После Рима. Книга вторая. Anno Domini 430-800 [Аноним] (fb2) читать онлайн

Дорогой читатель!

Acta Diurna с удовольствием представляет второй том работы Гая Анонима «После Рима». Сразу скажу, что книга первая, с точ­ки зрения издателя, получила немалый успех — стартовый тираж разошелся практически мгновенно, менее чем за месяц, и нам при­шлось срочно делать допечатку, чтобы удовлетворить спрос. Не может не радовать, что наш просветительский проект «AntiQitas» очень быстро обрел немалую популярность — старания нашего сплоченного коллектива, включающего не только авторов, но и ху­дожников, дизайнеров, редакторов и прочих бойцов невидимого издательского фронта, не прошли даром.

Мы стараемся браться за «непопулярные» исторические темы, и такой подход себя вполне оправдывает. Античный Рим, со вре­мен эпохи Возрождения до нашего столетия включительно, вы­зывал интерес у читающей публики; из многочисленных книг мы многое знаем о Республике и ранней Империи, о Сулле и Марии, о Цицероне, Октавиане Августе или Антонии с Клеопатрой. Одна беда: внимание большинства авторов сосредоточивается на крайне узких отрезках римской истории, безусловно знаковых, но изрядно «затрепанных» в десятках и сотнях как историческо-документальных, так и художественных трудов. Одному только Юлию Цезарю посвящены бесчисленные исследования, на разный лад перепева­ющие биографию великого римского полководца и диктатора...

Мы размышляли примерно следующим образом: если спрос на условную «античность» не иссякает, то почему нельзя взяться за малоизвестные и затронутые лишь в специализированной на­учной литературе периоды истории Древнего мира? Отчего бы не изложить эти события понятным и доступным каждому читате­лю языком, не ударяясь в излишнюю академичность, которая способна отпугнуть неподготовленного читателя? Перед нами стоит не столь уж давний пример: массовая научно-популярная литера­тура советского периода, ориентировавшаяся на все социальные слои — рабочих и инженеров, врачей и колхозников, студентов и военных. Главное, чтобы человек хотел расширить свой круго­зор и стремился к знаниям, вроде бы необязательным в повсед­невной жизни, однако необходимым «для себя», для собственного удовольствия и развития.

Сказано — сделано. Концепция была принята, мы рискнули и получили качественную отдачу. Читателям понравилось. Вам стало интересно. Нашей же проблемой было не только опублико­вать добротный литературный материал и достойно его оформить с эстетической стороны, но и выдержать демократичную цену, до­ступную для любого покупателя. Как кажется, оптимальный ба­ланс найден: наши книги не стыдно поставить на полку, да и по­купка никого не разорит.

Если первый том «После Рима» охватывал два с половиной сто­летия, предшествовавшие катастрофе Западной империи, то книга вторая переносит нас во времена, наступившие вслед за глобаль­ным кризисом Средиземноморской цивилизации и гибелью антич­ного мира. Волной накатили так называемые Темные века — тер­мин не слишком корректный, но распространенный, — о которых в стандартном учебном курсе рассказывается в двух-трех скупых абзацах.

Гай Аноним восполняет пробел в наших знаниях, повествуя о становлении варварских королевств, эволюции христианской церкви, общественно-экономическом регрессе и прочих событиях, в итоге приведших к возникновению на обломках Западной Рим­ской империи принципиально новой общности — Европы, объе­диненной не по государственному, а по религиозному идентифи­кационному признаку.

Что ж, если не боитесь — вперед! С собой необходимо взять прежде всего добротное оружие: выжить в новом, чрезвычайно опасном и огрубевшем постримском мире можно, только приме­няя грубую физическую силу. Таковы реалии суровой и беспощад­ной эпохи, начавшейся после Рима.

Станислав Литвинов,

директор издательства Acta Diurna

430-800 по Рождеству

ОТ «СОЛДАТСКИХ ИМПЕРАТОРОВ»

до Карла Великого

Упадок Рима был естественным и неизбеж­ным следствием чрезмерного величия. Процве­тание стало причиной кризиса; предпосылки распада умножались по мере увеличения мас­штабов завоеваний, и как только время или военные поражения расшатали искусствен­ные опоры, изумительное сооружение рухнуло под тяжестью собственного веса.

Э. Гиббон

Предварение

По непреложному установлению природы расцвет всегда пред­шествует закату. Закат Римской империи начался сразу после ее наивысшего подъема по второй половине II века, когда завершил­ся так называемый Римский климатический оптимум. Снижение влажности и похолодание вызвали в европейской части империи экономические трудности, а сопутствующие эпидемии существен­но (на 7-10 процентов) сократили население.

Участившиеся удары варваров по границам и непрекращаю­щийся конфликт с Персией до крайности обострили вопрос фи­нансирования обороны. Императоры нашли деньги на армию, последовательно снижая содержание драгоценных металлов в мо­нете, и это вызвало всеобъемлющий финансово-экономический кризис.

Экономический крах ускорил упадок социального, культур­ного и торгового развития Запада Римской империи. Города пе­рестали расти, а численность населения во множестве городских поселений существенно сократилась. Восстановившая свое един­ство Римская империя смогла в IV веке компенсировать этот упа­док лишь частично.

Из первой книги читатель знает, что Западная Римская им­перия к 420-м годам первого тысячелетия от Рождества Христо­ва лишилась густонаселенных территорий юга Галлии и Испании с развитыми производством и сельским хозяйством. Центральной власти больше не подчинялись Британия, Германия, север Галлии и Арморика (Нормандский полуостров). Римское войско обескро­вил кризис начала V века, а элиты оказались бездарными и безде­ятельными. Время Запада неумолимо истекало.

Напомним цепочку событий, приведших к столь печальным результатам. В 376¹ году огромная масса готов, спасаясь от наше­ствия гуннов, перешла Дунай и вторглась на римские земли. Во­оруженное столкновение было неизбежным: 9 августа 378 года близ Адрианополя римляне были разбиты и потеряли цвет сво­ей армии. Погиб император Валент. Это была катастрофа: отны­не восточные провинции некому было защитить, они были раз­граблены готами, гуннами и другими мигрирующими племенами. Запад тоже остался без защиты, и в попытках отвести опасность империя допустила полную варваризацию армии. Власть в про­винциях оказалась в руках варварских военачальников на рим­ской службе.

Роковым для единства страны становится решение императора Феодосия I в. конце IV века разделить империю между сыновья­ми, Аркадием и Гонорием. Раздел на Западную и Восточную импе­рии уничтожил целостность государства, остававшегося единым лишь на бумаге, а разделение финансовых систем предсказуемо ухудшило обороноспособность.

В 406-409 годах грянула новая беда: через Рейн и Дунай дви­нулись новые массы вандалов, свевов, готов и франков. В ходе этого кризиса армия Рима утратила 60 процентов живой силы, а в 410 году готы Алариха разграбили Рим, взяв много ценной до­бычи и пленников, в том числе сестру императора Галлу Плацидию. В том же 410 году император Гонорий направляет в главные города Британии рескрипт, который фактически признает, что римляне оставляют остров его судьбе — Альбион на столетия был потерян для европейской цивилизации...

Прошло еще несколько лет, и в 418 году император Гонорий вынужден разрешить готам поселиться в Аквитании на правах федератов.

Территории, отданные готам, могли прокормить ограниченное число людей. Оба императора понимали: если империю отрезать от зернового импорта, жить ей останется недолго. Следует любой ценой удержать средиземноморские порты Галлии и Испании, че­рез которые шли поставки африканского зерна.

Эти события говорят о длительном и глубоком упадке Запа­да империи.

   • Ведущий признак упадка — деурбанизация. Жизнь горо­да — снабжение пищей и водой, удаление отходов, поддер­жание правопорядка — требует немалых организационных трудов, которые по силам лишь обществам с развитым ма­териальным производством, устойчивыми социальными иерархиями и определенной степенью сотрудничества социальных слоев. Историки считают степень урбанизации важным показателем развития государства. К V веку Рим­ской империи было уже не под силу поддерживать жизнь в ранее многочисленных городах Запада. Сельская жизнь и сельские порядки захватывали все больше территорий, где прежде шла городская жизнь...

   • Второй показатель социального развития — грамотность населения. Но и здесь мы наблюдаем регресс Запада: чис­ло грамотных в западной части Римской империи к V веку снизилось, а число владеющих двумя основными языками культуры, латинским и греческим, снизилось критически. Языки античного мира замещались варварскими герман­скими диалектами.

   • Третий показатель — обороноспособность, а именно со­вокупность военных технологий, уровень развития воен­ного дела, численность армии (зависящая от численности населения, готового и мотивированного взять в руки ору­жие), а также способность к организации и непрерывному снабжению всем необходимым огромных людских масс. Но и в этом принципиально важном вопросе наблюдался упа­док: к V веку численность армии сократилась, легионеров обучали из рук вон плохо, да и сама армия теперь практи­чески полностью состояла из наемников-варваров под ру­ководством немногих офицеров-римлян. Единственной мотивацией этих солдат были деньги и возможность пограбить население, римское или вражеское, без разницы.

Пока римские власти держали руку на пульсе событий, им уда­валось ограничить ущерб, нанесенный чужаками, а самих чужаков «приручить» землями, воинскими званиями и браками с отпрыска­ми римской знати. Империи даже удалось наладить военное сотруд­ничество с вестготами. Одно время казалось, что Римское государ­ство успешно трансформируется и обновляется, обретая новые силы.

Даже смута, внесенная союзом вандальских, аланских и свев-ских племен, поначалу не представлялась бедой. Захватчики втор­глись через Рейн в 406-407 годах и за десятилетие прошли через Галлию, уничтожая все на своем пути, и захватили Испанию.

Пиренейский полуостров отделяет от Северной Африки Ги­бралтарский пролив. Его ширина в самой узкой части составляет всего четырнадцать километров — такое расстояние отделяло обо­сновавшихся в Испании вандалов от богатейших провинций Рим­ской Африки, житницы Запада.

Утеря этих провинций означала бы прекращение снабжения оставшихся под властью империи европейских провинций, а, сле­довательно, и неминуемый крах.

Часть I Крах

Наше воображение так давно привыкло преувеличивать многочис­ленность варварских сонмищ, по-видимому, стремившихся с се­вера, что многим должна показаться невероятной незначитель­ность тех военных сил, с которыми Гейзерих высадился на берегах Мавритании. Вандалы, в течение двадцати лет проникшие от бе­регов Эльбы до Атласских гор, соединились под верховною властью своего воинственного короля, и с такою же властью этот король царствовал над аланами, которые на глазах одного и того же по­коления переселились из холодной Скифии в жгучий африканский климат. Возбужденные этой смелой экспедицией надежды привлек­ли под его знамена много готских удальцов, и немало доведенных до отчаянного положения провинциальных жителей попытались поправить свое расстроенное состояние таким же способом, ка­ким оно было разорено.

Э.Гиббон

ГЛАВА 1

Гейзерих Африканский

Пейзаж перед битвой за Африку

Наводить порядок в захваченной вандалами Испании в 422 году отправили армию из вестготов и римлян под командованием двух римских полководцев, Кастина и Бонифация.

Кампания чуть не сорвалась с самого начала: Бонифаций рас­сорился с Кастином и вместе со своими частями ушел в Африку. Оставшийся в Испании Кастин вначале одержал несколько побед, однако в 423 году умер император Гонорий, и на вакантный пре­стол забрался очередной узурпатор, по имени Иоанн.

Кастин поддержал Иоанна, рванулся в Равенну и уже видел себя главнокомандующим армией Италии: должность не только почетная, но и перспективная — в конце концов Иоанн может покушать несве­жих грибочков или случайно упасть на меч легионера. Жизнь узур­патора, как показывала практика минувших веков, крайне недолго­вечна, а ему на смену может прийти человек куда более достойный, опытный и, главное, обладающий поддержкой италийских легионов!

До Испании ли было Кастину, когда при императорском дво­ре конкуренты за должности, милости и власть начали очередную резню? Иоанн, в свою очередь, послал военачальника Флавия Аэция за подкреплением к гуннам.

Узнав о новых проблемах Рима, король вестготов Теодорих ре­шил, что пришло его время, и попытался расширить земли вест­готского королевства до выхода к Средиземному морю! Когда со­юзники-вестготы внезапно ударили римлянам в тыл, испанскую операцию пришлось свернуть. Последовало тяжелое поражение. Империя, не имея сил наказать предавших ее вестготов, предпоч­ла сделать вид, что предательства просто не было.

Вандалы же, не теряя времени, захватили богатые регионы ис­панского юга, и прежде всего Бетику. Римская армия в это время подавляла очередное восстание багаудов в Галлии, с трудом сдер­живая франков и бургундов. Если от претензий Теодориха им­перии удалось кое-как отбиться, то вандалов даже не пытались остановить.

С узурпатором Иоанном в 424 году покончили войска, сроч­но присланные из Константинополя, во главе с романизирован­ным готом Ардавуром и его сыном Аспаром. Иоанна казнили за три дня до возвращения Аэция с 60-тысячным гуннским войском, которое вступило в сражение против Аспара. Узнав о провоз­глашении нового императора, Аэций покаялся и... был прощен. Гуннское войско богато одарили и отослали прочь, Аэций же был назначем magister militium Галлии.

Восточный император Феодосии II решил возвести на запад­ный престол своего семилетнего двоюродного брата Валентиниана, сына Галлы Плацидии, о жизни которой мы подробно рассказали в книге первой. Мальчика провозгласили императором 23 октября 425 года, регентом при Валентиниане III стала его знаменитая мать, которая вновь обрела титул августы. Во внутренней политике она следовала старинной аксиоме, гласящей, что внутреннее единство империи важнее всего и что только общая солидарность римлян способна обеспечить победу над внешним врагом.

Галла Плацидия искусно поддерживала равновесие между во­енными и придворными кликами, не позволяя никому из амби­циозных полководцев и политиков взять верх. Разумная тактика позволила ей сохранить трон для сына, однако не уберегла импе­рию от новых гражданских войн.

Свары военачальников и придворных, выступления варваров и народные бунты были империи не в новинку. Но теперь, когда армия состояла из варварских наемников, налоговые поступления сильно сократились, а число врагов множилось, равновесие сил внутри и снаружи Западной Римской империи стало призрачным.

Было достаточно бросить на одну из чаш весов небольшой груз и...

Когда в 428 году умер король вандалов Гундерих^[1], новым коро­лем стал его незаконнорожденный брат со странным именем Гейзерих (в некоторых источниках Гензерих) — caesar-rix, «цезарь-король». Именно он уничтожил хрупкий баланс и нанес Западной Римской империи смертельный удар.

Нового рикса вандалов не интересовали должности и титулы, его нельзя было подкупить. Он не хотел служить империи, он же­лал диктовать, властвовать и

Движение и завоевания вандалов в IV-V веках

показать всей обитаемой вселенной превосходство и доблесть вандальского народа.Завоевание Африки было самым логичным решением для ванда­лов и аланов, занявших Испанию: захватив африканские провин­ции, они получали богатое и стратегически безопасное владение вдалеке от европейских армий римлян и готов.

Об Африке думал еще Аларих, в конце 410 года двинув готское войско к Мессинскому проливу для переправы на Сицилию, отку­да было проще перебросить армию на север Африки. Об Африке в 415 году грезил в Барцелоне Валия, преемник Атаульфа. О том, что захват африканских провинций лишает Западную Римскую империю львиной доли доходов, варвары если и не знали точно, то должны были догадываться: может быть, они и не умели чи­тать, но искусством считать деньги владели не хуже цивилизо­ванных римлян.

Когда вандалы в 406 году пересекли Рейн, они не ведали, где на­ходится Испания, и, скорее всего, не подозревали о близости ис­панского южного побережья к Африке. Союз масштабных предприятий по перекрытию хлебного снабжения важнейших для Рима регио­нов Европы.

Вот как описывает сорокалетнего Гейзериха историк Иордан в книге об истории готов (Getica): «...был он невысокого роста и хромой из-за падения с лошади, скрытный, немногоречивый, пре­зиравший роскошь, бурный в гневе, жадный до богатства, крайне дальновидный, когда надо было возмутить племена, готовый се­ять семена раздора и возбуждать ненависть. Такой-то человек во­шел... в империю в Африке; там он долго правил, получив, как го­ворится, власть от бога».

Забегая вперед, скажем: трижды Римская империя предпри­нимала крупные военные экспедиции в Северную Африку про­тив вандалов — и трижды терпела неудачивандалов (хасдингов и силингов), аланов и свевов в 406 году был очень хрупким: даже в 412 году они предпочли жить отдельно и поделили Испанию так, что каждое племя под водительством собственных лидеров посе­лилось в собственной провинции. Но к 429 году все варвары усво­или, что единственный путь к победе — объединение сил.

Гейзерих подошел к подготовке своего африканского плана ос­новательно. На юге Испании вандалы задержались достаточно на­долго, чтобы люди Гейзериха наладили связи с местными судов­ладельцами. Один из законов императора Феодосия I за попытку учить варваров искусству кораблестроения предписывал сжигать виновника живьем, но в Испании, куда уже не дотягивалась рим­ские судебные органы, грозной кары ничуть не боялись — руки коротки.

В итоге у вандалов появился свой флот, и, овладев основа­ми мореплавания, они даже «отрепетировали» грядущий поход в нападениях на Балеарские острова. Не исключено, что попутно германцы собирали сведения о силах Рима на африканском бере­гу, об их численности и расположении.

Так союз вандалов, свевов и аланов двинулся из Испании за со­кровищами новых земель.

Не известно, сколько времени король вандалов вынашивал этот план и кто именно помогал ему готовить поход в Северную Африку. Некоторые историки полагают Гейзериха военным ге­нием, самостоятельно спланировавшим морской переход и голо­вокружительную операцию по захвату самой процветающей ча­сти Западной Римской империи, в сравнении с которой Италия выглядела нищей и разоренной бесчисленными войнами. Кро­ме прочего, в результате этой кампании Гейзерих отнял у импе­рии крупнейший и важнейший порт Карфаген, создав идеаль­ную базу для пиратских вылазок и.

Переправа

В мае 429 года Гейзерих начал переправу своих людей из порта Тарифа (близ современного Гибралтара) в Африку. Как вандаль­скому королю удалось провести операцию по десантированию громадного войска, и где именно высадился десант, если у стен Гиппона Регия, где жил святой Августин, вандалы появились лишь через год, в 430 году?

Часть ответов на эти вопросы мы получим, выяснив числен­ность вандальской армии, вместимость транспортных средств и их количество, а также силы вероятного противника вблизи от места высадки. Судя по успеху операции, у Гейзериха были непло­хие штабисты и блестяще поставленная разведка. (К тому же его не отвлекали придворные интриги и обязанность угождать импе­раторской семье и фаворитам.)

Общее количество находившихся в Испании вандалов оцени­вали в 50-70 тысяч человек, из них бойцов должно было насчиты­ваться тысяч 20. Вместимость торговых и прочих судов, захвачен­ных вандалами, не превышала 60-70 человек. Получается, что для одновременной высадки этой армии нужна была тысяча кораблей, но столь крупного флота у Гейзериха не было. Следовательно, флот был небольшим, но каждое из судов (которые, видимо, были рек­визированы в испанских портах) совершило по нескольку рейсов.

Форсировать Средиземное море «одним прыжком» можно только в районе Гибралтара. От Тарифы до Танжера всего 62 ки­лометра, то есть парусное судно с десантом сумеет обернуться за сутки. Напрашивается вывод: Гейзерих, по всей видимости, собрал небольшой флот и отправил своих бойцов для захвата

плацдарма на ближайшем побережье близ Тингиса (Танжера) — то есть за пределами римской Африки, где профессиональных и мно­гочисленных имперских войск не наблюдалось. Вслед за перепра­вой передовых отрядов между Тарифой и Африкой начал посто­янно курсировать сравнительно небольшой флот, перевозивший вооруженных мужчин, обозы с припасами и семьи захватчиков. Через несколько недель Гейзерих исполнил то, что не удалось го­там: высадка германцев в Африке успешно состоялась.

Тингис (Танжер) вандалы выбрали не случайно. Этот город, столица римской провинции Мавретания Тингитана (и нынеш­него Марокко), не входил в зону ответственности комита Афри­ки. От центра римской Северной Африки ее отделяли 2000 кило­метров и труднопроходимый горный хребет Эр-Риф.

Комит Тингитаны командовал силами в 5-7 тысяч бойцов. Эти подразделения были чем-то вроде полицейских частей и в основ­ном обеспечивали порядок при передвижениях кочевников. Они всего лишь демонстрировали присутствие хоть каких-то римских вооруженных сил и не стали бы помехой для людей Гейзериха, прошедших с боями от Рейна до Испании. Высадке вандальского войска никто не мешал.

   • Иордан, а вслед за ним Прокопий Кесарийский полагали, что Гейзериха в Африку тайно позвал римский главноко­мандующий в Африке, комит Бонифаций, пообещав ему две трети римской Африки. В закрепление договора Бони­фаций якобы женился на вандалке Пелагее (это известно из письма святого Августина) и даже помог Гейзериху пе­реправиться через Гибралтар.

   • Об истинности сведений Иордана свидетельствуют как по­ следующие события, так и поведение Бонифация. Чем, если не сговором с врагом, объяснить двухлетнее бездействие ко­мита Африки? Ему было хорошо известно, что Мавретанию Тингитану оборонять нечем. То, что Тингис (Танжер) не под­чинялся Бонифацию административно, вовсе не причина си­деть сложа руки. Даже если римский военачальник не воспре­пятствовал атаке вандалов просто потому, что вначале ничего о ней не знал, отчего он потом медлил целых два года, наблю­дая, как Гейзерих бодро продвигается по Африке, и даже до­ждался захвата варварами Гиппона Регия — крупного цен­тра на побережье Алжира, совсем неподалеку от Карфагена?

Вандалы между тем никуда не спешили. Летом 429 года они двинулись на восток и за год покрыли расстояние около 2 тысяч километров до Гиппона Регия, выйдя на восточную границу Нумидии, которая пролегает примерно между Алжиром на западе и Тунисом на востоке.

Пока они идут, у нас есть время посмотреть, что представляла собой римская Африка, почему десант Гейзериха стал смертель­ным ударом для Западной Римской империи и что в это время происходило в Равенне, в Риме и Константинополе.

СОКРОВИЩА РИМСКОЙ АФРИКИ

Долго считалось, что одна из главных причин падения Рима — упадок сельского хозяйства под грузом налогов. Люди в отчаянии бросали землю и уходили в города, поскольку фискальный режим делал обработку земли невыгодным занятием. На версию гибели аграрной отрасли ввиду перегруженности налогами работало и то, что Рим пытался прикрепить земледельцев к земле, чтобы они не могли бросать хозяйство.

Но все это относится исключительно к провинциям Запада. Са­мыми бедными территориями Римской империи в IV веке были Италия, Галлия Бельгика и Нижняя Германия, измученные граж­данскими войнами, набегами и налогами. Проведенные в 1950-х годах археологические исследования Ближнего Востока и севера Африки буквально перевернули представления о поздней антич­ности в тех краях.

Оказалось, что этот регион вполне процветал в конце III — начале IV века. Никакого упадка там не наблюдалось вплоть до двойной природной катастрофы VI века, крупнейшей в писаной истории человечества (о ней мы еще расскажем ниже). Напро­тив! В те времена население региона было куда многочисленнее, чем когда-либо в позднейшие эпохи, и постоянно росло (особен­но в Нумидии, Бизацене и Проконсульской Африке). Объем аграр­ной продукции устойчиво возрастал, при этом сельское хозяйство кормило не только Африку, но и Европу, а зерновой экспорт уве­личивался из года в год.

На Западе, в Галлии и Испании, варвары после смерти полковод­ца Флавия Констанция в 421 году получили полную свободу грабе­жа, а Италия так и не восстановилась после двухлетнего пребыва­ния готов Алариха. Отныне африканские провинции обеспечивали

2/3 потребности Рима в хлебе — и это при том, что в руках империи еще оставались такие житницы, как Сицилия и восточная Галлия.

Высадившись в Африке, вандалы по побережью направились на восток, в ту часть римской Африки, где сейчас располагаются Алжир, Тунис и Ливия. Тогда, в IV веке, это были высокоурбани­зированные территории, где за счет сельского хозяйства и тор­говли процветало около шестисот городов. Финансовые потоки, проходившие через эти города, были таковы, что в этом ныне пу­стынном крае археологи нашли почти три десятка театров и боль­ше римских триумфальных арок, чем в любой другой имперской провинции! А сколько руин еще не обнаружено...

Главным африканским портом был Карфаген. Тот самый Кар­фаген, что пять веков соперничал с Римом за господство над западом Средиземного моря. Тот Карфаген, который римляне в Третью Пуническую войну после трехлетней осады вспахали и засеяли солью, чтобы не допустить возрождения вражеской сто­лицы. Но возрожденный при Юлии Цезаре «Новый город» и окру­жающие его сельские регионы кормили столицу империи и ее не­малую армию!

Нам, привыкшим слышать о нищей и голодной Африке, стран­но читать об Африке как о кормилице Запада. Заметим, однако, что климат севера континента и тогда, и теперь был стабильным, а возможности сельскохозяйственного производства не измени­лись. Египет и по сей день орошается Нилом, а Магриб — то есть Тунис, Алжир и Марокко — состоит из пустынных земель, пере­межающихся оазисами, и там, где выпадает больше 400 мм осад­ков в год, то есть на равнинах Алжира, в речных долинах Туниса и на западе Марокко, вполне можно выращивать пшеницу. В бо­лее засушливых регионах прекрасно растут оливы. Потенциал африканских земель лучше слов проиллюстрируют цифры: в Це-заревы времена Африку обязали отгружать в Рим 50 тысяч тонн зерна в год, а уже через столетие годовой африканский зерновой экспорт вырос до 500 тысяч тонн!

После падения Карфагена в 146 году до н. э. провинцией Аф­рика управляли непосредственно из Рима, поделив территорию на округа. Земля этих округов считалась общественной, и часть ее сдавали в аренду римлянам-переселенцам, среди которых было много армейских ветеранов. Арендную плату брали зерном и дру­гой продукцией. Рим старался облегчать условия аренды, что­бы земли не лежали втуне и чтобы с них платился налог — доход в казну прежде всего!

За время римского владычества в африканских провинци­ях построили более 19 тысяч километров дорог, что облегчало и управление, и оборону, и торговлю. На этих землях процветали и колонисты и местные жители, включая потомков карфагенян, ливиофиникийцев. Здесь издавна укоренились традиционные приемы ирригации, позволяющие эффективно использовать ка­ждую каплю воды. На склонах холмов террасы удерживали воду и предотвращали эрозию, а системы распределения воды содер­жались в идеальном порядке. Работали с размахом — ведь мно­гие технологии римляне получили в наследство от Карфагена и с присущей империи хозяйственностью были поставлены на службу Риму!

В IV веке оливковые рощи росли в Триполитании на 150 ки­лометров вглубь от побережья. Теперь там пустынные земли, где можно увидеть лишь заброшенные города да надписи вроде той, что сделана в древности в честь восьмидесятилетия человека, ко­торый за всю свою жизнь посадил и вырастил 4000 олив.

Не забудем и то, что к IV веку Рим создал мощное сословие крупных судовладельцев-навикуляриев, наделив их массой при­вилегий, налоговых и юридических. Судовладельцы были объеди­нены в коллегии, и у коллегий были обязанности перед государ­ством. Задачей этих объединений было обеспечение регулярного и стабильного мореплавания по всему Средиземному морю. Чле­ны коллегий два года исполняли госзаказ по перевозкам, затем их сделки освобождались от налогов, а они сами — от общественных повинностей. Более того, когда наставало время обновить флот (никто не отменял износ кораблей, устаревание и аварийность), государство оказывало судовладельцам поддержку. Навикуляриев даже пожаловали всадническим достоинством!

Это была взаимовыгодная сделка. Развитие морского транспор­та шло на пользу всей экономике Африки. Господдержка морского транспорта сокращала издержки, и в итоге африканские товары продавались по всему Средиземноморью: амфоры, столовая по­суда, ткани, папирус, вина, оливковое масло и другие местные то­вары знала вся империя. Поэтому в провинциях римской Афри­ки скопились изрядные капиталы.

Африку от кочевых племен юга защищали как традиционны­ми методами римской дипломатии, так и военной силой. Без набе­гов, конечно, не обходилось, но в целом с кочевниками установи­лись сравнительно мирные отношения. Стороны вели оживленную торговлю, от выгод которой выигрывали все. Такого ожесточения

между варварами и римлянами, как на рейнских и дунайских рубе­жах, в Африке не было, отчего на границах с ливийскими кочевни­ками держали не более одного легиона плюс какое-то число вспо­могательных сил.

Номады на зиму уводили стада на юг и возвращались летом, когда саванны близ Сахары пересыхали. Со временем кочевники стали наниматься на сезонные полевые работы, а товары, произ­веденные племенами, получили налоговые льготы. Выходило, что римская армия и укрепления были нужны больше для охраны по­севов, которые пришельцы могли потравить своими стадами.

Порт Карфаген, плод давних завоеваний Рима, был великоле­пен. В мире нет и не было ничего подобного! От моря корабли шли по каналу к шестиугольной внешней гавани, а из нее такой же ка­нал вел к круглой внутренней гавани на 200 торговых судов. По­средине внутренней гавани находился созданный еще финикий­цами насыпной остров, на котором римляне возвели свой храм.

Со стороны внутренней гавани в центр стотысячного города вел бульвар с колоннадой. Карфаген, который в IV веке по населе­нию превосходили только Рим и Константинополь, был богатей­шим культурным и экономическим центром с правильной сетью городских улиц, на которых поддерживался рациональный, циви­лизованный порядок. Город славился общественными зданиями: его украшали одеон и амфитеатр, театр и цирк на 70 тысяч мест для колесничных бегов, бани Антонина, дворец наместника, зда­ния судов и городского самоуправления.

Однако следует помнить, что римский Карфаген был возведен буквально с нуля и по планировке практически не имел сходства с Карфагеном финикийским, стертым с лица земли столетия на­зад. Развалины, которые сейчас показывают туристам в тунисском Картаже, на 99 процентов римские.

Многоязычный и многоцветный Карфаген был домом самых разных религий и культов. Кто только не жил в этом этнически пе­стром городе, и кто только не посещал его по торговым делам! Это не помешало Карфагену стать крупным центром латинской культу­ры, Африка была родиной множества латинских авторов. В Цирте родился, например, Марк Корнелий Фронтон, а в Карфагене — Апу­лей, который мало бывал в Италии и всю жизнь провел учителем риторики в маленьких африканских городках, завершив карьеру профессором в Карфагене. Грамматик Гай Сульпиций Аполлина­рий, учитель Авла Геллия, переложивший Плавта и Теренция и от­комментировавший Вергилия, тоже преподавал в Карфагене Латинская христианская литература начинается с переводов Би­блии, которые в Африке начали распространяться рано, еще до святого Иеронима (342-420 гг.). Остроумный карфагенянин Тертуллиан — пожалуй, старейший из дошедших до нас христианских писателей. Рядом с ним жили и творили епископ Карфагена Киприан и Арнобий. В Африке родился и классицист Лактанций, слу­живший государству в Никомедии и прозванный христианским Цицероном. Наконец, африканцем был сам Августин Гиппонский — блаженный Августин, который первым в европейской культуре ввел «я» в литературное произведение, христианский гений и один из от­цов церкви, чьи сочинения для эпохи поздней античности имели то же значение, что труды Цицерона для классической эпохи. Аврелий Августин, завершив образование в Карфагене, решил остаться здесь для преподавательской деятельности...

Блаженный Августин скончается во время осады Гиппона ван­далами. А 450 лет спустя сочинение Августина «О Граде Божием» вдохновит одного варварского короля на строительство царства Божия на земле.

Вандалы в Африке

В 430 году с прибытием в Африку войск Гейзериха опасность на­висла не только над африканскими провинциями, но и над всей Западной империей. Впереди в двух тысячах километров лежали богатейшие Нумидия, Проконсульская Африка и Бизацена.

«Теперь, когда они находились в мирной и спокойной стране, яв­лявшей взору цветущую землю, куда бы ни направлялись их во­оруженные толпы, везде, нарушая священные законы, они про­изводили ужасное опустошение, всех повергая в бегство огнем и мечом. И нисколько не пощадили они ни плодоносящих садов, ни того, что случайно скрыли горные пещеры или другие трудно­доступные и удаленные места, потому что после перехода они пи­тались этими запасами; и вот они снова и снова свирепствовали с такой жестокостью, что в результате их действий ни одно место не осталось не разоренным... Где случайно ворота во двор у до­стойного человека они находили запертыми, наперерыв ударами топора прорубали себе вход, чтобы тогда прямо объявить ему: как в лесу топоры разрубают на куски деревья, так и с твоими воро­тами, — секира и молот разрушили их... ...Одним, раскрыв им рты колами как рычагами, они лили в глотки зловонную грязь, чтобы те рассказали об имуществе, иным, чтобы допытаться, ревущим, терзали мышцы лиц и голе­ней; многим морскую воду, другим уксус и растопленное масло и многое другое столь же ужасное, так что тем, у кого рот уже счи­тали наполненным, без жалости добавляли еще. Ни более слабый пол, ни осмотрительность знати, ни почтительность священников не смягчали жестокие души; но даже напротив, там усиливалась бешеная злоба, где они замечали уважение достойных людей...

.. .Почтенная старость и достойные уважения седины, которые убелили волосы головы подобно белоснежному руну, не снискали себе у чужеземцев никакого снисхождения. Но даже невинных де­тей, младенцев, насильно отнятых от материнской груди, ярость варваров разбивала о землю; других же, уже держащихся на но­гах, они прогоняли прямо от родного порога»^[2].

Поведение захватчиков мало отличалось от того, что твори­лось то в одной, то в другой провинции Западной Римской импе­рии, куда приходили варвары. Но была и существенная разница: в Африке крупным и даже средним землевладельцам, в отличие от их собратьев в европейских провинциях, не удалось договориться с завоевателями. Их земли и имущество беспощадно конфискова­ли, а их самих в лучшем случае выставляли за порог.

Армия Бонифация, комита Африки, все же встретила ванда­лов на границах Нумидии и дала бой. Увы, римляне потерпели по­ражение, и Бонифаций отступил в Гиппон Регий. Этот город был оплотом лидеров ортодоксальной церкви, а епископ Аврелий Ав­густин — их главой. Для Августина Гейзерих был еретиком и ору­дием дьявола, а уж Августин, один из отцов христианской церкви, хорошо разбирался в еретических воззрениях и деяниях!

Император Валентиниан III послал за гиппонским епископом, чтобы тот возглавил Вселенский собор в Эфесе, намеченный на 431 год. В осажденном городе Августин в ожидании спасения пи­сал о проблемах сотворения мира, громил своим пером ерети-ковпелагиан, меж тем вандалы занимались грабежами окрест­ных земель, а помощь все не шла. Когда посланец императора прибыл в Гиппон Регий, Августи­на уже не было в живых: он умер через три месяца после начала осады.

Гиппон Регий продержался 14 месяцев.

Наконец, на помощь Гиппону прибыли войска Константино­поля. В точности неизвестно, что произошло после соединения сил Бонифация и командующего императорскими войсками Ас-пара. Скорее всего, силы Аспара были невелики и предназнача­лись лишь для сдерживания вандалов и «демонстрации флага». Бонифацию же, судя по всему, и вовсе не было дела до вандалов, поскольку в 432 году он уже оказался в Италии. Его, мягко гово­ря, индифферентное отношение к высадке варваров и их продви­жению по Африке делает версию сговора с вандалами почти до­казанной...

• Августин хотел быть похороненным в церкви Святого Сте­фана, рядом с останками первых христианских мучеников. Когда Гиппон сдался вандалам, несколько африканских епископов вывезли его останки в Кальяри на Сардинии и захоронили их в церкви Святого Сатурнина. Сардинию в VIII веке захватили мусульмане, в 723 году король лангобаров Лиутпранд выкупил мощи Августина и перевез их в Павию, в базилику Святого Петра, где в 1362 году по­ставили роскошное надгробие (некоторые полагают, что излишне роскошное) — Area di S. Agostino. В 1842 году останки святого Августина с согласия папы вновь перевез­ли в Алжир. Там они хранятся возле памятника Августи­ну, который на развалинах Гиппона воздвигли француз­ские епископы.

Гейзерих, взяв город в 431 году (его жителей Бонифаций успел эвакуировать), сделал Гиппон своей временной резиденцией и приставил к горлу Рима острый нож. Говорили, что вандалы со­жгли город дотла, но сохранили все книги библиотеки и тем са­мым спасли для потомков наследие Августина.

Бонифаций же отплыл в Равенну — биться за власть.

Аспар завел переговоры с Гейзерихом. Дипломатические тру­ды длились почти два года! Вандал, видимо, понимал уязвимость позиций Константинополя и не шел на уступки. Результат пере­говоров был признанием слабости империи: вандалы и аланы получали статус федератов, а также часть территории Мавретании и Нумидии, и в том числе города Калама и Ситифис. Импе­рии оставались большая часть Нумидии, Проконсульская Афри­ка и Бизацена.

Похоже, Гейзериха эти богатые провинции не заинтересовали просто за неимением достаточного числа воинов, способных кон­тролировать столь обширные регионы...

В Константинополе хорошо осознавали недостаточность соб­ственных сил и, видимо, сочли успехом даже эти унизительные ре­зультаты. Аспар в 434 году был удостоен консульства Запада. Ван­дальский же король по случаю своей победы приказал освободить одного из пленников, Маркиана (или Марциана). Рассказывали, будто Гейзериху было видение, что Маркиан станет императором, и он заставил пленника поклясться никогда не поднимать оружие против вандалов. Маркиан дал такое обещание.

Завоеванные вандалами земли были не особенно плодородны, однако с их переходом в руки варваров вандальская угроза навис­ла над стратегически важными для Римской империи главными источниками зерна и оливкового масла и над богатейшим регио­ном Карфагена.

Почему Рим и Константинополь упустили из виду эту угрозу? Почему не озаботились защитой Карфагена и, следовательно, важ­ных морских путей? По недостатку ли ресурсов? В надежде ли на помощь Константинополя? Так или иначе, но с захвата африкан­ских провинций вандалами началась агония Западной Римской империи, которую уже ничто не могло спасти.

Не будет преувеличением сказать, что сдачей Гиппона Регия в 431 году заканчивается история Западной Римской империи и начинается история варварской, неримской Европы.

Тайны императорского двора

После 425 года реальная власть над Западной Римской империей сосредоточилась в руках Галлы Плацидии. Будучи регентом при своем сыне, малолетнем Валентиниане III, она не доверяла своим военачальникам. Решительные командующие армиями опасны для трона, чему примером служит вся римская история. Аэцию мать малолетнего императора доверяла меньше всех. Плацидия помнила, как в 425 году была вынуждена простить ему поддерж­ку узурпатора, потому что за плечами полководца стояло 60 ты­сяч гуннских мечей.

Аэций был угрозой: слишком популярен, слишком независим, слишком везуч и... слишком тесно связан с варварами. Посему Галла Плацидия старалась сеять рознь между своими полководцами и умело их ссорила, сохраняя таким образом более или ме­нее устойчивое равновесие сил.

За власть в империи спорили три соперника, равные по ти­тулу, — трое командующих армиями: Бонифаций, Феликс и Аэций. Баланс между этой троицей пошатнулся, когда в 429 году Аэций арестовал Феликса, прежнего magister militum, но «последний римлянин» по-прежнему не искал императорских милостей и бо­гатств. Эта независимость наконец принесла ему некоторое дове­рие Галлы Плацидии, лояльность Константинополя, высший воен­ный титул magister militum и должность младшего командующего центральной полевой армией Италии.

Военная верхушка тонула во взаимных интригах и кознях. В эти годы Аэций, например, сплел интригу, оклеветав Бонифа­ция, и, не дожидаясь результата, отправился отвоевывать Галлию. Императрица, воспользовавшись отсутствием Аэция, призвала ко двору его врага из политических соображений — Бонифаций только что потерпел поражение от вандалов под Гиппоном Регием, значительно утратил авторитет как военачальник и, следова­тельно, не представлял опасности во главе армии.

Дадим слово Прокопию Кесарийскому, изложившему эту не­красивую историю в книге «Война с вандалами»:

«Когда Бонифаций оказался уже далеко, Аэций оклеветал его. Бо-нифаций-де хочет захватить власть над Ливией, отняв у нее и у василевса всю эту область. Он говорил Галле Плацидии, что ей самой нетрудно убедиться в этом: если она вызовет Бонифация в Рим, он ни в коем случае к ней не явится. Когда Плацидия это услышала, ей показалось, что Аэций говоритверно, и она так и поступала. Аэ­ций же, предупредив ее, тайно написал Бонифацию, что мать василевса злоумышляет против него и хочет его погубить.

Он утверждал, что есть у него и серьезное доказательство, а имен­но то, что очень скоро Бонифаций будет без всякой причины ото­зван в Рим. Вот что гласило письмо. Бонифаций не пренебрег тем, что было в нем написано, и когда вскоре явились к нему посланники, чтобы позвать его к василевсу, он отказался повиноваться василевсу и его матери, никому не сказав о предупреждении Аэция.

Услышав такой ответ, Плацидия стала считать Аэция в высшей степени преданным государю и начала обдумывать, как ей посту­пить с Бонифацием. Тот же, понимая, что не может противиться василевсу и в то же время, если он вернется в Рим, ему не ждать пощады, стал размышлять, как бы ему заключить, насколько

возможно, соглашение с вандалами, которые, как было сказано раньше, поселились в Испании, недалеко от Ливии.

В это время Годигискл уже умер, и власть перешла к его сы­новьям, Гонтарису, рожденному от законной его супруги, и Гизериху — его побочному сыну. Первый, однако, был еще мальчиком и не обладал большой мощью, Гизерих же прекрасно знал военное дело и был необыкновенным человеком. И вот Бонифаций, послав в Испанию самых близких своих людей, пришел к соглашению и с тем, и с другим сыном Годигискла с условием полного равенства, т. е. чтобы каждый из них, получив треть Ливии, самостоятель­но управлял своими подданными; если же кто пойдет на них во­йной, они должны были общими силами отражать нападающих. На основании этого договора вандалы, перейдя через переправу в Гадире, прибыли в Ливию; впоследствии на их месте в Испании поселились визиготы.

В Риме друзья Бонифация, зная его характер и видя стран­ность этого поступка, оказались очень удивлены тем, что Бонифа­ций захотел стать тираном; некоторые из них по приказу Плацидии отправились в Карфаген. Там, встретившись с Бонифацием, они увидели письмо Аэция и, услышав эту историю, со всей по­спешностью вернулись в Рим и рассказали Плацидии, почему Бо­нифаций так поступил по отношению к ней. Она была поражена, но не причинила Аэцию никакого вреда, даже не упрекнула его за поступок, принесший вред царскому дому, поскольку он имел великую силу, а государство в это время было уже в очень тяже­лом положении.

Друзьям же Бонифация она рассказала о данном ей Аэцием совете и клятвенно просила их, чтобы они, если возможно, убедили Бонифация вернуться на родину и не допустить, чтобы Римская держава лежала под пятою варваров. Когда Бонифаций узнал об этом, он раскаялся в своем поступке и в своем соглаше­нии с варварами и стал умолять их, давая им тысячу обещаний, уйти из Ливии».

После этого в 432 году Бонифаций с Аэцием сцепились в не­примиримой схватке. Они развязали гражданскую войну, и Бо­нифаций был смертельно ранен в одном из сражений. В итоге Аэций становится главнокомандующим и принимает титул па­триция.

Главнокомандующий хорошо ориентировался в придворных раскладах, и его не страшили ледяные ветры вершин власти! После вторжения варваров и их расселения на территории импе­рии начал действовать «римский плавильный котел», то есть ин­теграция и латинизация пришельцев, которые в конечном счете должны были привести к их романизации. В начале V века про­цесс переплавки варваров в римлян уже шел вовсю: в обеих частях Римской империи мы наблюдаем частые браки римских аристо­кратов с племенной знатью пришельцев. Вот наиболее выдающи­еся примеры таких брачных уз:

391 год — дочь римского военачальника Рихомера, франка по происхождению, становится супругой Валлии, брата Атаульфа;

419 год — римский военачальник Бонифаций женится на Пе-лагее, сестре вестготского короля Теодориха I, и в этом же году Аэций, женатый первым браком на дочери знатного гота, берет в жены родственницу Теодориха I, и внучку Фритигерна, победи­теля в битве при Адрианополе;

433 год — жена Аэция умирает, и он женится на овдовевшей по смерти Бонифация Пелагее, сестре Теодориха I;

435 год — восточноримский военачальник Аспар, среди пред­ков которого были аланы и готы, женится на дочери остгота Три-ария.

Несомненно, в низших сословиях смешанные браки к этому времени уже не были редкостью. Казалось, еще немного, и сбу­дется мечта Алариха о римско-готской империи, о слиянии рим­ской цивилизации с варварской силой...

Вместо этого начался политический раскол империи: армии фе­дератов не считали себя римскими и, захватывая одну за другой западные провинции, образовывали обособленные королевства. Не было, не нашлось человека или группы людей, которые, подоб­но Диоклетиану с его сподвижниками, смогли бы воплотить про­ект такого же масштаба, а император Валентиниан III, сын Флавия Констанция и Галлы Плацидии, оказался одним из самых неудач­ливых правителей Римской империи.

ОТВОЕВАТЬ ГАЛЛИЮ!

Римская империя всю первую половину V века пыталась вер­нуть земли к северу от Луары, захваченные мятежниками-багаудами и франками. Наемная римская армия поредела, а надеяться на помощь вестготов было нельзя: на территории империи и без них хватало вооруженных группировок из пришлых варваров.

Хуже всего оказалось то, что варварам была хорошо известна изнанка придворной жизни Рима. Они знали, что римская элита не считала Аэция, в распоряжении которого были все армии им­перии, законным правителем. Выражая преданность император­ской семье, двор радовался всякому военному успеху варваров лишь потому, что он ухудшал позиции Аэция! Положение импе­рии и страдания ее населения элиту абсолютно не заботили. Где бьются двое, там выигрывает третий: вестготы, осевшие в Акви­тании, долго пытались выйти к Средиземному морю и наконец за­хватили римский порт Нарбону.

Заключив в 434-435 годах мир с африканскими вандалами, пусть плохой и невыгодный, Римская империя получила передыш­ку. Это сделали вовремя: в 436 году против Римской империи в Гал­лии выступила весьма странная по составу коалиция вестготов (на юго-востоке), бургундов, аланов и франков (на северо-востоке), а также бывших римских солдат во главе с Себастианом, команду­ющим римской армией и зятем покойного Бонифация.

В этой ситуации Аэцию^[3] оставалось одно: вновь обратиться к гун­нам, которые, как мы помним, в 425 году уже сыграли важную роль в карьере полководца. Гунны вновь помогли: в обмен на часть тер­риторий Паннонии они напали на королевство бургундов и опусто­шили его. Один из эпизодов этой войны 436 года с бургундами — ги­бель короля Гунтера — стал сюжетом пролога «Песни о Нибелунгах».

Историк Сальвиан, не склонный к эпической поэзии, в опи­сании этого эпизода ужасается беспробудному пьянству бургун­дов, которых отрезвило лишь поражение. Тех протрезвевших, кто остался в живых, Аэций расселил близ Женевского озера. К 437 году он сумел разгромить багаудов, восстановив власть импе­рии на северо-западе, а затем римляне умиротворили централь­ную Галлию. Аэций, кроме того, сумел оттеснить за Рейн франков и алеманов, вернул под контроль империи большую часть Испа­нии. Но ему все это время приходилось учитывать ситуацию в Ра­венне и, таким образом, воевать на два фронта: против варваров и против императорского двора.

Однако все чудеса изобретательности, которые проявлял пол­ководец в защите интересов империи, были эпизодами безна­дежной игры. Едва гас один пожар, тут же вспыхивал другой: в 436 году восстали вестготы. Гунны и тут пришли на помощь — и германцы под их ударами отошли к Бурдигале (Бордо), но толь­ко в 437 или 439 году Аэций смог нанести этим «федератам Рима» решительный удар. Во главе гуннских частей он двинулся на Ту­лузу с севера, а с юга на вестготов шел полководец Литорий, ко­торый тоже вел за собой гуннских союзников.

Обе эти «римские» армии выбили вестготов из Нарбонны. Есть вероятность, что в походе Аэция лично участвовали гуннские во­жди — братья Аттила и Бледа. Через тринадцать лет Аттила при­помнит знакомые дороги, которыми гунны пойдут набегом на Гал­лию, а пока что войско Литория захватило Тулузу и предсказуемо устроило в городе жуткую резню. Сам Литорий погиб под меча­ми вестготских подкреплений, и тут к городу подоспело гуннское войско Аэция.

Завязались переговоры, которые от имени Аэция вел его былой соратник, римский аристократ по имени Авит, префект Галлии. Между прочим, в ходе этих переговоров выяснилось, что Аэций не оставляет попыток свергнуть своего тестя — короля вестготов Теодориха. Переворот не получился, зато Авит на пару с Пелагеей, женой Аэция, убедили выступить на стороне римлян одного из братьев вестготского короля и его племянника Рикимера (за­помним это имя — вскоре Рикимер станет одним из самых актив­ных могильщиков Западной Римской империи).

Ситуация складывалась к невыгоде Теодориха, и тот в итоге со­гласился на условия римлян, то есть на условия договора 418 года! К 439 году, через десять лет после начала конфликта, в Галлии во­царился недолгий и непрочный мир. Столько пролилось крови за эти двадцать лет, и все впустую...

Замирение было кратким. «Вдруг поднятое внезапным смя­тением варварство излило на тебя, Галлия, весь Север: за воин­ственным ругом в сопровождении гелона следует свирепый гепид; скира побуждает бургундион; вторгаются хун, беллонот, невр, бастарн, торинг, бруктер и франк, которого омывает своей волной заросший камышами Никер; скоро пал Геркинский лес, срубленный секирой на челны, и покрыл Рен (Рейн) судами; и уже наводящие ужас полчища Аттилы разлились по твоим полям, бет...» — выспренне ужасался епископ Клермона Сидоний Аполлинарий.

«Обороняйтесь самостоятельно»

Если Римской империи — пусть при огромном напряжении — удавалось выигрывать пограничные войны III—IV веков, то втор­жения 405-409 годов через Рейн и Дунай показали, что Рим отны­не вообще не контролирует события.

Чтобы подстраховаться от сомнительной надежности отря­дов федератов, правительство, оглянувшись на пример самообо­роны Трира в 350-х годах, попыталось справиться с вторжения­ми извне путем мобилизации местных групп самообороны. Затем в 391 году право использования армии против «бандитов» было даровано всем без исключения. А в 410 году император Гонорий уже инструктирует местные власти Британии самостоятельно ор­ганизовать оборону против саксов: империя могла помочь остро­ву разве что советами.

Фактически это была ситуация, знакомая нам по 1990-м годам XX века: «Берите столько суверенитета, сколько сможете прогло­тить!»

К середине V века, а во многих местах и ранее, по всей импе­рии власть на местах перешла в руки правителей городов, круп­ных землевладельцев или варварских вождей с дружинами. Неза­висимость свалилась на них неожиданно, когда имперские власти лишились силового превосходства. Крупные поместья давно обза­велись прочными стенами с башнями — предтечами средневеко­вых замков. Магнаты вербовали частные дружины из местного на­селения или из варваров, снаряжали их и отражали налеты извне. Но теперь эти формирования из инструмента давления на сосе­дей-землевладельцев и селян, а также обороны от случайных банд, превратились в средство выживания во враждебном окружении.

Выстроить систему массовой самообороны не получилось. Вар­варские предводители не всегда проявляли жестокость или враж­дебность к римлянам, и крупные землевладельцы все чаще пыта­лись купить мир изъявлением покорности. Раз от центрального правительства больше не было толку, для сохранения статуса и бо­гатства приходилось выбирать меньшее из зол и стараться пола­дить с чужаками.

Сальвиан Марсельский в середине V века писал:

«Самый цветущий город Галлии [Трир] варвары брали присту­пом не менее четырех раз... Однако разрушение не было самым

главным злом, которое испытал город; избежавшие гибели были подавлены нищетой. Тот, кого миновала смерть, стонал под бре­менем бедности. Одни, израненные, влачили жалкую жизнь; дру­гие, наполовину обгоревшие, долго чувствовали на себе жестокие последствия ожогов. Одни погибали от холода, другие от наготы; огромное число людей погибло от болезней или от суровых холо­дов. Таким образом, смерть являлась в тысяче различных видов... Тяжелый запах от гноившихся мертвых тел увеличивал смерт­ность между живыми; смерть дышала смертью.

Но что же вызвало все эти бедствия? Трудно представить, до чего могут дойти подобные люди: несколько знатных, уцелевших во время разорения города, как бы спеша на помощь разорен­ным, стали хлопотать перед императорами о разрешении на от­крытие игр в цирке».

ВАНДАЛЬСКАЯ АФРИКА И ВАНДАЛЬСКИЙ ФЛОТ

Вандалы, в отличие от других германских племен, пошли на пол­ный разрыв с Римской империей. Договоры-то с римлянами они заключали, но исполнять не считали нужным. Если вестготский король Теодорих I с наследниками признавали себя подданными римского императора и старались сохранять хотя бы видимость подчиненности империи, то вандалы полностью отвергли возмож­ность связей с ней, относились к римлянам крайне жестко и под­вергали гонениям их веру.

Прогнав римских землевладельцев, Гейзерих отдал имуще­ство и земли своим соплеменникам. Ни о какой «римской трети» не шло и речи: вандалы то официально конфисковывали земли у римских землевладельцев, то просто сгоняли их с обжитых мест, Многие богатые римляне подверглись жестоким репрессиям, по­гибли или стали рабами. Германские пришельцы жили на доходы от своих «колоний» и «имений» и не платили налогов, в отличие от местных жителей.

Вандалы изгнали из церквей ортодоксальный клир и отда­ли кафедры своим единоверцам-арианам. Гонение на ортодок­сальную церковь было политически недальновидным поступ­ком — новообразованное вандальское государство, сцепившись с церковью, испортило отношения с христианами-подданными, в том числе очень богатыми и влиятельными. Плохие отноше­ния стали, в свою очередь, причиной нескольких гражданских войн, в которых уничтожалось имущество, терялись доходы, а авторитет ортодоксальной церкви, напротив, рос. (Через сто­летие Юстиниан развязал против вандальского королевства во­йну под предлогом освобождения ортодоксальных христиан от арианского гнета.)

Гладиаторские представления были запрещены: вандалы не­навидели римскую жажду крови и не одобряли римскую мораль, по которой сострадание считалось слабостью и пороком. Прав­да, они ничего не имели против крови ортодоксальных христиан и богатых римлян.

Удивительно то, что при всем неприятии вандалами Рима в вандальской системе государственного устройства не было ни­каких германских черт! В вандальской Африке установилось что-то вроде абсолютной монархии, которая покончила с остатками германского обычного права и германских институтов родового строя. Строго говоря, вандальский король воссоздал — разуме­ется, с поправками — систему государственного управления, ко­торая существовала в Римской империи.

Монеты вандалов чеканились по римским образцам, латынь оставалась официальным языком (и языком межнационального общения в смешении вандалов, аланов, испанцев и один бог зна­ет кого еще). Римские специалисты — агрономы, инженеры, ар­хитекторы — пошли на службу к новым хозяевам. Но в целом го­рожане, в отличие от сельских жителей, относились к вандалам не слишком любезно.

Указы Гейзериха и его наследников составлялись на основе римского права и писались на латинском языке. Резиденцию Гей­зериха в Карфагене сравнивали с дворцами римских императо­ров на Палатине. Право наследования королевской власти Гейзерих установил в соответствии с римским наследственным правом. Даже указ 484 года против ортодоксальных христиан канцелярия Гейзериха практически скопировала с закона 412 года императора Гонория против донатистов (приверженцев церковного течения, названного по имени карфагенского епископа Доната).

Удивительные свидетельства оставил нам Прокопий Кесарийский, описывая вандальские развлечения в Африке:

«.. .Из всех известных нам племен вандалы были самыми изнежен­ными... С того времени, как они завладели Ливией [Африкой], все вандалы ежедневно пользовались ваннами и самым изысканным столом, всем, что только самого лучшего и вкусного производит

земля и море. Все они по большей части носили золотые украше­ния, одеваясь в мидийское платье, которое теперь называют шел­ковым, проводя время в театрах, на ипподромах и среди других удовольствий, особенно увлекаясь охотой. Они наслаждались хо­рошим пением и представлениями мимов; все удовольствия, ко­торые ласкают слух и зрение, были у них весьма распространены. Иначе говоря, все, что у людей в области музыки и зрелищ счита­ется наиболее привлекательным, было у них в ходу. Большинство из них жило в парках, богатых водой и деревьями, часто между собой устраивали они пиры и с большой страстью предавались всем радостям Венеры».

Заметим, что описанное сибаритство, граничащее с разнуздан­ным гедонизмом, вполне сочетается с леденящим кровь рассказом Виктора Витенского о жестокостях вандалов в Африке, приведен­ным выше. Современные петербургские авторы В. Беньковский и Е. Хаецкая, в 1996 году написавшие роман «Атаульф» о древних германцах и тщательно исследовавшие предмет, замечают:

«Вандалы представляются людьми, падкими на экзотику, на все странное, необычное, красивое. К примеру, великолепной пред­ставляется мотивация разграбления Рима: месть за Карфаген! Какое дело, казалось бы, германцам до Карфагена, не говоря уж о том, что бедный Карфаген был разрушен за шестьсот лет до раз­грабления Рима Гейзерихом. Все равно что мстить республике Та­тарии за монголо-татарское иго. <...> В реконструкции В. Беньковского „типичный вандал" падок на экзотику, лукав, не столько отважен, сколько хитроумен, склонен к изящному, пронырлив и, в принципе, неудачлив»^[4].

Даже сословный состав населения в королевстве вандалов остался прежним. Король и знать не вмешивались в экономиче­скую и повседневную жизнь подданных. Очень скоро германские черты вандалов растворились в латинском море самых процве­тающих провинций империи. Римское влияние оказалось не под силу одолеть даже самым заклятым врагам государства.

В октябре 439 года в Рим пришло известие, что вандалы взя­ли Карфаген. Гейзерих приурочил свое нападение ко дню Консуль­ских игр, когда все жители города собирались в цирке. Вандалы вошли в город, не встретив сопротивления, и первым делом запре­тили кровавые зрелища, при этом не тронув ни театральные пьесы, ни поэтические состязания — им это было любо и близко с сердцу.

Понятно, что, захватив Карфаген, вандалы обзавелись фло­том, а морскую практику они постигли еще в последние годы пре­бывания в Испании Восточный император пробовал побороться с германцами на море, но против римского флота захватчики вы­ставили карфагенский — то есть флот, создание которого профи­нансировала империя! Теперь западную часть Mare Nostrum кон­тролировали варвары.

Чтобы предупредить высадку неприятеля в испанские и ита­льянские порты, Валентиниан III приказал привести в порядок оборонительные сооружения городов, пригрозил казнью укры­вателям дезертиров и разрешил всему мужскому населению но­сить оружие. Эти меры не помогли. Гейзерих подготовил набег на Сицилию, захватил ее и ограбил.

Аэций в это время собирал наличные силы. Их у Запада, непре­рывно воюющего уже более 30 лет и обедневшего людьми и золо­том, было немного. Пришлось снова просить помощи Констан­тинополя. А тем временем угроза ширилась: в Испании в 439 году свевы, которые несколько лет вели мирную жизнь, захватили Мериду в Лузитании, в 440 году пленили комита Цензония (он заме­щал на Иберийском полуострове Аэция), а в 441 году захватили Севилью, Бетику и Картахену. Оживились и мятежники-багауды, внезапно захватившие Тарраконскую Испанию.

Империя все же напряглась, поскребла по сусекам и направи­ла на Иберийский полуостров наспех собранные войска. В наде­жде отбить Тарраконскую Испанию римляне повели наступление на багаудов. Полководец Вит с объединенными силами римлян и все тех же вестготов пошел на Картахену и в Бетику — и был разбит свевами.

Испанские доходы уплывали в руки варваров, когда-то мощ­ный поток золота превратился в пересохший ручеек. Раны в теле империи ширились и углублялись, превращаясь в смертельную угрозу. Поделать с этим ничего было нельзя: ресурсов у империи становилось все меньше, наемные армии — все малочисленнее, а варваров оказалось слишком много!

Когда вандалы после набега покинули Сицилию, римляне на­чали готовить контрудар. На острове стала собираться объеди­ненная армия Востока и Запада. Известно, что в перевозке лю­дей, коней и припасов были заняты 1100 судов. Все было готово

к атаке. Предполагалось, что корабли выйдут из гаваней в марте 441 года, как только закончатся зимние шторма, и отправятся на штурм Карфагена.

Сколь глубока историческая ирония! Спустя шестьсот лет по­сле Пунических войн, Рим снова решился идти на Карфаген, толь­ко на этот раз захваченный варварами!

Огромный флот так и не вышел в море, а войска вернулись на места постоянного базирования. Более того, в 442 году Рим, не вступая в бой, подписывает договор с Гейзерихом, в котором официально признает его государство в составе отторгнутых от Рима богатейших Карфагена, Бизацены, Нумидии и части Сици­лии. (Правда, Западная Римская империя вернула обе Мавретании и часть Нумидии, «дарованные» Гейзериху по договору 435 года.) Кроме того, Рим ради поставок африканского зерна соглашает­ся на «пакт о ненападении», в котором признает Гейзериха сво­им союзником и другом. А чтобы упрочить эти узы (и в обмен на продолжение африканского экспорта), сына Гейзериха по имени Гунерих в 446 году обручают с Евдокией, дочерью императора Валентиниана III.

Договор был заключен очень вовремя, так как между ванда­лами и вестготским королевством намечался любопытный воен­но-политический союз против Рима. В 442 году король Теодорих ввиду этого альянса даже обручил свою дочь с Гунерихом. Такой союз стал бы роковым для обеих частей Римской империи, но те­перь этот политический брак был расстроен — не без вмешатель­ства Аэция, распустившего слух о том, что невеста хочет отравить вандальского короля, своего будущего свекра. Не нужную более и даже опасную вестготскую принцессу Гейзерих изуродовал, от­резав ей нос и уши, и отослал к отцу.

Впрочем, причиной грабительского и унизительного договора была вовсе не угроза альянса вандалов с вестготами. У Римской империи теперь не было другого выхода, потому что с востока надвигались гунны Аттилы. Об этом скупо сообщает Проспер Аквитанский: «Когда гунны свирепым грабежом стали опустошать Фракию и Иллирик, возвращается обратно для защиты восточ­ных областей войско, которое находилось на Сицилии».

О, Аттила, великий мастер, создавший первую в истории рекла­му! Там, где ступил мой конь, трава не растет. Сколько прекрас­ных идей ты дал бы нам для рекламы щелочи или инсектицида! Гений, отправлявший послами самых изувеченных, грязных, безо­бразных гуннов, чтобы они жрали при всех сырое мясо и люди ду­мали, будто ты невежда и злодей, тогда как на самом деле, изучив до тонкостей греческую софистику, ты открыл раньше всех то искусство втирать очки, которое мы называем общественными отношениями. О ты, получивший honoris causa степень доктора рекламы! Дозволь и мне, от лица всехрекламщиков, положить бес­смертника — нет, клеверу — в кормушку твоего коня, давшего миру больше, чем Буцефал, Россинант и Бабиека!

Алехо Карпентьер, «Весна священная»

_{ГЛАВА 2}

Гунны идут...

Ужас перед гуннской империей Аттилы был невероятно велик. Впереди кочевой империи летели кровавые легенды, описываю­щие гуннов чудовищами, подобными адским созданиям. Внуша­емый этими сказками страх действовал на противников не хуже стального оружия, при том что Западная Римская империя была неплохо знакома с дружинами гуннов, время от времени вое­вавших за плату в составе имперских войск. Множество племен, и в числе них весьма воинственные, бежали от гуннов, не пыта­ясь вступить в бой.

Конные варвары были грозными воинами. Незнакомые рим­лянам стремена позволяли всаднику прочно держаться в седле и свободно действовать обеими руками, а стрелы, выпущенные из мощного гуннского композитного лука с обратным выгибом, сохраняли свою смертоносность на расстоянии 150 метров. Гун­ны были практически неуязвимы, так как дальность их стрель­бы не позволяла противнику приблизиться на расстояние удара.

Слухи о гуннах еще за 70 лет до описываемых событий услы­шал и передал нам Аммиан Марцеллин:

«Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого оке­ана и превосходит своей дикостью всякую меру. Так как при са­мом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появле­ние волос на зарубцевавшихся надрезах, то они доживают до ста­рости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищ­ный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зве­рей, или уподобить тем грубо отесанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов. При столь диком бе­зобразии человеческого облика они так закалены, что не нужда­ются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть.

<.. .> Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимает­ся или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лох­мотья от долговременного гниения. Голову покрывают они кривы­ми шапками, свои обросшие волосами ноги — козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затруд­няет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сра­жения; зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, зани­маются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонив­шись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьезных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях.

<.. .> Легкие и подвижные, они вдруг специально рассеивают­ся и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство. Вследствие их чрезвычайной бы­строты никогда не приходилось видеть, чтобы они штурмова­ли укрепление или грабили вражеский лагерь. Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что из­дали ведут бой стрелами, снабженными искусно сработанными наконечниками из кости, а сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от уда­ра, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком»^[5].

Римский историк, перемешав быль и небылицы, познакомил нас одним из первых примеров воздействия «связей с обществен­ностью» — оружия массового поражения, которое безо всяких ос­нований считается изобретением Нового времени. Гунны умело пользовались тем, что их жуткая слава неслась, опережая войско, и подавляла волю их противников к сопротивлению настолько, что они часто даже не решались поднять оружие на свою защиту.

Так была заложена основа западноевропейского политического мифа о «восточной угрозе». Не Аларих, не Атаульф и не Гейзерих, подрубившие корни Римской империи, а именно Аттила стал чер­ной легендой Запада, наводившей ужас на многие поколения и во­шедшей в фольклор. В «Песни о Нибелунгах» жена гуннского во­ждя Ильдико превратилась в Кримхильду, а сам Аттила в Этцеля.

Впрочем, если от фольклора и, чего греха таить, пропаганды в стиле «исторической политики» перейти к фактам, «гуннский миф» развеивается как туман. В 430-440-х годах гунны прямо или косвенно участвуют во внутриполитической борьбе и усобицах Западной империи, но лишь как послушный инструмент, как на­емники. Если они и действуют самостоятельно, то в строгом со­ответствии с «пожеланиями» правительства Равенны и Рима. Ат­тила изменил всё.

Империя в агонии

Как мы указывали в книге первой, Римской империей управлял разветвленный бюрократический аппарат, и его первой заботой была развитая налоговая система. Самым важным ее элементом был высокий земельный налог. Система была неэффективной, бас­нословно коррумпированной, оставляла огромный простор для злоупотреблений — и все же она успешно работала. Самую боль­шую долю государственных расходов поглощала наемная армия (бюрократия по «аппетитам» занимала второе место, с большим отрывом). Собранные деньги и продукты регулярно переправля­лись из богатых южных провинций в северные приграничные ре­гионы, а также в Рим и Константинополь.

В конце IV века этой схеме ничто не угрожало, но кризис на­чала V века привел к тому, что в 430-е годы западная часть импе­рии фактически начала дробиться на независимые королевства, и поступление налогов из множества провинций прекратилось. К тому же новая, уже германская, элита отличалась от своих рим­ских предшественников, мятежных военачальников: те хотели денег, которые давала политическая власть, а германские вожди и короли желали владеть землями, как их соседи, римские ари­стократы.

Были ли у Запада в 430-х годах собственные армии?

Их почти не было, а войска федератов надежностью не отли­чались. Гунны как федераты оказались полезнее и эффективнее вестготов. Вспомним, что гуннские мечи стали тем аргументом, который в 426 году вынудил Галлу Плацидию простить Аэция, вначале занявшего сторону узурпатора Иоанна. К гуннам Аэций ушел и через несколько лет, чтобы в 432 году вернуться с вой­ском и принять командование всей армией Западной Римской империи.

Сами гунны вряд ли были многочисленны. Приближавшиеся к границам империи неисчислимые армии Аттилы состояли по большей части из союзных ему племен готов, аланов, скиров, ге-рулов и десятков других народов, включая славян.

Для Равенны гунны были наемниками. Однако Западу, чья казна была пуста, пришлось оплатить услуги гуннов, официаль­но уступив им Паннонию — решение, немыслимое ранее! Пора­жение бургундскому королевству в 435 году тоже нанесло войско из гуннов, герулов, франков и аланов — конечно, под водитель­ством Аэция. Восстали вестготы в 437-439 годах, и вновь на них идет гуннская армия Аэция.

Аэций вел безнадежную игру: он постоянно поднимал став­ки, но, по мере того как империя теряла провинцию за провин­цией, бремя, которое ложилось на оставшиеся ее части, станови­лось невыносимым.

Западная Римская империя попросту надорвалась под этим бременем.

Стратегический удар по Западу и по востоку

В 432 году вождю гуннов по имени Руа (или Роас) Константино­поль платил 350 фунтов, то есть 114 килограммов золота в год. Это была та «иностранная помощь», с помощью которой Рим издавна сеял раздоры между сопредельными королевствами, поддерживая нужных лидеров (сами гунны считали эти суммы данью). Вождю Руа наследовали двое племянников, Аттила и Бледа, с которыми мы познакомились в 439 году при штурме Нарбоны.

В 438 году на правом берегу Дуная у слияния с Моравой, близ города Марга, сошлись представители Восточной Римской импе­рии и гуннов. Оба посольства явились на встречу верхом, и оба отказались спешиваться. Помимо согласования условий выдачи римских пленников и места проведения ярмарок гунны потре­бовали:

   — чтобы Феодосии разорвал договоры со всеми варварами на Дунае;

   — чтобы римляне не вступали в союзы с теми народами, кото­рые воюют с гуннами;

   — чтобы все гунны, служившие в армиях императора, были из­гнаны из пределов империи;

   — чтобы империя не смела помогать никакому племени, вою­ющему с гуннами;

   — чтобы в год гуннам выплачивалось не 350 фунтов золота, а 700 фунтов;

   — чтобы римляне перестали требовать выдачи пленных с гунн­ских территорий выдачи не будет.

Послы Феодосия II покорно приняли все пункты этого дого­вора, а для укрепления взаимного доверия выдали двух знатных перебежчиков-гуннов. Как сообщает дипломат и историк Приск Панийский: «Варварам были выданы искавшие убежища у Римлян Унны. В числе их были дети Мамы и Атакама, происходящие из царского рода. В наказание за их бегство Унны, получив их, распя­ли в Фракийском замке Карее».

Зачем Аттиле понадобились перебежчики, и зачем требование их выдачи он включал практически в каждый «мирный» договор? Историки предполагают, что беглецы, которые были так ему не­обходимы, — это знатные люди, которые в перспективе могли бы претендовать на лидерство у гуннов. Большинство малозначи­тельных вождей погибли в борьбе за власть или признали власть Аттилы и сошли со сцены. Прочие династические претенденты, в том числе потомки обоих братьев Руа и вероятные претенденты из других «королевских» родов, были, скорее всего, вырезаны вме­сте с потомками, о чем свидетельствует убийство Бледы.

Некоторым удалось бежать, и они представляли серьезную угрозу для власти Аттилы, так как в рядах гуннов у них остава­лось немало скрытых сторонников. Вот их-то и требовал выдать Аттила. Выданных ждала казнь на колу, стандартная мера гунн­ского «короля», которую переводчик приведенного выше отрыв­ка целомудренно назвал «распятием».

Данные послам инструкции Феодосия II — «мир во что бы то ни стало, мир любой ценой» — объяснить несложно. В 439 году было решено достраивать стены Константинополя так, чтобы они защищали город не только с суши, но и с моря. Но дострой­ка требовала времени, и его следовало выиграть! К тому же Фео­досии, вероятно, планировал африканский поход, так как видел

в Гейзерихе угрозу равно для Востока и для Запада. Золота у вос­точного императора было много, и это золото пустили на покуп­ку драгоценного ресурса — времени.

Правительство Феодосия знало, что покупает не мир, а пере­мирие. И действительно, под каким-то незначительным предло­гом гунны зимой 441 года переправились через Дунай и захватили форты у границы, включая военную базу римлян в Виминации. На все вопросы Константинополя гунны отвечали, что мстят «толь­ко за обиды, нанесенные им римлянами; ибо епископ Маргский, перешед в земли их, обыскивал царские кладовые», как писал ди­пломат и разведчик Приск Панийский, с которым мы вскоре по­знакомимся поближе.

Епископ испугался, что его выдадут гуннам, и, чтобы погасить конфликт, тайно перебежал к ним сам и в обмен на свою жизнь пообещал сдать город, стоявший на стратегически важном пути. Гунны согласились, дав «слово сделать ему много добра, если он исполнит свое обещание. С обеих сторон даны руки и клятвы в верности. Епископ возвратился в Римскую землю с многочис­ленною толпою варваров и поставил их в засаду против самого берега реки. Ночью по условленному знаку он поднял варваров, которые и завладели городом с его помощью. Марг был, таким об­разом, разорен, а могущество варваров возросло после того еще более». О судьбе епископа история ничего не сообщает, но пред­положительно она была незавидна.

К весне 441 года в Константинополе поняли, что откупиться от гуннов не удалось. Пришлось срочно отзывать подготовлен­ные для карфагенской экспедиции легионы с Сицилии и возвра­щать на места расположения войска, временно взятые с Балкан для отвоевания Африки. Таким образом, удар гуннов, нанесен­ный в нужное время, хоть поначалу и не слишком значитель­ный, стал стратегическим ударом по Римской империи, разом по Востоку и по Западу.

Затем гунны в 442 году осадили и взяли город Наисс (современ­ный Ниш), и тут всем стало ясно, что баланс военной мощи се­рьезно нарушен. Отлично укрепленные Виминации и Наисс гунны захватили с применением осадной техники! Прежде за варварами такого не водилось: гунны были известны традицией побеждать в бою силами конных лучников, а вот умений строить и приме­нять осадные орудия они ранее не проявляли.

Возможно, источником инженерного опыта гуннов была их служба под командованием Аэция, когда они воевали в Галлии

с франками в 420-х годах, а в 439 году в составе армий Запада на­блюдали за осадой Тулузы. Какими бы ни были истоки военного мастерства гуннов, теперь перед ними лежал свободный путь на Балканы и Пелопоннес.

Передвижения армий поздней античности были небыстрыми. Войска с Сицилии критически запаздывали. После падения Наис-са в 442 году пришлось заключать мир на условиях гуннов, а те еще раз удвоили ежегодный платеж, который теперь составлял 1400 фунтов золота в год. Они осознали, что стричь имперскую овцу теперь не составляет ни малейших трудностей.

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ — ДАННИК ГУННОВ

Римская империя так ослабла, что даже объединенными силами Запада и Востока не могла воевать на два фронта одновременно — с вандалами и с гуннами. Последствия заключенного в 442 году нового договора с вандалами были настоящей катастрофой и для Западной Римской империи в целом.

Подвоз зерна в европейские порты продолжался, но налоговые поступления почти прекратились, потому что Бизацена и Прокон­сульская Африка были захвачены вандалами, а выплаты из Нумидии и Ситифенской Мавретании уменьшились на 80-90 процен­тов. Паннония частью лежала под гуннами, в Галлии хозяйничали бургунды и вестготы. Империя лишилась почти двух третей сво­ей налоговой базы, а ее оборонные нужды не уменьшились, но су­щественно выросли.

Это был финансовый крах Запада. Денег нет, и взять их неоткуда.

Западная империя, две трети доходов тратившая на содержа­ние армии, ответила введением режима жесткой экономии. Им­перским чиновникам запретили налоговые откупы, всем без ис­ключений сделали недоступной льготную аренду земель, в том числе церковных, и уничтожили все привилегии и права при на­числении податей и сборов.

Землевладельцы начали проявлять нежелание платить налоги, а западному императору оставалось только увещевать их:

«Мы не сомневаемся: всем людям приходит на ум, что нет ни­чего более важного, чем подготовить многочисленную силь­ную армию... на случай, если для государства настанут трудные времена. Но из-за различных расходов мы не смогли провести соответствующие приготовления... кои должны явиться залогом всеобщей безопасности... и ни для тех, кто недавно дал присягу, поступив на военную службу, ни даже для закаленной в боях ар­мии тех вспомоществований, что разоренные налогоплательщи­ки выделяют с великим трудом, по-видимому, не хватает, и, судя по всему, из этого источника невозможно получить достаточно поступлений, чтобы одеть и прокормить [солдат]».

Пришлось урезать оборонные расходы и немного сократить ар­мию — вероятно, за счет пограничников-лимитанов, от которых уже было немного толку. Тем не менее, как только римские войска вернулись с Сицилии, Восточная Римская империя заняла жест­кую позицию. Выплату дани гуннам прекратили и занялись подго­товкой войск, их пополнением и обеспечением. Восточную армию усилили набором малоазиатских разбойников-исавров, лагеря укрепили и отремонтировали, заготовили провизию и амуницию.

Эта внезапная активность объясняется просто. В 444 году в Ра­венне и Константинополе узнали, что Аттила убил своего стар­шего брата Бледу и что теперь ему принадлежала безраздельная власть над своим народом. В империи тут же решили, что у гун­нов разгорелись внутренние свары, которыми было грех не вос­пользоваться, и что пришло время ответного удара.

Расчет оказался неверным. В 446-447 годах гунны разгромили две римские армии, а затем взяли и разрушили около ста городов Балкан и Пелопоннеса. Феофан Исповедник перечисляет взятые гуннами крупные города: «...Ратиарию, Нассу, Филиппополь, Аркадиополъ, Константию и множество других городов, и, разбивши полководцев римских, захватил бесчисленное множество пленных и добычи. Одержавши такие победы, он раздвинул свое владыче­ство от одного моря до другого, от Понта до Каллиполя и Систа, покорил себе все города, кроме Адрианополя и Ираклеи, называв­шейся прежде Перинфом, и уже приближался к крепости Афире».

Главное последствие этого похода в том, что из разрушенных Аттилой балканских городов навсегда ушла римская жизнь. Рима на Балканах больше не было.

Гунны пошли дальше, до Фермопил и Галлиполи, и теперь угро­жали Константинополю.

Неизвестно, насколько успешным воином показал бы себя Ат­тила в столкновении с римскими войсками того времени, но шан­тажистом он был непревзойденным, да и в искусстве запугивания ему не было равных. Восточный император вновь уплатил за мир:

он обязался немедленно отдать 6000 фунтов золота и каждый год выплачивать Аттиле еще по 2000 фунтов. Также август вновь по­вторил обязательство не брать на службу подданных Аттилы и не давать им убежище.

Скажем сразу: восточный император не скупился на обеща­ния, но выполнять их не торопился. Он легко переиграл Аттилу. Гунн попросту не осознавал, насколько была богата Восточная Римская империя, и не понимал, что Константинополь откупает­ся мелкими подачками, равными примерно годовому доходу круп­ного поместья.

Но отчего умное и осторожное правительство императора Фе­одосия II не снаряжает армию, чтобы выбить степняков с Балкан и Подунавья? Отчего предпочитает откупаться тоннами золота и велит послам терпеть унижения?

Новая стратегия Константинополя

С захватом вандалами Римской Африки финансовое положение Западной и Восточной частей империи стало катастрофически не­равным. Рим обанкротился, а Константинополь, несмотря на вну­тренние неурядицы, богател и наливался мощью.

Когда в 395 году н. э. сыновья Феодосия I принялись совместно управлять единой империей, они поделили ее на западную часть, которая отошла Гонорию, и восточную, которая досталась Арка­дию. Стратегическое положение обеих частей было неравным. Восточная Римская империя оказалась в менее выгодной и очень уязвимой ситуации. В силу географического положения Восточ­ная империя не обладала стратегической глубиной. Говоря про­ще, отступать восточным римлянам было некуда и ждать помо­щи не от кого.

Граница от Кавказа до Евфрата оставалась под ударом старин­ного врага — Персии, а точнее, агрессивной иранской империи Сасанидов, но подкреплений с Запада, задыхающегося в войнах и конфликтах с варварами, которые укрепились на его террито­риях, теперь ждать не приходилось. Не лучше была и ситуация на северо-восточной границе: вследза готами на территории Восточ­ной Римской империи вторглись гунны, а в будущем за ними при­дут авары, славяне, болгары, мадьяры, печенеги.

Пока Римская империя была единой, она, как мы видели, строила отношения с миром на основе военного превосходства. Дипломатия, будь то в форме убеждения противника, подкупа или интриг с целью посеять рознь между противниками империи, ре­альными или потенциальными, в деле обеспечения безопасности была второстепенным средством. В эпоху расцвета Рим распола­гал военными силами, превосходящими возможности всех сво­их соседей вместе взятых и мог устрашать, а при надобности ка­рать или проводить превентивные рейды для активной защиты своих границ.

В III веке римская армия, даже увязшая в гражданских вой­нах, была так сильна, что смогла победить и своих объединив­шихся врагов за Рейном и Дунаем, и — практически одновре­менно — могучую сасанидскую Персию. В IV веке эффективно сдерживать устремления соседей позволила новая стратегия глу­боко эшелонированной обороны: в дополнение к пограничным частям и укреплениям полевые армейские части расположились в местах, откуда их при надобности можно было быстро перебро­сить в угрожаемые районы.

Но в V веке у Восточной Римской империи уже не было огром­ной армии. А если бы и была, ее вряд ли отправили бы в бой: сколь-нибудь продолжительные военные действия против Аттилы на Балканах обязательно спровоцировали бы сасанидскую Пер­сию на наступление. Воевать на двух фронтах, не имея большого перевеса в силах, означало неизбежно проиграть. Правительство Феодосия II понимало, что наращивание численности войск не остановит подвижных и многочисленных конных лучников Ат­тилы (военные специалисты которого, как мы уже видели, к тому же научились правильной осаде крепостей).

Тупик?

Да ничего подобного!

В начале V века в Константинополе понимали, что армии не обязательно воевать, чтобы быть грозной силой. Что золото в со­четании с угрозой применения силы и дипломатией может стать мощным и эффективным орудием внешней политики. Что не сле­дует стирать побежденного врага с лица земли: ведь вчерашний противник завтра может стать ценным союзником.

Столкнувшись с сильными и многочисленными врагами-гун­нами, Восточная Римская империя отказалась от стратегии вре­мен подавляющего военного превосходства империи и обратилась к мудрой и коварной дипломатии. Теперь к противнику посыла­ли не войско, а умных, красноречивых и обаятельных переговор­щиков. Действительных и вероятных противников подкупали,

стравливали между собой, запугивали, а при случае и вербова­ли в союзники.

Примерно в 422 году Константинополь выплачивал гуннам 350 римских фунтов золота в год. В 437 году эта сумма возрос­ла до 700 фунтов, а затем в 447 году утроилась до 2100 фунтов. В масштабе империи эти суммы были совсем невелики, и их нель­зя было сравнить с колоссальными расходами на посылку против гуннов крупного экспедиционного войска, причем без каких-либо гарантий успеха. Золото в этом и в других случаях оказалось эффективнее, да и дешевле железа.

Раскроем наконец секрет успеха Константинополя: Восточ­ная Римская империя унаследовала и тысячу лет поддерживала прекрасно работающую фискальную машину, которая исправ­но доставляла в казну золото и запасы зерна. Это позволя­ло сохранять и содержать регулярную армию, систематически обучать новобранцев и даже проводить дорогостоящие тактические учения.

Обученный солдат ценен и дорог. Мощная армия одним сво­им присутствием сдерживает главного врага — Персию. А золото в казну поступало непрерывно, и мизерные выплаты гуннам прак­тически не наносили империи ущерба.

Так относительная слабость и незащищенность Восточной Римской империи породила «...стратегический метод, позволив­ший ей отражать волны завоевателей, накатывавшие одна за дру­гой в течение более восьми веков из бескрайних евразийских степей, с Иранского плато, где находилась родина империй, со Средиземноморского побережья и из Месопотамии, подпавшей под владычество ислама в седьмом веке, и, наконец, из стран За­пада, заново набравших силу»^[6].

Наконец, в 449 году в Константинополе созрела давно напра­шивавшаяся техническая идея: там решили отправить к гуннам посольство, чья официальная задача состояла в том, чтобы хоть немного смягчить и умиротворить жадного дикаря. Истинная же цель миссии состояла в организации убийства Аттилы: если гунны лишатся вождя, объединяющего ядра, то мгновенно по­грязнут в распрях между претендентами на вакантный степной трон...

Дипломатия аттилы, дипломатия империи

О дипломатических отношениях между Аттилой и Константино­полем мы знаем довольно много, причем из достоверного перво­источника — записей Приска Панийского, историка и участника множества важных переговоров. Записи эти дошли до нас лишь в отрывках, за которые историки воздают хвалу византийско­му императору Константину VII Порфирогенету (родился в 905 году). Этот монарх создал свод трудов античности из 23 книг. Увы, из них сохранились лишь четыре, в том числе отрывки из работ профессионального дипломата Приска Панийского, без которых мы почти ничего не знали бы о бесписьменных гуннах и об Аттиле.

О самом Приске Панийском известно немного. Он родился во Фракии, в городке Пания на северном берегу Мраморного моря, и был ритором и софистом, то есть преподавателем ораторского искусства. Помимо миссии к гуннам в 449 году, он через год или два находится в Риме, где участвует в переговорах с неким франк­ским риксом, которого дряхлеющая Западная Римская империя поддерживает против его старшего брата, союзника Аттилы.

Приск не говорит о своих задачах при посольстве. Знал ли он о двойном характере миссии 449 года? Официально — нет, а тай­но — очень возможно, что да. Ведь хорошо подготовленное по­сольство должно иметь инструкции для любой ситуации, и тем более для ситуации внезапной смены власти. Но, разумеется, в своих записках он говорит лишь о дипломатической части мис­сии. Через посольство империя надеялась убедить Аттилу не на­рушать мирные договоры, уладить проблему гуннских перебеж­чиков и отговорить гуннов от создания своего рода санитарного кордона на землях к югу от Дуная шириной в пять дней пути. Жи­телей этих земель гунны требовали эвакуировать.

Путешествовать по Римской империи было непросто и в мир­ное время. Для официальных лиц высоких рангов эта задача упрощалась: они могли пользоваться cursus publicus, то есть до­рожными станциями, которые содержало государство. Никаких лишних удобств на этих станциях не было, но они предоставляли крышу над головой, очаг, а также возможность купить и приго­товить еду, а для животных — корм или выпас. 350 миль от Кон­стантинополя посольство преодолело за две недели пути.

Посольский караван был длинным. Римляне ехали верхом или в двуколках. В повозках с грузами везли необходимые вещи, от палаток до письменных принадлежностей и от постелей до мел­кой мебели, — все, чего нельзя было достать в пути по опусто­шенной стране: посуду, запасы одежды и обуви, вино и съестные припасы. Отдельно везли вещи прислуги, рабов и охраны. И, раз­умеется, послы обязаны были доставить дары Аттиле и его при­ближенным.

Приск сообщает, что по дороге порой было трудно выбрать место стоянки: города были безлюдны и разрушены, а поля по­крыты человеческими костями. Таков был жуткий результат пре­бывания гуннов на Балканах.

По дороге у стоящей под императорскими орлами армии по­сольство забрало пятерых из семнадцати перебежчиков, которых следовало доставить Аттиле. Их ждала жуткая смерть — тради­ционное для гуннов посажение на кол...

Заговор послов

Ранее в Константинополе в том же 449 году побывали послы Аттилы Эдикон и Орест. (Запомним эти имена: Эдикон и Орест про­пахали глубокий, незаживающий след в истории Римской им­перии.) По рождению Эдикон был то ли скифом, то ли гунном, одно время он командовал гвардией Аттилы и был отцом Одоа-кра, с которым мы еще не раз встретимся. Орест, один из главных советников Аттилы, когда-то состоял на римской службе в Паннонии, затем перешел к варварам, сколотил себе состояние... его сын Ромул стал последним из западных императоров.

В Константинополь эти двое явились для передачи предложе­ний Аттилы, оскорбительных и попахивающих шантажом: вся местность к югу от Дуная, вплоть до Ниша, считается гуннской, впредь Феодосии II посылает ко двору гуннов только самых знат­ных и высокопоставленных лиц, и все перебежчики должны быть выданы. Иначе — война.

Эдикона в Константинополе принимал евнух Хрисафий. Он «... сказал Эдикону, что если он по приезде в Скифию убьет Аттилу, и воротится к римлянам, то будет жить в счастии и иметь великое богатство. Эдикон обещался и сказал, что на такое депо нужно денег немного — только пятьдесят литр золота, для раз­дачи состоящим под начальством его людям, для того, чтобы они вполне содействовали ему в нападении на Аттилу». Сноситься и передавать деньги условились через переводчика Вигилу.

Именно Эдикон был центральным лицом посольства, а не «официальные лица», которые, якобы сами того не зная, стали его прикрытием. И главной задачей посольства были не перего­воры, а убийство гуннского вождя!

Не доверяя Константинополю, Эдикон отстал от посольства и сообщил Аттиле о готовящемся на него покушении. Ничего удивительного, что в гуннском лагере послов приняли неласко­во. О приеме у Аттилы пришлось просить долго, с унижения­ми и взятками. Аттила бушевал, требовал немедленного возвра­щения всех беглецов и отъезда посольства, но затем успокоился и лишь настоял на отъезде только одного Вигилы.

Переводчик ничего не заподозрил. Эдикон уверил его, что ис­полнит план Хрисафия и что Вигила должен вернуться в Констан­тинополь за деньгами.

Аттила, вероятно, хорошо позабавился. Он распорядился не продавать римлянам ничего, кроме еды и питья, — ни коней, ни других животных, ни рабов, ни выкупать пленников. Когда ставка вождя гуннов снялась с места, посольство потащилось за ним... Приск описывает непогоду, переправу через болота на плотах, а через реку в лодках-долбленках, просяную кашу (больше есть было нечего), бурю, уничтожившую их лагерь, и добросердечную вдову Бледы, приютившую измотанных дипломатов.

Так они шли семь дней, пока не наткнулись на другое посоль­ство — представителей императора Запада Валентиниана III. Те ехали выручать у Аттилы драгоценную церковную утварь, кото­рую присвоил гуннский «министр» по имени Констанций.

Представьте: в деревушке у гиблого болота послы двух импе­раторов, Запада и Востока, Константинополя и Равенны, сидят и ждут проезда Аттилы, потому что по гуннскому этикету им по­зволено ехать только в хвосте каравана. Какое унижение!

Приск обстоятельно описывает гуннскую столицу, украшен­ный башнями деревянный дворец на сваях, пристроенную к нему каменную римскую баню, прием у любимой жены Аттилы. Шли дни, длились пиры и разговоры, мастерски описанные Приском, а послам ничего не удавалось добиться.

Впавшее в отчаяние посольство решило уезжать. Аттила, толь­ко что узнавший о скором возвращении Вигилы из Константи­нополя и тайно убедившийся в непричастности послов к заго­вору, согласился отпустить их и — стандартный гуннский жест вежливости — преподнес им множество подарков. На обратном пути посланники видели казнь римского лазутчика, затем пере­бежчиков и римских пленников, посаженных на кол, — таково было напутствие Аттилы римским послам в дорогу. Недалеко от Дуная послы встретили Вигилу. Он вез с собой сына, вез прямо в руки Аттилы! Гунны из «посольской охраны» обыскали Виги­лу и нашли золото — вдвое больше золота, чем обещали в Кон­стантинополе Эдикону. На переводчика надавили, и он признался в заговоре. Слова Вигилы совпали с рассказом Эдикона, и Атти-ла пощадил сына этого незадачливого заговорщика, отослав того в Константинополь (Вигила остался в цепях) в компании двух своих послов.

Этих послов Аттилы Хрисафий принял в присутствии им­ператора Феодосия II, На шее у одного из гуннов висел мешок, в котором Вигила вез награду за убийство Аттилы. И уж тут гуннские посланцы натешились, всячески высмеивая, унижая и оскорбляя императора. Венцом «переговоров» стало требова­ние выдать Хрисафия Аттиле для наказания. Император выпол­нил все требования гуннского короля, свалил к ногам послов горы золота и выклянчил (иначе не скажешь) у гуннов жизнь Хрисафия.

Но почему Восточная Римская империя терпела от гуннов та­кие унижения?

Восточный император Феодосии II и его «мозговой штаб» не стали повторять ошибок императора Гонория, который всю жизнь решительно отказывался от переговоров с варварами. Наивный гунн Аттила не подозревал, что от сказочных богатств Восточной Римской империи ему перепали даже не крохи, а пы­линки. Да и что значит минутное унижение императора, если Вос­точная Римская империя — Византия — простоит целое тысяче­летие после распада империи Аттилы?

Ради грядущей тысячи лет блистательной истории можно и потерпеть.

ФеодосиЙ II

Императору Восточного Рима Феодосию II (жил в 401-450 годах; его также называют Феодосием Малым, то есть младшим) исто­рики отказывают в субъектности. Говорят, будто он мало инте­ресовался государственными делами, предпочитая охотиться и заниматься классической литературой, математикой и есте­ственными науками. Интеллектуал, историк и юрист, он был вы­дающимся деятелем, хотя принято считать его слабым правите­лем, а правление «женским», так как якобы его сестра Пульхерия фактически правила за императора примерно с 414 года. Затем в делах приняла участие жена императора, красавица Евдокия. По ее инициативе в 425 году в Константинополе основали выс­шую школу, лучшее образовательное заведение империи, центр просвещения христианского мира.

«Женское правление»? Слабый император? Это какая-то ошибка. В правление Феодосия II не было ни одной попытки узурпации трона — выдающийся результат, особенно на фоне хаотичного периода переворотов после его смерти! Сильная, ис­кусная дипломатия, реализация грандиозного проекта по стро­ительству неодолимого тройного кольца стен Константинополя и, наконец, свод законов, принятых со времен правления Кон­стантина — кодекс Феодосия, принятый в 438 году, — все это говорит о сильном правлении или, по крайней мере, сильном правительстве, на которое мало влияла неизбежная борьба при­дворных партий. Заметим, кстати, что кодекс Феодосия лег в ос­нову кодексов права варварских королевств: вестготского, бур­гундского, франкского...

Феодосии II умер в 450 году после падения с коня, не оставив наследника. Империи не приходилось беспокоиться относительно преемственности политики: Пульхерия, умная, осторожная и ре­шительная женщина, фактически сама выбрала будущего импе­ратора, заявив, что брат на смертном ложе приказал ей выйти за Маркиана, и вступила с ним в номинальный брак, тут же удосто­ив военачальника титулом августа.

Хрисафия же приговорили к смерти при очередной чистке, традиционно сопровождавшей смену императоров.

В том же 450 году от гуннов явились посланцы, одновремен­но в Константинополь и в Равенну. В один и тот же день и час они передали императорам Маркиану и Валентиниану III: «Аттила, мой и твой властитель, говорит, чтобы ты приготовил для него дворец».

Маркиан ответил, что «если Аттила будет оставаться в покое, то он пришлет ему дары, но если будет грозить войною, то он вы­ведет силу, которая не уступит его силе».

БИЧ БОЖИЙ: ЗАВОЕВАНИЕ ЗАПАДА

Легенда гласит, будто древние скифы поклонялись обнаженному мечу. Меч воина погребали острием вверх. Со временем этот ри­туал забыли, но однажды некий гунн увидел, что его конь захро­мал. Обнаружив рану на конской ноге, он пошел по кровавому следу и нашел торчащий из земли меч. Гунн этот принес свою находку Аттиле, а тот принял меч как дар богов, вручивших ему власть над всеми народами под солнцем.

Этот миф мог бы принадлежать любому племени, живущему набегами.Гунны не составляли исключения из племен с кочевой набе­говой экономикой. Воевать их заставляла система хозяйства, вернее, ее отсутствие: по истощении пастбищ приходилось идти на поиски новых земель. Они везде налаживали отноше­ния с оседлыми соседями, обменивая продукты животновод­ства на зерновые.

Связи с Римской империей носили иной характер: в обмен на деньги гунны предоставляли своих наемных бойцов и на Западе, и на Востоке. Сложно сказать, когда наемничество превратилось в вымогательство. Известно, что «король» Руа, дядя Аттилы, за­ключил сделку по поставке наемных контингентов для Западной Римской империи и (возможно, с помощью полученных за наем­ников денег Запада) одновременно подготовил и совершил круп­ный набег на территории Восточной.

Восточная Римская империя к 450 году стала «данником» гуннов и основным источником огромных денежных потоков — в сотни, а затем в тысячи римских фунтов золота, которые Аттила контролировал единолично.

Пока что гунны разоряли только земли Восточной империи, чумой пройдя по Балканам в 441-442 годах и вновь в 447 году. Запад они до поры не трогали. Более того, империя Аттилы, вобравшая в себя массы германских объединений и росшая за счет поглощения этих масс, одновременно сократила масштабы переселения варваров на территории Римской империи! Тех, кто не вошел на имперские территории после 405-409 годов, погло­тила империя гуннов, и поток переселенцев иссяк.

Германские вторжения на территории Запада практически прекратились, а земли Центральной Европы опустели. Вот толь­ко вторжения гуннов вынудили империю отказаться от планов отвоевания у вандалов Северной Африки, «римской житницы». Потеря африканских провинций обошлась Западной Римской империи куда дороже разгромленных и впавших в разруху Гал­лии, Испании и Италии.

ВОЕВАТЬ, ЧТОБЫ УДЕРЖАТЬ ВЛАСТЬ

Пелопоннес и балканские провинции Восточной Римской импе­рии, разграбленные, униженные и претерпевшие невосполнимый ущерб в первой половине V века, обнищали и лежали в упадке. Восток, однако, в отличие от Запада, не понес территориальных потерь и не допустил образования варварских королевств. Запа­ду же грозила новая беда: его карту собирались перекроить гун­ны, самая грозная сила эпохи.

Предлогом для вторжения на Запад Аттиле послужило кольцо Гонории, дочери Галлы Плацидии и сестры западного императо­ра Валентиниана III. Ей было отказано в праве вступить в брак, потому что ее муж, кем бы он ни был, смог бы предъявить пра­ва на императорский трон: родство с императорской фамилией по браку угрожало появлением очередного узурпатора. Пример­но в 449 году был казнен Евгений, управляющий имуществом Го­нории и ее тайный любовник. Забеременевшую Гонорию сослали в Константинополь и там выдали замуж за некоего благонадеж­ного сенатора, который не стал бы притязать на трон. Фактиче­ски дочь Галлы Плацидии посадили под домашний арест.

Имперская принцесса выказала непокорство и послала к Атти­ле доверенного евнуха Гиацинта, который передал вождю гуннов кольцо и письмо с просьбой о вызволении. После этого Гонорию выпроводили из Константинополя, словно горячую картофели­ну, жгущую руки.

Вероятно, кольцо посланец предъявил Аттиле в качестве подтверждения, что письмо действительно написала Гонория. Но он принял его (или сделал вид, что принял) за предложение брака. В 450 году, после смерти Галлы Плацидии, Аттила по­требовал себе в жены ее дочь Гонорию с положенной ей долей отцовского наследства и половиной Западной империи в при­даное. Валентиниан III ожидаемо ответил, что Гонория замужем и не может стать женой гунна и что империя — не семей­ное имущество.

Скорее всего, эта романтическая история с кольцом всего лишь дворцовая сплетня, которой мы отдаем должное из уваже­ния к именитым историкам, не устоявшим перед ее обаянием. Известно, что примерно в то время, когда Аттила якобы получил отказ, он не рассердился, а напротив, был исполнен дружелюбия и мирных намерений, заверив, что у императора нет друга вернее, чем он, а у империи нет союзника надежнее. Так же милостиво он обошелся с константинопольским посольством, прибывшим примерно в то же самое время. Он даже отпустил без выкупа глу­пого, несчастного Вигилу и вдобавок еще несколько пленников!

Внезапное миролюбие Аттилы объясняется подготовкой набе­га на территории Западной Римской империи. Для этого ему тре­бовалось обезопасить восточные фланги, прикрыть которые он не мог: ведь ни один гуннский воин не останется стеречь грани­цу и не откажется от выгод набега ради того, чтобы этими выго­дами воспользовались другие.

Что за прихоть воевать? Ведь Константинополь унижен, раз­давлен и покорно платит столько золота, сколько пожелает Атти­ла! Воевать с Восточной империей больше незачем, отчего бы не пожинать плоды победы, пребывая в мире?

Причина похода, или лучше сказать — набега, на Запад в том, что, по мнению гуннского лидера, на Востоке больше не оставалось несломленных и непокоренных. Завоевание Запа­да стало необходимостью, иначе армия вторжения могла об­ратиться против вождя. Победы Аттилы укрепили его власть на короткий срок, а для удержания поводьев ему требовались новые победы.

Аттила никогда не забывал, что число людей в покоренных им племенах в несколько раз превышает число самих гуннов. Гунн­ская империя создавалась насильственно, путем инкорпорации племен и народов в результате завоевания либо устрашением. Это непрочное образование раскалывали и противоречия меж­ду правящими кругами, и нелады между правителями и поддан­ными, и застарелая вражда между вошедшими в империю наро­дами с их длинной историей племенных войн.

Величайшая сила гуннской империи — способность укре­плять свою мощь благодаря быстрому поглощению покорен­ных племен — была и ее величайшей слабостью. По этому сла­бому месту римляне с удовольствием били, когда только могли. Поэтому Аттила был вынужден делиться золотом с вождями племенных объединений, покупая их лояльность, а те делились со своими приближенными. Золотом латали течи в корабле ко­чевого царства.

Миф об Аттиле и даре богов в виде меча имеет реальную осно­ву в том смысле, что его власть порождена военными победами и военным сплочением десятков разнородных племен. Не станет побед, и подданные усомнятся в праве вождя на верховенство.

Пса войны пора было спускать с поводка, пока он не загрыз хо­зяина. Мир был опасен для Аттилы, поскольку его власть и мо­гущество были порождены войной и существовали только в ус­ловиях войны (позднее этот тезис переформулируют в виде «винтовка рождает власть»).

НА ЗАПАД!

Готовясь к войне, Аттила, чтобы сбить с толку противников, уме­ло напустил туману. Западного императора он убеждал в том, что идет войной на вестготов, осевших в Аквитании Секунде, и про­сил не вмешиваться. Попытавшись столкнуть вестготов с рим­лянами, он направил вестготскому королю Теодориху I послание с предложением присоединиться к нападению на империю.

Теодорих, однако, понимал, что для вестготов Аттила куда опаснее Рима. Старый король, вероятно, улыбнулся, одновре­менно с посланием Аттилы получив другое, от Валентиниана. За­падный император приветствовал «храбрейшего из варваров» и убеждал его сопротивляться гунну, который «считает закон­ным и справедливым лишь то, что устраивает его, и хочет подчи­нить себе весь мир».

«Вот этими и подобными им речами послы Валентиниана силь­но растрогали короля Теодорида, и он ответил им: „Ваше жела­ние, о римляне, сбылось: вы сделали Аттилу и нашим врагом! Мы двинемся на него, где бы ни вызвал он нас на бой; и хотя он и воз­гордился победами над различными племенами, готы тоже зна­ют, как бороться с гордецами", — сообщает Иордан и описывает, как криками одобряют комиты ответ короля, как радостно вторит им народ, как всех охватывает боевой пыл, как все жаждут кро­ви гуннов-врагов.

В итоге король Теодорих, прихватив с собой двух старших сы­новей, Торисмунда и Теодориха-младшего, привел к Аэцию огромное войско. Оно составило если не самую крупную, то самую бо­еспособную часть римской армии, выступившей против Аттилы. Но куда двинутся войска Атттилы, стоящие к югу от Дуная? Налево, в Италию? Направо, в Галлию?

   • Приск Панийский считает, что Аттила с самого начала хотел завоевать север Галлии: «Поводом к войне Аттилы с франками послужила смерть их владыки и спор за власть между его сыновьями: старшим, который решил взять в со­юзники Аттилу, и младшим (который привлек на свою сторону) Аэция. Я видел этого юношу, когда он был с по­сольством в Риме, — юношу, на щеках которого еще не про­бивался пушок, а светлые волосы были такими длинными,что струились по плечам. Аэций усыновил его, вместе с им­ператором дал ему множество даров и отправил обратно, пообещав дружбу и союз».

   • Кто же этот длинноволосый юноша? Гиббон полагает, что в этом отрывке говорится о Хлодионе из дома Меровингов. У салических франков носить длинные волосы в подражание богу Вотану могли только наследники королевского дома. Однако не исключено, это был предшественник Хлодиона по имени Теодемер.

   • Часть салических франков при вторжении Аттилы в Галлию выступила на стороне гуннов.

Набег Аттилы на запад начался в январе 451 года. Одна гуннская армия отправилась вдоль римского лимеса — по южному берегу Дуная в сторону Рейна, по римской военной дороге, мимо римских крепостей, которые надлежало разрушать. Другая часть гуннского войска отправилась по северному берегу Дуная, сквозь чащобы гер­манских лесов, чтобы заготовить лес для строительства переправы через Рейн и встретиться с «южной» армией в назначенном месте. Пока одни рубили тысячи деревьев, другие встретились с франка­ми. Те только что убили своего молодого короля, которому покро­вительствовал Аэций, и встали под знамена Аттилы.

Рейд Аттилы в Галлию нигде не встречал сопротивления. Основную переправу на Рейне, примерно у нынешнего Коблен­ца, держали союзные ему франки, а еще один брод, у Аугста, охраняли бургунды. Для Аттилы, который подошел сюда в марте, двое этих ворот были распахнуты настежь. К этому времени в Галлии под властью римлян остался лишь ее центр с городами Мец, Страсбург, Орлеан, Лион, Вьена, Арль и Лютеция-Париж.

Сюда, в эти римские христианские города, направилось вой­ско Аттилы.

КАТАЛАУНСКИЕ ПОЛЯ

По понятным причинам свидетельств очевидцев похода Аттилы у нас нет: победители были в основном неграмотны, а побежден­ные — неграмотны и мертвы. Описание деяний гуннов мы нахо­дим у святого Григория Турского, который жил веком позднее, но был знаком с источниками, которые до нас не дошли.

Приведем здесь полностью его рассказ, исторически точный и драматичный. Епископ Григорий Турский, человек язвитель­ный и смелый, не лез за словом в карман. Вооруженный лишь крестом и молитвой, он не раз прекословил мечу и не гнул спи­ну даже перед прославленными военачальниками и королями, которые могли смахнуть человека со своего пути как пылинку. „Историю франков", полную нелицеприятных суждений, Гри­горий писал, не оглядываясь на мнения и желания земных вла­стителей.

План гуннского вождя, видимо, состоял в том, чтобы разбить аквитанских вестготов прежде, чем Аэций с войсками выйдет из Италии. Поэтому Аттила с основной частью войска от Меца пошел на Тулузу и Реймс и, опустошив их, двинулся на Орлеан.

«[Они] дошли до города Меца в Страстную субботу, — пишет пре­освященный епископ Григорий. — Они сожгли город дотла, пере­били все население своими мечами, а священников казнили перед алтарями. Все здания в городе были сожжены, кроме часовни Свя­того Стефана Левита, первомученика... Разорив Мец, царь гуннов Аттила опустошил множество городов в Галлии. Подойдя к Орле­ану, он осадил его, пытаясь разбить стены своими таранами. В то время епископом Орлеана был Аниан, известный своей учено­стью и необычайной святостью...

Громко стеная и плача, люди умоляли Господа помочь им. Ког­да они закончили молиться, этот пожилой человек велел им по­смотреть в третий раз. Вдалеке люди увидели нечто, напоминав­шее облако пыли, поднимавшейся с земли. Об увиденном доложили епископу. „Это и есть помощь, по­сланная Господом", — ответил он. Стены уже качались под удара­ми стенобитных орудий и были готовы рухнуть, когда прибыли Аэций, король готов Теодорих и его сын Торисмунд. Подойдя к го­роду со своими армиями, они заставили гуннов отступить, а за­тем и погнали их прочь».

14 июня Аттила отступил от Орлеана, а в конце июня Аэций на­стиг его в районе Труа, примерно в 150 километрах к востоку. По легенде, именно с Орлеана началось освобождение Галлии и За­пада от гуннов.

Аэций шел на Аттилу во главе дислоцированных в Италии и Галлии соединений римской армии и войск союзных племен, в числе которых были бургунды и вестготы короля Теодориха. Нынешние федераты Рима шли сражаться с федератами бывши­ми — такова невеселая шутка истории! Аэций вновь оказался на высоте в самый отчаянный момент и, обладая крайне ограничен­ными ресурсами (да что там, никаких ресурсов у него не было, кроме нескольких соединений да славного имени и умения убеж­дать), сумел из не слишком лояльных Риму федератов сколотить коалицию, которая спасла Галлию.

В точности неизвестно, где именно разразилась грандиоз­ная битва на Каталаунских полях; скорее всего, это был campus Mauriacus возле города Каталаун (ныне Шалон-сюр-Марн). Сто лет, прошедшие со времени баталии, не пригасили впечатлений и чувств, которые передает Иордан:

«Место это было отлогое; оно как бы вспучивалось, выраста­ло вершиной холма. Как то, так и другое войско стремилось за­владеть им, потому что удобство местности доставляет немалую выгоду; таким образом, правую сторону его занимали гунны со всеми своими [союзниками], левую же — римляне и везеготы со своими вспомогательными отрядами. И они вступают в бой на са­мой горе за оставшуюся [ничьей] вершину.

Правое крыло держал Теодерид с везеготами, левое — Аэ­ций с римлянами; в середине поставили Сангибана... который предводительствовал аланами; они руководствовались воен­ной осторожностью, чтобы тот, чьему настроению они мало доверяли, был окружен толпой верных людей. Ибо легко при­нимается необходимость сражаться, когда бегству поставле­но препятствие. По-иному было построено гуннское войско. Там в середине помещался Аттила с храбрейшими воинами: при таком располо­жении обеспечивалась скорее забота о короле, поскольку он, на­ходясь внутри сильнейшей части своего племени, оказывался из­бавленным от наступающей опасности.

Крылья его войск окружали многочисленные народы и различ­ные племена, подчинявшиеся его власти. Среди них преобладало войско остроготов, под предводительством братьев Валамира, Теодемира и Видемера, более благородных по происхождению, чем сам король, которому они служили, потому что их озаряло могу­щество рода Амалов^[7].

<...> Остальная же, если можно сказать, толпа королей и во­ждей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Ат-тилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и тре­пете, или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Атти­ла, будучи королем [этих] королей, возвышался над всеми и пек­ся обо всех.

Итак, происходила борьба за выгодную, как мы сказали, пози­цию того места. Аттила направляет своих, чтобы занять вершину горы, но его предупреждают Торисмунд и Аэций, которые, взо­бравшись на верхушку холма, оказались выше и с легкостью низ­вергли подошедших гуннов благодаря преимущественному поло­жению на горе...

Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекав­ший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавший­ся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью пре­вратился в целый поток. Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застиг­нутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, ко­торую сами они — раненые — и пролили.

Там король Теодорид, объезжая войска для их ободрения, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же; он завершил свою жизнь, находясь в возрасте зрелой старости. Некоторые говорят, что был он убит копьем Андагиса, со стороны остроготов, кото­рые тогда подчинялись правлению Аттилы. Это и было тем, о чем вначале сообщили Аттиле гадатели в их предсказании, хотя он и помышлял это об Аэции.

Тут везеготы, отделившись от аланов, напали на гуннские пол­чища и чуть было не убили Аттилу, если бы он заранее, предусмо­трев это, не бежал и не заперся вместе со своими за оградами ла­герей, которые он держал окруженными телегами, как валом; хотя и хрупка была эта защита, однако в ней искали спасения жизни те, кому незадолго до того не могло противостоять никакое ка­менное укрепление...

Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный. Сошлись тогда готы и римляне и рассужда­ли, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестан­но стрелявшими. Рассказывают, что в таком отчаянном положении названный король не терял высшего самообладания; он соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов".

Так пал Теодорих, старый король готов, недруг империи, вы­нужденный стать ее союзником».

Дальнейшие события приняли странный оборот. Григорий Турский сообщает: «Когда битва закончилась, Аэций сказал Торисмунду: „Теперь быстро отправляйся, иначе твой брат захватит престол твоего отца". Торисмунд послушался его совета, надеясь опередить своего брата и занять до него трон^[8]. На тех же основа­ниях Аэций убедил короля франков покинуть поле боя. Как толь­ко они ушли, Аэций собрал всю добычу, лежавшую на поле бит­вы, и отправился вместе с ней домой».

Аэций не стал преследовать гуннов и распустил свою армию! Искусный политик, он добивался контролируемого баланса сил: лучше два конфликтующих между собой врага, чем одна-единственная противостоящая сила. Гуннам позволили уйти, потому что их уничтожение сделало бы готов единственным противником империи, и в случае конфликта с Тулузским королевством импе­рия оказалась бы вновь под ударом.

Рим не впервые сталкивался с ненадежностью союзников-вар­варов и старался упредить ее или, по крайней мере, иметь на слу­чай измены «вариант Б». А вот Аттила несказанно удивился по­ведению своих противников: он уже смирился с поражением, как вдруг увидел, что лагерь вестготов пуст!

Гунны начали отступление. Конные лучники Аттилы, способ­ные на быстрый отход, не понесли больших потерь. Иное дело — его пешие союзники-германцы, чью кровь впитали Каталаунские поля... Германские племена роптали, но пока не смели выступить против могущества Аттилы.

Так был отбит первый натиск Аттилы на Западную Римскую империю.

В западной историографии издавна считалось, что битва на Каталаунских полях спасла христианскую цивилизацию. Авторы на­ходят этот взгляд таким же преувеличением, как и описание гун­нов у Аммиана. Христианская цивилизация Запада в V веке еще не существовала. Ее зачатки появятся лишь через триста лет как ре­зультат «каролингского возрождения» — культурного движения, к которому сходятся нити всех традиций европейской латинской культуры. Деятели «Академии Карла Великого», кружка ученых, учащихся, любителей и покровителей учености, вооруженные «ад­министративным ресурсом» короля франков, сделают все, чтобы церковь стала объединяющей силой в разноплеменной и разноя­зыкой империи.

Малые религиозные группы, слабо связанные и конфликтую­щие между собой по вопросам веры и иерархии, — еще не циви­лизация.

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ ИМПЕРИИ

Сенатор IV-V веков больше не кутался в тогу — она вышла из моды вместе с патриотизмом, долгом и призывами к умеренности. Теперь сенаторы носили длинную льняную тунику-камизу и на­кидывали на нее летом прозрачную развевающуюся ткань, а зи­мой шерстяную мантию-далматик, нечто вроде плаща с жестким капюшоном.

Сенаторов теперь было четыре тысячи — две в Риме и две в Константинополе. Все они делились по богатству на три груп­пы, из которых двум низшим к 450 году разрешили не посещать заседания (поскольку они беднели), а высшая группа едва ли когда-нибудь собиралась в полном составе, так как большинство се­наторов жило вне Рима, в своих гигантских поместьях. Помимо тех, кто заседал в куриях, сенаторами также стали называть себя крупные землевладельцы за пределами Италии.

Их богатства были неисчислимы. Олимпиодор утверждает, будто многие римские сенаторы получали до 40 тысяч фунтов зо­лота (около 13 тонн) годового дохода, не считая выручки от про­даж продуктов и ремесленных изделий, производимых в их по­местьях и мастерских. Получив пост консула, сенатор был обязан устроить общественные развлечения и игры. Не самый родови­тый сенатор Симмах, когда его сын получил высокую должность, потратил на пиры и угощения 2000 фунтов золота.

Галльские и итальянские сенаторы, могущественные и бога­тые, передавали имущество и власть по наследству, в Рим наез­жали редко и содержали вооруженную охрану, отряды которой без преувеличения можно назвать частными армиями. Сенатор­ские владения, словно небольшие королевства, населенные наем­никами, рабами, ремесленниками, охранниками, управляющими и прихлебателями, были независимы экономически (а часто и по­литически) — постепенно нарождался феодальный класс.

Некоторые деревни, расположенные близ этих давно исчезнув­ших «королевств», и поныне сохраняют в своих названиях име­на владельцев: Витри (Виктор), Савиньи (Сабин), Лезиньи (Лициний). О могуществе магнатов говорит то, что еще император Гонорий фактически передал власть на местах в их руки; Аэций, сам будучи крупным земельным магнатом, фактически поставил римскую армию на службу личным интересам и отбил Галлию у варваров, а в 455 году собрание галльских магнатов в Арле из­брало императором Авита, выходца из своих рядов.

Сидоний Аполлинарий в своем письме другу описывает Авитак — овернское поместье, которое его жена, дочь императора Авита, получила в приданое. Это сенаторское владение на бе­регах озера Эйда в Оверни охватывало пять тысяч гектаров по­лей и пастбищ, а в роскошном и изысканном жилище хозяина, украшенном фресками и мозаиками, имелись портики, римские бани, летние и зимние залы, спальни, приемные, кабинеты, ку­пальни, хозяйственные постройки, мастерские, жилье прислу­ги... Поместья друзей Сидония не уступали в роскоши и к тому же обладали богатыми библиотеками. И все они — такова чер­та времени — были окружены высокими стенами и оборони­тельным валом. Сенаторы Запада находились в неявной, пассивной оппози­ции к императору и империи, ничем их не поддерживая. Более того, обладая огромным влиянием при дворе и в бюрократиче­ском аппарате, они, часто подкупом и запугиванием, уклонялись от уплаты земельного налога (gleba senatoria) и исполнения госу­дарственных и муниципальных повинностей. Десятилетиями они копили задолженности, взыскать которые империя уже не имела сил. Симмах, сам сенатор, в одном из писем жалуется: «Мы не мо­жем переносить своеволия наших прокураторов, которые не толь­ко не уплачивают прежних долгов, но оттягивают уплату взносов даже ближайшего года».

В середине V века сословие магнатов стало в каком-то отно­шении могущественнее императоров: одни — через своих клиен­тов, связи и родство — правили государственными учреждения­ми, а другие по-прежнему оставались в стороне. Но и тех и других никто уже не мог принудить исполнять имперские законы.

Таков был стиль, выдерживаемый знатными римлянами позд­ней империи: праздность, отчуждение от всего, что пахнет пле­бейством, и удивительная беззаботность. Они лениво и безмятеж­но (иные считают — стоически) смотрели, как Римская империя валится в тартарары, утверждая, что ничего, в сущности, не из­менилось. Римский консерватизм и римское высокомерие в отно­шении варваров повелевали им до последнего не признавать на­грянувшей катастрофы.

В 471-475 годах уже знакомый нам Сидоний Аполлинарий, епископ Арверна (ныне Клермон-Ферран), одно время прибли­женный ко двору короля Теодориха I, помогал в обороне про­тив вестготов. Затем правительство империи отвернулось от него и уступило обороняемые земли варварам-противникам. Сидоний пытался пробудить своих галло-римских друзей от преступного равнодушия. Но и он был заворожен картиной красочного увя­дания: в своих произведениях он любуется живописной жизнью аристократии в последних теплых лучах заходящего солнца им­перии, под надвигающейся тенью германцев.

Может быть, такое поведение непреклонно диктовал модный эстетизм или эскапизм, а может, аристократы были уверены, что с варварами можно поладить. Во многом они оказались правы. С падением Запада все магнаты Италии установили прекрасные отношения с германцем Одоакром, а затем с остготским королем Теодорихом Амалом. По тем же причинам земельная аристокра­тия Галлии, полыхающей набегами, войнами и восстаниями, перенесла переход к владычеству франков и бургундов без особо­го ущерба.

Точно так же местные элиты помельче — куриалы — при лю­бой власти держали население в полном подчинении и даже сами взимали налоги со своих арендаторов.

Эта «осень империи» и растущее могущество местных кланов, равнодушных к судьбе государства, — предвестник грядущего переустройства земель Запада. Британский историк Йэн Моррис суммирует основные стратегии построения государств:

«По существу, есть два основных способа управления государ­ством, которые мы можем назвать „дорогостоящей стратегией" и „дешевой стратегией". Дорогостоящая стратегия предполагает наличие руководителей, которые централизуют власть и нанима­ют и увольняют подчиненных, которые служат им за жалованье в рядах бюрократии или армии. Выплата жалованья требует боль­ших доходов, но и основная работа чиновников состоит в полу­чении этих доходов посредством налогов, а основная работа ар­мии — обеспечивать принуждение при их сборе. Целью является достижение баланса: масса доходов тратится, но еще больше по­ступает. Правители и их служащие живут на разницу между эти­мипотоками.

«Дорогостоящие» государства обеспечивали наличие дорог и гаваней, чтобы вышеуказанное было выгодно, а также армии и кодексы законов, чтобы защитить прибыли. Они делали так из простого разумного допущения, что более состоятельные поддан­ные смогут платить больше налогов.

При дешевой стратегии руководителям не нужны крупные налоговые поступления, поскольку они много и не тратят. Свою работу они заставляют делать других людей. Вместо того чтобы платить армии, правители полагаются на представителей мест­ной элиты — которые вполне могут быть их родственниками, — что те будут набирать войска в своих владениях. Правители воз­награждают этих вельмож тем, что делятся с ними награбленным. Правители, которые стабильно побеждают в войнах, создают ба­ланс на невысоком уровне: доходов поступает не очень много, но тратится еще меньше, и вожди и их родня живут на эту разницу»^[9]. При поздней Республике и Юлии Цезаре в I веке до н. э. Рим­ская империя принялась выстраивать «дорогостоящее» государ­ство, которое с успехом обеспечивало внутренний мир и удержи­вало границы от внешних врагов. Оно содержало дороги, гавани и армии, а также разработало кодексы законов, чтобы защитить собственность подданных, которые платили налоги. После кри­зиса начала V века и, главное, после захвата вандалами в 439 году основных африканских угодий у Рима кончились средства на соб­ственное содержание. Оплачивать существование империи теперь было некому.

Элиты не изменили своего поведения, даже когда государ­ство начало распадаться. Стало невозможно остановить про­извол магнатов: с падением доходов империи наемная профес­сиональная армия рассеялась, и то же произошло с союзными силами.

Как только государство лишилось силовых инструментов, на­силие стало преумножаться. Ни у земельных магнатов, ни у вар­варских вождей не было желания узурпировать государствен­ную власть и право на насилие — они вынуждены были делать это в силу сложившегося положения вещей.

Так началось упрощение политической структуры и начали возникать локальные псевдогосударства, размером от поместий и городов с прилежащими землями до крупных варварских ко­ролевств, родившихся в результате компактного расселения вар­варов. Экономическая локализация, обрыв торговых и иных свя­зей, «окукливание» и падение регионов до натурального хозяйства произошли еще раньше...

Облик Европы стремительно менялся. Эпоха античности ухо­дила в историческое небытие. Нарождался новый, незнакомый и страшноватый мир.

ГУННЫ В ИТАЛИИ

Аттила тем временем не унывал. После разгрома на Каталаунских полях он отправился в северную Италию и весной 452 года захватил и разграбил хорошо укрепленную Аквилею, уничтожил всех ее жителей и сравнял город с землей, да так, что, по словам Гиббона, «следующие поколения с трудом находили следы руин». Расположенную совсем недалеко, но надежно укрытую болотами и толстыми стенами Равенну невозможно было ни взять приступом, ни даже подступиться к ней. Поэтому Аэций, спокойный за судьбу имперской столицы, отошел дальше, собрав свою армию вдоль Виа Эмилия за рекой По. Там он и остался ждать последней авантюры Аттилы.

После трех месяцев бесплодной осады Равенны гунны валом покатились по Италии, опустошая страну. Древними римскими дорогами они отправились на запад, через долину реки По с мно­жеством богатых городов. Один за другим пали перед гуннами Па­дуя, Мантуя, Виченца, Верона, Брешия, Бергамо... Милан и Павия без сопротивления отдали свои богатства и превозносили мило­сердие варваров, которые гнали перед собой тысячи пленных, бу­дущих рабов.

• Спустя шесть лет пленники, которых считали погибши­ми, вернулись в Италию. Многие из них обнаружили, что за эти долгие годы их жены потеряли надежду дождаться своих мужей и вновь вышли замуж. «Невольных двоемужниц» было так много, что местный епископ не знал, что де­лать, и обратился за советом к папе Льву. Тот вынес спра­ведливое решение: женщин, вступивших вторично в брак, наказывать нельзя, но они должны вернуться к «настоя­щим» мужьям. Тех, кто откажется возвращаться, следует отлучить от церкви.

Аэций не сомневался в том, что вскоре поля Ломбардии покро­ются костями гуннов, но подстраховался, отправив от имени Валентиниана посольство к восточному императору Маркиану, зна­менитому воину. Маркиан пообещал войско: если Аттилу удастся заманить на Цизальпинские поля, армия Восточной Римской им­перии успеет подойти из Паннонии и отрезать гуннам путь к от­ступлению.

Италия, эта удивительная и прекрасная страна, тревожила воображение гуннского вождя. Его орды, нагруженные плода­ми грабежей, рвались домой, однако впереди был Рим, чье имя все еще производило немалое впечатление. Но войско гуннов голодало, и к тому же армию охватил странный мор, косящий людей многими сотнями. Воины гуннской империи пришли из­далека, не обладали иммунитетом к местным болезням и пере­носили их очень плохо.

Встреча папы Льва I с Аттилой, гравюра, 1825 г.

Особенно сильно эти обитатели засушливых степей были подвержены малярии. Придя на территории имперской метрополии, гунны стали пасти своих коней на заливных лу­гах, которые ввиду частых дождей превратились в рассадники малярийных комаров. Незнаемая болезнь пугает и деморали­зует войско, в ней можно узреть гнев богов. Еще неизвестно, кто был настоящим спасителем Рима — папа Лев I, который, по легенде, вышел с увещеваниями к вождю гуннов, или ма­лярийный комар.

Пора уходить из Италии, — понял Аттила.

При приближении гуннов Аэций неосторожно упомянул о сво­ем замысле переместить императора из Равенны в безопасную те­перь Галлию. Враги главнокомандующего моментально начали распространять сплетни о том, что он хочет удалить императора, чтобы занять его место! Тогда Аэций предложил трусливому вну­ку Феодосия на время перебраться в Рим, пока он со своей арми­ей будет оборонять Равенну и границу по реке По.

Придворные нашептывали императору и его чиновникам о странной близости Аэция к варварам. Приводили примеры Алариха и Радагайса, якобы подкупивших Стилихона. Болтали об Аквилее, в падении которой винили Аэция. Перечисляли города, которые Аэций якобы договорился сдать гуннам. Тщательно посе­яв во дворце панику, недоброжелатели полководца добились даже

того, что двор одно время забыл не только о неоспоримых заслу­гах военачальника, столько раз спасавшего империю, но и об иду­щей на помощь армии Маркиана!

Галлы Плацидии уже не было в живых, и некому было вразу­мить Валентиниана. Император из великолепно защищенной Ра­венны сбежал в открытый всем ветрам Рим, откуда было в случае чего проще удрать в Константинополь. Он больше не доверял Аэцию! Пока полководец готовился к битвам, императорский двор принял беспрецедентное решение — послать к Аттиле «миротвор­ческую миссию» с предложением выкупа, чтобы он ушел из Ита­лии. В посольстве участвовали папа Лев, префект Тригеций и консуляр Авиен.

Неизвестно, сколько золота вручили Аттиле эти миротворцы. Деньги были потрачены впустую: во-первых, когда Аттила объ­явил о своем намерении идти на Рим, суеверные приближенные напомнили ему, что Аларих после взятия Вечного города про­жил совсем недолго. Во-вторых, гунны были наголову разбиты частями, которые Маркиан направил для усиления армии Аэция. В-третьих, пока объединенные силы Востока и Запада изматыва­ли в Италии гуннов, голодных и ослабленных мором, другие вой­ска Восточной Римской империи совершили рейд в земли к севе­ру от Дуная, то есть в сердце владений Аттилы.

Гунн был вынужден заключить какое-то подобие мира, и в 452 году его истощенная голодом и болезнями орда откатилась в Центральную Европу, пусть и с немалой добычей. Одна беда: золото и серебро несъедобны, а купить или реквизировать зер­но негде — сельское хозяйство Италии, Далмации и Иллирии погибло.

Гунны ушли, но возрождение Запада и начинавшийся подъем эко­номики, прерванные нашествиями начала V века, не возобнови­лись. Упадок перешел некую черту, за которой города неизбежно увядали, а виллы на всем Западе в V веке больше не строились. Жизнь в обитаемых пока поместьях и городских зданиях изме­нилась, прервалось обращение денег и богатств. Элитная торгов­ля и локальные торговые сети никогда полностью не исчезали, но мир вещей и отношений упростился, а разрыв между имущи­ми и неимущими стал невероятно велик — примерно величиной в пропасть между жизнью и выживанием.

В этом упростившемся мире тихо отмирали не нужные более структуры и институты. Зарастали и портились дороги, по кото­рым не маршировали легионы и не ездили торговцы. Были забро­шены некоторые акведуки, ранее доставлявшие воду в опустевшие теперь города. С сокращением морской торговли заилились и об­мелели порты. Зато оживились пираты, которым больше не угро­жали военные флоты империи.

Западная Римская империя угасала. К 452 году оставшиеся у нее полоски итальянских и галльских территорий, по которым гунны прошли огнем и мечом, не могли принести римской казне никаких доходов.

Западу стало нечем платить армии и, стало быть, нечем защи­щаться.

В этом новом мире церковь внезапно обнаружила, что стала самым крупным землевладельцем и что ее власть над умами и ав­торитет почти соответствовали ее богатству.

Смерть Аттилы и хаос войн

Аттила умер в следующем, 453 году. Одни хронисты пишут «убит», другие рассказывают историю об инсульте, который прикончил пьяного гунна на брачном ложе с новой женой по имени Ильдико. Пышные похороны своего вождя гунны превратили в страш­ную сказку, которую несколько поколений рассказывали взрос­лым и детям. Через сто лет ее записал историк Иордан:

«Ночью тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба — первый из золота, второй из серебра, третий из крепко­го железа. Следующим рассуждением разъясняли они, почему все это подобает могущественнейшему королю: железо — потому что он покорил племена, золото и серебро — потому что он принял орнат^[10] обеих империй. Сюда же присоединяют оружие, добытоев битвах с врагами, драгоценные фалеры^[11], сияющие многоцвет­ным блеском камней, и всякого рода украшения, каковыми отме­чается убранство дворца. Для того же, чтобы предотвратить че­ловеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело, отвратительно, таким образом, вознаградив их; мгновенная смерть постигла погребав­ших так же, как постигла она и погребенного».

Непрочное здание кочевой империи скрепляли лишь гений и харизма Аттилы. Со смертью вождя она почти сразу рухнула. Союзники покинули гуннов, а сыновья Аттилы тут же перессори­лись. Вскоре гунны утратили контроль над готами и над множе­ством других народов, известных нам лишь по названиям. Одни откололись от гуннского ядра и образовали собственные полити­ческие общности, другие просто разошлись по всему европейско­му континенту и растворились в иных этносах.

Смерть Аттилы и распад гуннского государства обрушили ба­ланс сил, благодаря которому в середине V века в Западной Рим­ской империи еще теплилась государственная жизнь. Началась драка племен за территории. В сравнительно небольшом регионе стали соперничать сразу несколько племенных объединений с мно­жеством хорошо вооруженных и опытных бойцов. И в 460-х годах новорожденные королевства начали войну за гегемонию на Дунае.

Войны за наследство гуннской империи давили на римские гра­ницы, они причинили массу беспокойства Восточной Римской им­перии (хотя и отчасти улучшили ее стратегическое положение) и ускорили распад Западной. На имперские земли вновь хлынули потоки переселенцев, наемников, искателей счастья.

Но вернемся на Запад.

Смерть Аэция, гибель Рима

По общему мнению, Галла Плацидия «...вырастила и воспитала этого василевса [то есть сына, Валентиниана III] в распущенной неге и роскоши, и поэтому он с детства предавался всяким поро­кам. Он по большей части общался со знахарями и с теми, кто га­дает по звездам; он безумно предавался любовным связям с чужи­ми женами, ведя беззаконный образ жизни, хотя жена его была исключительной красавицей. Поэтому он не только не вернул державе что-либо из того, что было раньше отторгнуто, но и по­терял Ливию, да и сам погиб», — огорченно писал Прокопий Кесарийский.

Трусливый и неумный Валентиниан III, даже достигнув совер­шеннолетия, мало занимался проблемами империи, деля время между удовольствиями и официальными ритуалами. Вероятно, Галла Плацидия, хорошо знавшая характер и способности наслед­ника, была права, не допуская его до государственных дел. Сыну она доверила лишь участие в утомительных и однообразных це­ремониях, которые поддерживали ореол сакральности владыче­ства августов.

Тридцатилетнему императору хотелось узнать вкус реальной власти, но, когда после смерти восточноримского повелителя Фе­одосия II он задумал перехватить управление обеими частями империи, скучные и осторожные советники — и в их числе Аэций — доказали, что политические круги Константинополя это­го не допустят.

Валентиниан обиделся. Когда Аэций в 442-443 годах отпра­вился отвоевывать Испанию, император фактически начал дей­ствовать против него, назначив Цецину Базилия, соперника и врага полководца, префектом Италии, Африки и Иллирии.

В 454 году Галла Плацидия уже четыре года покоилась в моги­ле, и некому было унять ее сынка, которому невероятно хотелось самостоятельно поуправлять империей... или тем немногим, что от нее оставалось. При дворе отношение Валентиниана к Аэцию не было секретом, и император легко попался на простейшую манипуляцию собственных врагов — евнуха Ираклия и влия­тельного патриция, magister militium Запада Петрония Макси­ма. Валентиниан и ранее считал, что Аэций, уже тридцать лет обороняющий империю, слишком удачлив, слишком популярен в армии, слишком влиятелен, и, следовательно, опасен. Консер­вативная придворная партия, в свою очередь, полагала, что пол­ководец имеет уж слишком тесные связи с гуннами, и кто знает, что он планирует на будущее? Не переворот ли при поддержке, в том числе, и гуннских отрядов, которые составляли главный военный ресурс партии Аэция?

Задаться вопросом, почему на протяжении минувших десяти­летий Аэций не проявлял никакого интереса к императорскому пурпуру, тугодумный август не догадался.

В этой обстановке Валентиниан III чувствовал себя все менее уверенно. Он, видимо, насмерть перепугался, когда Аэций предло­жил обручить дочь императора, Евдокию, со своим сыном Гауденцием. Шутка ли: главнокомандующий желает стать свойственником императора, породниться с ним — то есть войти в число претен­дентов на трон, как в свое время император Феодосии I, получив­ший пурпур вследствие брака с дочерью Валентиниана Первого!

Вероятно, Аэцию действительно надоело нянчиться с неум­ным и бездеятельным императором, и полководец решил пойти к трону кратчайшей тропой. А может, он был так уверен в своем положении, что не понял, какой трагический промах совершает, огласив планы на брак дочери императора. Валентиниану III тут же нашептали, что Аэций готовит его убийство, чтобы захватить престол, и недалекий правитель решил, что с уходом гуннов про­славленный военачальник ему впредь не нужен.

21 сентября 454 года император с помощью придворного ев­нуха Ираклия зарубил «последнего римлянина» мечом во дворце на Палатинском холме.

Затем во дворец пригласили влиятельных друзей покойного, которые поддерживали его политику, и среди них префекта пре­тория Боэция. Все они были убиты.

Тело Аэция выбросили на Римский форум.

Смерть Аэция потрясла римлян, а более всех ужаснулись вар­вары, питавшие огромное уважение к полководцу. Прокопий Кесарийский пишет, что, когда Валентиниан спросил некоего рим­лянина, хорошо ли он сделал, убив Аэция, тот ответил, что этим поступком император левой рукой отрубил себе правую. Визан­тийский историк писал свои произведения спустя почти век и, ве­роятно, несколько приукрасил степень откровенности, которую мог себе позволить собеседник Валентиниана. Скорее всего, уста­ми своего вымышленного героя историк передает общее мнение римлян и варваров о смерти Аэция.

Убийство не принесло императору ни счастья, ни удачи, ни долголетия. Григорий Турский лаконично сообщает: «Вскоре после этого, когда Валентиниан выступал перед своими во­йсками с помоста на Марсовом поле^[12], телохранитель Аэция

Окцила заколол его мечом. Так они оба погибли, каждый в свое время».

Убийство императора организовал сенатор Петроний Максим, враг Аэция. Он принудил вдову Валентиниана, Лицинию Евдоксию, выйти за него замуж, запретив оплакивать мужа, а дочь Ва­лентиниана выдал за своего сына.

На следующий день после убийства императора, 17 марта 455 года, Петроний Максим при поддержке римского сената (и нема­лых сумм, распределенных между дворцовыми чинами) сам стал императором.

После смерти Валентиниана III город Рим вновь сделался глав­ной резиденцией императоров. Впрочем, ненадолго.

МАЙОРИАН, РИКИМЕР И ЭГИДИЙ (I)

Нам нет нужды приводить здесь череду имен императоров, ко­торые после Валентиниана с удручающей частотой сменялись на троне Запада. Эти люди, за редким исключением, не направ­ляли события, а плыли по течению. Галерею деятелей Западной Римской империи завершают три имени: Рикимер, Майориан и Эгидий.

Самым знатным из них был Рикимер, родич короля франков Хлодиона и свойственник Флавия Аэция, по отцу внук короля свевов Эрманариха, а по матери — короля вестготов Теодориха. Аэций, как нам известно, всячески стремился укрепить связи с вар­варской знатью ради их интеграции в империю. Продолжая эту политику, он выдал сестру Рикимера замуж за бургундского ко­роля Гундиоха.

Флавий Юлий Валерий Майориан, сын друга и финансового советника Аэция, был одним из офицеров магната-полковод­ца; он пользовался доверием и дружбой убитого Валентинианом военачальника. В 448 году Майориан отличился при защите Тура от багаудов и тогда же познакомился с Рикимером и знат­ным галлом по имени Эгидий Афраний Сиагрий из числа ко­мандиров войска Аэция. В том же году Эгидий вместе с Майорианом принудил к подчинению салических франков во главе с их королем Хлодионом. Эгидий участвовал в битве на Каталаунских полях, а когда в 453 году вестготы двинулись на север от Луары, он в союзе с новыми вассалами-франками вышиб за­хватчиков на юг.

Три высших офицера и четвертый — их командующий и друг... Могла ли в V веке повториться история тетрархов во главе с Ди­оклетианом, вызволивших империю из гибельного кризиса? Едва ли. За 150 лет врагов Рима стало больше числом, и они были луч­ше организованы. Империя же ослабла, ее внутренние экономи­ческие связи постиг распад, а на местах правили всесильные зем­левладельцы в союзе с имперской бюрократией; если угодно, этот процесс можно назвать «федерализацией», а если еще точнее — «феодализацией»...

Армии империи теперь были невелики и почти на сто процен­тов состояли из варваров. Командовали ими люди, чьи интересы во многом расходились с интересами государства. В длящемся полвека военном хаосе они старались в первую очередь защи­тить собственные земли и увеличить свои богатства — то есть ух­ватить наивозможно крупную часть огромного наследства распа­давшейся страны.

После смерти Аэция и убийства Валентиниана III Рикимер вме­сте с армией хотел возвести на императорский трон Майориана, однако на следующий день после убийства императора, 17 марта 455 года, при поддержке римского сената (и немалых сумм, рас­пределенных между дворцовыми чинами) пурпур нацепил Пе-троний Максим.

Гейзерих-вандал гневался и ярился. По договору 442 года дочь Валентиниана была обещана в жены его сыну Гунериху. Возмож­но, эта ярость была наигранной, и Гейзерих просто решил, что со смертью Аэция ему больше некого опасаться. Какой смысл дого­вариваться со слабейшим? Вандальский король отказался призна­вать нового императора Петрония Максима, расторг договор 442 года, по которому империя и без того отдавала ему практически все, и собрал флот для нападения на Рим.

Петроний Максим, услышав о приближении Гейзериха, пытал­ся 31 мая 455 года бежать из города, но был растерзан возмущен­ными горожанами и погиб, трех месяцев не проносив пурпура. Мы еще в первой книге выяснили, что ремесло узурпатора в позд­нем Риме сопровождалось огромными профессиональными ри­сками и долголетию никак не способствовало.

В июне 455 года флот Гейзериха вошел в порт Остия, что в устье Тибра.

Вновь следует оценить степень исторической иронии: Рим взяли карфагенский флот и обитатели Карфагена! Ведь как ни крути, вандалы теперь жили на территории давно сгинувшей финикийской империи и хотя бы «по месту постоянной прописки» могли юридически и фактически именоваться карфагенянами!

Рим никто и не пытался защитить. Навстречу вандалам вы­слали процессию по главе с римским папой Львом I. По позд­нейшей легенде, папе удалось усовестить Гейзериха, тот отка­зался от убийства пленных и пообещал не устраивать резню с поджогами.

Римляне зря боялись варварской иррациональности и «при­родной жестокости». Вандалы (проявляя вандализм) методично и сосредоточенно грабили город две недели. Организованность и даже некоторая упорядоченность этого действа была такова, что оно производит впечатление не стихийного грабежа, а реали­зации некоего бизнес-проекта.

С храмов Капитолия сняли позолоченные крыши, выгребли из хранилищ все ценное, опустошили императорские дворцы и бога­тые дома. Среди похищенного были остатки добычи, которую им­ператор Тит вывез из Иерусалимского храма, в том числе Ковчег Завета (куда он подевался впоследствии — неизвестно) и другие сакральные и государственные ценности. Все это организованно и дисциплинированно погрузили на корабли.

К слову об исторической справедливости. Описанным событи­ям мы обязаны появлением позднейшего термина «вандализм» — это некрасивое словечко вошло в оборот более тысячи трехсот лет спустя, когда его в 1794 году произнес французский аббат Анри Грегуар, описывая бессмысленные ужасы, разрушения и культур­ные потери эпохи Великой французской революции. Так един­ственным брошенным в сердцах словом оказалась перечеркнута история целого народа, поскольку дальше «вандализма» смотреть не хочется.

Однако варвары оставили Рим практически целехоньким: го­род не сравняли с землей, его обитателей не перебили, а почву не просолили, как это сделал ровно 601 год назад Сципион Афри­канский.

Месть за сожженный римлянами Карфаген свершилась, пусть и была реализована руками германского племени, нежданно-негадан­но занявшего земли канувшей в небытие финикийской метрополии.

С собой вандалы увели и продали в рабство тысячи пленных рим­лян. Епископ Карфагенский выкупил некоторых из них, но участь большинства была тяжкой, а жизнь недолгой. В плен попали даже вдова Валентиниана III с дочерями Евдокией и Галлой (право же, это несчастливое имя).

Евдокию тут же выдали за Гунериха.

Рикимер вновь попытался возвести на трон Майориана, и вновь неудачно: у галло-римлян и вестготов имелось собствен­ное независимое мнение о том, кто должен быть западным импе­ратором.

Добро, которое творят хорошие государи, приносит пользу и вам, хотя вы живете вдали от Рима; жестокость дурных обрушива­ется только на нас, стоящих рядом. Сносите алчность и расто­чительность принцепсов так, как вы сносите недород или ливни, губящие урожай. <...> Или вы, может быть, надеетесь, что прав­ление Тутора и Классика будет более мягким? Что войска, кото­рые вам понадобятся, дабы обуздывать натиск германцев и брит­тов, потребуют меньших налогов? А ведь война всех со всеми и есть то, что вас ждет, если, — да не допустят этого боги, — римляне будут изгнаны из Галлии. Восемьсот лет сопутствова­ла нам удача, восемьсот лет возводилось здание Римского государ­ства, и всякий, кто ныне попытается разрушить его, погибнет под развалинами.

Из обращения Цериала к тревирам и лингонам. Тацит. История, книга IV

_{ГЛАВА 3}

От Луары до Гибралтара

Кочевая империя Аттилы распалась, и почти одновременно с этим событием начался обвал Западной Римской империи. Торисмунд, сын старого короля Теодориха из рода Балтов, который покинул поле битвы с гуннами, чтобы помешать братьям захватить трон и самому стать преемником отца, можно сказать, открыл кампа­нию. Всего через несколько лет у лидеров племен, шедших за Аттилой, возникли те же проблемы — на территориях обеих рухнув­ших империй возникали и крепли варварские королевства.

Синхронный распад последнего государства античности и ко­чевой империи гуннов завязал на территории Европы узел немыс­лимой сложности. Чтобы разобраться в последовавших событи­ях, придется разложить их по пунктам.

КОМУ БЫТЬ ИМПЕРАТОРОМ?

Торисмунду, поспешившему с Каталаунских полей в Тулузу, уда­лось оттеснить братьев и захватить корону вестготов. Его полити­ку иногда называют антиримской, но будем справедливы: молодой король всего лишь старался воспользоваться слабостью против­ника, будь то римляне или другие варвары, и захватывал приле­жащие земли, как только представлялась возможность. Он вытес­нил аланов (федератов Рима) из области в среднем течении Луары и взял Орлеан. Затем Торисмунд попытался захватить Арль, под которым потерпел поражение его отец, но отказался от этой мыс­ли, то ли поддавшись тонкой дипломатии Авита, префекта прето­рия Галлии, то ли реалистично оценив свои возможности.

Римляне «простили» Торисмунду эти захватнические устремле­ния: конфликт с Тулузским королевством мог бы дорого обойтись слабеющей на глазах империи. К тому же вестготы были слишком ценными союзниками, которых можно было направить на других противников. Торисмунд правил год или два, плодя врагов и от­талкивая потенциальных союзников, и в 453 году его убили братья Теодорих-младший и Фридерих. Вестготами стал править Теодорих II, римлянин по воспитанию, связывавший будущее вестготов с империей, — вновь забрезжила надежда на создание римо-готского государства с последующим возрождением имперского ве­личия.

Восстановление федеративных отношений с Римом придало Тулузскому королевству небывалый политический вес. Подстав­ляя плечо Римской империи, Теодорих встал на путь чаемого Аларихом единства варварской силы и римской цивилизованности, которое могло бы покорить мир. Армия вестготов была велика и грозна, сокровищница полна золота, а вестготская знать безого­ворочно поддержала курс на Римскую империю: готы, достаточно ознакомившись за минувшие десятилетия с достижениями антич­ной вселенной, были не прочь сами стать римлянами.

Первый шаг в укреплении нового союза был сделан уже в сле­дующем 454 году, когда брат Теодориха II по поручению Рима ри­нулся в Испанию подавлять очередное восстание багаудов. Одна­ко со смертью Аэция и последующим убийством Валентиниана III строительство готско-римской державы прекратилось.

Тогда же вестготского короля посетил его старый знакомый Марк Мецилий Флавий Авит, некогда обучавший юного Теодо­риха литературе и римскому праву. Теперь этот соратник Аэция и префект Галлии командовал галльской кавалерией и пехотой. Он убедил короля вестготов признать узурпатора Петрония Максима императором. Когда же в Тулузе узнали, что Петроний убит, а Рим разграблен Гейзерихом, Теодорих II заявил, что он будет другом Рима, если императором станет Авит.

Кандидатуру Авита не согласовали ни с Рикимером, ни с сена­том. Новый император надел пурпур в 455 году, но не пользовал­ся авторитетом в армии и при дворе. Однако его власти хватило, чтобы назначить некоего Ремиста главнокомандующим италий­скими войсками, а Рикимера — вторым командующим. Эгидию выпало начальствовать над римскими войсками в Галлии, а Майориана отправили отвоевывать Испанию.

В 456 году Авит с благословения галло-римской земельной ари­стократии и галльских военных, в сопровождении вестготских во­йск — через много веков сказали бы «на вестготских штыках» -- вошел в Италию. Это был знаменательный момент, ведь военная помощь вестготов Авиту означала отказ от сорока лет политики недопущения влияния варваров на внутренние дела государства. Теперь империя Запада уже не могла контролировать и принуж­дать к повиновению варваров-федератов, и пришлось принять их в подданство. (К тому же пополнять войска все равно было не­кем.) Отныне былые захватчики, федераты, иммигранты участво­вали в политике империи как равные.

Вандалы организовали морскую блокаду Италии, не допуская в ее порты транспорты с зерном. Сицилия была во власти Гейзериха, лелеявшего планы захвата Сардинии и Корсики. Этим пла­нам помешал Рикимер — весной 456 года он разгромил вандаль­ское войско при сицилийском городе Агридженто, а летом сжег вандальский флот у берегов Корсики.

Какие победы! Какая слава! Вот только одновременно с победа­ми Рикимера голодное римское население взбунтовалось против императора Авита, который якобы снисходительно смотрел на то, как вестготы грабят храмы Рима, вынося оттуда то, что не унес­ли с собой вандалы. Авит был вынужден бежать в Галлию и уни­женно просить помощи короля вестготов. Однако вестготы, от­правившиеся отвоевывать Испанию, завязли в боях со свевами и спасать неудачливого императора не собирались.

«Крестники Аэция», Эгидий, Рикимер и Майориан, решили действовать. 17 сентября 456 года они в Равенне убили Ремиста и сожгли императорский дворец. Через месяц в Италию вошел Авит с наспех собранной в Галлии армией, но потерпел пораже­ние от армий Рикимера и Майориана.

Свергнутого императора пощадили. Ему оставили жизнь с ус­ловием, что Авит станет епископом, то есть никогда не возьмет в руки оружие. Клятву Авит нарушил уже в январе 457 года и стал вновь собирать войско. Майориан преследовал его, нашел и убил.

Галльская знать, этим переворотом отставленная от полити­ческого руководства империей, возмутилась, но ничего поделать не могла. Да Теодорих и сам понял всю бессмысленность помощи Риму, в котором с осени 456 года не стало императора и которо­му уже ничто не могло помочь.

Отныне вестготы ставили исключительно на собственную вы­году. Именно с этой целью они возобновили федеративные отно­шения и позднее, под лозунгом помощи империи, захватили юг Испании вместе с побережьем Гибралтара, разгромив своих ста­рых врагов свевов.

Идаций сообщает, что Теодорих «...часть своего войска во главе с герцогами направляет в поля Галлеции. Они, исполь­зуя хитрости и клятвопреступления, как это им было прика­зано, захватывают Астурику, которую уже раньше они же раз­грабили под видом выполнения римского приказа, измышляя, что им приказано двинуться против сохранившихся свевов. Со своим обычным коварством они, нарушив мир, убивают мно­гих людей обоего пола, разрушают святые церкви, рушат алта­ри, уничтожают всякое священное украшение, уносят обнару­женное. Два епископа со всем клиром уводятся в плен. Более слабых уводят в печальный плен. Предав огню оставшиеся пу­стые дома, они опустошают поля. Город Палентима гибнет от готов, испытав судьбу, подобную судьбе Астурики. Один ла­герь Ковиацензе в тридцати милях от Астурики в долгом сра­жении с готами с Божьей помощью устоял и преградил путь врагам. Многие из готского войска были убиты, а оставшиеся вернулись в Галлию».

МАЙОРИАН, РИКИМЕР И ЭГИДИЙ (II)

В феврале 457 года константинопольский император Лев I Макелла официально назначил Рикимера первым, а Майориана вторым командующим армиями Запада, тем самым признав фактическое положение дел — а что еще оставалось?

Продолжаются стычки с варварами. В прежние времена никто не назвал бы большой победой разгром 900 алеманнов в Беллинцоне, на территории нынешней Швейцарии, но теперь этот бой подается как крупный триумф Рикимера и Майориана. Исходя из принципа «победитель получает все», Рикимер 28 декабря 457 года провозгласил Майориана императором.

Император Майориан постарался упорядочить и ослабить на­логовую нагрузку, принял меры к оживлению общественной жиз­ни городов и даже постарался уберечь запущенный и разрушаю­щийся Рим от дальнейшего упадка, пригрозив наказаниями тем, кто станет растаскивать храмы и дворцы на строительные мате­риалы.

Майориана не признали ни Рим, ни Галлия, ни вестготы, ни Испания с Африкой, так что его власть распространялась толь­ко на Италию. Это не помешало друзьям летом 458 года разгро­мить вандалов, которые высадились в Кампании, и даже убить зятя Гейзериха, который возглавлял этот налет. Затем Майориану в 458 году удалось вновь заставить покориться Галлию и Испа­нию, а осенью — даже гуннов в Паннонии, куда Рикимер с Майорианом отправились вербовать наемников.

В конце 458 года Майориан привел армию, усиленную контин­гентом варваров, в Галлию. Эгидия он назначил командующим войсками Галлии. Они вместе выгнали из Арелата вестготов, за­ставив их вернуться к статусу федератов — к статусу 418 года! — и вернули Риму Испанию, а по ходу дела взяли Лион и разгроми­ли бургундов.

У Эгидия тоже все складывается удачно: в том же году на се­вере Галлии он в союзе с королем салических франков Хильдериком и бретонским королем Риотамом приводит к покорно­сти рипуарских франков. Германия Секунда вновь подчинена Риму! Летом и осенью 458 года Эгидий с союзниками громят бургундов и заставляют отдать империи город Лион в обмен на другие территории, а также признать над собой верховен­ство Рима.

1 января 459 года Рикимер становится консулом и закладыва­ет в Риме церковь Святой Агаты Готской, в которой его впослед­ствии похоронят.

В это время Майориан начал подготовку к походу против Гей­зериха. Он восстановил флот Равенны и пополнил эскадру, сто­явшую в Мизенах, а также набрал новые войска из осколков им­перии Аттилы.

«Кроме союзников, уже состоявших у него на службе, слух о его щедрости и храбрости привлек под его знамена воинов с берегов Дуная, Борисфена и, быть может, Танаиса. Многие тысячи самых отважных подданных Аттилы — гепидов, остготов, ругиев, бур­гундов, свевов и аланов собрались на равнинах Лигурии, а от опас­ности, которой могли угрожать их громадные силы, служила ох­раной их взаимная вражда.

Они перешли через Альпы среди суровой зимы. Император шел в полном вооружении впереди, измеряя своей длинной тро­стью глубину льда и снега и весело ободряя жаловавшихся на не­выносимый холод скифов обещанием, что они останутся доволь­ны африканской жарой»^[13].Неужели главные испытания Западной Римской империи оста­лись позади? Неужто варварские вожди сумели преодолеть гло­бальный кризис и взять ситуацию под контроль?

СОЖЖЕННЫЙ ФЛОТ

Рикимер с подозрением следил за успехами Майориана. Он опа­сался, что тот, продолжив побеждать, обретет самостоятельность, а значит, будет представлять угрозу. Сам Рикимер, будучи варва­ром, даже знатным, не имел шансов стать императором, зато по­нимал, что может получить власть, пусть закулисную, над всей Италией.

Майориан же придерживался древней римской максимы: пока Карфаген враждебен, Рим в опасности. Значит, Карфа­ген — то есть вандалов — следует принудить к миру! В 460 году Майориан прибыл в Сарагосу, где римляне завязали переговоры с Гейзерихом. Одновременно они скрытно накопили в испанских гаванях в 100 километрах к северу от Гибралтара триста военных кораблей. Эти корабли должны были перевезти в Мавретанию войска Майориана, которые затем двинулись бы вглубь вандаль­ских владений, ударив Гейзериху в тыл. Военачальник Далмации Марцеллин в это время собирался высадить на Сицилии илли­рийскую полевую армию и вытеснить оттуда вандалов.

Но Гейзерих ударил первым: у берегов Испании нежданно объ­явился вандальский флот и, застав римскую эскадру врасплох, уничтожил корабли Майориана.

Ходили слухи, будто несколько влиятельных римских аристо­кратов (не с ведома ли Рикимера?) сообщили о планах Майориана вандальскому королю. Считают, что с этой неудачей был утрачен последний шанс на восстановление Западной Римской империи. Но будем честны: упадок европейских территорий древней им­перии, на которых правили вчерашние кочевники, уже ничто не могло остановить. Она медленно превращалась в раннесредневековый «третий мир»...

Майориан не сдался! Вместе с готами он летом 460 года разгро­мил свевов и подчинил Лузитанию. Подчинившихся ему варва­ров он оттеснил в Галлицию, которая теперь вновь стала римской. Однако с вандалами пришлось заключить эпохально унизитель­ный для Рима договор: все африканские территории, все острова между Африкой и Сицилией и между Африкой и Испанией были признаны принадлежащими вандалам. В ответ на эту любезность вандалы становились федератами Рима, обязанными снабжать империю зерном.

В Италии Майориана возненавидели — то ли за сожженный флот, то ли за позорный мир с вандалами. Когда же сенат прова­лил законы Майориана против коррупции и о преследуемых го­сударством гражданах, Рикимер всерьез испугался за свое поло­жение. Свержение императора могло повлечь за собой казнь его соратников и друзей, а дружба Майориана с Рикимером была из­вестна всему миру.

Так Рикимер решил предать друга и соратника, объединить его врагов, схватить и свергнуть... 2 августа461 года они встретились в Тортоне. Вероломный Рикимер арестовал Майориана, сорвал с него диадему и пурпур и после трех дней мучительных пыток 7 августа 461 года обезглавил.

После этого Эгидий отказался подчиняться Рикимеру, а Теодорих II сместил негодного римского командующего и заменил его своей креатурой. Мало того, под предлогом помощи бесцветно­му Либию Северу, которого Рикимер «назначил следующим им­ператором», Теодорих II в. 462 году захватил Нарбонн, на кото­рый давно положил глаз.

После смерти Теодориха II (неясно, насильственной или нет) в 465 году трон занял его младший брат Эйрих. Слабость импе­рии развязала руки варварским королям, и Эйрих вознамерился покорить галльские провинции. «Эрик видел частую смену рим­ских императоров и разрушение империи, поэтому он решил быть независимым и подчинить Галлию», сообщает Иордан о вестгот­ском короле.

Но у Эйриха были мощные соперники: хищное Бургундское королевство и франки, которыми правил Хильдерик I из дина­стии Меровингов.

В последующие годы в Риме один призрачный император сме­нял другого. Эти люди уже ничем не правили и ни на что не вли­яли, приходя на краткий срок и столь же быстро исчезая. Удиви­тельно, что их имена не поглотила Лета — тут надо поблагодарить старательность латинских хронистов, привычно записывавших столь малозначительные события, никак не способные повлиять на мировую историю...

ГАЛЛИЯ: ПОСЛЕДНЯЯ РИМСКАЯ АРМИЯ И ПЕРВЫЙ КОРОЛЬ ФРАНКОВ

В IV веке Римская империя старалась предотвратить политиче­ское объединение варварских племен, и это ей в целом удавалось. Франки, не слишком покорные клиенты империи, то шли на служ­бу в римскую армию (а некоторые даже делали неплохие карьеры), то пытались, не спрашивая дозволения, переселиться на импер­ские территории. В V веке они перебирались в Северную Галлию целыми родами, неторопливо захватывая земли и устанавливая свои порядки.

Расстояния между завоеванными областями и местами пер­воначального поселения франков были невелики, и массы вар­варов неспешно перетекали на новые места жительства, попутно усиливая первых поселенцев. При этом они не порывали связи со своей родиной, Francia Antiqua^[14], откуда постоянно черпали мате­риальные и людские ресурсы. (То же самое можно сказать о рим­ской Британии, примерно в те же годы колонизированной мно­жеством саксов, прибывавших морем с германского побережья Северного моря.)

Галльское население, деморализованное и отчаявшееся, не со­противлялось, а может, не видело в том нужды. Полным ходом шла военная колонизация покинутых римлянами территорий, и шло заполнение образовавшегося там политического вакуума.

После отхода гуннов хаос несколько улегся, но империя уже не мечтала о возврате Северной Галлии. На этих землях шла же­стокая борьба за власть, в которой соперничали остатки римской армии, местные полевые командиры, поселенцы и, наконец, вой­ска франков. В этой борьбе — или лучше сказать войне — сгинули римские аристократы-землевладельцы севера Галлии с их богаты­ми и беззащитными виллами, а римская система землевладения, в отличие от других регионов, потерпела быстрый крах.

Правда, часть севера Галлии номинально все еще была владе­нием империи. Здесь оплотом римской власти стал Эгидий. Былой соратник Аэция, друг казненного Майориана и последний глав­нокомандующий войсками в Галлии (magister militum per Gallias) в 462 году отказался подчиняться Рикимеру, не признал марионе­точного императора Севера (собственно, его не признал никто из командующих римскими армиями) и начал проводить в Северной Галлии собственную политику союзов с соседями-варварами. Тем самым он вынудил Рикимера предпринять срочные действия про­тив бывшего друга и соратника. Войско императора восстановило контроль над Галлией к югу от Луары, и Рикимер, чтобы связать Эгидия и не позволить ему войти в Италию, отдал варварским ко­ролевствам Нарбон и Лион.

Григорий Турский называет Эгидия в своей «Истории фран­ков» rex Romanorum, но этот титул вряд ли был официальным. «Римский король» много лет оборонялся от вестготов, в одиноч­ку или в союзе с франками. Так было, например, в 463 году под Орлеаном, когда группа франков под предводительством Хильдерика Меровинга вместе с войском Эгидия отбила нападение вестготов.

Перстенъ-печатка с изображением короля Хильдерша, найденный в 1653 году в одной из гробниц г. Турне

Совершенно неясно, кто такой Хильдерик, легендарный ос­нователь династии Меровингов, как он пришел к власти и отку­да в обнаруженной в 1653 году могиле предводителя небольшой группы салических франков взялись поражающие воображение богатства. Его генеалогия — сплошная загадка. Он называет сво­им отцом Меровея, который, вероятно, был сыном жены Хлодиона («Кое-кто считает, что Меровей произошел от семени Хлодиона», — пишет Григорий Турский, а стало быть, общее мнение было иным), а по франкской легенде отцом Хильдерика было не­кое морское божество.

Полулегендарные сведения, приведенные Григорием Турским, говорят о том, что Хильдерик был изгнаниз племени за предосу­дительный интерес к женам соратников, пробыл некоторое время в гуннском плену и в начале 460-х годов вернулся в Галлию. По-ви­димому, Хильдерик уже тогда начал действовать на римской сто­роне границы, продавая услуги тому, кто больше заплатит.

Осенью 464 года Эгидий умер (от яда или от чумы, хотя «чу­мой» тогда называли любую опасную инфекцию), и командова­ние римскими отрядами в Северной Галлии принял комит Павел. В 469 году эти «последние римляне Галлии» и франки вновь сра­жаются с вестготами, а затем с саксами, которые вторглись в Бре­тань и осадили город Анжер.

В бою с саксами погиб Павел. Его преемником стал сын Эги-дия Сиагрий, который в момент смерти отца был еще, вероятно, юн и не мог возглавить войско. Сиагрию удалось захватить Суассон и двадцать лет удерживать север Галлии, долины Сены и Сом­мы, то есть нынешнюю Пикардию, отбиваясь от вестготов на юге и от франков на востоке.

Ну, а Хильдерик во главе группы франков в союзе с остатками римского населения и римской армии Эгидия (а затем его преем­ника Павла) отражал набеги англосаксов на северные побережья Галлии. К 470 году Хильдерик, уже женатый на тюрингской прин­цессе Базине, от которой у него в 466 году родился сын Хлодвиг (Кловис), захватил старую римскую провинцию Бельгику Секун­ду. Своей столицей он сделал город Турне, центр германской ра­боторговли.

Как выглядели франкские вожди и знатные люди? Сидоний Аполлинарий в одном из писем 469 года оставил нам красочное описание Сигисмера, сына неназванного франкского короля, ко­торый в сопровождении большой свиты посетил бургундского короля в Лионе:

«Впереди него шла лошадь в праздничной сбруе; другие лошади, нагруженные блестящими драгоценностями, шли впереди него и за ним. Но прекраснейшим зрелищем являлся сам молодой, принц, выступавший среди своих слуг в багряном плаще и сияю­щей золотом белой шелковой тунике, причем его тщательно рас­чесанные волосы, его розовые щеки и белая кожа соответство­вали: краскам богатого одеяния. Что же касается reguli и свиты, его сопровождавших, то они способны нагнать страх даже в мир­ное время. Их ноги покрыты до щиколоток шнуровкой обуви из меха; колени, икры и бедра обнажены; на них тесно прилегаю­щая пестрая одежда; высоко подобранная, она едва достигает го­лых колен; рукава покрывают только верхнюю часть рук. Их зеле­ные плащи обшиты темно-красной каймой. Их мечи свисают на ремнях с плеч, прижатые к талии, охваченной кожаным поясом, украшенным гвоздями. Такое оснащение украшает и защищает их одновременно. В правой руке они держат пики с крючьями и ме­тательные топоры; левая рука защищена щитом; блеск щитов — по краям они белые, а середина их золотистая — свидетельствует как о богатстве, так и о пристрастиях их владельцев»^[15].

Примерно в это же время, то есть в начале 470-х годов, франк­ские правители начали конфискацию владений сохранившейся на севере Галлии сенаторской аристократии. Земли Германии Секун­ды, области Рейна и Мозеля, Мааса и Шельды, в том числе Кельн и Трир, римские землевладельцы покинули еще в 410-420-х годах.

Ремесленникам, крестьянам, арендаторам, мелким торговцам и прочему люду бежать было некуда. На них пали все тяготы во­енного хаоса и варваризации.

Предательство

Трудно сказать, какая часть Галлии еще находилась в составе им­перии в 460-х годах. Земли вестготов и бургундов номинально оставались имперскими. С северными территориями такой яс­ности нет. Рейнская армия Эгидия и Сиагрия образовала полуне­зависимое объединение западнее Парижа, беженцы-римляне из

Британии объединились с армориканцами и создали на террито­рии Бретани мощное королевство. Ну, а франкские территории на самом севере давно стали terra incognita, где больше не было ни римской власти, ни римлян.

Однако даже тогда в Галлии и Испании хватало настроенных проримски земельных магнатов, которые лелеяли идею восста­новления Западной империи. Возрождение Запада через раз­гром вандалов, воссоединение Италии, Северной Африки, части Испании и части Галлии было реальной задачей, посильной для объединенных сил Запада и Востока. Конфедерация с готскими и бургундскими автономиями возвращала бы стратегическую об­становку к ситуации 410 года, а Рим вновь стал бы доминирую­щей державой.

По всей видимости, именно этот план имелся в виду в 467 году, когда Рикимер, продержавший трон незанятым после смерти им­ператора Севера более года, с подачи константинопольского им­ператора Льва I усадил на престол Запада откомандированного в Рим дунайского magister militum Прокопия Антемия.

Не будем удивляться внезапному интересу восточного импера­тора к делам Запада и внезапной сговорчивости Рикимера. Дело в том, что у гиперактивного Гейзериха Африканского к этому вре­мени появился собственный кандидат на римский престол. Это был некто Олибрий, женатый на дочери Валентиниана III Галле. Император Запада Олибрий означал бы фактическое правление Гейзериха. Поэтому и восточный император, и Рикимер — ныне с искреннего или вынужденного дозволения Константинополя фактический властитель Запада — принялись действовать быстро и в обоюдном согласии.

«Назначенный» императором Антемий прибыл в Италию во главе военного отряда и, войдя в Рим, принял галло-римских землевладельцев, потянувшихся ко двору. Властный союз укре­пили, тут же сыграв пышную свадьбу его дочери Алипии с Рикимером.

Сидоний Аполлинарий, который явился в Рим именно во вре­мя празднования этого политического брака, был назначен пре­фектом Рима. Он с усмешкой, но и с внутренним воодушевлением пишет: «Везде наклеивают эпиталамии, на всех театрах, рынках, присутственных местах, площадях и на стенах храмов и гимна­зий. Классы в учебных заведениях закрыты, дела прекращены, суды умолкли, депутации отложены, и всякое важное предприя­тие должно уступить место фарсам и комедиям».

Разграбленный, опустевший и обедневший Рим даже теперь про­изводил впечатление на галльского аристократа! Сидоний называет Рим обителью законов, гимназией наук, курией сановных должно­стей, вершиной мира, отечеством свободы, единственным городом, в котором только варвары и рабы чувствуют себя чужими. Таким мы видим Рим глазами панегириста — видим в последний раз...

Сидония в награду за этот панегирик сделали префектом Рима. Спустя три года он предпочел покинуть эту должность и занять епископскую кафедру в Клермоне.

А пока что римляне воодушевились, и было отчего: восточно-римский император предоставил огромные средства для отвоевания захваченной вандалами Африки. Прокопий Кесарийский называет сумму в 1300 кентинариев золота (1 кентинарий равен приблизительно 33 килограммам), то есть почти 43 тонны. На эти деньги весной 468 года снарядили 1100 кораблей, на которых раз­местили 100 тысяч человек. Руководить походом назначили Васи­лиска, шурина императора Льва.

Флот направился по древнему пути к югу Италии и вскоре до­стиг берегов Северной Африки. Ах, если бы Василиск пошел пря­мо на Карфаген! Но «медлительность военачальника, возникшая либо от трусости, либо от измены, помешала успеху», и кораб­ли встали на якорь у мыса Бон, в 50-60 километрах от Карфаге­на, через залив.

Вскоре на горизонте показался флот вандалов.

Гейзерих отправил к Василиску послов с просьбой повреме­нить, сообщает Прокопий, и тайно послал ему большую сумму денег, чтобы купить перемирие. Хитроумный вандал тянул вре­мя в расчете на то, что поднимется благоприятный для него ветер. Так и случилось: ветер, к несчастью римлян, переменился. В лет­ние месяцы в этом месте африканского побережья обычно господ­ствуют восточные ветры, но на этот раз ветер был с северо-за­пада, то есть попутным для вандалов. Это решило исход битвы: римский флот оказался прижатым к западной оконечности мыса Бон, и вандалы применили брандеры.

Огонь — самая страшная опасность для парусного флота с его просмоленным такелажем и высушенными солнцем палубами. Ко­рабль сгорает в несколько минут, и спасения от пламени нет. Рим­ский флот охватила паника. Корабли, которые Василиск фактиче­ски продал вандалам, стояли тесно, и пламя быстро охватывало их один за другим, а вандальские корабли таранили и топили те, которые не тронул пожар.

Остатки римского флота с деморализованными людьми уже не представляли для вандалов угрозы и не смогли высадить на побе­режье полноценный десант.

Людские и материальные потери были огромны, а константи­нопольская казна претерпела колоссальный ущерб, от которо­го оправилась лишь через десять-двенадцать лет — при всем бо­гатстве Востока. Сам Василиск, вернувшись в Константинополь, спрятался в храме. «Благодаря просьбам василиссы Верины он избежал опасности, но уже был не в состоянии достигнуть пре­стола, ради чего он все это и сделал. Дело в том, что василевс Лев незадолго до этого убил во дворце военачальников Аспара и Ардавурия, так как у него было подозрение, что они злоумышляют против него, собираясь его умертвить. Так шли тогда дела», — за­ключает Прокопий Кесарийский.

Помощи больше ждать было неоткуда. Разгром римского флота означал новую эру, в которой Западной Римской империи не су­ществовало как политической и военной силы. Началась другая история Европы — история воцарившихся на руинах варварских королевств, политическая связь которых с Восточной Римской им­перией была слабой или попросту отсутствовала.

Трижды Западная Римская империя связывала свое пораже­ние от вандалов с предательствами высших военачальников: Бо­нифация, позвавшего вандалов в Африку; Рикимера, выдавшего вандалам римский флот в гаванях Испании, и, наконец, Васи­лиска... Эта цепочка измен высокопоставленных военачальни­ков означала, что Западная Римская империя ее элитам больше была не нужна: как мы упоминали ранее, римляне устали от сво­его государства.

Другой вариант — у Западной Римской империи больше не осталось политической и военной элиты, и, следовательно, стра­на прекращает существование в результате смерти по старости и истощению.

КОРОЛЬ ЭЙРИХ

Всего за несколько дней до восхождения Эйриха на престол вест­готы получили от Рикимера Нарбонскую Галлию, то есть выход к Средиземному морю. После разгрома восточноримского фло­та в 468 году вестготам не было смысла ставить на союз с Запад­ной Римской империей. Следовало поспешить заявить свои права на римское наследство, причем король намеревался сделать это в союзе с самими римлянами — с галло-римскими аристо­кратами, чиновниками и военными, которых он привечал при своем дворе.

Перекраивать политическую карту Европы Эйрих начал в 469 году. Он двинулся на север и напал на бретонцев, союзников Антемия, захватив Тур и Бурж. Теперь северная граница вестготско­го королевства доходила до Луары. Затем в 470-471 годах Эйрих послал войско на юго-восток, в направлении столицы римской Галлии, Арля.

Император Антемий, несмотря на поддержку бургундов, не смог помочь римлянам Арля и Оверни. Эйрих разгромил ита­лийскую армию под командованием сына Антемия, который пал в бою. В 473 году вестготы двинулись в Испанию, и к 476 году в их руках был весь Иберийский полуостров, кроме небольшого анкла­ва на северо-западе.

Теперь королевство вестготов простиралось от Луары до Ги­бралтара. В 481 году Одоакр формально уступил Эйриху весь Про­ванс до границ с Италией. Затем вестготы захватили Аквитанию Прима, которая сопротивлялась дольше всех. Сидоний Аполлина­рий сообщает о яростной борьбе римских магнатов против вест­готов, но на что они могли надеяться, не обладая существенной военной силой?

Власть короля вестготов — официальный титул монарха был «наш наиславнейший правитель и повелитель» — была абсолют­ной и наследственной. Прежних народных сходов (и тем более римских выборов) больше не было, но оставались тинги-советы, на которых король принимал решения в присутствии вооружен­ных воинов. Эти собрания были скорее элементом традиции, чем значимым институтом.

Окружение королей состояло из германцев и римлян, причем римлян было больше, особенно среди высших должностных лиц. Даже наместниками провинций и градоначальниками были в ос­новном римляне. Главным советником Эйриха и наследовавше­го ему Алариха II был крупный нарбоннский землевладелец Лев. Как квестор священного дворца (то есть председатель королевско­го совета) он ведал текущей политикой, а как magister officiorum — канцелярией короля и его личной стражей, будто у римского им­ператора.

Войско вестготов было основано на десятичной системе: от­ряды в тысячу, пятьсот, сто и десять человек возглавлялись, соответственно, тысячниками, пятисотниками, сотниками и де­сятниками. Римлян в армию не брали. Вестготские тысячники (тиуфады) при Эйрихе были подчинены высшим сановникам, которых назначал король. Тиуфады председательствовали при рассмотрении тяжб, разбирая их на римский манер при участии судебных заседателей-законоведов. Составленный римскими юристами к 475 году кодекс Эйриха был полностью основан на кодексе Феодосия.

В будущем романизация вестготов продолжилась: правивший в 568-586 годах король Леовигильд ликвидировал остатки отдель­ного вестготского законодательства, разрешил смешанные браки с римлянами и распространил на вестготов римское семейное пра­во, а король Рекаред (правил в 586-601 годах) запретил арианство и сам принял ортодоксальное вероисповедание.

БУРГУНДСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

Бургундское королевство просуществовало недолго. В 534 году его захватили франки. Однако оно заслуживает упоминания как об­разец ускоренной романизации «наивных и свирепых варваров», какими их рисует Сидоний Аполлинарий. Бургунды, освоившись в землях, куда их в 436 году переселил Аэций, установили наилуч­шие отношения с Римской империей, но принцип «римской тре­ти» поняли по-своему. Две трети пахотных земель они взяли себе, а треть оставили римлянам. Империя против этого то ли не воз­ражала, то ли уже не имела сил возразить.

Бургундские короли ко второй половине V века были полно­стью романизированы. Гундобад (правил в 480-516 годах), при котором Бургундское королевство достигло вершины могуще­ства, приглашал ко двору поэтов и риторов. Бургундский ко­роль Сигизмунд гордился тем, что служит империи, а королев­ство — ее часть. Короли бургундов завели по римскому образцу квестора священного дворца (главный королевский советник) и личную стражу. Сигизмунда за верную службу в качестве про­водника влияния Восточной Римской империи даже награди­ли титулом патриция от имени константинопольского импера­тора Анастасия. Начало своего правления бургундские короли отсчитывали от даты присвоения им почетного звания консула, которое означало право управлять от имени императора в каче­стве военачальника.

Бургунды как солдаты императора несколько раз сража­лись на стороне римлян против вестготов. Типичная коллизия времен тотального хаоса, когда одни союзники Римской импе­рии бились против других союзников Римской империи, при этом все — на стороне Римской империи. Абсурд такого поло­жения решительно никого не смущал, а войнолюбивых варва­ров тем более.

В остальном власть короля была абсолютной. Сыновья ста­новились вице-королями. Должностными лицами в окружении короля были в основном римляне. Не существовало ни военной сходки, ни самостоятельных дружин. Территорию королевства по­делили на общины или округа, которые возглавлял наместник или управляющий. За соблюдением законности и порядка следил су­дья с надзорными полномочиями, назначенный королем. Право­судие вели на основе римского права и римских обычаев. Импер­ская система городского управления действовала в Вене и Лионе, а налоговая и денежно-финансовая системы полностью остава­лись римскими.

Единственный след родового строя сохранялся в том, что все германцы называли и искренне полагали себя людьми свободны­ми, но постепенно они разделились по имущественному призна­ку. Верхнюю ступень занимала племенная знать, из которой вы­делялись наиболее приближенные к королю — так называемые верные, — а также обычные воины и затем беднейшие слои насе­ления. Бургунды и римляне имели одинаковый юридический ста­тус: «Закон один для всех», гласил свод Гундобада, и в этом было преемство римского права.

Распад

В V веке армия Западной Римской империи уже не могла выпол­нять задачи обороны. Она утратила выучку, была мала числом, а солдаты и офицеры все чаще поддавались панике и проигрыва­ли, еще не вступив в битву. Да и какие резоны драться за империю были у призывников-крепостных? И насколько наемники-герман­цы были заинтересованы в судьбе империи?

Система армейского снабжения уже в IV веке работала из рук вон плохо. Платили солдатам мало, военачальники их обкра­дывали, а жестокая система армейских поборов заставляла сол­дат изыскивать способы добывать средства грабежом. Население империи уже при Константине I не видело в армии защитников и относилось к солдатам как к нахлебникам и вооруженным бан­дитам. Ритор Либаний, современник Константина, писал, что го­лодные и оборванные солдаты слоняются вдали от битв, громят лавки и обирают крестьян. Столь же печальные картины рисует Аммиан Марцеллин, сам бывший офицер немалого чина, он опи­сывает в своих книгах ужасающую жестокость и предательское непостоянство войск.

В V веке отчуждение от армии стало значительно сильнее. Мирное население видело в солдатах врагов: они всегда были го­лодны и силой забирали провиант. Прихожане церкви, где пропо­ведовал св. Августин Гиппонский, настолько ненавидели армию, что линчевали одного из командиров без всяких оглядок на хри­стианское смирение.

Почему же солдаты были голодны? Объяснение находим у Либания («О патронатах»): «...золото, которое по справедливо­сти должно бы оставаться в руках солдат, переходит на руки во­еначальникам, благодаря чему воин, одетый в обрывки обуви и плащ — один призрак плаща, нищ и уныл. Нередко доход по­ступает и на счет желудка солдат, так что на битвы выводят голод­ных людей». Если солдат пытались перевести подальше от родных мест, они часто отказывались подчиниться. Римское войско охва­тило всеобщее разложение, и гниение шло с головы: в армейской верхушке царило гомерических масштабов казнокрадство, пожи­равшее и без того сократившиеся ресурсы.

Но, может быть, римские писатели преувеличивали положе­ние дел в армии в чисто литературных целях, чтобы сделать свои произведения ярче и выразительнее? Тогда обратимся к мнению Аттилы. Вождь гуннов, по словам Приска Панийского, был невы­сокого мнения об армиях Запада, за исключением готских частей. О боевых качествах готов Аттила отзывался с уважением, прочих же просто не брал в расчет.

После 467 года во владении императора Антемия оставались только Италия, клочки Трансальпийской Галлии и Сицилия. На доходы с этих территорий нельзя было содержать армию, способ­ную контролировать варварские королевства и те римские элемен­ты, которые пока оставались хозяевами положения на местах. Та­кой армии хватило бы для удержания границ Италии, но Западная Римская империя не признавала, что другие территории утраче­ны, и бездумно распыляла те немногие силы, что пока оставались в ее распоряжении.

ОДОАКР И ПОСЛЕДНИЙ ИМПЕРАТОР

О правителях Западной Римской империи осталось досказать не­многое. В 470 году Западная Римская империя существовала лишь номинально, однако конфликты в ее верхах были вполне реальны­ми. Между присланным из Константинополя греческим августом Антемием и германским полководцем Рикимером, сообщает Ио­анн Антиохийский, разгорелась вражда. Императора с его полко­водцем поссорил сам Константинополь, явным образом оказывая предпочтение Антемию перед честолюбивым Рикимером и всяче­ски унижая последнего. Эта интрига в 472 году завершилась новой гражданской войной: Рикимер в Милане назначил императором Аниция Олибрия, женатого на дочери Евдоксии и потому считав­шегося наследником ее прадеда, императора Феодосия I. Во гла­ве шеститысячной армии Рикимер напал на Рим, чтобы захватить Антемия. В числе нападавших был и уже знакомый нам Одоакр.

Эпоха хаоса порождала невероятные, удивительные ситуа­ции. «Законный» (то есть назначенный Константинополем) им­ператор Антемий обратился за поддержкой к варварам. На его сторону встали остготы, герулы, скиры, руги и торкилинги, а за Олибрия выступили свевы и бургунды. Победу одержало войско Олибрия, а варвары обеих сторон влились в «римские» войска... которые давно не были римскими. Флавий Аниций Олибрий всту­пил в Рим, опустошенный голодом, мором и грабежами.

Император Антемий смешался с толпой нищих и ушел вместе с молящимися мученику Хрисогону, то есть к храму, который со­хранился поныне и называется Санта-Мария-ин-Траставере. Там его схватили и прикончили 11 июля 472 года.

Рикимер ненадолго пережил казненного императора и умер спустя сорок дней, 18 августа. Его похоронили в построенной им церкви святой Агаты Готской, которая и поныне стоит на склоне Квиринала. Время не пощадило захоронений императоров и вое­начальников эпохи расцвета империи, не сохранились и надгро­бия тех, кто пытался ее спасти. А могила Рикимера, убийцы Запад­ной Римской империи, сохранилась до наших дней...

Олибрий скончался еще через два с лишним месяца, 2 ноя­бря 472 года, на седьмом месяце правления. Вместо Рикимера главнокомандующим стал упоминавшийся выше бургунд Гундобад и возвел на императорский трон комита доместиков Глицерия. На земли империи в 473 году явились наемники-остготы, но Глицерию удалось спровадить их, убедив влиться в вестготское войско и покинуть Италию.

Гундобад в том же 473 году покинул Равенну, чтобы завладеть троном Бургундского королевства, который отныне был намного привлекательнее имперского — титул августа окончательно обес­ценился. Следом за ним «римскую» армию покинули бургунды. Гундобаду удалось убить двух своих братьев, растащивших коро­левство на части, вновь объединить бургундские земли и даже из­дать первый бургундский свод законов.

Вряд ли Гундобада интересовало происшедшее далее: восточ­ному императору Льву не понравилось, что Глицерий назначен императором без его ведома, и он отправил для наведения по­рядка войско во главе с Юлием Непотом, присланным «в поряд­ке поддержки кадрами». Тот захватил Рим, без битвы пленил Гли-церия, но не казнил, а отослал в Далмацию, назначив епископом. Тут же, не сходя с места, Непот был провозглашен августом. Он был последним западным императором, которого признавал Кон­стантинополь.

Главным военачальником Непота стал уже знакомый нам гунн Орест. Тот самый Орест, которого Аэций направил к Аттиле в ка­честве секретаря. Он отстранил от власти императора Юлия Не­пота, выслал его в Далмацию и в 475 году облек в императорский пурпур своего 14-летнего сына Ромула Августула. Этого «импера­тора» не признали ни Константинополь, ни упомянутый выше Сиагрий, сын Эгидия и галльский наместник, которого франки на­зывали «римским королем».

Казна Западной империи была пуста. Солдаты требовали пе­редать им треть италийских земель в качестве платы, но Орест отказал. Его довольно скоро зарезали по воле нашего старого знакомого Одоакра — помните восточноримское «посольство плаща и кинжала» к Аттиле, которое описал Приск Панийский? После падения гуннской империи Рикимер навербовал в каче­стве союзных войск множество германских мигрантов, в чис­ле которых был и Одоакр, происходивший из старинной се­мьи королей скиров и быстро завоевавший немалое влияние в италийской политике. Теперь Одоакр пожелал занять место Рикимера.

Армия, дислоцированная в Италии, оставалась крупнейшим военным формированием Западной Европы. Ее содержание было не по карману обанкротившейся империи, в распоряжении кото­рой оставались лишь невеликие италийские доходы. Одоакр понимал, что войско, не получая жалованья и довольствия, скоро выйдет из повиновения, и затевать очередную смену императо­ра — только зря терять время. Взвесив эти обстоятельства, Одоакр сделал решительный шаг: в 476 году он сместил мальчиш­ку-императора Ромула Августула и отослал в Мессину, назначив ему содержание.

Ромул Августул передает Одоакру императорский венец. Гравюра XIX в.

Титул императора варвар принимать не захотел и отослал им­ператорские инсигнии в Константинополь, тем самым показав, что не собирается уступать Востоку суверенитет над Италией.

Последний император Запада затем переехал в Неаполь, на вил­лу Лукулла, на месте которой сейчас стоит замок Кастель-дель-Ово. Там он жил в довольстве и покое всю жизнь, там и окончил свои дни.

476 год «назначили» датой смерти Западной Римской империи позднейшие историки, однако в сумятице непрерывных войн V века это событие прошло незамеченным, и никто не восприни­мал дележ власти на оставшемся клочке итальянских земель как гибель империи.

Ничего не изменилось! Одоакр по-прежнему состоял на им­ператорской службе, восточный август Зенон даровал ему статус патриция. Римская империя в ее константинопольской инкарна­ции по-прежнему существовала, и до ее гибели еще пройдет без малого тысяча лет.

Однако на Западе изменилось все. Испания стала вестготской, Африкой владели вандалы, Британию захватили саксы, Галлия была разделена на четыре части: от Луары до Пиренеев прости­ралось королевство вестготов, в верхнем и среднем течении Роны находилось Бургундское королевство, северо-восток оказался во власти франков, а земли к западу от Суассона контролировали римские войска, или то, что от них оставалось.

Из владений Запада только Италия, клочок Северной Галлии, часть Далмации да обрывки Норика номинально оставались под номинальной властью Римской империи, единственный владыка которой отныне навсегда обосновался на берегах Босфора.

Если считать условную «историю римского Запада» со дня осно­вания Вечного города в 753 году до нашей эры до отречения Ромула Августула в 476 году по Рождеству, то получается 1229 лет. Можно провести исчисление иначе — с начала правления Октавиана Августа, первого принцепса, вставшего во главе государ­ства в 27 году до нашей эры. Тогда выходит, что Западная империя протянула 503 года. Тоже весьма неплохой показатель.

ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННИКА

Дадим слово свидетелям последних дней Запада Римской импе­рии, лично наблюдавших, как распадаются остатки армий неког­да величайшего на планете государства.

В провинциях Среднего Дуная войска распустили, или, вернее, они разбежались, еще до середины века, в руках Рима оставалась только самая близкая к Италии часть реки. Христианский проповедник и миссионер Северин, которого варвары глубоко уважали, остался единственной защитой жителей провинции Норик. Его личность и благочестие, вера прихожан в его возможности творить чудеса и в пророческий дар облегчали жизнь людям и ограничива­ли жестокость варваров. Ученик Северина и автор его жития монах Евгиппий описал последние дни дунайского гарнизона в Норике (современные территории Австрии) около 482 года. В этом тяжелом и трагическом повествовании он описывает несколько крошечных отрядов limitaneu практически безоружных и не способных защи­тить от грабителей-варваров жителей городка. По призыву свято­го эти люди все же нападают на бандитов, застают врасплох и из­гоняют их с предупреждением не возвращаться.

Из рассказа Евгиппия становится ясно, что, когда Западная Римская империя еще существовала, солдатам во многих город­ках за несение дозора на стенах платили армейское жалованье. Когда денег не стало, отряды были распущены, стены перестали чинить, и они развалились. Жители Кастра Батавис (Пассау) пы­тались нанять стражу из варваров, но те стали вымогать деньги, угрожая грабежом. В Италии больше не было римских войск, а ар­мия Одоакра, который низложил последнего императора Ромула Августула, состояла полностью из федератов.

Грустный рассказ Евгиппия, пожалуй, выразительнее всех опи­сывает смерть Запада:

«В то время, когда существовала Римская империя, солдаты мно­гих городов содержались за охрану рубежа государственным жа­лованьем. Одновременно с прекращением этого обычая распа­лись воинские отряды, только в Батависе еще держался и охранял пограничные укрепления отряд, из которого отправились некие в Италию, намереваясь принести последнее жалованье товари­щам по военной службе; никто не узнал, что в пути они были уби­ты варварами... Между тем жители упомянутого города [Батависа] смиренно обратились к блаженному мужу, прося отправиться к государю ругов Фебану и испросить для них свободу торговли. Он сказал им: «Пришло время для этого города быть покинутым, как и прочие покинутые обитателями верхние крепости».

Европа, лишенная теперь мощного центра, своим тяготением менявшего торговые маршруты, орбиты царств и обычаи наро­дов, оказалась свободна выбирать собственные пути, все до од­ного трагические и тяжкие.

Вскоре место Западной Римской империи займет «виртуальная империя», властительница умов и душ, — церковь, которая уже в годы упадка империи постепенно становилась мощным и вли­ятельным институтом. Она была тем мостом, который связал ан­тичный мир со Средневековьем и Новым временем.

Начинался новый акт мировой драмы.

Часть II НОВЫЙ НЕЗНАКОМЫЙ МИР

Стены плавают, а вода стоит; башни ходят, а корабли сидят на мели; в банях холодно, а в комнатах сгоришь от жара; вот твоя Равенна! Живые у вас хоть умри от жажды, а мертвые плавают в могилах. Сама жизнь, которую вы ведете, представляет прямо обратное тому, что видишь в других местах. У вас бдительность составляет качество воров, а магистрат спит; духовенство от­дает деньги в рост, а сирийцы распевают по улицам, как духов­ные; купцы ведут войну, а солдаты торгуют; евнухи упражняют­ся в фехтовании, а мирные варвары предаются наукам...

Сидоний Аполлинарий. Книга I. Письмо 8

_{ГЛАВА 4} Спор за наследство Запада

В V веке с прекращением поставок африканского и испанского зерна прекратились и «социальные программы» античности, то есть зерновые раздачи населению крупных городов Западной Рим­ской империи. Города Запада стали пустеть. Пожарища зарастали травой, память о мертвых тонула в забвении, взамен сожженных хижин строились новые, поместья и виллы обзаводились стена­ми и башнями (пока что из бревен), распахивались старые и но­вые поля. От Бургундии до Африки повсюду рождались новые королевства. Только Италия с Сицилией, Фракией и Иллирией еще оставались под юрисдикцией восточноримского императора.

Все менялось — и все оставалось прежним: люди все так же делились на свободных и зависимых. Высшие чиновники и со­ветники варварских королей по-прежнему избирались из среды римской аристократии или германской племенной знати. Даже вы­деление земель в пользу варваров, по существу, не затронуло, как представляется, интересов земельных магнатов, так как пустую­щих земель было много, да и доставались они в основном знати, наделы получили лишь немногие из солдат^[16].

Колонизация Западной Европы варварами тоже изменила не­многое. Исследователи оценивают суммарное число германцев, вторгшихся на земли Западной империи, примерно в 750 ты­сяч человек, то есть 2-3 процента от числа коренных жителей. Пришлых было слишком мало в сравнении с давними обитате­лями империи. Расселялись германцы не компактно, а по сосед­ству с коренными жителями, быстро перенимая местные языки и обычаи. Граница между германскими и романскими языками не сдвинулась, и в романских языках очень немного заимствований из германских диалектов^[17]. Ни в одной области, ни в одной про­винции Запада не произошло германизации языка, а германские заимствования во французском языке исчисляются нескольки­ми десятками слов.

Упадок городов Галлии, Испании и Италии не слишком сказал­ся на сельской местности, если не считать увядания региональной торговли и волны бандитизма, который сделал жизнь крайне не­безопасной. Имения германской знати и фермы рядовых герман­цев существовали рядом с римскими. Сохранялось сельскохозяй­ственное рабство; рабы-servi по-прежнему обрабатывали земли и крупных магнатов, и мелких арендаторов. Особенно много ра­бов было в вестготской Испании, где их даже принудительно бра­ли в армию.

Часть крестьян оставалась юридически свободной, часть зани­мала зависимое положение. В разных регионах свобода означала разный комплекс обязанностей, юридически и фактически. Сво­бодные крестьяне и горожане имели право обращаться к право­судию и участвовать в собраниях — а эти собрания играли огром­ную политическую роль в раннее Средневековье!

Зависимые крестьяне назывались servi или mancipia. Прежде слово «серв» означало сельскохозяйственного раба, который тру­дится на землевладельца. Постепенно сервами стали называть лично зависимых крестьян-арендаторов. В сравнении со свобод­ными они не имели гражданских прав, платили более высокую ренту и выполняли не оплачиваемые трудовые повинности. Со временем разница в фактическом положении сервов и свободных арендаторов ослабла, но различие статусов сохранялось. Есть мно­жество примеров крестьянских бунтов, которые возникли из-за попыток перевести свободных крестьян в зависимые.

Главная перемена состояла в том, что под властью варваров западные провинции вскоре скатились в неконтролируемый и жестокий хаос. Pax Romana — Римский Мир (понимаемый как мирная жизнь и отсутствие войны) под покровительством импе­рии — больше не существовал. Память о развитых городах и спокойном труде померкла, грамотных стало значительно меньше, школы исчезали. Торговля едва теплилась, города хирели и за­брасывались, а величественные римские акведуки, храмы, термы и дороги, которые некому было ремонтировать, постепенно раз­рушались.

В Италии настал период некоторой внутренней стабильности, хотя положение правителя Одоакра оставалось двусмысленным и неустойчивым. Он уничтожил слабое королевство ругов и увел римских жителей провинции в Италию, но по-прежнему не имел поддержки ни как патриций (от римского сената), ни как король (от народа, населявшего Италию).

В Константинополе Одоакра по-прежнему считали узурпато­ром. Он был живым напоминанием о слабости империи и, несмо­тря на явную лояльность, раздражал хуже бельма на глазу. Нако­нец летом 488 года император Зенон задумал сместить надоевшего Одоакра и для этого решил заключить с королем остготов Теодорихом сделку.

Кто же такой Теодорих, сыгравший на подмостках новой Ев­ропы одну из центральных ролей? Кто этот человек из рода Ама-лов, которого остготы признали своим королем?

Король из рода Амалов

С распадом недолговечного государства гуннов бывшие поддан­ные Аттилы положили глаз на внушительные территории Запад­ной Римской империи, а самые дальновидные рассчитывали еще и на немалые субсидии Константинополя. Процесс централиза­ции ранее подвластных гуннам племен ускорился, начались бы­строе формирование боевых группировок и серия жестоких войн между теми, кого на время вобрала в себя кочевая империя. Сре­ди этих народов были остготы, племя, вышедшее с низовьев Дона, часть которого влилась в гуннскую империю и теперь образовала второе племенное объединение готов.

Под водительством трех братьев из рода Амалов — Валамира, Теодемира и Видимира I — образовалось еще одно независи­мое королевство готов. Братья, согласно сочиненной Кассиодором фальшивой генеалогии, якобы вели происхождение от легендар­ного готского короля Эрманариха Амала.

Валамир, средний из братьев, объединил остготов и завоевал остготскую корону самым древним из известных способом — убивая одного за другим реальных и потенциальных соперников. Начали братья Амалы с убийства некоего Винитария, на внучке которого Вадамирке женился Валамир, затем истребили другой соперничающий знатный род.

Так в 450-е годы Валамир объединил ряд формирований об­щим числом примерно 10 тысяч мечей. После его гибели в ходе войн на Среднем Дунае королем остготов стал племянник Вала-мира, Теодорих Амал.

Теодорих Амал

От Иордана мы знаем, что в начале 460-х годов Валамир заключил с константинопольским императором Львом соглашение, по ко­торому ему за охрану границ империи и битвы с ее врагами при­читалось 300 римских фунтов золота в год. Гарантией исполнения услуг, поставляемых в обмен на «иностранную помощь», стал ма­ленький Теодорих, которого в возрасте восьми или девяти лет от­правили в Константинополь в качестве заложника.

Нет сомнений, что юный гот был потрясен мощью и богат­ством имперской столицы с ее тройным кольцом укреплений, полумиллионом обитателей, акведуками, роскошными дворцами и храмами. За десять лет, что Теодорих пробыл в Константинопо­ле, он оценил блага цивилизации, а также значение централизо­ванной власти и централизованных структур. Не устрашившись, в 18 лет этот воспитанник Рима вернулся домой, установил (или восстановил — бог знает, какими методами) свое положение и ста­тус и, вместо того чтобы погрязнуть в бесчисленных племенных войнах, устремился к новой цели: богатствам Восточной Римской империи.

Очень кстати для молодого короля случилось восстание фра­кийских готов, федератов Восточной империи, поднявших ору­жие на своих союзников-римлян. Остготы Паннонии (не иначе как с подачи Теодориха либо его отца) вознамерились предло­жить империи свои мечи взамен фракийских и в 472 году двину­лись на юг через Балканы.

На этом месте Иордан обрывает повествование — возможно, потому что истекали три дня, на которые он получил исходную рукопись Кассиодора, написанную в исполнение политическо­го заказа Теодориха. Описание всех последующих политических сделок, предательств, переворотов и коловращения интересов нескольких групп готов, исавров и константинопольских при­дворных заняло бы слишком большой объем. Нам достаточно знать, что к 484 году Теодорих Амал — независимый предводи­тель 20-тысячного войска, в которое он включил большую часть фракийских готов.

С этой силой император Зенон предпочел не враждовать и по­тому даровал Теодориху звания патриция и консула (высшая по­честь из жалуемых императором!), а затем высшее военное звание империи — magister militum.

В Италии было место только для одного правителя.

Теодорих или Одоакр?

ДВУХХОДОВКА ИМПЕРАТОРА ЗЕНОНА

Одоакр, патриций и король, под властью которого с 476 года очу­тилась Италия, благополучно правил 13 лет. Свою резиденцию он устроил в Равенне. Рим, которым в это время по-прежнему управ­лял префект, тонул в запустении и вскоре превратился в провин­циальный город с незначительным населением. Политическая жизнь в Риме замерла. Неизвестной численности римский сенат в основном был занят сохранением остатков авторитета древних римский фамилий: Анициев, Василиев, Симмахов, Цеков, Венанциев и прочих.

Примерно с 480 года Одоакр принялся назначать консулов За­пада, а те при вступлении в должность устраивали денежные раз­дачи и увеселяли нечастыми представлениями сильно сократив­шееся население Вечного города. Правитель-варвар, вероятно, понимал, что не сможет передать корону своим детям и что со­храняет трон лишь до тех пор, пока Константинополь не найдет случай расправиться с ним.

Такой случай представился, когда с востока явились воинствен­ные остготы во главе с Теодорихом Амалом.

Теодорих с детства знал, насколько зависим Константинополь от текущей по акведукам воды с Фракийских гор. В 487 году он, консул и имперский полководец, начал осаду столицы империи. Это была не попытка захвата города, а что-то вроде дополнитель­ного и весомого аргумента в переговорах с императором Зеноном, с которым в прошедшие годы было побито немало горшков. Тог­да эти двое, видимо, и договорились, что решением всех проблем станет уход Теодориха Амала в Италию.

Иными словами, константинопольский император Зенон попы­тался натравить консула и magister militum Теодориха на magister militum Одоакра, пообещав обеим сторонам помочь войсками, если что-то пойдет не так. На деле он стремился столкнуть два готских объединения, чтобы те убивали друг друга до тех пор, пока имперская армия не получит возможность добить их обоих с минимальным для себя ущербом.

Суть этой сделки, по-видимому, ни для кого не осталась секре­том. К примеру, Аноним Валезия прямо сообщает: «Итак, Зенон, наградив Теодориха бенефициями, сделал его патрицием и кон­сулом и послал в Италию. С Теодорихом был заключен договор о том, что в случае победы над Одоакром он займет его место и сможет править. И вот по прибытии из города Новы патриция Теодориха вместе с готами император Зенон отправил их из вос­точных провинций на защиту Италии».

Ничего удивительного, что эту военно-политическую интригу Одоакр и Теодорих раскусили без труда. Не ладившие между со­бой западные и восточные готы вначале даже отказались сражать­ся друг с другом во славу империи.

Тем не менее Теодорих в 488 году из своей столицы Новы с во­йском из остготов и фракийских готов направился через Юлийские Альпы в Италию. О политической стороне этой войны мало что известно, а жаль: оба гота были умудренными политиками и искусными переговорщиками, прожженными мастерами комби­наций и обманов. В 490 году принцепс римского сената Фест, до­гадавшись об исходе этой войны задолго до ее окончания, отпра­вился в Константинополь с официальным сообщением об успехе Теодориха. Там он договорился о новом итальянском правитель­стве, а также о присылке остготскому вождю королевского одея­ния и инсигний в знак того, что Италия вновь становится терри­торией Римской империи.

Так и поступили. В 493 году, через пять кровавых лет войны, Одоакр, запертый в Равенне, вступил в переговоры с Теодорихом. Через месяц они согласились править совместно, и в начале весны 493 года Теодорих вступил в город. Неизвестно, на что рассчиты­вал Одоакр (уповал на милость победителя?), но через несколько дней на пиру Теодорих убил его собственным мечом. В тот же день были убиты и все сторонники Одоакра с их семьями.

Золотая монета с изображением Теодориха, VI век

В 497 году Теодориха признал новый император Анастасий. В честь гота в Константинополе воздвигли статую, а сестра гот­ского короля стала фрейлинойимператрицы. Сам же ТеодорихАмал, которому не исполнилось и сорока лет, — дерзкий и рас­четливый игрок, способный на пиру раскроить голову соперни­ку, — стал королем Италии.

Он правил Италией тридцать шесть лет, до самой своей смер­ти 30 августа 526 года, правил по воле императора, признавая власть Константинополя над Италией, а себя — подданным Рим­ской империи.

THEODORICUS REX

«Когда он откладывал в сторону заботы о государстве, он стре­мился узнать в беседах с вами мнения мудрых людей древних вре­мен, чтобы своими собственными деяниями сравняться с ними.

Направлениями движения звезд, морскими течениями, чудесами бьющих источников интересовался этот самый проницательный собеседник, так что благодаря своим настойчивым исследовани­ям природы вещей он казался философом, носившим пурпурную мантию», — пишет Кассиодор, Теодорихов magister officium (пер­вый министр) и главный советник, его правая рука.

Кассиодоров портрет философа на троне безмерно умиляет: ведь он писался с человека, который зарубил на пиру своего со­перника и причинил Константинополю столько хлопот, что им­перское правительство для умиротворения настырного варвара было вынуждено отдать ему в кормление Италию.

Теодорих только с варварами был варваром. Он не забыл до­стоинств римской цивилизации и, воссев на трон, начал ис­коренять коррупцию и вершить правосудие. Будучи не очень грамотным, он ценил образованность и образованных людей, понимал значение латинской литературы и поощрял романиза­цию готов. При дворе собралось немало видных деятелей пра­ва, философии и литературы, и среди них Симмах, Боэций и сам Кассиодор. Позднее это выдающееся по тем временам явление назовут — с известной степенью преувеличения — «остготским возрождением».

По соглашению с императором Теодорих признавал формаль­ное верховенство Константинополя, а Италия, будучи фактиче­ски независимой, тем не менее считалась частью империи. Поэ­тому Теодорих не издавал законов {leges), а только указы (edicta). Император назначал восточного консула, а Теодорих — западно­го. Прокопий дважды подчеркивает, что Теодорих хранил законы империи ненарушенными, как и обещал при первом своем въез­де в Рим. В целом режим Теодориха был продолжением режима Одоакра.

В Риме все так же заседал куцый сенат, а церковь возглавлял римский епископ (заметим в скобках, что уже в те времена рим­ские епископы, то есть папы, были очень влиятельны). При Теодорихе сохранялась вся римская система управления! Это соответ­ствовало договоренности короля с императором Зеноном. Важна не сама договоренность, а то, что Теодорих не пожелал ее нару­шить, хотя возможности у него были, а у Зенона не было средств настоять на своем.

Похоже, Теодорих, как и Аларих до него, одно время леле­ял мечту о готско-римском государстве и был уверен, что стоит у истоков ее воплощения.

   • В вестготском, бургундском и франкском королевствах человек подчинялся закону того народа, к которому при­ надлежал он сам. Теодорих же стремился подчинить готов нормам римского права и устройства. Власть была по-прежнему сосредоточена в королевском дворце в Ра­венне, а сам Теодорих обозначал себя как правителя тем же латинским словом (rex), что и римские императоры. Он принял римское гражданство и к своему титулу добавил имя Флавий. В Италии остготский король сохранил и тер­риториально-административное деление, и куриальное го­родское управление, и даже финансовую систему, которая чеканила монеты с изображением императора на одной стороне и самого Теодориха на другой.

   • Власть самого Теодориха была ограниченной. Он не мог дать своим людям римского гражданства. Западным консулом мог стать только римлянин, а гот — не мог. Не было готов и в римском сенате, который все еще продолжал существовать. Готы не могли занимать гражданские государственные должности, которые сохранялись при правлении Теодориха. Преторианский префект Италии (а когда Теодорих занял Прованс, то и преторианский префект Галлии) должен был иметь римское происхождение, как и vicarius urbis Romae, и провинциальные правители в прежних ран­гах, и финансовые чиновники.

   • На военные должности было наложено иное ограничение: на них не допускались римляне. Армия, от рядового до ко­мандного состава, была полностью готской, а римляне даже не были военнообязанными. Между Миланом и Адриатикой варвары конфисковали треть частных и общественных земель, опустошенных постоянными вторжениями и потому заброшенных, и расселили на них около 100 тысяч свободных готов. Римского гражданства эти поселенцы не имели и не принадлежали к муниципальным сообществам-коммунам.

   • Сохранялось и религиозное разделение. Ариане-готы посещали свои храмы, римляне-ортодоксы — свои.

Теодорих не делал попыток преобразовать социальную и хо­зяйственную жизнь Италии. Как управленец-практик, он помимо понятного уважения к имперским институтам руководствовал­ся древним правилом: «То, что работает, — не трогай, не пытайся улучшить». Видимо, из этих соображений прагматичный герман­ский правитель, преклонявшийся перед romanitas («римскостъю»), остался арианином, то есть придерживался веры, которую испо­ведовала готская часть его подданных и, главное, армия.

Тридцатилетняя передышка между войнами привела к некото­рому оживлению экономики Италии. Поставки итальянского зерна даже помогли страдавшему от голода населению Лигурии и Прован­са. Затем Теодорих взялся за грандиозную строительную програм­му. Королевство восстановило римские Аврелиановы стены, а так­же множество городов и крепостей севера Италии и даже некоторые акведуки — еще были живы немногие профессиональные инженеры и уровень учености римлян окончательно не исчерпался.

Частные лица начали мелиорацию Понтийских болот и земель вокруг Равенны (а затем обратились к королю с просьбой пожало­вать им земли, которые теперь были пригодны под возделывание и выпасы, и тем самым возместить потраченные средства). Ожи­вилось городское строительство, примерами которого можно счи­тать многочисленные храмы Равенны, Павии и Вероны, постро­енные при Теодорихе и его наследниках.

Однако по эдикту Теодориха, то есть своду общих для готов и римлян законов, видно, насколько острой была нехватка рабо­чих рук, насколько зыбким было положение собственников и на­сколько распространены были насилие и злоупотребления магна­тов по отношению к мелким земледельцам.

Обобщая, можно сказать, что короли-германцы, правившие в землях прежней империи, прекрасно осознавали несопоста­вимость того, что они разрушили, с тем, что было в их силах по­строить. Все они старались восстановить некоторые из римских строений или хотя бы поддержать их работоспособность. Но беспощадное время смеялось над усилиями варваров. К тому же для ремонта сложных инженерных сооружений наподобие терм или акведуков остро не хватало специалистов и инфраструктуры.

За десять лет пребывания заложником в Константинополе Те­одорих превосходно усвоил основы римской философии власти. Изложенные вкратце, они выглядят примерно так: варварство — это хаос, цивилизация — порядок и подчинение закону. Земную власть правителю вручает Бог, и, помимо Божьей воли, никто не может обладать мирской властью. Римскую империю Бог наделил властью как инструментом для совершенствования народов. Поэтому римская власть, императорская власть — непременная часть божественного мирового порядка, а римский образ жизни и клас­сическое образование угодны Богу.

Власть от бога, власть от Рима

Решив подчеркнуть, что для власти все христиане равны, Теодорих заложил для христиан-ортодоксов новый кафедральный со­бор Сан-Витале и — одновременно — арианские церкви, не ме­нее великолепные.

На отделке экономить не стали. В Равенне и сегодня туристы любуются мозаиками VI века, в том числе политически подкор­ректированными мозаиками Сант-Аполлинаре-Нуово, которые прежде изображали Теодориха на троне. Против него изображе­ны Христос Вседержитель и божественные небеса. Арианская ба­зилика и арианский баптистерий тоже стоят по сей день.

Теодорих хорошо разбирался в символах и их политическом зна­чении: высшая, небесная власть составляла пару и защиту власти низшей, земной, данной божественной волей. Остготский король изучил имперский культ сакрального правителя, который затем восстановил и тщательно поддерживал. Триумфальное вступление Теодориха в Рим в 500 году было полностью скопировано с древней церемонии adventus, провозглашавшей святость правления.

Теодорих вошел в Рим как император. Далеко за границей го­рода, у подножия Монте Марио, его встретили «сенат, народ и ду­ховенство», и король выслушал их приветствия. Оттуда прави­тель Италии, германец и арианин, направился в базилику Святого Петра и там помолился на могиле апостола, а затем процессия по мосту от мавзолея Адриана направилась в Рим. Через триста лет этот ритуал въезда скрупулезно повторит Карл Великий, а за ним и другие германские императоры Средневековья.

Остготский король въехал в запустевший императорский дворец на Палатине и с пышной церемонией (истосковавшиеся по зрелищам римляне были в восторге!) вступил в сенатскую курию. Там Теодо­рих выслушал хвалебное слово сенатора Боэция и у подножия опу­стошенного и разграбленного Капитолия, меж изуродованных статуй и разбитых мраморных плит, обратился к народу с приветствием, ко­торое, видимо, составил сам. На корявой латыни он кратко заверил римлян, что сохранит все прежние установления императоров и для верности повелевает выгравировать это обещание на медной доске.

Все эти юридические и церемониальные красоты имели целью легализовать бесцеремонную стратегию готов и известить всех, что власть Теодориха — истинно римская: она, во-первых, от Бога, во-вторых — хранит и уважает римский закон, и в-третьих — со­храняет invicta Roma, непобедимый Рим.

Политический и тактический гений, Теодорих понимал, что на­логовую базу силой не завоюешь. Налоги — дело политическое. Ему требовалось снискать (а если нужно, то и купить — покрови­тельством, должностями, защитой собственности) симпатию рим­ских подданных, прежде всего самых богатых и влиятельных из них — старой землевладельческой элиты и церкви. Эти люди те­перь могли быть уверены, что опоры их собственности не пошат­нулись и, следовательно, с новой властью можно сотрудничать, то есть собирать налоги и платить их.

Древний город потряс короля. Этот прожженный политик, жестокий и рациональный человек, хорошо знакомый с импер­ским Константинополем, был тронут величием города, который все еще оставался тем же, каким его знала исчезающая на глазах античность. Даже в упадке Рим оставался величественным. Тео­дорих вслед за западноримскими императорами запретил ломать статуи и разорять храмы и назначил чиновника, который должен был следить за сохранностью многочисленных изваяний, мрамор­ных и бронзовых.

   • Римский сенат V века уже не был языческим и состоял из ортодоксальных христиан. Однако влияние сената сни­жалось, а влияние римских епископов росло как в самомРиме, так и в Италии в целом.

   • Первая причина этого влияния состояла том, что Римская епархия со времен императора Константина была изрядно наделена землей, и ее владения постоянно росли. К началу VI века римские епископы-папы по богатству превзошлилюбой из сенаторских родов.

   • Вторая причина лежит в мудрости и таланте, с которым епископы пользовались имперскими управленческими тра­дициями и издавали документы по образцам император­ской канцелярии. Эта преемственность вызывала безого­ворочное доверие мирян.

• Третья причина видится в удачном насаждении и разви­тии культа первого римского епископа — апостола Петра. Этот культ неявно подтверждал главенство Рима над про­чими епископскими кафедрами: слово преемников свято­го Петра, то есть его наследников, имело среди христиан больший вес. Благодаря завоеванному римскими еписко­пами авторитету им удалось отстоять учение святого Ав­густина и африканских отцов Церкви, то есть ортодоксию, перед лицом германского арианства и варварских королей. Эти обстоятельства возвысили малоизвестную в IV веке Римскую кафедру к славе V века и последующих столетий.

Теодорих, разумеется, стремился установить дружественные связи с правящими домами вестготов, бургундов и франков. Одну из дочерей он выдал замуж за короля вестготов Алариха II, на­следовавшего Эйриху, другую — за Сигизмунда, ставшего после смерти его отца Гундобада королем бургундов. Сестра Теодориха по имени Амалафрида вышла за короля вандалов Трасмунда.

Брак Амалафриды фактически прикрывал остготскую окку­пацию Сицилии. Вандалов, которые в 491 году попытались вос­пользоваться войной Теодориха с Одоакром, он тогда же выгнал с Сицилии.

В 500 году невеста вандальского короля прибыла на свадьбу в Северную Африку в сопровождении отряда в пять тысяч готских мечей, которые не покинули вандальские земли и после свадьбы.

Сам Теодорих женился на сестре франкского короля Хлодвига.

Тем не менее противоречия между варварскими королевства­ми были настолько острыми, что очередная крупная война была неизбежна — оставшиеся после Рима земли следовало справед­ливо разделить, но у каждого из вождей было собственное поня­тие о справедливости.

Франкия и Остготская Италия

Рассказ о меровингской Франкии мы начнем с глубокого и искрен­него поклона епископу Григорию Турскому, без чьих трудов этот период истории навеки стал бы «белым пятном». Его «История франков», уникальный источник исторических фактов, уже пол­тора тысячелетия знакомит своего читателя с кровавой, сложной и смутной эпохой раннего Средневековья.

Еще в 446 году под ударами франков пал город Турне. Он стал штаб-квартирой варваров, а взявшим его вождям удалось основать ди­настию Меровингов, начала которой теряются в области мифологии.

Хлодвиг, сын Хильдерика, получил корону франков в 15 лет, утверждает легенда. Это было в 481 или 482 году. Сведения о его тридцатилетнем (до 511 года) правлении историки черпают почти исключительно из «Истории франков» Григория Турского.

Впрочем, слово «король» в отношении Хлодвига содержит некоторое преувеличение. Поначалу он был вождем небольшо­го отряда с базой в Турне, объединившего салических и рипуарских франков. Этот «полевой командир» добился ряда важных побед и расширил подконтрольную ему территорию. Примерно в возрасте 20 лет он выступил против знакомого нам Сиагрия, удерживавшего остатки имперских территорий Северной Галлии. К франкскому войску, которое Хлодвиг унаследовал от отца, при­соединились несколько королей и вождей: в операциях против во­йск Сиагрия участвовали союзники — Сигиберт с сыном по име­ни Хлодерик, а также король Рагнахар с братом Рикхаром.

СУАССОН

Номинально Сиагрий представлял власть императора, но факти­чески был независимым правителем: Западная Римская империя растаяла, а в Константинополе о «римском короле» если и слыха­ли, то после разгрома в 468 году римских средиземноморских фло­тов помочь ему ничем не могли. Тем не менее римское государство Сиагрия в Северной Галлии пережило Западную Римскую импе­рию на целых десять лет и погибло в 486 году, когда Хлодвиг с со­юзниками отбил у «римского короля» его территории с центрами в Суассоне, Париже и Анже.

Об исторической битве при Суассоне, в которой погибли остат­ки римской Галлии, известно немного. Единственный источник, Григорий Турский, скуп на слова: «Сиагрий, король римлян и сын Эгидия^[18], переселился в Суассон и поселился в его резиденции. Тогда Хлодвиг выступил против него вместе со своим родственником Рагнахаром и вынудил Сиагрия вступить в бой. Тот, не раздумы­вая, принял вызов, потому что не боялся Хлодвига.

В сражении армия Сиагрия была разбита, а сам он бежал так быстро, как только смог, к королю Алариху II, находившемуся в Тулузе. Хлодвиг потребовал от Алариха выдать беглеца, а в про­тивном случае обещал напасть на него за то, что тот предоставил убежище Сиагрию. Боясь навлечь на себя гнев франков, Аларих выдал связанного Сиагрия посланцам Хлодвига. Заполучив Сиа­грия, Хлодвиг велел его заключить в тюрьму, а захватив его цар­ство, велел тайно убить его».

Последним римским полководцем Запада стал Арбогаст — правнук военачальника с тем же именем, который правил от име­ни императора Валентиниана II, а потом убил его. Арбогаст, по происхождению родовитый франк, чья лояльность полностью принадлежала Риму, в союзе с Эгидием и Сиагрием отстаивал римские территории. Когда Хлодвиг в 486 году разбил Сиагрия под Суассоном, у римлян еще оставался клочок земель между Луа­рой и Сеной. Эти территории Арбогаст защищал до 490 года, пока Хлодвиг не вынудил сдаться малочисленное римское войско и его упрямого командира.

Король франков решил не убивать последнего римского полко­водца (у которого, несомненно, было немало влиятельной франк­ской родни). Он заставил Арбогаста занять кафедру епископа Шартрского — церковный сан не позволял брать в руки оружие и укрощал потенциального противника надежнее любых клятв.

Теперь земли франков простирались на юго-запад до Парижа и его окрестностей

.

ХРИСТИАНСКАЯ ФРАНКИЯ

Чтобы понять дальнейшие события, проанализируем хрестома­тийный рассказ святого Григория Турского о Суассонской чаше:

«В то время воины Хлодвига были идолопоклонниками и разо­рили много храмов. Случилось так, что наряду со многими дру­гими драгоценными предметами, использовавшимися во время церковной службы, солдаты украли в одном храме чашу огром­ной величины и великолепной работы. Епископ данной церкви послал представителей к королю, умоляя, чтобы он даже если не вернет обратно другие священные сосуды, то, по крайней мере, пусть возвратит церкви эту чашу.

Король выслушал их и ответил: „Следуйте за мной в Суассон, где мы будем делить все захваченные предметы. Если сосуд, кото­рый просит ваш епископ, войдет в мою долю, я удовлетворю ваше желание". Они прибыли в Суассон и всю добычу сложили кучей перед ними. Указав на данный сосуд, Хлодвиг обратился к своим людям: „Я прошу, чтобы вы, мои могучие воины, согласились со мной и наградили меня этим сосудом сверх моей обычной доли".

Выслушав то, что он им сказал, самые рассудительные среди воинов ответили: „Все, что лежит перед нами, ваше, благородный король, поскольку мы подчиняемся вам. Делайте так, как сочтете нужным, и никто из нас не осмелится сказать вам „нет". Однако один из них, человек злой и жадный, поднял свой боевой топор и ударил по чаше. „Ты ничего не получишь из этой добычи, — про­кричал он, — сверх твоей доли!"

Все присутствующие изумились его словам. Король же скрыл свою досаду, взял чашу и протянул ее посланнику церкви, скрыв внутреннее возмущение произошедшим. В конце того года Хлодвиг приказал, чтобы вся армия собралась на Мартовском поле, чтобы он смог осмотреть состояние их вооружения. Король обошел всех и наконец подошел к человеку, который ударил секирой по чаше.

„Ни у кого вооружение не находится в таком плохом состоя­нии, как у тебя, — сказал он. — Твое копье в ужасном состоянии, как и твой меч и твоя секира!" Хлодвиг выхватил секиру у воина и бросил ее на землю. Как только тот нагнулся, чтобы подобрать свое оружие, король Хлодвиг ударом своего боевого топора раз­рубил ему голову. „Вот так и ты сделал с моей чашей в Суассоне!" — сказал Хлодвиг.

Воин упал замертво, а остальным Хлодвиг велел разойтись. От содеянного они преисполнились благоговейным ужасом. Хлодвиг провел много войн и выиграл множество битв. На десятый год своего правления он вторгся в Тюрингию и подчинил ее».

Итак, Хлодвигу дороги были хорошие отношения с церковью, и король собирался вернуть сосуд не названному здесь епископу. Воин, взывавший к старому порядку, поставил под угрозу отноше­ния короля с ценным союзником. Чтобы сгладить происшествие и показать свою добросовестность, Хлодвиг вернул посланцу церкви то, что осталось от чаши. Ставка Хлодвига на союз с цер­ковью показывает, как хорошо он ориентировался в реалиях постримского мира и в соотношениях политических сил — пожалуй, лучше других варварских королей.

Никто из воинов не возмутился убийством соратника, и ни­кто не возразил королю. Так насаждалось единовластие Хлодвига, и так умирал древний обычай военной демократии.

Последняя фраза отрывка начинается со слов: „На десятый год своего правления" — стало быть, после победы под Суассоном и истории с чашей Хлодвиг покорил алеманнов, живших в доли­не Рейна в 491-492 годах. Процесс объединения франков на этом не прекратился, а, пожалуй, стал динамичнее, чему немало спо­собствовали династический хаос и соперничество германских во­ждей под аккомпанемент боевого топора, раскалывающего череп. Обычай германских вождей убивать друг друга никуда не исчез, но теперь подданные убитого почти всегда изъявляли готовность признать Хлодвига своим лидером.

К 493-494 годах политический вес Хлодвига уже настолько ве­лик, что сам король остготов Теодорих после победы над Одоакром просит руки сестры Хлодвига Аудефледы — и получает ее. Великая честь быть в свойстве с завоевателем Италии!

Примерно в это же время франкский король женится на Кло­тильде (Хродехильде), дочери бургундского короля Хильперика II и племяннице знакомого нам Гундобада. Перед замужеством Кло­тильда, похоже, отказалась от арианской веры. Традиция описы­вает франкскую королеву как истовую христианку. Когда в 496-497 годах между франками и алеманнами разразилась война, это обстоятельство придало событиям неожиданный поворот: для успеха похода против алеманнов Хлодвиг решил принять креще­ние в ортодоксальную веру.

Это было, несомненно, обдуманное политическое решение. Сила молитвы Клотильды и авторитет Реймсского епископа Ремигия были таковы, что Хлодвигу пришлось искать способ наиболее дипломатичным образом отказаться от старых богов и от распро­страненного у германцев арианства. Сложность была в том, что­бы не обидеть соратников и не дать повода для обвинений в сла­бости и уступчивости.

По Григорию Турскому, франкам в битве с алеманнами при Толбиаке пришлось туго, и Хлодвиг предложил небесам чисто варварскую сделку:

«Иисус Христос, — сказал он, — тот, кого Клотильда считает Сы­ном живого Бога, Ты, кто помогает страждущим и дарует победу уповающим на Тебя... Если Ты даруешь мне победу над моими врагами и если я смогу получить свидетельство Твоей чудесной силы, которую уже испытали люди, посвятившие себя Тебе и по­клоняющиеся Твоему имени, тогда я уверую в Тебя и крещусь во имя Твое. Я уже обращался к моим собственным богам, но мне совершенно ясно, что они не собираются помочь мне. Поэтому я не верю в то, что они обладают какой-либо силой, потому что не собираются помочь тем, кто верит в них. Теперь же я обращаюсь к Тебе, я хочу поверить в Тебя, только спаси меня от моих врагов". И как только он вымолвил все это, король алеманнов был убит. Увидев это, алеманны начали отступать и сдаваться Хлодвигу. „Мы умоляем тебя, — сказали они, — положить конец этой резне. Мы готовы подчиниться тебе". Тогда Хлодвиг прекратил битву, а затем произнес речь, в которой призывал к миру. Затем он отправился домой. Там Хлодвиг рассказал королеве о том, как одержал победу, призвав имя Христа. Так начался пятнадцатый год его правления».

Такие договоренности, такой размен «ты — мне, я — тебе» франки понимали, уважали и признавали. «Когда Хлодвиг собрал своих людей, не успел он начать свою речь, как все присутствую­щие дружно закричали: «Мы отрекаемся от поклонения смертным богам, благочестивый король, и готовы следовать за бессмертным Богом, о котором нам проповедует Ремигий».

Возможно, это внезапное благочестие и христианское смирение франкских воинов объясняется их знакомством с историей суассонской чаши и незамысловатыми методами внушения, которы­ми Хлодвиг убеждал политических противников.

Крещение состоялось в Рождество 498 года. У самой купели свя­той Ремигий напутствовал грозного короля франков: «Покорно склони выю, сигамбр, почитай то, что сжигал, сожги то, что почи­тал»^[19]. До нас дошло письмо Вьеннского епископа Авита Хлодвигу по случаю принятия крещения, где он сравнивает крещение Хлодвига с воскрешением Христа. Столь радикальное преувеличение прости­тельно, ведь галл Авит хорошо понимал: принятие ортодоксально­го христианства могучим и воинственным франкским королем оз­начает, что эту веру примут не только его диковатые соплеменники, но и другие германцы, язычники или еретики-ариане. Для ортодок­сальной церкви Хлодвиг был все равно что новый мессия.

Крещение Хлодвига св. Ремигием. Великая хроника Франции, 1375—1379 гг.

Авит в своем письме Хлодвигу пишет, что его королевство — единственное на Западе и во всей древней империи государство с никейской верой — имеет новую природу и призвано защищать и отстаивать ортодоксальную веру в среде ариан, монофизитов и прочих подрывателей основ христианства. Оно пока очень не­велико, и его окружают враги, однако крещение франкского ко­роля и его воинов придает мужества всему населению.

Мужества жителям Галлии придавало скорее то, что продвигав­шимся вглубь страны Хлодвигу и его сподвижникам не было нуж­ды отбирать земли у их владельцев. Здесь было множество участков,

принадлежавших императорской казне, а ныне «ничьих». В обмен на политику, не наносившую ущерба земельной собственности, франки получили лояльность населения и хорошие отношения с галло-римской верхушкой. А после принятия франками ортодоксального хри­стианства их уже ничто не отделяло от местного населения. Поэто­му завоевания франков были быстрыми и сравнительно прочными.

Письмо святого Ремигия Хлодвигу

До нас дошла великая новость, что вы счастливым образом полу­чили в свои руки управление военными делами. Но не ново то, что ты начинаешь быть тем, кем были твои отцы. Особенно ты дол­жен действовать таким образом, чтобы Бог не оставил тебя те­перь, когда твои достоинства и скромность вознаграждении тво­им возвышением на высоту почестей, потому что ты знаешь, как говорят обыкновенно, что по концу судят о действиях человека. Ты должен избрать себе советников, которые придали бы блеск твоему доброму имени, показать себя чистым и честным в управ­лении твоими бенефициями, почитать епископов и всегда при­бегать к их советам. Если ты сохранишь согласие с ними, то все пройдет хорошо в твоей провинции.

Покровительствуй своих граждан, утешай бедствующих, по­могай вдовам, питай сирот, так чтобы все тебя боялись и люби­ли. Пусть из твоих уст исходит справедливость. Не надобно ниче­го требовать ни у бедных, ни у чужеземцев, и не унижай себя до того, чтобы принимать подарки. Пусть твоя претория будет от­крыта всем, и да не выйдет никто из нее огорченным. Все богат­ства, которые ты получил от своего отца, употреби на облегчение участи пленных и на освобождение их от ига рабства. Если будет приведен к тебе какой-нибудь странник, не давай ему почувство­вать, что он чужеземец. Шути с молодыми людьми, рассуждай о делах со стариками, и если ты хочешь быть королем, то посту­пай так, чтобы тебя считали достойным того.

К прочим римским институтам меровингское государство от­неслось абсолютно равнодушно. В одном франки пошли дальше, чем остготский король Теодорих: они пересекли проведенную Восточной Римской империей красную черту и принялись чека­нить собственные золотые монеты, чего не делал никто из вар­варских королей. Прокопий Кесарийский считал это публичным оскорблением, нанесенным империи.

Так на рубеже веков началось формирование новой политиче­ской карты Европы: Теодорих Амал захватил Италию, а Хлодвиг, объединивший независимые прежде франкские отряды, перекро­ил северо-запад Галлии и наращивал давление на юг — на Вест­готское и Бургундское королевства.

За битвой при Суассоне последовали другие победы, после ко­торых под власть франков попала бургундская часть долины Роны. Король бургундов Гундобад устранил своих братьев (попутно при­кончив их соратников, не делая разницы между галло-римскими сенаторами и бургундами) и стал данником Хлодвига.

Одолев врагов «внешних», Хлодвиг успешно расправился с ме­шающими теперь соратниками вроде Рагнахара, который помог ему выиграть битву при Суассоне, и с «лишними» родственника­ми, которые могли бы вступить в соперничество за трон.

«Хлодвиг сам повел свои войска в сражение и разбил Рагнахара. Увидев, что его армия разбита, тот хотел бежать, но придворные схватили его, связали ему руки и так доставили к Хлодвигу. „По­чему ты опозорил франков, позволив связать себя? — спросил Хлодвиг. — Лучше бы ты пал в битве".

Он поднял свою секиру и раскроил Рагнахару череп. Затем он повернулся к его брату Рихару и сказал: „Если бы ты поддержал своего брата, его не связали бы и не унизили таким образом". Вто­рым ударом секиры Хлодвиг убил брата.

Когда оба правителя умерли, их придворные, которые предали их, обнаружили, что золото, которое они получили от Хлодвига, поддельное. Когда они пожаловались Хлодвигу, тот ответил: „Та­кое золото получает тот, кто предает своего господина. Будьте до­вольны, что я сохранил вам жизнь вместо того, чтобы вы запла­тили своей смертью за предательство своих господ, подвергшись пыткам". Услышав это, те предпочли попросить прощения, заяв­ляя, что удовлетворятся тем, что им сохранят жизнь.

Оба короля, о которых я вам рассказал, были родственниками Хлодвига. По его приказу в Ле-Мане убили их брата Ригномера. Как только убили всех троих, Хлодвиг завладел их царством и все­ми сокровищами. Уничтожив многих других королей и даже сво­их кровных родственников, которых Хлодвиг заподозрил в орга­низации заговора с целью захвата его королевства, он постепенно расширил свои владения и стал править всей Галлией»^[20].

Аларих II, видя победы франков, предложил Хлодвигу встре­титься. Исторический саммит произошел на острове посередине реки Луары неподалеку от Тура: короли заключили мир, покля­лись в вечной дружбе, облобызались и отправились по домам го­товиться к войне.

Вероломный Хлодвиг поступил так, как привык поступать: «Не могу видеть, как эти ариане занимают часть Галлии, — заявил Хлодвиг своим людям. — Давайте с Божьей помощью пойдем на них, разобьем и захватим их страну». Франки согласились с ним, собрали армию, и Хлодвиг направился к Пуатье. «В то время ве­ликое множество людей в Галлии хотели бы оказаться под властью франков», — оправдывает Григорий Турский франкского короля. Вестготы были разбиты, Аларих II убит, а сокровища Алариха II Хлодвиг перевез из Тулузы в Бордо, где провел следующую зиму.

После возвращения из Аквитании Хлодвиг основал в Пари­же церковь Святых Апостолов и церковь Святой Женевьевы. Рассказывают, будто перед выступлением против вестготов он поклялся, что, если вернется с победой, построит храм, и, в со­ответствии с германским обычаем завладения землей, обозна­чил место будущего строения броском своего боевого топора. Правдива эта легенда или нет — не важно, а важно то, что кли­рики связали основание этих церквей с победой над вестготами-арианами.

   • Ортодоксальная церковь постепенно отвоевывала позицииу арианства. Вестготы, придя в Иберию, обнаружили там преимущественно ортодоксальную духовную иерархию, но отнеслись к ней терпимо. Столичный толедский епископ стал фактически историческим примасом Иберийского по­луострова, с автономным законодательством и богослужеб­ным ритуалом. Так же повели себя свевы и бургунды, рас­селившиеся в нынешней Савойе и в долине Верхней Роны. Авит, галло-римский аристократ, поэт и писатель, стал епи­скопом Вьенны, и его проповедь пособствовала отходу варваров от арианства.

   • Франки вообще не проходили стадию арианства, перейдя в веру Христову из язычества. После обращения в ортодок­сальное христианство их короли начали постоянно вмеши­ваться во внутренние дела церкви, и это стало характернойчертой политики франкского королевства.

Суасонская чаша. Великая хроника Франции, 1375—1379 гг.

Хлодвиг ради пущей авторитетности изображен в виде мудрого

старца, хотя на самом деле на момент события

ему было всего двадцать лет

Арианство постепенно теряло позиции среди варваров. В Норике и Паннонии, у ругов, развернулась миссио­нерская деятельность святого Северина. На Британских островах, где после развала имперского правопорядка все пришлось начать с чистого листа, поднялась новая волна христианизации. Ее возглавил бретонский епископ по име­ни Патриций, рукоположенный в Галлии. Будущий святой Патрик перебрался в Ирландию и в противостоянии с дру­идами распространил там Евангелие на кельтском языке.

Его влияние было так велико, что в конце VIII века, когда пришли «люди с Севера», то есть викинги, облик ирланд­ского христианства, отличающийся от континентального, уже невозможно было изменить.

ТЕОДОРИХ ВМЕШИВАЕТСЯ И ВЫИГРЫВАЕТ

Из крохотной части Бельгики близ Турне власть франков, а вер­нее дома Меровингов, за тридцать лет распространилась на поч­ти всю римскую Галлию и значительные территории рипуарских франков к востоку от Рейна.

Как и почему это произошло?

Сегодня мы имеем более полную, чем у Григория Турского, кар­тину событий 507 года. Итальянский владыка и король остготов Теодорих Амал вроде бы пытался сохранить мир и отправлял со­перникам письма с призывами к сдержанности. Одновременно этот миротворец, укротив вандалов, расширил границы своего королевства в районе Среднего Дуная. Бургундам Теодорих в сво­их посланиях о мире приказывал держать его сторону и не засма­триваться на Хлодвига.

Когда Хлодвиг двинулся на вестготов, Теодорих, может, и хотел помочь соплеменникам, но внезапно появилась другая серьезная проблема. Восточной Римской империи осточертели претензии короля, желавшего пересмотреть соглашение о власти в Италии, и остготского властителя попытались жестко урезонить: в том же 507 году Константинополь, сговорившись с франками, высадил на Адриатическое побережье морской десант и отвлек остготов, пока Хлодвиг громил вестготское войско Алариха II.

Однако даже эту ситуацию многоумный Теодорих сумел вывер­нуть в свою пользу! Летом 508 года остготское войско перевалило Альпы, вошло в Галлию и выбило союзных франкам бургундов (их же предупреждали! им настоятельно советовали не вмешиваться!) из некогда вестготского Прованса. Область между Альпами и Ро­ной в 509-510 годах стала частью государства остготов, а в Арле вновь обосновалась галльская префектура.

Хлодвига в войне с арианами-вестготами поддержали и галло-римские христиане, и церковь. Император Анастасий пожа­ловал франкскому королю почетное титулярное консульство (не древний титул консула года, consul Ordinarius, a ex consule, кото­рый жаловали довольно часто), то есть заслуги франкского вождя в деле борьбы с арианской ересью были официально призна­ны империей. Расчет Хлодвига на союз с церковью оказался верен и упрочил его положение.

После поражения при Пуатье и смерти в бою короля Алариха II развал вестготского королевства был неминуем. Власть перешла к сыну Алариха Гезалеху, но Теодорих, видимо, и здесь приложил руку, организовав переворот в пользу Амалариха, своего мало­летнего внука от брака дочери с Аларихом II. Вестготскую казну и военные реестры вестготов отвезли в Равенну, из чего понятно, что людские ресурсы в ту эпоху ценились наравне с золотом — иначе зачем бы понадобился поименный список личного состава?

Теперь под властью Теодориха оказалось огромное государство остготов и вестготов — Италия, Прованс и Пиренейский полуо­стров. Настоящая маленькая империя! Ну, а власть короля фран­ков распространилась на всю Галлию, за исключением Прован­са и Арморики-Нормандии. Более того, Хлодвиг захватил старое франкское королевство с центром в Кельне, и рипуарские франки поднятием мечей провозгласили его королем. Прочие франкские квазигосударственные образования он затем присоединял к сво­им владениям, уничтожив практически всю свою родню.

Есть свидетельство сетований Хлодвига: «Как жаль, что я живу среди чужестранцев, как какой-то одинокий странник, и у меня не осталось родственников, которые бы помогли, когда мне станет угрожать беда». Григорий Турский уверен, что Хлодвиг так сказал не потому, что он печалился о смерти родни, а попросту надеялся этой хитростью отыскать тех родственников, которых миновала смерть и которых следовало убить.

Не надо ужасаться: это стандартный прием обеспечения по­литической стабильности и в ту эпоху, и в последующие времена. Нельзя сказать, что варварские короли кровожаднее римских им­ператоров или самого Аттилы. В каком-то смысле они убивали бо­лее рационально и расчетливо, с оглядкой на мнение соратников, которые могли бы осудить «излишества» и «ненужные жертвы». В этом варварские короли отличаются от римских императоров, которых, как свидетельствует, например, Дион Кассий в описа­ниях «художеств» Каракаллы в Александрии, мало что сдержива­ло; в мирное время они порой поступали со своими безвинными гражданами так, как варвары действовали исключительно на во­йне с врагами.

В последние годы своего правления Хлодвиг захватил области или мелкие королевства рейнских тюрингов, варнов и западных герулов. После этого на левом берегу Рейна не осталось террито­рий, независимых от государства франков.

Хлодвиг умер в 511 году в своей новой резиденции в Париже. Теодорих I Амал вышел победителем из соперничества за насле­дие Западной Римской империи, но именно Хлодвига чествуют и почитают и историки, и школьная программа. Причиной тому не достижения длинноволосого короля франков, а то, что прои­зошло после его смерти, — распад остготского государства, рас­цвет и упадок Меровингов, а затем приход к власти Каролингов, и прежде всего Карла Великого.

После смерти Хлодвига в 511 году королевство Франкия доста­лось его четырем сыновьям. Государство рассматривалось как ко­ролевская собственность, однако с разделом Франкии на Австразию, Нейстрию^[21], Бургундию, Аквитанию и Прованс политические границы этих королевств сохранялись и уважались при всех не­ладах, клятвопреступлениях и войнах наследников.

Меровингское королевство оказалось наиболее устойчивым из варварских государственных и протогосударственных образований. Загадку этой стабильности историки объясняют двумя факторами. Во-первых, франки, как уже отмечалось, не теряли связи со своей родиной, «Старой Франкией» (Francia Antiqua), не отбирали земель у местного населения, а довольствовались обширными император­скими угодьями, и следовательно, обычных конфликтов пришлых с местными не было, либо их острота оказалась минимальной.

Во-вторых, франки, приняв христианство в его ортодоксаль­ной форме, пользовались поддержкой церкви. Они не отделяли себя от местного населения запретами на браки, как это делали готы-ариане или явившиеся в конце VI века лангобарды. Напро­тив, поселившиеся в Галлии франки начали быстро ассимили­роваться, смешиваясь с галло-римлянами всех сословий: франк­ская знать — со знатью галльской, простые люди — с местными земледельцами. Ассимилированные франки отличались от соро­дичей из Francia Antiqua, и в источниках меровингского време­ни франков делят уже не на салических и рипуарских, а на вос­точных и западных.

Франкия начала VI века уже включает Francia Antiqua и про­стирается от Ла-Манша и Луары на западе до средних течений Рейна и Мааса на востоке. К моменту разделения Франкии на Австразию и Нейстрию уже ничто не могло уничтожить единства ядра франкского населения. Да и границы между этими террито­риями были непостоянны и неустойчивы.

Постримская Галлия VI века не была единым экономическим пространством. На севере от Луары римский порядок в VI веке практически исчез, как и денежное обращение — деградация ко­лоссальная, возврат к меновой торговле. На юге, напротив, жизнь по-прежнему вращалась вокруг Средиземного моря и морской торговли. Города, хоть и уменьшились, все же не исчезли, как и виллы. Велось даже кое-какое новое строительство, а в порты прибывали восточные торговцы и восточные товары.

Катастрофические события середины шестого века, о которых речь впереди, обрушили даже такие бастионы римской системы городов, как Арль, который практически прекратил существова­ние. В Марселе жизнь лишь слабо тлела. Относительная изоляция севера Галлии не предупредила, однако несколько снизила ущерб, который нанесла Юстинианова чума.

КОРОЛЬ ОСТГОТОВ ГНЕВАЕТСЯ И УМИРАЕТ

Став королем обеих ветвей готского народа, Теодорих заполучил Италию, Средиземноморскую часть Галлии, большую часть Испа­нии, побережье Далмации и юг Среднедунайского региона. Теперь власть монарха приближалась к императорской по своему харак­теру, его дружбы добивались самые авторитетные и могуществен­ные клирики и даже сам папа.

О доставшихся Теодориху землях Галлии нам уже известно, а теперь взглянем на его испанскую добычу. Общий упадок V и VI веков не пощадил цветущую ранее Испанию, где началась эконо­мическая фрагментация. Новое строительство резко сократилось и в городах, и на селе, однако сами города и виллы никуда не ис­чезли, как это бывало в Италии. Пиренейский полуостров был за­видным трофеем.

Желал ли Теодорих восстановления Римской империи под сво­ей рукой? Неизвестно. В Константинополе, для обитателей кото­рого такой ход мысли был естественным, подобное развитие со­бытий вызывало немалые опасения — в 508 году в Восточной Римской империи поняли, что Теодорих укрепил фундамент сво­ей власти, заполучив громадные территории и людские ресурсы, а следовательно, стал чрезвычайно опасен.

Одна беда: у короля не было наследников, а значит, любые пла­ны Теодориха рухнут, едва встанет проблема престолонаследия. Король остготов это понимал и принял меры. Он выдал свою дочь Амаласунту за знатного вестгота Евтариха, а незадолго до этого помог Константинополю прекратить акакианский раскол^[22]. Услу­га за услугу: Константинополь признал и этот брак, и Евтариха как наследника остготского королевства, и появившегося на свет в 516 году Аталариха, сына Евтариха.

Однако и после этого Восточная Римская империя не оставила мысли половить рыбку в мутной водепрестолонаследия. Отсут­ствие прямого наследника у Теодориха Великого стало хорошим шансом для восточноримской политики «сдерживания против­ника» без помощи военной силы.

В 522 году Евтарих умер, а его наследнику Аталариху было всего 7 лет. 77-летний Теодорих остался без преемника, и трон под ним зашатался. Королевский двор погрузился в расчеты, кого поддер­жать в борьбе за престол, как скажется на доходах та или иная кан­дидатура, кто окажется у будущего короля в милости, а кто в опа­ле... Король огромного готского государства оказался в ситуации директора учреждения, через месяц уходящего на пенсию: подчи­ненные начинают прикидывать, кто займет начальственное кресло, кому кадить, кого хулить, и почти не слушают начальство...

Свой шанс в гонке за остготской короной учуяли и другие вар­варские монархи. В 522 году король Бургундии Сигизмунд попы­тался скинуть тяжелую длань короля готов, казнив своего сына Сергериха от дочери Теодориха Острого. В 523 году наследник вандальского короля Трасамунда по имени Хильдерих приказал перебить оккупационный «эскорт» готов, который вместе с другой дочерью Теодориха, Амалафридой, остался в Северной Аф­рике. Саму Амалафриду бросили в темницу, где ее ждала смерть.

Теодорих готовил карательную экспедицию в Африку, но ги­бель дочери лишила смысла этот поход.

Старому королю ничего не оставалось, как объявить своим на­следником семилетнего Аталариха. Восточный император Юстин, с которым Теодорих успел поссориться из-за преследований не чужих ему ариан (остготский король даже пригрозил репрессия­ми ортодоксальных христиан), отказался признавать этот выбор. Константинополь вовсе не устраивало сильное государство готов, и, чтобы расколоть ряды готской знати, римляне намеренно сабо­тировали вопрос о престолонаследии.

Заметим, что вопрос восстановления и объединения империи в Константинополе пока никто гласно не поднимал и соответству­ющего политического курса не объявлял. Курс на восстановление единой Римской империи стал фоном, который видят все и не об­суждает никто, гигантским умолчанием, с учетом которого импе­раторский двор принимал любое политическое решение.

Чтобы обострить брожение мыслей при королевском дворе, Константинополь заключил союзы с поднявшими голову ванда­лами и бургундами. «Союзнички» стремились разрушить державу Теодориха, оторвав от нее королевство вестготов. Они подрыва­ли власть и авторитет старого короля, следуя древней политиче­ской мудрости: вреди сильному сопернику и настраивай против него соседей, оставаясь в стороне и при нужде выступая арбитром споров. Подобные комбинации родились, вероятно, еще до того, как человечество овладело огнем, и, судя по новостным сообще­ниям, в ходу и по сей день.

Теодорих был в бешенстве. Еще больше он разгневался в 523 году, узнав, что один из сенаторов тайно переписывается с Константинополем по вопросу наследования трона. Созвали консисторий — высший суд, на котором magister officiorum Боэ­ций попытался оправдать своих друзей, но был арестован и осуж­ден на смертную казнь. До казни он не дожил и умер под пытка­ми, оставив написанный в тюрьме труд «Утешение философией» . Казнили и сенатора Симмаха, тестя Боэция. Этих двух римских аристократов осудили их же коллеги-сенаторы.

Без примирения с Константинополем не решить вопрос о пре­столонаследии, а без наследника непрочное государство готов рас­падется в считанные дни. Понимая это, Теодорих направил папу Иоанна I в. Константинополь с миссией вернуть благосклонность императора. Из этого ничего не вышло: папу приняли с почестя­ми, он короновал на царство императора по случаю Пасхи — тем дело и ограничилось. По возвращении в Равенну Иоанна I и почти все посольство бросили в тюрьму, где папа умер 18 мая 526 года. Теодорих пережил его ненамного и скончался 30 августа 526 года.

Мавзолей Теодориха в Равенне, гравюра XIX в

«...Альбина и Боэция взяли под стражу и заключили в баптисте­рии церкви. Король же призвал Евсевия, префекта города Тичино, и тайно передал Боэция в его руки. Тот поспешил убить [Боэция] на Кальвентианском поле, где тот находился под стражей, лоб его опутали струной и так мучили до тех пор, покуда у [Боэция] не вы­валились глаза, — вот таким образом он скончался под пытками.

Когда же король возвратился в Равенну, он стал говорить не как радетель Божий, а как враг Его веры и забыл обо всей Его до­броте и благодеяниях, которые Он оказывал, уверовал в свою дес­ницу и даже стал считать, что его боится император Юстин; он призвал к себе в Равенну Иоанна, предстоятеля апостольского престола, и сказал ему: „Отправляйся в Константинополь к им­ператору Юстину и скажи ему среди прочего, чтобы он восстано­вил отлученных в лоне католической веры".

Папа Иоанн ответил ему так: „Я отправляюсь без промедления. Однако этого не могу пообещать тебе, в других же делах, которые ты мне поручаешь, с Божьей помощью преуспею". Король в гневе приказал построить корабль и посадить туда вместе с ним других епископов, а именно Экклезия Равеннского, Евсевия из Фаэнцы, Сабина из Капуи и двух других, а также сенаторов Теодора, Импортуна, Агапита и другого Агапита. Но Бог, который не покинул раде­телей Его веры, благополучно доставил их [к императору].

Когда Иоанн прибыл к императору, тот встретил его, слов­но святого Петра, и касательно его посольства пообещал, что бу­дет выполнено все, за исключением того, что воссоединяющие­ся с католической верой не могут оставаться арианами. Пока это происходило, Симмах, глава сената, на дочери которого был же­нат патриций Боэций, был доставлен из Рима в Равенну. Король, опасаясь, как бы кто-нибудь, жалея о роде, не восстал против его власти, обвинил Симмаха в преступлении и приказал убить. И вот Папа Иоанн вернулся от Юстина. Теодорих принял его с неудовольствием и объявил ему о своей немилости. Через не­сколько дней он [то есть Папа] скончался, и люди [в день похорон] пошли перед его телом. Вдруг один из одержимых демонами упал, но, когда ложе с телом Папы поравнялось с ним, человек поднялся в здравии и возглавил похоронную процессию. Увидев это, народ и сенаторы принялись рвать его одежду на реликвии, так при все­общей радости тело Иоанна было доставлено к городским вратам»^[23].

Старого короля остготов похоронили в Равенне, в мавзолее, увенчанном монолитным куполом 11 метров в диаметре и ве­сом в 300 тонн. Позднее прах короля-арианина выбросили вместе с саркофагом, но мавзолей стоит и по сей день.

наследники Теодориха

Грандиозное королевство остготов не пережило Теодориха. Ве­ликолепная военная машина, которую он создал в 511 году, была механическим соединением остготских и вестготских частей. Их не связывали ни долгое сотрудничество, ни традиции, ни битвы. Преемники Теодориха были слабы и не смогли удержать власть. Зато наладились отношения между ортодоксами и арианами Ита­лии, к мирному сосуществованию вернулись и отношения не опасной теперь Равенны с Константинополем.

Тем временем в Африке случилась «карфагенская весна»: ван­дальский король Хильдерих положил конец гонениям на христиан-халкидонян и позволил созвать в 525 году собор ортодоксаль­ных епископов, он наладил отношения с Константинополем и стал союзником империи. Беда пришла с другой стороны, с запада ван­дальского королевства. Там началась политическая консолидация племен мавров, численность которых выросла, а эффективность набегов повысилась. Поражение, которое Хильдерих потерпел от мавров в 529 или 530 году, привело к государственному переворо­ту, которым руководил Гелимер, двоюродный брат короля и прав­нук Гейзериха. Последовали чистка сторонников Хильдериха и от­каз от проконстантинопольской политики.

В Константинополе при вести о свержении верного союзника Хильдериха нахмурились и разослали несколько сердитых писем, осуждавших вандальское самоуправство. Пока император этим и ограничился, поскольку на персидских фронтах вновь склады­валось отчаянное положение. Но в константинопольском реестре союзников, противников и потенциальных жертв против имени Гелимера появилась черная метка.

В гонку за остготской короной вклинился еще один аутсай­дер — Амаларих, сын Амаласунты и Алариха II. Он в конце кон­цов и унаследовал вестготское королевство, то есть отделившие­ся теперь земли Испании.

Регентом при Аталарихе стала его мать, умная и талантливая Амаласунта, которую по-готски звали Amalaswintha — «крепость Амалов». В Равенне немедленно занялись древней игрой по пе­ретягиванию каната влияния на остготского принца. Амаласун­та возвратила конфискованное имущество семьям Боэция и Симмаха, положив начало сближению с римской знатью. Прокопий утверждает, будто королева хотела растить сына римлянином, а другие члены регентского совета якобы настаивали, чтобы он не­пременно был готом. Контроль над воспитанием короля — ключ к политической власти, и, несомненно, этот спор был острым и резким, а сторон в нем было больше, чем две.

Политическая неопределенность начала правления Амаласун­ты переросла в нестабильность. Когда королева, вынужденная лавировать между группировками римской и готской знати, пошла на временные уступки готской партии, Кассиодору, префекту пре­тория Италии, пришлось уступить место проготским политикам и уехать в Константинополь. Этот политический курс вскоре сме­нился противоположным, и три ведущих титулованных гота, наи­более опасных для Амаласунты, были удалены от двора и назначе­ны в провинции. Там их убили по приказу королевы.

Все рухнуло, когда в октябре 534 года умер Аталарих. По гер­манскому обычаю Амаласунта, будучи женщиной, не могла пра­вить сама и взяла в соправители двоюродного брата Теодахада, но у того были свои политические предпочтения. Почуяв опасность, королева вестготов успела начать тайные переговоры с Констан­тинополем и готовилась перебраться туда вместе с готской казной. Однако ее быстро лишили власти — по наущению императрицы Феодоры, настаивает Прокопий Кесарийский, не упускающий слу­чая посильнее очернить базилиссу. По другим сведениям, против остготской правительницы выступили родственники и соратни­ки устраненных ею знатных людей.

Теодахад арестовал Амаласунту и позволил родственникам каз­ненных ею готов умертвить ее византийским манером, как поступа­ют культурные люди — удушением горячим паром в бане. За коро­леву никто не вступился. Точная дата ее смерти неизвестна, но есть свидетельства, что весной 535 года Амаласунта была уже мертва.

Смерть дочери создателя остготской империи Теодориха I Ве­ликого стала приговором и самому Теодахаду. Этот король вестго­тов, видимо, не понял или не оценил константинопольской мощи, а ведь Восточная Римская империя к тому времени уже отвоевала у вандалов Северную Африку, заняла Сицилию и готовилась дви­нуться на Италию. (Об этих событиях пойдет речь в следующей гла­ве.) Но Теодахад то ли не знал об этих победах, то ли не придал им значения! Между тем в Константинополе о грядущем отвоевании Италии, конечно, не писали на заборах, но давно говорили впол­не открыто, а при остготском дворе шло постепенное слияние про-римской и гото-италийской частей сената, а также римской аристо­кратии в единую ориентированную на Константинополь партию...

Убийство Амаласунты стало для императора Юстиниана пре­красным поводом начать боевые действия.

Теодахад, недостойный преемник Теодориха I Великого, запанико­вал и начал переговоры с представителями императора о сдаче коро­левства в обмен на какие-нибудь поместья, и чем богаче, тем лучше.

Но было поздно. В Константинополе спустили псов войны.

Хранители огня: книжники и монастыри

Западная Римская империя умерла, но в VI веке, да и позднее, на ее территории действовали римские магистратуры и система управления. По-прежнему собирался римский сенат и действо­вало римское право. Богатые фамилии сохраняли свои поместья и состояния. Высшие церковные иерархи V-VI веков были, как правило, выходцами из старой римской или галло-римской ари­стократии. Находясь в самом центре событий, эти люди видели рождение новой политической и культурной реальности и пони­мали, что в складывающейся ситуации церкви грозит опасность.

Мир уже более века раздирали противоречия, войны и ката­строфы. Церковные иерархи с их ученостью и немалым полити­ческим опытом испытывали ощущение надвигающейся тьмы по той причине, что островки ортодоксального христианства окру­жало арианское море. Никакие компромиссы не могли отменить того, что для папства и аристократии, лояльных Восточной Рим­ской империи, арианство было общим врагом. Рано или поздно это противоречие между светскими правителями и их подданны­ми вышло бы на поверхность.

В государстве Теодориха или любого другого правителя-арианина ортодоксальная церковь в любой момент могла подвергнуть­ся гонениям.

Люди церкви не имели права носить оружие. Вера, проповедь и ортодоксальная христианская ученость были тем оружием, с по­мощью которого они сумели сохранить и поддержать искры увя­дающей книжной науки и греко-римской учености.

Первым в числе этих людей назовем монаха Бенедикта Нурсийского (около 480-547 годов). Основатель монастыря Монте-Кассино около 529 года написал монастырский устав, который стал об­разцом для монашеских общин всей Европы. Правила Бенедикта требовали от монахов не жесткой восточной аскезы, а соблюде­ния порядка, умеренности и трудолюбия. Среди политического и хозяйственного хаоса раннесредневековой Европы монастыри стали островками, где царил девиз монашеского служения ora et labora («молись и трудись») — обители превращаются в замкну­тые хозяйственные единицы.

В монастырь шли, чтобы вести строгую духовную жизнь и спа­сать душу под руководством многомудрых наставников. В бенедиктинских монастырях исходили из того, что монах должен нормально питаться и нормально спать. Уровень жизни мона­ха-бенедиктинца был примерно таким же, как у его современни­ка-крестьянина.

Центральную роль в монастырской жизни играл физический труд, который монахи отказывались считать позорным и бесче­стящим. Выше физической аскезы бенедиктинцы ставили смире­ние, послушание и безмолвие. Имущество монахов было общим, и личной собственности у них не было. Монастырские насельни­ки, однако, не порывали связей с внешним миром и не отторгали общество: монастыри принимали гостей, паломников и неофитов. Это сообщество людей, ищущих Бога, оставалось открытым для мирян и служило мостиком между сферами земной и небесной.

Роль монашества в истории Запада, в сохранении литературно­го наследия античности, письменной культуры и даже грамотно­сти в целом сегодня признают все. Куда меньше знают о заслугах древних монахов в сохранении навыков хозяйствования на земле и убережении римских наработок в области агрономии.

В эпоху, когда правил меч, а соху и плуг презирали, было утра­чено и забыто множество сельскохозяйственных технологий. Но едва в округе ставили монастырь, появлялись и новые сельскохо­зяйственные культуры (как в древней Швеции, куда монахи завез­ли устойчивую к холодам рожь), новые приемы ирригации и ухода за культурными растениями и даже новые ремесла. Иноки учили позабытым или неизвестным искусствам разведения скота, садо­водства, пчеловодства, пивоварения, виноделия и так далее.

Эти «непрестижные» занятия монастырских насельников на самом деле имеют не меньшее значение для сохранения западной цивилизации, чем их интеллектуальные достижения. Кто в эпоху хаоса и отчаяния сделал для цивилизации больше, чем монахи? Французский государственный деятель и историк XIX века Фран­суа Гизо, ярый противник католической церкви, отмечал: «Бене­диктинские монахи были главными агрономами Европы; в зна­чительной степени именно они окультурили ее почвы, соединяя сельское хозяйство с проповедничеством». Исследователь Режиналь Грегуар называет монахов «квалифицированными и нео­плачиваемыми техническими советниками на службе „треть­его мира" той эпохи — Европы после варварских нашествий».

Действительно, продолжает Грегуар, какую отрасль ни возь­ми — солеварение, добыча меди, железа, квасцов, камня, ме­таллургию, изготовление ножей, стеклодувное производство, кузнечное дело, — «всюду внесли монахи творческий дух изо­бретательства. Используя собственную рабочую силу, они довели до совершенства процесс ее обучения и подготовки. Монастыр­ские технологические знания распространялись по всей Европе».

Люди церкви были не одиноки в своем труде. Образованней­ший Кассиодор, уловив признаки подступающих тьмы и хаоса, вместе с папой Агапитом успел основать христианскую библио­теку. Это учреждение должно было стать фундаментом высшей школы теологии в Риме, первого христианского университета, ко­торый предполагалось основать по подобию учебных заведений Александрии, Эдессы и Антиохии.

Не сбылось... В начале 540-х годов начался террор готов про­тив римской знати, Кассиодор покинул Италию, укрылся в Кон­стантинополе и вернулся лишь в 555 году, после падения остгот­ского королевства и серии войн. Уже состоялась комплексная природная катастрофа, уже пришли небывалые холода, наводне­ния и чума. Среди этих бед Кассиодор занялся спасением того, что мог и считал важным спасти. В своем поместье на юге Италии, в Бруттии, он основал монашеское общежитие, которое назвал Вивариум (так назывались садки с живой рыбой, которых в поме­стье было множество). Этот удивительный монастырь становит­ся одним из важнейших центров раннего Средневековья, где со­хранялись знания, культура и образованность.

В Вивариуме были две новые формы монашеского послуша­ния: монастырская школа и скрипторий, в котором переписыва­ли античные и христианские произведения. Обитель становится одним из первых скрипториев Европы, в ней формируется про­светительский центр с богатейшей библиотекой^[24] и один из исто­ков средневековой цивилизации.

Для монахов Кассиодор написал «Наставления в науках бо­жественных и светских» («Institutiones divinarum et saecularum litterarum») — революционный труд, в котором он утверждал, что для правильного понимания Библии нужно знать светскую ли­тературу и что между науками божественными и мирскими нет принципиального различия. Это и другие сочинения Кассиодоpa оказались мостом между наследием античности и новой евро­пейской культурой, а равно ценнейшим источником для изуче­ния истории Рима и Италии времен печального финала античной цивилизации.

Боэций и Кассиодор, Бенедикт Нурсийский и папа Григорий Великий, Исидор Севильский, Григорий Турский, Бэда Достопо­чтенный, а также десятки безымянных монахов-переписчиков и подвижников сохранили для нас античное и христианское на­следие во мраке Темных веков. Не будь этих людей, сокровища древней мысли в бурные века трансформации и эволюции рим­ской культуры под влиянием осевших на ее территории варваров могли и не сохраниться, как не сохранилась Александрийская библиотека.

Главную проверку на жизнеспособность Восточная империя про­шла на рубеже VII века, когда она едва не была уничтожена тре­мя крупными нападениями с трех разных сторон, которые вместе представляли намного большую угрозу, нежели любая угроза, с ко­торой когда-либо пришлось столкнуться Западной империи: сла­вяно-аварские нашествия на Балканы, наступление персов прямо на Анатолию и, наконец, полное завоевание Египта и Сирии ара­бами...

...несмотря на сокращение территории, Византия пережила Темные века Запада, сохранив надстроечное великолепие класси­ческой античности практически неизменным. Никакого резкого прекращения городской жизни не произошло; производство пред­метов роскоши продолжилось; несколько лучше стали обстоять дела в мореплавании; но прежде всего сохранились централизован­ная администрация и единая система налогообложения импер­ского государства — далекая звезда единства, видимая издалека в ночи Запада.

Перри Андерсон. Переходы от античности к феодализму

_{ГЛАВА 5} Второе тысячелетие Римской империи

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ ИЛИ ВИЗАНТИЯ?

Жители востока Римской империи по праву считали себя рим­лянами, прямыми и несомненными наследниками великой импе­рии. Это мнение разделяли их соседи и враги. Даже султан Мехмед II, завоевав Константинополь, принял титул «римского импера­тора», «кейсари-Рум», и числил себя наследником череды прави­телей, восходившей к Октавиану Августу. Юридически Римская империя существовала с I века до нашей эры до второй полови­ны XV века, ее можно называть Восточной только с 800 года, ког­да Карл Великий провозгласил себя императором и основал прин­ципиально новую Римскую империю на западе.

После падения в 1453 году Константинополя Восточную Рим­скую империю... забыли. Интерес к Восточному Риму вспыхнул лишь в XVII веке, когда короли Франции, Людовик XIII и Людо­вик XIV, восхитились культурным наследием империи, больше ты­сячи лет противостоявшей тюркам, славянам, арабам и другим во­инственным народам. Французские монархи не просто скупали произведения восточноримского искусства, они издали массу ви­зантийских рукописей, поддержали первых ученых-византинистов и заложили основы научного изучения истории и культуры импе­рии, которую католическая Европа предпочла забыть и едва не вы­черкнула из истории.

Французским королям противостояли деятели Просвеще­ния, подготовившие общество страны к революционной резне конца XVIII века. Они осуждали все, чем восхищались монар­хи, и это осуждение стало частью идеологии «нового общества», к которому они звали. Для философов Просвещения Римская им­перия закончилась в 476 году отречением от престола последнего императора, а история константинопольских «самозванцев» стала в их представлении тысячелетним сползанием в варварство, раз­ложением и упадком.

Культурному и просвещенному человеку полагалось относить­ся к Византии с презрением. Идеологи века Просвещения осу­ждали Средневековье за жестокость и «дикость нравов», причем в число жестоких, мракобесных государств автоматически записа­ли и Восточную Римскую империю. Удобно, знаете ли, — на этом полуфантастическом фоне жертвы Нового времени и Революции, по-видимому, должны были казаться незначительными и в чем-то даже приемлемыми.

Последствия просветительской социальной инженерии XVIII века вылились в пренебрежение и осуждение, с которыми после­дующие историки десятилетиями и даже столетиями относились к наследию Восточной Римской империи. Не было и речи о бла­годарности великому бастиону, о стены которого так долго би­лись исламские завоеватели. Умудрились даже не заметить мнение авторитетнейшего Гиббона о том, что, сдайся Константинополь арабским полчищам VII века, и над шпилями Оксфорда разно­сился бы намаз.

В пренебрежительном отношении, сформированном пропаган­дой эпохи Просвещения, кроется ответ на вопрос, почему Восточ­ную Римскую империю называли Византией, тем самым отрицая ее кровную, наследную связь с античным Римом.

Слово «Византии» действительно встречается в восточноримской литературе. Это элемент торжественно-архаичного стиля, который так любили римляне, но вовсе не официальное назва­ние государства. Повторим: жители Восточной Римской империи называли свою страну «Римской империей», «Империей римлян» (лат. Imperium Romanum, Imperium Romanorum), а себя ромеями, римлянами. На Западе эти именования, начиная с первых герман­ских императоров, отвергали как безосновательную претензию на правопреемство от классической Римской империи и называли это государство империей греков (Imperium Graecorum).

До VII века официальным языком Восточной Римской импе­рии как наследницы Рима был латинский. С утратой в VI — VII ве­ках владений на западе и латиноговорящего населения (фракий-ско-дакийское меньшинство Балканского полуострова, население Далмации и других провинций пользовалось латинской вульгатой) возобладал греческий язык, который и стал официальным. Высшее чиновничество империи пользовалось литературным ла­тинским или тем, что считали таковым.

С исчезновением высокой литературной культуры позднеримской элиты сгинули профессиональные препода­ватели латинского языка, грамматики и риторы, которых прежде было немало в любом крупном городе империи. Эти ученые люди сознательно тормозили изменения в ла­тинском языке аристократии, разговорном и письменном, и раз и навсегда определили, что такое правильная, клас­сическая латынь. Они создали сложные правила и записа­ли их в сложные учебники, которыми не одно тысячелетие зверски пытали школьников и студентов.

Примерно после 500 года учить «правильную» латынь к се­веру от Альп стало некому и незачем. Исчезли строгие учи­теля, которые самоотверженно удерживали и приводили в порядок грамматическую плотину, ее снес вал языковых изменений. Эти изменения шли уже давно, что мы видим по многочисленным древним граффити, а теперь они рас­пространились и на элиту, на высшие слои. Латынь стала превращаться в свои производные — французский, испан­ский, итальянский и некоторые другие языки.

Лингвистические перемены затронули не только устную речь, но и текстовую культуру. Старинные рукописи копи­ровали с произвольными изменениями, которые казалисьпереписчикам «правильнее». В результате воцарился абсо­лютный кавардак, и даже образованные церковные иерар­хи не всегда понимали, что их «классическая» латынь на са­мом деле представляла собой смесь бог знает каких форм и диалектов этого языка.

В эпоху Возрождения пробудился интерес к греческому языку и замене средневековой латыни стилем эпохи Ав­густа. Ученые-гуманисты нашли, издали и откомментиро­вали множество древних книг. (Правда, некоторые тексты никогда и не терялись: Вергилий, Овидий, Лукан, Стаций, Клавдиан, Боэций и другие были хорошо знакомы Данте, Чосеру и Ронсару.)

Идея гуманистов состояла в том, что у латинского языка был классический период, то есть правильный и нормативный, и что все предшествующее следует считать незрелым и архаичным, а все последующее — упадком. По их мнению, писать на латинском языке хорошо в XV и XVI веках можно было, лишь рабски копируя стиль века Августа. «Средневековую» латынь, или, как ее часто именовали, «варварскую» — имен­но так назвали язык Григория Турского, Беды Достопочтен­ного, Фомы Аквинского или собрания Кармина Бурана, —гуманисты заместили той, которую сочли «классической».

Так прервалось живое развитие латинского языка, диктуе­мое новыми потребностями и новыми темами. Спустя ты­сячу лет после исчезновения Западной Римской империи латинский язык был окончательно убит — разумеется, с са­мыми лучшими намерениями.

Немецкий историк Иероним Вольф в XVI веке назвал Восточ­ную Римскую империю «Византийской», Византией, по имени го­родка Византии, на месте которого расположен Константинополь. Не слишком грамотные жители империи этого слова не знали и просто не поняли бы, о чем идет речь, а образованные римляне удивились бы, так как встречали его только в литературном, насы­щенном архаизмами языке греческих писателей и историков. Но с XV века государство ромеев не просто исчезло с карты, а и ли­шилось права голоса: теперь было важно лишь то, что о нем ду­мали и писали западноевропейские ученые.

Авторы этой книги вслед за рядом современных историков пола­гают, что Византией исторически корректно называть государство, существовавшее с середины VII века на территориях восточной ча­сти Римской империи, которые та сумела отстоять от исламского нашествия. Римская империя сократилась до Византии не ранее захвата арабами Александрии в 641 году по Рождеству Христову.

В самой Византии этого никогда не забывали

.

ХРИСТИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ

В 527 году в Северной Африке правили вандалы, в Испании — вестготы, в Галлии — франки и бургунды, а Италия и древний Рим были владениями остготов. От державы, когда-то простиравшейся по всем берегам Средиземного моря, остались Балканы и Пело­поннес, Малая Азия, Сирия, Палестина, Египет. Все это были вла­дения Восточной Римской империи.

Восточная Римская империя уже тогда поражала иностранцев своим богатством и великолепием, многочисленным и лояльным населением, устойчивым и необычным государственным устрой­ством, одной из основ которого было народное волеизъявление.

Зосим ошибся, считая, что христианизация Римской империи означала гибель античной культуры. Ранняя христианская церковь действительно страдала изрядным фундаментализмом и была чу­жда знанию и наследию прошлого. Но к VI веку крайности более или менее сгладились. Компромиссные решения, которыми так сла­вен Восток с его искусством торговаться и мастерством выходить на взаимно приемлемые договоренности, привели к тому, что при частичном вытравливании античной традиции на ее основе бур­но развилась другая, не менее сложная и высокоинтеллектуальная.

Императоры стали христианами и уже не могли объявлять себя богами, но тенденция к слиянию религии и власти не исчезла. Эти две ветви оплели друг друга, поддерживая одна другую, и такая конструкция обрела небывалую устойчивость.

Христианские богословы Востока высоко ценили классиче­скую античную литературу и считали ее необходимой для обуче­ния красоте языка и стиля. Некоторые языческие храмы, конеч­но, разрушали, не исключая чудесные Серапейон и Марнейон, но многие из них перекроили и приспособили к нуждам христиан­ских общин. Новопостроенные христианские церкви украшались растительными орнаментами и сценами Ветхого и Нового Заве­та, персонажи которых носили тоги. На улицах Константинополя по-прежнему красовались статуи богов и богинь, служа приме­ром компромиссного решения: если красота не станет объектом поклонения («идолом»), она должна жить. Самый яркий пример восточноримской терпимости — храмовая статуя Аполлона на од­ной из площадей: ее просто назвали статуей Константина, не сбив даже короны из лучей солнца на голове.

Лучшим опровержением мнений Зосима, утверждавшего, буд­то строительством Константинополя, новой столицы, Константин ограбил Римскую империю для удовлетворения тщеславия, был сам великий город. Он раскинулся на узком мысе между морем и одной из лучших природных гаваней мира, заливом Золотой Рог. Со стороны суши город окружало двойное кольцо стен, сложен­ных из каменных блоков толщиной в пять с половиной метров.

Стены прикрывали Константинополь и со стороны моря, образуя две закрытые гавани. Правда, в городе не было водных источни­ков, но эту проблему решили строительством акведуков и подзем­ных цистерн-хранилищ. Сколько бы ни было за тысячу лет осад, блокад и приступов, враг, не имевший пушек, всякий раз упирал­ся в эти грандиозные укрепления и отходил ни с чем.

Прекрасные здания, центральная площадь Августеон, бога­то украшенный ипподром, парадная резиденция императоров, Большой дворец и несколько дворцов поменьше, храмы и собо­ры — все это ослепляло роскошью, вызывало у горожан чувство гордости, а гостей пробирало до глубины души. Богатства и мощь империи словно указывали потрясенному иностранцу: центр хри­стианского мира — здесь. Склонись!

В V-VI веках большинство населения Восточной Римской им­перии было христианским, а порой и истово христианским. Свя­тые, отшельники, аскеты и подвижники были окружены поклоне­нием народа. В тонкости доктринальных споров были вовлечены все классы общества, Церковь пользовалась непреложным авторитетом, а храмы представляли собой огромные комплексы, включающие больницы, приюты для бедных и склады с продовольствием, кото­рое раздавали в целях благотворительности. Десятки тысяч человек пользовались щедротами церкви, получая бесплатные еду и кров.

К зороастризму, иудаизму и некоторым другим культам, не приемлющим жертвоприношений, христианская империя отно­силась терпимо. К религиям, которые требовали приносить жерт­вы, отношение было иным. Со времен Феодосия I репрессивные законы угрожали и язычникам, и еретикам как государственным преступникам, потому что инакомыслие одно время приняло ха­рактер раскола с гражданским обществом.

А это уже было вопросом внутренней безопасности империи.

Император и ипподром

Политическое устройство Римской империи V-VI веков было как минимум необычным. В Константинополе извлекли уроки из кри­зиса III века и из пережитых Западом бед, не желая их повторе­ния. В опасном и зыбком постантичном мире отсутствие грани между светской и религиозной властью обеспечивало устойчи­вость и преемственность. Конечно, узурпатор мог захватить пре­стол интригой или оружием, но ему в любом случае пришлось бы пройти обязательную религиозную церемонию утверждения во власти, а церковных иерархов никто не мог заставить провести такую церемонию беззаконно.

Предположим маловероятное: узурпатору удалось запугать и подчинить немалую числом и авторитетную церковную верхуш­ку. Следующий этап введения нового императора во власть был не по плечу тем, кто рвался к трону, не обеспечив определенной степени консенсуса с народом. Народ собирался на Константино­польском ипподроме и давал согласие (или несогласие!) на воца­рение нового правителя. При появлении претендента в импера­торской ложе его приветствовали сто тысяч собравшихся, и это приветствие было дозволением править.

Ипподромная часть церемонии была небезопасной. Величе­ственный, фантастический Константинополь уже к 500 году был безнадежно перенаселен. Управлять его темпераментными жите­лями, способными взорваться от малой искры, было сложно. Рели­гиозный диспут мог вылиться в уличные бои, а несогласие народа с решением императора или с трактовкой религиозной доктрины — перерасти в погром и разнести целый городской район.

В нашей первой книге уже говорилось о попытке в 404 году вы­слать из столицы популярного епископа Иоанна Хризостома (Ио­анна Златоуста) за высказывание неподобающего мнения о супруге императора. Инцидент завершился сожжением собора Святой Со­фии, а также здания сената вместе с портиком, украшенным стату­ями муз из цветного мрамора. Так что новоизбранный император, направляясь на ипподром по длинному коридору, соединяющему дворец с императорской ложей, знал, что стотысячное сборище мо­жет взорваться протестом — то есть смертным приговором.

Ипподром Константинополя был важным объектом государ­ственной власти: он не только позволял народу выражать мне­ние, но и гасил массовые страсти либо отводил их в безопасное русло. Эмоции огнеопасных константинопольских масс власти сумели частично канализировать в колесничные гонки. Иппод­ромы имелись во всех крупных городах, и во всех городах име­лись команды-фавориты — «зеленые» и «синие». (Были и коман­ды других цветов, но их роль была невелика — создавать фон для соперничества сильнейших.) Эти команды можно назвать и поли­тическими партиями. Гонки колесниц были для них поводом про­явить внешнюю активность. «Синие» (венеты) отражали интере­сы магнатов-землевладельцев, а зеленые (прасины) — городских ремесленников и торговцев. Император болел за «синих».

Колесничие могли стать настоящими поп-звездами. В их честь слагали и пели гимны, а изображения ставили рядом со статуями императора. Болельщики соперничающих команд часто устраи­вали жестокие драки, в которых участвовало молодежное крыло партий, буйные стасиоты, из которых выковались те, кого мы на­звали бы боевиками, «ультрас».

Склонные к дебошам и насилию, слабо контролируемые, эти отряды могли натворить немало бед. В 498 году стража арестова­ла несколько «ультрас», и весь стотысячный ипподром обратил­ся к присутствовавшему там императору Анастасию с просьбой освободить хулиганов. Император не только отказал, но и напра­вил солдат задержать смутьянов. Ипподром возмутился и принял­ся швырять камни в императорскую ложу (где они взяли камни? принесли с собой?). Когда камень чуть не попал в Анастасия, его телохранители изрубили кого-то мечами. Болельщики в отместку для начала подожгли главные ворота ипподрома и в итоге разнес­ли и ипподром, и даже прилежащие кварталы. Было убито около 3 тысяч человек, но мятежа не случилось — «народ Рима» лишь эффектно выпустил пар...

Без Запада

Когда в сентябре 476 года в Константинополь прибыли инсигнии Западной Римской империи, восточный император Зенон был, ве­роятно, занят и не сразу обратил внимание на глобальное измене­ние политической ситуации. Дело в том, что порфироносец все­го месяц как вновь въехал во дворец, откуда его в январе 475 года изгнал Василиск. Тот самый Василиск, который, приняв от ван­далов взятку, подставил римский флот под жестокое поражение и был вынужден укрываться в храме!

Зенон после переворота сумел сбежать от Василиска, прихва­тив казну империи. Он выждал, пока непопулярность соперника достигнет пика, и путем сложных интриг вернулся на трон. (Васи­лиска с семьей не стали казнить, а просто уморили голодом^[25].) Прав­ление Зенона было неспокойным: варвары, остатки армий Аттилы, постоянно вторгались в империю. Император смирился с плана остготов занять Италию и, как говорилось в предыдущей главе, благословил короля остготов Теодориха Амала на свержение Одоакра в надежде, что варвары наконец-то перебьют друг друга.

По смерти непопулярного Зенона в 491 году в народе пошли слухи, будто этого осточертевшего всему двору пьяницу noxoронили заживо.

Вдова Зенона вышла замуж за дворцового чиновника Анастасия. Новый правитель, блестящий финансист, был известен честностью и как император был любим в народе. Он снизил налоги, достроил Длинные стены Константинополя, тщательно берег государственные фонды и умер в 518 году, оставив полную казну - 145 тонн золота.

Детей у Анастасия не было. Императором стал пожилой (его возраст приближался к 70 годам) начальник дворцовой стражи Юстин.

«.. .император Анастасий имел трех племянников, а именно Пом­пея, Проба и Ипатия. Размышляя, кого из них оставить после себя императором, он приказал однажды, чтобы они отведали вместе с ним пищу, а затем предались бы послеобеденному сну, и для того распорядился приготовить для каждого во дворце отдельное ложе. В изголовье одного ложа он повелел положить царский знак, и по тому, кто из них выберет это ложе для отдыха, он сможет опре­делить, кому отдать впоследствии власть. Один из них возлег на одно ложе, двое же других из братской любви легли вместе на вто­ром ложе. И получилось так, что то ложе, где был спрятан царский знак, оказалось не занятым.

Когда он увидел это, поразмыслив, он решил, что никто из них не будет править, и начал молить Бога, чтобы Он послал ему от­кровение: каким образом он может узнать, пока еще жив, кто по­сле кончины его примет власть. Он размышлял об этом, воздер­живался от пищи и молился; и однажды ночью увидел он во сне человека, который сказал ему следующее: „Первый, о ком тебе бу­дет сообщено завтра в покоях, и примет после тебя власть твою".

Так случилось, что Юстин, комит экскувитов, сразу по прибытии, направился к императору, о приходе его сообщил препозит [священ­ной] опочивальни. Когда [император] узнал об этом, он вознес благо­дарность Богу за то, что указал ему достойного наследника»^[26].

Кто же такой Юстин? Прокопий в «Тайной истории» сообща­ет, как этот крестьянин вместе с односельчанами-иллирийцами, спасаясь от нужды, отправился на военную службу: «Они пеш­ком добрались до Византия, неся за плечами козьи тулупы, в ко­торых у них по прибытии в город не находилось ничего, кроме прихваченных из дома сухарей. Занесенные в солдатские списки, они были отобраны василевсом в придворную стражу, ибо отли­чались прекрасным телосложением».

Фантастическая карьера? Нет, типичная и для Римской импе­рии, и для Ромейской. Социальные лифты работали безотказно.

Император Юстин I (правил в 518-527 годах) был не слишком грамотен и, как говорят, подпись ставил с помощью трафарета. Его любила и уважала армия, но должность императора предпо­лагает умение хотя бы бегло читать документы. Поэтому Юстину помогал

племянник по имени Юстиниан, который унаследовал от дяди место начальника дворцовой стражи. Юстиниан зачиты­вал правителю деловые бумаги, даже составлял некоторые из них, и со временем стал не просто доверенным помощником, а сопра­вителем императора.

Таким был пролог к правлению императора Юстиниана I. Ро­дом из романизированной провинции Иллирик, Юстиниан, род­ным языком которого был латинский, всегда был больше римля­нином, чем греком. Его восхищало и завораживало былое величие Римской империи, и он желал возродить ее былое могущество. Но в первые десять лет правления император хранил эту мечту в тайне.

За годы правления Юстиниана, 527-565 годы, звезда удачи и могущества Римской империи взмыла в зенит, чтобы по воле природы так же внезапно рухнуть и утратить все завоеванное.

Юстиниан. Мозаика в соборе Сан-Витале в Равенне.

Считается, что портрет создан на основе официальных

и высочайше утвержденных изображений императора,

рассылаемых в провинции из Константинополя

ЮСТИНИАН И ЕГО МЕЧТА

Стать императором означало погрузиться в проблемы, часть из которых либо не имела решений, либо имела решения, стоимость которых была запретительно высока и даже чревата мятежом. Юстиниан, всходя на трон, знал, что на востоке возобновили на­тиск персы, что славяне и булгары продвигаются на юг от Дуная, что римский мир расколот, а в империи кипят внутренние смуты. Для обретения стабильности империи требовались сильная рука, понятная всем политика и четкие планы.

Программу правительства Юстиниана, которая воплощалась все 38 лет его правления, можно коротко сформулировать как «одно государство, один закон, одна церковь».

Деяний Юстиниана хватило бы на целую эпоху. Он взялся за неподъемную задачу составления полного свода законов Рим­ской империи — дело, на которое Феодосию I не хватило и десяти лет, — и исполнил ее. Он сумел отвоевать у вандалов африканские провинции. Он сделал попытку объединить Западную и Восточ­ную половины Римской империи, и у него почти получилось. Сре­диземное море при нем вновь превратилось во внутреннее море римской державы. Нельзя не упомянуть построенный им собор Святой Софии и грандиозную программу строительства храмов и общественныхзданий во множестве городов.

Кто знает, чего бы достигла империя при Юстиниане, если бы ее не подкосила природная катастрофа планетарного масштаба.

Все достижения Юстиниана стали возможными по причине его непревзойденного умения выделять и продвигать талантливых людей. В его блестящем окружении — высокообразованный пра­вовед Трибониан, человек острого и изобретательного ума, глав­ный министр Иоанн Каппадокийский, искусные полководцы Велизарий и Нарсес, архитекторы Анфимий Тралльский и Исидор Милетский и, разумеется, эрудированный историк Прокопий Кесарийский, секретарь и советник Велизария, назначенный на эту должность с ведома императора.

Мешала одна загвоздка: трону Юстиниана с самого начала не­доставало устойчивости, а ему самому — легитимности. Его пред­шественник и покровитель Юстин был на престоле случайным человеком, а сам Юстиниан — всего-навсего племянником слу­чайного человека. В лихорадочной деятельности первых лет его правления читается стремление укрепить свои позиции и понадежнее утвердиться в императорском дворце.

Через полгода после вступления на престол Юстиниан объявил о правовой реформе и о составлении нового свода законов (импера­тор печется о справедливости и правосудии!), в 528 году ввел закон, запрещавший «еретикам» выступать на суде свидетелями против халкидонитов (император чтит истинных христиан!), в 529 году за­крыл все философские школы в Афинах (император благочестив!), а в 528 году намеренно, на пустом месте разжег конфликт с Перси­ей (что это за император, если он не воюет с Персией?).

Обстоятельства не благоприятствовали начинаниям Юсти­ниана. В его правление случился крупнейший в истории империи бунт — восстание Ника, произошла масштабная природная катастрофа, какой еще не знала история, и вспыхнула эпидемия чумы, унесшая, по оценкам, до половины населения территории бывшей Римской империи. Юстиниан спровоцировал (иначе не скажешь) войну с Персией — после почти столетия мира, заклю­ченного императором Аркадием! — и проиграл ее. Ведя военные действия на трех фронтах, то есть с Персией, с варварами на Бал­канах и в Италии, он, по мнению многих историков, растратил ре­сурсы и истощил страну.

Эти упреки Юстиниану стали общим местом, но в их основе — опасное для историка «послезнание». Человек не может тягаться с силами природы, даже если этот человек — деятельный, умный и рациональный император Юстиниан. Несомненно, по мере на­копления и анализа новых данных несправедливая оценка его де­ятельности будет отвергнута. А нам следует отказаться от нее уже сейчас: как мы увидим далее, истощить богатейшую, цветущую Восточную Римскую империю (в чем обвиняют Юстиниана) не смог даже самый неудачливый ее правитель...

Эхо деяний Юстиниана слышится и по сей день.

ПРАВОВАЯ РЕФОРМА

Писаный закон был одним из компонентов римского превосход­ства. Всякое государство Европы, не исключая варварских коро­левств, хотело быть цивилизованным на римский манер, и для этого составляло сборники законов. К лету 527 года имперское законодательство было слишком путаным и противоречивым, а юридических источников слишком много. Восточной Римской империи требовалось законодательство, которое соответствова­ло бы христианской идеологии.

Прежде, в соответствии со старой греческой идеей, социаль­но полноценным считался лишь хорошо образованный мужчи­на. Христианское же учение объявляло, что совершенствоваться могут все (даже женщины и рабы), что все люди обладают душой и все могут быть спасены. Поэтому реформированный закон, в от­личие от античной доктрины, отныне должен был дать место под солнцем всем, место высокое или скромное.

Задачей комиссии юристов Юстиниана было составить сбор­ник новых законов, выпущенных со времен вышедшего в 438 году Кодекса Феодосия. Этот новый сборник следовало объединить с Кодексом Феодосия (он охватывал период начиная с 300 года) и с Кодексами Гермогениана и Григориана, выпущенными в 290-х годах и состоявших из подборки законов империи до 130-х годов. Этот неподъемный, по общей оценке, труд был исполнен все­го за семь лет, и как исполнен! Под руководством юриста Трибони-ана — кстати говоря, язычника, продажного и нечистого на руку, зато специалиста высочайшей квалификации, — была проведе­на полная рекодификация римского права. Три основные составля­ющие римского права — Дигесты, Кодекс Юстиниана и Институ­ции — были завершены в 534 году. Этот Corpus Iuris Civilis, «Свод гражданского права», подытожил все законодательство Римской империи, содержал детально разработанное право частной соб­ственности, воплотил идею сильной центральной власти. Поэтому более тысячи лет он был образцом для судебных систем Централь­ной и Западной Европы, от средневековых королевств до Кодекса Наполеона. Курс римского права на основе Юстинианова «Свода» до самого последнего времени был обязательным предметом уни­верситетского правоведения.

Снова Персия

В начале VI века Персия и Восточная Римская империя формально находились в состоянии мира, но не упускали возможности превен­тивно насолить соседу и создать ему проблемы на других границах. Отношения двух империй оставляли желать лучшего, но были про­блемы и посерьезнее. В частности, сохранялась угроза вторжений в Персию гуннов-эфталитов^[27], да и внутренняя ситуация в государ­стве Сасанидов была неустойчивой. Поэтому война с ромеями Пер­сии не требовалась, а вот мир был очень и очень нужен.

В 522 году шах Кавад поссорился со старшим сыном, пожелал сделать наследником младшего и направил императору Юстину разумное предложение. В первом томе книги говорилось о до­говоренности, согласно которой в случае безвременной смер­ти императора Аркадия персидский шахиншах соглашался усы­новить его малолетнего сына Феодосия II, чтобы смягчить его восхождение на трон. Усыновление не состоялось ввиду ранней смерти Аркадия в 408 году, но идея была хороша. Взяв ее за об­разец, шах Кавад предложил Юстину усыновить своего сына Хосрова и сделать его (разумеется, номинально) наследником Рим­ской империи.

Юстиниан, соправитель императора Юстина, отклонил эту просьбу самым оскорбительным образом. Он предложил шаху просто взять Хосрова на воспитание в Константинополь, подобно тому, как это делали с сыновьями варварских вождей. Оскорбле­ние было тяжким. Последовала серия пограничных войн, одина­ково разорительных для обеих сторон и одинаково безрезуль­татных.

Восточноримская армия к тому времени не была похожа на ар­мию эпохи разгрома при Адрианополе. На передний план вышла тяжелая конница, составлявшая теперь треть численности вой­ска. Кони и вооружение стоили дорого, поэтому некоторые со­стоятельные офицеры сами экипировали бойцов и платили им, превратив подразделения в свои личные дружины. Юстиниану требовался надежный и богатый военачальник, и такой полково­дец нашелся. Его звали Велизарий.

В 529 году Юстиниан назначил Велизария, чья личная конни­ца насчитывала более тысячи бойцов, на высшую военную долж­ность магистра, или, по-гречески, стратилата. В 530 году пол­ководец одержал блестящую военную победу над персидскими войсками у крепости Дара, главной базы римских войск, — пер­вую за сто лет победу над персами! Ее отпраздновали пышно, но, как оказалось, рано: в 531 году персы вторглись на территорию империи и в битве при городе Каллинике нанесли римлянам со­крушительное поражение, да такое, что под императором всерьез зашатался трон. Персидские потери были велики, и настолько, что сторонам оставалось лишь договариваться о мире.

В 532 году римляне и персы подписали еще одно соглашение о вечном мире.

Ника и София

Империи порой даже ипподрома было мало, чтобы погасить стра­сти буйных подданных.

На 11 января 532 года в Константинополе была назначена казнь семерых «ультрас» из двух главных группировок — «зе­леных» и «синих». Боевые группы фанатов давно занимались вымогательством и запугиванием, брали «дань» с торговцев и были накоротке с городской стражей. Но эти семеро пересек­ли незримую черту дозволенного насилия, проведенную органа­ми римского правопорядка, и их ждала виселица.

Казнь состоялась, но две веревки оборвались, и висельники, «зеленый» и «синий», резво рванули в ближайшую церковь — в убежище. Храм гарантировал неприкосновенность.

Через день, 13 января, вновь должны были состояться гонки колесниц. Толпа по древней традиции начала скандировать прось­бу о прощении для этих двоих, но император, сидевший в ложе, отказал. Тогда «зеленые» и «синие» пошли на штурм тюрьмы, вы­крикивая традиционный клич римской армии: «Ника!» («Побе­да!») — и освободили всех арестантов.

На следующий день снова были гонки, но на них скандиро­вали уже не просьбу о прощении, а политические лозунги с тре­бованием увольнения главных министров Юстиниана. Импера­тор перепугался и уволил названных народом, но было поздно: в четверг толпа выплеснулась на Августеон и ринулась на по­иски одного из племянников Анастасия, чтобы провозгласить его императором. Забушевали уличные бои, вспыхнули пожа­ры, тушить которые было некому. Стало ясно, что положение складывается аховое, серьезнее некуда! Из трех племянников Анастасия бунтовщики нашли двоих, одного из них, Ипатия, объявили императором и короновали прямо в царской ложе ипподрома.

Напуганные царедворцы советовали императору бежать, пока не поздно, но императрица Феодора, доселе державшаяся в тени, заставила всех замолчать, сказав: «Если ты, государь, желаешь спа­сти свою шкуру, ты сможешь сделать это без труда. Мы богаты, рядом море, в нем наши корабли. Но сначала подумай, не пожа­леешь ли ты, оказавшись в безопасности, о том, что не предпочел смерть? Что же до меня, я остаюсь верна старому высказыванию: царская порфира — лучший саван».

Военачальник Нарсес нашел на ипподроме вождей «синих», по­обещал им огромную взятку и напомнил, что Ипатий, которого они коронуют, вообще-то, болеет за «зеленых». Неясно, какой из двух аргументов сработал, но после коронации «синие» ушли с ип­подрома. Оставшиеся «зеленые» оцепенели, увидев, что на стади­он входят войска — личные телохранители императора, опытные бойцы персидского фронта под командованием Велизария и фе-дераты-герулы с Балкан.

Началась кровавая бойня. Боевики «зеленых» недолго сопро­тивлялись солдатам, а Ипатия никто и не пытался защитить. Пле­мянников Анастасия казнили, их тела бросили в море, а имуще­ство отписали в казну.

Считается, что в уличных боях и в резне на ипподроме погиб­ло 30 тысяч человек, то есть 5 процентов населения столицы. По­жары уничтожили дворцовую церковь Святой Софии (ее отстро­или после пожара, устроенного в 404 году эмоциональной паствой Иоанна Златоуста), церковь Святой Ирины, здание сената, множе­ство дворцовых построек и несколько церемониальных сводчатых галерей в центре города.

Не известно, кто стоял за этим восстанием (историки реши­тельно отказываются верить в стихийный бунт). Присутствие в городе войск Велизария и федератов явно не случайно, да и сам Юстиниан был уверен, что знает виновных: после казни племян­ников Анастасия и девятнадцати сенаторов из города изгнали множество аристократов, а их имущество конфисковали. Ито­гом восстания «Ника!» стала победа над знатью, и эта победа от­ныне позволила держать аристократов в жесткой узде. Прочим гражданам обуздание знати обеспечило небывалую степень эко­номической и социальной мобильности, а империи — процвета­ние и силу.

После подавления восстания Трибониан и ненавидимый все­ми казначей Иоанн Каппадокийский вернулись к своим обязан­ностям. Однако император в неудачной войне с Персией и в уми­ротворении столичного ипподрома почти полностью растратил политический капитал.

Считается, будто Юстиниан принял решение отвоевать у ван­далов Африку под давлением политической необходимости, оправдывая этот поход арианскими гонениями на ортодоксаль­ных христиан. Лишь в 536 году он проговаривается о намерении восстановить Римскую империю во всем ее единстве. Для этого, пояснял август, следует вернуть территории, утраченные небреж­ными и бездарными правителями Запада. Сегодня общепринятым стало мнение, что главной целью африканского похода Юстиниа­на было не просто отвоевание утраченных территорий, а восста­новление единой Римской империи.

Поход на вандалов требовал времени на подготовку, а действо­вать надо было срочно. Еще тлели угли городских пожаров, а у им­ператора был готов план строительства здания нового сената, под­земных водохранилищ и прочих государственных объектов. Вся империя вдруг стала огромной строительной площадкой! Пере­строили родной город Юстаниана Тауресий, который переиме­новали в Юстиниана Прима. Строили бани, больницы, мосты и дороги, дорожные станции и другие общественные здания, об­новляли и укрепляли оборонные сооружения. Наиболее впечат­ляющим проектом стало строительство собора Святой Софии.

Юстиниан выбрал новаторский проект архитектора Анфимия Тралльского, который в плане представлял почти квадрат и должен был увенчиваться огромным куполом — самым боль­шим в мире безопорным сводом! Две смены рабочих, по 5000 че­ловек каждая, работали, сменяя друг друга, круглыми сутками, и дело шло быстро. Деньги — астрономические суммы! — тоже тратились быстро: на один только алтарь пошло 18 тонн серебра.

Собор, настоящее чудо, освятили 27 декабря 537 года. Разме­ры здания подавляли, но зашедшему внутрь оно казалось лег­ким и воздушным, прочерченным линиями света, льющегося из замысловато расположенных сорока окон. Стены покрыва­ла искусная яркая мозаика, подсвеченная меняющимся в тече­ние суток освещением, а галереи опирались на колонны разно­цветного мрамора. Купол, возвышавшийся на 55 метров, был виден издалека.

Храм Святых апостолов, где покоился основатель города им­ператор Константин, пребывал в плачевном состоянии. Юстини­ан перестроил его и еще 33 церкви по всему городу — перестроил или построил по-новому, с куполом. Все это работало на престиж империи и его собственный.

Но все это произойдет в будущем, а мы возвращаемся в 533 год.

ЮСТИНИАН ИДЕТ В АФРИКУ

В Константинополе знали, что в вандальских землях неспокой­но, но для подготовки кампании требовались точные сведения. На разведку послали Прокопия Кесарийского, уже знакомого нам секретаря Велизария. Тот высадился в сицилийских Сира­кузах и вскоре вернулся с важным сообщением. На Сардинии, в самом северном владении вандалов, вспыхнул мятеж, и ко­роль Гелимер — в Константинополе не забыли его гонений на ортодоксальных христиан — отправил на подавление бунтов­щиков флот и войско из 7 тысяч солдат. Путь на Карфаген сво­боден!

Одновременно — и очень кстати! — в Триполитании (ныне Ли­вия) поднял восстание местный аристократ Пуденций. Он объ­явил о независимости и обратился в Константинополь за помо­щью, прося империю взять эти территории под свою руку. Эта стандартная схема использовалась веками, но лишь в XX веке она приобретет в политике огромную, сокрушающую популярность. Два мятежа плюс отсутствующий вандальский флот в сумме оз­начали идеальный момент для начала кампании и огромные шан­сы империи на успех.

Разумеется, это была авантюра. Трижды римляне терпели же­стокие поражения от вандалов, и разгром 468 года был особенно тяжким. Однако Юстиниан решился из двух зол выбрать то, в ко­тором были хоть какие-то шансы на успех.

Поход на вандалов возглавил Велизарий. Юстиниан предпочел эту кандидатуру, несмотря на жестокое поражение, которое вое­начальник только что потерпел от персов при Каллинике. Дело в том, что Велизарий был очень богат. Император предоставил ему всего 15 тысяч человек, что на порядок меньше армии, кото­рую разгромил Гейзерих при неудачной попытке высадки в 468 году. Остальных солдат Велизарий должен был набрать и воору­жить сам, за свой счет.

Весной 533 года флот Велизария направился к Сицилии. Экс­педиция едва не сорвалась, так как ворюги-снабженцы раздавали солдатам хлебный паек по весу и «сэкономили», выдав плохо про­печенный хлеб из муки, пораженной грибком. От ядовитого хле­ба умерло пятьсот бойцов.

После остановки на Сицилии имперский флот отправился к африканским берегам. Велизарий с самого начала захватил так­тическую инициативу, и высадка в Капут-Ваде (современный Ту­нис) летом 533 года застала вандалов врасплох. Римляне дви­нулись на Карфаген и в коротком сражении в 15 километрах от города разбили армию Гелимера, причем, когда все было кончено, основные силы Велизария еще не успели вступить в бой и даже не вышли из лагеря.

Римляне в очередной раз вошли в Карфаген.

Состоялось еще несколько битв, в которых у вандалов не было шансов, и, наконец, прогремело сражение при Трикамаруме, где тяжелая кавалерия буквально растоптала германцев. Гелимер бежал, его войско запаниковало, и началась резня. Вандалов убивали массово, не щадя женщин и детей. Солдаты Велизария при этом потеряли менее пятидесяти человек, а вандалов в бою убили не менее восьмисот. Велизарий захватил королев­скую казну и пленил в Гиппоне Регии многих вандальских во­ждей. В начале лета 534 года Северная Африка вновь стала ча­стью империи.

Вероятно, результаты кампании ошеломили самих римлян. С выхода флота из Константинополя едва минуло десять меся­цев, и вот уже в столице началось триумфальное шествие, а Гели-мер становится на колени перед Юстинианом...

ВТОРЖЕНИЕ В ИТАЛИЮ

С самого распада Западной Римской империи Константинополь не прекращал мутить политические воды новообразованных вар­варских королевств. Используя династические проблемы и рас­при, империя выстраивала союзы с германскими государствами и умело их ссорила. Все это пришлось очень кстати, когда скорый и легкий успех в Африке подогрел мечты Юстиниана о воссоеди­нении Римской империи.

Предлог для вторжения в Италию был налицо: убийство в 535 году Амаласунты по приказу ее двоюродного брата Теодахада, не спросившего согласия империи на захват остготского, то есть итальянского, трона. Напасть на остготов запланирова­ли сразу с трех направлений: пока герулы под командованием во­ждя и римского военачальника Мунда выдвигаются вдоль Адри­атического побережья в Далмацию, флот под командованием Велизария захватывает Сицилию. В это время с Альп спускают­ся франки, на предмет чего имелась договоренность, и атакуют остготов с севера.

Велизарий. Мозаика в соборе Сан-Витале, Равенна

Такова была программа-максимум. Осторожный Юстиниан, однако, не стал лезть на рожон. Флот Велизария летом 535 года действительно отплыл на запад, на кораблях действительно на­ходилось серьезное войско — более 4 тысяч солдат регулярной армии, 4 тысячи полудиких исаврийцев, да еще личная гвардия военачальника. Официально флот направлялся в Карфаген, а нео­фициально у Велизария был тайный приказ «пощупать», насколь­ко прочно готы окопались на Сицилии, и действовать по ситуа­ции, не рискуя и не растрачивая сил.

И вновь удача: прогнать готов с Сицилии оказалось легко. Велизарий высадился близ Катании, и город тут же сдался, как и по­следующие города, за исключением Панормуса (Палермо). Послед­ним открыл ворота город Сиракузы.

Вот тогда, после легкого захвата Сицилии, император впервые гласно объявил свою стратегическую цель — отвоевание земель Западной Римской империи для восстановления единства, вели­чия, всеобщего блага, законности и иных неисчислимых доброде­телей. Летом 536 года Велизарий высадился на юге Италии, в Ка­лабрии, и ликующие жители встретили «освободительный поход» хлебом-солью и песнями-плясками. Римские войска без помех до­шли до Неаполя и осадили город.

Теодахад, засевший в Риме, начал искать мира с Юстинианом, но при его дворе одержала верх партия войны. Король остготов, не веривший в победу над могучей империей, собрался было бе­жать, и тут из Далмации пришли вести о том, что готы отбили на­падение имперских войск. Ну, а франки, которые по договорен­ности с римлянами должны были ударить по остготам с севера, стали выжидать, когда положение Теодахада ухудшится и можно будет напасть с уверенностью в быстрой победе.

Неаполь римлянам пришлось осаждать целый год. Как гарни­зон ни просил Теодахада о помощи, подкреплений не было. В кон­це концов имперская армия просочилась в город через разрушен­ный акведук, и Неаполь пал. Гарнизон был уничтожен, а готы под впечатлением легкости, с которой Велизарий разгромил вандалов и захватил юг Италии, сдавались толпами.

Путь на Рим был свободен, и в декабре 536 года Велизарий во­шел в древнюю столицу империи.

Примерно в это же время готская знать низложила и казни­ла Теодахада, последнего мужчину рода Теодориха. Королем про­возгласили одаренного военачальника Витигиса. Он покинул Рим, когда в город уже входил Велизарий, и направился в Равенну. Там новый король готов собрал армию и для начала обезопасил север­ные рубежи, уступив франкам галльские территории.

Особое значение для готов имел Милан. В осажденном остгота­ми городе воцарился голод, удержать крепость не удалось, и рим­ский гарнизон, которому готы поклялись сохранить жизнь, по­кинул стены. Жителям Милана такой клятвы никто не давал. Все мужское население — тридцать тысяч человек — предали мечу, женщин и детей отдали в рабство бургундам, а город разорили и сожгли.

После этой резни упоминания о Милане исчезают из истори­ческих документов на долгие триста лет.

Все эти события проходили на фоне начала катастрофических, немыслимых и пугающих явлений, которые, можно сказать, пере­форматируют мир поздней античности и похоронят любые пла­ны по восстановлению Римской империи вместе с примерно по­ловиной населения Средиземноморья.

И в этом году произошло величайшее чудо: весь год солнце испуска­ло свет как луна, без лучей, как будто оно теряло свою силу, пе­рестав, как прежде, чисто и ярко сиять. С того времени, как это началось, не прекращались среди людей ни война, ни моровая язва, ни какое-либо иное бедствие, несущее смерть. Тогда шёл десятый год правления Юстиниана.

Прокопий Кесарийский. Война с персами.

Книга Вторая

_{ГЛАВА 6} Наедине с концом света

Катастрофа

В приведенном выше отрывке Прокопий Кесарийский описал ро­ковой пятьсот тридцать шестой год, первый в цепочке бедствен­ных лет, порожденных невероятным совпадением во времени сра­зу нескольких аномалий глобального масштаба и наводящих на мысли о божественном вмешательстве в дела земные.

Сегодня из данных палеоклиматологов известно, что в 536 году произошло некое событие, то ли извержение супервулкана, то ли столкновение Земли с кометой, то ли падение крупного метеори­та, — спорам об этом не видно конца-края. Это неведомое нам яв­ление привело к самому значительному похолоданию эпохи голо­цена. Количество энергии Солнца, согревающей планету, упало до самой низкой точки за несколько тысячелетий. Это радикальное и одномоментное ухудшение климата совпало с беспрецедентной биологической катастрофой (а может быть, вызвало ее), оконча­тельно уничтожившей то, что осталось от римского государства.

В истории 536 год получил название «года без солнца». Неиз­вестное катастрофическое событие (серьезные подозрения падают на мощнейший вулкан Гекла в необитаемой тогда Исландии) вы­бросило в стратосферу мегатонны сульфатных аэрозолей. К кон­цу марта в Константинополе «погасло солнце», чья энергия была блокирована стратосферными облаками выбросов.

Это было только начало. «Событие», чем бы оно ни было, стало триггером вулканической активности, равной которой не отмече­но за три последних тысячелетия. Второй, еще более катастрофи­ческий по силе взрыв (вновь Исландия и супервулкан Гримсвотн?) последовал в 539 или в 540-541 годах, причем он оставил следы на обоих земных полюсах.

Настала вулканическая зима. Лучи солнца не могли пробиться сквозь мглу, образующую «сухой туман».

Это еще не все. Снижение прозрачности атмосферы совпало по времени с необычным падением активности Солнца. Иначе гово­ря, резко упала интенсивность согревающего Землю солнечного излучения, и это усилило холода. Поэтому, когда стратосферные облака рассеялись, теплее не стало: оказалось, что Солнце боль­ше не согревает Землю.

Наступило самое холодное десятилетие эпохи позднего голо­цена, а 536 год стал наиболее холодным годом последних двух ты­сячелетий. Средние летние температуры в Европе мгновенно упа­ли на 2,5 градуса по Цельсию. Похолодало во всем мире. Второе и третье извержения вулканов, в 541 и 547 годах, дополнительно понизили средние летние температуры Европы еще на 2,7 граду­са. Наступил так называемый позднеантичный Малый леднико­вый период. Он длился примерно до 680 года, то есть более ста лет.

Результаты катастрофы оказались даже ужаснее, чем механи­ческая сумма ее частей. Пропали урожаи 536 года и нескольких последующих лет. К счастью, внутренне присущая средиземно­морским обществам устойчивость спасла их от немедленного на­ступления голода, а запасы прошлых тучных лет смягчили по­следствия утери уничтоженных холодами урожаев. Общество и государства устояли. Не было даже попыток переворотов! Рим­ская империя открыла амбары с государственным зерном, цер­ковь и частные лица занялись благотворительными раздачами.

Для имперского порядка, уже перенапрягшегося в нескольких одновременных войнах, эти суровые годы стали тяжким испыта­нием. Теперь Дунай глубоко промерзал, что облегчало вторжения голодных орд варваров на территории империи. Горные вершины стремительно накапливали невиданные ранее массы снега и льда. Весной они таяли и приносили опустошительные и ранее не на­блюдавшиеся наводнения, поразившие Анатолию и север Месо­потамии. Потопы опустошили Эдессу, Дару и даже киликийский Таре. Во влажных условиях увеличились урожаи анатолийской пшеницы, но морозы убили оливковые плантации.

Люди вынужденно покинули несколько городов и без числа се­лений. Например, великий город Лептис Магна в Ливии, родина императора Септимия Севера, большой и густонаселенный, опу­стел и был похоронен песками, хоть Юстиниан и пытался пере­строить его стены и даже возвел несколько церквей. Необрати­мое наступление пустыни — еще одно последствие климатических изменений — поглотило некогда гордый форпост цивилизации в Африке.

Стремительный климатический обвал перечеркнул многовеко­вые человеческие труды в Италии, Галлии и Германии. Людей ко­сили голод и болезни, рабочих рук становилось все меньше, а это снижало способности общества сопротивляться неблагоприят­ной среде. Наводнения смывали почву с полей и затопляли горо­да, террасы были смыты паводками, порты заилились. Древние города и поля, которые возделывались столетиями, дичали и за­растали лесами.

До 530-х годов Восточная Римская империя процветала куль­турно, экономически, демографически и даже геополитически. В государстве, зависящем от сельского хозяйства, резкое похоло­дание изменило все. Деградация окружающей среды подорвала жизнеспособность империи и вызвала структурный слом эконо­мики. Государство выжило лишь потому, что враждебные сосе­ди пострадали точно так же и не имели ресурсов для завоеваний.

Позднеантичный ледниковый период бросает новый свет на строительную программу Юстиниана. Император, которого на­зывали «расточительным», лишь пытался скомпенсировать или хотя бы смягчить последствия природных бедствий, в том числе годы засух и неурожая. Он строил цистерны и акведуки, зерно­хранилища и склады; он менял русла рек и орошал поймы. Те, кто трудился на этих объектах, получали оплату и паек. Сколько се­мей спасла эта программа от голодной смерти!

Однако некоторым соседям империи Малый ледниковый пери­од принес не только похолодание. Резкое повышение количества осадков благотворно сказалось на землях Аравийского полуостро­ва, где укрепилась кустарниковая растительность, заполнились сухие прежде колодцы, а число оазисов увеличилось — пустыня начала превращаться в саванну. С ростом стад животных росла и численность кочевых арабских племен.

С последствиями этого процветания Восточная Римская импе­рия столкнулась всего через несколько десятилетий.

Персидская интрига и захват Равенны

На что были похожи войны в годину катастроф? И нападавшие, и оборонявшиеся страдали и слабели от голода и холода, а вскоре невидимый враг — чума — начнет неумолимо косить тех и других...

Под Римом Витигис потерял целый год. Аврелиановы стены оказались неодолимы. Чтобы снять осаду Рима, Велизарий с ос­новной частью войска направился в Пиценум, в дальний конец адриатического побережья полуострова, где жили семьи солдат армии Витигиса. Когда в готской армии узнали о разорении Пиценума, началось возмущение, и к марту 538 года Витигис был вынужден отступить от Рима. Предварительно он разрушил ак­ведуки, и город остался без воды. Именно тогда прекратили рабо­ту знаменитые римские термы. Восстанавливать водоснабжение было некому — не было ни денег, ни специалистов.

К концу 538 года власть готов на северо-западе быстро слабе­ла. Велизарий окружил армии Витигиса и направился на Равен­ну. Многие отряды готов отказывались продолжать безнадежную войну и хотели соглашения с Велизарием, но Витигис, окопав­шийся в Равенне, начал просить помощи лангобардов и франков и даже предложил Персидской империи вторгнуться в Сирию, пока Юстиниан занят на западе.

Было так: летом 539 года в персидскую столицу Ктесифон при­были два итальянских священника. Они согласились отвезти пер­сидскому шаху весточку от Витигиса, в которой тот сообщил шаху, что Велизарий, победитель вандалов, уже одерживает верх над го­тами и что следующей жертвой его планов может стать Персия.

Но Персия далеко, а у Витигиса уходило время, драгоценное время. Правда, он знал: Равенну с суши взять нельзя. Между гота­ми и Велизарием начались тайные переговоры. Возможно, зондаж начал сам Велизарий, которому надоело сидеть зимой в мерзлых болотах вокруг Равенны. Готы выдвигали предложения, что они официально подчинятся Юстиниану и уступят августу кое-какие итальянские территории, при этом одновременно соблазняли Велизария союзом: забыв о верности императору, он-де сможет пра­вить Западом и даже возродить империю на основе своих и гот­ских войск.

Велизарий долго сомневался, набивал себе цену, мялся, обду­мывал и... согласился. В мае 540 года ворота Равенны открылись, и армия Восточной Римской империи вошла в город.

Это был обман. Велизарий не собирался узурпировать импера­торский пурпур, а Витигис слишком поздно это осознал. Его вме­сте с соратниками посадили под замок, а армию готов отправили по домам. Казалось, что этим эффектным финалом закончилась война за Италию. Если верить Прокопию, три военных сезона вле­тели империи в оглушительные деньги, но не будем забывать, что

на другой чаше весов лежала вся Италия, которая, если приложить еще немного усилий, достанется империи — Римской империи... Вот только персидскому шахиншаху такое нарушение баланса сил не понравилось, и он решил сказать свое слово.

Удар персидский империи

Вряд ли содержание письма Витигиса стало для персов новостью. При дворе Хосрова II внимательно следили за успехами римлян и видели, что Юстиниан и Велизарий в своем стремлении к заво­еванию Италии переоценили свои возможности и оставили вос­точные рубежи без защиты. Уверившись, что римские войска рас­средоточены от Северной Африки до самой Равенны, весной 540 года персы ввели армию в римскую Месопотамию, сожгли город Суру, жителей продали в рабство и двинулись на запад, в сторо­ну Антиохии.

Антиохийцы предложили Хосрову выкуп в 100 тысяч золотых слитков, и тот согласился. Встревоженный император направил в Антиохию своего племянника Германа с отрядом в 300 воинов и приказом Юстиниана ничего не платить противнику. Хосров пожал плечами, захватил Верою (Алеппо) и вскоре стоял под сте­нами прекрасной Антиохии, региональной столицы и второго по красоте города империи. Это произошло всего через месяц после захвата Велизарием Равенны!

Стены Антиохии были в хорошем состоянии, а гарнизон насчи­тывал 6 тысяч воинов, но этот прекрасный город персы захватили через несколько дней, прорвавшись со стороны скалы, нависшей над стеной. Гарнизон почти не сопротивлялся, лишь фанаты ко­лесничих, «синие» и «зеленые», швыряли камни в персидских сол­дат. Город сравняли с землей, а жителей — тех, кто остался в жи­вых, — угнали в Персию. Там, на расстоянии в 30 километров от зловещего и проклятого для римлян Ктесифона, выстроили новый город с банями и ипподромом. Город назвали Большая Антиохия Хосрова; он стал памятником великой победе Персии.

Шахиншах с триумфом прошел по римской Сирии. Города па­дали и сдавались один за другим, ведь римских войск в регионе не было. Встревоженный Юстиниан предложил выкуп за то, чтобы Хосров вернулся в свои владения, но тот отправился в порт Се-левкию (и искупался там в море), затем в Дафну, что близ Антио­хии, и в Апамею, славную гонками колесниц. Зная, что Юстиниан болеет за «синих», Хосров криками поддержал «зеленых» и даже приказал своим людям вмешаться, когда стало ясно, что «синие» побеждают, и обеспечить победу «зеленых».

Домой нагруженное добычей персидское войско шло очень медленно, гоня перед собой тысячи пленных.

Падение Антиохии стало своего рода точкой отсчета, с кото­рой начал рушиться мир.

КОГДА ИССЯК ЗАПАС УДАЧИ

Юстиниан решил, что Велизарий нужнее на Востоке, и в 540 году отозвал его из Италии. (Неясно, какую роль в этом решении сы­грали разногласия Велизария с прибывшим в Италию Нарсесом, а какую опасения, что полководец примет предложение готов и от­воюет земли Запада лично для себя.)

Вершиной царствования Юстиниана был 541 год: Африка и Италия снова были под контролем империи, персов успешно отбросили, восстановили Антиохию, забрали несметные сокро­вища вандалов и готов...

Казалось, что ни один враг не сможет выстоять перед мощью восточноримской армии. Однако, когда Велизарий отплыл в Ктесифон, такой враг явился.

Имя ему было Тотила — блестящий полководец, хитроумный готский вождь. На место захваченного в Равенне Витигиса ост­готы избрали сначала Ильдебада (его почти сразу зарезали под­данные), Эрариха (его постигла та же судьба) и в 541 году, нако­нец, Тотилу.

Без Велизария ситуация в Италии для римлян резко ухудши­лась. Славный военачальник Юстиниана содержал часть войска, платил из своего кармана за продовольствие и сумел наладить отношения с местными жителями. Его преемники были небога­ты, и оголодавшая армия начала грабить население, чьи запасы в голодные годы были и без реквизиций исчезающе малы. Вдоба­вок Юстиниан обложил Италию налогами, поскольку теперь она вновь считалась территорией империи. Словом, подданных обо­злили, дух армии подорвали и ничего этим не выиграли.

Армия готов росла с каждым поражением римлян. К Тотиле стекались даже римские дезертиры, даже рабы. Пала Фаэнца, пали Цезена и Петра, осаждена Флоренция... Тотила разбил имперские войска, шедшие на выручку Флоренции, обошел Рим, прорвался в Кампанию, и весной 543 года пали Беневенто, Кумы и, наконец, Неаполь. Римляне из-за войны с Персией не могли увеличить свой контингент в Италии, Юстиниан после поражения в Антиохии осторожничал и заботился о том, чтобы прикрыть все фронты.

И тут природа нанесла очередной сокрушительный удар: к «го­дам без солнца» и холоду Малого ледникового периода добавилась «черная смерть» — чума.

ЮСТИНИАНОВА ЧУМА

Чумная пандемия возникает на сложной экологической осно­ве: бактерию-палочку Yersinia pestis переносят блохи, живущие на черных крысах^[28]. Черные крысы — уроженцы Юго-Восточ­ной Азии, а в Европе они размножились сравнительно недавно, во времена, когда там возник трофический рай, изобилие еды, то есть зерна.

В Римской империи зернохранилища и амбары были повсю­ду: в частных домах и хозяйствах, на городских, провинциальных, торговых и армейских складах, в портах, в рыночных центрах. Собственные амбары имелись в каждом крестьянском хозяй­стве. Империя завоевывала новые территории, распахивала но­вые земли, ставила новые амбары, а по пятам римских легионов шла их верная спутница — черная крыса, непременный обитатель

зернохранилищ. Так, например, черная крыса появилась в Бри­тании одновременно с завоеванием острова римлянами в I веке нашей эры.

Связность империи, ее транспортные возможности увеличи­вали уязвимость страны к эпидемиям. Зерновые склады и транс­порт стали своего рода готовой инфраструктурой для возникно­вения пандемии чумы.

И она пришла. В 541 году чума явилась в египетский город Пелусий в восточной части Нильской дельты, а весной 542 года эпидемия уже бушевала в Константинополе. Прокопий Кесарийский и Иоанн Эфесский оставили страшные свидетельства происходившего:

«В Византии болезнь продолжалась четыре месяца, но особенно свирепствовала в течение трех. Вначале умирало людей немно­гим больше обычного, но затем смертность все более и более воз­растала: число умирающих достигло пяти тысяч в день, а потом и десяти тысяч и даже больше. В первое время каждый, конечно, заботился о погребении трупов своих домашних; правда, их бро­сали и в чужие могилы, делая это либо тайком, либо безо всяко­го стеснения. Но затем все у всех пришло в беспорядок... не имея больше сил делать могилы для такого числа умирающих, хоро­нившие стали подниматься на башни городских стен, располо­женных в Сиках. Подняв крыши башен, они в беспорядке бросали туда трупы, наваливая их как попало, и наполнив башни, можно сказать, доверху этими мертвецами, вновь покрывали их крыша­ми. Из-за этого по городу распространилось зловоние, еще силь­нее заставившее страдать жителей, особенно если начинал дуть ветер, несший отсюда этот запах в город.

Все совершаемые при погребении обряды были тогда забыты. Мертвых не провожали, как положено, не отпевали их по обы­чаю, но считалось достаточным, если кто-либо, взяв на плечи по­койника, относил его к части города, расположенной у самого моря, и бросал его там. Здесь, навалив их кучами на барки, отво­зили куда попало.

<...> Всякая торговля прекратилась, ремесленники оставили свое ремесло и все то, что каждый производил своими руками. Та­ким образом, в городе, обычно изобилующем всеми благами мира, безраздельно свирепствовал голод».

Вскоре эпидемия перекинулась на Европу — возможно, ее при­несли солдаты Велизария. Чума долго не покидала территории Римской империи. Ее крупнейшие вспышки отмечены в 542, 558, 573, 586, 599, 619, 698, 747 годах.

Но, может, нарушенная связность и плохие пути сообщения уберегли от чумы города Галлии, Германии и Британии? Увы, это не так: крысы путешествовали самостоятельно, независимо от людей. К тому же чуму могут переносить некоторые виды диких животных: волки, кабаны, олени. Археологам известны десятки чумных кладбищ по всей Европе и даже полностью вымершие крупные поселения вдали от портов и главных римских дорог, в глухих лесах и в высоких горах.

Чума обрушилась на людей, уже ослабленных несколькими года­ми голода и холодов, от которых не спасали ни стены глинобитных хижин, ни примитивные очаги. Жертвы были огромны. От мора не убереглась ни одна из территорий бывшей Римской империи. Мало кто из заболевших смог выжить. Предположительно, вымерло око­ло половины населения империи. Однако с учетом того, что эпиде­мия разразилась летом, а смертность составляла не менее 80 про­центов (в отдельных регионах она достигала 100 процентов), это мнение представляется почти оптимистическим. В некоторых ча­стях Средиземноморья в живых почти никого не осталось.

Рухнула система кредита, питавшая торговлю, — ведь от чумы гибли и кредиторы, и должники. Начался финансовый кризис. Налоги выросли до невиданных высот, так как обезлюдевшее го­сударство стало чересчур легкой добычей и потому было вынуж­дено на пределе сил содержать большую армию. Но солдатский доспех не защищал от «черной смерти», армия гибла без боя. Не­кому стало защитить границы от аваров, славян и других племен. В течение второй половины шестого столетия пограничные пле­мена постепенно избавляются от римского контроля.

Римской империи понадобилось более двадцати лет, чтобы оправиться от последствий страшного мора, но уже в 600 году чума вновь вернулась в Константинополь. Сирийская хроника сообщает о 380 000 погибших в столице. Мор двинулся дальше: в Вифинию, в Малую Азию и в Сирию. Затем эпидемия ударила по Адриатике, через Северную Африку добралась до западных бере­гов Италии и опустошила Рим. В 542-619 годах чума вспыхивала каждые 15 лет, и, вероятно, именно на ее счет нам следует отнести фатальное ослабление Восточной Римской империи.

Люди, в ком оставались жизнь и вера, были уверены, что живут в Конце времен и что недалек Страшный Суд. Для позднеантичных сердец самым тяжким грехом стала жадность, которая с тех пор вошла в число смертных грехов. Богатые люди, видя несча­стья ближних, испытывали угрызения совести, переживали мо­ральный кризис и давали обеты раздать имущество бедным либо вручить его церкви. В городах и селах дарения выживших в чуме и голоде тратились на возведение все новых храмов, и это един­ственная форма общественного строительства в тот мрачный век. На стене византийского храма VI века в Петре по сей день мож­но прочесть псалом 90, который считался защитой от бед:

«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего по­коится,

говорит Господу: „прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!"

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, хо­дящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень». Церковь Богородицы в городке Нессана, что в пустыне Негев, освящена вырезанной в камне мольбой: «Спаси и сохрани». Ма­ленький храм Архангела Михаила (Сан Микеле ин Аффричиско) был возведен в 545 году в Равенне по обету за спасение от чумно­го мора. Именно на годы чумы приходится рост массового экста­тического иконопочитания.

Весной 542 года чума пришла в императорский дворец. Не­сколько недель император находился между жизнью и смертью, и на это время верховная власть перешла в руки его жены.

Кто станет преемником Юстиниана, придворный или воен­ный? Слово взяла армия, вернее, та ее часть, что находилась на востоке, в Месопотамии: высший командный состав объявил, чтоне станет признавать августа, выбранного без согласия офицеров.

Император, однако, начал поправляться, а Феодора расцени­ла решение армейских чинов как попытку переворота. Расследо­вание выявило двух зачинщиков. Одного из них тут же бросили в темницу, а другим оказался... Велизарий, слишком популяр­ный, богатый и влиятельный. Его обвинили в каком-то незначи­тельном преступлении и, конфисковав имущество, тихо отпра­вили в отставку. С императорской четой Велизарий помирился в следующем 543 году. Окончание опалы полководца объясняется просто: в Арме нии персы уничтожили тридцатитысячную римскую армию, по Африке

Христос, архангелы Михаил и Гавриил.

Мозаика апсиды базилики Сан Микеле ин Аффричиско в Равенне, VI в. Музей Боде, Берлин, Германия. Отметим непривычное для нас изобра­жение Христа — иконописный канон не устоялся, Христос в римских одеждах и без бороды

степным пожаром катилось восстание мавров, а в Ита­лии воспряли готы.

Велизарий принял командование армией на Западе и в 544 году вернулся в Италию. Ему удалось отбить часть адриатического по­бережья, но войск у него было мало, а денег теперь не было совсем. Да и подкреплений ждать не приходилось.

В 545 году поредевшие войска Велизария во Фракии составля­ли всего четыре тысячи человек. Полководец умолял императо­ра прислать подкрепления и денег, поскольку солдаты отказыва­лись сражаться, пока им не выплатят причитающееся. Это были первые знаки близкого кризиса государственного управления. Не было урожая — не стало налогоплательщиков — не было доходов казны — не было денег для армии. Но Велизарий сумел сохранить Италию для империи, пусть и на время.

Сменивший Велизария в Италии Нарсес в 552 году разбил ар­мию готов, убил Тотилу, и вскоре королевство остготов прекра­тило существование. Но на Италию уже шло войско франков...

В нашей книге «Вокруг Апокалипсиса» (изд. Acta Diurna, 2019) мы даем развернутую картину другой глобальной чумной эпидемии, «черной смерти» эпохи Средневековья и периода 1348 — 1352 го­дов. Мы не раз задумывались над вопросом: когда наш биологи­ческий вид стоял ближе к краю пропасти — во времена «Юстиниановой чумы» или в средневековых реалиях, при запредельном уровне смертности в обоих случаях?

Ответа мы не нашли, но стоит учитывать немаловажный фак­тор: чума Юстиниана обрушилась на Европу в момент таинствен­ной климатической аномалии, вызванной неясными доселе при­чинами, а общее число прямых и косвенных жертв эпидемии в процентном соотношении могло быть значительно выше, чем в 1348 году.

Кроме того, после «черной смерти» Европа стремительно вос­становила численность населения и совершила быстрый прорыв из Средних веков в эпоху Возрождения, к достижениям Нового времени, а мор 540-х годов окончательно вверг континент в депопуляцию и чудовищное падение качества жизни. Накатывала мгла Темных веков и цивилизационного упадка.

Смерть Юстиниана

Восточная Римская империя переживала беспримерную полосу несчастий. Войны с Персией, нападения варваров, чума... и зем­летрясения, целая серия землетрясений. Антиохию трясло в 526, 528 и 551 годах. В декабре 557 года в Константинополе произошло землетрясение, после которого в основании купола собора Свя­той Софии побежали трещины, а пять месяцев спустя купол рух­нул. Его пришлось перестраивать.

Покончить с войной в Италии не удавалось, Рим пять раз пере­ходил из рук в руки. Нарсесу удалось разбить франков в 554 году при реке Волтурне, а остальное довершила чума. Лишь в 561 году, после 26 лет разорительных войн, империя отвоевала Апеннинский полуостров, который к тому времени был полностью обескровлен. Цветущая некогда Италия превратилась в усеянную развалинами обезлюдевшую пустошь. Это была хрестоматийная Пиррова победа.

В Северной Африке подняли мятеж берберские племена (в 547 году их разбил полководец Иоанн Троглита), да и мавры начали все чаще нападать на римские поселения. История повторялась: шла политическая консолидация варварских племен пустыни, и первыми ее ощутили жители окраин империи.

Императрица Феодора с придворными, мозаика из собора

Сан-Витале, Равенна. По левую руку от Феодоры

предположительно Антонина, жена Велизария

Восточному Риму уже было некем пополнять армию, сменяя погибших или унесенных чумой. Юстиниану пришлось предель­но сократить войско. Полумиллионная армия начала его правле­ния теперь насчитывала всего сто пятьдесят тысяч солдат, а им­перии, как век назад, приходилось воевать не железом, а золотом.

За тридцать восемь лет Юстинианова правления империя усо­вершенствовала право, обеспечила экономический рост, отвоевала множество земель, а Средиземное море вновь стало «римским озе­ром». Все эти достижения уничтожила катастрофа холодов и чумы.

К тому же у Юстиниана по-прежнему не было наследника. Бог отвернулся от императора, шептались в Константинополе. Небла­гонадежные разговоры пытались глушить, но без особого успеха.

   • Сегодня известен портрет Юстиниана I, который совпада­ет с тем, как его описывали современники: «Был он не велики не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка пол­новатый; лицо у него было округлое и не лишенное красоты,ибо и после двухдневного поста на нем играл румянец. Что­бы в немногих словах дать представление о его облике, ска­жу, что он был очень похож на Домициана, сына Веспасиана», — сообщает Прокопий. Мозаичные портреты в базилике Сан-Витале в Равенне изображают императора Юстиниана с женой Феодорой в полный рост. Их окружают придворные. Это суровый человек средних лет. Его брови несколько удив­ленно изогнуты. Богатая одежда, плащ скреплен драгоцен­ной застежкой, на голове корона, изукрашенная каменьями.

   • Рядом с императором Феодора, женщина скромного происхождения, как-то связанная с театром или цирком. Из­ящная и остроумная, начитанная и проницательная, ком­петентный знаток богословия — все эти непростительные качества императрицы, о которых сообщают современни­ки, в сочетании с запятнанным происхождением не могли не породить «черной легенды». Прокопий в «Тайной исто­рии» старательно облил эту даму грязью, но, так сказать, пересолил. Воспаленное воображение порой подводит не­навистника, и, увлекшись порнографическими подроб­ностями, Прокопий утратил всякое чувство реальностии правдоподобия. Возможно, истоки ненависти историо­графа лежат в указе 529 года, который запретил язычникам и еретикам поступать в гражданскую службу, а преподава­тели-язычники лишались стипендий из государственной казны. Были закрыты все философские школы в Афинах, в том числе тысячелетняя Платонова академия. При дворе язычников давно не было, но они занимали видное место в интеллектуальной среде и сохраняли влияние в системеобразования, основанной на классических древнегреческих текстах. Указ Юстиниана 529 года порывал с традициями времен Сократа и Платона, а интеллектуалов-язычников лишал средств к существованию.

   • Последнее поколение языческих ученых Восточной Рим­ской империи оставили мирно доживать свою жизнь. Не­которые из них по практическим соображениям фор­мально приняли христианство. Вероятно, к числу таких христиан принадлежал и Прокопий Кесарийский. Он напи­сал талантливый панегирик императору, много и часто вос­хвалял его, а душу отвел в «Тайной истории», не пожалев черной краски: «Этот человек был злодеем и легко впадал в грех; он принадлежал к типу людей, которых называют нравственными извращенцами. Он никогда по собствен­ной воле не говорил правду тем, с кем беседовал, а имел лживые и коварные намерения за каждым словом и дей­ствием... [Он] был неискренним, лукавым, лицемерным, маскирующим гнев двурушником, умным и безупречным артистом при демонстрации мнения, которого он якобы придерживался; он мог даже выжать из себя слезы... Под­водя итог, у него и самого не было денег, и он не позволил бы никому в мире их иметь, как если бы он не был жерт­вой скупости, а просто был охвачен завистью к тем, у кого были деньги. Вследствие этого он легко изгнал богатство из мира римлян и стал творцом бедности для всех». Писа­теля обидеть легко!

Цепочка непреодолимых напастей словно обескровила Кон­стантинополь, обычно скорый на бунты. Столица молчала, боясь накликать новые беды.

В ночь на 14 ноября 565 года Юстиниан умер. Об этом тут же сообщили его племяннику Юстину; тот на рассвете пересек Августеон и вошел в Большой дворец. Там Юстин был венчан на цар­ство как император Юстин II. По коридору, соединившему дворец и императорскую ложу на ипподроме, он отправился выслушать приветствия толпы «синих» и «зеленых», до этого отдав приказ об аресте влиятельного в армии Юстина Германа, сына своего пле­мянника. Германа затем сослали и тихо умертвили.

Правил Юстин II недолго. В 573 году императора поразила ду­шевная болезнь. С этого времени от имени императора до 578 года правили его властная супруга София и назначенный ею цезарем комит Тиберий.

По смерти Софии Тиберий правил самовластно в 578-582 годах.

В 570 году в Мекке родился Мухаммед, будущий пророк и по­сланец Аллаха.

Пять императоров, занимавших трон Римской империи после Юстиниана, были людьми не слишком умными и абсолютно не способными сохранять мир с врагами империи. Они в основном размышляли о том, как удержаться у власти и ублаготворить из­менчивую толпу; всего за поколение после кончины блистатель­ного Юстиниана империя оказалась на грани краха.

Балканы затопили славянские племена, а деморализованная ар­мия не выражала желания сражаться за ослабевшее государство. В Италию с севера хлынули орды лангобардов.

Торговля замерла, поля зарастали, города заполнили беженцы. Казалось, Восток постигнет участь злосчастного Запада, и после Рима не останется ничего, что напоминало бы о его существова­нии и былом величии.

Судьба решила иначе.

Славяне, авары, лангобарды...

В 20-30-х годах VI века позднеантичные авторы Прокопий и Иор­дан начинают упоминать славян — группу народов, говоривших на славянских языках. Иордан сообщает:

«Между этими реками лежит Дакия, которую, наподобие коро­ны, ограждают скалистые Альпы. У левого их склона, спуска­ющегося к северу, начиная от места рождения реки Вислы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответствен­но различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами. Склавены живут от го­рода Новиетуна [...], до Днестра, и на север — до Вислы. [...] Анты же — сильнейшие из обоих [племен] — распространяют­ся от Днестра до Днепра, там, где Понтийское море образует из­лучину; эти реки удалены одна от другой на расстояние многих переходов».

Еще интереснее, что Иордан упоминает венетов — народ, зна­комый еще Тациту, Плинию Старшему и Геродоту: «Эти [венеты], как мы уже рассказывали в начале нашего изложения, — именно

при перечислении племен, — происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов».

На огромных просторах между Вислой и Волгой, севернее слияния Припяти и Днепра, все основные гидронимы имеют не славянское, а балтийское происхождение. На этом основании большинство специалистов-лингвистов считают, что славяне от­кололись от балтийских народов задолго до середины I тысяче­летия, а славянская языковая группа появилась сравнительно недавно. Другие полагают, что выделение славянских племен про­изошло значительно раньше, возможно, раньше на тысячу лет.

У славянской культуры много общего с другими культурами позднеантичного периода, но есть и «стратегическое отличие»: это каменная печь с закрытым огнем, которая позволяла не только го­товить пищу, но и обогревать жилище. Печи-каменки были зна­комы и населению Средиземноморья, но их использовали только для выпечки хлеба и ставили во дворах, а не в домах. Обитатели более сурового климатического пояса интегрировали печь с жи­лищем, и это стало выдающимся техническим прорывом славян­ских племен. Казалось бы, сущая мелочь — подумаешь, печка! — но именно печь с закрытым огнем сыграла одну из ведущих ролей в развитии славянской цивилизации.

С наступлением Малого ледникового периода печь-камен­ка, возможно, оказалась тем преимуществом, которое облегчи­ло славянскую экспансию на юг и запад, а позднее на север и на восток.

Холодно? Нет проблем — иди к печи и грейся сколько угодно, тем более что дров вокруг неизмеримо много!

ЭКСПАНСИЯ СЛАВЯН

Историки полагают, что славянские племена расселились на боль­ших территориях к северу от Карпат и к востоку от Вислы уже в конце V века. Примерно с 500 года славяне объявились между Карпатами и Дунаем, на территории современной Валахии и Юж­ной Молдавии, и вскоре «славянское нашествие» охватило всю Европу. Еще в 512 году германское племя герулов, проигравшее войны другим племенам распавшейся империи Аттилы, шло на север, миновав «землю славян». Маршрут герулов позволяет ло­кализовать места обитания славян примерно на территории ны­нешней Словакии.

Чем объяснить внезапную экспансию славян сразу по трем на­правлениям: на юг (на Балканы), на север и запад, то есть к Эльбе и Балтике, и на восток и север, то есть к Волге и дальше, на грани­цу с тундрой? Из множества версий наиболее логичной представ­ляется следующая.

В начале I тысячелетия часть славяно-балтских групп оказа­лась зажатой между сарматами с юга и германцами-готами, дви­гавшимися от Балтики к Черному морю, — с запада. Это дальняя периферия Римской империи, балтийско-понтийский коридор, в котором ко II веку пришли в соприкосновение два громадных этнических массива — северные и лесные индоевропейцы. Здесь формируется система культур раннего железного века.

Но пока что никто никуда не идет: продвинуться на юг сла­вянам (или их предкам) не позволяют воинственные степные народы, на запад — германские племена, пробкой засевшие в «бутылочном горлышке» между Карпатами и Степью с ее воин­ственными и многочисленными кочевниками.

Все изменилось, когда в конце IV века гунны вторглись в Се­верное Причерноморье, прокатились до Днестра, где разгромили готов и заставили их двинуться на запад. Готы по дороге привели в движение другие племена и в конце концов оказались в Италии, Галлии, Испании, приняв, таким образом, участие в формирова­нии почти всех европейских народов. Кстати, современные испан­цы полагают себя прямыми потомками готов, пусть и ошибочно.

Вандалы, лангобарды и другие германские народы (под давле­нием гуннов и/или откликнувшись на зов сокровищ имперско­го приграничья) покинули пространства средней и южной части Восточной Европы; после их миграции эти земли опустели. Для славян открылся путь для движения по балтийско-понтийскому коридору с северо-запада на юг и юго-восток, то есть через меж­дуречье Вислы и Немана, с выходами в верховья Днестра, на пра­вые притоки Днепра и дальше к Черному морю.

Славяне тронулись в путь. Они, как и их удачливые соперни­ки-германцы, шли, чтобы обосноваться у римских границ, регу­лярно делать набеги на империю, получать подарки и субсидии, идти в наемники и так далее. Вот только к приходу «новеньких» от империи осталась лишь половина, и притом довольно далеко — в Фессалониках или в Константинополе.

Со второй половины V века вооруженные отряды славян обру­шиваются из-за Дуная на восточноримские области Балкан и опу­стошают юг Балканского полуострова. В течение всего VI столетия на берегах Дуная накапливаются массы славянских племен и на­чинается их интенсивное движение на юг и запад, да так, что к се­редине VI века славяне уже преобладают на Балканах и усилива­ют удары по балканским территориям Византии.

Другие группы славян двинулись чуть севернее, на юг Польши и на запад. В первой половине VI века они достигли территорий Моравии, еще через полвека — Богемии, и в начале VII века славя­не обнаруживаются в районе слияния Хафеля и Эльбы. Даже в вой­ске лангобардского герцога, напавшего на восточноримскую армию в 543 году, большинство составляли славяне. В 593 году нападение этого народа отражают уже баварские войска. Вторая волна достиг­ла Эльбы чуть позже, к середине VII века. В истории Европы они оставили глубокий рубец — можно сказать, незаживающий.

С теми, кто направился на запад, мы еще встретимся, а сейчас пора вернуться в Восточную Римскую империю, переживающую славянское нашествие. В 547-548 годах эти племена вторглись во Фракию, захватили много крепостей и разрушили город Топи-рос. В 550 году огромное войско славян двинулось на юг, захвати­ло Салоники и нанесло поражение римлянам близ злосчастного Адрианополя. В 558 году протоболгарское племя кутригуров поч­ти дошло до Константинополя. Их отбросили, но дорогой ценой.

И в том же 558 году в Константинополь явилось посольство аваров.

АВАРСКОЕ ВЫСОКОМЕРИЕ

Что-то не известное нам произошло в евразийских степях в нача­ле VI века, и степные племена вновь пришли в движение. Можно лишь гадать, что именно согнало кочевников с привычных мест: засуха или избыток влаги, чума или, может, консолидирующие пе­ремены в оседлых земледельческих обществах. Важно одно: вновь упала первая костяшка «степного домино» — тюрки образовали кочевую империю невиданной ранее силы (сам Аттила не стал бы с нею тягаться силой).

Авары двинулись подальше от ядра тюрок, на запад. Они яви­лись в Подунавье и в Восточную Европу, когда славяне толь­ко-только успели заселить римскую периферию Причерноморья и Приднестровья. Гонимые аварами, славяне пошли дальше на за­пад. Точно так же покинули привычные места осевшие чуть запад­нее лангобарды и гепиды, а также другие народности.

Авары — длинноволосые конные воины, опоясанные цепя­ми, — внушали страх римлянам и придунайским племенам, при­чем они хорошо знали о своей репутации. Послы, как сообщает историк Менандр Протектор, повели себя с немалой наглостью:

«Первым посланником этого народа был избран некто по имени Кандих. Представ пред императором, он сказал: „К тебе приходит самый великий и сильный из народов; племя аварское неодолимо; оно способно легко отразить и истребить противников. И пото­му полезно будет тебе принять аваров в союзники и приобрести себе в них отличных защитников, но они только в таком случае будут в дружеских связях с Римской державой, если будут полу­чать от тебя драгоценные подарки и деньги ежегодно и будут по­селены тобой на плодоносной земле"».

В действительности эти наглецы спасались бегством от запад­ных тюрок, господствующих от границ Китая до Дона.

Воинское бахвальство конных варваров не влияло на решения Константинополя. Римляне издавна знали, что варварскую угро­зу можно нейтрализовать: а) путем интеграции и романизации, б) заключением соглашений о союзе с враждебными противнику группами, в) подкупом и интригами.

Юстиниан выбрал вариант «б» и заключил с аварами союз против других племен. Те отогнали либо сделали данниками сла­вян, кутригуров и утригуров и до самой смерти Юстиниана в 565 году получали «иностранную помощь» — 80 тысяч золотых мо­нет в год.

Аварский каганат покорил часть славян. Высокомерные авар­ские конники гнали славянских солдат-рабов в первых рядах ли­ний атаки на римские войска и города, отбирая большую часть добычи, унижая и убивая непокорных. В 580-х годах славянские и аварские племена пересекли дунайскую границу и захватили крупные укрепленные города. В поисках лучших пастбищ они пошли дальше, на юг, и уже в начале VII века осадили Фессалоники, постепенно захватили Балканы, Грецию и запад Пелопоннеса...

В правление императора Ираклия (610-641) с севера на Балка­ны прибыли еще два славянских племени, сербы и хорваты. Они практически изгнали аваров из Фракии и частью из Мезии. В этой новой ситуации аварский каганат навсегда изменил свое отноше­ние к славянам, и между этими народами воцарилось нечто вро­де недоверчивого мира.

«Поскольку у аваров единовластие, они, приученные своими ар­хонтами к суровым наказаниям и движимые не любовью, а стра­хом, мужественно переносят страдания и мучения. Ведя кочев­нический образ жизни, они выдерживают жару, холод и нехватку необходимых жизненных средств. Они суетны, скрытны, пороч­ны и ненадежны, одержимы алчностью к деньгам, пренебрегают клятвой, не соблюдают соглашений, не пренебрегают подарка­ми, но даже раньше, чем примут даруемое, уже замышляют козни и отказ от того, что согласовано. Тщательно выбрав благоприят­ный момент, они незамедлительно используют его, стараясь одо­леть врагов не столько силой, сколько обманом, внезапностью и лишением необходимых средств.

Они вооружены панцирями, мечами, луками и копьями, при этом многие из них в сражениях используют двойное вооруже­ние: неся копья за плечами и держа луки в руках, они использу­ют их попеременно, по мере складывающейся необходимости. Защитное вооружение есть не только у них самих, но и лошади их знати имеют защиту передней части, изготовленную из же­леза или войлока. Обладают хорошими навыками в верховой стрельбе из лука»^[29].

Давление степи ощущалось в империи почти физически. Ста­рые границы трещали и были готовы обрушиться.

Казалось бы, где степь, а где Италия? Однако первой пала имен­но старая метрополия Рима, и такого невероятного сюрприза ни­как в Константинополе не ожидали.

Железная корона

Лангобарды, «долгобородые», — осевшее в Норике германское племя — позднее всех германцев поспели к разделу наследства За­падной Римской империи. В 568 году, через три года после смерти Юстиниана, теснимые аварами лангобарды вошли в Италию. Ряды чужаков, двинувшихся по дорогам Италии, насчитывали несколь­ко десятков тысяч человек — лангобардов и иных племен, знат­ных и простолюдинов, свободных и рабов. Они шли теми же до­рогами, что войско Теодориха 90 лет назад.

У наместника империи в Равенне было мало войск, и прогнать свирепых лангобардов он не сумел. Захватчики брали один город за другим, а Павию сделали своей столицей. Диковатые лангобар­ды не владели приемами осады и штурма, и укрепленные города, будь то Рим, Равенна или Неаполь, они взять не могли. Но при виде огромного войска множество италийских городов сдалось, не пытаясь обороняться.

Римляне пытались подкупить франков и организовать их напа­дение на лангобардов, но хитрые наследники Хлодвига, видя бес­силие людей императора, деньги взяли, а воевать не стали. Более того, франки установили с лангобардами вполне дружеские и пар­тнерские отношения.

У длиннобородых германских чужаков не было с римлянами ничего общего. Они жили родоплеменным строем, не испытали влияния романизации, и в точности даже неизвестно, были ли они христианами до вторжения в Италию. Правда, лангобардские ко­роли признавали авторитет Римской империи и начали добавлять к своему имени римское «Флавий». Страну они опустошили, на­селение — ограбили, и вели себя не как завоеватели, собравшие­ся обосноваться на новых землях по соседству с коренным насе­лением, а как грабители-временщики.

Такое поведение восстановило против лангобардов и населе­ние, и церковь. Однако Восточной Римской империи, воюющей с Персией и славянскими захватчиками на Балканах, нечего было противопоставить дикарям.

Рим оказался к безвыходном положении. За помощью в Кон­стантинополь обращались в 576 году римский сенат, а в 590 году — папа Григорий Великий и равеннский экзарх Смарагд, но безрезультатно. Рим даже поддержал вступление на престол ни­чтожного Фоки.

В истории Фока известен тем, что в пику патриарху Констан­тинополя признал папу римского «главой всех церквей» и пере­дал папе Бонифацию IV комплекс Пантеона, ставшего храмом всех мучеников. Папа отблагодарил императора в меру своих сил и воз­можностей: из монумента Диоклетиану выломали колонну, поста­вили ее на пьедестал на заброшенном, замусоренном римском Фо­руме и посвятили Фоке. (Как ни странно, эта колонна, последнее из воздвигнутых на Форуме сооружений, высится там и поныне.)

Войск император не дал и отделался добрым советом: вновь об­ратиться за помощью к франкам и попробовать подкупить лан­гобардов.

Государство лангобардов недолго сохраняло единство и быстро распалось на герцогства, которые не зависели от королей. К 580 году большинство лангобардских дуксов-герцогов были подку­плены римлянами. Те, кому взяток не досталось, возвели на лангобардский трон (да был ли у них трон?) некоего Аутари, и тот с богатырской удалью чуть было не взял Равенну внезапным на­летом. Ему помешал римский флот.

Франки тоже увидели угрозу в действиях Аутари. В 590 году огромная франкская армия напала на лангобардов, а с другой сто­роны по варварам ударили войска Равеннского экзархата. Они за­хватили Альто и Модену, Аутари укрылся в Павии, и, действуй его противники более согласованно, в «лангобардском деле» можно было бы поставить точку. Но увы, увы...

Восточная Римская империя, поторопившись, приняла этот успех за победу и разорвала договор с франками. Эта ошибка име­ла катастрофические последствия: король Агиульф, который за­нял место Аутари, отравленного приближенными, заключил мир с аварами и, высвободив войско, нанес римлянам несколько по­ражений. А империи вновь пришлось отозвать армию из Италии для противостояния аварам, а затем арабам^[30].

Папа Григорий Великий, оставшись без поддержки, попытал­ся наладить отношения с лангобардами и обратить их в христи­анство. Он воспользовался глубокой верой баварской принцессы Теодолинды, которая к тому времени стала королевой двух лан­гобардских королевств. Павел Диакон рассказывает:

Железная корона лангобардов.

Собор Сан-Джованни Баттиста, Монца, Италия.

Рисунок от 1858 г.

«В эти дни наимудрейший и наиблаженнейший Григорий, Папа города Рима, после того как написал многое для пользы Церкви, составил четыре книги о житиях святых и назвал этот кодекс ди­алогами, то есть разговорами между двумя людьми, ибо записал их в виде бесед с дьяконом своим Петром. Эти книги он послал ко­ролеве Теодолинде, которая, как он знал, особенно преданна вере Христовой и весьма ревностна к добрым делам».

Среди подарков, посланных королеве для ее безумного сына Адоальда, был ларец с частицей Животворящего Креста.

В том же 590 году в руки лангобардов якобы попадает вели­чайшая христианская реликвия — один из тех гвоздей, которыми Иисус Христос был прибит к кресту. Его в 324 году в числе других реликвий привезла из Иерусалима императрица Елена, мать Кон­стантина I. Среди подарков, посланных королеве, гвоздь нигде не упоминается. Римские епископы едва ли были склонны раздари­вать реликвии такого значения. Если исходить из того, что гвоз­дь был подлинным, можно предположить, что дар был тайным.

Кроме того, реликвию могли передать лангобардам либо не со­всем добровольно, либо по причине того, что ситуация для рим­ской церкви и/или населения Италии стала совсем отчаянной.

Так или иначе, для Рима опасность со стороны лангобардов ми­новала. По легенде, Теодолинда распорядилась изготовить коро­левскую корону и вставить в нее подаренный папой гвоздь. В 628 году лангобардская королева пожертвовала эту корону собору Сан-Джованни Баттиста в Монце, где она хранится по сей день. Железная корона стала символом королевской власти как прояв­ления Божьей воли. Именно этой короной в 800 году был коро­нован император Карл Великий, а после него Железной короной короновались все императоры будущей Священной Римской им­перии: Оттон I, Генрих IV, Фридрих I Барбаросса.

Восхищаясь символическим значением Железной короны, не следует забывать, что она оказалась символом мимолетности уда­чи и славы: в 680 году Византия была вынуждена заключить с лан­гобардами мирный договор, по которому Италию поделили меж­ду Константинополем и Лангобардским королевством. Менее века спустя королевство лангобардов перестало существовать, завое­ванное Карлом Великим. Империя Карла Великого тоже распалась после его смерти. Железную корону возлагали и на голову Наполе­она Бонапарта, когда он короновался в качестве короля Италии... и тоже с известными последствиями.

Похоже, гвоздь-реликвия то ли был фальшивым, то ли был поднесен не совсем добровольно. В любом случае Железная ко­рона лангобардов никому из ее владельцев не принесла счастья, и претендентам на наследие великого Рима мы бы посоветовали в будущем не касаться таковой.

Ираклий, спаситель империи

Во второй половине VI века римские дипломаты выбивались из сил, стараясь удержать хрупкий мир с аварами. Им платили 80 тысяч зо­лотых монет в год. В 583 году аварский хан вдруг потребовал у рим­лян подарка — слона, которого он никогда не видел, плюс ложе из золота. Римляне пожали плечами, добыли где-то слона, смастерили ложе, но дары получили назад. Хану нужны были не экзотические безделушки, а отчаяние римлян и повод для нападения.

Император Маврикий (правил в 582-602 годах) понимал, что не сможет одновременно защитить Италию, Балканы и персид­скую границу. Следовало чем-то пожертвовать, но так, чтобы не вызвать мятежа в разочарованном народе. Для этого Маврикий придумал административную реформу, по которой Карфаген и Равенна становились экзархатами, самостоятельными едини­цами, чем-то вроде конфедеративных образований. Их правители получали право суда и налога, а также обязанность реагировать на угрозы и обороняться теми силами, что у них были, не рассчи­тывая на помощь из Константинополя.

Империю спас случай: в 590 году в Персии произошел перево­рот, и Хосров II, наследник правителя, бежал в Восточную Римскую империю. На его просьбу о помощи Маврикий ответил отправкой войска и восстановил беглого принца на персидском престоле, а тот в благодарность заключил очередной договор о вечном мире с империей.

Теперь восточная граница была в безопасности, но продолжа­лись нападения славян и аваров. Финансовое бремя жителей им­перии росло, города и провинции беднели, налогов собирали все меньше, и содержать армию становилось все труднее.

В эти годы отчаяния империя не могла ни набрать нужное чис­ло солдат, ни платить им, поскольку налоговые поступления ис­сякли. Чума и холода расстроили финансовую систему, унося без разбора банкиров, должников и кредиторов. Содержать армию было не на что, и Маврикий предпринял роковой шаг: замой 602 года он предложил балканской армии «кормиться с земли», нату­ральным хозяйством и подножным кормом. Натурально, вспых­нул военный мятеж. Его возглавил офицер по имени Фока, чье имя мы уже упоминали. Маврикия поймали и казнили вместе с четырьмя малолетними сыновьями. Тела бросили в Босфор. Го­ворили, будто море вынесло трупы убиенных на берег, где их грыз­ли бродячие псы. Фока триумфально въехал в столицу.

Смещение Маврикия ознаменовало начало всеобщего, систем­ного кризиса Восточной Римской империи.

В правление Фоки произошла славянизация огромных терри­торий на Балканах, и эти провинции окончательно вышли из-под контроля Константинополя. Торговля в них замерла, поля зарос­ли, а города опустели. Люди тысячами бежали с полуострова. Хосров II воспользовался моментом, объявил о непризнании Фоки и вторгся в пределы Римской империи. Как в древности, два госу­дарства равной силы истощали друг друга в бесплодных войнах, на радость своим врагам.

В этой безвыходной ситуации константинопольский сенат ре­шил действовать: втайне от Фоки сенаторы обратились к импер­скому наместнику Северной Африки, островка спокойствия вда­ли от беспорядков и войн, предложили ему встать во главе армии и, в конечном счете, империи. Наместник, человек уже пожилой, не захотел расстаться с тихой заводью. Зато он снарядил флот, во главе которого поставил своего сына Ираклия.

В октябре 610 года корабли Ираклия вошли в столичную гавань. Двое придворных вытащили из постели Фоку, отволокли его вниз к берегу, бросили в лодку и доставили на корабль Ираклия. Фока до конца сохранял силу духа и на все упреки отвечал: «Попробуй пра­вить лучше!» Ему отрубили руку, голову, тело бросили в костер...

На заре 5 октября 610 года патриарх венчал Ираклия на цар­ство в соборе Святой Софии.

В Италии лангобарды уже захватили все побережье Тосканы, а славяне затопили Балканы и осадили Салоники. Дунайская гра­ница в 614 году пала, началось полномасштабное заселение южной части Балкан славянами. Персидские армии опустошали Месопо­тамию и Армению, хозяйничали в центральных землях империи, захватили Сирию, Кесарию и Палестину. В том же 614 году пал Иерусалим, и в руки огнепоклонников-персов попала священная реликвия — Истинный Крест. В Иерусалиме произошла страш­ная резня, причем к персам присоединились иудеи, которым при­шлось несладко в христианской империи. Всех выживших, в том числе патриарха, угнали в плен в Персию.

Все предложения мира Хосров II отвергал, в том числе сделан­ное в 616 году неслыханное и унизительное для римлян предложе­ние сената признать персидского шаха «верховным императором», а жителей империи — его рабами. В 619 году пала Александрия, а в 621 году персы захватили Египет. Закончились шесть веков бес­платного хлеба для римлян.

Казалось, все кончено. Но Ираклий нашел выход. Он заклю­чил кратковременный мир с аварами, отдав им огромные тер­ритории на Балканах, которые все равно было не удержать, упо­ловинил жалованье военных и десять лет совершенствовал римскую армию. С одобрения церковных властей император за­брал золотую и серебряную церковную утварь и переплавил ее в монеты. На всех воротах Константинополя разместили изобра­жение Богоматери Одигитрии, указующей путь спасения. Нача­лась священная война!

Стены Константинополя — так называют опоясывающую этот город эшелонированную систему укреплений — невозмож­но штурмовать с осадных башен. Строители Феодосия II создали неприступную трехуровневую систему обороны. В главную вну­треннюю стену высотой примерно 12 метров были встроены 96 башен, снабженных баллистами и катапультами, из которых вели обстрел врага. Перед внутренней стеной стояла наружная, чуть пониже, с 92 башнями. Между внутренней и наружными стена­ми находился коридор-ловушка шириной 5 метров, попав в ко­торый, противник не смог бы выбраться. Перед наружной сте­ной располагался облицованный кирпичом ров 15-20 метров шириной и 5-7 метров глубиной, причем ров со стороны горо­да был огражден кирпичной стеной. Чтобы добраться хотя бы до внешней стены, врагу пришлось бы перебраться через ров и пере­лезть через заграждение, и все это под непрерывным обстрелом.

В 626 году на азиатской стороне Босфора стояла персидская армия, а под стенами Феодосия, на европейской стороне, — ар­мия аваров и союзные им славяне. Авары заполнили некоторые участки рва, установив там осадные башни, но и только. Все на­дежды осаждающих были на славянский флот из долбленок, по­дошедший с Дуная^[31].

Римляне держались. Выплеснув эмоции, они убили надменных персидских послов, а затем хладнокровно сожгли славянскую фло­тилию из долбленок. Славянское войско отступило. После этого аварский каган велел перебить славянских лодочников не сумев­ших прорваться в гавань Золотой Рог.

Покончив с «союзниками», каган объявил, что видел на стене явление Богоматери и потому снял осаду.

На самом деле аварам пришлось отступить от Константино­поля, потому что после устроенной аварами резни славяне вос­стали.

   • Неудачный штурм Константинополя подорвал владыче­ство аваров на Балканах. Славяне им больше не подчиня­лись. На место аваров в нижнедунайские земли явились булгары, тюркское племя с территорий между Уралом и Ка­спием. Часть булгар направилась в Поволжье, а остальные двинулись в Подунавье. В 680-х годах они пересекли Дунайи смогли укрепиться между Дунаем и Балканскими гора­ми. Восточная Римская империя к тому времени сократи­лась до Византии, и константинопольский император немог ничего поделать с чужаками.

   • Конфликта булгар с осевшими на этих территориях славя­нами не случилось. Народы породнились, и булгары даже переняли язык славян. В результате слияния племен воз­никло единое, мощное Болгарское царство со столицейв городе Плиска. Это языческое царство долго противо­стояло христианскому Константинополю и часто конфлик­товало с ним.

Отбившись от аваров, империя менее чем через два года ре­шила если не покончить с Персией, то хотя бы покарать и обесси­лить извечного врага. Не имея ни денег, ни значительных армий, император Ираклий сумел договориться с тюрками о военной по­мощи. В 627 году объединенные армии римлян и тюрок вторглись в Персию, разбили персидскую армию под Ниневией и принялись уничтожать все на своем пути. Они захватили и разграбили Ктесифон. Добычи было столько, что войско Ираклия смогло унести только часть ее, а остальное просто сожгли!

Персидская армия и народ восстали против Хосрова II. Шахин­шаха бросили в крепость и давали ему лишь столько пищи и воды, чтобы продлить его мучения. Затем Хосрова заставили смотреть на казнь детей, а после расстреляли из луков его самого.

В 628 году Ираклий вернулся с подписанным миром и взятым в Иерусалиме Истинным Крестом в Константинополь, где сенат наградил его титулом «Сципион». Сам же Ираклий принял титул базилевса (василевса), которым до сих пор по-гречески называли только персидского шаха.

На месте Восточной Римской империи родилось средневеко­вое государство Византия — хотя, конечно, ни император, ни его подданные об этом не подозревали.

В Константинополе еще не закончились празднества по случаю победы над персами, когда начали приходить сообщения о напа­дениях арабов на сирийскую границу.

АРАБСКИЙ ПОТОП И РОЖДЕНИЕ ВИЗАНТИИ

«Исламский потоп» в VII веке поглотил три четверти земель Вос­точной Римской империи и часть земель Западной; он был еще од­ним звеном цепи событий, сформировавших Европу эпохи ран­него Средневековья.

До времени что персы, что римляне на арабов обращали мало внимания. Обитатели пустынных приграничных земель посто­янно совершали набеги на земли империй, и обе стороны в кон­це концов решили использовать варваров против неприятеля, ка­ждая против своего. Персидская и Римская империя в IV-VI веках вербовали пастушеские племена пустынь, снабжая их деньгами и оружием. Эти ресурсы стали основой политической консолида­ции арабов. Уже в VI веке у обеих империй было по арабскому со­юзнику: у римлян — Гасаниды, у персов — Лахманиды.

Перемены в пустынях шли быстрее, чем в германских ле­сах. В 627 году, когда Ираклий планировал окончательный раз­гром Персии, племя курейшитов из Мекки осадило город Меди­ну и потерпело неудачу. Защитников Медины возглавлял беглец из Мекки по имени Мухаммед, изгнанный за богохульство: он распространял монотеистическое учение, которое позднее на­зовут исламом.

К 627 году Мухаммед уже был влиятельной личностью, а по­мощь Аллаха защитникам Медины еще больше возвысила его влияние и авторитет новой религии. К 632 году арабские племе­на стали едины как никогда. В начавшейся политико-религиозной спайке племен, славящихся воинственностью, не увидели угрозы ни Римская империя, ни Персидская.

Арабы, нежданные акторы новой политической реальности, вторглись в земли Восточной Римской империи к концу 633 года. Реакция последовала не сразу. Римляне недооценили опасность, как некогда недооценили опасность нашествия готов. Импер­ский наместник с небольшим войском вышел навстречу чужа­кам, чтобы, как обычно, прогнать их прочь. Но те не ударились в бегство, а дали бой, убили наместника и угнали в плен тех, кто не погиб. Тогда Ираклий отрядил на решение проблемы своего брата Феодора — и вновь арабы нанесли ромеям сокрушитель­ное поражение.

Осознав, что дело обстоит куда серьезнее обычного набега при­митивных варваров, император отправил в битву военачальни­ка с крупным войском, и те разбили арабов, понесших при этом огромные потери.

А затем в начале 636 года на территории обессиленной Персид­ской империи явилось арабское войско невиданной численности. Так был повержен древний враг римлян, империя Сасанидов. Ее правитель Йездигерд III обращался за поддержкой и к истощен­ному Восточному Риму, и даже к Китаю, но помощи не получил. Десять лет длились скитания Йездигерда, пока кто-то не убил его на постоялом дворе, польстившись на кошелек. Сколь жалкий фи­нал многовекового противостояния могущественных империй!

Не было сил, способных остановить арабское цунами, несуще­еся на обессилившие и обанкротившие друг друга империи. Без­вестные пастушеские племена превосходно ориентировались по звездам в монотонных местностях пустыни, а в отсутствие воды умели утолить жажду кровью тут же зарезанного верблюда. Как только римляне пытались в незнакомой им пустыне дать бой арабам, те бесследно растворялись и через несколько дней появля­лись там, где их не ждали. В 636 году римская армия преследо­вала исламскую до одного из притоков Иордана и там потерпела разгром, как когда-то при Адрианополе. Пленных арабы не брали и уничтожили всю римскую армию до последнего солдата.

Средиземноморье содрогнулось. Вероятно, в Константинополе с ужасом вспомнили не только Адрианополь, но и Аттилу, в чьих действиях нашли сходство с действиями Мухаммеда. Оба харизматичных вождя объединили племенные группировки, которые к тому времени уже приспособились к действиям в составе укруп­ненной военно-политической структуры. Отличие было в том, что арабская консолидация произошла на религиозной основе. И если по смерти Аттилы его подданные поспешили вернуть себе неза­висимость, и империя гуннов распалась, то после смерти Мухам­меда ядро его соратников сохранило единство даже в ходе так на­зываемых «войн отступников».

Созданное Мухаммедом арабское единство устояло против центробежных сил и нечеловечески быстро, менее чем за век, за­воевало пространство от Пиренеев до вершин Гиндукуша.

Расправившись с ромейской армией, арабы ворвались в Си­рию и разграбили Дамаск. Тяжело больной император Ираклий в 637 году перенес Крест Господень из Иерусалима в Констан­тинополь и оставил священный город на милость арабских ар­мий. Городской патриарх и халиф Омар договорились, что хри­стианские святыни не тронут, и в феврале 638 года Иерусалим открыл ворота.

Пала Антиохия, пали Эдесса и крепость Дара. Ираклий умер в 641 году, жестоко страдая от болезни и от осознания происхо­дящего с империей. Христианский Восток утратил мужество и, можно сказать, не сопротивлялся.

Скорее всего, местные элиты решили, чтосмогут договориться с арабами и продолжать жить, как прежде. Какие бы завоеватели ни приходили на эти древние земли, их обитатели быстро налажи­вали отношения с чужаками и умели сохранить привычный образ жизни с анархичной разноголосицей религий, наречий и обыча­ев. Кто мог предположить, что мусульмане ни с кем не станут до­говариваться и что эллинизированный Восток навсегда изменит свою идентичность?

За десять лет (632-642 годы) арабы захватили Сирию, Палести­ну и Египет, включая священные Иерусалим и Вифлеем. Это был поворотный момент в византийской истории.

Между захватом Рима армиями Велизария и отступлением восточноримских армий под напором арабских орд прошел ровно век. На протяжении этого столетия Римская империя, потеряв­шая в катастрофах и чуме как минимум половину населения, со­противлялась варварскому, а затем исламскому потопам. Римляне упорно отказывались сдаваться. Мы можем только восхищаться несгибаемостью людей, не без оснований полагавших, что они ви­дят конец времен.

Антонинова чума II века нашей эры вызвала к жизни архаич­ный и универсальный культ Аполлона, Киприанова чума III века расколола основы древнего гражданского политеизма и позволи­ла христианству выйти из подполья, а Юстинианова чума вкупе с глобальным похолоданием породила эпоху эсхатологии^[32] в рам­ках христианства, иудаизма и последнего ростка поздней антич­ности, ислама.

Бог снова гневался на Римскую империю и грозил концом света.

Апокалиптические настроения впервые в истории пропитали все общества, населявшие территорию бывшей Римской империи.

Египет без империи

Империя ромеев оказалась для арабов крепким орешком. Араб­ский потоп захлебнулся в Таврских горах, и Византия стала гра­ницей между христианством и исламом, между Европой и Ближ­ним Востоком.

Арабы отобрали Египет у Римской империи с такой легкостью, что его завоевание хочется назвать мирной инкорпорацией. У коп­тов, основного населения этой провинции, не было причин хранить верность Константинополю. Налоговый гнет и религиозные пресле­дования многочисленных в Египте еретиков-монофизитов приве­ли к тому, что в сравнении с ромеями-ортодоксами египтяне стали людьми второго сорта. Все важные административные должности

занимали римляне, ими же были крупные землевладельцы. Копты увидели в арабах освободителей и в ходе военных действий помо­гали им, указывая дороги, снабжая продовольствием.

И действительно, арабское правление в этой стране несколько десятилетий было приятнее и легче византийского. Налоги не вы­росли, а религиозные преследования прекратились. Александрия не стала защищаться и в 641 году сдалась.

Вскоре александрийские христиане обнаружили, что ужить­ся с исламом непросто. Они восстали, но моментально и жестко были приведены к покорности, а столицу мусульмане перенесли в небольшую деревню Аль-Фустат в дельте Нила, близ пирамид. (Современный Каир поглотил и Александрию, и Фустат.) Это был единственный случай «идейного» антиарабского протеста, а все последующие мятежи были вызваны исключительно экономиче­скими причинами и повышением налогов.

Персидские города Ктесифон, Тикрит, Ниневия, Исфахан, Персеполь пали в 648 году. Затем в 664 году исламское войско двину­лось на восток, в Афганистан. В 670 году арабы ударили на запад, через Северную Африку в Кайруан, что близ Карфагена... Ислам пожаром распространялся до пределов известной людям Ойкуме­ны. К 711 году арабы захватили Бухару и Самарканд, а затем через Гибралтарский пролив вторглись в Испанию.

Арабский язык распространился чрезвычайно быстро. Уже в начале VIII века в административной переписке Египта он сме­нил греческий, а с середины VIII века по-арабски ведется деловая и даже частная переписка. Греческих и коптских папирусов с это­го времени практически не встречается. Однако религиозные сво­боды сохранялись, массовой исламизации не было вплоть до на­чала IX века, да и впоследствии число христиан-коптов, особенно в Верхнем Египте, оставалось значительным.

Византия

Мир стремительно изменялся, и вместе с ним в который раз меня­лась империя. Внешне это был хорошо всем знакомый Универсум античности с эллинистической культурой, римскими банями, ип­подромами, форумами и базиликами на пространствах от Гибрал­тара до Месопотамии. Официальным языком государства теперь был греческий, латынь же исчезла из обихода, и ее знали очень немногие. На греческий не были переведены ни классические латинские авторы, ни даже законы, записанные архаичным язы­ком, которого теперь никто не понимал.

Императоры, которых от Октавиана вплоть до Ираклия назы­вали цезарями и августами, после разгрома Персидской империи именовались василевсами. Юридически государство доселе пози­ционировалось Римской империей, а ее жители — римлянами, ромеями. Вот только арабские завоевания фатально сократили пло­щадь земель, которыми правили василевсы.

Отныне страна по территории и ресурсам мало отличалась от юных королевств, проросших на развалинах великой империи. Перемены, принесенные арабским вихрем, сократили Римскую империю до пределов сравнительно небольшой Византии. Теперь у империи арабов было больше земель, ресурсов и богатств, чем у ромеев, и мусульманские войска ждали лишь приказа и удобно­го момента, чтобы приступить к окончательному уничтожению христианского противника.

Византия больше не была глобальной стратегической силой и крупным международным игроком. Периоды ее процветания и упадка теперь зависели от положения дел в мусульманском го­сударстве, будучи в противофазе с периодами его взлетов и паде­ний: если у мусульман начинались раздоры, положение Византии улучшалось, и наоборот, периоды единства исламского мира пре­вращали Византию в его невольного сателлита.

Ираклий начал, а последующие императоры завершили воен­но-административную реорганизацию империи. Византийцы по­нимали, что человеческие ресурсы важны не меньше, чем доходные территории, и стремились заселять те районы, которые нуждались в укреплении обороны. Император Юстиниан II (правил в 685-695 годах и 705-711 годах) занялся переселениями народов в соответ­ствии с нуждами защиты страны. Жителей малоазиатского горо­да Германикий, который неминуемо был бы захвачен арабами, он перевез во Фракию для обороны подступов к Константинополю. Христиане-мардаиты тоже были переселены с границы формирую­щегося халифата в европейские земли, а славянских пленных и де­зертиров, напротив, расселили в Малой Азии, где они в обмен на участие в боях с арабами получили земельные участки.

Лишенная двух третей территорий, Византия, однако, удержа­ла Малую Азию (Анатолию), которая стала территориально-хо­зяйственным ядром государства. Здесь преобладало грекоязычное население, по преимуществу православное. Прибрежные регионы вокруг Эгейского моря — полоса вдоль Пелопоннеса, Аттики, Фессалии, Македонии, Фракия вплоть до Константинополя, западное побережье Анатолии и о. Крит — будто поясом стянули государ­ство, обеспечив контроль над изолированными и затопленными варварами Италией и Балканами. Эти компактные территории стало легче защищать. Так империя превратилась в плотную, тер­риториально и этнически упорядоченную монархию.

Кризис VII века привел к упадку позднеантичных городов, ко­торые прежде поглощали до трети бюджета империи, лишив го­сподства над сельской общиной города, старую муниципальную знать и сенаторскую аристократию. Теперь до крайности обни­щавшие крестьяне, находящиеся в давнем конфликте с земельны­ми магнатами, обрели экономическую независимость.

Это позволило Византии реорганизовать оборону. Наемная армия стоила слишком дорого, да и не оправдывала себя. Мелкие хозяева частью стихийно, частью по зову государства сформиро­вали ополчение, которое и составило новую ромейскую армию. Крестьяне-ополченцы назывались стратиотами. В мирное время они трудились на своих полях, но при нападении врага по зову ко­мандиров брались за оружие.

Византия к 650 году. Утрачены провинции в Передней Азии и значительная часть северной Африки

Земли Малой Азии поделили на крупные административные единицы — фемы (thema), в которых гражданская власть объе­динялась со стратиотским ополчением. У каждой фемы имелось войско, которое вел наместник-стратиг, имеющий право суда и налога. В мирное время стратиг и командиры стратиотов жили в столице фемы. Он должен был действовать независимо и при­нимать решения без совета с Константинополем, по ситуации, то есть в случае нападения созывать армию и отражать арабские от­ряды, — империя начинает походить на некое «федеральное» об­разование с большими вольностями для провинций.

Куда бы арабы ни собирались нанести удар, мимо фем и вой­ска стратиотов они проскочить не могли. Секрет необычайной устойчивости Византии к нашествиям VIII и последующих веков в том, что крестьянское ополчение сражалось за свою землю и за свое хозяйство.

Остатки регулярной армии преобразовали, изменив способ фи­нансирования. Бойцам теперь платили только во время военных кампаний и наделили землями, на доходы с которых они должны были кормиться (вместе с семьями), а также покупать вооруже­ние и коней. Земля при этом оставались во владении государства.

Арабский флот

После смерти Ираклия и династических неурядиц на троне ока­зался его тяжело больной сын Константин III, а через два года пурпур надел девятилетний Констант II. В 645 году советники Константа от его имени снарядили флот для возвращения Алек­сандрии и даже сумели захватить город атакой с моря. Закрепить успех не удалось: арабская армия с помощью катапульт и осадных машин пробила городскую стену и отбила крепость. Римская им­перия снова, как в 620 году, утратила все восточные провинции — теперь навсегда.

Арабы усвоили александрийский урок. Правитель Сирии Моавия ибн Али Суфиан, будущий основатель династии халифов Омейядов, долго настаивал на необходимости иметь собствен­ные военно-морские силы, и стараниями местных жителей араб­ский флот был построен. Команды набирали из египтян и по­томков ливиофиникийцев. К 645 году этот флот помог арабам захватить Кипр, а в 655 году арабская и имперская армады встре­тились вблизи порта Финикс, где вновь победили арабы. Двадца­тилетний император Констант II чудом остался жив.

Восточные провинции империи сдавались одна за другой. В 662 году Констант внезапно решил оставить Константинополь и ос­новать новую постоянную столицу в Сиракузах на Сицилии. Византийцы высадились в южной Италии, двинулись через Неаполь в дружественный Рим и забрали там все ценное, что еще остава­лось в этом городе-призраке, включая уцелевшую после вандалов медь с крыши Пантеона...

До смерти Константа II в. 668 году столицей Византии были Сиракузы, затем арабы добрались до Сицилии, захватили и раз­грабили временную столицу ромеев, одновременно уничтожив византийские войска в Северной Африке.

В свою очередь арабское наступление на оставленный двором Константинополь потерпело провал. Римлянам удалось сжечь флот халифа Моавии у стен столицы «греческим огнем», состав и технология применения которого неизвестна и поныне. (Пред­полагают, что это была смесь серы, смолы, негашеной извести и сырой нефти, но неясно, как состав поджигали и как выбрасы­вали в сторону противника.) Захватчики отступили, но не из-за «греческого огня», а из-за нехватки сил для полного блокирова­ния города с моря и с суши.

В 674 году последовала арабская высадка на Родос, где завоева­тели пробыли недолго — столько, чтобы хватило времени забрать оттуда бронзовые каркасы остатков родосского Колосса, который рухнул после землетрясения 228 года. Наполовину ушедшие в зем­лю остатки громадной статуи распилили, вынули бронзу и пере­плавили. В этом же году исламские армии захватили Таре, город апостола Павла.

Вялая осада Константинополя длилась до 679 года, затем им­перский флот под руководством Константина IV Погоната вышел из бухты Золотой Рог и вновь при помощи «греческого огня» сжег корабли арабов.

Сопротивление бесполезно?

Попытка следующего императора Юстиниана II вернуть хоть часть утраченного за предыдущие пятьдесят лет, привела к ката­строфе. Императора в 695 году низложили и сослали; начиналась эпоха дворцовых переворотов, которые усугубили положение им­перии, и без того отчаянное. В 697 году арабы захватили экзархат Карфаген, а в Тунисе мусульмане устроили военно-морскую базу и судостроительную верфь. Отложилась кавказская область Лазика, добровольно отошедшая под власть арабов. В 702 году от им­перии отпала Армения.

В период жизни всего одного поколения Восточная Римская империя — Византия — лишилась богатейших провинций. Под власть ислама попали Сирия, Палестина, Египет, а через сорок лет — вся Северная Африка и Сицилия. Оставшаяся у империи Малая Азия стала ареной войн с исламским государством и се­рьезно пострадала. Остановилась чеканка монет. Великие горо­да древности, основа прежней административной системы, пре­вратились в крепости. Другие крепости (кастро) оседлали холмы, и в них население бежало укрываться при приближении арабов. Жители Каппадокии для укрытия даже выдолбили в мягком туфе ближних гор целые поселения из пещер, с часовнями, зернохра­нилищами и цистернами для воды.

В 705 году к власти вторично пришел император Юстиниан П. Ослабленная и нестабильная Византия ничего не могла противо­поставить учащавшимся арабским ударам по Малой Азии. В 709 году арабы вторглись во Фракию, но мстительный Юстиниан не стал им препятствовать. Вместо этого он решил отправить стра-тига Феодора наказать Равенну, чьи граждане в 695 году участво­вали в его свержении. Феодор пригласил равеннскую знать на пир, захватил гостей, заковал их и бросил в трюмы византийских ко­раблей, которые направились в Константинополь. Там большин­ство пленников убили, а епископа Феликса ослепили.

Эта выходка привела к тому, что Равенна восстала против им­перии! Византийский экзарх был убит. Италия и Далмация все дальше отходили от Византии. Юстиниана II это как будто не тревожило: он окончательно по­грузился в мечты о мести. Василеве, как кажется, не придал значе­ния даже собственному поражению и бегству от болгар, выгнав­ших его из Греции. Месть прежде всего! Мстить василевс начал в 710 году, но не арабам, а Херсонесу Таврическому, за нелюбез­ное обхождение во время его пребывания в ссылке. Он отправил в Крым флот, на одном из кораблей которого плыл в ссылку Вардан, армянский магнат из Пергама.

Флот, однако, потерпел неудачу в Крыму, а на обратном пути его разметала буря. Юстиниан не унялся и весной 711 года отпра­вил вторую эскадру. Горожане пригласили ее командиров на пере­говоры, перебили их и провозгласили императором Вардана, при­нявшего имя Филиппика.

Третий флот, отправленный Юстинианом, сам перешел на сто­рону Филиппика Вардана. Узурпатор захватил столицу и убил сына императора. Сторонники отпадали от Юстиниана один за другим, и, наконец, в 711 году какой-то оруженосец отрубил го­лову незадачливому правителю.

Таков был пролог к политическому хаосу, на тридцать лет воца­рившемуся в Византии и едва не стоившему ей государственности.

Финал арабской экспансии

Юстиниан II, занятый планами мести Херсонесу Таврическому, не обратил внимания на то, что в 711 году мусульманская армия под водительством одноглазого военачальника по имени Тарик втор­глась в Испанию и разбила лагерь под Гибралтарской скалой. Это небольшое войско состояло в основном из берберов, недавно при­нявших ислам. Они собирались лишь немного пограбить побере­жья, но, не обнаружив сопротивления, решили взять то, что само идет в руки, и послали за подкреплением.

Скорость, с которой капитулировал полуостров, потрясла са­мих арабов. В Испании было создано мусульманское государство. На востоке же через 40 лет исламские воинства нанесли пораже­ние китайцам в Согдиане, открыв путь распространению ислама в Центральной Азии. В этом новом, мусульманском мире откры­вались новые пути, по которым от Сеуты до Дальнего Востока ка­раваны верблюдов, а от верховьев Волги по Каспию речные и мор­ские суда везли товары и рабов.

В Византии тем временем с новой силой возродилась давняя ересь монофизитства^[33], и страна провалилась в пучину анархии. За семь лет бурной дискуссии ортодоксов с монофизитами сменилось пять императоров, пока в 717 году за дело не взялся стратиг фемы Анатолик по имени Конон. Его поддержала армия, и новый василевс был коронован под именем Льва III. Кто мог предугадать, что он станет спасителем Византии и всей Европы?

В год воцарения Льва III арабский флот с баз, захваченных в Эгейском море, осадил византийскую столицу с моря.

В том же 717 году мусульманские экспедиционные войска пе­ревалили Пиренеи и вторглись во Франкию.

Лев III был умен и обладал неплохим опытом войны с араба­ми. По воцарении он пообещал платить дань халифату, но забыл обещание, как только Константинополь оказался в блокаде. «Гре­ческий огонь» быстро справился с арабским флотом, от которого осталось три или пять кораблей.

Мусульманская армия под стенами Константинополя лишилась продовольствия и припасов, которые везли сожженные византий­цами корабли. Как нарочно, наставшая зима 717-718 годов была самой суровой за столетие. Замерзали и люди, и домашний скот, голод в лагере арабской армии был таким, что ослабевшие люди не смогли

Атака «греческим огнем» на море. Иллюстрация из летописи «Мадридский Скилица» XI—XII вв.

похоронить мертвых. Началось людоедство. Весной 718 года из Египта пришел еще один флот с оружием и продовольствием для осаждающих. Гребцы-христиане одного из кораблей ночью угнали несколько судов и сообщили визан­тийцам, где встал на якоря весь флот. Эту легкую мишень визан­тийцы частично сожгли, забрав часть груза. Василеве тем време­нем с помощью золота убедил болгар напасть на полумертвых от голода мусульман.

Из армии вторжения в Дамаск вернулось менее половины, а ее командующий сдался. К лету 718 года арабские сухопутные вой­ска и флот ушли. Больше арабы уже никогда не пытались захва­тить Константинополь.

Западные медиевисты считают, что этот разгром исламских ар­мий был историческим событием огромного значения — гораздо большего, чем победа выступившего против арабского вторжения франка Карла Мартелла под Пуатье, локальная и неоконча­тельная. После краха 718 года мусульмане не только не продви­нулись на византийские территории, но даже были отброшены в Малую Азию.

При императоре Льве (и его сыне Константине) империя вос­становила силу и внутренний порядок, а новое военно-админи­стративно-территориальное устройство укрепило ее целостность. Византия устояла! Устояла — и выжила в новом и опасном мире арабской экспансии и миграции центральноазиатских племен.

В 722-723 годах Лев III в. попытке найти средства для укрепле­ния восточной границы — а сказать вернее, восточного фронта — удвоил налоги. Затем император вместе со своими советниками задумался о том, что именно прогневало Бога и отчего Он отсту­пился от христианской империи.

Лучше бы он еще раз удвоил налоги. В худшем случае государ­ству тогда грозил бы мятеж, а бунты империя умела подавлять. С последствиями богословских размышлений Льва III — с рели­гиозным расколом, более столетия терзавшим Византию, — спра­виться оказалось гораздо труднее.

Иконоборчество (i)

ВIV веке исповедание христианской веры не было упорядоченным, и едва ли не в каждой местности имелся собственный учитель веры. При этом некоторые из них, исходя из текстов Ветхого Завета, пола­гали, что изображение божества чревато идолопоклонством. Про­тивником икон и статуй был, например, Евсевий Кесарийский, по­лагавший, что природу Всевышнего руками смертных изобразить нельзя, а попытки такого рода равны кощунству. Папа Григорий Великий, напротив, писал, что иконы не угрожают ересью, нужно просто научить верующих правильно их почитать.

Иконы были частью византийской религиозной и эстетической повседневности. Иконы были повсюду: в скромных сельских хра­мах и в пышных императорских соборах, живописные, мозаич­ные и в виде фресок. Образы Богоматери и Христа освящали го­родские и дворцовые ворота. Иконам приписывали способность вершить чудеса, от бытовых до военных, и даже спасать империю: император Ираклий нес образ Спасителя в бой, и кто уберег Кон­стантинополь от аваров, если не Богоматерь, которая явилась хану завоевателей во сне?

В 720-е годы ожили древние идеи о неприемлемости изображе­ний Бога и святых. Сам Лев III был вполне согласен с противни­ками икон, но, памятуя арабскую осаду столицы, воздерживался открыто высказывать свои взгляды. Проблему икон он обсуждал лишь в узком кругу.

К действиям василевса подтолкнуло извержение вулкана на о. Санторини осенью 726 года. Напуганные моряки рассказыва­ли о столбе дыма, который был виден на огромном расстоянии и ночью светился красным, и о камнях, разлетавшихся по всему Эгейскому морю. Их рассказы в преувеличенном виде разошлись по всей империи, породив слухи о гневе Господнем. Император, углядев в слухах немалую опасность, поторопился опередить цер­ковных иерархов и объявил это бедствие проявлением Божьей немилости к идолопоклонникам, губящим свои души и подтал­кивающих к геенне всех прочих.

Возможно, василевс поддержал иконоборчество еще и затем, чтобы притушить рознь между христианством и исламом, а также как-то наладить отношения с многочисленными павлианами (си­рийцами и армянами), которые выступали против стяжательства официальной церкви и за отказ от почитания икон. Так или ина­че, с Медных ворот Большого дворца показательно сняли образ Христа, а через несколько лет Лев III заменил Константинополь­ского патриарха Германа человеком, взгляды которого совпадали с императорскими — и с политико-религиозными потребностя­ми империи в понимании самого василевса.

Так иконоборчество стало официальной политикой Византии, и новую концепцию поторопились подкрепить решениями оче­редного Собора.

Массового уничтожения образов не было. Иконы устраняли осторожно, без спешки и кампанейщины. Они постепенно исче­зали со стен храмов, а по мере ремонтов и реконструкций церквей фрески с изображениями Христа и святых записывались райски­ми садами и орнаментами из птиц и цветов. Древнейшая церковь Св. Ирины в 740 году была повреждена землетрясением — и после ремонта в апсиде вместо Богоматери с Младенцем остался красо­ваться простой крест. Сбили даже прекрасные мозаики со сцена­ми страстей Христовых в церкви Богородицы во Влахернах. Па­триарх Константинопольский хоть и разделял иконоборческие взгляды, но только в 768 году убрал образы Христа и святых из своей резиденции. А уже в 787 году императрица Ирина подгото­вила Седьмой Вселенский собор, который осудил иконоборцев.

Спор об иконах этим не окончился. Через много лет, в 811 году, византийская армия в битве при Вырбишском проходе потерпе­ла разгромное поражение от болгар. Был убит и уже мертвым обезглавлен император Никифор I. В Византии это событие рас­ценили как воздаяние небес за идолопоклонство, и иконы сно­ва запретили. В последующие годы верх брали то сторонники, то противники икон. Восстановление иконопочитания произошло лишь в 842-843 годах.

Одновременно с бурлившими в Византии страстями, дорого обошедшимися государству в плане внутреннего мира и стабиль­ности, римские папы последовательно отвергали иконоборчество, сохраняя на Западе христианское единство.

Можно было думать, что мир снова погрузился в первозданную тишину: не было ни шума на полях, ни свистков пастухов, ни ди­ких зверей, поджидающих скот, не причинялось вреда домашней птице. Посевы оставались стоять после жатвы и, не потрево­женные, ожидали жнецов; никто не входил в виноградники, полные глянцевитых ягод, хоть и облетала уж листва и зима стояла на пороге. Все время дня и ночи в ушах гремели военные трубы, и мно­гие считали, что слышат шум надвигающегося войска. И хоть ни­где не слышались шаги идущих людей и нигде не было видно убийц, тела умерших говорили красноречивее, чем собственные глаза. Поля превратились в места погребения людей, в людские дома все­лялись дикие звери.

Описание Италии в 565-567 гг. Павел Диакон. История лангобардов

_{ГЛАВА 7 Утраты}

С распадом Римской империи, чьи грандиозные размеры сами по себе были экономическим стимулом, экономика претерпела структурный слом. Рост прекратился, началось сжатие, если не сказать — быстрое схлопывание.

«После — не значит вследствие». Исторические данные показы­вают, что первые несколько десятилетий шестого века оказались периодом возрождения территорий бывшей империи. Остановка экономического развития и даже откат вспять были связаны не с распадом централизованного государства, а с резкой переменой климата и чумой, суммарное воздействие которых привело к де­мографическому переходу.

Прирост населения остановился, а местами смертность намно­го превысила рождаемость. В начале седьмого века людей стало гораздо меньше, и жили они в мире, материально и социально го­раздо менее сложном, чем в прошлые времена.

Все крупнейшие города меровингской Галлии находились, как и в дни Римской империи, к югу от Луары. Их население уменьша­лось везде в Европе, не исключая Рим. Прежний мегаполис, бли­стательная столица мира, на рубеже V-VI веков насчитывал все­го-то около 30 тысяч человек. Город с населением в 2—3 тысячи жителей уже считался крупным центром.

Европа Темных веков из урбанистической стала сельской! Ко­роли варваров предпочитали жить в своих виллах-латифундиях, а в деградировавших городах оставались немногие ремесленники, торговцы, клирики и люди, занятые сельским трудом на окрест­ных землях.

Передвигаться по обветшавшим дорогам стало небезопасно. Реки вновь оказались единственными путями, связывающими отдаленные территории, и в соответствии с этим перестроилась география городов и центров торговли.

В меровингской Галлии, в остготской Италии и в вестготской Испании торговцев теперь было немного, а обороты их были не­велики в сравнении с оборотами сирийских или греческих куп­цов. Чтобы занять деньги у короля или у восточных финансистов, франкские купцы должны были объединяться и гарантировать возврат долга «вскладчину».

Замедлился даже обмен идеями. После ухода империи уцелев­шая старая аристократия на протяжении нескольких поколений старалась дать своим детям традиционное образование. Этот слой сохранил относительную начитанность и уважение к знаниям, од­нако их латинский язык от поколения к поколению становился все корявее, а греческий знали единицы образованных людей.

В нескольких городах еще поддерживались цирки и амфите­атры, в которых варварские короли устраивали представления и игры. Кое-где работали системы водоснабжения, возводились храмы, поменьше и попроще тех, что строились в восточной ча­сти Римской империи. Оставшееся от империи добро старались по мере сил чинить — например, вестготы сумели восстановить центральные пролеты большого арочного моста города Августа Эмерита (Мерида), да так, что мост стоит и сегодня. Вероятно, тех­нические навыки некоторое время сохранялись и передавались по наследству. Затем настало время, когда нехватка знаний и ресур­сов уже не позволяла создавать хитрые инженерные сооружения. Да и нужда в них отпала вместе с утратой технологий...

Сложные постройки и технологии — продукты сложных соци­умов, с развитыми инфраструктурой и специализацией. Первой жертвой распада империи оказались знаменитые римские доро­ги. С исчезновением государства исчезла и централизованная си­стема для их поддержания и обслуживания. Теперь некому было подсыпать грунт на базальтовые покрытия дорог, а без смягчаю­щего покрытия тележные колеса ломались уже через несколько римских миль. Не стало карьеров, где добывали щебень и песок для ремонта, исчезли инженеры, ведающие дренажом. Никто не прочищал засоренные дренажные системы, и потому, например, еще при жизни Теодориха часть знаменитой Аппиевой дороги уже в двадцати милях от Рима погрузилась в болото...

Постепенно Запад утерял не только римское инженерное ма­стерство, которое поражает нас по сей день, но и базовые, фун­даментальные технологии. Этого тоже никто не заметил, так как утраты происходили постепенно, по мере того, как отпадала ну­жда в древних знаниях и умениях.

Римская агротехника, — то есть трехпольная система, посевы кормовых трав, стойловое содержание скота, огородничество и са­доводство, — была прочно забыта по очевидной причине: теперь не было нужды в промышленном сельском хозяйстве, обязан­ном кормить огромные мегаполисы. Катастрофическая депопуля­ция погубила аграрную отрасль. Ныне господствовало двухполье с двух-трехкратной вспашкой, а переделы полей с распадом об­щины постепенно прекратились. К концу VI века ситуация стала понемногу выправляться: распространился плуг с железным ле­мехом, а посевы стали боронить и пропалывать. Молотили с по­мощью цепов, а муку все чаще мололи на водяных мельницах. Но до аграрной революции XI-XII веков было еще далеко, а римские сельскохозяйственные достижения были восстановлены в Евро­пе не ранее XVI века, через тысячу с лишним лет.

Забыта была даже технология выпечки пышного римского хле­ба из просеянной пшеничной муки (восстановленная лишь в VIII веке, по окончании постримского Малого ледникового периода). Большинство крестьян ели не хлеб, а каши из зерновых или ле­пешки из непросеянной муки с примесями ржи, отрубей и других злаков. Рожь, ячмень и овес стали с похолоданием климата выра­щивать повсеместно, зато — нет худа без добра! — эти злаки да­вали добрые урожаи и оказались неплохим кормом, что для тягло­вых животных, что для боевых коней.

Забылись приемы добычи, перевозки и обработки камня, ос­новным строительным материалом стала древесина. Изгладилась из памяти гидротехника, горное дело стало примитивным, пропа­ли изощренные технологии дорожного строительства и обработ­ка камня с помощью гидромолота и пилы. Исчез секрет «вечного» римского бетона (его вновь открыли уже в XXI веке — оказалось, что римляне добавляли в смесь вулканический пепел и замеши­вали ее морской водой).

В новые времена металл был так редок и дорог, что в кузнеце начали видеть волшебника, колдуна, связанного с потусторонни­ми силами, а кузнечное дело сакрализировалось, и реликты этого явления мы наблюдаем по сей день: в сказках кузнец всегда поло­жительный персонаж, помогающий героям противостоять злым силам. Железные орудия из-за дороговизны металла стали не­большими. Например, деревянную соху дополняли металличе­ским сошником.

Дорог топор — значит, дороги и лесные материалы. Поэтому даже в обильных лесами регионах дома чаще всего были гли­нобитными, а те, кто победнее, жили в землянках, которые про­ще отапливать. Люди побогаче предпочитали жить в деревянных зданиях, которые в похолодавшем климате лучше сохраняли теп­ло. Бревенчатыми были даже королевские виллы и дома крупных землевладельцев. При этом очаг сохранялся открытым — в Евро­пе до славянской печи-каменки по неизвестной причине не доду­мались, что выглядит довольно странно: Великий Европейский лес не вырубался и топлива хватало с избытком!

Словом, материальный регресс был качественным и фатальным, потому Запад больше не имел преимуществ в вооружениях, а по многим позициям существенно отставал от Восточной империи.

Золотая монета вышла из обращения, и меровингские короли чеканили ее единственно ради престижа. Число монетных дворов росло, но лишь потому, что торговый обмен почти замер и монету, как и всякий товар, приходилось производить на месте!

Чем ближе к Средиземному морю, тем экономика становилась оживленнее и тем крупнее были города. На берегах Mare Nostrum теперь располагались несколько государств, а не одно, как встарь. Морской торговый оборот сократился до ничтожного. Торговля в основном находилась в руках восточноримских купцов — гре­ков, сирийцев и евреев. И все же на побережьях по-прежнему ки­пела жизнь, пусть и не так интенсивно, как прежде.

Везде и во всех социальных слоях снизился уровень жизни и комфорта. Упало даже благосостояние высших слоев общества. Римская роскошь — остекленные окна, отапливаемые дома, водо­проводы и бани — была и прежде доступна только немногочис­ленным элитам, но эти достижения цивилизации были известны и распространены по всей империи, не исключая такие «медве­жьи углы», как Германия Секунда и Британия.

Теперь бытовые блага полностью исчезли из повседневности, равно как и ремесленные товары массового спроса. Производство стекла было забыто, и даже гончарный круг сохранился не везде, что видно по использованию грубой лепной керамики, заменив­шей «тонкую» продукцию гончарных мастерских. Условный шир­потреб — посуда, гвозди, ткани, амфоры, упряжь и так далее по сотням позиций! — ранее производившийся Римом без преуве­личения в индустриальных масштабах, становится чрезвычайно редок, ценен и, главное, обладает весьма низким качеством, что сказывается на сроке службы...

Сверхбогатые теперь потребляли гораздо меньше, а многочис­ленная «средняя» прослойка зажиточных людей, которые прежде могли позволить себе светильники с очищенным маслом, перец или заморское вино, вовсе исчезла — «средний класс» вновь поя­вится только в эпоху Высокого Средневековья.

В Испанию, Галлию и Италию по-прежнему везли дорогие шел­ка, пряности, вина, оливковое масло, папирус, красители и пред­меты престижного потребления, легкие и высокодоходные, но в очень малых количествах, не сравнимых с прежними объемами торговли. Элитное потребление сузилось до запросов нескольких сотен человек на обширный регион вроде области Парижа — ко­роль и двор, епископат, несколько удачливых купцов.

Трагедия Италии

В конце V века Италия лежала в руинах и тотальном запустении. Множество вилл разрушили и разграбили, города опустели или захирели. Городские укрепления рушились, а общественные про­странства растаскивались на частные клочки. На городских ули­цах паслись животные, да и сами города все больше походили на деревни прежних лет. И все же на грани V и VI веков Апеннин­ский полуостров сохранял римское лицо. Сохранилось кое-какое денежное обращение, а вокруг сохранившихся вилл и усадеб тес­нились крестьянские поселения. Жизнь худо-бедно продолжалась, особенно на юге, захваченном Восточным Римом.

Тридцатилетие правления Теодориха принесло долгожданный мир в опустошенную войнами и бедствиями страну. Появились признаки экономического оживления и даже развития. В бумагах Кассиодора проявляются осторожный оптимизм и намерение вос­становить Италию. На акведуках, дорогах и прочих инфраструк­турных элементах начались ремонтные работы, в городах заложи­ли множество церквей, а в Колизее в 520 году даже устроили по старой памяти игры.

Все это было до того, как римские войска Велизария, готы, франки и лангобарды принесли в Италию войну и чуму, — то есть до «лет без солнца» и до аномальных холодов начала Малого лед­никового периода. Эти катастрофы в колыбели задушили начи­навшееся возрождение Италии. Климат стал холоднее, суше и су­ровее, убивая людей холодом и голодом. Нехватка рабочих рук не позволяла обществу эффективно защищаться от климатических бед, то есть наращивать производство продовольствия и стро­ить капитальные здания. Террасы были смыты, порты заилились, а римские фермы и поля из-за постоянных наводнений скрылись под намывами и речными отложениями.

Пожалуй, Италия пострадала от чумы и смены климата силь­нее прочих территорий Римской империи. В отсутствие демогра­фических и статистических данных по постимперской Италии приходится обойтись предположениями и гипотезами. Ряд исто­риков на основе археологических данных полагают, что население страны в этот период составляло в лучшем случае половину, а в худшем — четверть населения периода империи.

Крайним примером обезлюдения служит непосредственно Рим: по словам Прокопия, в 547 году в нем оставалось всего 500 человек — это, разумеется, художественное преувеличение (точ­нее, умаление), но очень показательное. Колизей после чумы был окончательно заброшен. Одно время его использовала церковь в качестве места для раздач зерна.

Включите воображение: еще целы Форум и колоссальные двор­цы Палатинского холма, никуда не исчез большой цирк Августа, сохранились храмы и базилики. Но колонны зарастают плющом, между плитами мостовых, истертых за последние столетия сотня­ми миллионов подошв, пробивается трава. По улицам, где некогда бурлили неисчислимые, миллионные толпы, ковыляют несколько прохожих, а в отдалении на Яникуле воют волки...

Город-тень, город-фантом. Былой центр вселенной, исчезнув­ший вместе со своей империей.

К концу VI века исчезают надписи на нагробиях, а самих над­гробий при том же числе могил становится намного меньше. Об­нищание и обилие смертей уже не позволяло людям соблюсти даже тот минимум почтения к покойному, который традиция сохраня­ла тысячу лет.

Материальная культура рухнула. Повсюду в Италии исчезали древние ландшафты и поселения. Прекратился хозяйственный метаболизм, началась болезненная атрофия. Населенные пун­кты, существовавшие после 550 года, археологам крайне трудно локализовать при полевых исследованиях и раскопках. В седьмом и восьмом веках следы человеческой деятельности становятся «ар­хеологически невидимыми», потому что из обихода населения ис­чезают обработка камня, металлы и даже керамика. Время словно повернуло назад, а материальная культура регрессировала чуть ли не к временам этрусков.

Лангобардский алтарь из Фриуле, лангобарды, 740-е годы.

Рельеф изображает поклонение волхвов. Как мы видим,

культурно-художественные традиции Рима

полностью утрачены

Сложные иерархии римской социальной структуры резко упростились, и теперь в Италии жило всего два класса людей: иму­щие и неимущие. Это был не просто упадок, а полный структур­ный крах. Монеты пропали везде, за исключением горстки визан­тийских форпостов. Исчезли даже самые скромные иностранные товары: торговые суда больше не бросали якоря в итальянских портах. Союз войны, чумы и климатических бедствий вычеркнул тысячу лет материального прогресса. Италия раннего средневеко­вья — это захолустье, славное больше мощами святых, чем эконо­мической мощью или политической доблестью.

Когда испарились великие богатства аристократов, а людей среднего достатка вовсе не стало, церковь оказалась самой бога­той структурой увядающего мира. Она сделала очень много для сохранения цивилизации и просто жизни в разоренной и почти вымершей Италии.

ГРИГОРИЙ I ВЕЛИКИЙ И ЖИЗНЬ В КОНЦЕ ВРЕМЕН

В последнее десятилетие шестого века чума била по Западу дваж­ды. Вспышка 590-591 годов в Риме произошла в понтификат папы Григория I Великого (в православной традиции его называют Гри­горий Двоеслов), одного из латинских отцов церкви. Мера несча­стий была переполнена, и оставшиеся в живых люди решили: на­стал конец времен. Сам Григорий Великий писал, что конец света не просто предсказан — он уже наступает.

Смертность от чумы в различных регионах Европы, %^[34]

Англия	62,5
Франкия	60
Савойя	60
Лангедок	60
Прованс	60
Италия	50-60
Пьемонт	52,5
Тоскана	50-60
Испания	60

Этот будущий глава христиан Запада и один из отцов церкви родился в раздираемом войной Риме, вскоре после того, как го­род был впервые захвачен армией Велизария. Он рос в мире, ко­торый создал Юстиниан. Римский епископ был человеком импе­рии, одним из последних лиц плебейского нобилитета из фамилии Анициев, чей род известен с IV века до нашей эры. Аниции владели обширными поместьями на Сицилии, имели тесные связи с богатой Африкой и были христианами. Фамилия жила на хол­ме Целий, где сегодня высится базилика Григория Великого. Сле­ва от нее стоит монастырь Святого Андрея, под который по заве­щанию матери Григория Сильвии отошел domus семьи Анициев.

Римский епископ видел, как после гордого тысячелетия тихо растворяется римский сенат. На его глазах исчезли самые яркие черты древнего исторического пейзажа. Античная столица, не­сколько раз вместе с военной удачей переходившая от римских во­йск к остготам, была полуразрушена и заброшена. В то время на­селение города вряд ли превышало 10 тысяч человек.

Семь лет Григорий провел в Константинополе в безуспешных попытках выпросить у императоров защиту от варваров-ланго­бардов. В Рим он вернулся в 586 году, а через три года, в 589 году, в Италию пришла невиданная климатическая аномалия. Прошли дожди такой силы, что реки разлились, утопив множество не по­кинутых людьми поселений, а река Адидже поглотила целый го­род. Вода огромными озерами стояла повсюду. «Во время того наводнения воды реки Тибр в Риме также поднялись выше стен города и залили в нем большую часть кварталов», — сообщает Павел Диакон.

Рушились римские церкви, затоплялись зернохранилища — по­следнее оружие против подступающего голода. Светские власти города оказались бессильны и равнодушны.

Затем с востока в 590 году вновь нагрянула чума. Величай­шая в человеческой истории эпидемия косила людей, ослаблен­ных многолетними голодом и холодами Малого ледникового периода.

Чума унесла папу Пелагия II. Город обратился к Григорию, и в этот год катастроф он с одобрения императора взошел на трон свя­того Петра. Новый римский епископ, номинально один из самых влиятельных людей империи, перед лицом мора был почти бессилен.

Из переписки Григория I известно, что он, убежденный в на­ступлении конца времен, — в последние часы существования мира! — не поддавался отчаянию. Римский епископ старался восстановить что-то вроде общественного порядка и поддержать людей молитвой и хлебом. Считая, что мир движется к финалу, он делал для его смертных обитателей что мог. Имперское пра­вительство обороняло Равенну и думать забыло о Риме, поэтому церковь при ГригорииВеликом фактически взяла на себя функ­ции государства. Именно к этому времени относится история контактов папы Григория I с лангобардской королевой Теодолиндой, чьей глубокой верой римский епископ воспользовал­ся в политических целях и, возможно, предупредил захват Рима лангобардами.

Папа Григорий Великий диктует грегорианский хорал. Миниатюра ок. 1000

На средства, полученные с уже тогда огромных церковных зе­мель, папские доверенные лица закупали продовольствие для го­лодающих, нанимали солдат для обороны, выкупали у лангобар­дов пленных и даже подкупали лангобардских военачальников.

В попытках докричаться до Бога Григорий сумел организовать в умирающем городе массовые молебны и скорбные процессии. «С трех часов дня все хоры, исполнявшие псалмы, шли к храму, оглашая улицы возгласами «Kyrie eleison». Присутствовавший там мой дьякон рассказывал, что, пока народ умолял Господа, восемь­десят человек пали мертвыми на землю», — сообщает святой Гри­горий Турский.

Предание гласит, будто в 590 году папа Григорий увидел на вер­шине мавзолея Адриана, который в то время был включен в по­строенные при Аврелиане оборонительные стены, архангела Ми­хаила, который вложил в ножны свой огненный меч.

Чума и в самом деле ненадолго отступила, но в 591 году ударила вновь. Следует отдать должное мужеству Григория Великого и всех, кто в те годы пытался помочь ближним, ободрить их и спасти.

В истории Церкви Григорий I, помимо популярных уже полто­ра тысячелетия богословских трудов, отмечен стремлением под­чинить всю церковь Запада власти пап. Однако это вовсе не по­пытка создать папскую власть светского толка. Григорий I не был даже знаком с этой концепцией, а жил и действовал в знакомых ему рамках сознания Римской империи, «священной республики». Благодаря его деятельности папство обрело независимую поли­тико-дипломатическую роль и территориальные интересы. Папа Григорий с успехом поощрял миссионерские практики, убедил лангобардов принять ортодоксальную веру, обеспечил управле­ние Римом. Его богословские труды вошли в Патрологию и силь­но повлияли на формирование нового, христианского Запада, воз­никшего на месте растаявшей империи.

А теперь приступим к рассказу об одном из деяний Григория I Великого, которое возымело непредвиденные последствия для европейской цивилизации и для всего мира. Сам глава Римской церкви несказанно бы удивился и, пожалуй, с трудом поверил бы в результаты своей деятельности.

Как создавалось будущее Европы

Примерно в 595 году у Григория I побывал с визитом епископ Григорий Турский. Оба церковных иерарха происходили из ари­стократических семей (Григорий Турский родился в семье галло-римской сенаторской знати Оверни), оба были хорошо обра­зованны, и им, несомненно, было о чем поговорить. В одной из бесед Григорий Турский рассказал о браке франкской принцес­сы-христианки Берты с язычником Этельбертом, королем Кента.

Турский епископ лично знал принцессу и, несомненно, напом­нил папе, что ее прабабкой была святая Клотильда, по настоя­нию которой был обращен Хлодвиг, а бабкой — святая Радегунда. И Григорий I понял, что с поддержкой королевы Берты обраще­ние язычников Британии пойдет скорее и проще.

В 596 году из резиденции папы Григория I Великого на римском холме Целий (а может, Латеран, достоверно не известно) вышла группа монахов, человек сорок. Их возглавлял бенедиктинский монах Августин. Возможно, это случилось весной, потому что именно на весну приходятся православные церковные дни святи­телей Григория Двоеслова и Августина Кентерберийского. Мона­хи направились в Остию, где сели на корабль до Массилии. Отту­да они сушей пошли до Ла-Манша и переправились в Британию с миссией просвещения язычников и приобщения их к христиан­ской вере. Близился конец света, близился Страшный суд, и пер­вым долгом христианина было не дать ближним погибнуть в ад­ском пламени, спасти как можно больше заблудших душ.

«Скорее и проще» обратить язычников не получилось, но это совсем другая история. Для нашего рассказа важна переписка Ав­густина Кентерберийского с Григорием I Великим. Прибыв на ме­сто, Августин принялся слать римскому епископу письма с вопро­сами литургического, пастырского и обрядового характера. В этой переписке выделяется группа вопросов по проблемам пола, бра­ка, семьи и наследования.

Ответы Григория I, вероятно, были неожиданны даже для само­го Августина. Они отвергают традиционные средиземноморские и ближневосточные паттерны правовых и семейных отношений внутри дома. Папа запрещает популярные в этой системе близко­родственные браки, браки с вдовами близких кровных родствен­ников, передачу детей на усыновление, сожительство и все фор­мы внебрачных союзов.

При этом христианский брак, по мнению Григория I, — не гражданский экономический акт, а таинство, до которого допу­скаются только христиане. Из всех вариантов семейных практик он посчитал семьей лишь мужа, жену и их детей. Иначе говоря, за­падное христианство, следуя идеям Августина Гиппонского, одо­бряло лишь малую, или нуклеарную, семью из супружеской пары родителей и их детей, созданную нерасторжимым браком и под­чиненную христианским ограничениям.

При такой «малой семье» могли жить и другие родственники или слуги, но семейная пара была только одна, и именно она обра­зовывала центр принятия решений. Христианский брак ослаблял кровнородственные отношения и усиливал влияние церкви, кото­рая становилась единственным хранителем таинства брака и га­рантом его незыблемости.

Нуклеарная семья — уникальный, чисто европейский фено­мен, и до эпохи европейской цивилизационной экспансии такой тип семьи не встречается нигде в мире.

В Европе и в Средиземноморье, то есть на территориях быв­шей Римской империи, становление нуклеарной семьи проходило в 400-800 годах. Такая семья стала основной ячейкой экономиче­ской деятельности, причем во всех слоях населения, от лично за­висимых людей до их господ, от свинопаса до короля.

Борьба за христианский брак была долгой и завершилась лишь в 789 году, когда франкский церковный собор окончательно уста­новил, что брак — это таинство, а внебрачное сожительство и сво­бодное расторжение брака — недопустимый грех.

Преобладание нуклеарных семей в раннем Средневековье под­тверждено документами. По данным регистрации пожертвований церкви, в Каталонии между IX и XI веками на нуклеарные семьи при­ходилось 88,6 процента случаев пожертвований. Данные земельных кадастров Италии.XV века гласят, что вокруг Флоренции и Ареццо 80,4 процента домохозяйств составляли нуклеарные семьи. И это в эпоху, когда весь остальной мир живет кланами, родами или рас­ширенными семьями из нескольких поколений и родственных вет­вей! В центре запретов, введенных папой Григорием, стратегии на­следования. Известно, что примерно у 20 процентов пар рожда­ются только девочки, еще 20 процентов вообще бездетны. Если прибавить к этому повышенный риск преждевременной смерти мальчиков и молодых мужчин, получится, что более 40 процентов семей, а скорее, около половины, оставались без прямого наслед­ника мужского пола. Прежние практики препятствовали «ухо­ду» наследства из семьи и решали проблему отсутствия сыновей усыновлением родственников или даже чужих детей. Папские за­преты ломали эту традицию и мешали семье сохранять собствен­ность, способствуя ее отчуждению.

Узнали, кто это? Ну разумеется, это же Богородица и Мария Магдалина! Алтарь лангобардов из Фриуле, 740-е годы После Рима прошло всего триста лет...

В социальной сфере любое действие имеет непредвиден­ные последствия. Сформированная при участии церкви евро­пейская нуклеарная семья сдерживала рост населения, прежде всего посредством сравнительно поздних браков. В крестьянских семьях брачным возрастом для девушек были 22-23 года, а на за­паде и севере Европы возраст первого брака был даже выше: к 25 годам около половины мужчин и порядка 30-40 процентов жен­щин еще не вступали в брак^[35].

Расширенная семья и ранние браки провоцировали неогра­ниченный рост рождаемости и крайнюю дешевизну труда — так называемую «мальтузианскую ловушку», когда весь рост произ­водства «съедается» ростом численности населения. Нуклеарная семья обеспечивала контроль рождаемости и небольшую числен­ность населения, то есть создавала предпосылки для преодоления «мальтузианской ловушки», а развитие аграрных технологий по­зволяло все большей части населения каждый день есть досыта.

Брак поздней античности и раннего Средневековья был всту­плением скорее в договорные, чем в эмоциональные отноше­ния. Но и здесь церковь наложила свою печать, настаивая, что брак нерасторжим и что согласие и привязанность между мужем и женой — неотъемлемое свойство «правильной» семьи. Это во многом улучшило положение женщины. В расширенной семье женщина была прямо и жестко подчинена старшему «матриарху», а в малой, нуклеарной, стала единственной хозяйкой дома и сама принимала множество решений по хозяйству и воспитанию детей.

Все это поддерживало стремление молодежи к независимости в выборе брачных партнеров и в устроении домохозяйства, спо­собствуя появлению и развитию индивидуализма.

Иначе говоря, папа Григорий I Великий сформулировал идею и поддержал модель семьи, которая существует поныне, то есть без малого полторы тысячи лет, и распространилась на мно­жество стран и континентов. Исторические данные позволяют предположить, что эта концепция, породив дороговизну труда и индивидуализм, внесла огромный вклад в обеспечение цивилизационного первенства Европы.

К запретам Григория I добавим начавшуюся еще в III веке идеа­лизацию церковью и обществом девственности и безбрачия, а так­же осуждение второго и последующих браков.

Суммируя, придем к результату: получение наследства из­древле было кратчайшим путем к социальному продвижению и увеличению личного богатства, но теперь гонку за наследством выигрывала церковь. Те, кто не имел наследников (и даже те, кто их имел), ради спасения души оставляли церкви земли и имуще­ства. К концу VII века во Франкии, например, в руках церкви со­средоточилось до трети производительных земель, и немалую долю этих земель составляли отписанные по духовной.

Христианский, церковный брак и нуклеарная семья вошли в обычай далеко не сразу. Однако начало было положено, и ма­лая семья, живущая самостоятельным хозяйством, стала мощным фактором развития общества Европы.

Часть III Прощай, Рим! Здравствуй, Европа!

Грандиозная цезура, разрыв между Восточной и Западной Европой, который ощущался со времен Римской империи, в Средние века по­лучил новое обоснование — это был разрыв лингвистический, ре­лигиозный и политический. «Западный» характер латинской хри­стианской Европы, который определил основы Европы нынешней, подчеркивался теорией, предложенной несколькими христиански­ми интеллектуалами в ХП-ХШ веках. Это была идея перемеще­ния средоточия власти и культуры с востока на запад: translatio imperil, translatio studii, что соответствовало переходу власти от Византийской империи к империи Германской и передаче знания из Афин и Рима — в Париж.

Европа началась с мифа, географической концепции. Соглас­но этому мифу, Европа родилась на Востоке. И название, и сама идея Европы возникли в древнейшем из культурных пластов, су­ществовавших на территории, которая впоследствии станет европейской, — в древнегреческой мифологии. Но слово «Европа» пришло с Востока.

Жак Ле Гофф. Рождение Европы

_{ГЛАВА 8} Экспансия Франкии и рождение Европы

Рипуарские франки еще при Хлодвиге превратились в часть юно­го хищного королевства, а затем к ним присоединились алеманны, потерпевшие разгром в 505-506 годах. Объединенное королев­ство готов Теодориха много лет сдерживало экспансию франков. Но старый король умер, его королевство развалилось, и путь к за­воеваниям стал свободен.

Сыновья и внуки Хлодвига прирезали к Франкии два королев­ства, лишившихся поддержки готов, — Тюрингское на нижнем Рейне (в 531 году) и Бургундское (в 536 году). И в том же 536 году остгот Витигис передал франкам Прованс и территории у подно­жия Северных Альп — возможно, не совсем добровольно. Этой жертвой готы достигли тактического выигрыша: теперь стал не­возможным союз между врагами готов, то есть между франками и Восточной Римской империей!

Ну, а франки, получив узкий выход к Средиземному морю, устремились к другим его берегам. Особенно их манила Италия, в которую потомки Хлодвига рвались несколько раз — и всякий раз неудачно. В 539 году Теодеберт перешел через Альпы и захва­тил некоторые области, но Восточная Римская империя в 555 году отвоевала их вновь, и к тому же большинство солдат погибли от чумной эпидемии. Попытки итальянских походов франки продол­жали до 590 года, а затем стали ограничиваться набегами.

Франкская экспансия за Пиренеи тоже не удалась. Экспедиция ко­ролей Хильдеберта и Хлотаря в 542 году окончилась неудачей. Тогда франки устремились к востоку от Рейна, на плохо защищенные тер­ритории с их торговыми путями и тысячами потенциальных рабов. Все это так и просилось в руки воинственных королей и даже могло

окупить оборону от аваров, набеги которых делались все смелее и чаще. В 555 году король Хлотарь I в. войне за торговые пути высту­пил против государств саксов и тюрингов и подчинил государство баваров. В 556 и 605 годах последовали новые походы против саксов.

• Завоевание Меровингами Германии объединило две зоны, столкновение между которыми покончило с ан­тичностью и породило Средневековье. Теперь родина гер­манцев была инкорпорирована в политический мир быв­ших имперских областей. Впоследствии это объединение стало зародышем единого территориального и культур­ного порядка нового ядра Европы, а также десятков кон­фликтов, не угасавших веками.

Пока что это была густая окрошка разных народностей и культур: на восточном берегу Рейна наместники Меровингов не ввели ни гра­мотности, ни денег, ни христианства. Но это смешение уже не было дуализмом первых послеантичных десятилетий, когда римское не смешивалось с германским. Еще немного — и смесь станет сплавом, а сплав римского и германского наследий вырвется из тупика рабов­ладения, породит новую экономику и новое устройство общества.

Внешняя разница между галло-римлянами и франками давно исчезла. Те и другие носили льняную рубаху до колен, тунику с ко­роткими или длинными рукавами, штаны, обмотки и кожаные ко­роткие сапоги или деревянные опорки. Женщины поверх рубашки надевали платье до пят. В холода надевали меховой жилет и ши­рокий квадратный плащ-сагум. Его накидывали на спину, полы закрепляли на правом плече фибулой. По богатству ткани, нали­чию и качеству оружия и украшений можно было определить со­циальное положение человека.

О термине «Темные века»

Термин «Темные века» слишком неопределен и негативно окра­шен, поэтому авторы стараются использовать его нечасто. Одна­ко, прежде чем перейти к исторически переломному времени се­редины седьмого века, нам следует объясниться.

Вслед за Петраркой Темными веками назвали период после падения Западной Римской империи вплоть до эпохи Ренессан­са. Это мнение разделяли и такие деятели эпохи Просвещения, как Гиббон, Вольтер и Кант. Сам дух времени приказывал считать мрачными и варварскими времена, не знавшие пудреных париков, «Энциклопедии», трансатлантических морских переходов и соци­ального прогресса.

Предыдущая глава показала, что это не так: восточная часть Римской империи процветала и после 476 года, и запаса ее проч­ности хватало, чтобы выстоять, несмотря на удары извне, чуму и похолодание климата, которое для аграрного государства мог­ло стать роковым. Империя выжила, а на территориях ее раство­рившейся во времени западной половины продолжали существо­вать романизированные государства. Значит, период после 476 года Темными веками называть нельзя.

По мере углубления изучения эпохи, развития антиковедения и отказа от националистических идеологий, фактический матери­ал ученые начали интерпретировать более беспристрастно и раци­онально, а привычка кланяться политической публицистике стала в науке дурным тоном. Сегодня слова «Темные века» маркируют самые разные периоды: нам известны Темные века, наступившие после коллапса цивилизаций бронзового века, или Темные века Британии, наставшие в V-VI веках после вторжения саксов.

Византинисты называют Темными веками связанный с мусуль­манскими завоеваниями период с 650-го по 800 год, за который на захваченных территориях греческие тексты не сохранились и собы­тия приходится восстанавливать по другим источникам. Но в исто­рической периодизации этот термин больше не используют.

В начале XX века был популярен так называемый «тезис Пиренна». Бельгийский историк-медиевист считал, что завоевания германских варваров не обрушили римский мир и что новые вар­варские королевства еще долго оставались в зоне влияния Восточ­ной Римской империи. Метрополия и территории, ставшие рим­ской периферией, сохраняли торговые и политические связи. По Пиренну, период поздней античности завершился катаклизмом — вторжением арабских племен и разрушением средиземноморских торговых путей и экономических уз, связывающих территории Римской империи. После этого водное пространство, некогда свя­зывавшее империю воедино, превратилось в неодолимое препят­ствие, отрезавшее Европу от византийского Востока.

Каролинги, изолированные от цивилизованного мира, были вынуждены создавать новую, специфически западную форму власти и государства. Это было время начала трансформации по­стримской Европы и рождения Средневековья.

Немногие историки сегодня согласны с тезисом Пиренна, но все признают, что этот взгляд дал толчок дальнейшим исследова­ниям периода поздней античности — и продолжению споров о пе­риодизации истории Европы.

Кровь и власть

В VI веке королевство Меровингов состояло из пяти частей — Австразии, Нейстрии, Бургундии, Аквитании и Прованса плюс зависимые территории Тюрингии и Алемании, Баварии, Фризии и Саксонии. На воссоздание империи Меровинги не покушались. Более того, обширные территории, попавшие под их руку, ни разу не были объединены властью одного правителя. Германцы Меро­винги соблюдали германский обычай, по которому земли дели­лись между живыми взрослыми сыновьями, кем бы ни была их мать, законной женой или наложницей.

Задачи политического объединения семейных владений Меро­винги не ставили. Королевствами правил то единственной король, то два или три. Они могли создавать коалиции для военных по­ходов, но чаще каждый предпочитал вести дела самостоятельно.

Хлотарю I, внуку Хлодвига, удалось ненадолго объединить ко­ролевства, но после его смерти владения наследовали четверо его сыновей. С 570 года королевство раздирали распри между брать­ями-королями Сигибертом I (535-575) и Хильпериком I (ок. 539-584), а особенно между их женами, Брунгильдой и Фредегондой.

«После смерти в 567 г. старшего брата Хариберта состоялся но­вый раздел королевств. Хильперик и Сигиберт были женаты на двух сестрах, дочерях вестготского короля. Жена Хильперика по имени Галесвинта была вскоре после свадьбы задушена одним из слуг короля по наущению Фредегонды, его первой жены. Среди королевских сыновей самым жестоким и мстительным был Хиль­перик. Его сердце с помощью колдовства похитила служанка ко­ролевы Фредегонда. Королеву заключили в монастырь, а Фредегонда стала женой короля.

Король Австразии Сигиберт жил в Меце. Он женился на до­чери вестготского короля Брунгильде. Хильперик, впечатленный богатством приданого Брунгильды, решил не отставать от брата и взял в жены Галесвинту, сестру Брунгильды, а Фредегонду от­правил ей прислуживать. Вскоре после свадьбы в 568 г. ее задушили — якобы по наущению Фредегонды, но с ведома короля. Брунгильда оплакала гибель сестры и возненавидела Фредегонду. Это чувство было взаимным: обе королевы поклялись свести друг друга в могилу.

В приданое за Галесвинтой вестготский король дал несколько городов, в том числе богатые Бордо и Лимож^[36]. Ее сестра заставила мужа, короля Сигиберта, заявить претензии на эти города. Хиль-перик их, разумеется, не отдал, и тогда Сигиберт объявил брату войну. В этой войне он в 575 г. одержал победу, изгнал Хильперика из Парижа и уполовинил его владения, от которые теперь оста­вался лишь Руан с прилежащими землями. Но, когда победитель приехал в королевское поместье Витри, его убили люди, подослан­ные Фредегондой. Брунгильду с детьми по настоянию Фредегон­ды отправили в Руан и заключили в крепость, где находился сын Хильперика по имени Меровей. Юный принц увлекся пленницей и взял ее в жены. Разгневанная Фредегонда приказала остричь Меровея, и тот, не вынеся позора, — по франкскому закону ко­роли носили длинные волосы, и только они имели право на этот знак власти, — покончил жизнь самоубийством. Зато Брунгильде удалось бежать в Мец, где знать и епископы провозгласили ко­ролем ее шестилетнего сына Хильдеберта II.

После убийства Сигиберта Хильперик прожил еще девять лет. А умер он вот как.

В 580 году на Франкию обрушилась эпидемия оспы. За несколь­ко дней умерли все дети Фредегонды, и она решила родить еще од­ного наследника. Не слишком надеясь на силы Хильперика, она стала спать с другими мужчинами, а когда король об этом узнал, ре­шила избавиться от него. По ее наущению Хильперик в 584 г. был убит на охоте одним из слуг. „Однажды, когда он в сумерках воз­вращался с охоты, один слуга сбросил его с лошади, а другой два раза ударил его ножом. Кровь тотчас хлынула изо рта и открытой раны, так наступил конец этого безнравственного человека". В по­ложенное время Фредегонда родила сына. Его назвали Хлотарь II.

Почтенная Фредегонда скончалась в своей постели в 597 году.

Из сыновей Хлотаря I к этому времени в живых оставался лишь Гунтрамн, который уже потерял всех своих четверых сыно­вей: трое умерли от дизентерии, а одного убила Маркатруда, ма­чеха. Поэтому Гунтрамн с 584 года называл Хильдеберта II сво­им приемным сыном. Но в 595 году умер и Хильдеберт. После его смерти пришлось делить Австразию и Бургундию между внука­ми Брунгильды Теодебертом и Теодорихом.

Брунгильда желала сохранить власть за собой и натравила братьев друг на друга. Теодеберта убил брат, который вскоре и сам последовал в могилу. В 612 г. Фредегонда из могилы отомстила 70-летней Брунгильде, которую подданные отдали в руки Хлота-ря II, сына Фредегонды.

Суд над королевой носил одиозный характер: ей приписали все смерти королей последнего десятилетия. В „Хронике Фредегара" говорится: „Когда предстала перед лицом Хлотаря Брун­гильда, он, не имея против нее никакого [личного] зла, но вменяя ей в вину то, что она погубила десять франкских королей... в те­чение трех дней подвергал ее различным истязаниям. Затем при­казал. .. привязать за волосы, руку и ногу к хвосту неукрощенно­го коня. Так от камней и быстроты бега коня была разорвана на части". Затем Хлотарь II истребил всех потомков Брунгильды».

Этот рассказ может служить примером династических слож­ностей и методов их решений. Каждая смерть короля, разумеет­ся, приводила к «ранним смертям», чисткам и просто казням его наследников, как бывало и в Римской империи. Но даже при этом законных претендентов на наследство оставалось немало, а зна­чит, раздел земель был неизбежен. Раздел наследства всякий раз дробил ресурсы и потенциальную политическую базу королей.

Армии меровингских королевств были невелики — по 2-3 тысячи, редко 5 тысяч бойцов. Эти армии, конечно, воевали, но чаще грабили и жгли мирные поселения, чтобы противник понес максимальный ущерб: не раз горели от захватов и поджогов даже крупные города — Пуатье, Париж и Тур. Казалось, что убийцы, ко­торых подсылают друг к другу и к политическим оппонентам ко­роли и королевы, — такая же привычная часть бедствий, как хо­лода, наводнения, голод и эпидемии.

Между городами вспыхивали усобицы: Орлеан и Блуа объеди­нялись, чтобы разграбить Шартр и Шатоден. Человек становился песчинкой в жерновах случая и чужих интересов. Даже незнатные свободные люди, которые среди подданных Меровингов составля­ли меньшинство, предпочитали действовать самоуправно и вер­шить собственное правосудие.

В государстве франков существовал документированный за­кон — записанная на грубой латыни «Салическая правда». Одна­ко нормой было беззаконие, а произвольное насилие — повседневностью. Закон не ставил целью борьбу с насилием. Не было ни структур, следящих за соблюдением закона, ни даже четкого госу­дарственного устройства. Одни и те же органы и лица были наде­лены административными функциями, обязанностью нести фи­скальные и полицейские обязанности и творить суд.

Законодательство мира неограниченного насилия отличалось крайней жестокостью. Законы Римской империи нельзя назвать гуманными, но и они бледнеют перед наказаниями, предусмо­тренными «Салической правдой» и фантазией, с которой изобре­тались самые изощренные наказания. За суровые описания дей­ствительности франкского государства святого Григория Турского порой упрекали в «сгущении красок», но он, похоже, многое смяг­чил или опустил.

Отчего земли бывшей Римской империи стали царством узако­ненного дикарства? Первая причина состоит в том, что германцы (кроме вестготов), полукочевые варвары, не имели опыта оседлой жизни, владения землей и ведения хозяйства. После уничтожения pax romana и возможности мирного труда последовал упадок ма­териального, вещественного мира. В этом новом, до крайности обнищавшем мире законы германцев жестко и педантично охра­няли в основном ценные или жизненно необходимые предметы: оружие, запасы пищи или скот, украшения и орудия труда.

Даже двести лет спустя после описываемого времени орлеан­ский епископ Теодульф, воспитанный в традициях римской куль­туры, в 798 году сетовал, что в Нарбоннской Галлии за кражу кара­ют смертью, а за убийство — всего лишь денежным штрафом. Для людей той эпохи, оказавшихся на грани выживания, «иметь» зна­чило столько же, сколько «быть»: ведь от наличия ножа и топора, от количества зерна в амбаре или овец в стаде зависела жизнь це­лых родов. Смерть для германцев была лучшим способом демар­кации границ собственности.

Свели со двора свинью? Это может означать голод, а может и гибель для целой семьи! Такое преступление не прощается!

Вторая причина царившего насилия — германский обычай кров­ной мести. Этот закон действовал непререкаемо. Вот как проходи­ла усобица между жителем Тура Сихаром и неким Храмнезиндом:

«В Туре прошел слух, что Сихар умер. Узнав об этом, Храмнезинд от­правил послание своим друзьям и родственникам и поспешил в дом Сихара. Он украл все, до чего мог добраться, убил нескольких слуг, сжег не только дом Сихара, но также и другие дома поместья, увелс собой весь скот и все, что смог унести». Затем Сихар напал на Авст-ригизела и убил Уно. Его сын попытался отомстить Сихару, затем эти двое стали друзьями, но в конце Храмнезинд почувствовал зов кро­ви, убил Сихара и распял его нагое тело на своей садовой изгороди».

Еще одним примером унаследованных от кочевого прошлого за­конов служит обязательность гостеприимства. «Кто откажет при­бывшем гостю в крове или очаге, заплатит 3 солида штрафа», — гласил закон бургундов и уточнял, что зимой нельзя отказывать им в сене или ячмене для верховых животных, на которых ехали гости.

И все же в государстве франков была сильная королевская власть, были суд и право, пусть и примитивные. Всеми делами ведал королевский двор. Весной проходили собрания свободных франков — «мартовские поля», на которых оглашались новые за­коны и обсуждались законодательные предложения, а заодно же­лающие могли помериться богатырской силушкой. Эти собрания затем превратились в воинские смотры, а позднее трансформиро­вались в рыцарские турниры.

Королевский дворец Лувр периода Меровингов в VI—VII вв.

Современная реконструкция. Да-да, это тот самый Лувр,

на том самом месте на правом берегу Сены

Как Меровинги правили королевством

Король был носителем высшей власти — законодательной, адми­нистративной и судебной, а территория государства оставалась королевской вотчиной. Он делил ее, оставлял в наследство, раз­давал родственникам и сторонникам, исходя исключительно из интересов королевской семьи и родственных связей.

Как правило, должностные лица меровингских королей были галло-римлянами. Королевство делилось на графства, которыми правили назначенные королем графы. В местах франкских посе­лений, на севере, графства создавались на основе германской су­дебной и военной организации, а в Средней и Южной Галлии — на базе римских civitates, то есть городов с приданными им сельски­ми территориями. Центром графства обычно был город с рынком.

Графы были главными проводниками королевской власти и обеспечивали доходы казны, то есть собирали налоги, штра­фы и пошлины. Примерно треть этих сумм шла королю. Графы имели право суда и отвечали за мобилизацию войска по призы­ву короля.

Деревенская община сохраняла самоуправление и избирала своих должностных лиц на сельских сходах, судила мелкие пра­вонарушения и следила за соблюдением обычаев. Но община по­степенно слабела, и причиной тому стало появление в законо­дательстве франков аллода — земли с исключительным правом владения. Аллод, в отличие от общинной земли, можно было про­дать, подарить или унаследовать.

На землях крупных землевладельцев работали зависимые воль­ноотпущенники, рабы-servi и тягловое население, обязанное не­сти повинности. «Салическая правда» упоминает разные виды свободного населения: простых людей, королевских дружинни­ков и должностных лиц на службе короля. Жизнь всех этих лю­дей закон оценивал по-разному: вергельд за дружинника был 600 солидов, как и за жизнь женщины фертильного возраста, а за по­лусвободного человека — 100 солидов. За смерть раба вергельд не полагался, следовало лишь возместить хозяину «имущества» ма­териальный ущерб.

Рабов добывали в ходе завоевательных войн, покупали у ра­боторговцев, совершавших рейды на восток, а позднее в рабство стали попадать разоренные свободные люди, не вернувшие долг или не заплатившие судебный штраф.

На франкских землях прижился институт коммендации (в Римской империи он назывался патроцинием, или патрона­жем) — переход крестьян под покровительство крупных землев­ладельцев с заключением договора. В меровингском государстве коммендация означала, что господин берет на себя почти все пра­ва государственной власти по отношению к подвластному, в том числе и защиту его от государства.

   • Турская формула кабалы VIII века, своего рода типовой до­говор, который заключали с людьми низкого статуса, гла­сит: «Господину брату такому-то такой-то. Всем ведомо, что крайняя бедность и тяжкие заботы меня постигли, и совсем не имею, чем жить и одеваться. Посему, по просьбе моей, ты не отказал в величайшей моей бедности вручить мне из сво­их денег столько-то солидов, а мне совсем нечем выплатить эти солиды. И вот я просил совершить и утвердить закабале­ние тобой моей свободной личности, чтобы отныне вы име­ли полную свободу делать со мной все, что вы уполномочены делать со своими прирожденными рабами, именно: прода­вать, выменивать, подвергать наказанию. Если же (чего, я уверен, не будет) я или кто-либо из наследников моих, или кто-либо другой решится оспаривать это закабаление, пови­нен внести тебе и казне штраф во столько-то унций золота; настоящая же кабала останется неизменною».

   • Коммендация не обязательно означала потерю личной свободы. Например, в сборнике Маркульфа приводится формула, которая сопровождала поступление на службу и переход в вассальную зависимость: «Славному госпо­дину такому-то я, такой-то. Всем должно быть известно, насколько мало я имею средств, чтобы питать и одевать себя, поэтому я обратился с просьбой к вашему благоче­стию, и вам угодно было решить, чтобы я передал себя и коммендировался под ваше покровительство (in vestrum mundeburdum); я так это и сделал на том условии, что вы должны мне оказывать помощь как в пище, так и в одежде, сообразно с тем, как я смогу вам служить и заслужить (это), я же пожизненно должен буду служить вам на положении свободного человека (ingenui ordine) и воздавать вам по­ слушание (obsequium) и не буду иметь права уходить при своей жизни из-под вашей власти и покровительства, но буду должен пребывать в течение всех дней своей жизни под вашей властью и защитой. При этом состоялся (меж­ду нами) уговор, что если один из нас пожелает отказаться от этого соглашения, то должен будет уплатить другой стороне столько-то солидов, а само соглашение должно оста­ваться в силе. Состоялся и (другой) уговор, что (стороны) должны написать друг для друга и скрепить два одинаково­го содержания документа (epistolas), что они так и сделали».

КОРОЛИ И ЕПИСКОПЫ

Королевство франков, как и другие варварские королевства, было светским государством. Власть короля не зависела от ее освяще­ния церковью. Более того, церковь подчинялась королю, и ни один епископ не мог быть назначен без его согласия. Тому примером Григорий Турский, который сетовал на необходимость одобре­ния королем церковной инвеституры. Ему и самому, чтобы одо­леть конкурента при назначении в Турскую епархию, пришлось обеспечить себе одобрение короля Сигиберта.

Епископы сознавали свою принадлежность к широкой надгосударственной христианской традиции, не ограниченной террито­риями и подданствами. Признавая власть папы, они, тем не менее, не видели надобности обращаться в Рим по проблемам вероуче­ния. У римского папы даже не было представителей «на местах», и отношения франкских епископов с Римом исчерпывались неча­стой перепиской и еще более редкими паломничествами.

Церковные институты еще в IV-V веках начали прирастать землями, но на распределение этих земель папа влиять не мог. Власть римского епископа была ограниченной, у него не было ни силового ресурса, ни иных средств провести свои решения в жизнь. Скорее всего, вопрос «сколько дивизий у римского папы?» впервые задал какой-нибудь варварский король или дукс.

Западные венценосцы, а в особенности остготские короли Ита­лии, уважали епископов и папу прежде всего по причинам поли­тическим и дипломатическим. Епископы были образованными людьми, знающими мир, хорошо ориентировались в политике и могли подать неплохой совет. Отношения королей с духовны­ми иерархами в целом были ровными. Многие епископы станови­лись советниками короля, но прямого влияния на государствен­ные дела они не имели.

Особо набожными короли не были, но считали власть еписко­пов дарованной и освященной свыше. При всех неизбежных тре­ниях с высшими клириками короли относились к церкви с огром­ным уважением, щедро жертвовали храмам и монастырям земли и ценности и отписывали на помощь бедным немалые суммы зо­лотом. Церковные иерархи пользовались огромным авторите­том в народе и часто становились противовесом земельной ари­стократии, выступая на стороне короля. К тому же неуважение к церкви вызвало бы недовольство подданных и, главное, Кон­стантинополя, с чьей неоспоримой мощью королям приходи­лось считаться.

Церковь оставалась единственным образовательным институ­том. При крупных монастырях были школы для мальчиков. В ос­нове образования, которое давали эти школы, были христианские догмы и произведения латинской классики. Латинский язык как средство коммуникации, как и межрегиональные связи в целом, сохранялись во многом благодаря церкви. Еще раз подчеркнем: люди церкви пользовались неоспоримым уважением всех слоев и сословий королевства. Святые, монахи, епископы — живые и страстные, желавшие людям добра, защи­щавшие слабых, встававшие на пути меча и дубины, своей не­вероятной силой духа заставлявшие склоняться грубых риксов и дуксов, — уже несколько веков строили новые отношения, учи­ли вершить добро и отвергать зло. Эти капли веками точили ка­мень невежества, соединялись в ручейки, а те сливались в потоки, несущие людям произведения античности, творения отцов церк­ви, а также древние философские, математические и технические трактаты, скопированные писцами «Вивариума» на солнечном средиземноморском берегу или коченеющими пальцами ирланд­ских монахов с побережья Северного моря.

Общий уровень культуры постримской Европы был закрити-чески низок. За полтора столетия в Италии и Галлии, прежде са­мых богатых и развитых территориях Запада, не появилось ни одного писателя или поэта (Венанций Фортунат в «прежней» им­перии не поднялся бы выше слагателя заказных стишков во славу богатых лавочников.) Карл Великий, завоевав Италию, поражал­ся царящему там низкому уровню культуры. Что до образованно­сти или хотя бы грамотности, то стихотворное послание, которое в 774 году Карл Великий получил от папы, было метрически без­грамотным и литературно беспомощным — всеобщая культурная деградация коснулась даже апостольского престола...

ВОЗВЫШЕНИЕ КАРОЛИНГОВ. Дагоберт I

Годы правления короля Дагоберта I (622-639) считают апогеем могущества меровингской Франкии. Стремясь ослабить знать и укрепить свое единовластие, он стал назначать единого майордома для всей страны. Здесь в нашей истории появляется первый представитель дома Пипинидов-Арнульфингов — Пипин Ланденский, или Пипин I, который возглавил знать Австразии после смерти своего отца и основателя дома, епископа Арнульфа.

Этот человек в 623 году сменил на посту австразийского майордома Хуго: тот принял от лангобардов взятку в 1 тысячу солидов в обмен на отказ от лангобардской дани франкам в 12 тысяч солидов в год. Королевской казне был нанесен огромный ущерб! Сменивший коррумпированного майордома Пипин Ланденский занялся опекой малолетнего Дагоберта, пока тот не вошел в воз­раст, и, помимо прочего, обеспечил ему поддержку знати.

Если в меровингской крови Хлотаря II, сына Фредегонды, мо­гут быть сомнения, то его сын по характеру был стопроцентным Меровингом. В 14 лет Дагоберт стал соправителем отца и был по­ставлен править Австразией, в 16 лет женился и заспорил с от­цом из-за земель (их помирил Арнульф, причем отец уступил сыну спорные земли). Этот спор мы упоминаем только потому, что в нем участвует епископ Арнульф, основатель дома Пипи­нидов-Арнульфингов, то есть будущих Каролингов. Совсем ско­ро эти магнаты из Австразии отодвинут Меровингов из первого ряда действующих лиц, а потом изгонят с большой сцены истории.

Хлотарь II умер в 629 году, и Дагоберт доказал, что достоин принять его наследство, завоеванное большой кровью и многими предательствами. Мнения знати Нейстрии о том, кому править, вначале разошлись, но решительный Дагоберт, объявив сбор во­йска, отправил в обе земли некое посольство (сам он спешил на коронацию в меровингскую столицу Суассон). И внезапно оказа­лось, что епископы и магнаты Нейстрии благоразумно возжела­ли правления Дагоберта.

Не обошлось без традиционных чисток нелояльных родствен­ников. Дагоберт приказал казнить Бродульфа, который пытал­ся продвинуть на престол Хариберта, брата Дагоберта. Король не стал наказывать брата, а напротив, подарил ему Аквитанию — в обмен на клятву, что Хариберт никогда более не будет пытаться отнять у Дагоберта какие-либо земли из королевства отца. Это очень рациональное решение, так как управление богатеющей и полунезависимой Аквитанией можно было доверить только близкому члену семьи.

Хроники сообщают, что Пипин Ланденский «управлял людь­ми Австразии с осторожностью, честью и добротой и привязал их всех к себе узами дружбы». Отдавая должное верной службе майордома, король по понятным причинам предпочитал держать его при своем дворе в Нейстрии, подальше от австразийских связей, которые могли бы поселить в голове соратника вредные мысли — например, о том, чтобы помериться властью с монархом.

Около 630 года Дагоберт пообещал византийскому императо­ру Ираклию «вечный мир». Дать это обещание было легко: король франков вообще не собирался участвовать в раскладке итальян­ских пасьянсов, чтобы не отвлекаться от решения острой пробле­мы, которая возникла у него на востоке.

Война за сверхприбыли

Франкские короли унаследовали от своих предков, германских во­ждей, поток наличности от контроля центральноевропейских тор­говых путей, а также от торговли рабами, мехами и янтарем. Во второй половине VI века опустевшие одно время земли Централь­ной Европы захватили славяне и авары. С ними франкам, видимо, было нетрудно договориться, пообещав часть доходов, и рейды на восток продолжались. Во всяком случае, на рынках не отмече­но ни перерыва в торговле, ни дефицита рабов или иных товаров.

Захватив центр Европы, авары подчинили ряд славянских пле­мен, которые к тому времени проживали на обширных территори­ях от Дуная до Эльбы и берегов Балтийского моря. Авары обложи­ли их данью и многих обратили в рабство. Славяне затем восстали, освободились от аваров и образовали крупный военный союз пле­мен, во главе которого встал купец-авантюрист по имени Само. Он явился с вооруженным отрядом и каким-то образом помог славя­нам — «славам, прозываемым винидами» — в войнах с аварами. Предположительно он продал им качественное вооружение.

«Когда виниды с войском шли на гуннов^[37], купец Само, кото­рого я упоминал выше, отправился с ними, и там он показал им такую доблесть против гуннов, что было удивительно, и великое множество из них было перебито мечами винидов. Виниды, оце­нив доблесть Само, сделали его королем над собой», — пишет Фредегар Схоластик, летописец франков, живший в первой по­ловине VII века.

Трон короля Дагоберша I. Бронза со следами позолоты. Лувр

В союз Само входили славяне с территории нынешней Чехии, словены с юга и полабские сербы. Примерно с середины 620-х годов именно Само заправлял работорговлей на востоке. Забрав власть над племенами и уничтожив несколько конкурентов из франкских работорговцев, он стал помехой королевскому бизнесу. Поэтому весной 630 года Дагоберт с войском направился на восток. Пред­варительно он договорился с лангобардами если не ополноценной поддержке, то о ряде набегов, которые отвлекут внимание вендов.

Поход оказался неудачным. Франки потерпели поражение, а Само усилился и продолжил набеги — теперь уже на запад, до са­мой Тюрингии. Вождь племени сорбов, уяснив новый баланс сил, даже объявил о разрыве вассальной связи с Дагобертом и при­знал власть Само. (Само правил в 623-658 годах, но с его смертью союз славян распался.)

Решение славянского вопроса Дагоберт отложить не мог и по­пытался по примеру римлян создать пограничный пояс из зави­симых племен. Эту услугу франкам предложили саксы в обмен на освобождение от ежегодной дани в 500 коров. И вновь ниче­го не вышло! Последствия этой военнодипломатической неудачи Дагоберту исправить уже не удалось. Он вырезал 9 тысяч булгар с семьями, беженцев от аваров, просивших дозволения перезимо­вать в его баварских владениях. Но славянская проблема пока не поддавалась решению. Австразийские, а затем имперские войска еще два столетия отражали славянские набеги.

Так началась полоса неудач самого могущественного из меро-вингских королей. Помощь, которую Дагоберт оказал вестготской знати по свержению тамошнего короля, принесла ему доход в 200 тысяч солидов, однако войны с фризами за территории в нижнем течении Рейна, неудачные походы на басков и, главное, война со славянами опустошили королевскую казну. Попытка отобрать земли у церкви и нейстрийских аристократов обратилась в ссору и с церковью, и с вассалами.

Наконец, Дагоберт I, последний меровингский король, правив­ший самовластно, в конце 638 года заболел дизентерией, прика­зал перевезти себя в аббатство Сен-Дени, где умер 19 января 639 года и там же был похоронен. Его наследниками были пятилетний Сигиберт III (за которого правил майордом Пипин) и младенец Хлодвиг II (которого стал оберегать нейстрийский майордом Эга).

В 640 году порядок на торговых путях решил навести герцог Тюрингии, одиннадцатилетний Радульф. Этот подросток нико­му не доверил бразды правления, возглавил собственное войско и разбил славян. Затем, поссорившись с малолетним королем Си-гибертом III — вернее, с Пипинами, правившими за него после смерти Дагоберта, — Радульф объявил о независимости и раз­бил франков, а те бросили на поле битвы своего рыдающего ма­лолетнего короля!

Фредегар считает, что тюринги победили из-за предательства военачальников Сигиберта: «У Радульфа был уговор с некоторы­ми из герцогов в войске Сигиберта о том, что они не станут посылать против него своих людей, и вот он вышел из ворот крепо­сти и обрушился вместе со своими людьми на войско Сигиберта, и было удивительно, сколь великое поражение нанес Радульф во­йску Сигиберта. Люди из Майнца не проявили в этом сражении верности. Утверждают, что множество воинов полегло там под [ударами] меча. Радульф, одержав победу, возвратился в крепость. Сигиберт вместе с преданными людьми, преисполнившись вели­кой печали и досады, сидел на лошади и оплакивал погибших».

Свою независимость тюрингский герцог подкрепил тут же за­ключенным союзом с Само.

Как исчезали богатства и власть меровингов

Меровингские короли были богаты по меркам даже не своего вре­мени, а эпохи Римской империи. Они ссужали деньгами города, платили миссионерам, а также тратили деньги на подкуп нужных людей. По наполненности казны варварских королей в описыва­емый период следует сравнивать с византийскими императора­ми, а не с Карлом Великим. Представить богатство Меровингов можно хотя бы по тому, что золотую посуду из приданого дочери Фредегонды, выданной за вестготского принца, везли на несколь­ких телегах, а король Дагоберт I покрыл купол церкви Сен-Дени серебром.

Для приумножения богатства короли шли на любые шаги, вплоть до конфискаций. Хильперик ввел что-то похожее на на­логовую систему, для чего во всех частях королевства состав­лялись ведомости уплаты налогов, а неплательщиков ждали кары — правда, не такие жесткие, как в вестготском королевстве, где нарушение налоговых обязательств торгующими на рынке каралось смертью.

Надежным средством преумножения богатства были войны и наём убийц для устранения лишних наследников и просто вра­гов. Заодно короли получали «иностранные субсидии». К приме­ру, император Маврикий послал Хильдеберту 50 тысяч золотых солидов за согласие выступить против лангобардов.

При всем богатстве Меровинги, однако, были... бедны. У них не было ничего сравнимого со строительной программой Теодориха Великого, создавшего множество роскошных зданий, и они не могли, подобно претенденту на вестготский престол Сизенанду, предложить франкам за поддержку против соперника золотое блюдо весом 500 фунтов, украшенное каменьями и оцененное в 200 тысяч золотых солидов^[38].

Потомки Меровея не вкладывались в государственную ин­фраструктуру, которую их наследники могли бы эксплуатировать и преумножать. Настоящее королевство — это не монеты в сун­дуках, а материальные достижения: стационарные мосты, крепо­сти, соборы, обустроенные рынки, обеспечение безопасности на торговых путях, наконец... То, что в перспективе принесет при­быль и поможет уберечь накопленные богатства от загребущих рук агрессивных соседей.

Главной статьей расходов варварских королей была не ро­скошь, а армия. Вооруженные силы франкских владык были двух видов. Во-первых, король имел собственные отряды профессио­нальных военных, обычно небольшие. Чем полнее казна короля, чем больше у него доходных имуществ (таможен, поместий, горо­дов, налогооблагаемых подданных), тем лучшее войско он мог на­брать и тем вернее обеспечивал свою безопасность.

Во-вторых, под знамена короля вставали отряды из зависимого люда и немногих профессионалов тяжелой кавалерии. Эти отря­ды подчинялись знатным землевладельцам. Франкские аристокра­ты были обязаны на три месяца в году отправляться на военную службу, а по королевскому приказу граф мог объявить мобили­зацию, собрать отряд и отправиться в указанное королем место сбора армии. В том и в другом случае от короля ждали наград за верную службу, и в обоих случаях полные сундуки казны служи­ли залогом власти и обороноспособности короля.

К началу VII века экспансия франкского королевства прекра­тилась. Не стало богатой добычи, рабов, новых земель, и доходы королевской казны стали таять. Меровинги были все еще богаты, но из королевских рук начали выскальзывать важнейшие инстру­менты власти. И вот почему.

Основные поступления казны формировались от торговых по­шлин и сборов за проезд по дорогам и мостам и процента от су­дебных штрафов. Меровинги не пытались обложить налогом зе­мельные владения подданных, и сельское хозяйство не приносило доходов королевской казне. Зато короли щедро раздавали поме­стья, освобождения от налогов и право собирать пошлины.

Как вышло, что короли не смогли скомпенсировать расходы казны соответствующими доходами?

Во-первых, налоговую систему — законы, кадры, логистиче­ские структуры, учет — не выстроишь за день и даже за год. Рим­ская налоговая служба развивалась вместе с государством, была его частью и служила прежде всего для обеспечения финансиро­вания большой профессиональной армии. Система исчезла, когда в ней отпала нужда: при франкских королях армии были невели­ки, и их большая часть была самофинансируемой, то есть состо­яла из крупных и мелких землевладельцев, которые обеспечива­ли себя вооружением, конями и продовольствием. Эти люди шли в войско, выполняя долг по отношению к королю и рассчитывая на военную добычу и королевские награды.

Во-вторых, после исчезновения Римской империи снизилось производство, на порядки уменьшились объемы товарного обме­на. Денежный оборот свелся к минимуму: в натуральном хозяйстве, полностью обеспечивающем своих участников, деньги нужны разве что для покупки импортной роскоши. Если в этой ситуации начать собирать налоги, то их придется брать натурой — зерном, мясом, скотом, — и потратиться на соответствующую инфраструктуру, то есть транспорт, склады и людей, которые будут всем этим занимать­ся. Иначе говоря, сбор налогов в меровингском государстве просто не оправдывал себя — какой смысл нести лишние расходы?

И, наконец, третья причина. Франки, как уже указывалось, на­логов не платили, потому что они состояли на воинской службе и были обязаны откликаться на военный призыв короля. С нача­ла VI века галло-римлян тоже признали «годными к призыву», да и большинство римских землевладельцев, крупных и мелких, во­шли в военную элиту Меровингов вместе со своими избранными слугами. Многие из них ни разу в жизни не видели франка-посе­ленца, и их сослуживцами были такие же римляне.

Тем не менее римляне оставались налогообязанными, а их франкские товарищи по оружию — нет. В конце концов слово «франк» стало означать «свободный человек», то есть человек, освобожденный от уплаты налогов. Налогов не брали даже с за­воеванных баваров или тюрингов, а саксы отделывались данью, которую платили скотом. Несправедливость этой ситуации была понятна даже королям. Поэтому римляне-подданные все чаще просили у суверена освобождение от налогов — и получали его.

Те, кто платил налоги, стали считаться крепостными-сервами, а собранные деньги или ресурсы шли в местную казну. В свою оче­редь, король должен был жить на доходы от своего хозяйства, как рядовой землевладелец, — такая ситуация сохранялась во Фран­ции до конца Столетней войны!

Последствия освобождений от налогов были сокрушительны. Элиты на местах уже имели собственные вооруженные силы — те самые отряды, во главе которых они должны были являться по зову короля. Освобождение знати от налогов означало, что ло­кальные автономные земли, обмен которых с центром, как мы помним, был невелик, становились фактически независимы от короля.

Вооруженные элиты теперь не только могли оказать сопротив­ление монарху, который вздумал бы призвать их к порядку. Бы­стро выяснилось, что они склонны решить проблемы с соседя­ми силой оружия без оглядки на закон и мнение короля. Правда, с конца VI века франков начали облагать налогами наравне с галло-римлянами, что вызывало массовое недовольство и даже вос­стания, вроде Лиможского в 579 году. Но к этому времени налоги, видимо, шли не в королевскую казну, а в сундуки местной знати.

Это одна сторона вопроса. Другая состояла в том, что после распада остатков римской системы civitates на многочисленные графства и церковные владения, земельные активы местных элит в сумме составили богатство, превышающее активы королевской казны. Крупные земельные владения того времени по-прежнему давали огромный доход.

В то же время с прекращением территориальной экспансии стало яснее ясного, что королевские земли и бенефиции не бес­конечны. Имущественные активы верховной власти постепен­но переходили в руки военной аристократии, потому что короли с самого начала были вынуждены наделять щедрыми дарами то­варищей по оружию — ближайших соратников, военачальников и самых крупных землевладельцев — землями, освобождением от налогов, правом вершить суд, чеканить монету или организовать рынок. Но каждый такой дар, принесенный в обмен на политиче­скую и военную поддержку, автоматически сокращал доход каз­ны и лишал ее имущественной базы!

Поэтому в один прекрасный день обнаружилось, что короли беднее своих подданных! Они по-прежнему получали огромные доходы, но эти доходы были мелочью на фоне местных элит, ко­торые богатели как на дрожжах, вооружались и забирали себе все больше прав и привилегий. Примерно с 630 года меровингское го­сударство начало съеживаться и отступать.

Во времена Дагоберта I Меровинги лишились сверхприбылей от работорговли (и другой торговли) с Центральной и Восточной Европой. Пошлины, которые они получали теперь с невольничьих рынков Турне, Нарбонна, Марселя и других, не шли в сравнение с прежними доходами. Ну, а с приходом арабов на берега Среди­земного моря ситуация стала просто отчаянной: сократились по­ступления от торговых и рыночных пошлин, потому что съежи­лась торговля.

Одно лишь завоевание арабами Сирии (634-636) серьезно за­труднило судоходство по Средиземному морю, а с завоеванием Египта (640-642) контроль над морскими путями стал принадле­жать арабам и пиратам. Это сразу ощутили не только в портовых городах, но и в Нейстрии с ее крупными торговыми центрами. Упадок торговли привел к тому, что богатейшие юго-западные ча­сти Франкии захирели, уступив позиции северу и востоку, то есть Австразии. Эта менее развитая часть меровингского государства, где денежное обращение не играло важной роли, пострадала от резкого сокращения торговых связей меньше других.

Получилось, что после 650 года жизнь страны и доходы мо­нархов стали напрямую зависеть от земли, от сельского хозяй­ства. Земельная аристократия обрела власть и силы, с которыми не мог спорить даже король. Австразийская знать на фоне бедне­ющих домов юга и запада обрела невиданное прежде могущество.

И, разумеется, воспользовалась этим.

Настала эпоха майордомов.

ПЕРВЫЕ КАРОЛИНГИ

Вторая половина VII века завершила эпоху соединения римского и варварского универсумов в некий принципиально новый исто­рический продукт. Эпоха эта началась в 395 году смертью импе­ратора Феодосия I, а завершилась арабским завоеванием Египта и смертью Дагоберта I. Начало обретать свой облик Средневе­ковье — «итог встречи и слияния двух миров, тяготевших друг к другу, итог конвергенции римских и варварских структур, на­ходившихся в состоянии преобразования»^[39].

В течение ста пятидесяти лет после смерти Хлодвига методы управления франкских королей, а также образ жизни и мыслей их подданных мало отличались от тех, что наблюдались в послед­ний век империи. А вот дальше — в VII и VIII веках — начинают­ся радикальные перемены, и общество, внешне романизирован­ное, стало абсолютно не похожим на общество времен правления римских императоров.

Теперь первую скрипку в королевстве франков играли Пипины, бессменные австразийские майордомы при бессильных королях. Они вошли в силу не случайно: один из Пипинов был главным управляющим королевской налоговой службы, унаследованной от римской администрации. Именно этот род, уяснив­ший механику финансов и власти, дождался падения Меровингов — а вероятнее всего, деятельно ускорял это падение.

Позднее, когда Пипиниды-Арнульфинги превратятся в Каролингов (так их станут называть то ли в честь Карла Мартелла, то ли в честь Карла Великого), они захотят прочнее обосновать свое право на власть и императорский титул. Для этого королевский секретарь Эйнхард напишет сочинение «Жизнь Карла Великого», в котором положит начало мифу о «ленивых королях» Меровингах — о некогда славном, но выродившемся королевском доме.

Множество поколений веками будут принимать на веру сло­ва Эйнхарда:

«Считается, что род Меровингов, от которого обыкновенно произ­водили себя франкские короли, существовал вплоть до царствова­ния Хильдерика, который по приказу римского папы Стефана был низложен, пострижен и препровожден в монастырь. Может по­казаться, что род [Меровингов] пришел к своему концу во время правления Хильдерика III^[40], однако уже давно в роду том не было никакой жизненной силы и ничего замечательного, кроме пустого царского звания. Дело в том, что и богатство, и могущество коро­ля держались в руках дворцовых управляющих, которых называли майордомами; им и принадлежала вся высшая власть.

Ничего иного не оставалось королю, как, довольствуясь цар­ским именем, сидеть на троне с длинными волосами, ниспадаю­щей бородой и, приняв вид правящего, выслушивать приходящих отовсюду послов; когда же послы собирались уходить — давать им ответы, которые ему советовали или даже приказывали дать, словно по собственной воле. Ведь кроме бесполезного царско­го имени и содержания, выдаваемого ему из милости на прожи­вание, очевидно, дворцовым управляющим, король не имел из собственности ничего, за исключением единственного поместья и крошечного дохода от него; там у него был дом, и оттуда он [по­лучал] для себя немногочисленных слуг, обеспечивающих необхо­димое и выказывающих покорность. Куда бы король ни отправ­лялся, он ехал в двуколке, которую влекли запряженные быки, управляемой по сельскому обычаю пастухом. Так он имел обык­новение приезжать ко дворцу, на публичные собрания своего на­рода, куда ежегодно для пользы государства стекалось множество людей, и так же он возвращался домой. А руководство царством и всем, что надо было провести или устроить дома или вне его, осуществлял майордом».

Эта политическая публицистика едва ли имеет отношение к ре­альности. «Книга истории франков» {Liber Historiae Francorum) по­казывает, что любой король из Меровингов должен был править в координации с группой кланов знати и через эти группы, связан­ные родством, браками и интересами. Однако несовершеннолет­ние короли второй половины VII века, которых заинтересованные лица начинали еще в детстве спаивать и знакомить с плотскими радостями, не могли править самостоятельно и тем более не мог­ли согласовывать действия и интересы кланов.

Теперь меровингские короли редко доживали до 25 лет и вско­ре стали символом, условностью, декорацией, из-за которой майордомы дергали властные ниточки.

Карл Мартелл идет к власти

Исследования последних 50-60 лет показывают, что по причинам, о которых мы говорили выше, во второй половине VII века силу во франкском королевстве забрала региональная знать. Она рас­творяла и поглощала реальную власть королей независимо от лич­ных качеств марионеточных монархов.

Увеличим картинку и приблизим ее. В соперничестве австраз-ийских кланов победителями регионального уровня вышли Пи-пины, а в других регионах были другие победители, и никто не желал склониться перед другим. Это соперничество в конце кон­цов привело к политической нестабильности: центр Франкии на­чал дробиться, а периферийные территории — Алемания, Тюрин­гия, Бавария, Саксония — выпали из ее сферы влияния. В землях, остававшихся под рукой франкских королей, платили дань все с меньшей охотой и гораздо чаще поговаривали о независимости — одни тихо, другие погромче. Кто-то рано или поздно должен был покончить с этой опасной ситуацией.

Первую попытку сделал Эброин, майордом Нейстрии и Бургун­дии. После 661 года он начал готовить объединение трех франк­ских королевств и в предвидении коронации даже отрастил длин­ные волосы — сакральный знак власти. На троне Франкии с 662 года сидел король Хильдерик II, а правил Гримоальд, майордом Австразии из Пипинов, потому что «сам Хильдерик был очень глуп и вел дела с великой беспечностью... Одного франка по име­ни Бодило, привязав к дереву, он повелел незаконно высечь. Уви­дев это, Ингоберт и Амальберт, равно как и остальные франки знатного происхождения, преисполнились великого гнева и со­ставили против самого Хильдерика заговор. Бодило захватил пре­стол и убил его вместе с его беременной королевой, о чем печаль­но говорить», — сдвинув брови, сообщает Фредегар.

Эброин понял, что час настал. Его отряды выступили против во­йска австразийских майордомов и победили в бою. Гримоальда ав-стразийский двор обвинил в узурпации власти и выдал Эброину, который свершил казнь. Майордом не учел, что франкская знать хранила архаичные традиции кровной мести — его попытки око­ротить магнатов лишением жизни и конфискациями привели к пол­ной утрате поддержки. Поэтому, когда в 680 году Пипины подос­лали к Эброину убийц, никто, похоже, не стал им препятствовать.

Так австразийский дом во главе с сыном Гримоальда, Пипином Геристальским, утвердился в Нейстрии и Бургундии. Глава дома стал майордомом всея Франкии, а сама должность майордома — наследственной.

Короля окончательно отстранили от власти, но соперников у Пипинидов-Арнульфингов не убавилось: герцог Эвдо Великий утвердил свою власть в охваченной хаосом Аквитании, Прованс тоже выпал из-под контроля. Зато Пипины хорошо утвердились в германских регионах королевства. Корону они пока что не при­меряли.

Пипин Геристальский умер в декабре 714 года. Оба его сына от жены Плектруды, Дрого и Гримуальд, давно упокоились в могиле, но были живы побочные сыновья Карл (будущий Карл Мартелл) и Хильдебранд. Наследником, однако, стал Теодоальд, внук Пипи-на и Плектруды. Карла и Хильдебранда заключили в тюрьму, а Те­одоальд должен был вступить в наследственную должность май-ордома. Однако законный наследник остался ни с чем, потому что по смерти Пипина знать Нейстрии заявила о своих правах, а в Ак­витании и в Провансе заговорили о независимости.

Карл не задержался за решеткой, бежал и сразу начал соби­рать войска в Австразии. В 715 году под знаменами Карла собра­лось немало сторонников его отца, но силы противостоящей коа­лиции были слишком велики. К тому же враги Карла предъявили

собственного короля-Меровинга, Дагоберта III, корону которого они якобы защищали, а по его смерти — Хильперика II.

Фредегар уверен: «Франки поставили королем некоего клери-ка Даниэля, еще до того как он отрастил себе волосы, и назвали его Хильперихом». Чего не сделаешь во имя легитимности притязаний!

К весне 716 года Карл где-то раздобыл собственного «настоя­щего» Меровинга, Хлотара IV. Это увеличивало шансы на победу, но и только, а бить следовало наверняка. Поэтому Карл Мартелл отступил в Австразию, чтобы собраться с силами. Там он захва­тил Кельн и был так красноречив, что сумел убедить Плектруду отдать ему то, что оставалось от богатств Пипинов. Вскоре Плек-труда, разумеется, умерла, а Карл отправился в следующий поход и принудил к миру и повиновению северные племена, неосторож­но поддержавшие знать Нейстрии.

Решающая битва состоялась лишь весной 718 года. В этом бою Карл разбил аквитанского герцога Эвдо, который выступил на стороне Нейстрии в обмен на обещание независимости, прошел по Нейстрии, захватил Париж и Орлеан и установил над этими землями политический контроль. Некоторая заминка вышла в 719 году, когда умер король Хлотар IV. Без «своего» короля легитим­ность Карла была неполной. Пришлось заводить переговоры с гер­цогом Эвдо. Через год посол Карла к Эвдо, реймсский архиепископ Милон, привез Карлу и Хильперика II, и королевскую казну, вы­торгованные у несговорчивого главы Аквитании в обмен на при­знание его независимости.

Эта невиданная щедрость — признание независимости — объ­яснится чуть позднее. А сейчас вернемся в завоеванную Кар­лом Мартеллом Нейстрию, где он безотлагательно расставил сво­их сподвижников на ключевые руководящие позиции, светские и церковные, отстранив нелояльных. Его отцу это никогда не уда­валось.

Теперь австразийский майордом и австразийская знать не про­сто теснили конкурентов из других могущественных домов, но и перекрывали им доступ к ресурсам. Кроме того, Карл Мартелл фактически начал дероманизацию, отстраняя от должностей гал-ло-римскую знать.

Майордом Австразии прекрасно понимал значение такого ресурса, как земля. Он не собирался идти путем Меровингов и растрачивать то, от чего зависела власть. Поместья врагов Кар­ла беспощадно конфисковывались. Раздача земель в аллод пре­кратилась, и теперь наделы за несение военной службы жаловались только в форме бенефиция — в пожизненное пользование в обмен на службу королю, без права наследования (что привело к складыванию вассальных отношений). Бенефициарий получал землю, как правило, вместе с людьми, которые ее обрабатывали, и они несли в его пользу повинности — барщину или оброк. За это он должен был с доходов от бенефиция содержать оружие и коня и быть готовым по призыву майордома явиться в строй. Сам же бенефициарий превращался в помещика-рыцаря^[41].

Начало складываться рыцарское сословие, которое майордом мог выставить против непокорных магнатов. Рыцарство стало опо­рой короля в борьбе со светскими и церковными магнатами, прав­да, к последним десятилетиям правления Меровингов такие вот благородные доны меньше всего напоминали рыцарей Круглого стола в сияющих доспехах из Артурианского цикла или средневе­ковых куртуазных романов. Среднестатистический «рыцарь»-бене-фициарий был груб, невоспитан, абсолютно невежествен в любых науках, бородат и облачен в крашеную луковым отваром холстину и дешевые меха — словом, варвар варваром. Впрочем, хамить да­мам, сморкаться за столом и сквернословить они отучатся всего че­рез триста с лишним лет, к «Ренессансу XII века».

.. .И все же конфискованных земель не хватало для бенефици-ариев, которые требовались Карлу, чтобы привлекать новых сто­ронников и поощрять старых, Тогда он обратил взгляд на цер­ковь — владелицу примерно трети пахотных земель — и затеял то, что историки называют то военной, то церковной реформой. Зем­ли монастырей, храмов и епископств конфисковывались и разда­вались в бенефиции сторонникам Карла Мартелла в обмен на службу — так франкский майордом создал мощную рыцарскую конницу.

Происходило это следующим образом. Высшими церковными должностями ведал король Меровинг, и Карл Мартелл от имени «собственного» короля принялся смещать оппозиционных или не вполне лояльных клириков, а на их места назначал тех, кто изъя­вил ему верность. Церковные земли дробились на бенефиции, от­давались в прекарий (то есть условное держание) нужным Карлу людям, а при надобности и конфисковались. В этой практике не было ничего нового: имуществом поверженных врагов победите­ли от века награждали своих сторонников, а среди епископов было немало врагов Карла Мартелла.

Королевские легисты недаром ели свой хлеб: они повернули дело так, будто в прежние времена короли и майордомы жало­вали монастырям и епископствам владения не навечно, а во вре­менное пользование, и эти земли якобы могли быть в случае го­сударственной необходимости востребованы назад. Теперь такая необходимость возникла, и в целях обороны государства (а если завтра война?!) церковь обязана вернуть уделы, которыми поль­зовалась временно.

Разумеется, церковь возражала против конфискаций, а пор­тить отношения с этим мощным институтом было опасно. Ситуа­цию спасало то, что на покоренных зарейнских территориях Карл Мартелл рьяно насаждал авторитет христианства, финансировал миссионерскую деятельность и строил монастыри с храмами — то есть король частично возмещал конфискованное, но не конкрет­ному владельцу, а церкви как институту.

Итог реформы был успешен. Вооруженные землевладельцы с собственными частными армиями увидели в Карле Мартелле сильного военного лидера и поддержали его. Важно и то, что рим­ские папы быстро переориентировались с «ленивых» Меровингов на деятельных Пипинидов-Каролингов. К тому же позднее, в кон­це 730-х годов, исходящая от лангобардов угроза папству застави­ла понтификов обращаться за защитой к Эвдо и к Карлу Мартеллу. (Правда, пока без результата: в это время майордом был уже болен и не готов к активным действиям, а его собственный сын Пипин был формально усыновлен королем лангобардов Лиутпрандом.)

Но отчего Карл Мартелл пошел на огромную уступку Эвдо, признав независимость Аквитании? Пипиниды были твердыми и неуступчивыми переговорщиками, а к 720 году Карл находился в превосходной переговорной позиции: сам он надежно удержи­вал власть, а его потенциальные противники, то есть племянники, сыновья Дрого и Гримуальда, к этому времени сидели за прочными решетками на хлебе и воде, размышляя о бренности всего сущего. Так за что же Эвдо (отныне его можно именовать герцогом Акви­тании и Васконии Эдом Великим!) получил столь щедрый подарок?

Последний из Меровингов.

Картина Эвариста Люминэ, 1883 г.

Люминэ был известен антиклерикальными взглядами,

и потому историчность этого изображения крайне сомнительна

Дело в угрозе, исходившей от арабов. К этому времени они за­хватили важнейшие и богатейшие территории Восточной Рим­ской империи, оставив Византии лишь Малую Азию, полыхаю­щие мятежами Балканы и италийские земли. Они уничтожили государство вестготов, уже лет пять хозяйничали почти на всем Пиренейском полуострове и даже, перейдя Пиренеи, вторглись в вестготскую Септиманию^[42].

В 719 году арабы захватили Нарбонн и вторглись во владения Эвдо. В этой обстановке независимость Аквитании, ставшей бу­фером между франками и арабами, не стоила ничего, а ее призна­ние и того меньше.

Даруя Аквитании независимость, Карл Мартелл ничего не те­рял. Он, однако, свою помощь не предлагал, а Эвдо поддержки пока что не просил.

КАК ИСПАНИЯ СТАЛА АРАБСКОЙ

Королевство вестготов со столицей в Толедо к началу VIII века прошло несколько циклов, в которых периоды сильной королев­ской власти сменялись политической анархией и всевластием зе­мельных магнатов. Этим пользовались франки и византийцы, которые исповедовали ортодоксальное христианство. Они лег­ко находили союзников среди романизированного населения Ис­пании, не жаловавшего готов-ариан. Король вестготов Реккаред в 586 году перешел к никейскую веру по политическим соображе­ниям и предложил союз франкам, но это не снизило накала про­тивостояния знати королю и не прервало цепи мятежей и узур­пации.

Толедское королевство приближалось к краху. Оно было осо­бенно слабым и нестабильным, когда после смерти короля Витицы в 709 году земельные магнаты, обойдя его сыновей, возвели на трон своего ставленника, герцога Бетики Родериха (Родриго). В который раз разразилась усобица, вот только теперь на афри­канской стороне Гибралтарского пролива скопилась грозная сила арабо-берберского войска. Родриго даже не успел утвердиться на троне, когда малый арабский отряд — всего 400 человек — на че­тырех кораблях переплыл Гибралтарский пролив. Вначале это был просто набег, но легкость продвижения грабителей и богатая до­быча, которую привез отряд, позвала арабов на завоевание.

В том же 711 году военачальник Тарик ибн Зияд отправился в Испанию с семью тысячами воинов все на тех же четырех кора­блях (других попросту не было и переправа заняла изрядное вре­мя — попробуй перевези за несколько десятков рейсов такую про­рву народу!). Он захватил несколько городов и был готов идти на Севилью, когда разнеслась весть о том, что на завоевателей идет «король Родриго» с бесчисленной армией. Тарик отправил гонца за подкреплениями и получил их — вначале 5 тысяч солдат, а затем правитель расположенного прямо напротив полуострова Гибрал­тар города Септем (современный город Сеута) Юлиан, дочь которо­го (по легенде) обесчестил Родриго, прислал еще 13 тысяч бойцов.

По всей видимости, у Юлиана, перед сдачей Септема ока­завшего арабам жестокое сопротивление, были причины всту­пить с ними в союз. Далекая Византия погрузилась в политиче­ский хаос и, похоже, забыла о городе на краю света, тем самым предоставив горожанам и солдатам свободу действий. Так или иначе, очень вероятно, что среди первых арабских завоевателей Испании были и византийские солдаты Юлиана.

Вестготская и арабская армии в июле 711 года встретились в сражении у реки Гуадалете недалеко от города Херес-де-ла-Фронтера. Надежных сведений об этой битве нет. Легенды гласят, что бой продолжался восемь дней и что сыновья свергнутого короля Витицы то ли бежали с поля боя (как они там оказались, не имея причин воевать на стороне Родриго?), то ли перешли на сторону арабов. Последнее предположение кажется более вероятным: ведь претендентам на трон не приходится выбирать союзников. Никто не мог знать, что мусульмане пришли «всерьез и надолго» и что ислам воцарится в Испании на ближайшие 800 лет.

Арабы победили, обратив в бегство вестготское войско, а ко­роль Родриго был убит. Тарик повел свои армии к Кордове, буду­щей столице Аль-Андалус. Он захватил Толедо, который при вести о приближении арабов покинул архиепископ Синдеред: согласно Мосарабской хронике, он «утратил мужество и, словно он был на­емник, а не пастырь, против примера древних, он покинул христи­анскую паству и вернулся к себе в Рим». Вскоре сдалась Кордова. После гибели Родриго в вестготском королевстве не нашлось тех, кто смог или пожелал бы подняться на борьбу с завоевателями.

Затем в игру вступил Муса ибн Нусайр. Опасаясь успехов под­чиненного ему Тарика, он летом 712 года с восемнадцатитысяч­ной армией переправился в Альхесирас, взял несколько неболь­ших городков, захватил Севилью, а затем двинулся на Мериду. Этот город держался больше года, но в конце концов был взят. За­тем Муса двинулся навстречу Тарику, прошел через Толедо к Са­рагосе, занял Леон... Тарик тем временем уже захватил часть Ка­стилии и дошел до Астурии, до Бискайского залива.

Исламский потоп натолкнулся на серьезное сопротивление лишь в 713 году: герцог Теодомир закрепился на территории при­мерно нынешней Мурсии и юго-запада Валенсии. С ним арабам пришлось договариваться — и это единственный случай во всем вестготском королевстве. Договор этот сохранился. По нему Тео­домир признавал верховную власть мусульманского халифа и со­глашался на выплату символической дани, но сохранял самосто­ятельность свою и подданных. Эту часть Испании арабы смогли одолеть лишь после смерти Теодомира.

Летом 714 года халиф Аль-Валид велел Мусе и Тарику вернуть­ся в столичный Дамаск. Их возвращение в Сирию было триум­фальным, а привезенная добыча поразила воображение Востока. (Судьба триумфаторов была печальной: Мусу после смерти хали­фа Валида обвинили в растрате и убили, а следы Тарика после воз­вращения в Дамаск и вовсе теряются.)

Легкость завоевания вестготского королевства удивила самих арабов. Пиренейский полуостров был захвачен небольшой кровью всего за пять лет! В расколотом по религиозному признаку вест­готском обществе ни у кого не возникло и мысли о сопротивлении врагу, арабы в свою очередь предлагали приемлемые и не унизи­тельные условия капитуляции. Вестготская знать, быстро наладив отношения с завоевателями, большей частью сохранила и владе­ния, и религию, и гордый вид. С материка на полуостров тем вре­менем шли многотысячные арабские армии, с тем чтобы обосно­ваться здесь навсегда.

Завоеватели Испании, в основном выходцы из городской среды Аль-Фустата или Кайруана, не стали селиться отдельно, а смеша­лись с коренными обитателями долин Гвадалквивира и Эбро. Они поладили с местным населением, позволив ему сохранять свою веру, имущество и привычный образ жизни. В этом и крылся се­крет поразительного успеха завоевания Иберийского полуострова.

Идиллия была недолгой: вскоре арабы поставили немусульман в положение людей второго сорта, и христиане начали принимать ислам. Иудеев-сефардов, живших в Испании более тысячи лет, со времен разрушения вавилонским царем Навуходоносором Перво­го храма Иерусалимского и эмиграции из Палестины задолго до Рождества Христова, тащить в ислам не стали. Еврейская общи­на долго и верно служила халифату и со временем достигла нема­лого могущества.

ПУАТЬЕ

С последствиями арабских завоеваний Европа столкнулась задол­го до стремительного завоевания Испании. Мы уже отмечали увя­дание морской торговли, в связи с чем после 680 года во Франкии исчез папирус, и записи теперь делали на тяжелом пергаменте. Ис­чезли сирийские и индийские шелка, которые так любили Меровинги и галло-римские аристократы. Исчезло все, чем торговал Восток, а портовые склады опустели. В домах и храмах погасли масляные светильники и зажглись свечи из воска. Со столов пропали пря­ности и специи, популярные во всех слоях населения (лишь в XII веке, когда Средиземное море вновь открылось для торговли, пря­ности вернутся на европейский стол, но уже по заоблачным ценам).

Позиция Карла Мартелла в этой ситуации выглядела скорее оборонительной. Королевство франков тонуло в неразберихе вну­тренних конфликтов, и майордому просто не хватало людей для замещения на должностях нелояльной галло-римской знати и сто­ронников Эброина с Эвдо. На севере германские племена посто­янно совершали набеги на территории королевства. В итоге Карл Мартелл, занятый утверждением своей власти и походами против германских племен, осознал опасность ситуации, вероятно, не ра­нее чем лишь когда арабы ворвались на юг Галлии, а Аль-Самх ибн Малик избрал своей столицей Нарбонн.

Поначалу оснований для тревоги не было. Между арабами и франками располагалась буферная Аквитания, а у герцога Эвдо Аквитанского хватало возможностей обеспечить крепкую обо­рону. В 720-х годах он даже одержал несколько важных побед над маврами (так отныне называли арабов, по африканской Мавретании) и приостановил победоносный исламский марш на север, но арабские командующие сумели занять Каркассон и Ним и до­шли до бургундского Отена.

Во всем этом военно-политическом хаосе один из наместни­ков арабского губернатора, по имени Утман ибн Наисса, захватил в плен дочь Эвдо Аквитанского, женился на ней и установил с гер­цогом Эвдо неплохие отношения. По другим источникам, Эвдо сам предложил мусульманам политический союз, а брак дочери скреплял ранее принятые решения.

Родственные отношения переросли в союз, Карл Мартелл ми­гом обозвал Эвдо «союзником неверных» и под этим предлогом дважды разорил Бурж, взяв немалую добычу. Ибн Наисса поднял было мятеж против наместника халифа, но потерпел провал, и не в последнюю очередь из-за того, что Эвдо, занятый конфликтом с Карлом, не смог прийти на помощь своему исламскому родствен­нику. Дочь Эвдо — жена ибн Наиссы — в 731 году снова попала в плен. Ее отправили к Абд ар-Рахману, а тот подарил ее халифу, в дамасский гарем.

Решив покончить с Эвдо Аквитанским, союзником мятежного Наиссы, Абд ар-Рахман предпринял наступление в двух направ­лениях: в сторону Септимании до самой Роны и основной удар — в сторону Бордо. Этот город был захвачен и разорен. Эвдо пытал­ся сражаться, но в битве при Бордо (ее также называют битвой на Гаронне) был полностью разгромлен, а аквитанская армия понесла огромные потери, смешалась с населением и больше не представ­ляла для арабов проблемы. Путь на север был свободен.

Опустошая окрестности, армия мавров двинулась на Тур. Абд ар-Рахман превосходно понимал значение для франков города святого Мартина Турского, а о хранящихся там богатствах знал, пожалуй, весь мир. Тогда Эвдо Аквитанский принял нелегкое ре­шение. С небольшой свитой он поскакал в Париж, чтобы обрисо­вать грозящую опасность и просить у Карла Мартелла забыть раз­доры и оказать военную помощь.

Нет сомнений, что герцог Аквитанский знал, какими условия­ми будет обставлено согласие на совместное выступление против арабов, и понимал, что ему придется пожертвовать независимо­стью. Так и вышло: рассказ Эвдо убедил Карла в необходимости объединиться для битвы, но майордом дал согласие, лишь когда Эвдо пообещал полностью подчиниться верховенству франков. После этого Карл, согласно хроникам, собрал тридцатитысячное войско, в которое кроме франков вошли другие германские пле­мена: алеманны, баварцы, саксы, фризы.

В этой героической истории есть любопытный момент. Хрони­ки не говорят, откуда и каким чудом у Карла под рукой в нужное время оказалось огромное войско. По щелчку пальцев такую ар­мию собрать невозможно.

Давайте взглянем на временную последовательность событий. Арабы целый год тщательно готовились к атаке на север и получили из Северной Африки крупные подкрепления берберских конных луч­ников. В армии вторжения, по источникам, насчитывалось минимум 50 тысяч человек (а максимум — абсолютно фантастические 400 ты­сяч!). Абд ар-Рахман, опытный военачальник, вряд ли повел эти контингенты через обледеневшие перевалы Пиренеев зимой. Скорее все­го, он дождался весны, то есть марта или апреля, а после перехода дал армии передохнуть. Сопоставив даты, получим, что битва при Бордо происходила не ранее апреля 732 года, а скорее всего, в мае.

Предположим, что в июне Эвдо Аквитанский очутился в Пари­же и даже успел согласиться пожертвовать только что обретенной независимостью и подчиниться франкскому майордому. Тогда по­лучается, что Карлу Мартеллу и его людям удалось за три месяца со­брать большую армию, да еще и включить в нее племена от севера до юга Германии. Эта невероятная оперативность наводит на мысль, что сигнал к сбору войска был дан еще до приезда аквитанского герцога и даже до битвы при Гаронне. А вдруг Карл сам готовил вторжение в Аквитанию? Может, армию для покорения галльского юго-запада собирали еще с марта, по обычаю «мартовских полей»?

Так или иначе, в конце сентября 732 года войско франкского государства и объединенных германских племен уже подходило к Туру, близ которого 10 октября 732 года состоялось знаковое со­бытие, известное сегодня как битва при Пуатье (в других источни­ках она называется битвой под Туром)^[43]. Результат битвы известен. Франки выдержали первые атаки, а арабские воины, узнав, что их лагерь и богатую добычу грабят франкские диверсанты, начали покидать боевые порядки. Воцарился хаос, с которым Абд ар-Рах­ман ничего не смог поделать. Вскоре из резерва ударили франк­ские рыцари — то самое войско, на формирование и содержание которого пошли конфискованные у церкви земли.

Таков был финал арабской экспансии на север от Пиренеев. Се­годня, когда стали известны истинные масштабы событий той эпо­хи, а историческая наука порвала с националистическим дискурсом, битва при Пуатье уже не оценивается как спасение Европы от исла­ма. Эта битва — одно из поражений арабов и одно из значимых со­бытий в завоеваниях Карла (которого именно по результатам этой баталии стали называть Мартеллом — «молотом»), но на дальней­шей судьбе Европы она практически не отразилась, поскольку в ру­ках арабов оставались Септимания с Нарбонном.

Нет никаких свидетельств того, что Карл Мартелл в последую­щие годы действовал против исламских завоевателей. Зато побе­да при Пуатье во многом определила восточную политику его по­томка — Карла Великого.

Карл Мартелл перед смертью делит королевство между Карломаном и Пипином. Великая хроника Франции, XIV век

Арабы на юге Франкии

В 735 году Эвдо умер, и Карл немедленно присвоил Аквитанию. Покорение региона не было мирным, о чем говорят сожженные Карлом города южной Галлии — сожженные вместе с тлевшими там остатками торговли и городского самоуправления. Карл Мар­телл занял все основные локации и править ими поставил своих соратников, то есть вассалов.Галло-римляне занимали в Аквита­нии основные позиции, церковные и светские, а у Карла не хвати­ло кадрового резерва для их замещения (то есть для процесса дероманизации). В Аквитании наступил тот же хаос, что и на севере в недавние времена смещения сторонников Эброина германски­ми вассалами Пипинидов-Арнульфингов. Дероманизация доро­го обошлась Франкии. Королевство испытало не меньшие потря­сения, чем римляне во время вторжений варваров.

Тем временем арабы стали наступать от Нарбонна к Арлю. Во­йска франков не оказали им никакого противодействия — веро­ятно, Карл Мартелл, покоряющий Аквитанию, заключил с араба­ми не известное нам соглашение наподобие «не мешайте мне — и я не стану мешать вам». Так под контролем мусульман оказалось все побережье Лионского залива.

Прованс тогда находился под властью некоего Мавронтия, на­зывавшего себя герцогом и патрицием. Мавронтий попытался «отложиться» от франков. Полагают, что для этого он позвал на помощь из Испании арабское войско во главе с новым правите­лем Андалусии Окбой (Укбой) ибн аль-Хаджаджем. Трудно ска­зать, что произошло на самом деле, но какой-то сговор Маврон­тия с арабами, несомненно, имел место, в результате чего арабы в 737 году заняли Авиньон. Карл отбил этот город, спустился вниз по Роне и атаковал Нарбонн, и мавры, которые явно не рассчиты­вали сражаться с франкским войском, — об этом договоренности с Мавронтием не было! — сдали крепость.

Несомненно, арабы в конце концов поняли, что ими манипу­лируют и Карл, и Мавронтий, как некогда манипулировали дру­жинами германских племен римские императоры и узурпаторы. Мавры пошли в наступление на Прованс и захватили Арль. При­шлось Карлу обратиться за помощью к лангобардам.

И те помогли, потому что видели в арабах угрозу своим терри­ториям. Король Лиутпранд перешел Альпы и отбросил мусуль­ман, а в 739 году Карл со своим братом Хильдебрандом отвоева­ли у Мавронтия всю территорию до самого моря.

ВСЯ ВЛАСТЬ КАРОЛИНГАМ!

К 730-м годам Карл Мартелл наконец получил власть над Бургун­дией (неясно, войной или миром). Здесь он тоже расставил своих людей на важные и денежные посты. Кое-кто в старых регионах Прованса и Бургундии еще топорщил перышки и даже был го­тов сражаться, но таких людей становилось все меньше, а «реа­листов» — все больше. Бавария, Алемания и Тюрингия сохраня­ли автономию, но, похоже, лишь номинально.

Успехи не лишили Карла Мартелла политической осторожно­сти. Франкский майордом возвысил свой род над равными ему по положению магнатами других ключевых регионов Франкии. Он расправился с оппозицией, о которой к моменту его смерти уже и слухов не ходило. Теперь весь мир знал, что властители Фран­кии выходят не из рода Меровингов, а из Каролингов. Властитель страны, однако, хорошо понимал, где проходит линия, за кото­рой магнаты учуют опасность и попытаются сбросить его тяже­лую длань. Карл Мартелл не стал короноваться и не называл себя королем, хотя после смерти Теодорика IV в. 737 году не предъявил миру нового «карманного» Меровинга. Королевский трон пока что оставался вакантным.

Карл Мартелл пропустил мимо ушей просьбы папы Григория III, когда тот в 739 году, умоляя франков выступить против лан­гобардов, назвал его «почти королем». Папа получил отказ. Зато Карла Мартелла признали королем его потомки и, главное, сорат­ники. Это выразилось уже в том, что он был похоронен в усыпаль­нице Меровингов, в церкви аббатства Сен-Дени.

Еще одно свидетельство признания королевской власти Кар­ла Мартелла состоит в том, что даже в ходе последовавшей за его смертью распри ни один магнат Нейстрии, ни одна группа аристо­кратов из Нейстрии, Бургундии или Прованса не пытались свер­гнуть Каролингов. Это показатель абсолютного политического успеха Карла Мартелла и результата его правления: у Каролингов больше не было конкурентов их уровня.

Навсегда закрыв глаза в октябре 741 года, победитель в битве при Пуатье оставил нерешенной династическую проблему. У Кар­ла Мартелла были трое законных взрослых сыновей. Карломан и Пипин (по прозвищу Короткий) от брака с дочерью епископа Трира Ротрудой, плюс третий, Грифо, от второй жены, баварской принцессы. Но это не все: был жив, хоть и успел состариться за ре­шеткой, еще один законный наследник, Теодоальд, внук Пипина Геристальского и Плектруды. Плюс трое сыновей, которых Карл прижил от наложницы Рудхайд. Семь наследников!

Карломан и Пипин Короткий тотчас занялись прореживани­ем рядов претендентов. Они казнили состарившегося в тюрьме беднягу Теодоальда и бросили в тюрьму своего единокровного брата Грифо. Разыскав кого-то из династии Меровингов (а скорее всего, найдя подставное лицо), они объявили королем человека, вошедшего в летописи под именем Хильдерик III. Попытку бун­та алеманнской знати в 746 году Карломан подавил стандартным методом: созвал магнатов на совет в крепость Канштат и там не­замысловато их перебил. Земли и имущество покойных достались соратникам Карломана.

Победа? Но в следующем 747 году Карломан внезапно реша­ет ехать в Рим ради спасения своей души — без сомнения, много­грешной, — и тела, которому грозила месть родни убитых в резне в Канштате. В соправители (или в заложники) Пипину он оставил сына Дрого, однако с 748 года в документах о Дрого не упоминает­ся ни словом, зато бежит из-под стражи единокровный брат Пи-пина Грифо (с чьей помощью, хотелось бы знать?). Он начинает мутить воду сначала в Саксонии, затем в Алемании и, наконец, до­бивается поддержки баварского герцога.

В 751 году общее собрание франков в Суассоне избирает Пипина Короткого королем. Из противоречивых рассказов о последующих событиях получается, что всего за год или два до коронации Пипин Короткий умудрился договориться с военной и земельной знатью и не только подготовить свое избрание^[44], но и предпринять шаги к тому, чтобы законным наследником короны стал его сын Карл.

В мае 752 года состоялась торжественная коронация Пипи­на Короткого, архиепископ Майнца Бонифаций помазал его на царство по древней римской церемонии, которой франки доселе не знали. Грифо в результате мятежа, поднятого без надежды на успех, был убит, Дрого надежно изолирован в тюрьме, а Карломан (остриженный, то есть лишенный длинных волос, важнейшего ко­ролевского атрибута) был заперт в монастыре.

Другая крупная (но второстепенная) задача наследников-каро-лингов заключалась в необходимости примириться с церковью, отношения с которой из-за конфискаций церковных земель оста­вались не лучшими. Проблема решилась сама собой, когда прои­зошло событие, навсегда изменившее судьбу христианского мира и христианской Европы.

Религиозные реформы византийского императора Льва III Исавра заставили римскую церковь сменить ориентиры и рав­няться не на Константинополь, а на северного монарха.

Так как в стране греков прекратилась династия императоров и власть над ними была в руках женщины, апостолическому Льву и всем святым отцам, присутствовавшим на том соборе, а так­же и остальным христианам стало ясно, что Карл, король фран­ков, который владеет самим Римом, где всегда пребывали импера­торы, а также обладает и другими владениями в Италии, Галлии и Германии, должен именоваться императором; так как всемогу­щий бог отдал под власть его все эти владения, представлялось справедливым, чтобы он с помощью божьей и по просьбе всего на­рода христианского принял бы и самый титул. Король Карл не хо­тел отказывать их просьбам, но, смиренно повинуясь богу, а так­же по просьбе священников и всего христианского народа в то же рождество господа нашего Иисуса Христа принял титул импера­тора вместе с посвящением от господина папы Льва.

Лоршские анналы. Год 801

Карл становится императором римлян.

Льежские анналы. Год 801

_{ГЛАВА 9} Король, папа и император

Западная церковь в позднеримский период опиралась на матери­альные и юридические структуры Западной Римской империи: папская политика и эффективность проведения в жизнь папских решений зависели от поддержки императора. В 445 году папа рим­ский Лев I вырвал у Валентиниана III рескрипт о том, что «ничто не должно делаться вопреки или без разрешения римской церк­ви», и этот тезис применялся по всей Западной Римской империи.

Это возвышало Рим и римского епископа, завоевавшего исклю­чительный статус, но с крахом Западной Римской империи, в но­вом мире — мире варварских королевств — роль и статус папы римского начали умаляться.

Правители государств — преемников Римской империи, об­ратившись в ортодоксальную веру, унаследовали религиозную власть, которая прежде принадлежала римским императорам. Ги­бель Западной Римской империи ничуть не принизила их автори­тет, напротив: само слово «Рим» очень скоро стало означать пре­жде всего римский епископат.

Франкские короли исповедовали ортодоксальный вариант хри­стианства со времен Хлодвига, а вестготы — со времени III Толедского собора в 589 году. Англосаксонские короли неохотно, но все же повернулись в сторону ортодоксии с 597 года. Лангобарды, поз­же всех окрестившиеся, видимо, колебались, но в VII веке и они объявили себя приверженцами ортодоксальной церкви.

Варварских монархов устраивала римская идеология силы, и все они получили власть от Бога в силу особых с Ним отноше­ний. Это позволяло королям выступать на своих территориях в ка­честве глав церкви, подобно римским императорам.

С другой стороны, Рим оставался частью Византийской импе­рии, а римский епископ — религиозный, военный и гражданский глава города — хоть и был подданным императора, все же сохра­нял определенную свободу действий в силу своего исключитель­ного статуса. Статус апостольского епископа принадлежал толь­ко папе и более никому!

Связь с империей возвышала авторитет папы: ведь сам рим­ский император считал его первым лицом церкви необъятной империи. Когда Святая земля из-за исламских завоеваний ста­ла недоступна, весь поток христианских паломников был перена­правлен в Рим, где хватало и религиозных памятников, и могил мучеников, и значимых реликвий.

Этот треугольник светской (королей и императора) и религиоз­ной власти не обходился без трений, но в целом до поры устраивал каждую сторону. Но в 720-730-х годах римская церковь резко отвер­нулась от Константинополя и принялась искать союзников на севере.

Иконоборчество (II)

Из предыдущих глав читателю известно, что, когда успехи араб­ских завоевателей начали угрожать самому существованию хри­стианской цивилизации, спасителем ее и Европы стал византий­ский император Лев III Исавр. В 717 году он нанес поражение арабскому флоту. Заключив же союз с булгарами (а затем и с ха­зарской степной империей), он заставил арабскую армию снять осаду Константинополя и уйти. После этого арабам не удавалось продвинуться на территории империи.

Здесь начинается нелегкий рассказ о реакции Запада на рели­гиозные реформы Льва III, которые свелись к иконоборчеству.

Политика иконоборчества, при всей ее осторожности и, можно сказать, деликатности воплощения, и в самой-то империи вызвала бешеное противодействие, вплоть до бунтов и восстаний. В Риме папа Григорий II в ярости предал анафеме указ Льва III (725 года) против икон. Когда император заявил о своем праве управлять церковью, папа в крайне резких выражениях объявил римскую церковь независимой от императорской власти.

Императора назвали еретиком, указали на его неспособность защитить Италию (ах, если бы только Италию...), всех истинно православных призвали отвергнуть ересь и запретили населе­нию итальянских владений Византии платить налоги императору.

Византийские войска в Италии подняли... антивизантийский мятеж. Они сместили командиров и назначили новых. Равеннский экзарх Павел был убит, а римский герцог-протектор изгнан. Затем антивизантийское восстание охватило всю Италию, и, при­зови папа выбрать нового императора, это было бы сделано без промедления. Но папа или надеялся на мир с Византией, или не видел смысла отделываться от одного императора, чтобы подчи­ниться другому.

Затем в 729 году апостольский престол занял Григорий III — последний римский папа, которому для вступления в должность потребовалась санкция византийского императора. Получив эту санкцию, Григорий III выступил и против иконоборчества, и во­обще против вмешательства светской власти в догматические во­просы. Папу поддержали даже его недруги, лангобардские герцо­ги Беневенто и Сполето.

С этих событий начался отход западного и восточного христи­анских миров друг от друга. Конфликт из-за иконоборчества ско­рее был предзнаменованием будущих перемен в отношениях Ев­ропы и Византии.

Император Лев III стоял на своем. Он отправил в Рим команду с приказом об аресте папы, но во время бури на Адриатике кораб­ли с императорскими посланцами пошли ко дну, в чем христиане узрели свидетельство гнева Божьего. Затем в Равенну послали но­вого византийского экзарха. Лишних войск не было, и императо­ру пришлось предложить альянс старинному врагу, королю лан­гобардов Лиутпранду. Тот, мечтая поставить на место мятежных герцогов, на такой союз согласился.

Когда византийский экзарх на плечах лангобардских войск вступил в Рим, папа капитулировал как светский глава города, но в прочих вопросах не отступал ни на шаг: римский епископ по-прежнему настаивал на независимости церкви от императора, в 730 году осудил очередной иконоборческий указ, а в 731 году отлучил от церкви иконоборцев.

Лев III не стерпел оскорбления. Он изъял из-под юрисдикции церкви Рима все епархии и владения, расположенные на терри­ториях Византии: теперь восточное побережье Адриатики, Си­цилию, Бруттий и Калабрию окормлял константинопольский патриарх. Императорский удар был чувствительным: эти земли приносили годовой доход, примерно равный цене 350 килограм­мов золота — немалая сумма в обнищавшей Италии.

Следующий удар византийский император нанес, явно не подумав. Папу исключили из церковной иерархии, отстранили от обсуждения богословских вопросов, и никто не задумался о том, что эта мера фактически отсекает авторитетную римскую церковь от византийского мира!

   • Собственными руками, собственным решением Лев III не только подготовил церковный раскол, но и перекроил по­литическую географию в пользу севера, в пользу Франкии, в пользу Каролингов, которые теперь стали единственной опорой папства.

   • В результате императорских заблуждений церковь Рима вынуждена была переориентироваться на бывших вар­варов, что впоследствии стало основой для зарождения замкнутого Католического Универсума — средневеко­вой Европы.

   • Католический мир Средневековья подразумевал цивилизационную идентификацию личности только и исключитель­но по религиозному признаку: или ты католик, или не-католик. Подобная система «свой-чужой», без различий на национальность или социальный статус, продержалась до первой половины XV века, когда начали проявляться при­ знаки национального самоосознания сперва во Франции, а затем и в прочих государствах Европы.

История иконоборческого движения темна и загадочна. Все попытки восстановить его причины, дискуссии и аргументы сто­ронников и противников икон наталкиваются на недостаток доку­ментов. Дело в том, что победившие почитатели икон уничтожи­ли все, что было связано с доводами их противников. На соборах 787 и 843 годов они потребовали полного уничтожения иконо­борческих текстов, все труды и документы иконоборцев были со­жжены, и мы можем лишь догадываться, из чего они исходили и к чему стремились.

Кое-какие разгадки этой тайны можно найти, обратившись к историческому контексту иконоборческого столетия. Эпоха между 725 и 843 годами — это время страха перед исламским по­топом, грозившим стереть империю, что для населявших ее лю­дей означало конец света.

Лишь в начале IX века, обретя уверенность в способности вы­жить и продолжить римское наследие, Византия вернулась к ико­нам.

ПОВОРОТ НА СЕВЕР

В 741 году умерли Григорий III, Карл Мартелл и император Лев III^[45]. Теперь в событиях участвовали папа Захарий, Пипин Корот­кий и император Константин V, ярый иконоборец и противник монашества.

В Константинополе торжествовали иконокласты, а иконоборче­ство стало официальной политикой государства. Изображения Хри­ста, Богоматери и святых удалялись без спешки, но неуклонно: при ремонте их замазывали, а мозаики сбивали, как было с церковью Бо­городицы во Влахернах, где хранилась риза Богоматери. Монахам сбривали бороды, что считалось в Византии лишением мужества, и придумывали другие позорные наказания. Были убиты несколь­ко отшельников, публично обличивших базилевса. Посмертную ре­путацию Константина V, в целом неплохого императора, монахи ис­пачкали самым изощренным образом, мстительно добавляя к его имени в исторических записях слово «Копроним», «именем кал».

В одном только Риме убежище от гонений нашли около 50 ты­сяч греческих монахов. Ничего удивительного, что папа Захарий, прежде монах-бенедиктинец, после выборов не стал обращаться к императору за формальным утверждением его на римской епи­скопской кафедре. Он заключил с лангобардским королем Лиутпрандом перемирие на 20 лет и — худой мир лучше доброй ссоры, от которой все равно никакого прибытка — убедил того пойти на перемирие с Византией.

Одновременно папа принялся налаживать отношения с Пипином Коротким, которые становились все благожелательнее. Майордом франков и папа понимали, что наступает время, когда они будут нужны друг другу.

У Пипина в отношениях с папством был превосходный посред­ник — Винфрид, миссионер и ученый, автор латинской граммати­ки. В 719 году он получил благословение папы Григория II, принял монашеское имя Бонифаций и при поддержке франкской знати отправился с проповедью во Фризию, к жестоким лесным племе­нам правого берега Рейна. Бонифаций-Винфрид, воодушевленный религиозным пылом и долгом, шел путем Сальвиана Марсельского, Бенедикта Нурсийского, святого Северина и Августина Кентерберийского. Эти строители христианской Европы стремились указать путь потерявшимся варварским душам и сделать их ча­стью христианского мира.

Искренние и деятельные, миссионеры пользовались огромным авторитетом и у паствы, и у владык мира сего. Бонифаций вслед за предшественниками основывал поселения и монастыри, разо­рял языческие капища, крестил и отпевал — словом, распростра­нял влияние Рима как центра христианства. Искусный политик, Бонифаций убедил Карла Мартелла и некоторых племенных во­ждей в преимуществах веры в Христа как политического инстру­мента и в ее объединяющем потенциале.

Собственно, пока византийский император отсекал западную церковь от восточной, Бонифаций^[46] привел Германию под руку римской церкви. В 732 году Григорий II возвел его в сан архиепи­скопа, и, видимо, именно тогда папа получил совет Бонифация поискать поддержки Карла Мартелла, владыки Запада, который только что обобрал церковь, но хотел примирения.

Выбор союзников у римских епископов был невелик, и в том же 732 году Григорий И, послушавшись совета будущего «апостола Германии», попросил Карла о помощи против лангобардов, при­совокупив к просьбе высокий символ — ключи от усыпальницы святого Петра. Но, как уже говорилось выше, получил отказ. Карл Мартелл не решился ссориться с королем лангобардов, к которо­му только что обращался за подмогой против арабов в Провансе.

Через девять лет, в 741 году, ситуация изменилась: все участ­ники предыдущих событий умерли, а Пипин Короткий готовил государственный переворот. Чтобы укрепить фундамент своей власти, чтобы его легитимность стала неоспоримой, ему настоя­тельно требовалась поддержка церкви. Посредником между Ри­мом и Пипином вновь стал Бонифаций, который, видимо, и пред­ложил папе Захарию политико-военный союз с Каролингами.

Дабы этот альянс состоялся, Пипин — ради примирения с цер­ковью — решился на огромную уступку: владения, которые секуляризовал Карл Мартелл, так и оставались у служилых бенефи-циариев, но отныне за них следовало платить регулярный оброк тем монастырям и епископствам, у которых земли были изъяты. Возможно, Пипин опасался утратить лояльность служилого ры­царства, но без упроченной легитимности, ключи от которой на­ходились в руках церкви, он рисковал утратить все.

Стефан II, преемник папы Захария, поначалу не собирался идти на разрыв с Константинополем: политик такого уровня не совершает резких движений. Его намерения изменились в 752 году, когда по Италии пожаром покатились лангобардские армии, истерзанная Равенна переходила из рук в руки, а войско короля Айстульфа уже стояло у стен Рима. Мольбы Стефана II к визан­тийскому императору были напрасны. Константин V, правда, на­правил к лангобардам дипломатическую миссию с предложением оставить Рим в покое, но получил отказ.

Римский епископ знал, что Пипин Короткий отчаянно нужда­ется в подтверждении легитимности своей короны, для чего было мало решения общего собрания франкского нобилитета. Поэто­му Стефан II в. 754 году отправился в Париж, ко двору Пипина.

Он вез предложение, от которого было невозможно отказать­ся, и очень, очень ценные подарки.

Коронация

Год 754-й от Рождества Христова... Четырнадцать лет назад с мольбой о помощи против лангобардов обращался к Карлу Мартеллу папа Григорий III, но ему нечего было предложить франк­скому лидеру. У Карла было полно хлопот с арабами и галло-римской знатью Прованса, готовой на союз хоть с самим нечистым, если тот пообещает независимость. Ему было не до Италии.

Теперь ситуация кардинально изменилась. Стефан II приехал в Париж не с пустыми руками. Во-первых, в его обозе везли брата Пипина, Карломана, вместе с женой и детьми. После въезда про­цессии в Париж Карломана как потенциального соперника Пипи­на немедля отправили в монастырь, где он умер всего через год.

Во-вторых, папа предложил, а Пипин принял предложение, провести вторую коронацию — на сей раз лично римским перво­священником.

Церемонию папского миропомазания провели в церкви Сен-Дени. Глава римской церкви возложил на голову франкского короля царственный венец. Это еще не все: одновременно с Пипином Сте­фан II помазал за царство его сыновей Карла и Карломана, что снимало препятствия к передаче власти, а также — внимание! — объявил папский запрет франкам передавать корону иному дому, помимо дома Пипинов, под страхом отлучения от церкви.

После торжественной церемонии меровингского короля Хильдерика отвезли в монастырь Сен-Бертен, из которого его ненадол­го извлекли Пипин и Карломан. В 755 году Хильдерик умер.

Дом Меровингов навеки исчез из исторических хроник. Одно­временно с этим событием единение между церковью и правящей династией привело к провозглашению наследственной монархии Пипинов. Отныне монарший венец Пипина Короткого никто не мог оспаривать без риска вступить в конфликт с церковью, власть и авторитет которой, и прежде весьма значительные, возрастали теперь с каждым годом. Законность королевского сана Пипина и его наследников папа сделал неоспоримой.

Стефан II зашел даже дальше оговоренного: он наделил Пи­пина и его двух сыновей званием римских патрициев, на что, вообще-то, имел право только византийский император. Веро­ятно, Пипин сознавал, что такое присвоение полномочий на­зывается узурпацией, поэтому титулом патриция он никогда не пользовался — Каролинги прекрасно ориентировались в зако­нах и предпочитали не раздражать Константинополь ненужны­ми излишествами.

Папская область

К середине 730-х годов землевладельцы византийского дуката, включавшего Рим и прилегающие к нему земли, при помощи сво­их частных армий создали и поддерживали независимую Римскую республику. Этот чисто региональный процесс проходил под ру­ководством папы, выборы которого контролировали влиятель­ные магнаты, проживавшие в укрепленных поместьях и в город­ских домах-крепостях и вовсе не желавшие наделять римского понтифика властным ресурсом, превращая его в безраздельно­го и всемогущего главу западной церкви. Судя по всему, Римская республика была продуктом местных финансово-политических расчетов.

Еще до коронации, в 752 году, Пипин после очередного похода на лангобардов подарил папе Стефану II территорию Равеннского экзархата и полосу земли, которая соединяла экзархат с Рим­ским дукатом. Этот дар он оформил как «возвращение» земель, хотя папе они ранее не принадлежали. Затем король франков не­сколько раз «округлял» папские территории, и так в 756 году воз­никла Папская область.

Когда византийский император узнал о том, что его — импе­раторские! — земли переданы в распоряжение папы римского, он потребовал возврата всех территорий Равеннского экзархата и самой Равенны. Византийские послы встретились с Пипином, и неизвестно, как бы повернулись дела, если бы вздорный король лангобардов Айстульф не начал вновь, в который раз, отрывать клочки от папских территорий. Пипин силой оружия призвал его к порядку, вынудил отдать папе захваченное, и с тех пор папская власть над этими землями держалась исключительно на силе и ав­торитете франкских королей.

Византийские императоры могли возмущаться и протестовать сколько угодно, но изменить ситуацию они не могли. Так роди­лась Папская область, формальный суверенитет над территори­ями которой, впрочем, принадлежал византийскому императору, и папа это признавал.

Переориентация Рима с Востока на Запад совершилась.

Сам Пипин ни разу не входил в Рим.

Справочник начинающего короля

Предположим, вы успешно избавились от соперников, распихав их по могилам, тюрьмам или монастырям. Что делать дальше и как править? В руках римских императоров были налаженные века­ми инструменты власти: систематическое налогообложение, про­фессиональная армия и бюрократический аппарат. Ничего этого у вас нет. Что делать?

Королевство Меровингов покоилось на римском фундаменте, а его система управления сохраняла римский бюрократический ха­рактер, пусть и упрощенный. Теперь, когда этот фундамент рухнул, в вашем государстве больше не чеканят золотых денег, есть лишь немного серебряных. Вам придется создать собственную денежную систему. Ваш быт прост, как и быт ваших подданных. Вы, как и они, одеваетесь в лен и шерсть, едите то же, что и они, потому что купцы больше не привозят изысканных шелков, вин и пряностей, — исто­рики будущего назовут это «скромностью франков».

Если при Меровингах было достаточно грамотных мирян, что­бы набрать управленцев, то теперь островки грамотности сохра­нились лишь в монастырях, да и там начали (о ужас!) попадаться неграмотные клирики. Вы не знаете латинского языка и говори­те единственно на старонемецком наречии, не слишком уверенно читаете и едва умеете писать, но для человека вашего положения это норма. При вас непременно служат несколько образованных людей, которым поручаются письменные дела.

Точно так же поступают ваши магнаты: получив от вас посла­ние, они его читают по складам, затем кличут писца-скриптора и говорят, что писать в ответ. Писец, разумеется, знает латин­ский язык, так как обучался у клирика. Ничего страшного, если у него хромает грамматика и не все окончания верны: упрощен­ная латынь в конце концов породит свои производные, средневе­ковую lingua franca торговцев, военных, священников и т. д. Отсут­ствие светской грамотности не вредит ни вам, ни элитам, потому что рутинное управление королевством в руках не бюрократов, а ваших рабочих лошадок — графов, которым вы делегировали власть на местах.

Именно к графам вы должны отнестись со всем вниманием. Граф был чаще всего выходцем из местных землевладельцев, по­этому назначение его вашим управителем — партнерская сделка, которую вы заключаете с местным сообществом землевладель­цев в его лице. Он отвечает за взимание всех положенных в поль­зу вас, короля, сумм, иногда даже за доходы с королевских поме­стий и земель, собирает налоги и пошлины с рынков и ярмарок. Со всех поступлений ему полагается определенный процент. Не надейтесь получить причитающиеся вам деньги полностью: гра­фу тоже нужно жить, а графским сборщикам кормиться. Сделай­те вид, будто ничего не знаете о том, что его милость с подручны­ми немного подворовывают, — это дешевле и не вредит общему уровню лояльности.

Граф от вашего имени председательствует в суде и отвечает за сбор той части королевской армии, которая состоит из мест­ных землевладельцев и тех, кто от них зависит. Ядро ваших, ка­ролингских, армий состоит из профессиональных командиров и временно приданных королю сыновей некоторых крупнейших землевладельцев. Другую часть армии составляют землевладель­цы и бенефициарии, обязанные нести военную службу по вашему призыву. Служить им полагается три месяца в году. Получив ко­ролевский приказ, граф мобилизует подлежащих призыву и ведет их — конных, оружных и с запасом продовольствия — на встречу с вами в названном месте и в названное вами время.

Вы, конечно, время от времени проверяете, верно ли служит вам тот или иной граф, но сами не колесите ради инспекций по всему королевству (хотя, сказать по правде, жизнь вы проводи­те в дороге или на войне). Для контроля у вас есть спецпосланцы, missi. Правда, они, как правило, тесно связаны с региональны­ми сообществами и будут стараться, чтобы граф доверил их род­не сбор платежей с доходного перевоза, мельницы или моста на оживленной дороге.

Выходит, что эффективность вашего управления в конечном счете зависит от добрых отношений с графами. Сломать эти от­ношения легко, а наладить трудно. Недовольному графу не обя­зательно поднимать мятеж, довольно и того, что он может са­ботировать ваши распоряжения. Немного придержать платежи королевским поставщикам, опоздать на встречу вместе с собран­ным для военной службы отрядом, — от малого порой зависит очень многое. «Не было гвоздя — подкова пропала...» Дружите с вашими графами, вовремя их награждайте, помогайте в устрой­стве браков графских детей, и вам воздастся верной службой и звонкой монетой.

Ваши назначения и решения обрадуют далеко не всех. Если вы демонстрируете благосклонность к одному магнату, остальные бу­дут недовольны и решат, что их обделили вниманием и доходами. Возвысив одного из братьев, вы делаете других своими недруга­ми. Стало быть, параллельно с установлением лояльностей следу­ет искоренять недовольных, даже в своей семье. Родство, как мы уже видели, не имеет принципиального значения.

Вам придется для начала сшивать, скреплять королевство уза­ми личной преданности, в том числе и с представителями мест­ной землевладельческой элиты. При этом ваши соперники будут конкурировать с вами за лояльность этих элит.

На то, чтобы выстроить приемлемые взаимоотношения с мест­ными лидерами и выявить тех, кто, став графом, будет служить вам верно и разумно, уйдет примерно десять лет. Если повезет — лет пять или шесть. И не жалуйтесь: вы сами себе кадровая служ­ба, от ваших решений зависят дела в королевстве и судьба короны.

Почему так долго? Не забывайте, вы — король, у вас почти не­прерывно идут войны с недружелюбными соседями и порой слу­чаются усобицы внутри государства. За 754-800 годы, то есть от восшествия на престол Карла Мартелла до коронации императора Карла Великого, основная армия франков непрерывно, за исклю­чением пяти лет, воевала с внешним врагом. С другой стороны, войны помогут вам оценить такие качества соратников, как ло­яльность, способность управлять людьми, понимать и предви­деть их поступки.

Помимо войн и визитов, вы встречаетесь с магнатами на ассам­блеях в начале военного сезона, где так удобно оценить взаимо­отношения между подданными. Это позволит хорошо узнать тех, кому вы делегируете власть на местах, и определить цену их пре­данности. За пять-десять лет нужно одарить щедротами как мож­но больше землевладельцев, включая назначенных вами графов: они станут вашими руками и глазами на местах, так что скупить­ся не следует. Если вам удастся одержать крупные военные побе­ды или конфисковать у проигравших соперников побольше земель и добра, тем лучше: с ростом военного авторитета и резервов для раздач процесс установления лояльностей ускорится.

Щедроты должны быть продуманы. Одним графам хватит устроенного вами выгодного брака, другие захотят большего. Цена лояльности повышается, если у магната есть соперники и претенденты на его имущество. Таким образом, вам придется сочетать щедрость, дружеские отношения и запугивание. Только тогда регионами вашего королевства будут править люди, кото­рым вы, пожалуй, сможете кое в чем доверять.

Вам известно, что такие иерархические отношения личной пре­данности — вассалитет — основаны на древней германской тради­ции верности вождю, описанной еще Тацитом. Читателю же сто­ит знать, что отношения вассалитета в VIII—IX веках развивались не только между королями и высшей аристократией, но и между землевладельцами и даже просто свободными людьми. Нижесто­ящие хотели покровительства сильных, а те, в свою очередь, были заинтересованы в вассалах, умножавших могущество сеньора.

Само собой разумеется, что вы должны наладить доброжела­тельные отношения с церковью. В вашем рыхлом раннефеодаль­ном государстве это единственная авторитетная организация с хорошо налаженной финансовой, кадровой и хозяйственной службами, в основе которой лежат строгая дисциплина, единоо­бразно совершающаяся литургия по римскому толку и монасты­ри, устроенные по бенедиктинскому уставу.

Эти азы управления каролингским королевством были хоро­шо известны сыновьям Пипина Короткого, римским патрициям Карлу и Карломану. У Карла получилось.

Карл Великий и его сын Пипин беседуют при участии писца. Миниатюра из Моденского кодекса, X век

Карл Великий

Карл Великий, светловолосый гигант и силач, удивляет неисся­каемой энергией, с которой он строил государство, воевал, плел интриги, воплощал фантастические идеи. Его рождение (то ли в 742-м, то ли в 747 году) и смерть (в 814 году) разделяла целая эпоха — эпоха начала строительства основ феодальной христи­анской Европы.

Если поверхностно рассматривать событийную часть жизни короля, по имени которого род Пипинидов назвали Каролингами, окажется, что всю свою долгую жизнь, за исключением нескольких мирных лет, он провел в сражениях. Более внимательный взгляд отметит, что этот король-непоседа сумел провести массу слож­нейших преобразований: реформу денег, мер и весов, реформу церкви, реформу государственного управления. Он завершил на­чатые Карлом Мартеллом перемены в армии, которая теперь со­стояла из тяжелой рыцарской конницы и пехоты, набранной из зависимых крестьян.

Бенефиции — земли с крестьянами, которыми король наде­лял своих вассалов, — Карл Великий сделал экономической осно­вой государства, заложив тем самым основы феодальной и дворянско-вассальной системы. В сельской местности возник класс непосредственных вассалов государя (vassi dominici), из которо­го сформировался землевладельческий класс графств. Этих вас­салов король ежегодно призывал для службы в зарубежных воен­ных кампаниях; теперь они составляли ядро каролингской армии.

Войско Карла Великого состояло преимущественно из пехо­тинцев, вооруженных франкскими мечами и защищенных коль­чугой. Однако примерно с середины VIII века выросла роль кава­лерии, в которой несли службу состоятельные землевладельцы. Еще через сто лет европейские всадники начали пользоваться стременами.

Основной же заслугой Карла Великого считают то, что он спо­собствовал созданию и укреплению общей для разных народов христианской идентичности.

Для рассказа об этой долгой, насыщенной жизни не хватит не­скольких томов. Таковой возможности авторы лишены, и пото­му мы остановимся лишь на основных вехах жизни Карла Вели­кого и на его главных свершениях, без подробного рассказа о его многочисленных реформах, удачах и провалах. Если читатель заинтересуется этой выдающейся личностью, в его распоряжении огромный массив специализированной литературы, начиная от упомянутого выше Эйнхарда («Жизнь Карла Великого») и закан­чивая трудами множества историков минувшего столетия...

Смерть короля всегда оказывалась стартовым сигналом гонки за корону. Как бы ни распорядился наследством монарх, наличие нескольких сыновей означало неминуемый спор за власть. В тео­рии трон должен наследоваться по старшинству, но на практике не меньшее значение имело то, как магнаты воспримут способно­сти и качества кандидатов — от личности претендента зависели лояльность и признание аристократии.

Пипин Короткий полагал королевство своей собственно­стью и в завещании разделил его между сыновьями. 27-летний энергичный Карл был любимцем отца, который старался сызма­ла приобщить чадо к государственным делам. Карлу было всего одиннадцать лет, когда его послали встречать папу Стефана II и, следовательно, командовать военным отрядом. В отрочестве юный наследник участвовал в придворных совещаниях и генеральных сеймах, а в 761-762 годах сопровождал отца в военных походах.

Братья короновались в 768 году, в год смерти отца, и коронова­лись розно: Карл в Нойоне, а Карломан — в Суассоне.

Первый брак Карла завершился рождением горбатого младен­ца, которому отец дал родовое имя Пипин. В 770 году Карл по на­стоянию матери, королевы Бертрады, развелся с первой женой и женился на дочери короля лангобардов. Это был резонный по­литический альянс — Бертрада хотела примирить братьев и уста­новить добрые отношения с Баварией, герцог которой номиналь­но был вассалом франкского короля, а фактически независимым правителем, а также с лангобардами. Интересно, что союз Карла, лангобардов и баварцев оставлял Карломана за скобками, а сле­довательно, ставил в угрожаемое положение. Что ж, у матерей бы­вают как любимые сыновья, так и нелюбимые.

Лангобардский король Дезидерий счел этот брак удачей. Те­перь, когда с севера ему никто не угрожал, он нарушил догово­ренность с Пипином Коротким и начал понемногу отхватывать участки папских земель. В следующем 771 году внезапно умира­ет Карломан и так же внезапно Карл совершает крутой полити­ческий разворот. Союз с лангобардами против Карломана теперь не нужен, а король Дезидерий отныне — враг, и не потому, что нарушил клятву, принесенную отцу Карла: к нему бежала, испро­сив убежища, вдова Карломана с детьми («Не имея на это ника­ких причин», — утверждает Эйнхард).

Более того, до Карла дошли вести о том, что Дезидерий устраи­вает брак дочери с баварским герцогом Тассилоном и, стало быть, готовится союз с Баварией. Коалиция Баварии с Лангобардским королевством была смертельно опасна для Франкии. Вот вам це­лых три причины войны с Дезидерием.

Карл развелся с женой-лангобардкой, взял под контроль коро­левство Карломана (чему магнаты не сопротивлялись, — может, Карломан не проявил нужных королю качеств?) и начал готовить­ся к масштабной войне.

Завоеватель Италии

Развод с лангобардской принцессой ее отец счел тяжким оскор­блением. Начались репрессии против сторонников союза с фран­ками, а вскоре Дезидерий потребовал папского помазания на цар­ство сыновей Карломана, законных наследников своего отца. Но Стефан III умер, и его сменил папа Адриан I, человек знатный, вы­сокообразованный, не новичок в политике и обладатель сильного характера. Он долго торговался, потом засел в укрепленном Риме, призвал на защиту апостольского престола тосканскую знать и от­правил к королю франков гонца с просьбой о помощи.

В конце 773 года войско Карла перешло Альпы, а в Пасху 774 года франкский король принял капитуляцию Дезидерия, отпра­вил того в монастырь и провозгласил себя королем лангобардов. Дети Карломана попали в руки дядюшки и предсказуемо исчез­ли без следа. Низложенного Дезидерия с женой отвезли во Франкию, заставили принять постриг и заточили в монастырь в Корби (Пикардия).

Завладев дворцом лангобардских королей и их сокровищами, Карл добавил к своему обычному титулу «король франков» слова «...и лангобардов», а также «римский патриций».

Вначале Карл включил лангобардское королевство в состав франкского государства, но, когда герцоги Фриуля и Сполето учи­нили заговор для восстановления власти лангобардов (об этом Карла известил папа Адриан), Карл в 776 году вновь перебрался через Альпийский хребет, подавил мятеж герцогов и начал расселять своих вассалов на территории лангобардов. Потенциаль­ную заразу следовало вырвать с корнем, лишив варваров земель и доходов! Во главе покоренной Италии Карл поставил своего сына Пипина, который теперь носил номинальный титул коро­ля Италии^[47].

Соотношение сил в треугольнике «Византия — папа — король франков» резко изменилось. В 778 году король Карл из-за лангобардского герцогства Беневенто на юге Италии даже поссорился с константинопольской императрицей Ириной. Империя впервые бросила вызов франкам, захватившим Италию, и... потерпела по­ражение в вооруженном столкновении.

На империю этот незначительный в масштабах Европы ин­цидент произвел глубокое впечатление. Оказалось, что теперь в латинском христианском мире нет равных Карлу и нет равных франкскому государству! У бессильного Константинополя, зады­хавшегося под напором мусульман, на юге Италии оставалось все­го несколько разрозненных клочков земли, а вестготскую монар­хию уничтожили арабы.

Положение короля франков Карла — Карла Великого! — ста­ло беспрецедентным. Он возглавлял единственное на субконти­ненте мощное государство, способное на равных спорить с лю­бым внешним врагом. С присоединением лангобардских владений к королевству франков земли Карла Великого примерно совпали с былыми границами Западной Римской империи, правда, без за­хваченной маврами Испании. Для полноты картины Карлу не хва­тало лишь императорского пурпура.

Этой идее — идее восстановления империи — способствова­ли новые завоевания. Герцогства Беневенто и Сполето, немного потрепыхавшись, принесли вассальную присягу. И тут в 787 году Карл узнал, что баварский герцог Тассилон готовится вступить в союз с аварами и совместно выступить против франков.

Ситуация выглядела опасной, однако планы баварца рухнули, когда от него внезапно отступились два главных вассала. Положе­ние герцога стало безвыходным, и, когда Карл вызвал Тассилона на генеральный сейм в Ингельгейме, тот покорно явился. Он как по-писаному признался в сговоре с врагами франкскогокороля, сейм приговорил Тассилона к смертной казни, но Карл милосерд­но заменил ее пострижением в монахи...

Бавария же стала вассальной территорией франкского коро­левства, вместе с южнославянскими краями Каринтией и Крайной, которые герцог Баварии завоевал ранее.

«ПОГИБОША АКИ ОБРЕ»

Загадочные доселе авары появились в Европе во второй поло­вине VI века, правили десятками племен — германских и кельт­ских, славянских и иных, а затем исчезли без следа. «И есть притча в Руси и до сего дня: погибоша аки обре, их же несть ни племени, ни наследка», — ни имени, ни наследства не оставили после себя авары-обры, утверждает летописец.

Вторгаясь в 788 году во Франкию, авары не знали, что бавар­ский герцог осужден и приговорен к смерти, и считали, что бавар­ские войска вступят в боевые действия на их стороне. До 795 года война с аварами шла с переменным успехом. Франков все время что-то отвлекало: напавший на коней мор, внутренние усобицы, очередное выступление саксов, новая склока в Италии... и вой­на против славян.

В VIII веке полабские славяне разделились на три племенных союза: ободритов, которые в 789 году были союзниками франков и жили в районе Мекленбурга, вильцев, живших к югу до Хафеля и Шпрее и враждовавших с ободритами, и лужицких сербов (сорбов), обитавших по средней Эльбе. Славянские дружины неред­ко воевали на стороне франков, а ободриты чаще всего выступа­ли союзниками Карла. В частности, они неплохо помогли франкам на последнем, решающем этапе саксонской войны. За военную помощь Карл наделял славянских союзников новыми землями, предоставлял торговые привилегии, нередко оказывал прямую и дипломатическую поддержку. Впрочем, едва Саксония была по­беждена и присоединена к империи, ободриты обнаружили, что в их услугах франки больше не нуждаются.

В 789 году Карл выступил в союзе с ободритами не только про­тив аваров, но и против славянского племени вильцев, которых позднее назовут лютичами. Вражда ободритов с вильцами-лютичами была старинной, а значит, жестокой^[48]. Для подготовки реша­ющей войны с аварами и Беневентом королю позарез требовалось обезопасить восточную границу. Если при этом можно заодно оказать помощь союзнику, то почему бы и нет?

Расчет Карла оказался верным. Силы были неравны: лютичи не смогли устоять против коалиции и капитулировали. Реального подчинения лютичей не произошло, зато позиции франков в ле­вобережной Саксонии теперь укрепились и исчезла опасность но­вых славянских набегов.

Решить проблему аваров оказалось сложнее. Авары, кочевое языческое племя, сражались исключительно верхом на конях. Два столетия авары господствовали на равнинах Европы, подчиняя один народ за другим. Князь Само в середине VII века нанес им крупное поражение, которое, однако, не было решающим. Аваров было слишком много! Они вступали в союзы то с саксами, то со сла­вянскими федерациями племен, одерживали победы, терпели по­ражения и непрерывно беспокоили набегами границы Франкского королевства, которые, считал король Карл, неплохо бы расширить.

Центром аварского каганата был Ринг (или Хринг), укреплен­ный лагерь, обнесенный несколькими кольцами деревянных стен. Это была и резиденция верховного правителя (кагана), и место хранения сокровищ, захваченных в войнах либо полученных как дань или выкуп. Где двор — там интриги: франкскому королю уда­лось спровоцировать борьбу за власть среди бывших членов авар­ского каганата^[49]. У аваров начались усобицы и волнения. Франки тем временем сосредоточились и удвоили свои армии, заключив для этого союз с южными славянами под водительством карантанского (словенского) князя Войномира.

В 791 году франкские войска выступили на аваров двумя колоннами: одна, под руководством Карла Великого, овладела пограничными аварскими укреплениями, другая двинулась из Фриульской низменности и, достигнув верховьев Савы, захвати­ла Ринг, резиденцию аварских каганов. Авары бежали за Тису, а в Аахен, столицу франкского короля, пошли обозы с сокровищами, которые авары скопили за два с половиной столетия господства на равнинах Европы. В 796 году один из аварских вождей, учуяв перемену ветра, прибыл в столицу Карла Великого и присягнул на верность королю.

«Сколько сражений было проведено, как много было пролито крови — свидетельство тому то, что Паннония стала совершенно необитаемой, а место, где была резиденция кагана, теперь столь пустынно, что и следа, что здесь жили люди, не осталось. Все знат­ные гунны в той войне погибли, вся слава их пресеклась. Все день­ги и накопленные за долгое время сокровища были захвачены [франками]. В памяти человеческой не осталось ни одной возник­шей против франков войны, в которой франки столь обогатились бы и приумножили свои богатства, — писал Эйнгард и с потряса­ющей наивностью замечал: — Ибо до того времени франки счи­тались почти бедными, теперь же они отыскали во дворце гуннов столько золота и серебра, взяли в битвах так много ценной воен­ной добычи, что по праву можно считать, что франки справедли­во исторгли у гуннов то, что гунны прежде несправедливо истор­гли у других народов».

Во второй половине 796 года Карл поручил сыну Пипину, но­сившему титул короля Италии, добить аваров. При приближе­нии франкской армии авары убили кагана с приближенными и отправили к Пипину парламентеров. Принц не стал разговари­вать с теми, кого уже считал побежденными. Он напал на аваров, обратил их в бегство и вновь вторгся в Ринг, на сей раз разметав его до основания. В Аахен отправилось еще 15 подвод с добычей.

Авары совершили еще несколько пограничных набегов на франкские земли, и в стычках с ними даже погибли два высших франкских военачальника. Но вскоре авары навеки исчезают из летописей, а потом и из людской памяти. С точки зрения фран­ков, войну с ними можно считать оборонительной.

Совсем иначе обстоит дело с походами Карла Великого в сак­сонские и фризские земли. Борьба за их завоевание и христиани­зацию шла с 772-го по 804 год.

В ожидании Страшного суда

Наших современников удивляют огромные затраты империи Кар­ла на саксонские войны, несопоставимые с полученными эконо­мическими выгодами. Никаких особенных богатств у саксонцев и фризов не было. На их малоплодородных землях стояли дере­вушки и скромные деревянные бурги, был скот, немного золота, взятого в мелких набегах, и только. Карл же затратил на войны с саксонцами массу ресурсов, не получив почти никакой отдачи.

Зачем все это? К чему безмерные траты, смерть верных васса­лов, массовые казни саксов, огромные жертвы среди рядовых бой­цов, недовольство знати? Никакого прагматического смысла эти походы не имели. Карл Великий не похож на безумца — значит, причины завоеваний не связаны с желанием быстро обогатиться.

Войны в саксами были, можно сказать, традицией. Эти полу­кочевые племена совершали набеги на территории севера Галлии еще при римских императорах, а затем при Меровингах. При Каролингах военные походы варваров в Австразию, Арденны и зем­ли между Мозелем и Рейном угрожали коренным интересам дома Пипинов. Через эти земли пролегала масса торговых путей, реч­ных и сухопутных. К тому же прирейнские угодья при Каролингах успешно богатели, и Карл Великий совершенно верно понял стратегическую необходимость отстоять подступы к этим терри­ториям от саксов и всех, кто посмел бы на них покуситься. От кон­троля над междуречьем и долиной Рейна зависела судьба правя­щего дома.

Это первая причина, но была и вторая, сложная и плохо понят­ная нашим современникам. В VIII веке во франкском обществе на­растало ожидание конца света и Страшного суда, о которых пове­ствуют Откровение Иоанна Богослова и Книга пророка Даниила. Об этом можно судить по взрывному росту числа мужчин и жен­щин, рвавших связи с миром ради монашества и отшельничества. Число обителей растет, и за их стенами ищут спасения души де­сятки тысяч человек.

Каролингские интеллектуалы начинают интересоваться тече­нием времени и высчитывают некие странные даты. Вероятно, с преддверием Страшного суда связано появление и расцвет ан­налов — списка лет с редкими упоминаниями конкретных собы­тий: военных действий, стихийных бедствий, недорода на полях, эпидемий и так далее.

Составлявшие анналы люди как будто пытались сориентиро­ваться во времени, которое близилось к своему финалу. Самым ярким примером служат так называемые Малые Санкт-Галленские анналы, которые завершаются таблицей для определения даты праздника Пасхи. Эта таблица доведена только до 999 года, хотя формально в пасхальном цикле — он называется «большой индиктион» — в общей сложности 532 года, и таблицу следовало довести минимум до 1064 года. Но составитель таблицы сомне­вался, что будет дальше и настанет ли Пасха после тысячного года.

Ряд историков полагает, что завоевательные войны Карла Великого следует рассматривать с учетом ожидания Конца све­та и Страшного суда.

Если рассматривать эти войны в контексте владевших Франкией эсхатологических настроений, получается, что завоевания Кар­ла велись во имя некой сверхзадачи, и очень похоже, что врагом Карла были не саксонцы, да и вообще не люди. Он воевал с самым страшным врагом, которого не принято поминать к ночи. Пол­новодные реки крови он пролил для того, чтобы отвоевать у это­го врага как можно больше территорий, сделать языческие земли христианскими и спасти души тех, кто на них жил. Что не будет отвоевано, достанется сатане, то есть пойдет во вред людям и их спасению.

Вывод: Карл полагал, что ведет с язычниками священную во­йну! Чтобы спасти души неверных, следовало для начала при­общить как можно больше людей к христианскому учению. Для этого необходимо было сломать, уничтожить те традиции и куль­туры, в которых жили обращаемые.

Война с саксами началась в 772 году и продолжалась с переры­вами 33 года. В первую же кампанию (а вернее, карательную экс­педицию) он помимо прочего приступил к жестокому подавлению язычества. Король франков уничтожил священный Ирминсуль — идола из древесного ствола, на который, по мнению саксов, опи­рается само небо, — и провел ряд насильственных массовых кре­щений. После такой «христианизации», едва король отлучался в другие земли, саксы всякий раз восставали, громили христиан­ские храмы и отправлялись в набег на земли Франкии. Их пред­водителем стал Видукинд, лидер вестфальской знати.

Античные и средневековые хронисты, описывая военные по­беды и поражения, не касались ужасов войны как таковой. Что же представляла собой война с саксами, о которой даже сверхло­яльный Эйнхард пишет с содроганием?! Спасая души язычников

Великий уничтожает Ирминсуль. Гравюра, 1882 г.

огнем и мечом, Карл провел в 775-777 годах три кампании. Варва­ры принесли Карлу изъявление покорности — головы склонили большинство саксонских вождей, но Видукинда среди них не было. Впрочем, священные клятвы были забыты уже в следующем году.

Ненадолго отвлекшись на неудачную попытку оказать «интерна­циональную помощь» союзному эмиру Сарагосы Абд ар-Рахману, Карл в 778 году был вынужден срочно возвращаться в Германию, где вновь восстали саксы. Именно тогда горцы-баски разгроми­ли прикрывавший срочное отступление войска франков из Испа­нии арьергард, которым командовал маркграф Роутланд (Роланд).

Череду набегов и карательных походов в 782 году прервали крова­вый разгром и гибель франкской армии в Саксонии, когда от рук славян-сорбов погибло несколько близких соратников Карла Великого. Затем под руководством Видукинда восстала вся Саксония. Горели храмы, гибли целые поселения. Даже фризы на севере стали прояв­лять недовольство христианскими устремлениями Карла. Склады­валась принеприятная ситуация, ставившая под угрозу государство.

Карл Великий собрал войско, но сначала вызвал в Верден сак­сонских старейшин и потребовал не пустых клятв в верности, а выдачи 4500 главарей мятежа. Свершилась массовая расправа: были обезглавлены все 4500 человек. Изданный тут же капитуля­рий грозил смертью всякому, кто отступит от верности королю или затеет беспорядки.

Видукинду снова удалось бежать.

В следующие три года Карл не прекращал карательных похо­дов против саксов. Он брал заложников сотнями, сжигал поселе­ния и хозяйства — говоря проще, во имя спасения душ проводил политику выжженной земли. Саксы дрогнули, их сопротивление начало слабеть...

Видукинд, который долгие годы возглавлял саксонское сопротив­ление, в конце концов поверил данным ему Карлом гарантиям без­опасности, явился на встречу и принял богатые дары, а также кре­щение, причем король был его крестным воспреемником. После этого исчез и сам Видукинд, и его имя со страниц летописей. Все завершилось массовой депортацией с севера Саксонии неугодных, их передали в сервы верным вассалам короля.

За войсками Карла Великого шли клирики, и уж они-то хорошо понимали, что суть и тонкости христианской веры нельзя объяснить массам за день или два. Их задача была иной: заставить вы­зубрить Символ веры, научить каким-то псалмам, чтобы люди могли подпеть в церкви, научить, как и когда следует осенять себя крестным знамением.

Новое восстание саксов вспыхнуло в 792 году и зажгло север, где восстали фризы, авары, славяне...

Перед нами вновь встает проблема менталитета былых времен, постичь который разумом человека XXI столетия непросто. Внеш­ние знаки веры тогда полагались вполне значимыми, «действую­щими»: даже если ты дремучий сакс, не видевший ничего, кроме леса и ярмарки в ближайшем бурге, но крестишься, ходишь в убо­гую деревянную церквушку и способен пробормотать «Отче наш» без совсем уж грубых ошибок, следовательно, ты христианин. Пусть номинальный, но христианин, а значит, стоишь на пути к Спасению и Царствию Небесному.

Можно предположить, что в преддверии неминуемого Апока­липсиса Карл Великий рассуждал так: язычники в любом случае по­падут в ад, прими они смерть от клинка франкского воина или от даждя огненного, низринутого Господом с небес. Но если водворить на варварских землях христианство, — пусть огнем и мечом, не вы­бирая средств! — то спасутся хотя бы немногие, это ведь гораздо лучше, чем совсем никто. А упорствующие в языческих заблужде­ниях. .. что ж, они сами сделали выбор — решили в геенну, значит, в геенну, их не спасти, как ни старайся. Ведь скоро конец мира...

Метод варварский? С нашей точки зрения — да, однако для Карла и его окружения он был приемлем и оправдан. В свою оче­редь, очень многое, что происходит в нашем «цивилизованном» XXI веке, показалось бы франкам той эпохи невообразимой ди­костью, безусловно предосудительной и наказуемой. Повторим­ся: не судите, да не судимы будете.

ХРИСТИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ И КАРОЛИНГСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Завоевания Карла Великого совершались не просто для захвата трофеев, рабов и земель — приоритетной целью было распростра­нение христианской веры среди языческих племен. Король Карл, завороженный идеями гиппонского епископа по имени Аврелий Августин, строил Град Божий.

Мы уже упоминали сочинение «О Граде Божьем» («De Civitate Dei»), когда речь шла о захвате Рима готами Алариха в 410 году. Потрясенный этим событием Августин писал свой труд между 412 и 426 годами как первую систематическую философию истории.

Книга Августина более трех веков была своего рода интеллек­туальным бестселлером, который изучало множество самых раз­ных людей, от строгих епископов до вольнодумного римского кли­ра, от религиозных интеллектуалов при дворе Теодориха Великого до ученых монахов Британии. Кто знает, что стояло за созданием ими Вивариума, хранилища человеческих знаний, — может, та же идея «Града Божьего», начало которому — самосовершенствова­ние человека?

Царство Божие, или «Град Божий», по Августину, — это не­видимое духовное царство, существующее рядом и параллельно с земным. Достичь Божьего царства можно только в идеальном христианском государстве, которое виделось обществом мир­ным, объединенным королевской властью и страшащимся лишь несправедливости.

Мощный посыл блаженного Августина Гиппонского озарил и вдохновил несколько десятков образованных людей. Карл, ко­роль франков, впечатлился идеями Августина, по-видимому, че­рез беседы с Алкуином Йоркским и интеллектуалами его круга. Король решил, что его предназначение — строить христианскую державу как земное отражение Града Божия. Как станет ясно да­лее, при деятельной поддержке короля франков крохотное вой­ско ученых книжников без преувеличения вырвало Европу из варварства.

Простой и жестокий мир не позволял следовать указаниям римских пап, которые, может, и претендовали на руководство всей христианской общиной, да только понятия не имели, как создать идеальное христианское государство посреди войн, варварских переселений и политических убийств. Франкский король решил, что сумеет если не построить царство Божие на земле, то хотя бы положить в фундамент Града Божия с десяток-другой камней.

Войны и карательные рейды, массовые убийства и предатель­ства были страшным фоном этой грандиозной стройки, к кото­рой ни до, ни после Карла Великого не посмел приступить ни один земной владыка. Во имя Града Божия король обеспечил мощной поддержкой миссионерство на завоеванных языческих землях и программу церковных реформ, о значении которых для буду­щего не догадывались ни он сам, ни его современники.

Карлу достаточно рано стало ясно, что для обращения и обу­чения язычников ему не хватает людей и средств. Базовый курс христианской религии, преподаваемый новообращенным, был не­велик, однако новообращенных было столько, что на решение за­дачи христианизации франкское королевство бросило огромные силы и ресурсы.

Капитулярий «О церковном порядке», который Карл Великий издал в 789 году, показывает, на сколь низком уровне находилась деятельность церкви к началу великой реформы. Король напо­минает клирикам простейшие вещи: что священник должен слу­жить мессы, приобщать Святых Тайн и не выдумывать неизвест­ных имен ангелов. Что священники должны знать общепринятые каноны, а просфоры красть нельзя. Что епископ должен заботить­ся о той церкви, в которой поставлен служить, и что нельзя возво­дить в должность епископа или аббата за деньги. Что монастыри не могут превращаться в светские жилища, что клирики и мона­хи должны выполнить слово и обет, данные Богу...

Составляя этот капитулярий, король, похоже, осознал, что миссионерской деятельности и крещения язычников для постро­ения Града Божия недостаточно.

Пришлось искать решение. И оно нашлось: всеобъемлющая реформа церкви!

Будущий император понимал неосуществимость Царства Божия на земле, знал о нерадостном положении церковных дел и осозна­вал, что перемены, то есть строительство дороги к Граду Божию, потребуют значительных средств. А вот средства-то у Карла Вели­кого как раз были! Немалые деньги, а также союз деятельного мо­нарха с лучшими умами эпохи позволили воплотить невероятную, невиданную церковную реформу, реформу христианского знания.

Карл Великий, сам интеллектуал, не чуждый латинской уче­ности, умел оценить чужие познания и направить их в требуемое русло. «Изо всех королей Карл Великий прилагал более всего ста­раний, чтобы отыскивать мудрых людей и снабжать их всем необ­ходимым для жизни, дабы они могли искать знание в подобающей обстановке. Именно таким путем Карлу удалось возродить жажду человеческого познания в королевстве, которое Бог вручил ему, — «на землях, лишенных образованности и, можно сказать, почти совершенно непросвещенных», — писал в середине IX века Валахфрид Страбон, аббат монастыря Рейхенау на Боденском озере.

В своей столице, Аахене, король собрал массу ученых, разби­равшихся во многих областях знаний. Ко двору приехали Алкуин Йоркский, Теодульф Испанский, Петр из Пизы, лангобард Павел Диакон, ирландцы Дунгал и Клемент, испанец Ангильберт, Эйнхард, аквилейский патриарх Павлин, ученейший лионский архие­пископ Агобард... Пусть деяния Карла Великого не сделали людей лучше и нравственнее, но они мощно повлияли на общий религи­озный опыт и создали инфраструктуру для распространения ла­тинской грамотности, церковной и светской.

Реформы начались с ключевых христианских текстов — Еван­гелий и Деяний Святых Апостолов, текстов отцов церкви, «Пра­вила Бенедикта», светских законов для мирян и так далее. Очень непросто оказалось добыть хорошие копии этих текстов, и стои­ли они дорого.

Еще сложнее было отредактировать тексты, согласовав их так, чтобы получить правильную версию. Например, в Римской импе­рии было четыре латинских перевода Библии, и к концу VIII века стало нелегко понять, как изначально выглядел каждый текст. Начались розыски и собирание древних рукописей религиозно­го и светского характера, христианских и языческих. Обнаружен­ные манускрипты переписывали и отправляли в создаваемые по всей стране монастырские и церковные библиотеки. Выработав исправленные тексты, их рассылали по религиозным центрам ко­ролевства для копирования. Отныне священные и богослужебные тексты обрели единообразный вид.

Еще одной проблемой стало отсутствие знающих учителей латинского языка. Эту часть реформы поручили Алкуину и Пе­тру Пизанскому, и те придумали вот что: во-первых, копировали и распространили старые учебные тексты, которые давным-дав­но составляли профессиональные филологи-латинисты. Во-вто­рых, они написали собственные учебники грамматики. В-третьих, реформаторы приступили к копированию и распространению классических римских текстов самых разных жанров, от Цицеро­на и Катулла до трактатов по сельскому хозяйству.

Дошедшими до нас произведениями античности мы обязаны Алкуину, Петру из Пизы, а также другим деятелям каролингского возрождения, которые установили традицию переписывания ан­тичных трудов. То, что не было скопировано в конце VIII — начале IX века, попросту не сохранилось и не дошло до нашего времени.

Очень интересными были технические средства воплощения реформы. Профессиональные копиисты разработали скорописный вариант мелкого курсива (минускула), который позволял раз­мещать на странице больше текста и был достаточно четким. Ка­ролингский минускул ускорял и удешевлял выпуск книги.

Рабан, аббат Фульдский (слева) и Алкуин (в центре)

подносят свои книги епископу Майнца Оттару.

Миниатюра, IX в.

Еще одно важное новшество, которым мы пользуемся прямо сейчас, — пробел между словами и фразами. До реформ Карла Великого текст писали слитно, без пробелов. Читать такой текст было трудно. Кто-то из ученых при королевском дворе предложил разделять слова точками, которые позднее стали обычными про­белами. Изобретение пробела для латинской письменности име­ло такое же значение, как для математики — изобретение нуля.

Рукописные книги дороги. Подсчитано, что на одно лишь Еван­гелие из Линдисфарна ушли шкуры полутора тысяч коров — из их шкур выделывали пергамент. Евангелий и других книг, пусть не в таком роскошном оформлении, требовались сотни. Однако у церкви хватало и средств, и ясности, как и с какой целью тратить выделенные деньги и ресурсы. Рост церковных доходов за счет взимания десятины позволил профинансировать учреждение скрипториев, работу копиистов и преподавателей латинского язы­ка, то есть поддерживать инфраструктурные институты христи­анской веры. Эти доходы тратились также на финансирование от­крывающихся повсеместно соборных и монастырских школ и на снабжение их дорогостоящими рукописными книгами.

Наведение порядка с взиманием церковной десятины обе­спечило денежный ресурс для продолжения реформы. Алкуин в письме к Карлу Великому касательно только что завоеванных языческих земель подает совет, выдающий в нем искусного по­литика:

«...ваше святое благочестие в своем премудром предвидении должно рассмотреть, будет ли хорошо при первом обращении к вере налагать бремя десятины на грубый народ, так чтобы каж­дый дом платил сполна; следует обстоятельно подумать о том: разве апостолы, самим Богом Христом наставленные и послан­ные для проповедования миру, спрашивали десятину или требо­вали ее?

Мы знаем, что сбор десятины с имущества — дело весьма хо­рошее; но все же лучше отказаться от десятины, нежели погубить веру. Мы сами, рожденные, воспитанные и наставленные в кафо­лической вере, и мы едва соглашаемся вполне на десятину с на­шего имущества. Во сколько же раз более воспротивится всякой щедроте их слабая вера, детский ум и дух жадный? Конечно, по утверждении веры, по укреплении в них обычаев христианства им, как людям более совершенным, можно будет предложить и бо­лее строгие правила, которые тогда уже не испугают христианскою религией умы, успевшие окрепнуть».

Образовательная цель реформы лучше всего изложена в ко­ролевском капитулярии «О церковном порядке»: «И пусть свя­щенники собирают около себя и приближают к себе не только де­тей рабского сословия, но и сыновей благородных. И пусть они устраивают читательные школы для мальчиков (scolae legentium puerorum). Иметь при каждом монастыре и епископстве хорошо исправленные псалмы, ноты, песни, грамматики и другие кафо­лические книги; потому что часто иные желают просить о чем-ни­будь Бога, и худо просят по неисправленным книгам. Не допускай­те ваших учеников портить те книги при чтении их или переписке.

И если нужно переписать Евангелия, или Псалтирь, или обедню, то пусть займутся тем взрослые люди и со всем тщанием». Число грамотных клириков существенно выросло уже при жизни Кар­ла Великого!

Церковная реформа коснулась и монастырей. Были введены строгие требования следования уставу Бенедикта Нурсийского. Устав был, правда, отчасти скорректирован: если Бенедикт тре­бовал делить день между молитвой, трудом и учением, то новая версия оставила монахам лишь молитву и учение, а физический труд возлагала на мирян.

Неутомимый Алкуин, выдающийся организатор, создал в Аа-хене нечто среднее между интеллектуальным клубом и элитар­ной школой — Придворную академию. Именно отсюда берет на­чало университетский курс «семи свободных искусств»: тривиум (грамматика, риторика, диалектика) и квадривиум (арифметика, геометрия, астрономия и музыка). В Академии вели дискуссии на сложные темы по примеру «Диалогов» греческих авторов, учились у классиков писать стихи и прозу. Эти ученые досуги разделили император, члены его семьи и придворные. В остроумных, дру­жеских беседах Академии все стремились блеснуть если не умом и талантом, то шуткой и знаниями.

Реформа проводилась фактически без участия римского папы. Карл ее оплачивал, и Карл ею руководил. Отстроив новую церковь, король по-прежнему стоял выше нее и сохранял власть над нею. Он созывал церковные соборы и навязывал им решения, и, не счи­тая себя крупнейшим богословом, король никогда бы не допустил, чтобы власть римского епископа превысила его собственную.

Реформы Карла Великого создали, объединили и распростра­нили общую латинскую христианскую культуру. Так возник за­падный христианский мир, а христианство стало основой цивилизационной идентичности людей Средневековья.

Спор о filioque и раскол

Изначальная причина многовекового диспута о filioque (то есть об исхождении Святого Духа не только от Бога Отца, но «от Отца и Сына») скорее политическая, чем догматическая. Этот спор вы­лился в серьезный конфликт, а затем привел к разрыву ортодок­сальной восточной церкви с римско-католической. В то же вре­мя спор о filioque помог достичь важных политических целей: во-первых, империя объединилась вокруг новых обрядов и но­вого порядка богослужения, а римские понтифики были вынуж­дены подчиниться. Во-вторых, было сведено на нет любое визан­тийское влияние в Италии и Западной Европе.

Такова ли была цель реформ Карла Великого? На этот вопрос ответа нет. Император вслед за своими позднеантичными пред­шественниками сумел оценить потенциал «мягкой силы» религии. Сам Карл Великий не ведал сомнений в христианской вере и це­нил ее способность воздействовать на подданных. Не считая себя опытным богословом, он, однако, стал собственным «министром по делам религии» и пользовался верой как инструментом поли­тической власти и контроля умов.

Разжигание спора ofilioque было, похоже, намеренным. Алкуин вначале сгладил зарождавшийся конфликт, придумав теорию «двух мечей». По этой теории, папа должен защищать веру, а ко­роль/император — латинский христианский мир. Строго говоря, Алкуин прав: «союз клинков» позволил церкви обрести универ­сальный характер и статус вселенского поводыря, а Каролингам, обеспечившим церковь ресурсами, — упрочить свою власть.

«Символ веры» торжественно читали в Страстную пятницу люди, которые готовились принять крещение. В версии «Симво­ла веры», утвержденной Константинопольским собором 381 года и признанной всеми христианскими иерархами, указано, что Свя­той Дух исходит от Бога Отца, без упоминания Сына. Однако в не­которых версиях утверждалось, что Святой Дух исходит от Отца и Сына. С теологической точки зрения это допустимо — ведь что от Отца, то и от Сына, как одной сущности, верно?

Слова «...и сына» (по-латыни — filioque, филиокве) добавля­лись по желанию, соответствовали догматам, и никто не видел в этой оговорке причины для спора и тем более конфликта. На­пример, Толедский церковный собор 589 года, который созвал вестготский король Рекаред, постановил, что отныне под стра­хом отлучения следует петь «Символ веры» с упоминанием, что Святой Дух исходит от Бога Отца и Бога Сына. Это подчеркива­ло верность римской вере и неприятие арианства. Именно версия с filioque распространилась среди германских народов, не вызывая ничьих возражений. Каждый мог свободно включать его в текст «Символа веры» или не включать.

Церковная реформа, которую провели в жизнь Карл Великий и его соратники — новое богослужение, григорианский распев, а также «Символ веры», содержащий filioque, — сделала церковные таинства и обновленную литургию общим языком, идейно объединившим завоеванных с завоевателями под рукой короля. Общее руководство реформой Карл Великий поручил эрудирован­ному и известному широтой взглядов Алкуину. Этот выдающийся деятель учел традиции германских народов империи — франков, готов, саксов, фризов, вестготов, тюрингов, баваров и прочих — и сумел протащить новый «Символ веры» в богослужение. То кну­том, то пряником он убеждал колебавшихся иерархов принять новшество и не обращать внимания на возражения папы и латин­ских епископов — те придерживались старой речитативной вер­сии без filioque, принятой в Византии и Восточной церкви.

После долгих лет споров, синодов и соборов, на которые король франков звал только служивших ему теологов, Карл Великий до­бился своей цели. Сотрудничество папы и франкского короля укре­пилось, единство европейских христиан было достигнуто, а един­ство Церкви оказалось под угрозой. В 787 году новый «Символ веры» был принят по всей империи, причем папе Льву III попыта­лись выкрутить руки. Понимая, каким скандалом во всем христи­анском мире грозит обязательная перемена «Символа веры», пон­тифик пытался сопротивляться, но силы были слишком неравны.

Папа, заметим, ловко сослался на то, что с точки зрения ста­ринных канонов оба варианта допустимы, и согласился признать filioque догматом истиной веры, но отказался допустить его в бо­гослужение по латинскому обряду. Когда Карл Великий, не обра­щая внимание на папские возражения и доводы, включил filioque в текст богослужения при своем дворе, епископ Рима в знак про­теста прибил на двери Латеранской базилики серебряные табли­цы с текстом исходного «Символа веры» без filioque на латинском и греческом языках.

Официально Рим принял оговорку filioque только в 1014 году, ког­да папство оказалось полностью под германским влиянием. (Пон­тифики всегда стремились к власти, а союз с германскими импера­торами предлагал власть неограниченную.) В 996 году на папском престоле оказался первый немец, саксонец Бруно Каринтийский из императорского рода Оттонидов, под именем Григория V. Он представлял в Риме германского императора. Позднее, да и дол­гое время после Великого раскола 1054 года, папами становились почти исключительно германцы.

Император

В мраморные плиты пола у входа в главный неф собора Святого Петра в Риме вмонтирован круг из красного порфира (он появил­ся еще в прежней базилике, построенной императором Констан­тином I) — на этом камне Карл Великий преклонил колена, когда в Рождество 800 года папа Лев III якобы неожиданно для всех ко­роновал его императорской короной. После сноса обветшавшей Константиновой базилики порфировый круг бережно перенесли в новый собор Святого Петра.

Вот только Карл Великий преклонял колена у алтаря, а ныне круг находится на непочетном месте у самого входа. И не без при­чины, которая вскоре станет ясна читателю.

Для начала разберемся с «неожиданной» коронацией, о кото­рой рассказывает в своем сочинении Эйнхард:

«Для последнего приезда Карла были и другие причины. Дело в том, что римляне, которые подвергли папу Льва большому наси­лию, выколов ему глаза и вырвав язык, принудили его молить ко­роля о защите. Поэтому, отправившись в Рим [в 800 году], чтобы восстановить положение дел в церкви, пришедшее в полный бес­порядок, он задержался там на всю зиму. Именно тогда он [Карл] принял имя Императора и Августа, чего вначале совершенно не желал и утверждал, что если бы знал заранее о замысле папы, то в тот день не пошел бы в церковь, несмотря на то, что это был один из главных праздников, и с великим терпением он перено­сил зависть римских императоров, негодовавших на то, что он принял это звание».

У Льва III, преемника папы Адриана I, действительно был кон­фликт с римской знатью, которая противилась его назначению, обвиняла в неподобающем поведении и даже уголовных престу­плениях. Весной 799 года на Льва III напали в городе и жестоко избили, но ослепление и вырванный язык, о которых пишет Эйн­хард, явное художественное преувеличение — совершая рожде­ственскую службу 25 декабря 800 года, папа был зряч и способен говорить.

После происшествия на улице Рима Лев III бежал под покро­вительство сторонников Карла и попросил их доставить его к ко­ролю. Осенью 799 года понтифика отвезли в Падерборн.

Император Карл. Рисунок XIX в.

Здесь должна была состояться королевская ассамблея, куда съезжа­лась знать.

О чем говорили эти двое в Падерборне, мы не узнаем никог­да. Известно лишь, что папа вовсе не желал оказаться подданным императора или каким-то образом подпасть под его власть. Но выбора у понтифика не было, и, по-видимому, они достигли ка­кой-то договоренности, поскольку король франков внезапно (а вот этого действительно никто не ожидал) объявил, что римский папа не подлежит мирскому суду, потому что он преемник свято­го Петра, apostolicus.

Вероятнее всего, папу (в обмен на эту декларацию и возвраще­ние апостольского престола) было нетрудно склонить оказать коро­лю некую любезность в Рождество 800 года. Во всяком случае, Карл Великий отправил папу Льва из Падерборна назад, в Рим, снабдив его военным отрядом, достаточным для вразумления недовольных, и пообещал вскоре прибыть собственною августейшею персоной.

Время для визита в Рим у короля нашлось лишь через год.

Уверениям, будто для Карла Великого коронование и пома­зание оказались неожиданными, верить не стоит. Из докумен­тов известно, что король франков уже несколько лет засматри­вался на императорский титул. Он был правителем сильнейшего христианского государства Европы, которое — вот сюрприз! — очертаниями границ почти на 90% совпадало с Западной Римской империей! Военные успехи Карла свидетельствовали, что его дея­ния совершались по Божьей воле и с Божьего соизволения. Если сам Бог желал видеть франкского короля императором, то через кого Он мог выразить свою волю, если не через папу, который лишь подчинился велениям свыше?

По другой версии, легенду о «нежданной» коронации сочини­ли, чтобы задним числом оправдаться перед взбешенным Кон­стантинополем — вину за безобразное самоуправство не долго ду­мая свалили на понтифика, как неподсудное должностное лицо. «Недовольство» Карла коронацией должно было показать неже­лание соперничать с византийскими императорами — коль уж так вышло, что на голову франкского короля (он сопротивлялся и отпихивался локтями, поверьте!) внезапно возложили импера­торскую корону, то виноват не Карл, а папа Лев III! В Константи­нополе это, конечно, никого не обмануло. Затевать громкую сва­ру не стали, потому что новый император Запада вскоре направил в Константинополь посольство с письмом, в котором во имя един­ства империи предлагал брак императрице Ирине!

Удивительно, но предложение было принято! Еще немного, и Римская империя будет восстановлена в полном объеме и ста­рых границах, а брак Карла Великого с императрицей соединит Восток и Запад...

Но 31 октября 802 года случился дворцовый переворот. На гла­зах посольства франкского короля — простите, теперь уже импе­ратора — Ирина была низложена, а на престол взошел император Никифор. Несведущий в дипломатических уловках новый восточ­ный император даже порвал с папой все отношения, хотя и про­должил переговоры с Карлом. Потом-то ему, конечно, объяснили что к чему и каков новый расклад сил в Европе, но Византия до 812 года отказывалась признавать титул Карла Великого.

В дальнейшем обе стороны, папа и император Запада, вырабо­тали собственные версии событий. По приказу Льва III в. Латеранском дворце создали мозаику с изображением Карла Великого и папы, стоящих рядом у ног святого Петра. Копию с этой мозаи­ки, выполненную в 1743 году, и сегодня можно увидеть с внешней стороны Латеранского дворца, справа. Изображение утверждает равенство власти императора и папы, а также то, что всеми побе­дами Карл Великий обязан не Богу, а святому Петру и его посред­нику в лице римского понтифика.

Папа Лев III и Карл Великий у ног св. Петра. Мозаика. Копия изображения 800 года, сделанная в 1743 году

Поэтому и порфировый круг в новом соборе Святого Петра де­монстративно разместили не у алтаря, а у входа: знай свое место, император, и не вздумай уравнивать папские полномочия на от­ношения с Владыкой Небесным со своими, мирскими!

Этот жест папской досады ничего не менял. Центр власти, а также благочестивый император, защитник церкви, с IX века на­ходились не в Риме, а на севере Европы. Новая империя группи­ровалась вокруг нового центра и ядра — Австразии, как некогда древняя империя концентрировалась вокруг Рима, который те­перь превратился в бедное захолустье, известное разве что рези­денцией понтификов да многочисленными объектами поклоне­ния паломников.

Две империи

Сын Константина V Копронима, император Лев IV Хазар, правил в 775-780 годах. В это время решались судьбы империи, церкви и Европы, но император почти не оставил следов в истории — то ли по нездоровью, то ли потому что его затмила жена по имени Ирина, красавица из знатного греческого рода.

Ревностная христианка и почитательница икон, Ирина скры­вала свои убеждения до восхождения мужа на трон. Затем под ее влиянием иконоборческие порядки начали смягчаться. Ссыльных монахов вернули в монастыри, а почитание Пресвятой Девы пе­рестало считаться преступлением и язычеством.

Правящая чета с ее мягкой религиозной политикой и сниже­нием налогового бремени быстро завоевала популярность. На­родные симпатии дошли до того, что в 776 году константинополь­ский ипподром потребовал коронации Константина, пятилетнего сына Льва и Ирины, авансом выразив свою преданность наслед­нику династии.

«Начальники провинций, проникнутые сими благодеяниями, со множеством воинов пришли к нему и просили у него в цари сына его Константина, и он, по обыкновению царей, отвечал им: сын мой у меня единственный, и я боюсь исполнить ваше прошение, боюсь сам общей участи человечества; а вы воспользуетесь его слабым возрастом, умертвите его и выберите другого. Они с клят­вою убеждали его, что не будут иметь другого царя, кроме сына его, если даже Богу угодно будет прекратить жизнь его.

Императрица Ирина.

Резьба по слоновой кости, VIII век,

музей палаццо Барджелло, Флоренция

Народ неотступно просил об этом с Вербного воскресенья до великой пятницы, собирался на ипподроме с тою же просьбою, и в святую пятницу он приказал им присягнуть и все войско присягнуло на честных и животворящих древах, и легионы, и сенат, и внутрен­ние отряды, и все граждане, и мастеровые, не принимать другого царя, кроме Леона, Константина и семени их и собственноручно все подписали письменную присягу.

...царь с двумя кесарями и светлейшими и с юным Констан­тином имел шествие в великую церковь, и переменив одежду, по обыкновению царей, взошел на амвон с сыном своим и патриархом. Войско входя полагало на святой трапезе свои письменные прися­ги, и царь говорил к ним так: Вот, братие, исполняю ваше прошение и даю вам в цари моего сына; вот вы принимаете его от церкви и из руки Христа. Они воскликнули громогласно: Поручись за нас, Сыне Божий, что мы от руки Твоей принимаем господина Константина в цари, чтобы охранять его и умирать за него. На другой день, то есть в великое воскресенье Пасхи 14 индиктиона, при первой заре царь с патриархом вышел на ипподром; принесли антиминс, и в присутствии всего народа патриарх совершил молитву и царь вен­чал сына своего; потом два царя с двумя кесарями и с тремя свет­лейшими шли в великую церковь. После шествия царей, шла и ца­рица Ирина; пред нею пажи несли скиптры; в медные врата вошла она в оглашаемую часть церкви и не восходила на средину амвона»^[50].

Это был триумф Ирины, сумевшей загодя обеспечить своему сыну трон. Однако император был слаб телом, а пятеро его брать­ев только и ждали, когда придет их черед надеть пурпур. В 780 году пошли слухи о предстоящей опале Ирины, и тут Лев IV скончался, причем объяснения его смерти звучали одна фантастичнее другой. Сплетничали, будто по приказу Льва из могилы императора Ираклия извлекли корону, которую правящий император тут же примерил и отравился трупным ядом. Не склонные к фантазиям историки объ­ясняют смерть Льва IV естественными причинами либо банальным отравлением, которое тоже можно считать естественной причиной, коль скоро речь идет об императорском дворе Византии.

Ирина объявила себя регентом при сыне,а на сороковой день по­сле смерти императора раскрыла заговор, который готовили братья ее мужа, чтобы возвести на престол Никифора, старшего из братьев. Заговорщиков схватили, бичевали и сослали, а всех братьев Льва пост­ригли в монахи, что автоматически лишало их притязаний на престол.

В следующие одиннадцать лет Ирина правила империей мудро и деятельно, хотя все высшие посты государства, армии и церкви оставались за иконоборцами. Анатолийская армия была настроена против регентши, но Ирину это не пугало, как не пугали неизбеж­ные в расколотой религиозно стране мятежи, восстания и ряд воен­ных неудач. Она избегала резких решений: в эпоху войн с арабами и балканскими славянами не стоило настраивать против себя ар­мию, которая придерживалась стороны иконоборцев. Ирина умело балансировала между различными политическими группами и мяг­ко, но неуклонно проводила свою политику, тесня иконоборцев.

В 784 году Ирина провела в патриархи Тарасия, своего бывше­го секретаря. В 786 году она организовала Седьмой Вселенский со­бор. Когда епископов скандально разогнали солдаты-иконоборцы, она не отчаялась. Якобы опасаясь арабов, императрица эвакуи­ровала двор по Фракию, а константинопольский гарнизон, под­державший иконоборцев, отправила в Малую Азию, где он был распущен (с выплатой щедрого жалованья). Столичные войска за­менили набранными тут же, в религиозно нейтральной Фракии.

Собор состоялся в следующем 787 году. Иконоборцы потерпели по­ражение, иконоборчество осудили как ересь, а над Медными воротами столицы утвердился образ Иисуса Христа с надписью:«[этот образ], ко­торый некогда низверг повелитель Лев, вновь установила здесь Ирина».

Так бы и правила дальше мудрая Ирина, не допусти она ро­ковой ошибки. Наследнику трона Константину было 17 или 18 лет, но к рычагами власти он не был допущен. Вокруг него нача­ли группироваться недовольные, и вскоре Константин стал фла­гом оппозиции, иконоборческой и политической. В 789 году был раскрыт заговор с целью передать всю власть Константину, а в 790 году мать приняла меры, чтобы отстранить наследника от престо­ла. Она издала указ, в котором объявляла себя пожизненным пра­вителем, и потребовала, чтобы вся армия принесла клятву верно­сти ей лично. Константинопольские и европейские части такую клятву принесли, а малоазиатские войска взбунтовались.

«В сем году в сентябре месяце, индиктиона 14, заставляли при­сягать царице Ирине Армянский легион. Воины не согласились присягать в том, что: не признаем царем сына твоего при жизни твоей, но отвечали: мы не будем ставить имени Ирины впереди Константина, но Константина, как и прежде, поставим впереди Ирины. Она послала Алексея оруженосца и друнгария стражи по прозванию Муселема схватить их. Но они, схвативши сами его, предложили ему быть их начальником, а Никифора патриция и военачальника посадили под стражу и провозгласили Констан­тина единственным царем. Узнав об этом воины прочих легио­нов прогнали своих военачальников, и сами также провозгласи­ли единственным царем Константина <...>

В октябре месяце, 14 индиктиона, легионы, собравшись в Атрое, общим мнением положили признать Константина ца­рем, как имевшего двадцать лет от роду. Ирина, убоявшись буй­ства военного, отпустила к ним своего сына, и они утвердили са­модержцем сына, а мать его отстранили. Царь тотчас отправил Михаила Лаханодракона, Иоанна, казнохранителя и первого ору­женосца, которые привели к присяге армян не признавать Ири­ны, матери его, царицею. Алексея назначил он своим военачаль­ником. Потом в декабре месяце царь, возвратясь в город, высек, остриг Ставракия и сослал в провинции армянские в угождение жителям; изгнал также Аэция первого оруженосца ее, евнуха и на­персника и всех придворных евнухов ее; самую же царицу с пол­ным обеспечением заключил во дворце Елеферия, ею же постро­енном, в котором она скрыла большую часть денег»^[51].

Двадцатилетний Константин, отстранив мать, оказался на гребне популярности. Его права на престол были неоспоримы, его приветствовали армия и ипподром!

Оказалось, что для правления империей этого мало. В 791 году армия халифа Гаруна аль-Рашида вторглась в восточные провинции Византии, и Константин тут же пошел на позорнейший мир с выпла­той непосильной дани. Хуже того, в войне с болгарами император выказал бездарность и трусость, после разгрома сбежав с поля боя.

Армия отвернулась от императора.

Пока армейские командиры, священство и придворные недо­умевали, делились сомнениями и обсуждали, каким прекрасным правителем стал бы дядя Константина по имени Никифор, сто­ронник иконоборчества, безвольный император вернул мать во дворец и восстановил ее титул августы.

Ирина действовала решительно. По славной византийской традиции Никифора ослепили, а у его братьев вырезали языки. Ослепили и военачальника Алексея, подготовившего переворот 790 года. Затем Ирина начала отсекать от сына его последних сто­ронников, священства и монахов: она поддержала женитьбу Кон­стантина на ранее замужней придворной даме, хорошо понимая последствия этого шага. Начались религиозные волнения. Кон­стантин высек и сослал монахов, не признавших этот брак, — и лишился последних союзников. Теперь, когда от него отвер­нулись войско и клир, стало некому заступиться за сына перед матерью.

В стране начались бунты, спор об иконах вспыхнул с новой си­лой, армянские войска восстали, а арабы, воспользовавшись сму­той, без боя захватили несколько крепостей... В 796 году Констан­тин был схвачен и по приказу матери ослеплен. Судьба наследника неизвестна, во всяком случае, к 802 году его уже не было в живых.

Единственный внук сорокачетырехлетней императрицы умер во младенчестве. Больше претендентов на престол не было, и Ири­на начала править самодержавно.

Императрица-сыноубийца не пользовалась популярностью. Она попыталась купить народную любовь снижением налогов, но из этого ничего не вышло. Азиатские части, сторонники ико­ноборчества, пылали жаждой мести, консерваторы отмахивались крестным знамением от одной мысли о женском правлении. Од­нако при всей ненависти к Ирине никто не подвергал сомнению ее право на престол.

С коронацией Карла Великого все изменилось. Церемонию в Риме византийцы восприняли как великое кощунство. Как на небе Бог один, так и земной правитель — император — тоже дол­жен быть один! На этих основах испокон веков стояла Римская империя, а папа и король франков богохульно покусились на фун­даментальные основы римского мира!

Трон под Ириной зашатался. Она ожидала заговоров против себя и не сомневалась, что один из таких заговоров будет успеш­ным... Предложение Карла, авантюриста и еретика, давало ей шанс на спасение, а империи — удивительный случай объединить Восток с Западом.

Когда народ понял, что Ирина в ожидании успеха очередного заговора готова принять предложение варвара, разразилась небы­валая смута. Послы Карла, прибывшие в Константинополь в 802 году, угодили прямиком в садок со скорпионами. В городе импе­ратрицу открыто обливали презрением, писали гадости на забо­рах, ее придворные погрязли в грызне и интригах, а о заговорах рядили даже на рынках.

В октябре 802 года на константинопольском ипподроме Ири­ну объявили низложенной и сослали на остров Лесбос. Там она через год умерла «от огорчения» — скорее всего это была есте­ственная смерть. На трон выкликнули Никифора Геника — пре­жде логофета геникона (отсюда и прозвище), то есть министра финансов.

Но бывшее нельзя объявить небывшим. Теперь в мире было две христианские империи, и в них правили два христианских им­ператора. Прежний строй мира, прежний порядок ушел навсегда.

ФИНАЛ ЭКСПАНСИИ КАРОЛИНГОВ

Уже став императором, Карл Великий привел в повиновение фри­зов, а его сын Людовик в 801 году захватил арабскую Барселону. Теперь государство Каролингов лишь немногим уступало в раз­мере бывшей Западной Римской империи.

Территориально государство упорядочили, поделив его на графства. На границах были созданы военные образования — марки, управляемые маркграфами. Земли королевского домена назывались пфальцами, хозяйством которых управляли, соот­ветственно, пфальцграфы. Столицей новоявленной империи был Аахен, расположенный в центре родовых владений Пипинидов — Каролингов, а не Рим. Громкий титул впечатлял ученых клири­ков, но в основе ничего не изменилось: Карл Великий, как и пре­жде, правил в качестве короля франков и лангобардов. Не более.

Войны с фризами и арабами не принесли выгод. Внешней экс­пансией управляет формула «расходы — риски — доходы», и лю­бой магнат, поддержавший войну короля, постоянно помнит это немудрящее уравнение. Если война ведется далеко от дома, ее стоимость растет, а если враг при этом умел и организован, то в «затратную» часть уравнения добавляется возможность гибели, и тогда потенциальные трофеи и земли должны быть достаточно велики для компенсации рисков

Если бы к востоку от Эльбы лежали плодородные земли и бо­гатые города... но ничего подобного там не было, сплошные ча­щобы и грубые варвары. Пока расходы на войну с саксами удава­лось покрывать доходами, взятыми у аваров, военное уравнение удавалось свести к нулю. Однако примерно к 800 году баланс во­енных доходов и военных расходов стал устойчиво негативным. Экспансия Каролингского государства остановилась.

Чтение капитулярия Карла Великого.

Император находится в окружении вассалов и графов,

причем многие из них в римских одеждах

Так было всякий раз в истории: когда экспансия перестава­ла приносить прибыль, центральная власть слабела, потому что с прекращением завоеваний, то есть потока богатств извне, ре­жим государства приходилось финансировать за счет невозобновляемых активов. На следующей ступени развития экспансия сменится широким налогообложением — единственным возоб­новляемым источником богатства для поддержания центральной власти. Мы ведь помним, что происходило в последние столетия жизни Римской империи?

Но до этого было пока далеко.

После обретения императорского титула Карл Великий прожил четырнадцать лет. Преемникам Карла Великого достались: пустая казна; свита, склонная к мятежам и вероломству, политически ра­зобщенное государство, голодное и опустошаемое эпидемиями, а единственным действующим законом часто оставалась кровная месть. Общество раздирали местнические интересы, и никаких высших устремлений таковое общество не питало.

Золото стало редкостью, и экономику охватила жестокая деф­ляция. Карл провел денежную реформу, но от Рейна до Испании по-прежнему главенствовал натуральный обмен. Ренту платили продуктами или услугами и лишь часть вносили деньгами. Цен­ность товара измерялась в головах скота и в других полезных ве­щах — особенно изделиях из металла. Обороты торговли упали до минимума: автаркическая экономика больших замнутых име­ний обеспечивала себя всем необходимым.

Земельная собственность стала аристократической. Она со­стояла из личного хозяйства собственника и мелких крестьян­ских наделов. Урожайность оставалась такой же низкой, как пол­тысячелетия назад, а урожай сам-три считался хорошим. Землю обрабатывали один или два сезона, а потом она несколько лет ле­жала под паром.

Мир словно вернулся на полтысячелетия назад. На земле труди­лись все те же 85-90 процентов населения, а остальные 10-15 про­центов приходились на элиту (в том числе армию) и обслужива­ющих ее людей. Ремесленники и клирики составляли исчезающе малую долю населения, а торговля и кредит находились в руках ино­странцев. Сельскохозяйственный труд по-прежнему лежал на пле­чах servi (то есть полурабов и крепостных, разница между которыми постепенно стиралась) или mancipia (арендаторов, которые плати­ли оброк и отрабатывали барщину). Им часто помогали рабы, ко­торых среди сельского населения насчитывалось 10-20 процентов.

Важнейшим отличием экономики от римского периода было отсутствие развитого и объемного ремесленного и промышлен­ного производства — вещей и необходимых для жизни товаров было до крайности мало, единственным серпом могли пользо­ваться сразу несколько поколений крестьян. Железные орудия были редки и крайне дороги, чему примером хозяйственные опи­си больших поместий IX века, в которых значится по два-три то­пора и столько же драгоценных ножей и серпов. Орудия сельско­го труда делали из дерева. Даже плуг был деревянным, а его лемех для прочности обжигали огнем.

В этой системе простой свободный человек теперь был не по­тенциальным воином, способным встать на защиту государства или сюзерена, а всего-навсего рабочей силой для возделывания земель или расчистки целины.

В ранее развитых регионах, даже таких, как приморский юг Галлии, поселились бедность и технологическая отсталость. Зато быстро формировались два других центра торгового судоходства: в регионе будущих Бельгии и Нидерландов, а также в Венециан­ской лагуне, на островах которой вырос новый город — Венеция, поначалу союзник и номинальный подданный Византии, а в бу­дущем ее враг и могильщик...

На острова Венецианской лагуны в V-VII веках люди бежа­ли от многочисленных завоевателей, от готов до лангобардов. Уже в период хаоса, охватившего юг Галлии во второй половине VII века, острова лагуны стали новым центром работорговли, со­перничающим с Марселем, Нарбонном и Верденом. Отсюда сна­ряжали экспедиции за живым товаром на Балканы, в Паннонию и в славянские земли Подунавья...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Императора Карла назвали Великим не за победоносные войны, а за фактическую «пересборку» виртуальной империи западного христианства и западной церкви, подобно тому, как Диоклетиан и Константин когда-то «пересобрали» распадавшуюся Римскую империю. Некогда изолированные церковные общины отдельных королевств периода 500—700 годов были теперь объединены в хо­рошо структурированную общность, церковь стала системообразующим институтом христианской Европы с приматом идентифи­кации личности по религиозному признаку.

Удивительное дело: исламский и христианский миры демон­стрировали полное нежелание понимать друг друга и признавать чужую идентичность. Если римляне и греки признавали чужих богов, то отношения между арабской и христианской культура­ми, восходящими к Греции и Риму, были полны взаимного оттал­кивания, неприятия и недоверия.

Сам Карл едва ли предвидел последствия своих деяний. Варвар­скому королю с фальшивым, криво сидящим императорским ти­тулом совершенно точно не могло прийти в голову, что он не воз­рождает Римскую империю и не строит Град Божий, а закладывает основы христианского мира и великой европейской цивилизации.

Держава Карла Великого всего на несколько десятилетий пере­жила своего создателя. Франки при всем стремлении воспользо­ваться политическим наследием Рима так и не усвоили, что озна­чают слова «интересы империи». Карл Великий, подобно многим поколениям племенных вождей и варварских королей, полагал го­сударство личной собственностью и разделил его между четырь­мя сыновьями. Последовал период усобиц завершившийся страш­ной битвой под Фонтенуа (841 год), в которой пало до 40 тысяч человек — сражались в ней армии троих внуков старого импера­тора: Лотаря I, Карла II Лысого и Людовика II Германского. Потря­сение современников этой битвой было так велико, что церковь объявила трехдневный пост скорби. Всеобщий шок, а пуще того огромные людские потери и денежные издержки заставили сто­роны сесть за стол переговоров в Вердене.

Верденский договор 843 года, разделивший империю на три ча­сти, готовило более ста экспертов-легистов и ученых клириков. В нем просматриваются контуры грядущих королевств Европы: Западно-Франкское королевство, к которому тяготела Аквита­ния, в будущем станет Францией, Восточно-Франкское королев­ство — Германией, а Срединное королевство просуществовало недолго и в 855 году распалось на королевства Лотарингия, Арелатское королевство и Италию. Чуждая франкам Италия вскоре отделится. Сложнее дело обстоит с Лотарингией, войны за кото­рую продлятся вплоть до XX века, и с Арелатским (Бургундским) королевством, судьба которого не менее запутана.

Зато в новом мире, мире христианском, больше не было вар­варов, да и уровни развития различных частей Европы понемно­гу выравнивались.

Долгая политическая раздробленность, однако, не привела к ре­лигиозному и культурному распаду Европы. Напротив, к 1000 году в латинский христианский мир вошли обширные террито­рии Иберийского полуострова, Богемия, Польша и Мадьярское королевство.

За это следует благодарить Карла Великого и его преемников, запустивших структурные изменения, части которых мы уже ка­сались выше. Епископы и архиепископы, а также прочие священ­нослужители столь непохожих земель с разнородным и разно­языким населением придерживались более или менее единого мировоззрения — они выучились в церковных и монастырских школах с общими богословскими и дисциплинарными традици­ями, устроенных по образцам, которые выработали Карл Вели­кий и его советники.

Библиотеки соборов и обителей ширились, а книги циркули­ровали по Европе, пересекая политические границы. Разумеется, клирики были верны своим политическим суверенам, что, одна­ко, не вредило единству их убеждений и догматической общности.

Было и еще одно важное отличие нового, христианского мира от погибшей Римской империи. Римское государство-завоеватель фактически строилось только на основе действия элит — военной, политической и интеллектуальной. Крестьянство и прочие трудя­щиеся слои, то есть 90 процентов населения, лишь обеспечивали налоговые поступления, которые финансировали империю и соб­ственно цивилизацию, формируемую элитами.

Христианская же «незримая империя», в принципе, охватывала всех, от аристократов до самых низов общества. В эпоху Средневеко­вья эта «империя» превратилась, по выражению британского исто­рика Питера Хизера, в «религиозное однопартийное государство, которое убедило большую часть населения латинской Европы согла­ситься с его программой». На то, чтобы сформулировать эти прави­ла и заставить население Европы принять их, ушло несколько веков.

Свою повесть о рождении первого эскиза Европы мы завер­шим кратким пассажем о событиях, без которых государство Карла Великого так бы и осталось отдающей родоплеменным прошлым протомонархией с неопределенными правилами насле­дования, в которой король опирается на корпус стражей или дру­жины во главе с соратниками.

Цивилизацию подняли на новый уровень продовольственная революция и аграрная колонизация Европы, то есть начало сведе­ния и распашки Великого Европейского леса.

После кризиса III века на стыке римского и германского миров распространились стойкие и высокоурожайные культуры, кото­рые во времена могущества Римской империи шли только на корм скоту: рожь, ячмень, овес, полба, спельта, просо, сорго. В отличие от теплолюбивой пшеницы они оказались устойчивее к климати­ческому бедствию позднеантичного Малого ледникового периода и превратились в неприхотливое и доступное средство выживания. Самым популярным хлебом до XI — XII веков оставался ржаной.

Выросшая нужда в хлебе и создаваемая европейцами по наитию «хлебная концепция массового питания» потребовали новых посев­ных площадей. Начались распашка и возделывание целинных зе­мель. С распашки началась великая аграрная колонизация Европы.

Первыми колонистами стали монахи. Монастырские коман­ды повсюду в Европе вырубают леса, распахивают освободив­шиеся земли, ставят амбары и мельницы, разыскивают древние сельскохозяйственные трактаты, а не найдя, составляют их сами, опираясь на собственный опыт... Laborare est orare — трудиться значит молиться! Начиная с VI века площади расчисток понем­ногу растут, подготавливая грядущий экономический рывок пе­риода Высокого Средневековья.

Следы сельскохозяйственной революции можно отыскать и в жи­тиях святых. Король Хлодвиг подарил святому Ремигию большие леса, и Реймсский епископ принялся раздавать участки леса рабам, чтобы те расчистили их и научились жить землепашеством. В «Жи­тии» Иоанна, аббата из Реома, написанном в середине VII века, го­ворится, как святой наткнулся в лесу на бедняка, который ел дикие плоды. Иоанн призвал его вновь обратиться к крестьянскому тру­ду, молиться и уповать на Бога. И что вы думаете? Бедняк, вняв ре­комендациям святого, вернулся на свою землю, вырастив обильный урожай, — распространение нравоучительных историй такого рода ясно свидетельствует о том, что земледелие вообще и выращивание хлеба в частности одобряется церковью и считается добродетелью. Ну и, конечно, медленно растущее население материка надо кормить.

Победы Карла Великого на время обеспечили относительную безопасность территорий центра Европы от набегов чужаков. Те­перь можно было приступить к экономическому освоению зе­мель — сначала тех, с которых ушли римляне, а позднее и про­странств лежавших к востоку от Рейна... К IX веку, когда климат в северном полушарии стал теплее и стабильнее, в работы по распашке целины вовлеклись все и каждый: церкви, монастыри, сеньоры, крестьянские общины, даже горожане.

Так начиналась вырубка Великого европейского леса — аграр­ная экспансия и последовавший за ней экономический рост. Сель­скохозяйственная колонизация Европы навсегда разделяет антич­ность и Средневековье.

Однако мы забежали вперед. В начале IX века еще ничего не было решено окончательно. На континент накатывались новые волны чужаков: с севера шли норманны, с юго-востока — мадьяры.

Западная Римская империя окончательно канула в далеком и туманном прошлом. История вышла на новый виток.

Мы начинали свое повествование с частного письма легионера Аврелия Полиона, написанного ориентировочно в 210-х годах по Рождеству Христову, а заканчиваем шесть столетий спустя, в начале 800-х годов. На этом долгом пути произошло множество собы­тий. О главных мы рассказали, а о скольком пришлось умолчать!

Раскроем небольшой секрет: исходно книга «После Рима» должна была уложиться в единственный том, но по мере напи­сания становилось ясно, что, если мы собираемся однажды кни­гу закончить, следует выхватить лишь самое основное, главней­шее, сжать рассказ до описания центральных точек исторического процесса. При всем нашем стремлении к краткости и лаконично­сти вышло два тома, а не освоенного материала хватит на третий. Впрочем, если читатель сам пожелает узнать подробности о лю­бом из приведенных нами эпизодов, он всегда может обратиться к трудам множества других авторов.

В задачу Гая Анонима входило дать общую картину увядания и крушения Западной Римской империи, а равно последовавших вслед за гибелью величайшего государства античности истори­ческих коллизий, которые привели к появлению новой цивили­зации — европейской. Будем надеяться, нам это удалось, пускай и возникало искушение добавить в оба тома еще немного сведе­ний в ту главу, два абзаца в эту, несколько слов в последующую — и так далее. Растяни мы работу на несколько лет, создать полную и законченную картину все равно бы не удалось — как не удаст­ся никому. История Европы грандиозна, обширна и все еще пол­на темных пятен, и мы скромно надеемся заинтересовать читателя настолько, что он самостоятельно углубится в темы, привлекшие его внимание.

Тем не менее мы довольны реализацией основного плана: в текст книги включены выводы современных исследователей, которые не встретишь в школьном или институтском учебниках. Для объективности мы привели разные версии событий тех смут­ных лет, а также авторские соображения и гипотезы, которые, воз­можно, противоречат общепринятым мнениям. Воля читателя — принимать наши мысли или отвергать их, спорить с нами или соглашаться. Напомним, что истина рождается в спорах.

Выделим центральное. Времена падения Рима и последующие столетия были скверной, злой эпохой.

Не наблюдалось никакой «мирной трансформации» антично­сти; напротив, были неисчислимые смерти, трагедии, пожарища, войны и разорения. Была стремительная деградация общества, обнищание уцелевшего населения, крах экономики, гибель учено­сти и образования, чудовищная депопуляция. Словом, было очень плохо. Европа рождалась в тяжких муках.

Мы же старались сохранить максимальную объективность в описании этого печального процесса, не отдавая симпатий ни римлянам, ни варварам, а приводя многочисленные свидетель­ства очевидцев, данные археологических раскопок и мнения уче­ных-историков. Вам, читателям, судить, насколько хорошо это получилось.

Надолго не прощаемся.

Гай Аноним, 20.10.2018 — 23.11.2019 по Р.Х.

Примечания

1

Епископ Идаций, окормлявший паству города Аква Флавия на севере Лузитании, сообщает, что Гундериха убили демоны за осквернение церкви в Севилье

(обратно)

2

Виктор Витенский, «История гонений в Африканской провинции».

(обратно)

3

Когда в придворной борьбе за власть победу одержал Аэций, Себа­стиан попытался подослать к нему убийц, но потерпел неудачу, и, не расчитывая на прощение, собрал остатки войск и превратился в «по­левого командира», каких хватало в Европе той эпохи.

(обратно)

4

В. Беньковский, Е. Хаецкая. Комментрии к «Атаульфу», 1996.

(обратно)

5

Аммиан Марцеллин. Римская история, книга XXXI, 2.

(обратно)

6

Эдвард Н. Люттвак. Стратегия Византийской империи. М., изд-во Рус­ский Фонд Содействию Образованию и Науке, Университет Дмитрия Пожарского, 2010.

(обратно)

7

Иордан пользуется записями Кассиодора (около 485—590 гг.), полити­ка и дипломата при остготском короле Теодорихе Великом, который не упускает случая восхвалисть своео суверена.

(обратно)

8

Однако Торисмунд не поладил с братьями и развязал несколько внутриплеменных стычек. Братья разбили войско Торисмунда и казнили его с помощью гарроты.

(обратно)

9

Моррис, Ийэн Мэтью. Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще. Закономерности истории и что они сообщают нам о буду­щем. М., Карьера-пресс, 2016.

(обратно)

10

Неясно, что имел в виду Иордан, употребляя слово «орнат».Царственного орната — убора императора — Аттила, конечно, никогда не имел. Быть может, Иордан хотел таким образом выразить мысль о том, что гуннский вождь настолько возвысился, что получал дань от империи. Как известно, император Феодосии II (ум. летом 450 г.) исправно пла­тил ежегодную дань (2100 литр золота) Аттиле, а его преемник Маркиан (450-457) пытался положить этому конец.

(обратно)

11

Фалеры — медные, серебряные или золотые крупные нагрудные бля­хи, служившие почетными знаками воинов. Иордан отметил на фалерах «геммы», то есть либо драгоценные камни, либо вставки из цветно­го стекла в выпуклых гнездах на подкладке из фольги. Такие геммы встречаются на вещах из варварских погребений

(обратно)

12

В Риме – Прим. авт.

(обратно)

13

Э. Гиббон, «Закат и падение Римской империи».

(обратно)

14

Воспоминание о прародине франки сохранят надолго: даже в IX веке, при Карле Великом и его преемниках, источники будут называть эту территорию «Древней Францией» (Francia Antiqua).

(обратно)

15

Цит. по: Р. Гюнтер, А. Корсунский. Упадок и гибель Западной Рим­ской Иимпери и возникновение германских королевств (до середины VI в.). Издательство Московского университета. 1984.

(обратно)

16

Исключениями стали Северная Галлия и Бретань, где владения им­ператора и галло-римской аристократии были захвачены — в первом случае пришлыми франками, во втором — местным населением

(обратно)

17

Франки оставили порядка 500 слов во французском словаре, а 200 лет владычества лангобардов оставили около 300 слов итальянскому язы­ку (больше, чем вестготы, которые оставили всего 60 слов испанскому, и свевы, оставившие 4 слова португальскому), сообщает Перри Ан­дерсон.

(обратно)

18

Эти трое — Аэций, Эгидий и Сиагрий — составляют, по знакомой тур-скому епископу легенде, династию римских королей. Читатель сам ре­шит, как относиться к сведениям, которые почерпнуты из цветистых франкских легенд и мифов. Григорий Турский, во всяком случае, был осторожен и, приводя не проверенные и легендарные сведения, предва­рял их словом «говорят» (лат. utferunt).

(обратно)

19

Сигамбры, или сикамбры (лат. Sygambri), — древнегерманское племя, которое упоминает Тацит и которое к описываемому времени давно не существовало. В устах святого Ремигия это слово звучит как отсылка к легенде о происхождении рода, к которому принадлежал Хлодвиг, от легендарного вождя сигамбров, Меровея.

(обратно)

20

Из «Истории франков» Григория Турского.

(обратно)

21

Источники с определенной точностью выделяют территорию Francia, ко­торая была крупнее былой Francia Antiqua и в описываемое время зани­мает земли от средних течений Рейна и Майна до Луары на юге и Ла-Ман­ша на западе. Аквитания, Бургундия и другие области не являются Francia, но входят в состав Франкского государства (Regnum Francorum). Разделение на Австразию (Austrasia, Ost Reich) и Нейстрию (Neustria, ne ost reich, то есть «не Австразия») относится только к территории Francia.

(обратно)

22

35-летний (484—519 годы) церковный раскол между Римской и Кон­стантинопольской церквяами вызванный спорами вокруг «Энотикона» императора Зенона; назван по имени константинопольского патриарха Акакия. «Энотикон» противоречил постановлениеям Халкидонского собора и не был принят римским папой.

(обратно)

23

Аноним Валезия. Жизнеописание Теодориха

(обратно)

24

В собрании Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге имеется манускрипт, переписанный в Vivarium. Это сборник произве­дений авторов III—V веков: Оригена, Фульгенция, Иеронима и Псевдо-Руфина. Одна из пометок с предписанием исправить текст, возмож­но, принадлежит самому Кассиодору.

(обратно)

25

Василиск поссорился с высшим клиром. Свергнутый, он вместе с детьми и женой зимой был выслан в Каппадокию без хлеба и одежды. «Страдая от холода и голода, они нашли утешение во взаимных объятиях и погибли, обнимая дорогие для них существа», — пишет Прокопий Кесарийский.

(обратно)

26

Аноним Валезия. Жизнеописание Теодериха.

(обратно)

27

Крупное племенное объединение, включавшее в себя гуннов, индо-иранцев и монголоидов. Государство эфталитов находилось на терри­ториях Средней Азии, Афганистана и Индии

(обратно)

28

Родиной чумной палочки считалась Юго-Восточная Азия, где следы самой ранней из известных эпидемий относятся к 941 году до н.э. Но весной 2018 года, когда под Самарой археологи раскопали чумное за­хоронение так называемой срубной культуры возрастом около 3800 лет. Выяснилось, что два человека, захороненные в одной могиле, по­гибли от одинакового штамма чумы, Yersinia pestis. Секвенированием генома штамма занималась международная команда исследователей из института науки об истории человечества сообщества Макса Планка (Германия) и института фундаментальной медицины и биологии Ка­занского Ффдерального университета. Они сделали вывод, что выде­ленный штамм — старейший из секвенированных и содержит факторы вирулентности, характерные для бубонной чумы. Это предок штаммов, вызвавших самые смертоносные пандемии в мире.

Этот вывод был оспорен уже к концу 2018 года, когда в Фальчепинге на юго-западе Швеции раскопали чумное захоронение возрастом около 5000 лет. Сегодня ученые полагают, что первая чума, возможно, вспых­нула среди людей Кукутень-Трипольской культуры к северу от Черного моря и несколько веков распространялась на запад и на восток. Вероят­но, именно чума уничтожила крупные поселения, появившиеся в Евро­пе около 6000 лет назад, а с ними и зачатки цивилизации.

(обратно)

29

Стратегикон Маврикия. Книга XI. Об обычаях и способах ведения вой­ны различных народов.

(обратно)

30

Скорее всего, у римлян была еще одна причина спешно уйти из Италии: вернувшаяся в этом году чума. Павел Диакон сообщает: «В этом году в Равенне, Граде (Градо) и Истрии вновь была паховая чума, и она была столь же ужасной, как и за тридцать лет до этого. <...> Последовавшая зима была очень холодной — такой, какой никто не помнил раньше. Также в области брионов (бреннов) кровь капала из облаков и посреди вод реки Рен (Рено) возник кровавый поток».

(обратно)

31

Драматическое описание морской осады столицы можно прочесть в «Пасхальной хронике» (Chronicon Paschale).

(обратно)

32

Эсхатология — система религиозных представлений о Конце света, об искуплении и посмертном бытии. Эсхатологическое мышление в VI— VII веках отозвалось массовым ожиданием Конца света и Страшного седа. Оно также стало источником формирования современного пони­мания исторического времени

(обратно)

33

Монофизиты считали, что Христос имел природу божественную, но не человеческую. Эта ересь III века вела историю от нескольких епископов, которые защищали церковь от учения Ария и так решительно противи­лись положению о низшей, человеческой природе Христа, что их занес­ло в противоположную сторону.

(обратно)

34

Kyle Harper. The Fate of Rome: Climate, Desease and The Enf Of An Empire // Princeton University Press. 2017.

(обратно)

35

В семьях знати модели поздних браков не придерживались. В этой среде нередко выдавали замуж девочек-подростков, причем большая разни­ца в возрасте супругов не считалась препятствием для брака.

(обратно)

36

В VI-VIII вв. в крупных городах насчитывалось до 3-5 тыс. жителей.

(обратно)

37

Гуннами Фредегар и другие авторы часто называют аваров.

(обратно)

38

По Фредегару, это блюдо, которое, как считали вестготы, Аэций пода­рил Торисмунду, — символ трофеев Каталаунской битвы. Деньги, по­лученные Дагобертом от готов в качестве компенсации за блюдо, тоже пошли на украшение церкви Сен-Дени.

(обратно)

39

Жак Ле Гофф. Цивилизация Средневекового Запада.

(обратно)

40

Здесь Эйнхард ссылается на популярный в его время миф. В правление Хильдерика III государством управляли Пипин и Карломан — сыновья Карла Мартелла. Для укрепления собственной власти они извлекли одного из Меровингов из монастыря и усадили на королевский трон. Хильдерик был смещен якобы по решению папы Захария (741-752), сделавшего рациональный выбор между королем и майордомом Пипи-ном. По легенде, именно к папе Захарию Пипин отправил послов, задав­ших ему вопрос: как тот относится к «королям, которые во Франкии не имеют власти». Захарий ответил: «Лучше всего называть королем того, кто имеет власть, нежели того, кто ее не имеет», приказав провозгласить королем Пипина. (Эта легенда, впрочем, не находит документального подтверждения.)

(обратно)

41

Интересно, что и в меровингскую, и в каролингскую эпоху римское по­нятие права собственности не распространялось на землю. Ко времени Карла Мартелла большинство аллодов превратились в бенефиции или держания, а в дальнейшем — в феоды. Земли можно было «держать», землями можно было «владеть» — но лишь при условии военной или иной службы. Поэтому часто невозможно было указать конкретного собственника земли: вассал владел и пользовался землей, если выпол­нял обязанности, и не мог передать право владения другому лицу без согласия сеньора. Но и сеньор не имел право отобрать землю у своего вассала, если тот выполняет свои обязанности.

(обратно)

42

Интересно, что и в меровингскую, и в каролингскую эпоху римское по­нятие права собственности не распространялось на землю. Ко времени Карла Мартелла большинство аллодов превратились в бенефиции или держания, а в дальнейшем — в феоды. Земли можно было «держать», землями можно было «владеть» — но лишь при условии военной или иной службы. Поэтому часто невозможно было указать конкретного собственника земли: вассал владел и пользовался землей, если выпол­нял обязанности, и не мог передать право владения другому лицу без согласия сеньора. Но и сеньор не имел право отобрать землю у своего вассала, если тот выполняет свои обязанности.

(обратно)

43

Точное место битвы до конца не установлено, как и точная ее дата. Не­которые историки, основываясь на так называемой Мосарабской хро­нике, считают, что она произошла не ранее 733 или 734 г.

(обратно)

44

Последнего меровингского короля, Хильдерика III, постригли в монахи и отправили в монастырь Сен-Бертен.

(обратно)

45

Для средневековой историографии этот год знаменателен тем, что без­ымянные хронисты начинают вести «Анналы франкского королев­ства» — записи главных событий по годам, незаменимый материал для историков эпохи становления средневековых государств

(обратно)

46

Бонифацию было 80 лет, когда он, в 753 г. отправившись в свою по­следнюю миссию к фризам, был убит по дороге неизвестными — гра­бителями, или язычниками, или грабителями-язычниками. В музее ка­федрального собора г. Фульда хранится Евангелие, которым «апостол Германии» пытался защититься, со следом от меча, прорубившего и тя­желую кожаную крышку, и страницы священной книги.

(обратно)

47

У Карла было два сына по имени Пипин. Первый, сын от первой жены, принц-горбун, к этому времени уже строил заговор против отца. В 791 г. заговор был раскрыт, и Пипина заключили в монастырь. Королем Ита­лии стал сын короля от третьей жены по имени Хильдегарда. Он тоже носил имя Пипин и был верным соратником отца. Интересно, что био­граф Карла Великого Эйнхард вообще не упоминает о существовании горбатого принца.

(обратно)

48

Не станем верить Эйнхарду, утверждающему, что Карл пошел войной навилыдев, желая защитить ободритов. Вильцы были старинными врага­ми франков, а ободриты жили на восточной границе саксов, которуюКаролинги атаковали с юга и запада, и, таким образом, стали полезным вторым фронтом.

(обратно)

49

Борьба была жестокой, но, пока она шла, образовались новые торговыесети. Эти сети, а также военные и дипломатические связи принесли насевер и восток Европы массу материальных благ, и прежде всего золота и серебра. Доступ на богатые рынки Запада позволил самым успешным лидерам аваров обзавестись собственными дружинами с качественным снаряжением, а затем быстро утвердить свое господство силой.

(обратно)

50

Феофан Исповедник. Летопись, год 6268/768 (776).

(обратно)

51

Феофан Исповедник. Летопись, год 6283/783 (790).

(обратно)

Оглавление

Дорогой читатель!

Предварение

Часть I Крах

    Пейзаж перед битвой за Африку

    Переправа

    СОКРОВИЩА РИМСКОЙ АФРИКИ

    Вандалы в Африке

    Тайны императорского двора

    ОТВОЕВАТЬ ГАЛЛИЮ!

    «Обороняйтесь самостоятельно»

    ВАНДАЛЬСКАЯ АФРИКА И ВАНДАЛЬСКИЙ ФЛОТ

  ГЛАВА 2

    Гунны идут...

    Империя в агонии

    Стратегический удар по Западу и по востоку

    РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ — ДАННИК ГУННОВ

    Новая стратегия Константинополя

    Дипломатия аттилы, дипломатия империи

    Заговор послов

    ФеодосиЙ II

    БИЧ БОЖИЙ: ЗАВОЕВАНИЕ ЗАПАДА

    ВОЕВАТЬ, ЧТОБЫ УДЕРЖАТЬ ВЛАСТЬ

    НА ЗАПАД!

    КАТАЛАУНСКИЕ ПОЛЯ

    ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ ИМПЕРИИ

    ГУННЫ В ИТАЛИИ

    Смерть Аттилы и хаос войн

    Смерть Аэция, гибель Рима

    МАЙОРИАН, РИКИМЕР И ЭГИДИЙ (I)

  ГЛАВА 3

    От Луары до Гибралтара

    КОМУ БЫТЬ ИМПЕРАТОРОМ?

    МАЙОРИАН, РИКИМЕР И ЭГИДИЙ (II)

    СОЖЖЕННЫЙ ФЛОТ

    ГАЛЛИЯ: ПОСЛЕДНЯЯ РИМСКАЯ АРМИЯ И ПЕРВЫЙ КОРОЛЬ ФРАНКОВ

    Предательство

    КОРОЛЬ ЭЙРИХ

    БУРГУНДСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

    Распад

    href=#t42> ОДОАКР И ПОСЛЕДНИЙ ИМПЕРАТОР

    ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННИКА

Часть II НОВЫЙ НЕЗНАКОМЫЙ МИР

  ГЛАВА 4 Спор за наследство Запада

    Король из рода Амалов

    Теодорих Амал

    ДВУХХОДОВКА ИМПЕРАТОРА ЗЕНОНА

    THEODORICUS REX

    Власть от бога, власть от Рима

    Франкия и Остготская Италия

    СУАССОН

    ХРИСТИАНСКАЯ ФРАНКИЯ

    ТЕОДОРИХ ВМЕШИВАЕТСЯ И ВЫИГРЫВАЕТ

    КОРОЛЬ ОСТГОТОВ ГНЕВАЕТСЯ И УМИРАЕТ

    наследники Теодориха

    Хранители огня: книжники и монастыри

  ГЛАВА 5 Второе тысячелетие Римской империи

    РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ ИЛИ ВИЗАНТИЯ?

    ХРИСТИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ

    Император и ипподром

    Без Запада

    ЮСТИНИАН И ЕГО МЕЧТА

    ПРАВОВАЯ РЕФОРМА

    Снова Персия

    Ника и София

    ЮСТИНИАН ИДЕТ В АФРИКУ

    ВТОРЖЕНИЕ В ИТАЛИЮ

  ГЛАВА 6 Наедине с концом света

    Катастрофа

    Персидская интрига и захват Равенны

    Удар персидский империи

    КОГДА ИССЯК ЗАПАС УДАЧИ

    ЮСТИНИАНОВА ЧУМА

    Смерть Юстиниана

    Славяне, авары, лангобарды...

    ЭКСПАНСИЯ СЛАВЯН

    АВАРСКОЕ ВЫСОКОМЕРИЕ

    Железная корона

    Ираклий, спаситель империи

    АРАБСКИЙ ПОТОП И РОЖДЕНИЕ ВИЗАНТИИ

    Египет без империи

    Византия

    Арабский флот

    Сопротивление бесполезно?

    Финал арабской экспансии

    Иконоборчество (i)

  ГЛАВА 7 Утраты

    Трагедия Италии

    ГРИГОРИЙ I ВЕЛИКИЙ И ЖИЗНЬ В КОНЦЕ ВРЕМЕН

    Как создавалось будущее Европы

Часть III Прощай, Рим! Здравствуй, Европа!

  ГЛАВА 8 Экспансия Франкии и рождение Европы

    О термине «Темные века»

    Кровь и власть

    Как Меровинги правили королевством

    КОРОЛИ И ЕПИСКОПЫ

    ВОЗВЫШЕНИЕ КАРОЛИНГОВ. Дагоберт I

    Война за сверхприбыли

    Как исчезали богатства и власть меровингов

    ПЕРВЫЕ КАРОЛИНГИ

    Карл Мартелл идет к власти

    КАК ИСПАНИЯ СТАЛА АРАБСКОЙ

    ПУАТЬЕ

    Арабы на юге Франкии

    ВСЯ ВЛАСТЬ КАРОЛИНГАМ!

  ГЛАВА 9 Король, папа и император

    Иконоборчество (II)

    ПОВОРОТ НА СЕВЕР

    Коронация

    Папская область

    Справочник начинающего короля

    Карл Великий

    Завоеватель Италии

    «ПОГИБОША АКИ ОБРЕ»

    В ожидании Страшного суда

    ХРИСТИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ И КАРОЛИНГСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

    Спор о filioque и раскол

    Император

    Две империи

    ФИНАЛ ЭКСПАНСИИ КАРОЛИНГОВ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

*** Примечания ***