бетонная масса, которая, засты­
вая, кажется монолитней уже сама по себе, но всякий строитель стаже г.
что прочность такой плиты зависит не только от бетона, но раньше
всего - от напряженности, от силы арматурного натяжения. Прие­
хавшие дети поначалу вешда были влажной и не очень уж прочной
массой, но, прилипая к вожатской арматуре, сливаясь вместе в общей
жизни, они превоащались в цельные и гречные отряды вовсе не замечая
огромного напряжения своих вожатых. Ребята жили весело, интересно,
готовились к концертам, где каждый без исключения становится ар­
тистом, встречались с космонавтами, приехавшими погостить, несли
бесчисленные дежурства и вахты, прибирали палаты и сам лагерь,
выезжали поработать на ближний виноградник, маршировали на пре­
мьер) нового фильма и встречу с известными артистами, участвовали
в читательской конференции по новой книге, писали стихи в укромных
уголках, чтобы участвовать в поэтическом конкурсе, и еще добрая сотня
забавных, важных, увлекательных дел и обязанностей превращали
жизнь в цепь замечательных событий; такого наполненного и интерес­
ного, без передыху, существования никогда и ни у кого не было прежде,
лагерь как бы приводил всех к простой, но важной мысли о том, что
жизнь может и должна быть вот такой перенасыщенной, тогда многое
сумеешь сделать еще в детстве, не дожидаясь взроспости, - только не
ленись, не жги время попусту, если оно может дать столько счастливого
и важного!
Если бы знали ликующие, радостные дети, какого напряжения стоит
эта легкость, этот летучий, приподнятый темп взрослым, которые как
будто и ничего такого особенного не делают, просто всегда рядом,
всегда вместе, всегда беззаботны и тоже вроде бы отдыхают, а вовсе
не работают.
134

Но таков уж был стиль, такая манера в этом лагере Все взрослые
трудности - только для взрослых Ночью, после отбоя, можешь пойти
к начальнику лагеря, который допоздна сидит в кабинете, освещенном
настольной лампой с голубым абажуром, и можешь выплакаться или
выкричаться, как уж угодно, а в ответ послу шать тихие слова, не всегда
решающие, но всегда успокаивающие, получить обещания или уйти без
всяких надежд, но все-таки испытав чувство облегчения, узнав и до того
хорошо очевидные прописи о нужности твоего труда, о том, что срок
командировки надо обязательно выдержать, что худа без добра не
бывает, и вее-таки - ты ведь чувствуешь, чувствуешь, как пришел опыт,
умение у правлять детьми, ощу шение их понимания - так л и уж это мало?
- и потом пройти по асфальтовой тропе, под неоновыми фонарями,
успокаивая себя, глубоко и освобожденно вздыхая, прислушиваясь к
жестким звукам, какие и щают крылья ночных мотыльков, бьющихся о
стекло ламп. . .
Да, нетерпение взрослых имело право на разрядку только в нерабочее
время и только не на виду у ребят - такое уж было железное здесь
правило.
1аьел и Аня нити по дорожке в вожатскую гостиницу после ночной
исповеди у начальника лагеря, вдыхали пряный воздух, насыщенный
запахом эвкалипта, всматривались в низкие звезды, моргающие прямо
на.. кронами деревьев, вслушивались в стрекот цикад.
В сущности Павел ничего не жлал от этого разговора, он просто
рассказал о своих звонках, вот и все —так они условились. Аня увязалась
с ним просто так, за компанию, была непривычно молчалива и в раз­
говор с начлагеря вставила всего лишь две-три реплики, хотя тот, раз­
говаривая с Павлом, обращался все время к Ане - странновато про­
ходила беседа, но что поделаешь, красивая женщина подобна магниту.
- Понимаете, - говорил начальник лагеря, - смысла разбираться в
этом вранье нет, мы просто должны иметь в виду, что ребята сложны,
хотят казаться лучше, а, может быть, вот тут-то и надо им дать такую
возможность, понимаете?
Аня согласно кивала ему, а он распалялся:
- Давайте закрутим их как следует на нашей центрифуге - одно,
другое, третье событие, отличное мероприятие, и - глядишь - они
забыли все свои беды! Калейдоскоп лагерных дел способен затормозить
воспоминание о прошлом, вы согласны? К тому же у нас нет повода
обращаться к их прошлому. Уже понятно, вечер знакомства - это за­
минка, мы пока не придумали своей формы именно для таких ребят, есть
лд чем поработать в будущем, но теперь-то что об этом говорить.
Наши скорости ьюпочены! Лагерь - это анастезия! За смечу почти никто
не вег оминает о реальной жизни, из которой они пришли.
- Да, да, - сказал Павел, - наш лагерь - это сон.
- Во г-вот! - обрадовался начальник лагеря.
- Но рано или поздно они проснутся. Вы знаете, как разъе «каются
ребята?
- Еще бы!
- Что будет с этими?
- Будут вспоминать свой сон!
135

- А сейчас? - спросила Аня. - Что можно предвидеть?
Начлагеря пожал плечами. Побарабанил пальцами по столу
- Н адо следить за дисциплиной. И - море, вы понимаете? Море!
Ясно. Разговор пошел уже не туда. Как бы кто не утонул. Очевидная,
дамокловым мечом висящая опасность всегда и для всех вожатских
поколений. Самая страшная кара.
Павел поднялся. В общем, он сделал то, что хотел. Отчитался за
телефонные звонки. Начальник есть начальник, а дети - цельи отряд!
- на всю смену принадлежат ему, и что-то не очень верится, будто
лагерная круговерть, существенная, в оошем-то, сила, начисто лишит
их памяти. И какой'
- Ты что молчала? - спросил он Аню, когда они вышли.
- Слушай, Павел Ильич, - сказала она в ответ. - Что ты все о работе
да о работе? Или совсем ослеп? Посмотри, какая рядом с тобой жен­
щина. Хоть бы какое покушение на нее совершил, что ли?
Он усмехнулся:
- Какой в этом смысл?
- А ты все смысла ищешь9
- Бессмыслица в таком деле - просто скогство.
- Ты не по годам серьезен. Прямо дедушка в вожатских шортах.
Павел рассмеялся, покрутил головой.
- Ань, а ты кто?
- Твоя коллега, - парироЕала она.
- Ну, а на самом деле? Чего ты здесь делаешь, такая-то красотка? Да
еще москвичка. Тебе бы по улице Горького с кавалерами гулять. На
светских приемах блистать. Замуж выйти. За перспективного ученого!
За дипломата, которого вот-вот в Бвропу пошлют. А ты с каки^-то
безродным подранком впустую флиртуешь? - Он расычеяль я. - Нет,
Анечка, ты для меня - темный омут, дна не видать. Боюсь бесславно
сгинуть.
Аня остановилась под фонарем. Голубая пилотка и плечи форменной
рубашки позеленели от неестественного люминесцентного света.
- Боишься? - устыдила она Павла. - А еще герой, награжденный
боевым орденом
Павел шагнул к ней, взял ее за плечи. Спросил:
- Ты чего дразнишься? Это опасно!
- С тобой - совершенно безопасно.
- Вот как! - удивился он. Ныряла, ныряла эта красотка, и все-таки
достала до дна, задела мужское самолюбие.
- Залог тому - твоя дистиллированная порядочность
- Ты находишь? - удивился Павел. - Но что в этом ужасного?
- Слушай! - сказала она. - Вон лавочка, давай сядем.
Они сели, Павел положил ей руку на плечо. она акк} ратно сняла ее.
- Нелогично! - усмехнулся он.
- Давай поговорим откровенно, —попросила Аня
- Я всегда откровенен.
- Согласна, - сказала она, - поэтому и я скажу сейчас тебе кое-что...
Рассчитывая на твою порядочность.

136

Павел с какой-то необъяснимой тревогой понял, что через минуту
жить ему станет еще тяжелее, что сейчас на его плечи взвалят еще один,
не видимый глазу, но нелегкий тюк, что, хотя и станет ему понятней эта
таинственная красотка, просветлеет темный омут, в который страшно
броситься, но понятность такая не принесет облегчения, точно так же,
как ничем не легче стало ему от того, что он узнал чуть побольше о своих
детдомовцах. Нет, что ни говори, а незнание очень даже часто легче
знания, и, напротив того, узнавание дотоле неизвестного, влекущего
своей таинственностью, казалось бы, очень даже привлекательного,
пока неведомого, оборачивается тягучей тоской, нерадостью, тяготой
разделенной тайны, которая только усложняет жизнь, отягощает соз­
нание, угнетает память.
Тот мальчишка с автоматом, эта гнетущая тайна Павла, нескрыва­
емая, впрочем, и все же тайна, не станешь ведь рассказывать каждому
встречному, что случилось с тобой и что ты пережил у черты, по одну
сторону которой - жизнь, а по другую - смерть, и лучше бы не было этой
тайной памяти, совсем не было, как не бывает такого у многих людей,
однако вот она досталась ему, никуда не деться от нее, а все мучит его,
грызет подспудно, обвиняя в чем-то, чем-то корит.
А тайны этих ребят? Как наивный мотылек какой-то, а не трезвый,
повидавший смерть человек, способный предвидеть не только радость
познания, полетел Павел на неведомый огонь чужой тайны и вот опалил
собственные крылья, ожегся о детскую тайну, нагрузил на себя нелегких
камней - куда теперь с ними? Что делать? Какую пользу принесло ему
знание о том, что трое пацанов - дети чьих-то взрослых крушений и что
эти не вполне еще и смышленые-то маленькие люди обречены на свою
трудную память, а у наивного детского вранья есть благородная, верная
причина-желание избавиться от гнетущего знания собственной тайны,
побег от обреченности, наивная попытка придумать себе другую судьбу.
Разве же можно винить за это не то что малого, но даже сильного,
взрослого, бывалого человека?
Они сидели на лавочке в тени деревьев, тихий воздух был напоен
дурманящей смесью южных трав, роз и морских водорослей, переклич­
кой цикад, то затихающих, а то вновь, будто по команде, начинающих
свой бесхитростный скрип, Аня примолкла на минуту, будто раздумы­
вала, начинать ли ей, и Павел укорил себя, подумав, что его страхи
все-таки недостойны мужчины.
- Павлик, - сказала Аня, - ты мне нравишься.
Он хмыкнул, но сдержал себя, ничего не сказал.
- Мне кажется, что и я нравлюсь тебе. Но я объясню, почему ты
нравишься мне. Во-первых, ты умен. Во-вторых, сдержан. В-третьих,
глубоко порядочен. Наконец, очень надежен. Ты понимаешь, на тебя
можно положиться. Это такая редкость в нынешних мужчинах.
- Неужели? - усмехнулся Павел.
- Не перебивай, - попросила Аня жалобным голосом. - Иначе я
сорвусь.
Она помолчала, видно, успокаивая себя.
-Н у так вот. Я знаю, что такой человек, как ты, способен на глубокое,

137

сильное чувство. И не способен на предательство. И я прошу тебя,
женись на мне!
Павлу показалось, что его свалили с ног. Еще в школе была такая
шутка, сле1 ка дурацкая вообще-то, - к тебе подходят и слегка толкают
прямо в грудь, очень даже несильно, можно бы отступить на полшажка,
и все, но сзади присел на корточки еще один мальчишка, ты запинаешься
о него и летишь кубарем от этого слабого толчка. Все случается в одно
мгновение, это падение молниеносно, и сознание не успевает зафик­
сировать происходящего - только результат: ты лежишь, и даже понять
нельзя, как ты оказался лежачим.
Нечто подобное испытал Павел.
Он слабо пошевелился, но ощущение беспомощности не покида­
ло его.
- Понимаешь, - сказала /\ня. содрогаясь. - я погибаю! Может быть,
я никогда не решилась бы на такие слова, но эти ребята...
С ia повернулась к нему, взята за руку. Ее ладонь обжигала.
- П г-m, - проговорила она, - ведь они своим враньем цепчяются за
жизнь. Ты понял это ’ Они хотят быть - как все! Так почему я не могу? ]
—Успокойся, Аннушка!—сказал Павел, беря ее ладонь обеими руками, г
- Не смей меня жалеть! - прошептала она. - Ты еще не все знаешь
Слушай.
Она дышала часто, и Павел поч) вствовал, как часто-часто бьется
жилка в запястье ее руки
- Я дрянь! —проговорила Аня. —Дрянь! Но мне надо выкарабкаться. I
А одна я не смогу. Помоги!
- Ну что ты так!
- П< дожди! Ты вот еппашивал, чего я здесь. Не хожу по улице Горь­
кого. Замуж не иду. Да, Паша, я \же находилась. Нагулялась по гор­
лышко. И замуж сходила, вернее сбегала. И ребенок у меня есть, только
об этом никто не знает. Почти никто. Отец мой меня прикрыл. О» хоть
не воевал, а военный. Знает свое дело. Честный до посинения. Вроде
тебя. В обще м, как стала заметна моя брюхатость, маманя меня со свету
сжива > начала. Где ты была? Чего молчала? Дрянь, потаскуха и так
далее. Сама, ясное дело, убивалась, дипломатов, как ты говоришь, мне
готовила, женскую так сказать, карьс ру, чтоб жить за пазухой у влия­
тельного мужа, а я ее подвела, втюрилась, дура, в одного красавца, а он г
проходимцем оказался, уже женатый, банально до идиотства. И так моя
мамочка на меня жала, так проклинала, так приблудным ребенком
корила, что всю-то жизнь он мне переломает... 3 общем, скрутила она
меня. Сговорились мы так, что я по санаториям поехала, в один, в
другой, чтобы, значит, меня соседи беременной не видели, отца она
обманывала, заставляла путевки доставать всеми правдами и неправ­
дами, мол, плохо я себя чувствую, а потом уехала я в один маленький
райцентр и родила мальчика. Предварительно написав заявление.
Страшно сказать... Что отка зываюсь от него. Вот так. - Она набрала
воздуху и приговорила одеревеневшим голосом: - Казни, Паша, казни!
Ему стало как-то не по себе, последняя фраза эта, сказанная гор­
танным, не Аниным голосом, показалась фальшивой, чрезмерно стра138

дальческой, не совпадавшей ни с ее прежней беззаботностью, ни с самим
ее поступком - если не врет, конечно! - жестким и даже жестоким, какой
не способна смягчить запоздалая патетика.
Может быть, вздрогнул сам Павел, а, может быть, его отчуждение
передалось Ане, но она выпрямилась, вырвала свою руку. Сказала, от­
вернувшись:
- Ну вот. теперь ты знаешь обо мне все.
- Ты что-то говорила об отце?
- Да. Он вернул Славика. Он, а не я.
Покой и благоденствие царствовали в застывшем ночном пространс­
тве, а тут, на скамеечке между двумя кипарисами, такая буря гремела!
- Он военный, я говорила тебе, полковник, так вот когда мы с ма­
мочкой вернулись домой, он расстегнул кобуру, достал пистолет и...
знаешь что сделал? Приставил к собственному виску. И сказал мне:
"Есть, - сказал, - такое понятие, как человеческая честь. Если ты забыла
о ней, то я... Словом, где ребенок?” Я сказала. Он потребовал, чтобы
я написала новое заявление, забрал мой паспорт. И ушел. Мать не
проронила ни звука. Через сутки Славик был дома. Отец усыновил его.
Теперь мой собственный сын доводится мне братом.
Наконец она замолчала.
- Так не бывает, Аня! - сказал Павел. - Что-то ты наговариваешь на
себя.
Она коротко засмеялась, будто всхлипнула.
- Вот видишь, - сказала Аня, - сразу стала тебе противной. А еще
десять минут назад...
- Десять минут назад ты перечисляла мои достоинства и предлагала
жениться на тебе. Но ведь, Аня, нужно еще кое-что!
- Любовь?
- По-твоему, не обязательно?
- Ты сильный человек, ты полюбишь, да и я ведь не уродина.
- А ты?
- А я буду ноги тебе целовать до самой смерти!
Павел искренне возмутился:
- Какой кошмар!
- Павлик! - сказала она сквозь слезы. - Разве ты не понял? Я о
спасении прошу!
Павел решительно поднялся, протянул Ане руку.
- Идем, уже поздно! - сказал он жестко.
- Ты презираешь меня? - проговорила Аня.
- Не говори глупостей.
Она как будто умылась разом, сказала устало, но и спокойно:
- Вот видишь, Павлик, как дорого обходятся женщинам их прегре­
шения.
- Почему только женщинам? - возразил он. - Прегрешения обходятся
дорого всем. И мужчинам, и женщинам, и их детям.
Аня вздохнула и покорно пошла с ним рядом.
- Даже сейчас ты остаешься вожатым! - проговорила она укориз­
ненно. И прибавила: - Порядочный из порядочных!
139

*

*

*

Женя места себе не находил, с мукой и стыдом вспоминая, что было
потом.
А потом он просто убежал - после Зинкиных поцелуев. Вырвался от
нее и быстро пошел по берегу, а она крикнула:
- Подожди! Женя!
Негодяй! Какой негодяй он был в те мгновения, и он повторял себе:
стой, негодяй, ты не имеешь права уходить сейчас, но что-то в нем такое
включилось, какие-то непослушные ему моторы, и он ушел, вернее убежал, а еще точней - отбежал. Да, отбежал и потом все-таки остано­
вился, обернулся, но было поздно, и ничего ей не объяснишь больше никогда, никогда! Зина бежала тоже, только в другую сторону. Они
разбегались. Намо же, разбегались, поцеловавшись и поверив друг другу.
Почему? Что это значило? Как так вышло, что он пожалел Зинку и
та поняла, каким-го необыкновенным чутьем почу вствовала это и поверила Жене, а он - надо же, такой надежный, такой твердый, умеющий
говорить с людьми человек! - вдруг так по-детски испугался, не нашел
даже сил в себе, чтобы договорить с Зинкой до конца...
Хотя - до какого еще конца? Он узнал про нее все, что она хотела
сказать. Главную ее тайну. Он целовался с Зинкой, и неважно, что сам
стоял, как младенец, руки по швам, и не отвечал на Зинкины поцелуи
- он слушал ее, он целовался и он сбежал.
Женя походил на звереныша, прогнанного стаей за великое прегре­
шение - хотя вряд ли бывает такое в природе? Да и не прогонят ведь
его чикто. Сам он. сам себя прогонял, сам не мог никого видеть и бродил
от одной заросли к другой, независимо от сознания сторожко осмат­
риваясь по сторонам, когда надо было пересечь асфальтовую тропу,
выжидая если по ней шли люди, петляя среди деревьев, усаживался на
траву, лежал на ней, закрыв глаза, снова поднимался и брел неизвестно
куца и зачем, и все-таки сохраняя лри этом правила предосторожности,
которые освобождают от объяснений и ненужных разговоров, пусть
даже самых безопасных.
Привыкший к рассудительности и к простой мысли, что большинство
человеческих неприятностей происходят от неумения людей управлять
собой, Женя ловил себя на отчетливом ощ) щении, что ни черта у него
не получается! Что он не может совладать с собой, и его побег от Зинки,
его нежданный страх никак не совпадает с собственными убеждениями,
такими, казалось бы, надежными и не раз проверенными.
Это было подобно катастрофе! Он плыл себе и п. 1ыл по спокойной,
как морская гладь, жизни в сопровождении фрегата по имени Пат и
надежного крейсера па, и никакая угроза ему была не страшна, но вдруг
ни с того ни с сего вода закрутилась - все быстрей и быст рей! - засвистел
ветер в снастях его корабля, и прямо по курсу разверзлась страшная
воронка, засасывающая кого угодно, и он не выдержал, свернул в сто­
рону, спасся, а сейчас бродит по лагерю и не может прийти в себя!
Выхолит, не все в этой жизни зависит от одних Убеждений. Есть еще
кое-что, посильнее, посерьезней человечески взглядов и правил. И это

140

'

J

13

J
!

*

|

амое сильное просто жизнь, поступки людей и их ошибки, некоторые
из них называются преступлениями. От фактов никуда не деться. Они
похожи на точные математические правила. Вроде системы, которую
не сразу дано понять: людьми управляют факты, совершенные людьми.
Логика, похожая на чертовщину!
Что же это были все-таки с ним?
)ах этот дурацкий, откуда он взялся? Да и страх ли это вообще?
енс пришло в голову еще одно сравнение - не самое, впрочем, эсTCi ическое. Перед ним поставили таречку с куском пирога И пре дла­
гают съесть. Вроде как съесть надо. А пирог этот не нравится ему. Да
еще густо намазан сверху крепкой горчишй И есть его неудобно - он
толстый, шире чем рот. если его таже до отказа разинуть. В общем, он
Жене не по зубам. И не по вкусу. Он привык к другой еде А тут - этот
пирог, и другой пищи пе дают. И так уж получилось, что ему достался
с'амый большой кусок И все смотрят, как он с ним справится.
Как взрослеет человек?
Многим кажется, что это происходит постепенно. Ты набираешь
чет-то. разных там знании и пониманий, незаметно для себя вслу­
шиваешься в чужие слова, соглашаясь с ними или, напротив, не согла­
шаясь, разные обстоятельства и причины меняют твои детские убежде­
ния, и, совершенно невидимо взору, незамечаемо для себя, ты вдруг
чувствуешь себя чуточку прочнее, что ли, увереннее в самом себе, ты
гадумываешься над тем, что еще вчера казалось пустяком, и, напротив,
улыбаешься тому, что еще недавно считалось совершенно непреодоли­
мым и страшным - все это, пожа чуй, и есть шажок по жизни, взросление,
ть становишься совсем другим, чем был еще полгода назад Но спроси
тебя, помнишь ли ты день или час, когда стал старше, и ответить на это
почти всегда невозможно. Да, был таким, а теперь вот стал иным, но
когда это произошло - и мы пожимаем плечами, считая, что это не так
уж и важно. Да так оно и есть.
И все же есть люди, твердо помнящие и день, и час, и миг, когда они
взрослеют. Да, один миг.
Женя нашел пенек в роще, по которой бродил. Пенек как пенек.
Может, раньше это была сосна. Или ливанский кедр. Только не елка елки любят север и не терпят южной жары. Пенек утопал в траве ярко-зеленые, толстые от морской влаги листья исота. А на пне сидел
лягушонок.
Женя присел на корточки перед ним - откуда он тут, у моря, ведь не
бывает же морских лягушек, это пресноводное земноводное, как утверждач учебник биологии, и билот тут вроде близко нет, может, K a ­
mi нибудь земляной лягушонок это был. Или, например, горный.
Лягушонок пошевелился, повернулся к Жене, совершенно р шнодушныи к здравым мыслям о том, что его тут не должно быть, сделал
смешной шаг к краю пенька, еще один. Забавно! Женя совершенно не
знал, что лягушки умеют ходить Прыгать — это да, но ходить, смешно
пере „ирая задними лапами, которые длиннее передних, — такое впе­
чатление, что лягушонок не шел, а крался.
Крался!

141

Вот так же крался по жизни он, лягушонок Женя! Ему бы прыгнуть
хоть разок, скакнуть по жизни, но он крался, а ему казалось, что он идет
или даже бежит.
Женя подумал, что прыгать ему не давала ма, предвосхищая все, даже
самые малые его желания, а очень большой человек па боялся поддать
ему коленкой, предпочитал не связываться с Патрикеевног, обходить
острые углы, вроде бы одобряя его, Жени, уверенно спокойное отно­
шение к жизни - ха, ха! - нервы - это лишь провода д 1я передачи
информации, и жизнь прожить можно уверенно-мирно без дурацких
по- >ясений, главное - управлять своими чувствами - чего стоит сейчас
вся эта чепуха? Когда-то она казалась Жене признаком трезвого пони­
мания жизни. Приметой взрослости. Он чувствовал, будто он живет
где-то очень высоко - на последнем этаже самого большого дома, от­
куда все человеческие страсти видятся в сильно уменьшенном виде.
Из-за этого ему казалось, что всякие неприятности сильно преувели­
чиваются.
И вот он спустился вниз. Зинка стянула его сверху.
Женя содрогнулся, вспомнив ее слезы. Господи, что значит все ею
благополучненькое прозябание, эти дурацкие рассуждения о человечес­
ких неприятностях.. Да что он знал вообще об этой жизни! Крался по ней,
как лягушонок.
А лягушонок с пенька спрыгнул, исчез, и Женя даже не заметил этш о.
Он смотрел на срез сосны или, может быть, кедра, на кольца, которыми
исчислялись годы дерева, от которого остался один пенек, и ничего не
видел перед собой, пораженный мыслью, которая сделала его взрослее.
Он крался по жизни и прокрался сюда, в этот лагерь, к этим ребятам,
заняв чье-то чужое место, и нечего тут винить ма или очень большого
человека, это подлость, и она принадлежит одному ему.
Зинкина страшная беда и несчастье Генки были неисправимы, даже
его, Женю, палило их жаром, их несчастьем, так как же им, эз им двоим,
и всем остальным - каждый наедине со своей печалью, - как горько и
страшно жигь после всего, что случилось с ними, и как безотрадно
думать о том, что еще будет впереди, и какой тоской и каким страданием
обернется беда, отыскавшая их в детстве.
Детство - да было ли это детством, разве можно назвать детством
жизнь, в которой происходят такие беспощадные и взрослые беды Это
просто так говорится - детство. Потому что им мало лет. Вот и все. А
на самом деле никакого детства чет. Перенеся все, что случилось с
Зинкой, и испытав страдания, коз орые достались Генке, нельзя уже быть
ребенком. Нельзя им остаться
Им досталась горькая взрослость малых лет. Горькая ранняя взрос­
лость. Просто дело в том. что, глядя на этих невысоких взрослых с
обличьем детей, в детской одежде, все ошибаются, думая, что они и есть
дети.
Дело в ошибке взгляда. Взгляд обманывает людей.
Привычка верить своим глазам — может, самая главная и самая
трудная привычка. А умение понимать то, что не видно глазу, называ­
ется мудростью.

142

Женя выпрямился, отыскал глазами лягушонка. Выбравшись из тра­
вы, он скака. ' —по-взрослому, по-лягушачьи. И Женя понял, что совер­
шит взрослый поступок.
Он еше не знал, как и когда это произойдет. Но твердо знал: проиюйдет обязательно.
Женя бродил по лагерю до самого ужина и не знал, что по дружине
прошел слушок про их с Зинкой целование. Собственно, слушок этот еще
только нарастал - говорили девчонки, кто-то из них видел Зинку и Женю
возле моря. К мальчишкам слух этот пока только подбирался.
* * *

щ душе у Г авла было отвратно. Ночью вчера они с Аней дошли до
вожатского дома быстро и MOjRa. Чем быстрее шли они, чем ближе
было до лестничной п гощадки, где следует попрощаться, тем мерзост­
нее чувствовал себя Павел. Вина наваливалась на него, злость. Вича
перед Аней, а злость на себя, что никак не совладает с услышанным и
сл )з никаких не отыщет в запасе, чтобы успокоить, утешить хотя бы.
получалось, он бежит от нее, от ее беды, не желает разделить чужую
тяжеез ь. Да и то - как ее разделишь? Это ведь не груз какой-нибудь, не
походный рюкзак...
гром в доме вожатых он Аню не встретил, увидел ее уже е дружине.
дхоже, она ждала его, топталась возле входа, голова опущена. Заметив
его, гордо вскинула пилотку, быстро пошла навстречу, сказала, при­
ближаясь:
- Извини мне мою с, абость. про вчерашнее забудь, а у нас с тобий
происшествие, вроде -1. [, Зина, помнишь, Наташей Ростовой себя на­
зывала, целовалась с Женей Егоренкогым, мне с утрг уже две свиде­
тельницы рассказали. Что будем делать?
Павел взял ее за рук>, подержал за тонкое запястье, выдохнул, про­
говорил:
- Дай мне время!
- Забудь. - прошептала она. вырывая руку. Повторила совсем уже
другим голосом: - Гак что будем делать9
- Делать? - переспросил он механически. - А что делают в таком
случае профессиональные вожатые?
- Ну, можно поговорить, с каждым порознь, конечно, объяснить, что.
мол, еще успеют, все впереди, а пока малы, и это нехорошо.
- Еще?
- Совет отряда, дружины.
- Ты думаешь, это годится?
- На худой конец.
- Какой же у них конец? Все у них в самом начале.
Аня мельком взглянула на 1авла, он заметил этот взгляд, и отвер­
нулась, замолчала. Приняла, выходит, на свой счет.
- Самое плохое - чем это может кончиться? - спросил он.
Аня не отвечала.
- Как думаешь? - подтолкнул он ее.

143

- Засмеют ребята, девчонки начнут сплетничать. Это самое плохое.
Ничем не остановишь.
- Но ведь они другие. Вдруг не засмеют? Может, они по-другому
пинимают...
Аня хмыкнула. Народ уже выбирался на улицу, сейчас надо построить
их и побежать впереди колонны на зарядку.
- Так что же делать9 - спросила Аня в который раз.
- Ничего, - ответил Павел, - давай не заметим. Э ю же их дело.
-Т ы так думаешь? - Она смотрела на него как-то отчужденно, слегка
исподлобья. И вдру1 спросила с едва скрытой яростью: - Все благо­
родным хочешь быть?
Павел не успел ничего ответить.
- Павел Ильич! Метелин!
- Аня!
Мужской и женский голоса напере гонки окликали их, и Павел увидел,
что к ним торопятся начлагеря и его заместительница по воспита­
тельной работе, смешная кудрявая толстушка, вихляющая на высоких
каблуках, будто конькобежец, впервые вышедший на лед.
Толстуха взяла Аню под руку, круто ра шернула ее и повела по ас­
фальтовой тропе в сторону, за кусты магнолии, а начальник подошел
к Павлу, сказаз, усмехаясь:
- Привет, давно не виделись.
- Что-нибудь случилось? - насторожился Павел. - Звонили откуданибудь?
- Звон есть, да не тот, - смущенно ухмыльнулся начальник, - вообще
бы мне разговор этот свалить на кого друюго, но замести гельнииа
у меня женщина, так что я сам, не сердись, друже. Но я вижу, т ебе
некогда?
- Минуту. - Павел подбежал к отряду, велел Джа! иру - его избрали
председателем совета - вести ребят на построение, начинать упражне­
ния, сам вернулся назад.
- Разговор не очень серьезный, - по-прежнему смущаясь, начал на­
чальник, - да бабы жмут! В общем, видели вчера на лавочке. Мол,
целовались.
Павел понял, что речь о Зине и Жене, махнул рукой:
- Ерунда! Сами разберутся!
Начальник опешил:
- У тебя - что. и дети целу ются! Ну-ка, ну-ка...
- А вы о ком? - спросил озадаченно Павел.
- Да о тебе, милый друг. Об Ане.
- Фу-ты ну-ты! - незлобиво ругнулся Павел. Помолчав, сказал: - Да
ведь мы вроде совершеннолетние.
- Ладно, - решился начлагеря, - скажу тебе по секрету, мать ее нас
одолевает, звонит каждую неделю, вроде того, что мы партбилетами
рассчитаемся если с ней какое происшествие случится, чушь, в обшемто, можно, конечно, озлиться, Аню отсюда отправить, да жаль девчонку,
а мамаша у нее, знаешь, из тех гражданок, пу шка!
- Какая пушка?

144

*
и

п

-

t

- А помнишь выражение? Когда говорят пушки, музы молчат. Игра
в одьи ворота. Слова не дает в ответ сказать Вот так-то! Считай, что
я тебя эб этой пушке предупредил по-товарищески, а там смотри.
В общем, время д м такого объяснения начальник лагеря выбрал
вполне подходящее. Павел скривился как от зубовных муЛ, покачал
головой и побежал догонять отряд, пристроился рядом с Джагиром,
перехватил его команды.
- Наклоны корпуса - и-и-раз, и - два...
Он яростно разгонял вокр>т себя тихий утренний воздух, .гулил руками незримую злобную силу, бежал вдогонку за ней, пинал ее, доставая
носками кедов пальцы рук, расходовал себя, свою злость, сражаясь с
плупой людсю 1й молвой, с намеками, которые виделись ему в виде
толстой, самодовольной физиономии, лоснящейся от пота и без конца
подмигивающей, с подозрительностью, которая потому так и зовется,
что отказывает в порядочности всем и всякому, любого прежде всего
считая мошенником, с вероломством, которое стоит на тропке, в pvxax
кистень, и лупит лупит из-за угла —подозрительностью, намеком, гряз­
ной молвой.
Он выдохся в эт ой драке. Прибежал с отрядом совсем мокоым - надо
менять футболку, - задохнувшимся, пустым.
Иъза кустов магнолии, точно на сцену, вбежала на площадку перед
корпусом Аня, остановилась перед Павлом. В глазах дрожат слезы.
’’Выхидит, ее прорабатывала заместительница, - сообразил Павел. Интересно, что за аргументы у кудрявой толстухи9 Высокие, как ее
каблуки?”
Ему стало жаль Аню, он уставился на кусты, спросил просто так, лишь
бы не молча гь:
~ Ну, так что будем делать 9 С пионерами, которые позволяют лиш­
нее?
Г н рассмеялся: ничего себе, действительно!
- ( лушай, что делать, а? Пионеры целуются: Вожатые целуются'
Аня прыснула в ладошку, а глаза у нес были измученные, усталые.
’ Неужели все, что она р юсказа ia, - правда? - подумал Павел. - И если
правда, как она живет?”
- Что, - спросил он, - мучила тебя эта Мохнатка?
Аня кивнула, пряча глаза. Потом посмотрела на Павла.
- Я - что, я - ладно. Во всем сама виновата Так они еще и тебя.
Ань, — сказал [авлик, — ты вчера. . Это все правда?
Она разглядывала его как-то горестно, совсем по-бабьи. Потом об­
ронила:
- Ах, Павлик . . Еще какая!

. ервые npi знаки беспокойства Женя почувствовал во время завтра­
ка. Бондарь и Сашка Макаров сидели по другую сторону широкого стола,
чего-то шептались, часто наклонялись друг к другу, хихикали, а потом
глазели на него. Раньше бы он посмотрел в ответ таким спокойным.

145

остужающим взглядом, что вышиб бы из пацанов даже посягательства
на обсуждение его персоны, но теперь он потерял свою уверенность,
забыл обезоруживающие слова, и это, похоже, замет но, даже взгляд его
потерял былую уверенность, вроде как он задумался глубоко, а ведь
часто бывает так, что, стоит человеку задуматься, всем кажется, будто
он растерялся. И начинают его колошг гатить.
Чере i часок после завтрака Женю нашел Генка. Он был прямом че­
ловек, этот Генка, ему не требовались никакие финты, никакие под­
ступы, он подошел с выпученными глазами и брякнул.
- Ты чо, с Зинкой целовался? Сся дружина говорит!
Если бы целовался, а то целовали его, как истукана!
Конечно, можно было объяснить, что случилось перед этим. Если бы
Генка мог услышать Зинкину тайну своими ушами! Но все это было
запретным предметом! Как тут. какие слова наиги, что бы вразуми­
тельно объяснить Генке? Объяснить необъясняемое?
Женя смотрел на Генку, маясь своей немотой и отчетливо понимая,
что чем дольше он молчит, тем меньше ему веры у Генки, тем больше
сомнения в его порядочное! и, ведь когда молчат и не могут объяснить :
происшедшее, другие люди считают, что все дело в том, будто с ними |
не хотят говорить. Не хотят объяснить, поделиться, и это вызывает .
обиду. Все переводят на самих себя - как, видите ли, относятся к ним,
друг относится к другу, а годр^та к подруге, и никому невдомек, что дело
не в хотении, а в невозможности.
- Так получилось, Генка! - проговорил Женя
- Ну, ты молодец! - сказал Генка, но глаза его выражали совсем
друг >е.
- Какой там! - махнул рукой Женя. Помолчав, попросил: - Ты меня
не мучь, Гечыч!
- Влюбился, что ли? - с ужасом воскликнул тот.
’’Влюбился7” Женя первый раз подумал об этом. Значит, все дело в
этом. Дружина обсуждает, любовь у них или нет! Вот это да!
Впрочем, а что тут странного? Люди целуются, когда любят, это
известно с первого класса, ну, ладно, пусть со в горш о. Конечно, еще
целуются родные, друзья, если, например, давно не виделись и потом
встретились, но это совсем другое, а здесь речь совсем об ином. Ма­
ленькие целутотся! Но какие же они маленькие? Особенно Зинка. . .
Дурочка она, конечно, глупая.
Женя вспомнил снова грубую штопку на ее лифчике, и жалость снова
сотрясла его, только она, эта жалость, стала сильней, беспощадней, и
к ней, наверное, прибавилась его трусость вчера на пляже, его детский
испуг перед такой взрослой правдой, а еще стыд оттого, что он выдает
себя за другого, его вранье, пуст»' молчаливое, а все-таки вранье, вранье,
великое вранье. . .
Влюбился? Он? Женя? А может быть, и правда влюбился? Неужели
так это и бывает - пожател и влюбился?
Женя вздохнул, покрутил головой, ответил Генке, все еще тара­
щившему глаза:
- Не знаю, Геныч. Что такое любовь?
146

- Ну, любовь, - сказал Генка глубокомысленно и закатил глаза к небу.
- Это когда любят!
- Рано нам еще об этом думать! - усмехнулся Женя.
- Рано - не рано! - неожиданно взъелся Генка. - Да кому какое дело!
Будто речь шла о нем, а не о Жене, Генка метался перед ним, кусал
губы, мотал головой, как припадочный, и вдруг заговорил:
- Да знаешь ли, о чем я больше всего думаю? Ты только не смейся!
- Не дождавшись ответа, крикнул сдавленно: - А чтобы поскорее вы­
расти, понял! Чтобы поскорее паспорт получить, потом жениться! И все
забыть, ясно?
’’Наивный человек, - подумал Женя. - Он хочет все забыть, рассчи­
тывая только на себя. А если его подведут? Если предадут, что тогда?”
Но сказать это Генке он не решился. А тот все говорил:
- Понимаешь, будет свой дом! Никто свой нос к тебе не сует! Своя
семья -жена, дети! Это неправда, что нельзя хорошо жить! Надо только
любить друг дружку! Верить!
’’Любить! Верить! —отвечал ему про себя Женя. —А если все, как у
Зинки? Она же сама себя мучает!”
Неожиданное облегчение вдруг явилось к нему. Он вздохнул осво­
бождение от этой ударившей его мысли: а правда, любить и верить
можно всем, независимо ни от каких, даже самых мучительных фактов.
Все эти обстоятельства - мура собачья, вот и все, если ты любишь и
веришь. Как можно обмануть того, кто любит тебя?
-Геныч! - сказал Ж еня.-А ты мудрый человек! Я тебя сразу не понял.
Генка остановился перед ним, посмотрел на него, пораженный, будто
только что увидел, - до того он погрузился в свои мысли, - и ответил,
вполне серьезно сказал:
- Никакой я не мудрый. Я, понимаешь, свою голову хочу отрезать,
чтобы ничего не помнить.
И вдруг он заплакал. Точно так же, как Зинка. Не отворачиваясь, не
закрывая глаза, просто слезы лились, капали, как горошины, и он их
торопливо смаргивал.
Женя содрогнулся опять, в который раз за эти дни! Совсем нежданно
горло перехватила удушливая спазма, челюсть свело, зубы заскрипели
друг о друга, и слезы застлали, сделали расплывчатыми Генку, серый
асфальт под ногами, море, сверкающее безмятежно и счастливо.
Первый раз в жизни, не считая, конечно, раннего детства, плакал
благополучный мальчик Женя, пожалев этого тонконогого воробья,
своего товарища Генку. Все его существо сотрясла Генкина мечта, его
неслыханное желание - забыть самого себя, свою историю, горе, ко­
торое подкинула ему судьба, - будто в подкидного дурака она играет,
одним козыри да тузы, а другим горькие, битые карты, - и он заплакал
от этой несправедливости, от тоски, от взрослого понимания, что нет,
никуда не деться Генке от своей памяти, отрезать собственную голову
невозможно, даже в детских сказках никогда еще такого не было, Змею
Горынычу - да, отрубали головы, и новые у него тут же отрастали, но
ведь Змей - недобрая, злобная сила, какой же Змей Геныч, худой, с
прозеленью на висках, возле глаз, пацаненок, обугленный черныш,
147

трясущийся вот сейчас, ничего, ни черта не понимающий ни в жизни этой
проклятой и радостной, ни в смятении своем, неутихающей душевной
маяте, ни в слезах своего приятеля Женьки, о котором он не знает
совсем ведь ничего-ничегошеньки.
Говорят, эгоизм с рождения заложен в человечью пород}'. Ца, он
силен, слов нет. И чем дальше от детского первородства, тем, увы,
крепче он. Глядишь, уж и сын для матери не отыщет доброго словца,
грызутся, словно звери дикие, муж и жена, всег о лишь несколько кратких
лет тому назад больше всего на свете желавшие счастья друг др>гу, а
причина того - нежелание отступиться от себя, мелких своих прав,
раздутых до размеров небесной бури, другими сливами - глубокое уп­
рямство на мелком месте, нетерпимость и неуступчивость, в общем,
эгоизм, когда собственные, даже крошечные интересы вдру! становятся
важней уважения самой людской сущности близкого - не говоря про
далекого! - человека.
Крепчает, набирает силу тяжкая людская бтоя! Трещат снасти мужс­
кого товарищества, рвет даже самые суровые паруса зависть, оговор,
сплетня, и жизнь, задуманную праведно, справедливо кособочит, де­
лает хромой и жестокой человеческий обман, неискренность, и вот уж
библейские, а в сущности народные, в веках выстраданные истины, как
в комиссионке, уценены неряшливым, потливым дельцом - то ли про­
давцом, то ли скупщиком, лавка его уже полна перелицованных правил
- налетай, подешевело! - по которым мать, не знавшая горя, дарит дитя
свое отечеству - держи, милое! - чтобы скрыть блуд и начать новую
попытку обретения безмятежного счастья, неважно, что счастье это
сляпано на несчастье собственной же плоти, брошенного ребенка. Не
предай - гласит человеческая честь, но по уцененным истинам пере­
купщика ничего не стоит подставить ножку другу, предав его в истовом
старании обогнать, не пропустить вперед; не укради - усовещает чис­
тота, но перелицованное понимание порядочности позволяет оправ­
дать кражу не только ценностей, но даже идей бесстыдным оправда­
нием. что каждый имеет поаво на благопол}чие и первенство; не убий
- взывает страх наказания, но убивают, убивают завсегдатаи моральных
комиссионок веру в правду, в справедливость, в родительскую надеж­
ность, которой только и может быть силен маленький человек и без
котопой, как без опоры, рухнет, не устоит, что бы мы ни строили,какой
бы причудливый замок ни возводили в надеждах ьаших и сердцах.
Увы, мир несовершенен, не новое замечание, но что же делать, куда
грести каждому в этом неведомом океане, называемом дальнейшая
жизнь, чем измерять общие истины, какими мерками и какова гаран­
тированность их надежности, ведь истина этой меры должна быть
вечной - не вчера и не завтра - во все времена .. Неужто же меры этой
нет на белом свете, и перекройка истин останется навсегда зависимой
от жонглерских способностей комиссионшиков. и плыть нам всем в
никуда и в нечто, теряя надежду, впадая в неверие и цинизм?
Нет же, нет!
Есть такая мера, и истина такая есть, да только ь забывчивости своей

148

j

я
и

и

„

мы взрослое гь свою, значение ее преувеличиваем Ведь истина - всегда
-и. 1ина, для всех людей, живущих едино, и возраст туз не помеха не
объяснение, не прощение. Как же редко, утопа, ьо взрослой :уе ге в
страданиях, среди которых самое главное страдание - предательств
ины, ланывают в фослые люди о том, что были когда-то детьми. А
вдстс гве были способны иа чувствования высочайшие и чистейшие' Где
же, на какой тропе растеряли себя?
Тхч.т, не пустыми мечтами, не надеждами, что, поправ честь, потом
сумеешь искупить вину, не мыслью, что грешат все до единого, надо
обм рять свою жизнь и поступки, а правдой детства. Его чистотой.
Да устыдится предающий! Да остановит нечистое дело свое краду­
щий! Да не убьет вознамерившийся' К пусть окоротят они себ я не
страхом наказания, не угрозой позора, не укором раскаяния, а самими
собою, чистотой собственного детства, его надеждой, верой и любовью!
Снимите же шляпы перед детством, стяните картузы, спрячьте
форменные фуражки, разгладьт е картонные свои, лжив: е, приклеенные
улы< ки, люди, забывшие детство!
Посмотрите: мальчик плачет!
Он плачет не от утраты, не от беды, которая случилась с ним, не от
боли, ему причиненной.
Он плачет потому, что горько другому.
Он, выросший в покое, не знавший лишений, плачет от того, что
собственная жизнь показалась ему несправедливо благополучной. Он
испытал беспомощность от того, что не может отдать Генке хотя бы
частицу своей жизни. Ему стало стыдно перед Генкой. Совесть мучила
его, точно жажда.
Мальчик плачет от того, что ему стыдно перед другом. Хотя вины
его в этом нет.
Разве грешно измерить взрослую совесть такой детской мерой?
* * *

Все это происходило среди кустов магнолии, цветущей нереальными,
невзаправдашными, огромных размеров цветами, будто они вовсе и не
цветы даже, а великолепными мастерами сделанные театральные де­
корации, и вот в этом раю, в этом саду Эдема, благоухающем волшеб­
ными ароматами, плакали двое мальчишек, и некому было их утешить,
кроме разве этой природы, слишком сладостной, приторной даже для
г х горькой правды, а взрослых людей не было поблизости, как это часто
бывает, они не знали, не видели самого главного. /\ня со своими де­
вчонками рисовала очередной номер красочной дружинной стенгазеты,
а Павел вел занятия морского клуба, где речь шла о морских лоциях и
ванностях лоцмана, мастера, который хорошо знает глубины, рельеф
дна в том или ином pi ионе и высылается с берега в помощь капитану
при пр,. годке, скажем, сквозь проливы или же при подводке судна к
порту. Интереснейшая, к слову сказать, тема, мальчишки собрались все,
застряли только где-то Егоренков и Генка Соколов из Волгограда.

149

’’Надо же, - еще подул- ад Павел, - Егоренков-то! Не числится в
собственном интернате. А го вдруг - числится. Надо будет как-то ак­
куратно с ним потолковать, понять, в чем там дело, но именно акку­
ратно, сразу видно, он какой-то ушибленный паренек, что он тогда
говорил о себе, на вечере знакомства?”
Павел напряг память, но ничего путного вспомнить не смог. ’’Все они
друг на дружку похожи!” - вздохнул он про себя и тут прискакал де­
журный пионер, сказал, что Павла Ильича зовет к телефону начальник лагеря.
Он чертыхнулся в душе: чего ему надо опять! Хорошо, конечно, по­
плакаться в жилетку нача тьству, если ты устал, поделиться сомнениями, а
испроси гь, как у старшего, совета, увы, мы не всегда мудры в одиночку, р
но если начальство начинает проявлять ответный, к тому же часто
преувеличенный интерес или, хуже того, обсуждать сплетни, как это I
случилось утром, подавать советы, звонить - что еще приспичило ему! в
- тут уж охота вжать голову в плечи, нырнуть под воду, спрятаться в С
кусты, чтобы только оставили в покое, вернули все на прежние места, Ч:
когда ты всего-навсего один из многих. Да, дорого стоит быть обы- (1р
кновенным, рядовым, обычным, но цену эту по-настоящему понимаешь 0
лишь тогда, когда тебя терзают вниманием.
ал
Начальник лагеря сказал в трубку:
рш
- Метелин, а з ы ведь наворожил! В проходной какая-то сумасшедшая и
мамаша! Явилась навестить сынка! Мы, конечно, ее проводим, законы и
наши сам знаешь, но ты все же сходи! Посмотри, что к чему, раз уж в щ
это дело влез! Потом оасскажешь!
pt
- Иду! - сказал Павел и поспешно положил трубку.
з
Он лаже не спросил, чья мать бушует в проходной. Володи Бондаря, щ
разве не ясно? Прав начлагеря, какая-то чертовщина, вчера только узнал ге
Павел о существовании этой женщины ”не в себе”, ка предупредила щ
суровая директриса из Володиного детдома, и, глядь, суток нс прошло, *
как та заявилась: нате вам!
,
Пришлось отдать на ребячье рассматривание драгоценнейшую книгу
- лоцию Крымской акватории, пять раз наказать, чтобы обращались с и
ней как с реликвией, книжица эта была из бриллиантовых фондов мест­
ной библиотеки, которую всякий раз, как прие окала новая смена, ода­
лживала по великому дружелюбию лагерная библиотекарша Зоя Сте- д
пановна. чтобы придать занятиям юных моряков в приморской дружине
предельную серьезность. Зоя Степановна была дочерью моряка, женой
моряка, матерью моряка и считала, что на морскую тему не может быть
никаких забав - или всерьез, или никак! - и всякому новому вожатому
в ’’Морской” дружине внушала эту мысль с первого же часа и давила на
сознание до тех пор, пока не видела отчетливого осознания всей важ­
ности морского дела.
Павел разобрался в библиотекарше сразу, а когда она принесла ло- ,
цию, зачитался сам, в полном восторге от названий, описаний и лоц­
манских рекомендаций, которые еще со школьных времен, оказывается,
были внушены ему книгами Константина Паустовского.
Павел вскользь упомянул это имя в разговоре с Зоей Степановной,

150

с'
)в
ч*

та просияла, и у них установилась прочная дружба, которую вот теперь
при годилось испытывать, отдаиая лоцию, пусть и ненадолго, в р. ки
ребятам
- Смотрите, братцы, - еще раз попросил он пацанов, - эта книга
дороже в. псих денег! —Павел оглядел мальчишек, его взгляд остано­
вился на Володе Бондаре. Как он говорил тогда. ”Я больше всего на
свете люблю море! Мы выйдем в открытое море?” И вот теперь он,
■р Павел, увидит его мать, господи, сколько же бед у этой /.сбятнг Что
там на самом деле у маленького Володи? Смотри т| на Павла ясными,
|»< чего-то ж сущими глазами, верит, что отец у него плавал на атомной
и подводной лодке, а в каком-нибудь километре отсюда, в проходной его реальность, его правда, а он и не подогревает, что эта правда так
к неподалеку от него ходит.
Павел отвел глаза, увидел Сашу Макарова, его назвали в честь рус11' ского адмирала, так он хотел по крайней мере, сказал ему:
С!
- Ответственным за лоцию назначаю Сашу!
ст
И пошел к проходной.
Проходная в лагере была устрое на по всем правилам, как настоящий
tL КПП —контрольно-пропускной пункт: автоматически открывающиеся
металлические ворота, нарядное здание с огромными стеклами на три
стороны, приветливые цветочки по стенам, пионерская атрибутика, но
приветливость здесь соединяется со строгостью: посторонним вход
Р запрещен и приезд родителей теоретически возможен, но нежелателен,
1 ведь это же самих детей ставит в щекотливое положение при великом
лагерном равенстве, и уж, конечно, ребят родителям не дадут, это
все-таки не обычный загородный пионерлагерь, куда мамаши тянутся
на родительские дни с сумками, набитыми жратвой, будто главная их
ро штельская суть в том прежде всего состоит, чтобы набить брюхо
любимг [х чад до отвала, чтобы малыши шли назад, к лагерю, из близi леж. [Щей рощи с животами, перекошенными вперед, с вытаращенными
от обжорства глазами, зато осчастливленные любовью, выраженной
i весьма убедительно-усиленным маменькиным кормлением. Нет, здесь
I был особый лагерь, и даже самым любвеобильным родителям не при­
ходило I готэву являться перед железные ворота с сумой домашних
харчей. Вообще родительский приезд - прилет! - был тут чрезвычайным
событием и редко связывался с хорошими известиями. И хотя роди­
тельское явление не вписывалось в лагеоный режим и соверше но не
планировалос >, в праздничном домике при воротах кроме помещения
для вахтеров был еще нарядно обставленный холл, с красивыми, бо­
лотного плюша диванами и креслами и голубым ковром в центре ком­
наты.
Вахтер молча кивнул головой на дверь, ведущую в холл, у старика —
здесь обычно работали пенсионеры —заметно тряслись руки, и Павел
подумал, что впереди у него нестандартный разговор.
Он вошел в холл. На диване, в его углу, эффектно облокотясь, сидела
этакая роза не первой свежести.
- Здравствуйте, - сказан Павел
- Ах, какой пионерчик! - восхитилась дама.
151

Он попробовал было мысленно реконструировать эту личносд ь. Если
бы не первая фраза, ее вполне можно принять за учительницу - на лице
импозантная самоуверенность, дамочка, знающая себе цену, и, видать,
высокую. Это если рот закрыть и она молчит. Но стоило ей сказать
первые три слова, как цены явно снизились. Сверкнул позолоченный
мостик во рту, будто блесна, развязная манера произносить слова. За­
хлопнула рот, и снова - ничего гражданка, и оде га со вкусом - всегда
модный стальной цвет платья, сшитого у хорошего портного, подог­
нанного строго по фигуре, высокие - дань времени - плечи, волосы не
вполне естественного сепого, под глаза, цвета, хитроумно подкрашен­
ные каким-то новейшим способом, черная строгая сумочка, на одной
руке золотые часы, на другой - цепочка с пластинкой, где заграничные
автомобилисты гравируют группу и резус своей крови на случай аварии,
но здесь пластинка девственно чиста - просто украшение, за это стоило
бы снизить баллы, если бы, как в гимнастике, за внешность выставля­
лись оценки. Да еще пять баллов следует скинуть за медальончик дешевое на вид, хоть и дорогое по деньгам сердечко, какие обычно
любят приворовывающие буфетчицы.
- Вы что хотели? - спросил Павел, не садясь. Он не планировал
длительного собеседования, в принципе ей вполне достг т очно было бы
объяснения с вахтером, ясного, как яйцо: ’’Встречи не рекомендуются!”
Он пришел сюда скорее из любопытства, из его и начлагеря любо­
пытства, ему просто хотелось посмотреть на одну из них
Женщина мгновенно переменилась. Сняла ногу с ноги, руку убрала
со спинки дивана, положила ладони на колени, сразу вся сжалась, сникла,
произнесла проникновенно, глядя Павлу в глаза:
- Вы же все тут талантливые, передовые педагоги! Я читала! Вы-то
должны меня понять. Вы же не солдафон вроде этого старикашки вах­
тера!
- Я вас слушаю! - прервал ее Павел, смягчая интонации.
- Сына бы мне повидать! Сашу Макарова!
Чтобы выиграть время, Павел повернулся, подошел к противо­
положному дивану, снял пилотку и сел. Так. Ясно. Значит, Сашу Мака­
рова. Действительно, она не похожа на женщину не в себе. Эта очень
даже в себе.
- Отдыхаю вот здесь неподалеку, - слушал он объяснения, - выясни­
ла, что он здесь, такое счастье, хорошо ведь учится мальчик, я им
горжусь!
- Саша Макаров действительно у нас, - сказал Павел, подумав. Он
вполне здоров. Чувствует себя хорошо. Спокоен. И нам дорого его
спокойствие.
Он старался выбирать слова поубедительнее, говорить лаконичнее,
точнее.
- Мне тоже! - воскликнула женщина очень искренне.
Павел едва сдержался, чтобы не усмехнуться, не выдать своего от­
ношения. В конце концов он сейчас представитель лагеря, парламентер
на переговорах с противником, и у нею есть свои обязанности. Он не
отреагировал на восклицание, продолжил свою мысль.
- Кроме того, - сказал он, - Сашу сюда прислали не вы ... - Он замялся
152

„
щ
й
щ
j,
Ег

и уточнил: - Не родители. А детский дом. Так? В чем же тогда дело?
- Вот мой паспо г, - не услышала она, - а вот Сашина метрика,
посмотрите, может быть, вы не верите, я его мать,
Павел лихорадочно копался в памяти, вспоминая, что же сказал
Макаров о себе, кроме того, что он дальний родственник знаменитого
русского адмирала, и ничего не мог вытащить из себя. Детский дом
где-то ближе к югу, кажется, в Ростовской области, совсем рядом, чего
if
же он туда-то не позвонил.
Д экументы пришлось взять - из простой вежливости, хотя какая тут,
к черту, вежливость! Выставить бы поскорее эту храсотку!
ш
Павел посмотрел метрику, имя, фамилию, отчество отца были проеркнуты, машинально полис гал паспорт. Все как у людей - фотогра­
фия, штамп о прописке. И никаких отметок о лигш нии материнства.
—За что же вас так наказали? —спросил он неожиданно для себя,
возвращая паспорт, и захлопнул рот. Это было нарушение парламенри терских обязанностей. }н получил за это без всякого промедления.
- А тебе какое дело! - окрысилась женщина, даже лицо у нее стало
щ
, страшным, с оскалом. ,т же, без всякого перехода, испугалась, сказала,
точно оправдываясь: —Мало ли у кого как жизнь поворачивает!
Павел кивнул: что тут спросить? Она будто ухватилась за эту его
дурацкую снисходительность, вскочила с дивана, подбежала к нему,
схватила его за руку, зашептала:
р.
—Паренек! Давай сговоримся! Я тут пошляюсь, а как стемнеет, ты
г мне его через забор подсади. Или еще как! Я с тобой рассчитаюсь, не
сомневайся. Хочешь, денег дам, я не жадная, может, потому и живу как
дура. Или хочешь - так сочтемся, доволен будешь!
- Как - так? - ошарашенно спросил Павел.
- 1у - как? Так! Не понимаешь?
Он рванулся назад, по-настоящему испугавшись
- Вы хоть понимаете!.. - крикнул растерянно.
Дверь распахнулась, на пороге стоял вахтер:
- Та гони ты эту суку, господи меня прости! —закричал он.
Она завизжала в ответ:
—Сволочье’ Тюремщики! В тюрьме и то законы лучше! Можно сви. данку получить! А вы! Вы!
- Сейчас милицию вызову! —крикнул вахтер.
Мать Макарова хлопнула дверью, истерично всхлипывая, вышла на
(1 улицу.
Павел увидел в с но, к„к к ней откуда-то, лихо тормознув, тотчас
подкатила бежевая ’’Волг а”, из нее выскочили двое мужчин, один вы­
сокий., в светлой навыпуск форсистой рубашке, с рюшечками по груди,
другой боксеристого вида. Длинный повел ее к машине, наклоняясь,
виднг), уговаривал, а втооой цвигался иа полшага позади, хохотал и вдруг
крепко хлопнул дамочку по ягодице. Она мгновенно развернулась, огР*
сумкой коренастого, смазала ему точно по щеке, но от второго
удара я уклонился коротким, профессиональным движением головы,
нщ зна все наступала, только быстро бежать ей не позволяли каб­
луки, боксер же был ловок и увертлив, отступал, поддразнивая женщину,
а на словах утешал ее:

153

- Лидка, не злись! Я же говорил тебе, Лидка Брось, Лидка! Дружбы
не понимаешь! На черта тебе эти выдумки!
А она махала элегантной черной сумочкой справа налево и слева
направо, пока, наконец, коренастый не сделал вперед оезкого, какого- го
бодлигого движения.
Он схватил ее, хохоча, замкнул свои красные кулачищи у нее за спиной,
оторвал от земли и легко понес к машине. Высокий уже распахнул
дверцу, угодливо улыбнулся, и боксер сунул женщину в машину Уверен­
но, по-хозяйски, словно вещь.
Она уже не плакала, не махалась сумочкой. ’’Волга" взбила колесами
пыль и резко, будто убегая, метнулась от лагерных ворот.
*

*

*

Женя с Генкой заявились в отряд смиренные, притихшие, только
никто и не заметил, как они пришли, потому что над с голом, где сидели
мальчишки, стоял op. С трудом они разобрали, что Сашка Макаров,
которому Пим наказал отвечать за какую-то гажную книжицу, просто
сел на нее ч сидит Вот народ и объяснял ему про его тупость и глупость.
Всякая детская каша заваривается с пустяков, словечко за словечко
- и понеслась такая дурь и неразбериха, что размотать и успокоить такую
сумятицу будет нелегким, непростым и долгим делом.
Пацаны будто соревновались, обзывая Сашку, выбирая прозвища
одно красочнее другого, и в этом живописном реестре слова ’’пентюх”
и ’’тетеря”, ’’оглоед фигов” и ’’растебай стоеросовый" были пожалуй,
самыми пристойными и цензурными.
Слова эти будто бы стукались, догонял друг друга, выбивали искру,
а в ребячьем народе необыкновенное веселье всегда ьарастает горячим,
прижигающим комом, и уж гут плохо кто помнит, что такое мера и
милость. Драка и та в один какой-то миг затухает, будто бойцы спох­
ватились, охолонуло их, остудило мыслью, что злость, обида, желание
отомстить и те имеют пределы, за которыми они уже сущая бессмыс­
лица, а вот у смеха края чет, не меочн край его, особенно у смеха детского
- жестокого, без жестокости задуманной ранее, но оттого не менее
легкой и легко переносимой.
Сашка оказался закаленным. Мальчишки пуляли в него бранными
словечками, а он сидел, совершенно равнодушный, казалось, к проис­
ходящему. Только светлые его глаза побелели.
- Хрен ты моржовый! - вспомнил кто-то.
- Пень трухлявый1
- Плесень амбарная!
- Нетопырь склизкий!
Как ни изгонялась пацанва, ничего Сашку не пробирало, пока Пиро­
гов. сидевший возле него, не крикнул самое простое, но отчего-то за­
бытое:
- Сукин сын!
И уточнил зачем-то:
- Сучкин сын!

154

ашка повернулся к нему, внимательно посмотрел на пра-ира-правнука великого врача, глаза его совсем побелели, как у вареной рыбы
сделались, он выхватил из-под себя драгоценную книгу и без всякого
к ней уважения опустил на голову Кольки. Произошел гулкий звук,
можно было подумать, треснула голова, Колька беззлобно обиделся:
Ты чо! —а Вовк„ оондарь крикнул: ’Поавильно!” —и совершенно ясно
было, что ему Колькино выражение не понравилось, и он одобряет
Сашку.
А Макаров вдруг выпустил книгу из рук, она грохнулась прямо в пыль,
а сам он как-то косо упал головой на стол и веса задергался - короткие
судорожные движения всем телом, будто его подключили к проводу
высокого напряжения Полмину 1Ы мальчишки, оцепенев, разгляды­
вали его.
Жене бошо хорошо видно, как посерело лицо Сашки, а на синих губах
выступила пена.
- Что же вы! - крикнул он.
- Он эпилептик!
Э то громко говорил Генка. Громко и уверенно.
—Ьызогите врача! —командовал он. —А Сашку надо держать, чтобы
он не упал!
Трое или четверо пацанов обхватили Сашку со всех сторон, а Генка
крикнул:
- Палк}! Надо палку* Женька! Обломи ветку! Толщиной с большой
палец!
Женя лихорадочно рванздея к кусту магнолии, выдрал ветку, кинулся
к Саше, Генка принял палку обломил ее быстро, точными, сильными
движе. ями, вел°л мальчишкам обернуть Сашку лицом к нему, разжал
ему зубы, вставил палку, как собаке, во весь рст, которую Макаров
тотчас же прикусил.
Он страшно хрипел, все дергался и эти его судорожные движения
становились все сильнее, уже пятеро с трудом удерживали бедного
Сашку.
Откуда-то стаег коршунов налетели взрослые - спеова Аня с де­
вчонками, noTv м врачиха и медсестра, еще один врач, какие-то люди с
носилками, а Сашку все корежило, и никакие уколы ему не помогали.
Когда е ю грузила в машину ’’Скорой помощи”, подбежал Пим, бес­
толково хватал Сашку за руку, зачем-то звал его:
- Саша! Сашок!
Скорая” сирену не включила, но синий маяк на крыше заморгал,
захлопал опасным, потусторонним светом, и в жуткой тишине, с помаргиваюшим знаком опасности Сашка исчез с их глаз.
Толпа пионеров с двумя вожатыми онемело постояла еще с минуту,
потом все пс.чрели обратно за стол, расселись. Девчонки шушукались,
спрашивали мальчишек о подробностях, но те были дружно понуры и
не отвечали.
- Что тут случилось-то ? - устало спросил Павел, обращаясь ко всем
сразу.
- Это я во зеем виноват, на т а л его сукиным сыном, - поспешно

155

к

сказал Колька Пирогов, и Женя удивился легкости, с какой он признался.
Случись что-нибудь похожее в их классе, истину вытягивали бы кле■цами, со слезами и скандалами. Наверное, еще из-за этого он терпеть
не мог никаких скандалов, обходил всю свою жизнь острые углы.
- Нэ один ты! - воскликнул возбужденно Джагир. - Мы всэ его тра­
вили! Потому что он на вашу книгу сэл! Слишком атвэтственный!
Пирогов будто не расслышал тирады Джагира, прибавил:
- Даже сучкиным сыном!
Женя увидел, как вздрогнул вожатый, во все глаза уставился на
Кольку. А тот в щохнул:
- Дурак я!
- Всэ мы дураки! - опять воскликнул Джчгир, встал с места, прошел
несколько шагов, поднял с земли лежавшую под скамейкой книгу.
Павел Ильич оглядывал ребят с каким-то лепонят ным любопытс­
твом. Женя почувсз вовал его взглчд на себе и удивился: чего это он так
уставился? Тут же нахлынула старая тоска: неужели Пим что-нибудь
узнал про него? Или просто так понял? Надоело чувствовать себя ук­
равшим что-то. . . Да тут еще ребят будто прорвано.
- Елки-палки! - заговорил вдруг простодушно Колька Пирогов, - да
когда меня обзывают сукиным сыном, я совершенно не обижаюсь!
Ха-ха, да все мы сукины дети! У меня вон мамаша такая стерва, пробу
ставить некуда1
- Коля! - воскликнул Пим, и Женя увидел, как он дергается - кулы
покрылись румянцем, он что-то хочет сделать и не знает что. - Ты же
сам говорил, будто у тебя родители в Африке погибли.
- Если бы гак! - сказал Пирогов отчаянным каким-то и очень резким
голосом. - Я был бы счастлив!
Женя уставился на Кольку. Да что же он говорит! Значит, все-таки
он врал раньше, получается Но если это даже правда, что заставляет
его так говорить о родителях? О матери?
Он нс успел всерьез поразмышлять о странностях Колькиных речей,
его публичных признаний, как тут началось такое... Настоящий шабаш!
- Бог ты мой! - скпзала Полина, отец у которой был героический
монтажник с Саяно-Шушенской ГЭС. - Стоит от этого падать в обмо­
рок! Ну и что? У меня тоже маманя - шалава, ее прав материнских
лишили. Может быть, мне теперь не жить прикажете?
Полина еще гонца, на вечере дружбы, поразила Женю своей хлип­
кое! ью, худобой. Но в тот раз ему было нс до нее. и он, к своему стыду,
только теперь хорошенько разглядел ее. Серенькая, веснушчатая, тон­
кие ножки и ручки, какая-то плоская удлиненная голова с блеклыми,
выцветшими глазами болотною цвета. Вид у Полины был слабым, не­
уверенный вид, но вот говорила она, словно смелая взрослая женщина.
- Как напьется моя шалава, так нового мужика домой ведет! Я за
ситцевой занавесочкой, а они там милуются. . . Жила я как на вокзале
или, например, в проходнушке, потом ее ^судили, чтобы, значит, она
меня отдала. Не отдавала, опять напилась, гак меня дядечки-мильтоны
увозили.
- А у меня! - кричали вразнобой ребята и девчонки.

156

- А я!
Но Полина голос уверенный свой повысила, засмеялась:
- Цак я когда в детдоме-то оказалась, да в чистой постельке, да на
чистом белье, заревела прямо от радосз и-то! Провались она пропадом,
такая маманя'
Женя снова глянул на Павла Ильича. Нму бы прервать эти откро­
вения, скомандовать, например, построение или еще что придумать а
он, похоже, хоть и взрослый человек, одурел от этих россказней, обло­
котился о свою книгу, взялся ладонями за голову и глаза опустил, мол­
чит, про Аню же и говорить нечего: закрылась руками, будто ей что-то
страшное показывают. Странные люди!
- Что это у нас получается? Вечер честности!
Женя вздрогнул. Знал он, не мог не знать, что Зинка не промолчит,
а все равно вздрогнул от ее пронзительного голоса.
- Е це светло! - сказал кто-то. - Какой вечер!
— Значит, утренни] - обрадовалась Зинка. — У гренник честности?
- А что страшного? —спросил ее Ленька Сиваков из Смоленска. —Это
даже хорошо. Все друг про дружку знатс будем. Да и надоело это вранье!
Дома-то ведь про нас все знают
- Все ли? - спросил Пирогов.
- Все не узнаешь, - сказала Полина.
- Вообше в жизни столько непонятного! —сказал, удивляясь, Ленька.
-В о т я, например, зде< л, в этом лагере, куда одних отличников пускают,
а мать мо [ в тюряге! Скажи кому потом, когда вырастешь, ведь не
поверят! И отец мой сидит!
- За что? - спросила Полина.
- Мать пивом в ларьке торговала. Доторговалась. А отец кого-то в
драке крепко пришиб. - Он подумал, засмеялся. - Так что мне одна
дорожка!
- Брось трепаться! -усмехну зась Зинка. - Пахана тут из себя строить!
Вот г>ы лучше про меня всю правду послушайте!
Женя почувствовал, как громко, на весь лагерь заколошматилось
сердце у него в груди. Что за девчонка эта Зинаида? Чего все под ней
горит-то! Почему язык у нее, как пропеллер? Жене стало страшно и
досадно за Зинку, захотелось вскочить, подбежать к ней, закрутить, если
надо, руки за спину, развернуть ее спиной ко всем и, толкая впереди себя,
угнать в рощу или на пляж, а там отпустить и сказать такое... такое...
Чтобы опомнилась, дурочка, поберегла себя, жизнь же только начина­
ется, и кто знает, как обернется еще эта наивная детская честность.
Он уст 1. бесконечно устал от собственного вранья Оказывается, не
он один. Великое вранье на вечере знакомства надоело не только ему.
Не его одного мучит ложь. Но и такая, как у Зинки, честность. . Кто
ее поймет? Кому она нужна?
- Тоже мне, На гаша гостова, - буркнул рядом Генка. Он недовольно
глядел на Зинку.
А она вдруг сказала с* все м для Жени неожиданное:
- ■ меня никого нет. Ни матери, ни отца, ни родни! Я никого не знаю.
Что мне делать?

157

’’Опять двадцать пять, - подумал Женя. - Еще одна история”.
Но удивительное дело, дружина притихла.
- Па-аслушай-тэ! - закричал вдруг в тишине Джагир ломающимся,
петушиным голосом, и все повернулись к нему. —Эта ч го выходыт! Вы
мнэ всэ завидывать должны? Патаму что май радитэли савсэм погибли?
Подумайтэ. что гаварптэ! Подумайтэ, сумасшедшие дрянные девчонки!
—Он чуточку подумал и прибавил: —И мальчишки!
Женя не раз бывал со своей высокой свитой в Москве и однажды
катался с настоящих американских гор, есть такой аттракцион в парке
имени Горького - вроде ничет о особенного, забава как забава, по хо­
лодному размышлению никогда и ничего страшного там произойти не
может, все обеспечено надежностью техники, но все-таки сильное
ощущение! Тебя встряхивают эти почт и отвесные падения с крутых гор,
кровь прижимается к стенкам сосудов, голова отлетает назад, сердце
останавливается. . .
Не так уж долго происходило это извержение честности, но такой
горячей была лава, выливающаяся наруж), такой горечью обдавало
Женю, что чувствовал он себя точь-в-точь как на американских гор­
ках. То обрушивался в бездонную глубь, то его вышвыривало назад,
отчего к горлу подкатывался комок, то переворачивало вниз голо­
вой и, кажется, вытряхивало, упорно вытряхивало из него что-то,
душу, может быть, то, что называется душой - а она не вытряхива­
лась, была в нем и снова мучила, крушила, раскатывала ее неведомая
власть.
”А кто - я?” - споашивал он себя и ужасался себе, обстоятельствам,
из-за которых здесь оказался. Пат? Всемогущий ОБЧ? Да при чем тут
они? Ведь и я человек тоже! Так вот он, этот человек, изволил любыми
неправдами съездить в замечательный лагерь! Не знал, куда попадет?
С кем?
Но кто извинит за это?
Зинка? Геныч? Или Сашка Макаров, трясущийся в припадке страш­
ной болезни?
Как им объяснить?
И кто поймет?
Сказать Джагиру: ’’Послушай, друг, ради бога, не сердись на меня, у
тебя родители погибли в землетрясении, а у меня они живы, и ты
приехал в этот лагерь потому, что у тебя их нег, а я потому, что они у
меня есть”
Что ответит Джагир? ’’Уйди, мразь!”
А Генычу, теперь уже дружку - как ему объяснить? ’’Генка, так вышло,
черт побери! Я же не знал, что окажусь с вами!” ’’Как не знал?” - спросит
Генка. ’’Поости, знал! Просто я решил, что немножко совру, понимаешь?
Скажу, что у меня нет ни па, ни Пат, ни бабуленции. Пошучу минуточку,
только у этой минуты длина в целую смену и в целую жизнь!” ”Эх,
бедолага, - пожалеет Геныч. добрая, настрадавшаяся душа, - лучше бы
уж у тебя и правда не было родителей!”
Хочешь такой жалости?
Нет!

158

А Зинка Эта прекрасная и страшная Зинка! Вруша ужасная —как
только зубы не выпадут! —что скажет она? Наташа Ростова, которая
сама-то запу галась, никто не разберет, то ли герой у нее отец, то ли
бандит с ружьем, то ли - страшней страшного! - насильник, и над кем?
- над собственной дочерью, а то и вовсе она одинокая, эта непонятная,
измучившаяся, других помучившая Зинка —что вот, интересно, скажет
она?
’’Так ты не наш? - скажет, например. - Чего тогда ты тут делаешь?
Не мог выбрать другую смену, где такие же, как ты, счастливцы? А,
может, специально пробрался, чтобы посмеяться над нами? Над нашим
бездольем? Горем?”
Она толкнет его в грудь, Зинка такая, она может, и ему придется
отступить в самый центр круга, и со всех сторон - лица, ставшие теперь
знакомыми, и глаза, в которых всегда стоит печаль, даже если человек
смеется. И вот Зинка подталкивает и подталкивает его. а он пятится,
отступает, пока не оказывается в центре круга, и тогда начинается
страшная пытка. Ему' надо стоя гь прямо, смотреть перед собой, а круг
начинает медленно двигаться, шаг вбок, еще полшажка, и ты смотришь
в глаза человека - пацана или девчоьки. Когда народу много, можно
отвертеться, не каждому посмотреть в глаза, а эта пытка так придумана
мучительно, что крут шевелится нарочно перед тобой. Ше пелится и
заглядывает тебе глазами в глаза.
Вот глаза Вовки Бондаря. Карие, но не очень густо карие, с позоло­
той, если солнце светит, они как будто рыжеют, но от этого вовсе не
веселей смотрит Вовка. Говорил, что отец служил на атомной лодке,
погиб как герой. Врал наверняка, хотя сегодня не признался. Но теперь
вопросы задают не ему. А он.
Он смотрит в глаза Жене. Зажмуриться нельзя
ILar и полшажка в сторону, на одно деление, на одну судьбу сдвинулся
круг. Джагир. Глядит, нахмурив лоб, черными презрительными глазами.
Еще шаг и полшага - Сашка Макаров с белыми от ненависти глазами.
Следующие глаза. Это Полина. Вроде зелененькие, невыразительные
у нее глаза, и смотрит она не осуждающе, равнодушно, но от такого
взгляда еще тяжелее, горше на душе. Чго бы ты ни сказал ей в свое
оправдание, она этих слов не услышит, покачает головой - мне все
равно, мол, есть ты или нет на этом свете Лучше бы не оыло вовсе таких,
как гы. . .
Еще один оборот колеса, жернова, который мелет Женину совесть.
Степка Ломоносов, предок или хотя бы просто однофамилец великого
человека. Смотрит неотрывно, i (аждеЬно, если бы разрешали правила,
он прости бы избил, расквасил л как следует нос такому герою, чтоб
не бы по повадно впоедь. . .
Поворот - эх, Катя Боровкова, может, хоть ты поостишь, помнишю,
я заметил, как просвечивают твои ненарядные бедные трусики, заметил
твои стыд... Может, ты поймешь меня, ведь ты бьг хотела иной судьбы,
иной жизни, разве же можно так беспощадно суди гь за ошибку - не злой
же это, в конце-то концов, умысел! Но Катя молчит, отворачивает
взгляд, а это ничуть не легче, когда тебя разглядывают в упор.
159

Леня из Смоленска посмотрит, ухмыляясь, многое понимая всерьез
в этом вранье, в этой пакости, ведь он может сколько хочешь заниматься
в авиамодельном кружке, стать каким-нибудь чемпионом, только, как
ни старайся, выше головы не прыгнуть, после восьмого сдад) г, как
барашка, в ПТУ, какие тебе крылья, какой институт, который стоит в
центре круга.
И снова Геныч глядит в глаза.
Опять пялится Зинка.
”Не прощу, не прощу! - твердят ее жесткие глаза. - Помнишь, как там,
на пляже, ты не выдержал моей правды? Как ты предал меня, когда мне
нужней всего была т воя помощь9 Какая? Всего-то - добрые слова! Ведь
добрые слова ничего не стоят! Их можно сказать всегда! Но тебе их
стало жалко! Ты испугался! Ты отбежал в сторону, пожалев такого
пустяка - собственной жалости! Чего же ты просишь сейчас9 На что
надеешься?”
Женя встал.
Он уже давно не слышал, что говорят ребята, над чем смеются - то
дружни, то не очень, и отчего Аня зажимает уши руками и Пим смотрит
себе на ноги.
Точнее, он все слышал, но его сознание жило совсем другим, и он
просто многое пропустил.
Потом он встал.
Он поднялся, еще не зная, что будет говорить
Вставая, он думал, что, может быть, прос го потихоньку уйдет. Илм
отвесит порцию глупости, скажет, что отец и мать у него скончались,
когда он был совсем маленьким . .
Нет, нет, этого он уже не мог произнести. Все вокруг было гораздо
серьезнее.
Почему-то стало тихо.
Тихо стало, наверное, потому, что поднялся Женя Егоренков, парень,
который вообще немного говорил. Но если говорил, его отчего-то
слушали. Наверное, так бывает всегда, если говорит молчаливый чело­
век. Или человек, который многое знае г. Или человеке трудной судьбой.
Встал Женя Егоренков, о котором очень мало знал отряд. И сказал:
- А у меня есть о~ец и мать.
Его никто не прервал. Никто над ним не пошуз ил. Что ж, кое у кого
тут были и отец, и мать.
- Мой отец-директор очень крупного комбина га. А мать-директор
универмага. Сюда я приехал по блату.
Он пошевелил губами, хотел еще что-то сказать, и тут произошло
совершенно неожиданное
- Я так и знал, - сказал грустно Геныч, - что Женька будет врагь до
последнего.
- По блату! - проговорил, смеясь, Джагир. - Сказанешь тоже!
- Ха-ха! Придумал! - засмеялась Зинка, опять эта Зинка. - Да если
хичешь, у меня папочка академик и Герой труда.
Отряд засмеялся Захохотал. Подумаешь, враль! Барон Мюнхгаузен!
Здесь утренник честности, а он опять вре г! Вот не ожидали!
160

Женя рухнул в последний раз с американской горки. Он сказал правду,
а ему не поверили!

Через два часа Павлу сообщили из дирекции, что Сашу Макарова
увезли в близлежащий город, приступ оказался несильный, и, возможно,
еще до конца смены он вернется. Обратно, в отр щ, или прямо домой
- это предстоит решить, но не теперь, а после... Телеграмму в детдом
пока не отправили.
Его укололо это трезвое сообщение В общем-то, действиз ельно. Ну,
прилетит директриса - а зачем? Поахает, поохает, разведет руками - и
все. Другое дело, были бы родители - они бы примчались сломя голову,
носили передачи, если это возможно при такой болезни, ну а коли нельзя
- ходили бы вокруг больницы маялись, а мать бы уж обязательно пла­
кала, и хотя это тоже бессмысленно с точки 3]эе ия все того же прокля того здравого смысла, за^о необходимо любой болящей душе... Ведь
даже в абсолютном беспамятстве человеку требуется любовь и стра­
дание других —они будто опора, будто косгыль наш в час стра; ший,
когда не держат ноги, когда мы один на один с белым потолком, с белым
миром, где счет на часы или даже минуты, и где никого с нами нет только одиночество, забытье, выкарабкивание из белой, слепящей ра­
зум ямы в другое пространство, поначалу тоже белое и уж потом об­
ретающее черты живого мира.
Понятно, лы не в одиночку выкарабкиваемся из таинства нездо­
ровья, разве мыслимо спастись без врачей, ме тицинских сестер —почему
так торопливо забыли мы название-и смысл! -б о л ее достойный: сестра
милосердия? - без нянечек, без тихого шарканья немногословных, ве­
ликодушных русских старух, подносящих полотенце с тазиком, чтобы
умыться, ут ку, чтобы мог ты опростат ься, спасибо вам, милые, - так что
хотя мы и не одни выкаоабкиваемся обратно на свет божии, но более
всего, однако же, помо 1 ают нам выбраться из одиночест ва немощи не
лекарства, не больницы —хотя куда же без них1- а одна только мысль,
что ты нужен дому своему, матери, которая исстрадалась, иссохла от
невозможности отдать тебе хоть сердце свое, хоть всю жизнь, отца,
с градающего бесслезно, но это вовсе не означает, что легко, друзьям и
товарищам, которые собираются под твоим окном и тихо перегова­
риваются между собой, желая тебе сил.
Дух близких тебе людей держит нас на плаву в дни испытаний да и
просто в жизни, их любовь, их желание добра, так как же горько быть
на белом свете совсем одному!
Павел содрогнулся. Только теперь он ощут :л, что такое сиротство,
каков настоящий вкус его. Ему горько стало за Сашку Макарова - горько
до слез, и он обругал себя последними словами ведь у него же f t >мать,
и он говорил с ней, а она заклинала дать ей увидеть сына. Педагог
чертов! Как она сказала: ”Я читала, что здесь работают самые талант­
ливые!” По всем статьям вроде женщина, вызывающая отвращение, но
кто, какой вожаз ый и какой суд может отнять у нее право бродить вокруг

161

больницы, где лежит ее сын? Как он, Павел, мог не спросить ее адреса
- так, на всякий случай? Или он снова городит огород, возводит на себя
напраслину? Риз мать оказалась без родительских прав, значит - все.
Государство от вечает за остальное, берет на себя тяжесть отве гственности.
Но - подождите! - перед кем ответственности? И как выражается
ответственное ь государства! Врачи, сестры, лекаре гва, бесплатные
больничные щи? Но мало ведь, мало этого—и все не то! Душа еще нужна!
Пусть хоть и вовсе аморальная, пустая, кругом виноватая, а душа, и
лучше всего - душа материнская.
Как я мог! - Павел глядел перед собой невидящими глазами. Именно я! Вот пим так пим!”
Он вспомнил себя, госпиталь, где лежал после ранения, свое оди­
ночество и угнетающую тоску - ведь мамы уже не было. Никого не было
у него! И он he получал писем, только два или три от командования
части, но это были письма по обязанности. Не мамины письма. И де­
вушку он не успел завести себе перед армией. Маму это больше всего
угнетало, она хотела, чтобы девушка непременно писала ему, пока он
служит, но Павел посмеивался, отшучиваясь - всерьез с мамой на эту
тему он говорить не хотел, потому как знал, душой ч) ял, что страшней
всею в армии, если девушка твоя, пока служишь, замуж выйдет - они
же все торопыги, им некогда, их время не ждет, будто оно ждет солдат,
- и видел, не раз видел, как убиваю гея мальчишки в солдатской форме,
плачут даже - будь же проклята женская неверность, особенно, ежели
настигает она солдата не на мирной службе.
Так что писем в госпитале Павел почти не получал, и хотя, выздо­
равливая, освобождаясь от боли, отдаляясь все дальше и дадьше от
смерти, цапнувшей все же его железным когтем, он радовался жизни,
обманному ее финту, подарившему ему продолжение, чувство оди"
та нет-нет, да и сжимало горло, выбивало слезу в жесткую госпи г гльную подушку, надолго заюняло в молчание. Он хлебнул чувства
рей, чиво стоишь!
Женя разглядел, что место рядом с водителем свободно, и сел зуда
под женское причиз ание.
- Эх' Из лагеря! Пионер! Ну-ка, дай я тебя paзгляжv!
Женя сразу поьял, что женщина, сидевшая сзади, не очень трезва,
слова, которые она говорила, будто покачивались, их перевешивало то
вперед, то назад торопливым или вдруг замедлявшимся выговором, но
что делать. Он поьеонулся вполоборота назад и деланно улыбнулся.
Ничего он, конечно, не увидел, и пьяная тетка не могла его разгля­
деть в такой тьме, а она все не унималась:
- Счастливчики! Живут себе! У моря! Разве я могла в их годы! А,
Ларик!
- Я в их годы работал на поле! - сказал грузин. - Ел мамалыгу! И
запивал сырой водой!
- Зато теперь! - хихикнула тетка и громко икнула.
Шофера передернуло, и Женя мысленно согласился с ним. Похоже,
это был замечательный мастер. Длинный, голова почти упирается в
потолок машины и нос, как у грисЬа, - только нос и можно разглядеть
при свете маленьких лампочек приборного щитка, а несется он, как
настоящий ас. К тому же ночь, машин на дороге нет, колеса посвис­
тывают, и сердце сладко замирает, когда машина вписывается в полу­
круг дороги, вплотную прижимаясь к краю отвесного обрыва, - хорошо
еще, чго темно, и опасность лишь угадывается, когда лучи фар отры­
ваются от земли, от побелевших листьев деревьев вдруг проваливаются
в нечто неопределенное, означающее пустоту.. Это была опасная, зато
быстрая езда, и этот носатый Ларик сразу понравился Жене, потому что
он, ничего не зная, помогал ему, а тетка —та мешала. Молола какую-то
чепуху, и шофера это раздражало.
Вдруг женщина спросила:
- Мальчик! А ты случайно Макарова не знаешь? Сашу? Такой белобрысенький?
- Опять за свое!
Жене показалось он ослышался: шофер сказал это не своим голосом,
сиплым каким-то Наконец он догадался, обернулся назад и увидел
силуэт мужской головы, лежавшей на плече у женщины За все это время
он не произнес ни звука.
179

- Чего я такое сказала? - обиженно спросила женщин?
Ей не отвечали. И Женя не знал, что делать.
Неужели влип? - думал он. Откуда эта пьяная тетка знает Макарова?
Может, все эти люди работают в лагере, мало ли, бывает, возвращаются
из гостей. Но тогда бы они знали, что никакой военизированной игры
н< т. И дет ям не полагается возить депеши на чужих машинах. Нет, тут
было что-то другое.
- Я его мама, понимаешь! - сказала тетка. - Просила повидаться, не
пускают. А ведь не имеют права!
Она цепко ухватила Женю за плечо.
- Не трогай лальчика! - грубо сказал ее сосед. - Там, понимаешь,
тысячи детей1 От куда ему знать каждого?
Тетка отцепилась, откинулась назад так, что звякнули пружины.
- Сволочи! - проговорила она, всхлипнув, и воскликнула: - Ларик!
Ил арион! Что же такое творится! Я его родила! В муках! А они
Шофер ничего не ответил, только слегка пригнулся над рулем. Ма­
шина, казалось, играючи совершает опасные пируэты над темной пус­
тотой. Словно этот Ларик, этот Илларион, вовсе и не шофер даже, а
пилот, командир быстроходного самолета, и он перекладывает свою
машину с крыла на крыло, уходит от врага какого-то, от преследова­
теля, который целит в него, в его хвост, а точнее, целит в эту пьяную
тетку, но что делать, она сидит тут, и надо уходить, петлять, совер­
шать пируэты, норовя вмазаться в землю, уходить изо всех самолет­
ных сил.
Женя все понял. Чего тут было не понять?
Мать, говорит, она? А чего ей враз ь? Только вот какая мать?
то и было-то - когда? - каких-то несколько часов назад.
С?шк повалился навзничь, и серая пена страшно взбилась у краешков
губ, но Женю больше всего поразило не это, а опытность генки Со­
колова. который вдруг стал разжимать Сашке Макарову зубы и встав­
лять палку, как пка? Покаталась, сдай обратно, да надолго-то они начто?
- Выхоли i. - ' смехнулся старик, - вы теперь вроде едете с выпасу.
■I

200

Ф
- Ну можно и так. - опять согласилась Фая, - а можно по-другому.
10 Две, допустим, эмансипированные современные женщины едут с за* служенного трудового отдыха.
Все тро{ похихикали.
- Ну, а почему в детским-то саду кашеварите? Не в ресторане, скаm жем? Квалификация не та? - дознавался дед.
- Не обижай, старичок, - сказала Фая, похоже, она заглавной все же
г была в этом дуэте, - мы погара высшего разряду и рестораны проуЕ1 тюжили, как собственное белье Но ведь там шум-гам, всякие проверки.
Кому охога срок разматывать?
-Д а нам и хватает, мы не жадные, - пояснила Зоч.
- Ну! - подтвердила рыжая. - Тут же ребятишки. Не спорят, не орут.
Да и много ли нм надо? Ну и мы не акулы какие хищные. Совесть все
же имеем!
- В меру, значит? - уточнил дед.
- Без меры у нас воспитательницы! - сказала Зоя
- Не все, конечно, но с пяток наберется, - хихикнула Фая. - Поверишь
ли, дедуля, чо делают? Ни в век не догадаешься! Устраивают в группе
сквозняки. Глядишь, наутро другой-трегий с температурой, дома сидят.
А эти гвари нам врут, что комплект полный, давай, мол. им еду на всех.
Вот и воюй!
- Неужто такие крохоборки? - усмехнулся одуванчик.
- Не только! - объяснила, фыркнув, Зоя. - Группа сокращается, ра­
боты меньше.
- А я-то. старый, думал, в сады эти идут, кто малышей любит!
- Да что ты, дедуля, - умилилась Фая. - Кто их теперь любит? Я бы
своего Петьку вот этими руками задушила!
/
- И свой есть? - крякнул дед.
/
- А куда же без их-то? Десять лет, такой оболтус, еле в следующий
класс переволокла, хорошо, учительница жалостливая, да ведь их тоже
за двойки-то жучат1Куда они денутся! Бабкам вот на месяц подкинули
с Зоей. Пожить-то ведь и самим охота. Что же теперь, детишкам до­
рогим и жизнь посвящать прикажете?
- Прошла эта мода! - хохотнула Зоя. - Сами выпростаются. Если
захотят.
- В общем, - засмеялся дед, - как щенков - в омут. Кто выплывает
- тот жилец!
- Эх, дедушка, - не согласилась Фаина, - какие-то ветеринарные у вас
сравнения!
Неожиданно Женя подумал, что эта Фая и его Пат одинаково рыжие.
Вся разница только в оттенке. У этой волосы - как медная проволока,
а оттого и вся она кажется вульгарной, а у ма рыжина какого-то бла­
городного, ппитушенного цвета.
’’Что за дикое сравнение?” - одернул он себя, но - нет, никуда не
девалась, не исчезала эту дураикая мысль.
Женя поднялся, спрыгнул с полки, выскочил из купе.
- Что это с ним? - спросила рыжая вслед, но он захлопнул дверь, ушел
юнец в конец коридора.
201

Минут через пять вышел ветеринар. Достал мундштук, вставил в него
сигаретку, подошел к Жене.
- Ну что, малец, - спросил он. прокашлявшись, - тошно тебе слушать
бабою брехню?
Женя пожал плеиами.
- Да нет, - ответил. Помолчав, прибавил: - Они хоть не врут.
Честные.
Дед хмыкнул, подвигал бровями, чиркнут спичкой, затянулся. Вре­
мени подумать достаточно. Сказал:
- Я уж и сам так подумал. Да только больно дрянная эта их честность.
- Помотал головой. - До чего женщины дошли! Пусть не все! Пусть их
мало! А все равно - много!
Они молчали. Мимо проносились белые камни, неровная, ненаряд­
ная земля, не прикрытая зеленью и цветами, совсем как не прибранная
красивыми словами настоящая правда.
Стало смеркаться.
Женя перевел взгляд на стену вагонного коридора я заметил распи­
сание поезда. Поздно вечером они прибудут на станцию, где простоят
целых полчаса Неожиданно он подумал, что может совершенно спо­
койно освободиться от самой серьезной погони Надо только дать яснуи»
и выразительную телеграмму, вот и все. В лагерь и домой.
Он повеселел, приняв мудрое решение.
* * *

*

С вокзала ушел последний поезд, от пирса отчалил последний паро- ,
ход, и хотя еще три рейса должны были поднят ься в воздух с аэродрома,
в списках пассажиров фамилия Жени не значилась.
Да он и не мог улететь самолетом - слишком большой риск.
- Ну, что будем делать? - спросит начальник лагеря. - Объявтяем
всесоюзный розыск?
Школа-интернат, где по бумагам числился Женя, разговаривала
голосом завуча Шевелевой довольно строптиво, с вызовом, а когда
начлагеря сказал, что вынужден будет звонить в тамошний горком f
партии, ответила:
- Вот-вот, позвоните туда. Там вам подробней ответят, кто такой
Евгений Егоренков и чей он сын.
- Сын? - почти взвыл начальник. —Но здесь же черным по белому
указано, что родителей у него нет. И что он ваш ученик.
- Я ничего не знаю, - сказала завуч Шевелева деревянным голосом,
довольно громко, на весь кабинет: слышимость была отменная, - я
ничего не знаю, кроме одного: у нас такого ученика нет и никогда не
было.
Они молчали с полчаса. Это был коллективный шок. Первой очнулась
ветеранка Агаша:
- Банда тут ни при чем.
И хотя всем сразу стало не по себе, все-таки решили ждать сообщения
местной милиции.

202

Лагерь спал, спал Генка Соколов вместе с остальной оравой в не­
сколько сотен детей, ничем не отличимых от остального детского мира
и все же так не похожих на обыкновенных детей, спала завуч Шевелева,
-может быть, даже очень коепко спала, честно выполнив свой долг, как
следует отчитав этого нахального начальника лагеря, который, видите
ли, окопался на теплом берегу моря да еще и разыскал ее домашний
телефон как-то, через милицию, надо же, нахал, дай ей бог ответит ь за
своих учеников, а тут еще эта известная фамилия и явно грязная под­
тасовка, нет уж, увольте, нет ничего важнее чистоплотности на белом
” свете главной заповеди учителя, спал даже беглец Егоренков, освобо­
дивший телеграммами свою душу, отправились спать замы и помы
начальника лагеря, отправился восвояси впжатский совет - опытные и
бывалые, не спали и не готовились ко сну только, пожалуй, двое начальник лагеря и Павел.
- Ну, что будем делать? - повторил начальник. - Сейчас позвонит
милиция, скажет, пора объявлять розыск, а мы с тобой что ответим им9
Затрезвонил телефон Павел вскинулся.
- Срочная телеграмма. - сказал начлагеря, хотя лучше бы он по­
молчав и так все слышно. - Твое имя. Метелину Павлу Ильииу. Так.
Семейным обстоятельствам вынужден выехать домой прошу не беспо­
коиться сразу прибытии извещу телеграммой. Евгений Егоренков. Мес­
то отправление какое, девушка? - заорал он в трубку. - Ага. Понятно.
Время Час назад Спасибо. Утром доставьте нам, договорились?
Они помолчат. Знаменитая голубая лампа освещала кабинет при­
ятным светом. Говорят, голубое успокаивает Беседы у начлагеря под
такой лампой должны были успокаивать, умиротворять На зтот раз не
1 получилось.
- Что ж, - улыбнулся начлагеря, - парень оказался разумным. Я
предлагаю - давай-ка, дунь завтра самолетом в город, откуда он прибыл.
Разберись, что к чем)' Если подставка, вместо сироты прислали чье­
го-нибудь сынка, вкатим по первое число. Через партийные органы,
вплоть до ЦК, черт побери! Как?
Павел вяло кивнул.
Ехать так ехать, хотя теперь концы почти сходились. Истину можно
обнаружить с помощью телефонных звонков. Командировка, что ни
говори, не из приятных. Вроде как хватать жуликов за рукав. Да и Женя!
Неплохой ведь парень, Павел даже успел к нему привязаться, казалось
- вот немногословный, мужественный мальчишка суровой судьбы, а он...
Впрочем, что-он? Какими знаниями располагает Павел о Жене Егоренкове? Пока только предположения. Что он знал, например, о Генке
Соколове0 И что Генка тут выложил!
Начальник лагеря позвинил дежурному пи Управлению милиции,
рассказал о телегоамме, тот согласился, что выехать на место неплохо
и что, хотя беспокойство за мальчика не снимается, рискнуть можно с поезда его не снимать, хотя ясно, что это пассажирский, дополни­
тельный, и положиться на его благоразумие.
При этом ответственный дежурный подчеркнул, что официально он
лишь консультирует, а не советует, чго вся полнота ответственности
203

лежит на начальнике лагеря, и если тот примет решение, мальчишку тут
же снимут с поезда и доставят по назначению, но вот вопрос - куда?
Домой? В лагерь?
- Хорошо, - вздохнул чачлагеря, и взгляд его потускнел. - пусть едет.
- Сделаем тогда так, - предложил Павел, - я лечу не напрямую, а в
Москву. Номер поезда известен. Вагон как-нибудь уж найду. Дам вам
телеграмму. А сам с Женей полечу к нему домой.
Начлагеря заулыбался, нет, что ни говори, а тяжела ты, шапка Мономаха! Тут же сам нашлепал на машинке командировочное удостове­
рение, оттюкал справку, чтобы продали билет на самолет для Жени,
позвонил в аэропорт, забронировал два места из Москвы до сибирского
города, где жил Женя, на тот день, когда приходит пассажирский поезд,
все у него получалось, все его знали, все уже слыхали про маленького
беглеча.
- Можно, конечно, теперь и eai он установить, - усмехнулся он. - Да
бон >сь, спугну I .
- Не надо, - попросил Павел.
Рано у гром лагерным службам надлежало - начлагеря лал команду
дежурным - вызвать кассира, чтобы снабдить Павла деньгами и выде­
лить легковую машину, чтобы доставить его к самолету.
Все было сделано. Все утрясено. Ничего не забыто.
- Ну, посидим еще пять минут! - предложил хозяин кабинета.
Что ж, подумал Павел, все правильно, теперь можно и продрать
меня. С песочком.
- Все хочу тебя спросить, да некогда, торопимся, бежим, некогда
потолковать, - сказал он негромко. - Так вот, хочу узнать, Павел, чего
ты к нам-то пошел? Знаю, ты не из тех, кого привлекаю! море и фрукты,
да у нас и захочешь, так о них забудешь, не та жизнь, но все-лаки? Это
же не навсегда. Особенно для мужчины.
Павел усмехнулся, "осмотрел в глаза своему начальнику. Приходил
ведь он сюда, и не раз, приходил на беседу под голубой лампой, вот и
с Аней тогда приходил, а разговоров все так и не выходило, больше по
верхам, по делам, по фактам. Что же сейчас-то? Или приспичило? Ис­
пугался? А, может, думает, после этой истории как бы не сбежал Паве, i
Ильич Метелин из этой благодати, из ла зурного лагеря, где нет ни
секунды покоя и возможности вспомнить себя.
Или это просто гот миг, те минуты, когда всякий человек, уставший
от гонки, в разговоре с другим старается объяснить себя прежде всего,
свои поступки, сравнить их с поступками другого и как бы самого себя
утешить: оказывается, и этот другой живет ничуть не лучше тебя, тоже 1
неправильно и тоже ничего не успевает - забыл себя, вертится, как
белка. Да так, пожалуй, и есть. Человек соглашае гея с откровенностью
другого потому, что это как бы отраженная, зеркальная форма его ?
собственной откровенное ги. Только говоришь не ты, а твой собеседник.
Исповедуешься его словами.
I
Павел сказал, помолчав:
- А я и сам не знаю. Сперва мне надо было забыться. Требовалась...
анестезия. И такая работа очень помогает забыться.
Он подумал и сказал неожиданное для самого себя.
204

tv

- А сегодня, - сказал он, - мне показалось, что я начинаю просыii паться. Начинаю снова все ощущать. Видеть жизнь. Что-то в ней по­
нимать.
и Павел усмехнулся, разглядывая остановившееся, замершее лицо
л1начлагеря, спросил:
- Я, кажется, неясно...
- В том-то и дело, - качнул тот большой головой, - что ясно... Пре' дельно ясно.
Он встряхнулся, отогнал какие-то свои неприветливые мысли, ска­
зал, улыбаясь, Павлу, вглядываясь в него доброжелательно, с пони­
манием:
- Ты счастливый человек, Паша. Ты можешь прожить жизнь со
смыслом.
Они попрощались. Павел пошел к вожатскому дому по аллее, круто
1 сбегающей вниз. Слепяще-белые лампы шарообразно выхватывали из
тьмы листву, окружавшую их, и казалось, что над аллеей в ночной чер­
ноте повисли зеленые шары, наполненные трепыханием крыльев поюжному громадных мотыльков. Пели, заливались цикады, их стрекот
сливался в протяжный, непрерываемый звон, в одну-единственную но­
ту, постоянный, неизменяющийся звук, точно это тонкая проволока,
которой пронизана во всех направлениях черная прибрежная тьма. Ночь
походила на неосязаемую массу, которая держалась множеством тон­
чайших проволочек, протянутых от дерева к дереву, от угла к углу этой
долины, прижавшейся к горам.
Неожиданно Павел повернул к зданию дружины. Дежурные сегодня
не спали, после происшествий вроде сегодняшнего нельзя не быть на­
стороже, Павлу открыли дверь, доложили, что дружина отдыхает, на
посту полный порядок. Дежурили Катя Боровкова и Джагир. Они ничего
не спросили больше Павла, но глядели на него напряженно. Он взял себя
в руки, сделал бодрое лицо, подмигнул, ответил на незаданный вопрос:
- Егоренков прислал телеграмму. Все в порядке.
Катя и Джагир заулыбались, Боровкова стала даже подпрыгивать,
широко разевая рот: ”Ура! Ура!” Нет, до ”ура!” было еще далеко, они
и сами это понимали, тут же снова притихли, деликатно отошли к столу
с телефоном. Павел осторожно отворил дверь мальчишечьей спальни.
В кроссовках его шаги были неслышны, он пересек комнату, присел
на подоконник.
Павел любил смотреть, как по-разному спят мальчишки, хотя бы раз
всмену заходил сюда увидеть это такое странное и в то же время простое
фелище. Даже детский сон, казалось ему, может многое, очень много
объяснить взрослому, каким-то неведомым образом связан он с харак­
тером и даже способен уточнить, как прошел мальчишечий день. Один
зертится, он еще в борьбе, в беге, в споре, другой уткнулся лицом в
юдушку, прячется от кого-то или от чего-то, будто страусенок.
Вон Генка Соколов лежит навзничь, раскинул в стороны обе руки,
зудто сражен в тяжелом бою. И правда, разве не сражен? Внешне это
| глаза не бросается, его откровенность можно принять по ошибке как
ш за душевное здоровье, но сколько же сил надо положить на то. чтобы
)н выскоблил в себе черноту еще такого невеликого, но горького про205

шлого! Сколько еще снов ему предстоит, где он не победитель, а по­
бежденный, где он вспоминает унижения, страх, боль. А главное - есть
i ли гарантия взрослой участливости и любви, которая способна помочь
ему освободиться от прошлого?
Коля Пирогов свернулся калачиком между подушкой и спинкой кро­
вати, одеяло сползло, ему холодно во сне, может быть, снится, как
какой-нибудь взрослый взял его за шкирку и трясет, приговаривает:
’’Сукин ты сын! Что натворил, сукин сын!” - и он только сжимается,
согласный, не возражающий против этой позорной клички, которую
другие понимают лишь как обычное ругательство, а он - совсем подругому.
Леня Сиваков из Смоленска лежит на боку в позе бегуна - руки
прижаты к груги, одна нога откинута назад, другая согнута в колене,
голову наклонил: финиширует. Куда только он прибежал? К матери
своей? Так она у него в тюрьме. Чуть не каждый день Ленька пишет ей
письма, а ответы, не больше, кажется, двух, получит уже в детдоме. Он
объяснил Павлу: туда можно писать хоть десять писем в день, а оттуда
-только два за целый месяц. Вот он и пишет, пишет, хотя тогда кричал:
"Мне одна дорожка!” Единственную только подробность и знает Павел
про Леньку Сивакова из Смоленска - об этих письмах. Пытался он
прорваться в Леньку дальше - не пускает. Может, и о Соколове ничего
толком бы не узнал, не случись побега Егоренкова.
Что они знают, вожатые, про них? Что вообще знают взрослые люди
о малом народе? Некоторые кичатся, кричат, что детских таинств не
существует. Что хороший, умелый педагог знает душу ребенка, как свои
пять пальцев, и душа эта похожа на носок: ее можно вывернуть, можно
постирать или выхлопать, можно заштопать, если дырка.
Как просто! Душа - носок! Правда, теперь такое откровение - ре­
дкость. Больше говорят о сложности, но поступают так, будто душа носок. Слово стало неподлинным, оно трещит, как сухой хворост, и
прогорает в одно мгновение, никого не согревая теплом. Да и хранит
ли оно в себе возможное тепло?
” А что я? - подумал о себе Павел. - Кто я этим детям? Зачем я здесь?
Ведь быть с ними целую жизнь - невозможно. Да я и не собирался в
учителя, в педагоги, ничего такого не думал, мало ли какие отрезки
бывают в судьбе человека? Служил солдатом, потом оказался вожатым,
затем можно стать инженером, конструктором, например, разве плохо
конструировать что-нибудь вполне увлекательное, допустим, новую
машину?”
”Да уж, - ответил он сам себе, - новую душу не сконструируешь, тут
*ругое требуется, это труднее и, главное, неблагодарнее”.
Он оборвал себя. Хватит рассусоливать неизвестно что!
Подошел к Лёне, укрыл его простыней, озябшему Коле подоткнул
здеяло, Генке поправил руки, осторожно положил их на кровать.
У дверей обернулся.
Мать честная, эта ребятня спит совсем по-другому, чем дети из
збычных смен, отличники, отборное, образцовое поколение. У тех руки
год щекой, лежат обыкновенно на правом боку, по всем правилам, и во

207

сне улыбаются. Один-другой разве что разбросается во сне, это, как
правило, самые яркие, внутренние бунтари, их Павел примечал и в
бодрствовании, обычно неуемном, нестандартном, непослушном. Таких
он любил больше, чем типовых каких-то, всегда послушных отличников,
которые быстро пугались, усердно стремились к повиновению и от­
сутствию хоть малого замечания. Образцово-стандартные любили
приблизиться к вожатому, исполнить любое его желание и даже не­
произнесенную просьбу. Придраться к ним было невозможно, да Павел
никогда и не стремился к этому, как не позволял он себе подчеркнутого
дружелюбия к тем, кто ему нравился своей неординарностью и раз­
бросанностью. Тайной любовью он любил тех, кто спал не по правилам.
В этой же смене, так получалось по логике, он должен был любить
всех, хотя их неправильные позы во сне имели совсем другое проис­
хождение.
Он стоял и у двери оглядывал спальню, своих мальчишек и пытался
внушить самому себе: никакого отношения к любви все это не имеет.
И хватит об этом. Он здесь' с единственной целью - забыться. И пере­
вести дыхание.
*

*

*

Женя все мотал головой, все восхищался Пимом, поглядывал на него
со смешанным чувством удивления и - как ни странно - жалости.
Его поезд уже был почти у цели, следующая станция - конечная,
Москва, а перед этим поезд сделал последнюю остановку, каких-то де­
сять минут, и когда в окне замелькали столичные пригороды, вдруг
совсем неожиданно распахивается дверь купе и является его величество
Павел Ильич, с ума сойти!
Женя не испытал ни стыда, ни страха - один только дикий восторг!
Кинулся Пиму на шею прямо со второй полки.
- Эк тебя встречают, - заверещала Фая.
- Брат, что ли? - допытывалась Зоя.
- Брат, брат, - петушился Женя, - разве не видите, как похож?
И все-таки Пим не был похож на себя прежнего. Пиджак, цивильные
брюки, рубашенция с несуразным, так не шедшим ему галстуком, увы,
уже не пионерским, а штатским, с какими-то аляповатыми цветочками,
делали его неуклюжим и провинциальным. Это Женя сразу уловил,
почувствовал. Павел Ильич и потом вел себя как закоренелый провин­
циал: уступал всем дорогу, становился в очереди, повел Женю в сто­
ловку, и тот едва уговорил его зайти в ресторан, потом хотел в аэропорт
ехать автобусом, и Жене пришлось чуть не силой затолкать его в такси.
А как он расплачивался - смотреть тошно. Впрочем, Женя и не смотрел.
Он опять стал самим собой, домашним, и заплатил в ресторане и так­
систу сам, поднимался, не ожидая сдачи, и в душе жалел Пима, который
вел себя как настоящий валенок.
Время от времени Женя ловил себя на мысли, что он поступает
непоследовательно. Полтора дня назад его радовала собственнная
обыкновенность, ему нравилось быть своим среди мальчишек малень208

кого сонного городка, он укорял себя своей прошлой беззаботной жиз­
нью, но теперь, встретившись с вожатым и обличив его затрапезность,
он снова стал самим собой, и хотя Жене по-прежнему нравились его
непритязательная рубашка, куртка и штаны, честно говоря, он предпо­
чел бы оказаться в привычной пжинсе, вообще во всем привычном, что
окружало его с малых лет, и жить так, как жил прежде - не оглядываясь,
легко, не вникая в подробности окружающей жизни, не запинаясь о
мелочи чужих судеб, не вступая в споры, которые, как не раз доказывала
ему его прошлая жизнь, легче обойти, обогнуть стороной, не тревожа
ни сердца, ни чувств, не тратя себя и своих нервных клеток, которые,
как он знал с детства, не восстанавливаются или восстанавливаются с
большим трудом при помощи избранных сортов вина типа "Каберне”,
доступного лишь космонавтам и некоторым директорам крупных ком­
бинатов.
Одним словом, посмеиваясь, вернувшись в себя, он увлекал за собой
Пима, который, несмотря на провинциальности, все же не уставал по­
ражать своей хваткой и точной, какой-то умелой расчетливостью, объ­
яснял причины и следст вия очень спокойно, даже небрежно, что так не
соответствовало его внешнему облику.
- Как вы смогли вычислить меня? Неужели по телеграмме?
- Да, спасибо, ты помог нам.
- Но зачем вы меня догоняли? Я же успокоил вас! Подтвердил, что
вы ни при чем.
- Ну. до Москвы ты доехал, а дальше? Тоже поездом? Почти трое
суток. Для нас такая неопределенность неудобна, - даже чуточку от­
вернувшись, иронично отвечал вожатый, - а вдвоем мы полетим само­
летом. И поскорее закончим эту историю. - Он, чуточку помолчав,
прибавил: - Ведь меня ждут.
Он посмот рел сверху и сбоку на Женю, несколько вызывающе по­
смотрел, как бы укорил: подумай, сколько с одним тобой возни, когда
иелнй отряд остался без вожатого. И каких ребят!
Женя отвернулся, даже отдернулся: его обдал чем-то горячим этот
укор, даже самый мягкий. Он прижался лбом к иллюминатору, посмот­
рел вниз - там простиралась белая, освещенная со спины уходящим
солнцем облачная пустыня, над которой с бешеной скоростью девятьсот
километров в час еле полз их самолет Вот что совершенно равнодушно
к нему, к Пиму, к их самолету и всему' человечеству - так это простран­
ство, эта пуст ыня, по которой невозможно ходить, подумал Женя. И эти
его перескоки —то радости, то обиды, то укоры совести, то желание
плыть, как прежде, по течению жизни, приготовленной для него —что
значат эти страсти в сравнении с безбрежностью молчания и пустоты,
несущихся внизу, а уж тем более вверху, над ними, где нет ни края, ни
конца, и лишь только усилием оснащенного знанием ума можно пред­
положить бесконечность молчаливого покоя, столь снисходительно
терпеливого к самому существованию человечества —не очень большой
Mhei е шевелящихся частиц в пространстве мироздания.
Жене стало страшно на миг, он откинулся в кресло, закрыл глаза,
попробовал вернуть сознание из мира пространств в мир людей. При-

209

открыв щелочки век, посмотрел на Метелина и отчетливо представил,
как они в аэропорту подходят к окошечку, куда их послал дежурный,
велев идти без очереди, потому что скоро уже разбронируют билеты,
предназначенные для них. Пим смущенно пробирается мимо людей, и
тогда какой-то пожилой, но все-таки мордастый дядька орет Метелину,
чтоб тот постыдился, что все тут торопятся, а без очереди имеют право
только участники войны и инвалиды.
Женя видит, как на мгновение Пим останавливается, еще немного
- и он отступит, но тут он оборачивается на Женю и вдруг говорит
шутливо:
- А я и есть - участник войны. Инвалид!
Тут начинает колыхаться вся очередь, и Жене делается совестно за
вожатого: мог бы что-нибудь и другое выдумать, теперь-то у них ничего
не выгорит - вон как разгулялась, заходила толпа:
- Совесть бы поимел! Мальчишка!
- Сопляк, ты еще на свет не уродился, когда война-то была!
Женя видел, как покраснел Павел Ильич, полез зачем-то во внут­
ренний карман поджака, и руки у него затряслись, будто у старика, j
совсем уж стыдно он вытащил какие-то зеленые картонки, сунул тому
мордастому дядьке, сказал: ”Ну смотрите, если интересно!” - а сам
пробился-таки к окошку, приблизил к нему голову, стал говорить что-то,
кивать, вынимать деньги.
А мордастый, привиредливо разглядывая зеленые картонки, вертел <
их так и сяк, багровел и пунцовел, наконец, громко проговорил, спра­
ведливец:
- Пропустите его! Он - действительно!
Женя слышал, не мог не услышать, как переговаривались женщины:
- Какой же войны?
Потом спохватывались:
- А-а!
Женя шагнул к мордастому - прямо-таки преследовали его толстяки,
наваждение какое-то, - протянул ему руку, забрал документы Пима. Тот
отдал их охотно, переминался, юлил, чувствовал себя явно неловко,
сообщал подробности соседям, вертя головой:
- Еще и орденоносец! Смотри-ка ты, а?
Когда Пим отошел от кассы, мордастый даже сказал, сняв соло­
менную шляпу:
- Извини, паренек, прости великодушно.
И хмыкал, кряхтел.
Вот такой он, Пим, валенок, так сказать.
Женя почувствовал, как к горлу подкатывает тепло, прокашлялся.
Вожатый вопросительно посмотрел на него.
- Павел Ильич, - спросил он, - а чего вы нам никогда не рассказы­
вали?
Тот поморщился.
- Чего тут говорить?
- Может, хоть мне? - попробовал подлизаться Женя.
210

- Нет, мальчик, - неохотно ответил вожатый, - это все не забава.
Они помолчали.
- Паьел Ильич, а зачем вы со мной летите? - спросил Женя. -- По­
садили бы в самолет, а сами - обратно. Разбираться будете?
- Надо выяснить, - вздохнул тот.
- Моих-то не очень жучьте, - попросил, улыбнувшись, Женя, а сам
подумал: ”Да кто позволит их ж>чиз ь?” Он представил Пима рядом с
Пат, за одним столом. Вот он сидит на почетном месте, Павел Ильич
Метелин, в своем затрапезном костюмчике, между поднарядившейся
Пат и па, которому не нужны никакие наряды, ма, конечно же, вы­
пендрилась, сервировала стол, как по случаю приезда иностранной де­
легации - четыре ножа слева, шесть вилок справа, ложечки впереди
тарелки, тоже не одна, все в серебре, в хрустале, в нарядных тарелках,
красная, как кровь, салфетка поставлена кулем, не знаешь, как развер­
нуть, до того накрахмалена, и Пиму предлагают отведать то, или другое,
или третье. Да еще отцов приятель сидит, секретарь горкома, чтобы
по-домашнему все уладить, не в кабинетах, не на митингах и собраниях
- куда он денется, бедный Пим?
Жене опят ь стало его жалко. ’’Лучше бы уж он не ехал, - подумал он.
И вдруг решил: - Я не хочу, чтобы его воспитывали у нас дома. Не хочу,
чтобы он видел, как мы живем”.
- Павел Ильич, - сказал Женя, - не надо, не ходите к нам. Лучше я
сам расскажу правду.
Вг жатый развернулся к нему всем корпусом, кивнул:
- Расскажи. Я хочу, чтобы это сделал ты сам.
Женя не отвел глаза, начал:
- Мой отец - директор комбината. Понимаете, он все может. Но он
не виьоьат. В лагерь захотел я. А я не знал, что сейчас такая смена.
- Ясно, - покивал Пим, - все довольно просто.
- Это я виноват, понимаете, я! - настаивал Женя. - Они только
выполняли мое желание.
- Какой гы, оказывается, всемогущий, - иронично усмехнулся Павел
и опять откинулся на сипенье, прикрыл глаза.
- А т а ет е, - сказал ему неожиданно Женя, - чем бы это ни кончилось,
я не жалею. Таких ребят увидал! Я не знал...
Он хотел бы добавить, что не знал, какие несчастья бывают ь жи ши
- с детьми и взрослыми, какой стороной поворачивается судьба к че­
ловеку в мальв годы, какого одиночества полна Зинка и что случилось
с родителями I енки Соколова, но он не сказал этого, потому что, по­
жалуй, бы не смог, не все может человек сделать словом, особенно когда
он все-гаки не так уж велик летами, но почувствовать, и понять, и
совершить из этих чувств и пониманий поступки он может, независимо
от возраста способен.
Он опять содрогнулся, отвернулся от Пима, вожатый больше не ин­
тересовал его. Никто его не интересовал. И Пат с отцом тоже. Пропади
они все пропадом, он должен любить родных, и не стыдиться ведь
нельзя, запутался он, оттого его и шатает то туда, то обратно, вот

211

вспомнил ребят, тот утренник откровений, и тошен сделался сам себе.
Как он мог? Согласиться! Чтобы в его бумагах! Было написано! Ро­
дителей - нет! Родителей! Нет! И это ему подсунули они сами!
- Женя, Женя! - тронул его за плечо Пим.
Женя стряхнул чужую руку, припал к иллюминатору. Опять пустыня,
опять ползет маленький самолет в этом бесконечном пространстве, так
мгновенно и сказочно меняющем масштабы людей и их печалей.
- Женя! - снова позвал его вожатый. Прагматик со стажем и опытом
шевельнулся в Жене, все эти взбрыкивания - сплошное детство, он
прикрыл глаза, взял себя в руки, повернулся к Пиму с невозмутимой
ясностью во взоре:
-Д а!
- А Генка-то Соколов - он решил, что ты из банды.
Женя искренне расхохотался.
- Похож, что ли?
- Увидел у тебя большие деньги. И потом была у вас какая-то история
на диком пляже, какие-то хулиганы к вам пристали, ты им что-то
крикнул, и они ушли. - Женя даже обмер.
- Во дела! Да это же Генка нас спас! - сказал он восхищенно. - Схватил
камень и попер на тех парней. Ну и ну!
- Видишь, - улыбнулся Павел Ильич, - как два человека - всего лишь
два! - могут по-разному смотреть на одно и то же событие?
- А вроде все одинаковые, - задумчиво ответил Женя, - одной породы.
- Ты тоже так думаешь? - удивленно спросил вожатый.
Женя не заметил в вопросе подвоха.
- Конечно! - кивнул он.
- А я думал, - проговорил Пим, - ты считаешь себя особенным
человеком.
Женя посмотрел в глаза вожатому, спросил:
- Особенной породы?
Тот кивнул. Женя опустил взгляд. Вздохнул. И вдруг вскинулся,
спросил:
- А как мне быть? Как походить на всех, на ребят из нашей дружины,
если я совсем другой? Я виноват?
Он вдруг вспомнил одну любимую фразу па, которую тот повторял,
когда на него наваливалось дурное настроение или еще что-то, пока
непонятное Жене, но ясно, что очень взрослое, может, какие-то неболь­
шие неприятности там, за пределами Жениной видимости, и па было
нелегко, он глубоко и горько вздыхал, словно от чего-то отступался,
чему-то изменял, вынужден был соглашаться, хотя ему вовсе этого не
хотелось. И вот, навздыхавшись, он повторял эту фразу, которую, по­
думав, сказал и Женя, всматриваясь в своего вожатого:
- Разве вы не знаете? Бытие определяет сознание!
*

*

*

Нехорошо было на душе у Павла, муторно, а когда самолет ткнулся
212

>

|

>

j
,
,

1(
^
{
J
,

колесами в бетон, его как будто вез рлхнуло, и он по-новому понял, что
е упредстоит. Хочешь не хочешь, а должен стать как оы в^ ai ом Жени.
Обвинителем. Отвратное занятие - ходить по кабинетам, выяснять,
каким образом оказалось возможным такое бе юбразие, такое отвра­
тительное постыдство, и ему будут врать, примутся вилять, кивая на
высокопоставленного отца, но не станут говорить открыто, а начнут
намекать, подталкивать его к дверям высоких кабинетов хорош тоже
начальник лагеря, нашел следователя!
Он представил, как его с ходу возьмут в оборот родители Жени, ведь
он сказал, что дал телеграмм^ не только в лагерь, но и домой, встретят
в алропорту, да еще на служебной "’Волге”, вранье ьачнется с первых же
слов, и у него не хватит духу оборвать разговор, стать жестким иска­
телем истины хотя бы потому, что вежливость еще существует на белом
свете, а кроме того, чем он располагает - одними намеками, подозре­
ния ии, г .ciyno бросаться на людей, едва сойдя с самолета.
Женя был оживлен, часто оборачивался, пока они шли через коридор
к залу ожицаьия, сверкал глазами, крутил головой, поднимался на
цыпочки, даж^ подпрыгивал, ч гобы увидеть встречающих — вот он
снова в родной стихии, и нет, вовсе не спокойно за него сердце Павла,
ничуть не спокойнее, чем за тех, что остались в лагере, этому мальчику
еще трудьсе, пожалуй, как это ни странно звучит, хотя ни он, ни его
безумные благодетели этого не сознают ь полной мере.
И все-таки он слишком скор на суд и тороплив, в Жене что-то про­
изошло, >едь он из лагеря убежал не по прихоти. Да чего говорить, он,
случайный, можно сказать, человек, стал свидетелем, как на глазаху него
в ребенке взбунтовала совесть! И теперь он же должен вроде как до­
казать, что лучше бы этого бунта не было! Лучше, если бы все осталось
шь . о-крыто, какой бред!
Павел прибавил шагу, обнял эа плечо Женю, улыбнулся ему. Нет, оч
не имеет права быть букой, он еще здесь и затем, чтобы поддержать
мальчишку, его честность, и во т от этой истины он будет плясать, все
ос". льнос делая второстепенным. Нельзя, никак нельзя допустить,
чтобы в ене, который и так-то идет к правде, то и дело оступаясь,
бередя себя, то возвращаясь к прежним своим правилам, то стыдясь их,
оборачивая сознание к новым чувез вам, обретенным в лагере, и ко­
торому впереди еще много искусов одолеть надо, - так вот никак нельзя
допустить, чтобы он сломался, разочаровался в совести и честности, на
то он существует, Павел Метелин, хоть и случайный, а все-таки вожатый,
затем он и идет рядом с пацаном, который испытывает порой чувство
детского превосходства, а в сущности такой беззащитный человек! И так
ему нужна опора!
Они вышли в зал ожидания, влились в суетливую толкотню, в при­
ветствия и возгласы, и Паьел увидел, как отразилось на лице Жени
сначала недоумение, потом обида, как набухли совсем по-детски сле­
зами глаза, и он старательно отворачивался от Павла, отворачивался,
чтобы тот не заметил этой стыдной слабости.
Павел нарочно отстал на пару шагов, искусственно озирался, будто
мог узнать встречающих, и приблизился к Жене лишь тогда, когда тот
213

повернулся к гостю, придя в себя, взяв себя в руки.
- Наверное, телеграмма где-то застряла, - помог ему Павел, - ма­
ло ли!
- Аха, - поспешно согласился Женя, - мы сейчас на такси - и в дамки! i
Он засмеялся, детство сильно все-таки своей надеждой!
Такси и правда донесло их к дому Жени в считанные минуты, которые j
были отданы глупой борьбе взрослого и мальчишки, заключавшейся в
вопросе, так, впрочем, и не разрешенном - сначала в гостиницу, чтобы (
выбросить Павла, или сразу к Жене домой? Споря, Павел понимал, что ,
напрасно тратит слова, первый долг его заключался в том, чтобы сдать „
ребенка с рук на руки, и в то же время до тоски, до стона не хотелось
ему видеть сейчас этих всемогущих родителей.
Долг превозмог остальное, Женя небрежно расплатился с водителем
- откуда у него такая свобода, такая раскрепощенность, когда подают а
купюру гораздо больше положенной и даже не думают о сдаче, в этих s
жестах Павлу чудилась смутная взрослая барственность, беспечность, j
не подкрепленная личным усилием для получения этих купюр, недетское ,
бесстыдство, занятая у кого-то привычка, — они поднялись на второй !{
этаж, Женя - бегом, обогнав Павла. Мальчик нажал кнопку звонка. 1
Признаков жизни за дверью не обнаружилось.
Тогда Женя принялся тарабанить в дверь. Потом позвонил протяж- п,
но, долго не отрывал палец от кнопки.
В наставшей тишине что-то мерно зашаркало, дверь распахнулась, и и!
Павел увидел полного, большого, похожего на медведя мужчину с ок­
руглым лицом, половину которого составляли внушительные роговые _
очки, сильно увеличивавшие глаза за стеклами. Огромные глаза человека бессмысленно смотрели на Женю и Павла, казалось, даже смотрели и,
не на них, а сквозь, очень отсутствующий был взгляд, отвлеченный, и ,:
ничего не выражали: ни радости, ни огорчения, ни удивления.
Pj
Одет был мужчина крайне небрежно: незастегнутые в нужном месте
брюки держались на облохмаченных не новых подтяжках, грудь обле- 2
гала несвежая, закапанная спереди чем-то красным майка, причем одна i
лямка съехала с плеча.
И это всемогущий, очень большой человек?” —подумал удивленно и
Павел.
*
- А! Вот и ты! —сказал человек Жене, казалось, совсем не замечая К
Павла, и повернулся, не обняв сына.
- Па! —воскликнул Женя, бросаясь к отцу. —Что случилось?
- Что случилось, что случилось. - пробормотал тот, механически,
как-то неосознанно беря мальчика за плечо. - Да знаешь ли, мама попала
в больницу.
Нс дождавши, и пр
пления Павел переступил порог, притворил
за собой дверь. Появилось еще одно действующее лицо. Негромко
всхлипывая, в госгнну.^ „ошла старушка, увидев Жен,о тоненько что было бы с отцом, с Пат, особенно когда умрет бабуленция?
Женя навзрыд заплакал: домик рассыпался, их замок был построен
из песка, точно детский, на пляже. И, может быть, именно он, Женька,
был всему причиной.
Ведь вся жизнь в этом доме посвящалась ему, мерзкому эгоисту!
Дряни! Подлецу!
гзве же не для него старалась мама, доставая эту проклятую путевку
в лагерь? Разве не содрогнулась она сама, когда согласилась, чтобы ни
отца, ни ее, такой живсг , очевидной, не числилось в живых, пусть просто
на бумаге?
Он не стал, а соизволил стать солнцем, вокруг которого крутились
221

три луны - бабуленция, отец и мать, причем мама вращалась быстрее
всех остальных, только чтобы оградить от неприятностей, предупре­
дить малейшее желание, исключить любое затмение любимого светила.
Все, все, все на белом свете делалось для него! Это он понял! Ос­
мыслил, наконец, сейчас, глубокой ночью, когда его маму увезли, спря­
тали за решетку.
”Но если это правда, - подумал Женя, - и она воровала - воровала
для меня, ради меня, во имя меня? Занималась еще какими-то грязными
и тайными делами - для меня?”
Его опалила эта мысль.
Он вскочил с кровати, откинул альбом Иеронима Босха, прошептал:
- Но я не хочу!
Потом сник. Опять опустился на кровать.
Ты - не хочешь! Но это сделано! Для тебя! И тебе не по силам
что-нибудь изменить.
В прихожей коротко, неуверенно тренькнул звонок.
Женя бросился в постель, потом вскочил снова, выключил свет, опять
кинулся под одеяло, накрылся им с головой.
Наверное, это отец. Увидев свет, он обязательно заглянет.
А Женя не хотел видеть его.
Никого он не хотел видеть, и больше всего Пат.
Интересно: как они встретятся?
Где?
Павел не спал, листал чудесные альбомы по искусству, которых было
во множестве на книжных полках уютного кабинета, и вздрогнул от
неожиданного и резкого, как удар, звонка. Он вскочил, отчего-то на­
прягшись всем телом, кинулся к двери, боясь, что повторный звонок
разбудит Женю или бабушку.
Кто мог быть? Хозяин дома? Но он сказал, что заночует на работе,
да у него, наверное, и ключ есть, наверняка не стал бы будить.
А если его жена? - пришла вдруг в голову глупая мысль. Может, ее
отпустили? Как он узнает и что скажет?
Павел открыл дверь. На площадке стоял сморщенный человек секретарь горкома.
- Выйди сюда, —сказал он просительным, усталым тоном, вовсе не
заботясь о том, что они, по существу, не знакомы. Попросил: - Прикрой
дверь.
r г
В майке и спортивных брюках Павел стоял перед пожилым, усталым
человеком, и сердце его помаленьку раскачивалось.
- Хорошо, что открыл ты, - сказал секретарь. - Илья сказал о тебе.
Не знаю, что делать... Сначала у нас было бюро, потом он уехал.
А дальше не сказал —ударил:
- Час назад в своем служебном кабинете он умер от инфаркта.
Павел опустил голову, ладони оледенели. Опять судьба выбирала
его. Выходит, ему придется сказать об этом Жене.
222

к екретарь горкома протянул сигареты.
Павел затянулся, дым ворвался в легкие, он захлебнулся этой га­
достью, ухнул несколько раз, прикрывая ладонью рот, на глазах вы­
ступили слезы.
Вот ты и увидел своими глазами, —сказал Павел самому сеОе, —как
наступает сиротство”.

Все остальные дни в сибирском городе слились для него как бы в
один, напоминая стремительно мчащийся поезд, eai оны которого про­
скакивают мимо, смазываясь, сливаясь в зелен) ю массу, если ты стоишь
под насыпью.
Эдну сцену не забыть.
Кча. (бище, кортеж автобусов и легковых машин еще втягивается,
вползает в стар) к> липовую рощу, под деревьями которой видны звез­
дочки и разнобой оградок, желто-синяя милицейская ’’Волга” обходит
колонну, автобус, где возле гроба близкие, тормозит.
Павел видит, как Женин взгляд, устремленный на отца, переходит за
окно, как он поворачивается всем телом к милицейской машине Дверца
распахивается, из нее выбирается сержант, помогает выйти женщине в
черном вуалевом шарфе.
Автобус тормозит, не дожидаясь, когда выгрузят гроб, неприлично
торопливо зля такого момента Женя соскакивает вниз и бежит к жен­
щине. Он бросае гея ей на шею. женщина склоняется к мальчику, они
порывисто обнимаются, мать лихорадочно, точно боясь опоздать, це­
лует сына.
и рвую и, пожалуй, единственную фразу она сказала, когда Павел
приблизился к ним и поклонился.
- Кто это? - спросила она Же ню.
- Наш вожатый! Он приехал со мной! - ответил он, и тогда она вдруг
сказала:
- Никому никогда не верь, сынок! Никогда! Никому!
. азве можно с дичь женшину в такой момент, в таком положении?
все же Павел без конца во »вращался к этим словам, сказанным в
аффекте, в отчая! ии, к желтой милицейской ’’Волге” и фигуре милици­
онера, скорбно склонившейся к женщине в черной накидке.
Никому, никогда, сказала она, вроде как завещала свое мрачное на­
следство.
Кому сказала? Сыну. Которому всегда желала добра.
Но этого ли надо было пожелаэ £ ему?

Павел был неотлучно возле Жени с тех пор, как сообщил ему горькое
известие.
Женя плакал, но позже и как-то не по-детски устало, а вначале его
223

глаза были сухи - он не понимал, о чем говорил вожатый. Понимание
приходило с трудом, даже неохотно.
Они вместе ели, вместе ходили по улицам большого города, молча
сидели на скамейках в скверах. Бабуленции было совсем худо, ее хотели
увезти в больницу, но она наотрез отказалась, и возле ее постели круглые
сутки по просьбе секретаря дежурили медсестры, которые, едва она
просыпалась, кормили ее и сразу делали новый укол, от которого она
опять засыпала.
Делать дома было нечего. Полированные поверхности шкафов и
столов в домашнем музее покрывались пылью, а Женя с Павлом бро­
дили по городу, точнее по его окраинам.
В центре к Жене раз или два подходили дети его примерно возраста,
какая-то очень видная девочка и два пацана, одетых в неброские, но все
же заметно отличные наряды, которые выделяли их среди остальной
ребятни в шумной городской толпе, говорили утешительные слова,
которые Женя, согласно кивая, слушал, и тут же торопливо исчезали, и
на лицах этих уходящих Жениных сверстников Павел видел следы явного
удовольствия собой, исполненными обязательствами. А потом к Жене
прильнула дородная шумливая дама, очень яркая на вид, нажимая на
чувства, принялась плакать, приговаривая: ’’Бедный мальчик! Бедный
мальчик!” - после чего они пошли в сторону тихих улочек, водозаборных
чугунных колонок, в сторону женщин, полощущих белье прямо на зеле­
ной траве, возле серых, морозами прожженных заборов, и тут Женю
никто не узнавал, никто не припадал, чтобы выразить свое сочувствие.
Павел тоже не находил слов. Вернее, он их не искал.
Он просто жил рядом с Женей и лишь однажды предложил:
- Давай вернемсяв лагерь. Я договорюсь с нашим начальником, ты
побудешь еще одну смену.
- Как кто? - спросил равнодушно Женя.
- Как сверхплановый пионер, - нашелся Павел.
- А! - коротко произнес Женя, и было в этом одном-единственном
звуке столько иронии, что Павел стушевался, вспотел. Поправился:
- Как мой брат!
- Спасибо, Пим, - ответил серьезно Женя, беря Павла за руку. Впервые он так назвал вожатого, но очень хорошо сказал, необидно, как
младший брат, в самом деле.
- Спасибо, великодушный человек! — проговорил Женя. И спросил:
- А как же бабуленция?
Они прошли еще несколько шагов, мальчик остановился.
Он повернулся к Павлу и посмотрел ему в глаза. Очень взрослым
получился этот взгляд.
- До сих пор, - сказал Женя, —я жил у них за спиной. Теперь я должен
подумать о бабушке.
Он отвел взгляд куда-то в сторону, зажмурился, будто от яркого
света, прибавил:
- И о маме.
Они двинулись дальше, и чуть погодя Павел сказал:

224

'

j
йч
j
(

I
и;
J
(
„

.

- Если будет труцнс, Женя, чапиши. Я прилечу.
И лхеня ответил. Хотя мать советовала ему другое.
Женя ответил:
- Я тебе всегда верю, Пим.
Они обнялись.
*

*

*

И еще раз обнялись. Перед отлетом.
В , .юпорту| перед чертой, за которую вхид провожающим запрещен,
они обнялись снова, и Павел неожиданно для себя сломался. Плечи его
1рогнули, и он крепко прижал Женю, чтобы тот не увидел слабости
старшего.
И тогда Женя, обнявший его где-то возле пояса, сказал погрубевшим
голосом:
- Держись! - И добавил: - Передай привет всем нашим!
*

*

*

’’Всем нашим!”
Павел не мог забыть этих слов. ’’Всем нашим!”
*

*

*

В самолете он накрепко забылся —пять дней и пять почти бессонных
ночей пролетели, промчались после короткого, как удар, звонка в дверк
И теперь Павел выключился, едва коснулся спинки авиационного
кресла.
от будто ждал его!
Выскочил из-за камня, в почерневшем, но когда-то, видно, нарядном
халате, с автоматом в руках и дал ту бесконечно длинную, последнюю
очеоедь.
Свинец цвиркал справа и слева, сейчас, через мгновение, он врежется
в человеческое мясо —в грудь и в живот ...
Павел проснулся, дернувшись от ударов.
’’Неужели, - подумал, просыпаясь, - он так и будет стрелять в меня
всю жизнь?”
*

*

*

Сойдя с самолета в Москве, он пошел к почте и, набрав пригоршню
пятнашек, позвонил в ла1 ерь
- Что у нас нового? - спросил он начальника лагеря.
- Возвращайся скорей, - ответил гот. —У нас Аня уволилась. Твоя
напарница.
- Вот как, - произнес сухо Павел.
Где-то там. в телефонных проводах, опутавших пространства, слы-

шались невнятные голоса, чей-то смех. Тяжело дышал начальник
лагеря.
- Что молчишь? - спросил он. - Тебе спасибо за все, телеграмму я
получил, ну да мы еще поговорим.
- Поговорим, - согласился Павел. И вдруг попросил: - Вас не за­
труднит напомнить мне телефон Ани?
Начлагеря хмыкнул, прикрыл трубку ладонью, крикнул кому-то, что­
бы дали телефон и адрес, продиктовал с чьих-то слов.
- Так возвращайся скорее, - не напомнил, а попросил.
- Сегодня вылечу, - ответил Павел. И повторил Женю Егоренкова:
- Передай там привет... Нашим.

Потом он позвонил Ане.
Она сняла трубку тотчас, будто ждала.
Павел молчал, запоздало обдумывая первую фразу, и она спросила:
- Это ты, Паша? В Москве?
- Да, - проговорил он.
-Т ы сможешь приехать?
- Да, - ответил он.
- Возьми такси, - попросила Аня.
* * *

Он вышел на улицу. Было солнечно, жарко, многолюдно, у стоянки
такси изгибалась длинная очередь.
Павел голоснул первому же проезжавшему частнику, тот охотно
притормозил.
Он назвал адрес.
Частник оказался толстым, мордастым дядькой в синтетической
шляпе с дырочками, улыбчиво поглядывал на Павла, потом спросил:
- Кто будешь, паренек? По профессии?
- А вы угадайте, - отшутился тот.
- Солдат?
- Уже нет!
- Студент?
- Еще нет!
- Тогда сдаюсь.
- Пионервожатый.
- Кто? - не понял толстяк.
- Пионервожатый! Вожатый! - сказал раздельно Павел, а толстяк
рассмеялся:
- Тю! Что за профессия! Это ты, паренек, несерьезно.
- Может быть, - ответил Павел и уставился за окно.
Земля, усыпанная полевыми цветами, кружилась там гигантским
кругом.
Земля, предназначенная для радостей, а не для бед.
226

ТВОЙ СВЕРСТНИК
ВО ВСЕ ВРЕМЕНА

Илья АЛЕКСЕЕВ

БЕСКОНЕЧНАЯ ЖИЗНЬ
В ПРЕДЕЛАХ КРУГА
14 октября 1840 года - 150 лет
назад - в селе Знаменском Ор­
ловской губернии в небогатой по­
мещичьей семье родился человек,
которому суждено было прожить
блистательную, ослепительно яр­
кую, короткую, во многом зага­
дочную жизнь. Человек этот Дмитрий Писарев.
150 лет со дня рождения - очень

круглая дата. В прежние времена
к таким датам революционные
демократы получали от нашей
прессы трогательные "букеты"
юбилейных статей, в которых
мысль еле пробивалась сквозь
толщу праздничных славословий.
"Случалось ли вам, читатель мой,
бывать на официальных обедах,
которые даются чиновниками в

227

честь благодетельного начальни­
ка? На таких обедах, после жар­
кого, солиднейший из чиновников
обращается обыкновенно к герою
торжества с неистово-хвалебною и
безукоризненно-официальною ре­
чью, которая... приписывает при­
сутствующему герою такие изу­
мительные подвиги усердия и че­
ловеколюбия, которые он никогда
не совершал и даже, по своему
чину и положению, не мог совер­
шить”. Такими вот "неистово-хва­
лебными речами”, если восполь­
зоваться выражением самого Пи­
сарева, и создавался в нашем со­
знании его образ.
А между тем, это фигура поис­
тине поразительная! Все в нем
особенное, уникальное, присущее
только ему. История не знает слу­
чая, чтобы юноша, в 21 (!) год по­
павший в одиночную камеру Пет­
ропавловской крепости, живший
буквально в каменном мешке,
оказался не только не сломлен­
ным, но и писал - и как писал!
Ведь уже в 22-23 года он был
властителем дум своего поко­
ления. его кумиром, пророком, ду­
ховным пастырем.
Бурная жизнь, сверкнувшая, как
комета на небосклоне шестиде­
сятых годов.
Прилежный мальчнк-вхндеркинд. в четыре года бегло читав­
ший по-русски и свободно изъяс­
нявшийся по-французски.
Способный.
благовоспитан­
ный. набожный юноша, в 15 лет
поступающий на филологический
факультет
Петербургского
университета.
Достойный стхдент. штудиру­
ющий работы древних - Ариана
Флавия. Ксенофонта. Лукиана.
Павзания. Светония. Страбона
для диссертации об Аполлонии

Тианском - "языческом Христе”...
И вдруг - кризис. Полная пере­
оценка ценностей. Психологичес­
кий взрыв, взрыв такой силы, что
он сопровождался неким времен­
ным
умственным
помеша­
тельством.
Затем работа в журнале "Рус­
ское слово”. Растущая популяр­
ность ведущего критика в оппо­
зиционном журнале. Нелегальная
прокламация "О брошюре ШедоФерроти - и Писарев в тюрьме.
Зачем, почему он ее написал? Не
был он в ту пору революционен,
всего лишь совершил в ответ на
очередную пакость Третьего отде­
ления эмоциональный, юношес­
кий поступок, скорее даже жест
сделал.
И - четыре года в одиночной
камере. Он пишет, пишет, пишет...
Создает свои лучшие, самые вдох­
новенные статьи Хоть бы тень
уныния промелькнула в них...
Освобожденный в 1866 году,
Писарев прожил еще два года. В
68-м, купаясь на Рижском взморье,
он утонул. Утонул при странных
обстоятельствах, наводящих на
мысль о самоубийстве- Было ему
27 лет. Но деятели культуры живут
гораздо дольше своего физи­
ческого существования. Уходя, они
оставляют нам свою культурную
традицию. Преломляясь в при­
змах исторических эпох, она вхо­
дит в нашу кровь, гены, менталь­
ный фонд нации - а мы можем да­
же не знать об этом. Таков Писа­
рев: мы и не подозреваем о том.
насколько он "с нами".
Спросить - мы все помним:
Писарев - это статья "Базаров”,
это полемика с Добролюбовым
насчет образа Катерины, это борь­
ба с представителями "чистого

228

1

искусства”. Вспомним, разумеет­
ся, при сгучае... А в лучшем (есть
же такие учителя, которые об этом
говорят!) припомним издева­
тельство над Пушкиным, Фетом;
отрицание всех искусств, кроме
литературы; ненависть к самому
понятию ’’эстетика”: ”С самого
начала этой главы я говорил толь­
ко о поэзии. Обо всех других ис­
кусствах: пластических, тони­
ческих и мимических, я выскажусь
коротко и совершенно ясно Я чув­
ствую к ним глубочайшее равно­
душие. Я решителгно не верю
тому, чтобы эти искусстиа каким
бы то ни было образом содейство­
вали умственному или нравс­
твенному совершенствованию че­
ловечества. Вкусы человеческие
бесконечно разнообразны, одному
желательно выпить перед обедом
рюмку очищенной водки; другому
- выкурить после обеда трубку
махорки, третьему —побаловат ься вечером на скрипке или на
флейте...”
Словом, полное пренебре­
жение художественностью. Пре­
небрежение вызывающее, хочется
сказать —нахальное. Русская эсте­
тическая мысль нашла в Писареве
своего злейшего врага. Именно
тогда, в шестидесятые годы, про­
изошло их генеральное сражение.
В этом сражении эстетическая
мысли потерпела от революци­
онной демократии поражение, от
которого ей не суждено было оп­
равиться.
Нет, конечно, нельзя сказать,
что ее до конца уничтожили и рас­
топтали Выходили и тогда, и по­
сле талантливые, глубокие статьи
Аполлона Григорьева, Иннокен­
тия A h h ci . : кого , Блока, Мандель­
штама. Но популярность этой
школы мыслителей, в первую

очередь анализировавших худо­
жественную ткань, поэтику произ­
ведения, а потом уже занимав­
шихся его идейно-философским,
социальным содержанием, была
низка. Гораздо меньше, чем попу­
лярность и влияние публицисти
ческой критики революционных
демократов и их последователей,
готовых бесконечно спорить о
социально-исторических
типах,
тенденциях обществе иного раз­
вития и т.д.
Нельзя сказать, что именно Пи­
сарев о гбросил русскую эстетику
на задворки литературного про­
цесса. Одному мыслителю, даже
самому талантливому, это было
бы, конечно, не под силу. Ему лишь
суждено было стать фокусом, в
котором сошлись все линии, ост­
рием копья поразившего врага,
высшей точкой движения, в кото­
рой накапливавшийся ранее го­
рючий материал вдруг спрессо­
вался до невероятной плотности и
вспыхнул ярким пламенем "ниги­
лизма”.
Квинтэссенцией и высшим
практическим воплощением его
теории культуры стали статьи
’’Пушкин и Белинский”, статьи по­
разительные, не имеющие анало­
гов в русской литературе. Первая
и них - оглушительней разэром
’’Евгения Онегина”, вторая - сти­
хов поэта. Писарев замахнулся на
русскую святыню. При этом он ни
на йоту не отступил от принципов
своего жесткого, или, лучше скаать, жестокого рационализма.
Холодная трезвая насмешли­
вость. Безукоризненная, крис­
тальная логичность, которую,
очевидно, невозможно опроверг­
нут ь "в прямом столкновении”. Во
всяком случае, прошедшие со дня
написания статей почти полтора

229

столетия, насколько мне известно,
не дали примеров такого опровер­
жения.
Конечно, оппонентом Писа­
реву выступила сама история, рас­
ставившая все по местам. Пушкин
есть Пушкин, его любят, читают и
перечитывают, ему такого рода
сокрушения не страшны.
Но речь не о нем. Речь о писаревской концепции культуры, по­
зволившей критику провести та­
кую беспрецедентную кавалерий­
скую атаку на Пушкина, завершив­
шуюся, надо сказать, успешно. Бо­
лее успешно, чем может показать­
ся с первого взгляда. Успех ее не
только в том, что целое поколение
русских ’’нигилистов” рассуждало
о Пушкине в духе статей Писарева.
Не только в этом...
Эта ’’атака” - самое значи­
тельное и интересное в его насле­
дии. Самое яркое, самое ”писаревское”. Наиболее глубокий след,
который он оставил в истории
русской мысли.
Между тем этот след удостоил­
ся едва ли половины внимания,
которого заслуживает. Практи­
чески все исследования, выхо­
дящие на писаревскую концепцию
культуры, делают это, отталкива­
ясь от его политических, социаль­
ных и других взглядов, исходя из
знаменитой ’’теории реализма”.
Задачи у них несложные: собрать
все идеи критика вокруг этой те­
ории, а ее, в свою очередь, увязать
с социалистической, революцион­
ной доктриной. Круг вопросов
традиционен: нигилизм, взаимо­
отношение с позициями Черны­
шевского и Добролюбова; в чем
предвосхитил марксизм (моло­
дец!), а в чем ”не смог поднять­
ся до”.
’’Идеологическая
политика

партии” предопределяла оценку
общественно-политических дея­
телей с точки зрения социалисти­
ческой доктрины. Да и сам Писа­
рев отводил размышлениям о
культуре служебную роль в своих
теоретических построениях.
И мы, вчерашние школьники,
думали о нем, не выходя из его
круга понятий, из его термино­
логического ряда, каждый раз ’’за­
мыкая” этот ряд на социализм.
Такое ощущение, будто сидел че­
ловек со счетами и решал задачу с
несколькими переменными: на­
род, крепостное право, эстетика,
реалисты, искусство, наука... Всю
жизнь считал, а под конец высчи­
тал, нашел ответ —революция.
Сегодня за приобщение к идее
социализма индульгенций не по­
лагается. Скорее - наоборот. Обы­
ватель чуть ли не в дефиците та­
бака готов обвинять связанных с
этой идеей мыслителей прошлого
века. С изменением идеологичес­
кой конъюнктуры Писарев стал
забываться, оказался не ко двору.
И постепенно превращается в за­
бытого писателя. Впрочем, Писа­
рев был ’’забытым” и тогда, когда
о нем писались юбилейные статьи,
исполненные хвалебными идео­
логическими клише.
Вчера он рисовался на страни­
цах журналов, учебников и моно­
графий победной, но случайной
фигурой. Сегодня его готовы
предавать анафеме за воинству­
ющий атеизм, пренебрежительное
отношение к Пушкину.
Корень проблемы в том, что
произошла лишь перемена знаков.
Мы по-прежнему пользуемся ста­
рым плюс-минусовым индика­
тором, только работает он теперь
в другом режиме. По-прежнему
разговор ведется в терминах

230

наш - ’ не наш”, и на карте ли­
тературного процесса все еще чер­
ные и белые фишки.
Нам очень трудно отказаться
от любимой замашки превозно­
сить или ниспровергать писа­
телей, критиков, мыслителей, ис­
ходя из наших политических при­
страстий, которые суть наследие
тоталитарного мышления. Тра­
диция эта у нас в крови, и восходит
она аж...
Здесь нас поджидает любо­
пытный сюрприз. Потому что тра­
диции политизированной оценки
всего и вся, и в первую очередь
литературы, идут именно от Пи­
сарева. То, что лишь наметилось у
Белинского, что уже в полный rdлес говорило у Чернышевского и
Добролюбова, у Писарева сложи­
лось в кредо, в отработанную,
многоступенчатую теорию, стаю
духом и стилем, органически при­
сушим каждой статье.
’’Ряд статей о Базарове был на­
писан затем, чтобы защитить и
разъяснить весь строй наших по­
нятий, а не затем, чтобы выста­
вить на показ красоты тургеневс­
кого романа”.
’’...эстетика есть самый про­
чный элемент умственного застоя
и самый надежный враг разумного
прогресса”.
Если вы предложите мне во­
прос: есть ли у вас в России насто­
ящие поэты? - то я вам отвечу без
всяких обиняков, что у нас их нет,
никогда не было, никогда не могло
быть - и, по всей вероятности,
очень долго еще не будет. У нас
были или зародыши поэтов, или
пародии на поэта... Зародышами
можно назвать Лермонтова, Го­
голя, Полежаева, Крылова, Гри­
боедова: к чиш1у пародий я отношу
Пушкина и Жуковского”.

Исследователи исписали мно­
жество страниц, чтобы объяснить, .
как сложились парадоксальные \
взгляды Писарева, проследить их
общественно-историческую обус­
ловленность на фоне пейзажа
шестидесятых годов. Не будем в
это углубляться. Просто примем
существование того, что Блок поз­
же назовет ’ лисаревщиной”, как
факт, I оценим протяженность
этого факта во времени.
Когда Писарев не находит у
Пушкина г.ро, 1уманного миро­
воззрения и, отказав ему в праве
на интуитивное, художническое
постижение мира, называет его
пародией на поэта” - это писаревщина.
Когда Горький ополчается на
Врубеля за неясность картин, а на
Толстого и Достоевского за ’’ме­
щане гво” - это писаревщина.
Когда Ленин называет Дос гоепского ’’архискверным” за его ре­
лигиозную проповедь и неприятие
социализма - это писаревщина.
Koi да сегодня не i олько стра­
ницы газет и журналов, но и книги,
и кинематограф заполнены пуб­
лицистикой, я благословляю на­
садивш ее время, но мне жаль по
терянного в политической давке
искусства, и я невольно ставлю
клеймо: писаревщина
. югда читатель с презрением
отбрасывает томик Кедрина, Ко­
гана, Луконина за ’’красный” цвет
их гихов —это писаревщина.
И кс да на ст раницах ’’Лите­
ратурной России” Писарев за не­
приятие Пушкина получает эпитет
’’ничтожный” - это, как ни удиви­
тельно, тоже'писаревщина.
Круг замкнулся. Вне его оста­
лись вечные ценности - искусство,
которое выше групповых распрей;
красота, которая может сущест-

231

вовать независимо от авторской
’’точки зрения”; поэзия, которая
выражается не в словах, а в их
стыках, и мелодиях, живет где-то
между слов, вокруг слов; наконец,
преклонение перед тайной твор­
чества, перед личностью худож­
ника, писателя, мыслителя.
Бумеранг, пущенный Писа­
ревым, вернулся, сделав большой
круг. Наследие, доставшееся нам,
- тяжело. Отмежевавшись, от­
крестившись, отплевавшись, мы
от него не избавимся. Путь один:
наследие это можно только прео­
долеть, посмотрев на мир неписаревскими глазами. Начав, на­
пример, с Писарева.
Есть особый смысл в том, что­
бы с чисто художественной, эсте­
тической точки зрения обратиться
к творчеству великого отрицателя
эстетики. Для этого нужно немно­
го - просто почитать его статьи.
Не анализировать с карандашом в
руках, не спорить с пеной у рта просто почитать.
Чтение Писарева - больше
удовольствие, чем труд. Его
статьи высокохудожественны. Да
и может ли быть иначе? Могли ли
блеклые, невыразительные, сухие
рассуждения произвести такой не­
вероятной силы взрыв, эхо кото­
рого не замерло и по сей день.
”И что это за стих! - восклицает
наш критик (Белинский. - И.А.) ...он нежен, сладостен, мягок, как
ропот волны, тягуч и густ, как
смола, ярок, как молния, прозра­
чен и чист, как кристалл, душист и
благовонен, как весна, крепок и
могуч, как удар меча в руке бога­
тыря”, - напрасно Белинский не
Г прибавил еще, что стих Пушкина
красен, как вареный рак. сладок,
как сотовый мед, питателен, как
гороховый кисель, вкусен, как жа­

реная тетерька, упоителен, как
рижский бальзам, и едок, как сарентская горчица”.
’’Онегин скучает, как толстая
купчиха, которая выпила три са­
мовара, и жалеет о том, что не
может выпить их тридцать три”.
’’Думать, что Пушкин способен
создать тип образцовой жены и
превосходной матери, значит
положительно возводить напрас­
лину на нашего резвого любимца
муз и граций. В такой серьезной
идее Пушкин решительно непо­
винен. ...В браке он видит только
’’ряд утомительных картин, роман
во вкусе Лафонтена”. К слову
’’женат” у него есть непременно
две постоянные рифмы ’’халат” и
’’рогат”.
”Он (поэт в стихотворении
’’Разговор книгопродавца с поэ­
том”. -И.А.) оказывается похожим
на старую кокетку, которой до
смерти хочется согрешить, но ко­
торая при этом желает, чтобы ее
вовлекли в грех почти насильно”.
И этот человек - ничтожен?
Часто приходится слышать:
критик - это тоже писатель, толь­
ко работающий в особом жанре.
Это легко применимо к революци­
онным демократам вообще, к Пи­
сареву - в частности. Его крити­
ческие статьи населены яркими,
емкими образами. Активно втор­
гается в художественное полотно
авторское ”я”. Своеобразие лек­
сики.
Богатство
интонаций,
обилие пародоксов. Карикатур­
ность... Интересно было бы про­
анализировать его стиль письма.
Действительно: поэтика До­
стоевского, поэтика Чехова... А
почему не поэтика Писарева? По­
черк человека воплощает психо­
логические черты его личности. А
художественный почерк? Сколько

232

I
Щ

aat
j-

Be
‘B

в
7

a
!
'

его исследование м огло бы рас­
сказать о мыслителе? Ведь писаревская поэт ика - поразительное,
феноменальное литературно-пси­
хологическое образование.
Он практически прожил жизнь
в камере. Профессор Фрейд, ви­
димо, мог бы много рассказать
нам о том, что именно в творчест­
ве критика, в его взгляде на мир
объясняется давлением ограни­
ченного земного пространства.
Впрочем, и без психоанализа ясно:
Писарев был обречен на то, чтобы
не понять многоцветности искус
ства. Все закономерно. И умозри­
тельность некоторых его тео­
ретических построений, и этот о т­
блеск мертвенной
бледности,
иногда проступающий вдруг в его
размышлениях. Зияющие своей
чернотой пустоты в сознании.
Мир
лишенный перспективы,
m h o i имерности, иррациональнос­
ти. Плоские, одноплановые фи­
гуры. Художественное полот: ю
изъедено тю ремной сыростью...
И в то же вр мя - невероятно,
непостижимо: Писарев —одно из
самых оптимистичных, жизнеут­
верждающих перьев XIX века. Лик
его по-пушкински ясен и светел.
Не горькая желчь Белинского и
Герцена, не сдержанная рассуди­
тельность Чернышевского и , 1обролюбова, а молодой, юношес­
кий даже задор. Искрящееся
юмором, страстное, вдохновен­
ное, легкое слово... И - безупреч­
ность логических построений. Ро­
мантика холодной анализирую­
щей мысли.
Мне кажется, что каждый, кто
..о-настоящему понимает высоту
Пушкина, шел к этому пониманию
через писаревский скепсис Может
быть, даже не читая статей вели­
кого отрицателя, а самостоя­

тельно приходя к вопросам, ко­
торы е он задаьал. Эти вопросы и
эти ответы - нечто большее, чем
логическая головоломка. Чтобы
подняться до них, нужна мудрость,
зрелость ума и чувств, их надо
выстрадать, прожить, выносить
под сердцем.
Писарев - нулевая точка, с ко­
торой начинается эстетическая
мысль, фундамент, без которого
она не может стоять прочно. Ьеликии антитезис, требующий по­
степенного опровержения.
Почему же так рано оборвалась
его жизнь? Исследователи пишут
о несчастной любви и о наступив­
шей полосе реакции. А может
быть, здесь осознание бесперспек­
тивности своей жи зненной пози­
ции?
Тургенев в финале романа ’’О т­
цы и цети” ставит фигуру лю би­
мого Писаревым Базарова лицом
к лицу с вечностью, как бы вырвав
его из умозрительной ’’нигилис­
тической” логики, из контекста
сиюминутности, резко поменяв
вдрут угол зрения: ’’Какое бы
страстное, грешное, бунтующее
сердце ни скрылось в могиле, цве­
ты, расту щие на ней, безмятеж но
глядят на нас своими невинными
глазами ..” Ч то знали эти цветы о
’’грешном, бунтующем сердце”?
А что знали волны, сомкнувши­
еся над ним в той бешеной,
яростной силе, кипучей энергии
отрицания, которая могла, каза­
лось, перевернуть мир?
’’...безмятежно глядят на нас
своими невинными глазами...”
И все же: ”не об одном вечном
спокойствии говорят нам они, о
том великом спокойствии ’’рав­
нодушной” природы: они говорят
также о вечном примирении и о
жизни бесконечной,

233

Дмитрий СТРЕШНЕВ

РАССКАЗ
Конечно, она жила в Лысом переулке. В старом доме, так похожем
на собачью конуру, если только бывают собаки величиной с ма­
монта. Ее звали Фаиной. Фаина - вот действительно настоящее имя
для ведьмы! Фамилия же ее была Элькинаки.
Дом, в котором жила ведьма, состоял из четырех комнат и ог­
ромной, как ангар, кухни. За стеной у ведьмы жила толстая бабакикимора Хася Завельевна Шпицер, которую все боялись из-за бо­
родавки-горошины на носу. А за другой стеной жил домовой Колотупо, который сам придумал и очень полюбил поговорку: ’’Конь о
четырех ногах - да напивается”. Под вечер к Колотупо иногда за­
глядывает еще один - не домовой, а просто нечистый Мулюкин, и
тогда они устраивают маленький шабаш.
’’Дзинь! Дзинь!” - звенят на кухне кастрюли.
Это - гром артиллерийской канонады. Чуть позже начинается
сражение.
- А-а-а-ах!!! - грудной всхлип, как будто кто-то тянет в себя длин­
ную макаронину.

234

И сразу:
-Д а что же это делается! Ах, ах, сволочи!..
- Что случилось, Хася Завельевна?
- Уморить меня хотят... Погубить!..
- Да в чем дело, ради бо...
- Молчи, стерва, твоя, небось, работа! Или ведьмы твоей...
Нож летит в стол, пущенный со всей силы, и прыгает, звякнув, на
пол.
- Нет, простите, Хася Завельевна, а какое пра...
- Полотенце к плите повесила суши...
- ... ведете себя, извините, как базарная хамка...
- ... а они что же, сволочи: сожгли!..
- ... и необоснованных обвинений!..
- Знаю! Знаю! Вы меня живьем съесть хотите! Комнату захапать!..
- Ну, это уж слишком!..
- Мерзавцы!
- Жирная гадина!
- Интеллигенты паршивые!
Бородавка!
- Что! Злишься - мужика у тебя нету?!
Последний аккорд.
Мать-Элькинаки покидает поле боя, влетает в комнату, шепча:
- Стерва... Вот стерва!..
Потом строго глядит на дочь:
- А ты не трогала их полотенце?
- Да нужна мне эта кикимора! - кричит Фаина громко, чтобы
слышали на кухне.
Она хватает портфель.
- Пока, мне пора в школу.
-

Она шла в школу, а кругом тянулись сквозь рыжее утро сизые
туманы колдовского болота. Туманы тянулись со двора, где домовой
Колотупо жег осенние листья.
- Кхе-хе, - жаловался он, - ох, сурово!
- Опять на вакханалии был? - сказала Фаина, независимо под­
винув ногой в огонь пустую папиросную коробку.
- Где это? - спросил домовой, снова кашляя. - Чего это?
- A-а, деревня! - сказала в сердцах Фаина.
- Нехорошо ругаться, дочка, - покачал головой старый Колотупо
и погладил ее по светлым волосам. - Вас власть учит, ласкает и велит
стариков не забижать. А то, что водочку я потребляю часто - так то
тяжелое наследие прошлого.
- А иди ты! - сказала Фаина. - Просто алкоголики вы все... вместе
с твоим Мулюкиным.

235

Домовой Колотупо убрал шершавую ладонь с Фаининой головы
и почесал в затылке.
- Вот ведь все бабы сварливые какие, - заметил он сам себе, как Шпицериха...
- А вот и ничего подобного! - презрительно отозвалась Фаина. У-у, ненавижу я ее!
Добрый Колотупо ничего не сказал, а только вздохнул, полез в
карман замусоленного ватника, достал огурец, посмотрел на него и
спрятал обратно.
- А я думала: домовые мышами закусывают, - удивилась Фаина.
- Мышом-то, - сказал Колотупо, однако видно было, что все мысли
его принадлежали огурцу, - мышом... Что ж, наверное, тоже можно.
Фаина еще постояла немного возле дымящихся листьев.
- Дохлый у тебя огонь, - сказала она Колотупо, пытаясь поддер­
жать упавший разговор.
- Дохлый... - печально согласился старик. Фаина вздохнула:
- Прощай, Колотупо.
Школьный забор щетинился зубьями, как спина Змея Горыныча.
А ворота были его разинутой пастью. И эта пасть каждое утро гло­
тала, словно дань, вереницу ранцев, бантов и челок.
Фаина встала в воротах, поставив у ног портфель.
- Здравствуй, Федюня, - сказала она проходящему мальчишке.
- Здорово, - солидно ответил Федюня.
- Дай-ка математику спишу у тебя, - сказала Фаина.
- Фигушки! - злорадно возразил Федюня и остановился, сразу
весь перекосившись под тяжестью рыжего портфеля.
- Фигушки, - снова сказал он, - я списывать не даю. Я меняю.
- Сменяй на литературу, - сказала Фаина.
Федюня милостиво задумался и кивнул.
- Давай литературу...
- Дурак, она же устно! - презрительно сказала Фаина и перестала
обращать на него внимание.
Потом мимо прошла красивая девочка Галя.
- Андрюшеньку ждешь? - кривляясь, спросила она. - Ведьма!
Фаина посмотрела на девочку Галю с тоскливой ненавистью. У
Гали почему-то было все: красивые волосы, неисцарапанные ноги,
даже собака была у Гали! А у Фаины был только воздушный шарик
фантазии. Но он поднимал - этот шарик - так далеко в голубую высь,
что красивая девочка Галя становилась совсем крошечной - разме­
ром с муху.
- Сгинь! - сказала Фаина.
Красивая девочка Галя фыркнула и прошла мимо.

236

- Жди, жди! - крикнула она напоследок с благоразумного рас­
стояния.
И Фаина ждала.
Она ждала его, как одинокий пустынный робинзон ждет призрач­
ное облако паруса на горизонте. Она ждала его, как Ярославна блистательного князя. Ждала, как ждет мученик своего пророка. Но
тот приходит и велит мучиться еще сильнее. Вот он. Он приближа­
ется, нисходя к недостойным его. У него светлый взгляд, пронзаю­
щий суть вещей, мягкая волна волос. Он приближается - и неслыш­
ные гимны гремят в душе, и сама она обрушивается куда-то, зады­
хаясь от падения.
Он приблизился.
Он - ее эльф.
- Здравствуй, Андрюша, - сказала Фаина.
’’Эльф, эльф, подари мне крылья - и я стану самой легкой, самой
нежной бабочкой...”
- Здравствуй, - сказал Андрюша; он остановился и открыл по­
ртфель, подпирая его коленкой. - Сейчас я верну тебе книгу.
” ... выбери меня своим самым прелестным цветком, милый
эльф...”
- Возьми, - протянул Андрюша Фаине расстрепанные ’’Копи царя
Соломона” . - Мне понравилось. Хотя против ’’Береговых пиратов”
это, конечно, ничего не стоит.
” ... зачем же, зачем ты не хочешь сделать золушку королевой,
эльф!”
- Да, - послушно сказала Фаина, - ’’Пираты” - это вещь!.. По­
слушай, может, тебе еще чего-нибудь принести, а?
- Принеси, если интересное.
Из раскрытого школьного окна запилил далекий кузнечик.
- Звонок, эльф, - сказала Фаина.
- Что-что?.. - простодушно спросил Андрюша. - Кто?
- Ничего... - сказала Фаина. - Звонок, говорю.
Классный журнал кончался буквой ” Э” .
- Элькинаки! - сказала Людмила Павловна.
- Здесь, - отозвалась Фаина.
Людмила Павловна строго посмотрела на нее сквозь толстые,
словно графинное стекло, очки и закрыла журнал.
- Ну, что же... - таинственно сказала она, поднимаясь из-за стола,
чтобы встать у окна в позе Наполеона Бонапарта.
- Ну, что же... - повторила она, и в голосе послышалось торжест­
вующее рокотание набегающего вала. - Сегодня, дети, мы продол­
жим изучение литературного наследия великого поэта... Федя, ко­
торого поэта мы продолжим?

237

Фаина почувствовала, как Федюнн сзади медленно, словно пу­
зырь со дня пруда, поднялся над партой.
- Сегодня мы продолжим Пу... Пушкина.
- Садись, - сказала Людмила Павловна. - Да, дети, сегодня мы
продолжим творчество Александра Сергеевича... гм... величайшего
поэта. Нет такого человека, который с ранних лет до седой старости
не восторгался бы чудесными строками...
Людмила Павловна закрыла глаза и с восторгом процитировала:
- Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты!.. Впрочем
(тут глаза снова открылись), сегодня вы сами должны мне рассказать
каждый по пушкинскому стихотворению. Не так ли?
Опрос всегда начинался либо с отличников, либо с двоечников.
- Рендовская! - выкликнул людмилпавловский голос, - начни
наш... так сказать, утренник поэзии.
Утренник открылся зеленым дубом у Лукоморья. Потом было
послание во глубину сибирских руд. Потом еще три дуба. Прозвучали
также ’’Приветствую тебя, пустынный уголок” и наоборот: ’’Прощай,
свободная стихия!”
Потом к столу вышла Фаина.
- ’’Гусар” , - сказала она.
Глаза Людмилы Павловны сверкнули изумлением.
- Как, как?
- Стихотворение Пушкина ’’Гусар” , - снова сказала Фаина.
- Как?.. - спросила Людмила Павловна. - ” Гу...” это... ну, ладно.
Начинай.
- ’’Скребницей чистил он коня, - с напором начала она ’’Гусара” ,
- а сам ворчал, сердясь не в меру: ’’Занес же вражий дух меня на
распроклятую квартеру! Здесь человека берегут, как на турецкой
перестрелке: насилу щей пустых дадут, а уж не думай о горелке!..”
Класс смотрел на Фаину, а Фаина на меловую школьную стену
между потолком и ’’Картой родной страны” . Класс не видел, как там,
над картой, вдруг появился веселый розовый гусар, а Фаина видела.
- ” ... Здесь на тебя, как лютый зверь, глядит хозяин, а с хозяйкой!..
Небось не выманишь за дверь ее ни честью, ни нагайкой...”
- Довольно, - сказала Людмила Павловна.
Фаина уже набрала воздуху для следующей строфы.
- Там еще, Людмила Павловна...
- Ничего, довольно, - сказала та. - Четыре, Элькинаки.
- Почему? - спросила Фаина.
Она не хотела оспаривать отметку, но вопрос выпез внезапно, сам
собой. Она почувствовала, что ее обижают.
- Потому что, - веско сказала Людмила Павловна. - Потому что
это стихотворение не предусмотрено хрестоматией.

238

Фаина опустила глаза и ковыряла пальцем учительский стол так
усердно, словно нашла изюмину.
- Садись, Элькинаки.
Фаина оскорбленно м -гнула головой и пошла к своему месту.
Как только она села, Федюнн сзади г.оехал животом по парте к
Фаининому уху.
к
- Ми... мировской стих! - зашептал он, заикаясь от обилия мыслей
- Пр... про что там дальше?
- Про ведьм, - шепнула Фаина
- Врешь.
- А вот провалиться мне.
- Ведьмы I усара съедя^
- Дурак, - сказала Фаина.
- А что? - не отставал Федюня
-Закарпатский! - предупредила Людмила Павловна.
Федюня роделал животом ооратный путь и тут же вдохновился
изобразить на промокашке гусара. Гусар получился отличный по­
хожий на тапира.
Пото.и Федюня на пальцах спросил у второго ряда, сколько ос­
талось до звонка. Со второго ряда показали: три минуты
- Урра!
- Да здравствуют гвардейцы кардинала!
- Ур-ра!
Федюня подобрал кривую ветку, моментально преобразившуюся
в его руке в золоченую шпагу, и канул в упругие кусты школьной
смородины
Красивая девичк^ аля, наклонив голову в берете, говорила от­
личнице РендовскойМоя Джульба всегда рада, когда я прихожу - так махает
хвостом!..
Вес аина, - эльфище-разэльфище! Андрюха-муха!
- А ты... А ты... - ошарашенный Андрюша тоже злится, поджимает
губы, но д- я им« in Фаина сразу трудно найти дразнилку и, только
отойдя на порядочное расстояние, она слышит:
- Фаина - фашистская ми-и-ина-а!

,

ft
б
р

И оиа полетела к лешим.
ла
Лешие на заднем дворе играли в карть i, скверно ругались и пили — проскрипел бродяга, — если лорды и леди не имеют ничего
против.
)S №

261

Аукционер посмотрел на полукруг сидячих мест Кто-то оттуда
крикнул:
— А почему бы и нет? Деньги — это деньги
Синдонианин кивнул; аукционер бы стро спросил
— Итак, вы даете два стеллара за этого мальчика?
~
Нет, не , нет! — вскричал Бяслим. — Два минима1
Аукционер г махнулся на него; бродяга отдернул голову
3 закричал аУкиионер. - Я научу тебя, как насме­
хаться над своими олагодетелями!
— Аукционер!
— С э р ? Да, милорд!
— Вы сказали — я прошу о любой цене. Продайте ему мальчишку
— >ы слышали, что я сказал.
— Милорд, я не могу продать после лишь одного предложения
с5акон гласит ясно: одно предложение
это не аукцион. Даже два >сли
аукционер не объявил нижнюю цену. Без минимальной цены я не могу
пр ля.ь раньа , чем поступят три предложения. Этот закон благо­
родный сэр, направлен на защиту владельцев, а не меня, несчастного
Кт< го крикнул:
- Таков закон!
Смндонианин нахмурился:
— Так объявляйте же предлож ение1
— Как пожелают лорды и леди. — Аукционер повернулся к голпе
- Предмет девяносто семь. Я слышал предложение в два минима Кто
даст четыре?
— Четыре, — промолвил синдонианин.
— Пять1 — выкрикнул голос.
Синдонианин подо? вал бродягу. Опираясь на руки и на одно колено,
волоча культю и подтягивая мешающую ему чашку для сбооа подаяния,
Баслим подполз к нему. Аукционер начал повышать голос.
— Идет за пять минимов раз... за пя.ъ минпмов два
2 Шесть,
рявкнул синдонианин; бросив взгляд в миску попро­
шайки, он порылся в кошельке и бросил ему горсть мелочи.
— Я слышал шесть. Услыш у ли я сем ь9
— Семь, — прохрипел Баслим.
— Мне предложено семь. Вот вы там. наверху, что подняли палец
Вы предлагаете восемь?
— Девять! — перебил бродяга
Аукционер бросил взгляд, но предложение принял иена прибли­
жалась к одному стеллару. и это было слишком дорого для шуток из
Toni >i J 1срды и леди го ли не хотели торговаться из-за бесполезного
раба, то ли не желали вмешиваться в игру синдонианина
Аукционер снова завел речитатив.
— Идет за девять — раз .. идет за девять два. идет в третий раз —
лродано за девять минимов! — Он толкнул мальчика с платформы
прямо в руки бродяги. — Бери его и убирайся.
— Полегче — остановил его синдонианин. — Документы о продаже.

*зявсебя в руки, аукцио
/ ‘-.:1л плату и вручил новому вла­
дельцу бумагу, же заготовленную для г.омера девяностс семь Басл им
заплатил больше, чем девять минимов - лишь благодаря помощи
синдонианинау него оказались средства уплати
-к- .отооыйбыл
выше продажной цены. Мальчик непоцвж--дом. Он уже
знал, что снова п„ одан, и теперь стара ns уя
и в тот день когда я узнаю, что ты украл ч- о-то.. или в тот день, когда
я поймаю тебя на вранье... я подпишу твои бумаги и отпущу на волю
- Да, папа
- Это не вес- Я вышвырну тебя сс всем, что было на тебе, когда я
купил тебя, - л секут лохмотьев и куча синяков. Между нами не будет
ничего общего. И если 1 ы попадешься мне на глаза я плюну на твою
тень
— Да, папа. О, я никогда больше не буду, папа1
— Я надеюсь. А теперь идг спать.
Баслим лежал без сна, беспокоясь, не слишком ли был резок с
me ьчигэм. Но он не мог не помнить, что вокруг них был жестокий мир
и он учил мальчика жить в нем.
Э4 услышал в углу звуки, напоминающие работу фызуна тихое
шуршание; он ле жал не шевелясь и прислушивалс Наконец,’ ок ус
пышал, как мальчик тихо встал со своего места, подошел к столу, тихо
выложил на стол монеты, а затем вернулся на свой матрац.
ГЛАВА 3
Баслим уже давно учил Торби читать и писать на Интерлингве и
саргонэзском, врэмя от времени подбадривая его подзатыльниками,
потому что интерес орби к умственным занятиям равнялся нулю. Но
история с Зигги и понимание того, что мальчик растет, напомнили
Баслиму, что время не стоит на месте, дажо для мальчиков.
горби никогда не мог припомнить ни место, ни время, когда он
осознал, что Боглим и внешне (и по своея внутренней сути) не является
попрошайкой. И совершенно четкие знания, в т о р ы е он ныне получал,
дали понять ему, что не стоит удивляться ничему из того, чго папа
делает или говорит — он знает все и может все сделать, Торби отлично
знал других нищи у чтобы видеть разницу между ними и лапой, но это
о не трогало, ибо папа был папой, как солнце или дождь. Вне дома
они никогда не говорили о том, что происходит в его четырех стенах,
и это пр ^вило соблюдалось неукоснительно; гостей у них не 6i изало’
У Горби было несколько приятелей, а Баслим знал хотя бы с виду сотни
и сотни людей по всему городу. Никто, кроме Торби, не знал, где
скрывается Баслим. Но Торби подозревал, что Баслим занимается не
только нищенством. Однажды ночью, когда он, как обычно, пошел
спать, он проснулся уже на рассвете от неясного шума и позвал сонным
голосом:
— Папа?
— Да, это я. Спи.
Вместо этого мальчик встал и зажег свет. Он знал, что Баслиму
трудно двигаться в темноте без ноги — если ему нужно воды или i'e
го-нибудь еще, он подасг
— С тобой все в порядке, папа? — спросил он, поворачиваясь к нему.

274

И тут же задохнулся от изумления. У них был незнакомец какой-то
джентльмен!
— Все в порядке, Торби, — сказал незнакомец голосом папы
Не
волнуйся, сынок.
— Папа?
— Да, сынок. Прости, что побеспокоил тебя — я дг
одеться. У меня были спешные дела. — Он начс.
одежду.
Сняв вечерний парик, он стал походи г»Папа... твой глаз.
— Ах, это. Ну, вынуть его так
(Ть. с д
тазами я выгляжу лучше, не так и?
— Не знаю. — Торби смотрел с подооренуи..
;незтоненрае ,ся.
— Вот как? Ну, думаю, ты не так часта будешь видеть меня в этой
одежде. Поскольку ты проснулся, можешь мне помочь.
Но толку от Торби было немного; все, что папа делал, было для него
внове. Первым делом Баслим вынул миски и тарелки из буфета, и на
его задней стенке оказалась еще одна дверца. Затем он вынул искус­
ственный глаз и, очень осторожно развинтив его с помощью отвертки,
вынул из него маленький цилиндрик.
Торби следил за его действиями, но ничего не понимал, кроме того,
что папа действует очень тщательно и быстро. Наконец Баслим сказал.
— Все в порядке. А теперь посмотрим, что за картинки у меня по­
лучились.
Он вставил ролик в крохотный проектор, приник к окуляру и, мрачно
успехнувшись, сказал
— Собирайся. Приготовь завтрак. Тебе придется взять с собой кусок
хлеба.
— Зачем?
— Шевелись. Не трать время.
Торби накинул лохмотья, приладил искусственную рану и вымазал
грязью лицо. Баслим ждал его, держа в руках фотографию и маленький
плоский цилиндрик, размером в полминима. Он показал фото Торби;
— Посмотри не него. И запомни.
— Зачем?
Баслим спрятал фотографию.
— Ты узнаешь этого человека?
— М-м-м... дай-ка мне еще посмотреть на него.
— Ты должен узнать его. Рассмотри его получше.
Наконец Торби оторвался от снимка.
— Ладно, я его узнаю.
—Он может быть в одной из пивных рядом с портом. Зайди сначала
к Матушке Шаум, затем в ’’Супернову” и в ’’Девственницу под вуалью” .
Если там ты его не обнаружишь, обыщи обе стороны Веселой Улицы,
пока не разыщешь его. Ты должен найти его прежде, чем наступит
третий час.
— Я найду его, папа.
— Когда найдешь, положи эту штуку в чашку вместе с мелочью.
—

275

Iotom можешь приставать к нему с чем угодно, но не забудь упомя­
нуть, что ты сын Баслима Калеки.
— Будет сделано, папа.
— Отправляйся
Добираясь до порта, Торби не тратил времени зря. Утром после
Карь 1вала Девятой Луны, на улицах было мало прохожих, и он решил
просто рвану по самому прямому пути через задние дворы, из1 ороди
и закоулки, избегая только столкновения с непроспавшимся ночным
па-рулем. Но :о он достиг цели быстро, ему не везло в поисках
•динокого Старика, его не было и I * в одном из подвальчиков которые
упоминал Бэслим, и ни на Веселой Улице, которую Торби прошел из
конца в конец, время близилось к опасной черт< , и Тооби начал беспоко [ь
когда увидел мужчину, выходящего из того заведения ко­
торое Торби уже посетил
Кинувшись через улицу, Торби оказался рядом с ним Рядомс че­
ловеком был спутник - плохо. Но Торби начал
— Подаяния, милоетливый лорд! Подаяния, и пусть ваша благо­
родная душа
Спутник кинул ему монетку. Торби попробовал ее на зуб.
—Блэгослое ние неба на вас, милорд! — Он повернулся к другому.
— Мило ыни, благородный сэр. Несколько монеток для несчастного
Я сын Баслима Калеки и...
Первый мужчина угостил его подзатыльником. - Убирайся
Торби увернулся:
— ... сын Баслима Калеки. Бедному старому Баслиму нужна при­
личная еда и лекарства. Я один-одинешенек
Человек со снимка полез за своим кошельком.
—Не стоит, — эсоветовал ему спутник. — Все они вруны, и я ему
уже заплатил, чтооы он оставил нас в покое
— И тебе повезет, когда ты уйдешь в прыжок, — ответил человек.
- Даь i-ка я взгляну .. - Он запустил руку в кошелек, взглянул в чашку
для подаяний и что-то положил в нее.
— Ьлагодэрк вас, милорд. Пусть у ваших детей оуду. сыновья. —
Торби удрал прежде, чем тот успел посмотреть на него Маленький
плоский цилиндрик исчез.
)н поработал на Веселой Улице, ему везло, и прежде, чем идти
ДО' ои, он завернул на Площадь К его удивлению, папа был в своей
любимой яме, рядом с помещением для аукционов, как раз перед
портом. Торби примостился рядом с ним
— Сделано.
Старик хмыкнул
— Почему бы тебе не поити домой, папа? Ты же, должно быть устал.
Я уже насобирал достаточно для нас.
— Замолчи. Милостыни, миледи1 Милостыни для бедного калеки.
В третьем часу с пронзительным звуком взмыл корабль, и старик
позволил себе расслабиться.
— Что это был за корабль ? — спросил Торби. — На синдонианский
лайнер не похож

276

- Свобод! ,1Й ' )pj овец, ’’Цыганочка порт приписки на Риме и в
нем .вой прия 5 ь. А теперь отправляйся домой и сделай завтрак
Впрочем не г, угостись на славу где-нибудь.
Баслим б )льшё не пыгался скрывать от Торби свою побочную де­
тальность „отя никогда не объяснял ему, что к чему Порой просит!
подаяние должен был только один из них, и в этих случаях Баслим
всегда зан “мал свое место на Площади Свободы, так как он явно интересовалсн прибытием и отлетом кораблей, особенно раб' торг овых
рабами ° НаМИ’ КОторые с,'еД
шоумена превращается в шляпу,
подзорную трубу, трон. Не
удержится залезть на флагшток,
выдавая мастерские акроба­
тические трюки. А голос у Весел­
кина оказался прекрасный сильный, богато интонирован­
ный, ничуть не задыхающийся в
танце исполнителя. (Замечу, Ве­
селкин не пьет и не курит.) Зато
любит дурачиться ежеминутно и
обожает репертуар вокальных

314

знаменитостей первой половины
века - 1 зртинск^го, Козина, Иза­
беллы Юрьевой, Петра Лещен­
ко, - который поет весьма близко
к первозданной мелодии в отли­
чие оттого курьеза, что прозвучал
в телепрограмме А” .
И уж для полной гармонии
скажу: на корабельных тусовках
обнаружилось что Веселкин не­
дурно рисует. ”Да просто очень
хорошо, чистый Бакст” , - ут­
верждает художник, путешсству
ющии с ’’АукцЫоном” . Кирилл
Миллер. (Был такой Бакст в круж­
ка живописцев рубежа веков
'Мир искусства' Подобное со­
поставление для хобби танцов­
щика куда как лестно.)
ак что видите. дело не только
в голы ( костюмах Веселкина.
Ребята предлагают на службу
благородной идее все свои та­
ланты.

’’ТЕЛЕВИЗОР”

вело его в обойму звезд оте­
чественной рок-сцены, но и при­
тормозило в статусе ’’некоммер
ческой” звезды. Уже позже, погастролировав за рубежом, в
Италии, Швеции, ФРГ, Франции,
Голландии, Бельгии, солист ’’Те­
левизора”
отточил
звучание
жесткой ’’волны” своих компози­
ций, довел до совершенства сце
нический имидж изящного, не­
рвного, умного человека на грани
отчаяния.
Борзыкин остался одним из |
немногих, кого успех ” за бугром”
не отвлек от ’’домашних” про­
блем. Практически все рок-звезды были приглашены на ” Рок
чистой воды” , но, сославшись на
занятость и опаску спиться за
здоровье природы, увильнули от
похода. ’’Телевизор” мужествен­
но отложил ’’башлевые” планы и
согласился.
”Я совсем не устал, я хочу
расплатиться. Сколько стоит
мечта?” - настаивает Борзыкин в
одной из своих песен. И уточняет.
’’Жизнь - это мечта, мечта само
убийцы” .
И хотя композиции ’’Телеви­
зора” не сочинялись специально
к случаю экологичесой миссии,
они точно ложатся на тему. Берут
ее шире, но местами разят в самое
подгнившее яблочко проблем.
’’Смотри, как невинно течет изпод крана чистый яд, ослепи­
тельный яд” , - иронично угова­
ривает герой Борзыкина. А сам,
перебивая, возражает: ” Я не хочу
себя здесь плодить, я не хочу
иметь детей... если это любовь,
значит я - импотент” . ’’Телевизор”
поет о Любви Человека к Миру,
только в этом смысле можно
трактовать последние слухи об
отходе группы от социальной те­
матики к лирической.

Вторым соучредителем ’’Рока
чистой воды” стала ленинградс­
кая рок-группа ’’Телевизор” . Ин­
теллигентный инязовец Михаил
Борзыкин, лидер ’’Телевизора” ,
явно выделяется к лучшему среди
многих рокеров.
Борзыкин имел свою цель в
волжском походе. В результате
он смог приобрести в Ленинграде
собственную студию. Можно ли
назвать такой исход корыстным?
Время покажет, сейчас Борзыкин
утверждает, что студия станет
помогать молодым музыкантам,
служить объединению рок-дви­
жения в стране.
А отличает Борзыкина, кроме
внешней корректности, глубина и
острота песен. Это качество вы­

315

’ НАСТЯ”
Компании музыкантов на бор­
ту не хватало, кажется, только од­
ного - женщины. Активистки из
юных экологинь не в счет.
Прекрасной Дамой на маль­
чишнике стала Настя Полева,
солистка свердловской группы
’’Настя” . Скромная, тихая, несует­
ная, она отстраненно прислуши­
валась к шумным эскападам му­
зыкального руководителя своего
коллектива Егора Белкина. Сама
же словно воспаряла в пляжном
шезлонге, улетала с тесного теп­
лоходного солярия в синюю высь.
Такой она редко получается на
телеэкране, где либо вовсе не
смотрится в неумелом видеокли­
пе, либо выглядит по меньшей
мере
Снежной
Королевой,
слишком красивой, а потому пу­
гающе холодной.
Истинное общение с Настей это на концерте. Простоватая,
вроде бы нескладная, она при­
влекает неузнаваемостью обы­
денности. Она умеет магнети­
чески брать зал. И тогда нехитрые
сюжеты ее песен, впрочем
’’упакованные” в талантливые
стихи, красивые мелодии - все то,
что необходимо певице-звезде дополняются трогательной заду­
шевностью. Необычного тембра
Настин голос звучит будто для.
каждого слушателя индивиду­
ально.
Она честно отыгрывает свой
’’Танец на цыпочках” . Превра­
щается в маленького Тацу, защи­
щающего крошечный, но свой
островок. Она мужественна ров­
но настолько, насколько необхо­
димо современной женщине. Все
остальное в ней - женственность
беспредельная.

’АПРЕЛЬСКИЙ МАРШ”
”У меня такое ощущение, что
крутые лидеры взяли остальные
группы на корабль, как некогда
купцы нанимали цыган - для шу­
ма” , - брюзжал поэт свердловс­
кого ’’Апрельского марша” Евге­
ний Кормильцев, младший брат
Ильи Кормильцева. Возможно, он
был прав. Только и в обрисо­
ванной Женей аналогии я. пред­
почла бы общество безродных
кочевников, а не денежных
мешков.
С ’’Маршами” весело. Они
обожают трепаться и искренне
благодарны внимательному слу­
шателю. С первой же фразы при­
тягивают своим обаянием. Не так,
как на сцене, где к ним явно надо
притерпеться, заставить себя,
вникнуть.
Пойди с ходу ’’догони” прихот­
ливую мысль музыкантов, если
даже название их коллектива за-

316

имствовано не откуда-нибудь, а
из Хорхе Луиса Борхеса. Всякий
ли читал?
Или вот песенка про сержанта
Бертрана. Это ведь целая исто­
рия, действительный факт ар­
мейской жизни былых времен, не
уступает гоголевскому ”Вию” .
Однако кто помнит подобные
байки, кроме Кормильцева?
Из текстов группы вряд ли что
поймешь, требуется предисло­
вие И не обязательно прямо­
линейное ’’краткое содержание
частушки”. Уже кеплохо, если
саксофонист Михаил Симаков
похохмит, введет публику в ат­
мосферу игры
Тогда понятнее становится и
музыка, в сущности достаточно
сложная, хотя из недр ее можно
выловить темы самых наи­
пошлейших шлягеров. Музыку в
’’Апрельском марше” сочиняют
тавишник Игорь Гришенков,
Кормильцев и гитарист Сергей
Чернышев. И называют ее ”суб-

317

лемативным
панк-джазом”,
’’серьезной эклектикой”, ’’псев­
до-попсой” .
А басист Сергей Елисеев |
охотно рассказывает, как рож­
далась группа Как дурачились
дома, распевали мелоди. ’’Битлз’
на стихи советских песен и запи­
сали таким образом кассету ко­
торую сами стараются не выпус­
кать за пределы Свердловска.
Это ж ерунда, альбомчик называ­
ется ’ Бирабиджанский музы­
кальный трест’ - так было мар­
кировано пианино, на котором
бренчали.
Достойные внимания твор­
ческие замыслы и решения поя­
вились позже. Но к ним ’’Апре­
льскому маршу” еще предстоит
пристрастить широкую аудито­
рию. И в этом может посодейс­
твовать ” Рок чистой воды” - ему
это вполне по званию, свердлов­
чан без натяжки назовешь насто­
ящими рокерами хотя бы за их
стойкость в своеобразии.

’’УИКЕНД
ЭТ ВАЙКИКИ’’
Думаю, не стоит гнаться за тем,
чтобы
перечислить
всех
участников ’’Рока чистой воды” на
Волге^ Скажу лишь, что все они достойные люди, и мы еще вер­
немся к их портретам на страни­
цах нашего журнала.
Для местных волжских групп
” Рок чистой воды” стал заодно и
региональным
смотром,
где
особенную доброжелательность
вызвали горьковский ’’Хроноп”
Вадима Демидова и саратовский
’’Иуда Головлев” Сергея Тяпкина.
В целом, надеюсь, атмосферу
похода вы уловили. Теперь итоги.
Первоначальный азарт заки­
дать беду шапками и в два счета
решить путем огласки все эколо
гические проблемы оказался на­
ивным. Ситуация обнаружилась
более сложная, чем представля­
лось. Разобраться помогали гости
’’Рока чистой воды” из Голландии:
рок-группа 'Уикенд эт Вайкики” и
фольк-рок бард Эрнст Лангхаут.
Дело не только в том, что один
из музыкантов ’’Уикенда” к тому

318

же биолог по образованию, в
экологии понимает. В социаль­
ных зопр )сах западные рокеры
вообще более компетентны, чем
наши музыканты Однако их твор­
чество не становится от этого со­
лее острым, поскольку для зару­
бежья быть элементарно грамот­
ным не оригинально. Там, и это
доказали приехавшие с голланд­
скими музыкантами менеджеры и
прочая обслуга, любой человек
уже не в первом поколении при­
учен видеть, понимать, форму­
лировать проблемы, в том числе
чистоты окружающей среды.
Получается сложнее для рока,
труднее отличиться, но зато на­
много легче жить К этому в свое
время стремились американские
рок-звезды, затеяв в 1965 году
плавание по реке Гудзон с эколо
гической миссией ’’Чистая вода” .
Через десять лет эта акция поро­
дила сильнейшую нынче между­
народную организацию зеленых
’’Гринпис” .
Сегодня голландцы инструк
тируют наших. Они подмечают,
что советские ученые контро­
лируют далеко не полный пере­
чень современных отравляющих
вьщест
руководствуясь уста­
ревши"
параметрами.
Что

экологи сильно завышай ПГ
предел допустимой концечтт *
ции заразы в воде, воздухе
организмах, вероятно, стараяс
не тревожить граждан.
Решить проблемы экологи­
ческой загрязненности не так-то
легко. Заткнуть трубы, остано­
вить заводы? А вы согласитесь
вовсе отказаться от благ циви­
лизации, которые те предприятия
вырабатывают? Человек непре­
менно разрушает что-то вокруг
себя, и тут пара изъятых стоков не выход.
Вдруг позакрывать все ГРЭС,
спустить водохранилища, засы­
пать каналы? Один раз вот так же
авралом их созидали. Аврал на
аврал - может получиться еще
хуже. Прежний природный ба­
ланс не вернешь, а новому не
дашь определиться.
Предстоит искать сложные
компромиссы. А главное, мы по-

■''■’ветского
на его
вредных"
ия;
пел У них
и’ лц^ еодстаами натак' " з.: 1~г рые у нас

" * т ; >• •
зчт