Со звездой на ниточке [Герхард Бранстнер] (fb2) читать онлайн

Герхард Бранстнер. Со звездой на ниточке,

или

Странствия одного немножко эксцентричного гроссмейстера галактических наук Этто Шика и его верного спутника Аза Напа

Фантазия

На звезду больше

Звезды — самые послушные дети в мире. Бесконечное пространство сумрачно и величаво требует от них тишины, и звезды подчиняются. Они хоть и перемигиваются друг с другом, но молча. Они бегают по небу кругами и все же, если взглянуть на них неожиданно, чтобы застать врасплох, они с виду стоят, как вкопанные, там, где им велели. Звезды — самые послушные дети в мире.

— Черт бы меня побрал, — вскричал Аз Нап, — как ни хитри, одна остается лишней!

— Не ругайся, — сделал ему замечание Этто Шик.

— Но все равно одна лишняя остается, — настаивал Аз, — мы, должно быть, где-то ошиблись.

— Возможно, — рассудил Этто, потому что считал возможным в принципе вообще все, включая даже собственные ошибки, — но возможно и то, что мы нигде не ошиблись, и звезда должна оставаться лишней.

— Это почему? — спросил Аз.

— По эстетическим причинам, — пояснил Этто.

Аз Нап почесал за ухом. Он был человеком практическим, и когда доходило до эстетики, у него начинались затруднения, а когда он затруднялся, то чесал за ухом. У Аза Напа, как у ассистента гроссмейстера, то есть Великого магистра Этто Шика, причины почесать за ухом появлялись часто.

Этто и Аз родились на Земле, и, будь на то воля Аза, старой доброй Земли ни за что бы не оставили. Но Этто Шик замахивался на большее; его захватила идея замены естественного порядка вещей на порядок эстетический. И, поскольку на Земле ему в этом отказали, он решил покинуть родную планету и попробовать в других мирах. Хотя Нап предпочел бы остаться на Земле, ему никогда бы и в голову не пришло расстаться со своим шефом и отпустить его одного. Да и Этто тоже нисколько не сомневался в том, что его помощник последует за ним, хотя они представляли совершенно нескладную пару. Мало того, что Этто был длинным, худым и черноволосым, а Аз, напротив, низеньким, полненьким и светло-русым; прежде всего, они отличались по своему нраву. Найдется ли разница большая, чем разница между складами души практическим и эстетическим? Но, пусть из них и выходила такая несхожая компания, они дружно отправились в другой мир, чтобы заняться тем, в чем им отказали в их собственном.

Как только Этто Шик утвердился в решении покинуть Землю, он, не произнеся ни слова, схватил свою магистерскую тросточку, энергично ей взмахнул и сел в стоящую наготове ракету. Аз Нап поспешно сунул свой счетный автомат в рюкзак, забросил его за спину и присоединился к шефу.

Первую попытку превратить порядок из естественного в эстетический Этто решил из предосторожности устроить в необитаемой местности. Добравшись до показавшегося подходящим места, Этто выбрал небесный квадрат, который наполняли всевозможные виды звезд, то есть солнца, планеты и луны, припарковал ракету в правом нижнем углу квадрата и немедленно начал вычерчивать созвездие, которое соответствовало бы всем эстетическим правилам. Едва закончив набросок, смахивавший на узор для коврика, он передал его Азу Напу, который преобразовал эскиз в данные и ввел в автомат. Тем временем Этто вылез наружу из ракеты через люк в крыше, и там нетерпеливо расхаживал туда-сюда на длинных ногах и помахивал своей магистерской тросточкой. Об этой тросточке следует, однако, сделать особое пояснение, а именно: в ее набалдашнике находился некий катализатор, с чьей помощью владельцу тросточки оказывались послушны все силы природы. Однако сначала на цифровой шкале, находящейся на тросточке, следовало набрать определенную конфигурацию; а код к ней вычислялся счетным автоматом Напа.

Автомат, как только Аз ввел в него все данные для расчета, задрожал и задребезжал — ему никогда еще в своей автоматической жизни не доводилось решать таких задач о перекройке небес. Наконец он выбросил распечатку с кодом. Аз Нап поднялся по лестнице, высунул голову из люка и передал код Этто. Великий Магистр взглянул на него, и тут же набрал цифры на цифровой клавиатуре тросточки. Затем он нажал пусковую кнопку на набалдашнике, катализатор издал приятное гудение, и Этто Шик воздел тросточку, словно жезл капельмейстера. Аз Нап, который все еще торчал с высунутой из люка головой, пришел в восторг от диковинной картины — как его шеф дирижирует звездами. Подняв тощие руки к небу, Этто занимался переделкой мира. Как будто от прикосновения волшебной палочки солнца, планеты и луны покидали свои исконные природные места и подчинялись новому порядку, соответствующему эстетическим принципам. Но одному из небесных светил, довольно упитанной планете, не нашлось места в новом порядке и она, как бы стыдясь, что оказалась такая лишняя, бочком выскользнула из небесного квадрата и замерла возле ракеты.

Лишь только Аз обнаружил такое неожиданное обстоятельство, он втянул голову из люка внутрь и стал допрашивать автомат, но тот не знал, что на это сказать. Только сам шеф мог помочь; он и помог, объявив лишнее светило не поддающимся эстетизации остатком.

— Оно, — сказал Этто Шик, — своего рода естественный излишек. Природа в своей слепой творческой силе творит больше, чем вписывается в эстетику.

— И куда теперь мы с этой штукой? — спросил Аз. — Мы же не можем просто оставить ее тут.

— Мы возьмем ее с собой, — объявил Этто, — возможно, она нам пригодится в следующем небесном квадрате.

— А если там, — воскликнул Аз, — тоже вместо нехватающей звезды, не дай бог, обнаружится лишняя, то у нас на шее окажутся две! И, может статься, еще одна в следующем квадрате. Куда нас это заведет?

— Не нужно сразу предполагать худшего, — сказал Этто. — Расчеты теории вероятностей говорят, что в целом все само собой уравновешивается.

— В целом, может быть, и да, — проворчал Аз, — но мы не можем до тех пор таскать с собой все лишние звезды.

Этто тем временем прислонился к антенне, скрестил руки на груди и просветленным взором уставился на созданное им созвездие. Чтобы ему не мешать, Аз примолк, вынул из кладовочки шезлонг, поставил его на другом краю крыши ракеты и комфортно в нем устроился; так оба провели какое-то время — каждый в собственное удовольствие, Наконец взгляд Этто упал на планету, которая все еще терлась подле ракеты, как будто получивший нагоняй ребенок.

— Но ее действительно нельзя так оставлять, — сказал Этто.

Аз Нап, который успел погрузиться в приятную дрему, не спеша открыл глаза и немного подумал.

— Так и быть, — наконец сказал он, — возьмем ее с собой. Но в следующем квадрате неба проверяем заранее, не останется ли лишних.

Возразить на это было нечего; Этто ничего и не возражал. Аз сложил шезлонг, протолкнул его через люк в крыше и уложил в кладовку. Затем он начал возиться с вычислительной машиной: если они хотели взять планету с собой, то должны были подвесить ее на гравитационном луче, а такой луч следует рассчитать. Но это для машины было пустяком; она быстро выплюнула нужную комбинацию чисел. Аз прокричал их шефу, который все еще стоял на крыше, и, как только он настроил свою тросточку, ракета и звезда оказались соединены прочной гравитационной нитью. Затем он забрался к Азу в кабину управления, которая больше походила на неприбранную студенческую комнатку, и присел на одну из двух стоящих вдоль нее кроватей.

— Все готово? — спросил Аз.

Этто кивнул.

— Тогда поехали! — закричал Аз и нажал на стартер. Запустив двигатели, он посмотрел на спидометр. — Да эта планетка словно гиря на ноге, — заметил он, — на полной мощности мы идем только с половинной скоростью.

— Дай двойную мощность, — отозвался гроссмейстер, — тогда у нас будет полный ход.

— Или нить оборвется, — возразил Аз.

Этто промолчал. Он уже занялся узором для следующего квадрата неба. На этот раз он хотел сделать розетку. Для розетки звездой больше или звездой меньше — не играло роли. Но этому не суждено было случиться, ибо Аз Нап вдруг широко раскрыл левый глаз, яростно потер его и раскрыл еще шире.

— Если глаз меня не обманывает, — воскликнул он, — мы приближаемся к обитаемой звезде!

— Было бы досадно, — проговорил Этто, — тогда на переустройство неба нам пришлось бы просить разрешения у местного населения. Может, ты все же обманулся.

Однако ошибка исключалась, потому что левым глазом Нап видел сверхъестественно хорошо. Так получилось в свое время из-за неудачного эксперимента, который проводил на Земле гроссмейстер: немного перепутали направление взрыва, в результате чего Аз Нап потерял левый глаз и оглох на правое ухо. Само собой разумеется, что Этто немедленно создал для своего помощника искусственный глаз и не менее искусственное ухо. А так как и то и другое отвечали самому передовому уровню техники, то Аз Нап слышал невероятно хорошо и даже мог уловить неслышимое для прочих щебетание гравитационных потоков, а видел почти до самого края бесконечности, и на его вкус это было чересчур. Поэтому он обычно закрывал левый глаз и затыкал правое ухо комком воска. Если же он то или иное из упомянутых открывал, то ему приходилось закрывать второе ухо или второй глаз, потому что сохранившиеся у него естественные органы чувств не сочетались с искусственными; оттого Нап, используя сразу и те, и другие, воспринимал все довольно несвязно. Однако в тот момент он закрыл свой правый, то есть естественный глаз, поэтому ни о каком обмане зрения не могло быть и речи.

— Об обмане зрения не может быть и речи, — воскликнул Аз, — я даже разбираю подробности. Ну и кутерьма!

— Что за «кутерьма»? — спросил Этто.

— Люди бегают в беспорядке — как муравьи, когда кто-нибудь поворошит палкой муравейник.

— Ты можешь что-нибудь расслышать?

Аз достал кусочек воска из правого уха и сунул в левое.

— Они говорят, как бегают, — прислушавшись, сказал он, — так же беспорядочно. Ни слова не пойму.

— Прекрасная задача для нас! — азартно потер руки Этто.

Аз Нап тревожно посмотрел на шефа:

— Ваша ученость, вы ведь не собираетесь наводить в кутерьме эстетический порядок? Кто знает, что еще тогда лишнего останется!

Аз всегда обращался к своему шефу почтительно, даже если думал, что тот несет чушь.

— Прекрасная задача, — повторил Этто, — у меня как раз напрашивается один любопытный геометрический порядок.

— Прежде чем расставлять людей в каком-то порядке, — предупредил Аз, — нам следовало бы сначала спросить их, отчего у них такой беспорядок.

Этто вроде бы с таким предложением согласился, потому что ничего не возразил и промолчал. Возможно, впрочем, что он просто опять углубился в свои узоры.

Аз вновь обратился к «кутерьме» и напряг левый глаз и правое ухо. И пусть он не смог ничего разобрать в подробностях, его охватило дурное предчувствие.

— Я считаю, — сказал он Этто, — нам не стоит сразу размахивать планетой у них перед носом.

— Что-что? — встрепенулся Этто.

— Соваться с лишним светилом к людям, — объяснил Аз. — Они и так достаточно нервные. Планета может стать как та капля, переполнившая чашу.

Этто ничего не сказал. Он, похоже, снова погрузился в свой узор.

— Понятно, — сказал Аз, — прячем улики за ближайшим углом и притворяемся, что мы тут ни при чем.

Он еще раз пошарил левым глазом, и вскоре подыскал подходящее укрытие — большое метеоритное облако. Аз затащил за него планету и смотал гравитационную нить.

Небеса и люди

Пристроив лишнее светило, земляне немедленно вернулись на прежний курс и, достигнув обитаемой планеты, приземлились в безлюдной местности. Этто тут же вскочил, снова азартно потер руки и вышел в открытый люк прежде, чем Аз успел выдвинуть лестницу. Аз ее поставил, спустился сам и помог подняться на ноги шефу.

Этто, кажется, и не заметил, что упал.

— Где кутерьма?

— Я посадил ракету немного поодаль, — пояснил Аз, — в целях предосторожности.

— Тогда идем, — сказал Этто, — и не забудь счетную машину.

Аз вытащил машину из ракеты, засунул ее в специально предназначенный рюкзак и вскинул на спину. Тем временем длинноногий гроссмейстер пустился прочь, покручивая в воздухе магистерской тросточкой и более не беспокоясь о своем помощнике. Нап изо всех сил пытался угнаться за Этто. Солнце тем временем сияло беспощадно, и земля совсем пересохла. Аз то и дело утирал пот со лба, и наконец разразился страшным проклятием, скинул рюкзак и уселся на него.

— Что бы мне, — воскликнул он, — при взрыве вместо глаза и уха лишиться обеих ног! Тогда шеф сделал бы мне пару искусственных, и сейчас из меня вышел бы ходок получше.

Но чего не случилось, того не случилось, и Азу пришлось, немного передохнув, продолжать путь на родных ногах. Потея, чертыхаясь и горбясь под ношей, он плелся вслед за Этто Шиком. Гроссмейстер уже исчез вдали, и Напу удавалось видеть его только левым глазом. А теперь Этто добрался до города и нырнул в царящую там сутолоку, так что и искусственной глаз помощника его потерял.

— Надеюсь, я не упущу его совсем, — пробормотал Аз, знавший бесхитростную наивность своего шефа.

Наконец Нап тоже добрался до города и стал проталкиваться сквозь толпы народа на улицах. Похоже, люди удирали из города, при этом они все время натыкались друг на друга и орали что-то так неразборчиво, что Азу стоило большого труда выцепить осмысленные обрывки и сложить их воедино. И когда выкрикиваемый ими стишок был собран, у Аза пробежал холодок по спине. Людей переполошило не что иное, как преображенный Этто квадрат неба. Они посчитали это зловещим предзнаменованием и, чтобы избежать небесной кары, требовали предать смерти всех еретиков.

Аз поспешил найти своего шефа, и наконец заметил его на рынке. Этто, задумчиво опершись на руку подбородком, стоял на площади, покинутой испуганной толпой, и глядел на беспорядочно опрокинутые прилавки, валяющиеся на мостовой овощи, битую посуду и прочие пришедшие в негодность товары.

— Люди сбежали, — объявил шефу Аз, снял рюкзак и присел на него. — Они боятся небесной кары, а виновата в этом только эстетика.

— Прекрасная задача, — сказал Этто, и пристально поглядел на ужасный беспорядок с таким видом, будто в мире ничего другого не существовало.

— Если до них дойдет, что это устроили мы, нас возьмут за шкирку! — воскликнул Аз. — А если не дойдет, будут думать на еретиков.

— И правда прекрасная задача, — повторил Этто, — только пока я не совсем определился со схемой узора.

— Еретики, — напомнил Аз, — они наверняка считают, что это еретики! Или что мы, это уж как выйдет.

Поскольку Этто все еще размышлял, Аз пожал плечами, поднял лежащее под ногами яблоко, вытер о штаны и основательно от него откусил.

— Хотел бы я знать, — сказал он, жуя, — где эти еретики.

— Еретики? — Этто посмотрел на Аза, как будто только сейчас заметил его присутствие. — Я не вижу никаких еретиков.

— Я тоже, — сказал Аз, — конечно, они попрятались.

— Но почему?

— Потому, что им придется расплачиваться за то, что наделали мы — за превращения в небе.

Теперь Этто наконец уловил связь. Тем временем Аз глянул своим левым глазом по всем уголкам и закоулкам, но не увидел ни одной живой души.

— Может быть, я их услышу, — сказал он, вынимая затычку из правого уха. — Слышу крики спасающейся из города толпы, а еще мне слышится испуганный шепот, и, если я не ошибаюсь, он идет из церкви.

Аз снова сунул комок воска в ухо, поднял рюкзак и направился к церкви на противоположной стороне площади. Этто через несколько шагов его догнал и, когда они добрались до божьей обители, постучал в дверь набалдашником трости.

— Никто из них двери открывать не пойдет, — прикинул Аз, — нам, пожалуй, придется зайти непрошеными.

Что же, они зашли без приглашения. Этто с интересом окинул взглядом внутренность здания.

— Полагаю, можно все оставить и так, — молвил он наконец, — композиции лучше я не придумаю, по крайней мере, что касается архитектуры. Вот картины мне нравятся меньше.

— Вот они! — воскликнул Аз, который все это время искал еретиков и обнаружил их за алтарем, где они, трясясь, жались друг к другу.

— У этих людей, — заметил Этто, подойдя ближе, — никакого понятия, как со вкусом располагаться по площади помещения, они же буквально прилипли друг к другу. В таком большом зале следует толпиться совсем по-другому. Я сейчас набросаю…

— Эти люди напуганы, — прервал шефа Аз, — сначала мы должны избавить их от страхов, а уж тогда…

Теперь прерван был уже Аз — звонким смехом, которым разразились еретики.

То ли дело было в забавной картине, которую из себя представляли навьюченный рюкзаком Аз со своим худым как щепка шефом, то ли в идее расставить еретиков в эстетическом порядке, то ли попросту в том, что вместо ожидавшегося палача явились двое безобидных типов, — в любом случае причины хватило, чтобы в настроении горстки прячущихся от опасности людей напряжение сменилось своей противоположностью. Вся церковь наполнилась хохотом.

— Акустика тоже великолепная, — оценил Этто, — я и не думал, что церковь так хорошо приспособлена под смех.

Аз, уверившись, что пока беспокоиться не о чем, поставил рюкзак на пол, присел на него и поочередно разглядывал еретиков. Их было одиннадцать, и тот, кто смеялся громче всех, видно, был их предводителем, потому что, когда он отсмеялся, перестали смеяться и остальные.

— Вот ты, — спросил предводителя Аз, — тебя как зовут?

— Меня зовут Готтхельф^[1], — сказал мужчина и подошел ближе. Он был высок и крепко сложен, только выглядел немного болезненным. — А вы кто?

Аз достал из кармана надкушенное яблоко, запустил в него зубы и, жуя, сказал:

— Мы пришли с Земли и понемножку наводим в мире эстетику — то там, то сям. Но, вроде бы, с этим нам не очень везет.

— Земля, — спросил Готтхельф, — это остров на другой стороне планеты?

— Ни в коем разе, — сказал Аз, — это планета по другую сторону Млечного Пути.

— Говорят, что в давно прошедшие и забытые времена люди с других звезд приезжали к нам чаще, — припомнил Готтхельф, — но за последнее время вы — единственные.

— В любом случае, мы пришли вовремя, — констатировал Аз, — чтобы помочь выбраться из неприятностей, в которые мы вас втянули.

— Как, — воскликнул Готтхельф, — это вы виноваты в том, что часть нашего неба вдруг совершенно переменилась?

— Ну да, — смущенно сказал Аз, — хотя «совершенно переменилась» — пожалуй, легкое преувеличение.

— А звезда? Что вы сделали с пропавшей звездой?

— С планетой-то? Мы ее пока придержали на черный день, — объяснил Аз, — глядишь, где-нибудь и пригодится.

— Вы обязаны немедленно восстановить прежний порядок, — закричал Готтхельф, — а не то мы умрем!

— Забавные вы еретики, как я погляжу, — заметил Аз. — Я-то всегда думал, что еретики обожают бороться со старыми порядками. Но ладно, как хотите, только говорите об этом с гроссмейстером, а я всего лишь его помощник.

Этто стоял за кафедрой и поглядывал на ряды церковных скамей. Кажется, что-то ему в них не нравилось. Он раздумывал, подперев рукой подбородок.

— Где счетный автомат? — воззвал он.

— Я на нем сижу, — откликнулся Аз.

Тем временем Готтхельф пообщался с другими еретиками, и теперь они вместе окружили кафедру.

— Гроссмейстер, — воскликнул Готтхельф, — вы должны немедленно вернуть все как было. И если вы не сделаете этого добровольно, мы применим силу!

— Насилие? — Этто неодобрительно покачал головой. — Насилие неэстетично. Подумайте о другом подходе.

— Речь идет о нашей жизни, — растолковал Готтхельф.

Этто спустился из-за кафедры, оглядел еретиков одного за другим и похлопал по груди Готтхельфа тросточкой.

— Что я должен вернуть как было?

— Небо, — сказал Готтхельф. — Древневерцы утверждают, что перемены в небе предвещают несчастья, и единственный способ их предотвратить — это убить всех еретиков.

— А что говорит наука?

— Наука? — с удивлением переспросил Готтхельф.

— Астрономы, космологи и тому подобное, — пояснил Этто.

— У них в голове сейчас такая же путаница, как и в небе, — сказал Готтхельф, — от них совсем не приходится ждать помощи.

— Посмотрим, — сказал Этто. — До той поры вы остаетесь в церкви.

— А что, если древневерцы вернутся и нас здесь найдут?

— Они вас не найдут, — сказал Этто, — мы натянем вокруг церкви полупроницаемое поле.

— Что натянете?

— Поле, пропускающее в одну сторону, — объяснил Этто, — выйти отсюда может любой, но войти сюда — никто. Идем, Аз, мне нужно потолковать с учеными!

Нап взвалил свой рюкзак на спину и поплелся вслед за шефом. Перед церковью Этто потыкал пальцами в цифровую шкалу на трости и, нажав на пусковую кнопку, покрутил тростью в воздухе.

— Я, конечно, полагаю, — сказал он Азу, — что правильно запомнил комбинацию, но будет лучше, если ты проверишь.

Аз Нап отступил несколько шагов назад, чтобы было место для хорошего разгона, и побежал к церкви. Не успел он ее достичь, как был отброшен назад невидимой стеной и грохнулся на задницу. Аз громко охнул, поправил рюкзак, утер лоб и сказал: «Комбинация правильная».

— Я редко ошибаюсь, — объявил Этто, — но все может статься.

Засим он огляделся и, не видя ничего похожего на научное заведение, велел помощнику воспользоваться своим искусственным органом слуха. Вскоре Аз расслышал множество перебивающих друг друга голосов, звучащих с теми интонациями, какие способна выработать одна лишь многолетняя академическая практика. Аз удостоверился, что точно определил направление, откуда они доносились, и повел шефа. Идти было недалеко. Уже через несколько улиц им встретился большой парк, посреди которого располагалась Академия. Поскольку никто не прислушался к их стуку, а незваными войти они не могли оттого, что дверь была заперта, Этто снова пробежался пальцами по трости. Но на этот раз он, должно быть, все же ошибся, потому что, когда он нажал разблокирующую кнопку и указал наконечником трости на дверь, створки спрыгнули с петель и упорхнули в небо. Этто, покачивая головой, наблюдал за ними, пока они не исчезли в ближайшем облаке.

— Давно не открывал закрытых дверей, — признал он, — в следующий раз нам стоит положиться на автомат, у него память лучше.

— Хоть буду его не зря с собой таскать, — отозвался Аз.

Этто вошел в здание и взобрался по широкой лестнице. Теперь, слыша гул голосов собственными ушами, он без труда нашел конференц-зал, где упражнялись в речах академики. На сей раз дверь не была заперта. Гроссмейстер собственноручно распахнул ее и увидел длинную дорожку, ведущую прямо к столу президиума. Слева и справа от прохода сидели сотни четыре дико жестикулирующих и перекрикивающих друг друга ученых. Этто взглядом скомандовал стоящему за ним Азу следовать за собой и, помахивая магистерской тросточкой, зашагал по проходу к президиуму. Аз послушно шел сзади, согнувшись под тяжестью рюкзака на спине. Увидав две диковинные фигуры, ученые потеряли дар речи. Неистовые крики сменились глубоким молчанием, и посреди этого немыслимого молчания шагали Этто с Азом, словно имели на то полное, само собой разумеющееся право. Достигнув президиума, Великий Магистр без околичностей шагнул за кафедру, а Аз уселся на свой рюкзак рядом с ним.

— Господа! — сказал Великий Магистр Галактических Наук и слегка поклонился. — Как я слыхал, жителей этой звезды привели в замешательство известные изменения в их небе. Приверженцы старой веры видят в них знак надвигающейся гибели, но эти изменения — всего лишь результат эстетической поправки. Вместо естественного и, следовательно, несовершенного неба, теперь над вами простирается небо, организованное в соответствии со всеми правилами эстетики, пусть пока лишь в одном квадрате. И оно, — повысил голос Этто, — представляет не только художественную ценность, но и практическую пользу.

Но это уже оказалось чересчур. Хотя Этто пока не обмолвился, что новое небо — дело именно его рук, ученые накинулись на него, словно свора лающих псов. С них хватило и того, что он усмотрел в новом небе пользу.

— И что же это должна быть за польза?! — вопили они. — Одним махом обесценились все звездные карты! Все открытые звезды тоже пошли коту под хвост, потому что они теперь торчат невесть где! Мы должны заново их все открывать! И наши теории — ведь мы в конце концов создали теории о возникновении неба и так далее. И с чем мы остались? Наше понимание Вселенной, оно же теперь гроша ломаного не стоит!

Разгневанные ученые долго бы кричали в таком духе на Этто Шика, если бы их не заставило замолчать пение фанфар. Едва фанфары отзвучали, как дверь распахнулась и вошли два глашатая. Они встали по обе стороны от двери и затрубили во второй раз. Тотчас в дверь внесли пышный паланкин, который через несколько шагов опустился на пол. Господа ученые поднялись и поклонились маленькому суетливому человечку, который, очевидно, был королем этой страны.

— Что вы тут стоите, как бараны! — высоким фальцетом закричал маленький король. — Я все еще жду убедительных объяснений! Если изменения в небе не объяснят естественными причинами, это сыграет в пользу древневерцев! А тогда они воспользуются случаем и захватят государственную власть! Где объяснение, мне сейчас же требуется объяснение!

Так как ученые ничего толком не отвечали, а только смущенно что-то лепетали, беспокойный человечек свирепо выпрыгнул из паланкина и огрел ближайшего ученого своим скипетром. Но это ничего не дало, и король от него отвернулся и побежал к президиуму, должно быть, чтобы дать отведать скипетра председателю. Тут его взгляд упал на магистра и его помощника.

— А вы еще кто такие? — воскликнул король.

Этто открыл было рот, чтобы ответить. Но Аз потянул его за руку и быстро проговорил вместо шефа:

— Мы прибыли из других краев.

— Из других краев? — запищал король. — И там тоже люди живут?

— Как видишь.

— Я вижу. И как там выглядит небо?

— Вполне нормально, — заверил Аз.

— А здесь вы что делаете? — спросил король.

— Сам тоже хотел бы знать, — ответил Аз.

Поскольку к таким ответам король не привык, он занес скипетр, чтобы съездить Аза по макушке. Еще меньше, однако, он привык к тому, что находятся люди, несогласные на такие игры со скипетрами, и потому, когда Аз, вместо того, чтобы дать себя стукнуть, отвесил ему оплеуху, беспокойный человечек внезапно словно окаменел со все еще занесенной для удара, рукой.

— Не стой столбом, — добродушно сказал Аз, — глупо смотрится.

Однако в короле как будто замерла всякая мысль, и вместе с мыслями замер весь остальной король. Все же наконец рука у него устала и опустилась. С этим движением король снова обрел речь.

— Ты большой нахал, — молвил он, — такой, как ты, пожалуй, справится со древневерцами.

— На что мне это, — отвечал Аз, — у меня и так полно хлопот.

— Ты мог бы стать королем, — сказал человек, — не сразу, конечно; не раньше, чем умру я. Но принцессу ты можешь получить прямо сейчас.

— Королем? — Аз почесал за ухом. — Целой планеты?

— Ну, по крайней мере, этих мест, — сказал король. — Я официально назначу тебя своим наследником, если ты поможешь мне прижать древневерцев.

— Ну хорошо, — решил Аз, — я могу спросить у своего автомата. Насчет древневерцев, я имею в виду.

Аз распаковал рюкзак и ввел в автомат проблему. Машина ужасно задрожала и задребезжала, и наконец выдала заключение, что на вопросы веры ей не хватает мощности.

— Чем может помочь такая коробка, — закричал король, который, конечно, понятия не имел о вычислительных машинах, — нам нужно что-то другое! Если бы я только знал, куда делась эта проклятая звезда!

— Которая на черный день? — спросил Аз.

— Которая на что?

— Я имею в виду, — сказал Аз, — не имеешь ли ты в виду звезду, которой совсем больше нет?

— Что же еще! — Король снова занервничал. — Эти проклятые древневерцы заявляют, что Бог отнял у нас звезду, чтобы со страшной силой на нас же и обрушить. Если бы мы нашли эту каналью, это я про звезду, на Бога можно было бы запросто махнуть рукой, да и на древневерцев тоже.

— Пожалуй, это устроить можно, — сказал Аз, — я хочу сказать, вернуть обратно звезду. Но это решать гроссмейстеру.

Этто же все еще стоял за кафедрой, подперев рукой подбородок и размышляя. Он уже довольно долго стоял и размышлял, за размышлениями успев позабыть, над чем, собственно, размышляет.

— Тут говорят, все дело в звезде, — обратился Аз к шефу, — и еще в том, сделают ли меня королем.

— Нет, конечно, дело не в этом, — заявил Этто, — дело в эстетических соотношениях между шумом и тишиной. С тех пор, как мне это пришло в голову, я все над этим размышляю.

— Это здешний король, — невозмутимо продолжал Аз, — ему срочно нужна пропавшая звезда.

— Король? — Этто посмотрел на того. — Маленький и суетливый, вполне ему подходит. Но причем здесь король?

— Понятия не имею, — отвечал Аз, — но все же он хочет с вашей ученостью потолковать.

— Я с королями не толкую, — решительно объявил Этто, покрутил своей тросточкой и зашагал прочь.

Азу ничего не оставалось, кроме как взвалить на лопатки рюкзак и потащиться за ним.

— А звезда, — закричал король и ухватил Аза за рюкзак, — так получу я ее или как?

— Лично я считаю, что это для тебя устроить можно, — сказал Аз, — но сначала я должен взглянуть на принцессу.

— Если остановка только за ней, — сказал король, — это для тебя устроить можно.

Он прыгнул в паланкин, глашатаи затрубили в фанфары, и носильщики понесли своего короля прочь. Аз следовал за ними, оглядывая улицу в поисках гроссмейстера, но нигде его не видя. «А неплохо бы», — думал Аз, — «и правда стать королем; такое не каждый день перепадает».

Продолжающий пока что править король между тем поторапливал носильщиков, обрабатывая их скипетром. Бедолагам обычно приходилось бегать рысью, а теперь, поскольку взятый ими темп был недостаточно скор для их хозяина, перешли на неровный галоп. Аз, чтобы не отделяться от них, понесся галопом сзади, рюкзак подпрыгивал вверх и вниз, от тряски машина забрякала. Вдруг король остановил паланкин, указал скипетром на горизонт и закричал: «Вот она!»

— Да, вот и она, — подтвердил Аз, который от галопа совершенно запыхался, — но облака уже нет, оно, видимо, рассеялось.

— Какое еще облако? — осведомился король.

— Ну, метеоритное облако, за которым мы спрятали звезду, — пояснил Аз, — но теперь оно пропало.

— Что? — сердито закричал король. — Так это вы спрятали звезду? Выходит, и небо изуродовали тоже вы?

— Только кусочек, — защищался Аз, — и то лишь из эстетических соображений.

— Неслыханно, — завопил король, — и ты еще приходишь и домогаешься моей дочери!

— Раз так, то нет, — сказал Аз, — но ты тоже не получишь звезды, мы заберем ее с собой.

С этими словами Аз развернулся и тяжело зашагал прочь.

— Держи его! — закричал король, выпрыгивая из паланкина и пускаясь вдогонку за Азом Напом, а следом за ним — носильщики и глашатаи.

Аз глянул через плечо и, увидев, что его преследуют, снова понесся галопом. Однако прыгающий вверх-вниз рюкзак так мешал ему бежать, что преследователи вскоре его догнали. Король набросился на него со скипетром, а остальные орудовали кулаками. Аз, как мог, старался не останавливаться на бегу; он отбивался от града ударов, отбрыкиваясь  и время от времени попадая противникам по чувствительным местам, но отделаться от них таким образом нечего было и надеяться. Поэтому он резко остановился, обернулся, выхватил скипетр из руки короля и хватил того по черепу. Непоседливый человечек улегся полежать на спине тихо-тихо, и больше не произнес ни слова.

— Без обид, — сказал Аз, положил скипетр королю на живот и приказал носильщикам нести своего господина домой — удар не вышиб из того дух, однако на какое-то время отправил на отдых. Вдобавок он велел им, чтобы кланялись принцессе. — И передайте ей: этому не суждено было случиться.

Затем Аз поправил рюкзак и двинулся в путь. Когда он, изрядно утомившийся и обливающийся потом, добрался до ракеты, то обнаружил в ней своего шефа, сидящего на койке с подбородком, упертым в кулак.

— Вот где я и в самом деле дома, — молвил Аз, снял рюкзак и, довольно кряхтя, растянулся на другой койке. — Пожалуй, если б я даже устроился в без пяти минут короли, мне все равно бы чего-то не хватало.

— Теперь мне ясно! — вскричал Этто Шик.

— Что ясно вашей учености? — спросил Аз.

— Чего мне не хватает.

— И чего же?

— Тебя.

— Меня? — спросил пораженный Аз. — Да ведь я тут.

Этто озадаченно посмотрел на Аза.

— Как причудливо, — сказал он, — я все время думал о том, чего мне не хватает. И теперь, когда я наконец понял, что тебя, вдруг тебя перестало не хватать. Поистине причудливо.

Аз тоже нашел это причудливым. Но он слишком устал, чтобы как следует задумываться, и потому только почесал за ухом, закрыл глаза и крепко уснул; да и его шеф тоже, наконец, последовал прекрасному примеру и уделил койке заслуженное продолжительное внимание.

Корабль весельчаков

Солнечные лучи падали через открытый люк на крыше уже почти отвесно, но Этто с Азом все еще крепко спали. Кухонный комбайн, стоящий в ногах койки Этто, во второй раз прозвонил на завтрак. Чтобы отделаться от надоеды, все еще не совсем проснувшийся Этто приподнялся с койки и ударился головой о пульт управления, который занимал переднюю часть кабины. Наконец Этто открыл глаза, сел и посмотрел в сторону Аза. Тот, однако, ничего подобного делать и не думал.

— Завтракать! — позвал Этто, встал и споткнулся о стоящий между койками рюкзак.

Машина брякнула, отчего тут же проснулся и Аз. Когда он увидел, как Этто прыгает между кроватями и потирает голень, он вскочил, и в свою очередь сам наткнулся на рюкзак. Теперь запрыгали они оба, что впридачу усложнялось узким проходом. Аз быстро сдался, отнес рюкзак с вычислительным автоматом в кладовку, которая находилась напротив пульта управления, а затем отправился завтракать. Тем временем Этто вылез наружу через дверь, находящуюся в ногах у койки Напа, чтобы размять ноги.

— Что там? — крикнул Этто.

— Глазунья с гренками, — ответил Аз.

— Я это не люблю, — крикнул Этто, принялся делать махи руками и затем обежал несколько кругов вокруг ракеты. Потом он просунул голову в дверь кабины и заявил: — Надо перепрограммировать кухонный комбайн, он готовит все как раз наоборот по сравнению с тем, что мне нравится.

— Если вы, ваша ученость, хотите наоборот по сравнению с тем, что он приготовил, — рассудил Аз, — съешьте тогда гренки с глазуньей.

— Ну хорошо, — сказал Этто, — нужно же чего-нибудь поесть.

Он взял себе вторую тарелку, поковырялся в ней, и, немного поклевав, поставил обратно.

— На вкус что так, что эдак. Видимо, что-то не так с эстетикой. Если бы еда была эстетичной, она и на вкус была бы приятна.

Вместо ответа Аз принялся за блюдо, отвергнутое шефом, и с аппетитом его уплел. Затем он утер рот рукой, а руку обтер о волосы на голове и нашел, что жизнь прекрасна.

— Теперь отбываем? — спросил он.

— Мы здесь больше ничего не забыли, — подтвердил Великий Магистр.

— А звезду, — заметил Аз, — мы заберем с собой.

Этто кивнул:

— Мы пристроим ее где-нибудь в других местах. Для этих она слишком хороша.

Итак, они снова подвесили планету на гравитационной нити и, как только Аз прикрыл дверь и люк на крышу, продолжили свой путь. Город, который они посещали накануне, выглядел сверху словно вымерший. Ученые, вероятно, все еще заседали в академии, а король потчевал их скипетром, да и еретики так же продолжали прятаться в церкви.

— Церковь! — воскликнул тут Аз. — Мы забыли снять полупроницаемое поле!

— Ничего страшного, — отозвался Этто. — Еретики ведь могут выйти наружу, только войти никто не может.

— Если древневерцы попробуют — попадают на задницы, — сказал Аз и поискал пресловутых древневерцев. И так как он искал левым глазом, то вскоре их заметил. Эти благочестивые люди все еще не рисковали вернуться в город. Теперь им приходилось стоять под открытым небом и глядеть, как утаскивают над их головами звезду, которую они обозвали божьим снарядом.

Аз вытащил кусок воска из правого уха.

— Вовсю ругаются, — сказал он с усмешкой. — Если будут и дальше так ругаться, скоро себе рты порвут.

— Это было бы неэстетично, — решил Этто.

— Зато справедливо, — возразил Аз.

Этто неодобрительно покачал головой:

— Это было бы противоречием. Эстетика не терпит таких противоречий.

— Хорошо-хорошо, — сказал Аз, затыкая ухо.

Ракета теперь набрала полную скорость и уносила двух своих пассажиров в другие небесные края. Аз удобно устроился на койке, а Этто ходил взад и вперед по проходу, размышляя о следующем созвездии, которому он хотел придать форму розетки. Чтобы разместить в ней лишнюю звезду, ей следовало придать плавающее положение, а так получалось только если поставить ее в центре. Когда Этто дошел в своих рассуждениях до этого места, ракету ужасно тряхнуло. Аз вскочил и выглянул в окно.

— Кто-то позади пересек наш курс и наткнулся на гравитационную нить! — крикнул он.

— Прости, что? — спросил Этто, который мысленно все еще витал в центре розетки.

— Авария, — объяснил Аз, остановив ракету. — Какой-то космический корабль хотел пройти сзади нас и теперь повис на гравитационной нити, как птица на палке с клеем. Мы должны повязать на нить красные флажки, иначе подцепим еще кого-нибудь.

Тут космический корабль передал сигнал о помощи. Аз втянул гравитационную нить и подвел ракету бок о бок с пострадавшим кораблем.

Этто с Азом перешли с корабля на корабль, чтобы извиниться за происшествие, и немало подивились, когда вместо упреков их встретило безудержное веселье. Вскоре выяснилось, что находившиеся там тридцать или сорок развеселых человечков отправились в увеселительное путешествие и все, что с ними приключалось, расценивали, кажется, как забаву, в том числе даже аварию. Когда Этто попытался извиниться за инцидент, человечки в ответ расхохотались и сердечно поблагодарили его за вышедший сюрприз.

— Мы уже довольно долго путешествуем, — пояснил руководитель группы отдыхающих, мужчина не особенно рослый, но с необычайно приятными внешностью и манерами. — Пока что, однако, не происходило совершенно ничего. Мы искренне благодарны, что хоть на что-то наткнулись, и были бы еще более благодарны, если бы вы сказали нам, на что именно.

— На гравитационную нить, — сказал Аз, а Этто подпер рукой подбородок.

— Значит, вы владеете гравитацией! — закричали человечки и с энтузиазмом захлопали в ладоши.

— С легкостью, — подтвердил Аз.

— А звезда, — спросил руководитель, — у вас ведь висела на нити звезда?

Аз поведал, как они с Этто обзавелись планетой-звездой, и какие с тех пор на них навалились хлопоты. Веселая компания от души посмеялась над рассказом Напа, и когда тот со всей серьезностью спросил, не хотели бы они забрать себе звезду преткновения, человечки пришли в такое неописуемое веселье, что Аз подумал: еще чуть-чуть, и он не вытерпит.

— Как это неимоверно мило с вашей стороны! — закричали они, похлопывая Аза по плечу, пожимая ему руки, поглаживая его по голове и всячески выражая свою благодарность.

— Итак, вы забираете звезду, — уточнил Аз.

— Звезду? — тупо переспросили человечки.

— Что же еще, — сказал Аз, — вы за нее уже так благодарили.

— Так не за звезду, — объяснил руководитель, — а за шутку.

Теперь настала очередь Аза непонимающе уставиться на собеседника. До него до сих пор никак не доходило, что для этих человечков важнее всего был повод поразвлечься. Так что веселились они не от того, что могли бы обзавестись звездой, а от того, что Аз им ее предложил. Наконец, Аз уловил это тонкое, но коренное различие, которое совершенно сбило его с толку. Теперь он не знал, что было для человечков важнее — сама авария или потеха от нее, и не решился предложить свою помощь в починке.

— Теперь понятно, — сказал Этто, который размышлял о повреждениях, которые мог получить космический корабль, столкнувшись с гравитационной нитью. — Нам нужна обитаемая планета, чтобы исправить поломки.

Как только Этто объяснил это человечкам, они с готовностью согласились лететь на обитаемую планету, но поставили условие, чтобы та планета лежала у них прямо по курсу.

— У нас нет конкретного пункта назначения, — так объяснили они, — мы просто все время летим прямо; поэтому мы не можем заблудиться, и если захотим вернуться на свою родную планету, то всего лишь должны поменять курс на обратный.

Этто усмотрел здесь эстетический принцип, ибо красота прямой линии, как известно, лишена изъянов, и условие развеселых человечков одобрил. Оба землянина забрались обратно в свою ракету.

— А что мы будем делать с планетой? — спросил Аз.

— Заберем ее позже, — решил Этто, — а до тех пор она может оставаться здесь.

Аз этим удовлетворился, поставил ракету впереди космического корабля человечков и задал автомату управления курс, прочитанный в полетном журнале потерпевшего крушение корабля. Этто, в свой черед, задействовал магистерскую тросточку и связал ракету с поврежденным кораблем гравитационной нитью. Ракета двинулась и потянула за собой развеселую компанию. Некоторое время все шло хорошо.

Но вот Азу довелось убедиться, что гравитационная нить все удлиняется и истончается, а ракета замедляется. Аз вытащил затычку из правого уха и услыхал сильное гудение, из чего заключил, что нить чрезвычайно натянулась. Но поскольку одновременно Аз своим левым глазом приметил прямо по курсу планету, на которой что-то шевелилось, он не стал отвлекаться на гудение, а включил двигатели на полную мощность, чтобы как можно скорее достичь виднеющейся цели. Однако чем ближе они к ней подходили, тем тяжелее это давалось. Аз трудился в поте лица, пытаясь извлечь все резервы из двигателя и все же добраться до планеты.

— Выглядит так, — сказал он Этто, — как будто веселый народец испугался планеты и изо всех сил упирается, чтобы на нее не попасть.

— Они не включали тормозные двигатели? — спросил Этто.

Аз левым глазом глянул назад.

— Нет, — сказал он, — и меня бы сильно удивило, если бы они все-таки работали.

— Странно, — сказал Этто, подпирая подбородок рукой.

Тем временем Аз вернулся к попыткам собрать распоследние из резервов мощности, и, хотя планета приближалась все медленнее и медленнее, в конце концов они ее достигли. Аз облегченно вздохнул, вытер пот со лба и огляделся в поисках космического корабля. Гравитационная нить стала еще тоньше и длиннее, а гудение превратилось в нестерпимый визг. Аз уже собрался вставить затычку, чтобы поберечь ухо, когда послышался ужасный удар. В тот же миг он увидел, как космический корабль стремительно уносится в направлении, откуда они явились.

— Чтоб тебе пусто было! — ахнул Аз.

— Не ругайся, — заметил Этто.

— Но космический корабль! Он оторвался и усвистал, как с тетивы сорвался!

Теперь и Этто глянул на корабль, затем на планету в нескольких метрах от носа ракеты, и сказал:

— Что-то здесь не так.

В этом не сомневался и Аз. Он почесал за ухом и уставился на планету, к которой стремился с такими усилиями и совершенно тщетно.

— Если нас тянул назад поврежденный корабль, — произнес Этто, — то теперь, когда он оторвался, мы должны бы воткнуться в планету, потому что двигатели продолжают работать на предельной мощности.

— Верно, я совсем забыл! — испуганно закричал Аз и хотел выключить двигатели.

Однако Этто остановил его и продолжал свои рассуждения:

— Но раз мы не сталкиваемся с планетой, хотя двигатели все еще работают, это означает не что иное, как то, что планета отталкивает нас, и как раз с силой, соответствующей силе наших двигателей, так что сейчас мы пришли к равновесию сил.

— Какая крайне отталкивающая планета! — воскликнул Аз. — Это ничего хорошего не обещает! Нам нужно немедленно распрощаться с этим страшилищем.

— Напротив, — сказал Этто, — отталкивающая планета — астрономическая редкость и заслуживает самого пристального интереса. Мы ступим на нее.

— А поврежденный корабль… — задумался Аз. — Мы же не можем оставить человечков на произвол судьбы.

— Насколько мы их узнали, — ответил Этто, — они станут покатываться со смеху над неожиданным поворотом событий.

Аз вынул комок воска из уха и вправду услышал быстро удаляющийся громовой хохот.

— Действительно, смешливый народец, — заключил Аз.

— Во всяком случае, — добавил Этто, — они на правильном пути. Раз их отбросило в точности вдоль линии их курса, они не смогут промахнуться мимо своей родной планеты. Так что нам больше незачем о них беспокоиться, и мы можем посвятить свое внимание этой планете.

К сожалению Аза, ему нечего было возразить. Поэтому ему ничего не оставалось, как только готовиться свести близкое знакомство с этой нисколько не притягательной планетой.

Пляшущие роботы

Как только была втянута порванная и пока что ненужная гравитационная нить, Этто попросил своего помощника рассчитать условия, необходимые для посадки. Аз достал из кладовки автомат и ввел в него задание. Машина ощутимо задрожала и задребезжала, но в итоге выдала нужную комбинацию. Этто перенес ее на трость и нажал кнопку разблокировки.

— Ну, — сказал гроссмейстер, — теперь все в норме, по крайней мере, в стометровой округе.

По-видимому, он был прав. Ракета, для которой вновь восстановились привычные условия, приземлилась на отталкивающую планету, как на притягивающую. Этто покрутил в воздухе магистерской тросточкой, Аз уложил счетный автомат в рюкзак, взвалил его на себя и вслед за шефом вылез из ракеты.

Едва ступив на планету, они пытливо огляделись, но, куда бы ни кинули взгляд, не видели ничего, кроме ровной черной плоскости.

— Выглядит не слишком приветливо, — заметил Аз, — на этом отвратительном шарике не найти ни дерева, ни кустарника, ни былинки, ни даже соринки.

— Так и должно быть, — отозвался Этто, — эта планета все отбрасывает. Кажется, она сделана из металла, который выворачивает наоборот гравитацию, по крайней мере, на ее поверхности.

Аз топнул каблуком.

— По звуку — железо. Хотел бы я понять, что тут может выжить. Причем я уверен, что, пока мы пробивались к планете, здесь что-то шевелилось.

— Все может статься, — молвил Этто, который считал возможным в принципе вообще все, — впрочем, объяснить это я и сам не могу.

То, что шеф ничего не может объяснить, Аза вовсе не обнадежило, наоборот, в нем стало расти предчувствие надвигающейся беды. И здесь он был прав, потому что сейчас же заметил бегущие к ним со всех сторон зловещие фигуры.

— Откуда они вдруг взялись? — вздрогнув, вскрикнул Аз, подбежал к ракете и забрался в безопасное место.

Этто тоже заметил фигуры, похожие на рыцарей-крестоносцев, но не пустился в бегство, а вместо этого подпер подбородок рукой и стал с интересом ждать, что произойдет, когда эти, предположительно нападающие, типы пересекут стометровую отметку. Конечно, так как катализатор в рукоятке трости все еще работал, Этто ожидал, что фигуры в доспехах, лишь только они войдут в “заколдованный круг”, собьются с ноги. Тут он необычайно ошибался, потому что случалось как раз обратное. В тот же миг, как бронированные фигуры попадали в круг воздействия трости, они пускались в безумный танец. Они ритмично подпрыгивали вверх-вниз, и при каждом прыжке оборачивались вокруг своей оси. И хотя при этом чем ближе они придвигались, тем безумнее прыгали, а чем безумнее прыгали, тем медленнее придвигались, но все же кольцо, в которое они замкнули Этто, неуклонно сужалось, так что он начал беспокоиться. Он оглянулся в поисках своего помощника, но, к своему изумлению, нигде его не увидел. Аз, впрочем, не сидел без дела. Он уже ввел задачу в счетный автомат и даже получил код, который теперь хотел прокричать шефу, высунув голову из двери кабины. Но тут он увидал, как типы в броне один за другим, сделав последний прыжок, валятся на землю, разбросав руки и ноги. Когда все оказались на земле, Аз отважился вылезти из ракеты, но потом завидел еще одну приближающуюся фигуру, пусть пока и вдалеке. И хотя она походила на остальные, но, войдя в круг действия трости, подпрыгивать, как прочие, не стала.

— Здесь еще один! — крикнул Аз шефу. — Сзади заходит!

Этто обернулся и увидел пришельца. Тот пошагал к Этто, не заботясь о своих валяющихся товарищах, остановился на приличном расстоянии и заявил: «Я вышел из строя»^[2].

— Что он говорит? — крикнул Аз и выставил одну ногу из ракеты.

— Говорит, что вышел из строя.

Аз быстро втянул ногу обратно, но Этто велел помощнику принести вычислитель:

— Мы обязаны помочь ему.

Аз, хоть и нерешительно, выбрался из ракеты и осторожно приблизился.

— Похоже, он сделан из железа, как и все здесь, — сказал Аз и поставил автомат наземь.

— Он робот, — пояснил Этто, — как и остальные. А там, где есть роботы, есть и люди.

— Мы можем его расспросить, — предложил Аз.

Однако на все заданные вопросы робот неизменно отвечал лишь одно: «Я вышел из строя».

— Да у него точно не все дома, — сказал Аз, — и, что любопытно, это не дало ему упрыгаться насмерть, как остальным. Где ума нет, там он за разум не зайдет.

Этто против такой логики не возражал. Однако, поскольку сломанный робот был единственным, кто мог привести к тем, кто его изготовил, магистр не захотел отказываться от починки, и велел Азу запросить автомат.

— А что, если этот малый, — призадумался Аз, — как только снова будет в порядке, пустится прыгать, как остальные, и не остановится, пока не допрыгается до смерти?

— Именно в этом и состоит проблема, — пояснил Этто, — укажи на нее автомату, чтобы он сделал на ней упор.

Удивительно, но автомат, кажется, справился с поставленной задачей без хлопот, потому что вскорости, без особых дрожи и дребезга, выдал код для ремонта робота. Этто прочел числа, перенес их на свою тросточку и, нажав пусковую кнопку, ткнул тростью в грудь робота. Робот слегка зажужжал и, выкрикнув «Я к вашим услугам!», сразу же принялся прыгать. И, немного так попрыгав, снова остановился и сообщил: «Я вышел из строя!»

— И автоматы могут ошибаться, — подумал вслух Аз, — поставлю-ка я ему задачу еще разок.

Однако тут робот снова запрыгал вверх-вниз, кружась вокруг себя и выкрикивая: «Я к вашим услугам!». А поскакав так какое-то время, вновь остановился со словами: «Я вышел из строя!»

— Вот мы его и получили, — сказал Этто.

— Что мы получили? — переспросил Аз.

— Правильное решение, — объяснил Этто. — Автомат не ошибся. Он нашел единственный способ заставить робота заработать, не допрыгиваясь до смерти.

— То есть вычислил правильную пропорцию между «сломан» и «исправен» и делает робота «исправным» совсем ненадолго? — уточнил Аз.

— Именно так. И мы должны воспользоваться этой недолгой исправностью.

Как только робот снова принялся прыгать, Этто для проверки тут же пожелал, чтобы его проводили к хозяевам этой планеты.

Робот проскрипел: «К вашим услугам!» и запрыгал прочь. Через несколько метров он перестал подпрыгивать, сообщил: «Я вышел из строя!», но продолжил шагать дальше в выбранном направлении.

Аз поспешно заблокировал ракету, сунул автомат в рюкзак и последовал за Этто и роботом.

— Похоже на то, — сказал Аз своему шефу, — что в состоянии поломки у робота не действует только приемник команд.

— И потому он в этом состоянии не подчиняется действию моей трости, — подтвердил Этто. — С другой стороны, в рабочем состоянии он все воспринимает, однако заодно начинает подпрыгивать.

А так как робот только что начал прыгать опять, Аз спросил его, далеко ли им еще идти. Робот ответил, что это секрет, еще раз подпрыгнул и крутнулся вокруг себя, добавил: «Я вышел из строя!» — и двинулся дальше.

Земляне подозревали, что и вся планета была одним большим секретом, потому они воздержались от любых лишних вопросов и молча следовали за роботом, который через размеренные интервалы то прыгал, то шагал.

Некоторое время полюбовавшись на диковинного проводника по загадочной планете, Аз произнес:

— В сущности, это необычайно забавно.

— Что забавно? — спросил Этто.

— Сумасбродный робот. Такого смешного гида у меня в жизни не было.

— Робот не может быть смешным, — принялся поучать Этто, — даже если он сумасбродный. Только человек-сумасброд может быть смешон.

— Значит, мне нельзя смеяться над этим малым? — уточнил Аз.

— Нет, — вынес решение Этто, — над роботом не смеются.

— Жаль, — сказал Аз, — мне бы прямо сейчас посмеяться как следует, а то как-то на душе ужасающе странно.

— И у меня тоже, — сознался Этто. — Эта железная планета давит на сознание.

— Если бы это зависело от меня, — сказал Аз, — мы бы сейчас же развернулись обратно.

Однако делать это было уже слишком поздно, потому что робот снова начал подпрыгивать и проскрипел: «Теперь вниз!»

Страна под землей

Этто с Азом тщетно пытались высмотреть какую-нибудь ведущую вниз тропу. Вместо этого кусок почвы, на котором они стояли, внезапно перевернулся и они неожиданно оказались внутри планеты — конечно, перевернувшись вверх тормашками. Этто сразу заметил, что здесь работает нормальное притяжение, и выключил трость. В тот же миг робот, который только начал подпрыгивать, прыжки прекратил и пошел впереди них обычным шагом. Этто без колебаний последовал за ним, так что и Азу ничего другого не оставалось.

— А внутри довольно светло, — отметил Аз Нап, — кажется, искусственный свет. Только я не могу понять, откуда он идет; просто светит и все.

Между тем Этто больше заинтересовала почва, которая постепенно теряла свои металлические свойства и переходила в своего рода песчано-гравийную. Тропинка, по которой они двигались, стала добротно устроенной дорогой. Слева и справа простирались луга, по которым бегали туда-сюда животные вроде коз; впрочем, и те, и другие производили впечатление ненастоящих. За этими пейзажами, походящими на картинки в книжке, местность повышалась и поросла лесом.

— Странно, — сказал Аз, — сейчас мы ходим изнутри по шару, однако совсем не чувствуется, что это шар.

— Когда мы бродили снаружи, — сказал Этто, — ты тоже ничего такого не замечал. Большая планета вблизи не похожа на шар, что снаружи, что изнутри.

— Но внутри планеты я бы увидал противоположную сторону, — ответил Аз, — по крайней мере, если бы открыл свой левый глаз.

— И как, — спросил Этто, — открыл ты его?

— Да, — сказал Аз, и взглянул вверх, — но я по-прежнему не вижу другой стороны.

Земляне шли не по наружной, а по внутренней поверхности планеты, поэтому другая ее сторона была над ними, а не под ними, оттого-то Аз посмотрел вверх. Но увидел он только небо.

— Планета не пустая, — пояснил Этто, — она заполнена атмосферой.

— И я это знаю, — возразил Аз, — но до сих пор я все равно видел сквозь любую атмосферу. Правда, так всегда было снаружи планет.

— А здесь атмосфера, — предположил Этто, — в дополнение к воздуху для дыхания, кажется, дает свет. Это делает ее непрозрачной.

— Хотелось бы знать, что это за свет, — сказал Аз, — в любом случае он искусственный. Настоящему солнцу сюда никак не заглянуть.

— Здесь все кажется искусственным, — решил Этто, — надеюсь, хозяева этой планеты не окажутся тоже искусственными.

Поскольку земляне за этими рассуждениями убавили шаг, им пришлось поторопиться, чтобы догнать беспечно шествующего впереди робота. И теперь, когда путь круто пошел вверх, Азу пришлось нелегко, и он снова вспотел. Проклиная свою судьбу, он вытер лоб и наткнулся на внезапно остановившегося робота.

— Прошу подождать здесь, — сказал робот, повернулся на пятках и зашагал прочь.

На глазах Этто и Аза он исчез в какой-то рощице, и через некоторое время из нее вместо робота, который все же походил пропорциями тела на землян, появилось совершенно неправдоподобное существо. Оно было не менее трех метров ростом, но чрезвычайно тонким, и выглядело так, словно все состояло ни много ни мало как из картофельных ростков. Руки и ноги были чуть толще трех сантиметров, тело — в ширину около восьми сантиметров, а голова, казалось, была лишь небольшим утолщением длинной шеи, которая тоже походила на картофельный росток. Даже растущие на голове волосы напоминали тонкие и бледные ростки картофеля.

— Еще и вот такое вот шляется здесь нагишом, — сказал Аз, снял рюкзак и сел на него.

Этто тоже счел подобный внешний вид вопиющим нарушением эстетики, и задумался над этим, подперев подбородок рукой.

Тем временем картофельное привидение, как Аз его обозвал про себя, приблизилось.

— Кто вы такие? — спросило оно.

— Кто первым рот открыл, тот первым и представляется, — сказал Аз, — вот как заведено.

Картофельное привидение возбужденно замахало бледными конечностями и сообщило:

— Я Первый Хранитель.

— А мы двое землян, — объяснил Аз, — совершаем эстетическую поездку в целях ознакомления. И чем ты занимаешься, я имею в виду — как Первый Хранитель?

— Я охраняю табу.

— Табу? — спросил Аз. — Вы так коз называете? От чего их нужно охранять?

Первый Хранитель снова возбужденно всплеснул конечностями и возвысил голос:

— Табу — это нерушимый запрет!

— А-а, не козы, — невозмутимо сказал Аз. — А что запрет запрещает?

— Выходить изнутри планеты или входить внутрь.

— А почему же робот привел нас сюда, если это запрещено? — спросил Аз.

— Чтобы доставить вас к месту наказания.

Аз оглядел картофельное привидение сверху донизу, что потребовало некоторого времени, а затем спросил:

— Тогда как здесь наказывают?

— Смертью.

— Ну-ну, — молвил Аз, — ты же наверняка шутишь.

Однажды окрестив существо картофельным привидением, Аз уже решительно не мог отнестись к угрозе всерьез. С другой стороны, он внезапно ощутил, что здорово проголодался, и настойчиво потребовал чего-нибудь поесть. Картофельное же привидение явно не знало, что на это требование ответить. Земляне были первыми пришельцами, которые нарушили табу и проникли внутрь планеты; поэтому у местных жителей отсутствовал опыт соблюдения табу и они не знали, следует ли позволять нарушителям что-нибудь съесть перед казнью. Оттого, что табу пришло из незапамятных времен, они даже не помнили, что его первоначальная цель состояла в том, чтобы не допускать выхода населения на внешнюю сторону планеты, откуда их неизбежно унесет; и нарушение табу связывалось со смертью лишь в этом смысле. Со временем понимание этого полностью утратилось, и смерть уже считалась не следствием, а наказанием за нарушение запрета, причем теперь не только за выход, но и за вход во внутреннее пространство планеты. Но ничего этого Первый Хранитель не знал, и поэтому не знал и того, разрешается ли ему чем-нибудь покормить двух звездных путешественников. Однако, поскольку он все равно должен был сообщить о чрезвычайном происшествии Верховному Хранителю, то сказал:

— Я отведу вас к Верховному Хранителю, он все и решит.

— Забавный ты Хранитель, как я погляжу, — отозвался Аз, — если даже не знаешь, можно тебе нас покормить или нельзя.

Картофельное привидение замахало конечностями, но не ответило ничего, а только зашагало в другую рощу. Этто с Азом последовали за ним. Когда они достигли рощи, Первый Хранитель велел им подождать, а сам, как до него робот, исчез между деревьев. Вскоре за этим появился Верховный Хранитель. Он был примерно четырех метров ростом, в остальном же походил на Первого Хранителя, как одно картофельное привидение походит на любое другое картофельное привидение.

— Кажется, они здесь живут не в домах, а среди деревьев, — высказался Аз, — и может оказаться, что они произошли не из животного мира, а от растений: из лиан или из корневищ. Вид у них именно такой.

И вот Верховный Хранитель остановился перед землянами. Он какое-то время их поразглядывал, а затем сказал:

— Я Верховный Хранитель. Как вам уже известно, вы поплатитесь за свой проступок. Однако прежде мы хотим вас исследовать. Этим займется Второй Хранитель. У него заодно сможете и поесть.

Верховный Хранитель удалился обратно в свою рощу, а Первый Хранитель распорядился, чтобы земляне следовали за ним.

— Если моя догадка верна, — прикинул Аз, — мы сейчас пойдем в третью рощу.

— Как бы то ни было, мы в безопасности, — сказал Этто.

— Да ну? — отозвался Аз. — И что должно помешать этим картофельным привидениям нас прикончить?

— Они хотят изучить нас, — пояснил Этто, — стало быть, им любопытно. Кто любопытен, с тем можно столковаться.

— Нам на это не стоит полагаться, — рассудил Аз. — Вашей учености лучше бы привести в готовность свою тросточку. При первой удобной возможности я спрошу у моего автомата, он непременно найдет правильный рецепт.

Этто согласился. В конце концов, не повредит иметь готовую комбинацию на крайний случай, ибо без крайней надобности Этто использовать трость не желал.

Тем временем они достигли третьей рощи. Первый Хранитель оставил их обоих стоять перед ней, но вскоре вернулся, чтобы отвести ко Второму Хранителю.

Роща была чуть больше тридцати метров в поперечнике. Посередине ее находилась полянка, на которой стоял маленький круглый храм-беседка из нескольких колонн. Из храма выступил Второй Хранитель, который с виду не отличался от первых двух, и сказал: «Я вас буду изучать. Садитесь».

Этто с Азом устроились на полу. Первый Хранитель, пообещав прислать еды, ушел. Второй хранитель, скрестив ноги, сел перед своим храмом и принялся исследовать двух землян.

— Вы такие низкие и толстые, — констатировал он.

— Я — вполне возможно, — сознался Аз, — зато гроссмейстер довольно длинный и худой.

— Вы оба очень низкие и толстые, — настаивало картофельное привидение, — может быть, вы не совсем настоящие люди. Я совершенно не представляю себе таких низеньких и полненьких людей.

— А почему тогда, — вмешался в разговор Этто, — вы строите низкими и толстыми своих роботов? Ведь роботов обычно строят по образу людей.

— Роботы, — объяснил Хранитель, — дошли до нас из времен, которых никто не упомнит. И поскольку мы, когда понадобятся новые роботы, строим их в точном соответствии с размерами старых, роботы остались неизменными по сей день. У нас все остается неизменным, это наш высший закон. Нет появления и нет исчезновения, есть одно лишь неизменное бытие. Это соответствует нашему образу мышления. Мы погружаемся в себя и упражняемся в медитации и самосозерцании. Моя обязанность — хранить это внутреннее зрение.

— Тогда у тебя спокойное местечко, — высказался Аз, — во всяком случае, напрягаться тебе не приходится.

Сказав это, он улегся на спину, прикрыл глаза и открыл их снова лишь тогда, когда робот принес обещанную еду. Она состояла из фруктов и белой жидкости, которая на вкус походила на козье молоко, но сильно отдавало машинным маслом, отчего у Аза усилилось подозрение, что на этой планете почти все было искусственным, даже козы.

После того, как земляне насытились, Этто сказал:

— Спасибо за еду, она была довольно приятной, несмотря на необычный привкус. Однако с самосозерцанием  все обстоит в точности наоборот. Раз внутреннее зрение устранилось от любых появлений и исчезновений, то в конечном итоге оно видит только само себя. Но самосозерцание самосозерцания крайне малоприятно.

— Вот оно! — закричал Хранитель, подпрыгивая и размахивая всеми конечностями. — Абсолютное самосозерцание! Всю мою бытность Вторым Хранителем я искал именно это. И наконец оно найдено! Самосозерцание самосозерцания — это абсолютное самосозерцание!

— И оно абсолютно неприятно, — напомнил Этто, — ведь оно нарушает все эстетические принципы.

Однако Второй Хранитель не хотел об этом и слышать.

— Абсолютному самосозерцанию непозволительно иметь иные свойства, кроме как быть абсолютным. Направленное только на себя, оно не что иное, как оно само. Вот в чем абсолют!

Открытие прямо-таки ошеломило картофельное привидение.

— Разве это не чудесно, — выкрикивал он, — как все теперь объясняется само собою? И все объясняется само собою оттого, что внутренний взгляд лишь тогда будет сам собою, когда он обращен сам в себя. Вот где абсолютный абсолют!

Второго Хранителя охватили ужаснейшие судороги, он рухнул на землю, но тут же вновь подпрыгнул и унесся прочь.

— Наверняка побежал к Верховному Хранителю, — решил Аз, — и если он свихнулся, нам стоит ожидать чего угодно. Посоветуюсь-ка я лучше со своим автоматом.

Аз распаковал рюкзак и ввел в машину задачу и необходимые данные, автомат со звонким довольным мурчанием рассчитал цифровую комбинацию, и Этто перенес ее на свою тросточку.

— Похоже, расчет средства для нашей защиты машину позабавил, — заключил Аз.

— И все же я использую его только в чрезвычайной ситуации, — подчеркнул Этто, — мы же не знаем, что за средство рассчитал автомат.

Вместо чрезвычайной ситуации появились с дюжину картофельных привидений. Земляне узнали Верховного, а также Первого и Второго Хранителей; остальные, видимо, тоже занимали хранительные должности. Они окружили Этто с Азом и взволнованно размахивали конечностями. Поскольку они, кажется, не имели в виду ничего худого, Аз снова застегнул свой рюкзак и присел на него.

— Вы оказали нам огромную услугу, — сказал Верховный Хранитель, обращаясь к Этто. — Благодаря вам мы обрели абсолютное самосозерцание. Тем не менее, мы не можем подарить вам жизнь, табу это запрещает; но поскольку оно ничего не говорит о том, когда вы должны умереть, мы приняли решение предать вас смерти незадолго перед вашей кончиной. Большего за сослуженную вами службу мы сделать для вас не можем.

— Что же, — воскликнул Аз, — это означает, что мы должны провести остаток жизни до самого «незадолго перед кончиной» на этой планете?

— Так уже решено, — объявил Верховный Хранитель, — а если вы послужите нам чем-то подобным еще, вы даже сможете быть назначены Хранителями.

— Стало быть, — подытожил суть Аз, — вы сразу нас не приканчиваете только потому, что мы можем еще долго вам послужить. Но ничего из этого не выйдет, выкинь это из головы!

— Все решено, — повторил Верховный Хранитель. — Для начала Второй Хранитель продолжит исследовать вас. А там посмотрим.

Верховное картофельное привидение отвернулось и зашагало прочь, остальные последовали за ним. Остался один Второй Хранитель. Но вместо того, чтобы вернуться к внутреннему зрению, он стал подробно расспрашивать откуда родом звездные путники и что они намерены делать; видимо, получил соответствующие указания от Верховного Хранителя. И мало-помалу выяснилось, что Второго Хранителя интересует не только самосозерцание. Когда он узнал о солнце, луне и звездах, ветре и погоде, молнии и громе, льде и снеге и всех природных явлениях, которых он никогда не видал и о которых не слыхал, то явственно разволновался. Жители этой планеты не знали даже дождя, здешние растения питала искусственно поддерживаемая влажность; поэтому Хранитель не мог понять, что хорошего в дожде. Однако это не помешало ему особенно заинтересоваться именно этим природным явлением; и когда Этто заговорил о зонтиках, картофельное привидение пришло в восторг прямо-таки как ребенок.

Одержимые зонтиками

— Хочу зонтик! — выкрикивал Хранитель. — Дайте мне зонтик, и вы получите за него все, что хотите!

— Можно обсудить, — сказал Этто и бросил на Аза многозначительный взгляд, — однако зонтик работает только на внешней стороне планеты.

— На внешней стороне! — испуганно воскликнул Хранитель. — Но почему не тут?

— С зонтами, — твердо заявил Этто, — ходят только по наружной стороне планеты.

— Но как же табу! — воскликнул Хранитель, от страха подрагивая руками и ногами.

— Табу не помешало нам войти, значит, и выйти нам оно не помешает.

— Но ведь за это грозит смерть, — не сдавалось картофельное привидение.

— Но не раньше, чем незадолго до кончины, — возразил Этто, — уж для тех, кто достойно послужил — совершенно точно. Например, минута до кончины как раз вполне «незадолго». Отдать одну минуту жизни за один зонтик, это не слишком много?

— Не слишком, — признал Хранитель, — но как оно там, снаружи — там и в самом деле идет дождь?

Этто подпер подбородок рукой и задумался. Похоже, этот народ не имел представления о том, что делается с наружной стороны его собственной планеты. Но кто тогда оснастил роботов механизмами для обращения гравитации, дающими им выбираться на поверхность планеты и не быть выброшенными с нее в пространство?

Дойдя в своих размышлениях до этого места, Этто поднял подбородок с руки и распорядился, чтобы Аз занес все уже известные землянам свойства этой планеты и ее обитателей в вычислительный автомат, чтобы тот мог сделать расчеты, в чем тут дело с картофельными привидениями.

Аз снова развязал свой рюкзак, достал автомат и принялся двумя пальцами набивать данные. Он ввел в автомат все, что было известно ему с шефом, включая кое-какую дополнительную информацию от Второго Хранителя, и задал машине задачу обсчитать происхождение здешнего человечества. Автомат громко затарахтел, несколько раз принимался дрожать и дребезжать, но в целом, по-видимому, никаких серьезных трудностей не возникло. И наконец он выдал, вкратце говоря, следующее.

Жители этой планеты — потомки высокоразвитого общества. Они пришли с другой звезды несколько десятков тысяч лет назад — точнее машина не установила — и, вероятно, им пришлось сделать здесь аварийную посадку. Коль скоро у них не было технических возможностей, чтобы приспособить для жилья внешнюю часть планеты, они устремились внутрь, правда, создав там искусственные условия. Такая жизнь со временем приводила к нарастающему вырождению и, если снаружи не придет помощи, должна была закончиться полным физическим и умственным упадком. Будучи пока еще в полном рассудке, люди предвидели это и построили роботов, которые были снабжены обратителями притяжения. Заодно они встроили в роботов приемники, которые извещали о посадке на планету космического корабля, и сразу подавали роботам команду провожать посетителей внутрь. Чтобы сохранить во веки вечные у роботов такие умения, неизменность конструкции роботов объявили наивысшим законом.

— А они были действительно умны, — заметил Аз, — коли заранее за несколько десятков тысяч лет  прикинули, что поглупеют, и приняли необходимые меры предосторожности. Единственное, чего они никак не предвидели, — это что поставят нас в такое щекотливое положение.

— Еще они не предвидели, — добавил Этто, — что наивысший закон о выпуске роботов по неизменному образцу, как и табу, со временем изменит первоначальное значение и станет запрещать любые изменения вообще. Тем не менее, наше положение никоим образом не щекотливое, оно лишь своеобразное. Поэтому и мы тоже должны использовать своеобразные средства.

— Типа зонтиков? — спросил Аз.

— Почему нет? Походит на то, что уже одна перспектива обзавестись зонтиками может склонить этих существ нарушить табу и покинуть внутреннюю сторону планеты.

— А снаружи их унесет с зонтами прочь! — Аз звонко захохотал. — Разлетающиеся с зонтиками по всему космосу картофельные привидения, то-то была бы потеха!

Особо выраженным чувством юмора Этто не отличался и потому лишь слабо улыбнулся.

— Конечно же, — пояснил он, — мы сначала должны сделать наружную поверхность планеты притягательной — наладить атмосферу, почву и тому подобное, и планета начнет притягивать, а не отталкивать. Но моя тросточка несомненно об этом позаботится в лучшем виде. Зато неясно, все ли, кроме Второго Хранителя, увлекутся зонтиками. Может, другим зонты совершенно безразличны.

— Не думаю, — сказал Аз. — Как раз в том и есть всеобщий идиотизм, что все западают на одно и то же. Это на всех звездах так, что по ту сторону Млечного Пути, что по эту. В глупости все люди одинаковы.

— Хотелось бы надеяться, — сказал гроссмейстер, — это облегчило бы нам дело.

Обсудив эту тему, Аз почувствовал, что сильно хочет спать. Однако вокруг продолжался яркий день, и Аз заинтересовался, как это понимать. Он оглянулся на Второго Хранителя. Но того склонило в сон еще раньше, и хранитель свернулся колечком, как змея, посередине своей храмовинки; а поскольку конечностей у него было больше, чем у змеи, то выглядел он совершенно перепутавшимся. «У них здесь нет солнца», — догадался Аз, — «поэтому у них нет и ночи; но спать-то нужно».

Та же мысль осенила Этто. Оба они растянулись на мягкой лесной подстилке и вскоре погрузились в глубокий сон, который, конечно же (во всяком случае, что касалось Аза), был полон образов, точь-в-точь походивших на картофельные привидения, — а чего еще было ожидать? Привидения со свистом носились там и тут как ведьмы, со сложенными зонтами между ног, или вертелись повсюду с раскрытыми зонтиками, как парашютисты.

Впрочем, привидения, даже если они являются во сне, как правило, ведут себя чрезвычайно тихо, и потому Аз, несмотря ни на что, спал спокойно, по крайней мере, до тех пор, пока картофельные привидения придерживались правил. Но вдруг они начали жужжать, как рой раздраженных пчел, от чего Аз в ужасе проснулся. Жужжание, однако, никуда не делось, и вокруг Аза по-прежнему крутился возбужденный рой картофельных привидений. Аз решил, что он все еще спит. Только разглядев, что привидения вокруг без зонтов, Аз разобрался, где действительность. Но дело было в том, что в снах Хранителя Самосозерцания зонты занимали место не меньшее, чем в его собственных. Просто Хранитель проснулся раньше Аза и немедленно побежал к Верховному Хранителю, чтобы поделиться с ним привидевшимся. Верховный вызвал других хранителей, и теперь все явились сюда, чтобы тщательно во всем разобраться. Так что гроссмейстер не ошибся, затронув их любопытство. А если кому-то любопытно, то этот кто-то еще не совсем поглупел.

Теперь Аз проснулся полностью и взял за плечо Этто, чтобы растолкать и его тоже.

— Все хранители здесь, — воскликнул Аз, — ваша ученость не ошиблась!

— Я редко ошибаюсь, — сказал Этто, открывая глаза и гадая, о чем вообще речь.

Так как взбудораженные хранители только невнятно галдели, а Этто, в отличие от Аза, не снились картофельные привидения с зонтиками, ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, в чем именно он не ошибся. Действительно, всеми хранителями овладело просто-таки детское любопытство, но это не значило, что они пришли к единодушию. Хотя они до сих пор толком не уразумели, что такое зонтик вообще, но уже разделились относительно зонтиков на две партии. При этом партия, возглавляемая Хранителем Самосозерцания, выступала за зонтики, зато партия, возглавляемая Хранителем Табу, была против. Вышло так не случайно, потому что Хранитель Табу, в отличие от Хранителя Самосозерцания, всю свою жизнь провел на посту, где ничего не приходилось делать и, следовательно, не на чем было заработать авторитет. И как раз сейчас, когда появление Этто и Аза дало ему возможность впервые заявить о себе, Хранитель Самосозерцания вдруг снова получал преимущество. Поэтому Первый ополчился против этой партии и потребовал запретить зонтики, даже если не было пока вообще никаких зонтиков, и никто из обеих партий не знал, что это, собственно говоря, такое.

Этто и Аз постепенно уяснили, вокруг чего на самом деле шла борьба Хранителей, и теперь больше не удивлялись, зачем Хранителю Самосозерцания нужен зонт: он должен был послужить оружием против его соперника. После того, как до землян дошла эта связь, ход мыслей картофельных привидений показался им куда более знакомым.

Чем закончилась схватка двух партий, конечно, решилось не без участия Верховного Хранителя, на которого бурно напирали с обеих сторон. И так как он не мог сразу склониться ни к той, ни к другой партии, обе только неистовее давили на него, так что под конец его сдавили уже в буквальном, телесном смысле. Тогда Верховный оглянулся в поисках чего-нибудь, чем бы мог защититься и от одного, и от другого лагеря. А поскольку подходящим предметом ему показалась магистерская тросточка, он выхватил ее из руки Этто и замолотил по донимающим его хранителям.

Но ведь тросточка была на случай крайней необходимости настроена для сдерживания привидений и вполне могла оказаться грозным оружием (кто знает, что там придумал автомат), и потому Аз ринулся к Верховному Хранителю, чтобы ее отнять. Однако это обернулось для него худо: Верховный Хранитель огрел его по черепу набалдашником тросточки. Оглушенный ударом Аз отшатнулся, но, к своему изумлению, помимо боли почувствовал необычайно приятное ощущение, вызванное дрожью в теле. Придя в себя, он заметил, что картофельные привидения тоже охвачены дрожью. А поскольку они были значительно длиннее и тоньше землян, то выглядели так, словно их трясет жестокая лихорадка; во всяком случае, они совершенно выключились из битвы. И все произошло исключительно из-за удара по голове Напа: Верховный угодил по ней пусковой кнопкой, кнопка сработала, и тросточка принялась действовать.

«А мой счетный автомат», — подумал Аз, — «чудненько рассчитал: от чего у в меру упитанных людей только приятные мурашки, от того картофельных привидений просто колотит да плющит. Их даже стало бы откровенно жаль, если бы не было так смешно глядеть, как их трясет».

Аз, конечно, подольше потешился бы этой картиной да помлел бы от вибрации, если бы в эту минуту не вмешался Этто. То ли гроссмейстеру не понравилось представление, то ли ему, не столь упитанному, как Аз, дрожь доставляла меньше удовольствия, только он подобрал выроненную Верховным Хранителем тросточку и выключил ее. Картофельные привидения мгновенно перестали трястись, а его помощник остался без приятных ощущений.

— Жаль, — сказал Аз, потирая разболевшуюся теперь голову, — это было презабавное зрелище, и чувство было замечательное.

— Промашка — вот что это было, — объявил Этто, — и притом, что касается зрелища, оно было нисколько не забавное, а вовсе даже неэстетичное. Автомату следовало бы рассчитать другое средство.

— И что теперь? — спросил Аз.

— Посмотрим, — сказал Этто.

Он подступил к Верховному Хранителю, который уже не дрожал как осиновый лист, а просто стоял изрядно обалделый, и пообещал ему обеспечить зонтиками все картофельные привидения, если они выйдут из нутра планеты, чтобы поселиться снаружи.

— Только там, — уверял Этто, — удастся устроить жизнь по законам эстетики. Здесь, внутри, это невозможно.

Все еще ошеломленный Верховный Хранитель согласился на все, однако выговорил для себя особенно красивый зонт. И даже Хранитель Табу, который больше не смел перечить, выпросил себе добавочный зонт, после чего Хранитель Самосозерцания и все остальные накинулись на Этто с той же просьбой.

— Все получат по дополнительному зонтику, — пообещал Этто. — Правда, чтобы их изготовить, мне потребуются роботы.

— Они хоть что-то понимают в зонтиках? — спросил Аз магистра. — В конце концов, эти штуки должны работать.

— С этим нам поможет автомат, для того он и предназначен.

— Когда мы отправлялись, — заметил Аз, — я бы даже представить не смог, что он у нас именно для этого, а уж сам автомат и подавно.

Преображенная планета

С помощью счетного автомата Этто с Азом создали чертежи зонтов, которые можно было наделать из наличных материалов в достаточном количестве, а затем отдали их в работу специально выделенным роботам. Так как на планете жило примерно столько же картофельных привидений, сколько людей в среднем земном городе, роботам хватило дела, а у землян оказалось достаточно времени, чтобы сделать внешнюю часть планеты подходящей для жизни, чего они, к удовольствию Этто, и добились с помощью автомата и магистерской тросточки. Железную поверхность превратили в плодородную землю, из которой стремительно поднимались растения; некогда отталкивающая планета стала симпатичнее и окуталась атмосферой, и теперь выглядела чрезвычайно дружелюбно. И когда роботы выполнили свое задание, и все картофельные привидения были обеспечены зонтиками, начался переезд.

Это было поистине редкое и столь же знаменательное, сколь и диковинное, зрелище, когда боязливые, но любопытные обитатели планеты выбрались из нее и впервые увидели настоящие небо и солнце. Но более всего они поразились дождю, который с помощью тросточки вызвал Этто в честь исторического события, а заодно — чтобы пояснить назначение зонтов. Вода, падающая с неба, оказалась выше разумения картофельных привидений, и, вместо того, чтобы раскрыть зонтики, они их побросали их и бегали туда-сюда с криками, как будто вода жгла им кожу, как огнем, и не знали, куда деваться. Азу и Этто стоило немалых трудов изловить несколько привидений и сунуть им в руки раскрытые зонты. Это наконец возымело действие. Те, на кого больше не капал дождь, стояли, словно воскресшие и переродившиеся после смерти, по-детски изумляясь и не в состоянии выразить всю свою радость от обладания зонтиком. Теперь и остальные поняли, в чем смысл этого устройства, и, вместо того чтобы носиться дальше под дождем, неистово бросились к своим брошенным зонтикам. Вскоре весь народец картофельных привидений стоял под надежным укрытием от дождя и радовался жизни.

— Нам следовало бы, — решил Этто, — объяснить им теперь пользу от дождя, но для этого потребуется солнце.

Этто поднял трость и выключил дождь. Когда появилось солнце и исчезли следы дождя, Этто объяснил картофельным привидениям необходимость чередования влажности и сухости. Но прежде чем он закончил, зашло солнце, так что ему пришлось сменить тему и, чтобы картофельные привидения не запаниковали снова, пришлось объяснять чередование дня и ночи, для чего, конечно, не хватило времени. И когда он хотел продолжать лекцию на следующее утро, ему пришлось снова сменить тему и объяснить вместо этого чередование жары и холода, потому что за ночь картофельные привидения, не успевшие так быстро привыкнуть к понижению температуры, почти закоченели. Так магистру пришлось постоянно догонять круговорот жизни, и нипочем бы ему не угнаться, если бы не он сообразил, что так он его не догонит никогда. Поэтому Этто взял свою тросточку и, получив рассчитанный Азом код, просто остановил планету. Теперь он мог спокойно объяснять, какие природные явления произошли в этом положении планеты; а когда это было сделано, он повернул планету немножко дальше и объяснил явления природы, ставшие важнейшими теперь. Таким манером Этто подстроил ход природы под удобство рассказа о ней, однако подстроить удобство рассказа под силы своих слушателей он не удосужился. Картофельные привидения, вырождавшиеся в течение тысячелетий, конечно же, не смогли сразу понять вещей, которые даже нормальному человеку ясны только тогда, когда они ему знакомы с детства. Поэтому вместо того, чтобы по мере объяснений Этто набираться ума-разума, они все больше и больше запутывались и, оттого, что уже ничего больше не понимали, захотели улизнуть обратно внутрь планеты. До этого не дошло только потому, что Аз ненароком открыл свой левый глаз, чтобы бегло взглянуть на остальные планеты этой солнечной системы.

— Там тоже кто-то живет! — воскликнул Аз, указывая на ближайшую к солнцу планету. — И если я не ошибаюсь, то это не бледные привидения, а скорее существа, румяные на вид!

Это открытие в корне изменило ситуацию на преображенной планете.

Пути табу

Чем сильнее лекции Этто о природных процессах сбивали с толку картофельные привидения, тем пугливее привидения вцеплялись в зонтики, потому что зонтики казались им единственной надежной опорой в накинувшейся на них путанице нового мира. И Хранитель Самосозерцания не упустил случая напомнить, что всем следует благодарить за эту единственную поддержку именно его, что еще больше напугало Хранителя Табу, который счел, что для поднятия авторитета будут любые средства хороши. Поэтому, когда Аз обнаружил румяных жителей соседней планеты, Хранитель Табу тут же объявил бледную кожу картофельных привидений священной и тоже частью табу, и призвал к борьбе со всеми иноцветными, особенно с румяными. Конечно, это была чушь, потому что у картофельных привидений не имелось ни малейшей возможности воевать со своими румяными соседями, но обществовыродившихся привидений вернее всего подхватывало глупейшие идеи. Верховного же Хранителя, по всей видимости, обеспокоил перевес влияния Хранителя Самосозерцания, и он решил для восстановления баланса поддержать Хранителя Табу. Поэтому Румяных официально провозгласили недоразвитыми, а борьбу с ними объявили неотложнейшей задачей картофельных привидений.

— Ну и каша заварилась, — молвил Аз, сидя на своем рюкзаке и почесывая за ухом. — Не успели они вылезть из собственной планеты, как уже связались с чужой.

— У них отсутствует эстетический подход, — заявил Этто. — С эстетической точки зрения разноцветность людей следует только приветствовать. Однако же, если мы хотим отменить войну, нам ничего не остается, кроме как устроить одноцветье.

— Как, — воскликнул Аз, — не собираетесь же вы, ваша ученость, обесцвечивать румяных?

— Напротив, — сказал Этто, — мы сделаем румяными наших бледных друзей.

— Вышла бы неплохая шутка, — отметил Аз. — Сначала они объявляют румяных недоразвитыми, а потом вдруг сами как раз такими оказываются.

— Совсем «вдруг» не получится, — сказал Этто. — Мы сделаем вот что — подтолкнем эту планету ближе к солнцу, чтобы дать поработать на нас самой природе.

— Так даже лучше, если эти бледные приятели наберут цвет постепенно, — решил Аз. — Если бы они порозовели единым махом, то могли бы от этого и свихнуться.

Итак, наша парочка приступила к работе и согласно коду, высчитанному наповым автоматом, подталкивала планету все ближе и ближе к солнцу — полегоньку, чтобы картофельные привидения не заметили. И когда она подошла на намеченное расстояние, земляне из предосторожности отступили в свою ракету и на какое-то время предоставили картофельных привидений самим себе. Однако Аз выдержал недолго, он вынул из кладовки шезлонг, протащил через люк в крыше и разложил на корме ракеты. Там он устроился со всем удобством, и заодно время от времени окидывал левым глазом картофельных привидений. А поскольку этим глазом он мог видеть недоступное глазу смертного, то раньше самих бледных обитателей планеты увидел, что их бледности настает конец.

— Еще немножко, — позвал он Этто, — и будут танцы!

Тогда Этто тоже вылез наверх и принялся нетерпеливо расхаживать с одного конца ракеты на другой, потому что «танцы» начались не сразу. Наконец картофельные привидения заметили происходящие с ними перемены. Пока оттенок цвета был еще не очень густым, они только с удивлением разглядывали друг друга; и даже когда они попытались стереть с кожи то, что приняли за грязь, и обнаружили, что она не сходит, все они еще не слишком разволновались, потому что ничего не заподозрили. Но когда оттенок стал быстро набирать силу, и под конец их кожа приобрела цвет, из-за которого они собрались объявлять войну своим соседям, картофельные привидения пришли в ужасное возбуждение. Они оттирали себя как сумасшедшие, но бросили это дело, потому что кожа у них только сильнее розовела, и вновь принялись ужасно трястись, как будто по ним снова, словно сказочная дубинка из мешка, прошлась тросточка Этто.

— Нам что-то придется делать, — подумал вслух Аз, — а то они сами из себя всю душу вытрясут.

— Напротив, — изрек Этто, — дрожь утомляет их, а утомление заставляет утихомириться.

Картофельные привидения, однако, словно решили уличить Этто во вранье, ибо только тряслись все буйней и буйней. Правда, предсказанный Этто неизбежный исход их в конце концов не миновал, и они погрузились в сон, свернувшись по-змеиному рядом друг рядом с дружкой, слишком уставшие от усилий, чтобы нервничать дальше.

Когда на следующий день взошло солнце и Аз Нап высунул голову из люка, Этто уже стоял на крыше ракеты.

— Они еще спят? — спросил Аз.

— Да, — сказал Этто, — но так подергиваются, как будто собираются вот-вот подпрыгнуть и снова начать трястись.

— Поспрашивать у автомата, что ли... Может, он знает средство от трясучки.

— Было бы лучше, если бы они смогли обойтись без нашей помощи, — не согласился Этто, — в конце концов, мы не можем оставаться здесь вечно.

— Ладно, — сказал Аз, — пускай трясутся.

Тем не менее, даже после продолжительного сна картофельные привидения не нашли в себе достаточных сил, чтобы снова возбудиться, ибо, когда они наконец проснулись и встали, то, подрыгав и впрямь довольно зарумянившимися теперь руками и ногами, вроде бы решили смириться и только немного удивлялись переменам. Так что Этто с Азом оставили сомнения и вернулись к картофельным привидениям.

— Мы им разъясним, — сказал Этто, — что их превращение произошло по естественным причинам. Это их окончательно успокоит.

Аз, судя по всему, в этом усомнился, лицо у него сделалось озабоченным.

Хранители собрались на совещание. Когда вошли земляне, Хранитель Табу как раз объявлял себя заколдованным.

— Мы все заколдованы, — кричал он, — потому что мы еще не уничтожили наших врагов! И пока мы их не уничтожим, цвет кожи, как у них, будет нам наказанием! Благодарение колдовству, которое так ясно указывает нам на наш долг!

— Чепуха, — сказал Этто.

Хранители повернулись к Этто, который объяснил им, что благодарить за цвет кожи следует не колдовство, а солнце.

— И то, что солнце подрумянило вашу кожу, — продолжал Этто, — объясняется только тем, что мы пододвинули вашу планету к нему немного ближе. Теперь у вас с соседями кожа одинакового цвета, и, следовательно, больше нет причин воевать с ними.

На том Этто счел свою задачу выполненной, и ушел. Аз захотел сделать кое-что вдобавок: он разъяснил Хранителям, что все, что им нужно сделать, чтобы снова побледнеть и заодно удостовериться в утверждениях Этто — это раскрыть свои зонтики.

— Что хорошо от дождя, — добавил он, — то и от солнца хорошо.

Хранители немедленно раскрыли свои зонтики, ожидая, что тут же, не сходя с места, снова побелеют. И когда этого не случилось, они решили, что их морочат, сложили зонтики и накинулись с ними на растерявшегося Аза. Он попытался защититься от колотушек, но наконец понял, что спасти его может лишь бегство, и бросился прочь. Картофельные привидения, потрясая зонтиками, преследовали его, и сумели не раз по нему попасть. Наконец сильно избитый Аз добрался до ракеты, захлопнул за собой дверь и ударил по стартеру кулаком. Когда ракета взлетела, Аз выглянул в окно и к своему ужасу увидел, что кое-кто из преследователей вцепился в наружную дверную ручку и другие выступы на ракете, но вскоре их хватка ослабела и они попадали на свою планету, дико размахивая зонтиками.

— Что, летим? — спросил Этто, который задумался, сидя на своей койке, и только сейчас заметил, что Аз возится с пультом управления.

— Летим, — сказал Аз, — и кое-кто из картофельных привидений тоже летит, хотя и в обратную сторону.

— Случиться может всякое, — рассудил Это.

— Прекрасное утешение, — отозвался Аз и оглядел себя с ног до головы. — Должно быть, и побои тоже могут приключаться, раз уж они мне и в самом деле достались, только вот болит от этого не меньше.

— Побои? — переспросил Этто.

— А с чего бы еще моя шкура так быстро цвет поменяла, — огрызнулся Аз, — от солнца, что ли? Тогда я, наверно, совсем рядом с ним бегал.

— Если тебя поколотили, — сказал Этто, — значит, я действительно допустил ошибку. Но я всего лишь применил эстетический принцип, согласно которому все, включая жителей этой планеты, придут в норму, если поживут в естественных условиях.

Аз Нап ощупал свои синяки.

— Излюбленный цвет эстетических принципов вашей учености, видимо, синий. Со мной уже так было на предыдущей планете, когда король лупил меня скипетром по голове; и если ваша ученость продолжит придерживаться этих принципов, на следующей планете я, глядишь, кровью истеку.

Тем временем земляне достигли того места, где покинули звезду, оставшуюся от эстетического преобразования неба. И так как ее нельзя было там бросать, они снова подвесили ее на гравитационную нить и потащили дальше.

Не жизнь, а мечта

Пусть картофельным привидениям в обозримом будущем и не по силам будет напасть на жителей соседней планеты, Этто не хотел оставлять народ румяных людей в неведении, поскольку считал, что случиться может все, что угодно. Поэтому после недолгого путешествия они отцепили светило, которое буксировали за собой, и направились к планете Румяных, которая, как вскоре земляне выяснили, в отличие от предыдущей была чрезвычайно притягательной. Они приземлились рядом с одиноким большим деревом, под которым, выйдя из ракеты, увидели несколько лежащих фигур.

— Это что, нищие, — спросил Аз, — или бродяги? Во всяком случае, вид у этой компании вольготный.

— Посмотрим, — сказал Этто Шик.

Подойдя, они увидели, что компания под деревом была одета довольно просто, но опрятно; фигуры не валялись поодиночке, как побродяжки, а собрались в группу, к которой скорее подходило слово «идиллическая».

— Прелестная картина, — сказал Этто.

— Как нарисованные, — подтвердил Аз, — только вот картины не болтают языком на несколько голосов разом.

— Ты упускаешь из вида благозвучность, — сказал Этто, — они говорят, как если бы пели: разные голоса образуют гармоничный хор.

— Если все говорят одновременно, то сдается, им сказать особо нечего, — решил Аз, — по крайней мере, нечего сказать важного.

— Тем не менее, звучит красиво, — не сдавался Этто, — и, возможно, как раз в этом смысл их речи.

Хотя Этто с Азом уже стояли под деревом, и, стало быть, посреди румяной компании, последним оба пришельца были совершенно безразличны. Этто прислонился к стволу дерева, оперся подбородком на руку и задумался над сутью увиденного; зато Аз поставил свой рюкзак, сел на него и попытался уловить смысл в многоголосой болтовне румяных людей. Однако, как бы он ни старался, ничего не выходило, так что он утомился и под конец задремал. И, некоторое время продремав и снова очнувшись, он обнаружил, что румяная компания спит.

— По всему судя, они подходят к жизни без затей, — сказал Аз шефу, который все так и стоял, прислонясь к дереву и подперев рукой подбородок, — и, если я не ошибаюсь, от этого только выигрывают.

— На вид так и есть, — подтвердил Этто, — но для уверенности нам нужно услышать больше подробностей.

— С этим есть сложности, — отозвался Аз. — Если они продолжают говорить одновременно, я не различаю ни одной связной фразы; не помогают ни правое, ни левое ухо.

— Быть может, они проснутся не все сразу, — предположил Этто, — тогда мы могли бы поговорить наедине с тем, кто проснется первым.

— Это значило бы положиться на случайность, — решил Аз, — а она довольно непредсказуема, по крайней мере, в нашем случае. Поэтому нам следует сделать случайность слегка более предсказуемой.

И Аз пихнул ногой в бок ближайшего к нему из лежащих. Потревоженный приподнялся и потер глаза.

— Надеюсь, ты выспался, — сказал Аз.

Человек еще потер глаза, огляделся и, обнаружив, что его спутники все еще спят, решил снова залечь.

— Вот уж нет! — воскликнул Аз. — У нас к тебе есть кое-какие вопросы и, как велит вежливость, ты на них ответишь.

— Вы не из здешних мест? — догадался румяный.

— Верно, — согласился Аз, — и мы бы очень хотели познакомиться с вашей страной. Не мог бы ты помочь нам?

— Как именно?

— Как проводник.

— Куда?

— Туда, где вы обитаете, где жизнь проводите.

— Так вы уже там.

— Как, — воскликнул изумленный Аз, — мы уже там? Но я ничего не вижу — ни домов, ни городов, ни заводов!

— Это все у нас как-то уже было, — сказал румяный, — но как только мы поняли, что без всего этого жить будет лучше, мы покончили со всякой чушью и теперь живем так, как ты сейчас видишь.

— Это упрощает дело, — сказал Аз, — потому что в таком случае мы на месте и не нужно бить ноги, но тогда спрашивается, что это за жизнь.

— Именно такая, какую вы видите, — сказал человек. — Как и человечества на других звездах, мы прошли через разные формы общественного развития и нашли, что все эти формы в одном схожи. А именно в том, что естественные потребности человека все больше и больше исчезают, и с помощью производства их место занимают потребности искусственные. И чем быстрее производство увеличивается, тем больше надуманных потребностей оно создает. Но поскольку само по себе производство ничем не ограничено, то эти потребности оно увеличивает тоже неограниченно, и мы делаемся зависимыми от них: теперь не люди, а сами потребности определяют, что нужно людям. Чтобы вырваться из этого порочного круга и снова обрести себя, мы предприняли радикальные меры и остановили производство раз и навсегда. Осталось всего несколько автоматов, которые изготавливают нам ткани для одежды. Как видите, для того, чтобы прилично одеться, вполне достаточно обернуть вокруг себя такую ткань, причем каждый может обернуться на свой вкус.

— И впрямь этого достаточно, — сказал, присоединяясь к беседе, Этто, — и вдобавок выглядит очень живописно. Но люди нуждаются не в одной одежде, они еще должны кушать и где-то жить.

— У нас погожий климат, и мы живем среди природы, — объяснил румяный, — природа же нам дает и пропитание; она обильна фруктами, и мясо нам в руки прямо-таки бежит — так много здесь животных.

— Все это может быть, — сказал Этто, — но что вы делаете долгими днями, если не работаете? Должен же человек чем-то заниматься.

— Мы занимаемся самими собой, — сообщил румяный. — Самый интересный предмет для человека — это сам человек.

— Даже если он бездельник?

— Занимаясь самими собой, мы тем самым уже не бездельничаем; и оттого, что мы больше не работаем, у нас наконец-то есть время заняться самими собой.

— Логично, — сказал тогда Аз, — меня это убедило.

— Тавтологии всегда логичны, — возразил Этто, — но от этого они не перестают быть тавтологиями.

Аз почесал за ухом.

— Что тут сделаешь? С логикой трудно поспорить, даже если она тавтологическая.

— Наша прежняя жизнь, — снова вмешался румяный, — вот где была действительно тавтология, так уж тавтология. Мы постоянно поспешали с нашими потребностями за производством, и тем самым постоянно его подталкивали. Увеличение производства приводило к увеличению потребностей, а увеличенные потребности требовали увеличения производства. Мы бы себя до смерти загнали, если бы не положили этому конец.

— Если все так и обстояло, — признал Этто, — то получалась реальная тавтология. Только, когда вы от нее сбежали, вас увело в обратную крайность: чтобы не уработаться, оставшись людьми, вы вернулись к состоянию животных.

— И даже если бы мы жили, как животные, — заявил румяный человек, — в отличие от них мы все равно бы осознавали эту жизнь и, следовательно, наслаждались ею. Животная жизнь — это непорочная, первозданная, нестесненная и, следовательно, свободная жизнь; однако у животных ничего из этого нет, потому что они лишены сознательности. Желание быть свободным, как птица, дано только человеку, и только он может осознанно наслаждаться этой свободой, коли ее получит. А если он счастлив и доволен, то кто вправе упрекнуть его или хотя бы посмотреть на него презрительно и свысока?

— Никто, — решительно воскликнул Аз, — никто не вправе! И меньше всего — тот, кто бездумно бежит вдогонку за порочным колесом производственных циклов. Мне точно бы понравилась такая жизнь, как у вас; и если бы ничто мне не препятствовало, — Аз бросил искоса взгляд на Этто, — я хотел бы провести остаток своих дней на этой звезде.

— Сомневаюсь, — возразил Этто, — чтобы осознание того, что живешь, как животное, делало счастливым. А еще больше я сомневаюсь, что человек, который живет, как животное, сохранит сознательность надолго.

— Вполне справедливые сомнения, — отозвался румяный, — если говорить о животной жизни в презрительном смысле. В нашем же понимании она все равно лучше жизни людей, попавших в горькую зависимость. Более того, на самом-то деле мы вовсе не живем, как животные. Мы только освободили себя от рабства производства, а вместе с ним и от надуманных потребностей, и таким образом заново открыли истинные человеческие потребности. На нас больше ничто не давит, и мы можем уделять свое время чему хотим, и вот мы решили, что будет правильно заняться самими собой.

— А в чем состоит это занятие самими собой? — спросил Этто.

— Мы тренируемся в сыгранности между собой, — пустился в описание румяный. — Мы много танцуем, чтобы согласовывать свои движения физически; мы много разговариваем, чтобы проникаться чужими мыслями и чувствами и подстраиваться к ним, а еще — чтобы улучшить наше умение слушать друг друга. Мы добились такими упражнениям того, что любой в состоянии понять, что говорят десятеро других одновременно.

— Это поразительно, — признал Этто, — и мне становится понятно, что же мы увидели, когда прилетели. А кроме прочего, такая беседа, хоть все говорят одновременно, звучит очень мелодично.

— Не будь она мелодичной, мы бы не понимали, что говорит каждый, — объяснил румяный. — Подобно тому, как опытный музыкант слышит каждый инструмент большого оркестра и понимает его язык, так и мы понимаем каждый голос, но только если он своеобразен и в то же время созвучен с остальными, образуя гармоничное целое.

— Как при импровизации нескольких музыкантов вместе, — определил Этто.

— Так и есть, — подтвердил румяный, — и во всем остальном тоже. Мы постоянно упражняемся, чтобы развивать самобытность каждого и выстраивать взаимодействие, при этом импровизацию не ограничивает ничто, кроме гармонии.

— Все это звучит замечательно, — решил Этто, — и все-таки что-то в этом не так. И я разберусь, что же здесь не так.

Однако пока что такой возможности ему не представилось, потому что проснулись остальные румяные люди, которые принялись протирать со сна глаза и держать совет, на что употребить остаток дня.

Поскольку их компания все еще не обращала на землян ровно никакого внимания, Этто спросил своего собеседника, в чем причина такой невежливости.

— На самом деле так выразилась предельная вежливость, — пояснил тот. — У нас каждый может делать, что захочет. Так что приглашать человека к чему-либо излишне, у нас это даже посчитали бы за давление. Раз вы, прибыв к нам, к нашей беседе не присоединились, хотя были совершенно вольны это сделать, нам пришлось предположить, что вас к этому не тянет. Поэтому мы и оставили вас в покое.

— Вы могли бы, — заметил Этто, — как минимум нас поприветствовать.

— И это тоже вышло бы невежливо, — возразил человек, — потому что было бы притворством. Мы ведь с вами незнакомы, и не могли знать, насколько вы нам рады. Мы хотели избавить вас от неловкости, вызванной притворством.

— Опять крайне логично, — с энтузиазмом сказал Аз, — хотя на этот раз, если я правильно понимаю, уже не тавтология.

— Все-таки получилась бы хоть какая-то любезность, — буркнул Этто, — и лично я ее не счел бы за притворство.

— Как пожелаете, — сказал румяный, — в следующий раз поприветствуем вас. Разве что вы убедитесь в преимуществах нашего образа жизни и тогда останетесь здесь жить навсегда.

— Это стало бы причиной, чтобы у вас, напротив, не задерживаться, — сказал Этто. — Мы пустились в путь, чтобы наладить мир в соответствии с эстетическими принципами. И если жизнь на этой звезде настолько совершенна, как вы ее изображаете, а это может быть лишь в случае, если она эстетически совершенна, то нам здесь нечем заняться. Чего ради нам тут еще останавливаться?

— Сначала познакомьтесь с нами получше, — предложил человек, — возможно, вы все-таки обнаружите какие-нибудь недостатки.

Румяная компания тем временем решила провести остаток дня в манере, уже знакомой обоим землянам.

— Хотелось бы познакомиться с какими-нибудь занятиями другого рода, — сказал Этто, — где это можно сделать?

— Я вас отведу, — вызвался румяный.

Трио немедленно отправилось в дорогу; помахивающий тросточкой Этто с румяным человеком ушагали вперед, в то время как Аз с тяжелым рюкзаком на спине вскоре отстал и, потея, плелся сзади. И только он собрался открыть левый глаз (просто чтобы не потерять из виду этих двоих), как, не успев еще закрыть правый, увидал им группу деревьев и несколько прыгающих под ними фигур.

— А недурно прыгают, — проворчал Аз. — Хотел бы я попрыгать не хуже их, да и свой рюкзак раз и навсегда задвинуть в угол.

Однако на сей раз он, подойдя достаточно близко к группе, отставил рюкзак всего лишь в тень стоящего немного в стороне дерева. Этто с румяным уже удобно там расположились. Аз устроился с ними и стал наблюдать за прыгающими под деревьями людьми.

— Со стороны выглядит, — сказал он, — словно они легкие, как перышки.

— Поистине поражает, — подтвердил Это, — но примечательнее всего то, как они вписывают в свое движение окружающую природу. Складывается впечатление, что деревья играют вместе с ними, и создается иллюзия, будто и они тоже движутся.

— То, что вы здесь видите, — сказал румяный, — это танец для тренировки нашего чувства композиции, а именно расположения людей в пространстве.

— Это одно из важнейших эстетических чувств, — вставил Этто, — и в то же время одно из наименее ценимых. Как часто мы обнаруживаем, что люди, вместо того чтобы выстраиваться в приятные глазу фигуры, образуют бессистемное скопище тел? Ведь мебель в квартирах те же люди расставляют в хорошо продуманном порядке, но сами расстанавливаются как попало.

— Чувство пространственной композиции, — продолжал румяный, — важно не для одних покоящихся тел, но еще сильнее — для тел в движении, и мы работаем над ним не только в связках между людьми, но и в связке люди—природа. На этой звезде вы не найдете человека, который, в покое он или движется, не вписывался бы гармонично в свое окружение.

— Подтверждение налицо, — признал Этто, — но как на этой звезде насчет искусства? Раз вы подняли чувство композиции до таких высот, надо полагать, что и мастерство актеров у вас вовсю расцвело.

— Совсем напротив, — сказал румяный. — Раз мы эстетически обустроили саму жизнь, искусство стало лишним. Мы не играем в искусственную жизнь на сцене, а делаем саму жизнь игрой на уровне искусства. Какой толк в том, чтобы в театре разрешать конфликты по художественным правилам, а в жизни — каким-нибудь неэстетичным способом? Мы убрали противоестественное разделение искусства и действительности, а самой действительности придали форму искусства, устроив ее по тем самым правилам. Если, скажем, поссорятся два человека, то они вместо того, чтобы кидаться друг на друга безо всякого вкуса и такта, устраивают разборку, следуя проработанному драматургическому сценарию, который снимает бессмысленный пыл и разводит противников на расстояние, с которого они могут изображать из себя что хотят. К примеру, быть выдержанным человеком труднее, чем играть в него; но играть его — легчайший способ им стать.

— Я знаю немало актеров на Земле, — возразил Этто, — которые сотни раз играли на сцене определенного персонажа, но в реальности этим персонажем так и не становились.

— Вот поэтому, — объяснил румяный, — мы упразднили чистое искусство. Ведь актер на сцене переживает чужой конфликт, и нисколько не может на нем научиться разбираться с проблемами в собственной жизни, равно как и публика. Актер никогда не играет самого себя, как бы он сам ни считал, поэтому он не может перенести игру со сцены в жизнь, во всяком случае, не так, как следовало бы. Ему остается лишь разыгрывать чужие страсти. Мы, напротив, играем самих себя, играем напрямую свою жизнь, благодаря чему наша жизнь напрямую приобретает форму искусства.

— Жизнь как сплошной бал-маскарад, — воскликнул Аз, — вот это здорово!

— Нет, наоборот, — не согласился румяный. — Раз мы постоянно разыгрываем тех людей, какими хотели бы быть, мы действительно ими становимся, и нет нужды прятаться под маской, чтобы выйти за рамки недозволенного в обычной жизни.

— Все это выглядит просто идеально, — сказал Этто, — и все же у меня возникает нелепое чувство, что тут что-то не так.

— У меня тоже нелепое чувство, — признался Аз, — но я-то точно знаю, что не так: мой живот говорит ясным и понятным языком.

Румяный засмеялся:

— Язык природы и правда самый ясный, и глупо к нему не прислушиваться.

С этими словами он встал и отвел обоих землян к другой группе, которая обосновалась поблизости на опушке леса и собралась жарить дичь на огне. Картины живописнее, чем эта компания, Этто и Аз не видели в жизни. Мягкое вечернее солнце освещало покрытую нежным мхом площадку, посреди которой вился вытекающий из леса ручей. Сами румяные сидели или лежали в изящнейших позах по обе стороны ручья и, надо думать, разыгрывали жизнь, исполненную райского блаженства. Мужчины и женщины, дети и пожилые люди всячески выражали полное благоденствие — словами и жестами, ласковыми касаниями друг друга и воркующим смехом, говорящими о высоконравственных манерах этих людей. Тем временем со всех сторон из леса послышалось чудесное пение, приближающееся к лагерю; и вот вскоре между деревьями показались певцы, молодые юноши и девушки. У большинства из них в руках были разнообразные фрукты, собранные в дополнение к жаркому, в то время как другие несли пучки растений с большими листьями, которые, как позже узнали Этто и Аз, служили тарелками для еды или использовались как салфетки.

Жаркое уже было готово, и земляне приняли участие в трапезе, следуя местным обычаям — без особых приглашений и не спрашивая разрешения. К этому времени они достаточно ознакомились с нравами румяных людей, чтобы понимать, что все здесь могут делать или же не делать все, что им угодно, поэтому просить у кого-нибудь чего-то или о чем-то не имеет смысла. Однако за непринужденностью, с которой каждый действовал по своему усмотрению, стояла величайшая внимательность по отношению к прочим, проявлявшаяся даже в малейших деталях. Иначе у Аза, несмотря на его голод, пропал бы весь аппетит, потому что румяные люди не только держали мясо голыми руками во время еды, но голыми руками его себе и набирали. Однако, если они съедали один кусок жаркого, то не брали следующего, не вымыв перед тем добросовестнейшим образом руки в ручье. После еды они тщательно закопали кости и все другие объедки так, что и намека не осталось, что на этом месте ужинали добрые три десятка человек.

Тем временем наступили сумерки. Румяные еще недолго поразвлекались, устроив своеобразный хоровод, после чего разбрелись парами или небольшими группками в лес, чтобы улечься там спать. Однако спать они, похоже, не торопились, потому что теперь снова зазвучало удивительное удаляющееся пение, которое еще долго слышалось с разных сторон.

— У меня глаза закрываются, — признался Аз, — я готов заснуть на месте.

Поскольку ни от Этто, ни от румяного возражений не последовало, Аз и в самом деле улегся тут же. И, приласканный колыбельной, которая все еще доносилась из леса, он погрузился в сладкий сон.

Историческая дилемма

Последовав хорошему примеру, Этто и румяный тоже улеглись спать, но им, видимо, требовался не такой основательный отдых, как Азу, потому что, когда он проснулся утром, эти двое уже завтракали.

Аз поднялся и крикнул:

— Вот это жизнь по мне! Уже одно то, как здесь ночуют, доказывает — жизнь на этой звезде идеальна! Ты ложишься, где бы ты ни оказался, но неизменно на свежем воздухе, просто ложишься и скользишь в царство снов, подхваченный чудесной песней, словно нежной рукой человечества. А когда ты просыпаешься, тебе в лицо смеется солнце, и птицы весело щебечут свои «с добрым утром». Встаешь, дышишь пряным ароматом леса и лугов, садишься у тихо журчащего ручья и принимаешься за первую утреннюю трапезу. Напротив, как бесчеловечно выглядит сон в неживых стенах дома, в мрачном одиночестве спальни, в прямоугольной кровати, напоминающей гроб. И ты встаешь, оставив после себя жалкий ворох мятых простыней и скомканных одеял с подушками; ты вдыхаешь несвежий воздух и, едва покинешь постель, тебя принимаются сковывать прямые углы жилища, ты небрежно забрасываешь в себя завтрак, приготовленный высокотехнологичной кухней, и выметаешься из дома, чтобы корпеть над повседневной работой в прямоугольных недрах другого дома. А для чего эта повседневная работа? Для того, чтобы обеспечить средства поддержания еще более цивилизованной и, следовательно, еще более неестественной жизни.

После этой исторической речи и умывания в ручье Аз уселся рядом со спутниками и впился зубами в один из вкусных сочных фруктов, который протянул ему румяный человек. Тем временем Этто, который уже наелся, подпер рукой подбородок и задумался над словами своего помощника; и наконец он отнял подбородок от ладони и воскликнул:

— Я ее нашел!

— Что, ваша ученость, вы нашли? — переспросил Аз.

— Ошибку, — объяснил Этто. — С самого начала у меня было чувство, что здесь что-то не так. В основе стиля жизни на этой звезде лежит одна ошибка, и я наконец ее обнаружил.

— И вовсе это было не нужно, — высказался Аз, — потому что зря. Лучше жизнь, которая человеку приятна, даже если она построена на ошибке, чем жизнь правильная, но огорчительная.

— Это рассуждение легкомысленное, — выговорил ему Этто, — и притом бестолковое. Уже сама мысль о том, что где-то есть ошибка, не дает мне покоя и портит настроение.

— Вот она, трагедия теоретика, — отозвался Аз. — Меня мысль об ошибке не беспокоит, пока не побеспокоит сама ошибка; а она до сих пор меня не беспокоила.

Тем временем румяный, на которого ни один из землян не обращал внимания, волновался все сильнее.

— Если жизнь в нашем мире и правда покоится на ошибке, — сказал он наконец, — то, прошу вас, расскажите нам о ней, иначе мы лишимся и покоя и мира.

— Ну разумеется, — сказал Этто, — вам следует знать, какая ошибка легла в основу вашего образа жизни. Когда мой спутник покинул смятую постель, чтобы помчаться производить средства для неестественной жизни в квадратном доме, меня зацепило слово «средства». И, в сущности, ошибка таится в этом слове.

— Хорошая шутка, — воскликнул Аз, — вернее, скверная! Как может ошибка, на которой покоится жизнь целой звезды, заключаться в единственном слове, да к тому же всего из двух слогов!

— Так других-то нет, — объяснил Этто. — Как производство может создавать ресурсы, действительно полезные для человеческой жизни, если оно одновременно не создает цели жизни?

— Но в чем же состоит эта цель? — спросил румяный.

— В умственном развитии человека, — отвечал Этто. — Человеческий разум не может развиваться, если не направлен на постоянно развивающийся объект, а такой объект — только производство. Без него человеческий ум ничто не будет подстегивать снаружи к совершенствованию, и в конце концов он замрет на месте.

— Но наш разум не замер, — возразил румяный.

— Его время на исходе, — сказал Этто, — и однажды он обязательно замрет. Но тогда будет поздно начинать сначала.

Румяный волновался все сильнее.

— Если так, то мы движемся к ужасному концу!

— Правда, все медленнее, но зато и все увереннее, — подтвердил Этто.

— Итак, чтобы избежать ужасного конца, — заключил удрученный румяный человек, — нам ничего не остается, кроме как поменять его на бесконечный ужас, снова подчинившись принуждению производства.

— Проявите на этот раз смекалку, чтобы не отдавать слепо власть обратно производству, вместо этого заставьте его работать на пользу целям жизни человека, совершенствованию разума. Исходя из этого и определите, что производить и как.

— А умственное развитие, какое у него должно быть содержание, чтобы соответствовать этим целям? — захотел знать румяный.

— О чем здесь спрашивать, — сказал Этто. — Совершенствование разума — это и есть его содержание. Но форма полностью зависит от вас.

— А можно ли нам принять за форму ту жизнь, которую мы вели последнее время? — уточнил румяный.

— Я бы даже ее и посоветовал, — сказал Этто. — В ней нет нехватки ни в чем, кроме постоянного вызова человеческому разуму. Возможно, было даже необходимо, чтобы этот вызов на время пропал, и тогда в какой-то момент вам оказалось нечем заняться, кроме самих себя.

Румяный с облегчением вздохнул:

— Тогда мы сможем отделаться испугом. Но — только если вы вселите его, этот испуг, во всех остальных. Нужно, чтобы каждый житель этой звезды ужаснулся, как я, от мысли, что, если мы не изменим нашей жизни, однажды наш разум замрет. Лишь это заставит нас бросить теперешнее существование и начать другое.

— А как же мы должны разносить пугающие мысли? — спросил Аз. — Разве что шастая как пугала вдоль и поперек всей звезды?

— Возвращайтесь на то место, где мы с вами в первый раз встретились, — сказал румяный, — а я пока скажу подойти туда ближайшим группам. И как только вы нагоните на них страха, они разбегутся и разнесут его по всей звезде.

Земляне с предложением согласились, и длинноногий Этто сразу же пустился в путь. Аз торопливо вскинул рюкзак и присоединился к гроссмейстеру.

— Совсем недавно вашу ученость не оставляло нелепое чувство, — сказал Аз, пытаясь не отставать, — а теперь нелепое чувство появилось и у меня. Все-таки это нешуточное и довольно щекотливое дело — вытащить целый народ из уюта жизни, где им чрезвычайно комфортно. Это ответственность. Если новая жизнь, которую мы планируем создать, не принесет обществу румяных счастья, они будут проклинать нас до конца дней своих.

— Это просто душеспасительные сантименты, они не должны нас сбивать с толку, — возразил Этто. — Я верен одной только эстетике, а застывший на месте разум — изо всех самый неэстетичный.

— Очень может быть, — признал Аз, — однако суетливый ум тоже не слишком красив; и если он к тому же противоречит сам себе и окружающем миру, так от него и вовсе беда.

— Если бы существовали только эти два разума, который бы ты выбрал, — спросил Этто, — застывший или суетливый?

— Если бы я всерьез подошел к этому выбору, — отмахнулся Аз, — у меня у самого, наверное, всякое соображение тут же застыло бы, так что и спрашивать не стоит.

За этими разговорами земляне дошли до одинокого дерева, где румяные занимались тем, что срывали с ветвей орехи размером с апельсин, и пили скопившуюся внутри жидкость. Аз поставил свой рюкзак и тоже потянулся за одним из гигантских орехов, Этто же тем временем высматривал, не готовы ли подойти другие группы. Ожидание надолго не затянулось, и вот в виду показалась первая из них, за которой вскоре последовали вторая и третья. И как только все прибыли и, следуя своему чувству групповой композиции, живописно расположились, Этто вышел перед ними и последовательно обрисовал картины того, к чему неизбежно должна была привести их нынешняя жизнь. А поскольку он расписывал перспективы в мрачнейших красках, то похоже, всякое соображение, как выразился Аз, у румяных застыло тут же, не дожидаясь отдаленного будущего. Когда Этто закончил, они стояли как окаменевшие и не издавали ни звука. Но этого оказалось для Этто Шика недостаточно. Он скомандовал Азу ввести в автомат все известные детали, касающиеся жизни румяных людей, включая обнаруженную Этто главную ошибку, легшую в основание этой жизни, и сформировать исчерпывающий и подробный список отрицательных последствий этой ошибки. Как только Аз скормил машине данные, машина немедля загудела, как безумная, и разродилась беспрерывной чередой листиков бумаги; на каждом листике размером с открытку значилось по недугу, который непременно поразит румяных, если они продолжат жить, как жили. Но автомат высчитал не только последствия в виде умственного истощения из-за нехватки интеллектуальной пищи, но и последствия этих последствий — а именно: несоразмерное развитие ума и чувств, неустойчивое настроение, ухудшение памяти, отсутствие концентрации внимания, потеря общительности, заикание, сердечная недостаточность, наследственный идиотизм и тому подобное, — и потому выброшенные им листики стали складываться в неуклонно растущую горку. И когда машина, наконец, выбросила последний листик и с глубоким вздохом завершила работу, гора выросла до высоты человеческого роста. Гора бумаги настолько потрясла румяных людей, что оцепенение стало их отпускать и наконец оставило полностью. Они жадно ринулись на гору листков, всю ее перерыли, вырывали бумаги друг у друга, выкрикивали друг другу названия близящихся недугов, но на этот раз безо всякой музыкальной гармонии, так что ни один не мог понять другого, и вдруг остановились и окружили Этто, чтобы поблагодарить за спасение их от духовной погибели.

Этто легким жестом руки отмахнулся, будто каждый день между делом спасал целые человечества, повернулся на каблуках и, прежде чем румяные успели выразить благодарность, шагнул к ракете.

Поскольку Аз держался мнения, что всех тех, кто чувствует себя в долгу, не следует оставлять с бередящим чувством невыполненных обязательств, а нужно дать им возможность полностью рассчитаться, он пожалел сконфуженно стоящую компанию. Потому вместо того, чтобы последовать за шефом, Аз Нап задумался, как бы дать румяным такую оказию — отблагодарить ну хотя бы его одного. Однако, если Аз не хотел присваивать благодарность, заслуженную шефом, он должен был заработать признательность сам, что привело его к мысли еще раз запустить машину. Раз теперь румяные, кажется, набрались решимости отказаться от теперешней жизни, Аз не хотел бы отпускать их навстречу будущему, не подсказав таящихся там опасностей. Если они узнают, что именно им грозит, размышлял Аз, то легко избегнут ошибок. Машина снова безумно загудела, и разродилась грудой бумаг с перечислением всевозможных опасностей, такими, как несоразмерное развитие ума и чувств, неустойчивое настроение, ухудшение памяти, отсутствие концентрации внимания, потеря общительности, заикание, сердечная недостаточность, наследственный идиотизм и тому подобное, и, наконец, гора опасностей, которые угрожали румяным, если они расстанутся со своим прежним образом жизни, поравнялась высотой с горой опасностей, которые угрожали им, если они продолжат свой прежний образ жизни. Аз гордо посмотрел на свою работу и счел, что достоин всяческих похвал за то, что вовремя выявил все предстоящие румяным напасти. Но, отвернувшись от горки, он не увидел ни единого румяного человека, ибо все они совершенно побелели. Они переводили взгляд с одной горки на другую, и, поскольку обе были одинаковой величины, к их боязни настоящего добавился столь же сильный ужас перед будущим, поэтому они встали меж горок как парализованные, и даже не помышляли благодарить Аза.

— Нет, так нет, — сердито пробурчал Аз, засунул свой счетный автомат в рюкзак и, горбясь, потащил его прочь.

Но едва он сделал пару шагов, как получил сильный удар сзади по голове. Аз удивленно обернулся, что избавило его от следующего удара в затылок, потому что теперь ему прилетело в лоб. Остолбенение румяных внезапно превратилось в неистовую ярость из-за дилеммы, перед которой их поставили земляне, а поскольку Этто был вне досягаемости, пришлось Азу сносить неблагодарность за обоих, причем полной чашей. Неблагодарность эта настигла его в виде гигантских орехов, которые были сорваны румяными в неистовом гневе с веток, и теперь градом обрушились на Аза. Он бежал, спасая свою жизнь, и наверняка ее лишился бы, кабы румяные не обессилели от этого непривычного ввиду своей неэстетичности занятия. Азу же передышки как раз хватило, чтобы добраться до ракеты. Он быстро закрыл за собой дверь и бросился на койку, где мгновенно заснул. Орехи, которыми восстановившие силы румяные бросались в ракету, были ему не помехой. Напротив, треск отскакивающих от корпуса ракеты орехов говорил Азу, что румяным больше до него не дотянуться, одарял его сладким чувством безопасности и навевал еще более приятные сны, чем прекрасное пение накануне вечером.

Когда Аз проснулся, то нашел, что выспался неплохо, но вся голова у него в шишках размером с куриное яйцо, что заставило Этто подпереть рукой подбородок и задуматься.

— Кажется, — наконец сказал Этто, — мы расстаемся с этой звездой не по-доброму.

Аз пощупал свою бугристую голову.

— Как будто мы когда-нибудь с любой другой звездой расставались иначе.

— Прощаться всегда больно, — утешил Этто своего товарища, — а дружеское прощание — самое болезненное, потому что разлучает друг с другом близких людей. Потому его следует делать кратким. С другой стороны, враждебное прощание разделяет людей, которые и без того чужды друг другу, поэтому оно донельзя естественно и даже в худшем случае оставляет после себя только поверхностную боль.

— Да мы сущие счастливчики, — заключил Аз, — и я уверен, что расставание с предстоящими звездами не оставит нам ничего, кроме поверхностной боли. Я просто хочу знать, как так получается, что она всегда перепадает мне одному.

— Это вопрос закона распределения вероятностей, — объяснил Этто.

— Чем еще ему быть, — сказал Аз, — но из этого не следует, чтобы все колотушки, ни с кем не делясь, вечно собирал я один.

— Каждому, — невозмутимо продолжал Этто, — в жизни выпадает играть некую роль, и эстетика требует, чтобы он сыграл ее полностью либо вовсе не играл.

— В случае колотушек, — возразил Аз, — это «полностью» совершенно несправедливо, откуда ясно, почему некоторые предпочитают вообще не играть никакой роли.

— Во всяком случае, теперь ты знаешь, — сказал Этто, — что распределение колотушек можно рассматривать только как вопрос эстетики. Правда, я до сих пор не знаю, за что они тебе достались.

— Сам хотел бы понять, — задумался Аз. — Я для общества румяных посчитал, вдобавок к рискам их теперешней жизни, заодно риски будущей жизни, чтобы не дать им напороться на неприятности, как слепым цыплятам. И тех, и других набрались одинаково высокие кучи.

— Так тебя правильно поколотили, — сказал Этто. — Кто выставляет будущее в виде кучи неприятностей, тот заслуживает колотушек.

— Но это ведь все опасности, которых, в отличие от их нынешней жизни, можно избежать! — воскликнул Аз. — По крайней мере, если их распознать вовремя. Так что румяные, какой бы высоты ни была куча, должны быть мне благодарны.

— Но не сразу же, — сказал Этто.

— Тогда когда?

— В будущем, — сказал Этто. —Надвигающаяся опасность, можно ее избежать или нет, всегда так или иначе огорчает. И тем, кто о ней говорят, люди не рады, как и вестникам с неприятными новостями. Только когда опасности удалось избежать, мы с благодарностью вспоминаем тех, кто о ней предупредил.

— Ну, возле кучи предупреждений, которых я представил румяным, мне придется ожидать долговато.

— И что там были за опасности? — спросил Этто.

— Это во всей истории самое странное. Они были точь-в-точь теми же, что угрожают румяным при продолжении теперешней жизни.

— Странно было бы, случись наоборот, — сказал Этто. — Крайности в чем-то да сходятся, даже в опасностях, которыми угрожают. Разница, однако, в том, что нынешняя жизнь румяных уже сама по себе крайность, а будущая жизнь только таит в себе возможность выродиться в крайность. Но об этом ты предупредил их заранее.

— Видимо, так, — сказал Аз, снова притрагиваясь к побитой голове. — Но народы следующих звезд я бы предпочел не предупреждать.

— Прежде всего мы должны позаботиться о своей собственной звезде, — заметил Этто, — мы не можем таскать ее с собой вечно.

С этим Аз охотно согласился. Итак, земляне взлетели с предупрежденной звезды и подцепили к себе позади звезду собственную, чтобы пристроить ее в подходящем районе неба. И когда решили, что нашли подходящее место, то остановили ракету, и Аз открыл свой левый глаз, чтобы убедиться, что нигде поблизости нет ни древневерцев, ни иной человеческой души, кто бы мог возмутиться переделкой их неба.

— Ну что? — спросил Этто, уже нетерпеливо расхаживающий по крыше ракеты.

— Никого не видать, — сказал Аз.

— В сущности, досадно, — заметил Этто. — Если у меня выйдет, как я надеюсь, красивая розетка, то любоваться будет некому, раз никого нет.

— Лучше ни для кого, чем для всяких неблагодарных, — сказал Аз, вытаскивая шезлонг и устраиваясь поудобнее, прикрыв левый глаз и щурясь на ближайшее солнце правым.

Этто тем временем прислонился к антенне, подпер подбородок рукой и стал представлять себе розетку, для которой звездой больше или звездой меньше было бы несущественно. А поскольку на этот раз он хотел исключить любые ошибки, то, прежде чем гроссмейстер успел додумать мысли до конца, Аз успел заснуть. И теперь он не давал Этто их додумывать, потому что, лежа на спине, храпел, точно отбойный молоток.

— Это невыносимо! — наконец вскричал Этто.

Аз очнулся ото сна. А оттого, что ему никогда не приходилось слышать, чтобы шеф говорил так громко, он решил, что плохо вставлена затычка в правом ухе, и вынул ее, чтобы приладить правильно.

— Черт побери! — тут же закричал он.

— Не ругайся, — сказал Этто.

— Прямо колдовство! — Аз вытаращил левый глаз и свирепо глянул во все стороны неба. — Тут кто-то есть! Я слышу это очень четко, только увидеть не могу никого.

— Какое же тут колдовство? — спросил Этто. — Я частенько слышу что-нибудь, чего не вижу.

— Но если тут есть кто-нибудь, — сказал Аз, — мы опять не сможем избавиться от звезды, и вот это уже похоже на колдовство. Мы никогда не сбросим этой злосчастной звезды со своей шеи!

— Все может статься, — сказал Этто. — Например, может статься, что люди, если ты действительно их услышал, вполне не против заиметь в своем небе розетку. В любом случае, мы должны сначала спросить их. Так где они?

Аз указал на одну из ближайших планет.

— Голоса идут оттуда. Но раз я до сих пор никого не вижу, хозяева либо невидимы, либо на обратной стороне планеты.

— Посмотрим, — сказал Этто, спускаясь в кабину.

Аз сложил шезлонг и последовал за шефом.

Осушение песков

Выглянув из окна севшей ракеты, двое землян не увидели вокруг ничего, кроме холмов. Аз решил, что эта планета роковым образом схожа с его головой, которая по-прежнему была вся в желваках. Полный недобрых подозрений, он взгромоздил на себя рюкзак и вышел из ракеты следом за вертящим своей магистерской тросточкой шефом.

— Что бы это могло быть? — спросил Этто, показывая тросточкой на торчащий в отдалении гигантский кол.

— Похоже на гигантский кол, — сказал Аз.

— Это и я вижу, — сказал Этто.

— Тогда зачем вы спрашиваете, ваша ученость?

— Я хочу знать, что из себя представляет выглядящий так предмет.

— Я полагаю, мы туда сходим, — сказал Аз, — и, раз он стоит не слишком далеко, мы вскоре разберемся в подробностях.

Им пришлось взбираться по холмам то вверх, то вниз, отчего Аз снова сильно вспотел, поэтому он вздохнул с облегчением, когда они вскарабкались на последний из холмов. Перед ними раскинулась глубокая долина более километра в поперечнике, в середине которой стоял столб, достигающий самое меньшее шести тысяч метров в высоту. Его окружала благоговейно молчащая толпа людей, опустившихся на колени и простирающих к столбу руки.

— Видимо, нас занесло к набожным людям, — сказал Аз, — а столб у них, вероятно, высшее святилище.

— Если это святилище, — сказал Этто, — оно действительно самое высокое из всех, что я когда-либо видел. Правда, к тому же и самое незатейливое.

— Точно, — согласился Аз, — просто голый столб, никаких тебе прибамбасов.

— Незатейливое святилище говорит о незатейливом образе мыслей, — заявил Этто. — Вряд ли у нас будут какие-то трудности с этим народом.

— С другой стороны, — молвил Аз, — высота святилища говорит, что эти люди высоко метят; и это не слишком обнадеживает.

— Посмотрим, — сказал Этто, вертя тросточкой и спускаясь вниз по склону.

Толпа тем временем поднялась с коленей и теперь поворачивалась к приближающимся землянам. От нее отделился почтенного вида господин в возрасте, и сделал несколько шагов к Этто и Азу. Этто представил себя и своего помощника, после чего почтенный господин приветствовал их в прекрасно подобранных выражениях и представил себя и своих людей.

— Мы народ Теоритов, — сообщил он, — и живем исключительно наукой. Теория — это наше наивысшее достояние, и служение ей — наша высшая обязанность. Соответственно, Академия — наш высший авторитет, а ее президент — первый человек в государстве, и это я.

— А это что? — спросил Этто, указывая на столб.

— Это футшток, или водомерная рейка, — объяснил президент.

— Как, — вздрогнув, вскричал Аз, — так высоко поднимается здесь вода?

— Этим футштоком, — сказал президент, — измеряется не уровень воды, а зазор между самой низкой и самой высокой географическими точками на нашей планете.

— Таким образом, — уточнил Этто, — мы сейчас находимся в самой глубокой долине этой планеты?

— Безусловно.

— А где самая высокая гора?

— В стране Практян.

— А есть ли другие народы на этой планете?

— Помимо нашего — только практяне, — объявил президент, — да и этого уже чересчур много.

«Так-так, дождались», — подумал Аз и схватился за покрытую шишками голову. — «Мои недобрые подозрения меня не обманули, на этой планете мы тоже огребем неприятности».

Тем временем президент пригласил их сопровождать его в Академию, которая, по его словам, находилась всего в нескольких шагах от следующего холма. Толпа начинала уже рассеиваться, и к президенту и двум землянам присоединился господин не менее почтенного вида, но еще старше, и представился предшественником президента.

— Обычно, — стал объяснять он слабым старческим голосом, — новый президент у нас назначается только после смерти старого. Но, так как мой язык отныне не столь резв, а президенту приходится много говорить, я ушел в отставку при жизни. А поскольку никто не знал, кем мне теперь следовало быть, пришлось сделать меня почетным президентом.

— И с тех пор, — добавил президент, — он больше болтает в день, чем я в неделю.

Между тем они достигли Академии.

— Но она же круглая, как шар! — воскликнул Аз.

Президент провел своих гостей в здание, которое и впрямь построили в форме сферы. Все вошли в его кабинет, который имел форму полушария и в котором находилось несколько опять же полушарий, побольше и поменьше, срезом вверх, которые служили столами или сидениями. Президент пригласил Этто с Азом занимать места и, как и его предшественник, опустился на одно из небольших полушарий. Аз поставил свой рюкзак и захотел так же непринужденно устроиться поуютней, но, едва он сел на вертлявое сооружение, как опрокинулся назад и сильно ударился о землю.

Несмотря на то, что даже Этто слегка улыбнулся, оба почтенных господина не изменились в лицах. Аз выругался про себя и предпринял вторую попытку занять предложенное место. Теперь, однако, он действовал более осторожно и постарался правильно распределить свой вес, что ему удалось только на миг, после чего он, дико замахав руками в воздухе, снова опрокинулся, на этот раз вбок. Аз чертыхнулся про себя еще яростнее, но все же не сдался и сделал еще одну попытку, и нельзя сказать, чтобы опять потерпел неудачу; но когда Аз, в этот раз сумевший усесться не шатаясь, поаплодировал себе и оглянулся на Этто, он, естественно, потерял равновесие и снова упал. Тогда Аз решительно развернул полушарие срезом вниз, и присел на округлый верх.

— Когда что-то не работает, как оно есть, то перевернутое строго наоборот — обычно срабатывает, — сказал Аз, — давно такое замечено.

— Как «оно есть», «оно» все же работает лучше, — возразил президент, сидя на своем полушарии по-турецки, — просто нужно слегка покачиваться, а не сидеть неподвижно.

Этто, даже не пытаясь взобраться на одно из неустойчивых сооружений, опирался подбородком на руку и размышлял надо всей этой шаровидностью.

— Думаю, не ошибусь, — сказал он наконец, — если сделаю вывод, что с шарообразностью в здешней стране связывается особенное значение.

— Сфера, — сказал разговорчивый почетный президент, — есть секрет всех форм. Из нее или ее части можно сделать что угодно. Никакая другая форма этого не позволяет. Таким образом, шар занимает особое положение: это форма всех форм.

И, наверное, местных черепушек, подумал Аз, которому теперь бросилась в глаза округлость безволосых голов обоих президентов.

— Фигура шара, — продолжал почетный президент, — это идеальная фигура. Поэтому мы стремимся придать эту фигуру всем телам, даже нашей планете. Для этой цели мы даже воздвигли футшток. Он наглядно показывает нам, насколько далека наша планета от абсолютно сферической фигуры.

— Сглаживание всей планеты и доведение до абсолютно круглой фигуры — немалая работа, — оценил Аз.

— Народ теоритов, — сказал почетный президент, — с честью несет свое имя и каждый день выдвигает тысячу новых теорий. Задача Академии состоит в том, чтобы оформить их как теоремы и собрать в учебники, которые затем должны изучить все теоретики. В связи с этим у нас не доходят руки до применения на практике даже самой маленькой теории, не говоря уже о сглаживании планеты.

— У нас просто нет на это времени, — подтвердил президент.

— Тогда зачем столб? — спросил Аз.

— Чтобы удержать практян от еще большего обезображивания планеты, — сказал почетный президент. — Этот бестолковый народ работает от зари до зари, не озаботясь ни малейшей из теорий, и делает планету еще неровней, чем она и так была от природы. Вдобавок они издеваются над нашим пристрастием к теории. Вершиной нелепости, однако, стало то, что эти бестолковые люди вбили себе в головы процарапать в земле линии долгот и широт, чтобы избавиться от трудных расчетов.

— Однако, — продолжил президент, — теперь, если практяне увидят столб, они, может быть, поверят в серьезность наших намерений сгладить планету, и позабудут о царапанье.

Этто наконец убрал руку от подбородка и сказал:

— Все может статься, даже то, что тогда они уж наверняка процарапают.

Как раз в этот момент появился теорит и принес известие об ожидающемся нападении практян. Президент с Почетным Президентом пришли в восторг.

— Вот видите, — воскликнул почетный президент, — как бестолковы эти люди! Они впрямь поверили, что мы это затеяли всерьез!

— А что случится, — спросил Этто, — если практяне и нападут тоже всерьез?

— Тогда мы пропали, — сказал президент. — Наша военная наука находится на наивысшем из мыслимых уровней, есть у нас также самые современные конструкции оружия, вот только пока не было времени, чтобы его изготовить. На худой конец мы можем надеяться, что практяне сами себя уничтожат. Ведь они понаделали себе оружия, ничего в нем не понимая; на него нельзя положиться.

— Не хотелось бы до этого доводить, — сказал Этто, давая Азу понять, чтобы тот следовал за ним.

Аз слез со своего полушария, вскинул на спину рюкзак и постарался не отрываться от поспешающего прочь шефа. Как только они вышли наружу, Этто указал тростью на вершину ближайшего холма повыше и сказал:

— Оттуда мы помешаем войне.

Одна мысль о подъеме вогнала Аза в пот.

— А мы не можем помешать откуда-нибудь пониже?

— Нам нужно занять такую позицию, откуда мы могли бы наблюдать за продвижением практян, — сказал Этто, — только тогда мы сможем что-то сделать с наступлением.

— Тогда наверх! — воскликнул Аз, поддел большими пальцами лямки рюкзака и взял холм приступом. Достигнув вершины, он огляделся во все стороны, но не увидел ни одной человеческой души, кроме своего шефа. Теориты, должно быть, все отступили, в то время как практяне, надо полагать, столкнулись с какими-то трудностями, наступая безо всякой теории.

— Подключи в помощь свой левый глаз, — сказал Этто.

— Правильно, — отозвался Аз, — я совсем про это забыл.

Открыв левый глаз, Аз пошарил по горизонту и наконец сказал:

— Ничего не вижу, кроме воды. Страна практян, видимо, лежит за океаном. Тогда, если они действительно собираются нападать, они должны прибыть на кораблях.

— Это упрощает дело, — сказал Этто. — Как только они сядут на корабли, мы осушим океан. Тогда они застрянут.

Этот план пришелся Напу полностью по вкусу. Он сразу же поставил автомату задачу рассчитать необходимый код. Этто занес его на свою трость и теперь был готов превратить океан в его противоположность, то есть в песчаную пустыню, нажав пусковую кнопку.

Поскольку Аз все еще не видел никаких кораблей, он вынул затычку из правого уха, но слышно тоже ничего не было.

— Есть только одно объяснение, — сказал он, подумав, — они идут на подводных лодках.

— Это если только они вообще уже погрузились на корабли, — указал Этто.

— В таком случае, — сказал Аз, — мы бы слегка оплошали, если бы сейчас осушили океан. Но если мы его не осушим, а практяне уже под водой, это будет больше, чем просто оплошность.

— В этом ты, без сомнения, прав, — сказал Этто, — поэтому, чтобы не наделать чего-то большего, чем легкая оплошность, мы примиримся с риском оплошать.

Произнеся это, он нажал кнопку, и в тот же миг Аз услышал своим правым ухом ужасные вопли.

— Что, исчез океан? — спросил Этто.

— Не уверен, — ответил Аз, — боюсь, что больше не могу полагаться на свой левый глаз.

— Ты что-нибудь видишь? — осведомился Этто.

— Ровно ничего. Но что-то слышу.

— В этом нет ничего странного, — сообщил Этто, — вполне можно слышать происходящее за углом, но ничего не видеть.

— А за каким углом должны быть вопли, которые я слышу? — поинтересовался Аз.

— Понятия не имею, — сказал Этто, — я просто хотел отметить принципиальную возможность услышать звуки из-за угла. Помимо того, из-за угла также возможно различить запахи, в то время как другие органы чувств зависят от того…

— Вот же черт! — вскричал тут Аз.

— Не ругайся, — попенял Этто.

— Я забыл, — объявил Аз, — закрыть свой правый глаз. Этим все объясняется. Если я смотрю своим левым глазом, не прикрывая правого, я все вижу неправильно.

— А что ты видишь сейчас?

— Прекрасное широкое море! Вместо того, чтобы обратить океан в пустыню, мы превратили пустыню в море. И теперь я вижу практян, которых не мог разглядеть двумя глазами, потому что видел только воду вместо пустыни; они барахтаются в воде на том берегу.

— Так, следовательно, они уже наступали, — заключил Этто.

— Как они, должно быть, поразились, когда их на сухом месте с ног до головы захлестнуло море, — прикинул Аз, — во всяком случае, орали они ужасно. Они до сих пор орали бы, если бы у них дыхание не перехватило.

— Нам следует извиниться перед практянами, — сказал Этто, — в конце концов, именно мы из-за твоего недосмотра поставили под угрозу их жизни.

— Против остановленной войны это и в счет не идет, — возразил Аз. — И то, что мы свершили свое дело с холма, придает всему особенно глубокий смысл. В древние времена с холмов войнами командовали, а мы с холмов войну предотвратили. О том, что у нас приключился крохотный недосмотр и война плюхнулась в воду, вместо того, чтобы завязнуть в песке, упоминать необязательно. История, насколько я знаю, в таких случаях закрывает глаза.

— Чего ей не понадобилось бы, если бы ты сам вовремя прикрыл один из своих, — сказал Этто, готовясь спуститься с холма.

Аз взвалил на себя рюкзак и последовал за шефом, который побежал прямо к ракете. Когда Аз забрался в кабину, Этто, не говоря ни слова, запустил двигатели и направил корабль невысоко над созданным ими морем.

— Собственно, все идет хорошо, — сказал Аз, — возможно, охладив пыл после купания, практяне решат придержать военные действия.

— Все может статься, — только и ответил Этто.

Планета пополам

Этто и Аз достаточно познакомились с теоритами, чтобы понять, чего им ожидать от практян. Поэтому, когда после приземления они подошли к ближайшему городу и вместо круглых зданий теоритов обнаружили путаницу из домов, все один кривее другого, то решили, что это в порядке вещей. И сами практяне, которые, услышав о прибытии двух землян, выбежали из своих домов и окружили пришельцев, производили не менее сумбурное впечатление. Низкорослые, с головами и торсами, заросшими густым волосом, они прыгали вокруг Этто с Азом и громко наперебой вопили пронзительными голосами, так что Аз забеспокоился о своем правом ухе и покрепче вставил затычку. Однако это оказалось совершенно излишним, потому что в этот момент толпа снова разбежалась, чтобы кинуться заниматься другими делами. Одни сломали свой дом, чтобы на его месте поставить другой, такой же кривой, другие растащили груду камней, чтобы сложить их в другом месте, где они точно так же всем мешали, а третьи разрыли какую-то ненужную дорогу, чтобы построить новую, впрочем, еще менее нужную.

Аз покачал головой.

— Такое впечатление, что они здесь все делают как будто в первый раз.

— Не все, — возразил Этто, — например, у них не такая походка. Если бы у них каждый шаг был как первый в жизни, они бы не переставали спотыкаться.

— Кто же во время ходьбы задумывается, который по счету шаг в своей жизни он только что сделал? — задумался Аз.

— Никто, — ответил Этто, — и это к лучшему.

— А мы какой шаг сейчас предпримем? — захотелось узнать Азу.

— Мы внимательно осмотрим вблизи море, которое создали.

Земляне повернулись спиной к домоломам, дорогороям и грудоносам, чтобы пойти и как следует разглядеть собственную работу. По дороге они наткнулись на траншею шириной в три метра и столько же в глубину, которая тянулась в обоих направлениях по прямой линии до горизонта.

— Кажется, это одна из тех линий долгот или широт, которые поносили теориты, — предположил Аз.

Этто кивнул.

— Так или иначе, — размышлял Аз, — в процарапывании этой координатной сетки, хоть это и совершенно тупая затея, есть что-то умиляющее. Оно роднит с землей. А может быть, просто трогает детская наивность, которой разит от этого предприятия.

— В любом случае, — подытожил Этто, — они забыли про мостки, поэтому, если мы не желаем с этой стороны рва спускаться и на той подниматься, нам придется сделать изрядный прыжок.

— Что умиляет гораздо меньше, — добавил от себя Аз, взял хороший разбег и благополучно очутился на другой стороне, однако тут увесистый рюкзак бесцеремонно повалил его на землю.

— Это несчастный случай по-практянски, — сказал Этто, невредимо приземлившись рядом с Азом, — в смысле: его можно было избежать.

Аз поднялся и поправил рюкзак.

— Ох уж эта природа практян, — сказал он наконец, — сдается, есть в ней что-то заразное. Даже если здравый смысл подсказывает, как сделать лучше, человек норовит устроить все так, чтобы шлепнуться и расквасить себе нос. И в конце концов, чтобы не бороться постоянно со здравым смыслом, он просто больше к здравому смыслу не прислушивается.

— Убойная логика, — констатировал Этто, — но она объясняет, как целый народ может докатиться до того, что, тратя так много усилий, получает такой мизерный результат.

Между тем оба продолжали свой путь и наконец завидели созданное ими море. И, несомненно, пришли бы в восторг, если бы величественную картину не портила команда практян, которые, как поняли приблизившиеся Этто с Азом, занимались строительством кораблей.

— Они без особых раздумий двинутся дальше, как будто только ждали повода строить корабли, — размышлял вслух Аз, — что избавляет нас от вопроса, не захотят ли они приостановиться с наступлением.

— Встает, однако, другой вопрос, — сказал Этто, — сможет ли какой-нибудь из кораблей, которые они строят, удержаться на плаву. Пока что ни с одним на то не похоже.

— Этот народ, — продолжал Аз, — кажется, живет по закону случайностей. Согласно этому закону, на определенное количество негодных для мореплавания судов иногда выпадает одно годное, и тогда они нападут на теоритов.

— Это вполне правдоподобно, — признал Этто, — и у меня уже есть идея, как этому противостоять.

С этими словами гроссмейстер развернулся и отправился в направлении ракеты. Внезапный уход шефа поразил Аза. Вместо того, чтобы следовать за Этто, он попытался сам по себе набрести на мысль, как бы помешать новой практянской военной кампании. И наконец он вспомнил про лишнюю планету.

— А это мысль! — воскликнул Аз. — Отдадим нашу планету практянам, пусть ею распоряжаются и царапают сколько угодно, не связываясь с теоритами. И мы наконец от нее избавимся!

Захваченный этой идеей, Аз подошел к практянам-корабелам и, поскольку те, поглощенные работой, все еще не обращали на него внимания, ухватил одного из них за рукав.

— Мы прибыли снаружи, — представился Аз, — и можем выделить вам планету. Гроссмейстер хочет подарить ее вам, чтобы у вас была своя собственная планета. Правда, он забыл спросить вас, хотите ли вы ей владеть, и я, стало быть, это упущение сейчас исправляю.

Практянин уставился на Аза, как будто наткнулся на сумасшедшего, затем сам захохотал, как сумасшедший, и позвал других практян, которые, когда Аз повторил свое предложение, точно так же захохотали, как сумасшедшие. Чтобы убедить их в том, что он действительно властен над предметами таких масштабов, Аз сообщил, что за море, так внезапно накрывшее практян, им тоже следует поблагодарить его с его шефом. Практяне разом прекратили хохотать, но не оттого, что Аз их убедил, а оттого, что они решили, что он собрался их разыграть, и потому практянам ничего не оставалось, кроме как тут же отсыпать Азу ворох колотушек. Единственная причина, благодаря которой он ушел живым, заключалась в том, что эти люди, даже раздавая колотушки, были так неуклюжи, как будто кого-то лупили впервые в жизни. Так что Аз отделался довольно заурядными побоями, которые, конечно же, как раз начали опухать, когда он, тяжело дыша, добрался до ракеты и отчитался перед шефом о происшествии.

— И вот что занятно, — заключил он, — они побили меня не потому, что поверили, будто мы разлили море у них на пути, а потому, что в это не поверили.

— Это тебе повезло, — сказал Этто. — Если бы они засчитали и то, что море — твоих рук дело, тебя бы живым не отпустили, хоть какие они будь неуклюжие.

— Так как же мы теперь поступаем со звездой? — спросил Аз.

— Я совсем не собирался оставлять ее практянам, — ответил Этто.

— Нет? — вскричал удивленный Аз. — Так что, я получил колотушки совершенно впустую? Хотя — о чем я расстраиваюсь? Похоже, уже определено, чтобы мне в любом случае доставались колотушки, и тогда в конечном итоге нет разницы, попусту они мне достанутся или не попусту. Все равно они достаются в обход закона случайностей, потому что иначе я бы должен был время от времени от них уходить.

Этто не смог сдержать слабой улыбки от такой колотушечной философии.

— В конце концов, твоя идея дать практянам свою собственную звезду не так уж далека от моей.

— То есть ваша ученость хочет оставить нашу звезду теоритам? — предположил Аз.

— Ни первые, ни вторые не достигнут цели, которую преследует моя идея.

— И в чем же она?

— Объединить оба народа, вместо того, чтобы разделять их, — сказал Этто. — Правда, чтобы этого добиться, мы сначала должны их на самом деле разделить, но таким образом, чтобы они больше не могли друг без друга обходиться.

— Чуток запутанно, правда? — отозвался Аз.

— Нам нужно просто разрезать планету пополам, чтобы теориты были с одной стороны, а практяне — с другой. Ни те, ни другие долго на отдельной половине планеты не проживут, и ни одни из них не смогут собрать половинки самостоятельно. Поэтому они будут вынуждены работать вместе. И если они объединятся по ходу этой грандиозной работы, они останутся объединенными на все грядущие времена.

— Чего же еще мы ждем? — крикнул Аз и поспешно расстегнул рюкзак, чтобы дать автомату задание.

Этто тем временем запустил двигатели и поднял ракету ввысь, откуда он мог хорошо видеть планету и верно разделить ее на две равные половины. Аз прочел код, рассчитанный автоматом; Этто выставил его на трости, залез на крышу ракеты и нажал пусковую кнопку. В тот же миг планета как бы слегка задрожала и аккуратно разделилась на две половинки, которые отошли друг от друга на расстояние, позволяющее перекрикиваться, и, чуть-чуть пошатываясь, остались в этом положении.

— Сказал бы мне кто, — задумался Аз, — сколько времени потребуется теоритам, чтобы доискаться, какая энергия удерживает две половинки разделенными.

— Пожалуй, определенное время им потребуется, — предположил Этто, — и еще какое-то пройдет, прежде чем практяне создадут технические средства для практической работы с этой энергией. Однако невыносимое раскачивание обеих половинок планеты со временем заставит нынешних противников объединить свои качества-противоположности в единое гармоничное целое, и тем самым стать образцовым соответствием эстетическому принципу.

— Может быть, мы вернемся сюда еще разок попозже и глянем на них, а они уже стали образцом эстетичности.

— Все может статься, — сказал Этто, — но это не слишком вероятно.

— Это, ясное дело, маловероятно, — заметил Аз и пощупал свои шишки, — но я переживал и менее вероятные вещи. И, может статься, доживу и до того, что не получу колотушек совсем, и от звезды мы избавимся. Жаль, что на этот раз так не вышло, хотя мы были к этому близки.

Страна Надежности

Земляне со звездой на буксире добрались до нового небесного района и с помощью левого глаза Напа выискали долгожданную планету, на которую без промедления высадились. Они покинули ракету и огляделись. Местная природа ненавязчиво раскинула перед ними свои богатства — она была ни слишком скудна, ни чересчур пышна; и животные, которые немедленно собрались вокруг путешественников, вели себя ни стеснительно, ни назойливо, ни сколько-нибудь угрожающе.

— Кажется, — сказал Аз, — в этом мире наконец-то сыскался уютный уголок, и если вы, ваша ученость, не будете лезть со своими безусловными принципами, я, быть может, на сей раз уйду отсюда без колотушек.

Вместо ответа Этто энергично покрутил в воздухе своей магистерской тросточкой и зашагал длинными ногами вглубь страны. Азу ничего не оставалось делать, только лишь вскинуть на себя рюкзак с автоматом и топать за ним. Кто-то из стоявших вокруг животных непринужденно пустился им вслед, а смахивающая на ворона птица обогнала их и впорхнула через открытое окно дома, появившегося впереди.

— Видимо, хочет предупредить о нас, — решил Аз.

И в самом деле, из дверей вышла пожилая женщина и очень просто сказала путешественникам, что рада им. Они вступили в гостеприимный дом и тут же оказались в большой комнате, которая, похоже, была кухней, гостиной и столовой сразу, и в ней находились не меньше дюжины человек разного возраста. Большинство из них сидели и весело беседовали за длинным столом, стоявшим вдоль комнаты перед столь же длинной пристенной скамьей. С другой стороны расположилась большая печь, к которой справа и слева примыкали два широких буфета. Перед печью, однако, стояла ванна, в которой сидел, судя по возрасту, дедушка всей семьи, курил трубку и перешучивался с детьми, играющими перед ванной.

После того, как Этто и Азу сказали, чтобы они чувствовали себя как дома, их предоставили самим себе. Похоже, в этой стране было принято не докучать гостю, а оставить его делать что вздумается. Поэтому, пока Этто прислонился к дверному косяку и оперся подбородком на руку, Аз поставил свой рюкзак рядом с ванной, уселся на него, глянул на детей, играющих у его ног, и завел неторопливый разговор с дедушкой, купавшимся в ванне.

— Ванна, — начал Аз, — в ней всегда чувствуется что-то уютное, особенно — когда вокруг тебя вся семья.

— Это верх удовольствия, — сказал дед, дотягиваясь до младшего из детей и утирая ему нос. — В ванне постоянно кто-то сидит, но в основном в ней сижу я.

— Если так часто сидеть в горячей воде, — поинтересовался Аз, — разве это не влияет на кожу?

— Она к этому привыкает, — дед с силой затянулся из трубки и пустил красивое облачко посреди комнаты. — И для ногтей это просто идеально. Они всегда замечательно гибкие, и не обламываются. Я не упомню, когда в последний раз ломал ноготь.

— А как насчет ногтей на ногах? — спросил Аз.

— То же самое.

— Приятно слышать, — сказал Аз.

— Вы не отсюда? — спросил старик.

— Мы пришли с Земли, — поделился Аз. — Мы находимся в эстетическом путешествии, но пока нам не особо везет.

— В путешествиях везение — редкость, — рассудил дедушка. — Почти всегда сталкиваешься с неудобствами и неприспособленностью. Откуда тут взяться везению? Здесь же у нас все приспособлено под себя, и люди тоже друг к другу приспособились. Чувствуешь себя дома. Чего ради нам пускаться в путешествия?

— Это точно, — сказал Аз.

— И к нам редко кто приходит, — продолжал дед, — мы устроились несколько в сторонке.

— В этом есть свои преимущества, — заметил Аз, — незнакомцы приносят в дом только беспокойство.

— Так быть не должно. — Старик выколотил свою трубку и набил себе новую. — Наши обычаи обязывают нас оставить гостя в покое; это обязывает гостя в свою очередь оставить в покое нас.

— Плохо вы знаете моего шефа, — заявил Аз, — он никого не оставляет в покое. Однако колотушки всегда получаю я.

— Колотушки?

— Ну да, — смущенно признался Аз, — как-то все похождения кончаются тем, что мне достаются колотушки. Это словно колдовство такое. Вы под конец тоже мне устроите трепку.

— Нам еще никого не доводилось колотить, — сказал дед.

— Хотелось бы в это верить, — ответствовал Аз, — но в случае со мной вы непременно сделаете исключение; говорю же: это словно колдовство.

Пока Аз со дедом обсуждали все это и другие вещи, одна из женщин занималась ужином. Она поставила на плиту огромный железный горшок и стала тушить в нем грибы. Тем временем на стол была поставлена корзина со свежим и хрустящим деревенским хлебом, а вместо напитка подана пахта. Для почина, да и потом время от времени народ отхлебывал крепкого шнапса. Этто и Аз сели за стол, а дедушка вылез из ванны и тоже подсел к ним.

За едой шел непринужденный разговор; пользуясь случаем, обоих звездных странников с интересом, но ненавязчиво расспрашивали, откуда они родом и об их дальнейших планах, в то время как Этто, в свою очередь, расспрашивал местных жителей об их житье.

— Здесь все живут примерно так же, как вы можете видеть в этом доме, — ответила старшая из женщин. — У нас никто не живет в одиночку, и никто в одиночку не умирает.

— Вы что-то пытаетесь этим выразить, — заметил Этто.

— Мать, — сказала женщина, — имеет право умереть на руках своих детей. Если вы меня понимаете.

— Думаю, что да, — сказал Этто.

— Тот, кто умирает в одиночестве, — продолжала женщина, — умирает с ощущением, что жил напрасно. С другой стороны, тот, кто умирает на руках своих родственников, знает, что от него что-то осталось. Как будто его душа, когда человек угасает, покидает смертное тело и уходит в души тех, кто обнимает его, чтобы жить в их памяти.

— Это объясняет, почему вы живете живете многолюдными семьями, — подметил Этто.

— Маленькая семья, — ответила женщина, — по составу слишком зависит от случайностей. В большой же семье нет нехватки ни в чем; все возрасты представлены не по одному разу, а с ними и все необходимые навыки для гармоничной и богатой общением совместной жизни. Детские сады нам тоже не нужны, всегда есть кому позаботиться о самых маленьких, и разумным воспитанием они тоже обеспечены. В маленькой семье эту задачу берут на себя только родители; и если они для нее не подходят, ребенок будет воспитан плохо. Это не случится в большой семье: всегда есть кто-то, кто уравновесит отсутствие способностей у другого.

— Все это звучит хорошо, — сказал Этто, — мне лишь интересно, не несет ли преимущество большой семьи в себе недостатка. Раз она самодостаточна, ей больше никто не нужен, а это может привести к изоляции от общества в целом.

— Изоляция, — пояснила женщина, — это проблема не семьи. Если в обществе порядок, ни у кого нет необходимости изолироваться от него, искать от него защиты в кругу семьи.

— И что за порядок, — поинтересовался Этто, — должен быть в обществе, чтобы не хотелось от него изолироваться?

— Мы покончили с тем, чтобы люди распоряжались людьми. Раз никому не велят, как ему жить, каждый может жить согласно своим потребностям.

— Но ему это удастся, — вставил Этто, — только если условия его жизни не зависят от объема его работы.

— В противном случае, — подтвердила женщина, — все еще продолжалось бы управление людей людьми. Покуда общество решает, что получает индивид, образ его жизни определяет тоже оно.

— Помимо этого, — сказал Этто, — все еще остаются законы морали. И когда общество обеспечивает соблюдение этих законов, тем самым оно все еще в некотором роде управляет.

— Совершенно верно, — сказала женщина, — и именно поэтому мы упразднили мораль тоже.

— Как, — воскликнул Этто, — вы здесь не связаны никаким моральным долгом?

Все вокруг стола от души засмеялись над ужасом Этто.

— Мы вас не зарежем, — сказал дедушка. — Но не потому, что нам мешает какой-то моральный закон, а потому, что у нас для этого нет причин. И эта гарантия куда надежнее.

— Может быть, — признался Этто, — хотя мне все же было бы спокойнее, если бы я знал, что вы связаны моральным законом. У нас на Земле был один философ, который так высоко ценил моральные законы, что признавал поступки моральными только тогда, когда они происходили исключительно из уважения к этим законам, и при этом отрицал мораль в поступках, сделанных из одних лишь душевных побуждений. А ведь этот философ был гением. Однако, — добавил Этто, — против этого философа-гения сразу выступил гений-поэт и объяснил, что, если действовать по влечению души — это не морально, то нам ничего не останется, кроме как презирать своих друзей. Ведь только тогда мы сможем делать им добро не по склонности, а единственно подчиняясь долгу. Поэт хотел этим высмеять мнение философа о том, что склонность и мораль исключают друг друга.

— Этим, — возразила женщина, — поэт только показал свое неумение рассуждать. По своей природе склонность и мораль вещи взаимоисключающие, хотя философ поставил их отношения с ног на голову, потому что в действительности склонность выше долга. Там, где недостает склонности и нельзя на нее положиться, можно впасть в ошибку и поставить долг выше склонности.

— Таким образом, — уточнил Этто, — вы расцениваете долг только как заменитель при отсутствии склонности?

— Так и есть, — подтвердила женщина. — Коль скоро люди поступают правильно по своей склонности, принуждать их к этому через моральные законы было бы не только лишним, но и оскорбительным. Однако вместе с моральными законами мы оставили позади последнее проявление уравниловки. Эти законы, если они не хотят выглядеть, как произвол, должны иметь для всех одинаковую силу, а это означает, что всякий подвергается им в равной мере.

— Как видим, — признал Этто, — по ценности для человека склонность на самом деле намного выше долга. Остается только вопрос: на какие внутренние критерии опирается склонность? Без такого критерия у нас ничего, кроме произвола, не вышло бы.

— Склонность, — объяснила женщина, — противоположна долгу, который навязан нам снаружи, она — выражение нашей сути, а существеннейшее качество живущих здесь людей — надежность. Это критерий, присущий всем склонностям. Здесь вы можете положиться на любого, как на самого себя. Например, я могла бы пойти к совершенно чужому человеку посреди ночи, разбудить его и попросить сделать для меня какую-нибудь хлопотную работу; он занялся бы ею немедленно.

— Не спросив, не подождет ли работа до утра?

— Не спросив, потому что и он тоже полагается на меня. Поэтому он оставляет за мной право решать, нужна ли мне вообще его помощь, и в каком виде. Там, где никто не собирается эксплуатировать или обманывать другого, никто не пытается от этого защищаться.

— Надежность — это хорошо, — согласился Этто.

— Мы без нее не представляем себе жизни, — сказала женщина. — Если вы над этим поразмыслите, вы обнаружите, что все разногласия в отношениях между людьми в конечном итоге сводятся к недостатку надежности. Надежность — корень всему, остальное основано на ней, например, готовность помочь, внимательность, сочувствие, честность, аккуратность, добросовестность, порядочность и тому подобное. Прежде всего, надежность дает людям ценить друг друга, что устраняет завышенную оценку посторонних вещей. С ней отношения между людьми обретают подлинное богатство и становятся основным содержанием жизни. Людям есть что сказать друг другу, и им не нужны никакие поверхностные, искусственные средства общения. Однажды превратившись в основу отношений между людьми, надежность поднимает их социальную природу до природы коллективной. Но исток надежности не в моральном долге, а в склонности.

— Устрою проверку ваших слов, — сказал Этто, — прямо завтра с утра выйду на дорогу и проверю на надежность первого встречного. Однако хотел бы уже сегодня узнать еще одну вещь, а именно — как это выходит, что вы рассуждаете о подобных материях, словно ученый. Я бы в вас такого умения не заподозрил.

— Мы тут, в наших краях, ходим в школу всю жизнь, — объяснила женщина, — и таким образом у каждого развивается умение правильно обращаться с теоретическими вопросами.

— А когда же вы работаете, если всю жизнь ходите в школу?

— Тоже всю жизнь.

— То есть — уже детьми?

— Да.

— Но ведь не наравне со взрослыми?

— Мы работаем по три — четыре часа через день, а в промежуточные дни столько же часов занятий в школе; это касается и взрослых, и детей.

— А чему учат в школе?

— У нас всего три предмета, — сообщила женщина, — это искусство жизни, логика и воображение.

— А куда, — воскликнул Этто, — девались математика, физика, грамматика и тому подобное? Ведь без этого же на вашей звезде обойтись невозможно!

Женщина улыбнулась.

— Конечно, нам нужны разные специальные знания, но их не преподают самих по себе, просто на их материале учат логическому мышлению и развивают воображение; а на занятиях по искусству жизни специальные знания обсуждаются с точки зрения их значения для человека, равно как искусство, физические упражнения, любовь. Таким образом, все специальные области представлены под тремя углами зрения, но не сами по себе, а обязательно с целью развития человека, и так на протяжение всей его жизни.

— Итак, — решил удостовериться Этто, — рассматривается ли, к примеру, биология один раз для упражнения в логическом мышлении, второй раз для упражнения воображения, и в третий раз применительно к искусству жизни?

— Так и есть. И на следующем, более высоком уровне этих трех дисциплин, биология, как и все другие специальные предметы, рассматривается снова, и так далее.

— С логикой и воображением это может сработать, — решил Этто, — но я не представляю, что может из биологии извлечь или дать ей искусство жизни.

— Человек — дитя природы, и если он хочет, чтобы так и оставалось, и не терять родства с ней, он должен изучать природу, она — великий и неистощимый учитель. Для этого и нужна биология. Но она еще и помогает нам преобразовывать природу в наших целях. По дороге к нам вы наверняка заметили, что животные у нас не пугливы и не злобны, а чрезвычайно доверчивы. Гармоничные отношения между людьми и животными — это часть искусства жизни, потому что они обогащают нашу жизнь. Поэтому биологии было доверено провести генетическое вмешательство, чтобы характер окружающих нас зверей позволил нам жить с ними в гармонии.

— Значит, задачи биологии в здешних краях определяются искусством жизни?

— Исключительно им.

— И всех прочих наук тоже?

— Искусство жизни всему ставит цели, — сказала женщина, — а логика и воображение позволяют нам эти цели осмыслить и достичь.

Этто поблагодарил ее за разъяснения и встал, чтобы пойти куда-нибудь отдохнуть. Женщина отвела обоих землян из общего дома к небольшим строениям, стоящим между деревьями. По ее словам, эти маленькие домики находились в распоряжении отдельных членов семьи.

— Каждый может, если захочет, — объяснила она, — или находиться с другими в большом доме, или укрыться в своих четырех стенах. А некоторые дома зарезервированы для наших гостей.

Женщина проводила Этто и Аза в один из гостевых домов, пожелала спокойной ночи и оставила обоих в покое.

Аз поставил свой рюкзак, осмотрел уютный домик и нашел, что он устроен наилучшим образом.

— Кажется, — сказал он, — нам тут хоть разповезло.

— Посмотрим, — сказал Этто.

— На что посмотрим?

— Действительно ли все ведут себя так, как описывала та женщина.

— А если действительно так и ведут?

— Тогда мы здесь долее не останемся.

— Как, — воскликнул Аз, — только-только мы наконец встретили звезду, где все в порядке, и нам нельзя здесь остаться?

— Именно в этом дело, — пояснил Этто. — Там, где все в порядке, нам нечего делать. Для чего нам здесь оставаться?

Аз почесал за ухом.

— Если я правильно понимаю, мы путешествуем, чтобы останавливаться в таких местах, где мне достаются колотушки.

— Таков Закон поступка, — сказал Этто, — тому, кто что-то делает, тоже что-нибудь сделают.

— Тогда я, действительно, могу только пожелать, чтобы нам здесь нечего было делать, — решил Аз. — Я тогда наконец разок избежал бы того, чтобы со мной кто-то что-то делал.

— Все может статься, — сказал Этто.

— Мне это теперь как понимать, — спросил Аз, — с надеждой или с тревогой?

— С обеими, — сказал Этто, — потому что статься может и то, что здесь не все ведут себя так, как мы слышали.

— Тогда спокойной ночи, — сказал Аз, ложась и натягивая одеяло до ушей.

Проверить на слово

Этто и Аз проснулись под приветствовавшие их голоса зверей, поджидающих под окружающими деревьями и в их кронах. Поскольку Аз, ложась в постель, бросил метаться между надеждой и тревогами, то встал он хорошо выспавшимся и бодрым, подошел к двери, повернулся да потянулся, понаслаждался прекрасным утренним настроением. Небольшой прудик манил освежиться. Аз прыгнул в прохладную утреннюю воду, подняв мелкие брызги, затем лег на спину и, легко пошевеливая ногами, заскользил по поверхности воды, любуясь плавающими неподалеку от него зверями.

Этто воздержался от того, чтобы составить Азу компанию в воде, а просто стоял и смаковал зрелище дивной идиллии.

Увидев шефа, Аз покричал ему доброго утра, сплавал еще кружок и потом, отфыркиваясь, вылез из воды.

— Теперь бы еще плотный завтрак, — сказал он, — и лучшего начала дня я себе не представляю.

— Я тоже не представляю, — сказал Этто, — и если, как говорится, «как день начнешь, так его и закончишь», нам следует ожидать, что и вечер будет неплох.

С этими предвкушениями оба отправились в общинный дом, где застали старшую из женщин, уже накрывающую завтрак на стол. Кроме нее и детей, кое-кто из которых резвился в ванне, никого не было видно.

— Остальные, — объяснила женщина, — уже ушли из дома.

— И дедушка тоже? — осведомился Аз.

— Он отправился на воздухолетную фабрику, чтобы опробовать новый летательный аппарат.

— Он что, летчик-испытатель? — спросил пораженный Аз.

— Помимо всего прочего, — сказала женщина, — а главным образом он профессор воображения.

— Это действительно потрясающе! — вскричал Аз. — Выглядит тут такой бесхитростным, как все, и никого из себя не корчит; а потом оказывается — он не то летчик-испытатель, не то профессор.

— Мы все простые люди, — сказала женщина. — Сложные люди непредсказуемы, и на них нельзя положиться; вместо того, чтобы быть особенными, они всего лишь заковыристые. А раз никто в нашей стране не хочет быть обузой для других, никто не становится сложным человеком.

— Это по мне, — сказал Аз и занялся утренним супом из кислого молока с накрошенным хлебом.

Наевшись, земляне сразу встали и ушли, на этот раз без трости с рюкзаком. Они пошли наудачу по ближайшей дороге и предоставили на усмотрение случая отправить им человека, надежность которого можно проверить. А пока они коротали время за обсуждением того, обнаруживает ли сложный характер одни лишь невыгодные свойства по сравнению с простым.

— Если не равнять простоту нрава с духовной бедностью, — начал Этто, — у сложного характера на самом деле нет дополнительных преимуществ.

— Мне сложные люди не по душе, — признался Аз. — Не понять, чего от них ожидать; они производят страшно неоднозначное впечатление, и я подозреваю, что они как раз на это впечатление рассчитывают, потому что считают его особенно интересным.

— В таком случае сложная личность была бы ничем иным, как личностью искусственной, — заключил Этто, — поэтому «простого» человека вернее называть «естественным».

— В любом случае, он устойчивее, — решил Аз, — и, если женщина не преувеличивала и все в этой стране такие, то вон идет один из них.

Замеченный ими мужчина был средних лет, на нем болталась какая-то сумка на кнопках, придававшая ему вид бродячего работяги. Когда он подошел к ним и все поздоровались, Этто спросил, где найти воздухолетную фабрику. Бродяга указал в ту сторону, откуда пришел.

— Вам нужно просто не сворачивать с этой дороги, — сказал он, — тогда вы мимо нее не пройдете.

Это как раз подходило Этто. Если мимо цели невозможно было промахнуться, и вдобавок она лежала в направлении, из которого незнакомец только что пришел, то просьба сопроводить туда должна была показаться ему бесполезной обузой. Но когда Этто попросил его проводить их, он самым дружеским тоном объявил, что готов, и немедленно отправился с землянами.

Вероятно, подумал Аз, он действительно бродяга, для которого беседа с людьми важнее направления, в котором шагать.

Чтобы его «попробовать на зубок», Аз спросил:

— Ты, наверное, ничем определенным не занят, если тратишь свое время, показывая нам дорогу?

— Кое-что определенное есть, — ответил тот, — но ничего — важнее.

— Указывать нам дорогу не так уж и важно, — заметил Аз, — мы, пожалуй, найдем ее и в одиночку.

— Вы меня об этом попросили, — пояснил бродяга, — а просьбы исполняются прежде всего прочего. Вы нездешние, иначе бы это знали.

— Мы прибыли с Земли, — сказал Аз, — это через все небо отсюда, потому кое-что здесь кажется нам странным, а то и невероятным.

— Нам самим в свое время казалось невероятным, что мы станем такими, как сегодня, — сказал работяга. — Чтобы к этому прийти, нужно было перестроить все общество. И, поскольку это был неимоверно сложный процесс, мы думали, что результат тоже должен выйти неимоверно сложным. Когда вышло нечто совсем простое, а именно надежный человек, мы были совершенно разочарованы. Но потом мы поняли, что все в порядке. Чтобы найти отдельного человека, на которого можно положиться, например, верного друга, никаких особых социальных условий не требуется; но чтобы прийти к тому, что каждый может положиться на каждого, как на друга, необходимо создать бесчисленные глубинные социальные предпосылки. Поэтому вполне естественно, когда люди упускают из вида те условия, от которых в действительности все зависит.

— Но сейчас, — решил уточнить Аз, — вы уверены, что дело единственно в надежности.

— Не в ней одной, но главным образом в ней.

— И что затем?

— Радость жизни. Надежность, как только она становится всеобщей, создает чувство защищенности, безопасности и внутреннего покоя, что, естественно, приводит к радости от жизни и стремлению к наслаждению жизнью как к конечной цели искусства жизни.

— Как я заключаю, — присоединился к беседе Этто, — все на этой звезде приведено в последовательную и в то же время простую, потому что наглядную, систему; все имеет свое место и свое назначение. И каждый, кем бы он ни был, ее представляет и может грамотно обсуждать.

Даже бродячие работяги, подумал про себя Аз, похоже, здесь научно подкованы и выражаются, как мудрецы.

По дороге землянам и их проводнику встретились несколько человек, дружески их поприветствовавших, причем у Аза сложилось впечатление, что работяге было уделено особое внимание. Возможно, стал подозревать Аз, никакой он не работяга, а что-то вроде замаскированного принца, который развлекается, дурача и водя за нос не знакомых с ним людей. Когда они добрались до завода воздухолетов, Аз только укрепился в подозрениях, потому что, когда мнимый бродяга завел их в здание, похожее на стеклянный дворец из сказки, его приветствовали со всех сторон как уважаемого человека. А когда он, в соответствии с просьбой, привел землян к дедушке, то есть профессору воображения, тот тоже не скрыл своего уважения и поздравил Этто и Аза со счастливой оказией повстречаться с этим человеком.

— И с кем, — спросил Этто, — мы в действительности имеем честь?…

— С Первым Мастером воображения, — сообщил дедушка. — И как Первый Мастер он входит в Совет Трех, вместе с Первым Мастером логики и Первым Мастером искусства жизни, точнее, вообще-то, Первой Мастерицей.

— Этот Совет Трех, — поинтересовался Этто Шик, — это глава местного правительства?

— У нас давно больше нет правительства в старом смысле, — сказал дед. — Совет Трех координирует и рекомендует. Однако оттого, что он состоит из наиболее способных в своей области людей, к его рекомендации относятся с высочайшим вниманием и, как правило, ее соблюдают куда тщательнее, чем раньше правительственные указы.

— А почему, — спросил Аз, — советник из этого верховного совета бегает всюду, как бродяга, и убивает время на совершенно напрасное занятие — показывать нам дорогу?

Советник с дедушкой от души расхохотались.

— Как я мог бы советовать что-то другим, — сказал советник, все еще веселясь, — если бы сам не жил, как все другие. Ведь здесь всем хватает времени, и всем нравится ходить пешком. Вот я и хожу как все.

— Тогда для чего вы строите летучие аппараты? — продолжал вопросы Аз.

— Это вы лучше поймете, — сказал дедушка, — если взглянете на эти аппараты сами.

Земляне согласились, поблагодарили и отпустили своего проводника, раз у них, как заверил советник, теперь есть отличный новый в лице дедушки.

После того, как советник попрощался и пошел своей дорогой, дедушка сначала поводил землян по цехам, чтобы показать им отдельные рабочие операции.

— Этот завод, — пояснил он, — по виду мало чем отличается от любого другого завода, потому что и архитектура здания, и сам рабочий процесс ориентированы на здоровье людей.

— Если каждый завод так выглядит, — заметил Аз, — то они все похожи на сказочные замки, в которые люди пришли позаниматься гимнастикой. По крайней мере, все ходят в какой-то спортивной одежде, а когда кто-то давит на рычаги или что-то в этом роде — такое впечатление, что он работает с велотренажером.

— Это все одно, — подтвердил дедушка, — здесь все рабочие процессы выверены с медицинской точки зрения. Для каждого движения так настроены ритм, нагрузка и форма, что оно работает на физическое здоровье. Если раньше работа здоровье подрывала, и нам требовалась лечебная гимнастика для поправки, то сегодня, уходя с работы, мы чувствуем себя, словно несколько часов прозанимались лечебной гимнастикой. Физическая работа построена так, что требует от нас именно того, что необходимо для гармоничного развития тела. И при занятиях умственной работой мы тоже во многом оглядываемся на медицинские соображения, хотя и менее строго, потому что содержание и объем этого типа работы в основном оставлены на усмотрение работника.

— Это же прекрасно, — воскликнул Аз, — каждый делает, что угодно и сколько угодно!

— Само собой разумеется, — сказал дедушка. — Раз каждый может делать, что он хочет, то он это делает с удовольствием, и уж точно не сачкует. И то, что он делает, почти всегда отвечает потребностям общества, потому что ему нужно всего лишь нажать кнопку, чтобы выяснить в координационном центре, где в общественном процессе производства пригодятся его рабочие руки.

— А твоя работа где востребована? — спросил Аз.

— Как летчика — испытателя?

— Ну, к примеру.

Дед разжег трубку и пригласил землян следовать за ним. Сначала они оказались в круглом зале, покрытом стеклянным куполом. В середине его бил фонтан воды, падающей в большой бассейн; вокруг бассейна стояли скамейки, за ними — идущая вокруг всей комнаты живая изгородь, из которой звучало щебетание птиц.

— Здесь чувствуешь себя, как в сказочном замке, — высказался Аз.

Дед указал черенком трубки на фонтан.

— Такого в сказках нет, — сказал он, — через него в комнату закачивается озон и многое другое, включая запах цветов.

Дед вывел их из зала в склад со снаряжением, взял три запакованных рюкзака с одной из полок, взгромоздил один из них на себя и предложил Этто с Азом последовать его примеру.

— Какой легкий, — сказал Аз, — что там?

— Аппарат для полетов, — сказал дедушка.

— Поразительно! — закричал Аз. — И вполовину не такой тяжелый, как мой автомат!

— Это одно из двух требований к нему, — пояснил дедушка. — С одной стороны, он носит нас, с другой, его можем легко носить мы.

— Понимаю, — сказал Этто, надев свой рюкзак и опершись подбородком об руку, — если кто-то в дороге собрался чередовать полет и пешую ходьбу, он должен обзавестись легким летателем, чтобы пешком не идти перегруженным.

— Если я могу летать, зачем мне ходить? — осведомился Аз.

— Все станет ясно, когда мы немного полетаем, — сказал дедушка, — но лучше пойдемте на простор.

Трое вышли из здания и двинулись по луговой дорожке, которая началась прямо за воздухолетным заводом, и вскоре привела их в прелестную местность. Здесь сменяли друг друга поросшие деревьями холмы, покрытые лугами тенистые склоны, и петляющие по пологим долинам ручьи.

Дедушка тяжело ступал по тропке, уводящей вверх по склону, и как только начались деревья, остановился и снял рюкзак со спины. Указывая на долину и окружающий ландшафт, он сказал:

— С самого начала начал человек жаждет подняться в воздух, как птица, и летать над горами и долинами, реками и озерами и даже над облаками. Что же, он спроектировал и построил самолеты, с помощью которых может летать быстрее и выше, чем птица. Но стремление его остается неудовлетворенным. Сидящий в одном из этих самолетов чувствует что угодно, кроме ожидаемого наслаждения, потому что он не летает, его везут, он свободен не в воздухе, а лишь внутри аппарата. У него нет чувства, что он управляет полетом движениями своего тела, нет наслаждения от того, чтобы кружиться в высоте ради собственного каприза и удовольствия, как жаворонок, или скользить над кустами и деревьями в бреющем полете, как ласточка. Чтобы по-настоящему удовлетворить стремление человека летать, как птица, следовало построить летательное устройство, с которым мы, не запирая себя в кабине, могли бы направлять полет движением собственного тела, словно птицы.

— И устройство, — Аз указал на свой рюкзак, — справляется с этой задачей?

— Как раз это мы хотим сейчас испытать, — сказал дедушка.

— Это меня успокаивает, — заметил Аз, — я уж думал, ты хочешь проверить функциональную надежность.

— Я профессор воображения, — сказал дед, смеясь, — и, значит, я отвечаю не за техническую, а за идейную сторону работы устройств; меня интересует, отвечают ли они потребностям, рожденным нашим воображением.

— Вот и мне интересно, — сказал Аз, расстегивая рюкзак.

Повторяя действия за дедушкой, оба землянина собрали свои аппараты, и справились с этим в кратчайшие сроки. Собственно летательный аппарат состоял только из своего рода корсета, который простирался от груди до середины бедер, чтобы держать туловище и ноги прямыми, на спинной части которого крепились подъемный винт и двигатель. Еще к тыльной части корсета через шарикоподшипники присоединялись относительно маленькие и узкие крылья, и они, вместе с пристегнутыми к ступням ластами, служили стабилизаторами; нужно было только ухватиться за ручки на нижней стороне крыльев, чтобы как угодно с ними управляться. Сама скорость полета определялась исключительно ритмом дыхания, то есть расширением грудной клетки, которое передавалась корсету, а оттуда — двигателю. Если вдыхать и выдыхать глубже, скорость увеличивалась, при неглубоком дыхании и, наконец, задержке воздуха на мгновение, полет становился медленнее, и можно было приземлиться, причем при приземлении подъемный винт автоматически замирал.

Дедушка проинструктировал землян, как работает устройство, слегка подпрыгнул, отчего заработал подъемный винт, и улетел. Этто с Азом тоже подпрыгнули и полетели следом — если то, как их болтало в воздухе, считалось бы полетом; скорее их можно было принять за двух огромных, вихляющихся друг подле друга бабочек. Чтобы во что-нибудь не врезаться, они поднялись повыше и некоторое время потренировались в обращении с хвостовым оперением. Как только они стали держаться уверенно, подлетел дедушка, похвалил их и предложил слетать к воздухолетному заводу. Аз глубоко вздохнул, стрелой просвистел вперед обоих спутников и за пару минут достиг здания. Он несколько раз облетел стеклянный купол и, естественно, сел на него, как только появились Этто с дедушкой. Двое других сделали то же самое. Они глянули вниз на фонтан и скамейки вокруг, и лукаво усмехнулись при мысли о том, в какое странном месте они забрались.

— Вот сидим мы тут, как галки, — размышлял Аз, — веселимся, как дети, и едва ли способны понять историческое величие момента. Человек наконец смог свободно летать, как птица, и, чего самой птице не дано, наслаждаться этим. Лишь человек может испытывать чувство зависти к птице. Однако отныне ему больше незачем завидовать, и мы можем сказать: мы были при том событии!

— Каждый при чем-нибудь да присутствует, — сказал дедушка, — просто нужно еще осмысливать увиденное.

— А что следует осмысливать в нашем случае? — поинтересовался Аз.

— Чтобы летать, как птица, — объяснил дедушка, — нам пришлось во многом подражать птичьему полету. Но это только частный случай, когда человек подражает способностям животных.

— Итак, выходит, мы вернулись к обезьяне, — рассудил Аз, — потому что о ней говорится, по крайней мере, в баснях, как она горда тем, что подражает другим животным. Однако же ее за эту черту презирают.

— На самом деле, — возразил дедушка, — она и в этом тоже наш предок. Как и она, люди подражают другим, играя свою роль, например, на сцене. Но человек не только подражает себе подобным, он еще подражает животным и природе в целом, исследуя их устройство и действия, и применяет их себе на пользу. Таким образом он овладевает всей природой и делает универсальной собственную природу; или даже обретает естественную универсальность. Одно это делает человека тем, в чем состоит его сущность: быть универсальным, осознавать это и, следовательно, наслаждаться своей собственной природой.

С этими словами дедушка подпрыгнул и взлетел; земляне присоединились к нему. Они пролетели над лесистым холмом, скользнули в долину и, паря всего в двух — трех метрах от земли, понеслись вдоль ручья, извивающегося по лугу. И когда ручей влился в озеро, они вывернули в голубое небо, чтобы оттуда, подобно орлам, упасть вниз и выровнять полет только над поверхностью воды. Они метнулись вперед над зеркалом озера, глубоко вдыхая и выдыхая, затем снова замедлили полет, покричали что-то озорное и шутливое нескольким любопытно уставившимся на них пловцам, покувыркались и, наконец, повернули к берегу.

— С каждой минутой, пока летал, — прокричал Аз другим, — я становился на год моложе. Я уже почти превратился в ребенка.

— Это совершенно естественно, — закричал в ответ дедушка. — Уметь летать вот так — детская мечта. Поэтому на ее исполнение обязательно должна была откликнуться наша оставшаяся с детства впечатлительность.

— Которую мы иначе потеряли бы, — вставил Этто.

— Именно, — подтвердил дедушка. — А мы у себя вообще делаем все, чтобы не терять ничего, и оттого разработали этот аппарат.

— И то, что мы радовались, как дети, доказывает, что он выдержал испытание, — решил Аз.

Дедушка и это подтвердил, и теперь повернул к склону, где они оставили пустые рюкзаки. Оказавшись там, все трое изящно приземлились, расстегнули устройства и убрали их в рюкзаки.

— Отчего-то, — сказал Аз, — мне теперь срочно понадобилось размять ноги.

— Мы и это тоже так планировали, — пояснил дедушка. — При такой конструкции устройства в основном напрягаются руки. Поэтому через некоторое время возникает потребность снова поработать ногами.

— А раз летательный аппарат небывало легкий, он не мешает нам при пеших прогулках, — отметил Аз, вскинул на плечи рюкзак и затянул веселую походную песенку.

Дедушка и даже Этто присоединились, спустились по склону и, дойдя до низа, свернули на луговую дорожку, которая привела их обратно на фабрику.

— Я думаю, — сказал Этто, — о принципиальной важности этого предприятия; я имею в виду связь людей и технологий. Это устройство кажется мне примером очеловечивания техники.

— Это несомненно, — подтвердил дедушка. — Предыдущие общественные условия разобщали не только людей, но и технику с человеческой природой. И после их отмены должно было прекратиться и это разобщение. Однако, когда техника приспосабливается к природе человека, она тем самым эту природу пробуждает и воспитывает.

— И там, где раньше без такой техники эта природа могла только сниться, теперь она превращается в реальность, — добавил Аз.

За этими рассуждениями троица добралась до воздухолетного завода, сложила рюкзаки на полки, и Этто с Азом попрощались с дедушкой, который собрался безотлагательно сообщить конструкторам выводы после испытания.

Земляне двинулись дорогой, указанной им Первым Мастером воображения и советником Совета Трех, правда, теперь в обратном направлении. Однако, в то время как Аз вышагивал в приподнятом расположении духа, настроение Этто, похоже, все более омрачалось, и наконец великий магистр Галактических Наук вымолвил:

— Эта звезда стала для меня несчастливой.

Аз поначалу не понял, воспринимать ли это всерьез или как шутку, но все равно встревожился.

— Только поймите меня правильно! — вскричал он, схватившись за голову и убедившись, что от побоев с предыдущей звезды не осталось следа. — До сих пор, в отличие от меня, ваша ученость вечно уходила небитой. Случись на этот раз все наоборот, и побили бы вас, так, по-моему, это было бы только по справедливости. Но когда я вас вижу вот таким, мне хочется, чтобы лучше было по-прежнему.

— Мы пустились в путь, — произнес Этто трагически, — чтобы обустроить мир в соответствии с эстетическими принципами. На этой звезде я понял, что мы все время гонялись за ошибочной целью.

— Ну ладно, вы взялись за дело немного самонадеянно, — рассудил Аз, — но принцип-то был верным.

— Я хотел воплотить свои собственные прихоти, — признался Этто, — но это величайшая из ошибок, которые может совершить человек. Поэтому меня не поняли на Земле, и не дали возможности развернуться. И по той же причине из всей нашей поездки мы не вынесли ничего, кроме одной не вписавшейся звезды.

— Уже не говоря о колотушках, — добавил Аз.

— Принципы, даже если они эстетические, — продолжал Этто, — нельзя применять ради них самих, привносить извне, а можно употреблять лишь при естественном развитии реальной жизни, такой жизни, с какой мы познакомились здесь.

— И если мы вернемся на Землю с этим знанием, — предположил Аз, — тогда, возможно, нас поймут и дадут нам действовать.

— Нет, если мы вернемся с планетой, как с символом нашей ошибки.

— Мы никогда не избавимся от проклятой штуковины, — в отчаянии выкрикнул Аз, — и, значит, никогда больше не увидим Земли!

— Посмотрим, — промолвил Этто, который снова взял себя в руки и потому вновь вернулся к мнению, что произойти может все, что угодно, в том числе — избавление от треклятой звезды.

Добравшись до своего пристанища, земляне поспешно собрали вещи, зашли в общинный дом, где вежливо, но кратко попрощались, оставили самые сердечные пожелания для дедушки и, в последний раз взглянув на играющих в ванне детей, удалились.

Грязные самоубийцы

Как только ракета взлетела, Этто поднял скорость до максимума, а Аз тем временем держал правое ухо и левый глаз открытыми, чтобы не упустить возможности пристроить неприкаянную планету.

— Что-нибудь видно или слышно? — спросил Этто.

— Как будто я что-то услышал, — сказал Аз, — но точнее пока ничего сказать не могу.

— А откуда идет звук?

— Спереди.

Этто напряг глаза и увидел солнечную систему, состоявшую всего из двух или трех планет, не считая центральной звезды.

— По крайней мере, у них найдется применение для еще одной планеты, — сказал гроссмейстер, — хотя для розетки им ее все равно не хватит.

Поскольку тем временем смутный шум превратился в ужасный гам, Аз заткнул себе правое ухо.

— Для розеток, — сказал он, — им определенно соображения не хватит; должно быть, они уже одурели от шума, и уж в любом случае оглохли. Хотел бы я знать, как нам быть, чтобы нас поняли.

— Посмотрим, — сказал Этто, отцепил звезду, направил ракету к шумной планете и сделал вокруг нее несколько оборотов.

— Если это не муравейник, — воскликнул Аз в ужасе, — то, верно, свалка, или и то и другое сразу! В любом случае, на жилую планету это не похоже.

Этто усадил ракету на кучу мусора, потому что лучшего места Аз не смог отыскать. Как только они вышли наружу, вместе со ставшим теперь пронзительным гамом по ним ударило ужасное зловоние, а в глазах появилась болезненная резь.

— Это же невыносимо! — вскричал Аз, запрыгнул обратно в ракету и захлопнул дверь, как только Этто тоже оказался в безопасности. — Местное человечество, — решил он теперь, — видать, всю планету испакостило с муравьиным трудолюбием.

— Похоже на то, — ответил гроссмейстер, — но верно ли это, нам только предстоит установить.

— А как, если мы не рискнем выйти из ракеты?

— Так, что нужно кого-то залучить внутрь ракеты.

— Что, по радио? — осведомился Аз.

— Это проще всего, — подтвердил Этто, — передай сообщение, в котором ты нас отрекомендуешь, а после попросишь, чтобы к нам пришел компетентный представитель местного человечества. Кроме того, нам будет нужна точная документация о физических свойствах этой планеты.

Аз сразу же приступил к работе и, немного повозившись с качеством приема, послал радиосообщение. В скором времени он принял ответ, в котором обещалось выполнить просьбу Этто. Правда, пришлось довольно долго ожидать, прежде чем они увидели автомобиль в сопровождении мотоциклетного эскорта. Автомобиль остановился у подножия свалки, из него вышли две фигуры и начали взбираться наверх.

— Они и вправду выглядят, — решил Аз, — как гигантские муравьи: выпученные глаза, ушей нет, и носы диковинные. Однако одежда им не подходит. Настоящие муравьи не одели бы смокингов.

Как только две причудливые фигуры достигли ракеты, Аз впустил их и быстренько снова захлопнул за ними дверь.

Оба посланца от планеты сняли защитные очки, наушники и респираторы, и теперь выглядели как самые настоящие люди. Теперь можно было отличить их друг от друга, потому что в одном сразу угадывался человек образованный, другой же выглядел совершенно непримечательно. Этот другой ничего и не сказал, только начал молча осматривать ракету.

— Это всего лишь рутинный досмотр, — сказал ученый муж. — Мы должны убедиться, что у вас нет враждебных намерений.

— Мы мирные путешественники, — сказал Этто, — и если сможем вам помочь, то сделаем, что в наших силах.

Тогда человек из службы безопасности открыл рюкзак Напа, и, по виду счетного автомата признав счетный автомат, удовлетворился и снова завязал рюкзак. Осталась только магистерская тросточка Этто. Человек из безопасности впервые открыл рот.

— Часто ходите пешком? — спросил он.

— В сущности, не очень, — сказал Этто.

Человек сунул трость под нос Этто.

— Тогда зачем вам прогулочная трость со счетчиком километража?

Этто не смог сдержать слабой улыбки, тогда как Аз, проникшийся комизмом ошибки, громко засмеялся.

Человек растерялся и подозрительно переводил взгляд с одного на другого.

— В действительности это магистерская тросточка, — сказал Этто, — а цифровая шкала служит эстетическим целям.

Чтобы избежать дальнейших насмешек, безопасник прекратил расспросы о трости, коротко кивнул ученому и переместился к двери.

— Вы предложили нам свою помощь и запросили необходимые вам документы, — начал ученый. — В целях безопасности при мне этих документов нет, хотя я могу затребовать их по радио. Однако прежде вы должны в точности обрисовать нам цели вашей помощи.

— Мы хотим уберечь вашу планету от полной негодности для обитания, — объяснил Это, — и, помимо прочего, заинтересованы в том, чтобы добавить к вашей солнечной системе одну звезду.

— Одну что? — вскричал безопасник.

— Планету, — сказал Этто. — Она к нам в некотором смысле пристала по дороге.

— И где она сейчас?

— Мы спрятали ее за солнцем, чтобы вас без нужды не нервировать, — объяснил Этто.

— Замечательно! — воскликнул ученый. — Если вам по силам спрятать одну планету, то вы, быть может, сумеете отчистить другую.

Ученый с помощью Напа установил радиосвязь и получил необходимые данные, которые Аз немедленно ввел в автомат. Первая группа данных характеризовала текущий уровень отравления рек, озер и морей, загрязнения воздуха, разорения флоры и фауны, степень, как здесь выражались, зашумления, и графики ожидаемого роста этих отравления, загрязнения, разорения и шума. Вторая группа данных содержала детальную информацию о текущей и прогнозируемой мощности местной промышленности.

Тогда Этто поставил автомату задачу вычислить, в каких масштабах следует использовать эти мощности, чтобы предотвратить надвигающуюся непригодность планеты для жизни. Автомат несколько раз дернулся, а затем бешено загремел.

— Так он еще не грохотал, — сказал Аз, — это не сулит ничего хорошего.

И результат, который наконец выплюнул автомат, подтвердил ожидания: загрязнение планеты уже достигло точки, за которой оно пошло, как цепная реакция, быстрее, чем средства борьбы с ним, так что имеющихся мощностей, вместе взятых, было уже недостаточно, чтобы остановить процесс гибели.

Ученый побледнел, безопасник, напротив, побагровел.

— Вы хотите нас запугать! — крикнул он. — Вы хотите вместо оружия победить нас страхом! Автомат врет!

— Он еще никогда не врал, — обиженно возразил Аз. — Если данные верны, верен и результат.

— Данные верны, — без выражения сказал ученый.

— Тогда поможет только одно, — сказал Этто, — вам придется покинуть эту планету и перейти на другую.

— Но другие планеты в нашей солнечной системе для проживания людей совершенно не подходят, — отозвался ученый.

— Вам снова повезло, — сказал Этто. — Планета, которую мы спрятали за солнцем, подходит. И мы были бы рады оказать вам такую услугу.

— Возможно ли это? — недоверчиво спросил ученый.

— Легко, — воскликнул Аз. — Мы ищем симпатичное местечко в вашей солнечной системе и аккуратно вписываем ее туда. Для розетки, правда, этого недостаточно, но пока вам вряд ли до эстетики.

Ученый выслушал подробные объяснения, как можно пристроить планету и переехать на нее с другой планеты, и наконец сказал:

— Благодарю вас за великодушное предложение, и я порекомендую в соответствующих инстанциях принять его.

Он больше уже так не бледнел, и оставил ракету вместе с безопасником, который больше уже так не наливался краской.

Все же землянам пришлось изрядно подождать, пока в инстанциях рассмотрят предложение и радируют о своем согласии.

— Ужо мы от нее избавимся, — воскликнул с облегчением Аз, — и наконец-то сможем вернуться на Землю!

Они вывели из-за солнца свое более не лишнее светило, установили его на новое место, потеснив сперва немного в стороны другие планеты, и помогли оказавшемуся в беде человечеству с переездом, наведя гравитационный мост. И когда все было закончено и земляне собрались отбывать, их поблагодарили за помощь и попросили забрать с собой загаженную планету.

— Ничего себе спасибо, — вскричал Аз, — надо их отшить!

— Вид планеты, — сказал Этто, — будет постоянно напоминать людям о совершенных ими чудовищных ошибках; и это может подавить их дух.

— А если ее больше рядом не будет, они скоро заявят, что не было никаких ошибок, — сказал Аз, — тогда их новая жизнь начнется со лжи.

— В конце концов, они начинают новую жизнь, — констатировал Этто, — и если у них не выходит начать иначе, то это все же лучше, чем ничего.

— Это следует так понимать, — в ужасе закричал Аз, — что ваша ученость хочет сделать этим неблагодарным людям одолжение и забрать с собой испоганенную планету?

— Мы не поможем этим людям как следует, — растолковал Этто, — если станем сообразовываться только с нашими возможностями, но не с их собственными силами. Именно по этой причине в стране надежности только тот, кто просит помощи, решает, каким образом ему помочь. Стало быть, мы собираемся поступить здесь так, как научились на той звезде, и забрать негодную планету с собой.

Аз почесал за ухом.

— Надежному человеку я бы в любой момент доверил решать, когда и как мне выполнять его просьбу, но с этим народом такое, пожалуй, будет не самым разумным.

— В любом случае, не доверять им решения — это было бы уже высокомерие.

— А просить нас таскать с собой изгаженную планету до скончания наших дней — это уже издевательство!

— Посмотрим, — сказал Этто.

Гордиев узел

Итак, земляне перестроили по-новому солнечную систему, чтобы она обходилась без одной из планет; затем Аз подвесил порченую планету на гравитационной нити, как раньше — лишнюю, и потащил ее из системы.

— Почему мы так медлим, — спросил Этто, — мы ведь идем на полной мощности?

— Кажется, там что-то еще прицепилось, — заподозрил Аз.

Он глянул левым глазом и, не увидев ничего подозрительного, вынул затычку из правого уха и прислушался к стратосфере. Обычно симпатичное на слух щебетание гравитационных течений перешло, как тут же обнаружил Аз, в неприятный гуд, который вскоре превратился в невыносимый визг. Аз быстро сунул затычку обратно в ухо.

— Гравитационные линии солнечной системы жутко перепутались! — закричал он. — Должно быть, мы ошиблись при перетасовке планет!

— Немедленно стоп! — приказал Этто.

Аз остановил ракету и запросил у автомата, как восстановить порядок среди сцепившихся линий гравитации. Машина рассчитала трассу, по которой должна была пройти подвешенная планета, чтобы снова распутать клубок гравитационных линий.

— Да это почище слалома, — высказался Аз, запуская ракету и таская планету согласно инструкциям автомата, словно ткацкий челнок, туда-сюда по солнечной системе, но вскоре понял, что теперь ракета пошла еще тяжелее; а когда он выглянул в окно, то встревожился и застопорил ракету на месте.

— Машина, должно быть, просчиталась! — воскликнул Аз. — Вместо того, чтобы распутывать гравитационные нити, мы их еще больше завязывали и, стало быть, укорачивали, так что солнечная система все больше и больше стягивается. Если мы продолжим, все планеты скоро приклеятся к солнцу.

— Они к нему уже опасно близко, — определил Этто, смотря в окно. — И если мы хотим их выудить из затягивающейся петли, вполне можем на этом деле погореть.

Аз снова запросил автомат, и на этот раз автомат, видать, сосчитал правильно, потому что объявил положение безнадежным. А когда его спросили, как это так он завел дело в безнадежное положение, он ответил, что во время расчетов через него как раз проходила запутанная линия гравитации.

— Поскольку машина нам не поможет, — сказал Этто, — мы должны придумать что-нибудь сами.

— И что придумаем?

— Гордиев узел.

— У нас уже хватает узлов, — отмахнулся Аз, — нам ни к чему еще один, да еще мифический.

— Мы, — объяснил Этто, — распустим гравитационный клубок, как узел Гордия: мы его разрежем.

— Так все светила от нас тогда разлетятся! — воскликнул Аз.

— Предотвратить это — пустяк, — заявил Этто, — на время операции мы создадим искусственную гравитацию.

На этот раз автомат незамедлительно рассчитал необходимый код. Этто включил свою магистерскую тросточку, чтобы создать искусственную гравитацию, рассечь путаницу естественных линий и, наконец, связать вместе порезанные линии в правильном порядке, из-за чего, впрочем, они стали короче, а солнечная система в целом несколько меньше. Но в сравнении с предотвращенной катастрофой это было не более чем легкой оплошностью.

Земляне вздохнули с облегчением и без дальнейших проволочек отбыли с попорченной планетой на буксире.

— И теперь куда? — спросил Аз.

— Курс на Землю, — сказал Этто.

— С этим ядовитым шаром за спиной? — воскликнул Аз.

— В качестве наглядного отрицательного примера, — пояснил Этто. — Как только люди глянут на эту планету, они сразу потянутся к эстетике. И если мы им поможем не только в меру наших, но и с учетом их собственных возможностей, у нас заодно появится шанс развернуться.

— Как бы то ни было, мы возвращаемся, и это во всей поездке — самое приятное, — вскричал Аз, и в его родном глазу блеснула слеза.

Задав курс, Этто переключился на автоматическое управление и поднялся через люк на крышу ракеты. Аз^[3] достал из кладовки шезлонг, залез на него и устроился поудобнее. Гроссмейстер же прислонился к антенне, оперся подбородком на руку, и принялся размышлять над опытом, почерпнутым среди народа надежных людей.

Примечания

1

Т.е. Бог-в-помощь (нем.). (Прим. пер.)

(обратно)

2

На самом деле он сказал „Ich bin kaputt.“ (Прим. пер.)

(обратно)

3

Переводчик и сам не догадывался, пока ему не подсказали, что имена Этто Шик (Eto Schik) и  Аз Нап (As Nap), прочитанные задом наперед, превращаются в Кихот и Панса (конечно, в немецкой транскрипции). (Прим.пер.)

(обратно)
(обратно)

Оглавление

На звезду больше

Небеса и люди

Корабль весельчаков

Пляшущие роботы

Страна под землей

Одержимые зонтиками

Преображенная планета

Пути табу

Не жизнь, а мечта

Историческая дилемма

Осушение песков

Планета пополам

Страна Надежности

Проверить на слово

Грязные самоубийцы

Гордиев узел

*** Примечания ***