Притчи [Алексей Анатольевич Притуляк] (fb2) читать постранично, страница - 4

может, и является Надиёй Мазыркаевой, а может быть — и всего лишь головой Мазыркаевой Надии; это вопрос глубоко философский: ведь если Надия Мазыркаева — это её голова, то можно ли сказать, что отрубив Надие Мазыркаевой голову, мы причиним ей смерть, ей — в смысле Мазыркаевой Надие, или же мы должны в этом случае сказать, что причинили смерть голове Надии Мазыркаевой? Какая всё же сложная и запутанная штука жизнь!). А Надия Мазыркаева продолжала думать: — Ой, некрасиви как лежу-у, мёртвий…»

    Начинался мелкий неприятный снег.

    Пояс

    — Давай сюда пояс! — сказали они.

    Шавлюков не сразу понял, какой пояс они имели в виду.

    — Напрасно ты думаешь, что мы шутим, — усмехнулся один из них. Их было трое, как полагается: преступники, хулиганы и боги почему-то питают особую слабость к числу три.

    «Откуда они знают, о чём я думаю?» — подумал Шавлюков. Но он был боксёром, чемпионом республики, а потому думать у него получалось не очень хорошо — давали о себе знать многочисленные нокдауны и нокауты. Тем большего почтения заслуживала способность этих троих уловить его непростые мысли.

    — Давай сюда пояс, гад! — повторили они своё требование.

    Шавлюков продолжал не понимать, о каком поясе речь и поэтому прямо и откровенно спросил у них, какой именно пояс они имеют в виду. Так и сказал:

    — А какой именно пояс вы имеете в виду?

    — Имел я тебя в виду, — усмехнулся наверное-главарь этой шайки. — Тебя и всех твоих родственников, не стану убивать время их перечислением, тем более, что ты и без меня их знаешь, тогда как мне они поголовно просто не известны, а я не люблю ошибаться и строить догадки, уж извини.

    — У меня нет родственников, — покачал головой Шавлюков. — Я сирота. Так что ты не ошибёшься. Либо, напротив, будешь ошибаться с самого начала.

    Вот так-то вот: оказывается, Шавлюкову нельзя было отказать в знакомстве с хотя бы основами логики.

    — А тебе нельзя отказать в знании основ логики, — покачал головой главарь, то ли одобрительно, то ли с досадой — понять было нельзя, потому что он искусно владел собой, так же как и приёмами рукопашного боя, ножом и (с казацкой удалью) саблей. Но нет, казаком он не являлся.

    — Сиротская жизнь этому способствовала, — поделился Шавлюков. — Ничто так не помогает развитию логической системы в организме, как тяготы суровой жизни в казённом доме — без детства, без родительской любви, без благолепной сытости, и только с коллективным онанизмом по вечерам, под одеялами.

    По лицу главаря скользнула едва заметная тень. Быть может, это была тень жалости к нелёгкой судьбе Шавлюкова, сумевшего-таки, несмотря даже на сиротство, пробить себе дорогу в этой нелёгкой жизни и стать чемпионом республики по боксу, а может быть, вспомнилась ему собственная жизнь — явилась вдруг в одном кратком воспоминании, вся и сразу, как бывает, говорят, в последние минуты перед исходом из этого бренного мира. Ну да не суть. Просто надо сказать, что главарь тоже познал сиротство во всех его проявлениях.

    — Я тоже повидал жизнь, — сказал он, играя желваками и явно сдерживая себя от порыва чувств. — И в ней тоже не было детства, любви и сытого благолепия, но было много онанизма.

    — Но всё это не помешало нам стать людьми, — понимающе кивнул Шавлюков.

    — Не помешало, — подтвердил главарь шайки. — Теперь не мешало бы ими и остаться.

    — Да.

    Они обнялись. Потом Шавлюков достал из тумбочки (в гостиницах возле кроватей всегда стоят тумбочки, и это очень удобно) бутылку водки и разлил по сто — один стакан он взял там же, в тумбочке, другой — запасной — из дорожного чемодана и вручил его главарю; второй разбойник взял в ванной стаканчик для зубной щётки, а третьему налили в мыльницу. На закуску нашёлся большой вчерашний бутерброд с позавчерашним сыром, и они разделили его на четыре кубика: в конце концов, закусить — это не значит перекусить.

    — Твоё здоровье, брат, — сказал Шавлюков.

    — Твоё здоровье, братан, — сказал главарь.

    Выпили и закусили. Потом снова обнялись.

    — Ты должен отдать нам пояс, — сказал главарь, возвращаясь к делу.

    — Хорошо, — прочувствованно кивнул растроганный Шавлюков. — Не вопрос, брат. Скажи только, какой пояс вам нужен, и я отдам.

    — Твой чемпионский пояс, братан, тот самый, с золотым шитьём, серебряными пластинами и парой бриллиантов.

    — Нет, — покачал головой Шавлюков. — Я не могу отдать тебе этот пояс, потому что он — всё что у меня есть в жизни: это символ моей борьбы, это тридцать два нокдауна и семнадцать нокаутов, это месяцы и годы упорных тренировок — без отдыха, без радости, без благолепной сытости, даруемой вредной пищей, без вечернего онанизма под одеялом, без просмотра телевизионных программ с участием певца Баксова и певицы Нади Дедкиной, без достаточной дозы алкоголя, без двух пачек сигарет в день и, наконец, без чтения художественной литературы, врачующей душу. Такое и жизнью-то назвать